Вернувшиеся (сборник) бесплатное чтение

Хенрик Ибсен
Вернувшиеся (сборник)

Henrik Ibsen

SANFUNDETS STOTTER

ET DUKKEHJEM

GENGANGERE

© Ольга Дробот, перевод, 2017

© ООО «Издательство АСТ», издание на русском языке, 2017

Несколько слов о Хенрике Ибсене

Было бы странно тратить время на попытки убедить читателей в непреходящем величии наследия Хенрика Ибсена – пьесы норвежского гения вот уже полтора века не сходят с театральных афиш на всех континентах. Ибсен неизменно занимает одно первых мест по количеству постановок, уверенно деля статистический Олимп мирового театра с Шекспиром, Чеховым, Мольером. В начале прошлого века отец «новой драмы» – именно так называют Ибсена во всех учебниках по истории театра – был, без преувеличения, властителем дум и в России. О нем спорили, про него писали статьи, им были увлечены, его много ставили лучшие режиссеры, среди которых достаточно назвать Станиславского и Мейерхольда… Сказать, что сегодня Ибсен российской сценой забыт, будет несправедливо. Случаются достойные спектакли по его пьесам, многие из них становятся событиями – как, например, «Враг народа» Льва Додина. А совсем недавно пьеса Ибсена «Привидения» вдохновила создателей одного из самых необычных представлений московского сезона, проекта «Вернувшиеся».

И все же постановки ибсеновских пьес на совокупной российской афише наших дней продолжают оставаться скорее исключениями. Мне кажется это странным и несправедливым. Ведь даже если взглянуть на драматургическое наследие Ибсена поверхностным, деловитым взглядом продюсера, в большинстве его пьес легко найти то, что всегда востребовано самым широким кругом зрителей – интересные сюжеты, напряженные диалоги и мастерски написанные роли. И вместе с тем, если смотреть на лучшие пьесы Ибсена с точки зрения глубинных тем и смыслов, он оказывается поразительно созвучен самым насущным общественным и гуманитарным темам: кризис семьи и равноправие полов; конфликт человеческих чувств и финансовых интересов; стремление к свободе и трагедия ее долгожданного обретения; противостояние личности коррумпированному обществу; потерянные репутации и фантомы прошлого, не отпускающие людей; самоопределение индивидуума и предрассудки социума; повседневный быт и высокая мечта. Даже взаимоотношения природы и человека – все это есть у Ибсена, словно поверх быта и реальностей позапрошлого века. Барьер между драматургией норвежского классика и сегодняшним российским театром, я уверен, во многом обусловлен проблемами переводов. К сожалению, молодые (да и немолодые) режиссеры и актеры вынуждены читать пьесы Ибсена в давно устаревших переводах. Конечно, современный театр не трясется над каждым словом классиков, он уверенно присвоил себе право говорить «своими словами», адаптировать и подлаживать старые тексты под новые идеи или актуальные постановочные решения. Но первый контакт с материалом все равно самый важный – и мало кто из театральных практиков находит в себе силы для преодоления архаики литературной ткани старых переводов.

С появлением переводов Ольги Дробот приходит и надежда на новые постановки Ибсена. Храня верность Ибсену, переводчик словно приближает его персонажей к нам, сокращает выращенную временем дистанцию. Это не принудительное «осовременивание», а приглашение на современную российскую сцену.

Роман Должанский

театральный критик,   член Комитета Международной Премии Ибсена

* * *

Три пьесы этого первого тома «драм о современности» Ибсен написал одну за другой в конце позапрошлого века: «Столпы общества» в 1877 году, «Кукольный дом» в 1879 и «Привидения» – в 1881. В России это как раз было время огромной влюбленности в скандинавскую литературу. Все, что писали Андерсен, Стриндберг, Ибсен, Хьелланд, Банг, Гарборг, а чуть позднее – Гамсун, Лагерлеф, Унсет немедленно переводилось на русский язык, причем разных переводов Ибсена, например, существовало множество. Альманах «Фьорды» оперативно знакомил читателей со всеми скандинавскими новинками, и так спешил, что иной раз совмещал перевод с пересказом – что поделаешь: читатели ждут не дождутся роман любимого автора, а перевод еще не готов. Легендарные Анна и Петр Ганзены, Юрий Балтрушайтис, Константин Бальмонт – вот только некоторые имена тогдашних переводчиков Ибсена, спрос на которого дополнительно подогревался страстью к нему основателей МХАТа. Станиславский писал: «Ибсен был для нас одним из тех драматургов, которые помогли нам нащупать правильные пути сценического творчества. Он сыграл для нашего театра ту же роль, что Чехов, Горький, Гауптман». Роман МХАТа с Ибсеном не был простым, но сама по себе преданность Немировича-Данченко и Станиславского сложному норвежскому автору накаляла интерес, постановки обязательно сопровождались страстной полемикой. Ибсена можно было не любить, но нельзя было не читать и не знать (случай Льва Толстого яркий тому пример), потому что Ибсен еще при жизни стал неотъемлемой частью европейского культурного канона.

Сегодня Ибсен второй после Шекспира самый «ставимый» драматург в мире. Я бы объяснила это тем, что у него был особый дар: безошибочно задавать вопросы, на которые нет ни хороших, ни правильных, ни уж тем более однозначных ответов. Вот и во всех трех пьесах этого тома Ибсен быстро и безжалостно загоняет своих героев в отчаянное положение, когда денежные или шкурные интересы подводят человека под монастырь. Чувствуя себя зажатым в угол, опасаясь за свое стабильное будущее, человек скрепя сердце идет и на подлость, и на предательство. Ибсен как будто предлагает герою (и читателю) набор из трех предметов – совесть, чувства, деньги, но разрешает выбрать только два пункта, все три сразу нельзя. Поэтому какой бы выбор герой ни сделал, что-то важное он непременно потеряет. В результате герои Ибсена никогда не бывают идеальными, но остаются живыми людьми, которые мечутся, ошибаются, хотят счастья, но не знают, как поступить правильно. Нам так легко увидеть на месте Норы, Хелмера или Ранка себя и своих знакомых, что первым делом мы думаем с некоторым облегчением – слава богу, не я оказался на этом месте сегодня; а потом с сочувствием и некоторым позорным любопытством – но как они выпутаются?

Этому, конечно, много способствует установка Ибсена, что герои на сцене должны говорить как в обычной жизни, живым понятным языком. Надо сказать, что от Ибсена этот прием «новой драмы» требовал большего, чем от Чехова или Гауптмана, например. Дело в том, что Ибсен буквально создавал не только театральный, но вообще литературный норвежский язык. После того как в XIV веке страшная чума, названная Черной смертью, выкосила не менее трети населения Норвегии, страна обезлюдела, ослабела и до 1814 года была под датской короной. Соответственно, официальным, письменным языком был датский. Но в 1814 году Норвегия приняла свою Конституцию и двинулась к полной государственной самостоятельности, которой достигла в 1905 году. Существенной частью этого удивительного процесса были острейшие споры о языке. Ибсен лепил сценический язык и тем самым раздвигал рамки норвежского языка вообще, и точно также его пьесы не просто откликались на актуальную повестку дня, но и формировали ее: каждая новая драма о современности сопровождалась новым скандалом и новыми дебатами. Например, пьеса «Привидения» долго считалась «очернительством» традиционных семейных ценностей, чуть ли не провокацией, так что когда в 1902 году зашла речь о присуждении Ибсену Нобелевской премии, его кандидатура была отвергнута за «негативизм». Да и в России «Привидения» были под цензурным запретом более двадцати лет. Думаю, сильнее всего охранителей раздражало открытие, сделанное в пьесе «Враг народа» доктором Стокманом, что «на самом деле свободомыслие и нравственность – одно и то же». И что свобода всегда имеет цену, а выбираешь ты зачастую между радостью и долгом. Вот талантливый человек строит свою карьеру агрессивно и цинично, но если правда о его грехах выйдет наружу, то кто окажутся судьями – завистники и бездари? Или женщина очень несчастна в браке, но считает нужным создать для сына культ идеального отца – она не в силах решиться рассказать правду о своем муже ни сыну, ни тем более обществу. А вот, наоборот, очень счастливая молодая семья: восемь лет вместе, прелестные дети, красавица-жена и трудоголик-муж, который только что получил завидную денежную должность. Но тут-то и выясняется, что муж и жена не чувствуют и не понимают друг друга, потому что за семейными хлопотами они не успели душевно сблизиться. И что им делать с этой неприятной и невыносимой правдой, когда у них трое малышей?

Поиск правды – главная тема Ибсена во всех пьесах о современности. И он не боится поставить человека перед личным выбором, заставить думать своей головой и оспаривать общепринятые истины и нормы. В его пьесах носителем и двигателем прогресса является не большинство, а презираемое всеми меньшинство, часто – вообще один человек (и за это доктора Стокмана будут преследовать как врага народа). Меньшинство ищет правды, но она у Ибсена всегда и конструктивна, и разрушительна одновременно, она необходима, но часто очень неприятна. При этом, в отличие от нашего постмодернистского неразличения добра и зла, мол, все кошки серы, правда и неправда – суть одно и то же, у Ибсена нет сомнений, что зло – это зло. Он всё называет своими именами и «старомодно» требует от героев совершить нравственный выбор. Все (и я в том числе) переводят Gengangere как «Привидения», теряя второе значение этого слова: повтор, какие-то воспроизводящиеся раз за разом ситуации, отношения, суждения. И в этом смысле Ибсен сам такой gjenganger, то есть классик литературы в чистом виде: он является каждому новому поколению и снова задает свои неприятные вопросы. И снова мы, читатели, пребываем в мучениях героев, в их умении обманываться в самых очевидных вещах, в том, как они зачем-то превращают сложную ситуацию в неразрешимую, легко узнаем себя. Ибсен действительно много писал о разрушительной силе денег, но ставят его пьесы не только в странах, где есть возможность быстрого обогащения и нет моральных преград, но и в законопослушных Европе, Америке, Японии. Потому что тяжесть этого выбора между совестью, деньгами и чувством не становится легче никогда.

И в заключение несколько слов об уникальном проекте Ibsen in Тranslation – его ведет Ибсеновский центр Университета Осло, а представленные переводы – русская часть проекта. В 2006 году отмечалось столетие со дня смерти Ибсена. К этой дате издательство Aschehoug выпустило тридцатидвухтомное комментированное собрание сочинений Ибсена, над которым работала большая международная команда ибсеноведов. Это самая полная текстологическая версия, сверенная, уточненная и выправленная, своего рода официальный стандарт Ибсеновских текстов. На основании это собрания сочинений тогдашний глава Союза переводчиков Норвегии Эллинор Колстад и директор Ибсеновского центра Университета Осло Фруде Хелланд начали вести проект Ibsen in Translation. Речь идет о новых переводах Ибсена на те языки, где в этом есть насущная необходимость. Например, на русский пьесы о современности не переводились сто с лишним лет: блистательные дореволюционные переводы Ганзенов были отредактированы в пятидесятые годы Владимиром Адмони, и в 2006 году Ирина Куприянова и Андрей Юрьев отредактировали старый перевод «Росмерсхолма». Но парадокс в том, что быстрее всего устаревает в литературном языке самая «актуальная» составляющая. Ибсен настаивал на том, что его герои должны разговаривать на сцене точно как в жизни. Однако эта самая жизнь так серьезно изменилась за прошедшие, считай, полтора века, что и укорененный в ней язык, впитавший революции, войны, реформы, тоже очень изменился, ускорился, стал прагматичнее. Язык, на который перевожу я, не тот, на который переводили Балтрушайтис и Ганзены. Проект Ibsen in Translation устроен так: мы, переводчики из разных стран, одновременно переводим пьесы о современности на испанский, китайский, хинди, арабский, египетский, фарси, японский и русский, руководствуясь единой стратегией. Выработать ее оказалось нелегко, но все же мы сформулировали ее так – переводим полный текст Ибсена на современный литературный язык (и оставляем режиссерам самим приспосабливать текст специально под нужды театра). Это, некоторым образом, синхронное плавание: каждый работает сам, но мы встречаемся, чтобы обсудить и внимательно прочитать каждую пьесу вместе, с Фруде Хелландом, Эллинор Колстад и экспертами. Само по себе это обсуждение всегда дело захватывающее: японский переводчик должен составить точную иерархию всех действующих лиц, учитывая их пол, возраст, доходы и родственные связи, иначе нарушится вся система обращений в пьесе; китайский всегда мучается с божбой, арабский – с крепкими напитками, а я, например, с тем, что и «дом» как здание и «дом» как семья и семейный очаг переводятся на русский язык одним и тем же словом, а «гражданин» и «горожанин», наоборот, суть одно норвежское слово, нужная птица оказывается не того рода, русские должности совершенно не соответствуют норвежским и прочие обычные переводческие трудности. По счастью, у каждого переводчика есть группа поддержки – эксперты, с которыми можно эти проблемы обсудить. Поэтому закончить свое короткое слово мне хочется словами благодарности переводчику Нине Федоровой, театроведу Марине Астафьевой и профессору-скандинависту Галине Храповицкой, моим внимательным и придирчивым экспертам, самым первым читателям, и руководителям проекта Фруде Хелланду и Эллинор Колстад за помощь, беседы, обсуждения. Пьес о современности всего двенадцать, так что будем надеяться, что этот том – первый в большом проекте.

Ольга Дробот

Столпы общества
Пьеса в четырех действиях, 1877

Действующие лица

К о н с у л   Б е р н и к.

Б е т т и   Б е р н и к,   его жена.

У л а ф,   их сын, 13 лет.

М а р т а   Б е р н и к,   сестра консула.

Ю х а н   Т ё н н е с е н,   младший брат Бетти Берник.

Л о н а   Х е с с е л ь,   старшая сводная сестра Бетти Берник.

Х и л м а р   Т ё н н е с е н,   двоюродный брат Бетти Берник.

Р ё р л у н д,   учитель с университетским дипломом.

Р у м м е л ь,   крупный коммерсант, оптовик.

В и г е л а н н,   коммерсант.

С а н с т а д,   коммерсант.

Д и н а   Д о р ф,   воспитанница в доме Берника.

К р а п,   поверенный и управляющий верфью и делами Берника.

А у н е,   корабельный мастер.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь,   жена коммерсанта Руммеля.

Ф р ё к е н   Р у м м е л ь,   ее дочь.

Г о с п о ж а   Х о л т,   жена почтмейстера Холта.

Ф р ё к е н   Х о л т,   ее дочь.

Г о с п о ж а   Л ю н г е,   жена доктора Люнге.

М е щ а н е   и   г о р о ж а н е   разных сословий,   и н о с т р а н н ы е   м о р я к и,   п а с с а ж и р ы   парохода и   др.

Действие происходит в доме консула Берника в небольшом южном приморском городке.

Действие первое

Просторная зала с выходом в сад в доме консула Берника. Слева на авансцене дверь в кабинет консула, чуть дальше по той же стене еще одна дверь. В середине противоположной стены широкая входная дверь. Задняя стена сплошь из зеркальных окон и с дверью, распахнутой на широкую террасу, затянутую навесом от солнца. Ниже террасы видна часть сада, обнесенного оградой, и калитка. За оградой улица, на противоположной ее стороне – белые деревянные домики. Лето, жарко, палящее солнце. По улице во все время действия ходят люди, кто-то останавливается перекинуться словечком-другим, в лавочке на углу идет торговля и т. д.

В зале за круглым столом расположилось дамское общество. В центре –    г о с п о ж а   Б е р н и к.   Слева от нее   г о с п о ж а   Х о л т   с   д о ч е р ь ю,   далее   Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   с   д о ч е р ь ю.   Справа сидят   г о с п о ж а   Л ю н г е,   М а р т а   Б е р н и к   и   Д и н а   Д о р ф.   Все заняты рукоделием. На столе стопками лежат скроенные и сметанные ночные сорочки и прочая одежда. В глубине комнаты за маленьким столиком, на котором стоят два цветка в горшках и графин воды с сиропом, сидит учитель   Р ё р л у н д   и читает вслух книгу с золотым обрезом, причем до зрителей долетают лишь отдельные слова. В саду бегает   У л а ф,   стреляет из игрушечного лука.

Вскоре из правой двери тихо входит   м а с т е р   А у н е.   Чтение прерывается, госпожа Берник кивает ему, показывая на дверь налево. Ауне робко стучит в дверь, выжидает, снова стучит, и так несколько раз. Из комнаты со шляпой в руке и бумагами под мышкой выходит   п о в е р е н н ы й   К р а п.

К р а п.   Так. Это вы стучите?

А у н е.   Консул посылал за мной.

К р а п.   Посылал, но принять вас не может и поручил мне…

А у н е.   Вам? Я бы все же хотел…

К р а п.   …поручил мне сказать вам, что вы должны прекратить эти ваши субботние лекции рабочим.

А у н е.   Вот как? А я думал, что на досуге могу делать, что хочу.

К р а п.   Вам досуг дан не для того, чтобы отучать народ трудиться. В прошлую субботу вы объясняли рабочим, что новые машины и новое устройство работ на верфи им невыгодны. Для чего вы это делаете?

А у н е.   Хочу укрепить опоры общества.

К р а п.   Странно. А консул говорит, что вы общество разрушаете.

А у н е.   Общество у меня и у консула разное, господин поверенный. Как старшина сообщества рабочих, я…

К р а п.   В первую голову вы старшина на верфи Берника. И обязаны служить сообществу под названием фирма консула Берника, потому что она всех нас кормит. И довольно. Теперь вы знаете, чтó консул хотел вам сказать.

А у н е.   Консул сказал бы это иначе, господин поверенный. Но я отлично понимаю, откуда ветер дует. Все оно, проклятое американское аварийное судно. Эти людишки хотят, чтобы мы гнали работы, как принято у них там.

К р а п.   Да, да, да, но мне некогда входить в детали. Мнение консула вам изложено, и баста. Вам, верно, пора обратно на верфь, дела ждут. Я скоро тоже подойду. Прошу простить, дорогие дамы!

Откланивается, проходит через сад, уходит вниз по улице. Мастер Ауне в задумчивости уходит направо. Учитель на протяжении всей беседы, которая велась на приглушенных тонах, продолжал читать вслух, но теперь, закончив, захлопнул книгу.

Р ё р л у н д.   Что ж, любезные мои слушательницы, вот и все.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   До чего поучительная история!

Г о с п о ж а   Х о л т.   А уж какая нрáвоучительная!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Такие книги впрямь заставляют задумываться.

Р ё р л у н д.   О да, она составляет живительный контраст всему, что мы видим в газетах и журналах. Золоченый, нарядный фасад, которым завлекает нас большой мир, – что за ним кроется? Гниение и разложение, вынужден я сказать. Отсутствие моральных опор. Одним словом, большой мир сегодня – это гробы повапленные.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Да, правда; так оно и есть.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Достаточно взглянуть на команду американского судна, которое у нас в ремонте.

Р ё р л у н д.   Об этих отбросах человечества я и говорить не хочу. Но даже в высших кругах – как обстоит дело у них там? Все подвергается сомнению, везде брожение и суета, ни мира в душе, ни крепости в отношениях. Разве не подорваны там устои семьи? Разве безудержное стремление все перестроить не взяло верх над истинными ценностями?

Д и н а   (не поднимая глаз). Но ведь там много и великих свершений, верно?

Р ё р л у н д.   Великих свершений? Я не совсем понял…

Г о с п о ж а   Х о л т   (удивленно). Господи, Дина, но…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   (одновременно с госпожой Холт). Дина, как ты можешь?..

Р ё р л у н д.   Не думаю, что подобного рода свершения оздоровят наше общество. Нет, мы должны благодарить Бога, что живем так, как живем. И у нас тут, к несчастью, среди пшеницы растут плевелы, но мы честно стараемся их выпалывать. Надо стремиться, милые дамы, хранить наше общество в чистоте, отвергая все не испытанное временем, что наш нетерпеливый век норовит нам навязать.

Г о с п о ж а   Х о л т.   А этого ох немало, к сожалению.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Страшно подумать, если б нам в прошлом году провели сюда железную дорогу…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен сумел тогда это предотвратить.

Р ё р л у н д.   Провидение, госпожа Берник. Будьте уверены, сам Всевышний действовал через вашего мужа, когда он не дал завлечь себя эдаким новшеством.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Но сколько гадостей написали о нем газеты! Однако ж, господин учитель, мы совсем забыли поблагодарить вас. Как любезно с вашей стороны тратить на нас столько времени.

Р ё р л у н д.   Ну что вы, сейчас каникулы, и…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   И все же это жертва, господин учитель.

Р ё р л у н д   (передвигает свой стул поближе). Никогда так не говорите, сударыня. А разве вы все не идете на жертвы ради благого дела? Добровольно взваливаете на себя эти бремена и носите их радостно и охотно? Нравственно испорченные личности, во исправление коих мы работаем, суть те же раненые солдаты на поле брани. А вы, сударыни, подлинные диакониссы, сестры милосердия, что щиплют корпию для несчастных увечных, промывают и перевязывают их раны, обихаживают и лечат их.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Вот ведь дает Бог избранным этот дар – видеть во всем только прекрасное!

Р ё р л у н д.   По большей части это свойство врожденное, но многому можно и научиться. Важно лишь смотреть на все сквозь призму главного дела своей жизни. (Обращается к Марте.) Вот вы, сударыня, что скажете? Вы ведь почувствовали, избрав служение в школьном образовании, что словно бы обрели прочную опору в жизни?

М а р т а.   Ох, не знаю, что и сказать. Частенько, войдя в класс, я мечтаю оказаться далеко в бурном море.

Р ё р л у н д.   Эти терзания суть искушения, любезная сударыня. И перед такими гостями – возмутителями спокойствия надлежит закрывать дверь. Бурное море – ясно, вы не имели в виду настоящее море, но вздымающуюся волнами жизнь общества, где столь многие идут ко дну. Но так ли притягательна для вас жизнь, что шумит и горланит за окнами? Выгляните на улицу. Потные люди бредут по солнцепеку по своим мелочным делишкам. Нет уж, лучше, как мы, сидеть в прохладе спиной к этому рассаднику вечных тревог.

М а р т а.   Господи Боже мой, вы совершенно правы…

Р ё р л у н д.   И в таком доме, как этот, – хорошем, чистом, где семейная жизнь явлена в самом своем привлекательном и прекрасном виде, где царят мир и понимание… (Госпоже Берник.) К чему вы прислушиваетесь, сударыня?

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (обернувшись к ближней левой двери). Очень они расшумелись.

Р ё р л у н д.   Там что-то странное происходит, нет?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Я не знаю, просто слышу, что у мужа посетители.

Х и л м а р   Т ё н н е с е н   с сигарой во рту входит в правую дверь и замирает при виде дам.

Т ё н н е с е н.   Ой, прошу прощения… (Пятится.)

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Нет, Хилмар, входи, входи, ты не мешаешь. Ты что-то хотел?

Т ё н н е с е н.   Да нет, просто заглянул. Доброе утро, милые дамы. (Госпоже Берник.) И чем дело кончилось?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Какое дело?

Т ё н н е с е н.   Берник протрубил общий сбор.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Правда? По какому поводу?

Т ё н н е с е н.   Да опять та же ерунда. Железная дорога.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Что вы, не может быть!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Бедный Карстен, мало ему неприятностей, так опять…

Р ё р л у н д.   Как нам это понимать, господин Тённесен? Консул Берник в прошлом году ясно дал понять, что он против железной дороги.

Т ё н н е с е н.   Я и сам так думал, но вот повстречал поверенного Крапа, и он сказал, что вновь идет речь о строительстве железной дороги и что консул и три наших городских магната сейчас это обсуждают.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   То-то мне показалось, я слышу голос Руммеля.

Т ё н н е с е н.   Еще бы. Под ружье, понятно, поставили Руммеля, Санстада-с-горы и Миккеля Вигеланна, они его зовут «Святоша-Миккель».

Р ё р л у н д.   Хм…

Т ё н н е с е н.   Прошу прощения, господин учитель.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   А все было так тихо, мирно…

Т ё н н е с е н.   Даже слишком. Так что я лично не против, чтобы снова началась заваруха. Хоть какое развлечение.

Р ё р л у н д.   Мне кажется, без таких развлечений можно обойтись.

Т ё н н е с е н.   Это уж кто как устроен. Некоторым людям время от времени нужно для встряски побузить. А жизнь в маленьком городе мало что может им предложить, и трудно рассчитывать… (Листает книгу Рёрлунда.) «Женщина – служанка общества». Это что за чушь?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, Хилмар, разве можно так говорить? Ты эту книгу наверняка не читал.

Т ё н н е с е н.   Не читал и читать не собираюсь.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты себя неважно чувствуешь, да?

Т ё н н е с е н.   Да, неважно.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты плохо спал ночью?

Т ё н н е с е н.   Плохо не то слово. Вчера вечером моя болезнь выгнала меня на прогулку, я зашел в клуб и взялся там читать отчет полярной экспедиции. Как все же укрепляет дух и волю, когда наблюдаешь за человеком в его борьбе со стихиями.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Но вам это, выходит, на пользу не пошло, господин Тённесен.

Т ё н н е с е н.   Нет, мне это вышло боком. Я всю ночь ворочался в полудреме, и мне снилось, что меня преследует огромный морж.

У л а ф   (появляется на террасе). За тобой гнался морж, дядя?

Т ё н н е с е н.   Мне это приснилось, балбес! А ты все играешь с потешным луком? Уж завел бы себе настоящее ружье что ли…

У л а ф.   Да я бы мечтал, но…

Т ё н н е с е н.   В таком ружье хоть смысл есть. К тому же стрелять всегда волнительно.

У л а ф.   Ух, я бы медведя застрелил! Но нет, дядя, отец не позволяет.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Хилмар, в самом деле, не забивай ему голову глупостями.

Т ё н н е с е н.   Ну и поколение подрастает, Бог мой! Все помешаны на спорте, но спорт – чистое баловство, а вот стремления закалить себя, мужественно встретить опасность лицом к лицу у молодых нет и в помине. И не тычь ты в мою сторону луком, дурень, он может выстрелить.

У л а ф.   Не может, дядя, стрелы нет.

Т ё н н е с е н.   Наверняка знать никогда нельзя, а вдруг в нем все-таки есть стрела? Убери его, я сказал! Черт, и чего ты давным-давно не сбежал в Америку на каком-нибудь папашином корабле? Посмотрел бы на охоту на бизонов или сразился с краснокожими.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Хилмар, право…

У л а ф.   Я бы с удовольствием, дядя. Тем более вдруг я там встречу дядю Юхана и тетю Лону.

Т ё н н е с е н.   Хм… не болтай.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Улаф, шел бы ты лучше в сад.

У л а ф.   Мама, а на улицу мне можно?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Можно, но недалеко, запомни, наконец.

Улаф выбегает за калитку.

Р ё р л у н д.   Господин Тённесен, негоже забивать ребенку голову такими глупостями.

Т ё н н е с е н.   Конечно, зачем? Пусть растет домоседом, за порог ни-ни. Тут таких много.

Р ё р л у н д.   Что ж вы сами не уезжаете, однако?

Т ё н н е с е н.   Я? С моей болезнью? Ну да, здесь в городе ее в расчет не принимают… Но у человека есть еще и обязательства перед обществом, в котором он живет. Должен здесь оставаться хоть один, кто несет идеалы высоко, как знамя? Господи, опять он вопит. Уф-уф-уф…

Д а м ы.   Кто вопит?

Т ё н н е с е н.   Я не знаю. Но они так громко разговаривают в кабинете, я нервничаю.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Кажется, это мой муж. Он привык, господин Тённесен, выступать при большом стечении народа….

Р ё р л у н д.   Остальные тоже не шепотом разговаривают, как я слышу.

Т ё н н е с е н.   Бог мой, речь-то о деньгах. В этом городе все обсуждения упираются в мелочные денежные соображения. Уф-уф-уф…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Это все же лучше, чем как раньше, когда все заканчивалось развлечениями.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Неужели все было так плохо?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   О да, госпожа Люнге, уж поверьте. Ваше счастье, что вы не жили здесь тогда.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Тут все-все изменилось. Как вспомню свою юность…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да даже лет четырнадцать-пятнадцать назад… Господи помилуй, что за жизнь была! И бальное товарищество, и музыкальное…

М а р т а.   И театральное. Я его отлично помню.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да, да, как раз там ставили вашу пьесу, господин Тённесен.

Т ё н н е с е н   (отходит в глубь сцены). Что?!

Р ё р л у н д.   Пьесу студента Тённесена?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да, это было задолго до вашего появления здесь, господин учитель. Пьесу давали только один раз.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Госпожа Руммель, вы мне про эту пьесу рассказывали, что играли в ней любовницу?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   (косится на учителя). Я? Что-то запамятовала, госпожа Люнге. Зато отлично помню, как во всех домах беспрерывно устраивали званые приемы.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Богом клянусь, я знаю дома, где давали по два обеда в неделю.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И был еще передвижной театр, слышала я.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   О, это был сущий ужас!

Г о с п о ж а   Х о л т   (нервно покашливает). Хм, хм.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Актеры? Нет, вот этого я не помню.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Говорят, они вели себя не приведи Бог. А в чем там дело было?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   На самом деле и говорить не о чем, госпожа Люнге.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Дина, милочка, передай мне ту сорочку.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (в один голос с ней). Дина, дорогая, сходи попроси Катрину подать нам кофе.

М а р т а.   Я схожу с тобой, Дина.

Дина и Марта выходят в ближайшую к нам дверь справа.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (вставая). Милые дамы, я отлучусь на минутку. Кофе мы, пожалуй, выпьем на террасе.

Выходит на террасу и накрывает на стол. Учитель, стоя в дверях, ведет с ней беседу. Тённесен сидит тут же, курит.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   (тихо). Госпожа Люнге, как вы меня напугали, Бог мой.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Я?

Г о с п о ж а   Х о л т.   По правде говоря, госпожа Руммель, вы сами начали.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Я? Как вы можете такое говорить, госпожа Холт? Я ни словечка не проронила.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Но в чем дело?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Как вы могли завести беседу о… Неужто вы не видели, что Дина здесь?

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Дина? Боже мой, неужели она как-то?..

Г о с п о ж а   Х о л т.   И в этом доме?! Разве вы не знаете, что как раз брат госпожи Берник…

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Брат? Я ничего не знаю, мы здесь совсем недавно.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   И вы не слышали, что… (Дочери.) Пойди погуляй в саду, Хильда.

Г о с п о ж а   Х о л т.   И ты тоже, Нетта. И будьте полюбезнее с бедняжкой Диной.

Фрёкен Руммель и фрёкен Холт спускаются в сад.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Так что случилось с братом госпожи Берник?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Вы не знаете, что героем той скверной истории как раз он и был?

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Студент Тённесен был героем скверной истории?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да нет же, госпожа Люнге. Студент ей кузен, а я говорю о брате.

Г о с п о ж а   Х о л т.   О пропащем Тённесене.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Его звали Юхан. Он сбежал в Америку.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Вынужден был бежать, как вы поняли.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И он был замешан в скверной истории?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да, там вышла такая… как бы это сказать… такая история с матерью Дины. О, я помню все как сейчас. Юхан Тённесен служил тогда в конторе старой госпожи Берник, а Карстен Берник только вернулся из Парижа, он еще не был помолвлен…

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Но что за скверная история?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Видите ли, в ту зиму здесь играл Передвижной театр Мёллера…

Г о с п о ж а   Х о л т.   А в нем выступали актер Дорф и его жена. И все молодые люди сходили по ней с ума.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Одному Богу известно, что они находили прекрасного в этой дамочке. Но однажды вечером актер Дорф вернулся домой…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Когда его никто не ждал…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   И увидел… нет, это невозможно рассказать…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Ничего он не увидел, госпожа Руммель. Дверь была заперта изнутри.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Я так и говорю – он увидел, что дверь заперта изнутри. А дальше, сами понимаете: тому, кто был в доме, пришлось прыгнуть в окно.

Г о с п о ж а   Х о л т.   В окно мезонина, с эдакой высоты!

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И это был брат госпожи Берник?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Именно что.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И он потом сбежал в Америку?

Г о с п о ж а   Х о л т.   Вынужден был сбежать, как вы поняли.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   А позже выяснилось и другое обстоятельство, едва не столь же неприглядное. Представляете, он покусился на кассу фирмы…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Этого мы не знаем наверняка, госпожа Руммель. Может, это просто слухи.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Скажете тоже… Да об этом весь город знал! Старуху Берник та история чуть не разорила. Мне сам Руммель рассказывал! Все, все, Господи, удержи мой язык от злословия.

Г о с п о ж а   Х о л т.   В любом случае на мадам Дорф эти деньги не пошли, потому что она…

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Да, как родители Дины жили дальше?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Дорф бросил жену, ребенка и уехал. А у мадам хватило наглости остаться в городе еще на целый год. Выступать в театре она все же не решилась, жила стиркой и шитьем на чужих людей.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Еще открыла школу танцев.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Из этого ничего не вышло, понятное дело. Какой родитель доверит ребенка такой особе? Но протянула она недолго. К работе наша красотка была непривычна, занемогла легкими и умерла.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Действительно, прескверная история!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Берникам нелегко было ее пережить, сами понимаете. Это темное пятно на солнце их счастья, как сказал однажды Руммель. Так что никогда не поминайте эту историю здесь в доме, госпожа Люнге.

Г о с п о ж а   Х о л т.   И Бога ради, ни слова о сводной сестре!

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Да, ведь у госпожи Берник есть еще и сводная сестра?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   По счастью, можно сказать «была», потому что сейчас они отношений не поддерживают. Да уж, еще та дамочка! Вообразите, она остригла волосы и носила в дождь мужские сапоги.

Г о с п о ж а   Х о л т.   А когда сводный брат – тот самый, пропащий, – сбежал, взбудоражив, конечно, весь город, угадайте, что она сделала? Поехала к нему!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   А какой скандал она учинила перед отъездом, госпожа Холт!

Г о с п о ж а   Х о л т.   Тише! Ни слова об этом!

