Маэстро, вы убийца! бесплатное чтение

Найо Марш
Маэстро, вы убийца!

Глава 1
ПРОЛОГ В ОТКРЫТОМ МОРЕ

Облокотившись на леер, Аллейн смотрел на побуревший от времени морской причал, заполонённый людскими лицами. Минуту или две спустя все эти лица начнут отдаляться, постепенно расплываясь, а потом уже и вовсе превратятся в смутные воспоминания. «Мы заходили в Суву». Аллейна вдруг охватило почти неодолимое желание набросить на причал воображаемый обруч, чтобы, аккуратно вычленив, постараться увековечить деревянное сооружение в своей памяти. Поначалу праздно, как бы между прочим, а затем с неоправданной сосредоточенностью, Аллейн принялся запоминать открывшуюся его взору картину. Начиная с мелочей. Высоченный фиджиец с причудливо раскрашенной причёской. Ну и волосищи — ослепительно яркий фуксин в сочетании с ядовито-мышьяковой зеленью грозди свежесрезанных бананов. Поймав это дикое сочетание в силок извилин своей памяти, Аллейн с фотографической точностью запечатлел его. А следом — коричневое лицо, испещрённое голубоватыми бликами, отражавшимися от водной лазури, крепкий лоснящийся торс, белоснежную набедренную повязку и могучие ноги. Намётанный взгляд Аллейна выхватил из толпы хитросплетение коричневых ног на влажных досках. Его вдруг захватил азарт. Сколько он успеет запомнить, прежде чем корабль отплывёт? И звуки — их он тоже должен увезти с собой — характерное шлёпанье босых ступнёй, монотонный рокот голосов и обрывки песни, доносившиеся от стайки девушек-аборигенок, которые сгрудились в отдалении возле раскинувшейся над гладью гавани россыпи кроваво-красных кораллов. Нельзя забыть и запах — удивительный пряный аромат красного жасмина, кокосового масла и отсыревшего дерева, которым был напоён воздух. Аллейн расширил круг, включив в него ещё индианку в кричаще-розовом сари, сидевшую на корточках в тени развесистого изумрудно-зеленого банана; мокрые крыши будочек на пристани, а также покрытые лужами дорожки, веером расходившиеся от причала и бесцельно исчезавшие в мангровых болотах и темнеющих в отдалении горных грядах. А горы — ну разве можно забыть такое чудо? Пурпурно-багряные у основания, перерезанные посередине неспешной процессией облаков, а потом — резко взметнувшиеся в торжественное и неподвижное небо фантастическими пиками, изрезанными, как шпили средневековых рыцарских замков. Облака, окаймлённые выкрашенной в индиго бахромой, угрожающе темнеющие посередине невыплеснутым дождём. Цвета — сочные и густые краски, невыразимую палитру мокрой сепии, ядовитой зелени, кровавого фуксина и сочного индиго. Звучные голоса фиджийцев, гортанные и громкие, как будто доносились из органных труб, сочно прорезывали пропитанный влагой воздух, который и сам, казалось, звенел и вибрировал.

И вдруг все чуть-чуть померкло, краски потускнели. Корабль отвалил от причала. Уже и картина поблекла, да и голоса скоро растворятся, канув в Лету. Аллейн зажмурился и с удовлетворением убедился, что волшебная картина со всеми живыми красками и звуками полностью сохранилась в воображении. Когда он открыл глаза, корабль от пристани отделяла уже широкая полоса воды. Не желая больше смотреть на причал, Аллейн отвернулся.

— Господи, ну и зари-ища! — жеманно пропела красотка-блондинка, как всегда окружённая толпой поклонников. — Зуть! Только в этом городишке я похудела фунтов на десять. Кошмарная зара! Уфф!

Молодые люди громко захохотали.

— В Гонолулу жара ещё покруче, — поддразнил один из них.

— Может быть. Но всё равно — не такая одуряющая, как здесь.

— Как-то в знойном Гонолулу пережарилась акула! — задорно выкрикнул кто-то.

— Эх, ребята! — воскликнула жеманница, кокетливо закатив глаза и крутя бёдрами, как в гавайском танце. — Потерпите, пока мы придём в мой добрый старый Лулу — вот уж когда повеселимся на славу. Ах, как мне нравятся эти наклеечки на моих саквоязыках! — Она заприметила Аллейна. — Ой, вы только посмотрите, кто к нам позаловал! Скорей зе, зайчик идите в нашу компашку.

Аллейн медленно приблизился. Не успели они отплыть из Окленда, как он уже обратил внимание, что по отношению к нему синеглазая прелестница пускает в ход свои самые колдовские чары. А в голосе сразу появляются тёплые нотки. В глубине души Аллейн был польщён — как-никак, за красавицей ухлёстывало не менее дюжины молодых ухажёров. «Ах, уж эти тщеславные сорокалетние мужчины», — вздыхал он всякий раз, когда начинал думать на эту тему. Но блондинка была и впрямь настолько аппетитна, что Аллейн невольно признавал, что она привнесла свежесть и очарование в ожидаемую предсказуемость пароходного флирта.

— Полюбуйтесь только на него! — не унималась она. — Милашка ведь, правда? Ах, как зе ему к лицу эта английская чопорность! А глаза так и семафорят: дерзытесь от меня подальше! Открою вам секрет, ребятки. Эй, слушайте все! Этот мистер Аллейн — мой самый большой провал и позор. Я для него ровным счётом ничего не значу.

«Вот ведь, привязалась, бестия», — подумал Аллейн, а вслух произнёс:

— Я просто — отчаянный трус, мисс Ван Маес.

— В каком это смысле? — подозрительно осведомилась она. Огромные глазищи засияли.

— Я… я сам не знаю, — поспешно ответил смутившийся Аллейн.

— Полундра, мы пересекаем барьерный риф! — выкрикнул один из юнцов.

Все посыпались к борту. Мелкие волны лениво накатывали на коралловые рифы, омывая их с двух сторон, словно ребра неведомого страшилища, а потом рассыпаясь веером невысоких пенистых бурунчиков. А над Фиджи по-прежнему нависали низкие облака, тщетно грозя разразиться дождём. Сочный пурпур острова местами озарялся золотистыми пятнышками солнечных лучей, то тут, то там пробивавших себе бреши в серых облаках. Миновав торчащие как клыки, кораллы, корабль вышел в открытое море.

Аллейн воспользовался этой заминкой, чтобы исчезнуть; поспешно прошагав на корму, он вскарабкался по трапу на шлюпочную палубу. Там не было ни души — пассажиры, ещё не успев сменить одежду, в которой высаживались на остров, толпились на главной палубе. Задумчиво набив трубку, Аллейн кинул взгляд в сторону Фиджи. Да, там было приятно. Удивительно мирно и уютно.

— О, черт! — послышалось вдруг сверху. — Проклятье! Вот дьявольщина!

Аллейн испуганно задрал голову. На одной из покрытых брезентом шлюпок сидела женщина. Аллейну показалось, что она пытается проткнуть какой-то предмет. В следующую секунду женщина встала и выпрямилась. Аллейн увидел, что она одета в чудовищно замызганные фланелевые брючки и короткий рабочий халат мышиного цвета. В руке у неё Аллейн разглядел длинную кисть. Лицо незнакомки украшало здоровенное пятно зеленой краски, а коротко подстриженные волосы торчали, как караульная рота — похоже, что хозяйка в сердцах запустила в них пятерню, безжалостно зачесав непослушные пряди наверх. Женщина была худенькая и темноволосая. Она перебралась на нос шлюпки и Аллейну представилась возможность рассмотреть, чем она занималась. Маленький холст был пристроен к крышке настежь распахнутого ящичка для красок. У Аллейна перехватило дыхание. Как будто кто-то подсмотрел у него в мозгу столь тщательно запомненный причал в Суве и воплотил на холсте. Яркий пейзаж с поразительной, невероятной живостью передавал даже самое дыхание запечатлённой сцены. Картина была написана решительными, немного нервными мазками. Голубовато-розовые и ярко-зеленые тона сочетались в ней с удивительно естественной гармонией, как слова тщательно составленной фразы. Несмотря на видимую простоту, Аллейн был потрясён — скорее даже выплеском чувств, чем отражением зрительного восприятия.

Художница, зажав во рту незажженную сигарету, окинула своё творение придирчивым взглядом. Порылась в кармане, выудила носовой платок, служивший тряпочкой для стирания, и снова запустила пятерню в волосы.

— Что за чертовщина! — процедила она и вынула изо рта сигарету.

— Спичка нужна? — спросил Аллейн.

Художница вздрогнула, пошатнулась и неловко села.

— И долго вы уже здесь торчите? — нелюбезным тоном осведомилась она.

— Нет, я только что подошёл. Я… вовсе не подглядывал. Могу я поднести вам огоньку?

— О, ну спасибо. Бросьте мне коробок, пожалуйста. — Она закурила, глядя на Аллейна поверх изящных тонких рук, затем снова повернулась к своему пейзажу.

— Изумительная картина, — невольно вырвалось у Аллейна.

Женщина вздёрнула тонкое плечико, словно голос Аллейна проткнул ей барабанную перепонку, что-то невнятно пробурчала и вернулась к работе. Взяла палитру и принялась размазывать ножичком тонкий слой краски.

— Надеюсь, вы не собираетесь что-нибудь менять? — не сдержался Аллейн.

Художница обернулась и недоуменно уставилась на него.

— А почему бы и нет?

— Потому что это уже — совершенное творение. Вы… повредите ему… О, простите! — спохватился Аллейн. — Жуткая бесцеремонность с моей стороны, я понимаю. Извините, Бога ради.

— Да бросьте вы, — нетерпеливо отмахнулась незнакомка и, запрокинув назад голову, вгляделась в картину.

— Мне просто показалось… — неуклюже проблеял Аллейн.

— А вот мне показалось, — оборвала его художница, — что, вскарабкавшись на этот чертовски неудобный насест, я хоть чуточку смогу поработать в одиночестве.

— Сейчас поработаете, — заверил Аллейн, кланяясь её гордому профилю. Он попытался вспомнить, случалось ли ему хоть раз выслушивать подобные колкости от абсолютно незнакомого человека. Пожалуй, лишь несколько раз, причём — исключительно от личностей, которых ему приходилось допрашивать как офицеру Скотленд-Ярда. В тех случаях он всё равно стоял на своём. На сей же раз было совершенно очевидно, что ему не остаётся ничего иного, как извиниться и сгинуть. Уже дойдя до трапа, Аллейн обернулся.

— Если вы хоть что-то измените, даже самую малость, то станете преступницей, — твёрдо заявил он. — То, что вы создали — настоящий шедевр. Даже я это вижу, а я…

— … ни уха ни рыла в живописи не смыслю, но знаю, что мне это нравится, — свирепо закончила за него колючая незнакомка.

— Я собирался закончить фразу совсем другой банальностью, — миролюбиво произнёс Аллейн.

Впервые за все время художница удостоила его внимательным взглядом. Уголки её рта неожиданно вздёрнулись в очаровательной улыбке.

— Хорошо, — вздохнула она. — Что-то я веду себя чересчур сварливо. Настал мой черёд принести вам свои извинения. Я думала, что передо мной — самый обычный зевака-дилетант, который всем даёт поучительные советы.

— Боже упаси!

— Собственно говоря, я ничего особенного делать и не собиралась, — сказала она внезапно смущённым тоном, словно оправдываясь. — Вся загвоздка вот в этой фигуре на переднем плане — я слишком поздно про неё вспомнила. Я ведь начала работать всего за час до отплытия. Мне казалось, что в ней присутствовали голубовато-серые тона, но я точно не помню — где именно…

Она озабоченно замолчала.

— Конечно, присутствовали! — обрадованно воскликнул Аллейн. — Отражение воды на внутренней поверхности бёдер. Неужели не помните?

— Ей-богу! Точно — вы правы! — возбуждённо вскричала она. — Сейчас, подождите минутку.

Художница выбрала тонкую кисточку, провела по размазанной краске, на какое-то мгновение застыла, словно прицеливаясь, а потом аккуратно чиркнула по холсту.

— Вот так?

Аллейн ахнул.

— Совершенно идеально. Теперь уже точно — все. Баста. Можете расслабиться.

— Ну, хорошо, хорошо. А я и не подозревала, что вы тоже из художественной братии.

— Нет, я вовсе не художник. Все дело тут только в моей несносной самоуверенности.

Она начала складывать кисти.

— Что ж, должна отметить, что для непрофессионала вы необычайно наблюдательны. У вас замечательная зрительная память.

— Не совсем, — признался Аллейн. — Она у меня скорее — синтетическая.

Художница вскинула брови.

— Вы имеете в виду, что тренировали её специально?

— Да, в силу вынужденной необходимости.

— Почему?

— Хорошая зрительная память — одна из самых необходимых составных частей моей профессии. Позвольте, я возьму ваш ящичек.

— О — спасибо. Осторожнее с крышкой — она немного перепачкана. Было бы жалко испортить такие шикарные брюки. Подержите этюд?

— Может быть, я помогу вам спуститься? — предложил Аллейн.

— Я справлюсь сама, благодарю, — отрезала незнакомка, перебрасывая ногу через борт шлюпки.

Аллейн осторожно поставил холст перед собой на поручень и пристально всмотрелся. Темноволосая женщина, спрыгнув на палубу, приблизилась к нему, глядя на своё творение безразличным взором художника.

Аллейн хлопнул себя по лбу.

— Господи, ведь вы же, наверное — Агата Трой!

— Да, это я.

— Боже, что я за безнадёжный тупица!

— Почему? — изумилась Агата Трой. — Вы мне как раз здорово помогли.

— Спасибо, — сокрушённо покачал головой Аллейн. — Я ведь всего год назад посещал вашу персональную выставку в Лондоне.

— В самом деле? — с полным отсутствием какой-либо заинтересованности переспросила она.

— И как я сразу не догадался? Мне кажется, что есть нечто общее между этим этюдом и вашей картиной «На стадионе». Вы не находите?

— Да, вы правы. — Агата Трой вскинула брови. — У них единая композиция — расходящиеся лучом линии — и схожая цветовая гамма. И — одинаковое ощущение. Ладно, пойду к себе в каюту переодеваться.

— Вы сели на пароход в Суве?

— Да. Когда я посмотрела на причал с главной палубы, зрелище меня настолько захватило, что я сразу схватила кисти с красками и примчалась сюда.

Она подняла ящичек за ремни, перебросила его через плечо и взяла этюд в руку.

Аллейну вдруг остро захотелось проводить её.

— Могу я… — вырвалось у него.

— Нет, спасибо, — сухо покачала головой Агата Трой.

С минуту она постояла, глядя на берега Фиджи. Лёгкий бриз трепал её коротко подстриженные тёмные волосы. Аллейн залюбовался изящными чертами лица художницы, ямочками на щеках, тонкими, красиво изогнутыми бровями, глубоко посаженными темно-синими глазами. Солнечные лучи золотили оливковую кожу её лица, а забавная зелёная клякса на щеке придавала ему какую-то особую и тёплую прелесть. Во всем облике Агаты Трой чувствовалось внутреннее благородство. Внезапно, прежде чем Аллейн успел отвести взгляд в сторону, она обернулась, и их взгляды встретились.

Аллейн словно оцепенел. Глядя на её лицо, медленно розовевшее под его пристальным взором, он вдруг почувствовал, что знает эту женщину уже давно. Ему казалось, что он способен предугадать её мысли, движения и поступки, интонации чистого и строгого голоса. Словно он уже давно думал и мечтал о ней, а встретил впервые только теперь. Внезапно Аллейн спохватился, что уже давно стоит, превратившись в статую, и пожирая художницу глазами. Прелестное лицо Агаты Трой стало пунцовым до корней волос и она отвернулась.

— Простите меня, — стараясь придать голосу ровность, проговорил Аллейн. — Я загляделся на зеленое пятно, которое вы посадили себе на щеку.

Она поспешно провела рукавом по щеке.

— Я пошла вниз, — сказала она.

Аллейн посторонился, давая ей пройти, и снова поразился охватившему его столь удивительному чувству давнишнего знакомства с этой женщиной. Он не преминул заметить, что от неё пахнет терпентином и краской.

— Ну… до свидания, — неуверенно произнесла Агата Трой.

Аллейн усмехнулся.

— До свидания, мадам.

Художница принялась осторожно спускаться по трапу; двигалась она бочком, держа непросохший этюд над поручнем. Аллейн отвернулся и закурил сигарету. Внезапно с нижней палубы донёсся топот ног и послышались громкие возбуждённые возгласы. Почти одновременно в ноздри Аллейну шибанул аромат красного жасмина. Потом раздался воркующий голос корабельной красотки.

— Ох, пардон. Спускайтесь, прошу вас. Сюда, парни, к трапу! Ой, это вы нарисовали? Мозно подглядеть? Я просто балдею от зывописи. Ах, шарман — полюбуйтесь, ребята! Ой, это ведь наш причал! Какая досада, что вы не успели закончить — вот было бы здорово! Смотрите, парни — узнаете наш причал? Мозет, фотография у кого-нибудь есть? Вообще, с худозником на борту надо дерзать ухо востро. Давайте познакомимся, что ли? Это — моя шайка. А зовут меня Виргиния Ван Маес.

— Агата Трой, — донёсся голос, который Аллейн с трудом узнал.

— Вот, мисс Трой, я как раз собиралась вам рассказать, как Кейли Берт написал мой портрет в Ну-Йорке. Вы знаете Кейли Берта? По-моему, это лучший портретист во всей Америке. Он вечно торчит в Ну-Йорке. Так вот, он просто умирал, так ему хотелось написать мой портрет…

Рассказ затянулся. Агата Трой не раскрывала рта.

— Наконец он закончил — кстати, платье, в котором я ему позировала, надоело мне до смерти, — и портрет удался на славу. Мой папочка купил его и повесил в гостиной нашего дома в Гонолулу. Некоторые, правда, говорят, что я там совсем на себя не похоза, но мне он нравится! Я, конечно, в искусстве ни уха ни рыла не смыслю, но точно знаю, что мне нравится, а что — нет.

— Это правильно, — послышался голос Агаты Трой. — Послушайте, я бы хотела спуститься к себе. Я ещё даже не распаковала свои вещи. Прошу меня простить…

— О, разумеется. Но мы ещё увидимся. Кстати, вы не видели тут поблизости нашего душку Аллейна?

— Боюсь, что не знаю, кто…

— Высокий и тощий, как козлик, но очень милый. Англичанин, вроде бы. Ой, я просто тащусь от него. Я тут поспорила с моими ребятами, что не только затащу его на вечеринку с поцелуями, но и непременно заставлю водить.

— А я уже заранее распрощался со своими денежками, — прыснул один из юнцов.

— Не слушайте их, мисс Трой. Но куда запропастился мой англичанчик? Я ведь только что его здесь видела.

— Он, наверное, поднялся на шлюпочную палубу, — предположил кто-то.

— Ах, вот вы о ком, — донёсся до ушей Аллейна чёткий голос Агаты Трой. — Да, он там наверху.

— Вот спасибо! За мной, кодла!

— Уррра!

— Улю-лю!

— Проклятье! — процедил сквозь зубы Аллейн.

В следующий миг мисс Ван Маес насела на него, казалось, со всех сторон сразу, хвастаясь, как соорудила себе леи — настоящую гавайскую травяную юбчонку — из фиджийского красного жасмина. Затем стала пылко уговаривать Аллейна спуститься с ней и со всей шайкой в бар.

— Что тут вообще происходит? — возмущалась она. — У меня чуть ли не три часа и капли во рту не было. Поскакали!

— Виргиния, — сипло произнёс один из толпы поклонников. — Ты и так уже назюзюкалась в сосиску.

— Кто — я? Ха! Ты бы на себя посмотрел! А впрочем — какого рожна! С какой стати я вообще должна просыхать? Так вы идёте с нами, мистер Аллейн?

— Благодарю покорно, — покачал головой Аллейн. — Вы не поверите, но мне нельзя пить. Врачи запрещают.

— Ха, очень остроумно!

— Уверяю вас — я не шучу.

— Мистер Аллейн, похоже, втюрился в эту даму с картиной, — догадался кто-то.

— Как — в эту тощатину? С физиономией, заляпанной зеленой краской? Нет, мой мистер Аллейн до такого не опустится. Что он — чокнутый, что ли? И вообще, разве мозет приличная зенщина расхазывать по пароходу в таком виде? А картина? Я, конечно, из везливости её похвалила, но ведь такую муру и заканчивать не стоит. Подумаешь — причал в Суве! Я лучше открытку куплю. Идёмте со мной, Великий Сыщик. И не томите душу — сказыте, что эта неряха ничего для вас не значит!

— Мисс Ван Маес, — терпеливо произнёс Аллейн. — В вашем присутствии я начинаю чувствовать себя древним, как египетские пирамиды, и вдобавок — недоумком. Ведь я совершенно не представляю, как ответить даже на самый простой из ваших вопросов.

— Я вас научу. Вы даже не подозреваете, зайчик мой, как со мной интересно.

— Спасибо — вы очень добры, но, боюсь, что я уже вышел из подходящей возрастной категории.

Огромные глазищи Виргинии расширились ещё больше. Густо намазанные тушью ресницы торчали в разные стороны, как чёрные зубочистки. Пепельные волосы ниспадали на плечи сияющими волнами. Выглядела она, конечно, сногсшибательно. Настоящая кинозвезда, подумал Аллейн. Но перебрала уже основательно.

— Ничего, братва, — вдруг густо пробасила она. — От своего пари я не отказываюсь. Ставлю пятьдесят против двадцати пяти, что этот красавчик поцелует меня ещё до прихода в Гонолулу.

— Я весьма польщён… — неуклюже пробормотал Аллейн.

— Он польщён, видите ли! И заруби себе на носу, красавчик — голливудские поцелуи меня не устраивают. Никакой цензуры, ясно? Только взасос и — финита! Вот так-то!

Виргиния пристально посмотрела на Аллейна и по её ангельской мордашке впервые скользнула тень сомнения.

— Слушай, — сказала она. — Не хочешь ли ты мне сказать, что у тебя и впрямь ляляки к этой бабе?

— Не знаю, что такое «ляляки», — сухо сказал Аллейн, — но к мисс Трой у меня ровным счётом ничего нет, а уж у неё ко мне — и того меньше.

Глава 2
ПЯТЬ ПИСЕМ

От мисс Агаты Трой — к её подруге, мисс Кэтти Босток, художнице, известной портретами шахтёров, водопроводчиков и темнокожих музыкантов:

борт парохода «Ниагара»

1 августа

Милая Кэтти!

Я прерываю своё путешествие в Квебеке, так что письмо это ты получишь примерно за две недели до моего возвращения домой. Я очень рада, что со следующим семестром все улажено. Преподавание — занудная наука, но теперь, когда я достигла столь головокружительных высот и могу подбирать учеников сама, это занятие уже больше не представляется мне таким утомительным. Спасибо, что ты все утрясла. Если сможешь, договорись с прислугой, чтобы к 1-му сентября все они были на месте — я возвращаюсь 3-го, а к 10-му, когда начнутся занятия, они уже должны все подготовить. Твоё письмо, отправленное авиапочтой, пришло в Суву в день нашего отплытия. Да, договорись с Соней Глюк, чтобы она нам позировала. Эта стервочка — не только прехорошенькая, но и знает толк в своём деле; когда не капризничает, конечно. Да и тебе самой не помешает написать обнажённую натуру крупным планом к групповой выставке, которая, если мне не изменяет память, назначена на 16-е сентября. Обнажённые натуры ведь удаются тебе хорошо, да и пора бы уже тебе немного отвлечься от своих водопроводчиков — как бы они не приелись публике. Кажется, я ещё не рассказывала тебе о том, кого набрала на этот семестр? Вот они!

1. Френсис Ормерин. В настоящее время он в Париже, но там, по его словам, все помешались на сюрреализме, а он совершенно его не чувствует и не желает тратить время на «эту белиберду». И вообще — переживает депрессию или чего-то в этом роде.

2. Вальма Сиклифф. Это та самая девчушка, что намалевала здоровенные плакаты для министерства торговли, которыми все восторгались. Уверяет, что хочет научиться работать с натурой. Желания у неё, по-моему, хоть отбавляй, но своего почерка ещё нет, да и манера довольно вычурная. К тому же. если не ошибаюсь, она ищет, за кого зацепиться.

3. Бейсил Пилгрим. Если не ошибаюсь, именно его наша Вальма-охотница наметила себе в жертвы. Он, между прочим — достопочтенный^[1]. Старый лорд Пилгрим уже стоит одной ногой в могиле. В своё время он понаделал шуму, выступая против законопроекта, разрешающего аборты. У Бейсила шестеро сестёр — все старше его, — а мать, леди Пилгрим, умерла при его рождении. Сомневаюсь, чтобы Вальма Сиклифф понравилась престарелому джентльмену. Если творения Бейсила едва не загнали старого чудака в Армию Спасения, то от манеры Вальмы он вообще ударится в язычество.

4. Уотт Хэчетт. Это — свежая кровь. Очень многообещающий парнишка. Он — австралиец, а нарыла я его в Суве. Примитивист с очень смелыми и точными линиями. Необычайно живой и энергичный, но бедный, как церковная крыса. Когда я его откопала, он жил на одних только бананах да азарте. Голос у него дребезжащий, как проржавевшая жестянка, и он ни о чём не говорит, кроме своей работы, своих симпатий и антипатий. Боюсь, что остальным он будет действовать на нервы, а потом замкнётся в себе. Как бы то ни было, его манера мне нравится.

5. Седрик Малмсли. Этот уже подрядился иллюстрировать роскошное издание средневековых романов и хочет поработать над живой натурой. Я сообщила ему, чтобы он связался с тобой. Мне сказали, что он отрастил рыжую бороду, которая потешно раздваивается, и носит сандалии. Седрик, а не борода.

6. Вольф Гарсия. Он прислал мне письмо. Ему поручили изготовить мраморную скульптуру Комедии и Трагедии, которую установят перед зданием нового театра в Вестминстере, и я разрешила ему поработать с нами, чтобы сделать глиняные модели. Видела бы ты его письмецо — конверт без марки, а написано пастелью на туалетной бумаге. Думаю, что ты увидишь Гарсию задолго до того, как получишь моё письмо. Пусть пользуется студией, но только присматривай за ним одним глазком, если там будет Соня. После 20-го сентября ему обещана другая студия, так что он у нас не задержится. Не вороти нос, Кэтти. Сама ведь знаешь, что этот парень — непризнанный гений; к тому же другие платят мне с лихвой, так что я могу позволить себе приютить пару нищенствующих Рафаэлей. Да-да, ты права: второй гений — это Хэчетт.

7. Некая Филлида Ли. Только что выскочила из Слейда. Богатенький папаша. Прислала мне свои работы и совершенно восторженное послание, что, мол, всю жизнь мечтала учиться именно у меня и т.д. и т.п. Я написала ей в ответ, запросив совершенно неприличную сумму, а она тут же согласилась.

8. Ты, моё золотко. Я всем им велела связаться с тобой. Малмсли, Ормерина и Пилгрима посели в общежитии, а Гарсия с Хэчеттом пусть поделят мансарды. Ты, как всегда, будешь жить в жёлтой комнате, а Вальма с малышкой Ли — в голубой. Главное — изолировать Гарсию. Сама знаешь, какова у него репутация — такого я у себя не потерплю. С другой стороны, может, лучше отселить его в студию, а вторую мансарду отвести натурщице. Мне кажется, что в Лондоне они с Соней жили вдвоём. Кстати говоря, я собираюсь написать портрет Вальмы Сиклифф. Для Берлингтон-хауса и салона — чтоб им пусто было! Она вполне хороша, чтобы изобразить её в такой помпезной манере.

Пишу все это, сидя в кают-компании, после отплытия из Сувы. Сляпала маленький этюдик, пока мы отплывали. Получилось, вроде бы, неплохо. Уже под конец мне помешал один мужчина. Поначалу я приняла его за придурка, которые вечно ко мне цепляются, но он оказался весьма даже умным, так что я сама почувствовала себя полной идиоткой. Есть тут ещё одна американка, бывшая голливудская звезда, которая шляется по всему судну в постоянном подпитии. Выглядит она, словно девушка с обложки модного журнала, но ведёт себя и разговаривает… Это надо видеть и слышать! Похоже, этот мужчина у неё под каблуком; так что, по большому счёту, он всё-таки болван.

Если случится что-нибудь интересное, я припишу. Я рада, что вырвалась в эту поездку. Спасибо за замечательные письма. Очень рада, что работа тебе удаётся. С нетерпением жду, когда увижу воочию. Подумай насчёт обнажённой натуры для групповой выставки. Мне бы не хотелось, чтобы тебя прозвали Королевой водопроводчиков.

Дописываю. Завтра прибываем в Ванкувер. После Гонолулу, где высадилась наша секс-бомба, плавание было тихим и мирным. До этого же здесь творилось такое, что всем чертям тошно стало. К сожалению, кто-то раздобыл выпуск «Палитры» с приложением, целиком посвящённым моей персональной выставке. Красотка его зацапала и решила, что, должно быть, я и впрямь стоящая художница, а не маляр. Едва разглядев, как следует, репродукцию моего портрета королевской четы, она мгновенно сделала стойку и принялась охотиться за мной по всему кораблю. Вот, мол, было бы здорово, если бы я написала её портрет, прежде чем мы доберёмся до Гонолулу — и все такое прочее. Её папочка будет счастлив до безумия. По десять раз в день она меняла наряды, а, завидев меня, тут же принимала картинные позы. Пришлось взять грех на душу и соврать, что у меня развился неврит правой руки — чертыхалась я из-за этого на чём свет стоит, ведь мне до смерти не терпелось написать портрет другого пассажира. Весьма презентабельная личность, скажу тебе — есть, над чем потрудиться. Словом, пришлось мне промучиться до самого Гонолулу. Да, пассажир этот, между прочим — детектив! Но выглядит, как испанский гранд. Да и манеры схожи — учтив, обходителен, как будто из прошлого века выпрыгнул. Настоящий викторианский лорд! Черт — вышло, как будто я над ним смеюсь, а это вовсе не так. Очень славный сыщик — при первой встрече я держалась с ним, как базарная торговка, а он все проглотил, выставив меня полной идиоткой. Я страшно переживала. Но портрет его, кажется, мне удался.

Что ж, Кэтти, третьего числа мы с тобой увидимся, старушка. Я сразу прикачу в Татлерз-энд. До скорого.

Всегда твоя

Трой

Р.S. Пусть всё-таки Гарсия устроится в студии и сидит там безвылазно. Будем надеяться, что к 20-му он съедет.

* * *

От Кэтти Босток — к Агате Трой.

Татлерз-энд, Боссикот, Бакс^[2].

14 августа

Милая Трой!

И угораздило же тебя понабрать таких пиявок! Да, я знаю, что Гарсия — скульптор от Бога, но он ведёт себя, как последняя свинья. Почему-то вбил себе в голову, что все вокруг должны с ним нянчиться. Мне даже страшно подумать, сколько он уже, должно быть, из тебя вытянул. Так и быть, я запру его в студии, но если ему вздумается волочиться за Соней или ещё за кем-то, то пусть выбирается через вентиляционные ходы. Или — через канализацию. Ты — последняя простофиля, если в самом деле надеешься избавиться от него до 20-го. И откуда, спаси меня Вакх, ты откопала этого недоношенного аборигена? Из канавы с утконосами, что ли? Или из сумки пьяной кенгурихи? Держу пари, что ты ещё и оплатила ему проезд в Англию из своего кармана. Возможно, я не имею права так высказываться, ведь ты столь любезно отдала в моё распоряжение свой дом на целых двенадцать месяцев. Для меня это — подарок судьбы, ведь здесь я создала все свои лучшие работы. Кстати, на своей последней картине я изобразила двух негритянских саксофонистов — вид снизу, так сказать, на цилиндрическом фоне. По-моему, вышло недурно. Я уже её закончила. Теперь задумала крупное полотно, для которого мне позирует Соня Глюк. Поза стоячая, поэтому капризничает она даже больше обычного — чтоб ей корчиться в геенне огненной! Однако, едва прослышав про Гарсию и Пилгрима, она тут же согласилась прийти к нам на весь семестр — как всегда, за совершенно сумасшедшую плату. Сегодня приехал Малмсли. С бородой, точь-в-точь, как ты описала — мне она напомнила козлиную зад… Словом, ты сама поняла. Он с головой погружён в свои книжные иллюстрации. Показывал рисунки — весьма прилично. С Пилгримом я уже прежде несколько раз общалась — и сам он, да и его работы мне по душе. А вот сам — олух. Говорят, что его до неприличия часто встречают в обществе этой бессовестной вреднюки Сиклифф — за его титулом, должно быть, увязалась, прохвостка. Самовлюблённая нимфоманка, но успех имеет. Забавная штука — секс. Я даже в мыслях не допускаю ничего дурного, но с мужчинами тем не менее лажу. Ты — другое дело. Стоило бы тебе хоть пальчиком поманить, и мужики укладывались бы к твоим ногам штабелями. Но ты держишься так неприступно, что они даже не представляют, смеют ли хоть на что-то надеяться. Сиклифф с Пилгримом приезжают завтра. Виделась с твоей Филлидой Ли. Этой особе палец в рот не клади. Носит наряды ручной выделки, держится чопорно, как гусыня, проглотившая кочергу. Приезжает 9-го. Как, кстати, и Ормерин, который шлёт из Парижа столь унылые письма, что от них сводит скулы. Милый юноша. Только уж чересчур подавленный. Не знаю, думала ли ты сама над тем, какой коктейль собираешься смешать в этом семестре? Своенравную Соню обуздать невозможно. Гарсия либо начнёт немедленно за ней ухлёстывать, что будет довольно неприятно, либо, что ещё хуже — даст ей от ворот поворот. Вальма Сиклифф постарается вскружить голову всем парням. Если она в этом преуспеет, то Соня захандрит. Возможно, в предвкушении пилгримского титула Вальма и будет менее всеядна, но я в этом сильно сомневаюсь. Впрочем, тебе виднее — ты, должно быть, сумеешь по старинке сунуть голову в песок и закрыть глаза на происходящее. Ты ведь у нас аристократка. Ха! Правда, плебейкам вроде меня порой трудно спокойно воспринимать то царственное хладнокровие, с которым ты взираешь на всякие безобразия.

С прислугой все в порядке. Здесь и чета Хипкинов и Сейди Уэлш из деревушки. Меня они кое-как терпят и считают дни до твоего приезда. Как, впрочем, и я сама. Я хочу посоветоваться с тобой, как быть с Соней, и мне не терпится взглянуть на твои новые работы. Вняв твоим словам, писем больше писать не буду. Твои намёки по поводу сыщика мне не слишком понятны, но, коль скоро он помешал твоей работе, ты имела полное право оторвать ему башку и сгрызть с солью. Ишь — указчик выискался. И вообще — к чему ты клонишь? Ладно — 3-го все расскажешь.

Твоя Кэтти

P.S. От Гарсии уже прислали ящик глины и инструменты, так что, похоже, скоро его милость окажет мне великую честь лицезреть его воочию. Думаю, что счёт за глину тоже пришлют нам.

Р.Р.S. От Королевы водопроводчиков слышу.

Р.Р.Р.S. Пришёл счёт за глину.

* * *

От старшего инспектора Родерика Аллейна — к мистеру Найджелу Батгейту, журналисту.

Борт парохода «Ниагара» (открытое море)

6 августа

Дорогой мой Батгейт!

Как там поживает Бенедикт, наш женатый мужчина? Я был страшно огорчён, что не сумел побывать на свадьбе, но, находясь в Новой Зеландии, думал о вас обоих в своей горной цитадели. Вот бы где ему провести медовый месяц! Уютный деревенский паб, прелестное озеро, высоченные горы и больше, на пятьдесят миль вокруг — ничего. Впрочем, вы с Анджелой, должно быть, весь отпуск нежились на Ривьере? Ну и молодцы. Я вас очень люблю и желаю счастья.

