Цвет боли: белый бесплатное чтение

Темней всего перед рассветом

— Вот так… Это твой последний час! — прошептала женщина.

Несколько мгновений она наблюдала за жертвой, потом вздохнула и поспешила прочь. Оказывается, убивать не так уж трудно…

Звонок дежурному поступил в 7.30 утра. Взволнованный женский голос сообщил, что некая Эмма Грюттен обнаружена мертвой. С большим трудом удалось получить адрес, где совершено преступление, звонившая сквозь всхлипывания твердила только, что это она виновата, она!

Инспектор Мартин Янссон, дежуривший в тот день, вернее, уже готовившийся сдавать дежурство, выругался сквозь зубы. Ну что бы этой бестолковщине не укокошить кого‑то на полчаса позже или хотя бы позже сообщить об убийстве? Нет, выбрала границу между дежурствами, следующему передать не успеют, придется разбираться с этой малохольной… Особое неудовольствие у инспектора вызывало сознание, что это утро пятницы, следовательно, зависнув сегодня, они с напарником Дином Марклундом потеряют все выходные.

Но ворчи, не ворчи, а выбора все равно нет, Мартин махнул рукой Дину:

— Пойдем. Может, там ничего особенного?

Группа уже выехала, и им пришлось отправиться на машине Дина самим. Пока Марклунд крутил по улицам, стараясь каким‑то одному ему ведомым путем вывернуть на Мидсоммаркрансен, Мартин пытался вспомнить, что знает об этом районе. Ему не приходилось заниматься расследованием именно там, все, что инспектор помнил — желтые дома под красными крышами, парк под названием «Лебединый пруд» и фабрику Эрикссон. Рабочий район, никогда не претендовавший на изысканность или особое к себе отношение.

— Дин, нужно где‑то выпить кофе. Жертва не сбежит, свидетельница, если сама позвонила, тоже, а я вот‑вот засну… К тому же группа уже там, пусть пока все осмотрят сами.

Мартин понимал, что такой просьбой портит Марклунду удовольствие, тот любил добираться до места происшествия первым, демонстрируя потрясающее знание города. Но Янссон и впрямь был готов заснуть. В предыдущую ночь у его супруги Жанны болел зуб, она ныла и не давала спать никому, ни в какую, не поддаваясь на уговоры съездить к врачу посреди ночи. Этой ночью у них тоже не было возможности заснуть, бузили наркоманы…

Но Дин, видно, и сам был не прочь выпить кофе, кивнул:

— Сейчас остановимся на заправке «Шелл» при съезде с Хагертенсваген, там попьем и я заодно заправлю бак.

— Как ты помнишь все улочки вне центра?

— В такси работал полгода. Этого хватило, чтобы изучить город.

Они выпили кофе, заметно полегчало, хотя перспектива все выходные заниматься убийством бодрости не добавляла.

— Далеко там Пиндгсваген?

— Нет, рядышком. Скоро будем. Хорошо бы так же скоро обратно. Сказали, что ничего особенного: укокошили при попытке ограбления…

Мартин в ответ только вздохнул. Он по опыту знал, что самое простое и понятное преступление может отнять столько времени, что не только о завтраке, но и об ужине забудешь, причем не на один день…

И впрямь район желтых домов под красными крышами…

На место прибыли быстро, в указанной квартире застали молодую женщину, опухшую от слез, страшный бедлам и труп на полу.

Окинув взглядом место преступления и съежившуюся на табурете в кухне несчастную фигурку, Мартин Янссон поморщился, он терпеть не мог вот такие убийства — нелепые, совершенные в запале, после которых убийцы раскаиваются вполне искренне, но их все равно ждет наказание. Конечно, в суде учтут это раскаянье, но человек может казнить себя куда жестче любого правосудия. Минутное сумасшествие — и вся жизнь насмарку.

Но уже второй, более пристальный взгляд подсказал следователю, что здесь не все так просто. Беспорядок в комнате свидетельствовал о поисках, но не о борьбе. Убитая лежала на полу в довольно странной позе, крови вокруг ее проломленной головы было немного. Патологоанатом, поприветствовав Мартина, хмыкнула:

— Пытались сделать вид, что убили, ударив по голове.

— А в действительности?

— В действительности она умерла от чего‑то другого, удар лишь более поздняя имитация… От чего именно, смогу сказать только после вскрытия.

Янссон кивнул, эта патологоанатом опытная, если уж Агнесс Валин не может с первого взгляда определить причину смерти, то никто другой не сможет. Кроме разве самого убийцы.

Или самой?

Никаких следов взлома и даже борьбы, несмотря на разбросанные вещи, погибшая явно сама впустила убийцу.

Еще раз оглядев комнату, Мартин отправился в кухню, где у стола зареванная молодая женщина, пыталась рассказать Дину Марклунду что же произошло в квартире. Янссон остановился в дверном проеме, все равно в кухоньке его большое тело не поместилось бы, не создав остальным слишком много неудобств. Этого и не требовалось, обычно напарник задавал вопросы вполне толково, но на сей раз задать пришлось только один вопрос:

— Фру Хантер, вы сказали, что это ваша вина…

Женщина сокрушенно замотала головой, пытаясь справиться с очередным потоком слез, ее платочек был мокрым насквозь.

— Я… я… понимаете, если бы я приехала вчера, как она просила, то Эмма была бы жива!

— Эмма это?.. — вмешался Янссон.

Хантер кивнула в сторону комнатки:

— Эмма моя подруга, больше чем подруга, мы лежали вместе в больнице… Эмма из Брекке, — Хантер посмотрела на следователя так, словно тот раньше знал всех в Брекке, но вот забыл и теперь обязан был вспомнить. Не дождавшись нужной реакции на упоминание крошечного городка, подруга убитой сокрушенно вздохнула и продолжила: — Она позвонила позавчера и… просила приехать и поддержать ее… но я не могла. — Женщина прижала руки с мокрым платочком к груди. Мартин машинально отметил, что платок оставил след даже на тонком свитерке. — У моей двоюродной сестры была свадьба… Это уважительная причина?

Она с такой мольбой посмотрела на рослого Янссона, словно от него зависело, признать уважительной причиной чью‑то свадьбу или нет. Оба следователя ничего не понимали. А женщина продолжала сбивчиво объяснять, что никак не могла приехать, потому что свадьба — это так важно… может, не для всех, но для Марты очень важно… в их семье это традиция…

Мартин уже понял, что ничего не добьется, к тому же ему надоели рассуждения о чужой свадьбе, и следователь почти рявкнул:

— Достаточно! Теперь расскажите все толком. Не нужно о двоюродной сестре и свадьбе, расскажите о себе и погибшей.

Как часто бывает, именно громкий голос и резкий тон оказались полезны. Женщина мгновенно прекратила лить слезы и даже комкать в руках платок, выпрямилась и, глядя на Мартина, как на кролик на удава, достаточно внятно объяснила, что убитая — ее подруга Эмма, позвонила еще позавчера вечером и попросила срочно приехать, но она не смогла, потому что… Хантер на мгновение замолчала, видимо сама себя останавливая, чтобы снова не сказать о свадьбе…

— Понятно, вы приехали не вчера, а… когда?

Женщина повернулась к задавшему вопрос Дину Марклунду словно тот был ее спасителем и принялась рассказывать уже ему:

— Я приехала сегодня утром, как только смогла. И сразу сюда. Дверь не заперта, хотя у меня все равно был ключ, но она не была закрыта…

В голосе снова появились истеричные нотки. Мартин вздохнул — если начнет лить слезы, то еще на полчаса. Единственное, что он уже знал точно — перед ним не убийца, такая размазня не смогла бы и муху прихлопнуть, не то что убить горячо любимую подругу, да еще и раскидать вещи по комнате. Она вон даже сидит, старательно подоткнув под себя шерстяную юбку…

Но Хантер справилась с собой и объяснила:

— Эмма лежала вот так… Я сразу поняла, что она неживая…

— Почему?

— У нее глаза открыты и какие‑то стеклянные…

— А кто закрыл? — Мартин вспомнил, что глаза убитой закрыты.

— Я… не смогла видеть ее стеклянные глаза… Нельзя было? Но я сразу вызвала полицию…

Все выглядело как попытка ограбления, словно жертва застала преступника за этим неприглядным занятием и поплатилась жизнью.

Но Мартин разглядывал комнату и не верил в это. Скромная квартирка, хотя и с выделенной кухонькой, обставлена дешевой мебелью, которая явно куплена давным‑давно. Диван в ночное время, видно, служил кроватью, он раскладывался по принципу французской раскладушки. Да и сама жертва тоже выглядела не слишком шикарно.

Янссон наклонился, заглянул под свисавший плед в надежде обнаружить там телефон убитой. Мобильник для следователя на втором месте после самого трупа, он может так много рассказать, что любой следователь старается сразу найти телефон. Под диваном мобильника не было, нашлись только парочка лакричных леденцов и старый талон на метро. Это говорило о том, что диван не слишком часто складывали, скорее всего, вообще этого не делали.

Это, конечно, не бедность, бедным в Швеции можно стать только по собственному горячему желанию, да и то если умело скрывать это от социальных служб, но уровень много ниже среднестатистического.

Янссон невольно пробормотал:

— Что тут красть?

Валин уже все сфотографировала и сказала, что труп можно забирать на вскрытие.

— Окончательные результаты будут, когда проведу обследование. Одно могу сказать точно: это расчетливое убийство, не спонтанное. Она не попала под руку, не сопротивлялась — ее убили.

— Утешили…

Янссон еще раз обошел комнатку, открывая по пути все шкафы и ящики. Ничего примечательного, хозяин квартиры не слишком раскошелился на обстановку, квартирку, видно, снимали не очень состоятельные студенты или вообще иммигранты. Никаких особых мелочей, присущих уютному женскому дому, что невольно наводило на мысль, что она не намеревалась жить в этой норке долго. Почему?

— За что же тебя убили?..

Янссон привык доверять Агнесс Валин, она крайне редко ошибалась, и когда не могла сказать наверняка, разводила руками:

— Я лучше подожду с выводами.

Если уж вынесла свой вердикт, значит, уверена, а если уверена Агнесс, значит, так и есть. Продолжая осмотр, он машинально отмечал все мелочи, которые привлекли внимание (если честно, их было слишком мало) и зачем‑то пытался вспомнить случаи, когда бы ошиблась Агнесс Валин. Не вспомнил.

Мартин смотрел на Эмму Грюттен и пытался понять, какой та была при жизни. Внешний вид многое может рассказать о человеке, но иногда совершенно не соответствует внутреннему содержанию. Интуиция подсказывала, что за неприметной внешностью в данном случае что‑то скрывается. А интуиции Янссон привык доверять даже больше, чем Агнесс Валин.

Худая, даже жилистая. Так бывает. Есть женщины, у которых на боках откладывается каждый съеденный кусочек шпината и чайная ложка обезжиренного йогурта, а есть те, кто, заедая большую упаковку булочек упаковкой мороженого и запивая кофе с тремя ложками сахара, не страдает даже от кариеса, не говоря уже об ожирении.

Жена Мартина относилась к первым, она без конца сидела на всевозможных диетах, потому что ее мама оставалась в шестьдесят такой же стройной, как в двадцать, а Жанне непременно нужно быть «как мама». Мать самого Мартина морщилась:

— Эти француженки все такие…

Словно она знала всех француженок до единой.

От размышлений о жене, матери и всех француженках сразу Мартина отвлек голос Хантер:

— Меня арестуют?

— Если вы ни в чем не виновны, то бояться нечего. Мы во всем разберемся.

Женщина снова залилась слезами. Янссон порадовался, что у его супруги железные нервы, вот чего‑чего, а слез у своей Жанны он не видел ни разу, она не плакала ни от обиды, ни от отчаяния, ни от боли… И Мартин вовсе не был уверен, что это хорошо, но сейчас он предпочел бы вариант своей Жанны…

Конечно, ни арестовывать, ни даже задерживать Хантер они не стали, только попросили пока остаться в Стокгольме. Бедолагу приютила соседка убитой, потому что спать в той самой комнатке, где погибла подруга, Хантер не могла.

Эта же соседка подтвердила, что слышала, как завизжала Хантер, обнаружив труп, как звонила в полицию. У самой женщины в сумочке нашелся билет на экспресс от Эстерсунда, прибывающий рано утром. Патологоанатом назвала время смерти ночное, то есть Хантер говорила правду, к моменту ее появления на Центральном вокзале, подруга уже несколько часов была мертва.

Эмма Грюттен жила одна, ни мужа, ни детей. Единственный источник информации — подруга, то и дело заливающаяся слезами.

Мы сидели в «Асе», кондитерской на одноименной улице Седермальма. Моя подруга Бритт любит это небольшое кафе‑пекарню не только за богатый выбор кондитерских изделий, но и за возможность поглазеть сквозь стеклянную перегородку на работающих мастеров. Для Бритт священнодействие с тестом и кремом один из самых занимательных спектаклей.

— В Лос‑Анджелесе такого не увидишь!

Не знаю, в Лос‑Анджелесе не бывала, Бритт виднее, все же она уроженка Калифорнии, а в Швеции играет в «возвращение к истокам», поскольку свято верит, что она скандинавка. Отчасти это так, мать Бритт родилась в Швеции, но только родилась. И шведка из моей подруги такая же, как из меня японская принцесса.

Японская принцесса… в этом что‑то есть. Женственная, послушная, даже покорная… Полная противоположность и современной шведке, которая вообще не знает, что такое покорность, и активной американке Бритт, для которой послушание может быть лишь игрой от силы на пару минут.

От мыслей о японском послушании меня отвлекла все та же Бритт:

— Линн, смотри какая машина. В Стокгольме не часто такие встретишь.

О да!.. По Стокгольму не стоят пробки из красных «Феррари». Но даже если бы стояли, именно эту я узнала бы из тысячи других. На машину опиралась женщина, которую мне хотелось забыть или убить, не знаю, что больше — толстушка Хильда. Причем она явно кого‑то ждала и уезжать не намеревалась. Что же нам сидеть в кафе до вечера?

Бритт, заметив, как меня передернуло, отреагировала немедленно:

— Кто это?

— Хильда.

— Та самая? — глаза подруги округлились и просто впились в полноватую фигуру у красной машины.

Я понимала, почему Хильда так интересует Бритт.

Хильда бэдээсмщица, она учила меня, кстати, принудительно, работать плетью. Но ужасно не это, а то, что именно Хильда отвела меня в подвал на встречу с Маргит и оставила там, прекрасно зная, чем Маргит занимается и чем лично мне это грозило. А грозило мне это участием в съемках снафф‑видео — видео реальных пыток, причем в качестве подопытного кролика.

Вот почему и Хильда, и ее красная машина лично у меня ни восторга, ни интереса не вызывали. А вот у Бритт вызывала, но не из‑за машины (подруга вполне могла позволить себе купить такую же, у нее состоятельные родители) и даже не из‑за снафф‑видео, с моралью у Бритт все в порядке, — а из‑за БДСМ. Это мечта Бритт — в черной лайкре… с плетью в руках… и чтоб каблук‑шпилька упирался в тело раба‑мужчины…

Тротуар Асегатан не самый широкий, а витринные стекла кондитерской достаточно велики, чтобы всех, кто внутри было хорошо видно, тем более мы сидели у окна.

Хильда оживилась и приветственно помахала рукой, из чего я сделала вывод, что ждала она нас, скорее, меня лично. Только ее не хватало! Я вдруг поняла, что не готова простить Хильде ту роковую встречу и предательство. Казалось, простить легко, пока я не увидела толстушку и ее «Феррари», и мгновенно в памяти всплывало слишком много боли, чтобы прощать.

Мне общаться с Хильдой не хотелось вовсе, а вот у Бритт толстушка вызывала повышенный интерес. Подруга выклянчила у Ларса Юханссона мою фотографию в черной лайкре и с плетью в руке, с остервенением полосующую боксерскую грушу, и носила этот шедевр в сумочке, время от времени пытаясь внушить мне:

— Если бы оставалась вот такой, а не раскисала, Ларс ни в какой Оксфорд не рискнул бы уехать. Я тебе всегда говорила, что овцы интересны только баранам, а львы предпочитают львиц.

Возможно, она права, мой любимый «лев» Ларс, обладатель самых красивых в мире стальных глаз предпочел «львицу» Джейн Уолтер — успешную женщину, преподающую в Оксфордском университете. Но оснований считать себя овцой у меня не было. Овца погибла бы в подвале на съемках снафф‑видео, а я сумела выбраться и не в последнюю очередь моими усилиями банда была разгромлена.

Может, если Хильду простить, она исчезнет из моей жизни вместе со всеми кошмарами, которые в нее принесла? Посмотрев на Бритт, я поняла, что если Хильда и готова больше не появляться на глаза, то моя подруга жаждет противоположного. Только этого мне не хватало! Конечно, банды больше нет, остались всего двое — Улоф, прозванный за свою внешность Белым Медведем, и Маргит, ругательных эпитетов для которой у меня чуть меньше, чем словарного запаса вообще. Оба в госпиталях и под присмотром полиции, то есть неопасны, но Бритт вовсе ни к чему учиться работать плетью и вообще лезть в БДСМ. Моя увлекающаяся подружка в порыве энтузиазма способна выпороть сама себя. Ларс был прав, когда не стал ее ничему учить.

Но встречи Бритт с Хильдой уже не избежать, а если чего‑то опасного или нехорошего не избежать, то его лучше проскочить поскорее — это сентенция моей бабушки, которая всегда права. Я вздохнула:

— Пойдем, не хочется больше сидеть.

— Ага, — моя подруга полна энтузиазма, и этим все сказано.

Конечно, Хильда ждала нас и, конечно, принялась извиняться.

— Линн, простишь ли меня когда‑нибудь? Кстати, я могла бы кое‑что рассказать тебе.

— Хильда, меньше всего я хочу вспоминать то, что было. Лучшее, что ты можешь для меня сделать — не напоминать.

Она кивнула, словно принимая к сведению. Ну и хорошо. Неужели пронесло?

Не тут‑то было, упустить возможность влезть туда, куда влезать не стоит, Бритт не могла. Как же, БДСМ и без моей подруги? Ларс отказался, так хоть Хильда научит… Так и есть:

— Ты можешь научить меня владеть плеткой?

Хильда натянуто рассмеялась:

— Зачем тебе, Бритт?

— Руки чешутся врезать кое‑кому.

— Том этого не заслужил, — я попыталась свести все к шутке.

Том — парень Бритт — действительно не столь провинился, чтоб его выпороли. Да и вообще сомнительно, чтобы он это допустил, скорее, сам выпорет Бритт. Том тренер по крав‑мага — системе самозащиты, созданной для израильского спецназа, — у него мускулы не хуже, чем у Ларса, если Бритт нарвется, мало не покажется.

Кстати, они однажды пытались устроить порку «по бэдээсэмски», ничего не вышло, после первого же прикосновения плетки Бритт так взвыла, что никакой кляп заглушить не смог. Ларс, услышав о неудаче, усмехнулся:

— С флоггера начинать надо было.

На той неудаче попытки Бритт заняться БДСМ с Томом и закончились. Зачем теперь начинать снова?

— Мне лучше знать! — отрезала Бритт в ответ на мое замечание и снова повернулась к Хильде. — Научишь?

— Если Линн не против.

— С каких это пор ты стала спрашивать у меня разрешение на что‑либо?

Хильда достала визитку, протянула Бритт:

— Позвони, если все же надумаешь.

Я не удержалась:

— Хильда, надеюсь, ты помнишь, что Ларс не приветствует наши занятия БДСМ?

Та развела руками, насмешливо улыбаясь:

— Ну, если у вас самый страшный зверь Ларс…

— Ларс не зверь, Хильда, но доводить его до озверения не стоит.

Я права, если Ларса разозлить основательно, он способен свернуть шею и Хильде тоже. Будем надеяться, что этого не произойдет.

Всю дорогу домой Бритт внушала мне, что Хильда безопасна:

— Я же не полезу ни в какую банду, я не такая героиня, как ты.

Видя, что откровенная лесть не помогает (глупости, потому что я попросила о встрече с Маргит вовсе не из героизма, я вообще не представляла, чем она занимается), подруга сделала заход с другой стороны:

— Да и банды больше нет. Что случится, если Хильда покажет мне, как работать плетью?

— На твоей спине?

Бритт замерла как вкопанная, это ее привычка — в случае удивления или недоумения мгновенно останавливаться, даже при переходе дороги.

— Моей? Почему моей?

— Интересно, а чьей? Я свою не подставлю.

Но Бритт так просто с намеченного пути не собьешь, она находит что возразить:

— А на ком учился Ларс, ты не спрашивала?

Я действительно не спрашивала, просто не желала получить ответ. Это как раз тот случай, когда лучше знать меньше. Когда однажды Хильда только намеком дала понять, что Ларс порол и ее, я почти возненавидела Хильду и… На мое и ее счастье быстро выяснилось, что такого не было. Но подруга права, кого‑то же Ларс порол до меня?

Черт, вот зачем было заострять на этом внимание?!

— Вот у него и спроси, на ком учился владеть флоггером.

Бритт уже поняла, что ляпнула не то, и залебезила:

— Линн, а пойдем…

Я знала, что она скажет. У Бритт в Стокгольме, как и у меня, любимый район СоФо (Седермальм южнее Фолькункагатан), а в СоФо свои любимые магазины и кафе. В кафе мы уже посидели (ехать из Эстермальма на Седер, причем от района напротив Софийской больницы в район Медборгаплатцен на фику с пирожными — седермальский патриотизм чистейшей воды), значит, сейчас будут предложены либо «Грандпа», либо «Силветто». Подозреваю, что больше Бритт в этих двух магазинах не купил никто со дня их открытия, ей давно пора присвоить звание почетной покупательницы.

Как затягиваются и чем заканчиваются походы в эти магазины, я не забыла, а потому отрицательно качаю головой, даже не дослушав:

— Домой.

Подруга покорно соглашается. Почему, понятно — лучше уступить в малом, чтобы проскочить в большом.

Вся хитрость Бритт шита белыми нитками, она совершенно не умеет ни хитрить, ни обманывать, это с лихвой компенсируется настойчивостью и избытком энергии.

Не сомневаюсь, что Бритт плеть в руки возьмет или того хуже — подставит под нее свою собственную… в общем, то на чем сидят.

Дома вся наша веселая компания в сборе, ждали только нас с Бритт.

Вообще‑то, веселая компания это мои однокурсники Лукас, в квартире родственника которого мы живем, и его девушка Дорис, а еще Бритт со своим парнем Томом, тренером крав‑мага, так коварно ныне отбывшим на семинар в Израиль без моей подруги, самый красивый в мире обладатель стальных глаз Ларс Юханссон, миллионер, мастер шибару (искусства эстетично связывать своих моделей разными веревками и подвешивать их под потолок) и прочее, и прочее… и я.

Собственно, в квартире жил Лукас, я перебралась сюда после кошмара своего плена в банде и потери после этого нашего с Ларсом ребенка, перебралась, чтобы побыть подальше от всех. Но сама же посоветовала Лукасу привести в дом Дорис, иначе эта пара плевала бы ядом друг в дружку еще долго.

Все остальные — Бритт, Том и Ларс притащились за мной следом незваными. Бритт потому, что не может жить без меня, Том, потому что не может жить без Бритт, хотя они делают вид, что абсолютно друг от друга не зависят.

А Ларс… Зачем, спрашивается, миллионеру, имеющему замок на острове, несколько квартир в престижных районах Стокгольма, яхту, роскошный винный погреб, вертолет и еще много чего, перебираться в самую маленькую комнатку в этаком студенческом общежитии? Считается, что из‑за меня, но, боюсь, Ларс живет в соседней с моей комнатке из чувства вины. Просто в том, что случилось со мной, есть и его доля участия, это его бывшая любовница Анна‑Паула едва не убила меня, хотя потом умерла у меня на руках, его бывшая приятельница Маргит издевалась надо мной во время съемок снафф‑видео. А еще из жалости, потому что я потеряла нашего с ним ребенка.

Это самое мерзкое — понимать, что человек, в которого ты влюблена по уши с первого взгляда, находится рядом из чувства вины и жалости. Иногда хочется закричать, что ничего не нужно, но я под таким контролем общественности, меня так опекают, что проще бодренько делать вид, что все прекрасно… замечательно… лучше всех… и лучше уже вряд ли возможно…

Я делаю.

Остальные делают вид, что верят в мое притворство.

Всем так легче.

Когда Ларс переезжал в наш теремок, я поставила условие: меня не касаться и своими миллионами и авторитетом не давить. По поводу первого требования уже страшно пожалела, но он выполняет оба. Не будешь же говорить, что я передумала?

Лукас на наше с Бритт появление реагирует бурно:

— Ну наконец‑то! Мы уже думали, что вас украли. — Понимает, что ляпнул глупость, и пытается исправить. — Мы же действительно беспокоились за таких красивых девушек, мало ли что с вами могло случиться.

У Лукаса потрясающая способность портить то, что и так плохо сказано. Дорис отодвигает запутавшегося друга:

— Где были‑то?

Мы с Бритт, не сговариваясь, пожимаем плечами:

— Фику себе устроили…

Вообще‑то, нас действительно ждали, на стол выставлены всякие вкусности и стоит бутылка вина. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что старался камердинер Ларса Свен, большой любитель вкусно готовить. И бутылка из погреба Юханссонов. Скромная этикетка меня уже не может обмануть, я знаю, что на дорогих винах нет необходимости расцвечивать этикетки, за них говорит имя производителя.

Полного куверта, конечно, нет, закуски скорее в стиле шведского стола, но все очень достойное. Для Лукаса, привыкшего к фаст‑фуду, это верх ресторанного шика.

— А повод?

Ларс смотрит на меня как‑то странно. Что это он?

Вместо ответа Ларс показывает нам бутылку:

— «Шато Латур» 2003 года, это один из лучших сезонов. И как раз время пить.

Очень хочется напомнить, что я просила не выделываться, здесь не замок, но понимаю, что, затеяв небольшой скандальчик, попросту лишу своих друзей возможности попробовать то, чего они без Ларса никогда не попробуют. Деньги есть только у родителей Бритт, но тем, кажется, все равно что именно пить — пиво или «Шато Латур», а уж какого года… Не прокисло — и ладно.

Класс своего винного погреба Ларс показал мне в замке. В первый же вечер пребывания там я попросту напилась, проглотив натощак три фужера роскошного бургундского. На всю жизнь запомню тот «Ришбур», хотя вкусно было необыкновенно.

Если Ларс говорит, что «Шато Латур» 2003 года это хорошо, значит, так и есть.

— По какому поводу пьем? — подруга не могла допустить оставленный без ответа вопрос.

Разлив вино, Ларс подошел ко мне:

— Линн, сегодня ровно сто дней нашего с тобой знакомства. За это стоит выпить.

Замирают все, я так вообще теряю дыхание. Сто дней? Но поражает не понимание, что я уже почти треть года смотрю (или не смотрю) в эти стальные глаза, сейчас светящиеся настоящей нежностью, а то, что он вспомнил. Я — нет, я не считала…

Я стою, не в силах отвести взгляд от его глаз. Сколько проходит времени, не знаю.

Первой опоминается Бритт:

— Вау! За это точно стоит выпить!

Удивительно, но словно пружину отпустило, все вдруг рассмеялись, в том числе и мы с Ларсом.

Выпили. Ларс кивнул:

— В качестве закуски пармская ветчина и голубой сыр.

Я не знаю тех, кому не нравилась бы пармская ветчина, разве что вегетарианцам, а вот сыр с плесенью… это явно на любителя. Дорис осторожно отодвинулась от сыра подальше, вникать во вкус голубой плесени нужно научиться…

— Линн, помнишь «КВ» и Йозефа Лессена?

— Еще бы! Лессен неподражаем. — Всклоченная пегая от седины шевелюра дедушкиного приятеля, познакомившего нас с Ларсом, живо встала перед глазами. — Он упорно называл меня Лисбет и радовался всему вокруг.

Некоторое время мы наперебой вспоминали бар, Лессена и… наше смущение от знакомства. Я не могла поверить собственным ушам, слушая Ларса. Он рассказывал Бритт, Дорис и Лукасу, как в баре, когда он ждал знакомства с протеже Лессена, интересующейся викингами, викингами и только викингами, мимо него пулей пронеслась некая особа. Протеже всенепременно должна была оказаться синим чулком с огромными окулярами на лице, во всяком случае Ларс именно так представлял молодую девушку, занимавшуюся историей викингов, а потому принялся придумывать, как бы улизнуть от Лессена с его синим чулком и познакомиться с заинтересовавшей его красоткой.

Честное слово, Ларс так и сказал: «Красоткой»!

— Представляете, что я почувствовал, когда увидел, что рядом с Лессеном сидит именно эта девушка? А дальше… — Ларс даже головой закрутил, смеясь, — строгий взгляд… я пытаюсь задержать руку в ладони, она с досадой вырывает, мол, для тебя я Линн и только!

— Все ты врешь! Я краснела, как рак, и мало понимала, что говорю.

— Да‑да! Только немного погодя вдруг заявила, что ей с нами неинтересно, видите ли. — В серых глазах снова плясали чертики. — Пришлось обманом выманивать ее в замок и там просто припереть к стенке!

Не успела я ужаснуться перспективе его дальнейшего рассказа о поцелуях в душе и порке флоггером в библиотеке, как Ларс продолжил совсем иначе:

— Каюсь — напоил. Кстати, — он снова разлил вино по бокалам, — это оказалось не так трудно…

— Ларс!

— Да, дорогая? Нетрудно после того, как она, несмотря на запрещение, сунула любопытный нос в комнату Мартина и налюбовалась там на его тряпье, почему‑то представляя в этом тряпье меня. Испытание оказалось не из легких, и девушка ослабла духом. Правда, нам со Свеном потом пришлось заниматься гимнастикой под командные окрики гостьи…

— Ларс, не ври!

— Линн буйная во хмелю. Заставляла приседать и отжиматься полночи. Свен, передавая вот это вино, просил об одном: только не давать пить Линн. Я обещал, что не выпущу ее из квартиры…

Я не выдержала и под общий хохот просто набросилась на Ларса с кулаками:

— Бессовестный! Я всего лишь заснула, напившись!

Друзья валялись от хохота, а Ларс ловко перехватил мои руки и притянул к себе:

— Заметь: я до тебя не дотрагивался, сама запрет нарушила.

О, как мне хорошо знакома эта в знак вызова приподнятая бровь и зовущий блеск в глазах…

И то, что должно за этим следовать, тоже знакомо…

Целуя, он закрыл меня собой от всех, но друзья и без того сделали вид, что оглохли, ослепли и вообще отсутствуют.

Если я не могу устоять под взглядом серых глаз, то перед диктатом его губ и того меньше.

— Я хочу, чтобы эти сто дней превратились в сто лет…

От его слов я вздрогнула, потому что далеко не все сто дней были так уж хороши… Ларс видно понял, быстро добавил:

— Но чтоб они были такими, как в замке. Согласна?

Вспомнив наши отношения в замке и восторг, который испытывала там каждое мгновение, я согласилась:

— Да.

О чем я могла мечтать после такого начала? О…

Ларс стал прежним, прочь ревность, он мой и только мой!

Я тоже принялась вспоминать, как напилась, какой шок испытала, увидев в гардеробной массу нарядов кислотных расцветок, а потом и накладную грудь… Бритт все это слышала уже не раз, а вот Дорис с Лукасом впервые, но смеялись все. У наших приятелей от хохота свело животы.

Разве это ни счастье? Мне казалось, что все плохое, все беды, сомнения, ревность позади.

Но все хорошее быстро заканчивается, это я усвоила давно.

Сначала влезла Бритт:

— Ларс, а на ком ты отрабатывал приемы владения плетью или хотя бы флоггером?

Я замерла, даже дыхание остановилось. Если он сейчас произнесет чье‑нибудь имя, неважно Паулы или Хильды, их ничто не спасет, убью. Неважно, что Анна‑Паула уже умерла, убью еще раз!

Даже желудок свело от ожидания… Мгновение между ее вопросом и его ответом длилось бесконечно, хорошо, что я стояла у кухонного стола спиной к остальным.

— На манекенах. Или можно, как Линн, отрабатывать на боксерской груше.

Дыхание вернулось, но настроение испортилось. В нашу жизнь снова вторгалось БДСМ и неприятности с ним связанные. Я ничего не имела против БДСМ, но вот эту часть ста дней вспоминать не хотелось.

А потом…

Дорис взялась варить кофе, она это любит, предпочитает время от времени показывать мастер‑класс, используя настоящую медную турку, а не кофеварку. Мы с Бритт отправились в свои комнаты, чтобы переодеться. Я слышала, что у Ларса звонил телефон, слышала, как он позвал меня:

— Линн, мне нужно уходить…

Куда это? Конечно, за те три дня, что Ларс прожил в этой квартире, он ни разу не ночевал, вечером попросту исчезая, но не сегодня же! Я так надеялась на продолжение воспоминаний… Или он надеется увезти меня с собой? Хорошо бы…

Я выпорхнула из комнаты в ответ на очередное «Линн, мне пора…». Вышла и обомлела, потому что Ларс не просто намеревался уходить, он был уже у двери с… дорожной сумкой в руках.

— Ты… куда?..

Чмокнул меня в щеку:

— Вернусь через несколько дней. Веди себя прилично.

Глядя на закрывшуюся дверь, я с трудом сдержалась, чтобы не застонать. Разве можно вот так вдруг исчезнуть, всего лишь помахав рукой?!

— Куда это он?

Лукас старательно делал вид, что я не спросила ничего такого, что могло бы смутить лично его, пожал плечами как можно беззаботнее:

— В Лондон на пару дней.

Сказал и тут же пожалел, потому что мое лицо вытянулось:

— В Лондон?..

В экране телевизора отражение Дорис за моей спиной крутило у виска пальцем, показывая Лукасу, что тот идиот. Парень уже понял это и сам, попытался исправить, но получилось еще хуже:

— Линн, я думаю, Ларс поехал по делам. Точно по делам, ведь ему звонили незадолго до вашего прихода. И сейчас звонили.

— Конечно, по делам, конечно, звонили. Плевать! Дорис, а мне кофе дашь?

— Да, конечно. Линн, Ларса действительно куда‑то вызвали, он поговорил по телефону и быстро собрался…

— Дорис, Ларс не обязан отчитываться перед нами, куда и к кому ездит. Даже в Лондон. Договорились? Если уж вы пустили его сюда, придется всем потерпеть, Юханссон живет по своим правилам и своему распорядку, ему наплевать на нас всех вместе и каждого по отдельности….

Закончить фразу не успела, Лукас возразил довольно резко:

— Нет, на тебя ему совсем не наплевать!

— Тем хуже для меня. Все, разговоры о Ларсе Юханссоне прекращаем! Я слышать ничего не хочу. Лукас, не вынуждай меня искать другую квартиру, мне нравится эта. — Я даже с некоторым злорадством отметила, как помрачнел Лукас. — А что касается Юханссона, то не переживайте, он здесь ненадолго.

— Почему? — это интересовалась уже Бритт, сменившая джинсы и футболку на пижаму в кошечках.

Я буквально заставила себя рассмеяться, но получилось у меня это совсем плохо:

— Потому что здесь нет его камердинера Свена, который готовил бы любимому хозяину фазанью грудку и наливал отменное вино за две тысячи евро бутылка. Нет роскошной библиотеки, и яхта с всегда готовым услужить капитаном Петером стоит далековато. Тот, кто привык к условиям замка и к шикарному винному погребу, вряд ли долго вынесет студенческую компанию с пивом и пиццей. Поиграет в демократию и успокоится.

Выдав эту тираду, я уселась на диван и с вызовом оглядела друзей.

Бритт покачала головой:

— Линн, ты на него обижена, я понимаю, но будь объективнее. Ларс вовсе не сноб и не задирает нос из‑за своего богатства, он нормальный парень. И без Свена и Петера прекрасно обходится.

Я все‑таки не выдержала, взорвалась:

— Ну и где твой «не сноб»?! Кто еще из нас может вот так помахать ручкой ни с того ни с сего и просто уехать? На пару дней, а? Я могу?

— Ты можешь! — вдруг заорала в ответ подруга. — Можешь полезть в банду, никого не предупредив!

Это было справедливо и больно одновременно. Внутри все сжалось, но я быстро справилась с собой, выпрямилась, насмешливо глядя на подругу:

— Именно тебе я звонила, но… — я развела руками. — А великолепному Ларсу было не до меня, он в это время развлекался со своей любовницей в Лондоне!

— Что?! — подруга обомлела, замерли и Лукас с Дорис. — У Ларса любовница?!

— А к кому он отправился в Лондон по первому звонку?

Лукас попробовал возразить из мужской солидарности:

— Нет, это по делам. Он через пару дней вернется.

Вместо ответа я фыркнула, как рассерженная кошка, и, круто развернувшись, бросилась в свою комнату.

Боковым зрением успела заметить, что Бритт растерянно переводит взгляд с Лукаса на Дорис:

— Вы об этом знали?

— Нет! Не может быть!

— Вот почему Линн переехала тогда с его квартиры… Ей была так нужна моя помощь, а я, как дура… болела! Ненавижу себя! — кулачки Бритт сжались от бессилия.

Я захлопнула дверь своей комнаты и прислонилась к ней изнутри, моля, чтобы никто, даже Бритт, не бросился утешать. Нет, я должна побыть одна. Ну хотя бы вечер, хотя бы до завтра.

Он позвонил из аэропорта:

— Линн, я уже иду на посадку, сейчас попросят отключить телефоны. Вернусь через несколько дней. Не грусти, ладно?

— Я не требую отчет. Захотел и улетел, в чем вопрос?

— Не обижайся, это работа.

Меня все же прорвало, очень старалась, чтобы голос не выдал обиду, но, кажется, получилось плохо:

— Ларс, ты же сказал, что больше не будешь читать лекции в Оксфорде? Нет, я не против, читай, но почему не сказать, что это так?

— Я не в Оксфорд, а только в Лондон. Потом объясню, что за работа.

Его голос звучал мягко и понимающе, Ларс разговаривал со мной, как с капризной маленькой девочкой, как с ребенком, которому не стоит объяснять заботы взрослых, лучше попытаться уговорить. Это было очень обидно.

— Да, конечно. Работай, Ларс…

Я отключила телефон, не дожидаясь его ответа.

Заснуть долго не могла, лежала, вспоминая нашу первую встречу и то, что было в замке и в квартире в «Квартале жаворонков». Ларс учил меня любить свое тело, доверять ему, даже потакать, но не в смысле лени, а в самых немыслимых и развратных желаниях. Учил этих желаний не стесняться, но только с ним наедине за закрытой дверью спальни. Ему удалось, скромница открыла в себе развратницу, я не ожидала от себя такой прыти, но оказалась способной на многое.

Вспоминая, совершенно явственно чувствовала, как меня словно кто‑то сжимает в объятиях, проводит пальцами по позвоночнику… целует грудь… О… я прекрасно знала, чьи это пальцы и губы, кто так умеет…

У Бритт есть теория: если ты чувствуешь на своем теле чьи‑то руки, значит, в эту минуту кто‑то желает добраться до твоего тела. Может, Ларс и правда желает? Может, он действительно улетел в Лондон по делам?

Но я все равно обиделась, мог бы и по‑человечески сказать, а не чмокнуть в щеку в последнюю минуту!

Однако, даже обидевшись, я все равно отдалась этому восхитительному ощущению его рук на своем теле. Пусть ласкает хотя бы в моих мечтах, это значит, что он не с какой‑нибудь Джейн. Кроме того, это так приятно…

Мы давно не были вместе, его пальцы давным‑давно не исследовали мое тело, губы не касались моей груди. Я попыталась представить, что было бы, окажись сейчас рядом Ларс, но потом вдруг решила представить иначе: что бы я сделала с Ларсом, окажись он рядом. Ей‑богу, получилось даже интереснее.

Я бы его… положила сначала на живот. У Ларса очень красивое тело — сильное, мускулистое, пропорциональное. И волос на теле немного, я не люблю волосатых как гориллы мужчин, хотя Бритт утверждает, что они самые страстные (интересно, с чьих слов, собственного разностороннего опыта у моей подруги нет, это я знаю точно).

Некоторое время представляла, как изучаю каждую мышцу сильной спины, провожу пальцами по позвоночнику…

Интересно, он чувствует, что я делаю мысленно? Должен чувствовать.

Тогда почему не звонит? Ах да, я же выключила телефон!

Ничего, потерпит до утра. Может, мне мысленно перевернуть его на спину? Пожалуй, так еще лучше. Квадратики брюшного пресса у Ларса великолепны, это я помню с первого дня, как увидела в замке — принеся меня на руках с подвернутой во время пробежки ногой, Ларс после горячего душа в одних джинсах и без футболки пришел узнать, как моя нога. М‑м‑м… какая это была красота!.. Почему была, он и сейчас умопомрачительно хорош. И всегда будет таковым.

Я чуть упустила мысленную инициативу и тут же почувствовала, что уже не я его мысленно разглядываю, а он меня. Даже вот так — на расстоянии — Ларс имеет надо мной абсолютную власть. Захочет и разденет, что в мыслях, что наяву. Чуть покрутившись, я решила, что лучше уж наяву…

Как провалилась в сон, не помню.

Всю ночь мне снилась погоня. Я удирала от… Ларса. Самого Ларса не видела, даже голоса не слышала, но точно знала, что бегу от него. Бесконечно поворачивала за углы, убеждалась, что впереди тупик, и еще раз поворачивала, снова видела впереди тупик… тупики это плохо, независимо от толкования снов.

Очнувшись от сна, в котором так и не смогла никуда убежать, долго размышляла, пытаясь понять, стоит ли звонить. Может, с ним что‑то случилось?

У меня явное раздвоение личности. Пусть психологи (или раздвоениями занимаются психиатры?) утверждают, что при этом в человеке живут как бы две личности и то одна, то другая попеременно захватывают его сознание, потому сознание одной ипостаси не помнит, что творила вторая.

Но у меня особый вид раздвоения, я все помню и все понимаю, просто внутри существуют две Линн, одна из которых относится ко всему, связанному с Ларсом Юханссоном, крайне скептически и то и дело напоминает, что в Оксфорде (всего‑то час езды от аэропорта Лондона) живет красивая и успешная женщина, настоящий профессор Джейн Уолтер, и с этой суперуспешной красавицей у Ларса какие‑то дела (какие могут быть дела у красавца с красавицей?). Вторая ноет, потому что влюблена в Ларса по уши и готова на все, чтобы его вернуть (кстати, считается, что он никуда не уходил, а напротив, переехал в квартиру Лукаса, чтобы быть рядом со мной).

Первая критична, у нее на любое нытье есть замечание. Ларс переехал к нам? Почему бы нет, у него просто комплекс вины передо мной, я попала в банду по милости его друзей и случайно осталась жива. Ну хорошо, бывших друзей, но ведь не друзей же Бритт, например.

Джейн приезжала ко мне объяснять, что у них с Ларсом ничего нет и быть не могло? Может, она боится, чтобы я не пожаловалась ее мужу (может, правда пожаловаться?).

Первая Линн требовала выбросить из головы все эти глупости и Ларса заодно. Эта Линн твердая, как скала, она давно напоминала, что пора снова заняться бегом по утрам и прекратить есть булочки во время фики трижды в день. Она много о чем напоминала, например, о долгах в университете, которые мне, даже как героине борьбы с преступностью, вечно прощать не будут. О том, что помимо Ларса полным‑полно красивых сероглазых парней, которые, кстати, прохода не дают, словно чувствуя, что они мне больше не нужны (прямо в соответствии с наставлениями из книги Шерри Ардов «Как стать настоящей стервой»).

Вторая Линн не размазня, но нытик. Она выдумывает разные оправдания Ларсу и себе тоже. Не бегаю по утрам? Но мне пока нельзя. А булочек Бритт ест больше меня. И Джейн Уолтер действительно прилетала, чтобы поговорить со мной, пока Ларс был в Оксфорде. Мне показалось, что она не лгала, когда говорила, что они только друзья. И он, правда, переехал к нам, хотя никто не только не заставлял, но и не приглашал.

А то, что улетел в Лондон, даже не попрощавшись, так, может, это на заседание винного клуба Оксфордского университета? Вот вернется и все расскажет, ему было просто некогда. А что до сегодняшнего дня ни разу не поцеловал после моего плена, так я сама не позволяла.

Я понимала как ущербность оправданий второй Линн, так и излишнюю жесткость первой. Легче от этого понимания не становилось. Когда глаза Ларса смотрели на меня, оживала вторая, когда его не было рядом — верх брала первая.

Удивительно, но Бритт не требовала «покончить в этим безобразием», напротив, горой стояла за Ларса, утверждая, что он меня любит, любит, любит!

Хороша любовь — он в Лондоне со своей Джейн (ну не с Джейн, так с кем‑то другим), а я в одиночестве в Стокгольме (ну не в одиночестве, но без Ларса же).

Первая Линн одержала верх без видимых усилий, сказалась обида. Я твердо решила стать успешной, даже успешнее профессора Джейн Уолтер, красивой (да‑да, это тоже возможно!) и стройной, начав бегать по утрам и прекратив есть булочки, а кофе пить без сахара. Или вообще его не пить, чтобы не портить цвет эмали зубов. Вот!

Вторая Линн немного поскулила, напоминая о самых красивых в мире стальных глазах с веселыми чертиками в них, но я мысленно цыкнула и резонно заметила, что если нужна обладателю стальных глаз, то красоткой буду нужна еще больше. Логичность доводов окончательно приструнила вторую Линн, и она согласилась на все жертвы, кроме одной: отказываться от Ларса.

Утром я отправилась на пробежку, немало изумив остальных обитателей квартиры. Вернее, увидели они меня только после пробежки. Я не бегала давно, пару месяцев, пожалуй, это сказалось, дышала, как паровоз, и держалась за бок. Влюбленной быть хорошо, но сдавать позиции не следует. Все, отныне никаких пропусков по уважительной причине, вернее, никакая причина не будет считаться уважительной.

И на третий этаж я поднялась не просто без лифта, но почти бегом. Правда, дышала, как целых два паровоза сразу, но это поправимо.

Из своей комнаты выползла заспанная Бритт, некоторое время любовалась тем, как я пытаюсь отдышаться, а потом присвистнула:

— Зачем такие подвиги? Ларс сказал, что ты растолстела?

Я вложила в ответ всю язвительность и презрение, какие сумела наскрести в своем изрядно уставшем от неожиданной нагрузки организме:

— Вот еще! При чем здесь Ларс? Я сама себе хозяйка отныне и навсегда.

— Угу, — согласилась подруга и отправилась досыпать.

В душе я долго и сердито лила на себя холодную воду, стараясь, чтобы окончательно победила первая Линн. Вторая попыталась скулить, напоминая, что все хорошо в меру и жалость к себе не худшее чувство… Пришлось добавить холодной воды.

Да, я не тряпка! Или надо наоборот: нет, я не тряпка! Так звучало гораздо лучше, тверже, мне даже понравилось. И сама себе я сегодня с утра нравилась, не сдалась, не расклеилась, пусть пробежала меньше, чем всегда, но ведь пробежала же.

Вторая Линн робко высунулась с похвалой, мол, Ларсу понравится.

Опять?! При чем здесь Ларс?! Сказано же: я сама себе хозяйка отныне и навсегда. Угу, это навсегда только до его возвращения…

Ну вот как, скажите, бороться с этакими двойными стандартами внутри себя?

Закончив вскрытие трупа, патологоанатом Ангесс Волин повторила:

— Смерть наступила не от удара по голове, его имитировали позже. Сексуального насилия не было. Причина смерти — воздушная эмболия.

— Что?

— Воздух, попавший прямо в сонную артерию. Много воздуха, кубиков двадцать. Кто‑то сначала дал ей снотворное, совсем небольшую дозу и очень точно уколол заснувшую женщину.

— Но если преступник так опытен, что сделал укол точно в сонную артерию, то почему не подумал, что мы определим снотворное в крови?

— Он мог не знать, что появится подруга убитой и вызовет полицию. Грюттен жила одна и ее могли не найти еще пару дней, пока на работе не заинтересовались бы.

Патологоанатом права, судя по рассказам соседей и заплаканной подруги, Эмма действительно жила одна и ее вообще крайне редко видели. Работала медсестрой, соседка сказала, что часто поддежуривала, потому что нужны деньги. Вероятно, нелегально, ведь закон запрещает работать больше положенного.

Владелец квартиры, которую снимала Грюттен, отзывался о ней как о скромной жиличке без проблем, хотя проблемы можно было и не заметить, ведь Эмма прожила в этой квартире меньше полугода. Соседи в один голос твердили, что иногда не видели медсестру по несколько суток вообще, в ее окнах не горел свет, видно перебиралась с одного дежурства на другое. Кстати, плата за квартирку оказалась весьма умеренной.

На что Эмме Грюттен требовались деньги?

Логические размышления заводили в тупик, вернее, становилось понятно, что следователи чего‑то либо не замечают, либо успели что‑то упустить.

Но Агнесс Валин огорошила:

— Она была беременна. Срок совсем маленький, но она сама знала о беременности.

— Стоп! Что там Хантер говорила про просьбу о помощи?

Дин с изумлением уставился на старшего:

— О какой помощи?

— Хантер говорила, что приехала, потому что подруга просила поддержать ее. Почему убитой была нужна поддержка? Может, дело в беременности?

Вызвали фру Хантер. Та перепугалась, долго не могла успокоиться, но потом рассказала, что у погибшей два года назад случилась трагедия — прямо на операционном столе из‑за халатности доктора умер ее годовалый сынишка. При рассказе о трагедии у фру Хантер на глаза снова наворачивались слезы:

— Понимаете, они с Хансом так хотели этого ребенка, так ждали его… А потом эта нелепая смерть… тот врач исчез бесследно, словно в воду канул… У Эммы с Хансом все вдруг разладилось, он считал, что нужно смириться, усыновить кого‑то, может, не одного ребенка, но Эмма хотела разыскать виновного и наказать. Она после развода уехала в Стокгольм, потому что узнала, что врач живет здесь. Наняла детектива, чтобы искать.

Мартин вздохнул: доискалась, что нашла свою смерть. Это подтвердила и подруга:

— Эмма позвонила мне и сказала, что ей показали врача, что Провидение все же наказало его… Но она хотела завершить начатое…

— Кем?

— Эмма думала, что это Ханс нашел… и расправился, просто избив до полусмерти. Но она решила все прояснить сама! Я не успела остановить ее.

— Кому еще она могла рассказать о своем намерении? Кто еще мог опередить вашу подругу?

— Не знаю.

— Что еще она говорила о враче, где он?

— Я не знаю.

Больше выжать из подруги ничего не удалось, что за сыщик, который искал врача, Хантер не знала тоже. Ее собственное алиби подтвердилось, женщина действительно прибыла тем поездом и в том вагоне, билет на который предъявила, Хантер нашли даже на записи видеокамер вокзала. Мартин не подозревал фру Хантер, подробно расспросив о муже погибшей, отпустил домой.

Оставался госпиталь, где работала Эмма Грюттен. Удивительно, Эмма отсутствовала на работе, а никто не поинтересовался, куда девалась женщина.

Дин Марклунд отправился в госпиталь.

Рослая громкоголосая администратор его вопросу удивилась:

— Почему я должна интересоваться Эммой?

— Но она не вышла на работу.

— Почему она должна выйти на работу?

— Она у вас работала?

— Почему вы спрашиваете в прошедшем времени?

У нее что, каждая фраза начинается с «почему»?

— Потому что Эмма Грюттен убита прошлой ночью.

Администратор плюхнулась на стул и несколько мгновений безмолвно хлопала глазами, потом недоверчиво поинтересовалась:

— Кто убит?

Хорошо хоть не спросила почему, подумал Дин.

Ошибся, спросила:

— Почему?!

В голосе Марклунда появились металлические нотки. В конце концов, он пришел задавать вопросы, а не отвечать на них.

— Эмма Грюттен убита в своей квартире этой ночью. Она работала в вашем госпитале?

— Да.

— Медсестрой?

— Да.

— Кто ее непосредственный начальник? — Марклунду просто надоело слушать односложные ответы, он решил найти более разговорчивую сотрудницу.

— Да.

— Что «да»? Я спросил о ее непосредственном месте работы.

— Пойдемте. А кто убил Эмму?

— Это мы пытаемся выяснить. Ведется следствие.

— За что?

— Это мы пытаемся выяснить. Ведется следствие.

Дин мысленно ругнулся на себя. Теперь он отвечал однообразно. Глупость заразна, что ли?

— Так почему вы не поинтересовались не вышедшей на работу сотрудницей?

— Потому что она уже два дня была в отпуске.

— В отпуске?

— Да, сказала, что дома в Брекке что‑то случилось, и взяла недельный отпуск. Нам пришлось заменить ее другим администратором. Ее там убили, в Брекке?!

— Нет, в Стокгольме. Чем Эмма занималась на рабочем месте?

Администратор смотрела на Дина, словно тот сморозил величайшую глупость.

— Клизмы ставила! Документацией она занималась.

Покидая госпиталь через час, Марклунд чувствовал себя так, словно провел три двухчасовых допроса убийц‑рецидивистов. Но узнал немногое.

— Мартин, в ее госпитале нет никого, кто был бы избит до полусмерти и к кому Грюттен имела доступ.

— Люди часто добираются до тех, к кому доступа не имеют, особенно если намерены их убить.

— Но там нет ни одного врача, раньше работавшего в Брекке.

— Этот человек мог уже не быть врачом, если он скрывался, то неудивительно, что сменил профессию.

— Мартин, странно другое, у Эммы Грюттен не было ночных дежурств, совсем не было, понимаешь? Она не ставила клизмы и не ухаживала за тяжелобольными, Грюттен работала в отделе статистики. Она не медсестра, а младший администратор, вела учет.

— Где же она бывала ночами? Может, работала ночной сиделкой на дому?

Дин кивнул:

— Похоже, потому что администратор сказала, что Грюттен часто выглядела уставшей, словно не спала ночь. Но работала хорошо, потому нареканий не вызывала. В конце концов, не спать можно и из‑за…

Янссон вспомнил внешний вид Эммы Грюттен и усомнился:

— Едва ли ей было до любовника, при такой одержимости местью. К тому же… А черт ее знает, в тихом омуте… нужно ехать в Брекке. Если этот Ханс и впрямь причастен к поискам врача…

Дин только вздохнул, он прекрасно понимал, что ехать придется ему. Срывались выходные с Ханной, которые они собирались провести за городом. Мартин посоветовал пригласить девушку с собой:

— Думаю, в Брекке воздух не менее свежий, чем в Стокгольме.

Ханна, как и следовало ожидать, ехать отказалась, но ворчать на его отсутствие в выходные в Стокгольме не стала. Лучше бы ругалась, потому что девушка становилась все равнодушнее, считая, если он волен в любое время суток любого дня недели торчать на работе, значит, и ей можно отсутствовать в их квартире без всяких объяснений. Она ничего не сказала, но Дин понял, что Ханна уедет с друзьями отдыхать, и возразить было нечего…

Пока бедолага Дин ездил в Брекке, Мартин Янссон пытался докопаться до истины в Стокгольме.

