Ты будешь мой бесплатное чтение

Ты будешь мой

(Сакрытиной Марии)

Пролог

Ты бесполезна. На тебя возлагали большие надежды, которые ты не оправдала. Ты зря появилась на свет. О тебе лучше забыть.

С раннего детства я слышала это от матери. Видела разочарование в глазах взрослых – всех, от последней служанки до королевского советника. «Девочка не проживёт долго, Ваше Величество. Будет мудро, если вы не станете к ней привязываться».

Я действительно была болезненным ребёнком. Всё моё детство прошло в спальне, в кровати, с которой я почти не вставала. Горькие лечебные настои, лекари, которых я боялась до обмороков, потому что они всегда означали боль. И боли я очень боялась.

Слабая.

Слабые ноги – они подламывались, когда я пыталась ходить. Слабые руки не держали слишком тяжёлую кружку с целебным отваром. Грудь раздирал постоянный кашель: служанки шутили, что это мой дух пытается вырваться на волю из тщедушного тела.

Мать не хотела меня видеть. Её можно понять: единственный ребёнок, единственная наследница рода великой Гэви́ны, родившаяся болезненной и слабой заикой. Мне судьбой было предназначено сесть на трон после матери и защищать Ду́гэл от варваров Гле́нны. Мне, не способной толком ходить, не способной даже внятно говорить, а значит – произносить заклинания. Я заикаюсь, сколько себя помню. Ну конечно, какая из меня королева гор?

Весь двор ждал, что я умру. Каждый раз, когда я металась в жару в своей душной спальне, матери напоминали, что Дугэлу нужна другая, сильная наследница. Мать отмахивалась: плясать на балах ей нравилось куда больше, чем вынашивать новую дочь.

В десять лет, когда я всё ещё почему-то не умерла, матери предложили принести меня в жертву духам тумана: варвары в тот год особенно зверствовали на границе. Было бы правильно, считал мамин советник (тот самый, который не советовал ко мне привязываться), если бы маленькая принцесса отмучилась у кромлехов. Всё равно долго жить не будет, это же и слепому видно. Абсолютно беспомощна. Так пусть послужит, наконец, во славу и защиту Дугэла – как должна служить любая из рода Гэвины.

Мать отказалась. Подозреваю, не от большой любви. Ей просто претила кровь. К тому же, я всё ещё оставалась её единственным ребёнком. Нельзя, чтобы род прерывался, нельзя оставлять Дугэл без королевы. Но и с варварами тоже надо было что-то делать – и меня отправили служить духам тумана, про которых по всей Гленне и даже у нас в Дугэле ходят страшные сказки.

Естественно, я боялась. И, захлёбываясь плачем, умоляла мать не оставлять меня в Би́тэге одну. Некогда именно там наша прародительница Гэвина возвела круг силы и принесла свою кровь в жертву духам тумана. От меня кровь не требовалась. Только служба, которая заключалась лишь в том, что я была заживо погребена в катакомбах Битэга.

И снова выжила.

Битэг, подземелья, тени духов-послушниц прошлых времён, постоянный холод и камни. За шесть лет такой жизни я забыла, как выглядит солнечный свет. Я сама почти растаяла, как мои предшественницы, но всё равно выжила и очень многое поняла. Например, что никто не будет со мной нянчиться. Никому я не нужна, бесполезная принцесса. Никому, кроме себя. Никто не позаботится обо мне, кроме меня самой. Я или умру в этих катакомбах, или выберусь и выгрызу себе место под солнцем сама.

Почему-то за всё, что другим доставалось легко, мне приходилось сражаться. Я привыкла к холоду, чуть не умерев от лёгочной лихорадки. Я полюбила камни – только они были рядом, когда духи-послушники по приказу моей матери оставили меня одну. Я поняла магию земли – и теперь мне не было нужды произносить заклинания, чтобы духи мне покорились. Я научилась колдовать без слов. Я подчинила духов земли, я даже подружилась с духами тумана. Духи вообще оказались куда приятнее людей. Душевней, как бы смешно или странно это ни звучало. С духами тумана у нас и вовсе нашлось много общего: например, месть. Я желала доказать всем, кто считал меня никчёмной и слабой, что они ошибались. Туман жаждал крови и плясал вокруг меня, обещая исполнить любую мечту.

В шестнадцать я выбралась на поверхность. Просто приказала камням круга Битэга поднять меня, и они послушались. Даже печать на катакомбах ломать не пришлось. Я выбралась – ослепшая, грязная и бледная до прозрачности. Туман окутал меня шлейфом, ласково погладил по щеке и заструился по дороге в Бе́йлиг, к королевскому дворцу.

Конечно, меня там не ждали. Меня заранее объявили мёртвой – при дворе всегда легко принимали желаемое за действительное. Только что каменный обелиск в Скорбном Саду не поставили – ну и правильно, зачем какой-то замухрышке обелиски ставить. Они, между прочим, стоят немалых денег – эти синие камни. Лучше вообще про неё забыть, и дело с концом.

Я помню, как шла, пошатываясь, мимо застывших придворных, выряженных, как южные диковинные птицы. После меня на мраморе оставались грязные следы, и лорды и леди Дугэла отводили глаза, морщились, закрывали носы. А я чувствовала, как способная передвигать камни, точно пушинки, сила во мне обволакивает их, словно туман. Для меня они тоже были ничем. Все они. Ничтожества, нужные лишь, чтобы исполнить мой приказ. Тогда они об этом ещё просто не знали.

Естественно, мать мне совершенно не обрадовалась. Больше того – глядя куда-то поверх моего плеча, она предположила, что я должна вернуться обратно в Битэг и всё-таки умереть во славу Дугэлу. И лучше бы добровольно – так выброс волшебной силы будет больше. А там уж трон найдёт, как им распорядиться. И да, тогда от меня будет хоть какая-то польза.

Иного я и не ждала. Я смотрела на эту незнакомую, ослепительно красивую женщину, требующую моей смерти, как иные дети требуют конфету. И понимала, что я верно рассудила в Битэге. Я сама – и я одна. Мне не нужен никто. Меньше всего – её любовь.

Матери я, конечно, тоже была не нужна. Она наконец-то снова забеременела и носила ребёнка уже шестой месяц. Её живот выпирал из-под юбок, и я всё никак не могла отвести от него глаза. Мать сидела, словно специально выпятив его, и этим будто намекала: вот будущая королева. Твоя сестра. Если не умрёшь сейчас, тебя убьёт она. Потому что ты старше и потому что формально прав на трон у тебя больше. Но ты никогда не станешь настоящей королевой. Ты ничтожество, и тебя нет. Точнее, лучше бы тебя не было.

Я убила мою беременную мать, когда мне только-только исполнилось шестнадцать. Поступок, за который меня вываляли в грязи все, кто мог в Дугэле, Прибрежных королевствах и даже в Гленне. И которого я сама ни капельки не стыжусь. Я честно победила мать в поединке. Я оказалась сильнее. Значит, я имела право жить, а она нет.

Сила правит этим миром. Мать и её двор всё детство мне это объясняли. Странно, что когда сильнее стала я, убийство слабого мне засчитали в вину.

Впрочем, в Дугэле замолчали быстро. Я ведь уже не была ничтожеством. Я стала королевой гор и тумана, полновластной хозяйкой Дугэла. Всё, что жило на его земле, теперь принадлежало мне.

Маминого советника я убила не сразу. У меня хорошая память, а он ошибся со своими суждениями, старый глупец. Я, кстати, многих помнила, смеявшихся надо мной, зло подшучивавших, откровенно говоривших, что долго мне не жить. И я не хотела видеть их при дворе. В особенно туманные ночи я не хотела, чтобы они жили.

Духи тумана получили богатую жертву в тот год. А я села на трон. Не потому, что мечтала о нём или желала править. Я просто взяла то, что было моим по праву.

И, подозреваю, стала лучшей королевой, чем моя мать. Я разделалась с откровенно потерявшими стыд южными варварами. В Гленне меня назвали ледяной королевой тумана. Моим именем пугали детей, уверяя, что я купаюсь в крови фэйри, чтобы поддерживать в тщедушном, болезненном теле жизнь и делать магию камней сильнее. Большего бреда я не слышала – кровь фэйри была нужна мне для другого. Но, если забыть про слухи, которые совершенно меня не трогали, я могла быть довольна. Набеги практически прекратились, из Гленны теперь привозили фэйри-рабов, а не наших выменянных пленных. И Прибрежные королевства перестали отзываться о Дугэле как о горстке фанатиков на камнях. Теперь все хотели нашей дружбы – потому что я больше не продавала наши самоцветы за бесценок, как мать.

Но я всегда помнила, что Дугэлу, как и мне, никто не нужен. Мы сами по себе. Если торговля была выгодна, я заключала договор. Но вот союзы…

Лишь один раз вышло не по-моему.

Далёкий И́несс, зелёный Инесс, сумасшедший Инесс захотел дружбы с нами, особенно после того, как в Туманных горах нашли огненные рубины. Конечно, они были куда дешевле, чем гнилушки Алых фэйри, украденные их контрабандистами из-под носа у драконов. В Инессе за наши рубины предлагали отличные деньги, я же хотела обмена ремесленниками – пусть они там все чокнутые на своём острове, но соседство с морским народом, говорят, плодотворно сказалось на их магии. В общем, когда выяснилось, что я не дура-мать, а король Инесса, Ки́лиан, тоже не прост – когда мы сшиблись рогами, как гленнские олени на гону – король отправил к нам младшего сына. Договариваться. Естественно, такие вещи надо решать посольством, а не перепиской, которую гленцы могут легко перехватить.

Но, похоже, морские духи были против дружбы с нами. Корабль инесского принца затонул ещё в Мю́реоле – невесть что там с ним произошло. То ли шторм, то ли морской народ взбрыкнул, да и неважно – у меня нет власти над морем, а принц даже до нашего пролива, Лэ́чина, не доплыл. И слава духам, решила я, сочиняя королю Инесса письмо с соболезнованиями. Вдруг спасся бы, доплыл и погиб на моей земле – я была бы виновата. Его Величество вряд ли бы стал разбираться, что это не я убила инесского принца и мне это вовсе не выгодно. На кого-то же надо вину свалить, тем более убитому горем отцу. Не на морской же народ, с которым инессцы традиционно дружны. А это уже попахивало войной, на которую у Дугэла не было сил.

К моему письму прилагался утешительный подарок в виде трёх таланнов огненных рубинов. Его отправили по Лэчину, и я поехала сопровождать – отдохнуть и удостовериться, что инессцы не настолько сумасшедшие, чтобы из-за смерти своего принца передумать насчёт выгодного договора. Заодно хотелось убедиться, что в случае возможной войны наши такие короткие и такие уязвимые морские границы выстоят хотя бы день-два – достаточно, чтобы стянуть к ним ополчение и провести обряд в круге силы.

В приграничной О́хре традиционно нет магов – нам плохо рядом с живой водой. Только воротные камни вздымаются над водой Лэчина, как клыки оскалившегося зверя. Руны на них необходимо насыщать магией хотя бы раз в десять лет, и у меня были большие сомнения, что мать это делала. Придворным магам доверять такие важные вещи я не привыкла – пришлось лезть в воду самой. К тому же, мне не хотелось, чтобы кто-нибудь видел мой страх и мои защитные заклинания – по поводу отсутствия в моей свите шпионов я иллюзий не питала. Помню, солнце уже садилось – яркое, краски сумасшедшие. Закат над морем всегда безумный, и тогда я видела его впервые – меня бросило в дрожь от него и от вздыхающего, точно громадный фэйрийский монстр, моря.

Я торопилась закончить осмотр – поскальзываясь, поправляла мокрые юбки, ощупывала последний из синих воротных камней. Солнце, вспыхнув, пускало острые лучи, очень мне мешая. Я отмахивалась, ругалась сквозь зубы, а когда, закончив, обернулась – взгляд упал на освещённого закатным светом утопленника, покачивающегося на волнах.

Признаюсь, я со страху решила, что это кто-то из морского народа. И наверняка шпион. Он лежал на спине, лицом над водой, и уж больно оно было спокойное – у мертвецов раньше я такого не видела. Искажённое, испуганное, безумное – но не одухотворённое же. Кто с таким умирает?

Но когда камень под ним засветился и вспыхнули охранные руны, «утопленник» вместо того, чтобы рассыпаться пеплом, выгнулся от боли – прямо как человек или фэйри из Гленны. Вот это было уже интересней – что человеку или тем более фэйри делать у дугэльских охранных камней? Я ослабила нажим охранных чар и осторожно поползла к воде, в который раз жалея, что не догадалась снять все эти юбки и остаться в нижней сорочке – да, почти голая, зато как было бы удобней!

Что-то от фэйри в утопленнике действительно имелось. Магией он вряд ли владел, но на лице фэйрийская кровь отразилась, заострив скулы и сделав разрез глаз выразительным, кошачьим. До смерти ему оставалось всего-ничего, я вряд ли бы успела принести его в город живым. Да и зачем – добью, чтобы не мучился, а кто такой, расспрошу духов, решила я. Это проще, чем устраивать расследование через людей. Проще и продуктивнее.

Но до того как я успела остановить его сердце, утопленник приоткрыл глаза, осмысленно взглянул на меня и выдавил что-то на инесском. А я так и замерла с поднятой рукой – на шее полукровки слабо сверкнула в затухающих лучах фибула-морской конёк – знак королевского рода Иннеса.

Признаюсь, когда я поняла, кто он, первой моей мыслью было всё-таки отправить его к праотцам и скинуть тело в море. Или закопать. Или – не знаю – уничтожить. Умер инесский принц, умер в море, у морского народа концы ищите, а я уже соболезнования написала. Дугэл и я лично не имеем к этому несчастному случаю никакого отношения. Зачем мне лишние проблемы, тем более международные? Ясно же было, что ещё чуть-чуть и инессец всё равно отправится на тот свет.

Волны шипели, изрыгая пену, солнце, утонув за горизонтом, выплюнуло на небо розовые, точно ядовитый морок, сумерки. Я смотрела на инесского принца, он сквозь ресницы смотрел в ответ. А у меня в голове билась, не затихая, мысль: какие отличные привилегии, какие прекрасные условия для будущей торговли могла бы я потребовать у короля Инесса, если бы его принц выжил.

Я думала об этом – и никак не могла отдать духам камней немой приказ.

Смалодушничала. Мне захотелось больше, чем король Инесса уже предложил – ремесленников по обмену. Я задумалась о совместных академиях и беспошлинной торговле, о выходе к открытому морю – в перспективе. Как тогда разбогател бы Дугэл! Как укрепились бы наши границы!

Пожадничала.

Я не целитель и понятия не имею о том, как лечить, даже силу передать могу только по учебнику. Но я заставила принца выпить моей крови – пару глотков. И духи тумана благосклонно впустили его в Дугэл и поделились с ним силой нашей земли. А я смогла перенести его к ждущей меня свите и кое-как продержалась, пока его забирали лекари и перевозили в Бейлиг, нашу столицу. А потом чуть не умерла – два дня не покидала круг камней, приходя в себя. Силу-то для жизни инесский принц тянул теперь из Дугэла. А значит, из меня.

Ха, ещё помню, рубины те искать пришлось, когда я оклемалась – то ли наши, то ли инессцы их с концами забрали. Так что прошлась я тогда по приграничной Охре – давно пора было заменить там градоначальника, да и местный совет припугнуть. Распоясались – три таланна рубинов коту под хвост!

Когда я вернулась, инесский принц уже встал с постели и даже развил довольно деятельное для бывшего утопленника участие – принимал делегации инесских купцов и ремесленников. Проводил, так сказать, плодотворно время в компании земляков, кстати, потенциальных шпионов. У меня во дворце. В моём каменном саду. Ох, было у меня желание спустить на всю эту свору островитян сторожевых духов! И вправить принцу мозги, чтобы думать научился – не у себя, чай, дома, чтобы водить в гости всякую шваль.

Камни в саду забавно «пели». Нагрелись от моего гнева – не привыкла я с некоторых пор, чтобы меня не замечали. А принц так увлёкся гостями, что совершенно про всё забыл – и где находится, и у кого. Хорошо, гости не забыли. Когда камни засветились, покрываясь рунами, инессцы быстро поняли, что «эта бессердечная стерва» уже вернулась. И она недовольна.

Ох, и весёлая вышла сценка. Инессцы замерли, умолкли, точно сами окаменели. Застыли вокруг принца охранными духами. А Его Высочество повернулся ко мне, вспыхнул улыбкой и сказал:

«Госпожа, я так счастлив вас наконец-то видеть».

А потом отвесил мне поклон по всем правилам дугэльского этикета. Я смотрела, как мягко золотятся его кудри – длинные, как у всех полукровок. И меня бросило в жар, саму, как камни – ни с того ни с сего. А руки – тоже сами – зачем-то принялись комкать край подбитой лисьим мехом накидки.

Принц выпрямился, выстрелил в меня взглядом, точно стрелой в сердце, и покаянно вздохнул.

«Простите меня, госпожа, что я так бесцеремонно пригласил сюда моих соотечественников. Я совсем не желал нарушать границы дозволенного, но, – и посмотрел нахально, дерзко, но без высокомерия, – мне очень хотелось узнать новости из первых рук».

