Вы не авторизовались

Фауст. Сети сатаны бесплатное чтение

Скачать книгу

Oliver Pötzsch

Der Spielmann

* * *

Алиахмаду Ализаде, умному и амбициозному, как Фауст, и столь же милому и жизнерадостному, как Маргарита.
Не гладок путь от земли к звездам.

Народец! Черт меж них, а им не догадаться:
Хоть прямо их за шиворот бери.
Иоганн Вольфганг Гёте «Фауст»[1]

Историческая справка

Об этом человеке, который на рубеже XV и XVI веков скитался по немецким землям, сохранилось не так уж много сведений. Но из скудных источников и бесчисленных легенд, которыми овеяна его личность, историки пришли к заключению, что этот человек существовал в действительности. Это был величайший маг своего времени, авантюрист и знахарь, умный и начитанный, как десяток ученых, и коварный, как Борджа [2]. Едва ли не сразу после его жуткой гибели появилась книга, которую по праву можно считать первым немецким бестселлером. Его имя увековечено в пьесах Кристофера Марло и Иоганна Вольфганга Гёте, он был неизменным персонажем уличных постановок. Его фигура по сей день служит олицетворением неутомимого и честолюбивого человека, который заключает сделку с дьяволом, получает от него признание и богатство – и в конце концов платит за это собственной душой.

Его имя – Иоганн Георг Фауст.

И вот его подлинная история.

Пролог

Книтлинген в Крайхгау, 27 октября 1486 года от Рождества Христова

Осенью, когда стали пропадать дети, в город заявились артисты.

Маленький Иоганн стоял в нише у Верхних ворот и с разинутым ртом смотрел на шумную процессию. Словно крошечная армия, в пестрых нарядах, с песнями и плясками артисты прошли мост над болотистым рвом, пересекли открытые ворота и наполнили Книтлинген жизнью. Впереди шествовали музыканты со свирелями, волынками и тамбуринами; вокруг них кувыркались два смуглолицых акробата чужеземной наружности. За ними следовали канатоходцы в масках, горбатый карлик в шутовском наряде; фехтовальщики рассекали воздух мечами, и гигант вел на цепи настоящего косматого медведя. Иоганн не видел прежде ничего подобного! Казалось, сам кайзер прибыл в их маленький городок. Приземистые каменные дома засияли вдруг незнакомым доселе блеском, экзотический аромат защекотал ноздри – аромат большого мира.

Один за другим артисты проходили мимо Иоганна. Их провожала ватага ребятишек, которые, как и он, с нетерпением ждали этого дня. Один из канатоходцев подмигнул ему, кто-то рассмеялся и пихнул его локтем, отчего Иоганн попятился назад. Он только теперь осознал, что стоит, разинув рот, посреди улицы. Повозки катили прямо перед его носом, колеса оставляли глубокие борозды в размякшей от прошедших дождей земле. С лесистых холмов на город наползал холодный туман, но Иоганн этого даже не чувствовал: он не мог отвести глаз от бесконечного потока людей, повозок, лошадей и быков, с шумом вливавшегося в Книтлинген.

«Откуда же они держат путь? – думал Иоганн. – Из Нюрнберга? Или с земель по ту сторону Альп? А может, и вовсе из-за моря? Оттуда, где обитают гигантские моллюски, львы и драконы…»

Его собственный мир ограничивался ближайшими холмами вокруг Крайхгау, и за ними начинались мифы, сказки и легенды. Мама, когда у нее доставало сил, рассказывала ему истории – о спящем кайзере Барбароссе, о рыцарях, гномах и королевах фей, о злобном старике в лесу, рейхстагах в Аугсбурге и Нюрнберге и пышных празднествах. Иоганн сидел у нее на коленях и прислушивался к мягкому голосу.

За артистами следовали многочисленные торговцы: одни ехали на тряских повозках, другие горбились под тяжестью заплечных корзин. Каждый год в день Симона и Иуды, праздник двух апостолов, они ставили свои лотки вдоль Рыночной улицы, протянувшейся от Верхних ворот до церкви Святого Леонарда. Осенняя ярмарка была самой крупной в Книтлингене, наряду с ярмаркой, устраиваемой в четвертое воскресенье после Пасхи. Торговцы стекались из Бреттена, Пфорцхайма и даже из далекого Гейдельберга.

Несколько долгих недель Иоганн ждал этого дня. Ему было восемь лет – и о прошлогодней ярмарке сохранились лишь отрывочные воспоминания. Еще ранним утром он прибежал к воротам, боясь упустить первых артистов, торговцев и старьевщиков. Но только теперь, ближе к полудню, они наводнили округу. Когда последний торговец прошел через ворота, Иоганн последовал за караваном в город. Рыночные зазывалы толкались за лучшие места возле церкви. Бородатый, уже изрядно пьяный проповедник, взобравшись на бочку, возвещал о скором конце света. Музыканты играли задорные мелодии, под громкий стук возле трактира «У льва» откупорили первый бочонок вина. Кругом стоял запах пивного сусла, молодого вина, конского пота и дыма. Из многочисленных харчевен тянуло соблазнительными ароматами. В воздухе уже ощущалось дыхание зимы. Крестьяне говорили, что от праздника Симона и Иуды она и начинает стучаться в двери – негромко, но настойчиво.

К такому дню весь Книтлинген принарядился. Зажиточные крестьяне были в белых бархатных рубашках и мантиях, какие надевали в церковь. Женщины прибрали волосы и покрыли головы опрятными чепцами. Иоганн с трудом прокладывал себе дорогу сквозь шумную толпу. Время от времени навстречу попадались другие ребята – рыжие близнецы Йозеф и Макс, сыновья пекаря, широкоплечий сын кузнеца, в свои двенадцать лет сильный, как бык, и тощий Ганс из «Орла», трактира у самого рва. Но, как это часто бывало, дети сторонились его или шептались, стоило ему пройти мимо. Иоганн настолько привык к этому, что перестал обращать на них внимание. Лишь временами, когда он, погруженный в мечты, бродил по лесам, что раскинулись вокруг Книтлингена, сердце у него сжималось от тоски.

Мама говорила, что ему и не стоит оглядываться на других ребят. Он, по ее словам, особенный, не такой, как все, умнее и смышленее остальных. Благородных кровей, как заявила она однажды, – хоть Иоганн и не понял, что мама хотела этим сказать.

И действительно, в школе при госпитале ему довольно быстро наскучило – а ведь он не проходил туда и года. Остальные ученики потели над счетом и чтением, с трудом заучивали куцые выдержки из катехизиса – Иоганну же все это давалось с удивительной легкостью. Порой он даже поправлял учителя, желчного старика, который одновременно исполнял обязанности пономаря. Постоянно задавал вопросы – о других странах, о ходе небесных тел, о силе воды… Но, о чем бы он ни спрашивал, у учителя не находилось ответа. А когда другие мальчишки колотили Иоганна, он стоял в сторонке и украдкой ухмылялся.

– Гляди, куда прешь, коротышка! Еще раз наступишь на ногу – физию тебе расквашу, умник!

Людвиг, сын местного фогта [3], пихнул его в живот. Иоганн скорчился, хватая воздух ртом, но отвечать не стал. Людвиг был на два года старше и выше почти на две головы. Иоганну вновь вспомнились слова матери. Если он, в отличие от других ребят, и вправду был благородных кровей – почему же Господь сотворил его таким щуплым? Он с удовольствием разменял бы часть своего ума на малую толику силы, единственной разменной монеты, которая имела ценность у детей.

– Проваливай с глаз долой! – прорычал Людвиг, выковыряв застрявший между зубами кусочек колбасы; с его подбородка капал жир. – Подтирайся своими книжками и не путайся у других под ногами!

Иоганн поспешил убраться, пока Людвиг снова не ударил его. Наконец-то ему удалось протолкаться к небольшой площади перед церковью. Артисты тем временем успели соорудить сцену – несколько крепких досок, уложенных на четыре бочки, на которых они похвалялись своими умениями. Один музыкант стучал в барабан, другой бил в медный таз, объявляя следующий номер. В эту минуту выступали жонглеры. Они подбрасывали ввысь разноцветные шары и горящие факелы и подхватывали их в последний момент – к ужасу и радости зрителей.

Иоганн хлопал от всей души. После жонглеров появился горбатый карлик. Он пропел несколько стишков о вине, женщинах и песнях, после чего великан окунул его в большую, как бочка, кружку. Горожане смеялись и галдели, так что Иоганн даже не услышал тонкого голоса, прозвучавшего рядом. Только когда его дернули за ухо, он вздрогнул. В первый миг он решил, что это Людвиг вновь решил задать ему взбучку.

– Эй, оглох? Это тебя артисты так околдовали, что ты стоишь тут столбом и таращишься?

Иоганн обернулся – и улыбнулся с облегчением. Рядом с ним стояла Маргарита, младшая сестра Людвига. На ней было серое платье, и белоснежный подол уже был забрызган грязью. Соломенного цвета волосы, как всегда, падали ей на лицо. Из всей ребятни в Книтлингене Маргарита едва ли не единственная водилась с Иоганном. Она уже дважды выгораживала его перед мальчишками, грозилась пожаловаться отцу, и даже Людвиг ее слушался. Хотя впоследствии Иоганн получал еще больше тумаков, ему было уже не так обидно. Он просто закрывал глаза и думал о Маргарите, о ее волосах, светлых, как солома под летним солнцем. Правда, была одна сложность: всякий раз, когда Маргарита заговаривала с ним, Иоганн словно терял дар речи. Прямо напасть какая-то! Вот и теперь он не сумел вымолвить ни слова.

– Тебе нравятся артисты, верно? – спросила Маргарита и надкусила большое румяное яблоко.

Иоганн молча кивнул. Тем временем она продолжала с набитым ртом:

– А ты знаешь, что шутов и артистов считают отродьями сатаны? – Тут ее передернуло. – Это в церкви так говорят. Кто пляшет под их музыку, того они спровадят прямиком в ад… – Она невольно понизила голос и перекрестилась. – Может, это они и прибрали к рукам тех детей… С них станется.

– Не говори глупостей! – возмутился Иоганн. – Их загрызли волки, охотники так и говорят. А уж им-то куда видней!

Несмотря на царящее вокруг веселье, он поежился, словно стоял один посреди дремучего леса. За последние несколько недель пропали уже четверо детей: семилетний Фритц из Книтлингена, его пятилетний брат и еще две девочки из соседнего Бреттена. Обе бреттенские девочки играли в лесу; Фритц и маленький Петер, сыновья мясника с рыночной улицы, водили свинью в расположенную неподалеку дубраву, и свинья вернулась одна. Люди в большинстве своем решили, что детей сожрали дикие звери. Другие рассказывали об изголодавшихся, на все готовых преступниках, которые оленине предпочитали нежное детское мясо. Кое-кто видел столб дыма с окраины лесистого холма и даже уловил в воздухе запах жженого мяса…

Иоганн стиснул зубы и молча следил за выступлениями. Со стороны жаровен на них потянуло дымом, и ему вдруг стало дурно.

Жженое мясо…

Его раздумья прервал благоговейный ропот. Маргарита схватила Иоганна за руку, и его пробрала дрожь. Он и сам не сообразил бы, что послужило тому причиной – прикосновение подруги или же мысли о пропавших детях.

Или картина, представшая перед его глазами.

– Видишь, что я тебе говорила? – прошипела Маргарита. – Ты только посмотри на него! Он будто прямиком из ада сюда явился.

Человек, который стоял теперь на сцене, действительно походил на демона преисподней. Он был высокого роста и тощий; лицо казалось до того бледным, словно в нем не осталось ни капли крови, а резко очерченный нос придавал ему сходство с ястребом. Черно-красный плащ колыхался за его спиной подобно крыльям летучей мыши, а голову венчала черная широкополая шляпа с красным пером, как у странствующего схоласта.

Но ужас наводили его глаза, черные, как вода в бездонной топи. Это были глаза древнего старца, усаженные в молодое лицо. Он обвел взором шумную толпу, и зрители внезапно притихли. В какой-то момент Иоганн почувствовал на себе его взгляд – как прикосновение цепких пальцев. Затем незнакомец медленно и торжественно поднял голову и посмотрел на затянутое облаками небо. Стал накрапывать дождик.

– Звезды… – начал он, и голос его прозвучал тихо и в то же время столь внушительно, что слышно было даже с дальнего края площади.

Он произносил слова мягко, сглаживая звуки, – так говорили порой путники, приходившие с Запада.

– Звезды не лгут! Сейчас, днем, их не видно, но они там. Светят над нами, указывают путь – путь, предопределенный для каждого из нас… – Он выдержал театральную паузу и снова обвел взглядом толпу. – Ah, oui c’est vrai! [4] Я могу разглядеть предначертанное вам, ибо я – магистр семи искусств и хранитель семи печатей! Доктор запретных наук Краковского университета!

– Колдун, – прошептала Маргарита. – Так я и думала!

Иоганн не ответил. Он прислушивался к каждому слову жуткого незнакомца, который, словно проповедник, раскинул руки и продолжил.

– Кто-нибудь из вас желает узнать свое будущее? – спросил он громко. – Любой вопрос за крейцер, – он тонко улыбнулся. – Кому я предскажу скорую смерть, тот свободен от платы.

Некоторые из зрителей рассмеялись, но прозвучало это глухо и неуверенно. Над площадью нависла гнетущая тишина. Наконец вперед вышел молодой коренастый крестьянин, и прорицатель пригласил его на сцену.

– О чем ты хочешь знать? – спросил он изрядно оробевшего парня, и грязная монета между тем сменила хозяина.

– Я, ну… – начал, запинаясь, крестьянин. – Я и Элизабет… мы уже второй год как поженились. Но Господь до сих пор не одарил нас детьми. Я хочу знать, улыбнется ли нам судьба.

Незнакомец взял его руку – мозолистую, отмеченную тяжелой работой лапу – и склонился над ладонью. Выглядело это так, как будто он обнюхивал кожу, даже облизнул ее, как зверь лижет соляной камень. Некоторое время прорицатель водил пальцем по ладони и при этом что-то бормотал себе под нос. Наконец он выпрямился.

– Твоя жена понесет еще до следующей весны. У вас будет мальчик! И он будет здоровым и крепким, потому как родится под знаком Рыб. Так говорят звезды!

Он вскинул руку, и, словно из ниоткуда, в небо взмыл черный ворон. Люди вскрикнули в изумлении; старая служанка в отдалении упала в обморок.

Крестьянин с низким поклоном удалился, и на сцену поднялся еще один страждущий. Иоганн словно завороженный наблюдал, как зловещий прорицатель посулил хороший урожай и удачную постройку дома, посоветовал правильный день для посева и пообещал еще троих здоровых детей. Еще две вороны вспорхнули с его пустой, казалось бы, руки, на пол сыпались карты со странными кроваво-красными символами, а из своей шляпы он вытянул живого черного кота. Иоганн так увлекся, что перестал дышать. Ничего подобного он прежде не видел. Этот человек, должно быть, и впрямь колдун! Он их всех околдовал, и теперь они под его чарами…

Когда все пророчества были сказаны, незнакомец поклонился и гордо сошел с помоста. На сцене появились акробаты и стали показывать свои трюки. Но что бы они ни выделывали, как ни старались – Иоганну все казалось пошлым и неинтересным. Он стал свидетелем подлинного волшебства, увидел изнанку земного мира! И что же, теперь все закончилось? Иоганн вздохнул от разочарования. Даже присутствие Маргариты не подняло ему настроения. Она по-прежнему стояла рядом, держа его за руку. Веселые арлекины и жонглеры явно нравились ей больше, чем зловещий прорицатель.

– Как он это проделал? – повторял то и дело Иоганн, скорее самому себе. – Как он проделал это? Как он запустил в небо ворона и воро́н? Откуда он наколдовал кошку? В чем его секрет?

– Вороны и черные кошки! Говорю же, он в сговоре с дьяволом, – проворчала Маргарита, не отводя взгляда от артистов. – А теперь помолчи, а то мне, чего доброго, приснится этот тип… Брр! Надеюсь, он сегодня же уберется из города.

От такой мысли Иоганна передернуло. Если колдун и вправду уедет сегодня, Иоганну никогда не узнать, в чем секрет его фокусов! Он украдкой огляделся. Куда вообще подевался этот малый? У сцены, где ждали своей очереди другие артисты, развлекая окружающих шутками, его не было. Может, он уже уехал?

Иоганн высвободил руку и осторожно приблизился к помосту. Маргариту так увлекло выступление акробатов, что она даже не заметила его исчезновения. Иоганн повернул влево и обошел церковь. Там, в стороне от Рыночной улицы, было куда спокойнее. Слепой нищий стучал своей тростью по забрызганной грязью брусчатке, в темном углу блевал какой-то пьянчуга, и больше никого не было. Серый туман стлался по переулкам. Казалось даже, что здесь он был более густым, чем на оживленной соседней улице, даже каким-то вязким.

В этот миг Иоганн заметил повозку.

Она стояла чуть поодаль, как раз рядом с покинутой ратушей. Навес из парусины был расписан диковинными знаками и рунами, которые Иоганн не смог прочесть. Старый, уставший мерин погрузил морду в ведро с овсом, привязанное к его шее. Снаружи, прямо над козлами, висела большая ржавая клетка с вороном и двумя воро́нами. Она покачивалась на ветру и тихо скрипела.

Как он это сделал? Как он наколдовал ворона?..

Позабыв обо всем на свете, Иоганн приблизился к повозке. Птицы беспокойно метались в клетке. А что, если они и в самом деле заколдованы? Он на цыпочках подкрался к клетке, протянул руку…

– Если проголодался, то хочу предупредить: мясо у них чертовски жесткое. Кроме того, они растворятся у тебя в брюхе и вернутся ко мне, своему создателю. Так что проку тебе от них немного.

Иоганн развернулся и уставился в бледное лицо прорицателя. Тот окинул Иоганна взглядом. Он оказался прямо у него за спиной. Как он подошел к нему так незаметно? Может, и здесь крылось волшебство?

Незнакомец нахмурил лоб, потом губы его скривились в улыбке. Показались мелкие и острые, как у хищника, зубы.

– Ну-ка, поглядим… Ты же тот малец, что стоял в первом ряду. – Глаза его зажглись веселым блеском. – Ты рот разинул так, что там целая стая ворон уместилась бы. – Он наклонился с любопытством, и Иоганн уловил слабый запах серы. – Сколько тебе лет, малец?

– Мне… восемь, – просипел Иоганн.

Ему вдруг стало не по себе. На улице внезапно похолодало, словно разом пришла зима. И где-то в отдалении, как сквозь толстую запертую дверь, слышались музыка и рыночный гомон.

– Хм…

Незнакомец словно бы задумался; он склонил голову набок, в точности как притихшие птицы в клетке. Когда казалось уже, что минула целая вечность, колдун наконец выпрямился.

– И как тебя зовут? – спросил он неожиданно.

– Ме… меня зовут… Иоганн Георг, сын крестьянина Йорга Герлаха, – ответил Иоганн. – Но мама зовет меня Фаустусом.

– Фаустус, так-так… Красивое и необычное имя. – Мужчина улыбнулся. Иоганн заметил, как в черных глазах его что-то сверкнуло, будто зарница в пасмурном небе. – Тогда тебе наверняка известно, что означает это слово на латыни?

– Оно значит «счастливый», – торопливо ответил Иоганн. – Или «приносящий удачу» и «благословенный». Мама всегда говорила, что я родился под счастливой звездой, и считает, что меня ждет великая судьба… – Он пожал плечами. – Хоть я и не знаю, что она имеет в виду. Она говорит, я благородных кровей.

– Благородных кровей? Ого! Тогда тебе следует мыться почаще, – незнакомец снова улыбнулся. – Так или иначе, твоя мама, должно быть, умная и тщеславная женщина. Нередко бывает, что человек ступает на путь, начертанный ему именем.

Внезапно он схватил Иоганна за руку и притянул вплотную к себе. Потом раскрыл его кулак и взглянул на ладонь. Казалось, что-то привело его в замешательство, и он наклонился еще ближе. И вновь, как во время представления, потянул носом. Иоганну показалось даже, что шершавый язык, как у козы, коснулся кожи.

Потом незнакомец что-то забормотал, и звучало это как заклинание.

– Линии… линии… – шептал он. – Действительно… – Он поднял глаза на Иоганна. – Ты знаешь, когда родился, малец?

Иоганн совсем растерялся. Его всегда удивляло, что мама с такой точностью помнила день его рождения. Обычно дети знали лишь день своих именин.

– Два… двадцать третьего апреля года одна тысяча четыреста семьдесят восьмого, в день святого Георга, – произнес он наконец. – Мама говорила, что я должен хорошенько запомнить этот день.

Незнакомец снова склонил голову набок.

– День Пророка, хм… – Пальцы его, словно длинные острые когти, впились Иоганну в плечо. – Может, надо было…

В это мгновение послышался слабый писк, как если бы кому-то стиснули горло и жизнь покидала тело несчастного. От этого звука, тонкого и жалобного, Иоганна пробрала дрожь. Он испуганно обернулся. В первый миг решил, что звук издала какая-то из птиц в клетке, но писк явно донесся из повозки. И вот снова… тихий плач и всхлип… Незнакомец тоже его услышал.

– Котята, – сказал он с улыбкой. – Старая Селена родила сразу пятерых. Придется, наверное, утопить всех до единого, если они и впредь будут так верещать.

Писк резко затих.

– Забудь, что ты здесь слышал! Так лучше для тебя же, поверь.

С этими словами колдун отпустил Иоганна, взял клетку, развернулся и торопливо влез на козлы. Поставил клетку подле себя и взялся за поводья. Все это время черные птицы злобно смотрели на Иоганна.

– Пора ехать, – нетерпеливо произнес колдун. – Хочу до захода солнца добраться до Бруксаля. Еще много дел. Чертовски много, а я уже далеко не молод…

Предсказатель рассмеялся, громко и неприятно, потом взгляд его вновь стал серьезным.

– Линии, – пробормотал он опять. – Рожден в день Пророка… – Он покачал головой. – Что ж, маленький Фаустус, быть может, мы еще свидимся когда-нибудь. Звезды не лгут!

Он щелкнул поводьями, и повозка тронулась с места.

Она медленно катила к Нижним воротам, и ее заволакивало туманом. В последний миг Иоганн снова услышал тонкий жалобный писк, и, прежде чем повозка окончательно скрылась из виду, парусиновый навес дрогнул и натянулся, словно кто-то в отчаянии пытался порвать его. Еще мгновение, и туман опустился за повозкой непроницаемым белым занавесом.

Иоганн еще долго стоял посреди переулка, не в силах пошевелиться. Казалось, все это происходило во сне. Что было наваждением, а что – явью? Наконец он тряхнул головой и на негнущихся ногах вернулся на Рыночную улицу, где его тотчас подхватила людская масса. Музыканты не жалели своих инструментов, вино лилось рекой. Солнце уже скрылось за городскими стенами, а горожане все праздновали день апостолов Симона и Иуды – возможно, последний теплый день в этом году.

Уже теперь Иоганн знал: сколько бы лет ни прошло, он никогда не забудет колдуна.

Акт первый. Пришелец с Запада

1494 год от Рождества Христова, восемь лет спустя

Солнце жгло так, словно Господь решил испепелить этот мир.

Иоганн лежал с закрытыми глазами и всем телом впитывал тепло. Зима выдалась затяжная, за ней последовала сырая и холодная весна. Дожди почти не прекращались, временами шел град, и первые посевы смыло паводком, как это часто случалось в последние годы в Крайхгау. Только теперь, в июле, лето как будто вступило в свои права. Поля кругом Книтлингена золотились спелой рожью, и в ней так здорово было прятаться, чтобы подремать, предаться мечтам и увильнуть от работы…

Или тайно вкусить первый поцелуй возлюбленной.

Иоганн открыл глаза и незаметно повернул голову. Маргарита лежала рядом и нежилась под жаркими лучами. Никому не хотелось прерывать молчания. Ветер мягко шелестел в колосьях, и где-то в отдалении перекрикивались ласточки. Было воскресенье, и крестьяне в большинстве своем остались дома или отправились в один из многочисленных трактиров. Лишь немногие вышли работать в поле. Посреди их укрытия высился древний каменный крест. Иоганн только вчера хорошенько утоптал вокруг него землю. Если сидеть и не вставать в полный рост, никому и в голову не придет искать их здесь.

Идеальное укрытие для влюбленных.

Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы увлечь сюда Маргариту. Несколько дней Иоганн увивался вокруг нее, но не решался заговорить. В конце концов он написал ей зашифрованное письмо, как не раз уже делал это прежде. Это был их маленький секрет: Иоганн прокалывал некоторые буквы крошечной иголкой, и из них в итоге складывалось послание.

В этот раз Иоганн сообщил, что будет ждать ее здесь, чтобы показать новый трюк. Какой именно, он не написал.

В последние годы Иоганн часто ходил на подворье Книтлингена, расположенное совсем недалеко от родительского дома. Маргарита, сколько он помнил ее, всегда смеялась над его фокусами и с интересом слушала, когда он пересказывал басни Эзопа или что-нибудь из греческих комедий, прочитанных в библиотеке Маульбронна. Детьми они нередко резвились на сеновале или прятались в больших ящиках для фруктов. Но эти времена давно прошли, у Иоганна над верхней губой уже появился черный пушок. Пару месяцев назад ему исполнилось шестнадцать. Как и Маргарите. Местные парни уже давно бросали на нее похотливые взгляды.

Из маленькой, лохматой девочки в грязном платье выросла бойкая светловолосая девушка, уже почти женщина. Лицо у нее, в отличие от многих других девушек ее возраста, не загорало, а оставалось мраморно-бледным, как у благородной дамы, и было усыпано веснушками. Под корсажем уже сейчас проступали пышные груди. Но самое главное – Маргарита была дочерью местного фогта и являлась лучшей партией в Книтлингене. И он, Иоганн Георг Герлах, младший сын зажиточного крестьянина Йорга Герлаха, ухитрился заманить ее в поле…

Непонятно только было, как вести себя дальше.

Иоганн робко приподнялся и зевнул. Маргарита повернула к нему голову. Глаза у нее были голубые, как васильки среди ржи. Она потянулась и села.

– Ты же говорил, что хочешь показать мне новый фокус. – Девушка посмотрела на него с вызовом и любопытством. – Мы же потому сюда и пришли. Или вы замыслили что-то иное, Иоганн Георг Фаустус? – Как и многие другие, она произносила его прозвище с насмешкой, но Иоганн не обижался на нее.

– Нет-нет. – Он торопливо поднялся и вынул из кармана колоду игральных карт. – Это…

Он запнулся, заметив разочарование на лице Маргариты.

– Ты хочешь поиграть со мной в карты? Лучше поищи себе компанию в трактире. Если тебя за решетку раньше не упрячут!

Такие карты появились не так давно, и власти не одобряли этой игры, а Церковь называла их «требником сатаны».

– Да ты погоди! – Иоганн протянул Маргарите колоду. – Вот, возьми любую карту. И подумай при этом о своем любимом.

– Что ты о себе возомнил, нахал? Не буду я ни про кого думать! – Маргарита хихикнула, но все-таки вытянула одну карту и передала Иоганну.

Тот раскрыл ее театральным жестом.

Это был червонный валет с розой в руке.

С торжествующей улыбкой юноша сунул карту обратно в колоду.

– Видно, ты все же вспомнила о любимом.

– Это вышло случайно… Дай-ка я попробую еще раз.

Маргарита снова вытянула карту, и вновь ей попался валет с розой. Когда фокус удался и в третий раз, Маргарита радостно захлопала в ладоши, как это часто бывало прежде.

– Как ты это сделал? – спросила она нетерпеливо. – Ну же, скажи!

Иоганн расплылся в улыбке. Этой непосредственностью и умением радоваться Маргарита его и пленила. У нее был звонкий, как трель колокольчика, смех, и стоило Иоганну услышать его где-нибудь на площади, на душе сразу становилось светлее и мрачные мысли рассеивались как туман.

– Это магия, – изрек он театральным голосом.

– Магия? Тоже мне!.. Ты просто шарлатан. Вот погоди у меня!

Маргарита вырвала у него колоду, и карты пестрыми лепестками рассыпались по земле. Она рассмеялась и бросилась на него, и в следующий миг они уже возились, как два кутенка. Иоганн ощутил сладостную дрожь в теле. Ему и раньше случалось хватать Маргариту, но в этот раз соприкосновение с ее бедрами пробудило в нем новое чувство.

Новое – и весьма приятное.

– А это еще что? – хихикнула Маргарита и тронула его промежность. – Еще одна колода карт?

В сущности, Иоганн, сколько себя помнил, был влюблен в Маргариту. Среди всех девиц Книтлингена, из которых иные временами бросали на него двусмысленные взгляды, Маргарита единственная по-настоящему его интересовала. Но ему по-прежнему не хватало слов, чтобы выразить это. Вообще-то он был бойким на язык, и его скупые замечания часто сопровождались едкой насмешкой. За это многие горожане называли его умником и нахалом. Только с Маргаритой у него как будто отнимался язык – этим он страдал еще в детстве. Вот и теперь Иоганн не нашелся с ответом на ее кокетливый вопрос.