Как преступник доехал до дома Грюттен? Общественный транспорт в это время уже не ходит, если на машине или велосипеде, то они могут быть зафиксированы видеокамерами на ближайшем перекрестке. Конечно, Грюттен жила не в самом благополучном районе, здесь видеокамеры не у каждого подъезда, консьержа или видеофона нет, соседи, как обычно ничего странного не слышали: телевизор за стеной, орущие коты… и никаких полезных сведений…

Конечно, преступник (или преступница) мог прийти заранее, пробыть у Эммы Грюттен довольно долго. Возможно, это вообще был долгий разговор, в результате которого она и лишилась жизни.

Но Мартин привык все доделывать до конца, а потому запросил записи всех камер не одного, а нескольких ближайших перекрестков за всю вторую половину суток. Наверняка среди тех, кто проезжал и проходил, был преступник, но сравнение записей нескольких перекрестков требовало слишком много времени, и пока было отложено.

Нелепое, хотя и тщательно выполненное убийство. Если бы в квартире Эммы Грюттен не появилась ее подруга и не вызвала полицию, через несколько дней, когда убитой хватились в организации, где она работает, следы снотворного найти уже оказалось трудно. И тогда версия ограбления и смерти от удара тяжелым тупым предметом по голове ни у кого не вызывала бы сомнения.

— Кто же тебя убил, Эмма Грюттен? И за что?

Конечно, сам собой напрашивался ответ, что тот самый врач, которого она разыскивала, ведь только медик мог точно попасть в сонную артерию и вообще знать о том, что туда нужно ввести воздух.

Но Мартину что‑то не давало покоя. После отъезда Дина он долго сидел в кресле перед телевизором с пивом в руках, мало понимая, что именно происходит на экране, и пытаясь уловить что‑то, что не давало ему покоя во всей этой истории.

Агнесс сказала, что убийцей может быть мужчина среднего роста, не слишком крепкого телосложения или рослая крепкая женщина. Скорее второе, потому что под ногтем у погибшей крем‑пудра, хотя утверждать, что ею пользовалась убийца, нельзя.

И все‑таки не крем‑пудра, не рост убийцы — Мартину не давало покоя что‑то иное, что он никак не мог сформулировать. Вопрос начинался с «почему», только вот дальше никак не давался. И это «почему» касалось не внешности или физических данных преступника, а его поведения.

Несмотря на поздний час, Янссон вдруг собрался и отправился на место преступления. Зачем, не смог бы объяснить и сам, просто не отпускало ощущение, что что‑то то ли проглядел, то ли просто не увидел.

Он снова обходил крошечную квартирку в поисках ответа на собственное беспокойство. Даже с версией врача‑убийцы, попросту убравшего женщину, которая не давала покоя, не складывалось. В жизни тихони Эммы Грюттен, несчастной матери и администратора госпиталя, был какой‑то секрет, пока не доступный пониманию следователя Мартина Янссона.

Среди вещей, предназначенных для стирки, нашелся небольшой пакет, который Мартин открыл скорее по привычке досматривать все, в надежде найти что‑либо существенное. Открыл и присвистнул:

— Ого!

Это было белье, но какое!.. Вспомнив весьма серенький вид убитой, Мартин усомнился, что оно принадлежало Эмме Грюттен, скорее, проститутке. Хотя… чего не бывает в нашей жизни.

Тогда понятно, почему Эмма Грюттен частенько приходила на работу, не выспавшись. Набрал номер Марклунда, тот, видно, уже спал в поезде, ответил не сразу.

— Дин, знаешь, кем трудилась наша красотка по ночам?

— Ну?

— Жрицей любви.

— Что?! Мартин, ты знаешь мужчину, способного на нее позариться и даже заплатить?

— Кажется, знаю… По крайней мере, представляю, как он выглядит.

Свенссон говорил это не зря, так же машинально, как сунулся в корзину для белья, он провел рукой и по верху старого шкафа, почти сразу нащупав небольшой конверт. Беседуя с Марклундом, он разглядывал вынутые из конверта фотографии. Если бы минутой раньше не держал в руках кружевные красные и черные трусики, не узнал бы женщину на фотографии. Но на снимках на жрице любви надето то же самое белье.

— Эмма Грюттен проститутка? Шутишь?

— Нет. Держу в руках фотографию, на которой она снимает с себя последний предмет туалета. А сам предмет нашелся в корзине для белья.

— Мартин, ни за что не поверю, что серая подружка слезливой курицы способна торговать телом.

— Возможно, убита именно из‑за этого. Или от кого‑то забеременела и шантажировала. Ладно, завтра утром свяжусь с теми, кто занимается проститутками, может они знают такую. Ты расспроси там, только осторожно возможно, ее родные просто не в курсе.

— Ладно… — недовольно буркнул Марклунд. Заниматься убитой в Стокгольме беременной проституткой, находясь в Брекке, не самое интересное занятие в выходные… — Даже эротика измельчала… В жрицы любви лезут серые курицы…

Дин не очень любил путешествовать поездами, предпочитая сидеть за рулем. Летом он ни за что не отправился бы экспрессом, но хотелось поскорее вернуться, да и время не самое подходящее для поездок на машине. Из плюсов — остановка экспресса в Брекке. Удивительно, потому что это фактически деревенька, хотя и весьма симпатичная.

Кроме автомобиля у Дина была еще одна страсть — фотография. Нет, он не создавал портретных шедевров, перед каждым кадром по полчаса устанавливая свет, не участвовал в выставках и даже не демонстрировал снимки коллегам, он просто фотографировал, запечатлевая интересные виды. Среди его снимков можно встретить и водопады, и деревенские улочки, и бурное море, и кошку, мирно сидящую на окне.

Хорошая камера всегда при нем, Марклунд презирал все эти «мыльницы» и снимки мобильником, у него была зеркалка с емким зарядным устройством и несколько карт памяти про запас.

Вот и теперь первым делом Дин достал фотоаппарат, не запечатлеть приземистое здание вокзала под красной крышей было бы грешно. Благословенная провинция… как же здесь легко дышится и мирно живется, совсем не то, что в суматошной столице…

Марклунд тихонько засмеялся, и это он о Стокгольме, который по сравнению с другими столицами Европы (об американских городах и говорить нечего) просто идеален.

Дин даже не стал устраиваться в отеле, оставил сумку на хранение и отправился разыскивать родных Эммы Грюттен. Ее родителей не было в живых, нашелся только брат, которому, похоже, было все равно. Нильс Сьеберг выслушал сообщение об убийстве своей сестры так, словно ему говорили о ненастной погоде в Новой Зеландии или падении цен на авокадо в Бразилии. Кивнул и только. О сестре ничего толком сказать не мог, пожал плечами:

— Эмма давно сама жила.

На просьбу дать адрес бывшего мужа сестры Ханса Грюттена снова кивнул и полез в залежи мятых бумажек под телевизором. Основательно там порывшись, Нильс вытащил замусоленную квитанцию, на обороте которой был написан какой‑то телефон, покрутил в руках, сосредоточенно морщась, потом крикнул жене, возившейся в кухне:

— Сельма…

Несколько мгновений длилось молчание, Сьеберг позвал еще раз:

— Сельма!

Женщина, наконец, отозвалась:

— М‑м‑м…

— Тот телефон Ханса? У него теперь другой номер?

— Да.

— Давно?

— Да.

— Когда сменил?

— Два года назад.

— Какой сейчас?

— Мне откуда знать?

После каждого вопроса следовала задержка в несколько секунд, после ответа также. У Дина руки чесались встряхнуть супругов, чтобы очнулись, причем обоих. Что за сонные мухи?!

— А адрес вы его знаете?

— Адрес? — Снова мыслительный процесс длился несколько секунд, потом последовал ответ: — Не‑а…

Призывая ярость всех богов сразу на этих двух сонь, Дин старался дышать глубже, чтобы не взорваться.

— Как вы можете не знать адрес сестры?!

Через пару секунд Нильс Сьеберг выдал следующую информацию:

— Ханс теперь не там живет.

— Называйте адрес, где жил, только быстро, иначе я не успею вернуться в Стокгольм вовремя.

Получив вожделенный адрес, Марклунд отправился искать аптеку, потому что от тягучести общения с семьей Сьеберг у него раскалывалась голова. Аптеку нашел в занятном здании на Риксваген, не сфотографировать которое не смог, уж очень хороша башенка на красной крыше. Полегчало даже без лекарства.

Правда, ненадолго, но теперь уже из‑за звонка Мартина.

Бывшего мужа Эммы Грюттен Ханса Грюттена Дин нашел даже быстрее, чем ее брата, Ханс никуда не переезжал, разве что из одной половины дома в другую, уступив бо́льшую своей сестре с семьей. В воскресный день он был дома, визит Дина мужчину сильно расстроил, было видно, что тот переживает случившееся с Эммой по‑настоящему.

— Где вы были позавчера и вчера?

Ханс пожал плечами:

— Много где, на работе, дома, в кафе… В какое время?

Марклунд махнул рукой:

— Все равно, если вы не уезжали из Брекке, то все равно.

— Вы меня подозреваете, что ли? Я из Брекке не выезжал уже два года, последний раз ездили в Эстерсунд с Эммой, когда поженились.

— Что за беда случилась с вашим сыном?

— Умер на операционном столе. Но он все равно бы долго не прожил, слишком тяжелый порок сердца.

— Его оперировали здесь?

— Нет, конечно, в Эстерсунде. Эмма возила туда Петера одна, я работал. Врач виноват только в том, что взялся за операцию, не стоило ему этого делать.

— А что за врач, фамилию назовете?

Ханс фамилию назвал, но добавил, что врач вынужден был уехать из Эстерсунда, потому что Эмма словно с ума сошла, каждый день ходила к госпиталю и часами стояла в ожидании, когда врач выйдет. Охрана даже полицию вызывала, но сам доктор не жаловался, Эмму и отпускали.

— А потом она узнала, что врач уехал в Стокгольм, и решила отправиться за ним. Я был против, Петера не вернешь, да и не жилец он был, надо жить дальше. Не послушала, оформила развод и уехала.

Марклунд на секунду задумался, спрашивать ли у бывшего супруга о беременности Эммы, но потом решил, что это наверняка не от него, потому ничего говорить не стал.

— Скажите, она ничего не сообщала о том, что нашла врача? Или о своей мести ему?

— Кому? Мне нет, а своей подруге Соне Хантер могла. Вы у нее спросите.

— Уже все спросили… — вздохнул Дин, вспомнив плаксивую подругу убитой.

— Что она сказала?

— Она и обнаружила вашу бывшую супругу убитой…

— А‑а… — почему‑то протянул Ханс и предложил, — кофе хотите?

На столе стояли кружки, банка растворимого кофе, сахар в тарелке… Чисто, но чувствовалось отсутствие женской руки. Вполне холостяцкий быт.

— Вы давно развелись, давно один живете?

— Почти сразу, как поженились. Эмма была беременна, ее положили в больницу, там родила, там и жила до самой смерти Петера… А потом вот уехала в Стокгольм…

— С кем она дружила здесь, кого еще можно расспросить?

— Никого, Эмма не отсюда. Они и с Соней подружились в больнице.

— А откуда Эмма?

— Из Соллефтео. Сюда приехала к брату, но они не дружили с женой Нильса Сельмой, та суровая женщина.

— А‑а…

Это ни о чем не говорило Дину, но он уже чувствовал, что придется ехать и в Соллефтео… Вот тебе и выходные.

Тут позвонил Мартин.

— Дин, ты еще не уехал?

— Нет, конечно. Что еще случилось? Я сейчас у бывшего мужа Грюттен. У него алиби, из Брекке не уезжал.

— Спроси о Софии Иванич, не слышал ли такого имени.

Ханс только плечами пожал, правда, слегка задумавшись:

— Нет, не слышал. Брекке невелик, здесь все всех знают. Разве что в Эстерсунде, он большой.

Допив остывший кофе, Марклунд выбрался на улицу и отправился к вокзалу. По пути снова позвонил Янссону:

— Что за София Иванич? Нашу знакомую Хантер тоже Софией зовут.

Мартин рассказал, что произошло с утра…

Еще открывая дверь своего кабинета, Янссон слышал настойчивый звонок телефона, это была соседка Эммы Грюттен, сообщившая, что в почтовом ящике убитой лежит какой‑то конверт. Мартин отправился туда еще раз, к тому же ему хотелось развеять кое‑какие свои сомнения. Он даже не стал связываться с владельцем квартиры, чтобы раздобыть ключ, просто поддел дверцу ящика, и та легко поддалась. Внутри действительно лежало письмо…

Увидев имя адресата, Мартин почти с досадой отложил его в сторону, там значилась София Иванич. Но его взгляд задержался на адресе, нет, адрес был верным. Письмо из банка, Софии Иванич сообщали, что она может получить заказанную карточку.

Мартин вздохнул: только проблем с чужой карточкой ему не хватало, но может, для человека это важно?.. Позвонил по телефону, указанному в письме, представился, извинился, что вскрыл конверт, сообщил, что по такому‑то адресу живет… жила Эмма Грюттен, а не София Иванич. Девушка на другом конце провода все проверила и возразила:

— Извините, но мы трижды за последний месяц связывались с Софией Иванич по этому адресу. И всякий раз она приходила. У Софии помечено, что она не всегда может ответить по телефону, поскольку по роду работы занята тяжелобольными пациентами, потому связываться с ней лучше по этому адресу. Все сообщения о ее счете отправлялись туда же.

Значит, в этой же квартире жила, не слишком афишируя свое присутствие (соседи не видели, хозяин не знал), еще и София Иванич. И то, что за два дня Иванич не появилась дома, делало ее главной подозреваемой.

Что‑то заставило Мартина самого отнести письмо в банк.

Клерк, беседовавшая с ним по телефону, настаивала на своем: они регулярно связывались с Софией по этому адресу и за полгода никаких сбоев не было. По данным банка София Иванич — югославка, живущая в Швеции, работает медсестрой в госпитале, но она ожидала поступление какой‑то большой суммы денег и потому открыла отдельный счет и карточку к нему.

— У нее есть еще счета?

— Да, зарплатный.

— С какого счета поступают деньги?

— Извините, но это конфиденциальная информация, без соответствующего запроса я не могу дать ответ.

Она права, конечно, права. Мартин вздохнул:

— Хорошо, а хотя бы показать фотографию этой Софии Иванич вы можете или это тоже запрещено?

Девушка, морщась, открыла документы и повернула ноутбук к Янссону.

С экрана на инспектора смотрела… Эмма Грюттен!

Он даже головой помотал:

— Или они сестры близняшки, или у меня двоится в глазах. — Тяжело поднялся, душа уже ныла в предчувствии больших проблем. — Подготовьте все материалы, касающиеся Софии Иванич, я привезу запрос.

— Что именно вас интересует?

— Договора, которые у вас есть, все ее данные.

Администратор пожала плечами, словно говоря, что, конечно, сделает, но отвлекать занятых людей от работы не стоит даже полиции.

Мартин уже взявшись за ручку двери, угрюмо бросил через плечо:

— Эту женщину позавчера нашли мертвой в ее квартире. И никакая она не София Иванич, это Эмма Грюттен, ее опознали несколько человек.

Бедная администратор икнула и сильно закашлялась, не в силах вымолвить ни слова. Совсем недавно она лично предлагала Иванич большой кредит, что было бы, возьми женщина деньги? Но у Иванич все в порядке, на счету всегда оставалась сумма, достаточная для обслуживания счета и пополнения телефона.

Итак, у скромной Эммы Грюттен оказалась не просто двойная жизнь, но и двойные документы. Предстояло выяснить, где она их взяла и где еще кроме банка воспользовалась. Дин еще был в Брекке, после звонка Янссона он вернулся к Сьеберг и еще расспросил о Софии Иванич, может, имя всплывало в Соллефтео, но брат этого имени не слышал. Нет, в Брекке такой не было, вернее, может и была, но ни с Эммой, ни с кем‑то из ее семьи никак не связана.

— Хорошо, возвращайся.

— С удовольствием, — усмехнулся Дин.

Врача следовало искать в Стокгольме, не говоря уже о тех, кто добыл Эмме Грюттен документы югославки Софии Иванич.

Если бы не второе имя женщины, сомнений в том, кто ее убил, у следователей не оставалось бы, понятно, что Эмма нашла обидчика и что‑то между ними произошло. Однако документы на имя Софии Иванич сильно поколебали уверенность Мартина в невиновности убитой. Он вспомнил где‑то прочитанную фразу, что не всякий, кто убит насильно, является невинной жертвой. Справедливо…

То, что Эмма Грюттен — жертва, сомнений не вызывало, вколоть человеку в сонную артерию двадцать кубиков воздуха нечаянно или по ошибке невозможно. Но что она скрывала?

Мартин задумался: что если женщина по ночам работала по вторым документам, ведь зарплата поступала на это имя? И оказался прав, София Иванич и впрямь была медсестрой в госпитале, причем хорошо знакомом полиции, где лежали, в том числе, арестованные пациенты, которым требовались тяжелые операции, но которых нельзя оставлять без охраны.

Администратор госпиталя энергичный молодой человек со вздохом развел руками:

— София не самая образцовая медсестра, но нареканий не вызывала. Дежурит только по ночам, это нас вполне устраивает, ухаживает за тяжелыми пациентами, иногда приходится туговато, но она справляется. Последнее дежурство… минутку, посмотрю… позавчера. Сегодня выйдет!

— Нам нужно побеседовать с теми, кто непосредственно руководил ее работой и работал рядом.

— Пожалуйста… С ней что‑то случилось?

Мартин хотел сказать, что женщину убили, но вдруг подумал, что теперь уже не знает, кого именно убили — Софию или Эмму.

— Я не уверен, что с ней. Так кто руководитель Софии Иванич?

Начальницей Софии была пышная, какая‑то домашняя блондинка с ямочками на щеках, которые сохранялись, даже когда она не улыбалась, чего, видимо, не бывало вообще.

— София? Тихая, незаметная… Ставит капельницы. Следит за общим состоянием, если что‑то сложное, немедленно вызывает дежурных… Интенсивной терапией не занимается, скорее теми, кто окончательно идет на поправку или ожидает очереди на операцию. Большой квалификации не требуется, но у нее и не может быть, деревенская медсестра из Косово…

Их разговор прервало появление инспектора Дага Вангера. Даг Янссону всегда был симпатичен, хотя между инспекторами разница в десять лет. Вангер раскрывал самые сложные и запутанные дела, но и Мартин тоже, потому начальник отдела убийств Микаэль Бергман ценил обоих.

— Даг? Что привело тебя в эти стены?

Вангер вздохнул:

— Оставшийся в живых при разгроме банды преступник ждал операции и вдруг умер. У патологоанатомов странное заключение — в капельницу вместо раствора попал воздух. Вот пришел выяснить, кто именно дежурил и как может в систему внутривенного введения лекарств попасть воздух. Я всегда считал, что они безопасны.

— Н‑никак… — с запинкой произнесла блондинка с симпатичными ямочками на щеках.

— Тогда что случилось с Улофом Микаэльссоном? Умер он от…

Следующее слово они произнесли одновременно с Мартином:

— …аэроэмболии!

Даг с удивлением повернулся к Янссону:

— А ты откуда знаешь?

Но тот впился взглядом в старшую медсестру:

— Кто дежурил… когда там умер этот пациент?

— На посту была София Иванич… Но ничего страшного, она только сняла капельницу… О, боже! Нет, в систему не мог попасть воздух, даже если капельницу не сняли. Или не так много, это неопасно для жизни…

Вангер с изумлением смотрел на Мартина:

— Что еще случилось?

Янссон сделал знак подождать и снова обратился к медсестре:

— Кто еще имел доступ в палату Улофа Микаэльссона?

— Я… никто… там охрана… была… — Ямочки со щек все же исчезли, в глазах растерянность, губы дрожат, после каждого слова пауза. — София через пятнадцать минут придет на свою смену… у нее спросим… Она никогда не опаздывала.

— Не придет. София Иванич убита таким же способом. Ей ввели двадцать кубиков воздуха в сонную артерию. И она вовсе не София Иванич, это Эмма Грюттен, женщина из Брекке.

При последних словах медсестре явно полегчало, она даже перевела дух:

— Нет, это ошибка. София точно из Косово. Она рассказывала о том, как падали бомбы, одна из таких разрушила их дом… У нее погиб маленький сынишка…

— Мартин, — возмутился Даг, — ты можешь толком объяснить, что произошло с этой Софией или Эммой, как там ее?

— Эмма Грюттен была обнаружена у себя дома мертвой вчера утром. Ее сначала напоили снотворным, потом вкололи воздух, а потом имитировали убийство при ограблении. Брать в квартире нечего, кроме того, она кому‑то мстила. Какому‑то врачу, по вине которого на операционном столе погиб ее сынишка.

— При чем здесь София? — слабо пискнула со своего места медсестра.

— В одной квартире словно жили две близняшки, обе медсестры, работавшие одна у вас, вторая в Южном госпитале — София Иванич и Эмма Грюттен. Я, пожалуй, поверю в раздвоение личности, если вторая появится сегодня на дежурстве.

Конечно, София Иванич не появилась. Медсестра, лишившаяся своих ямочек на щеках, пыталась еще что‑то возражать, но потом сникла. Дело в том, что охранник, бывший на посту у палаты Микаэльссона, уверенно заявил, что последней в нее входила именно Иванич, сняла капельницу и заверила, что пациент будет спать до утра. Мало того, немного погодя девушку саму отпустили домой, ей было явно не по себе, ее била дрожь, даже поднялась температура. Софии сделали укол и отправили отдыхать, она обещала, что если до дежурства не придет в себя, то обязательно позвонит. Не позвонила, значит, все в порядке.

— Или наоборот? Почему вы не позвонили сами?

— Я звонила! — со слезами на глазах и в голосе возражала медсестра, под началом которой работала Иванич. — Но ее телефон был вне зоны действия сети. Я даже поставила на этот пост другую…

Вангер подозрительно поинтересовался:

— Как давно София работала в вашем отделении?

— Это было третье дежурство…

— И вы утверждаете, что хорошо знали человека?!

— Но она раньше работала в детском отделении. Я там ее видела, у меня под ее присмотром неделю лежал внук.

— А почему сюда перешла?

— Сказала, что дети напоминают ей собственного погибшего малыша. У нее ведь сын погиб под бомбами.

— Ее сын умер на операционном столе. У малыша был серьезный порок сердца. И Эмма разыскивала врача, которого винила в неудачной операции.

— Но как же Косово?! — слезы в голосе уже были готовы излиться из глаз. Женщину душило отчаяние, вопреки фактам она категорически не желала верить в то, что любимый внук находился во власти непонятно кого. — Она хорошая женщина!

— Возможно. Только с двойными документами. Нужно еще выяснить, откуда у нее эти документы. Кстати, что там она рассказывала о падающих бомбах?

— Говорила, что их дом разбомбили, что сынишка погиб, она его похоронила и была вынуждена бежать.

— Когда это было?

— Не знаю… перед Новым годом… София, — женщина упрямо мотнула головой, — София рассказывала, что Новый год встречала в Стокгольме одна и ее некому утешить, а ведь был как раз месяц со дня гибели сынишки.

— Фрау?..

— Хольм, — подсказала женщина.

— Фрау Хольм, Косово уже давно никто не бомбит, спокойствия там, конечно, нет, но бомбы с неба не сыплются, тем более, не разрушают дома.

Хольм поскучнела, она и сама уже поняла, что рассказы о недавних бомбардировках выглядят нелепо.

Все утро я старательно делала вид, что даже не подозреваю о существовании Ларса, то есть он есть где‑то там, но ко мне не имеет ни малейшего отношения. Настроение, несмотря на пробежку и почти ледяной душ, восстановить не удалось. Но у меня столько долгов в университете, что даже жалеть саму себя некогда, уселась за работу. Чтобы все не выглядело подчеркнутым удалением от коллектива, устроилась в общей комнате, тем более Дорис, найдя какой‑то повод, уехала к родителям, а Лукас сидел в своей комнате.

Бритт читала, вернее, пыталась читать, книгу какого‑то популярного автора. Растиражированный супербестселлер на мою подругу впечатление явно не производил. Вывод: никогда не читай то, от чего без ума все подряд (если верить прессе), просто ни одно произведение не может нравиться абсолютно всем. Даже Джоконда нравится не всем, Бритт, например, утверждала, что ее кузен Марк считает Мону Лизу уродиной, а знаменитую улыбку недоделанным оскалом. Это не мешает другим любоваться и гадать, что же такое скрывает загадочная улыбка Джоконды.

— Дерьмо собачье! — Бритт отшвырнула книгу в сторону.

— Это название или твой отзыв?

— Не мешает переименовать, было бы честней. Каково вам читать столько всего… Сочувствую.

— Не стоит, мы читаем хорошую литературу.

Я прекрасно поняла, что это только зацепка для разговора, ей очень хочется поговорить о Томе и решила не ждать, спросила сама:

— Бритт, как у вас?

— А что у нас? Если ему крав‑мага и семинар дороже, то пусть там и пропадает.

— Это нечестно, он же не развлекаться поехал.

— Линн, — Бритт уселась, решительно подогнув ноги по‑турецки (сколько раз я ей твердила, что это вредно для формы ног!), — а может, ну их?

— Кого их?

Я поняла, кого именно подруга имела в виду, можно не спрашивать. И она поняла, что я поняла, но ответила:

— Мужчин!

— С Томом не помирились?

Подруга презрительно дернула плечом:

— Я с ним и не ссорилась, — но разобиженная, тут же не выдержала и возмутилась, — понимаешь, все разговоры о семинаре и крутости тамошних преподавателей. А еще… — она словно сомневалась, говорить ли дальше, но решилась, — если я с ним не поеду, то он может и не вернуться.

— В Стокгольм?

— Нет, ко мне лично.

— Это он сказал? — честное слово, я засомневалась, все поведение Тома и взгляды, которые тот бросал на мою подругу, говорили об обратном. И они совсем недавно даже собирались пожениться… Что‑то Бритт неправильно поняла.

Так и есть:

— Нет, но я поняла по его поведению. Ты только посмотри, что он мне подарил перед отъездом!

Бритт умчалась в свою комнату, очень кстати, потому что я успела спрятать улыбку, которая тут же появилась снова, перейдя в откровенный смех.

Подарком Тома оказалась футболка с эмблемой их семинара, черного цвета и такого размера, что сгодилось бы нам двоим с Бритт, то есть вдвое шире моей подруги и, пожалуй, ниже колен.

Меня свалил приступ смеха. С десять секунд Бритт обиженно поджимала губы, но потом присоединилась. Еще через несколько секунд мы просто валялись от смеха, держась за животы. Сам повод был давно забыт, а смех нужен для разрядки.

— Да чтоб у них все кролики сдохли!

— Что?! — обомлела я. — Какие кролики?

— В Америке есть такое проклятие. А еще: чтоб им горчицы на гамбургер не хватило!

— Угу. И в сливки в семле соль попала!

— И в кофе рыбий жир!

— И…

Мы еще минут пять язвительно придумывали самые гадкие гадости, пока не услышали голос Лукаса:

— Эй, подруги, кого это вы так?

— Вас всех! — ехидно фыркнула Бритт.

— Ясно, мужчины обидели… Ладно, вижу, вы не в духе, остаться себе дороже. Две гремучие змеи даже для меня многовато…

— Ха! — возмутилась Бритт, когда Лукас ретировался. — Что вообще эти мужики мнят о себе? — И безо всякого перехода, что, впрочем, для Бритт не редкость. — Давай, поиграем?

Скрипки для нас с подругой — лекарство против депрессии. Она мечтала о карьере покруче Ванессы Мэй, но после того, как повредила руку в аварии долго держать скрипку не может. Я играю не столь профессионально, но для любительницы очень неплохо, это заслуга моего папы, он тоже скрипач, даже концертировал, хотя теперь профессионально занимается фотографией. Но скрипка не обязанность, скрипка любовь.

Мы устроили концерт сами для себя. Настроились быстро, конечно, фальшивили, но все же.

— Надо играть чаще, иначе забудем.

— Да.

— Каждый день, — умеет Бритт выглядеть строгой училкой, что ни в малейшей степени не соответствует ни ее натуре, ни ее встрепанному виду.

Я покорно согласилась:

— Конечно.

— И никто нас с пути не собьет.

Уточнять, куда этот «путь» ведет, я не стала, неважно.

— Не собьет!

Заверив самих себя в неприступности и недоступности, мы заметно успокоились. Полегчало. Ничего, у меня все наладится. Заметив, что думаю о себе в единственном числе, я мысленно быстро добавила: «С Ларсом» и ужаснулась необходимости этого уточнения.

Нет‑нет, у нас с ним все будет хорошо, обязательно будет. Он же сказал сегодня, что любит меня всегда и везде, значит, любые сомнения уже в прошлом. Оказалось, что не в прошлом, обида забываться не желала.

Тьфу ты! Поднявшееся настроение снова упало. Скрипка запела, выводя мелодию «Таинственного леса» Ловланда. Бритт молча слушала…

— Бритт, нужно навестить моих подруг по несчастью, они в Южном госпитале, во всяком случае, Вера.

— Так чего же мы сидим?! Пойдем!

Следующий час мы рыскали по Седеру, придумывая, чем бы таким порадовать Веру и Тину. Вспомнив, что они из Восточной Европы, Бритт уверенно заявила, что там принято приносить в госпиталь много‑много еды.

— Ты с ума сошла? Я лежала в Южном госпитале, смею тебя уверить, что там никто не голодает.

— Это неважно, у них так принято.

— Но нас не пустят с запасом еды.

— Семла! Вот против чего никто не сможет возразить!

— Уже пост, — попыталась напомнить я.

— У них еще нет, — уверенно парировала Бритт. — Я точно знаю: их календарь с нашим не совпадает.

Переспорить мою подругу не удавалось еще никому, во всяком случае, мне о таких героях неизвестно. Понимая всю бесполезность подобных попыток, я со вздохом подчиняюсь.

В госпиталь мы заявляемся гружеными, по меньшей мере, дюжиной больших пакетов с семлами. Семла почти визитная карточка Стокгольма, эта булочка со сливками стала непременным атрибутом любой фики не только перед постом, но и добрую половину года. Наверное, проще сказать, когда семлу не продают, но перед постом устраивают еще и конкурсы. За право называть свои семлы лучшими борются все рестораны, кафе и пекарни города, даже если официально в конкурсе не участвуют. В таком случае свои семлы продают со скромным комментарием, что «конкурсы для других, а наша лучшая и без конкурса…».

Никто не помнит, с чего началось, нет, не выпечка семл, это как раз известно, а конкурс. Сама семла появилась в какие‑то древние времена. Это была просто сдобная булочка, которую заливали горячим молоком и ели ложкой. И съесть их можно очень много, король Адольф Фредерик даже пострадал от своей неумеренности, он скончался, переев семл. Думаю, булочки не виноваты, просто король до семлы съел так много всего, что теплое молоко с шампанским после кислой капусты и устриц и привело к несварению желудка. Обвинили в королевском обжорстве семлу, правда, шведы любить ее после того меньше не стали, но и короля не осуждали, разве можно судить того, кто любит это национальное лакомство?

Семла — сдобная булочка, у которой срезана верхушка и внутренность наполнена вкуснейшими взбитыми сливками, а сверху еще сахарная пудра… ммм… Лучшего для фики — перерыва на кофе — не придумать. Вообще‑то, ее полагалось есть только в «жирный вторник» на последней неделе перед постом, но постепенно все как‑то расползлось по остальным месяцам, и теперь при желании семлу можно купить в любой день, нужно только поискать пекарню.

А вот к «жирному вторнику» количество потребляемых семл в Стокгольме просто зашкаливает. Конкурс на лучшую семлу придумал неизвестный любитель этой прелести, который инкогнито посещал самые разные кафе и пекарни, всюду семлы пробовал и каждый день в Интернете публиковал свои отчеты. Идея понравилась и пошло‑поехало…

Бритт умудрилась преподнести пакеты с семлами всем от охраны до медсестер, и препятствий нам не чинили.

Вера, моя подруга по несчастью в страшном подвале, визиту обрадовалась. Она еще была слаба, но уже шла на поправку. Девушке сильно досталось, особенно после того, как я устроила короткое замыкание, опрокинув кувшин с водой на электрические провода съемочной аппаратуры. Но это спасло нам жизнь, бандитам пришлось чинить проводку и они потеряли пару часов, за которые к нам подоспела помощь.

Вспоминать кошмар подвала и пыток не хотелось, но других тем для разговора у нас с Верой не было. Немного побеседовали о семле и погоде, о Тине и Марии, наших соратницах, которые тоже пока лежали в госпиталях. Потом Бритт отправилась угощать булочками охранника у палаты неподалеку, а Вера после ее ухода вдруг стала мне что‑то шептать.

— Что? Говори громче.

— Там… — она взглядом показала на дверь, в которую вышла Бритт, — эта страшная женщина…

— Бритт? Чем она тебя напугала? Бритт хороший человек, она не страшная.

Вера плохо понимала по‑шведски и еще хуже говорила, мы беседовали по‑английски. Я решила, что она просто чего‑то не поняла. Но Вера замотала головой:

— Я не о твоей подруге, там женщина, которая нас мучила…

— Кто, Маргит?!

— Да, она в коме лежит. Это ее охраняют.

Одно упоминание о Маргит, которая руководила пытками девушек и морально «готовила» к ним меня, расписывая, что меня ждет через пару часов, могло испортить самое радужное настроение.

Из всей банды, пытавшей девушек и снимавшей видео их мучений, в живых остались только Улоф — Белый Медведь и Маргит. Был еще один, но он почти сразу скончался от ранений, полученных при штурме «сказочного домика». Эти двое остались целы только потому, что мы их незадолго до штурма умудрились связать.

Сейчас я, вспоминая огромного Белого Медведя, сама не могла поверить, что мы с Улофом справились, да и Маргит не из слабых… Просто так получилось, я от отчаяния попыталась повторить трюк Джеки Чана, ударив Белого Медведя ногой в скулу. Кто мог ожидать, что получится? В тот момент он открыл рот, чтобы в очередной раз обругать меня, челюсть из‑за удара съехала на бок, а сам Улоф, не ожидавший столь крутого нападения, грохнулся на пол и доломал то, что не смогла моя нога. И вот теперь лежал в ожидании второй операции на пострадавшей челюсти. Я знала, что этот паразит успел пожаловаться на меня инспектору Вангеру, но жалела только о том, что не задушила урода или не свернула ему шею прямо там, еще находясь в плену. Не до того было.

Бритт, услышав о том, каким образом мне удалось одолеть верзилу, на голову меня выше, визжала от восторга и требовала продемонстрировать удар еще раз.

— На ком, на тебе? Не гарантирую, что обойдется только челюстью, я нечаянно могу попасть куда угодно.

— Как у тебя получилось, ну как?!

Я сама не знала как. Нечаянно. А еще в случае смертельной опасности и от отчаяния получается такое, на что даже в самых наглых мечтах не решишься.

Неужели Маргит совсем рядом с Верой? Представляю, как тяжело бедной девушке знать, что и эту гадину выхаживают. Я, как честный налогоплательщик, категорически не согласна, чтобы в том числе за мой счет лечили наркоманку, повинную в мучениях и смерти других. Скольких она запытала? Мы даже не знаем, может десятки. Освенцим на дому. СС. Гестапо. Выдернуть бы ей все трубки, пусть подыхает. Гуманность тоже не должна быть беспредельной.

— А ты к ней в палату не ходила или туда не пускают?

— Не пускают, но я ходила. Она вся… — Вера делала знаки, показывая, что Маргит обвешана проводами.

— Под капельницей?

— Да. Она колола наркотики. Здесь не колют. Ей… смерть… может быть…

— Хорошо бы!

Я могла представить, как хотелось Вере, столько боли и пыток вынесшей от Маргит, задушить ее прямо здесь в госпитале. У меня и то руки чесались отправиться туда и прикончить эту дрянь!

Вернулась Бритт и сообщила примерно то же: в палате, у которой сидит охранник, лежит Маргит.

— Хочешь, ты его отвлечешь, а я зайду и придушу ее?

— Ты совсем рехнулась?! Ну‑ка, пойдем отсюда, пока ты не отправила на тот свет всех неугодных пациентов!

Быстро распрощавшись с Верой, я потащила неугомонную подругу подальше от палаты Маргит. Может, Бритт и не убила бы ее, но точно попыталась выжать нужную информацию о том, кто такой Хозяин, как они называли главаря банды. Меня почти не били и совсем не пытали, оставляя на десерт для Хозяина. Большая честь быть замученной этой мразью, но я не оценила столь высокого доверия, врезала Улофу, помогла связать Маргит, а потом мы удрали через черный ход. Конечно, если бы не инспектор Вангер с полицейскими, не Том с его ребятами, не Лукас, сообразивший, откуда я ему звонила, использовав телефон Улофа, и, будем честны, не Ларс, предоставивший помощь и собственный вертолет, даже удрав, мы бы погибли, деваться‑то с острова некуда, а найти беглянок на небольшом клочке суши не составляло труда. Да, я еще забыла прекрасного пса Боя, который принес от меня весточку в замок Ларсу и остальным.

Вот это все Бритт пропустила! Она валялась с температурой, пока я задыхалась от вони в подвале, зализывала свои раны и, как могла, бинтовала раны девушек, потом выслушивала сентенции Маргит, живописавшей, что с нами всеми будет, демонстрировала Улофу свое умение драться ногами и после побега дрожала от холода и ужаса вместе с девчонками в сарае, ожидая либо спасения, либо гибели.

Одно упоминание имени Маргит способно ввергнуть меня в депрессию. Из‑за этой твари я пережила самые тяжелые минуты в плену. Она показывала уже снятые пытки предыдущих жертв, нарочно подробно рассказывала о зверствах, чтобы мы начали бояться заранее, она била Веру и ее подруг, она заправляла всем этим террариумом уродов. Правда, был еще Хозяин, он намеревался лично замучить меня перед камерой и отправить запись Ларсу.

Разве может не испортиться настроение при упоминании этой дряни? Я случайно осталась не переломанной, не порванной и вообще живой. Конечно, в этой случайности прежде всего заслуга наша с девушками, но героиней я себя не считаю. Когда у человека нет выбора, он способен творить чудеса.

Я понимала, что теперь отделаться от воспоминаний, которые старательно гнала от себя, не смогу еще долго. Погуляли по Седермальму, называется…

— Смотри, твоя инспектор, — кивнула Бритт, — видно, тоже к Маргит пришла.

Нам навстречу действительно шла Фрида Волер, помощница Дага Вангера, следователя, ведущего дело о банде. Вангера я терпеть не могла, а вот к Фриде относилась с симпатией.

— Откуда вы здесь? Кто‑то лежит в госпитале?

— Мы были у Веры… Это девушка, которая…

— Я помню, Линн. Я заходила к ней как‑то. Вера идет на поправку, Тине вправили челюсть, а Марию и вовсе уже выписали.

— А вы?.. К Маргит? — Бритт не смогла промолчать.

Волер почему‑то смутилась:

— Нет, просто знакомая… знакомая…

— А…

Распрощавшись, мы двинулись прочь. Господи, неужели наступит благословенный день, когда я забуду весь этот кошмар?! Дожить бы… Кажется, тени из подвала окружили меня на всю оставшуюся жизнь, изменили ее и покидать не намерены. Я хочу, очень хочу забыть тот подвал, но он вторгается в мою жизнь ежеминутно.

Возможно, прошло слишком мало времени, все еще наладится, но я точно знаю, что уже никогда не будет таким, как прежде.

Наверное, мы бы просто посидели в «Гилдас Рум» и отправились домой, потому что уже основательно устали, не встреться нам фру Сканссон. Фру Сканссон это особая песня, она наша бывшая соседка, встречи с которой следовало избегать любым способом, вплоть до совершенно неуважительного. Сканссон обожает жаловаться, ей все равно на что и кому, а потому все соседи пролетают мимо пожилой женщины со скоростью экспресса, что тоже вызывает жалобы фру.

Вообще‑то, она фрекен, но подчеркивать девичество престарелой дамы не следует, потому фру. Сама она считает, что достойного ее «да» не существует, был один много‑много лет назад, но с тех пор мужчины так изменились… Хуже всего, что они постарели! То есть те, что являются одногодками фру Сканссон, постарели явно. И вообще, по ее мнению одногодки понятие неправильное, для мужчин время течет как‑то иначе, у них появляются залысины, потом лысины, потом и вовсе дряхлость… А у фру Сканссон? Да, конечно, морщины есть, и волосы поседели, и ходит она уже не так легко, но это мелочи! Разве можно сравнить ее морщины с чьими‑то еще? Или ее седину с лысиной соседа с первого этажа? Фу! Даже думать об этом старикашке противно, а ведь был когда‑то молодым. Почему мужчины не умеют оставаться молодыми?

На сей раз избежать беседы с фру Сканссон не удалось, но она оказалась совсем не такой, как мы ожидали.

Пожилая дама нам была откровенно рада и просто настояла, чтобы мы заглянули к ней на огонек. Я вдруг почувствовала, как соскучилась по тому дому, где мы с Бритт были так счастливы. И по соседу Магнусу соскучилась, и даже по самой фру Сканссон.

Лично я никогда не бывала в квартире фру, хотя представляла, что она такая же, как наша бывшая, поскольку находится этажом выше. Старые вещи, старая мебель…

— А где ваш песик?

Вот уж не думала, что Бритт интересует терьер фру Сканссон. Та почти всхлипнула:

— Его больше нет.

— Что случилось?!

— Его нет в Стокгольме. Это ведь собака моей сестры, малыша забрали в Пунгпинан. Как я буду без своего любимца? — Усилием воли фру Сканссон погасила слезы в голосе и решительно объявила: — Я еду за ним! Сегодня!

Сомневаюсь, что Бритт представляла, что это и где это, я сама знала только потому, что дедушке с бабушкой предлагали построить там домик. Это дальний, почти дачный микрорайон Стокгольма, но Бритт об этом не подозревала, а потому ахнула так, словно собаку увезли на остров Пасхи:

— В Пунгпинан?! А если вам его не отдадут?

— Конечно, не отдадут. И, конечно, я уезжаю не ради собаки, а из‑за сестры. Она стара, ей нужна моя помощь. А мне ее, — неожиданно добавляет дама, и я вдруг понимаю, что мы ничегошеньки о ней не знаем.

— Так вы уезжаете?

— Да.

Кто‑то позвонил в дверь, и когда фру Сканссон приоткрыла ее, растянув цепочку, с площадки послышался голос нашего обожаемого соседа Магнуса:

— Фру Сканссон, мне показалось или я слышал голоса Линн и Бритт?

Дама открыла дверь и сделала приглашающий жест:

— Входите, молодой человек. Они здесь.

Весь ее вид демонстрировал, что самим появлением в квартире Магнус покушался на ее собственность, в данном случае на нас. Но Магнусу наплевать!

— Линн! Бритт!

Мы, забыв о том, что находимся в квартире чопорной дамы, почти с визгом бросились на шею бывшему соседу:

— Магнус!

Фру Сканссон не мешала нашему обмену любезностями, а потом даже позвала всех троих пить чай с мятой. Нет, с ней определенно что‑то произошло.

Разговор между прочим коснулся и того, где и как мы живем. Я рассмеялась:

— У нас студенческий теремок: Лукас с Дорис, Бритт с Томом, Ларс и я. Правда, скоро должен приехать хозяин квартиры…

— Да ты что?! — ахнула подруга.

— Да, Лукас разве тебе не говорил, что он на несколько месяцев приедет из своего далека? Наша прежняя квартира сдана, не знаешь?

Магнус вздохнул:

— Сдана, там живет пара голландцев.

— Жаль…

Фру Сканссон вмешалась в наш разговор:

— Ты готова вернуться сюда?

— Да, нам здесь было так хорошо…

— Живите в моей квартире.

Вот уже чего мне точно не хотелось, так это вселяться в квартирку, битком забитую старыми вещами, которые и с места тронуть, небось, нельзя. Но фру Сканссон изумила меня окончательно:

— Только я все свои вещи заберу с собой! Все! Первые пару месяцев можете не платить за жилье, купите себе на эти деньги что‑то из мебели. А потом… — она явно прикидывала, сколько же с нас «содрать», наконец, озвучила, — три тысячи крон в месяц!

Мы с Бритт переглянулись… Вернуться сюда? Да хоть завтра!

— С одним условием, фру Сканссон.

Дама поджала губы:

— Слушаю.

Нет, она неисправима, но сейчас я обожала даже поджатые губы фру Сканссон.

— Шесть тысяч в месяц и ни кроной меньше.

Несколько мгновений дама пыталась сообразить, в чем подвох, потом осторожно протянула:

— Я сказала три тысячи…

— С каждой.

— Нет, это много за такую квартирку…

— Фру Сканссон, мы лучше знаем, сколько стоит аренда жилья в Стокгольме. Вы хотите, чтобы мы переехали?

— Да, конечно.

— Тогда шесть тысяч. И ни кроной меньше. Когда вы сами намерены уехать?

— Чем скорей, тем лучше. Меня уже ждут там, но мне надо собраться…

— Вам помочь? — мы произнесли это в три голоса и расхохотались.

Фру Сканссон все же хлюпнула носом.

— Да, — кружевной платочек промокнул выкатившуюся слезинку.

— Договорились, давайте собирать ваши вещи.

Вернуться в СоФо — это счастье. Оставалась одна проблема: как сказать Лукасу и Дорис.

— А Ларсу? — осторожно поинтересовалась Бритт.

— Ларсу никак. Он живет своей жизнью, почему мне нельзя?

— Линн…

Я предостерегающе подняла руку:

— Эта тема закрыта. Я была счастлива, этого достаточно.

— Ты сама в это не веришь. В смысле, что достаточно.

— И ни во что другое тоже.

На том разговор и закончился. Нам предстоял переезд в новую жизнь или возвращение в прежнюю? Я была не против обоих вариантов, устала от неопределенности, хотя впереди ничего определенного тоже не было.

Ларс в Лондоне неважно с кем, даже если со своей бабушкой, моя бабушка со своим дорогим Свеном уехала в Гетеборг, мама, как всегда, занята только собой и своей нестареющей внешностью, папа делает очередную серию снимков далекой России для очередной потрясающей выставки, у меня есть только Бритт, но сейчас этого достаточно. А может, вообще достаточно? Нет, мы не лесби, но ведь жили же безо всяких Ларсов и Томов? Ну их, этих мужчин, они представления не имеют, что такое верность, Ларс умчался по первому звонку в Лондон, а Том уехал в Израиль и даже не звонит Бритт. Думаю, он устал от неугомонной подруги, но если так, то не честней ли сказать правду и разбежаться?

Как и Ларсу, которого ничто и никто не обязывает быть рядом со мной. Я его в квартиру не приглашала, вытаскивать меня из подвала не просила и заботиться обо мне тоже.

Переезжаем. Нет, не так, а вот как: мы возвращаемся в обожаемый СоФо!

Почти программный манифест и… счастье… Я вдруг поняла, чего мне не хватало, чтобы забыть кошмар снафф‑видео, мне не хватало СоФо!

Мы допоздна просидели за компьютером, заказывая для себя новую мебель в квартиру фру Скансен, основательно опустошили кредитки, зато купили почти все, что нужно, остались мелочи, но даже Бритт решила отныне не скупать все подряд, чтобы не захламить квартиру подобно ее хозяйке. Я мысленно порадовалась: во всем есть свои плюсы, даже в утомительной упаковке бесконечных коробок… Правда, надеяться на то, что Бритт хватит надолго не стоило.

До доставки диванов в наше скромное жилье предстояло спать на надувных матрасах, но по мне лучше так, чем ловить укоризненные взгляды Лукаса, понимая, что он укоряет вовсе не из‑за бегства из квартиры, а из‑за бегства от Ларса. И Бритт так легче, потому что, бодро заявив по поводу отсутствия не только самого Тома, но и звонков от него из Израиля, мол, все мужики козлы и некак иначе, она может гордо делать вид, что в Томе не нуждается.

В общем, возвращение в наш любимый СоФо подходило по всем пунктам, включая соседство с Магнусом, страдавшим из‑за разрыва со своей Софи. Софи болтушка, это она проговорилась Ларсу о моей беременности, я сама ни за что не рассказала бы. Это была моя тайна, гордая тайна, которую следовало хранить от Ларса, чтобы потом когда‑нибудь, встретившись с ним случайно, кивнуть на белокурую принцессу, мою дочь:

— Да, она похожа на тебя, Ларс.

Это была бы месть ему, променявшему меня на Лондон.

Мести не получилось, белокурой принцессы с серыми папиными глазами не будет…

Нет, об этом лучше не думать! Вот почему я так старательно занимаю свои руки и голову самыми разными делами, загружаю работой физической и умственной, потому что снова и снова переживать из‑за спешного отъезда Ларса в Лондон невыносимо. Ладно, улетел и улетел, справлюсь, я сильная, и не с таким справилась…

А сердце ныло и ныло и до боли хотелось снова почувствовать прикосновение его рук, властную настойчивость его губ…

Телефон молчит, и я демонстративно не достаю его из сумки, чтобы не заглядывать с надеждой в пропущенные вызовы. Не звонит и не надо. Обиделся? Я тоже!

Я права, что переезжаю, так будет легче забыть стальные глаза и справиться с собственными желаниями, которые бурлят внутри вопреки всем попыткам «думать прилично», как называет отсутствие сексуальных фантазий Бритт. И кто сказал, что приличия заключаются именно в этом?

Мысль о том, что Ларсу не составит труда купить весь дом, в котором находится квартира фру Сканссон, старательно гнала от себя. Зачем ему покупать? Нет, он просто обязан обидеться на наш переезд и…

И мысль о том, что означает это самое «и», я тоже гнала, потому что означало оно настоящий разрыв и невозможность встретиться с любимыми глазами. Вообще, в переезде помимо радости от возвращения в любимый райончик была изрядная доля мазохизма, причем у нас обеих. Том не звонил Бритт, я это видела, но вопросов не задавала. Все мужчины такие: сначала они добиваются тебя, а потом вот так находят другую. И это называется железной мужской логикой: без конца ворчать, что все женщины одинаковы, и то и дело их менять. У нас с Бритт похожее желание: сбежать от всех, спрятаться, вернувшись в прежнюю жизнь. Бритт даже из своего колледжа ушла, я тоже подумывала, не вернуться ли на свой прежний факультет к журналистике?

Эта неопределенность, раздвоенность были особенно мучительны, потому что где‑то глубоко‑глубоко жила надежда, что Ларс все же предпочтет меня всем остальным, даже самым красивым и успешным. Думаю, Бритт тоже втайне надеялась на возвращение Тома не только в Стокгольм, но и к ней.

Две птицы с ранеными душами поддерживали друг дружку самим своим существованием. Да, мы с Бритт не просто подруги, но душевные сестры. И мы сумеем со всем справиться, все переживем. Вспоминать события последних месяцев было крайне тяжело, но я ловила себя на том, что не хочу их вычеркивать из своей жизни и даже просто забывать не хочу. В них был Ларс… Как это трудно осознавать: был!

Ларс позвонил Лукасу:

— Лукас, что‑то случилось? У Линн телефон отключен.

— Случилось. Они ушли.

— Кто ушел?

— Линн и Бритт.

— Куда?!

— Сказали, что возвращаются в тот дом, в котором жили раньше в СоФо.

— Этого не может быть, та квартира занята.

— Не знаю, Ларс, они действительно переехали. Правда.

— Когда?

— Сегодня.

Ларс немного помолчал, потом вздохнул:

— Спасибо, что сообщил.

— Ты приедешь?

— Да, как только смогу.

— Ларс, нужно срочно.

— Догадываюсь.

Дорис смотрела на своего приятеля так, словно это он отправил Ларса в Лондон:

— Ну, что он сказал?

— Что приедет, как только сможет.

— Любовница не отпускает? Линн права, что ушла от него.

— Никто ни от кого не уходил! Ларс приедет и разберется.

Дорис в ответ выдала нечто вроде «все вы мужики такие…» и, круто развернувшись, отправилась в комнату.

Вот так всегда — виноват один, а страдает другой. Да и виноват ли? Лукас не сомневался, что Ларс вовсе не желал обидеть Линн, он ее любит, это видно сразу, так не смотрят на тех, кто безразличен или просто симпатичен. Ларс словно впитывает ее взглядом, запоминая каждую клеточку. Линн в ответ хмурится и нервничает. Почему?

Иногда Лукас совсем не понимал этих женщин. Нет, правда, взять хотя бы Дорис. Была девчонка как девчонка, то есть совсем наоборот, как свой парень — ходила в штанах и футболках на две размера больше, в свитерах непонятной расцветки, носила сумку, в которой в случае необходимости можно разместить живого слона, волосы стягивала на затылке в хвост простой резинкой… А потом Линн и Бритт ее перевоспитали, заставили надеть узкие джинсы и обтягивающую футболку…

При одном воспоминании о футболке, плотно облегающей хорошую грудь Дорис, Лукас даже смутился. Нет, переодеться Дорис заставили не зря, так стала заметна ее стройная фигура. Но теперь видна каждому, что Лукаса устраивало не совсем.

Обругав себя собственником, он перестал думать о Линн и Ларсе, а также о влиянии подруг на Дорис и отправился за ней в комнату мириться. И как эти девушки умудряются оставить парней виноватыми? Вот что бы ни случилось, даже будучи правым, он чувствует себя провинившимся. У Ларса такого не бывает…

Дом сестры фру Сканссон располагался в районе Скарпнекс, вернее, самой старой его части — Пунгпинане. Очень похожие меж собой в основном желтые и красные домики под красными крышами с зарослями деревьев и кустов скорее подошли бы садовому товариществу, чем жилому микрорайону, но здесь живут круглый год, а не приезжают только на выходные.

Я вспомнила, как бабушка рассказывала, что им тоже предлагали построить дом, только не на Лугнагатан, а дальше в садовом товариществе, но они с дедушкой выбрали Валентуну, им нравилось, что озеро недалеко. А домики в Валентуне тоже одинаковые и покрашены в два цвета — розовый и желтый.

Расставить мебель и разложить вещи в небольшом, как все домики Пунгпинана, коттедже сестры фру Сканссон оказалось непросто, но не потому что не помещались, две очень пожилые женщины отчаянно спорили, где когда‑то стоял какой шкаф. Из спора я поняла, что всю мебель фру Сканссон (кстати, оказалось, что ее зовут Гердой, а ее сестру Анной) привезла в квартиру из этого домика, чем очень обидела сестру. Споры сестер о том, куда ставить шкафы, прекратились сами собой после нашего предложения поставить не как было, а именно в этом сестры никак не могли договориться, обвиняя друг дружку в потере памяти, а как удобнее.

Еще пара часов таскания шкафов по двум небольшим комнатам, и они, наконец, обрели свои места. Оставались коробки… Мы с Бритт с ужасом оглядывали гору коробок, понимая, что весь дом по площади равен квартирке фру Сканссон, а потому привезенное никак не сможет поместиться. Но глаза боятся, а руки делают. Для меня уже который день неимоверная занятость была просто выходом из положения.

К нашему изумлению поместилось все, еще и место осталось, просто аккуратно и со смыслом разложенные на полках вещи занимают немного меньше места, чем сваленные кучей. Но фру Сканссон пришла в ужас:

— Мы что‑то забыли там!

— Нет, ничего не осталось, все увезли.

— Тогда что‑то потеряли по дороге! Я так и знала!

Чтобы предотвратить назревающую истерику, я попросила вспомнить, что лежало на какой полке и проверить любую на выбор. Все воскресенье мы занимались сверкой. Память у фру Сканссон оказалась отменной, она прекрасно помнила, что и где у нее лежало, но пока мы не сверили каждую мелочь, вплоть до ложек или фарфоровых куколок, размером с наперсток, она не успокоилась.