«Новости он узнать хотел! Он бы ещё эту чернь в круг силы привёл и там новости узнавал, нахал!» – билось в голове. А взгляд никак не мог оторваться от его лица. Красивого, да, как у любого полукровки. Но глаза у принца были просто волшебными. Я даже почти поверила, что в них есть какая-то неизвестная мне магия, которую я тогда, у воротных камней, не разглядела.

«Госпожа? – принц шагнул ко мне. Стегнул улыбкой, огрел взглядом. – Я прощён?»

Я открыла было рот. Представила, как все – и он тоже – слушают и ждут (и смотрят!), пока я пытаюсь вытолкать из себя слова. Закрыла рот. И быстро закивала, как девчонка, как школьница. Совсем не как королева. Ледяная стерва, как же!

Принц засиял улыбкой ещё ярче – хотя куда уж, казалось бы. Наклонился, взял мою руку и, глядя мне в глаза, словно клеймо ставя, мягко коснулся губами. Уже инесский обычай, в Дугэле непрошеные прикосновения табу. Тем более коснуться колдуньи – уму непостижимо.

Мысль дать сдачи у меня даже не возникла. Я только отшатнулась и прижала руку к груди. А Его Высочество, внимательно глядя на меня, вдруг заявил:

«Да, госпожа, я так и знал, что нет на вас никакой крови».

Я опешила и молча уставилась на него – но, видимо, взгляд был красноречив, потому что принц объяснил:

«В Инессе рассказывают, что у вас на щеке горит печать крови как знак убийства. Вот здесь», – и аккуратно коснулся моей левой щеки.

Я застыла, не вполне понимая, о чём он.

«А ещё говорят, что вы детей едите. Фэйрийских, – добавил принц. – Какие глупости, правда?» – и засмеялся.

Я отпрянула – его смех бил по ушам набатом. А потом развернулась и чуть не бегом бросилась обратно во дворец. Камни визжали в моих комнатах, я крушила всё подряд и никак не могла успокоиться, пока не перенеслась в Битэг. Там, среди тишины, тумана и земли я чувствовала себя спокойно, как в могиле. И вся эта глупость в виде золотых волос, медовых глаз и фэйрийских черт меня совершенно не трогала. Ну, если только чуть-чуть. Самую капельку.

Что на меня нашло? Я, я одна важна – какие ещё волосы, какие глаза? Моя мать была дурой настолько, что меняла этих красавчиков, как перчатки, и от одного из них родила меня. Мать, не я – мне не нужен никто, мне не важен никто, я сама по себе. Я одна, одна, одна – и мне это нравится!

Духи тумана пришли ко мне и убаюкали, утешили – так что когда вернулась во дворец, я была образцом ледяного спокойствия. Какой-то инесский принц, да ещё и второй надо мной посмеялся? Я не могу его убить, но запомню надолго. И на переговорах ему аукнется. Или чуть позже. Неважно.

Придворные шарахались от меня – как обычно. Слуги шарахались – тоже не ново. После обеда я отдыхала в саду, одна среди милых сердцу камней и никого не ожидала увидеть. Меньше всего инесского принца – до первого официально объявленного дня переговоров оставалось больше суток.

«Госпожа, – он снова поклонился, безупречно, как и в прошлый раз. – Я хотел попросить прощения, – сказал, пока я, онемев, его разглядывала. – Я, кажется, оскорбил вас. Ваше Величество, я иногда веду себя как мальчишка. Это недопустимо, знаю. Я позволил себе лишнее. Прошу прощения», – и снова поклон, такой же выверенный, как и предыдущий.

Я прижалась к потеплевшему камню, как идущий на плаху хватается за любую возможность оттянуть казнь. Открыла рот и попыталась объяснить Его инесскому Высочеству, чтобы шёл он… желательно подальше отсюда. До завтра. И извинений мне не нужно. Мальчишка? Да он старше меня года на три!

И вот я пыталась выдавить из себя хотя бы звук, не то что слово. Принц ждал – всё ещё в поклоне. А у меня было одно желание – снова сбежать. Или убить его. Издевается, он же издевается! Как и остальные, пока ещё принцессой была, заставляли меня говорить, чтобы посмеяться. Мамины придворные дамы, мой учитель – да даже служанки!

«Ваше Величество?» – принц посмотрел на меня недоумённо из-под упавшей на глаза чёлки.

Я выдавила в ответ нечто невразумительное, сгорая от стыда. Отвернулась, прижала руку ко рту – чтобы хоть как-то прийти в себя. Потом укусила до крови.

Он снова меня коснулся – обхватил мою руку, сжал, убрал от лица. Но его же учили нашим обычаям, по поклону видно! Как он смеет меня так бесцеремонно касаться?!

Это я смогла выдавить – прокаркать – вполне отчётливо. Принц немедленно убрал руки и даже чуть отодвинулся – он успел сесть рядом со мной. Ещё один нарушенный обычай – садиться в присутствии королевы без её разрешения. Что он о себе возомнил!

«Простите», – снова вздохнул он и сжал руки – наверное, чтобы меня ненароком меня не коснуться. Но даже не подумал встать.

Я, дыша как после забега, всё-таки выпалила:

«В-в-вы см-м-меётесь н-н-над-д-до м-м-мной?»

«Нет, – быстро откликнулся он. Его рука опять потянулась ко мне, но он опомнился. – Нет, Ваше Величество. Нет».

«А т-т-тог-гд-да з-зачём вы зд-десь?» – я отодвинулась, насколько позволил камень.

«Я просил прощения, – он улыбнулся тенью прежней улыбкой. На этот раз почти робкой. – Только что. И, Ваше Величество – вы спасли мне жизнь. Я благодарен. На самом деле я в долгу перед вами…»

Я отмахнулась, отвернувшись, и он замолчал. Но ненадолго – я тогда ещё не знала, какой он страшный болтун, этот второй принц Инесса.

«Можно мне приходить сюда иногда, Ваше Величество? Здесь очень тихо и так легко дышится – это почти напоминает мне море. – Я дёрнулась, а он, будто не заметив, продолжил: – Вы мне разрешите?»

Я почему-то кивнула, и он остался. Он молол какую-то чушь про торговцев, про фэйри и про морской народ. Он признался, что это его первая поездка так далеко от дома. Что он всегда мечтал побывать в Гленне, а о Дугэле и мечтать не мог. Что у нас удивительная магия и странная земля. Что он скучает по морю. И по дому скучает тоже, а ещё волнуется, знает ли его семья, что он жив, что прекрасная королева Дугэла спасла его. Я перебила, вставив, что его семье я уж конечно дала знать сразу же, а его самого не спасала, просто разрешила ступить на нашу землю, как и должна была. И совершенно не понимаю, как он мог продержаться два дня в море.

«Меня хранили», – сказал он со странной улыбкой, от которой у меня ёкнуло сердце и во рту сделалось гадко, точно как раньше, когда я не могла пользоваться магией, а все вокруг – до последней служанки – хоть немного да колдовали. Неприятное чувство усилилось, когда я поймала взгляд инессца – ещё более странный, чем улыбка. В нём было что-то новое – что-то совершенно странное, такое, что никто до него ко мне не относил. Я не могла понять, что это.

Он так же смотрел на меня на следующий день, от чего я заикалась ещё больше и только гордость не дала мне снова сбежать. Я не понимала, что со мной творится, но это что-то было совершенно точно связано с инесским принцем.

Полагаю, ему было скучно в Дугэле. Чем ещё объяснить его постоянные попытки оказаться со мной поблизости? Я решила сначала, что это такая дипломатическая тактика, чтобы смутить меня, обмануть и выгадать больше привилегий для Инесса. Злилась от этого всё сильнее. Не один и не два раза даже выходила из себя – на переговорах, в присутствии его свиты, в которую он отобрал, стыдно сказать, инесских торговцев – чернь, простолюдинов. И просто один на один. Его Высочество, казалось, ничего не замечал. Ему стоило улыбнуться и пристально посмотреть на меня, как я тут же замолкала и тихо горела, разрываясь от желания смотреть на него, быть рядом – и от гордости, напоминавшей, что никому, кроме меня самой до меня дела нет. Я, конечно, видела, что точно так же принц ведёт себя с моими придворными дамами и со служанками. Он запросто говорил со всеми – начиная от мальчика на побегушках и заканчивая моим советником. И мне хотелось раскроить череп советнику и четвертовать мальчика, но Его Высочество поворачивался ко мне, и желание затухало, как и гордость.

«Высочество? – сказал он однажды на переговорах, когда я выдавливала из себя его титул. – Госпожа, меня зовут Рэян, – и улыбнулся. – Пожалуйста, зовите меня по имени».

«Не буду» и «Не забывайтесь» были погребены вместе с гордостью. Ещё один походя нарушенный обычай. У меня хватило благоразумия не назвать ему моё имя при всех, но как же хотелось!

«И́лва, – сказала я ему на следующий день в саду. – Меня зовут Илва».

И он стал звать меня так всегда – при послах, при фэйри, при придворных! А у меня рот не открывался его поправить. Мне так нравилось, как моё имя звучит, когда он его произносит…

Он изменял меня, принц Рэян из Инесса – походя и легкомысленно. Дипломатическая тактика? Я отлично отдавала себе отчёт – он был наивен, его едва хватало, чтобы действовать по инструкциям, составленным, очевидно, отцом. В остальное время Рэян делал странные вещи, вроде панибратского разговора с поварёнком, и не представлял, к каким они могут привести результатам. Как следствие, весь мой двор, считавший инессцев не от мира сего, в него влюбился. Милое сумасшествие – просьба помочь фэйри. Детское поведение – а что с детей возьмёшь? Они же не понимают. Вот и Рэян как будто не понимал.

И он, похоже, не осознавал, что я при желании могу испортить жизнь ему и его острову. Что я чуть не убила его у воротных камней. Что крови на мне нет, потому что я меняю юбки чаще трёх раз в день. Что меня нужно и до́лжно ненавидеть. Не любить так уж точно.

А я заразилась его простодушием. Например, стала уделять больше внимания внешнему виду. Мне хотелось нравиться инесскому принцу. Мне хотелось, чтобы он смотрел на меня чаще, чем на других. Мне хотелось видеть в его глазах то странное чувство, которого в других я не видела никогда. Восхищение.

И после встреч с ним я не могла работать, что было ужасно. Я стала разговорчива, и кое-кто этим воспользовался. У меня появилась наперсница – одна из придворных дам, которые так любят подсидеть друг друга. «Ах, Ваше Величество, вам так идёт этот цвет. Ах, госпожа, вы так свежи с утра». Мне хотелось рассказывать кому-то – просто выговориться. И эта змея меня слушала. «Вы влюблены, Ваше Величество!» – сказала она однажды, когда я пожаловалась, что не представляю, что со мной творится. «Ах, как хорошо – скоро у Дугэла родится наследница!»

Меня словно холодной водой облили. Наследница. Да-да, они все ждут, когда у меня появится ребёнок, дочь, которой они будут управлять, а меня убьют. И уж конечно, не на поединке.

Я казнила змею-фрейлину в тот же вечер и день спустя прошлась по её родственникам и друзьям. Но мысль о наследнице не отпускала. Нет, ребёнка я не хотела. Но – свадьба? Супруг, мой, всегда мой – перед законом, людьми и магией.

Переговоры как раз подходили к концу, и я представляла, что Рэян уедет и… Дальше «и» не было ничего. Я не хотела, чтобы он уезжал, я не хотела видеть его только на дипломатических встречах, я мечтала, чтобы он стал моим. Только моим. Полностью моим.

Нет, я не питала иллюзий по поводу его отношения ко мне. Я вряд ли была способна возбудить в нём больший интерес, чем любая служанка – да и любая леди. Ха, особенно я. Заика, бледная немочь. Кому я нужна кроме меня самой?

Но мысль отказаться от него приводила в ужас. Я забыла про камни, забыла про туман, но не окончательно сошла с ума, чтобы забыть, что я колдунья.

В наш последний вечер, приватный, когда мы обменивались прощальными подарками, я вылила ему в бокал двойную дозу любовного эликсира. И он его выпил.

Я ждала, что Рэян потеряет сознание (ну или хотя бы взгляд расфокусируется, как было написано в учебнике). И уж потом будет всегда с восхищением смотреть только на меня.

Но Рэян поставил бокал, нахмурился, облизал губы. Посмотрел на меня задумчиво и спросил:

«Илва, это же был приворот?»

У меня отнялся язык, но Рэян всё понял, наверное, по взгляду.

Вздохнув, инесский принц, подошёл ко мне, взял за руку и тихо произнёс:

«Илва, если бы я был свободен, другой невесты я не смел бы желать. Но моя свадьба через месяц. Я люблю другую».

У меня ёкнуло сердце.

«К-к-кого?»

«Ты очень на неё похожа, – улыбнувшись той странной улыбкой (теперь я понимала – влюблённой), сказал Рэян. – Ты так же красива. Но Са́нна…»

Санна. Дальше я не слушала. Зачем? Имя было фэйрийское. Даже не просто фэйри – так называет своих дочерей морской народ. Ну конечно тогда на Рэяна не мог подействовать эликсир – против морской магии он бессилен.

Какая-то русалка стоит на моём пути. Какая-то русалка украла сердце, которое должно быть моим. Какой-то русалке мой принц улыбается так, как должен улыбаться мне.

Ну уж нет…

На следующий день я написала отцу Рэяна, предложив очень выгодное дополнение к уже заключённому договору. Выгодное для Инесса, к сожалению, не для Дугэла. Ну ладно, думала я. Раз моего принца приходится покупать, пусть это будет высокая цена. Он того стоит.

И конечно, обсуждать новые поправки к договору нужно было лично – и я предложила поехать в Инесс с ответным визитом. А Рэяну сказала, что хочу плясать на его свадьбе. Он обрадовался и простодушно сказал: «Я боялся, что оскорбил тебя вчера, Илва».

Ха! Меня? Мне нужно было только чуть-чуть отложить отъезд, чтобы подготовиться. На земле Инесса я буду уже не так сильна, как в Дугэле, мне предстояло колдовать – и серьёзно, сложно колдовать.

Я упражнялась на фрейлинах. Тех, чьи семьи посмели перечить мне, когда я объявила, что еду в Инесс и хочу принца Рэяна себе в супруги. Ах, он не из Дугэла! Ах, ребёнок будет полукровкой. А мне плевать! Больше всего – на ребёнка. Но двору пришлось устроить показательное выступление, чтобы землю без меня не стали трясти.

Но вот всё было позади – и я взошла на корабль, присланный за Рэяном. Я и моя испуганная до синевы свита – мы все боимся моря, мы же маги земли.

Однако я забыла о страхе и чувствовала только радостное предвкушение, стоя на палубе рука об руку с Рэяном. Скоро он будет моим. Совсем моим, полностью и безраздельно.

А русалку я убивать не стану. С этой воровкой я обойдусь затейливее.

Мы поиграем.

Глава 1. Арин

Захлёбываюсь.

Вода заливается в уши, нос, рот, жжёт глаза. Я пытаюсь вдохнуть, и вода хлещет в горло. Грудь терзает невыносимой болью, я рвусь, бьюсь, силюсь выплыть, но вода далеко надо мной, и вокруг только холодная зелень. Она душит меня.

Потом зелень сменяется чернотой, расцвеченной алыми вспышками боли – и я рывком сажусь на кровати, подмяв под себя одеяло. Меня знобит, холодный пот стекает по лицу, во рту горьковатый привкус. Глаза режет по-прежнему, а в груди нервно бухает сердце. Пытаюсь отдышаться. Браслет-амулет с королевской жемчужиной болтается на запястье, и мне чудится, что камень, увитый золотыми тонкими цепями, слабо светится. Я хватаюсь за него и закрываю глаза. Раскачиваюсь, пытаясь успокоиться. Странный гул в ушах постепенно стихает, наваливается тишина, ватная, как одеяло. Я открываю глаза и, щурясь, гляжу в окно.

На небе цветёт рассвет. Значит, вот-вот дверь откроется, заглянет мама будить меня – и надо привести себя в порядок до того, как она начнёт совать мне в рот градусник, обкладывать камнями-амулетами и варить укрепляющие зелья, потому что дочка слишком бледная и задыхается.

Ничего. Сейчас я, сейчас… Не в первый раз. В первый-то раз я действительно испугалась и продрожала под одеялом всё утро, а маме пришлось остаться со мной вместо работы. Теперь я почти привыкла. Сон, в котором я тону, повторяется раза два в месяц, изредка – чаще, и мне легче сделать вид, что всё отлично, чем идти из-за него к лекарям, глотать горькие зелья и выслушивать мамино: «А́рин, ну как, тебе уже лучше?».

В конце концов, это всего лишь сон.

Я вытираю лицо одеялом, выпутываюсь из простыни и, тихонечко переступая по ледяному с утра полу, тороплюсь перестелить постель. Главное – не разбудить маму и не наступить на камни с рунами, которые загорятся и нагреют пол. Тепло – это хорошо, но моя мама – волшебница, магию она почувствует даже во сне. Поэтому я, морщась от привычной боли в ногах, танцую вокруг кровати. Поскальзываюсь – вдвойне неуклюжая со сна. Ёжусь – пропитанный солнцем воздух в комнате можно, наверное, дёргать, как тонкие ледяные струны. Зазвенят, но не лопнут – так холодно.

