Быть Мужчиной. Современная мужественность без насилия, доминирования и страха бесплатное чтение

Мартин Робинсон
Быть Мужчиной. Современная мужественность без насилия, доминирования и страха

Информация от издательства

На русском языке публикуется впервые

Благодарим компанию Avgvst за помощь в работе над книгой

Серия «Быть мужчиной»

Робинсон, Мартин

Быть мужчиной. Современная мужественность без насилия, доминирования и страха / Мартин Робинсон; пер. с англ. Г. Тржемецкого. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2021.

ISBN 978-5-00169-799-2

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Copyright © Martin Robinson 2020

This edition is published by arrangement with Brotherstone Creative Management and The Van Lear Agency LLC.

© Перевод, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2021

Пролог

Я мужчина. По крайней мере это гипотеза, с которой я работаю. Документы, конечно, ее подтверждают — все регистрационные формы, от медицинской карты до полицейского протокола, свидетельствуют: «мужчина». Кто я такой, чтобы спорить с админом?

Раз уж мне так повезло быть мужчиной, значит, я должен быть смелым, но в своей архаичной манере я старательно раздвигаю границы при помощи страха, наэлектризованного какой-то потрясающей слабостью.

В страхе нет ничего нового. Если честно, я всегда чего-то боюсь: грабежей, терроризма, рака (мой «любимый» — рак костей), электронных таблиц, потных рукопожатий, бандитов, неловких разговоров, того, что дети обхитрят меня во время игры в футбол, падающих сейфов — и так до бесконечности… Прямо сейчас, например, мною овладел король всех страхов: это даже страшнее смерти. Заметность. Я исключительно замкнутый человек. Не из-за высокомерия или неприязни к ругани в социальных сетях, а просто из самозащиты. Нельзя никому показывать внутреннюю гниль. Я готов на все, лишь бы как можно меньше раскрываться, в частности на иронию, дуракаваляние, притворный сон и прятки за крупными предметами мебели.

— Что такое The Book Of Man?

Я заметил, что моя правая рука дрожит после вчерашнего виски, и я, схватив ее левой, спрятал под столом. Я заговорил, и слова выскакивали из меня быстро и невнятно — это настолько не в моем характере, что было понятно: я до сих пор пьян. Я сильно рисковал выдать себя.

— The Book Of Man — это новый цифровой журнал для мужчин, которому интересна их внутренняя жизнь, а не внешние атрибуты. Будучи журналистом, я на протяжении всей своей карьеры работал в мужских журналах и основал The Book Of Man, чтобы попробовать что-то другое. Я хотел освещать психическое здоровье и маскулинность, а не дорогие костюмы и дайверские часы. Мой проект — доброжелательный взгляд за занавес мужской души.

Микрофон у моих пересохших губ походил на пухлую губку, впитывающую все слова. Напротив меня сидела ведущая подкаста, Люси Донахью из журнала Happiful — спокойная, внушающая доверие и сочувствующая: этого-то мне и не требовалось, если я собирался довести дело до конца, ничего не пролив.

— Расскажите нам о Новой Мужественности, — попросила она.

— Новая Мужественность ставит под сомнение устаревшие способы быть мужчиной и предлагает новые идеалы, такие как эмпатия, доброта, эмоциональная сила, честность, открытость. Это не наезд на мужчин, а более широкий взгляд на них.

— Что для вас значит быть отцом?

— Это предназначение, которое я искал всю жизнь. Думаю, прежде я был несчастлив и занимался саморазрушением, но теперь я должен смотреть дальше себя, на жизни моих детей, в их будущее.

— Как вы переживаете депрессию?

Вот оно. В случае аварии выдерни шнур, выдави стекло, сообщи о замене в команде. Этот вопрос был в списке, но мое обычное внимание к деталям — то есть краем глаза, отвлекаясь на Instagram, — снова вытащило меня на берег из уютных глубин. Вещая о том, как важно мужчине не бояться делиться своими проблемами, я никогда не говорил о своих. Я потратил годы на создание защитной оболочки в форме взрослого мужчины, из которой не собирался вылезать — даже ради того, чтобы гордо продемонстрировать свои убеждения. Будь проклят мой рот, решивший, что раз в год можно и открыться, — так внезапно просыпается нализавшийся в хлам посетитель ночного клуба.

— Я никогда не рассказывал об этом раньше. Думаю, ни разу за всю жизнь. Я проводил ее в молчании. Я притворялся немым большую часть времени, практически не разговаривая в компании других людей. Мне всегда казалось, что в моей голове есть стена, через которую невозможно пробиться. Периодически я ощущаю это и сейчас…

Я засунул ладони под себя.

— Последний вопрос: что вы сказали бы себе-подростку?

Видеокассета внутри моей головы щелкнула в плеере.

Прошло несколько секунд, пока лента перематывалась, и я увидел себя: я сидел на полу спальни и слушал на своем проигрывателе In Utero группы Nirvana; на мне была футболка с символикой Joy Division, на стене висели фотографии Марлона Брандо и Беатрис Даль. Впитывая темную эстетику, я пытался добавить гламурности своим типичным подростковым проблемам — с кожей, с чрезмерной стеснительностью и с убежденностью, что жизнь кончена. Именно в такие моменты я подсознательно работал над созданием взрослого скафандра, помогая себе на будущем жизненном пути и одновременно пряча свет от своего внутреннего ребенка.

— Я сказал бы себе: «Постригись. Купи нормальную одежду. И… Все будет хорошо».

И вдруг я заплакал. Не пустил скупую мужскую слезу в стиле Грегори Пека, а скривился в плаче, как последний дурак. Я глубоко утопил лицо в сгибе локтя, однако не мог сдержать горячие волны рыданий.

— Это виски, это виски, — прошептал я в микрофон, прежде чем Люси вежливо закончила интервью.

Настоящая катастрофа. Предательство самого себя. Так часто бывает, когда худший кошмар становится реальностью: я чувствовал опьянение от подавленного возбуждения, то плакал, то смеялся, пока оба эти состояния не слились в одно, придав моему лицу выражение, которое можно увидеть на церковных росписях и в порнографии 1970-х. Я обнял Люси, вывалился из студии, извинился перед всеми и вышел на улицу.

Ошеломленный, я обошел здание и, пытаясь продышаться, случайно воткнулся в обеденную толпу в квартале Фицровия. Некоторые мужчины отталкивали меня в ответ, их плотные тела образовывали стены вокруг меня; не мужчины в городе, а город, сделанный из мужчин. В исходящем от них сиянии я застыдился своих прилюдных слез. Того, что, оказывается, я не один из них.

Невдалеке я увидел паб, липкую утробу для сломленных мужчин-детей. Я зашел, заказал пирог и кружку пива, сел за стол, вытер глаза и уткнулся в телефон. Через минуту от кружки осталась половина, и я уже не плакал. Вот и все, что нужно, чтобы подправить фасад. Прежде чем я окончательно собрался, у меня было время на то, чтобы проанализировать стремительно затягивающиеся трещины. Если они разойдутся, что окажется внутри меня? Секреты моей души — или пустота?

Нормален ли я?

Этот вопрос постоянно гложет меня. И недавно я дополнил его: нет ли у меня психического расстройства? Наверняка найдется такое, которое полностью соответствует всем моим симптомам; хотя я чувствовал, что уже поздно: моя нефункциональность дошла до точки невозврата, ведь я никогда не признавался в ней. Мужчины так не делают. Мы хороним худшее и продолжаем идти вперед, притворяясь, будто не слышим его царапанья под землей.

Я допил и заказал вторую кружку. Опять уткнулся в телефон, отложил его.

Я не мужчина. Я не такой, каким должен быть.

Целыми днями я рассказывал о мужчинах, избегая серьезного самоанализа. Слишком долго я следовал ненавистным установкам о мужской сути; я обманывал себя, но не мог от них избавиться — и в этом ощущалась неизбежность. Или безвольное принятие. Не то чтобы я старался вести себя определенным образом; я просто позволял жизни трепать меня, как ей угодно. Я покорно шел за толпой в школе, потом в университете и на работе, принимая уроки мужественности от всех, с кем выпивал за одним столом. Наиболее индивидуалистский кодекс жизни я почерпнул в полузабытых диалогах из фильмов о кунг-фу. Я плыл по течению — а мужчине, принадлежащему к среднему классу, легко плыть по течению и быть в порядке, так же как человеку из элиты легко плыть по течению и управлять страной; если же вы из рабочего класса, вам важнее приспособиться, чем принимать решения. Вы понятия не имеете, что вам нужно или что даст вам полноту жизни: вы просто следуете за происходящим вокруг и надеетесь прийти к тому образу жизни, который не будет вас угнетать. А вот насчет того, чтобы блеснуть интеллектом, забудьте: свой я утратил еще на фестивале чтения в 2002 году.

В книге «Происхождение мужчины» (The Descent of Man) Грейсон Перри^[1] назвал белых мужчин среднего класса и среднего возраста «нулевым меридианом идентификации», с которого отмеряют все остальное. Формирующее этот тип поведение, написал он, настолько распространено, что парадоксальным образом делает мужественность «невидимой», и в результате разговоры с мужчинами о мужественности превращаются в «беседы с рыбой о воде». Мужчины, подобные мне, не видят того, что возмущает все остальные гендеры, так как мы не распознаём маскулинность как тип поведения. Люди просто так живут, разве нет?

Стремление к невидимости долгое время управляло моей жизнью. Постоянно чувствуя себя иным, я хотел лишь одного — слиться с окружавшей меня мужественностью и скрыться под ее прикрытием. Если ты считаешь себя странным, ты отчаянно желаешь быть обычным. И даже если это не так, тебе необходимо учиться ориентироваться в среде и подражать другим. Когда вся власть принадлежит нуль-меридианным мужчинам, имеет смысл соответствовать этой модели, а не сомневаться в ней. Но разве жизнь должна быть лунатической прогулкой по проторенной дороге? И более уместный вопрос: кого растоптали на этой дороге, пока мужчины проживали свои Нормальные Жизни?

В последнее время на нас опрокидывают ведра с ледяной водой, чтобы разбудить. Мужчины долго следовали максиме «если оно не сломано, не чини», однако сегодня «оно» уже разваливается на части, и мы больше не можем делать вид, будто этого не происходит. Посмотреть на себя призывают мужчин разнообразные голоса, доносящиеся из нарастающей волны гендерного равенства; они требуют прав и уважения, которых их лишил мужской мир. Грейсон Перри повторяет мысль Симоны де Бовуар о том, что мужчин оценивают как стандартных людей, а женщин считают меньше, чем людьми. Этот Стандартный Мужчина идентифицирован как чудовище, чье привилегированное существование основано на подавлении женщин, национальных меньшинств, ЛГБТ — всех «других». Такое трудно отрицать, потому что это, как вы знаете, история западной религии, традиций и империализма, но многие мужчины упорно сопротивляются. Даже те, кто обладает разумом, впадают в непростительное безмолвие, думая: «Я лучше постою тут немного…»

Нельзя отрицать, что в этом процессе мужчины порядком подпортили себе жизнь; вероятно, апокалиптическое мужское поведение, о котором свидетельствует статистика, спровоцировано боязнью потерять доминирующее положение. Суицид в наше время — главная причина смерти британских мужчин в возрасте до 45 лет. Это световая ракета, запущенная в ночи и освещающая бесконечный океан самоповреждений, зависимостей, расстройств питания, насилия и антисоциального поведения. Мужчины составляют 95% заключенных, 86% бездомных, 73% умерших от злоупотребления наркотиками. Мужчинам может быть непросто сомневаться в себе — ведь это «не по-мужски», к тому же привлекает внимание к путам, в которых мы оказались, — однако необходимо для общего блага.

Я был измотан. Счастливо-несчастный некто, опустошенный, но удерживающий человеческий облик благодаря алкоголю. Каким бы ни был жизненный опыт и воспитание, рано или поздно, казалось мне, все приходят к одному: мы упираем бессмысленный взгляд в стакан, наполненный эликсиром забвения, в то время как наш фальшивый фасад осыпается. Но я не стал бы доверять этому умозаключению. Вся эта сцена, со слезами, капающими в пиво, — стереотипное представление о мужском отчаянии. Был ли в этом реальный я — или просто вел себя так, как, по моему мнению, ведут себя мужчины в такие моменты?

Несомненно, большая часть мужских несчастий (и несчастий, создаваемых мужчинами) — результат отыгрыша мужественности: мы подстраиваемся под ожидания и пытаемся строить жизнь на основе иллюзий. Поступая так, мы тираним не только других, но и самих себя, отрицая собственные чувства и желания. Выходит, быть «мужчиной» — значит жить во лжи.

Все, что я знал, казалось неправильным: моя кожа не подходила мне, а моя личность была тоньше, чем подставка под пивную кружку. Моя жизнь вроде бы неплоха, но человек, которым я стал, не чувствовал себя хорошо, словно подражал копии чужой мечты. Чтобы справиться с этим, я научился не чувствовать. Да, боль и грусть остались, конечно, готовые вырваться наружу и почти без усилий разрушить тонкую оболочку, держащую все под контролем. Не знаю, почему я пытался отрицать это, наверное, это было связано с некой мужской потребностью любой ценой защитить свое внутреннее «я». Однако не пора ли порвать то, что делает нас мужчинами, — найти ответы для себя и, возможно, для других? Не помочь себе, а реанимировать себя. Обрести новый способ жить.

1. Ты контролируешь: психическое здоровье и мужественность

Welcome to Hell^[2].

Извините, ошибся.

Добро пожаловать в Халл.

Это случилось за шесть месяцев до первого удара вируса, когда социальное дистанцирование еще воспринималось как проявление невроза, а не как необходимость, направленная на спасение жизни. Я стоял у металлических перил на краю промзоны и через двухполосную дорогу смотрел на эстуарий Хамбер^[3], который трудился, вымывая в море четверть всех сточных вод Англии. Выше по реке над отмелями растянулся, вцепившись в берега, мост Хамбер. Да, Филип Ларкин^[4], кажется, вдохновлялся этим видом. Кстати, Throbbing Gristle^[5] тоже.

Халл — Hell? Ха, никто здесь такого раньше не слышал. Однако это последняя шутка, которую я позволю себе отпустить об этом многострадальном месте, где самым серьезным улучшением качества жизни стало появление специй в уличной еде. Нет, я не буду осуждать Халл, как многие другие, называя его деградирующим промышленным районом, провонявшим таблетками и героином; тем более что и моя давно покинутая семья происходит отсюда. Я помню свои корни и готов протестовать каждый раз, когда кто-то номинирует Халл на звание худшего городишки Британии. Это вам не какой-то там провинциальный городишко — это сити, имейте в виду.

Все происходящее наполняло меня ужасом и одновременно казалось бессмыслицей. В который раз я был испуган. Но все же пошел дальше.

«Через сто метров поверните направо».

Смартфоны недостаточно умны, чтобы уловить наше сожаление о том, куда мы направляемся, или почувствовать, что это мазохизм заставил нас пуститься в путь. Я открыл Instagram и полистал мемы.

Парень, который не может отрастить бороду.

@TheRock: «Да прольется кровь».

«Настоящий мужчина пренебрегает плотью и вскармливает дух».

«Амбиции важнее секса».

Старая добрая реальность все так же окружала меня. Сентябрьское вечернее солнце золотило арендованные дома, колючую проволоку и сгоревшие машины, как будто бог, выпив банку крепленого напитка, внезапно испытал необычайную гордость за свои обоссанные штаны — сотворенный мир. Рекламные щиты, которые обычно никто не замечает, вдруг завибрировали неожиданным смыслом.

«Установка ванн. Вода, которая унесет вас».

«Тренажерный зал “Торнадо”».

«Небесный сервис, доступные похороны. 1700 фунтов».

Мимо прогремел грузовик: «Перевозка жидких грузов. Только пищевые продукты».

Не слишком глубокомысленно.

Я свернул на дорогу, ведущую к пункту моего назначения. К грязному окну заколоченного бара, расположенного на углу, изнутри был прилеплен крест Святого Георгия. Англия и ее люди: на пороге краха. Личные кризисы как отражение национального упадка. Ну, по крайней мере у нас остаются наши воспоминания, наши общие галлюцинации на тему английской истории. Победы над фрицами, бошами^[6], Армадой (в любом порядке) — и мы властвовали, властвовали над морями, уничтожали дикарей и забирали чай и сахар, которые принадлежали нам по праву. А помните, как Генрих VIII убил своих жен, Черчилль выиграл войну, мы взяли Кубок мира, сняли «Ограбление по-итальянски» и Газза^[7] заплакал? Насколько тогда все было лучше, чем сейчас! Та самая старая добрая Англия, в которой все кричали «оле-оле-оле-оле» и мужчины были мужчинами…

Я мужчина или как минимум качественная подделка. Оболочка «Мартин Робинсон» в течение многих лет совершенствовалась как эффективное средство выживания, наделенное особыми способностями и умениями, необходимыми для бесконфликтного существования в этом мире. Прямо сейчас эта сутулая фигура находится в оборонительной позиции, но инстинктивно пытается скрыть это, так как ступила на неизвестную территорию, где водятся Настоящие Мужчины. Обратите внимание на то, как он идет, старательно глядя в землю: не жертва, но и не хищник. В лиминальных пространствах, например в вагоне поезда или где-то на периферии разговора, он безликое невидимое существо, Стандартный Мужчина. Просто этим вечером надел не ту куртку.

На другой стороне улицы компания местных парней направлялась за первой на сегодня кружкой пива. Такие бритые головы можно встретить только на Севере — как будто парикмахер хотел достать машинкой до самой кости. Я инстинктивно застегнул свою непромокаемую городскую куртку, надетую для того, чтобы как можно меньше походить на промокшего лондонского придурка из медиасферы, но это лишь помогло окружающим понять, что я забравшаяся в глухомань пафосная задница, неспособная одеться по погоде.

Что я тут делаю?

Оболочка «Мартин Робинсон» была готова разъехаться по швам.

«Направляйтесь прямо».

Несколько мужчин, облаченные в шорты и стоявшие в глубине улицы возле тренингового центра компании Airco, обернулись в мою сторону. Контакт с человеком. Ахиллесова пята, точка уязвимости. Возможно, потребуется проявить откровенность. Я хотел повернуться и убежать, но было уже поздно.

— Привет, нас ищете?

На мужчинах были футболки с надписью «Мужской клуб Энди». Я искал этот клуб.

Да.

— В первый раз, наверное? Классно. Вам сюда, там все покажут.

Двое здоровяков в шортах и футболках МКЭ провели меня внутрь, и там я притворился, что не замечаю еще одного новичка, пенсионера; я заинтересованно уткнулся в свой смартфон — так я поступаю всегда, когда ко мне не обращаются напрямую.

— Как вас зовут?

Ох.

— Мартин.

— Можете заварить себе чаю, пока ждете, Мартин. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Еще несколько крупных мужчин в шортах и футболках МКЭ ожидали в чайном уголке. Я расстегнул куртку, заварил дрожащими руками чай и остался невозмутимым, выплеснув полчашки кипятка себе на ноги. Пока мои брюки медленно остывали, окружающие приняли выступившие на моих глазах слезы за признак паники и решили взять меня под коллективное крыло.

— Все будет хорошо. Как тебя зовут?

Мартин.

— Тут как в Бойцовском клубе, только без драк.

А мои мысли будут вашим навязчивым закадровым голосом.

«Мужской клуб Энди» — это новая, бесплатная, достаточно серьезная мужская группа поддержки психического здоровья, которая работает по всей стране и имеет крупнейшее подразделение здесь, в Халле. Бывший игрок в регби из Галифакса, Люк Амблер, основал этот клуб два года назад, после самоубийства своего сводного брата. Люк хотел создать безопасное пространство, в котором мужчины могли бы говорить о своих проблемах. И теперь каждый понедельник по вечерам тысячи мужчин встречаются на собраниях в 28 городах Англии. Это одна из наиболее заметных организаций — из разряда тех, информация о которых передается из уст в уста, — в мире мужчин, впервые решивших заняться своим психическим здоровьем.

— Не знаю, зачем медсестра велела мне прийти сюда. Для чего все это? — старик обращался ко мне.

Я пожал плечами, демонстрируя неведение, но он продолжал говорить о том, что в последнее время не выходил из дома после неудачного падения, вынудившего его бросить работу в 70 лет.

— Нет, все прекрасно, — уверял он, — дневной телеэфир особенно хорош.

Мне понравился его сарказм. Да и сам он все больше мне нравился. Он рассказывал, каково это — быть пилотом, которому требовалось специальное сиденье из-за искривленной спины: эти проблемы начались в детстве.

— Я помню свой первый день в школе: как смотрел сверху на всех детей, они были ниже меня, и горбился, чтобы не сильно отличаться от них. Я уже тогда был высоким, примерно как вы. Берегите себя.

Да, сутулиться, чтобы казаться ниже, — мой особый дар.

— Пора начинать, джентльмены, — произнес очередной мужчина в шортах. — Рассаживайтесь.

Я занял один из стульев, расставленных в круг, и сосредоточился на носке своего ботинка, изучая, как он гнется, упираясь в ковер. Мы ждали в молчании. Я чувствовал, что все присутствующие уже распознали во мне самозванца. Боясь оказаться беззащитным, я не снял куртку, несмотря на льющееся в окна солнце, и теперь ощущал себя футболистом высшей лиги, запертым в солярии. Да и обстановка в тренинговом центре не способствовала расслаблению. В голове всплывали картинки из офисного прошлого: там привычно доминировали напряженно-дружелюбные альфа-боссы, за которыми я следил с вымученной улыбкой и молился об аневризме для себя или для них — главное, чтобы это случилось побыстрее.

Вскоре пришел фасилитатор, еще один парень в шортах, который вел себя непринужденно и явно не тянул на роль главного самца в этой комнате. Он рассказал о формате встречи: мы будем передавать по кругу большой мяч для регби, и тот, кто держит его в руках, может говорить. Ведущий задаст четыре вопроса, три из которых стандартные:

— как прошла твоя неделя?

— кто является позитивным человеком в твоей жизни?

— есть ли что-нибудь, чем ты хотел бы поделиться?

И еще неизвестный вопрос в конце. «Чем ты хотел бы поделиться?» — особенно важный вопрос, пояснил фасилитатор; отвечая на него, стоит говорить о том, что на самом деле происходит с вами, — но если нет желания, то можно не отвечать ни на него, ни на остальные вопросы.

— Итак, первый вопрос: как прошла твоя неделя?

Мяч пустился в путешествие по кругу. Двое участников передо мной были слишком напряжены, чтобы отвечать, так что очередь дошла до меня прежде, чем я успел придумать, как вежливо уклониться от ответа.

— Моя неделя прошла неплохо: я вернулся к себе и решил разобраться с некоторыми психологическими проблемами, которых прежде избегал. Пребывание в этой комнате — начало моего большого пути.

Я был поражен собственной откровенностью, которая внезапно прорвалась наружу, а аплодисменты остальных участников и вовсе ошеломили меня. Все-таки я пока еще более походил на моллюска, чем на мужчину.

Встреча продолжалась в теплой и остроумной халльской манере (а ведь я о ней почти позабыл), и вскоре я понял: то снисходительное отношение к происходящему, с которым я входил сюда, было совершенно неуместно. На собрании присутствовали разные люди, от бизнесменов до каменщиков, решившиеся на смелый шаг — обратиться за помощью, что для мужчины столь же естественно, как, к примеру, роды. Еще более впечатляло то, что они демонстрировали эмоциональность, которая не считается сильной стороной мужчин. Получив возможность исследовать свои чувства и будучи твердо уверены в том, что никто их не станет за это высмеивать, они свободно открывали нетронутые прежде тайники своих душ.