Когда проверка была закончена, а фру Сканссон убедилась, что все просто разложено с толком, мы хотели лишь одного: спать! Только бы не попросила приехать в следующие выходные и еще что‑то перетащить, например, с первого этажа на второй!..

В тяжелом физическом труде есть свои плюсы, устаешь настолько, что думать сил не остается. Это то, что мне сейчас нужно. Я таскала и таскала, двигала, раскладывала, перекладывала, пока не оказалось, что делать больше нечего, кроме того, уже поздно. Быстренько приняв душ и категорически отказавшись от всего, кроме крепкого кофе, мы, наконец, отправились восвояси.

В результате домой добрались далеко за полночь, словно зимние мухи, буквально засыпая на ходу от усталости. На третий этаж мимо своей бывшей квартиры ползли, едва передвигая ноги, но увиденное у нашей новой заставило меня на мгновение проснуться.

На верхней ступеньке у нашей двери… сидел Ларс. Увидев нас, он поднялся:

— Наконец‑то! Я думал, вы там на неделю останетесь.

Я не придумала ничего умней, как поинтересоваться:

— Ларс, откуда ты здесь?

— Я из Лондона. Лукас сказал, что вы перебрались в свой прежний дом, а Магнус подсказал, в какой вы квартире.

— Почему не позвонил?

— У тебя телефон выключен.

— Да‑а?.. Вот черт!

Я открывала дверь, пытаясь сообразить, что теперь делать. Мне очень хотелось видеть Ларса, хотя не позволяла себе даже мечтать, что он снова появится в моей жизни, но вот он рядом, и я не знаю, что делать и что говорить. Но все мысли и чувства были притуплены сильнейшей усталостью, все же пара дней тяжелого и нудного физического труда и пара бессонных ночей для нас многовато.

— В квартиру пустите?

— Конечно, — пробормотала Бритт, роняя сумку в прихожей на пол. Сил тащить ее в комнату действительно не было.

— Так… фрекен настолько устали, что не мешало бы поспать? У вас хоть есть на чем?

— Угу…

Две сонные курицы, почти не обращая внимания на неожиданного гостя, побрели по своим комнатам. Пока Ларс помогал Бритт добраться до ее комнаты, я в своей прикорнула на матрасе, свернувшись калачиком.

Он пришел ко мне, присел рядом, укрывая пледом.

— Тебе завтра нужно на занятия?

Я в полусне бормотала:

— После обеда… Я сейчас… я только чуть‑чуть…

— Спи.

Проснулась посреди ночи и некоторое время не могла понять, где нахожусь. Чуть посоображав, вспомнила, что это квартира фру Сканссон, в которой мы со вчерашнего дня полноправные съемщицы.

А еще мне снился приятный сон, что приехал Ларс и пришел к нам, только вот во сне все никогда не доходит до логического завершения. Логичным окончанием была бы фика и… Нет, пожалуй, на нешироком матрасе вдвоем это уж слишком.

Подумав о прошлом дне, я вдруг поняла, что у меня основательно болит низ живота. Конечно, это глупость — женщине, совсем недавно потерявшей ребенка, таскать здоровенные шкафы и коробки с барахлом. Нужно было думать о себе, а не только о том, чтобы угодить фру Сканссон.

Я с тоской вздохнула: утром придется звонить доктору, так похожему на молодого Джорджа Клуни, который успокаивал меня в госпитале, утверждая, что дети еще будут. Конечно, эрзац‑Клуни будет ругать за трудовые подвиги, совершенные вопреки запрету на физические нагрузки.

Тут я заметила полоску света из кухни. Мы забыли его выключить или Бритт втайне от меня ест свои любимые гамбургеры? Мы с подругой перестали бегать по утрам, вернее, из‑за всех кошмарных событий перестала я, Бритт вытащить на пробежку всегда было трудно, она выдумывала тысячу и один повод, чтобы оставаться дома, пока я перебираю ногами ступеньки Лестницы Последнего Гроша. Отсутствие движения и гамбургеры из «Макдоналдса» в придачу доведут Бритт до лишних килограммов, уничтожить которые будет очень непросто. Подруга все понимала, но сделать усилие и выбраться из дома рано утром да еще в плохую погоду или не есть булку с котлетой не могла. Неужели и правда жует бургер?

Мы вернулись в таком сонном состоянии, что я даже не помнила, как добралась до матраса и уснула одетой. И ведь пледом укрылась. Это говорит о том, что даже в полуживом состоянии мы с Бритт способны совершать не только трудовые подвиги для кого‑то, но и заботиться о себе. Или это меня укрыла Бритт? Тогда моя подруга просто героиня, надо поблагодарить ее и рассказать о том, какой я видела сон про Ларса. Или лучше о Ларсе не рассказывать, она сразу потребует ему позвонить даже посреди ночи.

Я представила, как Бритт вынуждает меня звонить: «Перескажешь свой сон и скажешь, что беспокоилась». Да, а Ларс спросонья промычит что‑нибудь и успокоит любовницу, мол, это ненормальная Линн из Стокгольма, ну, ты ее помнишь, они там все такие: прилипнут, не отвяжешься.

Но я все‑таки выбралась из‑под пледа и побрела благодарить Бритт за заботу и ласку, решив даже не ругать за гамбургер, если увижу таковой у нее в руках посреди ночи.

В квартире одна большая комната с кухонным отсеком, в которую выходят двери двух меньших.

Открыв дверь из своей, я замерла от изумления, не веря собственным глазам. Прямо на полу, привалившись спиной к стене, сидел самый красивый мужчина в мире, обладатель самых красивых стальных глаз, богоподобный и несравненный Ларс Юханссон собственной персоной!

Наверное, вид у меня был еще тот — всклокоченная, заспанная, вернее, недоспавшая, растерянная от неожиданности.

— Ларс?.. Откуда ты здесь?

Некоторое время он просто смотрел, потом встал, подошел совсем близко, поднял мою голову за подбородок, заглянул в глаза, я привычно утонула в его стальных омутах…

— Ты от усталости плохо соображаешь? Поговорим утром. Ты сказала, что на занятия с утра не нужно.

— Я сказала? Да… нет, не нужно, — я мотала головой, то соглашаясь, то отрицая.

Ларс тихонько рассмеялся, в глазах заплясали чертики, которых я просто обожала! Ну почему, почему он теперь не со мной?! Почему я каждый день не могу видеть этих чертенят, выделывающих всякие па, если Ларсу весело?! Почему они теперь для другой? Чем эта чертова Джейн Уолтер лучше, чем она заслужила такой взгляд?!

Я была готова не просто расплакаться, а прямо вот тут свернуться клубочком в уголке на полу и рыдать, пока не умру от обезвоживания. Как же это жестоко — поманить счастьем и…

— Устала?

— Да.

Так, Ларс совсем рядом и забыл запрет прикасаться ко мне, смотрит мне в глаза, его руки на моих плечах… Понятно, сон перешел во вторую стадию. Только бы не закончилась, как первая, ничем…

А чем она должна закончиться?

Нет, во сне я плохо соображаю, спать и одновременно думать не получается. Вот высплюсь, тогда и подумаю, чем могли закончиться наши с Ларсом обнималки.

Я попыталась объяснить это Ларсу, вышло что‑то вроде:

— Я немного посплю, потом про тебя додумаю…

Теперь он рассмеялся открыто, подхватил меня на руки и понес обратно на мой матрас. Совершенно не думая о том, сон ли это и что делаю, я обхватила его шею покрепче и даже прижалась лбом к его щеке. Как же он всегда вкусно пахнет! Даже во сне. Снова полоснула мысль: не для меня…

Высказывать ее вслух я почему‑то не стала, словно Ларс в моем сне мог возразить. Пусть только попробует, это мой сон, что хочу, то и смотрю! Я хозяйка, а потому потребовала, когда он вернул меня на спальное место:

— Не исчезай!

— Я здесь.

Это хорошо, я могу им командовать, и Ларс подчиняется. Надо почаще уставать, чтобы видеть вот такие приятные сны…

Я думала еще о чем‑то, но уже нечетко… Кажется, обвиняла в том, что он меня бросил и рыдала, уткнувшись ему в плечо, он в ответ называл глупышкой и целовал… Приснится же такое, и, главное, так реально, почти как в жизни!

Рука Ларса на моих волосах, ласковые прикосновения губ к щеке, шее, нежный плен губ… А потом… я прекрасно помню, как он любит целовать мою грудь. И я люблю, как можно не любить такое?

Более восхитительного сна я не видела, такое бывало, но только наяву. Да, у нас все началось с того, что он прижал меня к стенке и принялся целовать грудь. Вот и теперь Ларс хозяйничает так, словно он наяву, а не во сне. Мне приятно, иначе обязательно проснулась бы.

Просыпаться вовсе не хочется, я обнимаю голову Ларса, ныряю пальцами в его густые волосы и, кажется, уговариваю никуда не деваться из моего сна. Обидно, если он вдруг растает…

Проснулась окончательно, когда в окно светило солнце — большая редкость в последние дни. Сладко потянулась, разминая усталые мышцы, тихонько рассмеялась, поняв, что лежу одетой под пледом, но еще больше от воспоминания о своем сне. В нем мы с Ларсом были вместе. Нет, не спали, но просто вместе, он гладил меня по голове, целовал, кажется, говорил, что я глупенькая девочка…

Со мной был мой Ларс, тот, который в замке учил любить свое тело, потакать его желаниям, у которого не было никаких профессоров в туфлях на шпильках…

А еще скажу по секрету: тот Ларс в замке меня… порол! Да‑да, доказал, что желания у тела могут быть такими, от которых разум свернется клубочком и будет тихо скулить… Подставить собственный… под пусть не плеть, но даже флоггер, это сродни прыжку с тарзанкой. Есть такое развлечение, когда привязанный за ноги человек прыгает с высокого моста, поскольку привязь резиновая, то человек может даже окунуться в воду с головой и долго болтаться в подвешенном состоянии.

Шведы народ сдержанный и подобную игру с судьбой не приветствуют, им обычно адреналин не нужен в больших количествах, особенно женщинам. Потому БДСМ в Стокгольме занимаются преимущественно мужчины. А меня вот благодаря Ларсу Юханссону в такое занесло. Сначала я просто не могла отказать умопомрачительному красавцу, потом понравилось самой. Если бы мне кто‑то до встречи с Ларсом сказал, что может нравиться порка, посчитала идиотом, но Ларс сказал, я поверила и убедилась в его правоте. Я вообще во всем ему верила… А он меня обманул, взял и улетел к своей Джейн Уолтер!

Одного мы в лучшие дни в замке так и не сделали — Ларс, который славился своим умением плести узлы шибари, то есть эстетично связывать и подвешивать, меня ни разу не связал. И большую плеть в руки не взял, а флоггер у бэдээсэмщиков хоть и считается ювелирным девайсом, все же не плеть, а только плеточка…

От воспоминаний о своем неполном опыте БДСМ и мыслях о Ларсе меня отвлекла вошедшая в комнату Бритт. Подруга уже бодра, хотя свежей ее назвать не смог бы даже самый большой льстец, слишком уж всклокоченной выглядела Бритт, явно, как и я спавшая одетой.

— Проснулась? Хорошо, что сегодня не нужно на занятия с утра… Но все равно пора вставать, уже одиннадцатый час.

— Ага, — лениво потягиваясь, согласилась я. Рассказать ей о моем сне? Пожалуй, расскажу…

Я уже открыла рот, чтобы сказать, что во сне видела Ларса, как услышала шум в общей комнате, там кто‑то явно что‑то готовил, потому что по квартире уже разносился запах свежесваренного кофе. Этот запах я уловила, едва открыв глаза, но решила, что в кухне Бритт.

Однако подруга стояла передо мной, а в кухонном уголке кто‑то…

— Там кто?

— Как кто, Ларс, конечно.

У меня даже голос сел, так и поинтересовалась шепотом:

— Давно он тут?

Бритт недоуменно пожала плечами:

— Со вчерашнего вечера. Я думала, вы вместе спали. Ночью он нес тебя на руках в комнату.

Я рывком села на матрасе.

— Бритт!

— Что?! — перепугалась подруга.

— Бритт, я… я дура!

— Нашла чем удивить.

— Нет, ты не понимаешь. Я так устала, что не соображала, сплю или все наяву. Я ему выговаривала за то, что бросил меня! — все шепотом, чтобы Ларс в кухне не услышал.

— Правильно делала. Оправдался?

— И не думал.

— Тогда почему он такой довольный, что у вас тут было? Было, что ли?

— Н‑нет… Бритт, что мне делать?

— Как что? Выходишь, этак небрежно бросаешь: «Привет, Ларс!» и смотришь на его реакцию, — Бритт сделала изящный жест рукой.

— И что дальше?

— Не знаю. Хочешь, я спрошу у него, было ли у вас что‑то?

— Сдурела?! Нет, я точно знаю, что не было, я ведь одета.

— А… ну да, ты права. Джинсы явно пришлось бы снять…

Обсудить проблему «было или не было» основательнее помешал виновник ее возникновения. Ларс заглянул в комнату:

— Эй, соня, ты на занятия собираешься? Одиннадцатый час.

Бритт попыталась сделать то, что советовала мне, небрежно махнув ручкой Ларсу:

— Привет, Ларс!

Тот усмехнулся:

— Уже виделись. Идите завтракать, кофе остывает.

Глядя на закрывшуюся дверь, Бритт прошептала:

— Линн, мне кажется, что‑то было…

Подруга даже не представляла, как мне хотелось, чтобы она оказалась права.

Я быстро откопала в сумке смену белья, рубашку, джинсы и полотенце и юркнула в ванную. Принимая душ, пыталась понять, как себя вести, но поняла только одно: нужно немедленно повесить занавеску для душа, иначе придется то и дело мыть пол в ванной, а если вспомнить, как принимает душ Бритт, то и вовсе делать ремонт в нашей бывшей квартире этажом ниже. Просто принимать ванну в шедевре на гнутых ножках это одно, а утренний душ совсем другое. Лично я вообще предпочла бы душевую кабину и попросторнее, но такой возможности квартира фру Сканссон не предоставляла.

Ладно, переживем…

Не привыкшая спросонья вести светские беседы Бритт явно была рада окончанию моих водных процедур и понеслась в ванную, словно тоже куда‑то опаздывала. Хотела бы я знать, что она наговорила Ларсу, подозрительно быстро подруга метнулась мимо меня. Неужели выясняла то самое «было — не было»? С нее станется.

А еще хотелось выяснить, где спал сам Ларс. Точно не со мной, но и не с Бритт, а третьего спального места у нас просто не имелось.

— В машине.

Я с изумлением уставилась на Ларса. Вроде не произнесла ни звука?

— Я спал в машине. Ты же об этом подумала?

Он подошел вплотную, привычно поднял мое лицо за подбородок, глянул в глаза.

— Линн, чего ты боишься?

— Не знаю.

Я действительно не знала, но не того, чего боюсь, а как объяснить Ларсу, что боюсь его измены, предательства, боюсь откликнуться и утонуть в его серых глазах окончательно, снова поплыть по течению, а потом быть брошенной. А еще боюсь практически любых прикосновений, кажется, будто каждое из них ведет к насилию.

Возможно, это все отразилось на моем лице или мелькнуло во взгляде, потому что он вздохнул:

— Ты же знаешь, что я не сделаю тебе больно. Разве только с твоего согласия…

Я с трудом сдержалась, чтобы не крикнуть, что на Лондон согласия никогда не давала!

Видно, губы, сдержавшие крик, все же дрогнули, он понял, мягко возразил невысказанному:

— В Лондон я летаю по делам. И в Лондон, а не в Оксфорд.

Удалось пожать плечами:

— Я у тебя никогда отчета не требовала, это твое дело.

— Вот это и плохо. Тебе все равно, где я и с кем?

— Нет.

— Уже лучше. Душой только с тобой, дорогая. А бренное тело вынуждено иногда отсутствовать, дела…

Бритт обязательно сказала бы, что это объяснение в любви, но я предпочитала так не думать, вернее, очень хотела бы думать именно так, но не рисковала поддаваться эмоциям. Слишком больно убеждаться, что ошибаешься.

— Линн, ты словно захлопнула створки раковины и боишься приоткрыть. Лучше свернуться калачиком внутри и плакать в одиночестве?

Я понимала, что он прав, но сейчас мысль зациклилась на другом: как же вкусно от него пахнет! Что за туалетная вода у Ларса?

Ему, видно, тоже надоело вести душеспасительную беседу, просто притянул меня ближе и… Сопротивляться его рукам я не умела никогда, а уж губам и того меньше. Как, скажите, можно противиться, если твоих губ касаются самые красивые губы в мире, и не просто касаются, а захватывают в плен, подчиняют и увлекают с собой в такие дали, что голова кружится? Я противиться не могу, да и не хочу.

Поцелуй получился…

Господи, сколько же времени мы целовались, если из ванной показалась и прошла в свою комнату Бритт? Скосив на подругу глаза, я поняла, что она всего лишь умылась, значит, поцелуй не был безумно долгим. А жаль… Я предпочла бы задохнуться окончательно… Ларсу пришлось бы делать мне искусственное дыхание рот в рот… М‑м‑м… заманчивая мысль.

— Бритт, иди сюда, кофе остынет окончательно, — позвал Ларс, протягивая мне одну из чашек, которые уже держал в руках. Как он быстро переходит от одного состояния к другому, я так не умею, мои губы все еще пребывали в чувственном плену, прогонять это ощущение горячим кофе было грешно.

Подруга появилась в двери своей комнаты, с любопытством и тревогой оглядывая нас. Я стояла столбом, просто не зная, что делать. Конечно, хотелось продолжения хотя бы поцелуев, но богоподобный Ларс непостижим, он уже вел непринужденную беседу с Бритт, пытаясь выяснить: отсутствие мебели в нашей квартире это японский минимализм и мы принципиально обходимся циновками, которые он ошибочно принял за коврик у двери, или все же мебель нужно купить?

— Сегодня привезут, мы заказали по Интернету.

— Уже легче. Как вам удалось убедить фру Сканссон вывезти отсюда все?

Я уже немного пришла в себя и, отхлебнув кофе, ехидненько поинтересовалась:

— Почему ты решил, что фру Сканссон не спала на циновках?

— Потому что у подобных дам в квартирах обычно доисторические буфеты и залежи семейных альбомов со старыми снимками. Нет?

— Да‑а… — согласилась со вздохом Бритт.

— Натаскались? Тебе же нельзя.

— Я осторожно, — я старательно не замечала тревогу во взгляде Ларса, думая о том, что он ничего не говорит о собственных планах. Конечно, у Ларса Юханссона есть замок на острове, несколько квартир в Стокгольме и Лукас не захлопнет перед ним дверь, но что‑то не похоже, чтобы он намеревался забыть дорогу в это скромное жилище. Удрала называется! Никакой СоФо не спасет меня от власти его пронзительных глаз и красиво очерченных губ.

Ну почему я такая амеба? Стоит ему меня обнять и поцеловать, становлюсь послушной овечкой. Бритт была права, когда еще в замке внушала, что со своей покорностью я быстро надоем. Да, права, потому что Ларс действительно променял меня на другую. Он может утверждать что угодно, что летает в Лондон по делам, что не бывает в Оксфорде, что Джейн Уолтер только друг и деловой партнер и не больше, я видела эту партнершу в его номере, когда неожиданно прилетела к нему сама. Конечно, они не были раздеты, и сам номер был завален бумагами и учебниками, но это только потому что я сунулась туда сразу, как они пришли. Подожди я немного, кто знает, бумажный беспорядок застала бы или другой?..

Нет, я не верила в платонические отношения и деловую дружбу между красивым молодым мужчиной и такой же красивой молодой женщиной. С чего Ларсу мечтать о какой‑то Линн Линдберг, держа в объятиях Джейн Уолтер? Не держал? У меня на глазах нет, но просто не успел, я помешала. Ну, если честно, то вовсе не было похоже, что они вообще как‑то близки, но меня «повело», приходилось признать неприятный факт, что я ревнивая дура.

Это прискорбно, но Ларс мог бы не давать повода… Я же не даю.

Ха, а кто сказал, что он меня ревнует?

Виновник моих терзаний стоял, прислонившись к стене, пил кофе и внимательно за мной наблюдал.

— О чем задумалась?

Черт, вечно Ларс ловит меня на мыслях о нем!

— Линн, ты так мило хмуришь брови, когда размышляешь. Остается понять, что означает каждое движение мышц твоего лица, и можно будет читать твои мысли. — И без перехода: — Бритт, а ты никуда не уходишь?

— Я? — изумилась подруга, словно Ларс интересовался, не летит ли она нынче в Китай, например, или в гости к пингвинам в Антарктиду. — Нет, я дома.

— Уже легче.

Я сделала вид, что страшно опаздываю:

— Мне пора!

— Сколько у тебя семинаров сегодня?

— До вечера.

— Линн, — он задержал меня уже в куртке у самого выхода, — а поцеловать?

И снова мои губы в плену… Я почти задохнулась, обмякая в его руках. И получила в ответ: он просто вытолкал меня за дверь:

— Учиться пора, а не в обнималки играть.

Топая по лестнице, мысленно обещала:

— Ну, погоди, дотронешься ты до меня еще раз! Близко не подпущу.

Ворчала, прекрасно понимая, что не просто подпущу, но и буду переживать, если не подойдет.

Ну что за тряпка, а?! Стоит ему посмотреть своим зовущим взглядом, как я размякаю, потом вспоминаю, что это временно, что я лишь игрушка, что у него есть другая, возмущаюсь, взбрыкиваю, поспешно восстанавливаю меж нами стену, но это всего лишь до следующего раза. Ларс пробивает в этой непреодолимой стене брешь одним‑единственным взглядом, а стоит прикоснуться, та и вовсе рассыпается, как карточный домик. Но я упрямо возвожу снова. Я не игрушка, чтобы держать меня в Стокгольме про запас, дорогой! А о Линн Линдберг ты еще услышишь. Вот стану знаменитостью и посмотрю, как ты будешь жалеть о своем поведении. Понимала, что все эти рассуждения не больше, чем детский лепет, но ничего с собой поделать не могла.

Сбежала, называется. Если Ларс будет приходить сюда и вот так со мной обращаться, то меня надолго не хватит. Я в его руках воск, а мне хотелось быть сталью — гибкой, но не бесформенной. Как найти в себе такой стержень?

С Лукасом и Дорис встретились еще в метро. Дорис приветственно помахала рукой с довольно счастливым видом, значит, у них все в порядке? Но Лукас выглядел хмуро, значит, не очень?

Причина оказалась не в личных отношениях, Лукас просто не выполнил задание и мрачно ожидал неприятности, но обошлось.

— Чтоб я еще раз лег спать, что‑то не прочитав!

— Правильно, — согласилась Дорис, ядовитым голосом, — нужно сначала прочитать заданное, а потом смотреть всякую дрянь почти до утра.

Все ясно, Лукас не смог пропустить передачу со своего любимого турнира по бильярду и увлекся… Вот почему у Дорис довольный вид, наверняка, она пыталась парня вразумить, но безуспешно.

После семинара нас ждал сюрприз в виде мрачно подпиравшего стену Тома. Завидев меня, он метнулся навстречу:

— Линн, где Бритт?! Что с ней случилось?

— Ничего. Дома.

— Ее нет дома. И телефон который день занят.

Теперь столбом встала я. Во что еще могла влипнуть моя подруга, оставленная в квартире, между прочим, с Ларсом всего пару часов назад?

— Может, в магазин вышла? У нас есть нечего.

Я лихорадочно набирала номер Бритт.

— Ты где?!

— Дома. Линн, что случилось?

— Ничего, — обмякла я, вдруг сообразив, что произошло. — Тебя тут Том ищет.

В ответ раздалось кошачье фырчание:

— Пусть ищет, раньше думать надо было.

Все ясно, во‑первых, Том и я имели в виду разные дома, Том искал Бритт в квартире у Лукаса, где, конечно, никого не было. Во‑вторых, вредина Бритт просто внесла номер Тома в черный список.

— Том, мы с Бритт переехали от Лукаса, но, честное слово, она здорово переживала, когда ты не звонил.

— Я не звонил?! Каждый день сотню раз, но ее номер все время занят.

Я подозрительно поинтересовалась:

— А когда впервые оказалось занято?

— На следующее утро после того, как мы прилетели.

— А раньше ты не звонил?

— Я думал, она уже спит, позвоню утром…

Кажется, Том уже сам догадался, в чем дело. Наша Бритт, прождав почти до утра, из вредности просто лишила Тома возможности дозвониться.

Парень присел на подоконник:

— Что делать?

— Ты надолго прилетел?

— До утра.

— А сегодня как?

— Не знаю, я думал, поговорю с ней…

— Поговоришь. Подожди немного, у меня еще один семинар, пропускать не могу, потом просто поедешь со мной.

Том только кивнул. Э, дорогой, это лишь первый маленький урок от Бритт, ты даже не представляешь, какие веревки она из тебя совьет и какие узлы из них завяжет.

В квартире происходило что‑то необычное… Из комнаты слышался голос Ларса:

— Нет, Бритт, не так. Перемести правую руку сюда и держи крепче. Молодец, умеешь, когда захочешь. Теперь прижмись…

Мы с Томом переглянулись, чем можно заниматься с такими комментариями? Я осторожно заглянула в кухню‑столовую и рассмеялась. Эти двое собирали мебель! Бритт просто держала стенку небольшого шкафа, пока Ларс прикручивал.

Заметив меня, он вскинул голову и махнул рукой:

— Присоединяйся, а то она уже устала.

— Ага, — я быстро сбросила куртку и сделала приглашающий знак Тому, но успела шепнуть ему на ухо, — только не оправдывайся.

Мужчины обменялись рукопожатием, а Бритт старательно округлила глаза:

— Том, откуда ты здесь?

Словно я ей не сообщала, что Том разыскивает потеряшку.

Ларс перехватил мой взгляд, указывающий Тому на Бритт, и потянул меня в мою комнату:

— Пойдем, что‑то покажу.

За моей дверью сюрприз: вся мебель была собрана! Ее немного, диван пока не привезли, но стол, стеллаж для книг и закрытый стеллаж для одежды уже стоят. Ну эта парочка и поработала…

— Пусть поговорят, — кивает Ларс на гостиную, плотно прикрывая дверь.

— Ларс… какие вы молодцы…

Он притягивает меня к себе:

— А то! Мы заслужили приз? Где мой?

Я прекрасно понимаю, что это означает, и не противлюсь, конечно, — заслужили.

Может, плюнуть на само существование Джейн Уолтер? Ну была она и что? Почему была, она есть…

Додумать гадость не успеваю, Ларс уловил изменение направления моих мыслей:

— Эй, не отвлекаться! Целуешься со мной, а думаешь о ком‑то другом? Ну‑ка, выкладывай, о ком?

Так я тебе и сказала!

— О Бритт с Томом.

— Они без тебя разберутся. Иди сюда, — Ларс тянет меня на надувной матрас. — Тебе не кажется, что диван нужно купить посолиднее. Хотя… — он критически оглядывает узкое спальное место, — в этом что‑то есть. Тебе будет просто некуда от меня деваться.

— Ларс, мне нельзя, — слабо протестую я, вспоминая требования доктора, похожего на молодого Клуни, исключить физические нагрузки, сауну и секс на месяц.

Но он уже уложил меня на матрас, берется за пуговицы рубашки:

— Я не собираюсь тебя насиловать, дорогая. Но грудь‑то поцеловать можно?

О, я прекрасно знала, что это такое…

— Ларс!

— Молчи. Или нет, говори.

— О чем?

Более дурацкий вопрос задать трудно, но он отвечает:

— О том, что ты меня любишь. — Глаза смотрят в мои глаза. — Любишь?

Голова от этого взгляда кружится.

— Люблю.

— Даже когда я в Лондоне?

У меня взыгрывает:

— В Англии не любишь меня ты.

— Я люблю тебя всегда и везде… — его губы касаются моей шеи, а пальцы снова берутся за пуговицу. — И тут… и вот тут… И хочу тоже.

Я чувствую, как растет его желание и понимаю, что противиться не сможем ни я, ни он. Хочется крикнуть, что мне нельзя. Я вздрагиваю, и рука Ларса, взявшаяся за молнию моих джинсов, замирает. Пару мгновений мы ждем, я его напора, он моего поощрения.

Не дождавшись, Ларс отпускает молнию, встает сам и поднимает меня. Я готова расплакаться, объясняя, что мне действительно нельзя, что это не отказ, а требование врачей. Ларс не виноват, что я таскала здоровенные шкафы, но и я не виновата, что потеряла ребенка.

Он прижимает меня к себе, зарывается лицом в волосы.

— Я подожду, когда позовешь сама… Подожду…

Я готова звать сейчас же, забыв о строгом докторе, мне уже плевать на все, я готова вслух признаться Ларсу, что хочу его. Уже раскрываю рот, но…

Стук в дверь и голос Тома:

— Эй, вы там живы? Есть предложение отметить возвращение в СоФо и наше с Бритт перемирие.

Ларс тихонько смеется, снова целуя меня в висок:

— Я всегда говорил, что в квартире на Эстермальмсгатан лучше. В следующий раз обниматься будем там.

Перемирие — хорошо сказано, иначе не назовешь. Бритт в ответ на это слово фыркает, я понимаю, что до полного мира еще далеко. Но если Тому это действительно нужно, он своего добьется. Остается вопрос, нужно ли это Бритт. Том мне нравится, но что‑то подсказывает, что они с моей подругой так и не поладят. И дело не во вредности или неугомонности Бритт, просто их тянет в разные стороны в том, где должно тянуть в одну.

Мы отметили, хотя я ничего пить не стала, Бритт составила мне компанию, а Ларс объявил, что он за рулем. За рулем был и Том тоже, в результате купленная им бутылка хорошего вина (даже Ларс согласно кивнул, придирчиво разглядев этикетку) так и осталась неоткупоренной.

Вечный мир категорически не желал удаваться. По всем законам жанра мужчины должны были остаться ночевать на наших узких надувных матрасах, но уехали вместе, пожелав нам спокойной ночи.

Прощаясь, Ларс поинтересовался:

— Бритт больше не учится?

— Решила, что с нее вполне хватит уже созданных шедевров.

— А чем намерена заняться?

— Пока познает жизнь и выбирает.

— У тебя завтра есть семинары?

— Конечно, я так отстала, что нужно заниматься день и ночь…

— Ночь не надо, но я мешать не буду. Встретимся послезавтра, завтра хочу съездить на остров, посмотреть, что там. Свена нет, Жан и Мари одни… Не скучай, ладно?

— Мне некогда, сам видишь.

Предстояли два дня относительной свободы, но той самой, которой я вовсе не желала, предпочитая быть в плену серых глаз, властных губ и таких ласковых рук… Зачем мне эта свобода? Мешать он не будет!.. Бритт права, мужики придурки, даже самые умные все равно придурки. Надо же догадаться — «освободить» мне пару дней для занятий! Да я готова университет бросить ради его объятий!

Хорошо, что мои мысли не слышит мама, у нее был бы сердечный приступ или имитация сердечного приступа: «Линн, разве можно так зависеть от мужчины?! Пусть он зависит от тебя!».

Моя любимая бабушка сказала бы иначе:

— Почему ты здесь, а не с ним на острове? Такого мужчину нельзя оставлять одного, даже если остров необитаем, туда немедленно соберется толпа красоток, поверь, они слетаются на красавцев, как мухи на мед. Нет, как акулы на кровь.

Представив, как за Ларсом гонится толпа фигуристых красоток, изо всех сил работающих веслами, чтобы догнать его быстроходную яхту, я даже рассмеялась. Нет уж, я за ним на остров ни кролем, ни даже просто на катере не поплыву, если он мой, то вернется сам.

Но, памятуя о красотках, для себя все же решаю наплевать на запреты эрзац‑Клуни. Это просто заниматься сексом пока нельзя, а любовью с любимым человеком можно.

Начальник отдела Бергман сокрушенно вздохнул: события приобретали неприятный оборот. Он вызвал в кабинет Мартина Янссона и Дага Вангера, ведущих два дела, внезапно оказавшихся связанными меж собой.

— Подведем итоги того, что нам известно.

Известно оказалось много и ничего одновременно.

Ясно, что Эмма Грюттен и София Иванич одно и то же лицо, хотя предоставленные службой миграции документы оказались в полном порядке. София Иванич и впрямь прибыла из Югославии, но произошло это давно. Оставалось понять, какое отношение имеет Эмма к Софии и как к ней попали документы югославки.

Вангер мрачно заметил:

— Если окажется, что в миграционной службе с этой Софией работали Стринберг или Ларсен, то все хуже, чем кажется.

— Кто такие Стринберг и Ларсен?

— Ох, Мартин, были две такие подруги, на вид скромные, по сути дряни, примечали симпатичных иммигранток, которых можно использовать, вроде помогали, а в действительности просто передавали в банду, снимавшую снафф‑видео.

— Были? А куда делись?

— Обеих повесили.

— Ух ты! Это ваше последнее дело? Я слышал, там гора трупов.

Вангер вздохнул:

— Гора… Сначала повесили этих двух, имитируя неудачное подвешивание БДСМ.

— А это тут при чем?

— Подруги когда‑то занимались этой гадостью, якобы, повесились и на этот раз, но по забывчивости затянули не тот узел и… Но их не жалко, на кадрах мучения их подопечных такие, что виноватых сам бы повесил, имей возможность.

— Но банду же разгромили?

— Да, при штурме сопротивлялись отчаянно, в живых остались только двое, которые лежали связанными. Кстати, это пленницы постарались, сумели скрутить здоровенного мужика, сломав ему челюсть. Вот его и убили в госпитале. Осталась одна участница банды, которая в коме из‑за наркотиков.

— Уже нет, — невесело отозвался Бергман, который, пока Вангер объяснял ситуацию, разговаривал с кем‑то по телефону. — Маргит Стринберг умерла. Причина смерти…

— Аэроэмболия?! — в один голос ахнули два инспектора.

— Нет. Оказались отключены аппараты жизнеобеспечения. Вангер, всю группу возвращать не буду, много дел и без этой банды, но ты снова старший. Мартин, ты переходишь к нему, просто Даг знает по этому делу больше. Берете своих Дина и Фриду, кстати, где она?

— Отпросилась на несколько дней, я же передавал вашей Урсуле заявление.

— Не помню, наверное, подписал. Когда вернется?

— Завтра.

— Хорошо. Агнесс Валин тоже ваша, думаю, вы не против. Из компьютерщиков возьмете…

— Кевина Эка, — предложил Вангер, — он со мной сработался.

— Добро. Кто еще нужен? — Бергман махнул рукой. — Ладно, если понадобятся, присоединю. Введи Мартина в курс дела, ты знаешь больше.

Даг Вангер рассказывал Мартину Янссону о банде, снимавшей снафф‑видео.

— Я думал, что это все‑таки подделки. Ничего же ни разу не было обнаружено?

— Нам «повезло», у нас настоящее, — вздохнул Вангер. — И мы бы не нашли, хотя обложили банду, как волка красными флажками, да вот одна подружка миллионера Ларса Юханссона умудрилась попасть в эту банду. Чуть бедняжку не запытали до смерти.

— Я об этом слышал. Когда‑нибудь до этого должно было дойти, люди в своей мерзости и жестокости границ не признают. Помнишь времена, когда за порно можно было заработать неприятности…

— Не помню.

Мартин рассмеялся:

— Я тоже, но это просто образно. Сначала порно, потом детское порно, педофилия… ясно, что кому‑то даже это приелось, потребовалось пощекотать нервы чем‑то покруче. Смотри, как молодежь любит всякие страсти вроде вампиров или…

— Мартин, сколько тебе лет? — рассмеялся Даг.

Тот рассмеялся в ответ:

— Физически сорок два, морально на сто лет больше. С этой работой состаришься раньше времени.

Даг вспомнил, что Янссон живет в гостинице, хмыкнул:

— Мартин, ты из дома ушел?

— Есть такое…

— Выгнали?

— Нет, сам. Надоело слушать выговоры из‑за работы.

— Слушай. Переезжай ко мне, у меня три комнаты на одного, поместимся. Я точно не буду выговаривать тебе из‑за работы. И обсуждать дела за день будет удобнее.

— А… твоя дама не будет против?

— Нет такой, — со смехом развел руками Даг. — Вот только я готовить не люблю, умею, но не люблю.

— А я люблю. Буду баловать тебя по утрам блинчиками с клубникой.

— Ух ты! Тогда тем более переезжай. Но пиво все‑таки купим. Поехали, остальное дома расскажу. В каком ты отеле, надо вещи забрать?

Мартин с легким сомнением оглядел машину Вангера:

— Даг, как ты в нее влезаешь? Меньше не нашлось?

Даг буквально взвыл:

— Я надеялся, что хоть ты не сделаешь замечания по поводу объема моей машинки!

Янссон расхохотался:

— Все делают?

— Все! Ты садишься?

— Давай лучше на моей, просторнее.

Даг, сердито пыхтя, уселся в «Вольво» Мартина.

Через час Даг уже потягивал пиво в своем кресле, наблюдая, как Мартин ловко управляется с тефтельками на сковородке.

Дома пахло едой, не разогретой в микроволновке, а приготовленной на плите, у них разный запах. Янссон не стал готовить что‑то особенное, предпочел купить тефтели и картошку, но это все равно было необычно.

У Мартина зазвонил телефон, глянув на дисплей, он хмыкнул и нажал соединение.

— Верни машину!

— Во‑первых, здравствуй, Жанна. Во‑вторых, почему я должен это делать?

— Потому что она нужна мне, а от твоего отеля до твоего управления два квартала, дойдешь и пешком!

— Даже если бы я жил во дворе управления, это роли не играет. Кстати, откуда ты знаешь, в каком отеле я жил? И, в‑третьих, я уже не в отеле.

— А где?! Ты нашел себе любовницу? Она быстро раскусит тебя и выгонит, а я тебя обратно не приму!

Мартин покосился на дремавшего в кресле Дага и усмехнулся:

— Не выгонит. И обратно я не собираюсь, — он попробовал тефтельку, остался доволен и ехидно добавил, — только жить начал…

— Что?! К твоему сведению, я подаю на развод!

— До сих пор не подала? Ты же обещала сделать это еще утром. Не тяни, я тоже спешу.

Янссон прекрасно понимал, что больше всего жаждущую крови женщину разозлит его согласие на развод, а уж Жанну взбесит до умопомрачения. Все двенадцать лет, которые они прожили вместе, последнее слово оставалось за Жанной, она умела настоять на своем, вела себя так, словно делает ему одолжение тем, что находится рядом. Мартин принимал это как само собой разумеющееся. И вдруг понял, что ему это не нужно, что, кроме дочери, их ничто с Жанной не связывает. Появилось желание поскорее развязать или разрубить этот узел. Он готов отдать жене квартиру и даже машину, без которой вполне может обойтись, но не готов лишиться опеки над дочерью. А еще хотелось закончить развод без скандалов и закатывания истерик, потому что любые домашние скандалы, а Жанна мастерица их закатывать, отнимали много душевных сил и времени.

Но он понимал, что ничего не получится, если уж разводиться, то Жанна сделает все, чтобы отравить ему жизнь и надолго.

Так и есть:

— Ты хочешь развода, чтобы жениться на шлюхе? Ты его не получишь! А вот права общаться с дочерью я тебя лишу.

— У тебя нет оснований, — буркнул Мартин и выключил телефон.

Убедившись, что тефтели готовы, он переложил еду в тарелки, добавил картошку фри, открыл упаковку салата и позвал хозяина квартиры:

— Даг, иди за стол.

Вангер открыл глаза, сделав вид, что все это время дремал, хотя Мартин прекрасно понимал, что тот слышал его разговор с женой.

Стол — это громко сказано, скорее, узкая барная стойка, опущенная до уровня нормальной столешницы, большая в кухонном отсеке у Вангера не помещалась, но двоим мужчинам вполне хватило. Они открыли по банке пива и принялись уминать тефтели с картошкой фри. Что еще нужно холостяку? Правильно, уверенность, что в следующую минуту в его жизни не возникнет женщина.

Собирая остатки картошки с тарелки, Даг вздохнул:

— Вот одна из причин, почему я не женюсь.

Можно не объяснять, что фраза касалась Жанны, а не картошки фри.

— Не женись, — посоветовал Мартин.

Следующий звонок вернул их из области семейных проблем в сферу рабочих. Звонила Агнесс Валин.

— Мартин, судя по результатам анализов, наша Эмма не принимала снотворного. Ее просто укололи. Шансов спастись у девушки не было…

— Ты уверена, что снотворное вообще было, если в желудке не обнаружено?

— Такой укол не сделаешь сопротивляющемуся человеку. В желудке ничего нет, а в крови есть. Расчет на то, что труп не обнаружат сразу, и никто не заметит крошечную точку укола на шее. Вероятно, она все же дернулась, иначе следа бы вообще не осталось.

После разговора с Агнесс Мартин и Даг принялись сводить воедино все, что было известно о двух делах, вернее, дел, завязанных в тугой узел, вдруг оказалось немыслимо много, словно кто‑то намеренно завалил полицию Стокгольма преступлениями. Такого количества трупов не насчитывалось никогда.

Вангер взял из лотка принтера лист и принялся писать на нем список жертв в той последовательности, в которой их обнаруживали, а на втором помечать свидетелей или подозреваемых.

— Кайса Стринберг, убита в своей квартире, сделали вид, что повесилась, неудачно применив технику БДСМ; работала с иммигрантами; Бригитта Ларсен, ее подруга, убита так же и тоже работала с иммигрантами; Марта Бергер, студентка, зверски убита в офисе Анны Свенссон, вернее, Паулы Якобс, как ее звали в действительности, отрезаны кисти рук и изуродовано лицо, чтобы не было возможности опознать, Анна Свенссон попыталась выдать труп Марты за свой; замученная и утопленная девушка‑иммигрантка, труп которой нашли под мостом бездомные; во время преследования членов банды, снимающей пытки жертв на камеру, тяжело ранена сама Анна Свенссон, она умерла, не получив медицинской помощи; от пыток погибла еще одна девушка‑иммигрантка, наверняка их было больше, но Вангер мог утверждать только об этой; при штурме дома, где в подвале пытали своих жертв бандиты, убиты пятеро, трое остались живы, но один вскоре умер, рана оказалась несовместимой с жизнью; двоих — Улофа Микаэльссона и Маргит Стринберг — убили только что; убита Эмма Грюттен, имевшая какое‑то отношение к банде.

Мартин смотрел на список, ужасаясь:

— Половину Стокгольма залили кровью.

Даг понял это по‑своему, кивнул:

— Да, они терзали жертв в угоду уродам и трупы сбрасывали в залив. Знаешь, что страшно? Если этих троих убили уже после разгрома, значит, на свободе остался не только Хозяин, но и часть банды. В одиночку не укокошишь за сутки троих.

— Сколько человек было в банде?

— Не знаем, думаю, их было больше, чем полегло от наших пуль. — Даг открыл банку пива, попытался с места попасть колечком в пакет для мусора, не удалось, колечко звякнуло о пол. Мартин наклонился, подобрал и аккуратно положил его, куда положено. Приучен дома, подумал Вангер, радуясь своей свободе в таких мелочах. — Завтра нужно поговорить с одной из тех, кому удалось выбраться. Она в Южном госпитале и вроде уже пришла в себя. Пива в холодильнике на неделю, правда, я не знаю, какое пьешь ты.

Янссон покачал головой:

— Да я не любитель. Иногда за компанию… Как они выбрались?

— Бунт на корабле. Три избитые девушки сумели связать двух сильных бандитов и сбежать через запертую дверь, — усмехнулся Даг.

— Ты в это не веришь?

— Сначала поверил, даже считал эту подругу миллионера героиней, это она сломала челюсть Улофу Микаэльссону, но чем больше думаю над всем, тем больше сомневаюсь.

Мартин внимательно смотрел на Вангера:

— Но ведь челюсть была сломана, а бандиты связаны? Что вызывает у тебя сомнения, кроме того, что девушки справились с двумя бандитами? Знаешь, я и не такое видел, мать приподняла за задний мост огромный грузовик, только чтобы освободить из‑под колес своего маленького сына. Бывает, когда в случае смертельной опасности люди совершают такое, о чем в обычное время и думать не могут.

— Я знаю, — поморщился Даг, отставляя в сторону банку. Пить в одиночку вдруг оказалось неинтересно. — Но вот что странно: эта Линдберг попала в банду по собственной инициативе, полезла туда, никого из нас не предупредив. Девушки‑пленницы были не просто избиты, а изнасилованы и изрядно помучены, у одной свернута челюсть, у всех на теле ожоги, следы побоев и даже резаные раны, их явно собрались убить, а вот у Линдберг всего лишь побои, и те не самые страшные. Да, ей немало досталось, но никакого сравнения с остальными жертвами, понимаешь?

— Ты знаешь объяснение?

— Сама она говорит, что бандиты ждали своего Хозяина, и она была оставлена «на десерт», мол, Хозяин хотел помучить красотку лично, а видео отправить Ларсу Юханссону. Юханссон тот самый миллионер.

— Может, хотели за нее выкуп? — Хозяйственный Мартин уже мыл посуду, тщательно намыливая каждую тарелку. Пены в раковине было столько, что посуду явно придется полоскать в ванне.

— Юханссон говорит что предлагал, но Хозяин отказался.

— Есть психи, которые ненавидят богатых.

Вангер все‑таки не выдержал:

— Слушай, у тебя пена скоро на полу будет.

— Да я не спец по этому делу. У нас посудомоечная машина, поставил все, таблетку положил, кнопку нажал и иди себе телевизор смотреть.

Даг достал сигарету и закурил, жестом предложил Мартину, но тот помотал головой, почему‑то казалось, что теперь он должен бросить обязательно.

— Так если от выкупа отказались, в чем дело?

— Там все сложнее. Этот Юханссон раньше занимался БДСМ, причем подвешивал красивых девушек, у него даже система узлов какая‑то своя была. Так вот, трое из погибших — Кайса Стринберг, Бригитта Ларсен и Анна Свенссон, которая Паула Якобс, были не просто знакомыми, а давними подругами Юханссона, Паула даже любовницей.

— Ух ты! — Мартин даже головой покачал. — Запутанно у вас все.

— Это еще не все. Две первые жертвы были повешены с применением техники связывания этого Юханссона, там есть хитрый узел, с помощью которого можно сделать петлю самозатягивающейся.

— Хитро… — Мартин все‑таки взял сигарету и тоже закурил, решив обязательно бросить завтра.

— Да, кто‑то явно подставлял Юханссона, но у того на время убийств железное алиби.

— Неуязвимых алиби не бывает.

— Нет, тут все железобетонно. Во время первого убийства Юханссон был на своем острове, там киношники что‑то снимали, и он маячил перед камерами. А когда повесили вторую дурочку, в Женеве с тамошними полицейскими разыскивал сбежавшую из клиники больную двоюродную сестру. И все‑таки в их с Линдберг поведении столько странного…

— Но ведь они пострадали от банды, почему подозрения?

Даг открыл еще две банки пива, одну подал Мартину и уселся в кресле поудобнее, поелозив спиной, Янссон последовал его примеру.

— Эта Линдберг мне подозрительна. Все у нее случайно и все кстати… Анна Свенссон собрала группу молодежи, якобы проводить журналистское расследование первого убийства. Знаешь, кто был в этой группе? — Вангер затушил сигарету в блюдце и отхлебнул пиво. — Ныне покойные Марта Бергер, Улоф Микаэльссон и наша Линн Линдберг. Линдберг отправили к Юханссону следить за ним. Ты можешь поверить, что сама Анна, Марта, Улоф и еще один пропавший куда‑то член группы Оле что‑то знали о банде и иммигрантках, а Линдберг ни сном ни духом?

Мартин согласился:

— Действительно подозрительно…

— И били в подвале всех от души, а ее слегка, даже ничего не сломано. Мне кажется, что она была зачем‑то приставлена к Юханссону, а все эти угрозы ее запытать и прислать видео придуманы, чтобы выманить у него что‑то.

— Но ведь ты сказал, что от выкупа Хозяин отказался?

— Да, но можно же снять пытки вперемежку реальные и игровые. Представляешь, что мог выложить влюбленный мужик, который предложил два миллиона, если бы увидел терзания своей красотки? Да все, что угодно, тем более, за деньги он, похоже, не держится вообще.

Некоторое время они сидели, молча потягивая пиво, потом Даг продолжил выкладывать свои подозрения:

— Ларса Юханссона явно подставляли с первыми убийствами, если бы не телевизионщики и не полиция Женевы, не отмыться, уж очень ловко все подстроено. А потом вдруг эта история с Линдберг…

— А сейчас они вместе?

— Вот это и подозрительно. Понимаешь, у Линдберг был выкидыш, Юханссон считает, что это его ребенок. Не спорю, может и его, но Линдберг ведет себя очень странно, ее родители достаточно состоятельны, хоть давно разведены, но дочь обеспечить способны, на счетах у девушки средств немало. Есть квартира на Библиотексгатан…

Мартин даже присвистнул, вспомнив красную ковровую дорожку этой улицы. Вангер кивнул:

— Да‑да, но она жила на съемной сначала на Седре, а теперь у своего приятеля по университету в Эстермальме. И еще эта ее подруга американка… Вот кому доверять совсем не стоит.

— Получается, что Улофа убили, чтобы не рассказал лишнего?

— Да, Маргит Стринберг тоже.

— Стринберг?

— Первая убитая Кайса Стринберг ее сестра… Похоже, Улофа убила Эмма Грюттен, которую потом просто убрали. Эти три убийства, безусловно, связаны. Нужно искать того, кто мог попасть в палату к Маргит Стринберг, тогда и вытянем всю цепочку за одно звено.

— Я запросил записи всех камер с соседних перекрестков. Нужно просмотреть, может увидим какую‑то машину… или велосипедиста… Но вот времени не было этим заняться.

Даг некоторое время задумчиво смотрел на Мартина, потом медленно произнес:

— Знаешь, что еще беспокоит? У нас в отделе утечка информации, причем прямо из‑под носа. Все, что мы делаем и планируем с Бергманом, становится известно Хозяину. Потому ни облавы, ни другие… мероприятия, — Даг чуть споткнулся, ему не хотелось рассказывать о ложной информации, которую подбрасывали всем сотрудникам отдела, в том числе и Янссону, — результата не дали.

— Крот?

— Да, и пока не выловим, работать бесполезно.

— Жучки?

— Нет, проверяли.

— Нужно ограничить круг тех, кому что‑то известно.

— Ограничили, не помогло. Потому никому и не верю…

— Неприятная ситуация… Слушай, у меня информация с дорожных камер скачана на диск, давай, посмотрим? Ты больше моего знаешь, вдруг заметишь кого‑то знакомого?

Они полночи сидели, до рези в глазах вглядываясь в каждую проезжающую машину и проходящего пешехода. Даг ворчал:

— Хорошо, что район не самый оживленный, иначе с ума сошли бы…

Записывали номера всех машин, которые увидели, сопоставляли, пытаясь понять маршрут движения. И снова выручало то, что улиц вокруг Пингдсваген немного. Было уже больше двух часов ночи, когда список из десятка машин обрел окончательный вид.

— Надо отдать транспортникам, пусть проверят, чьи они.

— Даг, давай, я отдам по своим каналам? У меня приятель в транспортном отделе, учились вместе.

— Боишься делать что‑то через наших?

— Лучше подстраховаться.

— Ты прав…

Утром Вангера разбудил запах… нет, не блинчиков, но тостов, и голос нового друга:

— Вставай, соня.

Чтобы ввести Мартина в курс дела полностью, Даг решил показать им с Дином записи пыток, которые делали в банде. Кроме ролика, обнаруженного у арестованного за экономические преступления банкира, при разгроме места обитания банды в красивом маленьком домике на острове было изъято еще немало записей, пока не оформленных в готовое снафф‑видео.

На экране двое крепких мужчин в масках пытали двух девушек‑мулаток. Не было потоков крови, но был ужас в глазах жертв, была почти физически ощущаемая даже по эту сторону экрана боль, которая человека низводит до животного состояния. Это не постановочные кадры, можно изобразить страдания мимикой, но ни один оператор в игровом кино не станет снимать глаза того, кто играет жертву, потому что для кадров настоящей запредельной боли нужно, чтобы та была настоящей.

Даг обратил внимание, что Мартин нервно смял сигарету, которую собрался закурить.

И вдруг сам заметил на экране что‑то, заставившее остановить видео. Вангер еще не понял, что это, но за столько лет работы следователем он научился доверять и первому впечатлению, и своей интуиции, которая подсказывала решение иногда вопреки логике и фактам, но это решение оказывалось единственно верным.

Вернул кадры назад, пустил снова, внимательно вглядываясь в экран. Если что‑то задело, значит, нужно разобраться. Вот оно! На экране всего в паре кадров оказывалась рука одного из мучителей, причем так, что сползший рукав открывал небольшую татуировку чуть выше запястья.

Символ СС… Но не сам символ поразил Дага, а воспоминание о такой же татуировке. Он у кого‑то видел похожую. Вангер сделал знак, чтобы пока не трогали видео, и некоторое время сидел, уставившись в пустоту. Мартину и Дину было понятно, что Вангер что‑то вспоминает, потому молча ждали.

А тот действительно пытался представить, в каких условиях не так давно видел эту татуировку. Теперь он не сомневался, что именно эту, и именно на этой руке. Две руны «зиг» рядышком, они не очень бросались в глаза, но внимание привлекли. Если бы когда‑то Вангер не интересовался эсэсовской тематикой, то не придал значения двум зигзагам, ведь далеко не все шведы, например, знают, чей это знак.

Он пытался вспомнить, как выглядела рука… Если не так давно, значит, не была голой… Что — манжета рубашки, рукав пиджака, свитер — было над татуировкой?

Вспомнил: свитер. И руку вспомнил, и то чья она.

— Это Леннарт Викстрем, его татуировка.

Мартин молча смотрел на Дага, ожидая, когда тот соизволит объяснить. Вангер несколько мгновений таращился на друга в ответ, потом хлопнул себя по лбу:

— Черт! Я забыл, что ты не все знаешь. Леннарт Викстрем давнишний бэдээсэмщик, я у него получал консультацию по поводу Ларса Юханссона и того, могла ли Кайса Стринберг повеситься сама. Удивительно, но он сказал правду… Черт, неужели Леннарт был в банде?! А мы к нему советоваться ходили.

— А сколько в ней было человек вообще?

— Не знаем, не все попались. На месте убито пятеро, один умер по дороге в госпиталь, а двух убили только что.

— А этот?

— Этот? — Даг задумался.

Если Викстрем был в банде и даже принимал участие в съемках, то вполне мог быть в доме и в тот день. Вангер проверил список убитых бандитов, Викстрема в нем не было. Куда девался? На острове вполне можно спрятаться, а у них не было поисковых собак, да и не до того.

— Нужно немедленно задержать Леннарта Викстрема, хотя я сомневаюсь, что он еще в Стокгольме.

Бергман с таким предложением согласился, но, отправленная по месту жительства Викстрема группа захвата, конечно, никого не обнаружила, Леннарт Викстрем исчез, соседи его не видели уже давно, где работал, не знали, о родственниках ничего не ведали.

Неужели Викстрем и есть Хозяин? Если это он, то почему там в подвале все ждали появления этого монстра?

