Person. Экзистенциально-аналитическая теория личности бесплатное чтение

Альфрид Лэнгле
Person. Экзистенциально-аналитическая теория личности.

Вступительная статья научного редактора

Перед нами книга, в которой представлена теория личности австрийского психотерапевта и психолога профессора Альфрида Лэнгле. С помощью этой теории он подводит нас к пониманию динамики развития здоровой личности взрослого человека, описывает антропологическую сущность нарциссизма, раскрывает суть сложнейшего для современной психологии личности понятия аутентичности. Перед нами концепция человеческой личности, которая поражает точностью понимания самых сложных глубинных персональных проявлений и вместе с тем удовлетворяет строгим требованиям, предъявляемым к академическим теориям. Эта концепция вступает в особый диалог с нами, русскими читателями, будоражит и вызывает удивительное двойственное чувство. Читаешь, и появляется еще не позабытое с юности ощущение опасности — понимаешь: эта книга — увлекательный, но... диссидентский роман, даже для сегодняшнего времени. Таким, каким предстает в ней человек, действительно являемся мы все, в ней нет идеализации, но нет и упрощения, редукции души до какой-либо абстракции вроде «субъекта деятельности» или «совокупности всех общественных отношений». Рассуждения автора поглощают тебя, и в какой-то момент ты начинаешь резонировать с ними. И в этом резонансе вновь появляется опасливое чувство: нужно ли заходить так глубоко, выдержу ли я это? Читатель попадает под гипнотическое действие текста, потому что этот текст — о нем. Необычайно важным становится дочитать и найти ответы на вопросы, которые ты не смог бы даже сформулировать, но которые, оказывается, у тебя были и есть. Текст вызывает щемящее чувство, словно ты давно, всегда это знал и только теперь вернулся к этому родному и близкому, но почему-то забытому. Теория Лэнгле как будто вышла из русской литературы, из Толстого и Достоевского. Кто из нас не помнит нравственных исканий князя Андрея и Пьера? Кто, оборачиваясь теперь на свою жизнь в эпоху перемен, не согласится с тем, что Алеша Карамазов сказал о брате Иване: «Душа его бурная. Ум его в плену. В нем мысль великая, неразрешимая. Он из тех, которым не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить». Теперь, когда каждый из нас не по книгам может знакомиться с нравами и особенностями сознания других наций, ясно понимаешь — это о нас, о русских. Или вот другой важнейший вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею?» При чтении этой научной книги, написанной психотерапевтом, вы с удивлением обнаружите, что этому раскольниковскому вопросу посвящена вся теория самоценности, являющаяся одной из важных частей экзистенциально-аналитического учения о личности.

Эта разработанная по канонам современной западной психотерапии концепция личности опирается на идеи персонализма и экзистенциализма. Автор — Альфрид Лэнгле — ученик Виктора Франкла, который учился у выдающегося философа XX века Макса Шелера. М. Шелер и М. Хайдеггер были, в свою очередь, учениками Эдмунда Гуссерля. Так развивалось направление экзистенциализма, связанное с человеком, его персональным бытием-в-мире.

Но еще до того как началась Первая мировая война, после которой экзистенциализм попал в Европу, а имен но в Германию[1], он получил развитие в России. Это же можно сказать и о персонализме. Оба направления сформировались на базе русской религиозной философии. Персонализм — в конце XIX века, а экзистенциализм — в начале XX. Одновременно с Россией персонализм получил развитие в США и лишь позднее — во Франции[2]. Идеи о личности как высшей духовной ценности развивали в России Н. А. Бердяев, Л. И. Шестов, Н. О. Лосский. Утверждение свободной воли человека, принципиальная невозможность познать его сущность до конца, противопоставление личности обществу и его притязаниям определять всю ее жизнь, оппозиция человеческой судьбы историческому прогрессу, примат нравственных оценок над рациональным познанием — вот краткий перечень основных положений этой философии. Вместе с этим Шестов и Бердяев — первые русские экзистенциалисты, считающие своим предшественником Ф. М. Достоевского. Радикальная субъективность, а именно — переживание человеком собственной жизни, было для них изначальным и подлинными феноменом[3], оно являлось некой нерасчлененной целостностью субъекта и объекта, противопоставлявшейся картезианскому разделению духа и тела.

И поскольку представители экзистенциализма были одновременно персоналистами, сам экзистенциализм именно в работах русских философов получил развитие в направлении к Персоне, личности, индивидуальности. Подразумевающаяся под этими взглядами картина человека — философская антропология — отличалась присутствием духовного, персонального измерения. Тайна человеческого духа, его неповторимой индивидуальности провозглашалась наиболее актуальным объектом научного исследования, важнейшее место занимали проблемы персональной этики, тема уважения и благоговения перед сущностью отдельной личности.

В XX веке в тоталитарном государстве эта антропология не прижилась. После революции на много лет она была забыта отечественной философией и психологией. В последние десятилетия в облике гуманистической парадигмы в психологии она стала возвращаться к нам с Запада. Гуманистическая парадигма объединила широкий спектр подходов, в том числе клиентцентрированную терапию К. Роджерса, экзистенциальную психологию и психотерапию. На фоне этих подходов теория личности и психотерапия экзистенциального аналитика Альфрида Лэнгле выделяются наибольшей рефлексивностью и полнотой. Точные определения понятий, соответствие методологии теории и метода, тончайшее структурирование с использованием феноменологического метода — все это разработано автором на самом высоком уровне. И одновременно чувствуется ее связь с русскими корнями. Многими и многими узами эта теория связана с русской свободной мыслью XX века: не только с персонализмом Николая Бердяева и экзистенциализмом Льва Шестова, но также с символизмом Павла Флоренского, концепцией Аналога и антропологией нравственного поступка Михаила Бахтина.

В предлагаемом вам сборнике статей Альфрид Лэнгле пытается «разрешить мысль» о природе человеческого духа и человеческой души. Но перед нами не метафизика и не образец христианской психологии, а современная научная теория личности, не выходящая за пределы науки и психотерапевтической практики в религиозность и использующая выверенные методы познания. И это на сегодняшний день — самая глубинная и одновременно самая «вершинная» теория личности из известных автору этих строк.

Экзистенциальный анализ

Современный экзистенциальный анализ А. Лэнгле — это теория личности и вместе с тем психотерапевтическая теория, описывающая в собственных терминах болезни личности и способы их терапии.

Альфрид Лэнгле — доктор медицины и психологии, известный психотерапевт и президент IFP — Международной федерации психотерапии, старейшего европейского психотерапевтического сообщества, президент созданного им когда-то вместе с Виктором Франклом GLE-international — Международного общества экзистенцанализа и логотерапии. Сегодня эта организация развивает идеи экзситенциально-аналитической психологии и психотерапии и ведет образовательные программы во многих странах мира, с 1999 года — и в России. Лэнгле 10 лет проработал с Виктором Франклом, однако его теория — самостоятельная разработка, во многом полемизирующая с франкловской теорией личности.

Ключевым понятием экзистенциального анализа является не личность, а экзистенция, в переводе с латинского — «существование». По иронии, в контексте русской речи слово «существование» имеет смысл, противоположный понятию «экзистенция», которое означает настоящую жизнь, полную глубоких чувств,  реализованных начинаний, собственных решений, пусть даже ошибочных, в общем, трудную, конечно, но хорошую жизнь. Прожить настоящую жизнь удается не каждому. И если удалось «жить так, чтобы не было мучительно больно за...» — это будет исполненная экзистенция. Экзистенциально-аналитическая психотерапия как раз и помогает человеку вносить в свою жизнь больше чувства исполненности[4]. Как же этого достичь?

Если человек черпает из той наличной ситуации, которая есть, если он, не сетуя на отсутствие идеальных условий, все же делает то, что считает в этих условиях самым правильным, наилучшим, — говорит В. Франкл, — значит, он может найти смысл и через это прожить чувство исполненности. А что есть правильное? То, что согласуется со мной, к чему у меня лежит сердце, и то, что подсказывает мне моя совесть. Этот рецепт Виктора Франкла предлагает изменить установку по отношению к жизни, как бы совершить экзистенциальный поворот. Почему моя жизнь не такая, какой должна была бы быть? Разве я не заслуживаю лучшей доли? В. Франкл описывает сетования такого рода как ведущие в тупик. Смысл можно обрести, только сделав поворот на 180 градусов: вместо того чтобы недоумевать, почему жизненная ситуация не соответствует твоим ожиданиям, спроси себя, соответствуешь ли ты сам ожиданиям ситуации. Такой «поворот» в отношении к жизни актуализирует человеческую способность быть запрошенным жизнью — расслышать запрос наличной жизненной ситуации, соотнести ее с собой и найти единственно правильный для себя ответ на него.

Виктор Франкл создал основы экзистенциальной антропологии, но он не был персонологом. Его гениальная модель обретения смысла содержала в себе парадокс и ловушку (подробнее экзистенциальный антагонизм описан в начале второй статьи, посвященной аутентичности). Если вдуматься, человек, имеющий «хороший слух» к запросам, исходящим из жизни, легко откликающийся на них, рискует потерять себя, даже будучи включенным в многочисленные осмысленные виды деятельности[5]. Не это ли сегодня испытывают большинство работающих людей: много интересной работы, много возможностей карьерного и финансового роста, при этом очень мало времени для чего-то другого. Когда люди выбирают, куда вложить свои способности и душу, для них очевиден смысл их начинаний, им нравится то, что они делают, но этого так много, что часто они испытывает ощущение потери себя: я себе не принадлежу, у меня нет времени на себя, я должен, должен не кому-то, а себе. В какой-то момент человек сам для себя становится проблемой. Он должен теперь расслышать и понять запрос, который не внешние обстоятельства, а он сам посылает себе. «Если честно, вопрос о том, как, оставаясь успешным, не потерять себя и стать аутентичным, волнует меня в 35 лет так же сильно, как волновал вопрос о сексуальности в 15 лет», — сказал как-то один клиент.

Когда человек сам для себя становится проблемой? Оказывается, не только в тяжелые моменты жизни, когда нужно мобилизовать силы и мужество[6]. На фоне благополучных обстоятельств, когда твоя жизнь тобой же хорошо налажена, имеет смысл, направлена на дело и других людей, человек тем не менее все реже чувствует внутреннее согласие, гармонию. Это вызывает не просто дискомфорт, но страдание. В этот момент основную роль начинает играть самопознание, в возможности и необходимости которого В. Франкл, однако, сомневался. Он обосновал свою точку зрения и покинул созданную им же GLE-international. С этого момента расхождения взглядов между Франклом и Лэнгле начинается оригинальная теория личности автора этой книги — теория Person, которой и посвящено данное издание[7].

Мы попробуем кратко сформулировать ее основные положения, однако начнем с метода.

Метод

Экзистенциально-аналитическая психотерапия и психология используют феноменологический метод. Этот метод восходит к Канту, разработан как научный метод познания Э. Гуссерлем, применялся в области философии существования М. Хайдеггером, в области этики — М. Шелером, — оба были учениками Гуссерля. В конце XIX — начале XX века этот метод успешно противостоял принципу объективизма в исследованиях, выдвинутому позитивистской парадигмой науки. Он основывается на радикальном субъективизме, а следовательно, на доверии исследователя собственным впечатлениям. Гуссерль призывал вернуться назад «к самим вещам», к пониманию предмета познания «из него самого», но при этом предъявлял довольно строгие требования к тому, кто познает. Строгие, но выполнимые. В противоположность позитивистской установке, согласно которой наблюдатель должен быть предельно объективен, то есть полностью исключить эмоции и субъективные суждения, в феноменологии речь идет об установке эмоциональной открытости по отношению к предмету исследования. Так воспринимать можно лишь то, что не вызывает страха, не заставляет невольно защищаться. Феноменолог беспристрастен и предельно доверчив. Он верит всему, что предъявляет предмет восприятия, но он также верит и своим чувствам, которые возникают в ответ на впечатление. Сочетание способности к дистанцированию, без которой не может быть спокойного принятия, с глубокой и полной эмоциональной включенностью и является парадоксальным требованием к опытному феноменологу. Настроившись принять все, что придет, исследователь далее интенционально погружается в объект познания. Что это? Полное внимание и сосредоточенность на другом. И терпение: в ходе такого погружения неизбежно раньше или позже приходит впечатление, но момент его возникновения невозможно контролировать, это не вопрос воли. Задача исследователя — не пропустить впечатления и дать ему время для того, чтобы оно развилось и стало рельефным (для этого главное — ничего не делать, просто оставаться в процессе). Как это для меня? На этот вопрос отвечает впечатление, как будто из глубины поднимается чувство, но можно ли ему доверять? Чувства обманчивы, поэтому важнейшим шагом феноменологического восприятия является проверка впечатления: так ли это? И здесь требуется хорошее знание собственных эмоциональных проблем, страхов, желаний, чтобы не ошибиться, приняв идущее от моего Я за сущность познаваемого. Откуда идет это впечатление: от меня и моих проблем, невольно затронутых внешним, или все-таки ко мне это не имеет отношения и, следовательно, это сущностная характеристика того, что я пытаюсь постичь? М. Хайдеггер четко выделил три вопроса метода:

- Что это?

- Как это?

- Так ли это?

Кажущийся неискушенному читателю весьма ненадежным, метод феноменологического понимания сегодня, в начале XXI века, является проверенным методом, позволяющим получать научные знания о тех сферах, которые не может исследовать метод эксперимента или объективного наблюдения. С помощью этого метода структурируют глубинные переживания, относящиеся к внутреннему миру личности[8]. Познание сущности вещи, того, что находится за внешней кажимостью, проникновение сквозь фактичность к сути возможно разными путями, но иногда только напрямую — феноменологически. Критерием научности метода является то, что сущность эта неизменна, сколько бы разных феноменологов ее ни обнаруживали. Это также характерно для внутреннего мира личности: несмотря на неповторимость индивидуальностей, процессы печали, прошения, обработки вины, волевого решения и др. подчиняются одним и тем же законам, проходят одни и те же стадии. При индивидуальной неповторимости сущность сохраняется.

Если бы в своей сущности работа моей души не была подобна той, что протекает в душах других людей, как могли бы люди понимать друг друга, чувствовать близость, сопереживать?

Работая феноменологическим методом, великий философ XX века Макс Шелер дал точные и аккуратные определения таким категориям, как уважение, прощение, совесть. Он создал феноменологическую этику, а Виктор Франкл, будучи его учеником, свою экзистенциально-аналитическую антропологию.

Антропология

Триединая модель человека, включающая Дух, Душу и Тело, появилась в XIII веке, в трудах Фомы Аквинского. Persona — «per se una» — «единая сама по себе» — в соответствии с этой этимологией человек создан по образу и подобию Божьему, а поскольку Бог триедин, в человеке есть три начала: дух, душа и тело. Фома Аквинский отводил персональному началу роль «совершеннейшего во всей природе». «Имя persona в наибольшей степени подобает именно Богу», — пишет он (ST, I, quest. 29, art. 3)[9]. Персональное измерение являлось для него синонимом совершенного в человеке и было связано с разумом. Так, изначально в картине человека присутствовала идея Духа Божьего, она родилась в религиозной среде, но впоследствии воодушевляла не только религиозную, но всю немецкую классическую философию. Человек — триединство, система трех измерений:

телесного, подчиняющегося законам болезни или здоровья,

психического, или, точнее, психодинамического, подчиненного законам сохранения себя любой ценой, а следовательно, законам удовлетворения потребностей,

духовного, называемого Person, того, что ничем не детерминировано, то есть свободного в человеке. Персональное измерение человека не может болеть, но может быть блокировано, тогда Person приходит в отчаяние, экзистенция не исполняется, человек страдает[10].

В. Франкл: «Духовность человека — это не просто его особенность: духовное не просто присуще человеку наряду с телесным и психическим, которое свойственно и животным. Духовное — это то, что отличает человека, что присуще только ему и ему одному. Самолет не перестает быть самолетом, когда он движется по земле, хотя он может и ему постоянно приходится двигаться по земле! Но лишь поднявшись в воздух, он доказывает, что он самолет. Точно так же человек начинает вести себя как человек, лишь когда он в состоянии преодолеть уровень психофизически-организмической данности и отнестись к самому себе, не обязательно противостоя самому себе. Эта возможность и есть существование (экзистенция), а существовать — значит постоянно выходить за пределы самого себя»[11].

Свобода, ответственность, совесть, исполненность экзистенции — все эти персональные проявления, не объяснимые в рамках детерминистской психологии, строго говоря, не нужны ни для выживания, ни для удовлетворения потребностей, ни для успешной адаптации к условиям жизни в определенном социуме. Критикуя современные ему теории личности, В. Франкл писал: «Быть человеком — значит всегда быть направленным на что-то или на кого-то, отдаваться делу, которому он себя посвятил, человеку, которого он любит, или богу, которому он служит. Такая самотрансценденция выходит за пределы всех тех образов человека, которые в духе монадологизма представляют человека не как существо, выходящее за пределы самого себя, тянущееся к смыслу и ценностям и ориентированное тем самым на мир, а как существо, интересующееся исключительно самим собой, поскольку для него важно лишь со хранение гомеостаза»[12].

Франкл показывает, что и психоанализ Фрейда, и индивидуальная психология Адлера остаются на уровне плоскостной системы измерений, где есть лишь психодинамика и телесность. Далее Франкл замечает: «Фрейд был достаточно гениален, чтобы осознать привязанность своей теории к определенному измерению. Он писал Людвигу Бинсвангеру: "Я остановился лишь на первом этаже и подвале всего здания"»[13]. Желая создать детерминистскую, «научную» по критериям того времени психологическую теорию, Фрейд, как и полагалось честному исследователю, отказывается от «третьего измерения». Он исчерпывающе описывает психодинамическую модель личности и... провоцирует мощное развитие альтернативных направлений, становясь объектом критики всех последующих психологов личности XX века. Каждый из них как в зеркало смотрелся в теорию 3. Фрейда, и каждый видел свой недостаток. Очень точной была критика психоаналитической теории мотивации молодым тогда еще Виктором Франклом[14]: стремление к удовольствиям, так же как и адлеровская воля к власти, по Франклу, являются неудовлетворительными объяснительными принципами, в том числе и потому, что оставляют в стороне основную тему человеческих страданий — потерю смысла. Смысл не выводится из концепции либидо, но вместе тем все мы понимаем, что жить без смысла даже короткий период — мучение. Поэтому человек стремится к смыслу и, лишь не имея возможности найти его, в качестве заменителей начинает стремиться к власти или удовольствиям. Так в полемике с Фрейдом основатель экзистенциального анализа В. Франкл в 30-е годы прошлого века отстаивает трехмерную модель человека, содержащую в горизонтальной плоскости два измерения — телесное и психодинамическое, и третье, духовное, измерение — вертикаль, противопоставленную первым двум. Оппозиция духовного психофизиологическому — это ключевой момент франкловского понимания персонального измерения. Он говорил, что только обитатели сумасшедшего дома живут, подчиняясь принципу «нравится — не нравится». Нормальные люди используют также измерение «хорошо — плохо».

Но что такое это «хорошо — плохо»? Сводится ли оно к описанному Фрейдом Супер-эго или отличается от него? Это требовало дальнейшей разработки. Так же скрупулезно и научно честно, как Фрейд исследовал психодинамическое измерение человека, обнаруживая в нем определенные повторяющиеся содержания, экзистенциальный анализ исследует персональное, духовное измерение человека, то самое начало, которое мыслится как «Бог в тебе», или «Внутреннее Я» (Inner Self)[15]. А еще это то, что называют «человечностью»[16]... Вклад экзистенциального анализа в развитие этой не новой идеи состоит в том, что он исследует обнаруживающиеся в этом духовном измерении темы, содержания. Многообразие содержаний духовной работы, совершаемой человеком во внутреннем мире, могли быть описаны только при систематическом использовании феноменологического метода. Опираясь на экзистенциальную философию Хайдеггера и предшествующий опыт глубинной психотерапии, Альфрид Лэнгле создает иерархическую систему четырех фундаментальных мотиваций, обобщающую данные содержания.

Концепция четырех фундаментальных мотиваций А. Лэнгле

Основной вопрос уровня первой фундаментальной мотивации — могу ли я быть в этом мире? Речь идет не о качестве жизни и не о том, свою ли жизнь ты живешь, пока лишь — о самой возможности существования человека в определенной экзистенциальной ситуации. Вслед за Хайдеггером Лэнгле рассматривает положительный ответ на вопрос «Могу ли я быть в этом мире?» как фундамент для создания всей экзистенции. Но как обрести это чувство? Прежде чем так или иначе включаться в жизнь, человек должен как-то обойтись с тревогой, страхом и неуверенностью, постоянно сопровождающими его по жизни. В некоторых ситуациях переживание беспомощности перед лицом обстоятельств становится главной темой. Как найти силы справиться с этим чувством, преодолеть его? Почему одни люди более прочно «держатся в седле» собственной жизни, чем другие? Это хорошо видно в клинике фобий, в терапии тревожных пациентов, да и любой экзистенциальный кризис начинается с работы над условиями, при которых вообще возможно существование человека.

В поисках ответа на эти вопросы Лэнгле прежде всего отделяет персональную переработку проблемы от защитных автоматических копинговых реакций.