Принято думать, что мужчины — холодные и бесстрастные существа. Однако эти мужчины показывали, что у них есть чувства: просто обычно они их скрывали. Это подтверждал и язык их тел: они разжимали кулаки и начинали жестикулировать, оживляя свои истории. Один парень вскочил со стула, рассказывая о том, как круто изменилась его жизнь после первого визита сюда. Другой благодарил за преображение его отношений с женой и даже прослезился при воспоминании о том, как она заботилась о нем в трудные времена. Здесь были представлены самые разные психические проблемы: от пограничного расстройства личности и биполярного расстройства до переживаний по поводу разводов, утрат, потери работы, но каждая воспринималась с одинаковым уважением. Никто не давал советов, но советов и не требовалось; возможность проговорить все это вслух сама по себе позволяла многое понять.

Такого рода собрания хорошо знакомы тем, кто участвовал в программах «Анонимных алкоголиков» и подобных им, но воистину замечательно, что «Мужской клуб Энди» успешно применяет те же методы при работе со столь табуированной темой, как психическое здоровье мужчин. Сегодня забота о психическом здоровье захватила мир: разговоры о нем поднимаются уже во всех слоях общества. Но истинная проблема, которую помогает решать МКЭ, на мой взгляд, несколько уже: в нем говорят о том, что это значит — быть мужчиной. Здесь становилось очевидно: внутренняя жизнь мужчин стеснена, и это вызывает в них глубокое чувство вины, ведущее к саморазрушению. Это место можно было бы назвать «Клубом анонимной мужественности» — если бы потребовалось отвадить от него мужчин.

Тем временем мои внутренние щиты снова поднялись. Пока все вокруг раскрывались подобно цветам, я съеживался, будто сорняк. Мяч, словно граната, опустился на мои колени, принеся вопрос: «Чем ты хотел бы поделиться?».

— Знаете, я, как бы это сказать, не вполне готов говорить о всяком, но я думаю, это так классно — то, что вы делаете, это впечатляет, спасибо вам всем.

На этот раз аплодисментов не последовало, хотя я, кажется, довольно элегантно прикрыл под заискиванием свою трусость. Краснея, я осознал, что единственное наказание здесь — это сожаление о том, что ты сам не захотел помочь себе.

Тема самоубийства никогда не уходила далеко от этой комнаты. Она нависала над присутствующими, как мост Хамбер над городом, тем более что между самоубийством и мостом прослеживалась отчетливая связь. В таком мрачном месте, как Халл, мост — ужасное искушение. Один парень из группы рассказал, что он сумел пережить выходные, только поделившись своими намерениями с группой местных парней, пивших пиво на улице, — они позволили ему выговориться. Я еще глубже спрятался в свою раковину. Сценарии самоубийства годами возникали перед моим внутренним взором. Конечно, внешне я был в полном порядке. Если не считать срывов, пьянства и всепоглощающего страха перед другими людьми. Начав разбирать по кирпичикам понятие мужественности в статьях для своего сайта The Book of Man, более всего я преуспел в разбирании на составляющие себя самого.

Но и это являлось лишь частью правды. Здесь я оказался не случайно. Я должен был высказаться о том, что всегда скрывал.

Снова подошла моя очередь, и мне предстояло ответить на бодрящий последний вопрос: «Куда ты всегда хотел съездить?». Я задрожал, уже готовый проигнорировать вопрос и вместо ответа выпалить наконец то самое. Меня захватила очередная волна эмоций, на гребне которой неслась откровенность. Но годы, проведенные в защитном мужском скафандре, помогли мне: я сказал что-то о Centre Parcs^[8] и передал мяч дальше.

Фасилитатор объявил об окончании сессии и, участливо глядя на меня, упомянул о возможности встретиться дополнительно и поиграть в футбол. Конечно, как ни старался, я не сумел спрятать неловкость. Несмотря на то что я почти ничего не раскрыл, обнажился я достаточно. И как только дверь отворилась, я выскочил на улицу и поспешил прочь.

На обратном пути я выбрал дорогу, с которой не открывался вид на мост.

Восемьдесят восемь мужчин каждую неделю кончают жизнь самоубийством в Соединенном Королевстве. А сколько вокруг тех, которые испытывают потребность высказаться, но не реализуют ее?

Согласно опросу, проведенному благотворительной организацией Movember, занимающейся мужским здоровьем, 30% мужчин в Великобритании стесняются говорить со своими партнерами о собственных психологических проблемах, при этом 60% хотели бы помогать партнерам с их проблемами. Что, если не эта абсурдная статистика, способно более наглядно продемонстрировать ситуацию, сложившуюся в современном мире мужчин? Они готовы быть жилеткой, в которую можно поплакать, но не желают плакать сами. Мужчины понимают: надо что-то менять, но никто не решается стать первым, и потому мы продолжаем участвовать в этом глупом тайном сговоре, оберегая от чужих глаз свои общие страдания.

Я без энтузиазма принимал помощь, пытаясь справиться с депрессией, — снотворное, прописанное равнодушным врачом, пару консультаций психолога в университете. Я смирился с этой проблемой, публично диагностировав у себя «синдром северного напряжения»^[9], тем самым оправдывая в глазах окружающих собственную, порой пугающую, молчаливость. Честно говоря, я не понимал, почему у меня регулярно случаются нервные срывы со слезами, откуда в моей голове появляется черный туман и почему я боюсь разговаривать с людьми. Задумываясь об этом, я не находил ни одной достойной причины. Я воспринимал все эти изощренные пытки просто как свой способ жить, как часть самого себя. Придурка с севера. На работе я прикрывался более-менее располагающим фасадом и старался не заглядывать внутрь. Другие знакомые мне мужчины, скорее всего, делали то же самое.

То, что впоследствии назвали кризисом психического здоровья, сказалось не только на мужчинах, но именно для них этот кризис стал важным прорывом, той ниточкой, потянув за которую можно распутать клубок мужественности. Ведь все формы психических недомоганий — будь то депрессия, тревожность или пищевые расстройства — несовместимы со стереотипами, навязываемыми мужчине обществом. Идеал мужественности — это сила, стоицизм, самоконтроль. Мужчинам не то чтобы неудобно выражать чувства, отличные от гнева, — это против их природы. И наблюдать за этим страшно. Если женщина в офисе сорвется, другие женщины поспешат к ней на помощь. Если в том же офисе заплачет мужчина, другие мужчины отойдут подальше, стараясь не смеяться.

Распутывать этот клубок маскулинности важно для того, чтобы эффективно решать проблемы психического здоровья: снимая обычные маски, мы обнажаем уязвимость, за которой таится искренность. Забота о психическом здоровье позволяет прийти к пониманию того, что именно делает нас теми, кем мы являемся. В свою очередь серьезный самоанализ помогает сформировать основательный подход к решению психических проблем, часто вырастающих из множества сложностей, с которыми не справиться, просто закидывая их таблетками.

По пути из города я проехал мимо района, где падали во время войны бомбы Люфтваффе. Удивительно, сколько осталось на земле таких «шрамов», не дающих человечеству забывать о старых ранах. Да, это закаленное трудностями место кажется наиболее подходящим для того, чтобы говорить о мужском психическом здоровье.

Склонность мужчин подавлять эмоции общество считает скорее достоинством, необходимым для выживания как в условиях войны, так и под гнетом трудностей обычной жизни. Однако, как и в случае с другими аспектами мужественности, хорошие качества нередко приводят к плохим результатам. Например, серьезная жизненная травма может остаться неосознанной, а потому непрожитой. Даже когда сложности, разъедающие вас изнутри, вполне преодолимы — будь то ваша кажущаяся другим неадекватность, ненависть к телу, в котором вы рождены, или карьерный путь, выглядящий беспорядочным, — каждое подавленное в связи с ними беспокойство добавляет вам страданий.

Мужская депрессия часто воспринимается как должное, как Мужской Способ Бытия. Мы просто такие — бесчувственные мерзавцы. После Первой мировой войны психиатры были удивлены, обнаружив психические травмы у солдат, которых считали несгибаемыми воинами. Различные психические симптомы, возникшие у этих молодых мужчин, побывавших в аду боев, они в конце концов объединили под сдержанным термином «контузия». Такое отношение трудно поколебать даже сегодня, и это объяснимо: ведь всего пару поколений назад «быть мужчиной» означало надеть форму и сапоги и идти бить нацистов. Подобные установки не только существуют до сих пор, но и идеализируются как стандартный мужской modus operandi, который нужно внушать с детства.

И в наши дни периодически раздаются голоса, утверждающие, что мужчины скучают без войны. Даже Грейсон Перри рассуждает в своей книге о службе в армии как о способе дать молодежи какое-то направление в жизни. Удивительно: в нашу цифровую эпоху, когда звучит все больше разных мнений, а развенчание традиционных гендерных ролей выбивает у мужчин почву из-под ног, обе прошедшие войны все еще тяготеют над общественными представлениями. В Англии и пяти минут невозможно прожить, не наткнувшись на один из набивших оскомину лозунгов — о звездном часе, о духе Дюнкерка или о том, как важно «сохранять спокойствие и продолжать действовать»^[10]. В мужской среде до сих пор остается неизменно почитаемым образ военного человека, благородного воина. И в то время как храбрость солдат минувших лет справедливо превозносится, идеал героя-воина затмевает современного реального мужчину, воюющего на своем поле боя — с собственными страхами, печалями и паникой.

После Первой мировой войны племянник Зигмунда Фрейда, Эдвард Бернейс, прозванный «отцом пиара» и «мастером манипуляций», объединил некоторые психоаналитические открытия своего дяди с технологиями военной пропаганды и применил все это к маркетингу; например, одним из крупнейших его достижений в 1920-х годах стало приучение женщин к курению (акция «Факелы свободы»). Как показано в документальном фильме Адама Кёртиса «Век эгоизма», Бернейс произвел революцию в продажах, используя бессознательные желания полов или просто объяснив людям, чего они в действительности хотят. В период восстановления экономики после Второй мировой войны взрывной рост потребительского рынка был обусловлен новой мечтой об индивидуальной реализации. Мужчинам надлежало сохранять верность идеалам воина, запомнившимся со времен войны, и поддерживать образ героя, бьющегося теперь за деньги и власть. Мужчины принадлежали работе, а не дому, и прославлялись за профессионализм, а не эмоциональность. Все это повлияло на формирование в обществе представлений о том, какими качествами должен обладать настоящий мужчина и как ему их обрести. Мужественность, основанную на военном нарративе, маркетологи подхватили и разместили на рекламных щитах. С тех пор мало что изменилось. Как следствие, мужчины сегодня смотрят назад, на то, какими они были в прошлом, а не в будущее — на то, какими они могли бы стать.

Сколь удушающим в двадцатом веке оказалось давление стереотипов, мы видим по количеству мужчин, находящих способы вести себя иначе и думающих о своем психическом здоровье. Еще десять лет назад Клуб Энди просто не мог бы существовать. Все меняется, должно меняться. Мужчины стали малопродуктивными — вопреки, а точнее, благодаря — бесконечным разговорам о том, какими они должны быть.

* * *

Неделю спустя я снова оказался в Лондоне, испытывая ту же самую отчужденность, в которой ранее обвинял атмосферу Халла; я отрицал очевидное: возможно, проблема была не в месте, а во мне. Я ворчал на Лондон, называя его реликтом империализма и пыльным фасадом, за которым скрывается арена для разборок международных капиталистических гиен. Великие люди, говорил я себе, способны достичь здесь великих целей, только ведя непрерывную борьбу за каждую крупицу истины в куче лжи и обмана.

«Восстание против вымирания»^[11] заблокировало движение общественного транспорта, так что мне пришлось идти пешком от Сити до Восточного Лондона сквозь удушливую атмосферу мужественности: на улицах было полно похожих на меня мужчин — опустив головы, они косили глазами по сторонам, осматривая местность.

В этой части города, в районе Банка Англии, степень ассимиляции демонстрирует костюм, в наше время дополненный татуировками во всю руку и экстравагантной бородкой: когда-то атрибутами антиэлитарного криминального радикализма, а теперь — знаками «аутентичности», намекающими на свободную диссидентскую душу, готовую отправиться в путь на стареньком мотоцикле, как только на карточку капнет квартальная премия. На Олд-стрит доминировала эстетика американской рабочей одежды; в этом стиле был одет и я: подвернутые джинсы, тяжелые ботинки и клетчатая рубашка — упрощенная форма мужественности, заимствованная британским средним классом у рабочих с нефтяных вышек Техаса. «Примите меня!» — кричал я всем своим нарочито повседневным видом.

Одежда старательно скрывает многое, но нас выдают усталые глаза. Приглядитесь внимательнее к мужчинам, одиноко обедающим на скамейке в парке (в руках — кофейные стаканчики, в сумке для ноутбука — спортивная форма), и вы увидите не отпускающую их тревогу. Депрессия может парализовать вас, но главный ее трюк — позволить вам вести обычную жизнь, несмотря на панический вихрь, разрушающий изнутри. Пусть вполовину медленнее, но вы продолжаете функционировать.

Состояние паники в целом привычно для мужчины — либо может стать таковым в любой момент. Движение #MeToo^[12], прогремевшее в 2017 году, произвело в культуре мощный сдвиг. Выражение «токсичная маскулинность», словно пугающий обезьянолюдей черный монолит, провозглашало новую эру. Дебаты вокруг точного значения этого термина лишь отвлекали; смысл же был в том, что традиционная мужественность признавалась недоразвитой.

Ведь мужское сексуальное поведение формировалось в рамках врожденной привилегии на вседозволенность, способствующей процветанию хищников.

Этот гнев можно понять, учитывая историю угнетения тех людей, которым не повезло родиться мужчинами. Тем не менее стоило бы помочь мужчинам (по крайней мере тем, кто не бросается на прохожих, яростно мастурбируя) проанализировать себя и приспособиться. Ибо, как бы странно это ни выглядело, они тоже могут оказаться жертвами системы, загнанными в тесные рамки образа Стандартного Мужчины, который, как мы увидим позже, пропитан древними социальными, религиозными и культурными представлениями о взаимоотношениях полов.

Если мужчины видят проблему в собственной мужественности и одновременно (под влиянием социальной рекламы) сомневаются в себе и стремятся к самопознанию, то потенциальное освобождение для всех находится в пределах досягаемости. Но оно еще только близится. Вообще, люди склонны считать сложности со здоровьем частным делом, а не результатом сплетения семейных, социальных и культурных затруднений. Однако мужчинам пора осознать: проблемы психического здоровья — это не их «вина», не знак их личного поражения, а естественное следствие попыток общества научить их быть менее человечными. Согласитесь, это горькая ирония: обычное человеческое существо лишают человечности.

Я прибыл к месту своего назначения и мгновенно окунулся в реальный мир, тревожно ожидая контактов с другими людьми. Бар в отеле был настолько неуютный, что это даже придавало ему своеобразие. Я присел в обитый голубым бархатом уголок, над которым нависало огромное зеркало, позволяющее посмотреть на себя с точки зрения бога. Пока не лысею, но седина уже вовсю веселится, приглашая новых друзей присоединиться к этому буйству тревоги на моей голове. Кавалер Джонни Бенджамин опаздывал, давая мне возможность потупить в телефон без чувства вины. Я открыл ленту хештега #masculinity:

«Мужественность заставляет ее промокнуть».

«Мужественность не токсична, токсичны мужчины, ей не обладающие».

«Найди свою ЖЕНЩИНУ, которая будет слушать тебя, учиться у тебя, радоваться твоим победам, поддерживать твои взгляды и любить тебя вечно».

«Если ты считаешь, что тягать гири опасно, попробуй стать слабым. Слабость по-настоящему опасна».

«Все, что вам нужно, — это красивая фальшивая улыбка, позволяющая спрятать раненую душу, и никто не заметит, насколько вам плохо на самом деле» (Робин Уильямс).

Каждый четвертый гражданин Великобритании в течение года испытывает какие-либо проблемы с психическим здоровьем. Эти недуги занимают второе место по объему нанесенного материального ущерба: 72 миллиона потерянных дней общей стоимостью 34,9 миллиарда фунтов стерлингов. Женщины чаще испытывают проблемы с психическим здоровьем, но при этом гибнут от самоубийств втрое реже мужчин. Согласно данным благотворительной организации CALM, занимающейся предотвращением суицида, это происходит потому, что мужчины реже обращаются за помощью, а в своих попытках свести счеты с жизнью действуют, как правило, более решительно, уверенно доводя дело до финала. Это показывает, что ожидания, возлагаемые на мужчин обществом, подталкивают их к крайностям в борьбе с собственными психическими демонами.

Джонни примчался, смущенный и извиняющийся, торопливо собираясь с мыслями для очередного интервью — погружения в самые мрачные моменты его жизни. Мир узнал о нем в 2008 году, после того как прохожий отговорил его бросаться с моста Ватерлоо и в средствах массовой информации начались поиски этого доброго самаритянина. Эта история, описанная Джонни в книге «Незнакомец на мосту» (The Stranger on the Bridge), положила начало более широкому освещению проблем мужского психического здоровья и развитию сервисов, помогающих мужчинам в этой борьбе.

— Образование и здравоохранение ориентированы на то, чтобы реагировать на психические срывы, — говорит Джонни, — вместо того чтобы предотвращать их. Длина очередей ужасает, с момента диагностики до начала лечения в среднем проходит десять лет. Это позорно и особенно тяжело для мужчин и мальчиков. Притом что мужчины чаще убивают себя, количество отказов им в психиатрической помощи огромно. Даже если им удается дойти до врача, медицина просто не умеет работать с ними.

Взаимодействуя с системой здравоохранения, Джонни столкнулся с массой препятствий и потому скептически отзывается о своем опыте.

Впервые я признался своему терапевту в суицидальных мыслях, когда мне было семнадцать лет. Меня направили в консультационный центр, однако оттуда со мной связались лишь через несколько месяцев. К тому времени я думал, что меня исключат из университета. Я несколько раз ходил к университетскому врачу, но она, не принимая меня всерьез, отмахивалась: «Ты студент, ты много пьешь, плохо ешь. Когда-нибудь перерастешь все эти проблемы». Когда же я попал со срывом в психиатрическую лечебницу, подход изменился на чисто медицинский. Там пациента наблюдают, но не разговаривают с ним. Потому я и сбежал оттуда на мост: я просто не мог больше этого выносить. И вдруг возник этот парень. Он спас меня очень простым способом — обратился ко мне как к человеку. Он был готов говорить. И слушать.

Незнакомцем на мосту оказался некто Нейл Лейборн, консультант по вопросам здорового образа жизни. Среди прочего он сказал Джонни, зависшему над Темзой: «Я абсолютно уверен в том, что ты поправишься, друг». Джонни нуждался именно в такой мягкой поддержке. В подобные моменты сама жизнь опровергает утверждение о том, что все мужчины — токсичные ублюдки. И в самом деле, центральная тема в выступлениях участников кампании за психическое здоровье — способность мужчин признавать свою мягкость. История Джонни и Нейла подняла проблемы психического здоровья на самый верх национальной повестки дня, и вскоре к освещению этих вопросов присоединились королевские особы, звезды спорта, музыканты и другие публичные персоны, начавшие делиться собственными историями. Джонни часто приглашали в качестве спикера, но вот что удивительно: со своей позиции человека, находящегося посреди всей этой заварухи, он слышал много болтовни, но видел мало реальных изменений.

— Известные люди говорят об этом, и это круто, — замечает он. — Однако нам нужны реальные службы поддержки. Корпорации ставят себе галочки за мероприятия, проведенные во Всемирный день психического здоровья, но помощь требуется постоянно. В этот день я обычно нарасхват, но, когда я предлагаю выступить и в другое время, мне отказывают.

Джонни считает это отражением общества, построенного на жестких ограничениях для мужчин, и эти ограничения трудно преодолеть.

— Я был очень чувствительным ребенком, — рассказывает он. — И когда мне исполнилось шесть или семь лет, я начал слышать со всех сторон: «Джонни, ты уже большой мальчик, а большие мальчики не плачут». Общество заставляет мальчиков подавлять свои эмоции и скрывать уязвимые места.

Именно мальчики обычно становятся жертвами неверных предположений. Осмелившись несколько раз сопровождать на экскурсии класс своего сына, я обратил внимание, что мальчикам чаще приходится сдерживать себя, чем девочкам. И это не случайное поведение под воздействием эмоций, скорее, наоборот — это оттого, что эмоции находятся на поверхности: непреодолимый энтузиазм, щенячья возня, на смену которым приходят слезы гнева или сожаления. Это нефильтрованная жизнь, человеческая, а не животная. И мы сами отучаем мальчиков от выражения чувств. В результате учителю удается провести целый день, никого не убив, но мы, кажется, не представляем, как могли бы помочь мальчикам созревать эмоционально. Вместо этого мы просто затыкаем «озорникам» рты.

Все начинается, конечно, дома. Влиятельные взрослые «жестко» подавляют «слабость», проявляемую в чувствах, допуская ее лишь в некоторых особых ситуациях.

Когда я был юношей, — вспоминает Джонни, — мы с папой пришли на футбольный матч клуба «Кристал Пэлас». Такие моменты всегда сближают. Однако там я заметил странность. Во время матча люди вокруг вели себя совершенно открыто: когда игроки забивали гол — они обнимались и целовались, а когда пропускали — некоторые даже плакали. Но, покидая стадион, все они снова будто закрывались. То есть мы с юного возраста видим, что эмоции можно демонстрировать только в специально отведенных местах.

Я, как и Джонни, был «чувствительным» ребенком, быстро осознавшим, что чувствительность не ценится в мальчиках. Проявляемая другими, она быстро наказывается — «виновника» исключают из компании или даже бьют. Чувствительность, эмоции необходимо прятать. К этому выводу приходят все мальчики, и потому каждый из них думает, что испытывает подобное он один. Мальчики учатся мастерски изображать бесчувственность, чтобы в дальнейшем демонстрировать требуемую от них способность «справляться с чем угодно». Притом что научные исследования подтверждают: в младенческом возрасте они эмоциональнее девочек — в работе «Хрупкий мужчина» (The Fragile Male) сказано, что мозг мальчика в утробе активнее реагирует на материнскую депрессию и стресс — хотя, возможно, они всего лишь ведут себя, как все дети. Так что неверно утверждать, будто мужчинам не свойственны эмоции и плохое настроение, просто через пять минут после рождения такое поведение становится для них социально неприемлемым.

Клише Стандартного Мужчины породило странную концепцию: мол, мужчины обязательно рациональны и разумны, и те, кто мужчинами не являются (в том числе не гетеросексуалы), просто странные, слишком эмоциональные чудики. Посмотрите, скажем, на одно из катастрофических событий нашего времени — кризис 2008 года. В нем обвинили трейдеров с Уолл-стрит, поддавшихся, по терминологии экономистов, «животным инстинктам» — чему-то, что не вписывается в традиционные представления о капитализме. Другими словами, они действовали иррационально и запаниковали, тем самым приблизив крушение. Мы можем сказать, что ответственность за это лежит на мужественности или, скорее, на искаженном представлении о мужественности, предполагающем, что мужчина всегда и все должен держать под контролем; при этом над ним постоянно тяготеет мысль о том, что ошибки недопустимы. Естественный результат — моменты катастрофического безумия. Это случается на Уолл-стрит, в домах, семьях, в правительстве и в пабах: сегодня мы практически повсюду ощущаем эту вибрацию натянутых до предела внутренних струн, готовых в любой момент лопнуть.

В своей деятельности Джонни отдает приоритет образованию. Местные власти неспособны удовлетворить тот спрос, который порождают проблемы психического здоровья молодых людей.

— Семьдесят пять процентов молодых людей не получают необходимой помощи и поддержки, — говорит Джонни. — Это наиболее уязвимые члены общества. Огромное количество заключенных в тюрьмах начинали как малолетние преступники, девяносто пять процентов из них — мужчины. Знайте: если бы они получили должную психологическую поддержку в молодости, их жизнь могла бы пойти иначе.

Одна из трудностей, с которой сталкивается Джонни, состоит в том, что многие родители как будто боятся рассказывать детям о психическом здоровье, в результате мальчики остаются в этом вопросе наедине с собой и подвергаются еще большему риску.