Но почти все сведения о том, что происходило в подвале у них от Линдберг, одна из освобожденных вместе с Линдберг девушек практически не говорит ни по‑шведски, ни по‑английски, у второй свернута челюсть и сейчас в специальном устройстве, чтобы восстановился сустав. Третья по‑шведски почти не говорит, но по‑английски вполне прилично. Врачи уже разрешили с ней разговаривать, но два первых опроса прошли бестолково, временами она просто не могла подобрать нужных слов, описывая пытки, ее английского для этого не хватало. Нужно попробовать еще раз…

Вангер задумался: знала ли Линдберг Викстрема? Если она знала бэдээсэмщицу Хильду Шеквист, которая и вызвала Линн в подвал якобы для беседы с теми, кого та искала. В этот вызов и эту попытку найти сначала бывшую подругу своего парня, с которой тот расстался семь лет назад, а потом вообще непонятно кого, Вангер не верил. Зачем Линдберг потребовалась Маргит Стринберг? Как‑то у этой красотки с французской косой все фантастично получается… Пришла в офис прямо к бывшей подруге Юханссона, а та отправила ее следить за миллионером. Последовала, конечно, любовь с первого взгляда, в которую может верить Фрида, но не он, Даг Вангер.

Кстати, сколько можно заниматься делами родственников, где Фрида, пора ей позвонить и напомнить, что существует работа…

Фрида звонку обрадовалась, но посмеялась:

— Даг, ты по чему больше скучаешь, по моему присутствию или по кофе, который тебе автомат не выдает?

— Дел много, и они совсем невеселые…

— Завтра уже приду, меня не было‑то три дня.

— А сейчас ты где?

— В… в Эстерсунде.

— Что же не сказала, там нужно кое‑что узнать. Можешь завтра не приезжать, но разыщи там больницу и разузнай все о пациентке Эмме Грюттен, у которой прямо на операционном столе умер сынишка Петер, и еще Софии Хантер. С каким диагнозом лежала, не знаю, но одновременно с Эммой Грюттен. Записала? Еще очень нужно найти координаты врача, оперировавшего маленького Петера Грюттена, кто он, куда уехал, все, что сможешь… Я сейчас пришлю тебе сообщение с именами.

— Да, хорошо.

Вангеру совсем не понравилось, как его напарница отвечала — так, словно ей не хотелось работать, такого у Фриды не бывало, она горела на работе, вся в своего погибшего отца.

— Фрида, у тебя что‑то случилось? Скажи, я еще освобожу тебя на день‑другой. Может, помощь нужна?

— Нет‑нет, все в порядке. Присылай сообщение. Ладно, Даг, мне нужно идти, потом перезвоню…

Что заставило Вангера попытаться определить, где находится абонент, он не смог объяснить и сам. Отправил Фриде письмо по электронной почте с перечислением кого и по какому поводу нужно найти, и вдруг зачем‑то запросил местонахождение абонента.

Ответ весьма удивил Дага. Телефон был в Окерсберге. Это совсем рядом со Стокгольмом и за полтысячи километров от Эстерсунда. Тут же появились два вопроса: что Фрида делает в Окерсберге, как было известно Вангеру, никаких родственников у девушки там нет, и почему она солгала о своем месте нахождения?

Оставалось надеяться, что умная электроника ошиблась и завтра же все выяснится.

Рассвет

Никаких двух дней и никакой свободы (кто сказал, что она мне нужна?), Ларс успел побывать на острове за полдня. Вернувшись домой после двух утренних семинаров, я обнаружила, что Ларс уже у нас.

— Как дела на острове?

Его бровь в ответ чуть приподнимается:

— Хорошо. Тебе привет от Мари, Жана и Боя. Я обещал привезти тебя. Линн, бабушка со Свеном скоро собираются возвращаться, не знаешь?

Хорошо, что вспомнил о бабушке, во‑первых, меня тоже интересует этот вопрос, они что‑то слишком задержались в Гётеборге. У моей обожаемый ба настоящий роман с камердинером Ларса Свеном. Если честно, то мы двое даже чуть ревнуем их друг к другу, просто Свен заменил Ларсу деда, когда тот умер, а бабушка мне родителей, когда тем оказалось не до меня. Я рада этому роману, Свен хороший и интересный человек, но ревную. Похоже, Ларс тоже, его Свен — это его Свен…

Во‑вторых, вопрос о возвращении на остров для меня сродни вопросу о возобновлении полноценных отношений — и хочется, и колется, и гордость не велит…

Пожалуй, стоит плюнуть на все сомнения и броситься к Ларсу в объятия по‑настоящему. Мысленно я плюю, но… всего лишь пожимаю плечами:

— Не знаю, ей не до меня.

Почувствовав мое поганое настроение, которое вовсе не касалось Ларса и наших с ним отношений, просто в университете мне нужно срочно сдать кучу долгов, а в голове каша, он поднимает мое лицо:

— Эй, какие проблемы?

Я вздыхаю:

— Долги. Нужно заниматься.

— Бритт, собирай вещи, нам сказали, чтобы шли вон.

Подруга немедленно высовывает голову из своей двери:

— Куда?

— Мешаем осваивать премудрости.

Я возмущаюсь:

— Неправда, я такого не говорила. Просто у меня действительно накопились долги, это непривычно и выбивает из колеи.

— Мы тебе мешать не будем. Ты обедала? Поешь и садись учиться.

Тоже мне нянька! Есть не хотелось, попила кофе и действительно устроилась на диване с ноутбуком.

О чем это они?

Я старательно делаю вид, что готовлюсь к занятиям, Бритт и Ларс беседуют. Не прислушиваться невозможно, Ларс рассказывает моей подруге о том, что такое… шибари! Я почувствовала нешуточный укол ревности, мне он не рассказывал.

— Бритт, шибари имеет такое же отношение к БДСМ, как и ошейник, то есть очень опосредованное. Ведь ошейником пользуются не только в БДСМ. Как и веревками не только в шибари. Главное не то, что связывают, а зачем. Почему тебя интересует эта тема?

— Ну, просто любопытно. И красиво…

— Ты права, красиво, эротично, возбуждает. Причем возбуждает не мастера, а его модель. Конечно, если все делается на камеру или под светом софитов, то о возбуждении лучше не говорить, но если один на один… Ты когда‑нибудь плавала голышом? — Не дожидаясь ответа, Ларс продолжил: — Правда, совсем иное ощущение, чем в купальнике? И вовсе не потому, что, на тебе ничего нет, на нудистском пляже люди не возбуждены. Просто потому, что осознавая свою наготу, ты чувствуешь тело иначе, нервные окончания возбуждены и поэтому гораздо более чувствительны.

Бритт кивнула, я просто видела, как она с трудом проглотила комок в горле. Ларс умеет соблазнять. При мысли о том, что он проделывал это не раз, мне становится тошно.

— Если тело сознательно и грамотно обездвижено веревками, например, то оно чувствует иначе. Ты невольно начнешь прислушиваться к своим тактильным ощущениям, слушать само тело. Знаешь, что такое осанны в йоге? Ведь любая поза вообще может быть осанной, даже просто вытянув руку и начав внимательно прислушиваться к ощущениям, ты почувствуешь приятное возбуждение. Только долго не держи, не то затечет.

Ничего себе лекция змия‑искусителя! Так можно довозбуждаться до того, что побежишь в секс‑шоп. У Бритт учащенное дыхание, даже я слышу, у меня самой мысли очень далеки от темы занятий и письменной работы, которую я пишу. Понимая, что ничего путного из попыток написать реферат о сказках Андерсена под аккомпанемент лекции про ощущения своего тела у меня не выйдет, отодвигаю ноутбук и поворачиваюсь к беседующим.

Бритт ахает:

— Мы тебе мешаем?

Вообще‑то, можно просто уйти в свою комнату, но мне этого совсем не хочется, потому что от одного голоса Ларса у меня лично и без осанн возбудилось все, что угодно.

Ларс удалиться не предлагает, наоборот, зовет к себе:

— Иди сюда, я вам кое‑что покажу.

Я послушно переселяюсь ближе, но не к нему на диван, а на ковер напротив.

Ларс делает вид, что так и нужно. Но я не намерена соблазняться, хотя до безумия хочется, чтобы он прямо на мне показал свои умения.

— Дай‑ка мне нитки.

Получив бобину с довольно толстой нитью, которой Бритт собиралась подвязать цветок, чтобы тот не заваливался в сторону, Ларс опустился на ковер рядом со мной и сделал знак Бритт, чтобы та присоединилась. Он что, намерен показывать на мне?

Оказалось, на нас. Усадил рядышком, поставил довольно близко ступни и вдруг начал обматывать ниткой мизинец левой ноги Бритт, та заерзала:

— Щекотно…

— Неправда, возбуждает — да, а мест, где щекотно, я не касаюсь. Теперь твой пальчик, — он берется за мой мизинец, обматывая той же ниткой.

Пара оборотов и мы привязаны.

— А теперь каждый пальчик.

Теперь нить обходит пальцы моей правой ступни, то ныряя под них, то проходя сверху, вернувшись к мизинцу, Ларс переходит к Бритт и проделывает это же с ее пальцами. Моя подруга ерзает, словно под ней горячая сковорода. Ларс смеется:

— Не вертись, это только начало.

— Чего? — ехидно интересуюсь я, не выдержав напряжения.

— Лекции, — голос серьезен, в глазах такие любимые мной чертенята. — Это самый простой пример, нитку вы можете распутать или просто разрезать сами, но ваши пальцы уже почувствовали нечто… А если тело обнажено и на нем грубая веревка?

— Ларс, но ведь это же больно?!

Я понимаю вопль подруги, грубая веревка на нежной женской коже, вдавливающаяся в тело, конечно, выглядит эротично, но это действительно должно быть больно.

— Боль доставляет только неумелый или не желающий считаться со своей моделью мастер. И боль тоже бывает разная, есть такая, которую захочется испытать снова.

Это я помню, с этим я знакома. Добровольно встать под обжигающий флоггер можно только после хорошей психологической обработки. Хочу ли я повторить? Боюсь, что хочу. Только вслух этого произносить нельзя.

— Ларс… а можно… обвязаться?

Еще одна кандидатка на самосвязывание, зря я не предупредила Ларса, что с Бритт вообще нельзя вести разговоров о связывании и БДСМ. Она в припадке энтузиазма может не только повеситься, но и расчлениться, причем посмертно, дав тему для двух десятков диссертаций. Думаю, Ларс и сам все понимает, почему же не прекращает разговор?

— Самим? Ни в коем случае!

— А… — подруга осторожно косится на меня прежде чем спросить, — ты мог бы?

Бритт боится, что я обижусь на такую просьбу? Нет, я не собственница, хочет вязать, пусть вяжет хоть всех шведок и американок вместе взятых. Только меня пусть не трогает, я поняла, чего не хочу категорически — не хочу быть одной из его моделей. Лучше никем, чем очередной. И поняла, почему не верю теперь ласковому голосу и речам искусителя — я знаю, что у него могут быть другие. Наверное, это глупо, но я действительно не могу делить Ларса ни с кем. Если он не только мой, то моим не будет.

Ларс не успел ответить, я принялась разматывать нитку:

— Ты отвязываться собираешься, бэдээсэмщица?

— Я собираюсь связываться!

Распутав свою часть нитки, я намереваюсь встать, Ларс опережает, рывком вскочив на ноги и протянув руку в помощь. Положение дурацкое, вскочить, как он, я ни за что не смогу, а подниматься сначала на четвереньки или на колени, чтобы потом встать, будет смешно. Приходится принимать руку помощи.

Я едва успеваю подумать, как это Ларсу удается скакать, как акробату, Бритт выдает это же вслух:

— Ух ты! Как это у тебя получается? Выгнулся и уже на ногах! Ну‑ка, покажи еще раз?

Мне очень хочется запустить в Бритт чем‑нибудь, но я понимаю, насколько нелепо это будет выглядеть. Ларс смеется:

— Дед в детстве заставлял на руках ходить, вот так с места вскакивать и еще много что. Но не этот дед стокгольмский, а швейцарский. Такие умения сохраняются на всю жизнь, как способность ездить на велосипеде или плавать. Ты куда? — это уже мне.

Слушать их чириканье по поводу шибари и тому подобного я не намерена. Пусть развлекаются.

Пожимаю плечами:

— Заниматься, мне завтра сдавать работу по Андерсену. А вы тут, — я делаю непонятный, но как мне кажется, изящный жест рукой, — развлекайтесь, детки.

Мол, вам учиться не нужно, я за вас всех отучусь…

Несколько мгновений Ларс внимательно смотрит на меня. Чтобы не выдать своего поганого настроения, я поспешно ретируюсь в свою комнату, демонстративно прихватив ноутбук.

В комнате открываю его снова и пытаюсь если не писать, то хотя бы что‑то прочитать. Усердно читаю страницу за страницей, но немного погодя понимаю две вещи: во‑первых, что ничего не запомнила из прочитанного, во‑вторых, что голосов за дверью не слышно, Ларс и Бритт то ли разбежались, то ли ушли в ее комнату. Этого еще не хватало! Получить в качестве соперницы собственную близкую подругу?!

Если это произойдет, я вообще уеду из Стокгольма. Куда? А вон к отцу в заснеженную Россию, зароюсь в сугроб, потеснив медведя, и буду сосать лапу всем назло.

Не знаю как на кого, а на меня дурное настроение действует весьма положительно в плане повышения работоспособности. Это давно известно: если требуется за два часа сделать двухдневную работу, меня нужно хорошенько разозлить. Мрачное настроение тоже подойдет.

И ревность оказалась кстати. Мои руки порхали над клавиатурой просто сами по себе, я даже не задумывалась, что именно пишу, дав волю подсознанию и решив, что проверю потом.

Мозг вспомнил, что он состоит из двух полушарий, которые принялись работать независимо друг от дружки. Одно диктовало текст моим пальцам, а второе… второе всячески нагнетало эмоции.

Я дура? Да, безусловно! Где еще найдется такая, которая подставит свой зад под флоггер в надежде этим удержать красавца‑миллионера?

Ничего я не надеялась! И на то, что он миллионер мне абсолютно наплевать (это святая правда). И пороть себя позволила вовсе не потому, что хотела как‑то зацепить Ларса. Если честно, то, во‑первых, он открыл мне самой во мне такие заоблачные эмоции и желания, о которых я не подозревала, во‑вторых, надо признаться честно, что влюбилась и действительно надеялась, но на то, что — взаимно.

Ревность мерзкое чувство, об этом я готова кричать всем. Почему те, кто заставляет ревновать, не понимают всех боли и мрака ревности? Выстукивая фразы о Русалочке, я пытаюсь урезонить сама себя. Что за собственнические чувства? Разве Ларс когда‑то клялся мне, что будет верен до гроба, как и я ему тоже? Что за замашки барышни позапрошлого века? Я современная женщина, надо спокойно относиться к его изменам, он имеет право увлекаться другими.

От этих рассуждений становится совсем тошно. Он имеет право, как и я. Но только я не могу не то что увлечься кем‑то, но и заметить кого‑то, кроме Ларса Юханссона. Я безнадежно, навсегда больна этими глазами цвета стали и пляшущими в них искрами лукавства.

Так почему же мне так плохо, ведь Ларс рядом, он окружил меня заботой, как было на острове, это уже не та забота, не диктат, потому что после перенесенного кошмара я сама уже не та. Чего же мне не хватает?

Этот вопрос только вчера мне задавала Бритт.

Я не знаю на него ответ. Что‑то не так, в наших отношениях что‑то сломалось, и это что‑то не поддается определению.

Кажется, размышляя, я написала работу, которую не могла осилить несколько дней, вернее, не могла за нее приняться. Во всем есть польза, даже в тоске и боли, по крайней мере, еще пара недель таких страданий и я сдам все долги, которые накопила из‑за невольного отсутствия на занятиях.

Работу об Андерсене мы начали писать с Лукасом в тот день, когда я сунулась к Хильде, а та привела меня в банду.

Полушария снова разъединились, теперь одно проверяло работу и даже умудрялось самостоятельно замечать ошибки или корявые выражения, а второе принялось размышлять о Хильде. Странная девушка, на первый взгляд инфантильная, «свой парень», с другой — в ней чувствуется какой‑то стержень, который заставляет подчиняться. Впервые я не поверила в инфантильность Хильды, когда она развернула свою ярко‑красную «Феррари» почти на одном колесе. Так мягкотелые ленивицы не ездят, так ездят те, кто способен согнуть подковой любого.

Удивительно, но я даже не держала зла на Хильду, хотя имела полное право, ведь это она привела меня в подвал к Маргит, откуда я выбралась только через несколько дней избитой и повидавшей столько, что забыть уже не смогу. Но я понимаю, что сама напросилась, не Хильда же уговаривала меня встретиться с Маргит, а я почти требовала свести с этой дрянью.

Прошло почти две недели после нашего освобождения, а я никак не могу отделаться от мыслей о подвале.

Но Ларс‑то здесь ни при чем, наоборот, он постоянно требовал, чтобы я ничего не предпринимала сама. В подвал я отправилась вопреки его доводам. Однако, вина Ларса есть, она в том, что богоподобный обладатель глаз‑омутов не поверил мне, когда я утверждала, что Маргит жива. В действительности она была нужна мне, чтобы снять груз вины с самого Ларса. Я вдруг впервые подумала о том, кто же внушил мысль совсем молодому Юханссону, что он, оставив Маргит связанной, убил ее? Ларс тогда отошел от дел и больше не занимался шибари. А вот теперь пытается снова заняться с Бритт? Этого только не хватало!

Во‑первых, подругу на съеденье я не отдам никому, даже если мне и ее придется утащить с собой в берлогу к русскому медведю. Во‑вторых… что «во‑вторых», я не знала и сама, но точно знала, что Бритт в БДСМ не пущу! И пусть думают, что я бешусь от ревности.

Работа для завтрашнего семинара готова, проверка особых ляпов не выявила, можно оформлять и завтра сдать. У меня еще три долга, но это не страшно, я работоспособная, справлюсь.

И вдруг я понимаю, что Ларс стоит в дверях и смотрит, как я работаю. Я так тарахтела по клавишам и так задумалась над прошлым и настоящим Ларса, что не заметила его самого.

— Я помешал?

— Нет, я закончила. — Я действительно быстро набрала титульный лист и оформила файл полностью. — Готово.

— Поговорить можешь?

Чуть не вырвалось в ответ: «Могу, но не хочу», но я сдержалась, кивнула:

— Да.

Поймала себя на том, что действительно не хочу, боюсь услышать то, что не желала бы слышать.

Сейчас он будет выяснять, что в наших отношениях не так, почему все испортилось и чего мне не хватает. Ответ я знаю только на последний вопрос — мне не хватает прежнего Ларса, напористого, настойчивого, того, что целовал мою грудь без спроса, но под крылышком которого мне было так спокойно и надежно. Тот Ларс ни за что не оставил бы меня в Стокгольме, улетев в Оксфорд к своей Джейн Уолтер, не променял не самую красивую студентку Линн Линдберг на красавицу профессора. И не стал бы столбом стоять, как стоял Ларс, когда мы избитые и оборванные выбрались из сарая, куда умудрились удрать от бандитов. Тот Ларс просто сгреб бы меня в охапку и унес в замок на руках, а не слушал, как я разговариваю с другими.

Что‑то неуловимо испортилось именно там, в Оксфорде, хотя и Оксфорд, и даже сама Джейн Уолтер, думаю ни при чем, просто интерес Ларса ко мне себя исчерпал. Он воспитывал девочку под себя, как профессор Хиггинс, а когда девочка воспиталась, интерес иссяк. Почему Ларс сейчас пытается вернуть хотя бы что‑то? Думаю, ему просто совестно, он не хочет выглядеть подлецом, который поиграл и бросил. Но мне легче, если бы и правда бросил, переболела бы однажды и вернулась к жизни, а отрубать хвост по частям — это садизм. Я не хочу быть Элизой Дулиттл, которую обучили новой жизни и бросили.

Все это вихрем проносится в моей голове, собственно, я столько раз это прокручивала в разных вариантах, даже репетировала, пытаясь представить, как скажу Ларсу, что ничего придумывать или продумывать уже не нужно. Для меня все ясно, только произнести это вслух не хватает решимости.

Ларс присаживается рядом, внимательно глядя мне в лицо. Черт, я совершенно не умею держаться на плаву, когда на меня смотрят эти глаза. Сейчас в них нет веселых искорок, скорее озабоченность, значит, разговор предстоит серьезный. Я обреченно вздыхаю: пусть так, лучше один раз поговорить и все решить, чем каждый день чего‑то ждать.

Я готова к разговору.

Не знаю, что там Ларс прочитал у меня на лице, но он явно озабочен моей решимостью. И вдруг…

— А ты не хочешь попробовать шибари на себе? Я никогда тебя не связывал…

— Я… я…

Я вдруг понимаю, что не готова. Почему? Я просто НЕ ВЕРЮ. Вот когда шла по его воле на пирсинг груди, знала, что будет больно, было страшно, но верила. Когда вставала с завязанными глазами к распятию или позволяла себя пороть, верила, а сейчас не верю и потому боюсь. Вот оно — я чувствую себя беззащитной, оголенной и у всех на виду. Голой можно быть не только физически, моральная обнаженка куда тяжелей, ее не спрячешь, не скроешь, она заставляет сжиматься внутренне от любого слова, любой мысли…

— Боишься?

Как ему объяснить? Нет, если сам не поймет, словами не выскажешь.

— Никакого стягивания или подвешивания. Веревка на теле под свитером, это очень эротично. Попробуй?

Я замираю от ужаса. Ларс ничего не понял?! Я не готова ни к какому продолжению, а он уговаривает меня начать что‑то новое?

Ларс расценивает мое молчание по‑своему:

— Я принесу веревку, и ты поймешь, что все не так страшно. Обвязка груди под свитером незаметна и не мешает, зато ощущений добавит.

Я растерянно смотрю вслед. Ушел за веревкой. Может, мне на ней повеситься, чтобы все вопросы и сомнения отпали сами собой?

Ларс — маньяк, для которого существует только его связывание? Да нет, он же столько лет ничем не занимался… А почему я уверена, что не занимался?

Как меня угораздило влюбиться в маньяка, даже самого красивого маньяка в мире? Появилось неодолимое желание выбраться в окно и сбежать из этого сумасшедшего мира. Я даже прикинула, смогу ли спуститься без травм, но даже к окну подойти не успела, в комнату вошла Бритт.

— Линн, ты согласилась, да? Это так эротично, но я боюсь.

— Я тоже, и ни на что не соглашалась. Хватит с меня всяких БДСМ‑штучек! В подвале насмотрелась на всю оставшуюся жизнь.

Я не знаю, где была у Ларса эта самая веревка, но последние мои слова он услышал. Швырнул смотанную веревку на диван, подошел, поднял голову за подбородок, я с трудом сдержалась, чтобы не мотнуть головой, освобождаясь. Но его пальцы держали крепко.

— То, что ты видела в подвале, никакого отношения ни к БДСМ, ни тем более к шибари не имеет. Вот почему я хочу, чтобы ты вернулась к прежним занятиям, только так ты сможешь переступить через ужас пережитого.

Не знаю, что он ожидал услышать в ответ, но я ужаснулась еще сильнее. Вот почему Ларс снова рядом со мной! Ему совестно, что отчасти по его вине я пережила так много, вину искупает, пытаясь по‑своему вытащить меня в нормальную жизнь?

Даже если бы он перетянул меня большой плетью, так больно не было бы. Физическая боль ничто по сравнению с моральной, в этом я убедилась, когда у потерявших надежду выбраться, избитых, даже искалеченных девчонок хватило мужества справиться с двумя сильными мучителями и даже выбраться из плена.

Хотелось закричать, чтобы оставил меня в покое, что я сама со всем справлюсь, не стоит за меня беспокоиться. Но горло перехватило так, что и звука не выдавить. Ларс этим воспользовался, скомандовал:

— Снимай свитер, я буду показывать Бритт схему связки.

Ко мне подскочила Бритт:

— Давай, помогу.

Я что, манекен? Захотели — раздели, связали? Почти задохнулась от возмущения, а подруга уже тащила с меня свитерок. И вдруг я поняла: Ларс убедил Бритт помочь и эти двое не успокоятся, пока не добьются своего. И выход у меня только один: сделать вид, что я согласна, пусть свяжут‑перевяжут (не будут же подвешивать), я развяжусь, как только от меня отстанут. И вообще, нужно всячески давать понять, что я уже «вернулась к нормальной жизни», чтобы отстали все.

На Бритт я не обиделась, по себе знаю, как Ларс умеет очаровывать. А вот сам Ларс мгновенно стал на тысячу километров дальше, словно прозрачная стена, которой мы были отгорожены друг от друга, превратилась в пуленепробиваемое, закаленное стекло. У меня осталась одна задача: обмануть его, сделать вид, что все в порядке, чтобы успокоил свою совесть и отстал.

Я послушно позволила Бритт снять с себя свитер и вообще осталась топлес. Ларс все же что‑то почувствовал, внимательно посмотрел мне в лицо:

— Ты не хочешь этого, Линн?

— Вяжи свои веревки, Ларс.

И снова внимательный взгляд. Он не поверил, это плохо, значит, будет добиваться еще чего‑то, а у меня одно желание — чтобы все оставили в покое.

Интересно, он так же связывал свою Джейн Уолтер?

Я взяла и спросила, если честно, был расчет, что разозлится и уйдет, но Ларс спокойно ответил:

— Мы с Джейн только деловые партнеры, причем в прошлом. Ты это хорошо знаешь. Так не туго?

— Нет.

Веревка толстая и довольно колючая, тело чувствует каждую ее ворсинку. А если веревка натрет? Не хватает мне потертостей!

— Не натрет, если не будешь крутиться. Подними руки.

Ларс показал Бритт систему обвязки корсетом без большого количества узлов, чтобы под свободной одеждой не было видно, а мне вдруг посоветовал:

— Линн, расслабься и постарайся телом чувствовать прикосновение веревки.

— Как тут не почувствуешь, она же жесткая и грубая.

— Так и должно быть, синтетический шнур будет врезаться в кожу, а такая веревка просто поможет чувствовать несвободу. Не давит?

Нет, не давило, но чувствовать несвободу мне вовсе не хотелось, хотя я испытывала непонятное возбуждение. Сделав очередной узел, Ларс снова заглянул мне в лицо:

— Линн, вот сейчас, когда работа у тебя уже написана, можно передохнуть, попробуй отвлечься от всего, даже от мыслей обо мне грешном, углубись в себя, попробуй прожить хоть полчаса «здесь и сейчас», своими ощущениями. Наплюй даже на нас с Бритт, прочувствуй собственное тело через прикосновение веревки. Попробуй. Не ради меня и не для того, чтобы я отстал, а просто ради гармонии в самой себе. Ты напряжена, а нужно расслабиться. Это как при массаже, если человек зажат, ничего не получится. Отпусти внутри себя все, можешь плакать, но только расслабься.

Мне не удалось, но ощущение от веревки на теле было потрясающим. Колючая, грубая, она не ерзала и потому не натерла кожу, не была сильно затянута, потому ничего не передавила и не мешала дышать (чего я, честно говоря, боялась), зато я и впрямь почувствовала каждой клеточкой, где веревка прикасалась.

Бритт заглядывала в глаза:

— Ну как?

Я не смогла соврать подруге:

— Потрясающе.

Ларс протянул мне свитер:

— Надень.

Я послушно натянула одежду, стараясь не смотреть ему в глаза.

— Бритт, я здесь сегодня больше не нужен. Если Линн захочет освободиться, просто потянешь за ту петлю, что я показал, и веревка легко распутается. Только не пытайтесь что‑то завязать сами, это опасно. И эту вязку тоже долго не держите, не стоит. Я позвоню.

Уже одевшись, он вдруг позвал меня:

— Линн, проводи.

Бритт тактично удалилась в свою комнату, махнув рукой:

— Пока, Ларс.

Я не знала, что говорить и как себя вести, не понимала, что чувствую, а потому молчала.

— Линн, ты замкнулась в своей раковине, спряталась, как улитка в домике, я не буду его разбивать, но выманю тебя. Не замыкайся.

И тут меня прорвало:

— Ларс, если тебя мучает совесть из‑за меня, то совершенно зря. Не стоит меня опекать, я сильная и справлюсь. Живи своей жизнью, не нужно тратить время на меня.

Он спокойно выслушал, а потом притянул к себе и зашептал на ухо:

— Дурочка моя любимая. Я вытащу из этой раковины настоящую Линн, как бы ты ни пряталась.

Скользнул, только скользнул губами по моим губам и… отпустил. Я поймала себя на желании вцепиться в него и не отпускать. Ларс несколько мгновений словно ждал, когда же я решусь, не дождался и хмыкнул:

— Не сопротивляйся, ты же знаешь, что я сильнее и все равно своего добьюсь. Соблазню, заманю, воспользуюсь твоей беззащитностью…

Как хорошо я знала этот тон, такие речи! Он действительно соблазнит и заманит, и воспользуется тоже. Самое главное — я хочу, чтобы это случилось, очень хочу.

И я выдала:

— Зачем я тебе?

Ларс серьезен:

— Мне никто другой не нужен. С той самой минуты, как ты промчалась мимо меня в кафе. Ты зря себе что‑то придумываешь. Об одном прошу: доверься мне.

После его ухода я некоторое время сидела оглушенная, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Пока на меня смотрели эти непостижимые глаза, все казалось простым и понятным, я верила и была готова подчиниться. Но стоило остаться одной, как снова нахлынули сомнения, уже через пять минут я не была уверена, что не удеру в любую минуту, бросив все на свете.

Сколько же еще должно пройти времени, чтобы проклятое прошлое перестало давить?! Смогу ли я вообще когда‑нибудь его забыть?

Из своей комнаты высунула нос Бритт:

— Ты как, не давит, не трет?

А меня вдруг захлестнуло желание от всего избавиться, сбросить веревки, смыть с себя все, словно змеиную кожу при линьке.

— Давай, развяжем.

— Хорошо, сейчас развяжу…

Накатил страх, вдруг у Бритт не получится? Только бы не затянула какой‑нибудь не тот узел, чтобы я не задохнулась в этих узлах. Вот оно, подвал здесь ни при чем, я кожей чувствовала совсем другие веревки, те, в которых побывала на грани жизни и смерти, те, которые на моем теле вязала Анна‑Паула! Как Ларс мог забыть о них?

С трудом удалось сдержать приступ паники, заставив себя дышать глубже и спокойнее, я попросила:

— Бритт, поскорей, пожалуйста. Если, конечно, хочешь, чтобы я осталась жива.

Она развязала быстро, но руки тряслись.

— Больше не соглашусь ничего делать без Ларса.

— И с Ларсом тоже не стоит, Бритт, это очень опасные игрушки.

— Да ничего здесь опасного, один узел держал остальные, потянула за веревку, все и развязалось.

— А если бы не за ту потянула?

Но стоило веревкам оказаться снятыми, как мне захотелось вернуть их на место. Подруга крутилась вокруг:

— Правда, это эротично? Давай, посмотрим видео или хотя бы фото?

Пришлось согласиться, что эротично и сильно обостряет ощущения, но от попыток Бритт самой повторить на моем теле то, что делал Ларс, я категорически отказалась. Впрочем, Бритт и не настаивала. А вот фото разглядывала долго и с удовольствием, активно комментируя:

— Смотри, вот так тебя надо!

Глядя на фотографию хорошенькой японочки, изогнутой до невозможности, ягодицы которой были призывно выпячены, я живо представила на ее месте Бритт, решила, что это было бы еще эффектнее, и поинтересовалась:

— А почему не тебя?

— Меня некому так вязать.

— Вернется Том, научится.

— Вот еще! Смотри как… — На лице подруги презрение стремительно сменилось восхищением.

— Это «еще» относится к Тому или к картинкам?

— К Тому. Не отвлекайся, смотри. Ух ты!

Действительно эротично, но я все равно задала вопрос:

— Как ты думаешь, зачем этим занимаются?

— Для красоты! — уверенно ответила подруга, словно она всю жизнь только и делала, что вязала узлы шибари.

Следом Бритт прочитала мне лекцию о чувственности этого вида связывания.

Впечатлило…

— А откуда у тебя такие познания?

— Я всегда стараюсь изучить теорию того, что предстоит попробовать на практике.

Вот здесь Бритт не преувеличивала, она действительно изучала все досконально, будь то история костюма, верховая езда, крав‑мага или вот шибари… Но из такого заявления следовало, что подруга намерена заняться практикой связывания, как только освоит теорию. Это меня обеспокоило, потому что за неимением такого партнера, как Ларс, она может либо угодить в руки кому‑то не слишком умелому и пострадать, либо все сделать сама, что закончится еще хуже.

Высказанные мною сомнения Бритт ничуть не смутили:

— В чем вопрос? Вяжи меня ты.

— Я?!

— А что такого? Вот веревка, вот схемы… Мало будет, еще купим.

— Ты с ума сошла?

— С тобой сойдешь. Давай, приступай. Помнишь, ты меня распяла и шариков внутрь натолкала? Мне очень даже понравилось. Не трусь, мы не будем подвешиваться. Пока.

Если честно, была такая практика — я повторила с Бритт кое‑что из того, что со мной делал Ларс, и подруге действительно понравилось.

Все же Бритт пришлось потратить немало времени и слов, чтобы меня убедить. Но если Бритт что‑то задумала, ее не остановят ни мировой кризис, ни всемирное потепление, ни полное оледенение планеты. Я не смогла, и пришлось брать в руки веревку.

Мы включили видео инструкцию и следующие пару часов осваивали вязку «Пентаграмма». Вернее, осваивала я, а Бритт меня подбадривала. В результате она оказалась связана, не сильно пострадав при этом. Пару раз я протянула по ее телу веревку и быстро запомнила, что этого делать нельзя — веревка обжигает кожу. Во избежание подобных травм было решено впредь связываться одетыми хотя бы в легкие рубашки.

— Или в купальник, — объявила Бритт.

— Толку от него, если тело голое?

— А оно и должно быть голым, иначе не то.

Я снова смотрела на фотографии и пыталась представить на месте моделей себя саму. Нет, далеко не все подходило, были и откровенно уродливые связки, позы, слишком много узлов или самих веревок… даже у японцев. Пытаясь понять, что нравится или возбуждает, я поняла, что правы те, кто во главу угла ставит эстетику и… подчинение.

Для того, кто связывает, возможно, самое главное — красота, а для модели, во всяком случае японской, это покорность, чувство беззащитности и защищенности одновременно. Они послушны, подчиняются, явно испытывая боль или неудобство, иногда даже мучительное, но не сопротивляются, отдавая себя в руки тех, кто с ними работает.

Причем шибари на сцене, где связывание происходит без эротического подтекста, вызывали просто удивление выдумкой и мастерством, а фото, где модель наедине с мастером, поражали именно выражением лиц и покорностью этих девушек.

Я поймала себя на том, что вовсе не хотела бы висеть у целого зала на виду даже в латексе или свитере с джинсами не говоря уже об обнаженке, но совсем не прочь испытать некоторые связки на себе, но с Ларсом в качестве мастера. Только как ему об этом скажешь?

Покорность, доверие, готовность все вытерпеть от любимого… не этого ли Ларс добивается от меня? Зачем тогда пороть, сразу связал бы! Или он работал только на публику, для него важна красота узлов, а не покорность партнерши?

Черт! Лучше бы об этом не думала, потому что сразу полезли мысли о самих партнершах. Нет, я не знала, кого он связывал, но попыталась себе это представить. Как связывал, вот так? Или так? Нет, уж тогда лучше на сцене, чтобы латекс и полное равнодушие к сексу, по крайней мере, демонстрация такого равнодушия.

Как и следовало ожидать, подруга потребовала от меня не отставать от жизни и, пока Ларс отсутствует, посетить секс‑шоп, чтобы купить веревку и все остальное.

Казалось, после комнаты боли и особенно подвала со снафф‑видео удивить меня уже нельзя ничем, я если и не пробовала на себе, то видела применение стольких изобретений для доставления боли человеческому телу, что ничего нового просто невозможно предложить. Но я ошиблась.

У Ларса, конечно, был широчайший ассортимент, но он не включал в себя орудия приватных пыток, то есть того, что может зажимать, выкручивать, жечь или впиваться в тело, но не ради погибели или съемки настоящих мук, а для «разогрева». Понимаю, грань очень тонкая, но мастерство опытного топа в том и состоит, чтобы удержаться на грани.

По тому, как у Бритт заблестели глаза, я поняла, насколько реальна угроза превращения квартиры фру Сканссон в филиал секс‑шопа, причем с садомазохистским уклоном, и быстро пресекла ее интерес к тискам, колодкам и прочему:

— Бритт, вряд ли фру Сканссон поймет необходимость такого в своей квартире.

— Я только посмотрю.

С большим трудом мне удалось убедить ее не покупать большую колодку для шеи и рук, а также скамью для порки, распятие и еще много что… Домой мы скромно унесли лишь несколько бобин с веревками, большой набор плагов, упаковку лубриканта и видеодиск в записью шибари.

Бритт согласилась только в одном:

— На первый раз достаточно.

Продавец не понял нашего стремления изучить шибари и все пытался всучить дорогие наручники, удивительно похожее на настоящее дилдо и прочую чепуху.

Весь вечер Бритт изучала теоретические основы шибари, без конца цитируя понравившиеся фразы вслух и пытаясь представить, как она будет выглядеть вот в такой позе или вот в такой… Я писала работу по истории идей и старалась не отвлекаться не бесконечные:

— Ты только посмотри! Как он ее, а?! А вот это мне не нравится совсем. Слушай, ей же больно, но терпит.

Закончился просмотр заявлением:

— Все‑таки, в садомазохизме что‑то есть… садомазохистское!

Да, логика моей подруги непоколебима.

А на следующий день Бритт ждал сюрприз. Том, наконец, закончил обучение, и между одним и следующим семинарами у него образовалась свободная неделя. Подозреваю, что, не будь у нас запаса веревок для шибари и эротического видео, Бритт ни за что не пустила бы Тома к себе так надолго, она часто разглагольствовала о том, что мужчина в спальне больше чем на ночь сродни надоедливому насекомому или крошкам от печенья. Но ей так хотелось испытать роль покорной жертвы на себе, что сгодился даже Том.

Я ему не завидовала, бедолага Том просто не представлял себе покорную Бритт. Честно говоря, я тоже, наверняка, это еще хуже Бритт буйной.

Выручил появившийся, как всегда кстати, Ларс.

Он быстро уловил суть проблемы, выставил нас с Бритт в мою комнату, закрылся на полчаса с Томом в комнате Бритт, и все было решено. Они срочно куда‑то съездили, вернулись загадочные и довольные.

Все это время мы сидели в моей комнате тихо, как мышки, и шепотом пытались обсудить, что нас ждет. Это было так эротично… чувствовать себя почти рабынями, отданными на утеху двум красавцам, мускулы которых играют под футболками при малейшем движении, м‑м‑м… мы с Бритт млели, я даже ненадолго забыла, что такое быть настоящей пленницей.

Во‑первых, нам было приказано разойтись по комнатам и носа оттуда не высовывать. Парни договорились в чужие комнаты не заглядывать ни под каким предлогом.

Во‑вторых, проведена ревизия имеющихся девайсов, наличествующие поделены поровну, от видеодисков Ларс отказался, его опыта хватало и без того.

Когда Ларс вошел в комнату и плотно прикрыл дверь, я уже чувствовала, как по спине ползут мурашки.

— Кому из вас пришло в голову пройтись по секс‑шопам? — его пальцы привычно подняли мою голову за подбородок.

Я нерешительно проговорила:

— Мы только в один…

— Худший, — кивнул Ларс.

— Разве? Там было много всякого…

— Много не значит качественно. Вы выбрали худший из всех мне известных.

Хотелось поинтересоваться, как часто он бывает в подобных заведениях и по какому поводу, если так хорошо знает какой лучший, а какой хуже, но спрашивать не пришлось, Ларс объяснил сам.

— Я, когда готовил комнату боли для тебя, обошел все магазины Стокгольма, пока не нашел лучшее, а вы сами для себя купили первое попавшееся в ближайшей помойке. Потому сегодня полноценного шибари не будет, я и Тому запретил использовать ту веревку, что принесли вы. Так что прости, висеть под потолком тебе сегодня не придется.

Он смотрел с насмешливым вызовом. Я решила подыграть. Нет, не подыграть, у меня было именно такое настроение, потому склонила голову:

— Да, господин…

Физически не могла заставить себя произнести слово «хозяин», язык не поворачивался, это ассоциировалось с подвалом.

— Совсем с ума сошла? Но твоя покорность мне нравится, будешь послушной, получишь массу удовольствия не только от меня, но и от самого послушания. — Он уже готовил что‑то для предстоящего действа.

Японская философия в действии. Посреди Стокгольма, за многие‑многие тысячи километров от Японии шведская девушка намеревалась подобно японским подругам покорно принимать все, что бы с ней ни делал швейцарский мужчина… Чуден нынешний мир!

— Иди сюда, — Ларс протянул ко мне руку.

Я приблизилась.

— Скажи, вы с Бритт только сами схемы смотрели или об эстетических принципах читали.

— Все.

— И сами что‑то пробовали? — глаза подозрительно прищурились.

— Да, я выполнила «Пентаграмму».

Ларс даже присвистнул:

— С кем связался? Веревку хоть по коже не тянула?

— Протянула пару раз.

— Больше не смей. Но у меня для тебя другое. Рубашку оставим, а вот все, что под ней сними.

Я осталась в рубашке на голое тело и джинсах. Поджилки тряслись, внутри все сжималось в предчувствии чего‑то такого…

— Угу. Снимай джинсы. Снимай, снимай. И остальное тоже. Только рубашка.

Я слабо пискнула:

— Ларс, мне нельзя…

— Что тебе можно и что нельзя, я знаю, беседовал с твоим врачом только сегодня. Даже секс в разумных пределах можно. Так что не ври, коленки у тебя трясутся просто от страха.

Оглядев меня, он довольно кивнул:

— Не растолстела на гамбургерах и без утренних пробежек.

Я не стерпела и возразила:

— Я бегаю по утрам.

— Да ну? Открывай рот.

— Зачем кляп?

— Чтобы не болтала и не задавала лишних вопросов.

Рот заполнил кляп с ванильным привкусом, ремешки прижали его плотней.

— Не жмет?

Я помотала головой: все в порядке.

— Садись на диван ближе к краю. Согни ноги в коленях и подними их. Теперь руки под колени… Сцепи кисти рук так, чтобы было удобно, эта поза надолго.

Ничего себе! Это я буду в таком неприглядном виде, выставив все, что можно на обозрение, сидеть долго?

В ответ на мой умоляющий взгляд Ларс рассмеялся:

— Ты же собиралась быть терпеливой? Терпи. Кстати, смотришься потрясающе. Так, плаги здесь давно не бывали…

При упоминании плага я сжалась, но он не обращал ни малейшего внимания. Это не опасно, а если немного… своеобразно, так на то я и рабыня, чтобы терпеть.

Уже знакомо: побольше лубриканта и в меня плавно входит плаг. Он довольно большой или я совсем отвыкла? Наверное, все же больше обычного.

Додумать не успеваю, потому что Ларс плаг шевелит, от чего я буквально взвиваюсь. Так нечестно, я же кончу через минуту.

— Угу… не забыла…

Он добивается того, чтобы кончила, и заявляет:

— Не хочешь секса со мной, будешь так.

Я бы заорала, что хочу, но во рту кляп, к тому же вспоминаю о покорности и успокаиваюсь. Пусть делает со мной все, что хочет, я потерплю. Тем более, это приятно.

Ларс с любопытным удивлением заглядывает мне в лицо:

— Какой прогресс, ты даже не дергаешься. Молодец, потом еще помучаю.

Честное слово, в его глазах горечь.

— Ладно, хватит валяться, вставай.

Руки развязаны, я усажена на стул, и они снова связаны, но за спиной, а ноги привязываются к ножкам стула. Совсем как тогда в подвале…

Как в подвале… И тут на меня охватывает настоящая паника, я начинаю буквально задыхаться.

В мгновение ока Ларс вырывает кляп:

— Дыши! Дыши!

Я беспомощно киваю, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце и восстановить дыхание, но это не удается. Паника растет, а воздух в легкие не поступает, я забыла, как надо дышать!

Паника вещь страшная, но Ларс приходит на помощь, не тратя время на развязывание, он склоняется надо мной и командует:

— По моей команде: вдох… выдох… вдыхай, ты можешь… медленно и понемногу. Не пытайся сразу полной грудью. Чуть‑чуть.

Его спокойный голос, его приказы и то, что он сам не паникует, благотворно действует на меня, я начинаю дышать. Сначала мелкими вдохами‑выдохами, сипло и с трудом, но постепенно мои нос, легкие и все остальное словно вспоминают о том, для чего предназначены, и паника прекращается вместе с восстановлением дыхания.

Ларс осторожно отпускает веревки, я была связана так, что для этого достаточно одного движения, переносит меня на диван и присаживается рядом. Только тут я понимаю, что он бледен, как мел, и сам дышит с трудом, видно сильно испугался за меня.

— Ларс… все в порядке…

Он кивает, укрывает пледом и отправляется в кухню за горячим чаем. В ответ на мои возражения мотает головой:

— Нужно обязательно.

Я уже успокоилась, выпила чаю, оделась и сидела на диване с ногами, когда Ларс, все убрав, присел рядом.

— Линн, как ты перенесла это там? У тебя клапан залипает.

Я знаю, что это такое. В горле есть такой листовидный хрящевой клапан, который перекрывает вход в гортань, когда человек делает глотательное движение, чтобы вместо воздуха в легкие не поступила пища или та же слюна. Это очень сложный и нужный клапан, без него люди просто захлебнулись бы от любого, что попало в рот. Но если он закрыт надолго, воздух тоже не попадает. Залипший клапан может означать смерть.

Да, у меня легко залипает клапан, потому я с трудом переношу потоки воды на лице, не могу опустить лицо в воду, не могу нырять и плавать под водой, а еще могу погибнуть в минуты вот такой паники, которая только что случилась.

Но в подвале паники не было.

— Там было не до паники.

Он кивнул, чуть посидел, словно что‑то обдумывая, и потребовал:

— Чтобы не вздумала заниматься чем‑то без меня! Ни с Бритт, ни сама. Ты поняла?

— Да.

Я тоже испугалась и поняла, что смогу вернуться даже к веревкам нескоро. Поймет ли это Ларс? Оставалось надеяться, что поймет. Он топ заботливый, очень заботливый, поступает, как хочет, но в обиду не даст. Наверное, топ таким и должен быть, тогда с ним не страшно.

Бритт тоже испытала шок, но другого порядка. Оказалось, что представлять себя на месте моделей это одно, а самой оказаться связанной и беспомощной во власти мужчины совсем другое. Том не обладал терпением и вниманием Ларса, он связал Бритт довольно качественно, но не удержался, чтобы не доставить себе и физиологическое удовольствие.

Бритт говорила, что она совсем не против, но надо же сначала спросить ее согласие…

— Ты удовольствие получила?

— Спрашиваешь! Он был как изголодавшийся лев.

— От чего получила?

— Как от чего, от секса.

— А должна была сначала от своей беспомощности, от готовности вытерпеть все и доставить удовольствие ему. От самого ожидания предстоящего, от каждого прикосновения, даже если они достаточно грубы. И тот, кто связывает, никакого согласия у тебя спрашивать не должен, на то он и топ. А ты обязана не просто подчиняться, а делать это с пониманием и даже удовольствием. Ему определять — связать или нет, подвесить или нет, воспользоваться вибратором или все самому. Когда и как тоже определять ему, понимаешь? Это и есть подчинение и доверие. Если ты, нижняя, тем более рабыня, будешь диктовать топу, что ему делать, то этому подчинению грош цена.

— Ну ты и подкована… А прикидывалась, что ничего не знаешь о шибари.

— Это не осведомленность, Бритт, это сама философия отношений топ — боттом, тем более в шибари. Ты отдаешь себя в руки и во власть топа, его обязанность не причинить тебе невыносимой боли и не довести до беды, но прислушиваться к твоим советам, как и что сделать, он вообще не должен, иначе он не топ, а исполнитель твоих прихотей.

Бритт с сомнением посмотрела на меня и помотала головой:

— Нет уж, я лучше буду госпожой, чем рабыней.

— Тогда не лезь в шибари, там нужна покорность и готовность терпеть и ждать, даже если то, чего ты жаждешь, будет нескоро.

— Ждать задом кверху, когда тебя возьмут? Экзотика, конечно, но не для меня.

Я не обратила внимания на ключевые, как оказалось, слова Бритт о том, что лучше быть госпожой. А зря, потому что это едва не привело к печальным последствиям. А заниматься шибари мы не прекратили, мы с Ларсом, потому что он видно решил выбить клин клином, но не в квартире фру Сканссон, а привезя меня в свою в «Квартале жаворонков».

— Ты собиралась подчиняться? Подчиняйся. Я помню о твоих проблемах и физических, и моральных. И о том, что у тебя строптивый характер, тоже помню. Доверься мне, Линн, проблем больше не будет.

Как же ему объяснить, что проблемы могут возникнуть из ничего, я и сама не могу предусмотреть момент, в который вдруг начнется паника. К тому же у меня болел низ живота, доктор, так похожий на Клуни, не прав, мне еще рано заниматься сексом. Но как отказать тому, кого любишь?

Подвал и снафф‑видео не собирались отпускать. Отпустят ли вообще, не сломало ли мою психику пребывание там? У моих подруг по несчастью пострадали тела, а у меня мозги. Как выбраться из этого кошмара? Смогу ли я сделать это сама или лучше попросить помощи у Ларса? Нет, лучше сама, как можно просить другого уничтожить тараканов в своей голове? Решит еще, что я подобна Жаклин.

Вспомнив о Жаклин — сестре Мартина, которая из‑за душевной болезни живет в замке в своем крыле и никуда не показывается, а так же о том, как бережно обращается с ней Ларс, я почувствовала облегчение и боль одновременно. Он не бросит меня, будет опекать, оберегать, заботиться, но это не та забота, которой мне хотелось бы.

Представила себя, живущей под крылышком Ларса и его Свена в замке, и его, улетающего в Лондон или еще куда‑то, чтобы отдохнуть от психопатки, и стало так больно, что горло сдавило кольцом. Тут же участилось сердцебиение… еще шаг и клапан залипнет!

Я заставила себя задержать дыхание и успокоиться. Сколько могла, стояла, не пытаясь вдохнуть, просто понимала, что неудачная попытка может вызвать настоящую панику. Медленно потянула воздух в себя. Совсем чуть‑чуть. Получилось. Выдохнула, снова вдохнула…

Какой кошмар, неужели это будет со мной всегда?

Нет, я справлюсь, пойду на какие‑нибудь курсы, к психотерапевту, наконец. Я успокоюсь, и все пройдет, я же нормальная шведка, не истеричка, не дура, просто однажды побывавшая в тяжелой ситуации… У меня нет даже депрессии, которая у каждого второго, если не первого.

В комнате боли в его квартире на Эстермальмсгатан мне легче, там у нас было немало счастливых минут.

В квартире ничего не изменилось, но заметно, что здесь никто не живет. Мелькает мысль, где же живет сам Ларс, не на Кунгсхольмене же? До острова далеко… Хотя, кто знает, сколько у него еще квартир в Стокгольме?

И снова Ларс отвечает на мои невысказанные вопросы:

— Я живу на Кунгсхольмене.

Та квартира у меня связана с образом красивой и уверенной в себе Джейн Уолтер. Тоже мало приятного. Но если об этом думать, то скоро во всем Стокгольме негде жить будет, кроме разве СоФо.

— Ты только с Бритт играешь? Со мной не хочешь?

Это нечестно, он отлично знает, как я люблю его собственное исполнение хорошей музыки, неважно, на рояле или скрипке.

Ларс протягивает мне скрипку и садится за рояль.

— Что будешь играть?

Некоторое время мы играем, но уж слишком заметно, что мысли обоих откровенно далеки от музыки. Ларс прерывает игру посередине мелодии, встает и, отняв у меня скрипку, берет за руку:

— Пойдем.

Но идем мы вопреки моим ожиданиям не в комнату боли, а в душ.

— Я уже забыл, как ты выглядишь голой.

Я судорожно вспоминаю, не появились ли безобразные целлюлитные впадинки? Но уже поздно, Ларс бережно раздевает меня и констатирует:

— Черт! Еще лучше, чем раньше. Ты хорошеешь с каждым днем, я буду ревновать.

Неудачная шутка, и он понимает это сам. Смущенно набрасывает на мои плечи свою рубашку:

— Тебе идет, когда сверху рубашка, а внизу ничего.

— Ларс!

— Да, дорогая…

Боже, как я люблю это его «дорогая», оно обещает неземное блаженство!..

Секс в душе прямо под струями воды, в рубашке… и плевать на все запреты. Тело быстро вспоминает, каково это — выгибаться дугой от одних прикосновений его рук, задыхаться от игры языка, замирать от нежности и бешеного желания одновременно.

Бритт всегда твердила, что для нее хорош только чумовой секс, когда одежда летит клочьями, а страсть зашкаливает. По‑моему, она просто не испытывала вот такого — медленно сводящего с ума, несущего на волне не бешеной страсти, а нежности, и только потом, в конце взрывающегося вулканом чувств. Иногда предвкушение лучше того, что ждешь, пусть не лучше, но желанней. Много теряют те, кто предпочитает бурный секс предварительным играм.

С Ларсом я познала это сполна.

Обессиленную, он перенес меня на руках в комнату и бережно уложил на диван.

На то время, пока мы в квартире на Эстермальмсгатан, Ларс заставляет меня забыть обо всем плохом, что случилось, я таю в его руках, от его губ, дрожу при любом прикосновении и млею от предвкушения каждого следующего.

Что особенного в том, чтобы провести пальцами по позвоночнику, обвести округлости ягодиц, погладить их?..

— Почувствуй свое тело, каждую клеточку. Я помогу тебе.

Нет, это не массаж, даже не эротический массаж. Ларс просто исследует мое тело. Сначала со спины. Медленно, от шеи, плеч, по спине, проводя пальцами по бокам… Я напрягаюсь, когда он доходит до поясницы, наверное, никогда не научусь не смущаться.

Но его мое смущение не останавливает. Ларс снова ласкает ягодицы, обводит их, от чего внутри у меня вспыхивает пожар.

— Какая попка у моей девочки… Загляденье. Но в ней кое‑чего не хватает…

Я понимаю, что речь о плаге. Так и есть, следует знакомая процедура: побольше лубриканта, и плаг занимает положенное ему место.

— Линн, не забывай о плагах, я хочу пользоваться всем, что у тебя есть.

Я что‑то бурчу в ответ. Он хочет пользоваться!.. Ишь какой.

— И не ворчи, не убудет твоей попы, если я ею воспользуюсь. Переворачивайся, хватит демонстрировать мне свои ягодицы, не то выну плаг и…

Перспектива этого «и» заставляет меня перевернуться на спину поскорей. Но я тут же понимаю, что неизвестно, что лучше, потому что никакого так любимого мною раньше пледа не имеется, а отворачиваться или скромно отводить глаза Ларс не намерен. Наоборот, он начинает разглядывать меня уже спереди.

Обернутый полотенцем, он почти сидит на моих коленях, мои руки немедленно оказываются разложенными в стороны, а его пальцы обследуют, как и со спины, каждую клеточку, заставляя меня изгибаться дугой.

— Что, щекотно?

— Ларс!

