Король Севера. Любовь бесплатное чтение

Общая карта Объединенного Королевства и Вольных Княжеств (собственноручно составленная Фадриком Молдлейтом с пометкой «без подробностей»).

Вардис

Кап… кап… кап…

Звук, надоедливый, отвратительный, исподволь вгрызался в сознание, раздражая, зля. Тихий, но монотонный, он ухитрился достать даже во сне, достать и раздразнить. Казалось бы, такая мелочь, просто звук капающей воды, но когда эта мелочь сопровождает тебя каждую минуту, секунду, каждый миг из тех четырех дней, что ты терпишь его, из просто звука он превращается в изощренную пытку.

Пытку текущей водой.

Вардис открыл глаза. Сон, и до этого зыбкий, некрепкий, окончательно ушел, и не было возможности его вернуть. Вокруг стояла темнота, где-то необыкновенно далеко, аж на другом конце коридора, сладко посапывал стражник. Что ж, он в своем праве – на камере пленника такие запоры, что Вардис не справился бы с ними, будь он даже не лордом, а вором, так что охранник мог позволить себе наслаждаться блаженным покоем.

Вардис смирился с мыслью, что этой ночью спать больше не придется, и сел, накрывшись одеялом.

Пленивший его Даггард Молдлейт обеспечил пленнику весьма комфортные условия, но тюрьма есть тюрьма, а значит, ничего нельзя было поделать с идущей от камней сыростью, с наростами влажного мха в углах, с крысами, свободно бродившими по камерам. Вардис мысленно благодарил врага за великодушно предоставленную кровать, благодаря которой отступила необходимость спать на полу, где до Вардиса могли добраться не только крысы, но и любая ползучая тварь. Отдельное спасибо можно еще при случае сказать Даггарду за кормежку – не иначе как Молдлейт кормил пленника с собственного стола. В остальном же… Вардис был в плену.

Так славно начавшаяся погоня за врагом закончилась плохо. На миг, всего лишь на миг он позволил себе забыть, что является лордом, которому нет нужды самолично бросаться в схватку, увлекся сбором кровавой жатвы, и вот. Его армия, впечатленная угрозой Молдлейта казнить лорда Кантора без сожаления в случае нового наступления, стоит в отдалении от города, а сам он сидит в темнице и не знает, чего ждать от следующего дня.

Как все это глупо!

Вардис поежился и плотнее укутался одеялом. То ли ночь выдалась исключительно холодная, то ли он понемногу начинал сдавать, но холод пробирал до самых костей, доводя до озноба. Вардис знал: дай он Даггарду слово благородного, что не попытается бежать, Молдлейт немедленно освободит его из тюрьмы, выделит покои, соответствующие лорду-наместнику… Увы, Вардис не был уверен, что сможет сдержать слово, а потому не стал его давать. Вот и приходилось терпеть сырость и холод.

Угрюмые мысли накатывали одна за одной. Будущее выглядело туманным, перспективы неясными. Вера в Моэраля, не бросавшего друзей в беде, позволяла надеяться на лучшее, но Вардис всю жизнь стремился быть честным с собой, а потому понимал – потребуй Молдлейт от Морри определенных вещей, например, отказаться от сражения и вернуться в Вантарру, и темница Гофоса станет для Вардиса последним пристанищем, если не могилой.

Но, что было еще хуже, гораздо хуже, чем мрачные предчувствия, это страх.

Поначалу Вардис пытался его игнорировать. Нет, это не было самообманом, просто он до конца еще не определился, чувствует ли он именно страх, или это может быть иной эмоцией. Но постепенно, чем больше времени он проводил в темнице, где имелось время подумать, тем ближе Вардис подходил к истинной подоплеке своих эмоций.

Это все же был страх.

Когда страх поселился в нем впервые и чем был вызван? Вардис долго не мог этого понять, но потом вспомнил…

Холодный снег. Боль от волчьего укуса, расползающаяся по телу. Липкие объятия небытия, из которых Вардис вырвался лишь чудом. Тогда он проигнорировал произошедшее, списал на волю случая, решил, что такого больше не повторится.

Но вероломное подсознание отложило в себе все, скомкало воспоминание и сопутствующие ему пережитые эмоции, положило на самое дно сундука в комнате, где сидит чудовище.

Второй раз Вардис испугался, когда Далая попыталась его убить. За короткое мгновение, что летел в него кинжал, он успел окинуть взглядом всю жизнь, вдруг оказавшуюся никчемной и пустой… Но потом воин в нем снова взял свое, и Вардис зубами вцепился в существование, и снова отбил себя у смерти, даже не обратив внимания, как близко она прошла.

А потом была гибель Далаи… Впрочем, нет. Сначала было известие от Моэраля о том, что Далла ждет ребенка. Это было… это было вспышкой света, да какое там вспышкой, целым костром! Впервые он задумался, что способен обрести бессмертие, что таким бессмертием является не вечная жизнь одного единственного смертного тела, но продолжение в потомках. Он ликовал, понимая, что его ребенок, его сын станет не просто его продолжением, но продолжением и всего его рода, его отца, деда, прадеда… Рожденный от Далаи – женщины, наполовину бывшей Кантор, этот ребенок стал бы больше, чем Вардис, больше, чем до это Элисьер, больше, чем кто-либо из Канторов…

Но она, эта… тварь, эта стерва, убила ребенка вместе с собой! Сбежала от Вардиса единственным доступным ей способом! О, как велика была его ярость! Он убил бы ее еще много раз, снова и снова за то, что она совершила, за то, что осмелилась поднять руку на что-то, бывшее больше, чем она сама… Но душа обливалась кровью, ибо Вардис понимал: после ухода Далаи он остался совсем один.

И теперь это одиночество, и Кэссоп, подошедший настолько близко, что Вардис ощутил на своем лице края его черного одеяния, и боль от утраты любимой женщины и нерожденного ребенка, вполне себе человеческая боль, понятная любому мужчине, все это в итоге вылилось в страх, осознать который он смог лишь оказавшись в заточении. И теперь, будучи человеком сильной воли, он встречал его лицом к лицу, оценивал, как нового врага, которого следовало победить.

Странно, он убивал много раз, порой по необходимости, порой в ярости, как например Эрея, но только сейчас осознал, что был лишь служителем смерти, проводником из мира живых в мир мертвых. Участвуя не в своей войне, он использовал ее для служения, начавшегося так давно… Уж не на той ли лесной тропинке, где он догнал однажды идущую в замок крестьянку? И не было ли его влечение к сестре плотно переплетено со стремлением к смерти, ведь именно страх смерти, страх уродства, ассоциируемого со смертью, заставил людей на заре веков запретить кровосмешение.

И уж точно, ненавидя Эрея, Вардис на самом деле избирал его достойной жертвой своему темному божеству.

Он был горд своим служением, своим участием в кровавом культе, которое всегда мог оправдать: верностью королю, необходимостью победы. Но смерть, великая и непостигаемая, внезапно обернула к нему пустое лицо, и он содрогнулся, поняв, что для нее он тоже жертва. Каждое новое убийство по сути лишь отдаляло собственную встречу Вардиса с его кумиром.

Он мог бы проигнорировать то происшествие во владениях Орпу, мог наплевать на подлый удар кинжалом. Но смерть сестры стала тем краеугольным камнем в сложившейся стене, исключить который он не мог. Далая ушла за грань не одна, ушла по своей воле, забрав с собой кусочек брата. И он остался один, совсем один перед ликом неумолимой смерти, остро осознавая, что на нем прерывается род, за право возглавить который он так долго боролся и так много отдал. Что жизнь его – хрупкий сосуд, который его повелитель смерть готова разбить одним прикосновением, когда ей будет это угодно.

Вардис почувствовал ответственность и испугался ее. Должно быть, так же боялся и его отец, когда на берегу пруда принимал решение, порядком омрачившее его собственную жизнь и разрушившее жизнь его сына. Чувствовал ли он ту же ответственность? Понимал ли, что он – лишь одинокое деревце на краю, и достаточно порыва ветра посильнее, и оно ухнет в бездну, увлекая за собой часть склона?

Вардис ощущал себя именно так. Всю жизнь он посвятил тому, чтобы быть лордом-наместником. Он ни разу не поинтересовался судьбой своей матери, истинной матери, выносившей и родившей его, ее для него просто не существовало. Он словно знал заранее, что, увидев ее, ее лицо, руки, знавшие тяжелый крестьянский труд, волосы, уже наверняка поседевшие, он не сможет воспринимать себя как должно благородному лорду. Он игнорировал кровь простолюдинки, текущую в его жилах.

Именно поэтому он так обрадовался зачатию своего ребенка! Ребенка с кровью истинного лорда!

И именно поэтому он впервые в жизни задумался о том, что ему, как и всякому, присущ страх смерти. Смерти, после которой от него не останется ничего.

Вардис содрогнулся и попытался еще плотнее закутаться в одеяло. Ничего не вышло – щедрость Модлейта окончилась на длине в пять футов и ширине два – ровно такой величины был отрез плотной шерстяной ткани, выделенной пленнику. Ежась от озноба, Вардис подмял под себя подушку, но теплее не стало. Он с тоской подумал, что загнется быстрее, чем Моэраль придет за ним, что это даже не смешно – столько бегать от смерти, чтобы сдохнуть как собака в темной конуре… И едва не закричал от злости, терзающей изнутри… Но в конце коридора загремел ключами проснувшийся тюремщик, и Вардис сдержал рвущийся крик. Погруженный в мрачные раздумья он не заметил, как наступило утро.

Далеко, в целых сорока шагах от камеры, лязгнули засовы. Шорох ног по выложенному истертым камнем проходу. Вардис равнодушно отвернулся к стене. Каждое утро примерно в одно и то же время к нему заявлялся молодой лорд с копной темно-рыжих волос и заросшим щетиной лицом, приходившийся близкой родней кому-то из Райсенов. Заявлялся и задавал вопросы, на которые Вардис презрительно отмалчивался. Он думал, так будет и в этот день, но, по всей видимости, у Райсена на сей счет были другие соображения.

– Выведите милорда из темницы.

Двое дюжих стражников вошли в камеру, сразу же заполнив ее собой. Вардис отбросил прочь одеяло и поднялся с кровати, одним взглядом окорачивая наглеца, сунувшегося было к нему. Боятся. Боятся его, хоть он и в их власти! Довольная ухмылка скользнула по сухим губам Кантора, заставив Райсена поморщиться.

Вардис сделал несколько шагов к выходу, остановился, потянулся. Рана, нанесенная Далаей, стрельнула болью – сказалась сырость темницы – но это ничуть не портило настроения. Как, впрочем, и запах давно не мытого тела, и длиннющая щетина – да какое там щетина, уже практически борода на щеках, и колтун из когда-то красивых русых волос. Вардис стоял перед Райсеном и улыбался во весь рот.

– Я вижу, вежливые вопросы надоели вам, милорд?

Райсен холодно улыбнулся в ответ:

– Вы правы. Я не из тех, кого можно долго игнорировать.

– А лорд Молдлейт знает о вашем энтузиазме? Он положительно относится к идее измывательств над единственным гарантом вашей безопасности от мести короля севера? – от внимания не ускользнуло, как при упоминании Молдлейта улыбка Райсена немного дрогнула. Соперники, самые настоящие соперники за место у королевской кормушки.

Но если Вардис думал, что своим намеком поколеблет решимость Райсена, он ошибался.

– Мне, милорд, все равно, что на этот счет думает Даггард. Он рассматривает вас исключительно как предмет торговли с Холдстейном, я же – как источник информации. Ценный источник. Я, кстати, милорд, думаю, что вы настолько ценны, что король севера пойдет нам навстречу даже ради лишившегося пары частей тела друга.

Вардис насмешливо глянул на Райсена. Лорд изволит блефовать? По лицу не понятно. Что же, даже если нет… Вардиса можно напугать смертью, но уж никак не тупой физической болью!

Похоже, Райсен что-то понял для себя. Он молча махнул стражникам и развернулся к выходу, но Вардис не стал дожидаться, пока тупая солдатня подхватит его под руки. Опережая стражей, лорд медленно и спокойно направился вслед за Райсеном.

Как ни странно, несмотря на близость возможных пыток, Вардис получал своеобразное удовольствие. Поднимаясь по лестнице, ведущей из башни в его глубокую темницу, вставая на каждую ступеньку, он чувствовал, как в воздухе становится все теплее и теплее, и наслаждался. Промозглая сырость уступала место сухому воздуху степей, по-летнему нагретому, и лорд Кантора с наслаждением втягивал его трепетавшими ноздрями.

Двор, на который вывели пленника, весь словно золотом был залит солнечным светом. Вардис, щурясь, смотрел на пылинки, кружащие в воздухе, на птиц, оголтело оравших на крыше. У одной неказистой синички вывелись птенцы: когда она подлетала к скату крыши, оттуда слышалось многоголосое верещание. Облезлая кошка жадными глазами глядела на ветви раскорячившегося в тесноте, в узкой щели между кузницей и конюшней, дуба, усеянного воробьями. Посреди площади, нежась в лучах утреннего солнца, развалилась собака.

– В Гофосе не предусмотрено пыточной? – вежливо поинтересовался Вардис. – Или вы решили порадовать меня прогулкой?

– Я бы в задницу вам запихнул вашу самоуверенность, милорд, – ласково улыбнулся Райсен, но глаза его не улыбались. – Тем более, что такой случай мне сейчас представится. Извольте пройти к кузнице.

Вардис равнодушно пожал плечами и медленно двинулся через двор. Странно, только оказавшись в плену он научился получать удовольствие от обычных в общем-то вещей, таких, например, как утренняя прогулка.

В Гофосе действительно не было пыточной. Равнинные земли, принадлежащие Короне, вообще отличались определенной уникальностью – центральный вроде бы город Гофос на деле был лишь большой, дурно укрепленной крепостью, куда лорд-кастелян, назначенный еще прошлым королем, с семьей приезжал раз в год, роль своеобразной столицы выполнял Тэльк – мелкий, неудобно расположенный – почти на самой границе степей, но отчего-то весьма любимый лордом-кастеляном город. В нем ютились ремесленники, несли службу солдаты, вели свои счета сборщики налогов, трудились в застенках палачи. В последние пять лет там даже было построено два храма, в то время как часовня Гофоса пришла в запустение. Только одно оправдывало армию Линеля, направившуюся к Гофосу вместо Тэлька – скромные размеры. Даже собственная армия кастеляна, собравшаяся для присоединения к Сильвберну, вынуждена была остаться за пределами города. Всю королевскую рать мог укрыть только Гофос.

За неимением в Гофосе различных удобств, армии под управлением Молдлейта приходилось обходиться тем, что есть. Спать вповалку на лошадиных попонах, питаться корнеплодами, отнятыми у крестьян, стоять в очереди в нужники – опасаясь эпидемии Даггард строжайше запретил справлять нужду по углам. А роль пыточной временно отвели кузнице, весьма удручив этим кузнеца – кряжистого детину, стоящего в углу, сложив руки.

– Выметайся, – Райсен был вежлив, как истинный лорд.

Кузнец коротко кивнул и вышел. Вид у него был недовольный, и Вардис его понимал – только разложил инструмент, настроился на работу, и тут на тебе, приходит какой-то хлыщ, велит тебе проваливать, а потом, пожалуй, еще и грязь за собой оставит…

– Я смотрю, вы в благодушном настроении, милорд?

– Что? – Вардис недоуменно взглянул на Райсена.

– Вы ухмыльнулись. У вас хорошее настроение?

– А с чего бы ему быть плохим? – Вардис широко улыбнулся. – Лето, утро, птички поют…

И правда, какая-то птаха бодро зачирикала откуда-то сверху.

Райсен отвернулся и заходил по кузне. Вардис видел – лорду немного не по себе: он решился сделать по-своему, но боялся. Боялся Молдлейта, хотя ни за что бы в этом не признался, боялся Моэраля. И Вардиса, славного своей жестокостью, тоже боялся, небезосновательно, честно говоря. Что-что, а мстительность лорд Кантор считал достоинством – не недостатком. Если бы Райсен немедленно приступил к пыткам, он мог бы скрыть свой страх, но он заговорил, и Вардис вычислил его слабость.

– Видят боги, милорд, мне не хотелось бы причинять вам боли.

Вардис молчал. Ему было интересно, как много рыжий скажет, прежде чем перейдет к пыткам. Райсен немного подождал, понял, что ответной реплики не дождется, и продолжил:

– Нам ни к чему ссориться. Все мы прекрасно знаем, что Даггард выдаст вас Холдстейну. Война войной, но мести правителя Вантарры никто из нас не хочет, а это, согласитесь, весьма вероятно, учитывая отношение к вам Моэраля. Получается, мы, армия короля, захватив приспешника узурпатора… не получаем за это ничего. Держим вас у себя, кормим. И все. Вы бы поступили так, попадись вам в руки, скажем, Молдлейт?