Копинговые реакции относятся к психодинамическому измерению, они не свободны. Они могут быть формами выученного поведения или имеющей психофизиологические предпосылки спонтанной реакции: бегства или уничтожения, замирания по типу мнимой смерти или бесполезной ритуальной активности. Так или иначе, эти реакции не персональны, человек может надолго погрузиться в них или справиться с ними довольно быстро. Копинговые реакции как стражи, сохраняющие человека, «включаются» раньше персональных решений. И проблема не в том, чтобы отказаться от них совсем — это невозможно, а в том, чтобы в конце концов перейти от копинговых реакций к собственно персональному рассмотрению своих проблем, которые на уровне первой мотивации связаны с мучительным чувством «я не могу здесь быть».

В первой фундаментальной мотивации основное содержание персональной переработки — принять и выдержать. Суть принятия — «я могу быть, и это может быть». Принять означает дорасти до спокойствия в отношении данностей существования, которые прежде вызывали бессильную ярость или желание бежать. Существуют определенные предпосылки принятия, которые могут стать темой психотерапевтической работы. Последствия принятия — чувство доверия к миру, переживаемое в пределе как готовность обнаруживать в мире множество опор, в том числе и духовных, выходящих за пределы одной индивидуальной жизни, за пределы рационального.

Вопрос второй фундаментальной мотивации — нравится ли мне жить? Этот вопрос обычно не стоит на повестке, когда человек выживает, но становится чрезвычайно важным, когда страх побежден и первая мотивация исполнена. Я могу быть в этом мире, но хороша ли моя жизнь? Ведь если в жизни меня ничего не радует, не привлекает, стоит ли жить такую жизнь? Это тема депрессий в клинике. В рамках второй фундаментальной мотивации речь идет о способности быть эмоционально открытым, о зарождении чувств, о функции эмоций, об искусстве наслаждаться жизнью и глубоко страдать по поводу потери ценности. Радость и печаль, вся полнота чувственных переживаний открываются человеку, когда он способен не прятаться, а идти навстречу всему, что приносит жизнь. Глубина переживания радости соразмерна глубине страдания. Страдания — такая же естественная сторона жизни, как и радость. Открытость в отношении радости и страданий — обращение к ним — тема персональной переработки чувств; неудовлетворенности жизнью. Новообразование, возникающее при наличии у человека подобных установок к жизни, — переживание фундаментальной ценности жизни.

Исполненная вторая мотивация является одной из предпосылок для построения третьего этажа экзистенции, посвященного человеческому Я. Я — жесткая реальность человеческой жизни. Игнорирование Собственного, перешагивание через свое Я вызывает страдание. Не важно, другие или ты сам сделал это. Для человека важно утверждать и отстаивать Собственное. Но не обижу ли я при этом Другого? Не буду ли сам обижен несправедливым обесценивающим отношением? В каждой ситуации для человека важно получить ответ на вопрос: имею ли я право быть таким? Это основной вопрос третьей фундаментальной мотивации. Оценка собственного поведения, желания, намерения закрепляется в виде суждения, оправдывающего или обвиняющего. Приговор себе является результатом внимательного всматривания в себя. Рассматривание и оценивание (an-seitem и wert-shutsung) не являются только когнитивными процессами, роль когниции подчиняется в них чутью в отношении правильного. Центральный механизм оценивания — согласование ситуации и всех содержащихся в ней ценностей с собой, с собственной сущностью — справедливо называется совестью. Решив для себя вопрос «имею ли я право?» положительно, человек может быть более защищен перед лицом людей, которые также выносят свои суждения о нем. Копинговые реакции, свойственные уровню третьей фундаментальной мотивации, воздвигают стену между мной настоящим и тем, что я предъявляю на суд людей, защищая меня таким образом от обиды, несправедливой критики или же самой возможности какой угодно оценки. В противоположность психодинамическим реакциям защиты в персональной переработке развиваются доверие к собственным оценкам, ориентация на себя и через это резистентность к внешним оценкам. Таковы последствия развития самоценности личности — основного новообразования уровня третьей мотивации. А следствием высокой самоценности является готовность к Диалогу, только имея в опыте переживание ценности собственного Я, человек способен ценить и уважать Я Другого.

Решив проблемы с собственным Я, человек может поднять глаза и посмотреть вокруг. Каков сейчас запрос жизненной ситуации? Какие жизненные задачи для меня главные? Что я могу расслышать как запрос жизни? В каком контексте нахожусь? Насколько широк горизонт моего видения и понимания жизни? Основной вопрос четвертой фундаментальной мотивации звучит так: что я должен делать? И это вопрос, который адресуется будущему. Тема этой завершающей мотивации — внесение себя в жизнь. Без этого деятельного осуществления себя нет шансов пережить чувство экзистенциальной исполненности — глубокого удовлетворения, что задуманное сбывается, что ценности живут благодаря моим стараниям. Решимость воплотить Собственное и есть вершина мотивационной иерархии — «воление» (vollen), воля. В нем в снятом виде присутствуют могу, нравится и имею право. Наполненное смыслом воление — основной процесс четвертой фундаментальной мотивации. Он противостоит экзистенциальному вакуум — чувству глубокого разочарования жизнью, переживанию ее бессмысленности. Экзистенциальный вакуум в качестве копинговой реакции формирует позицию «временщика», приспосабливающегося к «невыносимой легкости бытия», фанатика или циника. В противовес этому человек, проживающий свою единственную жизнь всерьез, стремится увидеть ее как включенную в систему более общих взаимосвязей: исторических, культурных, биографических, религиозных. Смысл его поступка или намерения становится частью превосходящих его смыслов, общечеловеческой смысловой сферы. Его жизнь, объективные обстоятельства которой задуманы не им, благодаря его духовным усилиям созвучна его сущности и хорошо устроена в превосходящей его системе смысловых взаимосвязей.

Экзистенциально-аналитическая теория личности

Теперь мы можем перейти к теории личности.

В экзистенциальном анализе Альфрида Лэнгле мы встречаемся с понятиями Самость (Self- англ.; Selbst-нем.). Я, самоценность и Person.

Первые два понятия в общих чертах соответствуют описанным Уильямом Джеймсом в начале XX века двум аспектам личности. То, что Джеймс называл эмпирическим Я, и считал тем, что оценивают, это в экзистенциальном анализе — Самость. Чистое Я по Джеймсу, то, которое выносит оценки, — здесь обозначено как Я. Самость представляет ценностную сферу личности, то же, что проприум (с лат. — «достояние») Гордона Олпорта. Самость — сфера важного для человека, того, к чему он не безразличен. Франкл говорил: «самость — это поле, в котором Я дышит»[17]. Я — орган, функция которого внимательно всматриваться, рассматривать и оценивать все то, что человек считает собственным: его намерения, желания, чувства, поведение. Работа Я составляет основное содержание третьей фундаментальной мотивации, в то время как Самость — тема второй и отчасти первой фундаментальных мотиваций[18]. Третье понятие — самоценность — описывает результат нормального или отклоняющегося функционирования оценивающего Я. Внешние предпосылки самоценности и ее функционирование у зрелой личности исчерпывающе описаны в статье «Грандиозное одиночество». Обобщая сказанное о работе Я, можно сформулировать несколько положений:

1) каждый человек уязвим в ситуации, когда он вольно или невольно предъявляет себя и плоды своих трудов на суд других;

2) защищаясь от страха быть обиженным игнорирующей, обесценивающей или несправедливой оценкой, человек может выбрать защитное несвободное поведение (например, никогда не предъявлять Собственное или заранее обесценивать других — тех, кто может высказать отрицательную оценку);

3) альтернативой копинговым реакциям будет развитие самоценности — способности постепенно становиться самому себе окончательным судьей. Собственная оценка, закрепленная в форме суждения, становится опорой, поддерживающей личность перед лицом внешних оценок. Этот процесс

получил название укрепление Я;

4) доверие к собственным оценкам возникает в том случае, если внешние, имевшиеся прежде всего в детском опыте человека, предпосылки формирования самоценности — уважительное внимание, справедливая оценка Собственного и признание безусловной ценности личности — не просто становятся привычными критериями собственных оценок, но превращаются в персональную установку по отношению к себе;

5) когда человек оправдан в собственных глазах, он может смело предъявить свои решения или плоды своих трудов на суд людей, так возникает социальное поведение: развитая самоценность делает человека социальным;

6) привычка так относиться к себе приводит к замечательному последствию — Я все реже становится темой переживаний, оно как бы отступает на задний план, «выносится за скобки», исключается из ситуации, потому что с ним более не связано напряжение ситуации внешней оценки.

Таким образом, концепция развития самоценности посвящена появлению во внутреннем мире личности темы Я в начальных стадиях процесса и, согласно законам диалектики, постепенному исчезновению этой темы на зрелом этапе развития. Но что же остается, когда тематика самоутверждения, обид, критики и социального признания Собственного исчерпана и более не вызывает напряжения? Тогда темой анализа в экзистенциально-аналитической теории личности становится Person, четвертая и главная составляющая теории. Высокая самоценность, делающая Я сильным, — условие, при котором становится возможным доступ к Person. Концепция Person — ядро теории личности Альфрида Лэнгле. Открыть доступ человека к собственному духовному измерению — цель экзистенциально-аналитической психотерапии.

Концепция Person

И Макс Шелер, и Виктор Франкл искали подходы к определению Person. Поскольку речь идет о самотрансцендирующем, выходящем за собственные пределы свободном начале, дать определение Person невозможно. Однако нам уже ясно, что это — центральное понятие экзистенциального анализа для обозначения духовного измерения человека и его способности к экзистенции. Франкл определял Person как «свободное в человеке» и помещал на противоположный каузально-детерминированному психодинамическому (которое по определению свободным не является) полюс. Духовное может находиться в оппозиции по отношению к психодинамическому: «Person — это то, что говорит "НЕТ"» (М. Шелер). Но это также и то, что занимает позицию и говорит «ДА», добавляет А. Лэнгле, персональное феноменологически проявляется как чувство внутреннего согласия по отношению к своим чувствам, желаниям, поведению. Если Person есть свободное, то ее нельзя удержать, она всегда больше, чем то, что мы о ней знаем или можем о ней сказать (К. Ясперс), и по своей сути она всегда другая. Так как она — свобода, она всегда способна удивлять, быть непредсказуемой и уникальной, ни с чем не сравнимой.

Вместе с тем уникальность Person проявляется в «ошеломляющем феномене тождества как для других, так и для себя самого. Person всегда узнается как "та же самая"»[19]. Когда бы человек ни осуществлял себя как Person, он переживает себя как Я. «Если я вслушиваюсь в себя самого, нахожусь наедине с собой, я чувствую в своей глубине что-то постоянное, неизменное. Person — это способность быть Я»[20]...

Свобода традиционно считается критерием персонального в человеке, но сегодня — и это смешение акцентов делает уже А. Лэнгле[21] — главное отличие Person — это способность к диалогу. Феноменологически точно о наличии Person можно судить, потому что она говорит мне и во мне. Этот внутренний голос слышал, наверное, каждый как голос совести, голос интуитивного чутья. Эта способность к диалогу является сущностью Person. Она всегда в диалоге с другими или с собой. Можно сказать, что персональное в человеке проявляет себя в том, как он строит этот диалог и строит ли его вообще.

Распознать это говорящее в человеке, собственно, и является задачей Персонального экзистенциального анализа. И поэтому в нем очень важна работа с внутренним разговором. Из этой способности к диалогу рождается присущая Person открытость, «распахнутость» (М. Хайдеггер). Степень этой распахнутости может варьировать, но, подобно зрачку, который никогда не может совсем закрыться, способность чувствовать, видеть, реагировать персонально никогда не исчезает у человека насовсем, даже если он находится в плену копинговых реакций или психически нездоров.

Person — это внутренняя сила, которую мы не можем постичь, или удержать, или создать, она не поддается контролю. Человек перед лицом этой силы переживает невозможность до конца постичь самого себя. Эта глубинная духовная первооснова снова и снова приходит ко мне — адресуется мне. Я лишь окаймление этого, подобно тому как твердая почва окаймляет источник. Эта глубинная Person — одновременно тоже я, это не кто-то другой, кто говорит со мной. Во мне есть внутреннее чувство подразумеваемости: глубина, которая поднимается во мне (как из источника), имеет в виду меня. В этом заключается и глубочайшее соотнесение с самим собой, на котором строится концепция аутентичности А. Лэнгле, описанная во второй статье. Чувства, идущие из самой глубины, желания и намерения, которым я говорю «Да», а также соотнесенные с собой предпочтения и работа совести — органа восприятия правильного, — это проявления Person, непостижимой, текущей, поднимающейся из глубины, говорящей. И все это попадает в руки моего Я, я как Person отдан своему Я — тому, кто принимает решения, определяет и действует. Но... еще один парадокс — Я наделено свободой, поэтому оно также свободно игнорировать персональное. Однако лишь тогда, когда мое Я берет на себя ответственность за Person, действует в соответствии с этим, появляется условие экзистенциального существования.

Моя Person доверена мне, и единственная ответственность Я — это ответственность за эту таинственную, непостижимую глубину, которая есть я сам[22].

Актуальность такого понимания человеческой сущности сегодня не нужно специально доказывать. Если я разделяю такое понимание себя, то я отношусь к себе с очень скромной позиции — позиции хранителя того непостижимого и глубокого, что я чувствую как соответствующее моей сущности. Если я разделяю эту философию, то я проникаюсь естественным почтением к персональному в других людях. Если все общество признает уникальность личности, в нем присутствует больше уважения к людям, их чувствам, их правам. В общественном сознании естественно развиваются терпимость и милосердие, а нравственные законы превалируют над всеми иными.

Теория Лэнгле и русская экзистенциальная философия

Итак, от теории самоценности, посвященной появлению, развитию и исчезновению Я, мы перешли к непривычной для научной персонологии теории Person. Хотя почему к непривычной? Вот что по этому поводу еще в 1955 году писал один из первых персонологов, американец Гордон Олпорт: «Со времен Вундта центральное возражение против психологии Я и души состояло в том, что это понятие невнятно. Очень соблазнительно приписывать не совсем понятные функции некоему таинственному агенту. А затем объяснять, что именно он является тем центром, который объединяет личность и поддерживает ее целостность... Сегодня же ситуация такова, что многие психологи, пытавшиеся приспособить личность к внешней системе координат, не удовлетворены результатом. Они не обнаружили связи между позитивистскими измерениями и предпочли вновь изобрести Эго. Но, к сожалению, позитивизм и теория Эго плохо кооперируются — исследования всегда остаются фрагментарными»[23]. Хотя в пятидесятые годы в отличие от периода В. Вундта можно было говорить лишь об Эго, но не о душе, в сущности, наблюдение Олпорта относится и к Я, и к Person — некоему таинственному агенту, без которого в исследованиях личности теряется сущность. Собственно, понадобилось пятьдесят лет, в течение которых психологии личности и психотерапии пришлось отказаться от позитивистской модели научного

знания, чтобы приблизиться к пониманию тайны Person. Но задолго до конца XX века в работах русских философов мы с удивлением обнаруживаем прекрасные описания того же самого понимания человека.

Павел Флоренский

Уже упоминалось, что этимология Person имеет толкование с латинского как «неделимая в своей сущности») «per se una». Однако известны и два других варианта: person переводится как «маска», а также— «звучащая сквозь» («per sonare»).

Первое и третье определения оказываются феноменологически точными, а вот второе — «маска» — кажется чем-то противоположным сущности понятия, однако его этимологию углубляет русский религиозный философ и культуролог Павел Флоренский. Для него Персона — лик Божий, который просвечивает, звучит сквозь мирское, человеческое: «Тогда лицо получает четкость своего духовного строения, в отличие от простого лица, ... не в силу внешних себе мотивов и не в изображении, а самой своей вещественной действительности и сообразно глубочайшим заданиям собственного своего существа. Все случайное, обусловленное внешними этому существу причинами, вообще все то в лице, что не есть само лицо, оттесняется здесь забившей ключом и пробившейся через толщу вещественной коры энергию образа Божия: лицо стало ликом. Лик есть осуществленное в лице подобие Божие»[24]. Обращаясь к значению «маска», он пишет: «В древности существовало сакральное назначение масок, и соответственно смысл слов larva, persona был иным, ибо тогда маски вовсе не были масками как мы это разумеем, но были родом икон. Когда же сакральное разложилось и выдохлось, а священная принадлежность культа была омирщена, то тогда из этого кощунства в отношении античной религии и возникла маска в современном смысле, то есть обман тем, чего на самом деле нет, то есть мистическое самозванство»[25]. Persona для Флоренского — это свет, лик[26], то, что проглядывает сквозь лицо, сквозь внешнее, а икона — это то, что облегчает доступ к образу Божьему, а следовательно, и к собственной персональности.

Флоренский указывает, что понятием, противоположным Person по сути, в русской традиции является замаскированная подо что-то иное пустота[27]

От корня person во всех европейских языках произошло понятие «личность» — personality (англ.), personalitat (нем.). «Дать понятие личности невозможно, — ибо тем-то она и  отличается от вещи, что в противоположность последней, подлежащей понятию, и поэтому "понятной", она "непонятна", выходит за пределы всякого понимания, трансцендентна всякому понятию»[28], — пишет П. А. Флоренский в 1912 году.

Николай Бердяев

Большинство вопросов, которые появляются у читателя при знакомстве с пришедшей к нам из Австрии теорией личности А. Лэнгле, так похожи на вопросы, мучившие русских философов в 20-е годы прошлого века! Читаешь «Опыт парадоксальной этики» Н. Бердяева и понимаешь, что он в своих рассуждениях исходит из антропологии, включающей персональное измерение, хорошо знает труды Макса Шелера и теории Я. Так, он говорит о том, что в отличие от всех предшествующих философов интересуется не гносеологией вообще, а вопросом о том, как познает истину конкретный человек с его индивидуальным внутренним миром, что в человеке определяет возможности такого познания. Иными словами, его позиция — это позиция антрополога, характерная также для Шелера, Хайдеггера, Франкла. Отличающийся удивительной афористичностью, Бердяев записал, например, точную и глубокую мысль в которой автор данных строк видит новое направление исследований в психологии развития: «Личность в начале пути, и она — лишь в конце пути». Что имеется в виду? Для Бердяева личность — это прежде всего персональное, духовное бытие человека. Он делает следующее парадоксальное наблюдение: персональное бытие, которое является естественным для ребенка, по мере взросления как бы «зашумляется», исчезает, и возвращение к нему есть результат духовных исканий, аутентичное существование характерно для зрелой личности. Тем самым Бердяев как бы изначально разводит Я и Личность, которая для него есть Person.

О природе человека мы читаем у Бердяева следующее: «Человек — существо многосоставное, находящееся в нескольких измерениях времени, в нескольких модусах существования. Сложность человека в том, что он индивидуум, входящий в род и социум, и личность, принадлежащая миру духовному. В человеке тем самым оказывается два "качествования". Человек погружен в бурлящий океан первожизни и рационализован лишь частично. В нем происходит борьба духа природы, свободы и необходимости. Внутренний потенциал человека — микрокосм — потенциально содержит в себе всю вселенную, всю мировую историю»[29]. Как же совместить всю эту духовность с известными со студенческой скамьи теориями развития как социализации? Как же так, ведь, согласно Марксу, личность есть совокупность всех общественных отношений? А тут тайна, глубинная персона? Бердяев говорит о том, что в каждом русском интеллигенте борются две противоположные идеи: социальной пользы, ибо все мы демократы, и индивидуализма и независимости от всего социального, ибо одновременно все мы также аристократы духа.

Но в книге «Опыт парадоксальной этики» он сам и находит ответы на эти вопросы: «Личность формируется не объективным миром, а субъективностью. Принцип личности — не самосохранение, а самовозрастание и самоопределение. Это связано с жертвой и самоограничением. Личность не есть готовая реальность, человек выковывает свою личность (но это совместимо с тем, что личность — детище духа). Осознающая себя личность слушает внутренний голос и повинуется лишь ему»[30].

И далее, о свободе человека: «Человек не может быть средством или орудием для той или иной цели, идеи, даже сверхличного, божественного. Всякая личность есть самоцель и целеполагание... Личность в человеке не детерминирована наследственностью, биологической и социальной. Все личное в человеке противоположно автоматизму. Она противится всякой заданности извне. Человек как нравственное существо не мог бы существовать в телеологически детерминированном мире. Личность не может быть детерминирована даже Богом »[31]

Эта цитата могла бы стать иллюстрацией к третьей главе данного издания, посвященной тонкому и точному разведению понятий духовности, духовных опор и религиозности.

Михаил Бахтин

Если Бердяев говорил о радикальной свободе человеческого духа, то М. М. Бахтин, русский философ, ученик Макса Шелера, уже в 20-е годы XX века основное внимание  уделил развитию теории диалога. Готовность к встрече, к Диалогу лежит в развитом Я. В 1929 году Бахтин написал работу, впоследствии названную «К философии поступка». Суть ее — антропология нравственного действия, условием которого автор считал абсолютное-себя-исключение. Только тогда, когда социально- зависимое Эго уходит на задний план, человек может быть по-настоящему нравственным, альтруистичным, направленным на другого, то есть готовым к Встрече. Это учение очень созвучно и динамике развития способности к эмпатии, которую можно проследить в ранних и более поздних работах Карла Роджерса[32]. Также это созвучно и концепции самоценности в экзистенциальном анализе. Практически экзистенциальный аналитик следует заветам М. М. Бахтина, который писал: «Овладеть внутренним человеком, увидеть и понять его нельзя, делая его объектом безучастного нейтрального анализа, нельзя овладеть им и путем слияния с ним, вчувствования в него. Нет, к нему можно подойти и его можно раскрыть — точнее, заставить его самого раскрыться — лишь путем общения с ним, диалогически»[33]. И он же — о сущности персонального бытия: «Человек никогда не совпадает с самим собой... подлинная жизнь личности как бы совершается в точке этого несовпадения человека с самим собою, в точке выхода его за пределы всего, что он есть как вечное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли, «заочно». Подлинная жизнь личности  доступна лишь диалогическому проникновению в нее, которому она сама ответно и свободно раскрывает себя»[34]. «Person другого может открыться лишь твоему персональному. Задача экзистенциального терапевта — прийти к пациенту в персональной открытости, доверяясь собственному чутью, а не методикам и процедурам», — вторит ему Лэнгле.