Мы уже вот-вот прибываем в Ванкувер. Здесь я решил прервать путешествие, чтобы повидать Квебек, в котором я всегда мечтал побывать. По возвращении в Англию у меня ещё останется пятнадцать дней до того, как снова нацепить боевой меч и вскочить в седло. Моя мамочка рассчитывает, что пару недель я проведу вместе с ней, поэтому, если не возражаешь, я заскочу к вам числа двадцать первого.

Пассажиры на моем судне ничем не отличаются от любых других пассажиров. Морское путешествие порой оказывается лакмусовой бумажкой, разоблачающей даже самые тщательно скрываемые черты характера и выводящей их обладателей на чистую воду. Как и водится, есть у нас своя писаная красотка — совершенно сногсшибательная американская киноактриса, от которой меня бросает то в жар, то в холод. Как всегда, хватает у нас и истых путешественников, и пройдох, и алчных женщин. Самая интересная личность — мисс Агата Трой, художница. Помнишь её персональную выставку? Она совершенно изумительно изобразила пристань в Суве. Меня так и подмывает спросить о цене этюда, но все никак не решаюсь — к великому сожалению, случилось так, что мисс Трой невзлюбила меня с первого взгляда. При всяком моем приближении она тут же ощетинивается, как дикобраз (а уж они — мастера выпускать иголки, можешь мне поверить), словно видит гремучую змею или какую-либо иную тварь. Почему — ума не приложу. Должно быть, какое-то естественное предубеждение. Лично я его совершенно не разделяю. Странное дело — однажды вдруг, ни с того ни с сего, она меня спрашивает ворчливым и полностью безразличным голосом, нельзя ли ей написать мой портрет. Мне ещё никогда не доводилось позировать — странное, скажу я тебе, ощущение, когда художник добирается до глаз. Смотрит в них, а тебе кажется, будто заглядывает в самую душу. Однажды она даже приблизилась ко мне вплотную, чтобы получше разглядеть зрачки. Что-то в этом есть унизительное. Я пытался ответить таким же пытливым взглядом, но потерпел фиаско. Сам портрет получился блестящий, хотя и какой-то тревожный.

Фокс пишет с достаточной регулярностью. Дело о поджоге он, похоже, завершил успешно. Я немного волнуюсь, выбившись из родной колеи, но рассчитываю быстро войти в привычный ритм. Надеюсь, мне не придётся сразу окунуться в крупное дело, но все же, если Анджеле вздумается подсыпать тебе в омлет крысиного яда, попроси, чтобы это случилось после моего отъезда.

Очень хочу увидеть вас обоих, а пока расстаюсь с наилучшими пожеланиями.

Твой навечно,

Родерик Аллейн

* * *

От старшего инспектора Аллейна — к леди Аллейн, Дейнс-лодж, Боссикот, Бакс.

Канада

15 августа

Дорогая мамуля!

Твоё письмо застало меня в Ванкувере. Да, конечно же, я немедленно приеду к тебе. В Ливерпуль мы приходим 7-го и я сразу же, не мешкая, помчусь в Бакс. Сад — это замечательно, но ты уж, Бога ради, не перетрудись. Нет, милая моя, в антиподку я не влюбился. Или ты мечтаешь о том, как я приведу к тебе в дом рослую и чёрную, как эбеновое дерево, фиджийку? Одна симпатичная аборигенка поглядывала на меня в Суве с некоторым интересом, но от неё так пахло пальмовым маслом, которое ты на дух не выносишь, что я решил отложить знакомство на следующую жизнь. Кстати, о Суве — говорит ли тебе о чём-нибудь местечко по имени Татлерз-энд? Это где-то неподалёку от Боссикота. Там живёт художница Агата Трой, которая написала ту самую картину, что нам с тобой так нравится. Она села на корабль в Суве и сотворила совершенно изумительный этюд. Да, вот ещё, мамочка: если ты когда-нибудь получишь письмо от Виргинии Ван-Маес с просьбой о встрече, то ты — либо срочно уезжаешь на пару лет, либо болеешь ветрянкой или корью. Эта американка — настоящая хищница, красотка-вампир, которая коллекционирует мужские скальпы. Почему-то — одному Богу это известно — я ей приглянулся, и она твёрдо решила заполучить мой. Должно быть, все дело в нашем фамильном титуле. Да, говоря о титулах — как там поживает этот чёртов баронет? Красотка-вамп мигом про все пронюхала. «Вот здорово, мистер Аллейн, а я и не подозревала, что в английскую полицию отбирают сливки вашей аристократии. Неужели сэр Джордж Аллейн — ваш единственный брат?» Понимаешь? Она грозится прилететь в Англию и уже заявила, что ты наверняка — потрясающая мать и лучшая в мире свекровь. Смотри в оба, чтобы она не провела тебя, прикинувшись моей возлюбленной, а то и невестой. Держись настороже, моя милая. Я рассказал, что ты — ведьма, по ночам летающая на шабаши, но ей, по-моему, всё равно.

Милая мамуля! В тот день, когда ты получишь это письмо, тебе исполнится шестьдесят пять. Через тридцать лет я стану почти на десять лет старше, чем ты сейчас, но ты всё равно будешь учить меня жить. Помнишь, как мне удалось узнать твой возраст, когда тебе исполнилось тридцать пять? Тогда я провёл своё первое частное расследование — жутко хулиганский поступок. И ещё, мамочка, не кокетничай с викарием и не забудь седьмого числа постелить красный ковёр.

Твой послушный и преданный сын

Родерик

P.S. Мисс Трой написала портрет твоего сына, который он (сын) выкупит, если он (портрет) не окажется ему (сыну) не по карману.

* * *

От леди Аллейн, Дейнс-лодж, Боссикот — к старшему инспектору Аллейну, Шато-Фронтенак, Квебек.

Милый Родерик!

Твоё изобретательное письмецо я и впрямь получила в свой день Рождения. Спасибо, милый сыночек — оно просто восхитительное. Мне даже не верится, что на целых две недели ты будешь мой, только мой. Я уже заранее жадно потираю свои стариковские руки. Надеюсь, я всё-таки не отношусь к пресловутым мамашам-собственницам — хвать, хвать, хвать, — а довольствуюсь главным образом — дзинь, дзинь, дзинь? Я также предвкушаю заполучить твой образ — каким представляет его мисс Трой, — если он не оказался, конечно, слишком дорогим. Если же оказался, то я готова вступить с тобой в долю, мой мальчик. Мне это будет только приятно, так что не надейся, что я позволю тебе разориться, и не смей врать своей мамочке об истинной цене. Я непременно зайду сама к мисс Трой — не только для того, чтобы спросить о стоимости картины, или потому, что ты безусловно ждёшь от меня похода к ней, но по той причине, что мне всегда импонировал её стиль, и я буду счастлива с ней познакомиться, как сказала бы твоя драгоценная вампириха Ван-Маес. Джордж сейчас в Шотландии, со своей семьёй. Он собирается баллотироваться в Парламент, но я боюсь, что он опять сядет в лужу, бедный дурачок. Жаль, что он не вышел умом, как ты. Я купила себе ручной ткацкий станок, а заодно начала разводить восточно-европейских овчарок. Надеюсь, что сука — я назвала её Тесса Танбридж — не станет тебя слишком ревновать. Вообще-то, она у меня очень славная.

Я по-прежнему сожалею, что ты покинул министерство иностранных дел, но считаю, что ты сам лучше знаешь, что тебе делать, и вдобавок люблю читать заметки о твоих подвигах.

До седьмого, мой родной сыночек.

Твоя любящая мамочка

P.S. Я только что разыскала Татлерз-энд, дом мисс Трой. Очень милый особнячок, всего в двух милях от Боссикота. Судя по всему, там проживают её ученики. Моя разведка донесла, что в отсутствие мисс Трой в доме живёт некая мисс Босток. Мисс Трой вернётся третьего числа. Сколько ей лет?

Глава 3
КЛАССНЫЙ СБОР

Десятого сентября в десять часов утра Агата Трой, распахнув дверь восточного крыла своего особняка, выбралась в сад. Утро стояло солнечное и ласковое, не по-осеннему тёплое. Где-то в саду полыхал невидимый костёр, и ноздри приятно щекотал еле уловимый аромат горевшего хвороста. В воздухе не ощущалось ни дуновения ветерка.

— Осень! — вздохнула Трой. — Пора снова уже браться за работу. Проклятье! Похоже, я старею. — Она чуть постояла, закурила сигарету и зашагала по направлению к студии, расположенной на месте старого теннисного корта. Когда Трой унаследовала особняк от отца, она сама решила выстроить студию именно там. Внушительное каменное строение прямоугольной формы освещалось с потолка, а единственное, прорезанное в южной стене оконце выходило на узкую тропинку. Идти сюда от особняка было около минуты. Сама студия находилась в небольшой ложбинке, а от посторонних глаз её скрывали дубовая рощица и густые заросли сирени. Пройдя по извилистой тропинке, с обеих сторон обсаженной кустами сирени, Трой решительно толкнула дверь и вошла в студию. Из-за массивной деревянной ширмы слышались голоса учеников. Трой уже в точности знала, что увидит в следующую минуту — во что будут одеты её ученики, как они приступят к работе, как воздух в студии пропитается запахом масляных красок и терпентина, как Соня, натурщица, начнёт жаловаться на жару, потом на неудобную позу, на сквозняк, на холод и вновь — на жару. Как Кэтти будет раскачиваться взад-вперёд перед мольбертом, а Ормерин — вздыхать, как выброшенный на берег кит. Вальма Сиклифф будет принимать театральные позы, а Гарсия, ковыряющийся со своей глиной возле южного окна — посвистывать сквозь зубы.

— Ну и ладно, — пробурчала себе под нос Трой и решительно прошагала за ширму.

Да, все оказалось точь-в-точь так, как она и ожидала: постамент прислонён к стене по левую сторону, на мольбертах красуются свежие холсты, газовый обогреватель ревёт во всю мощь, а ученики ждут, пока она придёт и задаст натурщице нужную позу. Все, кроме Малмсли и Гарсии. Малмсли уже вовсю трудился — его рабочий стол был завален набросками. Трой с неудовольствием заметила, что он облачён в комбинезон цвета морской волны. «Чтобы оттенить бороду, должно быть», — подумала она. Гарсия возвышался у окна, сосредоточенно разглядывая глиняную композицию, изображавшую Комедию и Трагедию. Рядом с ним торчала Соня Глюк, натурщица, в белоснежном кимоно. Кэтти Босток, разместившаяся в самом центре просторной комнаты, устанавливала огромную палитру перед внушительным чёрным холстом. Остальные ученики — Ормерин, Филлида Ли, Уотт Хэчетт и Бейсил Пилгрим сгрудились вокруг Вальмы Сиклифф.

Трой приблизилась к столу Малмсли и заглянула через плечо художника на разбросанные рисунки.

— Что это?

— Как раз то, о чём я говорил, — ответил Малмсли. Голос его прозвучал резковато и, как показалось Трой, раздражённо. — Третья новелла. Эту женщину убила жена её любовника. Жертва лежит на деревянной скамье, пронзённая снизу кинжалом. Жена укрепила кинжал в скамье остриём вверх и, когда неверный муж навалился сверху на свою любовницу… сами видите. Лезвие было скрыто под покрывалом. Мне кажется, здесь автор допустил натяжку. Быть не может, чтобы кончик лезвия не торчал из-под покрывала. Но вот издатель почему-то упёрся рогом и настаивает на публикации в таком виде.

— Лезвие может и не торчать, если покрывало не натянуто, а свешивается со спинки, — заметила Трой. — Тогда, опускаясь на сиденье, женщина должна стянуть его вниз. Впрочем, все это — никак не ваша забота. Вы должны проиллюстрировать только одну сцену.

— Мне никак не удаётся схватить нужную позу без натуры, — пожаловался Малмсли. — Мне бы хотелось изобразить её так, чтобы читатель сам понял, как была подстроена ловушка.

— Боюсь, что без живой натурщицы ваша задача почти невыполнима, — сказала Трой. — Ничего, Соня справится с любой позой. А нам всё равно — что рисовать. Сейчас что-нибудь придумаю.

— Премного благодарен, — осклабился Малмсли.

— Разумеется, — послышался громкий голос Вальмы Сиклифф, — в Италии меня, можно сказать, на руках носили. Итальянцев вообще хлебом не корми, а дай полюбоваться на симпатичную блондинку. Куда бы я ни шла, отовсюду неслись возгласы: «Bella!» или — «Bellissima!». Полная потеха.

— Это по-итальянски? — мрачно поинтересовалась Кэтти, размешивая на дощечке свинцовые белила.

— Да, милочка. Это означает «красотка», — пояснила мисс Сиклифф.

— Во даёт, блин! — сплюнула Соня, натурщица.

— За работу! — громко провозгласила Трой. — Сейчас займёмся обнажённой натурой.

Все повернулись и дружно уставились на неё. Трой взошла на подиум — возвышение для натурщицы, которым служили обыкновенные подмостки на колёсиках, и принялась мастерить ложе для Сони. Светло-вишнёвую подушку она пристроила у стены, затем из стоявшего рядом комода достала длинный отрез ярко-голубого шелка. Один его конец она перебросила через подушку и приколола булавкой, а второй, сложив гармошкой, уложила на помост.

— Вот, Соня, — сказала она. — Попробуй что-нибудь в таком духе.

Трой опустилась на колени, затем, изогнувшись в талии, легла на бок. Правое колено отставила в сторону, переместив центр тяжести на левый бок и бедро. Затем осторожно опустилась обеими лопатками на шёлковую ткань. Соня недовольно поморщилась и фыркнула.

— Теперь твоя очередь, — сказала Трой, вставая. — Ложись прямо на покрывало, а голову опусти на подушку. Сперва попробуй лечь на левый бок.

Соня выскользнула из своего белоснежного кимоно. Обнажённая, она смотрелась просто восхитительно — прелестная крохотная фигурка, длинные точёные ноги, тонкая талия, упругие груди с заострёнными холмиками сосков. Чёрные волосы, обрамлявшие идеальный овал лица, зачёсаны назад с безмятежного лба и перехвачены на затылке лентой. Лишь немного заострённые черты лица с чуть широковатыми скулами выдавали её славянское происхождение.

— Ах ты, поросюшка — опять загорала! — упрекнула её Трой. — Что нам теперь делать с этими белыми полосками?

— К сожалению, нудисток у нас в Борнмуте пока не приветствуют, — огрызнулась Соня.

Она улеглась на левый бок, прислонившись головой к светло-вишнёвой подушке. Трой, склонившись над обнажённой девушкой, стала нажимать на её правое плечо, пока не притиснула его вплотную к доскам помоста. Шёлковая ткань, придавленная плечами, выбивалась из-под тела натурщицы волнообразными голубыми складками.

Трой одобрительно кивнула.

— Вот то, что вам нужно, Малмсли, — сказала она. — Попробуйте набросать её прямо, как есть.

Она обогнула всю студию, не спуская глаз с натурщицы.

— Да, эта поза выглядит прекрасно буквально отовсюду, — заметила она. — Хорошо! Принимайтесь за работу. — Трой бросила взгляд на часы. — Соня, тебе придётся пролежать так сорок минут.

— Кошмарно неудобная поза, мисс Трой, — пожаловалась натурщица. — Что я вам — змея, так выгибаться?

— Не говори ерунду, — отмахнулась Трой.

Ученики разбрелись по своим рабочим местам.

Поскольку каждому из них суждено было сыграть свою роль в трагедии, случившейся десятью днями позже, давайте познакомимся с ними поближе.

Имя Кэтти Босток несомненно известно каждому, кто интересуется современной живописью. Во время описываемых мной событий она предпочитала работать короткими и уверенными мазками в манере, несколько напоминающей стиль примитивистов. Кэтти создавала крупные многофигурные композиции, из всей живой натуры отдавая явное предпочтение ремесленникам и мастеровому люду. Её «Десятник-погоняла» обошёл многие выставки, был признан картиной года в Королевской академии, буквально поставив на уши всех твердолобых консерваторов. Внешностью Кэтти не слишком вышла — приземистая, крепко сбитая, неказистая темноволосая особа, умеющая легко осадить и поставить на место любого собеседника. Трой она обожала, хотя и любила поворчать на неё. Большую часть года Кэтти жила в Татлерз-энде, хотя ученицей Трой и не считалась.

Светловолосая и худенькая, Вальма Сиклифф была очень хороша собой. Подобных девушек некоторые современные писатели выводят в романах — со страстью, которую пытаются выдать за ироническую непричастность. Родом из богатой семьи, она создавала картины, в которых чувствовалась мысль. Хотя Кэтти и обзывала Вальму нимфоманкой, вам самим представится возможность оценить, насколько беспристрастна была подруга Трой в своих суждениях.

Восемнадцатилетнюю толстушку с бьющей через край восторженностью звали Филлида Ли. Два года обучения в аскетическом Слейде не смогли подавить её врождённую пылкость, хотя порой, вспоминая об этом сама, Филлида могла держаться сдержанно и величественно.

Уотт Хэчетт, юный австралийский протеже Трой, отличался крохотным росточком и совершенно тёмной кожей — он мог бы без труда играть юных мавров или туземцев-людоедов в голливудских фильмах. Район Сиднея, в котором он вырос, пользовался отнюдь не самой доброй славой, сам же Хэчетт был на удивление простодушен, самонадеян и трудолюбив, при этом буквально ни в грош не ставя чужое мнение. Особым эстетическим восприятием или исключительным художественным вкусом он не обладал, поэтому его несомненный талант был сродни паразитической лиане, обвившейся вокруг могучего серого ствола и вдруг пышно рассыпавшейся, словно мириадами радужных брызг, гирляндами неописуемо-красочных орхидей.

С Седриком Малмсли мы уже познакомились. Пока рассказать о нем больше нечего.

Достопочтенному Бейсилу Пилгриму, сыну столь известного своими пуританскими взглядами пэра, было двадцать три года. Он обладал приятной, располагающей внешностью и несомненным талантом, однако в манере письма сквозила некая робость. Его отец смотрел на все художественные школы как на пристанища порока и разврата, а разрешил сыну заниматься живописью под руководством мисс Трой исключительно по той причине, что её родители выручили из беды его знакомых джентри^[3], а сама Трой в своё время написала монументальное полотно с изображением прихожан методистской церкви. По счастью, старый лорд, который даже в молодости блестящим умом не отличался, а в преклонном возрасте окончательно сделался сумасбродным олухом, не заметил иронии, пронизывавшей всю картину.

Френсис Ормерин — худощавый и щуплый француз — работал, в основном, углём и акварелью. Его рисунки обнажённой натуры поражали изяществом линий и поразительно утончённым вкусом. Нервный и дёрганый, Ормерин был подвержен приступам чёрной меланхолии и нередко хандрил. Из-за несварения желудка — считала Трой.

И наконец — Гарсия — никто почему-то не помнил, что его зовут Вольф. На его бледных и впалых щеках всегда темнела десятидневная щетина, по непонятным причинам не превращавшаяся в бороду; ходил он неизменно в засаленных серых брюках, выцветшей рубашке и совершенно немыслимом плаще. Буйные темно-русые волосы, которых никогда не касалась расчёска, тёмные дерзкие глаза, поразительно красивые руки и полная бесцеремонность — вот весь Гарсия. Два года назад он нагрянул без приглашения в лондонскую студию Трой. Вместо визитной карточки он протянул ей собственный бюст в глине, завёрнутый в мокрую и грязную рубашку. Протиснувшись мимо художницы в прихожую, он прошагал в студию, развернул бюст и молча водрузил его на стол. Потом они стояли рядом с Трой и долго разглядывали глиняную голову. Трой спросила, как его зовут и что он хочет. «Гарсия», — буркнул молодой человек. Хотел он лепить с натуры, но в карманах всегда гулял ветер. Трой высказала замечания насчёт его работы, дала ему двадцать фунтов и — с тех пор так толком и не могла избавиться от назойливого скульптора. Время от времени, порой — крайне не вовремя, он появлялся у неё в студии, причём всегда приносил новую работу. Выразить себя ему удавалось только в глине, а все остальное выходило маловразумительным. Зато глиняные скульптуры неизменно вызывали всеобщий восторг. Ходил Гарсия вечно немытый, всклокоченный, был начисто лишён каких бы то ни было комплексов и не интересовался ничем, кроме своей работы. Трой всегда старалась хоть как-то помочь ему и мало-помалу о творениях молодого скульптора заговорили. Гарсия начал работать в камне. Его попросили показать несколько работ на выставке группы «Возрождённый Феникс» и стали подкидывать кое-какие заказы. Денег у него было всегда — кот наплакал, и многие люди от него сторонились, хотя некоторые женщины находили его необыкновенно привлекательным, чем Гарсия совершенно беззастенчиво пользовался.

Уложив натурщицу в нужную позу, Трой подошла к Гарсии. Остальные пока расставляли мольберты и устраивались поудобнее. Трой остановилась и стала рассматривать «Комедию и Трагедию» — глиняную модель скульптурной композиции, заказанной Гарсии для нового театра в Вестминстере. Гарсия установил скульптуру на высоком постаменте с четырьмя колёсами, возле южного окна. Обе женские фигуры вздымались из цилиндрического основания. Комедия — полностью обнажённая, а Трагедия — в аляповатой мантии. Маски они держали в руках над головой. По композиции подразумевалось, что эти фигуры представляют собой языки пламени. Формы были упрощены до предела. На лице Комедии застыло угрюмое выражение, тогда как Трагедия ехидно ухмылялась.

Гарсия с недовольной физиономией стоял рядом, ожидая, что скажет Трой.

— Что ж, — произнесла она. — Мне нравится.

— Я думал, что нужно… — Он замолк, изобразив руками шлейф, которым собрался прикрыть ноги Комедии.

— По-моему, не стоит, — сказала Трой. — Это нарушит общий настрой. Впрочем, я в этом не специалист. Я ведь — художница. А почему, кстати, если я смею спросить, вы решили устроиться в моей студии?

— Я решил, что вы не станете возражать. — Говоря, Гарсия глотал отдельные звуки, а произношение немного напоминало кокни. — Через две недели я уже смотаю удочки. Нужно же мне было где-то поработать.

— Да, так вы и написали в своей необычной записке. Вы опять без гроша?

— Да.

— А куда вы переедете через две недели?

— В Лондон. Мне предоставляют комнату.

— Где?

— Где-то в Ист-Энде, кажется. В помещении бывшего склада. Один знакомый парень уговорил владельца впустить меня туда. Он даст мне адрес. Я съезжу на недельку отдохнуть куда-нибудь, а потом примусь за скульптуру.

— Кто заплатит за камень?

— Мне пообещали хороший аванс.

— Понятно. Что ж, будем надеяться, что всё это у вас выгорит. Теперь послушайте меня внимательно, Гарсия. — Трой оглянулась по сторонам и понизила голос. — Пока вы живёте и работаете в моей студии, вы должны вести себя прилично. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Нет.

— Прекрасно понимаете. Никаких ваших привычных шалостей с женщинами я не потерплю. Вы все время сидите совсем рядом с Соней. Вы с ней вместе живёте?

— Когда хочется кушать — нужно кушать, — философски изрёк Гарсия.

— У меня здесь не ресторан, зарубите это себе на носу, пожалуйста. Хорошо? Я видела, как вчера вы пытались заигрывать с Сиклифф. Этого я тоже не потерплю. В Татлерз-энде не должно быть никаких псевдобогемных штучек, никакой свободной любви или даже обычного флирта. Это шокирует прислугу, да и вообще неприятно. Договорились?

— Угу, — ухмыльнулся Гарсия.

— Поза изменилась, — раздался голос Кэтти Босток из центра студии.

— Да, эт-та точно, — поддакнул Уотт Хэчетт. Остальные художники устремили на него неодобрительные взгляды. Австралийский акцент сиднейца был настолько выражен, что эффект получался почти комичный. Некоторые даже подозревали, что Хэчетт нарочно валяет дурака. В школе Трой было принято, что новички раскрывают рот лишь тогда, когда к ним обращаются. Уотт об этом не знал и Трой, которая люто ненавидела ссоры, всерьёз беспокоилась по этому поводу. Простодушию Хэчетта можно было позавидовать. Оно же порой делало его совершенно невыносимым. Трой подошла к мольберту Кэтти, посмотрела на чёткий рисунок и перевела взгляд на натурщицу. Затем прошагала к подиуму и опустила правое плечо Сони в прежнее положение.

— Лежи вот так, Соня.

— Поза — ну совершенно кошмарная, мисс Трой.

— Ничего, продержись ещё немного.

Трой принялась расхаживать по студии, проверяя, как идут дела у её учеников. Начала она с Ормерина, расположившегося на левом фланге.

— По-моему, чуть скованно, — сказала она, немного помолчав.

— Она ни секунды не лежит спокойно, — пожаловался француз. — Настоящая егоза. То дрыгнет ногой, то поводит плечами. Невозможно работать — совершенно невозможно.

— Начните заново. Сейчас она лежит правильно. Зарисуйте как есть. У вас получится, вот увидите.

— Последние три месяца были для меня сущей пыткой, — признался Ормерин. От малакенского сюрреализма меня выворачивало наизнанку. Хоть я его и не признавал, но, будучи в их школе, не мог не попробовать. Из-за этого я к вам и вернулся. В голове у меня полный бедлам.

— Начните с самого простого. А о стиле не беспокойтесь — он не пропадёт. Возьмите новый подрамник и набросайте эскиз.

Переместившись к Вальме Сиклифф, Трой залюбовалась свободным полётом и изяществом линий рисунка художницы. Сиклифф тем временем отступила к Ормерину и сзади тронула его за плечо. Француз обернулся и зашептал ей на ухо.

— Я понимаю по-французски, — как бы невзначай обронила Трой, не отрываясь от рисунка. — Что ж, Сиклифф — очень хорошо. Вы специально удлинили ноги?

— Да, я её такой воспринимаю. Вытянутой и угловатой. Говорят, многие художники изображают людей похожими на себя — это правда?

— Неужели? — вскинула брови Трой. — Я бы никому такого не посоветовала.

Она подошла к Кэтти и, высказав пару мелких замечаний, приблизилась к Уотту Хэчетту. Австралиец уже покрывал холст краской, готовя фон.

— Мне казалось, вы обычно начинали не с этого, — не сдержала удивления Трой.

— Угы, вы правы, — благодушно закивал Хэчетт. — Но мне вдруг втемяшилось в тыкву, что надо попробовать.

— Не потому ли, случайно, что вы подметили, как работает мисс Босток? — не без лукавинки поинтересовалась Трой.

Хэчетт улыбнулся, но смолчал, смущённо переминаясь с ноги на ногу.

— Я бы всё-таки советовала вам не отходить от своей манеры, — сказала Трой. — Как-никак, вы ещё начинающий живописец. Кстати, как по-вашему, эта ступня у вас получилась слишком большой или слишком маленькой?

— Слишком маленькой.

— А вот это место нужно вытянуть или расширить?

— Вытянуть.

— Вот так и сделайте.

— Угы, буу зделано, мисс Трой. А как вы думаете — этот цвет подойдёт? — спросил Хэчетт, почтительно взирая на неё снизу вверх. — Или — нет? — В его устах последнее слово прозвучало как «ню-ют».

— Цвет-то хороший, но я бы на вашем месте не стала раскрашивать холст, не закончив с рисунком. Исправьте рисунок.

— Угы — но только она все время елозит и извивается. Как червяк на крючке. Посмотрите, куда плечо заехало! Видите?

— Изменилась поза? — спросила Трой, обращаясь ко все сразу.

— Ню-ют! — с ехидной мстительностью протянула Соня.

— Полностью изменилась, — вспыхнул Хэчетт. — Поспорим на всё, что угодно…

— Минутку, — остановила его Трой.

— Да, она немного подвинулась, — подтвердила Кэтти Босток.

Трой вздохнула.

— Перерыв! — возвестила она. — Нет, постойте-ка…

Она вытащила их кармана рабочего халата кусочек мела и обвела им силуэт Сони во всех местах, где обнажённое тело натурщицы соприкасалось с помостом.

— Вот теперь можешь встать.

Соня, всем видом выражая недовольство, сползла с подмостков и натянула кимоно. Трой расправила складки небесно-голубой драпировки.

— Её придётся всякий раз укладывать заново, — сказала она.

— Все точь-в-точь, как в моем средневековом романе, — заметил Малмсли.

— А что — этот план мне кажется вполне осуществимым, — загорелась Вальма Сиклифф. — Может, попробуем? В чулане есть вполне подходящий китайский кинжал. Можно его взять, мисс Трой?

— Пожалуйста, если хотите, — кивнула Трой.

— Да ладно, может не стоит, — лениво протянул Малмсли, вставая.

— Где он, мисс Сиклифф? — оживлённо спросил Хэчетт.

— В чулане, на верхней полке.

Австралиец нырнул в чулан, расположенный возле окна, и минуту спустя появился, держа в руке угрожающего вида кинжал — тонкий и длинный. Хэчетт подошёл к столу Малмсли и заглянул через плечо художника на отпечатанный текст. Малмсли с подчёркнутой вежливостью отступил.

— Угы, я все усёк, — ухмыльнулся Хэчетт. — Ну, наворочали! А неплохо бы так укокошить кого-нибудь, да?

Он поплевал на пальцы и перевернул страницу.

— Я вообще-то старался по возможности не пачкать рукопись, — заметил Малмсли, обращаясь в пустоту.

— Ладно, Малмсли, не занимайтесь чистоплюйством, — осадила его Трой. — А вы, Хэчетт, отдайте кинжал мне, а сами постарайтесь к чужим вещам не прикасаться. У нас так не принято.

— Угы, буу зделано, мисс Трой.

Пилгрим, Ормерин, Хэчетт и Вальма Сиклифф, собравшись в кружок, стали обсуждать, как лучше укрепить кинжал. К ним присоединилась и Филлида Ли.

— А в каком месте кинжал должен войти в тело? — спросила Сиклифф.

— Вот здесь, — сказал Пилгрим, тыкая её пальцем в спину. — Напротив твоего сердца, Вальма.

Сиклифф повернулась и пристально посмотрела на него, слегка прищурившись. Хэчетт уставился на неё, открыв рот, а Малмсли заулыбался. Пилгрим слегка побледнел.

— А ты чувствуешь, как оно бьётся? — тихо спросила Сиклифф.

Пилгрим судорожно сглотнул.

— Если я чуть подвину руку… да, — выдавил он.

— Да бросьте ерунду болтать! — возмутилась Соня Глюк. — Никого вы так не убьёте. — Она прошагала к Гарсии и остановилась рядом с ним. — Правда, Гарсия?

Тот невнятно хрюкнул. Он, в свою очередь, пялился на Вальму Сиклифф.

— А откуда убийца знала, в какое место втыкать кинжал? — спросила вдруг Кэтти Босток. Она размалевывала свой холст, нанося фон.

— Может, мы сами попробуем? — вызвался Хэчетт.

— Пожалуйста, — пожала плечами Трой. — Только отметьте положение подиума, прежде чем передвинете его.

Бейсил Пилгрим обвёл мелом контуры подиума, потом, с помощью Ормерина, перевернул его. Остальные сгрудились вокруг них, с интересом наблюдая за манипуляциями молодых людей. Определив по обрисованному мелом силуэту, где находится сердце, Ормерин нашёл проекцию этой точки на обратной стороне помоста.

— Вот, смотрите, — сказал француз. — Ревнивая жена воткнула кинжал вот сюда.

— Но как она проткнула доску? — полюбопытствовал Бейсил Пилгрим.

— Лезвие можно просунуть в щель между досками, — неожиданно сказал Гарсия, не отходивший от своего окна.

— Ну и что? Тогда кинжал вывалится, если надавить на него сверху.

— Ничего подобного. Могу показать.

— Только не сломайте кинжал и не повредите подиум, — попросила Трой.

— А, усёк! — взвился Хэчетт. — Кинжал ведь у основания толще. Доски его притиснут. Да, значит, так и вправду можно кого-нибудь укокошить. Спорнем, может?

— Боюсь, что мне это не слишком интересно, — покачал головой Малмсли.

— Давайте попробуем, — загорелся Пилгрим. — Можно, мисс Трой?

— Да, давайте! — захлопала в ладоши Филлида Ли. Затем, перехватив взгляд Малмсли, сконфузилась. — Люблю кровавые сцены, — с деланной беззаботностью улыбнулась она.

— Очень уж грязный этот помост с изнанки, — поморщился Малмсли.

— Ах, какая жалость, если вы испачкаете свой хорошенький зелёный передничек, — хихикнула Соня.

Вальма Сиклифф звонко расхохоталась.

— А я и не собираюсь ничего делать, — развёл руками Малмсли. — Гарсия предложил — пусть он и пробует.

— Валяйте, ребята! — потёр руки Хэчетт. — Пробнем! Ставлю пять бобиков^[4], что эта фигня сработает. Ей-ей сработает. Сущая динкуха^[5].

— Что все это значит? — изумилась Сиклифф. — Вы должны непременно обучить нас своему диковинному языку, Хэчетт.

— Запросто, — глаза у Хэчетта разгорелись. — Из вас выйдет динковая асси.

— Асси? — изогнула брови Трой.

— Ну — австралийка, — пояснил Хэчетт.

— Боже упаси, — возвёл глаза к небу Малмсли. Соня хихикнула.

— Вам что, не нравятся австралийцы? — вызывающе спросил Хэчетт, выдвинув челюсть.

— Не особенно.

— Тогда вот что я вам скажу. У нас в Асс… в Сиднее даже начинающие натурщицы способны усидеть в любой позе больше десяти минут кряду.

— Подумаешь, — фыркнула Соня. — Судя по твоей мазне, тебе от этого проку мало.

— И перед учениками они своими жоп… задницами не вертят.

— Должно быть, такие физиономии им не по вкусу.

— Хватит, Соня! — жёстко оборвала их перепалку Трой. — А вы, ребята, если хотите проверить свою гипотезу — поспешите. Через пять минут мы снова начинаем работать.

В досках, из которых был сколочен помост подиума, обнаружили щель, проходившую как раз через нужное место. Хэчетт снизу просунул в щель острие кинжала, а затем с помощью лотка от мольберта вбил его снизу по самую рукоятку. Когда после этого подмостки вернули в прежнее положение, то все увидели, что острие кинжала проходит прямо через нарисованный синим мелком крест, которым пометили сердце жертвы. Бейсил Пилгрим взял шёлковую драпировку и, перебросив её через подушку, прикрыл краешком кончик кинжала.

— Видите, ткань свешивается свободно и под ней ничего не заметно, — пояснил он.

— Угыы, а я вам что говорил! — торжествующе провозгласил Хэчетт.

Гарсия покинул своё рабочее место и присоединился к остальным.

— Ну что, Соня, может быть, займёшь прежнюю позу? — ухмыльнулся он.

Натурщица содрогнулась.

— Перестань, — поморщилась она.

— Интересно, выйдет ли кончик наружу под левой грудью? — полюбопытствовал Малмсли. — Неплохо было бы изобразить его на иллюстрации. Неясную тень и ручеёк крови. Все выдержано в строгих черно-белых тонах и вдруг — ярко-алая струйка. Как-никак, это ведь мелодрама.

— Типичная, — ухмыльнулся Гарсия.

— Что ж, Малмсли, — произнесла Трой. — Вы можете воспользоваться случаем и зарисовать все, как есть.

Малмсли улыбнулся, уселся на своё место и взялся за эскиз. Вальма Сиклифф склонилась над ним, опершись на его плечи. Хэчетт, Ормерин и Пилгрим стояли рядом, обступив их полукругом. Пилгрим одной рукой обнимал Вальму за талию. Филлида Ли суетилась поблизости. Трой, обведя взглядом маленькую группку, со вздохом убедилась, что её худшие опасения сбываются. Уотт Хэчетт уже успел поцапаться и с Малмсли и с натурщицей. Вальма Сиклифф откровенно играла в Клеопатру, а Гарсия уединился в углу с Соней. Что-то в их лицах привлекло внимание Трой. Что, черт побери, они задумали? Глаза Гарсии были прикованы к кучке, сгрудившейся вокруг Малмсли, на губах играла странная улыбка. Не понравилось Трой и то, как улыбалась Соня.

— Хватит, Хэчетт, — сказала она. — Вытаскивайте кинжал и — принимайтесь за работу.