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Господи, она еще и скандал учинила?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Дело было так, госпожа Люнге. Берник аккурат тогда обручился с Бетти Тённесен, и вот он заходит об руку с ней в дом ее тетушки, чтобы сообщить о помолвке…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Тённесены росли без родителей, надо вам знать.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   …И тут Лона Хессель встает со стула и с размаху отвешивает элегантному образованному Карстену Бернику звонкую пощечину.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Ой! В жизни ничего…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Да, так и было.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   А потом собирает чемодан и уезжает в Америку.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Должно быть, она сама имела на него виды?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Еще бы! Вы правы – когда он приехал из Парижа, Лона взяла в голову, что они будут парой.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Не представляю, как она могла всерьез верить, что Берник, такой галантный, такой светский, истинный кавалер, любимец всех дам…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   И при том сама благопристойность и строжайшая мораль, госпожа Холт.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И чем занялась в Америке эта Лона Хессель?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Сие, как сказал однажды Руммель, покрыто завесой, которую вряд ли стоит поднимать.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Что это значит?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Видите ли, она не поддерживает никаких связей с семьей. Но всему городу известно, что она, например, пела там по гостиницам за деньги…

Г о с п о ж а   Х о л т.   И читала публичные лекции…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Издала совершенно безумную книгу…

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Что вы говорите?!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да, Лона Хессель для их семьи тоже, конечно, пятно на солнце их счастья… Но теперь вы знаете, что к чему, госпожа Люнге. Видит Бог, я рассказываю, только чтобы предостеречь вас.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Я так и поняла, не волнуйтесь. Но бедняжка Дина! Сердце за нее болит.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Для нее как раз это было счастьем. Представьте себе, осталась бы она в руках таких родителей. Разумеется, мы всем обществом стали заботиться о ней, наставлять по мере сил, а позже хлопотами Марты Берник ее забрали в этот дом.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Она всегда была трудным ребенком. Еще бы – дурной пример перед глазами. Дина не то что наши дети, в ней надо лаской укоренять добро, госпожа Люнге.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Тише, она идет. (Громко.) Да, наша Дина – большая умница. Ой, Дина, ты тут? А мы шитье разбираем…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Дина, как чудесно пахнет твой кофе! Чашечка такого кофе перед обедом…

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (с террасы). Прошу к столу, милые дамы!

Тем временем Марта и Дина помогли горничной накрыть стол для кофе. Дамы рассаживаются вокруг стола на террасе, все они преувеличенно любезны с Диной. Она вскоре возвращается в залу к своему шитью.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (с террасы). Дина, а ты не будешь?..

Д и н а.   Спасибо, не хочется.

Она усаживается за шитье. Госпожа Берник и Рёрлунд перекидываются несколькими словами, вслед за чем он тоже переходит в залу.

Р ё р л у н д   (делая вид, что ищет что-то на столе, вполголоса обращается к Дине). Дина!

Д и н а.   Да.

Р ё р л у н д.   Почему вы ушли с террасы?

Д и н а.   Когда я принесла кофе, то увидела по этой новой даме, что они говорили обо мне.

Р ё р л у н д.   А как любезна она была с вами, вы уже не увидели?

Д и н а.   Терпеть такого не могу!

Р ё р л у н д.   У вас непокорный дух, Дина.

Д и н а.   Да.

Р ё р л у н д.   Но почему, Дина?

Д и н а.   Такая уж уродилась.

Р ё р л у н д.   Почему бы вам не попробовать быть не такой?

Д и н а.   Нет.

Р ё р л у н д.   Почему нет?

Д и н а   (глядя на него). Я из нравственно испорченных.

Р ё р л у н д.   Фу, Дина!

Д и н а.   И мать моя была нравственно испорченная.

Р ё р л у н д.   Кто-то разговаривал с вами об этом?

Д и н а.   Никто. Они никогда об этом не говорят. Ну почему они все молчат? И обращаются со мной как со стеклянной вазой, точно я могу разбиться. О, как я ненавижу это их доброхотство!

Р ё р л у н д.   Милая Дина, я понимаю, вам кажется, на вас здесь давят, но…

Д и н а.   Вот бы я могла уехать отсюда! Мне кажется, я бы сумела сама добиться в жизни чего-нибудь, если бы не жила среди людей, которые так… так…

Р ё р л у н д.   Так что?

Д и н а.   Так морально безупречны и благопристойны.

Р ё р л у н д.   Дина, вы так не думаете.

Д и н а.   О, вы хорошо понимаете, чтó я имею в виду. Каждый день сюда приводят Хильду и Нетту, чтобы у меня был пример для подражания. Я никогда не стану такой образцово-приличной, как они. И не хочу становиться. Эх, окажись я далеко отсюда, из меня бы вышел толк.

Р ё р л у н д.   Дина, дорогая, вы и так толковая.

Д и н а.   Но какой мне здесь от этого прок?

Р ё р л у н д.   Значит, уехать? Вы всерьез думаете об этом?

Д и н а.   Я не осталась бы здесь ни дня, не будь вас.

Р ё р л у н д.   Скажите мне, Дина, почему вы так любите мое общество?

Д и н а.   Потому что вы учите меня прекрасному.

Р ё р л у н д.   Прекрасному? Вы называете то, чему я вас учу, прекрасным?

Д и н а.   Да. Вернее, вы ничему такому меня не учите, но, слушая, как вы рассказываете, я воображаю всё прекрасное.

Р ё р л у н д.   Но все же: прекрасное – это для вас что?

Д и н а.   Об этом я никогда не думала.

Р ё р л у н д.   Подумайте сейчас. Что вы называете прекрасным?

Д и н а.   Прекрасное – это что-то великое и далекое.

Р ё р л у н д.   Хм… Дорогая Дина, я искренне беспокоюсь о вас.

Д и н а.   И только?

Р ё р л у н д.   Вы отлично знаете, что бесконечно дороги мне.

Д и н а.   Будь я Хильда или Нетта, вы не опасались бы, что кто-то это заметит.

Р ё р л у н д.   Ах, Дина, приходится принимать во внимание тысячу разных соображений, но едва ли вы в состоянии судить о них… Когда человек поставлен служить моральной опорой, нравственным столпом общества, в котором он живет, никакая осторожность не чрезмерна. Будь я уверен, что мои побудительные мотивы истолкуют верно… Ну да все едино. Вам нужна поддержка, и вас поддержат. Дина, вы готовы дать мне слово, что когда я приду и скажу – когда обстоятельства позволят мне прийти и сказать: «Вот вам моя рука», то вы примете мое предложение и станете моей женой? Вы обещаете мне, Дина?

Д и н а.   Да.

Р ё р л у н д.   Спасибо, спасибо, ведь и мне со своей стороны… Ах, Дина, вы так мне нравитесь… Тише, кто-то идет! Дина, ради меня, ступайте на террасу.

Пересаживается за кофейный стол. В ту же минуту из ближайшей левой комнаты выходят   Р у м м е л ь,   С а н с т а д   и   В и г е л а н н,   последним появляется   Б е р н и к   со стопкой бумаг в руках.

Б е р н и к.   Значит, – решено!

В и г е л а н н.   Да будет так. Во славу Божью.

Р у м м е л ь.   Решено, Берник! Слово норвежца крепко и твердо, как Доврские горы.

Б е р н и к.   И никто не предаст, не отступится, какое бы мы ни встретили сопротивление?

Р у м м е л ь.   Один за всех, и все за одного, Берник! Мы с тобой до конца!

Т ё н н е с е н   (входит в дверь с террасы). До конца? Прошу прощения, господа, это железной дороге конец?

Б е р н и к.   Напротив – начало…

Р у м м е л ь.   Она мчит вперед на всех парах, господин Тённесен.

Т ё н н е с е н   (подходит ближе). Да?

Р ё р л у н д.   Это как понять?

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (в дверях на террасу). Берник, дорогой, что происходит?

Б е р н и к.   Дорогая, вот тебя как это может интересовать? (Троим мужчинам.) Так, теперь надо разобраться с подписными листами, чем быстрее, тем лучше. Естественно, первыми поставим свои подписи мы четверо. Положение, которое мы сегодня занимаем в обществе, обязывает нас выложиться полностью.

С а н с т а д.   Разумеется, господин консул.

Р у м м е л ь.   Все получится, Берник, вот те крест.

Б е р н и к.   Я нисколько не сомневаюсь в исходе. Но каждый из нас должен привлечь свой круг знакомых. Когда мы покажем, что все сословия живо поддерживают проект, город, естественно, вынужден будет вложить свою часть.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен, ты должен наконец выйти к нам и рассказать…

Б е р н и к.   Дорогая Бетти, это дело никак не предполагает участия в нем дам.

Т ё н н е с е н.   Ты все-таки действительно хочешь заняться железной дорогой?

Б е р н и к.   Конечно.

Р ё р л у н д.   Но ведь в прошлом году, господин консул?..

Б е р н и к.   В прошлом году дело выглядело совершенно иначе. Тогда речь шла о приморской ветке…

В и г е л а н н.   Что было бы совершенно излишним, господин учитель, у нас там ходят свои пароходы.

С а н с т а д.   Мы бы вбухали туда уйму денег…

Р у м м е л ь.   А кровные интересы города пострадали бы.

Б е р н и к.   Главная причина была в том, что обществу в целом приморская дорога не принесла бы пользы, поэтому я выступил против. И теперь принято решение о прокладке дороги через внутренние районы.

Т ё н н е с е н.   Но она же не зайдет в окрестные города.

Б е р н и к.   Зато зайдет к нам, мой милый Хилмар, потому что сюда придет одноколейная боковая ветка.

Т ё н н е с е н.   Уу, новая выдумка.

Р у м м е л ь.   Разве это выдумка не блистательная, а? Скажите?

Р ё р л у н д.   Хм…

В и г е л а н н.   Причем нельзя отрицать, что Провидение создало здесь ландшафт словно специально для местной железнодорожной ветки.

Р ё р л у н д.   Вы серьезно, господин Вигеланн?

Б е р н и к.   Да, признаться, я тоже вижу Промысел Божий в том, что весной, разъезжая по делам, волей случая завернул в долину, где прежде никогда не бывал. И меня молнией поразила мысль – вот здесь могла бы пройти железнодорожная ветка к нам. Я отправил инженера изучить местность, и вот передо мной отчет и предварительная смета – никаких препятствий такому плану.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (по-прежнему стоя в дверях, теперь вместе с остальными дамами). Карстен, дорогой, и ты скрывал это от нас?!

Б е р н и к.   Милая моя Бетти, все равно вы не сумели бы понять, что здесь к чему. Впрочем, до сегодняшнего дня я не говорил об этом ни одной живой душе. Но теперь настал решающий момент, пришла пора действовать открыто и напористо. И даже если мне придется отдать этому делу всю жизнь, я доведу его до ума.

Р у м м е л ь.   Мы с тобой, Берник. Будь уверен!

Р ё р л у н д.   Господа, вы и вправду возлагаете на это предприятие такие надежды?

Б е р н и к.   Да, очень большие. Дорога потянет наше общество вверх как подъемный кран. Подумайте хотя бы об огромных лесных угодьях, они станут доступны, о залежах руды, можно начинать разработку, о реке, там же водопад на водопаде, – представляете, сколько заводов можно построить?

Р ё р л у н д.   И вы не боитесь, что тесное общение с безнравственным внешним миром?..

Б е р н и к.   Нет, не тревожьтесь, господин учитель. Сегодня наше маленькое трудолюбивое общество, слава Богу, покойно стоит на тверди строгой, крепкой нравственности. Мы сообща привели ее, дерзну сказать, в божеский вид и будем и дальше содержать в чистоте, каждый на своем месте. Вы, господин учитель, продолжите свою благословенную деятельность в школе и в домах. Мы, люди дела, укрепим опоры общества, поднимая достаток возможно большего числа горожан, а наши женщины – подойдите поближе, сударыни, эти слова вам стоит послушать – наши женщины, говорю я, наши жены и дочери… вам я желаю не встречать преград в вашем милосердном служении, продолжать его, но в первую очередь быть помощью и отрадой вашим близким, как служат мне опорой и отрадой мои Бетти, и Марта, и Улаф. (Оглядывается по сторонам.) А где Улаф, кстати?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Сейчас каникулы, его дома не удержишь.

Б е р н и к.   Наверняка опять торчит на берегу. Вот увидишь, он не уймется, пока дело не кончится бедой.

Т ё н н е с е н.   Ба! Уж нельзя и поиграть с силами природы…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Как прекрасно, господин Берник, что вы так привязаны к своей семье.

Б е р н и к.   Что ж, семья – ядро общества. Хороший дом, верные и порядочные друзья, небольшой сплоченный круг и ни тени мятежных элементов…

Справа входит   п о в е р е н н ы й   К р а п   с письмами и газетами.

К р а п.   Зарубежная почта, господин консул, и телеграмма из Нью-Йорка.

Б е р н и к   (забирая почту). О, от владельцев «Индиан гёрл».

Р у м м е л ь.   Пришла почта? Тогда я тоже должен откланяться.

В и г е л а н н.   И я.

С а н с т а д.   Прощайте, господин консул.

Б е р н и к.   Прощайте, господа. И не забудьте – встречаемся вечером в пять.

Т р о е   м у ж ч и н.   Да, да, само собой.

Уходят направо.

Б е р н и к   (читая телеграмму). Ого! Чисто американская манера! Совершенно возмутительно!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, Карстен, что такое?

Б е р н и к.   Взгляните на это, господин Крап. Читайте!

К р а п   (читает). «Ремонт самый малый; отправляйте «Индиан гёрл» как сможет держаться на плаву; хорошее время года; при аварии выплывут на грузе». Нет, я вам доложу…

Б е р н и к.   Выплывут на грузе!! Да случись что, с таким грузом судно пойдет ко дну как камень, и эти господа отлично все понимают.

Р ё р л у н д.   Да, вот пример нравов в хваленом большом мире.

Б е р н и к.   Вы правы; стоит им почуять прибыль – всё, никакого почтения к самой человеческой жизни. (Крапу.) «Индиан гёрл» будет готова дней через четыре-пять?

К р а п.   Да, если господин Вигеланн разрешит нам временно заморозить работы на «Пальме».

Б е р н и к.   Хм. Он на это не пойдет. Так, вы тоже хотите просмотреть почту, да? Кстати, вы не видели на пристани Улафа?

К р а п.   Нет, господин консул.

Уходит в первую комнату направо.

Б е р н и к   (перечитывая телеграмму). Эти господа без сомнений и колебаний ставят на кон жизнь восемнадцати людей.

Т ё н н е с е н.   Ну, мореходы призваны покорять стихии; волнительно, должно быть, когда между тобой и бездной лишь тонкая дощечка…

Б е р н и к.   Покажите мне хоть одного нашего судовладельца, кто пошел бы на такое. Никто, совершенно никто… (Замечает Улафа.) Слава Богу, жив.

У л а ф,   с удочкой в руке, вбегает в калитку.

У л а ф   (все еще из сада). Дядя Хилмар, я был у моря и видел пароход.

Б е р н и к.   Ты опять бегал на пристань?

У л а ф.   Нет, я только на лодке покатался. Дядя Хилмар, представляешь, с корабля сошли циркачи-наездники с лошадями и зверями и пассажиров туча!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Так мы увидим цирковых наездников?! Правда?

Р ё р л у н д.   Мы? Я думаю, нет.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Естественно, не мы, но…

Д и н а.   Я бы с удовольствием посмотрела наездников.

У л а ф.   И я тоже!

Т ё н н е с е н.   Балбес ты. Нашел, на что смотреть. Дрессировка, и всё. Вот когда гаучо мчатся в пампасах на необъезженных мустангах!.. А в маленьких городках, прости Господи…

У л а ф   (теребит Марту). Тетя Марта, смотри, смотри, вон они!

Г о с п о ж а   Х о л т.   Господи, твоя воля, вон они.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Скверные люди, уф-уф-уф…

Множество   п а с с а ж и р о в   и целая толпа   г о р о ж а н   поднимаются вверх по улице.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Клоуны, одно слово. Взгляните вон на ту, госпожа Холм, в сером платье и с саквояжем за спиной.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Да, смотрите, она тащит его на рукоятке от зонтика! Наверняка это мадам директорша.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   А вот небось и сам директор, вон, вон, с бородой. Вид как у настоящего разбойника. Хильда, не смотри на него!

Г о с п о ж а   Х о л т.   И ты не смотри, Нетта!

У л а ф.   Мама, директор с нами здоровается!

Б е р н и к.   Что за?..

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что ты говоришь, сынок?!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Бог мой, его мадам тоже здоровается!

Б е р н и к.   Нет, это слишком!

М а р т а   (невольно вскрикнув). Ах!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что случилось, Марта?

М а р т а.   Нет, ничего, мне показалось вдруг, что…

У л а ф   (от радости кричит). Глядите, глядите, ведут лошадей и зверей! А вон американцы, глядите, американцы и все матросы с «Индиан гёрл»…

Слышно «Янки Дудл» в сопровождении кларнета и барабана.

Т ё н н е с е н   (зажимает уши). Уф-уф-уф!

Р ё р л у н д.   Думаю, сударыни, нам лучше удалиться, это зрелище не для нас. Давайте вернемся к нашей работе.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Не стоит ли нам задернуть гардины?

Р ё р л у н д.   Да, я именно это имел в виду.

Дамы занимают свои места за столом, учитель закрывает дверь в сад и задергивает гардины на двери и всех окнах; зала погружается в полумрак.

У л а ф   (выглядывает наружу). Мама, а теперь директорша остановилась у колонки и умывается!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что? Посреди площади?!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   И средь бела дня!

Т ё н н е с е н.   Ну, если бы я путешествовал в пустыне и наткнулся на цистерну с водой, то тоже не стал бы церемониться… Уф, проклятый кларнет!

Р ё р л у н д.   Здесь решительно требуется вмешательство полиции!

Б е р н и к.   Да уж, хотя иностранцев нельзя судить строго, у этих людей нет тех укоренившихся представлений о благопристойности, которые удерживают нас в рамках приличий. Пусть бесчестят себя. Какое нам дело? Эти бесчинства, попирающие традиции, порядок и обычаи, по счастью, не имеют, смею сказать, ни малейшего отношения к нашему обществу… Что еще такое?

Н е з н а к о м а я   д а м а   стремительно входит в правую дверь.

Д а м ы   (в ужасе, но тихо). Циркачка! Мадам директорша!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, твоя воля!

М а р т а   (вскакивает). Ах!

Д а м а.   Здравствуй, дорогая Бетти! Добрый день, Марта! Добрый день, зять!

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (вскрикивает). Лона!

Б е р н и к   (отступая на шаг). Святый Боже!

Г о с п о ж а   Х о л т.   Господи помилуй…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Не может быть…

Т ё н н е с е н.   Уф! Уф!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Лона! Неужели?..

Л о н а.   Я ли это? Именно я, могу поклясться! Ну, бросайтесь мне на шею!!

Т ё н н е с е н.   Уф! Уф!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты приехала сюда с…

Б е р н и к.   И собираешься выступать в…

Л о н а.   Выступать? В каком смысле?

Б е р н и к.   Ну, я имел в виду… с наездниками…

М а р т а.   Ха-ха-ха! Ты рехнулся, зять? Ты думаешь, я из цирка? Я, конечно, чему только не научилась и выступала в самых дурацких ролях, но…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Хм…

Л о н а.   …но трюков на лошади я не делала никогда.

Б е р н и к.   То есть ты не…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Спаси Господи!

Л о н а.   Мы приехали как все приличные люди – правда, вторым классом, но к этому нам не привыкать.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Мы, ты сказала?

Б е р н и к   (подходит на шаг ближе). Кто мы?

Л о н а.   Я и мальчик, разумеется.

Д а м ы   (вскрикивают). Мальчик!

Т ё н н е с е н.   Чтооо?

Р ё р л у н д.   Ну, я вам доложу…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что ты имеешь в виду, Лона?

Л о н а.   Джона, конечно же. Насколько я знаю, других детей у меня нет. То есть Юхана, как вы его называли.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Юхан!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   (тихо, госпоже Люнге). Пропащий брат!

Б е р н и к   (мнется). Юхан тоже здесь?

Л о н а.   Само собой. Я без него не езжу. Но что-то у вас скорбный вид. Вы сидите в темноте, шьете что-то белое… Никто из родни не умер?

Р ё р л у н д.   Сударыня, здесь комитет призрения нравственно испорченных душ.

Л о н а   (полушепотом). Что вы говорите?! Все эти красивые модные дамы, они?..

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Ну, я вам скажу!..

Л о н а.   Ой, поняла, поняла. Черт, это же госпожа Руммель. А там госпожа Холт, ого! Что-то мы все не стали моложе с последней встречи. Знаете что, люди добрые, пусть ваши нравственно испорченные греховодники подождут денек, хуже не станут. Такое радостное событие, как сегодня…

Р ё р л у н д.   Возвращение домой не всегда радость.

Л о н а.   Неужто? Так-то вы читаете вашу Библию, господин пастор?

Р ё р л у н д.   Я не пастор.

Л о н а.   Так наверняка станете им. Фу! Ваше нравственное шитье часом не испорчено? Вонь, как от савана. А я в прериях привыкла к чистому воздуху, так и знайте.

Б е р н и к   (утирает лоб). Да, тут правда душно и тошно.

Л о н а.   Погоди, погоди, ну-ка сейчас мы выберемся из этой гробницы… (Раздвигает занавески.) К его приходу здесь должен быть яркий свет! Увидите мальчика отмывшимся, во всем блеске…

Т ё н н е с е н.   Уф?

Л о н а   (открывает дверь и окна). В смысле: увидите, как только ему удастся отмыться. Он надеялся ополоснуться в гостинице, а то на пароходе изгваздался, как поросенок.

Т ё н н е с е н.   Уф!

Л о н а.   Уф? Это ведь не?.. (Показывая на Хилмара, обращается к остальным.) Он так тут и болтается? По-прежнему все «уф» да «уф»?

Т ё н н е с е н.   Я не болтаюсь, я обретаюсь здесь ввиду своей болезни.

Р ё р л у н д.   Хм, дорогие дамы, я не думаю…

Л о н а   (заметив Улафа). Бетти, это твой? Дай пять, парень! Или ты боишься своей старой страшной тетки?

Р ё р л у н д   (засовывая книгу под мышку). Сударыни, я не думаю, что сегодня нам удобно продолжать. Но мы увидимся завтра.

Л о н а   (гостьям, которые встают, собираясь уходить). Так и сделаем. Я приду вовремя.

Р ё р л у н д.   Вы? Прошу прощения, сударыня, что вы собираетесь делать в нашем комитете?

Л о н а.   Проветрить его, господин пастор.

Действие второе

Зала в доме консула Берника.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   в одиночестве работает над своим шитьем. Чуть погодя справа входит   к о н с у л   Б е р н и к   в шляпе и перчатках, с тростью в руке.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен, ты уже вернулся?

Б е р н и к.   Да, у меня здесь встреча назначена.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Юхан наверняка снова сегодня придет.

Б е р н и к.   Я жду одного человека. (Снимает шляпу.) А куда подевались нынче все дамы?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Госпожа Руммель с Хильдой заняты.

Б е р н и к.   Неужели? Прислали сказать, что не смогут?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, у них слишком много дел по дому.

Б е р н и к.   Понятно. Остальные тоже, конечно, не придут?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, они сегодня тоже не смогли.

Б е р н и к.   Так я и думал. А где Улаф?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Я разрешила ему прогуляться с Диной.

Б е р н и к.   Эта Дина – вертихвостка безмозглая. Вчера прямо с места в карьер взялась любезничать с Юханом…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен, дорогой, но Дина ведь не знает, что…

Б е р н и к.   А Юхан? Мог бы проявить хоть немного такта и не выказывать ей столько внимания. Я видел, какими глазами таращился на них Вигеланн.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (с шитьем на коленях). Карстен, ты можешь понять, что им тут нужно?

Б е р н и к.   Хм… У него там ферма, но дела идут не очень. Вчера она упирала на то, что им приходится ездить вторым классом…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, похоже, что так, к сожалению. Но как она посмела приехать? Она! Так страшно оскорбила тебя, а теперь…

Б е р н и к.   Брось, забудь ты эти старые истории.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да как? Я сегодня только о том и думаю. Он же мне брат… я тревожусь… не о нем, а что его приезд поставит тебя в неловкое положение. Карстен, я смертельно боюсь, что…

Б е р н и к.   Боишься чего?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   А его не посадят за те деньги, что пропали тогда у твоей матери?

Б е р н и к.   Ну что за чепуха! Кто может доказать, что деньги тогда пропали?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, об этом весь город знает, к несчастью. Ты сам говорил…

Б е р н и к.   Я ничего не говорил. Город ничего о той истории не знает, это были пустые слухи и ничего больше.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен, сколько же в тебе благородства!

Б е р н и к.   Выкинь из головы эти бредни, я сказал. Ты не понимаешь, что мучаешь меня, копаясь во всем этом? (Мечется по комнате, потом швыряет свою трость.) И вот ведь принесла их нелегкая именно сейчас, когда мне так важно ничем не омраченное, ровное и доброе отношение ко мне города и прессы. А теперь газеты по всей округе начнут смаковать подробности. Как я их ни встреть, хоть тепло, хоть холодно, все истолкуют против меня. Примутся копаться в прошлом… ровно как ты. В таком обществе, как наше… (Швыряет перчатки на стол.) И ни одного человека рядом, с кем я мог бы поговорить, на кого опереться…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Совсем ни одного, Карстен?

Б е р н и к.   Ни одного. А кто? И почему все это на мою голову ровно сейчас?! Не сомневаюсь, они мечтают устроить скандал, хоть так, хоть эдак, – она особенно. Вот ведь наказанье, быть в родстве с такими людишками!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Я ничего не могу поделать с тем…

Б е р н и к.   С чем ты ничего не можешь поделать? С родством между вами? Что верно, то верно!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Я их не зазывала вернуться домой.

Б е р н и к.   Ну наконец, завела свою шарманку! Я их не зазывала, приглашения не посылала, за волосы сюда не тащила… уже оскомину набило.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (разражается рыданиями). Какой ты к тому же недобрый…

Б е р н и к.   Вот это правда. А ты еще порыдай, порыдай, а то городу пока мало, о чем посудачить, надо больше. Бетти, довольно глупить. И пересядь на террасу, сюда могут войти. Или народу обязательно видеть госпожу Берник с заплаканными глазами? То-то будет славно, когда разойдется об этом слух… Вроде шум в прихожей? (В дверь стучат.) Войдите!

Госпожа Берник уходит со своим шитьем на террасу. Справа входит корабельный мастер   А у н е.

А у н е.   Здравствуйте, господин консул.

Б е р н и к.   Здравствуйте. Вы, верно, догадываетесь, чего я от вас хочу?

А у н е.   Поверенный говорил мне, что вы вроде бы недовольны тем…

Б е р н и к.   Я недоволен всей работой верфи, Ауне. Вы не справляетесь с аварийными судами. «Пальма» должна быть на ходу давным-давно. Господин Вигеланн каждый день вынимает из меня душу, с ним трудно иметь дело как с совладельцем корабля.

А у н е.    «Пальма» может выйти в море послезавтра.

Б е р н и к.   Наконец-то. А этот американец, «Индиан гёрл», стоит у нас уже пять недель…

А у н е.   Американец? Я понял так, что сперва надо приналечь на вашу «Пальму».

Б е р н и к.   Я не давал вам оснований думать так. Американца тоже надо было привести в порядок как можно быстрее, но вы этого не делаете.

А у н е.   Там беда, господин консул, днище все прогнило. Чем больше латаем, тем хуже, расползается все.

Б е р н и к.   Беда совершенно в другом. Господин Крап объяснил мне правду. Вы не умеете работать с новыми машинами, которые я закупил, – вернее, не желаете работать с ними.

А у н е.   Господин консул, мне уже за пятьдесят, и как меня сызмальства выучили, так я и работаю…

Б е р н и к.   Сегодня так уже не работают. И не думайте, Ауне, что меня гложет алчность. К счастью, мне не приходится думать только о наживе, я хочу служить обществу, в котором живу, и фирме, которую возглавляю. Только я могу внедрить здесь прогресс, иначе он не придет сюда никогда.

А у н е.   Я тоже за прогресс, господин консул.

Б е р н и к.   Да, но вам нужен прогресс не для всех, а только для одного сословия, для рабочих. Я знаком с вашей агитацией. Вы произносите речи, подстрекаете народ, но вот появляется настоящая техническая новинка, бери и пользуйся, ан нет, тут вы в кусты, вы боитесь.

А у н е.   Я и правда боюсь, господин консул, и не за себя только, но за многих, у кого машины отнимают кусок хлеба. Вот вы, господин консул, призываете служить обществу, а я думаю, что ведь и у общества должны быть обязательства перед людьми. Как смеют наука и капитал запускать в работу новые изобретения раньше, чем выучат людей управляться с ними?

Б е р н и к.   Ауне, вы слишком много читаете и думаете, это вам не на пользу, и только подогревает в вас недовольство вашим положением.

А у н е.   Дело не в том, господин консул. Не могу я видеть, как увольняют одного отличного работника за другим, и они остаются без куска хлеба из-за этих машин.

Б е р н и к.   Хм, когда изобрели печатный станок, многие переписчики остались без куска хлеба.

А у н е.   Господин консул, служи вы в то время переписчиком, небось тоже бы станки невзлюбили.

Б е р н и к.   Я позвал вас не для диспутов, а чтобы сказать – аварийный американец «Индиан гёрл» должен послезавтра выйти в море.

А у н е.   Но господин консул…

Б е р н и к.   Слышите – послезавтра! Одновременно с нашим судном и ни часом позже. У меня есть серьезные основания подгонять вас с этим делом. Вы читали утреннюю газету? Так вы знаете, что американцы снова устроили дебош. Этот сброд будоражит весь город. Ночи не проходит без драки в гостинице или на улицах. О прочих мерзостях я и не говорю.

А у н е.   Да, дрянь людишки.

Б е р н и к.   А с кого спрашивают? Кто во всем виноват? Я, конечно! Да, да, все шишки валятся на меня. Газеты прозрачно намекают, что мы всерьез ремонтируем только «Пальму». На мне лежит обязанность служить городу примером, а я буду сам подставлять себя под эдакие нападки?! Нет, не потерплю. Не желаю, чтобы мое имя пятнали.

А у н е.   Господин консул, вашей безупречной репутации ничего не сделается и от более серьезных обвинений.

Б е р н и к.   Мне сейчас нужно все уважение и восхищение, какое я заслужил у сограждан. Как вы наверняка слышали, у меня в руках огромный проект, но если злопыхателям удастся поколебать безграничное доверие горожан к моей персоне, то мне это грозит огромными сложностями и потерями. Я обязан любой ценой обезоружить злобных газетных проныр, поэтому вам я ставлю срок – послезавтра.

А у н е.   Господин консул, тогда уж ставьте мне срок сегодня к вечеру.

Б е р н и к.   Вы хотите сказать, я требую невозможного?

А у н е.   Да. С теми людьми, что у нас сейчас есть…

Б е р н и к.   Понятно, понятно. Видимо, придется поискать на стороне.

А у н е.   Вы вправду хотите уволить еще кого-то из старых рабочих?

Б е р н и к.   Нет, об этом я не думал.

А у н е.   Потому как я уверен, если вы так сделаете, начнется ропот и в городе, и в газетах.

Б е р н и к.   Не исключено, поэтому мы не станем так делать. Но если «Индиан гёрл» не получит послезавтра визы о готовности, я рассчитаю вас.

А у н е   (вздрогнув). Меня?! (Смеется.) Вы шутите, господин консул, да?

Б е р н и к.   Вам не стоит уповать на это.

А у н е.   Вы пойдете на то, чтобы уволить меня? Мой дед и отец прослужили на верфях всю жизнь, и сам я…

Б е р н и к.   Но кто вынуждает меня к этому?

А у н е.   Господин консул, вы требуете невозможного.

Б е р н и к.   Было бы желание, и все окажется возможным. «Да» или «нет»? Отвечайте ясно, иначе я рассчитаю вас немедленно.

А у н е   (на шаг подступает к консулу). Господин консул, вы ведь понимаете, чтó на самом деле означает увольнение для пожилого рабочего? Пусть поищет себе другое место, скажете вы. Поискать-то он поищет, а вот найдет ли… Вы бы зашли как-нибудь в дом такого уволенного рабочего в тот вечер, когда он возвращается домой и ставит ящик с инструментами у двери.

Б е р н и к.   Вы думаете, я увольняю вас с легким сердцем? Разве я не был всегда вполне приличным хозяином?

А у н е.   Тем хуже, господин консул. Именно поэтому мои домашние никогда не обвинят вас. Мне они ничего не скажут, не посмеют, но будут коситься исподтишка и думать: наверно, заслужил. Поймите, вот этого… этого я не вынесу. Я, конечно, простой человек, но привык быть первым среди своих. Мой скромный дом тоже малое общество, господин консул. Я поддерживал его на плаву, я был опорой этого малого общества, потому что моя жена верила в меня и мои дети верили в меня. А теперь все рухнет.

Б е р н и к.   Что ж, коли иначе не получается, пусть рухнет меньшее во спасение большего. Видит Бог, частным жертвуют во имя общего. Я не могу сказать вам ничего другого, так устроен мир. Вдобавок вы строптивы, Ауне! Вы встали против меня не от безысходности, а от нежелания признать, что сегодня у машин преимущество перед ручным трудом.

А у н е.   А вы так твердо стоите на своем, господин консул, потому как рассчитываете моим увольнением заткнуть прессе рот?

Б е р н и к.   А хоть бы и так. Вы же знаете, чтó лежит на весах – или пресса бросится меня душить, или она благосклонно поддержит меня и тот огромный проект, который я сейчас затеваю ради всеобщего блага. Есть ли у меня выбор? Вопрос, по сути, стоит так – удержать на плаву, как вы выражаетесь, ваш дом или пустить ко дну сотни новых домов, которые не поднимутся, не зажгут очага, если я не сумею провести в жизнь то, над чем сейчас работаю. Вот почему я поставил вас перед выбором.

А у н е.   Раз вопрос стоит так, то и сказать нечего.

Б е р н и к.   Хм… дорогой мой Ауне, мне самому жаль, что мы должны расстаться.

А у н е.   Мы не расстанемся, господин консул.

Б е р н и к.   Как так?

А у н е.   У простого человека тоже есть свои ценности.

Б е р н и к.   Так, так. И вы рискнете поручиться, что… Да?

А у н е.    «Индиан гёрл» получит послезавтра визы о готовности.

Откланивается и уходит направо.

Б е р н и к.   Та-ак, одного упрямца я прогнул. Это хороший знак.

Х и л м а р   Т ё н н е с е н   с сигарой во рту входит в садовую калитку.

Т ё н н е с е н   (с террасы). Добрый день, Бетти! Добрый день, Берник!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Добрый день.

Т ё н н е с е н.   Ты плакала, я вижу. Значит, уже все знаешь, да?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что знаю?

