Питбуль бесплатное чтение

Моей родине посвящается

Не буди лихо, пока оно тихо.

14 июля, воскресенье

— Ты что, первый раз видишь, как выкапывают тело?

Следователь из отдела по расследованию убийств Эрик Шефер сунул в рот сигарету «Кингс» без фильтра и подошел к крану.

Подъемный механизм скрипел и визжал, пока ржаво-красный металлический монстр вытаскивал из ямы перепачканный глиной гроб.

Элоиза Кальдан отмахнулась от мухи и кивнула.

— Я бы сказал, не детское это зрелище.

— Боюсь, мы здесь мало что обнаружим, — сказала Элоиза и посмотрела на надгробие — почерневшую мраморную глыбу, убранную в сторону, перед тем как началось вскрытие могилы. Камень лежал надписью вниз на желтой, выжженной солнцем траве.

Шефер покачал головой, как бы говоря: и да, и нет.

— Это много от чего зависит, — сказал он. — Трупы в сундуках тоже по большей части удивительно хорошо сохраняются.

Элоиза посмотрела на него скептически.

— Даже спустя столько лет?

Он прикрыл сигарету от ветра ладонью размером с бейсбольную перчатку и закурил.

Когда он заговорил, изо рта и ноздрей у него повалил дым.

— Трупы, которые лежат просто в земле, быстро разлагаются. От них во мгновение ока остаются одни кости — в течение нескольких месяцев, а иногда и недель при нынешней погоде.

Шефер посмотрел на Фленсбургский фьорд. Солнечные лучи играли на поверхности воды, повсюду виднелись белые паруса.

Он снова посмотрел на экскаватор.

— А в гробу человек сохраняется в хорошем состоянии многие годы. Не пойми меня неправильно: это не бог весть какое приятное зрелище, но можно вполне рассчитывать, что внутри вот этой штуки есть что-то похожее на человека.

Он указал подбородком на гроб, который в то же самое мгновение показался из ямы.

Соленый воздух фьорда и запах древесного угля из лагеря на берегу смешивались с глубокими нотами гнили, и Элоиза отступила на шаг назад.

— Что теперь? — спросила она.

— Сейчас мы отвезем гроб на судебно-медицинскую экспертизу, и они посмотрят, что внутри.

С глухим стуком гроб опустился на металлическую тележку стоявшего впереди рефрижератора.

— Везти в Обенро или в Сеннерборг? — спросил служащий в форме, стоявший рядом с водителем.

— Нет, нет, — сказал Шефер, помахав указательным пальцем. — На Чертов остров, ребята.

Он подошел к ним, и Элоиза услышала, как он объясняет им, что гроб нужно перевезти в Копенгаген. Она видела, что он достал ордер из заднего кармана и показал его полицейскому.

В кармане у нее завибрировал телефон. Он был подключен к немецкой мобильной сети, потому что они находились близко к границе, и номер не определился.

— Алло?

— Здравствуйте, я говорю с Элоизой Кальдан? — спросил голос тихо, почти шепотом.

— Да, это я.

— Меня зовут Маркус Сенгер, я из Патронажной службы. Звоню по поводу Яна Фишхофа.

У Элоизы упало сердце, и она уронила голову на грудь.

— Он умер? — спросила она и провела рукой по шее.

— Нет, но уже близок. У него сильные боли, он все время то приходит в себя, то теряет сознание, так что мы думаем, что это вопрос нескольких часов.

— Но вчера вечером я разговаривала с вашей сотрудницей, и у меня сложилось впечатление, что он чувствовал себя более-менее.

— Верно, но ночью ему очень поплохело. Он спрашивал о вас несколько раз. Поэтому я и звоню.

Элоиза кивнула и посмотрела на немецкое побережье на противоположной стороне фьорда.

— Я сейчас не в Копенгагене, но я… — Она посмотрела на часы. До следующего рейса оставалось чуть больше двух часов. — Я могу приехать самое позднее после обеда.

— Большое вам спасибо. Скрестим пальцы, чтобы вы успели.

— А сейчас с ним есть кто-нибудь?

— Да, в доме есть люди, но он не хочет, чтобы кто-нибудь входил в спальню. Он хочет видеть только вас.

— Хорошо, — кивнула Элоиза. — Скажите ему, что я уже еду.

— Спасибо, я все ему передам.

— И, Маркус… так вас зовут?

— Да.

— Скажите ему… — Элоиза посмотрела в безоблачную пустоту над головой и постаралась найти слова. — Скажите ему, чтобы он не боялся и… — она несколько раз сглотнула, — скажите, чтобы он дождался меня.

Элоиза положила трубку и встретилась взглядом с Шефером. Он подошел и взглянул на нее, нахмурившись.

— Фишхоф? — спросил он.

Она кивнула и убрала телефон.

— Мне нужно домой. Они думают, что он умрет сегодня.

Глядя на нее, Шефер глубоко затянулся сигаретой.

— Хорошо, — кивнул он и снял с нижней губы крошку табака. — Только не вовлекайся слишком сильно, ладно?

— Что ты имеешь в виду?

— Просто не забывай, что речь идет не о члене семьи. Он тебе не отец, так что смотри в будущее, Кальдан.

Элоиза несколько секунд смотрела ему в глаза.

— Он умирает, ты это понимаешь? Умирает, и он совсем один.

Шефер кивнул:

— Да, я понимаю, но люди умирают каждый день. Невозможно каждого держать за руку.

Элоиза покачала головой. Она слишком устала, чтобы расстраиваться.

— Я и не собираюсь держать их всех за руку. Я говорю об одном человеке. Один человек, для которого я могу сделать что-то. Сейчас. Сегодня! Разве не в этом вся идея Патронажной службы?

— Да, и это очень хороший поступок, — сказал он, кивая. — Но для этого нужно иметь крепкие нервы.

— Да, я понимаю. К чему ты клонишь?

Шефер слегка пожал плечами.

— Похоже, вся эта ситуация сильно влияет на тебя.

Элоиза скользнула взглядом по покрасневшему глазу Шефера, потом по гробу и снова посмотрела на Шефера.

— Конечно, влияет, — сказала она. — Не знаю, заметил ли ты, но это были довольно тяжелые дни. Теперь Фишхоф умирает, а я пообещала ему быть рядом. Я пообещала избавить его вот от этого дерьма, — она указала на гроб.

— Элоиза, какого черта. — Шефер покачал головой со снисходительной миной на лице. — Ты же, блин, знаешь, что…

— Мне нужно домой! — Элоиза повернулась к нему спиной и направилась к машине. — Я дала обещание.

Шефер бросил сигарету и наступил на нее.

— Вот и не надо было, — пробормотал он.

10 июля, среда

Четырьмя днями ранее

Элоиза отперла дверь электронным ключом, который ей выдал «Красный крест», и вошла в полутемный вестибюль. С момента первой встречи, состоявшейся три месяца назад, промежутки между ее визитами в маленький фахверковый домик в Драгере сократились, и сегодняшнее посещение было уже третьим за неделю.

Она повесила сумку на крючок в коридоре и пошла на кухню, чтобы доложить о своем прибытии сиделке из Патронажной службы, которая, как она слышала, что-то делала там.

— Здравствуйте, Рут, — сказала она, обращаясь к спине миниатюрной женщины, которая вытирала кухонный стол. Ее движения были очень демонстративными, и она продолжила работать, наклонив голову и не поднимая глаз. У нее была короткая мужская стрижка, и Элоиза заметила в складках шеи белые незагорелые полоски.

Элоиза бросила взгляд в сторону спальни, дверь которой была приоткрыта.

— Он спит?

— Нет, не думаю, — сказала Рут. — Я вывезла его в сад, чтобы он подышал свежим воздухом. — Она с силой отжала полотенце и повесила его на кран. — Здесь так темно и грустно, а он весь день сидел, опустив голову, поэтому я подумала, что ему нужно немного побыть на улице. Но ему это не очень понравилось, старому ворчуну. Он вел себя так, будто ему объявили, что сейчас отрежут ногу.

Элоиза улыбнулась. Ей уже приходилось слышать, как Ян Фишхоф ворчит по столь безобидному поводу, как прогулка.

Она заметила на кухонном столе тарелку с нетронутым мясным рулетом и домашним подрумяненным картофелем.

— Сегодня он и есть ничего не стал?

— Ни кусочка. — Рут вытерла руки о фартук. — Я сказала ему, что он не получит пива, пока не поест немного, но его было никак не уломать.

— Но пива он выпил, да?

— А разве он поел?

Лицо Рут не выражало никаких эмоций. Она принялась заворачивать завтрак в большой кусок пищевой пленки.

— Ооо, перестаньте, Рут, — сказала Элоиза, наклонив голову. — Раз уж человеку так сильно хочется, чтобы его последняя трапеза была подана в бутылке, разве не сто́ит нам позволить ему это?

Рут поджала губы.

— Может быть, это и есть заголовок, который вы выбрали для своей статьи? «Смерть от пьянства»?

Слова упали тяжело, и у Элоизы возникло ощущение, что они были придуманы уже давно. Она удивленно подняла брови и улыбнулась.

— Вам не нравится, что я здесь, Рут?

— Да, не нравится.

Рут повернулась и встретилась глазами с Элоизой. На лбу у нее собрались морщины, а руки были уперты в бока. Густой румянец залил ее толстую шею.

— Старик, который умирает, не должен быть газетным развлечением для читателей. То, что здесь происходит, — серьезно.

— Да, я прекрасно это понимаю.

— Задача Патронажной службы — забота и присутствие в эти последние тяжелые часы. Чтобы слушать, утешать и делать все возможное, чтобы облегчить горе расставания с жизнью.

— Но я здесь именно для этого. — Элоиза непонимающе покачала головой. — Вам не кажется, что Ян рад моим визитам?

Рут мгновение колебалась.

— Я думаю, что ваше присутствие скорее затягивает его мучения.

Элоиза нахмурилась.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила она.

Но Рут не нужно было ничего говорить. Элоиза уже знала ответ. Когда она впервые навестила Яна Фишхофа, врачи из Патронажной службы «Красного Креста» сказали, что он умрет еще до конца недели. Это было почти три месяца назад. Теперь же, они полагали, все изменилось именно благодаря появлению Элоизы: Фишхоф обрел то, ради чего стоило жить, и это в такой степени обязывало, что ничего подобного Элоизе раньше не приходилось испытывать. Она чувствовала себя так, словно держала в руках жизнь этого человека, но понимала, что это бессмысленно. Он все равно умрет. Однако она не могла заставить себя бросить его в беде.

— Он испытывает очень сильные боли, Элоиза, и половину времени представления не имеет, кто он и на какой планете находится, — сказала Рут, говоря о начинавшейся у Фишхофа деменции. — Мозги у него превращаются в компот, а тело… да вы сами знаете, как он выглядит! — всплеснула она руками. — Зачем вы продолжаете приходить? Ради статьи в газете? — Она практически выплюнула это слово. — Оставьте его в покое, Элоиза. Ладно? Оставьте его в покое!

Элоиза положила руки на плечи Рут, так что они оказались лицом друг к другу.

— Я понимаю ваше беспокойство, но я хочу, чтобы вы знали, что, хотя это и началось как рабочее задание для меня, все изменилось. Я здесь уже не просто как журналист. Я здесь потому, что хочу быть здесь, и потому, что мы с Яном, мы… мы привязались друг к другу. Понимаете?

Рут молча скептически смотрела на Элоизу.

— Дело уже не в работе, — добавила Элоиза.

Рут неохотно кивнула.

— Значит, вы не собираетесь писать о нем?

Элоиза на мгновение прикусила губу, подбирая слова.

— По крайней мере, не сейчас и не так, как вы это себе представляете. Обещаю.

Губы Рут дрогнули, и это означало, что она приняла сказанное. Она несколько раз примирительно похлопала Элоизу по щеке влажной ладонью. Затем убрала тарелку в холодильник и сдернула фартук.

— Ну, что ж, если вы собрались посидеть с ним, то… наверно, я пойду.

— Да, идите, конечно, — кивнула Элоиза. — Я за ним присмотрю.

Рут вышла из кухни, и Элоиза, услышав, как хлопнула входная дверь, подошла к открытой двери гостиной и выглянула в сад. Она увидела Яна Фишхофа, сидевшего в инвалидном кресле под большим зеленым зонтом. Ядовито-зеленый отсвет ложился на его лицо и делал его еще более болезненным, чем обычно. Он был лыс, на костлявом лице выдавались зубы, а запавшие глаза были без бровей и ресниц. Мужчине было не больше шестидесяти семи лет, но рак легких за короткое время сделал его похожим на старика, которому под девяносто. Он сидел в кресле-каталке, рядом стоял кислородный аппарат. Глаза его были закрыты, рот безвольно открыт, а разжатые кулаки покоились ладонями вверх на коленях.

Как будто уже умер, подумала Элоиза.

— Ян? — позвала она.

Ян Фишхоф приоткрыл глаза, и его взгляд скользнул по ней, не фокусируясь.

— А, ты не спишь, — улыбнулась она.

Он снова закрыл глаза.

Заслонившись от солнца рукой, Элоиза подошла к нему. Уже третью неделю подряд стояла невыносимая жара. На пляжах по всему восточному побережью стало пахнуть подгнившими водорослями, трава на полях была сухой, как вата, а пророки Судного дня традиционно прорицали конец света.

Яну Фишхофу эта жара тоже давалась нелегко. Вены вздулись под тонкой, как папиросная бумага, кожей, а рубашка на шее и груди намокла от пота. Чем ближе Элоиза подходила к нему, тем громче слышалось хриплое, мучительное дыхание.

— Тебе, похоже, жарко, — сказала она, присела перед ним на корточки, положила руку ему на ногу и слегка сжала ее. — Не хочешь чего-нибудь выпить?

Он открыл глаза и на этот раз выглядел более сосредоточенным. Он медленно кивнул.

— Да, спасибо, — кивнул он. — «Пилснер» был бы очень кстати.

Элоиза улыбнулась.

— Минутку.

Она встала и исчезла за дверью патио. В маленьком домике было прохладно и темно, и взгляд Элоизы скользнул по мебели в гостиной. Комната, похоже, была обставлена женщиной. На большом цветастом диване лежали вышитые подушки, а на пыльных полках стояли хрустальные вазы и фарфоровые статуэтки белых медведей и девочек с молитвенно сложенными руками. Букет вереска в волнистой вазе дизайна Алвара Аалто[1] стоял на письменном столе в глубине комнаты. Цветы поблекли, и Элоиза подумала, что, должно быть, это Алиса, покойная жена Фишхофа, когда-то давным-давно собрала этот букет. Может быть, именно поэтому у него не хватило духу его выбросить?

Ее глаза скользнули по многочисленным семейным фотографиям в рамках, стоявшим на столе рядом с букетом. Некоторые были сепиями из далекого прошлого, другие относились к более позднему времени. Элоиза задержала взгляд на одной: это была фотография жены и дочери Фишхофа, сделанная, как казалось, в задней комнатке у провинциального фотографа. Девушка, чьего имени Элоиза не помнила, была одета в замшевую куртку карамельного цвета и выбеленные джинсы, очки в черепаховой оправе закрывали ей пол-лица. Алиса стояла рядом со своей дочерью в кричаще зеленой футболке с логотипом «Марк О'Поло» и огромными подплечниками и являла собой одну громадную копну завитых кудрей. Образ более чем старомодный, подумала Элоиза с улыбкой и пошла дальше на кухню.

Она открыла холодильник: средняя полка была забита коробочками с лекарствами всевозможных размеров и цветов. Препараты, призванные оттянуть неизбежное на дни, часы… минуты. Фишхоф перестал пить таблетки три недели назад. Все меры по продлению жизни давали море побочных эффектов, и в итоге он отказался от всего, кроме холодного пива.

Элоиза взяла с полки холодильника бутылку «Карлсберга» и снова вышла в сад. Она поставила ее на стол перед Фишхофом и села в плетеное кресло рядом с ним.

На его лице мелькнула нервная гримаса.

— Ян, это я, — она побарабанила пальцами по столу, чтобы привлечь его внимание, — Элоиза.

— Элоиза, — тихо повторил он. Он начал кивать, сначала медленно, потом быстрее, так что резиновая трубка от кислородного аппарата стала ходить туда-сюда в его больших ноздрях.

Затем повернул голову и уставился на нее.

— Элоиза? — удивленно переспросил он, словно они давно не виделись.

Она улыбнулась и кивнула.

— Как ты сегодня?

Старик поморщился.

— Мысли, мысли, — пробормотал он, махнув рукой.

Элоиза поставила локоть на стол и подперла подбородок ладонью, наблюдая за ним.

— О чем думаешь? — спросила она.

— О том, о сем, о смерти. О том, о сем, о смерти, — повторил он, как будто это была строка из старинного детского стишка, который он только что вспомнил. Он продолжал напевать по слогам. Выпирающие челюсти со стуком отбивали ритм.

Элоиза подвинула бутылку поближе к нему.

— Вот, глотни! Сегодня жарко, и очень важно, чтобы на борту была какая-нибудь жидкость.

Ян Фишхоф потянулся за пивом, опустил палец в горлышко бутылки и быстро вытащил его снова, так что раздался влажный хлопо́к. Он поднес бутылку ко рту и осторожно сделал глоток.

Элоиза откинулась на спинку плетеного кресла, которое заскрипело, и огляделась. По ту сторону белого забора, окружавшего сад, бежала улица Фон Остенсгаде — извилистая мощеная улочка, на которой вдоль старых, крытых соломой домов росли люпины и кусты шиповника. В конце дороги виднелся пролив Оресунд. Историческая часть Драгера была настолько идиллической, что почти казалась нарисованной, и для многих жителей этот район был центром мира.

Для Яна Фишхофа это было даже нечто большее.

Это было место, которое он выбрал, чтобы умереть здесь.

— Рут сказала, ты сегодня повесил нос, — сказала Элоиза, с нежностью глядя на него. — Тебе чего-нибудь хочется? Что бы подняло тебе настроение?

Он опустил взгляд, снова поднял бутылку и на мгновение заколебался, когда она коснулась тонких губ. Затем покачал головой и сделал еще глоток.

— Может, сыграем в карты? Твой врач говорит, что полезно тренировать голову.

Она положила руки на подлокотники и уже была готова встать, чтобы сходить за картами.

Ян посмотрел вниз, на Оресунд. Мгновение он молчал.

— Я когда-то знал девушку, которая жила за водой, — сказал он, — ее звали Клаудия.

Элоиза улыбнулась и снова устроилась поудобнее.

— Ты что, влюбился в шведку?

— Нет, говорю же, она из Глюксбурга. Она была немкой! — Он указал на пролив. — Она работала там летом на каком-то… да, наверно, это был летний фестиваль, которые устраивали для нас, когда я работал в Бенниксгорде.

— Но мы сейчас в Драгере, Ян. А по другую сторону пролива находится Швеция. Не Германия.

Старик сощурил глаза и резко повернулся к Элоизе, как будто собирался ударить ее. Затем по его лицу пробежало облачко, и он отвел взгляд в сторону.

Он медленно кивнул:

— Ну да. Действительно. Швеция.

— Да, я знаю, что ты родился и вырос в Южной Ютландии, но сейчас ты живешь в Драгере, и уже много лет живешь.

Элоиза видела, что он вот-вот снова погрузится в трясину слабоумия.

— Не расскажешь мне немного о Ринкенесе? — спросила она, чтобы помочь ему удержаться на плаву. — Когда вы с Алисой переехали оттуда?

Что-то неопределенное мелькнуло на лице Яна Фишхофа, и он встретился взглядом с Элоизой.

— А твоя дочь? — спросила она. — Напомни, как ее имя?

С силой, удивившей Элоизу, Ян Фишхоф потянулся через стол и схватил ее за руку. Его глаза вдруг округлились, а взгляд заметался от волнения.

— Ты веришь в Бога? — прошептал он.

— В Бога, — повторила Элоиза спокойным голосом. Она мягко высвободилась из его хватки и взяла его за руку. Она стала водить большим пальцем по венам на тыльной стороне его ладони, пытаясь успокоить. — Это сложный вопрос.

Элоиза с детства ходила в Мраморную церковь[2], и это всегда было ее особое место, ее «островок безопасности». Она никогда не приходила на обычные церковные службы, но бывала в храме по несколько раз в месяц, и ноги всегда вели ее «домой» — на узкую винтовую лестницу колокольни. Там было безопасно и надежно, и много экзистенциальных вопросов возникало, когда она бывала там.

Но Бог?

— Во что-то я, конечно, верю. Между Небом и Землей должно быть нечто большее. То, что придает всему смысл, — сказала она, пожимая плечами. — А ты? Ты веришь в Бога?

Старик вздернул подбородок и сделал глубокий, болезненный вдох. Он крепко зажмурился и слегка покачал головой, но не ответил.

— Я думаю, мы отправимся в какое-то место, когда наше пребывание здесь окончится, — сказала Элоиза. — Назови его Царствием Небесным или как хочешь, и я верю, что мы…

— А… ад?

Элоиза склонила голову набок и нежно улыбнулась ему.

— Об этом можешь не беспокоиться, Ян. Может, ты и ворчливый старый бандит, но не более того. Когда ты постучишься во врата на небе, тебе откроют.

— Но говорят, что человека… — его голос стал слабее, а вокруг глаз пролегли морщины, когда тело пронзил болевой спазм, — что человека ожидает возмездие.

Перед мысленным взором Элоизы пронеслось лицо ее отца, и чувство беспокойства шевельнулось у нее в груди.

— Так тебя это беспокоит? — спросила она, инстинктивно отстраняясь от Фишхофа, но не выпуская его руки.

Он кивнул и стал похож на ребенка, который страшится гнева отца.

Элоиза нахмурилась.

— Почему? За что, по-твоему, ты должен ответить?

Старик поднял лицо к небу и быстро, судорожно задышал. Когда он заговорил, слова вырывались горловыми толчками, как будто они шли откуда-то глубоко изнутри и причиняли ему боль, выходя наружу:

— Мадс… Орек.

Элоиза наклонилась вперед, чтобы лучше расслышать его.

— Ты говоришь, Мадс Орек? А кто это?

Ян Фишхоф покачал головой:

— Нет, Мадс Орек… Мадс Орек.

Его глаза расширились, как будто он увидел перед своим внутреннем взором что-то пугающее, и морщины на его лице на мгновение разгладились. Он предостерегающе поднял указательный палец перед лицом Элоизы.

— Это написано в Книге Левит, 24:20.

Элоиза покачала головой.

— Понятия не имею, что это зна…

— Око за око, Элоиза. Зуб за зуб. Тот же ущерб, который человек наносит другому, должен быть нанесен и ему самому.

Слова потрескивали в воздухе.

— Ян, пожалуйста, объясни мне, что ты…

— Кровь! — Он поднес руку ко рту и зашептал сквозь пальцы — Так много крови, Элоиза, и я… я не могу…

— О чем ты говоришь? Где была кровь?

— На моих руках… на моей одежде… повсюду! — Слезы выступили у него на глазах. — Я думал, что все кончено… но оно остается! Ты должна что-нибудь сделать, я… я не доверяю другим. Они следят за мной, и я боюсь, Элоиза. Ты должна мне помочь. Ты поможешь?

— Я же здесь, Ян, — сказала Элоиза. — Подыши спокойно, а потом постарайся объяснить мне, чего ты боишься.

— Те врата, о которых ты говоришь… — он указал на небо. — Там, наверху!

Солнце закрыла туча, и стало как будто на несколько градусов холоднее.

— Я не уверен, что мне их откроют.

Элоиза припарковалась в Вальбю перед маленькой виллой из красного кирпича, принадлежавшей Эрику Шеферу, и пошла по заросшей садовой дорожке к парадной двери. Нажав на кнопку звонка, она ожидала услышать его шаги в прихожей, но единственным звуком, который до нее доносился, было тиканье двигателя, остывающего под капотом ее машины на улице. Она снова позвонила в дверь и несколько раз постучала. Затем, нахмурившись, посмотрела на телефон.

Двадцать минут назад она отправила ему сообщение и спросила, можно ли зайти, и Шефер ответил по обыкновению лаконично — смайликом с поднятым большим пальцем.

Сперва Элоиза убедилась, что его машина стоит под навесом. Затем начала обходить дом, заглядывая во все окна, пока наконец не увидела его на заднем дворе. Он сидел на солнышке в садовом кресле из плетеного пластика песочного цвета и был одет только в красные купальные шорты и шапочку. Живот у него был круглый и волосатый, ноги слегка раскинуты в стороны.

Он не слышал, как она подошла, поэтому Элоиза откашлялась, чтобы привлечь внимание.

Шефер повернул голову на звук.

— А, Кальдан! — сказал он.

— Да, извини, что я вот так подкрадываюсь, но, похоже, звонок не работает. — Она указала на входную дверь. — Я постучалась, но…

— Все нормально. Проходи! — Шефер махнул ей рукой и указал стул. — Не бери в голову!

Элоиза села напротив. Солнце светило ему в спину, и она заметила тонкую золотую цепочку, сверкнувшую у него на шее. Она всегда считала, что он больше похож на патриарха мафиозного клана из Нью-Джерси, чем на следователя из копенгагенской полиции, и сегодня он полностью раскрыл своего внутреннего Тони Сопрано.

— Кофе? — Шефер прищурился от яркого света и кивнул на кувшин, стоявший на садовом столике. — Или вы предпочтете бокал белого вина? Я думаю, что у нас где-то есть бутылка, но не знаю, холодное ли ви…

— Спасибо, ничего не нужно. — Элоиза скользнула по нему взглядом и слегка улыбнулась, встретившись с ним глазами.

Шефер поднял бровь.

— Что?

— Ничего.

— Никогда раньше не видела свининки, что ли? — Он хлопнул себя по животу.

Элоиза провела языком по внутренней стороне щеки.

— Нет, я… я просто привыкла видеть тебя в рабочей одежде, а тут ты вдруг сидишь в плавках с совершенно бандитским видом, — она нарисовала пальцами в воздухе квадрат вокруг него, — не хватает только стриптизерши и сигары.

В ту же секунду жена Шефера поднялась по лестнице из подвала с бельевой корзиной в руках. Ее пышные курчавые волосы были распущены, на ней был черный нейлоновый купальник, который сливался с темной кожей. Лиф был довольно открытый, а на талию она повязала розовый шарф наподобие юбки.

При виде жены Шефер довольно улыбнулся. Он посмотрел на Элоизу и приподнял бровь.

— Как ты говоришь, сигара еще нужна?

Заметив Элоизу, Конни обнажила в восторженной улыбке белоснежные зубы. Она поставила корзину с бельем на траву.

— Элоиза! — удивленно воскликнула она. — Эрик даже не обмолвился, что ты собираешься сегодня зайти.

Словарный запас Конни был близок к совершенству, но произношение было неправильным, и ее речь звучала экзотически певуче.

Элоиза встала и обняла ее.

— Просто это был внезапный порыв, — сказала она. — Мне нужно кое о чем поговорить с твоим полицейским.

— А ты не останешься поужинать? Эрик купил стейки и кукурузные початки для гриля.

Элоиза посмотрела на Шефера, и тот закивал в знак согласия.

— Ты разве не поедешь на работу? — спросила она. — Вроде бы у вас обычно ночная смена по средам?

Он покачал головой:

— Уже нет.

— Ну, тогда… — Элоиза взглянула на часы. Время близилось к шести, никаких планов у нее не было. — Это не слишком обременительно?

Конни рассмеялась, как будто это была самая несуразная вещь, которую она когда-либо слышала, и не успела Элоиза оглянуться, как уже стояла с бокалом шардоне в руке и смотрела, как Шефер переворачивает стейки на гриле. Он сменил шорты на темно-синие джинсы, серую футболку и фартук, на котором была надпись «Их разыскивает ФБР» и девять фотографий угрюмых мужчин и женщин. В левом верхнем углу была фотография Усамы бен Ладена.

— По-моему, это старый список, — сказала она и ткнула Шефера в живот пальцем.

— Вот этот? — Он посмотрел на себя и провел рукой по фартуку. — Сто лет назад я выиграл его на каком-то рождественском розыгрыше для сотрудников участка. Я предполагаю, что их всех уже нет в живых. В смысле, террористов. Не сотрудников.

— Как там дела? — спросила Элоиза, пригубив вина. — В участке?

— Мы теперь относимся к Тегльхольмену[3], — сказал Шефер, поворачивая кукурузный початок на решетке.

— О. И как оно?

Он опустил уголки рта и пожал плечами.

— Все в порядке. Августин просочилась в новую оперативную группу, которая занимается делами, связанными с бандами, — сказал он, имея в виду свою бывшую напарницу. — Так что я ее почти не вижу, но в остальном все более или менее как обычно.

— А расследования? Есть что-нибудь особенное сейчас?

— А что значит «особенное» в наши дни? — Шефер встретился взглядом с Элоизой. — Границы того, что считается зверским и извращенным, в последние годы сильно сдвинулись. Но нет, это действительно странно, но в отделе убийств пока тихо.

— Так это же очень хорошо, разве нет? Меньше расследований, меньше убийств?

— Да, это одна сторона, но у меня есть гнетущее ощущение затишья перед бурей. Всегда так бывает, что, когда думаешь, какая хорошая сейчас статистика, — что-то жуткое выползает из тени. — Он немного убавил газ в гриле.

Конни вышла на террасу и принялась накрывать на стол.

— Сколько еще времени потребуется бифштексам, малыш? — спросила она.

— Элоиза предпочитает кремированное мясо, так что ему еще нужно несколько минут, но наши стейки рибай уже готовы, — сказал он и протянул ей блюдо с завернутыми в фольгу бифштексами.

Он снял кукурузные початки с гриля и оставил там последний стейк, надавив на него щипцами так, что он стал шипеть и брызгать соком на раскаленную решетку. Затем Шефер взглянул на Элоизу:

— Так что ты хотела со мной обсудить?

— Наверное, ничего особенного, — сказала она, вертя в руке свой бокал с вином. — Но как ты сказал? У меня тоже есть ощущение, что что-то жуткое собирается выползти из тени.

— Как поживает Ян Фишхоф? — спросила Конни и пододвинула салатник к Элоизе. — Ты же все еще навещаешь его?

«У Конни прямо интуиция на такие вещи», — подумала Элоиза. Как будто та инстинктивно чувствовала, что Элоиза пришла именно за этим. Или же она просто прожила с Шефером так долго, что его способность считывать людей передалась и ей.

— Да, навещаю, — сказала Элоиза. — Но я, честно говоря, начинаю жалеть, что втянула в это дело газету.

— Да? Почему же?

— Просто мне на самом деле не очень хочется о нем писать. Слишком это личное.

— Ну что ж, мне очень жаль это слышать. — Между бровями Конни появилась морщинка, и в ее голосе послышалось разочарование. — Тогда мне не следовало поощрять тебя к этому…

— Нет, это очень хорошая идея, Конни. Это по-прежнему отличная идея — написать о Патронажной службе. Люди обязательно должны знать больше о том, что это такое. Но я просто не могу писать о Яне. Просто не хочу.

— О ком речь? — спросил Шефер.

— О Яне Фишхофе, — сказала Конни.

— Кто это?

— Вот! — Элоиза достала из кармана мобильный. Она открыла селфи, которое они с Яном сделали вместе в прошлые выходные, и показала телефон Шеферу.

— На него меня вывела Конни, — сказала она.

Шефер взглянул на фотографию и сдержанно кивнул.

— Важно помнить, что такие отношения не должны становиться слишком близкими, — сказал он, разрезая мясо у себя на тарелке. — Я всегда говорю это Конни.

— Get close, but not too close[4], — кивнула Конни.

Уже двенадцать лет она была волонтером Патронажной службы. Она бы уже не смогла перечислить поименно всех, кого держала за руку на их смертном одре, и именно она рассказала Элоизе, что по-прежнему много датчан уходят из этого мира в полном одиночестве — без родных, которые побыли бы рядом с ними, без единого друга. Она уговорила Элоизу записаться в службу добровольцем, чтобы написать о своем опыте в статье и таким образом рассказать людям о Патронажной службе. Чем больше людей станут волонтерами, тем меньше людей будет умирать в одиночестве.

Элоиза занялась своим бифштексом. На ее вкус мясо все же было слишком красным, а желто-белый жир, который Шефер с большим удовольствием закладывал в рот, наводил ее на мысли о мыловарении и липосакции.

— Близко или нет, но я все равно поражаюсь, как ты смогла столько лет этим заниматься, — сказала Элоиза, глядя на Конни. — Ведь люди привязываются к тем, с кем проводят это время.

Конни покачала головой.

— Ты так думаешь только потому, что между вами с Яном происходит что-то особенное. It takes two to tango[5].

— Что ты имеешь в виду?

— Многим старикам сложно принять меня. Ты бы видела их лица, когда я в первый раз захожу в комнату. — Конни широко открыла глаза, и они сверкнули на темном лице, как фары автомобиля. — Боже, спаси и сохрани… Негритянка?!

Шефер покачал головой.

— Всегда найдутся те, кому не хватает воспитания, дорогая. Ты же знаешь.

— Да, но я каждый раз поражаюсь. Ведь это люди, находящиеся на пороге смерти. Им одиноко, им страшно, им нужен кто-то, кто побыл бы рядом. Но черная женщина? Нет, такого им не надо. Я тогда даю им время, чтобы они немного привыкли, и большинство в конечном итоге начинают ценить то, что я рядом. Смерть обезоруживает всех — вот как бывает! Но мы не привязываемся друг к другу так глубоко, как ты говоришь, Элоиза. Этого нет.

Элоиза стукнула прибором по столу.

— Прости, но с какой стати ты помогаешь таким негодяям?

Конни слегка улыбнулась и пожала плечами.

— Потому что… они же ничего не могут с этим поделать.

Элоиза откинулась на спинку стула, пораженная всепрощением Конни.

— Ты гораздо человечнее меня.

— Чепуха!

— Да, это так! Я бы их оставляла умирать в одиночестве, этих тупых свиней. Я права? — Элоиза перевела взгляд на Шефера.

— Я не стану спорить, — сказал он.

— Но ведь с Яном Фишхофом тоже довольно сложно общаться, — сказала Конни, — а ты все равно продолжаешь навещать его, так что, возможно, ты можешь вынести больше, чем думаешь.

— Нет, потому что Ян не похож на тех людей, которых ты описываешь. Он немного замкнутый и дерзкий, и, видит бог, не все сиделки его любят, но, когда узнаешь его поближе, он оказывается…

— Да, я знаю, — кивнула Конни. — Он кажется милым. Я стала приходить к нему одной из первых, и он был чрезвычайно вежлив со мной, но не хотел разговаривать. По крайней мере, по-настоящему. Однако смутил его не цвет кожи, в этом я вполне уверена.

— Тогда что же?

Конни пожала плечами и полила кукурузный початок сливочным соусом.

— Он просто казался таким… как это называется? Сдержанным. Осторожным! Как будто боялся подпустить к себе кого-то. Я думаю, ему было очень тяжело, когда умерла его жена, и с тех пор у него фактически не было никого, кто…

— А как же его дочь, ты что-нибудь знаешь о ней? — спросила Элоиза и добавила: — Он сегодня совсем расклеился, когда я спросила о ней, и стал говорить всякие странные вещи. Похоже, он испугался.

— В каком смысле?

— Он наговорил много бессвязных вещей о библейских карах, крови и прочей жути.

— Крови? — Шефер навострил уши.

— Да, это вообще-то звучало довольно жутко, — сказала Элоиза. Она пересказала им слова Фишхофа, а когда закончила, все тарелки на столе были пусты. Только бифштекс Элоизы остался несъеденным.

— Как ты думаешь, речь шла о преступлении?

Вопрос задал Шефер. Он вытащил из нагрудного кармана футболки пачку сигарет.

— Не знаю, — ответила Элоиза. — По крайней мере, он был вовлечен во что-то, за что теперь боится быть наказанным. Он цитировал строки из Книги Левит. Те, в которых говорится о… А о чем там вообще говорится? О карме? Что то, что ты делаешь другим, к тебе и возвращается?

— An eye for an eye[6], — кивнула Конни и долила вина Элоизе в бокал. — Наказание за преступление должно быть соразмерным преступлению. Но это такая ветхозаветная вещь. Напомни ему, что есть и обновленная версия, в которой говорится, что нужно подставить другую щеку.

Шефер закурил сигарету, слушая, и откинулся на спинку стула.

— Его прорвало ни с того ни с сего, но я думаю, что это из-за того, что я упомянула его дочь, — сказала Элоиза. — Мы никогда по-настоящему не говорили о ней, а когда я пыталась спросить о ней, он просто уходил от темы. Плясал вокруг да около. Но сегодня я задела его за живое. Это была капля, переполнившая чашу.

— Я помню его дочь, — кивнула Конни и устремила взгляд в пространство, припоминая подробности. — Мы перекинулись с ней парой слов, когда я приходила в первый раз, и я помню, что она живет в Стокгольме или где-то там. Поэтому никто, кроме нас, его и не навещает. У нее нет возможности приезжать издалека, и именно поэтому она связалась с Патронажной службой, чтобы Яну не пришлось быть одному в последние дни. Она замужем за шведом, и, насколько я помню, у нее имя такое же, как у кого-то из группы «АББА».

— Агнета? — спросила Элоиза. — Или Анни-Фрид?

— Нет, я про фамилию. Фамилия в замужестве у нее такая же, как у одного из «АББЫ». Что-то на «У», может такое быть?

— Ульвеус, — сказал Шефер. — Бьерн Ульвеус.

— Да, точно, — Конни указала на него пальцем, — Ульвеус!

— А ты не помнишь, как ее зовут? — спросила Элоиза.

— В бумагах Патронажной службы не написано?

Элоиза покачала головой.

— Ну, я могу попробовать спросить у других волонтеров, может, они знают? — предложила Конни.

— Да, будь добра, — сказала Элоиза и перевела взгляд на Шефера: — И не смогу ли я уговорить тебя сделать мне одолжение?

Он поднял подбородок, уже настороже.

— Какое?

— Ты не мог бы проверить имя, которое упоминал Фишхоф: Мадс Орек.

Шефер затянулся сигаретой. Он смотрел на Элоизу, медленно выпуская дым.

— Ну, ты же говоришь, что у Фишхофа деменция, так что вероятность того, что он бредил, довольно высока. Ты ведь понимаешь это?

— Я прошу тебя только сделать быструю проверку. Просто посмотреть, не появится ли какой-нибудь тревожный сигнал на радаре. Мне это нужно для спокойствия.

— Для его спокойствия или твоего?

— Да, — кивнула Элоиза, — я прошу и для себя тоже. После того, что случилось с моим отцом в свое время… — Она долго смотрела на Шефера. — Если я решила быть рядом до конца, мне нужно знать, что я нахожусь возле порядочного человека. Сейчас у меня появились сомнения, от которых я никак не могу избавиться, а ты знаешь, как я реагирую на неожиданности. Мне нужно выяснить, что за скелеты он прячет в шкафу.

Шефер сжал губы и кивнул.

— Я вижу, что тебе хочется full disclosure[7], и вполне могу тебя понять, — сказал он. — Но я не могу просто войти в систему и начать искать в ней человека, если не ведется следствие и у меня нет причин им интересоваться. Ну, то есть могу, но мне нельзя.

— Почему?

— Потому что таковы правила. Иначе люди только бы и делали, что собирали информацию о соседях, о новом приятеле бывшей жены и так далее. Это нарушение неприкосновенности частной жизни, и это verboten[8].

Элоиза склонила голову набок и приподняла бровь.

— Ты хочешь сказать, что никогда не нарушал этих правил?

— В прошлом, да. Но тогда это все было не так жестко, как сейчас. В наши дни человека, который смотрит что-то в базе данных, можно отследить по его поисковому запросу, и если кто-то придет и спросит, что это ты тут делаешь, а у тебя не найдется достойного объяснения, ты рискуешь получить на свою голову дисциплинарное взыскание.

— И насколько вероятно, что кто-то действительно придет и спросит?

Шефер не ответил. Он провел ладонью по щетине с довольно громким звуком.

Они с Элоизой смотрели друг на друга, словно соревнуясь, кто первым моргнет.

Элоиза сдалась и откинулась на спинку стула.

— Да ладно тебе, Шефер. Ради старой дружбы?

— Чьей дружбы? — сухо спросил он и бросил огарок на тарелку. — Вашей с этим сумасшедшим стариком? Или нашей с тобой?

Элоиза улыбнулась.

— А какая разница?

11 июля, четверг

Шефер следил за вертолетом глазами, пока вел машину. Это был AS550 «Феннек», принадлежавший копенгагенской полиции, и он летел низко над жилым кварталом вдоль улицы Сортедам Доссеринг, полускрытый баннером магазина «Ирма» и другими рекламными вывесками. Спустя несколько мирных месяцев конфликт между бандитами разгорелся вновь, и накануне ночью прогремело три выстрела. Среди жертв не было гражданских — только уголовники, поэтому пульс у Шефера от этих новостей не подскочил.

Но его бывшая напарница входила в оперативную группу, расследовавшую эти дела, и он знал, что она находится в «железной птице». Он мог живо представить ее: черный боевой костюм на мускулистом теле и повязка на голове в лучших традициях Рэмбо. Лиза, мать ее, Августин.

Шефер улыбнулся своим мыслям. Он почти скучал по ней.

— Известно, кого они ищут? — спросил он, кивая на небо. — Есть подозреваемый?

Следователь по расследованию убийств Нильс Петер Бертельсен, сидевший на пассажирском сиденье, поднял голову и посмотрел в лобовое стекло.

— Какой-то наркодилер, который вчера вечером ликвидировал нескольких конкурентов в пиццерии. Димитрий… как-то там.

Бертельсен щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить фамилию. Затем перевел взгляд на Шефера и поднял брови.

— Слушай, уже ведь пора обедать?

Шефер взглянул на часы на приборной панели.

— Сейчас четверть одиннадцатого.

— Да, но я встал в половине шестого, и у меня уже в животе урчит. На улице Дроннингенс Твергаде есть восточная забегаловка, если заедем туда, я сбегаю куплю нам по кебабу.

— Через полтора часа у меня ланч с Микалой Фриис, так что на мою долю не надо, — сказал Шефер.

Встреча, о которой он говорил, была запланирована уже полторы недели назад — ланч с экспертом по составлению психологических портретов и бывшим полицейским психологом Микалой Фриис. Они должны были обсудить детали дела об убийстве, по которому их обоих вызвали для дачи показаний. Его — как следователя по этому делу, ее — как эксперта-свидетеля от прокуратуры.

— Да ну? — Бертельсен посмотрел на Шефера, сощурившись, и задвигал вверх-вниз бровями. — Она, несомненно, с большим нетерпением его ждет.

Шефер нахмурился и перевел взгляд с Бертельсена на дорогу, потом снова на Бертельсена.

— Ты о чем?

— Интуиция следователя, Шефер. — Бертельсен постучал указательным пальцем по носу. — Только не говори мне, что ты не учуял, что пахнет жареным.

Шефер остановился на красный и без всякого выражения смотрел на Бертельсена, пока светофор не переключился на зеленый, а сзади не засигналила черная «Тесла».

Он покачал головой:

— Не понимаю.

— Ну блин, — цокнул языком Бертельсен. — Если ты не понимаешь, что я имею в виду, то ты здорово сдал, старик. Это я тебе точно говорю!

— Отстань, а! — фыркнул Шефер. Он нажал на газ и повернул налево на Дроннингенс Твергаде. — Я же не…

— Вот почему Микала тогда уволилась. Неужели ты не понял? Разве ты никогда не замечал, что она… Эй, тормози, это здесь! — Бертельсен указал вперед через лобовое стекло. — Видишь вывеску с надписью «Bazaar»? Остановись там, я сбегаю за едой.

Шефер подъехал к тротуару и посмотрел на фасад.

«Bazaar» оказался вовсе не маленькой грязной шашлычной с голой лампочкой на потолке, как он себе представлял, а респектабельным заведением с дизайнерской мебелью и окнами от пола до потолка. Он вмещал добрую сотню человек. Дверь была распахнута, но свет в помещении не горел, и Шефер увидел перевернутые стулья на стойке бара.

— Похоже, они еще не открылись, — сказал он.

— Да, но повара на кухне уже вовсю работают, мне здесь обычно быстро готовят заказы навынос. Через десять минут приду!

Бертельсен выскочил из машины и захлопнул за собой дверь.

Шефер пронаблюдал, как он вошел в ресторан и поздоровался с каким-то молодым хипстером в татуировках. Они поприветствовали друг друга, как старые друзья, и вместе исчезли в глубине помещения.

Шефер включил радио и стал переключать каналы, стараясь найти что-нибудь вразумительное, но ему попадались только подростковые песенные страдания, иммигрантский рэп или радиоведущие, смеявшиеся над собственными шутками. Он выключил радио и стал молча наблюдать за уличным движением, обдумывая слова Бертельсена.

Он сдал.

Шеферу не понравилась эта мысль. Если он на что-то и мог полагаться, так это на свое шестое чувство. На интуицию следователя.

Он достал из внутреннего кармана записку и разгладил ее пальцами. Это был розовый стикер, на котором Элоиза записала имя накануне вечером, перед тем как уехала. Он скомкал его в ту же секунду, как за ней закрылась дверь, но ночью около трех часов очнулся от лихорадочного сна и лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию Конни и размышляя о загадочных признаниях Элоизы и Яна Фишхофа.

В половине пятого он встал, спустился на кухню и достал записку из мусорного ведра.

В рассказе Элоизы было что-то такое, что засело у него в уме и теперь точило его мысли.

Око за око… Зуб за зуб… То, что ты делаешь другим, к тебе и возвращается…

Что хотел сказать Ян Фишхоф?

Конни постоянно пересказывала истории, которые слышала в Патронажной службе — исповеди людей, которые на смертном одре испытывали необходимость признаться во всем — от прелюбодеяния до мошенничества. Матери и отцы оплакивали упущенное время, что могли провести с детьми, которые по той или иной причине отвернулись от них. Люди в последние часы жизни рассказывали о жестоких и аморальных поступках, о которых раньше не осмеливались заговаривать.

Они должны были оставить подобные воспоминания в этом мире, прежде чем перейти в иной.

Он достал мобильный и негнущимся указательным пальцем ввел имя в полицейский регистр CPR[9].

Где-то под грудой бумаг зазвонил мобильный телефон. Стол Элоизы Кальдан на ее рабочем месте в «Demokratisk Dagblad», как обычно, был завален записными книжками, вырезками и разного рода судебными документами. Клеевыми стикерами, стаканчиками из-под кофе и ручками, которые писали только время от времени.

Она успела ответить, прежде чем звонок оборвался.

— Алло?

— Д-алло! — бодро протрещал голос Шефера на другом конце провода. — У тебя есть минутка?

— Да, если очень быстро, — Элоиза переложила телефон в другую руку и продолжила писать на бумагах, которые готовила, — через три минуты у меня редакционное совещание.

— Хорошо, я только хотел сказать, что проверил имя, которое ты оставила вчера вечером.

— Правда? — Элоиза перестала писать. — Спасибо, Шефер, это очень мило с твоей…

— Да, но я ничего не нашел. Ни в регистре CPR, ни где-либо еще.

У Элоизы упали плечи.

— Но ты говорила, что твой приятель родом из Южной Ютландии, — продолжал Шефер, — поэтому я позвонил одному парню по имени Петер Зельнер, моему знакомому по полицейской академии. Он следователь и живет в Гростене. До середины нулевых в городе был большой полицейский участок, но сейчас он закрыт, и… да, не думаю, что у них в городе вообще есть полиция. Ближайший дежурный офицер сейчас, вероятно, в Сеннерборге, по крайней мере, Зельнер там, так что…

— У меня всего пара минут, Шефер.

— Ну, я спросил, не знает ли он кого-нибудь по имени Мадс Орек, то есть не встречалось ли ему это имя по каким-либо причинам на работе. Да, действительно, сказал он, но человека, о котором он подумал, звали Мазорек. Не Мадс Орек.

Шефер произнес имя по буквам, и Элоиза записала его на клочке бумаги.

— Это по-немецки или по-польски или что-то в этом роде, так что, может быть, ты неправильно поняла Фишхофа, и поэтому я ничего не смог найти в архивах?

— Вполне вероятно. — Элоиза прикусила губу, размышляя над тем, что сказал Шефер. — Так это фамилия, говоришь? Ма́зорек — с ударением на первый слог?

— Ма́зорек, да. Том Мазорек. Он из Ринкенеса.

— Ладно, по крайней мере, место совпадает. Там родился и вырос Ян Фишхоф. Что ты можешь рассказать об этом человеке?

— Немного. Я не углублялся в детали, но вижу, что он погиб в 1998 году и что он…

— Значит, дело есть? — Элоиза выпрямила спину.

— Нет, там был какой-то несчастный случай. Похоже, здесь не за что зацепиться.

— Но кем же он был? У вас есть что-нибудь на него?

— Только старое досье. Речь там идет о беспорядках в баре, уличной драке, неоплаченных штрафах за парковку — по мелочам. Мой знакомый сказал, что его никогда не брали на мушку за какие-то серьезные преступления.

Журналист Могенс Бетгер прошел мимо Элоизы и легонько постучал по столу. Он указал на конференц-зал и сделал ей знак, что пора закругляться.

— Шефер, мне пора, но я хотела спросить: мне можно ознакомиться с этим досье?

— Нет, нельзя, маленькая любознайка, сама знаешь. Но если применишь свои журналистские умения, можешь посмотреть свидетельство о смерти на веб-сайте Национального архива. Тебе будет нужно 1 августа 1998 года.

Элоиза не смогла сдержать улыбки. Она повесила трубку, взяла ноутбук под мышку и направилась в конференц-зал.

— Ну что ж!

Могенс Бетгер, редактор группы, пишущей об экономических преступлениях, хлопнул в ладоши и оглядел собравшихся. Шестеро журналистов сидели вокруг большого стола для совещаний. Единственным, кто остался стоять, был Бетгер. Его недавно подстриженные темные волосы были красиво уложены, костюм плотно облегал двухметровое, натренированное йогой тело.

— Думаю, нам пора обсудить текущее положение дел. Главный редактор хотел бы получить свежую информацию о том, над чем мы сейчас работаем. Как дела с Ибицей, Бо?

— После обеда у меня будет готов черновик, — сказал журналист Бо Рефслунд, указывая на стоявший перед ним компьютер. — Я все еще жду комментарий от банка, но у них было двадцать четыре часа, чтобы ответить на мой запрос, а я до сих ничего не получил. Так что, думаю, можно запускать историю и не давать им лишнего времени, чтобы развеять дым.

Речь шла о директоре филиала «Дэнске Банк» в Хольте, который купил летний домик на Ибице на деньги, неизвестно откуда взявшиеся. На волне крупнейшего в датской истории скандала с отмыванием денег «Дэнске Банк» сейчас меньше всего нуждался в новых разгромных статьях в прессе и в недобросовестных сотрудниках.

— Отлично! Я готов помочь с текстом, как только у тебя появятся наметки, — сказал Бетгер. Он обратился к следующему репортеру, и Элоиза перестала слушать.

Она открыла компьютер и вошла на сайт Национального архива, где через пару минут нашла свидетельство о смерти Тома Мазорека. Она нажала на ссылку, и на экране появился отсканированный документ из архива.

Элоиза пробежала глазами по странице.

Сверху было указано, что это свидетельство о смерти, выданное патологоанатомом. В правом углу стояли имя и идентификационный номер Мазорека, а слева была колонка стандартных вопросов. Ответы были вписаны шариковой ручкой, с наклоном и размыто.

Элоиза прищурилась и попыталась разобрать слова.

Полное имя: Том Мазорек.

Род смерти: несчастный случай.

Причина смерти: недостаток кислорода при утоплении.

Пятна на теле, окоченение, гниение: нет, нет, нет.

Место смерти: Ринкенес, 6300, Гростен.

Дата смерти: 1 августа 1998 года.

Мазорек родился 12 мая 1951 года и на момент смерти был зарегистрирован в Ринкенесе, маленьком городке в районе Гростена, расположенном на Фленсбургском фьорде примерно в двадцати километрах от границы с Германией. Больше в свидетельстве о смерти ничего не говорилось.

Элоиза открыла новую вкладку и на мгновение задумалась, где бы найти дополнительную информацию об этом несчастном случае. Она вошла в «Инфомедиа» — базу данных, куда попадает большая часть публикаций в СМИ. Новости, интервью, письма в редакцию, заметки из всех датских СМИ — все, чего не найти при помощи обычного поискового запроса.

Она ввела имя Тома Мазорека в поисковую строку и нажала «ввод».

Появилось три результата, и она нажала на первый — короткое сообщение из «Еженедельника Гростена» от 3 августа 1998 года.

Несчастный случай со смертельным исходом во Фленсбургском фьорде

В среду вечером Фленсбургский фьорд унес жизнь еще одной жертвы, когда моторная лодка марки Нимбус 3000 затонула у Страндереда в Гростене.

«Еженедельник Гростена» взял интервью у ресторатора Курта Линнета, 51-летнего очевидца этого трагического происшествия.

«Только что я видел, как лодка огибает мыс, а в следующее мгновение она превратилась в огненный столб. Я позвонил в полицию, и они сразу приехали, но, к сожалению, было уже поздно», — сказал он, указывая на фьорд со своей террасы, где он находился в тот роковой вечер.

Шкипер, местный житель, 47-летний Том Мазорек, оказался в воде в нескольких сотнях метров от берега. По данным следствия, причиной пожара стал неисправный двигатель. Том Мазорек — третий утонувший в Гростене всего за два года.

Родственники проинформированы.

Элоиза сделала скриншот статьи и нажала на следующую ссылку из «Инфомедиа». Это было сообщение на сайте Afdøde.dk, некролог, опубликованный в «ЮдскеВесткюстен» через несколько дней после смерти Мазорека.

Наш дорогой сын и брат

Том Мазорек

* 12 мая 1951 † 1 августа 1998

был отнят у нас слишком рано.

В сердцах и в памяти навеки с нами.

От имени семьи,

Рената и Кьельд.

Элоиза записала имена родственников, а затем нажала на третий и последний результат поиска из «Инфомедиа». Это была статья из «ЮдскеВесткюстен» от 4 июня 1997 года, то есть опубликованная за год до происшествия. Сначала она не поняла, почему он появился в результатах поиска, но потом заметила имя Мазорека на некотором расстоянии от начала текста и стала читать.

Юная жительница Гростена объявлена в международный розыск

Полиция Южной Ютландии разослала через Интерпол ориентировку на 19-летнюю Мию Сарк, которая числится пропавшей без вести с субботы. Показания направляют следствие в южном направлении.

Последний раз молодую женщину видели в пятницу 31 мая в таверне «Оловянный солдатик» в Гростене, куда она прибыла в компании друзей в одиннадцать часов вечера. Ночью она вышла из здания одна, предположительно, чтобы подышать свежим воздухом, и с тех пор ее никто не видел.

Сотни добровольцев искали Мию Сарк в окрестностях Гростена. Один из них — местный житель Том Мазорек. Это один из немногих свидетелей, которые дали полиции конкретную информацию.

«Мы видели, как девушка покинула «Оловянный солдатик» той ночью, и, поскольку никто ее не видел с тех пор, все, кто был там, конечно, стали обсуждать, что же с ней могло случиться, — сказал он «ЮдскеВесткюстен». — Еще раньше вечером мы заметили человека, сидевшего в баре — лысого мужчину в кожаной куртке. Он не говорил по-датски и, похоже, был один. Те, кто часто бывает в этом месте, никогда не видели его раньше, и впоследствии мы, конечно, задавались вопросом, может ли он иметь какое-то отношение к этому делу», — сказал Том Мазорек.

Полиция подтверждает, что несколько местных жителей дали показания, в которых упоминается мужчина из бара.

«Само собой, когда незнакомец появляется в городе в то же самое время, как исчезает молодая девушка, мы задаемся вопросами, — сказал ведущий следователь этого дела Петер Зельнер из полиции Южной Ютландии. — Но мы знаем также, что через город проезжает много грузовиков в сторону границы, и водители часто останавливаются здесь, чтобы поесть или поспать, прежде чем ехать дальше. Поэтому мы не можем делать никаких выводов из той скудной информации, которой располагаем. Тем не менее это, конечно, зацепка, мы относимся к ней серьезно и работаем в этом направлении. Именно поэтому мы связались с немецкими властями и объявили девушку в международный розыск по каналам Интерпола».

Мия Сарк имеет среднее телосложение, длинные темно-каштановые волосы, рост 165 сантиметров. Последний раз ее видели в черном свитере «Сен-Тропе», светло-голубых джинсах «Левайз» и черных сандалиях «Бьянко».

Полиция просит всех, кто располагает информацией об этом происшествии, связаться с властями по адресу…

— Кальдан?

Элоиза оторвала взгляд от экрана.

Все присутствующие в комнате смотрели на нее, а Могенс Бетгер выжидающе улыбался.

— Как дела с Патронажной службой? Ты уже дописала статью?

— Э, нет. Еще нет, — ответила Элоиза, стараясь избежать пристального взгляда Бетгера.

Прошел месяц с тех пор, как штат газеты снова сократили, третий раз за последние два года. Сотрудников заранее предупредили, что двадцать восемь рабочих мест будут урезаны, и все готовились к своей очереди паковать вещички и обновлять профили на «LinkedIn». Когда этот день настал, Карен Огорд, бывшая редактором группы последние пять лет, вылетела первой. Она приняла увольнение стойко: крепко пожала руки всем по очереди и попрощалась. Ей было пятьдесят семь, и она осталась безработной в отрасли, где сотрудники становились все моложе, а рабочие дни — все длиннее.

Элоиза, как и Бетгер, осталась на плаву. Но главный редактор Миккельсен передал бразды правления именно ему, и это повышение нарушило баланс в их с Элоизой отношениях — отношениях рядовых пехотинцев. Теперь при виде него люди наклоняли головы. Он отдавал приказы, подписывал директивы и делал выговоры. Элоиза сама хотела получить это место — вот где была зарыта собака. Она просто не могла смириться с тем, что Бетгер теперь имеет над ней власть.

— Значит, статья еще не закончена? — Он нахмурился. — У тебя было несколько недель, чтобы написать ее. В чем дело?

— Но я же не писала в это время ничего постороннего, — возразила Элоиза.

— Да, и большое спасибо за это. Ну а со статьей-то все-таки что?

— Появилась кое-какая информация, которую я хотела бы получше изучить, прежде чем продолжить писать.

— А разве человек, с которым ты видишься, не при смерти?

— Да, но я думаю, что там может скрываться более серьезная история.

— Какая же?

Элоиза колебалась.

— Я нашла несколько статей о несчастном случае со смертельным исходом, которые хотела бы изучить. Я думаю, может быть, Ян Фишхоф что-то знает об этом.

Все сидевшие за столом подняли головы.