— Знакомая песня. Покрутись, покрутись, я люблю, когда ты извиваешься. — Его глаза заглядывают в мои. — И не только под моими руками, но и сама. Поняла?

И вдруг он переворачивается, подхватывая меня, и я каким‑то непостижимым образом оказываюсь сидящей на нем верхом.

— Однажды одна скромница попросту изнасиловала меня на этом самом диване и грозилась повторить. Я готов стать жертвой…

Он не дает мне опомниться, крепко беря за талию:

— Давай, девочка!

И я «даю». Вопреки своему смущению, своим страхам, всем комплексам и сомнениям делаю все, как заправская жрица любви (черт, кто их знает, как именно они делают?). Больше всего я, кажется, боюсь его вопроса: где я этому так научилась? Я не училась, тело самое подсказывает, как двигаться, что делать, а его руки помогают, направляют, поддерживая мою талию и задавая ритм.

У меня внутри плаг, а потому ощущения особенно яркие у обоих.

— Хорошо! Еще, Линн, еще!

Наступает тот самый момент, когда мои глаза распахиваются в пол‑лица, а дыхание останавливается на коротком вдохе. Вовремя, потому что Ларс резко опускает меня вниз и прижимает, не позволяя подняться. Внутри все сокращается с бешеной силой. Вот когда нужна ярость львицы! Ларс подо мной не то стонет, не то рычит…

Бурно кончив, я просто сваливаюсь ему на грудь без сил. Ларс гладит мои волосы, восхищенно шепча:

— Ты сумасшедшая девчонка! Развратница!

И вдруг его руки оставляют мои волосы, одной он прижимает меня за спину, не позволяя перекатиться на диван, а вторая рука спускается к плагу и начинает его теребить. Я взвиваюсь:

— Ларс!

— Ау?

— Так… нечестно…

Дыхание сбивается снова, потому что еще не пришедшее в себя тело готово реагировать снова.

— Кончи еще раз, ну кончи…

Он добивается своего, мало того, заставив меня поднять голову и смотреть ему в глаза.

— Ты… садист…

— Угу. Я хочу видеть твои расширенные зрачки, видеть, что ты испытываешь, когда кончаешь.

— Кто из нас сумасшедший? — ворчу я, пытаясь спрятаться от его взгляда. Не удается, Ларс несет меня в душ, по пути ехидно сообщая:

— По статистике женщина может кончать в два раза больше, чем мужчина. Надо попробовать.

— Прекрати!

— Я еще не начинал…

Вытирая меня полотенцем, он обещает:

— Но прямо сегодня начну ставить такой эксперимент. И вообще тебя пора пороть, давно попа плетки не получала.

Я вздрагиваю. Все очарование снимает как рукой, внутри что‑то щелкнуло и выключилось. Чертова плеть, при одном слове я слышу ее свист и крики Марии, у которой в кровь располосована спина. Меня саму там не били, но видеть, как плеть оставляет багровые следы на спинах других не легче.

Руки невольно рвутся к ушам — закрыть, чтобы не слышать этот свист.

Вот и вся любовь…

— Что, Линн, что?!

Я дышу тяжело, клапан ни при чем, все роскошные ощущения словно смывает накатившей волной воспоминаний. А ведь всего пять минут назад было так хорошо.

Я закрываю лицо руками и начинаю плакать.

— Прости, я ненормальная…

Ларс прижимает меня к себе, снова гладит по голове, целует в макушку:

— Нет, все хорошо, все будет хорошо, моя родная…

Теперь я точно знаю, что всего лишь воспоминание о свисте плети может испортить самый роскошный секс. Понимаю и ужасаюсь этому, потому что поселившийся в моей голове страх способен испортить не только секс, но и отношения с Ларсом похуже ревности и отравить всю мою жизнь.

Ларс еще долго пытается привести меня в нормальное состояние, но я‑то знаю, насколько все серьезно.

Когда мы уже одеты и собираемся уходить, я, основательно искусав губу, мрачно объявляю:

— Я схожу к психиатру.

Он притягивает меня к себе:

— Зачем?

— Ну, я ненормальная, если могу вдруг услышать свист плети…

— Ты никуда не пойдешь, просто мы перестарались, слишком много за один раз. Нельзя наверстывать упущенное такими темпами.

Я киваю, словно соглашаясь, но понимаю, как трудно будет жить дальше.

Всю дорогу до дома я мрачно размышляю над тем, имею ли право портить жизнь рядом с собой и Ларсу тоже.

Он все понял, остановив машину возле нашего дома, поворачивается ко мне, привычно берется за мой подбородок, поворачивает к себе:

— Тебе понравилось сегодня?

— Да.

— Давай ездить туда чаще? Линн, — его губы касаются мочки моего уха, — ты даже не представляешь, какая ты восхитительная любовница!

— Чем? Тем, что в ненужный момент вдруг вспоминаю свои страхи и…

— Нет, восхитительно сначала пробуждать твой огонь, раскрепощать тело и желания, а потом получать сумасшедший секс с оседлавшей меня амазонкой. Ради твоего бешеного взгляда стоит постараться.

Ларс ласково и одновременно восхищенно смеется. От его смеха мне становится много легче, словно внутри отпускает какую‑то сжавшуюся пружину. Появляется надежда, что я сумею преодолеть все свои страхи…

Даг решил сходить в миграционную службу, хотя прекрасно понимал, что там услышит, и еще побеседовать в госпитале с одной из бывших пленниц — Верой. Также необходимо расспросить персонал о том, кто мог войти в палату к Маргит Стринберг, чтобы отключить поддерживающую ее жизнь аппаратуру. Охранник клялся, что никого неположенного не допускал, но Вангер обычно мало верил таким клятвам… Ведь аппаратуру‑то отключили. Она не отключается сама, для этого нужна чья‑то злая воля.

В миграционной службе неожиданностей не случилось, да, с Софией Иванич работала Кайса Стринберг. Куда Иванич делась? Она медсестра, помогли найти работу и сняли с учета пособий по безработице. София получила свои подъемные, все было хорошо. Прошло два года после того, как София Иванич пересекла границу Швеции, у женщины был вид на жительство, как у беженки, и больше она в опеке не нуждалась.

Жива ли Иванич?

Инспектор изумленно вскинула взгляд на Вангера:

— Скажите, вы знаете, что делает и как живет каждый, кто встречается на вашем пути по работе? В Швецию прилетают, приплывают, приезжают и даже приходят тысячи иммигрантов, разве мы можем отследить судьбу каждого? Мы помогаем получить документы, найти работу, устроиться в новой жизни, но через два года они уже шведы и дальше ваша обязанность отслеживать, чтобы они были живы.

Вангер рассмеялся:

— Вы правы, дальше наша обязанность. Кстати, София Иванич исчезла, а женщина, жившая по ее документам, по крайней мере последние месяцы, убита. И у нас есть подозрения, что она была членом той самой банды, в которой состояли Кайса Стринберг и Бригитта Ларсен.

Глаза инспектора округлились от ужаса, но что она могла возразить?

А Даг вдруг задумался: как долго Эмма Грюттен работала по документам Софии Иванич? Нужно узнать или поручить Дину сделать это.

Ему самому предстояла беседа с едва пришедшей в себя девушкой, которой чудом удалось выжить. Причем не просто беседа, требовалось заставить бедолагу вспомнить многое из того, что она очень хотела бы забыть. Даг никогда не отличался особым тактом, иногда даже не замечал, что обижает собеседника, а потому старался в таких случаях отправлять на беседу Фриду. Но сегодня Фриды не было, мысль о том, почему, старался гнать от себя сам Даг, он очень не любил выяснять отношения и задумываться над чужими проблемами, не относящимися к работе.

За прошедшие дни у Веры спала опухоль с подбитого глаза, синяк изменил цвет, но середина все равно была фиолетовой. Перевязана рука, невозможно наступить на ногу без костыля, но она жива и даже пыталась ходить. Когда Вангер был у нее в предыдущий раз, Вера лежала пластом.

О банде рассказывала на удивление спокойно, но Вера слишком плохо говорила по‑английски, чтобы беседа получилась полноценной. И все же Даг задал два особенно интересующих его вопроса: видела ли она в банде человека с вот такой татуировкой?

Он намеренно не стал говорить, где именно эта татуировка, чтобы не подсказывать ответ. Если видела, то вспомнит сама.

От Вангера не укрылось, как вздрогнула Вера:

— Да, это самый страшный человек. Он и те двое, которых мы связали. Они звери, их надо убить.

Теперь вздрогнул Вангер. Знала ли Вера, что ее обидчица лежала совсем рядом с ней? Не Вера ли отключила аппаратуру? Но внимательней посмотрев на девушку, Даг мысленно вычеркнул Веру из списка подозреваемых. Она еле ходит, понятно, что два дня назад и вовсе с трудом поднималась с постели. Но все же поинтересовался:

— Вы знаете, что Маргит Стринберг, которая вас мучила, лежала недалеко здесь же?

Вера ответила прямо:

— Да, она была в коме, так сказали медсестры. Я боялась, что она может прийти и сюда, а я не смогу защититься, но медсестра сказала, что не придет, потому что в коме из‑за наркотиков.

— Да, ее убили, отключив аппаратуру.

— Мне не жалко, — честно созналась Вера. — Она плохая женщина, такие не должны жить.

Вангер призвал на помощь все свои дипломатические способности и почти мягко поинтересовался:

— Вы давно ее видели?

— Маргит? Там… в подвале… Здесь — нет, она не ходит, я тоже.

«Ну, это еще нужно проверить», — решил для себя Даг и, вспомнив о Викстреме, поинтересовался:

— Человек с этой татуировкой… где она была сделана?

— Тату? Тут, — Вера уверенно показала на запястье правой руки.

— Он был в подвале в тот день, когда вас освободили?

— Да.

— А куда девался?

По сути, нелепый вопрос, откуда Вера об этом могла знать, разве что спросил себя, а не ее. Но девушка ответила:

— Не знаю.

— Вас навещают? — вопрос скорее просто ради продолжения беседы.

— Да.

— Кто? — он просто давал себе время придумать вопрос о том, почему их мучили, а Линдберг нет.

— Приходили Линн и ее подруга. А еще здесь была ваша помощница, я не знаю ее имени. Вы приходили в первый раз с ней. Но она не допрашивала, нет, просто пожелала выздоровления.

Фрида была здесь? Но зачем и когда, если она должна быть в Эстерсунде?

— Давно? — по поводу Фриды Вангер уже решил, что Вера спутала, но вопрос о пытках так и не придумал, потому тянул время.

— Сегодня… вчера… два дня назад, — показывала, загибая пальцы, девушка.

— Спутала, — успокоился Вангер и, уже не думая о тактичности, прямо поинтересовался:

— Почему вас мучили, а Линдберг нет?

— Кого?

— Линн…

— Я не знаю. Маргит все время ей что‑то говорила.

— Что именно, вы не слышали?

— Слышала, но… я плохо понимаю шведский, когда говорят быстро или тихо. Нужно слушать внимательно, чтобы понимать.

— А человек с татуировкой разговаривал с Линн?

— Нет. Белый Медведь — да, а этот… нет.

— Белый Медведь?

Для Вангера не было новостью, что Улофа Микаэльссона прозвали Белым Медведем. Действительно похож — огромная фигура с опущенными вдоль туловища руками, кисти которых почти всегда повернуты внутрь, короткие волосы, словно выбеленные до седины с торчащим на макушке непокорным хохолком… Такими рисуют белых медведей в мультфильмах. Вангер о прозвище знал, но откуда знала Вера?

— Да, его так называла Линн.

— О чем говорил Белый Медведь с Линн?

— Грозил убить. Обещал убить.

— С кем еще беседовала Линн?

Девушка в ответ смотрела недоуменно:

— С нами… с Маргит… с Белым Медведем… все. Другие с нами не разговаривали.

— А Маргит беседовала с вами?

— Нет, она принесла видео нам показать, а пока смотрели, говорила с Линн.

«Это ничего не значит», — почему‑то заявил сам себе Вангер.

Попрощавшись с Верой и пожелав ей скорейшего выздоровления (слышала бы Фрида, всегда укорявшая его в нетактичности!), Вангер отправился к медсестрам, расспросить о посетителях убитой Маргит. И тут его ждал удар.

— Ваша сотрудница вот оставила…

Воздух в госпитале вдруг закончился, во всяком случае, Вангеру показалось, что так и произошло, хотя медсестра, подавая Дагу часы, продолжала дышать, как ни в чем не бывало. Эти часы он узнал бы из тысячи, именные часы первого наставника самого Вангера — отца Фриды Волер! Как Вангер, начинающий следователь, мечтал иметь такие же, на которых выгравирована благодарность руководства за отличную работу! Делать подобные подарки перестали давно, сейчас вообще мало кто носит часы, тем более именные. Фрида носила, и ни у кого не повернулся бы язык сказать ни слова против. Отец Фриды погиб при задержании, в него в упор выстрелила белокурая красотка с лицом ангела и невинными голубыми глазами.

Вангер принял часы, стараясь не смотреть в лицо медсестры, чтобы та не увидела ужаса в его глазах, хрипло поинтересовался:

— Она была здесь?

— Да, два дня назад. Видно, мыла руки и оставила… Они ценные, именные…

— Помощница заходила в палату к убитой?

Вопрос явно смутил девушку, она замялась:

— Да… последней… как она могла не заметить отключенной аппаратуры?..

Вангер не помнил, как распрощался, как вышел на ставших непослушными ногах… Медсестра с сочувствием смотрела вслед. Если честно, то она не сомневалась, что именно заходившая последней в палату к погибшей и отключила аппаратуру, причем всю, чтобы на посту не сразу заметили, не услышали сигнал тревоги.

Погибшую никто не жалел, вопреки заговору молчания вокруг нее, все знали, что это садистка, мучившая свои жертвы. Относились просто как к очередной пациентке, ведь должны помогать всем в равной мере, но, когда умерла, никто слова доброго не сказал.

Да и вообще, эта пациентка все равно долго не прожила бы, у нее цирроз печени из‑за наркотиков, только и держалась на аппаратах, в том числе искусственного дыхания, который наверняка отключила женщина, оставившая свои часы.

Вангер вышел из госпиталя на ватных ногах, с трудом добрел до машины и некоторое время сидел, нервно куря. Фрида, которая, по ее словам была в Эстерсунде, то есть за полтысячи километров от Стокгольма, позавчера навещала Маргит, после чего ту обнаружили без признаков жизни, случайно оставила там часы… А телефон девушки сейчас в Окерсберге, который совсем рядом со Стокгольмом, а не далеко на севере. И вела себя Фрида в последние дни странно…

А в Окерсберге, вернее в соседнем с ним Эстерокере… тюрьма, где сидят в основном те, кто торговал наркотиками… Маргит была наркоманкой — эта мысль почему‑то пробивалась через все остальные.

Даг затушил сигарету, пытаясь унять дрожь в руках. Фрида… нет, только не это!

Но ужасная правда не отпускала. Главе банды было хорошо известно о каждом шаге полиции, не просто шаге, но и их с Фридой намерениях, Бергман даже зло шутил, что им с Дагом подшили жучки прямо в мозг. Фрида знала все и имела доступ ко всему, в том числе могла прийти в палату к Маргит и отключить аппаратуру.

Фриды, по ее словам, не было в Стокгольме, когда убили Эмму Грюттен, которая, видимо, убила Микаэльссона… Фрида ведет себя странно… Одно полушарие мозга, то, что отвечает за эмоции, кричало: «Нет!», ему вторило сердце, но второе, логическое, требовало признать факты, которые были сами по себе страшны.

Вангер влюблен во Фриду, хотя старательно это скрывает. Ее отец умер у Дага на руках. Через несколько лет в управление пришла работать симпатичная насмешливая девушка, окончившая Полицейскую академию. Вангер сразу взял ее на заметку, и последние несколько месяцев они работали вместе. За это время была парочка глупых бытовых убийств, которые они с легкостью раскрыли, и вот это дело с бандой, которое обрастало трупами и неразрешенными вопросами как снежный ком.

Дагу хорошо рядом с Фридой, она умеет пошутить, схватывает на лету, мыслит логически, умеет общаться с людьми.

Но Фрида… Фрида… неужели она могла?!

Немного придя в себя, Вангер позвонил Бергману:

— Нужно поговорить, но не в управлении. Есть новости, очень плохие…

Договорились встретиться на Санкт‑Эриксгатан по ту сторону моста в баре «Граппа Матсал», что почти сразу за площадью в доме номер 86.

— Там точно не будет наших.

«Наших» там не было, но теперь Вангер не боялся подслушивания, он почти наверняка знал, что эта самая «подслушка» находится вне Стокгольма. Сам отправил Фриду в Эстерсунд.

Бергману нравилось это место, потому что на Санкт‑Эриксгатан на четной стороне растут большие деревья, он как‑то даже заявил, что если их соберутся вдруг вырубить, то первым выйдет протестовать. Представляя себе солидного Микаэля Бергмана с плакатом в руках или дующего в протестную дудочку, Вангер невольно улыбался. Но деревья и впрямь большие, из окон бара одно даже закрывает ярко‑красную крышу дома напротив, правда, если сесть в самом дальнем углу или на улице возле дерева.

На улице сидеть не позволяла погода, пока столики только внутри. Они пристроились подальше от чужих глаз, и встревоженный Бергман, наконец, поинтересовался:

— Что случилось?

Даг без слов выложил на стол злополучные часы.

— Фриды? Ну и что?

— Она оставила часы в госпитале, когда приходила к Маргит Стринберг, и, кстати, была последней, кто входил в палату.

— Что?! — Похоже, воздух закончился для Бергмана, как недавно для Вангера. — А где сама Фрида?

— Говорит, что Эстерсунде, но ее телефон оказался в Окерсберге.

— Это ни о чем не говорит, Даг! — Бергман, как и сам Вангер недавно, просто отказывался верить очевидному. Он уже все понял, понял, в чем подозревает Даг свою напарницу. Фрида была всеобщей любимицей, и Бергмана тоже, тем более, он хорошо относился и к ее отцу.

Но в отделе не просто утечка информации, грозившая развалить все дело, это утечка прямо от них с Вангером, недаром сам Бергман однажды зло пошутил, что, видно, ему самому вшили жучок прямо в голову. Поэтому они и встречались вне управления.

— Даг, этому должно быть логическое объяснение.

— Должно, только я не вижу…

— Ты думаешь, что, — он кивнул официанту, принесшему пиво, подождал, пока тот отойдет подальше от стола, и продолжил, — Фрида могла убить Маргит Стринберг, выключив аппаратуру?

— Там не просто выключено, в таком случае сработал бы сигнал тревоги на посту у медсестер, все было отсоединено от самой больной. Действовал опытный медик, по крайней мере, знающий, какую трубку выдернуть и какую кнопку нажать.

— Фрида имеет медицинское образование?

Даг был рад схватиться за эту зацепку, отрицательно покачал головой:

— Кажется, нет. Микаэль, Фрида что‑то скрывает, и это мне не нравится. Я поручил разузнать все об Эмме Грюттен и ее подруге в Эстерсунде, обещала сделать это завтра, посмотрим, что получится.

Они долго сидели, пытаясь понять, виновна ли Фрида Волер или это немыслимое совпадение. За второе говорил весь их предыдущий опыт общения с девушкой и ее отцом, но лежавшие на столе часы просто кричали об обратном.

— Если Фрида укокошила эту дрянь, я ее понимаю, но остальное…

Бергман нахмурился:

— Ты думаешь, это она выдавала наши планы банде?

Вангер растер ладонями лицо, вздохнул:

— Не знаю, Микаэль, просто не знаю… Была бы она здесь, что‑то объяснила, но она даже скрывает, где находится. Окерсберга от Эстерсунда далековато…

— Может, ошибка? — в голосе сурового Бергмана звучала такая робкая надежда, что Дагу очень захотелось поддержать его вопреки фактам:

— Может быть. Вернется, спрошу, где была все эти дни. Пусть подробно расскажет, даже если уехала с парнем в Окерсбергу, когда работы по горло.

Личные симпатии Вангера к его напарнице ни для кого не были секретом, Бергман прекрасно понимал, каково Дагу, но помочь ничем не мог. Если это Фрида выдавала все секреты, то никакие симпатии ее не спасут, предательство никем и никогда не поощрялось. Все равно у Бергмана и Вангера теплилась надежда, что Фрида и впрямь в Эстерсунде, а часы… случайно забыла, когда была в госпитале еще вместе с Дагом. Бергман выказал такое предположение по поводу забытых часов, словно хватался за соломинку, как утопающий.

Даг прекрасно помнил, что часы у Фриды были и после опроса свидетелей в госпитале, но говорить об этом Микаэлю не стал, для себя он уже понял, что, если Фрида укокошила мерзкую Маргит, сделает все, чтобы выгородить девушку. Похоже, медсестры поддержали бы его в этом преступлении, потому что Маргит Стринберг дружно ненавидели все.

Да, у него была возможность спустить все на тормозах, скрыв участие Фриды в убийстве Стринберг, но что делать с остальным?

Похоже, об этом думал и Бергман. Он вдруг тихонько попросил:

— Даг, никому не говори про часы, если она объяснит, где была все эти дни, пусть так. Я бы тоже эту дрянь от аппаратов отключил, если бы мог. Понимаю, что нельзя, но бывает…

— Не объясняй. Если только Маргит, скрою, но Эмма Грюттен…

— Посмотри еще раз видео, вдруг и эта там есть?

Вангер потер лоб указательным пальцем.

— Меня уже воротит от этого видео. Нет, там женщин, кроме жертв, не было вообще. И жертвы тоже никого не упоминали, кроме Маргит. — И вдруг даже оживился. — А ведь в госпитале была и эта Линдберг со своей подругой‑американкой. Как раз когда у Стринберг отключили аппаратуру. Может, они?

— Поговори с охранником, намекни, что, если он и допустил оплошность, пустив кого‑то в палату, то наказан не будет, найдем, как оправдать, обещаю.

Кажется, от такой зацепки им обоим полегчало. Снова взялись за свое пиво.

— Еще, Даг, осторожно посмотри, нет ли пальчиков Фриды в квартире Грюттен.

— Нет, Фрида не глупа.

— А часы забыть?

Немного помолчали, потому что мысли вернулись в неприятное русло. Отхлебнув пиво, Бергман предложил:

— Поинтересуйся часами, когда приедет, только осторожно, но не спугни. Если это Фрида, — он сокрушенно помотал головой, — то я ничего не понимаю в людях.

Поднявшееся настроение упало снова. Но Бергман упрямо мотнул большой кудлатой головой:

— Должно быть логическое объяснение, Даг, должно.

В ответ тот только вздохнул…

Фрида не стала говорить Дагу, где она в действительности и что делает в Окерсберге, а в Эстерсунд решила добраться машиной, потому что на ночной экспресс, на который могла бы сесть в Упсале, уже не успевала. Она и в саму Упсалу поехала, не возвращаясь в Стокгольм, словно боялась попасться там кому‑то на глаза. Выбравшись от Эстерокера до Эссебю‑Гарн, отправилась на северо‑восток, только срезала уголок от Ре до Римбо, а там уже хорошая трасса через Готреру до Упсалы.

В Упсале Фрида заехала в огромный торговый центр «Гренби», чтобы перекусить и выпить кофе, ведь дорога предстояла неблизкая. Чуть поколебавшись между огромными «Квантумом» и «Куп Экстра», она все же свернула в «Квантум», почему‑то всплыло воспоминание об оранжевой мозаике на стенах и черных шапочках барменов.

Взяла салат, заказала кофе, вздохнув, добавила булочку с корицей и уселась ближе к окну, хотя уже было темно. Есть не очень хотелось, но Фрида вспомнила, что ничего не ела с утра, и принялась уничтожать салат. Когда дело дошло до кофе, на столе появился ноутбук. Что там Вангер прислал?

Ей поручалось найти в Эстерсунде в местном госпитале врача, рискнувшего делать сложную операцию маленькому мальчику по имени Петер Грюттен, а также выяснить, где живет София Хантер, некогда (неизвестно когда) лежавшая в госпитале вместе с Эммой Грюттен несколько лет назад. Единственная подсказка: Эмма Грюттен из Брекке, и ее сынишка умер на операционном столе, у него был порок сердца.

Ну, врача‑то найти несложно, а вот когда‑то лежавшую в больнице женщину…

Фрида вздохнула. Вангер беседовал с ней как‑то странно, конечно, его недовольство вызвало ее отсутствие, когда там видно, появилось новое дело. Ну так бы и сказал, она бы все поняла и отложила собственные дела…

При мысли о собственных делах Фрида нахмурилась, вот уж о чем думать не хотелось, визит в Эстерокер оказался не самым приятным, но это была дань памяти отцу…

В Седерхамне пришлось останавливаться и пить кофе еще раз. Боясь пусть не заснуть, но ослабить внимание за рулем, Фрида решила провести остаток ночи в Сундсвале, а утром отправиться в Эстерсунд, до которого оставалось километров двести. В конце концов, кто сказал, что она уже в восемь утра должна стоять у двери госпиталя?

Навигатор послушно выдал адрес отеля «Скандик Сундсваль». Расположен сразу за поворотом, где от трассы Е‑4 отходит Е‑14, это хорошо, потому что пробираться по незнакомому городу ночью, разыскивая отель, Фрида была неспособна. Она очень устала и вовсе не от езды, а от того, что произошло за последние три дня. Старалась об этом не думать, но состояние такое, словно ее долго мотало в барабане сушилки.

Взяв отдельный номер, попросила милую девушку на ресепшене разбудить в шесть, то есть через четыре часа, и, быстро приняв душ, провалилась в сон.

Фрида не знала, что, когда она еще устраивала себе передышку в Седерхамне, Вангер снова запросил местоположение ее телефона.

Теперь у него появился секрет от Мартина Янссона, который поселился в его квартире. Как раз в это время жена Мартина Жанна быстро сообразила, чем лично ей грозит развод, и прибежала мириться. Глядя на красивую француженку, вцепившуюся в Мартина, словно клещ, Даг в очередной раз дал себе слово не жениться никогда.

Янссон поддался чарам супруги и к тому времени, когда Вангер узнал, где находится Фрида, холостая жизнь Мартина, как и сытные завтраки для Дага, закончились. Все женатые мужики тряпки — явственно читалось во взглядах, которыми обменялись Жанна и Даг, причем женщина смотрела победно, почти с вызовом, а мужчина сокрушенно, признавая поражение большей части мужского населения планеты в лице ставшего снова женатым Мартина Янссона.

Когда за ними закрылась дверь и послышался звук отъезжающей машины, Вангер достал из холодильника большую банку пива, открыл ее, усевшись в кресло и демонстративно закинув ноги на журнальный столик, и без того заваленный стопками бумаг и старых газет, объявил:

— Не женюсь!

Возражать было некому.

Немного погодя Даг набрал номер Бергмана и почти сокрушенно сообщил:

— Она в Седерхамне. Как ты думаешь, что она там делает?

— Едет в Эстерсунд, Седерхамн по дороге.

— Не понял…

— На машине она едет, Даг. На экспресс явно не успела. Так что, не было ошибки у электроники, наша Фрида и впрямь днем пребывала в Окесберге, а теперь на всех парах мчится туда, где якобы была все это время. — В голосе Микаэля слышалась такая горечь, что у Дага появилось жгучее желание либо сказать, что он сам все это подстроил, либо срочно отправиться в Эстерсунд следом за Фридой и вытрясти из нее душу там. А, может, и то и другое.

Первое означало бы навсегда потерять дружбу Бергмана, и Вангер, мысленно чертыхнувшись, согласился с шефом, посоветовавшем отправиться спать, а все вопросы себе задать завтра. Он прекрасно понимал, что заснуть не удастся и что Бергман тоже не будет спать, слишком им обоим дорога Фрида.

Фрида была в Эстерсунде уже к девяти утра, госпиталь нашла быстро, большой комплекс зданий неподалеку от моста пропустить трудно. Нашла и все требовавшиеся данные. Милая администратор, немало удивленная столь дальней проделанной дорогой Фриды («Но ведь можно было приехать на экспрессе»), оказалась настоящим кладом. Во‑первых, она прекрасно владела базой данных госпиталя, во‑вторых, Эмму Грюттен и ее малыша помнила и без компьютера, как и оперировавшего врача.

— Мальчик был с очень тяжелым пороком сердца, не стоило оперировать его. А мать очень переживала смерть сынишки, она почти месяц каждый день приходила и стояла вон там, — администратор показала в окно на противоположную сторону улицы. — Другие пациенты начали беспокоиться. Ноель Оберг решил, что не должен бросать тень на госпиталь и просто уехал.

— А куда уехал?

— Я слышала, что в Стокгольм, но могу запросить данные.

Администратор пощелкала клавишами компьютера и кивнула:

— Да, все верно, он уехал в Стокгольм.

— А где в Стокгольме, не знаете?

— Нет, этого не знаю. Но если вам нужно, можно спросить его бывшую жену, она, наверное, знает. А что, фрау Грюттен пожаловалась на доктора Оберга?

— Нет, там иное, — не слишком уверенно произнесла Фрида, понимая, что ей нужно как можно скорее завершить разговор, ведь, что произошло в действительности и почему Вангер попросил найти этого доктора, она спросить не удосужилась. Просто боялась выдать себя и потому быстро отделалась. В результате расспрашивает о людях, не представляя, что с ними случилось. — Пожалуйста, дайте мне координаты бывшей супруги доктора, и я вам очень благодарна за помощь.

Она записала телефон Берты Палистрем, еще раз поблагодарила улыбчивого администратора и поспешно ретировалась, сделав вид, что у нее еще куча дел в Эстерсунде.

После разговора со словоохотливой администратором у Фриды осталось странное ощущение, женщина, с одной стороны, словно выгораживала Оберга, с другой — явно имела на него зуб. Казалось, ей хочется рассказать больше, и будь Фрида получше введена в курс дела, она обязательно выслушала бы сплетни из уст миловидного администратора, потому что по опыту знала: это очень надежный источник. Конечно, сплетни следует отсеивать и вообще относиться к ним крайне осторожно, но ими можно пользоваться как отправной точкой почти всегда. Дыма без огня не бывает, сплетен без повода тоже, оставалось выяснить, что за повод.

Однако Фрида решила сначала поговорить с бывшей супругой доктора, а потом вернуться к администратору еще раз.

Берта Палистрем была не просто взвинчена, она ответила Фриде довольно резко:

— Я готова встретиться с вами и рассказать все, что только знаю об этом, но только один раз, и после оставьте меня в покое!

Понимая, что любое неосторожное слово может спугнуть женщину и разговор не продолжится, Фрида быстро согласилась:

— Где и когда вам удобно поговорить?

— Мне неудобно нигде и никогда, но я иду вам навстречу. В семь вечера в… где вы остановились?

— Пока нигде, я только что прибыла.

— Тогда в кондитерской «Ведемаркс», это совсем рядом с площадью, на противоположной от «Макдоналдса» стороне Престгатан. Увидите. Мне так удобно.

— Да, конечно, как я вас узнаю?

— Я вас узнаю сама, там чужие бывают редко. В семь вечера!

И все — гудок отбоя. Берта Палистрем не слишком любезна, но, возможно, у нее есть на то причины.

Фрида поняла для себя две вещи: во‑первых, Берте Палистрем есть что сказать по поводу бывшего мужа, во‑вторых, нужно немедленно расспросить о задании Вангера, пусть подробно расскажет, что там такое.

Немного посидев в машине, чтобы настроиться и постараться забыть, чем занималась в предыдущие дни, Фрида набрала номер Дага.

— Даг, я узнала половину из того, что ты просил, но перед второй половиной хочу узнать у тебя, что именно произошло. Я чувствую себя дурой, не понимая, почему должна расспрашивать об этих людях. Кто такая Эмма Грюттен и почему должна разыскивать доктора, который уже уехал из Эстерсунда в Стокгольм?

— Что ты узнала? — вопросом на вопрос ответил Вангер. Его голос совсем не понравился Фриде, но она сдержалась и подробно пересказала все, что услышала от администратора.

— Прежде чем беседовать с бывшей женой доктора Оберга, я должна знать, кто такая эта Эмма и в чем дело.

— А ты никогда не слышала этого имени?

Фрида на мгновение задумалась, но потом пожала плечами:

— Нет, не слышала. Так что случилось?

Теперь на мгновение задумался Даг…

— Эмма Грюттен убита. И у нас есть подозрение, что это сделал доктор, которого она разыскивала в Стокгольме. Тебе верно сказали, она уехала вслед за хирургом, на столе у которого погиб ее сын, если нашла, то, возможно, пострадала от его рук. Сымитировано ограбление, но ничего не похищено, да и что можно взять у скромной медсестры, вернее, младшего администратора госпиталя?

Он намеренно не стал ничего говорить о воздухе в сонной артерии, о вторых документах Эммы, о часах и даже смерти Маргит Стринберг. Ждал вопроса от Фриды, но та не спросила. Почему, уже знала все сама?

— Фрида, постарайся узнать у супруги…

— Бывшей супруги, — поправила Дага девушка.

— …бывшей супруги, как можно больше об этом докторе. Может, она знает, где он сейчас, или сможет дать координаты тех, с кем сейчас связан. Ты еще не встречалась с Софией Хантер, которая лежала вместе с Эммой в госпитале?

— Пока не нашла, но все данные у меня есть, а что?

— Не ищи… Уже не нужно…

Почему‑то Фрида не поверила бодрому тону Дага. Хотелось просто закричать в трубку:

— Да что там у вас случилось?!

Но девушка вспомнила, что придется давать отчет о том, что случилось у нее самой, и промолчала. Ладно, вернется, все узнает. Что‑то не так с Эммой Грюттен и хирургом Ноелем Обергом. И теперь она твердо знала, что разыщет Софию Хантер, которая живет в Эстерсунде, об этом Фрида уже знала, доброжелательная администратор нашла ей и такие данные, подтвердив, что Эмма Грюттен из Брекке, а ее соседка по палате местная.

Фрида оставила машину на площадке перед госпиталем и отправилась разыскивать Хантер.

София Хантер жила в одном из очаровательных двухэтажных домиков на Библиотексгатан. Такая улица есть в каждом городе? — умилилась Фрида, тем более, больше похожая на деревенскую, чем на городскую. Местная Библиотексгатан разительно отличалась от своей столичной «сестры» отсутствием не только красной ковровой дорожки, но и роскошных витрин. И к лучшему, мысленно заметила девушка, уютно и по‑домашнему.

Хантер дома не оказалось, но соседка уверила Фриду, что София на работе и непременно придет в семь вечера.

— Она ездила в Стокгольм. Это из‑за той женщины, у которой убили ребенка в госпитале, — поделилась «секретом» с приезжей разговорчивая дама.

— Вы уверены, что убили? Бывает, когда операции заканчиваются смертью больного. Не всегда виноват врач, бывает и болезнь…

— Может быть, — смутилась соседка. — Я не знаю.

Хотелось крикнуть, что если не знает, то не стоит и обвинять. Фрида представила, как тяжело было хирургу жить в небольшом городке после случившегося. Понятно, почему он уехал.

Администратор сказала, что внутреннее расследование, которое проводится в случае смерти пациента во время операции, как и вскрытие, никаких неправильных действий хирурга не обнаружило, он все делал верно, у ребенка был один шанс из тысячи, и мать перед операцией об этом предупредили, она рыдала и была готова на все, а когда этот шанс не выпал, обвинила врача.

— К сожалению, так бывает.

Фрида знала, что бывает, ее младший братик умер именно так, родители тоже решили использовать единственный шанс, но спасти мальчика не удалось…

На вопрос, где работает София Хантер, соседка изумленно ответила, что в библиотеке, словно все, кто живет на Библиотексгатан, имеют право работать только там.

Фрида еще не решила для себя, будет ли искать Хантер в библиотеке, но с соседкой поспешила распрощаться и отправилась по Библиотексгатан. Красная ковровая дорожка все же нашлась, но не посреди улицы, поскольку та не была пешеходной, а на тротуаре от Компансгатан до Сторгатан, основательно притоптанная при том, что пешеходы инстинктивно переходили на другую сторону улицы.

Но очарование деревенской улочки быстро рассеялось, Библиотексгатан вовсю старалась казаться если не столичной, то одной из центральных улиц, к Киркагатан она стала «как все», а у здания Ратуши и вовсе ничто не напоминало о двухэтажных деревянных домиках начала улицы. Фрида подумала, что уж в этом Эстерсунд похож на Стокгольм, бродя по улочкам Седермальма с домиками за деревянными крашеными заборами, трудно представить себе совсем недалекий блеск роскошных витрин Норрмальма или Эстермальма.

Она не стала встречаться с Хантер на работе, решив сначала устроиться в отеле и немного привести в порядок внешность и мысли, к тому же сказывалась почти бессонная ночь. Но сначала надо найти ту самую кофейню…

Это действительно оказалось просто, на вопрос о «Макдоналдсе» на площади встречная девушка уверенно ткнула пальцем:

— Там.

Это означало, что «Макдоналдсы» в Эстерсунде не на каждом шагу, как и площади. Площадь тоже старалась походить на столичную Сергель. И «Макдоналдс» действительно был на углу. Одну часть Престгатан ремонтировали, и там проглядывались здания госпиталя, следовательно, к машине можно выйти, не делая большой крюк по набережной, другая часть пешеходная. Пройдя всего один дом, Фрида увидела зеленый навес нужной кондитерской (и чего занавешивать, если еще снег не сошел — как напоминание, что весна все же будет?). Пройдя еще немного, она увидела вывеску отеля «Эмма».

Нашелся и номер, он был двухместным, и Фриде пришлось доплатить, чтобы к ней никого не подселили. Она сомневалась, что не в сезон будут еще постояльцы, однако, предпочла заплатить и не рисковать. Приятная администратор, мило улыбаясь, поинтересовалась, если ли у фру багаж, который требуется доставить с вокзала.

— Я на машине.

— Тогда вы можете оставить ее на нашей платной стоянке.

Приятная, хотя и платная неожиданность только добавила плюсов репутации отеля.

Отель хоть и три звезды, но очень устраивал Фриду, которая к тому же не собиралась проводить в Эстерсунде много времени, максимум завтра утром она покинет уютный городок с красной ковровой дорожкой на тротуаре Библиотексгатан. Вот только встретится с Бертой Палистрем и отправится домой.

Берта Палистрем действительно заметила Фриду сразу, сделала знак, что сейчас подойдет, набрала полный пакет всякой всячины и подошла к сидящей девушке:

— Вы из Стокгольма? Пойдемте.

Ни тебе «здравствуйте», ни «привет». Фрида демонстративно поздоровалась и отправилась следом за не ответившей женщиной.

Берта Палистрем шла по улице, не обращая внимания на Фриду, у той зрело желание просто развернуться и отправиться обратно в кондитерскую. Что она непременно сделала бы, не живи Палистрем совсем рядом с магазином.

Они повернули сразу от кондитерской на другую улицу и через дом нырнули в узкую арку. Небольшой дворик, весьма скромная дверь в подъезд, такая же в квартиру. Только открыв дверь, Берта, наконец, обернулась:

— Проходите. Не бойтесь, там никого нет.

Начавшая злиться Фрида пожала плечами:

— Почему я должна бояться?

— Ну, вы же преступников разыскиваете, по‑вашему, все, кто не сидит в тюрьме, непременно должны туда попасть!

— Это кто вам сказал?

— Сама догадалась. Проходите в кухню, это налево, в комнате беспорядок, извините, не ждала гостей.

В прихожей при этом порядок был идеальный. Фрида машинально отметила единственное нарушение — на ярком календаре все еще дата четырехдневной давности. В кухне каждая мелочь на своем месте и соответствующего цвета.

— Кофе?

— Если это поможет разговору.

Щелкнув кнопкой чайника и поставив на стол пару чашек, сахарницу с коричневым сахаром и большую банку растворимого кофе, хозяйка повернулась к Фриде:

— Снова Ноель и его проблемы?

— Других поводов быть не может? — Фрида уже пожалела, что ввязалась в этот разговор. Вряд ли с этой фурией можно нормально беседовать. Если такой тяжелый характер причина их с Обергом развода, то девушка вполне понимала мужчину, любой долго не выдержит.

— Какой еще? Мой нынешний муж простой рабочий, трудится на буровой, ему преступления совершать некогда…

Фрида с трудом сдержалась, чтобы не съязвить, что преступления необязательно совершаются в свободное от работы время, потом подумала о том, что Берта слишком подчеркнуто говорит о втором муже… А женщина продолжила:

— …в моей жизни был только один человек, заинтересоваться которым может ваша организация.

— Какую организацию вы имеете в виду?

— Вы же из полиции? Марита сказала, что из самого Стокгольма.

— Да, я из полиции. И меня интересует все о Ноеле Оберге, надеялась, что вы подскажете, где его искать в Стокгольме.

— Что, сбежал?

— Не знаю.

— А я думала, вы пришли узнавать, не я ли отправляла ему письма с угрозами или собачье дерьмо в конверте.

— Было и такое?

— Что, угрозы или дерьмо?

— И то и другое.

Вот это да, оказывается, доктору угрожали!

— Наверное, было, если об этом известно местной полиции. Только я не писала писем его любовнице, не грозила утопить его самого в дерьме, не отправляла собачьи экскременты и не разрисовывала его машину ругательствами из баллончика с краской. Мне наплевать на то, где, как и с кем живет мой бывший супруг, понятно?!

— Да, конечно, тем более, я обо всем этом не знала.

Берта замерла:

— А зачем же вы тогда пришли? Я думала, любовница этого… этого мерзавца нажаловалась на меня даже в Стокгольме.

— Давайте по порядку. Вы давно разведены с Ноелем?

Хозяйка квартиры устало опустилась на стул, видно кипела от возмущения весь день, а теперь, выплеснув негатив и обнаружив, что все зря, осталась без сил.

— Три года. Скоро три.

— Меня не интересуют причины развода, не мое дело. — Берта фыркнула, что явно означало возмущенное согласие. Фрида сделала вид, что не заметила ее реакцию. — Но вы сказали, что Ноелю Обергу угрожали в письмах и делали разные гадости?

— Да, но можете поверить, что я к этому не имею ни малейшего отношения. Его кикимора обвиняет меня, и когда‑нибудь я просто привлеку ее к ответственности за клевету!

— Кто она и где вас обвиняла?

— Да везде! — Женщина снова была готова сорваться, видно допекло. — Можете узнать в полиции, сколько она написала заявлений! Мне осточертели проверки, выпытывания, расспросы. Я не шантажировала бывшего мужа, не делала ему и его любовнице гадости, я вообще не вспоминала бы об их существовании, если бы они сами не напоминали. А теперь вынуждена уезжать, чтобы прекратился этот кошмар.

— Но если вы не виновны, напишите встречное заявление.

— Я и так стала посмешищем всего города, пальцем не тычут только младенцы, если обвинить любовницу бывшего мужа… Здесь не Стокгольм, здесь с пониманием относятся к шалостям мужчин и куда менее чутко к женщинам.

Фрида подумала, что Берта преувеличивает, в ней говорит обида, но вслух свои соображения высказывать не стала. Если честно, то ее мало волновала репутация Палистрем, куда больше то, кто угрожал бывшему мужу Берты и куда тот девался.

Ответ был односложным:

— Уехал в Стокгольм. Считается, что из‑за угроз. Винят меня, а должны бы других.

— Кого других?

Мгновенно створка приоткрывшейся раковины захлопнулась, лицо Берты Палистрем стало непроницаемым, она с деланым безразличием пожала плечами:

— Не знаю, спросите в полиции. Кофе с молоком? Сахар?

— Нет, спасибо, я пойду, возможно, еще успею сделать кое‑какие дела перед отъездом.

Разговор ничего не дал, кроме разве уверенности, что кто‑то очень глупо доставал Ноеля Оберга и его подругу.

Фрида проворчала:

— Сказала бы сразу, что лучше сходить в полицию, не пришлось бы терять полдня.

Набрала номер Дага:

— Даг, тут некоторые странности. Нашему доктору кто‑то угрожал, забрасывая собачьим дерьмом.

— Что?! Чем?

— Присылали по почте такие подарки, если верить, конечно, его бывшей супруге. Нам точно нужен этот доктор? Он перебрался в Стокгольм. Зовут Ноель Оберг.

— Задержись еще на день, разузнай там в полиции все, что можно, и возвращайся завтрашним ночным экспрессом. Послезавтра на работу можешь опоздать. Если, конечно, не случится чего‑то особенного.

Вангер даже себе не сознался, что просто оттягивает минуту, когда придется спрашивать Фриду о ее часах и том, где она провела целых три дня.

Фрида решила не встречаться с Софией Хантер, пока не узнает в полиции, в чем там дело.

Уже через час поняла, что правильно сделала. Полицейский, занимавшийся этой склокой, высокий худой инспектор выглядел так, словно ему до смерти надоела вся мерзость мира. Неудивительно, Фриде тоже, но к чему смотреть полупрезрительно на всех вокруг? И о письмах с угрозами в адрес Ноеля Оберга он говорил тоже с презрением:

— Глупость все это. Ну, обидел кого‑то из пациентов, прислали они ему собачье дерьмо в пакетике, что же из‑за этого дело заводить?

— Он сам жаловался?

— Он? Нет. Его подруга жаловалась, она считала, что это бывшая жена доктора с ума сходит, но доказательств не было, жалобу забрали, дело закрыто.

— Кто забрал жалобу?

— Кто и подавал — Марита Андерссон.

Что‑то Фриде напомнило это имя.

— Кто такая эта Марита Андерссон и где она работает?

— Я же сказал: подруга Оберга, теперь уже бывшая, потому что он и от нее, похоже, сбежал.

— Где она работает? — вынуждена была повторить вопрос Фрида, потому что инспектор явно не собирался продолжать рассказ.

— В госпитале. Администратором, кажется.

Да, на бейдже словоохотливой администратора красовалась фамилия Андерссон, имя Фрида не прочитала… Так вот на кого променял чистюлю Берту Ноель Оберг. Впрочем, Фриде все равно. Дело о письмах было закрыто и отправлено в архив, но презрительный инспектор подсуетился и все же выдал Фриде тощую папку с фотокопиями писем и двумя заявлениями — одно о преследовании, второе с отказом от первого. Ничего о личности самого Оберга там не было. В письмах глупость и гадость, хотя, конечно, экскрементов не было, но судя по тексту, они вполне возможны.

Фрида обратила внимание на завитушки в конце каждого предложения, словно писавший текст человек не мог решиться поставить точку.

Поблагодарила и отправилась забирать свои вещи из отеля. Хватит с нее, сейчас только сходит в библиотеку, чтобы повстречаться с Софией Хантер, как настойчиво просил Вангер, и домой.

В библиотеке Фриду ждала неожиданность: София Хантер там не работала! Поморщившись при мысли о том, что придется узнавать место работы свидетельницы стокгольмского преступления в полиции, а значит, объяснять кое‑какие детали, Фрида собралась уже уходить, как пожилая библиотекарь вспомнила:

— А, может, она в университетской библиотеке?

— Где? — Фрида напрочь забыла, что в Эстерсунде Университет Центральной Швеции.

Так и есть, София Хантер трудилась именно там. Почему бы это не узнать Вангеру и не сообщить Фриде? Они же наверняка записывали все координаты свидетельницы, не только ее адрес. И почему Даг солгал, сказав, что София в Стокгольме, когда та на работе?

Женщина явно нервничала, она теребила в руках формуляр, который только что заполнила.

— Я больше ничего не знаю… Все, что видела, рассказала вашему инспектору…

— Меня не интересует Стокгольм. Расскажите, о Эстерсунде и… — не договорив, замерла при виде неуверенных завитков в конце предложения в формуляре, потом вскинула глаза на Софию Хантер и довольно жестко потребовала: — …и письмах с угрозами доктору Обергу.

У Хантер началась почти истерика, во всяком случае, потока ее слез вполне хватило бы на большую лужу.

Поморщившись, Фрида добавила свой чистый платок к ее, мгновенно ставшему мокрым, и попросила уже мягче:

— Никто вас ни в чем не обвиняет, я просто хочу понять, почему Оберг уехал из Эстерсунда, и найти его в Стокгольме.

— Вы думаете, это он убил Эмму? Нет, ему было все равно… Мы просто хотели его испугать, чтобы совесть замучила.

— Где он работает в Стокгольме, знаете?

Женщина кивнула, низко опущенной головой:

— В Софийской больнице. Он не виноват… Это не он убил Эмму.

— Почему вы в этом уверены?

— Он…

— Ну?! — когда Фриде надоедала недосказанность свидетелей, в голосе появлялся металл. Обычно это срабатывало даже на самых непробиваемых собеседниках, а уж Хантер и вовсе перепугалась.

— Доктор не мог убить Эмму, он в ту ночь дежурил.

Конечно, Фрида ничего не понимала в том, что слышала, но на всякий случай так же жестко уточнила:

— Почему вы не сказали этого в полиции в Стокгольме?

— Я боялась, что доктор расскажет о фотографиях…

— Что за фотографии?

— Там… там мы с Эммой занимались любовью с Ноелем и…

Вот это «и» заставило Фриду вытаращить глаза. Неужели втроем?..

Хантер, видно, поняла невысказанный вопрос, опустила голову, затеребила платочек в руках:

— Понимаете… если кто‑то узнает в Эстерсунде… здесь много молодежи, и они занимаются этим… — женщина зачастила, было понятно, что она не раз проговаривала это оправдание мысленно, а теперь торопилась повторить вслух, пока не остановили. — Но студенты это одно, а нас подняли бы на смех. Эмма уехала в Стокгольм, я тоже хотела.

— Где эти фотографии?

— Я взяла только свои! Только те, на которых есть я тоже.

— Нужно было сказать об этом в Стокгольме.

— Нет! Эмма была мертва, когда я пришла, я нашла свои фото и позвонила в полицию. Они заставили бы меня показать и мои.

— Чем еще вы занимались с доктором?

Конечно, любая нормальная фыркнула бы в ответ, но эта испуганно выложила:

— БДСМ.

— Чем?!

— Ноель нас… пристегнув к кровати наручниками.

Господи, сказать этой курице, что наручниками сейчас не пристегивают разве что в детском саду?

Фрида почувствовала, что с нее хватит. Если какие‑то вопросы появятся, она лучше приедет еще раз.

Хантер забеспокоилась:

— Вы никому не расскажете? Пожалуйста… Я скоро тоже уезжаю в Стокгольм, не хочу, чтобы здесь кто‑то узнал.

— Не скажу…

Фрида знала одно: лично она не скажет, потому что сюда больше ни ногой. Эстерсунд очаровательный город и живут в нем нормальные люди, наверное, но в любом городе можно найти вот таких куриц, встреча с одной способна испортить впечатление от многих.

На перекрестке компания явно студенческая что‑то активно обсуждала. Парень с девушкой целовались так, что казалось, их не сможет оторвать друг от дружки даже какой‑нибудь смерч. Вот он, нормальный Эстерсунд, а не София Хантер…

Уезжала из города в отвратительном настроении. Вангер на ее звонок ответил как‑то скомканно:

— Возвращайся. Завтра увидимся.

Попыталась рассказать, что узнала — отговорился занятостью.

Она выехала из Эстерсунда, решив даже пообедать по пути. Настроение было паршивым, словно ее водили кругами с завязанными глазами или намеренно держали подальше от Стокгольма. Все, о чем она расспрашивала в Эстерсунде, можно было легко узнать у Софии Хантер в Стокгольме.

Решив задать трепку Вангеру, она гнала машину, чтобы успеть хоть немного поспать до начала завтрашнего рабочего дня. Предстояло полтысячи километров пути, но на сей раз Фрида не была намерена ночевать где‑то, как сделала это по дороге в Эстерсунд. В Стокгольме что‑то не так, она должна быть там как можно скорее.

Может, Вангеру стало известно, где она была во время своего отсутствия на работе? Так бы и спросил. Конечно, ей совсем не хотелось рассказывать, но если дело в этом, то Фрида готова, ничего преступного в поездке следователя в Эстерокерскую тюрьму нет. Туда вообще может приехать любой, имеющий отношение к заключенным. Зачем ездила? Ну, потребуют — расскажет…

Пятьсот километров пути в среднем по семьдесят километров в час (на трассе можно двигаться быстрее, но придется останавливаться и для заправки, и для того, чтобы передохнуть и выпить кофе) — это семь часов. Даже с остановками, выехав около двух, Фрида рассчитывала ночью быть в Стокгольме, немного поспать и утром выйти на работу.

Мелькали огни населенных пунктов, которые проезжала, не останавливаясь, но на въезде в Сундсваль, увидев справа кафе быстрого питания «Сибилла», решила свернуть, чтобы купить себе еды на дорогу. Долго не могла выбрать, хотя меню оказалось вполне приличным, но Фрида не жаловала фаст фуды и не видела разницы между «Pepper Cheese Bacon Meal» и «Super Cheese Bacon Meal», а потому махнула рукой:

— Все равно.

Девушка за стойкой пожала плечами и выдала «Super».

Фрида попыталась таскать картошку фри прямо на ходу, но быстро поняла, что это рискованно, и остановилась, едва покинув гостеприимный Сундсваль.

— Могла же спокойно поесть в кафе!

Однако еда не выходя из машины на обочине дороги показалась вкуснее, чем в кафе за столиком.

Дальше до Стокгольма останавливалась еще дважды — заправляла машину, разминала затекшие конечности, пила кофе и… покупала все тот же картофель фри.

— Так можно стать фанаткой фаст фуда, виноват в этом будет Вангер!

— Бритт… Бритт, ты где?

Подруга явно куда‑то слиняла. Где это она? Почему‑то стало тревожно…

Убедившись, что куртки Бритт нет на вешалке, я позвонила. Подруга ответила не сразу, причем явно задыхалась.

— Линн… Что‑то случилось?

Она что решила бегать? Так кто это делает вечером?

— Нет, ничего. Ты где?

— Я?.. Так… скоро буду… Не беспокойся, все в порядке… скоро приеду…

Мне совсем не понравился ее тон. Неужели Том прилетел, и я вторглась в их личную жизнь в самый неподходящий момент? Представляю, как отвечала бы я, позвони Бритт, когда я сидела верхом на Ларсе! Стало смешно, но тревожное чувство не отпускало.

И вдруг я увидела визитку Хильды, наверняка выпавшую из кармана или сумки Бритт.

Вот она где! Воспользовалась тем, что меня нет дома, и отправилась к Хильде учиться владеть плетью? Бэдээсэмщица несчастная! И ведь не возразишь, немедленно поинтересуется, почему мне можно, а ей нельзя.

Только бы не попала в беду…

Зачем она полезла к Хильде — ясно, не Ларса же просить отхлестать ее флоггером, но мне с каждой минутой все меньше нравилось это знакомство и это общение. Что‑то в Хильде есть двойственное, какое‑то нехорошее нутро. Внешне она общительная толстуха, свой парень, и роль госпожи ей тоже хорошо удавалась, но было еще что‑то, что заставляло усомниться, что я знаю все подводные камни, все стороны характера Хильды.

Я знаю, что она способна предать, испытала на собственной шкуре, когда Хильда отвела меня к Маргит, прекрасно понимая, к чему такая встреча может привести.

Может, она сама не знала, чем занимается Маргит?

И вдруг меня обожгло понимание: Хильда не могла не знать, иначе не сбежала бы. Но если она знала, значит, и о банде знала?

Рука невольно нащупала телефон. Нужно позвонить инспектору Дагу Вангеру, который занимался этим делом. Нет, этому надутому индюку мне звонить совсем не хотелось. Может, Ларсу сказать? И Ларсу не хотелось, но совсем по другому поводу. Я не могу впускать в наши с ним отношения никакие дела или воспоминания о банде, не должна этого делать.