Вынуть кинжал оказалось ещё более непростым делом, чем забить между досками. Наконец, все было кончено, подиум водрузили на место, а Соня, ворча и огрызаясь, улеглась в прежнюю позу.

— Чуть больше веса на правое плечо, — подсказала Кэтти Босток.

Трой надавила на плечо натурщицы. Драпировка складками опустилась на нагое тело.

— Ой! — вырвалось у Сони.

— Во, как будто кинжал воткнулся, — усмехнулся Малмсли.

— Не надо — мне плохо будет, — взмолилась Соня.

Гарсия хмыкнул.

— Пронзил насквозь ребра и вышел прямо под левой грудью, — не унимался Малмсли.

— Прекратите!

— Как у цыплёнка на вертеле.

Соня приподняла голову.

— Что-то вы слишком развеселились, мистер Малмсли, — сказала она. — И — откуда вы черпаете своё вдохновение? Из книжек? Или — из порнографических журналов?

Кисть выскользнула из пальцев Малмсли прямо на бумагу, основательно заляпав её свежей краской. Малмсли выругался себе под нос, ожёг натурщицу свирепым взглядом и принялся лихорадочно оттирать свой рисунок влажной губкой. Соня злорадно захихикала.

— Господи, — в сердцах произнесла Кэтти Босток. — Ты ляжешь наконец в свою позу или нет?

— Тихо! — скомандовала Трой. Её послушались. — Принимайтесь за работу. Групповая выставка открывается шестнадцатого числа. Думаю, что многие из вас захотят поехать в Лондон, чтобы принять в ней участие. Так и быть, на тот уик-энд я отпущу слуг, а мы продолжим работу в понедельник.

— Если эта штука у меня получится, то я её выставлю, — сказала Кэтти Босток. — Если нет — сдам в музей.

— Думаю, на групповой просмотр вы поедете все? — спросила Трой.

— Кроме меня, — мотнул головой Гарсия. — Я хочу куда-нибудь смотаться.

— А мы с тобой как? — спросила Вальма Сиклифф Бейсила Пилгрима.

— Как скажешь, милая.

— «Мы»? — изумилась Трой. — «Милая»? Что это значит?

— Скажем им, Бейсил, — мило улыбнулась Вальма Сиклифф. — К чему нам это скрывать? Только не падайте в обморок. Вчера вечером мы обручились.

Глава 4
УГОЛОВНОЕ ДЕЛО ДЛЯ МИСТЕРА АЛЛЕЙНА

Стоя на коленях на садовом коврике, Леди Аллейн посмотрела на сына.

— Что ж, мой дорогой, мне кажется, для одного дня мы посадили уже вполне достаточно. Увози свою тачку и приходи домой. Тяпнем по стаканчику шерри и поболтаем. Мы с тобой это заслужили.

Старший инспектор Аллейн послушно затрусил по дорожке, толкая перед собой тяжеленную тачку. Вывалив её содержимое в костёр, он смахнул со лба капельки пота и прошагал в дом. Полчаса спустя, приняв ванну, он присоединился к матери, поджидавшей его в гостиной.

— Садись к камину, сыночек. Наливай себе шерри. Я сберегла самую лучшую бутылочку на наш прощальный вечер.

— Мадам, — с чувством произнёс Аллейн, — вы — идеальная женщина.

— Нет, всего-навсего идеальная мама. Я люблю польстить себе, почитая свою персону хорошей воспитательницей. Ах, как тебе идёт вечерний костюм, Родерик. Жаль, твоему братцу не достаёт такой утончённости. Джордж всего выглядит слишком расхлябанным.

— Джордж — славный малый, — улыбнулся Аллейн.

— Да, я его тоже люблю.

— Вино и впрямь замечательное. Жаль, что это наш последний вечер. Три дня у Батгейтов и — письменный стол, телефон, незабываемые запахи Ярда и славный старина Фокс, улыбающийся до ушей. Впрочем, я уже изрядно соскучился по своей работе.

— Родерик, — укоризненно произнесла леди Аллейн. — Ну почему ты не хочешь прогуляться вместе со мной в Татлерз-энд?

— По одной простой причине, мамуля — сердечный приём меня там не ждёт.

— Почему ты так думаешь?

— Мисс Трой меня на дух не выносит.

— Ерунда! Она — очень милая и толковая молодая особа.

— Мамочка, дорогая!

— Зайдя к ней, я пригласила её отужинать с нами, пока ты здесь. Она согласилась.

— А потом, когда пришло время, отказалась.

— Причина у неё была вполне веская — согласись.

— Допустим, — кивнул Аллейн. — Она ведь, как ты выразилась — очень толковая молодая особа.

Леди Аллейн перевела взгляд на висевший над камином портрет.

— Нет, дорогой, не может она к тебе так относиться. Этот портрет уверяет, что твои рассуждения ошибочны.

— Эстетическое восприятие объекта живописи не имеет ничего общего с личным отношением.

— Вздор! Не болтай напыщенную чепуху о вещах, в которых не смыслишь.

Аллейн усмехнулся.

— И вообще, — величественно продолжала леди Аллейн. — Ты стал жутко упрямый и своенравный.

— Мамочка, — взмолился Аллейн. — Можно подумать, что виноват я, а не эта особа!

— Я вовсе тебя не виню, Родерик. Налей себе ещё стаканчик. Нет-нет, мне не надо.

— Как бы то ни было, я рад, что этот портрет достался тебе, — сказал Аллейн.

— А в Квебеке ты с ней часто встречался?

— Нет, мамуля, — улыбнулся Аллейн. — Совсем немножко. Мы с ней раскланивались, когда приходило время трапезничать, да и порой вели светские беседы в гостиной. В последний вечер я сводил её в театр.

— Ну, а там хоть лёд растаял?

— Нет, но мы держались очень вежливо.

— Ха! — хмыкнула леди Аллейн.

— Мамочка, — сказал Аллейн. — Ты же знаешь, я — сыщик. — Он приумолк, с улыбкой глядя на неё. — Ты просто очаровательна, когда краснеешь.

— Да, Родерик, не стану скрывать, я была бы счастлива женить тебя.

— Ну подумай сама — зачем я ей сдался? Выбрось эти мечты из головы, мамулик. Я сомневаюсь даже, выдастся ли мне вообще ещё хоть раз случай перекинуться словом с мисс Агатой Трой.

В гостиную вошла горничная.

— Звонят из Лондона, мадам. Просят позвать мистера Родерика.

— Из Лондона? — скривился Аллейн. — Боже мой, Клибборн, неужели ты не могла сказать, что меня только что похоронили? Или — похитили инопланетяне.

Клибборн улыбнулась — терпеливой улыбкой хорошо вышколенной служанки, и распахнула дверь.

— Извини, мамочка, — сказал Аллейн и поспешил к телефону.

Уже снимая трубку, Аллейн ощутил неприятное лёгкое покалывание в затылке — предвестник дурных новостей, которые так часто сопровождали нежданные звонки из Лондона. Предчувствие не обмануло Аллейна. Он ничуть не удивился, услышав знакомый голос:

— Мистер Аллейн?

— Собственной персоной. Это вы, Уоткинс?

— Да, сэр. Очень рад вас слышать. Заместитель комиссара хотел бы поговорить с вами, сэр.

— Я готов!

— Мистер Аллейн? — ворвался в трубку новый голос.

— Здравствуйте, сэр.

— Вы можете идти, Уоткинс, я вас потом вызову. — Непродолжительное молчание, потом: — Как дела, Рори?

— Все прекрасно, спасибо, сэр.

— Готов выйти на работу?

— Да. Вполне.

— Что ж, тогда слушай. Как ты относишься к тому, чтобы впрячься в оглобли на три дня раньше срока? Дело в том, что преступление случилось буквально в двух шагах от твоего дома, а местная полиция обратилась к нам. Если согласишься, ты нас здорово выручишь.

— Разумеется, сэр, — с упавшим сердцем ответил Аллейн. — Когда приступить?

— Немедленно. Речь идёт об убийстве. Запиши адрес: дом Татлерз-энд…

— Что! Прошу прощения, сэр. Да?

— Там закололи женщину. Ты, случайно, не знаешь это место?

— Знаю, сэр.

— Тр-ри минуты, — задребезжала телефонистка.

— Продлите время, пожалуйста. Рори, ты меня слышишь?

— Да, сэр, — ответил Аллейн, заметив, что телефонная трубка в его руке вдруг почему-то стала липкой.

— Этот дом принадлежит художнице, мисс Агате Трой.

— Я знаю.

— Все подробности узнаешь от местного суперинтенданта Блэкмана — он сейчас находится там, на месте преступления. Убили натурщицу и все обстоятельства смахивают на умышленное убийство.

— Простите, я не расслышал.

— Я говорю, что жертва — натурщица. Я уже выслал к тебе Фокса со всей командой. Очень признателен. Извини, что пришлось потревожить тебя раньше понедельника.

— Ничего, сэр.

— Вот и замечательно. Жду твоего рапорта. И тебя самого, разумеется. Жму лапу. До скорого.

— До свидания, сэр.

Аллейн возвратился в гостиную.

— Ну что? — спросила мать. В следующий миг, увидев лицо сына, она выпрыгнула из кресла и подлетела к нему. — Что случилось, старичок?

— Ничего, мэм. Из Ярда звонили. Хотят, чтобы я провёл расследование. Это здесь, в Татлерз-энде.

— Что там стряслось?

— Похоже — убийство.

— Родерик!

— Нет, нет. Хотя в первое мгновение я тоже об этом подумал. Убили натурщицу. Я должен ехать, не мешкая. Могу я взять твою машину?

— Конечно, дорогой. — Леди Аллейн нажала на кнопку звонка и, когда вошла Клибборн, попросила: — Клибборн, принеси пальто мистера Родерика и скажи, чтобы Френч приготовил машину.

Когда Клибборн удалилась, старушка стиснула сухонькой ручонкой ладонь Аллейна.

— Пожалуйста, передай мисс Трой, что я буду счастлива её видеть…

— Да, моя хорошая. Спасибо. Но сперва я должен разобраться в случившемся. Не забудь — речь идёт об убийстве.

— Надеюсь, ты не сразу включишь Агату Трой в число подозреваемых?

— Если такое случится, я немедленно уволюсь. Спокойной ночи. Не жди меня — я могу задержаться.

Вошла Клибборн с его пальто.

— Допей шерри, — велела мать. Аллейн послушно осушил стакан. — И, Родерик, загляни ко мне, когда бы ты ни вернулся.

Аллейн поклонился, легонько чмокнул мать в щеку и поспешил наружу.

Вечер стоял зябкий, похоже даже — намечался лёгкий морозец. Аллейн отпустил шофёра и уселся за руль сам. По пути в его мозгу отчётливо представились три картины. Причал в Суве. Агата Трой, стоящая в замасленном рабочем халате и любующаяся морем, в то время как свежий бриз треплет её волосы. Агата Трой, прощающаяся с ним на берегу реки Святого Лаврентия.

Мощные фары автомобиля выхватили из темноты заросли рододендрона и стволы деревьев, а за ними — запертые ворота и фигуру констебля. В лицо Аллейна брызнул луч фонарика.

— Прошу прощения, сэр…

— Все в порядке. Старший детектив-инспектор Аллейн из Скотленд-Ярда.

Констебль отдал честь.

— Вас ждут, сэр.

Ворота распахнулись и Аллейн проехал внутрь. Аллейну показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он подкатил по длинной извилистой подъездной аллее к ярко освещённому крыльцу. Там его встретил другой констебль и провёл в уютный холл, в котором приятно потрескивал зажжённый камин.

— Я передам суперинтенданту, что вы приехали, — сказал констебль, но в эту самую минуту слева открылась дверь и из неё вынырнул тучный человек с багровой физиономией.

— О, привет, привет! — радостно расплылся он. — Рад, что вы приехали, старина. Целую вечность вас не видел.

— Да уж — вечность, — сказал Аллейн. Они обменялись рукопожатием. Блэкман служил в Боссикоте суперинтендантом уже шесть лет, но они были знакомы с Аллейном и прежде. — Надеюсь, я не слишком закопался?

— Напротив, вы примчались как ветер. Не прошло и получаса после нашего звонка в Ярд. Там сказали, что вы здесь, гостите у её милости. Давайте, проходите сюда.

Он провёл Аллейна в очаровательную гостиную с бледно-серыми обоями и полосатыми вишнёво-лимонными шторами.

— Что вам уже известно, мистер Аллейн?

— Только то, что закололи натурщицу.

— Да. Странная история. Я бы сам взялся за это дело, да только мы повязаны по рукам и ногам крупным ограблением ювелирного магазина, а людей у нас, сами знаете — раз-два и обчёлся. Вот комиссар и решил обратиться в Ярд. Он, кстати, был здесь, но только что уехал. Присядьте и я познакомлю вас со всей подноготной, а потом мы пойдём и взглянем на тело. Вас это устраивает?

— Вполне, — кивнул Аллейн.

Блэкман открыл пухлую записную книжку и начал рассказывать, время от времени заглядывая в неё.

— Особняк принадлежит члену Королевской художественной академии, мисс Агате Трой, которая третьего сентября возвратилась сюда после годичного пребывания за границей. Во время её отсутствия в Татлерз-энде проживала мисс Кэтти Босток, также художница. Мисс Трой взяла себе в ученики с постоянным проживанием восьмерых молодых людей, которые уже собрались здесь к моменту её приезда. Проживала здесь также и двадцатидвухлетняя Соня Глюк, которую мисс Босток наняла в качестве натурщицы на предстоящий семестр. Официально занятия должны были начаться с 10-го сентября, но фактически люди работали уже с 3-го. Начиная с 10-го и до пятницы, 16-го сентября, по утрам они ежедневно работали с обнажённой натурщицей. Шестнадцатого, три дня назад, класс отпустили на уик-энд, чтобы желающие смогли принять участие в лондонской выставке. Слуг в пятничный вечер тоже отпустили — они отправились в кино, в Бакстонбридж. Вольф Гарсия, один из студентов, не имеющий постоянного места проживания, оставался в студии. Дом был заперт. Гарсия, как говорят, уехал в субботу, позавчера. Во всяком случае, когда мисс Трой вернулась в субботу днём домой, Гарсии уже не было. Остальные ученики возвратились в воскресенье, вчера — кто на машине, кто на автобусе. Сегодня утром, 19-го сентября весь класс собрался в студии — это отдельное здание, находящееся примерно в сотне ярдов к юго-востоку от восточного крыла особняка. Вот, кстати, план особняка и студии. А вот — внутренняя планировка студии.

— Прекрасно, — кивнул Аллейн, разложив бумаги перед собой на небольшом столике.

Блэкман откашлялся и возобновил свой рассказ.

— В половине одиннадцатого все ученики, за исключением отбывшего куда-то Гарсии, были готовы приступить к работе. Мисс Трой распорядилась, чтобы они начинали без неё. Так у них заведено, за исключением тех случаев, когда натурщице задают новую позу. Натурщица приняла позу, в которой позировала ежедневно, начиная с 10-го сентября. Она лежала частично на отрезе шёлковой ткани, а частично — на голых досках подиума. Полностью обнажённая. Сначала она легла на правый бок. Одна из студенток, мисс Вальма Сиклифф, проживающая в Лондоне по адресу: Партингтон-мьюз, 8, обхватила натурщицу за плечи и резко опустила левое плечо вниз, прижав его к доскам подиума. Так у них уже повелось. Глюк громко выкрикнула «не надо!», но, поскольку она всегда противилась этой позе, мисс Сиклифф не обратила на неё внимания и прижала ещё сильнее. Глюк тогда издала, по словам мисс Сиклифф, слабый стон, странно дёрнулась и затихла. Мисс Сиклифф громко произнесла: «О, не притворяйся, Соня», и уже хотела встать и отойти, когда обратила внимание на то, что натурщица выглядит неестественно. Она позвала остальных посмотреть, в чём дело. Первой подошла мисс Кэтти Босток, а за ней двое учеников — мистер Уотт Хэчетт, австралиец и мистер Френсис Ормерин, француз. Хэчетт сказал: «Она в обмороке». Мисс Босток сказала: «Отойдите». Она пригляделась к натурщице. По её словам, ресницы девушки легонько трепетали, а ноги слегка подёргивались. Мисс Босток попыталась приподнять Глюк. Она обхватила её за плечи и потянула. Сначала тело натурщицы странно сопротивлялось, но потом вдруг подалось. Мисс Сиклифф громко закричала, что видит на шёлке кровь. Мистер Ормерин произнёс: «Монг дье^[6], кинжал!».

Мистер Блэкман снова прокашлялся и перевернул страницу.

— Тогда все заметили, что из голубого шелка наружу торчит острие тонкого кинжала. Его просунули снизу в щель между досками помоста. Кинжал до сих пор находится на месте. Мисс Трой, придя в студию и увидев, что случилось, сразу же распорядилась, чтобы никто ни к чему не прикасался. При обследовании Глюк, обнаружено проникающее ранение в области четвёртого ребра в трех дюймах левее позвоночника. Из раны вытекала кровь. Мисс Босток тщетно попыталась остановить кровотечение с помощью какой-то тряпочки, а пришедшая в эту минуту мисс Трой отправила мистера Бейсила Пилгрима — это тоже один из учеников — звонить врачу. Доктор Амптхилл, прибывший десятью минутами спустя, констатировал смерть. По словам мисс Трой, Глюк умерла через несколько минут после её — мисс Трой — прихода в студию. Перед смертью Глюк ничего не сказала.

Мистер Блэкман закрыл книжечку и положил на стол.

— Это только мои рабочие записи, — скромно сказал он. — Рапорт я ещё не составил.

— Все вполне понятно, — вздохнул Аллейн. — Вы уже могли бы выступить перед присяжными.

Жирная физиономия суперинтенданта блаженно расплылась.

— Времени у нас было не так уж много, — заметил он. — Странная история. Мы успели взять у всех показания. Кроме этого Гарсии, конечно. В свете случившегося его исчезновение выглядит несколько подозрительным, но он вроде бы заранее предупредил, что в субботу утром отправится путешествовать автостопом, а примерно через неделю объявится в Лондоне. У нас есть адрес, по которому он распорядился отправить туда свой багаж. В субботу, в три часа дня, когда вернулась мисс Трой, его багаж уже отправили. Мы пытаемся связаться с почтовой службой, но пока не можем найти нужного курьера. Судя по всему, Гарсия жил прямо в студии и вещи его хранились там же. Я отправил циркуляр в полицейские участки на пятьдесят миль вокруг, указав приметы Гарсии. Вот его описание: рост — около пяти футов девяти дюймов, лицо бледное, глаза карие, очень худой. Волосы тёмные и густые, довольно длинные. Одет обычно в старые серые брюки и плащ. Шляпу не носит. Возможно, имеет при себе рюкзак с рисовальными принадлежностями. Вообще-то он больше скульптор, но в свободное время любит порисовать. Все это мы выяснили, опросив всех остальных. Хотите взглянуть на их показания?

Аллейн на мгновение задумался, потом покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я бы хотел сначала поговорить с мисс Трой. Тем более, что мы с ней знакомы.

— Неужели? Должно быть, её милость, будучи… как бы сказать… соседкой…

— Это скорее — шапочное знакомство, — прервал его Аллейн. — А что там у нас с врачами?

— Я обещал доктору Амптхиллу, что дам ему знать, как только вы появитесь. Он у нас считается официальным врачом полиции. В справочнике его фамилия идёт первой, так что Пилгрим вызвал его благодаря чистой случайности.

— Да, удачно вышло. Что ж, мистер Блэкман, тогда позовите его, а я пока побеседую с мисс Трой…

— Хорошо.

— Скоро уже прибудут Фокс и компания. Тогда мы вместе пойдём на место преступления. Где я могу найти мисс Трой?

— В кабинете. Я вас провожу. Это — на противоположной стороне от холла.

— Спасибо, я сам.

— Ладно, я вызову врача и присоединюсь к вам. Все ученики, по моему распоряжению, сидят в столовой под присмотром констебля. Пёстрая компания подобралась, — сказал Блэкман, устремляясь вслед за Аллейном. — Художники, одно слово. Сами увидите. Вон там — дверь в библиотеку. Я — мигом.

Аллейн пересёк холл, постучал в дверь и вошёл.

Комната была длинная, у дальней стены горел камин. Отблески пламени тускло отражались от бесчисленных книг, плотными рядами покрывавших все стены. Другого света в кабинете не было. Войдя из ярко освещённого холла, Аллейн был на мгновение почти ослеплён, и остановился в проёме двери.

— Что? — послышался голос из темноты. — Кто там? Вы хотите со мной поговорить?

Из темноты отделилась хрупкая стройная фигурка, привстав со стоявшего возле камина кресла.

— Это я, — сказал Аллейн. — Родерик Аллейн.

— Вы!

— Извините, что нагрянул без приглашения. Я думал, что, может быть, вам…

— Но… О, конечно же, проходите.

Тонкая фигурка приблизилась к нему и протянула руку. Аллейн извиняющимся тоном произнёс:

— Здесь довольно темно. Глаза ещё не привыкли…

— Ах, да! — Короткое движение и — возле стены вспыхнул торшер. Теперь Аллейн наконец увидел её отчётливо. На Трой было длинное неброское платье тёмного цвета. Выглядела она почему-то выше, чем ему помнилось. Лицо, обрамлённое коротко подстриженными чёрными волосами, казалось совсем бледным. Аллейн легонько пожал протянутую ему руку, чуть придержав её, а затем приблизился к камину.

— Очень мило, что вы пришли.

— Это не совсем так. Я приехал по долгу службы.

Трой вздрогнула и как-то сразу ощетинилась.

— Извините. Я сказала глупость.

— Если бы я не был полицейским, — поспешно добавил Аллейн, — я, наверное, в любом случае пришёл бы к вам. А вы могли бы смело послать меня на все четыре стороны, как при нашей первой встрече.

— Вы всегда будете напоминать мне о моих дурных манерах?

— Нет, я этого вовсе не хотел. Потом, ваши манеры совершенно не показались мне хоть сколько-нибудь дурными. Мы можем где-нибудь присесть?

— Разумеется.

Они сели возле камина.

— Что ж, — сказала Трой. — Доставайте свой блокнот.

Аллейн потрепал себя по карману пиджака.

— Да, он и в самом деле здесь, сказал он. — В последний раз я пользовался им в Новой Зеландии. Да, кстати, вы уже ужинали?

— Это имеет отношение к делу?

— Будет вам, — улыбнулся Аллейн. — Не превращайтесь во враждебно настроенного свидетеля ещё до начала военных действий.

— Не надо зубоскалить! О, черт — опять нагрубила. Да, спасибо, я поковыряла кусок жилистой курицы.

— Отлично! Значит, стакан портвейна вам не повредит. Мне не предлагайте — на службе пить не положено. Разве что — с каким-то коварным умыслом. Вас, должно быть, сильно потрясла эта история?

С минуту помолчав, Трой ответила:

— Покойники всегда приводили меня в ужас.

— Я вас понимаю, — кивнул Аллейн. — Я тоже когда-то боялся мертвецов. До войны. Впрочем, я и теперь не могу спокойно относиться к смерти.

— Она была такой юной глупышкой… Скорее — хорошеньким зверьком, чем разумной женщиной. И вдруг — такое. Она даже мёртвая выглядит скорее удивлённой… Как при жизни.

— Да, такое случается, — вздохнул Аллейн. — Хотя порой такие наивные простушки оказываются весьма и весьма смышлёными. Родные или близкие у неё есть?

— Представления не имею. Она жила одна — официально, по крайней мере.

— Что ж, это мы выясним сами.

— Что я должна сделать? — спросила Трой.

— Я хочу, чтобы вы как можно больше рассказали мне об этой девушке. О том, как она погибла, я уже знаю и, как только мои люди приедут из Лондона, мы пройдём в студию. Пока же я хочу знать, не пришли ли вам в голову какие-нибудь мысли, которые могут пролить свет на случившееся. Спасибо, что вы распорядились оставить все как было. К сожалению, не многие способны подумать об этом перед лицом трагедии.

— Нет, никаких мыслей у меня нет, но об одном я хочу вас предупредить сразу. Я запретила своим ученикам говорить на эту тему с полицейскими. Я знала, что в волнении они наговорят всяких глупостей, и решила, что первые показания должна дать сама.

— Понимаю.

— Я готова дать их сейчас.

— Официально? — небрежным тоном спросил Аллейн.

— Как хотите. Перевернув подиум, вы увидите, что кинжал вставлен снизу в щель между досками.

— Вот как?

— Почему вы не спрашиваете, откуда мне это известно?

— Я ожидал, что вы сами это скажете. Так ведь?

— Да. Десятого сентября утром, когда я впервые уложила натурщицу в эту позу, я специально постаралась сделать так, чтобы со стороны сразу стало ясно, каким образом произошло убийство. Дело в том, что один из моих учеников, Седрик Малмсли, иллюстрирует книгу, в которой описан именно такой способ убийства. — Трой ненадолго приумолкла, глядя на весело мелькающие в камине язычки пламени. — Во время перерыва ученики заспорили, можно ли и в самом деле убить человека так, как описано в той книге. Хэчетт, другой мой ученик, отыскал в чулане кинжал и воткнул его снизу между досками. Ормерин помогал ему. Подиум — мы также называем его помостом или подмостками, как придётся — сколотили для меня в деревне и между досками есть щели. В самом конце клинок кинжала намного уже, чем у основания. Кончик кинжала легко пролез в щель, а затем, чтобы загнать кинжал внутрь по самую рукоятку, по ней пришлось стучать лотком от мольберта. Тогда клинок прочно засел между досками. Вы все это увидите сами, когда посмотрите.

— Да. — Аллейн отметил что-то в своём блокноте и выжидательно посмотрел на Трой.

— Покрывало — или драпировка — было наброшено таким образом, чтобы скрыть кинжал от посторонних глаз — все это, должна признаться, смотрелось весьма убедительно. Соня выглядела… да, она казалась сильно напуганной. Затем Хэчетт выдернул кинжал — это потребовало от него серьёзных усилий, — и мы продолжили занятия.

— А куда дели кинжал?

— Дайте подумать. Кажется, Хэчетт куда-то убрал его.

— Вопрос с практической точки зрения — как вам удалось определить, в какую именно точку проникнет кинжал?

— Положение фигуры натурщицы очерчено на досках помоста мелом. Принимая заданную позу, Соня сначала ложилась на правый бок, а затем с помощью кого-нибудь из учеников, занимала на досках уже точное положение. Я могу нарисовать вам.

Аллейн раскрыл блокнот на чистой странице и вручил ей вместе с карандашом. Трой провела десяток линий и вернула ему блокнот.

— Как здорово! — восхитился Аллейн. — Поразительно, как легко вам это удаётся.

— Мне уже довольно трудно забыть эту позу, — сухо ответила Трой.

— Вы упомянули драпировку, — сказал Аллейн. — Она не закрывала отметин, сделанных мелом?

— Только местами. Она ниспадала с подушки на доски. Ложась в позу, Соня немного сдёргивала ткань. Возникавшие при этом естественные складки смотрелись куда лучше, чем изготовленные заранее. Когда ученики возились с кинжалом, они очень легко определили положение сердца, пользуясь нарисованным силуэтом. Одна из щелей проходила как раз через нужную точку. Хэчетт просунул в щель карандаш и они сделали отметку с обратной стороны.

— Не могло ли случиться так, что ваши ученики повторили этот эксперимент в пятницу, но потом забыли извлечь кинжал?

— Да, мне это тоже пришло в голову. Я их расспросила. Умоляла сказать мне всю правду. — Трой горестно всплеснула руками. — Любую, самую страшную правду, лишь бы не думать, что кто-то… подстроил это нарочно. Я… Для меня сама даже мысль эта невыносима. Как будто внутри одного из них затаился дьявол. А потом вдруг вырвался наружу и… совершил это чудовищное злодеяние.

Аллейн услышал, как она всхлипнула и отвернулась.

Он тихонько выбранился.

— О, не обращайте на меня внимания, — попросила Трой. — Я выдержу. Так вот, насчёт пятницы. В то утро, с десяти до половины первого, мы, как всегда, поработали с натурой. В час пообедали. Затем — отправились в Лондон. Вечером ожидался предвыставочный просмотр работ группы «Возрождённый Феникс», а некоторые из нас заявили туда свои картины. Вальма Сиклифф и Бейсил Пилгрим, как раз накануне обручившиеся, отбыли в двухместном автомобиле Пилгрима сразу после обеда. На выставку они не собирались. Думаю, что они отправились к нему домой — возвестить о радостном событии. Мы с Кэтти Босток уехали на моей машине примерно в половине третьего. Хэчетт, Филлида Ли и Ормерин сели на трехчасовой автобус. Малмсли собирался ещё поработать, поэтому задержался до шести. В четверть седьмого он сел на автобус и присоединился к нам на выставке. Насколько я знаю, Филлида Ли и Хэчетт где-то перекусили, а потом отправились в кино. Филлида пригласила австралийца провести уик-энд вместе с ней, в лондонском доме её тётки.

— А натурщица?

— Соня села на автобус, который отправлялся в половине четвёртого. Где и как она провела уик-энд, я не знаю. Возвратилась она вчера вечерним автобусом вместе с Малмсли, Ормерином, Кэтти Босток, Хэчеттом и Филлидой Ли.

— В пятницу, по окончании занятий, вы ушли из студии все вместе?

— Я… Позвольте подумать. Нет, не могу вспомнить. Обычно мы возвращаемся кучками. Некоторые заканчивают работу, другие — чистят палитры и так далее. Постойте-ка. Да, мы с Кэтти ушли вдвоём, раньше остальных. Вот всё, что мне известно.

— Вы заперли студию, прежде чем уехать в Лондон? — спросил Аллейн.

— Нет. — Трой повернула голову и посмотрела на него в упор.

— Почему?

— Из-за Гарсии.

— Блэкман рассказал мне про Гарсию. Он ведь задержался дольше всех остальных, да?

— Да.

— Один?

— Да, — понуро ответила Трой. — Совершенно один.

В дверь постучали. В следующий миг она распахнулась и в ярко освещённом проёме возник Блэкман.

— Мистер Аллейн, доктор приехал и, по-моему, подъезжает машина из Лондона.

— Спасибо, — кивнул Аллейн. — Я сейчас приду.

Блэкман прикрыл за собой дверь. Аллейн встал и посмотрел на Трой, которая сидела в кресле.

— Могу я ещё зайти к вам перед уходом?

— Я буду здесь или в столовой вместе с остальными. Им, должно быть, не слишком приятно сидеть там взаперти под бдительным оком местного констебля.

— Надеюсь, это не продлится слишком долго, — произнёс Аллейн.

Внезапно Трой протянула ему руку.

— Я рада, что здесь именно вы, — с чувством произнесла она.

Аллейн мягко сжал её ладонь.

— Попробуем причинить вам как можно меньше ущерба, — пообещал он. — А пока — оставляю вас.

Глава 5
ПРИВЫЧНАЯ РАБОТА

Когда Аллейн вышел в холл, тот кишел людьми. Нагрянула скотленд-ярдовская братия и расследование стало приобретать привычные очертания. При виде до боли знакомых фигур в плащах и котелках у Аллейна защемило сердце; как будто и не было года, проведённого вдали от берегов туманного Альбиона. Один из вновь прибывших, рослый и плечистый, при виде Аллейна просиял и расплылся до ушей. Старина Фокс!

— Как же я рад вас видеть, сэр!

— Привет, Фокс, старый дружище!

А вот и сержант Бейли с физиономией на целую сотую менее вытянутой и мрачной, чем всегда, и верный служака — сержант Томпсон. Сиплые голоса дружно пролаяли:

— Рады вас видеть, сэр!

Суперинтендант Блэкман, довольно улыбаясь, созерцал радостную встречу. Дождавшись, пока обмен приветствиями и рукопожатиями подойдёт к концу, он представил Аллейну лысого человечка, низкорослого и очень опрятного.

— Инспектор Аллейн, позвольте представить вам доктора Амптхилла, нашего полицейского врача.

— Здравствуйте, мистер Аллейн. Мне сказали, что вы хотели меня видеть. Извините, что заставил вас ждать.

— Я совсем недавно приехал, — сказал Аллейн. — Пойдёмте взглянем на место преступления.

Блэкман провёл их по коридору и отомкнул дверь, открывавшуюся прямо в сад. В воздухе пахло вечерней сыростью. Тьма уже сгустилась.

— Позвольте, я покажу дорогу, — вызвался Блэкман.

Длинный луч фонарика выхватил из темноты фрагмент извилистой тропы. Построившись гуськом, полицейские зашагали вслед за суперинтендантом. Невидимые во тьме ветви деревьев царапали щеки Аллейна, словно крючковатые старушечьи пальцы. Наконец, впереди замаячил совсем чёрный прямоугольник.

— Эй, Слиго, ты там? — окликнул Блэкман.

— Да, сэр, — отозвался из темноты невидимый голос.

Загромыхали ключи и заскрипели дверные петли.

— Подождите минутку, я найду выключатель, — сказал Блэкман. — Вот и готово.

Вспыхнул свет. Аллейн обогнул деревянную перегородку и очутился в студии.

В нос ему шибанул едкий запах краски и терпентина, а в глаза брызнул сноп света. Мощная лампа, установленная над подиумом, заливала его ярким светом подобно тому, как освещает пациента светильник над столом хирурга. Блэкман повернул только один выключатель — поэтому остальная часть студии оставалась в темноте. При всем желании трудно было достичь более драматического эффекта. Голубая шёлковая драпировка сияла столь ослепительно, что резала глаз. Складки ниспадали волнами, пронзённые посередине окровавленным кинжалом. Торчавшее, как гвоздь, лезвие отбрасывало зловещую тень на голубую ткань. На краю этой композиции, внезапно исчезая в тени, расположился вытянутый белый холм.

— Ни к драпировке, ни к ножу никто не притрагивался, — доложил Блэкман. — Хотя что-то, разумеется, сдвинули, когда приподнимали жертву.

— Конечно, — кивнул Аллейн. Подойдя вплотную к подиуму, он осмотрел лезвие. Острое, трехгранное, резко заострённое к концу, оно напоминало огромную упаковочную иглу. На кончике бурела ржавчина. Заржавело и самое основание кинжала, выглядывавшее из складок шёлковой материи. Рядом багровели два пятна запёкшейся крови. Аллейн кинул взгляд на доктора Амптхилла.

— Кровь потекла, должно быть, когда жертву приподняли, сняв с кинжала?

— Что? Ах, да. Думаю, что кровотечение продолжалось до самой смерти. Насколько я понимаю, опустив убитую на доски, больше её уже не трогали. Когда я приехал, тело лежало там же, где и сейчас.

Врач повернулся к белоснежному холму.

— Снять?

— Будьте любезны, — кивнул Аллейн.

Доктор Амптхилл сдёрнул простыню.

Трой сложила руки Сони на её обнажённой груди. Тень от скрещённых рук падала вниз таким образом, что нижняя часть торса покойной скрывалась в темноте. Зато плечи, руки и голова были залиты ослепительно ярким светом. Тонкие брови слегка вздёрнуты, словно в изумлении.

— Трупное окоченение выражено чётко, — сказал врач. — Смерть наступила одиннадцать часов назад.

— Вы осмотрели рану, доктор Амптхилл?

— Только снаружи. Судя по всему, лезвие было укреплено не строго вертикально. Оно прошло между четвёртым и пятым рёбрами и пронзило сердце.

— Давайте взглянем на рану.

Аллейн аккуратно перевернул одеревеневшее тело набок. На спине чётко выделялись загоревшие участки. Примерно в трех дюймах левее позвоночника темнел след прокола. Несмотря на окружавший её венчик запёкшейся крови, сама дырочка казалась крохотной и аккуратной.

— Да, — кивнул Аллейн. — Все выглядит именно так, как вы сказали, доктор Амптхилл. Нужно сфотографировать. Бейли, попробуйте снять отпечатки. С покрывала, кинжала и досок. Надежды, конечно, немного, но вы уж не ударьте лицом в грязь.

Пока Томпсон настраивал фотоаппарат, Аллейн повернул остальные выключатели и приступил к осмотру залитой ярким светом студии. Фокс присоединился к нему.