— Несчастный случай со смертельным исходом? — повторил Бетгер.

— Да. В Южной Ютландии погиб человек, и я…

— Это сейчас произошло?

— Нет, в 1998 году. Я пока мало что знаю об этом, но думаю, что за этим что-то скрывается. У Фишхофа есть дочь, которая может помочь пролить свет на это происшествие…

— Хорошо, но этим ты займешься в другой раз. — Бетгер взглянул на доску, на которой был записан план статей на следующую неделю. — Прямо сейчас нам нужна статья о Патронажной службе. Как ты думаешь, когда у тебя будет уже что-то готово?

— Ян Фишхоф еще жив, — сказала Элоиза. — Может, подождать с этой статьей, пока он…

— Нет, мы сделаем серию статей. Патронажная служба: часть первая, вторая и третья. Первая встреча — знакомство со службой. Как там все организовано, как стать волонтером — все в этом роде. Затем статья о ваших отношениях, о связи, которая формируется между волонтером и умирающим, о последних днях и так далее. А потом, в конце, грандиозный финал, последнее прощание. Сможешь подготовить первую часть к началу следующей недели?

Элоиза без выражения смотрела на Бетгера, который ждал ее ответа, подняв брови.

— Кальдан? В понедельник?

Элоиза прокашлялась.

— Как я уже сказала, я бы хотела побольше разузнать про эту смерть, но есть и еще одно событие, о котором я только что узнала. Молодая девушка исчезла в…

— Да, но, как я уже сказал, сейчас не время для этого. Если это старое дело, то оно никуда не денется. Обязательно договорись с фоторедактором по поводу этого Фишхофа. Кстати, это нужно обговаривать с Патронажной службой? Мы можем там фотографировать, они не против?

Элоиза не ответила.

— Хорошо! — сказал Бетгер. — Значит, условимся, что черновик первой части будет готов в понедельник, и я тогда зарезервирую место в газете на среду. — Он кивнул собравшимся: — Я думаю, на этом закончим. Хорошего рабочего настроения, ребята!

Журналисты начали вставать и неторопливо выходить из переговорной.

Элоиза сидела на месте.

Когда они остались одни, Бетгер взглянул на нее, подняв брови:

— Нам о чем-то надо поговорить?

Элоиза встретилась с ним глазами.

— Я думаю, что не смогу написать такую серию статей.

Вертикальные морщинки на его лбу проступили четче.

— Почему?

— Потому что… — Она глубоко вздохнула и заерзала на стуле. — Я не хочу этого делать.

— Не хочешь?

— Нет.

Бетгер рассмеялся:

— Ты что, издеваешься?

— Нет, не издеваюсь.

Элоиза выдержала его взгляд, и между ними возникло непривычное напряжение. Выражение лица Бетгера было трудно разгадать, его лицо словно застыло, улыбка исчезла. Он провел языком по губам и развел руками.

— Что происходит?

— Происходит то, что я тебе рассказываю, что нашла историю, а ты ее разворачиваешь. — Она покачала головой. — Раньше ты бы никогда этого не сделал.

— Но мы уже договорились, что ты напишешь о Патронажной службе, поэтому…

— И что меня больше всего изумляет, так это то, что тебе даже не интересно, о чем я пытаюсь рассказать.

— Ладно, давай! — Он прислонился к стене и скрестил руки на груди. — Что ты хочешь рассказать? Я слушаю!

Элоиза подробно пересказала то, что сказал Ян Фишхоф, и рассказала о звонке Шефера по поводу Тома Мазорека.

Бетгер пожал плечами.

— И?

— Мадс Орек, Мазорек, — сказала Элоиза. — Какова вероятность, что Фишхоф имеет в виду кого-то другого, а не его, Тома Мазорека? Они из одного и того же маленького городка — это должен быть он. Думаю, в этом стоит разобраться.

— Да, полиции, может быть. Но где здесь журналистский интерес?

— Ян Фишхоф сказал, что боится возмездия из-за него, Мазорека, так что, если он каким-то образом был причастен к его смерти, то…

— То наши читатели будут к этому совершенно равнодушны. Это дело полиции, и тому прошло уже больше двадцати лет.

Элоиза вздернула подбородок и прищурилась.

— Куда подевался автор расследований Могенс Бетгер?

— Блин, о чем ты вообще говоришь? — Он с раздражением всплеснул руками. — Это дело, которым ты заинтересовалась лично. Оно не имеет никакого отношения к журналистской работе.

— Господи, ты начинаешь говорить как Миккельсен! — Элоиза кивнула в сторону кабинета главного редактора в дальнем конце здания.

— Да, это довольно забавно, когда на тебя ложится новая ответственность. Мы не можем потакать всем своим капризам, потому что есть бизнес, который надо поддерживать в рабочем состоянии. Мы здесь для того, чтобы продавать газеты, ты же это понимаешь?

— Представь, а я думала, что мы здесь ради хороших статей.

— Замкнутый круг, Кальдан. Если нет читателей, то кто прочтет твою статью?

— Знаешь, что я думаю, Могенс? — Элоиза оглядела его с головы до ног. — Я думаю, что повышение ударило тебе в голову.

— Ударило в голову?

— Именно.

— Ого! — Улыбка Могенса Бетгера была безрадостной. Кадык, выступавший на горле, несколько раз поднялся и опустился. — Здравствуй, Янте![10] Вот уж не ожидал от тебя.

Элоиза отвела взгляд в сторону.

Ее комментарий был слишком резким, она прекрасно это понимала. Но не смогла сдержаться.

— Ну что же, я, похоже, должен проявить настойчивость, — сказал Бетгер. — Бросай эту историю и сосредоточься на Патронажной службе — без разговоров, все! Крайний срок — понедельник.

Он повернулся, собираясь уйти.

— Значит, я ухожу в отпуск, — сказала Элоиза.

Бетгер остановился и посмотрел на нее через плечо:

— Что-что?

— В отпуск.

Она встала и захлопнула ноутбук.

— За последние три года я не брала отпуск больше чем на пару дней, так что сейчас я возьму неделю. Если это проблема, то увольняй меня.

Могенс Бетгер долго смотрел на нее. Затем повернулся и вышел.

Телефон в маленьком домике в Драгере прозвонил трижды, прежде чем сняли трубку, и Элоиза сразу узнала тоненький голос Рут.

— Он не спит? — спросила она и закрыла дверь в конференц-зал, чтобы не мешал офисный шум. Рут со стуком отложила трубку, и Элоиза услышала, что она громко и отрывисто говорит что-то Фишхофу, так, будто болезнь поразила уже не только его легкие и ум, но и слух. Послышалось еще какое-то дребезжание, а затем на другом конце провода раздался хриплый голос Яна Фишхофа:

— Элоиза?

— Привет, Ян. Как ты себя чувствуешь сегодня?

— Превосходно! — ответил он сухо и быстро. — Рут уже не так мелочится с пивом, как раньше.

Рут на заднем плане начала возражать, и Элоиза улыбнулась, одновременно открывая на своем компьютере файл со свидетельством о смерти.

— Ян, слушай: я звоню, потому что думала над тем, что ты сказал вчера.

На другом конце провода было тихо. Было слышно только дыхание Фишхофа.

— Того человека, о котором ты мне рассказывал, звали Том Мазорек?

— Нет, Элоиза, нет, я не могу. — Голос Яна Фишхофа понизился до шепота: — Забудь, что я вчера сказал. Кажется, я наговорил каких-то глупостей.

— Но это тот, о ком ты…

— Забудь об этом, говорю тебе. Забудь это имя! Это… это уже в прошлом. — В его скрипучем басу послышалось сомнение.

— Чего ты боишься, Ян? Если ты поделишься со мной, я смогу помочь.

Ян не ответил.

— Это из-за твоей дочери? — спросила Элоиза. — Она имеет какое-то отношение к этому всему?

Сначала ей показалось, что зазвучал тихий смех. Когда Фишхоф заговорил, Элоиза поняла, что он плачет.

— Ты не можешь мне помочь, — проговорил он. — Никто не может. Уже слишком поздно. Слишком поздно.

— Не бывает слишком поздно, — возразила Элоиза. — Но нужно, чтобы ты рассказал мне, что произошло между тобой и Мазореком и почему ты так боишься его. Он не может прийти за тобой, если ты этого опасаешься. Я прочитала в архивах новостей, что он умер в 1998 году, а когда я набираю в поиске его имя, появляется только несколько некрологов и одна статья о девушке, которая исчезла в таверне давным-давно. Так что, если ты расскажешь мне о…

— Ты имеешь в виду Мию? — всхлипнул он тихо в трубку.

Элоиза несколько раз мигнула.

— Да, — кивнула она. — Ее звали Мия.

— Если ты начнешь в этом копаться, они придут за нами. За нами обоими!

— Тебе что-то известно об этом, Ян?

— Они придут за нами. Они придут… Они… придут, — повторил он как-то отрывисто, словно пытаясь одновременно говорить и зевать. Его голос звучал по-детски удивленно и вместе с тем сонно. — Они придут… под тканым плащом, с огнем и копьем, с большими глазами навыкат.

Элоиза нахмурилась.

— О чем ты говоришь? С огнем и копьем?

— В ящиках комода, Элоиза. Они копались там. Я вижу это. Они украли мои документы, да, они забрали их! Они унесли мои бумаги с собой!

— Нет, Ян, постой! Не пропадай!

Элоиза знала, что он отключается. Уже не первый раз она наблюдала, как он в считаные секунды превращается из здравомыслящего человека в лунатика.

Она держала ручку над блокнотом.

— Расскажи мне о Томе Мазореке.

Тишина.

— Алло? Ты здесь? — Элоиза повысила голос, чтобы докричаться до него: — Ян?! Алло?

Ответа не было очень долго. Потом она услышала голос Рут:

— Элоиза? Вы еще тут?

— Да, что случилось? Где Ян?

— Сидит в своем кресле. Он положил телефон на колени.

— Он заснул?

— Нет, не думаю. Ты спишь? Ян?.. Нет, не спит, но он сейчас не в себе. Я думаю, ему нужно побыть в покое, так что если вы…

— Кто-нибудь заходил сегодня в дом, Рут?

— В дом? Что вы имеете в виду?

— Он сказал, что кто-то украл какие-то вещи из ящиков — что-то про какие-то бумаги.

Рут цокнула языком.

— Он бредит! Вы же знаете. Вчера он заявил, что из телефона раздаются подозрительные звуки, и настоял, чтобы его прослушивали. Сегодня утром заартачился из-за почтальона. Здесь никого не было, кроме меня.

— Просто скажите ему, что никто за ним не придет и что ему не следует бояться.

— А кого ему бояться? — фыркнула Рут, и в ее голосе прозвучали тревога и раздражение. — Здесь же никого нет, кроме меня.

— Просто скажите ему, что я все улажу, чтобы он не волновался, ладно? Скажите ему это!

— Да, конечно. — Рут помолчала мгновение. — Вы придете сегодня?

— Нет, я… — Элоиза колебалась. — В ближайшие дни меня не будет в Копенгагене, так что, если что-то случится, позвоните мне, хорошо?

— Что-то стряслось?

— Нет, но я постараюсь разобраться со всем этим. Выяснить, что именно мучает Яна.

— Ну нет, вам обоим пора уже заканчивать с фантазиями о грабителях. Он понятия не имеет, что говорит. Лучше приходите сюда и…

— Нет, — ответила Элоиза. — Я знаю, вы думаете, что это я удерживаю его на этом свете, но я начинаю думать, что это что-то другое. Я думаю, он отказывается выписываться из этой жизни, потому что боится возмездия.

— Возмездия?

— Да. Расчета. С высшими силами.

— Но… это же глупо! — рассмеялась Рут.

— Разве? Вы ведь сами говорите, что наша работа — делать все возможное, чтобы облегчить людям горе расставания с жизнью. Что наша работа — отправлять их в путь достойно.

Элоиза истолковала молчание Рут как согласие.

— Именно это я и стараюсь сделать.

Элоиза быстрыми шагами прошла через редакцию и спустилась на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Она открыла дверь в Исследовательский отдел и оглядела комнату. За самым большим столом сидел Мортен Мунк, человек-гора. Перед ним было два экрана и две клавиатуры, и он печатал на них обеих одновременно, делая округлые, как у пианиста, движения своими толстыми, будто огурцы, пальцами.

— Эй, Мунк?

Офисное кресло повернулось на звук. Солнечный свет, врывавшийся в открытые окна, нещадно слепил Мунка. Ему было тридцать лет, но натянутая кожа придавала ему моложавый вид, так что Элоиза легко могла себе представить, как он выглядел в детстве.

— Мисс Дания! — произнес он с придыханием и так широко улыбнулся, что глаз стало не видно за большими щеками. — Что привело вас сюда?

— Мне нужна твоя помощь, и дело довольно срочное, так что если ты займешься им прямо сейчас, я буду тебе должна самый большой на свете джин-тоник.

Мунк повернулся на кресле и занес руки над клавиатурой.

— Что требуется?

— Мне нужен номер телефона и адрес одной женщины. Она датская подданная — по крайней мере, была — и, насколько мне известно, живет сейчас в Стокгольме.

— Имя?

— Имя неизвестно, фамилия — Ульвеус.

— Есть дата рождения?

— Нет.

— Ну хотя бы примерно, сколько ей лет?

Элоиза вспомнила семейную фотографию в гостиной Фишхофа. Выбеленные джинсы дочери, замшевую куртку, огромные подплечники кричащей блузки Алисы.

Она покрутила рукой.

— В начале девяностых она была подростком, так что я предполагаю, она моего возраста, может быть, на пару лет старше. Ее последнее место жительства в Дании, вероятно, Драгер.

Она дала ему адрес Яна Фишхофа.

Мясистые пальцы Мунка танцевали по клавиатуре, пока он насвистывал мелодию из «Mamma Mia».

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— Да, найди все, что сможешь, о Томе Мазореке. — Элоиза продиктовала его идентификационный номер. — Он погиб в 1998 году в результате несчастного случая на Фленсбургском фьорде, и мне нужно знать, кем он был, где работал, каково было его семейное положение. Все, что угодно, что окажется в доступе.

Мунк кивал и печатал.

— Искать. Искать, — проговорил он. — А зачем это все?

— Да, вот об этом тоже пара слов. — Элоиза обернулась. Никто из других журналистов, казалось, не замечал ее присутствия.

Она снова повернулась к Мунку:

— Не говори ничего Бетгеру.

Левая бровь Мунка изогнулась дугой. Он откинулся на спинку кресла и легонько постучал кончиками пальцев друг о друга.

— Ага, так. Тут какая-то драма?

— Нет, драмы нет, но Могенс теперь шеф, а это меняет правила игры. Так что будем работать в стиле ниндзя, хорошо? Абсолютная тишина!

Мунк вытянул губы и закрыл их на замок невидимым ключом.

Элоиза поцеловала его в лоб и вышла из редакции.

Треугольные бутерброды стояли в ряд в холодильнике в «Pret-a-Manger» в аэропорту Копенгагена. Элоиза взяла один с ветчиной и сыром и встала в очередь к кассе. Она расплатилась, положила бутерброд в сумку и уже направилась к выходу, когда зазвонил телефон. Она вытащила его из кармана одной рукой, потому что другой тащила за собой чемодан на колесиках.

Это было сообщение от Мунка.

Элоиза остановилась посреди оживленного терминала и открыла сообщение. В нем было три ссылки, и она нажала на первую. Там было свидетельство о смерти Тома Мазорека — то самое, которое она сама нашла в сети. По следующей ссылке открывалась карта Ринкенеса, где Мунк отметил последний адрес проживания Мазорека, а по третьей — краткое описание его трудовой деятельности.

Взгляд Элоизы заскользил по тексту.

С 1985 по 1988 год он работал носильщиком в больнице Сеннерборга. Следующие несколько лет проработал на кирпичном заводе в Эгернсунде, а после этого в течение долгого времени его доход никак не регистрировался. Во всяком случае, Мунк ничего не смог найти, даже государственных пособий. Также отсутствовал адрес проживания в 91-м и 92-м годах, но в январе 1993 года Мазорек снова появился в системе, и до самой своей смерти часть времени он работал на скотобойне Бланса, часть — занимал неопределенную должность на некоем «Бенниксгорде». Последние пять лет своей жизни он прожил в Ринкенесе.

Элоиза подняла глаза и стала смотреть в зону дьюти-фри, ни на чем конкретном не фокусируясь.

Бенниксгорд?

Она припоминала, что Фишхоф несколько раз упоминал это место. Он там работал? Она знала, что он работал с животными. Что-то связанное с сельским хозяйством.

Она открыла браузер и загуглила название. Оказалось, что «Бенниксгорд» — это четырехзвездочный отель в Ринкенесе с гольф-клубом на восемнадцать лунок и с видом на Фленсбургский фьорд. Игроки в гольф, по-видимому, приезжали туда со всех концов света, чтобы насладиться настоящей датской идиллией, а местные жители устраивали там свадьбы, крестины и студенческие праздники.

Элоиза нахмурилась.

Это не соответствовало тому, что она знала о Яне Фишхофе. Он был из тех, кто копает канавы, забивает гвозди и сам выращивает себе ужин. Он не зарабатывал тем, что таскал клюшки для гольфа за богатыми туристами или раскладывал шоколадные пастилки на гостиничных подносах, в этом она была уверена.

Входящий звонок из ФэйсТайм прервал размышления Элоизы. Она ответила на него и улыбнулась, увидев Герду Бендикс.

— Я не помешала? — спросила Герда. Связь немного барахлила, но все равно было видно, как она светилась, ее взгляд был ясным и игривым.

Недавно лучшая подруга Элоизы впервые за более чем тридцать лет пошла навстречу жизни с жаждой и любопытством, которые копились в ней годами. Это украшало ее, считала Элоиза. Герда всегда была до того красива, что автомобили на улицах сталкивались паровозиком при ее появлении, но сейчас казалось, что развод с Кристианом сделал ее на десять лет моложе. Ее внутренний свет сиял ярче, чем когда-либо, в то время как злые языки в кругу знакомых докладывали, что он, в свою очередь, словно на десять лет постарел.

— Ты никогда не мешаешь, — сказала Элоиза, направляясь к выходу на посадку. — У тебя все в порядке?

— Да, все хорошо. У меня перерыв между клиентами, и я просто хотела тебя услышать. А как ты, чем занимаешься? Я вижу, ты не в газете.

Элоиза повернула телефон так, чтобы Герде был виден торговый сектор Копенгагенского аэропорта.

— Куда ты летишь?

— Это длинная история — или… на самом деле она настолько короткая и неопределенная, что даже я сама толком не знаю, в чем она заключается. Ян, у которого я волонтерю в Патронажной службе, рассказал мне кое-что о старом деле в Южной Ютландии, которое, как мне кажется, стоит изучить поподробнее.

— Что за дело?

— Все немного запутано, но я думаю, что ему страшно прощаться с жизнью и что у него поэтому… — Элоиза вдруг подумала о чем-то и перебила сама себя: — Слушай, а бывает такое, что военные пишут прощальные письма, когда их отправляют в горячие точки?

Герда работала психологом-реабилитологом в Вооруженных силах и ежедневно бывала в казармах Сванемеллен. Несколько раз ее саму посылали в зоны боевых действий.

— Да, все так делают, когда им предстоит уезжать, — сказала Герда. — Те разы, что я бывала в Афганистане, я писала прощальные письма и тебе, и Лулу, и маме. В свое время, конечно, и Кристиану тоже.

— О чем пишут в таких письмах?

— Это очень разнится от человека к человеку. Я обычно писала о том, как сильно люблю вас и что вы не должны слишком убиваться, если я не вернусь домой. В письмах к Кристиану я еще писала вещи, которые… ну ты знаешь, вещи, которые я на тот момент не хотела уносить с собой в могилу. Все недосказанное. Тайное.

Элоиза медленно кивала.

— А почему ты спрашиваешь?

— Я подумала, что людям бывает необходимо облегчить сердце перед смертью.

— Ты имеешь в виду, признаться в чем-то сокровенном?

— Да, или… — Элоиза колебалась. — Исповедаться в своих грехах. Похоже, Ян нуждается в отпущении.

Герда нахмурилась.

— За что же?

— Не знаю. Может быть, это то, о чем ты говоришь: недосказанное, тайное. По крайней мере, мне кажется, что что-то в его прошлом осталось непроработанным, и я хотела бы попытаться облегчить для него это бремя. Плюс… — Элоиза пожала плечами, — ты же меня знаешь. Я должна выяснить, в чем дело.

— Хм, — произнесла Герда с таким видом, словно собиралась высказать все накопившиеся мысли. — Будь осторожна, ладно?

— Я всегда осторожна.

— Да, но все же. В течение нескольких месяцев ты все сильнее привязывалась к человеку, который годится тебе в отцы и на которого ты, можно так предположить, проецируешь свое собственное прошлое и свои собственные непрожитые чувства.

— Да, да, — сказала Элоиза, борясь с желанием закатить глаза. — Я знаю, как это выглядит, и, конечно, ты права — действительно права! Но дело в том, что… — Она глубоко вздохнула и улыбнулась. — Он просто так мне полюбился! И мне просто нужно убедиться, что я не ошибаюсь в нем.

Герда открыла рот, и на мгновение показалось, что она хочет сказать еще что-то, но она промолчала и сжала губы.

— Хорошо, — кивнула она.

— Хорошо, — сказала Элоиза тоном, который давал понять, что этот вопрос не обсуждается. Сегодня она бы не вынесла сеанса психоанализа.

— Так куда, ты говоришь, ты едешь?

— Я скоро вылетаю в Сеннерборг, чтобы…

— В Сеннерборг?

— Да. Ян родился и вырос в Южной Ютландии, — сказала Элоиза.

— А Томас сейчас живет не там же?

— Какой Томас?

Герда снисходительно улыбнулась.

— Какой Томас? Ну ты даешь!

— Ты имеешь в виду О'Мэлли?

— А что, есть другие?

— Ох, да, Герда. В мире есть и другие люди по имени Томас.

— Только не в твоем мире.

— Ну, я не знаю. — Элоиза опустила глаза и слегка улыбнулась. — Я не видела Томаса Маллинга с тех пор, как он уехал в США, а это было уже… сколько? — семь лет назад.

— А сейчас он разве живет не в Сеннерборге?

— Да, ну, наверно, — ответила Элоиза, на самом деле нисколько в этом не сомневаясь. Она перестала следить за тем, что делает Томас и где он вообще обитает, потому что каждый раз, когда она решала загуглить его имя или как-то иначе насыпать соль на рану, ей плохо спалось, и она просыпалась с ощущением стеснения в груди, как будто сердце было перетянуто резиновой лентой.

Она села на скамейку у выхода на посадку и стала смотреть на взлетную полосу, где готовился к отправлению «Аэробус А380» авиакомпании «Эмирейтс». Последний раз, когда она видела О'Мэлли, как его звали со времен учебы, они стояли в нескольких сотнях метров от того места, где она сейчас находилась, в зоне Kiss & Fly перед входом в аэропорт. Он направлялся в Нью-Йорк, чтобы начать работу на новом месте в качестве редактора новостей в одном из крупнейших мировых СМИ, и Элоиза пообещала, что последует его примеру, как только истечет срок действия ее контракта в «Demokratisk Dagblad».

А через пять недель Миккельсен предложил ей постоянную работу в группе по экономическим преступлениям.

— У Томаса теперь жена и дети, так что не важно, где он живет.

— А это правда, что он работает главным редактором в какой-то региональной газете?

— Да.

Герда состроила сочувственную гримасу.

— Что ж, после «Хаффингтон Пост» это солидное понижение, да?

— Можно так сказать, — кивнула Элоиза.

— Значит, ты сейчас летишь в Сеннерборг?

— Да.

— А когда вернешься?

— Все зависит от того, что я там обнаружу. Если Яну станет хуже, я сразу же вернусь домой, но я сняла дом в Ринкенесе на неделю — в местечке под названием Гердасминде, чтобы не соврать.

Герда улыбнулась.

— Боже, звучит превосходно.

— Правда? Я нашла его на Airbnb за двести сорок крон в день, так что не страшно, если мне вдруг придется бросить все и вернуться домой.

— Ну, к тому же, я думаю, за тебя платит газета.

Элоиза покачала головой:

— На этот раз нет. Я сама.

Карл Ребель припарковал машину и вышел на дрожавший от жары воздух. Он поправил очки и осмотрел пляж, на который лениво набегали длинные волны. Пляж Веммингбунд в Южной Ютландии был полон купающихся нимф, играющих детей и пенсионеров, сидящих под оранжевыми пляжными зонтиками и наслаждающихся самым жарким летом нынешнего века.

Карл отыскал взглядом деревянное строение кафе-мороженого на набережной и увидел старика, расположившегося рядом на складном стуле. Мужчина сидел на краешке сиденья, положив руки на трость, стоявшую между его острыми коленями. Это был загорелый человек с вытянутыми сухими мускулами, одетый в белую майку и черные плавки. Его длинные седые волосы, влажные от пота, обрамляли лицо с острыми скулами и узкими губами, а глаза были скрыты за солнечными очками с зеркальными стеклами.

Когда Карл приблизился, мужчина поднял голову.

Карл остановился перед ним и протянул руку:

— Здравствуй, Йес.

Йес Декер кивнул, но остался сидеть, как сидел, сложив руки на трости.

Карл убрал руку и посмотрел на людей, стоявших в очереди за мороженым. Он собрался было спросить, есть ли где-нибудь место, где они могли бы спокойно поговорить, когда Йес Декер встал и кивком пригласил Карла следовать за ним.

Старик ступил на песок и нетвердым шагом направился к воде.

Карл шел по его следам.

Пара веснушчатых коротко стриженных мальчишек подбежали к ним, осыпая лежавших на солнце отдыхающих песком. Они поймали сцифомедузу размером с дорожный люк и несли ее на ракетке, сквозь сетку которой торчали красно-фиолетовые щупальца. Старший мальчик протянул медузу вперед и радостно закричал:

— Смотри, дедушка! Смотри, что мы нашли!

— Не сейчас, ребята. Не сейчас, — отмахнулся от них старик.

Он продолжал идти к воде. Затем повернулся к Карлу.

— Снимай одежду, — сказал он.

Он говорил хрипло, тоном, явно не терпящим возражений.

— Но… — Карл нервно улыбнулся и оглядел себя. На нем были рубашка с короткими рукавами и серые брюки со складками. — Я не могу… И у меня…

— Снимай!

Карл встретился с ним взглядом. Затем расстегнул кожаный ремень и спустил штаны до щиколоток. Он переступил через них так, чтобы они остались лежать поверх ботинок на песке, и расстегнул рубашку. Снял ее и отбросил. Затем сложил руки перед ширинкой своих боксерских трусов и тяжело вздохнул.

— И что теперь?

Старик поднял палку и указал на троих мужчин, которые стояли по пояс в воде на некотором расстоянии за песчаным наносом. Только сейчас Карл заметил, что в руке у Йеса был айрон № 7[11].

— Они ждут тебя там.

Карл посмотрел на мужчин. Грозовые тучи висели низко над горизонтом позади них и угрожали испортить день. Он неуверенно улыбнулся.

— В этом нет необходимости, Йес. Я бы и не подумал…

— Иди! — Мужчина ткнул Карла клюшкой в грудь.

Карл начал спускаться в воду, царапая ноги о гальку и ракушки. Трое мужчин наблюдали, как он двигается в их направлении, и Карл узнал в одном из них сына Йеса Декера, Рене. Это был мужчина среднего роста, лет сорока с небольшим, с короткими золотистыми волосами и такими накачанными мускулами, будто они были нарисованы. Двух других Карл раньше не видел, но их бычьи загривки и скрещенные руки указывали на то, что это были разнорабочие Йеса Декера из Восточной Европы.

Рене Декер поприветствовал Карла кивком, когда они оказались друг напротив друга.

— Нет никаких причин встречаться вот так, — сказал Карл. Он нервно переводил взгляд с одного преторианца на другого. — Я бы никогда и не подумал каким-то образом записывать наши разговоры…

Рене Декер развел руками.

— Ты, несомненно, хороший парень, Ребель. Но ты же знаешь, что говорят о доверии и контроле, — он улыбнулся и положил тяжелую руку на обнаженное плечо Карла, — а так мы точно сможем оставаться друзьями, верно?

Карл кивнул.

— Хорошо, — сказал Рене, скрестив руки на груди. — Так в чем дело? Доставка? Какие-то проблемы с продуктом?

— Нет, с Гленном.

— А что с ним?

— Он ведь работает на вас, да?

Рене Декер опустил уголки рта и пожал плечами:

— Возможно. А что?

— Вчера вечером он сидел на Пенни-Лейн и хвастался работой, которую выполнил для вас недавно в Гамбурге. Он не сказал конкретно, о чем шла речь, но складывалось такое впечатление, что это как-то связано с наркотиками, так что на вашем месте я бы осадил его. Стоило ему взять в рот выпивку, как он начал трепаться, так что, возможно, ему нужен… выговор.

Рене Декер провел пальцами по подбородку и кивнул:

— Ладно. Я поговорю с ним. — Он похлопал Карла по плечу. — Хорошо, что ты держишь ушки на макушке, Ребель. Твоя верность будет…

— Есть и еще кое-что.

Декер встретился с Карлом глазами.

— Я услышал кое-что, что, по-моему, тебе следует знать.

— Так? — Рене Декер кивнул, чтобы он продолжал.

— Сегодня утром звонили в участок. Следователь по расследованию убийств из копенгагенской полиции.

— И?

— И он задавал вопросы, которые, как мне показалось, могут представлять интерес.

— Какие вопросы? — нахмурился Декер. — Мы не имеем никакого отношения к Копенга- гену.

— Он спрашивал, знает ли кто-нибудь что-то о Питбуле.

Рене Декер приоткрыл рот. Он долго молча буравил Карла взглядом.

— Ты уверен?

Карл кивнул.

— Он спросил Петера Зельнера, знает ли полиция что-нибудь о его смерти.

— О чем еще он говорил?

— Больше ни о чем.

Рене Декер колебался.

— Ты не знаешь, удалось ли… удалось ли им выяснить что-нибудь?

Карл покачал головой.

— Ты сказал, что он звонил из отдела по расследованию убийств?

— Да. С ним разговаривал Зельнер, я слышал только обрывки разговора.

— Как его звали? — Рене Декер вздернул подбородок и посмотрел на берег, где стоял его отец. — Того, кто звонил… как его имя?

— Шефер, — сказал Карл, поправляя очки, — Эрик Шефер.

В прихожей и по всему коридору были лужи высохшей крови, черно-фиолетовой и растрескавшейся, как краска на японской керамике раку. Она была смазана в тех местах, куда наступали ногами, а на белых стенах и панелях виднелись табачно-коричневые отпечатки рук, локтей и плеч, которые встречали удары.

Эрик Шефер перешагнул через медную вешалку для пальто, валявшуюся посреди прихожей, сел на корточки и стал изучать кровь, просочившуюся в червоточинки в старых половицах.

Он поднял взгляд, чтобы отыскать на потолке следы, которые могли остаться после резкого взмаха орудием преступления, но не обнаружил брызг крови ни на большой хрустальной люстре, ни на потолке над ней.

Он закрыл глаза и медленно втянул носом воздух.

Кроме яркого металлического запаха крови, в квартире пахло свежестью, мыльной стружкой, солнцем и чистым воздухом из открытых окон. Единственный неприятный запах исходил от палочек, похожих на шпажки «Микадо», которые торчали из перевернутого янтарного флакона на комоде в прихожей. «Cèdre du Fil de Fer»[12] значилось на этикетке, «home fragrance»[13].

Вряд ли жилец этого дома был мертв продолжительное время.

Шефер встал и оглядел длинный коридор, в котором беспрерывно щелкал камерой полицейский фотограф.

Труп находился в сидячем положении в конце коридора, прислоненный спиной к стене, со слегка раскинутыми ногами. Тело было наклонено лицом к самому низу, так что видно было только лысину на макушке, обрамленную серебристо-седыми волосами средней длины. Кремового цвета костюм, который этот человек надел в свой последний день на земле, пропитался кровью и мочой.

Шефер покачал головой.

— Лестер, старый разбойник, — пробормотал он. — Кто же, черт возьми, сделал это с тобой?

Дверь за спиной Шефера была открыта, и он услышал шаги на лестнице.

В дверях появилась эксперт по профилированию и бывший полицейский психолог Микала Фриис. Светлые волосы были собраны в конский хвост, она была одета в узкие черные джинсы и черную футболку с вырезом бато, который подчеркивал ее загорелые плечи и ключицы.

Слова Бертельсена запоздалым эхом отозвались в голове у Шефера.

Микала Фриис остановилась на пороге и заглянула в прихожую.

— Что у нас тут? — спросила она.

— Обычная кровавая баня. — Шефер кивнул в сторону трупа и протянул ей пару латексных перчаток. — Ты войдешь?

Она взяла перчатки и улыбнулась.

— Я думала, мы встретимся в «Бистро Богема», — сказала она, имея в виду ресторан, расположенный наискосок от того дома, где они сейчас находились.

— Обед откладывается, — сказал Шефер.

— Да, я уже почти догадалась сама. Ты, видимо, сделаешь все что угодно, чтобы вернуть меня в полицию.

Хотя это была обычная шутка, в ней заключалось несколько больше, чем доля истины, и Шефер криво улыбнулся.

Еще год назад Микала Фриис числилась штатным сотрудником следственного отдела, а теперь по большей части занималась консультированием частных клиентов. Шефер убедил комиссара полиции выделить некоторую сумму на составление психологических портретов, чтобы в особо сложных случаях они могли привлекать ее в качестве консультанта, и использовал любую возможность, чтобы напомнить ей, что ее место — в полиции, а не среди спекулянтов недвижимостью и прочих придурков-финансистов. В своем деле она была лучшей в стране, и Шефер укорял ее, даже почти сердился на нее за то, что она оставила свой пост в полиции.

Он и подумать не мог, что она руководствовалась какими-то иными мотивами, кроме экономических.

— Я как раз собирался припарковаться перед рестораном, когда заметил здесь синие мигалки, — сказал Шефер. Ему тогда бросились в глаза офицер, стоявший на тротуаре перед входом в дом, и женщина, которую тот опрашивал — средних лет, в окровавленной одежде и с выражением застывшего ужаса в глазах.

Микала Фриис заглянула в коридор, вытянув шею.

— Ничего себе, тут сумасшедший дом, скажи?

Шефер кивнул.

— Его зарезали?

— Сейчас невозможно сказать. Пока он там сидит, повреждений не видно, а двигать тело до приезда Опперманна нельзя.

Судмедэксперт уже был в пути, и ему нужно было осмотреть тело, чтобы определить орудие преступления и сузить круг поисков преступника.

Микала Фриис прошла мимо Шефера и заглянула в первую из трех больших гостиных, выстроенных анфиладой. Стены и полы во всей квартире были выкрашены в белый цвет, и за исключением нескольких произведений искусства более авангардного направления, жилище украшали старинная французская мебель, церковные подсвечники, зеркала и декоративные элементы в стиле романтизма. От Копенгагена до Версаля далеко, но дух Людовика XVI жил в своих лучших проявлениях на этих трехстах квадратных метрах на углу улиц Греннинген и Эспланаден.

Микала Фриис тихо присвистнула.

— Old money?[14]

— Собственного изготовления.

Она посмотрела на тело.

— Чем же занимался покойный?

— Это Лестер Уилкинс.

Она удивленно подняла брови и встретилась взглядом с Шефером:

— Джетсеттер Уилкинс?

Шефер кивнул.

Лестер Уилкинс, урожденный Поуль Нессе Андерсен, в молодости был великим калифом в мире джаза и ворочал миллионами. Он был любимцем глянцевых изданий, приятелем монархов, дамским угодником и всем прочим, что входит в джетсеттерские клише, а в последние годы он стал воплощением и худшего из таких клише: забытым пьяницей. Печальный конец в остальном прекрасной жизни.

— Кому же пришло в голову причинить ему вред? — спросила Микала, глядя на тело. — И зачем?

— Вот именно. Зачем?

Это всегда было отправной точкой, когда Шефер начинал расследование убийства. Первый вопрос был не «кто», а «почему».

Каков мотив преступления? Это всегда был один вариант из семи: ревность, нажива, месть, отвержение от какого-либо сообщества, фанатизм, вожделение или напряженные отношения. Иногда они накладывались друг на друга, но все убийства были связаны по крайней мере с одним из семи мотивов, и именно здесь, помимо всего прочего, проявляла себя Микала Фриис. Она могла осмотреть место обнаружения трупа, изучить детали дела, прислушаться к голосу подозреваемого, посмотреть на его язык тела и мимику и изучить вещи убитого. Основываясь на деталях, которые полиция не посчитала бы ценными, она могла помочь уточнить возможные мотивы и, как следствие, сузить круг потенциальных преступников.

Шефер огляделся. Квартира в целом была в порядке, разруха наблюдалась только в прихожей и коридоре.

— Похоже, на него напали здесь, у входной двери, и, вероятно, он сам впустил преступника в квартиру, потому что никаких признаков взлома нет, — сказал он. — Я думаю, между ними началась ссора, потому что тут настоящий Рагнарек[15]. Вещи на комоде разбросаны, и эта вешалка, и вон та картина… Выглядит яростно, да? Агрессивно!

Шефер показал на картину, висевшую на стене в прихожей. Она была выполнена в одном-единственном кобальтово-голубом цвете, словно нарисованная строительным валиком, а посередине холста виднелись четыре вертикальных рваных пореза, словно от ножа или другого острого предмета.

— Что это тебе говорит о преступнике? — спросил Шефер. — Означает ли его ярость что-то особенное?

Микала Фриис прищурилась и подошла к картине поближе.

— Похоже на Лучо Фонтану.

— На что?

Она взялась крепко за раму и вытащила картину из углубления в стене, чтобы увидеть подпись на оборотной стороне холста. А посмотрев, опустила уголки рта и впечатленно кивнула:

— Так и есть. С ума сойти!

— В чем дело?

— Это действительно Фонтана. Стремление к наживе можно исключить из списка мотивов преступления — вот что это говорит мне о преступнике, — сказала она, и картина снова заняла свое место на стене. — Это и тот факт, что у Уилкинса на запястье что-то похожее на «Ролекс Субмаринер».

Шефер посмотрел на тело и увидел, что из-под рукава выглядывает золотой браслет от часов.

Он указал на картину:

— А эти порезы?

— Это отличительная черта Фонтаны. Он был основателем направления, которое называется пространственным, в нем художник пытается прорваться сквозь двумерное изображение.

— Ты хочешь сказать, что это должно выглядеть именно так?

— Да, и это стоит больших денег. Миллионов! Подумать только, и висит так запросто здесь, в копенгагенской квартире. — Микала Фриис смотрела на картину круглыми глазами. — Она должна быть в сейфе. Или, лучше, в Государственном музее или в Луизиане[16].

Шефер заметил, что ее дыхание участилось от восторга, а в углублении между верхней губой и носом проступили капельки пота.

— Прости, а мы на одно и то же смотрим? — спросил он ровным голосом. — Синее полотно с четырьмя дырками?

Микала улыбнулась ему и кивнула.

Шефер демонстративно посмотрел на нее пустыми глазами. Затем покачал головой и пошел дальше по коридору.

— Уилкинс жил один? — спросила Микала у него за спиной. — Не так ли? У него не было ни жены, ни детей.

Она открыла дверь и вошла в спальню Лестера Уилкинса. Большая двуспальная кровать стояла застеленная, постельное белье было белоснежным и несмятым.

Она поразглядывала немного комнату и села в ногах кровати.

— Да, он жил один. — Шефер просунул голову в дверной проем. — И в прежние времена был довольно жалок. Насколько мне известно, он много выпивал и был очень подавлен, так что бог знает во что еще он ввязался. Наркотики? Шлюхи?

Микала Фриис откинулась назад, отчего заскрипела рама кровати, и, опираясь на локти, рассматривала спальню.

— Если бы эти стены могли говорить, — сказала она. — Уилкинс якобы трахался со всеми фотомоделями в 70-х и 80-х, но не знаю, так ли уж много событий происходило здесь в последние годы. Наверное, не много, — сказала она, кивнув в сторону костылей, которые стояли в углу комнаты рядом с белым комодом, уставленным лекарствами от подагры, бета-блокаторами, анксиолитиками и прочими вещами, которые не особенно говорили в пользу безудержной и вызывающей сексуальной жизни.

Шефер рассматривал Микалу Фриис, которая полусидела, полулежала на кровати, и думал: может быть, в другой жизни.

Она встретила его взгляд и улыбнулась.

— В чем дело?

Шефер откашлялся.

— Бертельсен сказал мне кое-что сегодня днем… кое-что такое, о чем я не могу перестать думать. — Он потер пальцем лоб.

Микала смотрела на него, не мигая:

— Да?

— Да, я сказал ему, что мы с тобой собираемся встретиться, чтобы поговорить об отравлении на улице Хольбергсгаде, а потом он намекнул, что, хм… что я перестал улавливать сигналы так ясно, как раньше. Он сказал, что я сдал.

Она опустила глаза и провела языком по губам.

— Что ты думаешь об этом? — спросил Шефер. — Он прав?

Она подняла плечи до самых ушей и чуть улыбнулась.

— А что ты сам думаешь?

— Я думаю, что будет становиться еще хуже, — тон Шефера был теплым, но не пригласительным, — и я не смогу выполнять свою работу должным образом, если будет слишком много расхождений между тем, как я вижу вещи, и тем, каковы они на самом деле. Я должен доверять вот этому, — он похлопал себя по животу.

Микала встала с кровати и оправила одежду. Она подошла к Шеферу, стоявшему в дверях, и они оказались лицом к лицу.

— Ты блестящий следователь, Эрик, если мы сейчас говорим об этом. — Ее взгляд на мгновение задержался на его губах, и она будто собиралась сказать что-то еще, когда их прервал стук во входную дверь на другом конце квартиры.

Они вышли в прихожую, где их ждал молодой полицейский. По виду араб, широкоплечий, в настолько плотно сидевшей униформе, что казалось, будто он упакован под вакуумом. Это был сотрудник, первым прибывший на место, и Шефер сказал ему опросить всех жителей подъезда, не видел и не слышал ли чего-нибудь кто-то, помимо той первой соседки.

— Большинство квартир сдаются в коммерческую аренду, — сказал полицейский. — Только здесь, на четвертом этаже, и наверху, на пятом, есть жилые квартиры, но наверху сейчас никого нет дома. — Он указал большим пальцем наверх. — Соседка с этажа говорит, что вчера вечером коротко поздоровалась с жертвой на лестнице и что он выглядел так, будто собирался уходить. Нарядный и в приподнятом настроении.

— Она что-нибудь знает о том, куда он направлялся? — спросил Шефер.

— Она говорит, что он обычно проводил несколько вечеров в неделю в баре в «Бистро Богема», но я только что оттуда, и они не припоминают, чтобы видели его вчера вечером.

— В котором часу она его обнаружила? — спросила Микала.

— Около часа назад. Она шла выгуливать собаку, когда заметила, что дверь в квартиру открыта, и вошла проверить, все ли в порядке. Экстренные службы получили вызов в 11.17.

— Значит ли это, что эти отпечатки… — Микала Фриис показала на красновато-коричневую полосу на полу, где, казалось, кто-то поскользнулся в кровавой луже. — Значит, это могут быть ее? Соседки?

Офицер кивнул.

— Она говорит, что зашла проверить, жив ли он, поэтому она двигала его, щупала пульс и так далее.

— А где была собака? — спросил Шефер.

— Что вы имеете в виду?

— Вы сказали, что она шла гулять с собакой, когда проходила мимо открытой двери. Так куда же она дела собаку, когда зашла сюда?

Офицер пожал плечами и огляделся.

— Хорошо, проследите, чтобы ребята из НКЦ сняли отпечатки пальцев и подошв соседки, — сказал Шефер, кивая на команду из Национального центра судебной экспертизы, которая как раз собирала отпечатки пальцев и другие улики. — У нее есть алиби на вечер и на ночь?

— Она говорит, что была дома.

— Одна?

Офицер кивнул.

Телефон Шефера завибрировал. Он вытащил его и посмотрел на экран.

На экране высветилось «Кальдан».

Он помедлил и перевел взгляд с телефона на труп. Неужели СМИ уже узнали о смерти Лестера Уилкинса?

Гребаные Фейсбук и Твиттер!

Нельзя было ни минуты спокойно проработать, чтобы фотографии жертв убийств, теории заговора и фальшивые новости во всевозможных вариациях не распространились бы по интернету. Прошло всего несколько минут, а грузовики с новостями уже выкатились на тротуар перед входом в дом, и сайты газет уже пестрели фотографиями и громкими словами о жизни и смерти Уилкинса.

Шефер сжал челюсти и отклонил вызов. Он взглянул на полицейского.

— Эта соседка, насколько нам известно, последняя, кто видел Уилкинса в живых, так что отвезите ее в участок и попросите еще раз рассказать, что́ она видела и когда. Может быть, всплывет что-то интересное, о чем она не подумала объявить нам в первом туре. Признание, например.

Офицер кивнул и вышел из квартиры в тот самый момент, когда судмедэксперт Якоб Сандал вошел в дверь с медицинской сумкой в руке.

— Сандал? — удивленно спросил Шефер. — Я думал, приедет Йон Опперманн.

— Да, так и планировалось, но в тот момент, когда он выходил из дверей, привезли несовершеннолетнего. Поэтому он решил остаться в Институте, чтобы осмотреть его, а я тем временем займусь Уилкинсом.

Якоб Сандал работал на кафедре судебной медицины всего пять месяцев, но с первого же дня получил статус суперзвезды, поскольку занимал высокий пост начальника службы медицинской помощи в Университетской больнице Монпелье. Он был молод, по крайней мере моложе Шефера, высокомерен, и ему до всего было дело. Он, помимо прочего, ужасно слащаво выглядел со своими густыми маслянистыми волосами и четко очерченными бровями, и хотя он не занимал так много места в пространстве, как Шефер, но излучал уверенность, которая словно прибавляла ему роста больше трех метров. Он не скрывал, что рассчитывает взять в свои руки бразды правления после Опперманна, когда в следующем году тот уйдет в отставку, и что фактически считает себя подарком для копенгагенской полиции. Им был нужен судмедэксперт с такими познаниями, как у него, и у Шефера не было ни одной веской причины презирать его. И все же ему не нравилось, что представлял собой Сандал: новые времена и передача эстафеты сопливому щенку, который думает, что знает больше, чем профессионалы, которые работали по специальности уже тогда, когда Король Бриллиантов был ребенком.

Якоб Сандал посмотрел на Микалу Фриис.

— Думаю, мы с вами раньше не встречались, — сказал он, протягивая руку.

Она улыбнулась недовольству Шефера и пожала руку Сандалу.

Он прошел в коридор и присел рядом с телом. Приподнял голову Уилкинса, чтобы было видно его искаженное, безжизненное лицо. Затем взялся за подбородок и попытался закрыть ему рот, но мышцы уже сковало смертное окоченение, и челюсти застыли в немом крике. Он осмотрел рот, язык и горло. Затем взял левую ногу трупа и толкнул ее вверх. Нога поддалась давлению и согнулась, словно на ржавых дверных петлях.

— Окоченение наступило в верхней части тела, но еще не достигло нижней, — сказал он в свой диктофон, не поднимая глаз. Он измерил температуру тела и понажимал на пятна, чтобы посмотреть, бледнеют ли они. — Я бы предположил время смерти… — Он посмотрел на наручные часы и склонил набок голову. — Где-то между пятью и семью часами утра.

— Идет ли речь об ударе плоским предметом, каково твое непосредственное впечатление? Я не вижу ни колотых ран, ни пулевых отверстий, а было бы неплохо начать поиски орудия преступления.

— Похоже, что это естественная смерть.

— Естественная смерть? — Брови Шефера поползли вверх, и он яростно ткнул пальцем в кровь, которой был залит почти весь коридор. — Это похоже на натуральную бойню, вот это все!

Сандал покачал головой.

— Это пьянство.

— Пьянство?

— Да. Этот человек был известным пьяницей, не так ли?

— Якобы. Ну и что?

— Исходя из того, что я здесь вижу, мое предварительное заключение — варикозное расширение вен пищевода, вызванное повышенным давлением на венозный контур. Такие варикозные вены легко разрываются, а когда это происходит, у человека резко открывается ротовое кровотечение. Это выглядит жестко, как вы можете видеть, но тем не менее это естественная смерть. Технический термин для этого заболевания — варикозное расширение вен пищевода, и наиболее частой причиной является цирроз печени.

— Цирроз?

— Да.

Шефер потер шею, глядя, прищурившись, на Сандала.

— Конечно, я должен провести его через стол, прежде чем сделать окончательный вывод, — сказал Сандал, вставая. — Но я очень удивлюсь, если это окажется что-то другое.

— Хм, — сказал Шефер, глядя на массу крови в коридоре.

— Он, по всей видимости, поздно вернулся домой, запер дверь, и ему стало плохо в прихожей. Открылась варикозная вена, и кровь хлынула у него изо рта — а речь идет об очень сильном кровотечении. Как открытый пожарный гидрант! Он, без сомнения, запаниковал, наощупь пробрался в коридор, где сел и истек кровью до смерти.

— Хм, — повторил Шефер скептически.

— Могу тебя утешить, я еще ни разу не сталкивался со случаем варикозного расширения вен пищевода, чтобы следователь изначально не подумал, что это убийство, — сказал Сандал, стягивая латексные перчатки. — Это выглядит как Ниагарский Водопад Смерти. Дьявольское месиво! Но ты же знаешь, как это бывает. — Он покровительственно похлопал Шефера по плечу. — Вещи не всегда таковы, какими кажутся.

Двое санитаров вкатили в квартиру носилки. Они подняли тело, положили его в открытый мешок, лежавший на носилках, застегнули молнию, и глаза Лестера Уилкинса и открытый окровавленный рот исчезли под черным пластиком.

— Завтра рано утром планирую вскрытие, — сказал Якоб Сандал. — Скажем, в 8.30?

Шефер молча кивнул, судмедэксперт поблагодарил его и вышел.

Шефер повернулся и неохотно встретился взглядом с Микалой Фриис.

Резинка на ее волосах немного ослабла, и прядка волос упала на один глаз.

Она ободряюще улыбнулась.

— Он прав, Эрик. Невозможно попадать в точку всякий раз, и пара ошибок не означают, что ты сдал позиции. Ты ведь это знаешь, правда?

Шефер услышал жалость в ее голосе и съежился.

Он сжал губы и кивнул. Не было никакой причины углубляться в это дальше.

— Ну, — сказал он. — Может, все-таки пообедаем?

Небо над аэропортом Сеннерборга было безоблачным, когда шасси коснулись взлетно-посадочной полосы, но запах дождя, исходивший от горячего асфальта, сообщал, что здесь недавно прошел ливень. Путешествие было удивительно коротким, подумала Элоиза, спускаясь по трапу из черного винтового самолета.

Какие-то тридцать пять минут от взлета до посадки. Тридцать пять минут от глубокого столичного баритона до поразительно ясной тишины, окутавшей ее теперь.

Она выключила режим полета на телефоне, пока ожидала выдачи ключей от машины, которую взяла в аренду, и, как только появилась сеть, пришло сообщение от Мортена Мунка:

Женщину, которую ты ищешь в Швеции, зовут Элизабет Ульвеус. На нее зарегистрирован тот дом в Драгере, чей адрес ты мне давала. Я отправил тебе среди прочего ее номер телефона на почту. М.М.

Элоиза подписала документы на прокат автомобиля у стойки арендной фирмы «Энтерпрайз» и через несколько минут нашла белый «Рено Клио» на стоянке перед терминалом. Она села в машину, в которой стоял искусственный запах спрея для новых автомобилей, и открыла письмо Мунка. К нему было прикреплено несколько файлов, и она открыла тот, что назывался «Ульвеус».

Она бегло просмотрела документ.

Согласно информации Мунка, дочь Фишхофа работала морским биологом в немецкой компании в Стокгольме, и, судя по домашнему адресу, жила в местечке под названием Смедслеттен к западу от шведской столицы.

Элоиза набрала ее номер телефона и прислонила трубку к уху. Звонок был переадресован на автоответчик, и она дождалась гудка.

«Здравствуйте, Элизабет, меня зовут Элоиза Кальдан, — сказала она, натягивая ремень на грудь. — Я звоню вам, поскольку дружу с вашим отцом, и у меня есть кое-какие вопросы о вашей жизни в Южной Ютландии, на которые я надеюсь получить ответ с вашей помощью. Он уже не так хорошо соображает, так что не могли бы вы перезвонить мне, когда прослушаете мое сообщение? Спасибо!»

Элоиза назвала свой номер и повесила трубку, а потом снова попыталась дозвониться до Шефера. Она уже звонила ему из аэропорта в Копенгагене, но он отклонил звонок и включил автоответчик с сообщением, что занят и перезвонит позже. Он снова не ответил, и Элоиза отправила сообщение.

Только что приземлилась в Сеннерборге. Еду пообщаться с полицией. Твоего коллегу зовут Петер Зельнер, верно? Перезвони!

Элоиза набрала адрес в навигаторе и завела машину.

Однажды Элоизу ограбили на улице в Нью-Йорке.

Красивый пожилой джентльмен в мягкой шляпе и костюме цвета ликера «Бейлис» сел рядом с ней на скамейку на углу улиц Малберри и Спринг. Он улыбнулся, кивнул, вежливо обратил ее внимание на 9-миллиметровый пистолет Люгера, лежавший у него во внутреннем кармане, и попросил передать ему сумочку и сотовый телефон. Элоиза послушалась, а полчаса спустя, когда она пришла в 5-й полицейский участок в Маленькой Италии[17], чтобы сообщить об ограблении, она была потрясена грязью и темнотой внутри красивого старого здания — и полным отсутствием чувства безопасности. Звучала какофония из телефонных звонков, воплей и криков задержанных, жужжания кофейных автоматов и возмущений граждан, которые приходили заявить обо всем, начиная с кражи и шумных соседей до сексуальных домогательств, домашнего насилия и убийств, а в это время город, который никогда не спит, бушевал за дверями.

По сравнению с этим полицейский участок в Сеннерборге, перед которым она сейчас стояла, напоминал крематорий. Там было ослепительно светло и пусто, а само здание из желтого кирпича, казалось, было спроектировано архитектором, приложившим все усилия, чтобы избежать номинации на Притцкеровскую премию.

Элоиза вошла через автоматические раздвижные двери и прошла внутрь. Она подошла к стойке, где похожий на кирпич стационарный телефон беззвучно мигал рядом с чашкой кофе. Сливки в кофе расслоились, и жир собрался на ободке чашки — было похоже, что она простояла на столе уже несколько часов.

Ни в приемной, ни за стойкой никого не было, и было так тихо, что за закрытыми окнами слышалось посвистывание птиц.

— Эй? — позвала она и оглядела пустое пространство. — Есть здесь кто-нибудь?

Она услышала, как в другом конце здания спустили воду в туалете, и в следующее мгновение в приемную вошел молодой офицер в форме с номером дамского журнала в одной руке и мобильным телефоном в другой.

Увидев Элоизу, он прибавил шаг.

— Прошу прощения, — сказал он, кладя журнал на полку под стойкой. Его щеки покраснели, и он уставился в пол. — Я не знал, что здесь кто-то есть.

— Все в порядке, — улыбнулась Элоиза. — Я хотела бы переговорить с одним из ваших следователей, Петером Зельнером.

Она протянула офицеру свою пресс-карту через стойку, и он прочитал ее, нахмурившись.

— Илойза Кальдан?

— Это произносится «Элоиза». Это французское имя.

Если бы ей давали крону всякий раз…

— Зельнера сейчас здесь нет, — сказал офицер, возвращая ей карточку. — Он уехал.

— А вы не знаете, когда он вернется?

— Может, сегодня, может, завтра. Он объезжает муниципалитет, так что все зависит от того, не появится ли у него срочных дел. Какой у вас вопрос?

— Я провожу журналистское расследование для издания «Demokratisk Dagblad». Один из моих информантов работает следователем в копенгагенской полиции, и он направил меня к Зельнеру.

Офицер распрямился так, что стало ясно: не каждый день к нему заглядывают журналисты из общенациональных СМИ.

— Ого? — сказал он, и живое участие изобразилось на его лице. — А я ничем не могу помочь?

— Возможно. Это уже, конечно, довольно давняя история, но я хотела бы знать, есть ли у вас какая-нибудь информация по старому делу 1998 года? О лодке, затонувшей где-то в районе Ринкенеса. Там погиб человек. У меня есть свидетельство о смерти.

Она достала из сумки распечатанный документ и положила его на стойку.

— Я хотела бы поговорить с Зельнером, потому что он старше вас, а значит, может помнить этот случай.

Взгляд офицера заскользил по странице.

— Это не было уголовное дело?

— Нет.

Он сжал губы и кивнул.

— Да, значит, вам нужно связаться именно с Зельнером. За последние несколько лет в нашем регионе произошли большие перемены в связи с реформой полиции. Закрылись некоторые полицейские участки, и многие старые материалы были уничтожены.

— А старые уголовные дела? Сохранились?

— Да, но только незакрытые. Материалы закрытых дел можно найти в отделе Национального архива в Обенро, куда вы можете подать заявку на доступ к документам, если вам что-то…

— В 1997 году пропала молодая девушка. Ее звали Мия Сарк. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Сарк, — повторил офицер задумчиво. Потом покачал головой. — Не думаю.

— Статьи об этом событии датированы последующими годами, а новых материалов по этому делу я не нашла, поэтому я не знаю, увенчались ли поиски успехом. У вас есть возможность проверить, нет ли каких-нибудь данных, раскрыто ли это дело?

— Да, но… мне потребуется некоторое время, чтобы это выяснить.

— Спасибо!

Офицер виновато улыбнулся.

— Нет, видите ли, настолько давнишних дел нет в электронной базе данных. Они находятся внизу, в нашей архивной комнате…

— Супер, — сказала Элоиза, глядя ему в глаза. — Я подожду здесь столько, сколько необходимо.

Офицер неохотно кивнул и вышел. Через двадцать минут он вернулся раскрасневшийся, с коричневой картонной коробкой в руках. Он поставил ее на стол за стойкой и выложил на него содержимое.

— Ну что ж, посмотрим, — сказал он.

Он взял папку и несколько минут молча листал ее. Затем достал из нее фотографию и протянул Элоизе:

— Должно быть, это она, да?

Элоиза кивнула, хотя видела фотографию Мии Сарк впервые. Это было старое фото на паспорт, сделанное еще в те времена, когда такие изображения вовсе необязательно походили на безэмоциональные портреты осужденных. Аквамариновые голубые глаза молодой женщины на фотографии были подведены черным карандашом, что придавало им суровое выражение, а ее рот был открыт в улыбке, обнажавшей кривоватые зубы, смотревшиеся на фотографии белыми пятнышками. У нее были светлая кожа и длинные темные волосы, занавесками обрамлявшие лицо сердцевидной формы.