Т ё н н е с е н.   Что скандал в разгаре. Уф-ф!

Б е р н и к.   Какой скандал?

Т ё н н е с е н   (заходит в комнату). Эти двое, американская парочка, ходят по улицам в обществе Дины Дорф.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (входит следом). Нет, Хилмар, этого не может быть!

Т ё н н е с е н.   К несчастью, это истинная правда. А Лона до того бестактна, что еще и окликнула меня: разумеется, я сделал вид, что не услышал.

Б е р н и к.   Вряд ли прогулка осталась незамеченной.

Т ё н н е с е н.   Не осталась, скажу тебе. Люди на улице останавливались и глазели на них. Скандал полыхнул по городу, как пожар в прериях. Во всех домах стояли у окон и ждали, когда демонстрация пройдет мимо них, голова к голове за каждой занавеской, уф-уф-уф… Бетти, прости, что я говорю «уф», это от нервов. Если так пойдет дальше, придется мне подумать о долгом путешествии.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Надо было тебе заговорить с ним, объяснить…

Т ё н н е с е н.   Посреди улицы? Благодарю покорно… И как этот человек вообще посмел явиться сюда? Ладно, посмотрим, не остановит ли его пресса. Бетти, прости, но…

Б е р н и к.   Ты сказал – пресса? Ты слышал какие-то разговоры?

Т ё н н е с е н.   Да кругом! Вчера, уйдя от вас, я ввиду своего недуга совершил променад в клуб. По тишине при моем появлении я сразу понял, что разговор шел об американцах. А потом этот наглец редактор Хаммер подошел и во всеуслышание поздравил меня с возвращением моего богатого кузена.

Б е р н и к.   Богатого?

Т ё н н е с е н.   Да, так он выразился. Я, понятно, смерил его подобающим взглядом и растолковал ему, что мне ничего не известно о богатстве Юхана Тённесена. «Надо же, – ответил он, – как странно. В Америке капиталы быстро прирастают, а ваш кузен уехал не с пустыми руками».

Б е р н и к.   Так, будь любезен…

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (встревоженно). Видишь, Карстен…

Т ё н н е с е н.   Да уж. Лично я глаз ночью не сомкнул, из-за этого типа. А сам он как ни в чем не бывало разгуливает себе по улицам. Вот скажите, почему он там не сгинул?! Это ж уму непостижимо, до чего некоторые люди живучи.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, Хилмар, что ты говоришь?

Т ё н н е с е н.   Ничего я не говорю. Но он прямо в рубашке родился: крушения поездов, нападения калифорнийского гризли, да хоть черноногих – все мимо него, его даже не скальпировали… Уф-уф-уф, вот и они.

Б е р н и к   (глядя на улицу). И Улаф с ними!

Т ё н н е с е н.   Еще бы! Им надо напомнить каждому, что они в родстве с лучшим семейством города. Вон, полюбуйтесь, вся аптека высыпала на улицу, глазеют, бездельники, примечают. Нет, с моими нервами это слишком! Вот как прикажете в таких обстоятельствах высоко нести идеал как знамя…

Б е р н и к.   Они идут сюда. Бетти, послушай, я хочу, чтобы ты была с ними предельно дружелюбна, это строгий наказ.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты разрешаешь, Карстен?

Б е р н и к.   Да, само собой. И тебя это касается, Хилмар. Они, будем надеяться, пробудут здесь недолго. И когда мы с ними наедине… никаких намеков, мы ничем не должны их задеть или обидеть.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ах, Карстен, сколько в тебе благородства!

Б е р н и к.   Ладно, ладно, оставим это.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Нет, позволь мне поблагодарить тебя. И прости мою запальчивость. У тебя были все основания…

Б е р н и к.   Оставь! Оставим это, я сказал!

Т ё н н е с е н.   Уф!

Ю х а н   Т ё н н е с е н   с   Д и н о й,   а следом   Л о н а   с   У л а ф о м   проходят через сад.

Л о н а.   Ну, здравствуйте, люди добрые.

Ю х а н.   Карстен, мы прошлись по старым местам.

Б е р н и к.   Да, я слышал. Многое изменилось, правда?

Л о н а.   И в основном все благодаря консулу Бернику. Мы были в парке, который ты подарил городу.

Б е р н и к.   И в парке тоже?

Л о н а.    «Дар Карстена Берника» написано над входом. Похоже, ты печешься в этом городе обо всем.

Ю х а н.   И корабли у тебя хоть куда. Я встретил капитана «Пальмы», моего школьного товарища…

Л о н а.   Да, школу новую тоже ты построил. И газопровод, и водопровод, все твоими трудами, как говорят.

Б е р н и к.   Человек должен заботиться о благе общества, в котором живет.

Л о н а.   Это прекрасно, зять. И радостно видеть, как ценят тебя в городе. Я не тщеславна, но не могла удержаться – с кем ни заговорю, всем напоминала, что мы с тобой родня.

Т ё н н е с е н.   Уф!

Л о н а.   Ты мне «уф» сказал?

Т ё н н е с е н.   Нет, я сказал «хм».

Л о н а.   Это можно тебе позволить, бедолаге. Что-то вы сегодня в одиночестве?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, сегодня мы одни.

Л о н а.   Понятно. Мы встретили на рынке парочку ваших нравственно испорченных. Они как нас увидели, сразу напустили на себя страшно занятой вид. Но мы не успели толком поговорить с вами вчера, здесь были трое этих энтузиастов, да еще пастор…

Т ё н н е с е н.   Учитель.

Л о н а.   Я называю его пастором. Но что вы скажете о моей пятнадцатилетней работе? Видите, он стал совсем большим мальчиком. Кто теперь узнает в нем шального дурня, сбежавшего из дома?

Т ё н н е с е н.   Хм!

Ю х а н.   Лона, не хвались…

Л о н а.   Нет, тут есть чем гордиться! Господи, других побед у меня в жизни нет, но эта дает мне право топтать землю дальше. Знаешь, Юхан, когда я вспоминаю, как мы начинали там с нуля, не имея ничего, кроме четырех кулаков…

Т ё н н е с е н.   Рук.

Л о н а.   Я сказала кулаки, потому что они были заскорузлые…

Т ё н н е с е н.   Уф-уф-уф!

Л о н а.   …и пустые.

Т ё н н е с е н.   Пустые? Ну, однако, я вам скажу!

Л о н а.   Что ты собрался сказать?

Б е р н и к.   Хм, хм.

Т ё н н е с е н.   Я вам так прямо и скажу – уф! (Уходит на террасу.)

Л о н а.   Что с ним такое?

Б е р н и к.   Не обращай внимания, он нервный в последнее время. А ты не хочешь посмотреть сад? Ты там еще не была, а у меня как раз час свободного времени.

Л о н а.   Я с радостью. Вы не поверите, но в мыслях я часто гуляла по вашему саду.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Его тоже не узнать, сейчас увидишь.

Консул с женой и Лоной спускается в сад, и на протяжении следующей сцены зрители иногда мельком видят их.

У л а ф   (в дверях на террасу). Дядя Хилмар, знаешь, что сказал дядя Юхан? Он спросил, хочу ли я поехать с ним в Америку!

Т ё н н е с е н.   Ты? Бездельник и балбес, пристегнутый к мамкиной юбке?

У л а ф.   Да, но теперь все, хватит. Вот еще увидишь, каким я вырасту…

Т ё н н е с е н.   Ой, пустые слова. В тебе нет настоящей крепости духа и воли, без которой…

Оба выходят в сад.

Ю х а н   (Дине, которая сняла шляпку и, стоя в дверях комнаты направо, отряхивает пыль с платья). Вы раскраснелись, пока мы гуляли.

Д и н а.   Да, чудесная прогулка. Я никогда не гуляла так чудесно.

Ю х а н.   Вы, похоже, нечасто выбираетесь прогуляться с утра пораньше?

Д и н а.   Нет, я гуляю, но только с Улафом.

Ю х а н.   Вот как. Может, вам больше хочется спуститься в сад, чем быть здесь?

Д и н а.   Нет, мне больше хочется остаться здесь.

Ю х а н.   Мне тоже. И уговор – мы каждое утро ходим вместе на прогулку.

Д и н а.   Нет, господин Тённесен, вам не стоит этого делать.

Ю х а н.   Чего мне не стоит делать? Вы же обещали?

Д и н а.   Да, но теперь, подумав… Вам не стоит показываться на людях со мной.

Ю х а н.   Почему?

Д и н а.   Вы приезжий, вы не поймете… ну да я вам объясню.

Ю х а н.   Сейчас?

Д и н а.   Нет. Все-таки не хочу говорить об этом.

Ю х а н.   Что вы, со мной вы можете говорить о чем угодно.

Д и н а.   Тогда… Должна сказать вам, что я не такая, как остальные девушки, я… со мной не все просто. Поэтому вам не следует гулять со мной.

Ю х а н.   Ничего я из этого не понял. Вы сделали что-то скверное?

Д и н а.   Нет. Я – нет, но… Знаете, довольно об этом. Вам и без меня все доложат.

Ю х а н.   Хм.

Д и н а.   Я очень хотела спросить вас о другом.

Ю х а н.   О чем же?

Д и н а.   В Америке ведь очень легко выбиться в люди?

Ю х а н.   Нет, это не всегда легко, обычно на первых порах приходится много и тяжело работать.

Д и н а.   Да я бы с радостью…

Ю х а н.   Вы?

Д и н а.   Работать я умею. И сама сильная, нехворая, а тетя Марта многому меня научила…

Ю х а н.   Так какого черта?! Поехали с нами!

Д и н а.   Вы все шутите. И Улафа тоже звали ехать. Но я вот что хотела спросить – люди там, у вас, они… очень большие моралисты?

Ю х а н.   Моралисты?

Д и н а.   Я имела в виду, они… такие же всегда правильные и благопристойные, как здесь?

Ю х а н.   Во всяком случае, люди там не такие плохие, как думают здесь. Вам не стоит об этом тревожиться.

Д и н а.   Я тревожусь не о том. По мне, лишь бы они не были эдакая ходячая мораль и сама благопристойность, как здесь.

Ю х а н.   Не были? А какими они должны быть?

Д и н а.   Я хочу, чтобы они были… настоящие, живые.

Ю х а н.   Да, да! Это как раз про них, по-моему.

Д и н а.   Тогда хорошо бы мне уехать туда.

Ю х а н.   Конечно же, хорошо! Потому вам и надо ехать с нами.

Д и н а.   Нет, я не хочу ехать с вами, я хочу одна. О, я сумею пробиться, из меня выйдет толк…

Б е р н и к   (стоя внизу террасы с обеими своими спутницами). Не ходи, я сам принесу, дорогая. Так и простудиться недолго. (Заходит в залу, ищет шаль жены.)

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (из сада). Юхан, и ты спускайся. Мы идем в грот.

Б е р н и к.   Нет, Юхан останется. Дина – возьми шаль моей жены и ступай с ними. Дорогая Бетти, Юхан побудет со мной. Мне надо расспросить его о житье-бытье.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, да, но догоняйте потом. Ты знаешь, где нас найти.

Госпожа Берник, Лона и Дина уходят через сад налево.

Б е р н и к   (провожает их взглядом, потом идет и запирает первую левую дверь, а потом подходит к Юхану, хватает его руки, трясет их и жмет). Юхан, пока мы одни – позволь мне поблагодарить тебя.

Ю х а н.   Ну что ты!

Б е р н и к.   Своим домом, и своим семейным очагом, и счастливой семейной жизнью, и положением в обществе – всем я обязан тебе!

Ю х а н.   Карстен, дорогой, я рад, что из той дурацкой истории вышло что-то путное.

Б е р н и к   (снова трясет его руки). Спасибо, спасибо тебе! Из десяти тысяч ни один не пошел бы на то, что ты для меня сделал.

Ю х а н.   Скажешь тоже… Мы были тогда молоды, беспечны. Один из нас должен был взять вину на себя…

Б е р н и к.   Проще всего это было бы сделать виновному.

Ю х а н.   Стоп, стоп! В ту секунду проще оказалось невиновному. Я был свободен как ветер, родители умерли. Сбежать от нудной каторги в конторе было сущее счастье. А у тебя и старушка-мать жива, и с Бетти ты тайно обручился уже, она была от тебя без ума. Что стало бы с ней, узнай она…

Б е р н и к.   Правда, все правда, но…

Ю х а н.   И разве не ради Бетти ты решил порвать тайную связь с мадам Дорф? Ты же отправился к ней в тот вечер аккурат затем, чтобы порвать…

Б е р н и к.   Да… Злополучный вечер… Пропойца этот вдруг заявляется домой… Конечно, я ради Бетти, но все равно, Юхан, – ты так благородно принял удар на себя и уехал…

Ю х а н.   Не угрызайся, Карстен. Мы ведь договорились сделать так. Тебя надо было спасать, я был твоим другом. И как же я гордился дружбой с тобой! Я тут совсем зачах, ощущал себя жалким провинциалом, и вдруг возвращаешься из-за границы ты, весь такой передовой, отменно элегантный, побывавший в Лондоне и в Париже, и выбираешь в наперсники меня! А я еще и на четыре года моложе тебя был… Это теперь я понимаю, что ты вострил лыжи к Бетти, но тогда… Как я гордился! А кто бы не гордился? И кто бы не согласился пойти на жертву ради тебя? Да и требовалось от меня немного – сбежать в большой мир, дав городу месячишко посудачить на мой счет.

Б е р н и к.   Хм… Карстен, дорогой, должен сказать, город не забыл ту историю до сих пор.

Ю х а н.   Не забыл? Ну, я-то сижу у себя в Америке, мне там на ферме до этого дела нет.

Б е р н и к.   Так ты поедешь назад?

Ю х а н.   Само собой.

Б е р н и к.   Но не сразу, я надеюсь?

Ю х а н.   Как только смогу. Я приехал сюда, единственно чтобы составить компанию Лоне.

Б е р н и к.   В каком смысле?

Ю х а н.   Видишь ли, Лона уже немолода, и в последнее время ею овладела мучительная тоска по родным местам, хоть она никогда в этом не признаётся (улыбаясь), потому что боится бросить без присмотра меня, бесшабашного ветреника, ведь если я в девятнадцать лет умудрился…

Б е р н и к.   То?..

Ю х а н.   Прости, Карстен, должен сделать тебе постыдное признание.

Б е р н и к.   Ты ведь не рассказал ей правду?

Ю х а н.   Рассказал. Это я плохо сделал, но иначе не мог. Ты не представляешь, кем стала для меня Лона. Ты ее всегда недолюбливал, но для меня она была как мать. В первые годы, когда нам приходилось совсем тяжко, – кем только она не работала! Потом я долго болел, лежал, ничего не зарабатывал, но и помешать ей не мог, так она придумала петь куплеты по кафе… читала лекции на потеху публике… даже написала книгу, над которой потом плакала и смеялась, – она не жалела себя, лишь бы я не помер. Каково мне было после этого всю зиму смотреть, как она сохнет от тоски? Я не выдержал, Карстен, и сказал ей – поезжай, Лона, и не бойся за меня, я не такой бесшабашный ветреник, как ты думаешь, – и рассказал ей все.

Б е р н и к.   И как она это приняла?

Ю х а н.   Ответила, разумно и справедливо, что если я не знаю за собой вины, то и помех для моей поездки сюда нет. Но будь спокоен. Лона ничего не скажет, а я сумею удержать язык за зубами и на сей раз.

Б е р н и к.   Да, я тебе верю.

Ю х а н.   Вот тебе моя рука. И хватит уже говорить о той истории; тем более мы с тех пор подобных глупостей не повторяли, верно? Я хочу насладиться днями здесь. Как мы чудесно прогулялись утром! Кто бы мог подумать, что эта кроха, которая играла ангелочков в театре… Но скажи мне, как сложилось все дальше у ее родителей?

Б е р н и к.   Дорогой, я все написал тебе вдогонку, больше мне добавить нечего. Ты ведь получил от меня два письма?

Ю х а н.   Да, да, получил, они оба у меня. Так этот пьянчуга сбежал от нее?

Б е р н и к.   А позже окончательно спился.

Ю х а н.   Она ведь тоже вскоре умерла? Ты помогал ей тайком, насколько мог?

Б е р н и к.   Она была гордая, молчала и помощи не принимала.

Ю х а н.   Во всяком случае, ты правильно сделал, что взял Дину в дом.

Б е р н и к.   Да, конечно. Кстати, это Марта устроила.

Ю х а н.   Марта? Ну да, правда, Марта – как она поживает?

Б е р н и к.   Она… когда она не занята школой, то опекает своих увечных.

Ю х а н.   Значит, Марта взяла ее под крыло.

Б е р н и к.   Да, ты ведь знаешь, у Марты страсть всех просвещать да воспитывать. Она за тем и в школу пошла работать. Тоже была глупость огромная.

Ю х а н.   Марта выглядела вчера очень усталой. Боюсь, все это ей не по здоровью.

Б е р н и к.   Как раз здоровья ей хватит, чтобы вечно заниматься всем этим, но меня она ставит в неловкое положение. Выглядит так, будто я, родной брат, не хочу ее содержать.

Ю х а н.   Содержать? Я думал, у нее достаточно собственных средств…

Б е р н и к.   Ни гроша. Ты, верно, помнишь, что к твоему отъезду дела у матери шли уже совсем скверно. Какое-то время она еще удерживала фирму на плаву с моей помощью, но не мог же я вечно просто ссужать ее деньгами. Я стал компаньоном, но толку все равно было мало. В конце концов мне пришлось выкупить фирму, мы с матерью стали рассчитываться, и тут оказалось, что ей не причитается больше ничего. А вслед за тем она умерла, и Марта осталась ни с чем.

Ю х а н.   Бедная Марта!

Б е р н и к.   Бедная? Почему? Ты ведь не думаешь, что я позволю ей терпеть в чем-то нужду. Нет, я дерзну назвать себя хорошим братом. Разумеется, она живет с нами, питается, а на свое учительское жалованье может одеваться – что еще надо одинокой женщине?

Ю х а н.   Мы в Америке не так рассуждаем.

Б е р н и к.   Еще бы, в Америке уже всех разагитировали. Но в нашем маленьком мире, пока не тронутом, слава Богу, нравственной порчей, женщины довольствуются достойной, но скромной ролью. Тем более, что Марта сама виновата – давно могла обзавестись кормильцем, стоило ей захотеть.

Ю х а н.   Ты имеешь в виду, она могла бы выйти замуж?

Б е р н и к.   Да, могла бы составить выгодную партию, у нее было несколько удачных предложений, как ни странно: бесприданница, уже не молодая, заурядная.

Ю х а н.   Заурядная?

Б е р н и к.   Нет, я не ставлю ей это в упрек. И не желаю иной доли. Сам понимаешь, в большом доме, как наш, всегда хорошо иметь на подхвате такого простого скромного человека.

Ю х а н.   Но она сама?..

Б е р н и к.   Она? А что с ней? У нее, естественно, много интересов, у нее есть я, и Бетти, и Улаф. Люди не должны думать только о себе, особенно женщины. Каждый на своем месте служит опорой обществу, кто большому, кто малому, печется о его благе. Я, по крайней мере, живу так. (Кивает в сторону поверенного Крапа, входящего справа.) Вот тебе живое доказательство. Ты думаешь, я занят своими делами? Ни боже мой. (Скороговоркой Крапу.) Ну что?

К р а п   (тихо, показывая стопку бумаг). Все купчие в порядке.

Б е р н и к.   Отлично! Прекрасно! Шурин, прости, меня зовут дела. (Тихо, пожимая ему руку.) Спасибо, Юхан, спасибо. И если я чем-то могу быть тебе полезен, ты только скажи… сам понимаешь. Господин Крап, идите сюда.

Уходят в кабинет консула.

Ю х а н   (некоторое время смотрит Бернику вслед). Хм…

Собирается спуститься в сад, но в это время справа входит   М а р т а   с маленькой корзинкой на руке.

Ю х а н.   О, Марта!

М а р т а.   Ой, Юхан, это ты?

Ю х а н.   В такую рань ты уже в делах?

М а р т а.   Да. Погоди, сейчас все придут. (Собирается уйти в дверь налево.)

Ю х а н.   Послушай, Марта, ты всегда так спешишь?

М а р т а.   Я?

Ю х а н.   Вчера ты молчала, и я даже словом с тобой не перемолвился, а сегодня…

М а р т а.   Да, но…

Ю х а н.   Раньше мы вечно были вместе, товарищи по играм с самого детства.

М а р т а.   Ах, Юхан, когда это было?

Ю х а н.   Да ровно пятнадцать лет назад, не больше и не меньше. Господи! На твой взгляд, я так сильно изменился, да?

М а р т а.   Ты? Да, и ты тоже, еще бы…

Ю х а н.   Ты что имеешь в виду?

М а р т а.   Нет, ничего.

Ю х а н.   Ты как будто бы не очень мне рада.

М а р т а.   Я очень долго ждала, Юхан, слишком долго.

Ю х а н.   Ждала? Ждала, что я приеду?

М а р т а.   Да.

Ю х а н.   А для чего мне было приезжать, по-твоему?

М а р т а.   Чтобы искупить свое преступление.

Ю х а н.   Мое?

М а р т а.   Ты забыл, что по твоей вине женщина умерла в нищете и позоре? Забыл, какое горькое детство досталось из-за тебя ребенку?

Ю х а н.   И это я должен выслушивать от тебя? Марта, неужели твой брат не…

М а р т а.   Что?

Ю х а н.   Неужели он не… так, ладно… неужели он не нашел для меня никакого оправдания?

М а р т а.   Ах, Юхан, ты же знаешь, как строг Карстен по части морали.

Ю х а н.   Угу… понятно, понятно, узнаю строгую мораль моего старинного дружка Карстена. Вот ведь!.. Н-да… Ну и ну… Я только что говорил с ним. По-моему, он очень изменился.

М а р т а.   Как ты можешь такое говорить? Карстен всегда был превосходным человеком.

Ю х а н.   Я ничего такого не имел в виду, но не будем об этом, ладно. Теперь понятно, в каком свете ты меня видела. И ждала возвращения блудного сына, конечно же.

М а р т а.   Послушай, Юхан, давай объясню, в каком свете я видела тебя. (Показывает в сторону сада.) Видишь девушку, которая играет с Улафом? Это Дина. А помнишь сбивчивое письмо, которое ты написал мне, уезжая? Что я должна в тебя верить. И я верила в тебя. То ужасное, о чем пошли слухи после твоего бегства, ты наверняка совершил в помрачении, не думая…

Ю х а н.   Что ты имеешь в виду?

М а р т а.   Не надо, ты прекрасно меня понимаешь. Ни слова больше об этом. Итак, ты уезжаешь, чтобы начать все сначала, с чистого листа. А я остаюсь здесь твоей наместницей, Юхан. Все обязательства, которых ты не помнил или, во всяком случае, не исполнял, я, твоя подруга детства, взяла на себя. Говорю это только с одной целью – чтобы ты не корил себя еще и за неисполненные долги. Я заменила мать пострадавшему ребенку, старалась воспитать ее как можно лучше…

Ю х а н.   И положила на это свою жизнь…

М а р т а.   Не напрасно. Но ты приехал слишком поздно.

Ю х а н.   Марта, если бы я мог рассказать тебе!.. Но позволь мне хотя бы поблагодарить тебя за верность и дружбу.

М а р т а   (с невеселой улыбкой). Хм. Вот мы и объяснились, Юхан. Тише, кто-то идет. Прощай, я не могу…

Уходит в заднюю левую дверь. С террасы входят   Л о н а   и   г о с п о ж а   Б е р н и к.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Боже мой, Лона, что у тебя за идеи!

Л о н а.   Оставь меня, я сказала. Я хочу и должна с ним поговорить.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты хочешь нас оскандалить? Ах, Юхан, ты еще здесь?

Л о н а.   Марш, марш на улицу, мальчик, не кисни в затхлой комнате. Ступай в сад и поговори с Диной.

Ю х а н.   Да, я сам об этом думал.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Но…

Л о н а.   Послушай, Юхан, а ты хорошо присмотрелся к Дине?

Ю х а н.   По-моему, да.

Л о н а.   Рассмотрел? А глаз на нее положил? Парень, она создана для тебя!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Лона!

Ю х а н.   Для меня?

Л о н а.   Чтобы ты на нее любовался, хотела я сказать. Иди уже!

Ю х а н.   Иду, иду. С радостью. (Спускается в сад.)

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Лона, ты меня убиваешь своими речами. Ты же это не всерьез?

Л о н а.   Клянусь тебе, всерьез. Она живая, здоровая, настоящая, вот такая жена и нужна Юхану за океаном. Это вам не старая сводная сестра.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Сама подумай – Дина! Дина Дорф!

Л о н а.   Я думаю прежде всего о счастье мальчика. Он не по этой части, в барышнях и девчонках никогда разбираться не умел, так что тут я должна помочь.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Это Юхан-то? Извини, но у нас есть прискорбные доказательства, что…

Л о н а.   Да пропади она пропадом, та дурацкая история! Куда Берник задевался? Я хочу с ним поговорить.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Лона, не смей этого делать, я сказала!

Л о н а.   А я сделаю. Если она глянулась мальчику, а он ей, то они должны соединиться. Берник умный, он наверняка найдет выход.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Думаешь, у нас потерпят такое попрание приличий? Здесь не Америка!

Л о н а.   Пустые слова, Бетти.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Чтобы такой человек, как Карстен, с его несгибамой твердостью в вопросах морали…

Л о н а.   Чертовски несгибаемой, ага…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что ты посмела сказать?

Л о н а.   Я посмела сказать, что вряд ли Берник по части морали крепче всех прочих мужиков.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Как же ты его ненавидишь! Но зачем ты вернулась, если так и не смогла забыть, что… У меня в голове не укладывается, что сперва ты его унизила, оскорбила, а теперь как ни в чем не бывало явилась ему на глаза.

Л о н а.   Да, Бетти, в тот раз я вела себя некрасиво.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   А он великодушно простил тебя! Человек, на совести которого нет ни одного проступка! Разве он виноват, что ты питала какие-то надежды? А заодно с ним ты возненавидела и меня. (Рыдает.) Не простила мне моего счастья! И теперь явилась нарочно… Пусть весь город видит, в какую семью я ввела Карстена! Под ударом окажусь я, меня обольют помоями. Вот чего ты добиваешься. Как это мерзко с твоей стороны! (В слезах уходит в ближайшую левую дверь.)

Л о н а   (провожает ее взглядом). Бедняжка Бетти.

Б е р н и к   выходит из своего кабинета.

Б е р н и к   (еще в дверях). Да, да, хорошо. Отлично, господин Крап. Отправьте четыреста крон на призрение бедных. (Оборачивается.) Лона! (Подходит ближе.) Ты одна? Бетти сюда не придет?

Л о н а.   Нет. Или мне ее позвать?

Б е р н и к.   Нет-нет-нет, что ты! Лона, Лона, ты не представляешь, как я мечтал поговорить с тобой начистоту, вымолить у тебя прощение.

Л о н а.   Послушай, Карстен, давай без сантиментов, нам это не к лицу.

Б е р н и к.   Нет, выслушай меня, Лона. Знаю, я ужасно выгляжу в твоих глазах теперь, когда ты узнала правду о матери Дины. Но клянусь тебе, это было минутное помешательство. На самом деле я искренне и честно был влюблен тогда в тебя.

Л о н а.   По-твоему, зачем я приехала сюда?

Б е р н и к.   Что бы ни было у тебя на уме, умоляю: ничего не предпринимай, пока я не оправдаюсь перед тобой. Я могу это сделать, Лона, по крайней мере – объяснить, как получилось.

Л о н а.   Боишься?.. Говоришь, был влюблен в меня. Ты и в письмах тогда уверял меня в своей любви. Наверно, даже вполне искренне – ты обретался далеко от дома, в большом свободном мире, он дал тебе смелость мыслить широко и независимо. А что во мне больше характера, силы воли и самостоятельности, чем принято в этом городе, ты уже и сам заметил. Поскольку мы двое хранили все в тайне, ты ничем не рисковал – даже тем, что станут издеваться над твоим дурацким выбором.

Б е р н и к.   Лона, как ты можешь думать…

Л о н а.   Но когда ты вернулся домой, услышал колкости по моему адресу, а здесь на них не скупились, обнаружил, что хорошим тоном считается издеваться и насмешничать над моими выкрутасами, как их называли…

Б е р н и к.   Ты в то время церемонностью не отличалась…

Л о н а.   Мне просто нравилось дразнить местных блюстителей нравов в юбках и штанах… И когда ты встретил юную смазливую актриску…

Б е р н и к.   Клянусь, из слухов, которыми полнился город, и десятая часть не была правдой. Пустое бахвальство…

Л о н а.   Предположим. Но тут домой возвращается красавица Бетти, яркая, прелестная… Никто не может перед ней устоять, да к тому же становится известно, что тетушка отписала все наследство ей, а я не получу ни гроша…

Б е р н и к.   Лона, вот мы и дошли до сути. Скажу как есть, без обиняков: я не любил тогда Бетти и порвал с тобой не из-за нового чувства, а из-за денег. Я был вынужден. Я обязан был заполучить эти деньги.

Л о н а.   И ты говоришь мне это в глаза?

Б е р н и к.   Да, говорю. Выслушай меня, Лона.

Л о н а.   Хотя в письмах писал, что тобой овладела неодолимая страсть к Бетти. Взывал к моему великодушию, заклинал ради Бетти никому не рассказывать о нас…

Б е р н и к.   Могу только повторить – я был вынужден.

Л о н а.   Боже правый, тогда я ничуть не раскаиваюсь, что так вспылила на прощанье.

Б е р н и к.   Позволь мне холодно и спокойно обрисовать тебе тогдашнее положение дел. Как ты помнишь, во главе семейного предприятия стояла моя мать, но у нее не было коммерческой хватки. Положение стало критическим, и меня спешно отозвали из Парижа возвращать фирму к жизни. И знаешь, что я обнаружил? Оказалось, но только пусть это останется тайной, что фирма разорена. Да, да, старинный уважаемый торговый дом, переживший три поколения, фактически обанкротился. Мне, единственному сыну, не оставалось ничего другого, как искать средства для спасения фирмы.

Л о н а.   И ты спас фирму за счет женщины.

Б е р н и к.   Ты прекрасно знаешь, что Бетти меня любила.

Л о н а.   А я?

Б е р н и к.   Поверь мне, Лона, ты никогда не была бы счастлива со мной.

Л о н а.   Ты заплатил мной, заботясь о моем счастье?

Б е р н и к.   Может, ты думаешь, я искал выгоды для себя и поэтому поступил так? Будь я один, я бы не побоялся начать сначала. Но ты не представляешь себе, как срастается коммерсант с делом, которое получает в наследство вместе с безмерной ответственностью. Горе и радость сотен, нет, тысяч людей зависели от меня. Ты понимаешь, как пострадал бы город, который и ты, и я называем родиной, если бы фирма Берников лопнула?

Л о н а.   И пятнадцать лет ты живешь во лжи тоже ради блага общества?

Б е р н и к.   Во лжи?

Л о н а.   Что известно Бетти о твоей жизни до брака с ней и о его истинных причинах?

Б е р н и к.   Зачем бы я без всякой пользы стал ранить ее признаниями?

Л о н а.   Без пользы, ты сказал? Ах да, ты же коммерсант, тебе важны польза и выгода. Знаешь, Карстен, теперь я тоже хочу сказать холодно и спокойно. Ответь – сейчас ты правда счастлив?

Б е р н и к.   В семейной жизни?

Л о н а.   Хотя бы.

Б е р н и к.   Да, Лона, счастлив. Твоя дружеская жертва в мою пользу была не напрасна. Рискну сказать, что с каждым годом счастье мое прирастает. Бетти добрая и покладистая. И поскольку с годами она научилась подстраиваться под мой характер…

Л о н а.   Хм.

Б е р н и к.   Сперва она ждала какой-то сказочной любви и отказывалась понимать, что мало-помалу любовь должна уступить место теплому дружескому участию.

Л о н а.   Но теперь им обходится?

Б е р н и к.   Полностью. Тебе стоит знать, что ежедневное общение со мной не прошло для нее бесследно, оно сделало ее мудрее. Только научившись не требовать друг от друга невозможного, люди могут сполна проявить себя в обществе, где им досталось жить. Бетти постепенно приняла это, поэтому сегодня наш образцовый дом – пример всему городу.

Л о н а.   Но горожане не знают о лжи?

Б е р н и к.   О лжи?

Л о н а.   Да. О лжи, с которой ты прожил пятнадцать лет.

Б е р н и к.   Ты называешь это?..

Л о н а.   Ложью. Я называю это тройной ложью. Ты обманул меня, ты обманул Бетти, ты обманул Юхана.

Б е р н и к.   Бетти никогда не требовала, чтобы я заговорил.

Л о н а.   Потому что она ничего не знала.

Б е р н и к.   И ты не станешь этого требовать – оберегая ее, не станешь.

Л о н а.   Не стану. Мне насмешки, хохот и издевательства города нипочем, у меня спина крепкая.

Б е р н и к.   И Юхан не станет, он мне обещал.

Л о н а.   Но ты сам, Карстен? Неужто ничто в тебе не требует выпутаться изо лжи?

Б е р н и к.   Я должен добровольно пожертвовать моим семейным счастьем и моим положением в обществе?!

Л о н а.   Какое право ты имеешь на это положение?

Б е р н и к.   Пятнадцать лет я каждый день мало-помалу завоевывал себе это право своим трудом, успехами и беспорочной жизнью.

Л о н а.   Да, ты много сделал и многого добился, и для себя, и для других. Ты самый богатый и влиятельный человек в городе, перед твоей волей склоняются, не рискуя спорить, потому что считают тебя безупречным, твой дом – примерным, а поведение – образцовым. Но и великолепие, и сам ты стоите на зыбком болоте. Один миг, одно слово – и тебя утянет на дно вместе со всем великолепием, если не спасешься вовремя.

Б е р н и к.   Лона, чего ты хочешь здесь добиться?

Л о н а.   Хочу помочь тебе обрести твердую почву под ногами, Карстен.

Б е р н и к.   Месть! Ты хочешь отомстить? Я так и думал. Но ничего у тебя не выйдет. Только один человек имеет право на разоблачение, а он будет молчать.

Л о н а.   Юхан?

