Экономика творчества в ХХI веке. Как писателям, художникам, музыкантам и другим творцам зарабатывать на жизнь в век цифровых технологий бесплатное чтение

Уильям Дерезевиц
Экономика творчества в XXI веке. Как писателям, художникам, музыкантам и другим творцам зарабатывать на жизнь в век цифровых технологий

Посвящается Джилл

William Deresiewicz

The Death of the Artist

How Creators Are Struggling to Survive in the Age of Billionaires and Big Tech

Публикуется по соглашению с Henry Holt and Company, New York

Оформление обложки Юлии Маноцковой

В оформлении обложки использовано фото Shutterstock

Copyright © 2020 by William Deresiewicz

© Дарья Ивановская, перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство «Лайвбук», 2021

Часть 1
Основные положения

1
Введение

Эта книга об искусстве, деньгах и об отношениях между ними, а также о том, как эти отношения меняются и, в свою очередь, меняют искусство. Эта книга о том, как люди творчества – музыканты, писатели, художники, кинематографисты – зарабатывают на жизнь или пытаются выжить в экономических условиях XXI века.

Вот вам несколько зарисовок.

МЭТТЬЮ РОТ, хасидский мемуарист, автор книг для детей и подростков, малой прозы, слэм-поэт, дизайнер видеоигр, блогер, создатель зинов^[1], сценарист. В свое время встречался с секс-работницей нееврейского происхождения, выступал на Бродвее с Def Poetry Jam и стал единственным мужчиной в составе Sister Spit, феминистического коллектива из Сан-Франциско, работающего в разговорном жанре: он готовил этим бунтарррркам еду на шаббат. Мэттью стал автором таких книг, как «Йом-кипур нон-стоп» (Yom Kippur a Go-Go), «Не обращай внимания на Голдбергов» (Never Mind the Goldbergs) и детской истории «Мой первый Кафка» (My First Kafka). Рот, милый, похожий на ребенка, пишет и рисует в маленьких блокнотиках во время своих долгих поездок между Бруклином и Манхэттеном, где он живет с супругой и четырьмя детьми. Если вдохновение приходит к нему в шаббат (а оно к нему приходит постоянно), то приходится ждать заката, чтобы записать мысль.

Почти все, что делает Рот, приносит ему мало денег или не приносит вовсе. Когда в 2004 году он продал свою первую повесть за 10 тысяч долларов, эта сумма была чуть ли не вдвое больше того, что он заработал за весь предыдущий год. В 2016 году, после работы с видеоконтентом для иудейского веб-сайта, создания видеоигр в EdTech-компании, а затем – сценарной работы для научно-популярных скетчей в Sesame Workshop, Рот ответил на анонимный рекрутерский пост в нью-йоркской группе для сценаристов игр в Facebook. Оказалось, что это была вакансия от Google. Креативный писатель. Сперва он занял должность в «команде по вопросам личности» для Google Assistant, занимаясь написанием реплик и придумыванием пасхалок – неожиданных бонусов и шуток.

«Когда я попал в Google, все мои друзья сразу начали: “О, нашел себе тепленькое местечко!” – рассказывал Рот. – И примерно неделю или полторы я тоже так думал». Но оказалось, что устроился он по договору, без каких-либо выгод: для одиноких и молодых сотрудников деньги были неплохими, но недостаточными для человека, чья семья тратит 30 тысяч в год только на медицинские страховки. Договор подлежал продлению на срок от трех до шести месяцев, но согласно закону штата – не более чем на двухлетний период в целом. На момент нашей беседы он работал на этой должности уже полтора года. Также Рот приближался к новому рубежу. «Почти тридцать девять с половиной, – ответил он, когда я спросил, сколько ему лет. – Я не молодею».

Рот решил сравнить себя с Океаном Познаний, сказочником из детской повести Салмана Рушди «Гарун и Море историй» (Haroun and the Sea of Stories), чей «фонтан идей иссякнет» в один злополучный день. «Я до чертиков боюсь, что однажды мой мозг просто отключится, или что мне станет страшно постоянно подавать новые волнующие идеи», – признался он, понимая, что таким образом останется на пороге среднего возраста без творческой работы.

ЛИЛИ КОЛОДНИ (псевдоним), согласно всем возможным стандартам, может считаться успешным молодым иллюстратором. Ее очаровательный детский стиль принес ей неплохие гонорары от Penguin Random House, HarperCollins, New York Times, New Yorker и многих других известных издателей. «Друзья говорят мне: “Ты везучая, ты нашла занятие, которое идеально тебе подходит”, – рассказывает она. – А когда я сама ощущаю себя талантливой, когда ловлю волну, я просто знаю, что и как нужно делать. Что я на своем месте». В то же время Колодни беспокоится за финансовую сторону вопроса. «Я всегда просто сводила концы с концами, – признается она. – У меня нет сбережений». Когда я спросил, каковы ее «запросы» – то есть цифра, сумма в долларах, которая устроила бы ее как ежегодная прибыль, она ответила: «Такой цифры нет, но только потому, что я откладывала саму мысль о ней на потом. Мне тяжело представлять будущее».

Однако после нашей встречи дела у нее немного пошли вверх. Она несколько раз «сходила в кафе, не думая о тратах» и «кое-что купила», не проверяя при этом свой банковский счет, опасаясь, что израсходует лимит. Также с помощью агента Лили работала над проектом, который должен был, как она планировала, вывести ее карьеру на новый уровень. Она описала это как «импрессионистские полухудожественные мемуары».

«Я думала, что это такой способ быстро разбогатеть, – признается она. – Но он никакой не быстрый, – смеется она. – Все очень медленно. Это мое золотое яйцо, – объяснила Колодни. – Если оно разобьется и сгорит, придется все пересмотреть». Но что ей пересматривать? Что еще она может сделать? План Б – преподавать, в идеале – историю искусств, но при необходимости – что угодно. План В – любая работа вообще. «Все мои знакомые, – говорит она, – если не вкалывают с девяти до пяти и не сидят праздно на шее у родителей, то работают или йога-тренерами, или водителями такси, или няньками». После стольких лет ей было бы трудно «заниматься чем-то подобным, столь далеким от призвания». Но Колодни, которой на момент нашей встречи было уже тридцать четыре, также понимала, что приближается к решающему моменту. «Никакой стабильности, – говорила она о своем положении. – Особенно если я задумаюсь о ребенке. На самом деле, если я задумалась о ребенке – значит, я действительно его хочу».

МАРТИН БРЭДСТРИТ решил следовать за своими музыкальными мечтами в возрасте двадцати девяти лет. Он вырос в Австралии, сейчас живет в Монреале и является основателем группы Alexei Martov (лучше всего для описания их музыки подходит слово «громкая»). Коллектив собрал множество поклонников с помощью своих концертов, продвигая их через Facebook. В 2015 году Брэдстрит решил организовать турне. По его словам, для музыкантов подобного рода именно так и выглядит успех: «разъезжать в фургоне, играть песни, над которыми работал вместе с друзьями», делиться чем-то значимым с совершенно незнакомыми людьми.

Так что Брэдстрит прошерстил интернет в поисках похожих бэндов и просмотрел сотни афиш, чтобы выяснить, в каких местах они выступают. Потом он связался с Indie on the Move, базой данных для музыкантов, чтобы найти контактную информацию. Как он объяснял, площадка скорее возьмет тебя в график, если у тебя уже есть готовая программа и ее описание – подразумевается, что выступаешь ты и еще пара местных групп, – так что он просмотрел примерно 80 бэндов из Луисвилла и послушал их записи, чтобы выбрать наиболее похожих, с кем можно было бы сыграться. И потом, говорит Брэдстрит, «приходится думать, как продвигать выступление в городе, где ты никогда не бывал, на площадке, на которой ты никогда не выступал, с музыкантами, с которыми ты никогда не играл», что ему, кстати, удалось, поскольку он попросил у концертных площадок контакты СМИ для связи.

Брэдстрит признает, что ему пришлось проделать уйму работы, но благодаря интернету – это все, что требуется для организации турне. Он объяснил, что на первых порах деньги только уходят, но финансовый вопрос для него не важен (музыкант живет на сбережения от выигрышей в онлайн-покере и, как он выразился, «за счет прочих вложений»). Конечно, он с удовольствием перешел бы на следующий уровень – завел себе рекламного агента, антрепренера, заключил контракт со студией звукозаписи, – но, как он сам выразился, «там таких талантливых и без меня хватает». На момент нашей встречи Брэдстрит уже придумал себе новые занятия. «Можно считать, что зарабатывать на жизнь музыкой – прекрасное решение, – сказал он с легкой грустью. – Но в современных реалиях очень трудно быть эффективным во всем и сразу, особенно с возрастом». Однако он ни о чем не жалеет. Как он говорит, из пятидесяти концертов, что они дали, «половину можно занести в список ста лучших вечеров в моей жизни».

МИКА ВАН ХОУВ – независимый режиссер-самоучка из Охая, Калифорния. У него нет ни высшего, ни хотя бы среднего кинематографического образования. Как он сам говорит, его работа «стала возможна только благодаря интернету» и всему, чему он смог научиться в Сети. Если для него телевидение – это проза, то кинематограф – поэзия. «Смысл в том, чтобы выразить как можно больше за ограниченный промежуток времени, – говорит он. – Иногда бывают мгновения, в которых будто бы сосредоточено вообще все, или же в мелочах появляются намеки на то, как далеко простирается возможный человеческий опыт. И я всегда тяготел к таким моментам, поскольку они случаются в самые странные, самые неожиданные времена». Он рассказал, что учился, практикуя, «падая в процесс с головой». В первый день съемок своей дебютной короткометражки он взял с собой камеру, но забыл объектив. Съемки первого художественного фильма, средства на который были собраны на краудфандинговой платформе Kickstarter, при «микробюджете» примерно в сорок тысяч долларов заняли пять лет. Ван Хоув, выросший в бедности, предыдущие десять лет почти постоянно ночевал у друзей, да и сейчас регулярно спал у кого-нибудь на полу. Он был бы и рад жить с матерью, но у нее дела шли еще хуже, чем у него. «Зависит от того, чем ты готов пожертвовать, – говорит он. – Я готов отказаться от крыши над головой. Большинство людей так не могут, это их и ломает». Во время нашей встречи Ван Хоув как раз заканчивал работу над своим вторым фильмом, накануне до пяти утра внося правки. Он собирался показать картину на всех возможных фестивалях, от десяти до двадцати – лишь бы вступительный взнос был ему по карману. «Я пытаюсь понять: работает ли все, чему я выучился, – признавался Ван Хоув. Он был готов сделать следующий шаг – написать полноценный сценарий, найти нормальное финансирование, примерно 500 тысяч долларов. – Люди ведь чувствуют, когда ты готов». Я спросил, какая сила им движет. «Мне скоро тридцать, – ответил он. – Девять лет назад я решил, что буду заниматься этим до конца жизни. Я вложил все свои деньги и всего себя». Теперь осталось понять, какой след он оставит. «Я воспринимаю все как преемник других мастеров, – говорит он. – Мы смотрим на произведения искусства, появившиеся до нас, и создаем свои собственные как способ говорить с этим миром и видоизменять его».

* * *

В цифровой век в ходу два сценария того, как быть человеком творчества и зарабатывать себе на жизнь, и их истории диаметрально противоположны. Одна начинается в Кремниевой долине и продавливается ее пиарщиками в медиа. Суть такова: сейчас – наилучшее время, чтобы творить. У тебя есть ноутбук – а значит, и студия звукозаписи. У тебя есть айфон – а значит, и кинокамера. GarageBand, Final Cut Pro^[2] – все инструменты под рукой. Дешевое производство, бесплатное распространение. Весь интернет на ладони: YouTube, Spotify, Instagram, Kindle Direct Publishing. Творят все кому не лень – вдохновился, постучал по клавиатуре, выложил свой креатив в Сеть. Вскоре ты уже зарабатываешь, делая то, что тебе нравится, – как все эти звезды видео, о которых болтают на каждом углу.

Другая история рассказывается самими авторами, чаще всего музыкантами, но также и писателями, кинематографистами, комиками: ты, конечно, можешь выложить свое творение, но кто его купит? Цифровой контент не монетизируется: музыка бесплатна, тексты бесплатны, видео бесплатно, даже фото, которые вы выкладываете в Facebook или Instagram, тоже ничего не стоят, потому что другие могут взять их (и берут) для использования просто так. Искусство – не для всех. Для создания произведений искусства требуются годы упорной подготовки, а также материальная поддержка. И если ничего не изменится, то большая часть мира искусства станет нежизнеспособной.

Я в большей степени склонен верить авторам. Во-первых, я не доверяю Кремниевой долине. У них миллиарды причин продвигать свое видение, но уже сейчас понятно, что они не такие уж образцовые граждане с высокой социальной ответственностью, какими себя позиционируют. Во-вторых, данные свидетельствуют в пользу авторов, которые, в конце концов, изнутри могут оценивать собственный опыт.

При этом люди все же занимаются искусством. На самом деле даже активнее, чем когда-либо, как подчеркивают технари. Как же им это удается? Терпимы ли нынешние условия? Устойчивы ли они? Стали ли они демократичнее – при тех «равных возможностях», которые нам якобы дает интернет? Как авторы научились адаптироваться? А сопротивляться? Как им удается процветать – тем, кто успешен? На уровне сухой терминологии – что значит функционировать как автор в экономике XXI века?

Экономика XXI века: это интернет и все, для чего он работает, во зло и во благо, но также и расходы на аренду жилья, студийных помещений, цены на которые стремительно растут, опережая инфляцию. Это увеличение стоимости обучения в высших и средних школах искусств, а вместе с ним – и объемов студенческих долгов. Это рост экономики свободного заработка вместе с долгосрочной стагнацией заработной платы, особенно в случае низкооплачиваемой дневной работы, к которой давно уже обращаются молодые авторы. Это глобализация, которая касается и конкуренции, и потоков капитала. Многие из нас, не имеющие отношения к искусству, также сталкиваются или вскоре столкнутся с этими факторами. Люди творческие просто стояли в первых рядах и приняли основной удар на себя.

* * *

Можно возразить и сказать, что людям искусства всегда было нелегко. В каком-то смысле да – хотя понятие «всегда» простирается не так далеко, – но кому именно было трудно? Молодым авторам, которые только самоутверждаются; тем, кто недостаточно талантлив, – а таких всегда хватало; или талантливым авторам, которым при этом не удалось найти свою аудиторию и достичь успеха. Теперь проблема еще и в том, что тебе тяжело, даже если ты добился успеха: нашел своего читателя или слушателя, завоевал уважение критиков и старших товарищей, работаешь в выбранной сфере постоянно и стабильно. Я говорил об этом с Иэном Маккеем, фронтменом хардкорных групп Fugazi и Minor Threat и главной фигурой на инди-музыкальной сцене с начала 80-х годов прошлого века. «Я знаю много кинематографистов, – сказал он, – которые вложили все сердце и душу и деньги в проекты задолго до расцвета интернета, а в итоге остались с голой задницей, потому что слишком мало людей захотели посмотреть их кино. Но так и должно быть. Сейчас же проблема в том, что ты можешь остаться с голой задницей, даже если достаточное количество людей захотело посмотреть твое кино, почитать твою книгу и послушать твою музыку».

Да, творческим людям всегда было трудно. Но есть разное «трудно». Важно, насколько. Степень этой сложности определяет, насколько ты вкладываешься в свое искусство, вместо того чтобы прозябать на работе, а от этого зависит, насколько ты будешь хорош и как много сможешь создать. Уровень задач определяет, кто будет первым. Чем меньше ты заработаешь своим творчеством, тем больше тебе придется полагаться на другие источники дохода – например, на маму и папу. Чем меньший капитал вращается в мире искусства в целом, тем чаще оно становится прерогативой богатых детишек. Также достаток коррелирует с расой и полом. Если тебя волнует культурное разнообразие, то придется уделить внимание и экономике. Представление, что «они все равно будут этим заниматься» – то есть настоящий творец ни за что не бросит искусство, – растет либо из наивности, либо из невежества, либо из привилегированности.

Когда мы забываем о тяжелом положении художника^[3] в современной экономике, для этого есть очевидная причина. Произведений искусства не просто много – их намного больше, чем когда-либо, и стоят они при этом дешево. Потребители искусства сейчас находятся в наиболее выгодном положении – по крайней мере, если не приравнивать количество к качеству или не беспокоиться о работниках на другом конце цепочки услуг. Сперва у нас появился фастфуд, потом – быстрая мода (недорогая одноразовая одежда, производимая низкооплачиваемыми рабочими в таких местах, как Вьетнам и Бангладеш), а теперь мы имеем и быстрое искусство: сделанную на скорую руку музыку, такую же литературу, такое же видео, дизайн, иллюстрации, которые мгновенно изготавливаются и в спешке потребляются. Можно наесться этим досыта. Однако нужно задать себе вопрос: насколько питательными будут все эти продукты и устойчива ли производящая их система.

* * *

То, как (и сколько) платят авторам, влияет на их творения: именно их мы включаем в свой опыт, именно они определяют наше время и формируют сознание. В этом суть. Искусство может жить вне времени в том смысле, что оно выходит за пределы хронологических рамок, но, как и любой другой человеческий продукт, создаетсяв какую-то эпоху и подвергается влиянию условий, в которых появляется. Люди предпочитают это отрицать, но каждый автор это понимает. Мы потребляем больше того, что нам нравится, и меньше того, что не нравится. По-настоящему оригинальное искусство – экспериментальное, революционное, новое – всегда было занятием нерентабельным. В благоприятные времена большая часть таких творений поднимается за черту выживаемости, где их существование становится возможным, – там автор может продолжать творить, пока не придет признание. В дурные времена большая часть оказывается по другую сторону. Какое же искусство мы обеспечиваем себе в XXI веке?

Люди, которые платят за произведения, сами определяют (напрямую или нет), что будут создавать авторы: этим занимались покровители эпохи Возрождения, буржуазные театралы XIX века, зрительские массы XX века, публичные или частные меценаты, спонсоры, коллекционеры и т. д. Экономика XXI века не только высосала значительные суммы из мира искусства, но также перенаправила их в неожиданные и не всегда плохие стороны. Появились новые источники финансирования, среди которых особое место занимают краудфандинговые сайты; вернулись старые – вроде прямого покровительства; существующие методы либо набирают силу – такие как брендирование искусства и другие формы корпоративного спонсорства, либо становятся слабее – как научное исследование. И все это влияет на то, что авторы создают.

В своей книге мне в первую очередь хотелось очертить эти перемены. Интернет позволяет мгновенно обратиться к аудитории – как и к автору. Возможно, здесь не хватает профессионалов, зато тут помогают любителям. Сеть тяготеет к скорости, краткости и повторам; все должно быть новым, но при этом узнаваемым. Акцент делается на гибкость, универсальность, экстраверсию. Все это (и не только это) меняет наши представления о прекрасном, влияя на восприятие и качественного продукта, и искусства как такового.

Выживет ли оно само? Я говорю не о креативности или созидании – написании музыки, рисовании картин или сочинении рассказов. Я имею в виду особое понятие – Искусства с заглавной «И», – существующее лишь с XVIII века: искусства как автономного царства созидания смыслов, не подчиняющегося ни старым властям вроде короля и Церкви, ни новым – вроде политики и рынка, не знающего ни авторитетов, ни идеологии, ни хозяина. Я говорю о том понятии, которое предполагает, что задача автора – не развлекать аудиторию или льстить ей, не прославлять Господа, группу или спортивный напиток, но изрекать новую правду. Выживет ли оно?

Я беседовал с исполнительницей Ким Дил, еще одной иконой инди-сцены (среди ее проектов – группы Pixies и The Breeders). Дил выросла в Дейтоне, штат Огайо, где до сих пор живет; сейчас ей уже за пятьдесят. Она, не жалуясь, сравнивает себя с трудягами, среди которых взрослела на индустриальном Среднем Западе, все более превращающемся в постиндустриальный Средний Запад. «Я автосборщик, – рассказывала она. – Своего рода сталевар. Еще один человек в мировой истории, чья профессия устарела и исчезла».

Но дело в том, что музыка не похожа на добычу угля или производство автомобильных антенн. Мы можем прожить и без антенн, можем найти альтернативу углю. Музыка же незаменима. Сколько времени в среднем вы ежедневно уделяете искусству? Я не о визуальном искусстве и не о высоком искусстве. Я подразумеваю любое искусство: нарратив в книге и на телевидении, джаз по радио, музыку в наушниках, живопись, скульптуру, фото, концерты, балет, кино, поэзию, пьесы. Наверняка наберется несколько часов в день. А учитывая то, как люди слушают музыку, то получится, что искусству посвящена каждая минута.

Можем ли мы жить без профессиональных авторов? ИТ-евангелисты^[4] заставляют нас думать, что можем. Они утверждают, что мы вернулись в золотой век дилетантства. Сделано на коленке, как в старые добрые времена. Но из всех выбранных вами произведений искусства – сколько создано дилетантами? За исключением группы вашего соседа по комнате, полагаю, немного. Вы уже были в театре импровизации вашего двоюродного брата? Разве именно таким вы хотите видеть искусство – не только до конца вашей жизни, но и до предполагаемого конца истории человечества? Еще один гаражный бэнд? Великое искусство, даже просто значимое лежит на плечах индивидуумов, готовых потратить львиную долю своей энергии на творчество, – другими словами, на плечах профессионалов. Любительский креатив – без сомнения, прекрасен для тех, кто им занимается. Но не стоит его путать с подлинно гениальным.

* * *

Одним из наиболее вопиющих (и самых известных среди музыкантов) примеров технополлианизма^[5] стала публикация Стивена Джонсона, известного писателя, популяризатора науки и теоретика СМИ, в The New York Times Magazine в 2015 году. В статье «Творческий апокалипсис, которого не было» (The Creative Apocalypse That Wasn’t) он опирался на некоторые очень общие (и поверхностно интерпретированные) данные, утверждая (угадайте, что?), будто сейчас – самые благодатные для авторов времена. В ответной статье «Журналистика данных, которой не было» (The Data Journalism That Wasn’t) Кевин Эриксон, директор Future of Music Coalition, исследовательской агитационной группы, камня на камне не оставил от аргументов Джонсона и продолжил следующим: «Если вы хотите знать, как идут дела у музыкантов, спросите их самих, и желательно не у одного. Разные исполнители дадут разные ответы, и все они будут корректны с точки зрения их собственного опыта. Но общая картина будет более точно отображать многообразие происходящего».

Это я и сделал. Опросил музыкантов, очень и очень многих, а также: писателей, мемуаристов, поэтов, драматургов, людей, которые снимают документальные и художественные фильмы, делают телешоу, художников, иллюстраторов, мультипликаторов и концептуалистов. Эта книга строится на примерно ста сорока длинных официальных интервью, неформальных беседах с учителями, журналистами и активистами, продюсерами, издателями и торговцами, консультантами, администраторами и деканами – но в основном с людьми искусства.

Личные истории авторов можно условно разделить на два типа. Среди них – истории вирусного успеха, которые служат пропаганде Кремниевой долины: например, как Chance the Rapper, получивший три «Грэмми» без контракта на запись студийного альбома, или Э. Л. Джеймс, сделавшая из своего фанфика по «Сумеркам» (Twilight) книгу «Пятьдесят оттенков серого» (Fifty Shades of Grey). Также здесь хватает – куда без этого? – биографий, профайлов и интервью успешных авторов всех мастей. Последние совершенно безупречны; нам хочется побольше узнать об этих экстраординарных личностях, в том числе их простом происхождении и трудном начале пути. Но на стыке двух жанров история любого автора – это история успеха, и в каждом случае этот успех кажется неизбежным, поскольку уже является свершившимся фактом. Наши представления об их жизни искажаются из-за предвзятости выборки. Большая часть авторов, даже тех, кто всю жизнь работает, – а их не очень большой процент, – не становятся богатыми и знаменитыми. Именно с такими людьми я и хотел поговорить – не с пробившимися на вершину волшебными единорогами, а такими авторами, как писатель Мэттью Рот, иллюстратор Лили Колодни, музыкант Мартин Брэдстрит и кинематографист Мика Ван Хоув. Кроме того, я взял множество интервью у молодых практиков в возрасте от двадцати пяти до сорока – людей, которые делают карьеру в условиях современной экономики и чьи истории таким образом наиболее точно рассказывают о связанных с этим трудностях.

Добавлю пару слов об этих интервью, которые являются наиболее полезной и трогательной частью моей книги. Я решил провести их не лично, а по телефону, поскольку посчитал, что такие условия – благодаря которым мои респонденты не будут держать себя в рамках, как полагается при личной встрече, – сделают общение более честным, более откровенным и менее осторожным. Так и случилось. Я попросил уделить мне всего час. Беседы неизменно были долгими. Они часто затягивались на полтора или даже два часа, пока эти люди раскрывали самые деликатные подробности своей финансовой жизни. А в конце разговора они часто благодарили меня. Люди хотят, чтобы их услышали. Они готовы рассказывать. Мне было неловко от этого доверия, оказанного незнакомыми людьми, и я могу лишь надеяться доказать на страницах книги, что достоин его.

* * *

В этом проекте я участвую как снаружи, так и изнутри. Я писатель, но я не творец (предпочитаю описывать свою работу как не творческую и не художественную, поскольку мне кажется, что в современном мире, где слово «творчество» у всех на устах, должен быть хоть один человек, который гордо заявляет: «Я не занимаюсь творчеством»). Однако за последние двенадцать лет я тружусь на фрилансе полный рабочий день. Так что в широком смысле моя ситуация похожа на ситуацию моих респондентов.

Моя жизнь не в искусстве, но рядом с ним началась в 1987 году, когда я зашел на урок танцевальной критики Тоби Тобиаса в Барнард-колледже (я собирался получить степень магистра журналистики в находящемся рядом Колумбийском университете). Для первого задания Тоби не посылал нас в театр. Он отправил нас в мир танца, чтобы просто посмотреть, как люди двигаются. Посмотреть и описать. Этот курс изменил мою жизнь. Я понял, что никогда не видел мир раньше, поскольку даже не пытался, а также узнал, что именно в этом и состоит искусство и любовь к нему: не быть снобом, не отвлекаться, а видеть то, что перед тобой. Искать истину.

Этот курс действительно все перевернул. Именно из-за него я в том же году вознамерился вернуться в аспирантуру для изучения английской литературы, к чему всегда стремился (а занимался естественными науками), и из-за него же решил стать критиком: сперва я десять лет работал танцевальным критиком, и еще двадцать – литературным. Первые десять из этих двадцати я был профессором английского языка. Об искусстве я думал всю свою взрослую жизнь.

Только когда я уже вовсю работал над этой книгой, я понял, что она перекликается с предыдущей, об элитном высшем образовании и системе, которая ведет к ней студентов. Обе книги посвящены тому, что наша жестокая и несправедливая экономика заставляет молодых людей делать и какими быть. Обе – о выживании человеческого духа в режиме этой экономики. Но между этими проектами есть большая разница. В книге об образовании я активно избегал обсуждения финансового вопроса, поскольку хотел заставить читателей задуматься, для чего еще нужно образование. Но в наше время все, кто поступает в колледж, думают только о деньгах. Эта книга касается противоположного. Она вся – о конкретных цифрах, а это – последнее, о чем люди думают, когда речь заходит об искусстве. Вот почему начинать нужно именно с них.

2
Искусство и деньги

Согласно привычным представлениям, глава с таким названием, как эта, должна быть очень короткой. Буквально в одно предложение: искусство не имеет никакого отношения к деньгам и не должно его иметь, потому что они оскверняют всю идею, а сама мысль о материальном разлагает творчество.

На самом деле эти убеждения появились сравнительно недавно. В эпоху Возрождения, когда художников еще считали ремесленниками, никто даже не задумывался о том, годится ли обменивать искусство на наличные. Авторы работали по договоренности с очень конкретными условиями, как пишет социолог Элисон Гербер в «Произведениях искусства» (The Work of Art), в частности, оговаривались «тема произведения, размер, краски, время изготовления и обрамление». Только в современном мире, с появлением Искусства с заглавной «И» – как автономного способа самовыражения – появилось мнение, что оно и коммерция являются взаимоисключающими понятиями. По мере того как на протяжении XVIII и XIX веков разрушались традиционные верования – и наукой, и скептической критикой Просвещения, – искусство взяло на себя роль веры, став своего рода светской религией для прогрессивных слоев общества, местом, куда люди шли для удовлетворения своих духовных потребностей – поиска смыслов, наставлений, выхода за пределы обычного. Искусство, как прежде религия, считалось выше мирского. Нельзя одновременно служить и Богу, и мамоне.

С авторами произошло то же самое, что и с искусством: они стали новыми священниками и пророками. Именно в современном мире появился богемный голодный художник, одинокий гений – образ блаженно необычный, монашески самоотверженный и духовно избранный. Бедность автора стала чарующим, показным признаком внутренней чистоты.

Двадцатый век добавил к этим представлениям явный политический и, в частности, антикапиталистический оттенок. Искусство не просто вышло за пределы рынка, оно должно было противостоять ему – присоединиться или даже возглавить социальную революцию, которая в первую очередь должна стать революцией сознания. А «инструменты хозяина», как писала Одри Лорд, «никогда не разрушат его дом». Искать признания на рынке означало бы войти в его состав, гнаться за материальными благами, стать «продажной шкурой».