Она приятная, но не красавица, подумала Элоиза. Твердая, но не холодная.

— Вот еще одна, — сказал офицер, протягивая Элоизе другую фотографию.

Это была групповая фотография трех молодых людей, двух девушек и молодого человека, сидевших за лакированным деревянным столом, уставленным пивными бутылками, янтарными стаканами и свечами. Мия Сарк сидела справа, ближе всех к камере, и было видно, что она не хотела попадать в кадр. В руке у нее была сигарета, которую она подняла, чтобы жестом остановить фотографа, и выглядела она пьяно и нездоро́во. Ее открытая улыбка с первой фотографии превратилась в узкую полоску на бледном лице, а вспышка камеры осветила сердитые, налитые кровью глаза.

Она уже не казалась приятной, просто твердой. И холодной! Элоиза подумала, что больше всего в глаза бросается ее юность. Девятнадцать лет, очевидно, производили со стороны впечатление значительно большей молодости, чем она помнила по себе.

Она перевернула фотографию и увидела на обороте надпись.

Оловянный Солдатик, 31 мая 1997 года. Мия, Йохан и Мария Луиза.

Фотография была сделана в ту самую ночь, когда исчезла Мия Сарк.

— Дело активно расследовалось… как я вижу, чуть больше года, а затем было приостановлено 3 августа 1998 года. — Офицер держал документ так, чтобы Элоиза могла прочесть заключительную отметку в расследовании. — С тех пор никаких подвижек не было.

— Значит, ее так и не нашли?

— Нет.

— Были ли какие-нибудь теории относительно того, что произошло?

— Да. — Он снова углубился в папку. — Расследование уже на раннем этапе показало, что ее могли похитить и перевезти на юг. Как я вижу, Палермский протокол упоминается в журнале уже через несколько дней после начала расследования.

— Палермский протокол?

— Да, это резолюция ООН о похищении людей. Торговля людьми!

Элоиза вспомнила статью из «ЮдскеВесткюстен».

— Это было в связи с водителем грузовика?

— Да, были улики, которые указывали на Германию, и я вижу, что в это время к расследованию подключился Интерпол. — Офицер продолжил читать и медленно покачал головой: — Но нет… Нет, ничего не было обнаружено.

— Были ли в деле другие подозреваемые? Кроме водителя грузовика?

— В принципе я больше не могу ничего рассказать, так как это нераскрытое дело. — Офицер виновато улыбнулся. — Я могу делиться только той информацией, которая уже была опубликована.

— Одним из последних, кто видел девушку живой, был человек, о котором я упоминала раньше, — не смущаясь, продолжала Элоиза. — Тот, который погиб, когда затонула лодка. Не могли бы вы посмотреть, есть ли в папке что-нибудь о нем? Его звали Мазорек. Том Мазорек.

— Боюсь, что не могу. — Офицер закрыл папку и положил ее на стол. — Как я уже сказал, это нераскрытое дело.

Элоиза наклонила голову набок, изучая черты его лица. Красивые глаза. На шее отчетливо бьется жилка.

— А как вас зовут? — спросила она.

— Меня зовут Оливер.

— Оливер, — повторила Элоиза, глядя ему в глаза, — этому делу уже больше двадцати лет. Вы не хуже меня знаете, что его невозможно раскрыть, если оно лежит в ящике у вас в подвале и копит пыль.

Она встала на цыпочки и заглянула за стойку.

— А что на этой видеокассете? Это запись допроса или что?

Она указала на видеокассету, лежавшую на столе рядом с папкой. На наклейке было написано фломастером заглавными буквами: САРК М. HUSH-HUSH, 8 ДЕКАБРЯ.

— Я не могу. — Он слегка покачал головой и начал складывать вещи обратно в коробку.

Автоматические раздвижные двери, выходившие на стоянку за спиной Элоизы, открылись, и в приемную вошла молодая сотрудница полиции. У нее были длинные рыжевато-русые волосы, собранные в высокий хвост, и она двинулась через зал уверенной походкой. Ее грудь была четко очерчена и выдавалась вперед, так что между пуговицами светло-голубая форменная рубашка раскрывалась, и Элоизе было сложно не смотреть туда.

Проходя мимо стойки, женщина кивнула своему коллеге и направилась к двери в дальнем конце зала. Она открыла дверь, и Элоиза увидела пожилого полицейского в штатском, сидевшего за столом в соседнем помещении.

— О, а может быть такое, что Зельнер здесь? — спросила она, кивнув в сторону мужчины.

Офицер обернулся через плечо.

— Нет, это Карл Ребель.

— Он тоже следователь?

— Да.

— Вы не могли бы попросить его выйти сюда на секунду? Я хотела бы задать ему пару вопросов.

Офицер пошел к Карлу Ребелю, наклонился к нему и сказал что-то, чего Элоиза не услышала. Она видела, как следователь откинулся на спинку кресла, и почувствовала на себе его пристальный взгляд. Он встал и, подходя к Элоизе, смотрел на нее оценивающим взглядом.

Когда он подошел к стойке, она протянула ему руку.

— Привет, — сказала она. — Элоиза Кальдан.

Карл Ребель пожал ей руку и кивнул, не представляясь. Затем засунул большие пальцы за пояс и слегка откинул голову назад.

Это был высокий мужчина в рубашке с короткими рукавами, руки у него были тонкие, плечи слабые, и на вид Элоиза дала бы ему лет пятьдесят пять. Из-за желтоватых стекол очков на нее смотрели маленькие настороженные глаза, а волосы на его высоком лбу начали редеть.

— Может быть, вы сможете нам помочь, — сказала она. — Оливер был очень любезен предоставить мне некоторые сведения по делу Мии Сарк. — Она улыбнулась офицеру, который подошел к Ребелю. — Но у меня много вопросов, на которые он не знает ответа, потому что это старое дело. Поэтому я подумала, что вы, возможно, знаете больше.

Карл Ребель посмотрел на нее не моргая:

— Дело Мии Сарк?

— Да, это молодая женщина, которая исчезла в Гростене в 1997 году.

— Я прекрасно знаю, кто такая Мия Сарк.

— Вы расследовали это дело? — спросила Элоиза.

Ребель скептически посмотрел на нее.

— Почему вы все вдруг заинтересовались событиями, которые произошли так много лет назад?

— Все?

— Да, еще один ваш коллега звонил сегодня утром.

— Мой коллега? — Элоиза нахмурилась и смотрела по очереди то на Ребеля, то на Оливера.

Может быть, Мунк звонил, собирая информацию о Мазореке? Ну не воспылал же Бетгер внезапно интересом к этому делу?

— Эрик Шефер, — сказал Карл Ребель.

— А, — Элоиза улыбнулась и покачала головой, — Шефер не мой коллега. Он следователь по расследованию убийств.

— А из какого вы отдела?

— Я не… — Она непонимающе покачала головой. — Я не из полиции. Я журналистка.

Карл Ребель взглянул на своего молодого коллегу и на мгновение показалось, что он собирается схватить его за воротник.

— Ты сказал, она из копенгагенской полиции?

— Нет, я… — Оливер поднял плечи до самых ушей и приподнял брови, защищаясь. — Я сказал, что ее к нам направила копенгагенская полиция.

Карл Ребель поджал губы. Потом посмотрел на Элоизу:

— Могу я взглянуть на ваше удостоверение?

Элоиза снова достала портмоне и положила его перед ним на стойку, чтобы он видел пресс-карту в пластиковом кармашке.

Ребель перевел скептический взгляд с карточки на Элоизу.

— Почему вас интересует Мия Сарк?

— Потому что ее имя возникло в связи с историей, над которой я работаю, и было бы очень полезно, если бы вы рассказали мне, что помните об этом деле.

Карл Ребель некоторое время смотрел на нее, задрав подбородок, словно пытаясь расшифровать ее. Потом покачал головой и начал подталкивать ее в сторону выхода.

— Мы не разговариваем с прессой о незавершенных расследованиях.

— Но я просто хотела узнать…

— Мы не разговариваем с прессой!

Элоиза села за руль и хлопнула дверью. Она достала блокнот, чтобы записать то, что видела и слышала, пока все это не исчезло из ее памяти.

Торговля. Палермский протокол. Каким образом Интерпол участвовал в расследовании?

Подозреваемый? Допрос на видеозаписи — кого допрашивали?

Дело было приостановлено спустя четырнадцать месяцев… Почему так быстро?

Последняя фотография Мии Сарк — что ей предшествовало в тот вечер? Йохан, Мария Луиза — где они сейчас?

Она оторвала ручку от бумаги и устремила взгляд в пространство, размышляя о реакции Карла Ребеля. Отсутствие желания сотрудничать не стало для нее неожиданностью. Полиция редко относилась к прессе с энтузиазмом, и мало кого из следователей можно было убедить нарушить субординацию и отойти от правил, как бы снисходительно они ни улыбались. Она раздумывала над реакцией Ребеля, когда она спросила о деле Мии Сарк — мгновенно связавшего это со звонком Шефера. Элоиза не рассказывала Шеферу о Мии Сарк. Когда он звонил утром в полицию Южной Ютландии, он пытался разузнать что-нибудь о Мазореке.

В окно громко постучали, и Элоиза подпрыгнула, выронив блокнот из рук на пол.

— Господи! — воскликнула она, схватившись за сердце.

Элоиза увидела Оливера, стоявшего рядом с машиной. Она повернула ключ в замке зажигания, опустила стекло и засмеялась.

— Вы меня напугали!

— Простите, — сказал он, улыбаясь. — Вы забыли вот это.

Он протянул ей в окно портмоне, и Элоиза взяла его.

— Благодарю. Мне очень жаль, если из-за меня у вас возникнут неприятности с Ребелем, — сказала она. — Он, похоже, довольно сварливый тип.

— Да, он был не очень доволен ситуацией, но вы не должны принимать это на свой счет. Он всегда такой.

— Вы не получили нагоняй?

Он покачал головой и оглядел стоянку.

— Нет, я даже не знаю, куда он делся.

— В любом случае, спасибо вам за помощь.

— Не за что, — сказал он. — Мне очень жаль, что я больше ничем не могу помочь, но вы можете попробовать связаться с региональными газетами. Когда случается локальное происшествие, возможно, они освещают его в свое время, и у них могут оставаться заметки, имена информантов и все в таком роде. Либо свяжитесь с Зельнером, когда он вернется.

— Я попробую поговорить со знакомыми из прессы, а если ничего там не добьюсь, тогда вернусь, — сказала Элоиза, заводя двигатель.

Оливер отошел на несколько шагов от машины, потом передумал и вернулся обратно. Он положил руку на крышу и наклонился к ней.

— Я тут подумал, примерно через час я освобожусь, может, вы бы согласились выпить чашечку кофе?

Элоиза встретилась с ним глазами и улыбнулась.

Сколько ему лет — двадцать четыре? Двадцать пять?

— Спасибо за предложение, — сказала она, — но, к сожалению, мне нужно ехать.

Оливер опустил глаза и кивнул. Он развернулся и скрылся за дверью полицейского участка.

Элоиза вытащила телефон. Напечатала имя в поисковой строке Google и долго смотрела на экран, ничего не делая.

— Это однозначно плохая идея, — сказала она сама себе вслух и глубоко вздохнула.

Дрожа от напряжения, она нажала «искать».

Женщина засунула пальцы глубоко в вырез на груди и выудила оттуда маленький стеклянный сосуд цилиндрической формы. Она сняла крышечку и высыпала белый порошок на стойку бара.

— Вот, детка, — сказала она, зачерпнула порошок длинным алым ногтем на мизинце и поднесла палец к лицу Рене Декера.

Он покачал головой, не глядя на нее. Его взгляд был направлен на закрытую дверь, которая вела в кабинет отца в другом конце клуба. С тех пор как он встретился с Ребелем на берегу, он ждал минуты, чтобы поговорить с отцом наедине, но немцы уже были здесь, когда они вернулись. Надо было все уладить, деньги пересчитать. Рене знал, что это может занять целый час. А может, даже больше.

Женщина нюхала кокаин. Потом она вытерла нос пальцами, несколько раз шмыгнула и наклонилась к Рене, который сидел на барном стуле рядом с ней. Она положила руку ему на колени и начала массировать его долгими механическими движениями, целуя его в шею и влажно дыша ему в ухо. Он позволял ей делать это, но не отвечал на прикосновения и ничего не чувствовал. Он сидел совершенно неподвижно, не сводя глаз с закрытой двери, пока она вздыхала и стонала, ускоряя темп движений, которые не производили на него никакого эффекта. Он вертел стакан с разливным пивом на стойке по часовой стрелке, круг за кругом. Его взгляд был обращен к двери, мысли — к Мазореку.

— Тебе хорошо? — спросила она, пытаясь поцеловать его в губы.

Он отдернул голову. Ее дыхание пахло металлом, а груди, которыми она прижималась к нему, были твердыми, как камень.

— Тебе хорошо, детка?

— Нет, — сказал он, делая глоток пива. Он по-прежнему не смотрел на женщину.

Она слегка вздернула подбородок и посмотрела на него, нахмурившись. Она вопросительно улыбнулась и провела пальцем у себя под носом.

— Что ты хочешь сказать?

Рене Декер посмотрел на нее впервые с тех пор, как она подсела к нему.

Ей было лет двадцать с чем-то, но накрашенное лицо делало ее старше на вид. Губы были надутыми и блестели, как наполненные водой шары, и казались неестественно большими на маленьком личике. Брови были вытатуированы, а длинные накладные пряди различных красновато-коричневых оттенков были прикреплены заколками к жидким волосам и гармонировали с платьем: каштановым лаковым крошечным мини. Ее сценическое имя было Луанна — псевдоним, придуманный его отцом, — и все парни в клубе были с ней по многу раз, включая Рене. Сейчас его осенило, что он не знает ее настоящего имени.

Он встретился с ней глазами.

— Ты меня не заводишь, — сказал он.

Женщина неуверенно рассмеялась. Она провела языком по пухлым губам, опустила глаза, положила руку ему на колени и снова принялась поглаживать его.

Он посмотрел на нее мертвым взглядом.

— У тебя ведь есть ребенок?

Ее улыбка погасла. Она отняла руку и долго смотрела на него. Затем снова потянулась к склянке и стала высыпать кокаин на стойку бара.

— У тебя есть ребенок, — продолжал он, демонстративно глядя на свои часы «Омега». — Сейчас четверг, четверть второго дня, а ты сидишь здесь и нюхаешь кокаин, в то время как твой ребенок бегает где-то один. Тебе не стыдно?

Она решительно вытряхнула весь стеклянный контейнер на стол и достала из сумочки кредитную карту.

— Неужели ты думаешь, что у меня встанет на такую наркошлюху, как ты, которая даже не может позаботиться о собственном ребенке?

— Обычно это не проблема, — фыркнула женщина.

Она принялась тыкать карточкой в кокаин, разделяя порошок на тонкие полоски.

— Ты давно на себя смотрела? — спросил Рене, оглядывая ее с головы до ног. — Силиконовые сиськи, силиконовые губы. Трахаешься с чужаками за деньги. За кокаин?!

— Да пошел ты, — пробормотала она, поднося свернутую банкноту к ноздре и наклоняясь к стойке.

Рене схватил женщину за волосы и рывком дернул назад. Она взвыла. Он встал и протащил ее за волосы через полкомнаты.

— Займись своей жизнью! — крикнул он, с силой толкая ее к выходу.

Женщина тихонько всхлипнула и побрела в гардероб. Другие девушки, бывшие в клубе, проводили ее быстрыми мутными взглядами и вернулись к своим клиентам. К своим собственным проблемам.

Дверь в кабинет в противоположном конце клуба открылась, и Рене обернулся на звук.

Ласло — большой лысый хорват, говоривший на ломаном английском и преданно ходивший повсюду за отцом Рене, выглянул из кабинета и кивнул ему.

Рене поправил рубашку и направился туда.

Йес Декер сидел в своем кресле за столом красного дерева в темной задней комнатке. На нем все еще был темно-синий бархатный халат, который он надел после поездки на пляж. Кепка была надвинута на голову, как у боксера, выходящего на ринг.

Рене поразило, каким старым стал его отец — каким хрупким и изможденным он выглядел. Заостренные плечи отчетливо проступали под темной тканью, а руки дрожали, когда он собирал в высокие стопки пачки денег, лежавшие перед ним на столе.

Старик поднял голову и встретился взглядом с Рене. Глаза все те же, подумал он. Такие же мертвые, как у него самого. Бескомпромиссные.

— Ты нашел Гленна? — спросил отец.

— Я послал кое-кого за ним, — ответил Рене. — Может быть, они уже на лестнице.

Старик кивнул и опустил глаза.

— Нельзя допускать, чтобы он ходил и распускал язык.

— А что насчет второго? — спросил Рене, стиснув руки так, что побелели костяшки. — Того, о чем мне рассказал Ребель?

— Это в прошлом, — сказал Йес Декер, не поднимая глаз. — Пусть там и остается.

— Но какой-то полицейский из Копенгагена спрашивает об этом, нужно выяснить, что он…

Йес Декер поднял руку, останавливая его.

— Не стоит привлекать внимание полицейских, которых мы не знаем. Это слишком рискованно.

— Тогда нужно выяснить, что ему известно, не привлекая к себе внимания.

Старик поднял глаза и слегка наклонил голову. Он вопросительно посмотрел на сына:

— Как ты думаешь, что знает этот полицейский такого, чего не знаем мы?

Рене опустил уголки рта и пожал плечами.

— Может, они что-нибудь нашли там. Следы ДНК или что-то доказывающее, что это было…

Отец фыркнул и отмахнулся от этой мысли.

— Не выдавай желаемое за действительное, — сказал он.

— А почему, черт возьми, следователь из Копенгагена должен интересоваться тем, что произошло двадцать лет назад на другом конце страны? — спросил Рене.

Йес Декер оперся на клюшку для гольфа и с трудом поднялся со стула. Он подошел нетвердым шагом к сыну. Сжал губы и тяжело выдохнул через нос.

— Я думал, ты оставил это позади, парень.

— Оставил позади? — Рене Декер недоверчиво посмотрел на отца. — Каждый раз, когда я нажимаю на курок, я вижу лицо Мазорека.

— Ты должен двигаться дальше.

Рене опустил глаза и покачал головой:

— Не могу. Нет, пока я не узнаю, что случилось той ночью, когда он…

Их прервал стук в дверь, и она чуть приоткрылась. Ласло просунул голову в комнату:

— Sorry for disturb, boss, but Glenn is arrive[18].

Йес Декер долго смотрел на сына. Затем кивнул Ласло, и тот открыл дверь настежь.

Через несколько секунд Гленн Нильсен, коренастый мужчина лет пятидесяти с волосами до плеч и заискивающей улыбкой швейцара, вошел в комнату и распростер руки, как будто увидел своих лучших друзей.

— Ну что, мальчики? Как вы выносите такую жару? Можно подумать, что мы в Конго, а?

На нем были черные спортивные брюки с застегнутыми шлевками по бокам и красная клетчатая рубашка с обрезанными рукавами. Капельки пота выступили на висках под темными волосами, собранными в низкий хвост на затылке.

Рене не любил Гленна и с самого начала знал, что однажды тот станет мертвым грузом, с которым им придется расстаться. До сих пор они держали его потому, что он обладал одним преимуществом: он был недалек и готов сделать что угодно за деньги, поэтому брался за задания, которые другие обходили бы десятой дорогой, особенно рискованную работу водителем в Германии.

Но был у него и недостаток: он был недалек и готов сделать что угодно за деньги.

Ему нельзя было доверять.

— Ну что, младшенький? — спросил Гленн, протягивая Рене сжатый кулак для дружеского толчка. — Все в порядке?

— Нет, Гленн, не все в порядке, — сказал Рене, не обращая внимания на его кулак. — У меня небольшая проблема, которую ты должен помочь мне решить.

— Такое случается даже с лучшими, — сказал Гленн, опуская руку. — Но не лучше ли попросить одну из девчонок помочь тебе в этих делах?

Гленн перевел взгляд с Рене на Йеса Декера, потом на Ласло и хохотнул. Он вытащил из кармана рубашки сигарету и положил ее в рот.

— У кого-нибудь есть огонь? — спросил он, похлопывая себя по карманам.

— Я слышал, ты много болтаешь по городу, — сказал Рене.

Гленн поднял бровь и вынул сигарету изо рта.

— Болтаю? Люди чертовски заняты, чувак. Нифига я не болтаю.

— Тогда как ты объяснишь, что полиция в курсе твоей поездки в Гамбург в прошлом месяце?

— Полиция? Эй, парень, я ни хрена не…

Рене Декер убрал руку за спину и вытащил пистолет. Он направил его Гленну в голову и выстрелил один раз.

Пуля вошла в правый глаз, и Гленн рухнул, как карточный домик. Сигарета выпала из его руки и покатилась по полу, остановившись у ног Рене.

Рене присел и поднял ее.

Он остался сидеть на корточках и смотрел, как кровь медленно растекается под телом Гленна. У того на мгновение задрожали ноги, потом он замер абсолютно неподвижно.

Рене почувствовал, как отец приближается со спины.

— Наверно, это немного слишком, — сказал Йес Декер с любопытством в голосе. — Пуля в коленке тоже бы сошла.

Рене ничего не ответил.

Ласло вопросительно переводил взгляд с одного на другого. Потом пожал плечами и пошел за пилой и шваброй.

— Ну, уже ладно. — Йес Декер положил руку на плечо сына и сжал его. — Что ты хочешь сделать с этим следователем из Копенгагена?

Рене сунул сигарету в рот и закурил.

— Ты сможешь сегодня обойтись без Ласло?

Крылья Дюббельской мельницы не двигались, когда Элоиза проезжала мимо, и перед ее взором раскинулась широкая даль солнечно-желтых рапсовых полей, спускавшихся к заливу Сеннерборг. На земле, удобренной кровью, была рассыпана горстка вилл с выбеленными стенами и черной глазурованной черепицей на крышах, блестевшей на солнце, как свежеотчеканенные монеты.

Приближаясь к дому, Элоиза сбавила скорость. Она медленно проехала въезд на территорию и посмотрела на почтовый ящик.

«Маллинг», прочитала она.

Она проехала еще двадцать метров вперед по дороге и, держась за руль, заглушила мотор и положила руку на открытое окно, глядя в сторону поместья.

Сердце билось так сильно, что она чувствовала пульс в кончиках пальцев.

На подъезде к дому стояли два черных внедорожника, а несколько окон-дверей в эркерах на втором этаже дома были открыты. Занавески песочного цвета легко развевались на ветру.

Кто-то должен был быть дома.

Элоиза заметила качели на ветке большого дуба в саду и ощутила тяжесть на сердце. Она прекрасно понимала, что ей будет тяжело видеть Томаса в этой роли. Чьего-то отца. Чьего-то мужа. Но семь лет — это долгий срок, а чувства угасают. По крайней мере, так она говорила сама себе по дороге сюда.

Теперь она уже не была в этом так уверена.

Что-то внутри нее затрепетало, когда входная дверь открылась, и по лестнице быстрыми шагами спустилась женщина со светлыми волосами до плеч. Она была в длинном белом облегающем платье до щиколоток. Одной рукой она придерживала свой большой живот, выделявшийся под эластичной тканью, а в другой несла спортивную сумку.

Она положила сумку в багажник одного из джипов, повернулась к дому и хлопнула в ладоши.

— Давайте, ребята, надо поторопиться, если мы хотим успеть. Игра начинается через полчаса!

Через открытую входную дверь послышались детские голоса, и на лестницу вышли два светловолосых мальчика-близнеца в футбольной форме, смеясь и толкая друг друга локтями.

Позади детей показался еще один человек, и Элоиза перестала дышать.

Его лицо теперь больше обращало на себя внимание, чем она помнила, линия подбородка стала более четкой. Волосы тоже выглядели по-другому. Когда он был моложе, они росли беспорядочно темными, непослушными вихрами. Теперь они были коротко, аккуратно подстрижены и почему-то придавали ему более приятный вид. Более взрослый.

Элоиза ошибалась.

Время ничего не изменило.

Ей не следовало приезжать.

Дети сели на заднее сиденье, а Томас Маллинг стоял на лестнице и махал им рукой, пока машина отъезжала от дома.

Когда она скрылась из виду, он повернулся, чтобы войти в дом, но в то же мгновение у Элоизы зазвонил телефон.

Она поспешила отклонить вызов, обернулась и посмотрела на дом.

Томас остановился. Он стоял на лестнице перед входной дверью и, прикрываясь рукой от солнца, смотрел в ее сторону.

Элоиза сползла ниже на сиденье и затаила дыхание.

Он меня видел?

Черт, что я здесь делаю?

Она осторожно вытянула шею и посмотрела в окно.

Взгляд Томаса по-прежнему был прикован к машине.

Десять ударов сердца.

Затем он направился к ней.

Элоиза ударила по газам и увидела, как он исчезает в облаке пыли позади машины.

Полевая дорога была пыльной и неровной, высокая слоновья трава вдоль колеи склонялась над следами колес и хлестала по машине. Элоиза ехала по корням деревьев и выбоинам на дороге, и на минуту ей показалось, что она случайно ввела в навигатор неверный адрес. Все происходило так быстро, когда она планировала свою поездку в начале дня. Через полчаса после того, как она приняла решение ехать, она уже сидела в такси по дороге в аэропорт Копенгагена, успев перед этим купить билет на самолет, зайти домой на улицу Олферта Фишера, собрать чемодан, забронировать машину и место для ночевки. Во время переезда ее не беспокоил тот факт, что дом, который она сняла, стоял так уединенно. Так далеко, в богом забытом месте.

По карте было видно, что до ближайшего соседа было километра полтора, а до чего-то, напоминавшего магазин, — вдвое больше. В Копенгагене у нее было все необходимое в радиусе ста метров, и она могла в любое время суток ощутить жизнь рядом с собой. Постоянное жужжание пылесосов, грохот стиральных машин. Ножки стульев, скрипящие по старым деревянным полам, детские голоса в ранние утренние часы и вой машин «Скорой помощи».

Эффект Доплера от пульсации большого города, восходящие и нисходящие тона.

Дорога, по которой она ехала, закончилась прямо перед домом. Элоиза выключила мотор и удивленно подняла брови.

За двести сорок крон в день на окраине Гростена сдавался дом, который с легкой натяжкой можно было сравнить с Эрмитажным замком, по крайней мере размерами. Дом Гердасминде выглядел пошарпанным. Старая розовая краска облупливалась со стен, красно-коричневая черепица беспорядочно покрывала крышу. Но дом был прекрасно вписан в поляну, окруженную большими буками и плакучими ивами, которые, казалось, росли здесь уже несколько столетий, хотя остальная растительность на участке была молодой и хаотично пестрела тысячами оттенков зеленого.

Элоиза нашла ключ под верхним бревном в поленнице на заднем дворе, как и было уговорено, отперла дом и осмотрелась.

Во всех комнатах стоял слабый сладковатый запах разложения, и, хотя большой дом был полностью меблирован, все в нем выглядело заброшенным. Забытым. Белые простыни покрывали мебель в гостиной, а фитили свечей на обеденном столе были вдавлены в затвердевший воск, как будто кто-то торопливо сердито тушил пламя пальцами.

Элоиза открыла двойные двери в пышный сад и впустила солнце в дом, а сама стала ходить по дому и снимать простыни с мебели, так что пыль кружилась в золотистом свете. Она села в дверях и принялась за бутерброд из «Pret-a-Manger», разбирая новые письма от Мунка и все, что смогла сама найти в печати о деле Мии Сарк.

Информации было не так уж много. Интерес СМИ, очевидно, угас в 1998 году вместе с расследованием этого дела. Элоиза не находила новых данных в статьях, которые ей удалось найти, и имя Тома Мазорека не встречалось ни в одном упоминании об этих событиях, кроме того единственного, которое она нашла в «Инфомедиа». Были только пересказы одной и той же истории. Никаких новых следов, ничего нового под солнцем.

Элоиза снова попыталась связаться с Шефером, и он снял трубку после третьего гудка.

— Привет, — улыбнулась она. — Я не мешаю?

— Немного. Что такое?

Элоиза почувствовала в его голосе резкость, которой раньше не было.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Я занят. Чем я могу тебе помочь?

— Если у тебя сейчас нет времени, мы можем созвониться позже, — сказала Элоиза и сделала паузу, чтобы дать ему возможность закончить разговор. Она услышала звон столовых приборов и стаканов, гул голосов на заднем плане и посмотрела на свои наручные часы. Время близилось к 13.30. Когда Шефер ничего не ответил, она продолжила:

— Я просто хотела сказать тебе, что я сейчас в Южной Ютландии, хочу выяснить, может ли этот парень, твой приятель Зельнер, помочь мне…

— Ты уехала в Южную Ютландию?

— Нет, я улетела самолетом, но да, я здесь, чтобы узнать побольше об этом Мазореке, а теперь я наткнулась на кое-что еще: дело 1997 года, по мнению полиции связанное с торговлей людьми. Там была молодая девушка, которую, возможно, похитили и вывезли из страны на грузовике. Больше ее не видели, и дело кануло в Лету.

— И что?

— Я думаю, эти два дела каким-то образом связаны.

— Какие два дела?

— Смерть Тома Мазорека и исчезновение Мии Сарк, и я думаю, Фишхоф что-то знает об этом. Он заплакал, когда я упомянула имя этой девушки. Он знал ее имя, да и следователь, с которым я разговаривала сегодня днем, тоже оставил у меня впечатление, что здесь есть какая-то связь.

— Мия Сарк?

— Да, так ее зовут, — сказала Элоиза, — ту, которая исчезла. Я спрашивала о ней сегодня, когда была в полицейском участке в Сеннерборге. Расследование было просто-напросто остановлено всего через четырнадцать месяцев.

Шефер ничего не ответил.

— Через четырнадцать месяцев! — повторила Элоиза, словно это должно было вызвать гораздо более эмоциональную реакцию. — Ну правда же, для такого дела это неслыханно быстро?

Шефер неопределенно заворчал:

— Об этом нельзя судить так категорично. Это зависит от многих обстоятельств.

— Ну согласись, что это очень мало времени, разве нет?

— Да, но опять же: нужно знать больше об этом конкретном случае, чтобы иметь о нем представление.

— Том Мазорек видел девушку в ночь, когда она исчезла. Он был там, в том же кабачке, выступал в прессе об этом событии, давал показания полиции и так далее. Затем он тонет 1 августа 1998 года, а через два дня расследование дела Сарк приостанавливается. Не раскрыли, и все, долой его в подвал, в архив.

Шефер молчал.

— Алло, ты здесь? — спросила Элоиза.

— Да, я здесь, я просто пытаюсь понять, какое отношение это имеет ко мне.

Она нахмурилась.

— Почему ты сердишься?

— Я не сержусь.

— А кажешься очень раздраженным! Точно ничего не случилось?

Элоиза услышала, как Шефер тяжело вздохнул.

— Ничего не случилось, — сказал он. — Просто сегодня трудный день.

Элоиза помолчала мгновение.

— Ну, разве это не странное совпадение, как ты думаешь? В датах?

— В любом случае, это совпадение.

— Ты можешь связать меня с этим Зельнером? Я знаю, что он был следователем по делу Сарк, но сегодня его не оказалось в участке. — Элоиза встала, пошла на кухню и выбросила пакет из-под бутерброда в мусорное ведро. — Кстати, а ты не знаешь здешнего следователя по имени Карл Ребель?

— Ребель? Нет, не припомню такого. А что?

— Я встретила его сегодня, и он показался мне немного подозрительным.

— В каком смысле?

— Он мне показался таким… ну, не знаю. Подленьким! От него исходила какая-то странная вибрация, и он моментально связал твой утренний звонок с моими вопросами о Мии Сарк. Не странно ли?

— Разве ты не сказала только что, что Том Мазорек выступал свидетелем по этому делу?

— Да, но…

— Думаю, это не так уж странно.

— Ну да, если смотреть на это под таким углом, но…

Элоиза глубоко вздохнула, подыскивая слова. Она не могла объяснить, почему именно на Карла Ребеля среагировал ее внутренний радар.

Она услышала женский голос на заднем плане.

— Ты с Конни? — спросила она.

— Нет, я на совещании, так что, если у тебя больше ничего…

— Пришлешь мне контакты Зельнера?

Шефер что-то пробормотал и положил трубку.

Элоиза засунула телефон в задний карман и заглянула в холодильник. Там стояло четыре бутылки пива незнакомой ей немецкой пивоварни «Кромбахер Пилс» и красный пакетик кофе «Гевалия».

Больше ничего не было.

Она взяла на заметку, что надо будет не забыть купить кое-что по мелочи на обратном пути из Бенниксгорда. Мортен Мунк прислал ей краткий обзор адресов и мест работы Яна Фишхофа в 90-е годы, и оказалось, что Элоиза все запомнила правильно: Ян действительно жил на ферме и работал там в одно время с Томом Мазореком.

Она зашла в комнату и убрала блокнот и айфон в сумку. Потом вышла в коридор и захлопнула за собой входную дверь.

Неудивительно, что Ян Фишхоф решил поселиться в Драгере, вырос-то он здесь, думала Элоиза, въезжая в Ринкенес. Городки очень походили друг на друга, и в них было что-то, напоминавшее старую песню Шу-Би-Дуа про летнюю Данию. Зерно горело на полях, беленая церковная колокольня вытягивала шею так, что ее было видно с главной дороги, а на заднем плане мелькал Фленсбургский фьорд.

Она припарковалась во дворе перед отелем «Бенниксгорд» и направилась к главному зданию: белому двухэтажному особняку в неоклассическом стиле с соломенной крышей и голубыми оконными рамами.

На ресепшене ее встретила женщина с короткими, окрашенными хной волосами. Она была одета в длинное развевающееся летнее платье, а на восьми пальцах у нее были янтарные кольца: большие окаменевшие кусочки смолы желтых и коричневых оттенков создавали впечатление, что на руках у нее золотые кастеты.

Ее взгляд скользнул по Элоизе, и она приветливо улыбнулась:

— Добро пожаловать! Я могу вам чем-то помочь?

— Надеюсь, — сказала Элоиза. — Я ищу того, кто мог бы рассказать мне, каким было это место до того, как его превратили в поля для гольфа и застроили отелями.

Женщина кивнула и потянулась к стопке брошюр, лежавших на стойке. Она положила одну из них перед Элоизой и открыла первую страницу, где на весь разворот была напечатана старая черно-белая фотография.

— Многие сотни лет Бенниксгорд представлял собой район традиционного землепользования. Первые постройки здесь появились в…

Элоиза подняла руки, прерывая ее.

— Нет необходимости путешествовать во времени так далеко, — сказала она. — Меня интересуют исключительно 90-е годы.

Женщина закрыла брошюру.

— Вы хотели бы узнать что-то конкретное?

— Да, я… — Элоиза колебалась, пытаясь прикинуть возраст женщины. Та казалась минимум на десять лет моложе Фишхофа. — Я знаю кое-кого, кто работал здесь в то время, но думаю, он намного старше вас. Его зовут Ян Фишхоф, Вам о чем-нибудь говорит это имя?

Женщина с сожалением сжала губы.

— Увы.

— Может быть, кто-то из ваших коллег может помочь? — Элоиза попыталась заглянуть в заднюю комнату. — Может быть, кто-нибудь работал здесь тогда?

— Владелец у Бенниксгорда тот же, что и тогда, но он в Шотландии и вернется только на следующей неделе, так что могу посоветовать связаться с Хансом Галлахером. Без сомнения, он много знает о тех временах.

— А кто это?

— В свое время у него была здесь норковая ферма. Сейчас он держит свиней, его хозяйство недалеко от старой церкви и… так, кто у нас еще есть с тех времен? — Она забарабанила пальцами по столешнице. — Есть еще Дрес Карстенсен, он много лет проработал здесь телятником.

Элоиза записала имена в блокнот.

— Вы сказали что-то про норковую ферму?

— Да, именно там сейчас находится тренировочное поле, — женщина кивнула в сторону больших окон от пола до потолка.

Элоиза повернулась и посмотрела на поле, где одетый в белое господин как раз отправил в небо по высокой дуге мячик для гольфа. Он продолжал стоять, подняв клюшку над левым плечом, изогнув ногу в характерном положении и следя глазами за полетом мяча.

— Когда это было, вы говорите? — спросила Элоиза. — Когда здесь была норковая ферма?

— Это было как раз в тот период, который вас интересует. — Женщина протянула ладонь к Элоизе и кивнула. — Но тогда с этим оказалось так много проблем, что через несколько лет ее закрыли. Я не помню год, но думаю, это случилось еще до начала нового тысячелетия.

Элоиза оторвала взгляд от блокнота.

— А о каких проблемах речь?

— Ну, было столько разговоров об этике, столько хлопот и неприятностей, что… — Женщина пожала плечами.

— И вы говорите, его зовут Ханс? Того, кто управлял норковой фермой?

— Да, Ханс Галлахер. В свое время он арендовал землю у семьи Бенниксгорд, но, как я уже сказала, недолго, и закрылся он быстро.

— Вы думаете, он потерял на этом деньги?

— О, я не знаю, — сказала женщина. — Но, по крайней мере, он так или иначе обжегся на этом.

— И вы говорите, он живет прямо здесь? — Элоиза указала в сторону церкви, мимо которой проезжала.

— Нет, возле старой церкви Ринкенеса. Она расположена в нескольких километрах от города.

Элоиза записала все в блокнот.

— Мой друг упоминал, что в свое время он жил здесь, в Бенниксгорде. Такое может быть?

— Да, это возможно. В то время было три служебные резиденции, выстроенные бок о бок, и я знаю, что некоторые служащие жили здесь постоянно по несколько лет, но все три здания были уничтожены пожаром.

— Пожаром?

— Да. — Женщина снова открыла брошюру и указала на кусочек текста где-то в середине. — На ферме случился пожар, из-за которого сгорели служебные помещения и часть старого зернохранилища. Это случилось в… — она поискала нужное место в тексте, — декабре 1998 года.

— Это был поджог или что случилось?

— Поджог? — Женщина подняла голову, пораженная вопросом. — Нет, нет, это был… ну, я не знаю, взорвалась ли газовая плита или что это было, но, по крайней мере, что-то в этом роде. Это был несчастный случай.

— А вот это все… — Элоиза раскинула руки, указывая на разные здания. — Все это образовывало собой ферму?

— Да. Главный дом, где расположены наши апартаменты, в свое время был частной резиденцией владельца фермы, а флигель, который вы можете видеть вон там, — она указала на другую сторону двора, — служил стойлом лошадям, овцам, курам и всем прочим. Именно в этом здании снимали шкуру с норок.

— Там еще есть на что посмотреть? Что-нибудь осталось с того времени?

— Нет, ферма была полностью перестроена. Теперь все это — отель.

Элоиза поблагодарила женщину за помощь и, выйдя во двор, загуглила имя Галлахера. Она нашла его номер телефона и позвонила.

Ей ответил бодрый, жизнерадостный голос.

— Привет, — сказала Элоиза. — Это Ханс Галлахер?

— А кто спрашивает?

Элоиза представилась и сказала, что работает в газете.

— Насколько я понимаю, именно вы в свое время владели норковой фермой в Бенниксгорде?

Он чуть напрягся.

— Ну да, но с тех пор прошло много лет, и я больше не занимаюсь меховым производством, так что меня не интересует…

— Я звоню по другому поводу. Я хочу спросить, помните ли вы Яна Фишхофа, который в то время работал в Бенниксгорде?

Галлахер мгновение молчал. Когда он снова заговорил, по его голосу было слышно, что он улыбается:

— Фишхофа? Господи, да, конечно, я его помню. Он же работал у меня!

Элоиза направила ключ на «Рено», отперла его и быстрыми шагами направилась к двери.

— Можно ли мне заглянуть к вам? У меня есть несколько вопросов, которые я бы хотела вам задать. Это не займет много времени.

Вопрос озадачил Ханса Галлахера.

— Да, можно, но… я сейчас в Коллунде, и еще часа два или три… — Он отнял трубку ото рта, и Элоиза услышала, как он разговаривает с кем-то еще. Потом он снова обратился к ней: — Я могу быть дома к половине седьмого. Пойдет?

— На свиноферме? У старой церкви?

— Да.

— Хорошо, значит, увидимся там.

Элоиза повесила трубку, открыла блокнот и посмотрела на имя, которое приметила, читая статьи о Мии Сарк. Она на мгновение задумалась, не позвонить ли сначала, но отказалась от этой мысли и села в машину. Хотя это был нечестный метод, к которому обычно прибегали журналисты бульварной прессы, тем не менее все в профессии знали, что стратегически неразумно предупреждать уязвимых информантов о том, что ты к ним едешь.

Обычно самая лучшая история получается тогда, когда ты стучишь в дверь без предупреждения.

Застаешь врасплох.

— Да?

Темные накрашенные глаза вопросительно смотрели на Элоизу, а фарфоровые коронки белели в спокойной улыбке. Женщине, стоявшей в дверях, должно быть, было около семидесяти. Волосы, подстриженные под горшок, были иссиня-черными, а кожа туго обтягивала пухлые скулы, бледная и прозрачная, как на барабане.

— Ингеборг Сарк? — спросила Элоиза.

— Да?

— Меня зовут Элоиза Кальдан.

Элоиза протянула руку, и женщина на мгновение заколебалась, прежде чем пожать ее. Ее рука показалась Элоизе хрупкой. Большой, но бессильной, как у ребенка.

Несмотря на ее рост, Ингеборг Сарк, казалось, мог сбить с ног легкий порыв ветра. Ее длинная, долговязая фигура была закутана в черный костюм, и из этого темного одеяния торчали тонкие, как зубочистки, руки и босые узловатые ступни.

— Могу я чем-нибудь помочь вам? — спросила она. Ее голос звучал мягко, почти по-детски.

— Я журналистка, — сказала Элоиза. — Я хочу задать вам несколько вопросов о вашей дочери.

Ингеборг Сарк разжала руку и безвольно опустила ее.

— О Мии?

— Если позволите зайти на минутку, я объясню.

Ингеборг Сарк смотрела на Элоизу, приподняв подбородок, но ничего не говорила.

— Я понимаю, что прошло уже много лет с тех пор, как в прессе писали об этом деле, — сказала Элоиза, когда стало ясно, что ей придется прокладывать путь в дом Ингеборг Сарк достойной аргументацией. — Когда такие дела забрасывают, это мало способствует их раскрытию. Полиции нужны свидетельские показания, и часто именно обычные люди предоставляют важную информацию. Бывает, что люди читают о старом деле в газете и вдруг вспоминают что-то, что они видели или слышали. Бывает, что преступник по прошествии лет проговаривается другу или коллеге, которые затем складывают два и два и звонят в полицию, потому что…

— Преступник? — Ингеборг Сарк схватилась за сердце. — Есть какие-нибудь новости?

— Нет, нет, — Элоиза покачала головой и сделала шаг навстречу женщине. — Я не очень аккуратно выразилась. Я пытаюсь сказать, что освещение в СМИ может помочь возобновить расследование, которое зашло в тупик.

Она повернула руки ладонями вверх.

— Я только что была в полиции в Сеннерборге, и дело в буквальном смысле покрылось пылью. Никто уже не работает над тем, чтобы выяснить, что случилось с вашей дочерью, кроме меня.

— А почему вы интересуетесь этим?

Элоиза на мгновение замялась.

— Я освещаю другое дело, в связи с которым возникло имя вашей дочери.

Что-то неопределенное мелькнуло во взгляде Ингеборг Сарк. Она заправила волосы за уши и сжала губы.

Затем кивнула и отступила назад в прихожую.

— Где вы работаете?

Ингеборг Сарк сидела в черном кожаном кресле и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, рассматривала, сощурившись, Элоизу.

В руках она держала стакан. Он стоял на кофейном столике, когда они вошли в гостиную, и был на две трети полон жидкостью соломенно-желтого цвета с легким зеленоватым оттенком, который намекал, что это скорее «Совиньон Блан», нежели водопроводная вода.

— В газете «Demokratisk Dagblad», — сказала Элоиза. — Я из редакции экономических расследований, где мы углубляемся в события, исследуем и раскрываем темы глубже, чем обычные новостные журналисты.

Ингеборг Сарк кивнула сама себе, как будто это был ответ, который ее удовлетворял.

Элоиза оглядела гостиную с задернутыми шторами. В большом обособленном доме было темно и так пусто и тихо, что она не удивилась бы, если по полу гостиной вдруг прокатилось бы перекати-поле, как в городе-призраке Клондайка после окончания золотой лихорадки. Стены были выкрашены в выгоревший красный цвет, а крупная темно-коричневая плитка на полу охлаждала дом. Снаружи палило солнце, но здесь жара не чувствовалась.

— Вы живете одна? — спросила Элоиза.

Ингеборг Сарк кивнула.

— У вас нет других детей?

— Нет.

— А у вас есть муж? Приятель?

Ингеборг Сарк рассеянно смотрела на стену позади Элоизы.

— Уже нет.

Элоиза достала из сумки диктофон.

— Вы не возражаете, если я запишу наш разговор?

Женщина покачала головой, и Элоиза нажала на «запись».

— Вы давно живете здесь? — спросила она.

— В Гростене или в этом доме?

— И то, и другое.

— Я родилась и выросла в этом городе, а в доме живу с 1987 года. Мии было девять лет, когда мы поселились здесь, и я уже много раз подумывала о переезде. В этих комнатах слишком много воспоминаний — слишком много хороших, слишком много плохих, но я всегда думала, что… — Ингеборг Сарк опустила глаза. — Да, я знаю, люди думают, что это глупо, но я всегда думала, что, если я перееду, она не сможет найти свой дом.

Она подняла глаза и встретила взгляд Элоизы с выражением непреклонности.

— Вот что меня поддерживает, — сказала она. — Вот как я выживаю. Других вариантов нет. Она обязательно вернется домой.

Элоиза кивнула, потому что это было способом проявить дружелюбие, и в комнате повисло тяжелое молчание.

— Я кое-что читала об этом деле и знаю, что в тот вечер она ушла из бара одна, — сказала Элоиза. — Но я ничего не знаю о том, кем она была и в каком состоянии находилась на тот момент.

Ингеборг Сарк отвернулась.

— Мы поссорились в тот день.

— В день, когда она исчезла?

Она кивнула.

— Вы помните, из-за чего вы поссорились?

— Да, но… — Она медленно покачала головой. — Ничего серьезного. По крайней мере, по сравнению с тем, что случилось потом, а она обычно была такой хорошей девочкой.

— Любая информация может повлиять на ход дела. Даже та, которая кажется несущественной, — сказала Элоиза, ободряюще кивая, чтобы она продолжала рассказ. — Вы поругались?

Ингеборг Сарк тяжело вздохнула и чуть покачала головой.

— На самом деле все началось на несколько месяцев раньше. Задолго до исчезновения Мии.

— По какому поводу произошла ссора?

— Ну… из-за такой глупости, как сигареты. И деньги! — Она сделала глоток вина. — Глупый, бестолковый повод. Я обнаружила, что она начала курить. Мы договорились, что я заплачу за обучение на водительские права, если она будет держаться подальше от подобных вещей, а потом нашла сигареты у нее в сумке. Поэтому я сообщила ей, что она должна сама позаботиться о расходах — сказала, уговор есть уговор. Водительские права стоили около десяти тысяч крон, а таких денег у нее не водилось, поэтому я решила, что она не скоро сможет себе это позволить — через год, может быть, через два. Но уже спустя несколько месяцев она пришла и помахала пачкой банкнот. Я не могла понять, как ей удалось собрать так много за такое короткое время, и, конечно, я заподозрила неладное.

— Откуда же у нее оказались деньги?

— Мне бы тоже хотелось это знать, — кивнула Ингеборг Сарк. — Вот почему мы стали ругаться, ведь она солгала мне. Сказала, что половину скопила, а другую ей подарил отец. Но — курила бы она или нет — он никогда не дал бы ей денег на водительские права.

— Как его зовут? — Элоиза оторвала взгляд от блокнота. — Я полагаю, это ваш бывший муж?

Ингеборг Сарк слегка сощурилась и кивнула.

— Его звали Хеннинг Сарк, и он умер много лет назад. Мы развелись, когда Мия была маленькой, и впоследствии, мягко говоря, не были очень хорошими друзьями. Когда она исчезла, он сказал полиции, что не удивится, если она сбежала от меня. Он не пытался ее искать, и думаю, что он вряд ли когда-нибудь вспомнил о ней снова.

— Простите меня за такой вопрос, но не мог ли он быть прав? — осторожно спросила Элоиза. — Возможно ли представить, чтобы Мия сбежала из дома?

Ингеборг Сарк медленно покачала головой.

— В тот день мы поссорились, но это не было привычным для наших отношений. Она всегда была такой хорошей девочкой. Такой хорошей девочкой, — повторила она, на мгновение впадая в забытье. — Кроме того, она была совершеннолетней. Если бы она захотела переехать, она могла спокойно это сделать. Никто не удерживал ее здесь.

— Возвращаясь к вашей ссоре, — сказала Элоиза. — Вы говорите, что Мия утверждала, будто половину денег она получила от отца, а вторую половину скопила сама.

— Да.

— Что было дальше?

— Я сказала, что не верю ей, и потребовала объяснить, откуда взялись деньги. Потому что я честно признаюсь, что я… я подумала о худшем.

— О чем именно?

— Что она могла их украсть. Может быть, в том кафе, где она работала, но я до сих пор понятия не имею. Я просто не понимаю, откуда еще они могли взяться.

— Что это было за кафе?

— Одно местечко в Броагере. Она проработала там полгода, по две ночи в неделю. Пока не исчезла.

— Оно все еще существует, вы не знаете?

Она колебалась.

— Да, но с тех пор многое изменилось. Оно уже не такое, каким было раньше, оно стало таким обшарпанным. Грязным!

— Как называется это кафе?

— Селеста. Что-то там Селеста.

Элоиза сменила тему.

— А какой была Мия по натуре? Была ли она жизнерадостной? Много ли у нее было друзей?

— Да, у нее были друзья, и да, она была… — Ингеборг Сарк замолчала и долго сидела, глядя в пространство. — Но в последнее время она стала казаться совсем другой.

— В каком смысле?

— Не знаю, она просто… — Ингеборг Сарк подперла щеку рукой, и ее глаза заблестели. — Я видела, что она много плакала. Последние несколько недель она… Она все глаза проплакала, у нее был безвольный взгляд, но она не хотела говорить мне, что случилось. Я спрашивала несколько раз, но она отвечала, что не хочет об этом говорить. Она казалась удивительно… робкой.

— Как вы думаете, это могли быть трудности с молодым человеком?

Она неуверенно покачала головой.

— Она, очевидно, с кем-то встречалась, но никогда мне о нем не рассказывала. Единственным парнем, которого она приводила домой, был Йохан, и они были просто друзьями.

— Йохан — это тот, с кем они были в ту ночь, верно?

Ингеборг Сарк кивнула.

— Он так и не оправился от случившегося.

— А где он сейчас, вы не знаете?

— Он все еще живет здесь. У него автомастерская недалеко отсюда. Милый мальчик. Каждый год на годовщину он приходит проведать меня. Думаю, нам обоим приятно поговорить с кем-то, кто знал Мию. Кто помнит ее такой, какой она была до того, как стала исчезнувшей девушкой. — Последние два слова она произнесла, рисуя в воздухе кавычки пальцами. — Нас осталось не так много.

— А та девушка, которая пошла с ними гулять в тот вечер? Их же было трое, верно? Девушка по имени Мария Луиза?

— Малу Янг, — кивнула она. — Тогда никто не называл ее Марией Луизой.

— Они дружили с Мией?

— Еще как. Они были почти неразлучны в течение нескольких лет. — Ингеборг Сарк устремила взгляд на камин, находившийся с другой стороны от журнального столика. Камин был похож на открытую пасть, пустую и черную от копоти.

— Звучит глупо, когда я говорю об этом, но я ужасно ревновала к тому, насколько они были близки — они почти что вели себя так, будто были влюблены друг в друга. Но с возрастом все изменилось. Они начали вырастать из этих отношений и отдаляться друг от друга в последний год или около того. По крайней мере, так Малу сказала тогда полиции. И именно она рассказала им, что той весной Мия встречалась с каким-то парнем.

— Это был ее молодой человек?

Ингеборг Сарк пожала плечами.

— Его допрашивали по этому делу?

— Нет, потому что мы не знали, кто он. Малу просто видела их вместе несколькими неделями ранее и сказала, что Мия держала все в секрете. Она думала, что они могли уехать вместе, но… нет. — Она покачала головой. — Ничего мне не сказав? И не зайдя домой? Нет. Она бы никогда так не поступила.

— Она тоже навещает вас, эта Малу? — спросила Элоиза.

Ингеборг Сарк слегка фыркнула и покачала головой.

— Она поступила в медицинское училище в августе того года, когда пропала Мия, и с тех пор я ее не видела. Я слышала, она теперь работает в больнице в Видовре. Что она педиатр. — Она произнесла это слово с издевкой и засмеялась тихим, безрадостным смехом. — Я часто ловлю себя на мысли: как бы мне хотелось, чтобы это была она. Лучше бы тогда пропала Малу, а не моя дочь. А потом я представляю себе Мию в белом врачебном халате со стетоскопом на шее в детской палате какой-нибудь больницы. Меня можно назвать из-за этого плохим человеком, как вы думаете?

Элоиза покачала головой:

— Вас можно назвать человеком.

— Иногда, когда я бываю в Бругсене, я встречаю матерей бывших одноклассниц Мии и вижу по их лицам, что они думают: «Хорошо, что это случилось с дочерью Ингеборг, а не с моей. Хорошо, что это не я!»

— Они тоже всего лишь люди, — сказала Элоиза. — Я уверена, что они не имеют в виду ничего плохого.

— Ну, не знаю… — Ингеборг Сарк опустила глаза и глотнула вина.

Элоиза просмотрела свои записи.

— В одной из первых статей, посвященных этому делу, есть свидетель из таверны, который назвался Томом Мазореком. Это имя вам что-нибудь говорит?

Ингеборг Сарк подняла голову и несколько раз моргнула.

— Том?

— Да. Вы его знали?

— Да, я… — Она прищурилась и озадаченно посмотрела на Элоизу: — Почему вы спрашиваете о нем?

— Как вы познакомились?

Ингеборг Сарк слегка пожала плечами, и на ее щеках проступили красные пятна.

— Он помогал искать Мию, когда она исчезла, и он был рядом со мной после этого.

— Вы встречались?

— Нет, между нами не было того, что обычно ассоциируется с отношениями. Наши отношения выглядели более нетрадиционно.

— Но у вас была… — Элоиза подняла брови и кивнула, — …физическая связь?

Ингеборг Сарк закуталась плотнее в черный костюм и нерешительно покачала головой.

— Это были прежде всего духовные взаимоотношения. Том был очень взволнован случившимся, и это ненадолго связало нас. Честно говоря, я понятия не имею, как бы я пережила первые несколько месяцев без него. Он заботился обо мне, следил, чтобы у меня было что поесть, утешал, купал. Он помогал мне с бумагами, с общением с полицией — поддерживал меня во всем. Но шло время, и перерывы между его визитами становились все длиннее. — Она посмотрела на бокал. — Я не могу винить его. Это не его горе.

— Вы были в него влюблены?

Ингеборг Сарк вздернула подбородок, и ее взгляд стал жестче.

— Вас это, честно говоря, не касается!

Элоиза встретила ее взгляд примирительной улыбкой и несколько секунд помолчала, чтобы разрядить обстановку.

— Вы его уже знали? — спросила она. — До исчезновения Мии?

— Я знала о нем. Гростен — маленький городок.

— Вы не помните, работал ли он в Бенниксгорде в тот период, когда вы с ним виделись?

— Да, работал.

— А вы не помните Яна Фишхофа, который тоже там работал?

Ингеборг Сарк вздрогнула. Она долго смотрела на Элоизу и сглотнула так громко, что было слышно.

— Вы не знаете, была ли Мия с ним знакома? — спросила Элоиза. — Или, может быть, слышали, как она его упоминала?

— Что вы о себе возомнили? — прошептала Ингеборг Сарк. — Стучитесь в мою дверь. Притворяетесь, что хотите помочь.

Элоиза подняла брови.

— Я не понимаю, что вы…

Ингеборг Сарк встала.

— Пожалуйста, уходите, — сказала она.

— Если вы присядете, Ингеборг, то я все объясню…

Стакан с водой вдребезги разлетелся в камине.

— УБИРАЙТЕСЬ!

Элоиза встала, взяла со стола диктофон и вышла в прихожую.

В дверях она обернулась.

— Если вы передумаете, — сказала она, протягивая свою визитку. — Я пробуду здесь еще несколько дней, если вы все же захотите поговорить…

Ингеборг Сарк посмотрела на карточку, не беря ее. Она устремила затуманенный взгляд на Элоизу, и ее подбородок задрожал.

— Мия где-то там, — сказала она. — Понятно вам? Она где-то там!

Элоиза не успела ничего сказать, и Ингеборг Сарк закрыла дверь.

— Ну, тогда пойдите разбудите его. Это очень важно! — сказала Элоиза в трубку.

Она вышла из машины и захлопнула за собой дверь.

— Нет, не буду, — сказала Рут на другом конце провода. — Он был очень встревожен с тех пор, как вы с ним поговорили сегодня утром. У него были приступы сильной тревоги, ему что-то мерещилось, слышалось и все в этом духе. Это было жутко наблюдать, честное слово. Так что, чем бы вы там ни занимались в Ютландии, я не уверена, что это идет ему на пользу.

— Мне просто нужно поговорить с ним одну минуту, — сказала Элоиза. — Я должна задать ему несколько вопросов.

— По-моему, это плохая идея.

— Да, я уже уяснила это. Не могли бы вы его разбудить?

— Нет, я просто не могу этого сделать! Приходил доктор, сделал ему какой-то укол, чтобы он успокоился, и теперь он наконец уснул, так что все остальное должно подождать до завтра.

Элоиза повернула голову на звук приближающейся машины — кто-то быстро ехал по главной дороге.

Грязно-белый «Рейндж Ровер» с присохшей глиной на боках влетел во двор и резко затормозил на гравии. Пожилой мужчина с грузом в виде объемного живота выскочил из машины и короткими, решительными шагами направился к ней.

Элоиза попросила Рут сообщить, если Фишхоф вечером проснется, и положила трубку.

Подошедший мужчина был одет в свитер камуфляжной расцветки, темно-синие джинсы и резиновые сапоги до колен. Лицо у него было широким и загорелым. Прищуренные глаза весело сверкали, а серебристо-серые пряди волнами падали на лоб, который казался абсолютно неподвижным.

В Галлахере было что-то обезоруживающее, подумала Элоиза. Вся его фигура так и излучала тепло.