У нас все только начало налаживаться, это хрупкое состояние так легко разрушить одним‑единственным неосторожным шагом, движением… Ларс и так оказался свидетелем двух моих приступов паники, нельзя, чтобы он думал, что я зациклилась на том кошмаре.

Может, вообще плюнуть на все, это дело полиции, пусть сами ищут Хозяина.

Эта мысль заставила замереть, сдерживая дыхание. Нет, никакого покоя не будет, пока эта тварь на свободе. Как я могла забыть о том, что главарь банды избежал наказания?!

Но Вангеру я звонить не буду, есть еще Фрида Волер.

Фрида ответила сразу, но сообщила, что она в Эстерсунде по работе.

— Линн, позвони Вангеру, если есть какие‑то соображения.

Пришлось последовать ее совету. Причем делать это нужно срочно, пока не вернулась Бритт, иначе ненужной активности подруги не избежать.

Даг Вангер моему звонку удивился:

— Я допрашивал Хильду Шеквист, она клялась, что не подозревала о существовании банды.

— Это неправда, она что‑то скрывает.

— Если это так, держитесь от Шеквист подальше. Это все, что я могу вам посоветовать.

Очень хотелось нагрубить в ответ, но я сделала над собой усилие и сдержалась. Ради дела я готова вынести даже общение с Дагом Вангером.

— Даг, я подумала, что… если Хозяину была нужна именно я, то, возможно, он не потерял этот интерес. Может, его можно… как бы это объяснить… выманить на меня, что ли?

— Хотите стать приманкой? Вы хоть понимаете, насколько это опасно?

И все же мне показалось, что Вангера заинтересовало мое предложение. Конечно, он не имеет права соглашаться вот так сразу, потому что это рискованно, но в голосе зазвучали нотки заинтересованности. Чтобы подбодрить, я с воодушевлением добавила:

— Мне посоветовала позвонить вам ваша напарница Фрида Волер…

— Не предпринимайте никаких шагов сами, слышите меня?!

Что‑то изменилось после моей фразы о Фриде, причем изменилось резко. Вангер стал разговаривать совсем иным тоном, вернее, перестал разговаривать совсем, тон нетерпимый, приказной и почти на грани хамства. Что это с ним? Неужели у инспекторов тоже есть между собой конкуренция? Мне казалось, что они хорошие напарники…

Долго думать не пришлось, вернулась Бритт. С ней явно было что‑то не так, казалось, что она сильно устала.

— Где ты была?

— Так… погуляла…

— У Хильды?

— Да, а что?

— Я же просила тебя не связываться с ней.

— Мы просто поболтали.

В это «просто» я не поверила, потому что, неловко повернувшись, Бритт поморщилась как от боли. Неужели Хильда все же показала работу плети на ее спине?!

— Она тебя отхлестала плетью?

— Немного, — не смогла соврать Бритт.

— Иди к себе и ложись на живот. Сейчас я посмотрю…

Так и есть, на спине пусть не рубцы, но кожа основательно посечена. А у нас ничего в аптечке… На такие раны пластырь не наложишь… Чем же смазывал мои пострадавшие места Ларс? Конечно, у меня никогда не бывала рассечена кожа, но все же.

Сначала холод… Я принесла лед и, завернув в салфетку, приложила к спине подруги. Измученную и несчастную Бритт даже ругать не хотелось.

Но больше у меня ничего не нашлось. Пришлось звонить Ларсу:

— Что ты прикладывал к моей коже, когда порол?

— Что?! Чем вы там занимаетесь? Сейчас приеду.

Он примчался быстро, в квартиру почти влетел, увидев меня, на мгновение замер, потом коротко выдохнул:

— Что?

Я поняла, как сильно Ларс переживал за меня, сердце захлестнула теплая волна…

Но подругу надо спасать, кивнула на ее комнату:

— Бритт…

Следующие четверть часа Ларс выхаживал спину новоявленной бэдээсэмщицы. Он ни слова не сказал ни мне, ни Бритт, пока смазывал ее спину, накладывал какие‑то примочки… Мы с Бритт тоже молчали, понимая, что это затишье перед грозой.

— Полежи так хотя бы немного. Потом наденешь футболку. — И мне: — Иди сюда.

Я прекрасно понимала, что последует. Так и есть:

— Кто надоумил тебя взять плеть в руки?! Ты забыла, каково это — побывать под плеткой?! Но я порол тебя флоггером, а не плетью, Линн, к тому же, у меня рука поставлена. Ты могла вообще оставить ее без кожи на спине или со шрамами.

Меня прорвало:

— Я! Никогда! Не брала! В руки плеть!

— А кто, Том?

По бешеному взгляду Ларса было понятно, что Тому простым внушением было бы не обойтись, видно, Ларс внушал ему правила безопасности.

— Хильда.

— Что?! Что ты сказала?

— Бритт была у Хильды.

— Как ты могла допустить, чтобы она связалась с Хильдой?

Пришлось рассказать о встрече у кафе и визитке.

— Не смей отпускать ее к Хильде. Это добром не кончится.

Интересно, как он себе это представляет?

— Как я могу это сделать? Когда я вернулась от тебя, Бритт дома не было, явилась недавно вот в таком виде…

Он только вздохнул и отправился в комнату подруги. Так… Бритт предстояла выволочка. Ничего, пусть прочувствует, я ее предупреждала.

О чем говорил с Бритт Ларс, я могла только подозревать, но, выйдя от нее, Ларс принялся внушать мне:

— Линн, во‑первых, надо было сказать мне, что вас обхаживает Хильда. Во‑вторых, ты обязана сделать все, чтобы Бритт к Хильде не приближалась.

— Ты Хильду в чем‑то подозреваешь?

— Фактов нет, вернее, он только один: именно Хильда свела тебя с Маргит.

— Но она действительно могла не знать, чем Маргит занимается, а Леннарта Хильда не любит и даже побаивается.

— Лучше бы меня боялась. Позвони Хильде и скажи, что я запретил вам с ней общаться. И не пускай к ней Бритт. Добром эта дружба не закончится.

— Но Бритт не маленький ребенок. Какое право я имею ей запрещать? К тому же банды больше не существует…

— При чем здесь банда? Ты видела спину Бритт? Ее отходили плетью. Не флоггером, не паддлом, а плетью. Она просто изуродует Бритт, внушая, что так и нужно. К тому же, если уж порешь, нужно приводить в порядок спину боттома, а не отпускать домой, только вытерев кровь. Ты понимаешь, что могло с ней быть, не окажись ты сегодня дома?

Я глупейшим образом переспросила:

— Что?

— Получить заражение очень просто, к тому же у Бритт температура. Я посижу с ней до утра, но запомни: если ты допустишь еще контакты Бритт с Хильдой, виновата в проблемах подруги будешь ты.

— Ларс, но она просто не скажет мне, куда отправится, пока я на занятиях. Бритт скроет от меня, где будет. Один выход: приковать ее к себе.

— Как и ты от меня, — вздохнул он. — Теперь ты понимаешь мое желание приковать тебя?

Я сделала вид, что обиделась, но вообще‑то Ларс прав.

— У вас с Бритт особый талант — лезть с головой туда, где головы можно лишиться. Пожалуйста, придержи Бритт, если она пострадает, ты себе этого не простишь. Я тоже.

Легко сказать, но как можно придержать мою неистовую подругу?

Уличные фонари в тумане были больше похожи на медуз, чем на устройства для освещения улиц. Такое бывает — туман лег на весь город, укрыл его, укутал, спрятал… Только вот от кого или чего?

И озеро Меларен спряталось, и паромы, и мосты… Проползла мысль, что завтра будет хорошая погода, что скоро ночи сократятся до минимума, а дни удлинятся… А потом зацветет сакура в парках и половина Стокгольма оденется в нежно‑розовый цвет опадающих лепестков…

Но Вангер вернул себя на землю: до цветения сакуры еще далеко, а вот до выговора начальства рукой подать. Нет, Бергман ничего выговаривать не станет, он прекрасно понимает, что все работают на пределе, но гора трупов от этого меньше не становится, напротив, растет с угрожающей для их и без того нелегкой жизни скоростью.

Будь его воля, Вангер эти убийства одних бандитов другими и расследовать не стал бы, пусть уничтожают друг друга — чем меньше останется, тем легче дышать. Но даже бандиты являются гражданами со всеми правами, следовательно, убийство каждого из них должно быть расследовано по всем правилам и со всевозможной тщательностью, убийца найден и наказан, даже если тянет его поощрить.

При мысли о поощрении убийцы преступников у Дага свело желудок. Как бы он ни оттягивал, но признать, что это Фрида отключила аппаратуру у Маргит, придется. Больше некому. В палате у убитой нашли часы Фриды, а охранник твердо заявил, что женщина, побывавшая у Маргит последней, была следователем с фамилией Волер. Почему запомнил? Да потому что у него теща Волер. Разве такое забудешь?

Вангер рассеянно согласился, что фамилию тещи забыть невозможно.

Эта Маргит столько натворила, что Вангер и сам был готов отключить ей что‑нибудь, но как Фрида могла так поступить? И все же главное другое — зачем? Ответ на страшный вопрос вместе с обманом Фриды, утверждающей, что она в Эстерсунде, в то время как находилась рядом со Стокгольмом, наводил на нехорошие подозрения. А неприятности, преследовавшие группу все время расследования убийств и деятельности банды, снимавшей снафф‑видео, и вовсе приводили к выводу о существовании крота в их отделе, больше того, прямо среди них. Них троих — Бергмана, Фриды и самого Вангера.

Вот это было самое ужасное: все подробности операции знали трое — Бергман, Вангер и Фрида Волер. Провал одной операции мог быть случайным, но когда стало понятно, что преступники знают о каждом их шаге, Бергман предпринял серьезные попытки выявить крота. Разным сотрудникам подбрасывали разную информацию, пытаясь выявить, какая сработает. Кабинеты проверили на наличие жучков, стали встречаться вне управления, чтобы обсуждать вопросы тайно. Не помогало ничего, преступники по‑прежнему знали почти все.

Часы Фриды и ее более чем странное поведение в последние дни наводили на страшные подозрения. Ее отец погиб при задержании на первом деле самого Вангера, от рук создания с ангельскими глазами. Теперь это создание отбывало срок, а Фрида, закончив академию, пришла работать в отдел Бергмана. Кому она собиралась мстить?

От мрачных мыслей по поводу последних неудач и мести Вангера оторвал Мартин:

— Даг, вот список от дорожников. Здесь имена всех, чьи машины мы записали.

— Угу… — Вангер сделал вид, что изучает записи камер на входе в Южный госпиталь.

— И вот результаты экспертизы по отпечаткам из квартиры — совпадений нет, хотя сами отпечатки нашлись на внешней ручке двери.

— Там мог наследить кто угодно.

— А волос, который Агнесс нашла в квартире и сказала, что он не мужской и не женский, оказался от парика. Правильно, он конский.

Вангер взял список владельцев автомашин, замеченных в районе квартиры Эммы Грюттен. Пробежал по диагонали, но тут же вернулся почти к началу, внимательно перечитал еще раз:

— Юханссон?! Что такое «М»? «Л», наверное? Есть такой — Ларс Юханссон, примечательная птица.

Мартин подсел поближе:

— Что ты там увидел?

— Нет, постой, у Ларса Юханссона «Вольво», я сам в ней ездил, а здесь «Мерседес». Кто же ездит на «Мерседесе»? Найди‑ка мне полное имя этого Юханссона.

Янссон пощелкал клавишами, повернул ноутбук к Вангеру:

— Вот, Мартин Юханссон, проживает…

Вангер замотал головой:

— Ничего не понимаю, это же адрес Ларса Юханссона. Ну‑ка, давай разбираться. Таких совпадений не бывает…

Через час они уже знали, что машина действительно принадлежит Мартину Юханссону, а его квартира этажом ниже квартиры его двоюродного брата Ларса Юханссона. А еще, что Мартин трансвестит, то есть большой любитель наряжаться в женское платье…

Вангер бормотал:

— Пудра говоришь, парик говоришь?..

Мартин уже понял ход его мыслей.

— Даг, но пока у нас нет оснований обвинять человека только из‑за того, что его машина ездила по тому району, а он сам любит крем‑пудру.

— Мы обвинять не будем, но покопать стоит основательно.

В деле об убийстве Эммы Грюттен появилась хоть какая‑то зацепка. А вот с Маргит Стринберг, убийцы в свою очередь убитой в госпитале, зацепок никаких. Если не считать часов Фриды.

Вспомнив об этой улике, Вангер едва не схватился за голову: Фрида же вернулась из Эстерсунда и утром придет на работу, но он совершенно не готов ни к разговору с девушкой, ни к вопросам. Фриде нельзя появляться в управлении!

Почти в панике он решился на поступок, который при здравом размышлении счел бы дурацким: посреди ночи позвонил Фриде с сообщением, что приходить в управление не стоит, а нужно сразу заняться поисками, только осторожными, доктора Ноеля Оберга и проследить за ним несколько дней.

— Фрида, он не должен ни о чем догадаться. Ты сможешь познакомиться с Обергом и очаровать его?

— Зачем, Даг?! Там нет ничего серьезного, угрозы доктору посылала уже знакомая тебе София Хантер. Угрозы идиотские, вроде обещания утопить его в нечистотах или проклятий его любовнице. Причем у меня осталось ощущение, что за Ноеля Оберга буквально боролись несколько женщин города, и каждая считала другую мерзавкой, завладевшей им обманом, мечтала отомстить и, будучи «не при Оберге», всячески осложняла ему жизнь.

Фриде действительно показалось, что Оберг сбежал из Эстерсунда вовсе не из‑за неудачной операции, а потому что его достали женщины. К чему продолжать кошмар и в Стокгольме?

Но Вангер почему‑то настаивал:

— У него были мотив и возможность. К тому же Эмма Грюттен угрожала ему самому.

— Хорошо. Как долго за ним следить и обязательно ли личное знакомство?

— Как получится, но желательно.

— Даг, что у вас там творится?

Он ответил вопросом на вопрос:

— А у тебя?

Фрида поспешно распрощалась. Скажи она: «Ничего» или просто огрызнись, Даг вернул бы ее часы в стол под бумаги и все, но Фрида торопилась прекратить разговор, что подтверждало их с Микаэлем Бергманом худшие подозрения. На душе было гадко, и мучила совесть.

С утра Фрида отправилась в Софийский госпиталь, на ходу пытаясь придумать повод для знакомства с доктором Ноелем Обергом.

Ей было не по себе. Вангер никогда не разговаривал вот так — наспех и почти резко. Что если они узнали, где она была в эти дни, не считая Эстерсунда, конечно? Фрида приуныла, потому что оправдания ей не было и прежде всего из‑за того, что солгала коллегам и друзьям. Бергман умный начальник, хорошо понимающий, что его люди не будут просто так отлынивать от работы и совершать задевающие честь мундира поступки. Может, лучше рассказать самой? Они поймут и простят. Даже если не простят, на душе полегчает, а это важно.

Для себя Фрида решила, что, как только закончит слежку, сразу повинится перед коллегами, а там — будь что будет. Она понимала, что ее пожурят, может, даже для вида подуются, но простят.

Вангер требовал проследить за доктором, словно был уверен в его виновности. Фрида сумела выжать не из Дага, но из Дина Марклунда подробности дела об убийстве Эммы Грюттен, но ни капли не верила, что Оберг мог это сделать. Все, что она слышала о Ноеле Оберге в Эстерсунде, просто кричало о том, что он ловелас, даже бабник, дамский угодник и любимец, но только не убийца.

Настроение хуже некуда. Иногда Фрида ненавидела свою работу, вернее, один ее аспект — необходимость подозревать почти всех вокруг, не верить ни единому слову, все проверять и перепроверять, в каждом видеть потенциального пусть не преступника, но вруна.

— Ненавижу это дело!.. — пробормотала она, паркуясь на стоянке Софийского госпиталя.

Она не собиралась начинать со знакомства, решив просто выяснить график работы доктора Оберга, но так, чтобы никто не догадался, кем в действительности она интересуется. Получилось на удивление просто, администратор открыла ей график по первому требованию:

— У нас нет нарушений.

— Я не сомневаюсь, но обязана, знаете ли… Вы можете просто скинуть его на мою флешку?

— За этот месяц?

— Да, это всего лишь пустая формальность, вложу распечатку в папку и забуду.

Девушка выполнила просьбу быстро, еще полминуты, и у Фриды имелся график, кстати, подтверждавший, что Ноель Оберг в тот вечер дежурил.

— Этот график не нарушается?

— Если что‑то изменилось, это отражено вот здесь, — администратор ткнула пальцем в крайнюю правую графу. Но и там ничего в строчке доктора Оберга не было. Несомненно, он дежурил в положенное время.

— А вот список проведенных за этот месяц плановых и внеплановых, то есть срочных операций. Все пациенты живы, большинство даже уже покинули госпиталь.

Это было замечательно! Зачем отправлять ее в Эстерсунд, если можно выяснить, что Оберг сделал две операции за ночь, следовательно, быть в квартире Эммы Грюттен физически не мог!

Вырулив со стоянки госпиталя, она позвонила Дину:

— Скажи, а проверить его алиби, поинтересовавшись графиком работы, вы не могли? Ноель Оберг в это время стоял у операционного стола. Кстати, пациенты живы, у него вообще крайне мало смертей по время операций, чтоб вы знали!

Выпалила все это разом и изумилась, услышав ответ Дина:

— Мы знали. У меня есть график дежурств и в алиби Оберга никто не сомневался… У нас совсем другой подозреваемый.

Фрида не удержалась и растерянно пробормотала:

— Зачем тогда Даг отправил меня следить за Обергом?

— Вот этого я не знаю, спроси Вангера.

Нужно все прояснить, пусть узнают правду, пусть скажут, что думают, пусть даже выгонят, но не держат вот так — дурой на расстоянии.

Фрида решительно повернула на Оденгатан. Лучше один раз покаяться, чем прятать голову в песок, как страус. Однако уже к Санкт‑Эриксгатан ее уверенность начала таять, а на Флеминггатан и вовсе испарилась, как лужа после дождя на солнышке. Но девушка заставила себя довести дело до конца.

Вангер мрачно кивнул ей, также мрачно выслушал отчет о Ноеле Оберге и вопрос:

— Даг, зачем нужно за ним следить и с ним знакомиться?

Ответил вопросом на вопрос:

— Фрида, где твои часы?

— Часы? Потеряла где‑то, не помню…

— Пойдем, Бергман хотел видеть.

Он шел впереди, не оглядываясь, а Фрида с недоумением ловила на себе странные взгляды сотрудников. Кто‑то смотрел с любопытством, кто‑то с недоумением, а некоторые и вовсе с презрением, словно она провинилась. Эти взгляды заметил и Даг, он резко обернулся, но все, кто оказался рядом, немедленно уткнулись в свои бумаги, изобразили живейшую беседу меж собой, в общем, делали вид, что о существовании Фриды и Вангера просто не подозревали.

— Даг, что тут у вас происходит, черт возьми?!

Тот вместо ответа пропустил ее вперед в кабинет Бергмана и поинтересовался у его секретаря Урсулы:

— Откуда весь отдел знает?

Та лишь пожала плечами.

— Что знает, Даг? — Фрида чувствовала, что пол уходит у нее из‑под ног. Хорошо, что Бергман, такой же хмурый, как и Вангер, жестом предложил сесть.

— Да в чем я провинилась?!

— Это твои часы, Фрида?

На стол легли отцовские часы.

— Да.

— Где ты их оставила?

— Не помню…

— Фрида, где ты была в те дни, когда отсутствовала на работе? Ты была в Южном госпитале?

— Да, была, — Фрида поняла, что скрывать бесполезно.

— В тот день, когда убили Маргит Стринберг?

— Маргит убита?!

— Ты оставила эти часы там.

Девушка чуть задумалась, пожала плечами:

— Там? Нет, кажется, где‑то раньше… Нет, раньше.

— Фрида, обо всех деталях операции знали только трое: мы с Дагом и ты, — Бергман старательно наводил и без того идеальный порядок на столе, что‑то перекладывая, только чтобы не смотреть ей в лицо. А та растерянно переводила взгляд с него на Вангера, вдруг заинтересовавшегося висевшим на стене уже лет пять эстампом. Но интерес к художественному произведению не мешал ему все слышать, это было понятно даже при беглом взгляде на инспектора.

— Вы?.. Вы хотите сказать, что я…

Уже не просто пол ушел из‑под ног, но и крыша управления рухнула, у Фриды перед глазами все поплыло.

— К тому же твои часы, именные, заметь, нашли в палате у убитой обвиняемой, которая могла многое выдать… Где ты была все эти дни, ты объяснить не можешь… Я не знаю причин такого поступка и самое большее, что могу сделать в память о твоем отце — предложить тебе срочно уволиться самой, чтобы мне не пришлось проводить внутреннее расследование.

Слова падали тяжелые, словно камни, они рушили само мироздание… У Фриды крутилась одна мысль: вот почему все так смотрели…

Но потом все захлестнула волна жгучей обиды, горло перехватило, а в висках запульсировала кровь, точно удары молота по наковальне: бух, бух, бух…

Еще сама не понимая, что делает, она протянула руку, взяла чистый лист и быстро‑быстро, как только могла, написала то, что предлагал Бергман. Микаэль, наконец, смог посмотреть на девушку, повернулся к ней и Вангер. Переглянулись между собой. Оба понимали, что разговор будет очень тяжелым, но вот такого не ожидали — Фрида не произнесла ни слова в свое оправдание, ничего не объяснила, она просто согласилась уволиться. Так плохо ни Бергману, ни Вангеру в жизни еще не было. Хотелось сжать кулаки и грохнуть ими по столу изо всех сил! Только не Фрида!

— Фрида, ты можешь объяснить, откуда в больнице твои часы и где ты была три дня?

Девушка протянула Бергману лист:

— Подпишите.

Тот молча подмахнул и вернул.

Она вышла из‑за стола прямая, как струна, до предела натянутая струна, у двери остановилась и усмехнулась:

— Я не помню, где потеряла часы, но не в госпитале, там их уже не было. В госпиталь приходила не к Маргит, а к Ловисе Седерстрем по ее просьбе, она умирает. А потом по ее просьбе отвозила кое‑что в Эстерокерскую тюрьму.

— Ловиса Седерстрем — та, что убила твоего отца?!

— Да. Она тоже в Южном госпитале, Микаэль. Она попросила, я приехала. В Эстерокерской тюрьме у нее отец, я возила весточку. И я не крот, Микаэль.

Прежде чем они успели что‑то сказать, Фрида вышла вон.

Она не помнила, как дошла до инспектора, занимающегося кадрами, взгляды окружающих стали не просто любопытными, казалось, все забыли о работе, пытаясь догадаться, чем закончился разговор в кабинете Бергмана. В голове крутился вопрос: где она потеряла часы и как те попали в палату к Маргит? То, что ее подставили, сомнений не вызывало, душила горечь, что Бергман и Вангер поверили. Не сказала, где была в эти дни? Но можно бы узнать, даже отругать за то, что передавала что‑то от одного преступника другому, но не предлагать же сразу увольняться!

Фрида вдруг сообразила, что главное для Микаэля и Дага — они считают ее кротом!

Как во сне, Фрида сдала документы, ключ от сейфа, все пароли… Агнетта, принимавшая все это добро, смотрела сочувственно, она не верила, что Фрида в чем‑то провинилась. Не одна она, многие думали так же: только не Фрида.

А девушка не замечала ни сочувствующих, ни любопытных взглядов. Среди всего происходившего кошмара ее не отпускала мысль о кроте. Подставили… Кто? Тот, кому нужно было отвести от себя подозрения…

Зазвонил телефон, Фрида машинально нажала соединение и так же машинально ответила:

— Инспектор Волер…

— Фрида, вернись, я отзываю свою подпись, нужно поговорить.

— Я все оформила, Микаэль.

И вдруг ее обожгло! «Только мы трое знали детали операции…» Трое…

Бросив в трубку: «Сейчас буду», Фрида почти бегом направилась к кабинету Бергмана, но в сам кабинет входить не стала, внимательно глядя на Урсулу, позвала:

— Микаэль, выйдите сюда.

Урсула поднялась со своего места:

— Не буду вам мешать.

— Нет, останьтесь. Микаэль, Даг, мы трое знали детали операции? Или был четвертый, кто знал все, даже больше, чем я? Урсула, где я оставила свои часы?

— Откуда мне знать? — помощница Бергмана пошла красными пятнами, глаза растерянно забегали по сторонам.

— Ну почему же? Мы мыли посуду после фики, я сняла часы и положила на раковину, а потом их не было… И зачем вам мое удостоверение с фотографией?

Можно было ничего не объяснять, достаточно просто посмотреть на Урсулу. Женщина комкала какую‑то бумагу в руках, казалось, она вот‑вот либо бросится прочь, либо упадет в обморок.

Фрида презрительно фыркнула:

— Вот вам и крот!

Среди общего безмолвия стук закрывшейся за Фридой двери прозвучал подобно выстрелу.

Бергман кивнул Вангеру:

— Догони, верни.

Тот и без указания Бергмана уже пробирался через тесную приемную:

— Фрида, постой!

Она не остановилась до самого выхода, только там повернулась и подождала пару секунд, когда Даг подойдет ближе. Спокойно, слишком спокойно произнесла:

— Не стоило догонять, Даг, я не вернусь.

Он стоял и смотрел вслед, прекрасно понимая, что девушка права.

Урсулу увели в наручниках, а на стол начальству легли две просьбы об увольнении — Бергмана и Вангера.

В ответ отказ:

— Закончите дело, тогда поговорим.

На обоих было страшно смотреть, они вмиг осунулись и постарели лет на десять.

Вечером в квартире Фриды раздался звонок, на пороге стоял Бергман. Но мать девушки покачала головой:

— Микаэль, ее нет. Уехала сразу после возвращения из управления. Что случилось?

— Хелена, я сделал ошибку, которую никогда себе не прощу.

— Входи…

Бергман дружил со Свеном Линнерхедом — отцом Фриды, не раз бывал у них дома. Когда Фрида пришла работать в управление, пытался незаметно для нее самой ее опекать. Хотелось защитить девушку. Хотел защитить, а сам нанес тяжелейшую травму…

— Куда она могла уехать?

— Не знаю, сказала, что вернется, когда разберется со всем сама. Ты же знаешь Фриду — она кремень, вся в отца.

— Может, Кристина знает?

Но и младшая дочь Хелены не знала, где сестра:

— Нет, она только собрала сумку и сказала, что должна побыть одна.

— Если появится или позвонит, скажите, что я очень прошу встретиться со мной или хотя бы поговорить по телефону. Не в управлении, а лично со мной.

— Микаэль, что там у вас произошло?

Он рассказал все, не о самом деле, конечно, хотя мог — Хелена настоящая жена инспектора. Он честно поведал о своем подозрении и увольнении Фриды, не перекладывая вину на Дага, не выгораживая себя…

— Ты должен был спросить у меня… Я знала, где была Фрида, и о потере часов знала.

— Прости, я не догадался.

Если бы только Бергман или Вангер знали, куда именно отправилась Фрида!

Она сняла номер в отеле и поехала к… Ноелю Обергу. Зачем? Не знала сама, словно обязана доделать что‑то важное, прежде чем исчезнуть из жизни Вангера и Бергмана окончательно.

Оберг оказался таким, каким она его и представляла — красавчик, сознающий свою власть над женщинами. Хорошая машина, хорошая одежда, дорогой лосьон после бритья… И часы, которые стоят половину этой машины. Невольно закралась мысль — откуда у рядового хирурга такие деньги?

Интересу Фриды‑инспектора (она представилась именно так, с ужасом ожидая, что Оберг потребует документы) удивился, но вот Фридой‑женщиной откровенно заинтересовался. Она была вынуждена сказать, что необходимо расставить все точки над «i» в жалобах Эстерсунда. Доктор поморщился:

— Да оставьте вы это дело в покое. Одна дурочка считала, что сможет привязать меня к себе, родив ребенка, но не получилось. Вторая помогала мне там, где я не просил. Третья почему‑то решила, что я взялся оперировать ее ребенка потому, что неравнодушен к ней самой. А София и вовсе отравила жизнь в Эстерсунде.

Он чуть помолчал, но не потому что раздумывал, просто раздевал взглядом проходившую мимо официантку кафе, где они сидели. Взгляд доктора откровенно прошелся по стройной фигурке, и, когда девушка оказалась рядом, он достал визитку, протянул ей со словами:

— Позвоните мне, у вас проблемы со здоровьем, а я доктор.

Официантка взяла визитку, сунула ее в кармашек, пробормотав: «Спасибо…».

Когда она отошла, Оберг усмехнулся:

— Сексуальным. У вас, кстати, тоже.

— Да неужели? — Фрида боролась с желанием выплеснуть свой кофе ему в лицо.

— Да. — Оберг, кажется, не заметил ее сарказма. — Я могу помочь.

— Вы же хирург, кажется? Причем кардио.

— Кто вам сказал?

— Вы делали операцию на сердце Петера Грюттена?

— Вот откуда ветер дует? Нет, не на сердце, его сердце просто не выдержало наркоза. А обвинения этих двух ненормальных не касались смерти мальчика, он был не жилец и без операции. Эмма и София считали, что я обязан жениться на каждой из них, потом дружно меня возненавидели за нежелание делать это и даже подружились на этой почве. А потом решили меня убить. И ведь сделали бы это, не вмешайся высшие силы.

— Вы верите в Бога?

Почему‑то Фрида сомневалась в том, что он вообще во что‑то верит, кроме своей способности очаровать любую.

— При чем здесь это? — чуть поморщился Оберг. — Нет, но Провидение определенно послало мне симпатичную толстушку, сумевшую перенаправить интерес Грюттен в другое русло.

— Ее саму убили, вы знаете?

— Кого, толстушку?

— Нет, Эмму Грюттен.

— Да‑а?..

В голосе доктора Фрида не услышала никакого сочувствия и даже сожаления, просто был отмечен факт, что докучливая особа перестала существовать.

— А что за толстушка? — Фрида спросила первое, что пришло в голову, ей хотелось поскорей закончить разговор с Обергом. Доктор перестал ее интересовать, этот самовлюбленный индюк не стоил того, чтобы его защищать даже от ненормальных женщин. Погибла та, которую он знал, но никакого сочувствия. Не хотелось бы попасть к такому на операционный стол, хотя, вполне возможно, что хирург он отменный. Умение прекрасно делать операции и умение сопереживать людям не одно и то же.

Оберг пожал плечами:

— Любительница БДСМ, считающая, что может быть госпожой. Мне нравится таких обламывать. Знаете, это забавно: она разыгрывает этакую надменно жестокую самку, а когда ты ставишь ее раком и порешь, не обращая внимания на вопли, оказывается, что никакая она не госпожа, а просто шавка. Это не противозаконно, я выяснял.

— Вы увлекаетесь БДСМ?

— Нет, просто иногда ради того, чтобы отдохнуть, приглашаю к себе такую «госпожу» и превращаю в покорное животное. — Он поднял руки ладонями вперед, словно защищаясь от необоснованных обвинений. — Ничего криминального, та же плетка, которую она приготовила для меня, походила по ее толстому заду, тот же ошейник, та же цепь. Но все по обоюдному согласию. В Эстерсунде такого развлечения не найдешь, а в Стокгольме себе позволить можно.

— Извините, мне пора.

Фриде вовсе не хотелось выслушивать бэдээсэмские откровения Оберга. Она уже поняла, чего не хватало тем женщинам, которые досаждали ему в Эстерсунде — хотелось плети, — доктор им это обеспечивал.

Он попытался всучить свою визитку и ей, Фрида покачала головой:

— Не стоит, я не люблю плетки. И наручники тоже.

— Обойдемся без таких девайсов.

Он сунул визитку во внешний кармашек ее сумки, девушка, отойдя от столика, демонстративно ее вынула и столь же демонстративно опустила в корзину для мусора. Доктор только пожал плечами, весь его вид говорил, что столь закомплексованная особа его больше не интересует.

Фрида позвонила матери, чтобы не беспокоилась, и отправилась в Упсалу к бабушке, где она точно знала, вопросов задавать не будут. Совсем немного, хотя бы несколько дней, чтобы переварить, осмыслить произошедшее, а потом она решит, как быть дальше, где работать, чем вообще заниматься. Возвращаться не только в управление, но и вообще в полицию не хотелось, Фрида прекрасно понимала, что недобрые сплетни не искоренить, где бы она ни служила, слух о предательстве найдет все равно. Не будешь же каждому объяснять, что это ошибка, страшная, роковая для нее, чужая ошибка, причем тех, кому она больше всего доверяла. Причем, чем яростней будешь это доказывать, тем больше будут верить, что навет справедлив.

Когда‑то она пришла в полицию, чтобы отомстить за гибель отца, но вот Ловиса, женщина с ангельскими голубыми глазами, выстрелившая в Свена Линнерхеда в упор, лежала на кровати, умирая, и Фрида поняла, что даже мстить ей не может. Напротив, выполнила последнюю просьбу умирающей и при этом пострадала. Получалось, что Ловиса погубила не только отца, но и дочь?

— Нет, я выкарабкаюсь, найду свое место в жизни, я еще буду ловить преступников.

Бабушка и впрямь ничего не спросила, кроме того, когда же, наконец, внучка выйдет замуж. Началось привычное перечисление подруг, у которых семьи и дети.

— Ну хорошо, можешь не заводить себе мужа, но ребенка‑то заведи!

— Бабушка, дети не канарейки, их не заводят, их рожают и воспитывают. Всю жизнь, между прочим.

— Ты мне об этом рассказываешь? Вот когда еще был жив твой дед…

Дальше следовал рассказ о том, как они с мужем родили и воспитали восьмерых детей. Фрида помнила из того рассказа каждое слово, обычно она развлекалась тем, что сравнивала порядок этих слов в новом варианте или отслеживала появление новых, вернее, замену одних на другие. Но сейчас просто отключила слух и согласно кивала, хорошо помня и то, где следует соглашаться, а где протестовать. Слова не проникали в мозг, но окутывали плотным облаком…

Там же в Упсале на глаза попалась газетная заметка об открытии женского агентства «Леди».

Может, пойти в частное агентство? Правда, «Леди» занималось розыском не преступников, а неверных мужей, и иногда просто организовывая эту самую измену. Нет, это не для Фриды. Однако жить чем‑то нужно, она не Ларс Юханссон, у которого по всему городу разбросаны неиспользуемые квартиры.

Тяни не тяни, а решать этот вопрос придется. Фрида смотрела на газетную страницу и размышляла о том, что ничего другого, кроме как искать преступников она не умеет. Нет, еще пироги печь…

Вангер пришел к Бергману с сообщением, что подозреваемый, а скорее всего и виновный в убийстве Эммы Грюттен есть. Они с Мартином и Агнесс перевернули гору материала, Агнесс прошлась с лентой для снятия отпечатков не только по квартире, но и по двери снаружи. Пересмотрены часы видеозаписей камер с перекрестков и входов в госпитали, опрошены десятки свидетелей.

По убийству Эммы Грюттен результаты есть. Убийство Маргит по‑прежнему оставалось загадкой. У Вангера было подозрение, что это сделал кто‑то из подруг миллионера — Линн Линдберг или эта американка — Джонсон, кажется. Подозрения возникли, когда он увидел их входящими в госпиталь в тот же день, когда убили Стринберг.

Но охранник категорически отрицал, что хотя бы одна из подруг побывала в палате. К тому же, как выяснилось, после их ухода к Маргит входила медсестра, та была еще жива. Нет, ее убили после ухода подруг. Автоматика зафиксировала время отключения, а камеры наблюдения — выход подруг из госпиталя действительно на двадцать минут раньше.

Арестованная Урсула молчала как рыба, она словно впала в ступор, отказавшись вообще общаться с кем‑либо. Не принимала еду и даже не пила. Обеспокоенные возможностью обезвоживания, медики были вынуждены поддерживать ее силы принудительно.

И вдруг…

Что‑то заставило Вангера подробно расспросить, как выглядела инспектор Волер. Страж порядка рассказал…

Вангер даже застонал, ну почему, услышав фамилию Волер и увидев часы Фриды, он больше ни о чем не стал спрашивать? Невольно хотел скрыть, старался, чтобы все в госпитале забыли. И это вместо того, чтобы все прояснить до конца.

— Какой же ты следователь, если даже это распутать не смог?!

Но самобичевание теперь было бесполезно, Фрида больше не принесет ему кофе из автомата, она не простит страшного подозрения, недоверия. Это не обида, это нечто большее, обида рано или поздно пройдет, но Фрида не вернется. И в его жизнь тоже — это Даг понимал отчетливо.

Бергман заглянул в бумаги, принесенные Вангером, удивленно приподнял бровь:

— Ты уверен? Юханссон?

— Да, он.

— Хорошо, я получу разрешение на обыск. Обвинения косвенные, потому большего не обещаю.

— Да не косвенные они, нужно только взять его отпечатки.

— Боюсь, адвокаты найдут лазейку, чтобы его вытащить.

Подписывая бумагу, Бергман вдруг тихо произнес:

— Она уехала. Я был там.

— Я знаю. Видел твою машину у ее дома… — Вангер принял бумаги, не глядя на Микаэля. Они теперь избегали смотреть в глаза друг другу.

— Думаешь, вернется?

— В полицию нет, — вздохнул Даг. — Закончим дело, я здесь не останусь.

— Хорошо.

Хорошего не было ничего, но надо же что‑то ответить…

Тени на солнечной стороне

— Линн, не хочешь съездить ко мне в офис?

Я знала, что у Ларса есть офис, но где он и чем вообще Ларс занимается — тайна за семью печатями. О, меня допускают в святая святых?

Или это приз за хорошее поведение во время потрясающего секса?

Таковой только что случился у нас, конечно в комнате боли. Никакой боли там больше нет, зато есть одно сплошное удовольствие.

На сей раз секс был в стиле Бритт — чумовой, то есть подобный смерчу, цунами, безо всяких предварительных ласк. Подруга считает, что только такой и должен быть, если люди любят, все остальное лишь жалкое подобие.

Что с нами обоими случилось, не знаю, но мы едва дотерпели до прихожей. И, стоило захлопнуться двери в квартиру, буквально впились друг в дружку, словно не виделись тысячу лет.

Его и моя рубашки остались валяться в прихожей, джинсы где‑то в гостиной, до кожаного монстра в комнате боли мы добрались уже без ничего, а уж что творилось на нем… Я уже даже привыкла быть сверху, почти перестала бояться демонстрировать то, что в действительности чувствую, показать ему свою страсть, свое желание.

Но на сей раз мы менялись местами, словно пытаясь подчинить друг друга, причем каждый норовил оказаться сверху! Это так ново — не уступать, подчинять, а не подчиняться, требовать свое…

— Ах ты так? Ну держись!

Какая, к черту, нежность? Это была борьба, причем нешуточная. Нам не до ласк, мы рвались обладать друг дружкой, нет, не так — взять друг друга. Перекатывались по подиуму, рискуя попросту свалиться с него. Обошлось, но кончили все же на полу…

Когда все закончилось, я все равно оказалась сверху, и это была победа.

Я не пряталась у него на груди в смущении, просто повалилась рядом без сил.

— Что это было?

Ларс заглянул мне в лицо:

— Хочешь повторения?

Вот теперь я уткнулась ему в плечо:

— Не смогу.

— Еще как сможешь. Давай, поспорим, а если проиграешь, выполнишь любое мое желание.

Ну да, это из беспроигрышной серии, потому что я готова выполнять желания этого тирана с утра до вечера, но для порядка я противлюсь.

— Пошли в душ.

Конечно, проиграла. Смогла. В душе смогла. Правда, сумасшествия не было, была нежность, а еще его совет на ушко:

— Вот так и нужно, дорогая. Ты замечательная любовница, только еще не все поняла.

И вот теперь приглашение в его офис.

— Хочу.

— Угу, подожди меня.

Что бы это значило?

Я могла придумать все, что угодно, но только не то, что последовало…

Ларс принес чулки и красивый плащ. Протянул мне:

— Надень.

Стараясь не допустить, чтобы большое полотенце упало с моего тела, я осторожно натянула чулки. Красивые, с хорошей резинкой, я такие не ношу, но почему бы не доставить удовольствие Ларсу. Плащ остался лежать в кресле…

— Туфли?

Да, конечно, но не мешало бы сначала кое‑что другое, например, нижнее белье.

Но змий‑искуситель приготовил мне сюрприз.

— Нет, только плащ.

— На голое тело?!

— Угу. — Чертенята в глазах корчат мне рожи, даже показывают языки. — Не рискнешь?

С этими словами Ларс просто освобождает меня от полотенца, проверяет, насколько высохли волосы (хвала короткой стрижке, они уже почти сухие) и помогает надеть плащ. Плащ достаточной длины, чтобы прикрыть то, что видеть никому не положено, но наклоняться не стоит.

— Ты хочешь, чтобы я в таком виде куда‑то вышла?!

— Ты великолепно смотришься, дорогая. Просто не наклоняйся и никто не поймет, что ты без белья.

— Ларс?!

— Ты проиграла пари.

— И ты заставишь меня раздеться посреди Сергель?

— Глупости. Я никогда не допущу, чтобы тебя увидел кто‑то, кроме меня. Ты моя и только моя. Нет, это все для меня. Пойдем.

Ощущение потрясающее. Можно быть обнаженной в сауне, даже на нудистском пляже (не пробовала, но наслышана), но быть обнаженной даже под плащом посреди города!..

Стоило шагнуть за дверь квартиры, как я вся подобралась. Ларс лукаво разглядывал меня:

— Ты прелесть. Пойдем, и учти, что сбежать я тебе не позволю. До конца так до конца!

Ах так?! Я еще не забыла урок Дубая, там он показывал меня своим бывшим одноклассникам, а теперь решил своим коллегам продемонстрировать?

Принимая вызов, я выпрямляю спину, расправляю плечи и вскидываю голову. Ларс едва сдерживает улыбку, бровь чуть приподнимается. Мой подбородок вздергивается еще выше, да, вот так!

Как ни в чем не бывало приветственно машу рукой консьержу и в машину сажусь так, словно под плащом я в вечернем платье, а не голышом. Мелькает мысль, что есть такие платья, в которых разница была бы не слишком заметна.

— Да, кстати, а что у тебя за офис?

Он смеется уже откровенно:

— Любопытных мужских взглядов не жди, у меня работают одни ботаники.

— И секретарь есть?

— Угу, красивая молодая женщина.

Так… я что, должна ревновать его еще и к работе?

— Хм… ты даже не съязвила по этому поводу?

— А надо было?

— Я ожидал.

— Извини, что обманула надежды…

Ларс смеется как‑то… загадочно, что ли. Ясно, что впереди меня ждут приключения. Знать бы еще какие.

— Погадай, погадай. Полезно, возбуждает.

Черт побери, он мысли читает?

Его рука скользит по моей ноге под плащ… Да что же он делает?!

— А… а где офис?

В ответ смех.

— Недалеко…

Действительно недалеко, в офис превращена большая квартира на первом этаже на Валхаллагатан.

Ларс помогает мне выйти из машины, явно прикрывая, если я вдруг допущу неловкость. Но я все делаю красиво, даже горжусь собой.

— Молодец… Может, тебе вообще не носить белья?

— Во время визитов в твой офис? Кстати, чем вы занимаетесь?

— Это благотворительная организация. Помогаем людям с… помнишь, Жаклин?

Да, я помню двоюродную сестру Ларса, которая живет в боковом крыле его замка. У Жаклин когда‑то давно съехала крыша на почве изнасилования. Мартин сестру попросту обирал, и Ларс добился передачи опеки ему. Много лет он пытается помочь Жаклин, но все бесполезно…

Это больной вопрос для Ларса. Потому я больше ничего не спрашиваю.

В приемной нас действительно встречает молодая красивая женщина, примерно ровесница Ларса, и отношения у них почти родственные, обмениваются легкими поцелуями в щеку, после чего Ларс объявляет:

— Линн, это моя незаменимая помощница Мария. А это Линн, тебе объяснять не нужно…

Женщина протягивает мне руку, пожатие очень приятное, в меру крепкое и в меру вежливое.

— О да, объяснять не нужно. Если Ларс о ком‑то говорит, то только о тебе…

При этом она делает движение, словно готова… принять мой плащ. От ужаса я замираю и не замечаю ее последнюю фразу. Выручает Ларс, он обнимает меня за плечи и, увлекая дальше по коридору, объявляет:

— Меня ни для кого нет. Я вообще здесь не появлялся.

Мария смеется:

— Хорошо…

— Испугалась? — это уже мне на ухо.

— Конечно.

— Смотри, вот здесь хозяйничаю я…

Кабинет невелик, но прекрасно обставлен. Ларс во всем Ларс.

Я обхожу кабинет по кругу. Меня не интересует мебель и даже книги в шкафах, краем глаза успеваю заметить, что они по психологии, конечно, положение обязывает. Интересны несколько фотографий. На них явно больные люди со странными глазами, на одной Жаклин, но цвет ее глаз я не улавливаю, веки опущены. Ясно, это его подопечные.

Ларс наблюдает за тем, как я осваиваю его кабинет.

— Давно ты занимаешься благотворительностью?

— Давно. Если хочешь, можешь помочь. Но сейчас я тебя не для того сюда привез…

Он уже рядом, руки ныряют под плащ, и я вспоминаю, что я голая!

— Никогда не занималась сексом в таких условиях? Я тоже. Давай, попробуем?

— Ты с ума сошел! А если войдут?!

— Я сказал Марии, что меня нет. И вообще, ты проспорила и должна выполнять мои желания.

— Одно, — я пытаюсь сохранить остатки самообладания, потому что пуговицы плаща уже расстегнуты, — и я его уже выполнила, явившись сюда в таком виде.

— Хорошо, давай выполним твое желание.

— К‑какое?..

— Ну, ты же хочешь, чтобы я все сделал прямо здесь и сейчас? Хочешь?

— О нет, только не здесь! — почти ору я, заметив, что окна выходят на улицу. Ору шепотом, чтобы не услышала Мария, но ужас в моих глазах не оставляет сомнений, что этот шепот — настоящий крик.

— Во‑первых, стекла зеркальные и снаружи непрозрачны, во‑вторых… пойдем.

Мы перемещаемся в маленькую комнатку, которая скрывается за одним из шкафов. Это гардеробная, больше похожая на шкаф, чем на помещение.

— Здесь удобнее?

— Ларс…

— Да, дорогая?

И все, потому что плаща на мне уже нет, и я в его власти. Я вообще в его власти. Всегда. Во всем. Везде.

А он в моей, по крайней мере, в ту минуту, потому что потерял голову от желания и от нашей близости.

Вот так, Ларс Юханссон, я знаю, как сводить тебя с ума и буду бессовестно этим пользоваться. Это называется, научил на свою голову.

Кто из нас кого берет, снова непонятно, одна задача — не заорать на весь офис. Оказывается секс в большом шкафу тоже может быть чумовым.

— Сумасшедшая девчонка! Развратница! А ведь прикидывается скромницей…

Я отбиваюсь:

— Кто меня привез сюда голой?

— Так я только привез…

Я демонстративно накидываю плащ и фыркаю:

— Тебе не понравилось? Извини…

Ларс ловит меня, не позволяя выбраться из комнатушки, снова заключает в объятия:

— Понравилось. Очень. Хочу повторения, но не сейчас, иначе нас заподозрят в использовании служебного помещения в личных целях.

— НЕПРИличных, — уточняю я.

— Согласен. Но это не последний раз.

Мы все же выбираемся из тесного пространства и приводим себя в порядок. И снова да здравствуют короткие стрижки, моя взлохмаченность не слишком бросается в глаза.

— Ты все заранее продумал?

— Нет, на сей раз нет, просто ты сегодня… буйная.

Глаза смеются, а губы нежно касаются моих губ, но только касаются.

— Я же говорил, что развращу тебя. Видишь, что получилось: ездишь голышом по городу, занимаешься сексом в офисе… — Он застегивает пуговицы моего плаща.

— Это не секс.

— А что?

— Любовь.

На мгновение Ларс замирает, потом требует:

— Повтори.

— Не путай одно с другим.

— Согласен… ты даже не представляешь, как согласен.

Когда мы выбрались из кабинета, Мария предложила кофе.

— В следующий раз, ладно? — я улыбалась как можно приятнее, почти растекаясь патокой.

Не могла же я сесть и закинуть ногу на ногу? Или вообще снять плащ.

— Ты не хочешь кофе? Мария хорошо его варит.

— Ларс, мы же опаздываем! Заехали на минутку, а фотографии разглядывали вон как долго.

А, правда, сколько прошло времени? Как долго мы кувыркались в гардеробной?

Распрощавшись и пообещав заезжать почаще, мы возвращаемся в машину.

Пока Ларс разворачивается, я размышляю над тем, насколько изменилась. Но Ларс прав, это только наедине с ним, никто же не догадывается, что на мне ничего нет под плащом и что я только что занималась любовью в гардеробной. Кажется, он добился того, чего хотел, я стала развратницей за закрытой дверью и для него лично.

— О чем задумалась?

— Попробуй догадаться?

— Когда приедешь сюда еще раз?

Можно сказать и так…

Одно осталось пока не преодоленным — мой страх перед плетью.

Бритт все‑таки связалась с Хильдой и явно ездила на новый сеанс с ней. Подруга прятала глаза и на все вопросы отвечала односложно.

Если бы я только могла представить, к чему это приведет, то приковала Бритт к себе наручниками и сама сидела дома, прикованной к радиатору. Ларс оказался прав, с нашей способностью влипать во всевозможные неприятности к БДСМ без крепкого поводка обеим приближаться нельзя.

Беда пришла, откуда не ждали. Нет, Ларс что‑то чувствовал, не зря он так противился занятиям БДСМ именно Бритт. Том привычно был в разъездах, я при Ларсе и в университете, и подруга пустилась во все тяжкие в одиночку.

Он кричал на меня. Впервые за все время Ларс на меня кричал. Казалось, еще мгновение, и назовет дурой, хотя так и было.

Исчезла Бритт, ее не было ни дома, ни у Лукаса, ни у кого‑то из подруг, нигде вообще. Мне она сказала, что едет к Хильде «позаниматься», но машина самой Бритт нашлась неподалеку от моста на Бекхольмен. Телефон подруги не отвечал, место нахождения его определили — это оказался мусорный контейнер у Слюссена.

Сначала решили, что Бритт потеряла телефон или его стащили и выбросили, а они с Хильдой просто забыли о времени и где‑нибудь тренируют руки, изнашивая плети о боксерские груши. Но пропала и Хильда, ее тоже нигде не было. Пустовал зал, где проходили сеансы БДСМ, пустовала ее квартира, красная «Феррари» отсутствовала. Телефон самой Хильды выключен.

Ларс попросил определить место нахождения и этого телефона. Страшно раздраженный Вангер отказался.

— Сколько отсутствует ваша подруга, час, два, три? Это же не трое суток.

И только напоминание, что Бритт вообще‑то иностранка, заставило Дага со вздохом согласиться. Бергман тоже восторга не высказал, молча подписал нужный запрос. И тут всех, прежде всего Ларса, ждал сюрприз, потому что телефон находился в его собственном доме на Эстермальмсгатан!

Мы, даже не поблагодарив, бросились в «Квартал жаворонков». Что могла делать Хильда в квартире Ларса?! Да и как она туда попала?

— Ты давала ключ от квартиры Бритт?

— Нет, у меня никогда не было второго ключа.

— А тот что был?

Я понимала, о чем он говорит. Если Бритт умудрилась сделать дубликат, то сейчас эти две бэдээсэмщицы‑энтузиастки просто порют друг дружку в его квартире на Эстермальмсгатан. Более идиотскую ситуацию трудно вообразить. Мы едва не подняли по тревоге половину полиции Стокгольма, чтобы теперь обнаружить подругу с ее наставницей в «комнате боли»?

Ларс вел машину молча, но я хорошо понимала, что он думает и что творится у него в душе. У самой руки чесались выпороть Бритт, если только она там.

Но тут же закралась беспокойная мысль: вдруг с ними что‑то случилось, ведь БДСМ хоть и игрушки, но игрушки довольно жестокие, мы хорошо помнили, как бывает, когда затягивают не тот узел. Что если эти две дурочки умудрились связаться или заковаться и не смогли освободиться. Если они висят и ждут, когда их освободят — это одно, но если опыт оказался более печальным, я никогда себе не прощу того, что попустительствовала занятиям Бритт БДСМ‑практикой.

Можно сколько угодно твердить, что в БДСМ безопасность на первом месте, а также на втором и третьем тоже, и только потом идет все остальное. Это для нормальных людей, которые знают границы и не суют голову в петлю, только чтобы удостовериться, что она может затянуться смертельно.

Бритт из тех, кто проверяет, она вполне могла попасть в какую‑то беду.

Никогда не думала, что Оденгатан такая длинная! А светофоров на ней просто немыслимое количество и все красные. Нет, определенно, светофоры отрегулированы неправильно, красный горит в три, даже в четыре раза дольше, чем зеленый!

Едва махнув рукой консьержу, который с изумлением высунулся со своего места, мы понеслись по лестнице так, словно удирая от разъяренного быка. Ларс на ходу достал ключ, дверь открылась быстро… Но квартира оказалась пуста. Мало того, никаких признаков, что в ней кто‑то, кроме нас, побывал в последние дни и даже недели, тоже не нашлось.

А как же телефон? Как он мог отозваться в этой квартире?

Ларс сделал мне знак идти следом и спустился к консьержу.

— Что случилось? — изумился тот.

Ларс ответил вопросом на вопрос:

— Сегодня в дом приходила чужая девушка? Или даже две?

— Девушки были только у вашего брата Мартина. Но девушки ли это?.. — выражение лица консьержа не оставляло сомнений в том, чего он не досказал.

Теперь мы мчались на второй этаж к Мартину. Его квартира прямо под квартирой Ларса. «Убью!» — решила я для себя, потому что ничего хуже, чем отправиться в квартиру Мартина вместе с Хильдой, Бритт сделать не могла. Ларс просто скрипел зубами, дожидаясь, пока в ответ на настойчивый звонок в дверь его братец проследует открывать. Из‑за двери действительно раздался голос Мартина:

— Иду‑иду! Сейчас!

Как же я его ненавидела!

Но других звуков из квартиры не слышно.

Дверь открылась, на пороге стоял Мартин с сеткой на волосах, и явно с основой под макияж на лице.

— Где они?!

— Ларс? Линн? Рад вас видеть. Кто они?

Мартин сама любезность, а вот Ларс напротив, он взбешен. Я вполне понимала Ларса, они с Мартином всегда, как кошка с собакой, а уж в такой ситуации тем более.

Просто оттолкнув хозяина квартиры, Ларс влетел внутрь. Мартин поморщился:

— Фу, какой невоспитанный. Деревенщина.

Но и эта квартира была пуста. Понять, бывали ли у него гостьи, невозможно, потому что в отличие от безукоризненного порядка в квартире этажом выше, здесь всюду были разложены и развешаны наряды, сродни тем, что я видела в гардеробе Мартина в замке — наряды трансвестита. Многочисленные платья и туники, блузы и всякая всячина вроде боа или шалей. Отдельно парики на головках манекенов и туфли рядочком вдоль стены. Мартин явно выбирал наряд к предстоящему выходу.

— Кого ты ищешь?

