Вы не авторизовались

Мэлори бесплатное чтение

Джош Малерман
Мэлори
Роман

Посвящается Кристин Нельсон

Josh Malerman

Malorie

* * *

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Nelson Literary Agency, LLC и Jenny Meyer Literary Agency, Inc.

Школа для слепых Джейн Такер

Мэлори стоит в пустом кабинете, вжавшись спиной в кирпичную стену.

Дверь заперта. Свет выключен. Глаза защищены повязкой.

За дверью, в коридоре, уже началась резня.

Тогда в доме, пока она рожала Тома, ее соседи, еще несколько минут назад совершенно нормальные, так же рвали себя и друг друга на куски. Мэлори хорошо помнит эти звуки, они много лет преследуют ее в кошмарах.

Сейчас Том остался где-то там, посреди безумия.

Вдох. Пауза. Выдох.

Мэлори тянется к ручке. Прислушивается к воплям. Нужно отпереть дверь, выйти и найти детей.

В коридоре раздаются глухие удары. Кто-то бьется головой о стену.

Мэлори отдергивает руку.

Олимпию она последний раз видела в библиотеке. Девочка читала книгу для слепых. С ней было еще человек двенадцать – слушали музыку (из школьных репродукторов до сих пор звучит классика).

Мэлори старается различить голоса в библиотеке. Надо понять – дошло ли безумие и туда. Если дошло, она сначала пойдет искать Тома.

Мэлори напрягает слух.

Она никогда не будет слышать так же хорошо, как ее дети. Но за годы жизни в школе для слепых имени Джейн Такер она успела кое-чему научиться.

Слишком шумно. В общем хаосе невозможно различить отдельные голоса.

Мэлори вспоминает про слепую Анетт. Всего несколько минут назад Мэлори направлялась в столовую, и вдруг кто-то испуганно закричал: «Анетт, что с вами?!» Потом из-за угла показалась сама Анетт – она шла по коридору с ножом в руках, полы синего халата и длинные рыжие волосы развевались от быстрой ходьбы. Мэлори отметила ее бессмысленно блуждающий взгляд, быстро зажмурилась и замерла.

«Она же слепая! Почему она сошла с ума?» – подумала тогда Мэлори.

Анетт, тяжело дыша, прошла мимо. Откуда-то донесся истошный вопль. Мэлори, не открывая глаз, попятилась в ближайший класс и заперла дверь.

Мэлори снова тянется к ручке. Тома она оставила в учительской, он сидел, глядя на обломки своего последнего изобретения. Ее шестилетний сын вечно что-то изобретает, как и Том-старший. По идее, умилительно. В прошлой жизни Мэлори обязательно умилилась бы. Теперь, в новом мире, она ломает все его поделки и напоминает сыну – повязке и только повязке можно доверять.

Но как же Анетт? Она слепа. И тем не менее безумна.

В коридоре творится что-то невообразимое. Дерутся двое. Судя по голосам, мужчина и женщина. По звукам Мэлори ясно представляет себе всю картину. Противники царапают, рвут друг друга. Стараются выдавить глаза, душат. Хрустнула кость, кто-то разорвал противнику горло.

Неужели это возможно? Голыми руками…

В закрытую дверь ударяется тело и сползает на пол. Победитель тяжело дышит.

Вдох. Пауза. Выдох. Мэлори старается унять панику и слушать. Надо отключиться от тяжелого дыхания за дверью, от криков обезумевших и попытаться различить отдельные слова – понять, что происходит там, где находятся дети. Она снова вспоминает роды – на чердаке, в первом доме. Там было гораздо меньше народу, чем здесь. Вспоминает, как кто-то закричал внизу: «Не открывай окно!»

Кто из них тогда сорвал с окон одеяла?

Дыхания за дверью больше нет, зато звуки из дальнего конца коридора стали громче – люди бьются о стены, колотят друг друга. Изредка еще слышны разумные голоса.

Мэлори открывает дверь.

В коридоре ничего не происходит. Никто к ней не бежит. Все тихо. Тот, кто стоял за дверью, ушел. Из глубины здания доносятся жуткие крики. Предсмертные хрипы и мольбы. Трещит под ударами кулаков деревянная обшивка стен. Люди вопят, выкрикивают что-то бессмысленное. Плачут дети. В репродукторах играет классическая музыка.

Мэлори перешагивает через тело, выходит из класса и идет вдоль стены. Ревет сигнализация. Значит, кто-то открыл входную дверь. Ритмичные гудки сирены перекрывают музыку из репродукторов. Сочетание настолько нелепо, что Мэлори пугается – вдруг она уже сошла с ума?

Где-то там, в этом ужасе, ее дети.

Мэлори не хочет даже представлять происходящее, она старается отгородиться, мысленно еще раз закрыть глаза – плотно сомкнуть веки, надежно защищенные повязкой.

Дрожа, она скользит вдоль стены, подавляя желание позвать Тома и Олимпию.

Вдох. Пауза. Выдох.

Кирпичная стена цепляет ткань ее белой майки на спине, выступы царапают обнаженные плечи и руки. Она подходит к концу коридора – рыжая Анетт с большим ножом в руках бежала оттуда – из-за угла. Вой сирены громче. Крики раздаются совсем близко. Кто-то идет навстречу; слышны тяжелые шаги и пыхтение – видно, человек не привык к быстрой ходьбе.

Мэлори замирает.

Он прошел мимо, тяжело дыша и бормоча себе под нос. В своем ли он уме? Мэлори не знает. И откуда ей знать? Она скользит дальше, прижавшись спиной к стене, и думает, что благодарна за два прожитых под этой крышей года. За приют. Но ужас быстро вытесняет признательность. Случилось страшное – все-таки случилось.

Будь начеку! – ее главная заповедь. Она нарушила ее, расслабилась и вот – потеряла из виду детей.

Музыка и вой сигнализации становятся громче. Раздается звон – удар металла о металл.

Мэлори слышит чужих детей, однако не пытается успокоить. Не пытается нащупать их и помочь. Она продолжает двигаться, вжавшись в стену и до крови царапая кирпичами спину.

Кто-то шлепает по полу, шаги приближаются. Мэлори задерживает дыхание. Идущий останавливается перед ней.

– Мэлори?

Понятно, глаза открыты. Женщина. Мэлори пока ее не узнала.

– Пожалуйста, отойдите! – слышит она собственный голос.

И вспоминает, как шесть лет назад на чердаке она так же умоляла оставить ее в покое.

– Мэлори, что случилось? – говорит женщина.

Кажется, ее зовут Фелис. Только это не важно, главное – в своем ли она уме.

– Они что… пробрались внутрь? – спрашивает женщина. Потом добавляет: – Все сошли с ума!

Мэлори молча идет дальше. Вполне возможно, женщина вооружена.

– Не ходи туда! – предостерегает женщина, задерживая Мэлори за руку.

Мэлори вырывается, стукнувшись локтем о стену.

– Ты что? – возмущается женщина. – Думаешь, я тоже сумасшедшая?

Мэлори двигается дальше, вытянув перед собой руки, на случай если женщина попытается напасть. В конце коридора – Мэлори помнит – стоит большой стеклянный шкаф, в котором хранятся школьные кубки и награды. И все же она не успевает вовремя помедлить и врезается в него плечом.

Резкая боль, теплые ручейки крови. Мэлори вскрикивает, однако ее голос тонет в нарастающем шуме. Она идет дальше, пальцами оставляя на стене кровавый след.

Шум приближается – лязг ножей, удары кулаков, визги, вопли.

Кто-то трогает ее за плечо. Мэлори быстро оборачивается и наугад толкает – руки проваливаются в пустоту. Рядом – никого. По спине бегут мурашки.

Она думает про Анетт, обезумевшую несмотря на слепоту. Да, люди теряли рассудок и до нашествия, но безумие, которое насылают твари, ни с чем невозможно перепутать. Анетт явно тронулась умом не сама по себе. Как же они до нее добрались, если она невидящая?

– Мама!

Мэлори замирает. Кричат издалека. Неужели это Олимпия, ее приемная дочка?

– Да выключите вы музыку! – говорит Мэлори вслух, чтобы услышать собственный голос – голос разумного человека. Идет дальше, нащупывает доску объявлений на стене – последние два года она читала здесь анонсы школьных мероприятий.

Впереди визжат, трещит деревянная обшивка. Мимо пробежал человек, в погоню за ним – другой.

Мэлори не издает ни звука, идет вдоль стены. Дрожат колени, болит порезанное плечо. Она прислушивается, старается различить детский голосок, который только что ее позвал. Прорвался на секунду и потонул в шуме побоища, развернувшегося в холле.

Мэлори заставляет себя идти – пусть медленно, только не останавливаться. Быть начеку, стоять на ногах.

Кричит ребенок. Мальчик. Кажется, уже сумасшедший.

Вдох. Пауза. Выдох.

Мэлори идет. Ужасные звуки становятся громче – все обитатели школы разом лишились рассудка. Кричит еще один ребенок. Потом еще.

– Они проникли внутрь, – говорит она.

На этот раз собственный голос ее не успокаивает.

Справа сильно хлопает дверь, дом сотрясается от удара. Впереди и немного слева дребезжат колеса, и что-то врезается в кирпичную стену (наверное, столовская тележка). Люди выкрикивают грязные ругательства.

Мэлори отказывается представлять происходящее. Лица мужчин и женщин, которые два года делили с ней кров. Следы побоев, кровь. Остатки еды на стене, куда въехала тележка. Поломанные вещи. Мэлори боится даже думать. Можно сойти с ума от одной мысли.

Однако главное – не представлять тварей. Строго-настрого себе запретить!

Что-то бьет по больному плечу. Мэлори накрывает ушибленное место ладонью. Она боится прикосновений. Вспоминает Анетт. К Анетт прикоснулись… Неужели они научились… трогать?

Нет, наверное, просто отлетела щепка. Или обломок кирпича. Или чей-то палец, отрубленный в драке.

Женский вой. И вдруг – Мэлори прислушивается, – снова детский голос.

– Мама! – раздается совсем рядом, и маленькая ручка ложится в ее ладонь. Это Олимпия!

– Пойдем! – тянет Олимпия.

Безумие в холле достигло пика. Мэлори не спрашивает, почему они идут прямо на шум драки, а не в другую сторону. Значит, там Том. Нужно пересечь холл, чтобы его найти.

Олимпии всего шесть, однако Мэлори ей доверяет. Она идет за дочкой и плачет. Ей кажется, она снова в доме и Дон сорвал с окон защиту. Только на этот раз она не наверху, а внизу, вместе с остальными. В тот день погиб Том-старший. В честь него Мэлори назвала сына. На самом деле, тогда Мэлори была в относительной безопасности – ее поместили на чердак. А сейчас она в самой гуще, побоище развернулось совсем рядом, а не этажом ниже. Люди теряют человеческий облик. Еще недавно здоровые мужчины и женщины крушат все вокруг, изрыгают ругательства, истязают себя, кидаются друг на друга.

Грохот – упало что-то очень большое. Потом – звон разбитого стекла.

Теперь Мэлори не смогла бы расслышать, что говорит дочка. Они пробираются через дерущихся. Олимпия крепче сжимает руку. Кто-то толкает Мэлори в бок, она бьется плечом о каменную стену. Некоторые голоса еще узнаваемы. Мэлори с детьми прожила в школе два года. Со всеми познакомилась. Даже подружилась. Хотя считала ли она обитателей школы друзьями?

Мэлори рада, что так неукоснительно соблюдала правила безопасности, несмотря на насмешки окружающих. Обитатели школы не понимали, зачем она носит повязку в помещении. О, как они злились! Считали ее высокомерной.

– Том! – Это голос Олимпии (если только не показалось).

Мэлори назвала мальчика в честь другого Тома – мужчины, который стал для нее идеалом, который умел радоваться жизни даже в самые жуткие времена. Том-младший растет точной копией взрослого Тома, хоть и не приходится ему сыном.

Несмотря на все запреты, он вечно что-то выдумывает: то хочет сделать более надежные повязки, то заколотить окна досками и нарисовать на наружной стене ложное окно в «их комнату» – то есть в класс, где они прожили два года. Не во власти Мэлори запретить ему думать, однако она может запретить делать.

Неожиданный удар в висок. Мэлори останавливается и размахивает руками, старается попасть по ударившему.

Олимпия настойчиво тянет дальше, в самый центр потасовки.

Мэлори уже не в состоянии говорить – кругом толкаются и выкрикивают ругательства, повсюду что-то падает, разбивается.

А если представить, что это праздник, и люди кричат от радости? Танцуют, громко топая ногами. Никакого ужаса. Наоборот – всеобщее веселье.

Том-старший, наверное, так и делал. Обманывал себя. Если он смог, Мэлори тоже должна научиться.

– Том тут! – объявляет Олимпия.

На этот раз Мэлори отчетливо ее слышит. Значит, холл остался позади.

– Где?

– Здесь.

Мэлори протягивает руку и нащупывает дверной проем.

В комнате кто-то есть – она чувствует запах.

– Том, это ты? – спрашивает она.

– Да, мама.

Слышно по голосу, что он улыбается – горд собой.

Мэлори садится перед сыном на корточки и проводит по его лицу. Глаза закрыты чем-то вроде картонки. Совсем как Том-старший… Тот скотчем приматывал диванные подушки к голове.

Мэлори вздыхает с облегчением. Да, кругом безумие. Но дети с ней – это главное.

– Пойдемте! Надо уходить! – говорит она дрожащим голосом.

Потом заходит в комнату, находит кровати и берет три одеяла.

– Мы снова поплывем по реке? – спрашивает Том.

Побоище тем временем продолжается. Слышен топот – люди бегают туда-сюда по коридорам. Звон разбитого стекла, детские крики.

– Нет! – резко говорит Мэлори. – Не знаю… Пока не знаю. Держите скорее!

Она протягивает одеяла.

– Укройтесь с головы до ног!

Снова вспоминает Анетт – синий халат, рыжие волосы, нож…

– Они научились касаться! – говорит она детям.

– Мама, – хочет что-то спросить Том, однако вопрос тонет в нарастающем шуме. Мэлори крепко берет его за руку.

В другую руку снова ложится ладошка Олимпии.

Вдох. Пауза. Выдох.

– Идем! – командует Мэлори.

Они вместе выходят в коридор.

Мэлори ведет детей к входной двери. Той самой, куда они вошли два года назад. Тогда Мэлори валилась с ног от усталости и нервного истощения после долгой гребли вслепую. Пока они плыли по реке, страх не отпускал ее ни на секунду. Она боялась многого. И больше всего – мужчины по имени Гари.

– Мэлори? – окликает кто-то.

Она лишь крепче сжимает детские ручки под одеялом. Мэлори узнает голос. Это Джесси. Он влюблен в Мэлори. Точнее, раньше был влюблен – пока не потерял разум. Сейчас он уже явно не в себе.

– Мэлори! Куда ты ведешь детей?

Мэлори не отвечает, не оборачивается.

– Не останавливайтесь! – приказывает она.

Джесси увязывается за ними.

– Мэлори, – бубнит он, – куда вы? Нельзя!

Мэлори сжимает кулак, разворачивается и бьет наотмашь. Кажется, попала прямо в челюсть. Джесси вскрикивает. Мэлори снова хватает детей за руки, и они втроем спешат к выходу.

– Моя защита для глаз сработала, – хвастается Том.

Даже сейчас нашел время порадоваться удачному изобретению.

– Вот дверь! – сообщает Олимпия.

Мэлори проводит пальцами по дверному косяку. Прислушивается, не преследует ли их Джесси. Или еще кто-нибудь.

Вдох. Пауза. Выдох.

– Сколько их там, дети? Можете посчитать?

Дети молчат. Похоже, беснующиеся обитатели переместились в глубь здания – звуки теперь чуть дальше. Тише.

Том всегда любил давать точные ответы. Однако сейчас он не знает.

– Нет, мама, их слишком много.

– Сколько, Олимпия? – спрашивает Мэлори.

Олимпия какое-то время молчит, потом тоже говорит:

– Много…

За спиной грохот. Потом вопль.

– Так, ладно. Одеяла не снимать, пока я не скажу! Они могут дотронуться. Понятно?

– Да.

Это Том.

– Да.

Это Олимпия.

Мэлори мысленно еще раз закрывает глаза – под повязкой и сомкнутыми веками. Потом еще, и еще, и еще. Твари поджидают за порогом. Их нельзя видеть – даже в воображении!

Вот бы кому-то пожаловаться! Она ведь родилась давно, до нашествия. Она знает, что так не должно быть – чтобы место, которое ты считаешь домом, в одну секунду становилось опасным и нужно было хватать детей и бежать в неизвестность.

Она сжимает детские ручки и делает первый шаг. Прощай, школа Джейн Такер.

Таков новый мир. Уже много лет человечество живет по иным законам.

Нужно бежать от смертельной опасности в полную неизвестность.

С завязанными глазами, укутанные одеялами, они опять отправляются в путь. Только она и дети, и больше не на кого рассчитывать.

Десять лет спустя

Глава 1

Том идет за водой. Они живут в лагере под названием «Ядин» уже десять лет. И почти все эти годы Том через день ходит к колодцу. Олимпия говорит, что во времена покорения запада их лагерь был городом-форпостом. Олимпии можно верить. Она перечитала все книжки в местной библиотеке (а их там больше тысячи!). Есть и по истории Мичигана. Говорит – главный дом служил когда-то салуном. В первом домике была тюрьма. Что ж, может, и так… Точно известно, что когда пришли твари, на территории располагался еврейский летний лагерь. А сейчас здесь живут Том, сестра и мать.

Между третьим домиком и колодцем натянута веревка. Том идет по ней «вперехват» – одну за другой переставляет руки. Все здания в лагере соединены между собой веревками. И с шатром на берегу озера, и с перилами мостков, буквой «П» выдающимися в воду.

– Левой-правой, левой-правой, – приговаривает он.

Вперехват выходит быстрее. Хорошо бы изобрести и другой, более совершенный способ передвижения…

Том терпеть не может носить повязку. Иногда он ленится и выходит на улицу просто так. Закрывает глаза, и все. Тогда в голове звучит голос матери: «Зажмуриться – недостаточно! Испугаешься и непроизвольно поднимешь веки. Или они заставят».

Вечно она со своими правилами!

Хотя звучит разумно. Мать всегда права. Теоретически.

Но как же надоело осторожничать! Том с рождения живет бок о бок с тварями. Это целых шестнадцать лет. И ни разу его не «заставляли» открыть глаза.

Левой-правой, левой-правой. Колодец уже близко. Мэлори велит сначала убедиться, что внутри никого нет, а потом уже бросать ведро. Том миллион раз слышал про Феликса и Джулса. Как они принесли воды, и все в доме боялись пить – думали, что твари ее заразили. А Том взял и попробовал. Том-младший обожает эту часть истории. Он бы тоже попробовал! Мужчина, в честь которого он назван, стремился изучить тварей. Том-младший разделяет стремление. Ведь люди почти ничего о них не знают! Одно понятно: воду можно пить спокойно. Он смастерил надежный фильтр.

И потом, даже Мэлори (с ее-то осторожностью!) не верит, что безумие передается через воду.

Том протягивает руку и нащупывает край цементного кольца. Он столько раз проделывал этот путь, что мог бы его пробежать и все равно остановиться вовремя. Громко сообщает:

– Дошел!

Потом перегибается через край и кричит в гулкую пустоту:

– Эй, вы! Вылезайте!

Эхо отвечает звучным басом. Том улыбается. Представляет, будто разговаривает с живым человеком. Конечно, им очень повезло наткнуться на заброшенный лагерь – есть несколько домов, и инструменты, и всякая всячина. Только одиноко временами…

– Молодчина, Том! – кричит он, чтобы послушать эхо еще раз.

В шахте все спокойно. Том наполняет ведро и тянет наверх. Крутит стальную ручку барабана. Устройство самое обычное. Том часто его чинит. И регулярно смазывает маслом, благо этого добра у них достаточно. Мэлори говорит, что плакала от счастья, когда десять лет назад обнаружила склад в главном доме – чего там только не было.

«Хорошо бы соорудить водопровод», – размышляет Том. – «Вода подавалась бы по трубе от колодца как раз по траектории веревки, а потом проходила через фильтр. Повернул кран, и пожалуйста! Родниковая вода с доставкой на дом. И больше никаких „левой-правой“. Можно вообще на улицу не показываться».

Хотя к колодцу пройтись совсем не сложно. Вообще-то Том рад улизнуть из дома под любым предлогом. Просто его тянет что-нибудь усовершенствовать.

Готово. Он снимает полное ведро с крючка и несет к третьему домику. Третий – самый большой, они с мамой и сестрой всегда в нем базировались. Мать запрещает им с Олимпией проводить ночь где-то еще, хотя они уже выросли и все больше нуждаются в личном пространстве. Правило гласит: «Днем можете быть в других домах, но ночевать мы всегда должны вместе».

Правил у матери целый свод. Конкретно это – насчет ночевок – Том пока не нарушал.

Хотя, если задуматься, оно устарело – десять лет назад создано…

Том неодобрительно качает головой и усмехается. А что еще остается? Только смеяться. Олимпия вычитала в своих книжках про конфликт поколений. Говорит, что подросткам свойственно считать родителей странными. Вот тут Том полностью согласен. Мэлори все время боится сойти с ума – ни на секунду не расслабляется. Они с сестрой иногда обсуждают между собой – чем так жить, лучше сразу умереть.

– Да, мама, – повторяет Том, а сам усмехается. Так ему легче: хоть усмехнуться про себя. Мэлори гораздо строже других взрослых. Он встречал других – через лагерь иногда проходили люди, он слышал голоса. И в школе для слепых. На их семью там странно смотрели. Тому часто становилось стыдно за их отношения. Мэлори командовала, требовала беспрекословного подчинения. Олимпия где-то вычитала слово…

Диктатор.

Точнее не скажешь! Олимпия пусть думает что хочет, а Том уверен: Мэлори – настоящий диктатор.

А что он может сделать? Ну, иногда тайком выйти без повязки. Вести наблюдения и мечтать, что изобретет метод борьбы с тварями. Не носить кофту с капюшоном и длинными рукавами в жаркий день. Как сегодня, например.

У входа Том прислушивается – внутри ждут. Это не Олимпия, а Мэлори. Значит, нельзя просто открыть дверь и поставить ведро. Придется все-таки надеть толстовку.

– Черт возьми, – ворчит Том.

Если бы не мать с ее глупыми ритуалами и предосторожностями, он жил бы совсем по-другому.

Он ставит ведро на траву и берет толстовку с крючка около двери. Капюшон не надевает. Рукава есть, и ладно – голову Мэлори проверять не будет. Снова поднимает ведро. Стучит пять раз.

– Том, это ты? – окликает Мэлори.

«Кто же еще?» – думает он, а вслух говорит:

– Я. Принес первое ведро.

Всего нужно четыре. Как всегда.

– Глаза закрыты?

– Завязаны, мам.

Дверь открывается.

Том передает ношу через порог. Мэлори принимает и попутно ощупывает запястье.

– Молодец, – хвалит она.

Том улыбается. Мэлори протягивает второе ведро и закрывает дверь. Том снова вешает толстовку на крюк.

Очень просто схитрить, когда мама не имеет возможности на тебя посмотреть.

– Левой-правой, – приговаривает Том.

На самом деле он просто идет вдоль веревки, помахивая ведром. Том много раз слышал, как они носили воду в доме на Шиллингем-лейн – где он родился. Ходили по двое, обвязывались бечевкой. Олимпия говорит – Мэлори сама не осознает, насколько часто она рассказывает про жизнь в том доме. Только она что-то недоговаривает. Они оба с Олимпией замечали – на определенном моменте история всегда обрывается. Раз – и молчок. Конец мать даже рассказать не может, словно боится вновь пережить.

Вот и колодец. Том в одной футболке, ветер обдувает голые руки. Том закрепляет ведро, крутит ручку. Ведро громко стучит железным боком по каменной стенке. Несмотря на грохот, удвоенный эхом, Том слышит слева от себя звук – примялась под ногой трава. И еще, кажется, слышит колеса.

Похоже, кто-то толкает тележку.

Том замирает. Ведро постепенно перестает раскачиваться. Здесь кто-то есть. Дышит.

Эх, толстовка-то осталась на крючке…

Еще шаг. Теперь слышно отчетливей – обувь. Сухая трава под босой ногой звучит совсем иначе, чем под твердой подошвой.

Значит, человек.

Том ничего не спрашивает. Не двигается.

Еще шаг.

Интересно, а Тома тоже заметили?

Еще бы не заметить – после такого шума…

– Кто здесь? – говорит мужчина.

До Тома доносится шуршание – Олимпия так же шелестит, когда переворачивает страницы. У него что, книга?

Тому страшно. Впрочем, его охватывает и радостное возбуждение. Гость!

Все же Том не отзывается. Даже думает: не все правила Мэлори такие уж глупые.

Том пятится. Он мог бы добежать до дома в два счета и вовремя остановиться.

Слушает изо всех сил.

– Можно с вами поговорить?