***

Авторами экзистенциально-аналитической теории личности могли бы стать русские. Но... в 1937 году был расстрелян на Соловках отец Павел Флоренский, умер в эмиграции Н. М. Бердяев, только в хрущевскую оттепель были напечатаны работы М. М. Бахтина, да и то лишь литературоведческие. В Советской России бытие Персоной было смертельно опасно. Может быть, поэтому в наше сумасшедшее время, когда самым большим дефицитом остается уважение - тактичная, уважительная дистанция по отношению друг к другу, такой родной и одновременно такой еретически опасной кажется книга, посвященная Персональному бытию человека.

Светлана Кривцова

кандидат психологических наук, доцент кафедры психологии личности МГУ

Структура издания

В данном издании представлены три статьи А. Лэнгле:

1. «Грандиозное одиночество: нарциссизм с точки зрения экзистенциально-аналитической антропологии» - статья, в основе которой лежит доклад, прочитанный 26 апреля 2002 в Конгресс-Центре г. Зальцбурга на Международном конгрессе о нарциссизме Общества логотерапии и экзистенциального анализа (GLE-international), под названием: «Моя самость — твоя проблема. Нарциссизм в интеракции и терапии». Опубликована в журнале «Existenzanalyse», 2002. № 19 (2-3). S. 12-24. На русском языке впервые опубликована в Московском психотерапевтическом журнале (гл. ред. — Т. В. Снегирева). 2002. № 2 (33).

2. «Жить аутентично: как, несмотря ни на что, стать самим собой?» — статья, опубликованная в журнале «Existenzanalyse», 1999. № 1. S. 26-34. На русском языке публикуется впервые.

3. «Психотерапия: научный метод или духовная практика?» — статья опубликована в Schmidinger H. (Hrsg.) (2001). Geist - Erfahrung - Leben. Spiritualität heute. Innsbruck, Tyrolia. S. 177-206. На русском языке впервые опубликована в Московском психотерапевтическом журнале, 2003. №2 (37).

В первой статье речь идет о проблеме самоценности, внешних и внутренних предпосылках ее развития, соотношении Я и Person, концепции Person, а также о нарциссизме как нарушении личности, связанном с отсутствием доступа к Person.

Во второй статье рассматривается сложная и чрезвычайно актуальная сегодня как в психотерапии, так и в академической психологии личности проблема аутентичности.

В третьей статье ставится вопрос о соотношении персональной психотерапии и религии.

Все вместе работы составляют довольно полную картину теории личности в экзистенциальном анализе. Не раскрывается в достаточной мере лишь понятие Самость, для его анализа необходимо обратиться к теории эмоций А. Лэнгле, а это задача будущих изданий.

ГРАНДИОЗНОЕ ОДИНОЧЕСТВО: нарциссизм с точки зрения экзистенциально-аналитической антропологии

Поиск и нахождение себя: тема индивидуального бытия в обществе

Важнейший для человека процесс поиска и обретения себя - процесс персонального самостановления — это вечный диалог с миром и самим собой, вечные вопросы: «Имею ли я право быть таким, какой я есть? Имею ли я право оставаться собой в отношениях с партнером, родителями, коллегами по работе?» Каждый из нас задает их себе в течение жизни вновь и вновь.

Размышляя о праве быть собой, мы неизбежно соотносим себя с другими людьми, а также с тем обществом, в котором живем. У каждого общества есть нормы, нарушение которых карается. Общество также использует неписаные законы, оно имеет множество рычагов влияния на своих членов и тем самым задает рамки, в которых отдельный человек имеет право быть таким, какой он есть, и делать то, что он хочет. Поэтому проблема нарциссизма ставит нас перед задачей анализа каждой культуры, каждого социума.

Функция социума — подкреплять то, что является для него желательным, и наказывать иное. Часто методы, которые используются для «формирования супер-эго», бывают достаточно скрытыми. Большой силой воздействия обладают «веяния времени»: определенные тенденции в моде, в ожиданиях, во взглядах, представлениях о современном или устаревшем. Открытость в отношениях друг с другом в рабочем коллективе, семье, школе часто регламентируется неписаными законами, которые определяют, как далеко человек имеет право зайти в этой открытости. Например, имею ли я право сказать коллеге, что беспокоюсь за него, потому что каждое утро от него пахнет алкоголем? Будет ли это рассматриваться как проявление моей заботы и ответственности или же как нарушение его личной границы? Существуют ли в данном случае какие-либо общественные табу? Или же здесь идет речь о моем собственном чувстве персональных границ, собственной моей неуверенности, может быть, стыдливости или вообще трусости?

Нужно также сказать, что современный стиль воспитания способствует проявлению нарциссических тенденций. Так, например, у молодежи и детей приветствуется способность добиваться успеха, а отнюдь не скромность, как это было раньше, — сегодня скромность больше не является «украшением» человека. Индивидуальные потребности ставятся выше общего блага. Самореализация, творчество и достижения, утверждение индивидуальности и ценность обладания являются сегодня первостепенными ценностями общества, в котором мы живем.

Процесс поиска и обретения себя неизбежно связан с конфликтом между Я и обществом, потому что для формирования Я, с одной стороны, требуется отграничение себя от других, а с другой — Я и общество обусловливают друг друга и в известном смысле являются неразделимыми. Тема нарциссизма, таким образом, находится в напряженном поле между интимным и общественным, между отграничением и открытостью, между Я и Ты, между разносторонней зависимостью человека от общества и стремлением от этой зависимости освободится. Подобное напряжение нередко становится причиной страха перед жизнью в обществе: «Если другие, увидев меня, поймут, каков я на самом деле, — будут ли они ценить, любить и уважать меня? Могу ли я сам любить себя, если другие меня не любят? В какой степени я должен подстраиваться к другим?»

Западный и восточный пути обретения себя

В данной статье мы не имеем возможности подробно остановиться на культурно-историческом аспекте проблемы, представляющем собой увлекательную тему в контексте отношений индивидуума и общества. Однако так как экзистенциально-аналитическая точка зрения образует некий мостик между Западом и Востоком, здесь можно коротко упомянуть о противоположности культур, ни в какой другой сфере не проявляющей себя так сильно, как в отношении к индивидуальности:

- на Западе господствует центрирование на субъекте;

- на Востоке культивируются практики отказа от себя, опустошения, чистой самотрансценденции.

Запад с давних пор и до настоящего времени идет по пути индивидуализации. Формирование самости, автономности и самоответственности, развитие личной инициативы и защита частной жизни здесь закреплены обществом. Как известно, над входом в Дельфийский оракул, подобно девизу нашей культуры, было начертано ставшее популярным высказывание: «Познай самого себя. — Gnothi sauton!» Заниматься самим собой, познать себя, совершенствовать себя — это западный императив. Из этого источника берут начало такие западные «продукты», как самопознание, психоанализ, конкурирующее свободное рыночное хозяйство, демократия, маленькая семья и родители, воспитывающие детей в одиночку.

Совсем по-иному выглядят духовные установки на Востоке. Там провозглашается прямо противоположный путь: «Не обращай на себя внимания». Отказаться от себя, стать «пустым», не иметь желаний, тренироваться в том, чтобы пренебречь собственными побуждениями и позволить миру «забрать» себя, — в этом заключается задача восточного человека. Данную цель невозможно достичь с помощью рационального познания. Только делать, постоянно тренироваться, упражняться духовно (все это осуществляется с помощью медитации, физических упражнений, рисования мандал). Дао — это путь пустоты, стирания индивидуального, возврат к соединяющему всеобщему, потому что индивидуальное рассматривается как часть большего целого.

Эти два противоположных пути обозначают полюса, внутри которых происходит самостановление личности: познавать — упражняться, искать себя — забыть себя, самопринятие — самотрансценденция. Сегодня мы наблюдаем за интересным экспериментом, в ходе которого происходит спонтанное взаимопроникновение западной и восточной культур: у нас благодаря широкому распространению восточных единоборств и философских течений, на Востоке — благодаря приходу демократии и западного рыночного хозяйства.

Однако, как и прежде, в нашей цивилизации доминирует стремление к дальнейшему расширению индивидуальности. Западные люди чувствуют себя несчастными, если они не создали ничего своего, не смогли себя реализовать. Мы с пеленок учим этому наших детей — добиваться успexa, чего бы это ни стоило, быть в достаточной степени агрессивными. Мы претендуем на то, чтобы удовлетворять собственные потребности, которые считаются оправданными просто потому, что они у нас есть.

Вне сомнения, наше время несет в себе значительные черты нарциссизма в силу того, что эгоизм, индивидуализм, самореализация и саморазвитие, освобождение подавленной агрессии, собственная выгода культивируются всеми институтами либерального, способствующего развитию частной инициативы рыночного хозяйства. Такого рода духовная позиция словно служит мотором, который поддерживает на Западе движение всего: экономики, педагогики, частной жизни, политики, а также психотерапии. Однако с не меньшими основаниями можно утверждать, что то же самое является и бедой нашего времени: родители все меньше общаются с детьми, дети все больше времени проводят у экранов телевизоров, старость становится все более одинокой, а число самоубийств, несмотря на улучшение качества медицинской и психологической помощи, в некоторых странах превышает число погибших в дорожных авариях.

Экзистенциальная задача Самостановления

Что значит самостановление? Что представляет собой поиск и нахождение своего Я? Кто Я? Как мне стать самим собой? Как все больше и больше становиться собой? Как найти себя и научиться ценить найденное? Ответы на эти вопросы дает Экзистенциально-аналитическая антропология. Прежде всего это вопросы о Я  и  Person[35]

Бытие самим собой требует:

1) умения отграничивать себя в отношениях с миром и с другими людьми и

2) ясности в обхождении с самим собой (что также можно назвать «отношением к самому себе»).

Для того и другого необходимы следующие предпосылки[36]:

- восприятие самого себя и своего Собственного в его отграничении от Собственного других;

- соотнесение с Собственным;

- суждение о самом себе;

- готовность вписаться в общественный контекст (готовность к Встрече).

Конкретно это означает: чтобы стать самим собой, нужно сначала увидеть самого себя и составить картину себя, что становится возможным благодаря определенной внутренней и внешней дистанции по отношению к собственным чувствам, решениям, действиям. А для того чтобы установить эту дистанцию по отношению к себе самому, требуется встреча с другим человеком. По контрасту с другим становится отчетливее своеобразие Собственного. И если теперь человек соотнесется с этим Собственным и начнет также уважать Собственное другого человека, то станет возможной истинная Встреча. Достигнув такого зрелого уровня бытия собой, человек сможет хорошо вписаться в социальный контекст, а именно - свободно оставаться собой в поле отличающегося от него другого.

Состоявшееся самостановление, таким образом, означает бытие собой с чувством внутреннего согласия и с данным себе разрешением быть таким, какой я есть, несмотря на все отличия от других. Не нужно прятать, скрывать свое, можно предстать перед другими, не стыдясь за свои мысли, чувства, за свою биографию, идеалы, цели. Человек способен стоять за себя, смотреть самому себе в глаза и не бояться быть самим собой перед другими. А это возможно только тогда, когда при всей верности себе (внутренний полюс) адекватно относишься также и к другим, предоставляя и им возможность быть самими собой (внешний полюс). Ведь это их поступки, взгляды и чувства показали мне, каков я, позволили раскрыть мою на них непохожесть, равно как и сходство с ними, то есть позволили увидеть мое собственное, подарили мне меня самого. Без этих Встреч, без взаимообмена с другими мы не смогли бы стать теми, кто мы есть.

Становление Я может произойти только в интерперсональной среде. Я не может развиваться иначе как через то, чтобы дать Другому себя затронуть, встретить, разбудить (вспомните о таком прекрасном сказочном образе, как Спящая красавица). Вероятно, формирование Я не являлось бы необходимостью, если бы мы не были зависимы от общества и не должны были в нем жить и утверждаться.

Таким образом, бытие Person, или персональное бытие (Personsein), — это динамический процесс, заключающийся в двойном соотнесении: с внешним и с внутренним. Одной стороной персональное бытие полностью находится в закрытой от других интимности своего внутреннего мира, а другой — в открытости, публичности мира внешнего, оно видимо другими и зависимо от других.

Рис. 1. Двойное соотнесение, характеризующее Person: обращенность к внутреннему миру и открытость ему; обращенность к внешнему миру и открытость ему.

Мы видим экзистенциальную задачу становления Person как необходимость обрести в этом двойном соотнесении собственную самоценность, обосновать ее внутренне (в чувствующем отношении к себе самому) и утвердить вовне (в поступках и в общении с другими людьми). Для этого в равной мере необходимы как помощь со стороны других, так и отграничение от них; включенность в сообщество, однако без того, чтобы симбиотически в нем раствориться[37]. Несмотря на всю силу зависимости от других, следует добиваться собственной автономности, дабы индивидуальность в ее ценности смогла стать действительно плодородной. В этой открытости, в живом, дышащем обмене с другими таятся разного рода опасности — приспособления, зависимости, нескромности, обесценивания, различные злоупотребления, потери Я. Опасности, которые приходят к Person извне и возникают изнутри вследствие незрелости, неопытности, недостаточного равновесия между желаниями и возможностями. Person в этой двойной функции служит мостиком между Я и обществом. Благодаря Person интимность во внутреннем мире выступает в соотнесенности с ценностью другого. Парадоксальным образом общественное связано с собственным Внутренним. На многих уровнях имеется глубокая связь отдельного человека с другими людьми, поскольку, по сути, «другой — такой же, как ты»[38]. Если мы хотим быть самими собой, мы не можем не прилагать усилий к тому, чтобы любить и ценить другого.

Однако если естественная открытость Person отвергается другими людьми, если ею злоупотребляют, скрыто используют в своих целях, то человек утрачивает возможность проживать себя как Person. Это проявляется в чувстве потери Я. Бывает достаточно уже того, что ты в свое время не был замечен или принят всерьез, что взрослые не считали достаточно важным уделить ребенку несколько минут, вникнуть в то, что его трогает. Человек, которому нужен другой и который ищет другого — независимо от возраста, — чувствует потерянность. Если подобное ощущение постоянно, то как человек может преодолеть собственное растворение, боль этой потери себя? Забегая вперед, скажем: через компенсацию за счет внешних объектов, если сам субъект так мало стоит. В нарциссизме поиски возможностей обосновать ценность бытия-самим-собой патологически деформируются.

Конечно, человек стоит не только перед задачей самостановления и формирования Я. Для полноты представлений здесь следует упомянуть о том, что в экзистенциальном анализе мы выделяем еще три такие же фундаментальные сферы, которые являются необходимыми для осуществления исполненной экзистенции. Так как они проявляют себя в любых решениях и действиях, мы называем их фундаментальными экзистенциальными мотивациями (Längle, 1999). Коротко говоря, они состоят в стремлении человека к тому, чтобы:

- справиться с миром, условиями, в которые он нас ставит, и возможностями, им предоставляемыми;

- справиться с жизнью — ростом, созреванием, бренностью существования и связанными с этим желаниями и страданиями;

- открыться своему будущему, всему, что предстоит, и тому большему целому, во взаимосвязи с которым человек ощущает себя, — то есть, действуя, посвятить себя смыслу.

Экскурс в экзистенциально-аналитическую психологию развития

Важной характеристикой экзистенциально-аналитической психологии развития является то, что мы не ограничиваем психологию развития детством.

Формирование Я, самости, самоценности, по нашим представлениям, находится в постоянном движении, проходит через разные фазы, которые в зависимости от своих особенностей могут способствовать этому процессу либо затруднять его, и это продолжается в течение всей жизни. Нам не удалось установить фазы, в которых происходит некое «окончательное запечатление» этих внутренних инстанций и после которого дальнейшее их изменение прекращается. Если бы такое окончательное формирование происходило, то невозможно было бы и изменение посредством психотерапии.

Складывается впечатление, что человек в любом возрасте чувствителен ко всему, что касается самоценности. Чувствителен и раним. Уже у годовалого ребенка заметно возрастает чувство собственной значимости, если его хвалят — за то, что он начал ходить, за каждое небольшое самостоятельное действие, за его усердие и успехи в том, чтобы научиться самому «ходить в туалет». И так же чувствуют себя двухлетний малыш, который начал посещать детский сад, испытывая поначалу чувство неуверенности по отношению к другим детям, ребенок в школьном возрасте, который получает первый опыт обучения в группе сверстников. Затем следует фаза особой чувствительности по отношению к самоценности — пубертатный период, когда возникает задача обнаружить себя вновь— в изменившейся телесности, в новом мире чувств и новом способе знания. Однако и вступление в мир профессии, в близкие отношения с человеком противоположного пола и в отношения со своей собственной жизнью представляет для самоценности новые нагрузки, новые задачи и возможности для развития. Далее — середина жизни первый взгляд на то, что было достигнуто, весьма вероятно — кризис со всеми его атрибутами. И еще конкуренция в профессии, первые проявления старения, взросление детей, возможно, увольнение, расставание с партнером, новые близкие отношения, а затем — климакс, выход на пенсию и т. д. Даже по этим схематично обрисованным событиям видно, что мы постоянно меняемся: меняется наша картина себя и наша самоценность, обхождение с самими собой и с другими, и мы постоянно должны соотноситься с новыми ценностями и возможностями.

Все эти процессы изменения Я происходят, конечно, не только во внутреннем мире человека, в его самовосприятии, но и во внешнем, публичном пространстве, где человек взаимодействует с другими. В том, как ко мне обращаются, в моем воздействии на других я черпаю знания о себе. Они сопровождаются уверенностью и неуверенностью. Пытаясь понять себя, я стремлюсь к идентификации. В детстве — с различными персонажами: от Пеппи Длинный чулок до Терминатора; в более взрослом возрасте — с представителями социального класса либо группы через символы власти и финансовой состоятельности или символику болельщика футбольного клуба к сопричастности различным социальным группам по интересам.

Следующая характеристика экзистенциально-аналитической психологии развития заключается в том, что в отличие от разработчиков моделей глубинной психологии мы не акцентируем роль «значимых других» (в основном отца и матери) в такой мере, как они. Бесспорно, психически-духовное развитие именно самоценности происходит в общении с другими, и вне coмнений, самые близкие и важные контактные лица играют при этом выдающуюся роль. Однако в нашей антропологии взаимодействие с другими составляет только одну - внешнюю сторону бытия Person. Другую же, не менее обширную и значимую — внутреннюю сторону представляет общение с самим собой, обхождение с собой, соотнесение с собственным внутренним миром и своей внутренней глубиной. Эту сторону, конечно, труднее наблюдать и описывать по сравнению с опытом, полученным извне. Однако то, что именно человек берет извне, с какими установками встречает внешние воздействия, каким внутренним разговором сопровождает, насколько добросовестно учится тому или иному, может быть отнесено к области внутреннего. Так что внутренний диалог не является всего лишь интернализацией внешних интеракций, даже если они и прокладывают пути для внутренних процессов. Если вообще существует такое явление, как свобода, то где же еще, как не в этом соотнесении человека с самим собой, она может проявиться? Где же еще, если не здесь, может зародиться действительно Персональное и Собственное и присоединиться к тому, что было пережито в результате приходящего извне, — зародиться тихо, робко, вначале, вероятно, незаметно или же, напротив, бурно, импульсивно пробиваясь вперед? С точки зрения экзистенциального анализа на долю индивидуума приходится такая же степень содействия собственному психическо-духовному развитию, как и на долю окружения. Его задача состоит в том, чтобы вступать в отношение с тем, что приходит к нему извне и изнутри, обрабатывать это и занимать по отношению к этому позицию. И только в тех случаях, когда жизненная ситуация предъявляет к человеку чрезмерные требования, в действие в виде копинговых реакций вступает психодинамика и временно отменяет внутреннюю свободу ради того, чтобы человек мог выжить. Однако и после таких вторжений человек вновь обретает способность быть ответственным за самого себя.

Интерперсональные предпосылки образования Я

Итак, «Кто же я такой?» — так звучит наш вопрос. «Откуда я могу узнать, кто я; как я могу стать тем, кем являюсь на самом деле?» Для того чтобы найти ответ на эти вопросы, человеку нужен Другой, — сказали мы, - без других он не сможет определить в себе Общее и Отличное.

Другие нужны человеку, чтобы приобрести три основополагающих вида опыта, необходимых для становления Я, а именно: уважительное внимание, справедливое отношение к нему со стороны других, а также признание ими его ценности. Рассмотрим каждое из этих внешних условий развития Я.