Вардис лишь насмешливо улыбнулся. К чему слова, все и так понятно. Когда к тебе попадает приближенный твоего врага, глупо церемониться. Нет, Моэраль не был щепетилен в таких вопросах, а Вардис так вообще не утруждался рассуждениями. Вся известная пленнику информация была бы выбита из него в первый же день, а уж насилием или уговорами – это как получилось бы.

Райсен прекрасно понял соперника. Один кивок солдатам, вошедшим в кузню вместе с ним, и пленника вмиг уложили на стол, на котором до этого кузнец любовно раскладывал инструменты. Второй кивок, и вот уже в руках у одного из ребят звероватого вида появляются щипчики, пожалуй, собственность все того же кузнеца.

– Итак, милорд, – голос Райсена так и сочился медом. Против воли Вардис почувствовал, как сжалось нутро. – Для начала вы расскажете мне, кто, кроме вас, на данный момент находится у Холдстейна в фаворе.

– О, я самый любимый слуга его величества, – Вардис стремился сохранять все то же благодушное выражение лица и, судя по всему, это пока удавалось. – К тому же я, признаюсь, ревнив как женщина – никого кроме себя возле любезного друга терпеть не намерен.

– Ложь, – спокойно заметил Райсен. – На первый раз я вас прощу, но поймите, милорд, сейчас я ведь задаю простые вопросы, ответы на которые мне заранее известны, проверяю вашу честность, так сказать. И если я СЕЙЧАС приду к выводу, что вы лживы как шлюха, подумайте, сколько вам придется кричать ПОТОМ, чтобы уверить меня в вашей честности, когда я буду спрашивать уже всерьез?

Вардис молча пожал плечами. Он не желал больше препираться с Райсеном и готовился терпеть боль.

– Хорошо. Второй вопрос. Тоже очень простой. Какова численность армии Холдстейна на данный момент и на какое подкрепление он еще рассчитывает?

Вардис вновь пожал плечами. Он мог, конечно, патетично воскликнуть, что мол армии короля севера столь велики, что при их приближении дрожит земля и боги падают ниц… Но зачем? Райсен все равно проверит сказанное доступным ему способом – путем пытки, так к чему строить из себя скомороха?

Рыжий все это, похоже, понимал.

– Хорошо милорд, – склонившись к лицу Вардиса, он заглянул ему в глаза. – Шутки закончились. Перейдем к серьезному делу. Сейчас я кое-что у вас спрошу и – предупреждаю – если вы не ответите, вам будет очень больно. Слышите? Очень больно. Так что врать и отмалчиваться не рекомендую. Итак: кто из приближенных Сильвберна шпионит в пользу Холдстейна?

И, когда Вардис вновь лишь пожал плечами…

– Аск! Приступай!

И тот самый звероватого вида детина со щипчиками шагнул вперед.

Тот не испытывал настоящей боли, кому не вырывали ногтей. Каждый палач делает это по-своему, но даже в руках распоследнего шарлатана сложно избежать дикой боли, когда крепенькая здоровая ногтевая пластинка вдруг вырывается из своего ложа с кровоточащими ошметками мяса, и на ее месте остается зияющая напоенная мукой рана. Аск знал свое дело – тонкая пластина под ноготь, резко, уже причиняя немыслимую боль, захват щипцами, рывок… Вардис, закусив губу, давя вопль, дугой выгнулся на столе, но был тут же прижат обратно двумя парами рук. Кровь из прокушенной губы наполнила рот, левую, пострадавшую руку словно охватил огонь. Казалось, палач выдернул не ноготь, а целый палец с мясом вырвал из кисти.

– Я предупреждал, что будет больно, – с непритворным сожалением вздохнул Райсен. – Это первая расплата за первый серьезный вопрос. У вас еще целых девятнадцать ногтей: десять на ногах и уже девять на руках, значит, у вас есть возможность отмолчаться целых девятнадцать раз. Впрочем, Аск – творческий человек, однообразие может ему надоесть. А ведь у вас есть еще уши, глаза, нос в конце концов. Зубы есть… Вам рвали когда-нибудь зубы, милорд? Короче, Вардис, если не хотите к приезду вашего господина остаться обрубком человека, начинайте говорить. Итак, я снова спрашиваю: кто при дворе нашего короля шпионит в пользу Холдстейна?

Вардис собрал волю в кулак, набрал полный рот крови и плюнул прямо в склонившееся над ним лицо, особо не целясь. Попал, и в ту же секунду несчастную левую руку вновь пронзила боль. Вардис инстинктивно дернул конечность на себя, но железная хватка Аска помешала избежать новой муки, и Вардис, извиваясь от боли, прижимаемый к ровной поверхности стола, чувствовал, как под ноготь – на этот раз – ноготь среднего пальца – ввинчивается металл, приподнимая ногтевую пластину, уродуя руку. Новый рывок щипцами, и на этот раз Вардис закричал.

С болью всегда так. Можно долго терпеть ее молча, сохраняя человеческое достоинство, но стоит только закричать, и все людское слетает прочь шелухой, обнажая под человеческой кожей животное, мучающееся от боли животное. Нет больше скреп воли, сдерживающих крик, значит, нет и скреп, способных сдержать боль. Крик вырывался, выливался из Вардиса непрерывным потоком вместе с богохульствами, оскорблениями, вместе со всеми непристойностями, которых лорд успел набраться за свои неполные двадцать семь лет жизни.

Райсен был доволен. Утершись рукавом камзола, он вновь склонился над пленником и произнес:

– Я же предупреждал… Дальше будет хуже. Я сразу говорю: вопросов у меня много. Я, например, очень хотел бы знать, чья армия пришла на помощь Холдстейну во время осады, хотел бы знать, какие у узурпатора отношения с приближенными, особенно – с приречными лордами. Хотел бы знать, есть ли у него какие дела с Кэшором. И, разумеется, мой первый вопрос: кто шпионит на него в стане нашего короля. Так вы будете отвечать, милорд?

Но Вардис вновь покачал головой.

И тогда сзади ему на шею набросили удавку. Острая бечева врезалась в кожу, рассекая ее, пережала дыхательные пути, мешая сделать вдох. Вардис попытался взбрыкнуть, изогнуться, вырваться из державших его рук, сбросить веревку с шеи, но все было тщетно. Его удушали, и он бился как рыба на суше, силясь вдохнуть, чувствуя, что тонет… тонет…

Когда удавка, наконец, ослабла, Вардис был настолько плох, что его пришлось отливать водой. В висках стучали барабаны, перед глазами все плыло.

– В следующий раз вам могут сломать руку, – равнодушно оповестил Райсен. – Или выдавить глаз. Конечно, если вы к этому готовы…

Вардис не был готов. Все еще задыхаясь, жадно хватая ртом воздух, проглатывая слова, он заговорил. Теперь его речь лилась полноводным потоком, и Райсен лишь направлял этот поток вопросами, пуская его в подходящее русло. Вардис говорил и говорил, задыхался, вновь говорил, говорил… подгонять его больше не требовалось.

Он не замолк даже когда дверь в кузницу распахнулась и на пороге объявился всколоченный разозленный Молдлейт. Кто-то донес ему о пытке, и он явился прекратить творящееся безобразие, бледный от гнева.

Короткая перепалка, которой лорд Кантор, казалось, даже не заметил, и Райсен, весь красный от злости, стрелой вылетел прочь. Даггард, с лицом перекошенным от крика, пинками разгонял солдат. Несколько людей в цветах Молдлейта подняли Вардиса со стола. Мокрые волосы Вардиса упали ему на лицо, скрывая тонкую улыбку.

Не иначе как пытаясь загладить свою вину, Молдлейт велел перевести Вардиса из темницы в удобные покои на втором этаже башни. К лорду немедленно прислали лекаря, который принялся приводить в порядок искалеченную левую руку. После удушения Кантору было сложно глотать, и лекарь заварил для него целый котелок медового отвара. Вардис пил медленными глотками и понемногу приходил в себя.

Ближе к вечеру, сидя у окна, выходившего во двор прямо напротив ворот, он увидел, как в небольшую калиточку рядом прошмыгнул человек, ведя на поводу коня.

Вардис грустно улыбнулся – лорд Райсен послал в Сильвхолл слугу с результатами допроса вражеского приспешника.

Линель

Голые деревья, обрамляющие площадь перед дворцом, выглядели сказочно неправдоподобными в розовом свете занимающегося утра. Большие нахохленные вороны то тут, то там сидели на причудливо искривленных ветвях, изредка оглашая воздух недовольным хриплым карканьем. Люди, маячившие во дворе в ожидании предстоящей забавы, кутались в плащи, скрываясь от утренней прохлады.

Процокала копытами лошадь, пропала в конюшне. Пар от ее попоны, поднимавшийся вверх в кристальной прозрачности воздуха, казался настолько плотным, что его можно было резать ножом. Конюх, выскочивший из-за двери денника, громко отчитывал мальчишку, показывая вглубь стойла, куда скрылась лошадь. Мальчишка разводил руками, оправдываясь.

Через площадь торопливо прошла служанка, приподнимая юбки. Следом за ней позевывая тащился слуга с двумя полными воды ведрами. Недовольная его медлительностью, у ворот женщина остановилась, взмахнула рукой. Слуга ускорил шаг. Ведра в его руках качнулись, часть воды выплеснулась на камни.

Линель отвернулся от окна.

Селисса, теплая, взъерошенная после сна, потягивалась, сидя на краю кровати. В спальне было натоплено, но она не спешила расставаться с одеялом, и оно складками обрамляло ее фигуру, выставляя наружу лишь личико, то и дело искажаемое гримасой зевка, да живот.

– Зрители уже собираются, – сказал Линель. – Бьюсь об заклад, под крайним ясенем стоит твоя фрейлина Дарт с каким-то рыцарем.

– А-а, Милена, – королева вновь зевнула, сверкнув белоснежными зубами. – Надо будет ей сказать, чтоб была поаккуратней: что-то этот парень не кажется мне готовым к женитьбе. Вот покувыркаться на сеновале – пожалуйста, а так чтоб всерьез…

– Да какой там сеновал! – Линель, несколько раздраженный непонятливостью жены, махнул рукой. – Я ей про серьезные вещи, а она мне про сеновал!

– Серьезные вещи? Ты считаешь серьезным известием, что моя фрейлина кокетничает с каким-то обалдуем?

– Нет, дорогая, я имею в виду, что до поединка еще час, а во дворе предостаточно народу. Уже места на трибунах занимают, боятся, что всем не хватит, – и действительно, некоторые из благородных уже сидели на малочисленных скамьях, выставленных вдоль площади, вяло переговариваясь. – Ты представляешь, что будет, когда подойдет время?

– Народу станет больше, – Селисса равнодушно пожала плечами. – А ты чего хотел, чтобы они пропустили такое развлечение?

– Развлечение! – Линель хлопнул ладонью по подоконнику. – Это позор, а не развлечение! Проклятый Линнфред, кто заставлял его на каждом углу трепаться о поединке?

– Ну, не зря же говорят, что у Уолдера не все сыновья умные, – королева, приняв решение вставать, принялась выворачиваться из одеяла. – Что ж ты не приказал ему молчать?

– Мне в голову не пришло. Само собой разумеющимся казалось, что такие вещи следует держать в тайне, так нет.

– Ну-у, – задумчиво потянула королева, изучая пол. Лежавший на нем ковер по-видимому не казался ей настолько надежным, чтобы доверить ему босую ногу, – тебе не кажется, что ему-то как раз ничего подобного не казалось?

– Что ты имеешь в виду? – удивился Линель.

– Что он тоже может полагать, что поступок его рыцаря как-то опорочил тебя.

Король промолчал. Дурацкая, совершенно идиотская ситуация. Как, скажите на милость, на его королевской репутации может отразиться поведение рыцаря Молдлейта? Тем более, что он-то, король, поступок рыцаря неправильным не считал… Ну, наказали болтливого деревенщину, так что с того?

Линель никак не мог понять, отчего такая суета. Тем больше его удивило отношение к случившемуся Байярда.

Королевский советник тщательно выспрашивал все подробности случившегося, особенно обращая внимание на слова наказанного парня. Чем больше он слышал, тем мрачнее становился, а потом и вовсе вздохнул, закрыв лицо руками. Этот жест доконал короля, тот плюнул и ушел. Он даже хотел было отменить поединок, на который уже дал разрешение, но побоялся, что это плохо скажется на нем. И теперь, глядя в окно, он размышлял, не поступил ли опрометчиво.

Время текло, и народу во дворе становилось все больше и больше – сплошь знать. Весть о случившемся в глухой деревушке дошла до каждого. Благодаря трепливым языкам придворных, дошла в приукрашенном, преувеличенном виде. До ушей Линеля долетели и самые отвратительные из этих версий, например, согласно одной из них, деревенщина рассказывал о мародерах из королевской армии, и король лично повелел его умертвить, чтобы слухи о бесчинствах его людей не доползли до других деревень.

Как гадко все выглядело!

И еще рыцарь этот… как его там… Ольбург или Орбурк. А, не суть важно! Важно то, что этот помешанный на рыцарских обетах мужик счел свою честь затронутой, а страдать от этого Линелю.

Ох. Ну что, им тут медом намазано?!

На площадь перед дворцом в полном составе вышли члены королевского совета. Несколько лордов с сыновьями и дочерьми, уже занявшие места на скамьях, потеснились. До поединка оставалось меньше получаса. Что ж, пора и королю занять свое место.

Пока супруг стоял у окна, наблюдая разворачивающийся спектакль, королева успела выбрать себе платье и позвонить в колокольчик, подзывая служанку. Линель со вздохом снял с вешалки темно-синий, контрастный с ярко-алым одеянием жены камзол.

– Оставь, – невольно поморщился он, глядя, как Селисса достает из шкатулки сапфировое ожерелье. – Возьми лучше изумруды или гранаты. Жемчуг в крайнем случае.

Судя по недоуменному взгляду, королева сильно удивилась. Муж раньше никогда не мешал ей одеваться так, как она хотела. Но недоумение на ее лице быстро сменилось злостью, и сапфировое ожерелье было с решительностью застегнуто на шее.

Линель только хмыкнул. В конце концов, в одном нижнем белье и с этим ожерельем жена смотрелась ой как соблазнительно…

Воплощению в жизнь возникших шаловливых мыслей помешал приход слуг. Настроение короля совсем испортилось.

Для королевской четы у самой границы ристалища поставили два удобных кресла, к которым Линель прошел, не глядя на окружающих. Только умастившись на мягком сидении он обвел площадь взглядом. А посмотреть было на что.

Поглядеть на поединок за королевскую честь пришел едва ли не весь двор. Под утренним солнцем переливались всеми цветами радуги драгоценности, яркими пятнами выделялись в толпе женские платья. Со всех сторон слышались шепотки и похихикивания дам. Немного поодаль от благородных стояли слуги, стараясь особенно не привлекать к себе внимания. Мальчишки, в изобилии водившиеся на кухне и в конюшне, оседлали все доступные для того крыши и болтали ногами. Один, особенно усердный, доболтался до того, что слетевший с его ноги башмак едва не попал в голову повару.

Зарождающийся скандал прервало появление поединщиков. Рыцари, красуясь на публике, вышли одновременно с двух сторон площади, сверкая начищенным доспехом. Оба – с непокрытыми головами, держа шлема подмышками – синхронно поклонились королю.

Появился королевский герольд.

– Жители великолепного Сильвхолла! – голос привычного к долгой и громкой говорильне человека разнесся по всему двору. – Сегодняшний день, вне сомнений, благословленный всеми богами, ознаменован рыцарским поединком в защиту чести вассала благородного лорда Уолдера Молдлейта Орбрука и Его Величества Линеля Первого Сильвберна, – при этих словах Линель скривился, но быстро взял себя в руки. – Рыцарь Орбрук обвиняет рыцаря Мельзака в оскорблении деянием, выразившемся в том, что в присутствии Его Величества сей рыцарь позволил себе истязание и лишение языка подданного Его Величества за поносные слова о войске Его Величества, чем подтвердил оные, ибо насилие в ответ на оскорбительную речь лишь подтверждает истинность этой речи. Сим, не позволив Его Величеству самолично вершить суд над своим подданным, рыцарь Мельзак присвоил себе полномочие королевской власти и сим деянием нанес Его Величеству несмываемое оскорбление, кое нанесено и рыцарям, сопровождавшим короля, ибо оскорбление короля в присутствии его рыцарей ложится на сих рыцарей пятном позора. Посему рыцарь Орбрук обратился к сюзерену за разрешением на поединок между ним и рыцарем Мельзаком, ибо по законам войны рыцари одного господина не вправе выступать друг против друга помимо воли последнего. Лорд Молдлейт, даете ли Вы соизволение на оный поединок.