Тенденция сохраняется и сегодня. Слова вроде «карьера» и «профессионал», не говоря уж о «собственности» (имеется в виду интеллектуальная), в искусстве воспринимаются с подозрением. Музыканты говорят о так называемом инди-коде, предполагающем равнодушие к деньгам и успеху; как сказал Мартин Брэдстрит, «если группа всего этого достигла, значит, она по определению больше не инди». Серьезное визуальное искусство – искусство из «мира искусства» – воспринимает себя как форму антигегемонистского критического дискурса. В своем предисловии к антологии недавних работ из Paris Review, ведущего литературного журнала страны, тогдашний главный редактор издания Лорен Штейн выразила сожаление по поводу идеи, будто начинающих писателей можно подтолкнуть к тому, чтобы они воспринимали себя как профессионалов, при этом подборка носила название «Непрофессионалы» (The Unprofessionals). В своем исследовании под названием «Подарок» (The Gift) Льюис Хайд настаивает, что произведение искусства относится к «экономике дарения», а не к системе товарного обмена. Эта книга, ставшая современной классикой, остается стандартом для художников спустя почти сорок лет после выхода в свет.

Такие идеи горячо поддерживаются непрофессионалами в авторской среде – точнее, особенно ими. Мы не хотим, чтобы наши любимые музыканты думали о деньгах, как заметил один из моих собеседников, и мы сами не хотим верить, что они задумываются о подобном. Произведения искусства должны существовать в царстве духа. Они должны быть чисты и нематериальны по сути своей, одаривать нас вкусом рая, тем неповторимым ощущением, в котором кажется, что душа нашла свой истинный дом. Нам нужно, чтобы художник был так же чист, как и созданное им произведение. Мы ждем, что автор станет вести себя так, будто рынка и его хитросплетений вообще не существует. Более точным будет даже сказать, что его уже не существует, будто настали времена, когда капитализм пал, о чем сейчас мечтают очень многие.

* * *

Это прекрасные идеалы, но необходимо идти на компромисс при взаимодействии с миром. Искусство может существовать в царстве духа, а вот авторы – нет. Помимо душ у них есть тела, и эти тела предъявляют свои жесткие требования. Проще говоря, художники хотят есть. «Подарок» – книга вдохновляющая, она изменила мнения многих людей по данному вопросу, но она показывает, что приведенные Хайдом примеры взяты из сказок, антропологических изысканий, поэзии и мифологии, и в ней нет почти ни слова о том, как на самом деле выглядят отношения между искусством и деньгами.

Книга Хайда скрывает правду. Экономика дарения всегда опирается на базовые системы поддержки, которые зависят – во всяком случае, в современном социуме – от рынка. А это включает в себя сферу, к которой принадлежит и Хайд, и всегда принадлежал я: академическое сообщество. Хайд считает, что наука относится к экономике дарения (как и образование в целом), поскольку ученым не оплачивают публикацию их работ. На самом деле деньги они получают: косвенно – от университетов, в виде предоставленной им занятости, надбавок или повышений, которые причитаются за академические успехи. Однако за кулисами всегда ведутся переговоры между престижем и чеканной монетой: чем известнее ученый, тем больше вероятность, что ему хорошо заплатят. А университеты, в свою очередь, получают прибыль от платы за обучение, грантов, налогов и прочих денежных средств, которые в конечном счете генерируются рынком.

Такие мистификации я постоянно видел в академических кругах, особенно когда аспиранты в моем институте пытались образовать профсоюз (поскольку их, как и представителей искусства, уже не раз поимели). Один профессор – у него был очень пафосный дом и еще один не менее помпезный – чуть ли не в обморок падал, когда заходила речь о деньгах в связи с научной работой. Деньги? Какие деньги? Деньги, какая пошлость! Суть была в том, что мы трудимся из любви к своему делу, а уж потом университет щедро вознаграждает нас на свое усмотрение. Ничего общего с рынком.

Таким образом, в искусстве – мире, наполненном профессионалами левых взглядов и неприбыльными организациями, – им и приходится как-то зарабатывать себе на жизнь. Статус, заработанный с помощью системы аттестаций, одним движением конвертируется в наличку. Писатель может ни копейки не получить со своего сборника стихов, чаще всего изданного некоммерческим издательством, но это повлияет на его профессиональный статус. Музей ничего не заплатит скульптору, но выставка позволит агенту поднять цену на работы. Гранты, премии, курсы, лекции, комиссионные – все это способы, которым учреждения отмывают для художников деньги, зачастую полученные от богатых спонсоров, заработавших эти средства не игрой в ладушки. Вам платят не за продажу, боже упаси, – только за то, что вы тот, кто есть, и делаете то, что делаете.

Ложное сознание, также известное как отрицание, постепенно превращается в лицемерие. Катрина Фрай – молодой фотограф, ставшая консультантом по влиянию, эффективности и планированию жизни для авторов из разных сфер искусства в Лос-Анджелесе. «Хватит бесить самих себя, – говорит она своим клиентам. – Хватит притворяться, что, создавая нечто коммерческое, вы продаете душу. Потому что вы в любом случае создаете нечто коммерческое». Режиссер Митчелл Джонсон (имя изменено) рассказал мне о ведущей платформе, на которой Голливуд ищет новые таланты: «В Сандэнсе^[6] большинство – независимые люди, которые хотят стать зависимыми». Такая ситуация типична для мира искусства, где вопрос денег стоит крайне серьезно, особенно с учетом близкого соседства революционной риторики и небольших денежных кучек. «Важно поддерживать иллюзию, что это не бизнес, – как сказал один анонимный меценат в “Мне нравится ваша работа: искусство и этикет” (I Like Your Work: Art and Etiquette), брошюре инди-издательства Paper Monument, – и что ваши взаимоотношения существуют не для того, чтобы приносить пользу карьере». Как пишет голландский экономист Ханс Эббинг в книге «Почему художники бедны?» (Why Are Artists Poor?), художники вроде Энди Уорхола и Джеффа Кунса, задорно выставляющие напоказ свой интерес к деньгам, иллюстрируют общую изощренность: «Иронизируя о том, что лежит в основе искусства, сам его мир игриво подтверждает отрицание экономики».

К тому же можно просто врать. Если художники не говорят о деньгах, то только потому, что не хотят обсуждать свои финансы, особенно если их обеспечивают родители или супруги. У представителей мира искусства множество тайн, финансовых и не только, а также большое нежелание их разглашать. Писательница Сара Николь Прикетт, выросшая в Лондоне, Онтарио, рассказывала о том, с какими разными образами жизни столкнулась, оказавшись в литературном мире Нью-Йорка, и сколько в нем людей с «тайным достатком» и «спокойными хладнокровными ожиданиями». В своем эссе «“Спонсировано” супругом: почему писатели зря не говорят, откуда берутся их деньги» (“Sponsored” by My Husband: Why It’s a Problem That Writers Never Talk about Where Their Money Comes From) романистка Энн Бауэр упоминала двух признанных авторов, один из которых – «наследник грандиозного состояния», а второй буквально вырос на руках у литературных мэтров. Оба лгали, недоговаривая – перед обширными аудиториями отвечая на вопросы молодых и впечатлительных людей – о преимуществах, которые помогли им преуспеть. Если бы они говорили о трастовом фонде или полезных связях – или о том, как им приходилось бороться, сотрудничать и пихаться локтями, – это подорвало бы впечатление, что они достигли успеха только за счет своей исключительности.

Наивысшей формой лицемерия является использование авторами чистоты своего образа в качестве маркетинговой стратегии. Эта уловка была популярна среди музыкантов по меньшей мере с 60-х годов XX века. Бедность – это аутентичность, а аутентичность – это наше все. Группы берут на фотосессии лимузины, а сами при этом одеваются как богемные нищеброды. О мире искусства Ханс Эббинг пишет: «Иногда прибыльно быть неприбыльным. Неприятие рыночных ценностей может способствовать успеху на рынке». Деньги не отсутствуют в искусстве, о них просто не говорят.

* * *

Главными жертвами этого заговора благочестивых притворщиков являются авторы, чаще всего молодые, которые слишком простодушны, чтобы заметить двойную игру. Если художники часто наивны в отношении денег, то только потому, что им велели не думать об этом. Если они беспомощны, когда речь идет об их карьере, то только потому, что их приучили считать слово «карьера» грязным. Главное, о чем мне рассказала Катрина Фрай, – ей приходится учить своих клиентов, которым слегка за двадцать, но которые уже истощились и выгорели от бесконечных метаний туда-сюда, снижать психологические барьеры, стоящие на пути к заработку с помощью искусства, глушить их внутренние голоса. «Все эти суждения о деньгах и искусстве, – говорит она им, – полная чушь. Выдумка».

Не могу представить себе другую такую область, в которой людям становится стыдно, когда им платят за работу, – и еще более стыдно за желание получить оплату. Писательница Адель Уолдман, чей первый роман «Милый друг Натаниэл П.» (The Love Affairs of Nathaniel P.) внезапно стал хитом, рассказывала, что на данный момент довольно лениво живет за счет выручки, хотя за все те годы, которые она писала книгу, ей не заплатили ни копейки (и все равно она продолжала писать). Саммус (SΔMMUS) – рэперша и МС^[7] в стиле афрофутуризм, ей слегка за тридцать. Она сказала, что, когда ее диск получил первые отклики (было продано 300 копий на музыкальной онлайн-платформе Bandcamp), она так сильно переживала из-за его платного распространения, что неделю спустя разместила его бесплатно на SoundCloud. Люси Беллвуд в шестнадцать лет пропустила целый учебный год, в течение которого ходила по морям на полноразмерной копии парусника времен Войны за независимость; позже она начала карьеру профессионального карикатуриста, документируя свой опыт в очаровательном комиксе «Беггиринклз: Путеводитель по жизни в море для чайников» (Baggywrinkles: A Lubber’s Guide to Life at Sea). Беллвуд подробно рассказала о своих мучительных отношениях с деньгами: о боязни пожизненной нищеты, о стыде за то, что пользуется талонами на питание, о том, как с трудом поняла – говоря об этом так, будто тема является запретной, – что «не стыдно хотеть» «стабильного и разумного дохода». По ее мнению, у художника всегда все не так: либо он шарлатан, поскольку зарабатывает слишком мало, либо жадина, потому что зарабатывает слишком много. «Слишком толстый, слишком худой, слишком высокий, слишком маленький» – куда ни сунься, мир забросает тебя суждениями.

Все это оказывает не только психологический эффект. Беллвуд рассказывала, что ей стыдно вести переговоры о более высоких гонорарах, и она такая не одна. Иллюстратор Энди Джей Миллер (в профессиональных кругах известный как Энди Джей Пицца) ведет подкаст Creative Pep Talk, а также просвещает художников о реалиях творческой карьеры с помощью курсов, выступлений и книг. Он говорит, что в своей сфере деятельности постоянно видит «авторов, которые со всеми этими предрассудками насчет денег сильно себя недооценивают, в то время как люди более финансово умные на них наживаются». Например, инди-код в музыке подразумевает, что тебя устраивает, когда тебя обдирают как липку – то есть платят за выступление меньше, чем обещали, либо не платят вовсе (ты же выступаешь не ради денег, правда?). Поскольку писатели и прочие авторы творят не из материальных побуждений, как сказал основатель электронной книжной платформы Smashwords Марк Кокер, «эти люди просто созданы для того, чтобы их эксплуатировали». Эксплуатация принимает разные формы: от откровенного воровства до самосаботажа, как в случае Беллвуд, от монетизации цифрового контента без соответствующего вознаграждения до недоплат работающим авторам со стороны художественных организаций, в том числе и некоммерческих. Но в основе этого лежит представление, что художники не должны просить денег – что, как выразился другой мой собеседник, «искусство должно быть просто искусством».

* * *

Искусство – это работа. Тот факт, что люди занимаются им из любви, или ради самовыражения, или по политическим причинам, ничего не отменяет. Как и факт, что с точки зрения формальной занятости это тоже не работа. Шеф-повара часто готовят из любви к процессу, но никто не пытается обедать бесплатно. Активисты руководствуются политической приверженностью, но им оплачивают их время. Самозанятость – все равно занятость. Даже если у тебя нет начальника, ты все равно трудишься.

И если искусство – это работа, то авторы – сотрудники. Никому не нравится это слышать. Обычным людям – потому что это разрушает их романтические представления о творчестве. Самим авторам – тоже, как мне рассказывали те, кто занимается их трудоустройством. Они так же покупаются на мифы, они так же хотят считать себя особенными. Быть рабочим – значит стать таким, как все. Однако принять, что искусство – это труд, в том смысле, что подразумевает вознаграждение, может стать важнейшим актом самоутверждения и самореализации. В статье «Комплимент», вошедшей в издание «Росчерк: писатели, деньги и искусство заработать на жизнь» (Scratch: Writers, Money, and the Art of Making a Living) Нина Маклафлин, журналистка, ставшая затем плотником, а после – мемуаристкой, рассказывает о том, как научиться отказываться от мысли, будто похвала, продвижение и огласка являются достаточным вознаграждением для писателя – как были бы достаточной оплатой за работу строителя. «Люди спрашивают, когда у человека появляется право называть себя писателем, – пишет она. – Я думаю, ответ такой: когда он признает, что писательство – это работа».

Искусство – это тяжело. Представления о вдохновении, приходящем без усилий, – еще один романтический миф. Для любителей искусство может быть просто формой отдыха, но никто – ни любитель, ни профессионал, пытающийся заниматься творчеством хоть сколько-нибудь серьезно, – не питает иллюзий, будто это легко. «Писатель, – сказал Томас Манн, – это тот, кому писать труднее, чем остальным людям». Труднее, потому что нужно сделать больше, чем ты можешь, больше, чем ты умеешь, и еще потому, что ты задаешь себе более высокие стандарты. Мне будет несложно что-нибудь нарисовать, потому что я не умею рисовать. Ничего хорошего у меня не получится, и никому не придется мне за это платить. Саммус, рэперша-афрофутуристка, меняла свое отношение к вознаграждению за музыку по мере того, как все больше в нее вкладывалась. «Понимание стоимости моей работы стало реальностью, – рассказывала она. К этому подтолкнули “необходимость назначать цену” за то, что создается, поиск денежного эквивалента “бессонным ночам, тревоге, отношениям”, которых ей стоило такое количество работы над музыкой. – Теперь я совершенно спокойно беру деньги за свой труд».

Искусство имеет ценность. Ему необходим финансовый эквивалент. Нет, люди не заслуживают оплаты, когда делают то, что они любят, – этот аргумент часто можно услышать в спорах по поводу пиратства, – но они заслуживают оплаты, когда делают то, что нравится тебе, что нравится другим. Именно так работает рынок – назначая стоимость за все, что ценно. Желать вознаграждения не означает быть капиталистом. Это даже не означает принимать капитализм. Это означает только, что ты живешь в капиталистическом обществе. Вряд ли удастся найти кого-то более «левого», чем Лиза Соскольн, глава W.A.G.E. (Working Artists and the Greater Economy), которая занимается организацией справедливого вознаграждения художников, студийных ассистентов и других работников мира искусства, но при этом манифест ее группы призывает к «уравниванию культурных ценностей и их капитальной стоимости». Писательница и художница Молли Крабаппл, еще одна образцовая левая, в эссе «Грязная нажива» (Filthy Lucre) пишет следующее: «Умалчивание финансового вопроса – это инструмент классовой войны». Быть левым – не означает делать вид, что рынка не существует; это значит работать внутри рынка, пока он существует, ради экономической справедливости – чтобы людям платили, причем не те копейки, которые кажутся разумными их начальству или аудитории, а столько, сколько их труд действительно стоит.

Художник не стремится разбогатеть (а даже если и стремится – что с того? С каких пор мотивы человека определяют, сколько ему можно заплатить?). Единственные авторы, мечтающие о богатстве, – это новички и те, кто только собрался стать творцом. Остальные знают правду: работать в искусстве – значит получать меньше, чем мог бы при другом выборе профессии. Однако, несмотря на финансовые трудности, художники упорствуют, поскольку независимость и удовлетворение значат для них больше, чем прибыль (что также не является причиной ничего им не платить). Даже в рамках карьеры они часто решают не увеличивать свои доходы – то есть отказываются от возможностей, которые весьма прибыльны, но малоинтересны. Когда автор утверждает, что ему нужно заплатить, причем заплатить честно, то делает это только потому, что он работает, чтобы выжить, а не чтобы уморить себя до смерти. Он хочет продолжать свое занятие. Художники в этом смысле похожи на других профессионалов по призванию – учителей, соцработников, – ценящих удовлетворение выше достатка. Но им все равно нужно оплачивать счета. Не обязательно делать что-то ради денег, чтобы хотеть их получить. Достаточно просто быть живым.

* * *

Но художники – по крайней мере, некоторые – ошибаются в одном. Некоторые из творческих людей, с которыми я общался, говорили, что их (то есть вообще всех) должна поддерживать общественность, причем сугубо в практическом смысле – чтобы справиться с экономическим кризисом в искусстве, и потому, что авторы этого достойны. Но это не так – во всяком случае, не потому, что они просто являются авторами. Моника Бирн – удостоенная многих наград драматург и писательница-фантаст, среди работ которой – пьеса «Что должна знать каждая девушка» (What Every Girl Should Know) о борьбе за контроль над рождаемостью и «Девушка на дороге» (The Girl in the Road), повесть о близком будущем, действие которой происходит в Индии, Африке и у Аравийского моря. «Мы воспринимаем как данность, – говорит она, – тот факт, что никто не зарабатывает на жизнь написанием рассказов. Но почему? Это работа полную смену». Но получается, что это не она – в том смысле, что никто не просил тебя ее выполнять. Людям должны платить за то, что они пишут рассказы, которые другие хотят читать, а не за сам факт писательства как такового. Автор работает по специальности. Ты пишешь рассказ и надеешься, что тебе заплатят за его публикацию. Или – в наше время – издаешь книгу самостоятельно и надеешься, что читатель заплатит тебе напрямую. Ты удовлетворяешь потребность, в существовании которой даже не уверен, и если ее не существует – что ж, не повезло. Поддержка, публичная или любая другая, никогда не достается человеку, который создает никому не нужный продукт. В этом смысле авторы не отличаются от тех, кто открывает ресторан или магазин, и часто прогорает. Быть художником – не работа. В экономическом дискурсе – это бизнес.

При официальной работе вам платят за ваше время: ежедневно, еженедельно или ежемесячно, в зависимости от обстоятельств, по ставке, которая рассчитывается по часам или годам. Ваши расходы по отношению к работе, за возможным исключением затрат на проезд, как правило, весьма скромны. И если вы работаете за комиссионные или в качестве независимого подрядчика, то делаете это на условиях, которые оговорены заранее, а оплата гарантируется при условии успешного выполнения работы.

С искусством все иначе. Оно начинается с вложений – зачастую значительных, которые полностью ложатся на плечи автора. Во-первых, это время: месяц на написание картины, два или три года на запись альбома, три, четыре, пять лет на сочинение повести. Конечно, время – деньги, те самые деньги, которые нужны, чтобы за этот период прокормить себя (а может, и свою семью). Также приходится инвестировать финансово, в строгом смысле слова. Не забывайте, что даже «малобюджетный» фильм может обойтись в сорок тысяч долларов (а зачастую – и того больше). Хоть сколько-нибудь серьезная запись альбома означает аренду студии, персонала, сессионных музыкантов, затраты на сведение; одна из моих собеседниц-музыкантов назвала типовую для нее сумму в 20 тысяч. В случае с изобразительным искусством приходится покупать инструменты и материалы, которые недешевы, и оплачивать мастерскую, которая еще дороже. И все это делается, когда ты еще не знаешь, обернутся ли твои вложения прибылью.

Откуда берутся эти деньги, этот капитал? Вечный вопрос. Важнейшее, что делает культурная индустрия, – отвечает, выступая источником внешних инвестиций. Издатели предлагают аванс в обмен на долю от будущей прибыли. Кино- и телестудии подписывают контракты на продолжение сценарной работы. Еще они покрывают расходы на производство – оплачивают работу редакторов и книжных дизайнеров, студии звукозаписи и монтажеров, актеров, камеры, съемочную группу – и берут на себя маркетинговые и рекламные затраты. Да, у культурной индустрии есть проблемы, главная из которых – слишком много людей получают отказы. Крупнейшие лейблы могут подписать контракты лишь с небольшим процентом всех существующих музыкантов. Даже если вычесть всех инди, среди которых очень мало продвинутых, все равно подавляющее большинство остается за бортом. До эпохи интернета таким людям вообще некуда было деваться. Теперь на помощь приходят краудфандинговые сайты, особенно Kickstarter, который фокусируется исключительно на творческих проектах и предназначен для сбора стартового, венчурного капитала, который при других условиях выглядел бы как аванс.

Но в искусстве есть еще один важнейший источник стартовых средств: оно само. Авторы запускают новые проекты – хотя бы частично – на средства, полученные от предыдущих. Музыканты называют это альбомным циклом: написание, запись, релиз, тур; отдохни, сплюнь, повтори. Каждый альбом финансирует следующий – ближайшие два-три года жизни, включая время, когда вы сможете исследовать и экспериментировать, размышлять и расти, сделать следующий шаг на пути в качестве автора песен и композитора. Успешные музыканты не «сидят сложа руки и считают гонорары», как традиционно утверждают противники авторского права. Они работают над новым материалом. Если им и правда удается разбогатеть, они, скорее всего, ведут активный образ жизни: участвуют в разнообразных проектах на общественных началах – играют в благотворительных концертах, наставляют молодых артистов и даже спонсируют работу других людей.

Только вот если музыку сделать бесплатной, инди-фильмы отдать на растерзание «пиратам», а все книги продавать за копейки на Amazon, то финансовый цикл разрывается. Если проект не зарабатывает ничего или почти ничего, то он не сможет и финансировать. Покупая диск, ты платишь не «за пластик» – это еще один шаблон противников авторских прав, считающих, что за цифровой контент не надо платить. Ты платишь за новый диск, релиз, альбом – тот, которого еще не существует. Эми Уитакер – писательница и педагог, работающая на стыке искусства и бизнеса. «Когда я занимаюсь бизнес-образованием художников, – рассказывает она, – то часто объясняю им, что их просят проявлять щедрость и что-то отдавать, прежде чем ожидать нечто взамен». Однако, как аудитория эпохи бесплатного контента, мы тоже должны быть щедры. Дай художнику деньги – и он превратит их в искусство.

* * *

Отдать, прежде чем получить что-то взамен: это не экономика дарения (ведь сама суть подарка в том, что ты ничего не получаешь взамен). Это – рыночная экономика. Это то, чем занимаются рестораторы, закупая продукты с утра и готовя еду днем, не представляя, сколько людей съедят ее вечером. Это то, чем занимается фермер, выращивая урожай. Да, искусство – часть рыночной экономики, цикл инвестиций и дивидендов. Пора заканчивать с наивностью по данному вопросу. Пора прекратить трястись от ужаса, слыша в контексте искусства слова «продвижение», «финансовый поток», «бизнес-модель», «юрист». Мне пришлось и самому выучить этот урок. Начиная свой проект, я был тем еще пуристом. Все отрицал. Только вот откуда, по-нашему, берется искусство в обществе, где практически все появляется примерно одним и тем же образом? Аист, что ли, его приносит? Пора бы уже завязать с невинностью.

Рынки не есть зло. Это один из способов удовлетворения наших потребностей. Они (как и деньги, кстати) не тождественны капитализму, которому они предшествовали несколько тысячелетий. Но вы, вероятно, не против капитализма, даже если вам кажется, что да (еще один урок, который я получил). Вы можете быть берникратом^[8], сторонником «нового курса»^[9], или тем, кого в современном мире называют социалистом, и вы не против капитализма (именно это имела в виду Элизабет Уоррен^[10], называя себя «капиталисткой до мозга костей»). Вы выступаете против необузданного капитализма. Против постыдного неравенства, свинских прибылей и доходов, контроля правительства миллионерами и корпорациями и сведения всех ценностей к ценности денег. Вы считаете, что рынок нужно сдерживать и контролировать – через законодательство, регулирование, судебную власть, с помощью активистов, профсоюзов, щедрых социальных услуг. Я тоже так считаю. Но рынок не укротить, не признав прежде его существование.

Ничто из мною сказанного не подразумевает, что отношения между деньгами и искусством совсем не напряженные или могли бы не быть таковыми. Хайд не ошибся, предполагая в «Подарке», что эти два явления несовместимы – образно говоря, несоизмеримы. Они не столько не должны соприкасаться, сколько попросту не могут. Произведения искусства не могут быть товаром, хотя мы иногда обращаемся с ними именно так. Они – вместилища духа, можно купить сосуд, но нельзя купить его содержимое. Сказать, что искусство принадлежит рынку, не означает утверждать, что оно должно ему принадлежать – однако, учитывая, в каком мире мы живем, просто обязано.

Даже Хайд в конце концов это признает. «Эта книга по большей части предполагала, – пишет он в заключительной главе, – что между рынком и дарономикой существует неразрешимый конфликт». Но, развивая мысль, он продолжает: «Мое мнение изменилось». Он пришел к выводу, что эти два понятия «должны быть совершенно разными сферами. Есть способ их примирить, и […] именно примирения мы должны искать». Искусство должно выйти на рынок, говорит Хайд, но оно не должно с него начинаться – то есть со слежки за тем, на что есть спрос. Художникам стоит воспринимать свои дары как дары; только тогда они могут обменивать плоды творческого труда на деньги, которые позволят им продолжать что-то создавать.

Я тоже придерживаюсь этой позиции. Искусство и авторы обязаны существовать на рынке, но не быть его частью.

Здесь и кроется напряжение, которое невозможно устранить: его можно только выдержать. Двусмысленность отношений с рынком – состояние ни временное, ни поправимое. Важно то, как мы там функционируем. Или, по крайней мере, должны. Чистота – не вариант, ей есть всего одна альтернатива – то есть цинизм – с типичной современной подачей, с оттенком рефлексивной иронии – как единственный способ спокойно пойти на уступки. Именно этим путем и идет Джефф Кунс, размещающий изображение Моны Лизы на сумках Louis Vuitton. Однако сегодня, когда контент демонетизируется, когда взлетают арендная плата и студенческие долги, когда институты культуры, как некоммерческие, так и коммерческие, приходят в упадок и загнивают, для художников становится все более невыносимым поддерживать это необходимое напряжение: быть «внутри», но не «частью», не следить, что продается, не капитулировать. Документалистка Лизанн Пажо отметила следующее: «Я думаю, предмет исследования вашей книги действительно лежит в корне дилеммы – можно ли создавать то, что идет у тебя изнутри, прямо из души, то, что ты не можешь не создать, и при этом выживать в нынешнем мире как автор?

* * *

Неслучайно авторы все чаще и чаще понимают, что говорить о деньгах – важно, особенно друг с другом. Многие из моих собеседников рассказывали о своих ранних проблемах, поскольку в свое время наелись мифов о голодающих художниках, которые никогда не думают о деньгах и скорее умрут, чем пойдут на компромисс ради выгоды. Многие были готовы делиться сокровенными подробностями своего финансового положения, потому что, как они объяснили, молодым авторам особенно важно знать правду.

В более широком смысле финансовый кризис 2008 года, похоже, стал переломным моментом в дискуссиях и активизме вокруг вопроса о деньгах в искусстве. W.A.G.E., группа Лизы Соскольн, появилась именно тогда. Движение «Захвати Уолл-стрит» (Occupy Wall Street)^[11] в 2011 году дало толчок к появлению еще одного движения Occupy Museums («Захвати музеи»), основным объектом внимания которых являются экономические вопросы мира искусства, в том числе студенческие долги по кредиту на обучение. В 2012 году Джон Маккри, фронтмен альтернативной рок-группы Cake, основал Коалицию создателей контента (в настоящее время – Альянс за права артистов) – группу для защиты прав музыкантов. В 2013 году писательница и редактор Манджула Мартин основала сайт Scratch (по которому впоследствии была составлена одноименная антология) как площадку для разговоров о писательстве и деньгах, а художник и педагог Шэрон Лауден опубликовала книгу «Жить и поддерживать творческую жизнь» (Living and Sustaining a Creative Life), первую в серии сборников личных эссе мастеров изобразительного искусства. В 2014 году объединенная группа медиакомпаний, трудовых коллективов и отдельных художников запустила CreativeFuture в качестве группы поддержки кино- и телеиндустрии (в настоящее время она включает в себя представителей других творческих областей). В 2015 году журналист в области искусства Скотт Тимберг опубликовал работу «Культурный крах: убийство творческого класса» (Culture Crash: The Killing of the Creative Class) – книгу, документирующую разрушительное воздействие цифровой экономики на музыкантов, журналистов, книжные магазины и др.

Вся моя книга опирается на таких людей и их усилия. Искусство можно назвать попыткой сделать видимым невидимое. Две вещи, которые я пытаюсь выделить в этой книге, – это то, что творчество давно пыталось скрыть само от себя: работа и деньги. Первое здесь не считается деятельностью, а второму вообще в этом мире не место.

3
Лучший момент из возможных
(Техноутопия)

Прежде чем вникать в суть – в специфику реальных взаимоотношений между художниками и деньгами в экономике XXI века, – надо обсудить уже существующий сценарий, предложенный Кремниевой долиной, ее друзьями и сторонниками. Или даже несколько, поскольку повествование поворачивает в разные стороны, по мере того как разоблачаются все обманы и заблуждения.