– Там… нет, ничего, – ответил он глухо.

– Ничего? А ну-ка, мастер Фаустус, величайший фокусник Книтлингена, проверим, что там у вас в штанах!

Маргарита попыталась повалить его наземь, но Иоганн оказался проворнее и бросился на нее.

– Хвастун! – просипела она, глаза ее сверкали от страха и желания. – Ты просто-напросто хвастун, признай это!

Иоганн надеялся произвести на нее впечатление. С тех пор как восемь лет назад повстречал того жуткого мага на ярмарке, он питал страсть к фокусам – к недовольству своего отца, который называл все это богомерзкой глупостью. Иоганн вытаскивал монеты из ушей и прятал мышей в кармане, чтобы потом они под оглушительный визг выбирались у Маргариты из-под фартука. Он жонглировал шарами, ножами и факелами, превращал кислое вино в сладкое, подышав над кружкой. Всякий раз, когда в Книтлинген приезжали артисты, Иоганн внимательно следил за их действиями. Иногда они разъясняли ему свои фокусы, и он тайком упражнялся в сарае за домом. Это не лучшим образом сказывалось на его репутации в городе. Люди считали бродячих артистов прислужниками дьявола – и при этом не прочь были поглазеть на их выступления.

С самого утра Иоганн носил в кармане штанов маленький кожаный мешочек. В нем содержался диковинный порошок. Иоганн получил его на прошлой неделе от бродячего шпильмана [5] в обмен на увесистый кусок сала и два яйца. Если этот порошок поджечь, он начинал дымиться, искрить и шипеть. Иоганн рассчитывал, что позднее удастся вновь позабавить Маргариту.

Хотя возможно, что порошок ему уже и не понадобится…

– Ага! Попался!

Маргарита с воплем опять бросилась на Иоганна и прижала его к земле. Тот и не думал сопротивляться. Она склонилась над самым его лицом, и он чувствовал ее теплое дыхание. Ее волосы пахли медом, соломой и солнцем. Их бедра плотно соприкасались, Иоганн ощущал ее потное тело сквозь тонкое платье. Он так долго ждал этой минуты…

Едва ли не всю жизнь.

– Ты… ты… шарлатан, – прохрипела Маргарита. – Иоганн Георг Герлах, ты всего-навсего шарлатан. Но, надо признать, шарлатан… прелестный.

Иоганн отметил внезапную перемену в ее взгляде. Она глянула на него задумчиво, наклонилась еще ниже, и теперь их губы почти касались.

– Ты особенный, – прошептала Маргарита и убрала с его лица черный локон. – Такой непохожий на всех других… В чем твоя тайна, Иоганн Фаустус? Ответь, в чем твоя тайна?..

У Иоганна на лбу выступил пот, во рту пересохло. Его вдруг обдало жаром, как из печи.

– Маргарита, я… – начал он шепотом.

Вдруг кто-то вцепился пальцами ему в плечо и резко поднял. Маргарита вскрикнула от испуга. Ее тоже схватили и грубо подняли. Между ними стоял отец Иоганна, кряжистый крестьянин с загорелым лицом и бычьей шеей. Он встряхнул обоих, как котят. Потом выпустил Маргариту и отвесил сыну крепкую затрещину, так что Иоганн повалился на землю.

– Ты что, черт возьми, вытворяешь? – закричал Йорг Герлах на Иоганна. – С дочерью фогта! Ты в своем уме? Да если ее отец прознает об этом, он душу из тебя вытрясет!

– Да мы же не делали ничего такого! – вступилась Маргарита за Иоганна.

Герлах поднял палец. Он весь трясся от гнева.

– Я не дурак, девка! И не слепой. Вы давно уже не дети, и не надо прикидываться!

Он смерил сына презрительным взглядом. Иоганн лежал во ржи, и кровь из рассеченной губы стекала по подбородку. Герлах перевел взгляд на Маргариту.

– Слишком долго я это терпел. Он строит тебе глазки, околдовал тебя своими фокусами, а ты идешь за ним, как безмозглая овечка!

– Но, отец… – начал Иоганн, потирая горящую щеку. Он старался держать себя в руках: если сейчас разозлить отца еще сильнее, тот и вовсе запретит ему видеться с Маргаритой. – Между нами… и вправду ничего не было.

– Ничего не было? – Герлах резко повернулся к нему. – Ты хоть понимаешь, до чего доведут твои интрижки? Маргарита обещана купеческому сыну из Бреттена! А он не захочет в жены девицу, которую до него лапал другой. И фогт из мести поднимет мне подати! Я и так из-за тебя посмешищем для всего города стал. И не позволю тебе и дальше позорить мое имя. Не позволю!

Он разбросал карты по земле. Валет с розой, перепачканный грязью, теперь выглядывал из-под его каблука.

– Дьявольщина! – просипел Герлах.

Иоганн невольно отодвинулся. Он слышал, что Маргарита обещана купеческому сыну, но то были лишь слухи, и сама она ни разу об этом не заговаривала. Однако теперь слухи нашли подтверждение в словах отца, и мечты об их счастливом будущем рассыпались в прах. И это ранило больнее всякой затрещины.

– Дьявольщина! – вновь закричал Йорг Герлах и разорвал червонного валета на мелкие кусочки. – Будь проклята эта языческая дрянь! Они для шутов, шарлатанов и всякого отребья!

Никогда прежде Иоганн не видел отца в таком гневе. Лицо его налилось кровью, и он, казалось, вымещал теперь все, что бродило в нем эти долгие годы. Они никогда особо не ладили, но в последнее время пропасть между ними ширилась. Всю свою любовь отец дарил старшим сыновьям, Карлу и Лотару. Он объезжал с ними свои владения и брал их на рынок в соседние деревни. Карлу, старшему из братьев, разрешалось даже садиться с отцом за один стол в трактире и пить с ним вино на равных. Семейство Герлахов было зажиточным и пользовалось всеобщим уважением, их дом располагался рядом с церковью. Уже сейчас было ясно, что Карл унаследует отцовский двор, а Лотар, будучи подмастерьем кузнеца в монастырском подворье, когда-нибудь сам станет кузнецом. А вот младшие сыновья, Иоганн и семилетний Мартин, останутся ни с чем.

– Не хочу я выходить за этого прыщавого торгаша из Бреттена! – заявила Маргарита. Она вскочила и уперла руки в бока. – Я видела его всего два раза, но мне и этого хватило. Этот Адальберт Шмельцле тупой, как баран, и зубы у него кривые, как у старого мерина. Да я лучше в монастырь уйду!

Йорг Герлах насмешливо скривил губы.

– Боюсь, это не тебе решать, девчонка. Такие дела старшие всегда улаживают сами, между собой. А теперь беги домой, пока болтать не стали, что ты лежишь тут с моим сыном во ржи. А ты… – Он повернулся к Иоганну. – Тебе бы тоже поскорее домой вернуться. Матери опять худо, она звала тебя… – Покачал головой. – И не стыдно тебе? Мать кашляет так, вот-вот Богу душу отдаст, а ты валяешься здесь с девчонкой! Ты разве не обещал присмотреть за ней… раз уж ни на что больше не годишься?

Иоганн вскочил и скорчился, словно получил удар в живот. Отец заметил, что задел его за живое, и добавил:

– Священник сказал после службы, что скоро, наверное, придется соборовать ее. Кто знает, сколько она еще протянет… – Он мрачно кивнул. – Может, чем скорее она отмучается, тем лучше – и для нее, и для всех нас…

– Да как ты можешь говорить так про маму? Ты…

Иоганн замахнулся, но в последний момент опомнился и опустил руку. Затем резко развернулся и помчался через поле к городу, ослепший от скорби. Он даже не оглянулся на отчаянный оклик Маргариты, а бежал напрямик к воротам. От злости и отчаяния на глаза наворачивались слезы. Иоганн хоть и понимал, что отец хотел лишь ранить его, но чувствовал, что, в сущности, он говорил правду.

Мама была при смерти.

* * *

Иоганн пробежал, стиснув зубы, через открытые ворота мимо дремлющего стражника. К полудню улицы Книтлингена словно вымерли. Даже в тени стояла невыносимая жара; за последние недели с неба едва ли пролилось несколько капель. Не чувствуя зноя, Иоганн бежал к церкви, расположенной на гребне пологого холма. Из трактиров слышался смех крестьян и ремесленников, которые привыкли пропускать по кружке после воскресной мессы. Кто-то окликнул его, но Иоганн не стал останавливаться. В голове эхом повторялись слова отца.

Кто знает, сколько она еще протянет…

Нельзя было пропадать так долго, оставлять маму одну! Отец знал, как уязвить его. Мама болела уже несколько лет и в последние месяцы почти не вставала с постели. Часто Иоганн сидел у ее кровати и читал вслух книги, которые приносил из монастырской библиотеки. Или рассказывал истории, услышанные от путников в трактирах Книтлингена. Не было такого дня, чтобы он не провел у нее в комнате хотя бы пару часов, – кроме нынешнего.

Сегодня, вместо того чтобы остаться с мамой, Иоганн убежал в поле – впервые поцеловаться с девушкой. С девушкой, которая была обещана другому…

Еще утром маму терзал приступ сильнейшего кашля, и в мокроте были видны красные прожилки. Вообще, сколько Иоганн себя помнил, мама никогда не отличалась здоровьем. И он содрогался от ужаса, глядя, с каким безразличием и холодом отец обходился с нею. Иногда ему казалось, что тот будет только рад, если она умрет. Будь она старой кобылой, он, наверное, добил бы ее и подыскал себе другую лошадку, помоложе. Но отец предоставил Иоганну заботиться о своей больной жене.

За эти годы, в постоянных визитах к местному цирюльнику, Иоганн усвоил кое-какие знания по медицине, а в монастырской библиотеке прочел несколько книг о методах врачевания. Правда, в большинстве своем они казались ему совершенно непригодными. В них много говорилось об испарениях ада, сере и смиренных молитвах, а вот действенных рецептов содержалось куда меньше. С книгами так было постоянно: человек обращался к ним за знаниями, а они то и дело ссылались на Господа или дьявола.

Вконец запыхавшись, Иоганн преодолел подъем. Дом Герлахов стоял на склоне, между церковью Святого Леонарда и монастырским подворьем. Это было массивное, в несколько этажей, сооружение с пристроенным амбаром и хлевами для коров, лошадей и мелкой скотины. Йоргу Герлаху принадлежали шесть моргенов [6] земли вокруг Книтлингена, и он считался одним из богатейших крестьян в округе. На него работали дюжина батраков и служанок.

Иоганн забежал в дом, пронесся мимо старой сгорбленной служанки, разводившей огонь в очаге. Старшие братья, Карл и Лотар, тоже оказались дома. Они сидели в комнате за столом и жадно ели, зачерпывая густой суп из деревянной миски. Должно быть, они только вернулись с полей. Широкоплечие и крепкие, братья были незаменимы во время молотьбы. Иоганн, напротив, был низкий и худой, едва ли он годился для полевых работ. Заслышав его шаги в коридоре, братья встретили его недовольными взглядами.

– Значит, разыскал тебя отец, лентяя! – проворчал Карл. – Раз уж ты в поле ни на что не годишься, так за матерью присмотрел бы, – он показал на дверь в комнату. – Ну, ступай уже, пока она опять всю постель не замочила.

Иоганн прикусил губу. Ни Карл, ни Лотар никогда не пеклись о матери. Их интерес к ней пропал в тот день, когда она оказалась не в силах утешить двух карапузов. Они буквально истощили ее, и теперь эта слабая, больная женщина в дальней комнате была для них лишь в тягость.

– Ну, шевелись! – прорычал Лотар. – Или тебе пинка дать надо? Мы спины гнули, а ты, небось, опять ворон считал!

Отдушина над очагом тянула плохо, и дым застаивался под потолком. Балки в коридоре были покрыты копотью. Иоганн промчался сквозь сизую дымку к дальней комнате и негромко постучал, но ответа не дождался. Он постоял немного в нерешительности, потом осторожно приоткрыл дверь.

В комнате пахло травами, рвотой и прелым тростником. Свет не проникал сквозь закрытые наглухо ставни, поскольку цирюльник считал, что солнце вредно для матери. Даже дневной свет мог оказаться для нее губительным. На столе посередине комнаты горела одинокая лучина. Рядом с кроватью стоял грубо сработанный сундук, на стене висел крест. Мать лежала с закрытыми глазами под тонким одеялом. В первый миг Иоганн решил, что она мертва, но вот мама открыла глаза и улыбнулась ему.

– А, мой Фаустус, – произнесла она хриплым голосом. – Вернулся с прогулки?

Иоганн не стал говорить, что встречался с Маргаритой, хотя она, вероятно, и сама догадывалась. Он лишь молча кивнул и убрал прядь волос с ее мокрого лба.

Лицо у мамы было маленькое и морщинистое, как у выпавшего из гнезда кукушонка. Волосы стали тонкими и блеклыми. Прежде, в юные годы, она была настоящей красавицей с пышными светлыми локонами. Но многочисленные роды и изнуряющая болезнь в неполные сорок лет сделали ее старухой. Лишь в глазах еще сверкал огонь, который в свое время и околдовал крестьянина Герлаха. И солидное приданое, потому как мать Иоганна происходила из богатого бюргерского семейства и ее дед когда-то был ювелиром в Майнце.

– Сделай одолжение, открой окно, – попросила она Иоганна. – Хочу посмотреть на солнце.

– Но цирюльник… – начал тот.

– Этот цирюльник – никчемный шарлатан, – перебила его мама и закашлялась. – Ну, открывай же, а то я завяну тут, в темноте, как цветок.

Иоганн распахнул ставни, и комната тотчас наполнилась ярким светом. В воздухе крошечными звездами кружилась пыль, с улицы веяло ароматами лета.

– Так-то лучше. Подойди, присядь ко мне, – она показала на кровать.

Иоганн опустился рядом с ней, и мать погладила его по голове.

– У тебя красивые волосы… черные, как перья у молодого ворона, – прошептала она.

– Отец сказал, что тебе хуже, – тихо отозвался Иоганн.

Вместо ответа мама снова закашлялась. Иоанн протянул ей грязную тряпку. Мама сплюнула в нее и откинулась без сил на подушку. К своему ужасу, Иоганн увидел на тряпке кровавые сгустки, далеко не в первый раз за последние дни. Но он ничего не сказал – чтобы и самому лишний раз об этом не думать.

– Расскажи мне, что говорят путники в трактирах, – попросила наконец мама.

Иоганн задумался на мгновение, а потом стал рассказывать. Постепенно голос его крепчал. Прежде мама рассказывала ему о большом мире, теперь же он стал для нее окном в этот мир. Так повелось у них с давних пор.

– В Шпейере колесовали разбойника, который грабил со своей шайкой по имперским дорогам, – начал он. – Говорят, он самолично прикончил пятерых торговцев. Ганс Харшаубер из трактира «У льва» собственными глазами видел казнь. Это было настоящее представление, и зрителей собралась не одна сотня!

– А что еще? – спросила мама с закрытыми глазами. Дыхание ее выровнялось.

– Ну, в Вюртемберге крестьяне зароптали из-за холодной весны, бедного урожая и высоких податей. Некоторые в прошлую зиму умерли с голоду, другие подались в леса. Граф Эберхард, видно, правит железной рукой… А еще в Венеции к берегу прибило гигантскую рыбу. Говорят, она огромная, как Кёльнский собор!

Мама рассмеялась, и ее снова сотряс приступ кашля.

– Страшно представить! – просипела она. – И ты веришь в эти россказни?

– В трактире остановился венецианский торговец. Он сам рассказывал!

С некоторых пор через Книтлинген пролегла новая столбовая дорога, которая тянулась от Голландии до самого Тироля и оттуда вела через Альпы. Помимо конных курьеров, в городе останавливалось немало путешественников. Всякий раз, когда представлялся случай, Иоганн шел в трактир, чтобы послушать их истории. Мама, когда здоровье еще позволяло, тоже часто туда ходила. Чужаки рассказывали о мире, большом и ярком, о каком Иоганн не мог даже мечтать.

– Дай мне руку, мальчик мой, – попросила неожиданно мама.

Иоганн придвинулся ближе и протянул руку. Мама сжала ему ладонь, да так крепко, что стало немного больно. Иоганн и не подозревал, что в ней оставалось еще столько сил.

– Мой маленький Иоганн, – прошептала она. – Мой Фаустус… Счастливец…

Так мама называла его, только когда они бывали наедине. Как-то раз Карл с Лотаром услышали это прозвище – и целую неделю поддевали его. Они знали, что Иоганн был любимцем у матери, и в них просыпалась ревность.

– Почему ты зовешь меня счастливцем? – спросил Иоганн. – Мне же никогда не везло. Люди меня не любят, а отец считает лентяем и размазней. Говорит, что голова у меня чепухой забита.

– А, отец… Пусть болтает себе, старый упрямец, кому есть до этого дело?

Мама улыбнулась – и краткий миг на Иоганна смотрела та прелестная девушка со светлыми локонами, какой мама была в юности. Прелестная, как Маргарита, с таким же звонким, как перелив колокольчика, смехом…

– Ты особенный, я это знаю, – продолжала она, поглаживая его руку. – Ты задаешь много вопросов, а люди этого не любят. Они верят лишь тому, что видят и к чему привыкли. Но ты смотришь в глубь вещей. Ты всегда такой был, еще ребенком… – Она приподняла голову. – Как твои дела в гимназии?

– Хорошо. Даже очень хорошо, – Иоганн кивнул. Мысль о школе немного подняла ему настроение.

По настоянию матери он вот уже несколько месяцев как посещал гимназию, хоть уже вышел из должного возраста. Отец поначалу был против – вероятно, потому, что обучение в гимназии стоило дорого и принимали туда, как правило, отпрысков из богатых бюргерских семей. Но Йорг Герлах вскоре понял, что для жены это пожелание имело большое значение и она не оставит его в покое. Так Иоганн начал учить латынь, познакомился с грамматикой и арифметикой и даже узнал кое-что об астрономии. Наряду с вылазками в расположенный неподалеку монастырь Маульбронн, занятия в гимназии составляли для Иоганна маленькие проблески в серой городской рутине. Иногда он мечтал об учебе в университете, в Гейдельберге или еще где-нибудь. Однако юноша понимал, что отец никогда ему этого не позволит.

– Отец Бернард рассказывал нам про небесные тела и созвездия, – продолжал Иоганн. – Кое-кто из ученых утверждает, что не Земля – центр Вселенной, а Солнце.

– Что за вздор! – усмехнулась мама. – Смотри только, при священнике ничего такого не говори.

– В следующее воскресенье, ночью, отец Бернард хочет посмотреть вместе с нами на звезды с колокольни. У него даже есть астролябия! Он покажет нам созвездия, по которым ориентируются мореходы. Кассиопея, Большая Медведица, Рыбы, Скорпион…

Иоганн вдруг замолчал.

– Что такое? – спросила мама.

– Ты часто говорила, что я родился под счастливой звездой, потому-то так хорошо помню день своего рождения. Что же это за звезда?

– А ты как думаешь, дуралей? – Мама подмигнула ему, и снова Иоганн увидел перед собой юную красавицу. – Юпитер, символ процветания и удачи! Рожденных под знаком Юпитера ждет великая судьба. Такого человека отличает тяга к свободе и знанию. Он не находит успокоения, хочет дознаться до сути всех вещей и явлений. Жизнь его проходит в непрестанных поисках, он как рудокоп в шахтах познания. Тот, за кем пойдет народ.

– Откуда ты все это знаешь?

Мама неожиданно запнулась.

– Мне… рассказал об этом один мудрый человек. Он был очень умен и много странствовал. Мудрец, хоть и молод годами. Он сказал, что у тебя особое предназначение, потому я и называла тебя Фаустусом. Это была его идея. Рожденный в день Пророка, так он сказал.

Иоганн нахмурил лоб. Мама еще не говорила ему ничего подобного. Он смутно припоминал: кое-кто уже говорил ему о пророках. Колдун, с которым Иоганн познакомился в тот памятный день на ярмарке, много лет назад.

– Что это был за человек? – спросил он маму.

И снова мама помедлила с ответом.

– Он ушел, очень давно. Он… он прибыл с востока…

Она задохнулась в очередном приступе кашля, таком сильном, что Иоганн не на шутку перепугался. Когда мама, совершенно обессиленная, вернула ему грязный платок, он был красный от крови. Иоганн вскочил кровати.

– Тебе… тебе нужно лекарство, – сказал он. – И поскорее! Я сбегаю к цирюльнику.

Мама закрыла глаза. Она тяжело дышала.

– Выкинь ты его из головы. Я тебе уже говорила, что он шарлатан. Не лучше тех, что десятками носятся по ярмаркам. Покой – вот и все, что мне нужно. Покой и истории, которые ты рассказываешь.

И это было недалеко от истины. Местный цирюльник, этот старый пропойца, все болезни лечил кровопусканием и клизмами. Новые методы и даже проверенные веками знания монахов и арабских ученых он и в грош не ставил. Но лекаря в Книтлингене не было, а городского доктора в Бреттене они не могли себе позволить.

– Тогда… я сбегаю в Маульбронн, – предложил Иоганн. – Отец Антоний наверняка найдет средство. Он всегда нам помогал.

Мама не ответила. Похоже было, что она снова уснула. Грудь ее едва заметно поднималась и опускалась, но хоть дыхание стало ровнее. Иоганн сжал ей руку.

– Я пойду в Маульбронн, к отцу Антонию, – сказал он. – Вернусь через пару часов, обещаю.

На прощание юноша погладил ее по щеке и вышел из комнаты.

* * *

Еще долгое время мама смотрела Иоганну вслед. Хоть дверь за ним давно закрылась, ее взгляд скользил по источенным жучками дуплистым доскам. Девочкой Элизабет всегда мечтала о принце, который умчал бы ее на белом коне в дальние страны. Но в мужья ей достался лишь пропитой крестьянин из Книтлингена. Другие девушки говорили, что Йорг Герлах – завидная партия: здоровый и сильный, как медведь, а главное – богатый. Но разум его был затворен, а душа не знала полета; ему довольно было плодородной пашни и кружки темного пива.

Довольно скоро после свадьбы Элизабет поняла, что не будет счастлива с Йоргом. Но кого это заботило? Где это сказано, чтобы счастье и радость имели значение для брака? Брак создан для того, чтобы рожать детей и соразмерно делить работу в поле. И поэтому всякий раз, когда Герлах наваливался на нее, пыхтел и стонал, Элизабет закрывала глаза и думала о принце на белом коне и дальних странах.

Она произвела на свет четверых детей, и это лишило ее сил и подорвало здоровье. Двое из них были тупы, как их отец, а самый младший уродился калекой и, скорее всего, не сможет обойтись без помощи.

Только Иоганн был особенным.

Элизабет сразу почувствовала это, когда впервые взяла его на руки. Этот пытливый взгляд, от которого, казалось, ничто не могло укрыться, словно стремился охватить разом весь мир. Она всегда знала, что ему уготована особая судьба.

И пришелец с запада говорил то же самое, при этом странно улыбался. Красивый юноша с черными как смоль и мягкими как шелк волосами…

Ее принц.

Элизабет закрыла глаза и представила себе, что он вернется и умчит ее прочь на своем белом коне, в страну, где нет ни болезней, ни слабости.

Рожденный в день Пророка…

– Мой Фаустус, – промолвила Элизабет.

Она снова закашлялась и сплюнула кровь на тростник. А потом уснула. Слабое, иссохшее тело, изнуренное той толикой жизни, что была ей отведена.

* * *

Иоганн вышел из дома и едва не налетел на младшего брата. Мартин как будто ждал его – и радостно заулыбался, едва Иоганн показался в дверях.

– Ха, т-т-ак вот т-ты где! – воскликнул он. – Маргарита ск-к-азала, что ты у мамы.

Иоганн не стал останавливаться. Мартин пытался идти с ним вровень и семенил рядом в своих грубых деревянных башмаках. Он был щуплый и тощий, с кривой спиной, почти горбатый. Кроме того, он заикался, особенно если приходил в возбуждение. Иногда, если Иоганна не было рядом, другие дети называли его дураком или гномом.

– Что с-с-случилось? – спросил Мартин. – К-к-куда ты идешь? – Тут он заговорщицки подмигнул. – Снова б-будешь к-к-колдовать? Я никому не скажу!

Иоганн вздохнул. Мартин всюду ходил за ним по пятам. Карл и Лотар были уже слишком взрослыми, чтобы играть с бедным калекой. К тому же они его стыдились. Поэтому Мартин цепко держался за Иоганна. Часто он бегал за ним, когда Иоганн шел поупражняться в фокусах. Он скакал вокруг, как собачонка, лазал по деревьям, осыпал старшего брата вопросами, и не было никакой возможности от него отделаться. Но несмотря на это, Иоганн любил его всем сердцем, Мартин был ему куда ближе, нежели Лотар и Карл. Горбун и заика, Мартин все-таки был умен и любознателен и, как и сам Иоганн, тяготел скорее к матери, чем к отцу, который не видел большой пользы от увечного последыша.

– У меня сейчас нет времени, – ответил Иоганн, не сбавляя шага. – Мама тяжело больна, и я иду в монастырь, раздобыть ей лекарство.

– Т-тогда возьми м-м-меня с собой! – попросил Мартин.

– Так будет слишком долго, – Иоганн покачал головой. – Я хочу вернуться как можно скорее. – Он остановился, наклонился к Мартину и посмотрел на него со всей серьезностью. – Но у меня для тебя важное поручение, слышишь? Останься с мамой и присмотри за ней. Вытирай пот со лба, принеси ей горячей воды и вымети старый тростник, от него уже смертью несет. Если маме станет хуже, сбегай за цирюльником, понятно?

Мартин молча кивнул, поняв по глазам брата, что тот не шутит.

– А т-ты ск-к-оро вернешься? – спросил он боязливо.

Иоганн похлопал его по плечу.

– Потому я и хочу пойти один, чтобы вернуться побыстрее… Ну, ступай к матери. Ты ей нужен.

Мартин послушно убежал в дом, и Иоганн двинулся дальше. Он зашагал по Рыночной улице и скоро дошел до Верхних ворот. Книтлинген был маленьким городком с населением в две тысячи человек. Стены окружал зловонный ров, питаемый мелкими ручьями. В самом центре располагались церковь и монастырское подворье. С давних времен город считался ленным владением маульброннского монастыря, настоятель которого назначал фогта. Сам монастырь находился примерно в часе пешего хода.

Когда город остался позади, Иоганн повернул направо и двинулся по старому имперскому тракту на юг. Дорога была сухая и пыльная, и в воскресенье других путников почти не попадалось. Далеко впереди виднелась повозка, мимо пронесся одинокий всадник, и больше никого не было.

Иоганн и не сосчитал бы, сколько раз уже проходил по этой дороге. Он помнил каждый ее изгиб, знал каждый кустик у обочины. Дорога вилась через поле, мимо виноградников, и дальше тянулась по лесистому склону. Иоганн смотрел на поля и виноградники, в шахматном порядке обступившие дорогу. Все кругом было упорядочено, все на своих исконных местах: крестьяне, монахи, могущественные рыцарские дома в Крайхгау, пфальцграф в Гейдельберге, а над ними – король и Папа. Иоганну порой казалось, что он единственный выбивался из этого мироустройства.

Ссора с отцом все не шла из головы. Часто, лежа в постели без сна, Иоганн гадал, почему же они постоянно ссорились. Наверное, дело в том, что они такие разные. Отец был широк в плечах и крепок, с окладистой каштановой бородой; Иоганн, напротив, ростом не отличался, был худым и жилистым и с волосами, черными как смоль. В своих помыслах, стремлениях и представлениях о счастье они также не были едины. Для Йорга Герлаха счастье заключалось в хорошем урожае, стакане доброго вина и развеселой музыке.

Что составляло счастье для Иоганна – этого он и сам еще толком не знал.

Юноша поднялся на вершину холма и миновал эшафот, квадратный помост с ветхой виселицей. С незапамятных времен здесь совершались все казни, хотя сейчас виселица пустовала. Но уже не раз Иоганн видел здесь казненных, чьи сгнившие останки покачивались на ветру. Германский король лично поручился за безопасность имперских дорог, и, чтобы обещание имело вес, разбойников и воров вешали на возвышениях рядом с трактами – в назидание остальным преступникам. Для Иоганна эти зловонные трупы служили напоминанием о том, сколь преходяще все земное.

Во время подъема он замедлил шаг; теперь же, на вершине, снова пустился бегом, с колотящимся в груди сердцем. Мысли тоже неслись вскачь, обгоняя друг друга. Тревога за маму, ссора с отцом и чувства к Маргарите – все это вихрем кружилось у него в голове. Он обогнал повозку, которая мерно катила к монастырю; крестьянин на облучке, казалось, задремал от зноя. Вскоре лес остался позади – дорога спускалась в живописную долину, окаймленную виноградниками. Слева располагался широко известный монастырь Маульбронн.

