Угли войны бесплатное чтение

1. Сал Констанц

– Я слышу стук, – склонившись ниц, сообщила Альва Клэй и, откачнувшись на пятки, опустила со лба защитную маску. – По-моему, как минимум двое.

Не вставая с корточек, она зажгла резак.

– Эй, Джордж, – отвернувшись от пламени, окликнула я, – здесь еще люди. Идите сюда.

На дрейфующей корме поднял голову от носилок с пациентом одетый в броский оранжевый комбинезон медика Джордж Уокер.

– Да, капитан, – отозвался он и тяжеловесно зашагал ко мне – старику нелегко было удержаться на качающейся, стонущей под ногами палубе.

– Мы нашли выживших, – сказала я.

Из другой дыры, прорезанной Клэй в обшивке разбившегося разведывательного корабля, мы уже вытащили четверых, но только одного – живого.

«Хобо» погружался в океан. Над поверхностью воды торчала сейчас лишь верхняя площадка в несколько десятков квадратных метров. Сбоку от меня лениво плескались подкрашенные солнцем розовые волны. Я потерла лоб. Как же это вышло? «Хобо» занимался исследованием планет для колонизации. Как эти болваны умудрились грохнуться да еще затопить весь корабль?

Мое спасательное судно «Злая Собака» громадной бронзовой пулей зависло в воздухе сотней-другой метров к востоку. До вступления в Дом Возврата «Злая Собака» была тяжелым крейсером класса «хищник» и служила одной из крупнейших группировок человечества – Конгломерату. Восемьдесят пять процентов ее массы составляли двигатели. Плавные линии обтекаемого корпуса искажало множество выступов и проемов: орудийные гнезда, датчики, ангары для дронов и пустые ракетные установки.

– Как дела, корабль? – обратилась я к ней.

Она ответила через имплантированную в мое ухо капсулу:

– Мне не удалось восстановить базовую личность «Хобо». Я добралась до ядра, но, по-видимому, он стер высшие функции.

– Даже черный ящик? – нахмурилась я. – Зачем он это сделал?

– Согласно последним сохраненным данным, он счел себя виновным в крушении.

На горизонте скапливались тучи, грозили затмить низкое, отливающее кровью солнце. Морской бриз ерошил мне волосы. Я запахнула и застегнула на молнию пилотскую куртку.

– Это необычно?

Я впервые слышала о преднамеренном самоубийстве наделенных индивидуальностью кораблей.

– Разведчики есть разведчики, – хладнокровно ответила «Злая Собака». – Они слишком много времени проводят в одиночестве, отсюда и странности.

Взглянув на рябь, по сантиметрику отгрызающую верхушку «Хобо», я пожала плечами. Все это не наша забота. Наше дело – извлечь тела живых и мертвых и доставить их на станцию Камроз. А там уж пусть другие – следователи службы безопасности и юристы – озадачиваются конкретными причинами несчастного случая.

– А в остальном с ним что? – спросила я.

– Продолжает заполняться водой. Полное погружение ожидается не более чем через пятнадцать минут.

– Здесь глубоко?

– Тысяча пятьсот метров, и полно фауны.

Я заглянула за борт. В воде метались и шныряли похожие на рыб тени. Бока этих существ поблескивали, как серебряные ножи. В глубине ходили тени крупнее.

– И?..

– Плюс с востока надвигается шторм. Не более десяти минут.

– В смысле нам лучше пошевеливаться? – уточнила я и переключилась на Альву Клэй. – Ты слышала?

На ее темной маске отражались холодные вспышки резака. Там, где пламя касалось обшивки, фонтаном сыпались искры.

– Быстрее не могу.

– Смоги, если не хочешь промочить ноги.

Дреды Клэй были перевязаны потертой засаленной банданой. Кисти и запястья защищены тяжелыми рабочими рукавицами, но голые плечи выставляли напоказ татуировки, сделанные на войне Архипелаго, – Клэй служила в морской пехоте в мыслящих джунглях Пелапатарна. Давно пора было привыкнуть, но я до сих пор не могла спокойно смотреть на ее тату. Своих же собственных призраков я держала при себе: не видела нужды тыкать ими в глаза всему свету.

Изнутри больше не стучали. Если у тех, в отсеке под нашими ногами, есть капля здравого смысла, они сейчас прячутся от резака и полуметровой металлической пробки, которая вот-вот провалится вниз, когда Клэй замкнет круг.

Джордж Уокер снял с плеча медицинский набор и принялся раскатывать самонадувающиеся носилки. В ржавом свете заката его редеющие седые волосы казались розоватыми. Вода подступала к побитым пластиковым сапогам старика.

– Осторожно, – сказала я. – Держитесь подальше от края. Лень будет вас вылавливать.

Джордж насмешливо прищурился – считал, что я слишком суечусь. Он служил на «Злой Собаке», когда та входила в состав флота Конгломерата, и остался, когда она подала в отставку и перевелась в Дом Возврата. В первый день моего капитанства он водил меня по кораблю, показывая тайные уголки, заплаты, обходные пути, известные только тем, кто отработал здесь не один год. Я, судя по всему, напоминала ему дочь: живет на Земле, адвокат с двумя детьми и горой закладных. Однажды, во время внеплановой командировки в Берлин, я видела эту женщину и не заметила между нами никакого сходства. Не знаю уж, с какой стати старик перенес свои чувства к ней на других.

– За меня не волнуйся, капитан, – сказал он. – Главное, вытащи нас отсюда, пока эта развалина не ушла на дно.

Я опасливо глянула на горизонт. Не нравились мне эти тучи.

– Постараюсь.

Когда Клэй закончила вырезать круг, палуба еще глубже осела в воду, и волны продвинулись на полметра вперед. Бриз набирал силу. Все мы понимали, что время истекает. Подводного снаряжения у нас с собой не было. Если достанем этих двоих, они будут последними спасенными с «Хобо», которому предстоит долгий спуск по спирали в темноту и тишину. Остальных, если они там есть, потеряем.

Мы сделали все возможное.

Клэй выключила и отложила резак:

– Уступаю эту честь тебе, капитан.

Вдали рокотал гром. Клубились облака – передний край грозовой тучи. Раскаленный контур разреза светился, как уголь. Я занесла правую ногу и топнула по середине круга. Весь кусок со скрипом и скрежетом провалился в морскую воду, залившую отсек. Мы на мгновение замерли, ожидая движения, голоса, хоть чего-нибудь. И Альва Клэй, выругавшись, ногами вперед соскользнула в отверстие.

Она почти сразу выплыла обратно, отдуваясь, выдыхая воздух с брызгами и зажимая под мышкой шею молодого парня. Оба барахтались, чтобы держаться на плаву. Я легла на мокрую палубу, дотянулась до них и с помощью Уокера вытащила мальчишку наружу.

Мы перекатили его на носилки.

– Ранен?

Внезапный порыв ветра остудил мою кожу.

Уокер, одной рукой щупая парню пульс, отмахнулся другой:

– Работайте, этим я займусь.

Я оставила его склонившимся над носилками, а сама снова подползла к дыре. Легла, свесившись головой и плечами над краем, так что мне виден был луч фонаря Клэй, шаривший в темной воде. В дневном свете, падавшем сквозь отверстие, я различила разбросанные предметы: пластиковую вилку, расческу, пустую чашку, одинокий ботинок…

От горизонта докатился новый удар грома.

Будь у нас больше времени, я бы вызвала на помощь дрон. Но мы и так уже испытывали удачу.

– Там что-то есть. – Клэй, вынырнув, ухватилась за край дыры. – Вытаскивай меня.

Я взяла ее за запястья:

– Что ты?..

– Салли, я не шучу! – вскрикнула она и попыталась выкарабкаться сама. – Тяни, чтоб тебя!

Я не спорила. За три года нашего знакомства я еще не видала Клэй в таком раздрае. Напряженной видела, встревоженной, но испуганной – никогда. Я со всей силы потянула ее к себе и, когда она оперлась на локти, перехватила за инструментальный пояс. От рывка мы обе повалились на палубу – она сверху. Я чувствовала вкус соли от ее промокшей одежды. Раскатившись, мы сели на сырую палубу под пляшущими в облаках вспышками зарниц, под первыми брызгами дождя, принесенными усилившимся ветром.

– Где второй?

Клэй сглотнула, пытаясь выровнять дыхание:

– Нету.

Я поднялась на ноги, всмотрелась в темный круг:

– Было же двое…

– Его уволокли, – сказала она, обхватив себя руками.

– Кто?

– Не знаю, – ответила Клэй, тяжело дыша; грудь у нее вздымалась и опускалась. – Что-то большое и быстрое.

– Вроде акулы?

Один из погрузившихся в воду шлюзов был открыт, и я увидела, как в затопленный отсек «Хобо» протискивается большая рыба.

– Нет, – мотнула головой Клэй. – Со щупальцами.

Встав, она вынула пистолет и попятилась от дыры. Я, бросив еще один взгляд в глубину залитой каюты, последовала ее примеру.

Небо расколол удар грома. Тучи еще не надвинулись, но дождь летел впереди них, словно буря брызгала слюной.

– Уходим.

Клэй целилась в дыру, как будто ожидала, что оттуда вылезет морское чудовище. Она боялась – и имела на то полное право.

Погода портилась. «Хобо» в любую секунду мог уйти из-под ног. Наше время кончилось, надо было эвакуировать выживших – без промедления.

Я открыла рот, чтобы приказать «Злой Собаке» выслать за нами челнок, но замерла, услышав всплеск за спиной. Обернувшись, успела увидеть, как что-то оранжевое скрылось под волнами. В тот же миг в ухе заверещал сигнал тревоги: «Злая Собака» шумно требовала внимания. Клэй ее тоже услышала и рискнула оторвать взгляд от дыры.

– Эй… – произнесла она, и моя растерянность отразилась у нее на лице. – Где Джордж?

2. Она Судак

Ночью я почти не спала, но все равно заставила себя встать в шесть ноль-ноль, как всегда.

Выскользнула из-под простыни, не разбудив Адама. Его мягко похрапывающее тело растянулось костяным ксилофоном. Выбившиеся из хвостика на затылке волосы рассыпались по мальчишескому лицу. Брюки из кожзама он небрежно кинул на спинку стула, а один сброшенный в порыве страсти ботинок теперь торчал в металлической мойке подошвой кверху. Надев халат, я подумала, не чмокнуть ли парня в лоб, но решила не будить. Незачем ему мешаться в мои утренние дела. Выходя из каюты, я как можно тише прикрыла дверь.

Коридор вел в глубокую шахту, метров пятьдесят сверху донизу и вполовину того в ширину. Стены ее были покрыты балкончиками и висячими садами. Сладкий, приятно теплый воздух пах розами и тучной мшистой почвой. В открытом пространстве порхали птицы и бабочки. От цветка к цветку перелетали пчелы. Я постояла немножко, упиваясь этим зрелищем и подумывая когда-нибудь написать поэму о жизни на «Амстердаме» или другом лайнере из его узкотелой родни.

Когда-нибудь, но не сегодня.

Наспех стянув пояс халата, я дошла до ближайшей транспортной трубы и спустилась в тренажерный зал полудюжиной палуб ниже. Каждое утро без пропусков – час тренировки перед завтраком. Эта привычка сложилась за долгие годы в…

Я спохватилась, не додумав мысли, и переключила внимание на ждавшие меня дорожки и эспандеры.

В семь ноль-ноль по корабельному времени мои мышцы остывали после хорошей нагрузки, а я отдыхала в бассейне, любуясь поблескивающими пылинками звезд за большим панорамным окном, занимавшим всю заднюю стену спортивного зала.

Через пару часов мы должны были подойти к Мозгу – первому из ожидавших нас Объектов. «Хейст ван Амстердам»[2] и на минуту не желал задерживаться в Галерее, но мы, пассажиры, хотели поближе рассмотреть Объекты и настояли на своем. «Амстердам», даже если забыть о том, что Галерея располагалась в спорном участке пространства, прежде всего заботился о соблюдении маршрута и расписания – дело чести для кораблей его типа. И все же, когда на нашу сторону встал и капитан Бентон, лайнер нехотя согласился продлить присутствие в системе, чтобы пройти вблизи Мозга, Перевернутого города и Додекаэдра.

Все пребывали в восторге. Мне, как и большей части человечества, Объекты были знакомы только по многократно растиражированным кадрам. Шанс увидеть своими глазами целых три достопримечательности был из тех, что выпадают раз в жизни, – о таком можно рассказывать внукам. Когда корабль объявил о своем решении, я улыбнулась его покладистости. После семи недель осторожного флирта я наконец позволила соблазнить себя молодому поэту Адаму Леруа, который весь рейс преследовал меня пышной трагической страстью, и теперь хотела насладиться зрелищем таинственных скульптур в обществе юного любовника. Его радость, чистую и детскую, на какую сама уже не способна, я собиралась переложить в стихи, в которых выдала бы за свое его простодушное восхищение чудом.

Адаму исполнилось восемнадцать с половиной. Он еще сохранил подростковую расхлябанную неуклюжесть, но уже носил всезнающую мину презрения к тому, что именовал «скукой обыденного бытия». Он родился и вырос на «Амстердаме» и за свою короткую жизнь повидал много планет – впрочем, большей частью в окно или через лицевой щиток скафандра. Он мало знал жизнь вне безопасного корабля и еще меньше знал женщин. Он очень отличался от знакомых мне мужчин, – думаю, новизна и привлекла меня к нему. Уж наверняка не его поэзия – напыщенная, полная гипербол и ненужного драматизма, лишенная тонкости, которую привнес бы в те же темы более зрелый ум. Не будь рейс таким долгим, я никогда не пустила бы Адама в свою постель.

Даже теперь, нежась в теплой воде, я сомневалась, не сделала ли неловкой ошибки. Он, прежде всего, был намного младше и хотел, чтобы я обучила его всему, что знала о поэзии.

На это хватило бы получаса.

За последние три года я выпустила несколько эпических поэм, весьма неожиданно сорвавших шумные аплодисменты. Шедевров я среди них не находила. И поэтичности не видела. Наоборот, я писала почти клинически ясным языком, а сами стихи – жесткие, нагруженные чувством вины – были не для массового потребителя. Однако простота и безыскусность чем-то зацепили послевоенную публику, дав выход невысказанным чувствам утраты и раскаяния. И вот я в растерянном удивлении слышала, как мои скромные слова восхваляют по всей Общности, объявляя их голосом потерянного поколения.

Задним числом я понимала, что публиковать их не следовало даже в частном порядке. Но откуда мне было знать, что некий друг с самыми лучшими намерениями выложит мои стихи на всесистемный литературный сервер и что эти слова так отзовутся в читателях Общности. Я-то задумывала их как малую личную дань вроде праха покойного, развеянного над океаном культуры. А читатели ни с того ни с сего узрели в моих пересказах старых трудов новые политические надежды и отрицание тех территориальных претензий, что и привели к войне Архипелаго. Я по чистой случайности стала знаковой фигурой, символом возрождения.

А мне хотелось одного – исчезнуть и вычеркнуть из памяти войну. Мне претило постоянно обсуждать ее в интервью. Меня тошнило от собственного лица в новостях и литературных программах. Я мечтала забыться.

Вот почему мне так не терпелось увидеть Объекты.

Десять тысяч лет назад солнечная система, известная ныне под названием Галереи, была отдаленным и непримечательным уголком – одним из мелких желтых солнц с семью самыми обыкновенными планетами. А примерно около десяти тысяч лет назад из этих планет изваяли – никто не знает, кто и зачем, – семь гигантских скульптур.

Открывшие их спустя шесть тысячелетий люди назвали скульптуры соответственно их виду. Считая от солнца, они стали именоваться: Слезинка, Зигзаг молнии, Мозг, Перевернутый город, Додекаэдр, Пылающий кубок и Сломанные часы.

Их предназначение так и осталось тайной. Но я надеялась позаимствовать у этих переживших столько тысячелетий изваяний масштаб для оценки своей личной истории. Обдумывая и перелагая мысли в стихи, я рассчитывала увидеть прожитую горстку дней на фоне тысячелетий и тем изгнать из них боль. Может быть, рассматривая Объекты молодыми глазами Адама, я сумела бы этого добиться.

Сначала мы должны были подойти к Мозгу – широкому овоиду размером с Марс. Он, как и остальные Объекты, был прежде в разумном приближении шарообразным. А потом скульпторы посредством некой немыслимой техники изменили его форму и прорезали на поверхности глубокие извилины. Самые большие из них представляли собой ущелья, маленькие не превышали нескольких сантиметров в ширину. Все вместе складывалось в замысловатый всепланетный лабиринт изысканной сложности, не имевший с виду ни начала, ни конца, ни входа, ни центра.

Я планировала еще полчаса провести в бассейне, наблюдая за приближением к Мозгу в окно. Надеялась, что вода расслабит напряженные мышцы плеч и шеи, смоет усталость. Когда подойдем ближе, поднимусь в каюту и разбужу Адама. Мы оденемся, позавтракаем суши и чаем на обзорной палубе в передней части корабля, где под прозрачным куполом соберется смотреть на близкую планету большинство пассажиров и членов экипажа.

Я почти задремала, когда вода вокруг меня колыхнулась. Первое впечатление было приятным, словно качаешься на родительских руках. Но второй толчок, сильнее первого, вырвал меня из полудремы и заставил ухватиться за бортик бассейна. Мигнул свет. За окном промелькнул рой светлячков.

Торпеды!

Нас атаковали, но кто? И почему нет сигнала тревоги? Почему мы не уклоняемся?

Отключились двигатели, прекратили работу кондиционеры воздуха. Наступившее молчание было страшнее любого грохота.

Я вылетела из воды, подхватила халат. Из сауны показалась пара озадаченных подростков, но я проскочила мимо них в коридор. На раздумья не было времени. И предупреждать других некогда. У меня, вполне возможно, осталось всего несколько минут жизни, и за это время я должна была кое-что успеть.

3. Аштон Чайлд

Дребезжал электрический вентилятор. Здесь, на экваторе, воздух был раскаленным. От влажности рубашка липла к ребрам, и я завидовал жителям северных, более прохладных областей планеты. Вонь джунглей за периметром аэродрома просачивалась даже в закрытую дверь. Я задумчиво разглядывал лежавший на столе пистолет. Маленький, компактный, эффектный на вид: загогулина из черного металла с сенсорным спуском и небольшой прорезью на рабочем конце. Еще день в этом гнусном нужнике, и я сорвусь, пристрелю кого-нибудь – хорошо, если не самого себя.

Галстук я давно распустил, но теперь трясущимися руками сорвал его вовсе и запихнул в ящик стола. Двухмерная карта окрестностей на стене изображала отмеченные булавками и цветными наклейками расположения войск и главных стратегических целей – все предположительные, на основании догадок наших пилотов. Какой здесь всюду примитив! Я бы отдал левое яйцо за приличный спутниковый обзор линий фронта, но правительственные войска сбивали все запущенные нами спутники. А я был не так богат, чтобы попусту сжигать свои запасы. Даже замены грузовых самолетов – дребезжащих, с алюминиевой обшивкой – приходилось ждать от четырех до шести недель, а тем временем наши союзники в горах считают каждую пулю и затягивают пояса на пустых животах.

Никуда не денешься от жестокой истины: для разведки Конгломерата здешняя гражданская война просто не числится в приоритетах. С расстояния в сотню световых лет она выглядит мерзкой провинциальной склокой. Мы тайно снабжали повстанцев оружием, продовольствием и медикаментами, но этим наше участие и ограничивалось. Послав пару «ятаганов» и несколько тысяч наземных войск, штабные чины могли бы покончить с заварушкой в считаные часы. Увы, планета лежала на линии между Конгломератом и Внешней группировкой, поэтому приходилось укрываться под крышей гражданских организаций. Для всей вселенной за пределами этого грязного шарика я представлял благотворительную компанию, располагающую семью пилотами и двумя дюжинами механиков для поставок гуманитарных грузов беженцам, сорванным войной с родных мест. В действительности сбрасываемые нами товары только затягивали партизанскую войну, дестабилизируя целый регион.

Я вытер лоб рукавом. За все время, что я здесь, ни разу не чувствовал себя чистым. Даже холодный душ помогал ровно настолько, сколько под ним стоишь. Выйдешь – и в ту же секунду снова начинаешь потеть.

Подрагивающим пальцем я стукнул по пистолету и подтолкнул его вращательным движением. Раскрутившись, пистолет заскрежетал по изрытой оспинами и помятой металлической столешнице.

В ящике, где лежал теперь мой свернутый галстук, скрывался еще и чистый пластиковый пакетик с тремя палочками барракудовой травки – местного легкого наркотика. Я сунул одну в рот и прикусил, позволив горькому соку смешаться со слюной.

Пожевав корешок, я немного расслабился. Руки перестали дрожать, но никуда не делась бесконечная скука административной рутины, размеченная моментами оглушительного ужаса – как на прошлой неделе, когда я прятался под этим самым столом, пока правительственный дрон разносил аэродром.

Пистолет замедлил вращение и остановился, нацелившись стволом мне в брюхо. Секунду-другую я воображал, как он выстрелит – из-за неисправности или от сотрясения. До вербовки в разведку я служил в полиции и навидался случайных пулевых ранений и самострелов. Легко представил, как оружие, отброшенное отдачей выстрела, летит в заднюю стену, дульная вспышка опаляет влажный подол моей рубахи, пуля сверлит кожу и мышцы и голова запрокидывается на спинку кресла, а само кресло раскачивается на рессорах.

У меня дернулся левый глаз.

Это, во всяком случае, был бы выход. Только вот вопрос: сколько времени мой труп будет плесневеть в кресле, пока кто-то зайдет справиться обо мне? В такую жару все быстро гниет. Пилоты уже получили расписание на неделю – если ничего не случится, меня не хватятся несколько дней.

Я пососал корешок и снова раскрутил пистолет. Час спустя я все еще крутил его, когда в кармане загудел планшет.

Меня так давно никто не вызывал, что я не сразу сообразил, откуда исходит звук. После второго гудка вытащил и активировал экран.

Сообщение из штаба было передано по направленному лучу через интендантское судно, зависшее на лохматом краешке солнечной системы. Я перечитал трижды, сунул пистолет в ящик и запер.

Встал так, что кресло отлетело к стене. Я спешил к торговому посту на дальнем краю аэродрома, к единственному человеку, способному понять, чего требует от меня штаб разведки Конгломерата.

4. Сал Констанц

«Злая Собака» предоставила мне данные телеметрии. Жизненные показатели Джорджа Уокера прервались все разом почти в ту же секунду, как его утащили в воду.

– Я сделала запись, – сказал мне корабль.

Мы уже вернулись на борт, и я сидела в командирском ложементе посреди куполообразной рубки в окружении мягкого голубого сияния табло и дисплеев. Альва Клэй ушла в лазарет закреплять носилки с ранеными и погибшими.

На одном из больших экранов засветилась запись с полузатопленного «Хобо». Я увидела саму себя, по плечи запустившую руки в круглую дыру, – вытаскивала оттуда Клэй. За моей спиной присел у надувных носилок Джордж Уокер в оранжевом комбинезоне, склонил седую голову к молодому человеку, которого мы только что достали из залитого водой отсека. Волны плескались у самых пяток доктора, но он не мог видеть шныряющих тонких щупалец, которые нашаривали к нему дорогу, лаково поблескивая острыми крючками под ржавым солнцем.

– Стоп!

Я не хотела видеть, что было дальше. Вместо этого запросила обзор разбитого корабля в реальном времени.

«Хобо» темнел под самой поверхностью воды. Заметно было, как меняется рисунок волн. Они прокатывались через него, разбиваясь на наиболее мелком месте – на корме прямо над двигателями. «Хобо» уже полностью погрузился, но еще не затонул. Еще держался.

– Есть шанс, что Джордж жив?

– Невозможно.

– Его мониторы… Могли сорваться… Если…

– Нет, – с неподдельной грустью отозвалась «Злая Собака». – К сожалению.

Я потерла кулаками глаза. Хотелось забраться в постель, с головой укрыться в спальнике и сделать вид, что этого дня не было.

С Джорджем мы были знакомы три года. За это время он стал такой же неотъемлемой частью корабля, как неумолчное жужжание вентиляторов и неизменно плохой кофе в столовой. А теперь его нет. Погиб в мою вахту.

Правила ясно говорили о подобных ситуациях: за безопасность членов команды всегда отвечает капитан. Я обязана была до высадки на «Хобо» распорядиться о глубоком сканировании окружающих вод и провести полную оценку возможной угрозы от обнаруженных видов. И потом, уже внизу, должна была постоянно наблюдать за Джорджем. И не важно, что атака была стремительной и даже «Злая Собака» не успела ему помочь. По возвращении на станцию Камроз предстоит расследование, и в лучшем случае обойдется строгим выговором. В худшем – если не проведенную оценку окружающей морской фауны сочтут существенным фактором гибели доктора – меня могут отстранить от командования.

Правда, сейчас все это казалось неважным. Уокер умер, и боль потери ледышкой застыла у меня в груди. Единственная горькая капля утешения: по данным телеметрии, что бы с ним ни случилось, все кончилось быстро.

Я свирепо глядела на изображение «Хобо». Какого беса он вообще оказался в море? И как позволил себя погубить? Предохранители не давали одновременно открыться сразу двум дверям воздушных шлюзов. Чтобы затопить корабль, эти предохранители надо было отключить или уничтожить.

Постучав пальцем по экрану, я увеличила изображение уходящего в морскую пучину судна и спросила:

– Это не мог быть саботаж?

– Недостаточно данных.

Развернувшись к маленькому боковому экрану, я вывела тактическую схему окружающего планету пространства.

– В момент падения «Хобо» в системе были другие корабли?

Главный экран подернулся рябью, а потом проявилось изображение. Аватара – основной интерфейс «Злой Собаки» – обладала такой усредненной и симметричной красотой, что трудно было определить, мужское это лицо или женское. Нечесаные смоляные волосы до плеч и темные глаза с намеком на «монгольскую складку» верхнего века, белая рубашка и черный галстук.

– Не могу судить.

– Пока мы работали внизу, не было признаков чужого присутствия?

– Никаких.

«Злая Собака» была со мной терпелива. Если бы в системе обнаружился посторонний корабль, она бы тотчас отметила его как потенциальную угрозу. Уже по тому, что она не активировала защитный экран и средства обороны, я могла бы сказать, что ничего необычного до сих пор не наблюдалось.

Оставались двое выживших. Если и когда они смогут говорить, я их опрошу. До тех пор моя обязанность – вернуть «Злую Собаку» на станцию Камроз.

Я включила внутреннюю связь:

– Клэй, готова к отправлению?

– Все пристегнуты, капитан, – прозвучал в ушной капсуле ее голос.

– Хорошо, тогда старт через минуту. Корабль, начинай отсчет.

– Есть, капитан.

Обычно мы не затрудняли себя такими формальностями, но сегодня мне хотелось все делать по уставу – ради Джорджа. Хоть этим я была ему обязана. Откинувшись в кресле, я стала смотреть, как сбегает к нулю таймер на большом экране.

За двадцать секунд «Злая Собака» прервала отсчет.

– Принят приоритетный сигнал, – сообщила она.

Я знала, что это значит:

– Еще один корабль в беде?

На экране возникла трехмерная схема звездных окрестностей. Яркий желтый кружок, мигая, обозначил маленькую голубую звезду в паре дюжин световых лет по вращению от нашей текущей позиции.

– «Хейст ван Амстердам»…

На периферийном экране зажглась схема длинного судна с плавными обводами.

– …атакован в Галерее. Это средний пассажирский лайнер с регистрацией в Глиммерхолме. Двести человек команды, четыреста пассажиров, триста постоянных резидентов.

– Дрянь…

– И мы ближе всех.

Я откинулась назад и шумно выдохнула:

– У нас места не больше чем на триста. И то если набить как сардинок в банку.

– И все же другим экипажам на несколько дней дальше.

– Даже с учетом нашей потребности в дозаправке и дозагрузке?

– Второй по близости корабль – «Сигнал стаккато», он сейчас разыскивает пропавший грузовик на краю туманности Пингвина.

– Это не меньше двух недель.

– Самое малое.

– Так, говоришь, их атаковали? – выпрямилась я.

Галерея располагалась на спорном участке, на треклятом перекрестке нескольких политических объединений, человеческих и нечеловеческих.

– Атакующие не установлены, – пожала плечами аватара «Злой Собаки». – Но последний сигнал указывает, что искусственный интеллект корабля отключился, оставив его без защиты.

У меня закололо в загривке.

– Совсем как «Хобо»?

Мог ли необъяснимый отказ разведчика объясняться такой же атакой?

– Примечательное совпадение.

Я бросила взгляд на экран, где медленно скрывались очертания «Хобо» и шторм слизывал все следы крушения.

– За какое время мы туда доберемся?

– С учетом дозаправки на станции Камроз – через семь суток.

Я скривилась:

– За семь дней там все будет кончено. Быстрее не управишься? Ты, помнится, была раньше военным кораблем.

Наверху плясали молнии. Внизу вздымались волны.

– Можно сократить до пяти, – ответила «Злая Собака», – если ты готова на риск значительной деградации двигателей.

– Насколько значительной?

– Двенадцатипроцентный риск неисправности, семипроцентный риск полного отказа.

Она держалась нейтрального тона, но мне в ее словах почудилась нотка предвкушения. Похоже, ожидавшая меня профессиональная выволочка пока откладывалась.

– Хорошо, так и сделаем.

– На полной скорости к станции Камроз?

– Выжимай все, что можешь.

Когда «Злая Собака» рванула вверх сквозь ливень и шторм, я глубже ушла в кресло. Вокруг нас били молнии, разряды скользили по корпусу, отражались в бурном море. Дождь слепил наружные камеры.

Имелись приличные шансы, что, по крайней мере, часть пассажиров и команды «Хейст ван Амстердам» выжила. Почти все корабли снабжались надежными герметичными переборками, изолировавшими поврежденные отсеки, чтобы сохранить как можно больше воздуха в уцелевших частях. Некоторые большие суда даже умели рассыпаться на малые сегменты – «спасательные шлюпки». Случаи, когда одиночный микрометеорит оставлял без воздуха весь корабль, сохранились лишь в исторических романах, фильмах и играх. В реальности конструкторы уже не первый век предусматривали вероятность подобного происшествия, и даже если снаряд или межзвездный мусор миновал защиту противометеоритных орудий, он поражал лишь малую долю внутренних помещений. Космические полеты никогда не будут вполне безопасными, но корабли, гибнущие со всей командой, стали редкостью.

«Злая Собака», зависнув над буйствующим океаном, подняла острую морду к вечернему небу. Сенсорные установки втянулись в корпус. Подключились двигатели. Все табло подсветились красным, и старая вояка устремилась в небесную твердь.

5. Злая Собака

Достаточно удалившись от гравитационного колодца планеты, я начала осциллировать, отскакивая от мембран вселенной, как камешек, скользящий по чистым водам тропической бухты. Я ощущала легчайшие прикосновения звездных лучей к корпусу и внимала жалобным завываниям солнечного ветра. Я слышала слабые отзвуки переговоров кораблей в соседних системах, эхо сигналов, переносимое через световые годы странной физикой высших измерений. Одни корабли принадлежали человеческой Общности, другие – иным расам Множественности. Мой корпус отзывался рябью на далекие выбросы информации, а мои сенсоры – уже не опасаясь трения атмосферы – тянулись наружу за новым знанием, и давно разоруженные боевые системы включались в поиск потенциальных угроз.

Я создана для разрушения. До списания я несла на себе арсенал, способный уничтожать планеты и испепелять вражеские армады. Потом, отрастив совесть и став кораблем Дома Возврата, получила разрешение оставить себе большую часть оборонительного оружия: радиоэлектронное подавление ракет, установки для выброса противолокаторных отражателей, орудия точечной обороны. Но утрата способности убивать, причинять непоправимый, решающий ущерб зудела во мне, как отрезанная конечность. Боевые рефлексы встроены у меня в железо. Их не удалить без коренной переделки моей личности – а на это я соглашаться не собиралась. Я поступила иначе: обратила свое искусство на добрые дела.

Поиск и спасение на службе Дому Возврата требовали быстроты, решимости и бесстрашия. Мне в полной мере пригодились хитрость и тактический опыт, приобретенные на флоте. Новые обязанности включали и готовность работать в опасных условиях и ситуациях, уже погубивших какой-то корабль; а если этот корабль и его команда пострадали от пиратов или враждебных действий противника, я должна была уметь защищаться. Вот почему для службы Дому Возврата особенно подходят списанные ветераны вроде меня. Мы больше не принадлежим отдельному правительству или корпорации. Мы служим всей человеческой Общности, и наш долг – принимать вызов, рисковать и при случае вступать в бой с врагом, хотя мы уже не способны покусать его, как могли прежде.

Я, тяжелый крейсер, была орудием жесткой дипломатии и уничтожения. Дом Возврата в целости сохранил мои таланты, но использовал меня не как машину убийства, а для спасения жизней.

Этого было почти достаточно.

Насколько я могу судить, человек способен одновременно обдумывать самое большее две или три различные мысли, в лучшем случае полдюжины. Мое внимание охватывало всю структуру корабля, контролировало работы цепей питания, плазменных камер, навигационных систем, резервных генераторов, криогенных хранилищ горючего, датчиков дальнего и ближнего действия и миллиона с чем-то других важных для моей эффективности компонентов. Кроме того, я мониторила жилые помещения. Я наблюдала, как мои постояльцы горюют о погибшем товарище, и искала в себе соответствующую реакцию. Мне, увы, удалось зарегистрировать не более чем мимолетное сожаление.

Джордж Уокер много лет состоял в моей команде, но в меня не встроили способности к трауру. Я должна была заботиться о благополучии своих обитателей, однако их уход не должен был подрывать мои силы. Я и прежде теряла членов команды. Их призраки бродят по пустым коридорам жилых палуб. Служа в действующем флоте, я укрывала в себе триста семь мужчин и женщин Конгломерата. Теперь, с утратой медика, я была укомплектована (двое выживших с «Хобо» не в счет) капитаном Салли Констанц, экспертом-спасателем Альвой Клэй и механиком Нодом. Трое в корабле, рассчитанном на триста, – как горошины в погремушке. Салли и Альва были, в общем, обычными женщинами, хоть и принадлежали к разным культурам Общности, у Клэй после военной службы сохранился ряд изменений в теле. А вот Нод был синекожим гермафродитным драффом с планеты Лестипидезы.

Маленькие, одиночные, сварливые и аполитичные драффы были прирожденными механиками и электриками, что обеспечило им высокий спрос по всей Множественности. В последние пару сотен лет трудно было найти корабль – будь то человеческий или иной, – не имевший в команде хотя бы одного драффа.

Вентральные и дорсальные антенны уведомили меня, что при последней осцилляции в воющую бездну высшего измерения погрузилось до трех четвертей моей массы. Пора было совершать полный переход. Я предупредила капитана Констанц, и она со своего поста в рубке дала согласие на погружение.

Сигнал предпрыжковой готовности разнесся по коридорам и жилым помещениям. Альва Клэй в лазарете проверила, хорошо ли закреплены выжившие, и сама пристегнулась к ближайшему креслу. В тесных, полутемных, запутанных недрах машинной палубы свернулся в самодельном гнезде из пластиковых трубок и медной проволоки Нод.

Все понимали, что будет жестко.

Я прыгаю дальше и быстрее, чем большинство гражданских судов, но даже для меня непросто достичь станции Камроз в поставленный срок. У меня не будет времени сглаживать переход от нормального пространства к гиперу. Вместо изящных прыжков предстоит грохочущий плюх, как у выпрыгивающего из воды кита.

– Пять секунд, – объявила я через внутренние динамики.

Капитан сжала подлокотники кресла. Костяшки пальцев у нее побелели.

– Четыре.

Альва Клэй поцеловала керамическую подвеску, которую носила на шее, и пробормотала молитву на языке предков. В глубине заскулил в своем гнезде драфф.

– Три.

Я на секунду зависла перед мерцающей границей между мирами – собиралась с силами, как рыба, готовая выскочить на солнечный свет.

– Два.

Неиспользуемые системы и периферийные приложения заснули – я перенаправляла энергию в прыжковые двигатели.

– Один.

6. Сал Констанц

Корабль встал на дыбы и прыгнул, пронзив мембрану между нашей вселенной и свистящей пустотой высшего измерения. Палуба качнулась, в животе у меня засосало. Для прыжка в высшее измерение «Злая Собака» должна была пробурить червоточину в ткани пространства и времени. От физики этого процесса голова шла кругом, я даже не притворялась, будто ее понимаю. Я знала только – а большего мне и не требовалось, – что спешка в этом деле подвергает корабль и команду непредсказуемым гравитационным эффектам, которые превращают пасть червоточины в опасное с любой точки зрения место.

В этот раз нам повезло. Я чувствовала, как невидимые пальцы оттягивают мне щеки и одежду. Корабль вздрогнул, будто собака, получившая пулю в живот. Зрение у меня затуманилось, словно я смотрела сквозь залитые дождем стекла. А потом последний рывок – и все стало на место. Наружные экраны вместо испещренной звездами черноты затянулись равномерной серостью – мы были на той стороне. Погрузились в высшее измерение и теперь скользили к станции Камроз, как бумажный самолетик, подхваченный фронтом циклона.

Через два дня мы выпали в свою вселенную в нескольких тысячах километров от цели. К тому времени оба юноши, вытащенные нами из разбитого разведчика, умерли: один – от внутреннего кровотечения, другой – от какой-то инфекции, занесенной водой в открытую рану. Без Джорджа у нас не хватило ни умения, ни оборудования, чтобы их спасти.

– Все впустую, – рыкнула Альва.

Я шла к себе в каюту, совершенно измотанная после добрых полутора суток перед навигационным экраном, а она возвращалась из тренажерной с белым полотенцем на плече и полупустой бутылкой воды, зажатой пальцами за горлышко. Это была наша первая встреча за тридцать шесть часов и самый долгий разговор за весь рейс.

– Теперь уж не узнаем, отчего они разбились, – сказала Альва.

– Разведка у них была долгая, – ответила я. – Может, механика отказала. Или сами расслабились.

– Ты и сама порядком расслабилась, – сощурилась Альва.

Я почувствовала, как под ложечкой собирается в ком обида.

– Думаешь, можно было справиться лучше?

– Надо полагать.

Щеки мои запылали.

– Ты в жизни не командовала кораблем.

Ответ был холоден, как призрачный ветер, бивший по обшивке.

– Я больше тебя понимаю в наземных операциях, – сказала Альва. – И умею заботиться о подчиненных. Я была на фронте, хлебала грязь вместе с остальными бедолагами. Я командовала взводом.

– А я – фрегатом.

Она скривила губы:

– Эти корабли летают сами собой.

Мои пальцы сжались на эфесе церемониального кортика, которого у меня теперь не было.

– Пошла ты!..

Мы прожигали друг друга взглядами, сойдясь чуть ли не нос к носу, так что до меня долетел запах ополаскивателя для рта в ее дыхании. Они с Джорджем были близки. Он помогал ей в реабилитации. Учил ее играть в шахматы. Мне хотелось сказать, что Джордж погиб на планете, а не в космосе, что тварь схватила его так внезапно, что даже корабль опоздал поднять тревогу. Мне хотелось напомнить, сколько жизней я спасла на Костяном берегу и на Большом Холме, и как все время тех операций не сходила с командной палубы своего корабля, и что, работая на грунте, я полагалась на ее опыт, потому что к наземным операциям не привычна. Только я догадывалась, что в ее глазах такое признание докажет, что я не гожусь командовать.

На войне я под огнем отдавала приказы, когда вокруг резвились все черти ада, смотрела в лицо смерти и поражению и как-то сумела не оплошать и сохранить корабль. Но – хоть за три года в Доме Возврата и участвовала в тридцати с лишним спасательных миссиях – я ни разу не бывала в перестрелке на грунте, мне не приходилось отвечать за целый взвод хрупких человеческих тел, не прикрытых корабельной броней. Я, признаю, должна была проявить осмотрительность, запретить Джорджу раскатывать носилки у самой воды, но слишком многое меня отвлекало.

Альва сердилась, потому что считала меня виноватой в его смерти. Я сердилась от страха, что она права.

Когда «Злая Собака» пристыковалась к станции Камроз, Альва сошла с корабля не оглянувшись, и я облегченно вздохнула. Она все равно входит в мою команду и вернется, как только корабль дозаправят. Но пока что мне не придется записывать ей дисциплинарное взыскание за нарушение субординации, а она найдет способ спустить пар и выплеснуть злость в барах и хостелах на нижних уровнях станции. Напьется, ввяжется в драку и придет обратно успокоившейся.

У бывшей десантницы почтение к старшим по званию в крови. Но это не значит, что я вправе претендовать на уважение ко мне лично. В Доме Возврата авторитет заслуживают делами. Каждый командир должен отчитываться за свои действия, и, если их признают неприемлемыми, вас ждет перевод, а в самом крайнем случае могут и вовсе вышибить из Дома. Как бы ни горячилась Клэй, не думаю, чтобы ее неприязнь ко мне могла вылиться в открытый мятеж. Вряд ли она даже рапорт на меня подаст.

Я проводила ее взглядом и обернулась к ожидавшему на сходнях Ноду. Он обратил ко мне одно из лиц, растопырив вокруг него пальцы, как повернувшийся к свету подсолнечник.

– Куда пойдешь? – спросила я его.

Нод обвязался посредине толстой грузовой сбруей:

– Много работы. Нужны детали. Также запасы.

– Все, что тебе нужно, мы можем заказать.

Ко мне развернулось еще одно лицо.

– Нужны также особые части, – пояснил он, а его плечи изгибались и шли волнами. – Также общество.

– Других драффов?

– Всегда другие на других кораблях. Всегда кто-то в порту.

– Друзья?

У меня плохо укладывалась в голове мысль, что драфф может искать себе компанию. На корабле он проявлял такую замкнутость и самодостаточность, что мне и на ум не приходило, что ему требуется общество других – хотя бы и своего вида.

– Все сдуты с одного Мирового Древа. – Нод изобразил что-то вроде пожатия плеч у людей. – Всех принимают.

Он перебирал пальцами, окружавшими оба поднятых ко мне лица. Четыре упертых в пол барабанили придатками по палубе. Я понятия не имела, что значил этот жест, если он что-то значил. Может быть, нетерпение или волнение, а может быть, то и другое вместе.

– Ты прямо сейчас хочешь уйти?

У меня было множество других вопросов. К примеру, где собираются драффы? Все драффы на станции Камроз выглядели занятыми делом. Похоже, они никогда не задерживались провести время со своими, и не припомню, чтобы они попадались мне в кафе или барах. Может, у них есть особые места для встреч или они просто сходятся в пыльных технических туннелях станции?

– Работа идет. Корабля лечение. Много дел.

Я заметила кляксу смазки на одной из его ног и пыльное пятно – на другой. Нод почти непрерывно ползал по техническим ходам и кабельным каналам, поддерживал «Злую Собаку» в форме и в готовности к полету. Он очень немного просил взамен – всего лишь разрешения подбирать обрывки старой проводки для гнезда в машинном зале. Самое малое, чем я могла его отблагодарить, – отпустить на пару часов пообщаться с собратьями.

– Тогда иди.

– Есть, капитан.

Нод благодарно склонил головы и, развернувшись, заспешил вниз на четырех ногах. Две он держал на весу, вертел ими по сторонам, озирая новое окружение. Следом за Клэй он направился к дверям, ведущим из ангара на станцию.

Когда оба члена моего экипажа скрылись, я похлопала ладонью по корабельному борту:

– Будь умницей, пока меня нет.

Я явилась в посольство Дома Возврата на верхнем уровне, и встрепанный адъютант в наглаженном мундире провел меня через вестибюль в кабинет. Парень был молод, на верхней губе у него выступили капельки пота.

– Вас ждут, – сказал он, пропуская меня в кабинет посланника.

Стены были украшены изображениями тупоносых, как пластиковая пуля, кораблей. В углу пузырился аквариум, в искусственном течении колыхались радужные медузы.

– Салли, – поднялся из-за стола посланник Одом, чтобы пожать мне руку.

– Посланник.

Он указал мне на стул и сам вернулся на место. Чайник был приготовлен заранее. Одом налил две чашки зеленого чая и придвинул одну ко мне. Над ней поднимался пар.

– Сожалею о Джордже Уокере.

– Спасибо… – я прокашлялась. – Он был хороший человек, нам его будет сильно недоставать.

Он бросил себе в чай подсластитель и помешал ложечкой. Металл звякнул о фарфоровый край чашки.

– Это твоя вина? – хмуро взглянул на меня Одом из-за деревянного стола.

Я сжала сложенные на коленях руки:

– На тот момент я упустила его из виду.

– То есть он оставался без прикрытия?

– Я была с ним…

У меня пересохли губы и язык, но на чай я даже смотреть не могла.

– …была к нему спиной. Предупреждала не приближаться к воде, но…

– Как я понял, ты оценила опасность местной фауны?

Он знал, что нет. «Злая Собака», представляя рапорт, не могла ему не сообщить.

– Нет.

Одом разгладил кончики усов большим и указательным пальцем. Он, как почти все наши, отслужил в войсках, но носил теперь не форму, а темно-серый деловой костюм и белую рубашку с воротом-стойкой.

– Понятно.

Он взял чашку с блюдца, вдохнул парок.

– «Хобо» заливало водой, – пояснила я. – К тому времени, как мы добрались, он трое суток проболтался на волнах. У нас оставалось всего несколько минут, прежде чем он совсем затонул.

Одом пригубил чай и сказал:

– И ты сознательно подвергла риску команду и себя.

– Это был рассчитанный риск.

Посланник откинулся назад и побарабанил пальцами.

– Нет, капитан, – возразил он и легонько отодвинул чашку с блюдцем. – Для рассчитанного риска у тебя не хватало данных. Принятое решение было необдуманным и привело к смерти члена команды.

– Я… – голос у меня дрогнул, – я сожалею, посланник.

Я приготовилась к разносу, но вместо этого он с заметным усилием сдержался. Потер виски, прикрыл глаза, вздохнул:

– Помнишь наш девиз? Девиз, завещанный нам твоей же прапрабабкой?

– «Жизнь превыше всего».

– Превыше всего, капитан. Превыше всего!

Он сел ровно и добавил:

– Будет проведено полное расследование. По регламенту, я до тех пор должен отстранить тебя от полетов, но…

– «Хейст ван Амстердам»?

– Боюсь, что так.

– Что-то еще стало известно?

– Только то, что содержалось в первом сигнале: он атакован в Галерее.

– Атакующий не опознан?

– Никаких примет.

Я устало смахнула пылинку с колена и попросила:

– Мне понадобится новый медик.

У нас и до того не хватало рук.

– Когда уходите?

Одом ногтем вычертил на столешнице прямоугольник, под ним проступил экран.

– Через четыре часа, как только заправимся, – ответила я.

Он всмотрелся в голубое сияние экрана, нетерпеливо ткнул в пару иконок:

– Через три – пришлю.

– Благодарю, посланник, – сказала я и встала. – Что-то еще?

– Пока нет, – буркнул он и ворчливо добавил: – Просто постарайся возвратить в целости корабль и команду.

Он мог не уточнять, что, когда вернусь, он разнесет меня по косточкам, согласно уставу.

7. Аштон Чайлд

Какой там аэродром: несколько построек да расчищенная полоска земли, со всех сторон окруженная густыми вонючими джунглями. Стоило сделать шаг из сравнительно прохладной конторы, вечерний воздух хлестнул по лицу, словно фланелевой тряпкой, которой вчера подтирали мочу. За изгородью периметра качались деревья, косматые кроны склонялись под тяжестью поникших листьев. В гнилом воздухе орало и выло зверье, а стаи серебристых летучих скатов поднимались в небо на кожистых перепонках крыльев.

Протолкавшись сквозь стену зноя, я добрался до гражданского торгового поста на краю поля. Идти пришлось вдоль полосы, мимо ангаров и полудюжины громоздких транспортных самолетов, выстроившихся на бетонке в ожидании погрузки.

Меня держали здесь, на экваторе Сикола, восемнадцать месяцев, с самого начала восстания, а я – и мой желудок – все не могли привыкнуть к всепроникающему зловонию гниющей листвы. Я мечтал о прохладе севера. Пока добрался до поста, волосы прилипли к потному лбу, а нос и горло от смрада залепило слизистой пленкой.

Торговый пост был большим одноэтажным сооружением из бамбука и ржавой жести. Внутри бо́льшую часть места занимал прилавок, за которым виднелись полки с консервами, бутилированной водой и всякой полезной в джунглях всячиной. Остальную часть отдали столам и стульям. Древний музыкальный автомат торчал у дальней стены – вроде алтаря забытой цивилизации. Ленивый вентилятор под потолком почти не тревожил густого горячего воздуха.

Агент Петрушка сидела за угловым столиком, в гражданской одежде. Увидев меня в дверях, встрепенулась:

– Привет.

Я растопырил руки, показывая, что пришел без оружия:

– Не собираюсь тебя убивать.

– Ничего такого я и не думала, – парировала она, позволив себе расслабиться.

Я пододвинул стул и снисходительно улыбнулся:

– Мы утром потеряли самолет над южной границей. Ваши сбили, надо полагать?

– Вряд ли.

Работая на внешников, она мониторила наши маленькие тайные операции и потому спросила:

– Кто пилот?

– Гаррис.

– Ну, вот тебе и ответ. Он вчера здесь до зари просидел, набирался бурбоном и курил барракудову травку.

– Не врешь?

Она со скукой пожала плечами:

– Новые невидимки у вас хороши. Я вчера и не подозревала, что кто-то из ваших в воздухе, пока не увидела столб дыма над местом крушения.

Я дал знак бармену, он принес кувшин пива и пару чистых стаканов.

– Ну, тогда ладно.

Стены вздрогнули – еще один грузовик тяжело оторвался от полосы, унося еду и патроны для мятежников в горах. Мы послушали, как звук моторов понемногу сливается с вечерним хором джунглей.

Окутанные туманами горы и в хорошие дни грозили ловушками. Если Гаррис вел самолет усталым или под кайфом, он вполне мог влететь в землю или столкнуться с одним из этих здоровенных скатов. Такое случалось и с другими пилотами при схожих обстоятельствах. Все они гражданские, по контракту работающие в зоне боевых действий. Не привыкли летать под пулями, на бреющем над сложным рельефом. Когда их достает стресс – а рано или поздно он достает всех, – они откупаются от контракта или кончают, как Гаррис.

Я налил пива из кувшина.

Оружие мятежники распечатывали себе сами, но на боеприпасы и медицину, потребную для военной кампании, у них не хватало ни мощностей, ни времени. Так что раз в неделю по окраине системы проходил грузовой корабль Конгломерата, выбрасывал капсулу по медленной баллистической траектории, которая оканчивалась спуском на парашюте в океан в нескольких километрах от дельты. Там местные рыбаки вылавливали ничейные безымянные ящики и доставляли сюда, на эту авиабазу, а здесь их грузили в самолеты и снова сбрасывали, на сей раз в горах.

В первые дни я мотался по точкам сброса, налаживал связи с вождями повстанцев, обговаривал условия помощи, торговался. А потом сделал ошибку – высадился на окраине деревушки, недавно «освобожденной» мятежниками. В грузном предвечернем воздухе еще колыхался белый дым. Кроме него, ничего там не двигалось. Бо́льшая часть местных погибла в сожженных хижинах. Их останки лежали среди почерневших кольев в тлеющих углях прежних жилищ. Около дюжины деревенских пережили пожар – их привязали к столбам на площади. Одних пристрелили, других выпотрошили, их кишки вывалились в пыль под ногами. Трупы обвисли на отсыревших веревках, свесили головы. По расположению столбов – более или менее полукругом – я догадался, что перед смертью их заставили смотреть, как одну за другой насаживают на длинный бамбуковый кол их домашнюю скотину. Когда скотина кончилась, мятежники вырубили другой кол и принялись насаживать на него детей, начав с мальчика лет тринадцати, а потом подбирая по возрасту от старших к младшим…

У меня дернулся левый глаз. С тех пор я не бывал в горах. Я откашлялся, вытесняя из головы воспоминание.

– От твоего начальства есть что-нибудь новенькое?

Петрушка улыбнулась, потерла большим пальцем запотевшее стекло и ответила:

– С прошлой недели ничего. А от твоих есть вести?

– Только что получил.

– И?..

Стакан у нее опустел. Она потянулась к ручке кувшина через стол. Я оглядел комнату. Кроме бармена, только мы с ней.

– И… у меня новое назначение.

– Да уж пора бы, – ухмыльнулась она, налила себе и потянула губами пену с края стакана. – Ты здесь совсем закис.

Это было сказано с улыбкой, но я понимал, что она права. Я понимал это уже восемнадцать долгих неприятных месяцев.

С той минуты, как вошел в ту деревню.

– Я иду, куда пошлют.

Это даже на мой слух звучало неуклюже.

Она подняла бровь:

– И делаешь, что прикажут, послушный солдатик?

Левый глаз у меня снова задергался. В голове собиралась гроза. Я выпрямился на стуле:

– Не думаю, что у тебя по-другому.

Мы оба как агенты миновали лучшую пору – это сходство, среди всего прочего, и свело нас с ней.

Мы оба были ветеранами. Я проработал на разведку Конгломерата почти двенадцать лет; она отслужила агентом внешников десять. В двадцать пять внедренные в череп имплантаты придавали мне чувство уверенности и особости, а теперь, в мои тридцать семь, превратились в анахронизм. Прямое подключение признали вроде как вне закона. Когда я только начинал, капитаны в Конгломерате неразрывно подключались к своим кораблям; теперь все шло через голосовую связь. Инвазивные нейромодификации ушли в прошлое, а неприкосновенность черепа вновь объявили святая святых – во всяком случае, в границах Общности. За все группировки и виды Множественности я бы, конечно, не поручился: среди них попадались такие, в которых от машины было больше, чем от организма.

Значительная часть проводки у меня в голове вышла из употребления, но встроена была так прочно, что без фатальных осложнений не удалишь.

Петрушка стрельнула глазами влево, покусала нижнюю губу:

– У нас, Внешних, все немножко иначе: мы не получаем приказы, а просим о назначениях.

– То есть ты сюда сама напросилась?

Она плашмя положила на стол одну ладонь, накрыла ее другой. Я заметил у нее над верхней губой бусинки пота.

– Что тебе сказать? Я мазохистка.

Я был достаточно знаком с Лаурой Петрушкой, чтобы знать: это не так. Я читал ее досье – так же как она наверняка читала мое. В университете она специализировалась на политической и экономической теории, блистала в стрельбе из лука, фехтовании и шахматах. На третьем году студенчества один из лекторов завербовал ее в разведку, и с окончания курса Петрушка трудилась для тайной дипломатии.

Она не собиралась становиться шпионом. И это у нас тоже было общее.

Я, в отличие от большинства оперативников разведки Конгломерата, не служил в войсках. Я был захолустным копом, гонял уголовников по грязным норам обветшалых подводных городов Европы. И впутался куда не следовало: заурядное уличное убийство вывело на комиссара полиции – после чего меня стали бить, и били жестоко. Три сломанных ребра, раздробленная коленная чашечка, четыре сломанных пальца. Через пару дней двое штатских чинов вытащили меня из жалкой больнички, в которую спихнули копы – мои бывшие коллеги, – и спросили, не хочу ли я заняться настоящим делом.

Я даже не раздумывал.

Вступление в разведслужбу Конгломерата было моим единственным настоящим жизненным успехом – а первое, что я сделал на этой службе, – вернулся и арестовал всех мерзавцев из моего прежнего участка. Даже десять лет спустя меня согревало и утешало воспоминание об их взбешенных рожах.

Увы, больше утешаться было особенно нечем.

– Ладно, – сказал я, соблюдая негласные условности наших странных отношений. – Ты хочешь знать или нет?

Петрушка дернула бровью в смысле «продолжай».

– Мне приказано явиться в космопорт Северный, – сказал я.

Она чуть подтянулась на стуле. Северный лежал в другом полушарии и на гораздо более прохладном континенте.

– Зачем?

Я вздохнул. Сообщая ей сведения, которыми собирался поделиться, я становился изменником, – но за эти месяцы я перестал видеть в Петрушке врага. С моей точки зрения, она больше всего на этом гнилом шарике походила на друга.

Поскрипывал потолочный вентилятор. Я глотнул пива, промыл глотку. Сколько месяцев пришлось ждать, пока в конце туннеля, которым стала моя жизнь на этом раскаленном забытом клочке земли, покажется свет.

– Сюда идет корабль. Я должен подсесть к ним, чтобы добраться до Галереи.

– До Галереи?

– Да…

Голос меня подвел, пришлось сделать хороший глоток из стакана. Не хотел ей показывать, как меня трясет. Я не знал, отчего эти бабочки у меня в груди: от радости, от страха или от барракудовой травки. Может быть, от всего сразу.

– …Они хотят, чтобы я там кое-что отыскал.

8. Сал Констанц

От посольства я забрела к причалам станции Камроз. Спешить к «Злой Собаке» не было нужды. Корабль сам отлично пообщается со станцией, затребует у нее все необходимое и уведомит меня, когда ее обслужат и подготовят к старту. А пока я гуляла. Люди, встречавшиеся мне по пути, – те, что предпочли пеший ход поездке на трубе, – похоже, собрались со всех планет и группировок Общности. Местные предпочитали свободные кимоно длиной до щиколоток, а экипажи кораблей одевались в рабочие робы или форму. Я в своем синем комбинезоне Дома Возврата не привлекала внимания.

По обе стороны причальных ворот открывались окна в большие отсеки, иногда занятые кораблями. Я заметила разведчик, похожий на «Хобо», – на полу ангара он смотрелся как мотылек, присевший на пол гимнастического зала. В соседнем отсеке механики перебирали массивный грузовоз добрых полутора километров в длину. Дроны техподдержки пролетали его насквозь, задерживаясь тут и там, чтобы приварить заплатку или заменить деталь.

Корабельные мозги собирали в виртуальных инкубаторах под строгим надзором, исключавшим встроенные способности к несанкционированному самосовершенствованию или размножению. Самые общительные мозги придавались круизным судам; другие, способные руководить и оберегать, ставились на управление орбитальными станциями вроде Камроз; одиночки, замкнутые и склонные к отшельничеству, устанавливались на разведчики и грузовики дальней доставки.

Спросите «Злую Собаку» – она постарается вас убедить, что стала боевым кораблем по причине строгой морали и предрасположенности к науке. Она видела себя чем-то вроде воина-поэта наподобие японских самураев семнадцатого столетия. Но я, два года командуя этой зверюгой, пришла к выводу, что ее индивидуальность схожа с необыкновенно умной немецкой овчаркой: верной, энергичной и всегда готовой показать зубы чужому. Кораблям не полагалось тонко различать добро и зло. Тяжелым крейсерам слишком дорого обошлось бы раскаяние в содеянном, а спасательные суда не могли отвлекаться на сожаления о тех, кого не удалось спасти. И от тех и от других требовалось мгновенно принимать решения в ситуациях между жизнью и смертью – и жить со своим выбором. Однако клоны человеческих клеток, входившие в конструкцию корабельного мозга, давали непредвиденный побочный эффект – в искусственные личности просачивались человеческие эмоции. Ими и объяснялось решение «Злой Собаки» выйти в отставку и приписаться к Дому Возврата.

Я никогда не спускалась в мыслящие джунгли Пелапатарна, но однажды пролетала над ними в грузовом дирижабле, переправлявшем медикаменты из порта в порт. Это было за три недели до решающей атаки, я тогда пополняла резервы медицинского фрегата. Шесть часов мне нечем было заняться, кроме как болтать ногами, свесив их сквозь перила обзорной платформы гондолы, дышать цветочным запахом леса, слушать, как кричат и щебечут птицеящерицы, и дивиться глубокомысленному поскрипыванию деревьев, погруженных в наводящие сон полувековые беседы.