Сперва тебе говорят, что все отлично. «Еще никогда не было так легко зарабатывать творчеством, – писал Стивен Джонсон в “Апокалипсисе, которого не было”, невежественной статье в New York Times Magazine, – если вы полны страсти совершить этот критический скачок от обычного хобби до прибыльного занятия на неполный рабочий день» (то есть уже легче, но еще не просто. Зарабатывать деньги, но не обязательно много, минус расходы). Такие рассуждения постепенно превращаются в активную пропаганду разнообразия «творческого предпринимательства» со стороны бизнес-гуру, которая началась еще в девяностых. «У всех есть шанс выделиться», – писал Том Петерс в статье «Бренд призвал тебя» (The Brand Called You), опубликованной в 1997 году в Fast Company, в которой впервые появилась эта броская фраза (хотя, конечно, не каждый по определению может). Гари Вайнерчук велел нам: «Дерзай!: Почему СЕЙЧАС самое время заработать на своих пристрастиях». Тимоти Феррисс обещал, что у нас будет «четырехчасовая рабочая неделя», а Крис Гильбо сулил «стартап за 100 долларов»^[12]. Видите, все просто, как никогда.

Обычно в качестве подтверждения приводятся тенденциозно отобранные истории успеха – обычно одни и те же, поскольку выбор, на самом деле, невелик. Если речь идет о музыке, то приводится в пример Chance the Rapper, парень, взявший целых три «Грэмми» без контракта на запись альбома, и вместе с ним, разумеется, Аманда Палмер, собравшая более миллиона на Kickstarter на продюсирование альбома «Театр – это зло» (Theatre Is Evil), а также дуэт Pomplamoose, симпатичная молодая пара, прославившаяся вирусными домашними клипами на известные песни. Если коснуться литературы, сразу появляется Энди Вейер, автор бестселлера «Марсианин» (The Martian), изначально опубликованного на его личном сайте, а с ним и вышеупомянутая Э. Л. Джеймс, превратившая свой фанфик по «Сумеркам» в «Пятьдесят оттенков серого». Далее, телевидение: Илана Глейзер и Эбби Джейкобсон с «Бродом Сити», который начинался как собранный «на коленке» веб-сериал, и Лина Данэм с «Девчонками», ее впервые заметили еще в колледже, когда она опубликовала видеоролик, на котором девушка в одном бикини чистит зубы в фонтане.

Журналисты тоже любят такие истории об особых случаях. От них всем хорошо. У всех появляется маленькая мечта. Мы читаем о юмористе, который взорвал Twitter, о поэте, который стал звездой в Instagram, о певце, который зарабатывает шестизначные суммы, не выходя из дома. Из той же серии – рассказы о признанных авторах, которые внедряют новые модели дистрибуции, подразумевающие обычно бесплатный контент, добровольные пожертвования и другие прямые сделки с аудиторией. Джазовая исполнительница Эсперанса Сполдинг записывает альбом «Воздействие» (Exposure) на Facebook в течение семидесяти семи с лишним часов, рекламируя его издание ограниченным тиражом в 7777 физических копий. Знаменитый писатель и автор комиксов в течение месяца бесплатно выкладывает в Сеть роман «Американские боги». Но ведь все согласны, что такие эксперименты работают только для уже знаменитых авторов.

Суть не в фактах и не в логике. Читая людей, пишущих об экономике культуры – таких проблемах, как пиратство, авторские права и бесплатный контент, – с точки зрения про-технологий, я поражаюсь двум вещам. Первая (и это общая тенденция среди наблюдателей-технарей) – это их пустое, грубое самодовольство. Всех, кто не согласен, обвиняют в том, что он просто «не врубается», или обкуренный, или луддит, или нытик-пессимист. Не нравится, что технологии делают с миром? Привыкай. Потому что знаешь, что? Люди то же самое говорили о печатном станке, проигрывателе Victrola, видеомагнитофоне. Знаете, кто врубается? Дети. Дети все понимают. За детьми будущее. Все это – спор методом «кто быстрее нажмет на кнопку», с использованием пугающих и раздражающих слов. «Эксперты» – плохо. «Критика» – плохо. «Посредники» – плохо. «Корпорации», «собственность», «профессионалы» (которых, очевидно, нет в Кремниевой долине) – плохо, плохо, плохо. На другой чаше весов – «творчество» «Сделай сам» от «современных детей», которое «вскипает» «по всему миру».

И второе, что меня поражает, когда я читаю этих технопросветленных, это их абсолютное невежество в том, что есть культура на самом деле и как она создается. В книге «Богатство сетей» (The Wealth of Networks) Йохай Бенклер доказывает превосходство аматорских работ через аналогию с донорством крови (когда компенсация снижает качество материала), как будто бы создавать произведения искусства – не сложнее, чем проколоть вену. Он, как и другие апологеты этого мнения, превозносит аматорство, но пока они выясняют, что слово «аматор» происходит от латинского слова «любовь», оказывается, что это единственное, до чего они дошли в своих изысканиях. Клэй Ширки, ведущий интернет-евангелист, считает, что любовь – это то, что отличает аматора от профессионала, который, предположительно, трудится ради денег. Кажется, при этом он совершенно не понимает, что профессионалы принимают все, с чем сталкиваются, – в том числе и с такими аргументами, – потому что ими движет «то самое чувство». Ширки также уверен, что Wikipedia и прочие ресурсы с краудсорсинговым контентом являются «творческими парадигмами нового века» – как будто фильм или литературное произведение есть не что иное, как модульная конструкция, представляющая собой не более чем сумму элементов, которые могут собрать (по частям, если случился неловкий момент застоя) совершенно не знакомые между собой люди. А не сложное, целостное произведение, создаваемое только через непрерывный акт интенсивной работы воображения.

В вопросах искусства, как и в других сферах, техно-евангелисты витают в облаках на высоте тысяч миль над реальностью. Они так уверены в том, что есть правда – и еще сильнее в том, что ей станет, – что даже не пытаются выяснить реальную истину. Неудивительно, что они постоянно и с абсолютной уверенностью делают предсказания, которые на поверку оказываются абсолютно же ошибочными. В 2014 году блогер и журналист Мэттью Иглесиас провозгласил, что благодаря Amazon издательская индустрия вскоре будет «стерта с лица Земли». В 2010 году Николас Негропонте, основатель медиалаборатории Массачусетского технологического института, утверждал, что буквально лет через пять бумажные книги если не исчезнут, то безвозвратно устареют. Не застрахованы от таких заявлений и авторы, в особенности – любители футуризма. В 2002 году Дэвид Боуи говорил, что «был совершенно уверен, что авторские права […] изживут себя лет через десять». «Прогнозы – для слабаков», – как в 2015 году заметил Гамильтон Нолан, тогдашний главный редактор Gawker («Зевака»)^[13], и его заявление подтвердилось закрытием этого сайта буквально год спустя.

Но технопророки сильнее всего промахиваются, когда говорят о самом большом вопросе: о влиянии Кремниевой долины на здоровье культуры. В статье для журнала Free, опубликованной в 2009 году, Крис Андерсон, бессменный главный редактор Wired, предположил: после того, как столько репортеров потеряли работу, журналистика будет спасена легионами подрабатывающих любителей. В журнале Remix 2008 года Лоуренс Лессиг, профессор Гарвардского университета, защитник авторских прав и кандидат в президенты, предвидел, что культура ведения блогов, позволяющая людям выражать свое мнение в письменной форме, научит миллионы рассуждать более строго и объективно. «Монополии – уже не то, чем они были раньше», – говорил Андерсон, допуская, что еще «слишком рано утверждать», будто они «теперь не страшны для онлайн-формата». По словам Лессига, Amazon, как и другие техногиганты, «могут неправильно использовать собранные данные», но у них «есть серьезный стимул этого не делать», раз уж «бизнес можно вести где угодно». Предсказания – действительно для слабаков, для тех, кто их легко проглотит. В этом смысле пророчества становятся пропагандой – с помощью ручных идиотов из журналистов и академиков техносектор торгует пустыми обещаниями процветания и свободы.

Спрашивать надо у самих авторов. Когда я озвучивал для собеседников позицию Кремниевой долины – «лучший момент из возможных, просто сделай и покажи», – чуть ли не все отвечали, что это чушь собачья. «Да, это работает, – говорил один. – Я вот катаюсь в своем “Роллс-Ройсе” и точно говорю: работает». Еще один интересовался – мол, можно написать текст, выложить его на Medium, – «и как это позволит заработать деньги?». Когда речь зашла о бюджете, один телевизионщик заметил: «У всех сейчас одни и те же инструменты, но это не означает, что любой может стать президентом». «Я не вижу экономическую составляющую, – сказала Руби Лернер, директор-основатель Creative Capital, ведущей благотворительной организации, занимающейся искусством. – Нельзя просто напечатать на 3D-принтере тысячу пар сережек и съехать, наконец, от родителей». А еще чаще, слыша позицию Кремниевой долины, мои респонденты просто смеялись в ответ.

* * *

Ну ладно, соглашаются техноутописты, может, сейчас все не так хорошо, но поверьте, обязательно станет. Рынок нас спасет, ну или дети нас спасут. Я все это воспринимаю как аргумент из серии «не парься, будь счастлив». Рынок приспосабливается, как говорит Лоуренс Лессиг: «невидимая рука» будет следить за тем, чтобы у производителей контента были способы заработать. По мнению инди-рокера и продюсера Стива Альбини (и многих противников авторского права), «публика сама решит, как вознаградить» любимых артистов. «Музыку не остановить», – сказал мне Иэн Маккей, икона инди-музыки. «Будущее прекрасно. Поверьте», – пишет Дэйв Аллен, бывший панк-рокер, теперь занимающийся технологиями, рекламой и менеджментом в музыкальной индустрии. Мне эти утверждения напоминают знаменитый комикс про двух ученых. Один из них на доске записывает множество формул, поясняющих, вероятно, какой-то процесс, помещая в центр надпись: «ПОТОМ ПРОИСХОДИТ ЧУДО» («Думаю, тут стоит пояснить более детально», – комментирует второй ученый). Похоже, что именно такой тип мышления и используется. Все паршиво – ПОТОМ ПРОИСХОДИТ ЧУДО, – и все отлично. Так – и в искусстве, и в техноэкономике в целом. Кремниевая долина уже не один десяток лет кормит нас утопическими историями, но наступление счастья все откладывается и откладывается. А тем временем все теряют работу.

На индивидуальном уровне принцип «не парься, будь счастлив» принимает форму вездесущего «просто»: просто создавай классные вещи, просто показывай свои работы, просто устанавливай свои правила, просто попроси. Производство таких обнадеживающих перлов превратилось в кустарную индустрию, особенно среди авторов, которым удалось добиться успеха в новых условиях. «Создавай классные вещи» и «устанавливай свои правила» – выдумка Нила Геймана, чья напутственная речь перед выпускниками Университета искусств в Филадельфии в 2012 году, полная этих и других подобных трюизмов, стала вирусным феноменом. «Спроси», вероятно, пошло от Аманды Палмер, которая быстро снискала себе славу после переворота на Kickstarter. Там она просила музыкантов бесплатно отыграть грядущее турне, а потом было ее знаменитое выступление на TED «Искусство просить», которое в итоге превратилось в книгу-бестселлер. Легко думать, что все просто, – после того, как все получилось. Джо Миллер, в прошлом студентка магистратуры, ставшая ведущей программы «Во всей красе с Самантой Би» (Full Frontal with Samantha Bee), заявила в прямом эфире ток-шоу Fresh Air на Национальном общественном радио (National Public Radio – NPR): «Студенты, которые сейчас меня слушают […] просто попробуйте. Выложите свои работы в интернет. Загрузите видео на YouTube. Покажите – просто покажите ваши тексты. Пишите смешное в Twitter. Вас обязательно заметят».

Подобные заявления, независимо от того, насколько они благонамеренны, по сути – катастрофически безответственны. А некоторые – не особо и доброжелательны. Множество людей с легкостью продают пригоршнями лунный свет – например, компании вроде Author Solutions, в настоящее время принадлежащей хедж-фонду, бизнес-модель которого вращается вокруг охоты на самоиздаваемых писателей, или сервиса MasterClass, который продает предварительно записанные лекции таких знаменитостей, как Стив Мартин, и предлагает посмотреть «все-все-все-что-угодно за низкую, очень низкую цену в 180 долларов США в год». «Знай, что и для тебя найдется место», – говорит Мартин в проморолике. Пошел ты, Стив. Настоящим комикам в этом жанре никто не рад.

«У победы нет градаций», – отмечает Молли Крабаппл, писательница и художница, в своей работе «Грязная нажива»: «легко сказать, что если люди достаточно хороши, достаточно усердно работают, достаточно спрашивают, достаточно верят», то их ждет успех. Но это ложь. Актер Брэдли Уитфорд также высказался довольно прямо. В WTF, подкасте комика Марка Марона, он сказал, что таланта, упорного труда и «желания» совершенно недостаточно, чтобы сделать карьеру на сцене. Нужна еще удача. В книге «Искоренить: путешествие по музыкальной и цифровой культуре XXI века» (Uproot: Travels in 21st-Century Music and Digital Culture) диджей Джейс Клейтон признается, что не доверяет людям, советующим устанавливать собственные правила: «У них, видимо, есть подушка безопасности». Клейтон также добавляет, что «создание качественной музыки» (то есть настоящего искусства) «не имеет прямого отношения к чьей-либо популярности». Один из моих респондентов, независимый режиссер, чьи работы были показаны на кинофестивале Sundance, но который до сих пор живет от гонорара до гонорара, сказал следующее: «Мысль о том, что ты что-то создаешь и оно само выйдет в мир, – ловушка раздувшегося на стероидах капитализма. Это ложь. Это модель Хорейшо Элджера»^[14].

Хорейшо Элджер: сказки «из грязи в князи» времен начала так называемого Позолоченного века. Самое жестокое в риторике этого «просто сделай» – то, что она строится на мифах, к которым люди и так уже с радостью приготовились. Ханс Эббинг перечисляет их в книге «Почему художники бедны?»: миф о том, что самоотверженность ведет к успеху, в то время как реальные шансы на триумф в искусстве сродни прыжку с обрыва; миф о позднем взлете карьеры, который позволяет людям «продолжать обманывать себя до восьмидесяти лет»; миф об авторе-самоучке, который может быть кое-как применен к поп-музыке, но редко (мягко говоря) к другим сферам.

К этим устоявшимся заблуждениям можно добавить еще и те, что раскормил интернет. Миф об успехе за одну ночь. Миф о необнаруженном гении, нетипичный даже для времен Кафки и Ван Гога и, по сути, вымерший в эпоху большой, многоуровневой и все более глобальной индустрии культуры (и системы образования), которая превратила поиск талантов в бизнес. Миф о том, что если ты не добился успеха, то сам виноват («не очень-то и хотел»), что является не просто обвинением жертвы, но еще и типично американской ошибкой представления экономики в индивидуальном, а не в системном свете. Миф о том, что если ты не преуспел, значит, и не должен был, – это, по сути, такой порочный круг в рассуждениях (как мне сказали, «кто ищет, тот всегда найдет»). Эббинг – экономист и художник. Как он говорит, авторы бедны, потому что их слишком много, а столько их потому, что большинство из них оторваны от реальности.

* * *

Но нас ждет продолжение: может быть, все не очень хорошо, и, возможно, очень хорошо и не станет, но во всяком случае сейчас лучше, чем прежде, в стародавние времена «посредников» и «привратников». Это аргументация «злодеями в костюмах»: они обдирают авторов, игнорируют подлинный талант и думают только о деньгах. В существование злодеев верят повсеместно, это одно из базовых верований об искусстве и коммерции. Я тоже считал, что такие люди – злые, пока сам не встретил нескольких. Когда я впервые ездил по нью-йоркским издательствам, надеясь заключить договор, я ожидал встретить там толпы обывателей с бланками. Вместо этого я увидел людей (в основном, кстати, женщин), которые любят книги, читают их и хотят издавать самые лучшие произведения. Представление о том, что индустрия культуры «игнорирует гениев» или «душит оригинальные голоса», категорически ошибочно. «Все хотят публиковать самобытных авторов», – сказал мне редактор Питер Джинна, автор книги «Что делают редакторы: искусство, ремесло и бизнес книгопечатания» (What Editors Do: The Art, Craft, and Business of Book Editing), работающий в этой сфере с 1982 года. Издавать оригинальных авторов – это то, ради чего живут такие люди, как Джинна, и это занятие частично помогает им заработать. Конечно, признался он, редакторы иногда делают ошибки – он сам однажды отказал Джону Гришэму, – но только потому, что они тоже несовершенные люди, а не потому, что злодеи. Правда в том, что забытых гениев и забытые книги (как в свое время Германа Мелвилла или книгу «Назови это сном» (Call It Sleep) Генри Рота, теперь уже классический роман об иммигрантах) отталкивают, в основном, не издатели («Моби Дик» был все же опубликован), а читатели. Именно мы душим самобытные голоса, игнорируя их. При этом каждый раз, когда ты «открываешь для себя» новую увлекательную книгу, это практически наверняка заслуга редактора (а не агента или издателя), открывшего ее первым.

Большая часть враждебности к этим «злодеям» (особенно в мире музыки, где ситуация особенно плоха), похоже, происходит из неспособности признать, что культура – это бизнес. Как часто мы слышим истории о музыкантах, которых вынудили «отказаться от прав» или которые только задним числом обнаружили, что сделали это? Но я правда не понимаю – они что, не читали контракт? Их кто-то силой заставил его подписать? Передача прав на распространение в обмен на авансы и роялти – это именно то, что представляет собой контракт со студией звукозаписи. Для чего, по их мнению, нужны эти деньги?

Однако существуют определенные нормы. Я слышал, как некоторые авторы (артисты, писатели) жалуются, что их несправедливо вынуждают «спрашивать разрешения на работу» – на съемку или публикации. Но они просят не только о работе, они просят, чтобы им платили – а тебе никто не даст денег, пока не будет ясно, что ты чего-то стоишь (и больше, чем другие). Многие авторы, похоже, ненавидят официальных представителей только за то, что те их игнорируют, примерно так же, как мальчик-подросток ненавидит симпатичную девочку. Даже сейчас, когда у всех есть рабочая опция в виде самопубликации и самопродюсирования, когда не надо «спрашивать разрешения», авторы почти всегда жаждут установить связь с индустрией культуры. Инди-группам нужны бухгалтеры, менеджеры, контракты на запись. Инди-кинематографисты хотят попасть в Голливуд. Даже Э. Л. Джеймс и Энди Вейер заключили контракты с матерыми издательствами уже после того, как стали популярными. Я говорил со множеством авторов, которым удалось издать книги без участия агентов, но я не уверен, что встречал хоть одного, который не мечтал бы о своем собственном.

По сути, когда люди говорят об официальных лицах, в мышление вклинивается табу на смешение искусства и денег. Я вспоминаю о евреях-ростовщиках премодернистской Европы, например, о Шейлоке, венецианском купце, презираемом за то, что занимался делами, о которые соседи-христиане не хотели марать руки, но которыми при этом пользовались. Официальные представители – люди, которые дают финансовую поддержку, – стали козлами отпущения за вину, что испытывают по отношению к деньгам художники, символически отягощенные злом, которое золото якобы из себя представляет.

Я не утверждаю, что индустрия культуры идеальна. Это далеко не так. Может, она и не убивает на корню оригинальные голоса, но глушит многие из них только потому, что не может позволить себе слишком много проб и ошибок. Она производит тонны дерьма, поскольку это прибыльно. Я выяснил, что в музыке действительно хватает злодеев, которые пытаются ободрать исполнителей как липку (правда, я также узнал, что исполнителя пытаются обчистить вообще все – и именитые лейблы, и инди-лейблы, менеджеры, рекламщики, владельцы клубов, даже те, кто устраивает квартирники, – так что проблема этого мира все же в культуре, а не в злодеях).

Я также не предполагаю, что старая система представляла некий золотой век – особенно в том виде, в котором она вошла в эпоху интернета. При этом система, что была еще до нее, – маленькие независимые компании, зачастую искренне увлеченные поиском и воспитанием талантов, вроде Atlantic Records Ахмета Эртегюна или Scribner’s Максвелла Перкинса, – подарила нам величайшие произведения предвоенных и послевоенных десятилетий. Но с 70-х годов XX века последовательные волны консолидации, не утихшие до сих пор, породили новую «старую систему», в которой преобладали медиаиндустриальные конгломераты. Нет ни малейшего сомнения в том, что интернет и другие цифровые инструменты подарили ей свободу и снизили расходы. Но это не означает, что в наше время общее положение вещей улучшилось. При удачном раскладе, как я объясню в следующей главе, картина неоднозначна, и она уж точно сложнее той, в которую технопророки («старое – плохо, новое – хорошо») заставляют нас верить.

* * *

Кроме того, не успевают они перестать говорить о смутных событиях прошлого, как сразу же начинают заверять, что мы возвращаемся в старые добрые времена. К менестрелям, когда музыканты зарабатывали на жизнь выступлениями. Назад, к деревенским мастерским, с печатью под заказ, к товарам местного производства. Нам напоминают, что только в последние лет сто у музыкантов появилась возможность более-менее достойно зарабатывать себе на жизнь. И на протяжении большей части истории все идеи тоже были бесплатными.

Во-первых, мы никуда не «возвращаемся». История движется только в одном направлении, несмотря на кажущиеся повторы. Менестрели жили в совершенно другом обществе. Им не надо было платить подоходный налог, снимать жилье в Лос-Анджелесе и обеспечивать детям учебу в колледже. Они могли полагаться на обширную социальную сеть закрытых сообществ и больших семей. Кроме того, все то хорошее, что было в старые добрые времена, шло в обязательном комплекте со множеством неприятный вещей. Идеи были бесплатными, но и путь инноваций был скользким. Идеи ничего не стоили, но авторы этих идей целиком и полностью зависели от покровителей – в основном, от правителей и церкви, – а им никто не осмеливался бросить вызов. Теперь о людях, рассуждающих о деревне. Пусть сперва попробуют там пожить. С каких пор «раньше так было» – аргумент? Женщины получили право голоса буквально в прошлом веке, но я не уверен, что нам стоит от него отказаться. А еще раньше случался голод и эпидемии (давайте вернем холеру!). А с ними – массовые лишения и существование кастовой системы – вот к ним мы, похоже, действительно возвращаемся.

И завершает эту тройку взаимоисключающих исторических аргументов утверждение технофанатиков, что дела всегда обстояли именно так. Художниками пользовались. Музыкантам приходилось метаться. Писатели жаловались. Вы против технологий? Книги – технологичны! Нечего глазеть, расходитесь.

И что меня больше всего задевает в таких спорщиках – это их ленивая вальяжность. Они с места не сдвинутся – не станут ни сравнивать, ни учитывать конкретику, ни вдумываться или заморачиваться. Никто не выступает против технологий как таковых, речь только о том, как некоторые из них иногда применяются (и о невежестве их потребителей). А насчет того, что «художниками постоянно пользуются» или «писатели вечно жалуются», – давайте-ка попробуем немного изменить дискурс, а? «Женщинами постоянно пользуются». «Чернокожие вечно жалуются». Как-то не очень. Тот факт, что всегда было отстойно, не означает, что так должно быть и дальше, и тем более – что должно стать еще хуже. И по меньшей мере, если уж вы согласны, что все паршиво, что авторам всегда приходилось бороться и до сих пор приходится, то хотя бы не пытайтесь говорить им, что в наши дни стало значительно легче.

* * *

Теперь мы приблизились к последнему аргументу, настоящему. Вот вам самая мягкая версия. Не можешь зарабатывать как автор? Ну и не надо. Пусть это будет хобби, чисто для удовольствия. И тут мы возвращаемся к утверждению, что дилетантство стоит выше профессионализма, причем это применимо и к авторам, и к искусству вообще. При этом сложно представить, что подобную логику могут всерьез применять к любой другой сфере. Спортсмены-любители круче профессионалов? Вы пойдете к врачу-дилетанту? Если спортсменам и врачам не платить, они обрадуются? Кому хватит наглости предположить, что должны бы?

Поскольку техномудрецы любят рассуждать об этимологии слова «аматор», им бы не помешало продвинуться чуть дальше и заглянуть в толковый словарь, чтобы проследить историю использования термина. Они узнали бы, что он вошел в обиход в конце XVIII века и несет в себе коннотации дилетантства и неполноценности. Например, слово «аматорский», как «аматорский театр», – еще со времен появления (также оно подразумевало роскошь независимого богатства, эдакого джентльмена-любителя). Никто и никогда не считал, что аматоры лучше профессионалов, потому что это не так.

Но если люди вроде Йохая Бенклера, автора книги «Богатство сетей», действительно в это верят, они должны мужественно отстаивать свои убеждения. Считаешь, что лучше работать бесплатно? Вперед. Бенклер – профессор Гарвардской школы права. Я убежден: он скажет, что любит свое дело. Это отлично – так почему же в Гарварде ему платят? Почему он готов лишить своих студентов высокого наставничества, которое он им, без сомнения, предоставил бы, а самого себя – глубоко морального удовлетворения, отказываясь трудиться исключительно из любви к делу? Так вот: профессиональные художники работают не ради денег. Они берут плату, чтобы продолжать трудиться из любви к искусству. Они бы и рады были работать исключительно «от души», но у них нет на это средств. Вот вам более циничная и честная версия принципа «просто делай все по любви». Ответить на это можно словами Гиллиан Уэлч, написавшей песню под названием «Все бесплатно» (Everything Is Free) в ответ на появление сети Napster:

Люди ведь на самом деле так и говорят. Зачем платить писателю, если он не перестанет писать в любом случае? Единственным рациональным ответом будет следующий: потому что идите вы на фиг, вот почему. Или, как объясняет Уэлч, почему она не может просто сидеть дома и петь для себя:

Верх цинизма – это истинная, неприкрытая позиция Кремниевой долины. Это то, что делает Amazon руками своих матерых издателей, то, что творит Google, заставляя музыкантов принимать драконовские условия для размещения на YouTube, чем занимается Facebook, выставляя счета за то, чтобы у вас появлялись подписчики. Аргумент такой: давайте попробуйте нас остановить. Посылаете нас подальше? Нет, это мы вас пошлем.

* * *

Именно так большинство авторов, с которыми я беседовал, и воспринимают ситуацию. Что есть, то есть. Ничего не поделаешь. Кто-то сказал, что с тем же успехом можно жаловаться на погоду – довольно резкая аналогия, учитывая, что главная неприятность, с которой мы сталкиваемся как вид и с которой совершенно не удается договориться, – это как раз климатические изменения. Нужно – просто необходимо – отучиться от этой выученной беспомощности. Люди искусства, как и все, кого оно волнует, должны для начала признать, что цифровая экономика в ее существующем виде не является неизбежностью; что рынки, отнюдь не представляющие собой явления естественного происхождения, регулируются законом и правилами; что монополии могут быть разрушены, а некоторые – уже. Как мы все начали в последние годы понимать, все крупные технологические компании, прикрывающиеся толпой покупных философов и падких на сенсации журналистов, не такие уж дружелюбные великаны, какими себя подают. Они – не друзья никому, кроме самих себя.

Часть 2
Общая картина

4
Новые условия

Неужели в наши дни творческим людям стало тяжелее, если им и так было всегда нелегко? Ответ: да. Доходы падают, затраты растут. Если «голодный художник» из прошлого мало зарабатывал и скромно жил, то это «мало» сейчас стало еще мизернее, а «жить скромно» теперь намного дороже. Продажи музыкальных записей, на которых прежде строилась любая музыкальная карьера, заметно упали. Резко сократились писательские авансы и фрилансерские гонорары. И в Голливуде, и в инди-кинематографе урезан бюджет всех фильмов, кроме крупнейших проектов. Да, сегодня есть гораздо больше способов заработать – и гораздо больше людей, соревнующихся за успех. Старые схемы приносят мало денег, новые – еще меньше. Работа на полную ставку – в университетах, оркестрах, издательствах, на телевидении – превращается в труд по контракту или того хуже.

Что касается затрат, то производство и распространение сейчас могут быть дешевыми или вообще бесплатными, но это не единственная статья расходов на искусство. Главными остаются две вещи: выжить, пока работаешь, и остаться – в первую очередь – художником. При этом и то, и другое обходится все дороже. Выживание как минимум подразумевает арендную плату, а средняя выросла с начала 2000-х примерно на 42 % с поправкой на инфляцию. Добавьте к этому тот факт, что авторы пытаются как-то объединить все доходы от разных подработок, которые особой прибыли не приносят, и это делает их еще более уязвимыми перед неуклонно растущей стоимостью услуг здравоохранения. Чтобы стать настоящим художником, нужно как минимум время, чтобы обучиться и отточить свое ремесло, и оно же необходимо для выживания, чтобы найти плату за жилье (еду, одежду, транспорт). Сюда же идут инструменты и прочие расходные материалы, да и программное обеспечение тоже недешевое. Кроме того (за исключением музыкантов, и то не всегда), чтобы стать профессиональным автором, практически всем нужно учиться: как минимум в колледже, а иногда и в академии искусств, причем стоимость обучения, как известно, растет с каждым годом.