Том отступает еще на шаг. Нащупывает кончиками пальцев веревку. Оборачивается к дому.

Скрипят колесики тележки. А вдруг человек везет оружие?

Том мигом оказывается у входной двери. Никогда еще он не проделывал путь от колодца с такой скоростью.

– Подождите! – окликает незнакомец.

Но Том уже стучит – пять раз, как условлено.

– Том, это ты?

– Я! Открывай!

– Глаза закрыты?

– Мама! Скорей!

Мэлори отпирает, и Том забегает, едва не сбив ее с ног.

– Что случилось? – спрашивает Олимпия.

– Мама… – начинает Том, но стук обрывает его на полуслове.

Дверь у них тонкая, старенькая. Мать давно насчет нее переживает – такая ни от кого и ни от чего не защитит.

– Там мужчина, – опять начинает Том и чувствует, как мать предостерегающе постукивает его по плечу – это значит «молчи», Том знает. И знает, что Олимпия получила тот же сигнал.

Том замолкает.

– Здравствуйте! – говорят за дверью. – Я веду перепись.

Том вспоминает, как тот шелестел страницами. Может быть, у него полная тележка книг… Мэлори не отвечает.

– Я не хотел вас пугать, – продолжает мужчина. – Если вам сейчас неудобно, я приду в другой раз. Только вот непонятно, когда выдастся случай.

Мать не отвечает. И не ответит, конечно.

Что еще за «перепись»? Спросить бы Олимпию.

– Я просто хочу поговорить, – убеждает мужчина. – Не знаю, сколько вас там… Вы не могли бы принять участие в опросе? Это могло бы спасти кому-то жизнь.

Мэлори не отвечает.

– Чего он хочет? – шепотом спрашивает Том.

Мэлори сжимает его запястье – замолчи!

– Понимаете, – продолжает незнакомец, – я собираю информацию. Истории разных людей. Многие пытались смотреть на тварей. Такое часто случается… А кто-то налаживает жизнь, и вполне успешно. Вы, например, знаете, что у нас пустили поезд?

Мэлори молчит. А Тому ужасно хочется ответить.

– Да, поезд. Прямо здесь, в Мичигане. А вы в курсе, что тварей стало больше? По нашим данным, их количество выросло втрое с момента нашествия. Вы, кстати, не отмечали большей активности в ваших краях?

Мэлори не отвечает. Том еле сдерживается. Слова незнакомца его будоражат. Почему нельзя обменяться информацией? Узнать, что в мире делается? Почему нет? Ведь это могло бы улучшить жизнь.

– По некоторым источникам, людям наконец удалось поймать тварь. Пытались, конечно, многие…

Понятно, почему мать не отвечает.

Она уверена, что незнакомец опасен. А после словосочетания «поймать тварь» она и вовсе обратится в камень. Похоже, уже обратилась…

– У меня есть списки. И наблюдения. Много полезной для вас информации. Ну а взамен вы расскажете свою историю и тоже кому-то поможете. Прошу вас! Давайте поговорим!

Мэлори не отвечает.

– Информация на бумаге? – не выдерживает Том. Мэлори снова сжимает его запястье.

– Да, конечно! – радуется мужчина. – Все записано. Материалы здесь, у меня.

Том молчит. Мать сильнее вцепилась в руку, и он пытается ослабить хватку.

– А вы не могли бы оставить их на крыльце? – вдруг спрашивает Олимпия.

Том готов расцеловать сестру.

Мужчина молчит, раздумывая. Потом произносит:

– Я оставлю все, а взамен ничего не получу. Не очень справедливый обмен получается.

И тут вмешивается Мэлори:

– Добавьте нас в список тех, кто отказался с вами разговаривать.

За дверью слышится вздох.

– Вы уверены? – спрашивает незнакомец. – Я не так часто встречаю группу людей. Сами понимаете, в наше время безопасней поодиночке. Может, впустите меня на час-другой?.. Хотя бы скажите, как вас зовут!

– Уходите!

– Я уйду. Но поймите, я хочу как лучше. Важно, чтобы люди понимали, в каком мире живут.

Никто не отвечает, и мужчина, помолчав, прощается:

– Ладно. Простите, что напугал.

Том поворачивается боком, чтобы лучше слышать. Гость спускается с крыльца – топают ботинки по ступеням. Хрустит сухая трава, скрипят колеса тележки. Том уже у двери – прижался ухом к деревянной поверхности. Шаги удаляются – незнакомец вышел на дорогу, которая ведет из лагеря.

Том оборачивается к матери и сестре, однако Мэлори заговаривает первая:

– Я же велела тебе молчать! Чтобы больше такого не было!

– Все, ушел… – говорит Олимпия.

«Сейчас скажет, что нужно прочесать лагерь», – думает Том.

– Надо пройтись по лагерю, убедиться, – говорит Мэлори.

– Мама, это точно не Гари, – возражает Том.

Мать мгновенно взвивается.

– Больше ни слова! И надень ты, ради бога, капюшон!

«Сейчас начнется», – думает Том. Мать скажет: «А может быть, он не ушел? Разбил палатку рядом – в лесу. Кто знает, как долго он за нами следит?» И обязательно приплетет Гари. Она всегда так: чуть что – сразу Гари.

Но Том ее уже не слушает. Он сосредоточен на другом – по ту сторону двери тихое шуршание. Ветерок теребит страницы. Значит, незнакомец все-таки оставил на крыльце бумаги.

Глава 2

Олимпия сидит на кровати и читает вслух. Да, почерк у переписчика ужасный… «Просто они сделали много экземпляров, – догадывается Олимпия, – и неизвестно, какая по счету эта копия». Перед ней внушительная стопка. Толще, чем любое из библиотечных изданий. Олимпия торопится, глотает слова. Ее, как пишут в романах, «обуревают чувства». Она «сгорает от нетерпения» и «затаив дыхание» переворачивает страницы – совсем как герои многочисленных прочитанных ею книг. У них с Томом теперь есть тайна! Мэлори не подозревает, что мужчина оставил рукопись. И не догадывается, что она, Олимпия, сейчас читает брату вслух.

– Ну же! – торопит Том.

Он, конечно, и сам умеет читать, только ленится. И не может сидеть на месте. Ему всегда нужно быть в движении. Обязательно что-то делать.

Олимпия продолжает:

– «Житель Техаса предпринял попытку посмотреть на тварь в воде. По мнению членов его сообщества, тварь обитала в озере около лагеря. Доброволец нырнул в присутствии семнадцати свидетелей. Сошел с ума под водой и больше не всплывал».

– Кто-то его удержал! – восклицает Том. – Нельзя же сидеть под водой, пока не задохнешься! Добровольно!.. Это невозможно!

Олимпия кивает. Хотя… Невозможно ли? Судя по рассказам Мэлори, возможно все. Да и сама она помнит, как вся школа для слепых разом лишилась рассудка.

– Речь идет о безумии, – говорит Олимпия. – Безумцы творят немыслимые вещи.

– Не настолько! – Том меряет комнату шагами. – Тут невозможно физически! Сама посуди! Допустим, ты решила утопиться и нырнула. Тело ведь само всплывет на поверхность!

– Ну, не знаю…

– Я тоже не знаю. Но по мне, история не очень убедительная.

– Том, ты слушаешь?

Том останавливается, мрачно глядя на сестру.

– Конечно. Я всегда слушаю, – говорит он.

Олимпия имеет в виду Мэлори. Никто из них не хочет, чтобы мама их застукала.

Олимпия продолжает:

– «Жительница штата Висконсин посмотрела на тварей сквозь очки для солнечных затмений».

Том теперь – весь внимание.

– «Ее долго отговаривали, однако она не послушала и предприняла попытку на рассвете ясным весенним утром. Сошла с ума немедленно».

– А откуда они знают, что она смотрела только сквозь отверстие?

– Ну, это само собой…

– Вот чему меня научила мамочка – «само собой» ничего не бывает, все нужно перепроверить.

При упоминании о матери Олимпия настораживается.

– Ты слушаешь, Том?

– Читай дальше, Олимпия!

Олимпия пробегает глазами несколько строк.

– Интересно… – говорит она. – «В штате Огайо больные на терминальной стадии вызвались для проведения опытов».

– Ух ты! – восклицает Том. – Герои!

– Точно! Слушай: «один из добровольцев сошел с ума после просмотра видео».

– Как мама рассказывала.

– Ага. И дальше: «другой доброволец обезумел, посмотрев на фотографию. Еще один лишился рассудка, посмотрев на негативы». Что такое негативы, Том?

– Не знаю.

– «Смертельно больная женщина сошла с ума, когда вышла на улицу, защитив глаза стеклянными пресс-папье».

Олимпия вздрагивает. Ей грустно представлять, как эти несчастные в больничных робах бродят по опустевшим улицам и жертвуют собой.

– Они умерли ради эксперимента…

– Не ради эксперимента, а ради будущего! – возражает Том. – Пусть они и были безнадежно больны, все равно – поступили благородно!

Конечно, благородно. Олимпия согласна.

– Тут пятьдесят страниц в том же духе, – вздыхает она.

– И мы прочтем все до единой!

«Ты слушаешь?» – хочет опять спросить Олимпия, но Том догадывается по лицу, предостерегающе поднимает руку и требует:

– Читай!

– «Жительница Брансона, штат Миссури, вышла на улицу с лошадиными шорами. Она хотела проверить гипотезу, что твари воздействуют только на периферическое зрение».

– Ох, зря она это сделала!..

– Зря!.. Обезумела. Ворвалась в здание местного театра. Перебила семью, которая там пряталась.

На улице хрустит ветка. Оба мгновенно зажмуриваются. Молчат затаив дыхание. Слушают изо всех сил.

– Олень, – первым объявляет Том.

Олимпия так и знала.

Они открывают глаза.

– Здоровый олень, – уточняет Олимпия.

– Надо еще разобраться, чем здоровый олень отличается от сумасшедшего, – усмехается Том.

– А может, лось… Или даже лев… – размышляет она, улыбаясь.

Том уже открывает рот, чтобы возразить, однако Олимпия перелистывает раздел с опытами и читает следующий заголовок:

– «Поселения». Города расположены в порядке…

Тут она замолкает.

– В порядке чего? – спрашивает Том.

Видя, что сестра собирается перевернуть страницу, Том поспешно пересекает комнату и садится рядом с Олимпией на кровать.

– Не надо ничего пропускать! Читай!

Олимпия показывает ему подзаголовок: «Города расположены в порядке прогрессивности».

– Что еще за прогрессивность? – спрашивает Том.

– Наверное, имеется в виду приспособленность…

У Тома загораются глаза, и Олимпия чувствует себя виноватой: не надо было ему показывать. И вообще, лучше бы чужак с бумагами не приходил.

– Например, города, где пытались отлавливать тварей, да? – волнуется Том.

Лучше бы ему этого не видеть, только все равно ведь прочтет… Олимпия нехотя отдает брату рукопись.

– Вот черт… «Супруги из северного Иллинойса утверждали, что им удалось запереть тварь в сарае. Они подвели меня к двери и предложили послушать. Из сарая доносился плач. Я изобразил восхищение, попрощался и ушел. Вечером я вернулся и выпустил на свободу двенадцатилетнего сына хозяина».

– Ужас! – восклицает Олимпия.

– Ужас… А это: «Уроженец Питтсбурга утверждал, что закопал трех особей на заднем дворе. Он показал свежие могилы. Я попросил разрешения отрыть тварей. Тогда мужчина достал ружье и пригрозил, что застрелит, если я кому-нибудь расскажу, что он сделал со своей семьей. Непростую работу я себе выбрал!»

– Боже! – вздрагивает Олимпия. – Получается, нигде не написано, как кто-то действительно поймал тварь.

Тома манит первый город в списке – Индиан-Ривер и имя основательницы – Афина Ханц. Однако он не может пропустить последнее замечание сестры мимо ушей:

– Ну не написано. И что? Говорю тебе, Олимпия, кто-то наверняка ее поймал. Ведь на свете полно людей. Мы только и видели, что один лагерь и кусочек Мичигана. А мир большой! Понимаешь?

Том замолкает и мечтательно смотрит в пространство – словно он уже на пути в другие города.

– Я верю – кто-то уже поймал тварь! И я бы хотел увидеть этого человека!

– Перестань! Не будь идиотом, Том! – фыркает Олимпия.

А сама понимает: для брата эти сведения – просто мечта. Значит, есть на свете люди, которые разделяют его образ мысли. И есть поселения вдали от лагеря «Ядин» и от матери, которая блюдет правила и молится на повязку.

– А бывают книжки с картами? – спрашивает Том.

– Конечно. В библиотеке есть дорожный атлас. Зачем тебе? Уйдешь в более прогрессивное место?

Том невесело смеется.

Олимпия забирает бумаги и поспешно переводит тему:

– Смотри, списки…

Том обязательно прочитает про прогрессивные города. Будет сидеть над этими страницами месяцами, годами…

– Список улиц. График температур. График частоты появления тварей. Перечень фамилий, – бормочет Олимпия.

– Фамилий? – оживляется Том.

– Тебе-то что? Я думала, тебя только технические новинки интересуют.

Том легонько толкает сестру локтем.

– Дай посмотрю.

Она передает брату бумаги. Том щурится. У него всегда такое лицо, когда он понял что-то важное.

– Список выживших, – говорит он.

– Откуда ты знаешь?

– Смотри.

Он показывает на сноску в конце первой страницы. Напротив условных обозначений расшифровка: замечен очевидцем, вероятно, замечен и… достоверно жив.

– Достоверно жив, – повторяет Олимпия. – Надо же, список…

Они оба садятся чуть прямее.

– Давай посмотрим, есть ли мы? – предлагает Том. – Открой Мичиган.

Олимпия качает головой:

– Нет нас, Том. Вот если бы мама его впустила, были бы.

– Ну да, точно.

Олимпия все равно открывает перепись штата Мичиган. Список на десятки страниц. То же самое и в других западных штатах.

– Видишь, сколько народу! Кто-нибудь да поймал! – говорит Том.

– Ну, не так уж много, если сравнивать со статистикой семнадцатилетней давности. Помнишь, мама рассказывала про телефонную книгу? Сколько звонков они тогда сделали…

– Да, – соглашается Том, – причем обзванивали только соседей.

– Вот-вот!

Они просматривают списки. Какие-то фамилии почти невозможно разобрать, какие-то – видны отлично.

– Идея! – восклицает Том.

Он вскакивает с кровати и кидается к своей тумбочке. Достает из верхнего ящика карандаш.

– Давай сами себя запишем.

Олимпия вздыхает с облегчением. Она боялась, как бы после прогрессивных городов Том не замкнулся в себе на несколько месяцев. Как начнет мечтать о большом мире за пределами лагеря… Мама зовет его «неисправимым оптимистом», но Олимпия знает за братом манеру надолго погружаться в тяжелую задумчивость. Есть подобные персонажи в книгах – которые всегда молчат о главном. Такие герои часто меняются к концу романа. И заодно меняют всех вокруг.

Том снова садится рядом. Берет бумаги и открывает последнюю страницу Мичиганского списка.

В конце есть свободное место. Том пишет: «лагерь „Ядин“». Заносит свое имя. Потом передает карандаш сестре.

Олимпии тоже нравится эта затея. Она улыбается, глядя на длинный столбик. И вдруг улыбка застывает на лице – два имени бросаются Олимпии в глаза. Она их помнит, хотя Мэлори не так уж часто называет этих людей по имени.

– Ты чего? – спрашивает Том.

Олимпия поспешно листает – ищет название города, к которому относятся привлекшие ее люди.

– Олимпия, что с тобой? – повторяет Том. – Ты чего испугалась?

Олимпия смотрит сквозь него. У нее перед глазами лишь два имени и название города – Сейнт-Игнас. Два имени, словно маячок во мраке, освещают дорогу в темноте – в мире, на который нельзя смотреть, потому что он полон тварей, а от них сходят с ума.

– Да что с тобой, Олимпия? – снова спрашивает Том.

– Надо позвать маму.

– Она еще обходит лагерь. И потом, я не хочу, чтобы она знала про…

– Надо позвать маму! Немедленно! – твердо говорит Олимпия.

Глава 3

Гари не выходит у Мэлори из головы.

«Он вел бы себя точно так же, – думает Мэлори. – Пришел бы. Постучался. Пообщались бы через дверь. Он ведь сама невинность. Пока не впустишь… А потом со всеми подружится, вотрется в доверие, и вуаля! – собственные дети от тебя отвернулись. Безумец в доме – конец всему».

Гари наверняка понравился бы ее неугомонному сыну. Завлек бы мальчика рассказами – мол, знает все о новом мире. А Олимпия была бы очарована его странствиями и путевыми заметками.

«Надо проверить лагерь», – решает Мэлори. Правда, дети уверяют, будто незваный гость ушел, а их слух лучше любых радаров. И все же лучше убедиться. Он действительно только сегодня пришел или уже несколько недель живет в одном из домиков?

Он застал Тома на улице. О чем это говорит?

Постучался, когда все были дома. А это что значит?

Мэлори быстро доходит до восьмого домика. Открывает дверь. На ней перчатки и кофта с длинным рукавом и капюшоном. Теплое белье, толстые носки.

Мэлори не забыла про Анетт. Слепую обезумевшую Анетт. Ее свели с ума твари. Каким образом?

Прежде чем зайти, Мэлори принюхивается. Что-что, а обоняние у нее заметно улучшилось. Она умеет по запаху определять приближение грозы и расстояние до леса. Издалека чувствует запах смерти и без труда вычислит, жил кто-то в доме или нет.

На пороге восьмого домика пахнет только древесиной – никто не ночевал. Она входит, на всякий случай держа перед собой нож.

Лагерь «Ядин» был к ним добр. Очень добр. По прибытии они обнаружили многомесячные запасы консервов. Семена, чтобы развести огород. Садовый инвентарь и детские игрушки. Кров над головой и фортепиано. Весельную лодку, чтобы плавать по озеру. Тропинки, чтобы размять ноги. Мэлори сразу подумала – здесь можно и пожить. И как-то незаметно прошло десять лет. Том и Олимпия превратились в подростков. Причем довольно давно.

Мэлори обследует толстой палкой пространство между кроватями и под ними. В пустых домиках нередко селятся лесные обитатели. Мэлори их не боится – бывают вещи и пострашнее. Если сделать вид, что нападаешь, зверь, как правило, бежит. Даже безумный. Хотя нельзя знать наверняка, безумно животное или нет. С насекомыми еще сложнее. Например, как понять, безумен ли паук? Правда, иногда Мэлори попадались странные паутины – по их беспорядочным нитям можно было предположить, что тут побывало нечто.

Конечно, твари часто бродят по лагерю. Том и Олимпия слышат их прямо из третьего домика и сообщают Мэлори.

– Не подходи – зарежу! – громко произносит Мэлори.

Просто чтобы услышать собственный голос. Она прекрасно понимает: если этот «переписчик» здесь – например, сидит, поджав ноги, на одной из кроватей, он запросто ее убьет. Однако дети слышали, как он уходил. Их слуху можно доверять.

Проверив восьмой домик, Мэлори берется за веревку и направляется к девятому. Жарко. Давно не было такой жары. Все равно Мэлори ни за что не снимет кофту с капюшоном.

Она помнит про Анетт.

Дети не верят, говорят – от прикосновений с ума не сходят. Но тут пока не они решают.

Мэлори ясно помнит рыжую Анетт. Она выбежала из-за угла. Синий халат вздувался за ней, как парус. Рот неестественно скривился, сразу видно – безумие. В руке был нож.

У Мэлори тоже нож. Она толкает острием дверь девятого домика.

Замирает на пороге и принюхивается.

Изначально все чувства равноценны – зрение, обоняние, осязание. Однако твари заставили людей жить по-другому. Да, нашествие было давно, но Мэлори, как человек, родившийся «до», наверное, никогда не свыкнется с новой реальностью. Том-старший предполагал, что люди сходят с ума при виде тварей, потому что человеческий мозг отказывается верить в их существование. Мы не способны их воспринять. Мы теряем рассудок от увиденного. Значит, с таким же успехом можно обезуметь и от прикосновения. Любое взаимодействие с неопознанным, не поддающимся нашему восприятию, по идее, должно закончиться одинаково.

Как бы не пришлось носить затычки для носа и ушей…

Мэлори переступает порог. Вздрагивает, снова подумав о Гари. Она не может о нем забыть. Тогда, на реке, кто-то сдернул с нее повязку. Мэлори решила – тварь, необъяснимое явление природы. А если нет? Если это был Гари? Четыре года жил в палатке у дома, где Мэлори в одиночестве растила детей. Потом выследил, подкрался к лодке. Мэлори без труда представила, как он тогда разделся на берегу и зашел в воду по пояс. А сейчас ждет ее здесь, в девятом домике, – это Мэлори тоже хорошо представляет. Может быть, машет рукой.

Мэлори шарит палкой под кроватями. Нервы на пределе, и бородатый дьявол из прошлого так и стоит у нее перед глазами. Поэтому, когда палка натыкается на какой-то предмет, Мэлори замирает от ужаса. Потом вспоминает – это всего лишь визор. Часть шлема, изобретением которого Том был одержим прошлым летом.

Мэлори ощупывает визор. Разумеется, не снимая перчаток. Вспоминает Анетт. Впрочем, Мэлори ни на секунду о ней не забывает, равно как и о Гари. Два мистических персонажа, которые сделали Мэлори такой, какая она сейчас, – вечно напуганной и осторожной. В новом мире они сформировали ее, подобно родителям. Вероломный отец и безумная мать.

– Не подходи! Зарежу! – снова выкрикивает Мэлори.

Затем она выходит на улицу и по веревке направляется к главному дому. Там много комнат, есть кухня и подвал с припасами, благодаря которым они выживали все эти годы.

Левая рука скользит по веревке, в правой крепко зажат нож. Мэлори пытается вспомнить, дотронулись ли до нее на реке, когда сдернули повязку. А если дотронулись? Могли задеть переносицу… Что же это было? Или кто?

Дорога идет в гору, но Мэлори в хорошей форме. До нашествия она не была такой крепкой. Они с сестрой Шеннон не очень-то жаловали спорт, несмотря на родительские увещевания. Обе предпочитали гулять с подружками по городу, а не бегать с мячом, и ни разу за годы учебы не пришли поддержать университетскую футбольную команду. А сейчас Мэлори без устали проходит много миль и умеет драться. Хорошо владеет ножом. Если даже наткнется на врага в главном доме, не даст себя в обиду.

Как бы ей хотелось забыть про Анетт. И про Гари. Только не получается. Словно все десять лет они стучат в дверь. Спрашивают: «Впустишь на часок-другой?»

Мысли в голове тяжелые: о тварях, о безумцах, о судьбе детей, о долгих годах в изоляции. Мэлори подходит к каменным ступеням главного крыльца. Надо собраться.

Толкает дверь острием ножа. Переступает порог.

Анетт ушла за грань безумия. Ее заставили. Как?

Мэлори принюхивается. Слушает. Конечно, за последние десять лет ей часто приходилось стоять рядом с тварями. Том и Олимпия говорят, что их стало больше. И сегодняшний посетитель подтвердил. Насколько больше? Они уже на каждом шагу?

Мэлори входит внутрь. Главный дом самый жаркий, несмотря на высокие потолки и большие пространства. Наверное, из-за огромных окон. Хоть стекла и закрашены черной краской, все равно душно, как в бане. Мэлори выросла на Верхнем полуострове, где бани были очень популярны. Родители обычно загоняли их с Шеннон в парилку перед сном. А потом они с сестрой неслись к озеру и прыгали в прохладную воду… Мэлори пересекает залу, которая когда-то служила общей столовой. Вот бы сейчас окунуться!

Звук. Что-то шевелится. Снаружи. Мэлори замирает. Не надо паниковать, звуков в лагере предостаточно. То ветка упадет, то ветер подует, то деревянные панели домов заскрипят.

Мэлори ждет. Слушает.

Она, конечно, понимает, насколько сейчас уязвима. Возможно, утренний гость здесь – стоит в углу и готовится напасть. Возможно, тварь прямо перед ней – замерла и изучает свое воздействие на человека. Однако за семнадцать лет жизни вслепую Мэлори научилась по-своему обращаться с темнотой.

В школе для слепых Мэлори называли «упертой», а Том в порыве гнева как-то заявил, что у нее паранойя. Пусть, Мэлори не спорит. Но у нее есть еще одно умение – когда завязаны глаза, она может убедить себя, что нет никаких тварей и заброшенного лагеря. Ее жизнь в полной безопасности. Она в отчем доме. Папа сидит у печки со своим маленьким радиоприемником. Мама всегда ворчала на отца: «Не садись слишком близко к огню!» Сама мама за кухонным столом играет в «Эрудита» с Шеннон. Пока Шеннон думает над ходом, мама читает книжку.

Выдуманная реальность нравится Мэлори гораздо больше настоящей. И потом, кто сказал, что она выдуманная?

И когда Мэлори, миновав столовую, направляется по коридору на кухню, она явственно ощущает запах папиного жаркого из оленины, слышит, как мама переворачивает страницу книги, чувствует, как напряженно шевелит извилинами Шеннон. Шеннон – зануда, с ней невозможно играть.