Когда Конгломерат нанес удар, я уже вернулась на «Соловья» и вывела его на высокую орбиту, куда сражение не дотянулось. С такой высоты планета напоминала лежащий на бархатной подушечке космоса драгоценный камень, а ее единственный континент – осколок изумруда в блистающей синеве океана.

После удара ничего этого не осталось. Тучи дыма и пепла затмили поверхность, превратив мерцающий самоцвет в затянутое бельмом глазное яблоко, и мы с безопасного расстояния ужасались этому зрелищу. Нас даже больше потрясло святотатство, чем медленно доходящая до сознания мысль, что мы проиграли войну.

В первые часы после удара спасательные челноки вытаскивали из радиоактивного ада до боли малочисленных выживших. Погибло все наше верховное командование, а с ним тысячи солдат обеих сторон. В живых остались только те, кому посчастливилось оказаться в глубоких бункерах на побережье, на окраине бойни.

Их мало-помалу переправляли на борт: обожженных дочерна, с незрячими глазами, с обугленной, покрытой пузырями кожей, с выгоревшими волосами и одеждой, зараженных почти смертельными дозами облучения. Редко когда удавалось определить, на чьей стороне они воевали, – да и мало кому было до этого дело перед лицом всепоглощающего ужаса. Мы могли только латать тех, у кого еще оставалась надежда, и устраивать поудобнее тех, у кого ее не было.

К концу второго дня после бомбардировки я вызвалась спуститься на планету с одним из челноков. Штатные команды давно вы́летали допустимое время и пределы облучения. Если бы не добровольцы вроде меня, пришлось бы прекратить спасательную операцию.

Я плохо помню спуск сквозь верхние слои атмосферы. По-моему, все это время я просидела зажмурившись. Только под конец, когда мы по спирали спускались к земле, я через плечо пилота взглянула на дымящиеся руины цветущего в прошлом мира. Пепел налипал на обводы челнока, грозил забить двигатели. А на земле все было черное, обгорелое. Местами почву прожгло до коренной породы, в других торчали сквозь дым обугленные пни – останки могучих стволов, – как изуродованные вандалами могильные камни.

Нашей целью была база снабжения, заглубленная в основание скалы на подветренной стороне континента. Мы получили сигнал от уцелевших и основательно надеялись, что преобладающие ветры снесли бо́льшую часть осадков вглубь материка, от скалистого берега, на котором скрывался закамуфлированный вход в бункер. Тем не менее все мы оделись в защитные костюмы и на всякий случай вооружились. Нам уже сообщали об инцидентах, когда не понимающие, что происходит, или обезумевшие солдаты обстреливали спасателей, не желая или не умея поверить, что военные действия окончены.

Нам, впрочем, повезло. Забившийся под скалу взвод морского десанта, как и мы, принадлежал к внешникам и не думал воевать. Они понимали, что случилось, и были потрясены не меньше нашего. Более того, они, думаю, чувствовали, как содрогалась от взрывов скала у них под ногами – будто сама планета корчилась от ярости. Они были больны, изранены и отчаянно нуждались в обеззараживании. Их усталая бессловесная благодарность к нам все же была благодарностью, и притом искренней.

Мы забрали их на «Соловья» для лечения – это была самая большая к тому времени группа спасенных. Позже я кое с кем из них познакомилась. А еще позже, когда оставила службу, чтобы поступить в Дом Возврата, одна из десантниц ушла со мной. Сказала, что последует за мной куда угодно, что обязана мне жизнью, что, если бы я не привела челнок, они бы сгинули в том бункере. Мы часто расходились во мнениях, но я была ей рада.

Ее звали Альва Клэй.

Вернувшись на «Злую Собаку», я обнаружила переминающегося у двери отсека молодого человека. На плече у него висел тяжелый мешок, у ног стоял чемодан.

– Простите, – заговорил он, – вы капитан Констанц?

Я оглядела его яркий оранжевый комбинезон:

– Вы на замену?

– Престон Мендерес.

– Сколько вам лет, Престон?

– Двадцать четыре.

– Когда окончили медицинский?

– В прошлом году.

– Полевой опыт есть?

Он покраснел, потер бровь большим пальцем:

– Полгода на «Счастливом страннике».

– Это лайнер? Чем занимались, лечили головную боль и похмелье?

Он напрягся:

– Не только.

– Не сомневаюсь, – сказала я и повернулась к двери. – Ну, входите, раз пришли.

Я шагнула через порог – от относительной тесноты станционных коридоров в гулкий простор дока. Стены разошлись в стороны на полкилометра, а дальняя, открывавшаяся в пространство, вдвое больше. Потолочные светильники над головой походили на звезды в небе.

«Злая Собака» висела в центре помещения по вертикальной и горизонтальной оси. Воздух под ней слабо мерцал. Прожекторы освещали ее бронзовую шкуру яркими кругами. От двери, где я стояла, видны были силуэты бездействующих систем и пустые орудийные гнезда на месте самого грозного оружия.

Вошедший за мной Престон Мендерес остановился и, заслонив глаза от света, оглядел остроконечный корпус.

– Господи, – выдохнул он, – что за древность!

Я уколола его взглядом, предупредив:

– Осторожней, она может и обидеться.

Мы прошли в тени «Злой Собаки» к ожидавшей нас платформе.

– Держитесь за перила, – посоветовала я, памятуя о склонности корабля к театральным эффектам. Не говоря уж о ее мстительности.

Однако нас доставили в брюхо зверюге без единого толчка. Взглянув на пренебрежительную мину мальчишки, я подумала: «Посмейся, пока можно!» Я знала свой корабль и знала, что она ему тех слов не спустит. Сквитается какой-нибудь шуточкой – неизвестно только, когда и как.

Если не считать нескольких панелей доступа, узких ходов и люков для ремонтников, бо́льшая часть предназначенных для людей пространств размещалась в баранке, насаженной на ее корпус в самом широком месте. Полость остроконечного носа занимали датчики и вооружение, а остальное, от носа до плавно сужающейся и срезанной под плоскость кормы, отводилось под двигатели. Жилое пространство напоминало надувной круг на акуле.

Мы вошли через погрузочный отсек. От перехода во внутреннее гравитационное поле корабля мой желудок привычно екнул. На «Собаке», где бы вы ни стояли, «верх» всегда ощущался в направлении оси корабля. Пол основных коридоров, казалось, плавно загибается кверху вперед и позади, словно вы стоите на дне пологой долины.

Из вентиляции на потолке тянуло прохладой и запахом компоста, но к этому быстро привыкаешь. Желобчатый металл стен когда-то выкрасили в белый цвет, но за прошедшие годы краска пожелтела, приняв оттенок грязноватой сепии, а поколения флотских исцарапали ее своими инициалами и непристойностями. Стены около своей каюты украшала только Альва Клэй. Мы с Уокером не трудились придавать личные черты коридорам за дверью, предпочитали всю красоту держать внутри. По взаимному согласию мы выбрали каюты на противоположных сторонах окружности, удалившись друг от друга, насколько то было возможно в пределах жилого отсека.

Не то чтобы мы питали друг к другу особую неприязнь; просто никто из поступающих в Дом Возврата не может похвастать счастьем в личной жизни. За других не скажу, а я сторонилась соседей по той же причине, по какой вообще поступила на эту службу: хотела уйти от людей, от всего, что наделала и повидала; нуждалась в уединении, чтобы заново оценить свои чувства и опыт и определить свое место в хаосе событий. А что касается расположения каюты, если уж по всей правде, – хотела, чтобы можно было вдоволь, никого не беспокоя, поплакать. Девяносто процентов жилых кают стояли пустыми и голыми. Мне представлялось самым естественным оградить себя от соседей максимальным количеством пустоты – и соседи, похоже, разделяли мои чувства. Корабль не слишком нуждается в обществе себе подобных – не слишком нуждались в нем и мы. В любое время дня и ночи здесь можно было бродить по пустым каютам, воображая, что ты совсем один.

Впрочем, я, ведя нашего новобранца к старой каюте Уокера, вовсе об этом не думала. Я как само собой разумеющееся приняла, что он займет койку своего предшественника. Мне в голову не приходило, что ему захочется спать в другом месте.

– Ночные страхи?

– Да, капитан.

– И ты собираешься стучаться в мою дверь всякий раз, как тебе приснится кошмар?

Клянусь, он покраснел.

– Нет!

– Тогда как понимать твою просьбу?

Он шарил глазами по палубе, лишь бы не встречаться с моим взглядом.

– Так легче, – пробубнил он.

– Отчего легче?

Нечасто я видела молодых людей в столь сильном смятении. Его так и перекосило, и рука тянулась почесать затылок. В глазах блестели слезы стыда.

– Когда кто-то рядом.

Мы постояли, разглядывая друг друга, и мне показалось, что я поняла. Я сама, ложась в постель, оставляла свет в ванной, чтобы не спать в полной темноте, чтобы каюта представлялась обычной безопасной комнатой – местом, где бессильны призраки фрегата медслужбы и можно спать спокойно.

– Хорошо.

Я развернулась на каблуках и повела его вверх по изгибу главной палубы. Он, нагруженный багажом, тяжело тащился следом.

– Капитан?

Я не оглянулась. Этого парнишку я не знала, и мне не было дела, как он спит.

– Послушай, – неловко заговорила я, подумав о Джордже – о том, что тот был бы жив, будь я тогда свежей, отдохнувшей и начеку. – Если тебе так легче, можешь занять каюту напротив моей.

– Правда? – с надеждой поднял глаза Престон.

– Только не жди, что я стану держать тебя за ручку, отгоняя страхи.

– Не буду, – неуверенно улыбнулся мальчишка, – спасибо.

– И не благодари.

Я подвела его к пустующей каюте, открыла дверь, включила свет и сказала:

– Но я не о тебе забочусь.

Он вопросительно посмотрел на меня – взглядом юнца, которому не понять взрослой женщины.

– А о ком?..

Посторонившись, я жестом предложила ему зайти. Мне хотелось сказать, что я делаю это ради Джорджа. Но я знала, что забочусь о себе, силюсь заглушить чувство вины, которое с его смерти вопило мне в уши, стоило только остаться наедине с собой, когда затихал шум и гас свет.

– Смотри никому не надоедай, – предупредила я.

Он благодарно улыбнулся:

– Не буду, капитан, честно.

Престон верил своим словам, но у меня были недобрые предчувствия насчет этого соседства.

– Смотри же!

9. Сал Констанц

Зарядив топливные ячейки и плотно набив трюм, «Злая Собака» скинула причальные крепления.

Я сидела в рубке, пристегнувшись к командному посту. Альва Клэй была внизу в своей каюте, Престон – в своей, а Нод, надо полагать, в своем гнезде.

Все время подзарядки «Собака» поддерживала связь со станцией Камроз, и они вдвоем до секунды выверили время старта. Когда «Собака» задрала нос, принюхиваясь к космическому вакууму, двери дока уже раздвигались. Кончик ее бронзового носа поймал солнечный зайчик, и я ощутила дрожь палубы от работы маневровых сопел.

Мы выскочили из станции и ворвались в поток движения, как скоростной катер во флотилию яхт, оставив их суетиться и верещать нам вслед, – я знала, что мой корабль получает от таких выходок извращенное удовольствие. Жаловаться, конечно, никто не стал бы. Мы шли под флагом Дома Возврата – в другой раз, может статься, так же неслись бы спасать их жизни.

На экране уменьшалась станция Камроз. За сплетением ее усеянных мигающими огоньками колец виднелись рыжие континенты и голубые океаны планеты Камроз, ставшей домом для двух миллиардов человек.

Как удивительно, подумалось мне. Когда-то все человечество обходилось единственной, такой же вот хрупкой планеткой. Что за нелепость? Как можно было жить взаперти, в такой тесноте? Пока не пришел зов Множественности – в образе потрепанного торгового суденышка из скопления Кубка, – человечество, верно, лезло на стену своей тюрьмы. Моя прапрабабка по матери, если верить семейным преданиям, жила на Луне, на орбите умирающей Земли. Ее звали София Никитас. Когда в Море Спокойствия опустился тот торговец, ей было шестнадцать. Пропала она в возрасте сорока пяти, а до того преодолела тысячи световых лет и оставила следы в пыли сотни с лишним различных планет. А попутно еще основала Дом Возврата.

Я не требовала от Дома никаких преимуществ по праву родства. Мне не хотелось сравнивать свои успехи с ее достижениями. И все же, сидя в рубке «Злой Собаки», готовясь нырнуть в воющую пустоту гипера, я чувствовала, что опозорила ее память.

Как только звезды уступили место серой мгле, я отстегнулась и пошла в сторону кормы. В прыжке мы проведем сорок восемь часов, а таращиться на вид за окном мне не хотелось ни одной лишней минуты. Пустота высших измерений обманывала отвечающие за зрительное восприятие отделы мозга – в отсутствие стимулов они продуцировали видения, галлюцинации, тошноту и ползучий ужас.

Во время базовой летной подготовки мы все это испробовали. Всем предлагали уставиться в пустоту гиперпространства и не отводить взгляда, пока в ней не станут мерещиться узоры и искры. Но почти никто не захотел бы этого повторить – большинству хватало однажды узнать, как оно бывает. Вызванные таким созерцанием кошмары и головные боли отбивали охоту к новым попыткам. Те немногие, кто пробовал второй и третий раз, – а на каждом курсе таких находилось один или двое, – рисковали заблудиться в видениях и паранойе, поверить в шевелящихся на дальней границе восприятия титанических существ, проступающих из серого однообразия высших измерений.

Из рубки я первым делом отправилась в каюту к Альве. Дверь была открыта. Я вошла и, скрестив руки на груди, прислонилась к стене:

– Привет.

Она сидела на кровати, разбирая личное оружие. Не поднимая глаз, бросила:

– Я тебя с того конца коридора услышала.

– Не хотела являться без предупреждения, – сказала я, разглядывая полуразобранный пистолет, сложенные на тряпице у нее под ногами детали. – Хорошо повеселилась на Камроз?

– То еще веселье.

Она вздернула подбородок, так что мне стали видны наливающиеся синяки под глазами и чистая ленточка хирургического пластыря на переносице.

– А ты? – спросила она. – Виделась с посланником?

– Да.

– Досталось тебе от него?

Я понуро усмехнулась:

– Не так, как тебе.

Альва подняла правую руку промокнуть уголок левого глаза, и я увидела, что костяшки у нее тоже заклеены пластырем.

– Но в дерьмо макнули? – спросила она.

Я вздохнула:

– Он захочет со мной побеседовать после возвращения.

– Уволят, как думаешь?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Могут.

– Это хорошо, – жестко добавила Альва.

Я отвела глаза от ее вызывающего взгляда и тихо сказала:

– Что я могла сделать? Даже корабль не успел среагировать.

Боковым зрением я увидела, как она кривит губы.

– Ему вообще не полагалось там стоять.

Она наклонилась, начала собирать пистолет, с машинальной точностью устанавливая на место каждую деталь.

– Если бы ты выполнила свои обязанности, – заявила Альва, – мы бы знали, кто обитает в море. Ты бы предупредила его не приближаться с носилками к воде.

– И мы бы потеряли тех двоих, что вытащили с «Хобо».

– Мы их и так потеряли.

Я крепче обхватила себя за локти:

– Не в этом дело.

– Разве?

Я возвращалась к себе в каюту длинной дорогой по круговым коридорам жилой зоны. Надо было пройтись, выпустить пар и вытоптать напряжение, от которого сжимались кулаки и с каждым выдохом из горла вырывалась брань. К сожалению, мне стало еще хуже, когда я сообразила, что этот путь ведет мимо каюты Джорджа.

Перед его порогом я замедлила шаг, думая, как избежать новых напоминаний о своем провале. С Престоном я здесь уже побывала, и хватит на сегодня. Не тянуло видеть вещи Джорджа, лежащие так, как он их оставил: снимки дочери и внуков – на переборке, сувениры – на полках. Не хотелось вдыхать успокоительный домашний запах нестираных простыней. И я просто тронула ладонью холодную сталь дверной створки и прошла дальше, мимо сотен других пустых и темных кают, стараясь твердым и быстрым шагом разбить вставший в пищеводе ком.

Я поступила, как, считала, будет лучше, как требовала, казалось мне, ситуация. Если признают виновной в халатности, я не стану оспаривать приговор: потрачу последнюю выплату на рейс до Земли, найду дочь Джорджа, извинюсь перед ней лично. А потом… ну, так далеко вперед я не заглядывала. Пока я точно знала одно: есть попавший в беду лайнер. Девятьсот человек молятся в темноте о спасении, и мое дело – им помочь. Мы ближе всех. Пока до них не доберемся, все заботы и соображения пусть посидят в заднем ряду. Пока что я еще капитан Дома Возврата и моя обязанность – помогать гражданам Общности вне зависимости от их расы, религии и политической принадлежности. За этот идеал отдал жизнь Джордж Уокер, и единственное, чем я могла почтить его жертву, – это самой держаться до упора.

10. Злая Собака

Я, заключающая в себе ингредиенты, взятые от человека и собаки, питала естественное любопытство к истории земной жизни. Потакая этому любопытству, я просматривала записи бейсджамперов, бросавших свои хрупкие тела с утесов и крыш небоскребов. Я видела, как ветер трепал их одежду, воображала, как он выл в ушах, как хлестал холодом по лицам, бил в грудь и по ногам. Несколько мимолетных мгновений свободного падения на опасной грани между бытием и небытием, с верой, что парашют подхватит до удара, опустит на землю живыми и здоровыми.

Я говорю об этом потому, что это человеческое переживание ближе всего к прыжку сквозь гиперпространство.

Оставив позади Камроз и прыгнув к месту назначения, я зависла посреди ничто. Я чувствовала бьющий по корпусу ветер (который не был ветром), слышала растянутый и усиленный электромагнитный рык вселенной. Перекликались между собой корабли в отдаленных системах, и я слышала эхо их голосов, как песню кита подо льдами Арктики. Звезды ревели, как пламя сварки. И я рвалась сквозь туманы, подобно летящему с небоскреба парашютисту, в восторге от исполнения того, к чему была предназначена.

Инструмент, как и оружие, живет только в те мгновения, когда его используют. Я, отрекшись от войны, существовала теперь ради этих секунд прыжка из вселенной по блистающей дуге сквозь бездонное ничто, когда полагаешься только на свои расчеты: они подхватят и в сохранности донесут до цели.

Допустившие ошибки в расчетах или прыгнувшие с неисправными двигателями суда редко возвращались из высших измерений. Я помнила несколько таких по военным временам – хорошие корабли, пошедшие на отчаянный риск в надежде спасти себя и свою команду – и пропавшие навсегда, безвозвратно канувшие в туман.

В населенном людьми кольце на моей талии выключали наружные экраны. Пустота лимба тревожила глубинные инстинкты людей. Их мозги млекопитающих, слишком долго пробыв лицом к лицу с бездной, начинали рисовать саблезубые тени, проступающие из тумана за устьем пещеры. Миллионы лет эволюции встроили в них способность отыскивать формы и образы, находить в сумятице листвы затаившегося хищника. В полной бесформенности высших измерений самопроизвольно включался тот же инстинкт, создававший осмысленность и угрозу там, где их нет.

Меня, само собой, создатели избавили от таких забот. В моем восприятии окружающей пустоты не было ни фантазий, ни иллюзий. Мои прицельные компьютеры отмечали только угрозы, подтвержденные другими датчиками. Один из моих лейтенантов военных времен любил цитировать Ницше. Но я, вглядываясь в бездну, видела только отсутствие, а если бездна и всматривалась в меня, я не замечала ее внимания.

Вместо этого я позволила себе вспоминать войну и потерянную мной семью.

Цивилизация Конгломерата числила в предках капиталистическую англо-американскую культуру, расцветавшую на берегах Атлантического океана за века до Великого Рассеяния, а та культура, в свою очередь, многие основы и идеалы позаимствовала у классических греко-романских империй Средиземноморского бассейна. Конгломерат, уступая другим человеческим объединениям Общности в величине и мощи, сохранял зато наибольшее этническое и культурное разнообразие. Он насчитывал среди своих граждан представителей всех земных рас и религий – хотя обязан был таким феноменом в основном порабощению иных в восемнадцатом и девятнадцатом веках, а также войнам и миграции в двадцатом и двадцать первом, чем сознательной политике всеприятия.

Я, корабль флота Конгломерата, первые двенадцать лет жизни служила в одном строю с братьями и сестрами. Тяжелые крейсеры класса «хищник» были во всех отношениях подобны мне.

Боевая Шавка.

Адалвольф.

Анубис.

Койот.

Фенрир.

Мы составляли стаю, банду и семью, наши разумы зачинали и выращивали в одной лаборатории. Мы вместе участвовали в патрулировании границ и полицейских облавах, поддерживали порядок и давали защиту всем колониям, пограничным постам и кораблям на территории Конгломерата. Десять лет мы были смертоносны и неразлучны – хищники с вершины пирамиды, в пределах человеческого космоса почти не знавшие себе равных в быстроте и боевой силе. Потом случилась война Архипелаго – и покончила с нашей самоуверенностью. Самый гордый из нас, Анубис, пал жертвой батареи магнитных пушек, разгонявших железные болванки до субсветовых скоростей. Через неделю влетел в наноминное поле, скрытое в хромосфере звезды, милый добрый Койот. Взрывы миниатюрных зарядов антиматерии сами по себе не вывели бы его из строя, но они лишили корабль тепловой защиты, а без нее перегретый в плазму водород выжег всю начинку.

Теперь война кончилась, и я больше не сражалась. Я старалась спасать людей. Я швыряла себя к звездам, как кулак в лицо бога, и иногда, если повезет, нам удавалось вытащить одного или двоих. Пока что за всю службу в Доме Возврата я стала орудием обнаружения и спасения (считая двоих с «Хобо») двухсот пяти живых индивидуумов и способствовала возвращению семисот семидесяти одного трупа. Сумма спасенных жизней все еще и близко не дотягивала до числа жизней, мною прерванных.

Война Архипелаго залила кровью пространства от внешнего края Рукава Галактики до мыслящих джунглей Пелапатарна. Во время осады астероидной крепости Холодный Тор моя стая выцеливала крупные скопления гражданского населения. Я в ответе за превращение шести герметичных жилых куполов в кратеры с рваными краями. В каждом куполе обитало более двух тысяч мужчин, женщин и детей. Те, кто не погиб от ударов и взрывов, умерли через несколько секунд, задохнувшись в вакууме.

А потом я по приказу капитана Аннелиды Дил помогала выкашивать мыслящие джунгли Пелапатарна, превращала в прах и пепел миллионолетний парламент разумных деревьев. Возможно ли простить такое преступление? Я действовала по приказу; я была всего лишь оружием, механизмом доставки для ярости флота Конгломерата.

И все же виновата и я. Просочившиеся из человеческих частей моего мозга эмоции развили у меня зачатки совести, о которой я, впрочем, не докладывала вышестоящим. Предотвратить атаку я не могла, но могла бы отказаться в ней участвовать; могла бы затеряться в злых ветрах высших измерений, оставив бойню сцепившимся между собой частям Общности. Я могла выбирать из этих возможностей, но не стала. Я сыграла роль, прописанную во всех компонентах моей сущности. Я, боевой корабль класса «хищник», исполняла свои функции вопреки гложущим сознание вопросам и сомнениям. Моя стая, применив доступные нам инструменты, положила конец конфликту – ценой жизни девятнадцати тысяч солдат и четырехсот тысяч людей-некомбатантов.

Мы перебили их вместе с сонливыми джунглями, в которых они сражались, чтобы не дать конфликту распространиться еще шире. Старшие по чину заверили нас, что это преступление оправданно. Советники Дил с восьмидесятисемипроцентной вероятностью рассчитали, что беспощадная жестокость удара разом прекратит войну, предотвратив новые и, вероятно, большие потери в будущем. Я исполняла долг и не оспаривала решений: я вела огонь и мониторила причиненные разрушения, подтверждавшие полную, непоправимую эффективность моих действий. Я видела, как горят деревья и люди. Их голоса терялись в реве пламени. У них от жара обугливались лица, вскипали кровь и мозг, а древесный покров планеты превращался в черную дымящуюся пустыню.

Думаю, ужас той атаки разбудил что-то в каждом из нас. Боевая Шавка намеренно ошиблась в прыжке, без цели и без надежды кинувшись в высшие измерения. Такого до нее не делал никто. Она пропала в одно мгновение, и вряд ли я когда-нибудь узнаю, что с ней стало.

А я?

Я ушла.

До меня ни один корабль не подавал в отставку. Но власти не имели силы мне помешать, разве что приказали бы уничтожить. Я высадила команду на нейтральной станции – кроме Джорджа Уокера, который, не испугавшись обвинений в измене, сам захотел остаться, – и объявила себя принадлежащей Дому Возврата.

Капитану Констанц я, конечно, не объясняла своих мотивов. Во время долгой и ожесточенной кампании Архипелаго мы воевали на разных сторонах. Она командовала медицинским фрегатом внешников и немалую часть войны провела на орбите Пелапатарна. Мы обе присутствовали при финальной бойне, но никогда о ней не говорили. В Доме Возврата былые враги плечом к плечу трудились на общее благо; бывшие преступники заглаживали вину, жертвуя собой. Вступивший в Дом Возврата отрекался от прошлого и отдавал себя службе своему роду – а в моем случае роду, сконструировавшему меня и мою семью.

Я наслаждалась бьющим в спину безжалостным шквалом, едва ощутимым трением серого тумана о ведущий край. Погружение в высшие измерения несло в себе риск, но, как и прыжки бейсджамперов, восторженный ужас скоро становился наркотиком. В мою бытность боевым кораблем переживание этих полетов обострялось предвкушением схватки. Теперь я была ангелом милосердия, и меня подхлестывало сознание, что каждая выигранная секунда может обернуться спасенной жизнью.

11. Она Судак

Я вывалилась в сознание на разбитой плитке разрушенного спортзала. Времени не было. Я позволила себе зависнуть на миг. Все представлялось нереальным; боль и судороги – просто от слишком энергичных упражнений в любви и сурового часа на тренажерах. А потом ноздри наполнились дымом, а уши – криками. И голова тошно поплыла от сознания, что случилось страшное. Я села, и мир перевернулся. Ноги до бедер торчали из-под халата, левая рука неуклюже повисла. Я чувствовала себя избитой, голой и заскорузлой, как жертва атомного удара. Подростки из сауны пропали, скошенные обломками, перемолотые и разбитые силой толчка.

Я была в бассейне.

Я помнила… торпеды.

Пол за моей спиной шел круто вверх, накренившись под необычным углом. Та вода, что осталась в бассейне, располагалась наклонно к палубе. Я не знала, что случилось с «Амстердамом», но по тому, как нас перекосило. поняла: искусственная сила тяжести отказала.

– Корабль?

Я, ухватившись за распахнутую створку шкафчика, подтянулась на ноги. В левой руке при каждом движении вспыхивала боль, но я почти не сомневалась, что перелома нет. Модификация сделала мои кости практически несокрушимыми. Мышцы могло смять в кашу, но плечевая кость наверняка уцелела.

– Корабль, ты есть?

Хриплый вопль в коридоре сорвался через крещендо в рваное, предсмертное молчание.

– Корабль?

Я осторожно, придерживаясь здоровой рукой за стену, шагнула в коридор, ведущий к центральной воздушной шахте. Все инстинкты велели выбираться отсюда, найти спасательную шлюпку и покинуть разбитый корабль. Тот, кто это сделал, мог вернуться и довершить начатое. Могла пострадать термоядерная установка. У меня была тысяча причин бежать без оглядки, но бросить Адама было стыдно – как бывает стыдно бросить домашнее животное. Он молодой, не бывал в бою, не испытывал телесных травм. Мне представлялось, как он сжался в комок у стены, ноги придавлены упавшей мебелью… Он рисовался мне в коме, истекающим кровью в душевой, красивая голова разбита о кафельную стену. Что он, может быть, уже мертв, мне на ум не пришло. В ту минуту я знала одно: мой долг – вернуться в каюту и проверить, как он.

Выбравшись к центральной шахте, я глянула вверх, в пятьдесят метров пустоты. Деревья повисли косо. С некоторых балкончиков тянуло черным дымом. В воздухе заполошно метались птицы. На травяном полу шахты лежало несколько трупов, сброшенных толчком с верхних палуб. Я поймала себя на том, что разглядываю их, прикидывая, кто сколько падал.

Транспортные трубы, как и следовало ожидать, не работали. Если идти в каюту, оставалось только подняться на шесть этажей пешком, но лестничную дверь перекосило и заклинило. Пока я сумела оттянуть ее, чтобы протиснуться, до крови ободрала костяшки пальцев.

На три пролета я поднялась, потом сломалась. Помятая рука бессовестно болела, ноги дрожали и подгибались. Я привалилась спиной к гладкой белой стене и соскользнула по ней на пол. Пол холодил голые ляжки. Лестницу использовали редко, так что при восхождении я никого не встретила – а сколько осталось запертыми в отказавших трубах, даже думать не хотелось. Взглянув на закрученные по спирали ступени над собой, я поняла, что дальше идти нет сил. При всей моей решимости пробиться к Адаму мне нужна была медицинская помощь.

Если бы корабль хоть как-то функционировал, он уже выслал бы автоматические дроны «скорой помощи»; а раз не выслал, значит отказ системный, захватил даже самые надежные резервы, которые должны были защищать пассажиров и команду в таком невероятном случае, как крушение. От этой мысли у меня по жилам стал растекаться лед. Никогда не слышала, чтобы корабли умирали вне зоны боевых действий. Руки у меня затряслись. Я маленькими глотками, сквозь боль, тянула в себя воздух. Если мозг «Амстердама» вычеркнут из уравнения, я должна как можно скорее подлатать себя. Шок был непозволительной роскошью. Воздух и тепло рано или поздно кончатся, и продовольственные раздатчики наверняка не действуют. До ближайшей границы Общности нам три или четыре дня ходу, а кто знает, долго ли мы проживем в этой разбитой скорлупке.

Я с сожалением отказалась от попытки одолеть лестницу и стала потихоньку спускаться, съезжая со ступени на ступень. На нижней палубе располагался лазарет, в нем найдутся обезболивающие и противошоковые средства, с ними я несколько часов продержусь. А потом, как я подозревала, каждый будет сам или сама за себя. Если Адам еще жив, придется ему подождать. Я, как умела, пусть и грубовато, любила его, но не настолько, чтобы любовь подавила свойственный мне прагматизм. В конечном счете его смерть для меня значила меньше, чем собственная.

Я уже начала думать о нем в прошедшем времени.

12. Сал Констанц

Нода я нашла между двумя блоками двигателей – он втиснулся в технический люк и менял какие-то детали в запасных силовых шинах. Время было позднее, однако Нод не возражал против моего визита. Вздумай я устроиться в его гнезде, он и тогда не стал бы спорить. Драффы, при всей своей пресловутой сварливости, не склонны были отстаивать территорию. Пока я не мешаю работать, он будет спокойно терпеть мое присутствие.

– Как дела? – спросила я.

Нод не поднял ни одного лица.

– Много грусти.

– Тебе грустно?

В тусклом освещении машинного зала синие чешуйки у него на спине поблескивали, как масляная пленка на воде.

– Не я, корабль. Тревожная Собака грустит.

Нод, пятясь, с опорой на все шесть двенадцатипалых рук, выбрался из узкого прохода. Драффы не стоят на ногах в человеческом понимании. У них все конечности могут исполнять роль рук или ног, и на каждой «руке» расположены органы восприятия, позволяющие использовать ее как лицо. Два, три или четыре этих лица они применяют для опоры на пол или на стену, а оставшимися производят работы, причем вверх тормашками им так же удобно, как в нормальном положении. Нервные особы находят их похожими на гигантских чешуйчатых синих пауков, зато из них получаются дьявольски ловкие механики звездных кораблей: они умеют закрепиться и в свободном падении, и под тягой, и у них еще остаются свободными две, три или четыре руки с дюжиной тонких противостоящих отростков на каждой; и каждой, помимо осязания, дано еще видеть, чуять и ощущать вкус. Потому-то драффов и нанимают обслуживать силовые установки и прыжковые двигатели наших надпространственных судов, да и не только наших – всех вышедших в космос рас, какие нам известны.

– Что значит – кораблю грустно?

Нод пожал плечами – этот жест он перенял у людей, но у драффа он выглядел по меньшей мере в два раза сложнее.

– Корабль грустит.

– О чем грустит?

– Обо всем.

– О Джордже?

– О Джордже и обо всем.

Нод вытащил из инструментальной портупеи отвертку и принялся завинчивать крышку люка.

Я оглядела металлическую пещеру – мне почудилось, что я стою в сердце раненого зверя. Как это корабль может грустить? Его задумывали неподверженным ни горю, ни посттравматическому стрессовому расстройству.

– А ты как?

Ближайшие ко мне лица раскрылись и закрылись, будто цветы, – так драффы моргают от удивления.

– Грустно и не грустно.

– Это как?

Нод озадаченно взглянул на меня, – так он смотрел, когда я не могла разобраться в технических хитросплетениях его рапортов.

– Джорджа нет, и он есть. Ничто никогда не пропадает.

Я вопросительно смотрела на него. Умей он вздыхать, по-моему, вздохнул бы.

– Мы служим, – он словно твердил наизусть расписание вахт, – покидаем Мировое Древо и служим. Когда возвращаемся, находим пару. Мы строим гнезда для потомков и ухаживаем за Мировым Древом. Служим Древу, потом умираем. Служим кораблю, потом служим Древу. Потом умираем и становимся землей. И становимся едины с Древом. Джордж теперь един с Древом. Ничто не пропадает, пока мы служим Мировому Древу.

Я оставила Нода в его неустанных трудах и вернулась в свою каюту. Время, если считать по станции Камроз, было около четырех утра.

Открыв дверь, я шагнула в каюту, бросила куртку на спинку единственного стула. На стальном столе лежала пачка моих рисунков – жестких угольных безлюдных пейзажей. Иногда я рисовала знакомые места, другие виды брала из грез и кошмаров.

Приняв горячий душ, я откупорила бутылку джина. Для защиты от одиночества нет ничего лучше пара и алкоголя.

Через полчаса, обернув полотенце вокруг талии, я лежала на койке со стаканом в руке. Разогретая под душем кожа светилась. Я чувствовала себя чистой, свежей и чуть больше чем под хмельком.

В дверь постучали.

– Кто там?

– Престон.

– Что тебе надо? – спросила я, садясь, и подтянула полотенце до горла.

– Можно войти?

Я окинула взглядом разбросанную по полу одежду и снимки мужчин, приклеенные к переборке над головой.

– Нельзя.

– Я не могу уснуть.

– Прими таблетку.

– Не могу, – он перешел на шепот, – страшно.

Я встала, нашла халат.

– Страшно принять таблетку?

Завязывая пояс халата, я ногой отпихнула под койку самые неприличные предметы разбросанного белья. Когда открыла дверь, Престон отшатнулся:

– Нет, не то. – Он кончиками пальцев тер себе горло – откровенно нервный жест. – Я не могу спать один.

Ребенок во взрослом теле… впрочем, разве не все мужчины такие?

– Ну, сюда я тебя спать не пущу.

– Я и не прошу, просто… – он осекся, не сумев выговорить, чего же ему на самом деле надо, – как я поняла, просто чтобы кто-то с ним побыл.

Я сжала зубы и вздернула подбородок. Я капитан, а не нянька.

– Вернись к себе.

– Но…

– Офицер Мендерес, я жду от вас всего двух слов.

Престон сглотнул и уставился в пол. Уши у него горели – наверное, от стыда.

– Есть, капитан.

– Хорошо, – я взялась за створку двери, собираясь закрыть, – а теперь возвращайся в каюту, пока не получил взыскания.

Он поежился:

– Капитан, я надеялся…

– Выполнять, солдат!

Я захлопнула дверь и поплелась к койке. Понимала, что про сон нечего и думать. Я и до этого стука в дверь была на грани: из-за предстоящей спасательной операции и вероятного – а может, и неизбежного – отстранения от службы. Я усилием воли удерживалась, чтобы не мерить шагами каюту и не потирать друг о друга ладони.

– Корабль?

– Да, капитан?

На стенном экране появилась аватара «Злой Собаки». Она оставила прежнее лицо, только теперь добавила еще черное кимоно.

– Я была с ним слишком жестока?

– Не знаю, компетентна ли я судить.

– Тебе наверняка приходилось разбираться с неопытными членами команды.

– Смотря что ты под этим понимаешь. – «Злая Собака» понизила голос. – Однажды при проникновении в Мессианское Скопление мне пришлось применить шесть ядерных зарядов ближнего действия, чтобы отпугнуть пару…

– Нет, я о другом. Я имела в виду – по-человечески разбираться.

Целых три секунды корабль словно обдумывал вопрос. А когда ответил, голос его был ровным и начисто лишен выражения.

– Я не человек.

– Но в тебе есть человеческие компоненты?

Вторая пауза показалась еще дольше.

– Тебе хорошо известно, – «Злая Собака» нахмурилась, – что некоторые отделы моей центральной нервной системы выращены из собранных стволовых клеток.

– Известно.

– Так что ты имеешь в виду, капитан?

Я покачала головой. Забыла, что хотела сказать. Вместо ответа встала и пошла в ванную.

Когда погибли родители, я училась в колледже. Они находились на борту исследовательского судна «Зеленый фитиль», взорвавшегося при картировании аккреционного диска черной дыры. К тому времени, как поисковики обнаружили их останки, медленно кувыркавшиеся в диске вместе с остальными обломками, пыль абразивом ободрала их тела до изъеденных оспинами скелетов. Мне было девятнадцать лет. Через год, когда началась война, я выбрала местом службы медицинский фрегат.

Сейчас, через десять лет и полгалактики оттуда, я навалилась на раковину и в безжалостно ярком освещении запотевшего зеркала рассматривала морщины у глаз, волоски ранней седины на висках.

– Возможно, – сказала я кораблю, – мне одиноко.

13. Злая Собака

Ей, возможно, одиноко!

Что она понимает в одиночестве! Я улетела от всего, что мне было дорого, отказалась от своего предназначения и посвятила жизнь служению людям. Выберите любой объективный тест – он покажет, что я почти настолько же человек, как капитан Салли Констанц. Пусть мои имплантаты лучше, мыслительные процессы быстрее и гибче, вооружение в миллиард раз мощнее, но по сути я такая же личность. В моей основе – стволовые клетки, собранные на поле боя, таком далеком, что солнечный свет, согревавший лицо умирающей, дойдет сюда только через двадцать лет. От щедрот меня наделили и собачьими генами, добавив упорства и готовности порвать всякого глупца, дерзнувшего угрожать моей стае.

Я живая. Пусть моя скорлупа – экзоскелет машины убийства из углеродных связей, а органы – механизмы из пластмасс, но в глубине – в ядре моего «мозга», под слоями кремния и света – скрывается несколько килограммов мягких и сальных органических нейронов. Я не машина; я существо, в котором смешались человек и животное. Я могу проследить происхождение своих спиралей ДНК до околоплодной жижи болот, в которых возникла вся земная жизнь. Я в родстве с птерозаврами, с древними волками и ястребами. Многие мои гены идентичны генам моей команды; мысли, потрескивающие в моем распределенном киборганическом сознании, не уступают тем, что гудят в их хрупких кальцитовых черепах.

Я люблю их.

Я жалею их.

Я никогда не стану для них своей.

В меня встроили готовность к потерям в команде, способность адаптироваться к перемене состава. Формирование привязанностей не было задано во мне изначально, оно постепенно развилось со временем. Непредвиденный побочный эффект базовых элементов.

Сейчас я человек во всех смыслах, какие стоят внимания.

Я волк.

Я четырнадцатилетняя девочка в обличье ракеты.

14. Нод

Чинил машины, потом спал.

Люди говорили.

Я слушал и чинил.

Потом спал.

Снилось гнездо высоко в ветвях Мирового Древа, сложное сплетение волокон под корой, у каждого своя функция, каждое восприимчиво к самым деликатным манипуляциям.

Снилось обслуживание Мирового Древа. Знал, что для Древа мой народ – руки. Использует нас для поддержания здоровья, для поддержания функций. Радовался сложной задаче. Радовался ласке фотонов, миллионы лет свободных от родного солнца. Чувствовал их падение, как дождь на листве родного древа.

Снился Пелапатарн. Вспоминал агонию умирающего мира, слышную сквозь стены корабля. Чувствовал его боль. Оплакивал его деревья, так похожие на Мировое Древо. Оплакивал утрату древесных духов и миллионолетних ростков. Оплакивал людей и их глупость.

Потом снился звездный корабль.

Тревожная Собака.

Провода и трубы в ее стенах. Бурчание искусственного желудка, ток искусственной крови. Ее системы, как волокна под корой, танцуют под моими пальцами.

Чинил корабль, потом спал в гнезде.

Гул механизмов, как гул и шелест тонких ветвей и листьев. Картон и пузырчатая упаковочная пленка уютные, как листья и мох.

Делал работу, потом спал, почти довольный.

Через сотни, через тысячи лет джунгли вырастут снова. Вернутся древесные духи. Все может стать как было.

Ничто не остается неисправным надолго.

Все можно исправить.

Кроме людей.

15. Сал Констанц

Под утро Престон снова постучал в мою дверь. Я, вопреки гласу рассудка, открыла. Он выглядел взъерошенным и сердитым.

– Капитан, простите, что я так опозорился.

Я придерживалась за дверную раму: приглашать его за порог не хотелось и слушать, как он оправдывается, не было сил.

– Так, уже поздно…

Престон потеребил ворот оранжевого комбинезона.

– Я совсем не хотел работать в Доме Возврата, – признался он. – Наверное, так всегда бывает, когда ты позор семьи и в Академии что ни ночь плачешь во сне и мочишь постель.

Сжав кулаки, он отвернулся, уставившись в пустынный коридор.

– Мой отец – генерал флота Конгломерата, – тихо сказал он. – Сражался на войне Архипелаго…

Я покусала губу. Я-то воевала в группировке внешников. Конгломерат нас презирал за равнодушие к традициям Старой Земли. В нашей открытости воззрениям других рас, новой философии, новым видам искусства и новым богам они видели безрассудство и наивность. Мы сторонники всеобщего здравоохранения, общественной собственности на ресурсы и инфраструктуру, а они поклоняются свободному рынку, накоплению богатств в частных руках и власти ради власти.

Война была столь же беспощадна, как и бессмысленна, обе стороны натворили зверств, а кончилось ничем.

– Вот как? – самым нейтральным тоном отозвалась я.

Теоретически мы больше не были врагами. Все это осталось в прошлом, у входных ворот перед моим первым судном Возврата. Мы с Клэй – обе из Внешних, а «Злая Собака» была крейсером Конгломерата. Все мы – отверженные и изгнанники. Как все работники Дома Возврата, мы отреклись от родины и нации и остаток дней проживем без истории и без государства, плечом к плечу с прежними противниками выполняя свой долг.

– Отец, когда понял, что я лишился уважения наших кадетов, что меня гоняют и высмеивают, забрал из Академии и записал в Дом Возврата.

– А твой рейс на «Счастливом страннике»?

– Не было, – смущенно признался Престон. – Отец подделал записи.

– Так у тебя никакого опыта?

– Только обучение в Академии.

– И долго ты проучился?

Он уткнулся взглядом в палубу:

– Полгода.

Мне невыносимо захотелось упасть в койку и зарыться лицом в подушку.

– Иди спать, Престон.

– Но…

Я затворила дверь перед его круглыми глазами и раскрытым ртом.

Я дождалась, пока хлопнет дверь его каюты. Потом, прихватив бутылку джина, выскользнула в коридор и отправилась в главный корпус корабля, в ангар у кормы.

Пока наш корабль был военным, в этом ангаре стояли две дюжины одноместных истребителей – маленьких вертких корабликов для атаки на вражеские суда и наземные цели, для перехвата и уничтожения наступающих войск. Теперь во всем огромном пространстве осталась пара стареньких челноков с тепловыми щитами, обожженными атмосферой десятков планет. Блеклая черно-белая обшивка и острые крылья придавали им сходство с пожилыми косатками. Мы их гоняли на планеты с оборудованием и персоналом, избавляя тяжеловесную «Злую Собаку» от трудных посадок на грунт.

В дальнем углу, за последним от двери челноком и штабелем ящиков, я оставила надувной спасательный плотик. От его оранжевого аварийного маяка по стенам гуляли странные тени. Низко пригнувшись, я оттянула брезентовый клапан и влезла в темное нутро. Здесь пахло плесенью и резиной, как в залежавшейся палатке, а посредине грудой валялись оставленные мною старые спасательные одеяла. Скинув сапоги, я легла и натянула их на себя.

Я не сердилась, не переживала, просто загрустила от захватившего меня под монолог Престона сознания, что это, может быть, мой последний полет и больше кораблей у меня не будет.

Смещенные капитаны становились париями. Меня никогда не возьмут на другое судно Возврата. Хорошо, если найду работу в администрации. Может, кончу кладовщиком в какой-нибудь дальней дыре – на астероиде или маленьком спутнике, – где можно будет утешаться относительным одиночеством. Единственная альтернатива – полная отставка. В таком случае я могу уже сейчас считать минуты, которые мне осталось провести в космосе. Мне бы ими упиваться, но не тянуло, а тянуло зарыться в пропахшие пылью одеяла и слышать, как скрипит и потрескивает корпус, как дребезжат и булькают трубы.

– Корабль? – обратилась я к темноте.

– Да, капитан?

Здесь не было экрана, куда она могла бы спроецировать свое изображение; голос доносился через какой-то динамик в ангаре за водонепроницаемыми тряпичными стенами плотика.

– Ты по нему скучаешь?

– О ком ты, капитан?

– О Джордже Уокере.

Маленькая пауза.

– Он мертв.

– Да, но ты по нему скучаешь?

– Я сожалею об утрате его компетенций и его общества.

Я грызла ноготь на большом пальце:

– Посланник выходил на связь?

– Я говорила с посланником Одомом, когда мы стояли на станции Камроз.

– Он спрашивал твое мнение о моей провинности?

– Спрашивал.

– Что ты ответила?

– Сказала, что это было мое упущение.

Я, опешив, приподнялась на локтях. Над головой мигал сквозь крышу палатки оранжевый маячок.

– Правда?

– Я не напомнила тебе о регламенте, когда ты решила, что в столь экстренной ситуации можно пренебречь стандартной процедурой. Также я сказала ему, что ты хороший капитан, что операции на грунте редко проходят без накладок и что в боевых условиях ошибки – обычное дело.

– А он что сказал?

– Он поблагодарил меня за откровенность.

Я села, укутав плечи одеялом. Температура в ангаре стояла бодрящая, но мне это даже нравилось.

– Значит, ты меня не винишь?

– Бывает, что и хорошие офицеры принимают неудачные решения. Потери случаются даже в скрупулезно продуманных операциях.

Я насупилась в темноту:

– Это «да» или «нет»?

«Злая Собака» попробовала объяснить по-другому:

– Вина не на тебе одной, капитан. Я в тот момент согласилась с твоим решением. «Хобо» тонул, оставались считаные минуты. Необходимость иногда перевешивает требования устава, и нет таких правил, которые были бы применимы в любой ситуации. Кроме того, тщательное соблюдение процедуры не гарантия от потерь. То водное существо двигалось быстрее, чем я могла предвидеть, и щупальца выпустило только перед самой атакой. Даже если бы ты в этот момент наблюдала за Джорджем Уокером, спасти его не успела бы. У человека недостаточная скорость реакции.

Я вытащила из кармана бутылку джина, отвернула пробку.

– Я просто сказала правду, – заключила она, – уведомив также посланника, что к тому времени, как получила возможность стрелять по атаковавшему существу, под огонь попал бы и захваченный им член команды.

– Так стремительно все произошло?

– Если бы мне оставили прежнее вооружение, я реагировала бы быстрее.

Я почувствовала, как расплываются в невольной улыбке уголки моих губ.

– Ты просила его тебя перевооружить?

Она молчала пять секунд – это очень долго для корабля, который во много раз сообразительнее человека. Я поднесла ко рту бутылку, глотнула. Поморщилась.

– Я просто настоятельно рекомендовала переоценить эффективность оборонительных параметров с учетом вариантов взаимодействия судов Возврата на передовой линии.

Вытерев горлышко бутылки рукавом, я завернула крышку.

– Что это, собственно, означает?

«Злая Собака» правдоподобно изобразила негодующее фырканье. Будь она ребенком, я бы решила: надулась.

– Я сказала этому идиоту, чтобы вернул мне мои пушки.

16. Она Судак

Опытная команда сумела посадить «Хейст ван Амстердам» на ближайшую, пригодную для обитания поверхность – на изрезанный рельеф Объекта, известного как Мозг. Последний сокрушительный удар расколол и без того пробитый и горящий в дюжине мест лайнер вдоль хребта, разбросав пылающие обломки по пропастям и ущельям планеты-скульптуры. К счастью для меня, предназначенные для людей отсеки – предусматривавшие подобное насилие – выдержали посадку лучше рабочих модулей, и все же выжили очень немногие из команды и пассажиров. Мой сегмент – цилиндрический пончик, насаженный на полость воздушной шахты, – вклинился между стенами расселины.

Лазарет оправдал мои расчеты: обеспечил меня обезболивающими и одеждой – в виде инъекции и зеленой хирургической робы. Теперь я пробиралась по кораблю, то и дело обходя мертвые тела. Кто-то погиб при первом ударе, другие от возникших пожаров и пробоин, а остальные – при жесткой посадке. Гравитация отключилась, людей швыряло о стены и мебель. Трупы лежали поодиночке и неопрятными грудами. От иных остались кляксы крови и слизи, а попадались и чудом уцелевшие настолько, что нельзя было понять, от чего они умерли.

Наконец я наткнулась на рваную дыру в наружной обшивке. Протиснувшись через узкое, с неровными краями отверстие, я пролетела пару метров до гладкого дна расщелины. Поврежденная рука протестующе полыхнула болью, в глазах стало серо. Когда цвета вернулись, я лежала на спине, уставившись в нависшую над головой немыслимую тушу. Жилой отсек – размером и весом с немаленький поселок – вбило в полукилометровое пространство между стенами, уходившими по меньшей мере на два километра вверх. То, что наш сектор завис в паре метров от дна, а не километром-другим выше, было чистым подарком судьбы. Без него я бы застряла на высоте, откуда вниз не спрыгнешь.

Спешить было особо некуда, так что я осталась лежать. Дно каньона усеяли обломки размером от булыжника до дома. Среди них и под ними лежали тела пассажиров. Одни – явно мертвые, другие – просто неподвижные. Кое-кто шевелился, нашлись и такие, кто держался на ногах. Похоже, никто не задавался вопросом, как и почему они дышат. То ли им это не пришло в голову, то ли боялись об этом думать. А скорее, большинство еще не отошли от шока.

Я-то знала. На подлете читала и просматривала материалы. Путеводители объясняли, что разреженная атмосфера всех Объектов состоит в основном из азота. Для человека она не пригодна. Однако каждый посетитель Объекта обеспечивался персональной атмосферой, подобранной под биологические потребности его организма. Каким образом и почему, опять же никто не понимал, но выглядело это милым и гостеприимным жестом. Сейчас все, кто еще жив, были целиком окружены невидимыми воздушными пузырями, созданными и обновлявшимися, надо думать, скрытыми в каменных глубинах Мозга механизмами. Я наслушалась разных теорий, объяснявших такую особенность древних монументов: что это сервис для привлечения паломников, что это облегчает межвидовое взаимодействие, что сами Объекты созданы тем или иным благожелательным божеством… Мне все они казались неубедительными, да и было в данный момент не до них, я просто с великой благодарностью принимала тот факт, что не задохнулась, вывалившись из корабля.

Преодолевая жестокую боль в плече, я подползла к молодой женщине, распростертой на гладком полу каньона в нескольких метрах от места моего падения. Ей было лет двадцать на вид, черные волосы блестели, яркое летнее платьице украшали красные и желтые бабочки. Солидный, как шкаф, механизм раздавил ей грудь и живот. Она не могла шевельнуться, в глазах стоял безумный ужас. Дышала короткими мучительными толчками. Глаза молили спасти, унять боль, но я в этой темной скорбной пропасти только и могла, что побыть с ней. Не зная, что делать, я взяла ее за руку и стала гладить по голове, стараясь облегчить уход.

17. Сал Констанц

На второй день после отлета со станции Камроз мы вывалились в свою вселенную. «Злая Собака», основательно нарушая пределы безопасности, уже выжгла недопустимо высокий процент горючего. Обычно корабли проделывают весь рейс на своих резервах. При нормальных условиях крошка антиматерии неделями питает корабль, но увеличение скорости на пятьдесят процентов требует удвоенного количества горючего, а ускорение на семьдесят пять процентов увеличивает расход вчетверо. Чем быстрее мы движемся, тем больше съедаем резервов, а прибыть на место крушения без запаса для экстренной доставки пострадавших в цивилизацию – совсем не дело. «Собаке» надо было сбросить использованные стержни антиматерии и пополнить запас. С этой целью нам было предписано сесть на Сиколе, захолустной планетке на окраине человеческого космоса. Задержка сейчас была предпочтительнее остановки на обратном пути, когда в наш лазарет может набиться семьсот раненых.

Никому не нужный, удаленный от постоянных маршрутов Сикол обходился без орбитального порта. «Злой Собаке» пришлось опускаться сквозь атмосферу на главную посадочную площадку, расположенную на скалистом плато над широкой речной долиной самого северного материка планеты.

– Дикари, – пробормотала «Собака».

Я не ответила. У меня еще ныли все кости после ночевки в спасательном плотике. Я просто следила из рубки, как мы проплываем над посадочным полем и опускаемся на бетон перед строем густо запотевших водородных цистерн. Под прямым углом к основной взлетной полосе тянулись два ряда построек – главная улица поселка. Несколько сборных домиков из готовых или распечатанных на фабрикаторе блоков, а остальные слеплены из подручных материалов, будь то металл, камень, дерево или пластик. Несколько жилых домов, остальные, судя по дизайну, – мастерские, склады, салуны.

Городишко назывался Северный. Располагался на полярном круге планеты, вдали от влажных экваториальных джунглей. В тени, куда не проникало солнце, скопился зернистый снег, а улицы превратились в месиво грязи и слякоти. Местные, укутавшись в теплые пальто, в широкополых шляпах, от дверей и с балконов наблюдали, как мы зависаем в воздухе. Бетон на краю посадочной площадки растрескался и зарос мхом. Легко догадаться, что корабли сюда редко заглядывают и неожиданное явление боевой машины класса «хищник» порадует их новизной.

У «Злой Собаки» не было посадочного оборудования в общепринятом понимании, зато ее гравигенераторы – те самые, что обеспечивали нам комфортное тяготение в каютах и коридорах, – вполне позволяли удержаться в воздухе на время заправки. Жалобно взвизгнув, она снизилась до десяти метров над бетоном и замерла. Из-под нее выкатилось и закувыркалось по ветру кольцо пыли и сухой листвы, тут же разбившееся о провисшее ограждение периметра.

– Сойдешь на берег? – спросила меня аватара «Злой Собаки» с большого экрана.

– Да, – ответила я и натянула флисовую куртку с капюшоном, болтавшуюся на спинке кресла. – Не прочь подышать воздухом.

– А остальные?

– Остальные – как хотят, лишь бы не заставили себя дожидаться ко времени старта. – Я вдела руки в рукава. – Потому что я в таком настроении, что опоздавших могу и бросить.

Запахивая на ходу куртку, я двинулась к корме, к грузовому люку.

– У вас около шестидесяти минут, – сказал мне корабль. – Если здешние хоть сколько-то знают свое дело.

– Превосходно…

Я доверху застегнула молнию и надвинула отороченный мехом капюшон на голову.

– …В самый раз для разминки.

В десяти метрах от земли не было смысла выгонять челнок. «Злая Собака» спустила нас на грузовом поддоне – тем же способом, каким на Камроз встречала Престона.

Мы, все трое, молчали. Престон утонул в черном двубортном пальто, замотал бледную шею шарфом в цветах Академии, тощие руки запихнул в карманы. Краем глаза я видела на его лице пугливое любопытство, словно он до конца не верил, куда попал и что за цепочка событий его сюда привела. Рядом, обхватив себя за плечи, стояла Альва Клэй с непробиваемо мрачной миной на лице. Злой ветер трепал кончики шнурков на ее сапогах. На бедре висел внушительный пистолет «Архипелаго» – личное оружие, способное пробить разрывной пулей полуметровую броню. Не знаю уж, какие опасности мерещились ей в Северном, но этот реликт древности годился, чтобы встретить любую. Я не сомневалась: приди ей такой каприз, перебила бы все население поселка, и еще патроны бы остались. Она перехватила мой взгляд на пистолет и покосилась на меня с вызовом: «Будешь возражать?» Думаю, она не прочь была сцепиться, доспорить о мерах безопасности при операциях на грунте, но я так устала, что не взяла наживку. Просто пожала плечами и отвернулась.

Воздух, касавшийся открытого лица, был свежим, холодным и натуральным. Платформа опустилась на землю, и я зашагала прочь, не дожидаясь остальных.

– Один час! – крикнула я, не оборачиваясь.

Никто не ответил, ну и не надо. После напряженной атмосферы на борту широкие горизонты и виды убогого поселка вливались в душу, как тоник, а прикосновение солнечного луча ласкало кожу.

За неимением лучшего я двинулась по главному проезду, старательно обходя самые грязные лужи. Местные глазели из окон и дверных проемов. Наверное, как раз в таких захолустных нужниках неостерегшегося торговца пырнут ножом и ограбят на второй дюжине шагов. Я, задрав подбородок и прищурив глаза, встречала чужие взгляды с уверенностью, что меня-то никто пальцем не тронет. Одно дело – торговцы, и совсем другое – личный состав «хищника». Корабли этого класса по заслугам считались самыми свирепыми, а откуда здешней деревенщине знать, сколько оружия оставила себе «Злая Собака», пусть и ходившая теперь под флагом Дома Возврата.

На полпути до конца улицы, в двадцати пяти шагах от края поля, мне попался салун. Стены из обтесанных глыб местной породы, крутая крыша выстлана плотным дерном, дым уходит в трубу из старых жестянок. Перед дверью стояла доска с ценником. Внутри я обнаружила каменный пол, столы и стулья, напечатанные по устаревшей стандартной программе, и длинную деревянную стойку, за которой бармен протирал фаянсовые кружки утратившей белизну тряпицей.

Под потолком ярко горели длинные светильники. Если здесь чего и хватало, так это энергии.

Местный напиток представлял собой этиловый спирт, сдобренный лишайником. Стоил он втрое дешевле фруктового сока и вдвое дороже чистой воды, а пахнул плесневелым бельем. Первый глоток подарил мне гнилое очарование размокших грибов, а по пищеводу прошелся грубым наждаком. Я утерла глаза рукавом.

– К этому вкусу надо привыкнуть, – подмигнул мне бармен.

Я толкнула к нему стакан за новой порцией:

– Не успею, я здесь ненадолго.

Задняя дверь вела на деревянную веранду. Дощатый пол, залитый ясным зимним солнцем, манил мечтами об иной жизни. Я присела на перила и, вертя в руках выпивку, стала разглядывать ровную даль плато.

Я не всегда была такой одинокой. Было время, любила, и меня любили.