Б е р н и к.   Да, Юхан. Если обвинять меня возьмется кто-то другой, я буду все отрицать. Когда меня хотят уничтожить, я бьюсь насмерть. Ничего у тебя не выйдет, я сказал! Тот, кто мог бы меня свалить, не откроет рта – и скоро уедет отсюда.

К о м м е р с а н т   Р у м м е л ь   и   т о р г о в е ц   В и г е л а н н   выходят из правой двери.

Р у м м е л ь.   День добрый, день добрый, дорогой Берник. Мы за тобой, пора идти в Торговый союз, у нас собрание по поводу железной дороги, ты же помнишь.

Б е р н и к.   Я не могу сейчас. Это невозможно.

В и г е л а н н.   Вы должны, господин консул, правда.

Р у м м е л ь.   Ты обязан, Берник. Там будут наши противники, редактор Хаммер и прочие поборники приморской линий. Теперь они утверждают, что новый вариант попахивает чьей-то корыстной наживой.

Б е р н и к.   Так объясните же им…

В и г е л а н н.   Мои объяснения делу не помогут, господин консул.

Р у м м е л ь.   Нет, нет, ты должен пойти сам. Тебя в шахер-махерах никто заподозрить не посмеет.

Л о н а.   Что я и говорила.

Б е р н и к.   Сказал ведь, не могу. Я плохо себя чувствую… или все же… дайте собраться…

Из двери справа появляется   у ч и т е л ь   Р ё р л у н д.

Р ё р л у н д.   Прошу простить, господин консул. Вы видите меня в крайнем возмущении…

Б е р н и к.   Да, да, что с вами стряслось?

Р ё р л у н д.   Я должен задать вам вопрос, господин консул. С вашего ли согласия юная девушка, которая нашла приют под вашим кровом, прилюдно ходит по городу в сопровождении человека, который…

Л о н а.   Какого человека, господин пастор?

Р ё р л у н д.   В обществе человека, от которого особенно ей надлежит держаться как можно дальше.

Л о н а.   Ха-ха!

Р ё р л у н д.   Это с вашего ведома, господин консул?

Б е р н и к   (берет шляпу и перчатки). Я ничего не знаю. Простите, я спешу, меня ждут в Торговом союзе.

Т ё н н е с е н   (входит из сада и направляется к ближайшей левой двери). Бетти, Бетти, послушай!

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (в дверях). Что?

Т ё н н е с е н.   Ты должна спуститься в сад и положить конец заигрываниям, которые некое лицо позволяет себе с Диной. У меня нервов не хватает слушать это.

Л о н а.   Вот как? Что же это лицо говорит?

Т ё н н е с е н.   Убеждает ее поехать с ним в Америку, вот что! Уф-уф-уф!

Р ё р л у н д.   Да как это возможно!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что ты говоришь?!

Л о н а.   Вот было бы чудесно!

Б е р н и к.   Невозможно! Ты не так расслышал!

Т ё н н е с е н.   Спроси его сам. Парочка сюда идет. А я постою снаружи.

Б е р н и к   (Руммелю и Вигеланну). Я вас догоню через минуту.

Коммерсант Руммель и торговец Вигеланн уходят направо. Из сада входят   Ю х а н   и   Д и н а.

Ю х а н.   Лона, ура! Она едет с нами!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Но Юхан… что за безрассудство!..

Р ё р л у н д.   Это правда? Какой грандиозный скандал! Какими приемами соблазнения вы…

Ю х а н.   Потише, господин хороший. Что вы такое говорите?

Р ё р л у н д.   Ответьте мне, Дина. Это ваша воля, вас к этому решению не принудили?

Д и н а.   Я должна уехать отсюда.

Р ё р л у н д.   Но чтобы с ним! С ним!..

Д и н а.   Назовите мне здесь другого, кто решился бы взять меня с собой.

Р ё р л у н д.   Извольте узнать правду об этом человеке!

Т ё н н е с е н.   Молчите!

Б е р н и к.   Ни слова больше!

Р ё р л у н д.   Молчанием я сослужил бы дурную службу обществу, стражем морали и нравственности коего я поставлен; это было бы безответственно по отношению к юной особе, в воспитании коей я принял существенное участие, и она для меня…

Т ё н н е с е н.   Побойтесь, не делайте этого!

Р ё р л у н д.   Она должна знать! Дина, несчастья и позор на вашу мать навлек этот человек.

Б е р н и к.   Господин учитель!!!

Д и н а   (Юхану). Это правда?

Ю х а н.   Карстен, ответь ты.

Б е р н и к.   Ни слова больше! Сегодня все молчат.

Д и н а.   Значит, правда.

Р ё р л у н д.   Правда, правда. И больше того. Этот человек, которому вы оказываете доверие, сбежал отсюда не с пустыми руками – консул может засвидетельствовать!

Л о н а.   Лжец!

Б е р н и к.   Ах!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   О Боже, Боже!

Ю х а н   (идет к нему с поднятой рукой). И ты смеешь!..

Л о н а   (с мольбой). Не бей его, Юхан!

Р ё р л у н д.   Давайте, нападайте на меня. Но правду не удержишь под спудом, а это правда. Господин консул Берник сам так сказал, и весь город знает. Вот, Дина, теперь видите.

Короткая тишина.

Ю х а н   (тихо, схватив Берника за руку). Карстен, Карстен, что же ты наделал!

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (тихо плачет). Ах, Карстен, как я могла навлечь на тебя такой позор!

С а н с т а д   (быстро входит в правую дверь и кричит с порога). Господин консул, идите скорее! Весь план с железной дорогой висит на волоске!

Б е р н и к   (рассеянно). Что такое? Куда идти?

Л о н а   (серьезно, с расстановкой). Иди, зять, крепи опоры общества.

С а н с т а д.   Да, идемте, идемте, нам нужен весь ваш моральный авторитет.

Ю х а н   (стоя вплотную). Берник, я поговорю с тобой завтра.

Уходит через сад; Берник понуро плетется направо вместе с торговцем Санстадом.

Действие третье

Зала в доме консула Берника.

Б е р н и к   в ярости выходит из дальней комнаты с тростью в руке и оставляет дверь полуоткрытой.

Б е р н и к.   И надо было наконец проучить его разок! Порку он небось запомнит. (Кому-то в комнате.) Что ты сказала? А я тебе скажу, что ты полоумная мать. Ты его оправдываешь, поддерживаешь во всех хулиганствах. Не хулиганство? А что это, по-твоему: сбежать ночью из дома, уйти в море на рыбацкой шхуне, пропасть на полдня, заставив меня умирать от страха. Будто мало мне забот! И этот сопляк еще смеет угрожать мне, что сбежит из дома! Пусть попробует… Ты? Так я и думал; на его благо тебе плевать. Пусть рискует жизнью, тебе и дела нет… Что? Да, я, знаешь ли, собираюсь оставить после себя дело, и мне не с руки оказаться бездетным. Никаких возражений, Бетти! Как я сказал, так и будет: он под домашним арестом… (Прислушивается.) Тсс, чужие ничего не должны заметить.

П о в е р е н н ы й   К р а п   входит справа.

К р а п.   У вас найдется минутка, господин консул?

Б е р н и к   (бросает трость). Конечно. Вы были на верфи?

К р а п.   Прямиком оттуда. Хм…

Б е р н и к.   И? Только не говорите, что с «Пальмой» не все в порядке.

К р а п.    «Пальма» может сниматься с якоря завтра, но…

Б е р н и к.   Значит, «Индиан гёрл»? Я так и знал, что этот упрямый…

К р а п.    «Индиан гёрл» тоже может отчаливать завтра – но далеко она не уйдет.

Б е р н и к.   Что вы имеете в виду?

К р а п.   Простите, господин консул, – эта дверь закрыта неплотно, и там кто-то есть…

Б е р н и к   (закрывает дверь). Теперь закрыто плотно. И чего никто не должен слышать?

К р а п.   Мастер Ауне задумал пустить ко дну «Индиан гёрл» со всем живым и мертвым грузом.

Б е р н и к.   Боже милостивый, да как вы можете обвинять?..

К р а п.   Никак иначе не могу объяснить себе происходящее, господин консул.

Б е р н и к.   Так, изложите мне коротко…

К р а п.   Постараюсь. Вы знаете, как туго идет работа на верфи с новыми машинами и новыми неумелыми рабочими.

Б е р н и к.   Да, да.

К р а п.   Но когда я заходил утром, то обратил внимание, как продвинулись работы на американце. Днище – вы помните эту прореху, совершенно прогнивший кусок?..

Б е р н и к.   И что?

К р а п.   Выглядит как новенькое, полностью обшито, якобы заделано – говорят, Ауне самолично работал при свечах всю ночь.

Б е р н и к.   Хорошо. И что?

К р а п.   Меня это насторожило. Народ как раз завтракал, и я нашел повод незаметно осмотреть все внутри и снаружи. В трюм еле пробрался, судно уже загружено. Но я уверился в своих подозрениях. Это чистой воды обман, господин консул.

Б е р н и к.   Не могу поверить вам, господин Крап. Не могу и не хочу верить такому об Ауне.

К р а п.   Так самому больно, но это чистая правда. Шпангоуты, как я понимаю, никто не менял, так – подконопатили, натолкали пеньки, подтерли, прижали, подрихтовали и готово. Чистый обман! «Индиан гёрл» никогда не доберется до Нью-Йорка, пойдет ко дну, как худая кастрюля.

Б е р н и к.   Чудовищно! Но зачем было ему так делать?

К р а п.   Хотел, возможно, посеять сомнения в достоинствах машин, хотел отомстить, надеялся на возвращение уволенных рабочих.

Б е р н и к.   Ценой, вероятно, множества человеческих жизней?

К р а п.   Он давеча обронил, что на борту «Индиан гёрл» нет людей, одна нечисть.

Б е р н и к.   Предположим. Но неужто его не заботит, что погибнет огромный капитал?

К р а п.   Ауне не печется о больших капиталах, господин консул.

Б е р н и к.   Ничего не скажешь, это правда. Ауне смутьян и подстрекатель, но такая бессовестная низость… Послушайте, Крап. В этом деле надо все еще раз проверить. Пока никому ни слова. Если об этом поползут слухи, наша верфь будет опозорена.

К р а п.   Само собой, но…

Б е р н и к.   В обед изучите все в трюме хорошенько, мне нужна полная ясность и доказательства.

К р а п.   Слушаюсь, господин консул. Но прошу простить – что вы собираетесь предпринять?

Б е р н и к.   Заявить куда следует, естественно. Мы не станем соучаствовать в преступлении. Мне такого на совести не надо. К тому же и на прессу, и на город произведет хорошее впечатление, что я отодвигаю в сторону личный денежный интерес ради торжества справедливости.

К р а п.   Очень верно, господин консул.

Б е р н и к.   Но прежде всего – полная уверенность. И молчание до поры до времени…

К р а п.   Никому ни слова не скажу, господин консул. А доказательства вы получите. (Проходит через сад и выходит на улицу.)

Б е р н и к   (вполголоса). Возмутительно! Да нет, это невозможно – невообразимо!

Направляется к себе в кабинет, и в это время справа входит   Х и л м а р   Т ё н н е с е н.

Т ё н н е с е н.   Привет, Берник! Что ж, поздравляю со вчерашней победой в Торговом союзе.

Б е р н и к.   А, спасибо.

Т ё н н е с е н.   Я слышал, это была блистательная победа интеллигентности и гражданственности над эгоизмом и предрассудками, сравнимая с рейдом французов против кабилов. Поразительно, что ты после неприятного инцидента утром…

Б е р н и к.   Да Бог с ним.

Т ё н н е с е н.   Но главная битва еще впереди.

Б е р н и к.   Битва за железную дорогу?

Т ё н н е с е н.   Да. Ты ведь в курсе, что редактор Хаммер стряпает дело?

Б е р н и к   (настороженно). Нет. А что он стряпает?

Т ё н н е с е н.   Он ухватился за эти расплодившиеся слухи и непременно желает сварганить из них газетную статью.

Б е р н и к.   Слухи о чем?

Т ё н н е с е н.   О сплошной скупке земель вдоль будущей железнодорожной ветки, естественно.

Б е р н и к.   Что ты говоришь?! Ходят такие слухи?

Т ё н н е с е н.   Да, город ими полнится. Я бездельничал в клубе и слышал там, что какой-то наш городской стряпчий потихоньку скупил по доверенности все леса, рудники и водопады…

Б е р н и к.   А говорят, для кого?

Т ё н н е с е н.   В клубе считают, что, видно, какая-то компания из другого города разнюхала о твоих планах и давай проворничать, пока цены не подскочили. Вот ведь подлецы! Уф.

Б е р н и к.   Подлецы?

Т ё н н е с е н.   Да. И чужаки, которые так себя ведут в наших владениях, и тот городской стряпчий, который взялся исполнять поручение. Теперь озолотимся не мы, а пришлые.

Б е р н и к.   Но это всего лишь пустые слухи.

Т ё н н е с е н.   В них с ходу поверили, а как завтра или послезавтра редактор Хаммер их пропечатает, так станут фактом. В верхах все раздосадованы. Сам слышал, несколько человек говорили, что, если слухи подтвердятся, они снимут свои имена из подписных листов.

Б е р н и к.   Невозможно!

Т ё н н е с е н.   Да? А ты думаешь, почему все эти выжиги с такой охотой поддержали твой план? Думаешь, они не хотели сами нагреть на нем руки?

Б е р н и к.   Невозможно, я сказал. В нашем малом обществе достаточно гражданственности, чтобы…

Т ё н н е с е н.   Нашем? Ты оптимист и судишь других по себе, но такой искушенный наблюдатель, как я… Здесь нет ни одного, ни единого человека, за исключением нас, разумеется, кто бы держал идеалы высоко, как знамя. (Пятится в глубь сцены.) Уф, опять они!

Б е р н и к.   Кто?

Т ё н н е с е н.   Американцы наши, оба двое. (Всматривается вдаль.) А кто это с ними? Бог мой, с ними капитан «Индиан гёрл». Уф!

Б е р н и к.   На что он им сдался?

Т ё н н е с е н.   Одна шатия. И капитану бы рабами торговать или на море разбойничать, и про этих мы не знаем, чем они там занимались столько лет.

Б е р н и к.   Послушай, я уже сказал – совершенно неправильно так о них думать.

Т ё н н е с е н.   Ах да, ты же оптимист. О нет, снова они на нашу голову… вот что, пока не поздно, попробую я… (Идет к двери налево.)

Л о н а   входит справа.

Л о н а.   Эй, Хилмар, от меня сбегаешь?

Т ё н н е с е н.   Вовсе нет. Я тут застрял, а у меня спешное дело к Бетти. (Уходит в дальнюю левую комнату.)

Б е р н и к   (помолчав). Так что, Лона?

Л о н а.   А?

Б е р н и к.   Как я выгляжу в твоих глазах сегодня?

Л о н а.   Как вчера. Одной ложью больше, одной меньше.

Б е р н и к.   Ты видишь все в неверном свете. А где Юхан?

Л о н а.   Скоро придет. Ему надо поговорить с одним человеком.

Б е р н и к.   Ты, должно быть, поняла из вчерашнего, что, если правда выйдет наружу, моя жизнь кончена.

Л о н а.   Поняла.

Б е р н и к.   Само собой разумеется, я не виноват в преступлении, о котором в городе разошлись слухи.

Л о н а.   Это понятно, само собой. Но кто украл?

Б е р н и к.   Никто. Не было ни вора, ни воровства, ни гроша не пропало.

Л о н а.   То есть?

Б е р н и к.   Ни гроша не пропало, я сказал.

Л о н а.   А слухи? Как возник этот позорящий Юхана слух, что…

Б е р н и к.   Лона, мне кажется, с тобой я могу говорить не как со всеми. Я не хочу ничего от тебя скрывать. Возникновению этого слуха поспособствовал я.

Л о н а.   Ты? И ты посмел оболгать человека, который…

Б е р н и к.   Осуждая, не забывай, как тогда обстояли дела. Я вчера рассказал тебе. Вернувшись домой, я обнаружил, что мать безрассудно впуталась в несколько афер сразу, на нас одна за другой сыпались все возможные неприятности, семейная фирма дышала на ладан, зло как будто решило взять нас штурмом. Мной руководили отчаяние пополам с бесшабашностью. Лона, мне кажется, я начал интрижку, из-за которой Юхану пришлось уехать, просто чтобы забыться.

Л о н а.   Хм…

Б е р н и к.   Можешь себе представить, сколько слухов поползло, когда вы уехали?! Припомнили, что это не первая его выходка. Говорили, что Дорф получил круглую сумму в отступное за свое молчание и отъезд; другие утверждали, что денег дали ей. В то же время все видели, что наша фирма с трудом расплачивается по своим обязательствам. Понятно, что сплетники довольно быстро увязали одно с другим. Поскольку она осталась здесь и нищенствовала, то утвердилась версия, что он прихватил деньги с собой в Америку. И сумма все росла и росла.

Л о н а.   А ты, Карстен?

Б е р н и к.   Я ухватился за этот слух как за соломинку.

Л о н а.   И подлил масла в огонь?

Б е р н и к.   Я слухи не опроверг. Кредиторы не давали нам житья, мне надо было во что бы то ни стало успокоить их, чтобы у них не закралось и тени подозрений в надежности нашей фирмы: да, нас постигло несчастье, надо подождать, не наседать, мы со всеми непременно расплатимся.

Л о н а.   И расплатились?

Б е р н и к.   Да, Лона. Этот слух спас наше семейное дело и обеспечил мне мое сегодняшнее положение.

Л о н а.   То есть твое положение обеспечено ложью?

Б е р н и к.   Кому она тогда навредила? Юхан не собирался возвращаться.

Л о н а.   Ты спрашиваешь, кому навредила ложь? Загляни в свою душу – а она не пострадала тогда?

Б е р н и к.   Кому в душу ни загляни, всегда найдешь червоточину, которую человек красиво замазывает.

Л о н а.   И вы называете себя столпами общества!

Б е р н и к.   Лучшей опоры у общества нет.

Л о н а.   А зачем ему опоры, для чего поддерживать такое общество? Что здесь в чести? Ложь и уловки, больше ничего. Вот ты, лучший человек города, благоденствуешь в роскоши и счастье, в силе и славе, а ведь ты опорочил невинного человека, ославил его как преступника.

Б е р н и к.   Думаешь, я недостаточно глубоко осознаю, что обошелся с ним несправедливо? Думаешь, я не готов это исправить?

Л о н а.   Как исправить? Ты расскажешь правду?

Б е р н и к.   И ты могла бы это потребовать?

Л о н а.   А как еще можно исправить такую несправедливость?

Б е р н и к.   Я богат, Лона. Юхан может потребовать сколько хочет…

Л о н а.   Отлично. Предложи ему денег и послушай, что он тебе ответит.

Б е р н и к.   Ты знаешь, какие у него планы?

Л о н а.   Нет. Он молчит со вчерашнего дня. Все это в одночасье превратило его во взрослого зрелого мужчину.

Б е р н и к.   Я должен с ним поговорить.

Л о н а.   Вот и он.

Справа входит   Ю х а н.

Б е р н и к   (делает движение ему навстречу). Юхан!

Ю х а н   (уклоняется). Начну я. Вчера я дал тебе слово молчать.

Б е р н и к.   Да, ты дал слово.

Ю х а н.   Но тогда я еще не знал…

Б е р н и к.   Юхан, позволь мне в двух словах объяснить тебе суть дела.

Ю х а н.   В этом нет нужды. Я все отлично понимаю. Фирма в ту пору была в тяжелом положении, я уехал, мои беззащитные имя и репутация оказались в твоем распоряжении. Я не очень виню тебя, мы были молоды и легкомысленны. Но сейчас мне необходима правда, и ты должен заговорить.

Б е р н и к.   Как раз сейчас мне необходим весь мой моральный, весь нравственный авторитет, поэтому сейчас я заговорить не могу.

Ю х а н.   Я не принимаю близко к сердцу байку о моих похождениях, которую ты породил. Но за то, другое, ты должен взять вину на себя. Дина станет моей женой, я собираюсь остаться и строить с ней жизнь здесь, в городе.

Л о н а.   Ты решил так?

Б е р н и к.   С Диной? Как законной женой? Здесь в городе?

Ю х а н.   Да, именно здесь в городе. Я хочу поселиться тут назло клеветникам и сплетникам. Но я не смогу добиться Дины, ты должен меня освободить.

Б е р н и к.   Ты понимаешь, что признавшись в одном, я тем самым возьму на себя и второе? И не говори, что по бухгалтерским книгам видно, что деньги не пропадали. Ничего не видно, потому что наши бухгалтерские книги тогда велись кое-как. Но даже если бы я мог предъявить цифры, чего бы я этим добился? Я все равно буду выглядеть как человек, который спас себя неправдой и который пятнадцать лет позволял этой неправде и всему, что на нее наслоилось, спокойно укореняться, пальцем не пошевелил, чтобы этому помешать. Ты наверно забыл, как устроено местное общество, иначе понимал бы, что со мной в ту же секунду будет покончено раз и навсегда.

Ю х а н.   Я могу сказать тебе только, что возьму дочь мадам Дорф в жены и буду жить с ней здесь, в городе.

Б е р н и к   (вытирает пот со лба). Послушай меня, Юхан – и ты тоже, Лона. Я сейчас, как раз в эти дни, нахожусь в положении чрезвычайном. Настолько, что, если вы нанесете мне этот удар сегодня, вы меня уничтожите. Но не только лично меня, а еще и великое и благое будущее этого общества, которое все же остается вашим отчим домом.

Ю х а н.   А если я не нанесу тебе этот удар, то собственными руками уничтожу свое будущее и свое счастье.

Л о н а.   Продолжай, Карстен.

Б е р н и к.   Тогда выслушайте меня. Суть дела в железной дороге, и с ней все гораздо сложнее, чем вы думаете. До вас наверняка дошли рассказы, что в прошлом году обсуждалось строительство приморской железной дороги. За прокладку ее вдоль моря ратовали многие люди с именем и весом и в городе, и в округе, и в прессе. Но я сорвал этот план, потому что он угрожал прибрежному пароходному сообщению.

Л о н а.   А в прибрежном пароходном сообщении ты заинтересован лично?

Б е р н и к.   Да. Но никто не рискнул заподозрить тут связь, мое почтенное имя послужило мне защитой. К слову сказать, сам я лично выдержал бы потери из-за дороги, а город – нет. В итоге было решено вместо прибрежной строить дорогу через внутренние районы. Как только такое решение было принято, я принялся тишком проверять, нельзя ли заодно проложить боковую ветку к нам в город.

Л о н а.   А почему тишком, Карстен?

Б е р н и к.   До вас дошли слухи о сплошной скупке лесов, рудников и водопадов?

Ю х а н.   Да, какая-то пришлая компания…

Б е р н и к.   Сейчас вся эта собственность в разных руках, разбросана неудобно, так что владельцы никакой ценности в ней не видят и продавали относительно дешево. Если бы хозяева предполагали, что к ним придет железная дорога, они бы взвинтили цены.

Л о н а.   Понятно. И что?

Б е р н и к.   И вот мы дошли до того, что может быть воспринято двояко и на что в нашем обществе может пойти только всеми уважаемый человек с незапятнанной репутацией, которая станет ему опорой.

Л о н а.   И?

Б е р н и к.   Все скупил я.

Л о н а.   Ты?

Ю х а н.   На свои деньги?

Б е р н и к.   На свои. Если к нам проложат дорогу, я стану миллионером, а не проложат – разорюсь.

Л о н а.   Это рискованно, Карстен.

Б е р н и к.   Я рискнул всем своим состоянием.

Л о н а.   Я подумала не о состоянии. Но когда эта афера откроется…

Б е р н и к.   Да, это узловой вопрос. С безупречной репутацией, которая была у меня до сих пор, я мог взять все на себя: выйти к согражданам и сказать – посмотрите, на какой риск я пошел ради блага общества.

Л о н а.   Общества?

Б е р н и к.   Да, и ни один человек не усомнился бы в моих намерениях.

Л о н а.   Но в городе есть люди, которые, не в пример тебе, действуют открыто, без задних мыслей, не ищут личной выгоды.

Б е р н и к.   Кто?

Л о н а.   Руммель, естественно, и Санстад, и Вигеланн.

Б е р н и к.   Чтобы заручиться их поддержкой, я вынужден был взять их в долю.

Л о н а.   Да?

Б е р н и к.   Они выговорили себе пятую часть прибыли.

Л о н а.   Ох уж эти столпы общества!

Б е р н и к.   Но разве общество не само вынуждает нас ходить кривыми дорожками? Что бы произошло, действуй я открыто? Все бы кинулись в это предприятие, растащили, раздробили, извратив и испортив все дело. В городе нет ни одного человека, за исключением меня, кто может стать во главе предприятия такого размаха. Вообще у нас в стране только приезжие понимают что-то в большой коммерции. Так что в этой части совесть моя чиста. Только в моих руках это благодатное дело долго и надежно будет давать хлеб насущный многим людям.

Л о н а.   Думаю, Карстен, в этом ты прав.

Ю х а н.   Этих многих людей я не знаю, а счастье моей жизни поставлено на карту.

Б е р н и к.   На карту поставлено и процветание твоего родного города. В нашем обществе легкомысленные юношеские эскапады не прощаются. Сограждане прощупают и пронюхают всю мою жизнь, найдут тысячу мельчайших проступков, истолкуют и перепишут их в свете разоблачающих меня откровений. Меня задавят насмерть сплетнями и пересудами. Меня вынудят выйти из железнодорожной концессии, а без меня она рухнет. И мою гражданскую смерть довершит финансовый крах.

Л о н а.   Юхан, раз так, ты должен уехать и молчать.

Б е р н и к.   Да, Юхан, да – ты должен!

Ю х а н.   Хорошо, я промолчу и уеду. Но я вернусь и тогда заговорю.

Б е р н и к.   Юхан, останься там за океаном и молчи, а я готов делиться с тобой…

Ю х а н.   Оставь свои деньги себе, а мне верни имя и честь.

Б е р н и к.   Пожертвовав моими?!

Ю х а н.   Выпутывайтесь сами, ты и твое общество. А я могу и хочу получить Дину, и получу. Я уеду завтра на «Индиан гёрл», но…

Б е р н и к.   На «Индиан гёрл»?

Ю х а н.   Да, капитан обещал взять меня. Съезжу, продам там ферму, завершу дела и вернусь через два месяца.

Б е р н и к.   И тогда заговоришь?

Ю х а н.   Тогда виновный должен будет сам признаться.

Б е р н и к.   Ты забыл, что тогда мне придется взять на себя и то, в чем я не виноват?

Ю х а н.   А кто пятнадцать лет назад нагрел руки на этой позорной байке?

Б е р н и к.   Не загоняй меня в угол! Если ты заговоришь, я от всего открещусь! Скажу, что это заговор против меня, месть, что ты приехал вымогать у меня деньги.

Л о н а.   Стыдно, Карстен!

Б е р н и к.   Положение мое отчаянное, и я буду биться насмерть. От всего открещусь, от всего!

Ю х а н.   У меня есть два твоих письма. Я нашел их в чемодане среди бумаг. Утром я перечитал их – из них все ясно.

Б е р н и к.   И ты предъявишь их?

Ю х а н.   Если потребуется.

Б е р н и к.   И ты вернешься через два месяца?

Ю х а н.   Надеюсь. Ветер крепкий. Через три недели я в Нью-Йорке. Если только «Индиан гёрл» не пойдет ко дну.

Б е р н и к   (потрясенно). Пойдет ко дну? Почему она должна пойти ко дну?

Ю х а н.   Не должна, я тоже так думаю.

Б е р н и к   (не слыша его). Пойдет ко дну?

Ю х а н.   Ну все, Берник, теперь ты знаешь, что я намерен делать, подумай об этом. Прощай! Кланяйся Бетти, хотя она встретила меня не по-сестрински. Но Марту я хочу повидать. Она должна сказать Дине… она должна обещать мне… (Уходит в дальнюю дверь слева.)

Б е р н и к   (сам с собой). «Индиан гёрл»?! (Быстро.) Лона, ты должна помешать этому.

Л о н а.   Карстен, сам видишь – у меня нет больше власти над ним. (Уходит вслед за Юханом в комнату слева.)

Б е р н и к   (в тревожной задумчивости). Пойдет ко дну?

Справа входит корабельный мастер   А у н е.

А у н е.   Прошу простить. Удобно ли господину консулу сейчас?..

Б е р н и к   (резко обернувшись). Что вы хотели?

А у н е.   Попросить позволения задать консулу вопрос.

Б е р н и к.   Ладно, давайте быстро. О чем вы хотели спросить?

А у н е.   Я хотел спросить: это ваше последнее слово – и неизменное, – что меня уволят, если «Индиан гёрл» не уйдет в море завтра?

Б е р н и к.   Что еще опять? Судно будет готово завтра.

А у н е.   Ну да, будет… А если нет, меня рассчитают?

Б е р н и к.   К чему эти пустые вопросы?

А у н е.   Я хочу знать наверняка. Скажите, господин консул, меня уволят?

Б е р н и к.   Обычно я держу свое слово или нет?

А у н е.   Значит, я лишился бы завтра своего положения дома и в ближнем кругу, потерял влияние среди рабочих, не имел больше возможности помочь самым бедным и бесправным в нашем обществе.

Б е р н и к.   Ауне, этот вопрос мы с вами обсудили.

А у н е.   Понятно. Пусть тогда «Индиан гёрл» выходит завтра в море.

Пауза.

Б е р н и к.   Послушайте. Я не могу лично следить за всем, не могу отвечать за все. Вы беретесь дать мне заверения, что ремонт выполнен безупречно?

А у н е.   Вы дали мне мало времени, господин консул.

Б е р н и к.   Но работы выполнены сносно, говорите вы?

А у н е.   Сейчас середина лета и хорошая погода.

Снова пауза.

Б е р н и к.   Вы хотите мне еще что-то сказать?

А у н е.   Что еще я могу сказать, господин консул?

Б е р н и к.   Значит, «Индиан гёрл» мы отправляем.

А у н е.   Завтра?

Б е р н и к.   Да.

А у н е.   Ладно. (Кланяется и уходит.)

Берник некоторое время стоит в нерешительности, потом поспешно идет к входной двери, словно бы намереваясь вернуть Ауне, берется за ручку, но останавливается в смятении, и в ту же минуту дверь распахивается снаружи, входит   п о в е р е н н ы й   К р а п.

К р а п   (вполголоса). Ага, приходил. Ну что, признался?

Б е р н и к.   Хм… Вы что-то узнали?

К р а п.   А в этом есть нужда? Неужто, господин консул, вы по его глазам не видите, что у этого Ауне совесть нечиста?

Б е р н и к.   Скажете тоже. Разве такое увидишь? Так вы что-то разузнали?

К р а п.   Нет, я опоздал, не смог. Они уже начали выводить «Индиан гёрл» из дока. Но как раз эта поспешность ясно говорит о том…

Б е р н и к.   Ни о чем она не говорит. То есть судно прошло инспекцию?

К р а п.   Само собой. Но…

Б е р н и к.   Вот видите. И, естественно, к нам никаких претензий по ремонту?

К р а п.   Господин консул. Вы сами знаете, как проводится инспекция, особенно на верфях, как наша, с репутацией надежных.

Б е р н и к.   Это неважно. Важно, что к нам никаких претензий нет.

К р а п.   Господин консул, неужто вы вправду не заметили, что Ауне…

Б е р н и к.   Говорю вам, Ауне совершенно меня успокоил.

К р а п.   А я вам говорю: я морально убежден, что…

Б е р н и к.   В чем дело, господин Крап? Я вижу, вы точите зуб на Ауне. Но если вы намерены разделаться с ним, то ищите другой повод. Вы прекрасно знаете, как важно для меня – вернее, для нашей фирмы, – чтобы «Индиан гёрл» ушла в море завтра.

К р а п.   Ладно, ладно. Да будет так. Только американца и видели…

Справа входит   т о р г о в е ц   В и г е л а н н.

В и г е л а н н.   Мое почтение, господин консул. Не найдется ли у вас минутки?

Б е р н и к.   К вашим услугам, господин Вигеланн.

В и г е л а н н.   Хотел убедиться, что и вы тоже за отправку «Пальмы» завтра.

Б е р н и к.   Да, это вопрос решенный.

В и г е л а н н.   А то ко мне приходил капитан, сказал, завтра опасность шторма.

К р а п.   Барометр с утра резко упал.

Б е р н и к.   Вот как? Можно ожидать шторм?

В и г е л а н н.   Во всяком случае, крепкий ветер, но не встречный, наоборот…

Б е р н и к.   Хм… И что вы скажете?

В и г е л а н н.   Скажу то же, что ответил капитану. «Пальма» в руках Провидения. К тому же ей недалеко, только пересечь Северное море. А в Британии цены фрахта сейчас очень высоки…

Б е р н и к.   Да, скорее всего на задержке мы потеряем деньги.

В и г е л а н н.   Судно прочное, к тому же полностью застраховано. Тут риска гораздо меньше, чем с «Индиан гёрл».

Б е р н и к.   Что вы хотите сказать?

В и г е л а н н.   Она ведь тоже уходит завтра?

Б е р н и к.   Да, хозяева нас страшно торопят, к тому же…

В и г е л а н н.   Если уж это старое корыто не боится выйти в море… да еще с такой командой… то нам зазорно стоять на приколе…

Б е р н и к.   Ладно, ладно. Полагаю, все бумаги у вас с собой?

В и г е л а н н.   Да, вот они.

Б е р н и к.   Хорошо. Оформите тогда все с господином Крапом, пожалуйста.

К р а п.   Извольте. Сейчас все мигом уладим.

В и г е л а н н.   Спасибо. И предадим исход дела в руки Всевышнего, господин консул.

Вместе с поверенным Крапом уходит в первую комнату налево.

У ч и т е л ь   Р ё р л у н д   входит в садовую дверь.

Р ё р л у н д.   О, господин консул! Вы дома посреди дня? Не ожидал вас застать.

Б е р н и к   (думая о своем). Как видите.

Р ё р л у н д.   Я пришел, собственно говоря, ради вашей супруги. Мне подумалось, что ей, возможно, требуется слово сочувствия.

Б е р н и к.   Возможно. Но и я хотел бы поговорить с вами.

Р ё р л у н д.   С удовольствием, господин консул. Что-то приключилось? Вы так взволнованны и бледны.

Б е р н и к.   Я? В самом деле? Ничего удивительного, на меня столько всего навалилось. Мое гигантское предприятие – да еще железная дорога… Послушайте, господин учитель, скажите мне… Позвольте задать вам вопрос.