За могучими стенами из песчаника высилась церковь, окруженная всевозможными постройками. Восемь башен и мощные зубья ясно давали понять, что при необходимости монахи готовы защищать свое добро. Правда, такого случая им уже давно не представлялось. Маульбронн рос и процветал, как и многие монастыри в Германии.

Иоганн прошел через массивные ворота и оказался во дворе, отгороженном еще одной стеной. Здесь располагались мирские строения: пекарня с амбаром, кузница, мельница и постоялый двор для паломников и путешественников. В тесных проулках между одноэтажными строениями царила привычная толкотня. Двое мирян в коричневых рясах катили пустую бочку в сторону давильни, косматый пес задрал лапу у корыта и получил пинка от трактирщика, группа паломников в запыленных плащах искала приюта, в кузнице широкоплечий бородатый монах колотил молотом по куску железа. Среди них, погруженные в молитвы, бродили монахи, которые, в отличие от мирских братьев, были побриты и носили белые одеяния с черным покровом. Многие из них были дворянами, искавшими спокойной жизни – или, будучи вторыми и третьими сыновьями, не могущими рассчитывать на наследство.

Иоганн любил маульброннский монастырь, в особенности за ученость монахов и ощущение вечности, которым дышали эти камни. Здесь время словно останавливалось. Эти стены простояли уже сотни лет, и знания, которые хранились в них, были легендарны. Иоганн ходил сюда при любой возможности и порой брался доставить кое-какие послания из Книтлингена. Иногда ему позволяли даже зайти в монастырскую библиотеку, что всякий раз было для него праздником. Всюду книги, всюду ответы на его вопросы! Вообще-то посторонним, да к тому же шестнадцатилетним юнцам, доступ в этот благородный зал был закрыт. Однако у Иоганна в Маульбронне имелся могущественный друг и покровитель, который время от времени даже позволял ему тайком брать домой некоторые книги. К нему-то Иоганн и спешил сегодня.

Юноша остановил одного из мирян, который тащил визжащую свинью на бойню.

– Благослови вас Бог, брат, – поздоровался он, словно и сам был монахом. – Вы не знаете, где найти отца Антония?

– Ну а где ж ему быть, парень? – Мирянин ухмыльнулся и показал в сторону церкви. – В лазарет, как и всегда. Келарь и приор слегли с лихорадкой, уж о простых собратьях я вообще молчу. У него дел теперь невпроворот.

Иоганн кивнул с благодарностью и направился к церкви, которая высилась за следующей стеной. В этой части, отведенной для духовенства, было заметно тише. Привратник уже давно запомнил Иоганна и пропустил его, хоть и неохотно. Смотритель в монастырской библиотеке был хорошим другом отцу Бернарду, учителю Иоганна. Но отец Антоний был не только библиотекарем, но также и врачом. Своими умениями он снискал себе славу целителя далеко за пределами Маульбронна. Если кто и мог помочь матери Иоганна, так это он.

С благоговейным трепетом юноша вошел в церковь, стены которой были выкрашены в белый и красный цвета. Свет сквозь высокие окна длинными полосами падал на алтарь и примыкающие к нему хоры с прекрасными, украшенными резьбой скамьями. В боковом приделе монах отправлял службу, тихо бормотал себе под нос. Иоганн слышал однажды, что прежде цистерцианцы сами трудились на полях, дабы обеспечить себя пропитанием, но это было давно. Теперь же они владели состоянием, которое лишь росло от поколения к поколению. Только из ближайших деревень не меньше дюжины принадлежали монастырю. Крестьяне исправно платили подати, хоть временами и проявляли недовольство. Но так уж повелось с незапамятных времен: рыцари сражались, монахи молились, а крестьяне гнули спины.

«А я что буду делать? – задумался Иоганн, проходя под высоким крестом. – Какую судьбу уготовил мне Господь?»

Он покинул церковь, после чего повернул направо и добрался до лазарета. Это была вытянутая комната с высокими потолками; справа и слева стояли кровати, на которых лежали больные монахи, укрытые тонкими одеялами. Молодой монах расстилал по полу свежий тростник. Другой, уже преклонных лет, как раз наливал горячую воду в кадку с травами. Скоро пряный аромат защекотал ноздри. Заслышав торопливые шаги, старый монах поднял голову, и на его усталом лице заиграла улыбка.

– Иоганн! – воскликнул он радостно. – Ты все-таки пришел. Ну да, сегодня же воскресенье и у тебя свободный день… – Тут лицо его вновь стало серьезным. – Только вынужден разочаровать тебя. У меня сегодня слишком много дел, и пойти с тобой в библиотеку не получится. – Он показал на кровати, занятые монахами: – Да ты и сам видишь, эта лихорадка – сущее бедствие. Только вчера от нее умер добрый отец Иеремия, тем более что был в преклонных летах. Мир праху его… – Он тяжело вздохнул и перекрестился. – Ну а как дела у моего старого друга, отца Бернарда? Надеюсь, хоть у него все хорошо?

– Отец Бернард здоров и передает вам привет, – ответил Иоганн. – А вот моя матушка тяжело больна.

Молодой монах с гладко выбритым подбородком и в белоснежной рясе бросил на них хмурый взгляд. Многие цистерцианцы блюли обет молчания и зачастую объяснялись лишь при помощи знаков. В лазарете запрет соблюдался не так строго, однако правила имели силу и здесь.

Отец Антоний отвел Иоганна в нишу чуть в стороне от кроватей и там внимательно его выслушал.

– Хм, кашляет кровью, говоришь? Не берусь утверждать, но…

Монах помолчал, и Иоганн посмотрел на него с мольбой в глазах.

– Что? Скажите, прошу вас!

Отец Антоний вздохнул.

– Ты ведь знаешь, что твоя мама давно хворает. Если тело слабое, болезни проникают в него и селятся там, подобно червям. Скверные болезни вроде белой чумы.

Иоганн закрыл глаза, чтобы не выказать испуга. Он уже слышал о белой чуме. Ее часто привозили путешественники и паломники из Венеции, Генуи или Рима. Больные теряли силы, много спали, кашляли и чахли, как осенние листья. Потому в народе эту болезнь называли чахоткой. Она была не столь свирепа, как обычная чума, но также неизбежно заканчивалась смертью.

– И нет никакого средства? – шепотом спросил Иоганн. – Вам ведь известно столько лекарств, отец Антоний!

К горлу подступил комок. Если уж отец Антоний не знал средства, то помочь его матери мог один лишь Господь.

– Хм, средство, может, и есть. – Монах склонил голову. – Правда, оно хранится не здесь, а в подвале… – Он чуть помедлил, потом похлопал Иоганна по плечу. – Думаю, минутку-другую без меня здесь обойдутся. Пойдем, я тебе покажу кое-что. Может, тебя это чуть приободрит.

Отец Антоний подтолкнул Иоганна вперед, и они вновь прошли крестовым ходом. Несколько монахов стояли возле источника и вполголоса переговаривались. При виде Иоганна они замолкли, но отец Антоний ничуть не смутился и завернул в боковую дверь. Они спустились по лестнице и оказались в подвале с вытянутыми узкими оконцами.

В воздухе стоял запах плесени и еще чего-то ароматного; к ним примешивался едкий металлический запах, происхождение которого для Иоганна пока оставалось загадкой. Вдоль стен стояли несколько стеллажей; между ними громоздились бочки и ящики, под потолком висели засоленные окорока, колбасы и связки трав. В дальнем конце комнаты на длинном верстаке стояло диковинное устройство, со стороны напоминавшее пресс для фруктов. Рядом стояли несколько открытых ящиков, и на полу в слабом дневном свете поблескивали железные стержни, словно выломанные зубы какого-то мифического чудища. Похоже, что именно от устройства и шел этот странный металлический запах.

– Что это такое? – спросил с удивлением Иоганн.

– Это я и хотел тебе показать. Ха, я знал, что это произведет на тебя впечатление! Это печатный пресс. – Отец Антоний хитро подмигнул и подошел к устройству. – Мы с приором убедили настоятеля, что нам стоит обзавестись таким. Мы закупили книги в монастыре недалеко от Вормса и станок взяли в придачу. Причем обошелся он нам совсем недорого. Когда его запустят в работу, все у нас переменится. И не только у нас. – Священник широко развел руками. – Грядет новая эпоха, я это явственно чувствую! Новые знания, не только из Италии, но также от испанских мавров, из дальних стран, из захваченного язычниками Константинополя. Вновь открытые манускрипты на латыни, греческом и даже арамейском. И теперь их все можно напечатать и размножить! Ты только представь, все, что человечество когда-то измыслило, останется на бумаге – и это можно будет прочесть даже через сотни лет! Я рад, что на склоне лет могу застать этот миг.

Иоганн во все глаза смотрел на пресс. Он уже слышал о подобных устройствах, но еще ни разу не видел. В Книтлинген порой заносило отпечатанные листки, в основном религиозного содержания. Карты, которые Иоганн купил на скопленные деньги, а отец втоптал в грязь, тоже были отпечатаны на таком прессе. В печатных книгах вместо темного пергамента использовали бумагу, а буквы наносились галловыми чернилами, какие издавна применялись для письма.

До сих пор, чтобы сделать копию, монахам приходилось вручную переписывать каждую книгу, но в последнее время эту работу все чаще производили при помощи пресса. Необходимые литеры отливали из олова и свинца. То, что прежде занимало месяцы и даже годы, теперь можно было сделать за один день. Иоганн с трудом представлял себе, сколько же книг можно изготовить таким способом за ничтожный отрезок времени. Сотни? Тысячи? Уже сейчас их было столько, что ему ни за что не перечитать!

Иоганн задумчиво разглядывал пресс и трогал запачканные чернилами металлические штифты. Литеры на них были зеркально перевернуты. Отец Антоний между тем взял с полки маленький пузырек.

– Я только на прошлой неделе приготовил это лекарство по рецепту из старой книги, – пояснил он. – Книга была в одном из ящиков из того самого монастыря, – тут монах улыбнулся. – И главным образом речь идет о… сырной плесени.

Иоганн воззрился на него в недоумении.

– Сырной плесени?

– А еще овечий навоз и мед. – Отец Антоний вскинул руку. – Знаю, звучит несколько странно. Но это старинный рецепт, и снадобье должно помочь при чахотке. Не обязательно говорить матери, из чего оно приготовлено. – Он протянул Иоганну тщательно закупоренный пузырек. – Дай ей выпить сегодня и потом в течение недели утром и вечером. Молитва при этом, конечно же, не помешает.

– Спасибо, святой отец.

Иоганн уже развернулся к лестнице, но тут взгляд его упал на одну из книг в ящиках. За несколько месяцев в гимназии юноша неплохо подтянул латынь и потому с удивлением уставился на заглавие и автора.

Speculum Astronomiae…

– «Зеркало астрономии», – пробормотал он. – Альберт Великий, достопочтенный брат доминиканского ордена и епископ Регенсбурга.

Отец Бернард говорил, что астрономия, как и астрология, изучает звезды. Иоганн вспомнил, что мама только сегодня говорила о звездах и дне его рождения. То, что и ученые Церкви занимались этими науками, было для него в новинку.

– Значит, и Церковь верит в силу звезд? – спросил он отца Антония.

– Ну, есть тонкая грань между тем, во что Церковь верит и что она считает ересью, – ответил монах. – Звезды есть выражение воли Божьей, как утверждает Папа; так же говорил Альберт Великий, который и написал эту книгу более двухсот лет назад. Даже епископы порой просят составить гороскоп, – он усмехнулся. – Хотя я сам не очень-то в это верю. Альберт Великий, между прочим, писал также об алхимии и магии. Некоторые утверждают, что и сам он был магом. Только вот что есть черная магия? И что есть Божья воля?.. А почему ты спрашиваешь?

– Я… просто…

Иоганн хотел рассказать монаху о своем разговоре с матерью, но понял, что и так потерял слишком много времени. Нужно побыстрее возвращаться в Книтлинген! Маме необходимо лекарство, и как можно скорее.

– У меня, к сожалению, нет с собой денег, – неуверенно проговорил Иоганн. – Но отец с вами расплатится, я уверен.

Хотя в глубине души уверен он не был. Отец считал каждую монетку и часто обвинял монахов в вымогательстве и шарлатанстве.

– Не утруждай своего отца. – Отец Антоний отмахнулся. – Это подарок Церкви. По мне, так крестьяне Книтлингена уже выплатили нам более чем достаточно. Лишь бы лекарство помогло. Да хранит Господь твою маму.

– Спасибо, святой отец!

Иоганн торопливо пожал руку отцу Антонию и поспешил к выходу, спрятав за пазуху пузырек с ценным лекарством. Он так увлекся беседой, что и забыл, как плохо чувствовала себя мама. Теперь придется бежать со всех ног, чтобы до сумерек поспеть домой.

* * *

Иоганн оставил церковь, промчался мимо кузницы и постоялого двора, выбежал за ворота и припустил к холму, отделяющему Маульбронн от Книтлингена. Солнце уже опускалось, и деревья отбрасывали длинные тени. Иоганн стремительно поднимался по склону, и вскоре вокруг сгустился буковый лес. В ногах ощущалась легкость, былые тревоги улеглись. Лекарство непременно поможет маме – отец Антоний еще никогда не ошибался. Все будет хорошо! А в следующий раз отец Антоний обязательно расскажет ему про этого Альберта Великого, который, вероятно, был магом.

В скором времени Иоганн поравнялся с эшафотом. В сумерках тот выглядел куда более зловеще, чем пару часов назад. Тьма уже поглотила виселицу, и ветви росшего неподалеку вяза застонали на ветру – как будто повешенный сделал последний вздох.

Рядом с эшафотом кто-то был.

На дощатом помосте сидели три фигуры. Когда Иоганн подошел ближе, они спрыгнули на землю и, пригнувшись, двинулись к нему.

Иоганн вздрогнул. В первый миг он решил, что его подкараулили грабители, но потом узнал троих местных молодчиков. Они были чуть старше него, и он хорошо их знал. Двое из них частенько колотили его в начальной школе, если он задавал слишком много вопросов. И все же самым опасным был третий.

Людвиг, старший брат Маргариты.

Почти восемнадцати лет от роду, он был на голову выше Иоганна, с лицом, усеянным оспинами, и хитрым взглядом. Часто якшался с Карлом и Лотаром, напивался и дрался с парнями из окрестных деревень. И всю сознательную жизнь донимал Иоганна. Ему не нравилось, что его младшая сестра встречается с умником и авантюристом, который не желает считаться с другими. О фокусах Иоганна он также был не лучшего мнения, хотя порой с завистью наблюдал, как Иоганн веселит Маргариту и ее подруг своими трюками. По развязной походке Людвига, по его торжествующему взгляду Иоганн понял, что в этот раз колкостями и оскорблениями ему не отделаться.

– Ты смотри, твой кривоногий братец не соврал, – начал Людвиг насмешливым голосом. – Достаточно было разок встряхнуть карлика, как тот все выдал. Ты опять таскался к святошам в Маульбронн. Наверное, подтирал им зад пергаментом…

Людвиг терпеть не мог книг. Так повелось еще со школы, и по сей день мало что изменилось.

– Я ходил за лекарством для мамы, – ответил твердым голосом Иоганн и украдкой коснулся пузырька за пазухой. – Она серьезно больна.

– А когда твоя мать была здорова? – язвительно спросил Людвиг и оглянулся на своих дружков в поисках одобрения. – Знаете, что люди толкуют? Говорят, что шлюха Элизабет подхватила французскую болезнь. Повязалась с каким-то пришлым солдатом, вот Господь ее и наказал.

– Как ты назвал мою маму? Только повтори, и я… я…

Иоганн шагнул к Людвигу. Голос у него дрожал, злость пересилила страх. Ему часто приходилось выслушивать подобные оскорбления, и многие говорили, что раньше его мать не раз видели с другими мужчинами. Правда, никто не осмеливался утверждать это в присутствии Йорга Герлаха, который при подобных замечаниях неизменно пускал в ход кулаки. Но, как бы там ни было, Элизабет Герлах снискала себе известную репутацию.

– И что ты сделаешь? – спросил насмешливо Людвиг.

Ответа не последовало, и он добавил:

– Твоя мать шлюха. Понял? Грязная шлюха! И я не допущу, чтобы моя сестра стала такой же.

Для Иоганна это было слишком. Его трясло от ярости, он уже занес руку для удара. И в этот миг его как будто осенило. Он вдруг понял, почему Людвиг с дружками поджидал его здесь: должно быть, кто-то увидел его с Маргаритой! И вот Людвиг возомнил себя надзирателем за своей младшей сестрой. Даже если они с Людвигом сейчас подерутся – слухи уже разошлись, и пострадает от этого в первую очередь Маргарита. Ведь отец хотел выдать ее за купеческого отпрыска из Бреттена. Иоганну пришлось проглотить обиду – ради Маргариты.

– Послушай, – он решил уладить все миром. – Что бы там тебе ни рассказали, между мной и Маргаритой ничего…

– Время отговорок прошло, – оборвал его со злостью Людвиг. – Тебе давно пора задать трепку. Хватайте его!

По команде Людвига его приятели двинулись на Иоганна. Тот невозмутимо сунул руку в карман, куда спрятал утром мешочек с порошком. Субстанция имела резкий запах, и при соприкосновении с огнем начинала с треском разбрасывать искры. Но сейчас поджечь ее не было возможности, и оставалось надеяться, что она и так сослужит добрую службу. Размашистым движением Иоганн бросил горсть порошка в лицо одному из обидчиков. Тот завыл, рухнул на колени и принялся тереть глаза.

– Он ослепил меня! – верещал он. – Мерзавец ослепил меня, я ничего не вижу!

– Ты об этом пожалеешь! – закричал Людвиг и кинулся на Иоганна.

Тот попытался убежать, но Людвиг уже схватил его. Он был старше на два года и гораздо сильнее, настоящий бык. У Иоганна не было ни единого шанса.

Пока ослепший парень с воем катался по земле, Людвиг со вторым своим приятелем набросились на Иоганна. Тот отбивался, но силы оказались неравны. Обидчики прихватили с собой веревку и связали Иоганну руки и ноги, так что он стал похож на длинный извивающийся тюк. Людвиг смотрел на него сверху вниз и ухмылялся.

– Ну, как тебе это нравится, умник? Теперь уж твои дешевые фокусы не пройдут. – Он оглянулся на своих помощников. – Оттащим его за эшафот! Как жалкого преступника.

Иоганна поволокли к полуразрушенной ограде, где среди деревьев указующим перстом торчала виселица. Когда они обогнули эшафот, Иоганн понял, что с ним собираются сделать.

За эшафотом высился громадный, в половину человеческого роста, муравейник.

Иоганн кричал и вырывался, но обидчики не обращали на это внимания. По взгорку кишмя кишели красные насекомые, усердно таскавшие хвоинки и мелкие веточки. Чуть в стороне из земли виднелись кости и череп, вероятно принадлежавшие одному из повешенных. Муравьи тщательно обглодали с них остатки мяса и сухожилий.

С Иоганна стянули штаны и отхлестали по ягодицам колючим лапником, пока кровь не потекла по бедрам. Иоганн рвался, кричал, ревел от боли и унижения – но здесь, вдали от города, его никто не слышал. Бутылочка, которую он крепко сжимал в руке, упала; Людвиг отшвырнул ее ногой и снова принялся исступленно хлестать Иоганна.

– Думаешь, ты лучше других, да? – хрипел он. – Ха, и что теперь толку от твоих мозгов и глупых словечек? Что толку от твоих дьявольских фокусов?

Наконец Людвиг, запыхавшись, опустил перепачканную в крови ветку. По лицу его струился пот.

– Все, бросайте его! – велел он своим дружкам. – Пусть это послужит ему уроком, чтоб не таскался с моей сестрой.

Ощупью, неловко переставляя ноги, к ним подошел второй его приятель. Его распухшее лицо исказила гримаса ненависти.

– Раз, два, три! – скомандовал Людвиг. – Приятной трапезы, мелкие ублюдки.

Иоганна раскачали и забросили на самую верхушку муравейника.

Муравьи мгновенно всполошились, и сотни их облепили Иоганна. Они ползали по его голым, окровавленным ляжкам, кусали и брызгали едкой кислотой, которая огнем жгла ободранную кожу. Иоганн кричал, как не кричал никогда в жизни; от боли перехватило дыхание. Он извивался и рвал путы, но муравьи были повсюду: в волосах, в ушах, в глазах, во рту, всюду… Смертоносная армия крошечных солдат, намеренных уничтожить свою жертву. От них не было спасения.

Приятели немного постояли, посмеиваясь, и пошли прочь. Иоганн между тем дергался и сучил ногами, как заяц в силках.

– А, и твое лекарство…

Людвиг вновь развернулся и подобрал пузырек, валявшийся рядом с муравейником.

– Это же вода вперемешку с уксусом, от монахов ничего другого не получишь. Твой отец говорит так же. Так что он не расстроится, если мы скормим эту дрянь муравьям. Я уверен, это им придется по вкусу.

Он откупорил пузырек и медленно вылил ценное содержимое на землю. Лекарство собралось лужицей среди хвоинок и постепенно впиталось в почву. Людвиг брезгливо поморщился.

– Фу, а воняет-то как! Говорю же, дрянь, да еще стоит небось… Твоя мама пусть спасибо скажет, что ей не пришлось это пить. – Он махнул своим друзьям: – Всё, пошли. Если он и впрямь умеет колдовать, то сможет освободиться сам.

Довольные собой, они отправились по домам. Иоганн остался один. Он и кричал, и стонал, и выл. Муравьи кусали, как одержимые. Иоганн невольно подумал об обглоданных костях рядом. Он с ревом извивался на муравейнике, и через некоторое время ему удалось откатиться немного в сторону. Иоганн лег в промоину, вероятно сделанную прошлой ночью кабанами. Прохладная грязь немного смягчила боль, и муравьи понемногу сползали с него. Лишь некоторые еще рыскали в волосах и в паху в поисках невидимого врага.

Когда Иоганн наконец высвободился из пут, солнце уже давно зашло. Грязный и окровавленный, он из последних сил поковылял к городу.

Когда юноша добрался до дома, мама была мертва.

Следующие несколько дней и недель тянулись для Иоганна как дурной сон.

Маму он увидел лишь раз, да и то мельком – она лежала, как маленькая обмякшая кукла, словно и не жила никогда. Летом тела разлагались слишком быстро, поэтому похороны состоялись на следующий день. Почти весь Книтлинген собрался на кладбище у церкви Святого Леонарда. Вместе с бюргерами явились даже батраки и служанки. Они жали руку молчаливому вдовцу, гладили по головам Иоганна и Мартина. Карл и Лотар безучастно стояли рядом с каменными лицами, как будто хоронили какого-то дальнего родственника. Маргарита с отцом тоже пришли, но они держались чуть поодаль. Людвиг, к большому облегчению, не появлялся. Наверное, он прибил бы фогтовского сынка камнем прямо здесь, посреди кладбища, – так велико было его отчаяние.

Священник прочел короткую молитву, гроб опустили в могилу – и Элизабет Герлах осталась лишь в воспоминаниях.

Все произошло очень быстро: у матери пошла кровь горлом. В свой последний час она звала Иоганна и, должно быть, хотела сообщить ему что-то важное. Когда же маленький Мартин побежал за цирюльником, она умерла в полном одиночестве. В суматохе и трауре никто не спрашивал, почему Иоганн вернулся из монастыря в рваных и перепачканных кровью штанах и откуда у него рубцы на теле. Отец лишь бросил на него осуждающий взгляд.

Вот и сейчас, на похоронах, он смотрел на него с тем же выражением.

– Почему ты бросил ее? – шепнул он Иоганну. – Почему вместо тебя над ней хлопотал твой беспомощный братец? А ты в это время где-то шляешься и дерешься… Это ты во всем виноват!

Иоганн молчал. Лицо у него распухло, глаза были красные от слез, пролитых за ночь. Он понимал, что отец к нему несправедлив, однако чувство вины не оставляло его. Если б он только поскорее вернулся из монастыря! Возможно, лекарство от отца Антония помогло бы матери. Иоганн не стал рассказывать отцу, что произошло на холме у эшафота, – тот все равно ему не поверил бы. Все следующие дни юноша в одиночестве бродил по лесам, среди виноградников и по холмам вокруг Книтлингена. Единственным для него утешением были занятия с отцом Бернардом в гимназии. Маргарита в эти дни почти не попадалась ему на глаза, а если им и случалось встретиться, то поблизости всегда был Людвиг. Он бросал на Иоганна грозный взгляд и быстро оттаскивал сестру в сторону. Иоганн писал ей зашифрованные письма, но она не отвечала.

Его раны понемногу заживали, но боль никуда не делась. Боль и затаенная жажда мести. Иоганн понимал, что никогда не забудет произошедшего у эшафота. Мама ушла, навсегда! Он чувствовал себя ужасно одиноким. Этого не мог изменить даже Мартин, который теперь ни на шаг не отходил от Иоганна – словно опасался, что вслед за матерью исчезнет и любимый брат.

Каждый вечер Иоганн стоял перед небольшим крестом на кладбище. Он молился и проклинал Бога, задавался множеством вопросов, но не получал ответа.

Так прошло лето. Наступила осень – а с ней дожди, ветер и туманы. Близилось время собирать урожай, и люди с нетерпением ждали праздника Симона и Иуды, главного дня в году. Ничто не прерывало извечного движения жизни.

Когда пришла пора собирать виноград и каждый человек был на счету, занятия в школе не проводились. Иоганн трудился наравне со всеми – день за днем, под палящим солнцем, и под дождем, и в ветер. Срезал гроздья, бросал в заплечную корзину и относил на подворье, где виноград давили прессом. Это была тяжелая работа, и спина после нее болела так, будто по ней колотили палками. Несмотря на усталость, Иоганн каждый вечер ходил к могиле матери и клал под крестом букет свежих цветов.

В один из туманных дней, вернувшись домой с кладбища, он застал отца. Тот развалился за столом; перед ним стоял пустой кувшин из-под вина. По его красному лицу Иоганн понял, что отец опустошил уже не один такой кувшин. В последние дни это повторялось неизменно. Люди говорили, что Йорг Герлах скорбит по любимой, пусть и несколько странной супруге. Но Иоганн знал, как все обстояло в действительности. Отец был пьяницей – всегда им был. Просто теперь, когда мама умерла, некому стало его осаживать.

– Я сказал отцу Бернарду, что после сбора винограда ты не вернешься в школу, – сообщил он. Глаза его были налиты кровью, веки набрякли, лицо оплыло, как тесто.

Иоганн встал словно вкопанный.

– Но… почему?

– Никакого проку от того, что ты там учишься! А вот обходится мне это недешево. К чему тебе зубрить весь этот вздор, если ты только и будешь навоз из коровника выгребать?

– Так вот что ты уготовил мне?

Иоганн смотрел на отца, не в силах унять дрожь в голосе. Долгое время тот вообще почти не заговаривал с ним, и теперь наносит такой удар… Ни сочувствия, ни доброго слова – а просто крест на мечте сына.

– Значит, по-твоему, я гожусь лишь в конюхи? – едва слышно спросил Иоганн.

Отец пожал плечами.

– Мне не нужны в доме ни монахи, ни книгочеи. А чего ты ждал? У меня четверо сыновей, но хозяйство унаследует только Карл. А ни на что другое, кроме как навоз выгребать или виноград собирать, ты не годишься. От твоих фокусов молоко или мед по городскому рву не потекут. Или в тех заумных книжках написано, как наколдовать жареных голубей? – Он рассмеялся, потом сделал большой глоток из кружки и залепетал дальше: – Как уж там называла тебя мать? Фаустус? Счастливец? Слишком долго она тебя пестовала! Времена меняются, Иоганн, смирись с этим. Пора тебе узнать настоящую жизнь, без книжек и мечтаний. Ты мне еще спасибо скажешь. Да, скажешь спасибо! Понял ты меня, ты… шут! Бездельник!

Последних слов Иоганн уже не слышал, ибо развернулся и выбежал из дому. Что он такого сделал, что отец использовал любую возможность уязвить его? Занятия в школе были последним проблеском в жизни – теперь, когда мамы не стало, а Маргарита его сторонилась. В глубине души Иоганн надеялся, что после школы сможет вступить послушником в Маульбронн и станет помогать брату Антонию. Но для этого ему необходимо было закончить обучение!

Самого же отца Антония он давно не видел. Монах не так давно был назначен приором – его предшественник стал жертвой летней лихорадки – и по уши погряз в монастырских делах. У него не было времени, чтобы внимать тревогам мечтательного подростка.

Иоганн бесцельно брел по туманным улицам, погруженным в сумерки, и сам не понял, как очутился перед трактиром «У льва». Казалось, сама судьба направила сюда его стопы. Мама, когда была моложе, часто приходила в этот трактир, чтобы послушать рассказы путешественников. Иоганн и сам любил здесь бывать. Но после того, как мамы не стало, он избегал этих мест – слишком много воспоминаний было связано с ними.