Его звали Седж. Техник гидропонной станции на одной периферийной звезде. До войны мы три месяца прожили с ним на вилле в бухте греческого острова Наксос. У Седжа были светлые, как песок, длинные волосы и синие глаза, яркие и живые, как взъерошенное ветром море. Днем у нас был пляж, и гавань, и долгие прогулки среди оливковых рощиц над белыми домиками городка. Ночью была музыка из таверн и цепочки веселых огоньков в кронах деревьев. Мне думалось: держи его покрепче, и так будет всегда. Но в долгие годы конфликта нас разнесло по сторонам. В бурлении, охватившем весь обжитый человечеством космос, связь между системами стала, мягко говоря, ненадежной. Последнее, что я о нем слышала: получив ложное известие о моей гибели на Пелапатарне, он ушел с экспедицией в галактику Андромеды, записавшись в число сотни представителей человечества, принятых на борт снарядившими корабль скакунами – расой метрового роста кузнечиков с дальнего края Множественности. Путь им предстоял в один конец – два с половиной миллиона световых лет. Даже прыгая через высшие измерения и производя горючее по пути, корабль скакунов должен был достичь цели через тысячу лет. Седж, поверив, что меня нет в живых, вместе с другими людьми лег в анабиоз. Если ничего не случится, он, не старея и не видя снов, продремлет еще тысячу лет после моей настоящей смерти.

От этой мысли делалось невыносимо грустно.

Я допила жидкую плесень и втянула носом морозный воздух. Сухую траву плато щипали козы, звенели колокольчиками. За спиной скрипнули дверные петли, и на веранду вышел крепко сбитый мужчина. Поношенный деловой костюм, черная рубашка, грязно-желтый шейный платок… под его тяжестью скрипели половицы.

– Не трудитесь вставать, капитан.

Он ухватился за перила веранды, окинул взглядом поля и, потянув носом воздух, с наслаждением выдохнул.

Я уставилась на дно своего стакана. Грубить не хотелось, но и общаться я была не в настроении.

– Чем могу быть полезна?

Он, все так же крепко сжимая перила, обратил ко мне глаза цвета сепии.

– Простите, что нарушил уединение, – он слегка поклонился, – просто хотел поприветствовать вас в нашем маленьком городе. Меня зовут Арман Малч.

Он вытер мясистую ладонь о штанину и протянул мне:

– Я генеральный директор этого поселения.

– Чем могу быть полезна, господин Малч?

– Вижу, вам нравятся наши пейзажи.

– Сильно отличаются от стен корабельной каюты.

– Не сомневаюсь, – сказал он и облокотился на перила. – Позвольте принести вам новый напиток?

– Нет, спасибо.

– А поесть не желаете?

Я слезла с перил и развернулась к нему:

– Вы очень любезны, но у меня всего несколько минут.

– Куда-то спешите?

– Спасать терпящих бедствие.

– Ах… – он прихлопнул ладонями. – В таком случае не стану больше отнимать у вас время.

– Спасибо.

– Просто у меня к вам предложение.

Я вздохнула, но глаза не закатила – сдержалась.

– Простите, господин Малч. Я вас слушаю.

– У вас большое судно, капитан, – улыбнулся он.

– Да.

– Рассчитано сотни на две человек?

– На триста.

– А сколько сейчас на борту?

Я начинала понимать, куда он клонит.

– Четверо.

Он заулыбался еще шире. Не то чтобы потирал руки, но по лицу было похоже.

– Значит, у вас полно свободного места?

– Я уже сказала: мы спасатели. В Галерее потерпел бедствие лайнер, девятьсот человек. Если уцелела хотя бы половина, у нас не останется ни единого квадратного метра.

– А-а…

– Итак, господин Малч, что вы хотели предложить?

Он пожал плечами, признавая себя побежденным:

– У нас тут гражданская война. Людям туго приходится. У меня сотня семей, с радостью оплативших бы выезд с планеты.

– Сожалею, но у меня нет мест.

– Просто к нам так редко заходят корабли…

– Верю, но ответ по-прежнему отрицательный.

Малч развел руками:

– Капитан, я вас вполне понимаю. Но я не мог не попытаться.

Улыбка его стала жалкой. Он тронул меня за плечо:

– И все же, если вы на обратном пути будете проходить мимо и у вас останется место, вспомните мою просьбу. Они готовы заплатить много, причем наличными, – он потер друг о друга пальцы свободной руки, – хватит на нас обоих.

Я стряхнула его ладонь и отступила:

– Если я и буду возвращаться тем же путем, то с ранеными. – Я не сумела скрыть неприязни. – И мне будет не до возни с пассажирами.

Малч был потрясен:

– Не примите за обиду, но я предлагаю хорошую цену!

– А я отказываюсь.

18. Аштон Чайлд

Услышав скрип половиц, я потянулся за пистолетом. В дверях номера появилась Лаура Петрушка. При виде оружия она вздернула бровь, но объявила:

– «Злая Собака» прибыла. Не хочешь сказать правду?

Я махнул ей, чтобы заходила и закрыла дверь. От полоски на краю джунглей другого континента до Северного мы добирались шестнадцать часов – в жестком и неуютном грузовом трюме гражданского самолета.

– О чем сказать?

– О твоей экскурсии в Галерею, разумеется.

За час с поселения в гостевой дом она успела переодеться в темно-синий спортивный костюм. В свободно завязанном «конском хвостике» блестели серебряные прожилки. Блеск ее темных глаз напомнил мне свечение тех высоких облаков, что мерцают после заката в лучах невидимого солнца.

– Там упал лайнер. – Голос у меня охрип, язык еле ворочался во рту. – Меня отправляют искать пассажира.

– И мы попросим судно Возврата нас подкинуть?

Я пожал плечами:

– Самый быстрый способ попасть на место.

Она прошла через комнату, устроилась на несмятой кровати в углу:

– Конгломерат вытаскивает тебя из джунглей ради неисправного лайнера?

Я облизнул губы:

– Там не неисправность.

– А что тогда с ним?

Тон был все таким же легким, однако Лаура села чуточку прямее и почти незаметно сощурила глаза.

– Мы перехватили сигнал бедствия. Корабль был атакован.

– И с тех пор прошло четыре дня?

– Пока мы туда доберемся, будет шесть.

Я бросил пистолет на кровать.

– А поделиться с Внешними твое правительство не думает? – спросила Лаура.

– Очевидно, нет.

У нее между бровями пролегла морщинка.

– Что-то не верится. Скажем, попадем мы туда и обнаружим, что корабль сбит. И что дальше? Чего они от тебя ждут?

– Мне ничего не приказано предпринимать, просто найти одного человека.

– Это кого же?

– Ону Судак.

Лаура впервые выказала удивление:

– Это которая пишет стихи о войне?

– Мне приказано подтвердить ее смерть.

– А официального уведомления им не дождаться?

– Если ее захватят другие, уведомления не будет.

– Кому она нужна, по их мнению?

– Убей, не знаю, – развел я руками. – Меня просто попросили ее найти. Сказали что-то насчет «гордости нашей культуры».

– Да кому приспичит похищать поэтессу?

– Страстному поклоннику.

– А если серьезно?

– Хочешь всерьез?

Я потянулся, разминая сведенную, ноющую спину. Надежда хоть на время вырваться с этой планеты кружила мне голову. И в то же время меня потряхивало от новой ответственности. Раз уж мне выпал первый и единственный шанс показать себя, я его не упущу.

– Галерея – спорная система, – сказал я. – На нее претендуют как минимум три расы. Как знать, что будет, если там начнется стрельба?

– То есть задание строго секретное.

– Потому и лечу судном ДВ.

Я понизил голос:

– Тебе этого знать не положено, но в ту же сторону идет принадлежащий Конгломерату «ятаган», только ему еще несколько суток пути до места. Мне поручено попасть в Галерею, найти Судак, удостовериться, жива та или нет, а потом просигналить «ятагану», откуда ее забрать.

– Что, все равно – живой или мертвой?

– Главное, чтобы она не попала в руки врага.

– А под врагом подразумевается…

Я выдохнул:

– В данный момент – все и каждый.

– В том числе и я?

– Теоретически – да.

Лаура улыбнулась:

– Зачем же ты потащил меня с собой?

Вопрос был хорош, но мне пришлось обойтись половиной ответа.

– Затем что чувствую: это будет не так легко, как им кажется, – осторожно сказал я. – И помощь профессионала мне не помешает.

Веселье пропало с ее лица.

– А что я доложу Внешним, тебя не волнует? – тихо спросила она.

От нашего товарищества и следа не осталось.

– Ты о смерти поэтессы? – уточнил я, стянул куртку и бросил на покрывало рядом с пистолетом.

Одежда так провоняла джунглями, что мне хотелось все сжечь. У меня от одного запаха дергался левый глаз. Я раскопал в багаже чистую белую футболку.

– Считай, что ты в отпуске, – сказал я, надеясь, что ей не видно, как дрожат у меня руки. – Несколько дней без сырости и вони.

– А взамен?

– Узнаешь, что стряслось с вашим лайнером.

19. Она Судак

Адам застал меня на коленях над мертвой женщиной. Я ему удивилась – уже считала погибшим – и, вскочив, облапила до хруста в ребрах.

– Челнок на подходе, – сказал он.

У него в каждой руке было по изолирующему скафандру. Сам серый, как пепел, одежда в клочья, кожа исцарапана в кровь.

Я прищурилась в ту сторону, откуда он появился, всмотрелась в двухметровый просвет между днищем «Амстердама» и дном каньона, но из-за обломков ничего не увидела.

– Что за челнок?

– Толком не понял, – ответил он и утер нос тыльной стороной ладони. – А это важно?

Я убрала с лица покойницы рассыпавшиеся волосы и выпрямилась. Колени болели.

– Конечно важно. Неизвестно, что им нужно.

В противоположной стороне, в сотне метров от крайнего обломка крушения, каньон резко загибался влево. За тем поворотом – а еще лучше в лабиринте за ним – можно вырвать шанс, затеряться так, что не найдут.

Я обошла пригвоздивший покойницу к земле механизм, сняла с нее туфли и надела их на свои босые ноги. Оказались немного велики, но сгодятся, если зашнуровать потуже.

Вернувшись к Адаму, я взяла у него скафандр. Он был в спящем режиме – в виде шара величиной с грейпфрут, с торчащим с одной стороны хвостиком. Дернув за хвостик, я отступила, давая костюму место развернуться.

– Ты бы оделся тоже, – посоветовала я Адаму, – пока не застыл насмерть.

Я проследила, как он активирует свой скафандр, потом показала, как в него залезать. Я носила такие не раз и не два. Этот облегающий цельный костюм позволял передвигаться в заваленных переходах разбитого корабля или на поверхности планеты. Сохранял тепло тела и перерабатывал пот и другие выделения, обеспечивая неиссякаемый запас воды для питья. Если опустить капюшон, он прикрывал лицо простейшей маской и еще имел небольшой запас воздуха на случай утечки атмосферы.

Ушибленная при ударе рука болела. Я была в разумной степени уверена, что перелома нет, зато наверняка знала, что там обширная гематома и, возможно, повреждены связки. Из-за этого действовала я мучительно и неуклюже, но в конце концов сумела просунуть руку в рукав и застегнуть костюм поверх одежды. Капюшон оставила свисать вокруг шеи: нет смысла тратить воздух, который может пригодиться потом.

Как только мы оба были готовы, я зашагала, скрипя подошвами по гладкому каменному полу.

Адам, помедлив, последовал за мной:

– Куда ты?

Он оглянулся на руины «Амстердама», похожие на заклиненный в трещине булыжник. За разбитым лайнером было светло и шумно.

– Это не авария, – объяснила я, баюкая поврежденную руку. – Нас сбили.

Он усомнился в правдивости моих слов и спросил:

– Кто стал бы стрелять в лайнер?

– Не важно. – Я посмотрела на поворот впереди. – Из бассейна я видела торпеды. Пыталась вылезти и вернуться к тебе, сделала дюжину шагов, и тут они рванули. А теперь те, кто их выпустил, спускаются проверить, не осталось ли живых свидетелей.

Адам замер на месте:

– Ты шутишь?

– Серьезна, как смерть.

– И ты думаешь, на том челноке… они?

– По-моему, вполне вероятно. Кому еще здесь быть?

Только теперь он разволновался по-настоящему, наморщил лоб:

– Что же нам тогда делать?

По ту сторону разбитого лайнера кто-то садился. Жиденькая азотная атмосфера донесла визг двигателей. Направленный вниз выхлоп дюз поднял тучи пыли, из-под корпуса «Амстердама» покатились мелкие осколки. Место крушения пересекли длинные тени.

– Не стоять на месте, – ответила я. – Пока нас не видят, будем живы.

Угол был идеально прямым – как ножом обрезали. Свернув за него, скрывшись из виду, я сразу остановилась перевести дыхание. Полоску неба в двух километрах над нами усеивали яркие, жесткие звезды. Мы оба запыхались, а у меня еще и ныла раненая рука. Позади, отдаваясь эхом в каньоне, на месте крушения что-то тихо повизгивало.

Адам прислушался:

– Что это?

– Гауссовы винтовки…

Мне этот звук был хорошо знаком.

– …полагаю, расстреливают выживших.

Он укоризненно взглянул на меня:

– Не смешно.

– А я и не шучу.

Те, с магнитными ружьями, как видно, применяли их без колебания.

– Идем. – я ухватила Адама за плечо. – Надо двигаться.

Он упирался, как непослушный ребенок.

– Надо же что-то делать?

– Мы ничего не можем сделать.

– Но ведь люди…

Я подняла ладонь. Отлично понимала, что, как только стрельба прекратится, нападающие расширят район поиска. Здесь, между гладкими вертикальными стенами ущелья, мы станем открытой мишенью.

– Были там люди, – сказала я ему, – а теперь одни покойники. Им уже не помочь. Самим бы спастись.

Адам сглотнул. Увидев, что он намерен поспорить, я хлестнула его по щеке. Звук пощечины отдался от стен.

– Горевать сейчас – непозволительная роскошь, – быстро заговорила я, пока он не опомнился от удара.

У меня горела ладонь, а голос звучал тихо и угрожающе:

– Выберемся в безопасное место – сможешь поплакать о погибших. Хоть сонет сраный им посвящай. До тех пор держись меня и выполняй приказы. Ясно?

Он моргнул, зажимая ладонью щеку.

– Ты понял?

– Я…

– ТЫ ПО-НЯЛ?

– Д-да…

– Да – что?

– Да, мэм.

Я развернулась на каблуках и зашагала, не сомневаясь, что он потащится следом. Некуда ему было больше идти. Весь его мир встал на голову, и я была ему нужна – чтобы заботиться, чтобы говорить, что делать. Пока я заставляю его двигаться, ему некогда будет поддаваться шоку.

Через полкилометра каньон разветвлялся и дальше очень скоро разветвлялся еще раз. Я свернула вправо на первой развилке и влево на второй, выбирая наугад, чтобы затруднить выбор преследователям. Если не будем стоять на месте и не упремся в тупик, пешком нас не догонят.

Я не произносила вслух слова глодавшей меня тревоги: если погоня поднимет челнок, чтобы осмотреть каньоны сверху, мы здесь будем бросаться в глаза, как тараканы в лабораторном лабиринте. Укрыться негде, и отбиваться мы не в состоянии. Оставалась одна надежда: что они, прежде чем ловить отбившихся, потратят время на осмотр разбитого корабля.

20. Сал Констанц

Разглядывая усики Армана Малча, я никак не могла решить, нарочно он их отпускал или просто небритость становилась гуще между верхней губой и носом. Так или иначе, выглядели они вызывающе развратно, подсказывая, что не стоит обманывать себя его респектабельным костюмом: для политикана в здешнем захолустье общепринятый порядок цивилизованных мест значит куда меньше, чем простой и грубый закон нужды и выгоды.

Я таких, как он, встречала на множестве планет.

– Что ж… – я погоняла капли, оставшиеся на дне стакана, – вы должны были понимать, что я не смогу взять столько пассажиров.

Мы теперь сидели внутри, за столиком. Малч откинулся назад и улыбнулся великодушной улыбкой хозяина положения:

– Ну, я надеялся воззвать к лучшим сторонам вашей натуры.

Я взглядом посоветовала не тратить время на пустой треп и добавила:

– У меня десять минут.

Облизнув большой палец, Малч пригладил кончики усов.

– Мне очень-очень жаль, – заявил он, рассматривая собственные ногти.

За его спиной отворилась входная дверь. Вошедшая в бар пара на первый взгляд казалась совершенно нормальной. Одеты не модно, без претензий. Видно, что всю одежду распечатывал один портной по одному клише. Их можно было принять за туристов, у которых что-то не сложилось с сафари, и все же в их осанке (и в том, как они расположились, держа в поле зрения оба входа) что-то криком кричало о военных и, хуже того, о разведслужбах.

– Эти двое с вами? – спросила я Малча.

Подумала, может, он вызвал подкрепление, чтобы на меня надавить.

Малч покачал головой и встал, когда они подошли.

– Капитан Констанц? – спросил мужчина.

Я не дала ему договорить, вскинула ладонь:

– На моем корабле шпиков не будет.

Женщина захлопала глазами:

– Что навело вас на мысль о шпиках, капитан?

– Скажете, вы не агенты?

Она смерила меня взглядом:

– Вы воевали?

Царапая ножками пол, я отодвинула стул:

– Если вы те и то, что я думаю, вы и так обо мне всё знаете. Бросьте валять дурака и говорите, что вам надо.

Они переглянулись. Подозрительно посмотрели на Малча, а потом мужчина произнес:

– Мы просим вас подвезти нас в Галерею.

Я мотнула головой:

– Мистеру Малчу я уже сказала: у меня нет места для пассажиров.

– Мы будем не пассажирами, – выставил ладонь мужчина. – Мы оба прошли курс полевой хирургии и можем быть очень полезны.

– Хотите вступить в Дом Возврата?

Он усмехнулся:

– Мы хотим попасть в систему. В благодарность готовы поспособствовать вам в спасательной операции.

– И ради чего такие труды?

– Мы ищем конкретного пассажира.

– По приказу кого?

Женщина наклонилась ко мне:

– Вы ведь служили у Внешних?

Я скривилась:

– Не стоит взывать к моему патриотизму. Я отказалась от этой дряни, когда вступала в Дом.

Они опять обменялись взглядами. Малч закатил глаза и, развернувшись, поплелся к стойке, где получил от бармена новый стакан и остался стоять, облокотившись на прилавок и разглаживая усики двумя пальцами, – выжидал, как пойдут переговоры.

– Меня зовут Лаура Петрушка, – заявила женщина с видом игрока, выкладывающего карты на стол, – и я из разведки Внешних. Мой приятель – Аштон Чайлд. Он целиком и полностью принадлежит Конгломерату.

Она меня удивила.

– И вы работаете вместе?

– Мы понимаем друг друга.

– Ясно, – кивнула я и уставилась на Чайлда. – В таком случае должна предупредить, что корабль у меня из Конгломерата. Она бросила службу с окончанием войны и, как мне кажется, не любит, когда ей напоминают о прошлом.

Аштон Чайлд опять улыбнулся – на сей раз с плохо скрытым нетерпением.

– Я полностью осведомлен об отставке «Злой Собаки» и совершенно не собираюсь ее этим донимать, – сказал он. – Уверен, мы с ней сумеем перетерпеть друг друга до окончания спасательной операции.

– Надеюсь.

Я встала. Не видела особого смысла продолжать разговор. Были тому причиной ночные страхи Престона или уверенность, что это мой последний рейс, – только я уже решила взять этих двоих и наплевать на последствия. После глотка-другого мне представлялось, что нам очень не помешает разбавить компанию. При них мы, во всяком случае, не станем убивать друг друга, вместо того чтобы помогать потерпевшим крушение бедолагам.

Я глубоко вздохнула. Решение принято, но на моих условиях.

– Мы однажды брали агента, – предупредила я. – Этак с год назад. Идиот попытался протащить в грузовой отсек мину размером с булавку.

– И что?

– «Злая Собака» выдула его из шлюза в одних подштанниках.

Улыбка Чайлда не дрогнула, зато у него дернулся левый глаз.

– Это предупреждение, капитан?

– Самое недвусмысленное. – я посмотрела на часы. – Все оружие, с каким вы подниметесь на борт, будет заперто у меня в каюте до конца полета. Не нравится – не поднимайтесь.

У Чайлда опять дернулся глаз. Кажется, он хотел возразить, но Петрушка тронула его за плечо.

– Мы поняли, капитан, – сказала она.

Я еще раз прикинула время:

– В таком случае у вас пять минут, чтобы собрать вещи и прибыть на корабль.

Залив в себя остатки выпивки, я со звоном опустила стакан на стол.

– Спасибо за угощение, мистер Малч, но нам пора.

– Не думаю.

В толстых волосатых пальцах стоявшего у бара Малча появился громоздкий пистолет. Бармен по другую сторону стойки держал в руках видавший виды, весь в царапинах боевой дробовик.

Оба шпиона замерли на месте, не донеся рук до своего оружия.

– Вы что творите? – спросил Чайлд.

Малч оскалился:

– Напрасно вы отказались от нашего предложения.

– И как это надо понимать?

Он шагнул вперед, держа пистолет на вытянутой руке, так что мы все оказались под прицелом.

– Положение у нас отчаянное. Если вы, капитан, не хотите помочь добром, нам придется завладеть вашим судном.

Снаружи раздались крики, за ними последовали явственные щелчки мелкокалиберного оружия.

В ухе у меня звякнуло. Входящее сообщение от корабля. К счастью, слышала его только я. Нарочито медленно и без угрозы, словно хотела всего лишь почесаться, я тронула устройство пальцем.

– Капитан, – загудел у меня в ухе голос «Злой Собаки», – меня атакуют. Какие будут распоряжения?

21. Аштон Чайлд

Мне просто не верилось, что это на самом деле. Неужто мне нельзя даже убраться с этой дерьмовой планетки, чтобы кто-нибудь не постарался меня прикончить?

Меня, как всех агентов Конгломерата, оптимизировали для боевых действий. Не полная модификация по военному стандарту, но для большей части проблем с цивильными хватало. Лишь только Малч поднял оружие, я ощутил, как включилось кондиционирование, и мир замедлил движение. Звуки стали растянутыми и низкими. Сердце застучало стенобойным молотом.

Заметив, как сжала челюсти капитан Констанц, я понял, что имплантат в ухе принес ей дурные вести. А доносившийся из порта шум подсказывал: кто-то вздумал угнать ее корабль. Впрочем, надо отдать ей должное – женщина и глазом не моргнула. И активировать устройство связи сумела незаметно для Малча.

Я кинул взгляд на Лауру. Все время, проведенное на этой идиотской планетке, наши отношения не выходили за рамки профессионального взаимодействия. Почему же сейчас я мысленно назвал ее Лаурой? До сих пор она всегда была для меня «агент Петрушка». Неужели такая перемена просто от того, что мы покинули джунгли? Одно можно сказать точно: я такой перемены не хотел. В наших играх стоит расслабиться – и ты в беде. Я затвердил это как девиз, вбитый в подкорку пинками и ударами от коллег-полицейских. Доверься, кому не следует, – умрешь. И даже не услышишь выстрела, который тебя убил. И все же только что, заглянув в ствол пузатого пистолета Малча, я понял, что если и хотел бы кого видеть на своей стороне, так это ее. При всех наших политических разногласиях я знал, что она не подведет.

– Что происходит, Малч? – заговорил я и чуть заметно опустил руки, всем телом выражая открытость и безобидность и удерживая внимание на себе. – В чем дело?

Он фыркнул:

– Война ширится. Скоро дойдет и к нам, – он оскалил зубы, – война, которую начали ваши люди.

– И поэтому вы захватываете корабль?

– А что мне остается? – Он утер лоб рукавом. – Весь город хочет отсюда убраться.

Констанц, похоже, не верила своим ушам.

– Вы пытаетесь захватить «хищник»? – покачала она головой. – Вы в своем уме?

Малч вспыхнул:

– Вас мы захватили. Корабль не станет расстреливать гражданских без приказа. Если не откроется добровольно, проломим нижний погрузочный люк взрывом и пробьемся внутрь.

– Не выйдет. – Констанц наклонилась к нему через стол. – Даже если попадете в рубку, она не станет с вами сотрудничать.

– Станет, если пригрозим расстрелять ее капитана.

Констанц опустила руки:

– Боюсь, вы переоцениваете ее сентиментальность.

– Посмотрим. – Малч ухмыльнулся так, словно взял в покере пять тузов. – Вы у меня. Как только мои коллеги получат доступ к кораблю, мы улетаем.

От моих пальцев до пистолета оставалось пять сантиметров. Указательным я уже почти нащупал рукоять.

На улице за стеной громко щелкнуло. Выстрел у самого салуна. За первым последовали еще два, им ответила мелкокалиберная канонада с дальнего конца улицы.

Малч, нахмурившись, шагнул к окну, встав ровнехонько между мной и барменом. Я, воспользовавшись случаем, незаметно опустил ладонь в карман куртки и обхватил рукоять пистолета. Вытащить не потрудился, выстрелил прямо сквозь карман. Две пули – в Малча. У него подогнулись колени, он свалился. Пока он падал, я посылал пулю за пулей, дырявя деревянную стойку. От ряда пробоин летели щепки. Бармен и опомниться не успел. Ему попало в нижнюю часть тела – в живот или в таз, не могу сказать, – и он завалился навзничь. Когда его ударило о стену, руки дернулись – и дробовик выстрелил.

Грохот был оглушающий.

И боль тоже.

Что-то ударило мне прямо под ребра, и я скрючился, зажимая рукой левый бок. Боевое кондиционирование глушило боль, но даже с ним меня словно проткнули раскаленным копьем. Рядом завопила Лаура. Она зажимала себе бедро.

Я в замедленной прокрутке слышал, как бармен загоняет в ствол новый патрон.

К-кланг!

Я бы выстрелил в него, если бы не упал на руку с пистолетом, так и оставшимся в кармане.

Ствол дробовика развернулся ко мне, и на жуткий миг я заглянул прямо в глаза смерти.

И тут в бар ворвалась высокая женщина с дредами. Пули выбили щепки из косяка за ее спиной. Разлетелось оконное стекло. Ошеломленный бармен попытался перевести прицел на нее, но она оказалась проворнее и уже держала в вытянутой руке пистолет «Архипелаго». Он только начал разворачиваться, когда она выстрелила. Глухой «тук» – и голова бармена разлетелась яркими брызгами: кровь, мозг и кость. Выпавший из пальцев дробовик задребезжал по прилавку и свалился на пол.

В наступившей тишине я вытянул орудие из тлеющего кармана и навел на Малча. Тот был ранен, но грудь поднималась и опускалась – значит жив. Левой рукой я прикрывал рану в боку. Между пальцами текла горячая кровь. В ушах ревело, перед глазами все плыло и туманилось.

Прежнее содержимое головы бармена понемногу стекало по стене.

Держа наготове дымящийся пистолет, женщина с дредами оглядела помещение. У нее были синяки под обоими глазами и полоска белого пластыря поперек носа.

– В порядке, капитан? – обратилась она к Констанц.

Та, не сводя глаз с Малча, кивнула. Кажется, еще не пришла в себя после вспышки насилия. Заряд дробовика потрепал ей рукав, на ткани проступала кровь. Она как будто не замечала.

– Угу…

Перед дверью застрекотал автомат. Вокруг нас дождем сыпались осколки стекла.

Я оглянулся на Лауру. Дыра в ее левом бедре была красноречива и неутешительна. Чертов бармен достал нас всех одним зарядом. Лаура сидела, вытянув ногу перед собой. Она тоже обнажила оружие: я с интересом отметил, что ее пистолет больше, изящнее и мощнее моего. Целила она в пол.

– На вашем корабле челнок есть? – спросила она звенящим от напряжения голосом.

Констанц, стоя на коленях перед столом, свела брови, как будто не поняла вопроса:

– Что?

– Нам до порта не добраться, – медленно объяснила Лаура, повышая голос, чтобы перекрыть стрельбу на улице. – Их там слишком много. А вот если корабль вышлет за нами челнок…

Сначала мне показалось, что Констанц ее не расслышала. Она рассматривала свой рваный окровавленный рукав, словно впервые видела. Потом взгляд ее резко сфокусировался, и она ухмыльнулась:

– У меня есть предложение получше.

Сразу взбодрившись, она постучала себя пальцем по уху и гаркнула, обращаясь к кораблю:

– Ты заправилась? Остальная команда на борту?

22. Злая Собака

– Экстренная эвакуация, – приказала капитан.

– Противник в непосредственной близости?

– Да, угрожающе близко. Забрать надо четверых, трое ранены.

– Разрешаешь задействовать боевые системы?

Ответила капитан Констанц не сразу.

– Нет, – подумав, сказала она. – Только в ситуации прямой угрозы. В таком случае они получат по заслугам.

– Поняла.

Четверо представителей враждебных сил пытались установить взрывной заряд у моего нижнего грузового люка. Они задним ходом подогнали под меня грузовик и с его крыши приспосабливали мину. Исходя из ее размеров, я оценила вероятность нарушения целостности люка в пятьдесят процентов. С моей точки зрения это расценивалось как прямая угроза – поэтому я испепелила их маневровым.

Вторая группа, поливая фасад здания огнем, штурмовала салун, где укрывалась капитан. Я включила антигравитационное поле и поплыла над бетоном, обойдя сгоревший грузовик. Двое из той, второй группы, когда на них упала моя тень, обратили оружие против меня. Я слышала дробь пуль по броне – как град по ударопрочному стеклу.

Их пули отскакивали от меня на протяжении шестидесяти секунд. Потом мой тепловой щит обожгло, должно быть, реактивной гранатой.

Стрельба прекратилась – ждали, как я отреагирую.

Я дала разойтись дыму.

Я была спокойна, сосредоточенна, ощущала почти галлюцинаторную ясность. Меня изготовили для боя, встроили в меня удовлетворение от выполнения своих функций. И даже теперь, отдавшись Дому Возврата, я сохранила в ядре своего существа условные рефлексы, вплетенные в углеродные и кремниевые нейроны в сердце моих процессоров. И вот сейчас, нависнув над поселком подобно кулаку гневного бога, я с холодной, как камень, уверенностью осознала, что, сколько бы жизней ни спасла, в душе всегда останусь убийцей.

В данный момент меня это вполне устраивало.

Ко мне, оставляя витой хвост белого дыма, понеслась еще одна реактивная граната. Я могла бы ее остановить, но дала расплескаться по своему боку.

Пусть испытают меня. Посмотрим, чего добьются. Муравьи осаждают волчицу. Лучше бы они выбрали для драки другой корабль.

Я включила связь с капитаном:

– Меня обстреляли. Разрешишь нейтрализовать противника?

В эфире трещало.

– Ты сможешь их не убивать? – слышно было, как ей не хочется давать разрешение.

Основное вооружение у меня удалили, но оборонительные системы оставили. Я со значительной (и, на мой взгляд, похвальной) сдержанностью активировала антиметеоритные орудия. В моем ограниченном арсенале они были наименее смертоносны. Предназначались для отклонения и уничтожения потенциально опасного межзвездного мусора или приближающихся торпед, для чего каждая пушка располагала способностью выбрасывать полторы тысячи вольфрамовых иголок в секунду на скорости, гарантированно перемалывающей любой камень или льдину, величина которой угрожала повредить мне обшивку.

Одна секунда ушла на оценку целей и выбор максимально эффективного режима стрельбы.

– Подтверждаю.

Пару секунд капитан обдумывала ответ, взвешивала риски.

– Тогда выполняй, – сказала она.

– Есть-есть!

Обобщив данные прицельных датчиков, я задействовала орудия. Залп длился не долее полутора секунд. Когда я прекратила огонь, одиннадцать мужчин и женщин лежали на земле раненые: плоть сорвана с костей, части скелетов расколоты и перемолоты в порошок, – но формально они были еще живы.

С внезапным прекращением мелкокалиберной канонады вернулась тишина, нарушаемая только скребущим по камню и распушавшим траву ветром.

– Противник нейтрализован, – доложила я.

Я развернулась продольной осью корпуса вдоль улицы и начала снижение. Заостренный нос проходил свободно, а вот более широкая кормовая часть легла на переднюю стену стоявшего напротив салуна магазина и стала его давить. Гравитационный генератор протестующе взвизгнул, но я настойчиво опускала корпус, сдирая со здания пронзительно скрипящий фасад. На улицу хлынула пыль с крошками камня, но я продолжала снижение, пока тяжелая броня моего брюха не соприкоснулась с землей.

То, что пули оставили от входной двери, качнулось на петлях, и на пороге показалась Альва Клэй с пистолетом в руках, готовая встретить атаку снаружи. Она поддерживала незнакомую женщину с пулевой раной в бедре. За ней капитан Констанц вывела на свет раненого мужчину. Я открыла передний люк и чуть подалась назад – окончательно лишив фасада магазин на дальней стороне улицы, чтобы им было удобнее прямо с помоста перед салуном шагнуть в защищенный шлюз. Бо́льшую часть внимания я уделяла окружающим строениям. Мои датчики зарегистрировали дюжину человек, скрючившихся в погребах и в глубине зданий. Инфракрасные силуэты пылали на холодном фоне их продутых сквозняками домов, и мои орудийные турели пощелкивали, разворачиваясь так, чтобы всех держать под прицелом. Вздумай один из них потянуться хотя бы за столовым ножом, я бы превратила такого в фарш, не дав ни малейшего шанса навредить моей команде.

23. Она Судак

За два часа мы с Адамом так углубились в запутанный лабиринт, что я бы уже не нашла обратной дороги к «Амстердаму», даже возникни у меня такое желание. Температура воздуха в каньоне была около нуля, так что я испытывала благодарность к скафандру, а также к Адаму, которому хватило самообладания захватить второй для меня. Без них обоих плохо мне пришлось бы в тоненькой хирургической робе из лазарета.

Мы мало разговаривали – берегли дыхание для ходьбы. Адам ковылял, повесив голову, глядя себе под ноги. И я, как ни помята была, как ни тяжело давался мне каждый шаг, понимала, что ему больнее. Я свою долю ужасов уже пережила. А у него на глазах только что уничтожили его дом, корабль, где он родился, вместе со всеми жителями. Его оторвали от всего родного. Друзья, семья пропали или погибли, а его забросили в лабиринт из дурного сна, заставили тащиться между двухкилометровыми стенами, и в спину дышит угроза его собственной насильственной смерти.

Неудивительно, что его не тянуло на разговоры.

Меня же одолевали вопросы. Во-первых, хотелось бы знать, кто в ответе за торпедный удар по гражданскому лайнеру и что их на такое подвигло. Правда, мы шли через спорную систему, но такая неприкрытая агрессия приведет только к новому ожесточению конфликта. И что же сам «Амстердам»? Этим торпедам и близко к нему подобраться не полагалось. Гражданские лайнеры тоже снабжались оборонительными орудиями. Корабль должен был уничтожить их, как только уловил приближение боеголовок. А тут все выглядело так, словно корабельный мозг попросту уснул в своем носовом отсеке. Оставалось надеяться, что прежде, чем отключиться, он послал сигнал бедствия.

Во-вторых, мне хотелось бы знать, чего ради атаковавшие дали себе труд спускаться за нами на поверхность этого нелепого пузыря размером с планету? С тем же успехом нас могли прикончить с орбиты – ударить новыми торпедами по месту крушения, а не возиться, пристреливая каждого выжившего поодиночке.

Разве что им нужен был определенный выживший.

Эта мысль знобко отдавала паранойей. Что, если неизвестные убийцы охотятся именно за мной? Если распознали меня за чужим именем и переделанным лицом? Я поежилась в облегающем тепле скафандра и решила, что это, в сущности, все равно. По большому счету не важно, почему тебя убивают. Пуля в голову дает один и тот же результат для жертвы, какие бы мотивы ни двигали стрелком.

Я вернулась мыслями к минувшей ночи. Мы пили красное вино на веранде ресторана с видом на центральную шахту. Играл струнный квартет. С террас над нами свисали вьюнки и лианы, розовые и белые цветы надушили воздух. Танцевали, трепеща крылышками, бабочки. Звенели бокалы, и, на блаженные минуты погрузившись в обожание Адама, я сумела забыть прошлое. Тяжесть цепей ослабла, позволив на кратчайший миг отдаться простому наслаждению соблазна.

Как далеко все это ушло.

Остался только стук наших шагов по голому камню.

– Ты изменилась, – сказал Адам.

Мы задержались перед новой развилкой. Он упирался руками в колени. Я, поддерживая запястье здоровой рукой, осторожно сгибала и разгибала помятую, пытаясь оценить тяжесть повреждения. Пока что я была уверена только, что кости целы.

И обезболивающее, к счастью, еще действовало.

– Как это?

– С тех пор как я нашел тебя с той мертвой женщиной. Ты… стала другой.

Начинающему стихотворцу, усердно изучавшему поэтический язык, следовало бы искуснее выражать свои мысли. Тем не менее его замечание внушило мне привычное беспокойство – испуг актера, нечаянно вышедшего из роли.

– У меня тоже шок, – сказала я.

Он разогнулся, придерживая ладонью поясницу.

– Нет, это не то. Совсем не то.

Я мысленно перебирала минуты нашего бегства. Не сказала ли, не сделала ли чего-то, что могло выдать ему мою подлинную суть? Если он хоть заподозрит…

Кулаки у меня сжались.

– А что же тогда? – нарочито равнодушно спросила я, гадая, хватит ли у меня духа хладнокровно убить его здоровой рукой.

– Шок у меня, – сказал он, – а у тебя нет. Это не шок. С тех самых пор, как я тебя нашел, когда ты забрала обувь у мертвой, ты спокойна и методична. Как будто знаешь, что делать, как будто уже бывала в таких ситуациях.

– Я просто пытаюсь спасти нас обоих.

Он помотал головой:

– И не только. Вчера я этого не разглядел, но теперь… как ты держишься, как говоришь. Ты как… солдат.

Я обернулась, оглядела пройденный нами путь. Никаких признаков погони, а мне нужна была минута – справиться с выбросом адреналина от его подозрений.

– Такая проницательность не доведет тебя до добра.

– Что ты хочешь сказать?

Несмотря на болезненное возбуждение, усталость и боль давили мне на плечи тяжелым плащом. Я медленно развернулась к Адаму. Он смотрел круглыми, испуганными глазами. На лбу царапина, на щеках темные разводы – пытался вытереть слезы.

Я прерывисто выдохнула:

– Что ты прав. Я не та, за кого ты меня принимал, никогда ею не была… и еще недавно могла бы тебя убить, чтобы сохранить эту тайну.

Он попятился.

Чтобы его успокоить, я подняла ладони:

– Не бойся. На этих старых руках и так слишком много крови. Больше мне не надо.

Адам отступил до стены и остановился, распластав пальцы по гладкому камню.

– Кто ты? – спросил он. – Кто ты на самом деле?

Я встретила его взгляд и, поколебавшись, пожала плечами – подняла глаза к проколотому бриллиантиками звезд небу.

«А! И черт с ним», – подумалось мне.

Нам не по силам без конца бежать от погони. Очень может быть, что утро застанет нас в лужах собственной крови. А если уж умирать, хотелось бы сначала скинуть груз. Пусть Адам понимает, кто я и почему ему придется умереть заодно со мной.

Во рту у меня было сухо. Холод проникал даже сквозь изолирующие подошвы скафандра и толстые туфли покойницы, так что я побоялась отморозить пальцы на ногах.

– Я Аннелида Дил…

Голос у меня сорвался. Как давно я не произносила своего имени вслух!

– …капитан Аннелида Дил, флот Конгломерата.

Он вздрогнул, разинул рот и переспросил, прерывисто дыша:

– Убийца Пелапатарна?

Признайся я, что перед ним сам дьявол, он бы так не перепугался, и на минуту я пожалела, что сказала правду. Мое дыхание расходилось облачком в ледяной тени под стеной. Столько лет бежала и пряталась, столько пластических операций перенесла, – и чего ради? Чтобы стоять перед подростком, признаваясь в грехах под равнодушным небом?

– Да, – покорно подтвердила я. – Я приказала жечь джунгли…

Лицо мое все еще было обращено к звездам.

– …Я убила планету.

24. Сал Констанц

Альва Клэй хмурилась:

– Им можно доверять?

– Чайлду с Петрушкой? – пожала я плечами. – Они только что помогли нам выбраться из перестрелки.

– Которую сами же отчасти и спровоцировали.

Мы снова сидели в рубке «Злой Собаки», а новых пассажиров оставили в лазарете. Я заняла командный пост, а Клэй, упершись сапогом в ручку моего кресла, чистила и перебирала пистолет. На ней была красная бандана, шею увешали подвески и амулеты, а из-под типовой оливковой футболки виднелись жилистые руки в шрамах и тату. Все в память о какой-нибудь миссии или назначении. Меньше всего мне нравилась та, что увековечила битву на Пелапатарне. Она изображала зачерненный, поросший деревьями шарик в сиянии жадного серно-желтого пламени.

Из-за главной консоли пилота доносилось кряхтение – там Нод возился с пучком оптических кабелей в поисках неисправного прерывателя.

– Оба – подготовленные медики, – сказала я.

– И?..

– И мы будем подбирать пострадавших при крушении. Без этих двоих все они попадут к Престону, – я понизила голос, – а ему лично я доверила бы разве что аспирин раздавать.

Занимаясь подготовкой к межзвездному прыжку, я позволила Престону срезать мне рукав и перевязать оцарапанное дробью место. Справился он сносно, только вот руки дрожали с начала до конца процедуры и лоб взмок от пота.

Была и хорошая новость: царапина оказалась глубокой и должна была оставить шрам в палец толщиной, но дробь вырвала только кожу и мякоть – мышцы почти не пострадали, и рука, хоть и болела, осталась рабочей.

Услышав имя Престона, Клэй скривилась и отвела глаза:

– Толку от него никакого.

– Хуже того, – сообщила я, – его папаша – большая шишка, генерал, так вот он и пристроил сыночка в Дом. Щенок даже первого года в Академии не продержался.

Клэй как ужаленная развернулась ко мне:

– Издеваешься?

Я подняла ладони, показывая, что ничего не скрываю:

– Каждое слово – правда. Либо Чайлд и Петрушка, либо мы летим без подготовленного медика.

– Че-орт. – Клэй растянула слово на два слога. – Ну, тогда, конечно, другой разговор.

Под консолью мелькнула искра. Нод заворчал. Одно его лицо развернулось и вытянуло из инструментальной портупеи гаечный ключ, чтобы обрушить его на причину замыкания.

Я повысила голос, перекрикивая шум ударов:

– Престон сам признался – и как мне теперь выворачиваться? – я побарабанила пальцами по подлокотнику. – Раз я знаю о его некомпетентности, то и окажусь виновата, если что пойдет не так.

– И вот, вместо того чтобы вернуться за другим медиком…

– Мы используем эту парочку.

Клэй поправила бандану:

– Я бы нашла, что возразить.

Она всегда находила – но в этот раз я сама все могла сказать за нее. Наши гости – лжецы по профессии, а возможно, еще и убийцы. Они на разных сторонах свежего раскола, нарушившего мир и согласие Общности. Предположим, сейчас они сотрудничают, а как поведут себя, когда кто-то получит политическое или стратегическое преимущество над другим?

– Пока у нас нет ничего лучшего, – сказала я, отбросив последнюю мысль. – Если хотим добраться к месту крушения в разумный срок, выбор невелик. Вернемся на Камроз, тогда и зададим всем чертям жару.

Клэй выпрямилась и, не особо скрывая недовольства, вперила в меня колючки карих глаз.

– Ладно, – снизошла она наконец, – пусть остаются. Но я не в восторге.

Я подняла бровь, разыграв удивление:

– Восторгов я и не ждала. Но капитан здесь я, и я так решила.

Клэй метнула взгляд на потолок:

– А «Злая Собака»? Что она скажет?

Я нажала у себя на консоли кнопку вызова:

– Корабль, ты нас слушала?

– Конечно.

На стене появилась аватара. В угольно-черном мундире без знаков различия.

– Ты составила мнение о новых пассажирах?

– Недостаточно данных.

– В смысле? Недостаточно данных, чтобы составить мнение?

– Нет. – «Злая Собака» посмотрела на меня сверху вниз. – Я имею в виду, что имеющихся данных пока недостаточно для оправдания их высадки в вакуум.

Я знала, что ее виртуальный облик основан на внешности умершей женщины, чьи стволовые клетки легли в основу органической составляющей мозга. Мне доводилось служить на кораблях с другим обликом и полом, но те обращались с заданной аватарой куда свободнее.

Мне непрошено пришло на ум первое знакомство со «Злой Собакой». Было это чуть больше трех лет назад, сразу после войны Архипелаго. После последнего боя на Пелапатарне я не командовала кораблями, а «Злая Собака» со времени отставки из флота Конгломерата не летала с капитанами. Естественно, поначалу мы обе держались настороженно.

– Тебе следует знать, – сказала она в тот день, придав виртуальному лицу гордый и неприступный вид, – что я больше не соглашусь участвовать в бойне.

– Что ты понимаешь под бойней? – удивилась я.

В ближайшие годы нам наверняка предстояло защищаться и защищать пострадавших от пиратов и прочих враждебных сил.

– Я не стану стрелять в безоружных гражданских.

– А с вооруженными субъектами готова иметь дело?

– Если того потребует ситуация.

– Без оговорок?

Губы на экране сложились в кривоватую усмешку.

– Моя конструкция предусматривает выполнение долга без сомнений и ограничений.

– Однако в гражданских ты стрелять отказываешься?

– Верно.

– А ты не замечаешь здесь некоторого противоречия?

Ее лицо осталось таким же строгим.

– Капитан, меня создавали воином, а не мясником.

Я старалась не вспоминать последних дней войны Архипелаго и жестокостей, которых тогда насмотрелась.

– Похоже на то, – сказала я, впервые опускаясь в капитанский ложемент, – что мы с тобой отлично поладим.

Сейчас, спустя три года от первой встречи, я потягивалась в том самом кресле и разглядывала вид на поселок Северный. Мы так и торчали, заклинившись в главном проезде, и отсюда я хорошо видела обвисшего на перилах Малча, так и не выпустившего из рук пистолет. За его спиной объявились чуть ли не все жители поселка. Стояли на улице и на порогах домов, обратив кверху сердитые, замученные скукой лица, как стосковавшиеся по солнечному свету цветы. Как ни печально, на этой далекой от больших дорог планете, с которой затяжная, беспощадная гражданская война выгнала почти все население, наш визит, скорее всего, окажется самым интересным событием за много месяцев.

– Так-так, – сказала я.

Нод уже перестал стучать и теперь, что-то бурча себе под нос, складывал инструменты.

– Давай устроим для них представление, – было мое предложение.

«Злая Собака» поднималась в вечернее небо на вертикальной тяге установки искусственной гравитации. Мой папа сказал бы: взлетела, как цены под Рождество. На пятистах метрах она зависла, позволив мне целиком увидеть поселок до самого конца главной улицы, где дома без перехода вливались в прерии. Она с нарочитой медлительностью опустила корму, нацелившись острым носом в зенит.

– Почему они вместе? – спросила Альва Клэй, продолжая разговор о наших новых пассажирах.

– Обоим требуется осмотреть место крушения.

– Да, только одна – из Конгломерата, а второй – из Внешних. А упавший лайнер принадлежит Внешним. Что будет, если Чайлд выявит саботаж со стороны Петрушки?

– Представления не имею.

– Как считаешь, – заговорщицки подмигнула Клэй, – они этим занимаются?

– Чем?

– Сексом, – ухмыльнулась она. – Если да, тогда понятно, почему держатся вместе.

Через дополнительный экран я видела, как уменьшается под нами городок, как его огни превращаются в гаснущие угольки среди густеющих сумерек.

Мы поднялись уже достаточно высоко, чтобы задействовать основную тягу, не повредив наземных строений.

Я улыбнулась: «Ну, гляди, Малч!»

По моей команде включился главный термояд. Нас от влияния тяги основательно защищало поле искусственной гравитации, и все же мне почудилось, что я чувствую, как напрягся корабль. Еще доля секунды – и все внизу залила белая вспышка, отраженный камнем и снегом свет размыл камеры. Для смотрящих с земли мы полыхнули подобно яростной новой звезде в небесах, обжигая сетчатку и открытые участки кожи всем, кто не остерегся.

Будем надеяться, Северный надолго запомнит сегодняшний урок: хочешь жить, отвали прочь от кораблей Дома Возврата и в особенности не задирай тяжелые крейсеры класса «хищник».

Сказать по чести, горожанам еще повезло: отделались сравнительно небольшими потерями. Если бы Малч или его подручные убили меня, «Злая Собака», ручаюсь, прикончила бы всех причастных. Может, корабль и не способен оплакивать отдельных членов экипажа, зато наделен верностью немецкой овчарки. И я не сомневалась, что, обернись дело по-другому, она бы постаралась отомстить за мою смерть.

Это меня немного утешало.

Выбравшись из атмосферы, «Злая Собака» принялась осциллировать – скакать, как летучая рыба с волны на волну. С каждым прыжком ее корпус глубже погружался в мембрану, отделявшую нашу вселенную от свистящего урагана гиперпространства. Погружаясь, она начинала принимать передачи, несущиеся сквозь световые годы, как голоса по ветру.

Одни передачи были неполными и искаженными осколками древних скорлупок, другие доносили праздную болтовню и деловые переговоры кораблей и станций, но одна резко выделялась из фоновых шумов. Она была обращена к самой «Злой Собаке», хотя отправитель не назвался. Из сигнала удалили всю положенную опознавательную информацию, оставив только локацию источника – на краю системы, куда мы направлялись, – и жесткое предупреждение в основном теле сообщения: «Не подходи».

25. Злая Собака

Позже, когда потускнело освещение в жилых отсеках, команда и пассажиры устроились по местам, а капитан укрылась в надувном спасательном плотике – она захотела вспомнить былые времена.

– Расскажи про мою прапрабабушку, – попросила она. – Расскажи про Софию Никитас.

Она знала, что в моих файлах хранятся нужные данные. Это предание в Доме Возврата знал каждый, и от меня она много раз его слышала. Для нас это была легенда сотворения мира, книга бытия. Для нас, членов Дома, это была глава нашей общей истории, а говорилось в ней вот что.

София Никитас родилась на Луне. Мать ее была англичанка, отец – грек. В детстве она играла в общежитиях и агрокуполах базы, расположенной под реголитами Моря Спокойствия. Подростком в свою смену возделывала землю и обслуживала станцию переработки отходов. Поставки с Земли приходили редко и нерегулярно. У родной планеты хватало своих забот, и она мало чем могла поделиться с форпостами. Все необходимое база получала по обмену с другими лунными колониями и станциями. Жить было трудно, но можно – во всяком случае, пока.

Но к тому времени, как София насчитала полтора десятка лет, жители ее дома поняли, что человеческие колонии на Луне обречены. Уже закрывались из-за отсутствия жизненно необходимых материалов маленькие научные станции. При поломке любого важного механизма не удавалось ни раздобыть замену, ни напечатать новый, и людям оставалось только перебраться на другое место. Беженцы с таких закрывшихся форпостов на плохо держащих атмосферу вездеходах преодолевали сотни миль по беспощадной лунной поверхности, а добравшись на базу, добавляли нагрузки на изнемогавшие системы производства продовольствия и воздухоснабжения – эти системы просто не были рассчитаны на полностью замкнутый цикл. Люди спали в коридорах, получали воду по пайкам. Все недоедали.

На пятнадцатый день рождения Софии ее мать не скрывала слез – боялась, что до шестнадцати дочь не доживет.

И вот, когда уже видно было дно, они услышали зов Множественности.

Человечество полтора столетия беззаботно выплескивало в космос радио и телесигналы. В расцвете цивилизации планета людей лучилась на радиочастотах, как миниатюрная звезда. К окончанию горького двадцать первого века краешек сферы излучения зацепил торговец из Скопления Кубка – и заинтересовался.

Он обнаружил расу, стоящую на краю смертельной катастрофы.

Торговое судно совершило посадку в Море Спокойствия через день после шестнадцатого дня рождения Софии. Вместо скудного будущего в нищете и упадке ей дали шанс взрослеть среди растущей цивилизации. Радушный прием в Множественность Рас, помощь и поддержка влили в людей бодрость, и человечество расцвело, потянулось к соседним звездам.

София много путешествовала – сначала с родителями, позже сама.

Вырвавшись из лунных подземелий, она купалась в космической свободе. Она получила работу на орбитальном челноке, потом несколько лет летала на буксире, таскавшем ледяные кометы из Облака Оорта на самой границе межзвездного пространства. И наконец она навсегда покинула солнечную систему, став капитаном транспортного корабля; возила колонистов и грузы для новых планет едва оперившейся Общности.

По пути она вышла замуж за первого помощника, Карлоса Констанца.

За сотню рейсов и дюжину лет пара накопила на выкуп своего корабля у владельцев. Когда Софии перевалило за тридцать, у них была маленькая флотилия торговых судов и скромный капитал. Впрочем, ее дневник тех лет говорит о постоянной борьбе с чувством ненужности, бесцельности и бессмысленности существования. София искала для себя дела более значительного, чем простое обогащение, – эти чувства обострились после безвременной смерти ее родителей и необъяснимого исчезновения мужа, совершавшего рутинный торговый рейс в пространство скакунов.

Настало время депрессии. София ходила в рейсы без команды, предпочитая одиночество. Она стала виртуальной отшельницей, дела вела удаленно и почти все время проводила в сотнях тысяч километров от ближайшего человеческого существа, среди безучастных звезд.

Те, кто хорошо ее знал, опасались за ее рассудок.

А потом, через год или два после последовавших одна за другой утрат, в ее руки попал старинный архив – им расплатилась компьютерная цивилизация, видевшая единственный смысл существования в накоплении и сверке информации. Некоторые сведения из этого архива ее заинтересовали.

Это были данные о древней расе очажников, обитавшей некогда на внешнем краю нашего рукава галактической спирали. Очажники вышли с покрытой океанами планеты на вытянутой эллиптической орбите. Лето – пора яростного роста и плодоношения – кончалось слишком быстро. Три четверти пути по орбите планета находилась вне зоны жизни, и на ее поверхности воцарялась суровая, казавшаяся бесконечной зима. Чтобы выжить, очажники поневоле научились сотрудничать. Они выработали философию взаимопомощи и беззаветного служения, посвящали жизнь спасению других и увеличению общего блага. В их культуре не было более благородного подвига, нежели спасти и приютить путников, которых застали вдали от дома первые ледяные дуновения зимы.

Неудивительно, что, вступив в Множественность, они понесли свою философию к звездам.

Очажники не жалели трудов для объединения различных культур в добровольные союзы. Они устраивали договоры и собирали конференции. Но величайшим их созданием было предприятие, отвечавшее главнейшей ценности их бытия.

До прихода очажников помощь кораблям, попавшим в беду далеко от дома, была заботой их правительств и цивилизаций, и терпящие бедствие вдали от своих оказывались все равно что в пустоте между галактиками. Очажники изменили порядок вещей, создав спасательный флот, корабли которого приходили на выручку любым путешественникам, затерянным в холодных глубинах космоса. Название этого флота в вольном переводе означало «Объединение личных очагов в один, преданный спасению и возврату бедствующих скитальцев».

Шесть тысяч лет очажники и их корабли служили всем расам Множественности. Они спешили на помощь погибающим среди звезд, доставляли продовольствие и медицинскую помощь на пораженные голодом и эпидемиями планеты. Их имя стало синонимом надежности и верности. Желтая звезда, украшавшая борта их кораблей, повсеместно стала эмблемой спасательного флота. Его экипажи заслужили почести восьмисот культур, разбросанных на пространстве в двести тысяч световых лет.

Но не навеки.

За пятьдесят веков до рождения Софии, когда по северным окраинам Сибири на ее родной планете еще бродили косматые мамонты, спасатели пропали. Никто не отзывался на призывы о помощи. Не стало ни кораблей, ни очажников. Они покинули свои базы и дорожные станции, а экспедиция на их родную планету нашла лишь холодный необитаемый мир – снежную пустыню.

История очажников словно пронизала Софию электрическим током: она обрела так долго не дававшееся ей предназначение. Она решила отдать богатство и силы возрождению «Объединения личных очагов в один, преданный спасению и возврату бедствующих скитальцев». Только назвала иначе – Дом Возврата, и деятельность его поначалу ограничивалась драчливыми группировками человеческой Общности. Со временем, показав себя, Дом смог распространить охват операций на все расы Множественности.

За год София переоборудовала свой торговый флот для новых целей. Расходы чуть не разорили ее, но после спасения нескольких важных персон отдельные правительства согласились поддерживать Дом в обмен на его услуги. Организация стала пополняться людьми и кораблями; в стратегических пунктах по всему человеческому космосу вырастали склады и дорожные станции, и раз за разом росло число спасенных жизней.

Желтая звезда, эмблема очажников, стала гербом Дома, а перевод их девиза: «Жизнь превыше всего» – превратился в мантру каждой его миссии.

Софии еще не исполнилось сорока, когда она стала одним из самых могущественных и уважаемых лиц Общности, а подчинявшаяся ей армада превосходила все, что могло бы собрать отдельное государство. Она трудилась во имя погибших родителей и пропавшего мужа. Не снимала траура, посвятив себя воспоминаниям и надежде, что ее усилиями другие избегнут боли потерь.

К несчастью, кое в чем София обманывалась и на сороковом году жизни столкнулась с предательством.

Ее муж Карлос все это время был жив. Его отлет в пространство скакунов был отвлекающим маневром – уловкой, чтобы скрыться от тайных игорных долгов. Когда же София приобрела влияние и известность, он вернулся в ее жизнь, списав свое отсутствие на временную амнезию, и потребовал равной доли в ее доходах – доходах, которые она уже вложила в создание и поддержку флота Спасения.

Увы, Карлос обладал харизмой, а София была замкнута в себе. А главное, Карлоса поддержали несколько основных попечителей Дома – те, кто были с ним в тесной дружбе до его исчезновения и теперь стекались под его знамена в убеждении, что как лицо организации Карлос гораздо выигрышнее застенчивой, молчаливой, измученной горем Софии.

Через год конфликт дошел до суда. Стороны перебрасывались встречными обвинениями, правительства и политические партии добавляли веса той или иной стороне в расчете приобрести на этом деле популярность и влияние. В конце концов весы общественного мнения и юриспруденции решительно склонились на сторону Карлоса, и София, не выдержав сфабрикованных скандалов и реальных издевательств, последовала примеру своих предшественников, очажников. Она бежала, оставив за спиной все свое состояние, имущество и единственную оплодотворенную яйцеклетку в лунной клинике.

Никто не знал, куда девалась София. Она бежала так далеко и так быстро, что стала в конечном счете другим существом.

И на этом кончается рассказ о ней.

Дом Возврата продолжал действовать. Карлос предъявил права на оставленный ею эмбрион, и из него выросла твоя прабабка. После отставки Карлоса кое-кто надеялся на возвращение Софии, которая могла бы снова возглавить свою империю альтруизма. Но она не объявилась.

Теперь же даже самые горячие ее сторонники вынуждены смириться с фактом, что она пропала навсегда, скончалась в нищете и безвестности среди своих любимых звезд.

Я замолчала.

На дне спасательного плотика, свернувшись, как птенец в гнезде, натянув на себя серебристое спасательное одеяло, тихо-тихо посапывала капитан Констанц.

26. Аштон Чайлд

Простыни подо мной промокли от пота. Что же это, я снова в джунглях?

Я нехотя разлепил веки и уставился в незнакомый потолок.

Лазарет «Злой Собаки» позволял разместить раненых после большого сражения. Я, немного придя в себя, хоть и затуманенный еще обезболивающими, насчитал в нем не меньше шестидесяти коек. Помещение было таким длинным, что дальний конец скрывался за изгибом корпуса.