Р ё р л у н д.   Милости прошу, господин консул.

Б е р н и к.   Вот какая мысль не дает мне покоя. Человек затевает большое, важное предприятие, оно исправит к лучшему жизни тысяч людей… Но однажды оно потребует жертвы…

Р ё р л у н д.   Это как?

Б е р н и к.   Приведу пример. Человек собирается построить большую фабрику. И он знает наверняка – даже и по собственному опыту, – что работа таких фабрик не обходится без того, чтобы рано или поздно кто-нибудь не погиб.

Р ё р л у н д.   Это весьма вероятно, но не более того.

Б е р н и к.   Или другой человек строит шахту. И нанимает на работу и отцов семейства, и молодых юношей, у которых вся жизнь впереди. Притом мы можем с уверенностью сказать, что не все из них останутся в живых.

Р ё р л у н д.   Да, к сожалению, это так.

Б е р н и к.   Ну вот. Такой человек наперед знает, что его начинание неизбежно отнимет у кого-то жизнь. Хотя начинание прекрасное и полезное. Ценой одной жизни благосостояние многих сотен людей вырастет наверняка.

Р ё р л у н д.   Ага. Вы думаете о строительстве железной дороги – об этих опасных земляных работах, подрыве горных пород…

Б е р н и к.   Да, я думаю о железной дороге. К тому же железная дорога потянет за собой строительство фабрик и шахт. Так вы не считаете, что…

Р ё р л у н д.   Дорогой господин консул, вы совестливы и щепетильны едва ли не сверх меры. Я хотел сказать, что когда вы отдаете дело в руки Провидения, то…

Б е р н и к.   Да, да, конечно. Провидения…

Р ё р л у н д.   То вам не в чем каяться. Стройте свою дорогу со спокойной душой.

Б е р н и к.   Нет, давайте рассмотрим особый пример. Предположим, есть выработка, и в ней надо произвести опасный взрыв в опасном месте, но без этого достроить железную дорогу невозможно. Предположим, инженер уверен, что рабочий, который будет подрывать заряд, погибнет. Но подорвать надо, и долг инженера – послать человека сделать это.

Р ё р л у н д.   Хм…

Б е р н и к.   Я знаю, вы скажете. Конечно, было бы прекрасно, если бы инженер пошел и подпалил запал сам. Но так не бывает. Значит, он должен отрядить рабочего.

Р ё р л у н д.   Ни один наш инженер такого бы не сделал.

Б е р н и к.   Любой инженер в странах большого мира не задумываясь отдал бы такой приказ.

Р ё р л у н д.   В странах большого мира? Еще бы! В этом нравственно испорченном, забывшем совесть обществе…

Б е р н и к.   Полноте, в том обществе много хорошего.

Р ё р л у н д.   И это говорите вы? Вы? Да разве не вы?..

Б е р н и к.   В больших обществах у людей есть возможность довести до конца полезный, выгодный проект; там у людей хватает духа пожертвовать чем-то ради великого дела. А тут у нас человек связан по рукам и ногам мелочными соображениями и резонами!

Р ё р л у н д.   Это человеческая жизнь – мелочное соображение?

Б е р н и к.   Когда одна человеческая жизнь ставит под угрозу благополучие тысяч…

Р ё р л у н д.   Мне вас сегодня не понять, господин консул. Вы сочиняете невероятные обстоятельства, ссылаетесь на большой мир – да там человеческую жизнь ни в грош не ставят, там расход человеческого материала считают так же, как расход капиталов. Но в нашем-то обществе есть моральные устои. Взгляните на наших почтенных судовладельцев. Назовите мне хоть одного из них, кто принес бы в жертву презренной выгоде человеческую жизнь. А в большом мире эти негодяи то и дело в погоне за наживой выпускают в море негодные к плаванию суда!

Б е р н и к.   Я не говорил о негодных к плаванию судах!

Р ё р л у н д.   А я говорю, господин консул.

Б е р н и к.   К чему вы их помянули? Они здесь ни при чем… О, эти мелочные трусливые резоны! Если б наш генерал послал в бой солдат и они погибли, он бы потом ночами не спал. В других краях все не так. Вы бы послушали, что он рассказывает…

Р ё р л у н д.   Он? Кто он? Американец?

Б е р н и к.   Ну да. Вы бы послушали, что он рассказывает об Америке.

Р ё р л у н д.   Он сейчас здесь? Что же вы мне не сказали… Я бы немедленно…

Б е р н и к.   Пустые хлопоты. С ним у вас ничего не выйдет.

Р ё р л у н д.   Это мы посмотрим. Вот и он.

Ю х а н   выходит из комнаты слева.

Ю х а н.   Хорошо, хорошо, Дина, оставим это. Но я не отступаюсь от вас. Я приеду снова, и тогда мы сговоримся.

Р ё р л у н д.   Прошу простить, что вы хотели сказать этими словами? Куда вы клоните?

Ю х а н.   Я хочу, чтобы эта девушка, в глазах которой вы вчера меня очернили, стала моей женой.

Р ё р л у н д.   Вашей? И вы смеете думать, что…

Ю х а н.   Я хочу жениться на ней.

Р ё р л у н д.   Тогда извольте узнать… (Идет к приоткрытой двери.) Госпожа Берник, благоволите быть свидетельницей… (Марте.) И вы тоже, сударыня. И позовите Дину. (Замечает Лону.) А-а, и вы здесь?

Л о н а   (в дверях). Мне тоже идти?

Р ё р л у н д.   Придите все, кто желает. Чем больше, тем лучше.

Б е р н и к.   Что вы задумали?

Приходят   Л о н а,   г о с п о ж а   Б е р н и к,   М а р т а,   Д и н а   и   Х и л м а р   Т ё н н е с е н.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господин учитель, при всем желании я не в силах…

Р ё р л у н д.   Я сам помешаю ему, сударыня. Дина, вы ведете себя неразумно. Но я не могу порицать вас строго. Вы слишком долго не имели моральной опоры. Я корю себя, что не стал вам такой опорой.

Д и н а.   Не говорите теперь ничего!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   В чем дело?

Р ё р л у н д.   Вот как раз сейчас я и должен сказать, хотя ваше, Дина, поведение вчера и сегодня усложнило мою задачу многократно. Но имея в виду ваше спасение, придется пожертвовать прочими резонами. Вы помните, я дал вам слово. Вы помните, что пообещали ответить мне, когда я сочту, что время пришло. Сейчас я не вижу возможности раздумывать дальше, поэтому… (Обращается к Юхану Тённесену.) Эта девица, на которую вы посягаете, наречена мне.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что вы говорите!

Б е р н и к.   Дина!

Ю х а н.   Вам? Она?..

М а р т а.   Дина, нет!

Л о н а.   Ложь!

Ю х а н.   Дина, этот человек говорит правду?

Д и н а   (помедлив). Да.

Р ё р л у н д.   Тем самым, надо полагать, чары прельстителя развеяны. Этот шаг, на который я решился ради блага Дины, уже можно сделать достоянием нашего общества. Я пребываю в твердой надежде, что никаких кривотолков мое решение не породит. А теперь, дамы, я думаю, нам лучше проводить ее в другую комнату, дабы ее мысли вновь пришли в мирное равновесие.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да. Идем, Дина. Какое счастье для тебя!

Уводит Дину налево, Рёрлунд идет следом.

М а р т а.   Прощай, Юхан! (Уходит.)

Т ё н н е с е н   (в дверях в сад). Да уж, скажу я вам…

Л о н а   (провожая Дину взглядом). Выше нос, мальчик! Я останусь тут и присмотрю за пастором. (Уходит направо.)

Б е р н и к.   Юхан, теперь ты не плывешь на «Индиан гёрл»?

Ю х а н.   Теперь точно плыву!

Б е р н и к.   Но ты, значит, не вернешься?

Ю х а н.   Вернусь.

Б е р н и к.   После всего этого? Для чего ты хочешь вернуться?

Ю х а н.   Чтобы отомстить вам всем. Раздавить стольких из вас, скольких сумею. (Уходит направо.)

Из кабинета консула выходят   т о р г о в е ц   В и г е л а н н   и   п о в е р е н н ы й   К р а п.

В и г е л а н н.   Ну вот, господин консул, бумаги в порядке.

Б е р н и к.   Хорошо…

К р а п   (шепотом). Вы не передумали – «Индиан гёрл» завтра отплывает?

Б е р н и к.   Отплывает. (Уходит к себе в кабинет.)

Торговец Вигеланн и поверенный Крап уходят направо. Хилмар Тённесен хочет было пойти за ними, но в эту минуту   У л а ф   осторожно заглядывает в левую дверь.

У л а ф.   Дядя! Дядя Хилмар!

Т ё н н е с е н.   Уф, это ты? А почему ты не наверху? Ты же под домашним арестом.

У л а ф   (делая пару шагов в комнату). Тише! Дядя Хилмар, знаешь новость?

Т ё н н е с е н.   Да знаю я, что тебя сегодня выдрали.

У л а ф   (грозно смотрит на дверь отцова кабинета). Больше ему меня не бить. Но ты знаешь, что дядя Юхан уплывает завтра на американце?

Т ё н н е с е н.   А тебе что за печаль? Ступай наверх.

У л а ф.   А вот я, дядечка, может, еще на бизонов поохочусь.

Т ё н н е с е н.   Вздор! Такой трус, как ты…

У л а ф.   А вот подожди до завтра, и кое-что узнаешь!

Т ё н н е с е н.   Балбес!

Уходит в сад. Улаф снова убегает в комнату и прикрывает дверь, заметив   п о в е р е н н о г о   К р а п а,   который входит справа.

К р а п   (подходит к двери кабинета консула и приоткрывает ее). Простите, это снова я, господин консул, но надвигается сильнейший шторм. (Ждет и, не получив ответа, продолжает.) «Индиан гёрл» все равно снимется с якоря?

Выдержав паузу, Берник отвечает из глубины комнаты.

Б е р н и к.   Все равно.

Поверенный Крап закрывает дверь и уходит направо.

Действие четвертое

Зала в доме консула Берника. Рабочий стол вынесен. Ранний вечер, но из-за шторма и непогоды уже сумерки, и темнота продолжает сгущаться по ходу действия.

С л у г а   зажигает люстру,   д в е   с л у ж а н к и   вносят горшки, корзины и вазы с цветами, лампы, свечи и расставляют их по столам и подставкам для цветов вдоль стен.   Р у м м е л ь   во фраке, перчатках и с белым шейным платком отдает распоряжения, стоя посреди комнаты.

Р у м м е л ь   (слуге). Свечи зажигай через одну, Якоб. Не надо сразу полной торжественности, пусть она станет сюрпризом. Так что и цветы… Хотя нет, пусть стоят. Как будто бы здесь всегда столько цветов.

Б е р н и к   выходит из своего кабинета.

Б е р н и к   (в дверях). Это что такое?

Р у м м е л ь.   О, ты пришел? (Слугам.) Ступайте пока.

Слуги уходят в дальнюю левую дверь.

Б е р н и к   (подойдя ближе). Руммель, что все это значит?

Р у м м е л ь.   Это значит, что настал час твоей славы. Город устраивает сегодня шествие в честь первого из своих горожан.

Б е р н и к.   Что ты такое говоришь?!

Р у м м е л ь.   Шествие с музыкой. Мы хотели еще и с факелами, да побоялись в такую погоду. Но иллюминация будет. А уж в газетах это потом расхвалят лучше некуда!

Б е р н и к.   Руммель, послушай – даже не думай об этом!

Р у м м е л ь.   Да уж поздно – через полчаса шествие будет здесь.

Б е р н и к.   А почему ты не сказал мне раньше?

Р у м м е л ь.   Так аккурат потому. Боялся, что ты станешь чинить препоны. Зато я сговорился с твоей супругой, она позволила мне кое-что подготовить, а сама обещала подать закуски и напитки.

Б е р н и к   (прислушивается). Что это? Мне показалось, поют – они уже на подходе?

Р у м м е л ь   (у двери в сад). Поют? Нет, это всего лишь американцы. «Индиан гёрл» выводят к плавучему причалу.

Б е р н и к.   Уже выводят?! Ох… Нет, Руммель, сегодня я ничего такого не могу, я болен.

Р у м м е л ь.   Да, вид у тебя неважнецкий. Черт! Ты уж соберись, что ли, возьми себя в руки! Мы с Санстадом и Вигеланном в лепешку расшиблись, чтобы устроить шествие. Нам надо задавить противника тем, что нас будут громко и широко поддерживать. В городе плодятся слухи, скупку земель дольше в тайне не сохранить. Ты непременно должен прямо сегодня, под здравицы, песни и звон бокалов, короче, на высокой волне праздничного настроения поведать им, на какой риск ты пошел ради благоденствия общества. На этой высокой волне праздничного настроения, как я его назвал, у нас тут можно провернуть порядком разных дел. Но такую волну надо сперва поднять, иначе не сработает.

Б е р н и к.   Да, да, да.

Р у м м е л ь.   Особенно когда предстоит обнародовать такое деликатное и щекотливое обстоятельство. Слава богу, у тебя, Берник, безупречная репутация, тебе сам черт не брат. Но послушай меня, нам надо уговориться. Студент Тённесен написал песню, которая изящно и незамысловато начинается словами «Поднимем идеал, как знамя!». А учителю Рёрлунду поручено произнести приветственную речь, на которую ты, разумеется, должен ответить.

Б е р н и к.   Руммель, сегодня вечером я не в силах. Не мог бы ты?..

Р у м м е л ь.   Не могу при всем желании. Речи, как ты понимаешь, в основном будут адресованы тебе, ну и несколько слов нам, остальным. Я переговорил с Вигеланном и Санстадом. Мы считаем, ты мог бы в ответ возгласить здравицу за процветание нашего общества. Санстад выразит радость, что все слои общества едины, а Вигеланн пожелает, чтобы новые начинания не подрывали моральных устоев, на которых оно держится. Ну и я в нескольких приличествующих случаю оборотах коротко напомню о вкладе женщин, пусть и более скромном, но весьма значимом для нашего общества. Да ты не слушаешь меня!

Б е р н и к.   Слушаю… да. Скажи, море сегодня очень опасное?

Р у м м е л ь.   Боишься за «Пальму»? Она отлично застрахована.

Б е р н и к.   Застрахована-то да, но…

Р у м м е л ь.   И в полном порядке, что главное.

Б е р н и к.   Хм… Даже если на судне авария, не обязательно ведь гибнут люди, правда? Бывает, пропадет само судно и груз или кто-то лишится багажа, может, документов, но…

Р у м м е л ь.   Да кто там вспомнит при аварии о чемодане с бумагами, черт возьми!

Б е р н и к.   Конечно. Нет, я имел в виду всего лишь… Послушай! Снова поют!

Р у м м е л ь.   Это на «Пальме».

В правую дверь входит   т о р г о в е ц   В и г е л а н н.

В и г е л а н н.   Ну вот, «Пальму» выводят к плавучему причалу, господин консул.

Б е р н и к.   И вы, понимая толк в мореплавании, все же полагаете…

В и г е л а н н.   Лично я полагаюсь на Провидение, господин консул. Тем более я только что побывал на судне и собственноручно раздал брошюры духовного содержания. Я верю, они послужат благословением.

Т о р г о в е ц   С а н с т а д   и   п о в е р е н н ы й   К р а п   входят справа.

С а н с т а д   (еще в дверях). Да уж, если эта история кончится добром, то в другой раз и бояться нечего. Смотрите-ка! Вечер добрый, вечер добрый!

Б е р н и к.   Что-то не так, господин Крап?

К р а п.   Молчу, молчу, господин консул.

С а н с т а д.   Команда «Индиан гёрл» напилась в стельку, вся. Готов прозакладывать свою честь, живыми эти твари до места не дойдут.

Л о н а   входит справа.

Л о н а   (консулу Бернику). Ну вот, могу передать от него привет.

Б е р н и к.   Он уже на борту?

Л о н а.   Скоро будет. Мы простились у гостиницы.

Б е р н и к.   И он все так же тверд в своем решении?

Л о н а.   Тверд как скала.

Р у м м е л ь   (у окна). Черт бы побрал эти новомодные штучки, никак не опущу штору.

Л о н а.   Вы ее опускаете? Я думала наоборот…

Р у м м е л ь.   Для начала надо ее опустить. Вы ведь знаете, да, что здесь сейчас будет?

Л о н а.   Вроде знаю. Дайте помогу. (Берется за шнуры.) Придется в честь зятя шторы опустить, а хотелось бы поднять.

Р у м м е л ь.   Это вы сможете сделать позже. Когда сад заполонит бурлящая толпа, шторы взлетят вверх, и взорам всех предстанет застигнутая врасплох счастливая семья. Дом гражданина должен быть как стеклянная витрина.

Берник вроде бы хочет что-то сказать, но отворачивается и быстро уходит в кабинет.

Р у м м е л ь.   Так, давайте напоследок обсудим все еще раз. Господин Крап, идите к нам, поможете нам практической информацией.

Мужчины уходят в кабинет консула. Лона задергивает гардины на всех окнах и собирается поступить так же со стеклянной дверью в сад, как вдруг сверху на террасу спрыгивает   У л а ф.   У него плед через плечо и узелок в руках.

Л о н а.   Господи, как ты меня напугал!

У л а ф   (пряча узелок). Тише, тетя!

Л о н а.   Ты всегда прыгаешь в окна? Далеко ли собрался?

У л а ф.   Тсс, тише, молчи. Я хочу сбегать к дяде Юхану – просто добегу до пристани, попрощаюсь, и все. Спокойной ночи, тетя. (Проносится через сад и убегает.)

Л о н а.   Нет, Улаф, останься! Улаф!

Ю х а н   в дорожном костюме, с сумкой на плече входит, озираясь, в дверь справа.

Ю х а н.   Лона!

Л о н а   (оборачивается). Ты опять? Как так?

Ю х а н.   У меня еще несколько минут в запасе. Я должен увидеть ее еще раз. Мы не можем расстаться так.

М а р т а   и   Д и н а,   обе в пальто, младшая с небольшим саквояжем в руке, выходят из дальней левой двери.

Д и н а.   К нему! К нему!

М а р т а.   Да, к нему, Дина! Ты должна!

Д и н а.   Он здесь!

Ю х а н.   Дина!

Д и н а.   Возьмите меня с собой!

Ю х а н.   Что?

Л о н а.   Ты хочешь?..

Д и н а.   Да, возьмите меня с собой! Тот другой написал мне, что вечером объявит всем…

Ю х а н.   Дина – так вы не любите его?

Д и н а.   Я никогда не любила этого человека. Я утоплюсь во фьорде, если стану его невестой. О, как унизительны для меня были вчера его напыщенные слова! Как он не упустил случай дать мне почувствовать мое ничтожество, напомнить, что поднимает меня из грязи. Я не желаю и дальше быть ничтожеством. Я хочу уехать. Могу я поехать с вами?

Ю х а н.   Да! Да! Тысячу раз да!

Д и н а.   Я не стану долго обременять вас. Помогите мне перебраться туда и направьте на первых порах, а там…

Ю х а н.   Ура! Все устроится, Дина!

Л о н а   (показывая на дверь кабинета консула). Тсс! Тише, тише.

Ю х а н.   Дина, я буду носить вас на руках!

Д и н а.   Это вам не позволяется. Я хочу прочно стоять на своих ногах, и там за океаном у меня получится. Мне бы только уехать отсюда… О, эти дамы!.. Вы не поверите… Они тоже прислали мне сегодня письма. Ах, какое мне выпало счастье, ах, как благородно он поступил, мне надо ценить… Завтра, послезавтра, всегда они будут блюсти меня, проверять, достойна ли я его, хорошо ли стараюсь. Меня в страх вгоняет эта их благопристойность!

Ю х а н.   Скажите, Дина, вы уезжаете только поэтому? Я ничего для вас не значу?

Д и н а.   Ах, Юхан, вы для меня важнее всех на свете.

Ю х а н.   О, Дина!

Д и н а.   Они все говорят, я должна ненавидеть и презирать вас, это мой долг. А я не понимаю, при чем здесь долг, и никогда не пойму.

Л о н а.   И не надо, девочка!

М а р т а.   Не надо, а надо уехать с ним как его жена.

Ю х а н.   Да, да!

Л о н а.   Что-о-о? Дай я поцелую тебя, Марта! Вот этого я от тебя не ожидала.

М а р т а.   Да уж, я думаю. Я и сама от себя такого не ждала. Но и мое терпение когда-то должно было лопнуть. Как же мы мучаемся здесь под игом правил и условностей! Отрекись от этого, Дина! Стань его женой. Сделай что-нибудь наперекор этим приличиям и запретам!

Ю х а н.   Дина, что скажете?

Д и н а.   Да, я хочу стать вашей женой.

Ю х а н.   Дина!

Д и н а.   Но прежде я хочу найти работу, состояться, как состоялись вы. Я не хочу, чтобы меня взяли, как вещь.

Л о н а.   Да, так и будет!

Ю х а н.   Хорошо. Я буду ждать и надеяться.

Л о н а.   И непременно дождешься, мальчик! А теперь на корабль!

Ю х а н.   Да, скорее на корабль! Ой, Лона, дорогая моя сестра, можно тебя на два слова. Послушай. (Отводит ее в глубь сцены и быстро что-то ей говорит.)

М а р т а.   Дина, какая ты счастливица! Дай взгляну на тебя, еще разок поцелую – в последний раз.

Д и н а.   Нет, не в последний – мы, конечно, увидимся еще, милая моя, любимая тетя.

М а р т а.   Никогда! Пообещай мне это, Дина – никогда не возвращайся. (Берет ее за руки, вглядывается ей в лицо.) Ты плывешь к своему счастью, любимое мое дитя, за океан. О, сколько раз я уносилась туда мечтами из школьного класса! Там, должно быть, очень красиво – небеса просторнее, облака выше, дышишь свободой…

Д и н а.   О, тетушка Марта, когда-нибудь и ты поедешь следом за нами.

М а р т а.   Я? Никогда. Никогда. Тут у меня дело жизни, пусть маленькое, но мое. И я надеюсь, что теперь исполню свое предназначение.

Д и н а.   Не знаю, как я расстанусь с тобой.

М а р т а.   О, человек в состоянии расстаться со многим, Дина. (Целует ее.) Но тебе не придется пройти через это, милая ты моя. Обещай сделать его счастливым.

Д и н а.   Я не хочу ничего обещать. Ненавижу обещания. Пусть все идет своим чередом.

М а р т а.   Да, да, пусть. Просто оставайся такой же – настоящей и верной себе.

Д и н а.   Постараюсь, тетя.

Л о н а   (пряча в карман бумаги, которые ей отдал Юхан). Вот и славно, мальчик мой дорогой. А теперь иди.

Ю х а н.   Да, время вышло. Прощай, Лона, спасибо за твою любовь. Прощай, Марта, и тебе спасибо, за верную дружбу.

М а р т а.   Прощай, Юхан! Прощай, Дина! Счастья вам на все времена!

Она и Лона теснят их к двери в глубине сцены. Юхан и Дина быстро проходят садом. Лона закрывает за ними дверь и задергивает гардины.

Л о н а.   Теперь мы остались одни, Марта. Ты потеряла ее, а я его.

М а р т а.   Ты – его?

Л о н а.   О, я наполовину потеряла его еще там. Мальчик только и мечтал стать на собственные ноги. Поэтому я вбила ему в голову, что скучаю по дому.

М а р т а.   Поэтому? Тогда мне понятно, почему ты приехала. Но он потребует тебя обратно, Лона.

Л о н а.   Старую кузину? На что я ему теперь? Мужчины рвут по живому в своем стремлении к счастью.

М а р т а.   Бывает.

Л о н а.   Но мы будем держаться друг друга, Марта.

М а р т а.   Разве я тебе гожусь?

Л о н а.   Кто, если не ты? Мы обе – приемные матери, и обе лишились своих детей, так ведь? Остались одни.

М а р т а.   Да, одни. Поэтому знай – я любила его превыше всего на свете.

Л о н а.   Марта! (Хватает ее за плечо.) Правда?!

М а р т а.   В этих словах вся моя жизнь. Я любила его и ждала. Каждое лето ждала, что он вернется. И вот он приехал – и не заметил меня.

Л о н а.   Любила его! И сама же дала ему в руки счастье…

М а р т а.   Я его любила, потому и дала ему в руки счастье. Да, я его любила. Вся моя жизнь с его отъезда была для него. Что давало мне основания надеяться, хочешь ты спросить? Я полагаю, основания у меня были. Но когда он приехал – оказалось, что он ничего не помнит и не вспоминал. Он не заметил меня.

Л о н а.   Дина затмила тебя, Марта.

М а р т а.   Хорошо, что затмила. Когда он уезжал, мы были с ним одного возраста, а когда я увидела его вновь – о, этот ужасный миг, – до меня дошло, что теперь я на десять лет старше. Пока он там расцветал на ярком ясном солнышке, с каждым глотком воздуха впитывая молодость и здоровье, я сидела здесь взаперти и пряла, пряла…

Л о н а.   Нить его счастья, Марта.

М а р т а.   Да, золотую нить. Никакой горечи! Лона, мы с тобой были ему добрыми сестрами, правда?

Л о н а   (обнимает ее). Марта!

Б е р н и к   выходит из своего кабинета.

Б е р н и к   (мужчинам в кабинете). Да, да, делайте все по вашему разумению. Когда будет пора, я конечно… (Закрывает дверь.) О, вы здесь. Послушай, Марта, надо бы тебе приодеться. Скажи Бетти, чтобы и она тоже. Мне не нужны роскошные туалеты, естественно, что-нибудь домашнее, изящное и милое. И поспешите.

Л о н а.   И не забудьте счастливое смущение на лицах, Марта; на глаза наденьте радостный блеск.

Б е р н и к.   И Улаф пусть спустится вниз, я хочу, чтобы он был подле меня.

Л о н а.   Улаф… Хм…

М а р т а.   Я предупрежу Бетти. (Уходит в дальнюю левую дверь.)

Л о н а.   Ну вот, теперь еще грядет час великих торжеств.

Б е р н и к   (не находя себе места, ходит взад-вперед). Нда… так вышло.

Л о н а.   В такой миг человек должен быть горд и счастлив, полагаю.

Б е р �

Henrik Ibsen

SANFUNDETS STOTTER

ET DUKKEHJEM

GENGANGERE

© Ольга Дробот, перевод, 2017

© ООО «Издательство АСТ», издание на русском языке, 2017

Несколько слов о Хенрике Ибсене

Было бы странно тратить время на попытки убедить читателей в непреходящем величии наследия Хенрика Ибсена – пьесы норвежского гения вот уже полтора века не сходят с театральных афиш на всех континентах. Ибсен неизменно занимает одно первых мест по количеству постановок, уверенно деля статистический Олимп мирового театра с Шекспиром, Чеховым, Мольером. В начале прошлого века отец «новой драмы» – именно так называют Ибсена во всех учебниках по истории театра – был, без преувеличения, властителем дум и в России. О нем спорили, про него писали статьи, им были увлечены, его много ставили лучшие режиссеры, среди которых достаточно назвать Станиславского и Мейерхольда… Сказать, что сегодня Ибсен российской сценой забыт, будет несправедливо. Случаются достойные спектакли по его пьесам, многие из них становятся событиями – как, например, «Враг народа» Льва Додина. А совсем недавно пьеса Ибсена «Привидения» вдохновила создателей одного из самых необычных представлений московского сезона, проекта «Вернувшиеся».

И все же постановки ибсеновских пьес на совокупной российской афише наших дней продолжают оставаться скорее исключениями. Мне кажется это странным и несправедливым. Ведь даже если взглянуть на драматургическое наследие Ибсена поверхностным, деловитым взглядом продюсера, в большинстве его пьес легко найти то, что всегда востребовано самым широким кругом зрителей – интересные сюжеты, напряженные диалоги и мастерски написанные роли. И вместе с тем, если смотреть на лучшие пьесы Ибсена с точки зрения глубинных тем и смыслов, он оказывается поразительно созвучен самым насущным общественным и гуманитарным темам: кризис семьи и равноправие полов; конфликт человеческих чувств и финансовых интересов; стремление к свободе и трагедия ее долгожданного обретения; противостояние личности коррумпированному обществу; потерянные репутации и фантомы прошлого, не отпускающие людей; самоопределение индивидуума и предрассудки социума; повседневный быт и высокая мечта. Даже взаимоотношения природы и человека – все это есть у Ибсена, словно поверх быта и реальностей позапрошлого века. Барьер между драматургией норвежского классика и сегодняшним российским театром, я уверен, во многом обусловлен проблемами переводов. К сожалению, молодые (да и немолодые) режиссеры и актеры вынуждены читать пьесы Ибсена в давно устаревших переводах. Конечно, современный театр не трясется над каждым словом классиков, он уверенно присвоил себе право говорить «своими словами», адаптировать и подлаживать старые тексты под новые идеи или актуальные постановочные решения. Но первый контакт с материалом все равно самый важный – и мало кто из театральных практиков находит в себе силы для преодоления архаики литературной ткани старых переводов.

С появлением переводов Ольги Дробот приходит и надежда на новые постановки Ибсена. Храня верность Ибсену, переводчик словно приближает его персонажей к нам, сокращает выращенную временем дистанцию. Это не принудительное «осовременивание», а приглашение на современную российскую сцену.

Роман Должанскийтеатральный критик,   член Комитета Международной Премии Ибсена

* * *

Три пьесы этого первого тома «драм о современности» Ибсен написал одну за другой в конце позапрошлого века: «Столпы общества» в 1877 году, «Кукольный дом» в 1879 и «Привидения» – в 1881. В России это как раз было время огромной влюбленности в скандинавскую литературу. Все, что писали Андерсен, Стриндберг, Ибсен, Хьелланд, Банг, Гарборг, а чуть позднее – Гамсун, Лагерлеф, Унсет немедленно переводилось на русский язык, причем разных переводов Ибсена, например, существовало множество. Альманах «Фьорды» оперативно знакомил читателей со всеми скандинавскими новинками, и так спешил, что иной раз совмещал перевод с пересказом – что поделаешь: читатели ждут не дождутся роман любимого автора, а перевод еще не готов. Легендарные Анна и Петр Ганзены, Юрий Балтрушайтис, Константин Бальмонт – вот только некоторые имена тогдашних переводчиков Ибсена, спрос на которого дополнительно подогревался страстью к нему основателей МХАТа. Станиславский писал: «Ибсен был для нас одним из тех драматургов, которые помогли нам нащупать правильные пути сценического творчества. Он сыграл для нашего театра ту же роль, что Чехов, Горький, Гауптман». Роман МХАТа с Ибсеном не был простым, но сама по себе преданность Немировича-Данченко и Станиславского сложному норвежскому автору накаляла интерес, постановки обязательно сопровождались страстной полемикой. Ибсена можно было не любить, но нельзя было не читать и не знать (случай Льва Толстого яркий тому пример), потому что Ибсен еще при жизни стал неотъемлемой частью европейского культурного канона.

Сегодня Ибсен второй после Шекспира самый «ставимый» драматург в мире. Я бы объяснила это тем, что у него был особый дар: безошибочно задавать вопросы, на которые нет ни хороших, ни правильных, ни уж тем более однозначных ответов. Вот и во всех трех пьесах этого тома Ибсен быстро и безжалостно загоняет своих героев в отчаянное положение, когда денежные или шкурные интересы подводят человека под монастырь. Чувствуя себя зажатым в угол, опасаясь за свое стабильное будущее, человек скрепя сердце идет и на подлость, и на предательство. Ибсен как будто предлагает герою (и читателю) набор из трех предметов – совесть, чувства, деньги, но разрешает выбрать только два пункта, все три сразу нельзя. Поэтому какой бы выбор герой ни сделал, что-то важное он непременно потеряет. В результате герои Ибсена никогда не бывают идеальными, но остаются живыми людьми, которые мечутся, ошибаются, хотят счастья, но не знают, как поступить правильно. Нам так легко увидеть на месте Норы, Хелмера или Ранка себя и своих знакомых, что первым делом мы думаем с некоторым облегчением – слава богу, не я оказался на этом месте сегодня; а потом с сочувствием и некоторым позорным любопытством – но как они выпутаются?

Этому, конечно, много способствует установка Ибсена, что герои на сцене должны говорить как в обычной жизни, живым понятным языком. Надо сказать, что от Ибсена этот прием «новой драмы» требовал большего, чем от Чехова или Гауптмана, например. Дело в том, что Ибсен буквально создавал не только театральный, но вообще литературный норвежский язык. После того как в XIV веке страшная чума, названная Черной смертью, выкосила не менее трети населения Норвегии, страна обезлюдела, ослабела и до 1814 года была под датской короной. Соответственно, официальным, письменным языком был датский. Но в 1814 году Норвегия приняла свою Конституцию и двинулась к полной государственной самостоятельности, которой достигла в 1905 году. Существенной частью этого удивительного процесса были острейшие споры о языке. Ибсен лепил сценический язык и тем самым раздвигал рамки норвежского языка вообще, и точно также его пьесы не просто откликались на актуальную повестку дня, но и формировали ее: каждая новая драма о современности сопровождалась новым скандалом и новыми дебатами. Например, пьеса «Привидения» долго считалась «очернительством» традиционных семейных ценностей, чуть ли не провокацией, так что когда в 1902 году зашла речь о присуждении Ибсену Нобелевской премии, его кандидатура была отвергнута за «негативизм». Да и в России «Привидения» были под цензурным запретом более двадцати лет. Думаю, сильнее всего охранителей раздражало открытие, сделанное в пьесе «Враг народа» доктором Стокманом, что «на самом деле свободомыслие и нравственность – одно и то же». И что свобода всегда имеет цену, а выбираешь ты зачастую между радостью и долгом. Вот талантливый человек строит свою карьеру агрессивно и цинично, но если правда о его грехах выйдет наружу, то кто окажутся судьями – завистники и бездари? Или женщина очень несчастна в браке, но считает нужным создать для сына культ идеального отца – она не в силах решиться рассказать правду о своем муже ни сыну, ни тем более обществу. А вот, наоборот, очень счастливая молодая семья: восемь лет вместе, прелестные дети, красавица-жена и трудоголик-муж, который только что получил завидную денежную должность. Но тут-то и выясняется, что муж и жена не чувствуют и не понимают друг друга, потому что за семейными хлопотами они не успели душевно сблизиться. И что им делать с этой неприятной и невыносимой правдой, когда у них трое малышей?