а) Каждому человеку прежде всего нужно, чтобы другие принимали во внимание его границы. Нужно уважение того, что является его решением, его желанием, его целью и намерением, — чтобы тем самым другие люди с уважительным вниманием относились к тому факту, что он - автономный человек со свободной волей. Также нужно, чтобы с уважительным вниманием отнеслись к тому, что составляет его интимность, по поводу чего только он, персонально, должен принимать решения, и куда ДЛЯ ДРУГИХ доступа нет, разве что их туда пригласят. К данному кругу вещей и явлений относятся, например, собственная комната, дневник, личные отношения, взгляды, мотивы и чувства. Разумеется, это не исключает общения с другими, однако ни родители, ни воспитатели, ни братья и сестры не имеют права перешагивать через эти негласно установленные границы. Когда данным правилом пренебрегают, нарушается граница Ты. С тем же уважительным вниманием следует относиться к тому, что отличает людей друг от друга. Насколько бесцеремонно в этой связи нередко поступают в семье, в школе, в группах! Однако особенно разрушительной является форма неуважения границ там, где происходит злоупотребление отношением, либо там, где имеет место манипулирование или применяется сила и кто-то завладевает Собственным другого, что в случае сексуального или эмоционального злоупотребления приводит к особенно глубокому нарушению интимности[39].

б) Второе условие формирования Я — справедливое отношение со стороны других к тому, что является Собственным человека. Обходиться с Собственным справедливо, то есть соразмерно тому, что оно собой представляет, учитывать его содержание, признавать его значение и ценность. Не осуждать, не переоценивать, а адекватно относиться к другим с их особенностями  — такова следующая большая задача, которая должна решаться интерперсонально. Каждому человеку требуется оценка того, какой он есть, но мерки этой оценки не должны отличаться от тех, по которым оценивают других. Каждому знакомо, как это болезненно, когда чувствуешь, что с тобой обошлись несправедливо, что тебя недооценили! Чувствовать, что тебя не замечают, быть высмеянным за хорошее намерение и проявление доброй воли, получить заниженную оценку того, что ты сделал, даже если речь идет всего лишь о плохой оценке в школе, — все это может потрясти Я. Если какие-либо значимые лица относятся к человеку несправедливо или если к какому-то человеку в отношении важных для него вещей несправедливое отношение повторяется вновь и вновь, то можно просто потерять веру в то, что ты собой вообще что-либо представляешь. Точно так же и чрезмерные требования могут вызвать стресс, сомнения в собственной ценности и вообще ослабить Я — если, например, не учитывается степень зрелости способностей при выдвижении требований в школе, в профессии, в близких отношениях. Действовать справедливо означает вести себя по отношению к другому должным образом — соответственно тому, что он собой представляет, соизмеримо с теми способностями и возможностями, которые находятся в его распоряжении. Справедливое отношение признает: «Каждому — свое», что провозглашалось уже в римском праве.

в) И наконец, для полного раскрытия способностей и свободы Я-человеку необходим опыт признания другими его ценности. Нужно, чтобы другие люди сообщили, что это хорошо и правильно — то, какой он есть, то, как он себя ведет, в особенности если он действительно принимает решения самостоятельно, живет в соответствии с самим собой. Этот аспект особенно щекотлив в практике воспитания и нашей жизни в обществе, поскольку и в семье, и в группе признание ценности часто основано на том, что является необходимым или приятным в группе, хотя самого человека это часто обрекает на приспособление и механическое функционирование. Здесь групповой эгоизм, эгоизм воспитателей или родителей может в значительной степени способствовать искажению или ослаблению структуры Я, что, например, и происходит, если важнее иметь ребенка-паиньку, чем человека, который научился обращать внимание на согласование с самим собой и жить в соответствии с этим.

Признание ценности, подразумеваемое нами, касается не просто каких-либо позитивных качеств человека. Оно основано на глубоком взгляде, являясь, по сути, феноменологической установкой, которая позволяет видеть в конкретном поступке, поведении в конкретной ситуации сущность человека — а именно того, что человек может черпать из своей свободы, из согласованности со своей изначальностью. Признание чьей-то ценности — это признание безусловной ценности, которой обладает истинное, аутентичное, глубоко Собственное, это уважение и признание того, что человек в своем глубоком чувствовании и интуитивном чутье может охватить из глубины своего бытия Person, которую никогда нельзя постичь до конца.

Этот росток Я приобретает динамику благодаря опыту взаимосвязей, в которые включается человек и которые он считает для себя важными. Такими экзистенциальными контекстами, адресующими индивиду соответствующие требования, запросы и предложения, могут быть семья, профессиональная деятельность, близкие отношения.

Вероятно, вы почувствовали, что в ряде пунктов мы пересекаемся с терапевтическими установками Карла Роджерса (1959). Хотя у Роджерса речь по большей части идет не о том, что было здесь представлено, все же перечисленные выше элементы формирования Я содержатся и в его терапевтической установке:

- Будучи конгруэнтным, или аутентичным, терапевт должен соотноситься только с собой, соблюдать свои собственные границы и говорить о том, что он действительно чувствует и думает, то есть выражать только действительно Собственное.

- Проявляя эмпатию, он должен вчувствоваться в то, что является Собственным другого и как другой чувствует себя в своих границах.

- В безусловном принятии или признании ценности речь идет в точности о том, что было описано нами в последнем пункте. Это признание ценности в обязательном порядке касается не того, что другой человек в реальности делает или не делает, а того, что он вообще не может сам сделать и что ему в конечном счете дарится — а именно его бытие самим собой в его глубинной сущности.

Формирование Я самим субъектом

Описанные выше уважительное внимание, справедливое отношение и признание ценности являются тремя внешними предпосылками формирования Я и развития самоценности. Полученное извне стимулирует, сообщает импульсы, готовит почву, создает необходимый климат - иными словами, производит то индуктивное поле котором могут быть соединены и внутренние, и внешние предпосылки, необходимые для формирования Я. То, что приходит извне, еще нужно сделать своим. Как же осуществляется это согласование с Собственным? Встреча самого себя происходит посредством тех же самых трех структур, которые приходят в качестве индукции извне. Человек теперь уже сам относится к себе с уважительным вниманием, справедливо себя оценивает и осознает собственную ценность как уникальной личности.

а) Уважительное внимание позволяет воспринимать собственные границы и устанавливать дистанцию по отношению к самому себе (самодистанцироваться). Дистанция позволяет посмотреть на себя как бы со стороны — достаточно немного отодвинуться от того, к чему ты стремишься и что является для тебя важным, от того, как ты себя чувствуешь и как себя ведешь, — короче говоря, отодвинуться от того, какой ты есть спонтанно. При отсутствии хотя бы минимальной дистанции по отношению к себе мы не в состоянии себя видеть и получить картину себя. Без этой минимальной дистанции мы не знаем, кто мы есть. Кто мы есть с нашими данными, нашими потребностями, нашими способностями? Без этой минимальной дистанции мы не знаем, как нас видят другие, как мы на них действуем и что именно в нас Действует на них таким образом. Без этой минимальной Дистанции мы остаемся сами себе чужими, и другие также остаются чужими для нас, поскольку мы не можем понять, почему они обходятся с нами тем или иным образом. Первый опыт такой дистанции мы можем получить уже в годовалом и двухлетнем возрасте, когда другие побуждают нас видеть, что мы делаем и к каким последствиям это приводит, чем мы причиняем боль или приносим радость другому. Зеркало другого, взгляд через очки другого — лучшее средство для того, чтобы создать картину себя. Но только другого недостаточно. Нужны также и мы сами — собственные наши старания увидеть себя, наше мужество видеть себя такими, какие мы есть, наша скромность для того, чтобы удерживать себя в своих границах. Другой может быть нам в этом опорой со своим уважительным отношением, справедливой оценкой и безусловной любовью, опорой, но не эрзацем-заменителем нас самих.

б) Справедливое отношение во внутреннем плане заключается прежде всего в соотнесении с самим собой. Речь идет о том, чтобы человек посредством собственных чувств и интуиции смог обнаружить свое важное и ценное, то, что ему по-настоящему соответствует. Это переживается им как «действительно мое». Для того чтобы стать адекватным самому себе, требуется это внутреннее созвучие с Собственным. Человек должен учиться воспринимать всерьез то, что в нем возникает, не игнорировать, а подхватывать это, позволять ему быть и оставаться с ним в резонансе. Только таким образом можно «оставаться у самого себя» и последовательно строить свое Я. Установка открытости по отношению к себе — своим чувствам, мыслям, страхам и радостям, своей тоске и своей боли — закладывает основу аутентичности. В итоге человек может находиться в сообществе, не подвергаясь риску раствориться в обшей массе, и вместе с тем жить без страха одиночества — потому что у него достаточно внутреннего пространства, чтобы быть способным «оставаться самим собой».

в) Признание собственной ценности закрепляется двояким образом: посредством критической самооценки  и в чувствовании ценности своего персонального бытия.

Суждение о себе и оценка себя самого осуществляются с помощью осознанной рефлексии собственных переживаний и действий. Оценки, которые человек сам себе выносит, позволяют ему занять позицию по отношению к себе перед лицом собственной совести и Супер-эго - хранителя ценностей человеческого общежития. Эта позиция должна сохраняться и по отношению к важному для самого человека, и по отношению к тому, что принадлежит не только ему. Так возникает чувство оправданности перед собой, которое вместе с тем дает человеку основания считать собственное поведение правильным также и перед другими.

В конечном итоге признание собственной ценности основывается на чувстве ценности и тайны собственного персонального бытия — той существующей в нас глубины, которая никогда не может быть исчерпана до конца. Хотя это интуитивное чувство дано нам непосредственно, благодаря всем вышеупомянутым ступеням оно расширяется, усиливается и становится более доступным. Это интуитивное чувствование также наполняет смыслом открытость в отношении себя самого — потому что то, что в самом человеке возникает и растет, понимается им как выражение более глубокой внутренней реальности, безусловно достойной того, чтобы быть воспринятой и удостоенной самого пристального рассмотрения.

Краткий обзор внутреннего процесса формирования структуры Я представлен в схеме 1.

********************************

1. УВАЖИТЕЛЬНОЕ ВНИМАНИЕ ПО ОТНОШЕНИЮ К СЕБЕ:

сделать себя объектом собственного внимания --> для этого требуется САМОДИСТАНЦИРОВАНИЕ (покой, размышления, юмор...). Предпосылка: уважительное внимание со стороны других.

 2. СПРАВЕДЛИВОЕ ОТНОШЕНИЕ К САМОМУ СЕБЕ:

воспринимать себя в своих переживаниях, интуиции, мыслях и повелении и достигать такой степени согласования с собой, чтобы стать адекватным собственным содержаниям и ценностям --> для этого требуется ПРИНИМАТЬ СЕБЯ ВСЕРЬЕЗ, быть открытым по отношению к себе, оставаться в контакте с самим собой. Предпосылка: справедливое отношение со стороны других к твоему Собственному.

 3. ПРИЗНАНИЕ ЦЕННОСТИ САМОГО СЕБЯ:

оценка самого себя и суждение о себе --> для этого требуется:

а) осознанная РЕФЛЕКСИЯ собственных переживаний и действий, согласование с собственной совестью и с ценностями общества, выработка позиции по отношению к самому себе;

б) ЧУВСТВОВАНИЕ глубины и ценности собственного персонального бытия --> ведет к тому, что человек ощущает себя в своих действиях «правильным» и «оправданным» перед самим собой и другими Предпосылка: а) критика со стороны других и б) признание ценности человека со стороны других.

Укрепление Я (развитие самоценности) открывает возможность проживать собственное персональное бытие.

********************************

Схема 1. Структурные функции Я: три центральные способности человека, необходимые для работы с собой, которые «запускаются» извне, но должны быть «присвоены» человеком, чтобы он стал автономным, аутентичным и продуктивным.

 Когда внутренняя духовная работа, посвященная критическому анализу себя, проделана, когда собственная способность быть себе справедливым судьей вызывает

доверие, человек без страха предстает перед оценивающим взором — своим и других людей, потому что может предъявить свои действия как правильные, адекватные и оправданные. Это ведет к «удвоению» Я: у человека как бы появляется прочный тыл перед лицом внешнего мира и его оценок, ведь он сам может вынести себе приговор. Я таким образом, становится сильным. И это сильное Я обеспечивает доступ к Person, когда у меня есть уверенность в том, что сделанное мной является хорошим и правильным, Person как будто начинает что-то излучать, она звучит громче, и я все более становлюсь самим собой. Если живешь таким образом, то за себя не стыдно.

Способность ясно видеть себя в своих устремлениях, оставаться в контакте с собой и, несмотря на все тупики и ошибки, позволить себе быть перед самим собой и другими — рассматривается нами как внутренние структурные элементы формирования Я и обоснования самоценности. Благодаря им у нас появляется возможность обратить взгляд к той глубине, которая редко нами осознается, но, несмотря на это, составляет самую основу формирования Я и самоценности, — персональному бытию (Personsein).

Глубинная основа (фундамент) Я: персональное бытие[40]

Франкл (1975, S. 214) называл Person «свободным в человеке» и в антропологическом аспекте отводил данному измерению центральное место в бытии человеком. Говоря о бытии самим собой, мы можем привести еще и следующую формулировку: Person — самая глубокая основа Я. С другой стороны, функция Я — создание человеку доступа к персональной глубине.

Если мы теперь перебросим мостик от этой темы к нарциссизму, то увидим, насколько тесно она связана с поисками и страданиями нарциссической личности: нарциссизм связан именно с поиском Я, с вечным поиском того, на чем основано Я в своей ценности. Из-за этого  безрезультатного кружения вокруг тематики Я поведение нарцисса всегда столь эгоистично. Вопросы «Кто я?», «Есть ли во мне хоть что-нибудь, что представляет действительную ценность?» потому превращаются в страдание, что ответа на них не находится. Эта рана, зияющая в одной из фундаментальных экзистенциальных мотиваций, не дает покоя. Без весомого внутреннего обоснования успокоения не происходит — в нарциссизме человек не находит того места, где в нем говорит Я, где Person говорит из него. И поэтому ему приходится напряженно и неустанно продолжать поиски всего того, что может иметь отношение к его Я. Так как внутри ничего не обнаруживается, он может найти себя только в том, что относится к внешней стороне его бытия.

Для того чтобы лучше понять главный болезненный дефицит в нарциссическом страдании, необходимо более внимательно рассмотреть соотношение Я и Person.

Быть Person означает быть способным проживать свое Я из глубины и тем самым быть Я в полном смысле. Несмотря на то что собственное персональное бытие не находится под контролем человека и он не может им распоряжаться, именно Person предоставляет почву для Я. Поэтому можно утверждать, что Person является основой, фундаментом человеческого Я. «Person» — это то, что Я говорит во мне. (Längle, 1993, 136ff).

Мы переживаем соотношение Я и Person так, как будто в середине Я раскрывается некая глубина, из которой что-то начинает «говорить». Создается впечатление что во всем, что я делаю, говорит Я. Однако не только Я, но также и другое говорит из этой непостижимой глубины и поднимается нам навстречу: чувства, интуитивное чутье, образы, слова. Все это говорит во мне и адресовано мне, всплывая из непостижимости, подступающей ко мне словно грунтовые воды — незаметно, но пропитывая все насквозь. Оно говорит мне и во мне — но и сам я также есть оно. Person относится к тому же классу явлений, что и фундаментальная основа бытия, которая сообщает нам чувство, что нас в жизни что-то поддерживает, что и фундаментальная ценность, которая узнаваема и переживается как ценность нашей собственной жизни. Person представляет собой ту праоснову, из которой Я черпает свою духовную силу.

На рисунке 2 схематично представлено соотношение Я и Person.

Если с целью лучшего понимания прибегнуть к метафоре, еще раз уподобив Person грунтовым водам, то Я окажется обрамлением источника[41], из которого вода попадает в «просвет бытия» (Heidegger, 1957). То, что индивидуум способен вобрать из этого источника, содержимое которого абсолютно свободно и непостижимо течет к каждому человеку из его глубины, и составляет истинное в нашем Я. Возможность черпать из этой глубины придает человеку силу и достоинство. Ввиду непостижимости ее природы мы можем лишь преклоняться перед этой глубиной.

Рис.2. Соотношение Я и Person[42]

Нарциссическая потеря Person — психопатология и психопатогенез

Нарциссизм — это нарушение, которое на основании приведенного выше описания можно понимать как недостаточное развитие Я. Отсутствуют сформированные функции Я, с помощью которых можно получить доступ к своей внутренней сущности, к собственному бытию Person. Поэтому нарцисс внутренне слаб — у него «нет cебя» и он не знает, кто он есть. Он не знает, что он может в самом себе ценить, потому что не знает своего внутреннего визави. Его Я, пытаясь соотнестись с внутренним, попадает в пустоту. И поэтому, говоря образно оно обеими руками хватается за соотнесение с внешним, — включая и ту руку, которая припасена для соотнесения с внутренним.

Тезис о недостаточном развитии функций Я, который был антропологически обоснован выше, является в экзистенциальном смысле ключом для понимания нарциссизма. От этой недостаточности происходит вся его симптоматика и психопатология. В норме развитая самоценность обеспечивает Я структуру, которая делает возможным доступ к бытию Person. Благодаря этому Person может проявляться в повседневной жизни со всеми своими свойствами — такими, как открытость для себя и для других, эмпатия, нравственность, знание того, чего ты хочешь сам, и т. д. Сила Я состоит в способности использовать функции Я также и в отягощающих жизненных обстоятельствах. Нарцисс же лишь демонстрирует вовне силу Я (в форме высокомерия превосходства, обесценивания других), которой противостоит внутренняя потерянность. Недостаточное развитие функций Я, или потеря Я, приводит следующему:

- потере чувства собственных границ и картины себя, что означает слабость внутренне закрепленной идентичности и автономности;

- потере чувства Собственного, что означает недостаток аутентичности и нравственности[43];

- потере способности занимать позицию по отношению к самому себе, что ведет к отсутствию прочности, устойчивости Я.

Вследствие слабости структуры Я, которое, образно говоря, прокладывает русло для внутреннего источника нарциссическая личность лишь в незначительной степени может участвовать в духовном течении собственного бытия Person. В человеке отсутствует «внутреннее говорение», внутри словно мертво и пусто. Внутренние недра не приносят плодов, изнутри течет лишь скудная духовная жизнь. И поэтому нарцисс не может быть наедине с самим собой — внутреннее соотнесение остается глухим, бесплодным, сухим. «Когда-то я очень хорошо закрылся и с тех пор больше не могу открыть себя», — жалуется пациент с нарциссическими нарушениями по поводу своего страдания.

Нарциссическое страдание — это «пустое одиночество», внутренняя глухота, пугающая потеря себя — потеря своего внутреннего Я. Это страдание представляет собой сильную боль, которая, однако, в течение длительного времени может не ощущаться ввиду включения копинговых реакций. Она проявляется в полной мере, когда к отсутствию внутреннего добавляется утрата   нарциссом возможностей идентифицировать себя с внешними объектами, находя в них свое отражение. В принципе, это состояние невыносимо и невероятно болезненно: быть в такой степени от самого себя отторгнутым, в такой степени себя не знать, быть вынужденным застыть в таком сильном отчуждении от самого ближнего - самого себя. Это ужасно: внутренне оставаться без ответа в отношении всего пережитого, ничего не слыша по этому поводу от своего «внутреннего партнера»; быть настолько одиноким, оставаясь без какого-либо сопровождения, — без того, чтобы кто-то с тобой заговорил, без отклика из своей внутренней глубины.

Как возникают такие нарушения структуры Я? В качестве причин развития нарциссизма могут быть приведены как общие, так и специфические факторы. К общим относятся те, которые обычно ведут к нарушениям личности. Среди них:

- унаследованные предрасположенности;

- научение определенным установкам, подкрепленное жизненным опытом;

- специфические дефициты и травмы.

Специфические дефициты следует разделить на интер- и интраперсональные. Как уже говорилось, для формирования структуры Я человеку требуется уважительное внимание, справедливое отношение со стороны других людей и признание ими его ценности. В этом интерперсональном климате происходит активизация и это развитие функций Я. Противоположный опыт делает это развитие невозможным или существенно его ослабляет.

Кроме того, человеку необходимо в своей интраперсональной среде принять и использовать эти базовые функции Я и по отношению к себе самому. Ввиду действия внутренних защитных механизмов, а также из-за неправильных установок, решений, способов восприятия и т. д. становление этих способностей Я может не произойти или затормозиться.

Сверхстимуляции, дефициты или злоупотребления в специфической сфере формирования структуры Я встречаются прежде всего в семейных отношениях Часто это «особое положение», которое ребенок занимает у одного из родителей или у бабушки с дедушкой (Deneke, 1997), несоразмерные похвалы с их стороны, вытесняющие общение с самим собой и конструктивную критику со стороны других. По нашему мнению, генератором возникновения нарциссизма является совращение, понимаемое в широком смысле как «совращение с пути истинного». При совращении другие люди посредством манипулирования добиваются того, что человек начинает вести себя так, как ему изначально не хотелось бы себя вести, и делать то, чего ему изначально не хотелось бы делать. Это приводит к недостаточному использованию функции Я и, как следствие, к описанной выше потере бытия Person.

Для того чтобы становиться Person, человек должен быть способен также переживать и выдерживать страдания. Переживание страдания делает нас ближе к самим себе, расширяя для нас доступ к нашей внутренней глубине. С другой стороны, страдание приводит к рефлекторному установлению дистанции по отношению к тому, что причиняет боль. Таким образом, переживание падания содержит в себе предпосылки для формирования двух первых из рассмотренных нами функций Я.