— Странное какое-то преступление, — сказал он. — Я бы сказал — романтическое.

— Господи, Фокс, у вас слишком мрачные представления о романтизме.

— Тогда — громкое, — поспешил исправиться Фокс. — К утру сюда нагрянут целые орды репортёров.

— Хорошо, что вы мне напомнили — я должен отправить телеграмму Батгейтам. Они ждут меня завтра. Перейдём к делу, Братец Лис^[7]. Сейчас мы видим студию такой, какой она была этим утром, когда собрался весь класс. На всех палитрах смешаны краски, на мольбертах укреплены холсты. У нас есть семь эскизов — семь разных версий обнажённой натуры.

— Да, это ценно, — согласился Фокс. — Те из них, по меньшей мере, которые имеют хоть отдалённое сходство с человеческим существом. Вот эта кошмарная мазня слева больше напоминает мне скопище червей, чем обнажённую женщину. Неужто это и в самом деле она?

— Похоже, что да, — произнёс Аллейн. — судя по всему, этот художник отдаёт предпочтение сюрреализму, или выражает свои чувства в ином измерении, недоступном нам, простым смертным.

Он присмотрелся к холсту, потом перевёл взгляд на рабочий столик.

— Вот, нашёл. На коробке с красками. Филлида Ли. Да, Фокс, работа довольно чудная, согласен. Зато вот эта громадина по соседству уже придётся нам по вкусу. Тут уж все чётко и ясно.

Аллейн указал на монументальное полотно Кэтти Босток.

— Здорово, — восхитился Фокс. Он водрузил на нос очки и вперился в картину.

— Здесь прекрасно показано положение тела, — сказал Аллейн.

Полицейские переместились к мольберту Седрика Малмсли.

— А вот тут, похоже, трудился наш иллюстратор, — заметил Аллейн. — Да, вот как раз и рисунок к криминальному сюжету.

— О Боже! — воскликнул поражённый до глубины души Фокс. — Он изобразил девушку уже после смерти!

— Нет, нет, — поспешил успокоить его Аллейн. — Это изначальный материал. Он только добавил сюда кинжал и мертвенный взгляд. Вот тут целая охапка таких набросков. Гм, довольно соблазнительные формы — что-то есть в его манере от Бердслея, по-моему. Ого! — Аллейн обнаружил изящную акварель в старинном стиле, изображавшую троих косцов посреди поля со скирдами сена, за которым виднелись подстриженные ивы, а в отдалении высился средневековый замок с зубчатыми стенами, витиеватыми оконцами и резными башенками. — Занятно, — пробормотал Аллейн.

— Что именно, мистер Аллейн?

— Чем-то мне это знакомо. Не могу вспомнить — словно одна половина мозга опережает другую. Ладно, не имеет значения. Послушайте, Братец Лис: прежде чем двигаться дальше, мне бы хотелось рассказать вам о том, что уже известно мне. — И Аллейн изложил ему всё, что узнал из рапорта Блэкмана и из беседы с Трой. — И вот, что из этого вышло, — закончил он. — А ведь вся эта история с кинжалом и завязалась-то десять дней назад лишь потому, чтобы доказать: да, мол, автор не приукрасил, убить так и в самом деле можно.

— Понимаю, — кивнул Фокс. — Что ж, теперь авторскую версию можно считать окончательно доказанной.

— Да, — невесело согласился Аллейн. — Окончательно и бесповоротно. Кстати, как видите, Малмсли изобразил, что кончик кинжала торчит из-под левой груди убитой. И для пущей убедительности добавил алую струйку крови. Н-да, любопытное собрание.

— А вот эта картина мне по-настоящему нравится, — с одобрением сказал Фокс.

Он остановился напротив мольберта Вальмы Сиклифф. На картине, написанной размашистыми и сочными мазками, была изображена подчёркнуто удлинённая обнажённая фигура. Художница использовала необычное сочетание синих и розовых тонов.

— Очень элегантно, — похвалил Фокс.

— Даже слишком, — пробормотал Аллейн. — Однако! Вы только сюда взгляните!

Всю написанную акварельными красками картину Френсиса Ормерина наискось пересекала грязно-синяя полоса, которая заканчивалась совершенно омерзительной кляксой. Произведение выглядело безнадёжно испорченным.

— Похоже, тут что-то случилось.

— Судя по всему — да. Табурет перевернут. Вода в ведёрке расплёскана, а одна из кистей валяется на полу.

Аллейн подобрал кисть и провёл ею по палитре. На светлом фоне появилось грязно-синее пятно.

— Должно быть, художник уже приготовился нанести на картину эту краску, когда его что-то настолько испугало, что рука резко дёрнулась и кисть мазнула по диагонали. Он вскочил, опрокинув табурет и толкнув столик. Бросил кисть на пол. Посмотрите, Фокс — почти по всей студии видны следы беспорядка. Обратите внимание на груду кистей перед этим крупным холстом — это, наверное, картина Кэтти Босток — мне её стиль знаком. Так вот, кисти эти явно брошены на палитру в сумятице. Ручки перепачканы краской. А теперь взгляните на эти тюбики с краской и кисти. Неведомый нам ученик сначала уронил тюбик на пол, а затем наступил на него. Цепочка следов ведёт прямо к подиуму. Следы, пожалуй, мужские — верно? Вон он сколько натоптал, и почти повсюду. А вот наша сюрреалистка, мисс Ли, перевернула бутылочку терпентина прямо на свой ящик с красками. Да и на рабочем столике иллюстратора царит полный ералаш. И он положил мокрую кисть прямо на чистую рукопись. Да, сюда, пожалуй, можно приводить начинающих следователей, чтобы тренировались.

— Но нам весь этот беспорядок говорит лишь об одном, — заметил Фокс. — Что они все переполошились. Хотя вот по этому полотну такого не скажешь.

Он снова вернулся к картине Сиклифф и залюбовался ею.

— Вам, похоже, приглянулась манера мисс Сиклифф, — лукаво произнёс Аллейн.

— Что? — встрепенулся Фокс, переводя взгляд на Аллейна. — Черт побери, сэр, как вы определили, чья это работа?

— Очень просто, Фокс. Это — единственное рабочее место, на котором царит полный порядок. Сами оцените — все абсолютно идеально. Аккуратный ящичек, кисти чисто вымыты, лежат рядом с палитрой, тряпочка тоже под рукой. Я предположил, что картина принадлежит мисс Сиклифф, потому что именно она находилась рядом с натурщицей, когда та встретила свою смерть. Я не вижу причин, по которым общий беспорядок должен был затронуть вещи мисс Сиклифф. Строго говоря, именно она убила мисс Глюк. Она ведь опустила обнажённое тело натурщицы на острие кинжала. Конечно, если мисс Сиклифф не убийца, вспоминать об этом ей довольно несладко. Да, скорее всего полотно принадлежит её кисти.

— Что ж, босс, в логических построениях вам не откажешь. Ох, вот уж где настоящий бардак! — Фокс склонился над раскрытым ящиком Уотта Хэчетта. Там в полном беспорядке громоздились початые и почти пустые тюбики масляных красок; многие — без крышечек. Лоточки и кисти были залиты клейкой желеобразной массой, к которой прилипала всяческая дребедень. Окурки, спички, кусочки угля перемешались с обрывками листьев, сломанными веточками и чудовищно грязными тряпками.

— Только навоза не хватает, — протянул Фокс. — Ну и неряха!

— Точно, — кивнул Аллейн. — Со дна одного из особенно загаженных лоточков он извлёк засохший лист и принюхался.

— Голубой эвкалипт. Значит, неведомый чистюля — скорее всего не кто иной, как наш австралиец. Забавно, ведь он подцепил этот листок, рисуя этюд в каком-нибудь буше на противоположном полушарии. Я знаю этого юнца. Он взошёл на борт нашего корабля в Суве, вместе с мисс Трой. И путешествовал с ней за её же счёт.

— Вот как, — безмятежно изрёк Фокс. — Может быть, вы и с мисс Трой знакомы, сэр?

— Да.

— Мы закончили, сэр, — послышался голос фотографа.

— Хорошо, сейчас иду.

Аллейн подошёл к помосту. Труп натурщицы лежал в прежнем положении. Аллейн задумчиво посмотрел на тело, припомнив слова Трой: «Покойники всегда приводили меня в ужас.»

— Да, при жизни она была красива, — тихо произнёс он и накрыл тело простыней. — Перенесите её на тот диванчик. Кажется, это диван-кровать. Можно уже отвезти тело в морг. Вскрытие вы произведёте завтра, доктор Амптхилл?

— Да, первым же делом, — кивнул врач. — Машина из морга уже ждёт снаружи, на подъездной аллее. Студия встроена в кирпичную стену, которая отделяет этот сад от подъездной аллеи. Мне показалось, что мы сбережём время и силы, если машину подгонят задом вот к этому окну и подадут через него носилки.

— Вот к этому, говорите?

Аллейн подошёл к окну в южной стене студии. Наклонившись, осмотрел пол.

— Здесь, похоже, трудился наш скульптор, Гарсия. Весь пол усеян комочками глины. Свет из окна падал прямо на его работу. Постойте-ка минутку.

Аллейн включил фонарик и осветил подоконник. Он был испещрён перекрёстными царапинами.

— Кому-то подобная идея пришла в голову до вас, доктор, — сказал он Амптхиллу. Вынув из кармана пару перчаток, Аллейн натянул их и открыл окно. Свет, падавший из студии, осветил стоявший снаружи белый погребальный фургончик. Воздух казался зябким и промозглым. Аллейн посветил фонариком вниз, на землю. Прямо под окном, на мягкой почве чётко отпечатались следы автомобильных шин.

— Взгляните-ка, мистер Блэкман.

Суперинтендант перегнулся через подоконик.

— Да, кто-то подогнал машину прямо к этому окну, — сказал он. — По словам мисс Трой, за вещами Гарсии в субботу утром приезжали из службы доставки. Может быть, Гарсия сам распорядился, чтобы они подкатили прямиком к этому окну? А? Можно такое допустить? Гарсия передал вещи через окно, их погрузили в машину, а он преспокойно отправился налегке.

— Пешком, — добавил Аллейн. — Что ж, вы, должно быть, правы. Но тем не менее, если не возражаете, я хотел бы, чтобы носилки вынесли через дверь студии. Может быть, в этой стене где-нибудь ещё прорезана дверь? Вы не знаете?

— Неподалёку отсюда находится гараж. Мы можем отнести носилки туда, а фургончик подъедет к воротам гаража.

— Это меня уже больше устраивает, — кивнул Аллейн.

Блэкман крикнул в окно:

— Эй, ребята! Подъезжайте к задним воротам и присылайте санитаров с носилками сюда. Их встретит наш чёлок.

— Есть, шеф! — откликнулся задорный голос.

— Слиго, отправляйся в гараж — покажешь дорогу.

Стоявший у дверей констебль вышел наружу, а пару минут спустя возвратился вместе с двумя санитарами. Тело Сони погрузили на носилки и вынесли в свежую ночь.

— Что ж, я, пожалуй, тоже пойду, — негромко произнёс доктор Амптхилл.

— И я, с вашего позволения, мистер Аллейн, — сказал суперинтендант Блэкман. — Я жду свежих вестей по поводу нашего ограбления. Двое моих людей слегли с гриппом и мне, кроме как на себя самого, рассчитывать больше не на кого. Но мы, все здесь присутствующие — в вашем полном распоряжении.

— Спасибо, Блэкман. Постараюсь не причинять вам лишних хлопот. Спокойной ночи.

Дверь за ними негромко захлопнулась, а голоса быстро растворились в отдалении. Аллейн повернулся к оставшимся и поочерёдно обвёл взглядом Фокса, Бейли и Томпсона.

— Вся моя старая команда в сборе!

— Да, сэр, — просиял Бейли. — И мы страшно этому рады.

— Я тоже, — улыбнулся Аллейн. — Что ж, за работу, друзья. Насколько я понимаю, со снимками и отпечатками вы закончили? В таком случае, давайте перевернём этот подиум. Все тут размечено мелом, так что мы потом без труда вернём его в прежнее положение.

Подиум перевернули и поставили на бок. Через щели между плохо пригнанными досками просачивался свет. Из самой широкой щели торчала рукоятка кинжала. Выглядела она внушительно: была туго обмотана плотно прилегающими витками потускневшей от времени проволоки, а от лезвия отделена крепкой поперечной гардой. Одним концом гарда вгрызлась в доску платформы. Трехгранный клинок засел в щели между досками плотно, словно в тисках.

— Кинжал вбили в щель под небольшим углом, чтобы он легче проник в тело. Очень тонко подстроенная, мерзкая и дьявольски хитроумная ловушка. Займитесь отпечатками пальцев, Бейли. А вы, Томпсон — фотоснимками.

Аллейн тем временем продолжил осмотр студии. Подойдя к дивану, он откинул покрывало, обнаружив под ним неубранную постель.

— Фи, двойка по прилежанию мистеру Гарсии.

Вдоль стены выстроилась вереница обрамлённых холстов, лицевой стороной к стене. Аллейн принялся методично, один за другим, осматривать их. Он решил, что большая картина в розовых тонах, изображающая гимнастку на трапеции, принадлежит скорее всего кисти Кэтти Босток. Во всяком случае, округлое, немного скуластое лицо крайне напоминало лицо натурщицы, мёртвое тело которой только что унесли санитары. Точно судить Аллейн не мог, потому что большую часть головы кто-то соскрёб ножом. Аллейн аккуратно развернул к себе следующий холст и охнул.

— В чем дело, сэр? — взволнованно спросил Фокс.

— Взгляните сами.

На портрете была изображена девушка в зеленом бархатном платье. Она стояла, выпрямившись, возле белоснежной стены. Платье ниспадало крупными складками до самого пола. Портрет дышал жизнью и был создан с совершенно поразительной простотой. Руки, казалось, были выписаны всего десятком мазков. За тяжёлым платьем угадывались изящные очертания тела девушки.

А вот лицо кто-то грубо затёр тряпкой, нанеся поверх красное пятно с усами.

— О Боже, — не удержался Фокс. — Это, должно быть, какие-то современные выверты, сэр?

— Не думаю, — пробормотал Аллейн. — Подумать страшно — какой жуткий вандализм! Дело в том, Фокс, что кто-то стёр тряпкой лицо, пока краска ещё не высохла, а затем изуродовал портрет этой мерзкой пачкотнёй. Посмотрите на эти усы — их нанесли с остервенением. Кисть с такой силой ткнули в холст, что кончик даже сплющился. Словно это выходка мстительного ребёнка. Только очень гадкого ребёнка.

— Интересно, сэр, кто мог нарисовать этот портрет. Если на нём была изображена эта девушка, Соня Глюк, то акт вандализма может иметь самое прямое отношение к убийству. А вдруг портрет написал сам убийца?

— Не думаю, — покачал головой Аллейн. — На голове уцелел локон светлых волос, а Соня Глюк была брюнеткой. Что же касается личности художника… — Он ненадолго приумолк. — Здесь, по-моему, сомнений нет. Эту картину написала Агата Трой.

— Но ведь стилю можно подражать?

— Можно.

Аллейн повернул изуродованную картину лицевой стороной к стене. Затем закурил сигарету.

— Я хочу обрисовать вам положение вещей, друзья. В настоящее время мы не располагаем даже намёком на возможный мотив этого убийства. Ну и ладно. Итак, восемь учеников, натурщица и сама мисс Трой по утрам ежедневно работали в этой студии, начиная с субботы, 10-го сентября, и до пятницы, 16-го. В пятницу работа продолжалась до половины первого, затем они кучками прошли в дом и пообедали, вскоре после чего уехали в Лондон — все, кроме Вольфа Гарсии, скульптора. Он остался в студии, однако предупредил всех, что, вернувшись в воскресенье, они его уже здесь не застанут. Студию прежде никогда не запирали — запирал её только Гарсия, когда ночевал здесь. Трагедия случилась сегодня утром, едва они приступили к работе. Гарсия не возвращался. Вот вкратце и все. Есть какие-нибудь отпечатки, Бейли?

— По краям много синих пятен, сэр, но доски не обструганы и я сомневаюсь, что мне удастся хоть что-нибудь выудить. Похоже, кто-то обтирал края грязной тряпкой.

— Вон валяется тряпка. Это не она?

— Возможно, сэр — она вся вымазана краской.

Аллейн заглянул за подиум.

— Ага! Вот вам ещё пища для размышлений. — Он указал на деревянную рейку с жёлобом стоявшую в углу. — Она вся покрыта вмятинами. Это — нижняя планка от мольберта. Ею, судя по всему, и забивали кинжал. Проверьте её, Бейли. Давайте-ка найдём, на чьём мольберте не хватает планки. Ага, на мольберте нашего антипода, мистера Хэчетта. Значит, убийца — мистер Хэчетт. Q.E.D.^[8] — что и требовалось доказать). Жаль, что на самом деле все не так просто. Да, нашему убийце палец в рот не клади. Эх, где мои восемнадцать лет! Ладно, придётся начать со сбора показаний. Что там у вас, Бейли?

— Это вне всяких сомнений та самая тряпка, сэр. Краска на ней такая же, как на досках. Я попробую взять её на анализ, сэр.

— Хорошо. Займитесь теперь этой планкой.

Бейли обработал деревяннную планку тёмным порошком.

— Нет, — сказал он пару минут спустя. — Здесь все чисто.

— Ну, ладно. Пойдёмте, Фокс, пусть эти двое обследуют студию. Обработайте все следы ног, Бейли. Мне нечего вам подсказывать. Делайте то, что сами считаете нужным. Да, кстати, мне понадобятся фотографии участка территории вокруг окна и отпечатков шин. Если найдёте какие-нибудь ключи, попробуйте снять отпечатки с них. Когда закончите, заприте студию. Счастливого сыска!

Фокс и Аллейн вернулись в особняк.

— Ну что, Братец Лис, — спросил по дороге Аллейн. — Как поживает наш старый добрый Ярд?

— Все так же, сэр. Лодырничать некогда.

— Что за жизнь! Что ж, Фокс, пожалуй, я сначала побеседую с мисс Вальмой Сиклифф. В свете случившегося, она — ключевой свидетель.

— А как насчёт мисс Трой, сэр? — полюбопытствовал Фокс.

В темноте голос Аллейна прозвучал ровно и спокойно:

— Я уже поговорил с ней. Прямо перед вашим приездом.

— Что она за человек?

— Мне она по душе, — просто сказал Аллейн. — Осторожно, старина, здесь ступенька. Я думаю, никто не станет возражать, если мы воспользуемся боковой дверью? Ого! Смотрите-ка, Фокс.

Он остановился, держа Фокса за локоть. Занавески на ярко освещённом окне, перед которым они стояли, были широко раздвинуты. В комнате за длинным столом сидели восемь человек. У стены высилась недвижимая, как статуя, фигура констебля. Один человек — Агата Трой — говорил, остальные — слушали. Свет люстры падал прямо на лицо художницы. Губы её быстро шевелились, взгляд перемещался с одного лица на другое. Звука её голоса слышно не было, но по всему чувствовалось, что Трой встревожена. Внезапно она перестала говорить и обвела взглядом присутствующих, словно ожидала ответа. Внимание слушателей переместилось — теперь все они смотрели на худощавого молодого человека со светлой бородой. Он что-то сказал и тут же коренастая, крепко сбитая брюнетка с коротко подстриженными волосами вскочила и пылко заговорила, с разгневанным лицом. Трой вмешалась и перебила её. Остальные сидели, потупив взор, и молчали.

— Тайная вечеря, — шепнул Аллейн. — Пойдём.

Открыв боковую дверь, он прошагал по коридору до первой комнаты налево. Негромко постучал. Дверь отомкнул констебль. — Все в порядке, — негромко сказал Аллейн и прошёл в комнату. Фокс и констебль последовали за ним. Все восемь лиц вокруг стола, как по команде, повернулись к ним.

— Извините за вторжение, — сказал Аллейн, обращаясь к Трой.

— Ничего страшного, — ответила Трой. — Это мои ученики. Мы как раз беседовали — о Соне. — Она обвела взглядом сидящих за столом. — Позвольте представить вам мистера Родерика Аллейна.

— Добрый вечер, — поприветствовал Аллейн собравшихся. — Пожалуйста, оставайтесь на местах. Если вы не возражаете, то мы с инспектором Фоксом ненадолго составим вам компанию. Я должен задать вам обычные в таких случаях вопросы. Надеюсь, что это не займёт много времени. Могу я попросить ещё пару стульев?

Бейсил Пилгрим поспешно вскочил, разыскал свободный стул и поставил его во главе стола.

— Обо мне не беспокойтесь, сэр, — сказал Фокс. — Я и здесь посижу.

Он примостился на табурет возле высившегося у стены буфета. Аллейн занял место во главе стола и положил перед собой блокнот.

— Как правило, — сказал он, улыбнувшись, — мы стараемся расспрашивать свидетелей по отдельности. Однако я хочу попробовать отойти от установившейся традиции и поработать вместе со всеми вами. У меня записаны ваши имена и фамилии, но пока я не знаю — кто из вас кто. Если не возражаете, я зачитаю их вслух, а вы представитесь…

Он кинул взгляд на свои записи.

— Немного напоминает служебную перекличку, но — ничего не попишешь. Мисс Босток?

— Это я, — сказала Кэтти Босток.

— Спасибо. Мистер Пилгрим?

— Я.

— Благодарю вас. Мисс Филлида Ли?

Мисс Филлида Ли что-то промурлыкала. Малмсли сказал: «здесь», а Хэчетт — «туточки». Вальма Сиклифф только повернула голову и томно улыбнулась.

— Должен сразу предупредить, — сказал Аллейн. — У нас нет ни малейших причин сомневаться в том, что мисс Соня Глюк приняла смерть не по своей воле. Иными словами — мы уверены, что её убили.

Аудитория сразу притихла.

— Как вам уже, без сомнения, известно, убили её именно тем способом, который вы уже обсуждали и даже репетировали десять дней назад. Вот мой первый вопрос. Случалось ли кому-либо из вас обсуждать этот замысел вне стен студии? Во внеурочное время. Подумайте хорошенько. На уик-энд вы все разъехались и кто-то из вас мог вспомнить про натурщицу, необычную позу или эксперимент с кинжалом. Это чрезвычайно важно для следствия — и я прошу вас дать мне взвешенный ответ.

Аллейн выждал с минуту.

— Что ж, будем считать, что никто из вас не затрагивал данную тему, — вздохнул он.

— Одну минутку, — произнёс Седрик Малмсли, откинувшись на спинку стула.

— Да, мистер Малмсли?

— Я точно не уверен, может ли это представить для вас хоть какой-то интерес, — медленно, с расстановкой проговорил он, — но в пятницу мы с Гарсией как раз беседовали об этом в студии.

— Уже после того, как все остальные уехали в Лондон?

— О, да. Сразу после обеда я отправился в студию — мне хотелось ещё немного поработать. Гарсия был там, ковыряясь со своей глиной. Обычно он бывает полностью погружён в свою работу и из него слова не вытянешь, а тут язык у него вдруг развязался и он болтал почти битый час без умолку.

— О чем?

— Да так, — словно нехотя произнёс Малмсли. — О женщинах и всякой ерунде. Он ведь у нас просто помешан на женщинах. Настолько, что порой от этого просто воротит. — Малмсли обратился к остальным. — Вам известно, что в Лондоне он жил у Сони?

— Господи, я всегда была в этом уверена, — всплеснула руками Вальма Сиклифф.

— Ты была права, крупиночка моя.

— Сиклифф, это ведь я вам сказала, — взволнованно напомнила Филлида Ли. — Помните?

— Да. Но я догадывалась и раньше.

— И вы развивали эту тему? — перебил Аллейн, обращаясь к Малмсли.

— Нет, мы переключились на Сиклифф. Решили перемыть ей косточки.

— Мне? — вскинула брови Вальма.

— Да, мы обсуждали вашу помолвку, твою добродетель и так далее.

— Очень мило с вашей стороны, — гневно сказал Бейсил Пилгрим.

— О, мы сошлись на том, что вам чертовски повезло, старина. Гарсия оказался довольно просвещённым на сей счёт — он рассказал, что наша Вальмочка…

— Неужели все это необходимо? — раздражённо спросил Пилгрим, в упор глядя на Аллейна.

— В данную минуту, пожалуй, нет. А как случилось, что речь зашла о кинжале, мистер Малмсли?

— О, мы тогда как раз обсуждали Соню. Гарсия посмотрел на мой эскиз и спросил, не возникало ли у меня когда-нибудь желание убить мою любовницу — просто так, ради острых ощущений.

Глава 6
КОЕ-ЧТО О СОНЕ

— И это все? — спросил Аллейн после тягостного и гнетущего молчания.

— Да, — как ни в чём не бывало откликнулся Седрик Малмсли и закурил сигарету. — Просто мне пришло в голову, что надо это упомянуть.

— Спасибо, вы поступили совершенно правильно. Может быть, он сказал что-нибудь ещё, хоть как-то связанное с этой историей?

— Нет, вряд ли. Правда, он вскользь обронил, что Соня хотела выйти за него замуж. А потом — переключился на Сиклифф.

— Вот сплетники! — возмутилась вдруг Кэтти Босток.

— Я бы этого не сказал, — ухмыльнулся Малмсли. — Сиклифф обожает, когда про неё судачат. Не так ли, мой ангел? Ты ведь обожаешь кружить мужчинам головы?

— Малмсли, я требую — ведите себя прилично! — угрожающе сказал Пилгрим.

— О Господи! Что это вы вдруг взбрыкиваете? Я думал — вам должно быть приятно, что мы столь высокого мнения о её прелестях.

— Хватит, Малмсли, — негромко приказала Трой.

Аллейн спросил:

— В котором часу вы в пятницу покинули студию, мистер Малмсли?

— В пять вечера. Я то и дело кидал взгляд на часы, потому что хотел ещё успеть принять ванну и переодеться, прежде чем сесть на шестичасовой автобус.

— А Гарсия ещё работал, когда вы уходили?

— Да. По его словам, он собирался упаковать свою глиняную модель, чтобы приготовить её для отправки в Лондон на следующее утро.

— А при вас он ещё не начал её упаковывать?

— Он попросил меня помочь ему принести оцинкованный ящик из чулана. Сказал, что он вполне сгодится.

— Разумеется, — мрачно подтвердила Трой. — Этот ящик обошёлся мне в пятнадцать шиллингов.

— Как Гарсия собирался её упаковать? — полюбопытствовал Аллейн. — Ведь перевозка глиняной модели — дело непростое.

— Глиняные скульптуры обычно плотно закутывают влажными тряпками, — пояснила Трой.

— А вес? Как их потом поднимать?

— О, этот малый продумал все до мелочей, — сказал Малмсли, бесцеремонно зевая. — Мы установили ящик на подоконник открытой стороной в студию — вплотную с постаментом, на котором Гарсия работал. Его модель стояла на платформе с колёсиками, так что Гарсии оставалось только закатить её в ящик, а потом набить его тряпками.

— А как он хотел погрузить этот ящик в фургон?

— О Боже! — поморщился Малмсли. — Зачем вам сдалась вся эта нудятина?

— Чтобы побыстрее перейти к более захватывающим событиям, — объяснил Аллейн.

Трой, не сдержавшись, нервно хохотнула.

— Итак, мистер Малмсли? — спросил Аллейн.

— Гарсия сказал, что заказанный им грузовичок должен подать задним ходом прямо к окну, а перетащить ящик с подоконника труда уже не составит.

— Он не сказал, как договорился по поводу грузовичка?

— Гарсия спросил меня, кто может ему помочь, — вмешалась Трой. — А я сказала, что Берриджи все уладят.

Констебль, дежуривший около двери, многозначительно кашлянул.

— Да? — вскинул брови Аллейн, поворачиваясь к нему. — Вы хотели что-нибудь сказать?

— Супер спросил у Берриджей, сэр, приезжали ли они сюда, а они в один голос это отрицают.

— Ясно. Спасибо. Ещё один вопрос, мистер Малмсли: не говорил ли Гарсия, на какое время договорился насчёт погрузки?

— На следующее утро — в субботу.

— Понятно. А про мисс Соню Глюк, её позу или дальнейшие планы мистера Гарсии речи больше не было?

— Нет.

— Он не сказал вам, куда именно собирался доставить свою глиняную модель?

— Нет. Он сказал только, что снял какой-то заброшенный склад в Лондоне.

— Мне он поведал, что сперва хочет недельку поколесить по стране и порисовать, а только потом приступит к работу, — сказала Вальма Сиклифф.

— Да, и мне тоже, — живо подтвердил Френсис Ормерин, нервозно поглядывая на Аллейна. — Он сказал, что хочет сделать несколько пейзажей, а уж потом браться за крупную работу.

— Так он ещё и рисует? — поинтересовался Аллейн.

— О, да, — кивнула Трой. — Его конёк — скульптура, но живописец и гравер он тоже превосходный.

— Да, это верно, — подтвердила Кэтти Босток. — С весьма своеобразной техникой.

— А вот я нахожу его манеру скучной и невыразительной, — сказал Малмсли. — Разве не так?

— Я с вами абсолютно не согласен, — категорически заявил Ормерин.

— О Господи! — всплеснул руками Бейсил Пилгрим. — Мы зачем здесь собрались — диспуты вести?

— Известно ли кому-нибудь, — решительно вмешался Аллейн, — кто сдал Гарсии этот склад, где он находится, когда Гарсия собирался туда переехать или хотя бы — по какому маршруту он предполагал попутешествовать?

Молчание.

— Можно подумать, что Гарсия — самый нелюдимый молодой человек во всей Англии, — со вздохом произнесла Трой.

— В самом деле, — согласился Аллейн.

— Что ж, я, по меньшей мере, знаю одно, — добавила Трой. — Фамилию человека, который заказал Гарсии скульптуру «Комедия и Трагедия». Фамилия эта — Чарльстон. По-моему, он член совета директоров театра «Нью-Палас» в Вестминстере. Это может вам хоть как-то помочь?

— Вполне возможно.

— Вы считаете, что Соню убил Гарсия? — пробурчал себе под нос Малмсли. — Бьюсь об заклад, что нет.

— Теперь выясним следующее, — сказал Аллейн, словно не замечая реплики Малмсли. — Я хочу установить, в каком порядке вы уходили из студии в пятницу днём. Насколько я понимаю, мисс Трой вместе с мисс Босток ушли из студии сразу после того, как натурщица приняла свою обычную позу. Все с этим согласны?

Возражений не последовало.

— Кто был следующим?

— К-кажется, я, — запинаясь, произнесла Филлида Ли. — И заодно я хотела сообщить вам, как Гарсия однажды сказал Соне такое…

— Большое спасибо, мисс Ли. Позже мы непременно к этому вернёмся. Сейчас же речь идёт о том, в какой очерёдности все вы покидали студию днём в пятницу. Значит, вы вышли следом за мисс Трой и мисс Босток?

— Да, — с недовольным видом кивнула мисс Ли.

— Хорошо. Вы в этом абсолютно уверены, мисс Ли?

— Да. Уверена хотя бы потому, что была совершенно измучена. Когда я работаю, я выкладываюсь полностью. Заканчиваю я абсолютно опустошённая. Порой я даже дышать забываю.

— Должно быть, вам это причиняет массу неудобств, — с серьёзным видом заметил Аллейн. — Может быть, тогда вы и вышли, чтобы подышать?

— Да. В том смысле, что я просто воспользовалась случаем, чтобы сбежать оттуда. Я просто сложила все свои кисти и улизнула. Мисс Трой и мисс Босток совсем чуть-чуть меня опередили.

— И вы направились прямиком к дому?

— Да. Кажется, да. Да, совершенно точно.

— Она не врёт, — громко провозгласил Уотт Хэчетт. — Я это точно знаю, потому что сам чапал прямо за ней. И я вас увидел, мэм, вот через это окно. Вон то окно, мистер Аллейн. Вы подошли к буфету и начали чего-то с аппетитом лопать.

— Я… Это я не помню, — дрогнувшим голосом произнесла заметно зардевшаяся мисс Ли. Взгляд, который она метнула на австралийца, был пропитан отнюдь не нежностью.

— Что ж, — произнёс Аллейн. — Остаются мисс Сиклифф, господа Ормерин, Пилгрим, Малмсли, Гарсия и натурщица. Кто последовал за мистером Хэчеттом?

— Мы все — кроме Гарсии и Сони, — ответила Вальма Сиклифф. — Соня ещё не оделась. Я прошла в чулан, чтобы помыть кисти под краном. Ормерин, Малмсли и Бейсил тут же зашли следом за мной.

Она выговаривала все слова с едва уловимой запинкой, последнее слово фразы произнося уже на вдохе. Все, что делала эта молодая особа, решил Аллейн, было результатом особо тщательно завуалированной преднамеренности. Сейчас, например, ей почти удалось создать у всех впечатление, что мужчины гурьбой преследовали её по пятам, куда бы она ни направлялась.

— Они мне мешали, — продолжила Вальма, — и я попросила их выйти. Потом, домыв кисти, я отправилась в дом.

— По-моему, Гарсия тоже заходил в чулан, — заметил Ормерин.

— О, да, — как ни в чём не бывало согласилась Сиклифф. — Стоило вам выйти, он мигом туда прискакал. Чего ещё ждать от Гарсии? Соня следила за ним через открытую дверь — вне себя от злости, как и следовало ожидать. — Сиклифф ненадолго приумолкла, словно наслаждаясь произведённым впечатлением. Затем посмотрела на Аллейна из-под полуприщуренных ресниц. — Я пошла к дому вместе с тремя молодыми людьми.

— Совершенно верно, — кивнул Ормерин.

— А в студии остались Гарсия и натурщица? — спросил Аллейн.

— Наверное.

— Да, — твёрдо сказал Пилгрим.

Аллейн внимательно посмотрел на Вальму Сиклифф.

— Вы сказали, мисс Сиклифф, что натурщица была вне себя от злости. А почему?

— Да потому, что Гарсия начал приставать ко мне прямо в чулане. Ерунда. С ним всегда так.

— Понимаю, — вежливо произнёс Аллейн. — Теперь, прошу внимания. Кто-нибудь из вас возвращался в студию, прежде чем уехать в Лондон.

— Да, я заходил туда, — признался Ормерин.

— В котором часу?

— Сразу после обеда. Я хотел ещё раз взглянуть на свою работу. Откровенно говоря, она меня очень заботила. Все шло как-то наперекосяк. Натурщица… — Он вдруг осёкся.

— Что — натурщица?

— Она буквально ни секунды не могла улежать в одной позе. Это был какой-то ужас! Настоящий кошмар! Мне кажется, она это делала нарочно.

— Её уже нет в живых, — театрально вздохнула Филлида Ли. — Бедная Сонечка!

— Избавьте нас от всяких nil nisi^[9], Бога ради! — взмолился Малмсли.

— Все согласны, что натурщица держалась беспокойно? — спросил Аллейн.

— Ещё бы! — фыркнул Уотт Хэчетт. — Мегера, динковая мегера! Вбила себе в голову, что она пупиха, то есть — пупица Земли. Жуткая нахалюга — вечно подкалывала меня по поводу Асси.

— «Асси»! — простонал Малмсли. — Асси, Тасси, папуасси. Умоляю, пожалейте наши уши — не режьте их своим дурацким динго-динковым жаргоном.

— Слушайте, мистер Малмсли! Уж лучше мне говорить на своём родном австралийском наречии, чем гнусавить, как будто у меня в носу чирей. Асси вполне меня устраивает. А вот, появись вы на нашем пляже с этим полуизжеванным куском дерьма, торчащим из вашей косматой чавки, народ бы кинулся обзванивать все зоопарки, не сбежал ли кто оттуда.

— Хэчетт! — окрик Трой прозвучал, как удар хлыста. — Немедленно уймитесь!

— Буу зде, мисс Трой, — осклабился австралиец.

— У меня создаётся впечатление, — улыбнулся Аллейн, глядя на него, — что вы не совсем ладили с натурщицей. Это так?

— Кто — я? Динк… Ещё бы! Мне, конечно, жаль, что беднягу замочили. Хотя у меня от неё в жо… одном месте свербило. Она все время так елозила, что я даже как-то раз спросил, не блохи ли у неё в заднице. Ох, и раскудахталась же эта лахудра!