На небе ветер разгоняет золотисто-розовые облака. Я потихоньку укладываюсь обратно в кровать, обнимаю грелку – горячий камень с рунами – и прислушиваюсь. Неподалёку на ратуше городского совета бьёт колокол. Семь раз. Ему вторят колокольчики на башнях дворца, ритмично вызванивая дугэльский гимн. Вовремя я в этот раз. Минут десять, чтобы согреться, ещё есть. В кровати тепло, даже жарко – недавно зачарованный камень греет, как хороший костёр. Я лежу, открыв глаза, и с наслаждением дышу. Потом вытягиваюсь, разминаю под одеялом ноги – мне больно, так, будто в них тычут горячими иглами. Но это уже привычно. Мама не должна знать, она будет волноваться – поэтому вместо ежедневного посещения лекаря я недавно записалась в танцевальную школу, чтобы убедить маму, что ноги не болят. И кто бы мог подумать – у меня неплохо получается. Когда дело доходит до танца вся моя неуклюжесть исчезает, я двигаюсь легко и изящно. Поэтому мне нравится танцевать, несмотря на то что каждый раз после занятий я час провожу в купальне и, поскуливая от боли, держу ноги в ледяной воде. Но это действительно ничего – даже если эта боль никогда не пройдёт. Я сроднилась с ней, она уже часть меня. Она со мной всегда.

Закончив, я тянусь за водой на тумбочке. Очень хочется умыть лицо, но мама обязательно спросит, почему простынь мокрая, а не пролить я не смогу. Поэтому только пью – не слишком много, это тоже может вызвать вопросы: обычно я не выпиваю больше половины стакана.

За дверью слышатся осторожные шаги: мама идёт на кухню, тоже тихо – чтобы меня не разбудить.

Я аккуратно ставлю стакан на тумбочку, заворачиваюсь в одеяло. И только сейчас замечаю, что синие цветочки на простыне бледнее, чем на одеяле. Я перепутала и постелила наизнанку!

На кухне звякает посуда и почти сразу же слышатся шаги в коридоре – к моей двери.

Времени перестилать нет. Быстро расправляю одеяло так, чтобы закрыло простынь, и, зажмурившись, расслабляюсь.

– Арин, солнышко! Пора вставать.

Сонно щурясь, открываю глаза и потягиваюсь, давя зевок.

– У-у-уже?

– Давай скорее, завтрак почти готов.

Встаю, со всей силы топаю по рунному камню, и пол моментально нагревается. А я морщусь от боли в отбитом пальце.

На кухне звенит посуда, шипят и плюются искрами нагревательные камни. Мама, кажется, что-то говорила про ягодный пирог вчера… Хорошо бы.

Поминутно спотыкаясь, захожу в купальню. По привычке стараясь не смотреть в зеркало, дёргаю рычажки и жму руны. Хорошо, что они зачарованы так, чтобы магия действовала, даже когда ей приказывает не-волшебница. На самом деле, моя неспособность колдовать создаёт большие неприятности. Например, я не могу пользоваться некоторыми видами бытовых артефактов. Или маме приходится их заколдовывать так, чтобы они меня слушались, что, к сожалению, не всегда удаётся. Некоторое время назад, когда я ещё только пришла в себя после несчастного случая с кругом силы, куда невесть зачем полезла, я надеялась, что магия во мне была, просто уснула. Но если верить маме, раньше я тоже колдовать не могла. Да, наверное: я не помню. Ничего не помню, кроме ближайшего полугода, когда мы переехали в столицу. До этого – туман. Тоже последствия круга силы. Вот что бывает, если туда забредает «пустышка» вроде меня. Да, наверное, мне очень хотелось колдовать: что бы ещё я там делала?

В принципе, неспособность к магии – это нормально, я же полукровка. А такие, как мы – дети людей и фэйри – не колдуем. Жаль, ведь мама у меня очень сильная волшебница, она даже во дворце работает, в посольской палате. Про отца, вот, не знаю, мама никогда про него не рассказывала. То, что он был фейри, можно по моему лицу догадаться: у меня характерные для полукровок острые черты и большие, выразительные глаза. А то, что «был» – это ясно, если поспрашивать маму. Она крепко не любит фэйри. Не презирает, как остальные, а ненавидит. Я представляю иногда красивую историю про неё и отца: он соблазнил её, может, даже победил (наверняка же был волшебником, фэйри ведь), она влюбилась, они вместе хотели сбежать в Гленну, но мама не предала дом и убила свою единственную любовь. Глупости, конечно, но это лучше, чем думать, что отец достался маме трофеем, или она вовсе его купила. Где ещё в Дугэле можно встретить фэйри?

Зато у мамы есть я, и я красива, как любая полукровка. Ну да, понятно: лицо – это от папы с мамой. А волосы, интересно, с какой стороны достались? Волосы у меня роскошные, иссиня-чёрные и длинные – до пола. Мама любит их укладывать, косы плести, цветами украшать. А я люблю, когда они распущены, хоть и носить их тогда не очень удобно. Но мне всё равно нравится.

Однако что-то я на себя опять засмотрелась. Вот, уже и мама стучит в дверь:

– Арин, завтрак ждёт!

Я пускаю воду погорячее и наскоро смываю с себя ароматное розовое масло. Закончив, вылезаю из ниши бассейна. Зеркало запотело, я наскоро тру его и так же наскоро натягиваю на себя домашний халат в два слоя. Нижний – белоснежная сорочка – липнет к влажной коже, верхний, ярко-синий, обволакивает меня как сгусток цветного тумана. Мама говорила, когда шила, что я буду похожа на ночную розу. Не знаю, как на розу, а на облако я во всём этом точно похожа.

Мама любит меня одевать и украшать. Всё говорит, что я очень красивая. Я знаю девочек, которые бы полжизни отдали за красоту, а меня она что-то не радует. Наверное, я неблагодарная.

На кухне мама разливает травяной тоник по кружкам, а за столом, нахохлившись, сидит Марк. Вот не спится ему, а! Его дом в другой части города – и не лень же каждое буднее утро вставать и провожать меня в школу?

– Ну наконец-то, копуша, – смеётся мама, а Марк захлёбывается настоем, увидев меня.

Мне каждый раз неловко, когда он краснеет и восхищённо на меня смотрит. Смешно сказать, но я общаюсь с ним уже второй месяц только по одной причине – не хочу расстраивать маму. Ей льстит почему-то, что за дочкой ухаживает «такой яркий мальчик, Арин, ты следи за ним, а то уведут». Уведут, как же! Когда Марку, лучшему в классе, вздумалось обратить на меня внимание, его бывшая девушка Софи – тоже, кстати, полукровка – подкараулила меня в женской купальне. И вместе с подругами попыталась донести простую истину: «Держись от чужих мальчиков подальше!». Для лучшего понимания красавица расцарапала мне лицо, испортила юбку и искупала новую сумку. На следующий день я обнаружила Софи в кабинете директрисы, в слезах объясняющую своему отцу и моей матери, что исключаться из школы она не хочет, а меня знать-не знает. Подружек рядом не было, что я посчитала несправедливостью. Сочинённая тогда мной история о том, как я шла-шла и случайно свалилась с лестницы, утопила с горя сумку в купальне и постеснялась обратиться к лекарю, а самоотверженная старшеклассница мне помогла, вдохновила не только наших родителей с директрисой, но и саму Софи. Ладно хоть ума хватило меня поддержать. Софи потом явилась ко мне в гости, пока мамы не было, принесла торт, и мы дружно его съели. Обиду я не держу – зачем? Не поняли мы друг друга, бывает, а царапины на лице и так зажили, и сумка высохла. А та юбка мне никогда не нравилась. Жаль только, что под конец посиделки моя новая подруга объявила, что Марк ей не нужен (действительно, кому нужны такие козлы?), и пусть он со мной теперь мучается. Я пообещала мучать изменника посильнее, но, конечно, ничего такого не сделала. Марка мне тоже жаль. Что, интересно, его привлекло – моё лицо, волосы или голос? Он сам красив, у него прекрасное будущее: отец хочет сделать его никак не меньше, чем королевским гвардейцем, а сам Марк мечтает служить на границе, что тоже весьма почётно. Он знает, что безразличен мне, но всё равно настойчиво пытается быть рядом. Я не понимаю, почему.

А вот маме он нравится. И она зовёт его зайти ещё, и наставляет следить, чтобы дочка не простудилась, а то на улице холодно. Вдобавок нагружает пирожками. Марк слушает вполуха, смотрит на меня, а я смотрю в окно. За окном солнце усердно шьёт облака.

Мне скучно.

Через полчаса мы выходим вместе на улицу. Марк торопится взять меня за руку (это его привилегия – касаться меня, и он очень часто её демонстрирует; слишком часто, на мой взгляд), бросает на плечо мою сумку и болтает, болтает, болтает. Его не волнует, что я не отвечаю и даже смотрю в другую сторону. Он самозабвенно рассказывает мне какие-то глупости, перемежающиеся восхищёнными заявлениями, что я очень красива сегодня – я и вчера была красивой, и позавчера. И поза-поза… Иногда мне хочется огрызнуться и сказать ему что-нибудь обидное. Но я не могу. Мне его жалко, а жалость сильнее злости.

Воздух горько пахнет туманом. Солнце прячется за белыми пока облаками, но всё равно ясно: дождю быть, и, скорее всего, после обеда. Но пока розово-золотые лучи расцвечивают каменные дома, отражаются в окнах, обливают светом садики камней. Громыхая колёсами по булыжной мостовой, мимо проносится пара деревянных повозок, на каждой из которых торчит двигательный кристалл. Он мерцает сине-зелёным, бросая на лица пассажиров гротескные тени. Я провожаю повозки завистливым взглядом: хотелось бы тоже иметь такую. И ведь мы с мамой можем себе это позволить. Но я не смогу управлять ею без магии, а заставлять маму каждый раз отвозить меня – верх себялюбия. Это из области размышлений: я хочу летать, подарите мне крылья.

А фэйри в Гленне, говорят, умеют летать…

Марк ловит мою руку – я тянусь поправить чёлку – и глупо улыбается. Как же грустно – он ведь такой… нормальный, когда не смотрит на меня и общается с другими. Но стоит мне оказаться рядом, будущий и наверняка блестящий ученик Военной Академии превращается в восхищённо воркующего голубя вместо сокола. Мне действительно его жаль.

– Арин, что с твоей рукой?

Я удивлённо рассматриваю собственные пальцы. А… Это я вчера отмывала краски с пола (которые сама же и опрокинула) и взяла в мамином кабинете не то средство. От мамы мне уже досталась порция причитаний. Сейчас ещё и от Марка достанется.

– Арин, ты не должна делать это сама! Наймите служанку…

…Ага, или купите раба. Ха-ха. Кроме того, что это запредельно дорого, мама терпеть не может фэйри. «Чтобы потом ещё и на ритуальные услуги раскошеливаться?» Пленные фэйри действительно очень недолго живут в рабстве. И стоят бешеных денег. Впрочем, услуги служанки, конечно, дешевле. Вот только ни одна из «домашних леди» не смогла поладить с мамой. После трёх или четырёх скандалов они сбегают и даже не требуют оплаты. Поэтому домом занимаюсь я. Без всякой магии. И я не жалуюсь – мне даже нравится. Хоть какая-то от меня польза, кроме смазливого личика и длинных волос. А руки? Ну и что.

– Идёшь сегодня на танцы? – интересуется Марк, по маминому указу нахлобучивая на меня свой плащ, как только поднимается ветер.

Я киваю. Да, конечно.

– Я провожу, – воодушевляется Марк.

Ну да. Естественно. Стоило ему узнать, что я занялась танцами – и он стал водить меня на занятия, как ручную собачку.

Порой мне очень, очень хочется встречать побольше людей вроде его Софи. Таких, которые бы кричали на меня, обзывали и вели себя плохо. Ежедневое восхищение и настойчивая любовь усиливают ежедневную же скуку. Именно поэтому я никогда не скажу маме про боль в ногах. И про кошмары. Хоть какая-то нотка беды в постоянном благополучии. То ли дело было, когда я только пришла в новую школу. Меня не любили, меня за косу таскали, мама пару раз приходила общаться с директрисой. А потом всё прекратилось. И не из-за директрисы. Боюсь, что из-за меня. «Ты добрая, Арин», – говорил заводила наших неслухов Дэйн, когда я выгородила его перед директрисой и помогла написать переходной экзамен на «отлично». «Ты добрая, Арин», – сказала бывшая королева класса Эвелин, когда я дала ей моё лучшее платье на выпускной вечер, а сама просидела тогда дома, делая вид, что маюсь от простуды. «Ты добрая, добрая…».

Списать домашнее – пожалуйста. Подсказать на экзамене – без проблем. Помочь отыскать любимого щенка и потратить на это весь выходной – для еле-еле знакомой старшеклассницы. Да, конечно. Мне нравится помогать. Это почти как дарить подарки – особенно неожиданные. Я чувствую себя полностью счастливой, когда делаю это. Чужое удивление окрыляет. Но потом все эти люди начинают любить меня – и нет, я не против. Но мне жаль, что я не могу ответить им той же любовью.

Наверное, я плохой человек.

***

С третьего урока нас неожиданно отпускают. Марк из параллельного класса ловит меня в коридоре: «Арин, давай я прогуляю, и мы пойдём, куда захочешь». За ним, пыхтя, переваливается алхимик, считающий Марка чем-то вроде светила науки будущего. Вклинивается между нами (точнее отпихивает меня) и начинает дотошно объяснять заглядывающему за его плечо Марку, что в его возрасте девушки могут и подождать. Хотя… Алхимик следит за взглядом Марка, наталкивается на меня и расплывается в улыбке. Смотря какие девушки…

Быстро бросаю Марку записку: обещаю ждать у школы, когда его уроки закончатся. Вместе пойдём гулять. А потом на танцы. Зачем я сама лезу в эту змеиную яму? Но Марк улыбается так облегчённо, что я перестаю думать о том, как стану зевать на свидании. Пусть. В конце концов, ему это зачем-то нужно.

Звенит колокол, и одноклассницы, подначивая и подшучивая, увлекают меня за собой. Все они считают себя моими подругами. Все наперебой приглашают пойти посмотреть, как парни занимаются ратоборством. Прихожу в ужас: недавно уже сходила посмотреть – полкласса уехало к лекарям с травмами разной степени тяжести. На меня глазели. Поголовно. И яростно потом дрались – победитель должен был выбрать даму сердца и выгулять её в ресторан. Отказываться нельзя – я пошла на свидание с победителем, когда лекари разрешили ему выписаться домой. Через день бедняга снова попал в госпиталь: Марк встретил его в тёмном переулке.

Мне жаль обоих. И ещё одного будущего победителя мне тоже жаль – и девчонок, которые не прочь пойти в ресторан, но бледнеют на моём фоне. Это несправедливо. И я ссылаюсь на то, что мама просила быть дома пораньше. Сбегаю.

Сижу какое-то время одна у кустов бузины неподалёку от школьных ворот (моё любимое место) и смотрю, как солнце просвечивает сквозь листву. Мне кажется, что красивее нет ничего. Мне хочется просто сидеть и смотреть, от этого на душе становится легко и спокойно. Мир замирает – но ненадолго. Вздрагиваю, когда мимо проходит толпа парней, которые настойчиво зовут прогуляться в ближайшую столовую. Кто-то из них, особенно задиристый, тут же покупает в магазине напротив охапку роз и суёт мне. Принимаю букет, улыбаюсь. Задиристый ловит мой взгляд, улыбается в ответ. Ещё чуть-чуть и он начал бы светиться, но ему рассказывают про Марка. Я отворачиваюсь и, с трудом неся цветы перед собой – живое воплощение духов сада – иду прочь. Задиристый порывается уйти со мной, но его уводят товарищи. Хвала духам.

Отдаю цветы плачущей за воротами девочке-младшекласснице. Потом провожаю её домой, выслушиваю что-то про бросившего её одноклассника. Успокаиваю. Девочка тащит цветы, говорит, что скажет этому самому однокласснику, что у неё появился другой ухажёр. Я уверяю её, что лгать нехорошо. Она смеётся, потом замолкает и какое-то время спустя начинает что-то машинально напевать. Я подпеваю. Девочка на прощание, смешно распахнув глаза, говорит, что никогда не слышала такого красивого голоса. Я грустнею. Да, конечно. Она, наверное, тысячная, кто мне это говорит.

Девочка живёт неподалёку от Вечного сада. В такое время там пусто, и я захожу – люблю гулять в садах одна. Ни Марк, ни мама, ни многочисленные «подружки» не понимают, как можно любоваться полчаса кряду на один и тот же цветок. А мне нравится – и цветы, и одиночество.

Гуляю по усыпанным галькой дорожкам. Поплутав между раскидистых яблонь и колокольчиковых полянок, выхожу на набережную и долго смотрю на воду Лэчина. Зеленоватая, как бутылочное стекло, поверхность идёт рябью, когда ветер задевает её. Мне очень нравится следить за бликами редкого солнца: это не просто успокаивает и расслабляет, это вводит почти в магический транс. Я вообще люблю воду, что, на самом деле, редкость. Мы в Дугэле предпочитаем камни и землю. Я не против земли, но вода – совсем другое. Она изменчива, и она прекрасна. Мне нравится сидеть у прудов или, вот как сейчас, на поручне над Лэчином. Там глубоко – внизу, но я держусь крепко. Я смотрю, как небо соединяется с водой, и мне радостно – ещё один признак моей полной глухоты к магии. Волшебники не любят «открытой» воды. Поэтому на набережной обычно не так людно, как в парке.