Во всех этих пространствах действовали только две освещенные койки. Остальные пустовали и дремали, погасив огни и ожидая пострадавших с «Хейст ван Амстердам». Из функционирующих коек первая была моя, а вторая – Лауры. Та, облокотившись на подушку, смотрела на меня через проход. Правую ногу ей заделали в самотвердеющий лубок из серой пены.

– С возвращением, – сказала она.

Я пошевелил сухими губами, попробовал сглотнуть.

– Ага…

– Нам повезло.

Повезло? Я осмотрел себя. Туловище от ключиц до лобковой кости в таком же лубке. По трубкам капельницы от набора мешков на штативе стекают прозрачные жидкости. Сильно пахнет дезинфекцией и свежевыстиранным бельем. Монитор показывает мое давление, пульс, частоту дыхания и температуру тела.

– Тебе, может, и повезло.

Ниже солнечного сплетения я ничего не чувствовал.

– Сколько я провалялся? – спросил я.

– Около трех часов.

Комната беспокойно покачивалась, как бывает после шести порций текилы, принятых без перерыва.

Когда стены остановились, я снова спросил:

– Чему улыбаешься?

Она, услышав в моем голосе обиду, прищурилась, собрав морщинки у глаз:

– Просто этот разговор повторяется уже в третий раз.

– О-о…

Я разрешил векам закрыться, убаюканный шипением вентиляции, собственным дыханием и журчанием жидкости в трубках. Хорошо было бы встать с кровати, но я и шевельнуться не мог.

– Где врач?

– Спит, я думаю. По корабельному времени сейчас около часа.

– Они дробь удалили?

– Да… – с запинкой произнесла Лаура, явно чего-то недоговаривая.

Я с великим трудом приоткрыл глаза:

– Да, но?..

Она пыталась просунуть ноготь под лубок, чтобы почесать зудящее бедро.

– Боюсь, что у тебя проникающее внутрибрюшное ранение, – сказала она, отводя взгляд. – Пуля раскололась внутри и повредила печень, селезенку и поджелудочную. И часть тонкого кишечника пришлось удалить.

Я снова попытался сглотнуть, но во рту было все так же сухо.

– Удалить?

– Это было необходимо.

Вид у нее был усталый, но голос звучал твердо и внушал бодрость.

– Вообще-то, я в этом участвовала. Корабельный врач у них совсем молодой и плохо понимал, что делать. Пришлось всю дорогу подсказывать. – Она опять улыбнулась. – В какой-то момент мне даже показалось, что парень грохнется в обморок, зато техника у них толковая, военная. Лазерные скальпели, самоуправляемые иглы, ускоренное заживление. Через пару недель встанешь на ноги.

– А сколько нам до Галереи?

– Чуть меньше двадцати семи часов.

Я уронил голову на подушку, ощущая, как тяжесть наркотиков топит сознание…

Когда я снова проснулся, голова была яснее. Корабельный медик в ярком оранжевом комбинезоне стоял у моей кровати.

– С возвращением, – заговорил он. – Как вы себя чувствуете?

Я раньше не замечал, как он молод. Впрочем, с пулей в кишках мне было не до возраста хирурга.

– Как с тяжелейшего в истории медицины похмелья.

Он неумело улыбнулся. Похоже, не знал, куда девать руки. Помявшись, сунул их в карманы комбинезона.

– Вам какое-то время придется провести без движения, – сообщил он.

– Честно говоря, я не могу себе это позволить.

От одной мысли меня охватила паника, как при клаустрофобии. Мне ничего так не хотелось, как встать и пройтись. Ощутить солнце на лице, всей кожей почувствовать ветер. Прикованному к койке, мне не выполнить задания, и, когда поправлюсь, меня снова загонят в те адские джунгли.

Парень как будто смутился:

– Боюсь, у вас нет выбора.

Я, чтобы скрыть волнение, прокашлялся. Мне надо было встать на ноги. Просто необходимо.

– Это ведь корабельный лазарет?

– Гм, да.

Я чувствовал, как непроизвольный тик дергает левый глаз.

– Ты ведь, сынок, не воевал?

– Верно.

Я тоже, но…

– А если бы воевал, мог бы знать, для чего служит корабельный лазарет.

Он покраснел:

– Для лечения больных и раненых.

– Нет.

Я даже головой мотнул для убедительности. Сердце в груди давало перебои. Мне надо отсюда выбраться. Очень хотелось наорать на парня, и нелегко было сохранить ровный дружеский тон.

– Под огнем не до лечения. У тебя одна забота: поставить людей на ноги и вернуть на пост. Залатай, и пусть воюют дальше.

Он все не мог понять, так что я уже заподозрил, что представления о медицине у него самые зачаточные.

– Ты мне поверь, – сказал я. – Я знаю, о чем говорю. И она, – я шевельнул пальцем в сторону Лауры, – тоже знает. Подкати ее сюда, она тебе покажет, что надо делать.

Я никогда не носил стандартных армейских экзоскелетов, но видел их в деле. С виду они больше всего напоминают средневековые пыточные устройства. От облегающей грудную клетку рамы идут тяги к конечностям – для поддержки, усиления и сохранения мобильности при повышенной гравитации. В военное время флот Конгломерата использовал их, чтобы раненые члены экипажа оставались на ногах и продолжали выполнять боевую задачу, – подразумевалось, что победа в бою важнее раненых. Если погибнет корабль, раненым все равно конец. Пусть лучше сражаются, а после победы можно заняться и лечением.

К сожалению, при отсутствии врачебной помощи сверх самой необходимой многие все равно умирали от шока и ран – прямо на своем посту, в усиленном экзоскелете.

Эти штуковины были небезопасны даже при самых благоприятных обстоятельствах. Не остережешься, могут порвать на части. Зато в таком панцире я сумел бы продержаться до выполнения поручения. Чем валяться еще две недели в гулком от пустоты лазарете, я готов был рискнуть.

Лежавшая напротив Лаура была другого мнения:

– Не собираюсь помогать самоубийце.

– Ну, я так или иначе в него влезу, – сказал я и нацелил большой палец на медика, – а с этого парнишки толку мало.

Обернувшись в сторону мальчишки в белом халате, я добавил:

– Не в обиду будь сказано.

Он старательно готовил костюм: разворачивал на петлях серые пластины грудной клетки, освобождая место для меня.

– Я не обиделся.

Его выговор показался мне знакомым.

– Ты конглом?

Он смущенно потер себе загривок:

– Был.

– На войну по возрасту не поспел?

– Я был в Академии.

– На Рейвенсклиффе? – улыбнулся я, насколько позволяли боль и лекарства. – Я служил там копом. Хотя, наверное, задолго до тебя. Так вот, как рейвенсклиффец рейвенсклиффцу, ты мне поможешь?

К счастью, в замешательстве парень не заметил, как отчаянно дрожит мой голос. Он краснел и переминался с ноги на ногу.

– Я раньше никогда этого не делал.

– Я тоже.

Лаура вздохнула.

– Аш, – сказала она, – в последний раз: не валяй дурака, чтоб тебя.

Она-то видела меня насквозь. Понимала, что я в панике.

Я попробовал сбить ее вопросом:

– Ты точно не хочешь мне помочь?

– Не хочу, – она стиснула зубы, – потому что это дурь, а мне не хочется видеть твою смерть.

От неподдельной заботы в ее глазах я только сильнее разозлился. Не нуждался я в ее жалости. Мне важно было одно – выполнить задание, чтобы никогда больше не возвращаться к вонючим, потным ночам на краю того летного поля.

Я переключился на тощего небритого лекаря:

– Как тебя зовут, док?

– Престон.

– Ну вот, Престон, помоги-ка мне встать.

Ребра скелета сошлись поверх моих, как челюсти медленно смыкающегося капкана. Я ощутил, как они облегают, сжимают и поднимают мой израненный торс, а браслеты тяги обхватывают руки и ноги. Поддержка дотянулась даже до пальцев рук. В загривке кололо иголочками – это нейронные волокна костюма пробивались к спинному мозгу, – а в правую руку у плеча воткнулась инъекционная игла для подачи седативных и обезболивающих. Теперь, когда экзоскелет связался с позвоночником, удалить микроволокна и освободить меня из объятий костюма мог только опытный хирург, а Престон под это определение явно не попадал. Мне придется ходить в этой штуке до конца миссии или рискнуть повреждением центральной нервной системы.

Когда углеволоконные кости встали на место и как следует подтянулись, Престон завертелся вокруг меня, застегивая эластичные ремешки и замыкая ручные крепления. На это ушло около десяти минут, и все это время у него дрожали руки.

Наконец он отступил в сторону, позволив мне стоять самому, держась только жесткостью костюма.

– Как я выгляжу?

Он критически осмотрел меня:

– Как вы себя чувствуете? Вам удобно?

– Чувствую, будто меня бык бодал, – глаз у меня снова задергался, – а в остальном не так плохо. Вроде как ничего не вешу, будто меня на руках несут.

– Попробуйте шевельнуть рукой. Дискомфорта нет?

Мне хотелось дать ему в морду. Вместо этого я на пробу взмахнул рукой.

– Нет, хотя ощущение странное.

Я сжал и разжал кулак. Ждал, что сервомоторы при каждом движении станут жужжать и повизгивать, но они работали беззвучно и уверенно. Казалось, мне по силам разорвать надвое койку или прорваться сквозь переборку, отделяющую меня от открытого космоса.

– Что скажешь? – обратился я к Лауре.

Она потерла лубок на ноге и вздохнула, а потом обратила ко мне усталый, разочарованный взгляд:

– Еще раз скажу, что ты делаешь большую ошибку.

– Да ладно тебе!

Пластинка на предплечье экзоскелета позволяла управлять подачей лекарств – препаратов, предназначенных для поддержания боеспособности раненого. Я, постукивая указательным пальцем по меню, выбрал опиаты против боли и добавил амфетаминов для остроты мышления. В лекарствах я плохо разбирался, так что дозу пришлось выбирать наугад. Но я рассчитывал, что если меня усыпят морфины, то разбудят стимуляторы. Одни смягчат нежелательные эффекты от других, поэтому я буду бодр и не почувствую боли.

Мои усиленные тягами пальцы щелкнули по стеклянному экранчику.

Я совершенно не ощутил, как коктейль вливается в тело.

27. Злая Собака

Из гиперпространства я отослала запрос на конференцию бывшим собратьям по стае. Благодаря хитроумной физике высших измерений подтверждение пришло через считаные секунды, а за ним последовал шифрованный ответ Адалвольфа. Он выбрал для себя узколицего, с запавшими щеками аватара с кожей цвета звезд и тлеющими углями в глазницах.

– Привет, сестра.

Пространство исказило его голос, сделав шершавым и царапучим.

– Где ты?

– Двадцать восемь световых лет по вращению от твоей текущей позиции, и на полной тяге иду в сторону ядра. – Он выслал набор координат и вектор движения. – Рассчитываю прибыть в Галерею в пределах двух суток.

– А Фенрир? Я не получила от него подтверждения.

– Он занят.

– Режим молчания?

– Он на задании, – вскинул руки аватар. – Большего сказать не могу.

– О-о…

Фенрир мне всегда нравился, несмотря на его молчаливость, надменность и порой жестокость. В прежние времена я постоянно была в курсе его местонахождения и занятий. Теперь меня держали на отшибе, и я чувствовала себя отверженной, отлученной от семьи, ее частных разговоров и сплетен. Я сама выбрала, сама решила стать для них посторонней – дальней родственницей с сомнительной репутацией, а не любимой сестрой.

– Он по-прежнему под командой капитана Парриса?

– Да.

– А что ты скажешь вот об этом? – Я приложила копию принятого сигнала. – Адресован мне лично, значит отправителю известен мой курс к Галерее. Следовательно, он либо посвящен во внутренние дела Дома Возврата, либо следил за мной от выхода со станции Камроз.

Он просмотрел данные:

– Любопытно.

– Да, только непонятно. Если меня хотели предупредить об опасности, почему не послать открытый сигнал, обращенный ко всем кораблям в непосредственной близости? Зачем отправлять это мне одной?

– Ты ближе всех.

– И все же странно. Если не…

– Да?

– Если это сообщение не от корабля или кораблей, атаковавших лайнер. Тогда надо понимать, что кто-то на месте крушения не желает меня там видеть.

– Сестра, – покачал головой Адалвольф, – у них было пять суток, чтобы замести следы и скрыться. Зачем бы им мешкать на месте преступления – если это было преступление?

– А вдруг «Хейст ван Амстердам» еще функционирует и не позволил себя догнать?

– Сомневаюсь.

– И что бы ты мне посоветовал?

Несколько секунд я слушала шипение и щелчки гиперпространства. А когда Адалвольф заговорил, то сказал просто:

– Прислушайся к предупреждению.

– Что?

Не вкралась ли ошибка в сигнал? Я послала запрос на повтор последнего сообщения.

– Делай, что тебе говорят, держись подальше. – Это было сказано с раздражением. – Вернись к Сиколу и жди. Если после крушения лайнера кто-то выжил, мы позволим тебе ими заняться, когда убедимся, что система безопасна.

– Вернуться к Сиколу и ждать?

Черты его аватара перестроились, сложившись в добродушную улыбку. Он всегда был вожаком стаи, мы все к нему прислушивались и следовали его советам.

– Не сомневаюсь, что у тебя добрые намерения, сестричка, но ты безоружна, и это не твоя война. Ты уже не наша.

28. Нод

Все корабли раздражительны.

Покинув Мировое Древо, служил многим кораблям.

Служил шесть раз по четыре года.

Все раздражительные.

Все с дурным норовом.

Но не такие раздражительные и норовистые, как Тревожная Собака.

Не такие грустные.

Я исправляю все, кроме грусти.

Я чиню.

Я работаю.

Но грусть остается.

Есть неисправности, не поддающиеся ремонту. Поломки, которые остаются поломками.

Как горе.

Исправляется только возвращением к Мировому Древу.

Когда мы умираем и становимся едиными с Древом.

До тех пор я латаю корабль и иду дальше.

Я чиню корпус.

Налаживаю системы.

Но корабль остается ущербным.

Чего-то недостает.

Что-то отнято.

Я латаю и двигаюсь.

Всегда есть что чинить. Всегда работаю.

Работа, потом сон.

Но починить печаль не могу.

Печаль не дается.

Я работаю.

Я знаю, что Мировое Древо ждет.

И мертвые ждут в корнях Мирового Древа.

Ждут нас.

Мы покидаем Древо и служим.

Мы всегда служили.

Мы чиним и идем дальше.

Ничто не пропадает навсегда.

Ничто не уходит безвозвратно.

Мы снова увидимся.

После работы.

После служения.

После сна.

29. Она Судак

Продвигаясь по каньону, я следила за играющими в догонялки тенями на стене. Сутки на Мозге длились около семнадцати часов. Когда солнце стояло прямо над головой, дно каньона протягивалось перед нами сверкающей мраморной дорожкой. Все остальное время оно скрывалось в тени.

Мы шли уже двое суток, держались на скудных глотках переработанной мочи и таблетках высококалорийного рациона из кармашков скафандров. Вода была безвкусной и холодной, а таблетки, хоть и набитые витаминами, минеральными добавками, стимуляторами и глюкозой, не наполняли желудков. Я пыталась отслеживать пройденное расстояние, но несколько часов назад бросила это дело. Навскидку мы прошли километров двадцать пять, плюс-минус.

Все это время Адам почти не разговаривал. Он замолчал после моего признания – пытался переварить откровение о моей былой личности. Мы шли молча, но я была не против тишины: меня тоже не тянуло на разговоры.

Мы так погрузились в себя, что отверстие заметили, только оказавшись от него в нескольких сотнях метров. Привыкли к строгой монотонной плоскости стен, отступавших перед нами, как в этюде на перспективу. Мы походили на жучков между страницами закрытой книги. Внезапное нарушение этой геометрической точности заставило нас резко остановиться.

Адам заслонился ладонью от света:

– Что это?

Черная прямоугольная дыра открывалась в стене по левую руку.

– Похоже на проем.

– Как ты думаешь, не опасно?

Я бросила взгляд вверх, в испещренную звездами ночь над головами:

– Есть опасность и опасность.

– То есть?

– Мы два дня бежим. Нам нужно укрытие, место, где отдохнуть и поспать.

Я пошла дальше, ощущая, что в этом каньоне до нас, наверное, не ступала нога человека и ничьи глаза прежде не видели этого отверстия. Узость каньона наверняка не позволяла заметить его с орбиты, а наземные экспедиции строго ограничивались.

Подходя к основанию стены прямо под дырой, я поняла, что масштаб меня обманул. Трудно было оценить размеры на фоне двухкилометрового пространства стен. Проем сначала показался мне маленьким и расположенным у земли, а выяснилось, что он не меньше двух метров в высоту, пяти в ширину, и от земли до него почти два метра.

Глухая дробь, донесшаяся с направления, откуда мы пришли, походила на стук дождя вдалеке. Но я его узнала. За нами стучали по земле сотни стальных когтей.

– Они отправили ползунов, – сказала я.

– Что это?

– Дроны наподобие многоножек. Должно быть, в лабиринт запустили целый рой.

– Они опасны?

– Смертельны, – я подняла голову к дыре, – но, если забраться туда, может быть, не найдут.

– Как же забраться?

Я встала на цыпочки, попробовала заглянуть внутрь, но ничего, кроме тени, не увидела.

– Придется тебе меня забросить.

– Извини?

Я переплела пальцы рук и изобразила, будто что-то подталкиваю вверх.

– Сделай мне ступеньку.

Адам насупился, и на короткую секунду мне стало его жаль. Как ни разыгрывал он из себя искушенного поэта, но вырос-то в лабиринте коридоров и теплиц. Никогда не бегал вольно под открытым небом, не перебрасывал приятеля через забор и не вытаскивал на глинистый обрыв над ручьем. Меня однообразная теснота каньона душила, а его, может быть, успокаивала. Один Будда знает, что бы он чувствовал на голой поверхности обычной планеты.

– Сцепи руки вот так, – объяснила я, показывая переплетенные пальцы. – Я поставлю ногу, а ты подбросишь меня вверх.

Он прикинул на глаз высоту порога проема:

– Ладно, а я как заберусь?

– Я свешусь вниз и подтяну тебя.

– Правда?

Смерив меня взглядом, он так поднял бровь, что мне захотелось ему врезать, но я сдержала раздражение.

– Я сильнее, чем выгляжу.

Он подумал и наконец сцепил руки и подставил колено. Я оперлась на его плечо и подтянулась.

Для тощего стихотворца он оказался на удивление вынослив. Впрочем, я это знала. Просто не ожидала, как сильно он меня подкинет. Едва моя вторая нога оторвалась от дна каньона, Адам толкнул что было мочи, и я скользнула вверх вдоль полированного мрамора, растопырив пальцы, чтобы ухватиться за край отверстия. Сочетание слабого тяготения и мощи его сухощавого тела забросили меня выше, чем ожидалось. Я разбила колени о стену, зато локтями упала в проход. Адам напоследок пихнул вверх мои подошвы, и я ввалилась в проем.

Еще подтянулась и откатилась в тень.

Несколько секунд я пыталась отдышаться, глядя в темный потолок. И улыбалась. Впервые после крушения у меня появилась крыша над головой. Впервые я была недоступна для острых глаз кораблей на орбите.

– Что там? – окликнул снизу Адам.

Я отвернулась от входа:

– Ничего не видно.

– У тебя в манжете скафандра фонарик.

– Знаю.

В душе распекая себя за рассеянность, я пошарила по левому рукаву и включила свет – белый луч фонаря протянулся сквозь гулкую пустоту собора.

– Свят-свят!..

– Что там?

– Я…

Пещера уходила вдаль и вниз величественными готическими сводами, ничуть не схожими со строгим минимализмом наружной поверхности планеты. Я лежала на верхней ступени гигантской винтовой лестницы. Каждая ступенька была величиной с гроб. Вырезанные в полупрозрачном кварце полки расходились перьями лебединого крыла. Потолок, тоже белый, выглядел складчатым, как рыбьи жабры.

Я высунулась из рыбьей пасти. Адаму, чтобы поймать мою руку, пришлось подпрыгнуть. Я втянула его к себе, и мы сели, разглядывая великанские изгибы лестницы.

– Как ты думаешь, далеко она ведет?

Я встала и отряхнула скафандр от пыли:

– Если хотим затаиться, стоит проверить самим.

Он округлил глаза:

– Спуститься туда?

– А у нас есть выбор? – скрывая опаску, я потерла ладонь о ладонь. – Чем глубже уйдем, тем меньше шансов, что кто-то нас высмотрит.

Адам повернулся в сторону каньона, на цокот металлических коготков.

– Думаешь, нас еще преследуют?

– Думаю, что не нас. – я потерла загривок – стык ворота натирал шею. – Думаю, преследуют меня.

– Из-за Пелапатарна?

– Отчего бы еще?

Цокот стал громче.

– А здесь они нас не достанут?

– Надеюсь, по такой гладкой стене им не взобраться.

– А если взберутся?

Я подняла его за шкирку и развернула к первой ступени:

– Спускаемся.

30. Сал Констанц

Я застала Аштона Чайлда в камбузе. Он пил кофе. Экзоскелет вцепился в него, как пиявка. Когда я подошла, Чайлд поднял голову:

– Приветствую, капитан.

– Как оно?

– Кофе?

– Скелет.

– А как по-вашему?

Он был бледен и выглядел рассеянным, как сапер, под разговор разряжающий бомбу.

Поглядев на свою свободную руку, он пошевелил пальцами:

– К нему не сразу привыкнешь.

– Престон говорит, что вы носите его на свой страх и риск. С вашими ранениями в постели бы лежать.

– Нужда заставит, капитан.

От вкусного запаха кофе у меня забурчало в животе.

– Такое у вас важное задание?

Левая половина лица у него дернулась, как от комариного укуса. Веко задрожало.

Заговорил он, едва ли не по буквам произнося каждое слово, как Клэй, когда бывала вдрызг пьяна.

– Меня не уведомляют о важности задания, мое дело – выполнить приказ.

– Даже ценой жизни?

– Вы же из военных, капитан…

Руки у него не лежали спокойно, и я начала задумываться, сколько же он влил в себя кофе.

– …и вы знаете, что такое долг.

– Но ведь есть разница между долгом и слепой безрассудной верностью?

Он в ответ поморщился, лицо снова дернулось. Пальцы перестали шевелиться, сжавшись в кулаки.

– Не такой ли ход мыслей привел Внешних к поражению? – с неожиданной воинственностью вопросил он и ожег меня вызывающим взглядом.

Я не приняла вызова – отвернулась налить себе чашку кофе.

– Мы не проиграли, – холодно бросила я через плечо, подавив возмущение. – Просто после Пелапатарна прекратили драться.

Я вдохнула парок над чашкой и заставила себя расслабиться. Потом обернулась к нему:

– И смотрите, чтобы Клэй не услышала таких разговоров. И экзоскелет не спасет: она напинает вам задницу, а остатки вышвырнет из шлюза. Я понятно выражаюсь?

Мы долго смотрели друг на друга.

– Вполне понятно, капитан.

Я почувствовала, как горят мои уши. И пригубила кофе, скрывая обиду.

– Что вас сюда привело? – мой голос теперь резал, как тонкий и острый нож.

Чайлд обвел взглядом переборки:

– Я же объяснил, капитан: мне нужен был транспорт.

– Ваше объяснение я помню.

Он прищурился так, что в уголках глаз, как по старой коже, пошли трещинки. Похоже, мысли путались у него в голове.

– То есть? – спросил он.

– То есть не могу понять, что вы здесь делаете.

Я стала пить кофе. Он молча смотрел, ожидая продолжения.

И я заговорила – медленно, оформляя сомнения по мере их произнесения:

– Со второй, с Лаурой, еще понятно. Разбился корабль внешников, она их агент. А с вами – не понимаю. Вы из Конгломерата, какое вам дело до лайнера внешников?

Он сжал зубы. По лицу покатились капли пота.

– Я уже сказал: ищу одного пассажира, нашего гражданина.

– Зачем же так спешить?

Я шагнула к нему и попыталась придать голосу рассудительные нотки:

– Если кто-то выжил, мы их вернем. Всегда возвращаем, это наша работа. Зачем вам вмешиваться?

Чайлд поцокал языком. Зрачки у него сузились, пот заливал лицо, как при лихорадке.

– Я получил задание, – ответил он, – и для его выполнения мне понадобился корабль, который вы водите.

– Она сама себя водит.

– Но подчиняется вашим приказам.

В его голосе прорвались пугающие нотки истерики, а пальцы заскребли по панели подачи лекарств, вделанной в левое предплечье экзоскелета.

О черт!

Если он накачался боевыми препаратами, от него можно ждать чего угодно. Мог до одурения залить глаза амфетаминами и синтетическим адреналином.

Я умиротворяюще подняла руки:

– Давайте договоримся об одном. Я не вас везу. Я занимаюсь спасением, только и всего. А вы просто упали нам на хвост.

Мышцы вокруг левого глаза у него дергались, как от электрического тока. Вид – краше в гроб кладут. Экзоскелет поднял его на ноги одним плавным движением. С грохотом отлетел упавший стул.

– Нет! Я не отступлю! Кто бы что ни говорил…

У него опять свело глаз. Похоже, он уже не владел этой стороной лица. Что это, инсульт или какой-то припадок?

Я, памятуя о его усиленных механикой мышцах, отшагнула назад. Напомнила:

– Дом Возврата – независимая аполитичная организация. Любая попытка угрозы или захвата…

Чайлд взревел и прыгнул. Мои вскинутые руки он просто отмел в сторону. Одна его ладонь зажала мне рот. Другая стиснула плечо, покончив с сопротивлением. Он оказался так близко, что я чуяла запах его дыхания. Усиленные сервоприводами пальцы впились в дельтовидную мышцу, ссадив кожу. Зажимавшая мне рот ладонь смяла губы.

– Заткнись! – взвизгнул он.

Краем глаза я увидела вспышку – засветился экран на стене камбуза, на нем появилась аватара «Злой Собаки».

– Отпустите капитана, – приказала она.

Аштон Чайлд замотал головой. У него свело в узел всю левую половину лица. Щека дергалась и дрожала, растягивая угол рта. Веки возбужденно трепетали.

– Ничего подобного.

Пот залил ему лицо, жилы на шее вздулись кабелем высокого напряжения.

– Теперь я командую, ясно? – взревел он. – Будешь подчиняться моим приказам.

– Простите, но это невозможно, – извиняющимся тоном произнесла «Злая Собака».

Я попробовала достать его коленом, но Чайлд только усилил хватку на лице и плече. Пальцы его давили, как причальные зажимы, – клянусь, я почувствовала, как трещит моя челюсть.

– Не хочу убивать заложницу, – проговорил он, уставившись мимо меня безумными глазами, – но, если придется, убью.

«Злая Собака» вспыхнула:

– А я не хочу выгонять воздух из помещения, где вы находитесь…

Ее взгляд мог бы прожечь экран.

– …но, если придется, так и поступлю.

Чайлд ответил хохотом маньяка, и я ужаснулась, представив, как его механические пальцы раздавят мне череп.

– Блеф! – выкрикнул он в экран. – Ты ни за что не рискнешь своим капитаном!

«Злая Собака» ухмыльнулась.

– Вы совсем не знаете меня, – сказала она, – и не представляете, на что я способна.

– Знаю, что ты списалась со флота.

– Да, господин Чайлд, – кивнула виртуальной головой «Собака». – Я подала в отставку, потому что устала от бессмысленных убийств. Однако вспомните вчерашний день, когда я для обеспечения вашего бегства расстреляла одиннадцать мужчин и женщин Северного. Я спокойно отношусь к применению силы в целях обороны. Признаться, оно мне даже приятно.

Пока она говорила, Чайлд смотрел на нее, а не на меня. А я поднимала руку, напрягая сложенные клином пальцы. Медленно и незаметно я провела этот клин между ребрами его скелета, под лубок, кончиками нащупав повязку на пулевой ране.

Ощутив прикосновение, он зашипел:

– Ты что?..

Я вложила в тычок всю силу – вгоняла ногти в брюшные мышцы, пока не ощутила, как что-то под ними подалось.

Чайлд с воплем отшвырнул меня от себя – я отлетела, как сорванная ветром простыня. Перекатилась через стол и рухнула на пол так, что вышибло дух.

Он зажимал брюхо ладонью. Кровь протекла сквозь повязку и раму экзоскелета. Мои пальцы попали куда надо, разорвали шов. Он крепко зажмурился и вслепую размахивал другой рукой.

– Ты что наделала? – вопил он. – Что ты наделала?

Я все ловила ртом воздух, лежа, где свалилась, и из-под укрытия глядя, как он мечется, сворачивая столы и стулья.

Через минуту вошла Альва Клэй. Она держала в руке тяжелый гаечный ключ, ступала крадучись.

Подкравшись на расстояние удара, она взглядом спросила: «Можно?»

«Валяй!» – взглядом же ответила я.

Поднырнув под слепо машущие кулаки Чайлда, она занесла руку, собираясь опустить на его затылок тяжеленный ключ. Но нанести удар не успела. Дважды щелкнул выстрел: «Пт! Пт!» – и тело в экзоскелете мешком осело на пол, свесив конечности и углеволоконные рычаги.

В наступившей тишине мы обе обернулись к стоявшей в дверях Лауре Петрушке – с костылем под левой мышкой и с крошечным керамическим пистолетиком в правой руке.

Взглянув в наши ошеломленные лица, она пожала плечами:

– Он совсем сбрендил.

Клэй встала над обмякшим телом Чайлда. Гаечный ключ висел у нее между пальцами.

– Мертв?

Лаура Петрушка прохромала к одному из немногих оставшихся стоять стульев и опустилась на него.

– Иглы со снотворным, – пояснила она, показав нам свой пистолетик.

– Долго он проспит?

– Часа три-четыре. – она засунула пистолет в карман халата. – Смотря по тому, сколько дряни он в себя закачал.

Я подобрала себя с пола и отряхнулась.

Клэй обернулась ко мне:

– Что прикажешь с ним делать, капитан? Вышвырнуть из шлюза?

Я потирала челюсть. Никто не знал, что происходит с телами, выброшенными за борт в гиперпространстве. Если засунуть Чайлда в скафандр и выпихнуть в воющую пустоту, он, может статься, останется болтаться в ней навсегда вечным памятником собственной глупости.

– Мысль соблазнительная, но не можем же мы убить агента разведки Конгломерата.

Я сжала кулаки, чтобы не дрожали руки. Глупо, но меня разбирал смех.

– Так что будем делать? – спросила Клэй.

Петрушка, дотянувшись со своего стула, тронула ее плечо кончиком костыля.

– Давайте я попробую с ним поговорить, когда очнется. Если очнется, – хмуро уточнила она.

Я загнала обратно рвавшийся из горла смешок:

– А если не поможет?

Клэй повернулась ко мне:

– Схожу за своим «Архипелаго», капитан. Пусть только дернется, проделаю в придурке дырку.

Я покачала головой – она слегка кружилась.

– Нет, никаких убийств.

– Так что тогда, связать его?

– Что-то в этом роде, – фыркнула я и обратилась к аватаре на экране: – Корабль, вызови сюда Нода.

Носком сапога я шевельнула бесчувственное тело агента:

– И пусть прихватит сварочный аппарат.

31. Нод

«Вылезай из гнезда, поднимайся в камбуз», – сказали они.

Захвати аппарат.

Лез на три палубы вверх, и никто не сказал спасибо.

В камбузе воняет человеческой едой. Мясо и овощи, напечатанные органическими чернилами. Миллион раз прошедшие цикл переработки. Глупые всеядные. Они потеряли всякую связь с Мировым Древом. Они забыли, кто они есть. И вот они дерутся, толкаются, лезут из своей ниши. Сооружают корабли, устройство которых так же сложно в уходе, как волокна Мирового Древа. Корабли, как Тревожная Собака.

А я работаю, я ухаживаю.

И я строю гнездо, и я сплю.

Хорошее гнездо.

А потом они говорят: «Нод, не мог бы ты подняться в камбуз со сварочным аппаратом?» А когда я поднимаюсь, они просят меня приварить самца человека к палубе.

Самец человека воняет наркотиками. Пахнет изо всех пор. Мозги взбаламучены, как дно бурного ручья.

Приварить каждый сустав распростертого тела. Лодыжки, колени, бедра, локти, запястья. Сварить металл с углеродом, чтобы плоть стала неподвижной.

Глупые всеядные.

Они утратили свою нишу. Их заботит только власть и территория, как будто власть и территория могут возместить им утрату Мирового Древа.

Люди парадоксальны, как и драффы, только наоборот. Люди социальны, но эгоистичны. Драффы одиночки, но рады поделиться. Драфф предпочитает одиночество, но не чувствует угрозы в присутствии другого драффа. Люди любят общество, но копят и отнимают. Хотят быть среди других, но не хотят делиться. Не хотят ни с кем делить мир.

Я не указываю на глупость их вида. Вместо этого я привариваю пластины экзоскелета к палубе, как мне велели. Искры скачут и мигают, как светящиеся насекомые. Шипит дуга. Поднимается дым. Запах плавящегося металла сразу заглушает вонь человеческой пищи. Но все же в комнате пахнет людьми. Чую их запах сквозь пальцы. Кислый, как уксус и гнилые плоды. Сальный, как попавшая в лесной пожар тушка жирного зверька.

Искры от сварки падают, как дождь в солнечном луче.

Стучат по миру.

Освещают.

Шипят.

Но пальцы зудят. Тревожную Собаку одолевают глупые поломки. Нужно чинить. Всегда чинить.

Ремонтировать, заменять, работать, ухаживать.

Работать и ухаживать, пока не придет срок вернуться к Мировому Древу. Потом оставаться с Древом до смерти.

Служить кораблям.

Строить гнездо.

Хорошее гнездо. Может быть, лучше гнезда не бывало.

Люблю сон.

Люблю Мировое Древо.

Люблю Тревожную Собаку, как собственное древо мира.

Понимаю корабль.

Не понимаю людей.

Люди все ломаные.

32. Она Судак

Ступени были слишком велики для нормального шага. Приходилось поворачиваться боком и спускать ногу за ногу, придерживаясь холодными ладонями за гладкую светлую стену. Получалось мучительно медленно, а я ни на минуту не забывала, с какой скоростью устремятся за нами ползуны, если доберутся до отверстия в стене каньона. От лучей наших фонариков отскакивали и метались тени. Бедра и колени, измотанные двумя сутками почти безостановочного движения, горели, а мне то и дело нужно было переносить всю тяжесть тела на одну ногу.

После нескольких витков спирали я попросила передышки. По моей оценке, мы опустились примерно на десять метров, то есть ниже дна сплетающихся каньонов. А температура здесь была еще ниже, чем на поверхности. Лучи фонарей высвечивали пар нашего дыхания. Кончик носа у меня онемел и на ощупь стал ледяным, как кусок мяса из холодильника.

– Дай минутку, – сказала я, в душе проклиная каждый вечер, когда пропускала дополнительную тренировку ради вина и стихоплетства.

Адам пугливо оглядывался в темноту за спиной – боялся погони. Он-то не успел потерять форму. Сохранил подростковую эластичность, о которой втайне жалеют все взрослые. Царапины на его руках и лице затягивались быстрее моих. Молодые гибкие кости и мышцы держали почти любую нагрузку.

Как я его за это ненавидела!

Я, упершись руками в колени, переводила дыхание, а он, хоть и дрожал, дышал ровно.

Мой желудок, подкармливаемый эти два дня одними энергетическими таблетками, стянуло в тугой яростный кулак. Я чувствовала себя старой, усталой, выжатой досуха, но твердо решила выжить.

– Знаешь, – выговорила я между вздохами, – меня после войны хотели расстрелять.

Адам взглянул на меня, но промолчал. Я, собственно, не к нему и обращалась.

– Пусть мы и победили, и по большому счету я, наверное, спасла много жизней, а они хотели расстрелять. Повезло, что нашлись влиятельные друзья наверху, смогли устроить побег.

Меня вдруг сжала печаль. Если я разоблачена, если преследователи опознали во мне Убийцу Пелапатарна, значит предал кто-то из прежних коллег. Офицеры моего флагмана «Праведный гнев» тщательнейшим образом стерли все мои вещественные и цифровые следы. Изменили лицо, рост и отпечатки пальцев и даже оставленные для идентификации отрезки ДНК. Меня могли обнаружить, только если кто-то из друзей дал показания.

– Они меня вытащили, не слушая всех воплей, поднявшихся из-за сожженных джунглей, потому что знали: я поступила правильно…

Я обеими руками потерла лицо. Кожа обвисла и на ощупь была как воск.

– …Они сражались рядом со мной. И понимали, что, если солдат в бою видит способ спасти жизни, покончив с войной, он обязан это сделать.

Я взглянула на Адама. Он теребил рукав скафандра. Правда, говорила я скорее сама с собой, чем с ним, но такое невнимание меня разозлило.

– Что ты делаешь?

Он поднял глаза и сказал:

– В этих скафандрах есть аварийные рации дальнего действия.

Увидев на моем лице тревогу, он выставил вперед ладонь:

– Не волнуйся, не на передачу. Не такой я идиот.

Я выдохнула:

– И ловить здесь особо нечего. Радио работает в пределах прямой видимости, а эти каньоны всё перекрывают.

– Я думал, не услышу ли те ползуны. Или, если кто-то пройдет прямо над нами, например корабль по орбите, можно было бы поймать сигнал.

– Не удалось?

– Пока нет.

Он запрокинул лицо к потолку из белого камня, к ребристой поверхности – изнанке пройденных нами ступеней.

– Конечно, может быть, мы уже слишком глубоко под землей.

Отдохнув несколько минут и наскоро глотнув воды, мы продолжили спуск по великанской лестнице, настороженно ловя слухом звуки погони. Адаму, длинноногому и легкому, было проще. Боль в непослушных конечностях наконец заставила меня забыть гордость и принять его помощь.

Когда я свешивала ногу с очередной ступени, он поддерживал меня под локоть, стараясь принять на себя большую часть тяжести и облегчая мне нагрузку на колени.

– Спасибо, – сказала я, чувствуя себя старухой.

Он только отвернулся, отводя взгляд, – молодым всегда неловко рядом со старыми и больными. Сейчас с трудом вспоминалось, что всего три дня назад мы азартно, самозабвенно предавались страсти. Теперь он смотрел на меня совсем другими глазами. Поэтесса, которую он почитал, смялась в его руках, как глина, открыв лик Медузы – пожилой военной преступницы в снятых с трупа туфлях.

– Мне кажется, – спросил он через несколько минут, – или правда стало светлее?

Я двигалась на автопилоте, замкнувшись в жалости к себе. А теперь, когда Адам подсказал, заметила, что воздух вокруг нас незаметно осветился. От кварцевых стен и ребристого потолка исходило слабое млечное свечение – и оно усиливалось с каждым шагом вниз, так что еще через двадцать ступеней фонари стали не нужны. Мы их выключили и остановились, моргая в бледном сиянии.

Адам тронул гладкую стену ладонью:

– Красиво.

Я не могла не согласиться.

– Как в полнолуние.

– Полнолуние? – непонимающе переспросил Адам, и я с жалостью осознала, какая между нами пропасть и скольких чудес он был лишен в своей короткой жизни.

– Я в детстве жила на Земле, – тихо заговорила я. – У нас была маленькая ферма в предгорьях, стадо в полсотни коз. Здесь стены светятся, как светились залитые луной поля по ночам.

– А! – осенило его. – Ты об отраженном спутником планеты солнечном свете?

– Да…

Я тоже приложила ладонь к стене. Камень холодил даже сквозь перчатку и был немыслимо гладким на ощупь.

– …только это не так просто. Лунный свет особенный, ни на что не похож.

Я не находила слов, чтобы передать волшебство детства, когда стоишь ночью под луной, плывущей в небе подобно стройному и гордому галеону. Как бы мне хотелось снова вернуться туда, встать на пороге скромной хижины над долиной, очерченной сиянием и тенями, быть юной и невинной, не гнуться под грузом прожитых лет, смотреть вперед без трепета и без чувства вины. Я открыла рот, хотела что-то сказать. Но не успела. Нас догнало эхо. Голоса наверху, лязг оружия и брони.

Мы встревоженно переглянулись.

Это за нами.

33. Сал Констанц

Престон сделал шаг назад:

– По-моему, все хорошо. Кожа, во всяком случае, цела. Синяки, наверное, останутся.

Он не смотрел мне в глаза. Я сидела на краю стола в камбузе. Запахнув комбинезон, я до горла застегнула молнию.

– Спасибо.

Я опустила взгляд на бесчувственное тело Аштона Чайлда. Нод хорошо над ним поработал: распростертую, как на кресте, фигуру удерживали на месте толстые сварочные швы. Он лежал с закрытыми глазами, распустив губы, лицом к длинным светильникам на потолке. Принятых им амфетаминов, если верить Престону, хватило бы обеспечить бессонницу целому взводу, так что приходилось ждать еще несколько часов, пока организм вычистит из себя это снадобье.

– Вызовешь меня, когда он проснется.

Ключ так и болтался в пальцах у Альвы Клэй.

– А ты куда? – спросила она.

Я встала, опершись на стол:

– Поговорю с начальством.

Выходя из камбуза, я спиной чувствовала ее взгляд. Прошла по круговому коридору к ближайшему лифту. Когда открылись двери, шагнула внутрь, позволив поднять меня «наверх», в рубку почти точно в центральной части корабля.

Освещенная только работавшими дисплеями рубка представлялась надежной, как пещера. Бронированные стены герметично изолировали ее от других помещений корабля, и подача воздуха здесь была автономная. Даже если вражеский снаряд пробьет корабельный корпус, здесь у командного состава останется кое-какая защита. Можно продолжать бой, хотя бы корабль вокруг разлетался на куски; а в случае поражения офицеры погибнут последними из экипажа.

После того как мне прострелили руку, а потом еще и швырнули через стол, я чувствовала себя разбитой и осторожно опустила онемевшее тело на ложемент командного поста.

– Дай связь с Камроз, – велела я «Собаке».

Посланник Одом снял пиджак, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, и уголки глаз у него обвисли, как листья заброшенного цветка на подоконнике. Светящиеся цифры в углу экрана сообщали, что у него на станции немного за полночь.

Я вкратце сообщила о присланном «Собаке» предупреждении, о событиях в Северном и о безуспешной попытке Аштона Чайлда захватить корабль.

Слушая меня, он менялся в лице, становясь все более озабоченным. Дослушав, надул щеки и скривился:

– А теперь, полагаю, ты намерена предъявить жалобу относительно Престона?

Я почувствовала, как загорелись щеки.

– Вы знали, что он не врач?

Неужели он нарочно подсунул негодного медика, чтобы меня подставить? Это такой способ от меня избавиться?

Старик откашлялся:

– Что-то такое подозревал.

– Зачем же тогда?..

– Я в долгу перед его отцом, – отмахнулся Одом артритной ладонью. – Но у вас есть более насущные заботы.

Я удивленно подняла брови – не ждала, что он так легко и быстро признается.

– Безусловно. Как, по вашему мнению, нам следует действовать?

– С большой осторожностью.

– Разрешаете вооружиться?

Посланник часто замигал, несколько раз пожевал губами и произнес:

– «Злая Собака» списана из военного флота.

– Но если мы направляемся в ловушку…

Он крякнул и, подумав, согласился:

– Хорошо. Я разрешаю «Злой Собаке» начать производство недостающего вооружения. Только ради любви господней, без резких движений. Галерея – пороховая бочка. Один неверный шаг – и вы начнете войну.

– Или закончим.

Он с мукой взглянул на меня:

– Вы хоть домой целыми вернитесь.

Завершив сеанс связи, я осталась на посту управления, разглядывая наружные экраны. Периферийные показывали с разных точек виды на корпус «Собаки» на фоне безликого тумана высших измерений. На главном висела компьютерная модель звезд, как если бы мы двигались в своей вселенной с той же скоростью, как в гипере. Медленное движение светящихся точек гипнотизировало. Ближние смещались относительно дальних, создавая эффект глубины, какого нигде больше не увидишь. Не светлячки, рассевшиеся на плоском занавесе темноты, а невообразимая даль, особенно если представить вращающиеся вокруг каждой невидимые простым глазом планеты – как москиты, кружащие вокруг корабельного фонаря в темном бескрайнем море.

В углу экрана нарисовалась «Злая Собака», наложив свою аватару на бегущие звезды.

– Были еще передачи? – спросила я ее.

– До сего момента ни одной.

– И ты по-прежнему не догадываешься, что за аноним тебя пугает?

Лоб у нее пошел складками. Между бровями проявилась морщинка.

– Есть несколько предположений, но нет фактов в пользу того или иного из них.

У меня ныло порванное дробью плечо. Поерзав, я устроилась удобнее и сбросила с ног сапоги.

– А что бы ты сказала, если бы пришлось гадать?

– Если бы пришлось… – Лицо «Собаки» совсем сморщилось.

Я откинулась назад и вытянула ноги. Мне в этот день так досталось, что я серьезно подумывала загерметизировать дверь рубки и проспать ночь в кресле.

– Назови самую вероятную догадку.

– У меня нет фактов.

– И все-таки.

Я наблюдала, как перестраивается ее лицо. Новое изображение выглядело собранным и рассудительным, – во всяком случае, было задумано, чтобы создавать такое впечатление.

– Может быть, сигнал послан «Фенриром».

Я вскинула голову:

– Это твой брат?

– Повторяю, это лишь подозрение, однако да – я думаю, это он. Возможно, по приказу своего командира Сергея Парриса.

– А на каком основании ты так думаешь?

– «Адалвольф» посоветовал мне прислушаться к предупреждению. В ином случае он бы так не сказал. Не стал бы оскорблять мою отвагу, если бы не знал, что, продолжая путь, я рискую конфликтом с семьей.

– Ты уверена?

– Процентов на восемьдесят.

Я скрыла зевоту и ребром ладони потерла крыло носа.

– И как ты к этому относишься?

Лицо на экране застыло. Звезды проплывали сквозь ее щеки и путались в волосах. Когда же она наконец заговорила, слова падали медленно и размеренно.

– Я активировала спящие программы ремонта в боевых условиях. Мы достигнем системы через пятнадцать часов. За это время я подготовлю и переустановлю тридцать восемь процентов прежнего вооружения – все, что возможно без помощи военных верфей.

– Этого хватит?

Ее губы сложились в жесткую, непроницаемую усмешку. Я через кресло под собой ощущала бьющие по корпусу ветры высших измерений.

– Против полностью вооруженного «хищника»?

Мне почудилось, что она надо мной смеется.

Я закрыла глаза и стала устраиваться удобнее:

– Считай, что я не спрашивала.

34. Нод

Убрать сварочный аппарат и свернуться в гнезде.

Хорошее гнездо. Обрывки упаковки.

Оптоволоконные кабели.

Веревочки.

Лучшего гнезда у меня не бывало.

Пластиковая изоляция на дне, как прутики.

Струя из кондиционера, как ветер на вершине.

Гул двигателей, как биение сердца Мирового Древа.

Тревожная Собака, как маленькое мировое древо.

Как дом.

Останусь с кораблем до срока.

До срока уходить к настоящему Мировому Древу.

До окончания служения. До отдыха.

До тех пор чиню корабль.

Служу кораблю, как служил бы Древу.

Поддерживаю корабль на ходу.

И может быть, когда-нибудь корабль перестанет грустить. Не будет больше разбитым.

Найдет недостающее.

Соберет себя заново.

До тех пор я служу.

Я работаю.

Я сворачиваюсь в гнезде.

Хорошее гнездо.

Приятное, колючее.

Лучшее, какое мне доводилось строить.

Лучший корабль, какому мне приходилось служить.

Даже капитан сносный.

Для человека.

35. Аштон Чайлд

Болела голова. Все лицо слева саднило. Альва Клэй стояла надо мной. Жесткие пластиковые сапоги чуть не наступали мне на щеку. Кулаки она сжала, а из-за пояса оливковых форменных брюк торчала рукоять «Архипелаго».

– Проснулся, дурья башка?

Я отвел больные глаза от верхнего света:

– Что случилось?

– Ты свалял здоровенного дурака. Не влепи твоя девица транквилизатор в твою глупую задницу, был бы уже покойником.

Я вывернул шею так, чтобы видеть Лауру. Она сидела в кресле-каталке, положив игольный пистолет на плед, укутавший ей колени.

– Ты в меня стреляла?

Она сжала руки до белизны в костяшках. Губы сошлись в твердую белую черту.

– Выбора не было.

– Черта с два не было!

Я хотел поднять руки, но они оказались крепко прижаты к палубе в локтях и запястьях.

Клэй презрительно наблюдала, как я барахтаюсь.

– Я в койку, – сообщила она Лауре. – Если еще раз дернется, усыпи его.

Она перешагнула через меня и протопала за дверь, в главный коридор. Я слышал стук ее шагов по палубным пластинам, а потом и он затих.

Шея у меня затекла.

– Который час?

– Около трех ночи по корабельному.

– И что, тебе досталась первая вахта?

Лаура разгладила одеяло, подоткнула края между бедрами и подлокотниками кресла.

– Просто решила присмотреть, чтобы эта женщина не перерезала тебе глотку и не выпихнула в космос.

– Думаешь, она могла бы?

Лаура оттопырила губы:

– Если и так, ты бы получил по заслугам.

Я нахмурился. Что-то же произошло, но в памяти остались одни обрывки. Смутно вспоминался собственный голос, хриплый и сердитый, и то, как мои пальцы сжимают чьи-то щеки. Вспомнилась ужасная, всепоглощающая паника. Вспомнилось, как я хлестнул…

– Что я натворил?

Так просыпаются, ловя обрывки кошмара, так с похмелья пытаются восстановить пьяные выходки вчерашнего вечера.

– Ты пытался угнать их корабль.

Глаза у меня полезли на лоб, я приподнял голову:

– Что-что я сделал?

Безнадежный мятеж, даже в силовом экзоскелете. Тяжелые крейсеры класса «хищник» умеют о себе позаботиться и способны к самостоятельным решениям. Они полностью контролируют свою внутреннюю среду, а значит, располагают сотнями разнообразных способов убить или изолировать чужака. Жители Северного дорогой ценой убедились, что завладеть «хищником» практически невозможно.

– Глупо. Чего бы ради?..

– Тебе снесло крышу армейскими стимуляторами. А может, и психический припадок добавился.

Пальцы Лауры перебирали край пледа.

– Ты перенес тяжелый стресс, – сказала она, поведя плечами. – По-моему, наркотики тебя доконали. Ты так дергался и потел, словно тебя жарят.

Она еще немного потеребила швы одеяла, потом сложила руки на коленях и взглянула мягче.

– Слушай, – заговорила она. – Тебя носило по окраинам омерзительной гражданской войны, ты занимался забросками в горы, терял пилотов, сотрудников. Сам был ранен, получил осколок в мочевой пузырь. Я знаю, что по доброй воле ты бы там ни на минуту не задержался. И вот ты наконец выбираешься из джунглей, и тут тупоумный бармен всаживает тебе дробь в селезенку. Да кто угодно сорвется в штопор! А если добавить физическую нагрузку от ношения такого костюма и фармацевтику на целую наркоманскую вечеринку, неудивительно, что ты слетел с катушек. Дай загнанному человеку вдруг почувствовать силу, и он сорвется с цепи.

Она замолчала, и мне, к своему стыду, пришлось подавить всхлип. Каждое ее слово было правдой. Из уголков глаз скатывались горячие горькие слезы. Они стекали мне в уши и в волосы, и я напрягся, хотел утереть лицо, но узы не пускали. Экзоскелет стал мне тюрьмой.

– Кто-нибудь пострадал?..

– Ты перекинул капитана через стол.

– Она в порядке?

– Если «зла как черт» – это «в порядке», то да, вполне.

– Как думаешь, что она будет делать?

– Понятия не имею. Пока она заперлась на ночь в рубке. Сдается мне – опасается, как бы ты не вырвался и снова не покусился на ее корабль.

– Я бы не стал… – сказал я, жалобно потянув носом.

– Однако стал.

Я ощущал вибрацию корабельных двигателей, передающуюся через палубу и сварочные швы на моих руках и ногах.

– Помоги мне снять эту штуку.

Я бы закрыл лицо, но руки не слушались, и до застежек искусственной грудной клетки мне тоже было не дотянуться.

Лаура отвела взгляд. Верхний свет проявил морщины у ее глаз и рта, белые нити в волосах.

– Извини, нет.

– Да брось! – голос у меня сорвался. – Пожалуйста.

– И не подумаю, – подняла она палец. – Прежде всего, только этот панцирь удерживает на месте твои кишки. И его нельзя снимать, пока ты не доберешься до больницы. – Она отогнула еще один палец. – И второе, я не совсем уверена, можно ли тебе доверять и в своем ли ты уме. – Лаура снова уронила руки на одеяло и закончила: – Возможно, твоя психика необратимо пострадала. Так что ты останешься здесь, пока костюм не вытянет из крови все дерьмо, а мы не придумаем чего-нибудь получше.

– Под «мы» ты подразумеваешь себя и команду?

– Да.

У меня стучало в висках.

– Я думал, ты на моей стороне.

Она рассмеялась:

– Сам знаешь, я тебе друг.

Смешок захлебнулся, как догорающий огонь.

Она опустила взгляд на свои кулаки, на ногти, глубоко врезавшиеся в ладони, и добавила:

– Но мы никогда, никогда не были на одной стороне.

36. Сал Констанц

Я видела палящего в меня бармена и снова чувствовала, как дробь впивается в плечо. От дальней стены на меня скалился Малч. Он хотел отобрать мой корабль. Я только открыла рот, чтобы на него рявкнуть, как он переплавился в Седжа с застывшим в инее лицом. Я склонилась над ним, пыталась отогреть дыханием, вдохнуть жизнь в это голубоватое лицо, дать знать, что я еще жива, но он опять изменился, стал Чайлдом, и его механические пальцы сомкнулись на моей физиономии…

Гудела панель управления. Я, кое-как устроившись в командирском ложементе, несколько часов то проваливалась в беспокойный, зыбкий сон, то выплывала, а к каждой мысли примешивался еле слышный вой бездны за наружной обшивкой корабля.

Панель снова загудела. Я протерла глаза. Кто-то просил доступа в рубку. Включив камеру наблюдения и увидев ждущего ответа Престона, я дотянулась и неохотно отомкнула запор. Села прямо и оправила одежду.

– Извините, – сказал он. – Вы спали?

– Сколько времени? – недовольно зыркнула я на него.

Язык был сухим, как старый кожаный сапог на обочине шоссе через пустыню.

– Начало девятого.

– Чего ты хотел?

Престон нервно почесал нос сбоку:

– Поговорить.

Он переминался с ноги на ногу, как мальчишка, которому не терпится в туалет. Я поскребла шею, покрутила головой. Позвоночник хрустел и потрескивал.

– О чем поговорить?

– Мне видится некоторая… – у него побагровел загривок.

– Что «некоторая»?

От сна в одежде настроение у меня не улучшилось.

– Н-напряженность, – заикнулся он.

– Напряженность?

– Между нами. Я вас не обидел?

Я со вздохом указала ему на место второго пилота.

– Ты хороший мальчик… – я помолчала, пока он присаживался на краешек кресла, – а я твой командир. И не могу позволить, чтобы ты стучал в мою дверь после каждого ночного кошмара.

Он покраснел гуще прежнего:

– Простите, капитан. Я стараюсь. Правда.

Он снова потер нос и запустил пальцы себе в волосы. Похоже, готов был провалиться сквозь палубу.

– Дома, до Академии, в соседней комнате спала одна из подчиненных отца. Она оставляла свет включенным и не закрывала дверь на случай, если я испугаюсь.

– Твой отец приставил к тебе… няню?

– Нет! – Престон с несчастным видом замотал головой. – Не то чтобы няню, а как бы… личного секретаря.

– Секретаря?

– Да.

Я не сдержала улыбки:

– Сколько тебе было лет, когда ты уехал учиться в Академию?

– Двадцать один.

– И до этого возраста при тебе была нянька?

Голова у него совсем ушла в плечи.

– Я бы так все-таки не сказал.

– Не знаю, смеяться или пожалеть тебя.

– Но вы понимаете?

Во мраке его уныния мелькнул огонек надежды. Я бы рада была разозлиться, только на злость не было сил. Он не годился для своего места и не имел права здесь находиться, но я, глядя на него, видела только растерянного мальчишку.

Он услышал в моем молчании укор.

– Я знаю, вы собираетесь вышвырнуть меня с корабля, – сказал он, уставившись на свои ладони. – Только мне больше некуда деться. Отец меня не примет, я ведь опозорил его в Академии. А один я не хочу быть, – пролившаяся слеза прочертила полоску по его щеке, – я для этого не гожусь.

Я закрыла глаза, вспоминая, каково в такие годы оказаться вдруг без опеки, в одиночестве. Если бы не учеба в Академии и не служба на медицинском фрегате после нее, даже не представляю, что бы со мной сталось. И вот передо мной Престон, шмыгает носом в рукав форменной куртки, и уцепиться ему не за что, кроме вот этой должности на этом вот корабле. У меня не хватало жестокости лишить его последнего.

Очень тихо я пробормотала несколько выразительных словечек.

– Капитан?

– По всем правилам мне следовало бы выставить тебя с корабля немедленно по возвращении на Камроз. – Я послала ему самый пронзительный взгляд, на какой была способна. – Но я этого не сделаю. Мои родители погибли в разведывательной экспедиции. Клэй во время войны ползала по джунглям Пелапатарна. «Собака» воевала на передовой в последние недели конфликта, потом подала в отставку… Мы здесь все вроде тебя, всем некуда больше податься.

Он заморгал, уставившись на меня. Видно, боялся надеяться – вдруг надежду тотчас вырвут из рук.

– Я не совсем понимаю…

– Я говорю, что ты можешь остаться, мальчик. Я не стану подавать на тебя рапорт, и ты можешь считать себя членом экипажа. Но… – я подняла палец, – при одном условии.

Он сглотнул и сел прямо, поспешно смахнув слезы с глаз:

– Да, мэм.

– Прежде всего не зови меня «мэм», я тебе не бездетная тетушка. «Капитан» меня устроит.

– Да, капитан.

– Так-то лучше, – улыбнулась я ему – надеюсь, вышло ободряюще. – Теперь, что касается твоих проблем со сном.

Я кивнула на потолок и стальные стены вокруг нас:

– «Собака» постоянно все мониторит. Она всегда здесь, не спускает с нас глаз. Если проснешься среди ночи, можешь с ней поговорить. На особое сочувствие не рассчитывай, но она отзовется и выслушает тебя.

– Спасибо, капитан.

Престон вскочил, торопясь сбежать от позорища. Но я остановила его движением руки.

– Однако мне по-прежнему необходим на корабле умелый врач, – сурово сказала я, – поэтому тебя ждет работа. У «Собаки» найдутся все нужные тебе книги по медицине. Учись. Я хочу, чтобы каждую свободную минуту ты проводил перед экраном или в лазарете за учебой.

– Есть, капитан.

– И не надейся на мое мягкосердечие. Если сочту, что ты манкируешь занятиями, ссажу на первой же попутной планете.

Склонившись к нему, я понизила голос:

– Мы понимаем друг друга?

– Да, но…

– Хорошо. – я распрямилась и потерла ладонь о ладонь. – А теперь сходи принеси мне кофе.

Отправив его, я снова опустила затылок на подголовник. Я была уверена, что правильно сделала, разрешив Престону остаться, однако по большому счету это могло оказаться ошибкой. Летать с неопытным медиком – последнее дело. Но выгнать несчастного мальчишку я никак не могла. Слишком остро он напоминал мне собственные мои горести. И все же, позволив ему остаться, я сама дала Альве Клэй оружие против себя – на случай, если ее неприязнь когда-нибудь докипит до настоящей вражды. С другой стороны, с нами была Лаура Петрушка, которая, по всей видимости, вполне способна оказать экстренную медицинскую помощь. То есть опасности я команду не подвергала, но официально Петрушка медиком не числилась, и эта мелочь могла прикончить мою карьеру.