Хэчетт оглушительно заржал, запрокинув голову. Малмсли вздрогнул и молитвенно закатил глаза.

— Благодарю вас, мистер Хэчетт, — жёстко произнёс Аллейн. — Следующий вопрос. Были ли у кого-либо из вас ссоры с натурщицей? Я имею в виду не только настоящие ссоры, но и перебранки, обиды — всё, что угодно.

Он обвёл глазами присутствующих. Все как-то странно затихли. В воздухе отчётливо ощущалось напряжение. Алейн ждал. После почти минутного молчания первой заговорила Кэтти Босток.

— Что ж, говоря по правде, таких сцен было даже слишком много — хоть пруд пруди.

— Вы и сами их не избежали, Босток, — ухмыльнулся Малмсли.

— Да, это верно.

— А в чём было дело, мисс Босток? — поинтересовался Аллейн.

— Да все в том же. Она без конца дёргалась и крутилась. Я работаю — вернее, работала над крупной картиной. Хотела закончить её, чтобы успеть к групповой выставке. Она открылась как раз в прошлую пятницу. Соня должна была позировать для меня индивидуально — отдельно от всего класса. Но в неё как будто бес вселился — то дёргалась, то вообще вставала и уходила. Без конца ныла и жаловалась. Словом, довела меня до белого каления. Ясное дело — картину я так и не закончила. Запорола.

— Это случайно не картина с изображением гимнастки на трапеции?

Кэтти Босток насупилась.

— Терпеть не могу, когда разглядывают мои незавершённые работы, — процедила она.

— Прошу прощения; крайнее свинство с моей стороны, я согласен, — поспешно извинился Аллейн. — К сожалению, по роду службы, приходится повсюду совать свой нос.

— Наверное, да, — нехотя согласилась Босток. — Впрочем, — нервно засмеялась она, — после случившегося мне уже вряд ли суждено закончить эту работу.

— Да вы ведь, кажется, в любом случае не собирались её заканчивать, — вмешалась Филлида Ли. — Я своими ушами слышала, как вы заявили Соне, что на дух её не переносите, и что она может катиться ко всем чертям.

— Что за ерунда! — взвилась Кэтти Босток. — Вас ведь и близко не было, когда Соня позировала мне.

— А в четверг днём я случайно заглянула в студию. Я только всунула нос в дверь, но вы с Соней так жутко кричали друг на друга, что я поспешила убраться восвояси.

— Нечего было слоняться и подслушивать, — сказала Кэтти заметно охрипшим голосом. Её широкое лицо стало почти пунцовым, брови насупились.

— А вот на меня уж вам кричать вовсе не следует, — заносчиво сказала Филлида Ли. — Я вовсе не подслушивала. Я просто открыла дверь и зашла. Вы меня не заметили из-за деревянной ширмы. К тому же вы так разбушевались, что не заметили бы и самого архангела Гавриила.

— Господи, прошу вас, ну соблюдайте же чувство меры, — попросила Трой. — И не преувеличивайте — ведь характер у бедной девочки был такой, что она всех нас выводила из себя. — Она кинула взгляд на Аллейна. — Откровенно говоря, она порой откалывала такие штучки, что почти у любого из нас возникало желание отправить её на тот свет.

— Это верно, мисс Трой, — согласилась Филлида Ли, продолжая с вызовом смотреть на Кэтти Босток. — Но ведь не каждая из нас в открытую заявляла об этом!

— О Боже…

— Кэтти! — предостерегающе подняла руку Трой. — Прошу тебя!

— Но ведь она намекает, что я…

— Нет, нет, — отмахнулся Ормерин. — Давайте соблюдать чувство меры, как предложила мисс Трой. Если бы люди убивали только лишь из-за обиды или досады, то на Земле давно бы уже никого не осталось в живых. Тот же из нас, кто сделал это на самом деле…

— Я совершенно не понимаю, почему вы так уверены, что убийцу следует искать именно среди нас, — капризным тоном произнесла Вальма Сиклифф.

— Я тоже, — прогнусавил Малмсли. — Кто знает, может у поварихи был зуб на Соню и она, воспользовавшись нашим отъездом, проникла в студию и…

— Это что — шутка? — презрительно фыркнул Хэчетт.

— На мой взгляд, совершенно очевидно, что полиция не считает случившееся шуткой, — громко произнёс Ормерин. — Тем не менее, этот вежливый господин, мистер Аллейн, сидит тихо, как мышка и наблюдает, как мы выставляем себя на посмешище. Он не хуже нас понимает, что убийца Сони присутствовал в студии в тот день, когда мы затеяли эту возню с кинжалом. Это ежу ясно. Однако очевидного мотива у этого преступления нет, поэтому мистер Аллейн сидит и молчит в тряпочку, надеясь, что кто-то из нас проговорится. Он помалкивает, а мы болтаем.

— Вы попали не в бровь, а в глаз, мистер Ормерин, — улыбнулся Аллейн. — После такого пылкого разоблачительного выступления мне уже ничего не остаётся, как признать свою вину.

— Ага, говорил же я вам! — торжествующе воскликнул Ормерин. — Так вот, что касается этого убийства, помяните моё слово — это было crime рassionel^[10]. Девушка отличалась необычайной любвеобильностью.

— Любвеобильность — не тот порок, за который приходится расплачиваться жизнью, — с лёгкой улыбкой заметил Аллейн.

— Девчонка ревновала, — сказал Ормерин. — Она просто исходила от ревности и обиды. Всякий раз, как Гарсия пялился на Сиклифф, она буквально на стенку лезла. А заявление Пилгрима о том, что он помолвлен с той же Сиклифф, вконец разбередило её раны.

— Не говорите ерунду! — свирепо сверкая глазами, выкрикнул Пилгрим. — Вы хоть соображаете, что плетёте, Ормерин?

— Разумеется. Малышка была охоча до мужчин.

— О Боже, — покачал головой Малмсли. — Наш французик вообразил, что он на Монмартре.

— Типичная прошмандовка, — гоготнул Хэчетт.

— Да, и это бросалось в глаза, — кивнул Ормерин. — Когда же на горизонте появилась более неотразимая — более troublante^[11] — женщина, Соня начала безумствовать. Из-за того, что Сиклифф…

— Прекратите чернить Вальму! — заорал Пилгрим.

— Бейсил, лапочка, ты просто прелесть, — проворковала Вальма Сиклифф. — Настоящий рыцарь. Но ведь она и вправду жутко ревновала ко мне. Мы все это знаем. Да и к тебе, мой зайчик, она была весьма привязана.

— По-моему, мы немного отвлеклись, — сказала Трой. — Если разговор продлится в том же русле, то мы вскоре поймём, из-за чего Соня хотела убить Вальму, Пилгрима или Гарсию, — но ведь убили-то её!

— Логично, — пробормотал Аллейн. Трой метнула на него подозрительный взгляд.

— Я правильно понял, что вы подозреваете одного из нас? — спросил Ормерин, пристально глядя на Аллейна.

— Или Гарсию, — добавила Кэтти Босток.

— Да, про нашего ловеласа тоже забывать не стоит, — согласилась Сиклифф.

— И ещё — про слуг, — добавил Малмсли.

— Хорошо, — закивал Ормерин, по-прежнему не спуская глаз с Аллейна. — Сделаем поправку. Итак — вы подозреваете одного из нас, или Гарсию, или — если будет угодно, — кого-либо из слуг. Так?

— Свои сработали, — многозначительно произнёс Хэчетт, довольный, что выражается на понятном полицейским языке.

— Что ж, — произнёс Аллейн, обращаясь к Ормерину. — Я бы, конечно, ответил на ваш вопрос, но пока мы ещё слишком мало знаем. Что касается круга подозреваемых лиц, то моя подозрительность границ не имеет. С данной же минуты я намереваюсь перевести наше общение за круглым столом в более жёсткое русло. — Он взглянул на Хэчетта. — Как давно вы уже работаете без поддона на вашем мольберте?

У австралийца отвалилась челюсть.

— А? — ошарашенно переспросил он. — Что вы имеете в виду?

— Это очень просто. Когда в последний раз видели поддон, или нижнюю планку с жёлобом — не знаю, как правильно — на вашем мольберте?

— А — лоток! А разве его там нет?

— Нет.

— Ах, да! Все верно. Я снял его, чтобы вколотить кинжал между досками.

— Что! — взвизгнула Филлида Ли. — А — поняла!

— Вы, наверное, имели в виду тот день, когда вы все экспериментировали с кинжалом? — подсказал Аллейн.

— Что? Ах, да, конечно.

— И с тех пор эта штуковина валялась на полу?

— Наверное. Стоп, один моментик — я должен покумекать. Щас — репу почешу. Ню-ют — вовсе не валялась. Лоток был на месте — в пятницу после обеда я ставил на него баночку с разверителем.

— Он имеет в виду растворитель краски — терпентин, — подсказала Трой.

— После обеда? — уточнил Аллейн.

— Да, точно — вспомнил! Я завалил после обеда позырить на ту хрено… картину, что намалевал. Вы как раз выходили из студии, Ормерин — динкум?

— Да. Я только посмотрел на свою работу, как мне стало дурно и я поспешил уйти.

— Угыы. Вот, значит, причапал я в студию и чешу репу — не поиграться ли чуток с мокрой краской. Сечёте? Только, значит, я приладился и мазнул пару раз, как слышу — старина Ормерин взывает, что, мол, автобус через десять минут уже отвалит. Ну, вот, всобачил я, значит, кисть в раззвери… в раствердитель, и сделал ноги. Но баночка стояла на лотке как пить дать — это сущая динкуха.

— А сегодня утром лоток был на месте?

— У-уу, точно! Не был. Да и вечером во вскрысиню — тоже.

— В воскресенье вечером? — встрепенулся Аллейн.

— Точно. Когда мы вернулись — сечёте? Я почапал в студию сразу после чая.

— После чая? Мне казалось, что вы вернулись из Лондона в… — Аллейн сверился со своими записями. — Да — в половине седьмого^[12].

— Совершенно дин… точно, мистер Аллейн. Мы закончили пить чай около половины девятого.

— Наш джентльмен имеет в виду ужин, инспектор, — пояснил Малмсли с презрительной гримасой. — У этих антиподов, похоже, принято пить чай на ночь.

— Слушайте, сходите в задницу, — предложил Хэчетт. — Я причапал в студию около половины девятого, инспектор. «После ужина», если слушать придурков с чиреями, хотя на самом деле — после чая.

— И вы зашли в студию?

— Ещё бы. Она была заперта, но ключ висел рядом на гвозде, так что я отомкнул дверь и зыркнул глазом на свою картину. Ух и здорово же она смотрелась при искусительном освещении, мисс Трой! Вы видели её вечером, мисс Трой?

— Нет, — покачала головой Трой. — При искусственном — не видела. Не отвлекайтесь, пожалуйста.

— Буу зде, мисс Трой.

— Итак, — подвёл итог Аллейн, — вы отомкнули студию, зашли внутрь, включили свет и посмотрели на свою работу. А на подиум вы не обратили внимания?

— Э-ээ, обратил. Да, динкум. Я накумекал, что неплохо бы перерисовать драпьеровку, вот и обратил. Ткань была, как всегда, натянута. Будь у меня карандаш, я бы нарисовал…

— Спасибо, я представляю, — вежливо улыбнулся Аллейн. — Продолжайте, пожалуйста.

— Ладно. Словом, почесал я репу и решил, что надо бы изобразить так, как будто на драпьеровке лежит натурщица. Я сначала даже хотел сам типа заприлечь в нужную позу. Во, блин! — Хэчетт побледнел и содрогнулся. — Ведь тогда этот кенжик проткнул бы жабры мне, динкум? Во, срань Господня! Слушайте, мистер Аллейн, неужели кенжик торчал там уже во вскрысиню вечером?

— Вполне возможно.

— Чтоб я сдох! — прошептал Хэчетт.

— Однако вы всё-таки не легли в позу натурщицы, мистер Хэчетт. Что вас удержало?

— Ну, мисс Трой никому типа не позволяла лапать подиум в свою отсутствию, вот я и набоялся, что она мне типа репу оторвёт, если я лапну.

— Это так? — спросил Аллейн у Трой, с трудом сдерживая улыбку.

— Конечно. У нас заведены такие правила. В противном случае, драпировку давно измяли бы, а мел стёрли.

— Точно, но послушайте, мисс Трой. И вы, мистер Аллейн.

Я только что вспомнил.

— Что ж, говорите, — сказал Аллейн.

— Ух, вот это, наверное, важно, — возбуждённо пробасил австралиец. — Вы слушайте и мотайте на нос.

— На ус, — поправила Трой.

— Ну да, на ус. Так вот, когда я причапал в студию в тот раз, ну — перед автобусом, в пятницу, драпьеровка была смята, как будто натурщица только что встала с неё!

— Вы уверены?

— Уверен. Готов пригаснуть.

— Присягнуть, — машинально поправил его Аллейн. Он обратился к французу:

— А вы, мистер Ормерин, не обратили внимания на драпировку, когда заглянули в студию после обеда?

— Да, теперь я вспомнил, — взволнованно затараторил Ормерин. — Я посмотрел на свою работу, а потом по привычке перевёл взгляд на подиум, словно натурщица была там. Я даже вздрогнул, как это случается, когда видишь не то, что ожидаешь. Тогда я посмотрел, как изобразил драпировку, и сравнил её с натурой. Все было точь-в-точь так, как описал Хэчетт — ткань была смята, словно Соня только что встала с помоста.

— Ага! — воскликнул Хэчетт. — Вы усекли, что это значит? Это значит, что…

— Воздержитесь от громких выводов, мистер Хэчетт, — попросил Аллейн. — Я согласен — вы сделали очень важное наблюдение. — Хэчетт приумолк. Аллейн сверился со своими записями и продолжил. — Насколько я знаю, мисс Трой и мисс Босток отбыли в лондон на машине. Как, впрочем, и мисс Сиклифф с мистером Пилгримом. Затем подошла очередь компании, уехавшей с трехчасовым автобусом. Мисс Ли, мистер Ормерин, мистер Хэчетт и натурщица. Похоже, — тщательно взвешивая каждое слово, произнёс Аллейн, — что за несколько минут до отбытия этого автобуса, на котором уехал мистер Хэчетт, драпировка ещё находилась в натянутом состоянии. — Он замолчал и выжидательно посмотрел на Седрика Малмсли. — Чем вы занимались после отъезда остальных?

Малмсли не торопясь вынул сигарету и закурил.

— Ну, — сказал он наконец, — я прогулялся в студию.

— Когда?

— Сразу после обеда.

— Вы обратили внимание на драпировку?

— Да, пожалуй.

— Как она выглядела?

— Вполне нормально. Драпировка, как драпировка.

— Мистер Малмсли, — серьёзно произнёс Аллейн. — Я бы посоветовал вам не паясничать. Я ведь убийство расследую. Драпировка была натянута?

— Да.

— Сколько времени вы оставались в студии?

— Я уже говорил вам. До пяти.

— Вы были вдвоём с мистером Гарсией?

— Да. Это я вам тоже говорил.

— Покидал ли кто-нибудь из вас студию до вашего ухода?

— Да.

— Кто?

— Гарсия.

— Зачем, не знаете?

— О Господи. По своим делам, наверное.

— Сколько времени он отсутствовал?

— Ой, понятия не имею. Минут восемь-десять.

— Работая, он стоял лицом к окну?

— Да.

— Спиной к комнате?

— Естественно.

— Вы посмотрели на драпировку перед уходом?

— Вряд ли.

— Вы прикасались к драпировке, мистер Малмсли?

— Нет.

— Кто изувечил лицо девушки в зеленом, изображённой на картине мисс Трой?

Последовало напряжённое молчание, которое нарушила сама Трой.

— Речь идёт о портрете мисс Сиклифф. Это сделала сама Соня.

— Натурщица? — изумился Аллейн.

— Да. Я же говорила, что у каждого из нас был повод убить её. В моем случае поводом был именно этот поступок.

Глава 7
АЛИБИ ДЛЯ ТРОЙ

Аллейн поднял руку, словно желая возразить, однако уже в следующий миг спохватился и принял свой привычный для окружающих, застенчиво-вежливый облик.

— Значит, акт вандализма совершила натурщица. А что её побудило?

— Злость на меня, — сказала Вальма Сиклифф. — Дело в том, что портрет получился совершенно гениальный. Настоящий шедевр. Мисс Трой собиралась экспонировать его на выставке. Соню это бесило. Вдобавок, Бейсил высказал желание приобрести картину.

— И когда она совершила это… злодеяние? — спросил Аллейн.

— Неделю назад, — ответила Трой. — Мисс Сиклифф в последний раз позировала мне утром в прошлый понедельник. Затем все ученики собрались в студии и я показала им только что законченную работу. Соня тоже присутствовала. Она и до этого уже несколько дней пребывала в довольно скверном расположении духа. Все, что вы здесь про неё слышали — правда. Это был маленький дикий зверёныш. Она и впрямь, как говорил Ормерин, просто исходила ревностью. Пока мои ученики обсуждали портрет, о Соне все позабыли. А тут и Пилгрим спросил, нельзя ли ему приобрести эту работу, прежде чем она куда-нибудь уплывёт. А перед этим, должна вам признаться, я написала портрет самой Сони, который так никто и не купил. Соня решила, что все дело — в её внешности. Трудно поверить, но это так. Она вбила себе в голову, что я написала портрет мисс Сиклифф только лишь по той причине, что меня перестала устраивать её — Сони, то есть, — внешность. Поэтому восторженная реакция всего класса вкупе с желанием Пилгрима купить портрет окончательно добили её. К тому же несколько человек в её присутствии высказали мнение, что этот портрет — лучшая картина, которую я когда-либо написала.

— А ей все это было, как острый нож в сердце, — сказал Ормерин.

— Потом мы разошлись, — продолжила Трой, — а Соня, судя по всему, задержалась. Когда же я вернулась в студию, уже вечером, то увидела… — Трой судорожно сглотнула. — Словом, вы это знаете.

— Но вы припёрли её к стенке?

— Нет… Вернее — не сразу. Я… Мне было плохо. Понимаете, в жизни художника лишь однажды выпадает счастье создать нечто по-настоящему экстраординарное.

— Я понимаю.

— Столь необыкновенное, что когда-нибудь, разглядывая свою работу, можно невольно подивиться: «Господи, неужели такое ничтожество, как я, могло создать подобное чудо!». Вот так, по-моему, мне удалось лицо на портрете Вальмы. Поэтому, увидев, какая участь его постигла, я просто… заболела.

— Дрянная девчонка! — в сердцах выругалась Кэтти Босток.

— Впрочем, — продолжила Трой, — в тот вечер я все же нашла в себе силы и подошла к Соне. А она… она призналась в содеянном. Господи, чего она мне только не наговорила про Вальму, Пилгрима, да и остальных моих учеников. Она визжала и билась в истерике.

— И вы её не выгнали? — удивился Аллейн.

— Сначала — хотела. Но так и не смогла. Ведь она позировала нам для множества работ, в том числе для крупного полотна Кэтти. К тому же мне показалось, что Соня искренне раскаялась и всерьёз сожалеет о том, что натворила. Ведь ко мне она всегда относилась с симпатией. Просто она привыкла идти по жизни, прислушиваясь только к своим чувствам, а не к голосу разума. Тогда она настолько разозлилась на Вальму, что её охватила слепая ярость. Обо мне она вспомнила, когда было уже поздно. Она билась в истерике, рыдала и предложила, что всю оставшуюся будет позировать мне задаром. — Трой криво усмехнулась. — Что мне оставалось делать — после драки кулаками не машут.

— Ох, и расстроились же мы с Бейсилом! — воскликнула Вальма Сиклифф. — Правда, Бейсил?

Аллейн скользнул взглядом по Пилгриму. Ему показалось, что в глазах молодого человека на мгновение промелькнуло удивление.

— Конечно, милая! — поспешно закивал Пилгрим. Его лицо уже приняло выражение щенячьего восторга, столь свойственное беззаветно влюблённым.

— Случались ли подобные вспышки в дальнейшем? — спросил Аллейн.

— Пожалуй, нет, — чуть подумав, ответила Трой. — После этого случая Соня поутихла. Остальные чётко дали ей понять, что если бы не моё заступничество, то… то…

— Я бы вообще её замочил, — ретиво заявил Хэчетт. — Я в глаза назвал её…

— Прекратите, Хэчетт! — велела Трой.

— Буу зде, мисс Трой.

— Все мы просто кипели от негодования, — добавила Кэтти Босток. — Я была готова удушить её собственными руками. Соня это отлично понимала и, в свою очередь, мстила мне, когда позировала.

— Это просто святотатство! — возмутилась Филлида Ли. — Поднять руку на произведение искусства. Будь моя воля — я бы ей голову оторвала…

— Господи, Ли, да замолчите вы! — прикрикнула Кэтти Босток.

— Кому-то это, возможно, и показалось бы странным, — заговорил Малмсли, — но Гарсия воспринял случившееся так же, как все остальные. Может, даже сильнее. Во всяком случае, выглядел он вконец убитым. Когда я встретил его в саду, на нём просто лица не было.

— Кто бы мог подумать! — вскинула брови Вальма Сиклифф. — Мне он всегда казался совершенно бесстрастным и невозмутимым. Хотя, конечно, с другой стороны…

— Что? — спросил Аллейн.

— Как-никак, портрет-то был написан с меня! А он был ко мне весьма и весьма небезразличен. Должно быть, из-за этого и огорчился.

— Чушь собачья! — громко фыркнула Кэтти Босток.

— Вы считаете? — внешне вполне миролюбиво обратилась к ней Сиклифф.

— Может ли кто-нибудь сказать мне, какие отношения были между Гарсией и натурщицей в последнюю неделю? — спросил Аллейн.

— Ну, я же сказал вам, что она была его любовницей, — произнёс Малмсли. — Он сам мне об этом поведал в пятницу днём.

— Надеюсь, здесь они не встречались? — спросила Трой. — Я предупредила его, что не потерплю у себя дома любовных свиданий.

— Да, это он мне тоже рассказал. Мне показалось, что он на вас обижен.

— А вот я точно знаю, что между ними и здесь что-то было, — торжествующе заявила Филлида Ли. — Я хотела рассказать об этом суперинтенданту, но вы все были так увлечены разговором, что возможность мне так и не предоставилась. Я даже знаю, что Соня хотела выйти за него замуж.

— Почему, мисс Ли?

— Они вечно шептались по уголкам, а однажды днём, примерно с неделю назад, когда я зашла в студию, я застала их за… довольно интимной беседой.

— Как удачно вы все время ненароком заскакиваете в студию, Ли, — съехидничала Кэтти Босток. — Что вам удалось случайно подслушать на этот раз?

— Нечего язвить. Может, это обернётся всем во благо. Правда, суперинтендант?

— Меня ещё не произвели в суперинтенданты, мисс Ли. Но я буду признателен, если вы расскажете, что вам удалось узнать.

— Собственно говоря — не так уж и много, но зато это было очень увлекательно. Гарсия сказал: «Значит, в пятницу вечером?». Соня ответила: «Да, если получится». Потом, немного помолчав, добавила: «Только больше я никаких её выходок терпеть не стану». «Чьих»? — спросил Гарсия, а Соня ответила — извините, мистер Аллейн, — но ответила она следующее: «Этой суки Сиклифф — чьих ещё». — Уши мисс Ли порозовели. — Прошу прощения, мистер Аллейн.

— Мисс Сиклифф понимает издержки дословного изложения, — успокоил её Аллейн с едва заметной улыбкой.

— О, да наплевать мне на всю эту их галиматью, — с презрительной миной отмахнулась Сиклифф и, достав зеркальце, провела кончиком помады по своим хорошеньким губкам.

— Почему ты мне не сказала, что этот мерзавец приставал к тебе? — гневно набросился Пилгрим.

— Зайчик мой, уж с Гарсией я вполне способна справиться сама, — хихикнула Сиклифф.

— У вас есть что-нибудь ещё, мисс Ли? — настойчиво осведомился Аллейн.

— Да, — кивнула Филлида Ли. — Соня вдруг зарыдала и потребовала, чтобы Гарсия на ней женился. Гарсия промолчал. Тогда она снова напомнила ему про пятницу и добавила, что если он её обманет и на сей раз, то она пойдёт к мисс Трой и выложит ей все-все без утайки. Гарсия в ответ только кое-что прорычал, но звучало это просто страшно, даже скорее — угрожающе.

— Что именно он прорычал, мисс Ли — вы так нам и не сказали.

— О, вот что: «Если ты наконец не заткнёшься, я тебе заткну глотку навсегда, поняла? Делай, что тебе говорят. А сейчас — убирайся отсюда!». Вот так-то! — торжествующе закончила мисс Ли.

— Вы кому-нибудь об этом рассказали?

— Только Сиклифф — по секрету, разумеется.

— А я ей сказала, что это их личное дело, пусть они сами разбираются, — сказала Сиклифф.

— А мне показалось, что хоть кто-то должен об этом знать.

— И ещё я ей сказала, — добавила Сиклифф, — что есл�

Глава 1

Пролог в открытом море

Облокотившись на леер, Аллейн смотрел на побуревший от времени морской причал, заполненный людьми. Через пару минут вся эта картина начнет отдаляться, постепенно расплываясь, а потом и вовсе превратится в смутные воспоминания. «Мы заходили в Суву». Аллейна вдруг охватило неодолимое желание навеки запечатлеть причал в своей памяти. Поначалу праздно, как бы между прочим, а затем с удивившим его волнением Аллейн принялся запоминать открывшуюся его взору картину. Всю до мелочей. Вот высоченный фиджиец с причудливо расцвеченной прической. Ну и волосищи – ослепительно яркий фуксин в сочетании с ядовито-мышьяковой зеленью грозди свежесрезанных бананов. Поймав это дикое сочетание красок в силок извилин своей памяти, Аллейн с фотографической точностью запечатлел его и перевел взгляд на темное лоснящееся лицо, на котором отражались голубоватые блики водной лазури, потом отметил крепкий торс, белоснежную набедренную повязку и могучие ноги. Его захватил азарт. Сколько он успеет запомнить, прежде чем корабль отчалит? И звуки – их он тоже должен увезти с собой – характерное шлепанье босых ступней, монотонный рокот голосов и обрывки песни, доносившейся от стайки девушек-аборигенок, столпившихся в отдалении на фоне россыпи кроваво – красных кораллов. Нельзя забыть и запах – удивительный пряный аромат красного жасмина, кокосового масла и отсыревшего дерева. Аллейн расширил круг, включив в него индианку в кричаще-розовом сари, сидевшую на корточках в тени развесистого изумрудно-зеленого банана; мокрые крыши будок на пристани и покрытые лужами дорожки, которые веером расходились от причала и исчезали где-то в мангровых болотах и далеких горных грядах. А горы – ну разве можно забыть это чудо? Пурпурно-багряные у основания, перерезанные посередине неспешной процессией облаков, они упирались в торжественное и неподвижное небо фантастическими пиками, похожие на шпили средневековых рыцарских замков. Длинная гряда облаков, окаймленная темно-синей бахромой, в центре угрожающе темнела невыплеснутым дождем. Цвета – сочные и густые краски, причудливая палитра мокрой сепии, ядовитой зелени, кровавого фуксина и сочного индиго. Гортанные голоса фиджийцев – такие громкие, словно их издавали органные трубы, – сочно прорезывали пропитанный влагой воздух, который и сам, казалось, звенел и вибрировал.

И вдруг все словно померкло, краски стали тусклее. Корабль отчалил от пристани. Картина поблекла: скоро, канув в Лету, растворятся и голоса. Аллейн закрыл глаза и с удовлетворением убедился, что волшебная картина со всеми живыми красками и звуками полностью сохранилась в воображении. Когда он снова открыт их, корабль от пристани отделяла уже широкая полоса воды. Не желая больше смотреть на причал, Аллейн отвернулся.

– Господи, ну и зари-ища! – жеманно пропела красотка блондинка, как всегда, окруженная толпой поклонников. – Зуть! В этом городишке я похудела фунтов на десять. Кошмарная зара! Уф-ф!

Молодые люди громко захохотали.

– В Гонолулу жара еще сильнее, – поддразнил один из них.

– Может быть. Но все равно – не такая одуряющая, как здесь.

– Как-то в знойном Гонолулу пережарилась акула! – задорно выкрикнул кто-то.

– Эх, ребята! – воскликнула жеманница, кокетливо закатив глаза и крутя бедрами, будто в гавайском танце. – Потерпите, пока мы придем в мой добрый старый Лугу – вот уж когда повеселимся на славу. Ах, как мне нравятся эти наклеечки на моих саквоязыках! – Она заприметила Аллейна. – Ой, вы только посмотрите, кто к нам позаловал! Скорей зе, зайчик, идите в нашу компашку.

Аллейн медленно приблизился. Не успели они отплыть из Окленда, как синеглазая красавица начала обхаживать его, пуская в ход все свое очарование. Каждый раз при его появлении в ее голосе появлялись теплые нотки. В глубине души Аллейн был польщен – как-никак за красавицей ухлестывало не менее дюжины молодых ухажеров. «Ох уж эти тщеславные сорокалетние мужчины», – вздыхал он про себя. Но блондинка была настолько привлекательна, что Аллейн не без удовольствия предвкушал легкий необременительный пароходный флирт.

– Вы только полюбуйтесь на него! – не унималась она. – Какой симпатяга, верно? Ах, как зе ему к лицу эта английская чопорность! А глаза так и семафорят: дерзытесь от меня подальше! Открою вам секрет – эй, слушайте все! Этот мистер Аллейн – мой самый большой провал и позор. Я для него ровным счетом ничего не значу.

«Вот ведь привязалась, бестия», – подумал Аллейн, а вслух произнес:

– Я просто отчаянный трус, мисс Ван Маес.

– В каком это смысле? – подозрительно осведомилась она. Огромные глазищи засияли.

– Я… я сам не знаю, – поспешно ответил смутившийся Аллейн.

– Полундра, мы пересекаем барьерный риф! – выкрикнул один из юнцов.

Все посыпались к борту. Мелкие волны лениво накатывали на коралловые рифы, омывая их с двух сторон, словно ребра неведомого страшилища, а потом рассыпаясь веером невысоких пенистых бурунчиков. Над Фиджи по-прежнему нависали низкие облака, грозя разразиться дождем. Сочный пурпур острова местами озарялся золотистыми пятнами солнечных лучей, то тут, то там пробивавших себе бреши в серых облаках. Миновав торчащие, будто клыки, кораллы, корабль вышел в открытое море.

Аллейн воспользовался этой заминкой и ретировался; поспешно прошагав на корму, он вскарабкался по трапу на шлюпочную палубу. Там не было ни души – пассажиры, еще не успев сменить одежду, в которой высаживались на остров, толпились на главной палубе. Задумчиво набив трубку, Аллейн бросил взгляд в сторону Фиджи. Да, там было приятно. Удивительно мирно и уютно.

– О, черт! – послышалось вдруг сверху. – Проклятие! Вот дьявол!

Аллейн испуганно задрал голову. На одной из покрытых брезентом шлюпок сидела худенькая темноволосая женщина. Аллейну показалось, что она пытается проткнуть какой-то предмет. В следующую секунду женщина встала и выпрямилась. Аллейн увидел, что она одета в чудовищно замызганные фланелевые брючки и короткий рабочий халат мышиного цвета. В руке у нее Аллейн разглядел длинную кисть. Лицо незнакомки украшало здоровенное пятно зеленой краски, а коротко стриженные волосы торчали, словно караульная рота, – похоже, хозяйка в сердцах запустила в них пятерню, безжалостно зачесав непослушные пряди наверх. Женщина перебралась на нос шлюпки, и Аллейну представилась возможность рассмотреть, чем она занималась. Маленький холст был пристроен к крышке настежь распахнутого ящичка для красок. У Аллейна перехватило дыхание. Картина изображала причал в Суве – точно таким, как его запомнил Аллейн. Яркий пейзаж с поразительной, невероятной живостью передавал даже самое дыхание запечатленной сцены. Картина была написана решительными, немного нервными мазками. Голубовато-розовые и ярко-зеленые тона сочетались в ней с удивительно естественной гармонией, как слова тщательно составленной фразы. Несмотря на видимую простоту, Аллейн был потрясен – скорее даже выплеском чувств, чем отражением зрительного восприятия.

Художница, зажав во рту незажженную сигарету, окинула свое творение придирчивым взглядом. Порылась в кармане, выудила носовой платок, служивший тряпочкой для стирания, и снова запустила пятерню в волосы.

– Что за чертовщина! – процедила она и вынула изо рта сигарету.

– Спичка нужна? – спросил Аллейн.

Художница вздрогнула, пошатнулась и неловко села.

– И долго вы уже здесь торчите? – нелюбезно спросила она.

– Нет, я только что подошел. Я… вовсе не подглядывал. Могу я поднести вам огоньку?

– О, ну спасибо. Бросьте мне коробок, пожалуйста. – Она закурила, глядя на Аллейна поверх изящных тонких рук, затем снова повернулась к своему пейзажу.

– Изумительная картина, – невольно вырвалось у Аллейна.

Женщина вздернула тонкое плечико, словно голос Аллейна проткнул ей барабанную перепонку, что-то невнятно пробурчала и вернулась к работе. Взяла палитру и принялась размазывать ножичком тонкий слой краски.

– Надеюсь, вы не собираетесь что-нибудь менять? – не сдержался Аллейн.

Художница обернулась и недоуменно уставилась на него:

– А почему бы и нет?

– Потому что это уже – совершенное творение. Вы… только испортите… О, простите! – спохватился Аллейн. – Жуткая бесцеремонность с моей стороны, я понимаю. Извините, Бога ради.

– Да бросьте вы, – нетерпеливо отмахнулась незнакомка и, немного откинув голову, вгляделась в картину.

– Мне просто показалось… – неуклюже проблеял Аллейн.

– А вот мне показалось, – оборвала его художница, – что, вскарабкавшись на этот чертовски неудобный насест, я смогу хоть чуточку поработать без помех.

– Сейчас поработаете, – заверил Аллейн, кланяясь ее гордому профилю. Он попытался вспомнить, случалось ли ему раньше выслушивать подобные выпады от абсолютно незнакомого человека. Пожалуй, случалось, но только от тех, кого он допрашивал по долгу службы как офицер Скотленд-Ярда. Но тогда хозяином положения был он сам, а сейчас ему не оставалось ничего иного, как извиниться и уйти. Уже дойдя до трапа, Аллейн обернулся.

– Если вы хоть что-то измените, даже самую малость, это будет настоящее преступление, – твердо заявил он. – По-моему, это просто шедевр. Даже я это вижу, а я…

– …ни черта не смыслю в живописи, но знаю, что мне это нравится, – свирепо закончила за него колючая незнакомка.

– Я собирался закончить фразу совсем другой банальностью, – миролюбиво произнес Аллейн.

Впервые за все время художница удостоила его внимательным взглядом. Уголки ее рта неожиданно приподнялись в очаровательной улыбке.

– Хорошо, – вздохнула она. – Не знаю, с чего я на вас набросилась. Настал мой черед принести вам извинения. Я думала, вы – обычный зевака-дилетант, который любит раздавать поучительные советы.

– Боже упаси!

– Собственно говоря, я не собираюсь ничего менять, – сказала она внезапно смущенным тоном, словно оправдываясь. – Вся загвоздка вот в этой фигуре на переднем плане – я слишком поздно про нее вспомнила. Я ведь начала работать всего за час до отплытия. Мне казалось, там присутствовали голубовато-серые тона, но я точно не помню – где именно…

Она озабоченно умолкла.

– Конечно, присутствовали! – обрадованно воскликнул Аллейн. – Отражение воды на внутренней поверхности бедер. Неужели не помните?

– Ей-богу! Точно – вы правы! – возбужденно вскричала она. – Сейчас, подождите минутку.

Художница выбрала тонкую кисточку, провела по размазанной краске, на мгновение застыла, словно прицеливаясь, а потом аккуратно чиркнула по холсту:

– Вот так?