— Здесь были Хильда с Бритт?

— Ах, вот оно что… Так бы и сказал, я бы тебе ответил…

Как же мне хотелось ударить этого слизняка! Мартин видел, что Ларс в бешенстве, и пользовался этим. Он спокойно уселся в кресло, закинул ногу на ногу и принялся подпиливать ногти.

— Были?!

— Да, были, но недолго. Ты же знаешь, у меня интереса к девушкам не больше, чем у тебя ко мне.

— Куда они ушли?

Мартин картинно пожал плечами:

— Я же сказал: девушками не интересуюсь. Даже такими красивыми, как твоя.

Его улыбку невыносимо хотелось просто размазать по лицу, причем вместе с зубами.

На мгновение Ларс замер, потом вдруг достал телефон и быстро нашел какой‑то номер. Кому он звонит, Вангеру с просьбой перепроверить место нахождения телефона Хильды?

Нет, Ларс поступил иначе.

Почти сразу я услышала, как звонит чей‑то телефон. Мартин изобразил изумление, именно изобразил, он вообще фальшивый, но на сей раз превзошел сам себя. Но быстро разыскал телефон под тряпками, с изумлением полюбовался им и развел руками:

— Кто‑то из девушек забыл свой мобильный. Не передашь при встрече? — рука с наманикюренными ногтями протягивала телефон Хильды Ларсу.

И тут Ларс сорвался, он схватил Мартина и легко поднял с кресла. Слизняк, не ожидавший такого, побледнел, как мел.

Держа Мартина почти на весу, Ларс потребовал:

— Рассказывай все, что ты знаешь!

— Я… я ничего не знаю…

— Почему они были у тебя и куда ушли?!

— Ларс… я… я, правда, не знаю. Хильда привела эту подругу, чтобы показать кое‑какие девайсы…

— У Хильды своих достаточно. Не ври.

— Да, она просила у меня пистолет…

— Зачем?

Мартин почувствовал, что Ларс ослабил хватку и, кажется, начал успокаиваться. Но следующая фраза привела его в состояние неконтролируемого бешенства.

— Они собирались искать чьего‑то хозяина…

— Где и кого?!

— Я не зна‑а‑ю.

Голос плаксивый, интонация обиженного ребенка, но мне показалось, что Мартин врет, потому что в тот момент в его глазах блеснуло что‑то такое…

Это понял и Ларс, потому что в следующую минуту Мартин отлетел к стене, врезавшись в нее головой. От переломов его спасла только груда тряпок.

— Ларс! — я метнулась, пытаясь удержать, но вовсе не потому что жалела Мартина, с не меньшим удовольствием я разбила бы его башку сама, но если что‑то случится, за эту мразь придется отвечать, да и он уже ничего не сможет сказать.

И все‑таки, Ларс бы его прибил, не появись в комнате… Вангер с еще каким‑то инспектором.

Ларса с трудом оторвали от Мартина.

— Мартин Юханссон, вы арестованы по обвинению в убийстве Эммы Грюттен и Маргит Стринберг.

— Что?! — заверещал Мартин. — Понятия не имею, кто это!

— Имеете. В палате у Маргит все же нашлись ваши отпечатки. А в квартире у Эммы Грюттен волосы вашего парика и крем с вашего лица. Думаю, не составит труда доказать, что не зря ваша машина оказалась в нужное время неподалеку от дома Грюттен. К тому же на часах Фриды Волер, которые для вас позаимствовала Урсула и передала через Хильду Шеквист, остались следы именно вашей пудры, и не только ее.

— Какая еще Урсула?! — заорал Мартин, переходя на визгливые ноты, которые я просто ненавидела.

— Урсула — тетка Хильды Шеквист, это она взяла часы Фриды, которые вы «забыли» в палате у Маргит, чтобы мы заподозрили Фриду. Знаете, Маргит не жаль, она заслужила такую расправу, но вы подставили Фриду.

Ларс стоял, пытаясь отдышаться, мне показалось, что его даже мало заинтересовали слова об убийствах. Зато Мартин, руки которого уже были в наручниках, визжал:

— Я не знаю ни о каких убийствах! Это какая‑то ошибка! Моей машиной пользуются многие, я вам уже говорил, как и пудрой… Какая‑то Урсула… Фрида… при чем здесь я?!

— Если ни при чем, отпустим, — пообещал Вангер. — А пока придется посидеть в камере.

Мартин вдруг сообразил, что его ждет в ближайшие дни, и заорал уже в полный голос, в котором слышалась дикая смесь мужского и женского тембров.

Ларса интересовало другое:

— Где Хильда и Бритт, куда они отправились искать Хозяина?

— Я не знаю, — в голосе Мартина отчаяние, но глаза говорили совсем иное: я знаю, но тебе не скажу.

Это заметил и Вангер, спокойно произнес:

— Скажет. Завтра же скажет. Или отправлю в камеру к педерастам, там таких девочек любят.

Мартин завизжал снова, но я услышала только голос Ларса:

— Завтра может быть поздно…

Он взял меня за руку, потянул прочь из квартиры:

— Пойдем.

Нас не остановили, потому что Мартин принялся требовать своего адвоката, кричать, что должен переодеться…

Ларс гнал машину по городу, проскакивая на светофорах в последние секунды, прямо из машины связался с Петером, попросил подогнать яхту поближе.

Я поняла зачем и запротестовала:

— Я не поплыву на остров!

Вот тогда он на меня и заорал!

— Ты будешь делать то, что я скажу, понятно?! Если понадобится, я отвезу тебя на остров связанной и запру там, пока не сочту нужным выпустить!

— Высади меня немедленно! Что ты себе позволяешь?!

— Позволяю?! — Ларс уже просто тащил меня на яхту. — Петер, заводи!

Буквально затолкав в каюту, Ларс потребовал:

— Сиди тихо до самого острова, иначе я тебя действительно свяжу и затолкаю в рот кляп. Я не шучу, Линн.

Обомлев от такого обращения, ничуть не похожего ни на что прежнее, я растерянно поинтересовалась:

— Но почему?

Он обернулся у двери:

— Да потому что это смертельно опасные игры.

— Но Бритт в беде, я не могу сидеть и ждать, пока ее найдут, — это я произнесла уже на острове в нашей комнате, где мне было приказано сидеть смирно.

— Будешь, я приказал Петеру и Жану с острова тебя не выпускать. Хватит рисковать жизнью.

— Но Бритт?..

— От того, что ты сунешь голову в соседнюю петлю, ей легче не станет. Я найду Бритт сам.

Договорить нам не пришлось, у Ларса зазвонил телефон, не глядя, он нажал на соединение и… Этот голос мы оба узнали бы среди толпы в тысячи человек, потому что голос принадлежал… Хозяину. Металлический монстр рассмеялся:

— Ну что, Ларс, хочешь получить свою подружку? Тебе не много ли две сразу, может, оставишь одну мне?

— Чего ты хочешь?

— Приезжай в свою квартиру на Эстермальмсгатан, там все обсудим. Сейчас. Сколько тебе понадобится времени, чтобы добраться с острова? Полутора часов хватит?

Ларс даже заскрипел зубами. Желваки ходили ходуном.

— Ты будешь сидеть на острове, пока я не вернусь! И не смей приставать к Жану или Петеру, чтобы отвезли тебя куда‑нибудь. Хотя, Петера не будет, а катер Жана в ремонте.

Он поцеловал меня, словно прощаясь, и это было страшно.

— Линн, я заплачу за Бритт любой выкуп, какой ни попросят. Только бы она сама ничего не натворила.

Солнце… на воде яркие блики… крик чаек… совсем небольшая волна, хоть на лодке плыви, а не на яхте…

На лодке? Зря не сказал Жану, чтобы не выпускал Линн из дома вообще. Вдруг на острове найдется какая‑нибудь лодка? Будь в замке Свен, тот сообразил бы сам.

Конечно, это глупости, никуда она не уплывет. Где же может быть ее подруга? Зачем Бритт Хозяину? Не смог заполучить для своих зверств Линн, добрался до подруги? Но он же сразу предлагал огромный выкуп? Значит, не деньги, но что‑то другое… Что? Его, Ларса, унижение? Но это говорило о том, что Хозяин не один, в одиночку с Ларсом не справиться.

Снова раздался звонок, номер неизвестен.

— Ты уже плывешь или еще в замке?

— Плыву.

— Жду на Эстермальмсгатан, — напомнил монстр металлическим голосом.

Сунув мобильный в карман, Ларс задумался. Почему квартира на Эстермальмсгатан, там же сейчас полицейские, они проводят обыск у Мартина. Не знать об этом Хозяин не мог…

Почему он так упорно требовал подтверждения, отплыл ли Ларс или еще чего‑то ждет?

И вдруг…

— Петер, немедленно обратно! Скорее!

— Куда?

— На остров, черт меня подери!

Яхта сильно накренилась, делая разворот, пара мелких судов, едва не столкнувшись при этом, дали сигналы. Петер покачал головой, это грозило ему неприятностями, но сейчас есть вопросы поважнее. Ларс зря чертыхаться не будет.

А Ларс уже набирал телефон Жана:

— Где Линн?

— Ушла погулять, ей не сидится, пока нет известий.

— Куда ушла?!

— По берегу. Ларс, куда она денется с острова?

— Когда ушла?

— Только что.

— Догнать сможешь?

— Не знаю, попробую.

Я действительно не могла сидеть спокойно.

— Жан, я пройдусь?

— Яхты нет, катера тоже, — голос строг, но в нем слышно сочувствие.

— Я знаю, просто не сидится. По берегу пройду.

— Боя возьми с собой?

— Не стоит.

Мне не хотелось брать с собой собаку, Бой примется бурно радоваться прогулке, прыгать, искать, что бы такое подсунуть мне в руку, чтобы я бросала, а он приносил… А у меня настроение не то.

Все остальные мысли перебивала одна: где Бритт?!

Незаметно для себя дошла до распутья и замерла — вперед вела узкая тропинка у самой воды, вправо уходила дорожка, ведущая к дому, а назад хорошо расчищенная дорожка в замок. Вперед идти уже невозможно, там вода, свернув направо, можно нарваться не просто на неприятности — никто не знает, что в доме — вернувшись, я ничего не потеряю, кроме уверенности, что больше сделать уже не могу. В доме больше никто не живет и не появляется. После кошмара, который мы пережили в подвале этого дома, Ларс хотел выкупить его и снести до основания, но владельцы исчезли, а без них сделать ничего нельзя.

Что потянуло меня в дом, я не поняла и сама. Зачем мне этот поход по местам былых сражений? Что если там вдруг западет клапан, а выручить будет некому?

Разумная Линн внутри меня советовала не рисковать и вернуться. Зачем трепать себе нервы, напоминая о кошмаре, если сейчас и без того тревожно?

Неразумная напоминала, что именно там я смогу догадаться, где могут держать Бритт. Чтобы понять поведение преступника, нужно научиться мыслить, как он — так утверждают во всех детективах. Лучшее средство для этого оказаться на месте преступления, пусть даже бывшего.

Благоразумная кричала: вернись! Неразумная советовала только посмотреть…

Но уроки Ларса все же не прошли даром, я набрала номер Жана и, стараясь, чтобы голос звучал как можно безмятежней, сообщила, что прогуляюсь до сказочного домика.

— Вернись немедленно!

Мне бы спросить почему, но я сделала вид, что плохо слышу:

— Что? Пропадает звук… Я недолго…

Это не упрямство, просто увидела, что яхта возвращается. Быстро Петер успел доставить Ларса в Стокгольм… Но яхта у причала означала, что я начну приставать к Петеру, требуя доставить туда и меня. Нет уж, лучше к сказочному домику…

Выглянув на поляну, почувствовала, как тревожно бьется сердце. Неудивительно, здесь от гибели нас отделял всего шаг…

Все спокойно. Конечно, во время штурма вокруг натоптали и многие кусты сломали, поляна перестала быть сказочной, а уж дом тем более. Разве что дом сказочных чудовищ…

В окне какое‑то движение или мне показалось? Нет, там определенно кто‑то мелькнул.

Моя разумная половина уже не советовала, а возмущенно требовала немедленно вернуться, но ноги сами несли на крыльцо. Более глупый поступок трудно представить, я совала голову туда, где не так давно чуть не погибла. Однако когда это разумные доводы останавливали нас с Бритт?

Дверь легко поддалась, стоило нажать на ручку. Неужели хозяева вернулись? Честно говоря, видеть фальшивую слепую Ингу мне вовсе не хотелось, но, может, они что‑то знают о Бритт? Я готова забыть их прегрешения против меня лично, если только намекнут, где искать подругу.

Не хватало Боя, который обязательно попытался бы протиснуться в дом вместе со мной. Этот хитрый пес понимал, что мне хозяева не откажут. Но сейчас Бой в замке у Ларса, зря не взяла его с собой, пес почуял бы чужих сразу…

Я осторожно открыла дверь, сделала шаг, оглядываясь, и обомлела.

Внизу в доме сразу у входа лестница в мансарду, под ней расположен скромный санузел, направо большой аркой открывается гостиная, угол которой занимает кухонная стойка, на противоположной стене две двери, видно, в спальни хозяев.

Замерла я потому, что левая дверь была превращена в распятие, и висела на нем… Бритт! Глаза подруги закрыты, рот залеплен скотчем, руки связаны и прикреплены к крюку над дверью, ноги обмотаны скотчем, едва касались пола. Взгляд схватил это мгновенно и тут же метнулся в поисках того, чем бы перерезать веревку. У Бритт был тяжелый перелом руки во время аварии, ей вообще нельзя нагружать эту руку!

Но на глаза попались лишь боевые топорики на стене возле арки, хозяин, как и Ларс, увлекался викингами. Топорик для меня бесполезен, я вспомнила о кухонных ножах в столе, наверняка там что‑то есть. Но добраться до них не успела, почувствовав, как к спине прижалась холодная сталь… Дуло пистолета!

Я была настолько шокирована видом привязанной подруги, что не подумала о присутствии тех, кто ее связал. Кажется, даже не успела обругать себя, потому что услышала за спиной до ужаса знакомый голос:

— Тихо… Иди ко второй двери. Если ты сделаешь хоть одно неверное движение, твоя подруга умрет мучительной смертью. Видишь лужу под ее ногами? Это бензин…

Пару мгновений я не двигалась, но сталь подтолкнула в спину.

— Ты слышала, что сказано? Вперед!

У меня, наконец, прорезался голос:

— Хильда?!

Больше ничего сказать не успела, потому что рот оказался залепленным скотчем. Она воспользовалась моей растерянностью и ловко защелкнула наручники, видно, была готова к моему приходу… Сцепленные руки взлетели и тут же оказались прикреплены к крюку над второй дверью.

— Ну вот… Так лучше, глупости болтать не будешь.

Она села на табурет напротив и взяла со стола планшет.

— Я не буду вас мучить, некогда, твой Ларс может в любую минуту объявиться на острове. Нет, все будет проще. Через минуту вы превратитесь в два факела, еще через пару видео с вашими мучениями и смертью будет отправлено Ларсу, еще через десять этот дом, где бензин разлит повсюду, превратится в факел весь, а меня уже тут не будет. Ты и так припозднилась, я ждала тебя на час раньше… туго соображаешь, детка.

Она сняла нас с Бритт на камеру планшета, старательно держась на расстоянии, чтобы я не пнула ногой. Залепленный скотчем рот не позволял крикнуть в камеру, что это Хильда!

Выключив камеру, Хильда снова присела:

— Сейчас, перекурю и завершим. Этот бензин для тебя… И жить тебе столько, сколько будет гореть моя сигарета, потому что окурок я брошу в лужу под вашими ногами… А сама уйду в ту дверь… — Хильда кивнула на запасной выход, откуда из открытой двери тянуло холодом. Все предусмотрела!

Она уселась к столу подальше от бензина и со вкусом затянулась.

— Что, Линн, не ожидала меня здесь встретить? Твоя дура‑подружка прискакала со мной разыскивать Хозяина, я знала, что ты последуешь за ней. Вы такие все доверчивые, просто диву даешься. Ларс умчался искать меня в Стокгольме по первому зову, как я и рассчитывала, оставив тебя здесь.

Я вдруг осознала страшную истину: передо мной… Не может быть!

Хильда, видно, поняла, о чем я думаю, усмехнулась:

— Сообразила? Есть такая простая штучка, делает голос металлическим, то есть практически неузнаваемым. Никто не догадывался, никто, даже Маргит. Столько лет считали меня дурой и шестеркой, только и способной выполнять мелкие поручения, и при этом делали все, что я прикажу. Удивительно, как на людей влияет этот искусственный голос, они становятся невменяемыми.

Боже мой! Передо мной сидела Хильда, добродушная толстушка Хильда, которую все действительно считали рохлей. Но сейчас я видела совсем другую Хильду, ту самую, которая имела красную спортивную «Феррари» и разворачивала ее одним поворотом руля так, что резина дымилась. Эта Хильда могла полосовать плетьми мужские спины и оставлять следы каблуков на телах своих боттомов. Я же замечала такое несоответствие одной Хильды другой, ее двуличность, даже предупреждала Бритт, чтобы та была осторожней. Понимала, что внутри добродушной толстухи прячется кто‑то очень жесткий и даже жестокий, но разве я могла подумать, что Хильда и есть тот страшный Хозяин?!

Сказочный домик продолжал раскрывать свои жуткие секреты.

Но почему именно мы с Бритт? Тогда Хозяин, вернее, Хильда хотела лично запытать именно меня и видео отправить Ларсу, теперь она намерена нас с Бритт сжечь живьем и тоже снять это для Ларса.

Хильда и Ларс… что их связывает? Он всегда морщился, стоило мне заговорить о толстухе, был против наших с ней приятельских отношений. Что Ларс знал, о чем не сказал ни мне, ни Бритт?

Теперь все равно, Хильда почти докурила, она не станет, как Маргит, вести со мной долгие беседы, прекрасно понимает, что это опасно. Наша с Бритт гибель, причем страшная, неизбежна. Отсюда мне не сбежать, а Ларс в Стокгольме, и Боя нет…

Хильда докурила сигарету, осторожно пристроила окурок на краю блюдца и поднялась, берясь за бутылку с остатками бензина. Это для меня, как она сказала…

Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как польется горючая жидкость мне на джинсы и ноги.

Прости, Бритт, я дура! Это я втравила тебя в погоню за Хозяином и привела к гибели. В ту минуту я даже радовалась, что подруга без сознания, так легче умирать…

— Не делай этого, Хильда.

Нет, это не сон, фразу произнес Ларс, стоявший с двумя боевыми топориками в руках. Спокойно произнес. Хильда в ответ прошипела:

— Успел…

Но сдаваться она не собиралась, до стола, на котором пистолет, от нее два шага, первый Хильда сделала, второй нет — в нее полетел топорик. Нет, Ларс не пригвоздил Хильду к стене, только сбил с ног, но, падая, женщина задела и блюдце с окурком.

Казалось, время остановилось, я с ужасом смотрела, как от окурка занимается тоненькая струйка бензина, вытекшая из бутылки. Еще чуть, и в один костер превратимся мы все, включая Хильду и Ларса. Большего кошмара не придумаешь.

Но Ларс опередил, звон топорика и мои руки, хотя и скованные наручниками, уже не связаны с крюком на стене. Одновременно раздался дикий вопль Хильды, загоревшейся первой, пытавшейся сбить пламя, и крик Ларса:

— Беги!

Он с силой толкнул меня к двери.

Я успела заметить, что следующим ударом топора Ларс разрубил веревку, державшую в подвешенном состоянии Бритт, подставил плечо, на которое та просто рухнула, и одним прыжком догнал меня у двери.

Мы успели выскочить на крыльцо раньше, чем комната превратилась в факел. Хильда так и осталась лежать. К нам уже бежали Петер и Жан, перехватили у Ларса Бритт, понесли от дома. Ларс подхватил в охапку меня.

— Скорее подальше. Там все в бензине.

Мы бессильно повалились на землю и смотрели, как огромным костром полыхает сказочный домик вместе с Хозяйкой. Все произошло так быстро, что я даже не успела до конца осознать степень опасности. Не появись Ларс в последнюю минуту, мы с Бритт мгновенно превратились в головешки. Более страшную смерть тяжело придумать.

Мои руки скованы наручниками, но я подцепила скотч и оторвала его от лица. Ларс и Петер возились с Бритт, лежавшей на земле на куртке Жана. Ларс обернулся ко мне:

— Как ты?

— Ничего… У нее сломана рука, надо осторожно.

— Я помню.

Ларс освободил от скотча лицо Бритт. Подруга застонала… Жива — это главное.

Вторая трагедия в сказочном домике словно отбросила наши отношения назад к тем, которые были после первой. Между нами снова стена — прозрачная, но непробиваемая. Ларса нет в Стокгольме, он в Лондоне.

Вот так: спас нас с Бритт и отбыл к своей драгоценной Джейн Уолтер! А к кому же еще? Для меня вся Великобритания и даже Содружество теперь связано исключительно с Джейн Уолтер. А уж Оксфорд тем более.

Особенно горько сознавать, что когда‑то я могла возразить против его первого отъезда, и Ларс не встретил бы эту свою профессора в туфлях на шпильках. Да, когда ему только предложили прочитать цикл лекций в Оксфорде, я сама рыдала:

— Ларс, я буду скучать, но так тобой гордиться!

Сама себе беду накликала. Теперь он улетает туда с завидной регулярностью, а на мои ехидные замечания отмалчивается.

Помучавшись еще, я твердо решила, как только вернется, устроить скандал. В конце концов, пусть выбирает: или я, или она!

Я сидела в палате Бритт, смотрела на свою подругу, которую во избежание болевого шока пока держали под действием снотворных, и придумывала, как такой скандал Ларсу закатить. Понимала, что это глупо, по‑бабски, недостойно современной шведки, как‑то… доисторически, что ли, но ничего не могла с собой поделать.

Ревность ужасное чувство, никому не желаю испытывать его. Разум словно забывает, что он разум, перестает слушать любые логичные доводы, не замечает реалий, зато любое подозрение раскручивает так, что из мухи вырастает не просто слон, а огромный мохнатый мамонтище, этакая устрашающая гора глупостей. И понять, что они все мираж, очень непросто.

Я сидела и размышляла, как справиться с собственной нелепой, недостойной ни меня, ни Ларса ревностью, откровенно портившей лично мне жизнь.

И вдруг…

— Я знал, что ты здесь. Как она?

Ну он исключительно вовремя, додумать про скандал я не успела, да и закатывать его после вопроса о Бритт как‑то нелепо. А еще говорят, что женщины способны раздуть скандал даже молча. Я неправильная, ответила, как полагается, без всякого намека на желание поссориться:

— Врачи говорят, что лучше, но пока будет спать.

— Поехали домой.

— Нет!

Мне казалось, что стоит только оставить Бритт без присмотра, как непременно объявится какой‑то убийца, который вколет ее двадцать кубиков воздуха или отключит аппаратуру.

— Пойдем, пойдем, здесь останется прекрасная сиделка, которой можно доверять, — Ларс кивнул на входившую в палату женщину.

— Мари, — улыбнулась я. Вот кого рада видеть!

— Да, Линн. Не бойся, в обиду твою подругу не дадим.

Убеждая меня, супруга Жана уже раскладывала на прикроватном столике какие‑то вещички, я поняла, что это крем и вопросительно уставилась на Мари. Та улыбнулась:

— Линн, на руках у человека так много точек, отвечающих за его самочувствие, что этим грех не воспользоваться. Сейчас сделаю Бритт массаж кистей, ей полегчает. Потом стопы…

Ее руки уже разминали, поглаживали руки Бритт, втирали крем в пальцы. Честное слово, мне захотелось, чтобы и меня вот так погладили.

Ларс с интересом наблюдал за моей реакцией, слегка улыбнулся и потянул меня прочь:

— Не мешай. Потом Мари сменит другая прекрасная сиделка, а твоя очередь придет завтра с утра. Не проспишь?

— Какая сиделка?

— Приехала твоя бабушка. Только поговорите с ней завтра. Сейчас пойдем отсюда, ты мне нужна.

У меня дрогнуло внутри, голос Ларса был прежним — ласковым и немного насмешливым. И в глазах снова появились веселые огоньки, словно сталь играла на солнце. Как же я люблю его вот таким! Неужели такой Ларс лично для меня в прошлом, со мной он чаще тревожный и настороженный…

— Линн, нужно поговорить. Это долгий и серьезный разговор.

Вот и вся ласка. Хотелось закричать: «Ларс, давай хоть на минуту забудем весь кошмар прошлых недель, вернемся в те дни, когда были так счастливы!». Но я промолчала, тем более, он продолжил:

— У меня есть информация, касающаяся тебя.

На вопрос какая, он только прижал палец к губам:

— Тсс…

Мы вышли к стоянке напротив Телестудии, где Ларс знаком показал, чтобы садилась в машину. Сел сам, но заводить мотор не стал, устроился удобнее, повернувшись ко мне. Серые глаза совсем рядом, его волосы на расстоянии вытянутой руки… Как мне хотелось их коснуться, запутаться пальцами… Как хотелось, чтобы он коснулся меня… Я вдруг поняла, что готова на все, даже на БДСМ. Но наши отношения стали такими сложными, все портило недоверие.

Я сидела, внутренне сжавшись, боясь движением, неосторожным взглядом выдать свои мысли и чувства. Вчера Ларс снова был в Лондоне, всего один день, но ведь летал же! Сейчас спросит, почему я не в замке, я отвечу, что постоянно нахожусь подле Бритт. Что еще?

Да, можно спросить, что же еще случилось? Глаза Ларса довольно блестят, значит, что‑то хорошее.

— Ну, что напридумывала?

— Что? — неужели весь мыслительный процесс так явственно отражается на моей физиономии? Или Ларс умеет читать мысли? Если бы умел, вел бы себя иначе.

— Экспертиза опознала останки Хильды Шеквист. Обвинения против нас выдвигать не будут, Хильда успела отправить на мой адрес первое видео, где вы связанные и под ногами бензин.

Он это считает главным? Попробовали бы выдвинуть обвинение, я бы разнесла все управление полиции по кирпичику. Какие обвинения, если защищаться приходится самим?!

— Спросить ни о чем не хочешь?

Я хотела, очень хотела спросить о Джейн Уолтер и Лондоне, но спросила, конечно, другое:

— Почему мы? Что я Хильде сделала? А Бритт?

Ларс стал серьезен.

— Бритт приманка, а ты из‑за меня. Эти двое — Хильда и Мартин — ненавидели меня столь сильно, что посвятили свои жизни разрушению моей.

— Мартин понятно, из‑за денег, а Хильда?

— Мартин из‑за деда и наследства, а Хильда после того, как ее выгнали из нашей группы. Я должен был сообразить раньше. Она умудрилась поссорить всех со всеми, оставаясь с нами в приятельских отношениях, развалила нашу компанию. Это Хильда сдала Паулу полиции, а всех убедила, что я. Сказала мне, что Маргит погибла по моей вине. Я не простил себе и Пауле, мы с Паулой разбежались и не встречались много лет.

— Она же была в Амстердаме?

— Кто тебе сказал, Хильда? Нет, Паула никуда не уезжала, жила в Стокгольме.

Ларс тяжело вздохнул, чуть помолчал. Я тоже молчала, понимая, что торопить его не следует, но не удержалась и все же поинтересовалась:

— Как они связаны с Паулой?

— Были общие дела — Паула с Кайсой и Бригиттой поставляли девушек‑иммигранток для проституции, муж Паулы занимался траффикингом давно, а после его смерти она взяла все в свои руки. Но снафф‑видео Паула не занималась, этим занялась Хильда.

— Ларс, я не могу поверить, что никто не узнал в Хозяине Хильду.

— А ее никто не видел, только разговаривали по телефону.

— Почему тогда подчинялись?

— Деньги. Она получила наследство после какого‑то своего раба, это дало возможность начать. Потом снафф‑видео… это дорогая штука…

— Но она собиралась появиться, чтобы пытать меня.

— Не знаю, Линн. Это ее дело. Но лишь два человека в банде знали, что Хильда выдает себя за Хозяина.

— Кто?

Он хмыкнул:

— Леннарт и Мартин. Но Викстрем убит, а мой дорогой братец активно сотрудничает со следствием. Знаешь, чего я боюсь больше всего? Что этот мерзавец выйдет из воды сухим. Доказать его вину в убийстве Эммы Грюттен не смогут, да и Улофа тоже. А остальное… Участие в банде? Но Мартина нет ни на одном видео, он не бывал в домике на острове, не принимал участия в пытках, он всего лишь был приятелем Хильды. И придумывал, как еще допечь меня. Останься Хильда жива, они могли выдать друг друга, а так Мартина взять нечем.

— Когда ты догадался?

— Сопоставил факты. Все убийства — это устранение либо конкурентов, либо слишком много знающих помощников. Кайса и Бригитта работали на Анну‑Паулу, а когда допустили большую ошибку, либо попытались из дела выйти, были уничтожены, но как! Все указывало на меня, словно это я подстроил. А потом появилась ты и стала мешать всем подряд.

— И тебе?

Ларс внимательно посмотрел на меня и вдруг кивнул:

— И мне тоже. Своей неуемностью. Сколько раз я говорил тебе, чтобы не совалась куда не следует? Каждый раз не послушав ты попадала в неприятности.

Я фыркнула в ответ. Да если бы не я, они вообще не узнали о начинке сказочного домика!

— Знаешь, Хильда умудрилась внушить Пауле, что это я убрал ее подручных, а та в ответ наделала настоящих глупостей.

Я не сдержалась:

— Повешение ты называешь глупостью?

— Она могла тебя просто отравить, подсыпав яд, а не снотворное. Но Анна‑Паула решила наказать меня и тебя повесила, не смертельно, но неприятности были обеспечены. И, казалось, наша с тобой ссора тоже. А вот когда в игру вступила Хильда, все стало куда серьезнее… Кто посоветовал тебе прилететь в Оксфорд самой?

— Хильда…

— Знаешь, кто мне сказал, что Маргит погибла после того, как я оставил ее в веревках? Тоже Хильда. Но когда я увидел, что именно Хильда донесла полиции на Паулу, я понял, что эта красотка крутится возле вас с Бритт не зря. Но ты меня не послушала, считая, что я снова давлю на тебя.

Я, молча сопела, потому что он был прав.

— Она подставила Мартина, прекрасно понимая, что тот начнет выдавать интересующую полицию информацию.

— Ларс, я не понимаю, если она знала, что Мартин ее выдаст, почему позволила сделать это? Ну, убила бы нас с Бритт, а что дальше, самой‑то куда деваться?

— Интересный вопрос, ты хорошо соображаешь.

Я скромно промолчала, что, безусловно, означало согласие.

— Хильда не верхушка, даже собрав, вернее, подчинив себе уже готовую группу и уничтожив тех, кто не желал переходить от проституции к снафф‑видео, она работала не на себя, а на кого‑то еще.

— Подожди, что за уничтоженные?

— Кайса и Бригитта не рискнули заниматься поставкой девушек для снафф‑видео, это совсем иной уровень. И были убиты. Анна‑Паула, которая не устраивала настоящих заправил, тоже. Банду разгромили, а оставшихся в живых членов уничтожили. Кто следующий, как ты думаешь?

— Сама Хильда?

— Да, конечно. Она это прекрасно понимала и подготовила собственное исчезновение, да такое, чтобы поверить могли и ее хозяева.

— То есть?

— В сгоревшем доме нашли бы кости двух женщин. Кто знал, что Бритт в домике?

— Мы… Мартин…

— Мартин нет. Только Хильда. Сгори вы с Бритт, никто бы не понял, что была еще третья женщина.

— Откуда ты знаешь?

— В уютной бухточке, что за мысом, где мы с тобой слушали музыку, нашлась небольшая лодка с мотором, и в ней документы на имя Мартины Биргер. Мы бы ничего не поняли, если бы не одна фотография, вложенная в бумаги… На ней красная «Феррари». Хильда слишком любила свою машину, чтобы расстаться с ней, не оставив хоть такую память. Номер на снимке не виден, она не дура, но многих ли владельцев красных «Феррари» в Стокгольме ты знаешь?

— Ничего себе! Она пыталась выдать нашу смерть за свою?

— Да, неосторожное обращение с огнем… Тебе это ничего не напоминает?

Я ахнула:

— Анна‑Паула тоже пыталась выдать труп Марты за свой!

— Наверное, тоже хотела сбежать, но ошиблась, рядом был надсмотрщик. Попробуй вспомнить, кто из твоих знакомых во всей этой истории остался не задействован?

— Оскар?!

Глаза Ларса просто полезли на лоб, потом он расхохотался. Смеялся Ларс так заразительно, что я не удержалась и заулыбалась тоже:

— Что? Ну что?

— С Оскаром тебе еще предстоит встретиться, он на тебя огромный зуб имеет, дорогая.

— Почему?

— Да потому что из‑за твоей бдительности оказался вынужден срочно уехать из Стокгольма.

Я не понимала уже ничего, наверное, моя физиономия выглядела крайне глупо, потому что теперь Ларс смеялся, глядя на меня.

— Ну так объясни толком! Чем я помешала Оскару?

— Тем, что узнала его в супермаркете, помнишь?

Было такое, в то время как Ларс утверждал, что Оскар за границей, я встретила его в Стокгольме и во всеуслышание объявила об этом. Что тут страшного?

— Линн, все закончено, теперь уже можно тебе сказать. Оскар работал на Европол под прикрытием. Я ему иногда помогал, мы подобрались к банде, перешедшей с торговли людьми — траффикинга — на снафф‑видео, вплотную, но тут в моей жизни появилась Линн и…

— Все испортила?

— Нет, но осложнила основательно.

Конечно, заявление не из приятных, но сейчас мне было не до того. Что‑то не давало покоя все то время, что сидела у постели Бритт, не отпускало и сейчас.

— О чем думаешь?

— Ларс, я все понимаю: Хильда использовала синтезатор, чтобы менять голос, командовала этими мерзавцами из банды, повелевала и была счастлива своей закулисной властью. В это я готова верить, но не могу представить себе Хильду в качестве организатора.

— Ты права, я тоже не могу. Мы сегодня беседовали с Вангером и его начальником Бергманом, они тоже так думают.

Я не сдержалась:

— Ларс, если хочешь, чтобы я с тобой разговаривала, никогда не упоминай при мне этого имени!

— Обижена на его недоверие?

— Это ты называешь недоверием? Да он откровенно высказал мне подозрения, что являлась членом банды!

— Я Дага не оправдываю, но ему тяжело, знаешь, Фрида ведь ушла из управления…

— Ушла? Правильно сделала, подозревать собственную помощницу — это мерзко!

— Наверное, у него был повод.

— А меня подозревать тоже повод нашелся? Может, он и Веру с Тиной подозревал, мол, они сами себе увечья нанесли? Ларс, а тебя Вангер не подозревал?

Он рассмеялся:

— Подозревал и довольно сильно. Если бы не Оскар с его Европолом, и мне пришлось бы туго.

— А Хильду он не подозревал? Или Леннарта, с которым, кстати, общался, расспрашивая о тебе. Он не подозревает никого из тех, кого стоило бы, зато подозревает невиновных. К чему держать такого инспектора, у которого ни ума, ни интуиции?! Правильно Фрида сделала, что ушла от Вангера.

— Думаю, Вангер не глуп и не все так просто. Интересно, чем сейчас занимается Фрида? У тебя есть ее телефон?

— Да, а что?

— Мне не дает покоя тот же вопрос: Хильда не могла быть организатором, и, насколько я знаю своего братца, он сказал далеко не все. Он знает еще что‑то, потому за Мартином нужно установить слежку, как только выпустят.

— А его выпустят?

Ларс развел руками:

— Если не докажут, что убил Эмму и Маргит. Просто слабак, который молчал о том, что знал, еще подержат и выпустят под обещание впредь сразу сообщать обо всем подозрительном в полицию.

Я нашла в мобильнике телефон Фриды:

— Записывай. Или ты хочешь, чтобы позвонила я?

— Позвони, попроси встретиться, а там поговорим.

Больше всего меня радовало, что Ларс не говорил «я», не отделял себя от меня, не отводил мне место послушной овечки.

Фрида моему звонку удивилась, но встретиться согласилась.

— Это Вангер вас попросил?

— Нет, это мы с Ларсом просим. И Вангеру ничего не говорите, я его терпеть не могу.

Фрида рассмеялась, но как‑то натянуто.

Через час мы сидели в «Гондолене» над Слюссеном и, разглядывая город, пытались наладить контакт. Некоторое время Фрида была напряжена, но Ларс довольно быстро расставил все по своим местам.

— Фрида, мы знаем, что пока вы без работы, а потому хотим предложить свою. — Он поднял руку, жестом останавливая ее возражения. — Вы не частный сыщик и, в общем‑то, не имеете права заниматься следствием, особенно по тому делу, которое вели раньше. Но ждать, пока будут оформлены бумаги, нельзя, время упустим. К тому же дело закрыли, нашли сгоревший труп Хильды и списали все на нее. Удобно, можно отчитаться и успокоиться. Мартина постращают и выпустят, банда разгромлена, все в порядке.

— В чем вы лично не уверены?

— Да, и Линн тоже. Фрида, мне кажется, что кто‑то руками одной половины банды уничтожил другую, а руками полиции убрал всех ненужных. Идиотские поступки, такие, словно хотели привлечь внимание сначала к одному, потом к другому, потом всех перессорить, а потом и вовсе столкнуть лбами. Ощущение, что мы не замечаем чего‑то существенного. Хильда не могла быть настоящим Хозяином, масштаб не тот. Слишком велик размах, чтобы можно управлять вот так, из‑за кулис Хильде. Мы с Оскаром знаем о крутившихся деньгах несколько больше, чем я могу сказать, это уровень куда серьезнее Хильды.

— Чего вы хотите от меня?

Мне показалось или в голосе Фриды прозвучали нотки беспокойства?

— Понимаю, что это опасно, даже очень опасно, но предлагаю вам попытаться найти настоящего Хозяина. У нас с Линн нет такой возможности, мы на виду и не обладаем нужным опытом. Работу оплатим, а чтобы не было никаких неприятностей, оформим вас как частного охранника Линн. Это возможно?

— Да. Мне не нужна оплата…

Ларс накрыл руку Фриды своей, я помнила, как это действует…

— Я нанимаю вас совершенно официально и прошу быть рядом с Линн двадцать четыре часа в сутки, мне так спокойнее.

Нет, вы это слышали?! Я с трудом проглотила вставший в горле комок, Ларс приставил ко мне няньку, даже не поинтересовавшись, хочу ли этого я сама!

Меня вдруг «повело»:

— Ларс, вы это придумали вместе с Вангером?

Он ответил, даже не оборачиваясь:

— Нет, я сам.

— Линн, вы против? — нахмурилась Фрида.

— Конечно, нет, просто не хочу, чтобы в этом участвовал ваш бывший шеф, уж простите, терпеть его не могу!

Ларс и Фрида тихонько рассмеялись, слишком запальчиво прозвучало мое возражение.

— Итак, вы согласны, Фрида?

— Да, только у меня одно условие.

— Принимаю любые.

А вот это он зря, мало ли что может пожелать даже разумная Фрида. Но Ларс, видно, был уверен в моей будущей охраннице и не ошибся.

— Не говорите мне «вы».

— Взаимно.

— И я хотела бы знать как можно больше, все, что вы имеете право мне сообщить, и все ваши сомнения.

Ларс подробно рассказал все, что знали мы, в этом новостей для меня не нашлось, я только с удовлетворением отметила, насколько точна и образна его речь. Но вот дальше…

Сколько же всего я не знаю о Ларсе!

— Помимо истории я занимался психологией, а потому считаю, что необходимо учесть еще и психологические аспекты того, что происходило все последнее время.

Вот откуда у него такое понимание любого изменения выражения моего лица. Ларс, заметив мою реакцию, накрыл рукой мои пальцы и слегка их сжал, успокаивая.

— Какие именно?

Похоже, Фрида тоже удивлена.

— Все события словно поделены на две, даже три части. Сначала было простое устранение допустивших ошибки Кайсы и Бригитты. На него наслоилась дурацкая месть Анны‑Паулы мне, но, думаю, это побочное, слишком выбивается из общей картины и слишком нелепо. А вот дальше начинаются странности. Если Хильда Хозяйка, за которую себя выдает, то поступки нелогичны. Масштабная деятельность, Европол столько времени обнаружить не мог, и вдруг снова мелкая месть. — Пальцы Ларса сжали мои, он понимал, что меня возмутит определение попытки сжечь нас с Бритт заживо как мелкой мести. Но я промолчала. Убедившись, что возмущаться я не намерена, продолжил: — Какое‑то нагромождение бредовых убийств и сквозь все это железная логика — диктат более серьезного и крупного преступника. Кто‑то смеется над нами всеми, понимаете?

Фрида кивнула:

— Да, у меня такое же ощущение. Нас словно водят зигзагами из стороны в сторону, подбрасывая трупы, мы делаем очередной виток и оказываемся на том же месте. Ничего не изменилось с самого первого трупа Кайсы Стринберг. Мы по‑прежнему не знаем, кто и даже за что ее повесил.

— Если перестать копаться в деталях, а посмотреть отстраненно, то преступник четко ведет свою линию, а трупы разбрасывает так, чтобы либо подставлять, либо приманивать меня лично. Значит, все направлено против меня, вокруг и надо искать.

Я не выдержала:

— Только не говори, что ты будешь подсадной уткой.

— Достаточно, что ею попыталась стать ты, — рассмеялся Ларс.

— Откуда ты знаешь?

— Вангер сказал. И я рад, что он тебе не поверил и не использовал в таком качестве.

Я фыркнула, словно кошка, унюхавшая гадость:

— Я просила не называть при мне этого имени.

— Прости, не буду.

Фрида задумчиво изучала лицо Ларса. Господи, как она может вот так спокойно на него смотреть, я бы уже растаяла и оплыла, а ей хоть бы что! Железобетонная… или просто не влюблена. Скорее второе, я же помню, как она смотрела на Вангера, этого противного Вангера, чтоб ему!

— Кто может желать зла вам?

— Не вам, а тебе. Думаю, Мартину известно, но он не скажет. Он не так напуган, как считает Вангер. Прости, дорогая, но приходится нарушать твое требование, — пальцы Ларса ласково погладили мою ладонь, от чего у меня свело низ живота. — Кому‑то нужно либо посадить меня за решетку, либо вообще уничтожить. И еще: до последнего случая Хильда действовала по правилам своего хозяина, а тут вдруг решила кого‑то переиграть. Ей позволяли чувствовать себя кукловодом, самой страшной и загадочной, наслаждаться этой властью, но ею самой кто‑то жестко руководил. И подставил бы, выполни она свою роль до конца. Думаю, что приведи Хильда в исполнение свой страшный замысел, ее просто сдали бы полиции или убили у всех на виду.

— Ларс, Хильда еще та штучка, — невольно возразила я. — Я не говорила тебе, но она лихо водит свою красную «Феррари», водила… И плетью орудует, как не всякий мужчина способен.

Наш кофе давно остыл, но никто не замечал, не до него. Ларс снова сжал мои пальцы.

— Я знаю, но это не делает ее умней. Нет, Хильда не самый верх. От кого‑то же она собиралась скрываться? Вопрос в том, знал ли об этом ее настоящий хозяин?

А меня вдруг осенило:

— А как она доставила на остров Бритт, не в чемодане же и не вплавь? И как сама добралась?

— Ты права, об этом никто не подумал. Фрида, можно узнать?

— Как вообще можно попасть на ваш остров?

— Катером или яхтой к двум причалам, но они оба заметны. За мысом в бухте спрятана лодка, небольшая, но двое могут поместиться. Линн, ты помнишь, в кресле валялись парик и куртка? Вот и объяснение. На лодке можно добраться до соседнего острова или даже дальше, а там уже катер… нужно найти того, кто доставил их в район острова.

Парика и куртки я не заметила, не до того, как их успел заметить Ларс? Ну и наблюдательность…

— Бритт придет в себя и расскажет.

— Как она? — поинтересовалась Фрида, прихлебывая остывший кофе.

— Ее держат спящей, чтобы не испытала болевой шок. Завтра обещали привести в сознание. Ларс, может, к ней приставить охрану?

— Во‑первых, рядом с Бритт Мари, во‑вторых, вряд ли она сейчас кого‑то интересует.

— Когда вы хотите, чтобы я приступила?

Красивая бровь Ларса чуть приподнялась:

— А вы разве не приступили? Во всяком случае, счет я выписываю с сегодняшнего дня.

Фрида рассмеялась:

— Вы умеете убеждать и добиваться своего.

О, как я хорошо это знала!.. Ларс вел себя так, словно я уже была с ним, словно между нами не существовало ни малейшей размолвки, и я невольно поддавалась этому. Собственно, мне самой хотелось того же, и Ларс отлично это понимал. Вот кто умеет чувствовать желания других людей и использовать их в своих целях.

Достаточно посмотреть на Фриду, чтобы понять: Ларс предложил ей то, чего она очень желала сама — найти настоящего воротилу, настоящего Хозяина. Но как могла Фрида влезть в это дело? Никак. Ларс предложил выход: она будет охранять меня, ну а я просто не смогу не сунуть нос куда не надо. Предложением Фриде Ларс решал сразу две проблемы: умная следователь, вернее бывшая следователь, теперь не связанная с официальной структурой, займется сыском, а я буду под присмотром.

Возможно, Фрида не имеет права заниматься частным сыском, пока не получила лицензию, но быть при мне наверняка имеет. Я не сомневалась, что это законно, с законом Ларс предпочитал ладить. Это означало новый виток расследований, в которое я сама с удовольствием включусь.

— А ты с нами?

Ларс изумленно обернулся ко мне:

— Ну не против же? Мне нужен опыт Фриды, а ей пригодятся мои возможности и знания.

Хитрец, скажи он «деньги», все звучало бы иначе, довольно вульгарно, но «возможности» — это нечто иное. Что такое возможности Ларса, мне прекрасно известно, они почти безграничны, вернее, ограничены только законом и его фантазией, границ которой не существует. «Ограничены», «безграничны», «границы»… в общем, все возможно.

— Вы сработаетесь вместе? — Ларс посмотрел сначала на одну, потом на другую.

— С одним условием, — объявила я, — не упоминать при мне Дага Вангера.

Фрида рассмеялась, ставя чашку на стол:

— Согласна. Но выдвигаю свое: не действовать самостоятельно.

— Вот с этим согласен я!

Что я могла? Только фыркнуть в ответ:

— Не сомневаюсь.

Он по‑хозяйски повернул мою голову к себе за подбородок:

— Тебе не достаточно хождения по краешку с риском для жизни? Ты мне нужна живой и здоровой, — и добавил на ухо, — тебе еще рожать.

— Ларс!

Но Ларс уже обсуждал с Фридой, где мы будем жить.

— Я бы предпочел забрать вас всех в замок или поселить в одной из своих квартир, но, думаю, в замке не слишком удобно, Линн нужно на занятия, а в квартиру она не переедет из вредности. — Говорилось это так, словно меня рядом нет. При этом его рука перебралась на мою спину, которую нежно поглаживала. По всему телу бежали мурашки. Вот змий‑искуситель! Ничего его не берет. — Понимаешь, лучше СоФо района не существует…

— Я тоже люблю СоФо, — рассмеялась Фрида.

Мне показалось, что она заметила мое состояние блаженства и готовности взбрыкнуть одновременно.

— Тогда поладите. Место в их квартире найдется, заодно и Бритт будет под присмотром. — Рука словно невзначай нырнула под мой пуловер, и теперь пальцы касались голой спины.

Я все же тихонько возмутилась:

— Ларс!

— Неприятно?

Фрида старательно изучала вид за окном. Конечно, изучать было что, но до тех пор, пока разговор шел о деле, красоты Стокгольма с высоты «Гондолена» ее интересовали мало, а тут вдруг привлекли…

В результате долгого обсуждения мы договорились, что Фрида переедет к нам с Бритт сегодня же, постарались схематично вспомнить все, что произошло за последние дни, решили, что остальное проговорим на месте, когда Фрида будет жить рядом со мной. Это, кстати, был хороший повод Ларсу общаться с Фридой, не привлекая внимания, ведь он якобы просто был со своей девушкой, то есть со мной.

Если честно, последняя мысль основательно испортила мне настроение. Почему? Потому что я снова получалась не больше, чем прикрытием. Может, Ларс и обнимал меня ради того, чтобы произвести впечатление нашей близкой дружбы?

Оба заметили перемену во мне:

— Линн, что‑то не так?

— Я беспокоюсь за Бритт, все кажется, что стоит отойти от нее хоть на шаг, и там случится что‑нибудь плохое.

Я могла обмануть Фриду, но не Ларса, кажется, тот все понял правильно.

— С Бритт будет все в порядке, сейчас с ней Мари, потом придет твоя бабушка, которую не сможет провести ни один преступник, утром появишься ты сама. А потом мы просто заберем ее, и Мари будет выхаживать Бритт дома. Я понимаю, квартира маленькая, но четыре женщины поместятся. — Он вдруг чуть лукаво улыбнулся. — Тем более, одну из них я время от времени буду похищать. — Губы коснулись моего уха. — Или ты против?

— Зависит от того, как ты себя будешь вести.

— Обещаю вести себя хорошо. — И в сторону так, чтобы слышала только я, но не Фрида, добавил: — У меня флоггер новый есть… и веревки тоже…

И сразу переход:

— Фреккен, нам пора. Фрида, тебя подвезти до дома и заехать позже?

— Нет, давайте адрес, я доберусь сама.

Ларс со смехом развел руками:

— Квартира напротив берлоги Магнуса.

— Вы вернулись туда, где жили раньше?

Я пожала плечами:

— Только в квартиру этажом выше. А откуда вы знаете Магнуса?

— Он помогал нам искать тебя через компьютер Улофа. Я тебе потом расскажу.

Уже в машине я поинтересовалась:

— Вы меня искали? Ты искал?

Ларс повернулся ко мне всем корпусом:

— Неужели ты думаешь, что я просто сидел и ждал, когда тебя освободят? Магнус определил, что компьютер на острове в доме.

— Я не знала.

Он лишь пожал плечами, поворачивая ключ зажигания.

Бритт пришла в себя раньше, чем ожидали врачи, крепкая у меня подруга.

Бабушка потом рассказывала, что она, открыв глаза, едва не вскочила с постели:

— Мне нужно предупредить Линн!

— Успокойся, Линн жива и здорова. С ней все в порядке. Линн пыталась спасти тебя, а вас обеих спас Ларс.

— Хильда — преступница! Это она выдавала себя за Хозяина. Ее нужно арестовать!

Бабушке с трудом удалось успокоить мою подругу, заверив, что все уже сделано.

Бедолаге снова сделали укол, но сказали, что это последний, Бритт нужно как‑то успокоить и просто дать время, чтобы пришла в себя. А вот с рукой дело хуже, пострадавшая второй раз, рука едва ли сможет полноценно выполнять все функции.

— Во всяком случае, играть на скрипке она не сможет.

Узнав об этом, я ахнула. Скрипка для Бритт составляла половину жизни, лишить мою беспокойную подругу любимого музыкального инструмента значило отобрать эту половину. Если бы Хильда не сгорела в устроенном самой пожаре, я бы придушила ее даже в тюремной камере, прорвавшись туда с боем. На том свете черти подбросили дровишек под сковородку Хильды. Я мысленно их подбодрила:

— Добавьте огоньку. Только не сожгите сразу, пусть горит долго‑долго.

Когда подруга очнулась, бабушка позвонила мне:

— Приходи, пока не увидит тебя, не поверит.

Потому, когда утром Бритт открыла глаза, первым делом она увидела мою расплывшуюся в счастливой улыбке физиономию.

— Линн… я хотела тебя предупредить… Хильда опасна…

Я приложила палец к ее губам:

— Я все знаю. Успокойся. Хильды больше нет. Сгорела.

— Как сгорела?!

— А так! Хотела сжечь нас с тобой, но сгорела сама. А нас вытащил Ларс, тебя так вообще на руках.

— Я ничего не помню, в доме меня ударили по голове — и все.

— Об этом потом. Знаешь, кто теперь живет у нас в квартире?

Подруга ахнула:

— Фру Сканссон вернулась?!

— Тьфу на тебя! Нет, Ларс пригласил Фриду приглядывать за нами, чтобы не лезли куда не нужно. Ты не против? Она нормальная, не то что этот Вангер.

— Фрида живет у нас? — в голосе Бритт сомнение.

— Да, а что?

— А как же работа в управлении? Разве ей можно?

Я вдруг сообразила, что Бритт не знает о подозрениях Вангера и увольнении Фриды.

Услышав такие новости, подруга мстительно поджала губы:

— Так ему и надо! Мне никогда не нравился этот твой Вангер.

— Мой?! Да я терпеть его не могла с первой минуты!

— Эй, о ком речь, надеюсь, не обо мне? — Ларс, как всегда, исключительно вовремя. И как он умудряется угадывать момент, когда произношу нечто, не предназначенное для его ушей?

Я поджала губы следом за подругой:

— О Вагнере. Мое отношение к нему не изменит ничто.

— Хорошо, что он об этом не догадывается, иначе пустил бы себе пулю в лоб. Бритт, как ты? Домой хочешь?

Я не успела сказать гадость в ответ на едкое замечание Ларса, Бритт взвыла:

— Спрашиваешь! Конечно, хочу. А можно?

— Врач разрешает при условии, что ты не станешь обкусывать гипс с руки или забивать им гвозди. И вообще, побережешься. Но с этим, я думаю, справятся Мари и Фрида.

— Бритт, к нам с тобой приставили двух надсмотрщиц, — ехидно сообщила я.

Ларс кивнул:

— Приставил бы и больше, но в квартирке фру Сканссон больше не поместится.

— Я думала, ты успел скупить все квартиры в нашем доме и в доме напротив и заселить их своими людьми, чтобы, даже выглядывая из окон, мы любовались физиономиями охраны.

Ларс развернул меня к себе:

— В следующий раз подсказывай вовремя, теперь уже не успею, Бритт разрешили забрать сразу после осмотра. Помоги‑ка ей собраться.

Стоило Ларсу выйти за дверь, как Бритт сделала круглые глаза:

— И ты будешь утверждать, что он тебя не любит?!

— Угу, любит, как игрушку: вспомнил — достал, надоела — забросил в угол до следующего приступа любви.

— Ну ты и дура! — возмутилась подруга.

Если честно, я была с ней согласна, но дурой себя считала совсем по другому поводу.

В предыдущий день, расставшись с Фридой, мы с Ларсом снова едва не рассорились совсем.

Я отдавала себе отчет, что все из‑за моей вредности, но почему‑то до невозможности хотелось вывести Ларса из себя. Мне до такой степени приспичило сделать эту глупость (что же он такой сдержанный и непробиваемый?!), что принялась приставать с нелепостями.

— И все‑таки, зачем ты пытался вытащить меня из плена? Ну, покалечили бы, замучили, в конце концов, убили…

Ларс только покосился, не отвечая. Я понимала, что он правильно делает, понимала, что сама делаю глупость, которая может дорого обойтись, но остановиться уже не могла. Приступ душевного мазохизма требовал довести все до полного мрака и отвращения. Но Ларсу этого явно не хотелось, и он молчал.

Я настойчиво продолжила нарываться на скандал. Наверное, каждой женщине знакомо это мстительное состояние, когда чем хуже, тем лучше.

— Нет, правда, невелика потеря, одной дурой было бы меньше.