В этот миг юноша и увидел повозку.

Она стояла у трактира, привязанная к столбу, где обычно кормились курьерские лошади. Хоть с тех пор прошло восемь лет, Иоганн тотчас узнал ее. Это была та самая повозка, на которой колдун приезжал в Книтлинген на ярмарку. На парусиновом навесе были начертаны те же самые руны, и даже старый мерин, погрузивший морду в ведро с овсом, казалось, ничуть не изменился. Иоганн вдруг ощутил странное беспокойство; прежние тревоги, наоборот, отступили. И вместе с тем его охватило любопытство. Он отворил дверь и заглянул в трактир.

С тех пор как через Книтлинген пролегла почтовая дорога, в трактире всегда собиралось много народу. Здесь искали ночлега путники и были слышны самые разные наречия, иногда звучала даже французская речь, а по-немецки порой с трудом удавалось разобрать хоть несколько слов. Вот и теперь за столами вместе с горожанами сидели несколько приезжих. В глубине зала царило столпотворение. Гости, среди которых был и отец Маргариты, плотно обступили один из столов. Некоторые шепотом переговаривались, другие спорили в голос. Ганс Харшаубер, хозяин трактира, подошел к Иоганну с кружкой пива, улыбнулся и хлопнул его по плечу.

– Ну что, крепыш, – приветствовал он его. Корчмарь был одним из немногих в Книтлингене, кто относился к нему с уважением. – Пришел за бочонком вина для отца? Рад, что ты объявился. Подолгу хандрить – тоже пользы немного.

Иоганн не ответил. Он как зачарованный озирался по сторонам, но того, ради которого пришел, не находил. Харшаубер проследил за его взглядом, подмигнул Иоганну и показал на столпотворение у стола.

– У нас остановился бродячий астролог, – пояснил вполголоса трактирщик. – И пробудет, наверное, до праздника Симона и Иуды. Но ему, видно, не терпится проверить фогтовы карманы! – Он рассмеялся. – Тот попросил составить себе гороскоп. Видно, хочет узнать, когда ж его произведут в кайзеры.

– Ас… астролог?

У Иоганна чаще забилось сердце. Он приблизился к толпе, пока не сумел посмотреть на виновника столпотворения.

За столом сидел колдун.

Как и его повозка, он ничуть не изменился. Как и восемь лет назад, на нем была широкополая шляпа с красным пером и черно-красный плащ, от чего тело его казалось еще более длинным и тощим. Черные глаза поблескивали на бледном лице, будто старые медные пуговицы; нос торчал, как острый клюв. Иоганн дал бы ему на вид лет сорок или пятьдесят, хотя уверенности у него не было. Этот человек мог быть и намного старше или моложе. На столе перед ним лежали старые пергаменты с мудреными таблицами и рисунками, как на повозке. Управляющий стоял рядом и благоговейно вслушивался в слова незнакомца.

– Этот год будет для вас хорошим, – произнес астролог и провел длинным костлявым пальцем по пергаменту. И снова этот мягкий чужеродный говор, присущий пришельцам с запада. Иоганн решил, что он родом из Эльзаса, а то и вовсе из Франции. – Qui [7], хороший год. Но следующий будет еще лучше, и для вас, и для города! Солнце стоит во Льве, а Луна – в Сатурне, и это сулит жаркое лето и щедрый урожай. Хм, правда… – Он выдержал многозначительную паузу.

– Что такое? – спросил фогт, и остальные замолкли в напряженном ожидании.

– Mon dieu! [8] Я вижу скверную погоду в апреле, частые бури и град. Так что попридержите часть семян, они вам еще пригодятся.

Люди снова зашептались. Фогт помял шляпу, которую все это время держал в руках.

– Благодарю, магистр, – промолвил он едва слышно и положил на стол несколько монет.

Но астролог брезгливо поморщил нос.

– Кто я такой, по-вашему? – проворчал он, и от прежней мягкости в его голосе не осталось и следа; теперь он скорее рычал, как старая дворняга. – Вы принимаете меня за шарлатана? Этого мало! За пару крейцеров вы добудете разве что заговор от какой-нибудь знахарки, но никак не гороскоп. Я учился в Авиньоне, Кракове и даже Париже!

– А если я откажусь заплатить? – нагло спросил фогт. – Что вы тогда сделаете? Гороскоп уже составлен.

Незнакомец улыбнулся, но лишь на миг; затем губы его сомкнулись в тонкую линию. Он не сводил взгляда с фогта. Свет в его глазах померк, и в них чернел теперь весь мрак Вселенной.

– Заплатите. Лишь мне и звездам ведомо, что случится, если вы откажетесь.

Он произнес это очень тихо. И тем не менее его услышали все до одного в трактире. На несколько секунд в зале повисла непривычная тишина. Наконец фогт положил на стол две серебряные монеты, молча надел шляпу и направился к выходу. Остальные последовали за ним, то и дело оглядываясь на незнакомца. Скоро в зале остался лишь Иоганн.

– Безмозглые свинопасы, – проворчал астролог.

Юноша не понял, обращался ли он к нему или говорил сам с собой. Незнакомец собрали пергаменты и спрятал монеты в карман. Потом поднял голову и увидел перед собой Иоганна.

– А тебе чего? – спросил он недовольно. – Время предсказаний прошло. Всё, ступай домой, парень. Как и те дураки.

– Я… я… – пробормотал Иоганн.

Он в общем-то и сам не знал, чего искал здесь. Но за эти восемь лет так и не забыл колдуна. И, как в прошлый раз, ощущал к нему странное притяжение. И необъяснимый страх.

Лицо незнакомца внезапно переменилось, он нахмурил лоб.

– Постой-ка, я же тебя знаю! Ты тот самый парень, кого я встречал здесь еще мальчишкой, верно? Дай-ка взглянуть на твою ладонь… – Он выбросил вперед руку, схватил Иоганна за кисть и стал рассматривать его ладонь. Наконец улыбнулся. – Точно, это ты! Иоганн Георг Фаустус, верно? Счастливец.

Иоганн отступил в изумлении.

– Вы… вы помните мое имя? Столько лет прошло…

Незнакомец рассмеялся и выпустил его руку.

– Имя – лишь дым и звук, но линии не лгут. По ним я всякого узна́ю… Как поживает твоя матушка?

– Она… умерла несколько недель назад, – тихо ответил Иоганн. – Похоже на чахотку.

– Мне жаль, – незнакомец покивал. – Я бы перебросился с ней парой словечек. Ну что ж… – Он собрал пергаменты в охапку и поднялся. – Мне еще надо проведать лошадь, а потом подняться в комнату и покормить птиц. Если хочешь, завтра приходи снова. Я по-прежнему буду здесь предлагать свои услуги. И до самой ярмарки буду ездить по округе – то здесь, то там…

– А что это за услуги? – спросил Иоганн.

– А, всё как обычно, – незнакомец пожал плечами. – Составляю гороскопы, читаю по ладони, иногда прибегаю к гидромантии и хиромантии… В общем, что люди пожелают.

– Гидро… что? – переспросил Иоганн. – Это какая-то магия? Вы колдун?

Незнакомец рассмеялся.

– Ха, вот колдуном звать меня не надо. Я не хочу угодить на костер. Церковь не очень-то жалует колдунов и магов. – Он поднял палец: – Нет, я не маг, я – астролог. Странствующий магистр, искушенный в искусстве алхимии и… – Он подмигнул Иоганну. – Да, призна́юсь, в некотором роде – в магии. Этому искусству обучают в университете Кракова. Но, прошу заметить, речь идет о белой магии, не черной! А теперь прошу простить меня.

Он пересек зал и, не прощаясь, поднялся по лестнице. Иоганн остался один. У него кружилась голова от всевозможных определений. Белая и черная магия, алхимия, астрология, гидромантия… Похоже, этот человек был не просто бродячим артистом.

Иоганн направился было к двери, но тут уловил какой-то блеск под столом. Он нагнулся и поднял маленький, длиной с ладонь, ножик. Рукоять была сработана из какой-то кости и украшена черным орнаментом. Клинок оказался на удивление тяжелый; широкий у основания, он сужался к острию. Лезвие острое как бритва; на конце рукояти отверстие, вероятно для шнурка.

Иоганн задумчиво провел пальцем по лезвию. Нож, несомненно, принадлежал незнакомцу. Следовало вернуть его владельцу, воровать Иоганн не собирался. Кроме того, он чувствовал, что ни в коем случае нельзя присваивать нож колдуна – это принесет одни несчастья. Но клинок был такой красивый! Что, если подержать его у себя ночь или пару дней? Колдун пробудет в городе до самого праздника. Иоганн в любой момент сможет вернуть ему нож и сказать, что нашел его на улице…

Он взвесил клинок в руке. Потом огляделся и спрятал его в карман.

Нож оттягивал карман куртки, холодный и в то же время обжигающе горячий – как упавшая звезда.

* * *

Погруженный в раздумья, Иоганн вышел из трактира. На улице уже стемнело. И вновь на него обрушились прежние заботы. Внутри, в теплом и освещенном зале, юноша и думать забыл о том, что не сможет больше посещать школу. Может, все-таки удастся переубедить отца, пообещать ему усерднее работать? Ведь школа – это все, что у него осталось!

Иоганн уже повернул в сторону дома, как вдруг услышал тихий свист из проулка. Он обернулся, и от радости у него екнуло сердце. Это была Маргарита! Только теперь Иоганн почувствовал, как ему не хватало ее в последние недели.

– Маргарита! – воскликнул он и подбежал к ней. – Я уж думал, ты больше не хочешь меня видеть… Ты не читала письма, которые я слал тебе?

Маргарита прижала палец к губам.

– Нельзя, чтобы Людвиг увидел нас вместе, – шепнула она. – Иначе он расскажет отцу. А отец и без того слишком много узнал про нас! Они запрещают мне видеться с тобой. Видно, боятся упустить жениха. Людвиг говорит, если снова увидит нас вместе, отец отправит меня в монастырь.

– Чтоб твой брат в аду сгорел! – мрачно проговорил Иоганн.

– Иоганн, ты не понимаешь? – Маргарита взглянула на него с мольбой. – Мне придется выйти замуж! Отец договорился с семейством Шмельцле. Еще пару дней назад они ударили по рукам, будто я стельная корова какая-то… – Она запнулась. – Свадьбу наметили на весну, мне исполнится семнадцать. В самый раз, как говорит отец.

– Так давай сбежим, – предложил Иоганн. – Меня здесь ничто не держит.

– Сбежим? – Маргарита горестно рассмеялась. – И на что мы будем жить? На твои фокусы?

– Я что-нибудь придумаю, – возразил Иоганн.

– Ах, Иоганн, мой Фауст… – Маргарита вздохнула. – Я бы и рада, поверь мне. Да только выхода нет.

Иоганн взял ее за руку и почувствовал, как она дрожит. Он вспомнил, как они едва не поцеловались летом среди ржи. Вспомнил солоноватый запах ее кожи.

– Ты никогда не будешь счастлива с этим торгашом, – процедил он.

– Счастлива? – Маргарита снова рассмеялась, но в уголках ее глаз уже заблестели первые слезы. – А кто сказал, что я должна быть счастлива с ним? Я должна быть ему послушной женой и рожать детей. А он обеспечит видное положение семейству. Господь задумал супружество не ради счастья.

– Маргарита, ты же сама в это не веришь! Давай уйдем отсюда. Мы сможем…

Тут Иоганн заметил, как застыло лицо у Маргариты. Он обернулся. За его спиной стоял Людвиг, а с ним – целая ватага приятелей. В их глазах читалось презрение. Встреча с Маргаритой так взволновала Иоганна, что он и не заметил, как они приблизились.

– Людвиг! Нет! – запротестовала Маргарита.

Но брат и ухом не повел. Он толкнул Иоганна в грудь и оттеснил в узкий проулок.

– Я разве не говорил, чтобы ты держался подальше от моей сестры? – спросил он грозно. – Тебе мало того раза? Ну ладно… В этот раз я тебя так высеку, что до зимы сесть не сможешь. Ты пожалеешь, что на свет родился!

Людвиг нагнулся и взял из кучи старую доску, обитую гвоздями.

Иоганн сжал кулаки. Их было слишком много, чтобы обороняться. Попробовать сбежать? Позвать на помощь? Но кто ему поможет, зазнавшемуся умнику и бездельнику? Люди просто скажут, что он получил по заслугам.

И тут Иоганн вспомнил про нож.

Пальцы его скользнули в карман, рукоять плотно легла в ладонь. Но что-то его удержало. Если пустить нож в ход, он станет убийцей, проклятым навеки. Иоганн не мог этого сделать! Не такой ценой. Поэтому он стоял неподвижно, как заяц, который чует охотника, но не двигается с места.

– Отпустите его! – закричала Маргарита и бросилась было к юноше. – Иоганн!

Но двое парней крепко ухватили ее.

– Спустите ему штаны! – прошипел Людвиг и занес доску. – Я преподам ему такой урок, что он до конца жизни запомнит.

И вновь Иоганн подумал про нож. Казалось, клинок пульсировал у него в кармане, как мелкий зверек. Как ему хотелось исполосовать это жирное лицо! Всего один удар…

Людвиг уже замахнулся, как вдруг с улицы донесся голос.

– Вот ты где, лентяй! Ты что же, позабыл? Ты взялся вычистить моего мерина! За что я тебе крейцер заплатил?

Иоганн вздрогнул. В проулке стоял астролог. Он махнул Иоганну рукой так, словно они были хорошо знакомы – как мастер и его ученик. В сгущающихся сумерках вырисовывался лишь его темный силуэт. В своем широком плаще незнакомец напоминал пугало в поле.

– Это что, твой новый приятель? – спросил насмешливо Людвиг. – Тощий приблудный шут? Ха! Он уж точно тебе не поможет.

Он вновь замахнулся, но незнакомец опять заговорил:

– Если сейчас же не подойдешь, быть большой беде. Страшному несчастью для всех. Звезды не лгут, и бледный свет их падает на вас, бездельники. Вы меня поняли?

Он произнес это тем же голосом, как и в трактире, когда говорил с отцом Людвига. Тихий и холодный, как ветер, который задувал с севера и гулял по проулкам. Последние слова прозвучали отрывисто и с паузами, в них звенела сталь. Людвиг медленно опустил руку, словно кто-то давил на нее.

– Проклятье… Ладно, на этот раз прощаю, – сказал он Иоганну, заметно оробев. – Но в следующий раз ты так просто не отделаешься! Когда-нибудь я доберусь до тебя, не сегодня, так завтра или на будущей неделе… Мерзкий ублюдок! Вот ты кто, слышишь? Ублюдок!

Он развернулся и знаком позвал за собой остальных. Маргарита на мгновение высвободилась и подбежала к Иоганну.

– Завтра утром в давильнях. В шесть часов, перед мессой. Я…

Она хотела еще что-то сказать, но Людвиг оттащил ее прочь.

– Твоя мать была шлюхой! – выкрикнул он издали. – Слышишь? Шлюхой!

Затем вся их ватага вместе с Маргаритой скрылась в сумраке.

Иоганн, пошатываясь, вышел из проулка. Он пребывал в смешанных чувствах; злость и смятение сменялись надеждой и предвкушением встречи. Незнакомец смотрел на него с улыбкой.

– Похоже, что ты мой должник, – заметил он, когда Иоганн наконец приблизился. – По всей видимости, я только что избавил тебя от крепкой взбучки. Так что скажи хотя бы, чего хотели от тебя эти молодчики. – Он оскалил зубы. – Дай-ка угадаю… Это как-то связано с той веснушчатой девицей.

– Один… один из них – ее брат, – ответил Иоганн неуверенно; его до сих пор немного трясло. – Ему не нравится, что мы с ней видимся. Однажды он уже отхлестал меня и бросил связанным в муравейник.

– В муравейник? Это весьма гнусно, должен признать.

Некоторое время они хранили молчание, Иоганн понемногу приходил в себя. Из трактира доносилась тихая музыка, слышны были пьяные крики. Неожиданно Иоганн вспомнил про нож – тот по-прежнему лежал у него в кармане. Холодная сталь, так пленившая его прежде, вдруг стала ему противна. Он медленно вынул клинок и протянул незнакомцу.

– Вы, видно, обронили его в трактире. Я собирался отдать его вам.

– Действительно, мой нож… – Незнакомец удивленно вскинул брови. – Что ж, спасибо.

Он взял клинок и взвесил его в руке. Потом окинул Иоганна задумчивым взором.

– Хм… если я не ослышался, этот парень назвал твою мать шлюхой.

Иоганн молча кивнул.

– И ты спустишь это ему? Что ж, если б меня кто-нибудь бросил в муравейник и назвал мою мать шлюхой, знаешь, что я с ним сделал бы?

Иоганн лишь вопросительно посмотрел на него.

Незнакомец продолжил тихим голосом:

– Я бы подождал, пока он уснет, а потом проломил бы ему голову дубинкой. И когда кровь потекла бы из носа и глаз, отрезал бы ему губы вот этим самым ножом. Губы и поганый язык. Чтобы он никогда больше не порочил мою покойную мать.

Иоганн все ждал, что незнакомец улыбнется, как над жестокой шуткой. Но тот не улыбался, и бледное лицо его оставалось совершенно бесстрастным.

– Почему ты позволяешь так с собой обращаться? – спросил наконец астролог, и лицо его по-прежнему было неподвижно. Он медленно провел пальцем по лезвию ножа. – Ты всю жизнь хочешь прятаться? Ты никогда не думал о мести?

Месть…

Иоганн на секунду прикрыл глаза. О, разумеется, он думал! Каждую ночь, когда лежал без сна, перед глазами стояла одна и та же сцена: как он, связанный и со спущенными штанами, извивается в муравейнике, в то время как Людвиг со злорадной ухмылкой выливает лекарство из пузырька. То самое лекарство, которое могло бы спасти жизнь его матери… О да, Иоганн думал о мести, и даже представлял себе, как медленно сворачивает Людвигу шею – как безмозглой курице. Как вспарывает ножом его толстое брюхо. Пару минут назад эта мысль снова посещала его; она засела у него в голове, как прожорливый клещ.

– Ага! Чувствуешь? – Губы незнакомца вдруг растянулись в торжествующей улыбке. – Признайся! Я по твоим глазам это вижу. Тебя гложет ненависть, и в этом нет ничего плохого, ничего предосудительного. Не нужно этого стыдиться. Ненависть порой может служить целительной силой; она очищает душу, как огонь. Но ненависть требует цели – и утоления. Ты ведь хочешь, чтобы этот парень был мертв? Мертв, как твоя мать?

Иоганн помолчал, потом кивнул нерешительно.

– Так произнеси это! – воззвал к нему незнакомец. – И тебе станет легче. Как после ароматного лекарства.

– Я… я хочу, чтобы Людвиг был мертв, – просипел Иоганн, не успев опомниться.

Астролог похлопал его по плечу.

– Ну вот, все просто. Увидишь, тебе скоро полегчает.

Он широко улыбнулся, обнажив зубы, и в них отразился лунный свет. Затем протянул Иоганну нож.

– Я дарю его тебе. Ты его нашел, значит, он твой. Сдается мне, этот нож тебе еще пригодится. Это метательный нож, и он очень старый. Я совсем недавно его наточил. Он рассекает кожу и жилы, как бумагу.

Иоганн медлил в нерешительности, но незнакомец сунул нож ему в руку.

– Бери же, болван. Если не воспользуешься им по назначению, то можешь хоть свеклу чистить.

– Спа… спасибо, – вымолвил юноша и спрятал нож. Теперь тот казался даже тяжелее, чем прежде.

– Ах, как неучтиво с моей стороны, я ведь до сих пор не представился… – Астролог тихо рассмеялся и протянул Иоганну руку. – Меня зовут Тонио. Тонио дель Моравиа. Краковский магистр семи искусств и хранитель семи печатей. Но для друзей просто Тонио. Ну!..

Иоганн пожал протянутую руку, холодную и влажную, как рыбья чешуя.

– Рад познакомиться, – сказал Тонио и снова хлопнул Иоганна по плечу. – А теперь отправляйся-ка домой. Я не могу вечно за тобой приглядывать.

И, насвистывая, он отвязал мерина и пошел прочь.

Внезапно поднялся холодный ветер, взметнул листву в темном переулке. Иоганн зябко поежился. Казалось, вот теперь лето действительно оставило Книтлинген.

* * *

Человек, назвавшийся Тонио, завел мерина в конюшню и привязал рядом с повозкой, которую конюхи закатили внутрь. Над козлами висела клетка с вороном и двумя воронами. При виде хозяина птицы захлопали крыльями и подняли крик.

– Ну, что думаете? – спросил их Тонио и подмигнул, словно они понимали его. Затем встал вплотную к клетке. – То, что я увидел, обнадеживает. Чем-то напоминает прежнего тебя, Бафомет.

Он рассмеялся и толкнул клетку, так что она закачалась. Ворон замахал подрезанными крыльями, стараясь удержаться на жердочке, и уставился на своего хозяина злобными желтыми глазками.

– Каррр… – прокаркал он, и крик его очень напоминал человеческий. – Каррр!

– Тсс! – прошипел Тонио. – Не волнуйся, Бафомет, ты останешься моим любимцем. Во всяком случае до тех пор, пока не найдется походящий кандидат и поискам не наступит конец.

Внезапно он выругался и снова толкнул клетку, так что ворон возмущенно вскрикнул, почти как рассерженный ребенок.

– Проклятье, Бафомет, я ни минуты не сомневался на твой счет! Я думал, что день наконец-то пришел! Что ж, возможно, и в этот раз я ошибаюсь. Ведь с тех пор… – Он вдруг погрузился в раздумья, потом тряхнул головой. – Конечно, я ошибаюсь, иначе и быть не может… Нет, еще слишком рано. Но попытаться все-таки стоит. А вы что думаете?

Птицы хлопали крыльями и каркали.

– Тихо, тихо, пернатые твари! – прикрикнул на них Тонио. – Вам тоже был дан шанс. И нечего жаловаться теперь. Вот вам, пожрите и затихните.

Он вынул из мешочка несколько ломтиков вяленого мяса и бросил в клетку. Птицы набросились на угощение и мигом проглотили мясо.

– И не забывайте, – добавил астролог и улыбнулся. – Если он окажется не тем, вам достанется его печенка. Даю слово.

Тонио развернулся и, насвистывая, вышел из конюшни.

* * *

Следующим утром Иоганн встал еще до восхода.

Комната, которую он делил с Мартином, находилась под самой крышей, и по ночам слышно было, как по кровле шуршат крысы и куницы. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить брата, юноша оделся. Нож, подаренный астрологом, он сунул в подушку, набитую соломой. Если отец найдет клинок, то непременно решит, что Иоганн украл его. Он достал оружие и стал рассматривать его в предрассветных сумерках. Нож, по всей видимости, стоил кучу денег – украшенная черным орнаментом кость переливалась, как драгоценный камень. Только теперь Иоганн заметил три буквы, выгравированные на рукояти.

G d R

Что бы это значило? Быть может, чьи-то инициалы? Колдуна звали Тонио дель Моравиа, так что ему они принадлежать не могли. Может, астролог сам украл нож или получил от прежнего владельца? Но, возможно, буквы означали что-нибудь еще…

Иоганн взвесил нож в руке, ощутил его тяжесть. Может, его удастся продать, если не найдется иного применения… Он осторожно приподнял половую доску и спрятал под нее нож. Мартину его тоже лучше не показывать – хранить секреты тот не умел.

После некоторых колебаний Иоганн вернул доску на место и прокрался вниз. Возле двери зачерпнул воды из ведра, умыл лицо и пригладил волосы, после чего выскользнул наружу и направился к подворью фогта.

Подворье, обнесенное высокой стеной, представляло собой город внутри города. За стенами находились давильни, амбары, дом самого фогта, конюшни и сараи. Имелась даже тюрьма с камерой пыток. В целях защиты двор был окружен дополнительным рвом, а через него перекинут подъемный мост. Правда, на время сбора винограда ворота стояли настежь открытые. Солнце только показалось на горизонте, где-то прокукарекал петух, и больше ничто не нарушало тишину. Даже для челяди час был еще ранний.

Иоганн прошел во двор и повернул налево, где располагались давильни. С давних времен там давили виноград, причем раньше это делалось ногами. В прохладном каменном строении стояли три огромные кадки, вдоль стен грудились бочки. В воздухе стоял тяжелый запах виноградной мезги. У Иоганна на пустой желудок даже закружилась голова. Они с Маргаритой нередко виделись здесь тайком. Если спрятаться в громадной кадке, снаружи никто и не заметит. Сейчас виноград давили, как правило, винтовыми прессами в соседнем строении, и высокое прохладное здание представляло собой хорошее укрытие.

Иоганн вскарабкался по лестнице, прислоненной к левой кадке. И действительно, внутри сидела Маргарита. Юноша спрыгнул вниз и едва не поскользнулся на остатках винограда. Маргарита хихикнула.

– Смотри не упади. Иначе любой учует, где ты прятался.

– Хочешь сказать, где мы прятались.

Иоганн улыбнулся. Ему так недоставало этого смеха в последнее время… Этого смеха и пухлых красных губ, которые он однажды едва не поцеловал…

Маргарита вновь стала серьезной.

– Я сожалею о том, что произошло вчера, – сказала она. – Могла бы догадаться, что Людвиг проследит за мной. Ну, по крайней мере, теперь я уверена, что он за мной не явится. Отец еще до завтрака отправил его чистить бадьи на большой давильне. В наказание за то, что вчера без разрешения бросил работу и шатался по городу.

Иоганн хмуро кивнул.

– Твой отец – человек справедливый. Не то что мой. Он Карлу и Лотару все спускает с рук, а на меня ложится вся грязная работа. А до Мартина ему вообще никакого дела нет, – по лицу его промчалась тень. – Особенно после того, как мама умерла. Теперь он мне и в гимназии учиться запретил.

– Ох, Иоганн, мне так жаль!..

Маргарита обняла его. Приятно было чувствовать ее в такой близости. Иоганн так и не рассказал ей, что произошло в тот день у эшафота. Ему до сих пор не представлялось случая. А кроме того, было просто стыдно говорить об этом. В объятиях же Маргариты он чувствовал себя защищенным, почти как с матерью. Но тут вспомнил, что скоро и она уйдет от него навсегда…

– Ты не должна выходить за него, – прошептал он.

Маргарита напряглась и отодвинулась от него.

– Я… я не хочу говорить об этом, – ответила она. – Только не сегодня. Давай просто забудем, что ждет нас в следующем году… – Она закрыла глаза. – Я часто вспоминаю, как мы лежали тогда в поле под крестом. Твой поцелуй…

– Я не собирался целовать тебя! – запротестовал Иоганн.

– Да? А казалось, наоборот… Знаешь ли, наши губы оказались так близко, – она снова привлекла его к себе. – Так близко…

Иоганн провел рукой по ее волосам. От них пахло виноградом и молодым вином, так сладко и соблазнительно…

Маргарита вдруг снова выпрямилась.

– Что это? – спросила она неуверенно. – Слышишь?

Иоганн затаил дыхание – и тоже услышал.

До них доносился тихий плач. Скорбный и пронизывающий, как ветер, что задувает сквозь щель в стене. Но звук этот, несомненно, имел человеческую природу. Юноше даже послышались обрывки фраз, по крайне мере ему так показалось. Но стоило ему прислушаться, и звук неожиданно затих.

– Ничего такого, – Иоганн пожал плечами. – Ребенок, наверное, плачет, только и всего.

– Не знаю, – Маргарита поежилась. – А если там что-то другое?

– О чем это ты? – удивился Иоганн.

– А ты еще не слышал? – Маргарита понизила голос. – В Шиллинговом лесу пропали еще трое детей! Сначала мальчик четырех лет – видно, заблудился. А когда братья отправились его искать, то и они как сквозь землю провалились. Уже поговаривают, будто их утащили в подземелья злобные карлики…

В последнее время Иоганн действительно был так поглощен собственными заботами, что даже не слышал об этих происшествиях. Он вдруг задумался, как часто сам бродил в тех местах, после того как умерла мама, – и у него мороз пробежал по спине. Лесной массив начинался от южной оконечности Книтлингена и простирался на многие мили в сторону Пфорцхайма. Человеку непривычному заблудиться там не составило бы труда.

– И ты тоже считаешь, что это дело рук карликов? – спросил чуть насмешливо Иоганн. Он и сам был напуган, но ему не хотелось этого показывать.

– Еще чего! – Маргарита возмущенно тряхнула головой. – Это могли быть и разбойники, и дикие звери – волки, скажем, или медведь. А может, они просто заблудились. Помнишь? Два года назад маленькая Лиза Мюллер целую неделю пропадала, а потом охотник разыскал ее, едва живую от голода…

Иоганн кивнул, припомнив давний случай. Причитания матери и крики радости, которые разносились по всему городу, когда маленькая Лиза наконец нашлась. С того дня девочка замкнулась в себе и почти не разговаривала.