Поиск правды – главная тема Ибсена во всех пьесах о современности. И он не боится поставить человека перед личным выбором, заставить думать своей головой и оспаривать общепринятые истины и нормы. В его пьесах носителем и двигателем прогресса является не большинство, а презираемое всеми меньшинство, часто – вообще один человек (и за это доктора Стокмана будут преследовать как врага народа). Меньшинство ищет правды, но она у Ибсена всегда и конструктивна, и разрушительна одновременно, она необходима, но часто очень неприятна. При этом, в отличие от нашего постмодернистского неразличения добра и зла, мол, все кошки серы, правда и неправда – суть одно и то же, у Ибсена нет сомнений, что зло – это зло. Он всё называет своими именами и «старомодно» требует от героев совершить нравственный выбор. Все (и я в том числе) переводят Gengangere как «Привидения», теряя второе значение этого слова: повтор, какие-то воспроизводящиеся раз за разом ситуации, отношения, суждения. И в этом смысле Ибсен сам такой gjenganger, то есть классик литературы в чистом виде: он является каждому новому поколению и снова задает свои неприятные вопросы. И снова мы, читатели, пребываем в мучениях героев, в их умении обманываться в самых очевидных вещах, в том, как они зачем-то превращают сложную ситуацию в неразрешимую, легко узнаем себя. Ибсен действительно много писал о разрушительной силе денег, но ставят его пьесы не только в странах, где есть возможность быстрого обогащения и нет моральных преград, но и в законопослушных Европе, Америке, Японии. Потому что тяжесть этого выбора между совестью, деньгами и чувством не становится легче никогда.

И в заключение несколько слов об уникальном проекте Ibsen in Тranslation – его ведет Ибсеновский центр Университета Осло, а представленные переводы – русская часть проекта. В 2006 году отмечалось столетие со дня смерти Ибсена. К этой дате издательство Aschehoug выпустило тридцатидвухтомное комментированное собрание сочинений Ибсена, над которым работала большая международная команда ибсеноведов. Это самая полная текстологическая версия, сверенная, уточненная и выправленная, своего рода официальный стандарт Ибсеновских текстов. На основании это собрания сочинений тогдашний глава Союза переводчиков Норвегии Эллинор Колстад и директор Ибсеновского центра Университета Осло Фруде Хелланд начали вести проект Ibsen in Translation. Речь идет о новых переводах Ибсена на те языки, где в этом есть насущная необходимость. Например, на русский пьесы о современности не переводились сто с лишним лет: блистательные дореволюционные переводы Ганзенов были отредактированы в пятидесятые годы Владимиром Адмони, и в 2006 году Ирина Куприянова и Андрей Юрьев отредактировали старый перевод «Росмерсхолма». Но парадокс в том, что быстрее всего устаревает в литературном языке самая «актуальная» составляющая. Ибсен настаивал на том, что его герои должны разговаривать на сцене точно как в жизни. Однако эта самая жизнь так серьезно изменилась за прошедшие, считай, полтора века, что и укорененный в ней язык, впитавший революции, войны, реформы, тоже очень изменился, ускорился, стал прагматичнее. Язык, на который перевожу я, не тот, на который переводили Балтрушайтис и Ганзены. Проект Ibsen in Translation устроен так: мы, переводчики из разных стран, одновременно переводим пьесы о современности на испанский, китайский, хинди, арабский, египетский, фарси, японский и русский, руководствуясь единой стратегией. Выработать ее оказалось нелегко, но все же мы сформулировали ее так – переводим полный текст Ибсена на современный литературный язык (и оставляем режиссерам самим приспосабливать текст специально под нужды театра). Это, некоторым образом, синхронное плавание: каждый работает сам, но мы встречаемся, чтобы обсудить и внимательно прочитать каждую пьесу вместе, с Фруде Хелландом, Эллинор Колстад и экспертами. Само по себе это обсуждение всегда дело захватывающее: японский переводчик должен составить точную иерархию всех действующих лиц, учитывая их пол, возраст, доходы и родственные связи, иначе нарушится вся система обращений в пьесе; китайский всегда мучается с божбой, арабский – с крепкими напитками, а я, например, с тем, что и «дом» как здание и «дом» как семья и семейный очаг переводятся на русский язык одним и тем же словом, а «гражданин» и «горожанин», наоборот, суть одно норвежское слово, нужная птица оказывается не того рода, русские должности совершенно не соответствуют норвежским и прочие обычные переводческие трудности. По счастью, у каждого переводчика есть группа поддержки – эксперты, с которыми можно эти проблемы обсудить. Поэтому закончить свое короткое слово мне хочется словами благодарности переводчику Нине Федоровой, театроведу Марине Астафьевой и профессору-скандинависту Галине Храповицкой, моим внимательным и придирчивым экспертам, самым первым читателям, и руководителям проекта Фруде Хелланду и Эллинор Колстад за помощь, беседы, обсуждения. Пьес о современности всего двенадцать, так что будем надеяться, что этот том – первый в большом проекте.

Ольга Дробот

Столпы общества

Пьеса в четырех действиях, 1877

Действующие лица

К о н с у л   Б е р н и к.

Б е т т и   Б е р н и к,   его жена.

У л а ф,   их сын, 13 лет.

М а р т а   Б е р н и к,   сестра консула.

Ю х а н   Т ё н н е с е н,   младший брат Бетти Берник.

Л о н а   Х е с с е л ь,   старшая сводная сестра Бетти Берник.

Х и л м а р   Т ё н н е с е н,   двоюродный брат Бетти Берник.

Р ё р л у н д,   учитель с университетским дипломом.

Р у м м е л ь,   крупный коммерсант, оптовик.

В и г е л а н н,   коммерсант.

С а н с т а д,   коммерсант.

Д и н а   Д о р ф,   воспитанница в доме Берника.

К р а п,   поверенный и управляющий верфью и делами Берника.

А у н е,   корабельный мастер.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь,   жена коммерсанта Руммеля.

Ф р ё к е н   Р у м м е л ь,   ее дочь.

Г о с п о ж а   Х о л т,   жена почтмейстера Холта.

Ф р ё к е н   Х о л т,   ее дочь.

Г о с п о ж а   Л ю н г е,   жена доктора Люнге.

М е щ а н е   и   г о р о ж а н е   разных сословий,   и н о с т р а н н ы е   м о р я к и,   п а с с а ж и р ы   парохода и   др.

Действие происходит в доме консула Берника в небольшом южном приморском городке.

Действие первое

Просторная зала с выходом в сад в доме консула Берника. Слева на авансцене дверь в кабинет консула, чуть дальше по той же стене еще одна дверь. В середине противоположной стены широкая входная дверь. Задняя стена сплошь из зеркальных окон и с дверью, распахнутой на широкую террасу, затянутую навесом от солнца. Ниже террасы видна часть сада, обнесенного оградой, и калитка. За оградой улица, на противоположной ее стороне – белые деревянные домики. Лето, жарко, палящее солнце. По улице во все время действия ходят люди, кто-то останавливается перекинуться словечком-другим, в лавочке на углу идет торговля и т. д.

В зале за круглым столом расположилось дамское общество. В центре –    г о с п о ж а   Б е р н и к.   Слева от нее   г о с п о ж а   Х о л т   с   д о ч е р ь ю,   далее   Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   с   д о ч е р ь ю.   Справа сидят   г о с п о ж а   Л ю н г е,   М а р т а   Б е р н и к   и   Д и н а   Д о р ф.   Все заняты рукоделием. На столе стопками лежат скроенные и сметанные ночные сорочки и прочая одежда. В глубине комнаты за маленьким столиком, на котором стоят два цветка в горшках и графин воды с сиропом, сидит учитель   Р ё р л у н д   и читает вслух книгу с золотым обрезом, причем до зрителей долетают лишь отдельные слова. В саду бегает   У л а ф,   стреляет из игрушечного лука.

Вскоре из правой двери тихо входит   м а с т е р   А у н е.   Чтение прерывается, госпожа Берник кивает ему, показывая на дверь налево. Ауне робко стучит в дверь, выжидает, снова стучит, и так несколько раз. Из комнаты со шляпой в руке и бумагами под мышкой выходит   п о в е р е н н ы й   К р а п.

К р а п.   Так. Это вы стучите?

А у н е.   Консул посылал за мной.

К р а п.   Посылал, но принять вас не может и поручил мне…

А у н е.   Вам? Я бы все же хотел…

К р а п.   …поручил мне сказать вам, что вы должны прекратить эти ваши субботние лекции рабочим.

А у н е.   Вот как? А я думал, что на досуге могу делать, что хочу.

К р а п.   Вам досуг дан не для того, чтобы отучать народ трудиться. В прошлую субботу вы объясняли рабочим, что новые машины и новое устройство работ на верфи им невыгодны. Для чего вы это делаете?

А у н е.   Хочу укрепить опоры общества.

К р а п.   Странно. А консул говорит, что вы общество разрушаете.

А у н е.   Общество у меня и у консула разное, господин поверенный. Как старшина сообщества рабочих, я…

К р а п.   В первую голову вы старшина на верфи Берника. И обязаны служить сообществу под названием фирма консула Берника, потому что она всех нас кормит. И довольно. Теперь вы знаете, чтó консул хотел вам сказать.

А у н е.   Консул сказал бы это иначе, господин поверенный. Но я отлично понимаю, откуда ветер дует. Все оно, проклятое американское аварийное судно. Эти людишки хотят, чтобы мы гнали работы, как принято у них там.

К р а п.   Да, да, да, но мне некогда входить в детали. Мнение консула вам изложено, и баста. Вам, верно, пора обратно на верфь, дела ждут. Я скоро тоже подойду. Прошу простить, дорогие дамы!

Откланивается, проходит через сад, уходит вниз по улице. Мастер Ауне в задумчивости уходит направо. Учитель на протяжении всей беседы, которая велась на приглушенных тонах, продолжал читать вслух, но теперь, закончив, захлопнул книгу.

Р ё р л у н д.   Что ж, любезные мои слушательницы, вот и все.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   До чего поучительная история!

Г о с п о ж а   Х о л т.   А уж какая нрáвоучительная!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Такие книги впрямь заставляют задумываться.

Р ё р л у н д.   О да, она составляет живительный контраст всему, что мы видим в газетах и журналах. Золоченый, нарядный фасад, которым завлекает нас большой мир, – что за ним кроется? Гниение и разложение, вынужден я сказать. Отсутствие моральных опор. Одним словом, большой мир сегодня – это гробы повапленные.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Да, правда; так оно и есть.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Достаточно взглянуть на команду американского судна, которое у нас в ремонте.

Р ё р л у н д.   Об этих отбросах человечества я и говорить не хочу. Но даже в высших кругах – как обстоит дело у них там? Все подвергается сомнению, везде брожение и суета, ни мира в душе, ни крепости в отношениях. Разве не подорваны там устои семьи? Разве безудержное стремление все перестроить не взяло верх над истинными ценностями?

Д и н а   (не поднимая глаз). Но ведь там много и великих свершений, верно?

Р ё р л у н д.   Великих свершений? Я не совсем понял…

Г о с п о ж а   Х о л т   (удивленно). Господи, Дина, но…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   (одновременно с госпожой Холт). Дина, как ты можешь?..

Р ё р л у н д.   Не думаю, что подобного рода свершения оздоровят наше общество. Нет, мы должны благодарить Бога, что живем так, как живем. И у нас тут, к несчастью, среди пшеницы растут плевелы, но мы честно стараемся их выпалывать. Надо стремиться, милые дамы, хранить наше общество в чистоте, отвергая все не испытанное временем, что наш нетерпеливый век норовит нам навязать.

Г о с п о ж а   Х о л т.   А этого ох немало, к сожалению.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Страшно подумать, если б нам в прошлом году провели сюда железную дорогу…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен сумел тогда это предотвратить.

Р ё р л у н д.   Провидение, госпожа Берник. Будьте уверены, сам Всевышний действовал через вашего мужа, когда он не дал завлечь себя эдаким новшеством.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Но сколько гадостей написали о нем газеты! Однако ж, господин учитель, мы совсем забыли поблагодарить вас. Как любезно с вашей стороны тратить на нас столько времени.

Р ё р л у н д.   Ну что вы, сейчас каникулы, и…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   И все же это жертва, господин учитель.

Р ё р л у н д   (передвигает свой стул поближе). Никогда так не говорите, сударыня. А разве вы все не идете на жертвы ради благого дела? Добровольно взваливаете на себя эти бремена и носите их радостно и охотно? Нравственно испорченные личности, во исправление коих мы работаем, суть те же раненые солдаты на поле брани. А вы, сударыни, подлинные диакониссы, сестры милосердия, что щиплют корпию для несчастных увечных, промывают и перевязывают их раны, обихаживают и лечат их.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Вот ведь дает Бог избранным этот дар – видеть во всем только прекрасное!

Р ё р л у н д.   По большей части это свойство врожденное, но многому можно и научиться. Важно лишь смотреть на все сквозь призму главного дела своей жизни. (Обращается к Марте.) Вот вы, сударыня, что скажете? Вы ведь почувствовали, избрав служение в школьном образовании, что словно бы обрели прочную опору в жизни?

М а р т а.   Ох, не знаю, что и сказать. Частенько, войдя в класс, я мечтаю оказаться далеко в бурном море.

Р ё р л у н д.   Эти терзания суть искушения, любезная сударыня. И перед такими гостями – возмутителями спокойствия надлежит закрывать дверь. Бурное море – ясно, вы не имели в виду настоящее море, но вздымающуюся волнами жизнь общества, где столь многие идут ко дну. Но так ли притягательна для вас жизнь, что шумит и горланит за окнами? Выгляните на улицу. Потные люди бредут по солнцепеку по своим мелочным делишкам. Нет уж, лучше, как мы, сидеть в прохладе спиной к этому рассаднику вечных тревог.

М а р т а.   Господи Боже мой, вы совершенно правы…

Р ё р л у н д.   И в таком доме, как этот, – хорошем, чистом, где семейная жизнь явлена в самом своем привлекательном и прекрасном виде, где царят мир и понимание… (Госпоже Берник.) К чему вы прислушиваетесь, сударыня?

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (обернувшись к ближней левой двери). Очень они расшумелись.

Р ё р л у н д.   Там что-то странное происходит, нет?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Я не знаю, просто слышу, что у мужа посетители.

Х и л м а р   Т ё н н е с е н   с сигарой во рту входит в правую дверь и замирает при виде дам.

Т ё н н е с е н.   Ой, прошу прощения… (Пятится.)

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Нет, Хилмар, входи, входи, ты не мешаешь. Ты что-то хотел?

Т ё н н е с е н.   Да нет, просто заглянул. Доброе утро, милые дамы. (Госпоже Берник.) И чем дело кончилось?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Какое дело?

Т ё н н е с е н.   Берник протрубил общий сбор.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Правда? По какому поводу?

Т ё н н е с е н.   Да опять та же ерунда. Железная дорога.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Что вы, не может быть!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Бедный Карстен, мало ему неприятностей, так опять…

Р ё р л у н д.   Как нам это понимать, господин Тённесен? Консул Берник в прошлом году ясно дал понять, что он против железной дороги.

Т ё н н е с е н.   Я и сам так думал, но вот повстречал поверенного Крапа, и он сказал, что вновь идет речь о строительстве железной дороги и что консул и три наших городских магната сейчас это обсуждают.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   То-то мне показалось, я слышу голос Руммеля.

Т ё н н е с е н.   Еще бы. Под ружье, понятно, поставили Руммеля, Санстада-с-горы и Миккеля Вигеланна, они его зовут «Святоша-Миккель».

Р ё р л у н д.   Хм…

Т ё н н е с е н.   Прошу прощения, господин учитель.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   А все было так тихо, мирно…

Т ё н н е с е н.   Даже слишком. Так что я лично не против, чтобы снова началась заваруха. Хоть какое развлечение.

Р ё р л у н д.   Мне кажется, без таких развлечений можно обойтись.

Т ё н н е с е н.   Это уж кто как устроен. Некоторым людям время от времени нужно для встряски побузить. А жизнь в маленьком городе мало что может им предложить, и трудно рассчитывать… (Листает книгу Рёрлунда.) «Женщина – служанка общества». Это что за чушь?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, Хилмар, разве можно так говорить? Ты эту книгу наверняка не читал.

Т ё н н е с е н.   Не читал и читать не собираюсь.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты себя неважно чувствуешь, да?

Т ё н н е с е н.   Да, неважно.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты плохо спал ночью?

Т ё н н е с е н.   Плохо не то слово. Вчера вечером моя болезнь выгнала меня на прогулку, я зашел в клуб и взялся там читать отчет полярной экспедиции. Как все же укрепляет дух и волю, когда наблюдаешь за человеком в его борьбе со стихиями.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Но вам это, выходит, на пользу не пошло, господин Тённесен.

Т ё н н е с е н.   Нет, мне это вышло боком. Я всю ночь ворочался в полудреме, и мне снилось, что меня преследует огромный морж.

У л а ф   (появляется на террасе). За тобой гнался морж, дядя?

Т ё н н е с е н.   Мне это приснилось, балбес! А ты все играешь с потешным луком? Уж завел бы себе настоящее ружье что ли…

У л а ф.   Да я бы мечтал, но…

Т ё н н е с е н.   В таком ружье хоть смысл есть. К тому же стрелять всегда волнительно.

У л а ф.   Ух, я бы медведя застрелил! Но нет, дядя, отец не позволяет.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Хилмар, в самом деле, не забивай ему голову глупостями.

Т ё н н е с е н.   Ну и поколение подрастает, Бог мой! Все помешаны на спорте, но спорт – чистое баловство, а вот стремления закалить себя, мужественно встретить опасность лицом к лицу у молодых нет и в помине. И не тычь ты в мою сторону луком, дурень, он может выстрелить.

У л а ф.   Не может, дядя, стрелы нет.

Т ё н н е с е н.   Наверняка знать никогда нельзя, а вдруг в нем все-таки есть стрела? Убери его, я сказал! Черт, и чего ты давным-давно не сбежал в Америку на каком-нибудь папашином корабле? Посмотрел бы на охоту на бизонов или сразился с краснокожими.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Хилмар, право…

У л а ф.   Я бы с удовольствием, дядя. Тем более вдруг я там встречу дядю Юхана и тетю Лону.

Т ё н н е с е н.   Хм… не болтай.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Улаф, шел бы ты лучше в сад.

У л а ф.   Мама, а на улицу мне можно?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Можно, но недалеко, запомни, наконец.

Улаф выбегает за калитку.

Р ё р л у н д.   Господин Тённесен, негоже забивать ребенку голову такими глупостями.

Т ё н н е с е н.   Конечно, зачем? Пусть растет домоседом, за порог ни-ни. Тут таких много.

Р ё р л у н д.   Что ж вы сами не уезжаете, однако?

Т ё н н е с е н.   Я? С моей болезнью? Ну да, здесь в городе ее в расчет не принимают… Но у человека есть еще и обязательства перед обществом, в котором он живет. Должен здесь оставаться хоть один, кто несет идеалы высоко, как знамя? Господи, опять он вопит. Уф-уф-уф…

Д а м ы.   Кто вопит?

Т ё н н е с е н.   Я не знаю. Но они так громко разговаривают в кабинете, я нервничаю.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Кажется, это мой муж. Он привык, господин Тённесен, выступать при большом стечении народа….

Р ё р л у н д.   Остальные тоже не шепотом разговаривают, как я слышу.

Т ё н н е с е н.   Бог мой, речь-то о деньгах. В этом городе все обсуждения упираются в мелочные денежные соображения. Уф-уф-уф…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Это все же лучше, чем как раньше, когда все заканчивалось развлечениями.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Неужели все было так плохо?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   О да, госпожа Люнге, уж поверьте. Ваше счастье, что вы не жили здесь тогда.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Тут все-все изменилось. Как вспомню свою юность…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да даже лет четырнадцать-пятнадцать назад… Господи помилуй, что за жизнь была! И бальное товарищество, и музыкальное…

М а р т а.   И театральное. Я его отлично помню.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да, да, как раз там ставили вашу пьесу, господин Тённесен.

Т ё н н е с е н   (отходит в глубь сцены). Что?!

Р ё р л у н д.   Пьесу студента Тённесена?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да, это было задолго до вашего появления здесь, господин учитель. Пьесу давали только один раз.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Госпожа Руммель, вы мне про эту пьесу рассказывали, что играли в ней любовницу?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   (косится на учителя). Я? Что-то запамятовала, госпожа Люнге. Зато отлично помню, как во всех домах беспрерывно устраивали званые приемы.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Богом клянусь, я знаю дома, где давали по два обеда в неделю.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И был еще передвижной театр, слышала я.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   О, это был сущий ужас!

Г о с п о ж а   Х о л т   (нервно покашливает). Хм, хм.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Актеры? Нет, вот этого я не помню.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Говорят, они вели себя не приведи Бог. А в чем там дело было?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   На самом деле и говорить не о чем, госпожа Люнге.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Дина, милочка, передай мне ту сорочку.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (в один голос с ней). Дина, дорогая, сходи попроси Катрину подать нам кофе.

М а р т а.   Я схожу с тобой, Дина.

Дина и Марта выходят в ближайшую к нам дверь справа.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (вставая). Милые дамы, я отлучусь на минутку. Кофе мы, пожалуй, выпьем на террасе.

Выходит на террасу и накрывает на стол. Учитель, стоя в дверях, ведет с ней беседу. Тённесен сидит тут же, курит.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   (тихо). Госпожа Люнге, как вы меня напугали, Бог мой.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Я?

Г о с п о ж а   Х о л т.   По правде говоря, госпожа Руммель, вы сами начали.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Я? Как вы можете такое говорить, госпожа Холт? Я ни словечка не проронила.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Но в чем дело?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Как вы могли завести беседу о… Неужто вы не видели, что Дина здесь?

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Дина? Боже мой, неужели она как-то?..

Г о с п о ж а   Х о л т.   И в этом доме?! Разве вы не знаете, что как раз брат госпожи Берник…

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Брат? Я ничего не знаю, мы здесь совсем недавно.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   И вы не слышали, что… (Дочери.) Пойди погуляй в саду, Хильда.

Г о с п о ж а   Х о л т.   И ты тоже, Нетта. И будьте полюбезнее с бедняжкой Диной.

Фрёкен Руммель и фрёкен Холт спускаются в сад.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Так что случилось с братом госпожи Берник?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Вы не знаете, что героем той скверной истории как раз он и был?

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Студент Тённесен был героем скверной истории?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да нет же, госпожа Люнге. Студент ей кузен, а я говорю о брате.

Г о с п о ж а   Х о л т.   О пропащем Тённесене.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Его звали Юхан. Он сбежал в Америку.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Вынужден был бежать, как вы поняли.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И он был замешан в скверной истории?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да, там вышла такая… как бы это сказать… такая история с матерью Дины. О, я помню все как сейчас. Юхан Тённесен служил тогда в конторе старой госпожи Берник, а Карстен Берник только вернулся из Парижа, он еще не был помолвлен…

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Но что за скверная история?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Видите ли, в ту зиму здесь играл Передвижной театр Мёллера…

Г о с п о ж а   Х о л т.   А в нем выступали актер Дорф и его жена. И все молодые люди сходили по ней с ума.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Одному Богу известно, что они находили прекрасного в этой дамочке. Но однажды вечером актер Дорф вернулся домой…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Когда его никто не ждал…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   И увидел… нет, это невозможно рассказать…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Ничего он не увидел, госпожа Руммель. Дверь была заперта изнутри.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Я так и говорю – он увидел, что дверь заперта изнутри. А дальше, сами понимаете: тому, кто был в доме, пришлось прыгнуть в окно.

Г о с п о ж а   Х о л т.   В окно мезонина, с эдакой высоты!

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И это был брат госпожи Берник?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Именно что.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И он потом сбежал в Америку?

Г о с п о ж а   Х о л т.   Вынужден был сбежать, как вы поняли.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   А позже выяснилось и другое обстоятельство, едва не столь же неприглядное. Представляете, он покусился на кассу фирмы…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Этого мы не знаем наверняка, госпожа Руммель. Может, это просто слухи.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Скажете тоже… Да об этом весь город знал! Старуху Берник та история чуть не разорила. Мне сам Руммель рассказывал! Все, все, Господи, удержи мой язык от злословия.

Г о с п о ж а   Х о л т.   В любом случае на мадам Дорф эти деньги не пошли, потому что она…

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Да, как родители Дины жили дальше?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Дорф бросил жену, ребенка и уехал. А у мадам хватило наглости остаться в городе еще на целый год. Выступать в театре она все же не решилась, жила стиркой и шитьем на чужих людей.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Еще открыла школу танцев.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Из этого ничего не вышло, понятное дело. Какой родитель доверит ребенка такой особе? Но протянула она недолго. К работе наша красотка была непривычна, занемогла легкими и умерла.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Действительно, прескверная история!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Берникам нелегко было ее пережить, сами понимаете. Это темное пятно на солнце их счастья, как сказал однажды Руммель. Так что никогда не поминайте эту историю здесь в доме, госпожа Люнге.

Г о с п о ж а   Х о л т.   И Бога ради, ни слова о сводной сестре!

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Да, ведь у госпожи Берник есть еще и сводная сестра?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   По счастью, можно сказать «была», потому что сейчас они отношений не поддерживают. Да уж, еще та дамочка! Вообразите, она остригла волосы и носила в дождь мужские сапоги.

Г о с п о ж а   Х о л т.   А когда сводный брат – тот самый, пропащий, – сбежал, взбудоражив, конечно, весь город, угадайте, что она сделала? Поехала к нему!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   А какой скандал она учинила перед отъездом, госпожа Холт!

Г о с п о ж а   Х о л т.   Тише! Ни слова об этом!

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Господи, она еще и скандал учинила?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Дело было так, госпожа Люнге. Берник аккурат тогда обручился с Бетти Тённесен, и вот он заходит об руку с ней в дом ее тетушки, чтобы сообщить о помолвке…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Тённесены росли без родителей, надо вам знать.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   …И тут Лона Хессель встает со стула и с размаху отвешивает элегантному образованному Карстену Бернику звонкую пощечину.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Ой! В жизни ничего…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Да, так и было.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   А потом собирает чемодан и уезжает в Америку.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Должно быть, она сама имела на него виды?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Еще бы! Вы правы – когда он приехал из Парижа, Лона взяла в голову, что они будут парой.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Не представляю, как она могла всерьез верить, что Берник, такой галантный, такой светский, истинный кавалер, любимец всех дам…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   И при том сама благопристойность и строжайшая мораль, госпожа Холт.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   И чем занялась в Америке эта Лона Хессель?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Сие, как сказал однажды Руммель, покрыто завесой, которую вряд ли стоит поднимать.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Что это значит?

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Видите ли, она не поддерживает никаких связей с семьей. Но всему городу известно, что она, например, пела там по гостиницам за деньги…

Г о с п о ж а   Х о л т.   И читала публичные лекции…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Издала совершенно безумную книгу…

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Что вы говорите?!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Да, Лона Хессель для их семьи тоже, конечно, пятно на солнце их счастья… Но теперь вы знаете, что к чему, госпожа Люнге. Видит Бог, я рассказываю, только чтобы предостеречь вас.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Я так и поняла, не волнуйтесь. Но бедняжка Дина! Сердце за нее болит.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Для нее как раз это было счастьем. Представьте себе, осталась бы она в руках таких родителей. Разумеется, мы всем обществом стали заботиться о ней, наставлять по мере сил, а позже хлопотами Марты Берник ее забрали в этот дом.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Она всегда была трудным ребенком. Еще бы – дурной пример перед глазами. Дина не то что наши дети, в ней надо лаской укоренять добро, госпожа Люнге.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Тише, она идет. (Громко.) Да, наша Дина – большая умница. Ой, Дина, ты тут? А мы шитье разбираем…

Г о с п о ж а   Х о л т.   Дина, как чудесно пахнет твой кофе! Чашечка такого кофе перед обедом…

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (с террасы). Прошу к столу, милые дамы!

Тем временем Марта и Дина помогли горничной накрыть стол для кофе. Дамы рассаживаются вокруг стола на террасе, все они преувеличенно любезны с Диной. Она вскоре возвращается в залу к своему шитью.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (с террасы). Дина, а ты не будешь?..

Д и н а.   Спасибо, не хочется.

Она усаживается за шитье. Госпожа Берник и Рёрлунд перекидываются несколькими словами, вслед за чем он тоже переходит в залу.

Р ё р л у н д   (делая вид, что ищет что-то на столе, вполголоса обращается к Дине). Дина!

Д и н а.   Да.

Р ё р л у н д.   Почему вы ушли с террасы?

Д и н а.   Когда я принесла кофе, то увидела по этой новой даме, что они говорили обо мне.

Р ё р л у н д.   А как любезна она была с вами, вы уже не увидели?

Д и н а.   Терпеть такого не могу!

Р ё р л у н д.   У вас непокорный дух, Дина.

Д и н а.   Да.

Р ё р л у н д.   Но почему, Дина?

Д и н а.   Такая уж уродилась.

Р ё р л у н д.   Почему бы вам не попробовать быть не такой?

Д и н а.   Нет.

Р ё р л у н д.   Почему нет?

Д и н а   (глядя на него). Я из нравственно испорченных.

Р ё р л у н д.   Фу, Дина!

Д и н а.   И мать моя была нравственно испорченная.

Р ё р л у н д.   Кто-то разговаривал с вами об этом?

Д и н а.   Никто. Они никогда об этом не говорят. Ну почему они все молчат? И обращаются со мной как со стеклянной вазой, точно я могу разбиться. О, как я ненавижу это их доброхотство!

Р ё р л у н д.   Милая Дина, я понимаю, вам кажется, на вас здесь давят, но…

Д и н а.   Вот бы я могла уехать отсюда! Мне кажется, я бы сумела сама добиться в жизни чего-нибудь, если бы не жила среди людей, которые так… так…

Р ё р л у н д.   Так что?

Д и н а.   Так морально безупречны и благопристойны.

Р ё р л у н д.   Дина, вы так не думаете.

Д и н а.   О, вы хорошо понимаете, чтó я имею в виду. Каждый день сюда приводят Хильду и Нетту, чтобы у меня был пример для подражания. Я никогда не стану такой образцово-приличной, как они. И не хочу становиться. Эх, окажись я далеко отсюда, из меня бы вышел толк.

Р ё р л у н д.   Дина, дорогая, вы и так толковая.

Д и н а.   Но какой мне здесь от этого прок?

Р ё р л у н д.   Значит, уехать? Вы всерьез думаете об этом?

Д и н а.   Я не осталась бы здесь ни дня, не будь вас.

Р ё р л у н д.   Скажите мне, Дина, почему вы так любите мое общество?

Д и н а.   Потому что вы учите меня прекрасному.

Р ё р л у н д.   Прекрасному? Вы называете то, чему я вас учу, прекрасным?

Д и н а.   Да. Вернее, вы ничему такому меня не учите, но, слушая, как вы рассказываете, я воображаю всё прекрасное.

Р ё р л у н д.   Но все же: прекрасное – это для вас что?

Д и н а.   Об этом я никогда не думала.

Р ё р л у н д.   Подумайте сейчас. Что вы называете прекрасным?

Д и н а.   Прекрасное – это что-то великое и далекое.

Р ё р л у н д.   Хм… Дорогая Дина, я искренне беспокоюсь о вас.

Д и н а.   И только?

Р ё р л у н д.   Вы отлично знаете, что бесконечно дороги мне.

Д и н а.   Будь я Хильда или Нетта, вы не опасались бы, что кто-то это заметит.

Р ё р л у н д.   Ах, Дина, приходится принимать во внимание тысячу разных соображений, но едва ли вы в состоянии судить о них… Когда человек поставлен служить моральной опорой, нравственным столпом общества, в котором он живет, никакая осторожность не чрезмерна. Будь я уверен, что мои побудительные мотивы истолкуют верно… Ну да все едино. Вам нужна поддержка, и вас поддержат. Дина, вы готовы дать мне слово, что когда я приду и скажу – когда обстоятельства позволят мне прийти и сказать: «Вот вам моя рука», то вы примете мое предложение и станете моей женой? Вы обещаете мне, Дина?

Д и н а.   Да.

Р ё р л у н д.   Спасибо, спасибо, ведь и мне со своей стороны… Ах, Дина, вы так мне нравитесь… Тише, кто-то идет! Дина, ради меня, ступайте на террасу.

Пересаживается за кофейный стол. В ту же минуту из ближайшей левой комнаты выходят   Р у м м е л ь,   С а н с т а д   и   В и г е л а н н,   последним появляется   Б е р н и к   со стопкой бумаг в руках.

Б е р н и к.   Значит, – решено!

В и г е л а н н.   Да будет так. Во славу Божью.

Р у м м е л ь.   Решено, Берник! Слово норвежца крепко и твердо, как Доврские горы.

Б е р н и к.   И никто не предаст, не отступится, какое бы мы ни встретили сопротивление?

Р у м м е л ь.   Один за всех, и все за одного, Берник! Мы с тобой до конца!

Т ё н н е с е н   (входит в дверь с террасы). До конца? Прошу прощения, господа, это железной дороге конец?

Б е р н и к.   Напротив – начало…

Р у м м е л ь.   Она мчит вперед на всех парах, господин Тённесен.

Т ё н н е с е н   (подходит ближе). Да?

Р ё р л у н д.   Это как понять?

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (в дверях на террасу). Берник, дорогой, что происходит?

Б е р н и к.   Дорогая, вот тебя как это может интересовать? (Троим мужчинам.) Так, теперь надо разобраться с подписными листами, чем быстрее, тем лучше. Естественно, первыми поставим свои подписи мы четверо. Положение, которое мы сегодня занимаем в обществе, обязывает нас выложиться полностью.

С а н с т а д.   Разумеется, господин консул.

Р у м м е л ь.   Все получится, Берник, вот те крест.

Б е р н и к.   Я нисколько не сомневаюсь в исходе. Но каждый из нас должен привлечь свой круг знакомых. Когда мы покажем, что все сословия живо поддерживают проект, город, естественно, вынужден будет вложить свою часть.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен, ты должен наконец выйти к нам и рассказать…

Б е р н и к.   Дорогая Бетти, это дело никак не предполагает участия в нем дам.

Т ё н н е с е н.   Ты все-таки действительно хочешь заняться железной дорогой?

Б е р н и к.   Конечно.

Р ё р л у н д.   Но ведь в прошлом году, господин консул?..

Б е р н и к.   В прошлом году дело выглядело совершенно иначе. Тогда речь шла о приморской ветке…

В и г е л а н н.   Что было бы совершенно излишним, господин учитель, у нас там ходят свои пароходы.