Нарциссический ответ

Для того чтобы человек мог справиться с подобной утерей внутреннего, вынести эту невыразимую словами боль ненайденной индивидуальности, небытия как Person и постоянного духовного иссыхания; для того чтобы он мог выжить в этом внутреннем одиночестве, включается психодинамика, защищающая нарциссическую личность от возможных глубоких психологических травм. Она приводит к следующим типичным паттернам нарциссического реагирования:

- дистанцированно-отстраненное, формально-холодное поведение, которое делает нарцисса недоступным и высокомерным;

- гиперкомпенсации во внешнем через активизмы;

- завистливость, ревность, соперничество, вызванные чувством нарцисса, что он постоянно чего-то недополучает (что действительно имеет место вследствие отсутствия соотнесения с внутренним);

- агрессия: от капризного упрямства к возмущенному раздражению («Ну почему это должно было случиться именно со мной?») и гневу;

- рефлексы мнимой смерти: прежде всего возникает расщепление когниций и эмоций, а также «перешагивание через себя».

Мы предполагаем, что при нарциссизме (как и при личностных нарушениях вообще) активизмы и рефлексы мнимой смерти оказываются доминирующими (Längle, 2002).

Помимо этих паттернов реагирования и наряду с ними осуществляется попытка духовного преодоления. Эти люди принимают решения относительно определенного стиля жизни. Хотя для людей с нарциссическими нарушениями соотнесение с внутренним закрыто, им остается соотнесение с внешним, и поэтому они намеренно и зачастую с интересом включаются во внешние взаимосвязи.

Все силы и все внимание, которые находятся в распоряжении здорового человека для соотнесения с внутренним, перенаправляются наружу и реализуются в соотнесении с внешним. Благодаря этому в качестве компенсации удается в усиленной форме использовать не затронутые патологией способности Person (способность делать выбор и принимать решения, способность нести ответственность, способность находить смысл и т. д.)[44]. То, что к нарциссу не приходит изнутри, он стремится получить извне: картину себя, собственную ценность, собственную силу. Посредством идентификации с внешними объектами он стремится заменить недостающую Я-структуру, недостающую способность быть самим собой. В этом заключается специфический способ преодоления нарциссизма: «идти вовне», заменять Я идентификациями, то есть объектами, которые служат Я-представителями. Ими нарциссический человек окружен как стеной, которая дает ему снаружи опору для того, чтобы выжить, однако одновременно отодвигает его на недосягаемое расстояние от других.

Нарцисс живет практически только через соотнесение с внешним. Все, что ему принадлежит, все то, с чем он себя идентифицирует — его партнер, его дети, его профессия, его имя, его марка машины (и этот ряд можно произвольно расширять, но, к сожалению, и произвольно заменять), — имеет для него значение выживания, чрезвычайную важность, потому что все это является заменой его отсутствующего Я. Поэтому красивая внешность партнерши или служебный статус — часть его идентификации, поэтому безупречное тело партнера — часть ее идентификации. Нарцисс потому и живет профессиональной деятельностью и полностью уходит в нее. По этой же причине он в такой степени обращает внимание на защиту своей собственности и на признание своих ценностей. Любая критика всего этого смертельна для нарцисса, ведь она стирает его самого. Всякий, кто лучше его, кто больше имеет или более успешен, подвергает опасности его Я. Каждую собственную неудачу он воспринял бы как саморазрушение, и поэтому ее просто не может быть. И потому неудача никогда не происходит по его вине, это вина других, — только в таком свете она может быть для него понятной.

У нарцисса нет доступа к своему внутреннему потоку. У него нет настоящей аутентичности. Он не знает свою внутреннюю ценность, свое Особенное, свое Я и свое бытие Person. В его переживании не возникает Собственное, он не может черпать из своей глубины.  Он может искать все это только во внешнем мире — пытаясь вырвать самоценность у других, заявляя перед другими претензию на особенность и не имея для нее реального внутреннего обоснования. Он даже не предполагает, что ее нужно таким образом обосновывать. Так как Я у нарцисса не питается изнутри, его нужда в подкреплении собственной ценности безгранична, она выходит вовне, приобретая грандиозные размеры.

С точки зрения психопатогенеза внутреннее Я в нарциссизме заменяется внешними идентификациями - отсутствующее соотнесение с внутренним компенсируется чрезмерным, преувеличенным соотнесением с внешним.

Самым трагичным во всем этом является то, что, несмотря на интенсивное погружение во внешнее, не происходит Встреч. Так как у нарцисса отсутствует доступ к себе, он не видит сущность другого. Объекты собираются, коллекционируются, он полностью ими поглощен, однако при этом он всего лишь их использует, — они служат замещением его Я и поэтому отчуждаются от своего собственного внутреннего содержания, овеществляются и подчиняются диктату неутолимого дефицита нарцисса. У него нет себя самого, поэтому он не может вчувствоваться в другого. Он не чувствует своей ценности, поэтому не чувствует и ценности другого, не имеет своего внутреннего, поэтому не способен заметить интимное другого и легко перешагивает через него. Он инструментализирует самость, потому что не может проживать важное и дорогое для себя как персональное, проникнутое его внутренней сущностью. По этой же причине он инструментализирует и отношения с людьми. Так же он поступает и с самой своей жизнью, превращая ее в бесконечную борьбу за глубокую ценность, которая есть у Person, жизнью, наполненной болью Я, которое этой ценности так и не находит.

Он не знает сочувствия и может быть холодным как лед и бессовестным, потому что сам себя не чувствует. Он не считается с другими, но в равной же степени с самим собой, эксплуатируя себя для своих целей. Он любит не себя, он любит свой отблеск в сиянии объектов. То, что он при этом чувствует, — это, конечно, не любовь, а защитное поведение, касающееся только того, что способствует повышению самоценности. И в любви к другому человеку он тоже любит только то, что повышает его самоценность. Это замечательно карикатурно подмечено в одном анекдоте, когда павлин и курица приходят регистрировать брак. Работник ЗАГСа очень удивлен и спрашивает павлина, что побуждает его сочетаться браком с таким не равным ему партнером. Павлин говорит с гордостью: «Моя невеста и я меня несказанно любим».

Так как все направлено на повышение самоценности, похвала, конечно же, вызывает райское наслаждение. При похвале у нарцисса возникает чувство, что он идентичен сам себе. Чувство полноценности и даже исключительности, такое переживание, как будто ты взлетаешь на небеса, по своим характеристикам сходно с зависимостью. И конечно, любой, кто оспаривает его место под солнцем, его преимущества, его «особенное», делает его больным, ревнивым и завистливым, делает из него соперника.

Из-за недостаточности самоценности он постоянно думает о своей выгоде и для ее достижения использует других. До тех пор, пока его выгода сохраняется, с ним хорошо сотрудничать. В противном случае возникают сложности: его воля становится подавляющей, и все должно идти так, как он это себе представляет. Если же он наталкивается на сопротивление, то либо уходит на дистанцию и делает то, что хочет, тайно или исподтишка, либо борется, вступая в соперничество и обесценивая других. Евгений Рот (1982) так сказал об этом: «Это встречается нередко — человек, который сам есть ничто, никому не дает быть чем-то».

Быть Person — это неизмеримая ценность. Однако, оставаясь слепым в отношении этого интимного источника в своем внутреннем мире, нарцисс видит ценность только в зеркале того, что ему принадлежит или появляется благодаря ему. Поэтому нарциссический отец может вполне серьезно сказать своей дочери: «Я так сильно люблю тебя, потому что в тебе я продолжаю жить».

Больше всего нарцисс боится потери тех объектов, которые выполняют роль его Я. Больше всего его радует все то, что, укрепляя его Я, утверждает его собственную ценность, поискам которой он посвящает всего себя.

***

С терапевтической точки зрения основной упор необходимо сделать на развитии процесса самостоятельного оценивания себя. Это возможно лишь в ситуации терапевтической встречи. Нарциссу необходимы аутентичность терапевта, его терпеливость, его объяснения и его сопровождение, для того чтобы трансформировать детские части нарциссической личности во взрослую установку. При этом следует обратить внимание на все специфические элементы, обеспечивающие этот процесс, чтобы не спровоцировать преждевременное прекращение терапии. Так, следует придерживаться обязательного признания ценности клиента, необходима высокая степень уважительного внимания и принятия всерьез. Принимая во внимание собственные способности такого клиента, его нужно привлекать к работе в качестве котерапевта самого себя. Вследствие его сильного чувства стыда следует предоставлять максимальную самостоятельность в работе, исключающую  для него угрозу потерять лицо в присутствии терапевта. В заключение для закрепления результатов терапии требуется глубинная работа и работа с биографией.

Однако это не так легко — прорваться к слабому, маленькому, испытывающему боль, дрожащему, скрываемому, отторгнутому, невидимому, но истинному Я, достичь его основания, дать ему почву и питание, помочь в становлении и развитии, провести через страхи и искушения нарциссизма.

Литература

Buber M. (1973): Das dialogische Prinzip. Heidelberg: Schneider.

Deneke F-W. (1997): Narzißmus als gewöhnliches und pathologisches Phänomen. In: Persönlichkeitsstörungen, 2, 63-73, 71.

Eckhardt P. (1992): Selbstwert und Werterleben aus existenzalytischer. Sicht Diplomarbeit.

Frankl V. (1975): Anthropologische Grundlagen der Psychotherapie. Bern: Huber

Heidegger M. (1957): Sein und Zeit. Tübingen: Niemeyer.

Längle A. (1993): Personale Existenzanalyse. In: Längle A. (Hrsg) Wertbegegnung. Phänomene und methodische Zugänge. Wien: CLE-Verlag, 133-160.

Längle A. (1999): Die existentielle Motivation der Person. In: Existenzanalyse, 16, 3, 18-29.

Längle A. (2002): Die Persönlichkeitsstörungen des Selbsts. Eine existenzanaiytische Theorie der Persönlichkeitsstörungen der hysterischen Gruppe. In: Längle A. (Hrsg.) Hysterie. Wien: Facultas, 127-156, 134.

RogersC. (1959/1987): Eine Theorie der Psychotherapy, der Persönlichkeit und der zwischenrrrenschlichen Beziehungen. Köln: CwG.

Roth E. (1982): So ist das Leben. München: dtv, 7°, 35.

ЖИТЬ АУТЕНТИЧНО: как, несмотря ни на что, стать самим собой?

Экзистенциальный антагонизм

Как мы можем быть теми, кто мы есть на самом деле? Как мы можем быть истинно самими собой?

Загнанный в пространство между разнообразными требованиями, предъявляемыми извне, обремененный несчастьями, болью, страхами, обуреваемый страстями и гонимый желаниями, человек в такой малой степени может быть только для самого себя! Ни физически, ни психически, ни духовно мы не в состоянии существовать сами по себе — наше выживание в этом мире находится в постоянной зависимости от природы, от взаимоотношений с социумом, от встреч с другими. Как же мы, обреченные на столь сильную зависимость от других, можем еще и быть самими собой, узнавать себя и проживать свою жизнь, не становясь игрушкой в руках обстоятельств?

Мартин Бубер (1973) и Виктор Франкл (1984) говорили о том, что всегда соотнесено с Другим: «Я становится Я у Ты». Однако если Я может быть определено только в рамках отношений, во взаимодействии с ТЫ, то возникает вопрос: как я могу быть Я? Я лишь для себя самого не существует, есть только Я-ТЫ или Я-ОНО. Так же обстоит дело и с сознанием: сознание — это всегда сознание чего-либо. Не существует «чистого сознания», сознания самого по себе. Оно существует только в рамках деятельности, в процессе рефлексии чего-то Другого.

Если для Я требуется Ты, если предпосылкой сознания является наличие объекта, в чем же тогда заключается наша самостоятельность? Как нам вообще удается приобрести самостоятельность и сохранить ее, а не быть объектами, которые полностью определяются Другим — обществом, природой, чужими людьми?

Очевидно, к сущности экзистенции относится то, что мы находимся в отношениях взаимодействия с миром, от которого должны отграничиваться и отличаться, потому что каждый человек имеет свою собственную сущность отличающую его от всех других людей и вещей. Потеря автономии, которую мы обнаруживаем, например, в симбиотических отношениях, представляет собой смертельную опасность для человека. Мы должны отграничиться от внешнего мира, и все же, как это ни парадоксально, мы очень тесно с ним связаны. Это больше, чем просто связь, — мы являемся «производными» от этого мира, мы им обусловлены. Взаимосвязь между зависимостью и своеобразием, сохранение своей сущности, несмотря на всю степень обусловленности миром, образует «экзистенциальный антагонизм». Экзистенциальный антагонизм означает чередование открытости по отношению к другим и отграничения от других, самоотверженной отдачи себя миру и присвоения чего-то из мира — чередование внешнего и внутреннего, принятия и отдачи.

Для того чтобы персонально проживаемая экзистенция стала возможной, необходимо равновесие этих процессов.

Примеры из повседневного опыта

Давайте на примере повседневной жизни более подробно рассмотрим эту зависимость от других и другого, из-за которой наше бытие собой подвергается опасности. Наверняка вы переживали такие времена, когда казалось, что всяческие дела и обязанности просто разрывают вас части — настолько, что в конце дня вы задавали себе вопрос: «А где же, собственно, среди всего этого я? Разве это жизнь?»

Подобное чувство может приходить уже со звонком будильника. Необходимость вставать, когда очень хочется еще полежать, противоречит собственному естеству. Однако в повседневной жизни мы обычно не вдаемся в особые размышления по этому поводу, потому что наш долг призывает нас — иногда в виде детей, иногда в виде профессиональной деятельности, благодаря которой мы зарабатываем средства к существованию.

Бывают дни, когда невозможно даже спокойно посидеть в туалете — вот уже звонит телефон. Ну ладно, он, в принципе, может звонить и дальше. Но тут оказывается, что детям непременно прямо сейчас что-то нужно для школы, или кому-то тоже срочно надо в туалет, или же почтальон именно в этот момент приносит срочное письмо... Вообще в наше время все чересчур «срочно», особенно это заметно по утрам.

И как этот день начался, так он и продолжается: все от меня чего-то хотят, о чем-то меня спрашивают, о чем-то просят. Я везде нужен, и... мне везде мешают. Я постоянно что-то должен — что-то сделать, что-то закончить, выполнить обещания. Жизнь подчинена предписаниям, законам и правилам, в ней таятся опасности и беды, которые постоянно приходится преодолевать.

Такой представляется наша повседневная жизнь, включенная в разнообразное сплетение предъявляемых к нам требовании, оставляющих так мало места для нас самих. И может возникнуть чувство, что тебя больше уже не спрашивают, хочешь ли ты всего этого, а ставят перед свершившимся фактом: или ты подчинишься, или тебя все это просто сметет. Вместо автономии и самостоятельности человеком правит диктатура обстоятельств, в которые он поставлен.

Смысл

При подобном образе жизни проблему представляет не отсутствие смысла. Ощущение бессмысленности возникало бы, если бы человеку не было ясно, для чего нужно то, чем ему приходится заниматься. Но он видит смысл и определенную цель во всем, что приносит ему такой день, — ведь он везде востребован и везде нужен, и поэтому ему важно во все вникнуть, ничего не хочется упустить. Этому же учит и логотерапия Франкла (1987, S. 96): мы обнаруживаем смысл, когда воспринимаем запросы, которые адресует нам жизнь, — когда открываемся тому, что предлагает нам или требует от нас каждая жизненная ситуация. Мы воплощаем экзистенциальный смысл, давая свои персональные ответы на обращенные к нам повседневные, ежечасные, ежеминутные вопросы ситуаций. Согласно логотерапии, жить со смыслом означает включиться во что-то, превосходящее тебя, будь то дело или отношения. В каждой ситуации, где мы переживаем себя запрошенными, мы видим и чувствуем элементы важной для нас или интересной нам системы взаимосвязей, которая «обращается» к нам и призывает нас к себе.

Проблемы начинаются, когда всего этого слишком много. Все вокруг в такой степени насыщено смыслом, что ничего не может быть пропущено. Несомненно, без смыла жизнь становится пустой и лишенной ориентиров. Однако и смысл — это еще не все. Не из одного лишь смысла состоит наша жизнь, смысл представляет собой только одно из условий исполненной экзистенции. Для экзистенции существуют еще три условия. Во-первых, человек должен просто «иметь возможность быть» в этом мире, иметь достаточно пространства и прочную опору для того, чтобы существовать. Во-вторых, чтобы ощутить в себе течение жизни, чтобы чувствовать, что жить — это хорошо, человеку нужно наличие близких отношений с людьми и вещами, и он должен находить время на то, что нравится ему лично, на то, к чему он привязан сердцем. В-третьих, человек должен иметь возможность быть самим собой, чувствовать, что он имеет право быть таким, какой он есть, в своей отличности от всех других людей, потому что в своей сущности он — единственный и неповторимый, как это подчеркивал Франкл. И уже в-четвертых, для действительно исполненной экзистенции человеку необходим смысл. Однако если преобладает только смысл, то он приобретает функцию компенсации, замещая прочие фундаментальные условия экзистенции.

Мы хотим здесь остановиться на Бытии Самим Собой— третьем из названных фундаментальных условий человеческой экзистенции.

Вопрос идентичности

Итак, проблему описанного выше образа жизни представляет не отсутствие смысла, а нечто совершенно иное. Причиняет страдания не то, что нам приходится делать. Перестает устраивать и больше не воспринимается как правильное то, как это происходит. Обстоятельства, в какой бы степени они ни были наполнены смыслом, сужают свободное персональное пространство. Смысл ситуации превращается в диктат, даже если то, во что мы включились, с самого начала задумано нами. Как все, чем мы обладаем, господствует над нами, так же и наше участие в чем бы то ни было связывает нас обязательствами. Из-за этого экзистенциальный антагонизм может потерять равновесие. Мы не сможем найти путь к себе самим и потому будем постоянно находиться только вовне, отдавая себя решению стоящих перед нами задач и выполнению наших обязанностей.

И тогда, в такие дни и вечера, мы задаем себе совершенно резонный вопрос: «Остается ли среди всего этого место для меня самого? Не угробил ли я себя?»

Какая мать не задавала себе этот вопрос, особенно когда дети были маленькими? Кому не знакома работа, которая словно бы принуждает нас к тому, чтобы мы продолжали ею заниматься, и тем самым время от времени поглощает нас целиком?

Сформулируем здесь наш вопрос еще раз: как можно оставаться самим собой, разрываясь между требованиями и эмоциональными впечатлениями, которые ежедневно подчиняют нас себе и в то же время нас интересуют, глубоко затрагивают, а порой даже восхищают? Как при этом не распыляться по мелочам в круговороте повседневной жизни? Как остаться самим собой и избежать опасности «забыть себя», позволив работе полностью себя поглотить? Короче говоря, как сохранить свою идентичность и чувство своего Я, не закрываясь от мира, не зацикливаясь на себе — то есть не впадая в противоположную крайность экзистенциального антагонизма?

Источники идентичности

Оставаться самим собой мне позволяют четыре реальных факта:

- у меня есть тело,

- у меня есть чувственные переживания,

- я переживаю самого себя не как объект, — во мне есть духовное начало, я есть Person,

- я могу действовать.

Тело

Мы обычно не осознаем до конца всей значимости своего тела. А ведь именно тело делает возможным наше бытие в этом мире и представляет собой связующее звено между миром и моим Я. Тело «несет» нас по жизни, в теле мы находим нашу опору и наше пристанище. Оно до известной степени составляет нас. И хотя мы представляем собой нечто большее, чем тело, для темы идентичности оно имеет очень большое значение: что бы ни изменялось вокруг, наше тело остается таким же. Среди суеты и толчеи жизни оно остается константой, которую я могу видеть и чувствовать. Тело всегда занимает свое пространство. И, что является самым важным для идентичности, я узнаю свое тело всегда как свое — в этом факте коренится мое бытие самим собой. Ни одно человеческое тело не идентично другому — так сильно моя индивидуальность связана с телом. Лицо, фигура, пальцы и их отпечатки, белые кровяные тельца  — при всем постоянстве и сходстве человеческой анатомии и психологии нельзя не заметить индивидуальные различия на всех уровнях.

Чувства

Мы ощущаем свою идентичность благодаря тому, что люди, вещи, события в окружающем мире как-то на нас воздействуют: мы переживаем их и благодаря этому чувствуем себя. Мы чувствуем себя, когда идем, плывем, бежим. Когда ребенок качается на качелях, он ощущает себя. Когда мы слушаем музыку, она звучит в нас и вызывает переживания, благодаря которым мы чувствуем самих себя. Потребности, влечения, настроения, чувства — мы всегда переживаем их в связи с нашим Я, даже когда они быстро сменяют друг друга. Чувствуя радость, я знаю, что это всегда моя радость. Я никогда не переживу твою радость, разве что она подействует на меня, и тогда я тоже смогу почувствовать радость, но только потому, что буду радоваться сам. Особенно ярко я могу переживать мое бытие собой, когда направляю внимание на чувствование собственного тела.

Person — духовное во мне

Благодаря некой силе во мне я «могу сказать "нет"» (Макс Шелер, 1991), если что-то, по моему мнению, не является правильным, и сказать «да», если я с чем-то согласен. Это совершенно обычное дело, и мы едва сознаем, что в этом как раз и проявляется наша духовная сущность — наше персональное бытие. Когда я чувствую, что могу чему-то сказать «нет», чтобы в случае необходимости от этого отграничиться, или же когда я совершенно добровольно и непринужденно говорю чему-то «да» — тогда в моем Я есть столько силы, что я могу переживать себя как самодетерминирующуюся личность (Person, которая сама формирует себя). Персональное в человеке подобно зрачку, оно может быть открыто (доступно) в большей или меньшей степени, как шире или уже раскрыт зрачок в зависимости от освещенности. Так оно позволяет хорошо видеть и одновременно само себя защищает. Персональное в человеке регулирует «нет» и «да» — отграничение и открытость - как во вне, по отношению в миру, так и по отношению к тому, что происходит внутри, во мне самом.