Возникают и религиозные сложности.

— Я представитель иудейской культуры, — признается Джонни. — Моя семья приехала из континентальной Европы, чтобы обосноваться в Великобритании, и особенно тяжело здесь приходилось мужчинам — они чаще сталкивались с антисемитизмом и насилием. Со времен обеих мировых войн мы помним: мужчина не останавливается ни перед чем и всегда остается стоиком; и я уверен, что это передается из поколения в поколение.

Джонни подается вперед, чтобы налить себе кофе.

Если ты к тому же еще и гей, то твои сексуальные наклонности усугубляют чувство стыда. Мой стыд был связан с религией, но имелась и другая причина у моего желания уйти. Я не мог в этом признаться: я считал это ошибкой, своим поражением, даже грехом. Гетеросексуальные парни не понимают, насколько проще им живется, ведь их ориентация приемлема. В 1940-х вы могли за гомосексуальность попасть в тюрьму, и до сих пор отголоски тех времен слышны в культуре. Унижение сообщества трансгендерных людей — практически норма, и меня это шокирует.

Воспитываемые в такой среде дети могут бояться того, что происходит в их собственных головах. Любому трудно смириться с мыслью, что с тобой не все в порядке, но неопытный ум, не имеющий возможности изменить окружение, способен потонуть в ощущении своей неполноценности. Отрицание проблем идет от излишнего стремления к самозащите. Когда родители, учителя, работодатели, правительство, университеты игнорируют эти проблемы, рождается заговор молчания. Несмотря на сопротивление, Джонни достиг ощутимого успеха в поиске способов помочь детям.

— В сотрудничестве с начальными школами всего мира мы создали самый большой на планете класс осознанности. У детей уже после одного его посещения улучшаются способность к концентрации, поведение и общее самочувствие.

Однако Джонни поделился со мной и беспокойством насчет негативной реакции, которую его деятельность вызывает у некоторых членов общества. Он и многие его соратники подвергаются оскорблениям мачо-комментаторов и потных троллей, считающих разговоры о психическом здоровье нытьем неженок.

— Громче зазвучали призывы вернуться к образу сильного мужчины. Некоторые традиционалисты критикуют мужчин, не соответствующих их представлениям о мужественности. Я могу объяснить это тем, что они чувствуют себя неловко в мире новых гендерных отношений. Мы же хотим больше слышать хороших мужчин, а не этих стариканов, оттягивающих на себя внимание.

На обратном пути в центр Лондона я размышлял: связан ли кризис психического здоровья с реальным ростом количества психических проблем или это обусловлено тем, что люди внезапно научились говорить о тех сложностях, которые всегда сопровождали их. Противники Джонни строят свои рассуждения на последнем предположении: мол, современные люди слишком нежны, чтобы выдержать тяготы жизни. Хотя даже беглый взгляд в прошлое — например, на личностей вроде Ван Гога или Гамлета — подтверждает: в проблемах с психикой нет ничего нового. Однако в наше время мы испытываем беспрецедентное давление, отрицать которое не станет даже самый упертый скептик, — посмотрите хотя бы на живой эксперимент эпохи смартфонов: эти бездушные устройства превращают своих хозяев в подопытных крыс, прилипших к экранам в ожидании цифрового угощения. Ученые озабочены тем, какое влияние оказывают цифровые технологии на регуляцию эмоций, способность к сосредоточению и тревожность: быстрое формирование «петель привычек», огромный поток новостей, многозадачность, в которой всегда участвует экран, отсутствие общения лицом к лицу — все это играет определенную роль. Однако до сих пор нет однозначного ответа на вопрос, хорошо это или плохо; результаты исследований спорны и не позволяют объявить «опасной» бомбардировку нашей жизни технологиями и социальными сетями. Ведь как минимум посредством этих сетей мы находим единомышленников и, как в случае с психическим здоровьем, противостоим злым языкам.

Я вспомнил о Бене Уэсте, активисте движения за психическое здоровье, с которым встречался в кафе за неделю до Джонни. Его пятнадцатилетний брат покончил с собой год назад; Бену тогда было 18. Бен нашел выход для своего горя в социальных сетях, а заодно обрел цель: постараться предотвратить другие смерти. Он запустил хештег #WalkToTalk, побуждая людей общаться друг с другом во время тренировок, и успешно продвинул эту идею в Великобритании, в результате чего в стране впервые появился министр по предотвращению суицида.

— Учителя до сих пор не умеют справляться с детскими психическими сложностями, — говорит Бен.

Ученики, находящиеся в депрессии, часто становятся замкнутыми, а это упрощает работу учителя. О них просто забывают. Сейчас в рамках кампании @SaveOurStudents мы собираем деньги на обучение школьных и университетских педагогов. Правительство не реагирует на наши петиции, однако мы попробуем встряхнуть чиновников этой кампанией.

Как и Джонни, Бен ставит во главу угла основной признак деградации общества — рост количества психических проблем среди молодежи. Наши власти сводят почти все к особенностям «цифровизации»: «Сократите время, проводимое у экранов, ребята». Однако американские ученые воспринимают эти явления всерьез и стремятся смотреть за пределы воздействия социальных сетей, связывая ухудшение психического здоровья нации с последствиями краха 2008 года и «великой рецессии». Поколение Z пришло после миллениалов в мир, где усугубляется неравенство, разрушается экономика и растет бедность. Один ученый из Стэнфордского университета назвал миллениалов «канарейками в угольной шахте» — за токсичные тенденции в экономике; они намного чаще, чем люди предыдущих поколений, кончают жизнь самоубийством или умирают от передозировки. Между 2008 и 2016 годом смертность среди 25–34-летних возросла на 20%, в основном за счет самоубийств и последствий приема наркотиков. Наблюдается эта тенденция и в Великобритании, где пик карьерного расцвета миллениалов пришелся на период рецессии, и они теперь вынуждены бороться за выживание в «потерянном» десятилетии, мирясь с выросшей нагрузкой и застывшими зарплатами. Цифры указывают на то, что треть миллениалов никогда не приобретет собственное жилье — не зря их назвали «поколением арендаторов». Добавьте к этим мрачным перспективам правительственные «меры жесткой экономии», и вы получите предсказуемо плачевные последствия для психического здоровья граждан.

В промежутке между 1981 и 2007 годом количество самоубийств в Великобритании постепенно снижалось, пока в 2008 году не произошел бурный всплеск. С тех пор цифры колеблются, но, согласно статистике, в 2018 году число самоубийств снова выросло: среди мужчин 20–24 лет — на 31% по сравнению с прошлым годом, а среди женщин 20–24 лет этот показатель достиг самого высокого уровня за всю историю. Чаще всего сводят счеты с жизнью мужчины 45–49 лет, но цифра угрожающе растет и среди более молодых. В то время как множество «социальных факторов» лишь увеличивает риск психических проблем, нуждающуюся в помощи молодежь, как ни странно, обвиняют в попытках «привлечь внимание». Дети всё чаще убивают себя, потому что взрослые испортили их мир.

Психическое здоровье — это не личное дело каждого. Психическое здоровье нации — это одновременно и личная забота, и общественная задача, и обе они прочно связаны.

* * *

Я стоял перед тяжелой дверью частного клуба в Сохо. Здесь я планировал встретиться с еще одним лидером движения за психическое здоровье, женщиной, чья цель — «легализовать» ту внутреннюю борьбу, которую мужчины ведут с самими собой, и помочь им спастись из их персонального ада.

Пурна Белл нашла для нашего разговора тихий уголок и бдительно охраняла его, оттесняя болтливую публику к пожарному выходу. Южно-индийские глаза Пурны, казалось, меняли цвет в зависимости от того, о чем она говорила. Журналистка, штангистка и писательница, она выпустила книгу «В погоне за радугой» (Chasing the Rainbow), где рассказала о самоубийстве своего мужа Роба. Это история о том, как мужчины скрывают свои травмы, стыдясь собственного несоответствия тому образу, который навязывает им общество.

— Я считаю, что необходимо усилить работу с мужественностью: прекратить стигматизировать просьбы о помощи и не рассматривать их как проявление слабости, — говорит Пурна. — Наоборот, нам следовало бы радоваться за каждого, кто стремится справиться со своими психическими проблемами.

Тем не менее Пурна понимает: хотя мужчины и стали свободнее обсуждать эти вопросы, им не хватает навыков, которые позволили бы сделать подобные дискуссии максимально эффективными.

— Мы хотим, чтобы мужчины говорили на языке, которому их не учили, — продолжает она. — Как нуждающийся в помощи сумеет попросить о ней? Если ты мужчина, которому запрещено выражать эмоции, то это и есть недостающее звено в цепи.

По мнению Пурны, надо не только учить мужчин (каждого индивидуально) пониманию своей боли, но и создавать для них новые способы жить за пределами комфортной территории Стандартного Мужчины.

Если на все, с чем ты сталкиваешься в жизни, ты не смотришь с позиции критика, оценивая, подходит это именно тебе или нет, — это страшно. Основывать собственную ценность лишь на том, чему тебя научили родители, — очень сурово. Я вижу проблему в свойственной мужчинам склонности к абсолютизации. На мой взгляд, было бы неплохо подмешать в мужественность немного гибкости. И тогда, даже если ты не выберешь в жизни какой-то конкретный «мужской» путь, тебя всё равно примут.

Превращаясь в уязвимых созданий, привыкших отрицать часть своей личности, мы, мужчины, легче поддаемся влиянию групп, в которых находим поддержку и усваиваем приемлемое поведение. Ты готов сделать все, чтобы не выглядеть смешным, и выбираешь что-то подходящее для тебя среди общепринятых «мужских» занятий — ведь они позволяют сохранять должную серьезность и без необходимости не показывать то, что находится под маской. Сходи в самый суровый паб страны, поговори с мужиками о футболе — и с тобой все будет в порядке. Загляни в самый шикарный ресторан, поделись своими тревогами — и станешь объектом для насмешек. Мужчины ревностно следят не только за собой, но и друг за другом: соблюдаются ли древние стандарты мужественности, соответствует ли поведение общественным стереотипам. Все тесты проходит тот, кто выглядит так, будто все держит под контролем, даже если в этот момент тонет.

— Идея о том, что любая ошибка фатальна, — рассуждает Пурна, — совершенно не соотносится с реальным человеческим существованием. Мы должны начать с малого — с того, чтобы разрешить себе ошибаться и принять наконец факт: никакой промах не снизит твою ценность как личности.

Несколько лет назад я потерял работу и неожиданно для себя стал отцом и мужем-домохозяйкой безо всякой надежды на дальнейшее трудоустройство — я так бережно лелеял свое чувство стыда, что сама мысль о поисках работы казалась мне невозможной. Это эмоциональное пике усугублялось моим новым статусом «изгоя». Мужская дружба, как бы достойно она ни выглядела со стороны, не помогает в таких ситуациях: от вас просто начинают держаться подальше. Мы, мужчины, столь увлечены сохранением притворной невозмутимости, что не в состоянии смотреть на то, как один из нас внезапно теряет хватку: чур, не мое горе. В моем случае избегание было обоюдным: я постарался изолироваться, чтобы ощутить всю тяжесть собственной неудачи. Я чувствовал, что заслужил это, и старательно усугублял ситуацию. Умно.

Пурна не считает, что саморазрушающее поведение свойственно мужчинам от природы: скорее, это просто неприятный пробел в мужском способе коммуницировать, при котором мужчина замолкает в тот самый момент, когда больше всего нуждается в слушателе.

— Я думаю, что мы продукт среды, в которой выросли, — говорит она.

В мужчинах своего поколения и поколения моих родителей я вижу этот изъян — неспособность говорить о собственных чувствах. Это и приводит к саморазрушению — попыткам справляться с болью самостоятельно и жестокому, агрессивному поведению. Посмотрите на гендерный дисбаланс в тюрьмах — это впечатляет. Я верю, что у каждого человека есть равные шансы стать хорошим или плохим, но результат зависит от того, в какой среде он формировался и через что прошел.

Хорош я или плох? Большую часть жизни я считал себя невинным, чистым сердцем человеком, стремящимся быть еще лучше, — свойство белых мужчин, изображающих отстраненность от страданий мира, который их балует. Я старался сохранять «хорошую мину», даже когда депрессия подтачивала мои возможности вести себя адекватно, когда самолечение и полная эмоциональная опустошенность разрушали мои отношения. Это происходило не по моей вине. Приходящее в этот момент осознание, что я не так уж хорош, становилось не поводом для переоценки, а пинком под зад, отправляющим меня прямо в «озеро огненное», мною же созданное. Ненависть к себе вызывает желание подвергнуть риску своих партнеров, работу, здоровье — все, что ты имеешь, — так как ты якобы не достоин этого; и ты превращаешься в палец, занесенный над большой красной кнопкой. Пурна считает, что в основе такого поведения лежит мужской стыд:

— Под стыдом я подразумеваю постоянное беспокойство о том, насколько «по-мужски» ты выглядишь в глазах общества. Этот неразбавленный страх перед людьми, которые, по твоему мнению, считают тебя недостойным, порождает высокомерие.

Я спросил, как все это сказалось на ее муже, Роберте.

— Роб был довольно уверенным в себе человеком, но я не понимала, что за его бравадой скрывались глубокие проблемы, — отвечает она.

Я многого не знала о нем — того, что он не открывал мне из чувства стыда. Основная его особенность — он никогда не говорил, если что-то шло не так. Ему было стыдно. Он считал, что недостаточно выкладывается, чтобы стать образцовым мужчиной. Например, он купил абонемент в спортзал, но побывал там всего дважды. Я думала, что это от лени, но позже разобралась в истинных причинах: он боялся подойти к гирям. Широкоплечий мужик под два метра ростом, Мартин! Мне подобное и в голову прийти не могло.

Из-за психологического давления Роб пристрастился к таблеткам, однако тщательно скрывал свою зависимость. Я спросил Пурну, что мешало ему выбраться.

В действительности Роб понимал причины своего поведения. Но, как ни парадоксально, он выстроил огромную стену отрицания, изолирующую его от реальности: он затаскивал нас обоих в ад. По его мнению, все было не так уж и плохо, хотя на самом деле жизнь рушилась, и это мешало ему обратиться за помощью. Мы отстранились друг от друга — он верил, что может справиться сам. Я желала, чтобы что-то пробило эту стену отрицания. Но он каждый раз, словно по щелчку пальцев, возвращался в режим «все нормально».

* * *

«В глубине сердца каждый мужчина мечтает ввязаться в битву, спасти красавицу и обрести любовь».

«Не все мужчины мусор, но большинство из тех, кого я встречала, — таковы».

«Мужественность не токсична, токсично безбожное общество».

Я ехал в поезде до Шеффилда, соблюдая режим невидимости, — такой обычный цисгендерный пацан, усыпанный крошками кекса. Я открыл на YouТube видео с тренинга по психическому здоровью, проводимого в рамках проекта The Book of Man. Я стоял на сцене вполоборота к публике, закрывая лицо микрофоном. Ведущий, не рожденный для публичных выступлений.

Профессор Грин стоял возле меня, в потоке света от проектора, передающего его изображение на задник сцены. Он собирался говорить о том, как трудно поддерживать публичный образ крутого рэпера, когда личные проблемы прячутся внутри, требуя срочного вмешательства. В его жизни все изменилось после того, как он снял для BBC документальный фильм «Суицид и я» (Suicide and Me) — о смерти своего отца. В фильме он впервые поговорил со своей бабушкой о папином самоубийстве и расплакался, увидев неизвестную ему ранее детскую фотографию, запечатлевшую чистую радость маленького мальчика, сидящего на отцовских руках. Этот момент стал переломным.

Сам я никогда не смотрел этот фильм. Но его смотрел мой друг Феликс, с которым мы знакомы с шести лет. Он позвонил мне, взволнованный, и сказал: «Мне кажется, теперь я понимаю тебя намного лучше. Ты многое открыл для меня». Так как мы никогда не говорили о личном, он не знал меня с той стороны, с которой смог увидеть в фильме. С этого все и началось.

Профи (настоящее его имя — Стивен Мандерсон) возглавил организацию по предотвращению самоубийств CALM после того, как открыл для себя новый способ говорить о психическом здоровье. По его словам, в восприятии этой темы уже происходят большие изменения.

До сих пор это не принято было обсуждать. Все пытались замаскировать проблему. Никто не рассказывал открыто о своей внутренней борьбе, и многие люди даже не подозревали о ее существовании, включая меня. Теперь я хожу в школы, в тюрьмы — туда, где меньше всего ожидаешь услышать что-то о психическом здоровье. Когда я был ребенком, такого понятия — «психическое здоровье» — будто и вовсе не существовало; тебя просто называли «психом».

Как и Джонни Бенджамин, Профи знает: люди, обладающие властью, охотно обсуждают все эти вопросы, но становятся менее активными, когда дело доходит до реальных изменений.

Однажды я выступал в бухгалтерской компании KPMG и, набравшись наглости, заявил руководителям: «Это очень здорово, что мы с вами ведем такие дискуссии, но вам пора уже начать действовать в соответствии с ними». Ведь мало просто рассказать людям, что заботиться о своем психическом здоровье на рабочем месте — нормально, что их не будут стыдить за это или винить; им нужна реальная поддержка на местах.

Отчасти это проблема поколений, думает Профи:

Среди нас много людей, выросших в те времена, когда в случае трудностей было принято брать себя в руки и справляться во что бы то ни стало. Целые поколения живут таким образом, но мой отец не смог: он убил себя, потому что не сумел взять себя в руки. Для большинства этот способ до сих пор единственный, и его негативные проявления мы часто видим в поведении руководителей компаний. Так что наша задача — распространять информацию, побуждать других и стремиться к изменениям.

Я нашел в видео момент, где Стивен цитирует свою любимую фразу: «Не верь всему, что ты думаешь» — и рассказывает о височной доле головного мозга, ответственной за реакцию «бей или беги»: как она излишне стимулируется в состоянии хронического стресса.

— К обычным бытовым ситуациям ты подходишь с активированной реакцией «бей или беги» — то есть в состоянии паники, — говорит он. — Я в этом случае сразу превращал ситуацию в катастрофу. Я смотрел на нее как на стихийное бедствие и следовал худшему сценарию. Нужно учиться преодолевать это. Не верьте всему, что вы думаете.

Я убрал телефон и рассеянно сковырнул засохшую жвачку с нижней стороны стола. Нельзя доверять мимолетным импульсам. Борьба с психологическими привычками крайне тяжела: она требует воспринимать собственную личность как потенциально обманчивое создание. Например, ты можешь внезапно обнаружить, что являешься просто клоном, запрограммированным на ночное поедание бутербродов с сыром и покупку сборной мебели.

Фонд психического здоровья (The Mental Health Foundation) утверждает, что психические заболевания делятся на «невротические» и «психопатические». Невротические симптомы — это гипертрофированные «нормальные» эмоции: грусть, тревога или страх, которые каждый из нас периодически испытывает. Психопатические проявления возникают при нарушении адекватного восприятия реальности и влияют на то, что вы думаете, чувствуете, как себя ведете (они свойственны среди прочего таким заболеваниям, как биполярное расстройство и шизофрения). Люди, страдающие от психических заболеваний, часто также испытывают невротические нарушения; здесь нет четкой границы.

Проблемы с психикой часто неверно объясняют одним лишь биохимическим дисбалансом в мозге. Недавнее исследование Гарвардского университета опровергает это утверждение, показывая, что к депрессии могут привести различные факторы или их сочетание — например, нарушения саморегуляции, генетика, стрессовые события и болезни. Миллионы химических реакций, происходящих в клетках мозга (нейронах), отвечают за наше настроение и восприятие. Задача антидепрессантов — увеличить концентрацию нейротрансмиттеров (химических средств связи между нейронами), таких как серотонин и дофамин. Однако из-за того, что у каждого человека мозговая активность невероятно сложна и индивидуальна, а проблемы его уникальны, действие лекарств ограничено. Даже психопатические симптомы не объясняются лишь нарушениями функционирования мозга: нет однозначной причины возникновения биполярного расстройства, но на вероятность его появления могут влиять социальные факторы, окружающая среда и генетическая предрасположенность.

То есть психические нарушения — это нередко результат воздействия окружающей среды вкупе с другими сопутствующими факторами. И нельзя игнорировать еще один факт: хотя психические проблемы могут возникнуть у любого человека, больше всего самоубийств совершают мужчины из беднейших частей страны.

Шеффилд, наверное, не любит только тот, кого здесь недавно побили. Я поймал такси и доехал до ярко-красного университетского здания, где меня ждал Брендан Стоун, заместитель вице-президента по вопросам образования, один из основателей благотворительной организации «Расцвет Шеффилда», занимающейся проблемами психического здоровья, и член совета Национального фонда здоровья. Дружелюбный настолько, что это настораживает любого подобного мне зажатого человека, Брендан провел меня в свой офис, чтобы перекусить сэндвичами и поговорить. Тогда он работал совместно с Национальным фондом над проблемами ограничений в психиатрических учреждениях.

— Я занимаюсь этим, потому что сам в девятнадцать лет попал в психбольницу и это меня очень травмировало, — говорит он.

Мне казалось, что пятеро санитаров решили убить меня. Они накачали меня нейролептиками и транквилизаторами, из-за чего я не мог глотать, один сел мне на грудь, не давая дышать, и я, теряя сознание, думал, что умираю. А связали они меня просто потому, что я находился в отчаянии и безудержно плакал. После этого я стал бездомным. Я сбежал.

По словам Брендана, среди бездомных встречается много людей, подвергшихся насилию в тюрьме или психбольнице: нарушение психологической безопасности способно разрушать целые жизни. Национальный фонд здоровья Англии старается наладить связи с лечебницами, чтобы разобраться в причинах подобных инцидентов, «никого не обвиняя».

Брендан работает в тонких сферах клинического лечения, где накопленные знания о психическом здоровье противостоят предрассудкам и старым методам, предлагая более оснащенную систему поддержки по сравнению с той, с которой столкнулся Джонни Бенджамин. Мне кажется, это обнадеживает: пока в соцсетях ведутся сражения, люди, подобные Брендану, действуют профессионально и уверенно, пытаясь разобраться в нуждах страждущих. Естественно, погружаясь в проблемы, они докапываются до их корней и приходят к воюющим сообществам, в которых мужественность может играть негативную и трудную роль.

— У нас в «Расцвете Шеффилда» проходило мероприятие, посвященное молодым людям, насилию и психическому здоровью, — делится Брендан. — Беседуя о насилии, мы нашли возможность поговорить о мужественности. Было интересно в связи с этим послушать представителей рабочего класса или выходцев из Сомали и Пакистана. Они рассказывали, что столкнулись с насилием и получили травмы, став свидетелями убийств или жестоких разборок.

Последствия для психики в таких ситуациях неизбежны, но Брендан заметил положительные изменения в том, как молодые люди воспринимают «требование быть мужчиной определенного типа».

— Меня вдохновила эта дискуссия, — продолжает он.

Я не умел рассуждать столь осознанно в их возрасте. Обдуманно, с пониманием и рефлексией. Оказалось, можно быть немного мачо и одновременно не испытывать дискомфорта от собственной уязвимости, признаваясь в том, что испугался или даже заплакал, когда товарища ранили. Они могли находиться в обоих этих пространствах, и именно таким мужчиной хотел бы быть я сам.

Действительно. Словно привет из будущего. Но на самом деле все это — благодаря общению и образованию: согласованные усилия, направленные на обучение и поддержку, в основе которых лежит признание разнообразного и многолетнего опыта изучения душевного здоровья.

— Стоит обращать внимание на разные факторы: уровень образования, социальную, расовую и религиозную принадлежность; все это влияет на то, как мужчина реагирует на психологические трудности.