Потом Иоганну вспомнились и другие пропавшие дети.

Это произошло восемь лет назад, когда Тонио дель Моравиа впервые появился в Книтлингене. Лицо астролога Иоганн четко видел перед собой, словно все произошло только вчера. А вот про детей он совсем забыл. И теперь в памяти шевельнулись далекие воспоминания.

Повозка колдуна за церковью. Парусиновый навес колышется от порывов холодного ветра. А изнутри слышен тихий плач, как будто пищит котенок или птенец.

Будто плачет ребенок…

Но образ рассеялся так же быстро, как и появился. Сейчас Иоганн не мог с уверенностью сказать, что было реальностью, а что – плодом его детской фантазии.

– Что с тобой? – спросила Маргарита с тревогой. – Это из-за мамы?

Юноша встряхнул головой.

– Нет, ничего. – Он попытался улыбнуться. – Ничего такого, что касается нас с тобой.

– В любом случае отец запретил мне выходить из города, пока не выяснится, куда пропадают дети, – продолжила Маргарита и закатила глаза. – Как будто я маленькая девочка и не могу сама о себе позаботиться… Прямо курам на смех. Мне же шестнадцать! Ему лишь нужен повод, чтобы мы не смогли видеться в поле.

– И вот мы встречаемся здесь, – заключил Иоганн.

– И с чего бы мне видеться с тобой, м-м-м? – Маргарита подмигнула ему. – В прошлый раз ты был весьма неучтив. Повалить на землю невинную девушку и…

Она запнулась. Снова послышался плач, и в этот раз куда громче. Он все нарастал, переходя в громкие завывания и крики. В конце концов кто-то завопил, как будто перепугался насмерть. Крики доносились со двора. Стали распахиваться двери и ставни, снаружи послышались торопливые шаги.

– Там что-то произошло! – сказал Иоганн и с неохотой выпустил Маргариту. – Может, пожар?

– Давай посмотрим. – Девушка уже перелезала через край кадки.

Иоганн последовал за ней, при этом в спешке перепачкал штаны в красной жиже. Они спрыгнули на землю и поспешили во двор. Несколько работников и служанок бежали к Большой давильне, откуда и доносились крики. И вопли – как будто кричала в предсмертных муках крупная птица.

– Это мама! – воскликнула Маргарита. – Господи, случилось что-то худое!

Вместе с челядью они пробежали внутрь. Там находились четыре пресса. Бадьи под них были намного крупнее, чем кадки в старой давильне, и массивные балки обеспечивали тяжесть, требуемую для отжима. Вокруг второго пресса столпились люди. Все стояли, скованные ужасом.

Под тяжелой балкой лежал Людвиг.

Иоганн с трудом узнал его. Вероятно, балка рухнула на него в тот момент, когда он влез в кадку. Кровь и виноградная мезга смешались в красную кашу, покрывая руки и лицо Людвига. Грудную клетку сдавило, как перезрелое яблоко, руки безжизненно свесились через край кадки. Кто-то из работников выплеснул на покойника ведро воды, и все увидели его лицо. Остекленелые глаза неподвижно уставились в потолок, губы перекосило гримасой боли и ужаса, с уголка рта в кадку капала кровь.

Мать Людвига продолжала причитать.

– Господи, мой сын, мой сын! – завывала она. – Мой бедный сын!

Она опустилась на колени и взяла обмякшую руку Людвига. Вопли ее понемногу затихали и скоро перешли в монотонные завывания. Иоганн смотрел, как ее платье пропитывается кровью и виноградным соком. Фогт в это время стоял в оцепенении среди своих работников. Казалось, он еще не вполне осознал произошедшее.

– Должно быть, балка сорвалась, как раз когда Людвиг влезал в кадку, – промолвил негромко широкоплечий батрак рядом с Иоганном. – Крепления, наверное, прогнили. Я давно говорил старику, что надо все подновить. Но он и слушать не желал! А теперь потерял единственного сына…

Маргарита стояла рядом, не в силах отвести взгляд от кровавого зрелища. Иоганн знал, что она терпеть не могла Людвига, – и все-таки он был ей братом. Юноша невольно подумал о звуках, услышанных прежде из укрытия. Так значит, это Людвиг тихо скулил, захлебываясь собственной кровью? Такой смерти никто не пожелал бы даже заклятому врагу.

Иоганн вздрогнул.

Заклятому врагу…

Еще накануне вечером разве не пожелал он Людвигу смерти? Тонио дель Моравиа принудил его к этому. И вот пожелание сбылось! Как такое возможно? Должно быть, это просто совпадение – все прочее выглядело до того устрашающе, что Иоганн даже думать об этом не хотел. Он снова взглянул на перекошенное ужасом лицо Людвига, и ему вспомнились слова Тонио.

Ненависть порой может служить целительной силой… Но она требует цели – и утоления…

И в этом он должен найти удовлетворение.

Иоганн вдруг почувствовал себя маленьким и жалким. Его затошнило, и он отвернулся, чтобы не смотреть больше на Людвига. Взгляд его упал на собственные штаны, склизкие и в красных пятнах. Он ничего не ел с утра и, когда к горлу подступила рвота, почувствовал во рту горькую желчь.

«Вот он, вкус мести, – подумал Иоганн. – Совсем не сладкий, а горький, как желчь».

Юноша опустился на колени и сплюнул вязкую зеленоватую слизь. Завывания матери Людвига то затихали, то нарастали вновь, как бесконечный хорал. Исторгнув из себя все без остатка, Иоганн утер дрожащие губы и оглядел себя сверху донизу.

Пальцы, штаны и рубашка были красные от виноградного сока. Но это могла быть и кровь.

Кровь Людвига.

В последующие дни Иоганн почти не видел Маргариту. Семейство фогта готовилось к похоронам, отдавая этому все силы. Иоганну горестно было видеть, сколько усилий прилагалось ради того, чтобы проводить Людвига в последний путь. Усилий, которых заслуживала и его, Иоганна, мать.

Людвига обмыли и надели на него лучшую рубашку. Гроб его был сработан из тяжелых буковых досок, и поминальный обед проходил в доме фогта – с колбасами, салом и ароматным белым хлебом. Людвиг был единственным сыном в семье; остальные дети, кроме него и Маргариты, умерли еще во младенчестве. Он должен был продолжить род, а теперь осталась только Маргарита. Позднее отец рассказывал, сколько народу явилось на похороны, и причитал, каким все-таки славным малым был Людвиг, сильным как бык, усердным и преданным своему отцу – в точности как Лотар и Карл.

– Упаси нас, Господи, от новых бед! – молился Йорг Герлах и обнимал при этом старших сыновей. – Не представляю, как я проживу без вас двоих.

Иоганн не сомневался: умри он сейчас на глазах у отца, тот по нему ни слезинки не прольет.

Трактир «У льва» юноша обходил в эти дни стороной. Он до сих пор не мог забыть, как Тонио принудил его вслух пожелать Людвигу смерти. Ночами Иоганн подолгу лежал без сна и слушал шорох крыс под половицами. И припоминал, как они с Тонио пожали руки – так, словно заключили сделку. Иоганн жаждал смерти Людвига, и его желание сбылось. И если это была сделка, то что же ему придется отдать в уплату? Или он, сам того не ведая, уже как-то заплатил? К ножу Иоганн с того времени не прикасался, как будто на том лежало проклятие.

Но вскоре он упрекнул сам себя в глупости и суеверии. Этот Тонио, астролог и фокусник, хоть и представлялся жутким типом, но чтобы убить кого-то, одного пожелания было недостаточно. Все это – просто дурацкое совпадение. Да, жуткое совпадение, но не более того.

Работники на подворье говорили, что крепление, которое удерживало балку, действительно прогнило. И все-таки на душе у Иоганна было неспокойно, и смутный страх подтачивал ему нутро. Он и сам не мог объяснить, в чем тут дело. Мама когда-то показывала ему защитные знаки, и в одну из бессонных ночей Иоганн вдруг вспомнил про них. Он начертал их на клочке пергамента, сунул в кожаный мешочек и спрятал под дверью в их с Мартином комнату. Эти символы издавна оберегали людей от всякого рода скверны. И действительно, Иоганн почувствовал себя немного лучше. Хоть и понимал, что все это не более чем суеверия.

Сбор урожая подходил к концу. Чтобы как-то отвлечься от тревог и мрачных дум, Иоганн трудился с особым усердием. Он набирал полные корзины винограда и одну за другой таскал их на подворье. Но даже это не могло смягчить отца. Йорг Герлах стоял на своем: в гимназии Иоганну делать нечего.

Отец давно не навещал могилу жены, и поговаривали, что он уже присматривает себе невесту помоложе. И только Иоганн с Мартином каждый день приходили на кладбище и приносили матери свежих цветов. На смену летним цветкам постепенно пришли осенние, и теперь, с приближением ноября, попадались разве что фиолетовые соцветия прутняка в саду Маульбронна. Иоганн знал, что маме особенно нравились эти невзрачные побеги.

Книтлинген с нетерпением ждал очередного праздника Симона и Иуды. Когда же этот день наконец настал, Иоганн, по своему обыкновению, стоял у Верхних ворот и смотрел, как караван торговцев и артистов струится в город. Но прежней радости он не ощущал. Вместе с Мартином они бродили по рыночной площади, покупали время от времени лакомства или наблюдали за выступлениями жонглеров, но волшебство прежних лет пропало. А в окрестностях Книтлингена между тем снова стали пропадать дети. Иоганн слышал уже о семи случаях.

Но пропавшие дети были не единственной темой для разговоров. Летом прошлого года после долгих мучений из-за воспаленной ноги скончался умудренный годами кайзер Фридрих, который правил страной на протяжении полувека. Его сын Максимилиан, авантюрист и страстный любитель турниров, становился полновластным королем Германии. В далекой Гранаде испанцы окончательно изгнали богомерзких мавров. А некий генуэзец, по всей вероятности, открыл новый путь в Индию и Китай через Атлантику, в чем многие сомневались. Чтобы какому-то ветрогону удалось то, к чему португальцы стремились долгие годы… Правда, они избрали долгий и полный опасностей путь вдоль африканского побережья. Куда более достоверны были новости из Эльзаса, где произошло очередное восстание крестьян, хоть и быстро подавленное. Зачинщиков, как это часто бывало, четвертовали – в назидание остальным.

Благодаря торговым трактам подобные новости распространялись быстрее лесного пожара. Старики покачивали головами и за кружкой пряного вина вспоминали старые добрые времена, когда политика не заглядывала дальше соседнего холма и один лишь Господь вершил людские судьбы.

Иоганн то и дело оглядывался по сторонам. Он видел, как некоторые девушки украдкой посматривают на него и перешептываются. Скорее всего, они судачили о его связи с Маргаритой, хотя после того случая летом Иоганн виделся с ней лишь несколько раз. Когда он заговаривал о предстоящей свадьбе, девушка всякий раз меняла тему или отмалчивалась. Казалось, она не хотела думать о том, что ее ждет. Иоганн надеялся встретить ее здесь во время праздника. Может быть, им даже удастся какое-то время побыть наедине, как раньше…

Однако Иоганн высматривал не только Маргариту. На рыночной площади и в проулках вокруг церкви он искал и не находил Тонио дель Моравиа. Неужели астролог уже уехал? Ведь ярмарка сулила для него крупные барыши. Хотя, если б ему больше не довелось встретиться с этим жутким незнакомцем, Иоганн был бы только рад. Слишком свежо было воспоминание о кошмарной смерти Людвига и том странном разговоре с Тонио. И все-таки его не оставляли мысли об астрологе – так не выходит из головы навязчивая мелодия.

– А д-дь-дьявол и меня заб-б-ерет, если я буду п-п-лохо вести себя? – раздался рядом с ним знакомый детский голос.

Иоганн опустил взгляд и вздохнул. Младший брат, от которого Иоганну удалось ненадолго отделаться, снова разыскал его среди множества людей. Мартин крепко ухватился за рубашку Иоганна, словно боялся потеряться в толпе. Он зачарованно смотрел на фигурки кукольного театра, которые дергались в облезлом ящике с потрепанным занавесом и разукрашенными кулисами. Кукольный сатана как раз увлекал в преисподнюю фигурку монаха. Иоганн невольно улыбнулся.

– Нет, Мартин, – ответил он с усмешкой, – дьявол забирает только плохих детей.

– А тех семерых тоже он забрал?

– Что ты такое говоришь? У дьявола есть дела поважнее, чем таскать в ад всяких сорванцов. Но если ты и дальше будешь висеть на мне как репей, он, может, сделает для тебя исключение…

Иоганн пошел было прочь, но Мартин преследовал его как собачонка. Иоганн сердито развернулся.

– Послушай, я разыскиваю Маргариту, и тут ты мне не помощник.

– Я знаю, г-г-де она, – с ухмылкой объявил Мартин. – Видел ее т-т-олько что. И отведу т-т-ебя к ней, если возьмешь м-м-еня.

Иоганн закатил глаза и взял Мартина за руку.

– Ладно, ты победил. Давай, веди меня к ней.

Маргарита сидела у колодца, чуть в стороне от базарной площади, погруженная в собственные мысли. Смерть Людвига заметно подкосила ее, хоть она и не любила старшего брата, а скорее боялась его. По крайней мере, Маргарита уже не носила траура, как ее мать. То была страшная трагедия, но жизнь на этом не заканчивалась.

– Не против? – Иоганн присел рядом, и по лицу Маргариты скользнула улыбка.

– У меня уже живот болит от лакомств, – сказала она. – Хоть что-то в этом мире не меняется… Сколько я помню день Симона и Иуды, это повторяется из года в год.

Иоганн рассмеялся.

– Помнишь, как мы объелись сладостей и меня вырвало на твое белое платье? Твой отец тогда задал мне хорошую трепку. А Людвиг… – Юноша осекся. – Прости, – продолжил он через секунду, – не подумал.

Маргарита пожала плечами.

– Да ничего. Людвиг был извергом, хоть и приходился мне братом. И мы оба это знаем. Может, в нем и было что-то хорошее, но он не показывал этого ни тебе, ни мне. Для него я была скорее собственностью, чем сестрой.

Они помолчали. Мартин тем временем балансировал на краю колодца, подражая канатоходцам на площади. Миновал полдень, и пьяных людей попадалось все больше. Скоро за дело примутся музыканты, и народ пустится в пляс – к вящему недовольству церковников, которые видели в танцах лишь искушение дьявола. В воздухе стоял запах вина и перебродившей выжимки. Иоганн невольно подумал о Людвиге, как тот лежал, раздавленный прессом, будто виноградина.

– А может, пройдемся до Вайсаха? – внезапно предложила Маргарита. – А вернуться еще успеем.

Иоганн нахмурил лоб. Подобные идеи рождались у Маргариты совершенно спонтанно. Она, как лист на ветру, всегда подчинялась настроению. Хотя возможно, просто хотела убраться подальше от Книтлингена, потому что все здесь напоминало ей о Людвиге и его жуткой гибели…

– Отец, кажется, запретил тебе выходить за городские стены? – спросил неуверенно Иоганн.

– Ах, отец! – Маргарита отмахнулась. – С тех пор как Людвиг умер, я для него пустое место. Он только и таращится в потолок, прямо как мама. Людвиг был их гордостью, а я всего-навсего девушка, к тому же скоро выйду замуж и уйду от них.

– Но к-к-ак же п-п-ропавшие дети? – проговорил, заикаясь, Мартин и схватился ха руку Иоганна. – Н-н-аш отец т-т-оже говорит, чтобы мы не выходили из г-г-орода.

Действительно, незадолго до ярмарки Йорг Герлах строго-настрого запретил Иоганну и Мартину выходить в поля. Хоть это и выглядело так, словно в нем внезапно проснулась отеческая забота, он лишь хотел лишить Иоганна возможности видеться с Маргаритой.

– Знаете, что я думаю? – неожиданно заявила девушка. – Я думаю, эти дети просто заблудились. Шиллингов лес такой большой – может, они уже вышли к Пфорцхайму или еще куда-нибудь.

– А если их за-б-б-рал подземный к-к-арлик или леший? – боязливо спросил Мартин.

– Ах, Мартин, какой же ты трусишка! – Маргарита рассмеялась. – Они существуют только в страшных сказках! – Она поднялась. – Вот что я вам скажу. Мы сейчас сами пойдем в Шиллингов лес. Как знать, может, мы и детей отыщем… Вы только представьте, что тогда будет! Нас будут прославлять на весь Книтлинген!

– Ты ведь это не всерьез? – спросил Иоганн.

Однако Маргарита упрямо скрестила руки на груди.

– Да вы просто в штаны наложили, как все в городе! Если не хотите, я пойду одна.

Иоганн тихо вздохнул. Если Маргарита что-нибудь вбивала себе в голову, то переубедить ее не было никакой возможности. А одну он ее ни за что не отпустил бы. Тогда, по крайней мере, у них будет возможность побыть наедине.

– Ладно, – сказал Иоганн, пожав плечами. – Но только до сумерек. Надо успеть в город, прежде чем закроют ворота. – Он повернулся к брату. – А ты отправляйся-ка лучше домой, тебе не место в лесу.

– Но я х-х-очу с вами! – запротестовал Мартин. – Если не в-в-озьмешь меня, я рас-к-к-ажу отцу, куда ты ходил. И с к-к-ем, – добавил он грозно.

Иоганн собрался приструнить брата, но Маргарита его опередила.

– Пусть идет с нами. Так можно не бояться сплетен, если кто-нибудь нас увидит.

Иоганн неуверенно кивнул.

– Так и быть. – Он вновь повернулся к Мартину. – Только смотри не запачкай штаны, если нам повстречается леший.

Иоганн выругался про себя. Он так надеялся побыть наедине с Маргаритой, а теперь придется еще присматривать за Мартином! Неужели этому не будет конца?

Они отошли от рыночной площади и направились к Нижним воротам. Пьяные крики и шум понемногу стихали. Весь город собрался на праздник, и улицы по другую сторону церкви как будто вымерли. Наконец-то они добрались до ворот, в это время еще открытых. Единственный стражник дремал над кувшинчиком вина, вероятно, полученным от сердобольного напарника. Прошмыгнуть мимо него не составило труда.

Сразу за городским рвом начинались пашни, между которыми неспешно протекал узкий ручей. А дальше раскинулся лес.

Солнце стояло еще высоко, но деревья высились перед ними темной непроницаемой стеной. Иоганн ощутил скрытую в них угрозу. Он часто бывал здесь при свете дня, но сейчас кромка леса представлялась ему порталом в чужой, враждебный мир. Они пересекли поле и остановились перед зарослями ежевики и боярышника, за которыми начиналась чаща. Где-то прокричала сойка, и что-то крупное, косуля или олень, с шумом скрылось среди деревьев.

– Что теперь? – спросил Иоганн. Ему все меньше нравилась затея Маргариты. – Куда двинемся?

Девушка показала на ручей, который терялся в лесу.

– Вон там начинается тропа. Раньше отец часто брал меня с собой в лес. Если будем держаться ручья, то и не заблудимся. Тропа ведет к поляне, усеянной булыжниками. И там есть пещера – может, дети спрятались в ней…

– И ты думаешь, там их еще никто не искал? – спросил насмешливо Иоганн.

– Мне почем знать? – Маргарита двинулась вперед. – Одно я знаю: если так и будем стоять здесь, то проще вернуться домой, и пусть другие ищут.

Иоганн пожал плечами и последовал за ней. Среди деревьев царил сумрак, как в вечерние часы. Даже теперь, глубокой осенью, на буках и дубах еще держались остатки листвы. Понизу стелился густой подлесок, и за ним невозможно было ничего разглядеть. Среди деревьев мирно журчал ручей, и тишина мягким пологом окутывала все вокруг.

Они молча брели вдоль ручья, как будто боялись разговорами разбудить какое-нибудь чудище. Иоганн знал эти места. Раньше он часто гонял сюда свиней, чтобы они наелись желудей. Правда, никогда не заходил дальше, чем на сотню шагов. За этой незримой границей начиналась неизведанная и неприютная область, где вольготно чувствовали себя лишь охотники, лесорубы и законоотступники.

Чем дальше они забирались, тем плотнее окутывал их сумрак. Раскидистые дубы и буки остались позади; теперь ручей обступили косматые ели, и солнечный свет едва пробивался сквозь их густую хвою. Непролазные заросли терновника и поваленные деревья, поросшие мхом и грибами, порой создавали непреодолимые препятствия. То и дело им приходилось сворачивать в сторону, и потом они подолгу отыскивали ручей. Время от времени робко звали пропавших детей, но казалось, их голоса мгновенно растворялись среди деревьев.

– Я б-б-оюсь! – пожаловался Мартин. Его била мелкая дрожь, и бедняга заикался еще сильнее, как это случалось всякий раз, когда он был напуган. – Что, е-е-сли нас п-п-оймает леший и с-с-ожрет?

– Проклятье, я же говорил тебе, чтобы шел домой! – выругался Иоганн.

– Тебе нечего бояться, Мартин, – утешила его Маргарита. – Такого, как ты, леший мигом выплюнет.

По ее грязному лицу струился пот, и она сама была похожа на сердитого лесного духа.

Иоганн не раз слышал истории о леших и подземных карликах – о них ходило множество легенд. И если гномов он считал не более чем персонажами из сказок, то насчет лесных духов такой уверенности не было. Путники то и дело рассказывали о грязных, оборванных людях, что бродили по зарослям. Изгнанники, слабоумные, преступники… Лес был для них домом, а вот им троим не стоило сюда соваться.

– По-моему, нам лучше вернуться, уже поздно, – сказал Иоганн. – Завтра можно поискать еще.

– До поляны осталось совсем немного, – ответила Маргарита. – Она должна быть где-то рядом. Я уже бывала здесь с отцом.

И действительно, вскоре они вышли на заросшую просеку, освещенную вечерним солнцем. С заболоченного пруда, куда изливался ручей, с шумом взлетела стая диких уток. Посередине грудились несколько поросших мхом булыжников. Они располагались таким образом, что между ними образовалась небольшая пещера.

– Ха, я же говорила! – с торжеством воскликнула Маргарита.

Иоганн огляделся. В этих местах ему бывать еще не приходилось. Над поляной царили умиротворение и тишина, и здесь и вправду могли найти убежище заблудившиеся дети. Они разбрелись по поляне, осмотрели пещеру и щели между камнями, но не обнаружили ничего, что указало бы пропавших детей. Только старые кости и пересохшая кучка медвежьего навоза. У одного из камней Иоганн наткнулся на странный рисунок.

На камне была нацарапана голова с бородкой и рожками.

– Что это? – пробормотал юноша, проведя пальцем по замшелым линиям. – На вид довольно старое.

– Может, это лесной дух нацарапал, – предположила Маргарита и подмигнула. – Именно так он и выглядит. Да и ты станешь на него похож, если не утрешь грязь с лица.

Она рассмеялась и сбежала к пруду; присела у воды, чтобы отмыться, и подобрала платье, так что Иоганн увидел ее мраморно-белые бедра. Он присел рядом и тоже стал умываться, то и дело украдкой поглядывая на подругу. Хотя был уже конец октября, вода в пруду оставалась на удивление теплой. Водная гладь сверкала на солнце, и их лица отражались в зеркальной поверхности. Усыпанное веснушками лицо Маргариты, ее золотистые локоны – и резко очерченное, бледное и задумчивое лицо Иоганна в обрамлении черных шелковистых волос, которые так нравились его матери.

Мартин между тем взобрался на самый крупный булыжник и махал им сверху. Его страх улетучился без следа.

– Отсюда даже видно город! – Он смеялся и чувствовал себя заметно лучше; заикание его как будто и не беспокоило. – Останемся еще ненадолго? – попросил он. – Здесь так красиво!

Маргарита вопросительно взглянула на Иоганна, и тот кивнул. Ему тоже нравилось то умиротворение, которым дышало это место, древнее, как и сам лес.

– Ладно! – крикнул он Мартину. – Только никуда не уходи с поляны, понял?

Брат раскинул руки и издал ликующий вопль. Маленький горбатый человечек – самый его вид навевал мысли о сказочных гномах. В эту минуту Иоганн любил младшего брата всем сердцем. С тех пор как умерла мама, Мартин был единственным в семье, с кем он действительно ощущал родство. И как он мог только помыслить о том, чтобы покинуть Книтлинген? Он должен был остаться – хотя бы ради своего беспомощного брата. Мартин нуждался в нем, как и сам он нуждался в Мартине.

– Он смотрится таким счастливым, – произнесла Маргарита с улыбкой, глядя, как беснуется Мартин.

– Думаю, ему нравится с нами, – отозвался Иоганн. – Мы – его семья.

Маргарита рассмеялась.

– То есть мы как отец, мать и ребенок? – Внезапно она повлекла его к пещере. – Тогда пойдем поскорее в наш дом, стряпать суп из щавеля, мой ненаглядный супруг, как мы варили в детстве.

Голос ее звучал игриво и в то же время требовательно.

Иоганн и не думал противиться.

* * *

Мартин стоял на вершине скалы, как повелитель мира.

Никогда еще он не чувствовал себя таким счастливым! Другие презирали его и сторонились, называли карликом и шутом. Но ему не было до этого дела, поскольку единственным, кто имел для него значение, был его брат Иоганн. А теперь, когда не стало мамы, он и вовсе занимал главное место в жизни Мартина: защищал его, играл с ним и, что самое главное, объяснял устройство мира. У Мартина было столько вопросов… Почему солнце восходит и заходит? Откуда берутся гром и молнии? Как вырастают растения на лугах и как растут телята? Почему именно его, маленького Мартина, Господь наказал горбом и заиканием?

Не на все вопросы Иоганн знал ответы, но он постоянно искал объяснения. И теперь старший брат вместе с прекрасной Маргаритой взяли его с собой в лес. Его, презренного калеку. Иоганн, Маргарита и Мартин… Они всегда будут вместе, иначе и быть не может! Иоганн никогда не бросит его в беде.

Мартин слез с булыжника и приблизился к пруду. Он знал, что Иоганн и Маргарита занимаются в пещере запретными делами. А прежде он тайком пообещал брату, что не станет им докучать, хоть какое-то время. Поэтому Мартин резвился в тростнике, делал кораблики из коры и запускал их в пруд. Потом бросал в них камнями и смотрел, как они тонут. Вот один из корабликов стремительно затонул, и Мартин склонился над водной гладью. В этот миг он заметил в глубине черную тень, как от гигантской слизистой рыбы. Мартин подскочил и попятился.

Что-то булькнуло, и на темную поверхность пруда поднялся пузырь. В воздухе повис слабый запах серы.

Мартину вспомнились все истории, связанные с этим лесом. Вспомнились злобные карлики, подземные чудища и лесной дух, который забирал маленьких детей. Считалка, которую напевали ребята в игре, здесь, в лесной чаще, казалась не такой уж веселой.

Кто боится черного духа? Никто! А если он придет? А мы прочь сбежим!

Но потом из пещеры донесся смех Маргариты. Еще светило предзакатное солнце, и тень в пруду исчезла так же неожиданно, как и появилась. Запах серы вскоре улетучился, и Мартин вздохнул с облегчением.

И все-таки у пруда ему было немного не по себе. Мартин пошел по поляне в поисках подходящей деревяшки, чтобы можно было вырезать на ней узоры и человечков. Может, он подарит ее Иоганну и Маргарите, украсив сердцем…

Мартин знал, что посреди поляны хороших сучьев не найти. Они лежали по краю, там, где начинался лес. Он подошел к старому кряжистому дубу и вдруг услышал тихий шум. Мартин замер и прислушался.

Это были звуки свирели.

Мартин знал про свирели – как-то раз они с Иоганном даже вырезали одну такую. Но ему никогда не удавалось извлечь из нее столь сладостные звуки. Играла нежная мелодия, веселая и в то же время печальная.

Она звучала в лесу, где-то поблизости.

Мартин постоял в нерешительности, а потом шагнул в чащу. Вокруг сразу сгустился сумрак. Снова он услышал мелодию, но в этот раз она доносилась с другой стороны.

Мартин был напуган, но в то же время ему хотелось узнать, откуда доносится мелодия и кто играет ее. С мрачной решимостью мальчик стиснул рукоять маленького ножика и шагнул в глубь леса. Он не решался подать голос. Самый воздух, казалось, был пронизан чарами, и деревья клонились к нему, как добрые и любопытные великаны.

Мелодия зазвучала совсем рядом.

Мартин на миг закрыл глаза. Какая прекрасная музыка! Казалось, это мама поет колыбельную у его кровати. Хотелось, чтобы эта музыка играла вечно…

Сузи, милая Сузи, что шелестит там в тростнике? То прелестные гусята, у которых нет сапожек… Сузи, славная Сузи, что шелестит…

Что-то хрустнуло, мелодия оборвалась.

– Что… – только и успел вымолвить Мартин.

В следующий миг он понял, что черный дух действительно существовал.