Аллейн ахнул:

– Идеально. Теперь уже точно – все. Баста. Можете расслабиться.

– Ну хорошо, хорошо. Я и не подозревала, что вы тоже из нашей братии.

– Нет, я вовсе не художник. Все дело в моей несносной самоуверенности.

Она начала складывать кисти.

– Что ж, для непрофессионала вы необычайно наблюдательны. У вас замечательная зрительная память.

– Не совсем, – признался Аллейн. – Она у меня скорее синтетическая.

Художница вскинула брови:

– Вы имеете в виду, что тренировали ее специально?

– Да, в силу необходимости.

– Зачем?

– Хорошая зрительная память – важнейшая составляющая моей профессии. Позвольте, я возьму ваш ящичек.

– О, спасибо. Осторожнее с крышкой – она немного запачкана. Было бы жалко испортить такие шикарные брюки. Подержите этюд?

– Позвольте, я помогу вам спуститься? – предложил Аллейн.

– Благодарю, я справлюсь сама, – отрезала незнакомка, перебрасывая ногу через борт шлюпки.

Аллейн осторожно поставил холст перед собой на поручень и пристально вгляделся в него. Темноволосая женщина, спрыгнув на палубу, смотрела на свое творение безразличным взором художника.

Аллейн хлопнул себя по лбу.

– Господи, да вы же, наверное, Агата Трой!

– Да, это я.

– Боже, какой я безнадежный тупица!

– Почему? – изумилась Агата Трой. – Вы мне как раз здорово помогли.

– Спасибо, – сокрушенно покачал головой Аллейн. – Я ведь всего год назад был на вашей персональной выставке в Лондоне.

– В самом деле? – с полным отсутствием какой-либо заинтересованности сказала она.

– И как я сразу не догадался? Мне кажется, этот этюд чем-то напоминает вашу картину «На стадионе». Вы не находите?

– Да, вы правы. – Агата Трой вскинула брови. – У них одинаковая композиция – расходящиеся лучом линии – и схожая цветовая гамма. И одно настроение. Ладно, пойду в каюту переоденусь.

– Вы сели на пароход в Суве?

– Да. Когда я посмотрела на причал с главной палубы, зрелище настолько меня захватило, что я сразу схватила кисти с красками и примчалась сюда.

Она подняла ящичек за ремни, перебросила его через плечо и подхватила этюд.

Аллейну вдруг остро захотелось проводить ее.

– Позвольте… – вырвалось у него.

– Нет, спасибо, – сухо покачала головой Агата Трой.

С минуту она постояла, глядя на берега Фиджи. Легкий бриз трепал ее коротко стриженные темные волосы. Аллейн залюбовался изящным профилем художницы. Ему нравилось в ней абсолютно все: ямочки на щеках, тонкие, красиво изогнутые брови, темно-синие глаза. Солнечные лучи золотили оливковую кожу ее лица, а забавная зеленая клякса на щеке придавала ему какую-то особую теплую прелесть. Во всем облике Агаты Трой сквозило внутреннее благородство. Внезапно, прежде чем Аллейн успел отвести взгляд в сторону, она обернулась, и их взгляды встретились.

Аллейн словно прирос к палубе. Глядя на ее лицо, медленно розовевшее под его пристальным взором, он вдруг почувствовал, что знает эту женщину давным-давно. Ему казалось, он наперед знает все ее мысли, движения и поступки, слышит интонации ее чистого и строгого голоса. Словно он давно мечтал и думал о ней, а встретил только теперь. Внезапно Аллейн спохватился, что стоит, превратившись в статую. Прелестное лицо Агаты Трой стало пунцовым до корней волос, и она отвернулась.

– Простите, – стараясь сохранить ровный тон, проговорил Аллейн. – Я загляделся на зеленое пятно у вас на щеке.

Она поспешно провела рукавом по щеке.

– Я пошла вниз, – сказала она.

Аллейн посторонился, пропуская ее, и снова поразился удивительному ощущению давнего знакомства с этой женщиной. Он по привычке отметил, что от нее пахнет терпентином и краской.

– Ну… до свидания, – неуверенно произнесла Агата Трой.

Аллейн усмехнулся:

– До свидания, мадам.

Художница принялась осторожно спускаться по трапу, приподняв непросохший этюд над поручнем. Аллейн отвернулся и закурил сигарету. Внезапно с нижней палубы послышались топот ног и громкие возбужденные голоса. Почти одновременно в ноздри Аллейну ударил аромат красного жасмина. Потом раздался воркующий голос корабельной красотки:

– Ох, пардон. Спускайтесь, прошу вас. Сюда, парни, к трапу! Ой, это вы нарисовали? Мозно поглядеть? Я просто балдею от зывописи. Ах, шарман – полюбуйтесь, ребята! Ой, это ведь наш причал! Какая досада, что вы не успели закончить – вот было бы здорово! Смотрите, парни, – узнаете наш причал? Мозет, фотография у кого-нибудь есть? Вообще с худозником на борту надо дерзать ухо востро. Давайте познакомимся, что ли? Это – моя шайка. А меня зовут Вирджиния Ван Маес.

– Агата Трой, – донесся голос, который Аллейн с трудом узнал.

– Вот, мисс Трой, я как раз собиралась вам рассказать, как Кейли Берт написал мой портрет в Ну-Йорке. Вы знаете Кейли Берта? По-моему, это лучший портретист во всей Америке. Он вечно торчит в Ну-Йорке. Так вот, он просто умирал, так ему хотелось написать мой портрет…

Рассказ затянулся. Агата Трой не раскрывала рта.

– Наконец он закончил – кстати, платье, в котором я ему позировала, надоело мне до смерти, – и портрет удался на славу. Мой папочка купил его и повесил в гостиной нашего дома в Гонолулу. Некоторые, правда, говорят, что я там совсем на себя не похоза, но мне он нравится! Я, конечно, ни черта не смыслю в искусстве, но точно знаю, что мне нравится, а что – нет.

– Это правильно, – послышался голос Агаты Трой. – Послушайте, я бы хотела спуститься к себе. Я еще не распаковала свои вещи. Прошу меня простить…

– О, разумеется. Но мы еще увидимся. Кстати, вы не видели тут поблизости нашего душку Аллейна?

– Боюсь, что не знаю, кто…

– Высокий и тощий, как козлик, но очень милый. Англичанин вроде бы. Ой, я просто тащусь от него. Я тут поспорила с моими ребятами, что не только затащу его на вечеринку с поцелуями, но и непременно заставлю водить.

– А я уже заранее распрощался со своими денежками, – прыснул один из юнцов.

– Не слушайте их, мисс Трой. Но куда запропастился мой англичанчик? Я ведь только что его здесь видела.

– Он, наверное, поднялся на шлюпочную палубу, – предположил кто-то.

– Ах, вот вы о ком, – донесся до ушей Аллейна четкий голос Агаты Трой. – Да, он там, наверху.

– Вот спасибо! За мной, кодла!

– Уррра!

– Улю-лю!

– Проклятие! – процедил сквозь зубы Аллейн.

В следующий миг мисс Ван Маес насела на него, казалось, со всех сторон сразу, хвастаясь, как соорудила себе леи – настоящую гавайскую травяную юбчонку – из фиджийского красного жасмина. Затем принялась пылко уговаривать Аллейна спуститься вместе с ней в бар.

– Что тут вообще происходит? – возмущалась она. – У меня уже три часа во рту не было ни капли. Поскакали!

– Вирджиния, – сипло произнес один из толпы поклонников. – Ты и так уже назюзюкалась в стельку.

– Кто – я? Ха! Ты бы на себя посмотрел! А впрочем – какого рожна! С какой стати я вообще должна просыхать? Так вы идете с нами, мистер Аллейн?

– Благодарю покорно, – покачал головой Аллейн. – Вы не поверите, но мне нельзя пить. Врачи запрещают.

– Ха, очень остроумно!

– Уверяю вас – я не шучу.

– Мистер Аллейн, похоже, втюрился в эту даму с картиной, – догадался кто-то.

– Как – в эту тощую? С физиономией, заляпанной зеленой краской? Нет, мой мистер Аллейн до такого не опустится. Что он – чокнутый, что ли? И вообще, разве мозет приличная зенщина расхазывать по пароходу в таком виде? А картина? Я, конечно, из везливости ее похвалила, но ведь такую муру и заканчивать не стоит. Подумаешь – причал в Суве! Я лучше открытку куплю. Идемте со мной, великий сыщик. И не томите душу – сказыте, что эта неряха ничего для вас не значит!

– Мисс Ван Маес, – терпеливо произнес Аллейн. – В вашем присутствии я начинаю чувствовать себя древним, как египетские пирамиды, и вдобавок – недоумком. Ведь я совершенно не представляю, как ответить даже на самый простой из ваших вопросов.

– Я вас научу. Вы дазе не подозреваете, зайчик мой, как со мной интересно.

– Спасибо, вы очень добры, но боюсь, что я уже вышел из подходящей возрастной категории.

Огромные глазищи Вирджинии расширились еще больше. Густо намазанные тушью ресницы торчали в разные стороны, как черные зубочистки. Пепельные волосы ниспадали на плечи сияющими волнами. Выглядела она, конечно, сногсшибательно. Настоящая кинозвезда, подумал Аллейн. Но перебрала уже основательно.

– Ничего, братва, – вдруг густо пробасила она. – От своего пари я не отказываюсь. Ставлю пятьдесят против двадцати пяти, что этот красавчик поцелует меня еще до прихода в Гонолулу.

– Я весьма польщен… – неуклюже пробормотал Аллейн.

– Он польщен, видите ли! И заруби себе на носу, красавчик, голливудские поцелуи меня не устраивают. Никакой цензуры, ясно? Только взасос и – финита! Вот так-то!

Вирджиния пристально посмотрела на Аллейна, на ее ангельской мордашке впервые проскользнула тень сомнения.

– Слушай, – сказала она. – Не хочешь ли ты сказать, что у тебя и впрямь ляляки к этой бабе?

– Не знаю, что такое «ляляки», – сухо сказал Аллейн, – но к мисс Трой у меня ровным счетом ничего нет, а уж у нее ко мне – и того меньше.

Глава 2

Пять писем

«От мисс Агаты Трой – ее подруге, мисс Кэтти Восток, художнице, известной портретами шахтеров, водопроводчиков и темнокожих музыкантов.

Борт парохода «Ниагара»

1 августа

Милая Кэтти!

Я прерываю свое путешествие в Квебеке, так что письмо это ты получишь примерно за две недели до моего возвращения домой. Я очень рада, что со следующим семестром все улажено. Преподавание – занудная наука, но теперь, когда я достигла столь головокружительных высот и могу подбирать учеников сама, это занятие уже не представляется мне таким утомительным. Спасибо, что ты все утрясла. Если сможешь, договорись с прислугой, чтобы к 1-му сентября все были на месте – я возвращаюсь третьего, а к десятому, когда начнутся занятия, они уже должны все подготовить. Твое письмо, отправленное авиапочтой, пришло в Суву в день нашего отплытия. Да, договорись с Соней Глюк, чтобы она нам позировала. Эта стервочка – не только прехорошенькая, но и знает толк в своем деле; когда не капризничает, конечно. Да и тебе самой не помешает написать обнаженную натуру крупным планом к выставке, которая, если мне не изменяет память, назначена на 16-е сентября. Ведь тебе хорошо удается обнаженная натура, да и пора бы немного отвлечься от водопроводчиков – а то как бы они не приелись публике. Кажется, я еще не рассказывала тебе, кого набрала на этот семестр? Привожу полный список:

1. Фрэнсис Ормерин. В настоящее время живет в Париже, но там, по его словам, все помешались на сюрреализме, а он его совершенно не чувствует и не желает тратить время на «эту белиберду». И вообще – переживает депрессию или что-то в этом роде.

2. Вальма Сиклифф. Это та самая девчушка, что намалевала здоровенные плакаты для министерства торговли, которыми все восторгались. Уверяет, что хочет научиться работать с натурой. Желания у нее, по-моему, хоть отбавляй, но своего почерка еще нет, да и манера довольно вычурная. К тому же, если не ошибаюсь, она ищет, за кого зацепиться.

3. Бейсил Пилгрим. Если не ошибаюсь, именно на него положила глаз наша Вальма-охотница. Он, между прочим, достопочтенный[1]. Старый лорд Пилгрим уже стоит одной ногой в могиле. В свое время он наделал шуму, выступая против законопроекта, разрешающего аборты. У Бейсила шестеро сестер – все старше его, – а мать, леди Пилгрим, умерла при его рождении. Сомневаюсь, чтобы Вальма Сиклифф понравилась престарелому джентльмену. Если творения Бейсила едва не загнали старого чудака в Армию спасения, то от манеры Вальмы он вообще ударится в язычество.

4. Уотт Хэчетт. Это – свежая кровь. Очень многообещающий парнишка. Он – австралиец, а нарыла я его в Суве. Примитивист с очень смелыми и точными линиями. Необычайно живой и энергичный, но бедный, как церковная крыса. Когда я его откопала, он держался на одних бананах и азарте. Голос у него дребезжащий, как проржавевшая жестянка, и он не способен ни о чем говорить, кроме своей работы и своих симпатий и антипатий. Боюсь, что сначала он будет действовать остальным на нервы, а потом замкнется в себе. Как бы то ни было, его манера мне нравится.

5. Седрик Малмсли. Этот уже подрядился иллюстрировать роскошное издание средневековых романов и хочет поработать над живой натурой. Я сообщила ему, чтобы он связался с тобой. Мне сказали, что он отрастил рыжую бороду, которая потешно раздваивается, и носит сандалии. Седрик, а не борода.

6. Вольф Гарсия. Он прислал мне письмо. Ему поручили изготовить мраморную скульптуру «Комедия и Трагедия», которую установят перед зданием нового театра в Вестминстере, и я разрешила ему поработать с нами, чтобы сделать глиняные модели. Видела бы ты его письмецо – конверт без марки, а написано пастелью на туалетной бумаге. Думаю, что ты увидишь Гарсию задолго до того, как получишь мое письмо. Пусть пользуется студией, но только присматривай за ним одним глазком, если там будет Соня. После 20-го сентября ему обещана другая студия, так что он у нас не задержится. Не вороти нос, Кэтти. Сама ведь знаешь, что этот парень – непризнанный гений; к тому же другие столько мне платят, что я могу себе позволить приютить пару нищенствующих Рафаэлей. Да-да, ты права: второй гений – это Хэчетт.

7. Некая Филлида Ли. Только что выскочила из Слэйда[2]. Богатенький папаша. Прислала мне свои работы и восторженное послание, что, мол, всю жизнь мечтала учиться именно у меня и т. д. и т. п. Я написала ей ответ, запросив совершенно неприличную сумму, а она тут же согласилась.

8. Ты, мое золотко. Я всем им велела связаться с тобой. Малмсли, Ормерина и Пилгрима посели в общежитии, а Гарсия с Хэчеттом пусть поделят мансарды. Ты, как всегда, будешь жить в желтой комнате, а Вальма с малышкой Ли – в голубой. Главное – изолировать Гарсию. Сама знаешь, какова у него репутация – такого я у себя не потерплю. Я вообще подумываю отселить его в студию, а вторую мансарду отдать натурщице. Мне кажется, в Лондоне они с Соней жили вдвоем. Кстати говоря, я собираюсь написать портрет Вальмы Сиклифф. Для Берлингтон-Хауса[3] и салона – чтоб им пусто было! Она вполне хороша, чтобы изобразить ее в такой помпезной манере.

Пишу все это, сидя в кают-компании, после отплытия из Сувы. Пока мы отплывали, сляпала маленький этюдик. Получилось вроде неплохо. Уже под конец мне помешал один человек. Поначалу я приняла его за придурка из тех, кто вечно ко мне цепляется, но он оказался неглупым парнем. Я даже сама почувствовала себя идиоткой. Есть тут еще одна американка, бывшая голливудская звезда, которая шляется по всему судну в постоянном подпитии. Выглядит словно девушка с обложки модного журнала, но поведение и речь… Это надо видеть и слышать! Похоже, этот парень у нее под каблуком; так что по большому счету он все-таки болван.

Если случится что-нибудь интересное, я допишу. Я очень довольна, что смогла вырваться в эту поездку. Спасибо за замечательные письма. Меня порадовало известие, что работа тебе удается. С нетерпением жду, когда увижу твои картины воочию. Подумай насчет обнаженной натуры для групповой выставки. Мне бы не хотелось, чтобы тебя прозвали Королевой водопроводчиков.

Дописываю. Завтра прибываем в Ванкувер. После Гонолулу, где высадилась наша секс-бомба, жизнь стала тихой и мирной. До этого же здесь творилось такое, что всем чертям стало тошно. К сожалению, кто-то раздобыл выпуск «Палитры» с приложением, которое целиком посвящено моей персональной выставке. Красотка его увидела и решила, что, должно быть, я и впрямь стоящая художница, а не маляр. Узрев репродукцию портрета королевской четы, она мгновенно сделала стойку и принялась охотиться за мной по всему кораблю. Вот, мол, было бы здорово, если бы я написала ее портрет, прежде чем мы доберемся до Гонолулу, и все такое прочее. Ее папочка будет счастлив до безумия. По десять раз в день она меняла наряды, а завидев меня, тут же принимала картинные позы. Пришлось взять грех на душу и соврать, что у меня развился неврит правой руки – чертыхалась я из-за этого на чем свет стоит, ведь мне до смерти не терпелось написать портрет другого пассажира. Весьма занятная личность, скажу тебе – есть над чем потрудиться. Словом, пришлось мне промучиться до самого Гонолулу. Да, пассажир этот, между прочим, – детектив! Но выглядит как испанский гранд. А какие манеры! Учтив, обходителен – настоящий викторианский лорд! Черт – вышло так, будто я над ним смеюсь, а это вовсе не так. Очень славный сыщик. При первой встрече с ним я вела себя как базарная торговка. Он все проглотил, а я вдруг почувствовала себя полной идиоткой. Ужасно переживала. Но портрет его, кажется, мне удался.

Что ж, Кэтти, третьего числа мы с тобой увидимся, старушка. Я сразу прикачу в Татлерз-Энд. До скорого.

Всегда твоя,

Трой

P.S. Пусть все-таки Гарсия устроится в студии и не высовывает оттуда носа. Будем надеяться, что к двадцатому он съедет».

«От Кэтти Босток – Агате Трой.

Татлерз-Энд, Боссикот, Бакс[4]

14 августа

Милая Трой!

И угораздило же тебя понабрать таких пиявок! Да, я знаю, что Гарсия – скульптор от Бога, но ведет себя как последняя свинья. Почему-то вбил себе в голову, что все вокруг должны с ним нянчиться. Мне даже страшно подумать, сколько он уже, должно быть, из тебя вытянул. Так и быть, я запру его в студии, но если ему вздумается волочиться за Соней или еще за кем-то, то пусть выбирается через вентиляционные ходы. Или через канализацию. Ты – последняя простофиля, если в самом деле надеешься избавиться от него до двадцатого. И где, спаси меня Вакх, ты откопала этого недоношенного аборигена? Из канавы с утконосами, что ли? Или из сумки пьяной кенгуру? Держу пари, что ты оплатила ему проезд в Англию из своего кармана. Возможно, я не имею права роптать, поскольку ты любезно отдала в мое распоряжение свой дом на целых двенадцать месяцев. Для меня это – подарок судьбы, ведь здесь я создала все свои лучшие работы. Кстати, на последней картине я изобразила двух негритянских саксофонистов – вид снизу, так сказать, на цилиндрическом фоне. По-моему, вышло недурно. Я уже ее закончила. Теперь задумала крупное полотно, для которого мне позирует Соня Глюк. Ей приходится много стоять, поэтому она капризничает даже больше обычного – чтоб ей сгореть в геенне огненной! Однако, едва прослышав про Гарсию и Пилгрима, она тут же согласилась прийти к нам на весь семестр – как всегда, за совершенно сумасшедшую плату. Сегодня приехал Малмели. С бородой точь-в-точь, как ты описала, – мне она напомнила козлиную зад… Словом, ты сама поняла. Он с головой погружен в свои иллюстрации. Показывал рисунки – весьма прилично. С Пилгримом я уже прежде несколько раз общалась – и сам он, и его работы мне по душе. Жаль, что он такой олух. Говорят, его до неприличия часто встречают в обществе этой бессовестной Сиклифф – за его титулом, должно быть, увязалась, прохвостка. Самовлюбленная нимфоманка, но успех имеет. Забавная штука – секс. Я даже в мыслях не допускаю ничего дурного, но с мужчинами у меня порядок. Ты – другое дело. Стоило бы тебе хоть пальчиком поманить, и они укладывались бы к твоим ногам штабелями. Но ты держишься так неприступно, что они не смеют хоть на что-то надеяться. Сиклифф с Пилгримом приезжают завтра. Виделась с твоей Филлидой Ли. Этой особе палец в рот не клади. Носит наряды ручной работы, держится чопорно, как гусыня, проглотившая кочергу. Приезжает девятого. Как, кстати, и Ормерин, который шлет из Парижа столь унылые письма, что от них сводит скулы. Милый юноша. Только чересчур уж подавленный. Не знаю, понимаешь ли ты, какой коктейль смешала в этом семестре? Своенравную Соню обуздать невозможно. Гарсия либо начнет немедленно за ней ухлестывать, что будет довольно неприятно, либо, что еще хуже, – даст ей от ворот поворот. Вальма Сиклифф постарается вскружить голову всем парням. Если она в этом преуспеет, Соня захандрит. Возможно, в предвкушении пилгримского титула Вальма умерит аппетиты, но я в этом сильно сомневаюсь. Впрочем, тебе виднее – ты, должно быть, как обычно, спрячешь голову в песок и закроешь на все глаза. Ты ведь у нас аристократка. Ха! Правда, плебеям вроде меня трудно понять, как можно взирать на подобные безобразия с таким царственным хладнокровием.

С прислугой все в порядке. Здесь и чета Хипкинов, и Сэйди Уэлш из деревушки. Меня они кое-как терпят и считают дни до твоего приезда. Как, впрочем, и я. Я хочу посоветоваться с тобой, как быть с Соней, и мне не терпится взглянуть на твои новые работы. Вняв твоему совету, писем больше писать не буду. Твои намеки по поводу сыщика мне не слишком понятны, но, коль скоро он помешал твоей работе, ты имела полное право оторвать ему башку и сгрызть ее с солью. Ишь, указчик выискался. И вообще, к чему ты клонишь? Ладно, третьего все расскажешь.

Твоя Кэтти

P.S. От Гарсии уже прислали ящик глины и инструменты, так что, похоже, скоро его милость окажет мне великую честь лицезреть его воочию. Вероятно, счет за глину тоже пришлют нам.

P.P.S. От Королевы водопроводчиков слышу.

P.P.P.S. Пришел счет за глину».

«От старшего инспектора Родерика Аллейна – мистеру Найджелу Батгейту, журналисту.

Борт парохода «Ниагара» (открытое море)

б августа

Дорогой мой Батгейт!

Как там поживает Бенедикт, наш женатый мужчина? Я был страшно огорчен, что не сумел побывать на свадьбе, но в Новой Зеландии думал о вас обоих в своей горной цитадели. Вот бы где ему провести медовый месяц!

Уютный деревенский паб, прелестное озеро, высоченные горы и больше на пятьдесят миль вокруг – ничего. Впрочем, вы с Анджелой, должно быть, весь отпуск нежились на Ривьере? Ну и молодцы. Я вас очень люблю и желаю счастья.

Мы вот-вот прибудем в Ванкувер. Здесь я решил прервать путешествие, чтобы посмотреть Квебек – я давно мечтал его увидеть. По возвращении в Англию у меня еще будет целых пятнадцать дней, прежде чем мне придется снова нацепить боевой меч и запрыгнуть в седло. Мама рассчитывает, что пару недель я проведу вместе с ней, поэтому, если не возражаешь, я заскочу к вам числа двадцать первого.

Пассажиры на судне ничем не отличаются от любых других пассажиров. Морское путешествие словно лакмусовая бумажка разоблачает даже самые тщательно скрываемые пороки и выводит всех на чистую воду. Как и положено, у нас есть своя красавица – сногсшибательная американская киноактриса, от которой меня бросает то в жар, то в холод. Как всегда, хватает заядлых путешественников и алчных женщин. Самая интересная личность – мисс Агата Трой, художница. Помнишь ее персональную выставку? Она совершенно изумительно изобразила пристань в Суве. Меня так и подмывает спросить, сколько стоит ее этюд, но я все никак не решаюсь – к великому сожалению, мисс Трой невзлюбила меня с первого взгляда. При моем появлении она ощетинивается, как дикобраз (а уж они – мастера выпускать иголки, можешь мне поверить), словно видит гремучую змею или иную неприятную тварь. Почему – ума не приложу. Странное дело – однажды вдруг ни с того ни с сего она меня спрашивает ворчливым и совершенно безразличным голосом, нельзя ли ей написать мой портрет. Мне еще никогда не доводилось позировать – удивительное, скажу я тебе, ощущение, когда художник добирается до глаз. Смотрит в них, а тебе кажется, будто заглядывает в самую душу. Однажды она даже приблизилась ко мне вплотную, чтобы получше разглядеть зрачки. Есть в этом что-то унизительное. Я пытался ответить таким же взглядом, но потерпел фиаско. Портрет получился великолепный, но на душе у меня неспокойно.

Фокс пишет с достаточной регулярностью. С делом о поджоге он, похоже, справился. Я немного волнуюсь, выбившись из родной колеи, но рассчитываю быстро войти в привычный ритм. Надеюсь, мне не придется сразу окунуться в крупное дело, но все же если Анджеле вздумается подсыпать тебе в омлет крысиного яду, попроси, чтобы она сделала это уже после моего отъезда.

Очень хочу увидеть вас обоих, а пока расстаюсь с наилучшими пожеланиями.

Твой навечно,

Родерик Аллейн»

«От старшего инспектора Аллейна – леди Аллейн, Дейнс-Лодж, Боссикот, Бакс.

Канада

15 августа

Дорогая мамуля!

Твое письмо застало меня в Ванкувере. Да, конечно же, я немедленно приеду к тебе. В Ливерпуль мы приходим седьмого, и я сразу же, не мешкая, помчусь в Бакс. Сад – это замечательно, но ты уж, Бога ради, не перетрудись. Нет, милая моя, в свою противоположность я не влюбился. Или ты мечтаешь о том, как я приведу к тебе в дом рослую и черную, как эбеновое дерево, фиджийку? Одна симпатичная аборигенка поглядывала на меня в Суве с некоторым интересом, но от нее так пахло пальмовым маслом, которое ты не выносишь, что я решил отложить знакомство на следующую жизнь. Кстати, о Суве – говорит ли тебе о чем-нибудь название Татлерз-Энд? Это где-то неподалеку от Боссикота. Там живет художница Агата Трой, которая написала ту самую картину, что нам с тобой так нравится. Она села на корабль в Суве и сотворила совершенно изумительный этюд. Да, вот еще, мамочка: если ты когда-нибудь получишь письмо от Вирджинии Ван Маес с просьбой о встрече, то ты – либо срочно уезжаешь на пару лет, либо болеешь ветрянкой или корью. Эта американка – настоящая хищница, красотка-вампир, которая коллекционирует мужские скальпы. Почему-то – одному Богу это известно – я ей приглянулся, и она твердо решила заполучить мой. Должно быть, все дело в нашем фамильном титуле. Да, говоря о титулах, как там поживает этот чертов баронет? Красотка-вамп мигом все разузнала. «Вот здорово, мистер Аллейн, я и не подозревала, что в английскую полицию набирают аристократов. Неужели сэр Джордж Аллейн – ваш единственный брат?» Понимаешь? Она грозится прилететь в Англию и уже заявила, что ты наверняка потрясающая мать и лучшая в мире свекровь. Смотри в оба, чтобы она не провела тебя, прикинувшись моей возлюбленной, а то и невестой. Держись настороже, моя милая. Я рассказал, что ты – ведьма и по ночам летаешь на шабаш, но ей, по-моему, все равно.

Милая мамуля! В тот день, когда ты получишь это письмо, тебе исполнится шестьдесят пять. Через тридцать лет я стану почти на десять лет старше, чем ты сейчас, но ты все равно будешь учить меня жить. Помнишь, как мне удалось узнать твой возраст, когда тебе исполнилось тридцать пять? Тогда я провел свое первое частное расследование – жутко хулиганский поступок. И еще, мамочка, не кокетничай с викарием и не забудь седьмого числа постелить красный ковер.

Твой послушный и преданный сын

Родерик

P.S. Мисс Трой написала портрет твоего сына, который он (сын) выкупит, если он (портрет) не окажется ему (сыну) не по карману».

«От леди Аллейн, Дейнс-лодж, Боссикот – старшему инспектору Аллейну, Шато-Фронтенак, Квебек.

Милый Родерик!

Твое замечательное письмо я и впрямь получила в свой день рождения. Спасибо, милый сыночек, – оно восхитительное. Мне даже не верится, что на целых две недели ты будешь мой, только мой. Я уже заранее жадно потираю свои стариковские руки. Надеюсь, я все-таки не отношусь к пресловутым мамашам-собственницам – хвать, хвать, хвать, – а довольствуюсь главным образом – дзинь, дзинь, дзинь? Я также предвкушаю заполучить твой образ – каким представляет его мисс Трой, – если она не просит за него слишком много. Если он окажется тебе не по карману, я готова вступить с тобой в долю, мой мальчик. Мне это будет только приятно, так что не надейся, что я позволю тебе разориться, и не смей врать своей маме, занижая цену. Я непременно заеду к мисс Трой сама – не только для того, чтобы узнать цену картины, или потому, что ты, безусловно, ждешь от меня похода к ней, но по той причине, что мне всегда импонировал ее стиль, и я буду счастлива с ней познакомиться, как сказала бы твоя драгоценная Ван Маес. Джордж сейчас в Шотландии, со своей семьей. Он собирается баллотироваться в парламент, но я боюсь, что он опять сядет в лужу, бедный дурачок. Жаль, что голова у них не такая светлая, как у тебя. Я купила себе ручной ткацкий станок и начала разводить восточноевропейских овчарок. Надеюсь, что сука – я назвала ее Тесса Танбридж – не станет слишком тебя ревновать. Вообще-то она у меня очень славная.

Я по-прежнему сожалею, что ты покинул министерство иностранных дел, но полагаю, что ты сам знаешь, что тебе делать, и вдобавок люблю читать заметки о твоих подвигах.

До седьмого, мой родной сыночек.

Твоя любящая мама

P.S. Я только что разыскала Татлерз-Энд, дом мисс Трой. Очень милый особнячок, всего в двух милях от Боссикота. Судя по всему, там проживают ее ученики. Моя разведка донесла, что в отсутствие мисс Трой в доме живет некая мисс Восток. Мисс Трой вернется третьего числа. Сколько ей лет?»

Глава 3

Классное собрание

Десятого сентября в десять часов утра Агата Трой, распахнув дверь восточного крыла своего особняка, вышла в сад. Утро выдалось солнечное и ласковое, не по-осеннему теплое. Где-то в саду полыхал невидимый костер, и ноздри приятно щекотал едва уловимый аромат горящего хвороста. В воздухе не ощущалось ни дуновения ветерка.

– Осень! – вздохнула Трой. – Пора снова браться за работу. Проклятие! Похоже, я старею. – Она чуть постояла, закурила сигарету и зашагала по направлению к студии, расположенной на месте старого теннисного корта. Когда Трой унаследовала особняк от отца, она решила выстроить студию именно там. Внушительное каменное строение прямоугольной формы освещалось с потолка, а единственное, прорезанное в южной стене оконце выходило на узкую тропинку. Студия находилась в небольшой ложбинке всего в минуте ходьбы от особняка. От посторонних глаз ее скрывали дубовая рощица и густые заросли сирени. Пройдя по извилистой тропинке, с обеих сторон обсаженной кустами сирени, Трой решительно толкнула дверь и вошла в студию. Из-за массивной деревянной ширмы слышались голоса учеников. Трой уже в точности представляла, как будут одеты ее ученики, как они приступят к работе, как воздух в студии пропитается запахом масляных красок и терпентина, как Соня, натурщица, начнет жаловаться на жару, потом на неудобную позу, на сквозняк, на холод и вновь – на жару. Как Кэтти будет раскачиваться взад-вперед перед мольбертом, а Ормерин – вздыхать, словно выброшенный на берег кит. Вальма Сиклифф будет принимать театральные позы, а Гарсия, ковыряющийся со своей глиной возле южного окна, – негромко посвистывать.

– Ну и ладно, – пробурчала себе под нос Трой и решительно прошагала за ширму.

Да, все оказалось точь-в-точь так, как она и ожидала: постамент прислонен к стене по левую сторону, на мольбертах красуются свежие холсты, газовый обогреватель ревет во всю мощь, а ученики ждут, когда она придет и задаст натурщице нужную позу. Все, кроме Малмсли и Гарсии. Малмсли уже вовсю трудился – его рабочий стол был завален набросками. Трой с неудовольствием отметила, что он облачен в комбинезон цвета морской волны. «Чтобы оттенить бороду, должно быть», – подумала она. Гарсия возвышался у окна, сосредоточенно разглядывая глиняную композицию, изображавшую Комедию и Трагедию. Рядом с ним торчала Соня Глюк, натурщица, в белоснежном кимоно. Кэтти Восток, разместившаяся в самом центре просторной комнаты, устанавливала огромную палитру перед внушительным черным холстом. Остальные ученики – Ормерин, ФиллидаЛи, Уотт Хэчетт и Бейсил Пилгрим – сгрудились вокруг Вальмы Сиклифф.

Трой приблизилась к столу Малмсли и заглянула через плечо художника на разбросанные рисунки.

– Что это?

– Как раз то, о чем я говорил, – ответил Малмсли. Голос его прозвучал резковато и, как показалось Трой, раздраженно. – Третья новелла. Эту женщину убила жена ее любовника. Жертва лежит на деревянной скамье, пронзенная снизу кинжалом. Жена укрепила кинжал в скамье острием вверх, и когда неверный муж навалился сверху на свою любовницу… сами видите. Лезвие было скрыто под покрывалом. Мне кажется, здесь автор допустил натяжку. Быть не может, чтобы кончик лезвия не торчал из-под покрывала. Но вот издатель почему-то уперся рогом и настаивает на публикации в таком виде.

– Лезвие может и не торчать, если покрывало не натянуто, а свешивается со спинки, – заметила Трой. – Тогда, опускаясь на сиденье, женщина должна стянуть его вниз. Впрочем, все это – никак не ваша забота. Вы должны проиллюстрировать только одну сцену.

– Мне никак не удается схватить нужную позу без натуры, – пожаловался Малмсли. – Мне бы хотелось изобразить ее так, чтобы читатель сам понял, как была подстроена ловушка.

– Боюсь, без живой натурщицы ваша задача почти невыполнима, – сказала Трой. – Ничего, Соня справится с любой позой. А нам все равно, что рисовать. Сейчас что-нибудь придумаю.

– Премного благодарен, – осклабился Малмсли.

– Разумеется, – послышался громкий голос Вальмы Сиклифф, – в Италии меня носили на руках. Итальянцев вообще хлебом не корми – дай полюбоваться на симпатичную блондинку. Куда бы я ни шла, отовсюду неслись возгласы: «Bella!», «Bellissima!» Так забавно.

– Это по-итальянски? – мрачно поинтересовалась Кэтти, размешивая на дощечке свинцовые белила.

– Да, милочка. Это означает «красотка», – пояснила мисс Сиклифф.

– Во дает! – сплюнула Соня, натурщица.

– За работу! – громко провозгласила Трой. – Сейчас займемся обнаженной натурой.

Все повернулись и дружно уставились на нее. Трой взошла на подиум – возвышение для натурщицы, для которого приспособили обыкновенные подмостки на колесиках, – и принялась мастерить ложе для Сони. Светло-вишневую подушку она пристроила у стены, затем из стоявшего рядом комода достала длинный отрез ярко-голубого шелка. Один его конец она перебросила через подушку и приколола булавкой, а второй, сложив гармошкой, уложила на помост.

– Вот, Соня, – сказала она. – Попробуй что-нибудь в таком духе.