Недостаточно просто побуждать людей обращать внимание на собственные психические проблемы: необходимо прислушиваться к вызовам общества и улучшать социальную среду, чтобы предотвращать их появление. Не все прячется в наших головах: оказывают влияние и внешние силы, и политика, и то, как в стране принято действовать в разных ситуациях. Брендан формулирует это так:

Материальные условия, в которых мы существуем, во многом определяют то, какими людьми мы являемся. Я не социалист и не готов переложить всю вину на Тэтчер, как некоторые мои коллеги, но я уверен: у капитализма есть очевидные проблемы. Рынок все-таки необходимо регулировать, вмешиваться в его деятельность, чтобы поднимать уровень жизни наших граждан, давать им возможность строить продуктивную и значимую жизнь.

Суровая правда состоит в том, что не все психические проблемы равны — это следует понимать тем из нас, кто рожден в более благополучных условиях; не для того, чтобы обесценить свой опыт, а для того, чтобы понять, как можно помочь другим.

— Зайдите в любую лечебницу Шеффилда и пообщайтесь с каким-нибудь мужчиной, инвалидом по психическому здоровью, — говорит Брендан.

А потом побеседуйте с мажором, который, имея кучу денег и прекрасную жизнь, чувствует себя угнетенно… У обоих есть психические проблемы, но они живут в разных мирах. Конечно, богатый тоже может оказаться в обычной психушке, но мы же понимаем, что, в силу социальных условий, это крайне маловероятно. Да, он не застрахован от психических заболеваний, однако при этом обладает ресурсами, которые позволят справиться с недугом более адекватным способом, недоступным обычному работяге.

Улучшить психическое здоровье общества невозможно с помощью ароматических свечей и рецептурных препаратов. Брендан настаивает: реальное влияние оказывают материальные обстоятельства, образование и связи между людьми; именно это поставило его на ноги после жизни на улице. По словам Брендана, он сам еще не полностью оправился и одним из важных изменений в подходе к лечению психических заболеваний должна стать смена парадигмы — не «вылечить», а «научить справляться».

В действительности есть проблема с теми людьми, которые говорят: «Я был на самом дне, потом обратился за помощью, прошел лечение, и теперь у меня все отлично». По моему опыту, психика так не работает, да и сама жизнь устроена иначе. Депрессия — это ахиллесова пята: ты всегда уязвим, и важно научиться не бояться этого.

Я направлялся к месту, с которого должна была стартовать наша прогулка, — к старому Королевскому военно-морскому колледжу Гринвича, еще одному мавзолею Империи, созданному для «белой кости». Я стряхнул с себя мрачное настроение. Сегодня мне предстояло провести необычную ночь. Люди собирались бросить вызов ходу времени, планируя украсть целый час прямо из-под носа Королевской обсерватории. Прогулку Потерянных Часов организация CALM устроила в ночь перевода часов назад — чтобы этот символический «лишний» час посвятить памяти тысяч людей, которые свели счеты с жизнью.

Я размышлял о муже Пурны, Роберте. О брате Бена и отце Стивена. О Джонни, стоящем на перилах моста Ватерлоо. И о людях, которых никогда не встречал: матерях, братьях, сестрах, сыновьях, присылавших свои истории на сайт The Book of Man, пытаясь разобраться в своих трагедиях.

Именно благодаря CALM о страшной статистике самоубийств (а согласно ей, они основная причина смерти мужчин старше 45 лет) заговорили в публичном пространстве. При поддержке принцев Уильяма и Гарри, Профи Грина, Ромеша Ранганатана и Рио Фердинанда организация попала в мейнстрим. Как известно, в 2018 году они поставили 84 статуи на крыше здания ITV — столько мужчин еженедельно убивают себя в Великобритании. С тех пор это число возросло до 88. Саймон Ганнинг, генеральный директор CALM, назвал эти статуи «лакмусовой бумажкой общественного благополучия». Как и благотворительная организация «Самаритяне», CALM создала телефон доверия для людей, попавших в тяжелую ситуацию, но основной смысл своей деятельности они видят в предотвращении первопричин. Для этого требуется сначала понять, кто мы есть, и использовать гуманный подход, в котором юмор — инструмент для знакомства людей со сложными темами. Полное название CALМ — Campaign Against Living Miserably («Кампания против убогой жизни» — в духе шоу «Монти Пайтон») — было придумано основателем общества Тони Уилсоном, совладельцем Factory Records, после самоубийства автора и вокалиста группы Joy Division Яна Кёртиса.

Саймона Ганнинга я встретил у места начала прогулки; он радовался огромному количеству участников.

— Некоторые думают, что работа в CALM — мрачное занятие, — рассуждает он, — но это лучшая работа. Это весело, это заставляет нас улыбаться — как и любое хорошее дело, ведь мы боремся со смертью на стороне жизни. Посмотри, сколько вокруг живых людей. Это то, что нам нужно.

Мой коллега, Марк Сэндфорд, соучредитель проекта The Book of Man, был здесь же, где-то посреди всей этой жизни. Он написал мне в WhatsАpp после полудня.

«Ты пошел тренироваться сегодня? Приложение сообщает, что ты на тренировке».

«Приложение?»

«Да».

«На тренировке?»

«Да».

«Нет, я ем в “Макдоналдсе”. А ты пошел?»

«Нет, я пью красное вино».

Мероприятие было отлично организовано: кроссовки, плащи, вода в бутылках — все такое. Я взял пару кроссовок и надел дождевик, однако от холода меня защищала лишь поясная фляжка с коньяком. И тут я испугался. Нам предстояло пройти 32 километра по северному и южному берегам Темзы, от Гринвича до Овала и обратно. Звучало неплохо, но, наблюдая за тем, как разминаются остальные, я подумал, что подобная нагрузка может стать шоком для организма. Особенно для тех из нас, кто успел выпить красного вина. Когда я, получив фирменный шарф CALM, прикреплял номер, из толпы появился Марк. Даже с 50 метров я увидел, что он подшофе. Он улыбался мне, и в этот момент я вспомнил сцену с лифтом из фильма «Сияние».

— Сколько ты выпил?

— Несколько бутылок. — В его улыбке проскользнул пиратский оскал. — Я в норме. Все должно пройти отлично.

Я согласился: да, все должно пройти отлично. Пусть это 32 километра, но мы же планируем идти, а не бежать. К тому же мы мужчины. Не нужны нам никакие тренировки. Мы просто пойдем и покорим эту дистанцию!

* * *

Когда нас обогнал кто-то на костылях, пришло время признать: мы облажались.

Каждая мышца моего тела — от век до пальцев ног — билась в агонии. Марк следовал за мной походкой человека, которому ноги по ошибке приделали не той стороной. Мы в этот момент напоминали любого, кто, пребывая в гордом невежестве, ввязался в безнадежное дело в надежде проскочить. Мы — мяч, вылетевший за пределы поля. Мы — тот, кто полез через забор и зацепился промежностью за гвоздь. Тот, кто врезал кулаком по осе, севшей на нос.

К этому моменту мы шли четыре часа и преодолели порядка половины пути. Часы показывали около двух часов ночи. Протяженность и характер прогулки предполагали, что количество участников будет уменьшаться; периодически группа идущих сокращалась до 15–20 человек, порой до 4–5, а иногда шли только мы двое. То есть мы не слишком-то походили на участников какого-то мероприятия, чаще выглядели просто группой забулдыг в одинаковых шарфах. Чуть раньше какой-то пьяница, выходя из паба, толкнул меня плечом, явно нарываясь на драку, однако я вежливо отстранил его: никому не нужны заголовки в стиле «Драка на благотворительной прогулке». Да и вообще-то я слабак. Еще один парень в расстегнутой рубашке приветствовал нас у здания парламента: «Посмотрите на себя, придурки гребаные». Прекрасная группа поддержки.

Что это? Попытка вести себя как Мужчина? Это взбесило меня. Вся эта узколобая агрессия вызвала во мне желание врезать кому-нибудь. Возможно, настало время подняться наконец и отомстить всей этой чертовой помойке.

— Конфетку? — Марк захватил сладости.

Так намного лучше.

Я попробовал сконцентрироваться на своих чувствах: да, я далеко не образец добродетели. Во мне полно гнева — вызванного как минимум порочным инстинктом осуждать и проклинать. Если бы удалось поговорить с теми мужчинами, которые доставали нас, потом, когда они протрезвеют, что мы узнали бы? Скорее всего, выяснилось бы, что у них психические проблемы, зависимости, жизненные неурядицы. Счастливые люди так не поступают, ведь верно?

Разговоры с другими людьми стали самой большой ценностью этой прогулки. Каждый из нас так или иначе столкнулся с суицидом. На мосту Ватерлоо Марк разговорился с мужчиной, который шел один, вспоминая сына. Ему нравилось проводить время со своим мальчиком, и тот до сих пор оставался с ним в его мыслях. У новых домов возле причала Сюррея одна женщина рассказала нам о самоубийстве брата, а ее подруга поделилась историями из своей медицинской практики в психиатрических больницах. Они говорили искренне, твердо намереваясь не допустить забвения этих потерянных жизней. Тот вечер предоставил им возможность что-то сделать, распространить информацию о предотвращении самоубийств. Потерянный Час, посвященный памяти любимых людей, помогал их близким сбросить оцепенение, охватившее их после утраты. Это было жизнеутверждающее действие, которое они совершили ради тех, кто остался позади.

В моей фляжке еще плескался коньяк, но пить не хотелось. Марк вернулся в свое обычное дружелюбное состояние. Хаос, творящийся в голове и в жизни, больше не забавлял.

Восемьдесят восемь мужчин каждую неделю не выдерживают.

В ходе своей работы я часто слышу, что многие люди решают не убивать себя, боясь огорчить окружающих. Это поразительно. Никто не думает: «Я заслуживаю жизни». Ведь это так не по-мужски — ценить себя. Идеалы невероятной силы и благородного страдания без жалоб приводят мужчин к тому, что они отказываются от врачей, отвергают помощь коллег, не признаются друзьям в своих проблемах. Я периодически вижу, в том числе по себе, как мы становимся объектами шуток для самих себя, эдакими ироничными самозванцами, которые призывают на свою голову любые беды, лишь бы избежать вероятного провала. Иногда это смешно, а иногда — не очень, потому что все дело в низкой самооценке. Разве ты стоишь чего-то сам по себе?

Психические проблемы сигнализируют нам: что-то идет не так. Их нельзя игнорировать. Если ты начнешь разбираться с ними, а не отшучиваться, твоя жизнь может измениться. И жизнь других людей тоже.

За нами увязалась стая диких лисиц (их много в Лондоне) — видимо, они почуяли, что один из нас скоро упадет. Мы приближались к огням Гринвича, и Морской колледж готовился приветствовать бравых путешественников. Огни размывались, сливаясь то в финишную черту, то во врата рая. Запахло смертью — или это были хот-доги? Улыбаясь пересохшими губами (казалось — всем черепом), я переступил границу, одурманенный одновременно успехом и неудачей. Мне повесили медаль на шею — по счастью, эта была единственная часть моего тела, не потерявшая чувствительность.

Пока мы отмечали нашу победу чаем и ждали такси, я с беспокойством поглядывал на Марка. Меня волновали не только его ноги, но и опасные последствия нашего безжалостного предприятия, а также здоровье наших отношений. Мы были как И-Ти и Эллиот: я странный урод в шкафу, а он некто со щенячьим взглядом, уверяющий всех, будто все в порядке. Когда-нибудь я скажу ему, что мне не все равно.

Когда по пути домой я поделился с водителем такси, чем занимался ночью, он подарил мне две бутылки воды. Включил обогрев и классическую музыку. Мы не разговаривали, но его поступки были достаточно красноречивы. Если мужчины и сидят вместе в тюрьме мужественности, то они как минимум перестукиваются и строят планы побега.

2. Ты один из парней. Трайбализм и мужественность

Человек-невидимка. Моргни — и ты его упустишь. Смотришь во все глаза, а его уже нет. Еще один белый мужчина в бесконечной череде таких же, как он.

Вися на поручне в вагоне метро, я был уже другим человеком — не таким, как дома. Здесь я часть мужского мира, как и остальные. Это кажется особенно верным в вечер пятницы: парни собираются в группы, кипя энергией, скандируя, подначивая друг друга, выпуская клубы пара. На их фоне несколько «типов» бросаются в глаза: одинокий пожилой мужчина, две обнимающиеся чернокожие женщины, еще одна женщина, уткнувшая взгляд в пол. Так и я себя веду в случае, если рядом появляется какой-то сомнительный субъект, приносящий с собой запах возможных проблем, — опускаю голову и изображаю безразличие. Если эти парни набросятся на женщину прямо сейчас, сделаю ли я что-нибудь? Наверное. Да ладно?

Безликость белых мужчин отличается от безликости чернокожих, бездомных или женщин: у последних она проистекает из отсутствия прав, статуса и уважения — принадлежности к человечеству. Безликость белого мужчины — способ слиться с остальными себе подобными, имеющими все; этот способ позволяет не потерять саму возможность иметь все. Мужественность — смазка, помогающая соответствовать стандарту. Ты сглаживаешь острые углы, одеваешься как принято, подгоняешь свои взгляды под взгляды знакомых, строишь карьеру, предназначенную для тебя, поддерживаешь машину в рабочем состоянии, не допуская трений. И пускай тебе кажется, будто ты теряешь себя, дешево продаешься или просто испытываешь дискомфорт, наблюдая за грубой эксплуатацией: ты плывешь по течению и надеешься, что когда-нибудь начнешь собирать плоды. Любые проблемы следует разбирать строго наедине с собой, воспринимая их как личный провал, свою вину. И вообще, на что тебе жаловаться? Смешайся с толпой. Будь Стандартным Мужчиной. Обычным сторонним наблюдателем собственной жизни.

Оставаясь неприметным, я вышел из поезда на «Северном Гринвиче», тут же затерялся в толпе и, продираясь сквозь нее, устремился к выходу. Вверху эскалатора скандирование достигло максимальной громкости, но я быстро вырвался из дверей, следуя стрелкам на изгибающейся стене, и попал в холодные объятия стадиона «Арена О2». «Арена О2» позиционирует себя ни больше ни меньше как символ национальной гордости и Мекка музыки, хотя больше никто ее таковой не считает. Окружение мое преобразилось: толпы мужчин, входящих в здание, уже не походили на тех придурков, которых корчили из себя в метро; скорее, это были люди, готовые наполнить беспорядочной человечностью место, созданное, казалось бы, для обезличивания.

Я присоединился к своим друзьям, ожидающим начала в ближайшем баре «Слизняк и Латук». Все пытались привести себя в подходящее для концерта состояние — то есть достичь высокой степени алкогольной интоксикации. Оставаясь в режиме невидимки, я никак не мог привлечь внимание бармена. Наконец я присоединился к остальной компании, обсуждавшей бокс, музыку, немного работу — все как обычно. Бывает непросто подстроиться под настроение группы, но когда это удается, приходят удовольствие, теплота, ощущение близости. Об этом можно много говорить. Мы не были особенно сплоченной группой, но, возможно, с противоположного конца зала выглядели именно так. В баре присутствовали не только белые и не только мужчины, но таковых было большинство. Многие, увидев это, указали бы — мол, в этом и состоит причина всех мировых проблем; впрочем, даже сами мужчины осознают исходящие от них вибрации. Но что с этим делать? Запретить мужскую дружбу?

Когда директор Chartered Management Institute заявила в радиоинтервью, что в офисах следует запретить разговоры о футболе, так как в них не могут участвовать женщины, было трудно выбрать в ее мысли наиболее неприятный аспект. Женщины не любят футбол? Разговоры в офисе следует прослушивать и цензурировать? Или необходимо поставить под сомнение все, в чем есть хоть капля мужественности? Однако каким-то образом все это созвучно современным веяниям: просто довольно экстремальный пример переоценки того, что допустимо или недопустимо, когда речь идет о гендере. Сексуальное насилие сегодня рассматривается как часть развитой культуры мужского доминирования и поведенческих прав. С течением времени произошла демонизация мужчин — и это можно понять, учитывая долгую историю формирования такой культуры. Утверждение, что «все мужчины — дерьмо», — теперь общее место в социальных сетях; многих феминисток так достала жизнь в мире мужчин, что они стали называть себя «womxn» вместо «woman»^[13]. Особую ненависть у них вызывают все мужские социальные группы, которые представляются им наибольшим препятствием для равенства на работе и в быту, — словно такие группы создаются с единственной целью: воодушевить их участников и исключить остальных. В мужских сообществах чувствуется скрытая угроза — территориальных инстинктов, дерзости, волчьего взгляда, осуждения. Состоя в такой группе, вы ее ощущаете как силу: опьянение от собственной смелости и прочность уз, основанных на унижении остальных, тех, кто снаружи. Неудивительно, что те самые остальные считают подобные группы мужчин неприятными и несущими угрозу. И не скрывают этого. Нет ли в этом чего-то большего, чем видно на первый взгляд, или, наоборот, меньшего?

* * *

В 2010 году в Хэпписбурге (графство Норфолк) были обнаружены каменные инструменты, которым, по словам ученых, примерно 900 000 лет. Ими пользовались древние люди, называемые гоминоидами, умевшие, скорее всего, разжигать огонь и изготавливать одежду из шкур животных. То есть Британия, тогда еще часть европейского континента, на протяжении многих тысячелетий была остановочным пунктом для гоминоидов, гейдельбергского человека и неандертальцев. В конце ледникового периода, в эпоху мезолита, уровень моря поднялся, Британия оказалась отрезанной от континента, а климат улучшился — настолько, что здесь смогли осесть кочевые племена охотников-собирателей. Они продолжали перемещаться в поисках растительных и животных ресурсов, однако, согласно некоторым свидетельствам, существовали и групповые поселения. По словам исследователей, в этих племенах обязанности распределялись поровну между мужчинами и женщинами, и это указывает на то, что гендерно равные группы обладали эволюционным преимуществом: более широкие социальные связи, более тесное сотрудничество с другими группами и больший выбор партнеров. Побеждали те племена, которые отличались гибкостью и имели возможность смешиваться.

Внешний вид древних жителей Британии известен благодаря находке останков чеддарского человека (сделанной в пещере Гофа в ущелье Чеддар графства Сомерсет). Охотник-собиратель эпохи мезолита, живший примерно 10 000 лет назад, был темнокожим, темноволосым и голубоглазым. Если вы ищете коренного британца, то вот он: черный — и прекрасный. Примерно в четвертом тысячелетии до нашей эры в Британию пришло животноводство — с иммигрантами из Европы, прибывшими сюда в поисках еды. В период неолита они воздвигали такие памятники, как Стоунхендж (около 2500 года до нашей эры), вокруг которых могла собираться община. Эти тенденции усилились с мощным притоком европейцев — представителей культуры колоколовидных кубков, относящейся ко времени позднего неолита. Название их связано с характерной формой керамики, свидетельствующей о высоком уровне их развития. Анализ ДНК показывает, что эти люди имели более светлую кожу, голубые глаза и светлые волосы.

Но они пришли позже. Первыми были черные британцы. Вспомните об этом в следующий раз, когда очередной белый «националист» начнет говорить об Англии для англичан. Англичане, сэр, изначально смешанный народ, состоящий из иммигрантов: орды викингов, римские завоеватели, голландцы, французы, немцы, ямайцы, персы — все они прибывали к нашим берегам, чтобы драться, сотрудничать и обмениваться модными советами. Разношерстные племена объединялись, закладывая фундамент нации, — такова история Британии. И так было до образования Империи, установления международной работорговли и появления выдумок о величии белой расы. Идея превосходства белых — лживая с самого начала. Разнообразие более эффективно для общества. Успешные племена никогда не были гомогенными: они находились в постоянном движении.

«Возможно… это ты меня спасешь…»^[14]

Заметьте: речь идет об успешных племенах. В тот вечер на «Арене О2», полной любителей выпить из колоколовидных кубков, царили формализованные нормы поведения: не гибкость, а твердость. Настоящие вещи для настоящих мужчин.

Выпитое пиво, выкуренные сигареты, вынюханный с закругленных углов кредитных карточек кокс, медвежьи объятия, потасовки, выкрики: «“Оазис”, “Оазис”!..» Ой, извините… «Лиам, Лиам, Лиам!»^[15]

Бетонные коридоры были заполнены потными мужчинами. В этот день произошел теракт на Лондонском мосту, и дополнительные меры безопасности затрудняли проход. В очереди большинство из нас будто бы пытались соответствовать среднему возрасту аудитории, для которой выступал Лиам Галлахер, — по крайней мере на эту ночь. Шапки с узкими полями, расстегнутые парки, максимальная громкость, манчестерский диалект, звучащий из каждого рта. Проблемы растворились, скука исчезла. Орущие фанаты «Вест Хэма» набросились на немногочисленных болельщиков «Тоттенхэм Хотспур». Несколько человек с пустыми глазами, похожими на бильярдные шары, вступали в конфликт с неодушевленными предметами — перегородками и мусорными корзинами. Один из них, не сумев напугать суровым взглядом стену, врезал ей.

Отвратительное поведение, да, но я смотрел на это, как на шоу: я видел в нем не просто эксгумацию 90-х, а возможность сыграть по правилам традиционной маскулинности. Я ни в коем случае не ставил себя выше происходящего — мне было хорошо: выпивка, сортир, тупые шутки, возможность побыть мудаком. Отчасти это способ выпустить пар, но не только: хотя эти ритуалы и следуют «жестким» стереотипам, они также позволяют продемонстрировать свою принадлежность к группе, заново оценить себя. Из этого шоу извлекали пользу все участники, получившие шанс действовать так, как и должна действовать группа мужчин в таком месте, на таком мероприятии — фестивале мужланов.

Несомненно, мы были вовлечены в довольно уродливое представление, которое я часто воспринимал — на концертах, в пабах, на стадионах — как выражение мужественности простых людей из рабочего класса. Здесь и правда собралось много представителей рабочего класса, но подобная преимущественно мужская среда как будто уравнивает всех, превращая в самодовольных бунтарей, которые в действительности топчут самих себя. Это абсурдная, но важная особенность поведения мужчин: они стараются всячески принизить себя. Особенно это характерно для Англии, где огромное значение имеет классовая структура общества. Здесь актуально требование не подниматься выше своего положения, однако шаг на более низкую ступень, к которой ты не принадлежишь, кажется романтичным и очаровывает многих мальчиков из среднего класса и даже элиты; об этом даже спел Джарвис Кокер в песне Common People («Обычные люди»).

В Англии важно выглядеть обычным человеком, и мужчины стремятся к этому со всей одержимостью. Следует не слишком увлекаться собой, быть хорошим парнем, не воображать о себе много, изображать простачка. Феномен мальчиков, скрывающих в школах свои способности, хорошо документирован. Эдакий идеал неотесанного мачо, который идет от отцов и передается последующим поколениям мужчин. Мы встречаем эту особенность даже во власти: видим политиков, размахивающих кружкой пива во время предвыборной кампании, и помним пьяного, накурившегося, рыгающего лидера партии Brexit Найджела Фаража, самозванца среди «простых людей», учившегося в частной школе и работавшего биржевым маклером, — лицемерие, помогающее использовать классовые предрассудки в своих интересах.

Подобный популизм пахнет скорее конъюнктурной пропагандой, чем заботой об интересах людей, от имени которых он якобы выступает. И тем не менее это, как правило, работает. Образ «своего парня» доминирует в общественном сознании. Без сомнения, часть обаяния Лиама Галлахера кроется в том, что он «свой»: пусть он и живет теперь в Хэмпстеде, его до сих пор воспринимают как обычного мальчика из рабочего класса, который многого добился собственным трудом. Его неукротимая, прямолинейная мужественность всегда казалась чем-то из мира грез: ему все равно, что думают другие. В этом смысле он олицетворяет сущность рабочего класса — в том виде, в котором ее идеализируют мужчины определенного возраста; то, с чем не справляется Том Йорк^[16]. Том Йорк неуютен, всегда пытается быть другим. А Лиам — это Лиам. Ну или по крайней мере он очень достоверен в этой роли. Веселый и свободный. Когда многое из того, что определяет нас как личностей, скомпрометировано, мы, мужчины, хотим приблизиться к тому состоянию, которое он демонстрирует.