И был он куда страшнее, чем в самых жутких снах.

* * *

Иоганн и Маргарита лежали в пещере, темной и уютной. Мох покрывал камни, образуя мягкое ложе. Их тела плотно соприкасались. Иоганн дрожал, хоть и надеялся, что Маргарита этого не заметит.

– Теперь уж я могу сказать тебе, – прошептала Маргарита и склонилась над ним; ее волосы щекотали ему лицо. В пещере было настолько тесно, что она прижалась к нему грудью. – Я пришла сюда не ради пропавших детей, а ради тебя.

– Ради… меня?

Маргарита хихикнула.

– Ты заикаешься, как твой братец… Не прикидывайся дурачком! Ты разве не видел, как смотрели на нас девушки на площади? Я решила, что пора уже дать им повод для сплетен. – Она наклонилась к его губам. – Ты уже дважды пытался поцеловать меня. Если не сделаешь этого сейчас, то не сделаешь уже никогда.

Иоганн покраснел от смущения и не сумел вымолвить ни слова. Но в этом и не было необходимости. Маргарита поцеловала его. У нее были сладкие губы, куда слаще, чем мед или яблоки. Они откинулись на мох, и Маргарита продолжала его целовать. Затем взяла его руку и подвела к своей груди, которая за последний год заметно округлилась.

– Погладь меня здесь, – прошептала Маргарита.

Иоганн охотно подчинился. Поначалу движения его были робки, но скоро рука сама собой скользнула под корсаж. Он погладил ее по отвердевшим соскам. По телу Маргариты пробежала дрожь.

– Вот так, – шептала она. – Ты первый, кому это позволено, знаешь? Я всегда тебя любила, Иоганн. С тех самых пор, как увидела впервые. Ты такой… особенный. В тебе кроется что-то великое, я это чувствую… – Она вдруг захихикала, и ее рука скользнула к его промежности. – О, я не это имела в виду.

Пристыженный, юноша хотел было отвернуться, но Маргарита удержала его.

– Все хорошо, Иоганн, все хорошо…

Они целовались и ласкали друг друга, при этом Маргарита показала себя более решительной и умелой.

– Раз уж меня выдадут замуж весной, я хочу, по крайней мере, знать, каково это, – промолвила она тихо. – Это мой подарок для тебя. Мне лишь нельзя терять невинность, нам следует быть аккуратнее.

Иоганн закрыл глаза, наслаждаясь моментом. Пальцы его, двигаясь словно по собственной воле, скользнули под ее платье и коснулись срама. Маргарита с тихим стоном раздвинула бедра.

– Мой Иоганн, – шептала она. – Мой Фауст…

Все его мечты, казалось, воплощались в жизнь. Он любил Маргариту, и она любила его! Неужели что-то могло их разлучить? Быть может, ей удастся переубедить отца и тот расторгнет эту дурацкую помолвку? А может, они с Маргаритой и Мартином просто сбегут? Теперь для него не было ничего невозможного!

Они целовались и ласкались, как маленькие котята, гладя друг друга по самым стыдливым и сокровенным местам. Маргарита дарила ему свои ласки. Потом Иоганн сам пустил в ход пальцы и действовал все более решительно и настойчиво, пока у девушки не вырвался едва сдерживаемый стон облегчения. Они так увлеклись ласками, что даже не заметили, как снаружи стали опускаться сумерки.

Когда же Иоганн, жмурясь от тусклого света, выбрался на поляну, Мартина там не оказалось.

* * *

– Мартин, где ты? Мартин! Мартин!

Иоганн стоял на самом высоком из булыжников, на котором совсем недавно резвился его брат. Он озирался по сторонам, и в душе его росло отчаяние. На поляну наползали длинные тени. Поначалу Иоганн подумал, что Мартин решил пошутить над ними. Они с Маргаритой обыскали щели между камнями, искренне надеясь, что мальчишка выскочит в следующую секунду. Но его не было ни среди камней, ни где-либо еще. Куда он мог подеваться? Зачем Мартин один ушел в лес? Или… Леденящий ужас пробрал Иоганна.

Пруд!

Он спрыгнул с булыжника и бросился к пруду.

– Постой! – окликнула его Маргарита. В волосах у нее застряли кусочки коры и зеленые ниточки мха; в глазах читался неприкрытый страх. От прежнего ощущения счастья и уюта не осталось и следа. – Ты куда? Не оставляй меня одну!

Однако Иоганн даже не слышал ее. Он подбежал к пруду и прыгнул в мутную воду, уже не такую теплую, как всего пару часов назад. Мартин не умел плавать. Вода едва доходила до пояса, но Иоганн знал, что и такой глубины было достаточно, чтобы захлебнуться. Так, еще в прошлом году трехлетний сын кузнеца умудрился утонуть в мелком городском рву; старшая сестра лишь на мгновение упустила его из виду…

– Мартин! Мартин!

Иоганн загребал воду, шарил руками по илистому дну, то и дело натыкаясь на гнилые сучья. Но сколько он ни искал, Мартина нигде не было. Тем временем, задыхаясь, подбежала Маргарита.

– Может, он просто ушел домой без нас? – предположила она неуверенно.

– На Мартина это непохоже. Он бы просто побоялся. Ты же сама слышала, что он болтал насчет лесных духов!

Иоганну вдруг вспомнился рисунок, нацарапанный на одном из камней. Лицо с козлиной бородкой и рогами.

Дьявольский лик…

У Иоганна в животе похолодело от страха.

– Надо разыскать его! – сказал он. – Он… он должен быть где-то в лесу!

Не дожидаясь Маргариту, юноша снова сорвался с места. Тени пролегали уже по всей поляне, и только по верхушке самого высокого камня еще играло пятно света. Место, которое прежде казалось Иоганну таким умиротворенным, внезапно обернулось мрачным и зловещим.

Только посреди лесной чащи он осознал, насколько сейчас поздно. Здесь, в окружении елей, казалось, уже давно наступила ночь. Деревья были очерчены темными контурами, и между ними клубился мглистый сумрак. Иоганн то и дело спотыкался о корни и кусты, но всякий раз поднимался и ломился дальше. Он обещал присмотреть за младшим братом, а теперь Мартин пропал! Проглочен этим лесом!

Или еще чем-то невыразимо жутким…

– Иоганн! Иоганн, подожди!

За спиной послышался голос Маргариты, испуганный и уже такой далекий. Юноша остановился, переводя дух. Эта беготня не имела смысла! Этот лес был огромен. Так Мартина ему никогда не найти.

– Мартин! – прокричал он в сумерки. – Мартин, ты слышишь меня? Где ты?

Но его оклики остались без ответа.

Зато он услышал нечто иное.

Это был тихий плач. Стенания, которые рождались словно в самих деревьях или в окутавшем их тумане. Иоганн оцепенел.

– Мартин? – просипел он, слова застревали у него в горле. – Мартин, это… это ты?

Невозможно было определить, в какой стороне раздавался плач. Казалось, он доносился отовсюду разом. Иоганн знал, что в лесу было непросто ориентироваться по звукам. Управляющий Книтлингена иногда устраивал в Шиллинговом лесу облавы; Иоганну тоже доводилось в них участвовать. Загонщики криками и громкими хлопками пугали мелкую дичь, но сами при этом не теряли друг друга из виду – потому что знали, до чего коварен бывает лес.

Иоганн затаил дыхание и прислушался. Теперь сомнений быть не могло. Он отчетливо слышал детский плач.

– Мартин! – вновь прокричал он во тьму. – Я тебя слышу! Где ты?

Внезапно позади него раздался высокий, пронзительный вопль. Иоганн уже решил, что это Мартин, но тут услышал исполненный ужаса голос Маргариты:

– Господи, нет! Прочь, уйди прочь!

Голос ее сорвался на визг. Казалось, страх овладел всем ее существом. Иоганн еще ни разу не слышал, чтобы Маргарита так кричала.

– Маргарита! – позвал он. – Кто там?

– ПРОЧЬ, ПРОЧЬ, ПРОЧЬ! – вновь последовали душераздирающие вопли.

Лес многократным эхом отзывался на крики Маргариты.

Прочь… прочь… прочь…

Иоганн лихорадочно вертелся на одном месте. Что здесь творилось? Кто или что таилось в этом лесу?

– Маргарита? – снова позвал Иоганн, и голос его потонул среди деревьев. – Маргарита! Где ты?

Крик доносился со стороны поляны. Иоганн решил для начала вернуться туда. Маргарита была в опасности, кто-то напал на нее. Иоганн подобрал толстую ветку и бросился назад. С каждой секундой становилось темнее, и деревья стояли сплошной черной стеной. Юноша не останавливался. Где же эта поляна, будь она проклята? Там! Он заметил впереди чуть более светлый клочок земли, перехватил дубинку и побежал быстрее. Еще несколько мгновений, и Иоганн выбежал на поляну.

Однако ни Маргариты, ни загадочного существа там не оказалось.

Крики и плач тоже резко оборвались. Воцарилась полная тишина. Даже птицы затихли, словно ждали какого-то знака.

– Маргарита! – закричал Иоганн. – Мартин!

И потом снова, с нарастающим отчаянием:

– Маргарита, Мартин! Маргарита, Мартин!

Несколько уток взлетели с пруда, черными пятнами взметнулись ввысь. В ответ на свои окрики Иоганн слышал лишь собственный голос, искаженный эхом, как будто безумный двойник насмехался над ним.

Маргарита… Мартин… Маргарита… Мартин… Маргарита… Мартин…

Тьма окутывала булыжники – как чернила, как кровь, она стекалась на поляну.

Иоганном овладел невыразимый ужас.

Он развернулся и побежал, как никогда еще не бегал в своей жизни. Мчался вдоль ручья, спотыкался, падал, вставал и снова падал, но ломился дальше, задыхаясь и позабыв обо всем на свете. Единственное, что Иоганн слышал, это гулкий топот по сырой земле, шелест ветвей над головой и эхо собственного голоса, не умолкающего в сознании.

Маргарита… Мартин… Маргарита… Мартин… Маргарита… Мартин…

Потом деревья внезапно расступились, Иоганн выбежал на поле. По другую сторону мерцали огни Книтлингена. Словно в насмешку, издали доносилась веселая музыка ярмарки.

Иоганн упал на землю и залился слезами.

Он сумел спастись. Но двое самых близких ему людей, кого он поклялся защищать, остались там. Зло, обитающее в глубинах этого леса, забрало их у него.

Иоганн сидел за столом в доме фогта и ежился под взорами собравшихся. Мужчины смотрели на него молча, желая испепелить его взглядами. Где-то позади тихонько всхлипывала мать Маргариты.

– Значит, ты сбежал, – с нескрываемой злостью заключил Йорг Герлах. – Ты оставил в лесу младшего брата и Маргариту и сбежал, как пугливый заяц. Мало того что ты, вопреки моему запрету, покинул город – так еще и струсил! Ты… ты…

Его трясло от гнева, он замахнулся, но фогт удержал его руку.

– Не нужно, Йорг, – произнес он глухим голосом. – Куда важнее сейчас выяснить, что же там произошло.

Фогт, в отличие от Герлаха-старшего, был человеком рассудительным. Но скорбь по погибшему сыну оставила глубокий отпечаток на его лице. А известие о том, что теперь пропала и Маргарита, последняя из его детей, подкосило его окончательно. Он выглядел так, словно восстал из мертвых.

Иоганн разыскал их на рыночной площади и торопливо рассказал о том, что случилось. Выслушав, Йорг Герлах схватил сына за рукав и потащил в дом фогта, чтобы как следует допросить. Вместе с ними пошли еще несколько мужчин, в числе которых были священник и староста.

– Так ты говоришь, в лесу был кто-то еще? – спросил фогт.

– Во… во всяком случае мне так показалось, – Иоганн неуверенно кивнул.

– Что значит показалось? – снова вскинулся отец. – Говори ясно!

– Маргарита… без конца кричала «Прочь!», и я слышал, как кто-то плакал…

– Плакал? Да парень просто не в себе! – вмешался староста. Это был человек преклонных лет и суровой наружности. Будучи начальником караула, именно он ведал допросами.

На столе перед ними стояли кувшины с вином, но к ним так никто и не притронулся.

– Это могли быть и разбойники, в лесу их предостаточно, – задумчиво произнес кузнец. – В Тифенбахе недавно рассказывали о шайке висельников, которые поджидают повозки на дорогах. Теперь даже на имперских трактах небезопасно!

– Значит, надо сейчас же отправить людей с факелами, – сказал фогт. – Нужно разыскать детей, пока еще не поздно!

– А что делать с мальчишкой? – спросил священник, глядя на дрожащего Иоганна. – Видно же, он еще не пришел в себя.

– Посадите его пока что в тюрьму, – распорядился Йорг Герлах. – Может, там он как следует все вспомнит. Ночь в камере кому угодно память освежит. И это еще безобидное наказание за то, что он натворил.

Староста поколебался, но потом кивнул.

– Ты прав, Йорг. Возможно, так к нему вернется рассудок и он вспомнит, что произошло на самом деле.

Иоганна подняли, как безвольную куклу, и отвели в башню, расположенную в дальней части подворья. Камера представляла собой пропахшую плесенью каморку с крошечным зарешеченным окошком и массивной дверью. Лязгнул засов, и юноша остался один. Вскоре снаружи послышались выкрики и собачий лай. Мужчины отправлялись на поиски. Как во время облавы, они будут прочесывать лес, в том числе и поляну, о которой рассказал им Иоганн. Он надеялся, что они разыщут Мартина с Маргаритой, и молился об этом. Но в глубине души сознавал, что они пропали навсегда, как и другие дети до них.

Чувства наконец хлынули наружу. Иоганн опустился на утоптанный земляной пол, и плечи его затряслись от судорожных рыданий. До сих пор страх и смятение защищали его подобно панцирю, и он, словно говорящая кукла, отвечал на вопросы фогта и остальных. Но теперь действительность обрушилась на него ледяной волной. Он взвалил на себя тяжкий грех, и заточение в камеру действительно показалось ему безобидным наказанием за этот проступок. Как он только мог оставить в беде Маргариту и Мартина? Что на него нашло? Ведь, в сущности, ему ничто не грозило, на него никто не нападал. То, что прежде казалось ему бесконечно прекрасным – поцелуи Маргариты, их взаимные ласки, шепот и стоны, – теперь все это виделось грязным и порочным. Разве Церковь не осуждала сладострастие как орудие дьявола? И действительно, своими занятиями они словно пробудили дьявола, воплощенное зло…

Господь наказал его.

Иоганн отчаянно попытался понять, что же в действительности там произошло. Может, там обитали какие-нибудь законоотступники, как предположил кузнец? А плакал, должно быть, Мартин, которому зажал рот какой-нибудь мерзавец… Маргарита какое-то время отбивалась и кричала: «Уйди прочь!» Значит, нападавший был один. Иоганн мог бы с ним справиться! Или, по крайней мере, попытаться – а не бежать прочь очертя голову. Нацарапанный на камне дьявольский лик, вопли Маргариты, темнота и детский плач – все вместе так его напугало, что он обезумел от страха.

Детский плач…

В памяти вдруг шевельнулись давние воспоминания.

Повозка… Клетка с воронами и вороном… Парусиновый навес колышется на ветру…

Однажды он уже слышал такой плач – еще восемь лет назад, когда астролог покинул город на своей повозке. Неужели за всем стоял этот Тонио? С тех пор как он появился в городе, несчастья происходили одно за другим! Сначала по его настоянию Иоганн пожелал смерти Людвига – и это желание исполнилось. А теперь Мартин и Маргарита пропали в лесу… Иоганн вспомнил, что так и не увидел Тонио на ярмарке.

Потому что он был в лесу?

Конечно, детей и подростков похищали повсеместно. Иоганн слышал жуткие истории о голодных бродягах, о сумасшедших, которые хватали детей и пожирали. Но верилось в них с трудом. Скорее всего, несчастных просто продавали на чужбину, в жаркие страны, где превращали в рабов или наложниц. Их участь была незавидна. Но за похищениями стояли, как правило, разбойничьи шайки. Один человек с ребенком запросто привлек бы внимание. Должно быть, появление Тонио совершенно случайно пришлось на эти ужасные события.

Иоганн забился в угол камеры и оглянулся на свою прежнюю жизнь. Мама называла его Фаустусом, удачливым… Никогда еще это прозвище не казалось ему столь неуместным, как в этот тяжелый час. Все его остроумие, вся любознательность не помогли ему возвыситься, а напротив, низвергли в эту бездну, из которой, казалось, не было спасения.

Минуты тянулись нестерпимо долго. До слуха то и дело долетали отдаленные крики и собачий лай. Наверное, половина Книтлингена была сейчас в Шиллинговом лесу – в то время как он, трус и неудачник, сидел в камере.

Когда рассветные сумерки разбавили ночную темень, крики и лай стали заметно громче. Люди возвращались из леса. Вскоре за дверью послышались тяжелые шаги. Скрипнул засов, и дверь распахнулась. В сером прямоугольнике стоял староста собственной персоной. Плащ на нем был порван и покрыт грязью, на лице блестели капли пота и росы. Он поднял фонарь и осветил камеру. Иоганн увидел, что старик улыбается.

– Хорошие новости, парень, – сообщил он. – Хотя бы фогт не станет рвать тебе башку. Маргарита нашлась.

* * *

Прошла еще целая неделя, прежде чем Иоганн смог увидеть Маргариту.

Для горожан – как для взрослых, так и для детей – он превратился в пустое место. Когда отправлялся собирать виноград, люди его избегали. Зачастую юноша в полном одиночестве трудился среди общипанных лоз, а когда приносил к повозке наполненные корзины, крестьяне молча смотрели на него и плевали ему под ноги. А стоило ему уйти, тотчас начинали перешептываться за его спиной. Иоганн стыдился показываться в Маульбронне. Отец Антоний, скорее всего, покачал бы головой, глядя на юношу, который не уберег лекарство для смертельно больной матери, а потом бросил в беде своего младшего брата и подругу.

Мартин так и не нашелся, и надежда разыскать его живым таяла с каждым днем.

Когда ярмарка подошла к концу, артисты и торговцы покинули Книтлинген. Астролог Тонио, по всей вероятности, уехал еще раньше. Во всяком случае, его повозки давно не было видно у трактира. Ганс Харшаубер, один из немногих, кто еще разговаривал с Иоганном, сказал, что бродячий маг действительно убрался из города еще в первый день ярмарки.

Несколько человек под началом Йорга Герлаха и фогта продолжали разыскивать Мартина. Они выпускали на поиски собак, сами прочесывали лес и забредали почти до Шварцвальда и по другую сторону Бруксаля. Рассылали курьеров в отдаленные деревни и города, но мальчик как сквозь землю провалился. Единственное, что удалось найти, это маленький деревянный башмак Мартина, валявшийся недалеко от поляны.

Хуже всего Иоганну приходилось дома. Ни отец, ни старшие братья с ним не разговаривали. Даже челядь его презирала. Вечером старая кухарка молча ставила перед ним миску с супом или овсяной кашей, и отныне его не упоминали даже в застольных молитвах. Ночами Иоганн лежал в своей комнатке и смотрел на пустую кровать младшего брата. Что же произошло тогда с Мартином? Жив ли он еще? И если да, то что с ним сталось? Может, он сидит сейчас, запертый в каком-нибудь сарае или клетке, и проклинает старшего брата, который не сумел его уберечь? Или работорговцы держат его, закованного в цепи, в трюме своего корабля?

Не меньше, чем за Мартина, Иоганн тревожился за Маргариту. Из обрывочных замечаний, услышанных от челяди, он заключил, что после того случая в лесу девушка не проронила ни слова. Она молча лежала в своей кровати, неподвижно уставившись в потолок. Похоже было, что от пережитого ужаса Маргарита лишилась рассудка. Беспокойство изводило Иоганну душу. Хотя бы раз увидеться с ней! Но отныне дорога к дому фогта, да и к самому подворью, была для него закрыта. Стоило Иоганну приблизиться к воротам, как выходили двое или трое работников и давали понять, что ему там не рады.

На восьмой день фогт сам явился к ним домой, и они с Йоргом Герлахом о чем-то переговорили наедине. После этого разговора отец впервые за это время обратился к Иоганну.

– Управляющий хочет, чтобы ты поговорил с Маргаритой, – объявил он с недовольным видом. – Он подумал, может, ты сможешь вернуть ее к жизни. И возможно, она что-то знает о Мартине. Хотя сомневаюсь, что она станет говорить с тем, кто бросил ее в беде.

Вновь в душе Иоганна всколыхнулась надежда. Если ему удастся исцелить Маргариту, все обернется к лучшему! Она расскажет ему о людях, которые похитили Мартина. Люди обрыщут весь Крайхгау, найдут злодеев и в конце концов колесуют или четвертуют. Мартин вернется к нему, и Маргарита будет любить его, как призналась тогда в пещере.

Иоганн поспешил к подворью, где его уже дожидался фогт. За последние пару недель этот крепкий, суровый человек будто состарился на многие годы. Волосы его стали седыми, а лицо глубокими бороздами исчертили морщины.

– Она лежит в дальней комнате, – сообщил убитый горем отец и махнул рукой через двор. – Попытай счастья, парень. Я уже просто не знаю, как ей помочь. Черт знает, что она такое увидела в лесу… Видно, Господь отвернулся от нашей семьи.

Как побитая дворняга, Иоганн прошмыгнул мимо отца Маргариты, пересек двор и вошел в дом.

Девушка неподвижно лежала в кровати, широко раскрыв глаза. С замиранием сердца Иоганн приблизился к ней. Но Маргарита не шевельнулась, даже когда он осторожно тронул ее. Кожа у нее была белая как полотно, и сквозь нее проступали вены. Даже теперь, в эту скорбную минуту, Иоганн был очарован ее красотой. Ему вспомнились те чудесные мгновения в пещере. Казалось, это было так давно! Тогда Иоганн мечтал стать ей мужем, и вот она лежала перед ним как покойница.

– Маргарита! – прошептал юноша и взял ее за руку. – Ты слышишь меня?

Но взгляд ее по-прежнему ничего не выражал, губы даже не дрогнули. Только прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что она еще жива.

– Маргарита, – повторил Иоганн и опустился рядом с ней на колени. – Мне… мне так жаль! Я должен был остаться, ради тебя, ради вас обоих. Прошу, ответь мне! Лишь одно слово, чтоб я знал, что ты меня слышишь. Я… я люблю тебя!

Он сжал ее руку, холодную и влажную, как вымокший хлеб. Когда уже решил, что Маргарита замолчала навеки, губы ее задрожали. Поначалу она шептала так тихо, что Иоганн не мог ничего разобрать. Он склонился над самым ее лицом и понял наконец, что она ему говорила.

Это были всего два слова, и они поразили Иоганна словно громом.

– Уйди… прочь…

Те самые слова, которые Маргарита кричала в лесу. И теперь она адресовала их ему. Затем с губ ее сорвалась фраза, которая навсегда врезалась юноше в память.

– Уйди… прочь… ты… дьявол!

Иоганн задрожал, мир внезапно утратил краски, все вокруг почернело. Он поднялся – в глазах у него стояли слезы – и прошептал:

– Прощай, Маргарита. Я тебя никогда не забуду.

Он в последний раз провел рукой по ее золотистым волосам и повернулся к двери. И кого она увидела в нем? Или что?

Иоганн, ты страшен мне…

Юноша брел по улицам, как призрак, не разбирая дороги. Та единственная, которую он любил, прокляла его.

* * *

Следующим утром, еще до завтрака, отец позвал Иоганна к себе. Как это часто бывало в последнее время, Йорг Герлах сидел вразвалку за столом, и перед ним стоял кувшин вина. Глаза его были налиты кровью. Не в пример их прошлым встречам, отец жестом предложил Иоганну сесть. Некоторое время он молча смотрел на сына, потом наконец заговорил:

– Твоего брата до сих пор не нашли, – начал Герлах-старший, тяжело ворочая языком. – И я сомневаюсь, что он найдется. Должно быть, вороны уже обгладывают его кривые кости.

Отец произнес это с таким холодом, что Иоганн невольно поежился.

– Буду честным с тобой, – продолжал Йорг Герлах. – Тебе здесь отныне не место. Люди и раньше смотрели на тебя искоса. Эти твои фокусы, бесконечные расспросы, твое поведение, будто ты чем-то лучше других… Но теперь ты перегнул палку. Из-за тебя твой младший брат пропал в лесу, а дочь фогта лежит в кровати ничем не лучше мертвеца! – Отец смотрел на него с ненавистью. – Ты навлек позор на нашу семью, и я не хочу, чтобы ты оставался в этом доме.

Иоганн даже не шелохнулся. Маргарита прокляла его, теперь проклял отец… Но его слова, как ни странно, ничуть не трогали Иоганна, словно не находили дороги к сердцу. Еще слишком велико было смятение после встречи с Маргаритой.

– Конечно, силой прогнать тебя я не могу. – Йорг пожал плечами. – Чтобы отец гнал сына – так не годится, даже если сын этот такой непутевый, как ты. Но если ты останешься, то жизнь твоя превратится в ад, я тебе обещаю. Никто не станет с тобой разговаривать, даже братья. Ты будешь выполнять самую грязную работу и жрать во дворе вместе с собаками. – Он глотнул вина и отер бороду. – Но я не изверг какой-нибудь. У тебя в комнате лежат мешочек монет, теплый плащ и пара крепких башмаков. Забирай их и ступай с Богом – или с чертом, уж не знаю. Чтобы завтра утром тебя здесь не было. Люди решат, что ты просто смылся. Они поймут.

Йорг Герлах стал подниматься, но Иоганн раскрыл рот, и он снова сел.

– Откуда в тебе эта ненависть? – спросил юноша спокойным, рассудительным тоном.

– Откуда? – Отец рассмеялся. – Думаю, ты лучше меня знаешь.

– Ты не понял меня. Да, я сбежал, как последний трус, из леса, и меня не было с матерью, когда она умирала. Но я говорю не об этом. Ты всегда меня ненавидел. Разве не так? Ни разу я не слышал от тебя доброго слова, никогда ты не брал меня на руки. Никогда не баловал меня и не играл со мной. Даже с Мартином ты обходился лучше. Почему?

Отец долго молчал, глядя на сына заплывшими от пьянства глазами. Наконец громко кашлянул.

– Ладно, что уж там! Все равно ты уйдешь, так почему б тебе не узнать?

Он перегнулся через стол, и Иоганн почувствовал его пропитанное вином дыхание.

– Да, это правда, – тихо произнес Йорг Герлах. – Я никогда не любил тебя как сына – потому что ты не мой сын.

Иоганн вздрогнул, словно получил удар под дых.

– Твоя мать была самой красивой женщиной в округе, но, Господь свидетель, люди говорили правду – она была проклятой шлюхой! – прошипел отец, и в его глазах вдруг заплескалась ненависть. – Я мог дать ей все, что она хотела, но меня ей было недостаточно. Целого Книтлингена ей было недостаточно! Она думала, что чем-то лучше других, прямо как ты! Да, дома она молчала и не поднимала головы, но в трактире с проезжим сбродом… там она и смеялась, и плясала, и грешила напропалую. Доказать я ей ничего не мог, но люди болтали всякое, и я знал, что там что-то нечисто. Особенно когда в город заявился этот малый, этот… колдун!

– Колдун? – Иоганн по-прежнему сидел в оцепенении. – Что… что за колдун?

– Бледный парень с черными волосами, таскал в мешке всякий магический хлам. Он явился с запада, из-за Рейна. Эдакий схоласт, бродячий студент и шпильман! – Отец презрительно фыркнул. – Утверждал, что может читать по звездам и разговаривать с мертвыми. Он околдовал твою мать, да, не иначе! На вид ему было лет двадцать, и волосы были такие шелковистые, черные как смоль, – как у тебя. Но глаза, клянусь, то были глаза старца! Как… как у дьявола! Они с Элизабет тайком встречались в лесу. Я это знаю! Она возвращалась совсем другим человеком и в постели была холодна, как рыбина. А через девять месяцев на свет появился ты… ублюдок!

Последнее слово Йорг Герлах буквально выплюнул. Иоганн почувствовал капельки слюны на своем лице.

– Этот парень имел наглость прийти снова, когда ты уже родился, – продолжал с презрением в голосе отец. – И почему только он не забрал тебя! Ну а я позаботился о том, чтобы он убрался из города. Видит Бог, если б он вовремя не смылся, мы сожгли бы колдуна, как чучело!

Он рассмеялся, но потом вновь обрел серьезный вид.

– С тех пор за спиной меня называют рогоносцем. Люди думают, я ничего не знаю, но я чувствую это каждый день. Всякий раз, когда ты попадаешься мне на глаза, я ощущаю стыд. – Отец поднялся. – А теперь ступай! Ты чужой среди нас и всегда был таковым! Уходи и больше не возвращайся в Книтлинген, чтоб никто больше не вспоминал об этом проклятии!

Йорг Герлах направился к двери. Иоганн смотрел на его широкую спину, пока не остался один в комнате.