— Мойн![19] — сказал он, весело улыбаясь. Он протянул руку, и Элоиза пожала ее. Его кожа показалась ей грубой и теплой, а рукопожатие было таким крепким, что у нее чуть не подогнулись колени.

— Ханс Галлахер, — прокаркал он. — Извините за опоздание. Вы издалека, как я могу догадаться?

Он отпустил ее руку.

— Да, — кивнула Элоиза и осторожно расправила пальцы, проверяя, все ли кости целы. — Я из Копенгагена.

— Неужели? Городская девушка! Вы, стало быть, крепкий орешек? — Он поморщился от силосного запаха, улыбаясь всем своим видом.

Элоиза огляделась и тихонько вздохнула.

— Пахнет немного как в центре Копенгагена ранним утром в воскресенье, так что я рискну предположить, что нахожусь на утренней тренировке, — сказала она и улыбнулась.

Ханс Галлахер громко рассмеялся и хлопнул Элоизу по спине, отчего она едва не потеряла равновесие.

— Это хорошо, — сказал он, кивком приглашая ее пойти с ним. — Я сейчас немного занят, так что, если вас не смутит запах, не сходите ли вы со мной до загона, пока мы будем разговаривать?

— Да, конечно.

— Многозадачность, да? Ведь вы, женщины, утверждаете, что у вас это очень хорошо получается?

Он направился к большому ангару на другой стороне двора, и Элоизе пришлось перейти на бег, чтобы успеть за ним.

— Значит, вы знаете Яна Фишхофа — так? — спросил он через плечо и толкнул дверь в свинарник размером с футбольное поле.

Шум внутри был нечеловеческим, словно десять тысяч ножей скрежетали по фарфору, а из-за аммиачного запаха Элоизе пришлось изо всех сил сдержать рвотный рефлекс.

Ханс Галлахер посмотрел на нее краем глаза, и уголки его рта приподнялись в улыбке.

— Все в порядке?

Элоиза собралась с силами и кивнула. Она посмотрела на пол ангара в поисках места, куда можно было бы ступить, не перепачкав белые «Конверс» свиным навозом.

— Мы с Яном Фишхофом хорошие друзья, — сказала она.

— Как он? — спросил Ханс Галлахер и зашагал по проходу. — Последний раз я видел его много лет назад.

— Он не очень хорошо.

Галлахер остановился и обернулся к ней, нахмурившись.

— У него рак легких в терминальной стадии, так что ему осталось недолго, — сказала Элоиза.

Галлахер перевел взгляд на свои резиновые сапоги, сложил руки на груди и покачал головой.

— Черт бы его побрал, этот рак. Он отнял у меня дочь — да, а у Яна жену, кстати. Рак груди, у обеих. — Он слегка прикусил нижнюю губу и устремил взгляд в пространство, размышляя. — Для нас с ним это было очень тяжелое время. Теперь, когда мы достигли определенного возраста, люди вокруг начинают чаще умирать, и у большинства из них этот гребаный рак, ну. Черт бы его побрал!

— Да, это действительно ужасно, — согласилась Элоиза. — Помимо рака, у Яна началась деменция, поэтому я здесь, чтобы попытаться помочь ему вспомнить жизнь, какой она была в Бенниксгорде в его время. Вы тогда работали вместе?

— Я не работал на ферме, как Ян, если вы это имеете в виду, но у меня была доля в норковом бизнесе, ферма находилась там несколько лет, поэтому я ездил туда время от времени, а Ян работал на меня какое-то время, но это было уже очень давно. Что бы вы хотели узнать?

— Вы помните парня по имени Том Мазорек?

— Том Питбуль? Конечно! А что?

Элоиза нахмурилась.

— Почему вы его так назвали?

— Питбуль?

— Да.

Он пожал плечами.

— Ну это просто имя. Как Красный в «Монополии». Как Йонке и Макрель[20]. Просто так все говорили. Мазорек, Том, Питбуль — это все был один тип.

— Что вы можете сказать о нем?

— Ну, что я могу сказать? — Он почесал шею ладонью размером с медвежью лапу. — Он был забавным персонажем, надо отдать ему должное. Он, к сожалению, очень рано умер.

— Разве ему было не за сорок?

— Да, вероятно, так и было, — сказал Галлахер. — Но это же не возраст.

— Насколько хорошо вы его знали?

— Мы не общались с ним с глазу на глаз, если вы это имеете в виду, но он работал и в Бенниксгорде, и в Блансе, так что я регулярно с ним сталкивался.

— Вы имеете в виду скотобойню? — Элоиза вспомнила резюме, которое прислал ей Мунк. — В Блансе?

Ханс Галлахер кивнул.

— Он не отлынивал от работы, за это его можно было похвалить. В наши дни с рабочей силой дела обстоят совсем иначе. Молодые датские парни превращаются в истеричек, когда их просят взяться за дело, и все это идет в профсоюзы, к членам комитетов, они требуют возмещения за сломанные ногти, за грубость, как по делу, так и не по делу. У Тома Питбуля было по несколько дел одновременно, и он никогда не хныкал. Он был человеком старой закалки.

— А каким еще он был?

Ханс Галлахер опустил уголки рта и пожал плечами.

— Он был веселым. С чувством юмора, притом довольно черного. Он был достаточно приятным, по крайней мере, всегда вежливо здоровался и все такое, но при этом немного бандитом, так что мы вращались в разных кругах.

— Вы говорите, бандитом. В каком смысле?

— Он всегда участвовал в драках и тому подобном. В конце концов, Гростен — маленький город, и люди болтают, так что все знали, что он был смутьяном.

— А каковы были его отношения с Яном Фишхофом, вы знаете?

Ханс Галлахер прищурился и приподнял подбородок.

— Что значит «отношения»?

— Они были друзьями?

— О, в этом смысле. — Он с облегчением рассмеялся. — Ну, я не знаю… Друзья ли, нет ли. Они оба работали несколько лет на ферме, поэтому они все время сталкивались друг с другом, но виделись ли они вне работы? — Он покачал головой. — Вполне возможно, что они иногда могли выпить пива после работы, я не могу этого утверждать. Но чтобы более того? Нет, не думаю. Ян всегда был очень хорошим парнем. Наши дочери ходили в одну школу, а жены время от времени пили вместе кофе. Я часто думал эти годы, чтобы связаться с ним, но вы же знаете, как это бывает. Один день сменяет другой, и вот… — Он с сожалением поджал губы.

— Что говорят о смерти Тома Мазорека?

— Что говорят?

— Да, вы сказали, что это маленький город и что люди болтают. Так что они говорят?

— В эти дни мало чего говорят. Это было так давно, и… — Галлахер нерешительно пожал плечами. — Ну, это был несчастный случай. Трагический!

— А что еще? — Элоиза держала ручку наготове и выжидающе смотрела на него.

Ханс Галлахер глубоко вздохнул и слегка почесал нос.

— Ну, что там произошло? У него была какая-то парусная лодка. Нет, наверно, моторная, не помню. Как бы то ни было, на воде у «Провиденс» возникла какая-то проблема, и…

— «Провиденс»?

— Это ресторан, расположенный у Страндереда, рядом с фьордом.

Элоиза записала в блокнот название.

— Как я уже сказал, возникла какая-то проблема. Мотор заклинило, что-то в этом роде. И это было до того, как у всех появились мобильные телефоны, имейте в виду. — Он поднял вверх палец. Затем опустил руку и покачал головой. — Неизвестно, что случилось потом. Может быть, он пытался починить двигатель — как знать? По крайней мере, какая-то хрень загорелась, и… да! — Он всплеснул руками. — И случилось то, что случилось. Это трагический эпизод, но такое, конечно, периодически случается в местах, подобных нашему, которые находятся у воды.

— Вы имеете в виду, что люди тонут?

— Да.

— И часто это случается?

— Часто ли, нет ли… По крайней мере, здесь это случается чаще, чем в Сахаре. Это простая математика.

Молодой парень, одетый во что-то похожее на болотные сапоги, подошел к Галлахеру и протянул ему спиртовой маркер и планшет с документом. Показывая на разные стойла, они обменялись несколькими словами, которых Элоиза не поняла.

Галлахер кивнул и что-то написал на документе. Он протянул планшет обратно парню и перевел взгляд на Элоизу:

— Еще что-нибудь?

— Да, в некрологе, который семья опубликовала через несколько дней после смерти Мазорека, есть два имени, — она пролистала блокнот, чтобы найти их, — Рената и Кьельд. Вам они что-нибудь говорят?

Галлахер кивнул:

— Это мать Тома и его старший брат.

— Они еще живы? Я ничего не смогла найти по фамилии.

Он покачал головой:

— Мать умерла пару лет назад. Под конец она была уже очень пожилой и не совсем в здравом уме, хотя я думаю, что на самом деле она никогда в нем не была.

— А брат?

— Кьельд?

— Да.

— Он умер через несколько лет после Тома.

— Как это случилось?

— Это была дорожная авария. Водитель-призрак сбил его на скорости полторы сотни километров в час где-то на трассе Е45.

— Значит, других членов семьи не осталось?

— Насколько я знаю, нет.

— И у него не осталось ни жены, ни сожительницы?

— У Тома?

— Да.

— Нет, в Дании нет.

Элоиза оторвала взгляд от блокнота.

— Что вы имеете в виду?

— У него несколько лет была постоянная девушка. Я не знаю, были ли они женаты. Они вместе поехали в Таиланд и прожили там несколько лет, но Том не выдержал жары и вернулся домой.

Элоиза подумала об обзоре, который ей прислал Мунк, с адресами местожительства Мазорека и о тех годах, когда он ничего не мог найти о нем.

— А девушка? — спросила она.

— Она осталась там.

— Вы помните ее имя?

— Ммм, Вики, я думаю. Или Бекки. Что-то вроде того. Я встречался с ней всего раз или два, и на ее месте потом оказывались многие женщины. В этой области Том тоже очень преуспевал, — сказал Ханс Галлахер и захлопал глазами.

— Но на момент смерти он жил один?

— Да, он ночевал то тут, то там, в зависимости от того, с какой дамой встречался, но в основном жил с матерью. У нее был старый загородный дом, рядом стоял небольшой гостевой домик, и вот там он прожил много лет.

— А вы знаете, где этот дом?

— Да, это не так далеко отсюда. — Галлахер дал Элоизе адрес.

— Дом был выставлен на продажу после того, как умерла Рената, но я не могу представить себе, чтобы сейчас кто-то захотел его купить. Он просто стоит и разваливается. Теперь это государственная собственность.

Элоиза пролистала свой блокнот.

— Что-нибудь еще? — спросил Галлахер, взглянув на часы. — Скоро время обедать. — Он похлопал себя по животу.

— Да, в своем расследовании я наткнулась на несколько статей о молодой женщине, которая тогда исчезла. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Да, Нина? А что?

— Нет, Мия, — сказала Элоиза, отрываясь от блокнота. — Ее звали Мия Сарк.

— А, вы про Сарк. Да, я помню эту историю.

Элоиза нахмурилась.

— А вы подумали, что я кого имею в виду?

— Я думал, вы имеете в виду Нину Далсфорт, — Ханс Галлахер неопределенно махнул рукой в сторону Бенниксгорда, — потому что мы только что говорили о норковой ферме.

Элоиза смотрела на него не мигая, и по шее у нее забегали мурашки.

— Нина Далсфорт?

— Да, это был еще один случай, нашумевший в прессе.

— Что случилось?

— С Ниной?

— Да.

— Она сбежала.

Ханс Галлахер высыпал ведро корма в корыто.

— Сбежала?

— Да, она была из группы молодых идеалистов, которые занимались тем, что заводили друг друга и искали неприятностей. Какие-то фанатики PETA, которые вымещали свою злость на нас, норковых фермерах. Тогда все бесчинства были направлены на меховое производство, сами понимаете. Я никогда не думал, что скажу это, но на самом деле я скучаю по тем временам, потому что в наши дни невозможно ни поесть мяса, ни слетать в Прагу, ни купить букет роз своей жене, не будучи линчеванным за тот углеродный след, который оставляет твой образ жизни. Нельзя также присвистывать при виде женщин, распевать старинные датские песенки или ругать детей, потому что тогда на тебя будут жаловаться за сексуальные домогательства, расизм и психологическое насилие. Сегодня осуждение распространяется на всех и каждого, но тогда мишенью становились только мы, норковые фермеры.

Элоиза склонила голову и снисходительно улыбнулась.

Галлахер встретился с ней взглядом и слегка усмехнулся.

— Я не жалуюсь, я просто объясняю вам, как оно было, — сказал он. — Эта группа активистов планировала акции против двух норковых ферм в нашем районе — Бенниксгорда и Падборг Минка. Их план заключался в том, чтобы выпустить животных и поджечь фермы, но так далеко они не зашли. По крайней мере, у нас. Мы узнали об их планах и были наготове, когда они пробрались во двор посреди ночи.

— Что произошло?

Ханс Галлахер прокашлялся.

— Их арестовали. Всех четверых. По обвинению в вандализме и попытках освобождения норок во время акций в трех других местах Ютландии. Их также обвинили в поджоге и угрозах убийства.

— Угрозах убийства?

— Да, когда их арестовали, у этой Далсфорт оказались при себе письма, которые они собирались оставить нам на ферме. Обращенные лично к нам — тем, кто там работал.

— Что в них говорилось?

— В них говорилось, что если мы возобновим работу, они поступят с нами так же, как мы поступали с животными: нас убьют и освежуют.

— И вы говорите, что в акции участвовали четверо молодых людей?

— Да. Девушка и трое парней. Она была единственной из них, кому на момент совершения преступления не было восемнадцати лет, поэтому ее отпустили домой в ожидании суда, а через несколько дней она исчезла. Из-за ее семьи здесь был целый цирк.

— Что это за семья?

— Далсфорт?

Элоиза кивнула.

Он робко улыбнулся.

— Вы действительно издалека, верно?

— Да, от этого никуда не деться. Кто же они?

— Ее родители — Оле и Лизетта Далсфорт. Они владеют «Далсфорт Индустри».

— «Далсфорт Индустри», которая… — Элоиза стала вспоминать, перебирая свою мысленную картотеку, — …выпускает клапаны и что-то в этом роде?

— Да, именно. Сейчас это огромная компания с офисами примерно в тридцати странах.

— И никто так и не узнал, куда делась девушка?

Он покачал головой:

— Полиция считает, что она уехала в Германию, а куда она делась оттуда, неизвестно.

— А Ян и Том Мазорек были замешаны в этом деле с активистами?

— Да, потому что угрозы убийства были адресованы им лично — и, конечно, мне и еще одному парню по имени Дрес Карстенсен. Когда дело дошло до суда, мы все вчетвером давали показания против троих разбойников, а против Нины Далсфорт — заочно, потому что к тому времени она уже сбежала. Мы объяснили, что тогда произошло, чтобы прекратить безумные разговоры, которые ходили вокруг следов на руках девушки и выстрелов и криков и прочих ужасов, которые слышали соседи.

— Что это были за следы? — спросила Элоиза.

Ханс Галлахер на мгновение замялся. Он опустил глаза и несколько раз провел каблуком по полу стойла.

— В ту ночь мы лежали в засаде, ожидая их появления. На тот момент мы еще не уведомили полицию, что до нас дошли слухи о готовящемся нападении. Мы решили, что для начала сами разберемся с этим, поэтому, когда появились эти разбойники, вооруженные садовыми ножницами и газовыми баллончиками, мы удивили их. У Дреса Карстенсена было с собой охотничье ружье, он сделал предупредительный выстрел в воздух, и все трое тут же сдались — а один намочил штаны от страха. Но девушка невозмутимо продолжала двигаться к клеткам, поэтому Ян и Том побежали за ней и схватили на полевой дороге — там, где сейчас находится вторая лунка. Мы захватили с собой нейлоновые веревки на случай, если придется проводить гражданское задержание, так что они связали ей руки за спиной и потащили обратно во двор, где ждали остальные.

— И что случилось потом?

— Ну, девушка — Нина — лежала на земле и кричала, как свинья, которую режут. Она была в натуральной истерике, поэтому один из соседей — парень по имени Лоренц — вызвал полицию. Он думал, что кого-то убивают, потому что это было совершенно невозможно слушать. Остальные трое вроде бы поняли, что происходит, а она нет! Она каталась по земле, пытаясь разорвать веревки, поэтому они вреза́лись ей в кожу.

— А что сказали полицейские, когда приехали?

— Они сказали спасибо! — Ханс Галлахер довольно усмехнулся. — Оказывается, эта компания уже побывала в Падборг Минке перед тем, как объявиться в Бенниксгорде. Они выпустили норок на волю, и дорога вдоль фьорда была усеяна сотнями мертвых животных, сбитых грузовиками по пути к границе, потому что водители не видели их в темноте. Вот чего не понимают сумасшедшие активисты. Они думают, что дают животным свободу.

Он покачал головой.

— Ну, я хочу сказать, что полиция уже искала этих шалопаев, когда они появились у нас, поэтому они просто приехали, забрали их и поблагодарили нас за помощь. Девушка, конечно, кричала о жестоком обращении и насилии, утверждая, что веревки были затянуты так сильно, что она не чувствовала рук. Но я записывал все это на видео, именно с целью иметь подтверждение, что с нашей стороны все чисто, если бы возникли малейшие подозрения, поэтому я не беспокоился о том, как это будет выглядеть в глазах окружающих. По крайней мере, в то время. В то время я не знал, как ее зовут и кто ее родители. Но ее мать потом начала нас преследовать, прошу заметить. Думала, что это мы похитили ее дочь.

Элоиза почувствовала прилив адреналина и крепче сжала ручку.

— Ханс, у вас, случайно не сохранилась эта видеозапись?

Черный лабрадор, спавший на лежаке, поднял голову, когда они вошли в подсобку, сонно отметил, что в дом пришли люди, и снова улегся. Ханс Галлахер разулся и прошел по ярко-желтому кафельному полу к маленькому холодильнику, стоявшему рядом с корзинкой лабрадора. Он достал пару бутылок «Церерского пилснера», открыл одну из них крышкой другой и протянул ее Элоизе.

— Нет, спасибо, — сказала она, снимая кроссовки.

Он поставил вторую бутылку обратно в холодильник.

— Сюда, — сказал он и пошел в глубь дома.

Пахло топленым маслом, фрикадельками и свежесрезанной петрушкой, и Элоиза сглотнула. Было почти шесть часов, а она весь день не брала в рот ничего, кроме яйца всмятку и бутерброда из аэропорта, который съела всухомятку.

В большой гостиной, выходившей на южную сторону, Галлахер подошел к книжному шкафу, занимавшему всю стену. Он был набит книгами, скоросшивателями, папками и старыми VHS-кассетами. На нижней полке четыре или пять метров занимали виниловые пластинки, а на полу перед книжным шкафом стопками высотой по колено лежали старые пожелтевшие газеты и журналы.

Он медленно проводил пальцами по видеокассетам, словно подсчитывая их. Разочарованно ворчал и несколько раз начинал сначала.

— Ну не знаю, куда я ее дел, — сказал он с досадой и бросил поиски. — Возможно, вам повезет найти фрагменты записи на ТВ-2. Они сняли передачу о проблемах, с которыми мы столкнулись, и показали в программе дебатов под названием «45 минут». Я помню, что они брали некоторые кусочки из этого видео.

Он достал из книжного шкафа бутылочно-зеленый фотоальбом и устроился в кресле.

— Зато у меня есть несколько старых фотографий с норковой фермы, — сказал он, листая альбом. — Ах! Вот фотография Яна!

Он вынул фотографию из пластикового кармашка и протянул ее Элоизе.

Она взглянула на нее и улыбнулась.

На снимке молодой смеющийся Ян Фишхоф стоял, скрестив руки на груди и откинув назад голову. На снимке ему было примерно столько же лет, сколько Элоизе, может, чуть больше, у него было ясное, открытое выражение лица, говорившее о счастливой жизни, в которой еще не было ни болезни, ни горя. Он выглядел сильным. И заразительно счастливым!

Элоиза поймала себя на мыли, что ей хотелось бы знать его в ту пору.

Слева позади него тянулся длинный ряд стальных проволочных клеток, за прутья которых крепко цеплялись острыми когтями сотни разноцветных норок. Справа от него, чуть позади, стоял человек в армейской куртке цвета хаки и синих канзасских штанах. Он прислонился к машине, раздававшей корм, напоминавшей смесь трактора и тачки, и похоже, Фишхоф хохотал над тем, что он только что сказал. Мужчина самоуверенно улыбался, втянув щеки, и явно наслаждался эффектом.

— А кто этот второй? — спросила Элоиза и подняла глаза.

— Это Том Питбуль! — Галлахер указал на фото пивной бутылкой и закивал. — Мазорек! По-моему, снимок сделан сразу после открытия норковой фермы, то есть примерно в тысяча девятьсот… — он неуверенно помахал рукой, — …девяносто третьем.

Элоиза снова обратилась к фотографии и стала с любопытством рассматривать лицо Тома Мазорека.

В его глазах не было той теплоты, что у Яна, не было того мощного сияния. Он был стройнее, его кожа была грубее, более загорелая и обветренная. Глаза были близко посажены, скулы широкие, и хотя его нельзя было назвать красивым мужчиной, все же в нем было что-то притягательное. Темные зрачки, поглощающие свет. Приподнятые уголки рта. Самодовольный взгляд.

— А вы не знаете, почему его прозвали Питбулем?

Элоиза сфотографировала снимок на мобильный. Она думала, что это прозвище намекало на внешность Мазорека, но он производил впечатление скорее рептилии, чем мускулистой собаки. Скорее гремучая змея, чем питбуль.

— Ну… почему прозвали? — Ханс Галлахер глубоко вдохнул и задержал дыхание, задумавшись. Затем повернул голову к двери позади себя и крикнул:

— ГРЕТТЕ?

Откуда-то из соседней комнаты донесся ответ:

— ДА?

— Почему Тома Мазорека звали Питбулем?

Ханс Галлахер полностью перешел на диалект, который для Элоизы звучал как смесь немецкого и борнхольмского, и ей пришлось приложить усилия, чтобы понять, о чем идет речь.

В дверях появилась женщина, которая, как догадалась Элоиза, была женой Галлахера. Это была маленькая светловолосая дама с фигурой снеговика: мягкая и аппетитная, с ямочками на щеках, такими глубокими, что они, наверно, оставались у нее на лице даже во сне. Она невозмутимо поприветствовала Элоизу, что свидетельствовало о привычке к людям, запросто приходившим в ее дом.

— Питбуль? — спросила она, вытирая руки передником.

— Да, из-за чего это пошло? Какая-то драка на городском празднике или что-то такое?

— На скачках. Но это было много лет назад.

— Да, а что там случилось? Они подрались, да?

— Да. Том Мазорек и Йес Декер.

— Да, точно, — кивнул Ганс Галлахер. — Теперь вспоминаю!

— Кто такой Йес Декер? — спросила Элоиза.

Кожаное кресло заскрипело под Галлахером, и он переглянулся с женой.

— Они подрались, — сказала жена, словно не расслышав вопроса. — И началось какое-то безумие. Они катались по земле, брыкались и колотили друг друга как сумасшедшие.

— Из-за чего они дрались?

— Кажется, из-за девушки. Мне кажется, что один вел себя слишком пылко с подружкой другого. Что-то такое.

— Кто победил?

— Декер, — сказала жена, — но это была нечестная игра. С ним была его собака, питбультерьер. Из тех, которые сейчас под запретом, потому что они совершенно неуправляемые и агрессивные. Пес напал на Мазорека, когда они с Декером катались по полу, и сильно укусил. — Она положила руку на плечо мужа и вонзила в него ногти, чтобы показать, как это было. — Он прокусил крупную артерию, и Мазорек получил серьезное ранение — да, он чуть не умер.

— Верно, он несколько недель лежал в больнице, да? — спросил Галлахер.

Жена кивнула:

— Но он выжил, а собака — нет. Ее нашли в холодильнике Йеса Декера сразу после того, как Мазорек выписался из больницы — расчлененную на мелкие кусочки и завернутую в бумагу, как мясные бифштексы. Это Рене обнаружил ее. Сын Йеса.

— Ее убил Мазорек? — спросила Элоиза.

— Этого так никто и не узнал, но этот вариант кажется наиболее очевидным. Кто еще мог быть заинтересован в смерти собаки? — спросил Галлахер. — Я думаю, Мазорека очень раздражало, что его так жестоко унизили на людях.

— Значит, из-за этой истории его прозвали Питбулем?

— По крайней мере, многие так думали. Как я уже говорил: Мазорек, Том или Питбуль — это был один тип.

— А тот парень, Йес Декер? Он еще жив?

— Угу. Да.

— Что он за человек?

— Ну… Декер… — Ханс Галлахер теребил пальцами кончик носа, подбирая слова. — Это человек, с которым лучше не ссориться. Позвольте мне сказать вот так.

— А почему?

Он немного опустил уголки рта и отмахнулся от вопроса, как будто он не стоил того, чтобы на него отвечать.

— Вы его боитесь? — спросила Элоиза.

— Боюсь? — Он рассмеялся преувеличенно громко, и его щеки залил румянец. — Народ здесь… Местные его уважают.

— Потому что боятся?

— Потому что он делает то, что ему нравится. Его не волнуют законы и правила, и поговаривают, что полиция у него в кармане, а также якобы некоторые местные политики — никто не смеет его тронуть. Насколько нам известно, он сотрудничает с какими-то жуткими типами за южной границей.

— Сотрудничает в чем?

— Ну… Я не знаю, но ходит много слухов.

— И что это за слухи? — Элоиза повращала рукой, чтобы ускорить повествование.

Ханс Галлахер прокашлялся.

— Ну, некоторые говорят, контрабанда. Другие — наркотики. Порнография. Проституция.

— Ханс…

Галлахер посмотрел на жену, которая бросила на него предостерегающий взгляд.

Элоиза переводила взгляд с одного на другую.

— Но если этот Йес Декер такой крутой парень, как вы утверждаете, почему он позволил Тому Мазореку безнаказанно убить собаку? — спросила она. — Почему он не отомстил?

— Может, и отомстил, — пожал плечами Ханс Галлахер. — В конце концов, никто не знает, что произошло с яхтой тем вечером. Мачта ломается, парус рвется, или что там еще… Мотор выходит из строя, и вдруг какое-то дерьмо взрывается, и Том летит за борт и тонет.

Он оторвался от пива и встретился взглядом с Элоизой. В его глазах мелькнуло что-то вызывающее.

— Это ужасная неудача, не правда ли?

— Что ты делаешь? Ты можешь переключить обратно, разбойник? — Конни поставила коробку с надписью «После восьми» на журнальный столик рядом с кофейником и зацокала с нежностью на Шефера.

— Но это же Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид, — возразил он. — Ограбления банков и пистолетные поединки, дорогая. Это же классика!

— Которую ты уже сто раз видел. — Она села на диван рядом с ним и указала на экран. — Они как раз собираются попробовать свои силы в тайном испытании.

— Разве ты не говорила, что сегодня будет старая серия?

— Разве ты не говорил, что сегодня будешь работать?

Шефер снисходительно усмехнулся. Он переключил канал обратно на «Раскаленный берег», склонил голову и протянул ей пульт обеими руками, как самурайский меч.

— Дуэль тортов. Вуаля!

Он открыл крышку картонной коробки, стоявшей перед ним на полу, взял папку с делом и начал просматривать документы.

— Сегодня было много дел? — спросила Конни, потянувшись за шоколадом.

— Ммм, ну так, — пробормотал Шефер. Он положил ноги на столик и стал листать документы. — Лестер Уилкинс умер, так что добрая часть моего дня ушла на него.

— Да, я видела в новостях. Что там случилось?

— Патологоанатом считает, что смерть была связана с его образом жизни.

— Что это значит?

— От пьянства.

— Но если это смерть от пьянства, почему тебя вызвали?

— Меня не вызывали. У меня был назначен ланч с Микалой Фриис неподалеку, так что я просто заглянул осмотреть место происшествия…

— Микала Фриис? — спросила Конни и взглянула на него. — Ты был сегодня с Микалой?

— Да. Мы оба работаем вот над этим делом. — Он похлопал по документам, лежавшим у него на коленях. — Оно немного запутанное, поэтому мы встречались обсудить детали, чтобы разложить все по местам до начала суда на следующей неделе.

— Ага… — Конни подняла брови и медленно кивнула. — У нее все хорошо? Ты ведь уже давно с ней не виделся, не так ли? — Ее тон был на удивление эмоциональным и взволнованным.

Шефер встретился с ней глазами и улыбнулся.

— Ты ревнуешь?

— Да ну нет!.. Нет, пока Микала знает свое место.

Улыбка Шефера стала шире.

— Нет, ты ревнуешь!

— Ладно, да. — Конни прищурила глаза в знак признания и больше ничего не сказала. Она перевела взгляд на экран телевизора, где молодой парень собирался раскатать кусок домашней помадки.

Шефер просмотрел досье и внимательно изучил фотографии жертвы, сделанные полицейским фотографом: женщина 41 года умерла от мозгового кровоизлияния после непреднамеренного приема крысиного яда. На фотографии она лежала на спине на полу подвала. Ее кожа была молочно-белого цвета, а кровь, которая сочилась изо рта и носа, образовывала темно-красный ореол вокруг ее головы.

— Ты думаешь, она красивая?

Шефер поднял голову.

— Кто?

— Микала.

Взгляд Конни по-прежнему был устремлен в экран телевизора.

— Нет, — сказал он.

— Конечно, ты так думаешь! — Конни посмотрела на него. — У тебя же есть глаза.

— Она не так красива, как ты.

— И она интересная. Она знает много умных штук из-за своего фэбээровского психологического профилирования.

— Она тебе в подметки не годится, — с улыбкой сказал Шефер.

Он обнял Конни за шею и притянул к себе, чтобы поцеловать. Он уловил аромат винограда и пачули — глубокие нотки средств для ванны, которую она приняла вечером, еще оставались на ее коже, и он позволил себе скользнуть рукой в вырез ее халата и коснуться груди.

Конни ответила на поцелуй, но отстранилась от него. Не порывисто, а медленно, вежливо отказывая — такие отказы Шефер стал получать в последнее время. Раньше она имела обыкновение первой скидывать с себя одежду и просто не могла вообразить Шефера с другой женщиной, чтобы в жилах у нее не заструился яд. Но в последнее время, когда он прикасался к ней, она словно застывала в его руках. Как будто ей это больше не нравилось.

Шефер не понимал этого.

Ты сдал, старик.

Он взял ее руку и поцеловал.

— Я пойду спать, — сказал он.

— Осталось двадцать минут, — сказала Конни, показывая на экран телевизора. — Я приду, когда закончится.

Шефер собрал документы и положил их обратно в коробку. Он встал, вынес их в прихожую, босиком вышел на подъездную дорожку и открыл багажник своей черной грязной «Хонды». Тот уже был заполнен папками, документами и другими рабочими предметами, которые должны были переехать в новый офис в Тегльхольмене.

Он стал раздвигать вещи, чтобы освободить место для коробки, и стоял, наполовину скрывшись в недрах машины, когда звук приближающегося автомобиля заставил его оглянуться.

Было почти одиннадцать вечера, но видимость в летних сумерках сохранялась хорошая.

Темно-синий седан «БМВ» двигался по улице и, поравнявшись с подъездом к дому Шефера, притормозил. Окна в машине были затонированы, и Шефер мог различить только смутные контуры водителя.

Машина скользнула мимо его дома, и он выпрямился в полный рост и повернулся лицом к улице.

«БМВ» немного прибавил скорость и поехал дальше.

Шефер вышел на тротуар и смотрел на красные фонари, пока они не скрылись за углом.

Шефер вынул зубную щетку изо рта, когда телефон завибрировал на столике рядом с кистями для макияжа и флаконами духов Конни. Он взглянул на экран и улыбнулся. Затем ответил на звонок и поднес трубку к уху.

— Ты обзвонилась мне сегодня, девочка. Как тебе кажется, что подумает Конни обо всех этих звонках?

Он сплюнул в раковину и убрал зубную щетку на место.

— Конни ничего не подумает, — сухо заметила Элоиза, — она знает, что ты не в моем вкусе.

— О нет, тебе нравятся такие метросексуальные слабаки, которые отращивают волосы на груди. — Шефер тихо усмехнулся. Он втянул живот и посмотрел на свой покрытый растительностью торс в зеркальном отражении.

Когда Элоиза не стала парировать, он выдохнул и сказал:

— Это шутка, Кальдан!

— Да, я знаю.

— Ну а что тогда? Все в порядке?

— Да, все в порядке, — сказала Элоиза, но Шефер почувствовал, что она блуждает где-то в собственных мыслях.

— Не похоже, чтобы у тебя было все в порядке, — сказал он, вытирая рот полотенцем.

— Да нет, просто я себя накрутила, и мне было нужно, чтобы меня успокоили.

— Насчет чего?

— Что я нахожусь одна в старом заброшенном доме в чистом поле. На много километров вокруг нет ни души — или, по крайней мере, я думаю, что на много километров вокруг нет ни души — и это меня пугает. Здесь слишком тихо!

— Единственное, чего тебе действительно нужно бояться там, где ты находишься, — это постельных клопов. Но это, с другой стороны, тоже творение дьявола.

— Я скорее думала об убийцах с топорами или чем-то подобном, — сказала Элоиза, и Шефер услышал, что она улыбается. — Ну, знаешь, безликие мужчины в странной одежде. Белая дама. Мертвые дети-близнецы, которые пробираются в старые дома — что-то в этом роде. А уж клопов я не боюсь.

— А стоило бы! Я всегда сжигаю наши пожитки, как мы побываем в Сент-Люсии у тещи. Плавки, полотенца, все барахло! Терпентином полить, спичку зажечь и — вжух! С такими вещами лучше не шутить.

— Хорошо, бабуля. Но я думаю, я все же рискну.

— Ну смотри сама, — сказал Шефер. — Что касается всего прочего, вряд ли есть риск, что к тебе там явится психопат в шкиперской форме, так что на твоем месте я был бы спокоен.

— Хорошо, раз ты так говоришь, — сказала Элоиза без особой уверенности в голосе.

Шефер пошел в спальню. Он открыл окно рядом с кроватью и задернул шторы.

— Ты уже выяснила, что хотела, когда ехала туда? — спросил он. — Разузнала что-нибудь об этом Мазореке?

— Немного, но, честно говоря, я в еще большем замешательстве, чем была утром. На каждый вопрос, который я задаю, появляются три новых.

— Каких?

— Я решила расследовать смерть Тома Мазорека и выяснить, какие у него были отношения с Яном, и вдруг оказываюсь по уши в старых делах о пропаже людей. Мне кажется, что все это как-то связано.

— Что ты имеешь в виду под делами? Я думал, ты говорила, что было только одно?

— Я обнаружила новое. Мия Сарк пропала 31 мая 1997 года, когда ей было девятнадцать лет. А вторую, Нину Далсфорт, никто не видел с 15 сентября 1996 года. Ей было всего семнадцать, когда она исчезла, и в обоих случаях засветилось имя Мазорека.

— В каком смысле?

— В случае с Мией Сарк он был одним из последних, кто видел девушку в живых. Он был в той таверне, в «Оловянном солдатике», о которой я тебе сегодня рассказывала. Он выступал свидетелем по делу и, если это не вранье, в последующие месяцы завязал отношения с матерью девушки. Я до конца не поняла, спали они или просто были друзьями, но, по крайней мере, он находился в доме некоторое время.

— А во втором случае?

— Во втором случае он вступил в конфликт с девушкой непосредственно перед ее исчезновением.

Элоиза рассказала ему об операции на норковой ферме. О том, как Ян Фишхоф и Мазорек вместе с Хансом Галлахером и Дресом Карстенсеном задержали активистов, связали Нину Далсфорт и передали ее и трех остальных в руки полиции.

— Есть некоторые совпадения в делах, на которые невозможно закрыть глаза, — сказала она. — Как ты думаешь, Ян говорил именно об этом? Он знает, что случилось с теми девушками?

Шефер сел на край кровати и стал наклонять голову в разные стороны так, что шея громко хрустела.

— Что ты думаешь? — спросила Элоиза.

— Я думаю, что есть большая разница между расследованием дела в Копенгагене и в маленьком провинциальном городке вроде того, в котором ты оказалась. То, что здесь кажется подозрительным совпадением, имеет чаще всего логическое объяснение.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, возьми, к примеру, Гростен. Это сколько? Четыре тысячи жителей? Пять? Максимум!

— Понятия не имею.

— То есть все так или иначе пересекались друг с другом. Сестра булочника — это тетя дочери дантиста, которая училась в параллельном классе с женой священника, которая замужем за двоюродным братом веломеханика. Они все связаны между собой так, как ты не привыкла наблюдать дома, поэтому вероятность того, что тебе станут мерещиться призраки, довольно велика, потому что ты используешь метод расчета, не соответствующий демографическим данным.

— Как жена священника может быть замужем за двоюродным братом веломеханика, если ты только что сказал, что она замужем за священником? — сухо спросила Элоиза.

— Священник — двоюродный брат веломеханика. Ну же, Кальдан, ты сейчас в провинции. Это неведомые воды для такого маленького копенгагенского сноба, как ты.

— Я не копенгагенский сноб, — возразила Элоиза, — и скажи мне, разве ты сам не из Вальбю?

— Да, но в молодости я учился в сержантской школе в Сеннерборге и успел украсть сердечко не у одной доярки, прежде чем маленькая мисс Конни Дьосесс пришла и сделала из меня порядочного человека. Я знаю обстановку там, на юге. Кроме того, в свое время я колесил по королевству с нашей Разъездной службой, пока на нее не наложил лапу какой-то политик, и я могу только повторить тебе то, что уже говорил раньше: в маленьких городах все по-другому. Держу пари, что ты можешь выйти на городскую площадь в Гростене и схватить за плечо любую фру Хансен, и она тоже будет каким-то образом связана с Мазореком — или же будет знать кого-то, кто знает кого-то, кто ходил с ним на гандбол.

— Выходит, расследования в провинциальных городах — это что-то вроде «закона Бэкона»?

— Что это?

— Это теория, согласно которой абсолютно любой актер знаком с Кевином Бэконом через шесть или менее рукопожатий. Они называют это «шесть рукопожатий Кевина Бэкона». Или «закон Бэкона».

— Ага, — Шефер кивнул. — А ты теперь играешь в «шесть рукопожатий» Тома Мазорека, хотя, по-моему, между ним и практически всеми остальными жителями Гростена не больше двух-трех рукопожатий.

Элоиза молчала.

— А что там с дочерью Фишхофа? — спросил Шефер. — Ты с ней связалась?

— Пока нет, ее телефон все еще выключен. Тебе не кажется странным, что она его не включает?

— Наверно, он просто разрядился.

— На десять часов? В наши дни? При умирающем отце, который может в любой момент сыграть в ящик?

— Хмм, — проворчал Шефер.

— Больше всего меня беспокоит то, что Ян окружен совершенно чужими ему людьми. Я понимаю, что дочь живет за границей и что у нее, несомненно, напряженная жизнь. Может быть, у нее маленькие дети, может быть, работа морского биолога требует очень много времени — почем я знаю? Но за те месяцы, что я провела рядом с Яном, я ни разу ее не видела. И теперь, когда каждый звонок может оказаться последним, где же ее, черт возьми, носит?

— К чему ты клонишь?

— Почему не она держит его сейчас за руку?

Шефер пожал плечами.

— Полагаю, у нее есть на то веская причина.

— Да, именно это меня и беспокоит. Я лучше, чем кто-либо, знаю, что есть веские причины быть далеко в такие моменты. А что за причина у нее?

— Конечно, есть вероятность, что она просто не особенно приятный человек.

Элоиза молчала.

— Или, может быть, он, — продолжал Шефер.

— Да нет, Ян хороший, — сказала Элоиза, и Шефер уловил в ее голосе сомнение, которого раньше не было.

«Если бы она была уверена в этом, то, вероятно, не отправилась бы в Южную Ютландию», — подумал он.

Элоиза открыла дверь в спальню и огляделась в сумерках. В комнате разливался влажный и причудливо сладкий запах старинных женских духов, пыли и плесени. Она открыла окно, выходившее в сад, села на край кровати и со вздохом откинулась назад. От дневных впечатлений она чувствовала себя совершенно обессиленной и долго лежала, уставившись в трещины на потолке, размышляя, зачем она приехала сюда, почему не могла просто забыть всю эту историю, взять Фишхофа за руку и пожелать ему счастливого пути.

Эти мысли утомили ее.

Вернувшись от Ханса Галлахера, она дотемна просидела в гостиной, фиксируя заметки и ремарки о делах Мии Сарк и Нины Далсфорт, а еще связалась с бывшей коллегой, работавшей сейчас на ТВ-2, и попросила ее заглянуть в архивы поискать записи передачи о норковой ферме, которую показывали по одному из региональных каналов. Записки были теперь разбросаны по полу гостиной, как разрозненные кусочки головоломки. Элоиза пыталась собрать их воедино и найти совпадения.

Две девушки пропали без вести. Они были почти ровесницами, выросли в одном городе, и обе повстречали Тома Мазорека, прежде чем исчезнуть. Была ли это торговля людьми, как полагала полиция? И что же Ян? Как он вписывался в эту загадку и почему Ингеборг Сарк выгнала ее, когда она упомянула его имя?

Если ты начнешь в этом копаться, они придут за нами. За нами обоими!

Элоиза глубоко вдохнула и ощутила запах от своего тела — вонь свинарника, которую ее кожа и волосы впитали после недолгого пребывания в стойле у Ханса Галлахера.

Она встала с кровати, подошла к большому платяному шкафу цвета венге в дальнем конце спальни и открыла его. Там обнаружился изъеденный молью халат, на вешалках висели плащ и пара трикотажных вещей, а на одной из полок справа лежала стопка разноцветных полотенец пастельных тонов. Выстиранные и жесткие, как доски. Элоиза схватила одно из них и уже собиралась закрыть дверцу шкафа, когда ее взгляд привлекло что-то мерцавшее в темноте.

Она достала из заднего кармана телефон, включила фонарик, отодвинула в сторону вешалки, издавшие металлический звук, и посветила в темноту.

В глубине шкафа у задней стены лежало ружье.

Элоиза осторожно вынула его и осмотрела.

Это был дробовик — старый двуствольный «Айя Шервуд» двенадцатого калибра — Элоиза знала это, потому что у ее отца был точно такой же. У нее не было собственной охотничьей лицензии, но она часто ездила с ним на охоту в Южную Зеландию, когда была маленькой. Он рассказывал ей о разных ружьях и винтовках, учил заряжать оружие и стрелять по жестяным банкам.

Она подняла ружье и прицелилась в свое отражение в зеркале над прикроватным столиком. Затем снова опустила его и открыла магазин.

Патронов в магазине не было.

Она посветила в шкаф в надежде найти там пачку патронов. Она предпочла бы спать с заряженной винтовкой под кроватью, пока находится здесь одна, в этой глуши, но в шкафу ничего не было.

Элоиза убрала ружье обратно и пошла в ванную.

Она долго принимала душ, стоя под ржавой водой, лившейся неровными струями из душевой лейки, а старые водопроводные трубы постукивали и болтались.

Выходя из ванной, она услышала, что звонит телефон, и скрестила пальцы, чтобы это была дочь Фишхофа.

Она побежала нагишом в спальню, чтобы ответить на звонок, но не успела увидеть номер на экране, потому что у телефона разрядилась батарея, и он выключился. Она достала из чемодана зарядное устройство и положила телефон заряжаться на прикроватный столик. Затем откинула одеяло и легла на старую скрипучую кованую кровать.

Она подняла руку и выключила ночник, комната погрузилась во тьму.

У нее сразу быстрее забилось сердце, а тело напряглось, пока она лежала, пытаясь опознать звуки этого дома, который, не считая скрипящих деревянных стен, был пугающе тих.

Потребовалось много времени, чтобы глаза привыкли к темноте, но мало-помалу вокруг проступили силуэты, похожие на корабли. Сердечный ритм медленно, но верно начал приходить в норму, и она легла на бок и посмотрела в окно. Луны не было видно, но звезды сияли ярче, чем ей когда-либо приходилось наблюдать в Дании в июле месяце.

Ее взгляд упал на скопление звезд, видневшееся у края оконной рамы — туманное белое пятнышко. Оно было похоже на одуванчик с яркими пушистыми семенами и образовывало в ночном небе идеальный круг.

Элоиза подумала об отце. И о Томасе.

Обо всем, что она потеряла.

Она закрыла глаза, сжала губы и тяжело выдохнула.

Шефер внезапно проснулся и сел в постели. В доме было темно, Конни спала рядом с ним на кровати. Он на мгновение задержал дыхание, сидя совершенно неподвижно, и прислушался.

Где-то по соседству лаяла собака… на Аллее Вигерслев газовала машина… Слышалось дыхание Конни.

Больше ничего.

Что-то не так.

Он спустил ноги с кровати и подошел к окну, выходившему на дорожку, огибавшую с одной стороны дом. Окно стояло открытым, но шторы были задернуты.

Шефер стоял, не двигаясь, и прислушивался.

Секунды шли. Пять, десять.

Он уже собирался снова лечь в постель, когда вновь услышал этот звук. Разбудивший его голос. Шепот внизу, в темноте.

Он подошел к креслу в другом конце спальни и вытащил пистолет из кобуры, висевшей на спинке.

— Малыш? — сонно прошептала Конни, приподнимаясь на локтях. — В чем дело?

Шефер посмотрел на нее и прижал палец к губам.

Она во мгновение ока пробудилась и села.

Шефер подошел к открытому окну и отодвинул занавеску на несколько сантиметров, чтобы посмотреть наружу.

Весь придомовой проезд было не видно, но он заметил длинные тени на плитке, освещенной уличным фонарем. Послышался шепот, и Шефер замер и прислушался.

Конни встала с кровати.

— Эрик, что случилось?

— Там снаружи кто-то есть, — прошептал он, протягивая ей телефон с прикроватной тумбочки. — Звони 112!

Он вышел из спальни и направился к лестнице.

— Не ходи туда! — прошептала Конни, останавливаясь в дверях позади него. Ее взгляд был напряженным от волнения.

Он поднял руку, чтобы она молчала, беззвучно спустился по лестнице и вышел через заднюю дверь на кухне.

Ночной воздух был свеж и сух, но ему было не холодно, хотя на нем были только трусы и майка. Адреналин бурлил в крови, и он не чувствовал ничего, кроме пистолета — холодного на ощупь, такого знакомого руке. Он держал его перед собой, медленно обходя дом.

Он остановился на углу, лицом к дороге, и, оставаясь в укрытии, постарался понять, откуда доносятся голоса.

Он слегка наклонился вперед, чтобы одним глазом видеть подъездную дорожку.

Тот самый темно-синий «БМВ» стоял перед его домом, а багажник его собственной машины был открыт. Он увидел двух мужчин, которые склонились над багажником и копались в вещах.

Оба были в балаклавах и по меньшей мере на голову выше Шефера. Плечи у них были широкие, а бицепсы огромные, из-за чего руки выглядели удивительно короткими.

Картонная коробка, которую Шефер положил в машину несколько часов назад, лежала опрокинутой на плитке рядом с правым задним колесом. Содержимое было вытряхнуто на дорожку, и бумаги легко трепетали на ночном ветру.

Шефер услышал, как они шепчутся друг с другом на незнакомом ему языке, и вышел из своего укрытия, держа перед собой пистолет.

— ЭТО ПОЛИЦИЯ! — закричал он.

Мужчины подняли головы.

— POLICE! GET DOWN![21]

Они медленно подняли мускулистые руки.

— GET DOWN! — Шефер кивнул на плитку, не сводя с них глаз. — НА ЗЕМЛЮ!

Мужчины остались стоять, как стояли. Они не казались встревоженными или обескураженными тем, что их взяли с поличным. Скорее они выглядели так, словно им было скучно. Инертные, холодные.

Шефер направил пистолет на самого крупного, увальня ростом под два метра десять сантиметров, и прищурился.

— Ложись, я сказал! Kiss the fucking ground! NOW![22]

Взгляд гиганта долю секунды блуждал, затем его льдисто-голубые глаза уставились в точку над левым плечом Шефера. В тот же миг Шефер почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной, и быстро обернулся.

Что-то тупое сильно ударило его в скулу, и он упал на землю. Он инстинктивно схватился за лицо и почувствовал, как по щеке течет кровь.

Он повернул голову и увидел склонившееся над ним лицо.

Оно было замотано нейлоновой тканью, черты лица искажены и отвратительны.

— Where is documents?[23] — прошипел человек. Голос был низкий, мужицкий, с сильным акцентом.

Шефер уперся руками в гравий и попытался подняться.

— Понятия не имею, о чем ты гово…

Мужчина ударил его ногой в живот.

Шефер отвернулся и стал ловить ртом воздух. Ему казалось, что легкие схлопнулись и горели огнем у него в груди.

Он услышал щелчок пистолета и крик Конни из дома. Затем увидел, как дуло приближается к его лбу.

— Where?[24]

Мужчины собрались вокруг него.

— Ne pucaj! On je policajac[25], — сказал один из них.

– Što on zna o Mázoreck?[26] — сказал другой.

Мазорек?

Пинки посыпались на него снова, на этот раз с нескольких сторон, и у него потемнело в глазах. К этому времени он был уже совсем без сил. Он перекатился на спину, закрыв лицо руками.

Раздался топот.

Хлопки дверей автомобиля.

И они исчезли.

— Следите за лучом.

Врач «Скорой помощи» стояла на въезде на участок перед Шефером и водила фонариком из стороны в сторону перед его лицом.

— Тошнота есть?

— Нет.

— А здесь больно? — Врач надавила на грудь и живот Шефера в нескольких местах.

— Только когда смеюсь, — сказал Шефер, бросив на врача сухой взгляд. Он приложил пакет со льдом к щеке и на мгновение закрыл глаза. Боль зигзагом пронзила левую половину лица; кости черепа казались тектоническими плитами, врезающимися друг в друга.

— Я хотела бы забрать вас в больницу ненадолго, чтобы сделать рентген, посмотреть, нет ли переломов скулы или ребер. Возможно также внутреннее кровотечение и повреждения мягких тканей, поэтому я думаю, что компьютерную томографию тоже нужно сделать.

— Я в порядке.

— Тем не менее, — кивнула врач, — неплохо бы проверить…

— Я в порядке! — повторил Шефер, встал и пошел по дорожке, где полицейский фотограф делал снимки документов, раскиданных по садовой плитке.

Криминалисты исследовали багажник и багажную дверь машины на предмет отпечатков пальцев, а по ту сторону полицейской ленты несколько соседей собрались в кучку на дороге. Они стояли в халатах со скрещенными на груди руками и вытянутыми лицами в голубом свете проблесковых маячков патрульной машины, беззвучно мигавших в ночной темноте. Все с любопытством смотрели на Шефера.

— Они были в перчатках, — сказал он специалисту по дактилоскопии из Национального центра судебной экспертизы. Он положил в рот сигарету и закурил. — Единственные отпечатки, которые вы там найдете, — мои.

Его бывшая напарница, Лиза Августин, сидела на корточках на дорожке и перебирала документы, брошенные ворами. На ней были черные джинсы и обтягивающая белая футболка. Шефер заметил, что тренировки кроссфитом повлияли на ее внешность. Мускулы четко обозначились на руках и плечах. Длинные светлые волосы выгорели, ногти были коротко подстрижены, а на лице не было макияжа. «Чем старше она становится, тем больше делается сама собой», — подумал он.

Августин встала и озабоченно посмотрела на него.

— Ты в порядке? — спросила она.

Он кивнул.

— Что говорит врач?

— Врачебные фразы. Жить буду.

— Как ты думаешь, что им было нужно?

Шефер огляделся и медленно покачал головой.

— Понятия не имею, но вижу, что они взяли кое-какие мои бумаги.

— Ты не знаешь, кто они?

Он снова покачал головой.

— Они разговаривали друг с другом на незнакомом мне языке.

— Как ты думаешь, это мог быть персидский? Или арабский? Похоже на те края?

— Нет, это был какой-то восточноевропейский язык. Русский, польский, я не знаю. Сквозь дырки в балаклаве я видел, что у самого здорового из них голубые глаза и светлая кожа…

— А другие двое?

Шефер покачал головой.

— Один стоял в тени, а у другого был нейлоновый чулок на голове, так что я ничего не видел, но слышал его голос. Он говорил по-английски, но со славянским акцентом, и все это выглядело как-то организованно. Они не просто зашли в случайный дом, у них была цель.

— Какая?

— Они сказали, что ищут какие-то документы, но… — Шефер опустил уголки рта и, медленно покачав головой, больше не произнес ни слова.

Мазорек…

— Мы знаем, что в последние годы в Дании действует литовская мафия. Существуют две отдельные преступные сети: Тамуолиниаи и Акваркиниаи — те, которых называют Аквас, — сказала Лиза Августин. — Они участвуют во всякого рода дряни.

— В какой?

— Организованные кражи со взломом, контрабанда наркотиков, торговля людьми. — Августин загибала пальцы, перечисляя. — Нажива, нажива, нажива.

Она достала телефон и открыла в галерее видеофайл.

— В настоящее время мы разыскиваем литовцев, которые, как нам известно, находятся в этом районе, в том числе вот этого, — она протянула Шеферу телефон, — его зовут Вик Янкаускас. Тебе это что-нибудь говорит?

Шефер посмотрел видео.

Это была запись с камеры наблюдения в гаражах. Изображение было нечеткое и зернистое, однако давало неплохое представление о человеке, его движениях и мимике. Это был лысый худощавый мужчина, он говорил по телефону, яростно жестикулируя, и двигался по направлению к черному «Мерседесу», припаркованному в темном угловом боксе.

Шефер неуверенно сжал губы.

— Я не знаю… двое из них были здоровые, как быки, но я… я не знаю. У меня не сложилось толком представления о последнем из них — том, который повалил меня на землю. Все произошло очень быстро.

— Они просто взяли и явились посреди ночи?

— Ну да, поздно вечером я видел, как темно-синий «БМВ» ехал по улице, так что, может быть, они осматривали дом и увидели, что я кладу что-то в багажник.

— Ты не обратил внимания на номера машины?

Шефер покачал головой и затянулся сигаретой.

— Литовцы, о которых я говорю, имеют целью только одно, — сказала Августин, — и это деньги — и как альтернатива, украсть что-то или кого-то, за что они смогут получить денег, ну а ты, при всем моем уважении, копаешься тут в довольно старом дерьме.

Она постучала ногой по изношенной шине «Хонды».

— Другими словами, они, по всей видимости, вряд ли были заинтересованы в этом, и хотя Конни красива и очаровательна, она — без обид — уже достигла среднего возраста, а значит, не попадает в группу риска по похищениям.

Августин взглянула на маленькую кирпичную виллу за спиной Шефера.

— Вы начали коллекционировать вазы эпохи Мин или яйца Фаберже с тех пор, как я была у вас последний раз?

Шефер бросил на нее ледяной взгляд.

— Хорошо, но что же им было нужно? — спросила Августин. — Зачем кто-то копается в твоем багажнике и изучает старые папки посреди ночи?

Шефер провел рукой по волосам и посмотрел на машину, не концентрируя взгляда ни на чем.

— О чем думаешь? — спросила она. — Что тебе говорит интуиция?

Шефер встретился с ней глазами и покачал головой.

— Ничего, — соврал он.

Конни сидела за кухонным столом, когда Шефер вошел в дом после того, как отпустил Августин и сотрудников НКЦ домой. Она забралась с ногами на стул и сидела, обхватив колени руками. Когда Шефер вошел, она подняла на него темные, влажные от слез глаза и поймала его взгляд.

— Ты не поехал в больницу? Мне сказали, тебе нужно сделать рентген.

— Завтра сделаю.

— Но, Эрик, это может быть опасно, если ты не…

— Сделаю завтра, милая. Не беспокойся. Я в порядке.

Шефер остановился у стола, сложил руки на спинке стула и серьезно посмотрел на Конни.

— Что такое? — спросила она.

— Тот чувак, к которому ходит Элоиза. Тот старик…

Конни подняла голову и сдвинула брови, удивленная сменой темы. Она вытерла слезу с щеки тыльной стороной ладони.

— Ян Фишхоф? — спросила она.

Шефер кивнул.

— Что ты о нем знаешь?

12 июля, пятница

Элоиза открыла глаза и немного полежала, хлопая глазами, пока не осознала, где находится. Комната была залита солнечным светом, ночные видения исчезли. Она понятия не имела, сколько проспала. В Копенгагене она никогда не заводила будильник, потому что привыкла просыпаться под звон колоколов Мраморной церкви в восемь часов. Здесь же было слышно только жужжание шмелей на цветочной клумбе под раскрытым окном. И чириканье птиц в саду.

Она потянулась за телефоном и увидела, что экран все еще темный. Батарея так и не зарядилась. Она попробовала воткнуть зарядное устройство в другую розетку, но ничего не изменилось. Она стянула с кровати покрывало, завернулась в него, спустилась вниз, вышла на площадку перед домом, открыла машину и поставила телефон на зарядку там.

На кухне она взяла из холодильника пакетик с «Гевалией» и залила в кофемашину воды. Открыв пакет с фильтрами, она увидела, что он пуст. Громко хлопая дверцами, она стала искать фильтры в шкафах и ящиках. Ее внутренний кофеман начинал паниковать, что не получит свою утреннюю дозу.

Она встала на цыпочки, ощупывая жестяные банки и пакеты с мукой и панировкой в верхнем шкафу, и провела рукой над полкой, проверяя, не завалялся ли где-нибудь фильтр. Она нащупала что-то, потянула, и оно с грохотом упало на пол.

Пригоршня патронов рассыпалась по клетчатому линолеуму, как мыши, разбегающиеся в разные стороны. Это были красные дробовые патроны с латунным колпачком, упаковка которых лежала сверху в шкафу. Элоиза собрала их, положила обратно в коробку и поставила на кухонный стол рядом с раковиной.

Она взяла из ванной рулон туалетной бумаги, оторвала длинную полосу и положила ее в фильтровальный отсек кофемашины, потом засыпала в нее кофе и включила. Пятнадцать минут спустя она уже сидела на полу гостиной с чашкой кофе несколько ватного вкуса и просматривала записи, сделанные накануне вечером.

Она остановилась на имени Курта Линнета. Это был человек, который видел, как вспыхнула лодка Мазорека в тот вечер. Она хотела взять телефон, чтобы поискать его адрес, но вспомнила, что он лежит на зарядке в машине.

Она стала пробегать глазами другие имена: Оле и Лизетта Далсфорт… Йес Декер… Йохан и Малу Янг.

Элоиза глотнула кофе и задумалась о словах, сказанных ей Яном.

Кровь. Так много крови, Элоиза. На моих руках, на моей одежде. Повсюду!

Что же он сделал?