С а н с т а д.   Мы бы вбухали туда уйму денег…

Р у м м е л ь.   А кровные интересы города пострадали бы.

Б е р н и к.   Главная причина была в том, что обществу в целом приморская дорога не принесла бы пользы, поэтому я выступил против. И теперь принято решение о прокладке дороги через внутренние районы.

Т ё н н е с е н.   Но она же не зайдет в окрестные города.

Б е р н и к.   Зато зайдет к нам, мой милый Хилмар, потому что сюда придет одноколейная боковая ветка.

Т ё н н е с е н.   Уу, новая выдумка.

Р у м м е л ь.   Разве это выдумка не блистательная, а? Скажите?

Р ё р л у н д.   Хм…

В и г е л а н н.   Причем нельзя отрицать, что Провидение создало здесь ландшафт словно специально для местной железнодорожной ветки.

Р ё р л у н д.   Вы серьезно, господин Вигеланн?

Б е р н и к.   Да, признаться, я тоже вижу Промысел Божий в том, что весной, разъезжая по делам, волей случая завернул в долину, где прежде никогда не бывал. И меня молнией поразила мысль – вот здесь могла бы пройти железнодорожная ветка к нам. Я отправил инженера изучить местность, и вот передо мной отчет и предварительная смета – никаких препятствий такому плану.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (по-прежнему стоя в дверях, теперь вместе с остальными дамами). Карстен, дорогой, и ты скрывал это от нас?!

Б е р н и к.   Милая моя Бетти, все равно вы не сумели бы понять, что здесь к чему. Впрочем, до сегодняшнего дня я не говорил об этом ни одной живой душе. Но теперь настал решающий момент, пришла пора действовать открыто и напористо. И даже если мне придется отдать этому делу всю жизнь, я доведу его до ума.

Р у м м е л ь.   Мы с тобой, Берник. Будь уверен!

Р ё р л у н д.   Господа, вы и вправду возлагаете на это предприятие такие надежды?

Б е р н и к.   Да, очень большие. Дорога потянет наше общество вверх как подъемный кран. Подумайте хотя бы об огромных лесных угодьях, они станут доступны, о залежах руды, можно начинать разработку, о реке, там же водопад на водопаде, – представляете, сколько заводов можно построить?

Р ё р л у н д.   И вы не боитесь, что тесное общение с безнравственным внешним миром?..

Б е р н и к.   Нет, не тревожьтесь, господин учитель. Сегодня наше маленькое трудолюбивое общество, слава Богу, покойно стоит на тверди строгой, крепкой нравственности. Мы сообща привели ее, дерзну сказать, в божеский вид и будем и дальше содержать в чистоте, каждый на своем месте. Вы, господин учитель, продолжите свою благословенную деятельность в школе и в домах. Мы, люди дела, укрепим опоры общества, поднимая достаток возможно большего числа горожан, а наши женщины – подойдите поближе, сударыни, эти слова вам стоит послушать – наши женщины, говорю я, наши жены и дочери… вам я желаю не встречать преград в вашем милосердном служении, продолжать его, но в первую очередь быть помощью и отрадой вашим близким, как служат мне опорой и отрадой мои Бетти, и Марта, и Улаф. (Оглядывается по сторонам.) А где Улаф, кстати?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Сейчас каникулы, его дома не удержишь.

Б е р н и к.   Наверняка опять торчит на берегу. Вот увидишь, он не уймется, пока дело не кончится бедой.

Т ё н н е с е н.   Ба! Уж нельзя и поиграть с силами природы…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Как прекрасно, господин Берник, что вы так привязаны к своей семье.

Б е р н и к.   Что ж, семья – ядро общества. Хороший дом, верные и порядочные друзья, небольшой сплоченный круг и ни тени мятежных элементов…

Справа входит   п о в е р е н н ы й   К р а п   с письмами и газетами.

К р а п.   Зарубежная почта, господин консул, и телеграмма из Нью-Йорка.

Б е р н и к   (забирая почту). О, от владельцев «Индиан гёрл».

Р у м м е л ь.   Пришла почта? Тогда я тоже должен откланяться.

В и г е л а н н.   И я.

С а н с т а д.   Прощайте, господин консул.

Б е р н и к.   Прощайте, господа. И не забудьте – встречаемся вечером в пять.

Т р о е   м у ж ч и н.   Да, да, само собой.

Уходят направо.

Б е р н и к   (читая телеграмму). Ого! Чисто американская манера! Совершенно возмутительно!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, Карстен, что такое?

Б е р н и к.   Взгляните на это, господин Крап. Читайте!

К р а п   (читает). «Ремонт самый малый; отправляйте «Индиан гёрл» как сможет держаться на плаву; хорошее время года; при аварии выплывут на грузе». Нет, я вам доложу…

Б е р н и к.   Выплывут на грузе!! Да случись что, с таким грузом судно пойдет ко дну как камень, и эти господа отлично все понимают.

Р ё р л у н д.   Да, вот пример нравов в хваленом большом мире.

Б е р н и к.   Вы правы; стоит им почуять прибыль – всё, никакого почтения к самой человеческой жизни. (Крапу.) «Индиан гёрл» будет готова дней через четыре-пять?

К р а п.   Да, если господин Вигеланн разрешит нам временно заморозить работы на «Пальме».

Б е р н и к.   Хм. Он на это не пойдет. Так, вы тоже хотите просмотреть почту, да? Кстати, вы не видели на пристани Улафа?

К р а п.   Нет, господин консул.

Уходит в первую комнату направо.

Б е р н и к   (перечитывая телеграмму). Эти господа без сомнений и колебаний ставят на кон жизнь восемнадцати людей.

Т ё н н е с е н.   Ну, мореходы призваны покорять стихии; волнительно, должно быть, когда между тобой и бездной лишь тонкая дощечка…

Б е р н и к.   Покажите мне хоть одного нашего судовладельца, кто пошел бы на такое. Никто, совершенно никто… (Замечает Улафа.) Слава Богу, жив.

У л а ф,   с удочкой в руке, вбегает в калитку.

У л а ф   (все еще из сада). Дядя Хилмар, я был у моря и видел пароход.

Б е р н и к.   Ты опять бегал на пристань?

У л а ф.   Нет, я только на лодке покатался. Дядя Хилмар, представляешь, с корабля сошли циркачи-наездники с лошадями и зверями и пассажиров туча!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Так мы увидим цирковых наездников?! Правда?

Р ё р л у н д.   Мы? Я думаю, нет.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Естественно, не мы, но…

Д и н а.   Я бы с удовольствием посмотрела наездников.

У л а ф.   И я тоже!

Т ё н н е с е н.   Балбес ты. Нашел, на что смотреть. Дрессировка, и всё. Вот когда гаучо мчатся в пампасах на необъезженных мустангах!.. А в маленьких городках, прости Господи…

У л а ф   (теребит Марту). Тетя Марта, смотри, смотри, вон они!

Г о с п о ж а   Х о л т.   Господи, твоя воля, вон они.

Г о с п о ж а   Л ю н г е.   Скверные люди, уф-уф-уф…

Множество   п а с с а ж и р о в   и целая толпа   г о р о ж а н   поднимаются вверх по улице.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Клоуны, одно слово. Взгляните вон на ту, госпожа Холм, в сером платье и с саквояжем за спиной.

Г о с п о ж а   Х о л т.   Да, смотрите, она тащит его на рукоятке от зонтика! Наверняка это мадам директорша.

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   А вот небось и сам директор, вон, вон, с бородой. Вид как у настоящего разбойника. Хильда, не смотри на него!

Г о с п о ж а   Х о л т.   И ты не смотри, Нетта!

У л а ф.   Мама, директор с нами здоровается!

Б е р н и к.   Что за?..

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что ты говоришь, сынок?!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Бог мой, его мадам тоже здоровается!

Б е р н и к.   Нет, это слишком!

М а р т а   (невольно вскрикнув). Ах!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что случилось, Марта?

М а р т а.   Нет, ничего, мне показалось вдруг, что…

У л а ф   (от радости кричит). Глядите, глядите, ведут лошадей и зверей! А вон американцы, глядите, американцы и все матросы с «Индиан гёрл»…

Слышно «Янки Дудл» в сопровождении кларнета и барабана.

Т ё н н е с е н   (зажимает уши). Уф-уф-уф!

Р ё р л у н д.   Думаю, сударыни, нам лучше удалиться, это зрелище не для нас. Давайте вернемся к нашей работе.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Не стоит ли нам задернуть гардины?

Р ё р л у н д.   Да, я именно это имел в виду.

Дамы занимают свои места за столом, учитель закрывает дверь в сад и задергивает гардины на двери и всех окнах; зала погружается в полумрак.

У л а ф   (выглядывает наружу). Мама, а теперь директорша остановилась у колонки и умывается!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что? Посреди площади?!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   И средь бела дня!

Т ё н н е с е н.   Ну, если бы я путешествовал в пустыне и наткнулся на цистерну с водой, то тоже не стал бы церемониться… Уф, проклятый кларнет!

Р ё р л у н д.   Здесь решительно требуется вмешательство полиции!

Б е р н и к.   Да уж, хотя иностранцев нельзя судить строго, у этих людей нет тех укоренившихся представлений о благопристойности, которые удерживают нас в рамках приличий. Пусть бесчестят себя. Какое нам дело? Эти бесчинства, попирающие традиции, порядок и обычаи, по счастью, не имеют, смею сказать, ни малейшего отношения к нашему обществу… Что еще такое?

Н е з н а к о м а я   д а м а   стремительно входит в правую дверь.

Д а м ы   (в ужасе, но тихо). Циркачка! Мадам директорша!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, твоя воля!

М а р т а   (вскакивает). Ах!

Д а м а.   Здравствуй, дорогая Бетти! Добрый день, Марта! Добрый день, зять!

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (вскрикивает). Лона!

Б е р н и к   (отступая на шаг). Святый Боже!

Г о с п о ж а   Х о л т.   Господи помилуй…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Не может быть…

Т ё н н е с е н.   Уф! Уф!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Лона! Неужели?..

Л о н а.   Я ли это? Именно я, могу поклясться! Ну, бросайтесь мне на шею!!

Т ё н н е с е н.   Уф! Уф!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты приехала сюда с…

Б е р н и к.   И собираешься выступать в…

Л о н а.   Выступать? В каком смысле?

Б е р н и к.   Ну, я имел в виду… с наездниками…

М а р т а.   Ха-ха-ха! Ты рехнулся, зять? Ты думаешь, я из цирка? Я, конечно, чему только не научилась и выступала в самых дурацких ролях, но…

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Хм…

Л о н а.   …но трюков на лошади я не делала никогда.

Б е р н и к.   То есть ты не…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Спаси Господи!

Л о н а.   Мы приехали как все приличные люди – правда, вторым классом, но к этому нам не привыкать.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Мы, ты сказала?

Б е р н и к   (подходит на шаг ближе). Кто мы?

Л о н а.   Я и мальчик, разумеется.

Д а м ы   (вскрикивают). Мальчик!

Т ё н н е с е н.   Чтооо?

Р ё р л у н д.   Ну, я вам доложу…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что ты имеешь в виду, Лона?

Л о н а.   Джона, конечно же. Насколько я знаю, других детей у меня нет. То есть Юхана, как вы его называли.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Юхан!

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь   (тихо, госпоже Люнге). Пропащий брат!

Б е р н и к   (мнется). Юхан тоже здесь?

Л о н а.   Само собой. Я без него не езжу. Но что-то у вас скорбный вид. Вы сидите в темноте, шьете что-то белое… Никто из родни не умер?

Р ё р л у н д.   Сударыня, здесь комитет призрения нравственно испорченных душ.

Л о н а   (полушепотом). Что вы говорите?! Все эти красивые модные дамы, они?..

Г о с п о ж а   Р у м м е л ь.   Ну, я вам скажу!..

Л о н а.   Ой, поняла, поняла. Черт, это же госпожа Руммель. А там госпожа Холт, ого! Что-то мы все не стали моложе с последней встречи. Знаете что, люди добрые, пусть ваши нравственно испорченные греховодники подождут денек, хуже не станут. Такое радостное событие, как сегодня…

Р ё р л у н д.   Возвращение домой не всегда радость.

Л о н а.   Неужто? Так-то вы читаете вашу Библию, господин пастор?

Р ё р л у н д.   Я не пастор.

Л о н а.   Так наверняка станете им. Фу! Ваше нравственное шитье часом не испорчено? Вонь, как от савана. А я в прериях привыкла к чистому воздуху, так и знайте.

Б е р н и к   (утирает лоб). Да, тут правда душно и тошно.

Л о н а.   Погоди, погоди, ну-ка сейчас мы выберемся из этой гробницы… (Раздвигает занавески.) К его приходу здесь должен быть яркий свет! Увидите мальчика отмывшимся, во всем блеске…

Т ё н н е с е н.   Уф?

Л о н а   (открывает дверь и окна). В смысле: увидите, как только ему удастся отмыться. Он надеялся ополоснуться в гостинице, а то на пароходе изгваздался, как поросенок.

Т ё н н е с е н.   Уф!

Л о н а.   Уф? Это ведь не?.. (Показывая на Хилмара, обращается к остальным.) Он так тут и болтается? По-прежнему все «уф» да «уф»?

Т ё н н е с е н.   Я не болтаюсь, я обретаюсь здесь ввиду своей болезни.

Р ё р л у н д.   Хм, дорогие дамы, я не думаю…

Л о н а   (заметив Улафа). Бетти, это твой? Дай пять, парень! Или ты боишься своей старой страшной тетки?

Р ё р л у н д   (засовывая книгу под мышку). Сударыни, я не думаю, что сегодня нам удобно продолжать. Но мы увидимся завтра.

Л о н а   (гостьям, которые встают, собираясь уходить). Так и сделаем. Я приду вовремя.

Р ё р л у н д.   Вы? Прошу прощения, сударыня, что вы собираетесь делать в нашем комитете?

Л о н а.   Проветрить его, господин пастор.

Действие второе

Зала в доме консула Берника.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   в одиночестве работает над своим шитьем. Чуть погодя справа входит   к о н с у л   Б е р н и к   в шляпе и перчатках, с тростью в руке.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен, ты уже вернулся?

Б е р н и к.   Да, у меня здесь встреча назначена.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Юхан наверняка снова сегодня придет.

Б е р н и к.   Я жду одного человека. (Снимает шляпу.) А куда подевались нынче все дамы?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Госпожа Руммель с Хильдой заняты.

Б е р н и к.   Неужели? Прислали сказать, что не смогут?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, у них слишком много дел по дому.

Б е р н и к.   Понятно. Остальные тоже, конечно, не придут?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, они сегодня тоже не смогли.

Б е р н и к.   Так я и думал. А где Улаф?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Я разрешила ему прогуляться с Диной.

Б е р н и к.   Эта Дина – вертихвостка безмозглая. Вчера прямо с места в карьер взялась любезничать с Юханом…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен, дорогой, но Дина ведь не знает, что…

Б е р н и к.   А Юхан? Мог бы проявить хоть немного такта и не выказывать ей столько внимания. Я видел, какими глазами таращился на них Вигеланн.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (с шитьем на коленях). Карстен, ты можешь понять, что им тут нужно?

Б е р н и к.   Хм… У него там ферма, но дела идут не очень. Вчера она упирала на то, что им приходится ездить вторым классом…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, похоже, что так, к сожалению. Но как она посмела приехать? Она! Так страшно оскорбила тебя, а теперь…

Б е р н и к.   Брось, забудь ты эти старые истории.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да как? Я сегодня только о том и думаю. Он же мне брат… я тревожусь… не о нем, а что его приезд поставит тебя в неловкое положение. Карстен, я смертельно боюсь, что…

Б е р н и к.   Боишься чего?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   А его не посадят за те деньги, что пропали тогда у твоей матери?

Б е р н и к.   Ну что за чепуха! Кто может доказать, что деньги тогда пропали?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, об этом весь город знает, к несчастью. Ты сам говорил…

Б е р н и к.   Я ничего не говорил. Город ничего о той истории не знает, это были пустые слухи и ничего больше.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Карстен, сколько же в тебе благородства!

Б е р н и к.   Выкинь из головы эти бредни, я сказал. Ты не понимаешь, что мучаешь меня, копаясь во всем этом? (Мечется по комнате, потом швыряет свою трость.) И вот ведь принесла их нелегкая именно сейчас, когда мне так важно ничем не омраченное, ровное и доброе отношение ко мне города и прессы. А теперь газеты по всей округе начнут смаковать подробности. Как я их ни встреть, хоть тепло, хоть холодно, все истолкуют против меня. Примутся копаться в прошлом… ровно как ты. В таком обществе, как наше… (Швыряет перчатки на стол.) И ни одного человека рядом, с кем я мог бы поговорить, на кого опереться…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Совсем ни одного, Карстен?

Б е р н и к.   Ни одного. А кто? И почему все это на мою голову ровно сейчас?! Не сомневаюсь, они мечтают устроить скандал, хоть так, хоть эдак, – она особенно. Вот ведь наказанье, быть в родстве с такими людишками!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Я ничего не могу поделать с тем…

Б е р н и к.   С чем ты ничего не можешь поделать? С родством между вами? Что верно, то верно!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Я их не зазывала вернуться домой.

Б е р н и к.   Ну наконец, завела свою шарманку! Я их не зазывала, приглашения не посылала, за волосы сюда не тащила… уже оскомину набило.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (разражается рыданиями). Какой ты к тому же недобрый…

Б е р н и к.   Вот это правда. А ты еще порыдай, порыдай, а то городу пока мало, о чем посудачить, надо больше. Бетти, довольно глупить. И пересядь на террасу, сюда могут войти. Или народу обязательно видеть госпожу Берник с заплаканными глазами? То-то будет славно, когда разойдется об этом слух… Вроде шум в прихожей? (В дверь стучат.) Войдите!

Госпожа Берник уходит со своим шитьем на террасу. Справа входит корабельный мастер   А у н е.

А у н е.   Здравствуйте, господин консул.

Б е р н и к.   Здравствуйте. Вы, верно, догадываетесь, чего я от вас хочу?

А у н е.   Поверенный говорил мне, что вы вроде бы недовольны тем…

Б е р н и к.   Я недоволен всей работой верфи, Ауне. Вы не справляетесь с аварийными судами. «Пальма» должна быть на ходу давным-давно. Господин Вигеланн каждый день вынимает из меня душу, с ним трудно иметь дело как с совладельцем корабля.

А у н е.    «Пальма» может выйти в море послезавтра.

Б е р н и к.   Наконец-то. А этот американец, «Индиан гёрл», стоит у нас уже пять недель…

А у н е.   Американец? Я понял так, что сперва надо приналечь на вашу «Пальму».

Б е р н и к.   Я не давал вам оснований думать так. Американца тоже надо было привести в порядок как можно быстрее, но вы этого не делаете.

А у н е.   Там беда, господин консул, днище все прогнило. Чем больше латаем, тем хуже, расползается все.

Б е р н и к.   Беда совершенно в другом. Господин Крап объяснил мне правду. Вы не умеете работать с новыми машинами, которые я закупил, – вернее, не желаете работать с ними.

А у н е.   Господин консул, мне уже за пятьдесят, и как меня сызмальства выучили, так я и работаю…

Б е р н и к.   Сегодня так уже не работают. И не думайте, Ауне, что меня гложет алчность. К счастью, мне не приходится думать только о наживе, я хочу служить обществу, в котором живу, и фирме, которую возглавляю. Только я могу внедрить здесь прогресс, иначе он не придет сюда никогда.

А у н е.   Я тоже за прогресс, господин консул.

Б е р н и к.   Да, но вам нужен прогресс не для всех, а только для одного сословия, для рабочих. Я знаком с вашей агитацией. Вы произносите речи, подстрекаете народ, но вот появляется настоящая техническая новинка, бери и пользуйся, ан нет, тут вы в кусты, вы боитесь.

А у н е.   Я и правда боюсь, господин консул, и не за себя только, но за многих, у кого машины отнимают кусок хлеба. Вот вы, господин консул, призываете служить обществу, а я думаю, что ведь и у общества должны быть обязательства перед людьми. Как смеют наука и капитал запускать в работу новые изобретения раньше, чем выучат людей управляться с ними?

Б е р н и к.   Ауне, вы слишком много читаете и думаете, это вам не на пользу, и только подогревает в вас недовольство вашим положением.

А у н е.   Дело не в том, господин консул. Не могу я видеть, как увольняют одного отличного работника за другим, и они остаются без куска хлеба из-за этих машин.

Б е р н и к.   Хм, когда изобрели печатный станок, многие переписчики остались без куска хлеба.

А у н е.   Господин консул, служи вы в то время переписчиком, небось тоже бы станки невзлюбили.

Б е р н и к.   Я позвал вас не для диспутов, а чтобы сказать – аварийный американец «Индиан гёрл» должен послезавтра выйти в море.

А у н е.   Но господин консул…

Б е р н и к.   Слышите – послезавтра! Одновременно с нашим судном и ни часом позже. У меня есть серьезные основания подгонять вас с этим делом. Вы читали утреннюю газету? Так вы знаете, что американцы снова устроили дебош. Этот сброд будоражит весь город. Ночи не проходит без драки в гостинице или на улицах. О прочих мерзостях я и не говорю.

А у н е.   Да, дрянь людишки.

Б е р н и к.   А с кого спрашивают? Кто во всем виноват? Я, конечно! Да, да, все шишки валятся на меня. Газеты прозрачно намекают, что мы всерьез ремонтируем только «Пальму». На мне лежит обязанность служить городу примером, а я буду сам подставлять себя под эдакие нападки?! Нет, не потерплю. Не желаю, чтобы мое имя пятнали.

А у н е.   Господин консул, вашей безупречной репутации ничего не сделается и от более серьезных обвинений.

Б е р н и к.   Мне сейчас нужно все уважение и восхищение, какое я заслужил у сограждан. Как вы наверняка слышали, у меня в руках огромный проект, но если злопыхателям удастся поколебать безграничное доверие горожан к моей персоне, то мне это грозит огромными сложностями и потерями. Я обязан любой ценой обезоружить злобных газетных проныр, поэтому вам я ставлю срок – послезавтра.

А у н е.   Господин консул, тогда уж ставьте мне срок сегодня к вечеру.

Б е р н и к.   Вы хотите сказать, я требую невозможного?

А у н е.   Да. С теми людьми, что у нас сейчас есть…

Б е р н и к.   Понятно, понятно. Видимо, придется поискать на стороне.

А у н е.   Вы вправду хотите уволить еще кого-то из старых рабочих?

Б е р н и к.   Нет, об этом я не думал.

А у н е.   Потому как я уверен, если вы так сделаете, начнется ропот и в городе, и в газетах.

Б е р н и к.   Не исключено, поэтому мы не станем так делать. Но если «Индиан гёрл» не получит послезавтра визы о готовности, я рассчитаю вас.

А у н е   (вздрогнув). Меня?! (Смеется.) Вы шутите, господин консул, да?

Б е р н и к.   Вам не стоит уповать на это.

А у н е.   Вы пойдете на то, чтобы уволить меня? Мой дед и отец прослужили на верфях всю жизнь, и сам я…

Б е р н и к.   Но кто вынуждает меня к этому?

А у н е.   Господин консул, вы требуете невозможного.

Б е р н и к.   Было бы желание, и все окажется возможным. «Да» или «нет»? Отвечайте ясно, иначе я рассчитаю вас немедленно.

А у н е   (на шаг подступает к консулу). Господин консул, вы ведь понимаете, чтó на самом деле означает увольнение для пожилого рабочего? Пусть поищет себе другое место, скажете вы. Поискать-то он поищет, а вот найдет ли… Вы бы зашли как-нибудь в дом такого уволенного рабочего в тот вечер, когда он возвращается домой и ставит ящик с инструментами у двери.

Б е р н и к.   Вы думаете, я увольняю вас с легким сердцем? Разве я не был всегда вполне приличным хозяином?

А у н е.   Тем хуже, господин консул. Именно поэтому мои домашние никогда не обвинят вас. Мне они ничего не скажут, не посмеют, но будут коситься исподтишка и думать: наверно, заслужил. Поймите, вот этого… этого я не вынесу. Я, конечно, простой человек, но привык быть первым среди своих. Мой скромный дом тоже малое общество, господин консул. Я поддерживал его на плаву, я был опорой этого малого общества, потому что моя жена верила в меня и мои дети верили в меня. А теперь все рухнет.

Б е р н и к.   Что ж, коли иначе не получается, пусть рухнет меньшее во спасение большего. Видит Бог, частным жертвуют во имя общего. Я не могу сказать вам ничего другого, так устроен мир. Вдобавок вы строптивы, Ауне! Вы встали против меня не от безысходности, а от нежелания признать, что сегодня у машин преимущество перед ручным трудом.

А у н е.   А вы так твердо стоите на своем, господин консул, потому как рассчитываете моим увольнением заткнуть прессе рот?

Б е р н и к.   А хоть бы и так. Вы же знаете, чтó лежит на весах – или пресса бросится меня душить, или она благосклонно поддержит меня и тот огромный проект, который я сейчас затеваю ради всеобщего блага. Есть ли у меня выбор? Вопрос, по сути, стоит так – удержать на плаву, как вы выражаетесь, ваш дом или пустить ко дну сотни новых домов, которые не поднимутся, не зажгут очага, если я не сумею провести в жизнь то, над чем сейчас работаю. Вот почему я поставил вас перед выбором.

А у н е.   Раз вопрос стоит так, то и сказать нечего.

Б е р н и к.   Хм… дорогой мой Ауне, мне самому жаль, что мы должны расстаться.

А у н е.   Мы не расстанемся, господин консул.

Б е р н и к.   Как так?

А у н е.   У простого человека тоже есть свои ценности.

Б е р н и к.   Так, так. И вы рискнете поручиться, что… Да?

А у н е.    «Индиан гёрл» получит послезавтра визы о готовности.

Откланивается и уходит направо.

Б е р н и к.   Та-ак, одного упрямца я прогнул. Это хороший знак.

Х и л м а р   Т ё н н е с е н   с сигарой во рту входит в садовую калитку.

Т ё н н е с е н   (с террасы). Добрый день, Бетти! Добрый день, Берник!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Добрый день.

Т ё н н е с е н.   Ты плакала, я вижу. Значит, уже все знаешь, да?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что знаю?

Т ё н н е с е н.   Что скандал в разгаре. Уф-ф!

Б е р н и к.   Какой скандал?

Т ё н н е с е н   (заходит в комнату). Эти двое, американская парочка, ходят по улицам в обществе Дины Дорф.

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (входит следом). Нет, Хилмар, этого не может быть!

Т ё н н е с е н.   К несчастью, это истинная правда. А Лона до того бестактна, что еще и окликнула меня: разумеется, я сделал вид, что не услышал.

Б е р н и к.   Вряд ли прогулка осталась незамеченной.

Т ё н н е с е н.   Не осталась, скажу тебе. Люди на улице останавливались и глазели на них. Скандал полыхнул по городу, как пожар в прериях. Во всех домах стояли у окон и ждали, когда демонстрация пройдет мимо них, голова к голове за каждой занавеской, уф-уф-уф… Бетти, прости, что я говорю «уф», это от нервов. Если так пойдет дальше, придется мне подумать о долгом путешествии.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Надо было тебе заговорить с ним, объяснить…

Т ё н н е с е н.   Посреди улицы? Благодарю покорно… И как этот человек вообще посмел явиться сюда? Ладно, посмотрим, не остановит ли его пресса. Бетти, прости, но…

Б е р н и к.   Ты сказал – пресса? Ты слышал какие-то разговоры?

Т ё н н е с е н.   Да кругом! Вчера, уйдя от вас, я ввиду своего недуга совершил променад в клуб. По тишине при моем появлении я сразу понял, что разговор шел об американцах. А потом этот наглец редактор Хаммер подошел и во всеуслышание поздравил меня с возвращением моего богатого кузена.

Б е р н и к.   Богатого?

Т ё н н е с е н.   Да, так он выразился. Я, понятно, смерил его подобающим взглядом и растолковал ему, что мне ничего не известно о богатстве Юхана Тённесена. «Надо же, – ответил он, – как странно. В Америке капиталы быстро прирастают, а ваш кузен уехал не с пустыми руками».

Б е р н и к.   Так, будь любезен…

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (встревоженно). Видишь, Карстен…

Т ё н н е с е н.   Да уж. Лично я глаз ночью не сомкнул, из-за этого типа. А сам он как ни в чем не бывало разгуливает себе по улицам. Вот скажите, почему он там не сгинул?! Это ж уму непостижимо, до чего некоторые люди живучи.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Господи, Хилмар, что ты говоришь?

Т ё н н е с е н.   Ничего я не говорю. Но он прямо в рубашке родился: крушения поездов, нападения калифорнийского гризли, да хоть черноногих – все мимо него, его даже не скальпировали… Уф-уф-уф, вот и они.

Б е р н и к   (глядя на улицу). И Улаф с ними!

Т ё н н е с е н.   Еще бы! Им надо напомнить каждому, что они в родстве с лучшим семейством города. Вон, полюбуйтесь, вся аптека высыпала на улицу, глазеют, бездельники, примечают. Нет, с моими нервами это слишком! Вот как прикажете в таких обстоятельствах высоко нести идеал как знамя…

Б е р н и к.   Они идут сюда. Бетти, послушай, я хочу, чтобы ты была с ними предельно дружелюбна, это строгий наказ.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты разрешаешь, Карстен?

Б е р н и к.   Да, само собой. И тебя это касается, Хилмар. Они, будем надеяться, пробудут здесь недолго. И когда мы с ними наедине… никаких намеков, мы ничем не должны их задеть или обидеть.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ах, Карстен, сколько в тебе благородства!

Б е р н и к.   Ладно, ладно, оставим это.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Нет, позволь мне поблагодарить тебя. И прости мою запальчивость. У тебя были все основания…

Б е р н и к.   Оставь! Оставим это, я сказал!

Т ё н н е с е н.   Уф!

Ю х а н   Т ё н н е с е н   с   Д и н о й,   а следом   Л о н а   с   У л а ф о м   проходят через сад.

Л о н а.   Ну, здравствуйте, люди добрые.

Ю х а н.   Карстен, мы прошлись по старым местам.

Б е р н и к.   Да, я слышал. Многое изменилось, правда?

Л о н а.   И в основном все благодаря консулу Бернику. Мы были в парке, который ты подарил городу.

Б е р н и к.   И в парке тоже?

Л о н а.    «Дар Карстена Берника» написано над входом. Похоже, ты печешься в этом городе обо всем.

Ю х а н.   И корабли у тебя хоть куда. Я встретил капитана «Пальмы», моего школьного товарища…

Л о н а.   Да, школу новую тоже ты построил. И газопровод, и водопровод, все твоими трудами, как говорят.

Б е р н и к.   Человек должен заботиться о благе общества, в котором живет.

Л о н а.   Это прекрасно, зять. И радостно видеть, как ценят тебя в городе. Я не тщеславна, но не могла удержаться – с кем ни заговорю, всем напоминала, что мы с тобой родня.

Т ё н н е с е н.   Уф!

Л о н а.   Ты мне «уф» сказал?

Т ё н н е с е н.   Нет, я сказал «хм».

Л о н а.   Это можно тебе позволить, бедолаге. Что-то вы сегодня в одиночестве?

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, сегодня мы одни.

Л о н а.   Понятно. Мы встретили на рынке парочку ваших нравственно испорченных. Они как нас увидели, сразу напустили на себя страшно занятой вид. Но мы не успели толком поговорить с вами вчера, здесь были трое этих энтузиастов, да еще пастор…

Т ё н н е с е н.   Учитель.

Л о н а.   Я называю его пастором. Но что вы скажете о моей пятнадцатилетней работе? Видите, он стал совсем большим мальчиком. Кто теперь узнает в нем шального дурня, сбежавшего из дома?

Т ё н н е с е н.   Хм!

Ю х а н.   Лона, не хвались…

Л о н а.   Нет, тут есть чем гордиться! Господи, других побед у меня в жизни нет, но эта дает мне право топтать землю дальше. Знаешь, Юхан, когда я вспоминаю, как мы начинали там с нуля, не имея ничего, кроме четырех кулаков…

Т ё н н е с е н.   Рук.

Л о н а.   Я сказала кулаки, потому что они были заскорузлые…

Т ё н н е с е н.   Уф-уф-уф!

Л о н а.   …и пустые.

Т ё н н е с е н.   Пустые? Ну, однако, я вам скажу!

Л о н а.   Что ты собрался сказать?

Б е р н и к.   Хм, хм.

Т ё н н е с е н.   Я вам так прямо и скажу – уф! (Уходит на террасу.)

Л о н а.   Что с ним такое?

Б е р н и к.   Не обращай внимания, он нервный в последнее время. А ты не хочешь посмотреть сад? Ты там еще не была, а у меня как раз час свободного времени.

Л о н а.   Я с радостью. Вы не поверите, но в мыслях я часто гуляла по вашему саду.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Его тоже не узнать, сейчас увидишь.

Консул с женой и Лоной спускается в сад, и на протяжении следующей сцены зрители иногда мельком видят их.

У л а ф   (в дверях на террасу). Дядя Хилмар, знаешь, что сказал дядя Юхан? Он спросил, хочу ли я поехать с ним в Америку!

Т ё н н е с е н.   Ты? Бездельник и балбес, пристегнутый к мамкиной юбке?

У л а ф.   Да, но теперь все, хватит. Вот еще увидишь, каким я вырасту…

Т ё н н е с е н.   Ой, пустые слова. В тебе нет настоящей крепости духа и воли, без которой…

Оба выходят в сад.

Ю х а н   (Дине, которая сняла шляпку и, стоя в дверях комнаты направо, отряхивает пыль с платья). Вы раскраснелись, пока мы гуляли.

Д и н а.   Да, чудесная прогулка. Я никогда не гуляла так чудесно.

Ю х а н.   Вы, похоже, нечасто выбираетесь прогуляться с утра пораньше?

Д и н а.   Нет, я гуляю, но только с Улафом.

Ю х а н.   Вот как. Может, вам больше хочется спуститься в сад, чем быть здесь?

Д и н а.   Нет, мне больше хочется остаться здесь.

Ю х а н.   Мне тоже. И уговор – мы каждое утро ходим вместе на прогулку.

Д и н а.   Нет, господин Тённесен, вам не стоит этого делать.

Ю х а н.   Чего мне не стоит делать? Вы же обещали?