Некоторое время он неподвижно сидел за столом. Потом взглянул на распятие в углу, украшенное засушенными розами, на клетки с курами под лавкой, куда он любил забираться в детстве, на сундук с маминым приданым и на выцветший образ святого Христофора, косо висящий на стене, который так часто приносил ему утешение… И смахнул все это с себя, как старую кожу. Затем поднялся и направился в свою комнату.

Отец не солгал. На кровати лежали мешочек с монетами, плащ и пара башмаков из крепкой телячьей кожи. Иоганн надел башмаки, накинул плащ, привязал мешочек к поясу и взял в углу посох, который когда-то вырезал для Мартина. Направился было к выходу, но тут вспомнил про нож, спрятанный под доской. Одинокому путнику не помешало бы какое-нибудь оружие. В конце концов, нож можно продать, ведь он явно стоил хороших денег. Иоганн приподнял доску, вынул клинок и спрятал в карман. По пути к выходу он захватил со стола кусок сыра и половину буханки хлеба и спрятал все под плащ.

После чего навсегда покинул родной дом и пустился в дорогу. Он еще не знал, что дорога эта проведет его сквозь высшие сферы и самые глубокие бездны.

Через весь мир и за его пределы.

* * *

Еще стояло раннее утро, и на улицах было тихо и безлюдно. Начал накрапывать дождик, и изморось оседала на лице Иоганна. Жители в большинстве своем отправились к виноградникам, чтобы собрать последние сладкие ягоды. Сегодня, в первый день ноября, заканчивался сбор винограда. Вечером горожане будут праздновать. Правда, без него – с этих пор Иоганн был здесь чужаком.

Как ни странно, он не чувствовал грусти. Наоборот, с каждым шагом, который приближал его к Верхним воротам, в нем возрастала отвага и жажда жизни. У него имелся мешочек монет, сам он был умен и находчив – какой-нибудь крестьянин обязательно наймет его на службу, а уж потом будет видно. Но для начала следовало убраться подальше от Книтлингена, чтобы ничто больше не напоминало о Мартине и Маргарите. Чтобы забыть обо всем.

Иоганн прошел через открытые ворота, не повстречав стражника. Перед ним лежал старый имперский тракт. Он тянулся с северо-запада на юго-восток. В северной стороне находился Бреттен, и за ним, если двигаться вдоль Рейна, Шпейер и Кёльн. К югу расположился Маульбронн, а дальше дорога вела через Вюртемберг и Ульм в Инсбрук, где порой останавливался сам король. Там, как слышал Иоганн, высились горы, укрытые вечными снегами, за которыми раскинулась богатая Венеция, а еще дальше – Рим, Вечный город.

Юноша остановился посреди дороги. В какую бы сторону пойти? Он догадывался, что от этого решения могло зависеть его будущее. После некоторых колебаний Иоганн вынул из мешочка затертую монету. Аверс значил юг, реверс – север. Он подбросил монету, поймал ее и осторожно положил на тыльную сторону ладони.

Монета смотрела лицевой стороной.

Юг.

Иоганн вздохнул. Это означало, что ему придется пройти мимо Маульбронна и эшафота на вершине холма. Должно быть, судьба пожелала напоследок напомнить ему о перенесенном позоре. Иоганн перехватил посох и зашагал по дороге, ни разу не оглянувшись на город, который все эти годы был ему домом. Он шел мимо убранных полей и виноградников, с мрачной решимостью, дождю вопреки. Поравнявшись с эшафотом, лишь сплюнул через плечо, чтобы отвадить новые беды. Здесь начались все его несчастья, отсюда же должна была начаться его новая жизнь.

Скоро по левую руку показался окутанный туманом монастырь Маульбронн. У Иоганна сжалось сердце. Как ему хотелось стать здесь помощником библиотекаря и еще глубже погрузиться в мир знаний и книг! Юноша подумал, не увидеться ли на прощание с отцом Антонием. Но слишком велик был его стыд. Если он и вернется сюда, то лишь великим и прославленным ученым!

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Иоганн представил, как через много лет навестит немощного уже отца Антония – с повозкой, полной книг и снадобий в подарок. В Книтлингене, конечно, все пожалеют, что так неблагодарно обошлись с самым известным уроженцем города. Его отчим к тому времени умрет, а Маргарита снова будет здорова. Они поженятся, и даже Мартин вернется из языческого плена, одаренный сокровищами…

Иоганн был так погружен в мечты, что и не заметил, как монастырь скрылся за деревьями. Изгнанник, не оглядываясь, пошел дальше – впервые в жизни он ушел так далеко от города. До сих пор Маульбронн отмечал границу его маленького мира. И сегодня Иоганн в первый раз ее переступил.

Перед ним лежал новый, необъятный мир.

* * *

Первые свои ночи в роли бродяги Иоганн проводил в сараях, коченея от холода. Его прекрасные мечты разбились вдребезги под первым же градом. Скоро выяснилось, что никому из крестьян в это время не нужен неоперенный шестнадцатилетний работник. Урожай давно был убран, виноград передавлен. Крестьяне сидели в тепле, чинили корзины, заделывали худые ведра или хлопотали с вином в подвалах. Когда Иоганн стучал в двери, в лучшем случае он получал краюху черствого хлеба, а иной раз на него спускали собак.

Казалось, дороге не было конца. Она петляла по долинам, между пастбищ и полей. По обе стороны поднимались пологие холмы, поросшие дубами и буками. С незапамятных времен этот тракт связывал западную и восточную части Священной Римской империи, протянувшись от Рейнской долины до земель к востоку от Неккара. В летние месяцы это были живописные места, но сейчас, в начале ноября, со стороны гор налетали осенние штормы, ветер срывал с деревьев последние листья, и они, точно скелеты, содрогались и стонали под шквалистым ветром.

День ото дня воодушевление его падало, уступая место печали, которая тяготила Иоганну сердце. В минуты затишья он чувствовал себя совершенно одиноким. У него никого не осталось: мама умерла, а отец оказался ему не отцом вовсе, а чужим человеком, который выгнал его из дома. Кто был его настоящим отцом, Иоганн не знал – наверное, какой-нибудь артист, который приударил когда-то за его матерью. Все, что он оставил своему сыну, это черные как смоль волосы и постыдное звание бастарда.

Одинокими вечерами Иоганн иногда доставал нож, полученный от астролога Тонио. Сидя у обочины, он вырезал маленькие фигурки из деревяшек и представлял себе маму, Мартина или Маргариту. Часто фигурки получались кривыми или ломались, и тогда юноша выбрасывал их подальше.

Те немногие путники, которые попадались навстречу, ехали верхом на лошадях или в повозках и кутались в теплые плащи, надвинув капюшоны на лица. Они лишь коротко кивали Иоганну и скрывались за стеной дождя. Одежда у него вымокла насквозь и не успевала просыхать, башмаки отсырели и хлюпали, плащ оттягивал плечи. Иоганн стучал зубами от холода, а ночами его мучили кошмары, в которых Маргарита и Мартин молча стояли у его ложа и смотрели на него с осуждением.

«Иоганн, ты страшен нам! – восклицали они затем и показывали на него пальцем. – Ты дьявол! Дьявол!»

Он так и не узнал, что произошло тем вечером в Шиллинговом лесу и кого увидела Маргарита. В любом случае, это так ее напугало, что она утратила рассудок. Видела ли она, кто или что забрало Мартина? Наверное, Иоганн никогда этого не узнает. Но и этот кошмар остался позади; перед ним расстилалась лишь бесконечная дорога.

Вскоре, чтобы раздобыть еды, Иоганну пришлось потратить несколько монет из мешочка, хоть он и хотел приберечь их на трудные времена. Каждый вечер путник тщательно пересчитывал их. В основном это были грязные крейцеры и потемневшие медные пфенниги, среди которых нашлось лишь три серебряных. Отчим до последнего оставался скрягой, каким и был всю жизнь. Иоганн перебирал монеты, словно они были из чистого золота, складывал в столбики и считал. Если и дальше так тратить, то через пару недель у него не останется ни гроша. Он подумывал продать нож с таинственным орнаментом, но почему-то не делал этого. Хоть клинок и достался ему от колдуна, Иоганн видел в нем часть того, прежнего мира. Продать его значило утратить часть себя. Поэтому юноша хранил нож и голодал.

Иоганн понимал, что так он рано или поздно подохнет у обочины, как бродячий пес. Разве что ему удастся что-то заработать. Если уж не батраком, то каким-нибудь иным способом…

И он уже знал каким.

Скоро перед ним раскинулся Неккар. Иоганн уже не раз слышал о могучей реке – она несла свои воды через Гейдельберг, тот самый город, где он мечтал стать студентом. Теперь, глубокой осенью, водная гладь отливала металлическим блеском. Река казалась холодной и неизмеримо глубокой, и через нее не было видно ни одного моста. Старый лодочник переправил Иоганна на другой берег. При этом он так на него смотрел, словно раздумывал, не выбросить ли пассажира за борт, присвоив его жалкие гроши. За переправу юноша скрепя сердце отдал очередную монету из мешочка. Его скудное состояние таяло, как свечной воск.

В ближайшей деревне, всего в нескольких милях от Неккара, Иоганн собрал в кулак все свое мужество и решил попытать счастья.

Он все еще находился на старом имперском тракте, поэтому и здесь имелась почтовая станция – обыкновенный покосившийся трактир с пристроенной конюшней для курьерских лошадей. Иоганн сделал глубокий вдох и открыл дверь. В это время, когда день клонился к вечеру и снова зарядил дождь, в небольшом зале было полно народу. Здесь нашли приют путники всех мастей. В дрожащих отсветах, что отбрасывало пламя в очаге, юноша увидел толстого торговца в меховой накидке и берете, двух странствующих францисканцев и нескольких коробейников, чьи корзины стояли прислоненные к стене. В глубине зала сидел еще кто-то, но Иоганн не смог разглядеть его в полумраке. Множество крестьян наслаждались отдыхом после сбора урожая, позволив себе кружечку-другую вина. Они смеялись и шумели и, когда появился Иоганн, лишь на миг прервали веселье. Он направился к одному из свободных столов – но вместо того, чтобы сесть, внезапно запрыгнул на стол и хлопнул в ладоши.

Пути назад не было.

– Почтенная публика! – пропел он громко, подражая артистам в Книтлингене. – Смотрите и ничего не пропустите, ибо я добавлю монет в ваши кошельки! Позабудьте тревоги и нужду, ибо сегодня вы будете купаться в деньгах!

По залу прошел ропот. Некоторые смеялись над ним, другие выкрикивали насмешки. Но Иоганн добился желаемой цели: приковал к себе их внимание.

Театральным жестом он сунул руку в карман и выудил монету. Переложил ее в другую руку и спрятал в мешочек, после чего проделал то же самое со второй и с третьей монетой. Кое-кто из зрителей недовольно заворчал.

– Он перекладывает монеты из одного кармана в другой, – пробурчал кто-то из крестьян. – Что же в этом удивительного?

Иоганн вскинул брови и изобразил возмущение.

– А по-вашему, откуда мне доставать монеты, как не из кармана? Может… из воздуха?

Он достал очередной крейцер и спрятал в мешочек. Но в следующий миг в руке у него появилась еще одна монета, а потом еще и еще. Всякий раз Иоганн клал их в мешочек и наконец поднял его над головой.

– Смотрите сами! – объявил он. – Мешочек полон! Добрый сильф щедро одарил меня сегодня.

Люди смеялись и хлопали в ладоши. Это был дешевый фокус, Иоганн подсмотрел его у одного шпильмана в Книтлингене. Но здесь, в глуши, трюк возымел нужное действие.

– Посмотрим, может, я и у вас найду пару монеток…

Иоганн спрыгнул со стола и направился к толстому торговцу. Надул щеки и показал на толстяка, который с недоверием следил за его действиями.

– Определенно стоит начать с торгаша. Вы позволите?

Он склонился над торговцем и выудил монету у него из носа, потом еще одну изо рта. Когда же он наклонился к его толстому заду и вслед за этим зазвенели монеты, публика взревела от хохота.

– Клянусь Богом! – воскликнул Иоганн. – Да этот малый гадит деньгами! Я бы не отказался от такого ослика в своем сарае.

Гости хватались за животы, и только торговец кривил рот.

Но потом он внезапно ухмыльнулся и протянул руку.

– Чудесный фокус ты нам показал. А теперь давай назад мои монеты, парень.

Иоганн опешил.

– Какие монеты?

– Которые ты выудил у меня из задницы. Они мои, ты их украл. Разве не так? – Тут он обратился к гостям и показал на мешочек у себя на поясе. – Парень стянул их отсюда! Кошелек был полон монет, а теперь он пустой.

Улыбка застыла на лице Иоганна. Он не мог поверить в происходящее. Кошелек, конечно, уже был полупустым, и торговец, очевидно, хотел всех надуть, чтобы заполучить деньги Иоганна.

– Ну, давай сюда! – резко потребовал толстяк. – Я еще готов обернуть все в шутку. Но если сейчас же не отдашь деньги, ты будешь вором. А вора ждет петля.

– Верни ему деньги! – потребовали остальные. – Вор, вор! Верни, или вздернем тебя на липе у дверей!

– Но… – попытался оправдаться Иоганн. – Я клянусь…

– Повесить его немедля! – крикнул один из коробейников, бородатый точильщик в лохмотьях, у которого на поясе висели всевозможные ножи и точильные камни. – Пока он и у других ничего не стянул. Это же обыкновенный вор!

Некоторые из крестьян повскакивали, размахивая кулаками. Точильщик сорвал с пояса один из ножей. Гневные выкрики становились громче.

– Повесить его, повесить!

Иоганн сам схватился было за нож, но передумал. Какой от него сейчас толк? Он лихорадочно огляделся. Путь к двери преграждала толпа, но справа было небольшое оконце, затянутое старым пергаментом. Юноша разбежался и нырнул в окно. Пергамент с треском прорвался, и Иоганн упал на кучу зловонных отбросов. За спиной раздавались гневные крики. Первым его побуждением было сбежать по дороге, но потом он сообразил, что в конюшне наверняка стояла лошадь торговца. Его настигли бы в считаные секунды – а еще через минуту-другую повесили бы на ближайшем дереве. Иоганн поступил иначе. Пригнувшись, он обежал вокруг дома и бросился к конюшне. А когда толпа высыпала на дорогу, пробрался через ограду и спрятался в куче сена.

В конюшне было темно и уютно. Стояла тишина, лишь где-то рядом фыркала лошадь. Крики снаружи постепенно затихли. Хлопнула дверь. Должно быть, люди бросили поиски и вернулись в трактир.

Иоганн выждал еще несколько минут, после чего осторожно поднялся. Он стал было выбираться наружу, как вдруг почувствовал кинжал у самого горла.

– Так я и знал, что ты прячешься где-то здесь, – прошипел кто-то над самым его ухом.

Краем глаза Иоганн разглядел, что это один из странствующих монахов из трактира. Служитель Господа угрожал ему ножом! Неужели этот кошмар никогда не закончится?

– Хорошее представление ты разыграл, нечего сказать, – продолжал монах. – Сдается мне, монеты уже были в том кошельке… И этот самый кошелек мне вдруг приглянулся. Давай его сюда, или я перережу тебе глотку, как ягненку!

– Прошу вас! – просипел Иоганн. – У меня ничего нет, кроме этих денег!

Монах рассмеялся.

– Значит, надо было беречь их получше. Ну, давай сюда!

Юноша вспомнил про собственный нож, который лежал в боковом кармане; его можно было почувствовать сквозь одежду. Но стоило ему сделать одно лишнее движение, и монах зарезал бы его, даже глазом не моргнув. Иоганн дрожащей рукой потянулся за кошельком на поясе – и только теперь сообразил, что деньги остались на столе в трактире. В спешке он позабыл захватить мешочек!

– У меня их нет. Я оставил деньги в трактире, – прохрипел Иоганн.

– Черт возьми, сколько можно увиливать! Что ж, парень, я тебя предупредил, и…

Внезапно монах издал громкий стон, выронил кинжал и упал, захлебываясь кровью. За ним из темноты появилась еще одна фигура, словно громадный ворон, бесшумно расправивший крылья. Иоганн не поверил своим глазам.

Это был Тонио, колдун.

– Вы только гляньте, самый везучий малый из Книтлингена, – с ухмылкой проговорил он и невозмутимо отер кинжал пучком соломы. Иоганн понял, к своему ужасу, что его спаситель перерезал монаху горло. Из раны, разверстой подобно второму рту, толчками вытекала кровь. По телу прошла судорога, и монах наконец затих.

– Кровь – сок совсем особенного свойства, – продолжал, словно бы невзначай, Тонио, очищая клинок. – Сколько ни оттирай, все равно хоть немного, но остается. Если среди пятерых человек с чистыми кинжалами нужно найти убийцу, просто посмотри, на чей клинок садятся мухи. Они чуют кровь, даже если человеческому глазу та не видна. Занятно, не правда ли?

С тех пор как они виделись в последний раз, Тонио ничуть не изменился. Высокий и тощий, с резко очерченным лицом и черными, как угли, глазами. Правда, он был уже не таким бледным, как прежде, – щеки его горели румянцем. Губы, когда-то бескровные и тонкие, теперь были красные и мясистые. Он заткнул кинжал за пояс, затем приподнял шляпу и оглядел Иоганна с головы до ног.

– Ну, вот и свиделись снова. Я-то думал, ты сейчас дома, с семьей…

Юноше вспомнилась тень в углу трактира. Должно быть, это Тонио сидел там и молча наблюдал за ним. Значит, он тоже двигался имперским трактом.

– У меня… больше нет семьи, – ответил Иоганн и снова уставился на безжизненное тело монаха. По полу растекалась лужа крови.

Тонио удивленно вскинул брови.

– О, если тебя мучает совесть из-за слуги Божьего, – сказал он, – позволь тебя успокоить. Он таковым не является. Вернее, таковым не был. Это бродяга и мошенник, каковых здесь большинство. – Он сурово покачал головой. – Я, помнится, подарил тебе нож. Почему ты не воспользовался им? Надо быть осмотрительнее, на имперских дорогах какого только сброда не водится… Тебе повезло, что я оказался рядом.

– Спа… спасибо, – пробормотал Иоганн.

На него вдруг навалилась страшная усталость. В глазах на миг потемнело, и он привалился к балке.

– Как видно, я снова тебя выручил, – сказал Тонио.

Он схватил за плечо ослабевшего юношу и повел в глубь конюшни. Только теперь Иоганн увидел знакомую уже повозку и мерина.

Он без возражений влез под полог. Внутри царил полумрак, и разглядеть удалось не много. По обеим сторонам, похоже, стояли несколько сундуков, сверху свисали пучки засушенных трав и всякое другое. В воздухе стоял сладковатый запах, от которого клонило в сон. Тонио щелкнул языком, и повозка выкатила через открытые ворота под проливной дождь.

– Теперь уж простым спасибо ты не отделаешься, – объявил он. – И я, кажется, уже знаю, как ты мне отплатишь.

Повозка катила сквозь сумерки, прочь от деревни, и дождь, не смолкая, барабанил по навесу.

* * *

Дальше ехали в молчании. Иоганн все ждал, что за ними ринется разъяренная толпа или настигнет на своей лошади толстый торговец. Но он напрасно опасался. Юноша так замерз, что стучал зубами; одежда на нем промокла до нитки. До сих пор у него не укладывалось в голове то, что с ним случилось. Он едва избежал смерти и потерял все свои деньги! Даже посох, который Иоганн взял в память о Мартине, остался в трактире.

Но больше всего пугала та невозмутимость, с какой Тонио перерезал горло монаху, как мясник свинье или теленку. Однако потом Иоганн с ужасом вспомнил, что бродяга в рясе францисканца сам едва не прирезал его за горстку грязных монет. И как ему только в голову пришло пуститься в путь в одиночку, без спутников, охранной грамоты и лошади! Собственная глупость едва не стоила ему жизни.

Повозка со скрипом катила дальше. Сквозь дыру в навесе Иоганн видел лишь темный силуэт Тонио. Скоро опустилась ночь, но дождь, по крайней мере, прекратился.

Когда глаза привыкли к темноте, Иоганн смог оглядеть внутреннее убранство повозки. Посередине имелось небольшое углубление, укрытое тростником, – вероятно, оно служило Тонио кроватью. То, что он приял за сундуки, оказалось лавками, под которыми помещались вещи астролога. Под потолком среди трав висела большая ржавая клетка с вороном и двумя воро́нами. Она покачивалась в такт движению, и ворон неотрывно смотрел на Иоганна; было что-то человеческое в его взгляде. Воро́ны беспокойно перебирали когтями по жердочке, словно чуяли какую-то опасность. Впервые Иоганн получил возможность получше рассмотреть птиц. Ворон пугал его больше всего. На вид он был невероятно стар, с облезлыми перьями, щербатым клювом и настороженным взглядом.

Внезапно повозка остановилась. Навес со стороны козел отдернулся, как занавес, и Тонио заглянул внутрь. Внимательно посмотрел на Иоганна.

– Ты замерз, – отметил он. – Если так и дальше пойдет, ты, чего доброго, простудишься и помрешь. И не видать мне твоей благодарности… – Он не потрудился объяснить, что имел в виду, а лишь бросил Иоганну толстую, пропахшую сыростью попону. – Накинь это и выходи, поможешь мне с костром. Ну, пошевеливайся!

Они остановились чуть в стороне от дороги, среди вымокших елей. Выстукивая зубами от холода, Иоганн искал в темноте дрова, чтобы были не такие сырые. Когда он вернулся, Тонио уже разжег небольшой костер из хвороста. Рядом лежала корзина с яйцами, куском сала и хлебом. Астролог повесил котелок над огнем, налил в него воды и всыпал каких-то трав из мешочка. Через некоторое время над котелком поднялся пряный, даже немного едкий запах. Тонио снял котелок с огня, перелил варево в кружку и протянул Иоганну.

– Выпей, – велел он.

Юноша подчинился. Отвар оказался горьким на вкус, но выгнал холод из тела. Тонио молча наблюдал за ним.

– Ну, теперь лучше? – спросил он, когда Иоганн допил.

Тот молча кивнул и отставил кружку.

– Тогда послушай, что я тебе скажу. – Колдун наклонился к нему, и пламя костра осветило его костлявое и румяное лицо под черными полями шляпы. – Я не желаю знать, что произошло в твоем замызганном городишке и почему ты теперь в одиночку мотаешься по имперскому тракту. Мне нет до этого дела. Черт знает, почему судьба снова свела нас… Знаю одно: я во второй раз тебя выручил, а потому ты должен мне отплатить. Quid pro quo [9]. Я видел твои фокусы в трактире. Это было неплохо, хоть я и не заметил ничего выдающегося. Такое под силу самому завалящему артисту. Что ты еще умеешь?

– Ну, я… знаю несколько карточных фокусов, – ответил неуверенно Иоганн. – Еще умею жонглировать, играть в наперстки. Знаю трюки с монетами, исчезающими палочками, игральными костями, яйцом в платке…

– Яйцо в платке? – До сих пор Тонио слушал без всякого интереса, но теперь вдруг оживился. Он вынул из корзины яйцо и протянул Иоганну. – Покажи, в чем суть. Этого трюка я не знаю, а уж мне их известно немало!

Иоганн недоверчиво посмотрел на Тонио. Этот фокус ему показал венецианский артист в одну из ярмарок. Он был слаб по части выпивки и за кувшин вина открыл Иоганну его секрет. Даже удивительно, что астролог не знал этого трюка.

Юноша аккуратно положил яйцо на землю и накрыл платком. Потом встал и принялся расхаживать вокруг костра, совершая при этом магические пассы и произнося заклинание, которому обучил его все тот же венецианец. Это были несколько искаженных слов на латыни.

– Hocus, locus, pocus! Теперь бейте что есть сил, – попросил он Тонио.

Тот пожал плечами, замахнулся и ударил раскрытой ладонью по яйцу.

– Жаль яйца, – проворчал он. – Осталось только четыре. Твой ужин тает на глазах.

Иоганн торжественно отдернул платок. Яйцо исчезло.

– Приподнимите шляпу, – вновь попросил он.

Тонио так и сделал – яйцо лежало у него в волосах, как в гнезде. Астролог взял яйцо в руку и ухмыльнулся. Впервые за все это время он выглядел удивленным.

– Трюк и вправду неплохой, – признал Тонио. – Из этого выйдет толк… Надо только обыграть все как следует. Подача, запомни, подача всего важней! И она должна быть яркой, сочной. Пусть масса привлекает массу.

– Если б у вас была курица, я бы и с ней проделал трюк, – похвастался Иоганн, стараясь скрыть облегчение.

Фокус с яйцом и платком был едва ли не самым сложным из всех, какие он знал. Иоганн неделями упражнялся в лесу неподалеку от Книтлингена и не был уверен, что сейчас все получится. Что-то ему подсказывало, что крайне важно исполнить трюк без ошибок – возможно, от этого даже зависела его жизнь.

– Недурно вышло, – сказал Тонио и положил яйцо на землю. – А теперь послушай меня внимательно. Я – странствующий астролог и хиромант. Для людей я – магистр и доктор. Но в городах особенно тяжело привлечь внимание публики, артистов развелось слишком много. Потому мне и нужен трюкач…

– Трюкач? – Иоганн посмотрел на него в недоумении.

– Sacre bleu! [10] Ты вообще ничего не знаешь? Я-то думал, ты артист! – Тонио вздохнул. – В нашем цеху куча всякого народа. – Он принялся загибать пальцы: – Музыканты, жонглеры, ваганты, мимы, самозванцы-алхимики, голиарды, дрессировщики, канатоходцы… Ну и трюкачи, само собой. Обычно это юные балагуры, они знают множество трюков с монетами и картами, тасуют наперстки… В общем, всё в таком духе. Ты должен привлекать ко мне внимание, это и будет твоей задачей. Ты хоть и худоват, но голос у тебя довольно громкий, как я убедился в трактире. На волынке играть умеешь?

Иоганн помотал головой. Он никогда ни на чем не играл и вообще не чувствовал в себе музыкального таланта.

– Значит, научишься, – продолжал Тонио. – Волынка – самый громкий из музыкальных инструментов, и не так уж сложно играть на ней. Стоит только подуть в нее, и люди стекаются, как на звуки волшебной флейты, – он усмехнулся. – Хоть и звучит она не так сладко. Завтра же и начнем.

– Я… должен сопровождать вас? – спросил нерешительно Иоганн.

– Дошло наконец? – Тонио рассмеялся. – Да, черт возьми, ты должен! Я спас тебе жизнь, и за это ты в течение года будешь служить мне безвозмездно, в виде испытания. А дальше будет видно. Сделка действительна до тех пор, пока я тебя не освобожу. – Он склонил голову набок и посмотрел на Иоганна. – Домой ты вернуться не можешь, это я по твоим глазам вижу. А путешествовать в одиночку по имперскому тракту равносильно самоубийству. Или ты помрешь с голоду, или тебя зарежут, как свинью. Ну так что? Со мной тебе будет не так уж плохо. Даже наоборот; ты удивишься, когда узнаешь, что припасла для тебя жизнь. Ну же, соглашайся!

Тонио протянул ему руку. Иоганн вспомнил, что однажды уже пожимал ему руку. Этот высокий, тощий человек в черной шляпе до сих пор внушал ему необъяснимый страх. Но разве у него был выбор? У него не осталось ни гроша, и астролог был прав: в одиночку он обречен на смерть. Кроме того, какой-то магической силой его тянуло к Тонио, и тяга это восходила к его прошлому – к детству, когда он впервые повстречал колдуна.

Иоганн подал Тонио руку, и тот схватил ее, словно клешней. В этот раз маг с такой силой сжал ему руку, что Иоганн вскрикнул от боли. Казалось, Тонио хотел выжать из ладони кровь. Он улыбнулся и, как в прошлый раз, по-волчьи оскалил зубы.

– Добро пожаловать, – произнес астролог. – Будем считать, что сделка состоялась.

Иоганн с трудом высвободил руку.

– Вы… вы говорили, что первый год будет испытательным. Что, если я не сумею проявить себя, не выдержу испытания? Если вы останетесь недовольны мною?

– Ну, это как с яйцами, – ответил Тонио и снова взял яйцо в руку. – Среди них попадаются довольно крепкие. А некоторые… – он сжал кулак, послышался хруст, и желток просочился между его пальцами, – не выдерживают давления.

Он вытер ладонь о землю, так же невозмутимо, как оттирал кровь с кинжала. Потом пододвинул к себе корзину и принялся нарезать сало на мелкие кусочки.

– Но пора бы уже и поесть. А, вот еще что! – Тонио поднял кинжал, точно указку. – С этого момента ты должен звать меня наставником, понятно? – Он улыбнулся. – И можешь не сомневаться, ты еще многому от меня научишься.