И вот мы снова радуемся билету, дающему возможность стать свободным хотя бы на одну ночь, забыть об ужасном «я», приобщиться к группе людей, объединенных чем-то «своим». Я ни в коем случае не хочу принизить этот опыт: то, что мы получаем, — подлинное; в совместной деятельности наша дружба находит свое выражение. Старая банда собралась для того, чтобы испытать что-то вместе. Как, например, это было сейчас: мы торчали в очереди за пределами здания, а концерт, за который заплачено, уже начался. Стены вибрировали. Он уже на сцене! Все в порядке: мы вместе, и пузырь, образовавшийся вокруг нас, временно спрятал нас от всех проблем.

Братская любовь — это романтическая сторона идеала воина. Ты не должен биться в одиночку, и у тебя есть кто-то, с кем можно провести время вне военных действий. Не надо искать здесь гомосексуальных коннотаций: мы называем это братской любовью, потому что это любовь.

Любовь в определенных рамках, конечно. Однако куда девается братство, когда речь заходит о психических проблемах? Ты ожидаешь, что друзья помогут тебе спастись при автомобильной аварии, но как насчет того, чтобы поддержать друга в депрессии? Депрессия менее эффектна, чем выстрелы и свист пуль, однако способна отнять жизнь. К тому же при ней у тебя есть время на то, чтобы что-то сделать. Мы наблюдаем за тем, как растет количество мужских суицидов и снижаются показатели психического здоровья, и значит, каждому из нас требуется поддержка окружающих: пока мы ищем в компании друзей возможность повеселиться и самоутвердиться, не терпят ли они в этот момент душевное крушение? Не слишком ли мы увлекаемся, поддерживая образ Настоящего Мужчины?

Согласно результатам исследований, счастье и долгая жизнь прочно связаны с наличием у человека дружеских компаний. Соответственно, неспособность мужчин поддерживать в течение жизни дружеские отношения рассматривается как основной фактор, ведущий к самоубийствам, и является одной из причин низкой продолжительности жизни. Означает ли это, что слепое пятно в вопросах психического здоровья (с которым якобы легко справиться в объятиях какой-нибудь зависимости) — элементарное отсутствие мужской дружбы? Отношения между мужчинами редко становятся глубокими, а потому легко прерываются. Я уверен, что организации, занимающиеся проблемами психического здоровья, должны вовлекать в свою работу друзей тех, кто нуждается в помощи. Мужчины понимают, что происходит, и готовы помогать друг другу, но при этом никто из них не признается, что что-то идет не так. Понимание достигнуто, а препятствия остаются. Где тот вождь, который выступит вперед и научит нас вести себя иначе на благо всему племени?

У стены, содрогающейся от глухих ударов басов, я понял, что уже какое-то время нахожусь в состоянии борьбы. Почему я не сказал об этом друзьям? Подкошенный депрессией, я будто перестал существовать. Теперь я вернулся после нескольких месяцев отсутствия, но надолго ли? Скрывать от них то, что происходит со мной на самом деле, — значит обманывать их; из-за этого я чувствовал себя только хуже, однако и надоедать кому-то своими проблемами считал неприличным. Мы же здесь для того, чтобы классно провести время, да? Эмоционально, тепло, по-братски, без этих тяжелых штук. Да, наша дружба бравых парней похожа на отношения родом из чопорной межвоенной эпохи, но если вы поговорите с военнослужащими — особенно с теми, кто участвовал в боевых действиях, — вы увидите людей, сохранивших глубокие эмоциональные связи с друзьями.

Слишком часто в кругу друзей мы демонстрируем отретушированную версию самих себя, и в реальности ни ты не знаешь их, ни они тебя.

* * *

Чтобы лучше изучить мужественность в контексте племенного мышления, давайте взглянем на культуру труда, сформировавшуюся за последние столетия. В целом до индустриальной революции существовала развитая культура ремесел, когда мужчины работали недалеко от дома и воспитывали детей, которым предстояло следовать тем же профессиональным путем. С появлением фабрик произошло жесткое разделение дома и работы, и в итоге рабочие зоны и пабы превратились в «мужские пространства», а дома и магазины — в «женские».

Далее случилось еще большее разделение: зарождающийся средний класс сформировал особый тип мужчины-профессионала. Выйдя из местных фирм, он дорос до огромных транснациональных корпораций, эдакое порождение офиса, знаток профессиональных приличий, умеющий убедить окружающих в собственной эффективности. Технический прогресс привел к сокращению рабочих мест на производстве, и большое количество мужчин засело в офисах. Они не стали свободнее — фактически рабочее время удлинилось, к тому же закрепилось понимание того, что и свободное время может быть рабочим, ведь кружка пива вечером с боссом и коллегами весьма важна для карьеры. Твои друзья по работе — это теперь твое племя. Сменил работу — сменил племя. Путешествуй налегке. Без багажа.

Мужественность ослабила племенную связь с идеализацией прежнего типа «альфа-самца», который ныне переродился в Корпоративного Парня. Стандартного Мужчину на приличной должности. Человека, умеющего проводить совещания, сохранять спокойствие среди суеты и никогда не проливать соус болоньезе на костюм. Любой, кто освоил все эти мужские правила и тонкости поведения, может оказаться на его месте, но, скорее всего, это будет белый мужчина с хорошим образованием. Воцарилась демонстративная маскулинность, в реальности ставшая ширмой, прикрывающей продвижение самых отъявленных подонков.

В такой среде «мужаться» означает «заткнуться и вкалывать». Возможность ошибки — препятствие для продуктивности, для истинно сияющей мужественности. Поведение Стандартного Мужчины поощряется в офисной среде, ведь его легко предсказать, мотивировать и вознаградить. Теоретически к этому могут присоединиться и женщины — если они соглашаются жить по тем же правилам. Чтобы не потерять работу, требуется всего лишь слиться с фоном. Будь одним из них — или будь один. История Волка с Уолл-стрит^[17] в теории должна бы предостеречь, а в реальной жизни она отражает мечту работающего человека.

Дэмиен Ридж — психотерапевт, социолог и эксперт в области психического здоровья. Мы встретились в его кабинете в Вестминстерском университете, и я попросил рассказать о ключевых теориях маскулинности, которые способны пролить свет на стайное поведение мужчин. Первая теория «гегемонной (или доминирующей) маскулинности» была сформулирована в 1980-х годах австралийским социологом Рэйвин Коннелл.

— Суть этой теории в том, что маскулинность напрямую связана с отношениями, — объясняет Дэмиен. — Она не заключена в мужчине, это нечто, что происходит между людьми. Целая социальная система.

Маскулинность — это, цитируя «Волка с Уолл-стрит», «фуфло <…> типа пыльцы фей, нечто несуществующее»: она проявляется, когда люди сталкиваются друг с другом.

— Конкуренция встроена в систему, — продолжает Дэмиен. — У тебя есть свой, наилучший способ быть мужчиной, но другие способы конкурируют с ним.

В последнее время гегемонную маскулинность называют «токсичной» — она проявляется, когда мужчины собираются вместе, однако Дэмиен отмечает, что это не совсем точное понимание; суть теории в том, что более всего ценится в каждой конкретной ситуации.

Ты можешь оказаться на буддистском ретрите, в атмосфере близости и сочувствия. Но и тут начнется соревнование за звание самого духовно продвинутого. Это то, о чем говорит Коннелл: всегда присутствует идея победителей и проигравших. Стремление быть лучше других — часть мужской психологии.

Эта теория подвергает сомнению устоявшееся представление о единственном, природном виде мужественности. Отсутствие именно такой мужественности я все время ощущал в себе, в ней мужчины видят убежище, и ее продают нам маркетологи: мужественность безусловную, живущую где-то в глубине души; некий внутренний Клинт Иствуд, похороненный современным обществом, которого нам следует воскресить — возможно, посредством темных ритуалов или покупки определенного средства после бритья. Понятие гегемонной маскулинности утверждает, что все это относительно: нет смысла вести себя как Клинт Иствуд в среде джазовых авангардистов (в основном потому, что Клинт Иствуд там уже побывал, ну, вы понимаете).

Согласно этой теории, идеалы каждого сообщества ниспровергаются через «сопротивление» — через поиск новых идеалов, способных пошатнуть или заменить господствующие в данный момент. Однако этот изнурительный сценарий, при котором ведется постоянная борьба за утверждение или опровержение своей позиции, где нет места слабости и невозможно даже подумать об отдыхе, в чем-то ограничен. Всегда ли необходима конкуренция или все-таки иногда стоит сотрудничать? Например, «Мужской клуб Энди» — явно не то место, где меряются членами или хотя бы тяжестью своих проблем. Нельзя забывать и о самопожертвовании — как, например, было с теми парнями, которые объединились, чтобы обезвредить террориста на Лондонском мосту при помощи церемониального меча и бивня нарвала: вряд ли они в тот момент соревновались за звание героя дня. И что делать с людьми, которые сознательно выбирают одиночество, изолируют себя от общества ради поиска новых смыслов? Пускай… но что они вообще рассчитывают найти? Кроме Иисуса.

Гегемонную маскулинность часто обвиняют в том, что она поддерживает патриархат, распространяющий определенные мужские ценности на определенной территории — на планете Земля. Если бы только мы, мужчины, не бесились из-за термина «патриархат» — ведь это все равно как кто-нибудь назвал бы «Рембо: Первая Кровь — 2» посредственным фильмом.

— Большинство мужчин не ощущают себя частью патриархальной системы, — признает Дэмиен.

…потому что они находятся на ее нижних ступенях. Соответственно, они отворачиваются, так как не обладают той властью, которая вроде бы должна быть у них. Нам приходится жить при патриархате, так как мужчины контролируют всё, но я не думаю, что многие из нас что-то с этого имеют. Если вдуматься, власть находится в руках небольшой элитарной группы. Если использовать подход Коннелл применительно к миру в целом, мы увидим, что большинство мужчин раздавлены гегемонной маскулинностью. Даже те, кто стоит на самом верху. Страдают все, на всех уровнях. Сегодня вы слышите, как женский оркестр играет на самых маленьких скрипках в мире… Но если система изменится, мужчинам придется понять: эта игра — лишь на определенных струнах (остальные при этом забыты) и для небольшого числа людей.

Один из альтернативных способов понять мужественность, по словам Дэмиена, — осознать, что она наигранная. Такой подход идет от американского философа и теоретика гендера Джудит Батлер, развившей идею о том, что мы отыгрываем гендер. Мы действуем как личность, которой желали бы быть. Как и в случае с гегемонной маскулинностью, это, скорее, наши действия, основанные на информации, полученной от окружающих нас людей, — о том, как нам следует вести себя в данном пространстве.

— Гендер — это не то, что ты имеешь, — говорит Дэмиен, — это то, что ты делаешь.

— Неужели мужчины, выходя из дома, действительно задумываются о том, как должны вести себя сегодня, чтобы оставаться мужчиной? — удивляюсь я.

— Я думаю, да, — подтверждает Дэмиен.

Изменения могут происходить мгновенно. Если ты смотрел дрэг-шоу^[18], то видел, как легко его участники меняют себя. То же происходит и с мужчинами, идущими на работу, только вместо макияжа и парика у них — офисный костюм. Они надевают его и вместе с ним — офисную личину: он не тот человек, которым был дома. Эти сигналы действительно важны. Это и есть отыгрыш, создание иллюзии.

Идея отыгрыша гендера является ключевой для трансгендерных людей. Мы считаем базовым право человека выбирать, как именно он проживает свою жизнь, а раз мы отыгрываем гендер, то почему видим проблему в том, что кто-то выбирает другую роль в этом шоу? Возможно, многие так возмущаются этим, потому что понимают: их собственная идентичность — сродни маскарадному костюму, склеенному из бумаги? Нам следовало бы прославлять сообщество трансгендерных людей как высшее развитие идеи Человека, демонстрирующее всем остальным, как надо жить. Если бы только это было возможно. В реальности же отыгрыш гендера жестко цензурируется. Играя не по правилам, установленным для твоего пола в определенной среде, ты рискуешь столкнуться с проблемами.

— Одно из первых определений «гендера как действия» было сформулировано Уэстом и Циммерманом, — говорит Дэмиен. — В своей работе 1987 года они заявили, что наша компетентность как продуктивного члена общества находится в плену у наших поступков — или нашей способности отыгрывать гендер. Как пример — «слюнтяи» на детской площадке: когда они ведут себя «неправильно», наступают ужасные последствия.

Наигранность мужественности всегда была очевидна для меня. Я пытался соответствовать каким-то нормам, получал по носу и искал другой способ. По факту глупо стыдиться своей способности адаптироваться. Это один из замечательных человеческих навыков — и еще один довод в пользу того, что у маскулинного поведения нет общемировых стандартов. В Дубае, например, считается нормой, если друзья-мужчины идут по улице, держась за руки. Но вам не стоит вести себя так же в Халле. При этом, если в Дубае вы поцелуете своего гомосексуального партнера (как привыкли делать в Халле), вас, скорее всего, отправят в тюрьму. Как только где-нибудь сформируется представление о «нормальном» мужском поведении, местные тут же начинают вешать на него бирку «Поведение Настоящего Мужчины».

Подобное мышление глубоко укоренилось в нашем обществе, потому что инструкции о том, как следует вести себя мужчине, сыплются на нас ежесекундно со всех сторон — от родителей, братьев, сестер, учителей, из фильмов и рекламных роликов. Мы впитываем всё это, пытаясь сформировать собственную индивидуальность. Для Дэмиена различия в гендерном поведении в разных частях света являются доказательством того, что гендер не биологичен, но наша психика явно не согласна с этим.

— Я не говорю, что это не настоящее, — поясняет он. — Игра создает реальность для людей с самых ранних дней их жизни — это то, чем мы являемся… Но тут присутствует слишком много страха и отрицания. Попытка заглянуть в глубины подсознания способна травмировать.

Компании друзей с этой точки зрения весьма важны: именно в них наиболее остро проявляются представления о нашем правильном (или неправильном) функционировании в рамках гендера; и грубые прозвища — «слабак», «педик», «баба», — переходящие с нами во взрослую жизнь, могут иметь отдаленные последствия. В своей психотерапевтической практике Дэмиен видит, что, хотя мы и побуждаем мужчин больше открываться, реальный опыт многих из них печален: рассказывая о своих «слабостях», они часто встречают отторжение.

— Исследования подтверждают, что мужчины не спешат раскрываться, имея предыдущий негативный опыт. Они ищут безопасности и не желают, чтобы их осуждали или считали больными.

То есть быть мужчиной, которого принимают, — значит укреплять «оболочку» своей личности, не давая никому заглянуть глубже. На «благо» коллектива. Грустно, что по мере взросления мужчины чаще, чем женщины, теряют друзей, потому что культура их поведения не позволяет им поддерживать действительно близкие связи.

— Большинство мужчин нашей страны находятся на пути к одиночеству, — уверен Дэмиен. — Они не приучены работать над отношениями, как женщины. Мужчинам надо искать новые способы взаимодействия.

* * *

Грейсон Перри, во всем великолепии трансвестита, возвышался на восемнадцатисантиметровых каблуках над аудиторией, собравшейся в лекционном зале. Перед доминирующей роскошью Грейсона, явившегося в образе своего женского альтер эго по имени Клэр, Стандартный Мужчина мог бы почувствовать себя сломленным. Выступая в Университетском колледже Лондона на конференции «Зарождение мужского здоровья», Грейсон рассказывал о взглядах на ностальгическую мужественность, которые он впервые представил в книге «Происхождение мужчины» (The Descent of Man).

По его словам, воинственная мужественность требовалась в доисторическое время, но это изменилось: «Прежде она была утилитарной, а теперь — декоративна. Это просто аксессуар, который вы надеваете к подходящему случаю». Тем не менее он не согласен с идеей о современном кризисе мужественности.

Мужественность всегда находилась в кризисе, потому что она смотрит в прошлое. В период промышленной революции люди вроде Уильяма Морриса беспокоились о том, что машины способны лишить рабочих «мужской работы», поэтому они отращивали бороды и вели себя по-старому, «по-мужски», спасая мужественность от грозящей угрозы. Мода на бороды появляется тогда, когда люди начинают тревожиться о мужественности.

Нет, мужчины не безнадежны. Ведь ключевые ролевые модели для них, подчеркивает Перри, — это не знаменитости, а близкие люди:

— Потому что больше всего мы усваиваем — капля за каплей — из ежедневного общения.

Говоря об изменениях, Перри сердцем всего называет уязвимость.

В целом, чтобы быть счастливее, надо поддерживать с людьми хорошие отношения. Мы стайные животные, нам нужна компания. Чтобы поддерживать хорошие отношения, требуется близость, а чтобы стать кому-то близким, необходимо влиять на него и поддаваться его влиянию. Это значит, что вы будете рассказывать о себе и спрашивать другого человека о нем. Уязвимость — ключ к счастью. Я обнаружил: если один мужчина в группе открывается и говорит, что у него есть проблема, остальные все сразу словно выдыхают: «О, да, и у меня» — и начинают по-настоящему общаться. Барьеры — в головах.

На следующий день я говорил по телефону с Робином Данбаром, почетным профессором эволюционной психологии факультета экспериментальной психологии Оксфордского университета. Те, кто изучает долгий путь развития человека, не терпят рассуждений о социальной природе гендера. Робин даже назвал это «полной чушью». Разница между мужчинами и женщинами лежит в области биологии, говорит он:

— Есть половые различия, одни более значительные, другие менее. В большинстве случаев речь идет о разнице в количестве — например, мужчины в среднем выше женщин, но это не абсолют.

Однако самые интересные различия, по мнению Робина, социальные.

— Социальное поведение полов и правда разное, — замечает он.

Отличия в нем очень устойчивы, сильно выражены и имеют мало общего с воспитанием. Мы можем немного подкорректировать их там и тут, но мальчики с самого раннего возраста играют не так, как девочки. То же самое происходит у обезьян. Мальчики-обезьяны выбирают игрушки, которые мы называем стереотипно мужскими, а девочки — «девочковые». Они берут кукол. Нет ни единой причины считать это социальным феноменом. Я не утверждаю, что мальчики не могут играть с куклами, а девочки — с мотоциклами, но в среднем мы наблюдаем четкое разделение.

Он продолжает:

Девочки более общительны, чем мальчики. Их социальные навыки выше и в когнитивном, и в поведенческом аспектах. Основная разница в том, как они дружат. Девочки дружат разговаривая, а мальчики — делая что-то вместе. Дружба мальчиков основана на совместных действиях. Даже самая могучая воля в мире не заставит мальчиков обсуждать друг с другом свои эмоции. Культура не поможет. Если один заговорит о своих эмоциях, остальные его засмеют. Это укоренено очень глубоко.

Робин также исследовал, почему мужская дружба менее долговечна, чем женская.

У них нет такой близости, как у девочек. Это отражается в том, какой глубины порой достигают отношения между девочками. Если мальчик заводит романтические отношения, то это единственные близкие отношения, которые у него есть. Если их у него нет, он зависает с лучшим другом. На самом деле мальчик — назовем его Джим, — скорее, проводит время в компании четырех-пяти парней, которые периодически встречаются в пабе. Это обычное дело. Если Джим уходит, его особенно никто не держит. Они просто находят кого-то другого на его место и продолжают пить пиво. Все равно с кем.

Робин рассказывал это с улыбкой и несколько раз обращал мое внимание на то, что все вышеизложенное справедливо в отношении среднестатистических мужчин и женщин. В индивидуальном же опыте всегда есть целый «спектр» моделей поведения, и в нем иногда «некоторые мальчики умеют выражать свои чувства, а некоторые девочки — нет». Но Робин настаивает: внешнее вмешательство способно изменить поведение незначительно, и мы не сможем «в одночасье сделать мужчин эмоциональными — в хорошем смысле слова».

Идея о том, что мужчины — заложники биологического вида, меня взволновала. Мне не понравилось представление о генетическом предопределении и узких рамках, в которых изменения почти невозможны, потому что это, на первый взгляд, ограничивает зону личной ответственности. Это обеспокоило меня также потому, что данное Робином описание мужской дружбы выглядит слишком уж правдоподобно. И действительно: когда организации вроде CALM проводят свои кампании, им приходится считаться с тем, что мужчины более склонны общаться во время каких-то совместных, часто физических, занятий, и потому они организуют мероприятия, где такое возможно.

Значит ли это, что мы всё-таки не отыгрываем мужественность, а проживаем свое эволюционное предназначение — быть мужчиной? Не обязательно. Наличие «спектра» моделей поведения означает, что пространство для маневра все-таки есть, и небольшие перемены могут повлиять на многое, если мы продолжим подталкивать мужчин в сторону большей эмоциональной открытости. Под гнетом эволюции некоторые современные проблемы кажутся несущественными, однако это не так, ведь они всё, что у нас есть. Пускай мы не в состоянии добиться масштабных результатов, однако даже ничтожное уменьшение количества самоубийств — достаточная причина для того, чтобы не отчаиваться.

И это не отменяет сказанного Робином. Изучая маскулинность, крайне важно осознавать, что мы часть человечества как вида. Взаимодействие обезьяньих инстинктов, химических и гормональных реакций, культуры, памяти, голода — все это оказывает влияние. Игнорировать любой из этих факторов абсурдно, так же как и изучать какой-то один в отрыве от остальных — а по-моему, именно это и происходит с теорией эволюции, когда речь заходит о мужчинах («мальчики всегда мальчики»); все имеет значение, все связи и переплетения, и любое знание поможет в решении человеческих проблем.

Робин подчеркивает, что цель его исследований — объяснить, как лучше обучать мальчиков и мужчин: следует понимать их, а не осуждать или сдерживать. Когда речь идет о риске самоубийства, он рекомендует применять знания об эволюции мужчины.

Это не значит, что взаимоотношения мальчиков, неглубокие по сути, неважны, так как, судя по всему, они играют роль не менее заметную, чем отношения девочек. Здесь и прячется ключ к суициду: парню в нестабильном состоянии необходимо сохранять связь с другими парнями. Не для того, чтобы «плакаться в жилетку», как это свойственно девушкам; друзья вытащат его из трясины и возьмут с собой в горы.

Быть в этой ситуации «принимающей» стороной куда сложнее, чем кажется. Да, возможно, вам понадобится гора, чтобы забраться на нее и там поговорить, но что случится потом? Что, если мягкость, взаимопомощь, страхи и слабые места проявятся не только в разговорах, но и на каждом шагу этого опасного пути?

Наш жизненный опыт состоит из больших истин, видимых издалека, и маленьких сложных взаимодействий. Любой выбор — результат напряженных трений между старыми ценностями и новыми формами, желанием и возможностью, принятием и риском. Это и есть сама жизнь. Никто в действительности не знает точно, насколько нас определяет генетика, а насколько — личный опыт. Но, без сомнений, мы можем попытаться взять судьбу в свои руки, а эволюция пускай делает свое дело. В конце концов, вся жизнь человека — это поиск чего-то большего, лежащего за пределами данного природой. Да Винчи, Оскар Уайльд, Стивен Хокинг, Майкл Джордан… Что такое подлинное упорство, как не стремление сломать границы обычного человеческого существования?

* * *

Когда мы наконец пробились через охрану «Арены О2» внутрь, все стало другим — и все стало как надо. Звук дробил кости черепа, красные вспышки выхватывали из тьмы смеющиеся лица и вводили в исступление дергающиеся тела; в этот момент то ли музыка, то ли игра теней высвободили мое желание раскрыться. Причина точно не в алкоголе — здесь был только один бар, на расстоянии семи мужчин от меня; смогу ли я отдаться этому месту без жидкой поддержки? Но что-то вытащило меня из кокона сомнений и бросило в толпу.