Трой опустилась на колени, затем, изогнувшись в талии, легла на бок. Правое колено отставила в сторону, переместив центр тяжести на левый бок и бедро. Затем осторожно опустилась обеими лопатками на шелковую ткань. Соня недовольно поморщилась и фыркнула.

– Теперь твоя очередь, – сказала Трой, вставая. – Ложись прямо на покрывало, а голову опусти на подушку. Сперва попробуй лечь на левый бок.

Соня выскользнула из своего белоснежного кимоно. Обнаженная, она смотрелась просто восхитительно – прелестная крохотная фигурка, длинные точеные ноги, тонкая талия, упругие груди с заостренными холмиками сосков. Черные волосы, обрамлявшие идеальный овал лица, отчесаны назад с безмятежного лба и перехвачены на затылке лентой. Лишь немного заостренные черты лица с чуть широковатыми скулами выдавали ее славянское происхождение.

– Ах ты, поросенок, опять загорала! – упрекнула ее Трой. – Что нам теперь делать с этими белыми полосками?

– К сожалению, нудисток у нас в Борнмуте пока не приветствуют, – огрызнулась Соня.

Она улеглась на левый бок, прислонившись головой к светло-вишневой подушке. Трой, склонившись над обнаженной девушкой, стала нажимать на ее правое плечо, пока не притиснула его вплотную к доскам помоста. Шелковая ткань, придавленная плечами, выбивалась из-под тела натурщицы волнообразными голубыми складками.

Трой одобрительно кивнула.

– Вот то, что вам нужно, Малмсли, – сказала она. – Попробуйте набросать ее прямо как есть.

Она обогнула всю студию, не спуская глаз с натурщицы.

– Да, эта поза выглядит прекрасно в любом ракурсе, – заметила она. – Хорошо! Принимайтесь за работу. – Трой бросила взгляд на часы. – Соня, тебе придется так лежать сорок минут.

– Кошмарно неудобная поза, мисс Трой, – пожаловалась натурщица. – Что я вам – змея – так выгибаться?

– Не говори ерунды, – отмахнулась Трой. Ученики разбрелись по своим рабочим местам. Поскольку каждому из них суждено было сыграть свою роль в трагедии, случившейся десятью днями позже, давайте познакомимся с ними поближе.

Имя Кэтти Босток, несомненно, известно каждому, кто интересуется современной живописью. Во время описываемых событий она предпочитала работать короткими и уверенными мазками в манере, несколько напоминающей стиль примитивистов. Кэтти создавала крупные многофигурные композиции, из всей живой натуры отдавая явное предпочтение ремесленникам и простому люду. Ее «Десятник-погоняла» обошел многие выставки, был признан картиной года в Королевской академии и вызвал переполох в среде твердолобых консерваторов. Внешностью Кэтти не слишком вышла – приземистая, крепко сбитая, неказистая темноволосая особа, умеющая легко осадить и поставить на место любого собеседника. Трой она обожала, хотя и любила поворчать на нее. Большую часть года Кэтти жила в Татлерз-Энде, хотя и не была ученицей Трой.

Светловолосая и худенькая, Вальма Сиклифф была очень хороша собой. Подобных девушек некоторые современные писатели выводят в романах – со страстностью, которую пытаются выдать за ироничную отстраненность. Родом из богатой семьи, она создавала картины, в которых присутствовала мысль. Хотя Кэтти и обзывала Вальму нимфоманкой, вам самим представится возможность оценить, насколько подруга Трой была беспристрастна в своих суждениях.

Восторженную восемнадцатилетнюю толстушку звали Филлида Ли. Два года обучения в аскетическом Слайде не смогли подавить ее врожденную пылкость, но не прошли даром; в особых случаях Филлида могла вести себя сдержанно и даже величественно.

Уотт Хэчетт, юный австралийский протеже Трой, отличался крохотным ростом и очень темной кожей – он мог бы без труда играть юных мавров или туземцев-людоедов в голливудских фильмах. Район Сиднея, в котором он вырос, пользовался отнюдь не самой доброй славой, сам же Хэчетт был на удивление простодушен, самонадеян и трудолюбив, при этом буквально ни в грош не ставя чужое мнение. Особым эстетическим восприятием или исключительным художественным вкусом он не обладал, поэтому его несомненный талант был сродни паразитической лиане, обвившейся вокруг могучего серого ствола и вдруг пышно рассыпавшейся, словно мириадами радужных брызг, гирляндами неописуемо красочных орхидей.

С Седриком Малмсли мы уже познакомились. Пока рассказать о нем больше нечего.

Достопочтенному Бейсилу Пилгриму, сыну столь известного своими пуританскими взглядами пэра, было двадцать три года. Он обладал приятной, располагающей внешностью и несомненным талантом, однако в манере его письма сквозила некая робость. Его отец смотрел на художественные школы как на обители порока и разврата и разрешил сыну заниматься живописью под руководством мисс Трой исключительно потому, что ее родители выручили из беды его знакомых джентри[5], а сама Трой в свое время написала монументальное полотно с изображением прихожан методистской церкви. По счастью, старый лорд, который даже в молодости блестящим умом не отличался, а в преклонном возрасте окончательно сделался сумасбродным олухом, не заметил иронии, сквозившей в картине.

Фрэнсис Ормерин – худощавый и щуплый француз – работал в основном углем и акварелью. Его рисунки обнаженной натуры поражали изяществом линий и утонченным вкусом. Нервный и дерганый, Ормерин был подвержен приступам черной меланхолии и нередко хандрил. Из-за несварения желудка – считала Трой.

И наконец, Гарсия – никто почему-то не помнил, что его зовут Вольф. На его бледных и впалых щеках всегда темнела десятидневная щетина, по непонятным причинам не превращавшаяся в бороду; ходил он неизменно в засаленных серых брюках, выцветшей рубашке и совершенно немыслимом плаще. Буйные темно-русые волосы, которых никогда не касалась расческа, темные дерзкие глаза, поразительно красивые руки и полная бесцеремонность – вот весь Гарсия. Два года назад он нагрянул без приглашения в лондонскую студию Трой. Вместо визитной карточки он протянул ей собственный бюст в глине, завернутый в мокрую и грязную рубашку. Протиснувшись мимо художницы в прихожую, он прошагал в студию, развернул бюст и молча водрузил его на стол. Потом они с Трой долго стояли и молча разглядывали глиняную голову. Наконец Трой спросила, как его зовут и чего он хочет. «Гарсия», – буркнул молодой человек. Хотел он лепить с натуры, но в карманах всегда гулял ветер. Трой высказала замечания насчет его работы, дала ему двадцать фунтов и с тех пор так толком и не смогла избавиться от назойливого скульптора. Время от времени, порой – крайне не вовремя, он появлялся у нее в студии, причем всегда приносил новую работу. Выразить себя ему удавалось только в глине, а все остальное выходило маловразумительным. Зато глиняные скульптуры неизменно вызывали всеобщий восторг. Ходил Гарсия вечно немытый, всклокоченный, был начисто лишен каких бы то ни было комплексов и не интересовался ничем, кроме своей работы. Трой всегда старалась хоть как-то помочь ему, и мало-помалу о творениях молодого скульптора заговорили. Гарсия начал работать в камне. Его попросили показать несколько работ на выставке группы «Возрожденный Феникс» и стали подкидывать заказы. Денег у него было всегда – кот наплакал, и многие люди его сторонились, хотя некоторые женщины находили его необыкновенно привлекательным, чем Гарсия беззастенчиво пользовался.

Уложив натурщицу в нужную позу, Трой подошла к Гарсии. Остальные пока расставляли мольберты и устраивались поудобнее. Трой остановилась и стала рассматривать «Комедию и Трагедию» – глиняную модель скульптурной композиции, заказанной Гарсии для нового театра в Вестминстере. Гарсия установил скульптуру на высоком постаменте с четырьмя колесами возле южного окна. Обе женские фигуры вздымались из цилиндрического основания. Комедия – полностью обнаженная, Трагедия – в аляповатой мантии. Маски они держали в руках над головой. По композиции подразумевалось, что эти фигуры представляют собой языки пламени. Формы были упрощены до предела. На лице Комедии застыло угрюмое выражение, Трагедия ехидно ухмылялась.

Гарсия с недовольной физиономией стоял рядом, ожидая, что скажет Трой.

– Что ж, – произнесла она. – Мне нравится.

– Я думал, что нужно… – Он замолк, изобразив руками шлейф, которым собирался прикрыть ноги Комедии.

– По-моему, не стоит, – сказала Трой. – Это нарушит общий строй. Впрочем, я в этом не специалист. Я ведь художница. А почему, кстати, позвольте спросить, вы решили устроиться в моей студии?

– Я решил, что вы не станете возражать. – Говоря, Гарсия глотал отдельные звуки, а его произношение немного напоминало кокни. – Через две недели я уже смотаю удочки. Нужно же мне было где-то поработать.

– Да, так вы и написали в своей записке. Вы опять без гроша?

– Да.

– А куда вы переедете через две недели?

– В Лондон. Мне предоставляют комнату.

– Где?

– Где-то в Ист-Энде, кажется. В помещении бывшего склада. Один знакомый парень уговорил владельца впустить меня туда. Он даст мне адрес. Я съезжу на недельку отдохнуть куда-нибудь, а потом примусь за скульптуру.

– Кто заплатит за камень?

– Мне пообещали хороший аванс.

– Понятно. Что ж, будем надеяться, что все так и будет. Теперь послушайте меня внимательно, Гарсия. – Трой оглянулась по сторонам и понизила голос. – Пока вы живете и работаете в моей студии, вы должны вести себя прилично. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Нет.

– Прекрасно понимаете. Никаких ваших шашней с женщинами я не потерплю. Вы все время крутитесь вокруг Сони. Вы с ней вместе живете?

– Когда хочется кушать – нужно кушать, – философски изрек Гарсия.

– У меня здесь не ресторан, зарубите это себе на носу, пожалуйста. Хорошо? Я видела, как вчера вы пытались заигрывать с Сиклифф. Этого я тоже не потерплю. В Татлерз-Энде не должно быть никаких псевдобогемных штучек, никакой свободной любви или даже обычного флирта. Это шокирует прислугу, да и вообще неприятно. Договорились?

– Угу, – ухмыльнулся Гарсия.

– Поза изменилась, – раздался голос Кэтти Босток из центра студии.

– Да, эт-та точно, – поддакнул Уотт Хэчетт. Остальные художники устремили на него неодобрительные взгляды. Австралийский акцент сиднейца был настолько выражен, что эффект получался почти комичный. Некоторые даже подозревали, что Хэчетт нарочно валяет дурака. В школе Трой было правило: новички раскрывают рот лишь тогда, когда к ним обращаются. Уотт об этом не знал, и Трой, которая люто ненавидела ссоры, всерьез беспокоилась из-за этого. Простодушию Хэчетта можно было позавидовать. Оно же порой делало его совершенно невыносимым. Трой подошла к мольберту Кэтти, посмотрела на четкий рисунок и перевела взгляд на натурщицу. Затем прошагала к подиуму и опустила правое плечо Сони в прежнее положение.

– Лежи вот так, Соня.

– Поза ну совершенно кошмарная, мисс Трой.

– Ничего, продержись еще немного.

Трой принялась расхаживать по студии, проверяя, как идут дела у ее учеников. Начала она с Ормерина, расположившегося на левом фланге.

– По-моему, чуть скованно, – сказала она, немного помолчав.

– Она ни секунды не лежит спокойно, – пожаловался француз. – Настоящая егоза. То дрыгает ногой, то водит плечами. Невозможно работать – совершенно невозможно.

– Начните заново. Сейчас она лежит правильно. Зарисуйте как есть. У вас получится, вот увидите.

– Последние три месяца были для меня сущей пыткой, – признался Ормерин. – От малакенского сюрреализма меня выворачивало наизнанку. Хоть я его и не признавал, но, обучаясь в их школе, не мог не попробовать. Из-за этого я к вам и вернулся. В голове у меня полный бедлам.

– Начните с самого простого. А о стиле не беспокойтесь – он не пропадет. Возьмите новый подрамник и набросайте эскиз.

Переместившись к Вальме Сиклифф, Трой залюбовалась свободным полетом и изяществом линий рисунка художницы. Сиклифф тем временем отступила к Ормерину и сзади тронула его за плечо. Француз обернулся и зашептал ей на ухо.

– Я понимаю по-французски, – как бы невзначай обронила Трой, не отрываясь от рисунка. – Что ж, Сиклифф, очень хорошо. Вы специально удлинили ноги?

– Да, я ее такой воспринимаю. Вытянутой и угловатой. Говорят, многие художники изображают людей похожими на себя – это правда?

– Неужели? – вскинула брови Трой. – Я бы никому такого не посоветовала.

Она подошла к Кэтти и, высказав пару мелких замечаний, приблизилась к Уотту Хэчетту. Австралиец уже покрывал холст краской, готовя фон.

– Мне казалось, вы обычно начинали не с этого, – не сдержала удивления Трой.

– Угы, вы правы, – благодушно закивал Хэчетт. – Но мне вдруг втемяшилось в тыкву, что надо попробовать.

– Не потому ли, случайно, что вы подметили, как работает мисс Босток? – не без лукавинки поинтересовалась Трой.

Хэчетт улыбнулся, но смолчал, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

– Я бы все-таки советовала вам не отходить от своей манеры, – сказала Трой. – Как-никак вы еще начинающий живописец. Кстати, как по-вашему: эта ступня у вас получилась слишком большой или слишком маленькой?

– Слишком маленькой.

– А вот это место нужно вытянуть или расширить?

– Вытянуть.

– Вот так и сделайте.

– Угы, буу зделано, мисс Трой. А как вы думаете – этот цвет подойдет? – спросил Хэчетт, почтительно взирая на нее снизу вверх. – Или нет? – В его устах последнее слово прозвучало как «ню-ют».

– Цвет-то хороший, но я бы на вашем месте не стала раскрашивать холст, не закончив с рисунком. Исправьте рисунок.

– Угы – но только она все время елозит и извивается. Как червяк на крючке. Посмотрите, куда плечо заехало! Видите?

– Изменилась поза? – спросила Трой, обращаясь ко всем сразу.

– Ню-ют! – с ехидной мстительностью протянула Соня.

– Полностью изменилась, – вспыхнул Хэчетт. – Поспорим на все, что угодно…

– Минутку, – остановила его Трой.

– Да, она немного подвинулась, – подтвердила Кэтти Босток.

Трой вздохнула.

– Перерыв! – возвестила она. – Нет, постойте-ка… Она вытащила из кармана рабочего халата кусочек мела и обвела им силуэт Сони во всех местах, где обнаженное тело натурщицы соприкасалось с помостом.

– Вот теперь можешь встать.

Соня, всем видом выражая недовольство, сползла с подмостков и натянула кимоно. Трой расправила складки небесно-голубой драпировки.

– Ее придется всякий раз укладывать заново, – сказала она.

– Все точь-в-точь как в моем средневековом романе, – заметил Малмсли.

– А что – этот план мне кажется вполне осуществимым, – загорелась Вальма Сиклифф. – Может, попробуем? В чулане есть вполне подходящий китайский кинжал. Можно его взять, мисс Трой?

– Пожалуйста, если хотите, – кивнула Трой.

– Да ладно, может, не стоит? – лениво протянул Малмсли, вставая.

– Где он, мисс Сиклифф? – оживленно спросил Хэчетт.

– В чулане, на верхней полке.

Австралиец нырнул в чулан, расположенный возле окна, и минуту спустя появился, держа в руке угрожающего вида кинжал – тонкий и длинный. Хэчетт подошел к столу Малмсли и заглянул через плечо художника в гранки. Малмсли с подчеркнутой вежливостью отступил.

– Угы, я все усек, – ухмыльнулся Хэчетт. – Ну, наворочали! А неплохо бы так укокошить кого-нибудь, да?

Он поплевал на пальцы и перевернул страницу.

– Я вообще-то старался по возможности не пачкать рукопись, – заметил Малмсли, обращаясь в пустоту.

– Ладно, Малмсли, не занимайтесь чистоплюйством, – осадила его Трой. – Авы, Хэчетт, отдайте кинжал мне, а сами постарайтесь к чужим вещам не прикасаться. У нас так не принято.

– Угы, буу зделано, мисс Трой.

Пилгрим, Ормерин, Хэчетт и Вальма Сиклифф, собравшись в кружок, стали обсуждать, как лучше укрепить кинжал. К ним присоединилась и Филлида Ли.

– А в каком месте кинжал должен войти в тело? – спросила Сиклифф.

– Вот здесь, – сказал Пилгрим, тыкая ее пальцем в спину. – Напротив твоего сердца, Вальма.

Сиклифф повернулась и пристально посмотрела на него, слегка прищурившись. Хэчетт уставился на нее, открыв рот, а Малмсли заулыбался. Пилгрим слегка побледнел.

– А ты чувствуешь, как оно бьется? – тихо спросила Сиклифф.

Пилгрим судорожно сглотнул.

– Если я чуть подвину руку… да, – выдавил он.

– Да бросьте ерунду болтать! – возмутилась Соня Глюк. – Никого вы так не убьете. – Она прошагала к Гарсии и остановилась рядом с ним. – Правда, Гарсия?

Тот невнятно хрюкнул. Он, в свою очередь, пялился на Вальму Сиклифф.

– А откуда убийца знала, в какое место втыкать кинжал? – спросила вдруг Кэтти Босток. Она размалевывала свой холст, нанося фон.

– Может, мы сами попробуем? – вызвался Хэчетт.

– Пожалуйста, – пожала плечами Трой. – Только отметьте положение подиума, прежде чем передвинете его.

Бейсил Пилгрим обвел мелом контуры подиума, потом с помощью Ормерина перевернул его. Остальные сгрудились вокруг них, с интересом наблюдая за манипуляциями молодых людей. Определив по обрисованному мелом силуэту, где находится сердце, Ормерин нашел проекцию этой точки на обратной стороне помоста.

– Вот, смотрите, – сказал француз. – Ревнивая жена воткнула кинжал вот сюда.

– Но как она проткнула доску? – полюбопытствовал Бейсил Пилгрим.

– Лезвие можно просунуть в щель между досками, – неожиданно сказал Гарсия, не отходивший от своего окна.

– Ну и что? Тогда кинжал вывалится, если надавить на него сверху.

– Ничего подобного. Могу показать.

– Только не сломайте кинжал и не повредите подиум, – попросила Трой.

– А, усек! – взвился Хэчетт. – Кинжал ведь у основания толще. Доски его притиснут. Да, значит, так и вправду можно кого-нибудь укокошить. Спорней, может?

– Боюсь, что мне это не слишком интересно, – покачал головой Малмсли.

– Давайте попробуем, – загорелся Пилгрим. – Можно, мисс Трой?

– Да, давайте! – захлопала в ладоши Филлида Ли. Затем, перехватив взгляд Малмсли, сконфузилась. – Люблю кровавые сцены, – с деланной беззаботностью улыбнулась она.

– Очень уж грязный этот помост с изнанки, – поморщился Малмсли.

– Ах, какая жалость, если вы испачкаете свой хорошенький зеленый передничек! – хихикнула Соня.

Вальма Сиклифф звонко расхохоталась.

– А я и не собираюсь ничего делать, – развел руками Малмсли. – Гарсия предложил – пусть он и пробует.

– Валяйте, ребята! – потер руки Хэчетт. – Ставлю пять бобиков[6], что эта фигня сработает. Ей-ей сработает. Сущая динкуха[7].

– Что все это значит? – изумилась Сиклифф. – Вы должны непременно обучить нас своему диковинному языку, Хэчетт.

– Запросто. – Глаза у Хэчетта разгорелись. – Из вас выйдет динковая асси.

– Асси? – изогнула брови Трой.

– Ну – австралийка, – пояснил Хэчетт.

– Боже упаси! – возвел глаза к небу Малмсли. Соня хихикнула.

– Вам что, не нравятся австралийцы? – вызывающе спросил Хэчетт, выдвинув челюсть.

– Не особенно.

– Тогда вот что я вам скажу. У нас в Асе… в Сиднее даже начинающие натурщицы способны усидеть в любой позе больше десяти минут кряду.

– Подумаешь, – фыркнула Соня. – Судя по твоей мазне, тебе от этого проку мало.

– И перед учениками они своими жоп… задницами не вертят.

– Должно быть, такие физиономии им не по вкусу.

– Хватит, Соня! – жестко оборвала их перепалку Трой. – А вы, ребята, если хотите проверить свою гипотезу – поспешите. Через пять минут мы снова начинаем работать.

В досках, из которых был сколочен помост подиума, обнаружили щель, проходившую как раз через нужное место. Хэчетт снизу просунул в щель острие кинжала, а затем с помощью лотка от мольберта вбил его снизу по самую рукоятку. Когда после этого подмостки вернули в прежнее положение, то все увидели, что острие кинжала проходит прямо через нарисованный синим мелком крест, которым пометили сердце жертвы. Бейсил Пилгрим взял шелковую драпировку и, перебросив ее через подушку, прикрыл краешком кончик кинжала.

– Видите, ткань свешивается свободно и под ней ничего не заметно, – пояснил он.

– Угыы, а я вам что говорил! – торжествующе провозгласил Хэчетт.

Гарсия покинул свое рабочее место и присоединился к остальным.

– Ну что, Соня, может быть, займешь прежнюю позу? – ухмыльнулся он.

Натурщица содрогнулась.

– Перестань, – поморщилась она.

– Интересно, выйдет ли кончик наружу под левой грудью? – полюбопытствовал Малмсли. – Неплохо было бы изобразить его на иллюстрации. Неясную тень и ручеек крови. Все выдержано в строгих черно-белых тонах, и вдруг – ярко-алая струйка. Как-никак это ведь мелодрама.

– Типичная, – ухмыльнулся Гарсия.

– Что ж, Малмсли, – произнесла Трой. – Вы можете воспользоваться случаем и зарисовать все как есть.

Малмсли улыбнулся, уселся на свое место и взялся за эскиз. Вальма Сиклифф склонилась над ним, опершись на его плечи. Хэчетт, Ормерин и Пилгрим стояли рядом, обступив их полукругом. Пилгрим одной рукой обнимал Вальму за талию. Филлида Ли суетилась поблизости. Трой, обведя взглядом группу, со вздохом убедилась, что ее худшие опасения сбываются. Уотт Хэчетт уже успел поцапаться и с Малмсли, и с натурщицей. Вальма Сиклифф откровенно играла в Клеопатру, а Гарсия уединился в углу с Соней. Что-то в их лицах привлекло внимание Трой. Что, черт побери, они задумали? Глаза Гарсии были прикованы к кучке, сгрудившейся вокруг Малмсли, на губах играла странная улыбка. Не понравилось Трой и то, как улыбалась Соня.

– Хватит, Хэчетт, – сказала она. – Вытаскивайте кинжал и принимайтесь за работу.

Вынуть кинжал оказалось еще более непростым делом, чем забить между досками. Наконец все было кончено, подиум водрузили на место, а Соня, ворча и огрызаясь, улеглась в прежнюю позу.

– Чуть больше веса на правое плечо, – подсказала Кэтти Босток.

Трой надавила на плечо натурщицы. Драпировка складками опустилась на нагое тело.

– Ой! – вырвалось у Сони.

– Во, как будто кинжал воткнулся, – усмехнулся Малмсли.

– Не надо, мне плохо будет, – взмолилась Соня. Гарсия хмыкнул.

– Пронзил насквозь ребра и вышел прямо под левой грудью, – не унимался Малмсли.

– Прекратите!

– Как у цыпленка на вертеле.

Соня приподняла голову.

– Что-то вы слишком развеселились, мистер Малмсли, – сказала она. – И откуда вы черпаете свое вдохновение? Из книжек? Или из порнографических журналов?

Кисть выскользнула из пальцев Малмсли прямо на бумагу, основательно заляпав ее свежей краской. Малмсли выругался себе под нос, ожег натурщицу свирепым взглядом и принялся лихорадочно оттирать свой рисунок влажной губкой. Соня злорадно захихикала.

– Господи, – в сердцах произнесла Кэтти Босток. – Ты ляжешь наконец как следует или нет?

– Тихо! – скомандовала Трой. Ее послушались. – Принимайтесь за работу. Выставка открывается шестнадцатого числа. Думаю, многие из вас захотят поехать в Лондон, чтобы принять в ней участие. Я, так и быть, отпущу на тот уик-энд слуг, а мы продолжим работу в понедельник.

– Если эта штука у меня получится, я ее выставлю, – сказала Кэтти Босток. – Если нет – сдам в музей.

– Думаю, на просмотр вы поедете все? – спросила Трой.

– Кроме меня, – мотнул головой Гарсия. – Я хочу куда-нибудь смотаться.

– А мы с тобой как? – спросила Вальма Сиклифф Бейсила Пилгрима.

– Как скажешь, милая.

– «Мы»? – изумилась Трой. – «Милая»? Что это значит?

– Скажем им, Бейсил, – мило улыбнулась Вальма Сиклифф. – К чему скрывать? Только не падайте в обморок. Вчера вечером мы обручились.

Глава 4

Уголовное дело для мистера Аллейна

Стоя на коленях на садовом коврике, леди Аллейн посмотрела на сына:

– Что ж, мой дорогой, мне кажется, для одного дня мы посадили уже вполне достаточно. Увози свою тачку и иди в дом. Тяпнем по стаканчику хереса и поболтаем. Мы заслужили.

Старший инспектор Аллейн послушно затрусил по дорожке, толкая перед собой тяжеленную тачку. Вывалив ее содержимое в костер, он смахнул со лба капельки пота и прошагал в дом. Полчаса спустя, приняв ванну, он присоединился к матери, поджидавшей его в гостиной.

– Садись к камину, сыночек. Наливай себе херес. Я сберегла самую лучшую бутылку для нашего прощального вечера.

– Мадам, – с чувством произнес Аллейн, – вы – идеальная женщина.

– Нет, всего-навсего идеальная мама. Я люблю польстить себе, почитая себя хорошей воспитательницей. Ах, как тебе идет вечерний костюм, Родерик! Жаль, твоему брату недостает твоего шика. Джордж всегда выглядит слишком расхлябанным.

– Джордж – славный малый, – улыбнулся Аллейн.

– Да, я его тоже люблю.

– Вино и впрямь замечательное. Жаль, что это наш последний вечер. Три дня у Батгейтов и – письменный стол, телефон, незабываемые запахи Ярда и славный старина Фокс, улыбающийся до ушей. Впрочем, я уже изрядно соскучился по работе.

– Родерик, – укоризненно произнесла леди Аллейн. – Ну почему ты не хочешь прогуляться со мной в Татлерз-Энд?

– По одной простой причине, мамуля: сердечный прием меня там не ждет.

– Почему ты так думаешь?

– Мисс Трой меня на дух не выносит.

– Ерунда! Она очень милая и толковая молодая особа.

– Мамочка, дорогая!

– Зайдя к ней, я пригласила ее отужинать с нами, пока ты здесь. Она согласилась.

– А потом отказалась.

– Согласись, у нее была веская причина.

– Допустим, – кивнул Аллейн. – Она ведь, как ты выразилась, очень толковая молодая особа.

Леди Аллейн перевела взгляд на висевший над камином портрет сына.

– Нет, дорогой, не может она к тебе так относиться. Судя по этому портрету, ты ошибаешься.

– Эстетическое восприятие объекта живописи не имеет ничего общего с личным отношением.

– Вздор! Не болтай напыщенную чепуху о вещах, в которых не смыслишь.

Аллейн усмехнулся.

– И вообще, – величественно продолжила леди Аллейн. – Ты стал жутко упрямым и своенравным.

– Мамочка, – взмолился Аллейн. – Можно подумать, что виноват я, а не эта особа!

– Я вовсе тебя не виню, Родерик. Налей себе еще. Нет-нет, мне не надо.

– Как бы там ни было, я рад, что этот портрет достался тебе, – сказал Аллейн.

– А в Квебеке ты с ней часто встречался?

– Нет, мамуля, – улыбнулся Аллейн. – Совсем немного. Мы с ней раскланивались, когда наступало время трапезы, и порой вели светскую беседу в гостиной. В последний вечер я сводил ее в театр.

– Ну а там хоть лед растаял?

– Нет, но мы держались очень вежливо.

– Ха! – хмыкнула леди Аллейн.

– Мамочка, – сказал Аллейн. – Ты же знаешь, я – сыщик. – Он приумолк, с улыбкой глядя на нее. – Ты просто очаровательна, когда краснеешь.

– Да, Родерик, не стану скрывать, я была бы счастлива женить тебя.

– Ну подумай сама – зачем я ей сдался? Выбрось эти мечты из головы, мамулик. Я сомневаюсь даже, выдастся ли мне вообще еще случай перекинуться словом с мисс Агатой Трой.

В гостиную вошла горничная:

– Звонят из Лондона, мадам. Просят позвать мистера Родерика.

– Из Лондона? – скривился Аллейн. – Боже мой, Клибборн, неужели ты не могла сказать, что меня только что похоронили? Или похитили инопланетяне.

Клибборн улыбнулась терпеливой улыбкой хорошо вышколенной служанки и распахнула дверь.

– Извини, мамочка, – сказал Аллейн и поспешил к телефону.

Уже снимая трубку, Аллейн ощутил неприятное легкое покалывание в затылке – предвестник дурных новостей, которые так часто сопровождали нежданные звонки из Лондона. Предчувствие не обмануло Аллейна. Он ничуть не удивился, услышав знакомый голос:

– Мистер Аллейн?

– Собственной персоной. Это вы, Уоткинс?

– Да, сэр. Очень рад вас слышать. Заместитель комиссара хотел бы поговорить с вами, сэр.

– Я готов!

– Мистер Аллейн? – ворвался в трубку новый голос.

– Здравствуйте, сэр.

– Вы можете идти, Уоткинс, я вас потом вызову. – Непродолжительное молчание, потом: – Как дела, Рори?

– Все прекрасно, спасибо, сэр.

– Готов выйти на работу?

– Да. Вполне.

– Что ж, тогда слушай. Как ты относишься к тому, чтобы впрячься в работу на три дня раньше срока? Дело в том, что преступление случилось буквально в двух шагах от твоего дома, а местная полиция обратилась к нам. Если согласишься, ты нас здорово выручишь.

– Разумеется, сэр, – с упавшим сердцем ответил Аллейн. – Когда приступить?

– Немедленно. Речь идет об убийстве. Запиши адрес: Татлерз-Энд…

– Что? Прошу прощения, сэр. Слушаю.

– Там закололи женщину. Ты, случайно, не знаешь это место?

– Знаю, сэр.

– Тр-ри минуты, – задребезжала телефонистка.

– Продлите время, пожалуйста. Рори, ты меня слышишь?

– Да, сэр, – ответил Аллейн, заметив, что телефонная трубка в его руке вдруг стала почему-то липкой.

– Этот дом принадлежит художнице, мисс Агате Трой.

– Я знаю.

– Все подробности узнаешь от местного суперинтенданта Блэкмана – он сейчас находится там, на месте преступления. Убили натурщицу, и все обстоятельства смахивают на умышленное убийство.

– Простите, я не расслышал.

– Я говорю, что жертва – натурщица. Я уже выслал к тебе Фокса со всей командой. Очень признателен. Извини, что пришлось потревожить тебя раньше понедельника.

– Ничего, сэр.

– Вот и замечательно. Жду твоего рапорта. И тебя самого, разумеется. Жму лапу. До скорого.

– До свидания, сэр.

Аллейн возвратился в гостиную.

– Ну что? – спросила мать. В следующий миг, увидев лицо сына, она выпрыгнула из кресла и подлетела к нему. – Что стряслось, старина?

– Ничего, мэм. Из Ярда звонили. Хотят, чтобы я провел расследование. Это здесь, в Татлерз-Энде.

– И что там такое?

– Похоже, убийство.

– Родерик!

– Нет, нет. Хотя в первое мгновение я тоже об этом подумал. Убили натурщицу. Я должен ехать не мешкая. Могу я взять твою машину?

– Конечно, дорогой. – Леди Аллейн нажала на кнопку звонка и, когда вошла Клибборн, попросила: – Клибборн, принеси пальто мистера Родерика и скажи, чтобы Френч приготовил машину.

Когда Клибборн удалилась, старушка стиснула сухонькой рукой ладонь Аллейна.

– Пожалуйста, передай мисс Трой, что я буду счастлива ее видеть…

– Да, моя хорошая. Спасибо. Но сперва я должен разобраться в случившемся. Не забудь – речь идет об убийстве.

– Надеюсь, ты не сразу включишь Агату Трой в число подозреваемых?

– Если такое случится, я немедленно уволюсь. Спокойной ночи. Не жди меня – я могу задержаться.

Вошла Клибборн с его пальто.

– Допей херес, – велела мать. Аллейн послушно осушил стакан. – И, Родерик, загляни ко мне, когда бы ты ни вернулся.

Аллейн поклонился, легонько чмокнул мать в щеку и поспешил на улицу.

Вечер стоял зябкий, похоже даже – намечался легкий морозец. Аллейн отпустил шофера и уселся за руль сам. По пути в его мозгу отчетливо представились три картины. Причал в Суве. Агата Трой в замасленном рабочем халате любуется морем, а свежий бриз треплет ее волосы. Агата Трой прощается с ним на берегу реки Святого Лаврентия.

Мощные фары автомобиля выхватили из темноты заросли рододендрона и стволы деревьев, а за ними – запертые ворота и фигуру констебля. В лицо Аллейну брызнул луч фонарика.

– Прошу прощения, сэр…

– Все в порядке. Старший детектив-инспектор Аллейн из Скотленд-Ярда.

Констебль отдал честь.

– Вас ждут, сэр.

Ворота распахнулись, и Аллейн проехал внутрь. Аллейну показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он подкатил по длинной извилистой подъездной аллее к ярко освещенному крыльцу. Там его встретил другой констебль и провел в уютный холл, где приятно потрескивал зажженный камин.

– Я передам суперинтенданту, что вы приехали, – сказал констебль, но в эту самую минуту слева открылась дверь и из нее вынырнул тучный человек с багровой физиономией.

– О, привет, привет! – радостно расплылся он. – Рад, что вы приехали, старина. Целую вечность вас не видел.

– Да уж – вечность, – сказал Аллейн. Они обменялись рукопожатием. Блэкман служил в Боссикоте суперинтендантом уже шесть лет, но они были знакомы с Аллейном и прежде. – Надеюсь, я не слишком закопался?

– Напротив, вы примчались как ветер. Не прошло и получаса после нашего звонка в Ярд. Там сказали, что вы здесь, в гостях у мадам. Давайте, проходите сюда.

Он провел Аллейна в очаровательную гостиную с бледно-серыми обоями и полосатыми вишнево-лимонными шторами.

– Что вам уже известно, мистер Аллейн?

– Только то, что закололи натурщицу.

– Да. Странная история. Я бы сам взялся за это дело, да только мы повязаны по рукам и ногам крупным ограблением ювелирного магазина, а людей у нас, сами знаете, раз-два и обчелся. Вот комиссар и решил обратиться в Ярд. Он, кстати, был здесь, но только что уехал. Присядьте, и я расскажу вам обстоятельства дела, а потом мы пойдем и взглянем на тело. Вас это устраивает?

– Вполне, – кивнул Аллейн.

Блэкман открыл пухлую записную книжку и начал рассказывать, время от времени заглядывая в нее:

– Особняк принадлежит члену Королевской художественной академии мисс Агате Трой, которая третьего сентября возвратилась сюда после годичного пребывания за границей. Во время ее отсутствия в Татлерз-Энде проживала мисс Кэтти Босток, тоже художница. Мисс Трой взяла себе в ученики с постоянным проживанием восемь молодых людей, которые уже собрались здесь к моменту ее приезда. Проживала здесь также и двадцатидвухлетняя Соня Глюк, которую мисс Босток наняла в качестве натурщицы на предстоящий семестр. Официально занятия должны были начаться с десятого сентября, но фактически люди работали уже с третьего. Начиная с десятого и до пятницы, шестнадцатого сентября, по утрам они ежедневно работали с обнаженной натурщицей. Шестнадцатого, три дня назад, класс отпустили на уик-энд, чтобы желающие смогли принять участие в лондонской выставке. Слуг в пятничный вечер тоже отпустили – они отправились в кино, в Бакстонбридж. Вольф Гарсия, один из студентов, не имеющий постоянного места проживания, оставался в студии. Дом был заперт. Гарсия, как говорят, уехал в субботу, позавчера. Во всяком случае, когда мисс Трой вернулась в субботу днем домой, Гарсии уже не было. Остальные ученики возвратились в воскресенье, вчера – кто на машине, кто на автобусе. Сегодня утром, девятнадцатого сентября весь класс собрался в студии – это отдельное здание, находящееся примерно в сотне ярдов к юго-востоку от восточного крыла особняка. Вот, кстати, план особняка и студии. А вот – внутренняя планировка студии.