Сильный порыв ветра швыряет мне в лицо мелкую морось, и ива, у которой я устроилась, качает длинными листьями, точно гладит меня по волосам. Я улыбаюсь, поднимаю взгляд, стирая капли с лица.

И встречаюсь взглядом с юношей-полукровкой, который стоит на изогнутом мосту напротив. Мы смотрим друг на друга, и это не похоже на обычный интерес, с каким на меня всегда заглядываются другие. Юноша старше меня, он похож на иностранца, на его плаще я замечаю незнакомую фибулу в виде не то змеи, не то разжиревшего червяка, исключительно уродливого. «Морской конёк», – всплывает откуда-то в памяти, и жемчужина на моём браслете вдруг теплеет, но я не обращаю внимания. Я смотрю на «конька» и понимаю, что теперь он кажется мне красивым. Что в воде он изящен – изящней даже змеи. И что на самом деле он немного отличается от того, что на фибуле. Именно такой знак я уже видела на синем фоне… где-то. Где?

Юноша приникает к поручню, и я снова смотрю ему в глаза. Ветер шелестит ивовыми листьями, мои волосы путаются в гибких веточках – точно в зубьях расчёски. Я вижу, как незнакомец смотрит на них, и в его глазах восхищение, но не такое, как у Марка. В его глазах есть что-то, от чего у меня ёкает сердце, и хочется одновременно отвести взгляд и смотреть ещё. «С ним мне не было бы скучно», – отстранённо думаю я, разглядывая его лицо. Он красив, но не это меня трогает. Он мне знаком. У меня странное ощущение, что я уже где-то его видела. Только где?

Юноша перегибается ко мне через перила, улыбается и, спустя мгновение, что-то произносит – но ветер уносит его слова. Я тянусь к нему, тоже начиная улыбаться. И соскальзываю с поручня.

Мой кошмар сбывается. Вода, холодная, мерзкая, заливается в нос, я кашляю, и она хлещет в горло, давит на грудь. В глазах – красные круги на зелёном стекле воды, ледяной, отвратительной. Я падаю всё ниже и ниже, хоть и дёргаюсь неумело, пытаясь выплыть. У меня мутится в голове, и какое-то, бесконечно странное мгновение мне кажется, что вода во мне – это нормально. Что воздух не так уж и нужен. Что всё вокруг скорее родное, чем отвратительное. Что я не умираю, а наоборот – возвращаюсь домой.

А потом меня хватают за руку и больно дёргают вверх.

Я прихожу в себя на траве, мокрая и дрожащая, как слепой котёнок. Надо мной поблёскивает фибула в виде морского конька, а на мою грудь ритмично и с силой надавливают.

И уже после приходит осознание того, что я наконец-то могу дышать. Я захлёбываюсь кашлем.

Юноша с моста держит меня всё время, пока я выплёвываю воду, а потом мокрым платком вытирает мне рот. И подрагивающим от озноба голосом говорит:

– К-какая же т-ты смешная, р-русалочка, – а, когда я поражённо смотрю на него (тоже выстукивая зубами бешеный ритм), добавляет: – Ты даже плавать не умеешь.

В его речи слышен сильный акцент. Мягкий, даже приятный, но сильный.

– К-к-какая р-р-русалочка? – шепчу я, и он смеётся – так весело и заразительно, что мгновение спустя я смеюсь вместе с ним.

Мне хорошо.

Минут десять спустя мы сидим на укромной поляне, среди колокольчиков, укрытые яблонями и кустами, кажется, малины. Припекает выглянувшее солнце, и я снимаю с себя мокрую кофту, остаюсь в блузке, прилипшей и неприлично-прозрачной от воды. Юноша-ныряльщик не сводит с меня глаз, и я отчего-то не чувствую себя оскорблённой, скорее, наоборот.

Он красив. Я успеваю оценить его фигуру – он тоже снял плащ со своей странной фибулой, но его рубашка светло-голубая с зелёными переливами. Дорогая – он явно из богатой семьи. Я хочу узнать его имя, но он меня опережает. А потом задумчиво говорит:

– Арин? Тебе это имя не подходит.

Я обижаюсь.

– Что в нём плохого?

– Плохого? – переспрашивает он. – Ничего. Оно красивое. Просто тебе не подходит, – он всё ещё смотрит на меня, но из-под ресниц. – Тебя должны звать иначе. Сарья? Санна? Санса?.. Да, – добавляет он, усмехаясь, – как дочь моря, – и, поймав мой взгляд, обезоруживающе улыбается. – Извини. Я всегда говорю, что думаю, и вечно попадаю впросак. Но ты действительно напомнила мне морскую деву. Это так странно – увидеть такую вдали от дома.

– Дома? – повторяю я, и он кивает.

Оказывается, он инессец. Теперь уже я смотрю восхищённо – так издалека! И действительно чужак. Какое-то время он рассказывает мне про свой остров. Про море. Я пытаюсь представить мир, где больше воды, чем земли. У меня плохо получается.

– А почему русалка? – вспоминаю я, наконец.

Он снова улыбается, немного смущённо

– Просто ты сидела так… Морские девы любят сидеть так же на камнях и утёсах. А ещё на ивах, если заплывают в реки – но это редко. В реках для них вода неприятна… И волосы, – он тянется, подхватывает мою прядь, и я цепенею от изумления. – Такие волосы только у морских дев. Ну и голос. Знаешь, я тогда хотел услышать твой голос – когда позвал на мосту. Арин? – он встречается со мной взглядом и быстро убирает руку. – Извини. Мне говорили, что в Дугэле не принято касаться друг друга без позволения. Я никак не привыкну.

– Ага, – выдавливаю я.

Мы сидим ещё около часа, болтая о море и русалках. Мне интересно слушать про морских фэйри – инессцы их не презирают и даже не только терпят. Это кажется удивительным. Разговор то и дело сводится к порядкам в Инессе, и как там всё отличается от Дугэла.

Когда за деревьями неподалёку проносится стайка младшеклассников, я вспоминаю про Марка, что обещала ему ждать у школы после уроков.

Инессец кивает, когда я начинаю прощаться. И вдруг говорит:

– Мы ещё увидимся, Арин? Мне бы этого хотелось. С тобой я чувствую себя как дома.

Я отвожу взгляд и резко киваю. Мы уславливаемся встретиться в первый выходной день, в полдень на этой же поляне.

Инессец провожает меня до ворот и целует на прощание руку. Я вспыхиваю, и он снова извиняется: забыл про прикосновения. Разрешаю касаться меня, когда ему захочется, и он смеётся, говоря, что это звучит дико. Смеёмся вместе.

Уже по дороге в школу понимаю, что не спросила его имя. И что мне действительно не было с ним скучно.

И я правда хотела бы, чтобы он меня касался. Это приятно.

Мир на мгновение становится вверх-тормашками, но возвращается, когда на меня неожиданно налетает Марк: он отправился на поиски. Марк видит мою мокрую кофту, растрёпанные волосы, краснеет и допытывается, кто посмел меня обидеть.

Смеюсь, совершенно счастливая.

Марк провожает домой, берёт с меня слово, что я непременно сейчас же отправлюсь в купальню, или он приведёт мне лекаря. Или маму. Обещаю. Рассказу про то, как я упала в Лэчин, Марк не верит. Но мне больше нечего ему сказать, и он, хмурясь, пытается обосноваться в моей комнате с учебниками, но я выпроваживаю его вместе с ними.

Меньше всего мне хочется сейчас его видеть.

– Марк, а ты умеешь плавать? – спрашиваю я напоследок.

Он смотрит на меня, как на сумасшедшую. Бурчит, что непременно придёт завтра утром. Конечно – как и всегда. Хочет отправить сокола с письмом вечером, справиться о моём самочувствии, и чтобы я пообещала ответить. Обещаю и это.

Про танцы никто из нас не вспоминает.

К вечеру – к приходу мамы – меня сваливает жесточайшая простуда. Болею все выходные.

То и дело мне снятся воды Лэчина. На это раз они не давят, а принимают меня, и это так же естественно, как дышать.

И ещё видится юноша-инессец, ждущий меня в Вечном саду.

Интересно, правда ждёт?

Глава 2. Илва

Когда я кричу, я никогда не заикаюсь. Поэтому я очень часто разговариваю с подданными криком. У меня хорошо получается.

В тот раз я много кричала. Горло потом болело надсадно, но я не обращала внимания. Мне казалось: еще немного и земля взорвётся каменными гейзерами от моего гнева. Впрочем, обошлось. Она только дрожала – мелко, в такт моему сердцебиению.

В каменной оранжерее коменданты трёх пограничных крепостей стояли передо мной, преклонив колено, и старательно прятали глаза. Им было невыносимо, полагаю: восемнадцатилетняя девчонка кричит на них. И если бы эта девчонка не была из рода Гэвины, терпеть бы подобное они не стали.

Но – духи тумана! – заслужили.

Крепости Дугэла – Южная, Западная и Восточная – считаются неприступными. Гленна окружает нас, однако мы давно сделали соседние леса ничейными землями – везде, кроме юга. Мы можем не бояться нападения – у нас же надёжные пятиуровневые стены. Мы отгородились ими и сидим, как в ловушке. У нас давно кончился лес, кроме куцых ёлок священных рощ, но мы сидим в своей клетке и ищем замену древесине, а гленнцы тем временем старательно и методично подкапываются под наши стены.

Неприступные крепости! В Западной обвалилась кладка третьего уровня, в Восточной на честном слове держатся крепежи туннеля, а в Южной гленнцы уже месяц пытаются взорвать ворота. Появилось в том районе одно мелкое, но очень настырное племя, в котором больше смельчаков, чем умников. И эти глупцы недавно утащили с собой воротный кромлех, добрались до круга камней, испоганили там всё. А командир Южной крепости и его пограничники – глупцы ещё большие – дали им это сделать.

Теперь только и могли, что глаза прятать. Хорошо, от Южной крепости до ближайшей деревни полдня пути. По безлесью. Соседние гарнизоны успели перекинуть туда свои отряды, и взяли фэйри тёпленькими. Именно тёпленькими, эти твари, когда поняли, что к чему, предпочли показательно умереть – и наших пленных, которых за собой тащили, убили тоже. В итоге: ворота Южной крепости всмятку, потери среди приграничных больше, чем во все годы моего правления вместе взятые. И даже рабов-фэйри Дугэл за это не получит!

А мне – мерзавцы самоуверенные – никто ничего не сказал. Узнала, уже когда фэйри прорвались. Не могла не узнать: по моей земле какое-то отребье шастает. Меня духи тумана с постели подняли и в Битэг перенесли – я тех фэйри там же, где они умерли, и закопала. Чуть не вместе со своими солдатами – в такой была ярости.

И мои военачальники смели говорить мне, что, видите ли, не хотели отвлекать драгоценную королеву от предстоящей свадьбы. Отвлекать не хотели? Отвлекать, да?! Я их всех насквозь вижу, одни предатели кругом, мерзавцы, шпионы гленские! Им бы дождаться, когда у меня ребёнок родится, они меня мигом сместят. Сейчас-то, пока я одна из рода Гэвины и могу общаться с духами тумана, они меня боятся. И боятся, что со мной что-нибудь случится: стоит мне умереть, Дугэл падёт моментально. «Госпожа, вы должны быть в безопасности, вам нечего делать на границе. Прекрасная госпожа, дайте нам время, мы всё исправим». Да что б вас всех!

Никому не верю!

В тот день на военачальников я только накричала. А на следующий сказала: поеду посмотреть, что они сделали с Южной крепостью, раз гленнцы к нам ходят, как к себе домой. При дворе сказала, как положено отдала приказ. Так эти доблестные воины попробовали перечить: «Госпожа, это опасно! Мы не можем позволить…» Так что ж вы довели до того, что это стало опасно? И кому вы позволить не можете? Мне?!

Придворных волшебников я с собой брать не стала. Мне они в столице нужнее, камни дворца и Битэга если что напоить. Круг силы восстановить я и сама могу – вот и поехала с гвардейцами одна.

Военачальник Южной крепости встретил меня с помпой, даже парад устроил. Все пограничники (наверное, уместнее говорить «оставшиеся в живых пограничники») выстроились для меня, красивые такие, в блещущих кольчугах. Даже лошадей притащили, гленских. Показать, на чём ребята ездят сопровождать лесорубов. Убожество.

Я честно просидела полчаса – помост с креслом, который для меня соорудили, скрипел всеми несчастными досками на ветру, а я подсчитывала, сколько дерева пограничники на эту блажь угрохали. В общем, удовольствия не получила, как бы комендант Южной крепости ни старался.

А потом, вместо традиционного обеда с командирами, заставила их тащиться со мной к воротам. Вечером уже сама осмотрела круг силы, поняла, что за ночь я с ним не справлюсь – да и нужды нет торопиться, решила я. Зачем: руны на воротах начертила, на первое время хватит. На ночь – точно. А завтра, когда отдохну… У меня действительно голова кружилась от усталости, болели глаза и драло горло, потому что я умудрилась простыть в пути: до крепостей, к несчастью, не добраться порталами – наши меры предосторожности.

В общем, я решила, что могу позволить себе отдохнуть ночь после приезда, а следующим утром сверну горы.

Как бы не так. Ночью на нас напали.

Мне снился шелест листвы. И лес, конечно. Не такой, как в Дугэле и окрестностях – слишком солнечный, яркий, буквально костёр зелени. Я лежала на траве, и цветы, похожие на колокольчики со светящейся сердцевиной, оплетали меня, заворачивали в кокон, не давая добраться до земли – я понимала, что теряю магию. И отголоском же чувствовала панику, но больше всего мне хотелось спать. И, когда перед глазами стало зелено, а всей кожей я ощутила упругие, липкие листья, левое плечо пронзила такая резкая боль, что у меня в ушах взвизгнуло, от собственного крика, наверное. И я проснулась.

Камни звенели – моя спальня полнилась жутким, мрачным гулом, какой бывает, когда не меньше сотни волшебников земли колдуют разом. А напротив меня корчился фэйри, пытаясь выползти из-под трупа моего гвардейца. Тело второго фэйри лежало у меня в ногах поперёк кровати.

У меня в плече торчал кинжал, и левая рука онемела, а на меховое покрывало густо капала кровь. Но это было неважно, потому что живой фэйри у меня в спальне оказался магом. И он очень хотел меня убить.

Где-то за стеной кричали: «Королева! Защищайте королеву!» Запертую дверь рубили не то мечами, не то топорами, а мы с фэйри смотрели друг на друга с совершенно одинаковой ненавистью. Я никогда не видела таких, как он, ещё не связанных и опасных. Но это тоже ничего сейчас не значило. Тварь посмела причинить мне боль. Я его ненавидела даже сильнее, чем глупцов-соотечественников.

Без круга камней, близко к границе Гленны только очень сильные волшебники способны противостоять фэйри. Тем более тем, кто даже среди своих, а фэйри владеют магией поголовно, считается колдуном. Но я из рода Гэвины. Я подруга тумана.

Когда в комнату ворвались мои гвардейцы, я методично вонзала фэйрийский кинжал в глотку зелёного колдуна. И я забрала его ненависть, смешала с собственным наслаждением победы, посмеялась ему в лицо и из этого создала магию. Когда очень тошно, мы, люди, можем черпать силу из своих чувств.

Духи пришли на мой зов, и туман растёкся по крепости мерцающей пеленой, убивая всех гленнцев, до кого смог дотянуться. Эти зверьки пытались бежать, но я, не контролируя себя, пошла следом – туман тёк за ними, подгоняемый северным ветром, нашим союзником. Лес вокруг крепости умер – километра на три в округе, а я очнулась в осквернённом круге камней, полузакопанная в землю, и долго лежала так, отдыхая. Мне было хорошо и тепло, я чувствовала, как магия течёт в меня, придавая сил. Достаточно, чтобы заставить камни танцевать и наполнить их волшебством.

Наутро я отправила половину гарнизона в рейд – добраться до того племени, которое посмело стать настолько бесстрашным, чтобы напасть на нас. Я предполагала, что случится: вернулась разве что треть пограничников, остальных фэйри забрали. Глупцы – нельзя вот так взять и пленить детей Дугэла. И пообещать украсить их телами деревья. Бесстрашные глупцы.

Следующим утром до рассвета я снова призвала духов тумана. Мы отошли с границы (всю предыдущую ночь я провела в земле и теперь была полна сил). Мы прошли на территорию Гленны, а потом я создала портал, ориентируясь на кровь пленных дугэльцев.

Мало кто может сбежать от тумана.

Тем утром я не трогала только деревья. Зачем – ярость меня уже не сжигала. А древесина нужна Дугэлу. Но фэйри я убивала, не жалея.

С десяток деревьев эти звери, конечно, успели украсить. Я подняла камни и нанизала на них фэйри за то, что они сделали с моими солдатами. А потом увела оставшихся в живых пограничников. Но я слышу до сих пор, как кричали умирающие зверьки и как смешивались их голоса с туманом.

Духи были довольны.

А я проспала следующие три дня в полной уверенности, что теперь-то всё будет спокойно.

К тому времени командиры догадались перебросить часть своих гарнизонов в Южную крепость, так что, когда я проснулась, меня охраняли точно последнюю надежду Дугэла. И лекари суетились вокруг: «Ваше Величество, позвольте осмотреть вашу руку, Ваше Величество, позвольте сменить вам повязку. Ах, Ваше Величество, земляной компресс может занести в вашу драгоценную кровь болезнь». И пять караульных в моей спальне – чтобы ни один фэйри не пробрался. Умеют же, мерзавцы, работать, когда припугнёшь.