Мэлори иногда говорит Тому:

– Думаешь, я перфекционистка? Знал бы ты свою тетушку!

Мэлори входит на кухню. Теперь она в доме, откуда бежала двенадцать лет назад. Том-старший здесь. Хорошо бы обсудить с ним Гари.

– Все, хватит! – приказывает себе Мэлори. Нелегко пятнадцать лет жить с ужасными воспоминаниями – они всегда рядом, в любой момент могут возникнуть, как картонные фигурки в лабиринте страха на летней ярмарке округа Маркетт.

Мэлори минует кухню, подходит к лестнице, ведущей в подвал. Прежде чем спускаться, несколько раз взмахивает перед собой ножом, чтобы убрать паутину. Она часто приносит на плечах паучков, когда ходит в кладовую.

– Не приближайтесь! У меня нож! – снова возглашает Мэлори.

Даже сквозь закрытые веки и повязку она чувствует, что вступила в кромешный мрак. Ощущает характерный запах подвала – холодного цемента и плесени. Раньше она первым делом стала бы шарить по стене в поисках веревки выключателя – чтобы дернуть и поскорей осветить помещение. А в новом мире темнота уже никого не пугает.

Мэлори идет по подвалу. «Я просто пришла за консервами», – успокаивает она себя. Или их с Шеннон послали за клюквой для праздничного ужина в честь Дня благодарения. Или Том-старший показывает ей запасы в первое утро ее пребывания в доме на Шиллингем-лейн. Или она просто пришла за консервированными бобами.

Мэлори отличает консервы по крышкам даже в перчатках. Банок на полках поубавилось.

«Да, запасы тают», – думает Мэлори. Привычные мысли и действия успокаивают. Она шарит по полке, а сама прислушивается и пытается поймать запах человеческого пребывания – не жил ли в доме этот «переписчик»? Мэлори почти уверена, что он наврал насчет переписи.

– И что он себе думал? – возмущается она.

Бобов она пока не нашла. Все же ткань перчаток мешает.

– Что я его просто впущу в дом?

Она снимает одну перчатку, и снова, как в лабиринте страха, возникает яркий образ – тварь дотрагивается до ее оголенной руки. «И кто, по-вашему, будет вести перепись? В стране ни одной организации не осталось!» – думает Мэлори.

Она быстро находит бобы и надевает перчатку. Разворачивается к выходу.

Шум наверху… Или показалось?

Детям велено оставаться дома, пока Мэлори обходит лагерь. Они знают правило, только не факт, что послушаются. Подростки… Из подвала нет надежды различить звуки из третьего домика.

– Если тут кто-нибудь есть… – начинает Мэлори.

Голос срывается. Она свыклась со страхом, однако и у нее еще бывают моменты, когда ужас берет верх. Как сейчас – когда она стоит одна в подвале, в заброшенном лагере. И совсем недавно в дверь ее дома стучал подозрительный незнакомец. И она не видела его лица.

«Мне бы пистолет», – невольно думает Мэлори. Олимпия давно убеждает – им пора завести оружие. Цитирует тысячи книг, где огнестрельное оружие спасает героям жизнь. Мэлори против. Не хватало еще, чтобы Том экспериментировал с ружьем. Он непременно изобретет какую-нибудь автоматическую наводку и будет бесконечно горд. Однажды Мэлори откроет дверь и получит пулю в лоб. Да и не только Том представляет опасность. Любой из них может стать убийцей, если увидит кое-что.

Однако сейчас Мэлори не отказалась бы от дополнительной защиты – помимо острого ножа и боевого духа.

Надо слушать. Принюхиваться. Ждать.

Последние десять лет она только это и делает. Иногда реальность смешивается с воспоминаниями, и ей кажется, будто они всегда так жили. Уже трудно представить, что она не замирала на пороге, принюхиваясь, всякий раз, когда входила в комнату. А когда родители возвращались из магазина – неужели она отпирала дверь и даже не спрашивала, закрыты ли у них глаза?

Повязка размывает границы – во мраке нет ни прошлого, ни будущего. Ощущение времени теряется.

Банка с бобами в одной руке, нож – в другой, палка под мышкой. Мэлори снова идет к лестнице. Наталкивается ногой на ступеньку быстрей, чем ожидала.

«От страха», – понимает она.

Страх – это плохо. Сначала электрическим разрядом проходит по телу дрожь – от макушки до пяток. Бегут по спине мурашки. Если страх не остановить, он разрастется в полной мере – станет паникой.

Что-то шевелится за спиной – в глубине! Мэлори резко оборачивается. Нет, почудилось. Том с Олимпией сказали, что он ушел – значит, ушел. Детей никогда не подводит слух.

Допустим, кроме нее здесь никого нет. Но вполне может быть нечто.

В голове звучит голос Тома-старшего – он умолял впустить его на чердак, когда она рожала Тома-мальчика.

Дети знают правило. Мать ушла на разведку, они должны тихо сидеть на месте, пока она не вернется. Они могут ослушаться только в крайнем случае.

– Не подходи! – грозно говорит она в пустоту.

«Тварь или человек – пусть только сунется», – думает Мэлори, и ей становится немного легче.

Однако по ступеням она бежит как в детстве. Они с Шеннон взяли бы баночку с клюквой и неслись бы из подвала наперегонки, толкая друг друга локтями. Мэлори вспоминает, как один раз упала на лестнице в спальню, ободрала оба локтя и перепугалась – из-под деревянной ступеньки на нее зыркнули круглые глаза. Она тогда вскочила и с криком помчалась наверх. Оказалось, это был давно потерянный плюшевый кот Сильвестр.

Вот и кухня. Мэлори тяжело дышит от волнения. Она думает про незнакомца. Какая нелепая выдумка – перепись населения! Он говорил: кто-то поймал тварь… И угораздило же его рассказать это при Томе! Том верит в подобные сказки и обязательно захочет сам убедиться.

Мэлори медленно идет через кухню к столовой. Замирает после каждого шага. Слушает. Она теперь хорошо распознает звуки – слышит, как человек переносит вес с ноги на ногу или набирает воздух, прежде чем что-то сказать.

Сейчас ничего такого не слышно. Мэлори вспоминает голос незнакомца и вдруг понимает: несмотря ни на что, в глубине души она отчасти ему верит. Она, конечно, не повторит ошибку Дона – тот доверился Гари. И не будет полагаться на чутье – нельзя распознать намерения человека по голосу. И все же переписать выживших – не худшая затея. Кто-то наверняка этим занимается.

Ее охватывает чувство вины. Она не впустила путника передохнуть часок, не выслушала, не поделилась опытом. А ведь она кое-чему научилась. Вероятно, ее знания пригодились бы другим.

Мэлори отметает вину. «Нет!» – твердо говорит она себе. Неважно, как меняется и приспосабливается к тварям мир. Она и дети всегда будут полагаться на повязку – и только на повязку!

Мэлори у входной двери. Тянет за ручку, делает шаг и наталкивается на человека – кто-то стоит прямо на пороге. Мэлори заносит для удара нож, однако Олимпия успевает ее остановить:

– Мама! Это мы!

Мэлори не сразу верит. Она слишком погружена в мысли о Гари, Анетт, тварях, загадочном госте и его намерениях.

– Что вы тут делаете?! – Голос Мэлори звенит от ярости. – Вы забыли правило?

– Мама, случилось непредвиденное, – говорит Олимпия.

– Мы должны были тебе сообщить, – добавляет Том.

– Он вернулся! – пугается Мэлори.

– Нет, – успокаивает Олимпия, – не совсем…

Мэлори ждет. Слушает.

– Он оставил бумаги, – наконец говорит Том.

– Что?!

Сразу приходит мысль: там могли быть фотографии тварей. Мэлори ясно представляет, как дети смотрят на фото и теряют рассудок.

– Вы посмели их взять?!

– Мама, – перебивает Олимпия, – там длинные списки выживших, на много страниц.

«Наверняка они нашли имя Гари», – думает Мэлори. Ей тяжело представлять даже имя.

– И? Говорите!

Олимпия подходит ближе. Наверное, на случай если Мэлори закачается от новостей.

– Там есть список Сейнт-Игнаса, штат Мичиган… – начинает Олимпия.

– И что?

Сейнт-Игнас на Верхнем полуострове. Мэлори там выросла. Список выживших… Напрашивается предположение, однако Мэлори пока не допускает мысли…

– Мама, там твои родители. В списке. Они живы.

Глава 4

Мэлори в кабинете директора лагеря. На письменном столе до сих пор разложены канцелярские принадлежности бывшего владельца. Прямоугольный магнит для скрепок, желтый блокнот, календарь семнадцатилетней давности. Когда-то кабинет отделялся от столовой залы зеркальным стеклом – чтобы директор мог наблюдать за постояльцами, а они его не видели. Стекло давно перекочевало под кровать Тома как материал для очередного приспособления, которое Мэлори все равно не разрешит конструировать. Окно в столовую затянуто черной тканью.

Мэлори места себе не находит.

Это совершенно невозможно! Даже надеяться не стоит.

Или возможно?

Нет!

Или да?.. Она видела собственными глазами: Сэм и Мэри Волш.

Ну и что? У родителей очень распространенные имена. Сэмов – хоть отбавляй. Мэри и того больше… Да и Волш не самая редкая фамилия.

Однако совпали оба имени и фамилия, к тому же в списке с Верхнего полуострова… Она не знала, что надеяться так больно. Щемит сердце, все внутри сжимается. Даже ломит кости.

Семнадцать лет назад они с Шеннон поехали за тестом на беременность. На Земле уже случилась непоправимая беда, только они с сестрой еще этого не знали. Потом Мэлори позвонила родителям, чтобы рассказать о ребенке. Это был последний разговор. Сэм и Мэри Волш больше не отвечали на звонки.

Семнадцать лет назад…

Том и Олимпия ждут в бывшей приемной – примыкающей комнатке, где раньше сидел секретарь. Мэлори благодарна, что ей дали побыть одной. Она садится, вскакивает, вновь садится. Бумаги разложены перед ней на столе. Дверь закрыта. Она тщательно проверила кабинет, прежде чем снять повязку.

Мэлори в тысячный раз читает знакомые имена.

«Неужели правда?»

Ей больно думать.

Надо идти! На север. К ним. Все эти годы она горевала и мечтала еще хоть раз увидеть маму с папой. Сказать им то, что не успела раньше.

Надо идти. Сейчас же!

А если это обман?

И когда был составлен список? Сколько лет назад? Судя по бумагам, составитель обошел почти весь Средний Запад. Сколько времени ему понадобилось? И разве подобное путешествие вообще возможно? И первый ли раз он в Мичигане? Вдруг он занес имена родителей десять лет назад?

Ох, почему же она его не впустила?

Ее Сэм и Мэри Волш жили на границе с Висконсином. А город Сейнт-Игнас расположен у моста между двумя полуостровами. В принципе, им незачем было туда ехать. Особенно когда кругом конец света. Забавно, Шеннон в шутку называла концом света Верхний полуостров. Так почему Сэм и Мэри вдруг решили перебраться в Сейнт-Игнас?

Не в поисках ли дочерей?..

У Мэлори перехватывает дыхание. Нет, это слишком… Она вот-вот упадет в обморок. Или вообще лишится рассудка.

Мэлори мечется по кабинету, время от времени поглядывая на знакомые имена, не в силах сосредоточиться, не зная, что и думать. Представляет Сэма и Мэри Волш. Если они тоже остались в живых, они, должно быть, прошли через горе и ужасы. Приспособиться к новой реальности для них тяжкое испытание. Они растили детей в совсем другом мире.

Был бы здесь Том-старший! Он дал бы дельный совет…

Не слишком ли рано они с Шеннон отчаялись? К телефону никто не подходил, и они обе сразу решили: родители вряд ли выживут – не тот тип.

А как же сама Мэлори? Когда все только началось, какие у нее были шансы на выживание?

– Черт! – яростно восклицает она.

– Мам, ты как?

Это Олимпия окликает ее из соседней комнаты.

Может быть, Сэм и Мэри тоже, как и она, сумели приспособиться. Мэлори теперь мать двух подростков, она понимает, что значит быть родителем. Прежде всего, это путь, полный неожиданностей. Все непрестанно меняется. Она сама изменилась до неузнаваемости, пока воспитывала детей в новом мире. Ее вел инстинкт. Сила инстинкта помогла выжить и уберечь Тома и Олимпию от встречи с тварями.

– Нет! Не может быть! – бормочет Мэлори.

Ее папа и мама до сих пор живут в Мичигане, закрасили окна черной краской, сажают с завязанными глазами овощи. Нет! Мэлори не представляет, что родители пережили ужасы нашествия и сидят по вечерам на диване, взявшись за руки, как сидели раньше перед телевизором.

Кружится голова. Темнеет в глазах. Мэлори присаживается на край стола и погружается в воспоминания. Детство, жизнь до тварей. Это было давно. Мир стал безумным, искореженным.

Семнадцать лет.

Семнадцать лет назад она узнала, что беременна Томом. То есть тогда он еще не был Томом. И Мэлори еще не познакомилась с мужчиной, в честь которого назовет сына. Мужчиной, который оставит неизгладимый след в ее душе. Хотя он погиб семнадцать лет назад, Мэлори и сейчас мысленно советуется с ним по любому поводу.

А ее родители даже не имели шанса познакомиться с человеком, в честь которого назван их внук. Неужели они и правда живы? Через какие ужасы им пришлось пройти?

Кто им помог?

– Они погибли, – говорит Мэлори.

Она не может поверить в обратное. Слишком больно, слишком невероятно.

Мэлори злится, когда вспоминает, как Олимпия сообщала ей новость. По голосу было слышно – она улыбается. Почему же дочь, с ее незаурядным умом и прозорливостью, не распознала наглую ложь?! Нет их в живых! Список врет. Сэмов и Мэри Волш целые тысячи. Нет никакой переписи. Это дар вроде троянского коня. Тот, кто приходил утром, специально вписал родителей и пытается выманить Мэлори и детей из безопасного укрытия.

Он намерен положить конец их спокойной жизни в лагере «Ядин».

И возможно – почему нет? – это действительно Гари.

Мэлори бьет кулаком по столу. Обходит его с другой стороны и оттуда опять сверлит глазами страницу с именами. Когда-то давно она обыскала чемодан Гари и нашла дневник – хранитель преступных замыслов. Очень давно. Но она никогда не забудет почерк Гари и то, какой дьявольской энергией веяло от его записей.

Она изучает наклон букв.

Нет, писал не Гари. Почерк совсем другой.

Ребята ждут за дверью. Наверняка уже рисуют в воображении путешествие, вспоминают, как пришли сюда десять лет назад. Том радуется. Олимпия продумывает, что взять с собой.

Неужели они поверили этим бумажкам? Как они умудрились вырасти настолько наивными? Все эти списки – полнейший бред! Списки выживших – вот ведь выдумали!

Выживших…

Мэлори хочется крушить. Пробить кулаком дыру в стене. Что-нибудь опрокинуть.

Она упирается ботинком в край стола, толкает изо всех сил, и он валится набок. Бумаги разлетаются в разные стороны, как птицы от удара топора по стволу дерева.

– Мама! – кричит Олимпия. – Мама, ты в порядке?

Голос испуганный. Немудрено – если кто-то бушует по другую сторону двери, современные люди сразу предполагают, что этот кто-то в комнате не один.

– В порядке! – кричит Мэлори и прибавляет саркастически: – Лучше не бывает…

Дети шепчутся за дверью.

Том, конечно, спрашивает Олимпию, почему Мэлори так странно реагирует на хорошие новости. Олимпия ему объясняет.

Потому что прошло семнадцать лет. Потому что она давно похоронила родителей. Она свое отгоревала, и чувство невосполнимой утраты уже стало частью ее личности.

И вдруг список…

Это просто жестоко по отношению к ней!

Мэлори начинает плакать. Она представляет, как Гари сидит за столом с другим мужчиной – помоложе, уговаривает его сыграть роль переписчика, обещает золото или что там еще представляет ценность в новом мире.

– Слушай, сынок, можешь кое-что переписать и отнести в лагерь «Ядин»? Третий домик. Сделаешь? Вот эти два имени не забудь внести. Понимаешь, это наживка. Отдай или оставь на пороге. Надеюсь, рыбка клюнет. Ох и давно я за ней охочусь!

– Вранье! – говорит Мэлори. – Сплошное вранье! Это невозможно! Так не бывает!

Однако имена родителей упрямо лезут в глаза.

«Сэм и Мэри Волш», – написано черным по белому. И почерк не Гари.

Еще один листок из рассеянной по полу стопки бумаг привлекает внимание Мэлори. Он выпал из середины и нагло лег на самом видном месте – будто тоже борется за жизнь. На нем еще одна небылица, дополнительный повод не верить ни слову из этих бумажек.

Описание нового способа передвижения.

Поезд, который едет вслепую.

Точно, незнакомец что-то говорил… Поезд, кстати, идет на север.

Мэлори бросает в жар. Ей душно, словно стены вокруг нее сжимаются. Он следил за ней и детьми! Не выпускал из виду все эти годы!

«Нет, нет и еще раз нет! – думает она. – Слишком заманчиво, слишком гладко».

Сочный червяк опускается в воду. Мэлори проглотила бы его с жадностью. Она уже готова взять детей, покинуть относительно безопасное место, которое десять лет служит им домом. А на платформе будет поджидать Гари.

«Родители умерли, – убеждает она себя. – Умерли семнадцать лет назад».

Мэлори подбирает листок с описанием поезда. Начинает было читать, затем снова бросает на пол.

«Не поеду! Как бы не так!»

Решено: они останутся в лагере. Здесь безопасно. Здесь Том и Олимпия выросли. Превратились из детей в девушку и юношу, умных не по годам, обладающих острым слухом и жизнерадостных, несмотря на обстоятельства. Нет, она не будет подвергать их жизнь опасности ради своих интересов.

Мэлори слегка успокаивается – решение принято. Надо забыть сегодняшнее происшествие. Список, имена, перепись населения – все.

Она идет к двери, берется за ручку и бросает прощальный взгляд на пол.

Даже издалека имена хорошо видны. Они словно высечены на камне и никогда не сотрутся. Они прочнее, чем сама Мэлори. Она умрет, несмотря на все предосторожности, а Сэм и Мэри Волш на бумаге будут жить еще долго.

Мэлори зажмуривается.

Открывает дверь… и снова закрывает, не выходя из комнаты.

Возвращается к описанию поезда.

– Мам! – зовет Том. – Тебе помочь?

Она не отвечает. Погружается в чтение: «Поезд идет по рельсам и поэтому является самым безопасным средством передвижения в современном мире. Отпадает множество рисков. Например, не вписаться в поворот, врезаться в припаркованную машину или сбить человека».

Нет! Это невозможно! Слишком хорошо, чтобы быть правдой! Мэлори уверена: не существует в современном мире безопасного средства передвижения.

Однако она продолжает читать: «Рельсы заранее очищают, поезд движется на небольшой скорости…»

Мэлори отворачивается. Ей больно. Физически больно. Неужели папа с мамой живы? Были живы все это время?

Мэлори вспоминает, как сообщила сестре, что родители перестали подходить к телефону. Какое лицо было у Шеннон… Потом вспоминает мертвую сестру на полу в ванной.

Ножницы в грудь… Своими руками…

Ее душит чувство вины – почти невыносимое. Почему она их не разыскивала, почему не убедилась, что они действительно мертвы? Семнадцать лет…

Поезд следует от станции «Ленсинг, штат Мичиган» до станции «Макино-Сити, штат Мичиган».

«Макино-Сити, – думает Мэлори. – Верхушка Нижнего полуострова. Там начинается мост, который соединяет Нижний полуостров с Верхним».

«Максимальная скорость поезда составляет пять миль в час. Поезд функционирует на угле. Окна закрашены черной краской. Надеюсь, опишу работу поезда более подробно, когда сам воспользуюсь его услугами», – закончил статью переписчик.

– Не поеду! – говорит Мэлори, но в глубине души уже знает: поедет.

Она закрывает глаза и выходит в приемную.

– Мама, что ты думаешь? – спрашивает Олимпия.

– Мне нужно поговорить с Роном Хэнди.

– Мам, дверь закрыта, можно.

Мэлори открывает глаза. Видит раскрасневшиеся лица. Как они, должно быть, счастливы.

Невероятные перспективы. Сладкая ложь.

– Мы проводим! – говорит Том. – Я как раз смастерил штуку, которая…

– Нет! Я хочу поговорить с ним наедине.

Необходимо посоветоваться со взрослым человеком. Пусть даже в два раза более запуганным, чем она сама.

Рон Хэнди – их ближайший сосед. Он обитает в трех милях от лагеря на заброшенной автозаправке. Не так уж далеко.

Рон считает себя лучшим в мире юмористом. Сейчас Мэлори готова терпеть даже его шутки, ей нужно развеяться. Ее душит тревога. Она думает: папа с мамой могут умереть каждую секунду. Допустим, они не погибли сразу, не умерли за семнадцать лет разлуки. А ведь может быть, они прямо сейчас погибают. В эту самую минуту. Или следующую. Или следующую.

– Боже мой… – шепчет Мэлори.

Она в смятении, толком не понимает, что думает, что чувствует. Пытается представить поезд. Людей, которые его запустили. Ну доберутся они до платформы – и будут ждать месяц, год или десять лет. Они не будут знать, когда придет поезд, и нельзя будет посмотреть и проверить, не показались ли вдалеке фары.

Олимпия подходит, берет за руку.

– Все нормально, все будет хорошо.

Слова дочери не успокаивают. Семнадцать лет. Семнадцать лет разлуки.

– Мне нужно переговорить с Роном Хэнди, – повторяет Мэлори. Надевает повязку. Она надевала ее столько раз, что жест стал привычным – как заправить за уши волосы.

– Глаза закрыли? – спрашивает она детей. Даже сейчас не теряет осторожности. Сейчас, когда с таким трудом налаженный мирок трещит по швам, когда ей физически больно от надежды и от того, что придется второй раз пережить потерю родителей. Даже в эту трудную минуту она спрашивает у детей, закрыты ли глаза.

– Да.

Это Олимпия.

– Закрыты.

Это Том.

Мэлори выходит в столовую. Чувствует под ногами деревянный пол. Удивляется – неужели осталось что-то прочное? Вся жизнь обращается в хаос, Мэлори падает в темноту, ей не за то зацепиться и непонятно, как поступить.

Глава 5

Мэлори познакомилась с Роном Хэнди десять лет назад. Когда она со своими тогда еще шестилетками искала новый приют, то сначала наткнулась на жилище Рона. Мэлори издалека почувствовала запах бензина. И пошла на запах – думала разжиться в магазине консервами или еще какой-нибудь едой. Оказалось, в мичиганской глуши живет Рон Хэнди. Его дом – крепость. Окна и щели заколочены досками, обиты толстыми матрасами, укреплены железными листами и даже автомобильными дверцами. Рон, насколько Мэлори известно, не снимает повязку даже внутри.

Под ногами хрустит гравий – это обочина дороги, на той стороне – заправка Рона. Нервы у Мэлори на пределе, в голове – неразбериха.

Мэлори давно не навещала соседа, уже года три. А сам Рон ни разу не заходил к ним в лагерь. Он вообще никуда не выходит. Никогда.

Привычка смотреть по сторонам, когда переходишь дорогу, отмерла за ненадобностью. Мэлори пересекает проезжую часть и попадает на территорию заправки – здесь уже мелкая галька.

Откуда ей знать, что Рон жив? Возможно, обезумевшие мухи уже давно кружат над его разлагающимся трупом и откладывают в нем яйца…

Как и в трупах Сэма и Мэри Волш.

Мэлори ударяется ногой о что-то твердое – она дошла до крепости Рона. Стучит в обитую досками стену. Хотя стучать нет необходимости. Хозяин, если только он жив, наверняка уже услышал шум.

– Мэлори, это вы?

Значит, за последние три года она – его единственный гость.

– Да, Рон! Я!

Ей не нравится собственный голос – слишком взволнованный. Убедилась ли она, что Том с Олимпией в третьем домике и будут ждать ее там? Или забыла в спешке?

Рон отпирает дверь. До нашествия это заняло бы секунду, а теперь Мэлори долго слушает, как щелкают замки и засовы, словно Рон сдвигает с пути тысячу мелких металлических предметов.

Наконец доносится скрип. Ее обдает душной волной застоявшегося воздуха. Из комнаты ужасно пахнет. Живущий там не моется и никогда не проветривает.

– Мэлори! – восклицает Рон.

Судя по голосу, он рад, хоть и не очень бодр. Выговор у него аристократичный. Десять лет назад Мэлори тоже сразу обратила внимание на его манеру речи. Про таких, как Рон, раньше говорили «слишком умный».

– Добрый день! – здоровается Мэлори. – Найдется минутка?

Рон смеется. Смешно, потому что «минуток» у него предостаточно – он только и делает, что сидит в своем бункере в темноте и одиночестве.

– По правде говоря, я ожидал компанию друзей и родственников, однако они запаздывают. Заходите, угощу вас свежими булочками.