В итоге мы имеем постепенное исчезновение авторов из «среднего класса». Большинство тех, кто пытается стать профессионалами от искусства, не преуспевают; чаще всего те, кто зарабатывает им хоть что-нибудь, получают совершенно смешные суммы. И так происходит десятилетиями, если не веками. Изменилось только то, что авторы более-менее успешные – те, кто сделал искусство основным своим занятием, кто регулярно что-то создает, кто издается, показывает, выпускает и выступает, кто добился хоть какого-то признания, – не могут поддерживать свой уровень жизни хотя бы в рамках среднего класса. Платить за нормальное жилье, позволить себе качественное медобслуживание, хотя бы иногда ездить в отпуск – а не перебиваться от гонорара к гонорару, постоянно находясь на краю финансовой бездны. Эта возможность исчезает из мира искусства, обходя стороной только самых-самых везучих.

Согласно исследованию Гильдии авторов, в период с 2009 по 2015 год средний авторский доход писателей, работающих полный день, сократился примерно на 30 %. По данным Бюро трудовой статистики, с 2001 по 2018 год количество людей, трудоустроенных как музыканты, упало на 24 %. «Я видела данные людей, играющих в успешных группах, – так называемых фестивальных хедлайнеров, – сказала Ребекка Гейтс, проводившая исследование о работающих музыкантах для Future of Music Coalition^[15], – которые заработали бы гораздо больше денег на розничных продажах». Почти все опрошенные, включая тех, кто уверен, что сейчас ужасное время для занятий искусством, утверждали, что их старшие коллеги по цеху переживают трудности, что молодежи сейчас сложнее, чем два-три десятка лет назад, и что те, кто посередине, выпадают из обоймы. Тэмми Ким, журналистка с обширными связями в нью-йоркском мире искусства, прислала мне список из примерно двадцати потенциальных респондентов, многим из которых уже за пятьдесят. «Почти все из этого списка пытаются выжить», – сказала она. Кристин Смоллвуд, еще одна писательница с обширным кругом знакомых, сказала, что «страх и тревога – явление повсеместное» среди всех известных ей творческих людей.

Пожилые писатели, пережившие перемены последних двадцати лет, представляют собой своего рода контролируемый эксперимент. По данным опроса Гильдии авторов, доход, связанный с писательской деятельностью, сократился на 47 % для тех, кто имеет опыт работы от пятнадцати до двадцати пяти лет, и на 67 % для тех, кто имеет опыт работы от двадцати пяти до сорока лет. Авторы, которые еще на рубеже веков могли продавать книги каждые пару лет и жить за счет доходов, как рассказала Мэри Рэйсенбергер, исполнительный директор гильдии, в основной своей массе потеряли работу. Когда я спросил Ким Дил, икону инди-рока, сравнивающую себя со сталеваром, про источники ее дохода, она хмыкала и мялась секунд двадцать. «Капает кое-что по мелочи», – наконец, сказала она, имея в виду проценты от старых проектов. Одна дело – знать, что тебя ждет дерьмовая жизнь, когда ты еще только прокладываешь свой путь. И совсем другое – понимать, что она дерьмовая всегда. Рут Витале, генеральный директор CreativeFuture, сказала, что молодые ребята всегда будут заниматься музыкой, «только вот им придется жить с родителями до конца их гребаных дней».

* * *

Так каковы же те масштабные события, которые привели к затруднительному финансовому положению творческих работников в XXI веке? Наиболее очевидным, подавляющим фактом во всех сферах искусства в цифровую эпоху является демонетизация контента. Как только музыку, текст и изображение стало можно оцифровать и передать онлайн, мгновенно открылась дверь для свободного файлообмена и прочих форм пиратства. Первая пиринговая сеть Napster открылась в 1999 году – когда мировой музыкальный бизнес достиг пикового дохода в 39 миллиардов долларов. В 2014 году эта цифра упала до 15 миллиардов. С увеличением скорости соединения и качества файлов, пиратство распространилось на кино и телевидение. По данным научных исследований, в кинопрокате потери составляют от 14 до 34 %. С появлением электронных книг воровство контента пришло и в издательскую сферу.

Принудительная демонетизация породила добровольную щедрость. Как только распространители контента поняли, что его все равно будут красть, они стали раздавать его даром или назначать настолько низкую цену, чтобы воровать было попросту лень. Отсюда и появились бесплатные или подписные стриминговые сервисы (Spotify, Hulu и т. п.), бесплатный или дешевый электронный книжный самиздат, а также журнальная и газетная практика размещать свои материалы в свободном доступе.

Повсеместное распространение бесплатного цифрового контента привело, в свою очередь, к ожиданию, что без оплаты можно будет получить все, включая физические объекты и заказные работы. Автор и исполнительница песен Нина Настасья рассказывала, как после выступления на автограф-сессии к ней подходили люди и спрашивали, можно ли им «просто взять» диск или вовсе молча брали его и уходили. Марк Кокер, генеральный директор компании Smashwords, упомянул, что один из его авторов, писатель-фантаст, который продает свои электронные книги за 3 доллара 99 центов, получил неприятное письмо от читателя, в котором тот поклялся, что перестанет покупать его романы, если автор не выложит их бесплатно (в этом случае, конечно, он все равно их не купит). В эпоху доступного контента наглость была возведена в ранг экономического принципа. Иллюстратор Джессика Хиш пошла еще дальше и нарисовала тщательно продуманную блок-схему «Стоит ли мне работать бесплатно?», чтобы помочь авторам отвечать на этот извечный вопрос («Вам обещали “много новых заданий”? > ДА > … Ура. Считайте это обещанием работать за копейки или бесплатно»).

Сам «распад», о котором все так много знают – отказ от старых финансовых принципов и разрушение существующих трудовых отношений, – открыл путь для разнообразных надувательств. В отсутствие правил кажется, что есть единственное – хватай сколько можешь и уходи. Компании скулят, что бедны, или пытаются давить на дружеские чувства. «Слово “стартап”, – пишет Хиш, – весьма вольно используется представителями бизнеса, чтобы вы содрали с них как можно меньше». Также в ходу откровенный грабеж. Множество веб-сайтов, похоже, построили свою бизнес-модель – по крайней мере, частично – на уверенности, что фрилансеры не будут помнить (или хотя бы что у них не хватит сил требовать) все причитающиеся им выплаты. Несколько мировых модных брендов стали печально известны тем, что украли дизайны у независимых художников. Авторы загрузили их в Сеть, пользуясь указанием просто выкладывать свои работы, чтобы привлечь внимание аудитории.

Пожалуй, самым коварным аспектом бесплатного контента, как и самым деморализующим, является то, насколько он обесценивает искусство в глазах зрителей. Цена – указатель на ценность продукта. Мы в большей степени склонны дорожить тем, за что заплатили или добыли тяжелым трудом, а то, что досталось нам бесплатно, по щелчку, мы обычно не уважаем вовсе. При наличии Facebook, Instagram, YouTube и тому подобных ресурсов, музыка, тексты и изображения теперь уподобились водопроводной воде, которая включается простым поворотом крана и течет бесконечным потоком. В книге «Искоренить» Джейс Клейтон рассказывает, как в одном художественном магазине спросила продавца, что за музыка звучит из колонок. «О, – пожал тот плечами. – Да так, Spotify». Когда-то мы гордились книгами, альбомами, кинофильмами, стоявшими у нас на полках, нашими личными краеугольными камнями и постоянными компаньонами. Теперь мы ничего не храним даже на жестком диске – искусство мгновенно приходит и так же уходит.

Это не только психологическое обесценивание. Создание произведений искусства нельзя автоматизировать или сделать более эффективным с помощью технологий. И качество, конечно, будет падать, чтобы соответствовать стоимости. Авторы с низкими гонорарами вынуждены будут проводить меньшее количество времени за изготовлением чего бы то ни было. Ким Дил, инди-рокер, вспоминает, как в какой-то момент музыка стала «восприниматься не просто как нечто бесплатное, но как мусор, с которым приходится повозиться». Мы по-прежнему придаем огромное значение искусству, но все меньше и меньше – каждому конкретному произведению.

* * *

Еще одна важная причина, по которой снижается доход авторов, связанная с расцветом интернета, – упадок культурной индустрии. Это как коммерческие, так и некоммерческие учреждения, производящие и продающие авторские работы. С финансовой точки зрения главная вина лежит на демонетизации, которая, проедая дыры в корпоративной прибыли, оставляет лейблы, издательства, студии и прочих с минимальными ресурсами, которые можно было бы инвестировать в талант. Следовательно, снижаются гонорары, урезаются так называемые «списки» (как говорят издатели), то есть перечни авторов и их работ, которые компания готова поддерживать.

В результате в искусстве наступает дефицит систем развития. Вместо инвестирования в художников индустрия культуры предполагает, что они вложатся сами в себя, а потом можно будет выбрать самых успешных. Лейблы просматривают профайлы, ожидая, что начинающие музыканты докажут коммерческую перспективность собственным вирусным успехом – никто больше не ищет таланты в дымных виллиджских клубах или мемфисских барах. В похожую игру Голливуд играет с независимыми режиссерами, полагаясь на главные кинофестивали при поиске талантов. Издательства урезают расходы, сокращая толпы редакторов, одной из главных задач которых является наставничество молодых писателей. По мере того как искусство консолидируется вокруг галерей нескольких глобальных воротил вроде Гагосяна или Дэвида Цвирнера, постепенно вытесняются с рынка другие, в которых выставляются и продаются перспективные молодые художники.

Культурная индустрия работает на распространение рисков. В мире искусства успех непредсказуем, большинство книг и альбомов никогда не окупят затраты на выпуск, подавляющее число фильмов не покроют кассовыми сборами стоимость производства. Компании делают ставки на разные показатели, надеясь раз за разом повторить успех «Гарри Поттера» (Harry Potter). В отсутствие же такой поддержки авторы как самостоятельные лица могут делать только одну ставку: на себя.

Есть множество причин сетовать на упадок культурной индустрии и на ее создавшийся образ как оплота бессердечных паразитов-посредников. Они занимаются тем, чего творческие люди не могут или никогда не станут делать, и делают это гораздо эффективнее. Маркетинг и продвижение – самые очевидные примеры. В этой все более хаотичной среде крупные коммерческие учреждения обладают деньгами и влиянием для того, чтобы привлечь внимание к твоей работе – твоя книга обсуждается на Национальном радио и попадает на верхние позиции Barnes & Noble^[16], твоя песня крутится на радио и в плей-листах Spotify. Тот факт, что маркетинговые каналы разбились на миллионы блогов и подкастов, делает этот механизм все более важным в наше время.

Книги нуждаются в редактуре, корректуре, оформлении обложки, иногда в юридической проверке. Для выпуска альбома необходимы звукоинженеры, дизайнеры, видеоклипы; музыкантам нужно лицензирование, публикации, заказы. Для производства фильма требуется целый взвод технических специалистов, и для подтверждения этого достаточно взглянуть на длину титров даже самого скромного фильма. Все эти промежуточные звенья существуют не просто так, и в наше время ограниченных бюджетов, когда щедрые расходы ушли в прошлое, в системе осталось не так уж много жирных кусков. Все, кто пробует метод «сделай сам», в итоге будут вынуждены собирать собственную узкоспециальную культурную индустрию, в которой останется столько промежуточных звеньев, сколько позволят ресурсы.

Однако в общие тенденции упадка традиционных коммерческих индустрий не вписывается только одна сфера: телевидение. За последние двадцать лет оно расцвело как никогда: новых шоу все больше, они все лучше, все новее и смелее. Сегментация аудитории положила конец деньгам уровня сериала «Сайнфелд» (Seinfeld), а также преумножила ряды авторов и исполнителей «среднего класса», важнейшего звена в творческой экосистеме.

Но даже если телевидение является исключением, то это тот случай, когда оно подтверждает правило. Индустрия процветает не вопреки демонетизации, а только потому, что избегает ее. Каждый раз, оплачивая подписку на Netflix, Hulu, HBO Go (Home Box Office), Amazon Prime, ESPN+ и так далее – это помимо кабельного телевидения, – вы вносите свою лепту в поток средств, текущий сквозь всю систему. Телевидение в свое время стало «пасынком» индустрии развлечений, и львиную долю его доходов составляли фильмы, как пишет Линда Обст в книге «Неспящие в Голливуде» (Sleepless in Hollywood). Теперь все наоборот. По состоянию на 2012 год телевидение принесло пяти крупным медийным конгломератам (в состав которых тогда входили Viacom, Disney, Time Warner, News Corp и NBCUniversal) около 22 миллиардов долларов, что примерно в девять раз больше, чем в их киноподразделениях. Если кто-то придумает, как сделать с телевидением то, что Napster и Spotify сделали с музыкой (а однажды это обязательно случится), его золотой век уйдет в небытие, как Бригадун^[17]. Может быть, когда Netflix и HBO рассыплются в прах, люди, наконец, очнутся и обратят внимание на происходящее в искусстве.

* * *

Если популярные виды искусства полагаются на финансовую жизнеспособность коммерческих организаций, то более эксклюзивные – на некоммерческие. Это область симфоний, опер, балетов, а также музеев и живых театров. Тут тоже все мрачно. Учреждения старого типа с трудом приспосабливаются к новым тенденциям и зрителям. Люди хотят окультуриваться по первому требованию и через свои гаджеты, а не в восемь вечера по четвергам в специально отведенном месте, куда надо нарядиться, доехать и сидеть там смирно. По крайней мере, как отметил урбанист Ричард Флорида, люди хотят, чтобы культура вплеталась в «городскую» ткань урбанистического образа жизни – музыка звучала в барах, картины выставлялись в кафе, чтения книг устраивались в местном книжном магазине, – а не жила обособленно в мраморных дворцах. Они хотят, чтобы искусство вписывалось в контекст переменчивых социальных переживаний, экспириенса, – множащихся фестивалей, уличных ярмарок и стрит-арта. Они хотят постить и шерить это в Instagram, а не лицезреть в закрытой и торжественной обстановке. И людям не нужно знать всю подноготную, чтобы наслаждаться.

Неудивительно, что заскорузлым консерваторам это не нравится. С 2003 по 2013 год доля американцев, сообщивших о посещении музея хотя бы один раз за год, сократилась на 20 %, а тех, кто рассказал о прослушивании живого концерта, – на 29 %. С 2013 года американские симфонические оркестры зарабатывают больше денег за счет пожертвований, чем за счет продажи билетов, что, по выражению корреспондента газеты New York Times, делает их благотворительными. С 2010 года по крайней мере шестнадцать оркестров устраивали забастовки или локауты. Музеи, которые несут большие фиксированные расходы, пытаются вернуть клиентов амбициозными обновлениями и расширениями, которые добавляют новых трат. В последние годы наблюдаются финансовые проблемы во всем секторе, в том числе в таких ведущих учреждениях, как Музей Метрополитен, Музей современного искусства, Музей искусств округа Лос-Анджелес, Музей современного искусства в Лос-Анджелесе и Чикагский институт искусств.

Что касается благотворительности и государственного финансирования – и то и другое сокращается. Мне неоднократно повторяли, что и независимые спонсоры, и фонды перенесли свои приоритеты на другие сферы социальных потребностей, которые обещают более обширный и быстрый «отклик», чем искусство. Выросло новое поколение филантропов, которым нужен некий измеримый результат, которого не может дать культура, и которые не обладают по отношению к ней тем чувством, которое мотивировало их предшественников. По всей стране щедрость отдельно взятых филантропов снижается их-за тех, кто объединяется в корпорации – через продажи, слияния, закрытия и переезды. Бизнесмены и руководители компаний, которые могли бы взять на себя инициативу и покровительствовать в Сент-Луисе и Балтиморе, перебрались в Нью-Йорк и Сиэтл.

Между тем по состоянию на 2020 год бюджет Национального фонда искусств составил 162,25 миллиона долларов, что означает снижение на 66 %, с поправкой на инфляцию, с момента своего пика в 1981 году; это в среднем 49 центов на человека, то есть меньше трети от того, что военные тратят на содержание оркестров (а с поправкой на рост численности населения падение и вовсе на 77 %). На 2019 год общий объем финансирования искусства на всех уровнях государственного управления составил 1,38 миллиарда долларов США, что в реальном денежном выражении составило снижение примерно на 23 % с 2001 года (34 % с поправкой на рост численности населения) и примерно на 0,0066 % ВВП – менее двух третей сотой части процента.

Однако самыми важными некоммерческими организациями в области искусства являются вовсе не учреждения, которые им напрямую занимаются. А университеты. После окончания Второй мировой войны занятость в академических учреждениях стала основным способом оказания поддержки специалистам-практикам в области высоких искусств в Соединенных Штатах. Для поэтов и прозаиков, для художников, для классических композиторов, для драматургов и других театральных деятелей на протяжении многих десятилетий профессиональной целью являлась преподавательская работа в колледже или университете. Одной из причин, по которым люди обучаются изящным искусствам в вузах – а количество программ растет из года в год, – это получение диплома для дальнейшего академического трудоустройства.

Но постоянная должность или хотя бы просто полная занятость – все чаще оказывается не чаемым оазисом, а просто-напросто миражом. Общая для академических кругов тенденция – нанимать преподавателей на временную низкооплачиваемую работу – вдвойне верна для художественных школ и гуманитарных факультетов. В американских колледжах и университетах преподают в основном адъюнкты, постдокторанты, аспиранты и т. д.; лишь 30 % преподавателей имеют профессорскую должность или перспективу ее получить. Среди профессоров изобразительного искусства эта цифра составляет около 6 %. Любые должности с полной занятостью, даже краткосрочные, обычно привлекают около двухсот и более кандидатов. «Найти постоянную работу невероятно трудно», – сказал мне один поэт, в очередной раз вынужденный попытать счастья на рынке труда. Этот ежегодный ритуал по напряженности все больше напоминает русскую рулетку. Одна из вакансий, на которую он претендовал, собрала восемьсот кандидатов. По словам Джен Делос Рейес, заместителя директора Школы искусства и истории искусств Иллинойского университета в Чикаго, вступить в должность на данный момент «все равно что выиграть в лотерею» – «несбыточная мечта». Художник и критик Роджер Уайт отмечает, что не стоит, как прежде, рассчитывать на «содействие институциональных связей», планируя карьеру в изобразительном искусстве. Что же до адъюнктов – тем приходится работать практически за еду (хорошо если не за объедки). «На тебе висит долг сто или пятьдесят тысяч долларов, – поясняет Коко Фуско, художница, писательница и культуролог широкого профиля, которой доводилось преподавать в нескольких художественных школах, – а преподаванием зарабатываешь от трех до шести тысяч долларов за курс без социального пакета, так что ты разрываешься между тремя-четырьмя учебными заведениями просто чтобы свести концы с концами… Не самый здоровый образ жизни». Тем не менее, как отмечает Делос Рейес, даже на такие должности ажиотажный спрос, потому что альтернатив не так уж и много. «В моей собственной карьере мне пришлось столкнуться с резким падением доходов и от писательского ремесла, и от преподавания», – признает Александр Чи, отмеченный наградами романист и эссеист, который зарабатывает на жизнь выступая в качестве «приглашенного писателя» («высококвалифицированного адъюнкта», как он сам это называет). Раньше преподавание было для творцов способом бороться с финансовыми проблемами. Теперь оно само по себе стало проблемой.

* * *

Таковы, если вкратце, плохие новости. Но цифровая эра также дает творцам и определенные преимущества. Прежде всего, интернет предоставляет непосредственный доступ к аудитории. Привратники по-прежнему существуют, но теперь их несложно обойти. Можете просто выложить свои работы на всеобщее обозрение, и хотя так вы не решите карьерный вопрос, это неплохое начало. Если работаете с визуальным искусством – воспользуйтесь Instagram. У писателей есть Wattpad для рассказов, Medium для эссе и журналистики и множество сайтов, распространяющих электронные книги – например, Smashwords, Kobo Writing Life и Kindle Direct Publishing. У музыкантов есть SoundCloud, Bandcamp, Spotify и YouTube. У видеооператоров есть Vimeo и все тот же YouTube. И это только основные варианты.

Идея состоит в том, чтобы собрать аудиторию, публикуя материалы бесплатно, а затем, выражаясь современным языком, «монетизировать» свое творчество, продавая этой публике что-то другое. Одной из руководящих концепций для независимых художников в Сети является идея «тысячи истинных фанатов» – формулировка принадлежит Кевину Келли, основателю и редактору Wired. Поскольку вы можете продавать вещи напрямую и оставлять себе 100 % выручки, вместо того чтобы получать, скажем, 10 % в качестве гонорара, вам больше не нужна большая аудитория. Если вы сможете собрать группу «преданных фанатов», людей, которые настолько любят вашу работу, что согласны покупать то, что вы им предложите, то можете рассчитывать на приличный заработок. А поскольку интернет есть везде, эта тысяча поклонников может быть где угодно: двое в Толедо, один в Болгарии, еще пять в Маниле. Что же продавать тем, кого удалось зацепить своей работой? Вообще говоря – то, что не поддается оцифровке, то есть физические объекты или взаимодействие. Для музыкантов это билеты на концерты и разнообразные товары, которые лучше всего продаются именно на концертах: футболки, шляпы, плакаты, наклейки, значки, а также композиции на физических носителях – компакт-дисках или пластинках. Для художников, иллюстраторов, графических дизайнеров, карикатуристов монетизация означает семинары и мастер-классы – по сети или вживую, разного рода иллюстрированные книги (литература для детей, календари); плюс все, на чем можно разместить изображение: открытки, кружки, плакаты, записные книжки, брелоки, значки. Писатели могут зарабатывать, продавая бумажные книги, выступая с докладами или читая лекции и проводя семинары – последнее особенно подходит тем, кто работает в жанре нон-фикшн. Есть и более изощренные тактики. Например, музыкант Джонатан Коултон с 2011 года каждый год устраивает недельные туры.

Стратегия отдает предпочтение артистам с четко определенным «брендом» или «нишей»: кельтский металл, легкое чтиво для юных девиц, фотографии еды. Коултон, бывший программист, называет себя гиком и пишет песни, посвященные технологиям и научной фантастике. Приходится поддерживать постоянный контакт с аудиторией, чтобы поклонники оставались вовлечены, а истинные фанаты были довольны. Поэтому такая стратегия требует, чтобы ты все время производил новый контент. Лучше всего – законченные работы, однако интервалы между новыми рисунками или песнями можно заполнять различными формами неформального общения: постами в блогах, сообщениями в Twitter, подкастами. Особенно ценится все, что демонстрирует ваш «творческий процесс»: черновики глав, видеоролики о готовящемся мультфильме. Поклонники теперь – больше чем слушатели или читатели в старом понимании. Им нужны не только плоды вашего труда. Они хотят чувствовать связь на личном уровне. Думать, что знают вас. Участвовать в процессе творения.

* * *

Сознательное и систематическое создание контента, привлечение и монетизация вашей аудитории – это именно та мысль, которая легла в основу самого важного финансового новшества для художников начала XXI века: краудфандинга. Он означает прямую материальную поддержку артистов фанатами через специальные онлайн-платформы. Такой способ стал спасательным кругом для независимых авторов; для большинства молодых художников, с которыми я разговаривал, это важная часть заработка. И хотя краудфандинговых сайтов довольно много, лишь некоторые из них – скажем, Indiegogo или GoFundMe – не ориентированы на искусство; для художников основными, несомненно, являются Kickstarter и Patreon. Kickstarter, как следует из названия, помогает запустить конкретные проекты. Кампании на этой платформе заменяют инвестиции от студий или лейблов и таким образом решают проблему накладных расходов. Ричард Нэш, стратег по цифровым медиа, объясняет: артистам, которые не получают большой прибыли, трудно найти 20 тысяч долларов на запись альбома или 40 тысяч долларов на создание малобюджетного фильма. Кампании проводятся с жесткими сроками по принципу «все или ничего», что создает определенную драматическую напряженность. Если ты достиг своей цели – получай деньги; в противном случае твои покровители вернут себе то, что предложили. По словам Марго Этвелл, которая руководит издательским отделом платформы (книги, комиксы, журналистика), общая сумма собранных средств стабилизировалась на уровне примерно 600 миллионов долларов в год. Не все деньги идут на проекты в области искусства или творческим людям из США, но стоит отметить, что это примерно в четыре раза больше бюджета Национальной ассоциации образования. Этвелл подчеркнула важность продуманной структуры вознаграждения. Когда вы жертвуете деньги на сайте, то не преследуете какую-то неясную цель. Вы намерены получить что-то взамен: на самом низком уровне это, как правило, благодарность; в среднем диапазоне – материальные объекты (обычно версии готового продукта); а для тех, кто вкладывается серьезно, – что-то «экспериментальное», как выразилась Этвелл. По ее словам, Kickstarter – это «платформа обмена ценностями», а не благотворительность. Продвигая собственную книгу о роллер-дерби (компания поощряет сотрудников проводить свои собственные кампании), Этвелл предлагала за 5 долларов благодарственную открытку; за 25 долларов – печатную копию, за 100 – возможность прочитать черновик и оставить отзыв. Последний уровень был распродан «почти мгновенно», сообщает она. Если Kickstarter похож на медиакомпанию, Patreon обновляет (что неудивительно) концепцию частного покровителя. Вместо того чтобы давать деньги один раз на конкретный проект, донаторы обещают ежемесячную сумму – это своего рода подписка, за исключением того, что вы подписываетесь на человека. Таким образом, авторы получают эквивалент не аванса, а зарплаты (впрочем, некоторые люди предпочитают получать пожертвования за готовое изделие, а не раз в месяц). Опять же, существуют разные уровни. И снова они предполагают награды. Поскольку отношения продолжительные, бонусы часто носят более личный характер: рабочие материалы (дневники, альбомы для рисования, сообщения в блогах), аудио- и видеозаписи, прямые вопросы и ответы. По состоянию на 2018 год Patreon (который, как и Kickstarter, берет 5 %-ную комиссию) привлекал около 140 миллионов долларов в год.

Краудфандинг – не панацея. Вознаграждение требует времени и вложений. То же самое и с созданием кампании или страницы. «На Kickstarter можно и потерять деньги», – сказал мне один музыкант. На Patreon, согласно анализу за 2017 год, только 2 % авторов зарабатывают больше минимального уровня оплаты труда в 1160 долларов в месяц. На Kickstarter кампании часто терпят неудачу. В лучшем случае краудфандинг составляет важную (или дополнительную) часть финансового портфолио художника. Он также не заменяет тяжелой работы по привлечению аудитории. Марго Этвелл сказала, что для мгновенного успеха требуется от трех до пяти лет. По ее словам, когда вы «видите, как проект выстреливает», в десять раз превышая объявленную цель, то лишь потому, что человек или команда, стоящие за ним, уже «создали сообщество последователей, которым есть дело до их работы».

Идея краудфандинга понемногу устаревает. Как мне сказали режиссеры-документалисты Джеймс Свирски и Лизанн Пажо, которые провели успешную кампанию в 2010 году, через год после запуска платформы, когда Kickstarter только появился, «идея связи с творцом и наблюдения за процессом творения была в новинку. Теперь, поскольку этот опыт стал привычным и потому, что так много художников пытаются его воспроизвести, люди устали от Kickstarter. Многим он просто надоел». Это может объяснить, почему ежегодные финансовые поступления платформы снизились. Краудфандинга тоже может стать слишком много. «Теория тысячи истинных фанатов, пожалуй, поначалу работала, – объясняет певица Мэриан Колл, – но теперь стоит говорить, скорее, о десяти тысячах фанатов». Нишевое творчество для фэндома имеет тенденцию распространяться через социальные сети. «Проблема с Kickstarter и Patreon, – говорит Мэриан, – это проблема количества моих поклонников. Основное участие в процессе принимают одни и те же несколько сотен человек, и они же участвуют кампаниях для Kickstarter у моих друзей. Их слишком мало, чтобы хватило на всех».

Тем не менее вознаграждение от краудфандинга и взаимодействия с аудиторией в целом больше чем просто деньги. Мара Зепеда, которая создала интернет-бизнес, посвященный каллиграфии, объясняет это так: «У вас есть отношения: это главное. Внезапно люди отзываются о вашей работе, они говорят: “Мне нравится, я хочу сделать заказ; вы будете сотрудничать со мной, сможете участвовать в фотосессии на озере Комо?” Так полное одиночество сменяется участием в жизни сообщества». Люси Беллвуд, карикатурист, отправившаяся в свободное плавание в возрасте шестнадцати лет, успешно завершила три крупные кампании на Kickstarter и получает около 2000 долларов в месяц через Patreon. «Моя аудитория чертовски крута, – рассказала она мне. – Люди, с которыми мне посчастливилось общаться в интернете, как правило, по-настоящему прекрасны, и мне очень повезло, что они рядом». О Patreon она сказала: «Если я перестаю уделять ему достаточно внимания, мне просто хочется плакать, и я не знаю, как это оправдать».