Следующие дни я валялась в постели, пила целебные настои, наваристые бульоны и подписывала тонны документов. Наградила почётными орденами – мужества, силы и верности – тех, кто погиб в Гленне. Высчитала, сколько смогу выделить их семьям сверх положенного пособия. С новым лесом, захваченным духами тумана, выходила приличная сумма. Смельчаку-гвардейцу, защищавшему меня от фэйри в спальне ночью, когда эти зверьки напали, я выделила королевский орден и хорошую денежную награду посмертно. Написала письмо с соболезнованиями его семье – стандартное, конечно. Писала, а самой интересно было: может, набрался храбрости этот мой защитничек и сам решил меня пристукнуть? А фэйри его отвлекли. Неумно, конечно – но сколько у меня умных подданных? И кто скажет, что в их головах происходит? Так что на всякий случай я решила лично проверить всех моих гвардейцев. Мало ли что.

Южного коменданта очень хотелось сместить. Особенно когда он на Прощальной церемонии, когда мы отправляли тела пограничников их семьям, сказал мне: «Госпожа, зачем вы послали их на смерть?». Если бы не церемония, я бы вспылила. Но пришлось сдержаться – я только шепнула ему: «Разве вы не рады умереть за Дугэл?» Его ответный взгляд мне не понравился, так что тем же вечером я приказала спешно вызвать его дочь во дворец и назначила её фрейлиной. На всякий случай, если её отец решит, что его жизнь дороже благополучия королевства. Убивать его, к несчастью, мне было невыгодно: заменить некем. Остальные ещё большие глупцы.

Тем временем дровосеки старательно рубили гленские деревья, и я разок проехалась с ними – на рассвете, когда солнце ещё не успело прогнать туман. Сделала вид, что не прочь расширить территории Дугэла. Конечно, гленские вожди Э́йнии засуетились. Камни украшать собой они явно не хотели.

Осмотр Западных и Восточных крепостей мне пришлось поручить другим. Я слишком плохо себя чувствовала для дальних поездок – и хотела преподать фэйри ещё один урок. Чтобы какое-то время в будущем им неповадно было. А для этого требовалось хотя бы выглядеть здоровой.

Я вернулась во дворец – приходить в себя и принимать гленское посольство.

Я мечтала, что Рэян меня встретит. Перед моим отъездом он и советники по посольским делам обсуждали предстоящую свадебную церемонию. Стол, гостей, сам ритуал… Очевидно, как следствие этого меня встретил не будущий супруг, а платье. Свадебное. Голубое. Стояло посреди комнаты вместе с моим советником, портным и подмастерьями. «Ваше Величество, – сказали портной и советник, когда я поинтересовалась, что это такое, – мы следовали всем указаниям: фасон продуман с учётом последних веяний инесской моды. А ткань прислал Его Величество, это лучший шёлк Гленны». Я поинтересовалась – на довольно высоких тонах – помнят ли они, что я королева Дугэла, а не принцесса Инесса. «Ваше Величество, – лепетали они, – таковы указания Его Высочества». Ну да. Я уже пообещала себе оставить Рэяна без связи из дома. По крайней мере, без лёгкого портала: пусть голубей шлёт по старинке. Зачем ему дом, когда у него есть я? Но выполнение обещания всё откладывалось: порой мне казалось, что простодушный Рэян владел какой-то непонятной магией, заставляющей меня млеть перед ним и становиться кроткой овечкой.

Наверное, любовь – сильнейшее волшебство в мире.

Платье я рвать не стала – а хотелось. Я только взяла себе на заметку: в ближайшее время обсудить церемонию с будущим свёкром. В отличие от Рэяна, король Инесса тот ещё лис, и любой наш разговор – словно танец на углях. Мало того что сына он продавать не хотел, так ещё и магия на него не действовала. Я половину своей свиты, пока гостила у него на острове, убила, чтобы заклинание подкорректировать, и всё впустую…

Но после свадьбы, думала я, Рэян станет моим и только. А его отцу останется кусать локти, если он решил через сына претендовать на Дугэл. Обломится. Я, конечно, влюблена, но ещё не сдурела.

За Рэяном послали, как только я привела себя в порядок. Но его снова не оказалось во дворце – мой принц с некоторых пор полюбил гулять в столице. Мне казалось, я не уделяю ему достаточно внимания, и он скучает. Это следовало как можно скорее исправить.

А вечером же, когда я успела поругаться с королём Инесса («Милая Илва, чем вам не понравился шёлк? Голубой – прекрасный цвет и он подчёркивает ваши глаза»), прибыли послы из гленской Эйнии. Я принимала их не в тронном зале, как делала моя мать, а в открытой галерее недалеко от сада камней. Мать не чувствовала землю и туман, как я, поэтому, наверное, ей было всё равно. А мне нравилось быть к камням ближе.

Я смотрела на фэйри с трона на возвышении в конце галереи. Мне смешно было: они заметно нервничали, эти фэйри. Ещё бы: к каменным колоннам из сада стелился туман, в нём мягко шуршал дождь, солнце садилось где-то за тучами – царство Дугэла во всей красе. Ни милых фэйрийскому сердцу деревьев, ни света. Туман и камни. Конечно, фэйри нервничали! К тому же, не могли не понимать, что ничего хорошего их не ждёт. Но начали они очень смело:

«Ваше Величество, прекрасная госпожа, дружественный договор нарушен, туман пересёк границы Гленны, ваши солдаты рубят Эйнию. Чего нам ждать, величественная госпожа?»

Я сказала, чего им ждать. Я показала им головы их «героев», тех, первых нарушивших нашу границу. Потом заставила их вождя полюбоваться на останки колдуна-фэйри, пытавшегося меня убить. Я была убедительна, когда говорила, что захваченного леса нам мало – и Дугэл не против получить ещё. Всю Эйнию – раз уж договор был нарушен. Не нами, кстати.

Фэйри ярились, как псы, рвущиеся с цепи при виде оленя. Но вождь у них оказался смышлёным: когда я закончила, он только поинтересовался, что может успокоить туман. Я выдержала паузу, уже представляя, как псы захлебнутся лаем, и сообщила, что. Их дети, их дочери. По трое за каждого погибшего дугэльца. Давно в Дугэле не было детей и женщин-фэйри, посетовала я. А жаль, отличные рабы. И живут дольше.

Кажется, гленцы даже не обратили внимания на моё заикание, хотя я довольно долго говорила. Они смотрели на меня, как на сумасшедшую, а самые отчаянные тянулись за мечами – которые у них отобрали ещё на границе.

Забавно, что большинство среди фэйри, как и среди людей – глупцы.

Их вождь глухим от ярости голосом пытался говорить что-то про недопустимость моих притязаний. Я рассмеялась – мне действительно было очень весело. Они забавные, эти зверьки.

Переговоры зашли в тупик, как я и ожидала. Женщины и дети для гленцев священны, почти как для людей.

Отсмеявшись, я кивнула гвардейцам. И объяснила сгрудившимся фэйри, что раз новый договор подписан не будет, значит, война продолжается. Они ведь не думали, что Дугэл станет терпеть их выходки? А раз война, то послов – в темницу, а моих магов и солдат – в Эйнию. Всегда хотела посмотреть Эйнию, говорила я. Священные рощи, да? Интересно, безумно. Круги камней там будут, наверное, тоже хорошо смотреться – на месте вековых дубов.

Зверьки так не считали. Они хотели драться прямо сейчас: самых отчаянных, правда, уже скрутила стража. Остальных утихомирил вождь. Он сам упал на колени перед ступенями трона и принялся уговаривать меня передумать. Я видела, каких трудов ему стоило склониться передо мной – и другим фэйри, последовавшим его примеру. И мне это нравилось. Настолько, что я встала с трона, спустилась к ним, ткнула носком туфли вождя в подбородок, заставляя поднять голову, и с улыбкой, сама почти не обращая внимания на своё заикание, объяснила, почему я не передумаю, и почему место его соотечественников у моих ног. А в конце рассказала, что я собираюсь с ним сделать.

Туман вился вокруг меня: духам тоже нравилось смотреть, как зелёные колдуны стоят на коленях. Они, как и я, наслаждались гневом и страхом фэйри. Они ждали богатую жертву – и вождь гленцев побледнел, смотря в мои глаза. Я улыбалась ему, собираясь отдать приказ страже, когда по галерее пронеслось: «Илва, пожалуйста, не нужно».

Придворные склонялись перед инесским принцем, когда он шёл ко мне, и прятали лица за рукавами сорочек. Гвардейцы расступились перед ним, стукнув пятками копий по полу.

Я села на трон, а Рэян, продолжил, выйдя к фэйри и склонившись передо мной в грациозном инесском поклоне:

«Илва, королева, я умоляю вас пощадить этих фэйри, – и, глядя на меня из-под упавших на лоб волос, добавил: – Будьте милосердны. Прошу вас».

Я смотрела на него и думала, что мне нужно научиться не краснеть, когда он так делает. А ему – перестать выставлять меня дурой перед послами.

Рэян поймал мой взгляд, улыбнулся заговорщически. И я не выдержала, поманила его выпрямиться и подойти. Он прошёл ко мне, встал рядом с троном. А я, стараясь взять себя в руки, объявила, что если мой жених просит проявить милосердие, то так уж и быть. Женщины и дети отменяются. Заменим их молодыми мужчинами. Вот такая я добрая.

Рэян взял меня за руку, отвернувшись от фэйри, но я смотрела на послов. Их вождь дрожащим голосом благодарил меня за проявленную милость и упрашивал уменьшить число… рабов. А остальные фэйри таращились на Рэяна, как на духа солнца, спустившегося с неба в полнолуние.

Мы условились на двух фэйри в расчёте на одного убитого дугэльца. Я бросила туманно, что эти условия ещё можно будет пересмотреть – уж очень у Рэяна был просящий взгляд. Мне хотелось, чтобы мой принц мне улыбнулся. Зачем ему знать про рабов, моему доброму, простодушному жениху?

«Отец тоже так делает, – шепнул Рэян, когда послов увели. – Во время приёмов он никому спуску не даёт. Но всегда только пугает». Я хмыкнула: плохо ты знаешь своего родителя, мой защитник фэйри.

Поздним вечером мы ужинали в моих покоях, и Рэян ухаживал за мной. Мы отпустили слуг – мне нравилось оставаться с ним наедине. Рэян сначала, оседлав подлокотник моего кресла, болтал как обычно: что-то про советников, что-то – про слухи с Инесса, пару раз упоминал своего отца, и я сдерживалась, чтобы не морщиться. Потом посерьёзнел: принц жаждал узнать, как я съездила. Я помнила, что он хотел отправиться со мной, но пришлось отказать: Рэян ещё не был моим мужем, а я ехала смотреть не что-нибудь, а крепости, от которых зависела наша безопасность. Рэяну я верила, но он так простодушен…

Про крепости я рассказала: в основном жаловалась на командиров. Рэян слушал, наклонившись ко мне и подперев рукой щёку. Он не обращал внимания на то, как я выталкиваю из себя слова. Ни разу даже не улыбнулся над моим заиканием – за всё то время, что мы знакомы. Ну как я могла его не любить?

Когда я упомянула про нападение, он тронул моё больное плечо: «Покажи». Покраснев, я попыталась задрать рукав, но не вышло – пришлось снимать верхнюю золотую накидку. Рэян принёс из спальни ларец с бинтами и лечебными мазями, снял с меня повязку и долго, наклонившись, изучал, ощупывая пальцами. А я смотрела на него и думала: понимает ли он, что после свадьбы мы будем спать в одной кровати – кожа к коже, сердце к сердцу? И если понимает, а он должен, хоть и ведёт себя иногда как ребёнок, то что чувствует?

«Как ты могла колдовать после этого? – выдохнул он, осторожно смазывая края раны лекарством. – Клинок наверняка был отравлен».

Я покачала головой. Мне было странно: неужели он не понимает, что я не обычная волшебница? Что я королева тумана, а не какая-то там фэйрийская колдунья. Я не проигрываю зверькам.

«Ты очень сильная, Илва», – серьёзно сказал он, стягивая моё плечо бинтами. «Почти как настоящий воин».

Я не выдержала и рассмеялась. А он неожиданно сменил тему:

«Мне сказали, тебе не понравилось свадебное платье? Почему?»

Я сама взяла его за руку – он не понял жеста, для него это было слишком естественно. А я хотела заранее извиниться. Я объяснила, что не против, если он будет одет в цвета своей страны, хоть это и не по этикету. Но я, я королева Дугэла. Наши цвета – коричневый, чёрный и серый – цвета нашей земли и камней.

«Ты моя невеста», – сказал Рэян, выслушав меня.

«И к-к-королева Д-д-дугэла», – добавила я.

Он вздохнул, и какое-то время мы молчали, глядя друг на друга, пока я не выдержала:

«Рэян, т-ты л-любишь меня? Хоть н-немного?»

«Конечно, моя королева», – удивлённо ответил он, улыбнувшись. А у меня защемило сердце: так же он улыбался всем вокруг.

Я так и не смогла сделать его своим. Пока не смогла.

«Т-только м-меня?»

Он снова улыбнулся, взял со стола бокал и подал мне. Ну хоть не стал в очередной раз превозносить мои надуманные достоинства, вроде красоты и силы. Я верила, что он не считал всё это ложью, но иногда его комплименты казались для меня слишком преувеличенными. В конце концов, никто и никогда, кроме него, не говорил мне про красоту.

Впрочем, в тот момент мне было не до этого. «Не любит. Он меня не любит! – билось в голове. – Ну точно же не сильнее других». У меня было с чем сравнить. Я знала, как он действительно умеет любить – его единственную, которую я вырвала из его памяти. Но, духи тумана, почему мне это не помогло?

«Знаешь, Илва, – сказал Рэян какое-то время спустя, – а я сегодня видел русалку».

Я поперхнулась.

«Г-где? В-в Л-лэчине?»

«Нет, что ты, – рассмеялся принц, словно не замечая, что со мной делают его слова. – Просто я видел девушку, очень похожую на русалку. Понимаешь, она такая… странная и совсем родная. Ты её, конечно, не знаешь – она из простолюдинов. Но, Илва, приятно увидеть кого-то родного так далеко от дома».

Я медленно поставила бокал на стол. Медленно спрятала руки в складках юбки.

Конечно, я знала, о ком он.

«Т-т-ты ск-к-кучаешь п-по д-д-дому? – от волнения я заикалась сильнее. – Т-т-тебе од-диноко?»

Он улыбнулся, на этот раз грустно.

«Немного. Мне нравится Дугэл, но да, мне недостаёт солнца. И родных, конечно. Помнишь, как поют морские девы на рассвете, Илва? И как тянется по морю лунная дорожка в штиль? Да, по морю я тоже скучаю».

«У т-т-тебя б-будет море», – тихо сказала я, думая о северных берегах Гленны – полоски земли между Дугэлом и Мюреолем. Лес мы там уже вырубили. А туман над усмирёнными волнами – духам понравится.

«Море не принадлежит никому, Илва, – покачал головой Рэян. – Ты так и не поняла, – и, погладив меня по здоровому плечу, добавил: – Не думай об этом. Я привыкну. Мне нравится Дугэл».

Я смотрела на него, и мне было тоскливо. Вся моя магия, вся моя сила, даже духи тумана, – всё оказывалось бессильно. Он солнечный мальчик, он здесь чужой. Он задохнётся среди камней. Я глупа, если думала, что он привыкнет. И он не любит меня так, как мне хочется. Я для него – лишь одна из многих. Солнце же всем дарит свой свет и тепло.

Но он нужен мне. Духи тумана, он мне нужен!

«Нет, пусть растворится в тумане для меня, – пришла сумасшедшая мысль. – Я хочу это солнце себе, себе одной. И я знаю способ. Зачем я медлю?»

Я потянулась к столу и жестом предложила Рэяну кусок мясного пирога.

«Хочешь п-поехать в-в-в Битэг со мной?»

Рэян глянул на меня удивлённо, взяв пирог.

«Битэг? Ваша святыня? Ты приглашаешь меня?»

Я кивнула. И мой принц радостно улыбнулся: ему нравилось всё новое, я знала. А я надеялась, что он оценит горы. Ну уж, после того, что я сделаю с ним, он их точно оценит.

И ещё мне не хотелось, чтобы Рэян был в столице, когда приедут гленнские рабы. Я уже отдала советнику приказ отобрать часть из них и устроить горожанам праздник: разыграть зверьков на игрищах. Пусть мои подданные повеселятся. Рэян же слишком чужой, чтобы понять наши порядки. И пугать инесского короля сверх меры было мне не с руки. Он мог передумать насчёт договора с опасной соседкой, решить, что я беспринципна. У них странная логика, у островитян.

А ещё мне не хотелось, чтобы Рэян уходил один в город, пока эта морская девка жива. Так что на следующий день я забрала своего принца в Битэг. Подальше от неё. И задумалась о том, что моё тщеславие зашло слишком далеко. Зачем мне дожидаться, пока она умрёт? Даже если всего несколько месяцев. Это становилось опасным.

Мы уехали утром, пренебрегли порталами, ведь я не настолько безумна, чтобы выдавать инесской свите все наши секреты. Поэтому только забрезжил рассвет – и кавалькада повозок двинулась по древней дороге в Битэг. Мы с Рэяном делили одну на двоих – моя рука покоилась в его, и я смотрела только на жениха, пока он с интересом изучал окрестности.