Мэлори выдавливает улыбку. Сегодня она не в настроении шутить над суровой реальностью. Имена родителей засели в голове. В душе теплится надежда, однако она вот-вот затухнет.

– Вы чем-то взволнованы, – произносит Рон. – Надеюсь, с детьми все хорошо? Позволю себе заметить, они уже не дети…

– Рон, к вам кто-нибудь заходил? Человек из переписи населения?

Мэлори необязательно видеть лицо Рона, чтобы понять, насколько он напуган ее вопросом. Одного упоминания о чужаке, который стучится к нему в дом, может быть достаточно, чтобы Рон молча захлопнул перед ней дверь.

Однако Рон пока не убегает.

– Нет, – медленно отвечает он, и Мэлори слышит, с каким трудом ему дается каждое слово.

Рон пытается шутить:

– Хотя возможно, я просто спал или глубоко задумался и принял стук за плод воображения…

Неудавшаяся шутка виснет в воздухе. Рон продолжает:

– Зайдете? Я в последнее время, знаете ли, не слишком люблю прогулки.

Мэлори заходит. Она до сих пор ошеломлена, ей не терпится поделиться с Роном. Снова приходится долго стоять с завязанными глазами и слушать, как он звенит засовами.

– Раньше я жил в офисе. Вот только там весьма подозрительное окно. Я его, конечно, загородил и двадцать раз проверил. И все же… оно мне не нравится.

Мэлори едва не вскрикивает от неожиданности, когда Рон дотрагивается до ее руки.

– Я переехал, – продолжает Рон. – Теперь обитаю в кладовке среди фильтров и канистр с машинным маслом. Признаться, иногда думаю – а не распить ли одну из них?

– Ну что вы, Рон…

– Видите ли, я не слишком приспособлен к новому миру. Ну да ладно!

Он тянет Мэлори за руку, ведет в глубь дома. Продвигаться легче, чем раньше, – Рон, вероятно, частично избавился от хлама. «Даже в самом отчаянном положении человек пытается обустроить жилище», – отмечает про себя Мэлори.

Впрочем, пахнет по-прежнему ужасно. Смесь пота и бензина. А еще мочи и не только…

Мэлори идет за Роном по узкому проходу. Это, наверное, коридор, просто узкий из-за громоздящихся вдоль стен вещей.

– Вот мы и пришли, – объявляет Рон.

Мэлори не слушает, она думает о родителях.

Не может быть! Неужели они живы?

– Хотите выпить? У меня есть немного виски. Я как раз искал повод.

– Нет, спасибо, Рон.

– Давайте присядем! Представляете, я держу в доме целых два сиденья. Хотя, может быть, зря.

Он снова тянется к руке Мэлори и натыкается на стопку бумаг.

– Что это у вас?

Голос звучит настороженно.

– Это оставил человек, который ведет перепись.

Если бы Рон немедленно выставил ее за дверь, Мэлори не удивилась бы. Однако он берет ее свободную руку и усаживает на деревянный табурет.

– Рон, вы слышали о поезде? – спрашивает она.

И сама себе кажется сумасшедшей. Какой нелепой, должно быть, представится Рону Хэнди вся эта история. Он-то не выходил за пределы заправки уже много лет.

– Слышал, – неожиданно отвечает он. – Поезд, который идет вслепую.

– Что вы знаете? – поспешно спрашивает Мэлори.

– Позвольте для начала поведать вам, каким образом я о нем узнал. Должен предупредить – я ужасно боюсь. И включу совсем ненадолго – если нам нельзя их видеть, вероятно, слышать тоже не стоит.

Мэлори обхватывает себя за плечи, нащупывает длинные рукава толстовки, вспоминает Анетт. Рыжую Анетт, бегущую с ножом по коридору школы для слепых.

Громко шипит радио. Мэлори вздрагивает. Затем слышен голос диктора:

– …до нашествия я очень это любил!

Рон быстро щелкает выключателем.

– Видите, не так уж я отстал от жизни. На этой самой волне как-то упомянули поезд. А что вызвало ваше любопытство? Не бумаги ли, которые вы держите?

– Да, они.

– Полагаю, вы принесли их сюда, чтобы я прочитал. Соответственно, я должен буду снять повязку…

Мэлори понимает: еще немного – и момент будет упущен. Сейчас Рон объявит, что не намерен ничего читать, и вежливо попросит ее удалиться.

– Там есть список выживших! – быстро говорит она. – По многим штатам, по каждому городу.

– Правда?

– Да, я нашла своих родителей.

– О, Мэлори… – сочувственно произносит Рон, а затем раздается давно забытый звук: бульканье разливаемого по стаканам спиртного. – Возьму на себя смелость утверждать, что выпить вам все же не повредит. Да и мне. Если я собираюсь читать, мне придется снять повязку.

Мэлори никогда раньше не видела Рона Хэнди. Только слышала голос. Она много раз говорила с ним через дверь и заходила в гости. Однако ради собственной безопасности Рон всегда настаивал, чтобы она оставалась в повязке.

Мэлори ощущает тыльной стороной ладони холодное прикосновение – Рон подает ей стакан. Она принимает.

– Ну что? Готовы? – спрашивает Рон.

Голос у него взволнованный. Нервничает. Мэлори тоже. Что она сейчас увидит? Как выглядит Рон Хэнди?

– Рон, вы совсем не обязаны…

– Нет-нет. Я хочу, – возражает Рон.

Мэлори слышит его учащенное дыхание, скрип стула.

– Боже мой! – восклицает Рон Хэнди. – А вы красавица! Я и не знал, что живу рядом с мечтой! – Потом добавляет: – Длинный рукав. В жаркий день. Вы считаете, они могут прикоснуться?

Мэлори снимает повязку. Рон Хэнди крупнее, чем она ожидала. Похож на большого напуганного ребенка. Оба неловко улыбаются.

– Да, – говорит она, – считаю.

– Вы рассказывали о слепой женщине, которая сошла с ума. Все время о ней думаете, да?

– Да…

– Понимаю.

Они какое-то время стоят, уставившись друг на друга. Изучают. У Рона уставшее лицо, в глазах страх. Еще приходит мысль: до нашествия Рон, наверное, был состоятельным человеком.

– Спасибо, что назвали меня красавицей, – улыбается Мэлори. – Я живу с двумя подростками. Мне давно не говорили ничего приятного.

Рон протягивает руку со стаканом, они чокаются.

– Выпьем за дружбу! – произносит Рон. – И за то, чтобы сохранить рассудок, как бы твари ни старались нас его лишить.

Они пьют.

Мэлори изумляется: как же много кругом хлама! Кучи всякой всячины громоздятся от пола до потолка. Радиоприемник. Детская кроватка. Коробки с проводами и инструментами. Одеяла и консервы. Банки с краской, старые журналы и канистры с бензином. Рон стоит рядом с раскладным садовым стулом. На нем спортивная куртка на молнии и шорты.

– Не скажу, что это дом моей мечты. Однако в сложившихся обстоятельствах… Вероятно, я неплохо устроился.

Рон усмехается. Мэлори не в силах выдавить из себя улыбку. Строка «Сэм и Мэри Волш» стоит у нее перед глазами.

Сэм и Мэри Волш.

Надо трогаться сейчас же! Иначе она опоздает, и свой последний вздох родители сделают без нее.

Рон указывает на бумаги.

– Фотографий нет?

В глазах страх. Паника. Того и гляди передумает…

– Нет. Я тоже опасалась фотографий. Здесь записи, диаграммы…

– И?..

– Много чего, Рон.

Рон кивает. Смотрит прямо в лицо.

– Почему мне так страшно?

Мэлори понимает его чувства. Вот уже десять лет она не испытывала подобного – близости с другим взрослым. Она тронута до слез. Однако не позволяет себе плакать.

Протягивает Рону бумаги.

– Верхний лист – про поезд, – говорит она.

Рон смотрит на пачку бумаг. Делает глоток виски.

– Что ж, от судьбы не уйдешь, – вздыхает он.

– Что? – не понимает Мэлори.

Рон улыбается.

– Сколько ни прячься от нового мира, он все равно тебя достанет. Рано или поздно.

Мэлори думает об утреннем госте. Рон щурится, читает. Изредка кивает.

– Да, по радио говорили – в штате запущен поезд. Ведущий (очевидно, единственный сотрудник радиостанции) говорил, что сам он в поезде не был.

– А что ведущий еще сказал?

– Что это небезопасно.

– Почему?

– Ума не приложу! Может быть, потому что у машиниста завязаны глаза?

Рон выжидающе улыбается. Ждет реакции. Мэлори не в состоянии оценить юмор.

Рон снова принимается за чтение.

– Да, Ленсинг. Хотя, если быть точным, Ист-Ленсинг. Это два разных города, вы в курсе?

– Да, знаю.

Ист-Ленсинг – университетский городок. Там расположен сельскохозяйственный университет.

– Как далеко мы от Ист-Ленсинга? – спрашивает Мэлори.

Рон не слышит.

– Весьма занятно, – бормочет он, склонившись над бумагами. – Наличие рельс якобы делает путешествие безопасным… Следуя этой логике, самое надежное средство передвижения в наше время – американские горки. Не махнуть ли нам в Сидар-Пойнт, Мэлори?

К счастью, Мэлори не приходится изображать улыбку. Рон снова погружается в чтение, не дожидаясь ее реакции.

– Сколько миль до Ист-Ленсинга? – повторяет она вопрос.

– Около тридцати. Разумеется, необходимо узнать поточней, прежде чем отправляться в путь.

У Мэлори земля уходит из-под ног. Она чувствует, как надежда, которая зародилась в ней и, несмотря ни на что, крепла, – теперь обращается в пыль.

– Тридцать… Нет, никак невозможно, – произносит она и уже поднимается, чтобы уйти.

Рон, наоборот, садится на стул.

– Да, тридцать миль – задача не из легких. Хотя однажды вы проплыли по реке двадцать. Уму непостижимо – каким образом.

– Черт возьми, – в отчаянии произносит Мэлори.

Ловит внимательный взгляд Рона. Он смотрит пытливо – ждет ее решения. Словно надеется стать свидетелем смелого поступка.

– До нашествия, – говорит он, – тридцать миль проходили часов за восемь. Из расчета миля за четверть часа.

– С открытыми глазами. И не сбиваясь с курса.

– Значит, теперь выйдет в два раза дольше. Или в три. Или еще больше. Я бы сказал – нужно дня три.

Мэлори задумчиво молчит.

– Не хочу вас расстраивать, – продолжает Рон, – только где гарантия, что поезд вообще появится? И как часто он ходит? И что там за люди? Кто, по-вашему, мог ввязаться в подобный проект?

От Рона исходит страх. Мэлори почти физически ощущает волны ужаса.

Рон подается вперед, скрипнув садовым стулом.

– Вы только представьте: кто в наше время решится запустить поезд? Словно они не боятся тварей. Почему?

«Безумцы…» – думает Мэлори. Представляет, как Анетт сидит на месте машиниста, а Гари ходит по вагонам и проверяет билеты.

– Нет, идти нельзя, – говорит она и пытается придать голосу твердости. Не получается – слова звучат неуверенно, решение не ложится на душу.

– Подождите, – успокаивает Рон, – давайте еще почитаем, поговорим…

Мэлори вскакивает и меряет комнату шагами, пока Рон просматривает бумаги. Перед ней мелькают образы: мама с папой возятся в огороде, светит солнце. Родители живы. До сих пор. Даже не догадываются, что их дочь в здравом уме и думает о них в эту самую минуту.

Как они были бы счастливы, если бы она вдруг объявилась, да еще с внуками!

Мэлори садится. Снова встает. Опять садится. Папа хорошо рубил дрова. Они с мамой оба прекрасно готовили. Умели выращивать себе пропитание. Зачем им понадобилось ехать к мосту?

Кто-то их отвез? Может быть, против воли? Даже если поехать, где гарантия, что она их найдет?

Переписчик, однако, нашел…

Эта мысль успокаивает. Раз он нашел, то…

– Убежища. Вы читали про убежища? Невероятно… – Рон с головой ушел в чтение.

– Убежища? – переспрашивает Мэлори.

Рон улыбается, однако он заметно помрачнел. Что-то подсказывает Мэлори – сегодня он больше не будет отпускать остроты.

– Здесь написано: «Яма размером двенадцать на восемь футов. Надежный бункер. На случай если твари завладеют Землей окончательно». Да… Звучит не слишком заманчиво.

Мэлори хотела бы успокоить Рона: он умудрился прожить десять лет на автозаправке. Ему не нужен бункер. Он может жить дальше и совсем не думать о внешнем мире.

Рон смотрит на Мэлори поверх стакана, глотает виски. Ужас в его глазах разрастается. Теперь он уже зол на Мэлори за этот визит. Однако Мэлори знает: Рон Хэнди умен, он готов внять голосу разума.

– По описанию больше похоже на могилу, – говорит она.

– Да уж. Я, пожалуй, воздержусь. Предпочитаю хоронить себя на поверхности, – отвечает Рон.

Все-таки шутит. «Это хорошо», – думает Мэлори.

Рон продолжает читать.

– Боже! – вдруг восклицает он. – Боже правый!

Мэлори догадывается, чем вызвана паника. Эх, надо было предупредить Рона заранее…

Рон быстро откладывает бумаги – прямо на испачканный машинным маслом пол. Вытирает руки об одежду. Он в ужасе. Мэлори еще никогда не видела человека, настолько охваченного страхом. Даже соседи по первому дому были спокойней.

– Вы это видели?! – восклицает Рон неестественно высоким голосом.

– Что? – настораживается Мэлори.

А вдруг там рисунок? Или фотография? Вдруг она пролистнула и не заметила?

Нет, Рон имеет в виду другое.

– Пишут, будто кто-то… ее поймал.

– Ерунда, – быстро говорит Мэлори. – Это невозможно.

– Даже сама идея – попробовать…

Рон ставит стакан на банку с краской и снова тщательно вытирает руки – стирает с пальцев следы бумаги с упоминанием о поимке твари.

– О, Мэлори, – стонет он, – это слишком! Это слишком для меня!

– Простите, Рон.

Все, пора уходить. Надо встать и оставить его в покое. Зачем она вообще пришла?

– Моя сестра… тоже в списках, – говорит Рон.

– Что?

Рон поднимается и поворачивается к Мэлори спиной.

– Моя сестра, Мэлори! – почти кричит он.

– В списке выживших?

Мэлори смотрит на отложенные им бумаги.

– Да! В списке выживших. Я же говорю: имя моей сестры в списке!

Мэлори не знает, что ответить. Она сама еще не переварила новость про отца с матерью.

– Боже мой, боже мой, боже мой! – твердит Рон.

Мэлори подбирает с пола стопку бумаг. Она кожей чувствует состояние Рона – его беспомощность и тоску. Теперь он знает: его сестре удалось пережить нашествие. Он долго жил отшельником, и вдруг появился повод выйти в новый мир.

Рон снова садится на стул и смотрит прямо перед собой невидящими потемневшими глазами. Его улыбка пугает.

Не переставая улыбаться, он тянется к подлокотнику, надевает повязку и крепко завязывает узел на затылке.

Что тут скажешь? Ничего не надо говорить. Надо встать и идти.

– Спасибо, что впустили, Рон! – прощается Мэлори.

Чувствует, что все же должна задать вопрос, и добавляет:

– Рон, а вы согласились бы сесть на поезд, чтобы снова увидеть сестру?

– Что? – Рон будто не понимает, о чем идет речь. Будто Мэлори спрашивает о сущей безделице, о которой он уже успел позабыть за более важными мыслями.

– Ах, поезд… Мне и не пришлось бы. Она в Сотаке. На юге от нас.

Мэлори не в силах удержаться и продолжает:

– А вы не думаете?.. Возможно, вам пошло бы на пользу…

Рон резко протягивает руку и включает радио на полную громкость. Мэлори поспешно ставит на пол свой недопитый виски и встает.

Рон крутит ручку передатчика. Что-то говорит – Мэлори видит, как шевелятся губы. Однако шум радиоволн заглушает слова.

Хорошо бы его поблагодарить. Успокоить: необязательно искать сестру сегодня. Он может отправиться завтра. Он волен делать что захочет, когда захочет. Он заслужил это право.

В конце концов, может вообще не разыскивать.

И все же…

«Он должен попытаться», – думает Мэлори.

Внезапно ей становится понятно: Рон Хэнди должен идти к сестре.

Иначе он будет влачить лишенное всякого смысла существование. И умрет один в своей грязной берлоге.

С безжалостной ясностью приходит осознание: она, Мэлори, отправляется к родителям.

Решение принято, и у Мэлори захватывает дух.

Она надевает повязку. Из радиоприемника доносится женский голос: «Твари не стали выше. Они стали шире. Они теперь занимают больше места в пространстве».

Рон пинает приемник.

– Замолчите! – кричит он.

На кого он злится? На диктора? На тварей? Или на Мэлори?

– Идите к поезду, Мэлори! – говорит он, выключая звук. – Пожалуйста, ради нас обоих, идите!

Он плачет – слышно по голосу.

– Я пойду, – обещает она. И тоже плачет с закрытыми глазами. – Рон, простите, я не хотела вас расстраивать. Испортила вам день… Мне очень жаль.

– Найдите поезд, Мэлори! – говорит он.

Потом усмехается. Шутки всегда помогали ему выжить.

– А теперь проваливайте! Ко мне вот-вот заявится орава друзей. Нужно привести себя в порядок.

– Спасибо, Рон!

Мэлори думает про поезд. Про расстояние, которое предстоит преодолеть. В ее воображении тридцать миль кажутся бесконечными, будто разматывающаяся нить упавшей катушки.

Она найдет поезд.

Она поедет.

К родителям.

– Мэлори!.. – окликает Рон.

– Я здесь.

– Будьте добры, заберите эту гадость. Нельзя, чтобы меня застали за чтением подобного вздора. Я, между прочим, уважаемый человек. Ученый. Великие умы вроде меня должны заниматься своим делом. А именно – сидеть и ждать неминуемой смерти. В полном покое. И одиночестве.

Глава 6

Том пакует рюкзак. Вообще хорошо бы иметь еще сумку. Слишком много нужных вещей. Выход в большой мир – отличный шанс проверить изобретения в действии. Конечно, придется прятать их от матери. Что ж, если все не помещается, он лучше обойдется без сменных штанов, обуви… еды наконец.

Мать в главном доме – запасается консервами. «Путь будет долгим», – сказала она им с Олимпией. Они с сестрой пришли в лагерь «Ядин» десять лет назад и с тех пор далеко не отходили. Том хорошо помнит реку. И школу для слепых. И как они долго плутали после побега из школы, пока не добрели до лагеря. До дома. Да, лагерь «Ядин» для них дом. Том знает каждый скрип и шорох. Знает, как ветер шелестит листвой, как плещется вода в озере. Мать могла бы не сообщать, что идет в кладовую, – он бы и так понял. Он прекрасно слышал, как скрипнула, открываясь, дверь главного дома и захлопнулась за Мэлори.

– Боишься? – спрашивает Олимпия.

Том смотрит на сестру. Ее кровать в другом конце комнаты – со времен последней перестановки, два года назад.

– Чего бояться-то? – бурчит он.

Но голос предательски дрожит. И кроме того, от Олимпии все равно ничего не скроешь, она без слов понимает.

Олимпия смотрит серьезно. Ее взгляд словно говорит: «Так ли уж нечего? Знаешь, какие ужасы нас ждут?» Как две капли воды похожа на Мэлори, даром что не родная дочь.

– Ну, боюсь немного, – нехотя соглашается Том.

Он стоит на коленях и перебирает изобретения, спрятанные под кроватью. Например, приспособление, похожее на очки для солнечных затмений, – маска с отверстиями для глаз, защищенными фильтром. Нечто подобное стало причиной безумия жительницы Висконсина, как они недавно прочитали, – Том, конечно, усвоил урок. Интересно, сколько еще новшеств, которыми он втайне гордится, на деле не работают? Однако Том не позволяет себе унывать.

– Маме понадобится наш слух, – говорит Олимпия.

– Знаю.

– И не только слух…

– Ты о чем?

– Понимаешь, она сейчас переживает… Ей будет тяжело… – начинает Олимпия.

– Олимпия, ты явно перечитала книг!

– Том, я серьезно!

– Мама переживает? Ты правда думаешь, ее волнует что-то, кроме повязки?

Он извлекает из-под кровати шлем. Защитное стекло, по идее, должно опускаться автоматически – от нажатия кнопки, однако сейчас заклинило.

– Ты шутишь? Скажи, что шутишь, Том!

– Для мамы главное – правила безопасности. Остальное неважно.

– Да, она доверяет только повязке. Как и мы.

Том оборачивается к сестре.

– Как и мы? Мы-то с тобой родились и выросли после нашествия! Мы должны разбираться в жизни получше мамы – не думаешь?

Олимпия краснеет. Она всегда краснеет, когда сердится.

– Том, сейчас не время что-то доказывать! Мама напугана до смерти. Нам нужно пройти тридцать миль. Ты хоть представляешь, как это много?

– От школы до лагеря было дальше. Мы же дошли. Нормально добрались.

– Забыл, как мы плутали с завязанными глазами?

Том возвращается к своим изобретениям. Вытаскивает гимнастический обруч; его полагается носить на талии в качестве защиты – чтобы не соприкасаться с внешним миром. На обруче болтаются пластмассовые трубки.

– Помню, помню… – сдает позиции Том.

С Олимпией лучше не спорить. Начнет доказывать – уже не остановишь. Он меняет тему:

– А ты что с собой берешь?

– Одежду, походные вещи. Все, что мама сказала.

– А еще? – хитро улыбается Том.

– Больше ничего.

Ну да, как же! Олимпия тоже кое-что припрятала. Том точно знает.

– А книжки?

– Нет!

– Нет?

Том быстро пересекает комнату. Олимпия пытается незаметно засунуть стопку книг под кровать.

– А это что? – восклицает Том. – Почему тебе можно брать дополнительные вещи, а мне нельзя?

– Перестань!

– Так почему же?

– Хотя бы потому, что мои вещи не представляют смертельной опасности.

Обидно! Как она может так обесценивать его старания?

– Знаешь что… – не выдерживает Том. – Иди к черту!

– Том!..

Он снова уходит на свой конец комнаты, садится на пол около кровати и продолжает ревизию.

– Ты пакуешь книжки. Если тебе можно занимать драгоценное место ерундой, я тоже имею право взять что угодно.

– Я не сказала, что не имеешь…

– Зато подумала, – ворчит Том.

Вот они! В самом углу. Его самодельные защитные очки! Мать и не узнает, что они в рюкзаке – если, конечно, не будет обыскивать. Ну и пускай! Даже если найдет, Том отстоит!

– А я боюсь, Том, – говорит Олимпия.

Том оборачивается к сестре. Ему сейчас все нипочем.

– Мы всю жизнь провели рядом с тварями!

– Верно, но они стали сильнее…

– Разве? – возражает Том, хотя понимает – сестра права.

– И их теперь гораздо больше, – продолжает Олимпия.

– Перестань! И пожалуйста, не разводи панику при маме. А то она нас окончательно замуштрует.

– Мы никогда не ездили на поезде…

– Ну и что?

– Я слышала про поезда. Они огромные. Много пассажиров. Всякое может случиться.

– Было бы опасно, мама никогда бы не решилась.

– Решилась бы. Ради родителей.

Они слышат, как вдалеке открывается и снова закрывается дверь главного дома.

– По-твоему, они живы? – спрашивает Том.

Они смотрят друг на друга, у обоих сомнение на лицах. Мэлори идет к третьему домику – слышно, как приминают траву сапоги. Слышно Тому и Олимпии – никто больше не смог бы различить этот звук издалека.

– Было бы чудесно! Только вряд ли…

– Олимпия!.. – укоризненно говорит Том.

– Неизвестно, как давно составлен список. Мамины родители, скорей всего, мертвы.

– Почему?

– Понимаешь… Мама очень хочет верить в лучшее. Так часто бывает в книгах: когда человек страстно чего-то желает, он иногда не видит реальности.

– А как же имена в списке?

– Я тоже надеюсь! Просто…

Олимпию прерывает громкий стук в дверь.

– Том! Олимпия! – окликает Мэлори. – Закройте глаза!

– Закрыл, – отвечает Том и действительно зажмуривается.

– Закрыла, – говорит Олимпия.

Скрипит входная дверь, Мэлори заходит. Том понимает по дыханию – она крайне возбуждена. И голос взволнованный – никогда еще не слышал, чтобы мама так волновалась.

– Собрались? – спрашивает Мэлори.

– Я готов, – говорит Том.

– Я тоже, – вторит Олимпия.

Мэлори закрывает дверь, берет метлу и проверяет комнату. Мало ли что: дверь была открыта – пусть и недолго.

– Не хватает синоптика, – говорит Мэлори. – До нашествия были прогнозы погоды.

– Я взяла вещи на случай дождя, – говорит Олимпия.

– Возьмите все, что я сказала, и ничего лишнего.