«Мы друг другу нужны, мы друг другу верны…»^[19]

Хотя все мы пришли сюда якобы ради Лиама, на самом деле мы просто хотели побыть вместе. Мужчины то ли обнимались, то ли боролись друг с другом, проявляя агрессивную симпатию и оглушающе крича в ближайшие уши, — это была не то нежность, замаскированная под грубость, не то грубость, достаточно гибкая, чтобы позволить нежность. Не стоит воспринимать подобное с цинизмом, они действительно преобразились, забыв обычное позерство и стеснение.

«Может, это ты меня спасешь…»

Лиам исполнял, к счастью, старые хиты, и теплота, разливающаяся по залу, отдавала уютной ностальгией: мы словно вернулись в дни щенячьей юности, во времена до того, как мир взрослых мужчин сомкнул челюсти на горле каждого. Удивительно было смотреть на состоявшихся мужиков, поющих Stand by me («Останься со мной») и плачущих, словно из-за неудачного пенальти, — но почему бы и нет? По крайней мере чувства у них точно были, и если большую часть жизни мужчины прячут их под жесткой оболочкой мужественности, понятно, что порой им требуется выйти на свободу — хотя бы в такой, заранее согласованной обстановке после восьми литров пива. И здесь эмоции заканчиваются? Не совсем, просто этот способ их проявления самый радостный и безопасный.

В такие моменты и после них можно говорить о будущем, обсуждать страхи и находить сочувствие. Неважно, замешаны тут вещества или нет, — по крайней мере такое времяпрепровождение все еще доступно мужчинам. Может, мужские компании и создают порой проблемы, подавляя открытое выражение эмоций, но в ключевые моменты они способны адаптироваться. Эти компании бывают дисфункциональными, однако, по словам Робина, их следует беречь. Я не видел никого из своих друзей в течение уже нескольких месяцев. Когда я вообще выходил куда-то в последний раз? В какой-то момент выпивание в компании друзей я сменил на выпивание в присутствии друзей и в конце концов перешел к одинокому пьянству. Однажды ты поднимаешь голову, а вокруг никого нет.

* * *

Возвращаясь в Шеффилд, я поднимался по склону одного из этих адских холмов в студенческом районе. Лил дождь, и я все ускорял шаг, пока не поскользнулся на листьях. Пара курящих у бара University Arms наблюдала за тем, как я собрал себя с земли и продолжил путь с вдвое меньшей скоростью. Мне срочно требовалась подкрепляющая кружка пива. Мужчины не падают. Все это знают.

Доктор Китти Николс ожидала меня в приемной Элмфилд-Билдинг. Китти, преподавательница социологии, — настоящий авторитет в области изучения мужчин и маскулинности: в рамках своей кандидатской диссертации она исследовала феномен стеба. Как вы понимаете, она одна из немногих, кто относится к стебу серьезно.

— У мужчин есть эмоции, но мы неправильно их считываем, — начинает Китти, когда мы заходим в ее кабинет.

Нам кажется, что мужчины не проявляют эмоций, но они делают это постоянно. Стеб — это способ выразить недовольство и другие чувства, поддержать диалог и дискуссии, которые мужчины, по их мнению, неспособны вести иначе. В гипермаскулинной спортивной обстановке или на рабочем месте мужчины используют стеб, потому что этот инструмент хорошо знаком обитателям подобных пространств. И я считаю, что с помощью этого же инструмента они способны добиться перемен.

Китти говорит, что ее особенно интересуют нюансы поведенческих стереотипов в мужских компаниях — то, как именно мужчины общаются в группе. Она росла в семье, где отец и брат увлекались регби, и когда на пацанскую культуру полился поток критики, по ее воспоминаниям, она была озадачена, так как видела все иначе. Мужские компании имеют плохую репутацию из-за царящих там «подначиваний», но это не нападения друг на друга; подначивания — это способ вовлечь, объединиться.

В моем регби-клубе мужчины использовали стеб, чтобы говорить о чувствительных вещах. Например, у одного из членов были серьезные психические проблемы, о которых все знали. И он рассказывал мне, что мог говорить о них, лишь когда кто-нибудь поддразнивал его. Это был их способ спросить: «Ты в порядке, готов поговорить об этом?» Так появлялось пространство для общения.

В мужских компаниях бывает и нездоровое поведение, но с ним можно бороться: совместный поход в туалет — не просто своеобразное подтверждение единства, принадлежности к мужской группе; когда один отказывается — это способ продемонстрировать несогласие и что-то изменить. Китти рассказала, как стала свидетелем интересной сцены на матче регби: кто-то отпустил гомофобный комментарий в адрес игрока, завязавшего волосы на затылке в хвост; остальные игроки заступились за товарища и заткнули гомофобу рот.

Я думаю, что мужчины пытаются измениться. Они сами выступают против недостойного поведения и нездоровых, токсичных «версий» мужественности. Не скажу, что это происходит постоянно, но мужчины явно стремятся к этому. Стеб гораздо сложнее, чем мы его воспринимаем. У мужчин есть различные способы общения и взаимодействия, которые позволяют им исследовать различные аспекты мужественности.

Это подразумевает, что мужское племя — не монолитная стена, а активная, бурлящая масса, постоянно конкурирующая, да, но при этом помогающая, наказывающая или принимающая. Цель каждого человека внутри этой массы — оставаться на связи, несмотря на передвижения. Это делает игру захватывающей и одновременно наполненной невысказанной тревогой: никто не хочет остаться в стороне от происходящего, дергая рычаг однорукого бандита и видя пустой экран своего телефона. Для молодого мужчины компания может стать основным источником самоопределения, но, поскольку в ней все меняется, важно постоянно быть в курсе событий — это позволит сохранить уверенность в том, что ты Настоящий Мужчина и действуешь по правилам, принятым в этой среде. Приятно делать все правильно и ощущать себя частью компании.

Даже если не придавать стебу большого значения, он помогает осознать и принять свою ошибку, понять, что это может случиться с любым из нас. Ты делаешь вид, что тебя это не касается, но в любой момент произойдет и с тобой. В основном юмор — это возможность посмеяться над собственными попытками поддерживать образ всемогущих Настоящих Мужчин. Более того, тонкости привязанности, соперничества, зависти, влечения (хотя многие будут это отрицать) существуют внутри этих дурацких мужских компаний — практически так же, как и в, предположительно, иначе устроенных женских. И самое удивительное — в природе есть и разнополые компании, дающие еще больше простора для преобразований.

Нет, я не хочу сказать, что тут не могут быть замешаны отдельные неприятные личности — из тех, кто мстительно тянет окружающих вниз, потому что сомневается в собственном статусе. Мы все знаем таких ребят. Было бы неосторожностью утверждать, что в чисто мужских дружеских компаниях принято эмоциональное обсуждение психических проблем. Дэмиен Ридж говорит, что мужчины до сих пор сталкиваются с отторжением.

Давайте, однако, будем честными: мужчины способны вести себя как животные, когда собираются вместе. В этом им потакает само общество, где они имеют приоритет; опасное очарование мужских банд отчасти кроется во взаимном согласии не беспокоиться о своем поведении. На работе или дома ты никогда не скажешь того, что сказал бы в компании друзей. Это безопасное пространство, в котором ты можешь не стесняться своей уродливой стороны. На самом деле часть игры в «свинское поведение» состоит в том, чтобы выглядеть хуже остальных: противнее или эпатажнее. Это возможность покричать. Рискнуть. Попроси любого мужчину показать чат с друзьями в WhatsApp — и он откажется! Похихикать за велосипедным сараем над вырванными из порножурнала страницами — навык, прочно прошитый в системе. Мерзкие мальчишки — это навсегда.

Менее приятна мысль о том, что поведение, признанное в компании забавным и несерьезным, может вылиться в действия, как правило, угрожающего характера, направленные вовне: на другие мужские группы и женщин. Множество раз моя супруга жаловалась после вечеринки с подружками, что встречу им испортила какая-нибудь мужская компания, не реагировавшая на просьбы оставить их в покое. Пьяные приставания («Как тебя зовут, милая?») переходят в оскорбления («Ты что, фригидная?»). Важно понимать суть группового поведения мужчин, но не менее важно провести четкую границу, когда оно начинает угрожать другим; жертвы не должны оставаться наедине с насилием, пока остальные мужчины вокруг смущенно разглядывают свои ботинки. Хотя нельзя сказать, чтобы моя жена не умела справляться с подобными ситуациями («Нет, ты просто чертовски груб. Отвали»).

Неужели наше истинное «я» прорывается наружу, как только появляется возможность? Или это просто еще одно шоу — из менее приятной части спектра? И тут на сцену выходят «инцелы»^[20]. Эти приверженцы «невольного целибата» вклиниваются в онлайновые чаты маносферы — в худи с символикой Cannibal Corpse, вместе с троллями-антифеминистами, отвратительные, как маски для Хеллоуина. Они используют жесткий, женоненавистнический язык насилия, ведут себя как мужчины-изгнанники, отторгаемые сообществом качков и красавчиков, на которых «вешаются» девчонки (инцелы называют таких парней «чадами»), и воплощают основные клише маскулинности: агрессию, стремление к риску, гетеронормативность, насилие.

Чат: Оскорбления гомосексуалов и лесбиянок

Пользователь 3: Раньше педиков и лезб избивали стальными трубами (sic). Не желаю никому зла, но мне было бы пофиг, если бы этих людей избили нацисты, они этого заслуживают.

Чат: Насилие в отношении девушек

Женщина: Нам нужно остановить насилие против девушек. Жутко, что убийства девушек считаются нормой.

Мужчина: Мне пофиг, они не давали мне, пока были живы.

Пользователь 2: Женщины в любом случае заслуживают это. [Другой пользователь рассказывает новость о женщине, убившей своего мужа и получившей опеку над ребенком.]

Пользователь 3: Но он же не был чадом. Если ты не чад, то ты никто в этом лицемерном мире.

Пользователь 4: Идиотский чат. Каждый день миллион мужчин убивают по разным причинам. И что? Никому нет дела до них, потому что это мужчины. Но вдруг убили одну женщину, и все прям обосрались. Женщина может убить любого мужика. Придумает какое-нибудь дурацкое извинение, и ее тут же освободят.

Женщина 2: Да, но мужчины чаще совершают преступления, связанные с насилием, чем женщины.

Пользователь 3: И? Кого это волнует? Обвиняйте вашу удивительную способность видеть людей насквозь. Женщины любят жестоких мужиков.

Большинство из этих людей, как вы понимаете, — молодежь, живущая с родителями: милые и воспитанные днем, они переходят на темную сторону по ночам, у компьютеров; они пестуют свое альтер эго и провоцируют других высказывать самые мерзкие вещи, которые в состоянии придумать. Возможно, это еще один способ соответствовать идеалам их онлайновых сборищ, но это и неприятная сторона мужского стеба в отсутствие ограничений. Некоторые из этих инцелов в конце концов заканчивают тем, что расстреливают девушек в кампусе.

Инцелы, по словам Китти, так подтверждают свою мужественность. Не имея «капитала», с которого можно начать, — скажем, спортивных или школьных достижений, — они находят пространство, где демонстрируют мужественность, используя такие же инструменты, как агрессия, но иначе. Китти придумала термин «хулиганская мужественность», обозначающий стремление говорить или делать что-то социально неприемлемое. Этот термин подразумевает, что мужчины совершают такой выбор сознательно, а это противоречит взглядам на поведение мужчин и мальчиков в прошлом.

— Исторически сложилось убеждение, что «мальчишки всегда мальчишки», — говорит она. — Мужчины якобы не могут удержаться, когда собираются вместе. Но я уверена: они способны брать на себя ответственность, хотя это и не признается. Они сознательно выбирают для себя именно такое поведение.

Она считает, что мужские компании в стиле «все разрешено» — это еще одно последствие войны; когда экономические причины заставляли мужчин работать сутки напролет, появился нарратив: все их свободное время — это «время для себя», в противоположность времени для семьи. Чтобы снять напряжение после тяжелой работы, им дозволялось идти в паб или в спортклуб, где они могли побыть самими собой.

В качестве дополнительной иллюстрации этого Китти приводит другие социологические теории. Например, согласно драматургическому подходу Ирвинга Гофмана, человек находится на «сцене», когда предстает перед публикой, и уходит за «кулисы», оставаясь наедине с собой. Эти два состояния могут сильно отличаться: мы используем различную поведенческую «бутафорию», чтобы отобразить разные личности. Китти преподает своим студентам теорию, которая базируется на идее о еще большем разнообразии версий «себя», ожидающих своего часа.

Представьте, что вы жонглируете, причем одновременно сотней шаров. В какой-то момент шары находятся у вас в руках, в другой — они оказываются в воздухе. Я думаю, что многие негативные аспекты мужественности — это те шары, которые в данный момент вы держите в руках, а не вообще все шары, включая те, что в воздухе. Чем утверждать, будто «все мужчины токсичны», куда интереснее спросить: что в социальной среде заставляет их вести себя так? Что вынуждает всех этих бухгалтеров, адвокатов и полисменов идти в клуб, раздеваться и действовать подобно маньякам — а потом возвращаться домой, к женам и детям?

Из того, что мужественность, по сути, наиграна, не следует, что она дурна или фальшива: по сравнению со старой идеей «истинного я» — сурового создания, знакомого нам по бесконечным рекламным кампаниям, — идея о множественной маскулинности открывает целый мир возможностей для того, чтобы Быть Мужчиной. Любая доминирующая социальная концепция в любой момент времени нестабильна, подчеркивает Китти в заключение:

— Через десять лет в нашей стране нормой могут стать гомосексуальность и уязвимость. Но если нам хотя бы удастся утвердить более широкое понимание мужественности, мы будем рады.

После ухода от Китти я все-таки зашел в University Arms, где оказался среди студентов с наполовину отрощенными бородами и наполовину сформировавшимся стилем в одежде. Я с нежностью вспоминал это чувство неполноты: полуличность, возбужденная собственным несовершенством, перед лицом трудящегося мира, требующего цельности. Полуличность — смелая, а полностью сформированное «я» — боязливое. В зеркале за стойкой бара я поймал взгляд сутулого мужчины, держащего по кружке крепкого эля в каждой руке, — вот такой я, полностью сформированный мешок дерьма.

— Мужчины думают, что должны дорасти до некоего фиксированного состояния, — замечает Китти на прощание.

И значит, необходимо пройти определенный ритуальный путь, чтобы стать мужчиной. Но что случится, если ты не дойдешь? Или если, добравшись, не сумеешь там удержаться — потеряешь работу, жену, положение? Именно с этого и начинаются проблемы с психикой у мужчин: они выпадают из системы, которая сначала говорит: «Поздравляю, ты мужик», а потом бросает тебя, если ты не живешь, как положено жить мужчине, к статусу которого ты стремишься.

Что мужские племена точно делают, так это передают из поколения в поколение старый, потертый свод правил мужского поведения. Следовательно, эти группы склонны к консерватизму и поощряют конформизм: вместе им проще противостоять переменам, ведь за переменами стоит опасная неизвестность, а мужчинам надо выглядеть сильными. Конечно же, племя чутко реагирует на каждое нарушение равновесия, каждый отход от нормы: например, брутальное мочеиспускание как минимум свидетельствует о любопытстве, скрываемом под маской враждебности.

Радикальные изменения некомфортны для племени, но тем не менее они возможны, и тут группа способна помочь, выделяя системы, которые пережевывают и выплевывают вас. Феномен «второго чата» в WhatsApp дает возможность двоим-троим отделиться от основной группы и общаться на серьезные темы вне заполненной мемами общей беседы. Я помню разговор с парнем на церемонии Movember Awards, потерявшим друга из-за суицида. Он и его друзья завели чат для взаимной психологической поддержки, в котором запрещен всякий стеб. Чистое, безопасное пространство, где можно раскрыться. Небольшие перемены имеют шанс спасти множество жизней.

Мужчинам следует сосредоточиться на профилактике. Скорбящие друзья, солдаты с посттравматическим расстройством, наркоманы на реабилитации, заключенные, проходящие групповую терапию, — все это примеры «племен», поддерживающих связи между людьми и поощряющих добросовестные размышления, не пренебрегая, однако, и мочеиспусканием. Нет необходимости переживать травмирующие события, чтобы понять, каково это. Особенно если все это помогает предотвратить подобные события.

Когда я интервьюировал Джо Гилгана — он известен ролью Вуди из сериала «Это Англия», а также тем, что перенес на экран свое биполярное расстройство в сериале «Без гроша», — он потрясающе описал, как справляется с преодолением барьеров близости в мужской дружбе.

Я постоянно повторяю: одна из величайших проблем — это неумение говорить. Как, черт возьми, ты собираешься говорить о своих долбаных чувствах, если никогда раньше этого не делал? Ну ты хотя бы начни! Это как в качалке — никто не хочет напрягаться. «Я не хочу, братан, но мне нужно. Я, черт побери, должен».

Наводить порядок — это полный кошмар. Но если ты будешь рассыпать овсяные хлопья поверх своего бардака и не убирать — станет еще хуже. Надо начать. Недостаточно просто поболтать с пацанами, замести все под ковер, и типа все отлично — на один гребаный день. Люди говорят о психическом здоровье и о мужской жизни. По-моему, чертов мужик должен просто привести свое дерьмо в порядок. Спроси любую женщину — что она ценит в мужчине, и это будет то самое. Будь уязвимым. Никто не совершенен, все мы кучка мудаков. Это нормально.

Джо — пророк для нашего поколения; а как еще назвать человека, показавшего на своем примере, в каком состоянии мы все находимся? Только после этого можно начинать разбираться с остальным.

* * *

— Давай вскоре повторим, — предложил мой приятель, когда мы покидали «Арену О2», и я ответил: «Конечно», хотя знал, что вряд ли. Трудно объяснить почему.

По пути домой я понял, что изоляция, которой я подверг себя после потери работы, изменила меня психологически. Защитные барьеры выросли до небывалой высоты. Жесткость, порожденная стыдом и сдерживающая его внутри. Мягкие мужские качества я открывал только семье — они единственные, кто видел широкий спектр меня. Я устал демонстрировать миру свою наиболее ограниченную публичную версию. Если мир пытался сломать меня, я отворачивался и плевал на это. Самоизоляция выглядела постыдно, но то, что мир хотел от меня, казалось отвратительным.

Мужчина какого типа успешен сегодня? Каких ценностей он придерживается? Хочу ли я походить на него или я продолжу сидеть дома в пижаме со своими единственными друзьями — кукурузными хлопьями?

«Полагаю, что это не столько кризис мужественности, — однажды сказала мне Китти, — сколько кризис происходящего в мире».

Дэмиен Ридж тоже рассуждает об этом.

После финансового обвала 2008 года люди, я думаю, стали подсознательно чувствовать, что мир не работает так, как должен бы. Мир в огне. Он разваливается. Финансовая система, политика, окружающая среда — все функционирует плохо. Именно поэтому приходят такие, как Трамп, — жесткие политики, утверждающие, что все в порядке; это помогает остальным отрицать реальность. В действительности они говорят: давайте включим неолиберализм и сожжем весь мир. Это выходит далеко за рамки гендерных вопросов, но гендер тоже играет свою роль, потому что они мужчины, и когда-то этот мир управлялся мужчинами. Нам есть чего бояться. Все готово. Мы должны двигаться к другому миру: этот больше не заработает.

Сегодня мужчине доступен выбор: оставаться в прошлом, отрицая реальность, или помогать спасать мир. Освобождение от психологических оков, исцеление старых ран — все это может стать новой целью, за которую стоит бороться в другом, более отзывчивом мире.

Все взаимодействует в динамике. Мужчина живет в племени, которое обитает в среде. И если, черт побери, среда хреновая, племя будет реагировать на нее негативно, как и ты. Все прекраснодушные планы по созданию новых мужских коллективов ни к чему не приведут, если жизненный опыт мужчин наполнен жестокостью. Мужчины, как и мужественность, не живут в вакууме: если последняя становится токсичной, она отравляет и окружающую среду. Ту самую, где признаком мужчины считается грубая сила.

3. Ты жесткий. Насилие, среда, власть

День в Ноттингеме выдался отвратительным — да и какой еще из дней мог подойти для моей запланированной встречи? Джейсон Уильямсон — лиричное оружие дуэта Sleaford Mods — ждал меня на платформе с угрожающе-мрачным лицом и суровой короткой челкой, одетый в широкое пальто наркодилера. Если следовать образу из его песни McFlurry, где он говорит, что «люди похожи на электронные письма», то Джейсон сегодня более всего напоминал записку с требованием выкупа, привязанную к кирпичу. Возможно, такое восприятие навязано его песнями, но, казалось, его глаза рассказывают истории о миллионе дерьмовых мест работы, где миллионы идиотов готовы получить очередную порцию дерьма. Не циник, а провидец, способный видеть жизнь такой, какая она есть. Я нервно помахал ему рукой, и лицо его просияло.

Пока мы шли через центр Ноттингема — фасад города, скрывающий отвратительную реальность территории Джейсона, — я рассмотрел в своем собеседнике приятного человека, настроенного на мирный разговор. Некоторые считают, что Sleaford Mods выступают против жизни, хотя на самом деле жизни у них в избытке — можно сказать, даже слишком много: она переливается через край прямо на ваши ботинки. Джейсон и его партнер по группе Эндрю Фёрн очищают от гнили апельсин британской действительности, особенно упирая на «жесткие меры», принятые после 2008 года, в результате которых бедные стали беднее, богатые — богаче, а надежда умерла. С обсценным, веселым и беспощадным речитативом Джейсона, который он выплевывает под мрачный, тяжелый бит, они размахивают промокшей от антиностальгии тряпкой. Их песни подтверждают, что жизнь в этой стране — нечестная игра: если ты происходишь из определенного класса и определенного региона, то ты не можешь сбежать. И что тебе остается, кроме как мочиться и жрать наркоту в попытке пережить очередные перемены? Если кто-то способен дать мне дозу реального мужского поведения, так это Джейсон.

Взяв себе по кофе и по кусочку торта, мы заговорили об известных мужчинах, которые восхищали Джейсона в детстве: Чарлтон Хестон в «Бен-Гуре», Стив Маккуин в «Большом побеге», измученные актеры, такие как Ричард Бёртон и британцы с региональным акцентом из сериала Carry On. Но больше всего для него значил Рокки — и фильмы о нем, и борьба Сталлоне за их появление на свет.

— Я был одержим им, — признается Джейсон. — Он буквально изменил меня — вся его история: жестокие удары, которые он пережил за время пятисот проб, и то, как он поклялся не забыть никого, кто поддержал его на пути к славе. Его напутствие осталось со мной навсегда: «Продолжай идти».

Джейсон действительно потратил годы, добиваясь всего, что имеет сейчас. Сначала он хотел стать актером, но в утонченной среде общепринятого произношения осознал: изъяны его происхождения мешают ему каждый раз, когда он открывает рот. К тому же плата за обучение в театральной школе была неподъемной, учитывая множество дурных привычек, которые требовали внимания. Планом «Б» стала музыка: несколько лет в разных коллективах, переезд в Лондон, потом в Сан-Франциско и обратно в Ноттингем и одновременно — дерьмовая работа на птицефабрике и в фастфуде Little Chef (эти ресторанчики всегда выглядят так, будто что-то скрывают, и в данном случае они скрывали Джейсона). Он жрал наркоту, старел и искал в музыке что-то, что могло бы сработать.

И наконец нашел. Кто-то случайно зашел в студию и включил диск треш-метала. Джейсон попросил продюсера зациклить отрывок музыки и начал бормотать под нее.

Это было то, что нужно! С этим я мог сделать все, что хотел. Я мог быть грубым и мрачным, и одновременно мне удалось соединить это с юмором, который все и вывез на себе. Это взлетело. Помню, я сказал тогда другу: «Это то самое: любой сукин сын такое поймет». Друг такой типа: «Э-э-э…» Еще десять лет прошло до тех пор, пока я добился чего-то существенного.

Медленный и кровавый путь к вершине, проделанный ползком: это больше подходит британцам, чем американская мечта, ведь правда? Великое Британское Ползание.