Действия

В конечном итоге переживание бытия как моего собственного коренится в том, что я ощущаю себя «центром акта действия» (Макс Шелер, 1991), действующим и влияющим на что-то. Я являюсь автором воздействий, которые могу наблюдать. Камень, который я бросаю в озеро, вызывает расходящиеся кругами волны — это произошло благодаря мне. Если бы меня не было, не было бы и этих волн. Я могу осуществлять определенные воздействия на окружающий мир, и это утверждает меня в моем бытии самим собой. 

Важно осознавать и чувствовать эти четыре источника идентичности, проживать их и заботиться о них. Если один из них и тем более несколько будут исключены или обойдены вниманием, если они будут проживаться в недостаточной степени, то произойдет потеря соотнесенности с Я, и я более не буду аутентичным.

Если мы слабо чувствуем собственное тело, то тогда слабо и наше Я. Если мы слишком мало внимания уделяем нашим переживаниям и чувствам, то утрачиваем ощущение собственной ценности. Если мы не прислушиваемся к глубокому внутреннему чутью в отношении того, что для нас является правильным, то мы теряемся в этом мире. А если мы недостаточно используем нашу способность воздействовать на окружающий мир для формирования наших жизненных условий, тогда мы идем ко дну. В результате мир берет надо мной верх, распадается моя интегрированность и моя целостность. Это может приводить к различным последствиям.

Последствия потери идентичности

1. Взрывной (эксплозивный) тип реакции. Когда равновесие экзистенциального антагонизма нарушается и происходит сдвиг в сторону внешнего мира, человек как бы «перешагивает через себя» — игнорирует собственные мысли, чувства и желания, собственное интуитивное чутье. Частой формой реакции на это является взрыв как попытка исправить то, что обстоятельства берут верх. К взрыву приводит слишком долгое ожидание — столь долгое, что в конце концов стало «невозможно», «невыносимо». Тогда взрыв является здоровой реакцией: «Хватит, больше я так не играю!» Целебный эффект такой реакции состоит в том, что она кладет конец поведению человека, которое наносит ему вред. Однако в этом случае человек стремится выплеснуть агрессию на другого и объявить виноватым лишь его, упуская из виду, что в течение долгого времени он сам «играл по этим правилам» и стал сопричиной существующего положения вещей. Если это не признается и не учитывается, то подобные взрывы повторяются вновь и вновь.

***

Элизабет, 55 лет, рассказывает во время терапии, что она всю жизнь чувствовала одиночество. В детстве она почти не видела отца. Он зарабатывал немного, по роду своей работы часто и подолгу отсутствовал в семье. Элизабет была старшей из пятерых детей и фактически заменяла отца своим младшим братьям и сестрам, играла с ними и заботилась о них. Уже в возрасте девяти-десяти лет она стала серьезной помощницей для матери, а со смертью отца, которая наступила, когда Элизабет едва достигла пубертатного возраста, она только и делала, что оказывала помощь. Она видела и чувствовала, как переживают другие из-за отсутствия отца, видела беду матери, которая осталась одна с пятью детьми и была вынуждена очень много работать. Из-за своего собственного опыта одиночества она воспринимала эту беду особенно глубоко.

Благодаря той помощи, которую она оказывала, ее впервые восприняли всерьез: мать заметила ее и оценила. Это пошло на пользу нарушенной самоценности Элизабет. Наконец-то она стала что-то собой представлять! «Мать лишь тогда начала меня ценить, когда я стала для нее что-то делать. После этого я сказала себе: "Я должна всегда помогать матери"». Так она поняла, что ценным было только то, что она делала, и с этого момента она уже не могла прекратить добиваться чего-либо, чувствуя, что если она остановится, от нее ничего не останется.

Трагичность состояла еще и в том, что муж Элизабет, как и ее отец, фактически «отсутствовал» для семьи, никогда не занимался с детьми и не играл с ними. Поскольку она не знала ничего иного, то думала, что в жизни так и должно быть. Ее день с самого утра и до позднего вечера был заполнен делами, которые имели смысл. Однако каждый раз их было чересчур много, и она взрывалась. Несмотря на то что у нее были дети и муж, она продолжала помогать своей матери. Она не могла сказать «нет», если матери было что-то от нее нужно, не могла сказать «нет», если от нее было что-то нужно мужу и детям. Она поступала так, потому что ее самой высшей ценностью, единственным, что было у нее собственного, была позиция: «Я не хочу никого оставлять в одиночестве». «Но, — спрашивала она себя, — почему дело всегда должно доходить до того, что я взрываюсь? Почему я даю ситуации зайти настолько далеко, что мне приходится в борьбе отстаивать право не продолжать делать то, что я не хочу? Почему мои отношения с близкими людьми в такой степени наполнены конфликтами?» Конечно, ей было понятно, что она слишком долго подчинялась, слишком подстраивалась под других, не обращая внимания на себя, — ведь она всегда хотела быть «хорошей дочкой», «хорошей женой», «любящей матерью». Но почему она всегда подстраивалась под других? Тому было две причины.

Первая состояла в том, что она была очень неуверенна в себе. Ее собственная ценность заключалась только в той работе, которую она выполняла. Кроме этого, она в себе ничего не ценила. «Я пробовала воспитывать детей. У меня не получилось. Я могла только что-то делать, работать. А в остальном я была ничем». Это вызывало у нее чувство вины перед детьми, из-за которого она ни в чем не могла им отказать. «Я совсем не обращаю внимания на свои собственные желания и потребности, я полностью предоставляю себя в распоряжение детей, чтобы загладить свою вину перед ними». И она зашла в этом настолько далеко, что больше так не могло продолжаться.

Другой  причиной был ее страх одиночества. Она проецировала его на всех других людей и, сочувствуя им, постоянно «входила в их положение». Это «беспомощное помогание», которое вызывало внутренний протест у нее самой, продолжалось десятки лет. И в конце концов она впала в депрессию — настолько сильную, что врач был вынужден направить ее в больницу. Теперь она проходила психотерапию, и все взаимосвязи, приведшие к болезни, стали для нее ясны. Она перестала жить только лишь ради того, чтобы помогать своей матери, мужу, детям. Это был радикальный поворот, который принес в ее жизнь много изменений.

Однако «черт не дремлет», и она продолжала совершать все те же ошибки. Всякий раз, когда ее дочери хотелось поговорить с ней, она не могла ей отказать— вечером, в выходные дни, когда она была очень уставшей, когда она не хотела и, собственно говоря, не могла. Ошибка Элизабет заключалась не в том, что она была готова помочь, а в том, что при этом не обращала внимания на свое состояние. Она не говорила дочери о том, как она себя чувствует, снова и снова не принимая себя в расчет, «перешагивая через себя». В результате Элизабет была не в состоянии воспринимать всерьез и свою дочь и фактически не была для нее настоящим собеседником. Во время этих бесед она была не с дочерью, а с самой собой — со своей болью из-за того, что для нее никогда ни у кого не было времени. Она пыталась изжить свою боль, ограждая от нее дочь. Это старая игра, которая ни к чему не приводит, разве что она может научить дочь своему способу поведения. Мы не можем взять у другого его жизнь и его страдания. Дочь должна сама прожить свою жизнь.

***

И особенно внимательными нам следует быть в тех сферах жизни, где присутствует высокая степень нашей эмоциональной включенности и чувствительности, или же там, где они совсем отсутствуют. В первом случае мы должны лучше отграничиваться от наших чувств, во втором — больше открываться.

2. Излишне прямолинейное, требовательное поведение. Если мы утрачиваем равновесие экзистенциального антагонизма, то сильные взрывные выбросы являются хорошей защитной реакцией, которая чаще всего и используется. Это реакция на то, что человек «слишком долго ждал», реакция на упущенный момент, отсутствие мужества, чрезмерную скромность, которой человек был научен в детстве. Существуют также и другие формы реакций на потерю идентичности: излишне прямолинейное, требовательное поведение и колебание между крайностями. Первое чаще встречается у мужчин, второе — у женщин. Я предполагаю, что обе эти формы поведения свидетельствуют о более сильной степени нарушений личности, чем в случае взрывной реакции, которая, вероятно, знакома каждому человеку и может быть причислена к спонтанным защитным реакциям. И в терапии они требуют большего объема работы. Более сильные нарушения связаны с фрагментацией самости, при этом чувства не могут восприниматься адекватно — нагрузки становятся слишком болезненными, слишком мучительными. Человек в глубине идентифицирует себя со своей болью, поэтому отказ от боли равнозначен угрозе потери себя. Фрагментация самости закрывает для человека доступ к персональному. Теряя цельность, мы уже в состоянии прийти к своей сущности, а следовательно, мы не можем и занять позицию. Вместо истинно моей позиции я лишь демонстрирую заученное поведение.

Излишне прямолинейное, бесцеремонное поведение состоит в том, что человек стремится изменить обстоятельства в соответствии со своими представлениями, навязать свою волю, не принимая в расчет ничего и никого. Если ему не удается сделать этого, то он реагирует резко и бурно.

***

«По своему стилю жизни я — ярко выраженный индивидуалист и не хочу ничего менять в себе, — заявляет Конрад, 35-летний служащий. — Когда что-то мне мешает, я это устраняю. Я никогда не приспосабливался к обстоятельствам. Я очень рано начал делать только то, что хотел, даже в мелочах. Однако если это невозможно сделать сразу, я мгновенно реагирую панически или слишком агрессивно. Такая гиперреактивность связана с очень низкой способностью адаптироваться к обстоятельствам. Конрад превыше всего ставит свои желания, свою волю. Он чувствует себя на сто процентов зависимым от того, хочет он чего-то или нет. «Если я чего-то хочу, то все идет легко. Если же я, напротив, чего-то не хочу, то тогда уже любая деятельность становится для меня чересчур утомительной, даже если нужно просто поднять упавший носовой платок». Он упорно держится за свои представления, установки, желания; реагирует с упрямством, отвергая все, что, по его мнению, идет «не так, как нужно», с недовольством и даже злобой относится ко всему, что возникает у него на пути. Конрад принимает психотропные препараты, потому что они приносят некоторое равнодушие, благодаря которому ему становится легче жить в обстоятельствах, противостоящих его желаниям, он меньше анализирует, меньше думает о том, что имеет смысл, а что — нет. Но, по его словам, он не хочет «так сворачиваться», напротив, он хочет «развернуться», если бы только не нужно было платить за это тем, что постоянно ощущаешь недовольство и нервное возбуждение. В отношении тех дел, которыми он не хочет заниматься, но которых все же не может  избежать, он всегда реагирует «взвинчено».

Помимо неспособности адаптироваться к обстоятельствам, сопровождающейся упрямством, непреклонностью, чрезмерным мерным реагированием, у него, однако, есть и другая черта  — кажущаяся уступчивость. Он назвал это «чрезмерным чувством долга». Ему также знакомо «отсутствие способности сказать "нет"». «В течение определенного времени я могу не мнить о себе высоко. Тогда я только фиксирую какие-то вещи, но никак на них не реагирую». В своем чувстве долга он в течение некоторого времени полностью перешагивает через себя. При этом он может действовать против себя — против того, что ему нравится, против того, что является для него важным. В этот период внешнее имеет большее значение, а его желания — не в счет. Он делает необходимое, ходит на работу, хотя в тысячу раз охотнее остался бы лежать в постели, потому что ночью работал над чем-то другим и, собственно говоря, гораздо больше хотел бы профессионально заниматься именно этим другим. Но его работа является его долгом, и он не может от нее увиливать. «Я могу начинать жить, только когда выполнена работа», — так он считает. Однако его «чувство долга», собственно говоря, служит лишь тому, чтобы на определенных отрезках времени полностью отодвинуть себя на задний план, переступить через себя.

При этом он тем не менее «все замечает, засчитывает каждую мелочь». Со временем это все суммируется, и когда этого становится чересчур много, чувство долга трансформируется в ощущение, что тебя постоянно эксплуатируют. Тогда он становится агрессивным, при первой же возможности начинает спорить и самым решительным образом выдвигает себя на передний план. «Тогда я постоянно думаю только о своей выгоде и с абсолютной жестокостью добиваюсь всего, чего хочу».

***

В таком чередовании беспощадной, упрямой воли и самозабвенного чувства долга общим знаменателем для обоих способов поведения являются излишняя прямолинейность и примитивные эмоции. Как выйти из подобного «попадания то в одну колею, то в другую», я хотел бы показать, используя следующий пример, в котором речь пойдет о похожем паттерне поведения.

3. Колебание между крайностями. В предыдущем случае и уступчивое чувство долга, и упрямство в качестве общего знаменателя имели отсутствие эмоций. Колебания между двумя противоречивыми позициями должны были защитить от чувства потери себя, но не делали этого, так как обе позиции не были собственно личностными, персональными. «Переключение» может происходить не только между двумя, но и между многими полюсами и сопровождаться более дифференцированными эмоциями. Однако оно также не связано с Я и, по сути, является автоматизмом.

***

У Герты, 30-летней учительницы, это проявлялось как колебание между крайностями: между честолюбием и самоотречением, между непомерно высоким самомнением и неуверенностью в себе, между эйфорической восторженностью и скромной замкнутостью, между умением приспосабливаться и протестом из упрямства. Она быстро «выходит из себя», если что-то идет не так, как она хочет, или если чувствует давление извне. Однако вместе с тем она сама оказывает на себя давление, стремясь продемонстрировать свои способности и показать, какая она хорошая. Например, она берется за дополнительную работу, несмотря на то что не обязана этого делать. Когда однажды один из учителей в течение полугода отсутствовал, она, не сопротивляясь, даже с радостью, взялась выполнять его работу. Что при этом происходило в ней? Какие представления и чувства привели ее к этому?

Это было высокое самомнение, которое говорило: «Это мне вполне по силам. Эту работу я запросто могу добавить к той, что у меня уже есть. Так я смогу себя проверить». Она хотела быть способной все сделать в одиночку, не хотела ни от кого зависеть. Напротив, это другие должны зависеть от нее и быть ей благодарны, потому что без нее у них ничего не получится. Кроме того, по своему опыту она знала, насколько хорошо ей бывает от того, что ей что-то удается сделать самой. Это приносит ей то самое удовлетворение, к которому она так стремится. В эти моменты она чувствует собственную ценность: «Я хлопаю себя по плечу и говорю себе: "Я сделала это хорошо!" Мне это нужно, чтобы лучше себя узнать. Для этого я должна иногда идти до последнего». Так Герта превратилась в человека, постоянно живущего «на грани», вновь и вновь доходящего «до самой границы экзистенции». Только так— перешагивая через свои границы — она в состоянии их увидеть.

Правда, на какое-то мгновение Герта засомневалась: не будет ли у нее теперь так много работы, что она с ней не справится? Она также подумала о том, что у нее есть и другие интересы. Однако очень скоро она отставила эти мысли в сторону, потому что уловила ожидания директора школы. Это была другая свойственная ей крайность, которая, помимо высокого самомнения, подчиняла ее себе: способность быстро приспосабливаться к ожиданиям других. Директор, конечно, был рад, что проблема для него разрешилась. А она, едва уловив это, сразу подумала: «Это же совершенно ясно, что, кроме меня, нет никого, кто бы мог взять эту работу на себя».

Улавливая до мелочей то, что от нее ждут, и стремясь этим ожиданиям соответствовать, Герта, как мягкая масса, всегда готова принять форму, заданную ожиданиями ее окружения. Несомненно, за этим скрывается определенное дарование — способность очень быстро распознать, что происходит, что следует сделать, где таятся опасности и что будет оценено социумом. Она не осознавала, что в отношении этого у нее было особенное чутье, которым обладают далеко не все люди. Однако это чутье привело ее к тому, что она в гораздо большей степени находилась вовне, чем внутри себя. Почти полностью себя забывая и отвергая, она была послушна, безобидна, мила, приятна в общении и вообще, по ее словам, «мягка как масло». Ее способность приспосабливаться касалась всего — не только ее поведения, но и того, о чем она говорила, что чувствовала и как была одета. Она с удовольствием одевалась бы более смело, хотела бы носить брюки, но всегда приходила на работу только в строгой юбке, потому что именно этого ожидали от хорошей учительницы.

Встретить себя: разрешение на чувства

Чего не хватало Герте? Качества, которые у нее были: с одной стороны, чутье, готовность откликаться и умение самозабвенно отдаваться делу, с другой — тенденция перешагивать через себя, чрезмерное самомнение и себялюбие, — как она могла бы обойтись с ними?

Для того чтобы не быть игрушкой обстоятельств, ей не хватало хорошего соотнесения с собой и внутренней прочности — «укорененности» в самой себе. Без этого Герта становилась то эгоисткой с высоким самомнением, брала все на себя, стремясь узнать свои возможности и получить признание, то вдруг полностью подстраивалась под других, не будучи в состоянии отказать. В этих колебаниях из одной крайности в другую она каждый раз пропускала точку равновесия, минуя Себя, и как бы никогда не заходила к себе домой.

«Быть у себя дома» означает следующее: находясь в хорошем соотнесении с самим собой, хорошо соотноситься и с другими.

Конечно, Герта стремилась к уравновешенности, к ощущению внутреннего покоя, к прочной укорененности в себе, к тому, чтобы хорошо обходиться с самой собой, а не терять себя снова и снова.

Как же человек попадает к себе домой, как он может найти себя, «хорошо у себя быть» и «закрепиться в себе»?

Для этого нужны две предпосылки. Человек должен:

- чувствовать себя;

- занять позицию.

Герте необходимо было научиться всерьез воспринимать свои чувства. Появлялось же у нее ощущение, что столько работы для нее слишком много. Такого рода импульсы важно было научиться не просто распознавать, но прислушиваться к ним, воспринимать всерьез и бережно лелеять. Для этого необходимо уделять себе столько же времени, сколько и другим. Обращение к себе самому требует тишины и покоя. С другой стороны, для этого необходима позиция, чтобы было возможно «подойти к самому себе» и на некоторое время «остаться у себя». Оставаться у себя — что это значит? Обращать внимание на спонтанные ощущения, импульсы, просто на то, как мы сейчас себя чувствуем, что с нами делают вещи и обстоятельства, трогают ли, говорят ли нам что-то?

Давайте же дадим себя затронуть, дадим миру заговорить с собой. Это и есть источник полноты и свежести ощущений, того, что делает нас в любом возрасте живыми, молодыми, в этом источник нашей жизненной силы и становления самими собой. Без него наша жизнь никогда не будет полной и многоцветной. Чтобы наполнить себя жизнью, чтобы нарадоваться и насытиться ею, нужно дать себя затронуть. Иного пути быть живым нет, даже если мы целиком отдадим себя какому-то делу и многого достигнем. Мы не сможем по-настоящему глубоко радоваться и наслаждаться, но также не научимся по-настоящему глубоко страдать и печалиться, если не позволим жизни касаться нас и захватывать. И если этого не произойдет, если мы не дадим жизни себя затронуть, если не отнесемся к этому почтительно и серьезно, тогда жизнь просто ускользнет от нас.

Прикосновение жизни: так важно заметить, как оно вызывает ответный трепет, волнение, «запускает» наше собственное внутреннее движение, как растет чувство, звучит в нас, а затем стихает. Дадим этому пространство и время. Конечно, подобное соприкосновение может причинить и страдание. Но мы не можем быть счастливы, если боимся печали и страданий. Мы не можем по-настоящему смеяться, если не позволяем себе плакать. Давайте же впустим этот мир в себя, давайте вберем в себя в то, что нам близко, что нас касается и трогает, не будем изымать себя из жизни из-за страха, что чувства могут ранить. Конечно же, чувства могут приносить боль! Они и должны это делать, если нас что-то действительно затронуло.

Для нашей жизни гораздо хуже, если мы не чувствуем боли. Проходит время, а мы продолжаем жить, ничего не меняя, и то, что причиняет боль, может и дальше ранить нас, но мы не чувствуем боли. А годы проходят, я заплатил за свою бесчувственность тем, что просто изъял себя из жизни, обрек на бесчувственное, безрадостное, жалкое существование.

Когда я противостою своим чувствам, я противостою самой жизни. Если я даю чувствам быть, я позволяю жизни наполнить себя вновь. Я знаю, что это рискованно и страшно. Мне этот страх также хорошо знаком. Я знаю, что чувства могут нас заполнять и переполнять, они могут вводить нас в заблуждение, они могут не только вести нас к цели, но и уводить с пути истинного. Все это так. Это правильно. Нельзя жить, руководствуясь одними чувствами. Для того чтобы наша экзистенция стала исполненной, необходимо также и другое. К этому мы еще вернемся.

Здесь же мы говорим только о том, чтобы вообще дать чувствам шанс. Мы говорим о том, чтобы быть внимательным по отношению к собственным чувствам, потому что они являются моими собственными, они рождены мной. Я могу черпать из постоянства чувств, которые являются частью моей идентичности. Я выступаю за такую установку в отношении самого себя: чтобы встретить самого себя, нужно иметь чувствительность к тому, что спонтанно во мне возникает и происходит само собой, нужно также принять это как реальность и посвятить этому себя в той же мере, в какой я посвящаю себя внешним задачам. Эта фундаментальная позиция нашла воплощение в методе Персонального экзистенциального анализа (Längle, 1993, 2000).

Встречать самого себя: аутентичность

Феноменологическая установка открытости по отношению к самому себе имеет еще одну сторону — через нее открывается возможность занятия позиции, феноменологи (Heidegger, 1975, 1979; Vetter & Slunecko, 2000) называют это «деконструкцией».