– Даю, – сказал Уолдер. По выражению его лица ничего нельзя было понять.

Герольд вопросительно взглянул на короля и склонился в глубоком поклоне. Линель махнул рукой, показывая, что можно начинать. Подбежавшие оруженосцы помогли поединщикам надеть шлемы, вручили тяжелые щиты. Рыцари медленно пошли на сближение.

Это только в сказках герои от рассвета до заката гремят мечами, в жизни все совсем не так. Попробуй-ка помаши железякой весом в три-четыре фунта несколько часов подряд, принимая на нее удары, да отражая их. Мало кто долго продержится. А вот углядеть у противника слабое место, рубануть, пусть один раз, но зато с результатом, это совсем другое дело. Звон стали на потеху зрителей хорош для турниров, не для смертельной битвы. А именно смертельная битва сейчас разворачивалась перед глазами толпы.

Мельзак, более рослый, чем его противник, с длинными руками, первым пошел в наступление. Рубящий удар он нанес справа налево, грозя развалить противника, но уже в полете поменял траекторию движения меча, и лезвие полоснуло слева направо сверху вниз по ногам Орбрука.

Сухопарый рыцарь не стал парировать удар. Опытный, по-видимому знавший технику работы своего соперника, он просто сделал шаг назад, выходя из-под удара. И тут же, резким рывком устремившись вперед, атаковал сам.

Мечи столкнулись, зазвенели. Мельзак сильным тычком щита попытался отбросить от себя противника, и Орбрук не стал ему в том препятствовать. Разорвав дистанцию, он закружил вокруг соперника, как охотничий пес вокруг медведя.

Впрочем, сравнение не вполне подходящее. Умный пес никогда не пойдет в атаку на лесного хозяина: собаке задрать медведя – задача невыполнимая, бесперспективная и опасная. А Орбрук все же собирался напасть, хоть и выжидал для этого подходящий момент.

И такой шанс ему очень скоро представился.

Высокий рост и большая физическая сила иногда идут не на пользу, а во вред. Такое случается порой, если воин, привыкший побеждать именно за счет этих качеств, забывает о чужом опыте.

Мельзак забыл. Он устал поворачиваться вслед кружащему вокруг него противнику и начал атаку. Меч перышком порхнул в его руке в хитром замахе… и именно этот момент избрал Орбрук, чтобы поднырнуть под воздетую руку и ударить в подмышку противника.

Под доспехами и поддоспешником не было видно, как хлынула из рассеченной жилы кровь, и женщины удивленно заохали, не понимая, с чего такой сильный рыцарь оседает на землю от невинного тычка. Мужчины, больше разбиравшиеся в драках, равнодушно отворачивались. Бой был окончен, с такими ранами как у Мельзака не то что дальше не бьются – не живут.

– Как быстро! – расстроенная Селисса повернулась к мужу. – Столько приготовлений, и все ради минуты! Зато хоть победил этот Орбрук…

И в этот момент Линель вдруг внезапно, сильно, едва ли не в первый раз за всю их совместную жизнь, разозлился на жену. На в целом умную Селиссу порой находила непонятная дурь, и жена невесть с чего переставала понимать совершенно очевидные вещи. Такие, например, как то, что для короля было бы желательнее, победи Мельзак Орбрука, а не наоборот. Ведь победа этого дурака означала, что его честь, честь короля и впрямь была запятнана, что в той задрипанной деревушке и впрямь случилось нечто из ряда вон выходящее, а он, король, этого не увидел. Не просто не увидел, а счел приемлемым. И если Селисса этого не понимает, то другие, те, кому это надо, все прекрасно поймут. И не замедлят обернуть в свою пользу, как только представится возможным.

Линель заскрипел зубами, силясь перебороть себя. Нельзя, нельзя перед всеми показывать недовольство, пусть даже это самое недовольство так и грозит разорвать изнутри…

Излучающий поддержку взгляд Байярда, возникшего как из ниоткуда удержал Сильвберна от глупостей. Король нашел в себе силы подняться, произнести что-то донельзя высокопарное вроде «Корона благодарит своего верного рыцаря за защиту Нашей чести…» , и так далее. На душе было муторно. Было ощущение, что что-то идет не так, да к тому же еще – давно.

Рейна

Существуют люди, принятие решений которым дается тяжело. Люди, поддающиеся давлению, такие, которым проще согласиться с чужим мнением, нежели отстоять свое, пусть даже это повлечет многие беды и лишения. Сложно отвечать за свою жизнь.

Еще сложнее – за жизнь других.

С давних времен, согласно заветам предков, лорды-наместники вершили суд над своими подданными. Кто-то, принимая ответственность, решал судьбы всех своих людей сам, кто-то спихивал проблемы крестьян на плечи вассалов, оставляя себе лишь тяжбы меж этими самыми вассалами. Судьей для всех без различия был король, способный самолично рассмотреть любое дело, пусть даже касающееся самого распоследнего человеческого отребья.

Еще по жизни в Вантарре Рейна помнила, как раз в месяц, в день середины недели, во внутреннем дворе замка собирались люди. На специально устроенный невысокий помост выносили резное кресло из черного дерева. В него садились лорды: сначала отец Моэраля, потом и сам Моэраль.

Сидение кресла было жестким, символизирующим необходимость скорого суда. На таком недолго просидишь, так верши дела быстрее лорд, не затягивай.

И лорды не затягивали – правосудие на севере было скорым и строгим.

Впрочем, на юге оно отличалось от северного не сильно.

Молдлейты, как и Холдстейны, давали мало власти своим лордам-вассалам, что сказывалось и на разрешении судебных тяжб. Лорды-наместники, а в их отсутствие – наследники и кастеляне, казнили и миловали, присуждали и отнимали. Вершить суд было исключительной привилегией рода Молдлейт.

Что, впрочем, не помешало Рейне удивиться, когда к ней, оканчивавшей завтрак, пришел Рене Ифори.

– Суд?! Какой еще суд? —изумленная Рейна даже не заметила, что каша с не донесенной до рта ложки капает ей на платье. – Ты, верно, шутишь?!

– Увы, нет, миледи, – Рене и сам казался несколько растерянным. – Милорд Фадрик лично разбирал дела судебные, в его отсутствие ранее это делал прежний кастелян, по сложным случаям писал самому милорду… Теперь это ваше право и обязанность.

– Не нужно мне таких прав! – Рейна ни на шутку испугалась. – А обязанностей у меня итак через край! Рене! – Рейна с надеждой взглянула на кастеляна. – А ты сам не можешь?

– Не могу, миледи. Дело серьезное, с кровью. На меня милорд прав такие дела судить не возлагал. Такое только лорду разбирать, там казнью пахнет.

Еще хуже.

– Скажи, пусть лорда дожидаются, – схватилась она за последний ускользающий шанс. – Мне самой решать невместно.

Ифори только покачал головой.

Тяжело вздохнув, Рейна поднялась из-за стола.

За последний месяц она сильно раздалась в талии. Беременность, до этого неочевидная, теперь бросалась в глаза. Тяжесть, угнездившаяся в животе, неприятно давила на спину, и Рейне чаще приходилось отдыхать и реже ходить пешком, что не могло не сказываться на ее самочувствии. Будь она не столь хрупкой и миниатюрной, ребенка вынашивать было бы легче, а так грядущее материнство оборачивалось страданием. Сама за собой Рейна замечала новые привычки. Сходя по лестнице, держалась за перила, поднимаясь со стула, придерживала рукой живот. А он не был таким уж большим, этот живот… Все свидетельствовало о том, что основные проблемы еще впереди.

Само собой, ей понадобилось сшить новый гардероб. И само собой, благодаря неуемному языку приглашенной портнихи, слухи о беременности леди Молдлейт разлетелись по всему Фрисму. В дом зачастили гости, и Рейна провела не один неприятный час в обществе местных матрон, жадно глазеющих на ее уже далеко не плоское тело.

Рейна видела их насквозь. Как же, о самочувствии они справиться пришли. Как бы ни так! Сидят напротив нее, надутые индюшки, жуют ее пирожные и гадают, и вправду ли ребенка Фадрика она скрывает в своем чреве. Конечно! От жалкого урода, пусть даже и благородного рода, никто не ожидал получить наследника!

Ее так и передернуло от омерзения. Нитка сапфиров выскользнула из руки и упала на пол.

– Не наклоняйтесь, я сама, сама, госпожа, – тут же засуетилась служанка, спешно поднимая ожерелье. – Вот, все в порядке… Помочь вам надеть?

Рейна милостиво кивнула. Слуги… уж не они ли первыми начали распускать слухи о своей хозяйке?

Для суда она надела темно-синее платье с широкой накидкой. Одежду Рейна выбирала интуитивно, желая скрыть свое дитя от толпы, а от него – грязь предстоящего суда. Будь ее воля, она и вовсе не выходила бы в город, но ей требовался свежий воздух, да и привычка посещать храм никуда не пропала. В немногочисленных прогулках по Фрисму леди Молдлейт сопровождала Сория Уэсс – единственная, чье общество Рейна готова была терпеть рядом. Сория, пожалуй, была одной из немногих, кто никогда не выдавал своих сомнений о грядущем отцовстве Фадрика.

«Ублюдки, – с неожиданной ненавистью подумала Рейна, бессознательным жестом проводя ладонью по животу. – Мерзкие, самовлюбленные уроды». Ребенок, будто поддерживая мать, шевельнулся внутри.

Она окинула взглядом свое отражение в зеркале и грустно улыбнулась. Нет, беременность не испортила ее внешность, лицо не стало одутловатым, как бывает у многих будущих матерей, кожа даже сохранила свой цвет, не испортились ни зубы, ни волосы. Но Рейна все равно казалась пусть и молодой, но очень усталой женщиной.

Правда, все еще красивой женщиной.

– Милая, позови Рене. Пусть проводит меня.

Кастелян, как оказалось, уже ждал за дверью. Бережно подсадив госпожу в карету, он сделал знак кучеру двигаться шагом, а сам торопливо рассказал Рейне о деле.

– Очень неприятное событие, миледи. Стража задержала этого молодчика ночью. Стала по карманам шарить, при нем нож, да браслет. Нож чистый, а вот браслет чищен кое-как, у застежки кровь запеклась.

– Задержали по доносу?

– Нет, в том-то и дело, что по горячим следам! У главы кожевенной гильдии в начале западного конца дом, а при доме – садик. С неделю назад жена главы приметила, что дочка по вечерам больно часто в том садике пропадает, встречается вроде как с кем. Главе доложила.

– Как главу-то зовут, Рене?

– Ох, прощения прошу, Сарт Ливок он, госпожа. А жена его – Амина. А дочку Ритвой звали.

Рейна кивнула. Ее муж наверняка знал всех этих людей не только по имени, но и в лицо. Она же слышала о них впервые. Правительница города…

Рейна грустно усмехнулась, но Рене этого не заметил, продолжая:

– Так вот. Глава калитку заднюю проверил, замок поломанный нашел. Дверь починили, Ритве по какому надо месту дали… Ох, простите, миледи, да ведь так оно все и было. Вроде все спокойно стало. А вчера поздно ночью Амина спохватилась – дочки в кровати нет. Побежали в сад, а там она, как есть мертвая, в беседке лежит, платье рваное, все в крови… Видно – насилие учинено. И браслета, и цепочки нет, а серьги, богатые, с изумрудами, и вовсе с мясом из ушей вырваны.

Рейна молчала. Ее, урожденную Артейн, видевшую и смерть, и насилие, такие мелочи уже не могли смутить.

– А парень задержанный, он что?

– Отпирается от всего.

– Да я не про это. Он к ней в сад лазил?

– То-то и есть, что он! Соседка его видела, да сама Амина. Мельком.

Рейна отвернулась, делая вид, что разговор ее более не интересует. Весь Фрисм теперь ждет, что она осудит на смерть человека, пойманного стражей. Сделает ли она это? Особенно, если иных доказательств, кроме браслета в кармане, нет…

Карета въехала на площадь. Не центральную, что у храма, нет, грязные людские делишки не след судить пред ликом богов и богатых горожан. Боги сами вершат свой суд, а горожанам не трудно и прокатиться, если пожелают поглядеть на казнь. Судили обычно на площади в северном конце.

«Как глупо, – подумала Рейна. – Запрятать все, что пугает взор, подальше, казнить не волею богов, под коими все ходим, а волей наместника и королевской власти. Моэраль… нет, Моэраль так не делал».

И, отгоняя мысли, приносящие боль, она вновь прикоснулась к животу, как к оберегу.

Площадь была полна. Главу Ливока в городе знали хорошо, и страшная, насильственная гибель его дочери взволновала многих. Убийцу, опасаясь гнева толпы, стража спрятала в прилегающем к площади доме. Не то чтобы его владельцы оказались рады соседству, но возражать никто не осмелился.

С помощью Рене Рейна выбралась из кареты и глубоко вдохнула – ее немного укачало, нужно было прийти в себя. В воздухе пахло весной: распускающимися почками, первыми робкими цветами, свежестью освободившейся ото льда воды. Но тот же ветер, что нес с полей благоухание юных трав, донес до носа Рейны и запах смердящих канав бедных кварталов города.

Рейна поморщилась.

– Миледи! Госпожа Молдлейт! – нестарая заплаканная женщина в богатом, пошитом у хорошей портнихи платье, кинулась в грязь под ноги Рейне. – Заступись, госпожа, накажи убийцу!!!

Мать Ритвы. Интересно, дочь была ее единственным ребенком?

– Убили, убили мою ненаглядную, пред смертью поглумились!!!

Рейна слегка коснулась плеча женщины кончиками пальцев.

– Встань. Я приехала сюда судить.

Всхлипывающая Амина поднялась, отошла в сторону, прижалась к кряжистому мужчине с посеревшим от горя лицом – мужу. Отцу.

– Рене. Поддержи меня под локоть, пожалуйста.

Помост для суда здесь был и помостом для казней, и подниматься на него было не в пример выше, чем в Холдстейне. Бережно поддерживаемая кастеляном, Рейна взошла и села в приготовленное кресло. Мягкостью оно не отличалось.

– Введите обвиняемого!

Глухо зароптала толпа. Среди собравшихся Рейна различила леди Розанну, ее мужа, вечно сохраняющего скучающий вид, Сорию, судя по виду, весьма взволнованную, нескольких других лиц из благородных. Простолюдинам не было числа.

Немного поодаль стоял Байярдов соглядатай – Эффсин Шарх.

Распахнулись двери ближайшего дома, появились стражники, волоча за собой парня со страшно разбитым лицом.

– Он это, он!!!

– Небось из тайной гильдии убийц!!!

– Какой там гильдии! Голь подзаборная! На сережки позарился!

– Мало того, что убил, так еще и снасильничал!

– Только вот перед смертью или после?!

Зашлась в новом крике мать Ритвы. Рейна плотнее сжала губы. Она и в страшных фантазиях не смогла бы поставить себя на ее место. Рука скользнула к животу.

«Ох, не место для тебя тут, маленький…».

Убийцу поставили перед помостом, стража отогнала толпившихся вокруг людей. Заочно осужденный поднял на Рейну тяжелый взгляд мутных, налитых кровью глаз. Били его серьезно.

– Я, леди Молдлейт, волей короля и моего лорда-мужа, наместника сего города по слову благородного Уолдера Молдлейта, вершу сегодня суд над этим, представшим предо мной человеком. Пусть день этот не осквернит неправедное решение.

Ифори за ее спиной одобрительно хмыкнул. Леди с честью выполняла свой долг.

– Я, пользуясь правом, врученным в руки мои, верша почетную обязанность, спрашиваю имя твое.

– Я Канд. А рода у меня нет, – ответил пленник.

Слова его звучали глухо из-за разбитых губ.

Толпа вновь зароптала: «Что это еще за человек, без рода? Разве только благородным да простолюдинам из тех, что побогаче, положено родовое имя? Нет родового прозвания, скажи: «Я сын такого-то оттуда-то». А то, нет рода!»

– Откуда ты, Канд?

– Из Гофоса.

– Кто твой отец?

– Нет у меня отца. И матери тоже нет.

– Что ж, Канд-безотцовщина, ты знаешь, почему ты тут?

Вновь тяжелый взгляд заплывших глаз.

– И подумать не могу, миледи.