— Мой первый альбом [Austerity Dogs] вобрал в себя годы трудностей и неквалифицированного труда, дерьмовых начальников и ненависти к дерьмовым рок-группам, — говорит Джейсон.

И все получилось. Только что сформировалась коалиция, «жесткие меры» были в самом разгаре, так что песни оказались созвучны времени. По причине этого мы и поднялись, я думаю, — поймали момент. Именно этого я всегда хотел. Мои мечты исполнились. В сорок два года.

Джейсон вздрагивает, услышав слово «маскулинность». Он считает, что оно метка левака. Это не та тема, которую он исследует в своих стихах — там он рассматривает людей в условиях бедности, выживания, решения повседневных проблем.

Я думаю, все это пробуждает силу, которая поощряет женоненавистничество и провоцирует бессмысленную агрессию. И в этом я вижу проблему. Но люди не пытаются мыслить самостоятельно по многим причинам. Является ли мужественность частью проблемы? Возможно. Но нужно смотреть шире. Что не так с ощущением себя мужчиной и желанием стать лучше? У большинства людей нет ничего, кроме работы и скромной суммы денег, позволяющей купить что-нибудь на выходных, сходить в качалку и напиться водки после работы в субботу. Это не слишком помогает саморазвитию, но в то же время — что еще у них есть? И что им делать — отказаться от всего этого и сидеть дома?

Позиция ясная. Легко рассуждать о самоанализе и изучать различные способы выражения мужественности, когда над тобой не висит «железный потолок», как выразился Джейсон, — то есть когда твои материальные возможности не ограничены. Может быть, главная Правда О Мужчинах состоит в том, что мы продукт среды? Если мы выросли в нехватке денег и атмосфере родительского насилия, получив плохое образование, то что? Как это отразится на поведении мужчин? Насилие подхватывается из окружающего мира.

— Когда кто-то в выходной день вышел на улицу, желая подраться, ты это сразу понимаешь, — утверждает Джейсон.

Но ты должен спросить себя: почему он в таком положении? Откуда ты знаешь, что он пережил? Это потому, что ему грустно, что-то хреновое произошло в его жизни и нечто подсознательно грызет его постоянно изнутри. Обычно таковы последствия детских травм или нынешних проблем на работе — это и есть токсичная маскулинность? Я думаю, это политическая проблема. Да, в моих словах есть немного классовых предрассудков, но давайте смотреть правде в глаза. Большинство озлобленных людей, лезущих в драку, — представители низших и среднего классов, так что вы пытаетесь бороться с их существованием, которое на самом деле стало таким из-за вертикального устройства общества.

Властная элита создает угнетающую среду, а потом ставит людям в вину то, как они себя ведут в таких условиях. Классическая фраза политика правого крыла: «Бездельники устроили беспорядки на Хай-стрит». Классический репортаж левака, упивающегося созерцанием нищеты: «Неспящие в Сканторпе^[21]», и далее рассказ о тупицах в дешевых шмотках, трахающих друг друга в вонючих клубах. Насмешки со всех сторон.

Джейсон заказал еще кусочек торта; он больше не пьет, не употребляет наркотиков, не курит — только кофе и сладости, уравновешенные тяжелыми упражнениями в тренажерном зале.

— Я не похож на жирных слабаков, тусующихся на улицах в субботу вечером, — говорит он.

Деревенские парни, возвращающиеся с матча большими толпами, оглядывают твою жену с головы до ног и пускают дым тебе в лицо — что ты можешь сделать? Восемь отморозков под коксом на раз вышибут из тебя дух. Мне это не нравится. Разве это мужественность? По-моему, это результат угнетения, депрессии, жизненных обстоятельств и воспитания.

Если крайние проявления маскулинности базируются на ненависти, страхе и унижении, то лучшая среда обитания, нормальная заработная плата, качественное образование и психологическая поддержка способны свести их к минимуму.

— Вслушайся в песни рэперов в стилях грайм и дрилл, исполняемые певцами из бедных семей, — предлагает Джейсон.

Они поют о желании войти в мир потребления: «Я должен продавать наркоту, чтобы заработать денег на шмотки, в которых я хожу. Жить по закону — как это?». Однако чем выше человек поднимается по классовой лестнице, тем легче ему достаются те же вещи. Мысль о том, что можно заработать достаточно денег, овладев профессией или используя природный талант, не доходит до нижних ступеней этой лестницы. Иметь вескую причину для жизни в этом мире — нелепо для людей, обитающих в грубой среде, где человек человеку волк.

Песни Sleaford Mods не о мужчинах как таковых: скорее, о желании обрести человеческое достоинство мужчины в отсутствие достойной жизни, когда велика вероятность сойти с ума от отчаяния или уйти в одиночество, в котором, возможно, ожидает суицид, — но кому какое дело?

«Две дорожки на стол на поминках того, кто был убит двумя дорожками.

Давай, насыпай.

Диджей в норме.

Я в угаре.

Давай, нюхни»^[22].

Наверное, гопники на улицах этой страны следуют старинной Инструкции По Мужскому Поведению — а чего еще от них можно ожидать? Какие есть варианты? Вероятно, они справляются с жизненными невзгодами наилучшим образом — с учетом имеющихся инструментов; и если эти инструменты кажутся вам сомнительными, вспомните о том, что их предоставляет среда. «Обычная» мужественность здесь — это не разумный выбор, а единственная известная возможность. И учитывая узкий выбор перспектив, стоит ли удивляться тому, что они пытаются освоить простейшие приемы в отсутствие малейших шансов подняться?

Подняться? Смотрите — в этом состоит часть проблемы: снисходительность.

Какова цель переоценки мужественности? «Поднять» мужчин до приемлемого уровня буржуазной респектабельности? Подразумевая, что они являются некой низшей формой жизни, пока не разовьются до установленного стандарта изысканности? Тщательно соблюдаемый шаблонный вид, полный предрассудков, среди тщательно отобранных друзей-роботов, которые делятся ужасными историями убийств в соседних районах, а вечерами бегут к дилеру за послеобеденной дорожкой? Нет, разве мы не должны расширять возможности каждого человека в его собственной среде, вместо того чтобы подтягивать всех до одного среднего уровня? Позволить человеку развиваться на его собственных условиях? И, как следствие, поощрять лучшие, менее агрессивные модели поведения по отношению к другим людям, расширяя права, наделяя полномочиями и уважая?

Джейсон прикончил второй кусок торта и сложил руки на груди, демонстрируя татуировки, запечатлевшие то, что они запечатлевали в те времена, когда еще не стали мейнстримом: ошибки. Я разглядывал сплетения узоров — безжалостную летопись «дерьмовой жизни» и обереги от злых сил — и размышлял над высказыванием Джеймса Болдуина: «Без откровения свыше народ необуздан»^[23].

Джейсон оставил меня с убеждением, что в конечном счете все возвращается к политике.

Мы должны полностью переделать данное нам устройство, в котором мы живем, которое используем. И это политическое дело. Золотые дни позднего капитализма прошли, не так ли? У него были забавные способы изобретать себя заново, но он сделал мир меньше и сузил возможности для всех социальных групп в этой стране. Не только для рабочего класса; нижний и средний классы тоже почувствовали себя ущемленными. Наличие работы не обеспечивает уверенности в завтрашнем дне, а низшие классы и вовсе не имеют работы. Все это усугубляет депрессию и безысходность, и от этого проистекают все проблемы.

Неудивительно, что насилие господствует среди молодежи из неблагополучных районов.

Что убивае

Пролог

Я мужчина. По крайней мере это гипотеза, с которой я работаю. Документы, конечно, ее подтверждают – все регистрационные формы, от медицинской карты до полицейского протокола, свидетельствуют: «мужчина». Кто я такой, чтобы спорить с админом?

Раз уж мне так повезло быть мужчиной, значит, я должен быть смелым, но в своей архаичной манере я старательно раздвигаю границы при помощи страха, наэлектризованного какой-то потрясающей слабостью.

В страхе нет ничего нового. Если честно, я всегда чего-то боюсь: грабежей, терроризма, рака (мой «любимый» – рак костей), электронных таблиц, потных рукопожатий, бандитов, неловких разговоров, того, что дети обхитрят меня во время игры в футбол, падающих сейфов – и так до бесконечности… Прямо сейчас, например, мною овладел король всех страхов: это даже страшнее смерти. Заметность. Я исключительно замкнутый человек. Не из-за высокомерия или неприязни к ругани в социальных сетях, а просто из самозащиты. Нельзя никому показывать внутреннюю гниль. Я готов на все, лишь бы как можно меньше раскрываться, в частности на иронию, дуракаваляние, притворный сон и прятки за крупными предметами мебели.

– Что такое The Book Of Man?

Я заметил, что моя правая рука дрожит после вчерашнего виски, и я, схватив ее левой, спрятал под столом. Я заговорил, и слова выскакивали из меня быстро и невнятно – это настолько не в моем характере, что было понятно: я до сих пор пьян. Я сильно рисковал выдать себя.

– The Book Of Man – это новый цифровой журнал для мужчин, которому интересна их внутренняя жизнь, а не внешние атрибуты. Будучи журналистом, я на протяжении всей своей карьеры работал в мужских журналах и основал The Book Of Man, чтобы попробовать что-то другое. Я хотел освещать психическое здоровье и маскулинность, а не дорогие костюмы и дайверские часы. Мой проект – доброжелательный взгляд за занавес мужской души.

Микрофон у моих пересохших губ походил на пухлую губку, впитывающую все слова. Напротив меня сидела ведущая подкаста, Люси Донахью из журнала Happiful – спокойная, внушающая доверие и сочувствующая: этого-то мне и не требовалось, если я собирался довести дело до конца, ничего не пролив.

– Расскажите нам о Новой Мужественности, – попросила она.

– Новая Мужественность ставит под сомнение устаревшие способы быть мужчиной и предлагает новые идеалы, такие как эмпатия, доброта, эмоциональная сила, честность, открытость. Это не наезд на мужчин, а более широкий взгляд на них.

– Что для вас значит быть отцом?

– Это предназначение, которое я искал всю жизнь. Думаю, прежде я был несчастлив и занимался саморазрушением, но теперь я должен смотреть дальше себя, на жизни моих детей, в их будущее.

– Как вы переживаете депрессию?

Вот оно. В случае аварии выдерни шнур, выдави стекло, сообщи о замене в команде. Этот вопрос был в списке, но мое обычное внимание к деталям – то есть краем глаза, отвлекаясь на Instagram, – снова вытащило меня на берег из уютных глубин. Вещая о том, как важно мужчине не бояться делиться своими проблемами, я никогда не говорил о своих. Я потратил годы на создание защитной оболочки в форме взрослого мужчины, из которой не собирался вылезать – даже ради того, чтобы гордо продемонстрировать свои убеждения. Будь проклят мой рот, решивший, что раз в год можно и открыться, – так внезапно просыпается нализавшийся в хлам посетитель ночного клуба.

– Я никогда не рассказывал об этом раньше. Думаю, ни разу за всю жизнь. Я проводил ее в молчании. Я притворялся немым большую часть времени, практически не разговаривая в компании других людей. Мне всегда казалось, что в моей голове есть стена, через которую невозможно пробиться. Периодически я ощущаю это и сейчас…

Я засунул ладони под себя.

– Последний вопрос: что вы сказали бы себе-подростку?

Видеокассета внутри моей головы щелкнула в плеере.

Прошло несколько секунд, пока лента перематывалась, и я увидел себя: я сидел на полу спальни и слушал на своем проигрывателе In Utero группы Nirvana; на мне была футболка с символикой Joy Division, на стене висели фотографии Марлона Брандо и Беатрис Даль. Впитывая темную эстетику, я пытался добавить гламурности своим типичным подростковым проблемам – с кожей, с чрезмерной стеснительностью и с убежденностью, что жизнь кончена. Именно в такие моменты я подсознательно работал над созданием взрослого скафандра, помогая себе на будущем жизненном пути и одновременно пряча свет от своего внутреннего ребенка.

– Я сказал бы себе: «Постригись. Купи нормальную одежду. И… Все будет хорошо».

И вдруг я заплакал. Не пустил скупую мужскую слезу в стиле Грегори Пека, а скривился в плаче, как последний дурак. Я глубоко утопил лицо в сгибе локтя, однако не мог сдержать горячие волны рыданий.

– Это виски, это виски, – прошептал я в микрофон, прежде чем Люси вежливо закончила интервью.

Настоящая катастрофа. Предательство самого себя. Так часто бывает, когда худший кошмар становится реальностью: я чувствовал опьянение от подавленного возбуждения, то плакал, то смеялся, пока оба эти состояния не слились в одно, придав моему лицу выражение, которое можно увидеть на церковных росписях и в порнографии 1970-х. Я обнял Люси, вывалился из студии, извинился перед всеми и вышел на улицу.

Ошеломленный, я обошел здание и, пытаясь продышаться, случайно воткнулся в обеденную толпу в квартале Фицровия. Некоторые мужчины отталкивали меня в ответ, их плотные тела образовывали стены вокруг меня; не мужчины в городе, а город, сделанный из мужчин. В исходящем от них сиянии я застыдился своих прилюдных слез. Того, что, оказывается, я не один из них.

Невдалеке я увидел паб, липкую утробу для сломленных мужчин-детей. Я зашел, заказал пирог и кружку пива, сел за стол, вытер глаза и уткнулся в телефон. Через минуту от кружки осталась половина, и я уже не плакал. Вот и все, что нужно, чтобы подправить фасад. Прежде чем я окончательно собрался, у меня было время на то, чтобы проанализировать стремительно затягивающиеся трещины. Если они разойдутся, что окажется внутри меня? Секреты моей души – или пустота?

Нормален ли я?

Этот вопрос постоянно гложет меня. И недавно я дополнил его: нет ли у меня психического расстройства? Наверняка найдется такое, которое полностью соответствует всем моим симптомам; хотя я чувствовал, что уже поздно: моя нефункциональность дошла до точки невозврата, ведь я никогда не признавался в ней. Мужчины так не делают. Мы хороним худшее и продолжаем идти вперед, притворяясь, будто не слышим его царапанья под землей.

Я допил и заказал вторую кружку. Опять уткнулся в телефон, отложил его.

Я не мужчина. Я не такой, каким должен быть.

Целыми днями я рассказывал о мужчинах, избегая серьезного самоанализа. Слишком долго я следовал ненавистным установкам о мужской сути; я обманывал себя, но не мог от них избавиться – и в этом ощущалась неизбежность. Или безвольное принятие. Не то чтобы я старался вести себя определенным образом; я просто позволял жизни трепать меня, как ей угодно. Я покорно шел за толпой в школе, потом в университете и на работе, принимая уроки мужественности от всех, с кем выпивал за одним столом. Наиболее индивидуалистский кодекс жизни я почерпнул в полузабытых диалогах из фильмов о кунг-фу. Я плыл по течению – а мужчине, принадлежащему к среднему классу, легко плыть по течению и быть в порядке, так же как человеку из элиты легко плыть по течению и управлять страной; если же вы из рабочего класса, вам важнее приспособиться, чем принимать решения. Вы понятия не имеете, что вам нужно или что даст вам полноту жизни: вы просто следуете за происходящим вокруг и надеетесь прийти к тому образу жизни, который не будет вас угнетать. А вот насчет того, чтобы блеснуть интеллектом, забудьте: свой я утратил еще на фестивале чтения в 2002 году.

В книге «Происхождение мужчины» (The Descent of Man) Грейсон Перри[1] назвал белых мужчин среднего класса и среднего возраста «нулевым меридианом идентификации», с которого отмеряют все остальное. Формирующее этот тип поведение, написал он, настолько распространено, что парадоксальным образом делает мужественность «невидимой», и в результате разговоры с мужчинами о мужественности превращаются в «беседы с рыбой о воде». Мужчины, подобные мне, не видят того, что возмущает все остальные гендеры, так как мы не распознаём маскулинность как тип поведения. Люди просто так живут, разве нет?

Стремление к невидимости долгое время управляло моей жизнью. Постоянно чувствуя себя иным, я хотел лишь одного – слиться с окружавшей меня мужественностью и скрыться под ее прикрытием. Если ты считаешь себя странным, ты отчаянно желаешь быть обычным. И даже если это не так, тебе необходимо учиться ориентироваться в среде и подражать другим. Когда вся власть принадлежит нуль-меридианным мужчинам, имеет смысл соответствовать этой модели, а не сомневаться в ней. Но разве жизнь должна быть лунатической прогулкой по проторенной дороге? И более уместный вопрос: кого растоптали на этой дороге, пока мужчины проживали свои Нормальные Жизни?

В последнее время на нас опрокидывают ведра с ледяной водой, чтобы разбудить. Мужчины долго следовали максиме «если оно не сломано, не чини», однако сегодня «оно» уже разваливается на части, и мы больше не можем делать вид, будто этого не происходит. Посмотреть на себя призывают мужчин разнообразные голоса, доносящиеся из нарастающей волны гендерного равенства; они требуют прав и уважения, которых их лишил мужской мир. Грейсон Перри повторяет мысль Симоны де Бовуар о том, что мужчин оценивают как стандартных людей, а женщин считают меньше, чем людьми. Этот Стандартный Мужчина идентифицирован как чудовище, чье привилегированное существование основано на подавлении женщин, национальных меньшинств, ЛГБТ – всех «других». Такое трудно отрицать, потому что это, как вы знаете, история западной религии, традиций и империализма, но многие мужчины упорно сопротивляются. Даже те, кто обладает разумом, впадают в непростительное безмолвие, думая: «Я лучше постою тут немного…»

Нельзя отрицать, что в этом процессе мужчины порядком подпортили себе жизнь; вероятно, апокалиптическое мужское поведение, о котором свидетельствует статистика, спровоцировано боязнью потерять доминирующее положение. Суицид в наше время – главная причина смерти британских мужчин в возрасте до 45 лет. Это световая ракета, запущенная в ночи и освещающая бесконечный океан самоповреждений, зависимостей, расстройств питания, насилия и антисоциального поведения. Мужчины составляют 95 % заключенных, 86 % бездомных, 73 % умерших от злоупотребления наркотиками. Мужчинам может быть непросто сомневаться в себе – ведь это «не по-мужски», к тому же привлекает внимание к путам, в которых мы оказались, – однако необходимо для общего блага.

Я был измотан. Счастливо-несчастный некто, опустошенный, но удерживающий человеческий облик благодаря алкоголю. Каким бы ни был жизненный опыт и воспитание, рано или поздно, казалось мне, все приходят к одному: мы упираем бессмысленный взгляд в стакан, наполненный эликсиром забвения, в то время как наш фальшивый фасад осыпается. Но я не стал бы доверять этому умозаключению. Вся эта сцена, со слезами, капающими в пиво, – стереотипное представление о мужском отчаянии. Был ли в этом реальный я – или просто вел себя так, как, по моему мнению, ведут себя мужчины в такие моменты?

Несомненно, большая часть мужских несчастий (и несчастий, создаваемых мужчинами) – результат отыгрыша мужественности: мы подстраиваемся под ожидания и пытаемся строить жизнь на основе иллюзий. Поступая так, мы тираним не только других, но и самих себя, отрицая собственные чувства и желания. Выходит, быть «мужчиной» – значит жить во лжи.

Все, что я знал, казалось неправильным: моя кожа не подходила мне, а моя личность была тоньше, чем подставка под пивную кружку. Моя жизнь вроде бы неплоха, но человек, которым я стал, не чувствовал себя хорошо, словно подражал копии чужой мечты. Чтобы справиться с этим, я научился не чувствовать. Да, боль и грусть остались, конечно, готовые вырваться наружу и почти без усилий разрушить тонкую оболочку, держащую все под контролем. Не знаю, почему я пытался отрицать это, наверное, это было связано с некой мужской потребностью любой ценой защитить свое внутреннее «я». Однако не пора ли порвать то, что делает нас мужчинами, – найти ответы для себя и, возможно, для других? Не помочь себе, а реанимировать себя. Обрести новый способ жить.

1. Ты контролируешь: психическое здоровье и мужественность

Welcome to Hell[2].

Извините, ошибся.

Добро пожаловать в Халл.

Это случилось за шесть месяцев до первого удара вируса, когда социальное дистанцирование еще воспринималось как проявление невроза, а не как необходимость, направленная на спасение жизни. Я стоял у металлических перил на краю промзоны и через двухполосную дорогу смотрел на эстуарий Хамбер[3], который трудился, вымывая в море четверть всех сточных вод Англии. Выше по реке над отмелями растянулся, вцепившись в берега, мост Хамбер. Да, Филип Ларкин[4], кажется, вдохновлялся этим видом. Кстати, Throbbing Gristle[5] тоже.

Халл – Hell? Ха, никто здесь такого раньше не слышал. Однако это последняя шутка, которую я позволю себе отпустить об этом многострадальном месте, где самым серьезным улучшением качества жизни стало появление специй в уличной еде. Нет, я не буду осуждать Халл, как многие другие, называя его деградирующим промышленным районом, провонявшим таблетками и героином; тем более что и моя давно покинутая семья происходит отсюда. Я помню свои корни и готов протестовать каждый раз, когда кто-то номинирует Халл на звание худшего городишки Британии. Это вам не какой-то там провинциальный городишко – это сити, имейте в виду.

Все происходящее наполняло меня ужасом и одновременно казалось бессмыслицей. В который раз я был испуган. Но все же пошел дальше.

«Через сто метров поверните направо».

Смартфоны недостаточно умны, чтобы уловить наше сожаление о том, куда мы направляемся, или почувствовать, что это мазохизм заставил нас пуститься в путь. Я открыл Instagram и полистал мемы.

Парень, который не может отрастить бороду.

@TheRock: «Да прольется кровь».

«Настоящий мужчина пренебрегает плотью и вскармливает дух».

«Амбиции важнее секса».

Старая добрая реальность все так же окружала меня. Сентябрьское вечернее солнце золотило арендованные дома, колючую проволоку и сгоревшие машины, как будто бог, выпив банку крепленого напитка, внезапно испытал необычайную гордость за свои обоссанные штаны – сотворенный мир. Рекламные щиты, которые обычно никто не замечает, вдруг завибрировали неожиданным смыслом.

«Установка ванн. Вода, которая унесет вас».

«Тренажерный зал “Торнадо”».

«Небесный сервис, доступные похороны. 1700 фунтов».

Мимо прогремел грузовик: «Перевозка жидких грузов. Только пищевые продукты».

Не слишком глубокомысленно.

Я свернул на дорогу, ведущую к пункту моего назначения. К грязному окну заколоченного бара, расположенного на углу, изнутри был прилеплен крест Святого Георгия. Англия и ее люди: на пороге краха. Личные кризисы как отражение национального упадка. Ну, по крайней мере у нас остаются наши воспоминания, наши общие галлюцинации на тему английской истории. Победы над фрицами, бошами[6], Армадой (в любом порядке) – и мы властвовали, властвовали над морями, уничтожали дикарей и забирали чай и сахар, которые принадлежали нам по праву. А помните, как Генрих VIII убил своих жен, Черчилль выиграл войну, мы взяли Кубок мира, сняли «Ограбление по-итальянски» и Газза[7] заплакал? Насколько тогда все было лучше, чем сейчас! Та самая старая добрая Англия, в которой все кричали «оле-оле-оле-оле» и мужчины были мужчинами…

Я мужчина или как минимум качественная подделка. Оболочка «Мартин Робинсон» в течение многих лет совершенствовалась как эффективное средство выживания, наделенное особыми способностями и умениями, необходимыми для бесконфликтного существования в этом мире. Прямо сейчас эта сутулая фигура находится в оборонительной позиции, но инстинктивно пытается скрыть это, так как ступила на неизвестную территорию, где водятся Настоящие Мужчины. Обратите внимание на то, как он идет, старательно глядя в землю: не жертва, но и не хищник. В лиминальных пространствах, например в вагоне поезда или где-то на периферии разговора, он безликое невидимое существо, Стандартный Мужчина. Просто этим вечером надел не ту куртку.