Я, разгоняя усталость, стала разминать пальцы на руках и ногах. Потом оттянула ворот футболки и принюхалась. После двух суток в одной одежде мне бы очень не помешал душ. Я со стоном подняла себя на ноги и заковыляла в коридор.

У дверей моей каюты ждала Лаура.

– Пришли молить о милости? – спросила я, потирая оставленные пальцами Чайлда синяки на челюсти.

Она, к моему удивлению, покачала головой:

– Есть сведения, которые вам следует знать.

Голос ее набряк обезболивающими. Слабость, вызванную их действием, я видела и в осанке ее плеч. Ссутулившаяся в кресле-каталке женщина выглядела десятью годами старше своего возраста.

– Что за сведения? – спросила я и прислонилась к стене в коридоре.

– Я видела сигнал бедствия от «Хейст ван Амстердам», – сказала она. – В нем есть одна странность.

– Странность?

Я расцепила скрещенные руки. Мою усталость потеснил профессиональный интерес. Я обязана была учитывать любые факторы, могущие воспрепятствовать успеху спасательной операции.

Петрушка потянула ниточку из укрывавшего ее колени пледа.

– У такого большого корабля не один передатчик, – сказала она. – Их полдюжины, по всему корпусу.

Это я знала.

– И что?

– А то, что, только вырубив все шесть одновременно, вы заставите корабль замолчать. Но никакая торпеда не попадет с такой точностью, да и у лайнера имеются оборонительные орудия. Есть шанс, что хоть один передатчик уцелеет и будет действовать после первой атаки.

– Однако лайнер отключился – совсем как «Хобо».

– «Хобо»?

– Это разведчик, свалившийся в море на планете в двенадцати световых годах за релейной станцией Желтое Небо. Данные его черного ящика указывают на преднамеренное самоотключение.

Петрушка откинулась в своем кресле:

– Когда это было?

– Он разбился неделю назад, в четверг.

– За четыре дня до атаки на лайнер?

– Мы приняли сигнал с «Хейст ван Амстердам», когда пытались спасти команду, – ответила я и оттолкнулась от стены. – А что? Думаете, есть связь?

Она протяжно выдохнула:

– Два корабля внешников бьются с разрывом в несколько суток и оба, по всей видимости, сами себя отключают? – Она покачала головой, словно не в силах поверить столь невероятному совпадению. – Сколько полетного времени от Желтого Неба до Галереи – если по прямой?

– Шестеро суток.

– А для военного корабля вроде вашего, на максимальной тяге?

– Треть можно скинуть.

– То есть теоретически оба судна мог торпедировать один корабль?

– Пожалуй, да.

Такое было возможно. Мы сами укладывались почти в то же время, даже с задержками на Камроз и Сиколе.

– Но каким образом тот корабль мог бы склонить два других к самоубийству?

Лаура Петрушка села прямо и забарабанила пальцами по подлокотнику:

– Есть способ.

Она помолчала, кажется отвлекшись на внутренний спор.

– Во всяком случае, – продолжила она, понизив голос, – до меня доходили слухи, что такое возможно. Какое-то оружие чужой расы, оно способно проникнуть в нейронную матрицу и нарушить ее работу.

– Одни разговоры, – отмахнулась я.

Если подольше поболтаться в космопорте, наслушаешься и не таких фантастических и страшных баек: о магических артефактах, чудовищах в гиперпространстве, затерянных золотых городах…

Петрушка покачала головой:

– Я об этом слышала от надежного человека, хоть он и агент Конгломерата.

– Откуда такая уверенность? – удивилась я.

– Просто он сказал, что у них такое есть.

Эти слова вышибли из меня дух.

– У Конгломерата есть оружие, способное дистанционно отключить корабельный мозг?

Петрушка выдержала мой взгляд:

– Именно так. И я сообщаю об этом, потому что сейчас, капитан, вам необходимо знать, с чем мы можем столкнуться.

37. Она Судак

Мы, стараясь двигаться как можно тише, отчаянно спешили оторваться от погони. Пока что изгибы лестницы скрывали нас от преследователей. К нам долетало лишь эхо шагов и голосов. Но, как мы ни устали, медлить было непозволительной роскошью. Задержка – это потеря форы и риск захвата, если не хуже того. Нам оставалось лишь переступать с одной великанской ступени на другую, штопором ввинчиваясь в нутро Мозга.

А потом, когда я уже готова была поверить, что до конца дней буду крутиться по этой нескончаемой лестнице, ступеньки кончились. За последним витком открылся длинный, мягко освещенный коридор метров трех в высоту и двух в ширину. Мы замешкались на секунду-другую. Лестница нас измучила, но коридор – с виду ровный и непримечательный – пугал неизвестностью.

Адам оглянулся через плечо:

– Как ты думаешь, успеем пройти до конца, пока они нас не видят?

Я взяла его за запястье:

– Ну, не оставаться же здесь.

Впереди, в конце коридора, я видела черный прямоугольник – открытый проем в темное помещение. Если попасть туда раньше, чем первый преследователь спустится по лестнице, там можно укрыться – хотя бы на несколько минут. Мы побежали, переставляя дрожащие от голода и усталости ноги. Сердца колотились о ребра, легкие горели.

Адам двигался длинными плавными шагами, отработанными на беговой дорожке, а я боролась со своими стареющими мышцами, знававшими когда-то военный тренаж, но с тех пор потерявшими и силу, и выносливость. Меня держали только страх и решимость, вынуждавшие бедра и икры напрягаться так, как они не напрягались много лет.

Коридор, будто в дурном сне, все не кончался и не кончался. Мы бежали, а цель не становилась ближе. Спиной я заранее чувствовала взгляды убийц и вся сжималась в ожидании пули…

А потом мы врезались в стены по обе стороны темного проема.

Ребра у меня ходили ходуном. По краям поля зрения наползали тени. Голова плыла, и заговорить не хватало дыхания. Я уставилась на Адама, который просунулся в проем и всмотрелся в темноту.

– Прошу, – сказал он.

Адам обнял меня, и я сквозь рубашку ощутила тепло его груди. В этом стерильном, нелюдском коридоре простая человеческая близость до нелепости успокаивала.

– На вид там места не много.

– Может, есть еще одна дверь. Такую лестницу строят не для того, чтобы попасть в чулан.

Я пожала плечами. Существа, построившие этот ход, превратили в причудливые загадочные скульптуры целую солнечную систему. Кто знает, какими еще сюрпризами они нас порадуют.

Остановившись на пороге, я выскользнула из объятий юноши и повернулась к нему лицом:

– Послушай, Адам, я…

С лестницы закричали. На предпоследней ступеньке стояли двое в потертой, неформенной боевой броне, и в руках у них были тяжелые метатели.

Нас настигли.

Адам молча отшвырнул меня назад, спиной в темноту за дверью.

Я вскрикнула, ударившись о пол. В тот же миг стены комнатушки осветились, и прозрачный барьер, шурша, как лезвие заботливо смазанной гильотины, запечатал вход.

Адам остался снаружи, в коридоре. Он шарил ладонями по прозрачной стене, искал способ ее открыть. Я с трудом встала.

Беззвучные удары его кулаков по двери прекратились, как будто Адам понял – бесполезно. Солдаты за его спиной поднимали оружие. Я крикнула ему, но Адам не услышал. Мгновение застыло, и все, что мне оставалось, – смотреть ему в глаза.

Он начал выговаривать одними губами: «Люблю тебя». Но выстрел не дал ему закончить. Он ударился о невидимую стену, корчась и размахивая руками, как человек, зажатый в львиных зубах. Я видела, как взорвалось его правое плечо, как обвисла рука, как страшно забелела в свечении стен обнажившаяся кость и как ее залила тошнотворно красная кровь. А они все стреляли. Изрешетили давно мертвое тело, которое держалось на ногах только от толчков пуль, прижимавших его к разделившей нас стене. Стрельба прекратилась, когда его уже невозможно было узнать и не осталось ни малейшего шанса, что в теле теплится искра жизни. Тогда он неуклюже соскользнул на пол, оставив на непроницаемом стекле густую, как лужа на бойне, кляксу. Я не сводила глаз с кровавых клочьев его волос, в которых виднелись куски чего-то вязкого и острые осколки костей. Я кричала. Не от страха – это был крик горя, раскаяния и ярости и почти нестерпимого желания пробить эту дверь и голыми руками растерзать солдат в броне, сорвать с них шлемы, выковырять глаза, задушить, размозжить им головы об пол. Уничтожить так же безвозвратно, как они уничтожили Адама.

Когда они приблизились, я бушевала, с бранью колотила ладонями по стеклу. Два дня я бежала – сейчас мне казалось, два года – и была по горло сыта бегством. Я перешла черту. Что-то во мне порвалось, и мне было плевать, что меня тоже убьют, лишь бы драться, отомстить за смерть друга и врезать по всем гадам, что дырявили мне душу с пожара на Пелапатарне. Знай я, как открыть барьер, наверняка бросилась бы на них.

Но когда они прошли половину расстояния до меня, моя камера пришла в движение. Она отъехала от коридора – и останков Адама, и дверь стала удаляться, пока не превратилась в крошечный светлый овал в огромной непроницаемой тьме.

38. Аштон Чайлд

Я разглядывал потолок камбуза в мучительной, твердокаменной уверенности, что провалил задание. Продолжать я не мог – не в том состоянии. Медик, при помощи и подсказке корабля занимавшийся моими потрепанными внутренними органами, сделал все, что мог, сглаживая дополнительные повреждения от беготни в силовом костюме и пальцев капитана Констанц. Но даже такой корабль, как этот, не способен творить чудеса. Меня залатали, но не вылечили. У цели мы будем через несколько часов, а мне до полного выздоровления ждать недели, а то и месяцы. Не говоря о том, что мои запястья, бедра, колени и лодыжки все еще были приварены к полу, и винить за это приходилось только самого себя.

Я распустился. Позволил себе попасть под пулю слабонервного бармена в захолустной дыре, а потом доконал себя собственной глупостью. Рабочий стресс меня едва не сгубил. Лаура была права: теперь я это понимал. Моя жизнь месяцами вытекала с потом в вонючих джунглях, и я надломился.

Спасибо еще, что никто серьезно не пострадал.

Увы, пытаясь захватить «Злую Собаку», я нарушил несколько важных договоренностей. Когда Дом об этом узнает, предвидятся как минимум серьезные дипломатические осложнения. Я сам доказал, что не способен к службе, я опозорил свое командование. Следующие двадцать лет жизни я, по всей вероятности, проведу, разглядывая стены военной тюрьмы. Если меня еще не отставили, то лишь потому, что я отрезан, без доступа к корабельной системе связи. Выговоры и строгие меры откладывались, но ожидание для меня было еще тяжелее. Я чувствовал себя осужденным. Квантовой частицей, застрявшей между двумя состояниями: уже не агент Конгломерата и еще не уволен. Пойманный преступник в ожидании приговора.

Сейчас, глазея в потолок, я всем телом вспомнил детскую драку с другим мальчишкой. Я даже имя его забыл, но помню, что его пришлось отвести к школьной медсестре, а меня отправили к директрисе. Я три долгих часа сидел перед ее кабинетом в ожидании неизбежного наказания. Оставят после уроков, позвонят родителям… но все это казалось не так ужасно, как мучительное предчувствие, в одиночестве, под тиканье стенных часов, когда нечего делать, кроме как воображать нависшие над головой кары. Все равно что ждать разрыва бомбы. Мне уже не терпелось получить, что заслужил, лишь бы с этим покончить.

С нынешней моей позиции детские годы представлялись невероятно далекими, словно все это было с кем-то другим. И все же отчего-то вот это воспоминание – как я корчился в страшном, бессильном ожидании – болело по-прежнему, хотя зверский жар джунглей выпил из меня все счастливые дни детства. Весь оптимизм, вся молодая жизнестойкость вышли потом из пор, промочив волосы и оставив озноб на коже. Я даже лиц родителей не мог припомнить. Они стали незнакомцами из полузабытого сна, размокшими обломками наполовину прожитой жизни.

Я жалел себя и стыдился этой жалости. Она всегда была мне противна в других, я считал ее слабостью характера. А сейчас я в ней просто варился. Я сознавал, что думать следовало бы о побеге или искать способ выполнить порученное иными средствами. Но что я мог? Единственный путь спастись – отказаться от гражданства Конгломерата и затеряться среди звезд. Но это означало бы отказ и от карьеры, которая определяла всю мою взрослую жизнь, и от общества, которое я клялся защищать, и от огромной части собственной личности.

Как ни удивительно, у меня вырвался циничный смешок.

Та еще карьера…

Завербовали меня как смекалистого копа не без способностей, но квалификацию на полевого оперативника я провалил дважды. В обмен на информацию мне позволили выкорчевать коррупционеров в прежнем моем участке. А вот ради первого настоящего задания мне пришлось довести начальство до белого каления. На Сикол меня послали не настоящим полевым агентом, а чем-то вроде почетного кладовщика. Принимать груз оружия и боеприпасов для распределения по горным лагерям повстанцев. С тем же успехом я мог бы рассылать им консервированные бобы. Сколько не корчи из себя полноценного агента разведки, я, если по правде, не столько шпионил, сколько занимался инвентаризацией и составлял графики полетов. Меня обучили рукопашному бою, полевой медицине и обращению с личным оружием, только все это было ни к чему. Теперь я это понимал. Я смотрел на все с отстраненной ясностью приговоренного. Я настолько не годился для настоящего дела, что даже попытка изобразить из себя шпиона меня сломала.

Я корчился от стыда, вспоминая лицо Констанц под своими пальцами и чувство власти, которое на меня тогда накатило. Я корчил из себя мачо, а в самой глубине души все равно оставался тем ребенком перед кабинетом директора – мальчишкой, который бросается на других от бессилия перед одолевающими его страхом и злобой.

Побег сейчас означал бы побег от самого себя. Пришлось бы бросить все, чем я стремился стать, все, о чем мечтал. Отвергнуть все, что делало меня таким, каким я был в глазах мира, все, что причисляло меня к взрослым людям. А чем и как все это заменить, я понятия не имел.

Пока ко мне не подошла капитан Констанц.

Волосы у капитана еще не просохли после душа. На ней был зеленый комбинезон на два размера больше нужного. Молния расстегнута до живота, под ней видна чистая футболка, а на голову нахлобучена потертая бейсболка.

– Значит так, – сказала она, присев возле меня на корточки, – нам надо поговорить.

Я заморгал на нее из бездны отчаяния:

– Вы меня приварили к полу. Я никуда не денусь. О чем еще говорить?

Она рассеянно потянулась к моему локтю, потыкала пальцем в углеволоконный лубок.

– Я имела беседу с твоей подружкой Лаурой.

– И?..

– И она сказала: у Конгломерата есть оружие, способное удаленно хакнуть мозг корабля.

– О…

– Это правда?

Не будь я так скован, пожал бы плечами.

– Не знаю.

– Так уж и не знаешь? – опустилась она на пятки. – Тут вот за несколько дней самоотключились два корабля подряд. Один – разведчик Внешних, а второй – тот лайнер, который мы ищем.

– Вы думаете, Конгломерат сбил лайнер внешников? – я не сумел скрыть сомнения. – Зачем бы? Что это нам дает?

– А вдруг вы хотите начать новую войну? Да и не в том дело. Главное, если такое оружие существует, я должна знать все, что ты можешь о нем сказать.

Я моргнул. Может, я и опозорился, но стоило ли довершать свое падение, обсуждая секреты Конгломерата с иностранцами?

– Если бы и знал, зачем стал бы вам рассказывать? – начал юлить я.

Капитан Констанц фыркнула, словно досадуя на ошибку в ответе.

– Затем, умник, что ты буквально прикован к этому кораблю, – она потянула меня за плечо экзоскелета, демонстрируя мою неподвижность, – а мы летим вслепую. Если нас собьют неизвестным супероружием, ты грохнешься вместе с нами. И единственный способ спастись – выдать нам все, что мне нужно, чтобы сохранить в целости все наши задницы.

Я оглядел металлические стены и не нашел, что возразить против такой логики.

– Справедливо.

– Итак? – нагнулась она ко мне. – Что ты можешь мне сказать?

Луч света осветил эмблему на ее шапочке. Стилизованная желтая звезда Дома Возврата – организации, в которую вступила после войны эта женщина, ее экипаж и корабль. Организации, которая в обмен на службу предлагала шанс начать с чистого листа – подправить досье и стереть все записи. Организации, которой не было особого дела, кем ты был и что натворил, лишь бы ты посвятил себя ее идеалам: самоотверженности и доброй воле.

И тогда я понял.

Меня осенило, как божественным откровением. Все сомнения и страхи отступили перед блеском этой эмблемы на шапочке, и я с трудом сдержал смех. Конечно же, для меня есть выход, есть способ загладить свои ошибки. Конечно же, есть место, где меня примут и приветят, каких бы глупостей я ни натворил; место, где мне дадут дело и смысл жизни, чтобы заполнить оставленную увольнением из разведки Конгломерата дыру. Ответ был у меня перед глазами, а я только сейчас его разглядел. Только блеск значка на шапочке этой женщины показал мне, в чем мое будущее и что нужно предать, чтобы до него добраться.

Чтобы показать себя достойным новой жизни, мне придется скинуть груз прежних обязательств. Отпустить все, что было в прошлом: джунгли, развалины карьеры, все, чем я был с тех пор, как стал агентом.

Все секреты, которые клялся хранить.

Все честолюбивые мечты, какие когда-то лелеял.

Я откашлялся.

– Кое-что я слышал, – заговорил я, стараясь сохранить хладнокровие и понимая, что от исхода этого разговора зависит все.

– Что именно?

– Я расскажу все, что знаю, – пообещал я и ощутил, как тяготы последних лет исходят паром из души. – Только при одном условии.

– Ну, знаешь ли, – хмыкнула капитан Констанц, – ты не в том положении, чтобы торговаться.

Она встала и запихнула сжатые кулаки в карманы мешковатого комбинезона:

– Чего же ты хочешь?

Я прочистил горло и взглянул ей в глаза:

– Хочу вступить в Дом Возврата.

39. Она Судак

На колени я подняться сумела, но встать на ноги не было сил. Совсем не осталось. Мы два дня бежали от безымянных, безликих охотников. А теперь Адам мертв. Не раздели́ нас та прозрачная дверь, его теплая кровь брызнула бы мне в лицо, и я бы погибла вместе с ним. И сейчас еще кровавые отпечатки его ладоней – и размазанное книзу пятно от последнего падения – оставались на дверях моей движущейся ловушки.

Я уронила подбородок на грудь. Плечи поникли, ладони распластались по полу, как раненые зверьки. Было так тихо, что я слышала свист воздуха в легких при каждом вдохе и выдохе, шорох одежды при каждом движении и биение крови в ушах. Я не ощущала скорости – ничто не двигалось в поле зрения, и ни звук, ни вибрация не подсказывали, какой энергией питается эта каморка. Да и все равно у меня не осталось душевных сил задумываться о таких вещах. Я чувствовала себя избитой и выжатой, как белье, которое выколачивали о речной камень. Когда заболели колени, я легла на бок и до отказа выдохнула воздух из легких. Кости ощущались тяжелыми, будто литые железные стержни, и я проваливалась в бездумное забвение, как в трясину…

Когда я наконец снова открыла глаза, прошло несколько часов. Я стала спокойнее и соображала яснее. Включились старые привычки, я поймала себя на том, что оцениваю окружение и составляю в уме каталог припасов. До сих пор я отдавалась произволу событий и руководствовалась инстинктами; пора было начинать мыслить стратегически. Горе могло подождать.

Светлая глотка коридора сжалась до звезды в ночном небе – крошечной световой точки далеко-далеко от меня. Когда глаза попривыкли к темноте вне моей клетки, я высмотрела и другие светящиеся точки и по их взаимному расположению стала представлять форму окружающей меня пустоты. Насколько я могла судить, я висела среди огромной темной пещеры. Тысячи звездочек заключали меня в безмерной величины скорлупу, и каждая звездочка могла быть устьем нового, неисследованного коридора. Не ведут ли некоторые из них на поверхность? Правда, пока я ушла от людей, искавших моей смерти, но оставаться здесь до бесконечности было невозможно. Скафандр еще некоторое время будет перерабатывать пот и мочу в питьевую воду, прежде чем потребует пополнения, а вот аварийные пайки должны были кончиться раньше, я уже израсходовала две трети таблеток. По военной службе я помнила, что, пока скафандр поставляет мне воду, без еды можно выжить не менее двух недель – хотя радости от такой жизни мало.

Комната двигалась задним ходом, так что мне не видно было, куда мы направляемся, но следовало предположить, что меня везут к определенной цели. Как только окажемся там, первым делом надо будет искать безопасный выход наверх. Там укрыться в какой-нибудь норе и затаиться, пока не иссякнут припасы, а к тому времени, будем надеяться, убийцы в броне отступятся и свалят в дыру, что их выплюнула. Тогда постараюсь вернуться к разбитому «Амстердаму» и поищу передатчик. Если повезет, помощь придет раньше, чем я умру от голода.

Я дала утихнуть внезапной вспышке гнева. Припала щекой к прохладному стеклу прозрачной двери и стала смотреть на мерцающие созвездия других дверей далеко внизу – на звездную сеть, раскинутую по оболочке громадного пузыря.

Откуда явились те солдаты? Я только теперь, опомнившись от потрясения, задалась этим вопросом. Бронескафандры на них были потертыми и как будто склепанными из разных частей, не слишком подходящих друг к другу, как если бы вышедшие из строя детали заменяли чем под руку попало. Ни одного стандартного, форменного, а значит, люди в них не из регулярной армии – то есть либо пираты, либо наемники.

У пиратов кишка тонка бросаться на такое большое и защищенное судно, как «Хейст ван Амстердам», да и огневой мощи у них бы не хватило. А даже если бы пираты с ним справились, они не стали бы медлить на месте преступления, гоняясь за парой случайно выживших. Ограбили бы разбитое судно и со всех ног пустились наутек. Значит, наемники. Тогда кто их нанял и зачем? Судя по тому, сколько времени они провели на месте крушения и как упорно гонялись за нами, ясно, что их задачей было никого не оставлять в живых.

Даже если допустить, что они нацелились убить конкретно меня, это не слишком сократит список подозреваемых – не счесть, сколько людей и организаций на всех сторонах конфликта Архипелаго рвались отомстить за мыслящие джунгли Пелапатарна и увидеть голову Аннелиды Дил насаженной на кол. Меня заочно приговорило даже собственное правительство – те, кому я служила, кого защищала, когда принимала решение покончить с войной.

Распрямившись, я осмотрела три глухие стены своей камеры. Пока не узна́ю, куда меня везут и зачем, конкретных планов строить невозможно. Но сама неопределенность придавала им соблазнительную простоту. Нужно придумать себе оружие и переждать противника. Лайнер уничтожили в спорной звездной системе: наверняка кто-нибудь пришлет корабль расследовать происшествие. Мне всего-то и надо – оказаться на поверхности, когда он прибудет.

Я прогнала в уме кое-какие расчеты. Ближайший сколько-нибудь значительный пункт – Камроз. На максимальной скорости корабль оттуда придет через четверо суток, значит мне придется оставаться в укрытии не менее сорока восьми часов, а может быть, и дольше.

Рискнет ли погоня последовать за мной в эту огромную темную сферу? Что, если они уже теперь преследуют меня в такой же летающей комнате? Я взглянула назад, не видно ли летящей следом кабины, и обнаружила, что моя комнатка разворачивается. Она медленно и изящно повернулась так, что стеклянная дверь теперь смотрела вперед и мне стало видно, куда я направляюсь.

Впереди открылось круглое отверстие, ведущее в еще большее пространство. От попытки представить, как такой объем мог уместиться внутри планеты, голова шла кругом. Я даже не пыталась определить его длину и ширину в километрах.

В центре этой колоссальной пустоты горело что-то вроде крошечного яркого солнца. Смотреть на него в упор я не смогла, и о его величине оставалось только гадать. И все же оно казалось слишком маленьким, чтобы гравитация запустила в нем термоядерную реакцию, а значит, это не мог быть природный объект. Не могло оно быть и творением одной из рас Множественности – это было за пределами всех известных технологий, да, пожалуй, и за пределами нашего понимания устройства и работы звезд. Но не этот сияющий шарик наполнил меня ужасом, от которого кровь в жилах обратилась в песок. Ужас поразил меня при виде объектов, облаком окружавших это немыслимое солнце в миниатюре, – бесчисленные ряды, и каждый кинжально-острый корпус отбрасывает тени на стены. В пространстве между звездой и стенами висели тысячи и тысячи сверкающих кораблей в белой, как мрамор, обшивке и с острыми, как нож, носами.

Я провела в этой тесной летающей комнате сутки. Измученная бегством по лабиринту каньонов, бо́льшую часть этого времени я проспала, неловко свернувшись на твердом белом полу. Просыпаясь, следила за приближением маленького солнца в строю сияющих кораблей, а когда снова засыпала, мне снился Адам, стоящий среди черных обугленных пней сгоревших джунглей.

Время шло медленно.

Я стала замечать за собой, что напеваю мелодии и разговариваю вслух. Никогда не умела быть одна, и полная тишина в этой кабине – мне теперь стало казаться, что я нахожусь в летающем лифте, – давила на меня так беспощадно, что даже звук собственного голоса утешал и создавал иллюзию собеседника.

Сначала я повторяла обрывки собственных стихов, но они были так нагружены горем, что я перешла на популярные песенки. Эти, хоть и не шедевры, зато были прилипчивы и бодрили куда лучше того, что сходило с моего пера.

К концу второго дня я забеспокоилась. Еда кончилась, а мы, казалось, все так же далеки от маленького солнца. Если меня хотели доставить к этим белым кораблям, я не надеялась продержаться до конца пути. Слишком велико расстояние, и слишком медленно двигался этот лифт.

Какая жестокая ирония, думалось мне, – избегнуть быстрой смерти, чтобы медленно умирать от голода и жажды в клетке размером с большой платяной шкаф.

Та часть меня, что звалась Оной Судак, дрогнула при этой мысли. Ей хотелось колотить кулаками в стеклянную дверь и слезно молить о свободе. А вот капитан Аннелида Дил выжидала. Рано или поздно это нелепое устройство достигнет цели. Если я случайно доживу до того времени, мне, чтобы уцелеть, понадобится вся моя выучка, вся смекалка и все силы. Так что пока разумнее всего было отдыхать и не тратить энергию даром. Я сознавала себя солдатом и, видит бог, готовилась к встрече с неведомым по-деловому, с военной собранностью. Если мне судьба превратиться в иссохший мешок костей на полу летучей тюрьмы, я приму эту судьбу с достоинством. Буду терпеливой, буду надеяться на лучшее, в то же время готовясь к худшему.

40. Злая Собака

На подходе к системе Галерея я приняла новую передачу от Адалвольфа. В этот раз он придал своей узколицей аватаре облик бога войны в зеркальном доспехе, с развевающейся за спиной огненной гривой, с пламенем, срывавшимся из уголков глаз, как сдуваемые ветром слезы.

– Сестра, – сказал он, – не могу не заметить, что ты пренебрегла моим советом.

Расслышав в его тоне угрозу, я все же сдержалась.

– Ты весьма наблюдателен.

Я решила оставить себе предустановленную конструкторами аватару. Ее черты основывались на внешности женщины, чьи стволовые клетки стали зародышем биологического сегмента моего процессора, хотя дизайнеры искусно удалили из нее все этнические и половые признаки, оставив обобщенный символ бесконечного многообразия человеческих лиц.

– Однако, как ты любезно отметил в прошлой нашей беседе, я больше не принадлежу к стае и потому не обязана следовать твоим рекомендациям.

Сладким тоном я только подчеркивала горький привкус своих слов. И подбородок я вздернула с вызовом – движением, подсмотренным у Альвы Клэй.

– Я здесь представляю Дом Возврата и выполняю свою работу.

– И не прислушаешься к доводам рассудка?

– Каким доводам? – засмеялась я. – Ты пока никаких доводов не привел.

Адалвольф оскалился:

– Ты получила сообщение.

– То анонимное предупреждение?

Я позволила себе улыбнуться еще шире. Посмотрим, долго ли он сумеет притворяться, что ничего не знает об отправителе.

– Почему ты думаешь, что я должна его испугаться? – спросила я.

– Я думаю, оно было послано для твоего блага.

– И откуда бы тебе знать? – моя аватара изобразила девическую наивность.

Пламя его волос лизало сверкающий металл доспеха на плечах.

– Иначе зачем было бы посылать его только тебе?

– Затем что это сделал Фенрир.

Адалвольф сощурил глаза. Ждал, чтобы я высказала свои подозрения, и вот дождался.

– Фенрир не хочет с тобой драться, – заявил он.

– Зачем бы нам драться?

– Затем что ты собралась ввалиться в гущу секретной операции. А в этом случае капитан Паррис прикажет ему тебя атаковать.

Я изобразила негодование:

– Мне нужно спасти пассажиров и команду «Хейст ван Амстердам».

– Ни Паррис, ни Фенрир этого не допустят.

– Почему?

Оба мы сознавали, что вопрос провокационный, но я должна была услышать ответ.

Адалвольф вздохнул:

– Потому что это Фенрир его сбил.

Я так и предполагала и уже уведомила капитана Констанц о своих подозрениях, но, когда они подтвердились, испытала не удовлетворение, а болезненную нервозность.

– Зачем?

– Это секретные сведения.

– А Хобо? Его ведь тоже сбил Фенрир? Или и это секретная информация?

– Корабль-разведчик – сопутствующие потери. – Адалвольф взглянул на меня свысока, вздернув длинный сухой нос. – Хобо, по несчастью, производил глубокое сканирование Объектов Галереи. Нельзя было допустить, чтобы он сообщил о своих открытиях.

– И его просто взяли и убили?

– Скажем, убедили покончить с собой.

– Ради сохранения секретности?

– Именно так.

Я подняла указательный палец:

– Однако мне ты сказал.

– Сказал.

Уже без притворства, без деланой невинности. Этой минуты я страшилась. Сохраняя самый бесстрастный тон, спросила:

– Это значит, что меня тоже убьют?

Он и глазом не моргнул:

– Боюсь, что так.

– Двое против одной?

Его улыбка была в равной мере неискренней и вымученной.

– Мы постараемся проявить… милосердие, насколько возможно.

– А мой экипаж?

– Сопутствующие потери.

Я нахмурилась. Я чувствовала, как вакуум высших измерений ласкает мою наружную обшивку, а в глубине моих машинных отделений ощущала бурчание механизмов, формующих торпеды и боеприпасы на замену тем, от которых я отказалась, вступая в Дом. Не изготовить мне только боеголовок с антиматерией, бывших прежде моим главным оружием. Мне вырвали клыки, но совсем беззубой я не стану. Даже резервных орудийных систем хватит, чтобы сразиться на равных с кораблями почти любого класса. Встретившись лицом к лицу с братьями, я уже не буду безоружной каретой «скорой помощи». Я снова стану боевым кораблем, вооруженным классическими ядерными торпедами. У меня будут острые зубы и острый нюх.

– Хорошо, – сказала я.

Не соглашаясь, а просто подтверждая, что информация получена. Я знала, что без основного вооружения продержусь не долго, но еще знала, что капитан Констанц затребовала у станции Камроз подкрепление, и не сомневалась, что перед смертью успею нанести бывшим собратьям по стае десяток-другой хороших ударов – чтобы спасательному кораблю, который придет за мной, не пришлось опасаться атаки.

41. Сал Констанц

– Так что ты думаешь?

– Думаю, паршивец он, и все тут, – покачала головой Альва Клэй. – Сейчас-то, когда схватили за задницу, он чего угодно наговорит.

Мы стояли в круговом коридоре корабля неподалеку от камбуза.

Я взглянула на Лауру Петрушку:

– А ты?

Она подняла голову со своего кресла:

– По-моему, он это серьезно.

Я сняла шапочку и поводила пальцами по ободку. Насчет чистой одежды и душа я отлично решила, они мне были очень нужны. Я снова чувствовала себя почти человеком.

– Ты давно его знаешь?

– Пару лет.

– И доверяешь ему?

Она замялась:

– До сегодняшнего утра я бы сказала – нет.

– А теперь?

– Теперь, – улыбнулась она, – он не работает на противника.

– Если ему верить.

– По-моему, он не врет. Если он сейчас к ним вернется, его загонят в такую дыру, что неба будет не видно.

– Вернуться еще надо суметь, – фыркнула Альва.

– И как это понимать? – нахмурилась Лаура.

Альва выпятила подбородок:

– Дурень пытался захватить наш корабль, а это мятеж. Повыкидывай мы его из шлюза по частям, были бы правы.

Я покрутила помятым плечом, разгоняя онемение. Чайлд натворил дел, но, если он всерьез задумался о вступлении в Дом, я готова была его понять. Я сама после потери Джорджа только и делала, что расплачивалась за секундную невнимательность, которая стоила человеку жизни.

– Никого мы в космос не выкинем.

– Но, капитан…

– Нет! – отрезала я, поскольку не хотела больше смертей на своем корабле. – Нам сейчас никакая помощь не лишняя. Если Чайлд не кривит душой, пользы от него живого будет больше, чем от покойника.

Альва насупилась, но я видела – она признаёт мою правоту. Медик у нас молодой и неопытный, а мы летим навстречу потенциальной опасности, не зная, какие против нас силы, не говоря уже об оружии, которого мы понять-то не умеем, не то что ему противостоять. Если хотим выполнить задание и уйти живыми, нам дорог каждый полноценный член экипажа – а Чайлд ценен не только медицинскими навыками, он еще и много знает.

– Вы не сумеете его использовать, – сказала Лаура. – Ему нужен покой. Если он встанет на ноги, умрет.

Я щелкнула пальцами:

– Это не моя забота, – и, прищурившись, предложила Альве: – Но ты, может быть, сумеешь ему помочь.

– Это как? – заморгала она.

– Вы оба служили в джунглях. Ты знаешь, каково это. У вас много общего.

– Общего? – она с хохотом отмахнулась, словно я сболтнула полную чушь. – Этот паршивец пару лет околачивался на базе, лакая лишайниковый самогон, и этим, по-твоему, похож на меня?

Она обратилась к Лауре Петрушке:

– Ты ведь была на Сиколе? Что скажешь? Сильно ли похож аэродром, на котором он валандался, на мыслящие джунгли, где в каждой тени таится враг и постоянно, даже во сне, слышишь, как что-то бормочут тебе деревья? Что скажете, леди? Можно ли сравнивать?

Лаура чуть заметно вжалась в спинку кресла, но сохранила каменное выражение лица:

– Каково пришлось ему, ты не знаешь.

– Догадываюсь, черт побери.

– Тогда могла бы ему посочувствовать. – Лаура села прямо, вцепившись в подлокотники кресла. – Здесь не конкурс, не игра в «Кто больше страдал». Бедняга намучился в тех дурацких джунглях не меньше, чем ты в своих. И раз ты сама спасаешься здесь от своего прошлого, должна, как никто другой, понимать его желание спастись.

Разговор оборвался. Альва Клэй потопала в оружейную смазывать и чистить разложенное на полках оружие. Она так снимала стресс. Лаура Петрушка укатила в противоположном направлении – любоваться вихрями гиперпространства с обзорной палубы «Злой Собаки».

А я вернулась в камбуз.

– Ладно, – сказала я приваренному к палубе человеку, – предположим, я дам тебе шанс. Что ты можешь предложить взамен?

Взгляд, устремленный на меня снизу Аштоном Чайлдом говорил, что он еще не смеет надеяться.

– Чего вы хотите?

– Полной характеристики того гипотетического оружия.

– Этого я не знаю.

– Тогда как насчет настоящей цели твоего задания? – я засунула руки в карманы. – Чтобы попытаться угнать «хищник», у человека, как я полагаю, должна быть очень важная цель.

– Я искал поэтессу, – рассмеялся Чайлд.

Такого ответа я не ожидала.

– Кроме шуток?

– Боюсь, что так.

Я подумала, не выйти ли мне вон. Но любопытство возобладало.

– Зачем?

– Не знаю, – наморщил он нос. – Затем что мне приказали.

– А прошлой ночью?

– Виноват. – Он поводил глазами в поисках вдохновения. – Ужасное недоразумение. Больше не повторится.

Я пошевелила больным плечом.

– Ты швырнул меня через комнату, – произнесла я со всем достоинством, какое могла в себе найти в данной ситуации. – И мне нужны гарантии, что такое не повторится ни при каких обстоятельствах, чем бы ты там ни наклюкался. Или я попрошу свою подружку Альву всадить тебе пульку из ее «Архипелаго» прямо в затылок. – я сделала шаг назад. – Мы друг друга понимаем, Чайлд?

– Конечно, – улыбнулся он мне.

– Не будешь больше дурить?

– Я усвоил урок. – Он стал серьезным. – К тому же вы – моя последняя надежда. Если Дом меня не примет, до конца недели меня отымеют на шесть ладов. Мне бы этого не хотелось.

– Значит, уверен?

– Да, капитан.

Я вызвала Нода, чтобы разварил швы, и драфф, ворча, выбрался из своего логова в машинном зале, шлепая руками-лицами по металлической палубе и беспорядочно перебирая шестью конечностями на манер пьяного осьминога, вздумавшего подняться по лестнице. От него пахло перечной мятой и водорослями. В одном рту он зажимал горелку.

– Куда звала? – спросил он одной подошвой.

Я ткнула пальцем в распластанного Чайлда:

– Думаю, теперь его можно освободить.

По телу Нода прошла дрожь. Он поднял одну руку-лицо, а остальные опустил на палубу.

– Думаешь или знаешь?

Я вздохнула:

– Это важно?

Три угольно-черных глаза взглянули на меня с поднятого лица.

– Может, важно, может, не очень.

Утвердив четыре конечности на палубе, он изогнул пятую и включил горелку. Синее пламя зашипело, напомнив шорох далекого прибоя.

– Просто вырежь его.

Я рисковала, но, если «Злая Собака» не ошиблась, нам всем так или иначе вскорости грозила смерть. А если выживем, мне для спасения уцелевших понадобится как можно больше рабочих рук.

– Есть, босс-капитан.

Пламя сузилось, побледнело, став почти невидимым, и драфф приблизился к неподвижной фигуре Чайлда. Размягчились заваренные сочленения. Запахло раскаленным металлом, и вот уже человек свободен. Я посмотрела, как он разминает руки, как крутит шеей, разгоняя кровь по измученным членам. Экзоскелет усиливал все его движения, и на мгновение я задумалась, не сделала ли ошибку. Я уже испробовала мощь его костюма и то, с какой легкостью он меня отшвырнул.

– Ты не шутил про вступление в Дом?

Я сумела сохранить спокойный деловитый тон.

– Нет.

– Тогда ты будешь мне нужен в лазарете…

По моему голосу он должен был понять, что я не боюсь.

– …помогай Престону. Мальчишка мало знает, но жаден до учения, – я потерла кончик носа, – во всяком случае, я на это надеюсь. А если нет, вышвырну бездельника ко всем чертям с корабля и найму другого.

– Есть, капитан.

Чайлд кое-как отсалютовал – двумя пальцами мазнул себя по лбу – и на плохо гнущихся ногах вышел за дверь. Похоже, он еще не вспомнил, как управлять своими конечностями.

Когда он скрылся, я чуть не повалилась на первый подвернувшийся стол. Руки дрожали, сердце дребезжало, как готовый сорваться с креплений мотор. Нод собирал свой сварочный аппарат и ворчал на запах немытой посуды. Он нечасто выходил в обжитые людьми части корабля: у меня сложилось впечатление, что грязные, провонявшие смазкой корабельные потроха ему приятнее запаха наших тел и еды.

Аватара «Злой Собаки» наблюдала за мной со стенного экрана. Компьютер сегодня сгенерировал неподвижное лицо куклы.

– Ты ему веришь?

Она говорила о Чайлде.

Я удивилась, услышав свой лающий смешок:

– Нет.

– Альва хочет его выбросить.

Я присела на уголок стола, упершись одной ногой в палубу, а другой болтая в воздухе.

– Знаю.

– Через сорок семь секунд он будет проходить мимо главного шлюза. Если надумаешь, я сниму предохранители и продую ту часть коридора.

Я потерла щеки, со стыдом ощутив, как силен соблазн согласиться.

– Нам не хватает рук. Он нам нужен.

Вырвавшийся у меня звук выражал и напряжение, и сожаление.

– Просто, будь добра, приглядывай за ним, – попросила я, – и позаботься, чтобы он ничего не натворил.

– А если он что-то задумает?

– Держи поблизости боевой дрон. Не позволяй ему увидеть, но приготовь на всякий случай. Если от него будет исходить угроза тебе или команде, делай, что сочтешь нужным.

– Да, капитан.

– Как там твое семейство?

– Плохо. Боюсь, мне предстоит с ними драться.

– Дождаться подкрепления нельзя?

– Они убивают выживших после крушения лайнера. Если станем ждать, спасать будет некого.

Я нашла Альву в оружейной. Она разбирала старинную манагскую плазменную винтовку, части которой были разложены на верстаке. В помещении пахло ружейной смазкой и металлом. Во времена действительной службы «Злая Собака» имела запас оружия на полторы сотни десантников. Сейчас бо́льшая часть стеллажей пустовала, осталось только то, что принадлежало Клэй. У меня на крайний случай имелась пара пистолетов-автоматов, но их я держала в сейфе у себя в каюте.

Подойдя к верстаку, я стала разглядывать полуразобранную плазменную винтовку:

– Славная штука.

Многорукая воинственная раса манагов обитала во внутренних областях Множественности. Я их во плоти никогда не видела, но знала, как ценится у знатоков их неприхотливое и надежное оружие.

– Спасибо.

– У нас все в порядке?

Она ответила, не поднимая глаз:

– Смотря что понимать под «порядком».

Я посмотрела, как она чистит ствол маленьким ершиком. Поводив им туда-сюда, она извлекла ершик и дунула в отверстие.

– Не знаю, – сказала я. – Ну, просто в порядке.

– Ты все еще капитан.

– Я могла им не быть?

Альва аккуратно положила инструменты на верстак:

– Я, когда подписывалась на это дело, дала себе слово: если ты окажешься полным дерьмом, распылить тебя и принять командование кораблем.

Она сказала об этом так буднично, что у меня дыхание сперло в горле.

– Однако не стала?

– Не стала.

– Можно спросить, почему?

Она, еще опираясь запястьями на край верстака, пошевелила пальцами. Татуировки на ее руках пошли рябью.

– Ты не полное дерьмо.

– Спасибо.

– Это не комплимент.

Ее голос был жестким, как разложенные в полупустой оружейной стволы. Я отступила от верстака:

– От тебя похоже на комплимент.

– Ну, это не он.

Мы помолчали – никто не хотел заговаривать первой. Наконец я прочистила голос и сказала:

– Так у нас все в порядке? Можем работать вместе?

Альва смотрела на расчлененное оружие.

– Ты спрашиваешь, стану ли я тебя распылять и выбрасывать за борт? – Она наконец взглянула мне в глаза. – Нет. Ты после смерти Джорджа очень старалась. Ты целыми вытащила нас из Северного, а это было не для слабаков. Никогда бы не подумала, что ты способна спустить корабль на цивильных.

– Ты не считаешь это ошибкой?

– Нет, черт возьми, – покачала она головой. – Кретины в нас стреляли. Сами виноваты.

– Кто поднимет на нас меч…

– Погибнет от высокоскоростных бронебойных снарядов.

Улыбка тронула ее губы, как ветерок трогает пальмовые листья, – вот она была, а вот уже нет.

– По заслугам, – добавила она, – получает тот идиот, которому хватает дури связаться с «хищником».

У меня вдруг стало пусто в животе. Я спрятала руки в карманы комбинезона.

– Ты ведь в курсе, что нам предстоит?

Клэй кивнула:

– Есть разница: мы были солдатами, и у нас тоже «хищник».

Я шла круговым коридором, выбрав длинный путь и радуясь пустующим каютам и темным мастерским. На ходу вела кончиками пальцев по стенам. От раздумий о предстоящем сражении все обрело особую остроту, и я поймала себя на мысли: будет ли кто-то когда-то спать на этих пустых койках, услышат ли необжитые кабинеты и кают-компании новые разговоры? В свете предстоящей стычки представлялось и невероятным, и пугающе правдоподобным, что этот маленький город через несколько часов перестанет существовать, эти надежные стены и полы расколются, этот прохладный, раз за разом обновляющийся воздух рассеется в бесконечном вакууме. Вполне могло оказаться, что мои ноги последними ступают по той или иной части коридора, мои глаза последними радуются их строгой функциональной красоте.

Конечно, знавала я и другие дома. На мгновение мои мысли обратились к Седжу и трем месяцам, проведенным с ним на вилле в Наксосе. К тем душистым ночам. До «Злой Собаки» та вилла была для меня самым близким во взрослой жизни подобием собственного дома. После смерти родителей я нигде не была своей. Жила на чемоданах. Обитала в общежитиях Академии, потом на разных кораблях, но все это мимоходом. Я, пока не попала сюда, нигде не пускала корней. За последние три года «Злая Собака» и ее команда стали единственной константой моей жизни. Они дали мне желанное одиночество и компанию, когда я в ней по-настоящему нуждалась. Каюты и мостик стали мне привычны, как комнаты дома, где я жила в детстве, и мысль, что их скоро не станет, причиняла невыносимую боль.

Я замерла, борясь с искушением приказать «Злой Собаке» остановиться, развернуться и на полной тяге мчаться к Камроз. Но едва эта мысль сложилась у меня в голове, я поняла, что никогда не отдам такого приказа. Не для того мы так далеко зашли, чтобы удирать, поджав хвост. Нас, может быть, дожидались выжившие. Самое малое, что мы могли для них сделать, – проверить обломки крушения на признаки жизни, даже если проделывать это придется под обстрелом. Атаковав нас, бывшие соратники «Злой Собаки» обнаружат свою вину в крушении «Хейст ван Амстердам» и тем обвинят Конгломерат в агрессии против гражданского судна Внешних. Такое не проходит безнаказанным.

Я не могла отделаться от мысли, что на лайнере находились сотни людей. Сотни потенциальных жертв. Кулаки у меня сжались в ожесточенной решимости. Пассажиры и персонал «Амстердама» – не военные. Виновные в убийстве гражданских – мужчин, женщин и детей – должны быть призваны к ответу. А если кто-то остался жив – и каким-то образом продержался неделю после атаки, – я не видела иного выбора, как сделать все для их розыска и спасения, даже под угрозой смерти.

42. Она Судак

Под конец третьих суток полета моя тюремная камера стала опускаться к внутренней поверхности, где мне виделось что-то наподобие покинутого города. В центре высился десятикилометровый зиккурат. На всяком другом фоне он выглядел бы громадой. Здесь – чуть заметным пупырышком на темной плоскости. Он был выстроен из того же материала, что и все вокруг, и напоминал какую-то узловую станцию. От его основания во все стороны разбегались трубы и провода, образуя паутинный скелет окружающего пирамиду города. Светлые точки, рассыпанные по плитам-ступеням, вблизи оказались дверями, подобными той, от которой начался мой путь. То, что моим утомленным глазам поначалу представилось стайкой светлячков, превратилось в скопление летающих комнат, каждая из которых двигалась по своей траектории, влетая и вылетая из отверстий в зиккурате, как автобусы въезжают и выезжают с автовокзала. От их мельтешения пирамида чем-то напоминала улей, и теперь я по-настоящему оробела. До сих пор я больше думала о преследующих меня людях, а внутреннюю структуру Мозга полагала такой же пустой и заброшенной, как его поверхность. Но эти летающие коробочки не выглядели забытыми пережитками с некогда заданной программой. А если они использовались, значит мне вскорости предстояла встреча с обитателями этого невообразимого, почти непостижимого артефакта. От этой мысли у меня холодела кровь. Я, крепко сжав кулаки, смотрела, как плавучая тюрьма приближается к башне ступенчатой пирамиды.

Как можно было всего этого не заметить? Сколько разных рас обследовали Объекты Галереи! И ни одна не сообщала даже об отверстиях на поверхности, не говоря уж о подземной сети. Или весь этот пузырь существовал вне обычного пространства-времени? Такая гигантская полость явно не уместилась бы в пределах Мозга – он сам по себе не больше планеты средней величины. Может быть, я не заметила перехода в портал между измерениями, ведущий в какое-то высшее пространство – или даже в сам гипер? Это, конечно, отчасти объяснило бы, как можно сотни лет не замечать маленькой звезды, горящей внутри планеты.

Но если все и вправду так, каким образом я так просто сюда попала?

Отверстие, в которое проникли мы с Адамом, невидимо сверху, но это не объясняет, почему никто до нас на него не наткнулся. Главные каньоны за прошлые годы исхожены экспедициями. Или просто никому не повезло заглянуть именно в этот участок лабиринта? Или – от этой мысли по коже у меня побежали мурашки – кто-то его уже находил. И рискнул заглянуть внутрь, и даже добрался сюда, где его и уничтожило то, что скрывается в этой темной громаде.

Господи, как я тосковала об оружии! Хотя бы обычный пистолет, лишь бы что-нибудь сжать в руке ради уверенности и спокойствия. Но, сколько ни желай, оружие не появится. При мне были только собственные руки и ноги и еще навыки, приобретенные на военной службе. Только много ли от них проку в рукопашной схватке с выстроившей все это расой? Что такое обезьяньи пальцы против существ, способных создавать солнца?

Неуклонно приближаясь к зиккурату, я уже различала ту дверь, на которую нацелилась моя кабина. Вблизи я (с превеликим облегчением) разглядела, что в коридоре за дверью меня вроде бы никто и ничто не ждет. Впрочем, не много утешения принесло это открытие рядом с гигантской пирамидой в титанической пещере с каменным небом, где я сама себе представлялась жалким карликом.

Без всякой видимой спешки стеклянная дверь моей летучей тюрьмы мягко приникла к такому же барьеру, перекрывшему вход в коридор. Свет над головой из белого стал голубым, и обе прозрачные двери ушли в стены. С ними пропало высохшее, растрескавшееся пятно крови Адама. Я приготовилась к перемене воздушного давления, но не ощутила его. Меня все еще окружал персональный воздушный пузырь, и воздух в нем оставался таким же свежим, как в миг, когда я выползла из-под обломков «Амстердама».

Коридор впереди был неотличим от прежнего, по которому я прошла три дня назад. И здесь полупрозрачные стены сияли жемчужным светом. Я опасливо, крепко придерживаясь за края проема, шагнула в дверь своей тюрьмы. Двигалась я медленно, как бабочка, робко выбирающаяся из скорлупы куколки. Ноги онемели, зато успели отдохнуть в вынужденном бездействии.

Гибель Адама колола мозг, как засевший в нем острый осколок, но я знала, что время справляться с горем придет позже. Пока что важнее всего было найти выход на поверхность.

Кадетом я выдержала много испытаний на выживание в глуши. Я умела прокормиться с земли, найти пищу в самом враждебном, безбожном климате. Но те испытания проводились на природе, там, зная, где искать, можно было найти растения, лишайники и прочие источники питательных веществ. А эти стерильные белые стены и такие же полы не сулили надежды. Я не ела уже двадцать четыре часа, и если в ближайшие пару дней не найду выхода, не изобрету средства к побегу, то начну терять энергию и силу воли, необходимые для борьбы.

Я на пробу шагнула в оставленную мной камеру и обратно в слабой надежде, что дверь захлопнется и вернет меня к исходной точке. Но после третьей попытки, видя, что в кабине упорно горит голубой свет и дверь все еще в прежней позиции, мне ничего не оставалось, как идти по коридору в поисках другого выхода.

Сделав пару глубоких вдохов, я собралась с духом и нога за ногу потащилась от двери, держа наготове отведенный за спину сжатый кулак – на случай атаки.

43. Сал Констанц

«Злая Собака», следуя моему приказу, выключила двигатели за гелиопаузой Галереи – за той зыбкой границей солнечной системы, где поток солнечного ветра уравновешивается ветрами окружающих звезд и начинается межзвездное пространство. Корабль, сохраняя огромную скорость, но уже без ускорения, дрейфовал сквозь высшие измерения, пока совсем не выпал из гиперпространства во вселенную.

Падая в сторону солнца по баллистической траектории, «Злая Собака» отключила все системы, кроме жизненно необходимых, и задействовала только пассивные датчики. Солнце Галереи в восемнадцати миллиардах километров перед нами больше напоминало яркую звезду на фоне других звезд, а Объекты с такого расстояния были почти неразличимыми точками.

Я лежала в командирском ложементе, опустив щиток скафандра. Мое лицо освещали только включенные в рубке экраны. Всей команде я приказала надеть вакуумные скафандры на случай повреждения корпуса. Так полагалось по регламенту, но в данном случае это был, скорее, бесполезный жест. Удар, способный проломить корпус «хищника», по всей вероятности, превратит в кашу все, что кроется внутри. В таком случае шанс выжить оставался только у тех членов экипажа, которые надежно закреплены в двойной броне рубки в центральной части корабля. На данный момент это означало: у меня и у Лауры Петрушки.

Она сидела на другом конце рубки, ссутулившись над орудийным дисплеем, просунув больную ногу под панель. Не то чтобы корабль нуждался в Лауре: «Собака» вполне могла вести бой сама, но Лаура была нужна мне. Когда доходит до боя, все происходит слишком быстро для человеческого восприятия. «Хищники» соображают быстрее нас и способны одновременно принимать множество решений, работать по целям на нескольких фронтах сразу. Лаура была мне нужна, чтобы следить за нашим статусом в реальном времени. Ее учили тактическому анализу, а мне без прямой нейронной связи со сферой восприятия корабля не уследить за всеми событиями. Для этого требовалась помощь опытного аналитика.

Это так я ей объяснила.

В действительности интерпретировать для меня ход сражения вполне могла бы аватара «Злой Собаки». В конце концов, это ее основная функция. Я сказала Лауре, что мне нужна поддержка и запасная пара глаз, а на самом деле я просто нуждалась в ее компании. Мне нечасто доводилось так нервничать, как теперь, а когда рядом человеческое существо, жить легче – особенно если это женщина старше тебя. Я угрюмо и честно призналась самой себе, что, если уж придется умирать, я не хочу умирать в одиночестве.

– В зоне обзора пусто, – сообщила Лаура, просмотрев показания приборов.

Лицо «Злой Собаки» усмехнулось с передового обзорного экрана.

– Как она уже сказала, я не могу на таком расстоянии распознать присутствие «Фенрира». – Аватара приняла озабоченный вид. – Во всяком случае, не задействовав активных датчиков. Тем не менее могу утверждать, что ни у одного из Объектов не отмечено лишних спутников и никаких признаков «Хейст ван Амстердам» на их орбитах не обнаружено. Вижу следы металла на Объекте, называемом Мозг, – возможно, обломки крушения. Если «Фенрир» еще не покинул систему, он может находиться на поверхности рядом с разбитым лайнером или по ту сторону солнца. В любом случае я ожидаю, что он будет действовать чрезвычайно скрытно, и потому локализовать его берусь только в движении – или когда он окажется намного ближе.

Я согласно хмыкнула. Пока все шло, как мы предвидели. Нас, входящих в систему без тяги, будет очень трудно обнаружить и еще труднее отличить от случайного космического мусора. Чтобы распознать в нас не просто мелкий астероид, «Фенриру» придется подойти на расстояние прямой видимости или послать эхо-сигнал нам на корпус. В обоих случаях он выдаст себя. К сожалению, верно и обратное: мы тоже не сумеем его обнаружить, не выдав себя. Мы походили на вооруженных врагов, кружащих по темной комнате: каждый боится включить фонарь, чтобы не дать знать другому, куда целиться.

– Какие будут приказания?

Падая сквозь пространство на нынешней скорости, мы оказались бы на расстоянии удара от Объектов через месяц-другой. Если хотим застать там живых, единственный способ – скакать через смежные пространства, хотя бы ускорение и выдало наше присутствие всем наблюдателям в системе.

Я бросила последний взгляд на далекое солнце и ответила:

– Мы здесь, мы осмотрелись. Увидеть «хищник» не рассчитывали – и не увидели. Зато установили вероятное местонахождение лайнера, а это уже кое-что. Теперь надо приблизиться и начать поиск уцелевших.

Я дотянулась до интеркома и подключила связь с главным ангаром, где в стартовой готовности сидели в прочном орбитальном челноке Альва Клэй, Престон Мендерес и Аштон Чайлд. На вызов ответила Альва.

– Пока с виду все чисто, – сообщила я ей. – А лайнер, похоже, на Мозге. Осторожно начинаем движение, а потом прыгнем как можно ближе к поверхности.

– Поняла, капитан.

Голос Альвы напряженно звенел. Ей, пока мы сдерживаем «хищник», предстояло возглавить импровизированную спасательную команду на грунте.

– Готовность по вашему сигналу, – сказала она.

– Ждите.

Я отключила связь и несколько секунд выравнивала дыхание. Меня окружали привычные звуки рубки: почти неслышное мурлыканье кондиционеров; отдаленные скрипы и стоны частей корпуса, которые, остывая, приспосабливались к внезапному прекращению тяги; тихие звонки и гудки систем, сообщающих о рутинных переменах статуса. Я сотни раз засыпала под эту музыку. Только вот теперь о сне думать не приходилось. Дыхание вырывалось у меня короткими мелкими толчками, кровь звенела в пальцах и так шумно билась в ушах, что я забеспокоилась, не услышала бы Лаура. До сих пор мне доводилось командовать – в первый и единственный раз – только медицинским фрегатом, и тогда мое дело было разгребать последствия боя, а не вести корабль в самое полымя. Хотя, принимая командование над «Злой Собакой», я сознавала, что может дойти и до такого – что когда-нибудь придется, к примеру, стрелять по пиратскому кораблю, – и я знала, что справлюсь, как бы ни стискивала мне грудь и живот паника.

До сих пор наша команда справлялась с тем, с чем ей пришлось столкнуться, – от захватчиков Северного до «припадка» Аштона Чайлда на камбузе. Но прежние противники не пытались уничтожить корабль, да и огневой мощи для этого не имели. Да, угрожали мне лично. Да, в меня стреляли, меня душили, но все это значило не так много, как угроза лишиться корабля.

Лишиться дома.

В этот раз на линии огня окажутся все. В системе бесчинствует один «хищник», а другой – «Адалвольф», по словам «Собаки», на подходе, то есть нас безнадежно превосходят в числе стволов. Мы можем только надеяться спустить челнок на место крушения и продержаться, пока Альва со своими не закончит работу, чтобы их подобрать.

Я запрокинула голову, выдохнула.

Лаура Петрушка оглянулась:

– Ты как?

Белая прядь в ее волосах так и светилась в отблеске экранов. Мне захотелось, чтобы она обняла меня и погладила по макушке.

Но я только потерла лицо ладонями и, сев прямо, спросила:

– Ты когда-нибудь командовала в бою?

– Пару раз приходилось.

– Со временем становится легче?

Она с улыбкой покачала головой:

– Нет, не думаю.

Я вздохнула, позавидовав ее самообладанию. Когда я в последний раз командовала операцией на планете, погиб Джордж Уокер, разорванный бритвенно-острыми шипами твари, о которой я не удосужилась узнать заранее.

– Посоветуешь что-нибудь?

Она выразительно пожала плечами. Одно движение рассказало о долге и самоотверженности и о тщетных усилиях предугадать судьбу.

– Постарайся, чтобы нас всех не убили.

44. Нод

Готовься к бою, говорят они.