Рене сунул Рейне в руки заранее заготовленную грамотку. С трудом разбирая корявый почерк, она прочитала:

– Некий Канд из Гофоса обвиняется в том, что ради наживы, воспользовавшись обманом, снасильничал и убил Ритву Ливок, дочь Главы гильдии кожеделов. Ты признаешь свою вину, Канд?

– Нет!!! – крик обвиняемого звенел от отчаянья. – Нет в том моей вины!

– Да как же нет?! – вскричала Амина Ливок. Слезы ушли из ее глаз, уступив место всепоглощающей ненависти. – Как же нет, когда ты к ней в сад лазил, я видела!

– И я видела! – вперед пропихнулась дородная баба в цветастом платке. – Я видела! Что, теперь отпираться будешь?

– Ну, лазил, – признался парень. – Но не убивал я ее.

– А что ты тогда в саду делал? – хриплый голос потерявшего дочь отца был едва слышен в вое толпы.

– Любовь у нас была, – ответил парень.

Рейна подалась вперед, вглядываясь в разбитое лицо. Что-то ускользало от нее, что-то, чего она пока не могла понять…

– Стража! Кто его задержал?

– Мы и задержали, миледи, – подал голос один из приволокших парня стражников.

Толпа, заинтригованная происходящим, замолкла.

– По карманам у него смотрели?

– Смотрели. Вот, – стражник протянул руку. На огрубелой ладони блеснул широкий золотой браслет. Дутый. Весьма подходящий для молодой девчонки, – золотинку нашли.

– Ее это, ее! – вновь залилась слезами безутешная мать. – На день рождения дарили.

– Ну-ка, дай.

Рейна, с трудом скрывая брезгливость, взяла в руки несчастливое украшение. Еще вчера его носила светящаяся первой любовью девочка… Уже завтра руки, так любовно украшаемые блестящей безделушкой, станут пищей для червей…

Так и есть, все как говорил Рене, у замочка следы запекшейся крови.

– Откуда ты взял браслет?

– Нашел, всеми богами клянусь, нашел!!! – парень кричал так, что слышала вся площадь. – Шел мимо канавы, глядь, блестит что-то, я и поднял.

– Всем бы так везло! – раздался из задних рядов молодой задорный голос.

Кто-то рассмеялся: нехорошо, зло.

– Ты сам понимаешь, насколько это глупо звучит? – тихо спросила Рейна.

– Понимаю… Только я правду говорю, госпожа… И лазал я к ней в сад, потому что любил… А не потому, что убить хотел.

Рейна задумалась. Врет или не врет? Она могла бы, конечно, приговорить его к казни… Но как жить потом с сознанием причастности к гибели невинного человека? Более того, не падет ли гнев богов на голову ее ребенка?

Толпа внизу требовала крови…

– Она отдавалась тебе по доброй воле? – едва слышно спросила Рейна Канда. – Ты был с ней?

Парень помотал головой.

– Рене! – Рейна встала. – Пусть его уведут на время. Я хочу взглянуть на девушку.

– Да что вы, госпожа! – на лице кастеляна отразился непритворный ужас. – Как можно! Господин узнает, не простит, вы о ребенке подумайте!

– Ты заставил меня судить в этом деле! Так не перечь. Где девушка?

Ритва лежала в сарае ее собственного дома, бережно укрытая простыней. Не дожидаясь особого указания, стражник сорвал покров, и Рейне открылось искаженное предсмертной мукой лицо. Леди Молдлейт поспешно замахала руками, приказывая закрыть покойницу. Для того, что ее интересовало, не требовалось обнажать несчастную полностью.

– На ней следы насилия, миледи, это я и без всякого осмотра бы сказал, – вездесущий Рене и сейчас стоял рядом с Рейной.

– Это я понимаю. Поверь, Рене, я знаю, как выглядят жертвы насилия…

Разграбленный Клык… Лужи крови на полу… Люди в железных доспехах… Женские крики, искаженные последней мукой рты…

– Покажи мне ее руки…

Девушки, бессильно колотящие по кирасам насильников, женщины… Отчаявшиеся создания, пускающие в ход последнее оружие…

Тоненькие пальчики, на которых должно быть так выгодно смотрелись кольца. Два пальца сломаны, жестоко выгнуты назад… Рейна вглядывалась внимательно, стараясь увидеть и запомнить все.

– Я нагляделась, Рене. Пора возвращаться.

Площадь встретила ее приход молчанием. Суд шел не так, как все ожидали, и это пугало горожан. Чего можно ждать от вероломной северянки?! С такой станется отпустить на волю кровожадного убийцу…

Рейна понимала их опасения, но слишком устала, чтобы волноваться. Ей уже давно не приходилось столько ходить, и теперь спина немилосердно ныла. Живот казался тяжелее, чем обычно. Ей и самой очень хотелось, чтобы все закончилось побыстрее.

– Приведите обвиняемого!

Стражники, те же, что в начале, вновь вытащили на людную площадь убийцу. На этот раз тот выглядел гораздо спокойнее. Знает что-то? На что-то надеется?

– Стража! Вы заставляли пойманного раздеваться?

Недоуменные взгляды. Что задумала эта северянка?! На одежде нет крови, неужели она думает найти ее на теле убийцы?!

Помнящие о надругательстве над Ритвой глумливо захихикали.

Толпе по большому счету было плевать на жертву и ее унижение.

– Снять с обвиняемого рубаху!

Канд рванулся и побледнел, одними губами выговаривая проклятия. Рейна холодно улыбнулась.

– Поверните обвиняемого перед людьми!

И все увидели. Широкие алые борозды, оставленные на лопатке сверху и груди насильника не иначе как женскими ногтями. Бедная Ритва, она исцарапала лишь то, до чего смогла добраться, лишь то, что выглядывало из разреза мужской рубахи.

– Это не то, что вы думаете! Это шлюха, шлюха из борделя, клянусь, она сделала это от страсти! – пытался еще кричать Канд, но его судьба была уже решена.

– Люди Фрисма! – утомленная Рейна из последних сил повысила голос. – Я представила вам доказательства виновности этого человека. На его одежде нет крови, но его задержали ночью, а девушку нашли поздно вечером, и у него было достаточно времени, чтобы переодеться. В его кармане нашли браслет убитой. Его видели в саду девушки. На его спине царапины, а у нее сломано два пальца, изломаны ногти, под ногтями запекшаяся кровь. Волей короля и лорда-наместника я признаю Канда из Гофоса виновным в убийстве Ритвы Ливок, надругательстве над ней и ее ограблении. Приговариваю этого человека к казни через повешение, – и уже тише. – Рене, отвези меня, пожалуйста, домой.

Полумрак кареты подействовал на Рейну успокаивающе. Спина почти перестала болеть и, как ни странно, неприятные мысли не лезли в голову. Она приговорила человека к казни, но это был плохой человек, виновный в страшном убийстве. Молодая девочка пятнадцати лет могла прожить долгую счастливую жизнь, встретить достойного человека, продлить свой род. Вместо этого ее опустят в землю.

А по ее, Рейны, воле, ее убийцу на закате вздернут на городских воротах. С невысоких Фрисмских стен отправят его пинком в полет, перед этим полоснув кинжалом по животу, так, чтобы в полете внутренности мерзавца вывалились и устремились к земле. Еще живой, одновременно истекающий кровью и задыхающийся, он будет болтаться меж небом и землей…

Карета остановилась. Опершись на услужливо подставленную руку Ифори, Рейна принялась вылезать из кареты, поставила ногу на… нет, не мостовую, а что-то мерзкое, липкое!

Она опустила взгляд вниз. Прямо под ее ступней, раздавленная колесом кареты, лежала лягушка, и ее выдавленные внутренности влажно поблескивали в лучах вечернего солнца.

Она шевелилась.

– Рене, о боги, Рене! – Рейна в ужасе схватилась за плечо кастеляна: как может живое существо так мучиться, испытывать ТАКУЮ боль и жить! Жить! – Добей ее, умоляю!!!

– Леди! Миледи Рейна! – Ифори смотрел на свою госпожу изумленными глазами. – Леди, она мертва… Вы должно быть увидели тень, миледи…

Рейна медленно отвела взгляд от лягушки. Действительно, мертвее некуда. Должно быть Рейна видела движение тени от собственной ноги…

Она повернула лицо на восток. Там, у главных ворот, уже собиралась толпа, пришедшая смотреть на казнь…

Моэраль

Любить свою родину – великое благо, но в то же время и великая обязанность. Любовь эта таинственна, загадочна, порой ничем не обусловлена. Можно всю жизнь прожить, не признаваясь себе в этой любви. Можно даже стремиться уехать подальше, в другой край, другую страну, надеясь, что доля там будет слаще доли тут… Она все равно находит тебя, эта любовь, долгими одинокими вечерами разрывает твое сердце тоской, манит, зовет, отрывает от ежедневных дел и забот и вот, ты, беглец, изгнанник, собираешь котомку и идешь на этот едва слышимый зов…

Моэраль никогда не понимал людей, стремящихся покинуть землю, на которой родились. Нежная страсть к занесенному снегом северу, мрачным склонам гор, каменистым пустошам, темным лесам, полным вековых елей и сосен, тиши укрытых в дебрях озер родилась в нем прежде, чем он научился ходить, говорить, и не затухала даже когда ему приходилось по году проводить вдалеке от Вантарры. Он слышал зов родного края, как бы далеко ни находился от него и, казалось, ничто не способно заглушить этот тихий голос, ночами шепчущий в ухо.

Он все еще продолжал чувствовать себя как дома в Приречье – влажные, заросшие зеленым мхом леса южного берега Муора по сути не сильно отличались от лесов на берегу северном. В Тавесте стало уже не вполне уютно. Да, тут даже воздух был другой, более сухой, с какими-то странными запахами. Да что воздух, казалось, даже снег тут был не такой как на севере. Теперь Моэраль ехал в Гофос и, видя, как меняется природа вокруг, гадал, чем встретит его равнинный полузаброшенный город.

Моэраль весь извелся, дожидаясь вестей от Вардиса, спешно кинувшегося с частью армии вдогонку убегавшему Линелю. То он представлял, как его войско нагоняет врага, пленяет Сильвберна, одним махом решая исход войны. То ему виделось страшное: Вардис с войском попадает в ловушку, гибнет сам, губит людей, Линель торжествует. То – что ему казалось более вероятным – одна армия укрывается в городе, вторая начинает осаду. На самом деле вероятен был любой исход, и король в нетерпении ожидал первого гонца.

Скрасить ожидание немного помогала Арнелла. Моэраль долгие часы проводил с ней в беседах о Вантарре. Вдумчивая хорошая хозяйка, Арна рассказывала ему о каждой мелочи, произошедшей за время отъезда, не касаясь лишь одного вопроса – Илиен.

О жене Моэраль думал мало и готов был не думать вообще… Но очередное послание из столицы, в котором старый друг пространно описывал всевластие любимца Сильвберна – Байярда Зольтуста, мельком упоминая о беременности королевы, на миг вывело его из себя, и Холдстейн, на секунду утратив равнодушие, написал Илиен длинное письмо с упреками. Он рассказал ей, как непросто ему вести войну, зная, что она не может обеспечить прочных тылов, упрекая, что она часто рубит с плеча, напоминая о своем недовольстве казнью не угодившего ей Ульрька. Напомнил об обязанностях не просто жены, но королевы. И в самом конце, терзаемый… да что уж притворяться, завистью, самой настоящей завистью к поганому Линелю, у которого в семейной жизни был полный порядок, он упрекнул Илиен в отсутствии наследника.

Уже отправив письмо, Моэраль горько пожалел о содеянном. Он понимал свою неправоту, особенно в том, что касалось ребенка, ведь он провел с женой совсем немного времени, которого явно было недостаточно для зачатия. Неправ он был, если честно, и в других упреках. Илиен в конце концов, не воспитывалась как будущая королева, отсюда были и все ее ошибки, связанные с политикой.

Моэраль понимал, что гнев на жену вызван по большей части его чувством вины перед ней. Илиен красивая женщина и ласковая жена, и не ее вина, что его сердце навсегда отдано другой. К этой другой Моэраль стремился всем своим существом. Долгими бессонными ночами лежа на просторной постели в покоях лорда Тавесты, он размышлял, что может поделывать Рейна. Может быть, она так же смотрела в потолок, думая о нем. Может быть спала, свернувшись калачиком, сладко посапывая в подушку. А может быть именно в этот момент к ней пришел муж, ненавистный Молдлейт, жалкий урод…

При этих мыслях Холдстейн со стоном стискивал кулаки. Он вспоминал, как клялся ее дяде, что Рейна никогда не будет принадлежать никому, кроме него, и вот, не сдержал обещание! Его женщину, его единственную любовь ласкают чужие руки, чужие губы прижимаются к ее губам, и никто кроме него самого в этом не виноват…

Где она? Живет ли в Сильвхолле в окружении придворных лизоблюдов, или Молдлейт увез ее в свои земли? Сочиняя очередное письмо в столицу, Моэраль с трудом сдерживался, чтобы не спросить о судьбе возлюбленной… Боялся. Боялся любых вестей о ней, при одном лишь звуке ее имени содрогаясь от желания и тоски.

В этом томлении он проводил долгие дни, пока наконец…

Ох, да что там, любое известие было бы лучше, чем полученное! Сейчас, трясясь в седле в направлении Гофоса, окидывая взглядом поля, да какое там поля – степь, по праву названную Равнинным простором, сравнивая ее с дремучими лесами прекрасной Вантарры, он то и дело вспоминал, как к нему в кабинет ввели рыцаря с усталым лицом.

Едва войдя, рыцарь припал на одно колено. Моэраль несколько секунд недоуменно взирал на склоненную перед ним пропыленную рыжую макушку.

– Поднимись.

Тот встал, и Моэраль с интересом взглянул в честное открытое лицо. Этого человека он не знал, но, увидев герб Кантора, нашитый на рыцарскую котту, все понял.

– Ты от лорда Вардиса? Говори.

Рыцарь кивнул и заговорил:

– Меня зовут Хинген Ренс, государь, я безземельный рыцарь, присягнувший на службу отцу лорда Вардиса, а после смерти милорда Элисьера – его сыну. Я шел с армией моего господина из самого Зубца, бился у стен Тавесты и последовал за ним в Гофос. Я был рядом с лордом, когда мы шли в атаку…

– Сильвберн успел укрыться в городе? – перебил Моэраль посланца.

Ренс кивнул:

– Да. Они улепетывали, словно им перца под хвост насыпали, мы не смогли догнать. В Гофос наше войско пришло спустя день после них. Милорд дал армии пару часов на отдых, а затем повел в атаку. Лорд Кантор шел вместе со всеми, руководил взятием ворот. Сначала все было хорошо, мы быстро выбили створки, но когда ворвались внутрь, попали в окружение.

– И? – Моэраль слушал, затаив дыхание. Ну конечно, что может быть закономерней этого, сейчас рыцарь скажет, что Вардис убит.

Но Ренс не подтвердил опасения короля.

– Милорда отрезали от других. Я был рядом с ним до конца, видел, как его оглушили ударом по голове, как он упал… Видел, как его втащили в башню, а потом на башне затрубили в рог и появился лорд Молдлейт. Именем Сильвберна он велел нам отступить, сказав, иначе казнит лорда Кантора. Наша армия отошла, ваше величество, как мы могли рисковать жизнью своего командира?!

Моэраль понимающе кивал. Конечно, он не намеревался осуждать солдат, будь он на их месте, он бы тоже отступил ради Вардиса.

– И что теперь?

– Войско стоит у города, ваше величество. Мы сотню человек потеряли убитыми и около пяти десятков ранено, лорд Кантор в плену, а нам передали, что милорд Молдлейт будет говорить только с королем. Армия Сильвберна сильно ослаблена, мы порядком потрепали их у Тавесты, да и бегство до равнин не прошло для них гладко. Не захвати они лорда, мы бы взяли город. А теперь они заперлись внутри и боятся уходить.

– Выдвигали какие-нибудь требования?

– Нет, просто пригрозили, что в случае нового штурма сбросят лорда Кантора с самой высокой башни.

Моэраль поморщился: в Гофосе высоких башен было предостаточно. А Вардису хватило бы и одной.

– И чего они добиваются, как по-твоему?

Ренс покачал головой:

– Я боюсь строить предположения, мой король. После пленения милорда командование на себя взял племянник Ренлифа, но Молдлейт не стал с ним разговаривать. Он сказал, что вести переговоры будет только с вами.

– Молдлейт? А сам Сильвберн?

– Я не видел его, ваше величество. Я провел у Гофоса едва ли день, сразу помчался сюда…

Моэраль кивнул, отпуская рыцаря. И в самом деле, что мог знать этот вояка? Что же, по крайней мере, тягостное ожидание окончилось, Моэраль даже с ликованием в душе покидал поднадоевшую Тавесту, забирая оттуда армию и оставляя лишь сестру с горсткой воинов для охраны.