Ларс в ответ хмыкнул:

— Ты бываешь удивительно самокритична.

— Конечно, куда мне до профессора Джейн Уолтер!

Боже, как хорошо, что меня не слышит Бритт, не то подруга просто оторвала бы мне голову, даже Ларс не спас.

В ответ получила лишь бешеный взгляд, казалось, еще чуть и он меня просто ударит. Почему‑то я испытала мстительное удовольствие, пусть позлится.

— Кстати, а мне можно привести в квартиру друга или только тебе можно иметь подруг в Лондоне?

Завизжали тормоза, машина встала у тротуара. Ларс повернулся ко мне, несколько мгновений молча изучал лицо, в это время я упрямо смотрела вперед, словно не замечая ни остановившейся машины, ни его взгляда, потом тихо произнес:

— Я думал, ты умнее.

И все, просто поехал дальше. Я сидела, отвернувшись к окну и закусив палец, чтобы не разрыдаться. Удалось.

Ларс больше со мной не разговаривал, просто проводил в квартиру, поставил сумку и сообщил:

— Заеду в семь утра. Будь готова. Пожалуйста. И не наговори глупостей, когда приедет Фрида.

Глядя на закрывшуюся за ним дверь, я тихо сползла по стене и уселась на корточки, по лицу катились слезы. Больше всего хотелось броситься следом с криком:

— Ларс, прости, я дура!

Почему не бросилась? Не знаю, ведь слышала, что он остановился на верхней ступеньке перед тем, как спускаться вниз, наверное, ждал, что выйду. Не дождался, и я услышала только звук шагов по лестнице.

Говорят, иногда больные срывают повязки и раздирают раны, чтобы испытать невыносимую боль, даже понимая, что могут погибнуть. У меня было похожее состояние, только я срывала повязки с душевных ран. Рвала, понимая, что делаю больно не только себе, но и ему. Ничего не получалось, и появлялось желание разрушить вообще все, поссориться раз и навсегда, насовсем.

Плакать долго не получилось, вылив полведра слез, я все же остановилась. И попыталась вместо бесконечных «ну и пусть, пусть любит кого угодно» разобраться, чего же в действительности хочу сама.

Чего я ждала, доводя разговор до критической точки? Что Ларс ударит меня, вышвырнет из машины, забудет мое имя? После еще нескольких истерических «вот умру…», вдруг поняла, чего хотела бы больше всего — чтобы он просто сказал, что любит только меня и нет никакой Джейн.

Ну что я вру сама себе, я же не уверена, что Джейн была, скорее всего, это действительно взаимная симпатия двух людей, занятых одним делом.

К тому времени, когда приехала Фрида, я уже израсходовала все слезы и успела привести себя в относительный порядок. Конечно, она догадалась, что я плакала, но промолчала.

К счастью, когда мы перетаскали коробки Фриды, было уже поздно. К моему изумлению, оказалось, что в этих коробках почти исключительно книги. Мы бы долго возились, и я снова надорвала живот, но помог Магнус.

— Эй, у вас новости?

— Да, Фрида поживет с нами…

— А Бритт где?

— Она в больнице, Магнус. Скоро обещают выпустить.

Сосед, не задавая лишних вопросов, помог перенести все из машины в квартиру. Но, закончив, все же уточнил:

— Фрида, мы с вами встречались раньше?

— Да, когда пытались найти Линн на острове.

Магнус хлопнул себя по лбу ладонью:

— Конечно! Вы теперь здесь?

— По крайней мере, на какое‑то время, — улыбнулась девушка.

Тут раздался звонок телефона, бабушка сообщила, что Бритт приходила в себя.

— Мне нужно ехать!

— Я с тобой. Ларс просил не оставлять тебя одну.

Фрида настояла и тоже отправилась в больницу. Но там настояла уже я, потребовав, чтобы она вернулась и нормально разложила все, что привезла.

— Левая часть моей комнаты — твоя, располагайся, там есть надувной диван, на нем можно спать, завтра разберемся с остальным.

Требование разумное, потому что прихожая завалена коробками, которые следовало хотя бы перенести уже в комнату. Удивительно, у молодой современной девушки вещей оказалось немногим меньше, чем у фру Сканссон.

Но я не стала об этом размышлять, уселась на край постели Бритт и принялась тихонько ее подбадривать и убеждать, что все самое страшное позади, что мы не просто выжили, но и будем счастливы вопреки всему.

Мне казалось, что так непременно будет, вопреки тому, что врач разрушил надежду на восстановление руки Бритт. В жизни бывают чудеса, конечно, бывают… разве не чудо, что мы живы и вместе?

Остаток ночи я вспоминала события, произошедшие с момента нашего с подругой знакомства. Конечно, все только хорошее и смешное. Меня не останавливало, что Бритт спала. Я была уверена, что подруга слышит и это ей здорово поможет.

— А, помнишь, как мы решили сделать ремонт и выкрасили стены разными полосами, а хозяева так возмутились!.. Пришлось перекрашивать, но сначала мы долго‑долго соскребали со стен собственный шедевр…

— А как нам оставили на время кошку, которая распустила половину связанного тобою пуловера, и мы всю ночь восстанавливали испорченное вдвоем, потому что утром был показ? Но на показ ты все равно вышла в недовязанном, зато с кошкой на руках, и за оригинальность получила приз?

— А карнавальные наряды, до смерти перепугавшие фру Сканссон? Хорошо, что она не заработала инфаркт при виде наших вампирских клыков…

— А как мы учились ездить на сноубордах, привязав подушки ко всем местам, а мальчишки нас умудрились сфотографировать?

— А как решили выдрессировать крысу и оставлять ее сторожить квартиру, будучи твердо уверенными, что преступники до смерти боятся крыс. Они не боятся, теперь я знаю, но и я больше не боюсь тоже…

— Бритт, а с каким мы шиком заказали все самое лучшее в ресторане, но потом вспомнили, что обе карточки остались дома и пришлось долго уговаривать администратора съездить со мной домой, чтобы взять карточку. Знаешь, чего я боялась больше всего? Что этот двухметровый тип, сально пялившийся на нас, начнет приставать, и едва мы переступили порог, заорала во весь голос:

— Стоять, не двигаясь! У нас квартиру охраняет крыса — переносчица гепатита!

Он стоял, замерев, правда недолго, я схватила карточку, и мы бросились прочь, причем неизвестно, кто быстрее. А на следующий день к нам явились представители какой‑то зоологической службы, крысу конфисковали, а нас с тобой заставили пройти обследование по поводу гепатита. Ты еще удивлялась почему. А потом выяснилось, что этот тип голубой и его принципиально не интересуют крысы вроде меня.

— А когда мы решили отдать свои фотошедевры в Музей фотографии, но чтобы приняли наверняка, разыгрывали иностранок, общаясь исключительно по‑французски. Администратор страшно удивилась, мол, в какой стране говорят с таким акцентом? А потом оказалось, что пакет с фотографиями ты просто оставила на скамейке, где мы сидели, настраиваясь на решительный лад. Но пакет кто‑то принес в музей, и наши снимки поучаствовали в выставке, правда, временной, но все же. Больше всего тебя тогда порадовал явный успех фотографии нашей дрессированной крысы, а опечалило то, что подпись гласила: «Автор неизвестен».

Я вспоминала и вспоминала, и оказалось, что в нашей с Бритт жизни было столько хорошего, что умирать совершенно не стоило хотя бы для того, чтобы еще и еще раз посмеяться.

Откуда мне знать, что за дверью стоит и слушает Ларс? Позже он признался, что несколько раз пришлось прикусывать руку, чтобы не расхохотаться.

Но это не все, главное, увлекшись, я принялась выкладывать находящейся во сне Бритт свои проблемы с Ларсом, мол, я его очень‑очень люблю, но поверить в то, что в Англии не ждет другая, та же Джейн Уолтер, не могу. Да, глупо, да, я дура, но поделать с собой ничего не могу.

А еще я говорила о том, что вдруг стало ясно мне самой: я не могу переступить невидимую черту, за которой перестану бояться физической боли, снова ощущу свое тело и полюблю его. Сейчас мне кажется, что именно тело источник моих страхов даже перед Ларсом. Я боюсь прикосновений, чуть более настойчивых, чем простое касание. Все, чему Ларс когда‑то учил меня — расслабляться, любить свое тело и хотя бы время от времени за закрытой дверью спальни потакать своим желаниям, пусть даже самым разнузданным, все это кануло в Лету. Я боюсь. Боюсь этих желаний, душу их на корню, стоит только проклюнуться ростку. Я снова зажата, но совсем не так, как была до встречи с Ларсом, я в тисках страха, хотя не подаю вида. И мне самой через это не перешагнуть, а просить помощи не позволяет гордость. Зря, наверное, отказалась от психоаналитика…

В те минуты я была психоаналитиком сама для себя. У меня долго не получалось не только поговорить, но и основательно подумать на эту тему. Если честно, то я даже боялась думать о своих проблемах, попросту отрицая их. Страусиная позиция, но разрушить стену, которой отгородилась от всех, даже от Ларса, значило выставить свою израненную душу напоказ. Стены нет только между нами с Бритт, потому что она не давит, не лезет в душу, а еще у нее те же проблемы с Томом. Мы подруги по несчастью не только из‑за Хильды, но и душевно.

А поговорить о своих проблемах мне не с кем, не Ларсу же их высказывать?

Я выложила все накопившееся, что верю и не верю в существование особых отношений Ларса и Джейн Уолтер, что безумно ревную его к поездкам в Лондон, что не смогу жить, если он меня бросит… о своем страхе перед любыми прикосновениями, о ночных кошмарах… об опасениях, что у меня больше не будет детей…

Не знаю, как долго говорила, пока не устала сама. Но почувствовала, как полегчало. Правильно мне советовала психолог: выговориться нужно хотя бы для того, чтобы полегчало. Объяснить самой себе, что чувствуешь, чего желаешь и чего боишься. Помогает, всем советую.

Только действительно самой себе, чтобы никто не слышал. Нет, Бритт спала, она не слышала, а вот…

Утром Брит проснулась и увидела меня… И назвала дурой, с чем я согласилась с легким сердцем.

Узнав о беде с Бритт, Том бросил все свои семинары и дела и примчался, с порога заявив, что справится с ней сам безо всяких сиделок.

Он оказался на удивление хорошей нянькой, причем не просто заботливой, а требовательной при этом. Сначала Бритт возмущалась его диктатом, но быстро поняла: как Том сказал, так и будет. И тут я впервые увидела послушную Бритт, казалось, она даже упивается своей ролью покорной девочки, скромно опуская глаза и всем своим видом давая понять, что вынуждена покориться.

Первой отреагировала Фрида:

— Линн, надолго ее хватит?

— Не знаю.

— Главное, чтобы Том не поверил в это послушание, не то привыкнет, трудно будет отвыкать, когда Бритт перестанет играть.

Я смотрела на смеющуюся Фриду и понимала, какое сокровище к нам поселил Ларс. С Фридой все казалось легким и простым. Если бы я и без того не относилась к Дагу Вангеру с ледяной прохладой, то теперь непременно возненавидела бы.

Мы с Фридой прекрасно разместились в комнате, даже все ее книги встали на полках дополнительно собранного стеллажа. Ее постоянное присутствие рядом избавляло меня еще от одного — необходимости объясниться с Ларсом. Конечно, я чувствовала себя виноватой и каялась, но придумать повод, чтобы начать каяться вслух, не могла.

В комнате Том убеждал Бритт, что завтра необходимо показаться врачу. Наша героиня изволила капризничать, вернее, просто поднимать себе цену:

— Да стоит ли тратить на меня время, Том, тебе пора улетать… тебя ждут.

Мы с Фридой переглянулись: это опасный сигнал, Бритт повторяет вот это «пора улетать» рефреном уже третий раз. Надоел? Скорее всего, да, но Том этого пока не понял. Поймет, когда Бритт запустит в него обломанным гипсом?

Том не глуп, он все прекрасно понял и пришел к нам с Фридой советоваться:

— Девчонки, что делать?

— Улетай.

Удивительно, но в унисон мы стали говорить и с Фридой. Смешнее всего получатся, когда произносим что‑то в три голоса.

— А дальше?

— А дальше, Том, как получится. Бритт можно взять измором. Звони утром пожелать доброго утра, только не рано, Бритт сова. А еще вечером, чтобы сказать «доброй ночи». Может, что и выйдет.

Он посмотрел на нас почти с вызовом:

— Я еще поведу ее под венец!

— Куда?!

— Бритт будет моей женой.

Дай бог…

Ларс опять откуда‑то вернулся…

— С приездом?

— Я был на острове.

Ларс сел на диван и протянул мне руку:

— Иди сюда…

Неужели все прошло, он забыл то, что я наговорила в машине?

Я снова в его руках, сердце готово выпрыгнуть из груди. А Ларс открывает ноутбук, кладет его нам на колени, тесно прижимает меня к себе:

— Садись ближе, я не кусаюсь.

Но меня поражает не это. На экране ноутбука… Джейн Уолтер, правда, она не в строгом деловом костюме, а в очень открытом сарафане, смеющаяся, явно где‑то на пляже.

— Узнала?

Я готова взвиться снова, но сдерживаюсь:

— Джейн…

— Угу. Смотри еще…

Снимки следуют один за другим. На них Джейн в обнимку с каким‑то мужчиной, и это явно не Ларс! Мне удается сдержаться и не произнести какой‑нибудь гадкий комментарий. Потом с малышом… у ребенка явно болезнь Дауна… но они обнимаются с такой любовью, что усомниться, что это мать и дитя не приходит в голову.

У Джейн дауненок?! Несчастная…

По виду матери этого не скажешь, она любит свое больное дитя, она настоящая мать.

Я не замечаю, как на глаза наворачиваются слезы, зато это замечает Ларс, он осторожно стирает слезинку, усмехаясь:

— Они счастливы, плакса.

— Где это?

— В Уругвае, у мужа Джейн там свое дело и большая усадьба. Не был, но, говорят, красиво…

На следующем снимке Джейн и малыша обнимает красивый мужчина, тот самый, что был на предыдущих. Счастливая семья — мама, папа и ребенок.

— А вот старые снимки.

На этих фото Джейн Уолтер вместе с мужем, Ларсом и Оскаром. И дата — как раз, когда я подозревала Ларса в измене.

— Почему бы не сказать?..

— Когда? Ты удрала и делала все, чтобы не подпустить меня к себе. Линн, — он уткнулся мне в висок, — ну когда ты поймешь, что заняла все мое сердце, ни на кого другого места в нем просто не осталось?

Вдруг в его голосе слышится лукавство:

— Разве что на пяток малышей, которые будут похожи на маму…

— Сколько?!

Ларс как ни в чем ни бывало пожимает плечами:

— Ну хорошо, можно шестерых, я не против… Планы немаленькие, может, пора приступить к реализации?

— Ларс!

— Где ты предпочитаешь — в гардеробной или лучше все‑таки на Кунгсхольмене? Поехали, здесь народу и без нас хватает.

Разве можно не принять вот такое откровенное приглашение?

— Фрида, я верну ее завтра. Может быть…

Фрида смеется:

— Оставляете меня с Бритт?

— Боишься? Не трусь, она сейчас играет в покорность. Разве что придется весь вечер выслушивать жалобы на предателя‑Тома.

— Я просто дам ей снотворное. Врач прописал, но Бритт не принимает.

Честно говоря, нас уже мало волновало, будет ли Бритт спать крепко. Главное — она под присмотром, значит, мы можем заняться собой…

— Ты сверху.

Замечание вскользь, но я почему‑то взвиваюсь:

— Нет, ты!

— Споришь со старшими? Ты сверху.

— По очереди.

Он поворачивается ко мне, не успев тронуть машину с места, бровь чуть приподнимается:

— Согла‑а‑сен…

Мы вдруг начинаем хохотать.

— Ларс, ты меня развратил.

Трогая с места, Ларс оглядывает меня, насколько позволяет пространство машины, хмыкает:

— Надо же? А по виду не скажешь, скромная девушка. Кстати, ты в белье?

— Конечно!

— Значит, не до конца развратил. Но все впереди, я еще успею…

Пусть развращает, я согласна. При одной мысли о таких уроках внутри становится горячо.

А с чего все начиналось? С лекции о викингах и фужера «Ришбура». Вот как скромницам опасно пить даже хорошие вина.

Словно подслушав мои мысли, Ларс вдруг сообщает:

— У меня вино хорошее есть.

— «Конти»?

— Ишь ты какая! «Конти» не заслужила, не достаточно еще развращена. Нет, «Шато д’Икем» 1976 года. Я помню, ты предпочитаешь белые вина…

— Да.

— …после хорошего секса.

— Ларс!

— Да, дорогая?

В стальных глазах скачут чертенята, не иначе выпили этого самого «Икем». Я тоже хочу…

Мне тоже перепадает «Шато», но каждый глоток приходится буквально выкупать.

— Ты почему сняла пирсинг на груди? Зарастет же.

— Ларс, я даже не знаю, где у меня колечки.

— Ничего, вставим новые. Глотни вина. Я сейчас вдену…

Я и забыла, как это возбуждает — колечки в груди, особенно если их потеребить… особенно если это делают руки Ларса… особенно когда ждешь бо́льшего и понимаешь, что это бо́льшее сейчас будет…

— Угу… вот так… что заерзала?

— Нет, ничего.

Я держусь, но голос уже хриплый. Наверное, от вина. Ларс кивает:

— Пьем за тебя.

Следя, чтобы я выпила все, смеется:

— У меня две бутылки вина. Знаешь, чего я добиваюсь? Чтобы ты напилась до беспамятства и забыла все правила приличия. М‑м‑м… как это здорово, когда ты не помнишь, что хорошо воспитана и существуют какие‑то ограничения.

— Неправда, даже напившись, я вовсе не забываю правил приличия.

— Так забудь! Ну хоть раз для меня, а?

— Как ты себе это представляешь? Что я должна делать?

— Не знаю. Потеряй над собой контроль, скажи, что ты меня хочешь, потребуй, чтобы я взял тебя. Расскажи обо всем, что тебе нравится…

Я вдруг возмущаюсь:

— Так нечестно, я буду говорить пьяная, а ты слушать трезвый?

— Я могу тоже напиться, если нужно. Ну, пьем?

— Пьем, но я могу и без этого.

В глазах недоверие:

— Можешь?

— Могу. В конце концов, почему бы не сбросить все эти правила и без всякого вина. Нет, вино не помешает, но я не хочу быть пьяной в такой ответственный момент.

Услышав такие сентенции, Ларс смотрит мне в глаза долгим взглядом.

— Я бы тоже предпочел, чтобы ты понимала, что говоришь и делаешь. Иди сюда… Иди и расскажи, как тебе больше нравится, чтобы я не гадал, а знал. Вот так нравится? — пальцы проводят по позвоночнику, обводят выпуклости пониже спины.

Я привычно выгибаюсь дугой.

— Да…

— А так? А вот так?

Он вновь обследует мое тело, касаясь даже самых запретных мест, но для Ларса нет ничего запретного, я же вся от макушки до кончиков пальцев принадлежу ему. Он словно раскрывает меня для меня, показывает, какая я чувствительная и чувственная, как могу откликаться на любую ласку, как хочу эту ласку. Даже самую запретную раньше — куннилингус. Я и представить не могла, что такое для меня возможно! Допустить мужской язык в сокровенное место?!

Нет, я не ханжа, представляла все, что угодно… но для других. Ларс заставил, чтобы и для себя, поставив одно условие:

— Если будет неприятно, ты дашь знать. Только не терпи и не ври.

Боже мой, сколько же всего я не знала, даже не подозревала о себе самой!

Чего лишают мужчины женщин и себя, ограничиваясь миссионерской позицией! Если бы они только знали, сколько теряют, ленясь и поддаваясь только минутной страсти. Минутная страсть тоже хорошо, иногда стоит порвать друг на друге одежду, но только иногда. А иногда стоит показать чудеса знания женского тела и виртуозного владения не одним лишь…

Когда я на следующий день вернулась домой, Бритт подозрительно пригляделась:

— Ты чего сияешь, словно тебя начистили к празднику?

— Бритт, я знаю, что такое настоящий секс по любви.

— Ну слава богу! Я думала ты до старости останешься девственной… я имела в виду морально… и орально. Пробовала?

— Нет… пока нет.

— А говоришь «знаю». Ничего ты, подруга, не знаешь. Советую попробовать своего Ларса на вкус.

Я только вздохнула. До этого еще не дошло, но обязательно дойдет. Обязательно.

Бритт рассказала, как Хильда умудрилась выманить ее на поиски Хозяина, заявив, что кое‑что известно Мартину. Они трясли Мартина, но тот только визжал и отнекивался. А потом отправились на остров, как и говорил Ларс, сначала катером, а потом лодкой. Хильда сумела убедить мою подругу, что у Хозяина есть возможность отслеживать место нахождения мобильного, потому принадлежащий Бритт они выбросили, а телефон Хильды оставили у Мартина, закопав, пока тот не видел, в тряпье. Это тоже была «хитрость» Хильды. Интересно, что она говорила почти правду: Мартин как‑то связан с Хозяином и попросту мстит Ларсу. «Забыла» только сказать, что она этот Хозяин и есть.

На острове они пробрались в дом через вторую дверь, а там Бритт получила по голове и больше ничего не помнила.

Ларс слушал мою подругу, но я понимала, что он не верит.

— Ларс, Бритт говорит правду…

— Бритт — да, но это не вся правда, Бритт просто не может ее знать. Я знаю Хильду лучше вас, она не способна руководить большой бандой, а уж закулисно и того меньше. Нет, она исполнительница, марионетка, которой отвели роль самой страшной злодейки. Настоящий хозяин за кулисами, если мы его не найдем, все продолжится. Плохо, что сейчас он залег на дно.

— Что же делать?

— Только вычислить логически.

Я была согласна с Ларсом, Фрида тоже…

Кто ты? Кто же ты такой?

Этот вопрос задавали себе несколько человек — те, кто не поверил в главенство Хильды.

Формально дело закрыто, ведь Хильда выдала себя, это она разговаривала через синтезатор, его, кстати, нашли, все подтвердилось, все совпало, слишком много ее отпечатков пальцев, слишком много улик, чтобы не признать правоту идентификации Хильды с Хозяином.

Но ни Ларс, ни Фрида, ни Линн не верили в то, что Хильда была во главе всей банды. Играла роль Хозяина — да, упивалась своей тайной властью — конечно, была жестокой и мстила за свою непризнанность всем, в первую очередь когда‑то отвергнувшему ее Ларсу — несомненно, но она только исполнитель, кукла, пытающаяся двигаться самостоятельно, забывшая, что нитки в руках у кукловода.

Хильда сознавала, что ведома, что все ее жестокие игры лишь игры. Понимала ли, что ее просто уничтожат, как только исполнит свою роль? Понимала, иначе не пыталась бы бежать.

От кого она намеревалась скрыться?

Ларсу казалось, что еще чуть, и он ухватится за ниточку, но как только что‑то начинало проявляться, главное вдруг ускользало. Никак не получалось зацепиться за это главное, чтобы, следуя логике, вытащить все. Пусть бы крошечная зацепка, легкий намек, тонкая, как паутинка, нить…

Они с Линн снова и снова проговаривали все, что знали и помнили о произошедших событиях для Фриды. Незаметно для себя Линн стала спокойнее относиться к теме подвала, плена и пыток. Психотерапевт была права, советуя выговориться, не держать в себе, но удалось это не сразу.

Однако никакие разговоры не приближали к понимаю, где искать тех, кто управлял Хильдой и от кого она надеялась ускользнуть.

Они в очередной раз сидели, раскладывая воспоминания и рассуждения, как пасьянс.

Снова и снова возникал вопрос «Кто ты?».

Это, несомненно, человек достаточно высокого интеллекта, потому что так манипулировать людьми, той же Хильдой, Леннарт, например, не смог бы. Для настоящего, а не бутафорского хозяина неведомы ни угрызения совести, ни какие‑то понятия о милосердии, чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть кадры снафф‑видео. Неважно, что этого человека скорее всего нет в кадре, он получает удовольствие, просматривая эти ролики, а не снимая их. Все мучители, кто был в кадре или кого вспомнили выжившие жертвы, либо убиты при штурме подвала, либо уничтожены своими же позже.

И те, кто уничтожал, тоже уничтожены. Остался, пожалуй, только Мартин, но от него ничего не добьешься, скользкий, как угорь. Страшно боясь попасть в тюрьму, Мартин вытребовал себе с помощью адвоката отдельную камеру и тянул время, словно на что‑то надеясь. На что? Это тоже оставалось загадкой. Скорей всего на то, что доказать в суде его виновность будет нелегко, это нам все ясно, а вот судье…

Но никаких секретов, даже чтобы купить себе послабление, Мартин выдавать не собирался.

Чертов слизняк оказался крепким!

Мы с Фридой изучили в Стокгольме каждый метр тех мест, где происходило что‑то связанное с бандой, по часам, а то и минутам разложили каждый день, какой смогли вспомнить. С разрешения Бергмана перевернули квартиру Хильды, даже мой латексный костюм нашли. Он вызвал у Бритт такую бурю эмоций, что я испугалась, что в самое ближайшее время наша квартирка будет завалена латексом всех расцветок и фасонов.

Но как ни искали — ничего!

Оставались только остров и замок, но на острове с этими вопросами делать нечего, сказочного домика больше не было, других построек, кроме замка Ларса, тоже. Замок под присмотром Свена и Жана, там порядок.

Нет, конечно, не весь замок под присмотром, есть еще крыло, в котором живет его душевнобольная двоюродная сестра. Жаклин — сестра Мартина, но Мартину она нужна только как источник денег. После того как Ларс перекрыл эту кормушку, Мартин и взъярился на него.

Жаклин больна давно, Ларс возил ее к лучшим врачам Европы, лечил в Швейцарии, но ничего сделать нельзя. Обидно, ведь Жаклин сама бывший психиатр.

После того как она напугала меня, появившись в коридоре посреди ночи, проход в то крыло закрыли и дверь постоянно заперта. По сути, Жаклин со своей помощницей‑сиделкой Монной живет отдельно и замкнуто.

Зацепок нет, но наша уверенность в том, что Хильда не главная, не уменьшается. Чем больше мы анализировали, тем тверже в это верили.

Потому и стоял вопрос: кто же ты?

И все то же понимание: пока настоящий Хозяин на свободе, ждать можно чего угодно…

Отношения с Ларсом близки к идеальным, за исключением одного: после пары срывов с приступами удушья я не позволяла даже брать себя за обе руки сразу, а уж о БДСМ или шибари и мыслей не допускала. Бритт ужасалась:

— Ванильным сексом ты просто отобьешь у него охоту к тебе приближаться.

Ну, положим, ванильным наш секс давно не назовешь, но я не собираюсь переступать через себя, это ни к чему хорошему не приведет.

— Если я нужна только в качестве модели для связывания или манекена для порки, то говорить не о чем.

Ларс понял все правильно:

— Ты боишься просто потому, что не доверяешь мне до конца. Спокойна, когда все контролируешь и можешь хотя бы удрать, но стать беспомощной в моих руках не готова. Это говорит о степени доверия, Линн. Ты все еще боишься предательства с моей стороны, хотя такого никогда не было.

Я вынуждена признать, что он прав. Я боюсь не возвращения в подвал или пыток, я просто боюсь. И если бы я доверяла Ларсу полностью, все легко разрешилось.

Недосказанностью, подозрениями очень легко все испортить, исправить немыслимо трудно. В самый важный момент включаются какие‑то внутренние механизмы, неподвластные разуму, и я паникую. Неужели это навсегда?

Я решила переступить через себя и в квартире на Эстермальмсгатан (мы занимаемся любовью исключительно там) вдруг принесла Ларсу флоггер:

— Если хочешь, выпори меня, я вытерплю.

Несколько мгновений он молча на меня смотрел, потом вздохнул:

— Ты сама слышишь, что говоришь? Это не развлечение. Ни связывать, ни пороть тебя я не буду, пока ты сама этого не захочешь.

— Я… хочу, я согласна.

— Лжешь, ты просто решила сделать мне приятное, так?

— Да, разве это плохо?

— Плохо. Ты боишься жестокого дяденьку, у которого в руках плеть, но готова сжаться в комочек и потерпеть.

Я промолчала, потому что он прав.

— Мне не нужен твой страх и твое терпение, Линн. Мне нужно доверие. Безграничное. Нужно, чтобы ты верила, что я не причиню невыносимой боли, что сумею остановиться, что позабочусь о тебе. Я хочу, чтобы ты хотела боль, а не соглашалась терпеть ее.

Кажется, у меня дрогнул голос:

— Да, я не готова…

— Я тоже не готов.

— К чему?!

— Взять за тебя ответственность. Потому не порю и не связываю. Я тоже боюсь. Раз ты мне не доверяешь полностью, не стоит начинать. Так что пока ванильный секс. Но ты сверху.

— Вот еще!

— Мне нравится на тебя смотреть.

— Но я…

— Иди сюда. — Его руки уже раздевают меня. — Ты все время заслоняешься от меня щитом. Если бы доверяла, то не боялась показать свои эмоции. Чего ты боишься, что мне что‑то не понравится? Даже если так, ты самодостаточна и как женщина тоже. Раскройся, не бойся показать свои истинные чувства и эмоции. Знаешь, что обижает мужчин больше всего? То, что женщины имитируют оргазм. Не имитируй чувства, навязанные тебе какими‑то идеалами или правилами, показывай те, что испытываешь в действительности.

И вдруг…

— Ты хочешь меня?

Он прав, почему бы не сказать честно? Почему мы так часто скрываем свои настоящие желания из ложного стыда или такой же ложной гордости?

— Да, очень.

— Но чтобы я тебя выпорол или подвесил вниз головой, в действительности не хочешь?

Я не могу врать любимым глазам.

— Нет. Пока нет.

— Вот так честней. Я подожду. Только не скрывай своих желаний… ты сверху!

— Ларс…

— Да что же это такое?!

Преступники чаще всего попадаются на ерунде. Можно просчитать все, идеально подготовить самое заковыристое преступление, грабеж, убийство, но предусмотреть все мелочи невозможно. В самое подготовленное и организованное преступление может вкрасться мелочь, которая ускользнет от внимания преступника, но бросится в глаза другому, совсем необязательно следователю, иногда случайному лицу.

Позвонил Магнус:

— Ларс, есть разговор…

— Заходи, сосед, я у Линн.

Вид у Магнуса не слишком веселый.

— Что случилось?

Я предложила кофе, он только кивнул.

— Тут такое дело… Я, кажется, нашел комп, с которого в Сеть забросили снафф‑видео.

Мы замерли — сообщение более чем серьезное.

— Ты… уверен?

— Да. Хуже всего, что этот комп… он в твоем замке, Ларс.

Я замерла с открытым ртом, а Ларс, с трудом проглотив вставший в горле ком, переспросил:

— Что?!

Магнус взял у меня из рук чашку с кофе, отхлебнул, зачем‑то взъерошил волосы и кивнул:

— Этот комп у тебя в замке. Кто‑то с твоей линии выкладывал. У тебя там WiFi?

— Да, конечно.

— Значит, все верно, твоим роутером пользуются несколько компьютеров. Ищи среди своих, Ларс.

— Петер, ты у причала? — Ларс уже вызвал капитана яхты. — Ты с нами? — это Магнусу.

Тот кивнул:

— Да, посмотрю на месте.

В замке только Жан, Мари и Свен, всем троим Ларс верит как себе. Свен воспитывал его еще во времена, когда был жив дед Ларса, потом заменил деда. Подозревать Свена все равно, что подозревать, например, мою бабушку.

Жан и Мари… не знаю, о них я не знаю ничего, но Ларс знает их хорошо. Если оставил меня под присмотром Жана в замке, значит, доверяет. И Мари доверил Бритт. Мари имела возможность укокошить Бритт, когда та лежала без памяти в госпитале, чтобы подруга не сказала лишнего, но ведь ничего плохого не случилось. Нет, Мари не может быть замешана ни в каких преступлениях, она не похожа на преступницу.

А кто похож?

Разве была похожа Инга? Или резвая толстушка Хильда? В Хильде было что‑то подозрительное, а вот в слепоту Инги верили все.

На яхте, стоя, как когда‑то под курткой Ларса, прижавшись к нему всем телом, я вдруг начала размышлять:

— Знаешь, что мне не дает покоя?

— Лишние полкилограмма на бедрах? — он пытался шутить, отчаянно не веря услышанному от Магнуса.

— Ларс, куда девалась Инга? Куда‑то же она должна была уехать с острова?

— Их с Торстеном объявили в розыск, но бесполезно. Думаю, они убиты, Линн, как бы это печально ни звучало.

— Я не рассказывала, Торстен встречал катер на причале, но потом исчез. И Ингу в доме я тоже не видела. А вот Бой остался где‑то рядом. Кажется, будто они ушли, а собаку бросили.

Он вздыхает:

— Не знаю, теперь уже ничего не поймешь, дом сгорел…

Я представляла, каково Ларсу. Сначала ужас от того, что Хильда и Бритт могут находиться в его квартире в «Квартале жаворонков», потом известие о том, что Мартин убийца и причастен ко многим делам банды…

Но если причастен Мартин, значит, он мог выкладывать видео в Сеть прямо из своей комнаты с трансвеститским гардеробом. Возможно, его использовали. Кто заподозрит парня с ярким маникюром и таким же макияжем? Хитро — организовать отправку снафф‑видео прямо у Ларса под носом.

— Если это Мартин, я его уничтожу, и полиция не спасет.

Очень хотелось сказать, что я помогу. Вспомнились обвинения, которые предъявлял Мартину Вангер там, в квартире на Эстермальмсгатан, обвинения в убийстве. Тогда нам было не до Мартина с его преступлениями, мы искали Бритт, а зря не обратили внимание.

— Ларс, неужели этот мерзавец действительно связан с настоящим хозяином?

— Если окажется, что с его компьютера отправлено видео, то да.

Свен пытался что‑то сказать Ларсу по поводу расходов на питание, но тот только отмахнулся:

— Потом поговорим.

Магнус засел за работу сразу, как только прибыли в замок. Он не обратил внимания на трансвеститскую начинку гардероба Мартина, зато присвистнул, увидев его комп:

— На черта ему такой?

Пока Магнус работал, мы сидели рядом, страшно нервничая. Я размышляла: что будет, если действительно окажется, что это Мартин выложил в Сеть то страшное видео? Каково Ларсу знать, что его двоюродный брат у него под носом творил такое? Мелькнула мысль попросить Магнуса ничего не говорить Ларсу, вернее, сказать, что произошла ошибка. А с Мартином разобраться самим. Хотя, как с ним разберешься, если он арестован?

Ничего, я посоветуюсь с Фридой, она что‑нибудь придумает. Главное, чтобы вина не повисла на совести Ларса. Я его знаю, будет считать виноватым во всех ужасах себя. Но разве он виноват в подлости своего двоюродного братца?

Надо попросить Магнуса, чтобы молчал. Только как это сделать, пока Ларс рядом в комнате?

— Ларс, пойдем отсюда, мы мешаем. Когда будет что‑то, Магунс нас позовет.

Ларс только коротко кивнул, а Магнус пробурчал под нос:

— Сечешь, подруга…

Улучив минутку, пока Ларс принимал душ, я метнулась к Магнусу. Страшно волнуясь и сбиваясь, шепотом изложила ему свои соображения, умоляюще глядя в глаза. Магнус уже неплохо знаком с Ларсом, должен понять, что тот никоим образом не причастен к делам Мартина.

Магнус внимательно смотрел, пока я сбивчиво объясняла суть своей просьбы, потом сокрушенно покачал головой:

— Это не Мартин, Линн. С его компа уже несколько месяцев не только ничего не отправляли, но и вообще не пользовались.

Я замерла. То, что снафф‑видео выкладывали не из комнаты Мартина, означало, что это делал кто‑то другой. Пусть лучше Мартин, от этого гада я не ожидала ничего хорошего, но если не он, то кто?!

Вдруг меня осенило:

— А в какой день было выложено это видео?

— Сейчас посмотрю…

Оказалось — в Сочельник!

Тот вечер мы провели в квартире на Эстермальмсгатан, Мартин со своими «девочками» гулял этажом ниже, я помню их визгливые выкрики, хотя тогда не обращала внимания.

— Что в Сочельник? — в двери стоял Ларс.

— Видео выложили в Сочельник. Но не с этого компа, Ларс. — Магнус не стал врать, да и к чему?

Мгновение Ларс стоял, молча, потом кивнул:

— Пойдем, посмотришь мой.

— Ларс?! — я не могла понять, что он задумал.

— Успокойся, мы должны знать, чьим компьютером воспользовались. Тогда сможем понять кто.

Ситуация стремительно ухудшалась. Лучше бы это был Мартин, там хоть все ясно. А если окажется, что воспользовались ноутбуком Ларса?

— Ларс, твоим компьютером воспользоваться не могли, ноутбук был в квартире на Эстермальмсгатан! Помнишь, ты предложил мне посмотреть фотографии из Женевы, а я не стала этого делать?

— У меня есть моноблок и здесь.

Если бы умела, я металась бы и по стенам и потолку. Молчание становилось невыносимым, никакой счет или попытки вспоминать стихотворения, чтобы успокоиться, как когда‑то советовал дедушка, не помогали. Ларс мрачно молчал, Магнус пыхтел, уткнувшись носом в экран. Стрелки на часах не двигались вообще.

Взламывать компьютер Ларса Магнусу не пришлось, потому он справился минут за десять. Не подозревала, что десять минут могут длиться трое суток, и меня никто не смог бы убедить, что прошло действительно десять минут, время растянулось, как в фантастическом фильме.

— Нет, и не с твоего, его в те дни не использовали.

Я не поняла, полегчало Ларсу или нет. Мне так очень полегчало, я решила, что Магнус просто ошибся, ничего, и гении допускают ляпы. Я даже готова простить другу потерю массы нервных клеток, только бы сказал, что это ошибка. Но Магнус опустил меня на землю:

— Но это твой IP‑адрес, Ларс.

Пара мгновений, пока Ларс размышлял, снова показалась вечностью. Да что же творится в этом мире?!

— Кто‑то побывал здесь со своим ноутбуком?

— Может, и так… Или с телефоном…

— Пойдем к Свену, на Рождество он был в замке…

Кажется, у меня мелькнула мысль: только бы не Свен! Потому что обнаружить, что преступник Мартин легче, чем понять, что им может быть Свен. Нет, конечно, не он сам, но кого‑то же пустил сюда?

У Свена озадаченный вид…

— Ларс, тут такое дело… понимаешь, я стал проверять запись расходов на продукты…

— Свен, мы договаривались, что никакие расчеты мне не нужны, сколько израсходовал, столько и ладно. Я никогда не спрашивал у тебя отчет.

Свен махнул рукой:

— Да я не об отчете. Смотри, какая странность… Вот прежние расходы Жаклин, а вот это месяц назад, а позавчера продукты совсем не заказывали.

В цифрах большая разница.

Нам с Магнусом не нужно объяснять, что это значит. Я с трудом сдержалась, чтобы не броситься Свену на шею, хотя ничего хорошего мы не услышали, напротив, логично было заподозрить, что именно гость Жаклин (а таковые, кроме врачей вообще возможны?) воспользовался возможностью войти в Сеть. Конечно, для этого нужно знать пароль входа Ларса, но…

Додумать я просто не успела, теперь время полетело стрелой.

Свен кивнул:

— У нее кто‑то живет, — пробормотал Ларс.

— Жил. Света сегодня нет, а ведь раньше горел.

— Нужно проверить.

— Ларс, это опасно, — покачал седой головой Свен. — Нужно позвать Жана и Петера.

— Ничего опасного. Жаклин больна, но она больше не буйствует. Линн, останься в спальне или перейди в библиотеку, растопи камин.

Сейчас! Стану я сидеть, пока он будет рисковать жизнью!

Я даже обсуждать не намерена такой вариант, спокойно качаю головой, по моему взгляду Ларс понимает, что, если хочет оставить, меня потребуется прибить гвоздями к полу.

А вот Магнусу не запретил идти следом… И правильно сделал, Магнус парень крепкий, в случае чего пригодится. Глупости, какой может быть случай у бедной Жаклин?

Однако ощущение тревоги росло с каждым мгновением.

Дальше словно кадры из фильма, причем через один, а потому резко и почему‑то в черно‑белом варианте. Сколько потом ни вспоминала, цветов так и не запомнила, только свет и тени.

В крыле особняка, где живет Жаклин, темно и тихо, только в дальней комнате у самого выхода горит свет и слышен… плач.

Ларс врывается в небольшую комнату первым, мы следом за ним. Из кресла вскакивает рослая, крепкая женщина. Я вспоминаю: это Монна, она тогда помогала Ларсу увести свою сумасшедшую подопечную, выкрикивавшую бессвязные предупреждения.

— Монна? Где Жаклин?!

— Исчезла.

— Куда?! Что здесь случилось и вообще происходило? Здесь кто‑то был? Кто‑то увез Жаклин?

Я замечаю в углу ошейник Боя, тот самый, что подарил Ларс. И вдруг, словно свет включают в темной комнате:

— Ларс, смотри, здесь жила Инга.

Вот почему Бой так рвался в это крыло, стоило отпустить, бежал опрометью. Собаки существа верные, вернее людей.

— Монна, кто увез Жаклин, что с ней сделали?! Она больна, ей нужна постоянная помощь.

Оказывается, Ларс может кричать не только на меня, Монну он едва не трясет, как дерево со спелыми плодами.

А дальше происходит нечто совершенно ужасное. Монна вдруг начинает хохотать, хотя на ее лице явно видны следы слез. Она даже падает в кресло:

— Ну ты и дурак, Ларс! Наивный дурак! Кто болен, кому нужна помощь? Может, тебе, но не Жаклин! Да она здоровее меня.

— Жаклин больна. — Ларс просто растерян, но быстро берет себя в руки. — Монна, тебе нужно успокоиться. Успокойся и расскажи, кто увез Жаклин. Давно?

— Ларс, — женщина выпрямляется, — знаешь, пожалуй, пора сказать правду. Жаклин никогда не была больна психически. Ты забыл, что она сама психиатр, а обмануть твоих врачишек…

— Где Жаклин?

— Удрала. И, поверь, если бы они меня здесь не бросили, ты бы никогда не узнал о ней ничего. Я служила ей столько лет, столько лет ухаживала, выполняла любые поручения… а она меня как ненужный хлам…

Я понимаю, почему плакала Монна. Но внутри все пытается оформиться и ускользает какая‑то догадка. Даже не осознав, в чем дело, я уже понимаю, что догадка страшная.

— Ларс, Жаклин никто не крал… — я слышу сама себя словно со стороны. — Это она руководила бандой.

В комнате становится тихо, в этой тишине особенно зловеще звучит голос Монны, словно шипение:

— Хоть одна догадалась. Но теперь поздно, они удрали…

— Что ты говоришь? Жаклин?!

Монну прорывает, но теперь она не смеется, а попросту шипит Ларсу в лицо:

— Умный Ларс… талантливый Ларс… Дурак из дураков! Она столько лет водила тебя за нос, а ты за ней ухаживал, заботился…

Но меня интересует другое:

— А снафф‑видео?

— Это с пытками? Сам виноват. Запретил Мартину использовать деньги Жаклин, нужно стало где‑то добывать. А тут такой подарок — куча дерьма отваливает кучу денег за другую кучу дерьма.

Она вдруг окинула нас всех взглядом, презрительно скривилась и уселась, всем своим видом демонстрируя, что больше не произнесет ни звука.

Я не слышала, что именно Ларс говорил Вангеру, но полиция прибыла быстро. Монну забрали.

Еще до прибытия полицейского катера Магнус попросил:

— Линн, скажи Ларсу, чтобы комп этой Жаклин не отдавали полиции, им все равно, а я могу многое вытащить.

— Там все стерто, Магнус.

— Это для тебя, я достану. Хоть до завтра оставь?

Я кивнула и решительно двинулась, но не к Ларсу, а к Свену:

— Свен, нужно убрать компьютер Жаклин. Завтра вернем.

Нам удалось умыкнуть ценнейшую улику, Магнус всю ночь колдовал над ним, а утром выдал такую информацию, что никакие откровения Монны оказались не нужны.

— Магнус, я не понимаю, почему компьютер не забрали с собой, и неужели Жаклин не знала, что даже стертую информацию можно вытащить?

— Э нет, подруга. Она хорошо стерла. Я достал своим путем, именно потому, что она использовала роутер Ларса.

Монна, поняв, что восстановлены стертые записи с жесткого диска, передумала и перестала запираться. Теперь ей было выгоднее продать свою хозяйку.

Да, все было так, как сказала Монна. Жаклин вовсе не больна, она сама по профессии психиатр и прекрасно знала, как обмануть врачей, не слишком искушенных в этой проблеме, но стоило Ларсу вывезти Жаклин на лечение, как та устраивала истерику, побег и возвращалась под крылышко двоюродного брата в замок, мол, там ей спокойнее. А ведь в Швейцарии был врач, твердивший, что болезнь Жаклин совсем другого рода.

Когда год назад Ларс обнаружил, что Мартин, являясь опекуном, активно тратит деньги сестры, он через суд добился отмены опекунства Мартина и принял это на себя. Жаклин и Мартину понадобились другие источники дохода.

Что ж, более удобного места для съемок снафф‑видео, чем остров всего с двумя домами не найти, вот и купили супруги Торстен и Инга домик, Инга вспомнила свое слепое прошлое и не хуже Жаклин разыграла болезнь.

Мешал им Ларс, и его было решено устранить. Убить означало бы навлечь серьезное расследование и возможную передачу опеки вообще кому‑то чужому. А вот обвинить в соучастии в убийстве или хотя бы в косвенной виновности… Блестящая задумка: Ларса обвинят в том, что научил девушек приемам самосвязывания, а те погибли… Как можно доверять такому опеку?

Получись у них все уже с Кайсой, Мартин просто вернул бы опеку себе. Но у Ларса оказалось неожиданное алиби. А потом в его жизни появилась я…

Хильда?.. Когда девушке, которую всегда задвигали на задний план, вдруг предложили сыграть Хозяина, она возомнила себя невесть кем. Играла талантливо, упиваясь закулисной властью, пока не поняла, что влипла. Тогда и решила привести в дом Инги не одну меня, но и Бритт, чтобы уничтожить обеих, а самой сбежать.

— Свен, где Ларс?

— В библиотеке…

Ларс сидел на ковре на том самом месте, где мы провели столько счастливых минут, беседуя о викингах (а вы что подумали?). При моем появлении он лишь поднял голову, но промолчал.

Я понимала, как ему плохо, ведь он столько лет возил Жаклин к врачам, пытаясь помочь обрести душевный покой, защищал даже от Мартина, заботился и создавал условия. А получалось, что много лет холил и лелеял гадину из гадин, из‑за которой погибло столько людей. И мои беды тоже из‑за нее.

Но сейчас мне было не до Жаклин и Мартина и даже не до переживаний Ларса по этому поводу.

Я плотно прикрыла за собой дверь и шагнула к нему, опустилась на колени, протягивая в руках даже не флоггер — настоящую плеть:

— Накажи меня, я заслужила. Я так хочу.

И впервые за много недель не отвела глаз, смотрела в его глубокие омуты прямо. Я больше не боялась ни прикосновений, ни боли, причиненной этим человеком. Я доверяла Ларсу, доверяла даже больше, чем самой себе.

Наверное, он увидел это в моих глазах, принял плеть, но отложил в сторону, а меня притянул к себе:

— Обязательно выпорю, ты заслужила. Но это потом. Иди сюда.

Я свернулась калачиком в его объятиях, уткнувшись носом в шею. Неужели кошмары закончились, неужели то, что произошло с нами, было искуплением всего, что будет? Хотя мы заплатили высокую цену, я согласна. За то, чтобы иметь возможность сидеть вот так в объятиях самого красивого мужчины в мире, обладателя самых красивых стальных глаз, самых ласковых и сильных рук… ерунда, просто самого любимого человека — я согласна платить. Мелькнула предательская мысль, что оплачено на всю оставшуюся жизнь.

— Давай руки.

Голос спокоен, но в глазах я улавливаю легкую тревогу, он боится за меня. Зря, Ларс, главное — я не боюсь сама, не просто не боюсь, а жажду испытать эту боль.

Руки в наручниках прикреплены к крюку наверху. Ноги тоже связаны и едва достают до пола.

Рот заполняет кляп, теперь Ларс даже не спрашивает, хочу ли я этого, ведь я рабыня, а он хозяин. На глаза ложится повязка. На мгновение, всего на мгновение становится страшно, но этот страх не успевает уловить даже Ларс, просто я вспоминаю, что все манипуляции с моим телом проделывает человек, которому я доверяю больше всех в жизни, которого больше всего люблю. Больше мой клапан не западет, когда я в руках Ларса, я не задохнусь.

От Ларса я готова принять плеть, это не только наказание, это выражение доверия, причем взаимное.

Первый удар хоть и легкий, но неожиданный. Только бы не остановился из‑за того, что я дернулась.

Нет, он все понял. Следует новый взмах и кожу обжигает плетеная кожа.

Боль…

Дело не в том, что она выносима, совсем недавно я не перенесла бы и куда менее сильную. Эта боль желанна, боль — освобождение.

Свист плети.

Боль — избавление. От всего, что было не так…

Снова удар.

Избавление от своего страха…

Плеть.

От недоверия…

Кожу обжигает прикосновение девайса.

От ревности и глупости…

Еще…

Я люблю тебя, Ларс!

Еще…

И боль, которую испытываю сейчас, тоже люблю…

Боль может быть белой…

Бритт ворчит:

— Ну зачем им уезжать в какую‑то там Швейцарию?

— Швейцария не какая‑то там, к тому же там прекрасные медицинские учреждения, — спокойно возразила подруге Фрида.

— А в Швеции нет? Что, нельзя родить здесь?!

— Бритт, ну ты же знаешь, что Ларс гражданин Швейцарии и хочет, чтобы ребенок тоже получил швейцарское гражданство.

— Чем шведское хуже?

— Не хуже, но они с Бритт договорились, что второй малыш родится здесь и будет иметь гражданство мамы.

— Все равно, — надула губы Бритт.

— Чего ты дергаешься?

— Не знаю, мне кажется, стоит Линн уехать, что‑то случится.

— Конечно, случится, она родит крепкого и здорового малыша. К тому же Линн не одна, она с Ларсом.

— Ларс не акушер. Они тебе не говорили, кто там?

— Сами знать не хотят. Какая разница?

— Ларс хочет маленькую принцессу, а если он хочет, то так и будет.

— Мне кажется, Линн не против. Где бы нам припарковаться? — Фрида крутила руль, как заправский гонщик.

— Вон они!

— Вижу.

Уже через минуту подруги обнимались, причем Бритт старалась ненароком не задеть уже большой живот Линн:

— Ну ты и растолстела! У вас там не двойня?

— Хорошо бы, еще раз девяти месяцев сплошных запретов я не выдержу, — вздохнула подруга.

Ларс возмутился:

— Ты намерена обойтись двумя детьми?

— А сколько тебе нужно?

— Много, и вообще, когда ты беременна, то не такая беспокойная. Будешь рожать, пока не привыкнешь. И не спорь, не то выпорю.

Чтобы отвлечь его от столь опасной темы разговора, Линн поинтересовалась у подруг:

— Как ваши дела?

Фрида покачала головой:

— Бритт серьезно намерена составить конкуренцию агентству «Леди».

— Конечно! Пусть занимаются соблазнением мужиков, мы займемся настоящим сыском! — У Бритт вид победительницы, хотя ни одного дела они пока не завершили.

— Берегитесь, преступники, Бритт вышла на тропу войны. Не забывай вовремя сообщать, когда тебя нужно вытаскивать из неприятностей. Фрекен не желают посидеть с чашечкой кофе? — улыбнулся Ларс. — У нас есть время?

— Полчаса есть, — строгости Бритт могла бы позавидовать любая профессор.

Через два часа, за которые Бритт успела в подробностях пересказать подруге сложности дела, за которое они с Фридой взялись («Ой, там столько всего! В убийстве подозревают ее, но она точно не виновата, а вообще, такого паразита убить не грех, непонятно, почему столько ждали»), все же организовав свое частное сыскное агентство, новоиспеченные частные сыщицы отправились по своим делам, а Ларс повез Бритт через мост в Данию и дальше в Швейцарию — ей скоро рожать…

Линн оглянулась, провожая взглядом машину подруг:

— Как я им завидую.

— А они тебе.

— Думаешь?

— Фрида завидует, ты заметила, как она смотрела на твой живот?

— Ларс, неужели их в агентстве только двое?

— Нет, с ними Магнус и Том.

— Думаешь, справятся?

— Почему нет? Они девушки весьма решительные, к тому же при таких помощниках.

— Ларс, вот рожу и присоединюсь к ним!

Ларс совершенно серьезно кивнул:

— После пятого пожалуйста.

— Что?!

— Надо решать демографическую проблему Швеции. К тому же психологи советуют иметь каждому ребенку в семье не меньше двух братьев и двух сестер.

— Тебе хорошо говорить, не ты ходишь беременным…

Загорелся красный сигнал, пользуясь этим, Ларс наклонился к жене и нежно поцеловал в висок:

— Вредина… Тебе же нравится?

Погладил рукой живот Линн, которая, не могла сдержать улыбку.

— Потерпи, малыш, скоро мама перестанет ворчать и будет только ойкать, рожая.

Линн счастливо улыбалась, несмотря на обещание боли. Эту боль можно вытерпеть, ради ребенка и Ларса она вообще готова терпеть любую боль…

Через двадцать один день, ровно в положенный срок Ларс услышал долгожданное:

— У вас дочь. Очаровательная принцесса, похожая на маму.

— А глаза? — подала голос счастливая мать.

— Глаза у всех новорожденных голубые. Завтра увидите.

На следующий день, заглянув в глазки своей малышке, Линн улыбнулась:

— Папины… стальные…

Мечта о сероглазой принцессе сбылась. И то, что ее папа присутствовал при рождении и вообще все время рядом, добавляло счастья.

— Нам куча поздравлений. Бритт с Фридой… Магнус… Джейн, Уилл и маленький Марк… Том… фру Сканссен… Вангер, между прочим…

Линн хотела возмутиться, но почувствовала, что не может, рядом с сероглазой принцессой не получалось думать плохо даже о Вангере. А Ларс продолжил:

— Смотри, твоя бабушка, Свен, Жан и Мари, Тереза и Йенс. Они вместе?

— Да, поженились, моя сестрица решила, что пропадать такому добру, как Йенс, не стоит, если я не вышла за него, значит, надо ей.

— …твои мама с отчимом… Линн! Папа, и его русская жена…

Немного погодя он, устав перебирать кучу поздравительных телеграмм, отложил бумаги в сторону и потребовал:

— Отдай мою принцессу, ты уже слишком давно держишь ее на руках. Моя очередь.

— Руки вымыл?

Тщательно вымыв руки, Ларс отобрал у жены вкусно пахнущий комочек, держа так осторожно, словно каждая лишняя пылинка могла навредить дочке.

— Ларс, мы так и не придумали ей имя…

— Линн.

— Что Линн? Я говорю, нужно придумать ребенку имя.

— Зачем придумывать, уже есть — Линн. — Ларс рассмеялся. — Я хочу, чтобы у меня были две Линн, правда, малышка?

Одни серые глаза встретились с другими такими же, смотревшими с безмерной любовью, крошечный ротик разъехался в беззубой улыбке.

— Она согласна!