Двойные двери в сад была распахнуты, и Элоиза подняла взгляд, услышав, что к дому подъехала машина. Она поставила чашку на пол и поднялась. Открыв входную дверь, она увидела черный «Рейндж Ровер Спорт», припаркованный рядом с ее белым «Рено».

Водитель вышел из машины, и у Элоизы замерло сердце.

Между ними было десять метров. Томас Маллинг смотрел на нее не отрываясь, и его брови почти сошлись на переносице, выражая крайнее удивление.

Элоиза медленно подняла руку в знак приветствия. На ее губах появилась робкая улыбка.

Томас подошел к ней вплотную, они стояли лицом к лицу. Он скользил взглядом по ее чертам, как будто ему было трудно поверить своим глазам.

— Привет, — сказала Элоиза, нервно пожимая плечами. Ее сердце билось так сильно, что она испугалась, как бы он не услышал.

Томас ничего не ответил, и Элоиза не могла понять выражение его лица.

— Извини, что я вчера приезжала к тебе домой, но…

Он обнял ее и притянул к себе, прежде чем она успела закончить фразу. Элоиза обняла его в ответ, и на нее нахлынули воспоминания.

Томас крепко прижимал ее к себе, его дыхание было теплым, а запах — таким знакомым. Запах надежности.

— Вчера мне показалось, что мне померещилось, — сказал он, отстраняясь и держа ее перед собой в вытянутых руках, чтобы получше рассмотреть. Его взгляд скользил по ее лицу.

Затем он расплылся в улыбке.

— Это действительно ты?

Элоиза улыбнулась и кивнула.

Он прищурился и молча покачал головой.

— Но что… что же ты здесь делаешь?

Элоиза посмотрела ему в глаза и не смогла вспомнить, зачем она сюда приехала.

Она не помнила ничего, кроме Томаса.

— Как ты меня нашел? — спросила Элоиза.

Щурясь от утреннего солнышка, она смотрела на Томаса, сидевшего на садовом стуле напротив нее.

— После того как вчера вечером ты дала полный газ и исчезла, не сказав ни слова, я позвонил в газету, чтобы получить твои контакты, но ваш начальник не дал мне твоего номера, и поэтому ближе к полуночи — и после полбутылки красного — я позвонил Герде.

— Ты просто взял и позвонил Герде? — спросила Элоиза и не смогла сдержать улыбку.

— Да, кажется, я ее разбудил. — Он негромко рассмеялся. — Она удивилась, услышав мой голос. И в то же время нет.

Элоиза опустила глаза и кивнула:

— Она хорошо меня знает.

— Она дала мне твой номер и сказала, что ты снимаешь домик здесь. — Он посмотрел на дом. — Я пытался дозвониться, но у тебя был выключен телефон.

Потом они долго сидели молча, смотрели друг на друга и улыбались.

— Почему ты уехала вчера? — спросил он. — Почему не зашла?

Элоиза опустила глаза и стала ковырять белую, уже слегка облупившуюся краску на садовом столике, за которым они сидели.

— Та женщина, что была там вчера, — сказала она, не поднимая глаз. — Это твоя жена?

— Бывшая.

Элоиза посмотрела на него, не поднимая головы.

— Ты разведен?

— Угу, — кивнул Томас.

— Давно?

— Два года.

У Элоизы кольнуло в груди. Два года, и за все это время он ни разу не объявился?

— Значит, ты живешь один в большом доме? — спросила она.

— Нет, дети половину времени проводят со мной.

— Но… — Элоиза нахмурилась. — Я думала, ты работаешь в региональной газете.

— Да, верно.

— Как же тогда ты можешь позволить себе жить там?

Он улыбнулся ей.

— Как я могу себе это позволить? А сколько, ты думаешь, стоит здесь такой дом?

— Не знаю, но во Фредериксберге он бы обошелся в 18 миллионов. В Вальбю — 12, в Ведбеке — 24, так что здесь, на юге, я думаю, он стоит…

— 2,4.

— 2,4 миллиона крон?! — Элоиза подняла брови в изумлении.

— Да.

— За такой особняк с видом на фьорд?

Он кивнул.

— По крайней мере, он стоил столько четыре года назад, когда я его покупал.

— Я заплатила за свою микроскопическую квартирку в Копенгагене 2,6 миллиона, и на момент покупки там даже не было ванной!

Томас улыбнулся.

— Так бывает, когда хочешь жить рядом с Мраморной церковью.

— Но… — Элоиза покачала головой. — Как же ты сюда попал?

Он рассмеялся.

— Ты говоришь так, будто я живу на Луне.

— Нет, нет, я просто хочу сказать, что, по-моему, в Штатах была работа твоей мечты? Разве ты не поэтому туда поехал?

— Да.

— Почему же ты осел в Сеннерборге?

— Камилла родом отсюда. — Он пригубил кофе, которым его угостила Элоиза.

— Камилла?

— Бывшая жена. Я познакомился с ней на вечеринке в Нью-Йорке. Она приехала туда учиться, а я… Это было сразу после того, как ты решила устроиться в «Demokratisk Dagblad» и… — Он покачал головой и нерешительно взглянул на Элоизу: — Я был чертовски зол на тебя…

Элоиза опустила глаза.

— Мне хотелось наказать тебя за то, что ты сделала выбор не в мою пользу.

— Это не так, — сказала она, поднимая глаза. — Я просто хотела иметь все сразу.

— Тогда я этого не почувствовал.

Они долго ничего не говорили.

— Как бы то ни было, — он пожал плечами, словно пытаясь стряхнуть с себя ощущения, — она тут же забеременела, и, как ты, наверно, можешь вообразить, это было совершенно некстати.

Он встретился взглядом с Элоизой.

— Но потом, когда родились мальчики… — Он помолчал немного, его взгляд остановился на руках Элоизы. Потом он поднял глаза. — У тебя ведь нет детей?

Элоиза покачала головой.

Томас кивнул, и было понятно, что он не удивлен.

— Ну, это меняет человека.

— Да, могу себе представить.

— Нет, это меняет человека гораздо сильнее, чем ты можешь себе представить, — сказал он.

Элоиза ничего не сказала.

— Пару лет спустя Камилла уже не хотела больше оставаться в Нью-Йорке. Она не хотела, чтобы мальчики росли там среди школьных перестрелок и тому подобных вещей. Она хотела, чтобы они выросли в Дании, в безопасности, чтобы могли играть и бегать на улице, а мы бы о них не беспокоились — и да, я подумал, что в этом есть смысл. — Он кивнул сам себе. — Поэтому я оставил работу в «Хафф Пост» и теперь я здесь.

— От Большого Каменного моста на Манхэттене к Дюббельской набережной?

Он улыбнулся и кивнул:

— Типа того.

— Из-за чего вы развелись? Если, конечно, ты позволишь такой вопрос…

Томас долго смотрел на Элоизу. Повертел в руке кофейную чашку и опустил уголки рта.

— Думаю, из-за того же, из-за чего разводятся все остальные. Мы не были счастливы вместе. Но мы остались хорошими друзьями, и ребята в порядке — они проводят с нами поровну времени. Это не идеальный вариант, но мальчишки, похоже, рады. У Камиллы новый парень, они друг от друга без ума и ждут появления братика, так что все хорошо.

— А ты? — спросила Элоиза. — У тебя тоже новая девушка?

Томас чуть улыбнулся и скользнул взглядом по ее лицу.

— Чертовски странно видеть тебя, — сказал он.

Элоиза кивнула.

— В основном потому, что это не кажется странным. Ты понимаешь? Прошло так много времени — целая вечность, а теперь, когда ты сидишь здесь, кажется, что все это было…

— Вчера. Да, — кивнула Элоиза, — я понимаю.

— А как ты… Я имею в виду… — Он покачал головой и смущенно улыбнулся. — У тебя все хорошо?

Элоиза глубоко вздохнула и медленно кивнула:

— Я в порядке.

— Но что ты делаешь здесь? Почему ты приехала ко мне вчера вечером?

— Потому что… — Она легонько забарабанила пальцами по столу. — Потому что мне нужна твоя помощь.

— Моя помощь? — Он нахмурился. — В чем?

— Я занимаюсь расследованием, которое связано с кое-какими местными старыми полицейскими делами, но офицеры из Сеннерборга были не очень расположены к общению, поэтому я подумала, что ты, имея здесь контакты, возможно, мог бы… я не знаю. — Она пожала плечами. — Ты, конечно, знаешь, к кому нужно обратиться, если ты хочешь немного нарушить правила.

Улыбка Томаса немного померкла, и он откинулся на спинку стула.

— Что такое? — спросила Элоиза.

Он покачал головой.

— Ничего. Я просто подумал на мгновение, что ты приезжала из-за… — Он одернул себя и больше ничего не сказал.

Взгляд Элоизы остановился на его губах.

— Я думала, ты женат, — сказала она.

— И я думал то же.

— Но это уже не так.

— Да, — он поднес чашку ко рту, не сводя с нее глаз, — это уже не так.

— «Далсфорт Индустри», — сказал Томас, закинув руки за голову, — это крупная южная компания. Я как-то раз беседовал с ее хозяином, его зовут Оле. Хороший парень, немного зануда, но я думаю, что таким и нужно быть в этом бизнесе.

— А его жена, Лизетта? С ней ты тоже встречался? — спросила Элоиза.

— Нет, но у меня сложилось впечатление, что она никогда и не имела непосредственного отношения к компании. Ну то есть она совладелица, но… — Он покачал головой. — Я думаю, она не играет большой роли в делах — да и в браке, если уж на то пошло. Оле Далсфорт крутится и вертится на пару со своим личным помощником, а его жена, насколько мне известно, живет довольно уединенно. Я думаю, она необщительная, очень замкнутая. Она анестезиолог по образованию, но не думаю, чтобы она проработала много лет.

— Ты не знаешь, где ее можно найти?

— У них домик в Эгернсунде у самого моря, и я думаю, она большую часть времени проводит там одна.

— Эгернсунд — это далеко?

— Нет, три-четыре километра отсюда. Прямо через мост. — Он указал на восток. — Но я боюсь, что нельзя так просто позвонить в дверь и ожидать, что тебя примут. Она чрезвычайно неохотно общается с журналистами.

— Откуда ты знаешь?

— Так сказал ее муж, когда я брал у него интервью. Я предложил встретиться у него дома, но он отказался, сославшись на то, что его жена не любит прессу. Я тогда подумал, что это немного странно, но теперь, когда ты рассказала мне, что у них пропала дочь, все стало понятнее.

— А ты разве не касался тогда истории о девушке?

— Нет, но меня тогда не интересовала и семья как таковая. Я писал статью о том, как «Далсфорт Индустри» выкупила своего польского конкурента — компанию «Викон» — за несколько миллиардов, чтобы усилить свое влияние на рынке клапанов. Это была деловая статья для бизнес-колонки, поэтому мы не вникали, каков Оле Далсфорт как личность или какова его семейная жизнь и прочее. Мы даже не говорили об этом. — Томас взглянул на наручные часы и с раздражением сжал губы.

— Что такое? — спросила Элоиза.

— В 11.30 у меня собеседование с финансовым менеджером в Данфоссе, и я не могу его отменить. Я с большими боями смог добиться этой договоренности, так что я должен…

— Да, конечно! Поезжай, — сказала Элоиза, хотя ей меньше всего этого хотелось.

Они встали и вместе прошли через дом.

Томас остановился у входной двери и посмотрел на нее.

— Может, выберешься сегодня вечером?

Элоиза улыбнулась.

— Выбраться к тебе?

— Да. Ты можешь взять это все с собой, и мы вместе посмотрим. — Он обвел рукой комнату, где по полу были разложены заметки. — Мы бы поели чего-нибудь, разобрались…

— Ладно.

— В девятнадцать часов?

Элоиза кивнула.

— Адрес ты знаешь, — сказал он, улыбаясь.

Он поцеловал ее в щеку и направился к своей машине. На полпути он обернулся, сделал несколько шагов назад, поднял руки ладонями вверх и закричал:

— КАК ЖЕ ЗДЕСЬ КЛАССНО!

Элоиза рассмеялась и впервые за много лет почувствовала радость. Настоящую радость. Радость до самых кончиков пальцев.

— В семь часов! — сказал Томас, садясь в машину. Элоиза смотрела на него, пока он не выехал на дорогу.

Она подошла к машине и отключила мобильный от зарядного устройства. Включила его, разблокировала, и тут же посыпались сообщения.

Динь, динь, динь!

Это были эсэмэски от Герды, Рут и Шефера.

Во всех трех было одно и то же слово: ПОЗВОНИ!

Шефер скривился и подавил стон, натягивая рубашку. За семь часов кровоподтеки на животе и спине из красноватых стали черничными, а свежие швы, наложенные над левым глазом, стягивали кожу. Он чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку, и получасовой сон внутри компьютерного томографа не облегчил этих ощущений.

— Вам повезло, — сказал доктор, протягивая ему двадцать четыре таблетки в пакетике. — Принимайте по две таблетки каждые шесть часов. Если станет совсем плохо, добавьте еще по одному ипрену на прием.

Шефер взял пакетик и сунул его в задний карман.

— Что-нибудь еще?

— Да, отдыхайте до конца недели, хорошо? — Врач посмотрел на него поверх очков.

— Мне показалось, вы сказали, что ничего особенного снимки не показали, — сказал Шефер.

— Верно, но в вашем возрасте не сто́ит думать, что после таких событий можно просто спокойно идти дальше, как будто ничего не случилось. Вы должны прислушиваться к своему организму.

В вашем возрасте…

Те же самые слова сказал сегодня утром комиссар, когда позвонил ему.

Расслабься, Шефер. Отдыхай. Это приказ! В твоем возрасте требуется время, чтобы прийти в себя после такого переплета. Я не хочу видеть тебя до конца следующей недели.

Шефер встретился взглядом с доктором, задрал подбородок и с гордым видом втянул щеки.

Доктор кивнул и вышел из комнаты как раз в тот момент, когда у Шефера зазвонил телефон.

— Д-алло?

— Эй, ну ты как? Ты уже все с больницей? — Это был Нильс Петер Бертельсен.

— Да, только что.

— Каков вердикт?

Шефер рассматривал себя в зеркале смотровой комнаты, в котором, видимо, искал ответ.

— Снаружи инвалид, изнутри все тип-топ, — сказал он.

— Что ж, рад слышать. Поезжай домой, пусть Конни о тебе немного позаботится. Продержись выходные, а я тут пока справлюсь.

Шефер вытащил из внутреннего кармана пачку сигарет и вытряхнул из нее «Кингс» без фильтра. Он сунул сигарету в рот, не закуривая.

— Ты был у судмедэкспертов? — спросил он.

Он попросил Бертельсена поприсутствовать вместо него на утреннем вскрытии Лестера Уилкинса.

— Да. Только что вышел.

— И что?

— Ты был прав.

Шефер распрямился.

— Это убийство?

— Да.

— Но Сандал утверждал, что это был разрыв варикозных вен? Что смерть наступила от пьянства?

— Да, но при вскрытии у Уилкинса обнаружилась трещина в черепе от макушки до лба. Снаружи этого не было видно, потому что кожа осталась неповрежденной, но, должно быть, его ударили каким-то тупым предметом. Жуть!

Рот Шефера изогнулся, и он победно сжал кулак.

В твоем возрасте… сдал… Нате вам!

— Соседка, — сказал он, направляясь к выходу. — Поговорите с соседкой!

— Да, именно об этом я и хотел сказать. Ее допрашивают все утро и еще не закончили. Оказывается, они с Уилкинсом из-за чего-то не ладили. На прошлой неделе они поругались из-за ее собаки.

Шефер нетерпеливо кивнул. Его шаг снова пружинил, настроение стало легким и приподнятым.

— Давай попросим ребят из НКЦ съездить на место происшествия, чтобы еще раз изучить следы крови.

— Я уже договорился с Рудом, чтобы он сегодня заехал туда и прошелся по квартире с лупой, — сказал Бертельсен, имея в виду Руда Йохансена, аналитика, который часть времени работал на медицинском факультете на кафедре судебной генетики, а часть времени — в Национальном центре судебно-медицинской экспертизы. — Посмотрим, что он наколдует.

— Ладно, держи меня в курсе, хорошо?

— Может, ты отдохнешь немного?

— Отдохну, когда состарюсь! — улыбнулся Шефер. Телефон у него в руке запиликал, и он взглянул на экран. Затем снова поднес трубку к уху. — Слушай, мне тут звонят, но ты держи меня в курсе, ладно? Я серьезно!

Он закончил разговор с Бертельсеном и принял входящий звонок.

— Где тебя черти носят? — спросил он. — Я звонил тебе сто раз!

— У меня сел телефон, — ответила Элоиза оборонительным тоном. — А зачем? Что случилось?

— Что случилось? Я сейчас в Видовре, проверяю, не проткнуто ли у меня легкое сломанным ребром. Вот что случилось!

— О чем ты говоришь? Что произошло?

— Прошлой ночью у нас с Конни были взломщики. Я получил в челюсть, плюс еще по мелочи.

— Господи, Шефер! Ты в порядке? Как Конни?

— Конни в порядке. А мне бы не помешала таблетка от головной боли, скажем так.

Шефер вышел через раздвижные двери на улицу и сел на скамейку справа от входа. Он взглянул на торчавшую из земли табличку «Не курить» и вытащил из кармана зажигалку.

— Мне ужасно жаль это слышать, — сказала Элоиза. — Что произошло? Ты сказал, в дом проникли взломщики?

— В мою машину. — Шефер закурил сигарету и глубоко вздохнул. — Этот Том Мазорек, с которым ты там возишься. С кем ты говорила о нем?

— С несколькими людьми. А что?

— С кем именно?

Элоиза перечислила.

— А почему ты спрашиваешь?

— Потому что бугаи, вскрывшие мою машину прошлой ночью, говорили друг с другом на каком-то восточноевропейском языке, которого я не понимал, за исключением одного слова — Мазорек!

Довольно долго в трубке было тихо.

— Этого не может быть! — воскликнула Элоиза.

— Может.

— Но это… я… — проговорила она ошеломленно, — я не понимаю… В этом деле Мазорека что-то очень неладно, Шефер.

— Неужели!

— Что они искали?

— Не знаю, но они копались в моих рабочих бумагах.

— Ян предупреждал меня, — сказала она. Ее голос сразу зазвучал как будто издалека. — Он сказал, что они придут за нами, если я буду задавать слишком много вопросов. Что-то… про огонь и копья и… Но я не думала…

— Не нужно тебе больше разговаривать с этим Фишхофом, пока мы не выясним, с чем имеем дело.

— Что? Нет, Ян не… Ты не понимаешь, Шефер! Он не…

— Ты понятия не имеешь, с чем столкнулась и в чем сейчас копаешься. Ты решила завязать бантик на прошлом человека, о котором ни хрена не знаешь. Он может быть серийным убийцей, черт возьми, — мы понятия не имеем!

— Нет, я его знаю! А ты — нет.

— Сколько ты его знаешь? Два месяца? Три? Ты всегда думаешь о людях только хорошее, а потом приходишь в шок, когда они оказываются сволочами. Я бы тебя не назвал знатоком людей.

Элоиза молчала.

Шефер крепко зажмурился и провел ладонью по лицу.

— Ох, извини! Просто… — Он тяжело выдохнул через нос. — Прости! Просто у меня была тяжелая ночь.

Элоиза ничего не ответила.

— Я просто не хочу, чтобы ты вела себя опрометчиво. Ладно?

— Угу.

— А ты не могла бы, эм… — Шефер бросил сигарету на землю и наступил на нее. — Я был довольно рассеянным последнее время, поэтому ты не могла бы рассказать мне еще раз, что тебе известно?

— О чем?

— Обо всей этой истории с Фишхофом и Мазореком. О пропавших девушках. Начни с самого начала.

Следующие полчаса Элоиза говорила, а Шефер слушал, не перебивая. Закончив, она спросила:

— Ты все еще в больнице Видовре?

— Да. А что?

— Там работает одна женщина. Она была с Мией Сарк в ночь, когда та исчезла. Ее все звали Малу, а ее настоящее имя… минутку. — Шефер слышал, как Элоиза листает какие-то бумаги. — Мария Луиза Янг. Она врач-педиатр.

— И что там она?

— Она сказала полиции, что видела Мию Сарк с каким-то мужчиной за несколько недель до ее исчезновения. Что Мия держала все в секрете и не рассказывала ей, кто он. Возможно, Янг хотела сказать, что они встречались втихаря.

— И что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Спроси ее, что́ она видела, как он выглядел и что произошло той ночью. Мать рассказала, что незадолго до исчезновения Мия принесла домой кучу денег, и она тогда подумала, что дочь украла их. Может быть, эта Малу знает, откуда взялись деньги.

— О какой сумме идет речь? Полная сумка наличности, что ли?

— Десять тысяч крон. Мать подумала, что она могла украсть их в кафе, в котором работала.

— Десять тысяч — это ерунда. Это не та сумма, из-за которой через двадцать лет станут вскрывать автомобили или избивать людей. Что бы там ни искали эти люди, это не десять тысяч крон.

— Ну тогда спроси ее о том мужчине, с которым она видела Мию Сарк. Спроси, был ли это Мазорек.

— Есть ли его описание, от которого можно отталкиваться?

— У меня есть фотография. Я тебе пришлю, — сказала Элоиза.

— Хорошо, — сказал Шефер. — А ты? Что будешь делать?

— Я еду поговорить с Петером Зельнером.

Шефер положил телефон в карман, снова прошел через раздвижные двери и оглядел длинный коридор. Он изучил схему на стене и попытался соотнести отделения с радужными полосами, которыми, как указателями, пестрел пол. Больница Видовре была крупнейшей в стране и обслуживала более сорока тысяч пациентов в год. Найти в ней дорогу было все равно что найти дорогу в большом провинциальном городе с одинаковыми домами и жителями, одетыми в одинаковую белую форму, где все дороги прямиком ведут в ад.

Отделение ампутации и травматологии, говорите? Следуйте за зеленой стрелкой! Клиника нейрореабилитации и черепно-мозговых травм? Синяя стрелка! Отделение диализа? Красная! Лечение рака желудочно-кишечного тракта? Follow the yellow brick road![27]

Он заметил молодого, хорошо одетого парня, ехавшего по коридору на скутере, и окликнул его.

Парень нажал пяткой на тормоз и остановился перед Шефером.

— Да?

Шефер показал свой полицейский значок.

— Я ищу врача по имени Мария Луиза Янг. Вы бы не могли подсказать мне нужное направление?

— Мария Луиза Янг, — повторил парень и вынул из кармана халата телефон. — Вы не знаете, в каком отделении она работает?

— Она педиатр. Это все, что я знаю.

Парень стал печатать.

— Янг… Янг… Вот! Вам в детско-юношеское отделение. Это в самом конце, вон там. Номер 411. Просто идите по черной стрелке!

Шефер поблагодарил его за помощь и пошел.

Раздался влажный шлепок, за ним — шипение. Следователь Петер Зельнер наблюдал, как таблетки растворяются в воде. Он покрутил микстуру в стакане и выпил ее в два больших глотка, потянулся за бутылкой виски, стоявшей рядом с умывальником, наполнил стакан до краев и снова опрокинул его.

Он открыл кран и, подставив руки под струю, плеснул холодной водой себе в лицо. Он приложил палец к ноздре, высморкался в раковину, вытер лицо полотенцем, а затем положил руки на край раковины и устало осмотрел себя в зеркале. Под опустевшими глазами пролегли глубокие темные морщины, отросла длинная, неравномерно окрашенная серебристо-серая щетина.

Он открыл зеркальный шкафчик и посмотрел на бритву, стоявшую в кру́жке с зубной щеткой. Достал ее и закрыл шкаф. Он переводил взгляд со своего отражения в зеркале на лезвие в руке.

Сегодня был день рождения Никки. Ему бы исполнился двадцать один год.

Наоми исполнилось бы восемнадцать.

А Лис…

Он посмотрел на открытый кран.

Он заткнул раковину, открыл посильнее воду и бесстрастно наблюдал, как вода начала прибывать быстрее, чем с ней справлялся аварийный сток. Вода стала переливаться через край и стекать по раковине, струиться длинным ручейком по кафельному полу, расходиться на квадраты по стыкам между плитками и в конце концов затапливать пол маленькой ванной.

Несколько капель крови упали в воду и закрутились, разветвляясь подобно грибовидным облакам, когда Петер Зельнер приставил лезвие бритвы к большому пальцу и надавил.

Он смотрел прямо перед собой, ничего не видя, его дыхание участилось.

Внутри себя он слышал гром, грохот домов, которые поддавались массам воды и трещали, как сухие ветки. Машины, лодки, мебель и людей придавливало друг к другу. К фонарным столбам, мостам и зданиям.

Звуки из-под воды, над водой.

Крики. Паника.

А затем…

Тишина.

Когда в дверь позвонили, он вздрогнул и повернул голову на звук.

Он закрыл кран, вышел в прихожую и увидел размытые очертания фигуры по ту сторону матовой стеклянной двери.

Он на мгновение заколебался и оглянулся через плечо на свой дом. Затем взялся за ручку и отпер дверь.

Из дома сочился резкий запах пота и животного жира. Стоявший в дверях мужчина жмурился от утреннего солнца и вопросительно смотрел на Элоизу. Это был лысый, стройный человек, загорелый, с седыми волосами на груди. На нем был расстегнутый халат, белые трусы и спортивные носки, от которых на красно-коричневой плитке прихожей оставались темные мокрые следы.

— Петер Зельнер? — спросила Элоиза.

— А кто вы?

— Меня зовут Элоиза Кальдан, — сказала она, протягивая ему правую руку, а в левой держа свою пресс-карту. — Я дружу с Эриком Шефером из копенгагенской полиции. Насколько я понимаю, вы с ним знакомы по полицейской академии?

Он взял ее за руку и нерешительно кивнул:

— Эрик Шефер? Да. Да.

— Простите, что беспокою, но я хотела бы узнать, не найдется ли у вас времени поговорить со мной?

— Поговорить с вами? — спросил он. — О чем?

— Если вы позволите войти на минутку, я объясню.

— Да, да. — Он растерянно кивнул и жестом пригласил Элоизу внутрь.

Он закрыл за ней дверь, провел ее в открытую кухню-столовую и указал на обеденный стол.

— Пожалуйста. Садитесь! — сказал он.

Элоиза внимательно оглядывала убранство. Это был обычный одноэтажный дом с желтыми кирпичными стенами и белыми окнами с крестовиной, снаружи он выглядел как и все остальные дома в округе. Внутри же все создавало тяжелое апокалиптическое настроение: вокруг царил беспорядок, вещи были разбросаны, как будто дом обыскивали.

Элоиза украдкой взглянула на Зельнера. На кармане халата и на его правой руке была кровь, но он, похоже, не собирался ни запахнуть халат, ни убрать горы тарелок с остатками еды со стола перед ней.

Он казался странно смущенным. И от него сильно пахло спиртным.

Петер Зельнер сел за стол напротив нее.

— Вы, значит, знакомы с Эриком Шефером? — произнес он с блуждающим взглядом.

— Да. Я была вовлечена в расследование убийства, которым он занимался несколько лет назад, и мы с тех пор подружились.

Петер Зельнер на секунду прикрыл глаза.

— Я помню его хорошим человеком, — сказал он.

— Он такой и есть, — кивнула Элоиза. — Вы говорили с ним вчера утром, если я правильно понимаю?

Он приоткрыл рот в нерешительности. Затем кивнул:

— Да. Он звонил в участок. Должен признаться, я удивился, услышав его. Прошло уже много лет. Это он прислал вас сюда?

— Нет, на самом деле я здесь по поручению еще одного хорошего друга. Яна Фишхофа, вы его помните?

Зельнер нахмурился и задумался.

— Фишхофа? Эм… смутно!

— А Шефер звонил вчера спросить, не знали ли вы парня по имени Мазорек. Который погиб в аварии на моторной лодке.

— Да. Это верно.

— Я немного читала об этом происшествии и помню, что это вы приехали тогда на вызов, верно? — Элоиза достала из сумки блокнот и щелкнула ручкой.

Зельнер кивнул и с сомнением посмотрел на блокнот.

— Вы помните тот вечер?

— А что?

— Я хотела бы знать, как все проходило. Вы получили вызов через телефон экстренных служб, или как это было?

— Да, я… — Он тяжело вздохнул. — На линию экстренных служб ранним вечером поступил звонок от очевидца, который сообщил, что моторная лодка Тома Мазорека горит во фьорде, после чего я сразу выехал на место…

— Я переспрошу еще раз, — сказала Элоиза. — Свидетель сказал во время вызова, что это была лодка Мазорека?

— Да.

— Откуда ему это было известно?

— Курт живет у самого фьорда, и у него самого есть лодка. Он знает все местные суда и узнал моторку Мазорека.

— Это был Линнет? — Она пролистала свои записи. — Курт Линнет?

Зельнер кивнул.

— Когда я прибыл туда, я увидел лодку довольно далеко от берега. С кормы поднимался черный дым, горел моторный отсек, и огонь уже уничтожил половину лодки.

— А Мазорек?

— Он был в воде в нескольких сотнях метров от лодки.

— Как вы вытащили его на берег?

— У Курта перед домом была пришвартована к пристани шлюпка, поэтому я добрался до него на веслах и затащил на борт. Но, к сожалению, было уже поздно.

— Он был уже мертв?

Петер Зельнер кивнул.

— Как вы поняли, что он утонул?

— У него не было дыхания и пульса, поэтому сомнений не оставалось.

— Но как вы поняли, что он утонул?

— А не?

— А не был, например, убит.

Петер Зельнер вопросительно улыбнулся. Когда выражение лица Элоизы не изменилось, он перестал улыбаться и выпрямился.

— Вы серьезно?

— Да, серьезно. На теле не было ничего заметно? — спросила она. — Следов борьбы? Признаков насильственной смерти?

— Насильственной? Нет. Нет… — Он покачал головой и смотрел на нее не мигая.

— Проводилось ли вскрытие?

— Эм, нет. Не проводилось.

— Почему?

— Я не помню, это было уже давно. Либо была против семья, либо врач, проводивший судебно-медицинскую экспертизу, посчитал вскрытие излишним.

Элоиза щелкнула ручкой.

— Мне известно, что Том Мазорек давал показания по делу Мии Сарк, расследование которого вы возглавляли в 1997 году. Вы его помните?

— Дело Мии Сарк?

— Да, в статьях, посвященных этому делу, говорится, что Мазорек был в таверне в ночь исчезновения девушки.

Зельнер провел рукой по волосам и встал.

— Хотите кофе или еще чего-нибудь?

— Нет, спасибо, — сказала Элоиза. — Он когда-нибудь был подозреваемым по этому делу?

— Кто?

— Том Мазорек.

Зельнер изумленно рассмеялся и, казалось, забыл, зачем встал.

— Почему вы спрашиваете?

Элоиза выдержала его взгляд, ожидая ответа.

— Нет, Том Мазорек никогда не был подозреваемым в этом деле, — решительно сказал он. — А почему вы спрашиваете?

Элоиза перевернула блокнот, проигнорировав вопрос.

— Ваши коллеги в Сеннерборге были так любезны, что извлекли из архива материалы дела и помогли кое-какой информацией о ходе расследования. У вас есть версия, что случилось с девушкой?

Он пожал плечами.

— Если вы видели досье, значит, знаете, что там написано?

— Да, но одно дело — что там написано. И совсем другое — что вы думаете об этом сейчас. Спустя все эти годы.

Зельнер опустил глаза и заметил кровь. Он потянулся через стол и взял скомканную салфетку, лежавшую на тарелке.

— То, о чем вы говорите, произошло двадцать лет назад, и я с тех пор расследовал массу дел. — Он обернул салфетку вокруг большого пальца и снова сел. — Я не стал бы заходить настолько далеко, чтобы утверждать, что дело Сарк кануло в Лету, потому что это было бы неуважением к девушке и ее семье, но… расследование зашло в тупик. — Он поднял взгляд. — Мы ничего не нашли.

— Значит, вы все еще придерживаетесь той версии, что это была торговля людьми?

— Да, потому что именно так и было. Насколько мне известно.

— Значит, мотив преступления… какой? Нажива?

Он кивнул.

— Торговля людьми — один из самых прибыльных видов нелегального бизнеса в мире, уступающий только контрабанде оружия и наркотиков. Во всем мире она приносит более двухсот миллиардов крон в год. В год! — Он поднял брови и кивнул. — Все организовано на таком уровне, что вы даже представить себе не можете. А по другую сторону находятся такие люди, как я… — Он покачал головой. — Я не могу с этим тягаться.

— Вчера я была у ее матери, и она, похоже, верит, что ее дочь вернется домой.

Петер Зельнер опустил глаза. Он несколько секунд смотрел на свой большой палец и надавил на него, так что кровь проступила через салфетку.

— Люди по-разному переживают горе, — сказал он. — Ингеборг Сарк нужно надеяться.

— А Нина Далсфорт? — спросила Элоиза. — Что вы можете рассказать мне о ней?

Петер Зельнер откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на нее.

— А почему бы вам сначала не рассказать мне, почему вы всем этим интересуетесь? — спросил он, делая жест рукой в сторону Элоизы.

— Я интересуюсь этим, потому что все здесь как-то связано, и, честно говоря, мне немного странно, что кроме меня никто этого не видит. Две невинные молодые девушки исчезают, и…

— Нина Далсфорт была преступницей, — возразил он.

— Ей было семнадцать лет.

— А возраст преступного согласия — пятнадцать. Она была достаточно взрослой, чтобы понимать, во что ввязалась.

— Она также была достаточно взрослой, чтобы понимать, что вердикт суда будет вполне лояльным. Что ей угрожало? Штраф? Условный срок? В худшем случае.

Петер Зельнер молча смотрел на Элоизу.

— Неужели полиция действительно считает, что она сбежала? Из-за тех событий в Бенниксгорде? — Элоиза прищурилась и покачала головой. — Это бессмыслица.

— Никто не знает, что случилось с Ниной Далсфорт. Родители винили норковую ферму, и мать много лет их преследовала. Ханс Галлахер запросил у полиции судебный запрет в отношении ее, потому что она постоянно появлялась в его доме с угрозами.

— Зачем она это делала?

Он пожал плечами.

— Думаю, ей нужно было переложить на кого-то вину. Всегда легче обвинять других, чем заглядывать внутрь себя.

— Вы хотите сказать, что родители сами виноваты в ее исчезновении?

— Я хочу сказать, что в основе, похоже, лежал классический подростковый бунт. Восстание против родителей-капиталистов, которые в течение многих лет являлись постоянными клиентами Биргера Кристенсена. Дело было не столько в благополучии животных, сколько в том, чтобы показать родителям палец.

— А почему эти дела достались вам?

— Не понял вопроса.

— Я занимаюсь расследованием смерти, которое приводит меня к делу об исчезновении человека, которое приводит меня к другому делу об исчезновении. Во всех этих случаях есть несколько общих знаменателей, и вы — один из них.

— Я занимался всеми делами в Гростене и его окрестностях последние двадцать восемь лет.

— Значит, у вас большой опыт расследований?

— Да, — кивнул он.

— И вы считаете, что хороши в своем деле?

Он скромно пожал плечами.

— И все же вы не нашли ни одной зацепки в исчезновении Мии Сарк, — сказала Элоиза. — Никаких следов, которые могли бы навести на мысль, что стало с Ниной Далсфорт?

Петер Зельнер ничего не ответил.

— Почему расследование дела Мии Сарк было приостановлено через четырнадцать месяцев?

— Прошу прощения?

— Я разузнала, как обычно ведутся такие дела, и в норме расследование длится бесконечно, так что… — Элоиза повернула руки ладонями вверх. — Что заставило вас повесить на это дело ярлык «нераскрытое»?

Петер Зельнер долго смотрел на нее, ничего не говоря.

— А дело Далсфорт? — спросила Элоиза. — Когда его приостановили?

— Я не знаю, чем вы занимаетесь, — сказал Зельнер, медленно поднимаясь. — Но думаю, что визит окончен.

Шефер наблюдал за женщиной с порога приемной.

Волосы короткие, черные, фигура немного мужеподобная. Она стояла, склонившись над маленьким мальчиком, который спокойно сидел на лошадке-качалке, и водила пальцами вверх-вниз по его шее спокойными, привычными движениями.

— Как давно у него лихорадка? — Она взглянула на мать ребенка, которая стояла рядом и сжимала его ручку.

— Двенадцать дней.

— Он жаловался на боль в горле? В животе?

Мать кивнула. Она была бледна, ее глаза тревожно расширились.

— Это вполне может указывать на мононуклеоз. Его еще называют железистой лихорадкой. — Врач улыбнулась малышу. — Ты много играл с железными машинками?

Мальчик застенчиво покачал головой.

— Я сейчас позову медсестру, она намажет тебе руку волшебным кремом, и когда ты будешь сдавать анализ, тебе будет совсем не больно. — Она ободряюще улыбнулась мальчику.

Потом посмотрела на мать:

— Присядьте, вас скоро позовут.

Она повернулась и направилась к двери, которую блокировал собой Шефер.

— Извините, — сказала она, показывая знаками, что хочет пройти.

— Мария Луиза Янг? — спросил он.

Она приветливо подняла брови, но сразу выставила перед собой руку, готовая отклонить просьбу.

— Я очень занята, так что если вы…

Шефер показал ей свой полицейский значок.

— Это займет минуту.

Глаза Марии Луизы Янг превратились в щелочки.

— Мы можем где-нибудь поговорить? — спросил Шефер.

Она вздернула подбородок.

— О чем?

— О Мии Сарк.

Ее лоб разгладился. Лицо стало жестким и невыразительным. Она взглянула на наручные часы и вздохнула.

— Могу уделить вам пять минут.

— Можно мы займем кабинет?

Вопрос Марии Луизы Янг был адресован маленькой закутанной в шарф женщине, которая мыла полы. Женщина поставила швабру в ведро и, не сказав ни слова, вышла. Янг закрыла за ней дверь, прислонилась к косяку, засунула руки в карманы халата и оценивающе посмотрела на Шефера.

— Да, извините, я так ошарашена, просто то, о чем вы говорите, случилось много лет назад.

— Вы подтверждаете, что знали Мию Сарк, которая исчезла 31 мая 1997 года? — спросил он.

— Есть какие-нибудь новости?

— К сожалению, я не могу этого утверждать.

Янг усмехнулась и покачала головой.

— Каковы были ваши с ней отношения? — спросил Шефер.

— Что вы имеете в виду?

— То, что сказал: каковы были ваши отношения?

Мария Луиза Янг долго смотрела на Шефера, и между ее бровями пролегла глубокая складка. Потом она несколько раз моргнула и пожала плечами.

— Ну… мы были, что называется, лучшими подругами в то время, когда ровесникам достаточно жить в одном городе, чтобы привязаться друг к другу.

— Вы говорите так, словно потом все изменилось?

— Люди меняются с годами. Различия становятся яснее, появляются разные амбиции, разные ценности…

— И так произошло и с вами? — спросил Шефер. — У вас появились разные ценности?

Янг кивнула:

— В старших классах.

— В чем это выражалось? Ваше различие.

— У меня был план, цель, к которой я стремилась. Вот это все! — Она раскинула руки. — А у Мии — нет.

— А что было у нее?

— Я не знаю, она бросила школу через полгода, и мы никогда не говорили о ее планах на будущее. В общем-то, она была не из тех, кто много говорит о своих мыслях и чувствах. В тот момент у нас не было особенного взаимопонимания, но я… мы были знакомы с семьями друг друга. Мы росли вместе в детстве, а это кое-что значит. Однако в ней была какая-то… какая-то тьма, которую я никак не могла понять.

— Тьма?

— Да, темная сторона — было в ней что-то жесткое, к чему я не могла приноровиться. С годами эта ее сторона становилась все сильнее и сильнее, и мы стали меньше общаться друг с другом.

— Но вы были вместе в ту ночь, когда она исчезла?

Мария Луиза Янг кивнула.

— Что вы помните о том вечере? — спросил Шефер.

— Это действительно необходимо? — Она посмотрела на часы. — Я уже давала показания двадцать лет назад.

— Значит, мы пройдем по кругу еще раз, — сказал Шефер, вращая пальцем в воздухе. — Что вы помните о том вечере?

Она опустила глаза.

— Я помню, что Мия… что Мия была в плохом настроении.

— Почему?

Она демонстративно пожала плечами.

— Вы не спросили ее, что случилось?

— Нет, вы… Вы не понимаете, — покачала головой Мария Луиза. — Она часто бывала в плохом настроении. Этому не было никакой причины, просто это было так. Этому не придавали большого значения, и ее об этом не спрашивали.

— Почему?

— Не знаю, просто не спрашивали. Я хочу сказать, что ее настроение в тот вечер не было каким-то особенным. Было ли с ней тяжело, когда она злилась? Да! Придавали ли мы этому какое-то особое значение? Нет.

— Мы?

— Мы с Йоханом. Это наш общий друг, который был в тот вечер с нами.

— Что происходило? Попробуйте описать мне тот вечер. Вы пришли в бар во сколько?

— Мы приехали около одиннадцати, выпили пива, покурили, выпили пару рюмок, сыграли в Мейера. — Она механически перечисляла события, как будто зачитывала таблицу умножения, и у Шефера возникло ощущение, что она делала это для того, чтобы картинки прошлого не вставали перед ней слишком ясно.

— Около часа ночи Мия сказала, что пойдет подышать свежим воздухом. Мы с Йоханом остались в зале, ну и все. Мы больше никогда ее не видели.

— Вы не видели, чтобы кто-нибудь из других посетителей бара приставал к ней вечером? Чтобы она с кем-нибудь разговаривала?

— «Оловянный солдатик» — это не бар, а таверна, — сказала Янг, как будто это само по себе было ответом. — Это местечко с постоянным контингентом. В тот вечер Мия, Йохан и я были единственными посетителями, кому было меньше сорока. Я не обратила внимания, кто еще там был.

— Когда вы обнаружили, что она исчезла?

— Когда она не вернулась, мы с Йоханом решили, что она ушла домой. Опять же: мы не придали этому значения. Мы подумали, что ей просто не хотелось там больше находиться. Но на следующий день мне позвонила ее мать. Она не могла понять, почему Мия не пришла домой, и спросила, не знаю ли я, где она, ну и так далее. Она, конечно, волновалась, и к поискам подключилась полиция. — Она кивнула один раз, как бы ставя в своем рассказе точку. — А теперь прошу меня извинить. У меня пациенты, которых я…

— Всего одну минутку, — сказал Шефер. — Насколько я понимаю, вы сообщили полиции Гростена, что видели Мию с каким-то парнем как раз перед тем, как она исчезла?

— Неужели мне так необходимо снова пройти через это все? — повторила Янг, и Шефер увидел, что у нее чуть дрожит подбородок. — Я столько лет пыталась забыть то, что произошло. Столько лет пыталась забыть Мию, и я…

— Сожалею, что мне приходится возвращать вас в прошлое, которое вы предпочли бы оставить позади, но я не стал бы спрашивать, если бы это не было важно. — Шефер положил руку ей на плечо и посмотрел на нее с теплотой. — Вы видели ее с кем-то?

Мария Луиза Янг провела языком по губам и кивнула.

— Когда?

— За пару недель до того. За две, может, за три.

— Постарайтесь рассказать мне, что вы видели. — Шефер ободряюще кивнул.

Мария Луиза Янг неподвижно смотрела перед собой.

— Было раннее утро, и я не помню, была ли это суббота или воскресенье, но был выходной день. Я вышла на пробежку в лес и увидела их у за́мкового озера.

— У замкового озера?

— Гростенский за́мок, — сказала она и встретилась глазами с Шефером, — он находится рядом с озером на краю леса, и там стояла Мия с каким-то незнакомым мне парнем. Первое, что меня удивило, это то, что она встала так рано, потому что было не позже семи или восьми утра, а по выходным она всегда спала долго…

— Что они делали?

— Сначала просто разговаривали, но что-то в этой картине удержало меня от того, чтобы подойти и поздороваться, и я остановилась и смотрела на них издалека.

Поскольку она больше ничего не сказала, Шефер спросил:

— Что вас остановило?

— Во-первых, он был намного старше ее, этот парень. Помню, я подумала, что, возможно, он какой-нибудь друг ее отца, потому что был, должно быть, по крайней мере вдвое старше ее, так что это казалось… ненормальным.

— И они просто разговаривали?

— Сначала да. Но, похоже, они из-за чего-то ссорились, потому что Мия стояла вот так. — Мария Луиза скрестила руки на груди и приподняла подбородок. — Но мужчина вдруг наклонился и поцеловал ее. Мия отстранилась и пошла прочь, но он догнал ее, схватил и снова поцеловал. Так… глубоко! А потом она ударила его. Дала ему пощечину.

— Она его ударила?

— Да. — Мария Луиза Янг смотрела прямо перед собой. — Я как раз направлялась к ним, чтобы спросить, что происходит, когда Мия вдруг прильнула к нему и засмеялась — таким странным… радостным смехом — и поцеловала его. По-настоящему. Не сдерживаясь. Казалось, все это было просто какой-то прелюдией. — Мария Луиза взмахнула одной рукой и покачала головой. — Я никогда раньше не видела ее такой, и я не понимала, что, черт возьми, происходит, поэтому я была обескуражена. Не только потому, что парень был намного старше ее, но и потому, что между ними чувствовалась какая-то странная энергия. Я не могу объяснить, что это было, но… я испугалась.

— Вы потом говорили с ней об этом? Вы спрашивали, кто он?

— Да, через несколько дней я спросила, появился ли у нее парень, но она сказала, что нет. Я рассказала ей о том, что видела у озера, но она засмеялась и сказала, что у меня, наверно, были галлюцинации. — Мария Луиза Янг покачала головой и пристально посмотрела на Шефера: — У меня не было галлюцинаций.

— Что вы подумали, когда она исчезла? Какова была ваша версия?

— Сначала я подумала, что она могла сбежать — может быть, с ним. Но время шло. — Она покачала головой. — Кто так делает? Кто исчезает, даже не позвонив?

— А что вы теперь думаете? — спросил Шефер.

— Я думаю, она мертва. Я думаю, он убил ее. — Она нерешительно кивнула. — Во всяком случае, кто-то сделал это.

— Вы сможете опознать его, если увидите снова?

Она сжала губы и с сомнением покачала головой:

— Прошло уже двадцать лет, я не знаю…

Шефер достал из кармана телефон. Он открыл фотографию с норковой фермы из сообщения Элоизы и протянул телефон Марии Луизе.

— Это был он? — Он указал на Мазорека.

Она взяла телефон и стала всматриваться в изображение. Морщинка между ее бровями разгладилась.

Она медленно покачала головой и указала пальцем.

— Нет, — сказала она, — это был он.

— Блин!

Элоиза вздохнула, когда механический голос попросил ее оставить сообщение. Она повесила трубку, открыла в мобильном браузер и загуглила номер телефона «EnviroMax» — стокгольмской компании, где работала Элизабет Ульвеус.

Трубку взяла секретарь, и после нескольких минут ожидания Элоиза узнала, что дочь Фишхофа находится в рабочей экспедиции в Ботническом заливе с группой исследователей из Новой Шотландии. Секретарь не знала, когда она вернется и есть ли у нее телефон, по которому с ней можно связаться.

Элоиза представилась, оставила свой номер телефона и попросила, чтобы Элизабет связалась с ней как можно скорее. И повесила трубку.

Она свернула с главной дороги, миновала церковь Броагера с ее сросшимися, будто сиамские близнецы, башнями и продолжала следовать указаниям навигатора. Она ожидала, что он поведет ее в центр города, но GPS указывал, что пункт назначения находится на сто метров дальше, и она оказалась в промышленном районе, где вывески на зданиях, мимо которых она ехала, рекламировали курсы стрельбы из лука, дешевый техосмотр и спортивный инвентарь.

Элоиза припарковалась и вышла из машины.

Она рассматривала здание, перед которым стояла, — длинный одноэтажный дом с большими оконными секциями по периметру, которые были заклеены черной пленкой. На фасаде виднелась изогнутая бело-голубая неоновая вывеска, и либо Ингеборг Сарк была права, когда говорила, что «Клуб Селеста» сильно изменился с тех пор, как здесь работала Мия Сарк, либо она сильно преувеличивала, называя это место «кафе».

Элоиза подошла к двери и взялась за ручку. На черном окне висела табличка «открыто», но дверь была заперта. Она постучала и стала ждать.

Тишина.

Гравий захрустел под колесами, и матово-красная «Тойота Королла» с агрессивного вида фарами заехала на стоянку и остановилась на некотором расстоянии от машины Элоизы. Она обернулась на звук и взглянула на машину. Из нее никто не выходил, двигатель продолжал работать.

Она уже собиралась развернуться и уйти прочь, когда услышала, что кто-то гремит замком с другой стороны.

Дверь открыл мужчина, которому, казалось, было за сорок. Он был светловолосым и загорелым, под белой майкой проступали мускулы, а одну руку он держал за спиной, словно пряча что-то.

— Да? — спросил он.

Элоиза скользнула по нему взглядом и на мгновение забыла, зачем она здесь. Что-то в его облике настораживало, и в то же время он был так хорош собой, что ей было трудно отвести глаза.

Симметричные черты лица, хорошо сложенное тело…

Мужчина оглядел Элоизу с головы до ног.

— Это вы должны приступить сегодня?

— Нет, я ищу хозяина, — сказала она. — Это вы?

— По какому делу?

Элоиза встретилась с ним взглядом.

— По делу, касающемуся только меня и хозяина.

Он улыбнулся и кивнул так, словно говорил: «Ладно, я в игре!»

Он распахнул дверь и зна́ком пригласил ее войти.

Элоиза вошла в темноту, пахнувшую дымом и пивом, пролитым когда-то давно на темно-красные бархатные диваны, в колонках звучала старая песня Принса. Если бы ей завязали глаза, она все равно знала бы, что находится в такого рода месте.

Она огляделась.

Затемненная пленка не пропускала снаружи дневной свет, а в центре помещения была пустая сцена с шестом для стриптиза посередине. На одном из диванов сидели две молодые девушки, уставившись каждая в свой мобильный. На них были лакированные ботфорты до колен, кружевные трусики и больше ничего.

Элоиза снова посмотрела на светловолосого и вопросительно взмахнула рукой.

— Где же он?

— Мой отец? — Он указал взглядом в дальний конец помещения, где Элоиза увидела четыре расположенные в ряд двери. Возле каждой горела лампочка. Три из них зеленые, одна красная.

— Он сейчас немного в подвешенном состоянии, — сказал он, улыбнувшись, и у Элоизы возникло ощущение, будто он говорит буквально.

Ее взгляд упал на клетку в углу. На цепи, лежавшие внутри. На кожаную плетку.

— Я не расслышала вашего имени, — сказала она.

Он протянул руку, и Элоиза пожала ее.

— Меня зовут Рене, — сказал он. — А вы?

— Эй, Декер?

Голос, произнесший эти слова, принадлежал мужчине, который сидел в баре за спиной у Элоизы — чудовищного вида человек. Потный, лысый, в очках. Одно из круглых стекол было темным и матовым, другое — прозрачным, и он сверкнул на них единственным видневшимся из-за очков глазом.

— Ласло звонил, — сказал он, — просил передать, что уже едет.

Элоиза снова посмотрела на светловолосого и выпустила его руку из своей.

— Декер? — спросила она, вспомнив, что ей говорили Галлахер и его жена. — Вы Рене Декер?

— Да.

— Сын Йеса Декера?

Он слегка прищурился.

— Мы с вами знакомы?

— Нет, — сказала Элоиза, опуская руку в сумку, чтобы достать блокнот. — Но я хочу…

— Эй! — Рене Декер схватил ее за руку. Его лицо мгновенно напряглось, глаза сделались холодными. — Держи руки так, чтобы я их видел!

Он стянул сумку с ее плеча на пол и оттолкнул ногой.

Элоиза испуганно посмотрела на него и попыталась отнять руку.

— Я просто хотела спросить, вы…

Одноглазый из бара возник у нее за спиной, схватил ее за руки и завел их назад.

— Эй, какого черта ты делаешь? — закричала она, вырываясь. — ОТПУСТИ МЕНЯ!

Рене Декер завел руку за спину и вытащил пистолет. Он направил его на Элоизу и стал шикать на нее, будто успокаивал ребенка:

— Тсс-тсс-тссссс…

Элоиза посмотрела на дуло и умолкла.

Мужчина крепче скрутил ей руки, и она почувствовала, что они вот-вот вывернутся из плечевых суставов.

Рене Декер взял ее сумку и высыпал содержимое на барную стойку. Он отодвинул блокнот и телефон в сторону и раскрыл бумажник. Взглянул на пресс-карту, лежавшую в пластиковом кармашке. Затем посмотрел на Элоизу.

Раздался резкий металлический звук, когда он взвел курок. Он приблизился к ней на несколько шагов.

Одноглазый потянул Элоизу за руки, и она наклонилась вперед, а Декер приставил пистолет к ее груди.

— Довольно невежливо не представляться, заходя в чужой дом, — сказал он, качая головой. — Журналистка?

Элоиза подняла подбородок и затаила дыхание. Ей казалось, что сердце вот-вот выскочит у нее из груди.

Рене Декер коротко улыбнулся.

— О чем ты хочешь поговорить с моим отцом? — спросил он, скользя дулом пистолета вниз. Оно попало в вырез футболки, и он медленно потянул его вниз. Он долго смотрел на ее грудь, затем опустил вниз уголки рта и одобрительно кивнул. Потом встретился с ней взглядом и вопросительно поднял брови. — Ну?

— Я хочу поговорить с ним о Питбуле, — сказала она, пытаясь освободиться из хватки великана. — Так вы называли Тома Мазорека, верно? Питбуль?

Рене Декер прищурился и опустил пистолет, направив его в пол.

Элоиза не понимала выражения его лица.

— Говорят, это ты нашел собаку в холодильнике, — сказала она, — это правда?

Ноздри Декера дрогнули, а глаза потемнели.

— Тебе что-нибудь известно о пропавших девушках? Мия Сарк — она работала здесь. Помнишь ее?

Он долго смотрел ей прямо в глаза.

— Запри ее, пока отец не закончит, — сказал он, не нарушая зрительного контакта с ней.

— Нет, постой! — сказала Элоиза. — Я не…

Великан потащил ее за собой. Она потеряла равновесие, упала, ее снова поставили на ноги. Она смотрела за Рене Декером, который зашел за барную стойку, и тревога пронизывала все ее тело.

На стойке зазвонил ее телефон, и Рене Декер посмотрел на экран.

— Стой, — сказал он.

Он встал и подошел к Элоизе. Поднес телефон к ее лицу, чтобы она видела имя на дисплее.

На нем высветилось «Эрик Шефер».

— Ответь, — сказал он.

Элоиза нахмурилась и непонимающе посмотрела на него.

Он смахнул вызов вправо, включил громкую связь и поднес телефон к ее лицу. Затем направил на нее пистолет и кивнул.

— Алло? — сказала Элоиза.

— Кальдан?

— Да. — Она встретилась взглядом с Декером.

— Я только что говорил с Малу Янг, и угадай, кого она опознала? Твоего нового друга!

Элоиза ничего не ответила.

— Тот мужчина, которого она видела тогда с Мией Сарк. Это был Ян Фишхоф!

Рене Декер вздернул подбородок и озадаченно посмотрел на Элоизу. Он медленно опустил пистолет.

— Ты слышишь, что я говорю? Это был Фишхоф, — повторил Шефер. — Алло, ты здесь?

Рене Декер завершил звонок и принялся расспрашивать Элоизу.

— Ты знаешь Яна Фишхофа? — спросил он.

Губы Элоизы приоткрылись, но она не издала ни звука. Ее взгляд все еще был прикован к пистолету.

Мужчина за спиной Элоизы встряхнул ее.

— Тебе задали вопрос!

— Да, — сказала она, пытаясь вырваться, — да, я с ним дружу.

Рене Декер прищурился.

— Но он, должно быть, уже старик. — Он сделал широкий жест рукой в сторону Элоизы, как бы задавая ей молчаливый вопрос.

— Он умирает, и я… я пытаюсь ему помочь.

— Так вот почему ты здесь? Чтобы помочь Яну?

Элоиза кивнула.

Рене Декер долго смотрел на нее, ничего не говоря. Затем перевел взгляд на мужчину, державшего ее, и кивнул:

— Отпусти ее.

Мужчина вопросительно посмотрел на Декера.

— Отпусти ее, я сказал.

Мужчина сделал, как было велено, и Элоиза отступила на несколько шагов в сторону. Она поправила одежду и переводила напряженный взгляд с одного на другого.

Рене Декер опустил глаза и кивнул:

— Убирайся отсюда.

Элоиза глубоко вдохнула и посмотрела на него с сомнением.

— Я все еще хочу поговорить с твоим отцом, — сказала она.

Рене Декер посмотрел на нее, подняв брови. Он впечатленно усмехнулся.

— У тебя стальные яйца, красотка, надо отдать тебе должное, — сказал он. Улыбка исчезла, и он указал большим пальцем на выход у себя за спиной. — Пошла!

Одноглазый взял сумку Элоизы и покидал в нее вещи. Он с силой пихнул сумку ей в грудь.

— Ты слышала, что тебе сказано. Забирай свое дерьмо и проваливай!

Элоиза пошла к двери и вышла на улицу.

— Эй… — Рене Декер показался в дверном проеме позади нее.

Элоиза обернулась и встретилась с ним взглядом.

— Я отпускаю тебя в качестве одолжения Яну, — сказал он. — Один раз.

Он поднял указательный палец вверх, подчеркивая свои слова, и приблизился к ней с мертвым взглядом.

По телу Элоизы пробежал холодок.

— Не смей возвращаться сюда.

Элоиза съехала на обочину и затормозила. Она стиснула побелевшими руками руль и, глядя перед собой, стала ровно дышать.

Это было слишком. Слишком.

Если бы Шефер не позвонил в ту секунду, если бы Рене Декер не отпустил ее…

Элоиза зажмурилась при мысли о том, что могло бы случиться. Все ее тело дрожало от напряжения, и на долю секунды она задумалась, не поехать ли в полицейский участок в Сеннерборге, чтобы рассказать о нападении. Но потом вспомнила, что сказал о Йесе Декере Галлахер.

Поговаривают, что полиция у него в кармане, а также якобы некоторые местные политики — никто не смеет его тронуть.

По его словам, ходили также слухи о торговле наркотиками. О порнографии, проституции.

Может быть, семья Декеров была замешана и в торговле людьми? Не они ли похитили и продали Мию Сарк и Нину Далсфорт в свое время?

А Ян? Что он значил для них?

Элоиза увидела уважение к нему в глазах Рене Декера.

Почему он отпустил ее?

Она продолжала сидеть, пока не прекратилось адреналиновое покалывание в теле. Потом выпрямилась, посмотрела на себя в зеркало заднего вида, потерла ладонями щеки и кивнула.