На другой стороне улицы компания местных парней направлялась за первой на сегодня кружкой пива. Такие бритые головы можно встретить только на Севере – как будто парикмахер хотел достать машинкой до самой кости. Я инстинктивно застегнул свою непромокаемую городскую куртку, надетую для того, чтобы как можно меньше походить на промокшего лондонского придурка из медиасферы, но это лишь помогло окружающим понять, что я забравшаяся в глухомань пафосная задница, неспособная одеться по погоде.

Что я тут делаю?

Оболочка «Мартин Робинсон» была готова разъехаться по швам.

«Направляйтесь прямо».

Несколько мужчин, облаченные в шорты и стоявшие в глубине улицы возле тренингового центра компании Airco, обернулись в мою сторону. Контакт с человеком. Ахиллесова пята, точка уязвимости. Возможно, потребуется проявить откровенность. Я хотел повернуться и убежать, но было уже поздно.

– Привет, нас ищете?

На мужчинах были футболки с надписью «Мужской клуб Энди». Я искал этот клуб.

Да.

– В первый раз, наверное? Классно. Вам сюда, там все покажут.

Двое здоровяков в шортах и футболках МКЭ провели меня внутрь, и там я притворился, что не замечаю еще одного новичка, пенсионера; я заинтересованно уткнулся в свой смартфон – так я поступаю всегда, когда ко мне не обращаются напрямую.

– Как вас зовут?

Ох.

– Мартин.

– Можете заварить себе чаю, пока ждете, Мартин. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Еще несколько крупных мужчин в шортах и футболках МКЭ ожидали в чайном уголке. Я расстегнул куртку, заварил дрожащими руками чай и остался невозмутимым, выплеснув полчашки кипятка себе на ноги. Пока мои брюки медленно остывали, окружающие приняли выступившие на моих глазах слезы за признак паники и решили взять меня под коллективное крыло.

– Все будет хорошо. Как тебя зовут?

Мартин.

– Тут как в Бойцовском клубе, только без драк.

А мои мысли будут вашим навязчивым закадровым голосом.

«Мужской клуб Энди» – это новая, бесплатная, достаточно серьезная мужская группа поддержки психического здоровья, которая работает по всей стране и имеет крупнейшее подразделение здесь, в Халле. Бывший игрок в регби из Галифакса, Люк Амблер, основал этот клуб два года назад, после самоубийства своего сводного брата. Люк хотел создать безопасное пространство, в котором мужчины могли бы говорить о своих проблемах. И теперь каждый понедельник по вечерам тысячи мужчин встречаются на собраниях в 28 городах Англии. Это одна из наиболее заметных организаций – из разряда тех, информация о которых передается из уст в уста, – в мире мужчин, впервые решивших заняться своим психическим здоровьем.

– Не знаю, зачем медсестра велела мне прийти сюда. Для чего все это? – старик обращался ко мне.

Я пожал плечами, демонстрируя неведение, но он продолжал говорить о том, что в последнее время не выходил из дома после неудачного падения, вынудившего его бросить работу в 70 лет.

– Нет, все прекрасно, – уверял он, – дневной телеэфир особенно хорош.

Мне понравился его сарказм. Да и сам он все больше мне нравился. Он рассказывал, каково это – быть пилотом, которому требовалось специальное сиденье из-за искривленной спины: эти проблемы начались в детстве.

– Я помню свой первый день в школе: как смотрел сверху на всех детей, они были ниже меня, и горбился, чтобы не сильно отличаться от них. Я уже тогда был высоким, примерно как вы. Берегите себя.

Да, сутулиться, чтобы казаться ниже, – мой особый дар.

– Пора начинать, джентльмены, – произнес очередной мужчина в шортах. – Рассаживайтесь.

Я занял один из стульев, расставленных в круг, и сосредоточился на носке своего ботинка, изучая, как он гнется, упираясь в ковер. Мы ждали в молчании. Я чувствовал, что все присутствующие уже распознали во мне самозванца. Боясь оказаться беззащитным, я не снял куртку, несмотря на льющееся в окна солнце, и теперь ощущал себя футболистом высшей лиги, запертым в солярии. Да и обстановка в тренинговом центре не способствовала расслаблению. В голове всплывали картинки из офисного прошлого: там привычно доминировали напряженно-дружелюбные альфа-боссы, за которыми я следил с вымученной улыбкой и молился об аневризме для себя или для них – главное, чтобы это случилось побыстрее.

Вскоре пришел фасилитатор, еще один парень в шортах, который вел себя непринужденно и явно не тянул на роль главного самца в этой комнате. Он рассказал о формате встречи: мы будем передавать по кругу большой мяч для регби, и тот, кто держит его в руках, может говорить. Ведущий задаст четыре вопроса, три из которых стандартные:

– как прошла твоя неделя?

– кто является позитивным человеком в твоей жизни?

– есть ли что-нибудь, чем ты хотел бы поделиться?

И еще неизвестный вопрос в конце. «Чем ты хотел бы поделиться?» – особенно важный вопрос, пояснил фасилитатор; отвечая на него, стоит говорить о том, что на самом деле происходит с вами, – но если нет желания, то можно не отвечать ни на него, ни на остальные вопросы.

– Итак, первый вопрос: как прошла твоя неделя?

Мяч пустился в путешествие по кругу. Двое участников передо мной были слишком напряжены, чтобы отвечать, так что очередь дошла до меня прежде, чем я успел придумать, как вежливо уклониться от ответа.

– Моя неделя прошла неплохо: я вернулся к себе и решил разобраться с некоторыми психологическими проблемами, которых прежде избегал. Пребывание в этой комнате – начало моего большого пути.

Я был поражен собственной откровенностью, которая внезапно прорвалась наружу, а аплодисменты остальных участников и вовсе ошеломили меня. Все-таки я пока еще более походил на моллюска, чем на мужчину.

Встреча продолжалась в теплой и остроумной халльской манере (а ведь я о ней почти позабыл), и вскоре я понял: то снисходительное отношение к происходящему, с которым я входил сюда, было совершенно неуместно. На собрании присутствовали разные люди, от бизнесменов до каменщиков, решившиеся на смелый шаг – обратиться за помощью, что для мужчины столь же естественно, как, к примеру, роды. Еще более впечатляло то, что они демонстрировали эмоциональность, которая не считается сильной стороной мужчин. Получив возможность исследовать свои чувства и будучи твердо уверены в том, что никто их не станет за это высмеивать, они свободно открывали нетронутые прежде тайники своих душ.

Принято думать, что мужчины – холодные и бесстрастные существа. Однако эти мужчины показывали, что у них есть чувства: просто обычно они их скрывали. Это подтверждал и язык их тел: они разжимали кулаки и начинали жестикулировать, оживляя свои истории. Один парень вскочил со стула, рассказывая о том, как круто изменилась его жизнь после первого визита сюда. Другой благодарил за преображение его отношений с женой и даже прослезился при воспоминании о том, как она заботилась о нем в трудные времена. Здесь были представлены самые разные психические проблемы: от пограничного расстройства личности и биполярного расстройства до переживаний по поводу разводов, утрат, потери работы, но каждая воспринималась с одинаковым уважением. Никто не давал советов, но советов и не требовалось; возможность проговорить все это вслух сама по себе позволяла многое понять.

Такого рода собрания хорошо знакомы тем, кто участвовал в программах «Анонимных алкоголиков» и подобных им, но воистину замечательно, что «Мужской клуб Энди» успешно применяет те же методы при работе со столь табуированной темой, как психическое здоровье мужчин. Сегодня забота о психическом здоровье захватила мир: разговоры о нем поднимаются уже во всех слоях общества. Но истинная проблема, которую помогает решать МКЭ, на мой взгляд, несколько уже: в нем говорят о том, что это значит – быть мужчиной. Здесь становилось очевидно: внутренняя жизнь мужчин стеснена, и это вызывает в них глубокое чувство вины, ведущее к саморазрушению. Это место можно было бы назвать «Клубом анонимной мужественности» – если бы потребовалось отвадить от него мужчин.

Тем временем мои внутренние щиты снова поднялись. Пока все вокруг раскрывались подобно цветам, я съеживался, будто сорняк. Мяч, словно граната, опустился на мои колени, принеся вопрос: «Чем ты хотел бы поделиться?».

– Знаете, я, как бы это сказать, не вполне готов говорить о всяком, но я думаю, это так классно – то, что вы делаете, это впечатляет, спасибо вам всем.

На этот раз аплодисментов не последовало, хотя я, кажется, довольно элегантно прикрыл под заискиванием свою трусость. Краснея, я осознал, что единственное наказание здесь – это сожаление о том, что ты сам не захотел помочь себе.

Тема самоубийства никогда не уходила далеко от этой комнаты. Она нависала над присутствующими, как мост Хамбер над городом, тем более что между самоубийством и мостом прослеживалась отчетливая связь. В таком мрачном месте, как Халл, мост – ужасное искушение. Один парень из группы рассказал, что он сумел пережить выходные, только поделившись своими намерениями с группой местных парней, пивших пиво на улице, – они позволили ему выговориться. Я еще глубже спрятался в свою раковину. Сценарии самоубийства годами возникали перед моим внутренним взором. Конечно, внешне я был в полном порядке. Если не считать срывов, пьянства и всепоглощающего страха перед другими людьми. Начав разбирать по кирпичикам понятие мужественности в статьях для своего сайта The Book of Man, более всего я преуспел в разбирании на составляющие себя самого.

Но и это являлось лишь частью правды. Здесь я оказался не случайно. Я должен был высказаться о том, что всегда скрывал.

Снова подошла моя очередь, и мне предстояло ответить на бодрящий последний вопрос: «Куда ты всегда хотел съездить?». Я задрожал, уже готовый проигнорировать вопрос и вместо ответа выпалить наконец то самое. Меня захватила очередная волна эмоций, на гребне которой неслась откровенность. Но годы, проведенные в защитном мужском скафандре, помогли мне: я сказал что-то о Centre Parcs[8] и передал мяч дальше.

Фасилитатор объявил об окончании сессии и, участливо глядя на меня, упомянул о возможности встретиться дополнительно и поиграть в футбол. Конечно, как ни старался, я не сумел спрятать неловкость. Несмотря на то что я почти ничего не раскрыл, обнажился я достаточно. И как только дверь отворилась, я выскочил на улицу и поспешил прочь.

На обратном пути я выбрал дорогу, с которой не открывался вид на мост.

Восемьдесят восемь мужчин каждую неделю кончают жизнь самоубийством в Соединенном Королевстве. А сколько вокруг тех, которые испытывают потребность высказаться, но не реализуют ее?

Согласно опросу, проведенному благотворительной организацией Movember, занимающейся мужским здоровьем, 30 % мужчин в Великобритании стесняются говорить со своими партнерами о собственных психологических проблемах, при этом 60 % хотели бы помогать партнерам с их проблемами. Что, если не эта абсурдная статистика, способно более наглядно продемонстрировать ситуацию, сложившуюся в современном мире мужчин? Они готовы быть жилеткой, в которую можно поплакать, но не желают плакать сами. Мужчины понимают: надо что-то менять, но никто не решается стать первым, и потому мы продолжаем участвовать в этом глупом тайном сговоре, оберегая от чужих глаз свои общие страдания.

Я без энтузиазма принимал помощь, пытаясь справиться с депрессией, – снотворное, прописанное равнодушным врачом, пару консультаций психолога в университете. Я смирился с этой проблемой, публично диагностировав у себя «синдром северного напряжения»[9], тем самым оправдывая в глазах окружающих собственную, порой пугающую, молчаливость. Честно говоря, я не понимал, почему у меня регулярно случаются нервные срывы со слезами, откуда в моей голове появляется черный туман и почему я боюсь разговаривать с людьми. Задумываясь об этом, я не находил ни одной достойной причины. Я воспринимал все эти изощренные пытки просто как свой способ жить, как часть самого себя. Придурка с севера. На работе я прикрывался более-менее располагающим фасадом и старался не заглядывать внутрь. Другие знакомые мне мужчины, скорее всего, делали то же самое.

То, что впоследствии назвали кризисом психического здоровья, сказалось не только на мужчинах, но именно для них этот кризис стал важным прорывом, той ниточкой, потянув за которую можно распутать клубок мужественности. Ведь все формы психических недомоганий – будь то депрессия, тревожность или пищевые расстройства – несовместимы со стереотипами, навязываемыми мужчине обществом. Идеал мужественности – это сила, стоицизм, самоконтроль. Мужчинам не то чтобы неудобно выражать чувства, отличные от гнева, – это против их природы. И наблюдать за этим страшно. Если женщина в офисе сорвется, другие женщины поспешат к ней на помощь. Если в том же офисе заплачет мужчина, другие мужчины отойдут подальше, стараясь не смеяться.

Распутывать этот клубок маскулинности важно для того, чтобы эффективно решать проблемы психического здоровья: снимая обычные маски, мы обнажаем уязвимость, за которой таится искренность. Забота о психическом здоровье позволяет прийти к пониманию того, что именно делает нас теми, кем мы являемся. В свою очередь серьезный самоанализ помогает сформировать основательный подход к решению психических проблем, часто вырастающих из множества сложностей, с которыми не справиться, просто закидывая их таблетками.

По пути из города я проехал мимо района, где падали во время войны бомбы Люфтваффе. Удивительно, сколько осталось на земле таких «шрамов», не дающих человечеству забывать о старых ранах. Да, это закаленное трудностями место кажется наиболее подходящим для того, чтобы говорить о мужском психическом здоровье.

Склонность мужчин подавлять эмоции общество считает скорее достоинством, необходимым для выживания как в условиях войны, так и под гнетом трудностей обычной жизни. Однако, как и в случае с другими аспектами мужественности, хорошие качества нередко приводят к плохим результатам. Например, серьезная жизненная травма может остаться неосознанной, а потому непрожитой. Даже когда сложности, разъедающие вас изнутри, вполне преодолимы – будь то ваша кажущаяся другим неадекватность, ненависть к телу, в котором вы рождены, или карьерный путь, выглядящий беспорядочным, – каждое подавленное в связи с ними беспокойство добавляет вам страданий.

Мужская депрессия часто воспринимается как должное, как Мужской Способ Бытия. Мы просто такие – бесчувственные мерзавцы. После Первой мировой войны психиатры были удивлены, обнаружив психические травмы у солдат, которых считали несгибаемыми воинами. Различные психические симптомы, возникшие у этих молодых мужчин, побывавших в аду боев, они в конце концов объединили под сдержанным термином «контузия». Такое отношение трудно поколебать даже сегодня, и это объяснимо: ведь всего пару поколений назад «быть мужчиной» означало надеть форму и сапоги и идти бить нацистов. Подобные установки не только существуют до сих пор, но и идеализируются как стандартный мужской modus operandi, который нужно внушать с детства.

И в наши дни периодически раздаются голоса, утверждающие, что мужчины скучают без войны. Даже Грейсон Перри рассуждает в своей книге о службе в армии как о способе дать молодежи какое-то направление в жизни. Удивительно: в нашу цифровую эпоху, когда звучит все больше разных мнений, а развенчание традиционных гендерных ролей выбивает у мужчин почву из-под ног, обе прошедшие войны все еще тяготеют над общественными представлениями. В Англии и пяти минут невозможно прожить, не наткнувшись на один из набивших оскомину лозунгов – о звездном часе, о духе Дюнкерка или о том, как важно «сохранять спокойствие и продолжать действовать»[10]. В мужской среде до сих пор остается неизменно почитаемым образ военного человека, благородного воина. И в то время как храбрость солдат минувших лет справедливо превозносится, идеал героя-воина затмевает современного реального мужчину, воюющего на своем поле боя – с собственными страхами, печалями и паникой.

После Первой мировой войны племянник Зигмунда Фрейда, Эдвард Бернейс, прозванный «отцом пиара» и «мастером манипуляций», объединил некоторые психоаналитические открытия своего дяди с технологиями военной пропаганды и применил все это к маркетингу; например, одним из крупнейших его достижений в 1920-х годах стало приучение женщин к курению (акция «Факелы свободы»). Как показано в документальном фильме Адама Кёртиса «Век эгоизма», Бернейс произвел революцию в продажах, используя бессознательные желания полов или просто объяснив людям, чего они в действительности хотят. В период восстановления экономики после Второй мировой войны взрывной рост потребительского рынка был обусловлен новой мечтой об индивидуальной реализации. Мужчинам надлежало сохранять верность идеалам воина, запомнившимся со времен войны, и поддерживать образ героя, бьющегося теперь за деньги и власть. Мужчины принадлежали работе, а не дому, и прославлялись за профессионализм, а не эмоциональность. Все это повлияло на формирование в обществе представлений о том, какими качествами должен обладать настоящий мужчина и как ему их обрести. Мужественность, основанную на военном нарративе, маркетологи подхватили и разместили на рекламных щитах. С тех пор мало что изменилось. Как следствие, мужчины сегодня смотрят назад, на то, какими они были в прошлом, а не в будущее – на то, какими они могли бы стать.

Сколь удушающим в двадцатом веке оказалось давление стереотипов, мы видим по количеству мужчин, находящих способы вести себя иначе и думающих о своем психическом здоровье. Еще десять лет назад Клуб Энди просто не мог бы существовать. Все меняется, должно меняться. Мужчины стали малопродуктивными – вопреки, а точнее, благодаря – бесконечным разговорам о том, какими они должны быть.

* * *

Неделю спустя я снова оказался в Лондоне, испытывая ту же самую отчужденность, в которой ранее обвинял атмосферу Халла; я отрицал очевидное: возможно, проблема была не в месте, а во мне. Я ворчал на Лондон, называя его реликтом империализма и пыльным фасадом, за которым скрывается арена для разборок международных капиталистических гиен. Великие люди, говорил я себе, способны достичь здесь великих целей, только ведя непрерывную борьбу за каждую крупицу истины в куче лжи и обмана.

«Восстание против вымирания»[11] заблокировало движение общественного транспорта, так что мне пришлось идти пешком от Сити до Восточного Лондона сквозь удушливую атмосферу мужественности: на улицах было полно похожих на меня мужчин – опустив головы, они косили глазами по сторонам, осматривая местность.

В этой части города, в районе Банка Англии, степень ассимиляции демонстрирует костюм, в наше время дополненный татуировками во всю руку и экстравагантной бородкой: когда-то атрибутами антиэлитарного криминального радикализма, а теперь – знаками «аутентичности», намекающими на свободную диссидентскую душу, готовую отправиться в путь на стареньком мотоцикле, как только на карточку капнет квартальная премия. На Олд-стрит доминировала эстетика американской рабочей одежды; в этом стиле был одет и я: подвернутые джинсы, тяжелые ботинки и клетчатая рубашка – упрощенная форма мужественности, заимствованная британским средним классом у рабочих с нефтяных вышек Техаса. «Примите меня!» – кричал я всем своим нарочито повседневным видом.

Одежда старательно скрывает многое, но нас выдают усталые глаза. Приглядитесь внимательнее к мужчинам, одиноко обедающим на скамейке в парке (в руках – кофейные стаканчики, в сумке для ноутбука – спортивная форма), и вы увидите не отпускающую их тревогу. Депрессия может парализовать вас, но главный ее трюк – позволить вам вести обычную жизнь, несмотря на панический вихрь, разрушающий изнутри. Пусть вполовину медленнее, но вы продолжаете функционировать.

Состояние паники в целом привычно для мужчины – либо может стать таковым в любой момент. Движение #MeToo[12], прогремевшее в 2017 году, произвело в культуре мощный сдвиг. Выражение «токсичная маскулинность», словно пугающий обезьянолюдей черный монолит, провозглашало новую эру. Дебаты вокруг точного значения этого термина лишь отвлекали; смысл же был в том, что традиционная мужественность признавалась недоразвитой.

Ведь мужское сексуальное поведение формировалось в рамках врожденной привилегии на вседозволенность, способствующей процветанию хищников.

Этот гнев можно понять, учитывая историю угнетения тех людей, которым не повезло родиться мужчинами. Тем не менее стоило бы помочь мужчинам (по крайней мере тем, кто не бросается на прохожих, яростно мастурбируя) проанализировать себя и приспособиться. Ибо, как бы странно это ни выглядело, они тоже могут оказаться жертвами системы, загнанными в тесные рамки образа Стандартного Мужчины, который, как мы увидим позже, пропитан древними социальными, религиозными и культурными представлениями о взаимоотношениях полов.

Если мужчины видят проблему в собственной мужественности и одновременно (под влиянием социальной рекламы) сомневаются в себе и стремятся к самопознанию, то потенциальное освобождение для всех находится в пределах досягаемости. Но оно еще только близится. Вообще, люди склонны считать сложности со здоровьем частным делом, а не результатом сплетения семейных, социальных и культурных затруднений. Однако мужчинам пора осознать: проблемы психического здоровья – это не их «вина», не знак их личного поражения, а естественное следствие попыток общества научить их быть менее человечными. Согласитесь, это горькая ирония: обычное человеческое существо лишают человечности.

Я прибыл к месту своего назначения и мгновенно окунулся в реальный мир, тревожно ожидая контактов с другими людьми. Бар в отеле был настолько неуютный, что это даже придавало ему своеобразие. Я присел в обитый голубым бархатом уголок, над которым нависало огромное зеркало, позволяющее посмотреть на себя с точки зрения бога. Пока не лысею, но седина уже вовсю веселится, приглашая новых друзей присоединиться к этому буйству тревоги на моей голове. Кавалер Джонни Бенджамин опаздывал, давая мне возможность потупить в телефон без чувства вины. Я открыл ленту хештега #masculinity:

«Мужественность заставляет ее промокнуть».

«Мужественность не токсична, токсичны мужчины, ей не обладающие».

«Найди свою ЖЕНЩИНУ, которая будет слушать тебя, учиться у тебя, радоваться твоим победам, поддерживать твои взгляды и любить тебя вечно».

«Если ты считаешь, что тягать гири опасно, попробуй стать слабым. Слабость по-настоящему опасна».

«Все, что вам нужно, – это красивая фальшивая улыбка, позволяющая спрятать раненую душу, и никто не заметит, насколько вам плохо на самом деле» (Робин Уильямс).

Каждый четвертый гражданин Великобритании в течение года испытывает какие-либо проблемы с психическим здоровьем. Эти недуги занимают второе место по объему нанесенного материального ущерба: 72 миллиона потерянных дней общей стоимостью 34,9 миллиарда фунтов стерлингов. Женщины чаще испытывают проблемы с психическим здоровьем, но при этом гибнут от самоубийств втрое реже мужчин. Согласно данным благотворительной организации CALM, занимающейся предотвращением суицида, это происходит потому, что мужчины реже обращаются за помощью, а в своих попытках свести счеты с жизнью действуют, как правило, более решительно, уверенно доводя дело до финала. Это показывает, что ожидания, возлагаемые на мужчин обществом, подталкивают их к крайностям в борьбе с собственными психическими демонами.

Джонни примчался, смущенный и извиняющийся, торопливо собираясь с мыслями для очередного интервью – погружения в самые мрачные моменты его жизни. Мир узнал о нем в 2008 году, после того как прохожий отговорил его бросаться с моста Ватерлоо и в средствах массовой информации начались поиски этого доброго самаритянина. Эта история, описанная Джонни в книге «Незнакомец на мосту» (The Stranger on the Bridge), положила начало более широкому освещению проблем мужского психического здоровья и развитию сервисов, помогающих мужчинам в этой борьбе.

– Образование и здравоохранение ориентированы на то, чтобы реагировать на психические срывы, – говорит Джонни, – вместо того чтобы предотвращать их. Длина очередей ужасает, с момента диагностики до начала лечения в среднем проходит десять лет. Это позорно и особенно тяжело для мужчин и мальчиков. Притом что мужчины чаще убивают себя, количество отказов им в психиатрической помощи огромно. Даже если им удается дойти до врача, медицина просто не умеет работать с ними.