– Прекрасно, – кивнул Аллейн, разложив бумаги перед собой на небольшом столике.

Блэкман откашлялся и возобновил свой рассказ:

– В половине одиннадцатого все ученики, за исключением отбывшего куда-то Гарсии, были готовы приступить к работе. Мисс Трой распорядилась, чтобы они начинали без нее. Так у них заведено, за исключением тех случаев, когда натурщице задают новую позу. Натурщица приняла позу, в которой позировала ежедневно, начиная с десятого сентября. Она лежала частично на отрезе шелковой ткани, частично – на голых досках подиума. Полностью обнаженная. Сначала она легла на правый бок. Одна из студенток, мисс Вальма Сиклифф, проживающая в Лондоне по адресу: Партингтон-Мьюз, 8, обхватила натурщицу за плечи и резко опустила левое плечо вниз, прижав его к доскам подиума. Так у них уже повелось. Глюк громко выкрикнула «Не надо!», но, поскольку она всегда противилась этой позе, мисс Сиклифф не обратила на нее внимания и прижала еще сильнее. Глюк тогда издала, по словам мисс Сиклифф, слабый стон, странно дернулась и затихла. Мисс Сиклифф громко произнесла: «О, не притворяйся, Соня!» – и уже хотела встать и отойти, когда обратила внимание на то, что натурщица выглядит неестественно. Она позвала остальных посмотреть, в чем дело. Первой подошла мисс Кэтти Босток, а за ней двое учеников – мистер Уотт Хэчетт, австралиец, и мистер Фрэнсис Ормерин, француз. Хэчетт сказал: «Она в обмороке». Мисс Босток сказала: «Отойдите». Она пригляделась к натурщице. По ее словам, ресницы девушки легонько трепетали, а ноги слегка подергивались. Мисс Босток попыталась приподнять Глюк. Она обхватила ее за плечи и потянула. Сначала она ощутила странное сопротивление, но потом тело вдруг легко подалось. Мисс Сиклифф громко закричала, что видит на шелке кровь. Мистер Ормерин произнес: «Монг дье[8], кинжал!»

Мистер Блэкман снова прокашлялся и перевернул страницу.

– Тогда все заметили, что из голубого шелка торчит острие тонкого кинжала. Его просунули снизу в щель между досками помоста. Кинжал все еще там – мисс Трой, узнав, что случилось, распорядилась, чтобы никто ни к чему не прикасался. При обследовании Глюк обнаружено проникающее ранение в области четвертого ребра в трех дюймах левее позвоночника. Из раны вытекала кровь. Мисс Босток попыталась остановить кровотечение с помощью какой-то тряпочки, а пришедшая в эту минуту мисс Трой отправила мистера Бейсила Пилгрима – это тоже один из учеников – звонить врачу. Доктор Амптхилл, прибывший десятью минутами спустя, констатировал смерть. По словам мисс Трой, Глюк умерла через несколько минут после ее – мисс Трой – прихода в студию. Перед смертью Глюк ничего не сказала.

Мистер Блэкман закрыл книжечку и положил на стол.

– Это только мои рабочие записи, – скромно сказал он. – Рапорт я еще не составил.

– Все и так ясно, – вздохнул Аллейн. – Вы уже могли бы выступить перед присяжными.

Жирная физиономия суперинтенданта блаженно расплылась.

– Времени у нас было не много, – заметил он. – Странная история. Мы уже сняли у всех показания. Кроме Гарсии, конечно. В свете случившегося его исчезновение выглядит несколько подозрительным, но, говорят, он вроде бы заранее предупредил, что в субботу утром отправится путешествовать автостопом, а примерно через неделю объявится в Лондоне. У нас есть адрес – он распорядился отправить туда свой багаж. В субботу, в три часа дня, когда вернулась мисс Трой, его багаж уже отправили. Мы пытаемся связаться с почтовой службой, но пока не нашли курьера, которому поручили доставку его вещей. Судя по всему, Гарсия жил прямо в студии и вещи его хранились там же. Я отправил циркуляр в полицейские участки на пятьдесят миль вокруг, указав приметы Гарсии. Вот его описание: рост – около пяти футов девяти дюймов, лицо бледное, глаза карие, очень худой. Волосы темные и густые, довольно длинные. Одет обычно в старые серые брюки и плащ. Шляпу не носит. Возможно, имеет при себе рюкзак с рисовальными принадлежностями. Вообще-то он больше скульптор, но в свободное время любит порисовать. Все это мы выяснили в ходе опроса свидетелей. Хотите взглянуть на их показания?

Аллейн на мгновение задумался, потом покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я бы хотел сначала поговорить с мисс Трой. Тем более что мы с ней знакомы.

– Неужели? Должно быть, ее милость, будучи… как бы сказать… соседкой…

– Это чисто шапочное знакомство, – прервал его Аллейн. – А что там у нас с врачами?

– Я обещал доктору Амптхиллу, что дам ему знать, как только вы появитесь. Он официально числится в штате полиции. В справочнике его фамилия идет первой – вот Пилгрим и вызвал его.

– Да, удачно вышло. Что ж, мистер Блэкман, тогда свяжитесь с ним, а я пока побеседую с мисс Трой…

– Хорошо.

– Скоро уже прибудут Фокс и компания. Тогда мы вместе последуем на место преступления. Где я могу найти мисс Трой?

– В кабинете. Я вас провожу. Это на противоположной стороне холла.

– Спасибо, я сам.

– Ладно, я свяжусь с врачом и присоединюсь к вам. Все ученики по моему распоряжению сидят в столовой под присмотром констебля. Пестрая компания подобралась, – сказал Блэкман, устремляясь вслед за Аллейном. – Художники, одно слово. Сами увидите. Вон там – дверь в библиотеку. Я – мигом.

Аллейн пересек холл, постучал в дверь и вошел.

Комната была длинная, у дальней стены горел камин. Отблески пламени тускло отражались на корешках бесчисленных книг, плотные ряды которых высились до самого потолка. Других источников света в кабинете не наблюдалось. Войдя из ярко освещенного холла, Аллейн не сразу привык к темноте и остановился в проеме двери.

– Кто там? – послышался голос. – Вы хотите со мной поговорить?

Аллейн разглядел в полумраке хрупкую стройную фигурку девушки, сидевшей в кресле возле камина.

– Это я, – сказал Аллейн. – Родерик Аллейн.

– Вы!

– Извините, что нагрянул без приглашения. Я думал, может быть, вам…

– Но… О, конечно же, проходите.

Тонкая фигурка приблизилась к нему и протянула руку. Аллейн извиняющимся тоном произнес:

– Здесь довольно темно. Глаза еще не привыкли…

– Ах да! – Короткое движение – и возле стены вспыхнул торшер. Теперь Аллейн наконец увидел ее отчетливо. На Трой было длинное неброское платье темного цвета. Выглядела она почему-то выше, чем ему помнилось. Лицо, обрамленное коротко стриженными черными волосами, казалось совсем бледным. Аллейн легонько пожал протянутую ему руку, чуть задержав ее в своей, а затем приблизился к камину.

– Очень мило, что вы пришли.

– Не уверен. Я приехал по долгу службы.

Трой вздрогнула и как-то сразу ощетинилась.

– Извините. Я сказала глупость.

– Если бы я не был полицейским, – поспешно добавил Аллейн, – я, наверное, в любом случае пришел бы к вам. А вы могли бы смело послать меня на все четыре стороны, как при нашей первой встрече.

– Вы всегда будете напоминать мне о моих дурных манерах?

– Нет, я вовсе этого не хотел. И потом, я не нахожу ваши манеры дурными. Мы можем где-нибудь присесть?

– Разумеется.

Они сели возле камина.

– Что ж, – сказала Трой. – Доставайте свой блокнот. Аллейн похлопал себя по карману пиджака.

– Да, он и в самом деле здесь, – сказал он. – В последний раз я пользовался им в Новой Зеландии. Вы, кстати, еще не ужинали?

– Это имеет отношение к делу?

– Будет вам, – улыбнулся Аллейн. – Не превращайтесь во враждебно настроенного свидетеля еще до начала военных действий.

– Не надо зубоскалить! О, черт – опять нагрубила! Да, спасибо, я поковыряла кусок жилистой курицы.

– Отлично! Значит, стакан портвейна вам не повредит. Мне не предлагайте – на службе пить не положено. Разве что с коварным умыслом подпоить свидетеля. Вас, должно быть, сильно потрясло это происшествие?

С минуту помолчав, Трой ответила:

– Покойники всегда наводят на меня ужас.

– Понимаю, – кивнул Аллейн. – Я тоже когда-то боялся мертвецов. До войны. Впрочем, я и теперь не могу относиться к смерти спокойно.

– Она была такой юной и глупенькой… Скорее хорошенький зверек, чем разумная женщина. И вдруг – такое. Она даже мертвая выглядит скорее удивленной… Как при жизни.

– Да, – вздохнул Аллейн. – Хотя порой такие наивные простушки оказываются умнее, чем кажутся с виду. Родные или близкие у нее есть?

– Понятия не имею. Она не состояла в браке – официально по крайней мере.

– Ладно, это мы выясним сами.

– Что я должна сделать? – спросила Трой.

– Расскажите мне об этой девушке все, что вы знаете. Как она погибла, мне известно, и как только мои люди приедут из Лондона, мы перейдем в студию. Пока же я хочу знать, нет ли у вас каких-нибудь мыслей относительно причин произошедшего. Спасибо, что распорядились ничего не трогать. К сожалению, не многие способны подумать об этом в такую минуту.

– Нет, никаких мыслей у меня нет, но об одном я хочу вас предупредить сразу. Я запретила своим студентам отвечать на вопросы полицейских. Я знала, что от волнения они наговорят всяких глупостей, и решила первой дать показания.

– Понимаю.

– Я готова дать их сейчас.

– Официально? – небрежным тоном спросил Аллейн.

– Как хотите. Перевернув подиум, вы увидите, что кинжал вставлен снизу в щель между досками.

– Вот как?

– Почему вы не спрашиваете, откуда мне это известно?

– Я ожидал, что вы сами это скажете. Так ведь?

– Да. Десятого сентября утром, когда я впервые уложила натурщицу в эту позу, я специально постаралась сделать так, чтобы со стороны сразу было понятно, каким образом произошло убийство. Дело в том, что один из моих учеников, Седрик Малмсли, иллюстрирует книгу, в которой описан именно такой способ убийства. – Трой ненадолго умолкла, глядя на весело мелькавшие в камине языки пламени. – Во время перерыва ученики заспорили, можно ли и в самом деле убить человека так, как описано в той книге. Хэчетт, другой мой ученик, отыскал в чулане кинжал и воткнул его снизу между досками. Ормерин помогал ему. Подиум – мы также называем его помостом или подмостками, как придется, – сколотили для меня в деревне, и между досками есть щели. Ближе к концу клинок кинжала намного уже, чем у основания. Кинжал легко пролез в щель, но чтобы загнать его на всю длину, пришлось стучать по рукоятке лотком от мольберта. Тогда клинок прочно засел между досками. Вы все это увидите сами, когда посмотрите.

– Да. – Аллейн отметил что-то в своем блокноте и выжидательно посмотрел на Трой.

– Покрывало – или драпировка – было наброшено таким образом, чтобы скрыть кинжал от посторонних глаз, – все это, должна признаться, смотрелось весьма убедительно. Соня выглядела… да, она казалась сильно напуганной. Затем Хэчетт выдернул кинжал – это потребовало от него серьезных усилий, – и мы продолжили занятия.

– А куда дели кинжал?

– Дайте подумать. Кажется, Хэчетт куда-то убрал его.

– Вопрос практический: как вам удалось определить, в каком месте кинжал пронзит тело?

– Положение фигуры натурщицы очерчено на досках помоста мелом. Укладываясь в заданную позу, Соня сначала ложилась на правый бок, а затем с помощью кого-нибудь из учеников принимала на досках точное положение. Я могу нарисовать вам.

Аллейн раскрыл блокнот на чистой странице и вручил ей вместе с карандашом. Трой провела десяток линий и вернула ему блокнот.

– Как здорово! – восхитился Аллейн. – Поразительно, как легко вам это удается.

– Мне уже будет непросто забыть эту позу, – сухо ответила Трой.

– Вы упомянули драпировку, – сказал Аллейн. – Она не закрывала отметин, сделанных мелом?

– Только местами. Она ниспадала с подушки на доски. Ложась в позу, Соня немного сдергивала ткань. Возникавшие при этом естественные складки смотрелись куда лучше, чем заготовленные заранее. Когда ученики возились с кинжалом, они без труда определили положение сердца, пользуясь нарисованным силуэтом. Одна из щелей проходила как раз через нужную точку. Хэчетт просунул в щель карандаш, и они сделали отметку с обратной стороны.

– Не могло ли случиться так, что ваши ученики повторили этот эксперимент в пятницу, но потом забыли извлечь кинжал?

– Да, мне это тоже пришло в голову. Я их расспросила. Умоляла сказать мне всю правду. – Трой горестно всплеснула руками. – Любую, самую страшную правду, лишь бы не думать, что кто-то… подстроил это нарочно. Я… Мне невыносима сама мысль об этом. Как будто в ком-то из них затаился дьявол, который вдруг вырвался и… совершил это чудовищное злодеяние.

Она всхлипнула и отвернулась.

Аллейн выругался сквозь зубы.

– О, не обращайте на меня внимания, – попросила Трой. – Я выдержу. Так вот, насчет пятницы. В то утро, с десяти до половины первого, мы, как всегда, работали с натурой. В час пообедали. Затем отправились в Лондон. Вечером ожидался отбор картин для выставки; кое-кто из моих учеников заявил туда свои работы. Вальма Сиклифф и Бейсил Пилгрим, которые накануне объявили, что намерены пожениться, отбыли в двухместном автомобиле Пилгрима сразу после обеда. На выставку они не собирались. Думаю, они отправились к нему домой – известить родных о радостном событии. Мы с Кэтти Босток уехали на моей машине примерно в половине третьего. Хэчетт, Филлида Ли и Ормерин сели на трехчасовой автобус. Малмсли собирался еще поработать, поэтому задержался до шести. В четверть седьмого он сел на автобус и присоединился к нам на выставке. Насколько я знаю, Филлида Ли и Хэчетт где-то перекусили, а потом отправились в кино. Филлида пригласила австралийца провести уик-энд вместе с ней, в лондонском доме ее тетки.

– А натурщица?

– Соня села на автобус, который отправлялся в половине четвертого. Где и как она провела уик-энд, я не знаю. Возвратилась она вчера вечерним автобусом вместе с Малмсли, Ормерином, Кэтти Босток, Хэчеттом и Филлидой Ли.

– В пятницу, по окончании занятий, вы ушли из студии все вместе?

– Я… Позвольте подумать. Нет, не могу вспомнить. Обычно мы возвращаемся группами. Кто-то еще заканчивает работу, кто-то – чистит палитры и так далее. Постойте-ка. Да, мы с Кэтти ушли вдвоем, раньше остальных. Вот все, что мне известно.

– Вы заперли студию, прежде чем уехать в Лондон? – спросил Аллейн.

– Нет. – Трой повернула голову и посмотрела на него в упор.

– Почему?

– Из-за Гарсии.

– Блэкман рассказал мне про Гарсию. Он ведь задержался дольше остальных, да?

– Да.

– Один?

– Да, – понуро ответила Трой. – Совершенно один. В дверь постучали. В следующий миг она распахнулась и в ярко освещенном проеме возник Блэкман.

– Мистер Аллейн, доктор приехал, и, по-моему, подъезжает машина из Лондона.

– Спасибо, – кивнул Аллейн. – Я сейчас приду. Блэкман прикрыл за собой дверь. Аллейн встал и посмотрел на Трой, которая сидела в кресле:

– Можно, я загляну к вам перед уходом?

– Я буду здесь или в столовой вместе с остальными. Им, должно быть, не слишком приятно сидеть там взаперти под бдительным оком местного констебля.

– Надеюсь, это не затянется надолго, – произнес Аллейн.

Внезапно Трой протянула ему руку.

– Я рада, что здесь именно вы, – с чувством произнесла она.

Аллейн мягко сжал ее ладонь.

– Постараемся причинить вам как можно меньше хлопот, – пообещал он. – А пока – оставляю вас.

Глава 5

Привычная работа

Когда Аллейн вышел в холл, тот кишел людьми. Нагрянула скотленд-ярдовская братия, и расследование перешло в привычную процедуру. При виде до боли знакомых фигур в плащах и котелках у Аллейна защемило сердце: как будто и не было года, проведенного вдали от берегов туманного Альбиона. Один из вновь прибывших, рослый и плечистый, при виде Аллейна засиял и расплылся до ушей. Старина Фокс!

– Как же я рад видеть вас, сэр!

– Привет, Фокс, дружище!

А вот и сержант Бейли, который при виде Аллейна утратил целую сотую своей всегдашней угрюмости, и верный служака – сержант Томпсон. Сиплые голоса дружно пролаяли:

– Рады вас видеть, сэр!

Суперинтендант Блэкман, улыбаясь, созерцал радостную встречу. Дождавшись, пока обмен приветствиями и рукопожатиями подойдет к концу, он представил Аллейну лысого человечка, невысокого и очень опрятного:

– Инспектор Аллейн, позвольте представить: доктор Амптхилл, наш полицейский врач.

– Здравствуйте, мистер Аллейн. Мне сказали, вы хотели меня видеть. Извините, что заставил вас ждать.

– Я совсем недавно приехал, – сказал Аллейн. – Пойдемте, взглянем на место преступления.

Блэкман провел их по коридору и отомкнул дверь, открывавшуюся прямо в сад. В воздухе пахло вечерней сыростью. Тьма уже сгустилась.

– Позвольте, я покажу дорогу, – вызвался Блэкман. Длинный луч фонарика выхватил из темноты фрагмент извилистой тропы. Построившись гуськом, полицейские зашагали вслед за суперинтендантом. Невидимые во тьме ветви деревьев царапали щеки Аллейна, словно крючковатые старушечьи пальцы. Наконец впереди замаячил совсем черный прямоугольник.

– Эй, Слито, ты там? – окликнул Блэкман.

– Да, сэр, – отозвался из темноты невидимый голос. Загромыхали ключи и заскрипели дверные петли.

– Подождите минутку, я найду выключатель, – сказал Блэкман. – Готово.

Вспыхнул свет. Аллейн обогнул деревянную перегородку и очутился в студии.

В нос ему шибанул едкий запах краски и терпентина, а в глаза брызнул сноп света. Мощная лампа, установленная на потолке, заливала подиум светом, словно хирургический стол в операционной. Блэкман повернул только один выключатель, поэтому освещенным оставался только подиум. При всем желании трудно было достичь более драматического эффекта. Голубая шелковая драпировка сияла столь ослепительно, что резала глаз. Складки ниспадали волнами, пронзенные посередине окровавленным кинжалом. Торчавшее, как гвоздь, лезвие отбрасывало зловещую тень на голубую ткань. С краю композиции, внезапно растворяясь в тени, расположился вытянутый белый холм.

– Ни к драпировке, ни к ножу никто не притрагивался, – доложил Блэкман. – Хотя что-то, разумеется, сдвинули, когда приподнимали жертву.

– Конечно, – кивнул Аллейн. Подойдя вплотную к подиуму, он осмотрел лезвие. Острое, трехгранное, резко заостренное к концу, оно напоминало огромную упаковочную иглу. На кончике бурела ржавчина. Заржавело и самое основание кинжала, выглядывавшее из складок шелковой материи. Рядом багровели два пятна запекшейся крови. Аллейн кинул взгляд на доктора Амптхилла:

– Кровь потекла, должно быть, когда жертву приподняли, сняв с кинжала?

– Что? Ах, да. Думаю, кровотечение продолжалось до самой смерти. Насколько я понимаю, опустив убитую на доски, больше ее уже не трогали. Когда я приехал, тело лежало там же, где и сейчас. – Врач повернулся к белоснежному холму: – Снять?

– Будьте любезны, – кивнул Аллейн.

Доктор Амптхилл сдернул простыню.

Трой сложила руки Сони на ее обнаженной груди. Тень от скрещенных рук падала вниз таким образом, что нижняя часть торса покойной скрывалась в темноте. Зато плечи, руки и голова были залиты ослепительно ярким светом. Тонкие брови слегка вздернуты, словно в изумлении.

– Трупное окоченение выражено четко, – сказал врач. – Смерть наступила одиннадцать часов назад.

– Вы осмотрели рану, доктор Амптхилл?

– Только снаружи. Судя по всему, лезвие было укреплено не строго вертикально. Оно прошло между четвертым и пятым ребрами и пронзило сердце.

– Давайте взглянем на рану.

Аллейн аккуратно перевернул одеревеневшее тело на бок. На спине четко выделялись загоревшие участки. Примерно в трех дюймах левее позвоночника темнел след прокола. Несмотря на окружавший ее ореол запекшейся крови, сама дырочка казалась крохотной и аккуратной.

– Да, – кивнул Аллейн. – Все выглядит именно так, как вы сказали, доктор Амптхилл. Нужно сфотографировать. Бейли, попробуйте снять отпечатки. С покрывала, кинжала и досок. Надежды, конечно, немного, но вы уж не ударьте лицом в грязь.

Пока Томпсон настраивал фотоаппарат, Аллейн повернул остальные выключатели и приступил к осмотру залитой ярким светом студии. Фокс присоединился к нему.

– Странное какое-то преступление, – сказал он. – Я бы сказал – романтическое.

– Господи, Фокс, у вас слишком мрачное представление о романтизме.

– Тогда – громкое, – поспешил исправиться Фокс. – К утру сюда нагрянет орда репортеров.

– Хорошо, что мне напомнили – я должен отправить телеграмму Батгейтам. Они ждут меня завтра. Перейдем к делу, Братец Лис[9]. Сейчас мы видим студию такой, какой она была этим утром, когда собрался весь класс. На всех палитрах смешаны краски, на мольбертах укреплены холсты. У нас есть семь эскизов – семь разных версий обнаженной натуры.

– Да, они могут нам пригодиться, – согласился Фокс. – Во всяком случае, те, что имеют хоть отдаленное сходство с человеческим существом. Вот эта кошмарная мазня слева больше напоминает скопище червей, чем обнаженную женщину. Неужто это и в самом деле она?

– Похоже, что да, – произнес Аллейн. – Судя по всему, этот художник отдает предпочтение сюрреализму или воспринимает реальность в ином измерении, недоступном нам, простым смертным.

Он присмотрелся к холсту, потом перевел взгляд на рабочий столик.

– Вот, нашел. На коробке с красками. Филлида Ли. Да, Фокс, работа довольно чудная, согласен. Зато вот эта громадина по соседству должна вам понравиться. Тут уж все четко и ясно.

Аллейн указал на монументальное полотно Кэтти Босток.

– Здорово, – восхитился Фокс. Он водрузил на нос очки и вперился в картину.

– Она очень точно отображает положение тела, – сказал Аллейн.

Полицейские переместились к мольберту Седрика Малмсли.

– А вот тут, похоже, трудился наш иллюстратор, – заметил Аллейн. – Да, вот как раз и рисунок к криминальному сюжету.

– О Боже! – воскликнул пораженный до глубины души Фокс. – Он изобразил девушку уже после смерти!

– Нет, нет, – поспешил успокоить его Аллейн. – Это изначальный материал. Он только добавил сюда кинжал и мертвенный взгляд. Здесь целая охапка таких набросков. Гм, довольно соблазнительные формы – что-то есть в его манере от Бердсли. Ого! – Аллейн обнаружил изящную акварель в старинном стиле, изображавшую трех косцов посреди поля со скирдами сена, за которым виднелись подстриженные ивы, а в отдалении высился средневековый замок с зубчатыми стенами, витиеватыми оконцами и резными башенками. – Занятно, – пробормотал Аллейн.

– Что именно, мистер Аллейн?

– Что-то мне это напоминает. Не могу вспомнить – ладно, не имеет значения. Послушайте, Братец Лис: прежде чем двигаться дальше, мне бы хотелось рассказать вам, что мне уже известно. – И Аллейн изложил ему все, что узнал из рапорта Блэкмана и из беседы с Трой. – И вот что из этого вышло, – закончил он. – А ведь вся эта история с кинжалом и завязалась-то десять дней назад лишь потому, что они хотели доказать: да, мол, автор не приукрасил и в самом деле убить таким способом можно.

– Понимаю, – кивнул Фокс. – Что ж, теперь авторскую версию можно считать окончательно доказанной.

– Да, – невесело согласился Аллейн. – Окончательно и бесповоротно. Кстати, как видите, Малмсли изобразил, что кончик кинжала торчит из-под левой груди убитой. И для пущей убедительности добавил алую струйку крови. Н-да, любопытная коллекция.

– А вот эта картина мне по-настоящему нравится, – с одобрением сказал Фокс.

Он остановился напротив мольберта Вальмы Сиклифф. На картине, написанной размашистыми и сочными мазками, была изображена подчеркнуто удлиненная обнаженная фигура. Художница использовала необычное сочетание синих и розовых тонов.

– Очень элегантно, – похвалил Фокс.

– Даже слишком, – пробормотал Аллейн. – Однако! Вы только взгляните сюда!

Вся написанная акварельными красками картина Фрэнсиса Ормерина была перечеркнута наискосок грязно-синей полосой, которая заканчивалась совершенно омерзительной кляксой. Произведение выглядело безнадежно испорченным.

– Похоже, тут что-то случилось.

– Судя по всему – да. Табурет перевернут. Вода в ведерке расплескана, а одна из кистей валяется на полу.

Аллейн подобрал кисть и провел ею по палитре. На светлом фоне появилось грязно-синее пятно.

– Должно быть, художник уже приготовился нанести на картину эту краску, когда его что-то настолько испугало, что рука резко дернулась и кисть мазнула по диагонали. Он вскочил, опрокинув табурет и толкнув столик. Бросил кисть на пол. Посмотрите, Фокс, – почти по всей студии видны следы беспорядка. Обратите внимание на груду кистей перед этим крупным холстом – это, наверное, картина Кэтти Босток – мне ее стиль знаком. Так вот, кисти эти явно брошены на палитру в суматохе. Ручки перепачканы краской. А теперь взгляните на эти тюбики с краской и кисти. Кто-то из студентов сначала уронил тюбик на пол, а затем наступил на него. Цепочка следов ведет прямо к подиуму. Следы, пожалуй, мужские – верно? Вон сколько натоптано, почти повсюду. А вот наша сюрреалистка, мисс Ли, перевернула бутылочку терпентина прямо на свой ящик с красками. Да и на рабочем столике иллюстратора царит полный хаос. Он положил мокрую кисть прямо на чистую рукопись. Да, сюда, пожалуй, можно приводить начинающих следователей, чтобы тренировались.

– Но нам весь этот беспорядок говорит лишь об одном, – заметил Фокс. – Что все они всполошились. Хотя по этому полотну я бы этого не сказал.

Он снова вернулся к картине Сиклифф и залюбовался ею.

– Вам, похоже, приглянулась манера мисс Сиклифф, – лукаво произнес Аллейн.

– Что? – встрепенулся Фокс, переводя взгляд на Аллейна. – Черт побери, сэр, как вы определили, чья это работа?

– Очень просто, Фокс. Это – единственное рабочее место, на котором царит полный порядок. Сами оцените – все абсолютно идеально. Аккуратный ящичек, кисти чисто вымыты, лежат рядом с палитрой, тряпочка тоже под рукой. Я предположил, что картина принадлежит мисс Сиклифф, потому что именно она находилась рядом с натурщицей в момент ее смерти. Я не вижу причин, по которым общий беспорядок должен был затронуть вещи мисс Сиклифф. Строго говоря, именно она убила мисс Глюк. Она ведь опустила обнаженное тело натурщицы на острие кинжала. Конечно, если мисс Сиклифф не убийца, вспоминать ей об этом несладко. Да, скорее всего полотно принадлежит ее кисти.

– Что ж, босс, в логических построениях вам не откажешь. Ох, вот уж где настоящий бардак! – Фокс склонился над раскрытым ящиком Уотта Хэчетта. Там в полном беспорядке были свалены начатые и почти пустые тюбики масляных красок; многие – без крышечек. Лоточки и кисти были залиты клейкой желеобразной массой, к которой прилипал всякий мусор. Окурки, спички, кусочки угля перемешались с обрывками листьев, сломанными веточками и чудовищно грязными тряпками.

– Только навоза не хватает, – протянул Фокс. – Ну и неряха!

– Точно, – кивнул Аллейн. Со дна одного из особенно загаженных лоточков он извлек засохший лист и принюхался. – Голубой эвкалипт. Значит, этот «чистюля» скорее всего не кто иной, как наш австралиец. Забавно, ведь он подцепил этот листок, рисуя этюд где-нибудь в буше на другом конце света. Я знаю этого юнца. Он взошел на борт нашего корабля в Суве вместе с мисс Трой. И путешествовал с ней за ее же счет.

– Вот как? – безмятежно изрек Фокс. – Может быть, вы и с мисс Трой знакомы, сэр?

– Да.

– Мы закончили, сэр, – послышался голос фотографа.

– Хорошо, сейчас иду.

Аллейн подошел к помосту. Труп натурщицы лежал в прежнем положении. Аллейн задумчиво посмотрел на тело, припомнив слова Трой: «Покойники всегда наводят на меня ужас».

– Да, при жизни она была красива, – тихо произнес он и накрыл тело простыней. – Перенесите ее на тот диванчик. Кажется, это диван-кровать. Можно отвезти тело в морг. Вскрытие вы произведете завтра, доктор Амптхилл?

– Да, прямо с утра, – кивнул врач. – Машина из морга уже подъехала и ждет со стороны подъездной аллеи. Одна из стен студии отделяет сад от подъездной аллеи. Мне показалось, мы сбережем время и силы, если машину подгонят задом вот к этому окну и подадут через него носилки.

– К этому, говорите?

Аллейн подошел к окну в южной стене студии. Наклонившись, осмотрел пол.

– Здесь, похоже, трудился наш скульптор Гарсия. Весь пол усеян комочками глины. Свет из окна падал прямо на его работу. Постойте-ка минутку.

Аллейн включил фонарь и осветил подоконник, испещренный перекрестными царапинами.

– Кому-то подобная идея пришла в голову до вас, доктор, – сказал он Амптхиллу. Вынув из кармана пару перчаток, Аллейн натянул их и открыл окно. Свет, падавший из студии, осветил стоявший снаружи белый погребальный фургон. Воздух казался зябким и промозглым. Аллейн посветил фонариком вниз, на землю. Прямо под окном на мягкой почве четко отпечатались следы автомобильных шин.

– Взгляните-ка, мистер Блэкман.

Суперинтендант перегнулся через подоконник.

– Да, кто-то подогнал машину прямо к этому окну, – сказал он. – По словам мисс Трой, за вещами Гарсии в субботу утром приезжали из службы доставки. Может быть, Гарсия сам распорядился, чтобы они подкатили прямиком к этому окну? А? Можно такое допустить? Гарсия передал вещи через окно, их погрузили в машину, а он преспокойно отправился налегке.

– Пешком, – добавил Аллейн. – Что ж, вы, должно быть, правы. Но тем не менее, если не возражаете, я хотел бы, чтобы носилки вынесли через дверь студии. Может быть, в этой стене где-нибудь еще прорезана дверь? Вы не знаете?

– Неподалеку отсюда находится гараж. Мы можем отнести носилки туда, а фургончик подъедет к воротам гаража.

– Это меня больше устраивает, – кивнул Аллейн. Блэкман крикнул в окно:

– Эй, ребята! Подъезжайте к задним воротам и присылайте санитаров с носилками сюда. Их встретит наш человек.

– Есть, шеф! – откликнулся задорный голос.

– Слиго, отправляйся в гараж – покажешь дорогу. Стоявший у дверей констебль вышел наружу, а пару минут спустя возвратился вместе с двумя санитарами. Тело Сони погрузили на носилки и вынесли на свежий ночной воздух.

– Что ж, я, пожалуй, тоже пойду, – негромко произнес доктор Амптхилл.

– И я, с вашего позволения, мистер Аллейн, – сказал суперинтендант Блэкман. – Я жду новостей по поводу ограбления. Двое моих людей слегли с гриппом, и мне больше не на кого рассчитывать, кроме как на себя самого. Но мы, все здесь присутствующие, – в вашем полном распоряжении.

– Спасибо, Блэкман. Постараюсь не причинять вам лишних хлопот. Спокойной ночи.

Дверь за ними негромко захлопнулась, и голоса быстро затихли в отдалении. Аллейн повернулся к оставшимся и поочередно обвел взглядом Фокса, Бейли и Томпсона.

– Вся моя старая команда в сборе!

– Да, сэр, – просиял Бейли. – И мы страшно этому рады.

– Я тоже, – улыбнулся Аллейн. – Что ж, за работу, друзья. Насколько я понимаю, со снимками и отпечатками вы закончили? В таком случае давайте перевернем этот подиум. Тут все размечено мелом, так что мы потом без труда вернем его в прежнее положение.

Подиум перевернули и поставили на бок. Через щели между плохо пригнанными досками просачивался свет. Из самой широкой щели торчала рукоятка кинжала. Выглядела она внушительно: была туго обмотана плотно прилегающими витками потускневшей от времени проволоки, а от лезвия отделена крепкой поперечной гардой. Одним концом гарда вгрызлась в доску платформы. Трехгранный клинок засел в щели между досками плотно, словно в тисках.

– Кинжал вбили в щель под небольшим углом, чтобы он легче проник в тело. Очень тонко подстроенная, мерзкая и дьявольски хитроумная ловушка. Займитесь отпечатками пальцев, Бейли. А вы, Томпсон, – фотоснимками.

Аллейн тем временем продолжил осмотр студии. Подойдя к дивану, он откинул покрывало, обнаружив под ним неубранную постель.

– Фи, двойка по прилежанию мистеру Гарсии.

Вдоль стены выстроилась вереница обрамленных холстов, лицевой стороной к стене. Аллейн принялся методично, один за другим, осматривать их. Он решил, что большая картина в розовых тонах, изображающая гимнастку на трапеции, принадлежит скорее всего кисти Кэтти Босток. Во всяком случае, округлое, немного скуластое лицо крайне напоминало лицо натурщицы, мертвое тело которой только что унесли санитары. Точно судить Аллейн не мог, потому что большую часть головы кто-то соскреб ножом. Аллейн аккуратно развернул к себе следующий холст и охнул.

– В чем дело, сэр? – взволнованно спросил Фокс.

– Взгляните сами.

На портрете была изображена девушка в зеленом бархатном платье. Она стояла, выпрямившись, возле белоснежной стены. Платье ниспадало крупными складками до самого пола. Портрет был исполнен жизни и поражал простотой рисунка. Руки, казалось, были выписаны всего десятком мазков. За тяжелым платьем угадывались изящные очертания тела девушки.

А вот лицо кто-то грубо затер тряпкой, нанеся поверх красное пятно с усами.

– О Боже, – не удержался Фокс. – Это какие-то современные выверты, сэр?

– Не думаю, – пробормотал Аллейн. – Какой жуткий вандализм! Дело в том, Фокс, что кто-то стер тряпкой лицо, пока краска еще не высохла, а затем изуродовал портрет этой мерзкой пачкотней. Посмотрите на эти усы – кисть с такой силой и остервенением ткнули в холст, что кончик даже сплющился. Словно это выходка мстительного ребенка. Только очень гадкого ребенка.