Теперь, с каждым днем все ближе и ближе подходя к окруженному городу, он полной грудью вдыхал пьянящий запах весенней степи, пахнущий жизнью… и войной.

На равнинах еще лежал снег. Уже ноздреватый, подтаявший, он упрямо отказывался сходить на нет, и Моэраль со злобным удовольствием представлял, как тяжело было Сильвберну продираться через еще плотные ледяные сугробы, спасаясь от преследования. Иногда по дороге попадались мертвецы. То из одной, то из другой груды снега вдруг показывались руки, ноги, головы, страшные, окоченевшие, покрытые жуткими красно-синими пятнами. Трупы плавали в неглубоких ложбинках, наполненных водой. Порой попадались объеденные костяки, на которых степные падальщики не оставляли ни капли мяса. Северяне по мере сил старались предавать останки земле – сейчас, когда сражение, состоявшееся недели назад, уже начало забываться, в них не было злобы на врагов, а значит, можно было поступать по-человечески.

Моэраль обратил внимание на скудные одеяния трупов. Ночной переполох, положивший начало разгрома Линеля, не позволил армии подготовиться к организованному отступлению. От Тавесты убегали едва ли не полуголые люди. Неудивительно, что рыцарю Ренсу войско Сильвберна казалось потрепанным – таким оно и было. Примерно представлявший себе Гофос Моэраль понимал: лишь отчаяние заставило Линеля идти западню.

Копыта коня вязли в грязи. Неровная разбитая дорога пьяной змеей вихляла по всей степи, поэтому Холдстейн, посовещавшись с тестем, хорошо знавшим эти места, принял решение идти к Гофосу по прямой. Это лес считается непроходимым для армии, а степь – наоборот, вовсе не то место, где обязательно держаться дорог. Влажная, исходящая талой водой, она гостеприимно приняла в свои объятия войско северян. Катили, переваливаясь на холмиках и камнях, телеги из обоза, неторопливо, выбирая местечко посуше, переставляли ноги пехотинцы. Гарцевали на заводных конях, ведя в поводу боевых, рыцари, выглядевшие так, словно выбрались на прогулку, а не шли на войну. Моэраль невольно сравнивал свой первый выход с армией из Вантарры в день, когда кружился в воздухе пушистый снег, а природа, затаив дыхание, ожидала морозов, с этой неделей в пути, дававшейся так легко.

Все-таки воевать надо летом.

У Гофоса их ждали. Навстречу Моэралю выехала небольшая группа рыцарей. Возглавлял их долговязый мужчина в богатых доспехах с золотой насечкой, представившийся как Мардок Ренлиф. Король коротко кивнул – о Ренлифах он знал только то, что они были вассалами Кантора, вставшими на строну Иши. Кого-то из них даже отправили заложником в Вантарру.

– О лорде Канторе у нас, ваше величество, вестей нет, – докладывал рыцарь, весьма волнуясь. – В крепости руководит младший Молдлейт – Даггард, Линеля Сильвберна никто не видел. Едва лишь пленили милорда, я подъезжал к Гофосу, требуя выдвинуть условия его освобождения, но мне было сказано, что переговоры о выкупе будут вестись лишь с королем. С тех пор все тихо. Мы окружили крепость, но боимся идти на штурм – нам было сказано, что в таком случае милорда убьют.

– Правильно боитесь, – достигнув места назначения Моэраль помрачнел, от предчувствия трудных переговоров у него испортилось настроение. – Я бы голову снес дурню, отдавшему приказ об атаке. Что ж, не будем тянуть время. Пошлите гонца в крепость, сообщите: с ними желает говорить король.

Два небольших отряда встретились в трехстах шагах от сияющих новизной ворот Гофоса. Несколько месяцев назад Моэраль точно так же стоял у ворот замка Фисму, и воспоминание о том, что в тот раз дело окончилось хорошо, невольно заставляло его расслабляться. Он боялся, что его выведет из себя вид ненавистного Линеля, но, к его удивлению, навстречу выехал молодой Молдлейт.

Холдстейн с интересом смотрел на Даггарда. Они неоднократно встречались в Сильвхолле и, положа руку на сердце, это был единственный из Молдлейтов, с кем Моэраль был готов иметь дела. Старший, Линнфред, походил на животное своими повадками и тупостью, даже его высокое воинское искусство не располагало к нему Холдстейна. К среднему, Фадрику, Моэраль относился равнодушно до тех пор, пока тот не женился на Рейне, а теперь и вовсе ненавидел, дав клятву убить при встрече. А вот Даггард, веселый, пользующийся вниманием у женщин, умный и решительный, Моэралю нравился. Разумеется, лишь настолько, насколько ему вообще мог нравиться Молдлейт.

– Милорд.

– Для вас – король, но, кажется, наши мнения на сей счет расходятся?

– Верно, – Даггард улыбнулся. – Вы не будете возражать против обращения «лорд Холдстейн»?

– Буду, – Моэраль вернул улыбку. За его спиной Теллин Ирвинделл, навязавшийся в сопровождение короля и страстно ненавидевший всех, кто хоть сколько-нибудь был связан с королевским советом, скрипнул зубами. – Но для вас это, по всей видимости, не имеет большого значения. Впрочем, вы хотели говорить с королем, и я, по правде, тоже хочу говорить с королем. Так что с вами, Даггард, я дел вести не намерен. Зовите Линеля.

Но Молдлейт с сожалением пожал плечами:

– Не могу, милорд. Его величества нет в замке.

Глухая злоба наполнила сердце Моэраля. Он почувствовал, как кровь прилила к лицу и с трудом удержал на языке готовое вырваться бранное слово. Его провели! Он отправил войско вдогонку за Линелем, а тот улизнул. Бросил свою армию, мерзавец, и сбежал.

Кривя губы в гримасе отвращения, Холдстейн не проговорил – прошипел:

– Я восхищаюсь вашим правителем. Как это достойно короля: бросить своих людей на произвол судьбы!

– Политические решения даются нелегко, сами знаете, – Даггард построжел лицом. – Его величество думает не о своем благе, а о судьбе королевства. Он поручил командование мне, поэтому если вы, милорд, готовы вести со мной переговоры, ведите. Если нет… что же, лорд Вардис вас простит… наверное.

Холдстейн лишь усмехнулся:

– Даггард, я отсюда слышу, как неровно бьются сердца ваших людей. Ваша верность Линелю мила и трогательна, но угрозы по меньшей мере наивны. Вы ведь понимаете, что своими силами я снесу этот замок, который и замком-то назвать нельзя, сравняю его до земли вместе с вашим войском. Так к чему эти пафосные речи? Просто скажите, чего вы хотите, и начнем серьезный разговор.

Молдлейт улыбнулся. Моэраль невольно восхитился им: ведь Даггард не знал, насколько далеко готов зайти Холдстейн в своем стремлении уберечь друга. Ему выдался такой шанс – уничтожить армию соперника, и между ним и этим шансом стоял всего лишь человек… Кто мог гарантировать, что Моэраль им не пожертвует?

Облизнув пересохшие губы, Молдлейт проговорил:

– У нас несколько требований к вам. Мы отпускаем лорда Кантора в целости и сохранности, невзирая на то, что это, без сомнения, принесет нам в будущем массу проблем. Взамен мы требуем, чтобы вы позволили нашей армии беспрепятственно покинуть Гофос и не преследовали ее.

Моэраль задумался. Даггард действительно умен – понимая, что крепость грозит ему гибелью, он желал лишь уберечь доверенное ему войско, пусть даже такой уход – без боя, не делал ему чести. Такой поступок нельзя не уважать.

Холдстейн кивнул. Он понимал, что эти люди не уйдут в никуда. Они присоединятся к новому войску, которое Линель соберет в Сильвхолле, они будут биться против него и нести его людям смерть… Но сейчас с ними не было Сильвберна, и Моэраль готов был им это просить. Тем более, он понимал – уход разбитых, разобщенных и измученных людей послужит достойной платой за жизнь верного друга.

– Это не все.

Теперь Моэраль нахмурился. Он и так шел на достаточные уступки, и ему не нравилось, что Молдлейт хочет большего. Но Даггард, игнорируя недовольство Холдстейна, продолжил как ни в чем не бывало:

– Мы требуем перемирия. Пообещайте нам, что летом не будете вести военные действия, и мы…

– Нет.

Всего лишь одно слово, но оно прозвучало так, что Молдлейт оборвал свою речь.

– Нет, – снова повторил Моэраль. – Я разбил вашего короля наголову и закреплю успех. Уверяю вас, Вардис поймет, если что. Я не буду терять лето ради ваших угроз. Я просто отправлю вас всех к духам предков и сожалеть не буду.

Молдлейт пристально смотрел на Холдстейна. Он видел, что тот не шутит… и боялся. Не зная, как подступиться к непроницаемому словно камень Моэралю, он нерешительно проговорил:

– Но подумайте сами, кто может гарантировать, что иначе ваше войско не кинется за нами в погоню…

– Я. Я обещаю, что дам вам неделю. Этого вполне достаточно, чтобы убраться отсюда подальше. Я гарантирую, что неделю не буду вести никаких действий против вас. Неделю – не больше.

– Тогда месяц.

– Нет.

– Месяц, милорд! Если я просто отдам вам пленника и уберусь отсюда, с меня снимут голову, а мне все равно, убьете меня вы или Сильвберн. Так что месяц, иначе за жизнь Кантора я не ручаюсь.

– Я подумаю, – сказал Моэраль.

Развернул коня и поехал прочь.

Он думал два дня. Прикидывал сроки – как быстро Линель оправится от поражения, размышлял, куда следует нанести следующий удар и сколько на это потребуется времени. Советовался с лордами, впрочем, их советы ему слабо помогли.

Ирвинделл, недолюбливавший Вардиса, вообще считал, что нельзя идти на уступки врагу, и следует немедленно атаковать Гофос, чего бы это ни стоило. Риалан Смони, напротив, полагал, что ради спасения верного союзника можно пожертвовать чем угодно. Этот когда-то насмерть перепуганный грядущей смертью мальчишка все еще питал склонность к рыцарским замашкам. Орпу советовал пойти на компромисс и ограничиться двумя неделями перемирия. Приречным лордам было все равно.

В итоге все решила погода. Наметивший своей следующей целью Золотую Падь, Моэраль долго и дотошно допрашивал двух приведенных к нему разведчиками крестьян и в результате решил уступить Молдлейту. Плодородная почва Пади питалась несколькими притоками Муора, и у северного короля не было сомнений, что мосты через эти притоки давно сожжены – лорд Пади был не дурак и мог догадаться, куда обратятся глаза Холдстейна после Тавесты. Значит, на нормальную переправу можно не рассчитывать. Крестьяне сообщили, что в период таянья снегов на реках половодье, которое окончится едва ли не в конце весны. Значит, Моэраль ничем не рисковал, отдавая Молдлейту целый месяц.

Для подписания договора о перемирии Моэраль вошел в крепость и был приятно удивлен.

Армия Сильвхолла готовилась к обороне по всем правилам. Обветшавшие стены были подправлены, все дыры заделаны – новый камень сильно отличался по цвету от старого. На прочных, выстроенных из свежего дерева площадках, примыкавших к каменным сводам, располагались котлы со смолой, под которыми едва теплился огонь. Повсюду стояли бочки с водой и песком на случай, если враг пожелает поджечь крепость.

И все же, осада и плохая оснащенность армии сказывались: одежда набившихся во двор воинов выглядела поизносившейся, сами люди были бледны от недоедания.

Не было чести добивать такую армию, и Моэраль даже ощутил облегчение, что ему предстоит всех их отпустить.

Войско Сильвхолла настороженно следило за королем севера. Моэраль ехал через ряды солдат Линеля, стараясь не сводить глаз с ворот донжона, возле которых ожидал Молдлейт. Он находился в стане врага, что не могло не волновать, ведь в любой момент Даггард мог решить, что голова Холдстейна для него дороже чести, и захватить его в плен. Впервые Моэраль подумал, как глупо так высоко ставить слово благородного.

Холдстейн смотрел перед собой, но взгляды сопровождавших его Ирвинделла и старшего Сольера то и дело устремлялись в толпу. Если бы Моэраль глядел так же пристально, как его союзники, он увидел бы, что многие буквально пожирают его глазами: мало кто из них видел до этого короля севера так близко. Некоторые так и вовсе кланялись, и совсем не так, как кланяются простолюдины обычному благородному лорду. Линель взбесился бы, если б узнал.

Молдлейт ввел короля на второй этаж донжона по витой проходящей вдоль стены лестнице. Комната, где разместился Даггард, была обставлена как кабинет: несколько набитых книгами и картами шкафов у стен, ряд скамеек, пара разрозненных стульев, большой стол у окна, на котором уже лежала подготовленная бумага и стояли перья с чернильницей. Угол комнаты отделяла серая занавеска, там по всей видимости находилась кровать лорда.

Даггард волновался. Он тщательно готовился к визиту Холдстейна: одежда вычищена, надраенные сапоги чуть слышно поскрипывали при ходьбе, на груди висела массивная золотая цепь с гербом рода. Моэраль бросил взгляд на весьма подробно изображенную мастером золотых дел рысь – красиво, и усмехнулся, когда Даггард, проводя его к столу, повернулся спиной. Готовясь к приезду врага, Молдлейт принял ванну, и теперь короткие локоны у него на затылке забавно кучерявились, делая лорда похожим на озорного мальчишку.

Стоявший возле двери воин дождался, когда войдут сопровождавшие короля лорды, и собрался было закрыть дверь, но в этот момент в комнату вошел мужчина с рыжими волосами и бородой, и гербом Райсенов на одежде. Даггард встретил его испепеляющим взглядом, но ничего не сказал, а Моэраль сделал в памяти зарубку: в лагере его врага не все гладко, и может быть когда-нибудь это можно будет использовать.

– Хорти Райсен, милорд, рад приветствовать вас в Гофосе.

Лорды обменялись приветствиями. Политесы закончились. Пришло время для серьезных дел.

Даггард не собирался так быстро уступать. Как базарная торговка он бился за каждый день перемирия, но Моэраль был неумолим – месяц, не больше. Стоявший тут же Райсен несколько раз вежливо влезал в спор, указывая, что армия Сильвхолла оставляет позади хорошо укрепленную крепость, которую северяне тут же займут, и это тоже нужно учитывать, но Холдстейн лишь улыбался. Ему ни к чему Гофос, гораздо выгоднее продолжать наступление. Да, он очень хочет выручить союзника из плена, но ведь всему есть предел. Нет, он не знает, как Молдлейт будет оправдываться перед Сильвберном, ему все равно. И вообще, если милорды намереваются так вести переговоры, он лучше вернется в лагерь, а они пусть еще подумают.

Очень помог Моэралю Ирвинделл. Теллин, чье умение поставить соперника в безвыходную ситуацию Моэраль однажды испытал на себе, долго молча слушал, а потом веско, обрубая все до этого сказанное, описал перспективы предстоящей осады. Рассказав подробно о всех недостатках крепости, которую малыми силами оборонить вовсе невозможно, он в двух-трех словах описал бесполезную гибель всего осажденного войска, а также застенки Иэраля, место в которых он с удовольствием предоставит тем лордам, которым посчастливится выжить в битве. А напоследок со смаком рассказал, какое удовольствие испытает, лишив Уолдера Молдлейта младшего сына.

Даггарду рассказ не понравился. Еще меньше он пришелся по душе Райсену, вовремя сообразившему, что если за Молдлейта-младшего отец предложит выкуп, выкупать самого Райсена вряд ли кто-то будет. Ну а погибать просто так не хочется никому.

Пригласили писца. Статный молодой человек с мягкими как у девушки локонами быстро состряпал соглашение в двух экземплярах и удалился. Молдлейт первым поставил на обоих бумагах размашистую подпись и протянул перо Моэралю. Но Холдстейн покачал головой:

– Сначала Вардис.

– Вы не доверяете мне? – Даггард сделал оскорбленное выражение лица, но чувствовалось: он обижен далеко не так сильно, как хочет показать.

– У простолюдинов есть поговорка: «Доверяй, но проверяй». Мне кажется, в этом есть смысл. Так что сначала вы отдаете мне лорда Кантора, а затем только я подписываю бумаги. Или с моим другом что-то не так, если вы изволите спорить, милорд?

Модледлейт ничего не сказал, лишь подал знак стражнику. Тот высунул голову за дверь, отдал отрывистый приказ.

– Лорд Кантор в соседних покоях, долго ждать не придется, – вежливо улыбнулся Райсен, и действительно – ожидание не затянулось. Уже спустя несколько минут Моэраль услышал звуки шагов, а через мгновение дверь распахнулась, впуская Вардиса.