Занятие позиции является важнейшим шагом Персонального экзистенциального анализа, ему и начала учиться Герта. Когда она становилась слишком мягкотелой и чувствовала, что вновь приспосабливается к другим, то начинала спрашивать себя: «Хорошо ли это? Подходит ли это мне? Нахожу ли я сама правильным то, как я сейчас поступаю?» И она начинала чувствовать, что ей уже не нравится одеваться так, как она одевается, и что она, собственно, на самом деле со многим не согласна. Герта училась прислушиваться к своему внутреннему голосу, уделять ему все больше и больше внимания. И постепенно она наконец научилась говорить об этом другим.

Когда она оказывалась на другом полюсе — слишком высоко мнила о себе и была занята только собой, она делала то же самое — ненадолго подвергала себя сомнению: «Чувствую ли я, что это правильно — то, как я себя веду? Действительно ли мне это нужно, могу ли я за это отвечать, говорить этому "да"?» Она делала то, что очень важно для этого шага, — слегка отстранялась от своих спонтанных чувств и импульсов, которым на первом шаге научилась предоставлять место. Очень важно находить место для своих чувств, но не менее важно также уметь дистанцироваться от них, уметь взглянуть на них со стороны, проверяя: «Действительно ли они совпадают с реальной жизненной ситуацией? Соответствуют ли они мне, моей самой глубокой сущности?» Только так можно полностью почувствовать свое Я.

И здесь мы подходим к глубочайшей точке персонального бытия (бытия Person), источнику Я. Речь идет о моменте зарождения аутентичности. Если мы хотим получить доступ к самому подлинному в нас, к тому, чем мы являемся в своей сути, то нам следует «отпустить себя», дать себе быть и, открывшись внутрь себя, спросить: «Чувствую ли я, что так для меня — правильно?» И обратить внимание на интуитивное чутье, которое при этом начинает звучать как ответ на вопрос.

Я не могу создать этот ответ, я могу его только почувствовать. Я открываю доступ к моей подлинности, к духовной сущности, которая поднимается, идет ко мне из бессознательной глубины. Это непостижимо с помощью рациональности, поскольку превосходит рациональное. Я никогда не смогу этим обладать, пользоваться и управлять, я могу только черпать это из своей внутренней глубины. Я могу научиться открываться этому, доверять ему, уважать его и соотноситься с ним. И тогда исчезает внутреннее расслоение, разорванность, ощущение, что я не есть я, потерянность, остается целостность — и она есть моя сущность. Я дан самому себе в своей изначальности, подлинности, в своей сущности, которой я не могу обладать, я могу ею только 6ыть.

Итак, я лишь тогда становлюсь самим собой, когда я себя отпускаю, даю миру подействовать на меня, привести в движение мои чувства, а потом спрашиваю себя: «Как ты сам к этому относишься — согласен ли ты с этим, есть ли у тебя чувство, что это правильно? Соответствует ли это тебе?»

Такой радикальный способ персонального закрепления экзистенции приводит нас к нашему началу, к оригинальному, к источнику Я. И рождает истинное: в чувствах, поведении, решениях, —то, что невозможно искусственно сделать или просчитать рационально.

Установка, позволяющая мне соотноситься с чувством внутренней согласованности, является «оцельняющей», интегративной потенцией человека, которая открывает возможность быть равным самому себе в любых ситуациях. В конечном счете я лишь тогда идентичен сам себе, когда чувствую резонанс с этой согласованностью: «Вот теперь все хорошо, все идет правильно». Лишь тогда я соответствую своей сути. Аутентичность мы определяем как нахождение собственной сущности через соотнесение с чувством внутреннего соответствия.

То, что я чувствую как соответствующее мне, то я и должен проживать и осуществлять. И не так важно, если позднее выяснится, что это было заблуждением, и я буду сожалеть о том, что сделал, — потому что то, что ощущается как согласованное и созвучное со мной, — это в такой степени я, что я бы потерял себя, если бы не попытался это воплотить. Экзистенция становится радикальной в этом, потому что здесь — ее корни. Ее носителем является Person, духовная личность. Экзистенция должна произрастать из персонального, она должна стать «персональной экзистенцией», а не управляемой кем-то другим, нормируемой извне. Лишь тогда, когда у нее есть корни, она может по-настоящему расцвести. Персонально укорененная экзистенция никогда не будет игрушкой в руках окружающего мира.

Здесь начинается моя критика экзистенциализма и экзистенциальной философии. Боллнов (Bollnow, 1959 21f.) пишет: «Экзистенциальная философия культивирует у человека такое восприятие, в котором совершенно отсутствует какие-либо постоянство...» Выше мы уже говорили об этом применительно к логотерапии Франкла. Понятие экзистенции становится слишком односторонним, если его рассматривать только как ответ на запрос внешней ситуации. Даже если человек осмысленно и ответственно вступает в отношения с жизнью, он может переживать ее как пустую жизнь, потому что в конечном итоге в ней все диктуется только внешними обстоятельствами. Перед нами в не меньшей степени стоит задача предугадывать обстоятельства, планировать их развитие, влиять на них, предвосхищать события, которые могут быть для нас неблагоприятными, и при этом не впадать в зависимость от поставленных целей и не начать оправдывать ими свои особые права. Чтобы решать эти задачи и избежать ловушек, нам необходимо постоянное соотнесение с собственной сущностью, с собственной идентичностью, хорошая «укорененность» в себе в том себе, которым я уже являюсь, а не в том, которым мне еще только нужно стать.

Персональный поворот в экзистенциальном анализе

Франкл говорил: для того чтобы найти смысл, нам следует перестать высказывать претензии и выдвигать требования к жизни, а вместо этого нужно развернуться к миру, к его требованиям и его предложениям, и отказаться при этом от самих себя. Так он осуществлял поворот на 180 градусов — необходимый поворот в сторону экзистенции. Без этого «экзистенциального поворота», как я его называю, мы бы не нашли смысла.

Сегодня мы продолжаем этот поворот еще на 180 градусов, на некоторое время отводим взгляд от мира и направляем его на себя, на персональное в себе. Этот персональный, или эмоциональный, поворот позволяет увидеть Person в ее целостности и открывает доступ к аутентичности, таким образом экзистенция персонально закрепляется.

И тогда экзистенция будет:

- ответом на вопросы ситуации;

-ответом на вопросы Person, на вопросы идентичности и самостановления.

Мы осуществили этот персональный поворот в конце 80-х годов, когда был разработан Персональный экзистенциальный анализ. Как известно, к сожалению, В. Франкл не принял этого направления развития экзистенциального анализа. Мы же теперь благодаря совершенному повороту, понимаем человека не только как «открытого миру» (Шелер), но в той же мере и «открытого по отношению к самому себе» (см. рис. 1, с. 48).

В своем внутреннем мире мы обнаруживаем чувства, аффекты, желания, интуитивное чутье. Раскрытие по от ношению к самому себе необходимо, потому что во мне есть что-то, что хочет быть прожитым. Я чувствую, что у меня есть предрасположенности и способности – так что у меня даже возникает чувство, что, возможно, я для чего-то создан. И поэтому мы спрашиваем себя не только о том, чего хочет от нас ситуация, но и о том, что в нас самих стремится быть прожитым: «Чего мне хочется? Каковы мое настроение, моя внутренняя готовность, мой интерес, моя склонность, моя способность? Для чего я создан? К чему я расположен сегодня? К чему я расположен сейчас?» Все это в такой же степени следует рассматривать как реальность, на которую должны опираться мои решения, как и реальность внешних обстоятельств и требований, предъявляемых ко мне ситуацией. Чтобы равновесие экзистенциального антагонизма не утрачивалось, следует согласовывать обе эти реальности, а не выносить за скобки одну из них, полностью оказываясь в распоряжении другой.

То, чего хочу я, и то во мне, что стремится быть прожитым, можно назвать праинтенциональностью, — это соответствует пониманию телесности и сексуальности Мерло-Понти (1972). Праинтенциональность помогает нам найти наиболее подходящее для нас место в мире, те ниши и пространства, где мы можем наилучшим образом развиваться и реализовывать себя. И напротив, сводя экзистенцию только к поиску смысла, мы обрекаем себя на печальное бытие, потому что смысл можно найти во всем и несмотря ни на что. Если я даю ответы только лишь на запросы внешних ситуаций, то тогда, оставаясь внутри себя чересчур статичным и консервативным, я, вероятно, так и не найду то место в мире, где я мог бы пережить свой расцвет.

Я уже тот, кем мог бы стать

Известный императив «Стань тем, кто ты есть», в значительной степени определивший направление поисков Экзистенциальной философии (Zimmermann, 1992, S. 116), открывает перед нами горизонт будущего, путь изменений и развития. «Я пока еще не тот, кем я мог бы быть, потому что я еще не до конца соответствую своей сущности». Эта мысль служит утешением и дает надежду.

Однако можно относиться к этому «Стань тем, кто ты есть» также и слишком поверхностно, можно заблуждаться по поводу своих возможностей и границ, легкомысленно заявляя: «Да, конечно, по своей сути я нечто намного большее; в принципе, я гораздо лучше — я художник, философ, поэт (список можно продолжить в соответствии с личным вкусом). То, что я представляю собой сейчас, — это на самом деле не я, потому что я всегда есть нечто большее. Собственно, во мне даже и нечего критиковать, кроме моей незаконченности. Не важно, что есть сейчас, ведь я еще не стал тем, кем на самом деле являюсь».

Как бы ни была верна мысль, что человек постоянно находится в становлении и развитии, она не может освобождать нас от обязательств перед Здесь и Сейчас. Я есть означает, по сути, я есть сейчас. Но также это означает и то, что я был ранее, и не означает: я есть тот, кем я буду.

Я всегда уже был тем, кем я могу стать. Я не буду больше, чем я уже есть, потому что в своей сущности я никогда не стану другим. Я останусь Я, я сохраню свою идентичность и в своей сущности никогда не буду отличаться от себя. В будущем тоже. Если, конечно, болезнь не повредит мой рассудок.

Быть Человеком

Когда мы занимаем позицию в соответствии с совестью — собственным чутьем относительно Правильного, — тогда мы соотносимся со своей сущностью. Но вместе с тем мы соотносимся с человеческим началом в себе. Согласованность со своей персональной изначальностью дает человеку не только идентичность с самим собой, то есть аутентичность, но также идентичность в качестве Человека. Именно тогда, когда я ориентируюсь, опираясь на то, что я сам считаю правильным, я соотношусь со своей собственной сущностью, а не системой координат внешнего мира. При этом я черпаю из внутреннего, из интимности, из того, что находится глубоко во мне, а не из внешнего. Эта радикальная субъективность избавляет меня от разорванности и разбросанности из-за многочисленных запросов ситуаций. Я снова знаю, кто я такой, знаю, что мне делать и куда идти, знаю, даже если этого не сделаю. Если же я чувствую, что моя совесть нечиста, то это сигнализирует, что я занимаюсь тем, что мне не соответствует, и теряю аутентичность.

В аутентичности я соотношусь со своим бытием в качестве Человека и тем самым ставлю себя в один ряд со всеми другими людьми. Каждый человек несет в себе способность соотноситься со своим внутренним, со своим глубоко интимным и черпать из него. В отличие от животных мы не привязаны инстинктами к окружающей среде, мы не пассивно реагирующие машины, мы — существа, которые даны самим себе, которые могут к себе каким-то образом относиться и соотноситься с самими собой в своем общении с миром.

Такой ход мыслей приводит нас к парадоксу: чем более персонально мы себя ведем, тем в большей степени участвуем в том, что является общим для всех людей. Чем более мы аутентичны — то есть чем больше мы идентичны самим себе, — тем в большей степени ведем себя как Люди. Это напоминает императив Канта, согласно которому нравственным человек является тогда, когда ведет себя таким образом, что из его поведения в любой момент времени можно вывести закон для всех людей.

«Экзистенциально-аналитическая нравственность», хотя и имеет некоторое сходство с императивом Канта, все же выглядит несколько иначе. Речь идет не о генерализации, а, напротив, о субъективизации. Можно дать ей следующую формулировку: «Чем больше ты соотносишься со своей совестью, тем в большей степени являешься Человеком». Мы утверждаем человечность и человеческое сообщество благодаря нашей радикальной субъективности, благодаря феноменологической установке по отношению к самим себе. И это приносит с собой нечто, что является фундаментальным для мира людей и для бытия Человеком: способность к Встрече. Нахождение своего, действительно своего Собственного делает нас способным к диалогу с Другим, превращается в Ты для Другого. Лишь в соотнесении с собственной интимностью мы являемся не эхом внешнего мира, не копией чужого оригинала, не программируемым аппаратом, а собеседником с собственными переживаниями, идеями, решениями — короче говоря, Человеком, который всегда может удивить своей самобытностью, оригинальностью и свободой.

Аутентичность не следует путать со Сверх-Я - интериоризированными правилами взаимодействия, которым мы учимся в обществе. Сверх-Я, по существу, представляет собой «общественное Я» и делает возможным общежитие в определенной группе, к которой человек адаптирован. Однако Сверх-Я происходит не из меня самого, это — нечто чужое, что я сделал своим. Теория, которая знает только Сверх-Я, но не совесть, проходит мимо человечности, как специфически человеческого.

Итак, с точки зрения экзистенциального анализа нравственность коренится в аутентичности, в согласованности с самим собой. Быть идентичным самому себе означает вести себя по-человечески, то есть человечно. Быть нравственным в таком понимании означает «быть Человеком» и, как следствие, быть способным показать другим то, что обнаруживаешь в своей интимности, становясь открытым для Встречи и диалога. Аутентичная жизнь — это жизнь в постоянном контакте с собственной сущностью и одновременно сопричастность всему человеческому. Благодаря этому одиночество растворяется в глубине всеохватывающей связанности.

Литература

BollnowО. F. (1959): Existenzphilosophie und Pädagogik. Stuttgart: Kohlhammer.

Frankl V. (1987): Ärztliche Seelsorge. Crundlagen der Logotherapie und Existenzanalyse. Frankfurt/Main: Fischer, 4.

Längle A. (1993): Personale Existenzanalyse. in: Längle A. (Hrsg.) Wertvegegnung. Phanomene und methodische Zugänge/ Tgaungsbericht der CLE 1+2, 7 Wien: GLE-Verlag, 133-160.

Längle A. (Hrsg.) (2000): Praxis der Personalen Existenzanalyse. Wien: Facultas.

Längle A. (2003): Wertberührung - Bedeutung und Wirkung des Fijhlens in der existenzanalytischen Therapie. In: Längle A. (Hrsg-) Emotion und Existenz. Wien: WUV-Facultas, 49-76.

Merleau-Ponty M. (1972): Phenomenologie de la perception. Paris: Gallimard.

Zirtimermann F. (1992): Einführung in die Existenzphilosophie. Darmstadt: Wissenschaftiiche Buchgemeinschaft, 3.

ПСИХОТЕРАПИЯ: научный метод или духовная практика?

Введение

Предложение написать статью на данную тему послужило поводом к тому, чтобы я вновь обратился к вопросу о соотношении психотерапии, религии и духовных факторов (Spiritualität). Заниматься этой темой не особенно принято в нашей профессии — ведь мы в основ ном имеем дело с клиническими картинами и их генезисом, постановкой диагноза и лечением, эмпирическими данными и их статистическим анализом, вопросами психологии, философии и антропологии. Психотерапия, скорее, старается держаться на расстоянии от своей «предшественницы» и «конкурентки» — религиозной заботы о душе, и поэтому не столь охотно обращается к проблеме своего отношения к трансцендентному и собственным духовным основам. Однако эта тема, вероятно, является одним из «основных вопросов» психотерапии, поскольку в значительной степени выступает обоснованием различий между ее отдельными направлениями.

Ко всем этим соображениям общего характера добавляется также и то, что у нас, в Международном обществе экзистенциального анализа и логотерапии в Вене (CLE-lnternational), по отношению к религии соблюдается определенная сдержанность, потому что тема смысла, являясь ключевой в логотерапии, так или иначе, уже близка религии. Названия книг Виктора Франкла — «Бессознательный Бог», «Врачебная забота о душе» - и центральные понятия его теории «самотрансценденция» и «духовное самодистанцирование от обусловленного влечениями психического» часто становились причиной для критики, главный тезис которой заключался в том, что под видом логотерапии мы преподносим религию в психологической «упаковке».

***

Тот, кто обращается к психотерапевту, обычно рассчитывает на определенные виды услуг: решение психологической проблемы, помощь в разрешении конфликтной ситуации, избавление от душевных или психосоматических страданий.

14-летний школьник не в состоянии больше запоминать учебный материал, потому что при одной только мысли о школе, а тем более об экзамене, его сразу же бросает в дрожь; от ужаса перед школой он потерял сон, не хочет больше расставаться с матерью. Этот мальчик нуждается в поддержке, разгрузке, успокоении. Он просто хочет снова обрести способность учиться, а не умирать ежедневно от страха.

30-летний молодой менеджер, хорошо устроенный в жизни и прекрасно зарабатывающий, прилежный, целеустремленный, холостяк, который всегда всем показывал, насколько он успешен, и у которого однажды «сдают нервы», поскольку он в истинном смысле слова «измотался», переживает нервный срыв, и «скорая помощь» доставляет его в психиатрическую клинику. Он приходит к психотерапевту с чувством неописуемой безнадежности и крайнего отчаяния, истощенный и подавленный. Самоубийство представляется ему единственно возможным выходом, потому что вся его жизнь проходила «неправильно», он вводил в заблуждение и обманывал всех, в том числе и самого себя  и теперь у него нет будущего. Его мысли, не находя опоры, вращаются в пустоте, и он все глубже и глубже вгоняет себя в депрессию. Его интересует не какая-то там духовность, не вера, не философия, а единственно лишь то, существует ли какая-либо приемлемая помощь, которая могла бы изменить его положение, или же он должен немедля покончить с собой.

Человек, находящийся в состоянии душевной беды и тем более духовного отчаяния, так переполнен болью, что его более ничто не занимает, кроме проникнутого страданием общения с основами своего существования. Он ищет средства, которые помогли бы ему справиться со своим бытием, чтобы оно по крайней мере было выносимо и имело бы еще некоторый смысл. Душевное и духовное страдание переживается как непереносимое и полностью поглощает человека. Поэтому оно носит в высшей степени императивный характер: надо скорее что-то изменить, чтобы от этого «избавиться».

Но, конечно, страдая, человек вместе с тем сталкивается с чем-то новым для себя и на некоторое время открывается навстречу тому, что ему могло бы помочь. Однако не следует сразу же относить данный эффект к проявлениям высокой духовности, поскольку ввиду императивно-экзистенциального характера страдания страдающий вполне оправданно очень прагматичен: он открыт для всего, но при условии, что это поможет.

И только если облегчения не наступает и человек понимает, что изменить ничего не может, он в большей степени склоняется к тому, чтобы понять причину своего страдания и пересмотреть свое отношение к жизни.

Он либо сводит счеты с жизнью, либо покоряется, либо, при благоприятном исходе, обретает новое, углубленное отношение к экзистенции. Поэтому душевно-духовное страдание в особой степени способно или сломить человека, или же сделать его более глубоким, и в этом смысле оно экзистенциально.

Ну а если пациент, придя к психотерапевту, ищет точно такую же прагматичную помощь, какую ждут от врача астматик, человек, страдающий сердечно-сосудистым заболеванием или ревматизмом, то возникает вопрос: играет ли духовность и тем более религия в этой помогающей профессии какую-либо роль рядом с таким прагматизмом? Остается ли вообще духовному какое-либо место в данной профессии? А может быть, напротив, оно еще более сильно в нее вплетено, чем мы осознаем, и психотерапевт, понимающий свою работу как духовную практику, или религиозный психотерапевт могут помочь наилучшим образом? Можно ли отнести психотерапию в конечном итоге к духовной или религиозной сфере деятельности?

Однако одновременно возникают и другие вопросы: может ли духовное измерение вообще быть включено в рамки психотерапии? Не будет ли подобная попытка рассматриваться как недопустимое воздействие на мировоззрение человека или как злоупотребление его религиозными потребностями со стороны дисциплины, которая собственными средствами не способна обеспечить обещанное исцеление?

Но если отказаться от духовного и религиозного измерений, не приведет ли это к расщеплению и утрате человеческой целостности? Не произойдет ли в этом случае такое обеднение экзистенции человека, что у него в душе уже никогда не возникнет желания вырваться из плена чисто физической обусловленности и витальной фактичности, чтобы вступить в живой, открытый и действенный диалог с самим собой и окружающим миром? Диалог, который лежит в основе психического здоровья и осуществления экзистенции.

Постановка проблемы требует, чтобы сначала было дано определение психотерапии. Затем коротко представим экзистенциальный анализ, в парадигме которого рассмотрим возможное соотношение между психотерапевтической работой и духовным измерением, а также путь от имманентного (внутренне присущего) к трансцендентальному опыту. И в заключение дадим определение духовности.

Что такое психотерапия?

Психотерапия — это научно обоснованный и эмпирически проверенный вид деятельности, направленный на помощь людям при психических, психосоматических и социальных проблемах или состо

© Längle A., 2005

© Ларченко О., перевод, 2005

© Издательство «Генезис», 2005

4-е издание (электронное)

* * *

Альфрид Лэнгле

Доктор медицины и философии.

Президент Международного общества экзистенциального анализа и логотерапии (GLE-lniernational), вице-президент Международной федерации психотерапии. В течение многих лет работал психотерапевтом в психиатрической клинике, ведет частную практику. Профессор университетов Вены и Инсбрука (Австрия), автор многочисленных публикаций.