* * *

Новая модель «построить – привлечь – монетизировать» действительно помогла искусству стать более демократичным и разнообразным – именно эти определения мы слышим чаще всего. Когда автор имеет возможность обратиться к аудитории напрямую, меняются наши представления и о создателях, и о зрителях. Питер Джинна, тот самый, который насмехался над мыслью о том, что издатели – это такие негодяи, которые только и ждут, как бы задушить оригинальный голос, признает также, что в этой индустрии есть некоторая предвзятость, зачастую неосознанная. «В издательском бизнесе царит возмутительный расизм, – сказал он. – Причем даже ярче, чем в остальных сферах, а это о чем-то говорит». Авторы не мужского пола и тем более не белые, в конце концов, оказываются за бортом, поскольку издатели, «белые мещане из Лиги плюща»^[18], либо не умеют их находить, либо «не понимают того, что они делают», – что порой еще хуже, поскольку в редакции решают, что работы этих творческих личностей или «слишком черные», или «слишком филлипинские» для мейнстримной аудитории.

Но что такое эта аудитория? Как она выглядит, чего хочет? «Традиционные издательства часто говорят, мол, мы не сможем это продать, – сказала Марго Этвелл, работавшая в издательской сфере до ухода в Kickstarter. – Как по мне, это означает, что они просто недостаточно творчески подошли к делу». Этвелл упомянула Bingo Love, роман-комикс о двух чернокожих лесбиянках средних лет, познакомившихся в зале для игры в бинго, краудфандинговые сборы на который вдвое превысили требуемую сумму. «Многие ждали такую историю, – сказала она. – Но ничего подобного не находили».

Такая новая модель подходит не всем, и дело не всегда в возрасте. Для Джины Голдблатт, писательницы-фантастки и поэтессы, которой слегка за тридцать, Patreon и прочие краудфандинговые платформы выглядят как «давай спой мне и станцуй еще десять раз, затем посоревнуйся с семнадцатью претендентами, а потом я, может быть, дам тебе денег». Но интернет также открыл двери и для старых моделей. Авторы по-прежнему стремятся быть замеченными индустрией культуры, только теперь у них больше возможностей для этого. Краудфандинг часто сам по себе является просто стратегией для перехода на следующий уровень: собираешь деньги на, допустим, свой фильм, а потом посылаешь его на фестивали в надежде заинтересовать какого-нибудь агента или продюсера. Но есть и другие пути. Например, стать знаменитым после ролика на YouTube или удачного твита (или нескольких, что более вероятно) – это на самом деле почти безнадежный план, на который по большому счету не стоит полагаться, но тем не менее он иногда срабатывает.

В гуще событий работают искатели талантов, насколько обширный мир социальных сетей вообще позволяет это делать. Телепродюсер Джейн Эспенсон, в послужном списке которой и «Баффи – истребительница вампиров» (Buffy the Vampire Slayer), и «Девочки Гилмор» (Gilmore Girls), и «Звездный крейсер “Галактика”» (Battlestar Galactica), обнаружила Брэда Белла, с которым создала сериал «Мужья» (Husbands), первый многосерийный веб-проект, воспринятый как полноценный телесериал, когда кто-то из ее знакомых ретвитнул ссылку на одну из работ Белла. «Я увидела Брэда, он выкладывал на YouTube забавные видео, где просто говорил в камеру, – рассказала Эспенсон. – Я подумала: а этот малый умеет писать. Его шутки похожи на мои. Люди начинают с доступных им творческих средств, – продолжила она. – Привлекают внимание других, поднимаясь на следующий уровень. Потом объединяются, чтобы привлечь еще больше внимания и перейти на еще один уровень выше», и так далее. Связи пока никому не мешают, да и старые способы, по ее мнению, вроде написания авторского сценария все еще работают, но «люди пробиваются через систему множеством новых разнообразных способов».

В мире искусства таких историй хватает: галереи выставляют художников после того, как на тех обратили внимание в Instagram; писатели получают признание и контракты с издательствами тогда, когда их уникальные голоса уже зазвучали в Twitter. Такие сценарии очень редки по отношению к количеству людей, стремящихся к ним, и они вряд ли выводят на легкую тропу. Наличие агента или договора еще не гарантирует богатства и славы, а всего лишь является первым шагом на пути, который, возможно – возможно, – приведет к стабильной карьере. «Все играют в лотерею, – сказал мне музыкальный продюсер Стив Гринберг, бывший президент Columbia Records, открывших уйму звезд, в том числе братьев Хэнсон, Baha Men, Джосс Стоун, Jonas Brothers, Энди Грэммера и AJR. – Но сейчас гораздо проще оказаться в ситуации, когда твою музыку услышат нужные люди и начнут распространять ее по всему миру, чем когда-либо прежде. Тридцать лет назад приходилось буквально присылать кассету в мою студию звукозаписи, а поскольку мы и так сидели на целой куче таких же кассет, то могли бы даже не открыть ее».

* * *

И вот этими двумя широкими возможностями – создание нишевой аудитории и использование цифровых инструментов для завоевания места в устоявшейся индустрии – вряд ли исчерпываются все средства, доступные авторам в современной экономике. Вероятно, самым положительным фактом тут является просто наличие множества опций – то есть возможных путей или, если точнее, элементов, из которых можно собрать свой собственный путь.

С одной стороны, в коммерческом контексте требований к тому, что создают авторы, предъявляется гораздо больше, чем раньше. Поскольку каждая корпорация стремится к уникальному контенту – заодно надеясь «завлечь» как можно больше зрителей, особенно с помощью главного медийного инструмента, видео, – все выше потребность в людях, умеющих пользоваться камерой. Что касается музыки – каждому видеоряду нужен саундтрек, как и каждой рекламе или видеоигре (а каждой песне нужен свой видеоряд). Компании нанимают все больше райтеров и редакторов для улучшения качества текстового наполнения своих онлайн-презентаций. А в мире «креативных» городских пространств, торговых и не только (хипстерских кофеен и коворкингов), как и в мире «эксклюзивных» или крафтовых потребительских товаров, через которые наиболее активно себя определяет зажиточный класс (и его подражатели), существует неизменный запрос на визуальный дизайн во всех его формах. Вы видели ролик о безопасности от Virgin America? Это же практически бродвейское шоу!

Сама индустрия культуры тоже подкармливает ненасытную пасть интернета: телевизионщики выкладывают в Сеть «не вошедшее в программу», газеты записывают видео для своих сайтов, а печатные журналы и прочие издания теперь представляют собой лишь верхушку собственный айсбергов. Фан-конвенции вроде Comic-Con формируют новые гигантские площадки для монетизации всего подряд; Etsy и другие онлайн-платформы развивают новый рынок ремесленников. Интернет-энтузиазм в отношении любительского искусства – вполне понятный, поскольку для многих практикующих оно является не столько формой производства, сколько отдыхом, – сам по себе создал массу возможностей для профессиональных авторов: выступать в роли преподавателей и консультантов, а также стать широко известными в узких кругах.

А это означает вероятность свободы – и от начальства и охраны, и чтобы создавать свою профессиональную среду. «Это затягивает, – призналась Мара Зепеда. – Я начала свое дело в каллиграфии в две тысячи девятом, в первый год заработала сорок тысяч и решила, что никогда не вернусь назад. Никогда больше не буду работать на кого-либо. Так что для всей этой толпы инди-авторов в Сети, для всего этого панковского образа мышления рукодельников тот момент, когда ты достигаешь цели, – это как попасть в землю обетованную, потому что тебе больше не нужно работать “на дядю”. Ты понимаешь, что способен добиться результата, тут же буквально на коленке собираешь некое подобие Etsy, у тебя появляются заказчики со всего мира, и ты можешь себя прокормить – я знаю мало людей, которые возвращались бы к прежней жизни».

* * *

Это хорошие новости. Но есть и плохие. Плюс в том, что мы можем свободно искать новые возможности. Минус – что она есть и у всех остальных. Бонус – в том, что можно справиться самостоятельно. Разочарование – в том, что это придется делать. Все становится легким только задним числом. С точки зрения тех, кто уже через все прошел, задача кажется выполнимой.

Что означает справляться самостоятельно, руководить своим профессиональным существованием в XXI веке, я расскажу в следующей главе. А теперь вот вам еще одна неприятная правда: все остальные стараются не меньше вашего. Вспомните, Ханс Эббинг говорил, что художники бедны, потому что их слишком много, – а писал он это еще в 2002 году, до соцсетей. «Может быть, Queen заработали столько денег, потому что в мире почти не было других Queen? – спросил один мой знакомый поэт. – Но сейчас таких Queen – тысячи». Ах, если бы. У Иэна Свенониуса, панка-провокатора из Вашингтона, есть песня «Шестьсот тысяч групп» (600,000 Bands):

Даже цифры Свенониуса слишком оптимистичны. Еще в 2017 году на SoundCloud лежала музыка десяти миллионов исполнителей. Только за 2016 год в Kindle появился миллион новых книг. Ежегодно во всем мире снимается по 50 тысяч фильмов, в основном независимыми режиссерами, 10 тысяч из которых подают заявки на Sundance.

Говоря о лотерее, Гринберг не шутит. Из всех книг, доступных на Kindle (а их сейчас больше 6 млн), 68 % продаются в лучшем случае по два экземпляра в месяц. Подавляющая часть из них – это самиздат, а из всех независимых авторов менее 2000 человек зарабатывают на сайте по 25 тысяч долларов в год. Sundance принимает чуть больше сотни фильмов в год. Неудивительно, что менее 3 % авторов малобюджетных фильмов снимают потом еще хотя бы одну или две картины. Из двух миллионов исполнителей на Spotify в 95 % трансляций входят едва ли 4 %. Из примерно 50 миллионов композиций (по состоянию на 2020 г.) 20 % ни разу не попадали в ротацию. Вспоминаю слова писательницы Фрэн Лебовиц: «Шансы выиграть в лотерею примерно одинаковы вне зависимости от того, купили вы лотерейный билет или нет».

Мне на ум приходит еще одна аналогия: день «Д» (D-Day)^[19]. Если мало кто представляет, сколько авторов, особенно молодых, уходят из искусства еще в начале творческого пути, то это только потому, что за каждой волной, разбивающейся о берег, сразу накатывает другая. Поэтому дефицита подающих надежды авторов не существует – просто они каждый год новые. Мелвин Гиббс, бывший президент Коалиции создателей контента и знаменитый басист, при участии которого записано более двухсот альбомов, поясняет: «Тебе надоедает пахать официантом в две смены, а потом выступать в барах, поэтому ты бросаешь это дело. На твое место приходят другие». «Спросите, сколько людей хотят быть художниками – они сами как никто знают об этом, – сказала мне Сара Николь Прикетт, писательница, переехавшая из Онтарио в Нью-Йорк. – Меня не покидает ощущение, что меня в любой момент можно заменить».

Логика такого переизбытка авторов описана не только Дарвином (как борьба за выживание) и Гоббсом (как война всех против всех), но и Мальтусом – как опережающий рост населения по отношению к ресурсам. Так было раньше, и стало еще хуже: авторы отказываются вести себя так, будто к ним применимы экономические правила. Экспансия в конкретном секторе обычно соотносится с возросшим или, по крайней мере, ожидаемым спросом. Нельзя просто взять и втрое увеличить автопром только потому, что слишком много людей захотели производить автомобили. Для начала стоит узнать, как много людей хотят их водить. Но теперь художником может быть каждый кто пожелает. Получается, что опытных профессионалов сегодня очень трудно услышать, но при этом любой новичок, чудак или посредственность могут пробиться вперед. Независимо от того уменьшается пирог или нет, его все равно делят на миллион маленьких крошек. Мы приобретаем универсальный доступ ценой всеобщего обнищания.

Говорят, что сливки всегда сверху. Так ли это? В отношении вопросов доступности и переизбытка, сегодня искусство можно сравнить с миром мнений. Кто угодно может высказываться онлайн, и все именно этим и занимаются. Какие тут сливки? Вываливать все подряд, и пусть интернет с этим разбирается – плохая формула для признания в любой отрасли. Ощущение, что твои труды погребены под лавиной любительского мусора, как признаются многие респонденты, является одной из бед, с которыми сегодня сталкиваются профессионалы от искусства.

За этим феноменом стоит вот что: уверенность, что любой справится. Литературный агент Крис Пэррис-Лэмб отметил: «Большинство работ, которые я вижу, выглядят как отметка “написал книгу” в списке обязательных дел». Среднестатистический человек не станет пытаться писать симфонию, чтобы оставить свой след в истории, – говорит он, – потому что не знает нотной грамоты, но эй, ребята, мы же все способны набрать текст. Сам факт наличия инструментов, упрощающих созидательный процесс, способствует путанице качества с посредственностью». «Можно целую неделю сидеть дома и работать, используя специальный инструментарий, а потом выдать на-гора нечто профессионально звучащее, – замечает Стив Гринберг. – Но ведь так легко перепутать профессионально сделанную композицию и действительно хорошую и интересную музыку». В результате аудитория перестает ценить время и усилия, необходимые для создания по-настоящему качественного продукта.

И если мы станем меньше ценить творчество, думать, что профессионалу так же легко, как и любителю, если не научимся отличать золотой самородок от полированного дерьма, то вряд ли будем готовы платить. Помните, что автору нужно не только то, чтобы его заметили, пока он машет руками и пытается докричаться сквозь общую какофонию. Ему необходимо, чтобы его не только слушали и смотрели, потому что таким образом уже ничего не заработать. Ему важен «преданный поклонник». Нужна ваша подписка на Patreon, взнос на Kickstarter, фолловеры в Instagram, ретвиты в Twitter и просмотр его каналов в YouTube. Песня Свенониуса продолжается:

* * *

И они не просто конкурируют со всеми остальными группами и исполнителями в мире. Они соревнуются с каждой смысловой единицей, что имеет место в «экономике внимания»: с каждой корпорацией, с каждым политиком, с каждым видео про собак. При этом состязание идет на поле, расположенном на крутом склоне. Интернетом управляет сетевой эффект: как заметил техноинвестор Юрий Мильнер, «большое высасывает трафик из малого». Вот почему интернет сам по себе так склоняется к монополии. Все используют Facebook, потому что все используют Facebook (и Amazon, и YouTube, которым владеет Google; и Instagram, которым владеет Facebook). Контент подчиняется схожему закону, особенно потому, что вирусность определяется алгоритмами, которые те же самые корпорации используют для наших поисковых запросов, новостных лент и списков рекомендаций. А это умножает популярность того, что и так в топе.

Систему можно масштабировать. На самом деле, как музыкант ты можешь заработать много денег на стриминге, но только если генерировать, скажем, сто миллионов потоков. Несчастный миллион потоков едва принесет от 700 до 6000 долларов. Все, что не масштабируется, не работает. Теоретически мы, зрители, можем выбирать из всего, что записано в истории, открывать для себя странные фильмы и исследовать диковинные группы. На практике мы склонны сидеть сложа руки, пока алгоритмы делают работу за нас. Появление Amazon, например, фактически сузило круг «открытий» для типичного читателя, потому что поиск на электронной платформе намного сложнее, чем в реальном книжном магазине, где взгляд одномоментно охватывает несколько названий и с легкостью перемещается по разным категориям.

По мнению техноутопистов, так не должно было случиться. Одной из самых ценных у них является концепция «длинного хвоста», придуманная Крисом Андерсоном, автором книги «Бесплатное» (Free). Если нарисовать график продаж продукта определенного типа по количеству проданных единиц (тюбиков разных видов горчицы, например), вы получите кривую, гиперболу: слева будет несколько крупных продавцов, а справа – небольшой хвостик, становящийся все тоньше по мере приближения к непопулярным маркам. Для последних, продаваемых в малых объемах, в традиционных магазинах обычно не хватает места на полках. Но интернет, по мнению Андерсон, является своеобразной бесконечной полкой, а значит, способен вместить несметное число товаров (как те же шесть миллионов книг в расчете на Amazon), что, в свою очередь, означает, что кривая продаж может тянуться вправо без конца и края. Такой вот длинный хвост.

Андерсон верил, что по мере осмотра этой бесконечной полки, хвост будет становиться не только длиннее, но и толще, что «большое уменьшится, а малое – увеличится», как Астра Тейлор перефразировала концепцию в «Народной платформе» (The People’s Platform)^[20]. В длинном хвосте будут процветать все эти нишевые артисты с их тысячами настоящих фанатов. На самом деле, произошло обратное. «Толстая голова» стала еще жирнее. Книги-бестселлеры становятся все более популярными, фильмы-блокбастеры – еще лучше продаваемыми, а синглы просто сидят в хит-парадах и все дольше занимают первые места в чартах. В эпоху «Триллера» (Thriller)^[21], великого блокбастера начала 1980-х годов, 80 % дохода в музыкальном бизнесе получали те, кто входил в топ-20 % контента. Теперь это топ-1 %. Длинный хвост становится не только вытянутым, но и тонким, а на бесконечной полке копится все больше вещей, которые в основном собирают пыль. Все складывается хорошо, но только для агрегаторов, дистрибьюторов, «амазонов» и «гуглов» – то есть тех, кто владеет этой полкой.

* * *

Все это означает, что равный и универсальный доступ на практике отсутствует. До аудитории не добраться, если она не может найти тебя сама, а никто не будет тебя искать, если не знает о твоем существовании. Для авторов – чем больше шума в системе, тем ценнее игроки, сумевшие сквозь него пробиться, то есть – крупные старые и новые корпорации из индустрии культуры. Аудитория же выше ценит тех, кто способен фильтровать, «курировать», вести отбор и сортировать. Но что бы мы ни думали, так называемые «привратники» никуда не делись (куратор – это просто охранник, который нам нравится), и невозможно даже представить, чтобы они исчезли совсем.

Их стало даже больше. Каждый раз, когда кто-то создает новую возможность – камеди-клаб, литературный цикл, музыкальный подкаст или сайт для художников, – он создает и новые врата и сам себя назначает привратником. И чем больше появляется – площадок, платформ, точек входа, – тем более важными становятся известные проекты: ведущие биеннале, счет которых идет на сотни; главные кинофестивали, которых уже тысячи; самые престижные программы поддержки творчества, которых теперь все больше; самые популярные плей-листы на Spotify, персональные страницы на Netflix, «избранные» списки на краудфандинговых сайтах. Попасть в них или к ним – получить как бы доступ к доступу – становится все актуальнее. При этом привратники держат людей на расстоянии, и это жестоко, но, как сказал режиссер Митчелл Джонстон, нынче «люди верят», что контроля больше нет, и это «еще более жестоко» по отношению к авторам.

В таких условиях очень помогают несправедливые преимущества. Одно из них – наследие. Персонажи, которые лучше всего могут преуспеть в новой экономике внимания, – это те, кто зарекомендовал себя еще до ее появления и способен использовать славу, которой уже добился. Вот почему так глупо приводить U2, скажем, в качестве примера того, как якобы можно заработать на бесплатном распространении музыки. В злорадной статье под названием «Amazon оказывает миру любезность, уничтожая книгоиздателей» (Amazon is Doing the World a Favor by Crushing Book Publishers) Мэтью Иглесиас, блогер и журналист, ссылается на Джорджа Р. Р. Мартина, автора цикла, ставшего «Игрой престолов» (Game of Thrones), как на писателя, способного в наши дни обойтись без издательской индустрии. Точнее – благодаря ей. Это все равно что указывать на сорокалетнего мужчину, который прекрасно следит за собой сам, и доказывать, что людям не нужны родители. В этом, как и во многих других отношениях, искусство представляет собой микромир экономики в целом, где люди среднего и старшего возраста, накопившие богатство (и другие формы капитала) во времена большего изобилия, застолбили место своему поколению, опередив молодых.

Другое, связанное с этим преимущество, – это то, что киноиндустрия называет предынвестицией. Гораздо легче выезжать на существующем бренде, чем развивать новый с нуля. Вот почему в Голливуде доминируют франшизы, бесконечная череда сиквелов, особенно те, которые построены вокруг персонажей, уже знакомых по комиксам. Вот почему телевидение, кажется, переснимает каждое шоу в истории, в том числе и те, которые изначально не стоило бы создавать. Именно поэтому Пэрис Хилтон может выпустить золотой диск, Том Хэнкс – бестселлер, Майкл Мур – бродвейское шоу одного актера, Алек Болдуин – подкаст на общественном радио, а Лайонел Ричи – линейку постельного белья. Мы живем в «360-градусной модели доходов», в которой знаменитости самореплицируются на уже имеющихся платформах.

Еще одно преимущество – добраться туда первым. Люди, которые раньше других начинают работать на определенной платформе, которые достаточно смелы, чтобы попробовать что-то до того, как об этом услышат остальные, выигрывают просто от отсутствия конкуренции: Эндрю Салливан как блогер, например, или Марк Марон как подкастер. Когда выстреливает такая модель творчества, выстреливают и они. Как объясняет Джарон Ланье, технологический провидец и критик, в книге «Кому принадлежит будущее» (Who Owns the Future), когда появляется новая платформа, во время «того мимолетного волшебного момента, когда Сеть проявляет свой главный эффект», «маленький игрок может внезапно совершить головокружительный скачок, который возможен всего раз в жизни». Одним из примеров Ланье, по сути, является наша старая подруга Аманда Палмер, которая запустила свою кампанию на Kickstarter, по словам Ланье, «во время медового месяца» сайта. Шон Бланда, бывший директор 99U, сайта и конференции для творческих профессионалов, рассказывал мне о начале 2000-х годов как о периоде «захвата земель» в блогах и других онлайн-СМИ, когда шел активный раздел Сети. Удачная формулировка, потому что, как он объяснил, как только «мы попадаем в пузырьки контента» – застреваем на понравившихся сайтах или подкастах, – мы, как правило, там и остаемся. Наше внимание привлекают захваченные земли.

Быть первым – одна из тем, которая наиболее регулярно появлялась в моих интервью, особенно с художниками, достигшими наибольшего успеха – в большинстве своем на ранних стадиях развития YouTube или Etsy, или в веб-сериалах, или через продажи на собственных сайтах. Не менее часто эти люди соглашались с тем, что сегодня было бы намного труднее сделать то, что получилось тогда. Лиза Конгдон была одной из первых иллюстраторов, кто сделал карьеру исключительно через интернет начиная с 2007 года. Упомянув еще одного автора, который появился там даже раньше, она сказала: «Если бы мы вдвоем стартовали сегодня, мы были бы просто одними из миллиона людей с определенной эстетикой, которые пытаются найти поклонников и продать свои работы». YouTube был запущен в 2005 году. В 2006 году среднее количество просмотров видео составило около 10 тысяч, в 2016 году – 89 тысяч. Люди начинают смотреть, например, успешные подкасты, и думают, что это – новая модель. Нет, она, конечно, до сих пор есть и продолжает быть новой. Но, по мере того как интернет дозревает, уплотняется, он перестает быть прежним Диким Западом, каким когда-то был, и свежие платформы больше не возникают с той же частотой – непонятно, сколько еще «открытий» у нас появится, сколько еще земель будет захвачено у закрывающейся границы. «Интересно, – сказал Бланда, – что дальше? Кто следующий? Появится ли следом еще хоть что-то?»

* * *

Но наибольшее преимущество дают деньги. Без сомнения, они были самой распространенной темой в моих интервью. Независимый фильм – это «элитный спорт», с «высоким уровнем траст-финансирования», как сказал один режиссер: «Ты должен знать, что у тебя, по крайней мере, есть подстраховка». То же самое можно сказать и о живом театре, считает Клэр Бэррон, драматург, лауреат премии «Оби» и финалист Пулитцеровской премии 2019 года. «Если посмотреть на самых успешных молодых режиссеров, то каждый из них начал с больших денег, – сказала она. – Это большая проблема. Это меняет все: и то, кто на самом деле работает, и тип театра, который вы видите. У многих передовых трупп есть основатели, которые явились с деньгами и могли позволить себе поставить десяток пьес, прежде чем стать успешными». То, что студенты художественной школы, как правило, являются выходцами из богатых слоев населения, более или менее воспринимается как само собой разумеющееся. «Какой родитель согласится заплатить двести тысяч долларов за диплом бакалавра изобразительных искусств? – спрашивает Коко Фуско, заслуженный профессор искусств. – Большинство специалистов из среднего класса не будут поддерживать своих детей в этом. Так кто же будет? Остается очень узкий сегмент Америки».

Также существуют своего рода стартовые позиции, которые художники воспринимают как способ «сунуть ногу в дверь». Молодые писатели работают младшими редакторами, начинающие режиссеры кино и телевидения стартуют как помощники продюсеров, юные художники – как ассистенты студий и галерей. Такая работа – это способы установления контактов, изучения связей, наблюдения за профессионалами и полевой тренинг. Единственная проблема заключается в том, что за это, как правило, платят столько, будто говорят: «Тебе ведь не нужны эти деньги, правда?» Если вообще платят. Студийные ассистенты могут получать всего 11 долларов в час; ассистенты производства – от 12 до 15 долларов в час. У меня была студентка, которая на седьмом курсе работала редактором в крупном независимом издании. Я спросил: «Сколько ты получаешь? Долларов шестьдесят?» Она фыркнула: «Почти сорок». С 2017 года ассистенты редакции New Yorker, по словам бывшего сотрудника, зарабатывали 35 тысяч долларов в год в городе, где арендная плата легко может составлять половину этой суммы. «Те, у кого есть привилегии, даже не пытаются объяснить, откуда они появились», – сказал он.

Но не менее распространенной, чем труд, которым едва ли можно прокормить себя, повсеместным явлением в СМИ и искусстве, является работа, за которую ничего не платят: иными словами, стажировка. По определению, это программа подтверждения квалификации для богатых. Джемма Сифф, которая оставила руководящую должность в журнале Harper’s Magazine, отчасти из-за зарплаты, сказала следующее о нью-йоркской индустрии культуры: «Это де-факто классовая система. И либеральные организации закрывают на это глаза. Они не могут на такое смотреть, потому что чувствуют себя ущербными».

У богатых есть и непрямые преимущества. Ноа Фишер – художник, который создал манифест, вдохновивший рабочую группу по искусству и культуре движения «Захвати Уолл-стрит». «Все эти миры – мир литературы, мир кино, мир изобразительного искусства – управляются сами знаете кем, – говорит он. – Туда берут не по итогам экзаменов». Идея всеобщего доступа, как сказала Тэмми Ким, журналистка, писавшая для New York Times, New Yorker и других видных изданий, «это туфта на постном масле. Любой, кто попытается пробраться наверх через этих воротил, обречен потратить чертову уйму времени, если не имеет личных связей». А поскольку люди начинают нарабатывать их еще с колледжа или университета, а элитные учреждения предпочитают выбирать детей из состоятельных семей, то, как выразился Фишер, в мире искусства «работает мощный классовый фильтр».

Преимущества в образовании также начинаются не с восемнадцати лет. «Только очень состоятельные государственные [старшие] школы могут финансировать учебные программы по искусству, – считает Коко Фуско. – В хорошую школу искусств не попасть без портфолио, а его не будет, если нигде не учиться». Любому ясно, что если к выпускному классу ты не умеешь считать, то вряд ли станешь ученым или инженером, но люди не осознают, какой огромный культурный и гуманитарный капитал нужно наработать к моменту окончания школы и тем более колледжа – навыки, связи, социальную гибкость, «грамотность» в широчайшем значении слова, – чтобы иметь достойный шанс практически в любой области искусства.

Искусство давно опирается на богатых: потому что они платят меньше, потому что успех – явление неопределенное и неустойчивое; потому что для понимания того, что такое деньги, и тем более для признания своего права стремиться к ним – необходимо вырасти при деньгах. Сейчас этот перекос становится все сильнее по мере того, как доходы падают, а затраты – особенно на аренду и учебу – растут.

Писательница Кристин Смоллвуд говорит следующее – в частности, о вопросах арендной платы: «В Нью-Йорке живет целое поколение молодежи, которое получает финансовую поддержку из-за пределов города». Джеймс Ли, работавший на телевидении с 2000 года и получавший тогда сто долларов в день как ассистент продюсера, отмечал, что в те дни люди с такой ставкой еще могли себе позволить жилье в Лос-Анджелесе. «Аренда была дешевле, – говорит он. – А сейчас, если ты хочешь работать на ТВ и в кино, при такой зарплате семье приходится тебя поддерживать».

Ноа Фишер, который преподает в Школе дизайна Парсонса в Нью-Йорке, сказал мне, что школа «привлекает мировую элиту», с «огромным процентом иностранных студентов, которые платят полную стоимость обучения», и добавил, что «это касается всех лучших художественных школ в крупных городах» с 2008 года, когда отечественные абитуриенты начали исчезать. Студенческий долг, конечно же, непомерно вырос, особенно для тех, кто получает степень магистра искусств. По словам Фишера, в этом нет ничего необычного для людей, которые платят от 800 до 1000 долларов в месяц в течение тридцати лет и более. Среди его бывших учеников раскол очевиден: между теми, на ком висят платежи, из-за чего едва остается время для выполнения своей работы; и богатыми, которые не выплачивают долг, и все успевают. Тем временем финансирование курса искусств в школьной программе снижается еще с 1970-х годов, а с 2001 года эта тенденция усугубляется тестированием таких программ, как «Каждому ребенку – качественное образование» (No Child Left Behind^) [22], которые вытесняют все, кроме математики и чтения, за исключением, конечно, частных школ или богатых, возможно, государственных школ, которые с тем же успехом могли бы быть элитарными.