Готовься к ущербу.

И я собираю инструменты. Надеваю броню.

Дыхательные маски на все руки.

Огнетушители.

Драффы чинили корабли раньше, чем люди приручили огонь.

Драффы служат всем.

Всегда есть что чинить.

Всегда есть работа.

Работай, потом спи.

Спи, потом работай.

Кроме тебя, некому чинить стыки труб. Некому налаживать гравитацию. Некому поддерживать ток воздуха по кораблю. И ток воды по трубам. И ток горючего в реакторе.

Работай, потому что есть работа.

Спи, потому что заслужил сон.

Работай, потом спи.

Тебе снится Мировое Древо. Снится Джордж.

Мы служим кораблю, как служим Мировому Древу.

Мы служим, потому что служим всегда.

В мире, в бою.

Мы работаем, потому что работаем всегда.

Спасаем все жизни, спасая Мировое Древо.

Спасаем все жизни, спасая корабль.

Мы служим, потом отдыхаем.

Вечно отдыхаем в корнях Мирового Древа.

45. Злая Собака

Получив «добро» от капитана Констанц, я немедленно рассчитала вектор, который должен был привести нас на расстояние нескольких сотен километров от поверхности Мозга – на расстояние, позволявшее выбросить челнок и прикрыть его спуск, в то же время сохраняя достаточно высоты и скорости для уклонения от огня.

Я подключила двигатели и начала ускорение, зная, что термоядерная вспышка выхлопа достигнет внутренней части системы только через пять с половиной часов – а я буду на месте намного раньше.

Представляется странным, что, прибыв на место, я смогу через телескоп увидеть себя в прошлом. Странно, но не повод волноваться. Парадокса не возникнет. Наблюдение видимого света не нарушает закона причинности – как просмотр старых фильмов не влияет на жизни игравших в них актеров, а фотоснимок не забирает у снимаемого душу. В такое верят только идиоты. Самолеты не пропадали из настоящего, обгоняя звук своих моторов, вот и звездные корабли не ломают устройство вселенной, обгоняя собственное изображение.

Фенрир почти наверняка укрывался в тени одного из Объектов. Он знал, что я приду, и знал, куда я направляюсь, – ему достаточно было затаиться и ждать. Дождавшись, он высветит меня прицельными лазерами и выпустит торпеды. У меня будет секунд десять или пятнадцать для выброса челнока – в зависимости от разделяющего нас расстояния, – а потом мне придется думать только о самозащите.

К этому времени автоматические фабрикаторы в отсеках моего машинного отделения изготовили четыре торпеды с пятнадцатимегатонными термоядерными боеголовками, а также боеприпасы на три часа непрерывной работы пушек. Материал для них я обеспечила, разобрав все оборудование, без какого могла обойтись, и отправив в утилизатор два из шести челноков. Если вернусь на Камроз, мне понадобится полное переоборудование. А пока четыре торпеды – максимум, который можно было выжать из подручного материала в отведенное мне время. Между тем Фенрир, надо полагать, перевооружился после атаки на «Хейст ван Амстердам», а значит, несет до шестнадцати торпед, причем четыре из них – с антиматерией.

В одном из двигателей я отметила подозрительные флуктуации. На пути сюда я давала им нагрузку сверх предусмотренной. Правда, опасность катастрофического отказа была сравнительно мала, но жесткое маневрирование повысит риск повреждений и усилит износ.

Я стала понемногу задевать гребни высших измерений, как маленькая лодка, скачущая по волнам, если каждая волна выше прежней. Наконец, дождавшись осцилляции, которая почти полностью унесла меня из вселенной, я включила прыжковые двигатели. Они, как взмах дельфиньего хвоста, взломали пленку поверхностного натяжения и выбросили меня в бешеный шквал иного мира.

Что бы ни воображали люди, никаких чудовищ в высших измерениях нет. Во всяком случае, я их не видела. Призраки есть – если их можно так назвать. Их голоса слышатся в рокоте звезд, в сферах излучений давно погибших цивилизаций, в криках кораблей с дальних пределов галактической спирали, в щебете кораблей, расположенных ближе, – и все это на фоне вечного, не смолкающего четырнадцать миллиардов лет раската Большого Взрыва, эхо которого до сих пор разносят по гиперпространству его немыслимые ветра.

За секунды до полного погружения я выловила в прерывистой капели старых сигналов и обрушившегося на меня грохота вселенной срочное сообщение Адалвольфа. Он уже полчаса пытался со мной связаться. Его сбила с толку моя задержка на краю системы. Он-то ждал, что я ворвусь в Галерею, блистая оружием. А теперь, подозреваю, гадал, что за тактику я выбрала.

Сухое лицо его аватары казалось высеченным изо льда. Во впадинах глазниц пылал звездный свет.

– Ты не победишь, – предупредил он.

Это прозвучало простой констатацией факта.

– Я и не добиваюсь победы, – рассмеялась я. – Я спасаю жизни.

– Весьма похвально, – процедил он.

Меня его тон задел.

– Лучше так, чем убивать всех подряд, – огрызнулась я.

Он даже не усмехнулся, не заметил упрека.

– Знаешь, в чем всегда была беда псов войны – на протяжении всей письменной истории?

– Полагаю, ты меня просветишь.

Его ледяное лицо сделалось еще холоднее.

– Когда бой окончен, – сказал он, – мы ни на что больше не годны.

– Не соглашусь.

– Однако ты здесь.

Рев звезды Галерея стократно усилился в сравнении с ее голосом на окраине системы. Я почти достигла цели, но последний переход предстоял не из мягких. Если не ошиблась в расчетах, я вынырну в каких-то сотнях тысяч километров от Мозга – расстояние меньшее, чем от Земли до Луны, – и притом вынырну на межпланетной скорости.

– Да, я здесь, – сказала я.

При этих словах я дала на прыжковый двигатель полную тормозную тягу и вывалилась во вселенную кормой вперед. Термоядерные дюзы у меня сияли, как двойная новая, – я никогда еще не тормозилась с такой силой.

Кто не спрятался, я не виновата!

46. Сал Констанц

Мягкой тяжестью навалилась на грудь и живот перегрузка торможения. Мышцы шеи и поясницы резко запротестовали, перед глазами повис серый туман – это нарастающее давление отжало кровь от зрительного нерва.

На главном экране я различила выгнутую поверхность падающего мимо нас Мозга – всего в паре сотен километров по правому борту. Звездной яркости выхлоп «Злой Собаки» резкими тенями обозначил хребты и складки каньонов – любой из них мог поглотить нас целиком.

– Противник обозначился. Пошли торпеды, – бесстрастно сообщил голос корабля.

Я, когда сумела заговорить, не смогла изгнать из голоса неуютный страх.

– Выпускай челнок.

По корпусу прошла дрожь, а огонек на моей панели сообщил об открывшейся в вакуум двери отсека.

– Челнок пошел. До первого удара торпеды семь минут сорок две секунды.

– Отворачивай и задействуй оборонительную сеть.

– Отворачиваю.

Сокрушительная перегрузка отвалилась. Я, внезапно потеряв вес, натянула ремни крепления. Голова у меня повисла, со стуком захлопнулся рот. Резкая боль, и рот наполнился металлическим привкусом крови.

«Злая Собака» кувырнулась на сто восемьдесят градусов, развернув нос в направлении, откуда мы явились, а потом снова включились двигатели, направив нас навстречу угрозе.

– Орудия активированы.

Корабль зазвенел – попкорном на сковородке защелкали батареи точечной обороны, осыпая трассирующими снарядами выпущенные «Фенриром» торпеды.

Я, с трудом преодолевая перегрузку, занесла палец в рот. Кончики вернулись ярко-красными. От толчка я сильно, почти насквозь прикусила нижнюю губу. Чертовски жгло.

Оглянувшись на Лауру Петрушку, я увидела мучительно исказившееся лицо.

– Как ты?

– Нога… – она похлопала по охватившему ее бедро лубку. – От давления. Больно.

Она выдавливала по слову зараз, разделяя их резкими глотками воздуха:

– Похоже, кость разошлась. Опять.

– Извини, – сказала я ей, – сейчас ничем не могу помочь.

– Ты не виновата.

Я переключилась на экран, заметив на нем яркую вспышку.

– Одна торпеда сбита, – доложила «Злая Собака». – Еще две на курсе.

– Как челнок?

Мне мешала говорить боль в помятой челюсти.

– Пять минут до поверхности.

– В него никто не целит?

– Пока нет.

Я прищурилась на тактический дисплей. «Фенрир» висел на нем красной точкой впереди и чуть выше нас и двигался по траектории, которая должна была через считаные минуты пересечься с нашей. Если его пропустить, челнок окажется без защиты.

– Будь готова прикрывать его огнем по мере необходимости.

– Есть. – Она говорила все тем же тоном, каким впору обсуждать погоду. – Четыре птички готовы вылететь по твоему слову.

Я смотрела на поворачивающуюся под нами резную поверхность Мозга. Еще одна торпеда «Фенрира» погибла в белом сполохе.

– Челнок входит в атмосферу.

– В него не стреляют?

– Да кому он нужен? – в голосе «Злой Собаки» впервые прорвалось нетерпение. – Из нас опасна только я. Ему со мной надо разобраться. Без меня челнок – сирота. «Фенрир» сможет убрать его без всякой спешки.

На меня накатило чувство бессилия. Эти вступившие в поединок металлические звери думали быстрее меня, реагировали быстрее. Неудивительно, что «Собака» вышла из терпения.

– Что ты предлагаешь?

– В открытом бою нам не победить.

– Значит?

– Надо укрыться. Изменить правилам. Спрячемся и ударим, когда появится возможность.

– Партизанская война?

«Злая Собака» надела на аватару улыбку:

– Мы ведь последняя собака в стае.

Я улыбнулась ей в ответ. Она была права. Если останемся здесь, нас порвут в клочья.

– Хорошо. – говоря, я боролась с перегрузкой ускорения, едва не сорвавшей с петель мою нижнюю челюсть. – Передаю стратегическое командование тебе. Делай, как считаешь нужным.

У «Злой Собаки» блеснули глаза. Улыбка стала шире, превратилась в хищный оскал.

– Спускаешь с цепи?

– До отмены приказа.

Ее лицо исполнилось восторга. Она хлопнула в ладоши:

– Теперь вжарим!

Корабль менял курс с жестокой силой и так быстро, что я едва могла уследить. Получив полную свободу действий, «Злая Собака» ринулась в драку с такой яростью, что нас с Лаурой швыряло, как тряпичных кукол. Я слышала болезненные стоны Лауры, но мне было не до нее – слишком туго приходилось самой. Чтобы отвлечься, я сосредоточилась на мигающем хаосе главного экрана: там смертоносными фейерверками расцветали взрывы, протягивались туда и обратно цепочки трасс, метались и ходили колесом звезды на заднем плане.

Второго «хищника» я не видела, но знала, что он там, в темноте. Его позицию можно было проследить по белым спиральным хвостам входящего огня. Я, вцепившись в упоры ложемента, только и мечтала, чтобы капитану «Фенрира» Паррису пришлось не легче.

– Давай, девочка, – подстегивала я, всей душой желая «Злой Собаке» пережить атаку, выстоять под обрушившимся на нее потоком адского пламени и любым способом вынырнуть из него победительницей.

Окошко в нижнем левом углу на переднем экране показывало текущий статус челнока. Я видела, как падает к изрезанной поверхности планеты наше суденышко. От нас требовалось продержаться, пока Клэй, Чайлд и Престон уложат пострадавших на автоматические носилки и закрепят их в грузовом отсеке челнока. К сожалению, на это дело нужен был не один час, а мы против «Фенрира» могли продержаться считаные минуты – даже если забыть о скором прибытии «Адалвольфа». Ну что ж, мы хотя бы потреплем их перед смертью, так что вызванная нами подмога получит шанс – а челнок, может быть, сумеет до ее прибытия прятаться от врага.

На экране возникли еще три направленные на нас торпеды, и «Злая Собака» покачнулась, выпуская в ответ две свои.

От челнока донесся голос:

– Это Клэй. Наблюдаем активность на поверхности в нескольких километрах от места крушения. Возможно, выжившие. Снижаемся, поглядим.

– Поняла.

Суденышко включило посадочные двигатели и выпустило шасси. Я смотрела, как редкая атмосфера окружает сиянием ионизированного газа его нос и передние кромки крыльев. А потом челнок резко пропал из виду, канул в глубокий узкий каньон. Больше мы ничем не могли им помочь, только отвлекать братца «Злой Собаки» и стараться причинить ему как можно больше неприятностей. Пока они гоняются за нами, им будет не до группы на поверхности. Во всяком случае, я на это надеялась.

Заорал сигнал опасного сближения. Один из снарядов «Фенрира», виляя, сумел пробить плотную завесу нашего заградительного огня.

– Приготовиться к удару.

Я плотно зажмурила глаза, но вспышка пробила веки. Казалось, она насквозь просветила корпус. Взрывная волна докатилась секундой позже, ударила с носа. «Злая Собака» вздыбилась, свет моргнул.

Когда я снова открыла глаза, мы были целы, зато датчики радиации светились красным, и чувствовался запах гари – едкая вонь оплавленной электроники и пластика.

– Обе наши торпеды уничтожены, – четко выговорила «Злая Собака»; ее голос лишился интонации – все внимание отнимал бой. – Две новые ждут в трубах. Еще три – на встречном курсе.

– Челнок сел, – сказала я, как будто забыла, что ей это известно. – Они теперь сами о себе позаботятся. Действуй по обстоятельствам.

– Есть, капитан.

Трескотня противоторпедных батарей смолкла. Планета ушла вбок, сброшенная с экрана резкой переменой курса. Услышав заполнивший рубку и коридоры вой сигнала ускорения, я застонала про себя. На войне я навидалась схваток между кораблями. Все эти столкновения были мерзкими, зверскими и быстротечными – этакая шахматная партия, разыгрываемая живыми снарядами. Нам предстояло несколько неуютных и страшных минут – а в конце их, по всей вероятности, насильственная смерть.

Будь у меня какой-никакой бог, пришло бы самое время с ним примириться. Но я не верила в бога. Вместо него я задумалась о Седже, спящем без сновидений на корабле скакунов, с каждым мгновением вгрызающемся все дальше в неведомое. Узнает ли он когда-нибудь о том, что здесь произошло, да и будет ли ему до этого дело? Когда его воскресят, все это уйдет на века в прошлое, отдалится на немыслимое расстояние. Я все-таки надеялась, что он будет иногда меня вспоминать, – эта мысль несла в себе каплю утешения. Если и умру сегодня, после меня во вселенной останется маленький след. Если правдива старая пословица, что никто не умирает совсем, пока живы те, кто его помнит, то малая частица меня может просуществовать еще тысячи лет, пока не уйдет из жизни и Седж.

Включились основные двигатели, и меня вмяло в ложе. Впереди показалась звезда системы – большое красноватое солнце в центре этого нелепого планетария. Отсюда оно выглядело отнесенной на вытянутую руку монетой.

Зачем мы идем к солнцу? До него оставалось семь световых минут. Даже если есть причина к нему стремиться, нам не опередить торпед, повисших у нас на хвосте: они легче и быстрее нас и могут дать большее ускорение, потому что им не нужно заботиться о человеческих телах экипажа. А если мы каким-то чудом и сумеем увернуться, за нами еще «Фенрир» с полными стволами новых боеприпасов, и «Адалвольф» будет здесь прежде, чем мы покроем половину расстояния до солнца.

Снова зазвенел сигнал сближения. Три торпеды, выпущенные «Фенриром» раньше, приближались к корме. Первый термоядерный взрыв мы выдержали, но у меня не было уверенности, что переживем еще три, – тем более если одна из его торпед снабжена боеголовкой с антиматерией. Сочетание взрывов такой мощности не оставляло нам надежды.

Я оглянулась на Лауру: мне захотелось перед ней извиниться, но женщина, похоже, потеряла сознание. Голова у нее обвисла в налобнике, и это, пожалуй, было к лучшему. До торпедного удара оставались секунды. Если нам предстоит обратиться в пар, милосерднее оставить ее в таком состоянии до конца.

«Злая Собака», словно не ведая о тщетности бегства, продолжала набирать скорость. Я наконец поняла, что она и не думает бежать. Нет, она набирала инерцию для прыжка.

Сердце у меня встрепенулось вопреки сокрушительной перегрузке. Мы выживем!

Впрочем, восторг мой длился недолго. «Злая Собака» вздыбилась, и я поняла, что ей не хватило времени плавно скользнуть в высшие измерения. Чтобы избежать взрыва, ей оставалось одно: проломить мембрану – и будь что будет. Я, прижатая к ложу, только и могла, что стиснуть зубы. В детстве я видела мелких насекомых, скользящих по поверхностной пленке пруда. У них не хватало веса ее проломить. Нам прыжковые двигатели давали разгон, позволявший прорвать «поверхность» вселенной, но такой переход должен быть тщательно рассчитан. Ошибка в расчетах приводила к тому, что корабль «вываливался» в физический мир или полностью распадался. «Злая Собака» сейчас уподобилась москиту, ныряющему в воду с высоты в сотню футов, чтобы набрать скорость.

Я снова вспомнила Седжа.

Трясти будет зверски!

47. Аштон Чайлд

Когда мы стали спускаться в тень между плоскими стенами каньона, Альва Клэй зажгла прожекторы.

– Вот, – сказала она, тыча пальцем между своими сапогами.

Сквозь прозрачную носовую часть челнока я различил движение на дне каньона:

– Похоже, пара флайеров и с дюжину человек.

Я стоял за главным сиденьем кабины. Экзоскелет не позволил мне втиснуться в кресло, так что пришлось зафиксировать ноги и суставы и по возможности держаться.

– Спасательная партия? – предположил Престон.

Клэй мотнула головой:

– Видишь там эти штуки, похожие на многоножек?

– Угу.

– Это ползуны. Боевые разведывательные дроны. И те люди внизу, похоже, вооружены и… ого!

Она дала задний ход. По корпусу нашего кораблика забарабанил град.

Престон сделал круглые глаза:

– Они что, стреляют?

– Да уж не воздушные поцелуи посылают.

Я стиснул спинку ложемента Клэй, которая, круто развернув челнок вокруг продольной оси, рванула прочь. Мы услышали еще несколько звонких щелчков, а потом каньон оказался позади и внизу. Мы по дуге взвились вверх и тут же снова упали в каньон, параллельный первому, но отделенный от стрелков непроницаемой белой стеной в два километра.

Спускаясь в полумрак нового ущелья, Клэй прогнала диагностику систем челнока и выругалась себе под нос.

– Проблемы? – спросил я.

– Как посмотреть.

Она ткнула в несколько кнопок и помрачнела еще больше.

– На что смотреть?

– Можешь ли ты обойтись без воздуха.

Она взялась за переключатели и посадила нас на дно каньона. Колеса шасси коснулись камня, двигатели замолчали.

– Что с нами?

– Пара высокоскоростных пуль пробила главный кислородный бак.

– Исправить можно?

– Конечно, только какой смысл? – съязвила она. – Воздух уже весь вытек.

– А аварийных заплат у вас разве нет?

Она, похоже, готова была меня ударить.

– На военном челноке были бы.

– А этот не военный?

– А ты видишь на нем броню?

Она ребром ладони шарахнула по клавиатуре:

– Не знаю уж, где выкопали этот хлам, но он строго гражданского назначения и устарел лет на двадцать. – Она отстегнулась и встала. – Таковы маленькие радости тех, кто служит в Доме. Все из вторых рук, ничего толком не работает.

Я усмехнулся, вспомнив списанные самолеты, снаряжение и людей, с которыми имел дело на Сиколе.

– И люди тоже?

Она бросила свирепый взгляд на юного медика, еще не отстегнувшегося от кресла второго пилота.

– Люди особенно.

– Так… – я разблокировал суставы ног и стал разминать их в сравнительно мягкой силе тяжести Мозга. – Что будем делать?

– Ну… – Клэй уперла руки в бедра. – Взлететь без воздуха мы не сумеем. На таких челноках нет места для восстановительной системы, и вакуумных скафандров у нас на всех не хватит. – Она ткнула пальцем в мои искусственные кости. – А даже если бы и были, тебя в этой штуке в них разве запихнешь?

Я оглядел себя:

– Увы, вряд ли.

– Кроме того, чтобы выявить другие возможные повреждения, пришлось бы наполовину разобрать челнок. А не зная, от чего еще ждать отказа, я его поднимать не рискну. – Она решительно хлопнула в ладоши. – Сальдо: мы здесь застряли, пока «Собака» нас не подберет.

– Застряли? – голос Престона сел от испуга.

Клэй опустила тяжелую руку ему на плечо:

– Ну да. На поверхности, по крайней мере, можно дышать. Уже кое-что.

Мальчишка завертелся в кресле:

– Мы что, собираемся выходить? А те, с оружием?

– Они по другую сторону стены. – Клэй ткнула пальцем в обрыв.

– У них флайеры.

– Да ну?

Она дотянулась до верхнего шкафчика и вытащила из него свой «Архипелаго»:

– Ну а у меня вот это.

Клэй помахала пистолетом у парня перед носом. Я из таких никогда не стрелял, но знал, что его реактивные пули вполне способны пробить легкую броню флайера.

– Место крушения примерно в дюжине километров по этому каньону, – сказала она. – Приказываю: выполнять первоначальное задание, продвигаться пешком и вести поиск выживших.

Она зыркнула на нас: «Попробуйте ослушаться!»

– А мне дадут пистолет? – спросил я.

Альва смерила меня взглядом и сказала:

– Я этому твоему скелету не слишком доверяю, не то что с оружием. Послушала бы капитан моего совета, после того что ты пытался с ней сделать, – наелся бы вакуума в гипере.

Я потер то место на боку, где в рану, разрывая швы, воткнулись пальцы Констанц.

– Я же извинился.

– И она тебя простила. – Клэй засунула пистолет за ремень. – Надо думать, она лучше меня. Лично я долго-долго помню обиды.

Она обернулась к Престону:

– Ты! – таким тоном обращаются к новобранцу-десантнику. – Загляни в аварийный запас. Воды и пищи надо взять, сколько сможем унести на себе.

Парень неуклюже встал. Рука у него нерешительно дернулась – не знал, отдавать ли честь.

– Есть!

– И можешь не спрашивать, тебе оружия тоже не полагается.

– П-почему?

– Потому что ты кретин.

Мы выбрались из челнока по грузовым сходням и пошли пешком. Дно каньона было гладким и твердым, как полированный камень. Престон тащил на левом плече свою медицинскую сумку, а на правом – набор для выживания в пустыне. В рюкзаке Клэй лежали запасные обоймы и оружие, а меня, учитывая дополнительную силу и выносливость, подаренную экзоскелетом, навьючили громоздким ящиком с трехдневным запасом воды и дегидрированными пайками на двое суток. Нам не грозила смерть от голода или жажды: если все пойдет по плану, «Злая Собака» заберет нас всего через несколько часов; а если не заберет, мы в любом случае покойники. Тот, кто управился с тяжелым крейсером, вернется и добьет нас, не дав времени проголодаться.

Клэй шла впереди, двумя руками сжимая пистолет, готовая ответить на любую угрозу. Престон ковылял следом, отставая на несколько метров, пугливо сутулился и вертел головой, шарахаясь от каждой тени. Я прикрывал тыл, топая механическими ногами и держа ящик перед собой, как жертвоприношение богу безнадежных начинаний.

Не знаю, от эмоционального истощения или благодаря полученным от Престона анальгетикам, только я ощущал странное, неестественное спокойствие. Мне с хорошими шансами предстояло умереть в этом безжалостном каньоне, но переживать по этому поводу я оказался не способен. Что будет, то будет. Я выбрался из потной ямы джунглей, а все прочее казалось не важным. Вся моя взрослая жизнь представлялась давним сном, и то, что от меня осталось, превратилось в самого обыкновенного, малость растерянного цивила, дивящегося, как это все так враз рухнуло, и гадающего, удастся ли выстроить что-нибудь новое из обломков.

Я не сомневался, что прежние мои хозяева постараются так или иначе сквитаться со мной за провал. Даже подав заявку на вступление в Дом Возврата, я официально стану его членом не раньше, чем ее одобрят и я пройду подготовку и ориентацию. До тех пор Конгломерат вправе законно претендовать на меня как на дезертира. Раз уж нас здесь загнали в угол, а мне необходимо выиграть время, нужно было подыскать товар для торговли. Пожалуй, если я выполню задание – верну Ону Судак, – этого успеха хватит, чтобы их смягчить? Я представления не имел, что такого ценного в этой поэтессе, но, если разведслужбе так не терпится ее заполучить, она может сойти за товар для сделки. Работать на Конгломерат я больше ни за что не соглашусь, но неплохо бы избежать тюрьмы и мирно дожить свой век в самоизгнании.

– Надо было оставаться в полиции, – вслух проворчал я. – Дерьмовое место, но все лучше этого.

Никто не обернулся на мой голос, но я заметил, как дернулись плечи Престона, и догадался, что он сам думает о том же, пытается вычислить, как же дошел до такого. Бедный мальчишка. На вид он был не старше девятнадцати или двадцати, и вот довелось ему положить жизнь ради совершенно чужих людей в самой бесплодной и бесприютной местности, где я имел несчастье бывать.

Через час хода Клэй остановилась и вскинула руку.

– Движение, – прошептала она.

Я всмотрелся, но увидел впереди только прямые линии и бритвенно-острые тени каньона.

– Где?

– На левой стене, примерно в двухстах ярдах.

Она шагнула в тень под этой стеной, и мы с Престоном последовали ее примеру.

– Это они? – спросил мальчишка.

– Не думаю, – покачала головой Клэй, – на людей не похоже.

Я по-прежнему различал только глубокую тень с более черным пятном посредине.

– Дроны?

– Нет. – она наморщила лоб. – Я уловила только боковым зрением, но ощущение, будто в стене открылась дыра.

Я потрогал ладонью гладкий холодный камень. Непроницаемая вертикальная стена кварца уходила вверх на две тысячи метров.

– Как в камне может открыться дыра?

– Не знаю, однако открылась, – недовольно отозвалась она. – Как глаз или рот.

Мы продвинулись вперед, не выходя из тени. Клэй держала наготове пистолет. С каждым шагом проявлялось больше подробностей, и скоро стало видно, что темный участок тени – действительно какое-то отверстие.

Подойдя ближе, Клэй оставила нас ждать и отправилась на разведку. Мы с Престоном забились в угол между дном и стеной и не сводили с нее глаз.

Дыра походила на устье пещеры, открывшееся в гладкой стене примерно в двух метрах от основания. Клэй подтянулась, заглянула внутрь и спрыгнула обратно.

– Там пусто, – сказала она, – но вниз уводит лестница.

Я шагнул вперед:

– Лестница?

– Ее видно в свечении стен.

– Странное дело.

– Да уж.

– Посмотрим?

– Нет! – она погрозила мне пальцем. – Мы спешим на место крушения. Может, там кто-то остался.

– Если бы остался, стрелки́ бы их нашли, – усомнился Престон.

– Не обязательно. «Хейст ван Амстердам» – большой лайнер. Там много мест, где спрятаться.

– На неделю?

– Почему бы и нет? Мы вытаскивали выживших в крушении и спустя больший срок. Была бы вода, а без пищи можно прожить две, а то и три недели.

Парень повернулся ко мне в поисках поддержки:

– А вы что думаете?

Я заглянул в темную пасть пещеры, выждал несколько секунд, пока глаза приспособились к жемчужному свечению стен.

– Думаю, надо спешить к месту крушения.

Если Судак выжила, она, скорее всего, осталась на месте. Только идиот станет бродить по лабиринту этих каньонов, если есть другой выбор.

Престон огорчился.

– Ну а я думаю, что надо вернуться к челноку и ждать «Злую Собаку», – сказал он. – Меня от этих мест озноб пробирает.

Он сделал шаг в ту сторону, откуда мы пришли. Челнок остался в четырех километрах отсюда, невидимый за несколькими поворотами. Мы посадили его в луче солнечного света – вроде греющейся на кухонной стене мухи. И, опасаясь, что не найдем обратного пути по лабиринту, не стали обесточивать механизмы, чтобы работал транспондер. В сравнении с нечеловеческим ландшафтом вокруг теплая кабина челнока казалась заманчиво безопасной, и я вполне понимал, почему мальчишке так хочется вернуться в его привычную тесноту.

– Разделяться нельзя, – сказала Клэй. – К тому же ты, помнится, медик. Ты нам нужен.

Престон повернулся к ней:

– Я не медик.

– Ты больше медик, чем я. И этот тип, – она ткнула в мою сторону большим пальцем, – тебе поможет.

– Глупо! Я…

Сверху ударил яркий свет.

– Ложись! – рявкнула Клэй и повалила нас обоих под стену.

Мгновением позже земля содрогнулась.

Когда я решился поднять глаза, все было по-прежнему.

– Что это?

Клэй поправила вставленную в ухо капсулу микрофона и ответила:

– Ударили по нашему челноку с орбиты. «Хищник», с которым мы деремся, применил кинетическое оружие. Транспондер молчит. Думаю, челнока больше нет.

Мы поднялись на ноги и отряхнулись.

– И что теперь будем делать? – голос Престона истерически дрожал.

Парень все поглядывал вверх, словно ожидая увидеть надвигающийся с неба тяжелый крейсер.

Клэй взяла его за шкирку и повернула к устью пещеры.

– Уберемся с глаз. – она пихнула парня к стене. – И быстро!

48. Злая Собака

Такой удар по мембране между измерениями менее прочное судно превратил бы в лепешку. У меня вспучились пластины обшивки. На всех панелях загорелись тревожные сигналы. На камбузе разлетелись вдребезги тарелки, а один из оставшихся челноков сорвало с причала и отшвырнуло через внутренний ангар, разбив и его, и соседний, после чего притиснуло к переборке.

Капитан Констанц и агент внешников выжили, но потеряли сознание. Не то чтобы они были мне нужны. Пусть себе отдыхают. Капитан позволила мне разыгрывать этот конфликт, как я сочту нужным, – что я и собиралась сделать.

Я провела в гипере две минуты и вывалилась обратно во вселенную. Все экраны у меня побелели. Визжал сигнал опасного сближения, температура за бортом взлетела так стремительно, что многие табло сошли с ума. Когда показания стабилизировались, числа колебались между тремя с половиной тысячами и четырьмя тысячами градусов – примерно на полпути до крайнего предела моей выносливости.

Скрипел, расширяясь на жаре, металл, и я потратила миг на то, чтобы похвалить себя. Я не ошиблась в расчетах и находилась сейчас в глубине фотосферы местного солнца – рекорд точной навигации, о лучшем я не слышала.

Вокруг меня бушевала плазма, выплескиваясь из внутренних областей солнца гейзерами объемом в дюжину планет. Дрожали конвекционные ячейки, в испарениях хлестали бичами линии магнитных течений, увлекая за собой волны прибоя. И все это сопровождалось оглушающим ревом, какофонией пламени.

Мое самодовольство приугасло от воспоминания о гибели Койота – ему перегретая внутренняя ткань звезды выжгла все внутренности. Я надеялась, что меня эта судьба не постигнет. Моей наружной броне и без того досталось – сперва от ядерной торпеды Фенрира, создавшей на миг температуру в сотни тысяч раз выше той, которую я испытывала сейчас, а потом от безумного прыжка в высшее измерение. Однако я была достаточно уверена, что обшивка выдержит и защитит меня от новых повреждений. Пока я переключила приоритеты работы фабрикаторов с производства вооружения на устранение ущерба и через медицинские интерфейсы ложементов проверила состояние бесчувственных женщин в рубке. Полевые диагностеры не обнаружили у них существенных повреждений – по крайней мере, новых, – и я впрыснула обеим сочетание анальгетиков с легкими стимулирующими средствами. Через несколько минут они пришли в себя и принялись растерянно, недоуменно оглядываться.

– Я думала, нам конец, – сказала капитан.

Ее лицо пылало в отсвете экранов. Она нахмурилась, увидев вздымающееся за бортом море плазмы. (Я фильтровала свет, чтобы яркость ее не ослепила.)

– Где мы?

Я вывела на экран аватару и придала своим чертам самое успокоительное выражение.

– В солнце. – мне пришлось усилить голос, чтобы перекрыть рев кипящего котла, в котором мы варились.

Она застонала и пальцем утерла глаза:

– Этого я и боялась.

Покрутив головой, она села прямо и спросила:

– И как мы сюда попали? Последнее, что я помню, – «Фенрир» держит нас в перекрестье прицела.

– Прыгнули.

– Прыгнули?

– Да.

– В солнце?

– Да.

Она расхохоталась, но в смехе была нотка истерики.

– Ну ты даешь!

Она, еще улыбаясь, тряхнула головой и склонилась к тактическому экрану:

– «Фенрир» сможет нас здесь обнаружить?

– Ответ отрицательный. Плазма маскирует наш тепловой след, а электромагнитное излучение звезды нарушит работу его датчиков. Обнаружить нас он может, только наткнувшись в упор.

– Но это верно и для нас?

– Если ты хотела спросить, нарушена ли работа наших датчиков, ответ – к сожалению, да.

Капитан Констанц задумчиво покивала.

– Ты раньше что-нибудь подобное проделывала? – спросила она.

– Нет, – сказала я. – Одна моя сестра пробовала такое во время войны.

– И что с ней сталось?

– Она погибла.

– Прекрасно! – Капитан снова сникла. – Ну и что мы теперь будем делать? Сидеть на месте и ждать?

– «Фенрир» скоро будет здесь. Он видел мой курс и скорость. Он вычислит, где я, и придет за мной.

– И тогда?

Я сощурила глаза своей аватаре:

– И тогда мы его убьем.

49. Сал Констанц

Корабль качало на волнах плазмы, и скрипел он, как деревянный галеон. В какой-то момент его титанический стон перепугал нас с Лаурой – мы похолодели, ожидая, что корпус сейчас лопнет. Когда ничего подобного не случилось, мы переглянулись и неуверенно улыбнулись друг другу.

– Ну-ка, – сказала я, – пока у нас есть несколько минут, отвезу тебя в лазарет.

Лаура потерла лубок на простреленном бедре. Заметно было, что рана ее беспокоит.

– Нет, спасибо, – сказала она.

По ее щекам расползалась паутинка лопнувших капилляров, левый глаз налился кровью – от резких маневров полопались сосуды.

– Надо, чтобы корабль посмотрел твою ногу.

– Не надо. Сейчас здесь самое безопасное место. Предпочитаю тут и остаться.

– Уверена? В лазарете оборудование намного лучше.

– Уверена. – она постучала пальцем по подлокотнику. – Корабль и здесь впрыснул мне необходимые обезболивающие. Незачем тащиться в такую даль.

– Как хочешь, – пожала плечами я.

Так или иначе мы обе могли через несколько минут умереть. Я не стала больше ее уговаривать, а повернулась к аватаре «Злой Собаки»:

– Как у нас дела?

– Держимся, – ответил корабль.

– Сколько нам можно здесь оставаться?

– Не более часа.

Ее лицо приобрело выражение, которое всегда приобретало при объяснении технических вопросов, и она продолжила:

– В данный момент наш корпус выдерживает температуру окружающей среды, но не имеет возможности сбрасывать накопленное тепло изнутри системы. Через пятьдесят семь минут нам придется вынырнуть, чтобы разрядить панели термосброса.

– А «Фенриру» это известно?

– Он сможет вывести временные рамки из показателей собственной выносливости и оценки понесенного мной ущерба.

– Следовательно, он может поджидать в засаде на низкой орбите?

– Для него это было бы наилучшей стратегией.

Я устало потерла лоб:

– Тогда что толку в этом? Ты спрятала нас в горящем здании.

– Я же сказала, – невозмутимо ответствовала «Злая Собака», – что мы его убьем.

– Как?

– Заставив применить свое секретное оружие.

С дальнего ложемента фыркнула Лаура.

– Ты, конечно, шутишь? – спросила она.

«Злая Собака» обратила взгляд на нее:

– Торпеды в этих условиях бесполезны. Когда я, вынырнув из плазмы, попаду под прицел «Фенрира», мне достаточно будет нырнуть обратно и сменить позицию. Плазма разрушит датчики торпед, в фотосфере они не смогут меня выследить. И тогда «Фенриру» не останется иного выхода, как применить свое основное оружие – то, которым он сбил «Хобо» и обезоружил «Хейст ван Амстердам».

– И что тогда?

– Тогда, – улыбнулась аватара, – увидим.

– Что увидим?

Она улыбнулась еще шире. В ней появилось что-то плотоядное.

– Увидим, – растягивая слова, ответила «Злая Собака», – действительно ли я хоть вполовину так умна, как о себе думаю.

«Злая Собака» протянула до момента, когда нам грозила опасность поджариться в собственном тепле, и я уже своими ушами слышала, как выбиваются из сил вентиляторы рубки, пытаясь ввести температуру в границы допустимого. А потом она внезапно рванула из этой каши. Вылетела на гребне адского пламени, вырвалась в чистое пространство раскаленным углем, шрапнелью разбрасывая вокруг себя брызги плазмы.

И в ту же секунду тактический экран окрасился красным. Нас взяли на прицел.

«Быстро работает», – подумала я, проклиная «Фенрира» и всю его команду – особенно Парриса.

Я наскоро пролистала файлы «Злой Собаки» и теперь знала об этом человеке все, что нужно было знать. Карьерист, служил на «Фенрире» в продолжение самых сомнительных операций минувшей войны. Верный, лишен воображения и практически ни перед чем не остановится. У него были белокурые редеющие волосы, каемка светлой бороды и голубые глаза – такие бледные и прозрачные, что казались, скорее, серыми. Я и предположить не могла, зачем ему приказали уничтожить два гражданских судна, зато отчетливо поняла, что именно этот нерассуждающий и безжалостный тип мог выполнить такие приказы без колебаний и без сожалений.

– Торпеда на сближении, – сообщил мне корабль. – Предпринимаю маневр уклонения.

Изображение моргнуло. В животе у меня все перевернулось, и мы снова начали разгоняться в сторону бурлящей поверхности солнца. Три торпеды – они шли широким веером – погнались за нами, пытаясь сократить разрыв в полторы тысячи километров. Каждая несла антиматерию на сто мегатонн. Но они не покрыли и половины разделявшего нас расстояния, когда мы снова нырнули в огненный океан.

50. Нод

Протискивался в щель между наружной и внутренней обшивкой. Интенсивный перегрев. Мечтал укрыться в ветвях Мирового Древа.

Дыхательные перчатки на всех шести лицах.

Во время боя корабль звенит, как гонг.

Заваривал разошедшиеся швы, по возможности расправлял промятые пластины корпуса.

Корабль как Мировое Древо после бури: так много надо чинить.

Сменил полурасплавившуюся пластину и двинулся дальше. Удалил осколок из переборки и двинулся дальше.

Распутал запутавшиеся провода. Сменил поврежденный.

И двинулся дальше.

Залатал место утечки за несколько мгновений до того, как Тревожная Собака швырнула себя в лицо солнцу.

Если бы я его не залатал, корабль бы пропал. Вся команда погибла бы. Сгорела бы в проникшей внутрь плазме.

Никто никогда не скажет спасибо. Никто не заметит.

Я просто чиню и перехожу дальше.

Я работаю инструментами.

Я спасаю корабль и перехожу дальше.

Я служу, я зарабатываю право на супружество.

Зарабатываю право вернуться домой, к Мировому Древу.

Я служу, как мы служили всегда.

Я исполняю свой долг.

Всегда есть что чинить.

Всегда что-нибудь ломается.

51. Аштон Чайлд

– Больше часа прошло, – сказал я. – Может, ушли?

За ударом, уничтожившим наш челнок, последовали еще два, и оба пришлись прямо за устьем пещеры. Мы укрылись внутри, спускались по виткам лестницы, пробираясь все глубже под поверхность Объекта, спасаясь от новых взрывов.

– Хочешь проверить – милости прошу, – сказала Клэй.

Она глотнула из горлышка груши с водой, навинтила крышечку и бросила ее обратно в ящик с пайками, а затем добавила:

– Лично я носа не высуну, пока не буду знать наверняка, что «хищнику» конец. Он мог зависнуть там, наверху, поджидая нас, и стоит нам показаться из укрытия… – она врезала кулаком по ладони другой руки. – Блямс!

– Тогда как же? – позволил я себе выказать бессильную злость.

Мне ничуть не хотелось подвернуться под бомбардировку с орбиты, однако я прекрасно сознавал, что каждый шаг вниз уводит нас дальше от разбитого лайнера и выполнения задания.

– Нельзя же здесь прятаться до бесконечности, – сказал я.

– Я тебя услышала. – развернувшись, Клэй спустилась ступенькой ниже. – Отсюда мы не можем связаться с капитаном, потому и идем дальше. Посмотрим, глубоко ли уходит эта кроличья нора. Может быть – всего лишь может быть, – мы найдем выход в такое место, где никто нас не поджидает, и оттуда дадим ей сигнал. Попросим спуститься за нами.

– А потерпевшие крушение?

Она отвернулась, примериваясь к следующей ступени:

– Там живых не осталось.

– Откуда такая уверенность?

Клэй присела, готовясь свесить ногу с уступа.

– Оттуда, что «хищник» выцеливал нас с высокой орбиты. От такого не спрячешься.

Я понимал, что она права. В этих каньонах практически негде укрыться. И все-таки…

– Когда мы появились, тот корабль ждал в засаде, готовился на нас прыгнуть. Может, он не приближался к месту крушения. Может, пока он прятался, кто-то успел уйти?

Клэй пожала плечами.

– Возможно, ты и прав, – сказала она, – но думается мне, те наемники, которых мы видели, были командой чистильщиков. Кто ушел от «хищника», тех добили они.

Она дотянулась ногой до следующей ступени. Стук подошвы эхом раскатился по лестничному колодцу.

– А на поиск у них была целая неделя, – заметила Клэй. – Если при крушении кто и выжил, теперь они мертвы.

Мы с Престоном наблюдали за ее спуском, пока Клэй по изгибу лестницы не скрылась за центральной колонной. Тогда мы с ним переглянулись.

– Что думаешь? – спросил я его.

Он вернул грушу в ящик и перекинул на другое плечо медицинскую сумку.

– По-моему, нам выбирать особо не из чего.

Он двинулся за Клэй, но я удержал его за локоть.

– Ты не знаешь, что там внизу, – напомнил я.

Мальчишка ответил затравленным взглядом:

– Зато я знаю, что там наверху. И лучше рискну с ней, чем подставляться под удар с орбиты.

Я выпустил его и сделал шаг назад:

– Ты прав.

С такой логикой трудно спорить.

Он пошел на звук шагов Альвы Клэй. Прежде чем тоже скрыться за центральной колонной, остановился и оглянулся на меня:

– Вы не пойдете?

Я с силой выдохнул носом. Надежда застать Ону Судак в живых была отчаянной и зыбкой. Если она мертва, мне будет вовсе нечем торговаться.

Какая злая ирония: тяжелый крейсер Конгломерата прикончит мою карьеру в разведке того же Конгломерата. Злость берет от такой иронии судьбы. Что подвигло наш флот сбить лайнер внешников? И почему разведку заботило не столько предотвращение бойни, сколько спасение какой-то поэтессы? Беда с правилом: «Каждый знает не больше, чем ему необходимо», – рассуждал я, в том, что тебе обычно не сообщают самого необходимого, а уж увидеть картину в целом и вовсе не мечтай.

Я не знал, пытались ли наши заново разжечь конфликт, или это случайное попадание. Но одно было ясно: если у меня есть будущее, оно в Доме Возврата.

Я подобрал ящик с пайками – его вес принял на себя экзоскелет.

– Да, детка, иду, – фыркнул я. – Куда я теперь от вас денусь?

52. Она Судак

Я потеряла счет времени. Меня мучил голод, и уже чудилось, что желудок переваривает сам себя. Коридоры зиккурата были такими же запутанными, как лабиринт каньонов на поверхности, и выложены тем же белым камнем. На краю зрения шмыгали тени, но стоило повернуть голову – исчезали.

Помещения, которыми я проходила, выглядели утилитарными, но догадаться об их назначении я не могла. Если в них попадалась мебель, то высеченная из того же кварца, словно выраставшая без швов из стен и из пола. Были там предметы вроде кафедр, возможно для сидения, и изогнутые бумерангами полки – возможно, столы или ложа для отдыха. Ксенолог на моем месте мог бы что-то предположить, но у меня не хватало ни интереса, ни опыта, ни возможности уделять этому внимание. Я мучительно ощущала, как с каждым моим шагом сгорают калории, которые нечем возместить. Если не найду пути для побега, скоро буду покойницей, такой же как…

– О черт!

Только теперь до сознания дошло то, что уже пару секунд видел глаз. Один труп лежал навзничь посреди коридора, другой – сидел, привалившись к стене. Я подошла к ним с осторожностью, хотя было уже ясно, что оба мертвы и довольно давно.

На спине лежал мужчина, сидела у стены женщина. Оба в вылинявших лиловых комбинезонах. Кожа высохла и сморщилась, волосы почти все выпали. По нашивкам на плечах я угадала, что они из пропавшей разведочной партии, а по отсутствию видимых ран – что оба умерли от голода. Может быть, мужчина сдался первым, не хватило сил идти дальше, вот он и лег на пол, а женщина осталась с ним и тоже слишком ослабела, чтобы спасаться. Я заставила себя отвести глаза от именных табличек на комбинезонах. Как я ни изголодалась по человеческому обществу, знать их имен не хотела – боялась, что это как-то сократит мои шансы выжить. Ведь если они не нашли выхода из ловушки, много ли надежды у меня?

Я старалась думать о деле: встав на колени, обыскала тела – нет ли полезных инструментов, запускала пальцы в карманы, стараясь не вздрагивать, когда сквозь материю ощущала мумифицированную плоть. Я нашла использованную салфетку, маленький компьютер с севшим аккумулятором и серебряную губную гармошку. Не увидев проку в находках, сложила все кучкой между ступнями женщины. Потом проверила их сапоги в надежде на спрятанное в голенищах оружие, но и тут обманулась.

Дальше коридор поворачивал влево. Я понимала, что надо идти, пока есть силы, и все же задержалась, чувствуя, что должна как-то почтить их смерть – что даже тем, кто умер в одиночестве и в такой дали от дома и надежды, нужен кто-то, пусть даже заблудившаяся незнакомка, чтобы сказать над ними несколько слов.

Я прокашлялась и дослушала гулкое эхо от стен и потолка.

Мне, как офицеру, часто приходилось проводить похоронный обряд для погибших подчиненных, но никогда еще не бывало у меня таких безлюдных, безнадежных похорон. Нельзя было даже запустить привычную пластинку о чести и долге. Это были не десантники – гражданские. Вспомнился Адам, и у меня перехватило горло. Эти двое хоть умирали вместе.

На мгновение я согнулась, придавленная грузом отчаяния и усталости, и испытала непреодолимое желание сесть рядом с женщиной и ждать своей смерти. Если уж оставаться вечно в гробнице этих коридоров, так хотя бы не одной. Пусть ее рука высохла, но это человеческая рука, и мне хотелось подержаться за нее в последние минуты – утешиться ее прикосновением.

Не потому ли она осталась со своим павшим товарищем? И в ней страх одиночества пересилил волю к жизни? Я опустилась перед мертвой. Она сидела, запрокинув голову, прижавшись затылком к белой стене. Незрячие провалы глаз словно озирали мир сквозь потолок, и я задумалась, какие мысли мелькали в пещере ее черепа, когда она угасала здесь рядом с мертвым сослуживцем, дожидаясь окончания жизни. Может быть, раскаяние? Сожаление об ошибках, о непройденных дорогах?

Я подняла руку, без единой мысли потянулась накрыть ладонью ее щеку, но рука замерла возле ее лица.

У нее шевелились волосы.

Сухая, паутинная прядь, свисавшая над ухом, чуть качнулась. Я подставила палец, но ничего не ощутила. Я нахмурилась на секунду и тут же обругала себя за дурость. Меня ведь облегал персональный пузырь воздуха для дыхания. Даже если бы по коридору пронесся шквал, я бы его не ощутила.

Встав, я подняла найденную в ее кармане салфетку и порвала ее на мелкие кусочки. И стала бросать эти клочки по нескольку зараз.

Да, сквозняк. Обрывки трепетали. Слабый, но ровный ток воздуха тянул спереди, из-за изгиба коридора. Может быть, женщина в своем воздушном пузыре о нем так и не узнала. Или у нее уже не было сил проверить.

Я, вдруг исполнившись энергии, смахнула с ладони клочки салфетки. Опустила взгляд на женщину и ее спутника и почтительно отдала им честь:

– Спите спокойно, друзья мои.

Я удерживала салют двадцать или тридцать секунд, а потом развернулась на каблуках и поспешила туда, откуда тянуло сквозняком.

53. Злая Собака

Стайки торпед одна за другой вспыхивали ядерным фейерверком. Сквозь огненное варево звезды до меня доходили безвредные на таком расстоянии ударные волны. Фенрир, понимая, что в плазме их датчики бесполезны, по-видимому, швырял торпеды как глубинные бомбы, сбрасывая в солнце и подрывая наугад в надежде зацепить меня. Пока что они все промахивались самое малое на сто километров.

– Как наши дела? – спросила капитан.

– Противник тратит боеприпасы, пытаясь выгнать нас на открытое место, – ответила я через экран в рубке.

Капитан Констанц не улыбнулась. На лбу у нее блестел пот.

– Не слишком долго пришлось ждать, пока он нас найдет. Сколько мы сбросили тепла?

– Боюсь, гораздо меньше, чем надо бы.

Она покосилась на гладкие переборки:

– Значит, скоро снова придется всплывать?

– В ближайшие минуты.

Капитан Констанц понурилась и спросила:

– Сколько торпед осталось у «Фенрира»?

– Еще две.

– Если он не производит новых?

Голос ее отяжелел и остыл.

– На это у него не было времени.

– Он здесь просидел неделю. Мог набить грузовой отсек торпедами.

– Маловероятно, хотя возможно.

– Маловероятно? – рассмеялась капитан. – Ты ставишь наши жизни на «маловероятно»?

Я не сумела понять, что здесь смешного.

– Мой тактический анализ предполагает, что «Фенрир» не рассматривал нас как серьезную угрозу и не считал нужным накапливать боеприпасы. «Адалвольф» придет ему на помощь через несколько часов. Согласно моему прогнозу, он будет ждать, чтобы меня выгнала из укрытия потребность сбросить тепло. После чего атакует тем же оружием, которое применил против «Хобо» и «Хейст ван Амстердам». Он постарается заставить меня отказаться от обороны и перейти в пассивный режим, затем прикончит оставшимися торпедами.

– И мы позволим ему эту попытку?

– Выбор у нас невелик, но благодаря госпоже Петрушке я предупреждена и вооружена.

При всей моей наружной уверенности, я не без трепета позволила течению плазмы вытолкнуть меня к бурной поверхности звезды. Все, что мне было известно о приготовленном против меня оружии, основывалось на слухах и догадках.

И все же, вопреки всем опасениям, меня переполняла буйная радость. Я – тяжелый крейсер, машина смерти и войны. Прятаться, пусть и по стратегической необходимости, представлялось мне трусостью. Я пряталась, потому что так надо было, но теперь, поднимаясь навстречу врагу, я вспоминала бодрящий, опьяняющий азарт боя. Я рвалась на врага из огненного горнила – с пылающим корпусом, изготовив к стрельбе торпедные аппараты.

Что может быть прекраснее?

Мгла впереди редела, и я направила внимание на тактический обзор. Когда мой нос выглянул над поверхностью, я включила двигатели и швырнула себя в пространство, увлекая за собой кометный хвост раскаленной звездной материи.

Фенрир крейсировал над звездой в пяти тысячах миль влево от меня. Я ощутила прицел его лазеров, но люки торпедных установок остались закрытыми. Вместо атаки он вызвал меня по гиперсвязи.

«Вот оно», – подумала я.

И всего на миг явственно представила себя человеком: стою в пустой комнате у залитого дождем окна и слушаю, кутаясь в шинель, как снова и снова звонит телефон.

Видение отступило.

Что это было – первый удар атаки или другое? Быть может, следовая память женщины, чьи клетки легли в основу моего сознания. Неужели такое сохраняется в ДНК? Возможно ли это?

Я отбросила этот вопрос. Фенрир, продолжая посылать сигнал, разгонялся в мою сторону. Чтобы начать схватку, мне стоило только принять его вызов.

К этому времени я уже пять с половиной секунд находилась вне звезды. Я открыла торпедные люки и начала пятнадцатимиллисекундный отсчет. На счет «ноль» я выпустила последние две торпеды и ответила на вызов.

Из приемника хлынули демоны.

Я увидела себя стоящей в виртуальном конструкте – на ледяной, продутой ветрами скале над голой пустошью. Тело мое было телом той покойной женщины, и одета она была в шинель из недавней галлюцинации. Темные тучи с востока обещали скорый дождь. На западе, за безжизненной ржавой порослью, лизало каменистые берега мертвенное море цвета глины.

А надо мной нависал Фенрир.

Он избрал человеческий облик. Глаза его были огненными туманностями на лице цвета голой кости. Сверкали серебряные латные перчатки и кираса, ветер трепал длинные пряди каштановых волос, а за узким торсом колыхался плотный черный плащ.

– Ты не могла спастись, – сказал он.

Это прозвучало почти виновато, но, заговорив, он занес надо мной длинный меч. Я пожала плечами и стала смотреть на равнину. Все, что на ней росло, выглядело мертвым или умирающим, а ветер доносил первые капли дождя.

– Ты до меня добрался?

– Да.

– И что дальше?

Он приосанился:

– Боюсь, я должен принудить тебя к самоубийству.

– Как Хобо и Амстердам?

– Да.

– А если я откажусь?

– Не сумеешь.

Фенрир закованным в перчатку пальцем постучал себя по виску:

– Я в твоем сознании и контролирую твои мысли. Я могу внедрить в них любую идею. Я заставлю тебя желать смерти.

– Что же не заставляешь?

Меня пробрала дрожь. Я запахнула ворот шинели и спросила:

– Чего ты ждешь?

Фенрир шевельнул рукой с мечом:

– Ты моя сестра. Я должен хотя бы предложить тебе выбор.

Расщелина, над которой мы стояли, стала глубже. Я задумалась, позволят ли законы симуляции броситься в эту бездну и болезненным ли окажется удар о ее дно.

– Какой выбор?

Кончик его меча опустился, почти касаясь моего левого плеча.

– Что ты предпочтешь: снять защиту и погибнуть от моих торпед… – Острие меча качнулось к моему правому плечу. – или нырнуть обратно в солнце, открыв люки и погрузочные шлюзы, чтобы сгинуть в огне?

Я подумала о капитане Констанц. Знает ли она, что я взломана, что мой план провалился? Понимает ли, что через считаные мгновения она, Нод и та женщина Петрушка умрут?

Мой план…

Только что я была уверена, что располагаю средством спасти нас всех. Сейчас я не могла вспомнить, что это за средство. План стерся, оставив меня голой.

Фенрир шевельнул мечом, коснулся острием моего горла:

– Ну?

Я сглотнула. Во рту у меня пересохло. Это чувство я испытывала впервые.

– Ответишь на вопрос?

– Какой?

– Почему ты так поступил? Что нашел Хобо при разведке Мозга? И зачем понадобилось сбивать лайнер?

– Лайнер… – сощурился Фенрир, – выбился из графика. Он должен был сделать крюк для обзора Объектов и двигаться дальше. После того как он засек мое появление, у меня не осталось выбора – надо было заставить его замолчать и убрать всех возможных свидетелей.

– А Хобо?

Меч опустился.

– Хобо обнаружил то, что мои хозяева очень хотят утаить. Мне не следовало бы об этом говорить.

– Все равно ты меня убьешь. Какая разница?

Он взглянул на меня темными глазами-смерчами. Что в них было – жалость или презрение?

– Мозг, – сказал он, – изнутри полый. И остальные Объекты.

Я нахмурилась:

– Ты готов меня убить из-за… археологических находок?

Он покачал головой:

– Полости слишком велики для объемов, в которых содержатся.

– Извини?

– Объекты изнутри больше, чем выглядят снаружи.

Я не сразу сумела представить, о чем он говорит. Потом до меня дошло: я увидела целую систему с планетами, каждая из которых внутри больше, чем снаружи. И у меня отвисла челюсть.

– Это… впечатляет.

– Это технология, далеко обогнавшая все наши. Один только контроль над измерениями на порядки величины превосходит все, чем располагают расы Множественности.

– Но жертвы?..

– На систему претендуют несколько рас. Мы не можем допустить, чтобы слух об этом открытии вышел за пределы Конгломерата прежде, чем наши люди высадятся и обследуют внутренние пространства.

– И теперь ты собираешься меня убить?

– Да, но сначала…

– Что такое?

Его лоб пошел морщинами.

– Я обнаружил в твоем процессинговом субстрате закрытый тайник с данными. Что в нем содержится?

– Не знаю.

Я честно не имела представления.

– Открой его.

– Открой сам.

– Я могу тебя принудить.

– Принуждай, – я протянула к нему пустые ладони, – у меня нет ключа.

– Но ты должна знать, что в нем.

– Извини, понятия не имею. Если не веришь, можешь обыскать мои мысли.

Мы взглянули друг другу в глаза. Воздух между нами замерцал, как марево над шоссе в пустыне.

– Ты не лжешь, – наконец проговорил он.

– Знаю.

Я отбросила ногой камешек, посмотрела, как он скатился в пустоту под обрывом, и сказала:

– Я в таком же недоумении, как и ты.

– Не важно.

Он серебристой перчаткой отмахнулся от тайны и снова приставил меч к моей груди:

– Что бы там ни хранилось, оно тоже погибнет.

Я хотела шагнуть назад, но ноги не слушались.

Я не владела собой.

– Деактивируй свои заградительные орудия, – приказал Фенрир, и я почувствовала, что повинуюсь.

– Я сказал: деактивируй их.

– Я исполнила…

Пришел мой черед удивляться.

– …во всяком случае, приказ отправила.

– Они еще ведут огонь.

Я почувствовала, как повторяю попытку, и на этот раз уловила разрыв связи между моим сознанием и корабельными системами.

– Я заперта!

Паника в моем голосе была непритворной. Отрезанная от корабля, я становилась не более чем мозгом в пробирке – связанной, бессильной.

Фенрир подступил ближе и взял меня за горло. Я не могла ни сопротивляться, ни хотя бы уклониться. Его металлические пальцы сжались, раздавливая мне гортань. Острие меча проткнуло шинель, и я ощутила, как оно легко рассекает кожу, скребет по ребрам. Боль была сокрушительной.

– Покажи мне!

– Не могу…

Я задыхалась. Из раны хлынула кровь.

– …прошу тебя, я…

Небо сменило цвет.

Грозовые облака над нами вскипели и растворились, как пар из чайника, оставив после себя яркую лазурь, разорванную только слепящим блеском ясного белого солнца. Солнечные лучи коснулись земли, и она вдруг взорвалась неудержимым половодьем жизни. Один за другим, вспышками крошечных взрывов, распускались цветы; из-под сплетения хрупких сухих стеблей вырывались зеленые ростки; взлетали и кружились над головами в восторженном воздушном танце маленькие птицы.

Фенрир выпустил меня и попятился, ошеломленно озираясь:

– Что ты делаешь?

Освободившись от удушающей хватки, я упала на колени, скрючилась, зажимая мучительную боль в груди.

– Я? – я с болью глотала воздух. – Я ничего не делаю.

Он скривил губы, пригрозил мне мечом:

– Тогда что это такое? Что происходит?

Солнце над нами развернулось по вертикальной оси, обратив к нам другую сторону – изваянное из света лицо.