Голос матери приближается. Том слышит, как она обметает пространство вокруг него, шарит метлой под его кроватью.

– Ничего лишнего?

Том с Олимпией не медлят с ответом. Они слышат любой звук до самых ворот лагеря, а их мать способна издалека почуять ложь.

– Нет, – быстро говорит Том.

– Только то, что ты сказала, – подтверждает Олимпия.

– Хорошо, – говорит Мэлори, завершив проверку. – Можете открыть глаза.

Том видит мать и поражается: она словно ожила, ее расшевелили неожиданная новость и детские воспоминания. Глаза горят решимостью. Рюкзак уже собран. На ней кофта с капюшоном, длинные штаны, перчатки и сапоги. В руке повязка.

– Слушайте внимательно, – говорит она. – Мы отправляемся в неизведанные места. Мы не знаем, что нас ждет. И рассчитывать мы можем только друг на друга – ни на кого больше!

Тому не верится: мама поступилась правилами безопасности. Она неукоснительно их соблюдала и всячески насаждала целых семнадцать лет. И вдруг готова всем рискнуть ради семьи.

– Хочу, чтобы вы знали, – продолжает Мэлори. – Возможно, мы их не найдем. Скорее всего, не найдем. Надо быть к этому готовым.

– Понятно, – говорит Том.

– Да, мама, – говорит Олимпия.

– И пусть мы не достигнем цели – я это приму. Но мы будем держаться вместе и защищать друг друга – в любом случае. Обещаете?

– Да.

– Да, мама.

– Надеюсь, вы сдержите обещание.

«Вдох. Пауза. Выдох», – успокаивает себя Мэлори.

«Словно ведет армию в бой», – думает Том.

Он незаметно ощупывает свой рюкзак. Очки на месте.

Мэлори тем временем продолжает:

– Не важно, найдем мы их или нет. Важно, что мы попытались. Это дорогого стоит. Не многие бы решились…

– …сесть на поезд, – заканчивает Олимпия.

Мэлори бросает на дочь быстрый взгляд.

– Ты волнуешься из-за поезда? – спрашивает она. – Я тоже волнуюсь, Олимпия… – И неожиданно добавляет: – Скажите, вы согласны идти?

Том готов поклясться – ей только сейчас пришло в голову спросить их мнение.

– Я согласен. Я рад, – говорит Том и подмечает стопку бумаг, торчащую из рюкзака Мэлори.

– Радоваться нечему, Том, – мотает головой Мэлори. – Не радуйся, пожалуйста. Лучше соблюдай осторожность.

Затем Мэлори поворачивается к Олимпии.

– А ты не против?

– Нет, и я надеюсь, они живы.

Мэлори кивает. Жестом подзывает детей и крепко сжимает их запястья. Так втроем и стоят посреди комнаты.

– Мы поступаем правильно, – говорит Мэлори. – Вы бы сделали так же, правда? Если бы узнали, что я живу где-то одна.

– Конечно, – говорит Олимпия.

– Как бы ты оказалась одна? – возражает Том.

Мэлори снова делает глубокий вдох.

– Все, пора. Заканчивайте сборы, – говорит она и смотрит на рюкзак Тома.

– Ты готов? В рюкзаке ничего лишнего?

Том отрицательно мотает головой.

– Хорошо, – кивает Мэлори. – Сколько их сейчас?

Олимпия прикладывает ухо к стене. Том замирает. С минуту оба слушают, потом одновременно произносят:

– Одна.

– Боже мой! – говорит Мэлори. – Мы еще не начали путь, а одна тварь уже ждет. Что же будет дальше?

Том надевает толстовку. Выныривая из ворота, видит, что Олимпия закинула за плечи рюкзак.

– Перчатки, – напоминает Мэлори.

Впрочем, они уже натягивают перчатки и без напоминаний.

– Я люблю вас, – говорит Мэлори.

Том чувствует: и правда любит. Снова смотрит на бумаги, которые топорщатся у Мэлори в рюкзаке. Думает о незнакомце. Он сказал, будто кто-то поймал тварь.

Вранье или нет?

– Так, – командует Мэлори. – Теперь повязки!

Они завязывают глаза. Том зажмуривается, затягивает узел на затылке, а сам представляет, как стоит на вершине холма с коробкой в руках. А вокруг – толпы народа, и все жаждут посмотреть, что внутри. Да, именно посмотреть! В очках, которые он, Том, изобрел, люди наконец-то смогут видеть.

– Пора! – нервно произносит Мэлори. – Пойдемте!

Они переступают порог третьего домика и делают первые шаги навстречу, может быть, несуществующему поезду.

Том вдруг осознает, что в материнском голосе появилась неуверенность.

Это пугает. Не уверена, значит, сомневается в правильности своих действий. А его мама никогда не сомневается – она всегда точно знает, как жить.

И Том вдруг ощущает себя маленьким. Намного младше матери. И ее истории о прошлом уже не кажутся ему бесполезными. Она многое повидала – совсем как персонажи в книжках сестры. Возможно, кое-что удастся увидеть и им с сестрой. Впервые за долгие годы Том понимает – Мэлори знает о жизни больше, чем он.

– Идем! – опять говорит Мэлори.

«Подбадривает сама себя», – думает Том. Он прислушивается. Идет. Неприятное чувство не отпускает: он еще мальчишка. И голос Мэлори звучит неуверенно – она сомневается в исходе.

– Идем! – еще раз говорит она.

Они рискуют. Сильно.

Том чувствует, как привычный мир встает с ног на голову.

«Ну вот! И шагу не успели сделать…» – думает он.

Глава 7

Мэлори всем телом ощущает темноту. Она не давит, скорее обволакивает – руки, ноги, шею, нос, глаза. Мэлори чувствует ее даже веками, защищенными повязкой. Темнота повсюду: пробирается в рукава и штанины, проникает в сапоги и перчатки. Темно за закрытыми веками, темно снаружи.

Сэм и Мэри Волш, Сейнт-Игнас.

Невероятно.

– Капюшоны не снимать! – в тысячный раз говорит она детям.

Она не держит их за руки, как десять лет назад. Тогда они шли той же дорогой, только в противоположном направлении. Тому и Олимпии уже шестнадцать. Теперь они чаще шагают впереди – то оба, то один из них. А она, Мэлори, – сзади. Как в детстве в лабиринте страха, на ярмарке. В любой компании был самый нервный, который плелся в хвосте. Они с Шеннон каждый год ходили в лабиринт страха, ни разу не пропустили. Мэлори и сейчас слышит смех сестры так же отчетливо, как звуки большого мира: шаги Тома, голос Олимпии. Мэлори хорошо помнит, как они с Шеннон пробирались по темным коридорам ярмарочного аттракциона. Ей было шестнадцать, она крепко держала сестру за руку – они тогда чувствовали единство. Наверное, Том с Олимпией ощущают нечто подобное.

– Том! Олимпия! – окликает Мэлори.

– Да, мама, – говорит Олимпия. – Я здесь. Мы пока на проселочной дороге.

Мэлори хорошо представляет себе грунтовку, по которой они идут, хоть, разумеется, никогда ее не видела. Летом здесь, должно быть, пылили автобусы, доставляя в лагерь посетителей. Если бы сейчас из-за поворота неосторожно вылетел автобус, он бы их задавил.

Глупости, страх из прошлой жизни. Надо прислушиваться не к шуму колес, а к твари, которую дети заметили у домика.

– Шоссе близко, – объявляет Том.

Мэлори уже не спрашивает, как он умудрился понять это на слух. Ее младенцы спали с завязанными глазами под проволочной сеткой, обтянутой черной тканью. Ее трехлетки сидели за кухонным столом и, склонив головки к усилителю, тренировались различать звуки, доносившиеся с улицы.

Потом усилитель стал не нужен. Том с Олимпией уже много лет обходятся без него.

– Стойте, – вдруг говорит Том.

– Все нормально, – возражает Олимпия.

– Стойте! – повторяет Том.

Мэлори замирает. Чувствует на спине рюкзак. Достаточно легкий – можно спокойно пройти тридцать миль. Хорошо: путь и без того будет сложным. Встретятся разные люди, чьи-то убежища, заброшенные здания… Страшно даже подумать.

– Закройте лицо! – приказывает Мэлори и сама прижимает ладони к глазам.

Тьма уплотняется – черную ткань повязки покрывают кожаные перчатки.

– Не дайте им дотронуться! – говорит она.

Она не знает наверняка, способна ли тварь коснуться человека, и если да, то каким образом. Однако образ Анетт, спешащей по коридору школы для слепых, не покидает Мэлори – как и воспоминание об их с Шеннон поездках на ярмарку.

– Здесь никого нет, – говорит Олимпия.

– Есть! – возражает Том. – Тварь или человек… Не знаю.

– Как не знаешь? – восклицает Мэлори.

Ей страшно. Почему не знает? Твари стали по-другому двигаться? Или они неподвижны?

Что-то проносится в кустах. Мэлори вскрикивает. Инстинктивно хватает за рукава детей, потом снова защищает лицо.

– Олень, – разочарованно выдыхает Том. Ему неприятно, что сестра оказалась права. – Вот если бы ты разрешила доделать шумомер, мы давно знали бы, что это олень.

Шумомер – очередное не воплощенное в жизнь изобретение – прибор, который определял бы, кто и что движется по территории лагеря. Том говорил, что устройство надежное, однако испытать не успел – Мэлори сломала.

– Только шумомера не хватало! – обрывает сына Мэлори, отнимая от лица руки. – Олень сумасшедший?

– Нет, – отвечает Олимпия.

За прошедшие десять лет Мэлори так и не сумела выявить закономерность: почему одни животные сходят с ума, а другие – нет.

Интересно, есть ли информация о животных в бумагах, которые она несет в рюкзаке?

Через пару минут – скорее, чем ожидала Мэлори, – они уже на шоссе. Если повернуть налево и пройти пару миль, будет заправка Рона Хэнди. А им – направо. Их долгий извилистый путь лежит на восток.

Мэлори поворачивает незрячие глаза в сторону заправки Рона. Рон сидит дома, в своей собственной темноте. Вспоминает ли он сестру так же часто, как Мэлори – Шеннон? А может быть, Рон как раз собирается с духом, чтобы тоже отправиться в путешествие? Только на юг?

Нет, не собирается. Хотя Мэлори очень хочется верить в обратное.

– Удачи, Рон, – тихо говорит она.

Будто прощается навсегда.

Она поворачивается к заправке спиной и вдруг – удар по плечу.

Мэлори замирает. Это не дети – удар шел сверху. Мэлори судорожно проводит по телу рукой – как будто можно смахнуть прикосновение твари…

– Стойте! – окликает она детей.

Олимпия уже рядом, берет ее за руку и обводит вокруг дерева – оно, оказывается, было на пути.

– Вдоль дороги много деревьев. Помнишь? Надо идти медленно. Очень медленно.

Да, Мэлори забыла об осторожности.

– Больше ничего не слышно? – спрашивает она.

– Нет, – сразу отвечает Том.

Олимпия молчит. Прислушивается или что-то скрывает?

– Ничего, – наконец произносит и она.

– Вы знаете, где та, что была около домика?

Опять подозрительная пауза. И потом:

– Нет, мама.

– Куда она делась? – настаивает Мэлори.

– Осталась на озере, – отвечает Олимпия.

Мэлори на всякий случай прислушивается, хотя расстояние слишком велико – шум воды уже неразличим.

– Том, ты согласен?

– Не знаю. Я ее упустил.

– Что?! Больше никаких «упустил» в путешествии! Здесь так нельзя! Понял меня?

– Ну мам…

– Я спрашиваю: понял?

– Ну, понял.

– Только без «ну»! Не время мечтать, Том. Мы с Олимпией на тебя полагаемся.

– Хорошо. Прости. Олимпия сказала – на озере. Значит, на озере.

Мэлори слушает. В обе стороны открытое пространство – шоссе.

– Ладно, – говорит она. – Пошли.

Под ногами асфальт, однако это ненадолго – Мэлори знает. Судя по карте, их ждут лесные тропы, поля и реки.

Сэм и Мэри Волш.

Мэлори невольно представляет родителей на диване, в доме, где она выросла. Единственное, что поменялось – окно в сад занавешено одеялом.

Она не представляет родителей вне дома. А если они ушли, то где скитались? И что им пришлось услышать по дороге?

– Тихо! – командует Мэлори, хотя дети и без того молчат. – Слушайте!

Мэлори думает о поезде. Вдруг они опоздают из-за того, что сейчас потеряли несколько минут, обсуждая, куда делась тварь? А если они опоздают – на минуту, на час, на день? Они никак не смогут узнать расписание поезда, даже если оно есть.

Мэлори шагает вперед. Ей хочется идти быстрей. Быстрей, чем вообще возможно. Надо наверстать упущенное на разговоры время. Наверстать десять лет, проведенных в лагере «Ядин». И шесть лет до лагеря. Вернуться в тот момент, когда родители первый раз не взяли трубку. Тогда они с Шеннон обменялись красноречивыми взглядами и обе решили – Сэма и Мэри Волш больше нет в живых.

Вот бы повернуть время вспять!

– Мама, осторожно! – говорит Олимпия.

Она поддерживает Мэлори под локоть, помогает перешагнуть яму.

– Спасибо, – говорит Мэлори.

Как было бы здорово верить в судьбу. В то, что не бывает случайностей. Они вышли из дома, когда должны были. И ничего не упустили. Все приведет к счастливому финалу.

К сожалению, Мэлори не верит.

– Что-то впереди, на дороге, – предупреждает Том.

Мэлори уже готова дать команду «стоп». Однако она не желает останавливаться. Пусть мироздание против нее, и на пути к родителям на каждом шагу подкарауливают твари. Она все равно дойдет!

Вспоминается еще одна заметка из переписи. Про город Индиан-Ривер. И его основательницу.

Ее зовут Афина Ханц.

Тому ни в коем случае нельзя читать про Индиан-Ривер. Эти люди невероятно рискуют – Мэлори побелела от страха от одних описаний. Однако философия Афины Ханц завораживает: якобы можно спокойно сосуществовать с тварями. Жить, как до нашествия. У Мэлори кровь стыла в жилах, когда она читала: «Мисс Ханц утверждает, что полностью примирилась с тварями. Она уверена: твари больше не сводят (и никогда не будут сводить) людей с ума. Твари изменились. Как заявляет Афина, они больше не наказывают человечество».

А дальше еще страшнее: «Весьма спорная теория, однако число ее сторонников растет».

И заключение: «Впрочем, о характере мисс Ханц я могу судить лишь по краткой встрече. Не знаю, живет ли она по принципам, которые проповедует. По моему мнению, она находится в здравом уме».

– Давайте остановимся, – предлагает Том.

Мэлори знает – почему. Она сама их учила замирать, если услышат поблизости тварь.

Она думает об основательнице Индиан-Ривер и других людях, которые описаны в бумагах.

Они действуют неосмотрительно! Их поступки безрассудны!

Она, Мэлори, будет доверять только себе. Что бы ни творилось в мире, она и дети будут держаться установленных правил.

– Закройте лица, капюшоны не снимать! Идем дальше! – говорит она.

Глава 8

Дети уснули, а Мэлори не спится. Если верить карте, за тринадцать часов пройдено всего девять миль. Ужасно! Непростительно мало!

Похоже, зря она все это затеяла!

Переночевать решили в заброшенном магазине. Судя по запаху тины и земляных червей, раньше здесь продавали рыболовные снасти. Мэлори читает на карте названия близлежащих озер. Дети устроились на полу за кассой. Мэлори накрылась с головой, сняла сапоги и прижала ими углы одеяла. Она сидит на коленях, уперевшись локтями в пол, и изучает карту при свете фонарика. Натруженные ноги гудят. Мэлори смотрит на масштаб, считает и понимает – цель бесконечно далека. Расчеты несложные – идти вслепую, путь пролегает по полям, по лесам и даже болотам. Скорость – примерно полторы мили в час. До Ист-Ленсинга (хорошо еще, если Рон не ошибся и им нужен Ист-Ленсинг, а не Ленсинг) почти двадцать одна миля. Получается тридцать часов. Если идти в сегодняшнем темпе, нужно еще два дня. По старым меркам – приятная прогулка. Долгие выходные. Однако сейчас ожидание невыносимо. Чтобы отправиться в плавание по реке, Мэлори четыре года собиралась с духом. А теперь готова вскочить и бежать немедленно.

– Вот черт… – бормочет она.

Сэм и Мэри Волш. Строчка из переписи день и ночь стоит у нее перед глазами.

Мэлори открывает бумаги, пролистывает скудную информацию о железной дороге. Вспоминает Рона – он со страхом говорил о тех, кто задумал пустить поезд. Том считает, что они очень умные. Мэлори не согласна. Ей кажется, они сумасшедшие. Хотя кто в наше время полностью в своем уме?

Ее внимание привлекает заголовок: «Что мы знаем о тварях». Хочется смеяться в голос, несмотря на усталость. Ничего мы не знаем! Страница должна быть пуста. Однако под заголовком статья.

Мэлори начинает читать, и ей становится не по себе.

«Их шаги не похожи на шаги людей. Например, половицы не скрипят под давлением подошвы. Они словно сами по себе сжимаются, а затем принимают обычное положение».

Дальше читать не хочется. Неужели даже половицы могут обезуметь?

«Есть мнение, что тени тварей передвигаются сами по себе. Некоторые предполагают, что существует лишь одна тварь, а ее тени расползлись по всей планете, подобно щупальцам».

Мэлори не интересуют сказки. Ей не нужны слухи и домыслы. Она верит лишь фактам.

«На территории Нью-Йорка зафиксированы намеренные нападения на людей. Также ходят слухи об атаках тварей в городе Де-Мойн, штат Айова. Примечание: подобные сведения поступают из районов, где до нашествия была развита преступность. Прямых доказательств, что тварь может заставить человека открыть глаза, нет».

Мэлори выключает фонарик. Рядом храпит Том. Сердце у нее колотится. Даже читать про тварей страшно – разум затуманивается.

Олимпия тоже похрапывает. Будто спорит с братом во сне. Мэлори сидит в темноте и вспоминает детство. Как-то раз после школы они с Шеннон поругались: кому выбирать настольную игру для семейного вечера. Папа рассердился и сказал, чтобы они обе выбирали и играли по отдельности. Мэлори хорошо помнит отца – темные волосы (такие же, как у нее), глубоко посаженные глаза. Тогда слово родителей было для них с сестрой законом. Да, законы, как известно, часто нарушаются, но тем не менее остаются законами. Шеннон вскоре наскучило играть одной, и она присоединилась к Мэлори. И Мэлори подумала – папа заранее все рассчитал.

Интересно, а сама она делала нечто подобное для своих детей? Вроде бы да.

Неожиданно кто-то трогает Мэлори за плечо. Она тут же вжимается в пол. Сердце выпрыгивает из груди.

– Мама, – шепчет Олимпия у самого уха. Еле слышно сквозь одеяло.

– Что? – тоже шепотом отвечает Мэлори.

– Мы не одни…

Мэлори холодеет от ужаса.

– Кто-то стоит в дверях, – продолжает Олимпия. – Я слышу дыхание.

На секунду Мэлори перестает соображать. Ни одной мысли в голове. Лишь страх. И образ Гари перед глазами. Он выжидал удачного момента, чтобы обнаружить себя. Надо защищаться!

– Дверь закрыта? – спрашивает Мэлори.

Крепко зажмурившись, она медленно и бесшумно встает на ноги, все еще завернутая в одеяло.

Поднявшись, сразу оборачивается к двери (нет времени прислушиваться!) и громко говорит:

– Убирайтесь! Кто бы вы ни были, убирайтесь! У меня пистолет. Нас пятеро, и мы с оружием!

Несмотря на тишину, Мэлори ощущает присутствие чужого человека. Всего в нескольких шагах.

– Убирайтесь! – повторяет она.

Ворочается, просыпаясь, Том. Олимпия что-то шепчет брату на ухо.

– Закрой глаза, Том! – говорит Мэлори и затем, обращаясь к чужаку: – Пеняйте на себя!

От двери доносится мужской голос:

– Стреляйте! – говорит мужчина, не трогаясь с места. – Если есть оружие, почему не выстрелить?

Мэлори цепенеет. А закрыты ли у него глаза?

– И выстрелим! – вмешивается Том.

– Том! – одергивает Мэлори.

– Я серьезно, – говорит мужчина. – Стреляйте! Я и так скоро пойду гулять с открытыми глазами. Окажите мне услугу – избавьте от самоубийства.

По голосу – вроде бы разумен. Однако ни в чем нельзя быть уверенной. Мэлори не дает себе расслабляться.

– Уходите! – повторяет она.

– Я уже два года живу в этих местах. Вы в рыболовном магазине «Снасти Дабни». Я слышал, как вы входили.

– Не говорите с ним и держите глаза закрытыми! – предостерегает детей Мэлори.

– Я не сумасшедший, – продолжает человек. – Просто очень плохо себя чувствую. И все-таки я выжил. Как и вы…

Голос молодой. Моложе Мэлори, но старше Тома.

– Убирайтесь!

– Не хочу, – отвечает гость. – Я бы с удовольствием с вами познакомился. А вы разве нет?

– У нас достаточно знакомых, – говорит Олимпия.

– Олимпия! – шипит Мэлори.

– Надо же! – удивляется мужчина. – А у меня – никого. Я вас услышал и решил зайти.

– Пока мы спим? Уходите! – настаивает Мэлори.

– Да, я дождался, пока вы заснете. Я тоже не знаю, насколько вы опасны.

– Опасны, не сомневайтесь. Убирайтесь отсюда! – кричит Мэлори.

Молчание.

Мэлори сжимает кулаки.

– Хорошо, – наконец говорит мужчина.

– Уходите сейчас же! – торопит она, а сама думает: «Уйдет он или нет, ночевать здесь все равно нельзя».

Сейчас она велит детям собираться, и они, встревоженные происшествием, побредут дальше в ночи. Почему-то даже в новом мире путешествие ночью представляется более опасным, чем днем.

– Позвольте кое-чем поделиться… – произносит мужчина.

– Дети, не открывайте глаза! – говорит Мэлори.

– Просто совет: не надейтесь, лучше не будет. Грядет новое нашествие. Хочу, чтобы вы трое знали.

– Трое? – переспрашивает Мэлори. – У вас открыты глаза?

– Ну и что? Не у меня одного.

– Не смейте смотреть! – шипит Мэлори детям.

Она сжала кулаки и готовится к драке.

Имена родителей уносит ветер, они летят над проливом Макино, над озером Мичиган. Исчезают из вида.

На этот раз навсегда.

– УБИРАЙТЕСЬ!

Мэлори не узнает собственный голос. Так может кричать только человек, ожесточенный годами тревог и лишений. Собственно, это с ней и произошло.

Ответа нет. Лишь открывается и снова закрывается дверь.

– Том, что слышно?

– Он уходит.

– Олимпия?

– Том прав.

– Идет по дороге, – сообщает Том, и Мэлори чудится разочарование в голосе сына.

– В какую сторону?

– Откуда мы пришли.

– Собирайтесь! Быстро! – командует Мэлори.

Мэлори пакует рюкзак и слышит, как дети тоже складывают вещи.

– Том, – говорит она, – я знаю, что ты думаешь.

– Ты все знаешь! – отвечает Том. – По-твоему, этот парень опасен, да? И переписчика нужно было прогнать?

– Том…

– Мама, – произносит Том неожиданно близко, – переписчик принес сведения о твоих родителях. Ты зря его выгнала. Ты была не права! Вот как бывает!

Однако Том напуган не меньше ее – понятно по голосу. Им нечасто приходится присутствовать в одной комнате с посторонним человеком. Который к тому же рассуждает о самоубийстве и конце света.

Мэлори стоит в дверях. Руки в перчатках все еще сжаты в кулаки. Том с Олимпией не заставляют себя долго ждать.

– Что слышно? – спрашивает Мэлори, туже затягивая повязку.

– Он ушел по дороге, откуда мы пришли, – сообщает Олимпия.

Вдох. Пауза. Выдох.

Мэлори открывает дверь.

– Идем!

Они торопливо идут в темноте. Никто из них почти не спал. Мэлори оглядывается.

Ей жалко парня. Жалко Рона Хэнди. Жалко всех этих несчастных из рассказов переписчика, которые проводят над собой жуткие эксперименты.

Каждый выживает как может…

– Холодно, – жалуется Олимпия.

До рассвета еще далеко. Небо и дорога впереди погружены во мрак – столь же плотный, как темнота под повязками.

– Ничего, сейчас согреемся, – говорит Мэлори.

Недавняя встреча не выходит из головы. Парень собирается покончить с собой, не дожидаясь встречи с тварью…

Мэлори дает слабину, представляет, каким он был до нашествия и чем занимался бы сейчас, не появись здесь твари.

Наверное, был бы хорошим другом. Отзывчивым человеком. Чьим-то отцом…

Жалко до слез. Парня. Рона Хэнди. Людей из переписи.

Вдали раздается вой. Мэлори мгновенно забывает обо всех. Что это? Волк? Собака? Может быть, человек?