Она выехала на проезжую часть и нажала на газ.

Жемчужно-серый гравий захрустел, когда Петер Зельнер свернул к дому. Он рассматривал здание: одноэтажная вилла в стиле бунгало из темно-коричневого кирпича со ставнями на окнах. Он был вхож в этот дом с 1986 года, когда у них со Стеффеном еще были волосы на голове и то, что можно было назвать хорошо различимым прессом.

«Кажется, это было очень давно», — подумал он и заглушил двигатель.

Он постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа.

— Эй? — позвал он. — Есть дома кто-нибудь?

В дверях гостиной появилась Мириам с прижатым к уху мобильным телефоном. Она улыбнулась Зельнеру и обняла его свободной рукой.

— Он на улице, — прошептала она, указывая на стеклянную стену, отделявшую гостиную от сада. Затем продолжила разговор и скрылась в кухне.

Зельнер вышел в открытую раздвижную дверь и увидел, что Стеффен стоит спиной к дому и подстригает буковую изгородь, окружавшую сад. По ту сторону изгороди начинался лес, который простирался на несколько километров на юг.

Зельнер помедлил мгновение, наблюдая за его работой и обдумывая, как лучше начать.

Он прокашлялся, и Стеффен обернулся.

— Боже, привет, Петер! — Он удивленно улыбнулся и положил ножницы на траву.

— Привет, — сказал Зельнер. — Да, я просто был поблизости, ну и… — Он пожал плечами.

Стеффен подошел и пожал ему руку. Он встретился глазами с Зельнером, и выражение беспокойства на его лице стало отчетливее.

— Ты в порядке? — спросил он. — Ты плохо выглядишь.

— Правда? — Зельнер посмотрел на себя.

— Да, у тебя такой лихорадочный взгляд. Ты что, пил? Или опять голова?

— Нет, нет… я не из-за этого…

— Ты принимаешь таблетки?

Петер Зельнер кивнул.

— Хорошо, потому что очень важно не пропускать дни. Если отклоняться от схемы, последствия могут быть тяжелыми.

— Я принимаю таблетки как положено, и прошло уже много времени с тех пор, как у меня был последний приступ, — солгал Зельнер. От одной только мысли об этом его сердце стало биться чаще, а в груди зашевелилась тревога. — Что касается алкоголя, то я не притрагивался к нему уже шесть месяцев, скоро семь.

Снова ложь.

— Тогда в чем дело? — спросил Стеффен и скрестил руки на груди.

— Вчера мне позвонил коллега из Копенгагена. Следователь по расследованию убийств.

— Да?

— Я думаю, они расследуют смерть Тома Мазорека.

Краска сбежала с лица Стеффена, его глаза округлились.

— Сегодня утром ко мне домой заявилась журналистка и начала задавать вопросы, — продолжал Зельнер.

— Какие вопросы?

— О Мазореке. О том, как я могу быть уверен в причине его смерти, что я знаю о девушках и почему расследование было приостановлено.

Стеффен впился глазами в Зельнера.

— Ты обещал мне, что этого не случится, Петер.

— Да, знаю, но я…

— Ты обещал!

Зельнер кивнул.

Стеффен ошарашенно покачал головой.

— Но как? Я не понимаю?

— Журналистка знакома с Фишхофом. Я разузнал — судя по всему, он все эти годы жил на Зеландии, а теперь начал открывать рот.

Стеффен схватил Зельнера за воротник.

— Это не должно обнаружиться, понимаешь? Я могу потерять все: Мириам, дом, свою практику!

Петер Зельнер кивнул.

— Ты должен заткнуть Фишхофу рот, Петер. Мне все равно, как ты это сделаешь. Просто заткни ему рот!

Перед домом не было вывески «Продается», но местный агент по недвижимости сказал Элоизе, что дом выставлялся на продажу уже полтора года, и подчеркнул, что они открыты для всех предложений. Официально дом оценивался в несколько сотен тысяч крон, но Элоиза удивилась бы, если бы кто-то предложил хотя бы половину этой суммы, поскольку после смерти Ренаты Мазорек дом явно пришел в упадок.

Брокер сказал, что Элоизе не понадобится ключ, чтобы войти, и он был прав. Покосившаяся входная дверь была приоткрыта. Она открылась со скрипом, и в нос Элоизе ударил сладковатый запах.

Элоиза посмотрела вниз — на полу у входа мухи роились вокруг падали. Между обнаженными ребрами ползали черви, виднелись оскаленные острые зубы, и Элоиза не могла понять, была это лиса или собака.

Натянув футболку на нос, она перешагнула через нее, вошла в первое помещение и огляделась. Протечки проели потолок и стены и окрасили в коричневый цвет весь дом, в котором, казалось, все оставалось так, как было брошено. На полках стояли книги, на подоконниках — горшки с засохшими растениями, везде были расставлены безделушки, все было покрыто пылью. Выцветший номер «Дома» лежал на столе в гостиной рядом с полной пепельницей, на полу стояли тапочки.

Взгляд Элоизы упал на диван. Большие темно-коричневые пятна на подушках напомнили ей слова агента по недвижимости, сказанные по телефону: Рената Мазорек пролежала в доме несколько месяцев, прежде чем ее обнаружили. «Еще один человек испустил дух в полном одиночестве», — подумала Элоиза и задумалась, не позвонить ли Фишхофу.

Она еще не разговаривала с ним сегодня и гадала, жив ли он, но что-то удерживало ее от звонка. Ноющее сомнение нарастало внутри.

Почему Ингеборг Сарк так бурно отреагировала на его имя?

Почему Рене Декер отпустил ее?

Те врата, о которых ты говоришь… Там, наверху… Я не уверен, что мне их откроют.

Каковы были отношения Яна с Мией Сарк?

Что же он сделал?

Элоиза посмотрела на вышивку в рамке, висевшую на стене над диваном, и усмехнулась. «СЕМЬЯ — БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЖИЗНИ» было аккуратно вышито красными нитками. Она подошла к двери во внутренний дворик, открыла ее, чтобы впустить свежий воздух, и увидела гостевой домик в противоположном конце большого сада.

Она вышла из главного дома, пересекла лужайку, заросшую травой по колено, и взялась за дверь гостевого домика. Дверь была заперта, поэтому она положила руку на косяк и потянула. Дерево было легким и сухим, и дверь поддалась после нескольких толчков.

Элоиза вошла внутрь и огляделась. По словам Ханса Галлахера, именно здесь жил Том Мазорек.

Взрослый мужчина, который никогда по-настоящему не жил отдельно. Что говорит о Мазореке тот факт, что он прожил с матерью до сорока с лишним лет? Кому бы этого захотелось?

За исключением раскладушки, которая стояла собранная в углу, в обеих комнатах домика не было ничего: ни в спальне, ни в прачечной. В комнате с раскладушкой окна выходили в сад, а прачечная находилась в задней части дома. Окон там не было, а с потолка свисала голая лампочка.

Элоиза вытащила мобильный, включила фонарик и посветила в темноту. Пол был покрыт потрескавшимся линолеумом, стены — белой плиткой с орнаментом на уровне глаз: рифленая лента с темно-синим цветочным узором была похожа на королевский фарфор. Это была не ванная комната, потому что здесь не было душа и унитаза, только сливная решетка в полу и раковина на стене. Зеркало над раковиной было разбито ударом кулака или каким-то предметом. Осколки стекла вокруг места удара были ржаво-красного цвета и остры, как иглы, а сотни серебряных нитей зигзагами рассекали зеркальную поверхность.

Элоиза посмотрела на свое искаженное отражение и нежно провела пальцами по острым краям, представляя себе, как Том Мазорек стоял на этом же месте и смотрел в это же зеркало.

Что он видел в нем?

Она вздрогнула, когда телефон у нее в руке зазвонил, и посмотрела на экран. Она ответила и поднесла трубку к уху.

— Привет!

— Да, ты чего там? — спросил Шефер. — Ты бросила трубку, когда я звонил прошлый раз?

— Нет, здесь плохая связь, — соврала Элоиза, выходя из комнаты. Она толкнула дверь гостевого домика и вышла в сад. — Я далеко за городом, и сеть пропадает.

— Чем занимаешься?

— Когда ты звонил, я была в заведении под названием «Клуб Селеста». Именно там работала в свое время Мия Сарк. Ну, помнишь, то место, где, по мнению матери, она могла украсть деньги?

— Ага. И?

— Ингеборг Сарк преподнесла это так, как будто Мия работала в кафе — типа подавала посетителям кофе латте. Но выяснилось, что это какой-то секс-клуб. Стриптиз, бондаж. Такого рода вещи.

— И ты говоришь, она там работала? Девушка?

— Да. Не знаю, занималась ли она стриптизом или чем-то другим, но это, по крайней мере, объясняет, как ей удалось скопить десять тысяч крон за несколько месяцев.

— А ее там помнят?

— Похоже, да, и они, кажется, знают и Яна, и Тома Мазорека, но они не захотели со мной говорить.

Элоиза не смогла заставить себя рассказать Шеферу, что произошло. Ей было стыдно за свою беспомощность перед Рене Декером — за то, что она испугалась. Кроме того, она знала, что Шефер начнет ругаться и упрекать ее, что она подвергла себя опасности.

— А ты? — спросила Элоиза. — Ты где?

— Я возвращаюсь в Копенгаген. Закончив в Видовре, я поехал поговорить с Фишхофом, но это оказалось труднее, чем я себе представлял.

— В каком смысле?

— Ну, во-первых, мне нужно было одолеть настоящего Бада Спенсера в женском обличье, чтобы вообще войти туда — блин, ну и чокнутую же мадам они к нему приставили. Gestapo, go home![28]

«Рут», — подумала Элоиза и кивнула.

— Во-вторых, мне пришлось разговаривать с человеком, который больше напоминал лунатика. Фишхоф отвечал про пироги, когда я спрашивал про сапоги, а когда я упомянул Мию Сарк, у него совершенно опустел взгляд, и он больше не проронил ни слова. Должен признаться, я с трудом представляю себе, о чем вы с ним разговариваете, когда ты приезжаешь. Он же совершенно не в себе!

— Но он не всегда такой. Он суперкрут, если застать его в хороший день, — сказала Элоиза. — Что ты хотел, чтобы он рассказал тебе о Мии Сарк?

— Я хотел попросить его объяснить, какие отношения связывали его с ней. Подруга-докторша сказала, что в свое время видела их вместе, но разве у него не было жены?

— Да, ее звали Алиса. Она умерла от рака груди, когда они еще жили в Ринкенесе. Я разговаривала с его бывшим работодателем, и он сказал, что тогда у Яна было тяжелое время.

— Ну, тогда можно предположить, что он искал утешения после смерти жены. Может быть, он побывал в том клубе, о котором ты говоришь, и встретил там Мию Сарк.

— В «Клубе Селеста»? — покачала головой Элоиза. — Нет, не могу себе этого вообразить. Ян совершенно не такой.

— Люди в горе иногда делают то, чего не стали бы делать в обычной жизни — ведут себя так, что это идет вразрез с их убеждениями. Если Фишхофу было одиноко, он, возможно, искал общества. Возможно, он дал послабление своим принципам или исследовал ту часть себя, в которую не осмеливался углубляться раньше. Ты что-то говорила о бондаже?

— Да, у меня сложилось такое впечатление от этого места. Там были клетки и плетки. Цепи, лак, кожа — все в этом духе. А что такое?

— Мария Луиза Янг сказала, что видела, как Мия Сарк ударила Фишхофа.

Элоиза сощурилась.

— Ударила его?

— Да. Она якобы дала ему пощечину, а потом они стали целоваться.

— Что, прости?

— Ага.

— Я думала, их просто видели вместе. Я не подозревала, что они, черт возьми, были вместе!

— Предположительно, это было именно так.

— Но… — ошеломленно проговорила Элоиза. — Мия Сарк ведь была совсем юной.

— Да. Девятнадцатилетней.

— А Ян был так… так…

— Да. Немолод.

— Серьезно, он, должно быть, был лет на двадцать пять старше ее?!

— Да, и я прекрасно понимаю, о чем ты сейчас думаешь, но ей все-таки было девятнадцать лет, — сказал Шефер. — Значит, он не сделал ничего противозаконного. А если она была стриптизершей или еще чего похуже, вероятно, она была не такой уж белой голубицей, какой ее пыталась изобразить мать.

— Да, но… все равно. — Элоиза прикусила губу и посмотрела на поля, простиравшиеся за участком. Земля была черной и бесплодной, насколько хватало глаз.

— Ты нашла Зельнера? — спросил Шефер.

— Да, но от него было трудно получить какую-то информацию.

— Он же тебя не знает. Ты журналистка, а он полицейский. Масло и вода.

— Нет, похоже, проблема в другом. У меня было четкое ощущение, что он что-то скрывает.

— Зельнер?

— Да, как и другой следователь, Карл Ребель, про которого я тебе рассказывала. Что-то в здешней полиции нечисто, Шефер. Я чувствую это!

— Ах ты чувствуешь? Чего же ты мне сразу не сказала? Именно такие существенные доказательства любит окружной прокурор.

— Да ладно, ты же знаешь, что я имею в виду. Он казался… мутным! И от него сильно пахло спиртным.

— Неужели? — тяжело вздохнул Шефер. — Я думал, что он взял себя в руки.

— О чем ты?

— Когда Зельнер был в Таиланде, случилось цунами. Он потерял там жену и детей, и это чертовски выбило его из колеи.

— О боже, какой ужас! — Элоиза откинула голову и закрыла глаза.

— Да, это была чудовищная трагедия. После этого он долго сидел на больничном, впал в депрессию и совсем ушел под воду. Было похоже, что он решил упиться до смерти, но потом сменил курс. По крайней мере, мне так показалось, потому что через год он вернулся на работу.

— Теперь меня мучает совесть.

— За что?

— За то, как я себя вела. Я намекала ему, что он либо некомпетентен, либо коррумпирован.

— Здо́рово, — сказал Шефер.

— Но я понятия не имела, что он… — вздохнула Элоиза. — Нужно было тебе рассказать мне эту историю до того, как я туда поехала.

Она услышала, что к дому подъезжает машина, и обернулась на звук. Машина сбавила скорость и медленно проехала мимо дома. Элоиза вернулась к разговору.

— Кстати, я сейчас в доме Тома Мазорека. Вернее, в доме его матери, где он жил большую часть времени.

— И что может сказать мать?

— Не много. Она умерла в прошлом году, и с тех пор дом выставлен на продажу — рассыпающийся старый дом. Все ее вещи здесь, тут все гниет. Место безумно отвратительное.

Элоиза обошла гостевой домик и посмотрела на него снаружи.

— Что ты там делаешь? — спросил Шефер.

Элоиза колебалась. Ее взгляд скользил от гостевого домика к дому, где жила Рената Мазорек, и обратно.

— Говорят, он был дамским угодником, — сказала она. — И у него было много женщин.

— Кто был дамским угодником?

— Мазорек. Люди говорят, что это был любимец дам.

— Счастливчик, — сказал Шефер. — А еще что говорят?

Элоиза немного помолчала, размышляя.

— Этот человек жил со своей матерью, — пробормотала она, словно разговаривая сама с собой.

— Чего-чего?

— Это бессмыслица, Шефер. Какую женщину привлечет мужчина, который живет с родителями? Никакую.

— Мы же не знаем, водил ли он вышеупомянутых дам к себе домой.

Элоиза уставилась на гостевой домик.

— В этом месте что-то есть…

Она посмотрела на главный дом, и вдруг ей стало очень не по себе. Образ Рене Декера, достающего пистолет и целящегося в нее, мелькнул перед ее мысленным взором, и ее захлестнула волна беспокойства.

Она обернулась, посмотрела на пустынные поля и лес, окружавшие дом с другой стороны, и внезапно осознала, насколько она беззащитна. Совсем одна, вдали от всего и всех.

Она снова услышала, как к дому подъезжает машина. На этот раз, похоже, с противоположной стороны. Машина замедлила ход, на малой скорости проехала мимо, и Элоиза почувствовала, как в висках у нее застучало.

— Шефер, я перезвоню тебе позже, — сказала она.

Она повесила трубку и быстрыми шагами направилась к своей машине.

Элоиза вернулась в Гердасминде, приняла душ, собрала свои записки и сложила их в сумку. По дороге в Сеннерборг она позвонила Яну. Трубку сняла Рут и тут же принялась ругаться на приезд Шефера.

— Совершенный тиран! Я могу сказать вам, что в следующий раз потребуется судебное постановление, если мне нужно будет снова впускать в дом этого человека.

Визит, очевидно, оставил Яна в угрюмом и измученном состоянии, и когда Рут обратилась к нему с вопросом, не хочет ли он поговорить с Элоизой, он решительно отказался. Его голос звучал оскорбленно и обиженно, но Элоиза услышала в нем и нечто иное. Недоверие, которое до сих пор относилось ко всем, кроме нее, и на сердце ей легла тяжесть от осознания, что она потеряла свой особый статус Избранной.

Но могла ли она честно сказать, что ее доверие к Яну тоже не поколебалось за последние двадцать четыре часа?

Элоиза повесила трубку и нажала на педаль газа с гнетущим чувством, что разговаривала с Яном Фишхофом в последний раз. Она все еще многого о нем не знала, но она знала достаточно, чтобы понимать — вполне вероятно, он никогда больше ей не доверится.

Часы на приборной панели показывали 18.40, и Элоиза уже была на полпути к Сеннерборгу, когда заметила в зеркале заднего вида красную «Тойоту Короллу». Ее внимание привлек свет фар, и она увидела очертания человека за рулем. Элоиза переводила взгляд с дороги на автомобиль в зеркале.

Была ли это та же машина, что заехала на стоянку, когда она была в «Клубе Селеста»?

«Тойота» держалась на расстоянии, но ехала за ней, и когда она добралась до Дюббельской мельницы, то поехала прямо в город, вместо того чтобы свернуть к дому Томаса. Она набрала скорость, и шины громко загремели по булыжникам, в то время как Сеннерборг уже начал вырисовываться на горизонте в конце Дюббельской набережной.

Элоиза не теряла из виду фары в зеркале заднего вида и поворачивала наугад, чтобы проверить, последует ли «Тойота» за ней. Та висела на хвосте все двадцать минут, что она колесила по центру Сеннерборга. Наконец она взяла курс на полицейский участок.

Элоиза подъехала к зданию, оставила мотор заведенным и выскочила из машины. Дойдя до раздвижных дверей на входе, она обернулась и проследила глазами за проезжавшей мимо «Тойотой». Водитель повернулся к ней лицом, но она не смогла понять на скорости, мужчина или женщина сидит за рулем.

Это продлилось долю секунды, и автомобиль исчез.

Элоиза повернулась и вошла внутрь.

— Опять вы? — раздраженно спросил Карл Ребель, когда она подошла к стойке.

— Да, здравствуйте, — сказала она, делая жест в сторону дороги. — Звучит странно, я знаю, но за мной от самого Броагера ехала машина, и я…

— Почему бы вам не сделать нам всем одолжение и не отправиться домой в Копенгаген?

Элоиза вздернула подбородок и ошеломленно уставилась на него.

— Простите, вы не слышали, что я сказала? — спросила она, демонстративно указывая на дорогу. — Кто-то следит за мной!

— Следит за вами? — Карл Ребель на секунду состроил гримасу, потом его лицо снова приняло бесстрастное выражение. — Видимо, кому-то надоели ваши вопросы.

Элоиза уставилась на него.

— Скажи мне, Ребель, ты боишься, что я узнаю… что́? Что ты скрываешь?

— Я ничего не скрываю, — фыркнул он. — Мне просто нечего предложить выскочкам, которые приезжают сюда, хвалятся своими пресс-картами и своим копенгагенством и ждут, что мы из-за этого падем перед ними ниц.

Несколько секунд Элоиза молча смотрела на него. Потом покачала головой, развернулась и ушла.

Она села в машину и, осматриваясь по сторонам, поехала обратно в город, через мост и к мельнице.

Мало-помалу она начала расслабляться. Может быть, ей все это только померещилось.

В зеркале заднего вида не было больше никаких красных «Тойот». За ней никто не следил.

Лента была натянута поперек дверного проема, и Шефер увидел Руда Йохансена и младшего техника НКЦ, которые картографировали все пятна, капли, брызги и лужицы крови в вестибюле и коридоре вплоть до того места, где было найдено тело Лестера Уилкинса.

Шефер постучал по дверному косяку, и они оба подняли глаза.

— Я не помешаю? — спросил он.

— Нет, нет, заходи! — Руд махнул ему рукой и стянул маску на подбородок. — Мы уже заканчиваем.

Шефер наклонился и нырнул под ленту.

— Что с тобой случилось? — спросил Руд, кивая на подбитый глаз.

— Конни, — сказал Шефер. — Она решила, что я слишком умничаю.

Руд улыбнулся.

— Ну как? — спросил Шефер. — Нашли что-нибудь сто́ящее?

— И да, и нет. — Руд сдвинул очки на лоб. Его седые волосы были убраны под сетку, а взгляд, как всегда, был сосредоточенным, сфокусированным на задании. — Поскольку кожа не была повреждена при ударе, и, по мнению Сандала, ему нанесли один удар тупым предметом выше линии роста волос, а не несколько ударов, здесь нет ничего. — Он указал вверх на потолок. — В то же время на стене вдоль прохода много продолговатых капель крови, расположенных под углом, почти горизонтально, — говоря, Руд указывал на соответствующие места. — У жертвы шла кровь изо рта, так что, возможно, это он сплюнул или накашлял, и кровь забрызгала стену почти горизонтально. Однако это также может быть признаком того, что его отпихнули, толкнули либо избивали, пока он истекал кровью.

— Может такое быть, что какие-то следы крови оставил сам преступник? — спросил Шефер. — Если он или она поранились во время нападения?

— Возможно, — кивнул Руд. — Мы взяли образцы отовсюду и отправим их как можно скорее на проверку — выяснить, есть ли здесь еще чья-нибудь ДНК, а если да, то совпадает ли она с кем-нибудь из базы данных. Но ты же знаешь, как это бывает. На все нужно время.

Молодой техник тем временем собрал образцы, о которых говорил Руд.

— Отвезу это в лабораторию, — сказал он и кивнул на прощание: — Хороших выходных!

— Эм, ладно. Я… — Руд поднял руку, чтобы остановить его, но коллега уже повернулся к нему спиной и направился к припаркованному на Эспланаден у входа в дом белому фургону НКЦ.

Руд разочарованно опустил руку.

— Что случилось? — спросил Шефер.

— Да я просто хотел предложить свою помощь. — Руд посмотрел на часы. — Хотя, конечно, уже конец рабочего дня, ну тогда, может быть… — Он оглядел коридор, будто искал что-то, но не мог вспомнить что. — Ну, я не знаю… может, выпьем где-нибудь по пиву?

Он бросил на Шефера осторожный приглашающий взгляд.

— Что случилось, Руд?

Руд опустил плечи и глубоко вздохнул.

— Выходные теперь не такие, как раньше, — сказал он.

Шефер сжал губы и кивнул.

Руд Йохансен недавно признался Шеферу, что его после тридцати лет совместной жизни бросила жена. В день его шестидесятилетия она объявила, что встретила другого человека: себя! Ее основания, по словам Руда, заключались в том, что она больше не чувствовала себя той женщиной, на которой он женился, поэтому теперь она должна была исследовать новую версию самой себя одна. Шефер не очень-то купился на рекламную речь про «одну», но Руд, казалось, не ставил ее под сомнение. Шефер подумал, что не его дело — поджигать фитиль той бомбы, что взорвалась бы у Руда в голове, пойми он, что его жена собралась реализовывать себя в ночной жизни, пока еще не весь песок убежал из ее песочных часов.

— Я теперь не знаю, куда девать время, когда я предоставлен сам себе, — сказал Руд с потерянным видом.

— А дети? Они ведь у тебя остались.

— Да, но они заняты учебой. Неправильно было бы обременять их нытьем старого отца.

— Ладно, но ты же любишь свою работу, — сказал Шефер. — Погрузись в нее!

— Я бы с радостью, но Элькьер жалуется, что меня слишком много, — сказал Руд, имея в виду главу Национального центра судебной экспертизы. — Он говорит, что новобранцам не хватает пространства, чтобы расти и учиться, потому что я все время там — что я всех терроризирую своими жесткими правилами родом из каменного века. Так он выразился. А я просто люблю, чтобы в делах был порядок, что в этом плохого?

Шефер улыбнулся.

— Ничего, Руд. Все абсолютно правильно. Молодняк должен быть благодарен, что имеет возможность прикоснуться к такому кладезю знаний, как ты.

— Ну, не знаю, — сказал Руд, скромно опуская глаза. — Мне, во всяком случае, велено не приходить в те выходные дни, которые мне выделены. Вообще не появляться там, если меня нет в графике. Ты когда-нибудь слышал что-то подобное?

— Приветствую товарища по несчастью, — сказал Шефер.

— Да? — Руд просветлел при мысли, что он не одинок в своей беде.

Шефер указал на иссиня-черную тень вокруг глаза и швы на лбу.

— Мне велели сидеть лечиться.

Руд с недоверием покривился.

— Из-за пары царапин? Боже милостивый!

Шефер слегка усмехнулся.

— Ну что, — сказал он, по-дружески хлопнув Руда по плечу, — пивка?

— Что будем пить? Есть «Pale Ale». Или ты предпочитаешь простое пиво? — Томас посмотрел на Элоизу из-за дверцы американского холодильника.

— О, нет, спасибо, но если у тебя есть…

Он торжествующе достал бутылку шардоне «Новас» из Долины Касабланка в Чили — это был любимый напиток Элоизы на протяжении многих лет, в чем она обычно не спешила признаваться.

— А ты как думала? — спросил он. — Что я забыл?

Элоиза окинула его взглядом с головы до ног и улыбнулась.

— Ты так самоуверен!

— Да. Но разве я ошибся?

— Нет, ты не ошибся, — улыбнулась Элоиза и потянулась за бокалом, который он ей протягивал.

Перед выходом из дома она переоделась и нанесла на запястья «Jour d’Hermès», но не стала делать макияж и прическу. Не потому, что ей не хотелось произвести впечатление на Томаса. Она просто знала, что ей не нужно прилагать к этому усилий.

Томас открыл себе бутылку пива. Он встал по другую сторону кухонного островка и стал нарезать для салата авокадо и горох в стручках.

— Можно я пойду немного осмотрюсь? — спросила Элоиза, указывая на открытые двойные двери в гостиную.

— Да, конечно, — кивнул он и махнул рукой, — чувствуй себя как дома.

Элоиза вошла в гостиную и скользнула взглядом по мебели. Она узнала несколько картин и старых плакатов Галереи Маг, которые видела уже много раз. Голубые глазурованные глиняные горшки, которые мать Томаса делала в творческий период своей жизни в начале нулевых, и светильник PH[29], который висел в его квартире в Кристиансхавне.

Вещи, о которых Элоиза совсем забыла и которые теперь так отчетливо возникали в ее памяти.

Она окинула взглядом книжный шкаф и остановилась на книге «Бог не велик» Кристофера Хитченса. Это было первое издание с автографом, его Томасу подарила на тридцатилетие Элоиза почти десять лет назад. Он обожал покойного Хитченса до такой степени, что это выглядело почти комично для человека, называвшего себя безбожником, и Элоиза потратила тысячи крон на «eBay», чтобы заполучить для него эту книгу.

Она поставила бокал с вином на полку и достала книгу из шкафа. Она открыла ее и улыбнулась, увидев фотографию, спрятанную между страницами. Это была старая фотография, где они с Томасом шли на вечеринку в честь Хэллоуина в Школе журналистики, наряженные в О'Мэлли и Герцогиню из «Котов-аристократов», стилизованных под «Прирожденных убийц».

Элоиза перевернула фотографию и прочитала надпись на обороте.

Абрахам де Лейси Джузеппе Кейси Томас О’Мэлли,

я люблю тебя — теперь и всегда.

Элоиза.

Она положила фотографию в книгу и поставила ее обратно в шкаф.

Она вернулась на кухню и села на барный стул возле кухонного островка, на мраморной столешнице которого лежали ее записи.

— Ты пообщалась с семьей Далсфорт? — спросил Томас. Он закатал рукава и набивал жирную курицу «Лейбл Руж» лимонами с тимьяном и розмарином.

— Нет, сегодня я к ним не ездила, — сказала Элоиза. Она собрала бумаги в стопку и отодвинула их в сторону. — Съезжу завтра.

— Объясни мне еще раз, в чем тебе требуется моя помощь.

Элоиза не ответила. Она наблюдала, как Томас поливает птицу оливковым маслом и натирает ее солью.

Он поднял глаза и встретился с ней взглядом. Он ждал.

— Может, сначала поедим? — спросила она, нежно глядя на него. — А потом поговорим.

Томас улыбнулся и кивнул. Он вымыл руки и вытер их кухонным полотенцем. Затем взял свое пиво и поднес его к бокалу Элоизы.

— Рад тебя видеть, — сказал он.

— Взаимно. — Она чокнулась с ним бокалом и сделала глоток. Томас стоял, подняв бутылку, и смотрел на нее не отрываясь.

— Ты так смотришь, — сказала с улыбкой Элоиза.

— Трудно этого не делать.

— Наверно, это не так уж удивительно. Ты не видел меня семь лет.

— Ну, я… — Он замялся. — Вообще-то, я тебя видел.

Элоиза нахмурилась и вопросительно улыбнулась:

— Как это?

— В прошлом году, — сказал Томас. — Я приезжал в Копенгаген, и у меня была встреча в ресторане на площади Конгенс Нюторв…

— В «Бистро Рояль»?

Томас кивнул.

— Я видел тебя в баре с этим репортером из Кристиансборга. Как его? Дюваль?

Томас произнес это так, словно не был уверен, но Элоиза знала его достаточно хорошо, чтобы понять, что у него нет ни тени сомнения. А еще она знала, какой день он имел в виду. Они с Мартином Дювалем весь вечер просидели в баре «Бистро Рояля», ели картофель фри, пили белое вино и целовались так страстно и так долго, что у нее потом несколько дней болели губы. Мысль о том, что Томас видел ее такой, заставила все внутри нее перевернуться.

— Ты выглядела радостной, — сказал он.

— Это был обман зрения, — ответила Элоиза, действительно имея это в виду.

— Увидеть тебя впервые за много лет. С другим. — Томас покачал головой и положил руку на сердце. — Я чуть не умер.

Он улыбнулся.

Элоиза встретилась с ним глазами.

— Ну, тогда ты знаешь, почему я уехала отсюда вчера.

Они долго молча смотрели друг на друга.

Потом Элоиза глубоко вздохнула и перевела взгляд на детские фотографии, висевшие на холодильнике. Она кивнула на них:

— Сколько им сейчас, твоим мальчикам? Шесть?

Томас кивнул.

— Как их зовут?

— Андерс и Кристиан.

Элоиза перехватила его взгляд и улыбнулась с удивлением.

— Боже, до чего очаровательно обыденно.

Томас засмеялся.

— Эм, спасибо. Наверно.

— Нет, я говорю это исключительно с одобрением. В Копенгагене у детей бывают дичайшие имена, с такой претензией. У моей крестницы в классе есть дети по имени Платон, Саксон, Поллукс… Морфей! И есть, прости господи, девочка по имени Оазис. Назвали в честь группы.

— Хорошо, что не в честь «Блер».

— Блин, ну не намного лучше!

Томас улыбнулся.

— А твою крестницу как зовут?

— Лулу.

— Лулу… — Он как будто попробовал слово на вкус. — Звучит немного так по-стриптизерски, тебе не кажется?

— Эй, эй! — Элоиза подняла брови и выставила вперед руку. — Ты сейчас говоришь о дочери Герды, между прочим.

Томас рассмеялся, скрестил руки на груди и облокотился о кухонный стол.

— Герда, — сказал он. — Было чертовски забавно снова услышать ее голос. Как она?

— У нее все в порядке, — сказала Элоиза. — Она вроде как в том же положении, что и ты. Недавно развелась и похорошела…

— Похорошела? — Томас поднял бровь. — А ты думаешь, я тоже похорошел?

Элоиза оглядела его с ног до головы.

— Во всяком случае, я видела тебя и в худшем виде.

Она встала, схватила тарелки, стоявшие на кухонном островке, и принялась накрывать на стол.

Она чувствовала на себе взгляд Томаса.

— Ну а как же ты без детей? — спросил он. — Твой отец, наверное, уже начал приставать к тебе насчет внуков?

Элоиза ощутила в груди дрожь. Это была единственная тема, которую она не хотела поднимать в разговоре, и она надеялась, что сможет отложить это хотя бы на время.

— Отца нет в живых, — сказала она, стоя спиной к Томасу. Затем обернулась и встретилась с ним взглядом.

Он посмотрел на нее круглыми глазами.

— Что ты сказала?

Она кивнула.

Взгляд Томаса затуманился, и он приблизился к ней на несколько шагов. Он невольно покачал головой и с трудом сглотнул.

— Но когда?

— В прошлом году.

— Боже, Элоиза, мне так жаль это слышать. — Он положил руки ей на плечи.

Элоиза кивнула. Она знала, что он расстроится.

— Он был хорошим человеком, твой отец. Я очень любил его, — сказал Томас.

Элоиза опустила взгляд. Она не могла заставить себя рассказать ему, что чувствовала сама.

— А сколько ему было лет?

— Шестьдесят четыре.

Томас покачал головой и вздохнул.

— Он был болен?

Я болен, Элоиза. Это болезнь, я… Господи, помоги мне!

— Да, — кивнула она.

— А Карин? — спросил Томас, имея в виду мать Элоизы. Он знал, что они с Элоизой никогда не были близки. В лучшие времена их отношения были вежливыми и странно натянутыми. В другие — они вообще не общались.

Элоиза покачала головой.

— Она умерла через несколько лет после того, как ты уехал в Нью-Йорк. Так что, отвечая на твой вопрос: нет! Никто не пристает насчет внуков. — Элоиза чуть улыбнулась. — Кроме того, я думаю, что время уже вышло.

— Тебе всего тридцать семь, — сказал Томас, — время еще есть.

— Время уже вышло, — повторила Элоиза.

Она отвернулась и схватила бокал. Она больше не хотела говорить о своей семье.

Они долго молчали. Потом Элоиза выглянула в сад и улыбнулась.

— Подумать только, у тебя есть флагшток, — сказала она. Она смотрела на вымпел, вяло свисавший с десятиметрового флагштока в дальнем конце сада.

Томас улыбнулся замечанию. Он повернулся и зажег плиту.

Элоиза огляделась и продолжила:

— У тебя особняк, гараж на две машины, кухня для задушевных бесед с итальянским кафелем на полу, дети-близнецы и флагшток. И ты живешь в Ютландии?! — Она всплеснула руками и рассмеялась. — What the fuck happened?![30]

— Жизнь, — сказал Томас, поднимая пиво. — Жизнь случилась!

— Да, и надо признать, это выглядит вполне здо́рово, — кивнула она. — Ты счастлив?

— В эту секунду да, — ответил он, встретившись с ней глазами.

— Хорошо, — сказала она с улыбкой.

Томас поставил бутылку и положил руки на край стола.

— Ты когда-нибудь думала о том, где бы мы были сегодня, если бы я не устроился на ту работу в США? Или если бы ты поехала со мной, как мы планировали?

— Да, — кивнула Элоиза. Она глубоко вздохнула и пожала плечами. — Тогда, скорее всего, это мы бы с тобой были разведены, с двумя детьми и схемой обмена пятьдесят на пятьдесят, которую мы должны были бы приспособить к своей трудовой жизни.

Он покачал головой и слегка улыбнулся.

— Ты так не думаешь.

На мобильном, лежавшем на кухонном столе, загорелся дисплей, и Томас взглянул на него. Он сдвинул брови, когда прочитал появившееся сообщение.

Он взял телефон, пошел к окну гостиной и выглянул в него на залив.

— Что такое? — спросила Элоиза у него за спиной.

Он снова посмотрел в телефон.

— Это мой редактор новостей. Он говорит, что на берег выбросило труп.

— Труп? — Элоиза подошла ближе. — Где?

Томас указал на окно:

— Там, внизу. Меньше километра отсюда.

Элоиза посмотрела на луг, который спускался к заливу, и уловила слабые голубые вспышки где-то в отдалении.

— Известно, что произошло? — спросила она.

— Пока нет. Мы получили наводку от одного нашего информанта в экстренных службах. Человек, который позвонил, думает, что это убийство.

Томас начал что-то печатать.

— Наверно, сто́ит послать туда кого-нибудь на разведку? — спросила Элоиза.

— Да, — сказал он, беря ее за руку. — Пойдем!

Закат догорал над горизонтом, как костер, готовый вот-вот погаснуть, и освещал залив длинной красной полосой. Вода была иссиня-черной и почти неподвижной, лишь слегка ударяясь о берег с медитативным шорохом. Элоиза с Томасом спустились по тропинке к морю и, дойдя до кромки воды, увидели в нескольких сотнях метров от себя машины «Скорой помощи», бесшумно мигавшие проблесковыми маячками на пустынном пляже.

Они пошли в сторону голубых вспышек по неровным грубым камням; желтые и красные продолговатые блоки показывали из песка свои скругленные углы, обкатанные водой.

— Это старый кирпич, — сказал Томас, отвечая на вопрос Элоизы. — Район известен своими кирпичными заводами, и по пляжам особенно заметно, что на протяжении многих лет здесь находилось крупное производство.

Приблизившись к автомобилям полиции и «Скорой помощи», припаркованным на берегу, они увидели синюшное тело, лежавшее на спине у кромки воды.

Элоиза растерянно открыла рот и потянулась к руке Томаса.

— Какой ужас, — пробормотала она.

Труп, лежавший у кромки воды, был обнажен. Судя по очертаниям грудной клетки и мускулатуре ног, это был мужчина в возрасте от тридцати до пятидесяти лет. На груди виднелись темные волосы, живот и гениталии распухли от пребывания в воде. Ни головы, ни кистей рук у него не было.

Полицейский фотограф делал снимки тела, а в десяти-двенадцати метрах от него стояли спиной к воде двое полицейских. Они допрашивали пожилого мужчину, который, как догадалась Элоиза, и сообщил о находке.

Она снова посмотрела на обезглавленного мужчину. Краб размером с кулак полз по его левой голени, и ей пришлось подавить рвотный рефлекс.

— Эй! Вы двое, — раздался голос позади них: полицейские заметили гостей, — немедленно покиньте это место!

Томас отпустил руку Элоизы и подошел к офицерам. Она осталась стоять на месте, глядя на труп, на руки, торчавшие из туловища, как бледные бревна, на краба, пробирающегося вверх по ноге, и на шею, которая была не более двух-трех сантиметров длиной. Если так можно выразиться о длине шеи.

— Вам что-нибудь известно о том, что случилось? — услышала она за спиной голос Томаса.

— Извини, но тебе нельзя здесь находиться, Маллинг.

— Но вы хотя бы имеете представление, кто это?

— В данный момент я не могу ничего сказать. Я должен попросить вас немедленно покинуть это место.

— Ты стоишь и смотришь на расчлененное тело, Ребель, ты должен что-то сказать! Жители имеют право знать, что по Сеннерборгу ходит убийца и…

— Не надо баламутить весь город домыслами, ладно? Нам здесь нужна спокойная рабочая атмосфера, так что если ты и твоя подруга будете так добры уйти…

Элоиза обернулась и встретилась взглядом с Карлом Ребелем.

— Привет еще раз, — сказала она и кивнула.

Несколько секунд он в изумлении смотрел на нее. Потом перевел взгляд на Томаса:

— Будьте добры покинуть это место!

— Ты еще хочешь есть?

Томас смотрел на Элоизу, опустив уголки рта.

Она села за кухонный островок и посмотрела на курицу, лежавшую на тарелке рядом с духовкой, розовую и безголовую, и покачала головой.

— Я тоже, — сказал он, выключая плиту. Он выбросил птицу в мусорное ведро, завязал пакет узлом и вынес его из кухни.

Элоиза взяла бутылку с вином и наполнила бокал до краев.

Она сделала два больших глотка и закрыла глаза, чувствуя, как в крови от алкоголя начинает покалывать.

Томас вернулся на кухню и достал из кармана мобильный.

Он набрал номер и поднес телефон к уху.

— Кому ты звонишь? — спросила она.

— Своему источнику в полиции, — сказал он.

Он вышел в комнату, и Элоиза слышала, как он то задает вопросы, то молча слушает. Вернувшись, он сказал:

— Они думают, что знают, кто это.

— Кто же?

— Это может быть голландский турист, который пропал без вести в этом месяце и которого последний раз видели в Обенро, но они больше склоняются к версии, что это местный парень по имени Гленн Нильсен. Существует, конечно, вероятность, что это кто-то совершенно другой, но жена Гленна, по-видимому, сообщила о его исчезновении сегодня, потому что она не видела его и не слышала от него ничего со вчерашнего утра, и теперь нужно подождать и посмотреть, что выяснит полиция. Они не могут взять ни отпечатков пальцев, ни слепков зубов с трупа, так что, если только голова или руки не обнаружатся где-нибудь… — Он пожал плечами.

— Гленн, — повторила Элоиза. — Ты говоришь так, как будто знаешь его.

— Только по имени. Он неудачник. Связался с плохой компанией, так что я не удивлюсь, если это окажется он.

— С плохой компанией?

— Да, он связался с парнем по имени Йес Декер, который здесь вроде местного Дона Корлеоне. У него целая свита психопатов, и Гленн Нильсен, насколько мне известно — один из них.

Элоиза открыла и закрыла рот.

Томас вопросительно посмотрел на нее:

— В чем дело?

— Я сегодня ездила в Броагер, чтобы поговорить с ним, — сказала она.

— С кем?

— С Йесом Декером. Но там был только его сын, и он…

— Ты была у Декера? — Томас смотрел на нее в изумлении.

Элоиза кивнула.

— В «Клубе Селеста»?

— Да.

— Черт возьми, Элоиза, ты должна быть осторожнее. — Томас посмотрел на нее, нахмурившись. — С этими ребятами шутки плохи! Зачем ты вообще пошла туда?

Элоиза пожала плечами и подняла руки ладонями вверх.

— Потому что я понятия не имела, кто они такие, и потому что считаю, что они — ключ ко всему этому. Я думаю, они знают, что сделал Ян Фишхоф! И что случилось с пропавшими девушками. Я уверена в этом!

— Серьезно, ты должна держаться подальше от этих парней. — Томас взял ее руки в свои. — Если семья Декеров имеет какое-то отношение к этим делам, то лучше держись подальше.

— Я не могу, — пожала плечами Элоиза. — Я должна выяснить, что произошло.

Томас вздохнул и бросил на нее взгляд, который она видела уже много раз.

— Я вижу, ты все еще не поняла, что есть разница между «не могу» и «не хочу», — сказал он.

Элоиза высвободила руки и откинулась на спинку стула.

— Если ты не хочешь мне помогать, ничего страшного, — сказала она. — Но мне бы правда пригодился кто-нибудь, кто знает правила игры здесь, на юге.

Взгляд Томаса скользил по ее лицу задумчиво и серьезно.

Он встал и вышел из кухни.

Вернувшись, он поставил перед Элоизой большую пробковую доску и убрал с нее все бумаги, которые там висели. Он протянул ей коробку с канцелярскими булавками и указал подбородком на стопку листочков, лежавших рядом.

— Ладно, — сказал он, — давай посмотрим.

К одиннадцати часам они снова проголодались. Томас разогрел в духовке буханку хлеба и достал из холодильника сыр, помидоры, колбасу и оливки. Он расставил их на обеденном столе, выставил салат, который приготовил вечером, и открыл новую бутылку шардоне.

— Значит, Мия Сарк работала у Йеса Декера? — сказал он и долил вина в бокал Элоизы.

— Да. — Она потянулась через стол и отломила пару кусочков хлеба. Один положила на тарелку Томаса, а другой взяла себе. — Ее мать сказала, что «Селеста» — это кафе, но, если только это место не изменилось радикально с конца девяностых, это…

— Это бордель, — сказал Томас, заложив руки за шею. — Официально это стрип-клуб, но все здесь знают, что это бордель, и так было много лет — и в девяностые тоже.

— Если все знают об этом, почему полиция ничего не предпринимает? Почему они не обвинят Йеса и Рене Декеров в сутенерстве?

— Почему полиция ничего не делает с продажей гашиша в Христиании?[31] — Томас махнул рукой. — Так все собрано в одном месте, и проститутки не стоят на каждом углу и не завлекают случайных прохожих. Сеннерборг хорош и опрятен, а вся грязь находится под одной крышей за городом.

Элоиза взяла оливку и положила ее в рот.

— Значит, это и стрип-клуб, и бордель?

Томас кивнул:

— Да. Йес Декер владеет «Селестой» и еще кое-чем под названием «Kingdom»[32]. Это производственная компания.

— Что она производит?

— Порнофильмы. Они снимают фильмы и размещают их на разных сайтах в интернете, а затем люди могут купить себе ночь с девушкой, которая им понравилась на экране.

Элоиза скривилась.

— Блин, как отвратительно! Откуда ты все это знаешь?

— Мы хотели снять репортаж в прошлом году, но руководство запретило. Решительно!

— Почему?

Томас пожал плечами.

— Может быть, они побоялись, как бы их однажды не выбросило на берег, как Гленна Нильсена — если это его выловила полиция. Еще у меня возникло ощущение, что один начальник или двое сильно нервничали по поводу того, что́ мы могли бы обнаружить, если бы начали копать.

— Ты имеешь в виду их?

Томас кивнул.

— Когда дело касается сексуальной жизни людей — особенно тех, у кого фетиш находится на темной стороне гаммы — они практически готовы убивать, лишь бы не быть разоблаченными и выставленными напоказ. «Клуб Селеста» известен жестким сексом. Садомазохизм, бондаж… Жесткая хрень! — Он пожал плечами. — Я думаю, многие предпочли бы, чтобы наша история никогда не увидела свет.

— И Мия Сарк работала там. — Элоиза прикусила губу, размышляя. — Получается, все клиенты, которые у нее были, теоретически являются подозреваемыми, верно?

Томас кивнул.

— А эти порносайты…

— Что?

— Как они называются? — спросила Элоиза.

— Которые? Их тысячи.

Она взмахнула рукой.

— Самые известные?

— YouPorn, Redtube, XVideos, Pornhub…

Элоиза подняла брови.

— Ничего себе, как основательно, да?

Томас бросил на нее взгляд, говоривший: «А ты как думала?»

— Но такого рода вещей не существовало в 1997 году, когда интернет еще был в новинку, — сказала Элоиза. — У меня тогда, кажется, даже не было Хотмэйла. А Гугл еще не изобрели.

— Нет, сетевое порно уже существовало тогда. — Томас откусил кусок хлеба и стал жевать. — Иногда я думаю, что именно поэтому и изобрели интернет — чтобы предоставить секс-индустрии более легкий канал распространения. Но, конечно, тогда было не так много сайтов, как сейчас.

Он открыл свой ноутбук, зашел в Гугл, перешел по нескольким ссылкам и стал читать:

— В «Гардиан» пишут, что The Hun, Hush-Hush и World Sex были первыми сайтами, которые предлагали…

— Подожди, что ты сказал? — Элоиза выпрямилась.

— Тут говорится, что порно в интернете получило взрывную популярность в…

— Нет, те сайты, которые ты назвал. — Она отставила бокал, подошла к Томасу и заглянула ему через плечо.

Она ткнула пальцем в экран.

— Вот это! Hush-Hush!

— Что это? — Томас поднял на нее глаза.

— В коробке с документами по делу Мии Сарк в полицейском участке была видеокассета с ее именем и надписью «Hush-Hush».

— Ты уверена?

— Да. Там было написано: «Hush-Hush, 8 декабря».

— А год был указан?

— Нет. Я только обратила внимание на восьмое декабря, потому что в этот день застрелили Леннона.

— Ну да, — Томас кивнул. — И разбомбили Перл Харбор.

— Нет, это случилось 7 декабря.

— Точно? А я вот помню, что это…

— Перл Харбор был атакован седьмого, а восьмого Соединенные Штаты объявили войну Японии.

Томас улыбнулся, и Элоиза поняла, что они думают об одном и том же: что они вернулись к прежним ролям и снова принялись за свой пинг-понг. Элоиза лучше разбиралась в культуре и истории, а Томас — в политике и бизнесе, и с момента их первой встречи в Школе журналистики они все время по очереди поправляли друг друга, как пара пожилых супругов.

— Как ты думаешь, в полиции лежит фильм с Мией Сарк? — спросил он. — Порнофильм?

— Ну, во всяком случае, она работала в клубе, так что… — Элоиза пожала плечами и подумала о том, что сказал ей Шефер: Мия Сарк ударила Яна. Поцеловала его!

Был ли Шефер прав в своем предположении?

Мог ли Ян искать утешения в «Клубе Селеста» после смерти Алисы?

Нашел ли он Мию в интернете? На Hush-Hush?

— Этот сайт еще существует? — спросила Элоиза.

Томас погуглил.

— Да, — кивнул он.

— Так, может быть, и фильм все еще там? Если с ней действительно сняли фильм?

— Возможно, но вероятность того, что мы его найдем, не очень велика. Нам пришлось бы прокладывать путь через тысячи роликов без четкого понимания, что мы ищем, и мы…

— Но не в том случае, когда у нас есть конкретная дата, — сказала Элоиза, вытаскивая свой телефон. — Ингеборг Сарк сказала, что Мия проработала в «Селесте» полгода перед своим исчезновением в мае 1997 года. Значит, это должно быть 8 декабря 1996 года, верно?

— Да, или следующего года. Если ее продали за границу, как считают в полиции, то, возможно, они наткнулись на видео, которое это подтверждает.

— Значит, это должно быть 8 декабря 1996 или 97-го года.

— Да, потому что декабрь 98-го уже не подходит, верно? Именно тогда поиски были приостановлены, да?

Элоиза кивнула и посмотрела на часы.

— Я знаю кое-кого, кто может нам помочь.

Был вечер пятницы, время близилось к полуночи, и ей стало грустно при мысли, что Мортен Мунк гарантированно будет дома, вместо того чтобы находиться где-нибудь на вечеринке или даже, возможно, на свидании с женщиной, которая оценила его большое сердце и крупное тело. Элоиза нашла номер в списке контактов и позвонила.

Мунк ответил на звонок в ту же секунду, и она поняла, что он сидел с телефоном в руке.

— You may speak![33]

— Привет, это Элоиза, — сказала она. — Я не помешала?

— Ни в коем случае. — Его голос звучал как всегда хрипло и напряженно. — На самом деле я тут просматриваю кое-что новое, что мне удалось выяснить об этом Мазореке. Старая медицинская карта, которая может быть тебе интересна.

— Да?

— Да, я вижу, что он долго лежал в больнице, и думаю, что, возможно, это имеет какое-то отношение к делам, которые ты расследуешь. — Элоиза слышала, как Мунк листает какие-то бумаги. Он прокашлялся. — С 14 февраля по 3 марта 1994 года он лечился в больнице Сеннерборга. Его госпитализировали с какой-то тяжелой травмой. Левая рука у него была почти оторвана от плеча, и он прошел через море операций и долгую реабилитацию. Тут не говорится, был ли это несчастный случай на работе или это…

— Это был питбуль, — сказала Элоиза. — Мазорек подрался с его хозяином, и тот напал на него.

— Ого, жуть какая! Эти собаки иногда совершенно ненормальные!

— По слухам, собака после этого долго не прожила.

— Ну так что, тебе нужна медкарта? — спросил Мунк.

— Нет, но я хотела спросить, не поможешь ли ты мне найти в Сети еще кое-что.

— Что тебе нужно?

— Я ищу старую запись с одного порносайта. Ты сможешь найти такое?

— Нууу… — протянул он, и Элоиза поняла, что он сомневается. — Это зависит от обстоятельств. Ты все еще работаешь над той историей, о которой Бетгер не должен знать?

— Да.

— Хм, тогда это будет немного затруднительно.

— Почему?

— Потому что одно дело — обычные фоновые исследования. Это я могу легко замаскировать. Но мне будет трудно объяснить, почему я просматриваю порносайты в рабочее время. Я не могу использовать серверы газеты для таких целей.

— У тебя сейчас разве не выходные?

— Да.

— А ты не можешь воспользоваться собственным компьютером?

— Ты имеешь в виду сейчас? — Голос у Мунка сорвался. — Тебе это нужно прямо сейчас?

— Да, желательно. Если это не затруднительно? — Элоиза взглянула на Томаса, который просматривал один из ее блокнотов.

Мунк зашуршал бумагой.

— Ладно, говори, что искать, — сказал он.

Элоиза сказала ему, какие даты и годы искать и на каком сайте.

— Девушку, которую я ищу, зовут Мия Сарк. Я думаю, вряд ли она будет там под своим именем, но ты, наверно, сможешь найти в интернете ее фотографии, чтобы сравнить. Фильм, возможно, был снят продюсерской компанией под названием «Kingdom». Они известны тем, что снимают садомазу и все в этом духе.

— Хорошо, — сказал Мунк. — Я посмотрю.

Элоиза поблагодарила его за помощь и повесила трубку. Она взглянула на Томаса.

— Он посмотрит, — сказала она.

— Что это? — Томас показал ей один из ее блокнотов.

Элоиза прищурилась и вгляделась в текст.

— Это записи, которые я сделала после вчерашнего посещения полицейского участка в Сеннерборге. Тебе не кажется, что расследование слишком быстро прекратили? Через четырнадцать месяцев?

— Да, но я скорее имею в виду то, что ты написала о Палермском протоколе. Откуда ты это взяла?

— Это резолюция ООН о предотвращении и пресечении торговли людьми.

— Да, это я понимаю, но… — Томас вышел из кухни, не сказав больше ни слова, и через минуту вернулся с папкой в руке.

— Что это? — спросила Элоиза.

— Дело, которое я расследовал в прошлом году — женщина убила своего мужа и его любовницу в Августенборге. Это выдержка из протокола.

Он положил папку перед Элоизой и раскрыл.

— Каждый раз, когда в расследование вносится новая информация, она помечается датой и подписью следователя. Это как бортовой журнал, где можно посмотреть, кто что делал и когда в расследовании появились разные улики. Записывается все в хронологическом порядке. — Он указал на поля документа. — Вот, например. Здесь можно посмотреть, что 14 октября был допрос свидетеля — коллеги убитого… У полиции есть подозрение, что это убийство из ревности… Найдено письмо подозреваемой, где говорится что-то о мести, и так далее. И тут же указывается фамилия, номер удостоверения и подпись следователя, который добавил информацию, а также дата и время.

— Так? — Элоиза вопросительно посмотрела на него. — И?

— Ты видела отметки в деле Мии Сарк?

— Эм, да, я видела самую последнюю. А что?

— Какое число там стояло?

— 3 августа 1998 года — через два дня после аварии во Фленсбургском фьорде, в которой погиб Том Мазорек. Там говорилось, что дело приостановлено, но я не обратила внимания, кто оставил эту отметку. А что?

— А где говорилось о Палермском протоколе?

— Где-то в самом начале расследования. Там, где упоминалось, что к делу подключили Интерпол, это было, вероятно, в начале июня 1997 года. — Элоиза посмотрела на него, нахмурившись. — А что?

Томас откинулся на спинку стула. Он провел ладонью по губам и посмотрел на нее.

— Что такое? — спросила она.

— Палермского протокола не существовало в 1997 году.

— Как это?

— Его не существовало. Он был принят только в 2000 году.

Элоиза смотрела на Томаса, пока до нее доходил смысл сказанного.

— Ты хочешь сказать, что в полиции подтасовали документы?

Томас слегка пожал плечами и прикусил губу. Его взгляд мгновенно стал взволнованным.

— Но… — Элоиза покачала головой. — Почему?

— Как я уже сказал… — Он посмотрел на доску, и его взгляд заскользил по заметкам. — Когда дело касается сексуальной жизни людей… их самых темных побуждений…

Он встретился взглядом с Элоизой.

— Кто-то пытается что-то скрыть.

В коридоре за спиной Томаса горел свет, и его силуэт в дверном проеме спальни был темным, но Элоиза чувствовала на себе его взгляд.

— Тебе здесь нормально? — спросил он. — Что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо, все в порядке.

— Хорошо. — Томас нерешительно кивнул. — Я лягу в комнате мальчиков. Она в конце коридора, если я тебе понадоблюсь.

— Ты разве не останешься?

Он долго смотрел на нее.

— Ты уверена? — спросил он.

Элоиза кивнула.

Он подошел к кровати и лег рядом с ней, не раздеваясь. Он повернулся на бок, уперев локоть в матрас и подперев ладонью голову.

— Все в порядке? — спросил он, глядя на нее.

— Угу. — Элоиза посмотрела на него и устало улыбнулась. — Я просто думаю о Яне.

— Что у вас происходит с этим Яном? — спросил Томас. — Почему это так важно для тебя?

— Не знаю, просто это так. — Она посмотрела в потолок. — Приобщение к патронажной службе обязывает. Начинаешь чувствовать ответственность за того, о ком заботишься.

— Я понимаю, — кивнул Томас. — Но я знаю тебя. Дело не только в этом.

Элоиза провела рукой по волосам и покачала головой, подыскивая слова.

— Когда умирала моя мать, я уехала с Гердой на Гоа. У меня был тяжелый период. Я была так несчастна, потеряв тебя, что, видимо, впала в депрессию, потому что я вообще не могла заниматься чужими проблемами. И хотя я знала, что она больна, я все равно поехала. И пока я проводила время на лунных вечеринках на пляже Бетальбатима и топила свои печали в пина-коладе, она лежала совсем одна на койке в Королевском госпитале и умирала.

Томас слушал и молчал. Он убрал волосы с ее лица и посмотрел на нее с нежностью.

— А мой отец… — Элоиза запнулась и продолжила после долгой паузы: — Рядом с ним меня тоже не было. Я знала, что ему нужно, чтобы я взяла его за руку и сказала, что люблю его, чтобы он мог уйти со спокойной душой, но я не сделала этого. Не смогла. — Она покачала головой. — Я думаю, Ян хотел бы что-то исправить, и я, наверно, тоже. — Она грустно улыбнулась. — Мне необходимо стать таким человеком для кого-то. Тем, кто будет рядом до конца, но сейчас я вдруг засомневалась, смогу ли я. Правильно ли это вообще, — вздохнула Элоиза и почувствовала, как ее охватила усталость. Невесомость. Как будто она расслабилась впервые за много лет.

Томас обнял ее и прижал к себе, и только сейчас она почувствовала, что немного опьянела.

Элоиза все еще не знала, что́ сделал Ян Фишхоф и почему, а может быть, это на самом деле и не имело значения, подумала она и закрыла глаза. Может быть, она была здесь вовсе не за тем, чтобы разбираться в его прошлом.