В тот же день мои советники казнили половину фэйрийских послов. В назидание.

Глава 3. Арин

Дождь льёт три дня и вместе с ним приходит туман.

Я кутаюсь в шерстяную накидку и жду, когда мама уйдёт. В школу она мне ходить запретила – я на больничном. Лекари вокруг меня, правда, уже не кружат, но на тумбочке выстроились в ряд флаконы и бокалы – что мне нужно выпить, чем полоскать горло, а что разогреть лежащим рядом огненным рубином. И дышать паром – обязательно. Мама рассказывает мне это перед уходом долго, так, что я не выдерживаю и хрипло напоминаю, что ей пора на работу. Она вздыхает, быстро целует меня в лоб – пробует температуру, поправляет одеяло и закрывает окно.

Я жду. Марк, хвала духам, в школе. Он порывался сидеть со мной, не отходя, но его отец и моя мама оказались убедительны. Будущему светилу Военной Академии надо учиться. И заболеть, кстати, рядом со мной он тоже рискует.

Так что после школы Марк первым делом бежит проверять меня, а по вечерам гоняет туда-сюда сокола с маленькими подарками.

Иногда, лёжа в кровати и дрожа в ознобе, я придумываю правильные слова – для него и мамы. Нужно прекращать это. Пусть найдёт себе другую – мало ли в школе красивых полукровок! Другая будет его любить. И не станет зевать на свиданиях.

Но когда я ловлю его взгляд или слушаю мамино: «Ах, какой Марк заботливый», у меня рот не открывается признать, что лучше бы этот заботливый Марк просто оставил меня в покое.

Пусть они все оставят меня в покое: я мечтаю об одиночестве, как о даре небес.

Дверь внизу хлопает, скрипит щеколда – я вздыхаю. Наконец-то. В прошлые дни я с трудом вставала – слабость валила с ног. Но сегодня мне лучше, и я собираюсь провести эти полдня до прихода Марка с пользой.

Сначала я выпиваю настои – болеть мне совсем не нравится. Потом осторожно встаю и разминаю ноги. Дожидаюсь, когда острая боль переходит в ноющую, и иду приводить себя в порядок.

Забавно, но болезнь сделала мои глаза ярче. А волосам вообще ничего навредить не может. Я оставляю их распущенными, надеваю шерстяную длинную юбку, тёмно-зелёную накидку ей в тон, поверх – ещё тёплый плащ с капюшоном и выхожу на улицу.

Соседние дома плывут в тумане. Мимо то и дело проносятся повозки, сверкая двигательными камнями – ориентируюсь по ним, потому что улицы не видно.

Иногда случайный солнечный луч пронзает облака, и я надеюсь, что после обеда всё-таки распогодится. Да, я не люблю туман. Это у меня, очевидно, от папы.

Вечный сад полнится шёпотом дождя. Капли стекают с листьев, шелестят по воде залива – я останавливаюсь и какое-то время стою на набережной напротив изогнутого мостика. Там пусто, конечно, но я всё равно смотрю, не отрываясь. Мокрые пальцы, вцепившиеся в доски перил, мёрзнут, и я прячу руки под мышки. А потом зачем-то иду на условленную полянку за яблонями и кустами малины.

Воздух горько пахнет туманом и влажной землёй. Я запахиваюсь поплотнее и сажусь на корень, где сидел тот странный инессец. Какое-то время вспоминаю его – особенно его прикосновения. Вспыхиваю и поднимаю голову, подставляя лицо дождю. Всё, довольно.

Закрываю глаза и слушаю дождь. Шелест напоминает мне что-то знакомое – рёв воды, который я слышу иногда во сне. Почему-то мне всегда спокойно в такие моменты.

Задеваю носком сапога что-то шуршащее. Открываю глаза, наклоняюсь – синий свёрток выглядывает из-за сплетения корней. Любопытно – я аккуратно беру свёрток и удивлённо рассматриваю. По краям пропитанной жиром бумаги вьётся орнамент в виде морских коньков. Моё сердце замирает. Закоченевшими пальцами развязываю узел, и мне на колени падает янтарная заколка – прозрачный жёлтый камень словно пропитан солнечным светом.

Я разглядываю какое-то время заколку – цветок, но странный какой-то, с неестественно вытянутыми лепестками. Потом замечаю, что по обороту бумаги, в которую он был завёрнут, написано на дугэльском: «Русалочке» И рядом: «Я тебя ещё увижу».

Вставляю заколку в волосы – пусть и не видно под капюшоном, всё равно. Смеюсь. Отчего-то мне так хорошо, будто солнце всё-таки разогнало и туман, и тучи.

Дождь действительно прекращается после обеда – я совершенно не хочу идти домой и пью горячий травяной настой в закусочной неподалёку от парка. А потом просто бреду куда глаза глядят и не замечаю, что улица вдруг наполняется людьми.

Теперь толпа уже несёт меня – к центральной площади. А потом – ещё дальше, к арене за дворцом. У ворот образуется давка, так что, когда меня ловит за руку какой-то парень и улыбается, я только беспомощно смотрю на него в ответ. «Хочешь на игрища, подруга?» – шепчет он мне на ухо, прижимая к себе. Я совсем не помню, что такое игрища, и поэтому мне любопытно. Парень читает ответ в моих глазах. «Тогда пойдём». Он тащит меня за собой сквозь толпу к дальним воротам – там тоже людно, но не как у парадного входа. «Как удобно, что у меня друг заболел», – говорит парень, вручая мне билет. «Сидеть будем рядышком». Я фыркаю. Понятно, что все игрища, чем бы они ни были, этот незнакомец будет глазеть на меня, мять мою ладонь и делать невинные замечания вроде: «Родителей дома нет, пойдём ко мне». Обычно я соглашаюсь и честно предупреждаю, что моя мама, а она, кстати, служит во дворце магом, будет меня искать. Как правило, поход в гости тут же заменяется на «Я пришлю тебе сокола, скажи свой адрес». Я говорю придуманный адрес, этим всё и заканчивается.

Так что да, я привыкла.

Сидим мы и впрямь рядышком – парень довольно нагло подвигает стайку щебечущих младшеклассников – и даже не очень далеко от арены. Нагретые каменные трибуны, как лестницы, спускаются вниз, и все они заполнены людьми. Сама арена, небольшая, вытянутая, плавает в гуле голосов. Здесь так шумно, что я на какое-то время теряюсь. «Первый раз, что ли?» – смеётся мой спутник. Он пытается взять меня за руку, но я смотрю сердито, и он поднимает бровь, но пока ничего не говорит, и только комкает край моего плаща. Думаю предложить ему сбегать за тушью: написать у меня на лбу: «Она моя». Мне смешно. И рокот голосов уже почти не пугает – только напоминает что-то родное и любимое. Расслабляюсь.

Рядом говорят про фэйри. Мой сосед примеривается потрогать мою прядь, но я отворачиваюсь.

– А что сейчас будет?

– Да ты что, подруга! – изумляется парень. – Как с луны свалилась! Ясное дело, что – рабов разыгрывать будут, – посмеивается он.

– Торги? – мне приходится почти кричать ему в ухо, чтобы перебить гул.

– Игрища! – заливается смехом парень.

Не успеваю уточнить: ворота внизу открываются, и в центр арены выходит человек в алом плаще. Он говорит громко, а эхо несёт его голос вверх, к нам. Я вслушиваюсь, но ничего интересного распорядитель не сообщает: зачитывает приказ королевы, объясняет, что выжившие рабы достанутся тем, кто сделает на них самую высокую ставку. На этом замолкает, разворачивается и уходит.

– А почему игрища? – говорю я в ухо соседу. Тот словно невзначай кладёт ладонь мне на колено – хорошо, что скрытое юбкой.

– Ну ты даёшь, подруга! Ты ставки-то делать будешь? – и поднимает из-под каменной скамьи выкрашенную блестящей краской табличку.

Я непонимающе смотрю на него.

– Ну и правильно, – усмехается он. – Заранее только новички делают, – и кивает в сторону младшеклассников. Те дружно вскидывают в воздух таблички, на которых загораются руны. В тумане, наполнившем арену, это похоже на рой заблудившихся светлячков.

– Да я тут только посмотреть, – выдыхаю, отвернувшись.

– Все так говорят, – фыркает парень, и его голос тонет в рёве: ворота снова открываются, и на арену выбегает молодой дугэлец – судя по форме, выпускник Военной Академии. Он играет двумя короткими мечами, и трибуны радостно орут в ответ. Я глохну на пару минут и смаргиваю слёзы. К этому времени на арену выталкивают фэйри – я плохо вижу его издали, но замечаю, что он ниже, тоньше и почти раздет. В его руках тоже короткий меч – но почему-то только один.

Тянусь уточнить у соседа правила: что-то мне подсказывает – дугэлец в лучшем положении. Но не успеваю и слова сказать, как две фигурки на арене приходят в движение, а зрители начинают скандировать что-то, напоминающее не то строчки из нашего гимна, не то «За Дугэл!».

Туман окутывает меня, тянется, как соседская собака, ещё не решившая: то ли облаять, то ли сразу тяпнуть за ногу. Я запахиваюсь в плащ, закрываю глаза и сосредотачиваюсь на дыхании. А когда, успокоившись, снова смотрю, дугэлец вонзает меч в грудь распростёртому под ним фэйри.

Мой крик тонет в слаженном вопле толпы.

– Ну какого духа! – орёт мой сосед. – Зачем?! Хороший был бы раб!

Я смотрю, как на арене суетятся слуги, кажется, рабы-фэйри, убирая тело и рассыпая песок, а выигравший дугэлец, потрясая мечами, проходится вдоль арены.

К горлу подкатывает горький комок, и живот тут же сводит. Я сгибаюсь пополам и судорожно дышу. На меня никто не смотрит. Судя по крикам – на арену выходит ещё одна пара: дугэлец и фэйри. Когда я выпрямляюсь, фэйри корчится в грязи у ног ещё одного выпускника Военной Академии, а в воздух взлетают дощечки. Мой сосед что-то одобрительно орёт вместе со всеми.

Оглядываюсь и вижу лица-лица-лица. Понимаю, что уйти сейчас не удастся: даже выход запружен народом. Закрываю глаза руками, но крики ввинчиваются в уши, сводя с ума. Тяжело дышу.

Следующие полчаса я почти привыкаю: если смотреть поверх арены или разглядывать сидящих рядом людей (что кажется мне ещё мерзостней, чем смотреть на арену), то терпеть можно. Замечаю: когда заканчивается поединок, участвующий дугэлец поворачивается к трибунам, и зрители кричат ему: «Убей!». Или «Жизнь!» – и тогда фэйри уводят или уносят. Жить.

Отстранённо думаю, что вряд ли теперь смогу относиться к Марку, который собрался в Военную Академию, так же легко, как раньше. Нам нужно будет поговорить. И, возможно, в последний раз.

Через полчаса очередной фэйри по словам моего соседа «выкидывает фокус». Когда его выталкивают на арену вслед за дугэльцем, фэйри обводит взглядом трибуны и вместо того, чтобы поднять меч, отшвыривает его в сторону.

Зрители разочарованно стонут. Дугэлец, покружив вокруг, убирает меч в ножны и бьёт противника в живот. Фэйри сгибается, получает ещё пару ударов и падает, как подкошенный. Дугэлец поднимает голову, смотрит на трибуны, улыбается и продолжает бить фэйри ещё минуту. Потом пинает его, заставляя развернуться и лечь навзничь у ног. Приставляет к его горлу клинок.

Толпа кричит: «Убей!». А я вижу, как, бросив взгляд на трибуны, фэйри обречённо смотрит на дугэльца, и мне не составляет труда представить, что он чувствует. Я вижу, как ходуном ходит его грудь. Моё сердце бешено стучит в том же ритме, и, когда сосед вопит рядом, почти мне на ухо: «Убе-э-эй!», я не выдерживаю.

Жемчужина на браслете нагревается, но, не обращая на неё внимания, я вскакиваю, сжимаю кулаки и нараспев кричу: «Жизнь!». Мой голос волной проносится над трибунами и разбивается об арену, ко мне поворачиваются, и я кричу снова – почти пою. Я чувствую себя странно: в ушах бьёт набатом, грудь готова разорваться, руку с браслетом ломит. Отстранённо замечаю, как судорожно обращается ко мне взгляд фэйри. И как мой голос поддерживают. «Убей!» больше не кричит никто. Трибуны послушно скандируют «Жизнь!» и смотрят на меня. А я улыбаюсь и чувствую, что так и должно быть: мой голос омывает всех, как вода, завораживает, ошеломляет. И это правильно.

Дугэлец на арене опускает меч. Блеснувший на клинке солнечный зайчик слепит меня, и я падаю на скамью в полузабытьи. В себя меня приводит человек в красном плаще: «Девушка, вам нужно пройти за мной». Цепляюсь за край скамьи. «Зачем?» «Подписать документы на вашего раба», – отвечают мне. «Позвольте вам помочь», – меня подхватывают под руки и буквально выносят с трибун. Ловлю изумлённый взгляд соседа и отворачиваюсь. На арене кружит очередная пара. Фэйри замахивается, дугэлец отскакивает. Ещё один солнечный блик на клинке.

– Идите за мной, – напоминает распорядитель.

Стоящие в проходе люди расступаются перед нами, но я всё равно стараюсь не отставать от распорядителя. Мне кажется, что, если я замешкаюсь, людской поток сомкнётся, и я утону в нём – почти как во сне.

У самого выхода меня догоняет многоголосый крик «Убей!». Закрываю уши руками и почти врезаюсь в распорядителя.

Дверь за нами, наконец, захлопывается, отсекая арену и оставляя меня в сумраке.

«Поторопитесь», – бросает распорядитель. Он ещё бормочет что-то про «детям и впечатлительным девицам не место на игрищах». Плетусь за ним, чувствуя себя совершенно разбитой. Ноги ломит, на руке – ожог от браслета. Закрываю его рукавом и кутаюсь в плащ.

Мы проходим по узкому коридору и попадаем в просторный круглый зал – кажется, как раз под ареной. По залу расставлены столы с перегородками, у каждого из которых – небольшая очередь из дугэльцев-зрителей. Первый в очереди что-то подписывает, и тогда служитель за столом кладёт руку на камень с руной – и через какое-то время выводят фэйри. Зрители и служитель принимаются о чём-то спорить, но у меня звенит в ушах, и я не различаю, что они говорят.

Меня проводят по залу и дальше – в коридор. В конце его распорядитель открывает передо мной дверь – мы входим в комнату, напоминающую кабинет мамы у нас дома. Тоже громадный стол, кресла, шкафы, глиняные таблички, дощечки, свитки. И герб Дугэла на стене – круг камней, тонущий в тумане.

– Садитесь, – кивает распорядитель и что-то долго ищет среди дощечек. – Вы, девушка, создали весьма щекотливую ситуацию, вы знаете?

Ёжусь – меня бьёт озноб.

– Нет.

Распорядитель поворачивается, кидает на меня внимательный взгляд. В нём, наверное, ни капли фэйрийской крови – тяжёлые черты, массивные надбровные дуги и выдающийся подбородок. Настоящий дугэлец. Красивым его точно не назовёшь. По татуировке на запястьях я понимаю, что он волшебник, и сжимаюсь ещё больше. Сейчас выяснится, что он знаком с мамой, и дома меня ждёт скандал. Кстати, что он там про раба говорил?

– Видите ли, – распорядитель делает многозначительную паузу, и я быстро вставляю:

– Арин, – без указания второго имени, а вдруг пронесёт и не спросит?

Он не спрашивает.

– Видите ли, Арин, на этого фэйри больше никто не поставил. Да и ваша табличка не была замечена следящим заклинанием. Однако раб жив – при вашем деятельном участии. И мы просто не знаем, что делать.

Я обнимаю себя за плечи, и взгляд распорядителя смягчается.

– Вы замёрзли, Арин? Хотите горячего настоя?

– Да. Пожалуйста.

Он готовит настой – быстро, очень чётко, а я слежу за его руками. Как у мамы – тонкие пальцы, изящные для такого мощного телосложения. Я думаю, каково ему колдовать – и встречаюсь с ним взглядом.

– Не волнуйтесь, Арин, – распорядитель осматривает меня и с улыбкой ставит кружку. – Вот, пейте. И слушайте.

Но какое-то время он молчит, а я представляю, как над нами, на арене очередной мальчишка-дугэлец убивает фэйри под радостные крики толпы. Мне неуютно.

– Так вот, Арин, – продолжает, наконец, распорядитель. – На этого фэйри никто не поставил, и мы не знаем, кому его отдать. Так как за него просили вы, но не подкрепили ваши слова ставкой… вы понимаете, в какой мы сложной ситуации.

Нет, я не понимаю. И распорядитель, похоже, читает это в моих глазах.

– Он никому не нужен, этот раб, так что после арены его ждут либо рудники Туманных гор, либо смерть – зачем кормить никчёмного раба? Если, конечно, вы не подпишите на него купчую.

– Купчую? – выдыхаю я, и распорядитель усмехается.

– Раз ставки на него никто не делал, он ничего не стоит, Арин. Так что купчая – простая формальность. Платить вам не придётся. Если вы, конечно, не решите его лечить. Между прочим, вы уже достигли совершеннолетия?

Я моргаю, щурясь от пара, и киваю.

– Мне восемнадцать.