Он ничуть не изменился. Все тот же насмешливый прищур глаз – так Кантор щурился, когда был доволен, все та же улыбка. Бритое лицо, чистые, жесткими изломами падающие на плечи волосы.

Только кожу на шее портит узкая фиолетовая полоска, да бинт белеет на левой руке.

– Та-а-а-ак… – Моэраль, чувствуя как лицо кривится от бешенства, обернулся к Молдлейту. – Сейчас вам, милорд, придется кое-что объяснить…

– Не стоит пытать милейшего Даггарда, – раздавшийся голос Вардиса был немного хрипловат, но благодушен. – Тебе все великолепно объяснит лорд Райсен, благо он находится тут вместе с нами.

И Вардис улыбнулся. Его белые зубы напоминали обнаженные клинки, а мрак стылой зимней ночи на миг выглянул из глаз.

Моэраль, до хруста сжав пальцы в кулаки, обернулся к Хорти. Тот прямым взглядом встретил разъяренный взор Холдстейна.

– Так вы изволили пытать моего союзника, милорд?

У самой змеи не вышло бы прошипеть лучше, чем это сделал Моэраль.

Райсен кивнул.

– Я поступил как должно.

Он бы добавил что-то еще, но Моэраль не имел намерения слушать. Повернувшись к Молдлейту, он холодно сказал:

– У нашего договора появился еще один пункт. Вы выдаете мне лорда Хорти Райсена.

И тут Молдлейт кивнул. Моэраль, ожидавший отказа, открыл было рот для возражений… но события понеслись вскачь.

Райсен, с момента входа Вардиса в кабинет по-видимому опасавшийся чего-то подобного, бросился к окну. Сунувшийся было к двери Сольер, ожидавший, что Хорти бросится к единственному выходу, грязно выругался. Ирвинделл устремился было бегущему лорду наперерез, но времена его молодости прошли – беглец оказался намного более резвым. Швырнув под ноги метнувшемуся от двери стражнику стул, он одним махом взлетел на подоконник, примеряясь прыгнуть на крышу ближайшего сарая… и был буквально сбит на пол врезавшимся в него Вардисом.

Райсен попытался бороться. Его рука скользнула к перевязи с мечом, но лорд Кантор оказался проворнее. Левой рукой он перехватил запястье соперника, взвыв от боли, а правой нанес ему удар в лицо. Брызнула кровь, Хорти нечленораздельно вякнул, а Вардис уже занес кулак для второго удара.

– Я забыл вас предупредить милорд, – с деланным сожалением произнес он. – Я не умею прощать обид.

И нос Райсена звучно хрустнул, встретившись с костяшками лорда Кантора.

Спустя десяток минут северяне оставили за собой ворота Гофоса. Моэраль и Вардис шли рядом, в шаге позади топали Ирвинделл и Сольер, не пожелавшие ехать верхом, как и их король оставившие коней на попечение следовавшей за ними охраны. Хорти Райсена со связанными руками везли позади, накинув плащ ему на голову: Молдлейт обоснованно опасался волнений в своем войске – люди Райсенов составляли в нем едва ли не одну пятую часть и вряд ли бы дали увезти своего командира в плен.

Как Даггард будет объясняться с ними потом, Моэраля не волновало.

Вардис широким шагом спешил навстречу свободе, баюкая левую руку. От короткой схватки с Райсеном на бинте проступили пятна крови, что ничуть не мешало лорду Кантора выглядеть счастливым. Вполголоса, чтоб было слышно только Моэралю, он объяснял:

– Я очень рад, что ты приехал. Признаться, мне жутко надоело сидеть взаперти. Сначала меня держали в тюрьме, уже потом, когда Молдлейт отобрал меня у Райсена, поместили в комнате, но, знаешь, мне кажется, я весь настолько пропитался запахом подземелий, что не выветрить и за год. Пытал меня Райсен. По-хорошему, я понимаю его – я ж просто кладезь информации. Сволочь, вырвал мне два ногтя…

– Ты много ему сказал? – Холдстейн не скрывал волнения. В эти минуты он впервые в жизни жалел о своей предельной откровенности с другом и весь сжимался в ожидании ответа.

– О-о-о, – Вардис был доволен. – Такого обилия сведений он от меня не ожидал. Я прямо фонтанировал. Все рассказал: и о том, что Кэшора ты знать не знаешь, и о том, что шпионы в столице у тебя есть, и даже не один, а кое-кто в королевском совете и вовсе только твои приказы исполняет, – и, увидев, как побледнел Холдстейн, тоном знатно пошалившего мальчишки добавил. – Эринн, например.

– Что? – Моэраль удивленно вскинул брови. – Эринн?

– Именно, – Кантор лучился довольством. – Уж не думал ли ты, что я выдам им тебя с потрохами? Брось, во-первых, я не знаю всех твоих дел. И имя шпиона твоего, кстати, тоже не знаю. Я, конечно, сказал и немного правды, ну, ты понимаешь, чтобы проверили и поверили. Сказал про Арну – что это она привела тебе армию, рассказал про предательство Смони – что это был твой план. Они и так бы узнали, да и информация не так ценна… А вот про остальное я наврал. И, судя по гонцу, которого Райсен вечерком после нашего разговора отправил прочь из замка, очень скоро Линель будет осведомлен о всех твоих делах.

Холдстейн слушал, качая головой. Как он мог хоть на миг усомниться в друге?! Вардис был кем угодно, но не предателем, и теперь Моэралю было стыдно за свои мысли.

– А ногти? – спросил он наконец. – Он понял, что ты в чем-то соврал?

– Нет, – Кантор поморщился от неприятных воспоминаний. – Но я же, как ты понимаешь, не мог заговорить сразу! Это казалось бы подозрительным. Он – Райсен – привык пытать людей, знает, как это делается. Он не верит сломавшимся сразу. Он должен был удостовериться, что я его боюсь, а иного способа заставить его сделать это я не видел.

– Но ногти, – Моэраль содрогнулся от отвращения.

– Брось, это всего лишь два ногтя, к тому же левая рука. Вот если б он выжег мне глаз, я бы расстроился, а так… Ты сам подумай, ведь это стоило того! Если нам получится бросить тень на Эринна, какое преимущество мы получим!

– Огромное… Ты молодец. Но – слушай меня, – голос Холдстейна внезапно стал суров. – Второго такого случая я не допущу. Ты у меня один, и ты мне нужен. Если ты еще хоть раз сунешься в битву как простой рядовой, клянусь, я отправлю тебя в Зубец. Будешь там ждать окончания войны. Ты понял?!

И, когда друг послушно кивнул, король севера прибавил шаг.

А за его спиной, в Гофосе, армия Сильвхолла готовилась к отбытию.

Илиен

Барды поют: «Она была прекрасна как весна».

Сравнивший Илиен с весной не удостоился бы ее благосклонности. Поздняя, грязная, в этом году весна не радовала, а раздражала. Нестерпимо мучительно было расставаться с чистым белым снегом.

Карета то и дело вязла в непролазной грязи, обессиленный кучер не столько управлял конями, сколько толкал королевский экипаж. Уставшие не меньше его лошади обреченно топали вперед, с громким хлюпаньем вытаскивая копыта из месива, в которое превратилась дорога. Илиен с удовольствием прошлась бы пешком, но по обочинам тракта стояли лужи, пугавшие своей глубиной. Оставалось молча терпеть.

Обе ее служанки простыли и шмыгали носами. Илиен не сомневалась – они все проклинают ее: и служанки, и кучер, и стражники из охраны, уныло месящие грязь впереди и позади кареты. Только лорд Драмл, сопровождавший королеву в пути, старался не терять извечного радушия. Впрочем, было видно, что и его ненадолго хватит.

И все же Илиен ни на секунду не пожалела, что отважилась на путешествие. Дороги были не опасны – от Муора до самого Гофоса, где стояла до окончания распутицы армия Моэраля, курсировали королевские разъезды. Обилие стражи, в сопровождении которой путешествовала Илиен, напрочь отбивало у лихих людей все желание нападать на кортеж. А погода… что ж, это всего лишь погода. Для Илиен было предпочтительнее оказаться в болоте, нежели оставить без внимания упреки, прозвучавшие в письме мужа.

Часы тянулись за часами, за окном все так же маячил унылый пейзаж. Мокрые лиственные рощицы сменяли не менее мокрые полоски полей, по ветвям придорожных кустов с бешенным чириканьем прыгали нахохленные воробьи. Один раз Илиен показалось, что в зарослях пожухлой, оставшейся еще с осени травы мелькнула облезлая лисья шкурка. Наконец, дорога стала чуть суше и ровнее, предчувствовавшие конец мучениям лошади ускорили шаг, и за очередным поворотом показалась окруженная частоколом деревня.

– Заночуем тут, ваша милость? – поинтересовался Улисс Драмл, подъехав к карете. – Скоро стемнеет, сегодня до Гофоса мы не доберемся.

– Вам решать, милорд, – смиренно ответила Илиен, хотя ей совершенно не хотелось останавливаться на ночлег в деревушке. Сердце звало к мужу, каждый день промедления раздражал. Свидание с Моэралем было возможно лишь в Гофосе, а там он будет пребывать ровно столько, сколько нужно, чтобы дороги подсохли. Илиен не сомневалась – при первой же возможности Моэраль снимется с места.

А значит, на счету каждый день.

Лорд Драмл пришпорил лошадь, обгоняя экипаж. Илиен услышала, как он отдает приказы и откинулась на сидение, с грустью уставившись в окно. Проплыли мимо колья частокола, промелькнуло лицо сторожа, открывшего ворота.

– С каких это пор у нас появилась деревенская стража? – хлюпнув носом спросила одна служанка у другой.

– Война, все боятся, – равнодушно ответила вторая.

За добротной на вид оградой скрывались убогие крытые соломой дома. На воняющей навозом улице столпились зеваки – видеть королевскую карету было для них в новинку. Впрочем, они вели себя тихо, и Илиен не стала приказывать разогнать толпу. Погруженная в мысли о муже, она даже не сразу заметила, как к ее остановившемуся у постоялого двора экипажу бочком пробирается замызганная женщина. Поэтому хриплый каркающий голос, раздавшийся у самого окна, заставил ее резко вздрогнуть.

– Ну, здравствуй, ваше величество! – услышала Илиен, повернулась и увидела говорившую.

Утопая по щиколотку в грязи, у двери кареты, возле окна, где сидела королева, стояла крестьянка. Поначалу Илиен показалось, что женщина – древняя старуха, но после, приглядевшись, поняла: да, говорившая стара, но состарили ее не годы, а перенесенные невзгоды. Лоб и щеки простолюдинки бороздили морщины, уголки губ скорбно опустились, под глазами залегли глубокие тени. Седые волосы, выбивавшиеся из-под криво повязанного платка, неопрятными космами спадали на плечи. Одежда старая, не очень чистая, и все бы могло свидетельствовать о крайней неряшливости говорившей, если бы не аккуратные заплатки, давно, судя по виду, наложенные на поношенное платье, линялое от времени, да самодельные кружева, обрамлявшие воротник. Почувствовав в облике женщины некое несоответствие, Илиен взглянула в глаза крестьянки и отшатнулась – горе, великой силы и глубины горе, горе чистое, незамутненное увидела она на дне мрачно горящих решимостью зрачков. Илиен сама не заметила, как вытащила из кармана золотой и протянула его крестьянке.

И тут произошло невообразимое. Грязная баба с диким нечеловеческим воплем ударила королеву по руке. Монета упала в грязь, сверкнув напоследок блестящим краем. Нерешительно стоявшие до этого стражники, ожидавшие указаний королевы, без приказа ринулись вперед и подхватили крестьянку под руки. Та не вырывалась, лишь глядела на Илиен сверкавшими от ненависти глазами.

– Думаешь, монетку дала, так откупилась? Так?! – заговорила она резким, насилующим слух голосом. – Правильно, кто мы, для вас, богатых, так, мусор под ногами. Я – дерьмо, а ты – королева. К королю своему едешь, конечно. Король севера, так его называют… Два сына у меня было, два, и обоих забрал себе твой король. Забрал молодых парней, вернул два холодных трупа. Двоих детей породило мое чрево, два столпа, на которые опиралась моя старость! А ты от меня монеткой откупиться хочешь!!! Так знай, будет твое чрево проклято во веки веков, семью печатями запечатано! Как матери, мне подобные, остались бездетными, так и тебе вовек не поднять на руки своего ребенка! Проклина-а-а-а…

Вопль старухи оборвался, изо рта хлынула кровь. Илиен широко раскрытыми глазами смотрела на острие меча, проклюнувшегося из костлявой груди.

– Говорят, если проклятие не успеть произнести до конца, оно не подействует, – сказал Улисс Драмл, извлекая клинок из обмякшего тела убитой.

Королева молча задернула занавеску и закрыла лицо руками.

Проснулась она поздно. Во дворе уже ждала запряженная карета, вычищенное служанками платье свисало со спинки кровати, ноздри щекотал запах остывающего завтрака. Странно, почти до рассвета королева проворочалась в постели без сна, но потом, уже под утро, ее сморило, да так крепко, что Илиен, сквозь дрему слыша, как суетится прислуга, как поют петухи да мычат запертые в хлевах коровы, не могла вырваться из паутины сновидений.

Взглянув на стоящий у кровати поднос с тонкими ломтиками прожаренного бекона, женщина почувствовала, как предательски заныл – заболел живот. Так всегда случалось, когда Илиен волновалась, так было и в этот раз. Королева откинулась на подушку, дав себе зарок подняться через минуту, и задумалась.

Доверчивая и суеверная от природы, она болезненно восприняла как злое пророчество крестьянки, так и ее убийство Драмлом, но в глубине души была благодарна за это убийство, ища в словах лорда – словах о непроизнесенном проклятии – оправдание. Что если он прав? Что если несчастная женщина и впрямь не успела проклясть ее как положено? Илиен было стыдно за такие мысли, но, увы, она ничего не могла с собой поделать.

А еще Илиен боялась. Там, в Гофосе, до которого осталась пара часов пути, ей суждено было увидеться не только с мужем, но и с отцом, и она представить себе не могла, как оправдаться перед ним за брак Иоли. Отец верил ей, верил настолько, что не побоялся доверить младшую сестру, а она, Илиен, не только не устроила жизнь девушки, она, можно сказать, погубила ее.

А все остальное? Казнь Ульрька, эта неудачная попытка завести свой двор… Как ей глядеть в глаза мужу после всего, что сделано?

Илиен тяжело вздохнула и села. Выбора все равно не было – оставаться в одиночестве в Вантарре она больше не могла.

Сборы не заняли много времени, уже спустя час после пробуждения Илиен вновь сидела в карете. Толпы любопытных вокруг уже не было, лишь пара мальчишек оседлала ближайший плетень. Но королева видела, как мелькают в щелках приоткрытых ставень лица, как едва заметно отодвигаются в сторону занавеси… Село провожало ее недоверием и настороженностью, не зная более, чего ждать от королевы, принесшей им смерть.

Вновь запетляла по степи дорога, и глазам открылся все тот же унылый пейзаж. Не выспавшуюся Илиен скоро сморило, и она, свернувшись калачиком, задремала на сиденье, убаюканная мерными толчками, не посыпаясь даже, когда толчки эти становились сильнее и хаотичнее – это карета застревала в вязкой колее и ее подталкивали сзади.

Разбудил ее лязг цепей и резкий окрик. Вздрогнув всем телом, не понимая, где находится, Илиен села и заозиралась по сторонам.

– Мы приехали, госпожа.

И верно, карета въезжала во внутренний двор, оставляя позади растворенные ворота. Илиен поправила волосы и выглянула в окно.

За свою жизнь ей довелось увидеть лишь два замка: Иэраль, в котором она родилась, и Холдстейн, в котором теперь была хозяйкой. Гофос оказался третьим.

Первое, что бросилось в глаза – обилие людей. Гофос напоминал Холдстейн в день ухода армии, только еще более переполненный. Куда ни кинь взгляд – везде сновали солдаты. Каждый был занят: что-то нес, тащил, куда-то целенаправленно шел. Ржали кони, лаяли собаки, в воздухе висел запах сотен тел, казалось, в небе над крепостью зависло облако пара от дыхания стольких живых существ.

Улисс Драмл подскочил к карете и распахнул дверцу. Илиен, облокотившись о предложенную руку, вышла наружу и тут же сощурилась из-за яркого солнца. А когда распахнула глаза, Моэраль уже стоял перед ней.