Зарплаты в искусстве неуклонно теряют позиции в борьбе с инфляцией. Например, почасовая ставка студийных ассистентов с 1993 года если и росла, то максимум на 44 % в постоянных долларах^[23]. Когда в 2018 году рабочие Нью-Йорка подавляющим большинством голосов проголосовали за объединение в профсоюз, они сделали это отчасти потому, рост стоимости жизни в мегаполисе значительно опережал их повышения в карьере. На смену полному рабочему дню в индустрии культуры, как и в других сферах, приходят «все эти распыления на трудовые отношения по контракту», как выразилась Тэмми Ким, которая пишет о проблемах в трудовом законодательстве. Интернет, по ее словам, способствовал «угасанию традиционных экономических отношений, которые позволяли людям оставаться на плаву в прошлом. Большинство людей в творческих сферах либо необоснованно классифицируются как независимые подрядчики, либо еще хуже – работают такими урывками и на таких краткосрочных проектах, что буквально мечутся от одного мелкого задания к другому. Так что ни у кого нет медицинской страховки, ни у кого нет сбережений, ни у кого нет никаких льгот».

Краудфандинг – тоже не волшебная пилюля, как многим хотелось бы думать. Он не решил проблему доступности, сказала мне Марго Атвелл, потому что для этого нужно сперва получить доступ. Люди редко ходят на Kickstarter только для того, чтобы найти достойные проекты, в которые можно внести свой вклад, сказала она. Они это делают, потому что их попросили. Краудфандинг благоприятствует хорошо налаженным связям, людям, у которых есть друзья с внушительным доходом, и таким образом он усиливает, а не смягчает существующее неравенство. «Ваш успех на Kickstarter может в значительной степени зависеть от вашего происхождения и связей, – сказал мне Пол Ракер, афроамериканец, композитор, художник, а в 2017 году – стипендиат Фонда Гуггенхайма. – Мы охотнее отдадим деньги тому, кто похож на нас». Клэр Бэррон понадобилось 12 тысяч долларов, чтобы поставить свою вторую пьесу, то есть такая сумма, которую ребенок, выросший на Верхнем Ист-Сайде, может просто достать из кармана папиных штанов. «Здесь действительно важно, откуда ты родом», – признавала она. Бэррон родом из Уэнатчи, штат Вашингтон, а это «не то место, куда я могу вернуться и сказать: “Мистер и миссис Смит, можно мне тысячу долларов?”» Ей удалось собрать нужную сумму из крошечного гранта, нескольких пожертвований и немного на Indiegogo. «Это было так изнурительно в эмоциональном плане, – сказала она. – Просто ужас».

Фавиана Родригес – междисциплинарная художница и соучредитель ряда общественных и активистских групп, таких как Оклендский альянс искусств и Культурный центр Ист-Сайда, а также Presente.org, крупнейшей онлайновой правозащитной группы для латиноамериканских иммигрантов в США, и CultureStrike, национальной сети по вопросам социальной справедливости в области искусства. «Сейчас мы находимся в кризисе, связанном с демографией тех, кто творит культуру», – сообщила она. Четверо из пяти работающих художников, по словам Родригес, то есть люди, которые получают большую часть своего дохода от искусства, белые. «В целом в экономике искусства все до омерзения неравномерно. Речь идет обо всех сферах: о литературе, кино, скульптуре, танце – обо всем». Интернет ничего не изменил, добавила она. Тебе все еще нужно учиться. Тебе все еще нужны деньги, чтобы делать свою работу. Никуда не исчезли «системные учреждения, которые управляют культурой в этой стране», – музеи, школы искусств, голливудские студии. Если коротко, то мир искусства, по ее словам, становится «до крайности несправедливым».

* * *

Вот вам длинный ответ на вопрос, действительно ли авторам сложнее в современных условиях. В чем-то лучше, в чем-то хуже. При этом людям все еще нравится и Фавианна Родригес, и Клэр Бэррон, и Пол Ракер, и Ноа Фишер, и Джеймс Ли, и все те, с кем я беседовал. Кто-то ищет пути для процветания, кто-то – просто для выживания. А как они это делают – как на самом деле выглядят современные условия, – вы узнаете из следующей главы.

5
Сделай сам

Хорошие новости в том, что можно справиться самостоятельно. Плохие – в том, что это придется делать. Карьера, в том числе творческая, определенным образом отображает положение экономики. В первые десятилетия после Второй мировой, в эпоху, когда доминировали крупные, стабильные учреждения, такие как General Electric и Teamsters и Фонд Форда, художники могли делать карьеру, которая тоже была вроде как большой и серьезной, и если она не становилась постоянной и статичной, то хотя бы развивалась линейно. Вы выбирали себе дело, или несколько похожих, и занимались им одним способом в течение долгого времени: снимали фильмы для одной и той же студии, преподавали живопись в единственном университете, писали романы для своего издателя и статьи для конкретных журналов. Вы не думали о конце бизнеса, потому что у вас не было необходимости – для этого были посредники, – и в любом случае ни на что особо не могли повлиять. Но сейчас экономика нестабильна, фрагментирована и отмечена отголоском непрерывных потрясений. То же самое с искусством и карьерой в нем. Неизменными для авторов остаются только постоянные перемены. Единственное правило: держите глаза открытыми и будьте наготове.

«Чтобы сделать творческую карьеру, нужно приложить огромные усилия», – сказал мне иллюстратор Энди Джей Миллер (Энди Джей Пицца), подтверждая то, на чем многие делали акцент. Вы должны думать о том, чтобы «создавать свою карьеру как полноценный проект. Это вам не вломиться в кабинет художественного редактора – и все, готово». Ключевые слова сейчас – «ловкий», «ушлый», «хитрый». Диана Шпехлер – путешественница и рассказчица, которая также ведет писательские курсы онлайн и работает внештатным консультантом по рукописям. «Те люди, которых я вижу, впадают в депрессию, – говорит она, – потому что не видят иного пути, кроме того, который выбрали двадцать лет назад. Но если быть гибким, все получится». Нет больше такого понятия, как уединение в своем кабинете или студии. Нужно поддерживать постоянный контакт с рынком. Дэн Баррет, музыкант и продюсер из Остина, утверждает: ежедневного оттачивания умений недостаточно, нужно также учиться «сетевому общению, бухгалтерскому учету, отслеживанию тенденций». Он добавляет, что большинство его друзей, сделавших успешную музыкальную карьеру, «чрезвычайно сознательно относятся к постоянному развитию, изменениям, ад

William Deresiewicz

The Death of the Artist

How Creators Are Struggling to Survive in the Age of Billionaires and Big Tech

Публикуется по соглашению с Henry Holt and Company, New York

Оформление обложки Юлии Маноцковой

В оформлении обложки использовано фото Shutterstock

Copyright © 2020 by William Deresiewicz

© Дарья Ивановская, перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство «Лайвбук», 2021

Часть 1

Основные положения

1

Введение

Эта книга об искусстве, деньгах и об отношениях между ними, а также о том, как эти отношения меняются и, в свою очередь, меняют искусство. Эта книга о том, как люди творчества – музыканты, писатели, художники, кинематографисты – зарабатывают на жизнь или пытаются выжить в экономических условиях XXI века.

Вот вам несколько зарисовок.

МЭТТЬЮ РОТ, хасидский мемуарист, автор книг для детей и подростков, малой прозы, слэм-поэт, дизайнер видеоигр, блогер, создатель зинов[1], сценарист. В свое время встречался с секс-работницей нееврейского происхождения, выступал на Бродвее с Def Poetry Jam и стал единственным мужчиной в составе Sister Spit, феминистического коллектива из Сан-Франциско, работающего в разговорном жанре: он готовил этим бунтарррркам еду на шаббат. Мэттью стал автором таких книг, как «Йом-кипур нон-стоп» (Yom Kippur a Go-Go), «Не обращай внимания на Голдбергов» (Never Mind the Goldbergs) и детской истории «Мой первый Кафка» (My First Kafka). Рот, милый, похожий на ребенка, пишет и рисует в маленьких блокнотиках во время своих долгих поездок между Бруклином и Манхэттеном, где он живет с супругой и четырьмя детьми. Если вдохновение приходит к нему в шаббат (а оно к нему приходит постоянно), то приходится ждать заката, чтобы записать мысль.

Почти все, что делает Рот, приносит ему мало денег или не приносит вовсе. Когда в 2004 году он продал свою первую повесть за 10 тысяч долларов, эта сумма была чуть ли не вдвое больше того, что он заработал за весь предыдущий год. В 2016 году, после работы с видеоконтентом для иудейского веб-сайта, создания видеоигр в EdTech-компании, а затем – сценарной работы для научно-популярных скетчей в Sesame Workshop, Рот ответил на анонимный рекрутерский пост в нью-йоркской группе для сценаристов игр в Facebook. Оказалось, что это была вакансия от Google. Креативный писатель. Сперва он занял должность в «команде по вопросам личности» для Google Assistant, занимаясь написанием реплик и придумыванием пасхалок – неожиданных бонусов и шуток.

«Когда я попал в Google, все мои друзья сразу начали: “О, нашел себе тепленькое местечко!” – рассказывал Рот. – И примерно неделю или полторы я тоже так думал». Но оказалось, что устроился он по договору, без каких-либо выгод: для одиноких и молодых сотрудников деньги были неплохими, но недостаточными для человека, чья семья тратит 30 тысяч в год только на медицинские страховки. Договор подлежал продлению на срок от трех до шести месяцев, но согласно закону штата – не более чем на двухлетний период в целом. На момент нашей беседы он работал на этой должности уже полтора года. Также Рот приближался к новому рубежу. «Почти тридцать девять с половиной, – ответил он, когда я спросил, сколько ему лет. – Я не молодею».

Рот решил сравнить себя с Океаном Познаний, сказочником из детской повести Салмана Рушди «Гарун и Море историй» (Haroun and the Sea of Stories), чей «фонтан идей иссякнет» в один злополучный день. «Я до чертиков боюсь, что однажды мой мозг просто отключится, или что мне станет страшно постоянно подавать новые волнующие идеи», – признался он, понимая, что таким образом останется на пороге среднего возраста без творческой работы.

ЛИЛИ КОЛОДНИ (псевдоним), согласно всем возможным стандартам, может считаться успешным молодым иллюстратором. Ее очаровательный детский стиль принес ей неплохие гонорары от Penguin Random House, HarperCollins, New York Times, New Yorker и многих других известных издателей. «Друзья говорят мне: “Ты везучая, ты нашла занятие, которое идеально тебе подходит”, – рассказывает она. – А когда я сама ощущаю себя талантливой, когда ловлю волну, я просто знаю, что и как нужно делать. Что я на своем месте». В то же время Колодни беспокоится за финансовую сторону вопроса. «Я всегда просто сводила концы с концами, – признается она. – У меня нет сбережений». Когда я спросил, каковы ее «запросы» – то есть цифра, сумма в долларах, которая устроила бы ее как ежегодная прибыль, она ответила: «Такой цифры нет, но только потому, что я откладывала саму мысль о ней на потом. Мне тяжело представлять будущее».

Однако после нашей встречи дела у нее немного пошли вверх. Она несколько раз «сходила в кафе, не думая о тратах» и «кое-что купила», не проверяя при этом свой банковский счет, опасаясь, что израсходует лимит. Также с помощью агента Лили работала над проектом, который должен был, как она планировала, вывести ее карьеру на новый уровень. Она описала это как «импрессионистские полухудожественные мемуары».

«Я думала, что это такой способ быстро разбогатеть, – признается она. – Но он никакой не быстрый, – смеется она. – Все очень медленно. Это мое золотое яйцо, – объяснила Колодни. – Если оно разобьется и сгорит, придется все пересмотреть». Но что ей пересматривать? Что еще она может сделать? План Б – преподавать, в идеале – историю искусств, но при необходимости – что угодно. План В – любая работа вообще. «Все мои знакомые, – говорит она, – если не вкалывают с девяти до пяти и не сидят праздно на шее у родителей, то работают или йога-тренерами, или водителями такси, или няньками». После стольких лет ей было бы трудно «заниматься чем-то подобным, столь далеким от призвания». Но Колодни, которой на момент нашей встречи было уже тридцать четыре, также понимала, что приближается к решающему моменту. «Никакой стабильности, – говорила она о своем положении. – Особенно если я задумаюсь о ребенке. На самом деле, если я задумалась о ребенке – значит, я действительно его хочу».

МАРТИН БРЭДСТРИТ решил следовать за своими музыкальными мечтами в возрасте двадцати девяти лет. Он вырос в Австралии, сейчас живет в Монреале и является основателем группы Alexei Martov (лучше всего для описания их музыки подходит слово «громкая»). Коллектив собрал множество поклонников с помощью своих концертов, продвигая их через Facebook. В 2015 году Брэдстрит решил организовать турне. По его словам, для музыкантов подобного рода именно так и выглядит успех: «разъезжать в фургоне, играть песни, над которыми работал вместе с друзьями», делиться чем-то значимым с совершенно незнакомыми людьми.

Так что Брэдстрит прошерстил интернет в поисках похожих бэндов и просмотрел сотни афиш, чтобы выяснить, в каких местах они выступают. Потом он связался с Indie on the Move, базой данных для музыкантов, чтобы найти контактную информацию. Как он объяснял, площадка скорее возьмет тебя в график, если у тебя уже есть готовая программа и ее описание – подразумевается, что выступаешь ты и еще пара местных групп, – так что он просмотрел примерно 80 бэндов из Луисвилла и послушал их записи, чтобы выбрать наиболее похожих, с кем можно было бы сыграться. И потом, говорит Брэдстрит, «приходится думать, как продвигать выступление в городе, где ты никогда не бывал, на площадке, на которой ты никогда не выступал, с музыкантами, с которыми ты никогда не играл», что ему, кстати, удалось, поскольку он попросил у концертных площадок контакты СМИ для связи.

Брэдстрит признает, что ему пришлось проделать уйму работы, но благодаря интернету – это все, что требуется для организации турне. Он объяснил, что на первых порах деньги только уходят, но финансовый вопрос для него не важен (музыкант живет на сбережения от выигрышей в онлайн-покере и, как он выразился, «за счет прочих вложений»). Конечно, он с удовольствием перешел бы на следующий уровень – завел себе рекламного агента, антрепренера, заключил контракт со студией звукозаписи, – но, как он сам выразился, «там таких талантливых и без меня хватает». На момент нашей встречи Брэдстрит уже придумал себе новые занятия. «Можно считать, что зарабатывать на жизнь музыкой – прекрасное решение, – сказал он с легкой грустью. – Но в современных реалиях очень трудно быть эффективным во всем и сразу, особенно с возрастом». Однако он ни о чем не жалеет. Как он говорит, из пятидесяти концертов, что они дали, «половину можно занести в список ста лучших вечеров в моей жизни».

МИКА ВАН ХОУВ – независимый режиссер-самоучка из Охая, Калифорния. У него нет ни высшего, ни хотя бы среднего кинематографического образования. Как он сам говорит, его работа «стала возможна только благодаря интернету» и всему, чему он смог научиться в Сети. Если для него телевидение – это проза, то кинематограф – поэзия. «Смысл в том, чтобы выразить как можно больше за ограниченный промежуток времени, – говорит он. – Иногда бывают мгновения, в которых будто бы сосредоточено вообще все, или же в мелочах появляются намеки на то, как далеко простирается возможный человеческий опыт. И я всегда тяготел к таким моментам, поскольку они случаются в самые странные, самые неожиданные времена». Он рассказал, что учился, практикуя, «падая в процесс с головой». В первый день съемок своей дебютной короткометражки он взял с собой камеру, но забыл объектив. Съемки первого художественного фильма, средства на который были собраны на краудфандинговой платформе Kickstarter, при «микробюджете» примерно в сорок тысяч долларов заняли пять лет. Ван Хоув, выросший в бедности, предыдущие десять лет почти постоянно ночевал у друзей, да и сейчас регулярно спал у кого-нибудь на полу. Он был бы и рад жить с матерью, но у нее дела шли еще хуже, чем у него. «Зависит от того, чем ты готов пожертвовать, – говорит он. – Я готов отказаться от крыши над головой. Большинство людей так не могут, это их и ломает». Во время нашей встречи Ван Хоув как раз заканчивал работу над своим вторым фильмом, накануне до пяти утра внося правки. Он собирался показать картину на всех возможных фестивалях, от десяти до двадцати – лишь бы вступительный взнос был ему по карману. «Я пытаюсь понять: работает ли все, чему я выучился, – признавался Ван Хоув. Он был готов сделать следующий шаг – написать полноценный сценарий, найти нормальное финансирование, примерно 500 тысяч долларов. – Люди ведь чувствуют, когда ты готов». Я спросил, какая сила им движет. «Мне скоро тридцать, – ответил он. – Девять лет назад я решил, что буду заниматься этим до конца жизни. Я вложил все свои деньги и всего себя». Теперь осталось понять, какой след он оставит. «Я воспринимаю все как преемник других мастеров, – говорит он. – Мы смотрим на произведения искусства, появившиеся до нас, и создаем свои собственные как способ говорить с этим миром и видоизменять его».

* * *

В цифровой век в ходу два сценария того, как быть человеком творчества и зарабатывать себе на жизнь, и их истории диаметрально противоположны. Одна начинается в Кремниевой долине и продавливается ее пиарщиками в медиа. Суть такова: сейчас – наилучшее время, чтобы творить. У тебя есть ноутбук – а значит, и студия звукозаписи. У тебя есть айфон – а значит, и кинокамера. GarageBand, Final Cut Pro[2] – все инструменты под рукой. Дешевое производство, бесплатное распространение. Весь интернет на ладони: YouTube, Spotify, Instagram, Kindle Direct Publishing. Творят все кому не лень – вдохновился, постучал по клавиатуре, выложил свой креатив в Сеть. Вскоре ты уже зарабатываешь, делая то, что тебе нравится, – как все эти звезды видео, о которых болтают на каждом углу.

Другая история рассказывается самими авторами, чаще всего музыкантами, но также и писателями, кинематографистами, комиками: ты, конечно, можешь выложить свое творение, но кто его купит? Цифровой контент не монетизируется: музыка бесплатна, тексты бесплатны, видео бесплатно, даже фото, которые вы выкладываете в Facebook или Instagram, тоже ничего не стоят, потому что другие могут взять их (и берут) для использования просто так. Искусство – не для всех. Для создания произведений искусства требуются годы упорной подготовки, а также материальная поддержка. И если ничего не изменится, то большая часть мира искусства станет нежизнеспособной.

Я в большей степени склонен верить авторам. Во-первых, я не доверяю Кремниевой долине. У них миллиарды причин продвигать свое видение, но уже сейчас понятно, что они не такие уж образцовые граждане с высокой социальной ответственностью, какими себя позиционируют. Во-вторых, данные свидетельствуют в пользу авторов, которые, в конце концов, изнутри могут оценивать собственный опыт.

При этом люди все же занимаются искусством. На самом деле даже активнее, чем когда-либо, как подчеркивают технари. Как же им это удается? Терпимы ли нынешние условия? Устойчивы ли они? Стали ли они демократичнее – при тех «равных возможностях», которые нам якобы дает интернет? Как авторы научились адаптироваться? А сопротивляться? Как им удается процветать – тем, кто успешен? На уровне сухой терминологии – что значит функционировать как автор в экономике XXI века?

Экономика XXI века: это интернет и все, для чего он работает, во зло и во благо, но также и расходы на аренду жилья, студийных помещений, цены на которые стремительно растут, опережая инфляцию. Это увеличение стоимости обучения в высших и средних школах искусств, а вместе с ним – и объемов студенческих долгов. Это рост экономики свободного заработка вместе с долгосрочной стагнацией заработной платы, особенно в случае низкооплачиваемой дневной работы, к которой давно уже обращаются молодые авторы. Это глобализация, которая касается и конкуренции, и потоков капитала. Многие из нас, не имеющие отношения к искусству, также сталкиваются или вскоре столкнутся с этими факторами. Люди творческие просто стояли в первых рядах и приняли основной удар на себя.

* * *

Можно возразить и сказать, что людям искусства всегда было нелегко. В каком-то смысле да – хотя понятие «всегда» простирается не так далеко, – но кому именно было трудно? Молодым авторам, которые только самоутверждаются; тем, кто недостаточно талантлив, – а таких всегда хватало; или талантливым авторам, которым при этом не удалось найти свою аудиторию и достичь успеха. Теперь проблема еще и в том, что тебе тяжело, даже если ты добился успеха: нашел своего читателя или слушателя, завоевал уважение критиков и старших товарищей, работаешь в выбранной сфере постоянно и стабильно. Я говорил об этом с Иэном Маккеем, фронтменом хардкорных групп Fugazi и Minor Threat и главной фигурой на инди-музыкальной сцене с начала 80-х годов прошлого века. «Я знаю много кинематографистов, – сказал он, – которые вложили все сердце и душу и деньги в проекты задолго до расцвета интернета, а в итоге остались с голой задницей, потому что слишком мало людей захотели посмотреть их кино. Но так и должно быть. Сейчас же проблема в том, что ты можешь остаться с голой задницей, даже если достаточное количество людей захотело посмотреть твое кино, почитать твою книгу и послушать твою музыку».

Да, творческим людям всегда было трудно. Но есть разное «трудно». Важно, насколько. Степень этой сложности определяет, насколько ты вкладываешься в свое искусство, вместо того чтобы прозябать на работе, а от этого зависит, насколько ты будешь хорош и как много сможешь создать. Уровень задач определяет, кто будет первым. Чем меньше ты заработаешь своим творчеством, тем больше тебе придется полагаться на другие источники дохода – например, на маму и папу. Чем меньший капитал вращается в мире искусства в целом, тем чаще оно становится прерогативой богатых детишек. Также достаток коррелирует с расой и полом. Если тебя волнует культурное разнообразие, то придется уделить внимание и экономике. Представление, что «они все равно будут этим заниматься» – то есть настоящий творец ни за что не бросит искусство, – растет либо из наивности, либо из невежества, либо из привилегированности.

Когда мы забываем о тяжелом положении художника[3] в современной экономике, для этого есть очевидная причина. Произведений искусства не просто много – их намного больше, чем когда-либо, и стоят они при этом дешево. Потребители искусства сейчас находятся в наиболее выгодном положении – по крайней мере, если не приравнивать количество к качеству или не беспокоиться о работниках на другом конце цепочки услуг. Сперва у нас появился фастфуд, потом – быстрая мода (недорогая одноразовая одежда, производимая низкооплачиваемыми рабочими в таких местах, как Вьетнам и Бангладеш), а теперь мы имеем и быстрое искусство: сделанную на скорую руку музыку, такую же литературу, такое же видео, дизайн, иллюстрации, которые мгновенно изготавливаются и в спешке потребляются. Можно наесться этим досыта. Однако нужно задать себе вопрос: насколько питательными будут все эти продукты и устойчива ли производящая их система.

* * *

То, как (и сколько) платят авторам, влияет на их творения: именно их мы включаем в свой опыт, именно они определяют наше время и формируют сознание. В этом суть. Искусство может жить вне времени в том смысле, что оно выходит за пределы хронологических рамок, но, как и любой другой человеческий продукт, создаетсяв какую-то эпоху и подвергается влиянию условий, в которых появляется. Люди предпочитают это отрицать, но каждый автор это понимает. Мы потребляем больше того, что нам нравится, и меньше того, что не нравится. По-настоящему оригинальное искусство – экспериментальное, революционное, новое – всегда было занятием нерентабельным. В благоприятные времена большая часть таких творений поднимается за черту выживаемости, где их существование становится возможным, – там автор может продолжать творить, пока не придет признание. В дурные времена большая часть оказывается по другую сторону. Какое же искусство мы обеспечиваем себе в XXI веке?

Люди, которые платят за произведения, сами определяют (напрямую или нет), что будут создавать авторы: этим занимались покровители эпохи Возрождения, буржуазные театралы XIX века, зрительские массы XX века, публичные или частные меценаты, спонсоры, коллекционеры и т. д. Экономика XXI века не только высосала значительные суммы из мира искусства, но также перенаправила их в неожиданные и не всегда плохие стороны. Появились новые источники финансирования, среди которых особое место занимают краудфандинговые сайты; вернулись старые – вроде прямого покровительства; существующие методы либо набирают силу – такие как брендирование искусства и другие формы корпоративного спонсорства, либо становятся слабее – как научное исследование. И все это влияет на то, что авторы создают.

В своей книге мне в первую очередь хотелось очертить эти перемены. Интернет позволяет мгновенно обратиться к аудитории – как и к автору. Возможно, здесь не хватает профессионалов, зато тут помогают любителям. Сеть тяготеет к скорости, краткости и повторам; все должно быть новым, но при этом узнаваемым. Акцент делается на гибкость, универсальность, экстраверсию. Все это (и не только это) меняет наши представления о прекрасном, влияя на восприятие и качественного продукта, и искусства как такового.

Выживет ли оно само? Я говорю не о креативности или созидании – написании музыки, рисовании картин или сочинении рассказов. Я имею в виду особое понятие – Искусства с заглавной «И», – существующее лишь с XVIII века: искусства как автономного царства созидания смыслов, не подчиняющегося ни старым властям вроде короля и Церкви, ни новым – вроде политики и рынка, не знающего ни авторитетов, ни идеологии, ни хозяина. Я говорю о том понятии, которое предполагает, что задача автора – не развлекать аудиторию или льстить ей, не прославлять Господа, группу или спортивный напиток, но изрекать новую правду. Выживет ли оно?

Я беседовал с исполнительницей Ким Дил, еще одной иконой инди-сцены (среди ее проектов – группы Pixies и The Breeders). Дил выросла в Дейтоне, штат Огайо, где до сих пор живет; сейчас ей уже за пятьдесят. Она, не жалуясь, сравнивает себя с трудягами, среди которых взрослела на индустриальном Среднем Западе, все более превращающемся в постиндустриальный Средний Запад. «Я автосборщик, – рассказывала она. – Своего рода сталевар. Еще один человек в мировой истории, чья профессия устарела и исчезла».

Но дело в том, что музыка не похожа на добычу угля или производство автомобильных антенн. Мы можем прожить и без антенн, можем найти альтернативу углю. Музыка же незаменима. Сколько времени в среднем вы ежедневно уделяете искусству? Я не о визуальном искусстве и не о высоком искусстве. Я подразумеваю любое искусство: нарратив в книге и на телевидении, джаз по радио, музыку в наушниках, живопись, скульптуру, фото, концерты, балет, кино, поэзию, пьесы. Наверняка наберется несколько часов в день. А учитывая то, как люди слушают музыку, то получится, что искусству посвящена каждая минута.

Можем ли мы жить без профессиональных авторов? ИТ-евангелисты[4] заставляют нас думать, что можем. Они утверждают, что мы вернулись в золотой век дилетантства. Сделано на коленке, как в старые добрые времена. Но из всех выбранных вами произведений искусства – сколько создано дилетантами? За исключением группы вашего соседа по комнате, полагаю, немного. Вы уже были в театре импровизации вашего двоюродного брата? Разве именно таким вы хотите видеть искусство – не только до конца вашей жизни, но и до предполагаемого конца истории человечества? Еще один гаражный бэнд? Великое искусство, даже просто значимое лежит на плечах индивидуумов, готовых потратить львиную долю своей энергии на творчество, – другими словами, на плечах профессионалов. Любительский креатив – без сомнения, прекрасен для тех, кто им занимается. Но не стоит его путать с подлинно гениальным.

* * *

Одним из наиболее вопиющих (и самых известных среди музыкантов) примеров технополлианизма[5] стала публикация Стивена Джонсона, известного писателя, популяризатора науки и теоретика СМИ, в The New York Times Magazine в 2015 году. В статье «Творческий апокалипсис, которого не было» (The Creative Apocalypse That Wasn’t) он опирался на некоторые очень общие (и поверхностно интерпретированные) данные, утверждая (угадайте, что?), будто сейчас – самые благодатные для авторов времена. В ответной статье «Журналистика данных, которой не было» (The Data Journalism That Wasn’t) Кевин Эриксон, директор Future of Music Coalition, исследовательской агитационной группы, камня на камне не оставил от аргументов Джонсона и продолжил следующим: «Если вы хотите знать, как идут дела у музыкантов, спросите их самих, и желательно не у одного. Разные исполнители дадут разные ответы, и все они будут корректны с точки зрения их собственного опыта. Но общая картина будет более точно отображать многообразие происходящего».

Это я и сделал. Опросил музыкантов, очень и очень многих, а также: писателей, мемуаристов, поэтов, драматургов, людей, которые снимают документальные и художественные фильмы, делают телешоу, художников, иллюстраторов, мультипликаторов и концептуалистов. Эта книга строится на примерно ста сорока длинных официальных интервью, неформальных беседах с учителями, журналистами и активистами, продюсерами, издателями и торговцами, консультантами, администраторами и деканами – но в основном с людьми искусства.

Личные истории авторов можно условно разделить на два типа. Среди них – истории вирусного успеха, которые служат пропаганде Кремниевой долины: например, как Chance the Rapper, получивший три «Грэмми» без контракта на запись студийного альбома, или Э. Л. Джеймс, сделавшая из своего фанфика по «Сумеркам» (Twilight) книгу «Пятьдесят оттенков серого» (Fifty Shades of Grey). Также здесь хватает – куда без этого? – биографий, профайлов и интервью успешных авторов всех мастей. Последние совершенно безупречны; нам хочется побольше узнать об этих экстраординарных личностях, в том числе их простом происхождении и трудном начале пути. Но на стыке двух жанров история любого автора – это история успеха, и в каждом случае этот успех кажется неизбежным, поскольку уже является свершившимся фактом. Наши представления об их жизни искажаются из-за предвзятости выборки. Большая часть авторов, даже тех, кто всю жизнь работает, – а их не очень большой процент, – не становятся богатыми и знаменитыми. Именно с такими людьми я и хотел поговорить – не с пробившимися на вершину волшебными единорогами, а такими авторами, как писатель Мэттью Рот, иллюстратор Лили Колодни, музыкант Мартин Брэдстрит и кинематографист Мика Ван Хоув. Кроме того, я взял множество интервью у молодых практиков в возрасте от двадцати пяти до сорока – людей, которые делают карьеру в условиях современной экономики и чьи истории таким образом наиболее точно рассказывают о связанных с этим трудностях.