Она прижалась к Томасу, подняла голову и нашла в темноте его губы.

13 июля, суббота

Будильник зазвонил в девять, и Томас стукнул по нему, так что он свалился на пол. Элоиза щурилась на солнце, светившем в большое окно спальни, и смотрела на него.

— Привет, — проговорила она хрипловатым со сна голосом.

— Привет, — ответил Томас. Он притянул ее к себе и поцеловал.

— Почему звонит будильник? — спросила она.

— У моих мальчишек финал футбольного турнира, я обещал прийти посмотреть.

— Сегодня?

— Да, — кивнул он, — через полчаса.

— Вот почему у меня нет детей, — улыбнулась Элоиза и натянула на голову одеяло. — Субботы для меня — это святое. Хорошей игры!

Томас улыбнулся, встал с кровати и пошел в ванную. Элоиза услышала шум воды в душе, и через несколько минут он вернулся с мокрыми волосами, с которых капала вода. Он быстро вытерся полотенцем и натянул через голову футболку.

— Я бы пригласил тебя, но… — Он нерешительно взглянул на Элоизу.

— Нет, нет. Конечно, не надо, — сказала она, махая рукой.

— В другой раз? — спросил он, застегивая джинсы.

— В другой раз!

Томас улыбнулся и поцеловал ее.

— Я приеду через пару часов, хорошо? — Он запустил руку под одеяло и дотронулся до нее. — Обещай, что останешься в постели, пока я не вернусь.

Элоиза провела рукой по его волосам.

— Я больше не могу спать. Мой организм жаждет кофе, — сказала она. — Кроме того, я сегодня собиралась съездить в Эгернсунд попытаться уговорить Оле или Лизетту Далсфорт рассказать мне об их дочери. Но я могу вернуться в конце дня?

— Хорошо, — сказал Томас, откидывая одеяло. Он поцеловал ее в живот. — Внизу есть кофе, хлеб, йогурт и много чего еще. Бери что хочешь.

Он еще дальше стянул одеяло.

Элоиза улыбнулась и посмотрела на него.

— Ты опоздаешь, если сейчас же не перестанешь.

Он выпрямился и поцеловал ее в губы.

— Хорошо, но мы еще увидимся, хорошо?

Она обняла его за шею.

— Увидимся, — кивнула она.

Элоиза смотрела, как машина отъезжает от дома, и боролась с желанием немедленно раскрыть все шкафы и ящики и покопаться в жизни Томаса за те годы, что они прожили порознь. Она открыла холодильник и достала молоко. Потом бросила капсулу «Неспрессо» в кофеварку и включила ее.

Пока молоко пенилось, она открыла почту, чтобы проверить, нет ли письма от Мортена Мунка. Она ничего не увидела и написала ему.

Есть улов?

Он сразу же перезвонил.

— Привет, — сказала Элоиза. — Ты что-нибудь нашел?

— Да, еще как! В общей сложности на Hush-Hush было загружено сто восемнадцать порнофильмов за 8 декабря 1996 года и 8 декабря 1997 года, и я только что посмотрел последний, так что ночь была долгой.

— Ты что, еще не ложился спать?

— Не-а, — зевнул он.

— О, ну правда, Мортен, не нужно было тратить на это всю ночь.

— Уже поздно, — сказал он. — Только четыре из ста восемнадцати фильмов были загружены из Дании. Два произведены упомянутым тобой «Королевством», но Мии Сарк ни в одном нет. Третий — полностью гей-фильм, а вот четвертый — бинго!

Элоиза выпрямилась.

— Ты нашел его?

— Да, и это какое-то мерзкое дерьмо, хочу тебе сказать.

— В каком году фильм разместили на сайте?

— Его загрузили в декабре 97-го года, но дата на самой записи — 31 мая.

«Ночь, когда она исчезла», — подумала Элоиза.

— Я отправляю тебе ссылку по электронке, — сказал Мунк.

— А можешь еще прислать фильмы «Королевства»?

Мунк на секунду замолчал, и Элоиза слышала, как он стучит по клавишам.

— Готово!

— Спасибо, Мортен, — сказала она. — С меня ужин в ресторане «Фрэнк» со всем причитающимся, когда я вернусь домой, ладно? Шампанское, устрицы и прочий беспредел!

— Ты только свистни, — сказал он, зевая. — А теперь я, пожалуй, пойду спать.

Элоиза положила трубку.

Она налила в кофе горячего молока и села перед компьютером. Мунк прислал ей на почту три ссылки, но по ним не было понятно, что содержится в каждом ролике, и она нажала на первую.

На экране появились темные любительские декорации, изображавшие средневековый замок. Перед воротами замка стояли два стража. Они были одеты в длинные шерстяные плащи с надвинутыми на лица капюшонами, а в руках держали факелы и заостренные копья. Качество записи было убогим, стоимость производства — явно нулевой, а одежда выглядела так, будто ее купили в магазине карнавальных костюмов. На это было почти смешно смотреть — будто дети-переростки играли в ролевую игру.

На экране горел логотип «Kingdom Productions». Сцена оборвалась, а в следующей актеры оказались в темном, похожем на склеп помещении. Молодая женщина, которую Элоиза не знала, была привязана к большому деревянному столу в нелепой, неестественной позе. На ней не было одежды, ее грудь стягивали тугие кожаные ремни, из-за чего та выглядела синюшной и странно вытянутой. На руках и ногах у нее были веревки, а вокруг стола стояли трое мужчин в масках и смотрели, как она извивается в путах.

Ничего смешного и игрушечного здесь больше не было. Это было страшно, и Элоиза отвела глаза в сторону.

Она закрыла ссылку и нажала на следующую. Тот же логотип и вступление появились на экране. Тот же дешевый фон, те же стражи в капюшонах. Но на этот раз был связан мужчина, он стоял возле большой колонны — казалось, будто обнимая ее. Во рту у него была уздечка, как у лошади, а за спиной у него стояла молодая женщина в лакированной одежде с хлыстом.

Элоиза выключила ролик и нажала на третью ссылку.

Темный экран несколько секунд моргал. Затем появилась картинка, и Элоиза перестала дышать.

В объективе портативной камеры был черный кожаный диван, на котором сидела Мия Сарк, одетая в белые хлопковые трусики и маленький топик. С выражением неуверенности на лице она склонялась к оператору. Это была непрофессиональная съемка без звука. Лицо Мии Сарк увеличилось на экране. Она игриво улыбалась, прищурив глаза.

Картинка задрожала, когда кто-то протянул руку из-под объектива камеры и крепко схватил девушку за горло. Изображение расплылось, и пару мгновений камера показывала потолок. Затем ее снова направили на девушку, увеличив картинку.

Теперь ее взгляд изменился. Она выглядела напуганной.

Ее губы шевелились, она что-то говорила человеку, который снимал. Она покачала головой и попыталась убрать его руку.

На долю секунды он отпустил ее. В следующее мгновение Мия Сарк упала на диван, поваленная ударом кулака.

Она подняла голову, из носа по подбородку у нее текла кровь. Она задрожала и подняла руку, чтобы остановить оператора. Ее губы шевельнулись, она заплакала. Элоиза не знала, что она сказала, но это было похоже на молитву. Оператор вытащил нож и направил его на девушку. Она закричала.

Элоиза захлопнула ноутбук.

Она поднялась и стала ходить туда-сюда по кухне, глубоко дыша.

Было ли то, что она сейчас видела, прелюдией к убийству?

Кого, черт возьми, возбуждало такое? Что за больной на голову человек мог сделать что-то подобное?

Она в шоке прислонилась к кухонному столу, а увиденное продолжало жечь ее сетчатку.

Она со скрежетом выдвинула стул из-за стола, села и открыла компьютер.

Она промотала запись назад, поставила на паузу и снова стала прокручивать ее, кадр за кадром. Она прокрутила игривую улыбку Мии Сарк и руку, сжавшую шею девушки прерывистым замедленным движением.

Камера задрожала, объектив направили в потолок, и следующие несколько кадров были зернистыми и размытыми.

А что это сейчас было?

Элоиза прокрутила четыре кадра вперед, потом один назад — вот! Она отдернула руки от клавиатуры, словно обожглась.

Она откинулась на спинку стула и уставилась на стоп-кадр на экране.

Стена за диваном, на котором сидела Мия Сарк, была выложена белой плиткой с орнаментом посередине.

Рифленая лента из узкой плитки с темно-синим цветочным узором.

Как на королевском фарфоре.

Шефер вонзил зубы в булочку с маслом, равнодушно скользя взглядом по новостям о внутренней борьбе за власть в правительстве, колонкам, посвященным трудностям в личной жизни образованных женщин, и метеопрогнозам, обещавшим проливные дожди.

Он подавил зевок и сложил газету.

— Я ухожу, — сказала Конни с порога кухни. Она обулась и стояла с ключами в руке.

Шефер поднял голову.

— Куда ты?

— К Эдит. Думаю, останусь там на ночь, — сказала она, имея в виду женщину, за которой ухаживала последние несколько дней, одинокую даму девяноста восьми лет, жившую в доме престарелых «Акациегорденс» во Фредериксберге.

— Хорошо, — улыбнулся Шефер.

— Я достала из морозилки лазанью, можешь погреть себе вечером, — сказала она, указывая на плиту.

Шефер встал и поцеловал ее.

— Ты в порядке? — спросила Конни. — Болит?

Она смотрела на него с тревогой.

— Я в порядке. — Шефер обнял ее за талию и почувствовал, как она напряглась от его прикосновения.

Он нахмурился и вопросительно посмотрел на нее:

— Почему мне больше нельзя прикасаться к тебе?

Она опустила глаза, и Шефера вдруг охватил безотчетный страх. Он подумал о жене Руда Йохансена, которая в один прекрасный день поняла, что с нее довольно. О Бертельсене, который считал, что он сдал. Одна только мысль о потере Конни вызывала у него желание застрелиться на месте.

Она подняла на него стыдливый взгляд.

— Я боюсь, ты подумаешь, что я слишком толстая, — пробормотала она.

— Толстая? — Шефер окинул ее взглядом с ног до головы и почувствовал эйфорическое облегчение. — О чем ты вообще говоришь?

— С Рождества я прибавила восемь килограммов.

— Ну и что? Они явно ушли вот сюда. — Он улыбнулся и положил руки ей на грудь.

Конни слегка наклонила голову.

— Ты уверен? Ты же не думаешь променять меня на молодую фотомодель?

Шефер притянул ее к себе и зарылся лицом в ее пышные курчавые волосы.

— Никогда!

На столе рядом с ними зазвонил телефон, и Конни посмотрела на него.

— Пусть звонит, — сказал он, обнимая ее за талию.

— Это Элоиза. — Она взяла телефон и протянула ему: — Может быть, это важно.

Она поцеловала Шефера на прощание и вышла из кухни.

Он ответил на звонок и поднес трубку к уху.

— Д-алло?

— Это был Мазорек, — сказала Элоиза взволнованным задыхающимся голосом. — Я думаю, это он убил Мию. Может быть, их обеих!

— Эй, эй, выдохни! — сказал Шефер успокаивающим тоном. — Расскажи мне, о чем речь.

— У тебя компьютер поблизости? — спросила она.

— Да.

— Хорошо, проверь почту! Я тебе кое-что отправила.

Закончив просмотр видео, Шефер тут же перезвонил Элоизе.

— Что думаешь? — спросила она.

— Думаю, ты права, — кивнул он. — И если это действительно гостевой домик в усадьбе матери, как ты утверждаешь, то нам известно место преступления.

— Это он! Я уверена!

— Хорошо, тогда нам нужно связаться с Зельнером, чтобы он…

— Нет, ему нельзя доверять, Шефер! Он чертовски коррумпирован! Может быть, он даже замешан в этом?

— Ты о чем вообще?

— Он подтасовал материалы дела, отредактировал заметки, чтобы дело Сарк выглядело как случай торговли людьми.

— Подтасовал материалы? — Шефер с трудом поверил своим ушам.

— Да, кто-то, по крайней мере, это сделал. Они пытаются замести следы. Зельнер, Карл Ребель… Они как будто не хотят, чтобы это преступление было раскрыто! Им нельзя доверять!

Шефер немного помолчал, обдумывая слова Элоизы.

— А Фишхоф? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Как он вписывается во все это?

— Не знаю, но ты обратил внимание на вступление к роликам «Королевства»?

— Ты имеешь в виду эту дилетантскую постановку «Игры престолов»?

— Да, — сказала Элоиза. — Я посмотрела, все видео «Королевства» начинаются с этого вступления. Ну, как, знаешь, все фильмы «Метро-Голдвин-Майер» начинаются с львиного рычания, а «Нордиск» — с белого медведя?

— Да?

— Ян однажды упомянул людей в плащах с огнем и копьями — прямо как в этом вступлении. В тот момент мне показалось, что он их боится, но на самом деле я так не думаю. Или, по крайней мере, я не думаю, что у него есть для этого основания. Вчера я разговаривала кое с кем из «Kingdom Productions», с парнем по имени Рене Декер, и у меня не сложилось впечатления, чтобы он был в плохих отношениях с Яном. Напротив!

— Хм, — сказал Шефер, почесывая шею.

— Эти видео, которые снимает «Королевство», безумно отвратительны, но тем не менее между сторонами, похоже, было некое согласие. Как будто они все были заинтересованы, правда?

— Да, — кивнул Шефер. — Как бы невероятно это ни звучало, я думаю, ты права, и все стороны имели в этом какой-то интерес.

— Но это видео с Мией Сарк похоже на запись убийства. Или, по крайней мере, на ее начало.

Шефер кивнул. На видео оператор бросился на девушку с большим охотничьим ножом с зазубренным лезвием, и на этом запись обрывалась.

— Я думаю, он убил их обеих, — сказала Элоиза, — и Мию, и Нину… Он привозил их домой, в этот гостевой дом. И убивал! Ты сам видел, что он угрожал Мии ножом. Думаешь, он на этом остановился?

— Нет, — покачал головой Шефер, — не думаю. Я попрошу одну знакомую взглянуть на это видео. Эта женщина — эксперт по составлению психологических портретов. Я хотел бы услышать, что она скажет.

— Почему?

— Потому что я два дня писаю кровью, — сказал Шефер. — Не знаю, помнишь ли ты, но позавчера ко мне домой заявилась парочка амбалов, так что мне лично тоже очень хотелось бы знать, что, черт возьми, происходит.

Дома́ в недавно построенном районе Нордхавна были похожи на большие блестящие кости домино из стекла и хрома. Их окружали зеленые, аккуратно подстриженные газоны, а их окна выходили на белого двенадцатиэтажного монстра с бассейном и джакузи, гирляндами и непрерывным грохотом басов на дискотеке на верхней палубе.

Шефер повернулся спиной к круизному лайнеру и просмотрел эсэмэску, присланную Микалой Фриис, чтобы убедиться, что он стоит перед нужным подъездом. Он нажал большим пальцем на кнопку звонка, и в следующую секунду дверь издала звенящий сигнал.

Он толкнул ее и поднялся на лифте на седьмой этаж.

Возле открытой двери уже стояла Микала Фриис. Ее волосы были влажными, она была одета в свободные потертые джинсы и белый свитер.

— Привет, — сказала она, — заходи.

— Спасибо, — кивнул Шефер. — И спасибо, что согласилась помочь.

— Ну а как же, конечно. Ты в порядке? — спросила она, глядя на шов над его подбитым глазом.

— Да, могло быть гораздо хуже, — кивнул он. — А сейчас я пытаюсь выяснить, что это за придурки на меня напали, поэтому я очень ценю, что ты согласилась помочь мне с этим.

— Что я могу сделать? — спросила она, закрывая за ним дверь. — Чем могу помочь?

— Мне нужно твое мнение, — сказал Шефер. — Можешь составить кое-чей портрет?

Микала энергично кивнула.

— У тебя есть с собой какой-то материал, который можно посмотреть?

Шефер взялся за свою сумку.

— Да.

— Будешь кофе? — спросила она.

— Да, спасибо.

Шефер пошел за Микалой, оглядывая квартиру. Она была просторной и современной, все плоскости были пусты, контуры просты, потолки высоки, а свет падал под всевозможными углами. На полках не было никаких безделушек, только книги и картины, а на столе в гостиной стоял в вазе одинокий букетик ветвей эвкалипта.

— Ты давно здесь живешь? — спросил он.

— Недавно. Несколько квартир в этом доме еще доделывают, так что тут все новое. Я пока еще осваиваюсь.

— Тебе здесь нравится?

— В квартире?

— Да, и в этом районе?

Она кивнула:

— Пока да. Хотя вид на море, которым заманивали покупателей, в основном закрывают «Маджестик», «Королева моря» и как они там еще называются. — Она кивнула на окно гостиной, из которого даже неба не было видно из-за большого белого негодяя, пришвартованного поблизости. — В магазине внизу я встречаю больше китайских туристов, чем соседей, но… Тем не менее!

— Ну, по крайней мере, квартира обошлась дешево, — подмигнул Шефер.

Микала встретилась с ним взглядом и засмеялась.

— Точно, — сказала она. — Я купила ее за фантики!

Шефер поставил сумку на пол. Он почувствовал резь в животе и схватился за него рукой.

— Можно воспользоваться туалетом? — спросил он.

— Да, но тебе придется пойти в большую ванную, потому что в гостевом туалете еще не подключили воду. — Она указала в коридор. — Вторая дверь справа. Пройди через спальню.

Шефер прошел по коридору и вошел в спальню. Он взглянул на кровать и белое двуспальное смятое одеяло. На полу рядом с прикроватной тумбочкой лежал черный кружевной бюстгальтер, а в дальнем конце комнаты висело платье. В комнате пахло сладко — духами и сексом, и Шефер невольно почувствовал, как его тело реагирует на этот аромат.

Он стряхнул с себя ощущение, прошел в смежное помещение, где располагалась ванная, и запер за собой дверь.

Он расстегнул молнию на брюках и, повернувшись к унитазу, заметил, что сиденье уже поднято.

Его взгляд скользнул по вещам в ванной и упал на бритву, лежавшую на краю умывальника. Это был не розовый маленький дамский станок, а синий мужской «Жилетт» с тремя лезвиями.

Окрасив воду в унитазе в карминно-красный цвет, он вымыл руки и вернулся на кухню к Микале. Он сел за кухонный стол и открыл сумку. На столе перед ним лежала стопка бумаг и писем, и он отодвинул их в сторону, чтобы освободить место для компьютера.

— Кортадо? Флэт уайт? — спросила Микала. — Что будешь?

— Кофе, — ответил Шефер.

Она улыбнулась и начала молоть кофе в чудовищной эспрессо-машине, которая звучала как буровая установка, дробящая металл.

Взгляд Шефера упал на бланк одной из бумаг, которую он отодвинул в сторону, и он посмотрел на Микалу:

— Только не говори, что это Сандал?!

— Чего-чего? — Она выключила машину, чтобы расслышать его, и взглянула на него, сдвинув брови.

Шефер втянул щеки, чтобы не улыбнуться.

— Что такое? — спросила она.

— Сиденье было поднято, — сказал он, указывая большим пальцем через плечо в сторону ванной.

Микала слегка покачала головой.

— Ну и что?

Шефер показал ей бланк Университетской больницы Монпелье.

— Сандал?

Микала улыбнулась и опустила глаза.

— Быстро все завертелось, не правда ли? — Он пожевал губами и посмотрел на часы. — Меньше сорока восьми часов после первого…

— Мы вместе уже четыре месяца. — Она протянула Шеферу чашку и выжидающе посмотрела на него.

Шефер нахмурился и поднял подбородок.

— Но вы же познакомились на днях, когда мы…

— Нет, просто Якоб пока не хочет кого-либо посвящать. Прошло еще так мало времени, и…

Шефер поднял брови и удивленно кивнул.

— Ну, тогда Бертельсен, может быть, и прав. — Он потянулся за кофе, не прерывая зрительного контакта. — Может быть, я действительно сдал.

— Нет, ты просто не заметил этого, потому что тебе все равно, чем я занимаюсь в свободное время. — Микала опустила взгляд.

— Да ну нет, — сказал Шефер, ерзая на стуле. — Но, слушай, поздравляю! Сандал кажется отличным парнем.

— Брось, — сказала Микала, делая глоток кортадо, — я знаю, что ты считаешь его идиотом.

— Нет, это не так, — покачал головой Шефер. — Высокомерным говнюком — может быть, но не идиотом.

Микала улыбнулась.

Шефер тоже.

— Кстати, ты слышала, что он ошибся насчет Уилкинса? — спросил он.

— Угу, — кивнула Микала. — Он не очень-то этим гордится.

— Ну, это понятно, но слушай! Нельзя же каждый раз попадать в яблочко. — Шефер всплеснул руками. Ему приходилось очень сдерживать себя, чтобы не разразиться пением.

— Ладно, ладно, хватит о нем! — сказала Микала, садясь напротив Шефера. — Что я должна посмотреть?

— Домашнее видео, — сказал он, открывая компьютер. — Что тебе вообще известно о порнографии с бондажем и насилием?

— На самом деле довольно много. БДСМ все больше и больше захватывает порноиндустрию, — сказала Микала, скрестив руки на груди.

— БДСМ?

— Бондаж, обездвиживание. Доминирование, подчинение. Садизм, мазохизм.

— Господи Иисусе, — воскликнул Шефер, качая головой. — А что плохого в обычном сексе?

— Ничего, — ответила она. — Обычный секс — одна из самых популярных категорий. Есть сотни тысяч любителей, которые записывают себя на домашние видео и выкладывают их в интернет. Это своего рода хюгге-эксгибиционизм. Речь идет не о порноактрисах с силиконовой грудью, а о полненьких волосатых домохозяйках и сравнительно скромно одаренных достоинством мужчинах. Другими словами, это обычные мужчины и женщины. Освещение на таких записях редко бывает хорошим, ракурс также не оптимален, и…

— Ну, я смотрю, ты видела уже порядочно таких записей.

— О да, видит бог, — ивнула Микала. — Ты бы удивился, узнав, как много о людях говорят их порнографические предпочтения. Часто какой-нибудь робкий дружелюбный бухгалтер или молодой, преданный своему делу школьный учитель оказываются любителями самого жесткого хардкора. Те, в ком ты бы никогда не разглядел внутреннего садиста.

Шефер кивнул.

Несколько лет назад он помог разоблачить ложу педофилов. Одиннадцать человек были осуждены за хранение или участие в производстве порнофильмов с участием несовершеннолетних. Один мужчина, который поначалу произвел впечатление самого невинного — ботаник, которого его близкие считали чуть ли не неженкой, — оказался на записях, попавших в руки полиции, наиболее омерзительным среди всех.

— Тот, кого мы сейчас увидим, тоже не алтарный служка, — сказал Шефер, — предупреждаю.

Он открыл ссылку и нажал «Play».

— Что думаешь? — спросил Шефер, глядя на Микалу. Они пересматривали запись с Мией Сарк трижды, и он рассказал ей все, что сам думал об этом деле.

— Что это за преступник? — спросил он. — Каков его мотив?

— Не знаю, все ли к этому сводится, но я сразу же подумала, что для него здесь важнее всего его переживания. — Микала отставила чашку с кофе. — А еще я снова задаюсь вечным вопросом: что заставляет мужчину причинять женщине боль? Откуда берется это абсолютно животное желание взять женщину силой?

— Нормальными мужчинами движет не это, — вставил Шефер.

— Да нет, это. Насилие и разговоры о нем не ограничиваются БДСМ-средой. Почти в каждом порноролике видишь, как мужчины жестоко обращаются с женщинами. Иногда просто шлепают, иногда прижимают лицом к матрасу, душат, плюют, дергают за волосы и так далее. Хуже всего, когда с одной женщиной сразу несколько мужчин, потому что тогда возникает опьянение, своего рода кровожадность. Все становится безудержнее и безудержнее, и любой идиот, у которого есть глаза, видит, что женщине больно, но ее боль как будто подстегивает их. No mercy[34], — сказала Микала. — Это видно и по тому, как мужчины относятся к женщинам. Жаргон молодых ребят, когда дело доходит до секса, какой: женщину надо наказать, ее надо уничтожить и так далее.

— Ну, ну, большинство из нас все-таки вполне благонадежны, — сказал Шефер.

— Да, конечно. Не пойми меня неправильно: я люблю мужчин, мужчины удивительны! Но в вас есть скрытая, агрессивная энергия, которая связана с доминированием. Большинство мужчин используют ее в позитивном ключе — чтобы идти вперед по жизни, продвигаться по службе, обеспечивать семью, добывать пропитание. Но иногда появляется кто-нибудь вроде этого. — Она указала на экран. — Обычно такой мужчина не понимает, как строить постоянные отношения, как вести нормальную трудовую жизнь — слишком монотонное существование ему быстро надоедает. Он прыгает от одной женщины к другой и с одной работы на другую — не двигаясь вперед, не привязываясь ни к кому по-настоящему.

— И живет с матерью.

— Он жил с матерью?

Шефер кивнул.

— Ну, значит, он просто сошел со страниц учебника, где описывается этот тип преступника. Взрослые мужчины, которые живут с матерью, редко делают это, потому что у них такие хорошие отношения с ней. Напротив, исследования показывают, что именно они сильнее всего ненавидят своих матерей. Мужчина, который испытывает гнев в отношении своей матери? Мать, которая, возможно, управляла его жизнью, доминировала, была источником чувства вины и стыда для него? — Микала посмотрела на стоп-кадр на экране. — Ему нужно выпустить пар, но он не решается поговорить с матерью и поэтому находит себе другую жертву. Такой преступник, как правило, чрезвычайно обаятелен и живет очень активной сексуальной жизнью, поэтому может выбирать из множества жертв. Возьмем, к примеру, какого-нибудь Банди. Женщины его любили, и он успел убить по меньшей мере тридцать человек, прежде чем его наконец поймали.

— Том Мазорек якобы вступил в отношения с матерью Мии Сарк в первые месяцы расследования, — сказал Шефер. — Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, это называется post-offense behavior[35].

Микала встала и взяла книгу с полки в гостиной. Это был справочник на английском языке: «Forensic Psychology — behavioral science»[36] — говорилось на первой странице. Она открыла книгу и начала вести пальцем по оглавлению.

— Ты же знаешь, преступников часто тянет на место преступления. Они возвращаются, несмотря на то что там толчется полиция — просто не могут оставаться в стороне. Они разжигают свое волнение.

Шефер кивнул.

— Но в данной ситуации он живет в том месте, где совершил преступление, верно?

— Да, — сказал Шефер. — Сам я там не был, но да. Есть признаки, указывающие на это.

— Ясно, значит, ему было нужно что-то еще, чтобы вызвать эти переживания. Поэтому он участвует в поисках девушки, дает комментарии прессе и показания — полиции, как ты и говорил. — Она стала листать книгу. — Он изображает обеспокоенного горожанина, правильно? Известно также, что женщины не могут устоять перед ним, поэтому он втирается в доверие к скорбящей матери… Блин, а он хорош! — сказала Микала с выражением почти что восхищения в голосе. Она нашла нужную страницу и перевернула книгу так, чтобы Шефер мог видеть.

Он прищурился и прочитал вслух:

«Post-offense behavior might include returning to the scene of the crime, attending the funeral of the victim, befriending family members or friends of the victim[37]…»

Он поднял глаза и посмотрел на Микалу.

— Похоже, для него это был игровой процесс, — сказал он. — Игра?

— Именно, — кивнула она. — Ради переживаний.

Она указала на экран с застывшим в крике лицом Мии Сарк.

— И что-то мне подсказывает, что это была не первая девушка, которую он привел в дом. — Она встретилась с Шефером взглядом. — Или не последняя.

Шефер прошел мимо толпы азиатских туристов, грузившихся, как мясной рулет, на круизный лайнер перед домом Микалы Фриис, и сел в машину. Он достал из внутреннего кармана телефон и набрал номер из списка контактов.

— Эй, Руд! — сказал он, поворачивая ключ в замке зажигания. — Скучаешь?

— Ужасно, — ответил Руд Йохансен. — Я нужен?

— Хочешь прогуляться?

— Прогуляться?

— Да.

— А почему бы и нет? Куда поедем?

— Я все расскажу, — сказал Шефер, заводя машину. — Ты, главное, собери вещи, а я заеду за тобой через полчаса.

Фасад большой белой виллы в стиле функис, казалось, был сооружен из цельного куска стекла — Элоиза видела холл, заставленный предметами искусства, дизайнерской мебелью и орхидеями. Полувинтовая лестница вела на второй этаж, а с потолка свисала гигантская медная конусообразная лампа. На обеденном столе стояли остатки завтрака, чайник и полупустой стакан с соком, а с противоположной стороны дома виднелся фьорд.

Она позвонила в дверь и подождала, но в доме было по-прежнему тихо.

Она отступила на несколько шагов назад, задрала голову и посмотрела на окна верхнего этажа.

Она уже собиралась обойти дом кругом, когда за ее спиной раздался голос:

— Ищешь Оле?

Элоиза вздрогнула и обернулась.

Пожилой мужчина в халате и тапочках стоял перед почтовым ящиком на соседнем участке, и наблюдал за ней, сморщившись и прищурившись.

— Да, — ответила Элоиза. — Вы не знаете, где его можно найти?

— Он в Сингапуре. — Мужчина сунул газету под мышку и закрыл почтовый ящик. — Вернется в среду.

— А его жена? Вы не знаете, где она?

Мужчина бросил взгляд на открытый гараж позади Элоизы.

— «Лексус» здесь, значит, она должна быть где-то в доме, — сказал он.

Элоиза покачала головой.

— Я позвонила, никто не отвечает.

Мужчина перевел взгляд на фьорд и заслонился ладонью от солнца.

— А, я вижу, она все еще там. По утрам она плавает. — Он указал на фьорд. — Ты можешь пройти по лестнице в конце тропинки. Она выведет прямо к купальным мосткам.

Он указал на посыпанную гравием дорожку между домами.

Элоиза поблагодарила его за помощь и направилась к морю.

Она ступила на небольшие качающиеся мостки и подошла к полотенцу и резиновым шлепанцам, лежавшим на краю, следя глазами за Лизеттой Далсфорт. Та скользила среди волн на приличном расстоянии от берега. Она делала длинные, бесшумные взмахи руками и без всяких усилий двигалась вперед настолько выверенно, что даже не было слышно плеска воды. Она подплыла к плоту, казавшемуся листиком на водной глади, положила руки на край и на секунду опустила на них голову. Потом приподнялась на руках, как ныряльщик, глотнула воздуха, отпустила руки и исчезла.

Элоиза ждала ее появления, считая секунды.

Пятнадцать. Двадцать пять.

Лизетта Далсфорт показалась на некотором расстоянии от того места, где нырнула, и несколько минут держалась на воде неподвижно, прежде чем поплыть обратно к причалу.

Она взялась за перила лестницы, и Элоиза с любопытством наблюдала, как она выходит из воды.

У Элоизы возникло смутное ощущение дежавю. На Лизетте Далсфорт была черная латексная купальная шапочка, спортивный купальник и плавательные очки, фигура у нее была вытянутая и сухая, тело уже не молодое, худощавое, с узкими бедрами и атлетическими плечами.

Элоиза встречалась с ней раньше?

Кивая и вежливо улыбаясь, Элоиза обдумывала, с чего бы начать. Видео с Мией Сарк еще тягостно маячило перед ее внутренним взором, а теперь она стояла перед матерью Нины Далсфорт.

Неужели Нина подверглась тому же, чему и Мия?

— Как водичка? — спросила она.

— Прекрасно.

Лизетта Далсфорт произнесла это слово, как и ожидалось, с четким звуком «э». Это прозвучало старомодно и грациозно, но в ее голосе не было и намека на теплоту. Он звучал отстраненно, под стать был и язык ее тела.

Она стряхнула воду руками и подняла полотенце с мостков.

— Пожалуй, мне лучше представиться, — сказала Элоиза, протягивая руку. — Элоиза Кальдан, «Demokratisk Dagblad». Я хотела спросить, не уделите ли вы мне минуту?

Лизетта Далсфорт накинула полотенце на плечи, как боксер после боя, и сдвинула плавательные очки на лоб.

— Я не общаюсь с прессой, — сказала она, мельком взглянув на протянутую руку, прежде чем встретиться с Элоизой глазами.

Элоиза замерла, глядя на нее с открытым ртом.

Она постарела. Лицо сузилось, глаза стали пугающе пустыми, а вместо кричащей зеленой блузки от «Марк О’Поло» на ней был купальник, но сомнений у Элоизы не было.

Это была женщина с фотографии в гостиной Яна.

Фотографии, на которой, как думала Элоиза, были его жена и дочь.

— Простите… — Элоиза в изумлении смотрела на женщину перед собой. — Вы ведь Лизетта Далсфорт, верно?

Женщина выпрямилась и всмотрелась в лицо Элоизы. Ее взгляд моментально прояснился и стал твердым.

— Чего вы хотите?

— Я… — Элоиза ошеломленно хлопала глазами, — я хотела бы обсудить с вами расследование дела об исчезновении вашей дочери. Я хочу поговорить о Нине.

Лизетта Далсфорт покачала головой, наклонилась и взяла в руку шлепанцы. Она пошла широкими, уверенными шагами вверх по мосткам.

Элоиза последовала за ней.

— Насколько я понимаю, вы заявили полиции, что подозреваете Тома Мазорека в причастности к пропаже Нины?

Молчание.

— А также Яна Фишхофа и еще двоих с норковой фермы? — спросила Элоиза. — Почему?

По-прежнему молчание.

— У вас есть хоть малейшее предположение, почему у Яна Фишхофа стоит дома ваша с Ниной фотография?

Лизетта Далсфорт остановилась. Она обернулась и бросила на Элоизу удивленный взгляд.

— Фотография?

— Да, — кивнула Элоиза. — На фотографии вы и молодая девушка, как я предполагаю, ваша дочь. Она одета в замшевую куртку и синие джинсы. А на вас зеленая блузка… Вам это о чем-нибудь говорит?

Лизетта Далсфорт, не мигая, смотрела на Элоизу.

— Да, эта фотография была сделана в день ее конфирмации, а полиция попросила копию этого снимка, когда… — Она отвела взгляд в сторону и стала смотреть на воду. Правый глаз у нее дергался.

— Вы не знаете, почему эта фотография стоит у Яна Фишхофа на столе?

Женщина не ответила.

— Ян умирает, — сказала Элоиза, — и он заговорил о…

— Отлично! — Лизетта Далсфорт тут же оживилась. Она встретилась взглядом с Элоизой и кивнула. — Он заслуживает смерти. Они все ее заслуживают.

— Кто все?

— Фишхоф, Карстенсен, Галлахер…

— Почему вы говорите, что…

— Иногда, когда я плаваю, я ныряю под воду и остаюсь там, пока мои легкие не начинают гореть. Я представляю себе, каково это. Быть не в состоянии подняться наверх… — Она смотрела на фьорд и будто говорила сама с собой. — Инстинкт задерживать дыхание под водой настолько силен, что он на удивление долго пересиливает боль из-за нехватки кислорода. Вы знали об этом?

Она посмотрела на Элоизу, та покачала головой.

— Человек делает вдох только тогда, когда вот-вот потеряет сознание. В этот момент в крови уже так много углекислого газа, что мозг автоматически дает команду на вдох, потому что организм больше не может терпеть боль от отсутствия кислорода. И это не очень умно, потому что сильнее боли от нехватки кислорода только боль, которая возникает, когда соленая вода заполняет легкие.

Она чуть улыбнулась.

— Люди, которых откачивают после утопления, рассказывают, что по трахее как будто бежит лава. Боль заполняет все тело, и человек понимает, что умирает… — Она кивнула сама себе. — Том Мазорек умер той смертью, которую он заслужил, а теперь настала очередь и Яна Фишхофа, как вы говорите. Он болен?

Элоиза кивнула.

— Что с ним?

— Рак.

— Ах! — Глаза у Лизетты Далсфорт загорелись, и она сжала губы, словно пытаясь скрыть улыбку.

— На днях я разговаривала с Хансом Галлахером, и он отрицает, что имеет какое-либо отношение к исчезновению Нины, — сказала Элоиза. — Полиция считает, что вы предвзято отнеслись к мужчинам, участвовавшим в событиях той ночи, и поэтому подозреваете тех, кто не…

— Моей дочери было семнадцать лет. Семнадцать! Они могли бы отнестись с пониманием, могли бы отпустить ее, но они…

— Думаю, вы правы, — сказала Элоиза.

Лизетта Далсфорт посмотрела на нее в изумлении.

— Я не думаю, что все четверо сыграли в этом какую-то роль, но, думаю, вы правы насчет Тома Мазорека. Я думаю, вы уловили суть.

Глаза Лизетты Далсфорт влажно заблестели.

— Больше никто так не думает. Даже мой муж.

Элоиза вытащила из сумки блокнот и щелкнула ручкой.

— Вы не знаете, была ли Нина знакома с девушкой по имени Мия Сарк? Той, что исчезла спустя год после Нины?

Лизетта Далсфорт покачала головой:

— Нет, не думаю.

— Может быть, Нина была как-то связана с местом в Броагере под названием «Клуб Селеста»?

— Нет. Нет! — Пламя, вспыхнувшее в глазах Лизетты Дальсфорт, погасло, и она подняла руку в знак несогласия. — Я знаю, к чему вы клоните, но она…

— Может быть, вы просто были не в курсе. Ингеборг Сарк тоже не хочет признавать, что ее дочь работала в таком месте, но, может быть, она…

— Нина не была из тех девиц! — сердито сказала Лизетта Далсфорт. — Если вы собираетесь развивать эту тему, мне нечего вам сказать.

Она стянула полотенце с плеч, как бы ставя в разговоре точку. Она двинулась дальше.

— Вы знали, что у Мии Сарк были отношения с Яном Фишхофом? — спросила Элоиза и пошла за ней. — И что Том Мазорек был там в ту ночь, когда она исчезла? Есть несколько явных совпадений в историях Мии и Нины, и я обнаружила видео, которое…

— Если вы опубликуете хоть одно слово, которое прозвучит так, будто моя дочь имеет какое-то отношение к тому месту в Броагере, я лично позабочусь о том, чтобы вы никогда больше не работали журналистом. Вы поняли, что я вам сказала? — Голос Лизетты Далсфорт дрожал от гнева. — Я вас закопаю!

Она отвернулась от Элоизы и направилась к лестнице.

— Он в саду. Подождите минутку, я спрошу, хочет ли он поговорить с вами.

— Нет, Рут, мне нужно поговорить с вами. — Элоиза подъехала к Гердасминде и так резко затормозила, что вокруг машины закружилась пыль.

— Со мной?

— Да. — Элоиза захлопнула дверь автомобиля и заперлась в доме. — Не могли бы вы подойти к письменному столу в гостиной? Там, где у Яна стоят фотографии.

— В гостиной?

— Да. Вы поняли, о каких фотографиях я говорю? В рамках.

— Вижу. А что такое?

— Та, фотография, на которой Алиса одета в блузку от Марк О'Поло…

— С подплечиками? Да, и что?

— Вы сказали мне, что это фотография его семьи. Почему вы так решили?

Рут на другом конце провода молчала.

— Это Ян вам сказал? — спросила Элоиза и поставила сумку на обеденный стол. Она выдвинула стул и села.

— Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.

— Это он сказал вам, что это фотография Алисы и Элизабет, или вы просто так предположили?

— Эм, ну, не помню я, — проговорила Рут раздраженно. — Кажется, кто-то другой сказал.

— Кто-то из Патронажной службы?

— Да, одного из них он отпугнул своей грыжей.

— Ладно, сделайте мне одолжение, Рут. Положите на минуту трубку и выйдите в сад к Яну с этой фотографией. Спросите его, кто это и почему эта фотография стоит у него на столе.

Рут положила трубку, и несколько минут было тихо. Потом она вернулась.

— Что он сказал? — спросила Элоиза.

— Он спросил вас.

— А что он сказал о фотографии?

— Да это и сказал! Я спросила, о чем вы попросили, и он ответил: «Где Элоиза?» Когда я еще раз показала ему фотографию, он отвернулся и не ответил.

Элоиза прикусила губу, обдумывая, как ей быть дальше.

— А другие фотографии на столе, Рут. Могу ли я попросить вас сфотографировать их на мобильный?

— Что вы имеете в виду? Сфотографировать фотографии?

— Да, сфотографируйте рабочий стол, на котором стоят фотографии, и отправьте мне в сообщении.

Элоиза повесила трубку и подождала, пока появится сообщение. Она открыла его, увеличила изображение и перестала дышать.

Фотография Нины и Лизетты Далсфорт стояла в первом ряду. Прямо позади сияло лицо Мии Сарк.

Сердце Элоизы бешено колотилось в груди, когда ее взгляд скользил по другим фотографиям — по другим лицам.

Лицам незнакомых ей людей.

Молодых девушек.

Над ними возвышались гигантские пилоны моста Большой Бельт, и Руд Йохансен, сидевший на пассажирском сиденье, наклонился вперед и посмотрел в лобовое стекло.

— Так впечатляет каждый раз, правда?

Шефер решительно кивнул. Его взгляд был устремлен на проезжую часть, а руки крепко сжимали руль в положении «без десяти два», он старался держаться как можно дальше от края моста.

Они миновали первый пилон, и порыв ветра качнул машину.

Это был полицейский фургон с гражданскими номерами, который Шефер взял в Тегльхольмене, битком набитый люминесцентными препаратами и оборудованием Руда.

Шефер нажал на педаль газа.

— Бог знает, сколько нам еще пилить на юг? — с любопытством спросил Руд, глядя на воду. — Должно быть, по крайней мере…

— Кальдан говорит, что этот гостевой домик заброшен, — сказал Шефер, обгоняя серебристо-серый «Порше Кайенн». — С тех пор как было снято видео, в нем, несомненно, много раз убирались.

— Это вовсе необязательно имеет большое значение, — сказал Руд. — Она ведь говорила, что там на полу линолеум, не так ли?

— Да.

Руд удовлетворенно кивнул.

— В этом покрытии миллионы и миллионы микротрещин, и когда на него попадает кровь, она просачивается в трещинки и остается там — на годы. Не имеет значения, сколько раз его моют водой с мылом или скребут. Кровь почти невозможно полностью вымыть. Она просачивается под половицы, в затирку между плитками, в щели, дыры и трещины, и она…

Руда прервал звонок на телефон Шефера. Он был подключен к аудиосистеме автомобиля, и голос Элоизы заполнил салон, когда Шефер принял звонок.

— У Яна стоят фотографии Мии Сарк и Нины Далсфорт, — сказала она.

Ее голос звучал непривычно пронзительно и растерянно.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Шефер.

— У него в гостиной стоят фотографии пропавших девушек. Какого черта происходит, Шефер? Я не могу понять, что это значит, у него…

— Стоп, стоп! — сказал Шефер. — Какие фотографии? Где?

— У него дома в Драгере. В гостиной! У него там много фотографий в рамках. На двух из них — Мия и Нина, а еще на семи — другие девушки, которых я не знаю.

Шефер нахмурился и смотрел перед собой на дорогу, на мельтешащие белые линии разметки.

— Ты разве не говорила, что видео снято в доме Тома Мазорека? — спросил он. — Что на Мию Сарк напали в его гостевом доме?

— Да, но кто сказал, что снимал Мазорек? Мы видели только одну руку! Может, это был Ян?! А может, их было больше, — сказала Элоиза. — Лизетта Далсфорт считает, что в этом деле замешаны Ян, Мазорек и еще двое с норковой фермы.

— Чем она это обосновывает?

— Я не знаю, но я только что получила электронное письмо от своего информанта на ТВ-2. Помнишь, я рассказывала, что Ханс Галлахер записывал на видео задержание Нины Далсфорт и трех других активистов в Бенниксгорде той ночью? Что это показывали по телевизору?

— Да?

— Мне только что прислали запись.

— И?

— И я ее еще не видела, но… — Элоиза немного помолчала. — У меня плохое предчувствие, Шефер. Что-то тут не так!

— Ладно, слушай! — сказал он. — Я еду к тебе и везу с собой самого лучшего аналитика следов на месте преступления. Мы сейчас едем через мост. Думаю, к шестнадцати часам мы будем в гостевом доме, о котором ты говорила. Так что давай встретимся там, а дальше уже разберемся, ладно?

— Хорошо, увидимся там. Спасибо, Шефер, — сказала Элоиза и повесила трубку.

Шефер немного расслабился, почувствовав под колесами автомобиля землю, когда они въехали на остров Спроге, и слушая Руда, который весело насвистывал рядом с ним.

— Прекрасный день, правда? — Руд посмотрел на воду и глубоко вдохнул. — Прекрасный день, чтобы поработать!

— Как вы их убиваете?

Молодая репортерша протянула микрофон мужчине, стоявшему рядом. На голове у него была пятнисто-серая кепка-восьмиклинка, щеки оттеняла темная щетина, а нос был крючковатый, длинный и узкий.

— Их усыпляют внутри этой штуки, — сказал он, хлопнув по устройству, которое толкал перед собой — коричневому ящику на колесиках. Имя «Дрес Карстенсен» скользило по нижней части экрана, пока он говорил.

Компьютер стоял на обеденном столе перед Элоизой, она наклонилась вперед и прибавила громкость.

— Происходит мгновенное отравление угарным газом, проходит не больше полсекунды с того момента, как они туда попадают. — Карстенсен щелкнул пальцами, чтобы проиллюстрировать скорость. — Они ничего не чувствуют.

Он отвернулся от микрофона, открыл стальную проволочную клетку, сунул в нее руку в перчатке и вытащил белую норку. Он держал ее перед камерой и гладил по спинке, пока она крутила головой из стороны в сторону и вверх-вниз, принюхивалась и настороженно осматривалась. Дрес Карстенсен открыл люк ящика, и животное соскользнуло по желобу, ведущему в чрево аппарата, а он закрыл люк, прошел к следующей клетке и повторил процедуру.

Элоиза нажала кнопку быстрой перемотки и смотрела, как ролик прокручивается вперед.

Она нажала play, когда съемочная группа последовала за Карстенсеном в помещение для свежевания, где он продемонстрировал, как это происходит. Мертвая норка была подвешена на металлических зажимах за задние лапки, и он быстро сделал надрез скальпелем на коже между ее ног. Затем запустил пальцы в разрез и быстрым рывком содрал с животного шкурку. Осталось что-то похожее на рисунки по анатомии, которые Элоиза помнила по урокам биологии в школе: что-то напоминавшее человеческое бедро с красными перекрещивающимися жилистыми мышцами, покрытое тонкой жировой оболочкой.

Элоиза с отвращением отвернулась и подумала об угрозах из писем, которые, по словам Галлахера, принесла с собой Нина Далсфорт в тот вечер. Активисты угрожали сделать с норковыми фермерами то же, что те делали с животными.

Она стала проматывать дальше и остановилась, когда начался сюжет об активистах.

«Производство меха — тема, вызывающая споры как внутри страны, так и за рубежом, — сказал ведущий. — Действия активистов из таких организаций, как Greenpeace и PETA, когда те врываются на норковые фермы по всему миру и выпускают животных, одни называют саботажем, а другие — освободительными акциями. Совсем недавно целью такой акции стала норковая ферма Бенниксгорд, но сотрудники фермы взяли дело в свои руки. Предупреждаем зрителей, что некоторые кадры могут шокировать».

Было темно, портативная камера чуть дрожала. На заднем плане Элоиза видела главное здание Бенниксгорда, а на гравии во дворе сидели в позе лотоса трое молодых людей, заложив руки за спину. В нескольких метрах правее от них на земле лежала молодая девушка и громко кричала. Она лежала на животе и яростно извивалась, ее руки и ноги были связаны.

«Должно быть, это съемка Галлахера», — подумала Элоиза.

Дрес Карстенсен ходил с винтовкой туда-сюда за спиной у молодых людей. Казалось, он кого-то ждал, возможно полицию.

Том Мазорек сидел на корточках перед девушкой. Глаза его были устремлены на нее, губы шевелились, но что он говорил, слышно не было.

Крики Нины Далсфорт заглушали все.

За спиной Мазорека стоял Ян Фишхоф и смотрел, как девушка лежит на земле, пытаясь освободиться.

Что-то белое сверкало на его лице, и Элоиза почувствовала, как волосы у нее на шее становятся дыбом.

Он улыбался.

Элоиза выключила компьютер и откинулась на спинку стула. Что, черт возьми, происходит? Она смотрела на телефон, лежавший рядом с компьютером, раздумывая, не позвонить ли Яну, и вздрогнула, когда аппарат зазвонил.

Она взяла его в руку и посмотрела на экран. Номера не было.

— Алло?

— Да, здравствуйте, я говорю с Элоизой Кальдан?

— Да, это я.

— Здравствуйте, меня зовут Элизабет Ульвеус. Я так понимаю, вы пытались связаться со мной.

— Элизабет! — Элоиза выпрямилась в кресле. — Большое спасибо, что перезвонили.

— Да, извините, что я не позвонила раньше, но я была в плавании и там не было сети, поэтому я только что прослушала ваши сообщения.

— Все в порядке. — Элоиза встала и начала ходить кругами по гостиной. — Очень здорово, что вы позвонили, потому что дело вот в чем: я дружу с вашим отцом и пытаюсь выяснить, что происходило в Ринкенесе, пока вы не…

— Да, вот здесь я не совсем понимаю, — сказала Элизабет. — Я думаю, вы немного перепутали. Ян мне не отец.

Элоиза озадаченно хлопала глазами.

— Что вы имеете в виду?

— Я дочь Алисы.

— Не понимаю… — покачала головой Элоиза. — Я думала… Кто же тогда ваш отец?

— Моего отца звали Лейф. Он умер, когда я была маленькой, а моя мать начала встречаться с Яном через несколько лет после того, как я стала жить отдельно.

Элоиза ничего не ответила.

— Когда в прошлом году мама умерла, я унаследовала дом и хотела его продать, но Ян в то время уже был болен, ну и…

Элоиза растерянно смотрела в пространство.

— Как я понимаю, вы из Патронажной службы? — спросила Элизабет.

— Да…

— Мне очень жаль, что я сама бывала у него не так часто, как мне бы хотелось, но мы… мы так далеко друг от друга живем, и я… — В ее голосе слышалась горечь. — Я действительно очень ценю, что вы рядом с ним сейчас, и он не…

— Извините, я не понимаю… — покачала головой Элоиза. — Если вы не дочь Яна, тогда кто же?

— Тогда кто же что?

— Кто дочь Яна? Как ее зовут?

— Я ничего не знаю ни о ком…

— У него была жена, потом она умерла от рака, — сказала Элоиза, — когда он жил в Южной Ютландии. У него были жена и дочь, которых он не…

— Я ничего не знаю об этом, — сказала Элизабет. — Он никогда не рассказывал о своей жизни в Ютландии.

— Он никогда не говорил о своей семье?

— Я даже не знала, что у него была семья. — Элизабет казалась ошеломленной. — Мама думала, что у него, вероятно, что-то случилось в жизни, потому что мы всегда замечали по его перепадам настроения, что что-то не так. Но он никогда не хотел рассказывать об этом, поэтому мы просто оставили его в покое. Но я действительно понятия не имела, что он…

Связь прервалась.

Элоиза несколько раз пыталась перезвонить Элизабет, но сразу включался автоответчик. Она отложила телефон и поднялась по лестнице в ванную.

Элоиза уперлась ладонями в кафель, закрыла глаза и позволила теплой воде из душа стекать по лицу. Вся эта ситуация обессилила ее, измучила и подавила. Было так много вопросов, так мало ответов.

Почему Ян никогда не рассказывал Алисе и Элизабет о своем прошлом?

Око за око, Элоиза. Зуб за зуб. Тот же ущерб, который человек наносит другому, должен быть нанесен и ему самому.

Кто были те, другие девушки на фотографиях? Почему у Яна стояли их фотографии?

Кровь… Так много крови!

Элоиза выключила душ и отжала воду из волос.

Она вышла из кабинки и вытерлась. Потом бросила полотенце на пол и надела трусики и футболку. Зеркало над раковиной запотело, и она открыла окно, чтобы выпустить пар.

Ее взгляд скользнул по саду, и она замерла.

Там, на противоположной стороне лужайки, за плакучими ивами, она увидела машину, припаркованную на полевой дороге. Матовый красный лак. Форма фар.

Элоиза стояла неподвижно и, затаив дыхание, прислушивалась.

Она услышала шаги по гравию за домом и сорвалась с места. Она влетела в спальню, открыла шкаф и схватила «Айю».

Потом бросилась вниз по лестнице, вбежала на кухню и вытряхнула на стол коробку с патронами. Они покатились по столешнице, некоторые упали на пол. Она судорожно подняла два патрона, переломила ствол и дрожащими руками зарядила дробовик.

В доме было тихо.

Она двигалась из одной комнаты в другую, держа винтовку перед собой и выглядывая в окна, мимо которых шла.

Ее сердце бешено колотилось в груди, и она проклинала себя за то, что сняла уединенный дом.

Неужели кто-то хочет ворваться в дом? Она вообще заперла входную дверь?

Она вышла в прихожую, чтобы проверить, и вздрогнула, когда в дверь громко ударили снаружи.

Элоиза подняла дробовик и прицелилась в дверь.

— КТО ТАМ? — крикнула она.

— Меня зовут Йохан Хессель, — произнес голос с той стороны.

Элоиза прищурилась.

— КТО?

— Йохан Хессель. Это вы — та журналистка?

Элоиза открыла дверь и направила винтовку на мужчину, стоявшего у входа.

Он открыл рот.

— Эй, эй! — сказал он испуганно и поднял руки. — Я просто хотел поговорить!

— Кто вы? — спросила Элоиза.

— Меня зовут Йохан. Я дружил с Мией Сарк. Вы говорили на днях с ее матерью? С Ингеборг?

Элоиза посмотрела на него, прищурившись, и узнала парня с фотографии. С последнего снимка Мии.

— Какого черта вы меня преследуете? — спросила она.

— Ингеборг сказала, что вы, похоже, что-то знаете. Что, возможно, вы выяснили, что случилось с Мией. — Он все еще стоял с поднятыми руками. — Если вы что-нибудь знаете, я хочу это услышать. Полиция ничего нам не говорит.

Элоиза долго смотрела на него, пока у нее не улеглось сердцебиение.

И опустила винтовку.

— Как вы узнали, что я здесь? — спросила Элоиза.

— Все знают, что вы здесь, — сказал Йохан.

Он сидел на диване напротив нее. Серый свитер намок от пота под мышками. Руки у него были грубые, ногти окаймлены грязью, и он напряженно вглядывался в нее из-под козырька красной кепки.

— Столичный репортер приезжает в Гростен и начинает расследовать старые полицейские дела? Весь город только об этом и говорит. Девушка из Копенгагена, которая живет на Гердасминде.

На лице Элоизы появилась улыбка.

Столичный репортер…

— Вы были с Мией в ту ночь, когда она исчезла, — сказала она, — в «Оловянном солдатике»?

— Да, — сказал он. — Я, Мия и еще одна девушка по имени Малу.

— Ингеборг сказала мне, что вы до сих пор навещаете ее каждый год.

— Каждый год в годовщину, — кивнул он. — С тех пор прошло много лет, но это все еще давит на сердце. Все еще… все еще помнится.

На мгновение между ними воцарилась тишина.

— Я видел, что вы вчера были в «Селесте», — осторожно сказал он.

Элоиза кивнула.

— Вы думаете, что кто-то из них причинил ей вред? — Его глаза заблестели. — Вы думаете, произошло именно это?

— Нет, Йохан, я так не думаю, — сказала Элоиза.

— Но вы думаете, что кто-то это сделал? Кто-то убил ее?

Элоиза глубоко вздохнула. Она не могла заставить себя рассказать ему про видео.

— Ингеборг сказала, что вы намекнули на убийство Мии, так что, если вы знаете что-то и не говорите мне…

— Нет, я ничего подобного не делала. — Элоиза непонимающе покачала головой.

— Но ведь вы спрашивали о Яне Фишхофе.

— Да, я упомянула Яна, и тогда у нее началась истерика, и она меня выгнала, — сказала Элоиза. — Почему?

— Потому что надежда — это единственное, что поддерживает жизнь Ингеборг. Когда вы вдруг появляетесь и спрашиваете о Фишхофе, она решает, что, по вашему мнению, здесь есть какая-то связь. — Йохан снисходительно пожал плечами. — Она испугалась.

Элоиза уставилась на него:

— Связь?

— Да, с тем, что случилось с его дочерью.

Элоиза перестала дышать.

— Что с ней случилось? — спросила она.

— Я думал, вы знаете, — нахмурился Йохан. — Ее убили.

Увидев Шефера, Элоиза вздохнула с облегчением. Он стоял, прислонившись к радиатору черного фургона, припаркованного у дома Ренаты Мазорек, а невысокий худощавый человек с седыми растрепанными волосами доставал из кузова картонные коробки, цилиндрические емкости и ведерки.

Элоиза припарковалась рядом с фургоном и вышла из машины. Не говоря ни слова, она нырнула прямиком в объятия Шефера.

— Ну, ну, — сказал он и прижал ее к себе. — Вот и прибыла кавалерия.

Она отпустила Шефера и взглянула на приехавшего с ним аналитика.

— Элоиза, Руд Йохансен. Руд, Элоиза Кальдан, — сказал Шефер.

Маленький человечек пожал Элоизе руку и поклонился.

— Enchanté![38]

Она вежливо кивнула и снова перевела взгляд на Шефера.

— У Яна была дочь, ее убили, когда он еще жил здесь, — сказала она. — Ее звали Бьянка. Бьянка Фишхоф.

Шефер удивленно поднял брови, глядя на нее.

— Она была найдена убитой в своей квартире в Сеннерборге, — продолжала Элоиза. — Полиция так и не выяснила, кто это сделал.

Они долго смотрели друг на друга, пока какие-то детали медленно вставали на свои места.

— Ну, — сказал Руд Йохансен за плечом Шефера. — Посмотрим, получится ли обнаружить кровь?

Элоиза повела их за главный дом и через большую лужайку.

— Это здесь, — сказала она и направилась в гостевой домик. Она распахнула дверь и придержала ее для Шефера и Руда. Все трое вошли внутрь и огляделись.

Руд Йохансен поставил на пол прачечной переносную лампу и сразу же принялся внимательно изучать трещинки на линолеуме, стыки между плитками и разбитое зеркало. Он ходил по комнате, как борец с садовыми вредителями, и распылял бесцветную жидкость из большого белого пульверизатора на потолок, стены и пол.

— Каков план? — спросила Элоиза.

— Если Мию Сарк убили в этом месте, то здесь могут оставаться следы крови, — сказал Шефер. — А если Мазорек приводил сюда и других девушек и наносил им тяжелые ранения, например Нине Далсфорт, то, возможно, останутся какие-то улики и этого. Тогда мы сможем провести анализы крови и посмотреть, чья это ДНК. Может быть, жертв, о которых мы пока не знаем.