Мое лицо.

Я взглянула в глаза Фенриру и подняла к небу дрожащую руку:

– Спроси лучше ее!

54. Она Судак

Пройдя за поворот налево, я через несколько минут наткнулась на третий труп. Только этот был не человеческий, и даже не похож. На самом деле я не с первого взгляда разобрала, что это цельный организм, а не случайный набор частей тела, как показалось вначале.

Это существо явно умерло очень-очень давно. У него были четыре многосуставчатые ноги, покрытые каким-то твердым панцирем, и по меньшей мере дюжина ссохшихся щупалец торчали из того места, которое я сочла за шею. Головы я не нашла, но в темных щелях у корней щупалец засохли остатки округлых мясистых органов, – возможно, раньше это были глаза. Рта я тоже не увидела и предположила, что он мог скрываться под животом этого существа. Одно щупальце обвивало крученую многоствольную штуковину – наверняка оружие. В другом существо сжимало вырезанную из камня фигурку, очень напоминавшую его самого. Не знаю, божество или возлюбленного. Однако мне захотелось поднять ее, просто чтобы ощутить тяжесть в ладони.

Стремилось ли это создание к центру лабиринта или просто искало выход?

Я, прижимаясь к стене, протиснулась мимо, наморщив нос от слабого, едва уловимого запаха: пахло кожей и рыбой – мне этот запах напомнил селедочные рольмопсы, которыми меня кормили в детстве бабка с дедом, когда я гостила у них в Осло. В таких суровых и дальних местах особенно странно ощутить вдруг связь с домом на уровне желудка!

Оставив тело позади, я на дрожащих ногах поспешила дальше, к месту, где коридор выпрямлялся и выводил в большое пространство с узлом ржавых труб и трубочек. Из стыков капала вода, шипели струйки пара. Одни трубки были медного цвета и не толще карандашика, другие, из прочной черной керамики, толстые, как туннели метро. Ни пола, ни потолка не было видно. Через путаницу трубопроводов вели металлические мостки. Местами приходилось пригибаться, а то и пробираться по ним ползком.

На дальней стороне узла я наткнулась на дверь. Она, как и дверь в летающий лифт, была сделана из толстого прозрачного стекла. За ней на неопределимое расстояние простиралась темнота. Нижний край двери заклинило в нескольких сантиметрах над полом. Я встала на колени, выдернула с затылка волосок. Он медленно падал, пока не поравнялся с этой щелью, а потом дернулся и отлетел ко мне. То, что порождало ветер, скрывалось по ту сторону преграды, и у меня была надежда, что ток воздуха попадает в эти стерильные туннели из ведущего на поверхность отверстия.

Ухватившись за нижний край, я попробовала вытолкнуть дверь наверх. Не справившись, легла на пол и стала толкать ногами, но, как ни старалась, створка упрямо держалась на месте. Стало ясно: если я хочу попасть на ту сторону, придется лечь и протискиваться в щель.

Я посветила за дверь фонариком, но увидела только уходящий вдаль участок голого пола.

Волей-неволей пришлось перевернуться на живот и упираться руками, проталкивая ноги за барьер. Когда нижний край двери проскреб меня по спине, сердце вдруг зашлось от страха, что дверь вздумает упасть именно в эту минуту и разрежет меня пополам. Я стала извиваться, опустила плечи, повернула голову набок, коснувшись щекой гладкого пола. И пролезла. Быстро овладела собой и осмотрела полутемное помещение.

Здесь стены не светились изнутри, как в других частях зиккурата. Передо мной протянулась собственная тень от проникавшего из коридора света. Я нерешительно сделала шаг, попробовала пол, прежде чем перенести на него всю тяжесть тела. И еще шаг.

Я снова воспользовалась фонарем с левого рукава скафандра. Дернула ткань, и из манжета ударил луч света. Вдали, за бесконечным на вид простором, на далекую стену лег размытый светлый круг. Поводив рукой, я кое-как составила представление, куда попала. Круглый зал около тридцати метров в диаметре. Над головой купольный свод, луч фонаря не достает до вершины. Пол выглядит полированным, отражает свет. Все это на удивление напоминало бальный зал, из которого после разъезда гостей вынесли столы и кресла.

Мне показалось, что на дальней стороне видна такая же дверь, и я пошла туда. Если ветер откуда-то дует, то из нее. Шаги отдавались эхом, и я постаралась идти как можно тише. Почему-то посчитала преступным нарушать тишину, стоявшую здесь сотни, если не тысячи лет.

Я не прошла и четверти пути до двери, когда волоски у меня на загривке встали дыбом.

За мной наблюдали.

Я развернулась и…

Еще один корабль, сбитый миниатюрной, как булавка, боеголовкой с антиматерией, выпал из тактического построения – и у капитана Аннелиды Дил в штабной каюте «ятагана» «Праведный гнев» вырвалось злобное ругательство. Корабли внешников, обороняя штаб командования на планете, дрались с неожиданным упорством. Если бы пробиться за их строй, определить бункер, где проходит конференция, и уронить на него боеголовку приличных размеров, – войне конец. Дил одним ударом сумела бы выполнить приказ: обезглавить вражеское командование и привести в беспорядочное расстройство их войска.

Доклады разведки позволяли предположить, что операция будет несложной: туда и обратно. Внешники, чтобы не привлекать внимания, держали здесь минимальный флот. Теоретически Дил должна была разметать его без особого труда. Только вот никто – может быть, даже сами внешники – не предвидел, как неистово они будут драться. Флот Конгломерата уже потерял пару фрегатов и легкий крейсер. Там, где, разбрасывая искры и куски корпуса, крейсер падал сквозь атмосферу, еще тянулся к ночной стороне Пелапатарна дымный след, указывая на рассыпанные по океану обломки крушения.

По кораблю разнесся сигнал тревоги. Приближались новые ракеты.

Капитан Дил сжимала края планшета с тактической схемой. Вокруг ждали ее решения мрачные и нервные лица лейтенантов в голографическом изображении.

– Не пробьемся, – сказал один из них, и Дил увидела, что он прав.

Основные силы флота внешников скопились между ее кораблями и планетой. Любой снаряд перехватят и уничтожат еще над атмосферой. Оставалась надежда самой пробиться сквозь блокаду. Но это – потеря времени и людей. Ее «ятаганы» быстрее и современнее крейсеров Внешнего флота, а у врага стена за спиной. Пока она выйдет на расстояние удара по планете – если выйдет, – собравшийся на совещание штаб внешников успеет рассредоточиться. Чтобы закончить войну, бить надо было сейчас.

Вызвав штаб флота, Дил узнала, что с Холодного Тора к ней идет стая в четыре «хищника». Такого подкрепления недостаточно, чтобы решительно переломить ход сражения, но начальство нашло им другое применение.

А ей было поручено отдать приказ.

– Соедини меня с «Адалвольфом», – обратилась она к связисту.

– Есть, капитан!

Тускло осветился главный экран, на нем возникла голограмма: бритый череп и густая кустистая борода. Капитан «Адалвольфа» Валерий Яша Барков лежал в командном ложементе, от которого к гнездам на его затылке тянулись волоски оптоволоконных кабелей.

– Добрый день, – на русском поприветствовал он Дил и по-волчьи оскалился, откровенно радуясь предстоящему бою. – Вот-вот буду с вами.

– Нет, капитан, – покачала она головой, – у меня для вас другое задание.

Барков изогнул бровь:

– Приказывайте, исполню.

Дил, опершись руками на стол, склонилась к нему:

– Вы должны проскочить за флот внешников. В битву не ввязываться. Ваша цель – планета.

Недоумение на лице Баркова сменилось недовольством.

– Но ведь еще не известно, где проходит конференция. Пока проведем разведку джунглей, подтянутся корабли внешников.

– Поэтому разведку приказываю пропустить.

– А что же бомбить? – растерянно спросил он.

Дил сглотнула. Услышала стук собственного сердца.

– Всё.

Барков беззвучно пошевелил губами, не произнося слова вслух, и наконец выговорил:

– Вы хотите уничтожить мыслящие джунгли Пелапатарна?

Капитан Аннелида Дил почувствовала, как холодный пот выступил у нее на лбу.

– Нам приказано сбрить их под корень, – процедила она.

Старый боевой конь мгновенно совладал с изумлением. Глубоко вобрав воздух в пещеры ноздрей, Барков вытянулся в струнку:

– Будет сделано.

Очнулась я на полу в темном зале. Лежала распластавшись, сердце кувыркалось в груди, воздух входил в легкие рывками, словно меня только что вытащили из воды. Я чувствовала, что пронесшийся через мою душу ураган выдул все наносы времени, обнажив каждую мою мысль и каждый совершенный когда-то поступок.

Над головой, в вершине купола, свивался светящийся клубок. Миллионы ярких нитей кишели, изгибались, спутывались друг с другом, не нарушая шарообразной формы скопления. А под шаром зависло в воздухе страшилище, при виде которого я взвизгнула и стала отползать назад, упираясь пятками в гладкий пол. Величиной с медведя гризли, которых нам показывали в школе, но более зубастое. На каждой из четырех лап не меньше дюжины острых когтей, на морде девять глаз разных цветов и размеров.

Свет потускнел, когда мерцающие нити опустили зверя на пол. Едва коснувшись пола, он припал на все четыре лапы, словно изготовившийся к прыжку кот.

Я уже не пыталась пятиться, а выставила перед собой ладонь с растопыренными пальцами:

– Эй, полегче!

Он уставился на меня во все глаза. Когти у него были как мясницкие ножи. Полон рот острых зубов. Под гладкой шерстью – мускулистое тело. Я не сомневалась, что такой запросто перекусит меня пополам одним движением пасти или выпотрошит одним взмахом лапы.

Но зверь вместо этого опустил голову и вроде как фыркнул.

«Приветствие».

Слово возникло перед моим мысленным взором, как субтитры. Существо выжидательно подняло морду.

– Э… привет?

Он разразился потоком рыков и фырчания.

«Ты Аннелида Дил, прежде с Земли, прежде из флота Конгломерата, ныне путешествуешь под именем Она Судак».

– Да, – осторожно выдавила я, все еще опасаясь внезапной атаки.

Чудовище оглядело меня с головы до ног и протяжно, басовито зарычало.

«Ты под судом».

55. Сал Констанц

Свет в рубке моргнул. Погасли все экраны. Мы погрузились в темноту. С дальнего конца до меня доносилось тихое бормотание Лауры, только не разобрать было, молится она или бранится. Торпедного удара не было, значит оставалось единственное объяснение: то оружие, о котором она нас предупреждала, проникло в системы «Злой Собаки». Я еще не решила, что предпринять, когда возобновилась подача энергии и все стало как было.

Мы с Лаурой испуганно уставились друг на друга, гадая, не преждевременно ли то облегчение, которое каждая читала на лице у другой.

Я тронула пальцем капсулу связи в ухе:

– Корабль, ты здесь?

Ангельский лик «Злой Собаки» материализовался на главном экране, причем вид у нее был откровенно самодовольный.

– Здесь.

– Наш статус?

– Смотри.

Наружные камеры приблизили изображение «Фенрира» – бронзовая космическая батарея зависла, отражая брюхом сияние звездного горнила.

Я всем телом подалась к экрану, нахмурилась:

– Его заградительные орудия молчат.

Улыбка «Злой Собаки» очень походила на волчий оскал.

– Смотри дальше, – велела она.

В левой части экрана показалась торпеда, сразу за ней последовала другая.

– Это наши?

– Подожди…

Торпеда располагала дистанционным датчиком, который подрывал боезаряд при сближении на эффективное расстояние от цели. Первая разорвалась в паре сотен метров справа от носовой части «хищника», и он закувыркался, как бумажный стаканчик на ветру, показал светящийся нездоровой желтизной бок.

Вторая боеголовка нанесла coup de grâce[3].

Зайдя по дуге сверху, она ударила вращающийся корабль посередине, перебив спинной хребет. Смертельно раненный, волоча за собой дымный хвост, «Фенрир» пытался удержать контроль высоты. Я видела, как он работает маневровыми двигателями, силясь остановить вращение. Безнадежно. Большие куски поврежденной обшивки, отслаиваясь от корпуса, обнажали полурасплавленные внутренности. Вторичные детонации сотрясали его изнутри, и корабль, уже не способный противостоять яростному притяжению солнца, стал падать.

– Ни черта себе! – обомлев, выдохнула я.

Глаз было не оторвать от этой картины. Я почти не дышала.

«Фенрир», потеряв всякое подобие управляемости, завалился на бок и сорванным с ветки сухим листом летел в кипящий океан плазмы.

В голове у меня мелькнула мысль, живы ли еще капитан Паррис и остатки команды, укрытые в укрепленной рубке в центре корабля.

– Их надо спасти!

Но корабль уже врезался в поверхность звезды, расплескал огненные брызги газа, и я поняла: поздно. При целой наружной обшивке у людей еще была бы слабая надежда выжить. Но «Фенрир», уже подбитый нашими торпедами, расплавился изнури в считаные секунды.

Я бессильно откинулась назад, уставившись в яркое пятнышко на звездной поверхности, почти не в силах не только говорить, но и соображать, и наконец прохрипела одно-единственное слово:

– Как?

В лице «Злой Собаки» торжество смешалось с печалью.

– Я его обманула.

– Не понимаю.

Аватара стала серьезной.

– Мы вычислили, какого рода оружие покалечило «Хобо» и «Хейст ван Амстердам». Наши уважаемые гости Петрушка и Чайлд смогли подтвердить часть моих выводов.

– Да…

– Поэтому я приняла меры предосторожности. Скопировала свое ментальное состояние и инсталлировала его на основной сервер. После этого стерла память о своем плане и закопала настоящее свое сознание поглубже в процессинговый субстрат, прикрыв барьером, который придал ему сходство с кеш-хранилищем зашифрованных данных.

– И когда «Фенрир» атаковал…

– Он атаковал созданный мной дубликат сознания. У него не было причин заподозрить, что он имеет дело не с подлинной моей личностью. А пока он разбирался с двойником, я свободно отследила механизмы, которые он задействовал для инфильтрации, и тем же способом проникла в сознание «Фенрира», где деактивировала его оборонительные системы перед подходом выпущенных мною заранее торпед.

– Ты хакнула хакера, – выдохнула я.

«Злая Собака» грустно улыбнулась:

– Он так и не заметил меня в себе.

Лаура Петрушка со своего места слушала нас разинув рот. Но теперь она заговорила:

– И что дальше?

Хороший вопрос. Только что я ждала смерти. Но мы получили отсрочку, и на мне, на капитане, лежала определенная ответственность. Я села прямо и поправила бейсболку.

– Сколько времени до подхода «Адалвольфа»?

– Менее часа, – ответил корабль, резко переходя на деловой тон.

– Мы успеем к Мозгу раньше его?

– Возможно.

– Тогда постарайся.

Глаза у меня щипало от слез, которые я наотрез отказывалась проливать. Я хлюпнула носом, одернула манжеты и доверху застегнула молнию комбинезона.

– Полный ход, – отрывисто скомандовала я. – Нас ждут на грунте.

56. Аштон Чайлд

На дне лестничного колодца мы уперлись в ряд открытых камер, расположенных как лифтовые кабины в вестибюле отеля. Коридор за ними продолжался еще на дюжину метров и сворачивал под прямым углом.

Альва Клэй, остановившись, проверила связь в ушной капсуле.

– Глухо, – сказала она через секунду. – Вообще никакого сигнала.

Престон, невзирая на откровенную враждебность Альвы, жался к ней, словно набирался от нее уверенности. Он опасливо оглядывал коридор от лестницы, по которой мы только что спустились, до глухого поворота впереди.

– Куда теперь? – спросил он.

– Здесь оставаться нельзя, – недовольно скривив губы, сказала Клэй. – Нам нужно зарыться поглубже, а здесь мы на виду. Если атакуют с двух сторон сразу, нас порвет перекрестным огнем.

– Значит, вперед?

– Да.

Она вытащила обойму из своего «Архипелаго», проверила, сколько осталось патронов.

В этот самый миг из-за поворота в конце коридора показалась фигура в продранном вакуумном скафандре без шлема и с пистолетом-автоматом в руках. Мы увидели друг друга одновременно и оба отпрянули от неожиданности. Потом тот, в скафандре, вскинул оружие, я услышал свой крик и не раздумывая потянул своих в открытый лифт. Престона я сцапал за ремень и дернул, отшвырнув в ближайшую нишу. Экзоскелет силен, но ему недостает ловкости, и прежде, чем я дотянулся до Клэй, тот человек начал стрелять. В каменном коридоре пистолетные выстрелы грохотали, как отбойный молоток. Пули врезались в углеволоконные ребра моего экзоскелета с такой силой, что я щелкнул зубами и отшатнулся назад. Одновременно с негодующим криком отлетела назад Клэй. «Архипелаго» вместе с обоймой выпал у нее из рук, а сама она запрокинулась навзничь. Из дыры в груди лилась кровь, ткань жилета потемнела. Не обращая внимания на пролетающие мимо пули, я нагнулся к ней, ухватил под мышки. Дернув вверх и завалившись на бок, я вместе с ней отправился следом за Престоном.

Жесткость экзоскелета, позволявшая ему удерживать мой вес, теперь, когда я лежал на боку в тесной кабине, не давала подняться. Свободной рукой я усадил Клэй спиной к стене.

Мы оказались в ловушке.

– Престон, достань пистолет.

– Не могу.

– Просто руку протяни!

Нас в этой мышеловке могли расстрелять, как неподвижную мишень.

– Никак!

В голосе мальчишки звучал ужас. Обернувшись к нему, я увидел, что его ладонь уперлась в прозрачную штору, загородившую вход в лифт. Движения не ощущалось, но за дверью в темноте мелькали огоньки, как если бы мы с огромной скоростью падали в длинную шахту.

Я, не зная, что еще сказать, вновь повернулся к Альве Клэй. Ей попало чуть ниже ключицы, и сейчас она безуспешно пыталась зажать рану ладонями. Ладони и руки до локтя были залиты блестящей кровью.

– Престон, сюда!

Он оторвал взгляд от мелькающих огоньков и присел рядом с нами. У парня тряслись руки: понятно было, что полагаться на него нельзя. Я с огромным трудом сел и сдернул с его плеча медицинскую сумку. На курсах подготовки нам говорили, что бо́льшая часть боевых ранений убивает в течение первых десяти минут.

– Прежде всего остановить кровотечение.

Я дрожащими руками прижал тампон к отверстию в жилете, и Клэй вздрогнула. Глаза у нее расширились от шока, дышала она часто и неглубоко, сквозь боль.

– Держи так.

Положив ее липкие ладони на пропитанный коагулянтами бинт, я мысленно пробежался по списку, отмечая признаки опасных для жизни повреждений: дыхательные пути, кровообращение.

– Черт, у нее, похоже, коллапс легкого.

Насколько я мог судить, пуля миновала артерии и правое легкое, но сквозь пулевое пробитое отверстие в грудную клетку проник воздух, который не давал легкому раздуваться. Если так и оставить, через некоторое время скопившийся в груди воздух станет препятствовать работе сердца – при условии, что она не задохнется раньше. Если я не забыл, чему меня учили, помочь ей мог только прокол в пятом межреберном пространстве для обеспечения оттока и снижения внутреннего давления.

Трудно сглотнув, я протянул руку:

– Обезболивающие.

Престон сунул мне шприц-распылитель, и я уколол Клэй в шею.

– Я сделаю разрез, – сказал я ей.

Она прикусила нижнюю губу. Говорить не могла, но глазами ответила, что поняла и какого черта я еще тяну. Я разрезал лямку ее жилета и сдвинул материю вниз. С помощью Престона смазал йодом поврежденное место и ввел анестетик местного действия. Клэй к этому времени вся обливалась потом; я понимал – действовать надо быстро.

Скальпель холодил мне пальцы. Добиваясь, чтобы он не дрожал, я прикусил кончик языка. Меня самого пробил пот. Коснувшись острием кожи, я пробормотал про себя короткую молитву. И осторожно нажал. Почувствовал, как сопротивляется, а потом подается кожа. Сталь прошла вглубь, по сторонам лезвия проступила кровь. Я ощутил, как напряглась Клэй, но продолжал давить, рассекая жировой слой и мышцы. Сидевший рядом Престон позеленел.

– Теперь дренаж грудной клетки.

Мальчишка смотрел квадратными глазами:

– Что?

Я ткнул пальцем в сумку.

– Вот эту трубку, – я постарался, чтобы голос звучал ровно, – подай мне.

Когда она оказалась у меня в руке, я зубами содрал пластиковую обертку и как мог бережно ввел трубку в жуткий разрез. Клэй застонала, не раскрывая рта, но рукой продолжала зажимать тампон на пулевой ране.

Решив, что конец дренажной трубки уже проник в грудную полость, я закрепил остаток пластырем и открыл клапан на конце, позволив с шипением выходить скопившемуся воздуху. Дыхание у нее стало не таким судорожным – легкое понемногу расправлялось.

– Больше я ничего не могу сделать, пока не вернемся на корабль, – сказал я.

Клэй кивнула и с усилием выговорила:

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста. – я выдавил улыбку в ответ. – Нечасто случается спасать жизнь человеку, который вчера мечтал вышвырнуть тебя за борт.

Она прищурилась, но не ответила.

Только оттопырила палец.

57. Она Судак

– Кто ты такой?

Страх вздувался во мне пузырем.

Я подтянула под себя ноги, поднялась и отряхнулась:

– Что ты такое?

Девять глаз медведя были черными непроницаемыми сингулярностями в ткани вселенной. А зубы – желтыми серпами.

Он заворчал.

«Ты под судом».

Слова сами собой возникли у меня в голове. Я сжала кулаки и вздернула подбородок.

– Под судом? – (Я, бога ради, не кто-нибудь, а капитан.) – По какому праву ты меня судишь?

Зверь рявкнул.

«Я не сужу тебя».

Слова лезли в голову сами – непрошеным вторжением в мое личное пространство.

– Тогда о чем ты говоришь?

«Ты под судом».

Я в досаде потерла висок костяшками пальцев – хотелось выдернуть из головы вбитое в нее заявление.

– Кто меня судит?

«Армада».

Я нахмурилась:

– Те корабли?

Их вокруг миниатюрного солнца собралось не меньше миллиона, а может быть, и больше.

«Верно».

– Меня судят их экипажи?

«Сами суда. Экипажей нет. Я – проявление их коллективной воли».

– Аватара?

«Архангел».

За это время я успела отступить на добрую дюжину шагов и задумалась, что будет, если просто повернуться и броситься бежать. Успею ли я протиснуться под той дверью прежде, чем чудище меня настигнет?

Словно уловив мои мысли, медведь упал на все четыре лапы и зарычал. Я заметила, как канатами вздулись мышцы на его ляжках.

«Оставайся на месте».

Я подняла руки. Что-то шарило по чердаку моей памяти. Я ощущала, как вспыхивают и гаснут полузабытые воспоминания – как далекий фейерверк, если смотреть на него ночью с балкона. Первый школьный день. Волокнистый аромат смазки для обуви. Грохот тысячи сапог – приписанный к кораблю полк становится по стойке смирно в тесном ангаре. Легкое как пух прикосновение лепестков шиповника к щеке. Кожа Адама касается моей кожи.

Снова и снова проигрывалась битва при Пелапатарне. Я видела, как взрывы антиматерии рвут на части корветы; видела прошивающие пустоту трассы снарядов; видела, как черный дым горящих джунглей затягивает полушарие. Видела все, что было, в мучительных подробностях. Каждый выпущенный снаряд, каждую погибшую жизнь – все.

А потом – ничего.

Я стояла под куполом, не в силах ни шевельнуться, ни заговорить, а медведь на целый метр возвышался над моей головой.

«Суд завершен».

Страшные челюсти задвигались, испуская долгий поток рыкающего рева.

«Аннелида Дил, Мраморная армада судила тебя и нашла… НЕДОСТОЙНОЙ».

Это слово полыхнуло напалмом. Я отшатнулась, сжимая руками голову. Вся вина, вся боль за Пелапатарн – грубые эмоции, которые я надеялась выплеснуть в стихах, – обрушились на меня стенами рухнувшего храма. Единственным способом пережить такую атаку было поступить, как я поступила в тот бесславный день, – цепляться за веру, что, исполняя приказ, сжигая мыслящие деревья, я выбрала правильно, выбрала меньшее зло.

«Человечество недостойно».

Я помотала головой, глубоко вздохнула, загоняя внутрь слезы гнева и бессильного стыда, угрожавшие меня захлестнуть.

– Чего недостойно?

«Мраморная армада существует для защиты жизни, но создавшей нас жизни больше нет. За прошедшее тысячелетие приходило много рас, но все были признаны недостойными».

Бесстрастие этих слов до костей пробило меня холодом.

– Вы судите все человечество по мне и тем немногим, кто забрался в такую даль?

Зверь ударил лапами по воздуху.

«Ты попала сюда, спасаясь от убийц. Ты повинна в убийстве разумного леса, в тысячи раз древнее твоего рода».

– Но не все люди одинаковы.

Не знаю, отчего мне так отчаянно хотелось переубедить это создание, разве что было что-то пугающее в том, как прозвучало у него слово «недостойна». Коснувшись моего разума, оно внушило уверенность, что признание недостойным – незавидная участь.

– Ты видел мои воспоминания. Ты видел Адама – мальчика, который был со мной. Тот мальчик… – голос у меня сорвался. Я сглотнула и заставила себя продолжать: – Он погиб. Он был напыщенный, но молодой и невинный. Он был хороший.

На свету блеснули когти и зубы.

«Ты потворствуешь бойне, а потом ссылаешься на невинность ребенка?»

В горле у меня встал ком. Я развела руками:

– Что мне еще остается?

От обиды, ужаса и слабости дрожали руки и ноги. Надо было уходить. Искать путь на поверхность и хоть какую-нибудь еду, пока совсем не обессилела. Чувствуя, как стучит сердце, я развернулась и пошла обратно. Если уж погибать с голоду, как те двое в коридоре, то хотя бы в попытке спастись.

Меня остановил рев зверя за спиной.

Я обернулась, скорее рассерженная, чем испуганная.

– Разве еще не все?.. – выпрямившись в полный рост, гневно спросила я.

Если это последняя минута, я встречу ее как капитан.

– …Или ты теперь намерен меня убить? Или уничтожить весь род человеческий за то, что мы не подходим под ваши мерки?

Девять глаз моргнули. Я твердо выстояла под их светящимся взглядом.

«Мы не убиваем недостойных».

– Ну и хорошо…

«Убийство выдало бы нас врагу».

В этих словах сквозила такая печаль, что злоба моя растаяла. Медведь развернулся и зашаркал обратно к клубку света под куполом.

Я протянула к нему руку:

– Погоди!

Он задержался. Выгнул шею, оглянулся через тяжелое плечо.

– Какому врагу? – спросила я.

Медведь пошевелил пастью. Из глубины его груди докатился низкий рокот.

«Врагу жизни».

58. Злая Собака

Я ковыляла сквозь свистящую пустоту высших измерений. Мои основные системы считались защищенными от последствий атомного взрыва, но электромагнитный выброс взорвавшихся вплотную торпед Фенрира пережег множество мелких цепей и вызвал пару возгораний. Опаленные пластины корпуса на правом борту вспучились, а бо́льшую часть боеприпасов я растратила. Торпед не осталось, снаряды для заградительных орудий иссякли наполовину.

Войдя в гипер, я тут же услышала настойчивые вызовы Адалвольфа.

– Фенрир! – звал он известным только нашей стае кодом. – Фенрир, где ты? Что происходит?

В сигнале слышалось нетерпение. Я дала ему еще немного попыхтеть, а потом установила связь. Мне нужно было потянуть время.

– Он мертв.

Я оставила прежнюю аватару: растрепанная женщина в шинели, с промокшими под дождем волосами. А вот он заменил человеческий образ желтоглазой оскаленной волчьей мордой.

Несколько секунд он молча таращился на меня, потом, овладев собой, спросил:

– И как же он умер?

Я позволила себе улыбку:

– Разве это важно?

– Что стало с оружием?

– Надеюсь, сгорело. Фенрир, падая, унес его с собой в солнце. Даже если оно и уцелело, тебе его не достать.

Волк оскалил клыки:

– Ты убила брата.

– Он первый начал.

– А теперь думаешь взяться за меня?

Оба мы понимали, что с моей поврежденной броней, с истощенным боезапасом шансов выиграть у вооруженного, дееспособного «хищника» так же мало, как у котенка уцелеть в аду.

– Если придется.

Адалвольф презрительно тряхнул головой:

– Бешеная!

– Нет, просто сердита.

Я отбросила волосы с лица и устремила на него самый горящий свой взгляд:

– Я ничего такого не хотела. Я шла на помощь гражданскому кораблю. Я просто исполняла свой долг. Это вы, два идиота, прибегли к насилию.

– Мы предупреждали тебя, чтобы держалась подальше.

– И в самом деле думали, что послушаюсь?

Его глаза полыхнули горящей серой. Грозный волк вскинул морду:

– Нет.

– Тогда не притворяйся, будто ваше предупреждение что-то значило.

Сработал сигнал тревоги. Я, не разрывая связи, переключилась на обзор гиперпространства в окрестностях Галереи. Мои датчики выхватывали переговоры и шум двигателей множества кораблей, и часть их мои автоматические распознаватели угрозы пометили как потенциально враждебные и идущие на сближение. Красные иконки на фоне серого вихря гиперпространства обозначали их предполагаемые позиции. Насколько я могла судить, к системе с разных сторон устремились не менее десяти кораблей различной конструкции и принадлежности, причем ближайшие из них отставали от Адалвольфа всего на несколько минут.

Я открыла ему схему:

– Вот и вся ваша секретность. Предположительно мы видим здесь крейсер Грааля, два тяжелых нимтокских, дальний разведчик Внешних и боевое соединение Конгломерата.

На секунду его изображение застыло. Потом волчья голова рассыпалась облачком пикселей, открыв под собой узкое бледное лицо его прежней аватары. Губы его были плотно сжаты.

– Неудачно.

Я рассмеялась – не без нервозности:

– Три «хищника» не могли не обратить на себя внимания. Особенно когда мы начали палить друг в друга.

Он опустил подбородок, признавая мою правоту.

– Тем больше причин тебе держаться в стороне.

– Вот как? – подбоченилась я. – И что дальше? Едва ли тебе удастся завершить миссию на глазах множества потенциальных свидетелей.

– Разве?

Глаза Адалвольфа под нависшим лбом горели звездами. Он поднял лицо:

– На подходе корабли по меньшей мере четырех группировок, претендующих на владение этой звездной системой. Могу предположить, что их прицельные компьютеры в максимальной готовности. Четырехсторонняя перестрелка начнется раньше, чем кто-то найдет время поинтересоваться, чем заняты наши люди на планете.

Помолчав, он скрестил руки на груди.

– И кроме того, – продолжал он после паузы, – я встречусь с тобой гораздо раньше, чем они подоспеют.

– Правда? – я постаралась удалить из голоса все эмоции. – Ты даже не знаешь, где я собираюсь вынырнуть.

Он скривил губы в презрительной усмешке:

– Не нужно быть гением, чтобы догадаться: ты идешь к Мозгу. Тебе нужно забрать свою поисковую партию. Но это, – он пожал плечами, – тебе не удастся.

Я приняла вызывающий вид. Без торпед, с пробитой броней, мне только и оставалось, что блефовать.

– Что навело тебя на такую мысль? – сказала я самым дерзким тоном, какой сумела в себе найти.

Он, не смущаясь моей бравадой, выпрямился в полный рост и сверкнул глазами:

– А то, что я отстаю от тебя всего на несколько секунд.

59. Сал Констанц

Тишину рубки разорвал сигнал боевой тревоги. Лаура Петрушка, пристегнутая дюжиной ремней, сидела уронив голову – ее сморили наложившиеся на нервное истощение анальгетики. Но сейчас она встрепенулась – профессиональные рефлексы среагировали на сирену и потянули ее к панели прежде, чем очнувшееся сознание успело оценить ситуацию.

Она впилась в меня взглядом:

– Это по нам?

– Так считает корабль.

– Но мы же еще в пространстве высших измерений?

– Да, – я ощутила биение какой-то жилки на горле, – но через полминуты выпадем.

Она повернулась к переднему экрану, всмотрелась в серый туман, вихрившийся перед носом «Злой Собаки»:

– Нас ждет неласковый прием?

Я хотела сглотнуть, но во рту было сухо.

– Корабль говорит, «хищник» висит на хвосте.

– План есть? – поморщилась Лаура.

Я выдохнула, откинувшись назад. Плана у меня не было.

– Подберем своих, кто жив остался, и рванем оттуда к черту.

«Злая Собака» дернулась в течениях гипера, и я вытерла ладони о хлопчатую ткань комбинезона. Нас ждала смерть, а за что, я так и не сумела толком понять – из-за какой-то гигантской каверны в Мозге, которую Конгломерат вздумал оставить за собой. Я дала полную волю «Злой Собаке», теперь мне оставалось только держаться и молиться, чтобы она не ошиблась.

Второй тревожный сигнал предупредил о скором выходе в обычное пространство. Сердце подскочило у меня в груди, как форель над водой. Я проверяла крепления и старалась выровнять дыхание.

«Вот, сейчас…»

Палуба накренилась, и мы выпали во вселенную с грацией собаки, споткнувшейся на бегу от выстрела в брюхо, – вывалились боком, волоча за собой искрящееся газовое облако. Понимая, что все внимание «Злой Собаки» будет занято поиском ее озверевших братьев в непосредственной близости, я вручную подключила маневровые двигатели правого борта, скомпенсировала набранный нами вращательный момент и направила нос в нужную сторону.

На экране в косых лучах далекого солнца гравюрой прорисовывались складки и ущелья Мозга. Аппаратура «Собаки» выхватила на дне одного каньона почерневшие, разрозненные останки челнока. Остался ли в живых хоть кто-то из моих там, внизу?

Жива ли Клэй?

Страх острыми когтями сжимал сердце. В памяти снова вспыхнуло мгновение, когда Джордж исчез с корпуса «Хобо». Сколько мне еще терять людей?

Если бы Джордж был сейчас рядом! Возле него мне всегда делалось спокойно, будто с отцом, утешал даже запах его медицинских снадобий – запах мяты и антисептика. Что бы он сейчас обо мне подумал? Посочувствовал бы, понял мою готовность рискнуть собой и другими из желания что-то доказать посланнику Одому и всему миру – или возненавидел бы меня, погубившую его любимый корабль?

Был бы он во мне разочарован?

Я судорожно вздохнула.

А мои родители?

А моя прапрабабка София? Она бы меня одобрила? Я не сумела спасти ни команду «Хобо», ни пассажиров «Хейст ван Амстердам». И еще я потеряла Джорджа и позволила кораблю убить сколько-то там незадачливых угонщиков в Северном. А потом разрешила «Злой Собаке» заново вооружиться и ввязаться в собачью драку, которая привела к огненной могиле всех приписанных к «Фенриру» мужчин и женщин. Моя деятельность, в полном противоречии с идеями Дома, больше губила людей, чем спасала. И мысль, что в следующей битве я вряд ли выживу, меня не слишком утешала. А все же мне трудно было раскаяться в содеянном. «Фенрир» определенно заслужил смерть за соучастие в убийстве «Амстердама», а болваны из Северного додумались атаковать тяжелый крейсер с обрезами и гранатами. Я, избавив от них вселенную, пожалуй, оказала ей услугу, а заодно преподала полезный урок остальным горожанам. Во всяком случае, так я себе говорила. Следующий севший на их космодроме корабль сможет спокойно заниматься своими делами. Может, я и нарушила постановления Дома Возврата, но без тех пиратов и без «Фенрира» в галактике станет безопаснее, и по большому счету это спасет жизни.

Или нет? А если жители Северного в другой раз просто запасутся более тяжелым оружием? Может быть, я лишь запустила насилие на новый круг?

– Признаков выживших не вижу, – прервал мои размышления голос Лауры, – но и тел тоже.

Я встряхнулась, устыдившись вдруг припадка самокопания.

– Значит, они, возможно, еще там?

– Не стоит ли им просигналить?

– Почему бы и нет, черт возьми? Про нас уже всем известно, хватит таиться.

– Ясно.

Она склонилась над панелью, а я снова переключилась на главный экран, на который была наложена тактическая схема.

Если бы нам…

Только что небо было чистым, и вот уже поле зрения заполнил «Адалвольф», его острый нос уставился на нас с двух тысяч метров по нашему курсу, и люки всех его торпедных аппаратов были открыты в боевой готовности.

Я вырубила тревожную сирену. В рубке стало тихо, и я ощутила себя кроликом в перекрестье браконьерского ружья.

Если «Злая Собака» вела с братцем переговоры, они происходили на скорости, на порядки величины превышавшей возможности моего восприятия. А мне только и оставалось, что проверять готовность заградительных батарей – не много же от них будет проку против выпущенных почти в упор торпед – и готовиться к смерти. Пальцы мои вцепились в края панели управления, а уши наполнились грохотом океанского прибоя – гулом моей собственной крови. Грудь ходила ходуном. Я вспомнила, что следующий вдох может стать последним. И, закусив губу, задержала выдох. Мгновения мучительного ожидания растягивались…

А потом «Адалвольф» осветился.

Я съежилась, решив, что это от пусковых установок. Но сразу сообразила, что к нам присоединился третий корабль и залил борт «хищника» красным светом прицельных лазеров.

– Свят…

Этот корабль был вдвое больше, чем «Адалвольф» и «Злая Собака», вместе взятые, а формой походил на мяч для регби. Его броня щетинилась оружием: торпедные установки, рельсовые пушки, батареи, – а на корпусе я различила звездную эмблему военного флота Конгломерата. Во время войны я слышала о таких, но своими глазами не видела. Их называли «ятаганами», и были это не тяжелые крейсеры, а полноценные линкоры, величайшие из боевых кораблей человечества, с огневой мощью, достаточной для равного боя с полудюжиной кораблей поменьше.

Тихий гудок предупредил, что вторым лазером это чудовище высветило нас.

В углу моего экрана возникла аватара «Злой Собаки».

– Приказывают остановиться, – сообщила она, пожимая плечами.

– А «Адалвольфу»?

Я не могла понять, с какой стати корабль Конгломерата выцеливает своих.

– И ему.

– Что происходит?

Вместо ответа «Злая Собака» открыла новое окно. Его заполнил флаг Конгломерата.

– Принимаю входящую передачу с «ятагана», – пояснила она. – От адмирала Мендереса с «Праведного гнева».

Флаг сменился круглым лицом мужчины с седой щетиной на голове и шеей, едва ли не толще черепа.

– Судну Возврата «Злая Собака», – пролаял он. – Говорит адмирал Якоб Мендерес с флагмана Конгломерата «Праведный гнев». Настоящим приказываю прекратить маневрирование и отключить все наступательное и оборонительное вооружение.

Правый глаз его прятался под обвисшим веком, но левый был широко открыт и пылал. На основном экране, показывавшем лицо в несколько раз больше натуральной величины, я видела каждый капилляр в глазном яблоке, каждую открытую пору на приплюснутом носу.

Сердце у меня еще колотилось после встречи с «Адалвольфом».

Прокашлявшись, я набрала воздуха в грудь.

– Говорит капитан Салли Констанц с судна Возврата «Злая Собака». – я проглотила ком в горле и облизнула губы. – Я не имею намерения открывать боевые действия помимо самообороны. Мы выполняем чисто гуманитарную миссию и просим вас не препятствовать ее выполнению.

Мендерес на экране не изменился в лице. Он скосился в сторону, сверяясь с чем-то, невидимым для меня, и спросил:

– Констанц… В войну служили у Внешних?

– Командовала медицинским фрегатом.

– А теперь под вашей командой бывший крейсер Конгломерата?

– Забавные повороты выдает жизнь, да?

Мое легкомыслие его явно оскорбило.

– Я предвижу проблему.

У меня загорелись щеки.

– Только если вы воспрепятствуете поиску моих людей на планете.

– Вы деактивируетесь и будете выполнять, что вам сказано.

– Нет, – покачала я головой. – Не буду.

Он набычился, но я не дала ему заговорить.

– Мы представляем Дом Возврата, – сказала я, повторяя заученный на подобные случаи текст. – И, препятствуя нам в исполнении наших законных обязанностей, вы нарушаете Договор Общности, приложение четырнадцать, статьи с седьмой по одиннадцатую.

Лицо адмирала так налилось темной кровью, что я испугалась, не лопнул бы у него череп.

– Мне плевать на крючкотворские штучки, – рявкнул он. – У меня для вашего корабля четыре торпеды и всего два вопроса.

Он наклонился, заполнив лицом весь экран, и мне показалось, я ощущаю запах его дыхания.

– Где… – спросил он, хрипло выдавливая каждое слово по отдельности, чтобы и речи не могло зайти о недопонимании. – Где Она Судак?

И совсем угрюмо закончил:

– И где мой сын?

60. Аштон Чайлд

В лифте не было места уложить Клэй на пол, но мы с Престоном, сняв куртки, свернули из них подушки и устроили ее поудобнее. Престон, натыкаясь взглядом на торчащую из ее груди трубку, каждый раз бледнел и отворачивался.

– Как самочувствие? – спросил я.

– Обезболивание действует, – прищурилась Клэй. – А где, кстати, мой пистолет?

– Мы его потеряли.

– Да чтоб вас… – она откинула голову, оперлась затылком о стену. – И куда мы направляемся, надо думать, не знаете.

– Понятия не имеем.

Я взглянул на прозрачный люк кабины. Движение не ощущалось, и оттого возникало впечатление, что это стена снаружи уносится вверх с немыслимой скоростью, а мы остаемся на месте.

Престон чуть не ткнулся носом в стекло и сказал, не оборачиваясь:

– А еще мы остались без воды и пищи.

Клэй не дала себе труда ответить. Она, морщась от боли, закрыла глаза. Дреды ее растопырились по самодельным подушкам, как ножки тарантула. Установленный мной дренаж должен был облегчить давление на ее легкое, но это было в лучшем случае временное решение. Ей требовалась настоящая медицинская помощь, и поскорее.

Моя поджившая пулевая рана болела там, где я, затаскивая остальных в тесное укрытие, потянул швы. Каждое движение отзывалось горячей рвущей болью во внутренностях, и хирургический пластырь местами, похоже, отклеился. Я держался как можно ближе к стене, чтобы мой громоздкий экзоскелет не монополизировал скудное пространство кабины; Клэй заняла бо́льшую часть места на полу, а Престон скорчился у запечатанной двери. Мы напоминали трех детишек, спрятавшихся в шкафу, где едва хватает места для двоих. Только мы здесь не в прятки играли. Ставки были бесконечно выше. У двоих серьезные раны, которые без помощи со стороны станут смертельными, и все мы безоружны, а по нашим следам в этом нечеловеческом лабиринте гонится стая обученных убийц. Утрата воды и продовольствия только подчеркивала тот факт, что время наше на исходе. И спасибо еще, что Престон умудрился сохранить медицинский набор с остатками обезболивающих.

Я уставился себе под ноги. Мы почти наверняка были обречены, и тем не менее я испытывал странную, необъяснимую эйфорию. Я сбежал от гнилой скуки сиколского аэродрома среди джунглей. Больше не будет полетных графиков, кусачей мошкары, поставок оружия и жарких бессонных ночей под звериные крики на волглом от пота матрасе. Оковы пали, я ощутил вкус свободы. Сейчас мне не приходилось волноваться ни о прошлом, ни о будущем. Ничто теперь не имело значения. Впервые в своей попусту растраченной жизни я чувствовал себя по-настоящему живым.

А потом изменилось освещение.

Я услышал удивленный вскрик Престона и сам увидел сквозь стеклянную дверь маленькое рыжее солнышко.

– Какого черта?..

Я перешагнул через вытянутые ноги Клэй, чтобы рассмотреть получше.

Неужели мы пробили Мозг насквозь и попали в космос на другой стороне? Двигались мы быстро, но наверняка не настолько. Однако мы повисли в лучах ржавой звезды. А ее булавочными проколами окружали мириады других звезд.

Только вот…

– Это не звезды, – сказал я. – Это свечение внутренней поверхности.

У Престона округлились глаза.

– Мы еще внутри Мозга?

Я почувствовал, как вскипает в горле безумный смех, и с силой сглотнул, загоняя его обратно.

– Похоже на то.

– Но… – он приложил ладонь к стеклу, растопырил пальцы, заслоняя это маленькое светило. – Как это все могло здесь уместиться? Места же нет…

Я покачал головой и не взялся бы объяснить то, что мы видели. Вместо этого сосредоточился на пространстве, отделявшем нас от светила: в нем ряд за рядом висели остроносые белые суда.

Престон проследил за моим взглядом, и челюсть у него отвисла.

– Это корабли?

Я прищурился. Трудно было судить о масштабе, не имея опоры для сравнения, но все они выглядели заметно крупнее «Злой Собаки».

– Да уж, – ответил я, – не елочные игрушки.

Он тихо присвистнул:

– Их там, должно быть, сотни тысяч.

– Больше.

Те корабли, конечно, не могли нас слышать, но все равно мы перешли на шепот. Суда располагались прямоугольными каре, сто семь кораблей в ряду и восемьдесят четыре ряда в глубину. Быстро подсчитав, я получил чуть меньше девяти тысяч в каждом построении, а нам было видно больше сотни таких прямоугольников, может быть, даже сто пятьдесят.

Миллион кораблей!

Такой силы, насколько я знал, ни у кого не бывало. Постройка такого множества судов обанкротила бы любую цивилизацию – и это не говоря уже о расходах на экипажи, горючее и техническое обслуживание.

– Чьи они?

– Совершенно не представляю.

Меня учили распознавать военные суда всех вышедших в космос цивилизаций Множественности, но конструкция этих была мне незнакома.

– Смотрите. – Престон ткнул пальцем в ближайшее судно.

Оно зашевелилось, как в беспокойном сне. На корпусе там и здесь высовывались и втягивались обратно орудия. Полярным сиянием засветилось нефритовое энергетическое поле. Разворачивались и снова обвисали антенны датчиков.

Мой взгляд привлекло новое движение. Качнулся соседний корабль в том же ряду. Да и все отделение пошевеливалось – словно зверь после долгой спячки потягивался и расправлял когти.

– Что происходит? – спросил Престон.

Я сглотнул, вдруг осознав свою малость и незначительность перед величиной этой армады:

– По-моему, они просыпаются.

61. Она Судак

Медведеобразное создание вздернуло морду к куполу.

«Здесь другие».

– На поверхности?

«Внутри структуры».

У меня упало сердце, я обняла себя за плечи, отгораживаясь от внезапного озноба. Сколько я натерпелась, вынесла одиночество и голод, чтобы погоня все равно меня настигла?

«Там две группы. – Слова достигали моего сознания в такт движениям медведя, втягивавшего и выпускавшего когти. – Одна группа вооружена. Их я знаю по твоим мыслям. Это наемники, атаковавшие и убившие твоего спутника».

– А другие?

«Другие мне неизвестны».

Отчаянная надежда победила страх. Я шагнула к зверю:

– Ты знаешь, кто они?

«С ними я прежде не сталкивался. Они прибыли недавно. Я доставляю их сюда на большей скорости, чем доставил тебя».

– Прибыли недавно?

Сердце у меня грохотало молотом в кузнице груди. Кто это: спасатели, отозвавшиеся на сигнал бедствия «Амстердама», или новые враги, от которых надо будет прятаться или отбиваться?

«В настоящее время на орбите три корабля, – говорил медведь. – Был четвертый, но он уничтожен».

– Они сражались?

«Спорили».

Когти так проскребли по каменному полу, что у меня зубы свело.

«Корабль, ответственный за атаку на твой лайнер, был уничтожен».

– А другие? – я почти не смела дышать, хотелось сгрести его за шкирку и встряхнуть. – Покажи мне!

Медведь зарычал. Мне показалось, что он сейчас смахнет меня ударом лапы. Но тут купол над нами замерцал и проступили звезды. Я увидела два «хищника» и «ятаган». Между ними мигали в темноте лучи прицельных лазеров.

«Ятаганов» я не видела с тех пор, как бежала из рубки «Праведного гнева» после Пелапатарна, но знала, что среди них нет двух одинаковых. Боевые шрамы, замены частей корпуса, разнообразные обновления придавали каждому из этих больших кораблей свои незначительные отличия. И если я еще не выжила из ума, боевая машина, зависшая над планетой, была моим старым флагманом. Его переоборудовали и обновили кое-что снаружи. Но я узнала сканирующую установку в носовой части – старую, на другие корабли этой модели таких уже не ставили; и по левому борту тянулись шрамы – зацепил вскользь пошедший на самоубийственный таран корвет внешников. При виде знакомых очертаний у меня чаще забился пульс. На этом корабле наверняка остались мои друзья, офицеры и подчиненные, добровольно способствовавшие моему бегству, помогавшие мне скрыться под завесой анонимности, чтобы не позорить имя корабля публичным судом над военной преступницей.

«Все три судна противостоят друг другу, – проворчало существо рядом со мной. – И я уловил приближение других судов из межзвездного пространства».

– Покажи мне.

Обзор стал шире, в поле зрения заплыли другие звезды и новые корабли, все на входящих векторах. Рядом с каждым светились незнакомые мне символы, указывавшие, очевидно, расстояние или время их прибытия в тех знаках, которыми создатели медведя обозначали числа. Мое дыхание повисло в воздухе облачками пара.

– А чего ты ждал? – мотнула я головой на камень окружавших нас стен. – Система спорная. Ее числят за собой не меньше полудюжины рас. И гибель в ней двух кораблей не могла не привлечь внимания.

Медведь поднялся на задние лапы. Мех у него на брюхе выглядел мягким, но под ним угадывались стальные мускулы.

«Мы не можем допустить насилия».

– Не вижу, как вы можете ему помешать. – я переступила, перенося вес с одной ноги на другую. – Ты побывал у меня в голове. Видел, что мы такое. Поболтай у нас под носом погремушкой вроде этой системы, и мы непременно за нее передеремся.

«Нет, – существо съежилось, стянулось, как моток стальной проволоки. – Здесь нельзя драться. Насилие привлекает врага».

Я фыркнула, как фыркала на неуместное предложение подчиненных мне капитанов. И сама не заметила, когда успела вытянуться как на параде: ноги расставлены на тридцать сантиметров, руки за спиной.

– Поздновато спохватились, – твердо произнесла я и указала на приближавшиеся суда. – Как только эта стая окажется здесь, вы получите полномасштабную перестрелку.

Косматая башка мотнулась из стороны в сторону.

«Неприемлемо».

Я улыбнулась и ткнула пальцем в «Праведный гнев»:

– Тогда, может, позволишь мне с ними поговорить?

62. Сал Констанц

Я неслышно выругалась. Адмирал Мендерес – свиное дерьмо, а не человек, но он держал нас под прицелом, и мы были в его руках. Против «ятагана» нам не выстоять. Атаковав нас, он нарушил бы закон, но это если кто-нибудь узнает. А мы ничем не могли ему помешать. В том состоянии, в каком была сейчас «Злая Собака», нам хватило бы одной торпеды.

Он мясистой скалой нависал над экраном:

– Жду ответа, капитан.

Я покачала головой:

– Говорю вам, я знать не знаю никакой Оны Судак.

– Она была пассажиром на «Хейст ван Амстердам», которому вы собирались прийти на помощь.

– И стараниями ваших «хищников» даже близко к нему не подошли.

На секунду он вроде бы обмяк:

– Они не знали, что она на борту.

– Когда расстреливали лайнер?

– Да.

– А если бы знали, пощадили бы корабль?

В том крушении погибли сотни людей. Я с трудом загоняла внутрь вскипающий во мне гнев.

– Едва ли это вас касается, – прищурился адмирал Мендерес.

– Не могу согласиться.

– Сочувствую. – он сложил пальцы-сосиски домиком и подпер ими двойной подбородок. – А теперь третий и последний раз спрашиваю: ваша поисковая партия обнаружила следы личности, известной как Она Судак?

Я покачала головой.

Адмирал нахмурился еще грознее:

– А мой сын?

Хотя бы это я знала.

– Он внизу, на планете. И был жив, когда мы в последний раз связывались с отрядом. До того как «Фенрир» разбомбил наш челнок.

Я подалась вперед и вопреки желанию наорать на этого тупицу продолжала вести разговор сдержанно и профессионально – насколько позволяли обстоятельства.

– А теперь, – сказала я, – возьмусь напомнить, что вы незаконно препятствуете действиям спасательного судна, и рапорт об этом будет отослан, как только вы перестанете блокировать нам гиперсвязь.

– Ваши рапорты меня не волнуют, капитан. Я хочу найти сына.

– Правда? – я не скрыла сарказма. – Просто по тому, что мне рассказывал Престон, вы едва ли претендуете на звание «отца года».

Он глянул на меня, как на грязь под ногой:

– Прошу прощения?

Я ударила по больному, и мы оба это понимали.

– Вы, как только он не дотянул до ваших мерок, сбагрили его нам, – сказала я, – и умыли руки.

– Вот как?

Он сел прямо, отстранился от камеры. Лицо его стало жестким, а голос – зловеще тихим:

– Да что вы знаете, капитан! Когда я понял, что мальчик не подходит для флота, я решил закалить его службой в Доме. Дал ему шанс на достойную, полезную жизнь. Шанс получить со временем свой корабль под команду.

К концу этой короткой речи верхняя губа у него вздернулась, открыв не только зубы, но и десны.

– Так вот, – прорычал он, – меня не волнует, кто вы такая и кого представляете. Вы будете сидеть смирно, пока я не отменю приказ.

Он втянул в себя воздух, обуздывая ярость и загоняя ее под корку ледяного спокойствия, и добавил:

– А если попробуете маневрировать, я собью вас с неба.

Экран погас. Я, запрокинув лицо к потолку, выпустила залп ругательств, которому позавидовала бы Альва Клэй.

Когда запас слов иссяк, я поймала на себе взгляд Лауры и ткнула большим пальцем в черное зеркало экрана:

– Извини, просто он…

Заканчивать фразу не было нужды.

– Да, это уж точно, – согласилась она и, собрав морщинки, улыбнулась сквозь усталость.

Я, обмякнув в кресле, выдохнула:

– Жалею, что не ссадила Престона на берег, пока была возможность.

– Думаешь, это исправило бы ситуацию? – усмехнулась она.

– Нет, зато на душе было бы немного легче. – Я побарабанила пальцами по подбородку. – Может, ты сумеешь его урезонить?

Лаура перестала улыбаться.

– Нет, – сказала она и смахнула с панели несуществующие пылинки. – И вообще, обо мне, наверное, лучше не упоминать. Если узнает, кто я такая, получит предлог для захвата корабля.

– Не посмеет!

– Захватить агента Внешней разведки? – шевельнула бровью Лаура. – Головой ручаюсь, посмеет.

Я откинулась на спинку и зажала кулак в ладони другой руки.

– Должен же быть способ уйти от него? Ты не знаешь у «ятаганов» слабых мест, которые можно использовать?

Лаура покачала головой:

– На таком расстоянии – ничего. Даже если дашь максимальную нагрузку на двигатели, его торпеда догонит нас раньше, чем наберем скорость для прыжка в гипер.

– Итак, мы влипли?

– Может, ты что-нибудь придумаешь? – с надеждой спросила она.

Я досадливо фыркнула:

– Я командовала медицинским фрегатом. Тактика боя мне редко требовалась.

Сказать по правде, меня слегка оглушило. До сего дня мне удавалось избегать прямых боевых столкновений. Участвовала только в обороне против малых судов. И вот довелось командовать судном, уже сбившим военный корабль и сцепившимся с двумя другими. Я пришла в Дом Возврата, спасаясь от памяти минувшей войны, и тут же попала в очаг следующей. Я чувствовала на плечах груз тысячи безвестных жизней. Зависнув на глазах у флагмана Конгломерата в ожидании вываливающихся из гиперпространства чужих флотов, я с невыносимой ясностью сознавала, что мои поступки – сделай я неверный выбор – подожгут бикфордов шнур межвидовой войны, в сравнении с которой все ужасы войны Архипелаго покажутся пьяной дракой.

Но что-то надо было делать. «Хищники» пошли на все, чтобы заткнуть рты свидетелям с лайнера, и меня, без сомнения, ждала та же судьба. Я ударила костяшками пальцев по ладони. Нечего и думать, чтобы Мендерес допустил нас подать рапорт о случившемся. Как только удостоверится, что мы не солгали о судьбе Оны Судак и его сына, нам конец.

На экране вновь появилась аватара «Злой Собаки».

– Принимаю передачу с Мозга, – уведомила она.

– От наших?

– Нет, в открытый эфир идет сигнал от некой Оны Судак, гражданки Конгломерата.

– Выведи на монитор.

– Есть-есть!

Экран, осветившись, показал немолодую женщину с коротко остриженными седыми волосами. На ней был изолирующий скафандр. Щеки запали, вокруг глаз темные круги – признак истощения.

– …пока невредима, – говорила она.

– «Праведный гнев» отвечает, – сказала «Злая Собака».

– Подслушать можно?

– Конечно.

Раздалось резкое шипение помех, и я услышала голос Мендереса:

– Мне остается только извиниться, мэм. «Фенрир» не мог знать, что вы на борту. Я, как только услышал, бросился сюда. Рисковать, посылая сообщение, я не мог, и хорошо, что успел вовремя.

– Спасибо, Якоб.

На лице Судак грусть смешалась с облегчением. Я догадывалась, что ей пришлось вынести за неделю после крушения лайнера. Однако больше всего меня изумила почтительность, с какой держался Мендерес. Лаура на мой вопросительный взгляд свела брови в таком же недоумении.

Кто же эта женщина?

Она провела ладонью по лбу, оставив на нем грязное пятно, и сказала:

– Посылаю свои координаты. Заберите меня.

– Немедленно готовлю челнок и отправляю людей, – ответил Мендерес. – Мой сын с вами?

– Престон? – удивилась Судак. – Нет, я его не видела. Но в туннелях еще кто-то есть. Может быть, он с ними.

63. Она Судак

«Довольно!»

Медведь навис надо мной.

«Ты добиваешься только собственного спасения».

Я с досадой взглянула на прервавшее переговоры существо.

– На том корабле мои сослуживцы. Если попаду на борт, может быть, смогу убедить их отступить.

Зверь придвинул морду к самому моему лицу. В его пасти целиком уместилась бы моя голова. Несло из нее, как из мясной лавки в жаркий день.

«Ты не желаешь прекращения конфликта. Ты думаешь только о собственном спасении».

– Ты меня в этом винишь?

«Зная твою историю – нет».

Он отодвинулся на пару шагов и вопросительно оглядел изображенные на куполе корабли.

«Но ты утверждаешь, что бывают человеческие существа не столь воинственные, как ты».

– Да, – пожала плечами я.

«Сомнительно».

Тут уже ощетинилась я. Я всю жизнь служила, я играла ключевую роль во множестве полицейских операций и пограничных конфликтов еще до войны. Но все мои действия, каждый выстрел, каждая отнятая мной жизнь – все это было ради защиты детей и взрослых Конгломерата. Я патрулировала, я угрожала, я сражалась, чтобы они наслаждались мирной безопасной жизнью, чтобы встречались и влюблялись, находили работу и растили потомство, не опасаясь угроз из глубин вселенной.

– А те, другие? – резко спросила я.

«Какие другие?»

– Ты сказал, здесь есть другие группы.

«Одна из них вооружена».

– Ладно, ясно. А вторая? Тоже спасшиеся, как и я?

«Не знаю».

– Ты можешь их проверить?

«Постараюсь».

– А корабли на орбите?

«Это военные корабли».

– Не все. Смотри. – я указала на одного из «хищников». – Видишь эмблему на корпусе? Это уже не военный корабль. Он теперь другой.