Добавлю пару слов об этих интервью, которые являются наиболее полезной и трогательной частью моей книги. Я решил провести их не лично, а по телефону, поскольку посчитал, что такие условия – благодаря которым мои респонденты не будут держать себя в рамках, как полагается при личной встрече, – сделают общение более честным, более откровенным и менее осторожным. Так и случилось. Я попросил уделить мне всего час. Беседы неизменно были долгими. Они часто затягивались на полтора или даже два часа, пока эти люди раскрывали самые деликатные подробности своей финансовой жизни. А в конце разговора они часто благодарили меня. Люди хотят, чтобы их услышали. Они готовы рассказывать. Мне было неловко от этого доверия, оказанного незнакомыми людьми, и я могу лишь надеяться доказать на страницах книги, что достоин его.

* * *

В этом проекте я участвую как снаружи, так и изнутри. Я писатель, но я не творец (предпочитаю описывать свою работу как не творческую и не художественную, поскольку мне кажется, что в современном мире, где слово «творчество» у всех на устах, должен быть хоть один человек, который гордо заявляет: «Я не занимаюсь творчеством»). Однако за последние двенадцать лет я тружусь на фрилансе полный рабочий день. Так что в широком смысле моя ситуация похожа на ситуацию моих респондентов.

Моя жизнь не в искусстве, но рядом с ним началась в 1987 году, когда я зашел на урок танцевальной критики Тоби Тобиаса в Барнард-колледже (я собирался получить степень магистра журналистики в находящемся рядом Колумбийском университете). Для первого задания Тоби не посылал нас в театр. Он отправил нас в мир танца, чтобы просто посмотреть, как люди двигаются. Посмотреть и описать. Этот курс изменил мою жизнь. Я понял, что никогда не видел мир раньше, поскольку даже не пытался, а также узнал, что именно в этом и состоит искусство и любовь к нему: не быть снобом, не отвлекаться, а видеть то, что перед тобой. Искать истину.

Этот курс действительно все перевернул. Именно из-за него я в том же году вознамерился вернуться в аспирантуру для изучения английской литературы, к чему всегда стремился (а занимался естественными науками), и из-за него же решил стать критиком: сперва я десять лет работал танцевальным критиком, и еще двадцать – литературным. Первые десять из этих двадцати я был профессором английского языка. Об искусстве я думал всю свою взрослую жизнь.

Только когда я уже вовсю работал над этой книгой, я понял, что она перекликается с предыдущей, об элитном высшем образовании и системе, которая ведет к ней студентов. Обе книги посвящены тому, что наша жестокая и несправедливая экономика заставляет молодых людей делать и какими быть. Обе – о выживании человеческого духа в режиме этой экономики. Но между этими проектами есть большая разница. В книге об образовании я активно избегал обсуждения финансового вопроса, поскольку хотел заставить читателей задуматься, для чего еще нужно образование. Но в наше время все, кто поступает в колледж, думают только о деньгах. Эта книга касается противоположного. Она вся – о конкретных цифрах, а это – последнее, о чем люди думают, когда речь заходит об искусстве. Вот почему начинать нужно именно с них.

2

Искусство и деньги

Согласно привычным представлениям, глава с таким названием, как эта, должна быть очень короткой. Буквально в одно предложение: искусство не имеет никакого отношения к деньгам и не должно его иметь, потому что они оскверняют всю идею, а сама мысль о материальном разлагает творчество.

На самом деле эти убеждения появились сравнительно недавно. В эпоху Возрождения, когда художников еще считали ремесленниками, никто даже не задумывался о том, годится ли обменивать искусство на наличные. Авторы работали по договоренности с очень конкретными условиями, как пишет социолог Элисон Гербер в «Произведениях искусства» (The Work of Art), в частности, оговаривались «тема произведения, размер, краски, время изготовления и обрамление». Только в современном мире, с появлением Искусства с заглавной «И» – как автономного способа самовыражения – появилось мнение, что оно и коммерция являются взаимоисключающими понятиями. По мере того как на протяжении XVIII и XIX веков разрушались традиционные верования – и наукой, и скептической критикой Просвещения, – искусство взяло на себя роль веры, став своего рода светской религией для прогрессивных слоев общества, местом, куда люди шли для удовлетворения своих духовных потребностей – поиска смыслов, наставлений, выхода за пределы обычного. Искусство, как прежде религия, считалось выше мирского. Нельзя одновременно служить и Богу, и мамоне.

С авторами произошло то же самое, что и с искусством: они стали новыми священниками и пророками. Именно в современном мире появился богемный голодный художник, одинокий гений – образ блаженно необычный, монашески самоотверженный и духовно избранный. Бедность автора стала чарующим, показным признаком внутренней чистоты.

Двадцатый век добавил к этим представлениям явный политический и, в частности, антикапиталистический оттенок. Искусство не просто вышло за пределы рынка, оно должно было противостоять ему – присоединиться или даже возглавить социальную революцию, которая в первую очередь должна стать революцией сознания. А «инструменты хозяина», как писала Одри Лорд, «никогда не разрушат его дом». Искать признания на рынке означало бы войти в его состав, гнаться за материальными благами, стать «продажной шкурой».

Тенденция сохраняется и сегодня. Слова вроде «карьера» и «профессионал», не говоря уж о «собственности» (имеется в виду интеллектуальная), в искусстве воспринимаются с подозрением. Музыканты говорят о так называемом инди-коде, предполагающем равнодушие к деньгам и успеху; как сказал Мартин Брэдстрит, «если группа всего этого достигла, значит, она по определению больше не инди». Серьезное визуальное искусство – искусство из «мира искусства» – воспринимает себя как форму антигегемонистского критического дискурса. В своем предисловии к антологии недавних работ из Paris Review, ведущего литературного журнала страны, тогдашний главный редактор издания Лорен Штейн выразила сожаление по поводу идеи, будто начинающих писателей можно подтолкнуть к тому, чтобы они воспринимали себя как профессионалов, при этом подборка носила название «Непрофессионалы» (The Unprofessionals). В своем исследовании под названием «Подарок» (The Gift) Льюис Хайд настаивает, что произведение искусства относится к «экономике дарения», а не к системе товарного обмена. Эта книга, ставшая современной классикой, остается стандартом для художников спустя почти сорок лет после выхода в свет.

Такие идеи горячо поддерживаются непрофессионалами в авторской среде – точнее, особенно ими. Мы не хотим, чтобы наши любимые музыканты думали о деньгах, как заметил один из моих собеседников, и мы сами не хотим верить, что они задумываются о подобном. Произведения искусства должны существовать в царстве духа. Они должны быть чисты и нематериальны по сути своей, одаривать нас вкусом рая, тем неповторимым ощущением, в котором кажется, что душа нашла свой истинный дом. Нам нужно, чтобы художник был так же чист, как и созданное им произведение. Мы ждем, что автор станет вести себя так, будто рынка и его хитросплетений вообще не существует. Более точным будет даже сказать, что его уже не существует, будто настали времена, когда капитализм пал, о чем сейчас мечтают очень многие.

* * *

Это прекрасные идеалы, но необходимо идти на компромисс при взаимодействии с миром. Искусство может существовать в царстве духа, а вот авторы – нет. Помимо душ у них есть тела, и эти тела предъявляют свои жесткие требования. Проще говоря, художники хотят есть. «Подарок» – книга вдохновляющая, она изменила мнения многих людей по данному вопросу, но она показывает, что приведенные Хайдом примеры взяты из сказок, антропологических изысканий, поэзии и мифологии, и в ней нет почти ни слова о том, как на самом деле выглядят отношения между искусством и деньгами.

Книга Хайда скрывает правду. Экономика дарения всегда опирается на базовые системы поддержки, которые зависят – во всяком случае, в современном социуме – от рынка. А это включает в себя сферу, к которой принадлежит и Хайд, и всегда принадлежал я: академическое сообщество. Хайд считает, что наука относится к экономике дарения (как и образование в целом), поскольку ученым не оплачивают публикацию их работ. На самом деле деньги они получают: косвенно – от университетов, в виде предоставленной им занятости, надбавок или повышений, которые причитаются за академические успехи. Однако за кулисами всегда ведутся переговоры между престижем и чеканной монетой: чем известнее ученый, тем больше вероятность, что ему хорошо заплатят. А университеты, в свою очередь, получают прибыль от платы за обучение, грантов, налогов и прочих денежных средств, которые в конечном счете генерируются рынком.

Такие мистификации я постоянно видел в академических кругах, особенно когда аспиранты в моем институте пытались образовать профсоюз (поскольку их, как и представителей искусства, уже не раз поимели). Один профессор – у него был очень пафосный дом и еще один не менее помпезный – чуть ли не в обморок падал, когда заходила речь о деньгах в связи с научной работой. Деньги? Какие деньги? Деньги, какая пошлость! Суть была в том, что мы трудимся из любви к своему делу, а уж потом университет щедро вознаграждает нас на свое усмотрение. Ничего общего с рынком.

Таким образом, в искусстве – мире, наполненном профессионалами левых взглядов и неприбыльными организациями, – им и приходится как-то зарабатывать себе на жизнь. Статус, заработанный с помощью системы аттестаций, одним движением конвертируется в наличку. Писатель может ни копейки не получить со своего сборника стихов, чаще всего изданного некоммерческим издательством, но это повлияет на его профессиональный статус. Музей ничего не заплатит скульптору, но выставка позволит агенту поднять цену на работы. Гранты, премии, курсы, лекции, комиссионные – все это способы, которым учреждения отмывают для художников деньги, зачастую полученные от богатых спонсоров, заработавших эти средства не игрой в ладушки. Вам платят не за продажу, боже упаси, – только за то, что вы тот, кто есть, и делаете то, что делаете.

Ложное сознание, также известное как отрицание, постепенно превращается в лицемерие. Катрина Фрай – молодой фотограф, ставшая консультантом по влиянию, эффективности и планированию жизни для авторов из разных сфер искусства в Лос-Анджелесе. «Хватит бесить самих себя, – говорит она своим клиентам. – Хватит притворяться, что, создавая нечто коммерческое, вы продаете душу. Потому что вы в любом случае создаете нечто коммерческое». Режиссер Митчелл Джонсон (имя изменено) рассказал мне о ведущей платформе, на которой Голливуд ищет новые таланты: «В Сандэнсе[6] большинство – независимые люди, которые хотят стать зависимыми». Такая ситуация типична для мира искусства, где вопрос денег стоит крайне серьезно, особенно с учетом близкого соседства революционной риторики и небольших денежных кучек. «Важно поддерживать иллюзию, что это не бизнес, – как сказал один анонимный меценат в “Мне нравится ваша работа: искусство и этикет” (I Like Your Work: Art and Etiquette), брошюре инди-издательства Paper Monument, – и что ваши взаимоотношения существуют не для того, чтобы приносить пользу карьере». Как пишет голландский экономист Ханс Эббинг в книге «Почему художники бедны?» (Why Are Artists Poor?), художники вроде Энди Уорхола и Джеффа Кунса, задорно выставляющие напоказ свой интерес к деньгам, иллюстрируют общую изощренность: «Иронизируя о том, что лежит в основе искусства, сам его мир игриво подтверждает отрицание экономики».

К тому же можно просто врать. Если художники не говорят о деньгах, то только потому, что не хотят обсуждать свои финансы, особенно если их обеспечивают родители или супруги. У представителей мира искусства множество тайн, финансовых и не только, а также большое нежелание их разглашать. Писательница Сара Николь Прикетт, выросшая в Лондоне, Онтарио, рассказывала о том, с какими разными образами жизни столкнулась, оказавшись в литературном мире Нью-Йорка, и сколько в нем людей с «тайным достатком» и «спокойными хладнокровными ожиданиями». В своем эссе «“Спонсировано” супругом: почему писатели зря не говорят, откуда берутся их деньги» (“Sponsored” by My Husband: Why It’s a Problem That Writers Never Talk about Where Their Money Comes From) романистка Энн Бауэр упоминала двух признанных авторов, один из которых – «наследник грандиозного состояния», а второй буквально вырос на руках у литературных мэтров. Оба лгали, недоговаривая – перед обширными аудиториями отвечая на вопросы молодых и впечатлительных людей – о преимуществах, которые помогли им преуспеть. Если бы они говорили о трастовом фонде или полезных связях – или о том, как им приходилось бороться, сотрудничать и пихаться локтями, – это подорвало бы впечатление, что они достигли успеха только за счет своей исключительности.

Наивысшей формой лицемерия является использование авторами чистоты своего образа в качестве маркетинговой стратегии. Эта уловка была популярна среди музыкантов по меньшей мере с 60-х годов XX века. Бедность – это аутентичность, а аутентичность – это наше все. Группы берут на фотосессии лимузины, а сами при этом одеваются как богемные нищеброды. О мире искусства Ханс Эббинг пишет: «Иногда прибыльно быть неприбыльным. Неприятие рыночных ценностей может способствовать успеху на рынке». Деньги не отсутствуют в искусстве, о них просто не говорят.

* * *

Главными жертвами этого заговора благочестивых притворщиков являются авторы, чаще всего молодые, которые слишком простодушны, чтобы заметить двойную игру. Если художники часто наивны в отношении денег, то только потому, что им велели не думать об этом. Если они беспомощны, когда речь идет об их карьере, то только потому, что их приучили считать слово «карьера» грязным. Главное, о чем мне рассказала Катрина Фрай, – ей приходится учить своих клиентов, которым слегка за двадцать, но которые уже истощились и выгорели от бесконечных метаний туда-сюда, снижать психологические барьеры, стоящие на пути к заработку с помощью искусства, глушить их внутренние голоса. «Все эти суждения о деньгах и искусстве, – говорит она им, – полная чушь. Выдумка».

Не могу представить себе другую такую область, в которой людям становится стыдно, когда им платят за работу, – и еще более стыдно за желание получить оплату. Писательница Адель Уолдман, чей первый роман «Милый друг Натаниэл П.» (The Love Affairs of Nathaniel P.) внезапно стал хитом, рассказывала, что на данный момент довольно лениво живет за счет выручки, хотя за все те годы, которые она писала книгу, ей не заплатили ни копейки (и все равно она продолжала писать). Саммус (SΔMMUS) – рэперша и МС[7] в стиле афрофутуризм, ей слегка за тридцать. Она сказала, что, когда ее диск получил первые отклики (было продано 300 копий на музыкальной онлайн-платформе Bandcamp), она так сильно переживала из-за его платного распространения, что неделю спустя разместила его бесплатно на SoundCloud. Люси Беллвуд в шестнадцать лет пропустила целый учебный год, в течение которого ходила по морям на полноразмерной копии парусника времен Войны за независимость; позже она начала карьеру профессионального карикатуриста, документируя свой опыт в очаровательном комиксе «Беггиринклз: Путеводитель по жизни в море для чайников» (Baggywrinkles: A Lubber’s Guide to Life at Sea). Беллвуд подробно рассказала о своих мучительных отношениях с деньгами: о боязни пожизненной нищеты, о стыде за то, что пользуется талонами на питание, о том, как с трудом поняла – говоря об этом так, будто тема является запретной, – что «не стыдно хотеть» «стабильного и разумного дохода». По ее мнению, у художника всегда все не так: либо он шарлатан, поскольку зарабатывает слишком мало, либо жадина, потому что зарабатывает слишком много. «Слишком толстый, слишком худой, слишком высокий, слишком маленький» – куда ни сунься, мир забросает тебя суждениями.

Все это оказывает не только психологический эффект. Беллвуд рассказывала, что ей стыдно вести переговоры о более высоких гонорарах, и она такая не одна. Иллюстратор Энди Джей Миллер (в профессиональных кругах известный как Энди Джей Пицца) ведет подкаст Creative Pep Talk, а также просвещает художников о реалиях творческой карьеры с помощью курсов, выступлений и книг. Он говорит, что в своей сфере деятельности постоянно видит «авторов, которые со всеми этими предрассудками насчет денег сильно себя недооценивают, в то время как люди более финансово умные на них наживаются». Например, инди-код в музыке подразумевает, что тебя устраивает, когда тебя обдирают как липку – то есть платят за выступление меньше, чем обещали, либо не платят вовсе (ты же выступаешь не ради денег, правда?). Поскольку писатели и прочие авторы творят не из материальных побуждений, как сказал основатель электронной книжной платформы Smashwords Марк Кокер, «эти люди просто созданы для того, чтобы их эксплуатировали». Эксплуатация принимает разные формы: от откровенного воровства до самосаботажа, как в случае Беллвуд, от монетизации цифрового контента без соответствующего вознаграждения до недоплат работающим авторам со стороны художественных организаций, в том числе и некоммерческих. Но в основе этого лежит представление, что художники не должны просить денег – что, как выразился другой мой собеседник, «искусство должно быть просто искусством».

* * *

Искусство – это работа. Тот факт, что люди занимаются им из любви, или ради самовыражения, или по политическим причинам, ничего не отменяет. Как и факт, что с точки зрения формальной занятости это тоже не работа. Шеф-повара часто готовят из любви к процессу, но никто не пытается обедать бесплатно. Активисты руководствуются политической приверженностью, но им оплачивают их время. Самозанятость – все равно занятость. Даже если у тебя нет начальника, ты все равно трудишься.

И если искусство – это работа, то авторы – сотрудники. Никому не нравится это слышать. Обычным людям – потому что это разрушает их романтические представления о творчестве. Самим авторам – тоже, как мне рассказывали те, кто занимается их трудоустройством. Они так же покупаются на мифы, они так же хотят считать себя особенными. Быть рабочим – значит стать таким, как все. Однако принять, что искусство – это труд, в том смысле, что подразумевает вознаграждение, может стать важнейшим актом самоутверждения и самореализации. В статье «Комплимент», вошедшей в издание «Росчерк: писатели, деньги и искусство заработать на жизнь» (Scratch: Writers, Money, and the Art of Making a Living) Нина Маклафлин, журналистка, ставшая затем плотником, а после – мемуаристкой, рассказывает о том, как научиться отказываться от мысли, будто похвала, продвижение и огласка являются достаточным вознаграждением для писателя – как были бы достаточной оплатой за работу строителя. «Люди спрашивают, когда у человека появляется право называть себя писателем, – пишет она. – Я думаю, ответ такой: когда он признает, что писательство – это работа».

Искусство – это тяжело. Представления о вдохновении, приходящем без усилий, – еще один романтический миф. Для любителей искусство может быть просто формой отдыха, но никто – ни любитель, ни профессионал, пытающийся заниматься творчеством хоть сколько-нибудь серьезно, – не питает иллюзий, будто это легко. «Писатель, – сказал Томас Манн, – это тот, кому писать труднее, чем остальным людям». Труднее, потому что нужно сделать больше, чем ты можешь, больше, чем ты умеешь, и еще потому, что ты задаешь себе более высокие стандарты. Мне будет несложно что-нибудь нарисовать, потому что я не умею рисовать. Ничего хорошего у меня не получится, и никому не придется мне за это платить. Саммус, рэперша-афрофутуристка, меняла свое отношение к вознаграждению за музыку по мере того, как все больше в нее вкладывалась. «Понимание стоимости моей работы стало реальностью, – рассказывала она. К этому подтолкнули “необходимость назначать цену” за то, что создается, поиск денежного эквивалента “бессонным ночам, тревоге, отношениям”, которых ей стоило такое количество работы над музыкой. – Теперь я совершенно спокойно беру деньги за свой труд».

Искусство имеет ценность. Ему необходим финансовый эквивалент. Нет, люди не заслуживают оплаты, когда делают то, что они любят, – этот аргумент часто можно услышать в спорах по поводу пиратства, – но они заслуживают оплаты, когда делают то, что нравится тебе, что нравится другим. Именно так работает рынок – назначая стоимость за все, что ценно. Желать вознаграждения не означает быть капиталистом. Это даже не означает принимать капитализм. Это означает только, что ты живешь в капиталистическом обществе. Вряд ли удастся найти кого-то более «левого», чем Лиза Соскольн, глава W.A.G.E. (Working Artists and the Greater Economy), которая занимается организацией справедливого вознаграждения художников, студийных ассистентов и других работников мира искусства, но при этом манифест ее группы призывает к «уравниванию культурных ценностей и их капитальной стоимости». Писательница и художница Молли Крабаппл, еще одна образцовая левая, в эссе «Грязная нажива» (Filthy Lucre) пишет следующее: «Умалчивание финансового вопроса – это инструмент классовой войны». Быть левым – не означает делать вид, что рынка не существует; это значит работать внутри рынка, пока он существует, ради экономической справедливости – чтобы людям платили, причем не те копейки, которые кажутся разумными их начальству или аудитории, а столько, сколько их труд действительно стоит.

Художник не стремится разбогатеть (а даже если и стремится – что с того? С каких пор мотивы человека определяют, сколько ему можно заплатить?). Единственные авторы, мечтающие о богатстве, – это новички и те, кто только собрался стать творцом. Остальные знают правду: работать в искусстве – значит получать меньше, чем мог бы при другом выборе профессии. Однако, несмотря на финансовые трудности, художники упорствуют, поскольку независимость и удовлетворение значат для них больше, чем прибыль (что также не является причиной ничего им не платить). Даже в рамках карьеры они часто решают не увеличивать свои доходы – то есть отказываются от возможностей, которые весьма прибыльны, но малоинтересны. Когда автор утверждает, что ему нужно заплатить, причем заплатить честно, то делает это только потому, что он работает, чтобы выжить, а не чтобы уморить себя до смерти. Он хочет продолжать свое занятие. Художники в этом смысле похожи на других профессионалов по призванию – учителей, соцработников, – ценящих удовлетворение выше достатка. Но им все равно нужно оплачивать счета. Не обязательно делать что-то ради денег, чтобы хотеть их получить. Достаточно просто быть живым.

* * *

Но художники – по крайней мере, некоторые – ошибаются в одном. Некоторые из творческих людей, с которыми я общался, говорили, что их (то есть вообще всех) должна поддерживать общественность, причем сугубо в практическом смысле – чтобы справиться с экономическим кризисом в искусстве, и потому, что авторы этого достойны. Но это не так – во всяком случае, не потому, что они просто являются авторами. Моника Бирн – удостоенная многих наград драматург и писательница-фантаст, среди работ которой – пьеса «Что должна знать каждая девушка» (What Every Girl Should Know) о борьбе за контроль над рождаемостью и «Девушка на дороге» (The Girl in the Road), повесть о близком будущем, действие которой происходит в Индии, Африке и у Аравийского моря. «Мы воспринимаем как данность, – говорит она, – тот факт, что никто не зарабатывает на жизнь написанием рассказов. Но почему? Это работа полную смену». Но получается, что это не она – в том смысле, что никто не просил тебя ее выполнять. Людям должны платить за то, что они пишут рассказы, которые другие хотят читать, а не за сам факт писательства как такового. Автор работает по специальности. Ты пишешь рассказ и надеешься, что тебе заплатят за его публикацию. Или – в наше время – издаешь книгу самостоятельно и надеешься, что читатель заплатит тебе напрямую. Ты удовлетворяешь потребность, в существовании которой даже не уверен, и если ее не существует – что ж, не повезло. Поддержка, публичная или любая другая, никогда не достается человеку, который создает никому не нужный продукт. В этом смысле авторы не отличаются от тех, кто открывает ресторан или магазин, и часто прогорает. Быть художником – не работа. В экономическом дискурсе – это бизнес.

При официальной работе вам платят за ваше время: ежедневно, еженедельно или ежемесячно, в зависимости от обстоятельств, по ставке, которая рассчитывается по часам или годам. Ваши расходы по отношению к работе, за возможным исключением затрат на проезд, как правило, весьма скромны. И если вы работаете за комиссионные или в качестве независимого подрядчика, то делаете это на условиях, которые оговорены заранее, а оплата гарантируется при условии успешного выполнения работы.

С искусством все иначе. Оно начинается с вложений – зачастую значительных, которые полностью ложатся на плечи автора. Во-первых, это время: месяц на написание картины, два или три года на запись альбома, три, четыре, пять лет на сочинение повести. Конечно, время – деньги, те самые деньги, которые нужны, чтобы за этот период прокормить себя (а может, и свою семью). Также приходится инвестировать финансово, в строгом смысле слова. Не забывайте, что даже «малобюджетный» фильм может обойтись в сорок тысяч долларов (а зачастую – и того больше). Хоть сколько-нибудь серьезная запись альбома означает аренду студии, персонала, сессионных музыкантов, затраты на сведение; одна из моих собеседниц-музыкантов назвала типовую для нее сумму в 20 тысяч. В случае с изобразительным искусством приходится покупать инструменты и материалы, которые недешевы, и оплачивать мастерскую, которая еще дороже. И все это делается, когда ты еще не знаешь, обернутся ли твои вложения прибылью.

Откуда берутся эти деньги, этот капитал? Вечный вопрос. Важнейшее, что делает культурная индустрия, – отвечает, выступая источником внешних инвестиций. Издатели предлагают аванс в обмен на долю от будущей прибыли. Кино- и телестудии подписывают контракты на продолжение сценарной работы. Еще они покрывают расходы на производство – оплачивают работу редакторов и книжных дизайнеров, студии звукозаписи и монтажеров, актеров, камеры, съемочную группу – и берут на себя маркетинговые и рекламные затраты. Да, у культурной индустрии есть проблемы, главная из которых – слишком много людей получают отказы. Крупнейшие лейблы могут подписать контракты лишь с небольшим процентом всех существующих музыкантов. Даже если вычесть всех инди, среди которых очень мало продвинутых, все равно подавляющее большинство остается за бортом. До эпохи интернета таким людям вообще некуда было деваться. Теперь на помощь приходят краудфандинговые сайты, особенно Kickstarter, который фокусируется исключительно на творческих проектах и предназначен для сбора стартового, венчурного капитала, который при других условиях выглядел бы как аванс.

Но в искусстве есть еще один важнейший источник стартовых средств: оно само. Авторы запускают новые проекты – хотя бы частично – на средства, полученные от предыдущих. Музыканты называют это альбомным циклом: написание, запись, релиз, тур; отдохни, сплюнь, повтори. Каждый альбом финансирует следующий – ближайшие два-три года жизни, включая время, когда вы сможете исследовать и экспериментировать, размышлять и расти, сделать следующий шаг на пути в качестве автора песен и композитора. Успешные музыканты не «сидят сложа руки и считают гонорары», как традиционно утверждают противники авторского права. Они работают над новым материалом. Если им и правда удается разбогатеть, они, скорее всего, ведут активный образ жизни: участвуют в разнообразных проектах на общественных началах – играют в благотворительных концертах, наставляют молодых артистов и даже спонсируют работу других людей.

Только вот если музыку сделать бесплатной, инди-фильмы отдать на растерзание «пиратам», а все книги продавать за копейки на Amazon, то финансовый цикл разрывается. Если проект не зарабатывает ничего или почти ничего, то он не сможет и финансировать. Покупая диск, ты платишь не «за пластик» – это еще один шаблон противников авторских прав, считающих, что за цифровой контент не надо платить. Ты платишь за новый диск, релиз, альбом – тот, которого еще не существует. Эми Уитакер – писательница и педагог, работающая на стыке искусства и бизнеса. «Когда я занимаюсь бизнес-образованием художников, – рассказывает она, – то часто объясняю им, что их просят проявлять щедрость и что-то отдавать, прежде чем ожидать нечто взамен». Однако, как аудитория эпохи бесплатного контента, мы тоже должны быть щедры. Дай художнику деньги – и он превратит их в искусство.

* * *

Отдать, прежде чем получить что-то взамен: это не экономика дарения (ведь сама суть подарка в том, что ты ничего не получаешь взамен). Это – рыночная экономика. Это то, чем занимаются рестораторы, закупая продукты с утра и готовя еду днем, не представляя, сколько людей съедят ее вечером. Это то, чем занимается фермер, выращивая урожай. Да, искусство – часть рыночной экономики, цикл инвестиций и дивидендов. Пора заканчивать с наивностью по данному вопросу. Пора прекратить трястись от ужаса, слыша в контексте искусства слова «продвижение», «финансовый поток», «бизнес-модель», «юрист». Мне пришлось и самому выучить этот урок. Начиная свой проект, я был тем еще пуристом. Все отрицал. Только вот откуда, по-нашему, берется искусство в обществе, где практически все появляется примерно одним и тем же образом? Аист, что ли, его приносит? Пора бы уже завязать с невинностью.