— Ну, ребята, — сказал Руд Йохансен, убирая баллончик. — Давайте закройте дверь, я выключу лампу, и посмотрим, есть ли здесь какие-нибудь следы.

Элоиза подошла к двери и потянула ее на себя.

— Люминол, которым Руд обрабатывает поверхности, реагирует на кровь, — сказал Шефер. — Если здесь есть ее следы, они будут выглядеть как ярко-синие пятна и потеки.

— Готовы? — спросил Руд.

Он выключил лампу, и в комнате взорвался неоново-голубой фейерверк. Флуоресцентные пятна загорелись повсюду — на стенах, потолке, полу.

— Господи Иисусе, — пробормотал Шефер, оглядываясь.

Элоиза обводила комнату взглядом.

— Боже, это почти что… это похоже на «Мерцающие Огни Душ» Кусамы[39], — проговорила она изумленно.

Она несколько раз видела световую инсталляцию японской художницы в «Луизиане» и каждый раз восхищалась светящимися точками, похожими на звезды в ночном небе. Теперь зрелище было далеко не столь романтичным.

— Ух ты… мышеловка захлопнулась! — сказал Руд Йохансен, взволнованно хлопая себя по бедру. — Кое-что есть, с чем можно поработать, а?

Он включил свет и вышел из комнаты, чтобы достать из фургона новое оборудование.

Элоиза и Шефер последовали за ним.

— Что теперь? — спросила она. — Что это означает?

Шефер оглянулся на гостевой дом.

— Тебе лучше уехать, — сказал он.

— Почему?

— Потому что у меня здесь нет никаких полномочий. Это вне моей юрисдикции, и если кто-нибудь узнает, что мы с Рудом занимаемся расследованием уголовных дел, которые относятся к компетенции полиции Южной Ютландии, я могу потерять работу. Так что лучше, чтобы тебя здесь сейчас не было. Слишком много поваров бульон испортят, знаешь ли.

Элоиза кивнула и достала ключи от машины.

— Что будешь делать? — спросил Шефер. — Полетишь домой?

— Нет, я собираюсь повидать своего старого друга, главного редактора одной из местных газет. Я позвонила ему по дороге сюда и попросила выяснить все возможное об убийстве Бьянки Фишхоф.

— Хорошо, — кивнул Шефер. — Позвони, если что-нибудь найдется, хорошо?

Элоиза проследила глазами за Рудом Йохансеном, который нес в дом картонную коробку.

— Вы вечером поедете в Копенгаген или как? — спросила она.

— Нет, нам здесь потребуется какое-то время.

— Хорошо, тогда возьми вот это. — Элоиза достала из сумки ключ от дома в Гердасминде и протянула его Шеферу. — Мне уже не нужен дом, который я сняла, так что переночуйте там, если хотите. Места предостаточно. Адрес я тебе пришлю.

Шефер взял ключ.

— А как же ты? — спросил он. — Где заночуешь?

— У друга.

Шефер поднял бровь.

— У друга-редактора?

— Да.

— Ладно, — он маслено улыбнулся и положил ключ в карман, — приятно провести время!

Элоиза просматривала статьи на «Инфомедиа». Убийство Бьянки Фишхоф, по-видимому, освещалось в 1998 году всеми газетами, а бульварная пресса устроила настоящий фестиваль, подробно описывая Бойню на улице Брандта, как они это окрестили.

— Нет, ты послушай, что здесь написано, — сказала она, глядя на Томаса, который только что появился в дверях. — «Установлена личность женщины, убитой в Сеннерборге в ночь со 2 на 3 апреля. Об этом говорится в пресс-релизе полиции Южной Ютландии, поступившем в «Ритцау». Пострадавшей оказалась Бьянка Фишхоф, двадцати двух лет. Фишхоф была студенткой второго курса колледжа медсестер в Сеннерборге и была убита в ночь на среду на этой неделе, получив не менее тридцати семи ножевых ранений от неизвестного преступника, ворвавшегося в квартиру, где она находилась одна. Ранним утром в пятницу 5 июня отец погибшей обнаружил ее тело и забил тревогу». О боже!

Элоиза посмотрела на Томаса.

— Я читал это, — кивнул он. Он подошел к столу, за которым сидела Элоиза, и, поколебавшись, положил перед ней коричневый бумажный конверт. — Вот!

Элоиза подняла на него глаза.

— Что такое?

— Тут то, что ты ищешь. Подробности убийства.

Элоиза нахмурилась.

— Но как?..

— У меня есть источник в полиции. — Томас повернулся и открыл буфет. — Наверно, я налью нам чего-нибудь покрепче?

— Да, спасибо, — сказала Элоиза. — Источник, говоришь?

— Да, и этот источник понимает, как можно ограничить карьерный рост в связи с приоритетным доступом к документам.

В одной руке он держал два толстых хрустальных стакана, а другой наливал в них коньяк.

Элоиза подняла бровь.

— А ты с ней встречаешься?

— Нет, мы никогда не встречались.

— Значит, ты с ней спишь?

Он слегка пожал плечами и повернул руки ладонями вверх.

— Спал. В прошлом.

— А ты… что? Просто попросил ее достать тебе документы? Вот так запросто?

— Да. — Томас протянул один бокал Элоизе. — Но это только для справки. Не надо упоминать это в статье и рассказывать своему другу-полицейскому из Копенгагена, как ты получила доступ к материалам, ладно?

— Это вот та Джессика Рэббит? Ты встречаешься с этой рыжей грудастой?

— Мы не встречаемся. — Томас сел напротив и поднес свой стакан к стакану Элоизы. — Но мне чрезвычайно приятно, что ты так ревнуешь.

Элоиза опустила глаза и улыбнулась.

Она потянулась к конверту.

— Подожди! — сказал Томас, кладя ладонь на ее руку. — Пока ты его не открыла, я должен предупредить, что в этом конверте есть такое, что будет трудно забыть, один раз увидев, хотя и захочется.

— Что бы там ни оказалось, я видела вещи и похуже, — сказала Элоиза, и это были не просто слова.

Она открыла конверт и высыпала содержимое на стол.

Хотя изображения были плохого качества, вид крови огорошивал.

Это были фотографии, сделанные полицией в гостиной, на полу которой лежала Бьянка Фишхоф — или то, что от нее осталось. На ней был черный бюстгальтер. Больше на теле не было одежды, но оно было залито кровью. Длинная веревка была обмотана вокруг шеи, а позади по полу тянулись кровавые следы, как будто ее тащили по комнате.

По всему телу были видны колотые раны — большие открытые порезы. На лице, на руках. На груди и животе.

Томас был прав. Элоиза никогда не сможет стереть эти образы из памяти.

— Ты когда-нибудь видела фотографии Шарон Тейт? — спросил он.

— Жены Полански? — спросила Элоиза и подняла глаза. — Актрисы, которую убили Мэнсоны?

Томас кивнул.

— Можно подумать, что это была преднамеренная попытка воспроизвести то убийство, — сказал он, указывая на фотографию. — Веревка на шее, положение тела… она даже немного похожа на нее — только с темными волосами, а не светлыми.

— Да, за исключением того, что Шарон Тейт была беременна, — сказала Элоиза.

— Бьянка Фишхоф тоже.

Она подняла глаза.

— Она была беременна?

Томас кивнул.

Элоиза посмотрела на убитую и прикрыла рот рукой.

Живот у женщины не выступал, но был и не совсем плоским.

— Ты уверен? — спросила Элоиза, не убирая руки ото рта. — Ни в одной статье ничего об этом не говорится.

— Об этом говорится в полицейском отчете, — сказал Томас. — Она была на пятом месяце, ребенок погиб. Прессе об этом не сообщали.

Элоиза снова посмотрела на фотографию и представила, как Ян находит свою дочь в таком виде. Да как вообще можно жить дальше после такого кошмара?

Она поднесла стакан ко рту и залпом осушила его.

— Кто был ее парнем? — спросила она и поставила стакан на стол. — Кто отец ребенка?

Элоиза взглянула на Томаса.

Ответ она знала еще до того, как он открыл рот.

— Рене Декер, — сказал он.

Подковы стучали по асфальту, и сотни всадников в черной форме ехали вдоль гавани с длинными копьями в руках. Военный оркестр Сеннерборга задавал ритм на площадке впереди, а кафе и рестораны вдоль береговой линии были переполнены людьми.

— Простите, я вас едва слышу. — Элоиза заткнула пальцем одно ухо и прижала трубку к другому. — Что вы говорите?

— Он совсем не в себе, — повторила Рут. — У меня еле получается до него достучаться.

— Но он в порядке?

— Да, он в кои-то веки пообедал и, похоже, болей у него сейчас нет. Сидит смотрит телевизор, хотя на самом деле он где-то далеко.

— Хорошо, но… Вы можете сделать мне одолжение, Рут? Скажите ему, что я скоро вернусь и что я обязательно все улажу. Ему больше не нужно беспокоиться.

Элоиза повесила трубку и повернулась к Томасу.

— Что происходит? — спросила она, указывая на лошадей.

— В городе турнир, — сказал Томас.

— Что это такое?

— Ну, что это такое в принципе? — спросил он, глядя на толпу. — Это своего рода современная версия рыцарских турниров Средневековья. Проводятся каждый год. Но копьем нужно не сбить противника, а попасть в маленькое кольцо, и тот, кто соберет больше колец, побеждает. Или что-то в этом роде. На самом деле я не совсем понимаю это, но я знаю, что самое главное в состязаниях с кольцами — не лошади, а пиво, сосиски и карусели вот здесь, на турнирной площадке. — Он указал на большую площадь.

Элоиза улыбнулась.

— Ты говоришь как настоящий туземец.

— Да, я даже начал говорить «Мойн».

— Только не это!

— Да. Все так говорят на юге!

Элоиза запрокинула голову и засмеялась, а Томас обнял ее.

— Пойдем поедим чего-нибудь, — сказал он, показывая на только что освободившийся столик на двоих возле небольшого итальянского ресторанчика.

— Меня мучает совесть, — сказала Элоиза, когда официант принял заказ. — Я только что увидела совершенно ужасающие фотографии дочери Яна, и все же мне почему-то стало легче.

— Легче?

— Да.

— Почему?

— Потому что последние несколько дней я боялась, что он окажется совсем не тем человеком, за кого я его принимала.

Томас взглянул на нее, нахмурившись.

— Почему же ты так боялась этого? В конце концов, ты ведь его не так давно знаешь.

Элоиза глубоко вздохнула и помедлила с ответом. Она покачала головой.

— Я не знаю. Наверно, это все тоже какая-то чепуха.

Она перевела взгляд на замок Сеннерборг, видневшийся вдали у пристани.

— Красиво, правда?

Томас продолжал испытующе смотреть на Элоизу.

— Кажется, этот замок построил Вальдемар Великий, — сказала Элоиза. — Правильно я помню?

— О чем ты мне не рассказываешь? — спросил Томас.

Она перевела взгляд на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Что-то изменилось с нашей последней встречи, и речь не о нас. В чем же дело?

Элоиза опустила глаза и вздохнула.

— А мы не можем просто остаться в той временно́й петле, в которой находились последние два дня? — спросила она.

— О какой временно́й петле ты говоришь? — Томас вопросительно покачал головой. — Мы с тобой здесь и сейчас. Что ты от меня скрываешь?

Элоиза глубоко вдохнула и медленно выдохнула, глядя на море.

— С момента, когда ты последний раз видел меня, со мной… со мной случилась беда. — Она повернула голову и встретилась глазами с Томасом. — Мое сердце разбито.

Элоиза видела, что он всматривается в ее лицо. Он ничего не говорил, только наблюдал.

— Это тот репортер из Кристиансборга?

— Что? Нет! — Элоиза нахмурилась и покачала головой. — Нет! Это… он… это не из-за любви.

— Тогда кто же?

Элоиза сползла немного на стуле и встретилась с ним глазами.

— Мне нравится, что тебе нравился мой отец.

— Он был хорошим человеком, — кивнул Томас.

— Нет, — сказала Элоиза, слегка покачав головой, — не был.

Ее взгляд скользнул по лицу Томаса, и она грустно улыбнулась.

— Я завидую тебе, что ты помнишь его таким.

Брови Томаса сошлись на переносице, а рот открылся в немом вопросе.

— Но пока ты так думаешь, мне кажется, что все это было просто ночным кошмаром, — сказала Элоиза. — Теперь я проснулась, и ты здесь, и все снова хорошо. Если я расскажу тебе, что произошло, мне придется снова вернуться в реальность, а этого… — она покачала головой, — этого я, наверно, не вынесу, потому что, когда я думаю о своем отце, мне, на хрен, хочется… кричать! Мне хочется поднять голову к небу и просто кричать, но… — по ее щеке скатилась слеза, — я не могу! У меня комок в горле, у меня раковая опухоль из гнева и горя, и… и я… — Она покачала головой. — Я не могу от нее избавиться! Когда я открываю рот, я не могу произнести ни звука, и я…

Томас наклонился и притянул ее к себе.

— Ну, ну, все в порядке, — сказал он. Он погладил ее по волосам и поцеловал. — Не нужно говорить об этом, пока ты не готова. У нас полно времени!

Принесли еду, и они ели молча, наблюдая за народом в гавани. Это было приятное, надежное молчание — такое бывает только с теми, кто искренне тебя любит.

— Пойдем домой? — спросил Томас.

Элоиза кивнула и посмотрела ему вслед, когда он пошел расплачиваться.

Он скрылся в ресторане, и Элоиза стала скользить взглядом по замку, по пришвартованным парусникам и по старому арочному мосту, соединявшему Альс с материком.

Могла бы она быть счастлива здесь?

Это место было бесспорно красиво. Темп жизни спокойный, природа дикая, а цены на недвижимость разумные. Ей не нравилось, что все здесь друг друга знают, но то же самое она могла сказать и о Копенгагене. Дома она всегда встречала одних и тех же людей на улицах, одних и тех же она целовала в щеку при встрече где-нибудь в городе уже двадцатый год подряд. Небольшая, закрытая от посторонних группа художников и журналистов, которые сплетничали, сговаривались и трахались друг с другом по кругу. И на что она тратила деньги, раз уж на то пошло? Когда она последний раз была в Королевском театре или уезжала из Фредериксстада, чтобы отдохнуть?

Она глубоко вздохнула и представила себе ту жизнь, которой могла бы жить здесь, на юге. Может быть, ей удастся начать все сначала и дистанцироваться наконец от преступлений отца.

Элоиза забавлялась мыслью позвонить Бетгеру и подать на увольнение, когда загорелое лицо в толпе перед рестораном вернуло ее с небес на землю.

Она выпрямилась и проследила взглядом за Рене Декером.

Одетый в черную майку, светлые льняные брюки и темно-серую фетровую шляпу с кремовой шелковой лентой, он боком пробирался сквозь толпу.

Элоиза оглянулась, ища Томаса, но не увидела его.

Она снова посмотрела на Декера.

Он прошел сквозь скопление людей и ускорил шаг. Держа одну руку в кармане, а в другой крутя сигарету, он быстро прошел мимо столика, за которым сидела Элоиза, не обратив на нее внимания.

Когда он завернул за угол, она встала и пошла за ним.

Вечерний воздух был теплым, а турнирная площадка светилась, как калейдоскоп, в неоновых огнях от вращавшихся по кругу каруселей. Огромное колесо обозрения мелькало в сумерках под звуки цирковой музыки, крики торговцев лотерейными билетами, зазывавших покупателей, и радостные визги.

Рене Декер зашел в огромный шатер, и Элоиза последовала за ним, но, оказавшись среди множества длинных столов и сотен людей, потеряла его из виду. Люди вокруг танцевали и наталкивались на нее. Оркестр играл старый хит группы «Теседрангене», на сцене вспыхивали огни, и Элоиза чувствовала, как в груди у нее тяжело отзываются басы.

Она пыталась сориентироваться в толпе, когда перед ней возник какой-то мужчина.

— Эй, как тебя зовут? — спросил он.

Его глаза были полуприкрыты, рот полуоткрыт, и он смотрел на Элоизу так, словно она была не одета. От него воняло дешевым лосьоном для бритья и по́том, а в нагрудном кармане расстегнутой рубашки был целый букетик зеленых пробирок с шотами «Га-Йоль».

Элоиза проигнорировала его.

Она вытянула шею и заметила Рене Декера над плечом мужчины. Он стоял у бара и разговаривал с парнем размерами с дом. Это был бритый человек с татуировками на шее и голове, и он качал головой и с сожалением сжимал губы. Мышцы на скулах Декера напряглись, и, хотя он был по меньшей мере на голову ниже гиганта, стоявшего перед ним, он схватил его за воротник рубашки обеими руками и притянул к себе быстрым, сердитым рывком.

Элоиза не слышала слов, которыми они обменялись, но видела, как великан опустил голову, когда Декер отпустил его и оттолкнул.

Взгляд Рене Декера раздраженно скользнул по толпе и остановился на Элоизе.

Он долго смотрел на нее, потом опустил глаза.

— Почему ты так злишься? — спросил мужчина, стоявший перед Элоизой, и подошел ближе.

Она заметила прогал в толпе и начала протискиваться в него, но мужчина схватил ее за руку и потянул назад.

— Эй, ты куда? — спросил он. Он крепко держал ее за запястье.

— Отпусти меня, — сказала Элоиза.

— Улыбнись, ну! Почему ты так злишься, красотка?

Элоиза потянула к себе руку и поняла, что ее окружают. Четверо приятелей мужчины шли на нее с разных сторон и образовывали вокруг нее круг.

Воздух сразу как будто сделался липким и тяжелым, словно в шатре не хватало кислорода.

— Не могли бы вы отойти? — обратилась она к парню, стоявшему перед ней.

— А что я за это получу? — Он улыбнулся и посмотрел на нее сверху вниз.

— Отойди!

Он обвел взглядом своих друзей и засмеялся.

Чья-то рука блуждала по ее ягодицам, чья-то — по груди. Они начали зажимать ее.

— Я сказала, отпусти меня! — крикнула Элоиза. — Дайте мне пройти!

Кто-то схватил «га-йольского» парня за шею и оттолкнул его в сторону с такой силой, что он не устоял и рухнул на пол.

Рене Декер протянул к Элоизе руку и притянул ее к себе.

Четверо парней исчезли как по волшебству, а пятый быстро вскочил на ноги и поднял руки.

— Эй, извини, парень. Я не ищу неприятностей, ладно?

Рене Декер холодно посмотрел на него.

Мужчина сделал несколько шагов назад, затем развернулся и бросился прочь.

Рене схватил Элоизу за руку и вытащил из шатра.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, отпуская ее. Он озирался вокруг и избегал ее взгляда. — Тебе здесь не место!

Элоиза посмотрела на человека, который чуть больше суток назад наставил на нее пистолет, и подумала о безголовом трупе, выброшенном на берег в Сеннерборге. О Йесе Декере и Питбуле. О фотографиях мертвой Бьянки Фишхоф.

Ее сердце бешено колотилось.

— Я знаю, что тогда случилось, — сказала она, — с Бьянкой… я знаю, что́ ты потерял.

— Вы что-нибудь нашли? — спросил он, не глядя на нее. — Вы выяснили, что произошло той ночью?

Элоиза покачала головой.

— Я не знаю ничего конкретного, но у меня… у меня есть версия. Предположение о том, кто это сделал.

— Мазорек?

— Да.

Декер кивнул.

— То же самое говорил и ее отец, но мы… — Он покачал головой. — Мы так ничего и не узнали.

— Значит, Ян решил, что за всем этим стоит Том Мазорек? — спросила Элоиза.

— Да.

— И ты думаешь, он… ты думаешь, он отомстил?

Рене Декер встретился с ней глазами и улыбнулся. Он кивнул один раз:

— Надеюсь.

Томас поднялся с лесенки перед рестораном и всплеснул руками.

— Куда же ты исчезла?

— Извини, — сказала Элоиза, убирая в сумку телефон. — Я выходила на площадь.

— Я думал, ты опять сбежала.

Элоиза улыбнулась и покачала головой:

— Даже в мыслях не было.

— С кем ты разговаривала? — спросил он, кивая на телефон в сумке.

— С Шефером.

— Они все еще там?

— Нет, на сегодня у них все. Говорит, они взяли сотни проб, теперь посмотрим, что им удастся обнаружить.

— А что дальше? — спросил Томас, глядя на нее с теплотой.

— В каком смысле? — спросила Элоиза.

— Какой у нас план?

В его взгляде была тысяча вопросов.

Элоиза глубоко вздохнула и посмотрела на море. Затем перевела взгляд на Томаса и улыбнулась.

— Пойдем домой?

Шефер припарковался перед рестораном «Провиденс» и спустился к воде. Он приподнял воображаемую шляпу, проходя мимо молодой пары, которая выгуливала золотистого ретривера, и продолжил путь.

Он проверил имя на почтовом ящике и оглядел дом, стоявший в первом от воды ряду — старый серый деревянный дом. Территория была огорожена белым штакетником, а здание опоясывала по кругу большая веранда. Из всех окон лился теплый свет, и Шефер увидел старика, сидевшего на крыльце в кресле-качалке.

Мужчина тихо раскачивался туда-сюда. Его взгляд был устремлен на воду, а дым из его трубки достигал Шефера. Было слышно только мягкое поскрипывание стула, стрекотание кузнечиков в траве и плеск моря, бившегося о берег.

Шефер постучал по деревяшке, и старик оглянулся.

— Добрый вечер, — сказал Шефер.

— Ну что ж, добрый вечер, — сказал мужчина, поднимаясь. Он спустился к воротам, чтобы впустить Шефера. — Я уже начал было думать, что вы не придете.

— Да, я прошу прощения, появилась кое-какая работа, и она затянулась.

— Ну, ничего страшного, — сказал мужчина и открыл калитку во двор, — входите.

Шефер протянул ему руку.

— Эрик Шефер.

— Курт, — сказал мужчина. — Курт Линнет.

Они поднялись на крыльцо, и Шефер огляделся. Он кивнул — явно впечатленный.

— Хорошо вам здесь живется, не правда ли?

— Ну, — скромно сказал Курт и прикусил трубку. Он сунул руки в карманы и довольно улыбнулся. — Уже сорок четыре года. Не жалуюсь.

Шефер посмотрел на фьорд и глубоко вдохнул соленый воздух.

— Могу я вам что-нибудь предложить? — спросил Курт. — Пива, может быть?

— Нет, спасибо, — ответил Шефер. — Как я сказал по телефону, я просто хотел бы услышать, что вы помните о том вечере.

Курт Линнет жестом пригласил Шефера сесть на садовый стул. Сам он опустился в свое кресло-качалку.

— Это случилось прямо здесь, — сказал он, указывая на фьорд. — В нескольких сотнях метров отсюда.

— Вы видели, что случилось?

— Да, был ясный летний вечер, и я ждал лодку Тома, когда увидел, как она выходит вон оттуда. — Курт указал на место, о котором говорил. — Других лодок на воде не было, а я сидел вот здесь. — Он похлопал по подлокотнику кресла.

— Я не понимаю… — Шефер подался вперед. — Вы сидели и ждали лодку Мазорека, прежде чем она появилась?

— Да.

Шефер чуть покачал головой.

— Но… откуда вы знали, что он проплывет здесь?

— Я видел его на пристани. У меня тогда была маленькая лодка, которая стояла в том же месте, что и «Нимбус» Тома. В тот день я ходил на лодке по фьорду и на обратном пути увидел его, когда причаливал. Он стоял на пирсе, и я заметил, что он готовится к отплытию, так что — да. — Курт пожал плечами. — Он всегда проходил здесь, поэтому я ждал его появления, когда вернулся домой после своей прогулки.

— Значит, вы видели его живым в тот день, прямо перед несчастным случаем?

— Угу… — Курт раскачивался в кресле и дымил трубкой, так что их окутывал сладкий запах яблочного табака.

— Как он выглядел? — спросил Шефер.

— Ну, даже не знаю. Как обычно.

— Вы с ним разговаривали?

— Нет, я не хотел им мешать.

— Им? — спросил Шефер.

— Да, с ним был еще один парень, а сам он готовил лодку к отплытию. Я вообще-то подумал, что они отправятся вместе, и даже сказал полиции, что на борту было два человека, но я, очевидно, ошибся, потому что они нашли только одного Тома, когда обследовали фьорд и лодку. Она затонула прямо здесь. — Он указал трубкой на место, о котором говорил. — Кстати, думаю, она все еще там. На дне.

— Как я понимаю, на лодке вспыхнул пожар, — сказал Шефер. — А был ли взрыв?

— Я не знаю, как возник пожар, но по крайней мере я не слышал никакого взрыва, — сказал Курт. — Когда Том появился, я пошел на кухню за пивом, а когда вернулся, то увидел дым, но взрыва не слышал. — Курт замолчал, словно зачарованный воспоминанием. — Я видел только огонь, а потом увидел…

— А потом увидели что? — спросил Шефер.

— Ну, не так уж много, — сказал Курт. Он заметил, что трубка погасла, и чиркнул спичкой. — Я набрал 112, но, когда приехала полиция, делать было особенно нечего. — Он затянулся, чтобы трубка разгорелась. — Полицейский поплыл туда на маленькой шлюпке, которая у меня валялась, и вытащил Тома. — Он задул спичку и покачал головой. — Это было ужасно. Такой молодой человек, и что же, жизнь кончена? Ужасно!

— Я давно знаю Зельнера и, как я понимаю, приезжал именно он?

— Который из них?

— В каком смысле?

— Который из Зельнеров? — спросил Курт.

— А их разве много?

— Да, есть Стеффен, а есть Петер. Они оба были здесь в тот вечер.

— Я знаком с полицейским, — сказал Шефер, — которого зовут Петер. А кто второй?

— Стеффен работает врачом здесь в городе. Они двоюродные братья.

— Почему он был здесь? — Шефер вопросительно посмотрел на Линнета.

— Очевидно, чтобы осмотреть тело. Я вызвал «Скорую», пока Петер плавал за Томом, но когда она приехала, он отослал ее и позвонил Стеффену.

— Почему?

Курт Линнет поднял плечи до ушей:

— Этого я не знаю. Вернувшись на берег с телом, он велел мне идти в дом, поэтому я мог смотреть за ним только из кухонного окна. — Он показал на окошко у себя за спиной. — Наверное, это потому, что там уже нечего было делать. По крайней мере, Петер сказал, что будет проще, если делом займется Стеффен. Кроме того, Стеффен — сертифицированный ныряльщик, поэтому именно он осматривал корпус на предмет других тел, но, как я уже сказал, я ошибся. В лодке не было никого, кроме Тома.

— А тот человек, который был с ним вечером на пристани, — сказал Шефер. — Вы его знали?

— Да, — кивнул Курт, покачиваясь в кресле. — Это был парень по фамилии Фишхоф.

Шефер громко постучал во входную дверь костяшками пальцев и стал ждать. В доме было темно, изнутри не доносилось ни звука.

— Зельнер! — крикнул он. — Открывай!

Шефер немного подождал, прислушиваясь. Где-то по соседству завыла собака.

Он обошел дом кругом и нашел Петера Зельнера сидящим в темноте у открытой двери террасы, смотревшей в сад.

В одной руке он держал бутылку водки, в другой — свой табельный пистолет. Его лицо освещала только луна.

— Вот и ты, — сказал Зельнер, увидев Шефера. Он игриво указал на него пистолетом. — Я все гадал, когда же ты появишься.

Шефер вытащил свой «Хеклер и Кох» и прицелился в него.

— Опусти оружие, Петер!

— Какое? — Зельнер направил пистолет на себя и пристально посмотрел на дуло. — Ты вот об этом?

— Опусти его!

Зельнер наклонил голову и уперся лбом в дуло пистолета. Он положил большой палец на спусковой крючок и закрыл глаза.

— Стой! — сказал Шефер. — Опусти пистолет!

— Я просыпаюсь каждое утро и спрашиваю себя, зачем я живу, — невнятно проговорил Зельнер. — Каждое гребаное утро… — Он снова открыл глаза. — Не знаю, почему я все еще здесь, Эрик. А ты? Ты знаешь, в чем смысл всего этого?

— Опусти пистолет, Петер. Сейчас же!

Зельнер бросил пистолет в траву к ногам Шефера. Он поднес бутылку ко рту и сделал глоток.

— Делай что хочешь, — сказал он, проводя тыльной стороной ладони по губам. — Мне уже все равно.

Шефер подобрал пистолет, спрятал его в карман брюк и убрал собственное оружие.

— Какого черта ты творишь? — тихо спросил он и сел рядом с Зельнером. Он положил руку ему на плечо. — Что это у тебя за дела, парень?

— Лиз умерла, — сказал Зельнер, глядя в пространство.

Шефер сжал губы и кивнул:

— Я знаю.

— И Никки и Наоми… их нет. Их нет никого.

— Я знаю, — повторил Шефер. — И я соболезную тебе, что так случилось. Мне действительно чертовски жаль.

Зельнер встретился с ним глазами, усмехнулся и покачал головой.

— Просто скажи, зачем пришел.

Шефер достал из кармана свидетельство о смерти Мазорека и развернул его.

— Расскажи мне об этом, — попросил он.

Зельнер бросил быстрый взгляд на документ, но промолчал.

— Это было убийство? — спросил Шефер.

Зельнер посмотрел себе под ноги и глубоко вздохнул.

— Я знаю все о девушках, — сказал Шефер. — О Мии и Нине. О Йесе Декере и его секс-клубе в Броагере.

По-прежнему молчание.

— Я только что был у Курта Линнета в Страндереде, и он говорит, что в показаниях полиции сообщал, как видел Фишхофа вместе с Мазореком на пристани в тот вечер, — продолжил Шефер. — И вот свидетельство о смерти за подписью твоего двоюродного брата. Как опытный врач, он должен уметь при прочих равных условиях отличить убийство от утопления — или, по крайней мере, знать, что такое тело всегда должно проходить процедуру вскрытия. Как ты объяснишь, что по этому делу не было проведено должного расследования?

Петер Зельнер встал и подошел к перилам, отделявшим террасу от сада. Он положил руки на перила.

— В то утро вызвали меня, — сказал он, становясь спиной к Шеферу.

— О чем ты? — спросил Шефер. — В какое утро?

— Мне досталось дело на улице Брандта. Бьянка, бедная девочка, она… Ее тело было одной сплошной раной, и она… — Он покачал головой. — Свидетель дал показания, что в ту ночь от дома отъезжала машина, похожая на машину Мазорека, а я знал, что у него зуб на Йеса Декера. Девочка была беременна внуком Декера, и я… хоть я и не мог этого доказать, но я знал, что ее убил Мазорек. — Зельнер приподнял плечи, тяжело вздыхая. — Поэтому я… я и обратился к Яну. Я рассказал ему, что подозреваю Мазорека и что Бьянка не единственная, в чьем убийстве я его подозреваю.

— Мия Сарк и Нина Далсфорт?

Зельнер кивнул:

— Мия и Нина, да, и еще несколько человек. Другие молодые девушки, исчезавшие в те годы в этой части страны. Я попросил Яна присмотреть за ним. Фиксировать каждый его шаг. Они оба работали на норковой ферме, так что Ян каждый день видел его.

— И как отреагировал Фишхоф?

— Он взбесился от ярости. Сказал, что убьет его! Я попросил его успокоиться и направить свой гнев на то, чтобы заманить Мазорека в ловушку, собрать против него улики, и я думал, что сумел уговорить его, но, когда я вытащил Мазорека из воды в тот вечер, я сразу понял, что это было убийство.

— Как?

— Тело сильно обгорело, но на горле все равно были видны порезы, и когда Курт сказал мне, что видел Мазорека с Яном в тот вечер, я понял, что́ сделал Ян, и я… я решил, что это должно сойти ему с рук.

— Ты не выступил против него?

Зельнер покачал головой.

— Он исчез. Он оставил письмо на столе кухни в одном из служебных домиков в Бенниксгорде, где он жил.

— Письмо?

Зельнер кивнул. Он глубоко вздохнул и взялся покрепче за перила.

— Там говорилось, что он больше не может продолжать так жить. Сначала я подумал, что это предсмертная записка, но, осмотрев квартиру, обнаружил, что он забрал с собой паспорт. Бумажника тоже не было, и я решил, что он бежал за границу. Только теперь я узнал, что все эти годы он жил на Зеландии.

— Но ты знал, что было совершено убийство, и закрыл дело?

Петер Зельнер кивнул.

Шефер покачал головой.

— О чем, черт побери, ты думал?

— У человека должно быть такое право. — Зельнер повернулся к Шеферу. — Убили его дочь, Эрик. Ее пытали. Беременную женщину! Двадцати двух лет от роду, черт возьми. — Его голос сорвался. — Возможно, ты все время видишь подобные вещи и поэтому не так восприимчив к этому, но то, что сделали с этой девушкой… — Он крепко зажмурился и покачал головой. — Я никогда этого не забуду.

— Но ты говоришь про самосуд, Петер. Про месть! Тут же гребаная Южная Ютландия. Это тебе не Дикий Запад.

— Лиз вынашивала Никки, когда убили Бьянку. Она была беременна.

Шефер ничего не ответил, и Зельнер покачал головой.

— Тебе не понять, — сказал он, — у тебя нет детей.

— Совершенно неважно, есть у меня дети или нет, — сердито сказал Шефер. — Закон один для всех! Ты не можешь выбирать, кому позволено его нарушать. Это так не работает!

— Мне все равно. Дело в шляпе! Мазорек получил по заслугам. — Зельнер встретил взгляд Шефера, подняв подбородок.

— А как же родители других девушек? Разве они не заслужили узнать, что стало с их детьми?

— Это все равно не вернуло бы их назад.

— Значит, вместо того, чтобы делать свою работу, ты оставил этих родителей жить в неопределенности двадцать лет? Двадцать лет Ингеборг Сарк ждет возвращения дочери! Двадцать лет разваливается семья Далсфорт, потому что мать одержима поисками ответа!

Петер Зельнер смотрел в землю.

Шефер покачал головой:

— А другие девушки, которых ты упоминал? — спросил он. — Их тела были найдены?

Зельнер покачал головой.

— Я проверил кормушку, которой они пользовались на норковой ферме, и обнаружил в ней следы крови. ДНК трех людей, фрагменты костей, осколки зубов. Они не принадлежали ни Мии, ни Нине, и я так и не выяснил, чьи они.

Шефер некоторое время молчал, пока до него доходил смысл сказанного Зельнером, а потом скривился от отвращения.

— Ты хочешь сказать, что он своими жертвами кормил норок?

Зельнер рассеянно кивнул:

— По крайней мере, некоторыми. Я стал выяснять, где работал Мазорек, и узнал, что он несколько лет работал по ночам на гренландском кирпичном заводе в Эгернсунде. Я видел тамошние печи: температура в них выше тысячи градусов. Брось туда тело, и через несколько секунд оно превратится в пыль и пепел.

Зельнер глотнул из бутылки.

— С норковой фермы контейнеры с тушками норок каждую пятницу вывозили в Германию для биопереработки, а Мазорек работал неполный рабочий день на скотобойне в Блансе и отвечал за производство кормов, которые они использовали в Бенниксгорде. Разве ты не видишь? — спросил Зельнер. — Он организовал свою жизнь так, чтобы избавляться от трупов. Дело Бьянки было единственным, где мы обнаружили тело. Единственное, где он изменил своей манере.

— Зачем он это сделал? — спросил Шефер.

— Потому что хотел, чтобы ее нашли. Это была классическая резня: тридцать семь ножевых ранений, голова практически отрезана. Я думаю, Мазорек хотел, чтобы Декеры знали, что с ней сделали. Это было своего рода «нате вам!».

Шефер молчал, обдумывая то, что сказал Зельнер. Он вытащил из кармана рубашки сигарету и положил ее в рот.

— Ты составил фальшивое досье в деле Мии Сарк? — спросил он и закурил.

Зельнер прищурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты подделал бумаги? — Он глубоко вдохнул и затянулся сигаретой. — Ты сделал так, чтобы это выглядело как похищение?

Зельнер опустил взгляд и кивнул.

— Почему?

— Потому что Декеры постоянно задавали вопросы о расследовании убийства Бьянки. Они годами ходили за мной, посылали одного прихвостня за другим и угрожали мне смертью, потому что я не мог ответить на их вопросы. Я не хотел, чтобы кто-либо знал, что́ сделал Ян, поэтому решил, что лучше, если дела будут казаться не связанными друг с другом. Я всегда подозревал одного своего коллегу в том, что он работает на Декера, поэтому в какой-то момент я изменил некоторые сведения в материалах дела.

Шефер провел пальцем по шву над глазом и кивнул.

— Кто еще, кроме вас с двоюродным братом, знает, что произошло в тот вечер на фьорде?

— А мы можем не привлекать сюда Стеффена? — спросил Зельнер. — Он просто пытался поступить правильно.

— Он явно не преуспел, — многозначительно сказал Шефер. — Здесь надо навести порядок, Петер. И в расследованиях, и в вашем полицейском кругу.

Зельнер склонил голову.

— Итак, завтра утром ты снова возбудишь эти дела и официально пригласишь меня к расследованию, а затем пошлешь срочный запрос на ордер, чтобы мы могли эксгумировать тело Тома Мазорека, — сказал Шефер.

— Эксгумировать? Зачем?

— Потому что гостевой дом, где он жил, весь в следах крови сверху донизу. Нам нужно сопоставить их с данными девушек, чтобы семьи получили информацию о том, что произошло, и нам нужна ДНК Мазорека для чистоты исследования. Кроме того, его смерть должна быть расследована как убийство.

— Что ты собираешься делать с Фишхофом? — спросил Зельнер.

— Если доживет, он должен ответить за то, что сделал.

Зельнер встретился глазами с Шефером.

— А что ты собираешься делать со мной?

Шефер затянулся сигаретой и посмотрел на стоявшего перед ним человека. Он испытывал к нему сочувствие и понимал, перед какой дилеммой он оказался.

Но закон един для всех.

— Это будет стоить тебе работы, Петер.

14 июля, воскресенье

Подъехав к церкви, Шефер увидел Элоизу и тихо выругался про себя. Она стояла на стоянке спиной к нему и смотрела на кладбище Ринкенеса, которое раскинулось впереди и спускалось к Фленсбургскому фьорду.

Он припарковался рядом с ее машиной и вышел.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, тщетно пытаясь скрыть раздражение в голосе.

Он позвонил ей час назад и рассказал о том, что узнал — что Зельнер рассказал ему об убийстве Мазорека и пропавших девушках. Он чувствовал, что должен держать Элоизу в курсе событий, но прямо попросил ее не приезжать на эксгумацию.

— Здесь присутствуют представители местных властей, и я не смогу объяснить им, почему у меня на буксире журналист.

Элоиза обернулась.

— Это мое дело, Шефер. Если кто и должен дойти в нем до конца, то это я.

— Теперь это дело полиции, — сказал он. — Оно уже не касается вашей с Фишхофом дружбы.

— Для меня — касается! — Элоиза упрямо выдержала его взгляд.

Они долго смотрели друг на друга молча.

Шефер неохотно кивнул.

— Хорошо, но ты ни с кем, кроме меня, не должна разговаривать, когда мы будем там, понятно? Ты наблюдатель — и все. Ни слова! — Он предостерегающе ткнул в нее пальцем.

Элоиза согласно кивнула.

Они вошли на кладбище и увидели могильщиков, готовящихся поднять гроб Мазорека.

— Где Зельнер? — спросила Элоиза, оглядываясь.

— Спит, — сказал Шефер. — Я просидел у него всю ночь, пока мы разбирали дела одно за другим, а сегодня утром пришел ордер.

Во внутреннем кармане у него зажужжал телефон. Он вытащил его и посмотрел на экран.

— Я должен ответить, — сказал он и указал на траву перед собой. — Стой здесь!

Он ответил на звонок и отошел в сторону от Элоизы на несколько шагов.

— Привет! Ну что там?

— Привет, как твой глаз? — спросил Бертельсен.

— Функционирует, — сказал Шефер, глядя на фьорд. — Есть что-нибудь новенькое?

— Нет, я только что столкнулся с Августин, она передает привет и говорит, что пока еще нет подвижек в деле о тех сволочах, которые тебя избили.

— Ничего страшного, — сказал Шефер. — Кажется, я догадываюсь, кто за этим стоит.

Он вспомнил, что Зельнер рассказывал о людях Йеса Декера: они годами вымогали у него ответ на свои вопросы. Вполне возможно, что их послали в Копенгаген выяснить, нет ли у Шефера каких-либо новых сведений об убийстве Бьянки Фишхоф.

— А что там с Уилкинсом? — спросил он. — Есть ли сдвиги?

— Да, у нас есть подозреваемый, — сказал Бертельсен.

— Кто?

— Некий Эмиль Ярденскьольд. Восемнадцатилетний сын соседки. Камера видеонаблюдения засняла, как они с Уилкинсом подрались на Эспланаден той ночью.

— Его арестовали?

— Да. Патруль только что задержал его в Херлуфсхольме, где он учится в школе-интернате. В ночь убийства он был на вечеринке в Остербро, а на следующий день не явился на занятия. Они везут его к нам.

— Хорошо, — сказал Шефер, удовлетворенно кивая. — Я хотел бы присутствовать на допросе, вы можете подождать, пока я вернусь? Я сейчас не на Зеландии, но надеюсь вернуться рано вечером.

— Ладно, подождем, — сказал Бертельсен. — Бросим его в камеру, и пусть обсирается от страха, пока ты не закончишь с делами.

Шефер повесил трубку и подошел к Элоизе. Он посмотрел на кран, которым собирались поднять гроб с телом Тома Мазорека из ямы в земле.

— Ты что, первый раз видишь, как выкапывают тело? — спросил он и сунул в рот сигарету.

Элоиза отмахнулась от мухи и кивнула.

Шефер вытащил из кармана зажигалку.

— Я бы сказал, не детское это зрелище.

— Ну давай же, давай!

Элоиза отчаянно нажимала на кнопку, пока двери лифта медленно закрывались, и не сводила глаз с номеров этажей, которые стали загораться один за другим на табло.

Прошло уже три часа после звонка из Патронажной службы, когда она стояла на кладбище Ринкенеса вместе с Шефером. Три часа, в продолжение которых Фишхоф ускользал от нее все дальше и дальше.

Хотя обратный полет в Копенгаген длился те же тридцать пять минут, что и из него, он казался бесконечно долгим. Она сидела высоко над облаками, стиснув на подлокотниках побелевшие пальцы, и молилась Богу, в которого сама не знала, верит ли. Она просила дать ей возможность произнести несколько последних слов, успеть. Приземлившись в Копенгагене, она получила от Рут сообщение ехать из аэропорта сразу в Королевский госпиталь, а не в Драгер.

Опоздала?

Двери лифта открылись, Элоиза выскочила из него и огляделась. Она нашла нужное отделение и быстро пошла по длинному коридору. В его дальнем конце стояли женщина в белом халате и молодой человек.

При звуке ее шагов они оба подняли глаза.

— Кальдан? — спросил мужчина, когда она подошла.

Судя по номеру на двери, они стояли у входа в палату Яна Фишхофа.

— Он умер? — спросила она, и горло ей сдавил спазм.

— Маркус Сенгер, — сказал мужчина, протягивая руку. — Мы сегодня разговаривали с вами по телефону.

Элоиза пожала ему руку, не сводя глаз с двери.

— Он умер? — повторила она.

— Нет, но мы ввели ему максимальную дозу обезболивающего, так что будьте готовы к тому, что он не в себе, — это произнесла женщина в белом халате. — Он дышит самостоятельно, но он без сознания, так что это уже вопрос нескольких часов или, может быть, минут…

Элоиза не стала дожидаться, пока женщина закончит говорить. Она подошла и открыла дверь в палату.

Послеполуденное солнце светило в окно маленькой комнаты. Ян Фишхоф лежал на кровати посреди комнаты и выглядел более умиротворенным, чем Элоиза смела надеяться. В своих мыслях она видела его корчащимся от боли, запутавшимся в резиновых шлангах с инвазивными иглами под кожей, испуганным и одиноким. Но если не считать электрокардиографа, который тихонько пикал у изголовья кровати, больничная палата выглядела практически как спальня. Не было даже кислородного аппарата, который обычно находился при нем повсюду. Он словно крепко, спокойно спал со сложенными на груди руками и слегка приоткрытыми губами.

Рядом с ним сидела Рут. Ее глаза влажно блестели, и она облегченно вздохнула, когда Элоиза вошла в дверь.

— О, слава богу. Я боялась, что вы не успеете. Он все спрашивал о вас прошлой ночью.

— Я приехала сразу же, как только смогла, — сказала Элоиза и подошла к кровати.

Рут встала и обняла ее. Элоиза почувствовала, как дрожит ее грудь и вздрагивает от икоты живот.

— Хорошо, — сказала Рут, отпуская Элоизу. Она решительно шмыгнула носом и вытерла глаза ладонями. — Присаживайтесь тогда. Я оставлю вас, чтобы вы могли попрощаться.

— Он меня услышит? — спросила Элоиза.

Рут посмотрела на Яна и пожала плечами.

— Я не знаю. Я спела ему несколько псалмов, потому что доктор сказал, что это может подействовать успокаивающе. Попробовать в любом случае не навредит.

Рут подошла, положила руку на плечо Фишхофа и долго стояла так, прежде чем повернуться и выйти из комнаты.

Элоиза подвинула стул, на котором сидела Рут, поближе к кровати и села на теплое сиденье. Она рассматривала лицо Фишхофа и вену, медленно пульсировавшую у него на виске.

Элоиза наклонилась и взяла его за руку.

Она глубоко вздохнула.

— Ян, это я, Элоиза, — начала она. — Сожалею, что приехала только сейчас. Я… я обещала, что провожу тебя, так что, надеюсь, ты меня слышишь.

Она помолчала, ожидая реакции — какого-нибудь признака, что он все еще здесь.

В его лице не было заметно никаких изменений.

— Надеюсь, ты знаешь, что я твой друг, — продолжала Элоиза, сжимая его руку. — Я знаю, что́ ты сделал, но я все равно твой друг. Я не священник, но если ты ищешь отпущения грехов, я хочу, чтобы ты знал, что я не виню тебя за то, что ты сделал. Ты меня слышишь? Не виню тебя!

Ян Фишхоф издал приглушенный стон, который Элоиза истолковала как вздох облегчения. Неопределенное выражение мелькнуло на его лице, уголок рта слегка дернулся.

— Просто расслабься, — сказала Элоиза, гладя его руку с тыльной стороны, — тебе нечего бояться.

Она прижала его руку к своей щеке и сидела так. В ожидании. Умиротворенная.

Она уже потеряла чувство времени, когда электрокардиограф тревожно засигналил, а свет в окне сделался оранжево-красным, и солнце скрылось за горизонтом.

Она поняла, что все кончено.

Дверь открылась, и в палату вошла врач, с которой Элоиза разговаривала в коридоре. Ее движения были спокойны и методичны, а быстрый взгляд, который она бросила на Элоизу, подчеркивал очевидный приоритет: сначала пациент, потом родственник.

Она нажала на кнопку на мониторе, и на нем замерла прямая неоново-зеленая линия и прекратился сигнал тревоги.

Не было паники. Криков о помощи, мигающих красных огней с воющими сиренами. Дефибрилляторов, призванных вернуть Яна Фишхофа к жизни.

Все просто закончилось.

Врач положила два пальца ему на шею и на мгновение замерла.

— Вы успели попрощаться? — спросила она, не отрывая взгляда от Фишхофа.

Элоизе казалось, что у нее во рту полно пыли, и ее ответ прозвучал как шепот.

— Да. — Она закашлялась и несколько раз сглотнула. — Но я не знаю, слышал ли он меня.

Доктор вставила стетоскоп в уши, слегка оттянула воротник больничной рубашки Фишхофа и приложила блестящий прибор к его груди. Она прислушалась, немного подвигала стетоскоп и снова прислушалась. Потом повесила стетоскоп на шею и повернулась к Элоизе.

— Слух — одно из последних чувств, которые пропадают. Хотя умирающие пациенты или люди, находящиеся в коме, не реагируют на голоса, исследования мозговой активности у этой группы пациентов показывают, что во многих случаях они опознают звуки вокруг себя.

— Мне показалось, что в какой-то момент он будто попытался улыбнуться.

— Не сомневаюсь, — сказала врач, глядя на Элоизу с нахмуренными бровями. — Вы как?

Элоиза пожала плечами.

— Я в порядке.

— Нужно ли кого-то известить? Членов семьи или в этом роде?

— Нет, есть только падчерица, и она живет за границей. Я ей позвоню.

— А как насчет священника? В отделении есть больничный священник, если вы считаете, что он необходим.

Элоиза покачала головой.

Врач засунула руки в карманы халата.

— Когда вы будете готовы, мы отвезем его в так называемую шестичасовую комнату, а потом в больничную часовню.

Элоиза кивнула.

— Многие провожают своих близких пением. Не знаю, интересно ли вам это?

— Пением? — переспросила Элоиза.

— Да, псалмами или чем-то в этом духе. Пока выносят тело.

Элоиза покачала головой.

— Я здесь одна, и…

— А та женщина, которая была с ним перед вами? Она сидит в коридоре.

— Рут?

— Да, я думаю, она ждет вас.

Рут поднялась со своего места и обняла Элоизу, как мать обнимает ребенка. Этот жест тронул Элоизу, и ей вдруг пришло в голову, что Рут, возможно, больше не о ком заботиться, кроме тех умирающих, кого она встречала на печальном конвейере Патронажной службы. Элоиза взяла ее за руку и отпустила только тогда, когда они уже стояли у больничной койки и смотрели на человека, к которому обе успели привязаться.

— Я рада, что вы успели, — сказала Рут. — Он ждал только вас, я уверена.

— Да, я тоже рада, — сказала Элоиза.

На двери туалета висел черный портплед. Рут расстегнула молнию и достала из него темный костюм, белую рубашку и синий галстук.

Она положила одежду у ног Фишхофа и бережно разгладила ее руками.

— Что это? — спросила Элоиза.

— Это одежда, в которую он попросил его одеть, когда мы приехали сюда. Я ее выстирала еще несколько месяцев назад, чтобы все было готово, а то он очень переживал, что его увидят в больничной одежде. — Рут улыбнулась, вспомнив преувеличенно драматизированную истерию Фишхофа.

Элоиза рассмеялась и расплакалась одновременно.

— Да, могу себе представить.

— Старый ворчун! — Рут улыбнулась. — Но в душе он был таким славным.

— Врач спросила, не хотим ли мы спеть при выносе тела. Что скажете?

— Да, это прекрасная мысль. Можем спеть «Радуйся всегда, когда идешь»? Или «Солнце встает из-за моря»? Она такая красивая, — сказала Рут. — Вы не поможете мне его одеть?

Элоиза вместе с Рут приподняла Фишхофа в сидячее положение, чтобы снять с него махровую больничную рубашку.

— Возьмете сорочку? — спросила Рут, указывая подбородком в ноги Фишхофу.

Элоиза отвернулась и потянулась за сорочкой, а Рут продолжила стягивать с него больничную рубашку.

— После шестичасовой комнаты его перенесут в часовню, — сказала Элоиза, снова оборачиваясь к Рут. — Врач спросила, не пригласить ли священника сказать несколько слов, но я не думаю, что Ян…

Элоиза замерла.

У нее перехватило дыхание, когда она взглянула на мужчину, лежавшего перед ней на постели, и сорочка выпала у нее из рук.

Ее взгляд скользил по шрамам, которые параллельными полосами пересекали его левое плечо — красные, толстые рубцы от рваных ран в тех местах, где зубы питбуля когда-то разорвали кожу.

Волна ужаса поднялась в ее теле и сдавила грудь, вытеснив из легких воздух.

— Нет, — пробормотала она.

Она отшатнулась и ударилась о прикроватный столик, стоявшая на нем ваза с цветами упала на пол.

Рут вздрогнула и подняла глаза.

— Элоиза, вы белая как полотно! — воскликнула она. — Вы в порядке?

Элоиза покачала головой.

Она повернулась и распахнула дверь.

— Хорошо, что ты позвонила! — весело прогремел в трубке голос Шефера. — Я сейчас в Судебно-медицинском, и Опперман вот-вот начнет вскрытие Мазорека as we speak[40]. У того сильно обгорело лицо и большая часть туловища, так что это оказалось немного сложнее, чем я ожидал, но думаю, что мы будем что-то знать уже в следующий…

— Это не он, — сказала Элоиза. Она вышла из раздвижных дверей и пошла через дорогу к Фелледпаркену. Она не знала, куда идет — ей просто нужно было уйти подальше.

— Чего-чего? — протрещало в трубке. — Что ты сказала?

Как в кошмарном сне, Элоиза утратила голос, и слова прозвучали еле слышно.

— Тело в гробу… Это не он. Это не Мазорек.

— Говори погромче. Я не слышу, что ты…

— Он обманул меня. Он обманул нас всех. — Элоиза выронила телефон из руки.

Она сделала несколько шагов, упала на колени и впилась пальцами в траву.

Она быстро, судорожно дышала, а перед глазами у нее плыли фотографии молодых девушек.

Она держала его за руку. Она отпустила ему грехи.

Элоиза обратила лицо к небу.

И закричала.

10 августа, суббота

Дождь лил уже третью неделю подряд, и сейчас он хлестал по лепесткам цветов на кладбище Гростена. Жемчужно-серый гравий влажно блестел на дорожках, а купальня для птиц у соседнего захоронения была полна до краев.

Элоиза смотрела в могилу, возле которой стояла.

Гроб уже опустили на грязное дно, и дождь барабанил по его крышке. Он сиял, как свежеотполированный спорткар, и стоил примерно столько же. Элоиза, не моргнув глазом, оплатила счет у гробовщика, но теперь замечала, что ни гроб, ни роскошная композиция из белых лилий на крышке не утоляли того чувства вины, что горело у нее в груди.

— Это, конечно, звучит странно, ведь я никогда его не встречала, — сказала она, — но… у меня такое ощущение, что я хороню друга.

Шефер кивнул.

— Ему сделали прекрасное надгробие, — сказал он.

Элоиза посмотрела на гранитную глыбу, лежавшую рядом с могилой и готовую к установке.

На ней было написано:

Ян Фишхоф

* 18 января 1951 — † 1 августа 1998

— Мне не удалось получить место рядом с Бьянкой, но теперь они в любом случае ближе друг к другу, чем раньше, и он будет покоиться под своим именем…

Элоиза кивнула сама себе. Волосы у нее намокли, дождь стекал по лицу и попадал в рот.

Шефер вопросительно смотрел на нее, а мимо них по рельсам, тянувшимся вдоль кладбища, пролетал скоростной поезд.

— Исправлять то, что сделал Мазорек, — не твоя обязанность. Ты ведь понимаешь это, да?

Элоиза ничего не ответила.

— Ты не можешь искупить его вину, да и не должна. Ты не сделала ничего плохого.

Элоиза смотрела в могилу.

— Точно нет?

— Точно, — сказал Шефер, — точно нет.

Элоиза ничего не ответила.

Она села на корточки у края ямы и взяла горсть мокрой земли.

Она вытянула руку над могилой и глубоко вздохнула. И бросила землю на гроб.

— Спасибо, что вновь проделал весь этот путь, — сказала Элоиза, когда они подошли к машине Шефера.

— Не за что, — сказал он. — Я подумал, что тебе не стоит проходить через это в одиночку.

Он направил ключ на свою черную «Хонду», и она громко отозвалась двойным гудком.

— Жаль, что мне уже пора ехать домой, но у меня намечено важное свидание.

— Свидание?

— Да. У нас с Конни серебряная свадьба.

Элоиза удивленно улыбнулась.

— У вас сегодня серебряная свадьба?

Шефер кивнул:

— Двадцать пять, как с куста.

Элоиза крепко обняла его.

— Ты счастливчик, — прошептала она ему на ухо.

— Да, это правда.

Он поцеловал ее в щеку. Потом перевел взгляд на черный «Рейндж Ровер», подъезжавший к часовне.

— Я пожму руку твоему главному редактору в другой раз, хорошо?

Элоиза кивнула. Она подождала, пока Шефер сядет в машину и уедет. Затем пошла к Томасу и запрыгнула на пассажирское сиденье.

— Спасибо, что приехал, — сказала она, захлопывая за собой дверь.

— Конечно, — сказал он. — Я приехал бы и раньше, если б знал, что ты здесь.

— Да, понимаю, просто… мне казалось, что э́то мы должны закончить вместе с Шефером.

Томас кивнул.

— Ну, что? — спросил он, поворачивая ключ в замке зажигания. Он выжидательно посмотрел на нее. — Куда хочешь?

Элоиза взглянула на часы.

— У нас не так много времени, — сказала она. — Мой самолет вылетает через два часа.

Томас кивнул.

Двигатель не работал, и они оба долго не произносили ни слова.

Элоиза смотрела на дворники, мечущиеся по лобовому стеклу.

— Я не хочу ехать домой, — сказала она.

— И не нужно, — сказал Томас.

Элоиза встретилась с ним глазами.

— Нет?

Он покачал головой.

— Ты можешь побыть здесь со мной.

— Сколько? — спросила она.

— Столько, сколько захочешь.

Благодарность

Я хочу выразить огромную признательность многочисленным читателям, которые приняли Кальдан и Шефера с распростертыми объятиями и открытым сердцем. Ваша поддержка значит для меня больше, чем вы представляете. Большое спасибо, что вы читаете.

Огромная благодарность моему звездному редактору Анне Кристин Андерсен и другим чудесным и талантливым людям, которые усердно трудятся над моими книгами в издательстве «Линдхардт и Рингхоф» в Дании.

Удивительному агентству «Нордин» и моему агенту, несравненной Анне Франкл, которая трудится над тем, чтобы мои книги находили читателей по всему свету: огромное спасибо!

Спасибо профессору судебной медицины Хансу Петеру Хугену за вдохновение и помощь с патологоанатомическими тонкостями. Спасибо бывшему начальнику отдела по расследованию убийств Разъездной службы Бенту Исагеру-Нильсену за то, что всегда отвечал на мои звонки и делился своими знаниями.

Большое и нежное спасибо моей матери Йетте Огорд и моей подруге Катрин Энгберг за незаменимое вычитывание и обсуждение текста. Спасибо моему отцу, Перу Андерсу Йенсену, за то, что он всегда был надежным Шефером для моей внутренней Элоизы. Спасибо моему брату, Андерсу Огорду Йенсену, за всегдашнюю поддержку.

Тине и Перу Расмуссенам, Метте Марии Леи Ланге, Нанне Ярдорф и Анне Метте Кирк: спасибо за вашу поддержку и подбадривание.

Особая благодарность Южной Ютландии за мое счастливое и безопасное детство и Бенниксгорду за мои самые лучшие детские воспоминания.

Самое большое спасибо Веге, Кастору и Тиму. Подумать только, что вы — мои! Я просто не верю своему счастью.