Д и н а.   Да, но теперь, подумав… Вам не стоит показываться на людях со мной.

Ю х а н.   Почему?

Д и н а.   Вы приезжий, вы не поймете… ну да я вам объясню.

Ю х а н.   Сейчас?

Д и н а.   Нет. Все-таки не хочу говорить об этом.

Ю х а н.   Что вы, со мной вы можете говорить о чем угодно.

Д и н а.   Тогда… Должна сказать вам, что я не такая, как остальные девушки, я… со мной не все просто. Поэтому вам не следует гулять со мной.

Ю х а н.   Ничего я из этого не понял. Вы сделали что-то скверное?

Д и н а.   Нет. Я – нет, но… Знаете, довольно об этом. Вам и без меня все доложат.

Ю х а н.   Хм.

Д и н а.   Я очень хотела спросить вас о другом.

Ю х а н.   О чем же?

Д и н а.   В Америке ведь очень легко выбиться в люди?

Ю х а н.   Нет, это не всегда легко, обычно на первых порах приходится много и тяжело работать.

Д и н а.   Да я бы с радостью…

Ю х а н.   Вы?

Д и н а.   Работать я умею. И сама сильная, нехворая, а тетя Марта многому меня научила…

Ю х а н.   Так какого черта?! Поехали с нами!

Д и н а.   Вы все шутите. И Улафа тоже звали ехать. Но я вот что хотела спросить – люди там, у вас, они… очень большие моралисты?

Ю х а н.   Моралисты?

Д и н а.   Я имела в виду, они… такие же всегда правильные и благопристойные, как здесь?

Ю х а н.   Во всяком случае, люди там не такие плохие, как думают здесь. Вам не стоит об этом тревожиться.

Д и н а.   Я тревожусь не о том. По мне, лишь бы они не были эдакая ходячая мораль и сама благопристойность, как здесь.

Ю х а н.   Не были? А какими они должны быть?

Д и н а.   Я хочу, чтобы они были… настоящие, живые.

Ю х а н.   Да, да! Это как раз про них, по-моему.

Д и н а.   Тогда хорошо бы мне уехать туда.

Ю х а н.   Конечно же, хорошо! Потому вам и надо ехать с нами.

Д и н а.   Нет, я не хочу ехать с вами, я хочу одна. О, я сумею пробиться, из меня выйдет толк…

Б е р н и к   (стоя внизу террасы с обеими своими спутницами). Не ходи, я сам принесу, дорогая. Так и простудиться недолго. (Заходит в залу, ищет шаль жены.)

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (из сада). Юхан, и ты спускайся. Мы идем в грот.

Б е р н и к.   Нет, Юхан останется. Дина – возьми шаль моей жены и ступай с ними. Дорогая Бетти, Юхан побудет со мной. Мне надо расспросить его о житье-бытье.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, да, но догоняйте потом. Ты знаешь, где нас найти.

Госпожа Берник, Лона и Дина уходят через сад налево.

Б е р н и к   (провожает их взглядом, потом идет и запирает первую левую дверь, а потом подходит к Юхану, хватает его руки, трясет их и жмет). Юхан, пока мы одни – позволь мне поблагодарить тебя.

Ю х а н.   Ну что ты!

Б е р н и к.   Своим домом, и своим семейным очагом, и счастливой семейной жизнью, и положением в обществе – всем я обязан тебе!

Ю х а н.   Карстен, дорогой, я рад, что из той дурацкой истории вышло что-то путное.

Б е р н и к   (снова трясет его руки). Спасибо, спасибо тебе! Из десяти тысяч ни один не пошел бы на то, что ты для меня сделал.

Ю х а н.   Скажешь тоже… Мы были тогда молоды, беспечны. Один из нас должен был взять вину на себя…

Б е р н и к.   Проще всего это было бы сделать виновному.

Ю х а н.   Стоп, стоп! В ту секунду проще оказалось невиновному. Я был свободен как ветер, родители умерли. Сбежать от нудной каторги в конторе было сущее счастье. А у тебя и старушка-мать жива, и с Бетти ты тайно обручился уже, она была от тебя без ума. Что стало бы с ней, узнай она…

Б е р н и к.   Правда, все правда, но…

Ю х а н.   И разве не ради Бетти ты решил порвать тайную связь с мадам Дорф? Ты же отправился к ней в тот вечер аккурат затем, чтобы порвать…

Б е р н и к.   Да… Злополучный вечер… Пропойца этот вдруг заявляется домой… Конечно, я ради Бетти, но все равно, Юхан, – ты так благородно принял удар на себя и уехал…

Ю х а н.   Не угрызайся, Карстен. Мы ведь договорились сделать так. Тебя надо было спасать, я был твоим другом. И как же я гордился дружбой с тобой! Я тут совсем зачах, ощущал себя жалким провинциалом, и вдруг возвращаешься из-за границы ты, весь такой передовой, отменно элегантный, побывавший в Лондоне и в Париже, и выбираешь в наперсники меня! А я еще и на четыре года моложе тебя был… Это теперь я понимаю, что ты вострил лыжи к Бетти, но тогда… Как я гордился! А кто бы не гордился? И кто бы не согласился пойти на жертву ради тебя? Да и требовалось от меня немного – сбежать в большой мир, дав городу месячишко посудачить на мой счет.

Б е р н и к.   Хм… Карстен, дорогой, должен сказать, город не забыл ту историю до сих пор.

Ю х а н.   Не забыл? Ну, я-то сижу у себя в Америке, мне там на ферме до этого дела нет.

Б е р н и к.   Так ты поедешь назад?

Ю х а н.   Само собой.

Б е р н и к.   Но не сразу, я надеюсь?

Ю х а н.   Как только смогу. Я приехал сюда, единственно чтобы составить компанию Лоне.

Б е р н и к.   В каком смысле?

Ю х а н.   Видишь ли, Лона уже немолода, и в последнее время ею овладела мучительная тоска по родным местам, хоть она никогда в этом не признаётся (улыбаясь), потому что боится бросить без присмотра меня, бесшабашного ветреника, ведь если я в девятнадцать лет умудрился…

Б е р н и к.   То?..

Ю х а н.   Прости, Карстен, должен сделать тебе постыдное признание.

Б е р н и к.   Ты ведь не рассказал ей правду?

Ю х а н.   Рассказал. Это я плохо сделал, но иначе не мог. Ты не представляешь, кем стала для меня Лона. Ты ее всегда недолюбливал, но для меня она была как мать. В первые годы, когда нам приходилось совсем тяжко, – кем только она не работала! Потом я долго болел, лежал, ничего не зарабатывал, но и помешать ей не мог, так она придумала петь куплеты по кафе… читала лекции на потеху публике… даже написала книгу, над которой потом плакала и смеялась, – она не жалела себя, лишь бы я не помер. Каково мне было после этого всю зиму смотреть, как она сохнет от тоски? Я не выдержал, Карстен, и сказал ей – поезжай, Лона, и не бойся за меня, я не такой бесшабашный ветреник, как ты думаешь, – и рассказал ей все.

Б е р н и к.   И как она это приняла?

Ю х а н.   Ответила, разумно и справедливо, что если я не знаю за собой вины, то и помех для моей поездки сюда нет. Но будь спокоен. Лона ничего не скажет, а я сумею удержать язык за зубами и на сей раз.

Б е р н и к.   Да, я тебе верю.

Ю х а н.   Вот тебе моя рука. И хватит уже говорить о той истории; тем более мы с тех пор подобных глупостей не повторяли, верно? Я хочу насладиться днями здесь. Как мы чудесно прогулялись утром! Кто бы мог подумать, что эта кроха, которая играла ангелочков в театре… Но скажи мне, как сложилось все дальше у ее родителей?

Б е р н и к.   Дорогой, я все написал тебе вдогонку, больше мне добавить нечего. Ты ведь получил от меня два письма?

Ю х а н.   Да, да, получил, они оба у меня. Так этот пьянчуга сбежал от нее?

Б е р н и к.   А позже окончательно спился.

Ю х а н.   Она ведь тоже вскоре умерла? Ты помогал ей тайком, насколько мог?

Б е р н и к.   Она была гордая, молчала и помощи не принимала.

Ю х а н.   Во всяком случае, ты правильно сделал, что взял Дину в дом.

Б е р н и к.   Да, конечно. Кстати, это Марта устроила.

Ю х а н.   Марта? Ну да, правда, Марта – как она поживает?

Б е р н и к.   Она… когда она не занята школой, то опекает своих увечных.

Ю х а н.   Значит, Марта взяла ее под крыло.

Б е р н и к.   Да, ты ведь знаешь, у Марты страсть всех просвещать да воспитывать. Она за тем и в школу пошла работать. Тоже была глупость огромная.

Ю х а н.   Марта выглядела вчера очень усталой. Боюсь, все это ей не по здоровью.

Б е р н и к.   Как раз здоровья ей хватит, чтобы вечно заниматься всем этим, но меня она ставит в неловкое положение. Выглядит так, будто я, родной брат, не хочу ее содержать.

Ю х а н.   Содержать? Я думал, у нее достаточно собственных средств…

Б е р н и к.   Ни гроша. Ты, верно, помнишь, что к твоему отъезду дела у матери шли уже совсем скверно. Какое-то время она еще удерживала фирму на плаву с моей помощью, но не мог же я вечно просто ссужать ее деньгами. Я стал компаньоном, но толку все равно было мало. В конце концов мне пришлось выкупить фирму, мы с матерью стали рассчитываться, и тут оказалось, что ей не причитается больше ничего. А вслед за тем она умерла, и Марта осталась ни с чем.

Ю х а н.   Бедная Марта!

Б е р н и к.   Бедная? Почему? Ты ведь не думаешь, что я позволю ей терпеть в чем-то нужду. Нет, я дерзну назвать себя хорошим братом. Разумеется, она живет с нами, питается, а на свое учительское жалованье может одеваться – что еще надо одинокой женщине?

Ю х а н.   Мы в Америке не так рассуждаем.

Б е р н и к.   Еще бы, в Америке уже всех разагитировали. Но в нашем маленьком мире, пока не тронутом, слава Богу, нравственной порчей, женщины довольствуются достойной, но скромной ролью. Тем более, что Марта сама виновата – давно могла обзавестись кормильцем, стоило ей захотеть.

Ю х а н.   Ты имеешь в виду, она могла бы выйти замуж?

Б е р н и к.   Да, могла бы составить выгодную партию, у нее было несколько удачных предложений, как ни странно: бесприданница, уже не молодая, заурядная.

Ю х а н.   Заурядная?

Б е р н и к.   Нет, я не ставлю ей это в упрек. И не желаю иной доли. Сам понимаешь, в большом доме, как наш, всегда хорошо иметь на подхвате такого простого скромного человека.

Ю х а н.   Но она сама?..

Б е р н и к.   Она? А что с ней? У нее, естественно, много интересов, у нее есть я, и Бетти, и Улаф. Люди не должны думать только о себе, особенно женщины. Каждый на своем месте служит опорой обществу, кто большому, кто малому, печется о его благе. Я, по крайней мере, живу так. (Кивает в сторону поверенного Крапа, входящего справа.) Вот тебе живое доказательство. Ты думаешь, я занят своими делами? Ни боже мой. (Скороговоркой Крапу.) Ну что?

К р а п   (тихо, показывая стопку бумаг). Все купчие в порядке.

Б е р н и к.   Отлично! Прекрасно! Шурин, прости, меня зовут дела. (Тихо, пожимая ему руку.) Спасибо, Юхан, спасибо. И если я чем-то могу быть тебе полезен, ты только скажи… сам понимаешь. Господин Крап, идите сюда.

Уходят в кабинет консула.

Ю х а н   (некоторое время смотрит Бернику вслед). Хм…

Собирается спуститься в сад, но в это время справа входит   М а р т а   с маленькой корзинкой на руке.

Ю х а н.   О, Марта!

М а р т а.   Ой, Юхан, это ты?

Ю х а н.   В такую рань ты уже в делах?

М а р т а.   Да. Погоди, сейчас все придут. (Собирается уйти в дверь налево.)

Ю х а н.   Послушай, Марта, ты всегда так спешишь?

М а р т а.   Я?

Ю х а н.   Вчера ты молчала, и я даже словом с тобой не перемолвился, а сегодня…

М а р т а.   Да, но…

Ю х а н.   Раньше мы вечно были вместе, товарищи по играм с самого детства.

М а р т а.   Ах, Юхан, когда это было?

Ю х а н.   Да ровно пятнадцать лет назад, не больше и не меньше. Господи! На твой взгляд, я так сильно изменился, да?

М а р т а.   Ты? Да, и ты тоже, еще бы…

Ю х а н.   Ты что имеешь в виду?

М а р т а.   Нет, ничего.

Ю х а н.   Ты как будто бы не очень мне рада.

М а р т а.   Я очень долго ждала, Юхан, слишком долго.

Ю х а н.   Ждала? Ждала, что я приеду?

М а р т а.   Да.

Ю х а н.   А для чего мне было приезжать, по-твоему?

М а р т а.   Чтобы искупить свое преступление.

Ю х а н.   Мое?

М а р т а.   Ты забыл, что по твоей вине женщина умерла в нищете и позоре? Забыл, какое горькое детство досталось из-за тебя ребенку?

Ю х а н.   И это я должен выслушивать от тебя? Марта, неужели твой брат не…

М а р т а.   Что?

Ю х а н.   Неужели он не… так, ладно… неужели он не нашел для меня никакого оправдания?

М а р т а.   Ах, Юхан, ты же знаешь, как строг Карстен по части морали.

Ю х а н.   Угу… понятно, понятно, узнаю строгую мораль моего старинного дружка Карстена. Вот ведь!.. Н-да… Ну и ну… Я только что говорил с ним. По-моему, он очень изменился.

М а р т а.   Как ты можешь такое говорить? Карстен всегда был превосходным человеком.

Ю х а н.   Я ничего такого не имел в виду, но не будем об этом, ладно. Теперь понятно, в каком свете ты меня видела. И ждала возвращения блудного сына, конечно же.

М а р т а.   Послушай, Юхан, давай объясню, в каком свете я видела тебя. (Показывает в сторону сада.) Видишь девушку, которая играет с Улафом? Это Дина. А помнишь сбивчивое письмо, которое ты написал мне, уезжая? Что я должна в тебя верить. И я верила в тебя. То ужасное, о чем пошли слухи после твоего бегства, ты наверняка совершил в помрачении, не думая…

Ю х а н.   Что ты имеешь в виду?

М а р т а.   Не надо, ты прекрасно меня понимаешь. Ни слова больше об этом. Итак, ты уезжаешь, чтобы начать все сначала, с чистого листа. А я остаюсь здесь твоей наместницей, Юхан. Все обязательства, которых ты не помнил или, во всяком случае, не исполнял, я, твоя подруга детства, взяла на себя. Говорю это только с одной целью – чтобы ты не корил себя еще и за неисполненные долги. Я заменила мать пострадавшему ребенку, старалась воспитать ее как можно лучше…

Ю х а н.   И положила на это свою жизнь…

М а р т а.   Не напрасно. Но ты приехал слишком поздно.

Ю х а н.   Марта, если бы я мог рассказать тебе!.. Но позволь мне хотя бы поблагодарить тебя за верность и дружбу.

М а р т а   (с невеселой улыбкой). Хм. Вот мы и объяснились, Юхан. Тише, кто-то идет. Прощай, я не могу…

Уходит в заднюю левую дверь. С террасы входят   Л о н а   и   г о с п о ж а   Б е р н и к.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Боже мой, Лона, что у тебя за идеи!

Л о н а.   Оставь меня, я сказала. Я хочу и должна с ним поговорить.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Ты хочешь нас оскандалить? Ах, Юхан, ты еще здесь?

Л о н а.   Марш, марш на улицу, мальчик, не кисни в затхлой комнате. Ступай в сад и поговори с Диной.

Ю х а н.   Да, я сам об этом думал.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Но…

Л о н а.   Послушай, Юхан, а ты хорошо присмотрелся к Дине?

Ю х а н.   По-моему, да.

Л о н а.   Рассмотрел? А глаз на нее положил? Парень, она создана для тебя!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Лона!

Ю х а н.   Для меня?

Л о н а.   Чтобы ты на нее любовался, хотела я сказать. Иди уже!

Ю х а н.   Иду, иду. С радостью. (Спускается в сад.)

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Лона, ты меня убиваешь своими речами. Ты же это не всерьез?

Л о н а.   Клянусь тебе, всерьез. Она живая, здоровая, настоящая, вот такая жена и нужна Юхану за океаном. Это вам не старая сводная сестра.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Сама подумай – Дина! Дина Дорф!

Л о н а.   Я думаю прежде всего о счастье мальчика. Он не по этой части, в барышнях и девчонках никогда разбираться не умел, так что тут я должна помочь.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Это Юхан-то? Извини, но у нас есть прискорбные доказательства, что…

Л о н а.   Да пропади она пропадом, та дурацкая история! Куда Берник задевался? Я хочу с ним поговорить.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Лона, не смей этого делать, я сказала!

Л о н а.   А я сделаю. Если она глянулась мальчику, а он ей, то они должны соединиться. Берник умный, он наверняка найдет выход.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Думаешь, у нас потерпят такое попрание приличий? Здесь не Америка!

Л о н а.   Пустые слова, Бетти.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Чтобы такой человек, как Карстен, с его несгибамой твердостью в вопросах морали…

Л о н а.   Чертовски несгибаемой, ага…

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что ты посмела сказать?

Л о н а.   Я посмела сказать, что вряд ли Берник по части морали крепче всех прочих мужиков.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Как же ты его ненавидишь! Но зачем ты вернулась, если так и не смогла забыть, что… У меня в голове не укладывается, что сперва ты его унизила, оскорбила, а теперь как ни в чем не бывало явилась ему на глаза.

Л о н а.   Да, Бетти, в тот раз я вела себя некрасиво.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   А он великодушно простил тебя! Человек, на совести которого нет ни одного проступка! Разве он виноват, что ты питала какие-то надежды? А заодно с ним ты возненавидела и меня. (Рыдает.) Не простила мне моего счастья! И теперь явилась нарочно… Пусть весь город видит, в какую семью я ввела Карстена! Под ударом окажусь я, меня обольют помоями. Вот чего ты добиваешься. Как это мерзко с твоей стороны! (В слезах уходит в ближайшую левую дверь.)

Л о н а   (провожает ее взглядом). Бедняжка Бетти.

Б е р н и к   выходит из своего кабинета.

Б е р н и к   (еще в дверях). Да, да, хорошо. Отлично, господин Крап. Отправьте четыреста крон на призрение бедных. (Оборачивается.) Лона! (Подходит ближе.) Ты одна? Бетти сюда не придет?

Л о н а.   Нет. Или мне ее позвать?

Б е р н и к.   Нет-нет-нет, что ты! Лона, Лона, ты не представляешь, как я мечтал поговорить с тобой начистоту, вымолить у тебя прощение.

Л о н а.   Послушай, Карстен, давай без сантиментов, нам это не к лицу.

Б е р н и к.   Нет, выслушай меня, Лона. Знаю, я ужасно выгляжу в твоих глазах теперь, когда ты узнала правду о матери Дины. Но клянусь тебе, это было минутное помешательство. На самом деле я искренне и честно был влюблен тогда в тебя.

Л о н а.   По-твоему, зачем я приехала сюда?

Б е р н и к.   Что бы ни было у тебя на уме, умоляю: ничего не предпринимай, пока я не оправдаюсь перед тобой. Я могу это сделать, Лона, по крайней мере – объяснить, как получилось.

Л о н а.   Боишься?.. Говоришь, был влюблен в меня. Ты и в письмах тогда уверял меня в своей любви. Наверно, даже вполне искренне – ты обретался далеко от дома, в большом свободном мире, он дал тебе смелость мыслить широко и независимо. А что во мне больше характера, силы воли и самостоятельности, чем принято в этом городе, ты уже и сам заметил. Поскольку мы двое хранили все в тайне, ты ничем не рисковал – даже тем, что станут издеваться над твоим дурацким выбором.

Б е р н и к.   Лона, как ты можешь думать…

Л о н а.   Но когда ты вернулся домой, услышал колкости по моему адресу, а здесь на них не скупились, обнаружил, что хорошим тоном считается издеваться и насмешничать над моими выкрутасами, как их называли…

Б е р н и к.   Ты в то время церемонностью не отличалась…

Л о н а.   Мне просто нравилось дразнить местных блюстителей нравов в юбках и штанах… И когда ты встретил юную смазливую актриску…

Б е р н и к.   Клянусь, из слухов, которыми полнился город, и десятая часть не была правдой. Пустое бахвальство…

Л о н а.   Предположим. Но тут домой возвращается красавица Бетти, яркая, прелестная… Никто не может перед ней устоять, да к тому же становится известно, что тетушка отписала все наследство ей, а я не получу ни гроша…

Б е р н и к.   Лона, вот мы и дошли до сути. Скажу как есть, без обиняков: я не любил тогда Бетти и порвал с тобой не из-за нового чувства, а из-за денег. Я был вынужден. Я обязан был заполучить эти деньги.

Л о н а.   И ты говоришь мне это в глаза?

Б е р н и к.   Да, говорю. Выслушай меня, Лона.

Л о н а.   Хотя в письмах писал, что тобой овладела неодолимая страсть к Бетти. Взывал к моему великодушию, заклинал ради Бетти никому не рассказывать о нас…

Б е р н и к.   Могу только повторить – я был вынужден.

Л о н а.   Боже правый, тогда я ничуть не раскаиваюсь, что так вспылила на прощанье.

Б е р н и к.   Позволь мне холодно и спокойно обрисовать тебе тогдашнее положение дел. Как ты помнишь, во главе семейного предприятия стояла моя мать, но у нее не было коммерческой хватки. Положение стало критическим, и меня спешно отозвали из Парижа возвращать фирму к жизни. И знаешь, что я обнаружил? Оказалось, но только пусть это останется тайной, что фирма разорена. Да, да, старинный уважаемый торговый дом, переживший три поколения, фактически обанкротился. Мне, единственному сыну, не оставалось ничего другого, как искать средства для спасения фирмы.

Л о н а.   И ты спас фирму за счет женщины.

Б е р н и к.   Ты прекрасно знаешь, что Бетти меня любила.

Л о н а.   А я?

Б е р н и к.   Поверь мне, Лона, ты никогда не была бы счастлива со мной.

Л о н а.   Ты заплатил мной, заботясь о моем счастье?

Б е р н и к.   Может, ты думаешь, я искал выгоды для себя и поэтому поступил так? Будь я один, я бы не побоялся начать сначала. Но ты не представляешь себе, как срастается коммерсант с делом, которое получает в наследство вместе с безмерной ответственностью. Горе и радость сотен, нет, тысяч людей зависели от меня. Ты понимаешь, как пострадал бы город, который и ты, и я называем родиной, если бы фирма Берников лопнула?

Л о н а.   И пятнадцать лет ты живешь во лжи тоже ради блага общества?

Б е р н и к.   Во лжи?

Л о н а.   Что известно Бетти о твоей жизни до брака с ней и о его истинных причинах?

Б е р н и к.   Зачем бы я без всякой пользы стал ранить ее признаниями?

Л о н а.   Без пользы, ты сказал? Ах да, ты же коммерсант, тебе важны польза и выгода. Знаешь, Карстен, теперь я тоже хочу сказать холодно и спокойно. Ответь – сейчас ты правда счастлив?

Б е р н и к.   В семейной жизни?

Л о н а.   Хотя бы.

Б е р н и к.   Да, Лона, счастлив. Твоя дружеская жертва в мою пользу была не напрасна. Рискну сказать, что с каждым годом счастье мое прирастает. Бетти добрая и покладистая. И поскольку с годами она научилась подстраиваться под мой характер…

Л о н а.   Хм.

Б е р н и к.   Сперва она ждала какой-то сказочной любви и отказывалась понимать, что мало-помалу любовь должна уступить место теплому дружескому участию.

Л о н а.   Но теперь им обходится?

Б е р н и к.   Полностью. Тебе стоит знать, что ежедневное общение со мной не прошло для нее бесследно, оно сделало ее мудрее. Только научившись не требовать друг от друга невозможного, люди могут сполна проявить себя в обществе, где им досталось жить. Бетти постепенно приняла это, поэтому сегодня наш образцовый дом – пример всему городу.

Л о н а.   Но горожане не знают о лжи?

Б е р н и к.   О лжи?

Л о н а.   Да. О лжи, с которой ты прожил пятнадцать лет.

Б е р н и к.   Ты называешь это?..

Л о н а.   Ложью. Я называю это тройной ложью. Ты обманул меня, ты обманул Бетти, ты обманул Юхана.

Б е р н и к.   Бетти никогда не требовала, чтобы я заговорил.

Л о н а.   Потому что она ничего не знала.

Б е р н и к.   И ты не станешь этого требовать – оберегая ее, не станешь.

Л о н а.   Не стану. Мне насмешки, хохот и издевательства города нипочем, у меня спина крепкая.

Б е р н и к.   И Юхан не станет, он мне обещал.

Л о н а.   Но ты сам, Карстен? Неужто ничто в тебе не требует выпутаться изо лжи?

Б е р н и к.   Я должен добровольно пожертвовать моим семейным счастьем и моим положением в обществе?!

Л о н а.   Какое право ты имеешь на это положение?

Б е р н и к.   Пятнадцать лет я каждый день мало-помалу завоевывал себе это право своим трудом, успехами и беспорочной жизнью.

Л о н а.   Да, ты много сделал и многого добился, и для себя, и для других. Ты самый богатый и влиятельный человек в городе, перед твоей волей склоняются, не рискуя спорить, потому что считают тебя безупречным, твой дом – примерным, а поведение – образцовым. Но и великолепие, и сам ты стоите на зыбком болоте. Один миг, одно слово – и тебя утянет на дно вместе со всем великолепием, если не спасешься вовремя.

Б е р н и к.   Лона, чего ты хочешь здесь добиться?

Л о н а.   Хочу помочь тебе обрести твердую почву под ногами, Карстен.

Б е р н и к.   Месть! Ты хочешь отомстить? Я так и думал. Но ничего у тебя не выйдет. Только один человек имеет право на разоблачение, а он будет молчать.

Л о н а.   Юхан?

Б е р н и к.   Да, Юхан. Если обвинять меня возьмется кто-то другой, я буду все отрицать. Когда меня хотят уничтожить, я бьюсь насмерть. Ничего у тебя не выйдет, я сказал! Тот, кто мог бы меня свалить, не откроет рта – и скоро уедет отсюда.

К о м м е р с а н т   Р у м м е л ь   и   т о р г о в е ц   В и г е л а н н   выходят из правой двери.

Р у м м е л ь.   День добрый, день добрый, дорогой Берник. Мы за тобой, пора идти в Торговый союз, у нас собрание по поводу железной дороги, ты же помнишь.

Б е р н и к.   Я не могу сейчас. Это невозможно.

В и г е л а н н.   Вы должны, господин консул, правда.

Р у м м е л ь.   Ты обязан, Берник. Там будут наши противники, редактор Хаммер и прочие поборники приморской линий. Теперь они утверждают, что новый вариант попахивает чьей-то корыстной наживой.

Б е р н и к.   Так объясните же им…

В и г е л а н н.   Мои объяснения делу не помогут, господин консул.

Р у м м е л ь.   Нет, нет, ты должен пойти сам. Тебя в шахер-махерах никто заподозрить не посмеет.

Л о н а.   Что я и говорила.

Б е р н и к.   Сказал ведь, не могу. Я плохо себя чувствую… или все же… дайте собраться…

Из двери справа появляется   у ч и т е л ь   Р ё р л у н д.

Р ё р л у н д.   Прошу простить, господин консул. Вы видите меня в крайнем возмущении…

Б е р н и к.   Да, да, что с вами стряслось?

Р ё р л у н д.   Я должен задать вам вопрос, господин консул. С вашего ли согласия юная девушка, которая нашла приют под вашим кровом, прилюдно ходит по городу в сопровождении человека, который…

Л о н а.   Какого человека, господин пастор?

Р ё р л у н д.   В обществе человека, от которого особенно ей надлежит держаться как можно дальше.

Л о н а.   Ха-ха!

Р ё р л у н д.   Это с вашего ведома, господин консул?

Б е р н и к   (берет шляпу и перчатки). Я ничего не знаю. Простите, я спешу, меня ждут в Торговом союзе.

Т ё н н е с е н   (входит из сада и направляется к ближайшей левой двери). Бетти, Бетти, послушай!

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (в дверях). Что?

Т ё н н е с е н.   Ты должна спуститься в сад и положить конец заигрываниям, которые некое лицо позволяет себе с Диной. У меня нервов не хватает слушать это.

Л о н а.   Вот как? Что же это лицо говорит?

Т ё н н е с е н.   Убеждает ее поехать с ним в Америку, вот что! Уф-уф-уф!

Р ё р л у н д.   Да как это возможно!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Что ты говоришь?!

Л о н а.   Вот было бы чудесно!

Б е р н и к.   Невозможно! Ты не так расслышал!

Т ё н н е с е н.   Спроси его сам. Парочка сюда идет. А я постою снаружи.

Б е р н и к   (Руммелю и Вигеланну). Я вас догоню через минуту.

Коммерсант Руммель и торговец Вигеланн уходят направо. Из сада входят   Ю х а н   и   Д и н а.

Ю х а н.   Лона, ура! Она едет с нами!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Но Юхан… что за безрассудство!..

Р ё р л у н д.   Это правда? Какой грандиозный скандал! Какими приемами соблазнения вы…

Ю х а н.   Потише, господин хороший. Что вы такое говорите?

Р ё р л у н д.   Ответьте мне, Дина. Это ваша воля, вас к этому решению не принудили?

Д и н а.   Я должна уехать отсюда.

Р ё р л у н д.   Но чтобы с ним! С ним!..

Д и н а.   Назовите мне здесь другого, кто решился бы взять меня с собой.

Р ё р л у н д.   Извольте узнать правду об этом человеке!

Т ё н н е с е н.   Молчите!

Б е р н и к.   Ни слова больше!

Р ё р л у н д.   Молчанием я сослужил бы дурную службу обществу, стражем морали и нравственности коего я поставлен; это было бы безответственно по отношению к юной особе, в воспитании коей я принял существенное участие, и она для меня…

Т ё н н е с е н.   Побойтесь, не делайте этого!

Р ё р л у н д.   Она должна знать! Дина, несчастья и позор на вашу мать навлек этот человек.

Б е р н и к.   Господин учитель!!!

Д и н а   (Юхану). Это правда?

Ю х а н.   Карстен, ответь ты.

Б е р н и к.   Ни слова больше! Сегодня все молчат.

Д и н а.   Значит, правда.

Р ё р л у н д.   Правда, правда. И больше того. Этот человек, которому вы оказываете доверие, сбежал отсюда не с пустыми руками – консул может засвидетельствовать!

Л о н а.   Лжец!

Б е р н и к.   Ах!

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   О Боже, Боже!

Ю х а н   (идет к нему с поднятой рукой). И ты смеешь!..

Л о н а   (с мольбой). Не бей его, Юхан!

Р ё р л у н д.   Давайте, нападайте на меня. Но правду не удержишь под спудом, а это правда. Господин консул Берник сам так сказал, и весь город знает. Вот, Дина, теперь видите.

Короткая тишина.

Ю х а н   (тихо, схватив Берника за руку). Карстен, Карстен, что же ты наделал!

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (тихо плачет). Ах, Карстен, как я могла навлечь на тебя такой позор!

С а н с т а д   (быстро входит в правую дверь и кричит с порога). Господин консул, идите скорее! Весь план с железной дорогой висит на волоске!

Б е р н и к   (рассеянно). Что такое? Куда идти?

Л о н а   (серьезно, с расстановкой). Иди, зять, крепи опоры общества.

С а н с т а д.   Да, идемте, идемте, нам нужен весь ваш моральный авторитет.

Ю х а н   (стоя вплотную). Берник, я поговорю с тобой завтра.

Уходит через сад; Берник понуро плетется направо вместе с торговцем Санстадом.

Действие третье

Зала в доме консула Берника.

Б е р н и к   в ярости выходит из дальней комнаты с тростью в руке и оставляет дверь полуоткрытой.

Б е р н и к.   И надо было наконец проучить его разок! Порку он небось запомнит. (Кому-то в комнате.) Что ты сказала? А я тебе скажу, что ты полоумная мать. Ты его оправдываешь, поддерживаешь во всех хулиганствах. Не хулиганство? А что это, по-твоему: сбежать ночью из дома, уйти в море на рыбацкой шхуне, пропасть на полдня, заставив меня умирать от страха. Будто мало мне забот! И этот сопляк еще смеет угрожать мне, что сбежит из дома! Пусть попробует… Ты? Так я и думал; на его благо тебе плевать. Пусть рискует жизнью, тебе и дела нет… Что? Да, я, знаешь ли, собираюсь оставить после себя дело, и мне не с руки оказаться бездетным. Никаких возражений, Бетти! Как я сказал, так и будет: он под домашним арестом… (Прислушивается.) Тсс, чужие ничего не должны заметить.

П о в е р е н н ы й   К р а п   входит справа.

К р а п.   У вас найдется минутка, господин консул?

Б е р н и к   (бросает трость). Конечно. Вы были на верфи?

К р а п.   Прямиком оттуда. Хм…

Б е р н и к.   И? Только не говорите, что с «Пальмой» не все в порядке.

К р а п.    «Пальма» может сниматься с якоря завтра, но…

Б е р н и к.   Значит, «Индиан гёрл»? Я так и знал, что этот упрямый…

К р а п.    «Индиан гёрл» тоже может отчаливать завтра – но далеко она не уйдет.

Б е р н и к.   Что вы имеете в виду?

К р а п.   Простите, господин консул, – эта дверь закрыта неплотно, и там кто-то есть…

Б е р н и к   (закрывает дверь). Теперь закрыто плотно. И чего никто не должен слышать?

К р а п.   Мастер Ауне задумал пустить ко дну «Индиан гёрл» со всем живым и мертвым грузом.

Б е р н и к.   Боже милостивый, да как вы можете обвинять?..

К р а п.   Никак иначе не могу объяснить себе происходящее, господин консул.

Б е р н и к.   Так, изложите мне коротко…

К р а п.   Постараюсь. Вы знаете, как туго идет работа на верфи с новыми машинами и новыми неумелыми рабочими.

Б е р н и к.   Да, да.

К р а п.   Но когда я заходил утром, то обратил внимание, как продвинулись работы на американце. Днище – вы помните эту прореху, совершенно прогнивший кусок?..