Рынки не есть зло. Это один из способов удовлетворения наших потребностей. Они (как и деньги, кстати) не тождественны капитализму, которому они предшествовали несколько тысячелетий. Но вы, вероятно, не против капитализма, даже если вам кажется, что да (еще один урок, который я получил). Вы можете быть берникратом[8], сторонником «нового курса»[9], или тем, кого в современном мире называют социалистом, и вы не против капитализма (именно это имела в виду Элизабет Уоррен[10], называя себя «капиталисткой до мозга костей»). Вы выступаете против необузданного капитализма. Против постыдного неравенства, свинских прибылей и доходов, контроля правительства миллионерами и корпорациями и сведения всех ценностей к ценности денег. Вы считаете, что рынок нужно сдерживать и контролировать – через законодательство, регулирование, судебную власть, с помощью активистов, профсоюзов, щедрых социальных услуг. Я тоже так считаю. Но рынок не укротить, не признав прежде его существование.

Ничто из мною сказанного не подразумевает, что отношения между деньгами и искусством совсем не напряженные или могли бы не быть таковыми. Хайд не ошибся, предполагая в «Подарке», что эти два явления несовместимы – образно говоря, несоизмеримы. Они не столько не должны соприкасаться, сколько попросту не могут. Произведения искусства не могут быть товаром, хотя мы иногда обращаемся с ними именно так. Они – вместилища духа, можно купить сосуд, но нельзя купить его содержимое. Сказать, что искусство принадлежит рынку, не означает утверждать, что оно должно ему принадлежать – однако, учитывая, в каком мире мы живем, просто обязано.

Даже Хайд в конце концов это признает. «Эта книга по большей части предполагала, – пишет он в заключительной главе, – что между рынком и дарономикой существует неразрешимый конфликт». Но, развивая мысль, он продолжает: «Мое мнение изменилось». Он пришел к выводу, что эти два понятия «должны быть совершенно разными сферами. Есть способ их примирить, и […] именно примирения мы должны искать». Искусство должно выйти на рынок, говорит Хайд, но оно не должно с него начинаться – то есть со слежки за тем, на что есть спрос. Художникам стоит воспринимать свои дары как дары; только тогда они могут обменивать плоды творческого труда на деньги, которые позволят им продолжать что-то создавать.

Я тоже придерживаюсь этой позиции. Искусство и авторы обязаны существовать на рынке, но не быть его частью.

Здесь и кроется напряжение, которое невозможно устранить: его можно только выдержать. Двусмысленность отношений с рынком – состояние ни временное, ни поправимое. Важно то, как мы там функционируем. Или, по крайней мере, должны. Чистота – не вариант, ей есть всего одна альтернатива – то есть цинизм – с типичной современной подачей, с оттенком рефлексивной иронии – как единственный способ спокойно пойти на уступки. Именно этим путем и идет Джефф Кунс, размещающий изображение Моны Лизы на сумках Louis Vuitton. Однако сегодня, когда контент демонетизируется, когда взлетают арендная плата и студенческие долги, когда институты культуры, как некоммерческие, так и коммерческие, приходят в упадок и загнивают, для художников становится все более невыносимым поддерживать это необходимое напряжение: быть «внутри», но не «частью», не следить, что продается, не капитулировать. Документалистка Лизанн Пажо отметила следующее: «Я думаю, предмет исследования вашей книги действительно лежит в корне дилеммы – можно ли создавать то, что идет у тебя изнутри, прямо из души, то, что ты не можешь не создать, и при этом выживать в нынешнем мире как автор?

* * *

Неслучайно авторы все чаще и чаще понимают, что говорить о деньгах – важно, особенно друг с другом. Многие из моих собеседников рассказывали о своих ранних проблемах, поскольку в свое время наелись мифов о голодающих художниках, которые никогда не думают о деньгах и скорее умрут, чем пойдут на компромисс ради выгоды. Многие были готовы делиться сокровенными подробностями своего финансового положения, потому что, как они объяснили, молодым авторам особенно важно знать правду.

В более широком смысле финансовый кризис 2008 года, похоже, стал переломным моментом в дискуссиях и активизме вокруг вопроса о деньгах в искусстве. W.A.G.E., группа Лизы Соскольн, появилась именно тогда. Движение «Захвати Уолл-стрит» (Occupy Wall Street)[11] в 2011 году дало толчок к появлению еще одного движения Occupy Museums («Захвати музеи»), основным объектом внимания которых являются экономические вопросы мира искусства, в том числе студенческие долги по кредиту на обучение. В 2012 году Джон Маккри, фронтмен альтернативной рок-группы Cake, основал Коалицию создателей контента (в настоящее время – Альянс за права артистов) – группу для защиты прав музыкантов. В 2013 году писательница и редактор Манджула Мартин основала сайт Scratch (по которому впоследствии была составлена одноименная антология) как площадку для разговоров о писательстве и деньгах, а художник и педагог Шэрон Лауден опубликовала книгу «Жить и поддерживать творческую жизнь» (Living and Sustaining a Creative Life), первую в серии сборников личных эссе мастеров изобразительного искусства. В 2014 году объединенная группа медиакомпаний, трудовых коллективов и отдельных художников запустила CreativeFuture в качестве группы поддержки кино- и телеиндустрии (в настоящее время она включает в себя представителей других творческих областей). В 2015 году журналист в области искусства Скотт Тимберг опубликовал работу «Культурный крах: убийство творческого класса» (Culture Crash: The Killing of the Creative Class) – книгу, документирующую разрушительное воздействие цифровой экономики на музыкантов, журналистов, книжные магазины и др.

Вся моя книга опирается на таких людей и их усилия. Искусство можно назвать попыткой сделать видимым невидимое. Две вещи, которые я пытаюсь выделить в этой книге, – это то, что творчество давно пыталось скрыть само от себя: работа и деньги. Первое здесь не считается деятельностью, а второму вообще в этом мире не место.

3

Лучший момент из возможных

(Техноутопия)

Прежде чем вникать в суть – в специфику реальных взаимоотношений между художниками и деньгами в экономике XXI века, – надо обсудить уже существующий сценарий, предложенный Кремниевой долиной, ее друзьями и сторонниками. Или даже несколько, поскольку повествование поворачивает в разные стороны, по мере того как разоблачаются все обманы и заблуждения.

Сперва тебе говорят, что все отлично. «Еще никогда не было так легко зарабатывать творчеством, – писал Стивен Джонсон в “Апокалипсисе, которого не было”, невежественной статье в New York Times Magazine, – если вы полны страсти совершить этот критический скачок от обычного хобби до прибыльного занятия на неполный рабочий день» (то есть уже легче, но еще не просто. Зарабатывать деньги, но не обязательно много, минус расходы). Такие рассуждения постепенно превращаются в активную пропаганду разнообразия «творческого предпринимательства» со стороны бизнес-гуру, которая началась еще в девяностых. «У всех есть шанс выделиться», – писал Том Петерс в статье «Бренд призвал тебя» (The Brand Called You), опубликованной в 1997 году в Fast Company, в которой впервые появилась эта броская фраза (хотя, конечно, не каждый по определению может). Гари Вайнерчук велел нам: «Дерзай!: Почему СЕЙЧАС самое время заработать на своих пристрастиях». Тимоти Феррисс обещал, что у нас будет «четырехчасовая рабочая неделя», а Крис Гильбо сулил «стартап за 100 долларов»[12]. Видите, все просто, как никогда.

Обычно в качестве подтверждения приводятся тенденциозно отобранные истории успеха – обычно одни и те же, поскольку выбор, на самом деле, невелик. Если речь идет о музыке, то приводится в пример Chance the Rapper, парень, взявший целых три «Грэмми» без контракта на запись альбома, и вместе с ним, разумеется, Аманда Палмер, собравшая более миллиона на Kickstarter на продюсирование альбома «Театр – это зло» (Theatre Is Evil), а также дуэт Pomplamoose, симпатичная молодая пара, прославившаяся вирусными домашними клипами на известные песни. Если коснуться литературы, сразу появляется Энди Вейер, автор бестселлера «Марсианин» (The Martian), изначально опубликованного на его личном сайте, а с ним и вышеупомянутая Э. Л. Джеймс, превратившая свой фанфик по «Сумеркам» в «Пятьдесят оттенков серого». Далее, телевидение: Илана Глейзер и Эбби Джейкобсон с «Бродом Сити», который начинался как собранный «на коленке» веб-сериал, и Лина Данэм с «Девчонками», ее впервые заметили еще в колледже, когда она опубликовала видеоролик, на котором девушка в одном бикини чистит зубы в фонтане.

Журналисты тоже любят такие истории об особых случаях. От них всем хорошо. У всех появляется маленькая мечта. Мы читаем о юмористе, который взорвал Twitter, о поэте, который стал звездой в Instagram, о певце, который зарабатывает шестизначные суммы, не выходя из дома. Из той же серии – рассказы о признанных авторах, которые внедряют новые модели дистрибуции, подразумевающие обычно бесплатный контент, добровольные пожертвования и другие прямые сделки с аудиторией. Джазовая исполнительница Эсперанса Сполдинг записывает альбом «Воздействие» (Exposure) на Facebook в течение семидесяти семи с лишним часов, рекламируя его издание ограниченным тиражом в 7777 физических копий. Знаменитый писатель и автор комиксов в течение месяца бесплатно выкладывает в Сеть роман «Американские боги». Но ведь все согласны, что такие эксперименты работают только для уже знаменитых авторов.

Суть не в фактах и не в логике. Читая людей, пишущих об экономике культуры – таких проблемах, как пиратство, авторские права и бесплатный контент, – с точки зрения про-технологий, я поражаюсь двум вещам. Первая (и это общая тенденция среди наблюдателей-технарей) – это их пустое, грубое самодовольство. Всех, кто не согласен, обвиняют в том, что он просто «не врубается», или обкуренный, или луддит, или нытик-пессимист. Не нравится, что технологии делают с миром? Привыкай. Потому что знаешь, что? Люди то же самое говорили о печатном станке, проигрывателе Victrola, видеомагнитофоне. Знаете, кто врубается? Дети. Дети все понимают. За детьми будущее. Все это – спор методом «кто быстрее нажмет на кнопку», с использованием пугающих и раздражающих слов. «Эксперты» – плохо. «Критика» – плохо. «Посредники» – плохо. «Корпорации», «собственность», «профессионалы» (которых, очевидно, нет в Кремниевой долине) – плохо, плохо, плохо. На другой чаше весов – «творчество» «Сделай сам» от «современных детей», которое «вскипает» «по всему миру».

И второе, что меня поражает, когда я читаю этих технопросветленных, это их абсолютное невежество в том, что есть культура на самом деле и как она создается. В книге «Богатство сетей» (The Wealth of Networks) Йохай Бенклер доказывает превосходство аматорских работ через аналогию с донорством крови (когда компенсация снижает качество материала), как будто бы создавать произведения искусства – не сложнее, чем проколоть вену. Он, как и другие апологеты этого мнения, превозносит аматорство, но пока они выясняют, что слово «аматор» происходит от латинского слова «любовь», оказывается, что это единственное, до чего они дошли в своих изысканиях. Клэй Ширки, ведущий интернет-евангелист, считает, что любовь – это то, что отличает аматора от профессионала, который, предположительно, трудится ради денег. Кажется, при этом он совершенно не понимает, что профессионалы принимают все, с чем сталкиваются, – в том числе и с такими аргументами, – потому что ими движет «то самое чувство». Ширки также уверен, что Wikipedia и прочие ресурсы с краудсорсинговым контентом являются «творческими парадигмами нового века» – как будто фильм или литературное произведение есть не что иное, как модульная конструкция, представляющая собой не более чем сумму элементов, которые могут собрать (по частям, если случился неловкий момент застоя) совершенно не знакомые между собой люди. А не сложное, целостное произведение, создаваемое только через непрерывный акт интенсивной работы воображения.

В вопросах искусства, как и в других сферах, техно-евангелисты витают в облаках на высоте тысяч миль над реальностью. Они так уверены в том, что есть правда – и еще сильнее в том, что ей станет, – что даже не пытаются выяснить реальную истину. Неудивительно, что они постоянно и с абсолютной уверенностью делают предсказания, которые на поверку оказываются абсолютно же ошибочными. В 2014 году блогер и журналист Мэттью Иглесиас провозгласил, что благодаря Amazon издательская индустрия вскоре будет «стерта с лица Земли». В 2010 году Николас Негропонте, основатель медиалаборатории Массачусетского технологического института, утверждал, что буквально лет через пять бумажные книги если не исчезнут, то безвозвратно устареют. Не застрахованы от таких заявлений и авторы, в особенности – любители футуризма. В 2002 году Дэвид Боуи говорил, что «был совершенно уверен, что авторские права […] изживут себя лет через десять». «Прогнозы – для слабаков», – как в 2015 году заметил Гамильтон Нолан, тогдашний главный редактор Gawker («Зевака»)[13], и его заявление подтвердилось закрытием этого сайта буквально год спустя.

Но технопророки сильнее всего промахиваются, когда говорят о самом большом вопросе: о влиянии Кремниевой долины на здоровье культуры. В статье для журнала Free, опубликованной в 2009 году, Крис Андерсон, бессменный главный редактор Wired, предположил: после того, как столько репортеров потеряли работу, журналистика будет спасена легионами подрабатывающих любителей. В журнале Remix 2008 года Лоуренс Лессиг, профессор Гарвардского университета, защитник авторских прав и кандидат в президенты, предвидел, что культура ведения блогов, позволяющая людям выражать свое мнение в письменной форме, научит миллионы рассуждать более строго и объективно. «Монополии – уже не то, чем они были раньше», – говорил Андерсон, допуская, что еще «слишком рано утверждать», будто они «теперь не страшны для онлайн-формата». По словам Лессига, Amazon, как и другие техногиганты, «могут неправильно использовать собранные данные», но у них «есть серьезный стимул этого не делать», раз уж «бизнес можно вести где угодно». Предсказания – действительно для слабаков, для тех, кто их легко проглотит. В этом смысле пророчества становятся пропагандой – с помощью ручных идиотов из журналистов и академиков техносектор торгует пустыми обещаниями процветания и свободы.

Спрашивать надо у самих авторов. Когда я озвучивал для собеседников позицию Кремниевой долины – «лучший момент из возможных, просто сделай и покажи», – чуть ли не все отвечали, что это чушь собачья. «Да, это работает, – говорил один. – Я вот катаюсь в своем “Роллс-Ройсе” и точно говорю: работает». Еще один интересовался – мол, можно написать текст, выложить его на Medium, – «и как это позволит заработать деньги?». Когда речь зашла о бюджете, один телевизионщик заметил: «У всех сейчас одни и те же инструменты, но это не означает, что любой может стать президентом». «Я не вижу экономическую составляющую, – сказала Руби Лернер, директор-основатель Creative Capital, ведущей благотворительной организации, занимающейся искусством. – Нельзя просто напечатать на 3D-принтере тысячу пар сережек и съехать, наконец, от родителей». А еще чаще, слыша позицию Кремниевой долины, мои респонденты просто смеялись в ответ.

* * *

Ну ладно, соглашаются техноутописты, может, сейчас все не так хорошо, но поверьте, обязательно станет. Рынок нас спасет, ну или дети нас спасут. Я все это воспринимаю как аргумент из серии «не парься, будь счастлив». Рынок приспосабливается, как говорит Лоуренс Лессиг: «невидимая рука» будет следить за тем, чтобы у производителей контента были способы заработать. По мнению инди-рокера и продюсера Стива Альбини (и многих противников авторского права), «публика сама решит, как вознаградить» любимых артистов. «Музыку не остановить», – сказал мне Иэн Маккей, икона инди-музыки. «Будущее прекрасно. Поверьте», – пишет Дэйв Аллен, бывший панк-рокер, теперь занимающийся технологиями, рекламой и менеджментом в музыкальной индустрии. Мне эти утверждения напоминают знаменитый комикс про двух ученых. Один из них на доске записывает множество формул, поясняющих, вероятно, какой-то процесс, помещая в центр надпись: «ПОТОМ ПРОИСХОДИТ ЧУДО» («Думаю, тут стоит пояснить более детально», – комментирует второй ученый). Похоже, что именно такой тип мышления и используется. Все паршиво – ПОТОМ ПРОИСХОДИТ ЧУДО, – и все отлично. Так – и в искусстве, и в техноэкономике в целом. Кремниевая долина уже не один десяток лет кормит нас утопическими историями, но наступление счастья все откладывается и откладывается. А тем временем все теряют работу.

На индивидуальном уровне принцип «не парься, будь счастлив» принимает форму вездесущего «просто»: просто создавай классные вещи, просто показывай свои работы, просто устанавливай свои правила, просто попроси. Производство таких обнадеживающих перлов превратилось в кустарную индустрию, особенно среди авторов, которым удалось добиться успеха в новых условиях. «Создавай классные вещи» и «устанавливай свои правила» – выдумка Нила Геймана, чья напутственная речь перед выпускниками Университета искусств в Филадельфии в 2012 году, полная этих и других подобных трюизмов, стала вирусным феноменом. «Спроси», вероятно, пошло от Аманды Палмер, которая быстро снискала себе славу после переворота на Kickstarter. Там она просила музыкантов бесплатно отыграть грядущее турне, а потом было ее знаменитое выступление на TED «Искусство просить», которое в итоге превратилось в книгу-бестселлер. Легко думать, что все просто, – после того, как все получилось. Джо Миллер, в прошлом студентка магистратуры, ставшая ведущей программы «Во всей красе с Самантой Би» (Full Frontal with Samantha Bee), заявила в прямом эфире ток-шоу Fresh Air на Национальном общественном радио (National Public Radio – NPR): «Студенты, которые сейчас меня слушают […] просто попробуйте. Выложите свои работы в интернет. Загрузите видео на YouTube. Покажите – просто покажите ваши тексты. Пишите смешное в Twitter. Вас обязательно заметят».

Подобные заявления, независимо от того, насколько они благонамеренны, по сути – катастрофически безответственны. А некоторые – не особо и доброжелательны. Множество людей с легкостью продают пригоршнями лунный свет – например, компании вроде Author Solutions, в настоящее время принадлежащей хедж-фонду, бизнес-модель которого вращается вокруг охоты на самоиздаваемых писателей, или сервиса MasterClass, который продает предварительно записанные лекции таких знаменитостей, как Стив Мартин, и предлагает посмотреть «все-все-все-что-угодно за низкую, очень низкую цену в 180 долларов США в год». «Знай, что и для тебя найдется место», – говорит Мартин в проморолике. Пошел ты, Стив. Настоящим комикам в этом жанре никто не рад.

«У победы нет градаций», – отмечает Молли Крабаппл, писательница и художница, в своей работе «Грязная нажива»: «легко сказать, что если люди достаточно хороши, достаточно усердно работают, достаточно спрашивают, достаточно верят», то их ждет успех. Но это ложь. Актер Брэдли Уитфорд также высказался довольно прямо. В WTF, подкасте комика Марка Марона, он сказал, что таланта, упорного труда и «желания» совершенно недостаточно, чтобы сделать карьеру на сцене. Нужна еще удача. В книге «Искоренить: путешествие по музыкальной и цифровой культуре XXI века» (Uproot: Travels in 21st-Century Music and Digital Culture) диджей Джейс Клейтон признается, что не доверяет людям, советующим устанавливать собственные правила: «У них, видимо, есть подушка безопасности». Клейтон также добавляет, что «создание качественной музыки» (то есть настоящего искусства) «не имеет прямого отношения к чьей-либо популярности». Один из моих респондентов, независимый режиссер, чьи работы были показаны на кинофестивале Sundance, но который до сих пор живет от гонорара до гонорара, сказал следующее: «Мысль о том, что ты что-то создаешь и оно само выйдет в мир, – ловушка раздувшегося на стероидах капитализма. Это ложь. Это модель Хорейшо Элджера»[14].

Хорейшо Элджер: сказки «из грязи в князи» времен начала так называемого Позолоченного века. Самое жестокое в риторике этого «просто сделай» – то, что она строится на мифах, к которым люди и так уже с радостью приготовились. Ханс Эббинг перечисляет их в книге «Почему художники бедны?»: миф о том, что самоотверженность ведет к успеху, в то время как реальные шансы на триумф в искусстве сродни прыжку с обрыва; миф о позднем взлете карьеры, который позволяет людям «продолжать обманывать себя до восьмидесяти лет»; миф об авторе-самоучке, который может быть кое-как применен к поп-музыке, но редко (мягко говоря) к другим сферам.

К этим устоявшимся заблуждениям можно добавить еще и те, что раскормил интернет. Миф об успехе за одну ночь. Миф о необнаруженном гении, нетипичный даже для времен Кафки и Ван Гога и, по сути, вымерший в эпоху большой, многоуровневой и все более глобальной индустрии культуры (и системы образования), которая превратила поиск талантов в бизнес. Миф о том, что если ты не добился успеха, то сам виноват («не очень-то и хотел»), что является не просто обвинением жертвы, но еще и типично американской ошибкой представления экономики в индивидуальном, а не в системном свете. Миф о том, что если ты не преуспел, значит, и не должен был, – это, по сути, такой порочный круг в рассуждениях (как мне сказали, «кто ищет, тот всегда найдет»). Эббинг – экономист и художник. Как он говорит, авторы бедны, потому что их слишком много, а столько их потому, что большинство из них оторваны от реальности.

* * *

Но нас ждет продолжение: может быть, все не очень хорошо, и, возможно, очень хорошо и не станет, но во всяком случае сейчас лучше, чем прежде, в стародавние времена «посредников» и «привратников». Это аргументация «злодеями в костюмах»: они обдирают авторов, игнорируют подлинный талант и думают только о деньгах. В существование злодеев верят повсеместно, это одно из базовых верований об искусстве и коммерции. Я тоже считал, что такие люди – злые, пока сам не встретил нескольких. Когда я впервые ездил по нью-йоркским издательствам, надеясь заключить договор, я ожидал встретить там толпы обывателей с бланками. Вместо этого я увидел людей (в основном, кстати, женщин), которые любят книги, читают их и хотят издавать самые лучшие произведения. Представление о том, что индустрия культуры «игнорирует гениев» или «душит оригинальные голоса», категорически ошибочно. «Все хотят публиковать самобытных авторов», – сказал мне редактор Питер Джинна, автор книги «Что делают редакторы: искусство, ремесло и бизнес книгопечатания» (What Editors Do: The Art, Craft, and Business of Book Editing), работающий в этой сфере с 1982 года. Издавать оригинальных авторов – это то, ради чего живут такие люди, как Джинна, и это занятие частично помогает им заработать. Конечно, признался он, редакторы иногда делают ошибки – он сам однажды отказал Джону Гришэму, – но только потому, что они тоже несовершенные люди, а не потому, что злодеи. Правда в том, что забытых гениев и забытые книги (как в свое время Германа Мелвилла или книгу «Назови это сном» (Call It Sleep) Генри Рота, теперь уже классический роман об иммигрантах) отталкивают, в основном, не издатели («Моби Дик» был все же опубликован), а читатели. Именно мы душим самобытные голоса, игнорируя их. При этом каждый раз, когда ты «открываешь для себя» новую увлекательную книгу, это практически наверняка заслуга редактора (а не агента или издателя), открывшего ее первым.

Большая часть враждебности к этим «злодеям» (особенно в мире музыки, где ситуация особенно плоха), похоже, происходит из неспособности признать, что культура – это бизнес. Как часто мы слышим истории о музыкантах, которых вынудили «отказаться от прав» или которые только задним числом обнаружили, что сделали это? Но я правда не понимаю – они что, не читали контракт? Их кто-то силой заставил его подписать? Передача прав на распространение в обмен на авансы и роялти – это именно то, что представляет собой контракт со студией звукозаписи. Для чего, по их мнению, нужны эти деньги?

Однако существуют определенные нормы. Я слышал, как некоторые авторы (артисты, писатели) жалуются, что их несправедливо вынуждают «спрашивать разрешения на работу» – на съемку или публикации. Но они просят не только о работе, они просят, чтобы им платили – а тебе никто не даст денег, пока не будет ясно, что ты чего-то стоишь (и больше, чем другие). Многие авторы, похоже, ненавидят официальных представителей только за то, что те их игнорируют, примерно так же, как мальчик-подросток ненавидит симпатичную девочку. Даже сейчас, когда у всех есть рабочая опция в виде самопубликации и самопродюсирования, когда не надо «спрашивать разрешения», авторы почти всегда жаждут установить связь с индустрией культуры. Инди-группам нужны бухгалтеры, менеджеры, контракты на запись. Инди-кинематографисты хотят попасть в Голливуд. Даже Э. Л. Джеймс и Энди Вейер заключили контракты с матерыми издательствами уже после того, как стали популярными. Я говорил со множеством авторов, которым удалось издать книги без участия агентов, но я не уверен, что встречал хоть одного, который не мечтал бы о своем собственном.

По сути, когда люди говорят об официальных лицах, в мышление вклинивается табу на смешение искусства и денег. Я вспоминаю о евреях-ростовщиках премодернистской Европы, например, о Шейлоке, венецианском купце, презираемом за то, что занимался делами, о которые соседи-христиане не хотели марать руки, но которыми при этом пользовались. Официальные представители – люди, которые дают финансовую поддержку, – стали козлами отпущения за вину, что испытывают по отношению к деньгам художники, символически отягощенные злом, которое золото якобы из себя представляет.

Я не утверждаю, что индустрия культуры идеальна. Это далеко не так. Может, она и не убивает на корню оригинальные голоса, но глушит многие из них только потому, что не может позволить себе слишком много проб и ошибок. Она производит тонны дерьма, поскольку это прибыльно. Я выяснил, что в музыке действительно хватает злодеев, которые пытаются ободрать исполнителей как липку (правда, я также узнал, что исполнителя пытаются обчистить вообще все – и именитые лейблы, и инди-лейблы, менеджеры, рекламщики, владельцы клубов, даже те, кто устраивает квартирники, – так что проблема этого мира все же в культуре, а не в злодеях).

Я также не предполагаю, что старая система представляла некий золотой век – особенно в том виде, в котором она вошла в эпоху интернета. При этом система, что была еще до нее, – маленькие независимые компании, зачастую искренне увлеченные поиском и воспитанием талантов, вроде Atlantic Records Ахмета Эртегюна или Scribner’s Максвелла Перкинса, – подарила нам величайшие произведения предвоенных и послевоенных десятилетий. Но с 70-х годов XX века последовательные волны консолидации, не утихшие до сих пор, породили новую «старую систему», в которой преобладали медиаиндустриальные конгломераты. Нет ни малейшего сомнения в том, что интернет и другие цифровые инструменты подарили ей свободу и снизили расходы. Но это не означает, что в наше время общее положение вещей улучшилось. При удачном раскладе, как я объясню в следующей главе, картина неоднозначна, и она уж точно сложнее той, в которую технопророки («старое – плохо, новое – хорошо») заставляют нас верить.

* * *

Кроме того, не успевают они перестать говорить о смутных событиях прошлого, как сразу же начинают заверять, что мы возвращаемся в старые добрые времена. К менестрелям, когда музыканты зарабатывали на жизнь выступлениями. Назад, к деревенским мастерским, с печатью под заказ, к товарам местного производства. Нам напоминают, что только в последние лет сто у музыкантов появилась возможность более-менее достойно зарабатывать себе на жизнь. И на протяжении большей части истории все идеи тоже были бесплатными.

Во-первых, мы никуда не «возвращаемся». История движется только в одном направлении, несмотря на кажущиеся повторы. Менестрели жили в совершенно другом обществе. Им не надо было платить подоходный налог, снимать жилье в Лос-Анджелесе и обеспечивать детям учебу в колледже. Они могли полагаться на обширную социальную сеть закрытых сообществ и больших семей. Кроме того, все то хорошее, что было в старые добрые времена, шло в обязательном комплекте со множеством неприятный вещей. Идеи были бесплатными, но и путь инноваций был скользким. Идеи ничего не стоили, но авторы этих идей целиком и полностью зависели от покровителей – в основном, от правителей и церкви, – а им никто не осмеливался бросить вызов. Теперь о людях, рассуждающих о деревне. Пусть сперва попробуют там пожить. С каких пор «раньше так было» – аргумент? Женщины получили право голоса буквально в прошлом веке, но я не уверен, что нам стоит от него отказаться. А еще раньше случался голод и эпидемии (давайте вернем холеру!). А с ними – массовые лишения и существование кастовой системы – вот к ним мы, похоже, действительно возвращаемся.

И завершает эту тройку взаимоисключающих исторических аргументов утверждение технофанатиков, что дела всегда обстояли именно так. Художниками пользовались. Музыкантам приходилось метаться. Писатели жаловались. Вы против технологий? Книги – технологичны! Нечего глазеть, расходитесь.

И что меня больше всего задевает в таких спорщиках – это их ленивая вальяжность. Они с места не сдвинутся – не станут ни сравнивать, ни учитывать конкретику, ни вдумываться или заморачиваться. Никто не выступает против технологий как таковых, речь только о том, как некоторые из них иногда применяются (и о невежестве их потребителей). А насчет того, что «художниками постоянно пользуются» или «писатели вечно жалуются», – давайте-ка попробуем немного изменить дискурс, а? «Женщинами постоянно пользуются». «Чернокожие вечно жалуются». Как-то не очень. Тот факт, что всегда было отстойно, не означает, что так должно быть и дальше, и тем более – что должно стать еще хуже. И по меньшей мере, если уж вы согласны, что все паршиво, что авторам всегда приходилось бороться и до сих пор приходится, то хотя бы не пытайтесь говорить им, что в наши дни стало значительно легче.