Ноги Илиен подогнулись. Она глядела на мужа и видела его как в первый раз. Этого Моэраля она не знала. За прошедшее со дня расставания время он будто вырос на целую голову. Многодневная щетина старила его на несколько лет, а взгляд пронзительных синих глаз, казалось, стал еще суровее. Но каким уверенным в себе и полным жизни он выглядел! Он напомнил Илиен сокола, вырвавшегося на свободу. Тут он был на своем месте, естественном, присущем ему, в мире мужчин, и ей на миг показалось, будто она тут лишняя, она глупо поступила, пытаясь вторгнуться в этот мир, стать частью его.

– Моэраль… – пролепетала она, и желая, и страшась подойти к мужу.

На одно короткое мгновение ей показалось – сейчас он рявкнет на нее, силой запихнет обратно в карету и велит поворачивать восвояси… этот миг прошел, а Моэраль подошел к жене и взял за локоть.

– Идем.

Королева послушно засеменила рядом с мужем, и он провел ее сквозь двор, распахнул дверь, заставил подняться по ступенькам. Илиен сама не заметила, как оказалась в крохотной спальне с одной кроватью и сундуком в углу.

– Вообще-то это комната Сольеров, но я попрошу их переселиться, – Моэраль нарушил затянувшееся молчание. – Располагайся, я пока прикажу слугам освободить место для твоих вещей.

– А ты? – Илиен клещом вцепилась в рукав мужнина камзола, не давая Моэралю развернуться и уйти. – Я думаю, моим вещам место в твоей спальне.

– У меня нет спальни. Гофос слишком тесен, чтобы каждому благородному тут оказывали положенные почести в виде отдельных комнат и личных слуг. Лорды сидят друг у друга на головах, так что я сплю в кабинете.

– Тогда и я буду спать там.

– Нет! – возглас получился слишком резким и грубым, и Моэраль поспешил смягчить речь. – Илиен, кабинет – это место, где я работаю. Там стол, письма, карты. Там ходят чужие люди. Даже ночью. Это неподходящее место для тебя.

Губы королевы задрожали.

– Я вижу, – едва сдерживая слезы пробормотала Илиен. – Весь Гофос – неподходящее место для меня.

– Верно, – Моэраль не стал возражать. – Более неподходящее место сыскать трудно. Тут грязно, тесно и шумно, тут проблемы с водой, так что попрощайся с мыслью о теплой ванне, тут бегают крысы, тут нет даже приличной кухни, и еду готовят на кострах, тут нет женщин, кроме шлюх, поэтому готовься скучать в одиночестве… Тут вообще очень погано, и я жду не дождусь, когда дороги подсохнут, и мы сможем уйти, и поэтому я хочу спросить тебя: о чем ты думала, приехав сюда?

Илиен потупилась. Она стремилась к нему, стремилась душой и телом, а он стоял, смотрел на нее равнодушно, как на случайную знакомую, не на жену, и спрашивал, почему она приехала к своему мужу. И это тогда, когда ей так хотелось, чтобы он просто ее обнял…

Поняв, что не дождется ответа, Моэраль утомленно вздохнул.

– Илиен, вернись домой. Пускай сейчас у нас небольшое перемирие, вообще-то идет война. Тебе опасно оставаться тут, тебе будет скучно и неуютно, а у меня так мало времени…

– У тебя и в Вантарре было мало времени, – королева подняла на мужа умоляющий взгляд. – Я поняла свою ошибку, прости меня, но после твоего письма…

– Я больше не сержусь.

– Я не про это. Ты прав, это несправедливо, что у твоего соперника скоро будет наследник, а у тебя – нет, но сам подумай, ведь ты далеко от меня, о каких детях может идти речь?

– Так вот оно что! – Моэраль рассмеялся. – Признаться, такого я не ожидал. Что же, дорогая, раз дело обстоит именно так, оставайся, но я тебя предупредил – на особые удобства тут рассчитывать нечего. Располагайся, отдыхай. Я приду, когда освобожусь.

И, легко мазнув губами по волосам жены, король ушел.

Илиен с тоской оглядела убогую комнатенку и села на кровать. Совсем не такой встречи она ожидала, совсем не такой.

Несмотря на слова Моэраля, ванну королеве все же приготовили. Не такую удобную, как она привыкла, так, обычную большую бочку, зато полную горячей воды, а мыло Илиен привезла с собой.

Служанки потерли ей спину и помогли промыть волосы, вместе с грязью смывая и усталость пути, и разочарование от холодного приветствия мужа. Илиен повеселела, сгрызла подвявшее, с осени сохранившееся яблоко, оделась в простое темно-лиловое платье и, с трудом дождавшись, пока волосы просохнут и служанки уложат их в косы, вышла во двор.

Вечерело. С кухни, кушанья в которой готовились только для господ, тянуло пригоревшим луком. Тонкий дымок вился над трубой, уходя ввысь. Прямо во дворе, прилепившись к стенам немногочисленных построек, ютились палатки – все больше рыцарские, отряды простолюдинов устроились за стенами. К единственному на всю крепость колодцу стояли оруженосцы с ведрами, разом поклонившиеся при виде королевы.

Илиен ступила на жесткую как камень, утоптанную сотнями ног землю, радуясь царящей вокруг чистоте. Опасаясь болезней – вечных спутников грязи – Моэраль строго-настрого приказал не бросать где ни попадя объедки и справлять нужду – даже малую – в отхожих местах. Даже за теми лошадьми, которых держали в конюшнях крепости, убирали каждый день.

Худощавая, но крепкая ладонь легла королеве на плечо, и Илиен вздрогнула, узнав руку отца. Собрав волю в кулак, она обернулась, вымучено улыбнувшись.

– Отец…

Лорд Ирвинделл молча привлек дочь к себе, и Илиен с трудом сдержала слезы. Последний раз он обнимал ее так давно, очень давно, когда не было речи о ее замужестве, когда она была еще совсем юной девочкой… Но не зря говорят, что ребенок всегда остается ребенком в глазах родителя.

– Доченька, – Теллин ласково погладил Илиен по голове и отстранился, окидывая ее взглядом. – Очень устала в дороге?

Она лишь кивнула. Глядя в ласковые глаза отца, по-настоящему радовавшегося ее приезду, Илиен не могла не думать, что скоро эти же очи засверкают молниями, когда она скажет ему…

– Это правильно, что ты решила быть рядом с королем. В войне затишье, но оно будет длиться недолго.

Илиен кивнула, и отец и дочь медленно двинулись вдоль стены.

– Я думал сам написать тебе – просить приехать. В каждой битве Моэраль подвергает жизнь опасности, а наследника у него нет. Это весьма беспокоит его приближенных, ведь в случае гибели короля мы потеряем все.

Илиен зябко передернула плечами. Ее коробило сухое рассуждение о жизни и смерти ее мужа, спеша в Гофос она меньше всего думала о политике, стремясь просто быть рядом с любимым человеком… Ее не заботила будущность его вассалов, возможная победа Линеля в случае чего. Но она промолчала. Ее отец рассуждал как мужчина, заглядывающий далеко вперед. И его желания в целом совпадали с ее собственными. Уместно ли было ей, всего лишь слабой женщине, высказывать что-то против?

Лорд Теллин продолжал:

– Я не могу сказать, как долго мы простоим в Гофосе. Эта крепость на редкость неудобна для размещения армии, и я думаю, едва лишь кончится распутица, Моэраль примет решение отсюда уходить. Тебе лучше поехать с ним. Илиен, я хочу, чтобы ты поняла, – Ирвинделл пристально взглянул на дочь, – вокруг твоего мужа как вокруг любого другого короля вьются самые разные люди. Не все они желают ему добра, напротив, большинство из них пытается с его помощью уладить собственные дела. Нельзя, чтобы король оказывал таким выскочкам предпочтение перед родней. Тебе как жене нужно блюсти при муже интересы нашей семьи.

Илиен недоуменно посмотрела она отца. Неужели он всерьез думает, что она имеет на Моэраля хоть какое-то влияние? Это было бы смешно, если б не было так печально…

Но Теллин неверно истолковал взгляд дочери.

– Понимаю, для тебя это все – слишком сложные матег’ии, но ты королева, Илиен. Так уж случилось, что именно на тебя возложена обязанность следить за процветанием нашего рода, а процветание это напрямую зависит от короля. Привлекай мужа на нашу сторону, склоняй его к нам, как может склонить только женщина. Он король, но он и мужчина, а ты красива, и красота твоя еще не успела ему надоесть. Он видел тебя лишь несколько недель, он успел соскучиться…

Лорд все говорил и говорил, а горькие слезы уже душили Илиен, грозя вылиться в рыдания. Он не знал. Он ничего не знал.

О чем он думал, этот человек, ее отец, отдавая ее замуж, зная, что сердце Моэраля принадлежит другой? Беспокоился о славе рода, ведя ее на заклание? Или искренне желал любимой старшей дочери счастья?

Как бы то ни было, он был слеп, ее многомудрый отец, слеп, поскольку исключал из своих расчетов такое сильное чувство как любовь.

– Илиен! Да ты не слуфаеф меня!

Королева вздрогнула и пришла в себя. Только сейчас она поняла, что прослушала последние пять минут речи отца, с головой погрузясь в собственные мысли. Невольно ей стало стыдно. Это был отец, ее отец, человек, которого она безмерно любила и которому безмерно доверяла. Разве он был виноват в том, что когда-то давно, будучи почти ребенком, Моэраль встретил Рейну Артейн?

– Прости меня, папа. Я устала, не могу прийти в себя после дороги. Я постараюсь сделать, как ты говоришь…

Но Ирвинделл был недоволен.

– Постараюсь? Дочь, ты не понимаешь меня. Мы – Ирвинделлы – дали твоему мужу все. Тебя. Войско. Поддержку. Мы – самые главные, самые первые, самые важные его союзники. Но нас постепенно и неуклонно отодвигают в сторону. И кто? Кантор, который на момент начала войны предложил Моэралю лишь собственный меч! Сольеры, в чьем войске людей в г’азы меньше чем в нашем, которые не побрезговали связаться с обнищавшими Ульрьками, слабо отличающимися от собственных крестьян…

– Ульрьк? – Илиен невольно вздрогнула.

– Ульрьк, Илиен, Ульрьк. Младший Сольер женился на их девчонке, уже не знаю в надежде на что, ведь у лорда есть наследник…

– Папа, – Илиен больше была не в силах скрывать от отца (о, боги, он не знает, не знает!!!) порочащую ее правду. – Ниелиса Ульрька больше нет. Я думала, ты уже знаешь, папа…

Ирвинделл изменился в лице. В это мгновение он как никогда ясно понял близость своего падения, свое бессилие, которое не компенсировать никаким немыслимым упорством… Он не знал. Ближний круг короля знал, а он не знал, так значит, он не входил в этот ближний круг? Значит, Холдстейн и впрямь больше доверял Сольерам, чем ему. Сольерам, оба из которых станут лордами-наместниками, Сольерам, незаметно взявшим большую силу…

Ничего этого дочь лорда, конечно, не поняла. Давясь словами Илиен спешила излить отцу наболевшее, говорила, говорила и говорила, не замечая, как Теллин меняется в лице.

А у него на глазах Иэраль горел синим огнем. И сгорало в этом огне и кресло лорда-председателя королевского совета, на которое он в глубине души все же рассчитывал, и жалованный короной дом в столице, и портрет во весь рост, на котором он уже видел себя изображенным рядом с королем… и все мечты, все тщательно лелеемые планы…

Но еще хуже стало, когда прозвучало имя Иоли.

«Доченька… нежный хрупкий цветочек… Зачем берег, зачем глаз с нее не спускал, не объяснил ничего о жестокости людей? Растоптали цветочек, раздавили, в талую весеннюю грязь втоптали белоснежный венчик, оборвали воздушные лепестки…»

Лорд Теллин глухо застонал и новыми глазами взглянул на старшую дочь. Дурища. Корова. Как мог он объяснять ей свои замыслы и планы, на помощь рассчитывать, если она даже сестру родную от развратника в доме собственном уберечь не смогла?

– Сестра твоя где теперь? – спросил лорд хриплым голосом.

– Я замуж ее отдала, отец, чтоб позор изжить, – ответила Илиен.

– И кто взять согласился? – ни разу в жизни Теллин не думал, что спросит такое про родную дочь. Их, умниц, красавиц, с богатым приданым на быстрых конях женихи умчать должны были… не брать как залежалый товар, размышляя, надо, али нет!

Но такого ответа все же не ждал. Сначала подумал, что ослышался.

Потом развернулся и молча ушел.

Не было у него больше сил разговаривать с дочерью.

А Илиен осталась смотреть ему вслед. Не замечая струящихся по щекам слез.

Фадрик

Испокон веков Вольные Княжества служили желанным местом для всякого сброда.

Большие земли, поделенные на уделы, каждым из которых заправлял свой князь, они далеки были от единовластия, что многими воспринималось как наличие произвола. Горька была судьба так бездумно заблуждавшихся.

Из уроков истории Фадрик знал, что Вольные Княжества, несмотря на свою кажущуюся разобщенность, место вполне себе управляемое. Общие для Княжеств законы устанавливал совет князей, собиравшийся по мере необходимости, но не реже раза в год, и принятое на совете становилось обязательным для каждого жителя княжества.

В остальном же обитатели отдельных земель подчинялись воле отдельных князей – в каждой земле своего, и уж тут был полный простор для самодурства.

Например, в Гденском княжестве по сих пор сохранялся изживший себя в других местностях обычай права первой ночи, и князь с сыновьями пользовались этой самим себе дарованной привилегией. В Оском княжестве брали пошлину за пересечение мостов, и для купцов в обычае было проделывать путь, занимавший один день, за три, избегая рек. В Запрудном муж имел право публично утопить неверную жену.

Кому-то такие порядки показались бы верхом безобразия, но видна в них была и определенная логика. Совет князей не лез в дела отдельных княжеств, а отдельные князья не лезли в дела совета, таким образом, каждый оставался при своем. Подчиненность обособленной небольшой территории своему князю порождала полный контроль правителя над вверенной ему землей, таким образом, в каждом княжестве царил хоть и своеобразный, но порядок. Приезжавшие в Вольные Княжества безобразничать жители соседних государств очень скоро убеждались – свобода от власти в этих местах была лишь видимостью.

Единственным по-настоящему беспокойным местом в Вольных княжествах были границы – именно их избирал разбойный люд для нападений на проезжающих, что понятно: то и дело пересекая границы, разбойные шайки постоянно переходили из сферы подчиненности одному князю в сферу власти другого, фактически ставя себя в ненаказуемое положение. Правда, и это безобразие терпелось до поры – утомившиеся от жалоб подданных князья рано или поздно объединяли силы и устраивали сквозные рейды, в результате которых надолго занимались виселицы, а у палачей прибавлялось работы.

От одной из таких недовыловленных шаек едва не пострадал и кортеж Фадрика.

Нападение произошло на самой границе Объединенного Королевства и Вольных Княжеств. Западным лордам, ушедшим на войну, не было дела до разбойников, бесчинствующих в их землях, они занимались более важными делами, чем защита подданных, в чем Фадрик убедился самостоятельно. Едва лишь карета въехала в небольшой лесок, миновав первые деревья, как перед мордами лошадей на дорогу обрушился еловый ствол, царапая животных ветвями. Закричали от боли кони, засвистели в воздухе стрелы, пронзительно вскрикнул раненый слуга. Фадрик, вжавшийся в спинку сидения, державшийся как можно дальше от окон, терпеливо ожидал, чем же все закончится. До боли обидно было бы так позорно провалить задание отца.

К счастью, охрана Молдлейтов не даром золото получала. Тренькнули арбалеты, и густую листву пробил целый рой стремительно летящих болтов. Ломая ветки, к земле полетели тела незадачливых грабителей. Устремились в чащу фигуры с обнаженными мечами.

Через десяток минут все было кончено. Со стороны Молдлейта не было потерь, лишь раненому слуге, шипящему от боли, смурной Кобрин перетягивал бинтом насквозь пробитую руку. Разбойников погибло около семи, остальные, почуяв, что нападение провалилось, скрылись.

Убитых хоронить не стали, справедливо рассудив, что времени свободного мало, а лесному зверью тоже надо кушать. В конце концов, ведь у погибших неудачников были друзья, есть совесть – вернутся, закопают. Кортеж Фадрика продолжил путь.

От границы до земель князя Малика, куда Молдлейт направлялся в первую очередь, было едва ли три дня пути, но Фадрик не надеялся, что потратит лишь эти три дня. Проезд по землям другого князя требовал обязательного визита вежливости, а следовательно – потери еще одного-двух дней. Такое промедление раздражало, ведь во Фрисме осталась беременная жена, быть рядом с которой Фадрик почитал своим долгом… Увы, суровая необходимость заехать в замок князя Гериха – как раз соседа Малика, через чьи земли и проходила дорога – была превыше желаний самого Фадрика.