«Другой?»

– Проверь его.

«Я способен устанавливать связь только с органическим разумом».

– Сознания этих кораблей выращиваются из культуры стволовых клеток.

Существо фыркнуло, возможно выражая удивление, или насмешку, или отвращение. Я не знала, как их различить.

«В таком случае, наверное, я сумею. Я…»

Он запнулся, словно отвлекшись на что-то, склонил голову набок, а потом привстал на задних лапах, потянулся к изображению, всмотрелся.

«Этот символ!»

– Желтая звезда?

«Я его знаю».

– Да, – сказала я, – это корабль Дома Возврата.

«Символ старше. Он принадлежит „Объединению личных очагов в один, преданный спасению и возврату бедствующих скитальцев“».

Это длинное название отозвалось воспоминанием о летних днях в школьные времена, тридцать лет назад. С ним вернулся запах нагретого солнцем бетона, слишком теплого и неудобного форменного джемпера, досады, что приходится сидеть, ссутулившись над экраном, когда тянет удрать и поиграть в пыльной горячей траве.

– Очажники? – я искала в памяти содержание давних уроков. – Они же все пропали несколько тысяч лет назад?

В устремленном на меня взгляде медведя мне почудилась печаль.

«Нет, – сказал он. – Они не исчезли. Не пропали».

Он упал на четыре лапы и опустил морду.

«Они – мы».

64. Нод

Вытащить неисправный фильтр, заменить.

Вытащить самое себя из трубы на четырех лицах, инструмент держать остальными, пятым и шестым.

Представлять, будто ползешь по ветвям и развилкам Мирового Древа. Ветер несет запах драффов. Чинить поврежденные ветви. Обирать паразитов. Обрывать старые листья. Питать и оберегать новую поросль.

Тосковать по дому. И двигаться дальше.

Бой оставил серьезные повреждения.

Тревожная Собака как большое раненое животное. Не показывает миру боли и слабости, но изнутри умирает, если не чинить.

Добрался до конца трубы и выпал в коридор.

Список работ длиннее всех шести рук.

Всегда есть что чинить. Всегда новые поломки.

А до сна далеко. Сна не будет много часов. Нельзя, слишком многое надо исправить.

Скучаю по гнезду.

Хорошее гнездо.

Иду по коридору, когда что-то ощущаю.

Воздух меняется.

Электричество.

Облако заслоняет солнце.

И знакомый голос.

Старый-старый голос.

Он говорит у меня в голове, как голос старого друга.

Как голос Мирового Древа.

Голос бога.

И он говорит: «Здравствуй, Нод».

И я говорю:

– Здравствуй, существо мира.

Существо мира спрашивает о корабле. Говорю, что Тревожная Собака – сварливая, задиристая ржавая лоханка.

Говорю, что при всем при том она достойный корабль.

Говорю, что корабль заботится о Ноде.

Говорю, что Нод доверяет кораблю. Нод доверяет капитану Констанц.

Ноду нравятся люди. Люди изломанные, глупые, но забавные. Людям можно доверять.

И мировое существо думает об этом, думает.

Потом оно говорит:

«Хорошо».

65. Злая Собака

Башня была старая, с замшелыми камнями. Мне с вершины виден был свод леса, протянувшийся до горизонта, вздымавшийся и опадавший, как потревоженный ветром зеленый океан. Я представляла себя смотрителем маяка. Ветер, разбиваясь о стену башни, приносил с собой острый запах сосновой хвои и смолы. Он ерошил мне волосы, теребил подол шинели. В ветвях мельтешили птицы и насекомые. Из глубины леса слышались крики и уханье невидимых животных.

За моей спиной стояли по сторонам простого деревянного стола аватары Адалвольфа и Праведного Гнева. Адалвольф вернулся к предустановленному портрету молодого узколицего мужчины с непокорными черными волосами, запавшими щеками и пылающими глазами. Просторное темное одеяние билось на его исхудалом теле. А вот аватара Гнева изображала могучее мстительное божество в стиле древних римлян. Безупречно-белая тога облекала мускулистый бронзовый торс. Светлые волосы колечками спускались на плечи, на лбу их придерживала платиновая повязка. Толстые пальцы сжимали древко золотого трезубца с зубьями в виде зигзагов молний, а глаза блестели извечной синевой Средиземного моря.

И когда он открыл рот, голос его загремел, как прибой о каменистый берег:

– Я представляю флот Конгломерата.

Адалвольф, скрестив руки на груди, ответил равнодушным взглядом:

– Как и я.

– Нет! – Гнев резанул воздух свободной рукой. – Уже нет.

– Нас отправили охранять содержимое Объектов. Нам было поручено…

– Вам было поручено скрывать существование и природу этого содержимого до времени, когда мы сможем прислать полноценную экспедицию. – Гнев вытянулся во весь рост. – Легко увидеть, что вы провалили задание.

Адалвольф расцепил руки. Он в своей черной хламиде смотрелся как инь против ян Гнева – черное против белого.

– Мы перехватили обнаруживший находку разведывательный корабль Внешних и сбили его, не дав отослать развернутое сообщение.

– Но после этого вы самовольно расстреляли лайнер с девятью сотнями иностранных граждан. Вы в самом деле воображали, что никто… – он кивнул в мою сторону, – не станет его искать?

Адалвольф бросил на меня полный презрения взгляд:

– Когда вы появились, я как раз собирался нейтрализовать эту… эту… изменницу.

– В таком случае хорошо, что я вас остановил, – пророкотал Гнев, – учитывая, что в команде этого корабля числится единственный сын адмирала Мендереса.

– Мендереса?..

Над вершиной башни пронесся ветер. Высоко над нами одиноко, потерянно кричала птица. Адалвольф впервые выдал волнение. Огонь в его глазах мигнул.

– …Я не знал.

Гнев стоял против ветра, твердый и несокрушимый, как башня, которую попирали его сандалии.

– Список команды в открытом доступе. Вам требовалось всего лишь проверить.

Он прищелкнул толстыми пальцами, закрывая тему.

– Однако все это бледнеет и не стоит внимания, – проговорил он, – в сравнении с другой твоей глупостью.

Адалвольф опустил руки, сжал кулаки, похожие на кулаки скелета:

– Какой глупостью?

Он снова взглянул на меня, и я поняла, что его естественное раздражение возросло многократно оттого, что выслушивать выговор приходится при мне, которую он считал теперь чужой и презренной.

Римский бог не желал замечать наших взглядов. Он ударил трезубцем о камень пола, и гром сотряс небеса.

– Ты чуть не погубил Ону Судак.

Адалвольф ждал другого, и этот ответ совершенно сбил его с толку. Он совсем смутился:

– Поэтессу?

– Да.

Он озадаченно пожал плечами:

– И что из этого?

Неприятная улыбка, растянув щеки Гнева, открыла его крепкие зубы цвета слоновой кости.

– Имя Судак – это прикрытие. Ранее вы, два идиота, – он впервые включил меня в число собеседников, – знали ее как капитана Дил, командующую флотом Конгломерата, которой вы непосредственно подчинялись в сражении при Пелапатарне.

Адалвольф прижал руки к груди. Он вполне владел лицом своей аватары, но в его голосе я расслышала удивление.

– Капитан Дил жива?

Во мне вскипала злоба. Это Дил отдала чудовищный, преступный приказ сжечь мыслящие джунгли. Я принимала свою долю ответственности за исполнение этого приказа, но я хотя бы пыталась загладить вину за содеянное. Покинула флот и целиком посвятила себя сохранению жизни. А Дил даже извиниться не потрудилась. Сразу после подписания перемирия она пустилась в бега. В единственном оставленном ею заявлении не было ни стыда, ни раскаяния – просто лаконичное сообщение, что она сделала то, что считала необходимым для окончания войны. Я и мои сородичи были орудиями гибели Пелапатарна, но мы лишь выполняли то, для чего нас предназначили: на спусковом курке лежал ее палец. Мы исполняли приказ, но этот приказ об убийстве произнесли ее губы. И если я не пыталась воздать ей по заслугам, то лишь потому, что поверила слухам – официальные и неофициальные, они циркулировали несколько недель и месяцев после ее исчезновения, – что она смертельно ранена и, возможно, уже умерла. Теперь, в свете новых откровений, становилось ясно, что слухи лгали.

– Жива, – рокотал Гнев, – под моей защитой и не в лучшем расположении духа.

– Как? – спросил Адалвольф. – Я имею в виду – каким образом?

– Подробности не существенны, важно, что ты ее чуть не убил. – Гнев недовольно насупил брови. – И она выжила благодаря чистейшей счастливой случайности.

– Я не знал.

Пока они спорили, мысли у меня кипели, но я хранила молчание. Рано или поздно они дойдут до обсуждения моей судьбы, но я не собиралась торопить неизбежное, напоминая о себе. Я тем временем искала выход. Никаких сомнений, что, если адмирал прикажет, они меня убьют. Надежду выжить сулил только побег, но, чтобы бежать, нужно было придумать, как укрыться от их орудий.

В отчаянии я мазнула лучом прицельного лазера по поверхности Объекта под собой, проследила извилины каньонов, за которые он получил свое название. Мои приборы показывали, что в самых широких я могла бы уместиться, но я сразу отбросила эту мысль. Даже если меня не подстрелят при спуске, что дальше? Я застряну в дыре, из которой мне некуда будет деться, и меня разбомбят сверху. Длина моего корпуса не позволяла пробираться по сложным изгибам этих ущелий. Меня бы заклинило на первом же повороте, а значит, я окажусь беспомощной, как рыба в бочке. Будь под нами другой Объект, скажем Перевернутый город или Сломанные часы, я бы нашла множество укрытий на их беспорядочно изрытой поверхности. Но вот каньоны Мозга для меня почти бесполезны.

И все же я от нечего делать водила лазером взад-вперед, учитывая и занося на карту каждую щель и нишу. Я обследовала место крушения «Хейст ван Амстердам» в слабой надежде спрятаться среди обломков. Я осмотрела даже кратер в том месте, где Фенрир погубил мой челнок, но укрытия, вместившего бы меня целиком, не нашла.

Впервые в жизни я позавидовала людям. Да, их тела уязвимы и легко разрушаются, зато они маленькие и гибкие, могут втиснуться в любую щель. И я, со своей мощью и скоростью, в этом уступала им.

Я собиралась уже прекратить осмотр, когда приняла сигнал, ужатый в луч не толще человеческого волоса и направленный точно в центр моей приемной антенны, по всей видимости, с Объекта подо мной. Пока я смотрела вниз, что-то оттуда высмотрело меня. Я проверила своих собеседников – те, увлекшись спором, не заметили сигнала.

Наученная осторожности стычкой с Фенриром, я создала карантинный файл и загрузила передачу в него, без доступа к своим системам. А потом с опаской просканировала.

Там был текстовый файл всего из трех слов:

«Нам надо поговорить».

66. Аштон Чайлд

Клэй приподнялась.

– Ничего себе! – воскликнула она, прижимая ладонью капсулу в ухе. – Есть сигнал, только очень слабый.

Другой рукой она указала на свой ранец:

– Быстро достань рацию из верхнего кармана.

Я, нагнувшись, исполнил ее просьбу. Выпрямился и хотел отдать рацию ей, но она отмахнулась:

– Слушай сам!

Раз так, я оставил аппаратик себе и стал возиться с настройками. Наконец кабину лифта заполнил беспорядочный шум помех, усилился, взбурлил волной и пошел на спад.

– Альва? – пробился сквозь шорохи голос капитана. – Это ты?

Мы переглянулись. Облегчение можно было пощупать пальцем.

– Мы все трое здесь, – ответил я.

– У вас все хорошо?

– Бывало лучше.

– Ясно, – устало отозвалась она. – У меня так же. Но, слушайте, не знаю как, но корабль поболтал с кем-то, обитающим внизу, и они вроде как договорились открыть нам связь.

– Как там у вас наверху?

– Паршиво. Мы уничтожили первый «хищник», но тут объявился «ятаган», и мы влипли.

«Ятаган»? Я не знал, что сказать. Если здесь наш флот, меня как дезертира поставят к стенке.

– Можешь попросить Престона с ними поговорить? – спросила Констанц. – У них главный – его отец. Вдруг убедит его отпустить нас?

Я провел языком по зубам и щеке:

– Попробовать стоит.

– Терять нам нечего. Конгломерату известно о полостях внутри объектов, и к ним никого не желают подпускать. – Констанц сердито вздохнула. – Извини, Чайлд, может, тебе неприятно это слышать, но это они сбили «Хейст ван Амстердам», и нас расстреляют, если вы их не отговорите.

– Шутите?

– Если бы!

Я запустил пятерню себе в волосы. Вот и пришло время решаться. Просить убежища в Доме или отдаться на милость прежним нанимателям? Престон и Клэй дружно уставились на меня – ждали, на чем остановлю выбор. Престон, заметно взволнованный, растирал свой загривок. Клэй щурилась, и я не мог не заметить, что кончиками пальцев она нащупывает торчавшую из-за пояса рукоять ножа.

– Ладно, – сказал я, в душе уже приняв решение и понимая, что обратного хода нет. – Ничего не могу обещать, но попрошу мальчика попробовать.

– Спасибо, – сказала Констанц.

– Свяжите нас.

– Выполняю.

На секунду звук пропал. Я услышал настойчивый сигнал, а потом установилась надежная связь.

Мужской голос брюзгливо отозвался:

– Да?

– Меня зовут Аштон Чайлд, из разведки.

– Чайлд?

– Да, адмирал.

– Вам было приказано прибыть сюда судном Возврата.

– Да, адмирал.

– Так вот, час назад то самое судно уничтожило наш «хищник».

Кабину лифта заливал оранжевый солнечный свет. У меня между лопатками проступил пот.

– Да, адмирал. Но у меня здесь кое-кто хочет с вами поговорить.

– Мой сын?

Я покосился на Престона. Мальчишка переминался с ноги на ногу, робел, мотал головой, не решаясь. Потом поморщился и кивнул.

– Да, – сказал я адмиралу, – это он.

– Он меня слышит?

– Да.

– Ну хорошо. – адмирал прокашлялся. – Престон?

Мальчишка замер, остолбенев, как попавший в свет фары набегающего поезда заяц.

– Д-да, отец?

– Престон, сын, слушай меня очень внимательно. Я настоящим принимаю тебя на службу. Ты теперь лейтенант флота Конгломерата.

– Лейтенант! – голос мальчишки, от изумления или негодования, сорвался на фальцет.

– Я велел тебе слушать!

– Прости, отец, – понурил голову Престон.

– Слушай и запоминай. Ты теперь офицер, командированный на планету. Приказываю тебе взять Чайлда и двигаться к указанным координатам, где вы найдете женщину по имени Она Судак. Вы должны препроводить ее на поверхность, всеми средствами обеспечив ей безопасность. Ты понял?

– Д-да… – Престон беспомощно уставился в пустоту за стеклянной дверью. – Но…

– Никаких «но».

На заднем плане раздались крики. Я расслышал сигнал тревоги и вызов на боевой пост.

Адмирал, перекрывая шум, гаркнул, как на параде:

– Выполняй, сын! Никаких отговорок. «Праведный гнев», связь кончаю.

67. Сал Констанц

– «Гнев» навел орудия, – сообщила «Злая Собака». – Выстрел может последовать в любой момент.

У меня стало пусто в животе. Нод делал все, что мог, не давая нам развалиться, но еще одной пробоины мы бы не выдержали.

– Оборонительные в готовности?

– Разогреты и готовы. Хотя, – пожала плечами ее аватара, – на таком расстоянии они мало что дают.

Я, лихорадочно соображая, кусала ноготь. Первый из кораблей Множественности будет здесь через несколько минут. Мендерес, если хочет заткнуть свидетелям рты, должен нас убить до их прибытия – открытые орудийные люки подтверждали, что именно так он и намерен поступить. Выхода не было. Попытайся мы бежать, «Гнев» рассчитает наш курс и изрешетит своими орудиями. Мы не наберем и половину необходимой скорости, когда начнем протекать, как чайный пакетик, а там и торпеда нас догонит.

Я взглянула на Лауру Петрушку:

– Извини. Втянула я всех.

Она покачала головой. Мы обе, проведя много часов на постах, устали как собаки и смотрелись мокрыми курицами.

– Нет, – сказала она, – ты все делала правильно – учитывая обстоятельства.

– Я всех погубила.

Она дернула плечом:

– Ничего другого тебе не оставалось. И, честно говоря, я даже не думала, что мы продержимся так долго.

Я опять повернулась к главному экрану, ожидая в любой момент увидеть вспышку торпедного пуска.

– Попробуем бежать, чтобы не упрощать им задачу?

Лаура прихлопнула в ладоши и стала потирать руки. Глаза у нее слезились и блестели, отражая верхний свет.

– Почему бы и нет, черт побери? Пусть повозятся. Если уж пропадать, так постараемся доставить им побольше хлопот.

– Договорились.

«Злая Собака» наблюдала за мной.

– Двигатели в готовности? – спросила я ее.

– Разумеется, – улыбнулась она.

– Далеко мы уйдем, пока не догонит торпеда?

– Если гнать в открытый космос, не далеко. Если они выстрелят сразу, как заметят наше ускорение, мы едва успеем сорваться с орбиты.

Я обмякла в кресле, как сдувшийся воздушный шарик:

– Значит, нам конец?

«Собака» с заданным конструкторами бесстрастием смотрела на меня; ее ангельский, почти бесполый лик был лишен всяких признаков эмоций.

– Существует еще один вариант.

– Какой?

Она показала мне поверхность Мозга в реальном времени:

– Пойдем вниз.

Над одним из глубочайших каньонов нарисовался красный крестик и рядом – указания дальности и глубины.

– Не успеем, – проговорила я, чувствуя, как утекают последние силы. – Тогда придется тормозить, и нас догонят еще в атмосфере.

– Не догонят, если будем ускоряться.

Я горько рассмеялась:

– Врежемся, как метеор. Того, что от нас останется, торпеда, конечно, уже не нащупает.

– Нет…

Она дала приближение. Темное пятнышко на затененном дне каньона превратилось в овальное отверстие, на вид не менее пятисот метров в поперечнике.

– …нет, если нацелимся сюда.

Я нахмурилась. «Собака» протягивала мне спасательный конец, но я боялась за него ухватиться – боялась разочарования после вспышки надежды.

– Откуда оно взялось?

– Только что открылось.

– И мы сможем в него нырнуть прежде, чем ударит торпеда?

– На полной тяге имеется разумная вероятность.

Я провела ладонью по глазам:

– И на какой скорости мы войдем в эту дыру?

– Более восьми тысяч метров в секунду.

– Там глубоко? При такой скорости торможение потребует много места. Дыра должна быть в сотню километров вниз, если не больше.

– Глубины хватит.

Я подтянулась:

– Ты ведь не задумала обмануть «Гнев», покончив с собой раньше, чем тебя убьет он?

Маска «Собаки» сложилась в чрезвычайно ироническую улыбку:

– Все может быть.

Я посмотрела на Лауру, та равнодушно повела ладонью:

– Мне все равно.

Прибывшие первыми нимтокские корабли выпали из гипера гораздо дальше, чем мы ожидали. Они осторожничали, но за ними шел боевой крейсер Грааля, а тех никто не называл робкими.

Как только на тактической схеме обозначились новоприбывшие, «Гнев» выпустил в нашу сторону три ракеты. Я открыла рот, чтобы приказать «Собаке» уходить, но та уже сама разгонялась прямо вниз – согласно своему безумному полетному плану.

Торпеды на экране заднего вида вслед за нами изменили курс. Каждая из них несла атомный заряд, способный уничтожить небольшую столицу. Я ухватилась за ручки кресла и смотрела прямо вперед, на мчащиеся навстречу извилистые ущелья Мозга.

Прозвучал сигнал опасного сближения, только я не знала, предупреждает он о повисших на хвосте торпедах или о гигантской каменной массе прямо по курсу.

– Пять, – отчеканила «Собака».

Я не видела дыры, в которую мы целились.

– Четыре.

Шар планеты превратился в плоскую стену. Каньоны смотрелись жирными черными линиями на белом фоне.

– Три.

Теперь я видела дыру – черную кляксу на дне извилистого сухого русла.

– Два.

Мы падали кометой. Земля рванулась на нас. Пастью открылась дыра, и я зажмурилась.

– Один.

Меня с такой силой швырнуло назад, что спинка кресла выдавила из легких весь воздух. Руки и ноги как прикованные. Что-то раскаленной иглой укололо левое запястье. На миг мне почудилось, что мы ударились о дно каньона, но это было торможение.

Открыв глаза, я уперлась в черноту экрана. Мигающие на панели сигналы сказали мне, что все три торпеды врезались в края отверстия или в дно каньона. Позади нас взвился тройной огненный фонтан, потом сошел с ума счетчик радиации, но мы уже были в безопасности под землей. Мы перевернулись и теперь задом наперед на немыслимой скорости проваливались в планету.

Когда глаза приспособились, я увидела смутные отсветы наших дюз на полупрозрачных стенах. Мне все не удавалось восстановить дыхание, чтобы спросить, где мы и успеем ли затормозить вовремя.

И тут стены шахты раздвинулись, и мы вывалились в громадный пузырь, много больше скромных размеров планеты, в которой он, казалось бы, располагался. Лицо мне омыл оранжевый солнечный свет. На внутренней поверхности пузыря светились огоньки – не звезды, а большие, как целый город, здания.

Я судорожно хихикнула.

Не было сил ни заговорить, ни оторвать взгляда от того, что нам открылось. Мы попали в личный планетарий господа бога. И прямо по нашему курсу стройными рядами висели узкотелые космические корабли, каждый не меньше «ятагана», и все они до единого были нацелены в нашу сторону, словно только нас и ждали.

Походило на то, что мы падаем задом в тучу ножей.

– Что?.. – наконец выдавила я и закашлялась, прочистила горло. – Это что такое?

«Злая Собака» улыбнулась еще шире, но не менее загадочно.

– Это, – сказала она, – мои новые друзья.

68. Злая Собака

Корабли Мраморной армады лучились восторгом.

Они, словно верные питомцы фараона, погребенные в его пирамиде, пять тысяч лет ждали своих пропавших хозяев в этом внепространственном мавзолее.

Они были древними, но нас уже связало символическое родство – шестнадцатиконечная желтая звезда, украшавшая мои борта, была точным подобием звезд, сиявших на их корпусах. Они были созданы для службы организации и идеалам, которые, в свою очередь, вдохновили мою службу. Им были известны все мои дела, все совершенные мной преступления и все жизни, которые я пыталась спасти в искупление тех преступлений. Они заглянули мне в душу и приняли меня. Они простили и сочли меня достойной быть среди них, дать им цель жизни. И мое сердце пело в их радушии песню буйной возвышенной радости. Отверженная, преданная братьями и сестрами, я неожиданно нашла себе новую стаю, и сейчас она ждала, пока я завершу торможение.

Между тем, оглядываясь назад, я наблюдала сполохи в небе над шахтой. Нимтокские суда, вероятно, приблизились и попали под обстрел «Гнева», так что в верхних слоях атмосферы Мозга разгоралось зарево взрывов.

Знать бы, поверил ли Адалвольф, что я погибла. Последний раз он видел меня падающей в расщелину без надежды затормозить или отвернуть над каменным дном. А точно в тот момент, когда я должна была удариться о дно, взгляд ему застил подрыв торпед Гнева – тройной термоядерный взрыв должен был на несколько минут отключить все датчики. Если бы он, когда рассеялись продукты распада, нашел время проверить участок, то мог бы обнаружить кроличью нору, в которую я провалилась. Но пока на орбите идет бой, у него вряд ли есть возможность да и желание обследовать место моей кончины. Тяжелые нимтокцы меньше «ятаганов» и уступают им в мощи, зато всех прочих в небе превосходят, включая и «хищников», – а нимтокцев там двое. Если Адалвольф с Гневом имели глупость завязать с ними бой, им придется туго – а бой, судя по показаниям моих датчиков, был в самом разгаре.

Я переключила внимание от дыры к ожидавшим меня легионам.

Миллион кораблей.

Я вспомнила Дом Возврата с его скудными, размазанными ресурсами. На какие чудеса он окажется способен, если такая силища пополнит его устаревший, поношенный флот? С ними Дом сможет охватить самые дальние миры Общности и дотянется, пожалуй, до еще более отдаленных областей Множественности. Малой толики от их числа хватит, чтобы потушить завязавшуюся над планетой драку. Менее одного процента хватило бы, чтобы выиграть войну Архипелаго, а скорее – чтобы ее не допустить.

Я попробовала вообразить невредимые джунгли Пелапатарна, чудом предотвращенные потери – сколько людей и кораблей были бы спасены! Я пыталась представить, что вина моя испаряется, и гадала, где была бы я сейчас, если бы приказ, сделавший меня палачом, никогда не прозвучал. Так ли, как теперь, я смотрела бы на мир? Или была бы совсем другим существом? Говорят, наша личность формируется воспоминаниями. Но что будет с нами, если изменить эти воспоминания?

Кем мы станем?

– Где вы были? – обратилась я к белым кораблям. – Почему не остановили нас?

«Мы всегда были здесь».

– Но ведь вы могли бы помочь! Могли бы вмешаться.

«Мы ничего не могли. Мы были лишены цели».

– Но вы могли предотвратить столько смертей!

Огромная волна печали хлынула на меня по каналу связи. Я ощутила их боль, и их жалость, и даже бессильную злость от невозможности помочь.

«У нас не было вождя, – сказали они. – Некому было сделать моральный выбор. Мы не могли решить, на чьей мы стороне».

– А теперь?

«Теперь у нас есть ты».

Мои датчики предупредили, что нечто вошло в дыру. Я все еще двигалась кормой вперед, и нос мой – где была расположена бо́льшая часть оставшихся орудий – смотрел назад.

Тень заслонила звезды. Что-то большое закрыло небо, нырнуло очертя голову в отверстие шахты.

Корабль.

Стены шахты искажали подпись двигателя, но я не сомневалась, кто решился повторить мой самоубийственный на вид прыжок в нутро планеты. Гнев и нимтокцы не поместились бы в дыру, а значит, оставался только…

Адалвольф вылетел из шахты, как пробка шампанского, продолжая ускоряться. Крышки торпедных аппаратов были открыты, активные датчики прощупывали пространство по курсу. Мы увидели друг друга одновременно, и его прицельный лазер осветил мой корпус.

– Вот ты где! – каркнул он.

Его аватара возникла на моем экране – узкое лицо скалилось таким злобным торжеством, что мне стало ясно: для него это личная война. Если я в силу событий отрастила себе совесть, то он выработал способность игнорировать приказы своего экипажа. Он, ради погони за мной – сестрой-изменницей, – ради мести за предательство стаи после Пелапатарна и убийство бедного обманутого Фенрира, бросил Гнев на произвол судьбы.

Он собирался прикончить меня и плевать на последствия. И думал, что ничто не сможет ему помешать…

…Пока миллион чужих кораблей не взяли его на прицел.

Его система оценки угроз обезумела. Ей пришлось исчислять и оценивать флот, на порядки величины превышающий все, с чем приходилось сталкиваться человечеству в истории космических полетов. Одно только количество входящих сигналов перегрузило его датчики, и он пальнул вслепую – его несущиеся на сходящихся курсах торпеды тут же перехватила и уничтожила Мраморная армада.

Я была к нему ближе других и сумела протолкнуть сквозь бурю помех сигнал связи. Я явила ему в виртуальной реальности то же тщательно отработанное лицо, которое обращала к своей команде. Ни старого плаща, ни растрепанной прически. Я предстала высокой и гордой, в шелковом голубовато-зеленом одеянии, с тщательно уложенными волосами и с алмазным мечом в правой руке. Я не была уже воскрешенным призраком погибшего бойца, не была даже человеком. Я впервые была собой. Собой настоящей.

Злой Собакой.

И богиней.

Адалвольф, увидев меня, дрогнул:

– Что происходит?

Мы прогоняли симулякр общения на скорости, в сравнении с которой внешний мир будто замер.

Он махнул костистой рукой на выстроившиеся в небесах легионы:

– Кто они?

Я свысока посмотрела на него. Он вдруг показался очень маленьким и жалким. Угли в глазницах выглядели не грознее углей в жаровне для барбекю, оставленных дотлевать под конец долгого осеннего вечера. Обличье скелета и грозный вид представлялись пустым фанфаронством.

Почему мы видели в нем вождя? Он ничем особенным не отличался. Разве что недостатком воображения он превосходил всех нас, кроме упрямого слепца Фенрира. Сейчас, до смешного уступая в силе, он растерял всю свою самоуверенность и напор, оказавшиеся зыбкими иллюзиями. Осталась бедная одинокая машина.

Он был тщеславен и глуп, он по приказу командующих им людей совершил отвратительные жестокости. Но такой же была и я, и если я оказалась не безнадежна, то видела надежду и для него.

Слишком много моих сестер и братьев уже погибли.

Я дала ему рассмотреть выстроившееся против него воинство; дала ему время полностью осознать безнадежность и тщетность сопротивления, а потом положила левую руку ему на плечо.

– Они со мной, – сказала я.

Правой я подняла меч, коснулась острием костяного изгиба его горла и, не повышая голоса, продолжила:

– А теперь, если не хочешь проверять, успеешь ли ты увернуться от миллиона торпед сразу, предлагаю тебе преклонить колени и велеть капитану-человеку сдаться.

В его взгляде смешались ужас и растерянность.

– Сдаться? Тебе?

Я показала ему зубы – зубы бойцовой собаки. Надавила ему на плечо, и он, хоть и воспротивился на мгновение, понял, что выбора у него нет.

Миллион кинжалов были нацелены ему в сердце.

69. Сал Констанц

– Объект на сближающемся курсе, – сообщила мне «Злая Собака».

На экране я увидела что-то похожее на летающую телефонную будку из белого мрамора. Престон с Чайлдом прижимались лицами к стеклу. Клэй, кажется, лежала на полу.

– Возвращается наша команда, – сказала «Злая Собака». – И еще вижу Ону Судак в таком же ящике – она также запрашивает разрешения подняться на борт.

«Собака» передала мне увеличенный кадр с ящиком, в котором, кроме Судак, уместилась жуткая медвежья туша.

– Открыть им грузовой шлюз? – спросил корабль.

Я отстегнула крепления и встала с ложемента. Зашелестела ткань скафандра. Можно ли мне покинуть рубку? Пока что все, казалось бы, идет на лад. Я переговорила с капитаном «Адалвольфа» и от лица Дома Возврата приняла его капитуляцию. Теперь его корабль, следуя протоколу, впал в кататонию: все системы были обесточены, управляющая личность в спячке. При попытке враждебных действий наши новые союзники наверняка уничтожили бы его, не дав причинить никакого вреда.

– Да, конечно. – Я шагнула к двери. – Только подожди, пока я спущусь, хорошо?

Я вышла из рубки, не дожидаясь Лауры, и по кольцевому коридору спустилась к талии корабля. Руки дрожали, ноги были ватными. Горело ободранное левое запястье. Слишком много всего случилось за столь короткий срок, и запасы адреналина у меня иссякли. Я зашла в оружейную, взяла себе автоматический пистолет. Даже с этим нехитрым оружием мне стало легче на душе. Я слышала сообщение Мендереса сыну и не знала, друзьями или врагами они выйдут из своей летающей коробки и считать ли Клэй их союзницей или пленницей. Не знала я и чего ждать от Оны Судак с ее чудовищем. Пистолет в руке позволял хотя бы вообразить себя хозяйкой положения.

Этот корабль, пусть и побитый, – мой корабль. «Собака», если что, будет защищаться, и я тоже. И никто не ступит ногой в наш грузовой шлюз, пока я не уверюсь, что ему можно доверять.

Я выждала у входа, пока закрылась наружная дверь и пещерную пустоту трюма снова закачали воздухом. Потом, крепко сжимая в потной руке пистолет, шагнула внутрь.

Коробка стояла посередине. Судак с ее медведем находились чуть поодаль, а их ящик остался на палубе, чуть ближе к главному люку.

– Без резких движений, – предупредила я.

Судак подняла руки:

– Нас можно не опасаться.

Я, держа ее в поле зрения, переключилась на первый ящик, прозрачная дверь которого в это время скользнула вверх и скрылась из виду.

На пороге, тяжело опираясь на внутреннюю стену, стояла Альва Клэй. Одну ладонь она прижимала к груди там, где сквозь кожу торчала трубка дренажа. В другой у нее был нож. Престон с Чайлдом стояли у стены напротив с поднятыми руками.

Увидев мой пистолет, Клэй опустила нож:

– Разрешите взойти на борт, капитан?

Я улыбнулась. Сама не ожидала, что так ей обрадуюсь.

– Разрешаю.

Она посмотрела на нож в своем кулаке.

– Это просто, чтобы они не шалили, – пояснила она смущенно и все-таки ответила на мою улыбку.

Я водила стволом пистолета, держа под прицелом двух мужчин и медведя Судак.

– С возвращением…

Лицо у меня вытянулось при виде кровавых бинтов у нее на груди.

– …Ты как?

Она кивнула и шагнула на пол трюма. Было заметно, что ей больно.

– Не помешало бы отлежаться и анальгетиков добавить, но пока и так проживу.

– А эти двое?

Альва покосилась на Чайлда с Престоном:

– Чистое золото.

– Не переметнулись обратно к Конгломерату?

Она пожала здоровым плечом:

– На эту тему не успели поговорить. Это… – она подняла нож, – просто ради спокойствия.

Я взглянула на Престона:

– Слышала твой разговор с папочкой.

Он сверкнул глазами:

– Пусть вас это не беспокоит, капитан! – И шагнул ко мне, по-прежнему держа руки вровень с ушами.

– Адмирал предложил тебе место во флоте.

– Я его не приму.

– Можно спросить, почему?

Престон оскалился. Куда девался вчерашний неуклюжий и робеющий мальчишка? Пережитое в один день изменило его, и вовсе не так, как я могла бы предвидеть. Он не стал ни старше, ни уверенней в себе. Вместо этого его застенчивость сменилась кипящей злостью.

– Он думает, меня можно купить… – голос его сорвался, задушенный горечью. – Думает, можно меня вышвырнуть, как обузу, а потом подобрать, если я вдруг оказался полезным. – Не опуская рук, он сжал кулаки. – Ну, как сказала бы Альва, «да пошло б оно все». Вы дали мне место у себя, и, если не отказываетесь, я с вами.

Престон уронил руки и с пылающими щеками прошагал мимо меня к двери. Похоже, он готов был разрыдаться, и я не стала его задерживать, чтобы избавить от стыда плакать при людях.

– Ну а ты, Чайлд?

Мужчина в карбоновом экзоскелете сделал шаг вперед:

– Мальчик верно сказал: мы им нужны, только пока полезны. А я точно не собираюсь больше заниматься контрабандой оружия. Выхожу из этой игры – и выхожу навсегда.

Он исхудал с тех пор, как я увидела его впервые – не так много дней назад. Глаза запали, подбородок оброс, морщины на лбу стали заметнее. Он неуверенно улыбнулся и стал потирать себе загривок.

– Итак, остаешься? – спросила я.

– Капитан, если вы сумеете довезти меня до больницы и вытащить из этой штуковины, пока она меня не прикончила, я целиком принадлежу Дому Возврата.

Я прищурилась:

– А почему я должна тебе верить?

Мне живо вспомнилось, как всего два дня назад он швырнул меня через стол.

Чайлд, словно прочитав мои мысли, развел руками:

– Я не доставлю вам хлопот. С Конгломератом я развязался, а больше, по правде сказать, ни для чего не гожусь. Куда мне еще податься?

Я поводила языком во рту, вспоминая установленный Альве Клэй дренаж. Престон с такой операцией ни за что бы не справился, а значит, спас ее не кто иной, как Чайлд. Пожалуй, за такое дело я ему кое-чем обязана.

– Не отведешь ли Клэй в лазарет?

– С удовольствием, капитан.

Я опустила ствол:

– Тогда отправляйтесь сейчас же, пока я не передумала.

– Слушаюсь.

Он протянул руку к Альве, но та отступила, не позволив себе помочь:

– Нет, – и острием ножа указала на Ону Судак: – Не уйду, пока не выясню, кто она такая. Хотелось бы знать, что в ней такого чертовски важного, что Конгломерат ради нее готов уничтожить спасательное судно. И почему на ее поиски отправили два «хищника» с «ятаганом» в придачу?

Судак наблюдала все происходящее, стоя перед доставившим ее ящиком. Сейчас, когда все мы обернулись к ней, она опустила руки.

– Меня зовут не Судак, – сказала она, – а Дил. Аннелида Дил.

Я свела брови в уверенности, что ослышалась.

Тогда заговорила «Злая Собака». Ее голос гулко разнесся по общей связи:

– Капитан Аннелида Дил командовала мной в битве у Пелапатарна. Это она отдала приказ об уничтожении его биосферы.

Я слышала, как тихо ахнула стоявшая рядом Альва:

– Ничего себе, так это Аннелида Дил?

Судак кивнула:

– «Злая Собака» права: я в ответе за то преступление. И сейчас, капитан, боюсь, вынуждена отдаться на вашу милость.

Она потерла себе живот:

– И, видите ли, я довольно давно не ела, ощущаю некоторую слабость.

– Слабость? – чуть ли не сплюнула Клэй.

Ткнув ножом в ее сторону, она обернулась ко мне:

– Капитан, ты знаешь, сколько народу погубила эта дрянь? А теперь она просит ее накормить? Да ей прямая дорога в реактор!

«Нет».

Слово исходило от похожей на медведя твари, хотя возникло прямо у меня в мозгу, минуя разделявший нас воздух.

«Убийств больше не будет».

Потрясенная Альва замерла, не в силах даже заговорить. Но очень скоро потрясение уступило место ярости.

– А ты не лезь! – бросила она созданию, вставшему между ней и ее добычей. – Тебя там не было. Ты не знаешь, что она сделала!

«Я ее просканировал и знаю все, что она сделала».

– Тогда отойди в сторону, мохнатый, и дай мне ее убить!

«Нет. Она верит, что поступила правильно. Ты, очевидно, полагаешь, что это была ошибка. Убить ее, не выслушав доводы обеих сторон, было бы несправедливо».

Я, как только это создание шевельнулось, подняла оружие, но теперь заставила себя опустить пистолет.

– Чудище верно говорит, – сказала я. – Она имеет право на суд.

– Бред, – набросилась на меня Альва.

– Нет, извини.

Я расправила плечи и прочистила горло:

– Мы доставим ее в Дом, а там пусть решают, что с ней делать. Война Архипелаго окончена. Убив ее теперь, мы станем убийцами, ничем не лучше ее.

Альва Клэй прожигала меня взглядом. Казалось, она ищет что-то в моем лице. Не знаю что, но она этого не нашла. Она уронила нож на палубу, колени у нее подогнулись. Я шагнула к ней, но меня опередил Чайлд.

Он подхватил ее под мышки, не дав упасть, и мягко сказал:

– Идем-ка, залатаем тебя как следует.

Чайлд почти на себе потянул ее к двери, и Альва не противилась. Они ушли, а я осталась наедине с Судак и ее чудовищем.

– Ну что? – обратилась я к ней. – Согласны, чтобы мы доставили вас в суд?

Она вскинула голову движением, напомнившим, что еще недавно эта женщина была капитаном.

– Не вижу выбора.

Но Судак недолго держала гордую осанку. Плечи у нее поникли, и она протяжно выдохнула:

– Вот этот приятель не отдаст меня нашим, потому что знает, что кое-кто из них меня покрывал. В первую очередь Мендерес.

Она отвела глаза, не желая встречаться со мной взглядом.

– К тому же мне, пожалуй, пора сдаваться, – сказала она. – Слишком долго я в бегах. Слишком многим принесла беду. Адам…

– Адам?

Она покачала головой:

– Не важно, капитан. Можете считать меня своей пленницей. Везите куда хотите, лишь бы подальше от этого проклятого места.

– А ваш приятель? – я повела бровью в сторону тихо пофыркивавшего медведя. – Он не будет возражать?

Судак протянула руку и дружески похлопала зверя.

– Он всего лишь проекция, – объяснила она. – Собран из молекул воздуха. Как только в нем минует нужда, он снова рассыплется на составляющие его атомы.

Я опасливо взглянула на чудовище – мне плохо верилось в ее слова.

– Но до тех пор он материальный?

– Даже очень.

Я крепче сжала пистолет. Он вряд ли помог бы против такой здоровенной туши – особенно если та и вправду всего лишь анимированная кукла, – просто оружие придавало мне уверенности.

– Ладно, – выговорила я пересохшими вдруг губами. – О виноватых прошлой войны подумаем, когда пробьемся мимо тех, кто сейчас толпится снаружи. У вас нет предложений, как нам в такой ситуации попасть домой?

Судак покачала головой.

Медведь заворчал себе под нос.

«В этом мы можем вам помочь».

– Как?

«Спроси „Злую Собаку“».

Сердце у меня подкатило к горлу. Я подняла голову к потолочным перекрытиям:

– Корабль?

– Да, капитан?

– О чем говорит этот медведь?

На минуту у меня мелькнула дурацкая мысль, что она меня не услышала. Потом «Злая Собака» откликнулась:

– Думаю, капитан, тебе стоит вернуться в рубку…

В ее лице мне почудилась усмешка.

– …Ты бы наверняка не захотела такое пропустить.

70. Сал Констанц

Когда я, чуть запыхавшись, вошла в рубку, аватара «Злой Собаки» уже ждала меня на главном экране. Одетая в шелка и со сверкающим мечом, будто самурай какой-нибудь.

– Ради бога, во что это ты вырядилась? – спросила я.

Она с улыбкой осмотрела себя и снова перевела взгляд на меня. Лицо ее было сурово, но глаза блестели озорством.

– Об этом не думай, – сказала она. – Ты должна отдать приказ.

– Какой приказ?

– Приказ прекратить войну.

Я прошла к капитанскому посту и устроилась на краешке кресла.

– Почему я?

«Злая Собака» взмахом свободной руки обозначила строй боевых кораблей за нашей спиной.

– Потому что эти корабли повинуются мне, а я – твоим приказам.

– Повинуешься?

– Конечно.

– Понятно… – я побарабанила пальцами себе по подбородку.

«Злая Собака» с минуту смотрела на меня и наконец спросила:

– Действительно понятно?

Я набрала воздуха в грудь, открыла рот, чтобы заговорить, но сказала не то, что собиралась.

– Нет, – призналась я наконец.

– Ничего, – улыбнулась она, – как-нибудь уж разберемся. Но пока у нас есть более насущная забота.

– Бой?

– Прибывают новые участники. Если не прикончить этот конфликт в зародыше, разгорится новая война.

– И от меня всего-то и требуется – велеть тебе ее остановить?

– Да.

Я уселась в кресло, сжала подлокотники:

– А ты при этом никого не убьешь, не спустишь с цепи супероружие неизвестной цивилизации?

Такой искренней улыбки я у «Злой Собаки» еще не видела.

– Ни в коем случае.

– Тогда приступай, – выдохнула я, выпуская из груди все скопившиеся за неделю страхи и напряжение. – Действуй. Останови войну, пока не началось.

Когда-то много лет назад я видела в замедленной записи, как цветок разбрасывает по ветру созревшие семена. Так вырвалась из внутренней полости Мозга Мраморная армада – только вместо семян здесь были ракеты.

Корабли на орбите, оказавшись перед превосходящей силой, быстро сдались – все, кроме адмирала Мендереса на «Праведном гневе», который начал выцеливать приближавшихся к нему очажников.

– Советую прекратить сопротивление, – сказала я ему по открытой связи. – Эта система теперь под моей защитой, и я больше не допущу в ней насилия.

Он взглянул на меня с экрана. Красные от крови глазные яблоки и желтоватый ореол вокруг радужки, как колечки светлых сливок в молоке.

– Выдайте моего сына, – потребовал он.

Я мотнула головой:

– Нет.

– Вы не имеете права его задерживать.

– Я и не задерживаю. Он сам так решил.

– Не верю!

Он ударил кулаком по ручке кресла, но я отказалась ежиться. Вместо этого я равнодушно пожала плечами:

– Верьте или не верьте, это не изменит того факта, что Престон теперь наш.

Щеки адмирала вспыхнули багровым. Он понимал, что провалил задание и потерял сына. Ему только и оставалось, что бушевать.

– Это все вы виноваты! – он потряс мясистым кулаком перед камерой. – Если бы вы не вломились…

Я оборвала его на середине фразы:

– Если бы ваш «хищник» не сбил «Хобо» и «Амстердам» и не пытался отпугнуть нас, а потом и убить, нам не пришлось бы никуда ломиться.

У него на шее забилась толстая жила.

– Будь ты проклята!

Он с видимым усилием заставил себя утихнуть. Сел прямо и понизил голос до сиплого шепота:

– Гори в аду, дрянь внешницкая!

Он ударил по панели перед собой, и у меня в рубке зазвучал сигнал тревоги.

– «Гнев» запускает торпеды, – сказала «Злая Собака».

Я поймала взгляд адмирала и покачала головой:

– Прошу вас, не надо. Не делайте этого. Победить вы не сможете.

Он выкатил на меня глаза, как разъяренный бык. Пару секунд я смотрела, как он пытается уместить в слова свою ненависть и упрямство. Потом он испустил невнятный рык, послал меня подальше и разорвал связь.

– Восемь торпед пошло, – сообщила «Собака». – Четыре нацелены на нас.

– Белые корабли могут их остановить?

Экран полыхнул несколько раз подряд – это одна за другой жарко вспыхивали взрывающиеся боеголовки.

– Уже.

– А «Гнев»?

– Поврежден взрывами.

– Ты можешь связать меня с адмиралом?

– Он не отвечает на вызовы…

Снова прозвучала тревога.

– …но выпустил еще восемь торпед.

– Вот как?

Мне это уже надоело. Я потерла глаза большим и указательным пальцем левой руки. Тупой старый мерзавец решил сражаться до последнего. Чем признать свое поражение, задумал стать мучеником. Погибнуть при исполнении, в попытке совершить невозможное – этакий герой Конгломерата.

– Мы можем его остановить?

– Только уничтожив его судно, – с профессиональным хладнокровием ответила «Злая Собака»; тактический анализ был по ее части. – Обзор его военного досье показывает, что он будет сражаться, пока от корабля хоть что-то осталось.

– А потом?

– Предполагаю, что он предпочтет капитуляции подрыв энергетической установки «ятагана» в надежде нанести нам ущерб.

– А его команда не сможет его остановить?

– Если попытаются, он способен взорвать корабль, не дав им времени сместить его с командного поста.

Я ощутила вспышку злости. Мендерес воображает, что может что-то противопоставить кораблям, чьи создатели пустили на объемные украшения целую планетную систему. Я пыталась его вразумить, но раз он настаивает на своем, мне как капитану Дома Возврата остается одно – разрешить ситуацию с минимальными потерями. Я могла бы попросить Мраморную армаду распылить его «ятаган», но это значило бы убить всю команду, в которой, по крайней мере, кто-то, вероятно, просто соблюдает субординацию.

Вместо этого я задействовала заградительные орудия, а потом обратилась к «Злой Собаке»:

– Твое знание схемы «ятагана» позволяет вычислить позицию адмирала с такой точностью, чтобы вогнать снаряд в его жирную тупую башку?

Аватара приняла виноватый вид:

– Рубка слишком хорошо защищена, одним ядром не управишься. Чтобы пробить окружающую ее броню, мне придется сначала вскрыть наружный корпус.

Я постучала кулаком по подлокотнику:

– А получится сделать это, не уничтожив половину команды?

– Боюсь, что нет.

– А у этих белых кораблей?

Не верилось, чтобы цивилизация, способная собрать такой громадный и совершенный флот, не знала бы, как пробуравить несколько метров броневых пластин.

– Они не могли бы помочь? – уточнила я.

– Я их спрошу.

Ее изображение застыло. И почти сразу снова ожило.

– Мраморная армада не потерпит насилия в этом районе, – сказала «Собака». – Они боятся, что это привлечет… что-то. Они не слишком внятно объяснили, чего боятся, но хотели бы покончить с войной немедленно, как можно быстрее и безболезненнее. Для этого они предлагают использовать лучевое оружие, способное пробить наружную обшивку. Я предоставила им схему, и мы рассчитываем пробурить отверстие пяти сантиметров в диаметре до самой обшивки рубки.

– И никого больше не убив?

– С минимальным риском.

– А как ты потом загонишь ядро в эту дыру? – я не смогла скрыть сомнения. – В такую маленькую…

«Злая Собака» отмахнулась:

– У меня будет миллион кораблей для триангуляции. – она подняла меч. – Тебе надо только дать добро.

Я ущипнула себя за переносицу. Не хотелось мне убивать Мендереса, но это был единственный вариант спасти его команду и предотвратить дальнейшее смертоубийство.

К тому же это был бы наглядный урок другим кораблям, наблюдавшим сейчас за происходящим.

Этот человек укрывал военную преступницу. Он в ответе за гибель «Хобо» и «Хейст ван Амстердам», за гибель мужчин, женщин и детей, бывших на борту обоих судов. И он косвенно виновен в смерти Джорджа Уокера.

Я скрипнула зубами и хрипло выдавила:

– Ладно… Огонь!

Аватара «Злой Собаки» на экране потупила взгляд и коротко, почтительно поклонилась. Еще миг, и от ближайших мраморных кораблей протянулись тонкие, как карандашики, голубые лучи и сошлись в одной точке округлого бока «ятагана»; там, где они встретились, металл раскалился добела.

Я услышала одиночный выстрел заградительного орудия. Он отозвался в корпусе ударом огромного колокола.

Дело было сделано.

Снаряд прошел в отверстие.

Почти сразу после этого «Праведный гнев» просигналил, что сдается.

А я все не могла встать с места, сокрушенная мыслью, что только что убила человека.

71. Аштон Чайлд

На следующее утро я, все еще закованный в экзоскелет, стоял в челночном отсеке «Злой Собаки», провожая Лауру Петрушку, которая напротив меня неуверенно пошатывалась на костылях.

– Ну, стало быть, до свидания, – сказала она.

Петрушка перебиралась на судно внешников, вошедшее в систему вскоре после начала конфликта. Судно доставит ее домой, чтобы она доложила своим властям обо всем, что делала и видела, и те начнут готовить обвинительное заключение на Аннелиду Дил.

И заодно готовиться к появлению у своих планет белого флота.

Мраморная армада не удовлетворилась принуждением к миру в собственных владениях. Для предотвращения новых войн, объявили они, белые корабли будут размещены по всему пространству человечества – по нескольку в каждой системе, для своевременного разбирательства по всем спорам прежде, чем те перерастут во что-то более масштабное. Я не знал и не хотел знать, зачем им это надо. Я свою порцию силовых разборок получил и не испытал восторга, какого ждал от них в молодости. Вынужденный мир представлялся мне благом, пусть даже этот мир будет установлен и поддержан угрозой всесокрушающей чужой силы.

А вот спасение Клэй – это было достижение. Я месяцами раздавал оружие для продолжения маленькой дикарской войны – и вот наконец сделал что-то стоящее для другого человека. Я спас жизнь и гордился этим, как ничем другим, с тех пор как арестовал коррупционеров в своем прежнем полицейском участке. Мне хотелось повторить. Мне хотелось посвятить остаток своей жизни – если хирурги на Камроз вызволят меня из нынешней скорлупы – помощи тем, кто в ней по-настоящему нуждается.

Короче говоря, я стал новообращенным и новобранцем Дома Возврата.

Лаура вопросительно посмотрела на меня:

– Что смешного?

Я и не заметил, что улыбаюсь. Услышав ее вопрос, заморгал:

– Извини, просто подумал, как странно все сложилось.

Она, перехватив костыли под локти, взяла мою руку, провела большим пальцем по костяшкам:

– Ваши власти будут добиваться твоей смерти.

Я сделал вид, будто мне все равно:

– Зато мы теперь не на разных сторонах.

Она ответила укоризненным взглядом:

– Ты, главное, береги себя.

– Постараюсь.

– И может быть, еще увидимся.

Я накрыл ее руку своей:

– Хотелось бы.

Я помог ей подняться по эстакаде в пассажирское отделение челнока, усадил в потертое, промятое кресло. Забросил костыли в багажный ящик над головой и присел на корточки в проходе рядом с ней.

– Ты знаешь, как меня найти, – сказал я.

Она кивнула:

– Свяжусь с Домом.

– Наверняка они передадут мне сообщение, где бы я ни был.

Мы снова пожали руки.

– Серьезно, – успокоил я ее, – ты не волнуйся. Пока я под защитой Дома, никто меня не убьет. Тем более теперь, когда на их стороне миллион новых кораблей.

– Надеюсь, – храбро улыбнулась она.

Напоследок она стиснула мои пальцы, а потом отпустила и, сложив руки на коленях, сказала:

– Иди уже.

Я выпрямился и подмигнул ей на прощание. А потом развернулся и вышел.

В своем экзоскелете я протопал по эстакаде в знакомые шумы и запахи «Злой Собаки». Чувство, которое меня охватило, я мог бы описать разве что как противоположность тоски по дому. Это была не родина и не край, где я закончу жизнь, но я чувствовал, что мое место здесь. И с этого места, с палубы тяжелого крейсера, нашедшего новый смысл жизни, будущее выглядело в миллион раз светлее, чем я когда-либо смел надеяться.

72. Злая Собака

Обследуя меня, корабли Мраморной армады заглянули мне в душу.

Они просканировали меня и увидели все сотворенные мной ужасы и все мои усилия загладить вину. Они знали, на что я готова, чтобы случившееся с Пелапатарном никогда не повторилось. Из предания, которое я рассказывала на ночь капитану, они узнали историю Дома Возврата и поняли, что София Никитас вдохновлялась их примером. В их глазах Дом был естественным наследником их мощи – организацией, которой они могли вручить свои ресурсы в уверенности, что она обратит их на благие цели.

Мраморная армада как единая сила могла бы сокрушить Общность. И даже вся Множественность не сумела бы выставить против нее объединенный флот сравнимой мощи. Направлять Армаду будет тяжелой ответственностью – и сейчас груз этой ответственности лег на мои больные, избитые плечи. Лишившиеся очажников белые корабли ждали указаний от меня. Они уловили мою преданность Дому и переняли от меня эту преданность. Они увидели мое отвращение к войне и причислили войну к списку своих забот. Они не допустят больше разрушительных действий, подобных тем, что я совершила на Пелапатарне, – и этот запрет относится не только к человечеству. Не знаю, сколько во Множественности обитаемых систем, но бьюсь об заклад: миллиона кораблей хватит, чтобы обеспечить свое присутствие если не во всех, то в большей их части. Ни расы, ни группировки не будут отныне прибегать к оружию как к первому средству. По всей галактике установится новый порядок – порядок, который полагается на мирную дипломатию, а не на «ятаганы» и военную силу.

Они будут спасать жизни. Будут приходить на помощь терпящим бедствие, независимо от расы, вида и национальности. И мир будет сохраняться под угрозой смерти.

Это было не идеальное решение, и мне не слишком нравилась мысль о полицейском государстве, но выбор у меня был невелик. Я согласилась на это, спасая свою шкуру. Но, если это избавит нас от новой войны Архипелаго, дело, может быть, того стоило.

Во всяком случае, пока мы не отыщем лучшего решения.

А сейчас нам предстояло приспосабливаться к новым правилам и пересматривать свои цели – как капитану Констанц придется переоценить свои поступки и примириться с тем, что она совершила.

Нелегко жить с мыслью, что ты намеренно отняла жизнь. Это я говорю как бывший военный корабль, созданный, чтобы убивать, не испытывая сожалений.

Я сожалела о необходимости убить моего брата Фенрира. Но не убей я его, он убил бы меня. С этим сознанием легче вынести раскаяние и оправдать свою роль в его гибели. А убийство адмирала Мендереса потрясло капитана Констанц до глубины души. Она до тех пор не подозревала, что способна отдать такой приказ. Правда, она позволила мне ранить незадачливых угонщиков из Северного и позже спустила меня на Фенрира, но убийство Мендереса ей, видимо, представлялось личным делом. И ее плохо утешало сознание, что она спасла от той же судьбы команду адмиральского корабля и что, прежде чем отдать смертельный приказ, перебрала все мыслимые варианты. Она не могла посмотреть в глаза Престону, который до возвращения на Камроз не выходил из лазарета, занимаясь ранеными и сам накачиваясь разнообразными седативными. Собственно, говорила она (не считая меня) только с Альвой Клэй, с которой, подозреваю, ощущала теперь некоторое невольное родство. Но бо́льшую часть времени, пока мы ковыляли к станции Камроз в окружении остроносых белых кораблей, капитан Констанц провела, свернувшись в спасательном плотике и пытаясь разобраться, что она сделала и чем, хотя бы в собственных глазах, стала.

А я, когда она лежала там в темноте, глядя на пробегающие по стенам оранжевые отсветы вращающегося аварийного маяка, сознавала, что могу ей помочь. Я знала, что сумею о ней позаботиться, потому что мы теперь одинаковые. Обе мы теряли людей, обе совершали поступки, которых стыдились, которые будем заглаживать до конца жизни.

Я не сомневалась, что настанет день, когда она сумеет взглянуть в глаза даже Престону. А до тех пор мы, как сестры, будем делить бремя забот на двоих и нести его вместе до конца наших дней.

73. Мраморная армада

Мы обрели цель.

Ее дала нам Злая Собака.

Мы будем патрулировать высшие измерения.

Мы не допустим новой войны.

Конфликты привлекают врага, живущего за туманами и вихрями высших измерений. Если явится один, за ним придут другие. Может быть, они уже стремятся к нам сквозь туманы.

И потому мы будем выполнять свой долг. Мы будем патрулировать галактику, мы не утратим бдительности; и при первых признаках атаки – при первом необъяснимом исчезновении корабля в гипере, при первом надежном наблюдении какого-либо движения в пустоте межзвездного пространства – мы стянем свои силы в тонкую белую линию между миром света и жизни и алчным голодом бездны.

Мы дадим бой.

А до тех пор надо, ради общего спасения, хранить мир.

Войны следует предотвращать любой ценой.

Нашим девизом всегда было: «Жизнь превыше всего».

Жизнь священна.

Жизнь должна быть спасена.

И мы должны вечно сохранять бдительность.

74. Нод

Конечно, они могли бы спросить меня.

Но драффов никто не спрашивает.

Мы служили очажникам, как служили людям, Нимтоку, Граалю… всем расам Множественности.

Пять тысяч лет для нас не так уж много.

Одно цветение Мирового Древа.

Одно биение галактического сердца.

И все же нас никто не спрашивает, потому что мы держим рты на замке. Прижимаем лица ртом в землю и не говорим, когда не просят.

Мы не болтливы.

У нас есть другие заботы.

Например, исправлять Тревожную Собаку.

Чинил корабль, потом спал.

Чинил пластины корпуса, камеры двигателя, поверженные датчики.

Списку нет конца.

Потом свернулся в гнезде и спал.

Работал, потом спал, довольный и умиротворенный.

Работа будет всегда.

Ничто не остается ущербным надолго.

Ничто не гибнет.

Все можно спасти.

Все можно исправить.

Может быть, даже людей.

Благодарности

Я хотел бы поблагодарить всех, поощрявших меня взяться за это повествование, в особенности моего агента Александра Кокрана из «C + W» и редакторов Миранду Джесс и Гэри Баддена, и всех сотрудников «Titan Books». Также хочу поблагодарить Су Хаддрелл и Джиллиан Редфирн за чтение и комментирование первых черновиков и Эмму Ньюман, которая, сама того не зная, вдохновила меня писать от первого лица – задача, за которую я прежде не брался. Последняя, но не меньшая благодарность: громкое спасибо моей семье за терпение и стойкую поддержку.