– Отлично, – улыбается распорядитель. – Тогда думайте: подписывать или не стоит. И да – стандартные услуги лекаря обойдутся в полталанна.

Прячу удивлённый взгляд в кружке с настоем. Это меньше, чем стоимость десерта – что же здесь за лекари?

– Давайте я прикажу привести фэйри, обычно это помогает принять решение, – предлагает распорядитель, и до того, как я успеваю отказаться, кладёт руку на камень с загоревшейся руной.

Я вжимаюсь в кресло – про фэйри рассказывают страшные сказки. Они едят таких невинных девочек, как я. Они приносят своих младенцев в жертву. Они больше напоминают зверей – и жестоки, как звери. Так что да, мне страшно. Смотреть на фэйри с безопасного расстояния и жалеть, когда они умирают – одно. Но видеть вблизи…

А вблизи я их не видела никогда. Поэтому, когда фэйри приводят, смотрю, и горячая кружка в моих руках дрожит.

Признаюсь, я ожидала большего. Все говорят, что фэйри уродливы, но ведь от них рождаются красивые полукровки. Удивительно, как так получается? У этого фейри угловатые, даже острые черты, колючие глаза и короткие тёмные волосы. Он худощав и лишь чуть-чуть выше меня, хотя я низкого роста. И весь словно состоит из углов и прямых линий – это странно, не уродливо, нет, но и не красиво.

На нём ошейник с рунами, и я замечаю, что на коже под ним ожоги. Фэйри вообще весь в синяках и крови, бедняга. И смотрит с ненавистью, пока не утыкается взглядом в меня. Тогда сквозь ненависть просвечивает удивление, но я всё равно вжимаюсь в спинку кресла и снова обнимаю себя руками.

– Не бойтесь, Арин, он уже не кусается, – смеётся распорядитель. – Ошейник не даст ему причинить вред человеку.

Я киваю, и мне становится интересно: драться фэйри выходят тоже в ошейнике?

– Ну что? – разрывает повисшую тишину распорядитель. – Подпишете?

Я снова смотрю на фэйри, и мне страшно. Я боюсь его, несмотря на ошейник. И ещё я представляю реакцию мамы и уже собираюсь сказать: «Нет», – когда фэйри снова поднимает на меня глаза. В них злая обречённость, и я понимаю: он уже решил умереть, ещё тогда, на арене, когда отказался драться.

Я всё ещё боюсь, но теперь мне его жаль. Я не смогу его здесь бросить. Не смогу жить, зная, что не попыталась ему помочь.

В конце концов, почему человек должен решать, жить фэйри или нет?

Подписываю и протягиваю распорядителю свиток – вместе с кошельком.

– Вы говорили про лекаря.

– Как хотите, Арин, – распорядитель убирает деньги, и фэйри уводят. – Тогда раба подлечат и доставят вам завтра. Адрес написать не забудьте.

Выдыхаю: будет время подготовить маму.

– Ну вот и отлично, – распорядитель улыбается, забирая и клочок пергамента с адресом. Отворачивается, давая понять, что он со мной закончил.

Встаю, поправляю юбку. Смотрю на дверь.

– Эм-м-м, простите… А вы не подскажете, как мне найти выход с арены, чтобы меня не затоптали?

Распорядитель усмехается, и к выходу (чёрному ходу?) меня провожает пара служителей – хвала духам, люди. Один из них, ещё совсем мальчишка, ловит мне повозку. Благодарю, комкая под плащом купчую.

Дома на меня набрасывается мама – она уже хотела вызывать городскую стражу искать меня. Впрочем, её возмущение быстро стихает, когда она замечает янтарную заколку (купчую успеваю спрятать). Объясняю, что это подарок – она расспрашивает, но мне отчего-то совсем не хочется рассказывать ей про инессца. Если мама узнает, что я в Лэчине искупалась, запретит ходить на набережную. Мама действительно злится: «Ты должна быть осторожна с поклонниками, мало ли какие у них намерения!» Очень хочется напомнить ей про то, что Марк, кстати, в своих намерениях тоже не расписывался, но я лишь покладисто соглашаюсь.

Меня снова укладывают в постель, кормят обедом и лекарствами. Прилетает сокол от Марка. Пишу записку, что со мной всё в порядке, мне просто надоело сидеть дома. Почти и не вру.

Собираюсь рассказать маме про фэйри, готовлюсь, но она упоминает, что собирается ехать в Битэг на три дня. И если я не пообещаю ей вести себя осмотрительно, она приставит ко мне охранное заклинание.

Обещаю. Втайне радуюсь. Лучше уж сама разберусь с фэйри, а там мама вернётся и ей придётся смириться с неизбежным. На взводе, как сейчас, она вполне может забрать купчую и написать дарственную в пользу короны – отправить фэйри в Туманные горы, например. А это всё равно что смерть.

Так что пока ничего ей не говорю. И веду себя очень послушно. Под вечер мама успокаивается, обещает наготовить вкусностей и каждый день слать сокола.

Повторяю обещание, что буду вести себя хорошо. Пусть не волнуется.

Ночью мне снится арена. Я просыпаюсь и потом просто не могу заснуть: думаю о фэйри. Я понятия не имею, как вести себя с ним и что делать. Я его боюсь. И я сама залезла в эту змеиную яму.

Как всегда, в общем-то.

***

Мама уезжает утром. Она заходит ко мне, целует на прощанье, говорит: «Спи, ещё рано», – и спустя некоторое время я слышу, как закрывается входная дверь.

Меня буквально выбрасывает из кровати. Забываю выпить приготовленные настои, лечу в купальню, пускаю воду, рассматриваю себя в зеркале – чудовище! Вода плещется из бассейна на пол – поскальзываюсь, плюхаюсь, кое-как встаю на колени и глажу нужную руну. Торопливо привожу себя в порядок. Потом, одевшись, бегу проверить гостевую комнату – а где ещё разместить фэйри? У нас есть, конечно, комната для прислуги – как и во всех домах Дугэла. Но мы с мамой давно превратили её в чулан, и жить там нельзя.

Проверяю руны, перестилаю постель. Вспоминаю, что вчера фэйри был полуголым. Одежды у нас на него точно нет. Заказать у швеи? Но швея знает маму… Нет, нельзя. Ладно, что-нибудь придумаю! В конце концов, у Марка попрошу – на крайний случай.

Кстати, о Марке – пишу ему письмо, прося не приходить сегодня. Говорю, что буду отдыхать весь день, потому что плохо себя чувствую. С Марка, впрочем, станется прийти посмотреть, как я сплю, но я надеюсь, что дугэльское воспитание напомнит о приличиях. Не фэйри же из Гленны… С которым я теперь буду жить… Ну зачем я вообще в это сунулась?!

Когда я только-только вспоминаю о завтраке, раздаётся звон колокольчика. К тому моменту я накручиваю себя до такой степени, что первая моя мысль – затаиться и сделать вид, что дома никого нет. Детская, подлая мысль.

Я выскакиваю во двор, не заботясь о плаще. На улице холодно и предрассветный туман никак не хочет рассеиваться. Фонари на дорожке к воротам загораются при моём приближении, но я всё равно нахожу засов калитки практически наощупь.

Фэйри я замечаю первым и непроизвольно отшатываюсь. Потом ловлю взгляды стоящих рядом служителей – один из них тот же молодой парень, который нашёл для меня вчера повозку. Сейчас он оглядывает мои голые ноги и, наверное, краснеет у себя под капюшоном.

Запахиваю полу халата и фальшиво улыбаюсь.

Меня просят подписать доставку и, пожелав приятного дня, выдают свитки – та самая купчая, правило пользования ошейником и что-то ещё. На прощание молодой служитель, бросив на мои ноги тоскливый взгляд, интересуется, что я делаю сегодня вечером. Второй служитель шипит на него и буквально втаскивает в ждущую их повозку.

Нервно смеюсь. Мёдом я, что ли, намазана?

Повозка уезжает, обдавая нас зеленоватым светом двигательного камня. Растворяется в тумане, как и редкие прохожие.

Прижимаю к груди свитки и свободной рукой поправляю воротник халата, чтобы не слишком открывал грудь. Гляжу искоса на фэйри и распахиваю калитку пошире.

– Идём?

Он послушно шагает за мной, и на мгновение мне становится интересно, заставляет ли его ошейник выполнять мои приказы? Похожие байки я слышала, но они всегда казались мне преувеличенными: уж слишком это жестоко. Впрочем, после вчерашней арены – почему бы и нет?

Запираю калитку, веду фэйри в дом. Мнусь и не знаю, что делать. Фэйри наблюдает за мной – лучше он выглядеть после вчерашнего не стал, хотя большинство синяков действительно исчезло. И разбитые губы ему, похоже, вылечили. Думаю спросить о самочувствии, но ловлю его взгляд: он внимательно смотрит на мои ноги – я грею их на рунных камнях пола.

Торопливо поправляю подол и говорю:

– Если замёрз, просто встань сюда, – показываю на камень.

Фэйри смотрит на меня в упор.

– Это приказ? – у него хриплый, странный голос, слишком высокий для мужчины.

– Да нет. Просто. – Я оглядываю его одежду – штаны из формы пограничников. – Ну… я б замёрзла. Но как хочешь.

Понятия не имею, что с ним делать. Поэтому я фальшиво улыбаюсь, показываю дом, объясняю, что мама в отъезде… в общем, старательно делаю вид, что он гость. Фэйри мне совершенно не помогает – он не сводит с меня пристального взгляда и молчит. Я жмусь – мне очень хочется сделаться незаметной или вообще раствориться в воздухе. Незнакомое чувство – я привыкла к совершенно другим взглядам. Так что я даже наслаждаюсь им с каким-то болезненным удовольствием.

Живот требовательно бурчит, и я, глянув на фэйри, в который раз кутаюсь в халат. И вежливо интересуюсь, не хочет ли гость завтракать.

Судя по взгляду, гость раздумывает убить меня сейчас или всё-таки потом.

На кухню фэйри идёт за мной, встаёт в дверях и внимательно осматривается. Потом так же внимательно следит, как я разогреваю воду и вытаскиваю на стол кувшины с молоком и мёдом. И мамины пирожки. Вот бы с ягодами!

Встречаюсь с фэйри взглядом. Не отворачиваясь, я осторожно интересуюсь, что едят в Гленне.

– А в Мюреоле? – интересуется в ответ фэйри, и я застываю с блюдом пирожков, не донеся его до стола.

– А при чём тут… Только не говори, что ты тоже из Инесса!

Фэйри хрипло смеётся. Я смотрю на него и мгновение спустя мы смеёмся вместе.

Смех фэйри обрывается первым, а неожиданный вопрос повисает в воздухе:

– Как морская дева оказалась в Дугэле?

Я ставлю пирожки – от греха подальше. Сажусь и смотрю на него снизу вверх.

– Понятия не имею. Какая дева?

– Ты, – спокойно говорит он, и я начинаю понимать, что его, похоже, били вчера исключительно по голове. И дешёвый лекарь не помог.

Надо будет пригласить нормального, когда мама приедет. Ох, только сумасшедшего в доме мне не хватало.

Наливаю в свою кружку настой, смотрю на фэйри.

– Может, всё-таки поешь?

Он не двигается. И, когда я принимаюсь за первый пирожок (с ягодами!), снова спрашивает:

– Зачем помогла мне?

Я давлюсь пирожком. Настой горячий – обжигаю язык и какое-то время дышу ртом, прежде чем ответить:

– Не знаю.

У фэйри становится забавное лицо, а я беру второй пирожок и протягиваю ему.

– Хочешь?

Фэйри отлепляется от косяка и, не спуская с меня странного взгляда, огибает стол. Пирожок дрожит в моей руке. Фэйри приближается, и я не выдерживаю – встаю, опрокидывая стул, и отшатываюсь к стене.

Глаза у фэйри жёлтые. Янтарные? Да, но с крапинками зелёного. Красиво, но от этого мне почему-то ещё страшнее, хотя ростом он действительно не выше меня, и на его шее поблескивает ошейник.

– Я презираю тебя, – говорит фэйри, стоя ко мне почти вплотную. – Но ты спасла меня, – его голос дрожит, и я распахиваю глаза от удивления. – За это я должен тебе служить.

На улице начинается дождь – я машинально отмечаю шелест капель по стеклу, когда фэйри наклоняется к моему уху и еле слышно шепчет.

Слова врезаются, как кинжал, и я откуда-то понимаю, что он назвал мне своё Истинное Имя.

Вот теперь он и правда мой раб.

Мы смотрим друг другу в глаза. И я действительно вижу в его, янтарных, презрение, но мне уже всё равно.

Я тянусь к нему, и он позволяет мне опереться о его плечи. Ему холодно – кожа еле-тёплая. Я машинально отмечаю это и обнимаю руками его шею. Нахожу застёжку…

Фэйри молча смотрит на упавший ошейник, потом на меня. Вздёргивает бровь и усмехается.

Но я его уже не боюсь.

***

– Как мне тебя называть? – интересуюсь, осторожно прикладывая к припухшей коже на его шее компресс.

Фэйри сидит на кровати в гостевой комнате, закутанный в одеяло, и постоянно фыркает. На мой вопрос: «В чём дело?» он пробурчал только что-то про «воняет». Ну да, у лечебных настоев острый запах. Но можно и потерпеть.

Впрочем, фэйри терпит и не жалуется. Только фыркает очень красноречиво.

– Как хочешь.

Никак не хочу. Меня раздражает его цепкий взгляд, и чувство опасности уже не щекочет приятно нервы. Я в который раз жалею, что втянула себя в это, но выхода у меня нет. Теперь, когда я знаю его Истинное Имя, я вообще по уши в этом… этой яме. Истинное Имя – суть фэйри. Даже больше – используя его во время приказа, я могу заставить фэйри делать что угодно. Например, могу сказать «умри», и он умрёт.

Конечно, я никогда этого не сделаю.

– Послушай, ну мне же надо как-то тебя называть, – вздыхаю я, протягивая фэйри кружку горячего настоя. – Ты же не хочешь, чтобы я всегда использовала то имя, которое ты мне сказал?

Фэйри заметно вздрагивает и глядит на меня. Кружку он словно не замечает.

– Как хочешь.

Вот так тебя и назову!

– Сильвен, – решаю я, заглушив раздражение. – Лесной. Там же леса у вас, в Гленне, да? Расскажешь?

Фэйри… Сильвен отворачивается.

Ну ладно. Я пожимаю плечами и встаю. Оставляю настой, лекарства. Не маленький, сможет о себе позаботиться. А с меня хватит!

Вздрагиваю, когда фэйри неожиданно ловит меня за руку.

– Что?

Сильвен рассматривает мой браслет с жемчужиной. Тянется коснуться, но я отдёргиваю руку. Фэйри молчит, я огреваю его возмущённым взглядом и выскакиваю из комнаты.

Мне хочется сбежать – и подальше. Через час, послушав тишину из гостевой комнаты, решаюсь.

На улице шумит дождь, он разогнал туман. И намочил меня до нитки, пока я спешила в школу танцев. Забавно, Марк оказывается там же лишь четверть часа спустя. Приходит за мной в класс. Меня не перестаёт удивлять, как он узнаёт моё местонахождение, да ещё и так быстро.

Танцую, как сумасшедшая. Смеюсь над шуточками Марка, как коршун охраняющего меня от других. Даю проводить, но домой не приглашаю. Целую в щёку – бедняга краснеет – и убегаю, пообещав написать перед сном. Марк долго не уходит, вижу его с крыльца.

У меня безумно болят ноги. Это и хорошо, помогает забыть о сумасшедшем фэйри. Который, кстати, свободно шатается по дому. По крайней мере, в мою купальню заходит, точно в свою комнату.

– Больно?

– Выйди! – выдыхаю я. В моём голосе слёзы: ноги не просто болят, они – словно подушка, в которую втыкают разом тысячи раскалённых игл.

– Неужели ты отказалась от моря из-за этого? – Сильвен оглядывает купальню. Он и не думает уходить. Я вижу его отражение в зеркале, он смотрит на мои ноги с выражением, чем-то похожим на сострадание.

– Я ни от чего не отказывалась! Выйди! – шиплю я, выгибаясь от боли.

Сильвен садится рядом.

– Дай мне.

Его руки – изящные, но покрытые мозолями воина – ложатся на мои колени. Я не успеваю отшатнуться и даже влепить нахалу пощёчину – боль уходит, точно вода в песок. Фейри встаёт, ловит мой поражённый взгляд и тихо говорит:

– Твоя магия запечатана, русалка?

– Я не русалка, – шевелю пальцами ног. Удивительно: боли как не бывало.

Сильвен, щурясь, смотрит на меня какое-то время. Потом, ничего не говоря, уходит.

Следующий день проходит для меня в заботах. Я делаю домашнее задание – тонну, наверное, столько пропустила за время болезни. Сильвен сидит у себя в комнате. Я ношу ему еду, но он почти не ест. И не разговаривает со мной.

Начинаю понимать, почему фэйри умирают в неволе. Будешь вот так сидеть и делать вид, что ты очень гордый и даже есть не хочешь – конечно, скоро умрёшь. От голода, например.

А ночью неожиданно возвращается мама.

Она врывается в мою комнату вместе с ветром и дождём из распахнутого окна. По крайней мере, мне это снится – и остальное тоже кажется сном, кошмаром. Я подпрыгиваю на кровати и стукаюсь затылком об изголовье. Больно.