До этого ни разу не бывавший в Княжествах, Фадрик дивился виду замков местных князей. Внешне они больше напоминали дома, но какие! Толстые стены, узенькие окна, частоколы вокруг, щерящиеся копьями с железными наконечниками, острыми даже на вид. При одном взгляде на обиталище князя возникали сомнения, что подобную крепость удастся взять штурмом.

Вольные Княжества исстари славились наемниками, и поэтому замок князя неизменно окружали казармы. Вытоптанные поля вокруг, переоборудованные под тренировочные площадки, наводили на мысль, что к войне в этих местах относятся серьезно. Здесь она была не болью и разорением, а доходным делом, поставленным на поток, способом заработать на чужой беде. Провожаемый равнодушными взглядами легионеров Фадрик невольно чувствовал легкий озноб – ну как вся эта натренированная сила встанет на сторону Холдстейна?

Князь Герих приветствовал гостей радушно, с улыбкой принял привезенные подарки – еще одна обязанность для посетителей княжеских земель – усадил за стол рядом с собой. Лично налил Фадрику крепленой медовухи…

Кортеж продолжил путешествие лишь на третий день. Перепившиеся слуги не в состоянии были раньше отправиться в дорогу, да что там слуги, казалось, даже кони пошатывались в упряжке. Герих, толстый, чернобородый, с масляно поблескивающими глазками, насквозь кажется пропитавшийся спиртом, довольно ухмылялся. Для него, похоже, вусмерть упоить гостей было верхом гостеприимства.

– Передавай привет Малику, – сказал он вместо прощания, облапив Фадрика как медведь. – И удачи тебе. Знаю, знаю, зачем ты едешь, мы не дураки тут сидим. Только я вот что тебе скажу: коли уж ваши дипломаты с Советом ничего не решили, и от отдельных князей вам помощи не будет.

Удрученный наставлением князя, Фадрик с тревогой приближался к вотчине Малика. Князь – участник Совета, один из самых уважаемых людей в Вольных Княжествах – кто если не он мог оказать помощь Линелю, переломить ход пока что неудачной для Сильвберна войны? Фадрик гнал мысли, что и для него самого вмешательство князей в войну имеет немалое значение. Страшно подумать, чего Фадрику Молдлейту ждать от Холдстейна, взойди он на престол.

Дом князя Малика был в три раза больше обители Гериха. Построенный из красновато-коричневого камня, словно сам по себе выраставший из огромного холма, понизу, как рвом, опоясанный рекой, он казался жилищем исполинского великана. Избы крестьян и казармы солдат окружали его как цыплята наседку, зеленевшие ранней рожью поля простирались вокруг, насколько хватало глаз. Когда ленивое солнце проглядывало сквозь затянувшие небо облака, крыши замка блестели холодным металлом. На фоне стального блеска каплями крови выделялись алые стяги с гербом Малика – скрещенными секирой и мечом. Оружие всегда было основной тематикой гербов князей.

Не иначе как пьяница-Герих доложил соседу о прибытии посланников Линеля – Фадрика и его свиту без разговоров впустили в дом, тут же проводили в отведенную для гостей часть.

– Через час князь с семьей изволят обедать, – доложил Фадрику слуга. – Князь ожидает, что вы, милорд, к ним присоединитесь. Я приду и провожу вас.

Молдлейт кивнул, распаковывая предназначенные для Малика подарки. Связка дорогих мехов, две чаши, инкрустированные драгоценными камнями, украшенная янтарем перевязь для меча… Фадрик знал, что эти вещи отец лично отбирал для подношения в собственной сокровищнице, не обращаясь к королевской казне. Пусть официально Фадрик ехал в Княжества как посланец Линеля, на деле он скорее являлся гонцом от Королевского совета.

Спустя положенный час явился слуга. Направляясь за ним в столовую, Фадрик не раз поразился, как же далеко от нее находятся гостевые комнаты, пока не понял, что его ведут кругами. По всей видимости, слуге было дано распоряжение ненавязчиво показать гостю великолепие жилища хозяина.

Всю жизнь проживший в роскоши, Фадрик был удивлен. То ли Малик все средства тратил на украшение дома, то ли у него было столько денег, что он мог разбрасываться ими, но богатое убранство замка слепило глаза. Обилие вышитого золотом бархата, ваз и статуй, картин во всю стену, дорогих пород дерева с трудом балансировало на грани тонкого вкуса и кричащей вульгарности. Казалось: добавь еще одну вещь в составленную композицию, и изысканно украшенный коридор станет складом. Убери что-нибудь, и все рассыплется, как дурно сложенный стог.

Столовая, до которой Фадрик уже отчаялся дойти, оказалась такой же богато убранной, как и остальные помещения, только еще и заставленной цветами. Князь Малик, кряжистый, усатый, восседал во главе стола, но поднялся при виде Фадрика.

– Лорд Молдлейт!

– Князь. Благодарю за оказанное гостеприимство.

– Присаживайтесь. Мой повар сегодня приготовил гусей, присоединяйтесь к трапезе.

Фадрик благодарно кивнул и уселся за стол, невольно отметив (как до этого и в доме Гериха), что в Вольных Княжествах столы сервируются проще, чем в его родной стране. И люди здесь были проще в обращении, дальше от условностей… что, впрочем, не делало их меньшими интриганами.

Предложенное Фадрику место располагалось напротив юной девушки, едва ли старше шестнадцати, чернобровой, белокожей, богато одетой, по-видимому, дочери самого князя. Фадрик невольно засмотрелся на нее, сравнивая с Рейной: две иссиня-черные толстенные косы, завернутые вокруг головы девушки, придавали особую хрупкость ее плечам – это свойство Молдлейт особенно ценил и в жене.

Заметив взгляд гостя, красавица брезгливо дернула углом рта… и едва не слетела со стула от отвешенной отцом оплеухи.

– Совсем вежество позабыла?! – Малик, красный от злости, переводил взгляд с девушки на средних лет женщину, сидевшую подле нее. – А ты чего смотришь?! Дочь при тебе на гостя морду кривит, а ты сидишь как ни в чем не бывало.

– Полноте князь, – Фадрик, неприятно пораженный происходящим, не мог не вмешаться. – У нас при дворе редкая женщина смотрит на меня без отвращения, так что я привык. Не стоит оскорблять леди из-за меня.

Девушка, прижавшая ладошку к горящей щеке, с ненавистью взглянула на нежданного заступника. Похоже, вмешательство Фадрика оскорбило ее больше, чем рукоприкладство отца.

– У вас в Сильвхолле бабы могут вести себя как угодно, – ухмыльнулся Малик. – А у нас приличия знают. Извиняйся, Алика.

– Прошу прощения, милорд, – сквозь зубы пробормотала девушка. Ненависть в ее глазах коробила Фадрика хуже любой кривой ухмылки.

– Вы ни в чем не виноваты, миледи. Князь, я со своей стороны считаю неприятность исчерпанной.

– Как хотите, – Малик равнодушно пожал плечами и потянулся к гусю. – Эх, хорошая птица…

Подвести князя к деловому разговору у Фадрика получилось только спустя несколько дней. Прекрасно знавший цель поездки Молдлейта, Малик не намеревался облегчать ему задачу. Благосклонно принимая подарки, он болтал о всякой ерунде, таскал гостя по всему поместью, показывая то новую мельницу, то недавно родившегося жеребенка. Одним словом: делал вид, что Фадрик заехал просто так, по дружбе.

А Фадрик не торопил события. С удовольствием пил молодое вино, смотрел коней, кивая с видом знатока, хотя о лошади знал лишь с какой стороны на нее садиться, вел долгие беседы о сельском хозяйстве. Словно где-то там, в родной стране, не шла война.

Наконец, Малик смилостивился. Как-то раз, неспешно прогуливаясь с Фадриком по саду, он заметил:

– Ты зря потратил время на дорогу сюда.

– Не думаю, – Молдлейт улыбнулся. – Я прекрасно провел время.

Князь усмехнулся, оценил шутку. Густые усы задрались вверх, закрыв кончик носа, и тут же опустились – князь говорил вполне серьезно.

– Я просто говорю, что тебе не получить от меня одного то, что отказался дать весь Совет.

– Признаться, я весьма надеялся на ваше влияние…

– При чем тут мое влияние? Я не король, которому позволено самодурство, я просто князь, один из нескольких. Совет выставил вам условия, хотите – принимайте, хотите – нет, дело ваше.

– Согласие на помощь Княжеств опустошит казну, – сознался Фадрик. – Если б у его величества было чуть больше золота, в моем визите не было б нужды.

– Его величества? Знаете, Молдлейт, вам надо бы выражаться определеннее, я, например, общался с посланцами обоих величеств вашего королевства.

Выдержки Фадрику не хватило.

– Холдстейн – не король, он узурпатор, посягающий на законную власть!

– Приятно видеть чужую преданность, милорд Молдлейт, особенно так горячо проявляемую, но мы тут в Вольных Княжествах смотрим на вещи несколько по-другому. Наши земли, власть, богатство – все взято силой, и мы уважаем человека, готового поступить так же. Тем более, что и некоторые законные притязания на трон у него имеются.

– Вы про завещание? – Фадрик скривился, как от кислого. – Его величество усопший король Таер при всей полноте власти все же не имел права назначать себе наследника.

– Не вступайте со мной в дискуссию как крючкотвор, Фадрик, это дело бесполезное. Моя философия проста, если хотите: человек вправе распоряжаться всем, принадлежащим ему, даже властью. У меня самого двое сыновей. И ни один из них не знает, окажется ли на моем месте. Может быть, княжной станет Алика, характера у нее на то хватит. А может быть, дадут боги, у меня будет еще один сын, и свое княжество я оставлю ему. Так что Холдстейн для нас ничуть не хуже Сильвберна. Между прочим, и цена на наших солдат для обоих ваших королей одинаковая.

Фадрик вздрогнул.

– Надеюсь, у Холдстейна золота будет не больше, чем у нас.

Малик равнодушно пожал плечами, и Фадрик неожиданно испытал к нему сильную неприязнь. Что бы ни кричали там князья про ратную силу и воинский дух, на деле они оказывались торгашами, готовыми продаться любому, кто больше заплатит. С другой стороны – вмешался в рассуждения Фадрика холодный голос рассудка – это не их страна, не их король и не их война. Так почему бы не нажиться на горе, которое тебя не касается?

– Малик, скажите честно, Холдстейн дал вам однозначный ответ?

– Пока нет. Но кто знает – война дело непредсказуемое. Один день он выигрывает, и ему кажется, по силам справиться самому, другой начнет проигрывать – и схватится за любую возможность.

– А если на вашу цену согласятся оба: и король, и узурпатор?

Князь недоуменно посмотрел на лорда:

– Вы бы, Фадрик, послали своих людей сражаться друг против друга?

Молдлейт промолчал. У него имелись большие сомнения, что княжества, поставлявшие солдат как товар, будут сильно принципиальны в таком вопросе. Но вслух он этого, разумеется, не сказал, а спросил:

– Скажите, князь, а если не нанимать солдат всех княжеств, а обратиться, скажем, к одному отдельно взятому князю?

– Вы получите отказ, – Малик даже не попытался смягчить ответ. – Против князя, поступившего вопреки воле Совета, поднимутся все. Наша сила в единстве, милорд.

«Понимала бы это наша знать, насколько было бы проще», – подумал Фадрик.

Разговор на время застопорился. Из зелени, сбоку от тропинки, выступила беседка. На резных перилах сидела, бездельничая, Алика.

– Мое сокровище, – с теплотой в голосе заговорил Малик. – После двух парней нам с женой очень хотелось девочку, и боги подарили, да надсмеялись по привычке. По виду девка – по натуре парень. Все думаю замуж отдать, да жалко…

– Мужа? – пользуясь благодушным настроением князя Фадрик осторожно пошутил.

Шутка удалась. Малик раскатисто рассмеялся, Алика, вздрогнув, повернулась. Темные от гнева глаза мазнули по Фадрику, заочно обвиняя, девушка резко вскочила, миг, и ее уже нет. Даже кусты не шелохнулись.

– Огонь! – отсмеявшись воскликнул Малик. – Ну прямо чистое пламя. Как она вам?

– На мою жену похожа, – рассеянно ответил Молдлейт, все еще пытавшийся разглядеть, куда скрылась девушка.

– Вы женаты? Ни за что бы не подумал.

Фадрик, ничуть не удивившийся и не обидившийся, кивнул:

– Уже не первый месяц. Рейна ждет ребенка, а я вынужден был уехать от нее.

Он хотел добавить еще что-нибудь, например, что это ужасно несправедливо, что он с большим удовольствием был бы с женой, чем выполнял поручения отца… Но, разумеется, говорить таких вещей было нельзя. Впрочем, Малик все прекрасно понял и так.

– Поезжали бы вы к жене, милорд. Ваше дело – пустышка, а вы уже убили на него столько времени.

– И еще убью, – мрачно ответил Молдлейт. – У меня, князь, есть приказ, и я должен исполнить все, что в моих силах.

Малик только покачал головой.

– Я даже не буду желать вам удачи, все равно бесполезно.

Понурым возвращался Фадрик в покои. Разговор с Маликом не только расстроил его, но и разбередил душу воспоминаниями о жене.

Он думал о ней каждый день, каждую ночь. Все, чего он желал – оказаться с нею во Фрисме, чтобы не надо было никуда бежать, ни перед кем лебезить. Оттого вдвойне тяжело было услышать собственные мысли из уст Малика.

Он действительно зря тратил время, вел пустые разговоры, когда должен быть рядом с женой.

По его расчетам, времени до родов еще достаточно, но провал переговоров с Маликом означал, что придется ехать к Ведишу, а это еще неизвестно сколько потерянного времени.

И из княжеств он вынужден будет поехать в Сильвхолл.

Если он и успеет к родам, то впритык.

Поглощенный собственными мыслями, расстроенный до предела, Фадрик не заметил, как из-за поворота навстречу ему вышла Алика. Не желая уступать дороги, она не сделала ни шага в сторону, и Молдлейт налетел на нее. Алика вскрикнула и упала, трость, на которую Фадрик опирался при ходьбе, больно стукнула ее по ноге.

– О, простите леди! – залившийся краской Фадрик торопился помочь девушке, но та возмущенно отбросила его руку.

– Что вы себе позволяете?!

– Миледи, я просто хотел помочь…

– Я спрашиваю: что вы себе позволяете?! Вы смеетесь надо мной, настраиваете против меня отца, вы швыряете меня на пол и бьете тростью!

– Леди Алика, поверьте мне, я не хотел…

Фадрик умереть готов был от смущения.

Но девушка не унималась. Она вскочила, попутно наступив на подол собственного платья, тонкая ткань хрустнула, неумолимо расползаясь по швам, но Алика этого не замечала. Вся красная от злости, с искривленным в гневе ртом и блестящими от слез глазами, она наступала на пятившегося от нее Фадрика, размахивая кулаками.

– Ты, чудовище, ты, мерзавец!

Молдлейт долго мог терпеть оскорбления, особенно – оскорбления, исходящие от женщины. Но кулак, летевший ему в голову, он проигнорировать не мог. Неуклюже увернувшись, он схватил Алику за запястье и завернул ее руку за спину. Алика дернулась, взвизгнула, и Фадрик прижал ее сильнее. Они оказались лицом к лицу.

Ее дыхание отдавало чем-то сладким, когда она сказала:

– Я же вижу, что ты меня хочешь, хочешь и поэтому так смотришь. Только идиот вроде тебя может подумать, что такой уродец вправе вожделеть меня!

В момент, когда она это говорила, ее лицо светилось торжеством. Она думала, что поняла его до конца, что ее слова оскорбят его всерьез.

Триумф сполз с нее как старая шкура со змеи, когда Фадрик едко рассмеялся.

Он отпустил ее руку, отступил на шаг, смерил ее, взлохмаченную, в рваном платье, пренебрежительным взглядом.

– Ох, леди, – он удрученно покачал головой, – я-то думал, вы похожи на мою жену. Как же я ошибался! В ней благородства хватит на сотню таких как вы. И воспитания – тоже.

Алика сжалась, словно ее ударили. Может быть она, балованная дочка богатых родителей, и впрямь в первый раз слышала в свой адрес такие жестокие слова, она, всю жизнь считавшая себя лучше других. Может быть, он все же зря так ее обидел…

Фадрику было все равно. Он поднял упавшую было трость и прихрамывая пошел прочь. Сердце болело от незаслуженной обиды, готовые вот-вот пролиться слезы застилали глаза.