– Мы где-нибудь передохнем, обещаю! Пройдем еще чуть-чуть… – говорит она.

Сколько бы они ни шли, ей не спастись от ужасных мыслей. Мэлори не будет покоя – ни в Мичигане, ни где-либо еще в этом мире. И ни в каком другом.

И поезд, даже если он и существует, никогда не привезет ее в безопасное место.

Глава 9

Девятнадцать миль по проселочным трассам – давно заброшенным, заросшим и потрескавшимся.

Мэлори чувствует, что скоро сойдет с ума и без помощи тварей. Она измождена, все тело болит, и к тому же мучает совесть: как она могла безрассудно подвергнуть детей опасности?

Голова и шея защищены капюшоном, глаза – повязкой. Плюс длинный рукав и перчатки. Несмотря на жару. Несмотря на отсутствие прямых доказательств, что твари способны лишить человека рассудка прикосновением. В рюкзаках пластиковые бутылки с водой. Мэлори пропускает воду через фильтр, который захватила из лагеря, хотя Том очень настаивал, чтобы они взяли его – самодельный. Мэлори следит, чтобы Том с Олимпией не пренебрегали едой, и без конца спрашивает: «Что слышно?» Уже несколько раз на дороге встречалась тварь, и им приходилось замирать и пережидать – по полчаса, а то и больше. Иногда Олимпия слышала приближение твари, а Том – нет. Тогда они тоже останавливались.

И что бы ни делали, где бы ни находились, Мэлори непрестанно думает о маме и папе.

Ей не надо напрягать память – она прекрасно помнит родителей. Они оба были умны и эмоциональны. Друзья в шутку называли их «хиппи», несмотря на вполне традиционный образ жизни. Наверное, потому что ее папа и мама относились ко всему легко и любили поговорить о «расширении сознания».

«Главный показатель ума – умение выйти победителем из любого спора», – часто повторял отец.

Мэлори много с ним спорила по разным поводам. Например, когда ложиться спать. Как бы ей хотелось вернуться в то время и опять убеждать папу, что ей не пора в постель!

Но может быть… еще представится возможность с ним поспорить.

Эта мысль словно не помещается в голове. Не бывает воскрешения из мертвых. Не бывает.

Мэлори думает: «Олимпия с Томом им понравились бы! Правда, Том слишком беспокойный по части изобретений, он бы их напугал». Странное чувство, совершенно неуместное: Мэлори неловко за сына перед родителями. Ей не с кем поделиться, никто не скажет, насколько противоестественно испытывать подобное. Нет книг по психологии. Нет подруг. «Глупости! Сэм и Мэри Волш обязательно примут и Олимпию, и Тома», – решает про себя Мэлори. Однако Том тревожит ее все больше.

Мэлори шагает. Слушает. Думает.

Порой она с болью отмечает, что твари и законы нового мира проникли даже в воспоминания. Однажды они с Шеннон тайком пробрались на киносеанс «для взрослых». Сестра умудрилась заснуть, хотя на экране мелькала обнаженная натура и невиданные ими раньше откровенные поцелуи. А вдруг она не заснула тогда, а увидела в уголке нечто? Нечто, несущее безумие?

Или еще: родители (Сэм и Мэри Волш) всегда закрывали на ночь шторы в детской. Мама утверждала, будто от лунного света снятся кошмары, чем очень смешила дочерей. Вдруг дело было не в лунном свете? Она, Мэлори, тоже всегда проверяет окна перед сном.

Закрытые глаза сестры, задернутые шторы.

Прошлое и настоящее перемешиваются.

И вот на окнах их с Шеннон спальни одеяла. А как страшно ехать в школу! У водителя автобуса завязаны глаза.

Ее пронзает мысль: «У машиниста поезда тоже завязаны глаза! Что я наделала? Что же я наделала?!»

Они с родителями едут в машине. Сэм и Мэри впереди. Девочки играют на заднем сиденье. Папа дергает руль, они с Шеннон кричат от страха, мама восклицает: «Чуть не врезались!» Теперь Мэлори, которая бредет по шоссе, представляет, будто отец тогда увидел нечто и у него помутился рассудок.

Неужели мама и папа до сих пор живы и разумны?

От этой мысли недолго и в самом деле сойти с ума.

– Машина, – неожиданно говорит Том.

У Тома поразительно острый слух, Мэлори поначалу не удивляется его реплике – ей кажется, что он услышал ее воспоминания.

– Машина? – рассеянно переспрашивает она.

– Какой-то шум, – говорит Олимпия.

– Машина! – повторяет Том.

– Стоп! На обочину! Быстро! – выходит из задумчивости Мэлори.

Как жаль сворачивать с пути! Ей нужно к родителям! Кратчайшей дорогой, без промедлений! Скорей! Скорей! Скорей!

– Правда машина… – говорит Олимпия.

– Я же говорил!

– Уходим! – командует Мэлори.

Они пробираются через траву, нужно отойти подальше – на всякий случай. Машину наверняка ведут вслепую. Мэлори и сама так делала.

– Идем! – торопит она детей.

Уже слышен нарастающий шум мотора. И, словно заметив беглецов, водитель прибавляет скорость. Вдруг он специально отлавливает таких, как они?

– Прячемся! – восклицает Мэлори и понимает: слишком поздно. Шум мотора приближается. Машина равняется с ними.

Останавливается.

Водитель не глушит автомобиль, он то жмет на педаль газа, то отпускает, мотор рычит.

«Целится в нас из открытого окна», – думает Мэлори. Представляет искаженное безумием лицо.

Все молчат. Однако покой проселочной дороги и ясного неба не нарушается выстрелом.

Мэлори стоит лицом к машине. Рокочет двигатель.

Вот бы вернуться в лагерь «Ядин»! Там они были в безопасности. Руки Мэлори помнят толстую веревку, по которой они перебирались из дома в дом. Был запас консервов, огород на заднем дворе. Она просыпалась каждое утро, ходила по делам, и ей ничего не угрожало. Спрашивала у детей, что они слышат снаружи. Они говорили. Они жили своей семьей.

И доверяли только повязке.

За спиной быстрое движение – шуршит высокая трава. Мэлори вскрикивает.

Похоже, пронесся дикий зверь.

Что-то с размаху бьется о машину.

– Не двигайтесь! – кричит она детям, но ее голос тонет в шуме – на машину обрушиваются удары. Какой-то мужчина выкрикивает ругательства – он в ярости, вероятно, безумен.

Вдруг она узнает голос сына – оказывается, у машины Том.

– Проваливай! Ну же! – кричит он.

Мэлори кидается к нему, чтобы схватить и увести подальше. Мотор ревет, Мэлори закашливается от выхлопного газа.

Она зажимает рот ладонью, другой рукой находит Тома. Цепляется за плечо.

Или это не Том?

Может быть, это водитель?

Том стряхивает ее руку.

– Проваливайте! – снова кричит он.

Мэлори отступает на шаг. Сквозь растерянность и страх она успевает удивиться: «Надо же, совсем взрослый».

Снова удар по машине. На этот раз она обхватывает сына за пояс. Пытается оттащить. Олимпия что-то говорит. Слова тонут в реве мотора.

Автомобиль трогается. Том резко отступает, чуть не сбив Мэлори с ног.

– Сволочи! – кричит он. – Убирайтесь отсюда!

В голосе слезы. Мэлори ничего не понимает. Никогда еще Том не переживал настолько остро и глубоко.

– Том, – говорит она, – успокойся!

Машина удаляется. Том и не думает успокаиваться.

– Что не так, мама? Ты бы все равно их прогнала, разве нет? Ты всех всегда гонишь прочь!

Мэлори в замешательстве. Том злится не на водителя, а на нее. Будто это она угроза жизни, а не незнакомец, который притормаживает и не говорит ни слова.

– Да, и поэтому мы выжили, Том.

– Выжить – это главное!

– Том, послушай…

– Мы только и делаем, что выживаем!

У Мэлори перехватывает дыхание. Она не знает, как ответить.

Шум мотора затихает вдали. Они никогда не узнают, кто был за рулем и зачем остановился.

До нашествия он мог бы подкинуть их до станции…

– Пойдемте! – вмешивается Олимпия.

Она часто выступает посредником в ссорах.

Том с Олимпией возвращаются на шоссе – хрустит под ногами гравий обочины. Мэлори все еще думает о словах сына.

«Мы только и делаем, что выживаем!» – сказал он.

Это не благодарность, это упрек.

И снова Мэлори шагает. Вспоминает лица родителей. Их шутки. Их советы. Как они воспитывали дочерей.

– Ты идешь, мам? – спрашивает Олимпия.

Пытается помирить. Сгладить впечатление от вспышки Тома.

Мэлори шагает молча. Дети и на слух прекрасно определят, где она находится.

Пусть Том ее попрекает. Она очень надеется, что Сэм и Мэри Волш руководствуются теми же правилами, что и Мэлори.

Доверяют только повязке.

Выживают – всеми доступными способами.

Глава 10

Том ждет, пока Мэлори уснет. Мать и сестра обычно не храпят, но дышат во сне совсем по-другому – он легко определяет. Порой кажется, что он даже слышит их сны.

Они в заброшенном амбаре. Вчера мать сказала: «Пойдем цепью, будем искать место для ночлега», – и мили через полторы Олимпия обнаружила амбар. «Идти цепью» означает, что Мэлори остается на шоссе, Том идет вдоль дороги на некотором расстоянии от матери, Олимпия – еще дальше. Таким образом, они с Олимпией не теряют друг друга и ориентируются на звук шагов Мэлори, чтобы не уйти слишком далеко от проезжей части. Олимпия нашла съезд, а затем амбар, и тут у Тома зародился план.

Он вне себя от волнения.

Да, Мэлори выросла в мире, где можно было смотреть, там они увидели бы амбар и убедились, что он безопасен. А Том и Олимпия прекрасно обходятся без зрения – этого мать никак не желает признавать. Вот уже много лет восхищается их острым слухом, а сама без конца перестраховывается, по сути, считает их с сестрой малышами, которые нуждаются в защите. Тому меньше всего нужно ее покровительство – он первый раз вышел в большой мир взрослым (во время предыдущего путешествия ему было всего шесть). Например, сейчас он точно знает, что происходит на улице. Это даже не слух, а чутье. Они с Олимпией доверяют чутью не меньше, чем Мэлори полагается на зрение.

В данную минуту Том слышит глубокое дыхание сестры и мамы. Обе измотаны, и немудрено. Прошли двадцать четыре мили по пересеченной местности, по жаре, в толстовках с длинным рукавом, капюшонах, повязках и перчатках. Перекусывали консервами, которые Мэлори захватила из лагеря, пили воду из рек и ручейков, предварительно пропуская ее через фильтр. В лагере они много двигались, однако за последние десять лет им не приходилось столько ходить.

Том поднимается с пола, устланного колючей соломой. Перемещаться старается как можно тише. Мэлори, скорей всего, не услышит, а вот Олимпия – запросто. А Том не хочет, чтобы сестра его застукала. Хоть и собирается заняться ее любимым делом – чтением.

Замирая после каждого шага и вытянув вперед руки, он ищет материн рюкзак. Он слышал, куда она его положила. Бросила на пол двадцать пять минут назад.

Шум на чердаке. Том поворачивает на звук ухо. Всего лишь птица. Только бы не хлопала крыльями слишком громко!

Вот и рюкзак – мать ни разу его не снимала за весь день. Том берется за лямки. Аккуратно поднимает – чтобы не шуршать соломой.

Замирает. Слушает. Снаружи никого.

Входная дверь открывается без скрипа. Том благополучно выскальзывает из амбара, зажав под мышкой свернутое в валик одеяло. На ходу достает фонарик.

Зажмурившись, поспешно устраивается у стены амбара. Вместе с рюкзаком накрывается одеялом. Для надежности подворачивает края одеяла под колени и локти. Включает фонарик.

Открывает глаза.

По идее, тварь могла залезть вместе с ним под одеяло, однако Том не боится. Он бы ее обязательно услышал и успел бы закрыть глаза.

И вообще – сил больше нет бояться!

В печенках сидят эти дурацкие повязки!

Из рюкзака торчат белые уголки страниц. Они манят Тома – читал бы и читал до самого утра.

А начнет он с самого интересного. Еще тогда, в третьем домике, одна заметка так и бросилась ему в глаза, только сестра отвлекла. Но то, что он успел прочесть, с тех пор припевом звучит в его голове.

Он достает стопку из рюкзака и листает до страницы с заглавием «Индиан-Ривер».

Это город в северном Мичигане. Судя по описанию, Тому там самое место.

«Индиан-Ривер, штат Мичиган, один из самых прогрессивных городов, которые мне встретились. Сообщество насчитывает триста человек. В основном люди живут в палатках, а некоторые – в двухэтажных кирпичных зданиях (ранее там располагались офисы). Однако большую часть дня проводят на улице».

Сердце бьется быстрее. Обитатели Индиан-Ривер нравятся Тому все больше и больше. Правильно, хватит прятаться от ненавистных тварей – вот это по-нашему!

«Индиан-Ривер – город изобретателей, их образ жизни не для слабонервных. Один из членов сообщества утверждает, будто ему удалось поймать тварь. Свидетелей найти не удалось. Тем не менее все опрошенные выразили надежду, что он говорит правду».

– Да! – шепотом выкрикивает Том.

Он не в силах сдержать восторг. Целый город людей, которые хотят ловить тварей!

И, может быть – да, может быть! – уже поймали.

«Управляет сообществом некая Афина Ханц. Мне не удалось определить ее возраст: эта женщина обладает и энергией молодости, и силой духа зрелого человека. Мисс Ханц утверждает, что полностью примирилась с тварями. Она уверена: твари больше не сводят (и никогда не будут сводить) людей с ума. Твари изменились. Как заявляет Афина, они больше не наказывают человечество».

У Тома буквально глаза на лоб лезут. Вот так штука! Твари изменились…

Он вспоминает парня из рыболовного магазина. Тот вышел на улицу и не умер. Грозился, что не будет закрывать глаза.

Закрыл или нет?

Том читает дальше: «Впрочем, о характере мисс Ханц я могу судить лишь по краткой встрече. Не знаю, живет ли она по принципам, которые проповедует. По моему мнению, она находится в здравом уме».

Том кивает. В здравом уме – переписчик молодчина, что это отметил. Разбудить бы немедленно мать и сказать: «Видишь? Афина Ханц не сумасшедшая, хоть и не живет по твоим правилам!»

Афина Ханц… Том не знает, как она выглядит, никогда не слышал ее голоса. И все же он предпочел бы ее в качестве матери. Каким бы он был, если бы воспитывался отважной женщиной в прогрессивном городе?

Ему уже кажется, что его настоящий дом – Индиан-Ривер, а не лагерь «Ядин».

Он продолжает читать: «Члены сообщества непрестанно проводят эксперименты. Разумеется, не обходится без жертв».

Том кивает. Конечно, не обходится. Должны быть жертвы. С экспериментами всегда так. Промахи неминуемы.

Почему Мэлори не понимает? Нельзя всю жизнь прятаться от правды под повязкой!

«Один из несчастных случаев произошел, когда жители исследовали „отложенный эффект“ воздействия тварей. Добровольно вызвавшуюся женщину привязали к дереву и оставили на всю ночь „наблюдать“. Предполагалось следующее: если обезумевший сразу не удовлетворит свою потребность напасть на других или причинить вред себе, желание постепенно начнет утихать, а затем и вовсе пройдет. Жители Индиан-Ривер не отвязывали женщину в течение десяти дней и кормили ее супом. Позже выяснилось, что известный недуг ее не миновал. Она успешно притворялась здоровой, а как только ее отвязали, бросилась убивать. Примечание: данный эксперимент выглядит полнейшим безрассудством, и мало кто решился бы на него. Однако жители Индиан-Ривер извлекли полезную информацию. Первоначальный животный порыв действительно со временем притупляется. К несчастью для участников происшествия, ему на смену приходит хитрый расчет. Встает вопрос: кто еще среди нас видел тварь, но не имел возможности воплотить убийственные замыслы? Кто лишь притворяется здравомыслящим? Мне неизвестно, присутствовала ли при опыте сама Афина Ханц».

Том останавливается – ему надо осмыслить прочитанное. Это потрясающе! Он пытался изобрести прибор, чтобы смотреть на тварей и не терять рассудка, однако ему и в голову не приходило работать с последствиями контакта. А эти люди изучают само безумие, пытаются его приручить.

Однажды Том открыл глаза на улице. Матери он о том случае не рассказывал – только Олимпии. Через лагерь тогда прошла тварь. Том был зол и полон желания сделать хоть что-то; он подошел к месту, где тварь только что стояла. Соорудил из ладоней бинокль и посмотрел на траву. Ему необходимо было выяснить: если посмотреть на след, на отпечаток, который оставила в их мире тварь, будет ли тот же эффект, что от самой твари? Он, конечно, рисковал, однако оправдывался тем, что и Мэлори, и Олимпия тоже хотят знать. И вообще, всему миру нужно больше информации о тварях. Если даже от вида следа люди сходят с ума, то, вероятно, тварей на планете не так уж много. И значит, их отсутствие еще не гарантирует безопасности, если они недавно были поблизости.

Сейчас Тому неловко вспоминать про свой эксперимент: ерунда по сравнению с подвигами из переписи – он не помог человечеству, ведь никто даже не узнал о результатах!

А как, если приходится жить с Мэлори Волш? Ему запрещено поднимать такие вопросы.

Он читает дальше: «В Индиан-Ривер не пьют. В сообществе строгая дисциплина. Тем не менее им разрешено употреблять марихуану. Я еще не встречал людей, которые настолько ценят умение дать волю фантазии. В целом город трудно поддается описанию, так как жители делают то, что никто больше не осмеливается. Лично меня стратегия Афины Ханц восхитила и напугала в равной мере. „Мы хозяева собственной жизни“, – заявила Афина. Я попросил пояснить, однако она лишь улыбнулась в ответ».

– Вот это да! – восхищается Том. – Вот это дело!

Делают то, что никто больше не осмеливается.

Невероятно! Потрясающе!

Мы хозяева собственной жизни.

Индиан-Ривер к северу от Ленсинга. Том еще в лагере смотрел карту Мэлори – дважды проверял. Это по пути в Макино-Сити.

Вдруг ему все же доведется когда-нибудь увидеть этот прекрасный город и его жителей своими глазами?

Тому хочется кричать в голос. Сбросить одеяло и с радостным кличем бегать по полям, которые наверняка простираются за амбаром. Сполна насладиться ночью. Свежим воздухом. Почувствовать себя свободным – как обитатели Индиан-Ривер.

И больше всего хочется увидеть. Мир. Звезды и луну. Темное ночное небо.

Том мечтает увидеть ночь. Эту ночь. И все последующие! Сегодня ему стало известно, что есть на свете люди, которые мыслят, как он. Есть даже специальное слово – Олимпия говорила…

Единомышленники – вот!

Да! Том нашел своих! Он готов залезть на крышу амбара и кричать «аллилуйя!». Не все в этом мире как Мэлори. Не все молятся на повязку. Не все напоминают по тысяче раз в день: «Надень повязку, капюшон, перчатки!» Словно человеку, родившемуся после нашествия, нужны советы – Том и сам кого хочешь научит.

– Ура! – восклицает Том.

Получилось слишком громко, однако ему уже все равно.

Пусть мать услышит! Она проснется, будет вслепую нащупывать путь, держась за стены. Выйдет на улицу, ежась от холода. Пусть выходит – эта ночь все равно особенная. Эта ночь принадлежит только ему. Он нашел единомышленников! Есть на свете люди, которые понимают: сегодня тебе шестнадцать, а завтра уже тридцать два, а потом, глядишь, и шестьдесят четыре, и жизнь прошла, а ты так и просидел в углу, прячась от этих мерзких тварей.

Эх, если бы Афина Ханц была его матерью!..

Том перелистывает страницы; спать совсем не обязательно – он лучше почитает. Тому шестнадцать, глядя бессонными глазами в текст, он грезит о переменах. Над ним ночное небо, которое он никогда не видел, впрочем, как и дневное. «Только бы поезд действительно существовал», – думает Том. Он желает этого не меньше, чем Мэлори. В поезде наверняка встретятся люди, похожие на жителей Индиан-Ривер. Они его поймут, с ними можно обсуждать не только плотность черной ткани.

Том подносит бумаги к самому носу.

Шаги. Кто-то топает – скоро обогнет угол амбара.

Том выключает фонарик.

Инстинктивно прижимает к груди бумаги. Ему сейчас гораздо важнее защитить рукопись, чем предупредить о пришельце мать с сестрой.

Зажмуривается.

Слушает.

Оно ближе… Идет медленно. На животное не похоже, хотя на улице определить сложнее. В помещении помогает эхо, звук отражается от стен.

В открытом пространстве по-другому.

Оно совсем рядом.

Тому становится страшно. Как здорово было бы не бояться! Взять страх и выкинуть его подальше – пусть катится обратно – до лагеря «Ядин», до школы для слепых, до их первого дома.

Шуршит трава. Тварь. Теперь уже слышно.

В небе тихо. Мама с сестрой мерно дышат по другую сторону деревянной стены амбара. Том медленно стягивает с головы одеяло. Его знобит от свежего ночного воздуха. Он старается унять дрожь – нельзя трепетать перед тварью!

«Мы хозяева собственной жизни!» – думает он.

И все же вздрагивает.

Встает на ноги. Закатывает рукав толстовки.

– Дотронься! Чего ждешь? – произносит он.

И пугается своего голоса. Своей смелости – взять и бросить твари вызов.

Она поравнялась с Томом. Остановилась.

– Давай! Дотронься! – повторяет Том. – Докажем, что мама ошибается.

Том протягивает обнаженную руку.

Осталось только открыть глаза. Взглянуть. Хоть раз. Испытать на себе их воздействие. Тогда можно по праву назваться изобретателем и по-настоящему повлиять на судьбу человечества. Как бороться с тем, чего толком не знаешь?

Том владеет лишь теорией. Большинство людей (и мать в том числе) считают, что твари не поддаются человеческому пониманию. Смотреть на тварь – все равно что узреть лик бога, постичь бесконечность.

А вдруг… твари поменялись?.. Может, просто нужно принять?

Том думает об очках, которые прячет на дне рюкзака. И об Афине Ханц.

Тварь не шевелится. Сильный порыв ветра. А если свалить все на погоду? Налетел ветер и поднял мне веки. Так люди открывали по утрам шторы. Мэлори рассказывала им с Олимпией, как ее родители заполняли детскую светом. И как мир казался огромным – потому что они могли его видеть.

Том начинает приподнимать веки. Он решился. Правда, закатил глаза. Обнажены только белки, а сам он ничего не видит. Тем не менее он стоит перед тварью с приподнятыми веками.

Невероятно!

Тварь не двигается. Том молчит. Протягивает руку и чувствует себя непобедимым. Словно он первый человек на земле, приручивший тварь.

Что-то дотрагивается до его руки.

Том зажмуривается. С крыши слетает птица. Том пригибается от неожиданности, и главный страх матери охватывает его целиком. Птица громко машет крыльями – звук отдается даже в амбаре. На миг Тому кажется, будто взлетела в небо тварь.

Мэлори и Олимпия не подают голоса.

Где она? Все еще перед ним? Прикоснулась или нет? Он уже сходит с ума?

– Где ты? – спрашивает он.

Тварь уже не стоит перед ним – Том чувствует, хоть и не знает, по каким именно признакам он определил. Где она? Ближе? Дальше? Или все-таки улетела?

А вдруг – шагнула прямо на него и дотронулась?

Тома бьет озноб.

О чем он только думал – открывать глаза при твари?! Что, если бы он ее увидел? Что бы он тогда сделал с собой, и с сестрой, и с мамой?

Он снова проводит по руке, быстро нагибается и подбирает с земли одеяло.

Шорох травы справа. Слева тоже. Их уже две… А вот и третья. Еще одна вдалеке. Еще за амбаром. На крыше…

– Вот черт! – бормочет Том.

Его уже не просто знобит – его бьет крупная дрожь.

Тварей все больше. Еще несколько идут через поле. На крыше уже две. Что-то движется по стене – у Тома над головой. Они умеют ползать по стенам?

– Вот черт! – повторяет Том.

Больше ничего не приходит в голову. Несмотря на ужас, он не забывает прихватить рюкзак Мэлори.

Что с ним? Просто паника или он уже начал терять рассудок?

Еще одна тварь за спиной. Сколько же их?

Том быстро идет к амбарной двери, заходит внутрь.

– Мама! Олимпия! Вставайте!

Олимпия лежит неподвижно, не спит.

– Я их слышу, – говорит она.

Том, крепко зажмурившись, закрывает за собой дверь.

Мэлори тоже проснулась.

– Сколько? – Ее ровный голос – единственная опора в темноте.

– Много, – отвечает Олимпия.

Мэлори не говорит им закрыть глаза и надеть перчатки.

– Подойдите ко мне! Оба! – командует она.

Том вслепую пробирается к матери. Кладет рюкзак примерно туда, где взял. Если промахнулся, она наверняка заметит. Хотя какая теперь разница? Снаружи их не меньше десяти. Еще три на крыше. Семь в поле. Уже неважно, поймет ли мать, что он читал рукопись.