– Арин! – каркает мама, садясь на кровать, и я отодвигаюсь. За окном громыхает гроза – не такая уж редкость в Дугэле, но сейчас, спросонья, я её боюсь.

Мамино лицо в блеске молнии искажается.

– Арин, кто подарил тебе янтарную заколку?

Я молча смотрю на неё и дрожу. Мама, моя родная мама кажется чужой и незнакомой. Ведьмой из мрачных сказок. Мне холодно и очень страшно. Если это правда кошмар, почему я не просыпаюсь?

– Арин, отвечай! – Мама хватает меня за руку, больно сжимает запястье.

Я вскрикиваю.

– Мам, в чём…

– Это инесский принц? Ты видела его? Ты с ним говорила?!

– Нет! – всхлипываю я, дёргая руку. – Мама, пусти, мне больно!

Ещё одно страшное мгновение мама смотрит на меня, потом неожиданно улыбается, отпускает – и всё возвращается на место.

Я тихо плачу, и мама машет рукой: окно закрывается. В комнате светлеет – загораются светильники.

– Арин, девочка моя. – Она обнимает меня, гладит по спине. – Ты совсем замёрзла. Ну что ты… Что ты… Просто скажи… Ты правда не видела инесского принца? Правда?

Я смотрю на неё, мои губы дрожат.

– Мамочка… Он был инессец, да, но… Я не специально… Я просто повернулась неловко… И упала… А он меня вытащил… Но он не принц! Конечно, нет! – Такая мысль мне даже в голову не приходила. Хотя, если вспомнить его одежду… но не принц, это уж слишком!

– Инессец? – шепчет мама, хватая меня за руки. – Значит, всё-таки… Что он тебе сказал? – Мама трясёт меня: – Что?!

– Что я… похожа… на русалку, – лепечу я. – Мама? Мама, что ты делаешь? Мам!

Она связывает мои руки невесть откуда взявшейся шёлковой лентой и снимает браслет с жемчужиной. Сдёргивает с меня одеяло, чертит в воздухе какие-то руны. Бормочет: «Заклинание… надо обновить… Лучше я, чем королева… Ты будешь со мной, доченька. Ты будешь в безопасности. Так нужно, Арин, моя Арин. Я укрою тебя. Я тебя спрячу».

– Мама, что ты делаешь? – кричу я, когда она поднимает руки. – Мама? Мама!

– Тише! – приказывает она, заламывая мои руки. – Арин, дочка, просто… посиди вот так, хорошо? Я только…

Договорить она не успевает. Хрипит, безумно глядя перед собой, оседает на кровать, а потом падает на пол. Кончик кухонного ножа торчит в её горле, указывая на меня.

Под вспышку молнии Сильвен вытирает руки о валяющееся рядом одеяло.

Мой крик забирает гром.

Глава 4. Илва

Эйнийский барс ходил вокруг, кося на меня налившимися кровью глазами. Из приоткрытого рта капала слюна, и даже с расстояния десяти шагов чувствовался исходящий от неё едкий запах.

Я в который раз дёрнулась, пытаясь освободить руки, но верёвка только сильнее врезалась в запястья. Запах крови заставил барса замедлить шаг и потянуть носом.

Я зашипела сквозь зубы. Чувствовать беспомощность было не впервой, но последнее время я от неё отвыкла. В конце концов, я достаточно регулярно пугала приближённых, чтобы у них и мыслей не возникало слово мне поперёк сказать.

А вот мысль убить у кого-то возникла.

Барс, не сводя с меня безумных глаз, ощерил клыки и хрипло завыл, припадая к земле. Впору было выть в унисон.

Вообще-то, горные барсы никогда не нападают на дугэльских королев. Мы – госпожи этой земли, и все, кто живёт на ней, не могут причинить нам вред. Люди, разве что, составляют исключение – потому что у них хватает ума договориться с теми же гленцами. Но как же надо опуститься, чтобы пойти на сговор с варварами-фэйри? Я знала, что меня не любят, но думала, что до рождения новой королевы бояться нечего – ведь без меня Дугэл падёт.

Так что эйнийского барса я не ожидала. Его горный родственник уже лизал бы мои руки. Барс из Гленны – дело другое. Особенно, если его ещё на всякий случай опоили какой-то гадостью, чтобы уж точно напал.

А меня – чтобы не колдовала. Интересно, зелье было во вчерашнем успокоительном? «Госпожа, я настояла ваш вечерний отвар как следует, чтобы вам хорошо спалось». Вернусь, четвертую гадину-горничную. Если вернусь.

Барс сделал пружинящий шаг ко мне. Ясно было, что сейчас он прыгнет – и мне конец. Потому что я ничего не могу, привязанная к дереву и с кашей в голове. Магии нужна сосредоточенность, а у меня плыло перед глазами. Сосредоточиться же на словах, как это делают другие, мне не по силам. С моим-то заиканием.

В общем, гленцам, которые организовали покушение и купили кого-то из моих придворных, стоило поаплодировать. Молодцы, зверьки, шансов мне не оставили. Ни единого.

Ветер принёс тяжёлый влажный запах далёкого тумана с гор. Последняя капля в моём бессилии: сейчас даже духи меня не услышат. Они придут мстить потом, когда я умру. Но мне уже будет всё равно.

Барс утробно рявкнул, собрался, покачиваясь – как сжатая пружина. Я рванулась последний раз, чуть не плача от отчаяния.

В воздухе свистнула стрела. Взвизгнув, барс кувыркнулся в прыжке, лишь слегка задев меня когтями – и тут же бешено воя, отпрянул. Я ещё услышала свист пары стрел, вхолостую вонзившихся в землю, а потом барс достал лучника.

Глядя на катающийся – и расплывающийся в моих глазах – клубок я хорошо понимала, что это не более чем отсрочка. Барс сильнее и быстрее человека, тем более потерявший от зелья голову бешеный зверь.

Мне бы рваться, выворачивая кисти – духи с ними, с запястьями, я жить хочу! Но привязали меня на совесть – шансов порвать верёвки не было.

Смешно умирать вот так – когда я уже прижала гленцев к ногтю, когда почти забрала их Эйнию, когда Дугэл на волосок от небывалого величия…

Ветер застонал со мной в унисон, поймал визг вскинувшегося барса – и минуту спустя я увидела выползающего из-под обмякшей туши человека. Он был в крови и плыл у меня перед глазами, как и всё вокруг. А когда он, пошатываясь, пошёл ко мне, я вообразила, что это гленец решил всё-таки добить меня своими руками. Наверняка колдун – зелёные колдуны могут справиться с барсами.

То, что кто-нибудь из фэйри сейчас, скорее всего, наблюдает неподалёку и уж конечно не стал бы вмешиваться, я тогда не понимала.

Над головами снова пронёсся, пригибая верхушки деревьев, ветер.

Я выпрямилась. Я королева, в конце концов. Ладно барс, но гленец моё отчаяние не увидит.

Я ждала насмешек, ждала блеска стали или магического сияния. А услышала удивлённое:

«Илва?»

В голове в очередной раз всё перевернулось.

Окровавленным кинжалом Рэян перерезал верёвки и успел подхватить меня на руки и закрыть собой, когда в воздухе свистнули ещё три стрелы. Я вскрикнула, а инесский принц спокойно проследил, как они превращаются в морские брызги ещё в воздухе, и с усмешкой произнёс:

«А у вас в Битэге весело, Илва».

Я попыталась собраться, встать, чтобы не быть ему обузой – но Рэян только крепче прижал меня к себе, закрывая изодранным грязным плащом.

Больше стрел не было. То ли среди покушавшихся не нашлось нормального колдуна, способного бороться с амулетом принца, то ли связываться с инессцем для фэйри было себе дороже. Совершенно верно: кому нужен гнев моря, которое обязательно придёт на землю Эйнии, стоит только отцу Рэяна пожаловаться своим друзьям – морскому народу.

Рэян нёс меня – я слышала его тяжёлое дыхание над собой и чувствовала терпкий запах пота и крови. До замка, быть может – не знаю, я быстро потеряла сознание. Очнулась уже в спальне, под присмотром лекарей и кудахчущих служанок. Рэян, с перевязанной рукой, прихрамывая, пришёл позже, вечером. Сонная от зелий, я посмотрела на него сквозь ресницы, поймала улыбку и провалилась в забытьё снова.

На следующий день мы уже завтракали вместе – и на этот раз я перевязывала моего принца. Барс! Конечно, я видела ратоборство в Инессе, и Рэян участвовал, да, смотрелось красиво – но сколько там от постановки, а сколько настоящего никогда не знаешь. И это я-то воин?

А Рэян даже не морщился. И снова болтал что-то отвлечённое, ни разу не спросив про покушение. Он умел быть тактичным и считал вопросы о «внутренних делах» Дугэла неприличными. Покушение на меня, очевидно, к ним относилось.

Я спросила, что он делал в лесу в то утро – оказывается, мой принц заскучал. Три дня после приезда в Битэг, когда я была вынуждена засесть за документы и снова обращала на него мало внимания, конечно, навеяли на деятельного инессца тоску. Вот он и отправился в горы, не дождавшись меня.

«Но больше я тебя одну не оставлю», – смеялся он.

«Больше я тебя одного не оставлю», – думала я и молчала. Мне нравилось видеть в его глазах тревогу, это заставляло чувствовать себя нужной. Я хотела стать ему нужной. Необходимой, как воздух.

И чтобы он никогда, никогда даже не вспомнил про свою русалку.

Зато я вспоминала про неё слишком часто.

Ещё в первый день пребывания в Битэге я позвала Рахэ́ль, которая присматривала за хвостатой девкой Рэяна для меня. Честно говоря, когда я отдавала ей заколдованную русалку, я думала о чём-то вроде тюрьмы. Самой бросать девку в подземелье мне казалось пустым: куда интересней посмотреть, как русалка будет жить обычной жизнью простолюдинки – жить и не знать, кто она, кем могла бы стать. И что ей грозит смерть – тоже, это добавляло игре жару и доставляло мне куда большее удовольствие, чем обычное заключение в темнице. Но делать жизнь русалки безбедной совершенно не входило в мои планы. Потому я и выбрала Рахэль – эта ведьма славилась своим отношением к фэйри. Если большинство из нас только презирали зверьков, то Рахэль ненавидела – люто. А русалки – они те же фэйри, только морские. Поэтому, отдавая девку Рахэль, я особенно подчеркнула, что она может делать с русалкой что в голову взбредёт. Но не убивать – пусть девка мучается. Я же мучаюсь из-за неё.

Когда через месяц мне донесли, что Рахэль вдруг заинтересовалась древними архивами, мне стало любопытно. Что она там делает с девчонкой – неужто пыток из обычного магического арсенала не хватает? «Хватает, королева, хватает», – ответила Рахэль, когда я учинила ей допрос. «Просто русалка слишком быстро устаёт. Я боюсь, что она может умереть раньше, чем Ваше Величество того пожелает». А вот это уже удивило: я допускала, что дугэльская ведьма может не знать, как именно и когда умирают русалки, оторванные от моря и не исполнившие данной при этом клятвы. Но чтобы Рахэль заботилась о самочувствии фэйри? А ведь просмотренные ею книги были именно из целительской области.

Заинтересовавшись, я не могла этого так оставить. Навещать русалку – много чести. Да и больно мне было смотреть на девку, которую Рэян предпочёл мне. Вот она-то была красивой, и доброй, и ласковой – совершенной, наверное. В ней было всё, чего не было во мне. И она всего этого добилась, не пошевелив и пальцем – тогда как мне приходилось идти даже на колдовство, чтобы завоевать инесского принца. Зависть – да, я завидовала морской девке. Даже унизив её донельзя, растоптав и приговорив к смерти – я ей завидовала.

Вместо личного визита, я отправила к Рахэль духов. И смотрела через туман. Смотрела, как нетерпимая, злая ведьма, нажившая себе уйму врагов среди таких же беспринципных мерзавцев при дворе, кудахчет над русалкой, а та вьёт из неё верёвки.

Я ничего не сказала Рахэль, когда увидела на следующий день во дворце. Я просто заставила её прогуляться со мной по туманному саду камней и раскрыть мысли. Духи рассказали мне потом, какой ключик нашла морская девка: оказывается, злобная язва Рахэль всю жизнь мечтала о детях. Это сразу опустило её в моих глазах – кому нужны эти маленькие орущие человечки? Вот Рахэль зачем-то были нужны: и она за прошедший месяц легко убедила себя, что беспомощная русалка может стать ей дочерью. То, что девка – фэйри, Рахэль почему-то больше не смущало. Может, её ненависть распространялась только на гленцев, не знаю.

Ничего с этим делать я не стала. С одной стороны – девчонка и так опустилась ниже некуда и всё равно скоро умрёт. Зачем зря пакостить – это мелко и не достойно королевы Дугэла. С другой – я боялась, что отдай я русалку кому-нибудь другому, и он тоже превратится в пускающего слюни идиота. Я не знаю, как девке это удавалось – дар у неё, что ли, какой-то был? Но что в Инессе, что в Дугэле она не шевельнула и пальцем, а вокруг неё крутились все – вокруг ласковой, нежной, доброй, красивой девчонки, будь она не ладна.

Она скоро умрёт, думала я. Но глупо было считать, что встреться она с Рэяном ещё раз, и они не смогут полюбить друг друга заново. Этих двоих тянуло друг к другу, как на верёвке. И с этим снова нужно было что-то делать.

«П-привезёшь д-девку во д-дворец, когда м-мы в-вернёмся из Б-битэга», – приказала я Рахэль. Ведьма отлично меня поняла: я увидела в её глазах тревожный огонёк.

«Моя королева, быть может, это излишне», – посмела возразить она. Я посмотрела на неё в упор, и Рахэль опустила глаза. Но продолжила твёрдо: «Я слежу за ней, моя королева. Девочка не сделала ничего дурного…».

«Ты п-плохо за ней с-следишь! – перебила я. – Твоя Ар-рин заг-гляд-дывается н-на моего ж-жениха. Н-неужели я д-должна об-бъяснять, что н-не люб-блю, когда у м-меня заб-бирают т-то, что п-принад-длежит м-мне?»

«Моя госпожа, это недоразумение…», – начала было Рахэль, но я схватила её за подбородок, заставляя смотреть на меня, и она замолчала.

«П-прив-ведёшь д-девчонку к-ко м-мне, – холодно повторила я. И, помолчав, добавила – уж больно взгляд у ведьмы сделался отчаянный: – Н-не б-бойся, уб-бивать н-не стан-ну. П-просто подп-правлю заклинание. А п-потом в-вы уедете из столицы. Ясно?»

«Да, госпожа», – Рахэль снова спрятала глаза. Вечером она отбыла в столицу – я не стала слать за ней духов, хотя этот побег и казался мне странным. Но что она могла, ведьма Дугэла, против своей королевы? «Не приведёт девчонку, – думала я, – пришлю духов. И конечно, Рахэль это понимает, поэтому подчинится. Ведь за непокорность наказание будет жестоким».

Вопрос казался мне решёным. А следовало бы давно понять, что эта русалка стала моим личным проклятьем – и убить её ещё в Инессе. Нет, я испугалась моря и решила, что красивая месть с изящным заклинанием забвения будет хорошей игрой.

Забывшая всё, беспомощная девчонка, оторванная от семьи и родной стихии, просто не казалась мне, королеве тумана, достойным врагом. А зря. Заколдованная русалка умудрялась портить мне жизнь даже сейчас.

Вечером того же дня мы ужинали в Каминном зале – церемониально, со свитой. Рэян сидел по левую руку от меня и снова что-то увлечённо рассказывал. Я не слушала: подушечки пальцев знакомо покалывало. Я улыбалась, кивала невпопад, так, что Рэян, поймав мой взгляд, встревоженно спросил, в порядке ли я.

А потом туман вполз сумеречным фэйрийским чудовищем, залил громадный Каминный зал, погасив половину рубинов, и потянулся к людям. Рэян вскочил вслед за остальными, когда раздался первый крик. Выхватил висевший на поясе кинжал, заслоняя меня. Я, улыбаясь, отпила вино и поставила бокал, наблюдая.

Духи тумана пришли, и они мстили за страх своей королевы.

Служанки, мои гвардейцы, кое-кто из придворных (мне даже интересно было, как их выбирают), задыхаясь, падали на пол и какое-то время корчились в агонии, прежде чем умереть. Туман равнодушно обтекал их, пожирая тела, и тянул белёсые руки к следующей жертве.

«Илва? – выдохнул Рэян, когда упали гвардейцы, стоявшие за нашими спинами. – Илва, прекрати это. Пожалуйста!»

Его голос дрожал, что меня удивило. Неужели это настолько страшнее схватки с барсом? Такие бытовые мелочи. Очевидно, отец щадил его, раз Рэян видел подобное в первый раз.

Я взяла его за руку и ответила с усмешкой:

«Я н-ничего не д-делаю».

Рэян обернулся, и взгляд его широко распахнутых глаз мне не понравился. Страх. Боится меня? Туман? Смешно: со мной он в безопасности. Как он может этого не понимать?

«Останови их!»

«С к-какой с-стати?» – фыркнула я, снова поднимая бокал. На этот раз вино почему-то горчило.

«Илва, пожалуйста! Они же не виноваты! Прояви милосердие»

Милосердие! Простодушие второго инесского принца уже не раз вызывало у меня улыбку и недоумение. Старше меня, а простые истины ему приходится объяснять, как ребёнку.