…И здесь мы подходим к глубочайшей точке персонального бытия (бытия Person), источнику Я. Речь идет о моменте зарождения аутентичности. Если мы хотим получить доступ к самому подлинному в нас, к тому, чем мы являемся в своей сути, то нам следует «отпустить себя», дать себе быть и, открывшись внутрь себя, спросить: «Чувствую ли я, что так для меня – правильно?» И обратить внимание на интуитивное чутье, которое при этом начинает звучать как ответ на вопрос.

Вступительная статья научного редактора

Перед нами книга, в которой представлена теория личности австрийского психотерапевта и психолога профессора Альфрида Лэнгле. С помощью этой теории он подводит нас к пониманию динамики развития здоровой личности взрослого человека, описывает антропологическую сущность нарциссизма, раскрывает суть сложнейшего для современной психологии личности понятия аутентичности. Перед нами концепция человеческой личности, которая поражает точностью понимания самых сложных глубинных персональных проявлений и вместе с тем удовлетворяет строгим требованиям, предъявляемым к академическим теориям. Эта концепция вступает в особый диалог с нами, русскими читателями, будоражит и вызывает удивительное двойственное чувство. Читаешь, и появляется еще не позабытое с юности ощущение опасности – понимаешь: эта книга – увлекательный, но… диссидентский роман, даже для сегодняшнего времени. Таким, каким предстает в ней человек, действительно являемся мы все, в ней нет идеализации, но нет и упрощения, редукции души до какой-либо абстракции вроде «субъекта деятельности» или «совокупности всех общественных отношений». Рассуждения автора поглощают тебя, и в какой-то момент ты начинаешь резонировать с ними.

И в этом резонансе вновь появляется опасливое чувство: нужно ли заходить так глубоко, выдержу ли я это? Читатель попадает под гипнотическое действие текста, потому что этот текст – о нем. Необычайно важным становится дочитать и найти ответы на вопросы, которые ты не смог бы даже сформулировать, но которые, оказывается, у тебя были и есть. Текст вызывает щемящее чувство, словно ты давно, всегда это знал и только теперь вернулся к этому родному и близкому, но почему-то забытому. Теория Лэнгле как будто вышла из русской литературы, из Толстого и Достоевского. Кто из нас не помнит нравственных исканий князя Андрея и Пьера? Кто, оборачиваясь теперь на свою жизнь в эпоху перемен, не согласится с тем, что Алеша Карамазов сказал о брате Иване: «Душа его бурная. Ум его в плену. В нем мысль великая, неразрешимая. Он из тех, которым не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить». Теперь, когда каждый из нас не по книгам может знакомиться с нравами и особенностями сознания других наций, ясно понимаешь – это о нас, о русских. Или вот другой важнейший вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею?» При чтении этой научной книги, написанной психотерапевтом, вы с удивлением обнаружите, что этому раскольниковскому вопросу посвящена вся теория самоценности, являющаяся одной из важных частей экзистенциально-аналитического учения о личности.

Эта разработанная по канонам современной западной психотерапии концепция личности опирается на идеи персонализма и экзистенциализма. Автор – Альфрид Лэнгле – ученик Виктора Франкла, который учился у выдающегося философа XX века Макса Шелера.

М. Шелер и М. Хайдеггер были, в свою очередь, учениками Эдмунда Гуссерля. Так развивалось направление экзистенциализма, связанное с человеком, его персональным бытием-в-мире.

Но еще до того как началась Первая мировая война, после которой экзистенциализм попал в Европу, а именно в Германию[1], он получил развитие в России. Это же можно сказать и о персонализме. Оба направления сформировались на базе русской религиозной философии. Персонализм – в конце XIX века, а экзистенциализм – в начале XX. Одновременно с Россией персонализм получил развитие в США и лишь позднее – во Франции[2]. Идеи о личности как высшей духовной ценности развивали в России Н. А. Бердяев, Л. И. Шестов, Н. О. Лосский. Утверждение свободной воли человека, принципиальная невозможность познать его сущность до конца, противопоставление личности обществу и его притязаниям определять всю ее жизнь, оппозиция человеческой судьбы историческому прогрессу, примат нравственных оценок над рациональным познанием – вот краткий перечень основных положений этой философии. Вместе с этим Шестов и Бердяев – первые русские экзистенциалисты, считающие своим предшественником Ф. М. Достоевского. Радикальная субъективность, а именно – переживание человеком собственной жизни, было для них изначальным и подлинными феноменом[3], оно являлось некой нерасчлененной целостностью субъекта и объекта, противопоставлявшейся картезианскому разделению духа и тела.

И поскольку представители экзистенциализма были одновременно персоналистами, сам экзистенциализм именно в работах русских философов получил развитие в направлении к Персоне, личности, индивидуальности. Подразумевающаяся под этими взглядами картина человека – философская антропология – отличалась присутствием духовного, персонального измерения. Тайна человеческого духа, его неповторимой индивидуальности провозглашалась наиболее актуальным объектом научного исследования, важнейшее место занимали проблемы персональной этики, тема уважения и благоговения перед сущностью отдельной личности.

В XX веке в тоталитарном государстве эта антропология не прижилась. После революции на много лет она была забыта отечественной философией и психологией. В последние десятилетия в облике гуманистической парадигмы в психологии она стала возвращаться к нам с Запада. Гуманистическая парадигма объединила широкий спектр подходов, в том числе клиент-центрированную терапию К. Роджерса, экзистенциальную психологию и психотерапию. На фоне этих подходов теория личности и психотерапия экзистенциального аналитика Альфрида Лэнгле выделяются наибольшей рефлексивностью и полнотой. Точные определения понятий, соответствие методологии теории и метода, тончайшее структурирование с использованием феноменологического метода – все это разработано автором на самом высоком уровне. И одновременно чувствуется ее связь с русскими корнями. Многими и многими узами эта теория связана с русской свободной мыслью XX века: не только с персонализмом Николая Бердяева и экзистенциализмом Льва Шестова, но также с символизмом Павла Флоренского, концепцией диалога и антропологией нравственного поступка Михаила Бахтина.

В предлагаемом вам сборнике статей Альфрид Лэнгле пытается «разрешить мысль» о природе человеческого духа и человеческой души. Но перед нами не метафизика и не образец христианской психологии, а современная научная теория личности, не выходящая за пределы науки и психотерапевтической практики в религиозность и использующая выверенные методы познания. И это на сегодняшний день – самая глубинная и одновременно самая «вершинная» теория личности из известных автору этих строк.

Экзистенциальный анализ

Современный экзистенциальный анализ А. Лэнгле – это теория личности и вместе с тем психотерапевтическая теория, описывающая в собственных терминах болезни личности и способы их терапии.

Альфрид Лэнгле – доктор медицины и психологии, известный психотерапевт и президент IFP – Международной федерации психотерапии, старейшего европейского психотерапевтического сообщества, президент созданного им когда-то вместе с Виктором Франклом GLE-international – Международного общества экзистенцанализа и логотерапии. Сегодня эта организация развивает идеи экзситенциально-аналитической психологии и психотерапии и ведет образовательные программы во многих странах мира, с 1999 года – и в России. Лэнгле 10 лет проработал с Виктором Франклом, однако его теория – самостоятельная разработка, во многом полемизирующая с франкловской теорией личности.

Ключевым понятием экзистенциального анализа является не личность, а экзистенция, в переводе с латинского – «существование». По иронии, в контексте русской речи слово «существование» имеет смысл, противоположный понятию «экзистенция», которое означает настоящую жизнь, полную глубоких чувств, реализованных начинаний, собственных решений, пусть даже ошибочных, в общем, трудную, конечно, но хорошую жизнь. Прожить настоящую жизнь удается не каждому. И если удалось «жить так, чтобы не было мучительно больно за…» – это будет исполненная экзистенция. Экзистенциально-аналитическая психотерапия как раз и помогает человеку вносить в свою жизнь больше чувства исполненности[4]. Как же этого достичь?

Если человек черпает из той наличной ситуации, которая есть, если он, не сетуя на отсутствие идеальных условий, все же делает то, что считает в этих условиях самым правильным, наилучшим, – говорит В. Франкл, – значит, он может найти смысл и через это прожить чувство исполненности. А что есть правильное? То, что согласуется со мной, к чему у меня лежит сердце, и то, что подсказывает мне моя совесть. Этот рецепт Виктора Франкла предлагает изменить установку по отношению к жизни, как бы совершить экзистенциальный поворот. Почему моя жизнь не такая, какой должна была бы быть?

Разве я не заслуживаю лучшей доли? В. Франкл описывает сетования такого рода как ведущие в тупик. Смысл можно обрести, только сделав поворот на 180 градусов: вместо того чтобы недоумевать, почему жизненная ситуация не соответствует твоим ожиданиям, спроси себя, соответствуешь ли ты сам ожиданиям ситуации. Такой «поворот» в отношении к жизни актуализирует человеческую способность быть запрошенным жизнью – расслышать запрос наличной жизненной ситуации, соотнести ее с собой и найти единственно правильный для себя ответ на него.

Виктор Франкл создал основы экзистенциальной антропологии, но он не был персонологом. Его гениальная модель обретения смысла содержала в себе парадокс и ловушку (подробнее экзистенциальный антагонизм описан в начале второй статьи, посвященной аутентичности). Если вдуматься, человек, имеющий «хороший слух» к запросам, исходящим из жизни, легко откликающийся на них, рискует потерять себя, даже будучи включенным в многочисленные осмысленные виды деятельности[5]. Не это ли сегодня испытывают большинство работающих людей: много интересной работы, много возможностей карьерного и финансового роста, при этом очень мало времени для чего-то другого. Когда люди выбирают, куда вложить свои способности и душу, для них очевиден смысл их начинаний, им нравится то, что они делают, но этого так много, что часто они испытывает ощущение потери себя: я себе не принадлежу, у меня нет времени на себя, я должен, должен не кому-то, а себе. В какой-то момент человек сам для себя становится проблемой. Он должен теперь расслышать и понять запрос, который не внешние обстоятельства, а он сам посылает себе. «Если честно, вопрос о том, как, оставаясь успешным, не потерять себя и стать аутентичным, волнует меня в 35 лет так же сильно, как волновал вопрос о сексуальности в 15 лет», – сказал как-то один клиент.

Когда человек сам для себя становится проблемой? Оказывается, не только в тяжелые моменты жизни, когда нужно мобилизовать силы и мужество[6]. На фоне благополучных обстоятельств, когда твоя жизнь тобой же хорошо налажена, имеет смысл, направлена на дело и других людей, человек тем не менее все реже чувствует внутреннее согласие, гармонию. Это вызывает не просто дискомфорт, но страдание. В этот момент основную роль начинает играть самопознание, в возможности и необходимости которого В. Франкл, однако, сомневался. Он обосновал свою точку зрения и покинул созданную им же GLE-international. С этого момента расхождения взглядов между Франклом и Лэнгле начинается оригинальная теория личности автора этой книги – теория Person, которой и посвящено данное издание[7].

Мы попробуем кратко сформулировать ее основные положения, однако начнем с метода.

Метод

Экзистенциально-аналитическая психотерапия и психология используют феноменологический метод. Этот метод восходит к Канту, разработан как научный метод познания Э. Гуссерлем, применялся в области философии существования М. Хайдеггером, в области этики – М. Шелером, – оба были учениками Гуссерля. В конце XIX – начале XX века этот метод успешно противостоял принципу объективизма в исследованиях, выдвинутому позитивистской парадигмой науки. Он основывается на радикальном субъективизме, а следовательно, на доверии исследователя собственным впечатлениям. Гуссерль призывал вернуться назад «к самим вещам», к пониманию предмета познания «из него самого», но при этом предъявлял довольно строгие требования к тому, кто познает. Строгие, но выполнимые. В противоположность позитивистской установке, согласно которой наблюдатель должен быть предельно объективен, то есть полностью исключить эмоции и субъективные суждения, в феноменологии речь идет об установке эмоциональной открытости по отношению к предмету исследования. Так воспринимать можно лишь то, что не вызывает страха, не заставляет невольно защищаться. Феноменолог беспристрастен и предельно доверчив.

Он верит всему, что предъявляет предмет восприятия, но он также верит и своим чувствам, которые возникают в ответ на впечатление. Сочетание способности к дистанцированию, без которой не может быть спокойного принятия, с глубокой и полной эмоциональной включенностью и является парадоксальным требованием к опытному феноменологу. Настроившись принять все, что придет, исследователь далее интенционально погружается в объект познания. Что это? Полное внимание и сосредоточенность на другом. И терпение: в ходе такого погружения неизбежно раньше или позже приходит впечатление, но момент его возникновения невозможно контролировать, это не вопрос воли. Задача исследователя – не пропустить впечатления и дать ему время для того, чтобы оно развилось и стало рельефным (для этого главное – ничего не делать, просто оставаться в процессе). Как это для меня? На этот вопрос отвечает впечатление, как будто из глубины поднимается чувство, но можно ли ему доверять? Чувства обманчивы, поэтому важнейшим шагом феноменологического восприятия является проверка впечатления: так ли это? И здесь требуется хорошее знание собственных эмоциональных проблем, страхов, желаний, чтобы не ошибиться, приняв идущее от моего Я за сущность познаваемого. Откуда идет это впечатление: от меня и моих проблем, невольно затронутых внешним, или все-таки ко мне это не имеет отношения и, следовательно, это сущностная характеристика того, что я пытаюсь постичь? М. Хайдеггер четко выделил три вопроса метода:

– Что это?

– Как это?

– Так ли это?

Кажущийся неискушенному читателю весьма ненадежным, метод феноменологического понимания сегодня, в начале XXI века, является проверенным методом, позволяющим получать научные знания о тех сферах, которые не может исследовать метод эксперимента или объективного наблюдения. С помощью этого метода структурируют глубинные переживания, относящиеся к внутреннему миру личности[8]. Познание сущности вещи, того, что находится за внешней кажимостью, проникновение сквозь фактичность к сути возможно разными путями, но иногда только напрямую – феноменологически. Критерием научности метода является то, что сущность эта неизменна, сколько бы разных феноменологов ее ни обнаруживали. Это также характерно для внутреннего мира личности: несмотря на неповторимость индивидуальностей, процессы печали, прощения, обработки вины, волевого решения и др. подчиняются одним и тем же законам, проходят одни и те же стадии. При индивидуальной неповторимости сущность сохраняется.

Если бы в своей сущности работа моей души не была подобна той, что протекает в душах других людей, как могли бы люди понимать друг друга, чувствовать близость, сопереживать?

Работая феноменологическим методом, великий философ XX века Макс Шелер дал точные и аккуратные определения таким категориям, как уважение, прощение, совесть. Он создал феноменологическую этику, а Виктор Франкл, будучи его учеником, свою экзистенциально-аналитическую антропологию.

Антропология

Триединая модель человека, включающая Дух, Душу и Тело, появилась в XIII веке, в трудах Фомы Аквинского. Persona – «per se una» – «единая сама по себе» – в соответствии с этой этимологией человек создан по образу и подобию Божьему, а поскольку Бог триедин, в человеке есть три начала: дух, душа и тело. Фома Аквинский отводил персональному началу роль «совершеннейшего во всей природе». «Имя persona в наибольшей степени подобает именно Богу», – пишет он (ST, I, quest. 29, art. 3)[9]. Персональное измерение являлось для него синонимом совершенного в человеке и было связано с разумом. Так, изначально в картине человека присутствовала идея Духа Божьего, она родилась в религиозной среде, но впоследствии воодушевляла не только религиозную, но всю немецкую классическую философию. Человек – триединство, система трех измерений:

• телесного, подчиняющегося законам болезни или здоровья,

• психического, или, точнее, психодинамического, подчиненного законам сохранения себя любой иеной, а следовательно, законам удовлетворения потребностей,

• духовного, называемого Person, того, что ничем не детерминировано, то есть свободного в человеке. Персональное измерение человека не может болеть, но может быть блокировано, тогда Регеоп приходит в отчаяние, экзистенция не исполняется, человек страдает[10].

В. Франкл: «Духовность человека – это не просто его особенность: духовное не просто присуще человеку наряду с телесным и психическим, которое свойственно и животным. Духовное – это то, что отличает человека, что присуще только ему и ему одному. Самолет не перестает быть самолетом, когда он движется по земле, хотя он может и ему постоянно приходится двигаться по земле! Но лишь поднявшись в воздух, он доказывает, что он самолет. Точно так же человек начинает вести себя как человек, лишь когда он в состоянии преодолеть уровень психофизически-организмической данности и отнестись к самому себе, не обязательно противостоя самому себе. Эта возможность и есть существование (экзистенция), а существовать – значит постоянно выходить за пределы самого себя»[11].

Свобода, ответственность, совесть, исполненность экзистенции – все эти персональные проявления, не объяснимые в рамках детерминистской психологии, строго говоря, не нужны ни для выживания, ни для удовлетворения потребностей, ни для успешной адаптации к условиям жизни в определенном социуме. Критикуя современные ему теории личности, В. Франкл писал: «Быть человеком – значит всегда быть направленным на что-то или на кого-то, отдаваться делу, которому он себя посвятил, человеку, которого он любит, или богу, которому он служит. Такая самотрансценденция выходит за пределы всех тех образов человека, которые в духе монадологизма представляют человека не как существо, выходящее за пределы самого себя, тянущееся к смыслу и ценностям и ориентированное тем самым на мир, а как существо, интересующееся исключительно самим собой, поскольку для него важно лишь сохранение гомеостаза»[12].

Франкл показывает, что и психоанализ Фрейда, и индивидуальная психология Адлера остаются на уровне плоскостной системы измерений, где есть лишь психодинамика и телесность. Далее Франкл замечает:

«Фрейд был достаточно гениален, чтобы осознать привязанность своей теории к определенному измерению. Он писал Людвигу Бинсвангеру: „Я остановился лишь на первом этаже и подвале всего здания“»[13]. Желая создать детерминистскую, «научную» по критериям того времени психологическую теорию, Фрейд, как и полагалось честному исследователю, отказывается от «третьего измерения». Он исчерпывающе описывает психодинамическую модель личности и… провоцирует мощное развитие альтернативных направлений, становясь объектом критики всех последующих психологов личности XX века. Каждый из них как в зеркало смотрелся в теорию З. Фрейда, и каждый видел свой недостаток. Очень точной была критика психоаналитической теории мотивации молодым тогда еще Виктором Франклом[14]: стремление к удовольствиям, так же как и адлеровская воля к власти, по Франклу, являются неудовлетворительными объяснительными принципами, в том числе и потому, что оставляют в стороне основную тему человеческих страданий – потерю смысла. Смысл не выводится из концепции либидо, но вместе с тем все мы понимаем, что жить без смысла даже короткий период – мучение. Поэтому человек стремится к смыслу и, лишь не имея возможности найти его, в качестве заменителей начинает стремиться к власти или удовольствиям. Так в полемике с Фрейдом основатель экзистенциального анализа В. Франкл в 30-е годы прошлого века отстаивает трехмерную модель человека, содержащую в горизонтальной плоскости два измерения – телесное и психодинамическое, и третье, духовное, измерение – вертикаль, противопоставленную первым двум. Оппозиция духовного психофизиологическому – это ключевой момент франкловского понимания персонального измерения. Он говорил, что только обитатели сумасшедшего дома живут, подчиняясь принципу «нравится – не нравится». Нормальные люди используют также измерение «хорошо – плохо».

Но что такое это «хорошо – плохо»? Сводится ли оно к описанному Фрейдом Супер-эго или отличается от него? Это требовало дальнейшей разработки. Так же скрупулезно и научно честно, как Фрейд исследовал психодинамическое измерение человека, обнаруживая в нем определенные повторяющиеся содержания, экзистенциальный анализ исследует персональное, духовное измерение человека, то самое начало, которое мыслится как «Бог в тебе», или «Внутреннее Я» (Inner Self)[15].

А еще это то, что называют «человечностью»[16]… Вклад экзистенциального анализа в развитие этой не новой идеи состоит в том, что он исследует обнаруживающиеся в этом духовном измерении темы, содержания. Многообразие содержаний духовной работы, совершаемой человеком во внутреннем мире, могли быть описаны только при систематическом использовании феноменологического метода. Опираясь на экзистенциальную философию Хайдеггера и предшествующий опыт глубинной психотерапии, Альфрид Лэнгле создает иерархическую систему четырех фундаментальных мотиваций, обобщающую данные содержания.

Концепция четырех фундаментальных мотиваций А. Лэнгле

Основной вопрос уровня первой фундаментальной мотивации – могу ли я быть в этом мире? Речь идет не о качестве жизни и не о том, свою ли жизнь ты живешь, пока лишь – о самой возможности существования человека в определенной экзистенциальной ситуации. Вслед за Хайдеггером Лэнгле рассматривает положительный ответ на вопрос «Могу ли я быть в этом мире?» как фундамент для создания всей экзистенции. Но как обрести это чувство? Прежде чем так или иначе включаться в жизнь, человек должен как-то обойтись с тревогой, страхом и неуверенностью, постоянно сопровождающими его по жизни. В некоторых ситуациях переживание беспомощности перед лицом обстоятельств становится главной темой. Как найти силы справиться с этим чувством, преодолеть его? Почему одни люди более прочно «держатся в седле» собственной жизни, чем другие? Это хорошо видно в клинике фобий, в терапии тревожных пациентов, да и любой экзистенциальный кризис начинается с работы над условиями, при которых вообще возможно существование человека.