И узнает ли, что до него дотронулись…

Уже подходя, Том осознает, что все еще прижимает к груди бумаги. Теперь не получится незаметно засунуть их в рюкзак.

Хотя… какая разница?

Снаружи движение. Олимпия уже посреди амбара, вместе с Мэлори. Никаких резких звуков, стука, грохота. Тихие размеренные шаги. Твари медленно окружают.

Том яростно трет руку. Спускает рукав.

Мысли проносятся в голове. Мэлори уверена: от прикосновений сходят с ума.

Это правда? Правда?

– Мама! – говорит он, уже не пряча страх.

Ему нужна поддержка. Пусть мама услышит, что ему страшно. И скажет, что с ним все нормально.

Том уверен на сто процентов: если бы он уже начал сходить с ума, Мэлори затаилась бы, спряталась от него, как от тварей.

– Мама! – кричит он.

Мэлори хватает его за запястье, притягивает ближе. Теперь они втроем, тесно прижаты друг к другу.

– Перчатки, – говорит Мэлори.

Том надевает перчатки.

Он слушает. Посчитать невозможно. Прислушивается изо всех сил. Нет, не перечесть.

Снова слушает. Том тяжело дышит, и Мэлори сильней сжимает его руку. Том представляет себе женщину из Индиан-Ривер. Она привязана к дереву, притворяется нормальной. Они ей верят, кормят супом, а она только и ждет, когда перережут веревки…

– В амбаре никого, – говорит Олимпия.

Откуда ей знать? Она же ничего не видит. Том отчаянно вертит головой, чтобы поймать малейший звук, доносящийся изнутри.

Мэлори не спрашивает, есть ли твари снаружи, – даже ей понятно.

Они ступают по траве. Скрипят от их присутствия дощатые стены.

Том в полном смятении. Единственный оплот – ровный голос матери:

– Стоим, ждем.

Приоткрыл бы глаза чуть шире – тогда, перед тварью, – и теперь душил бы Мэлори или бил бы Олимпию о стену головой.

О чем он только думал? Как мог?

«Олимпия сказала, внутри никого нет. Внутри никого нет. Внутри никого нет», – твердит про себя Том.

– Они замерли, – шепчет Олимпия.

– Зайти не пытаются? – спрашивает Мэлори.

– Нет, но и не уходят.

Том все время ощущает руку, потирает место, где к нему прикоснулись. Вдруг нечто шагнуло в него и теперь пульсирует в крови, подбирается к мозгу? Оно в силах заставить его причинить вред любимым людям. В силах сделать его безумным.

Однако ничего не происходит.

Или он просто не замечает?

Мэлори еще в детстве пугала их с Олимпией рассказами: во всех подробностях описывала, как теряют рассудок. Человек не осознает, что тронулся, – это и есть первый признак. А если до тебя дотронутся, ты тоже сойдешь с ума, только медленно…

А вдруг он все-таки видел тварь на улице? Вдруг глаза были открыты шире, чем он предполагал? Наверное, он уже сумасшедший!

Тому не хватает воздуха. Надо взять себя в руки. Побороть страх. Ему всю жизнь внушали: «бойся!» – как же надоело! Интересно, а жители Индиан-Ривер тоже боятся? Неужели они живут в постоянном ужасе? Если бы один из них услышал шаги в темноте и шорохи на крыше, он, наверное, не сломался бы, как Том.

Том пытается найти в себе силы. Где тот парень, который только что читал под одеялом и был в восторге от прочитанного? Ведь это он, Том, недавно стоял перед тварью с приоткрытыми глазами. Куда же делась его отвага? Почему так быстро испарилась?

– Я насчитала тринадцать, – говорит Олимпия.

В моменты кризиса Мэлори всегда ведет себя одинаково. Вот и сейчас она начинает приводить доводы – доказывать, что все будет хорошо и они переживут сегодняшнюю ночь. А по голосу понятно – боится не меньше Тома.

– Твари не нападают. Не было таких случаев, – говорит Мэлори.

Что значит «не было»? Тот, на кого напали, уже ничего не расскажет… А если и расскажет, как ему верить? «Я сам виноват, твари ни при чем», – заявит некто, отрубит себе голову и закопает в собственном садике.

– Мы их не интересуем, – говорит Мэлори.

Однако судя по звукам вокруг амбара – очень даже интересуем. Еще одна тварь залезла на крышу. И из полей идут сразу несколько.

– Они не желают нам зла, – говорит Мэлори.

А почему же тогда не уходят? У Тома-старшего была теория: твари просто наблюдают свое воздействие на людей. Якобы они сводят с ума не специально. И что, до сих пор не поняли, сколько от них вреда? Выходит, поняли и не остановились.

– Они сами не знают, что творят, – говорит Мэлори.

«Возможно», – думает Том. Возможно. Неизвестно, обладают ли твари разумом и нравственностью, однако их количество на Земле растет. И нет ни малейших признаков того, что они намерены убраться восвояси.

Охваченный ужасом Том стоит рядом с матерью и сестрой, дрожит от страха, без конца потирает руку, однако даже сейчас пытается анализировать поведение тварей.

– Что они делают? – спрашивает Мэлори.

Том настолько погрузился в свои мысли, что забыл об основной обязанности. Он прислушивается. Изо всех сил. Вот шаги тварей в поле. Шорох, похожий на ветер, только более одушевленный.

– Что они делают, Том? – спрашивает Мэлори.

Он слушает – за деревянными стенами свободное пространство. Однако ветер не гуляет свободно – он встречает препятствия на пути.

– Том! – торопит Мэлори.

Голос у нее испуганный. Мать всегда напугана. Доказывая, что причин для паники нет, она прекрасно понимает: вполне возможно, это конец. Повязка не защитит.

Том направляет ухо к потолку.

Сколько их? Зачем они там сидят? Если не замышляют плохого, если действительно никогда не нападали… зачем тогда сторожат на крыше?

– Не знаю, – отвечает на вопрос матери Олимпия.

А Том должен знать. Это его обязанность. Олимпия непостижимым образом умеет точно определять, где находится тварь. А он, Том, всегда слышит, что эта тварь делает и даже что собирается сделать.

Сейчас он направляет ухо к чердаку.

Интересно, Олимпия тоже слышит?..

Под крышей кто-то есть.

С балки слетает птица, она кричит пронзительно и жалобно, в ее песне нет ни ритма, ни мелодии, ни начала, ни конца. Мэлори крепче сжимает руку Тома. Птица проносится мимо них и врезается в деревянную стену. Падает на солому, снова взлетает и снова бьется о доски.

Снова падает. Снова взлетает.

Снова с размаху врезается в стену.

– Тварь пробралась на чердак, – говорит Том.

Мэлори встает.

– Уходим, – решает она. – Немедленно!

Том с Олимпией подчиняются без разговоров. Том шарит в темноте в поисках своего рюкзака. Ему хуже, когда он не чувствует мать рядом. Вдруг тварь проберется вниз?

Вдруг она специально его ищет?

– Зачем ты вытащил рукопись? – успевает спросить Мэлори.

Они продвигаются к выходу. Том думает о жителях Индиан-Ривер – готовых к эксперименту, не похожих на Мэлори и его самого.

– Что там, Том?

– Мама, – шепчет Олимпия, – тварь идет к нам.

Это правда. Том тоже слышит.

– Вперед! – торопит Мэлори.

– Ты взяла бумаги? – спрашивает Том.

Он должен был спросить. Ему необходимо знать. Он ни за что бы не оставил рукопись здесь.

Вместо ответа Мэлори опять берет его за запястье. Затем ее пальцы пробегают по всей руке – проверить, спущен ли рукав. Конечно, спущен.

Том вздрагивает от прикосновения – оно напоминает ему о контакте с тварью – и снова пытается вытеснить страх, избавиться от липкого чувства. И на какое-то время получается. Мать тянет его к двери, за спиной дыхание сестры, они окружены тварями. А к Тому на краткий миг возвращается бесстрашие.

Мэлори раскрывает двери. Ночь еще холоднее – он чувствует прохладу на носу, губах, подбородке.

– Олимпия? – зовет Мэлори.

Почему она перестала обращаться к нему? Подозревает в безумии?

– Тварь прямо в дверях, – сообщает Олимпия.

На чердаке жалобно скрипят балки.

– Назад! – говорит Мэлори.

– Стойте! Она отходит.

Тварь освобождает им путь.

– Идемте! Быстрее! – говорит Олимпия.

Мэлори первая, Олимпия за ней, Том замыкает. Напоследок он оборачивается.

Скрипит приставная лестница, которая ведет на чердак.

Шуршит солома.

Том думает об Афине Ханц. Олимпия хватает его за рукав и тянет наружу.

– Закройте лица! – приказывает Мэлори.

В голосе теперь откровенная истерика.

Они сбегают из амбара. Том прикрывает лицо. Бесстрашие – удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, которое он только что испытал. Оно ушло, как он ни старался. Сможет ли Том его вернуть?

Индиан-Ривер.

Название не выходит из головы. Эти слова словно впечатались в сознание, пылают огромными огненными буквами – зовут сквозь мрак. Говорят ему: «Ничего, дружище, нам тоже страшно, но либо идти на риск, либо – жить вполсилы».

Нужно пробовать. Изобретать. Как в Индиан-Ривер. Мы хозяева, так ведь? Не трусь, Том!

Не трусь!

– Том! – окликает Мэлори. – Пошли!

Том идет. Затихают вдали неясные шорохи в амбаре. Том догоняет мать и сестру. Они хрустят гравием на обочине, выходят на проселочную дорогу.

Идут молча. Быстро. Слушают.

И когда они отходят на безопасное расстояние от ночного приюта, не подарившего им покоя, Мэлори нарушает тишину.

– Нет! – говорит она.

Том понял. Она ответила на вопрос, который он задал в амбаре.

Но он умеет определять ложь по звуку не хуже матери. К тому же – шелестят страницы в рюкзаке.

Найдут ли они этот таинственный поезд, способный увезти далеко на север сразу много людей, – неизвестно. Однако Том уже преисполнен благодарности к рукописи – она научила его важному: нужно бороться, несмотря на страх.

Том вышел в большой мир. Это вам не лагерь «Ядин».

Вдалеке скрипит амбар – на крыше теперь много тварей.

Они специально туда забрались? Наблюдать за их побегом?

Хотя неважно. Тому сейчас не до того.

Пусть твари делают что хотят. Важнее то, что сделает Том.

Он в большом мире. И с сегодняшнего дня – все изменилось.

Он сохранил рассудок. Испытал бесстрашие. Он готов бороться.

Он хозяин собственной жизни.

Глава 11

Олимпия умеет хранить тайны.

У нее всегда были секреты – сколько она себя помнит. И в школе для слепых Джейн Такер, и еще до – в их первом доме. У нее с самого рождения были тайны. Олимпия достаточно начитанна и понимает: о многих вещах лучше умалчивать, чтобы не травмировать окружающих. И это совсем не стыдно.

Однако ей с каждым днем тяжелее.

Она знает, что Том вчера вышел на улицу и читал рукопись. И твари пришли не потому, что увидели его; они чувствуют, что Том намерен их победить.

А может быть, твари откликнулись на призыв, потому что тоже хотели установить контакт?

Знает она и про очки в рюкзаке. Неизвестно, сработают они или нет, только лучше бы Том не пробовал.

Мэлори насчет очков не в курсе. А Тому невдомек, что Олимпия знает, что он взял их с собой. Сплошные тайны…

Олимпия знает много. Очень много.

Иногда это вселяет в нее приятное чувство собственной значимости. А иногда она просто ощущает себя врунишкой. Будто уже много лет скрывает правду от родных.

И ведь действительно скрывает.

Только саму себя не обманешь. Хотя в книгах иногда встречаются мастера самообмана. Они признают, что их близкие обладают множеством достойных качеств, и просто игнорируют отрицательные. Вполне разумное решение. Можно не замечать, как Том злится на маму. И как мама от него отдаляется. Да, мир изменился до неузнаваемости, однако люди, по мнению Олимпии, остались прежними. Ничем не отличаются от персонажей ее любимых книг.

Они шли весь остаток ночи – до восхода, а сейчас солнце уже лениво клонится к закату.

Осталось чуть-чуть.

Они идут медленно, потому что устали, измучились от жары и временами думают, что зря ввязались в эту авантюру.

Нет указателей, по которым можно ориентироваться. Нет рекламных щитов, как в книжках.

Тем не менее они идут. И надеются на лучшее.

Олимпия, как может, дает Мэлори понять, что поддерживает ее идею. Олимпия мечтает, чтобы родители Мэлори были живы. Для нее они бабушка и дедушка, пусть и не по крови. Она много читала и знает, насколько прочной бывает связь с внуками.

Только бы они были живы! Только бы нашлись в Сейнт-Игнасе. Или ближе. Вот бы родители Мэлори встретили их на платформе. Раньше родственников встречали на вокзале.

– Осталось две мили, – говорит Том.

Они идут на пределе. Быстрее уже было бы опасно.

Брат заметно оживился. Он весь день молчал – притворялся, будто сосредоточенно слушает. Однако Олимпию не проведешь. Том молчит, только когда что-то замышляет. Затих – значит, нашел материалы для очередного прибора: шлема, защитного костюма, более плотных перчаток. Так было дома. А тут что он задумал?

Почерпнул идеи из рукописи?

Мэлори тоже по большей части молчит, однако ход ее мысли Олимпии понятен. Мама семнадцать лет считала родителей погибшими. Успела погоревать, попрощаться. Олимпии трудно вообразить мир, где повязка не является неотъемлемой частью гардероба. Она пытается отбросить привычные представления и поставить себя

Скачать книгу

Посвящается Кристин Нельсон

Josh Malerman

Malorie

* * *

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Nelson Literary Agency, LLC и Jenny Meyer Literary Agency, Inc.

Школа для слепых Джейн Такер

Мэлори стоит в пустом кабинете, вжавшись спиной в кирпичную стену.

Дверь заперта. Свет выключен. Глаза защищены повязкой.

За дверью, в коридоре, уже началась резня.

Сейчас Том остался где-то там, посреди безумия.

Вдох. Пауза. Выдох.

Мэлори тянется к ручке. Прислушивается к воплям. Нужно отпереть дверь, выйти и найти детей.

В коридоре раздаются глухие удары. Кто-то бьется головой о стену.

Мэлори отдергивает руку.

Мэлори напрягает слух.

Слишком шумно. В общем хаосе невозможно различить отдельные голоса.

«Она же слепая! Почему она сошла с ума?» – подумала тогда Мэлори.

Но как же Анетт? Она слепа. И тем не менее безумна.

Неужели это возможно? Голыми руками…

В закрытую дверь ударяется тело и сползает на пол. Победитель тяжело дышит.

Кто из них тогда сорвал с окон одеяла?

Мэлори открывает дверь.

Где-то там, в этом ужасе, ее дети.

Дрожа, она скользит вдоль стены, подавляя желание позвать Тома и Олимпию.

Вдох. Пауза. Выдох.

Мэлори замирает.

Будь начеку! – ее главная заповедь. Она нарушила ее, расслабилась и вот – потеряла из виду детей.

Музыка и вой сигнализации становятся громче. Раздается звон – удар металла о металл.

Кто-то шлепает по полу, шаги приближаются. Мэлори задерживает дыхание. Идущий останавливается перед ней.

– Мэлори?

Понятно, глаза открыты. Женщина. Мэлори пока ее не узнала.

– Пожалуйста, отойдите! – слышит она собственный голос.

И вспоминает, как шесть лет назад на чердаке она так же умоляла оставить ее в покое.

– Мэлори, что случилось? – говорит женщина.

Кажется, ее зовут Фелис. Только это не важно, главное – в своем ли она уме.

– Они что… пробрались внутрь? – спрашивает женщина. Потом добавляет: – Все сошли с ума!

Мэлори молча идет дальше. Вполне возможно, женщина вооружена.

– Не ходи туда! – предостерегает женщина, задерживая Мэлори за руку.

Мэлори вырывается, стукнувшись локтем о стену.

– Ты что? – возмущается женщина. – Думаешь, я тоже сумасшедшая?

Шум приближается – лязг ножей, удары кулаков, визги, вопли.

– Мама!

Мэлори замирает. Кричат издалека. Неужели это Олимпия, ее приемная дочка?

Впереди визжат, трещит деревянная обшивка. Мимо пробежал человек, в погоню за ним – другой.

Мэлори заставляет себя идти – пусть медленно, только не останавливаться. Быть начеку, стоять на ногах.

Кричит ребенок. Мальчик. Кажется, уже сумасшедший.

Вдох. Пауза. Выдох.

– Они проникли внутрь, – говорит она.

На этот раз собственный голос ее не успокаивает.

Однако главное – не представлять тварей. Строго-настрого себе запретить!

Нет, наверное, просто отлетела щепка. Или обломок кирпича. Или чей-то палец, отрубленный в драке.

Женский вой. И вдруг – Мэлори прислушивается, – снова детский голос.

– Мама! – раздается совсем рядом, и маленькая ручка ложится в ее ладонь. Это Олимпия!

– Пойдем! – тянет Олимпия.

Грохот – упало что-то очень большое. Потом – звон разбитого стекла.

– Том! – Это голос Олимпии (если только не показалось).

Неожиданный удар в висок. Мэлори останавливается и размахивает руками, старается попасть по ударившему.

Олимпия настойчиво тянет дальше, в самый центр потасовки.

Том-старший, наверное, так и делал. Обманывал себя. Если он смог, Мэлори тоже должна научиться.

– Том тут! – объявляет Олимпия.

На этот раз Мэлори отчетливо ее слышит. Значит, холл остался позади.

– Где?

– Здесь.

Мэлори протягивает руку и нащупывает дверной проем.

В комнате кто-то есть – она чувствует запах.

– Том, это ты? – спрашивает она.

– Да, мама.

Слышно по голосу, что он улыбается – горд собой.

Мэлори вздыхает с облегчением. Да, кругом безумие. Но дети с ней – это главное.

– Пойдемте! Надо уходить! – говорит она дрожащим голосом.

Потом заходит в комнату, находит кровати и берет три одеяла.

– Мы снова поплывем по реке? – спрашивает Том.

– Нет! – резко говорит Мэлори. – Не знаю… Пока не знаю. Держите скорее!

Она протягивает одеяла.

– Укройтесь с головы до ног!

Снова вспоминает Анетт – синий халат, рыжие волосы, нож…

– Они научились касаться! – говорит она детям.

– Мама, – хочет что-то спросить Том, однако вопрос тонет в нарастающем шуме. Мэлори крепко берет его за руку.

В другую руку снова ложится ладошка Олимпии.

Вдох. Пауза. Выдох.

– Идем! – командует Мэлори.

Они вместе выходят в коридор.

– Мэлори? – окликает кто-то.

– Мэлори! Куда ты ведешь детей?

Мэлори не отвечает, не оборачивается.

– Не останавливайтесь! – приказывает она.

Джесси увязывается за ними.

– Мэлори, – бубнит он, – куда вы? Нельзя!

– Моя защита для глаз сработала, – хвастается Том.

Даже сейчас нашел время порадоваться удачному изобретению.

– Вот дверь! – сообщает Олимпия.

Мэлори проводит пальцами по дверному косяку. Прислушивается, не преследует ли их Джесси. Или еще кто-нибудь.

Вдох. Пауза. Выдох.

– Сколько их там, дети? Можете посчитать?

Дети молчат. Похоже, беснующиеся обитатели переместились в глубь здания – звуки теперь чуть дальше. Тише.

Том всегда любил давать точные ответы. Однако сейчас он не знает.

– Нет, мама, их слишком много.

– Сколько, Олимпия? – спрашивает Мэлори.

Олимпия какое-то время молчит, потом тоже говорит:

– Много…

За спиной грохот. Потом вопль.

– Так, ладно. Одеяла не снимать, пока я не скажу! Они могут дотронуться. Понятно?

– Да.

Это Том.

– Да.

Это Олимпия.

Она сжимает детские ручки и делает первый шаг. Прощай, школа Джейн Такер.

Таков новый мир. Уже много лет человечество живет по иным законам.

Нужно бежать от смертельной опасности в полную неизвестность.

Десять лет спустя

Глава 1

– Левой-правой, левой-правой, – приговаривает он.

Вперехват выходит быстрее. Хорошо бы изобрести и другой, более совершенный способ передвижения…

Вечно она со своими правилами!

Хотя звучит разумно. Мать всегда права. Теоретически.

И потом, даже Мэлори (с ее-то осторожностью!) не верит, что безумие передается через воду.

– Дошел!

Потом перегибается через край и кричит в гулкую пустоту:

– Эй, вы! Вылезайте!

– Молодчина, Том! – кричит он, чтобы послушать эхо еще раз.

Правил у матери целый свод. Конкретно это – насчет ночевок – Том пока не нарушал.

Хотя, если задуматься, оно устарело – десять лет назад создано…

Диктатор.

Точнее не скажешь! Олимпия пусть думает что хочет, а Том уверен: Мэлори – настоящий диктатор.

– Черт возьми, – ворчит Том.

Если бы не мать с ее глупыми ритуалами и предосторожностями, он жил бы совсем по-другому.

– Том, это ты? – окликает Мэлори.

«Кто же еще?» – думает он, а вслух говорит:

– Я. Принес первое ведро.

Всего нужно четыре. Как всегда.

– Глаза закрыты?

– Завязаны, мам.

Дверь открывается.

Том передает ношу через порог. Мэлори принимает и попутно ощупывает запястье.

– Молодец, – хвалит она.

Том улыбается. Мэлори протягивает второе ведро и закрывает дверь. Том снова вешает толстовку на крюк.

Очень просто схитрить, когда мама не имеет возможности на тебя посмотреть.

– Левой-правой, – приговаривает Том.

Похоже, кто-то толкает тележку.

Том замирает. Ведро постепенно перестает раскачиваться. Здесь кто-то есть. Дышит.

Эх, толстовка-то осталась на крючке…

Значит, человек.

Том ничего не спрашивает. Не двигается.

Еще шаг.

Интересно, а Тома тоже заметили?

Еще бы не заметить – после такого шума…

– Кто здесь? – говорит мужчина.

До Тома доносится шуршание – Олимпия так же шелестит, когда переворачивает страницы. У него что, книга?

Тому страшно. Впрочем, его охватывает и радостное возбуждение. Гость!

Все же Том не отзывается. Даже думает: не все правила Мэлори такие уж глупые.

Том пятится. Он мог бы добежать до дома в два счета и вовремя остановиться.

Слушает изо всех сил.

– Можно с вами поговорить?

Том отступает еще на шаг. Нащупывает кончиками пальцев веревку. Оборачивается к дому.

Скрипят колесики тележки. А вдруг человек везет оружие?

Том мигом оказывается у входной двери. Никогда еще он не проделывал путь от колодца с такой скоростью.

– Подождите! – окликает незнакомец.

Но Том уже стучит – пять раз, как условлено.

– Том, это ты?

– Я! Открывай!

– Глаза закрыты?

– Мама! Скорей!

Мэлори отпирает, и Том забегает, едва не сбив ее с ног.

– Что случилось? – спрашивает Олимпия.

– Мама… – начинает Том, но стук обрывает его на полуслове.

Дверь у них тонкая, старенькая. Мать давно насчет нее переживает – такая ни от кого и ни от чего не защитит.

Том замолкает.

– Здравствуйте! – говорят за дверью. – Я веду перепись.

Том вспоминает, как тот шелестел страницами. Может быть, у него полная тележка книг… Мэлори не отвечает.

Мать не отвечает. И не ответит, конечно.

Что еще за «перепись»? Спросить бы Олимпию.

Мэлори не отвечает.

– Чего он хочет? – шепотом спрашивает Том.

Мэлори сжимает его запястье – замолчи!

Мэлори молчит. А Тому ужасно хочется ответить.

– По некоторым источникам, людям наконец удалось поймать тварь. Пытались, конечно, многие…

Понятно, почему мать не отвечает.

Мэлори не отвечает.

– Информация на бумаге? – не выдерживает Том. Мэлори снова сжимает его запястье.

– Да, конечно! – радуется мужчина. – Все записано. Материалы здесь, у меня.

Том молчит. Мать сильнее вцепилась в руку, и он пытается ослабить хватку.

– А вы не могли бы оставить их на крыльце? – вдруг спрашивает Олимпия.

Том готов расцеловать сестру.

Мужчина молчит, раздумывая. Потом произносит:

– Я оставлю все, а взамен ничего не получу. Не очень справедливый обмен получается.

И тут вмешивается Мэлори:

– Добавьте нас в список тех, кто отказался с вами разговаривать.

За дверью слышится вздох.

– Уходите!

– Я уйду. Но поймите, я хочу как лучше. Важно, чтобы люди понимали, в каком мире живут.

Никто не отвечает, и мужчина, помолчав, прощается:

– Ладно. Простите, что напугал.

Том оборачивается к матери и сестре, однако Мэлори заговаривает первая:

– Я же велела тебе молчать! Чтобы больше такого не было!

– Все, ушел… – говорит Олимпия.

«Сейчас скажет, что нужно прочесать лагерь», – думает Том.

– Надо пройтись по лагерю, убедиться, – говорит Мэлори.

– Мама, это точно не Гари, – возражает Том.

Мать мгновенно взвивается.

– Больше ни слова! И надень ты, ради бога, капюшон!

Глава 2

– Ну же! – торопит Том.

Олимпия продолжает:

– «Житель Техаса предпринял попытку посмотреть на тварь в воде. По мнению членов его сообщества, тварь обитала в озере около лагеря. Доброволец нырнул в присутствии семнадцати свидетелей. Сошел с ума под водой и больше не всплывал».

– Речь идет о безумии, – говорит Олимпия. – Безумцы творят немыслимые вещи.

– Ну, не знаю…

– Я тоже не знаю. Но по мне, история не очень убедительная.

– Том, ты слушаешь?

Том останавливается, мрачно глядя на сестру.

– Конечно. Я всегда слушаю, – говорит он.

Олимпия имеет в виду Мэлори. Никто из них не хочет, чтобы мама их застукала.

Олимпия продолжает:

– «Жительница штата Висконсин посмотрела на тварей сквозь очки для солнечных затмений».

Том теперь – весь внимание.

– «Ее долго отговаривали, однако она не послушала и предприняла попытку на рассвете ясным весенним утром. Сошла с ума немедленно».

– А откуда они знают, что она смотрела только сквозь отверстие?

– Ну, это само собой…

– Вот чему меня научила мамочка – «само собой» ничего не бывает, все нужно перепроверить.

При упоминании о матери Олимпия настораживается.

– Ты слушаешь, Том?

– Читай дальше, Олимпия!

Олимпия пробегает глазами несколько строк.

– Ух ты! – восклицает Том. – Герои!

– Точно! Слушай: «один из добровольцев сошел с ума после просмотра видео».

– Как мама рассказывала.

– Не знаю.

– «Смертельно больная женщина сошла с ума, когда вышла на улицу, защитив глаза стеклянными пресс-папье».

– Они умерли ради эксперимента…

Конечно, благородно. Олимпия согласна.

– Тут пятьдесят страниц в том же духе, – вздыхает она.

– И мы прочтем все до единой!

– Читай!

– «Жительница Брансона, штат Миссури, вышла на улицу с лошадиными шорами. Она хотела проверить гипотезу, что твари воздействуют только на периферическое зрение».

– Ох, зря она это сделала!..

– Зря!.. Обезумела. Ворвалась в здание местного театра. Перебила семью, которая там пряталась.

На улице хрустит ветка. Оба мгновенно зажмуриваются. Молчат затаив дыхание. Слушают изо всех сил.

– Олень, – первым объявляет Том.

Олимпия так и знала.

Они открывают глаза.

– Здоровый олень, – уточняет Олимпия.

– Надо еще разобраться, чем здоровый олень отличается от сумасшедшего, – усмехается Том.

– А может, лось… Или даже лев… – размышляет она, улыбаясь.

– «Поселения». Города расположены в порядке…

Тут она замолкает.

– В порядке чего? – спрашивает Том.

– Не надо ничего пропускать! Читай!

Олимпия показывает ему подзаголовок: «Города расположены в порядке прогрессивности».

– Что еще за прогрессивность? – спрашивает Том.

– Наверное, имеется в виду приспособленность…

– Например, города, где пытались отлавливать тварей, да? – волнуется Том.

Лучше бы ему этого не видеть, только все равно ведь прочтет… Олимпия нехотя отдает брату рукопись.

– Ужас! – восклицает Олимпия.

– Боже! – вздрагивает Олимпия. – Получается, нигде не написано, как кто-то действительно поймал тварь.

Том замолкает и мечтательно смотрит в пространство – словно он уже на пути в другие города.

– Я верю – кто-то уже поймал тварь! И я бы хотел увидеть этого человека!

– Перестань! Не будь идиотом, Том! – фыркает Олимпия.

– А бывают книжки с картами? – спрашивает Том.

– Конечно. В библиотеке есть дорожный атлас. Зачем тебе? Уйдешь в более прогрессивное место?

Том невесело смеется.

Олимпия забирает бумаги и поспешно переводит тему:

– Смотри, списки…

Том обязательно прочитает про прогрессивные города. Будет сидеть над этими страницами месяцами, годами…

– Список улиц. График температур. График частоты появления тварей. Перечень фамилий, – бормочет Олимпия.

– Фамилий? – оживляется Том.

– Тебе-то что? Я думала, тебя только технические новинки интересуют.

Том легонько толкает сестру локтем.

– Дай посмотрю.

Она передает брату бумаги. Том щурится. У него всегда такое лицо, когда он понял что-то важное.

– Список выживших, – говорит он.

– Откуда ты знаешь?

– Смотри.

– Достоверно жив, – повторяет Олимпия. – Надо же, список…

Они оба садятся чуть прямее.

– Давай посмотрим, есть ли мы? – предлагает Том. – Открой Мичиган.

Олимпия качает головой:

– Нет нас, Том. Вот если бы мама его впустила, были бы.

– Ну да, точно.

– Видишь, сколько народу! Кто-нибудь да поймал! – говорит Том.

– Да, – соглашается Том, – причем обзванивали только соседей.

– Вот-вот!

Они просматривают списки. Какие-то фамилии почти невозможно разобрать, какие-то – видны отлично.

– Идея! – восклицает Том.

Он вскакивает с кровати и кидается к своей тумбочке. Достает из верхнего ящика карандаш.

– Давай сами себя запишем.

Том снова садится рядом. Берет бумаги и открывает последнюю страницу Мичиганского списка.

В конце есть свободное место. Том пишет: «лагерь „Ядин“». Заносит свое имя. Потом передает карандаш сестре.

– Ты чего? – спрашивает Том.

Олимпия поспешно листает – ищет название города, к которому относятся привлекшие ее люди.

– Олимпия, что с тобой? – повторяет Том. – Ты чего испугалась?

– Да что с тобой, Олимпия? – снова спрашивает Том.

– Надо позвать маму.

– Она еще обходит лагерь. И потом, я не хочу, чтобы она знала про…

– Надо позвать маму! Немедленно! – твердо говорит Олимпия.

Глава 3

Гари не выходит у Мэлори из головы.

Он застал Тома на улице. О чем это говорит?

Постучался, когда все были дома. А это что значит?

Мэлори не забыла про Анетт. Слепую обезумевшую Анетт. Ее свели с ума твари. Каким образом?

Конечно, твари часто бродят по лагерю. Том и Олимпия слышат их прямо из третьего домика и сообщают Мэлори.

– Не подходи – зарежу! – громко произносит Мэлори.

Она помнит про Анетт.

Дети не верят, говорят – от прикосновений с ума не сходят. Но тут пока не они решают.

У Мэлори тоже нож. Она толкает острием дверь девятого домика.

Замирает на пороге и принюхивается.

Как бы не пришлось носить затычки для носа и ушей…

– Не подходи! Зарежу! – снова выкрикивает Мэлори.

Толкает дверь острием ножа. Переступает порог.

Анетт ушла за грань безумия. Ее заставили. Как?

Мэлори ждет. Слушает.

Выдуманная реальность нравится Мэлори гораздо больше настоящей. И потом, кто сказал, что она выдуманная?

Мэлори иногда говорит Тому:

– Думаешь, я перфекционистка? Знал бы ты свою тетушку!

– Не приближайтесь! У меня нож! – снова возглашает Мэлори.

Мэлори отличает консервы по крышкам даже в перчатках. Банок на полках поубавилось.

– И что он себе думал? – возмущается она.

Бобов она пока не нашла. Все же ткань перчаток мешает.

– Что я его просто впущу в дом?

Она быстро находит бобы и надевает перчатку. Разворачивается к выходу.

Шум наверху… Или показалось?

– Если тут кто-нибудь есть… – начинает Мэлори.

Однако сейчас Мэлори не отказалась бы от дополнительной защиты – помимо острого ножа и боевого духа.

Надо слушать. Принюхиваться. Ждать.

Повязка размывает границы – во мраке нет ни прошлого, ни будущего. Ощущение времени теряется.

«От страха», – понимает она.

Допустим, кроме нее здесь никого нет. Но вполне может быть нечто.

В голове звучит голос Тома-старшего – он умолял впустить его на чердак, когда она рожала Тома-мальчика.

– Не подходи! – грозно говорит она в пустоту.

«Тварь или человек – пусть только сунется», – думает Мэлори, и ей становится немного легче.

– Мама! Это мы!

Мэлори не сразу верит. Она слишком погружена в мысли о Гари, Анетт, тварях, загадочном госте и его намерениях.

– Что вы тут делаете?! – Голос Мэлори звенит от ярости. – Вы забыли правило?

– Мама, случилось непредвиденное, – говорит Олимпия.

– Мы должны были тебе сообщить, – добавляет Том.

– Он вернулся! – пугается Мэлори.

– Нет, – успокаивает Олимпия, – не совсем…

Мэлори ждет. Слушает.

– Он оставил бумаги, – наконец говорит Том.

– Что?!

– Вы посмели их взять?!

– Мама, – перебивает Олимпия, – там длинные списки выживших, на много страниц.

«Наверняка они нашли имя Гари», – думает Мэлори. Ей тяжело представлять даже имя.

– И? Говорите!

Олимпия подходит ближе. Наверное, на случай если Мэлори закачается от новостей.

– Там есть список Сейнт-Игнаса, штат Мичиган… – начинает Олимпия.

– И что?

– Мама, там твои родители. В списке. Они живы.

Глава 4

Мэлори места себе не находит.

Это совершенно невозможно! Даже надеяться не стоит.

Или возможно?

Нет!

Или да?.. Она видела собственными глазами: Сэм и Мэри Волш.

Семнадцать лет назад…

Мэлори в тысячный раз читает знакомые имена.

«Неужели правда?»

Ей больно думать.

Надо идти. Сейчас же!

А если это обман?

Ох, почему же она его не впустила?

Не в поисках ли дочерей?..

У Мэлори перехватывает дыхание. Нет, это слишком… Она вот-вот упадет в обморок. Или вообще лишится рассудка.

Был бы здесь Том-старший! Он дал бы дельный совет…

А как же сама Мэлори? Когда все только началось, какие у нее были шансы на выживание?

– Черт! – яростно восклицает она.

– Мам, ты как?

Это Олимпия окликает ее из соседней комнаты.

– Нет! Не может быть! – бормочет Мэлори.

Семнадцать лет.

Кто им помог?

– Они погибли, – говорит Мэлори.

Она не может поверить в обратное. Слишком больно, слишком невероятно.

Он намерен положить конец их спокойной жизни в лагере «Ядин».

И возможно – почему нет? – это действительно Гари.

Она изучает наклон букв.

Нет, писал не Гари. Почерк совсем другой.

Выживших…

Мэлори хочется крушить. Пробить кулаком дыру в стене. Что-нибудь опрокинуть.

– Мама! – кричит Олимпия. – Мама, ты в порядке?

– В порядке! – кричит Мэлори и прибавляет саркастически: – Лучше не бывает…

Дети шепчутся за дверью.

И вдруг список…

Это просто жестоко по отношению к ней!

– Вранье! – говорит Мэлори. – Сплошное вранье! Это невозможно! Так не бывает!

Однако имена родителей упрямо лезут в глаза.

«Сэм и Мэри Волш», – написано черным по белому. И почерк не Гари.

Описание нового способа передвижения.

Поезд, который едет вслепую.

Точно, незнакомец что-то говорил… Поезд, кстати, идет на север.

«Нет, нет и еще раз нет! – думает она. – Слишком заманчиво, слишком гладко».

«Родители умерли, – убеждает она себя. – Умерли семнадцать лет назад».

Мэлори подбирает листок с описанием поезда. Начинает было читать, затем снова бросает на пол.

«Не поеду! Как бы не так!»

Она идет к двери, берется за ручку и бросает прощальный взгляд на пол.

Мэлори зажмуривается.

Открывает дверь… и снова закрывает, не выходя из комнаты.

Возвращается к описанию поезда.

– Мам! – зовет Том. – Тебе помочь?

Однако она продолжает читать: «Рельсы заранее очищают, поезд движется на небольшой скорости…»

Мэлори отворачивается. Ей больно. Физически больно. Неужели папа с мамой живы? Были живы все это время?

Ножницы в грудь… Своими руками…

Поезд следует от станции «Ленсинг, штат Мичиган» до станции «Макино-Сити, штат Мичиган».

– Не поеду! – говорит Мэлори, но в глубине души уже знает: поедет.

Она закрывает глаза и выходит в приемную.

– Мама, что ты думаешь? – спрашивает Олимпия.

– Мне нужно поговорить с Роном Хэнди.

– Мам, дверь закрыта, можно.

Мэлори открывает глаза. Видит раскрасневшиеся лица. Как они, должно быть, счастливы.

Невероятные перспективы. Сладкая ложь.

– Мы проводим! – говорит Том. – Я как раз смастерил штуку, которая…

– Нет! Я хочу поговорить с ним наедине.

Необходимо посоветоваться со взрослым человеком. Пусть даже в два раза более запуганным, чем она сама.

– Боже мой… – шепчет Мэлори.

Олимпия подходит, берет за руку.

– Все нормально, все будет хорошо.

Слова дочери не успокаивают. Семнадцать лет. Семнадцать лет разлуки.

– Да.

Это Олимпия.

– Закрыты.

Это Том.

Глава 5

Как и в трупах Сэма и Мэри Волш.

– Мэлори, это вы?

Значит, за последние три года она – его единственный гость.

– Да, Рон! Я!

– Мэлори! – восклицает Рон.

– Добрый день! – здоровается Мэлори. – Найдется минутка?

– Рон, к вам кто-нибудь заходил? Человек из переписи населения?

Однако Рон пока не убегает.

– Нет, – медленно отвечает он, и Мэлори слышит, с каким трудом ему дается каждое слово.

Рон пытается шутить:

– Хотя возможно, я просто спал или глубоко задумался и принял стук за плод воображения…

Неудавшаяся шутка виснет в воздухе. Рон продолжает:

– Зайдете? Я в последнее время, знаете ли, не слишком люблю прогулки.

Мэлори едва не вскрикивает от неожиданности, когда Рон дотрагивается до ее руки.

– Ну что вы, Рон…

– Видите ли, я не слишком приспособлен к новому миру. Ну да ладно!

Впрочем, пахнет по-прежнему ужасно. Смесь пота и бензина. А еще мочи и не только…

– Вот мы и пришли, – объявляет Рон.

Мэлори не слушает, она думает о родителях.

Не может быть! Неужели они живы?

– Хотите выпить? У меня есть немного виски. Я как раз искал повод.

– Нет, спасибо, Рон.

– Давайте присядем! Представляете, я держу в доме целых два сиденья. Хотя, может быть, зря.

Он снова тянется к руке Мэлори и натыкается на стопку бумаг.

– Что это у вас?

Голос звучит настороженно.

– Это оставил человек, который ведет перепись.

– Рон, вы слышали о поезде? – спрашивает она.

– Слышал, – неожиданно отвечает он. – Поезд, который идет вслепую.

– Что вы знаете? – поспешно спрашивает Мэлори.

Громко шипит радио. Мэлори вздрагивает. Затем слышен голос диктора:

– …до нашествия я очень это любил!

Рон быстро щелкает выключателем.

– Да, они.

– Полагаю, вы принесли их сюда, чтобы я прочитал. Соответственно, я должен буду снять повязку…

– Там есть список выживших! – быстро говорит она. – По многим штатам, по каждому городу.

– Правда?

– Да, я нашла своих родителей.

Мэлори ощущает тыльной стороной ладони холодное прикосновение – Рон подает ей стакан. Она принимает.

– Ну что? Готовы? – спрашивает Рон.

Голос у него взволнованный. Нервничает. Мэлори тоже. Что она сейчас увидит? Как выглядит Рон Хэнди?

– Рон, вы совсем не обязаны…

– Нет-нет. Я хочу, – возражает Рон.

Мэлори слышит его учащенное дыхание, скрип стула.

– Да, – говорит она, – считаю.

– Вы рассказывали о слепой женщине, которая сошла с ума. Все время о ней думаете, да?

– Да…

– Понимаю.

Рон протягивает руку со стаканом, они чокаются.

Они пьют.

– Не скажу, что это дом моей мечты. Однако в сложившихся обстоятельствах… Вероятно, я неплохо устроился.

Рон усмехается. Мэлори не в силах выдавить из себя улыбку. Строка «Сэм и Мэри Волш» стоит у нее перед глазами.

Сэм и Мэри Волш.

Надо трогаться сейчас же! Иначе она опоздает, и свой последний вздох родители сделают без нее.

Рон указывает на бумаги.

– Фотографий нет?

В глазах страх. Паника. Того и гляди передумает…

– Нет. Я тоже опасалась фотографий. Здесь записи, диаграммы…

– И?..

– Много чего, Рон.

Рон кивает. Смотрит прямо в лицо.

– Почему мне так страшно?

Протягивает Рону бумаги.

– Верхний лист – про поезд, – говорит она.

Рон смотрит на пачку бумаг. Делает глоток виски.

– Что ж, от судьбы не уйдешь, – вздыхает он.

– Что? – не понимает Мэлори.

Рон улыбается.

– Сколько ни прячься от нового мира, он все равно тебя достанет. Рано или поздно.

Мэлори думает об утреннем госте. Рон щурится, читает. Изредка кивает.

– А что ведущий еще сказал?

– Что это небезопасно.

– Почему?

– Ума не приложу! Может быть, потому что у машиниста завязаны глаза?

Рон выжидающе улыбается. Ждет реакции. Мэлори не в состоянии оценить юмор.

Рон снова принимается за чтение.

– Да, Ленсинг. Хотя, если быть точным, Ист-Ленсинг. Это два разных города, вы в курсе?

– Да, знаю.

Ист-Ленсинг – университетский городок. Там расположен сельскохозяйственный университет.

– Как далеко мы от Ист-Ленсинга? – спрашивает Мэлори.

Рон не слышит.

К счастью, Мэлори не приходится изображать улыбку. Рон снова погружается в чтение, не дожидаясь ее реакции.

– Сколько миль до Ист-Ленсинга? – повторяет она вопрос.

– Около тридцати. Разумеется, необходимо узнать поточней, прежде чем отправляться в путь.

– Тридцать… Нет, никак невозможно, – произносит она и уже поднимается, чтобы уйти.

Рон, наоборот, садится на стул.

– Черт возьми, – в отчаянии произносит Мэлори.

– До нашествия, – говорит он, – тридцать миль проходили часов за восемь. Из расчета миля за четверть часа.

– С открытыми глазами. И не сбиваясь с курса.

– Значит, теперь выйдет в два раза дольше. Или в три. Или еще больше. Я бы сказал – нужно дня три.

Мэлори задумчиво молчит.

От Рона исходит страх. Мэлори почти физически ощущает волны ужаса.

Рон подается вперед, скрипнув садовым стулом.

– Вы только представьте: кто в наше время решится запустить поезд? Словно они не боятся тварей. Почему?

– Подождите, – успокаивает Рон, – давайте еще почитаем, поговорим…

Как они были бы счастливы, если бы она вдруг объявилась, да еще с внуками!

Кто-то их отвез? Может быть, против воли? Даже если поехать, где гарантия, что она их найдет?

Переписчик, однако, нашел…

Эта мысль успокаивает. Раз он нашел, то…

– Убежища. Вы читали про убежища? Невероятно… – Рон с головой ушел в чтение.

– Убежища? – переспрашивает Мэлори.

– По описанию больше похоже на могилу, – говорит она.

– Да уж. Я, пожалуй, воздержусь. Предпочитаю хоронить себя на поверхности, – отвечает Рон.

Все-таки шутит. «Это хорошо», – думает Мэлори.

Рон продолжает читать.

– Боже! – вдруг восклицает он. – Боже правый!

Мэлори догадывается, чем вызвана паника. Эх, надо было предупредить Рона заранее…

– Вы это видели?! – восклицает Рон неестественно высоким голосом.

– Что? – настораживается Мэлори.

А вдруг там рисунок? Или фотография? Вдруг она пролистнула и не заметила?

Нет, Рон имеет в виду другое.

– Пишут, будто кто-то… ее поймал.

– Ерунда, – быстро говорит Мэлори. – Это невозможно.

– Даже сама идея – попробовать…

– О, Мэлори, – стонет он, – это слишком! Это слишком для меня!

– Простите, Рон.

Все, пора уходить. Надо встать и оставить его в покое. Зачем она вообще пришла?

– Моя сестра… тоже в списках, – говорит Рон.

– Что?

Рон поднимается и поворачивается к Мэлори спиной.

– Моя сестра, Мэлори! – почти кричит он.

– В списке выживших?

Мэлори смотрит на отложенные им бумаги.

– Да! В списке выживших. Я же говорю: имя моей сестры в списке!

Мэлори не знает, что ответить. Она сама еще не переварила новость про отца с матерью.

– Боже мой, боже мой, боже мой! – твердит Рон.

Рон снова садится на стул и смотрит прямо перед собой невидящими потемневшими глазами. Его улыбка пугает.

Не переставая улыбаться, он тянется к подлокотнику, надевает повязку и крепко завязывает узел на затылке.

Что тут скажешь? Ничего не надо говорить. Надо встать и идти.

– Спасибо, что впустили, Рон! – прощается Мэлори.

Чувствует, что все же должна задать вопрос, и добавляет:

– Рон, а вы согласились бы сесть на поезд, чтобы снова увидеть сестру?

– Ах, поезд… Мне и не пришлось бы. Она в Сотаке. На юге от нас.

Мэлори не в силах удержаться и продолжает:

– А вы не думаете?.. Возможно, вам пошло бы на пользу…

В конце концов, может вообще не разыскивать.

И все же…

«Он должен попытаться», – думает Мэлори.

Внезапно ей становится понятно: Рон Хэнди должен идти к сестре.

Иначе он будет влачить лишенное всякого смысла существование. И умрет один в своей грязной берлоге.

С безжалостной ясностью приходит осознание: она, Мэлори, отправляется к родителям.

Решение принято, и у Мэлори захватывает дух.

Рон пинает приемник.

– Замолчите! – кричит он.

На кого он злится? На диктора? На тварей? Или на Мэлори?

– Идите к поезду, Мэлори! – говорит он, выключая звук. – Пожалуйста, ради нас обоих, идите!

Он плачет – слышно по голосу.

– Найдите поезд, Мэлори! – говорит он.

Потом усмехается. Шутки всегда помогали ему выжить.

– А теперь проваливайте! Ко мне вот-вот заявится орава друзей. Нужно привести себя в порядок.

– Спасибо, Рон!

Она найдет поезд.

Она поедет.

К родителям.

– Мэлори!.. – окликает Рон.

– Я здесь.

Глава 6

– Боишься? – спрашивает Олимпия.

Том смотрит на сестру. Ее кровать в другом конце комнаты – со времен последней перестановки, два года назад.

– Чего бояться-то? – бурчит он.

Но голос предательски дрожит. И кроме того, от Олимпии все равно ничего не скроешь, она без слов понимает.

– Ну, боюсь немного, – нехотя соглашается Том.

– Маме понадобится наш слух, – говорит Олимпия.

– Знаю.

– И не только слух…

– Ты о чем?

– Понимаешь, она сейчас переживает… Ей будет тяжело… – начинает Олимпия.

– Олимпия, ты явно перечитала книг!

– Том, я серьезно!

– Мама переживает? Ты правда думаешь, ее волнует что-то, кроме повязки?

– Ты шутишь? Скажи, что шутишь, Том!

– Для мамы главное – правила безопасности. Остальное неважно.

– Да, она доверяет только повязке. Как и мы.

Том оборачивается к сестре.

Олимпия краснеет. Она всегда краснеет, когда сердится.

– От школы до лагеря было дальше. Мы же дошли. Нормально добрались.

– Забыл, как мы плутали с завязанными глазами?

– Помню, помню… – сдает позиции Том.

С Олимпией лучше не спорить. Начнет доказывать – уже не остановишь. Он меняет тему:

– А ты что с собой берешь?

– Одежду, походные вещи. Все, что мама сказала.

– А еще? – хитро улыбается Том.

– Больше ничего.

Ну да, как же! Олимпия тоже кое-что припрятала. Том точно знает.

– А книжки?

– Нет!

– Нет?

Том быстро пересекает комнату. Олимпия пытается незаметно засунуть стопку книг под кровать.

– А это что? – восклицает Том. – Почему тебе можно брать дополнительные вещи, а мне нельзя?

– Перестань!

– Так почему же?

– Хотя бы потому, что мои вещи не представляют смертельной опасности.

Обидно! Как она может так обесценивать его старания?

– Знаешь что… – не выдерживает Том. – Иди к черту!

Скачать книгу

Мэлори бесплатное чтение

Джош Малерман Мэлори Роман

* * *

Школа для слепых Джейн Такер

Десять лет спустя

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Школа для слепых Джейн Такер

Десять лет спустя

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Джош Малерман
Мэлори
Роман