Акт второй. Тонио, маг и астролог

Для Иоганна начались непростые дни, самые напряженные за всю его прежнюю жизнь. Поначалу они не трогались с места и стояли лагерем в лесу. Погода испортилась настолько, что двигаться дальше все равно было невозможно. Дорога превратилась в непроходимое болото, колеи наполнились водой. Дождь лил почти не переставая, а иногда падал град величиной с голубиное яйцо. Иоганн между тем показывал Тонио все фокусы, какие знал. Чаще всего наставник лишь устало отмахивался или прерывал его недовольным ворчанием. Тонио показал себя суровым учителем, не терпел небрежности и бранил за малейшие помарки.

– Проклятье, и ты называешь это фокусом? – ругался наставник и лупил Иоганна тростью. – Я видел, как ты спрятал монету! Еще раз, и закатай рукава, черт возьми! Или ты хочешь, чтобы в ближайшей деревне тебя уличили в обмане и вздернули? В третий раз я тебя спасать не стану!

И после второй, и после третьей попытки на Иоганна сыпались удары. То же самое было и с карточными трюками, даже с теми, которые он, как считал сам, мог исполнить с завязанными глазами. Усталый, голодный и больной от постоянной сырости и холода, Иоганн стал ошибаться в простейших фокусах.

– Ты что, хочешь меня опозорить? – ругался Тонио. – Смотри, как надо!

Он отобрал у Иоганна колоду, перебросил карты из одной руки в другую, развернул веером, и в руке у него остались лишь короли. Потом сложил колоду, снова раскрыл веером, и теперь это были дамы.

– А теперь ты! – Он вернул карты Иоганну.

Тот неуклюже рассыпал карты, и трость снова со свистом рассекла воздух.

Скоро у Иоганна так заболели руки, что он не мог даже держать карты. Наставник выгнал его под дождь, жонглировать шарами. Шары были сработаны из тяжелого дуба и выкрашены в красный, синий и золотой. Если он ронял шар, Тонио швырял им в него. После нескольких неудачных попыток на голове у Иоганна выросла здоровая шишка и каждый мускул отзывался болью.

– Три шара – это пустяки! – кричал Тонио. – Так любой крестьянин сможет. Ты должен управляться по меньшей с четырьмя, а то и с пятью!

По вечерам они упражнялись в игре с наперстками. Тонио придавал ей большое значение, и поэтому они посвящали упражнениям значительную часть времени. На небольшом ящике внутри повозки лежали три ореховых скорлупки и горошина. Горошину клали под одну из скорлупок, после чего быстро меняли местами, и жертва должна была угадать, где спрятана горошина. Иоганн передвигал скорлупки по ящику, и Тонио следил за каждым его движением.

– Очень важно вначале дать игроку выиграть, – поучал астролог. – Пусть почувствует уверенность, а уж потом его можно доить. Только когда на столе окажется достаточно монет, наступает твой час. Понятно?

Игра в наперстки давалась Иоганну легче всего, и Тонио скоро оставил упражнения. При этом он неоднократно предостерегал юношу от излишней самоуверенности и, что самое странное, ни разу не просил повторить трюк с яйцом. Можно было подумать, наставник не хотел, чтобы ученик совершенствовался в трюках, которыми тот сам не владел.

Каждый вечер сразу после заката, побитый и униженный, Иоганн засыпал у костра. Тонио тем временем раскрывал какую-то книгу и, беззвучно шевеля губами, бормотал себе под нос, словно учил наизусть целые страницы. Иоганн спал крепко и без сновидений. Впервые за долгое время ему перестали сниться Мартин и Маргарита. Но с первыми солнечными лучами пытка возобновлялась.

Они оставались в лесу почти две недели, пока Иоганн не усвоил самые важные фокусы и трюки. Только когда погода немного наладилась, они двинулись в путь, на юго-восток.

Последующие дни были похожи один на другой. Дождь почти не прекращался – он то накрапывал, то лил как из ведра. Упражнялись теперь по вечерам и, как правило, до поздней ночи. Почти весь день они проводили в пути, продвигаясь в направлении Ульма, ночевали всегда в стороне от дороги и поднимались с рассветом. Тонио спал внутри повозки, Иоганн вынужден был довольствоваться старым одеялом и теплом от костра. Ночи стояли холодные и сырые, и порой он так замерзал, что просыпался в ознобе. Кроме того, Иоганн был простужен, у него постоянно текло из носа, голова гудела. Но наставник не знал жалости. Только в дороге, когда повозка катила по почтовому тракту, юноша мог немного отдохнуть.

Каждое утро после скудного завтрака он должен был накормить и взнуздать лошадь. После этого они продолжали путь, пока не попадалась очередная деревня или крупное селение. Если там имелась базарная площадь, они направлялись туда. Но чаще останавливались на грязной улице рядом с церковью, где их сначала окружала детвора, а потом и остальные жители.

Следующие несколько часов Тонио принимал посетителей в своей повозке. Иоганн тем временем зазывал народ, показывал фокусы, жонглировал шарами и возвещал громким голосом, что прославленный астролог и хиромант Тонио дель Моравиа, магистр семи искусств и хранитель семи печатей, готов предсказать будущее любому желающему. Довольно скоро перед повозкой выстраивалась очередь. За несколько крейцеров Тонио читал страждущим по руке или наскоро составлял гороскопы. Иоганн между тем выуживал деньги у желающих сыграть в наперстки. В полдень, когда толпа редела или появлялся кто-то из властей, староста либо его стражники, они убирались прочь. А вечером снова останавливались в лесу и продолжали упражнения. И так изо дня в день.

Такая жизнь была не из легких, но и скверной Иоганн ее не назвал бы. Со временем он смог бы ее полюбить. Смог бы даже без ропота сносить побои и вечные придирки наставника – если б не проклятая волынка.

Иоганн возненавидел ее, она напоминала ему упрямого осла. Волынка представляла собой зловонный мешок из козьей кожи, из которого торчали несколько трубок. Так называемая бурдонная трубка издавала противный вой, а из мелодической трубки следовало извлекать мелодию, которая звучала не менее ужасно. Третья трубка напоминала длинную флейту, а с помощью четвертой, самой короткой, нужно было надувать мех.

Как Иоганн ни старался, ему не удавалось извлечь из нее нормальной мелодии. Получались лишь жалобные завывания или ужасающий рев, отчего Тонио всякий раз хватался за голову.

– Mon dieu, ты хочешь перебудить всю округу? – бранился он. – На такую музыку сбегутся разве что волки! Ты совсем не стараешься, черт тебя подери! На волынке любой сумеет сыграть.

Но, сколько б Иоганн ни мучился, ничего лучше играть он не стал. Однако наставник все равно заставлял его упражняться каждый вечер. Для этого юноша в любую погоду вынужден был уходить далеко в лес, где и терзал инструмент. Он понимал, что душераздирающие звуки разносятся по всей округе и наставник всегда мог определить, когда ученик прерывался. Если паузы затягивались, Иоганн оставался без ужина. Как и в том случае, если Тонио бывал недоволен его кошачьим концертом. Когда бранился наставник, ему вторили птицы в клетке, поднимали гомон и хлопали крыльями, словно насмехались над Иоганном. Он с огромным удовольствием свернул бы шею ворону, но опасался, что Тонио потом сделает то же самое с ним.

Когда астролог в очередной раз обрушился на него с придирками, у Иоганна наконец лопнуло терпение.

– Если у меня все так скверно выходит, почему же вы сами не играете на волынке? – огрызнулся он. – А еще лучше – взбирайтесь сами на сцену и показывайте свои фокусы, как делали раньше! Зрители наверняка придут в восторг!

– Ты… что себе позволяешь, сопляк?

Тонио пришел в ярость. Лицо его налилось кровью; казалось, еще секунда, и разразится буря. Но в тот же миг он взял себя в руки, и губы его растянулись в озорливой ухмылке.

– Всему свое время, – произнес он. – Есть ученики, и есть наставники. Если наставник станет брать на себя работу ученика, то лишь навлечет на себя насмешки. А если ученик станет передразнивать наставника, не миновать беды.

– Но я тоже хочу научиться составлять гороскопы и читать по ладони! – протестовал Иоганн. – Почему мне нельзя находиться в повозке, когда вы предсказываете?

– Как я уже сказал, всему свое время. – Тонио бросил ему волынку. – Как сказано у Екклесиаста? Время молчать, и время говорить… А теперь ступай в лес и продолжай заниматься, ученик. Если услышу, как завоют волки, сегодня снова останешься без ужина.

* * *

Так прошел ноябрь, и с наступлением декабря выпал снег. Крайхгау и Вюртемберг уже давно остались позади. Межевые камни подсказывали путникам, когда они пересекали очередное графство, герцогство, епископство или рыцарское владение. Если дорогу им преграждала река, часто приходилось выплачивать мзду за проход через мост. Нередко платой служил составленный наскоро гороскоп или кружка вина. Тонио рассказывал Иоганну, что Священная Римская империя состояла из сотен мелких государств.

– Тут каждый сам себе хозяин и никому нет дела до других, – ворчал он. – Вот Франция, там другое дело, и Париж – это пуп земли. Но таковы уж немцы: у них мир вращается вокруг ближайшего кабака.

Край, который они сейчас пересекали, назывался Альбигой, или Алльгой. Это была холмистая и суровая местность, жители которой хоть и говорили по-немецки, но Иоганн их совершенно не понимал. Пили они кислое темное пиво, совсем не такое, к которому Иоганн привык в Крайхгау. Родные края теперь остались лишь в воспоминаниях, да и те уже подернулись туманом. Только по ночам, когда черное, беззвездное небо нависало над ним словно саван, его одолевала тоска по дому и он вспоминал маму, Маргариту и Мартина.

Чтобы как-то отвлечься, Иоганн брал с собой в лес не только волынку, но и нож, который подарил ему Тонио. Значение букв, выгравированных на рукояти, по-прежнему оставалось для него загадкой.

G d R…

Иоганн не решался спрашивать об этом Тонио. Ему не хотелось, чтобы наставник опять допытывался, почему он тогда не зарезал этим ножом мерзавца в монашеском одеянии. Юноша и так чувствовал себя в глазах Тонио трусливым и малодушным.

Это был метательный нож, и потому Иоганн упражнялся, бросая его в сухие стволы деревьев. Поначалу выходило ничуть не лучше, чем с волынкой, но со временем он приспособился, и броски стали заметно лучше. Иногда Иоганн представлял себе лица на стволах – Людвига, старших братьев или отчима. Он чувствовал, как с каждым новым броском внутри него вскипает ненависть, и скоро от ярости на лбу у него выступал холодный пот. Тогда он убирал нож в карман и с трудом переводил дух.

Ледяной ветер гулял над полями, и с голых деревьев свисали, подобно кинжалам, длинные сосульки. Далеко на юге вздымались горные цепи, отвесные вершины были укрыты снегом. Иоганн смотрел на них и думал, что где-то там, по ту сторону, раскинулись Рим и Венеция. Просто удивительно: как паломникам удавалось преодолеть эту стену из камня и льда? До сих пор Тонио ни разу не заговаривал о цели их путешествия, но Иоганну не верилось, что они предпримут переход через горы в самый разгар зимы.

Теперь путники хотя бы ночевали не под открытым небом, а в трактирах, разбросанных вдоль дороги. Зачастую это были вновь отстроенные почтовые станции, которые располагали определенными удобствами. Они попадались через каждые двадцать миль, чтобы курьеры могли сменить лошадей или передать следующему посыльному сумку с письмами. Таким образом, за день можно было покрыть сотню миль – в сравнении с их повозкой такая скорость представлялась Иоганну чем-то совершенно немыслимым.

Тонио вел себя как знатный господин и в трактирах всегда требовал лучшую комнату. Иоганн, будучи учеником, ночевал в конюшне, рядом с повозкой. Там, по крайней мере, было тепло и он мог спокойно отдохнуть. Вот если б еще птицы в клетке не досаждали своими пристальными взглядами… Казалось даже, что они сторожили его, а потом докладывали обо всем хозяину.

Теперь Тонио нередко принимал страждущих прямо за столом в трактире, как это уже было в Книтлингене. Всякий раз, когда прославленный магистр Тонио дель Моравиа раскладывал на столе свои книги и пергаменты со странными письменами и рунами, вокруг него мгновенно собиралась толпа. Переплетенные в старую кожу фолианты были частью представления – глядя на них, люди понимали, что перед ними ученый человек. Теперь Иоганну впервые представилась возможность посмотреть, чем же занимался его наставник.

Способов предсказывать будущее существовало довольно много. Как правило, Тонио читал по ладони, водя при этом по линиям и бормоча таинственные формулы. Если перед ним была молодая девушка, он говорил: «Посмотри, пояс Венеры и линия сердца пересекаются прямо на холме Луны. Хороший знак! Не позднее следующей весны тебя поведет к алтарю красавец жених». Если же он имел дело с пожилым человеком, предсказание звучало так: «Линия жизни часто ветвится, но тянется к основанию ладони. Благословением Бога тебя ждет долгая жизнь, богатая на события».

Вот что Тонио и называл искусством хиромантии. Как правило, наставник сулил хороший урожай на будущий год, скорую свадьбу или денежное благополучие. И никогда не предсказывал тяжелые удары судьбы или смерть.

Тем, кто готов был заплатить, Тонио предсказывал судьбу по воде или по языкам пламени в очаге. Эти таинственные искусства назывались гидромантией и пиромантией. Кроме того, наставник мог читать по облакам, по картам или кристаллам.

Порой кто-то просил составить гороскоп, хоть и случалось это довольно редко. В основном это были богатые горожане, деревенские старосты и бургомистры, а однажды к нему явился даже почтенный аббат. Тонио просил назвать день и место рождения и, получив эти сведения, запирался у себя в комнате. Он проводил там всю ночь и следующим утром спускался в зал с мелко исписанным листком бумаги. Выглядел он при этом очень бледным, как будто вовсе не смыкал глаз. На листках Иоганн видел круги и фигуры животных, о значении которых оставалось только догадываться. Но заказчики неизменно оставались довольными.

Больше всего Иоганну хотелось узнать, чем наставник занимался у себя в комнате. Но, сколько бы он ни просил, сколько бы ни напирал, – гороскопы оставались для него тайной. Заглядывать в книги Иоганну также запрещалось. В дороге Тонио прятал их в сундук под лавкой и запирал на тяжелый замок. На постоялых дворах он брал их с собой в комнату. Иоганн подозревал, что книги эти очень старые – и очень дорогие.

Крупных селений они сторонились, что стоило им лишних дней в пути. Всякий раз, когда Иоганн заговаривал об этом, наставник лишь хмуро качал головой.

– Здешний народ не очень-то жалует хиромантов и астрологов, – говорил он. – Это суровые и суеверные люди, некоторые принимают нас за колдунов и даже некромантов. Незачем рисковать. Не хотелось бы угодить на костер – хотя в такой холод это было бы не так уж скверно… Скотская погода!

* * *

В середине декабря их настигла такая вьюга, какой Иоганну переживать еще не доводилось. Снежная крупа царапала лицо, ветер рвал на нем плащ. Иоганн ничего перед собой не видел, и порой ему даже казалось, что он внезапно ослеп. Дороги замело, и Иоганну то и дело приходилось слезать с повозки и под ругань наставника разгребать снег лопатой. Они едва ползли, за каждым поворотом их ждал новый сугроб, и вьюга завывала, словно в насмешку над ничтожными смертными.

К вечеру повозка намертво увязла в глубокой колее, и, чтобы выбраться, понадобилось несколько часов. Старый мерин мотал головой и встряхивал гривой. Казалось, бедное животное не пройдет и пяти миль.

– Проклятье, если б ты не прицепился ко мне, я бы давно был в теплых краях, по ту сторону Альп! – бранился Тонио, и голос его тонул в завываниях ветра. – В такое время нельзя задерживаться в пути! Но нет же, приходится разжевывать тебе простейшие фокусы… К счастью, я знаю один трактир неподалеку, можно будет перезимовать там. Ну, пошевеливайся! Или хочешь совсем тут околеть?

Он вспрыгнул на козлы и щелкнул кнутом. Мерин неохотно тронулся с места. При мысли, что следующие несколько недель они смогут греться у камина, у Иоганна потеплело на сердце. Эта борьба со снегом и холодом наконец-то останется позади! И Рождество они отметят в трактире за кружкой пряного вина. Быть может, Тонио выделит ему место в комнате и позволит заглянуть в свои книги…

Уже давно стемнело, когда сквозь снежные вихри наконец показались огни деревни. За ними черными великанами высились горы, безмолвные и неодолимые. Тонио подстегнул мерина, и полчаса спустя они миновали первый дом. В центре деревни находился постоялый двор с конюшнями и хозяйственными пристройками. Дома обступали трактир кругом, образуя своеобразную крепость с единственным входом.

– «Черный орел», – объявил с ухмылкой Тонио и спрыгнул с повозки; за последний час настроение его заметно улучшилось. – Лучший трактир между от Кемптена до Инсбрука! Мне уже довелось раз перезимовать здесь. У них неплохие комнаты, свежие постели, почти без блох и вшей. С вином и едой тоже обстоит неплохо. Сам кайзер как-то раз останавливался здесь во время паломничества в Рим.

Через маленькие оконца можно было заглянуть внутрь. Из трактира доносились смех и музыка, в теплом свете все выглядело уютно и приветливо. Иоганн потер озябшие руки. Он уже предвкушал, как согреется кружкой горячего вина. Тонио постучал в ворота, и через несколько мгновений изнутри послышался голос:

– Кто еще явился в такой поздний час? Вы не курьеры, иначе протрубили бы в рог.

– Почтенный магистр Тонио дель Моравиа, астролог и хиромант, мастер семи искусств, просит приюта! – ответил Тонио громким, повелительным голосом. – Я ищу место, где перезимовать; готов хорошо заплатить и продемонстрировать свои легендарные умения!

Изнутри послышались возбужденные выкрики, затем торопливые шаги. Скрипнул засов. В воротах стоял лысый толстяк с маленькими свиными глазками и в фартуке. Он оглядел Тонио и Иоганна, при этом беспокойно переступая с ноги на ногу.

– Я тут хозяин, – произнес он, чуть запинаясь. – И с прискорбием должен сообщить, что приютить мы вас не сможем. Во всяком случае, не на зиму. Но до утра можете чувствовать себя как дома.

Ухмылка застыла на лице Тонио.

– То есть как? – спросил он резко.

– Ну, как бы вам сказать… – Трактирщик принялся теребить фартук. – Почтенный магистр, к сожалению, вы явились слишком поздно. Мы уже предоставили комнату одному астрологу. А сразу два человека вашего сорта, кхм, вы же понимаете… Боюсь, это породит сплетни.

– Другой астролог? – Голос Тонио вобрал в себя весь холод бушующей вьюги. – И кто же это?

– Он называет себя Фройденрайхом фон Хоэнлоэ, артистом и бродячим доктором. Говорит, что он единственный настоящий из белых магов.

– Фройденрайх фон Хоэнлоэ? – Тонио ядовито рассмеялся. – Я слыхал про этого малого. Беспутный мошенник. Обирает людей и продает им мази из медвежьего дерьма.

Трактирщик поморщился.

– Он и моей супруге продал такую мазь. Она жаловалась на боль в суставах. Ну, боли, по крайней мере, прошли. И гороскоп, который он составил для меня, сулит много хорошего.

– Сплошное вранье! – наседал Тонио на корчмаря. – Вышвырните его и предоставьте комнату мне!

– Не могу! – Трактирщик всплеснул руками. – Он заплатил вперед. Поймите же, прошу вас! Все, что я могу предложить вам, это комната на ночь. Завтра вам придется уехать, иначе у меня будут неприятности.

Тонио долго молчал. Иоганн уже решил, что наставник без лишних слов развернется. Но потом тот все-таки снизошел до ответа.

– Что ж, ладно, – негромко произнес астролог. – Мы воспользуемся вашим гостеприимством и останемся на ночь. Но клянусь, что бы ни напророчил вам этот Фройденрайх, ничего не сбудется.

Тонио вручил оробевшему трактирщику поводья и шагнул во двор. Иоганн уныло поплелся следом. Он так надеялся, что они останутся здесь на всю зиму! Но завтра им придется двигаться дальше. И куда им теперь податься?

Сам трактир располагался по левую руку от двора, и внутри было так тепло, что у Иоганна сразу выступил пот на лбу. В зале набилось полно народу. Крестьяне слушали молодого музыканта, который играл на скрипке. На вид Иоганн не дал бы ему и тридцати, а одет он был пестро, по моде менестрелей – когда правая половина костюма цветом отличалась от левой. На столе перед ним стояли в ряд несколько горшков и флаконов, рядом лежали свернутые пергаменты и переливался в свете огня хрустальный шар. Тонио посмотрел на соперника, и тот перехватил его взгляд. Музыкант насмешливо улыбнулся и чистым, высоким голосом запел задорную песенку:

Ах, злюка зима, ты мне не страшна,
я сижу у печи с кувшином вина.
Ты вой за окном, тебя мне не жаль.
Я пью и пою, ты мне не мешай…

Люди хлопали и плясали. Никто не обратил внимания на высокого и худого гостя в широкополой шляпе и черно-красном плаще, стоявшего в дверях.

– Так-так, прославленный Фройденрайх фон Хоэнлоэ, – прошипел Тонио. – Ну, петь он никогда не умел. Впрочем, как и предсказывать будущее.

– Вы его знаете? – спросил Иоганн.

– Несколько раз сталкивался с ним в дороге. Молокосос величает себя чародеем. А на деле это обыкновенный шарлатан, бродячий певец. Он попросту обирает людей. И по его милости я лишился квартиры на зиму… – Он наблюдал за музыкантом, сомкнув губы в тонкую линию. – Фройденрайх… на редкость дурацкое и неподходящее имя. Не сыскать ему счастья в этих суровых краях, о нет!

От этих слов Иоганна вновь пробрала дрожь.

* * *

Им досталась последняя свободная комната – жалкая дыра под самой крышей. В ней, по всей видимости, никогда не убирали. Солома в подушках была старая и пахла плесенью. В свете сальной свечи Иоганн видел, как в постели копошатся блохи и клопы. В этот раз наставник по непонятной причине позволил ему спать в комнате. Клетку с птицами тоже взяли с собой. Она стояла в углу, и вороны беспокойно хлопали крыльями. Казалось, они чувствовали ярость и напряжение хозяина.

Поначалу Тонио молча сидел на кровати, уставившись в стену. Стоило Иоганну лишь кашлянуть, как он властно вскинул руку.

– Помолчи, мне надо подумать! – проворчал наставник. – Или хочешь, чтобы мы померли от холода? Нам нужна квартира на зиму, а в этих местах я не знаю другого трактира, где были бы рады астрологу и его бестолковому подмастерью.

В конце концов Тонио, похоже, принял решение. Он хмуро кивнул.

– Кажется, я знаю одно место. До него отсюда миль тридцать, в такую погоду это два-три дня пути. Если чуть затянуть пояса, можно дотянуть до весны… – Он вдруг ухмыльнулся. – Может, сама судьба ведет нас туда. В любом случае там ничуть не хуже, чем в этой дыре.

Настроение у Тонио резко улучшилось. Трактирщик принес им бутылку вина, ветчину и плесневелый сыр. Ужинать в общем зале астролог отказался. Он наполнил две кружки и пододвинул одну Иоганну.

– Выпей, тебе надо согреться.

Юноша с благодарностью взял кружку и сделал несколько глотков. Еще ни разу наставник не предлагал ему вина. По телу сразу разлилось приятное тепло. К нему вернулись жизненные силы, и Иоганн чувствовал себя уже не таким жалким. Он украдкой посмотрел на мешок с книгами, которые Тонио, по своему обыкновению, взял в комнату. Наставник заметил его взгляд и рассмеялся.

– Книги не дают тебе покоя, верно? Ты смышленый парень, хотя с волынкой тебе ничего не светит… Ну да ладно! Музыкантами я сыт по горло. Думаю, можно немного позаниматься, – Тонио подмигнул Иоганну. – Посмотрим, чего ты стоишь.

Он порылся в мешке и вынул одну из книг. Это оказался потрепанный фолиант с рисунками и схемами на пожелтевших страницах. Наставник показал Иоганну изображение ладони, исчерченной линиями и кругами.

– Начнем, пожалуй, с хиромантии, – сказал Тонио. – Она принадлежит к искусствам прорицания, третьему пути белой магии. Из всех практик предсказания эта – самая легкая для усвоения, – он показал на линии на рисунке. – Смотри сам. Как ни одна ладонь не похожа на другую, так и всякий человек имеет собственную судьбу. Левая ладонь показывает твои задатки, правая – твое будущее. Взгляни на линию жизни, которая отчерчивает мякоть большого пальца. Она подскажет, сколько сил в человеке, грозят ли ему болезни и какую дорогу он проложит себе в жизни. Любой излом что-нибудь означает, порой даже смерть. Линия головы отвечает за рассудок, линия сердца – за чувства. Зачастую они параллельны друг другу; неровности на них могут означать как несчастье в любви, так и скорую женитьбу.

Иоганн взглянул на свою ладонь и едва ли не впервые присмотрелся к линиям. Ладонь действительно напоминала карту, и линии переплетались на ней, как дороги в неизведанном краю.

– А эта? – Юноша показал на четвертую линию на своей правой ладони. Она тянулась, несколько раз прерываясь, от среднего пальца и вниз. На рисунке эта линия тоже была обозначена и подписана странными буквами.

– О, это особая линия! Линия Сатурна, или линия судьбы. По ней можно узнать предначертанный нам путь. Кто сможет прочесть ее, заглянет человеку в самую душу!

Иоганн прокашлялся.

– Когда я был маленьким, вы уже читали по моей руке. И сказали тогда, что я рожден в день Пророка. Мама тоже об этом говорила. Она утверждала, что я избран Богом. Что она имела в виду? Это тоже можно прочесть по руке?

– Не нужно забегать вперед, мальчик мой, – наставник улыбнулся. – Как я уже говорил, всему свое время. Для начала следует изучить искусство хиромантии. Важно, чтобы ты сам отыскал свой путь.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, Тонио стал показывать на круги и линии.

– Смотри, это бугор Венеры. А это бугор Луны, по которому можно узнать о сверхчувственных способностях человека…

Наставник объяснял долго и терпеливо, но ко дню его рождения больше не возвращался. Иоганн и сам скоро забыл о своем вопросе – столь таинственным и многогранным было искусство хиромантии. Он так долго ждал, чтобы Тонио научил его чему-то еще, кроме дешевых фокусов… И все-таки наставник открыл ему одну из своих тайн. Сколько их еще было сокрыто в книгах? И каким еще премудростям ему предстоит научиться?

– Мне бы хотелось попробовать самому, – негромко произнес Иоганн, когда наставник покончил с разъяснениями. – Можно мне посмотреть на вашу ладонь?

Тонио поколебался мгновение, после чего смерил Иоганна насмешливым взглядом.

– По моей ладони ничего нельзя прочесть. Посмотри сам.

Он вытянул руку, и Иоганн, к своему изумлению, не увидел на ладони ни одной линии. Да, имелись и мозоли от тяжелого труда, и маленькие шрамы. Но линии головы, сердца, жизни – ничего этого не было.

Словно кто-то стер карту и сгладил все ее особенности.

Иоганн нахмурился. Как такое возможно? Ладонь наставника была подобна нетронутому пергаменту. Разве он сам не говорил, что любого человека можно прочесть? Что у каждого имеются такие линии?

Тонио быстро отдернул руку и усмехнулся.

– Не волнуйся, тебе еще представится случай продемонстрировать свои умения. Вот в ближайшей деревне и попробуешь. Только не по моей ладони, а какого-нибудь крестьянина. – Он пододвинул к нему книгу. – А теперь хорошенько запомни все линии и бугры. Даю тебе время, пока не прогорит свеча, потом ложимся спать. А завтра с рассветом мы должны убраться из этой дыры.

Иоганн склонился над книгой и принялся изучать линии и их названия. Наставник между тем задумчиво разглядывал его. Время от времени юноша задавал вопросы, и Тонио коротко отвечал. Так пролетели несколько часов. Наконец пламя свечи замерцало, несколько раз мигнуло и совсем погасло. Комната погрузилась во мрак, Иоганн закрыл книгу. Глаза устали, но чтение пошло ему на пользу. Он был рад вновь покорпеть над книгой, как это случалось порой в библиотеке Маульбронна. Иоганн ощущал в себе неутолимую жажду знаний и благодарил Господа, что в тот памятный день Он направил его на юго-восток и свел с Тонио. Наставник еще столько мог преподать ему…

Ночью Иоганн в какой-то момент проснулся. Наставник сидел возле кровати и гладил его по руке. И смотрел на него так пристально, словно хотел пробуравить насквозь. Иоганн чуть было не подскочил, но Тонио мягко удержал его.

– Спи, маленький Фаустус, спи, – прошептал он. – Скоро мы узнаем друг друга поближе. Всему свое время.

Иоганн хотел встать, засыпать наставника вопросами – обо всем, что ему вспомнилось прямо во сне. Но на него навалилась свинцовая усталость. Он камнем рухнул на подушку и мгновенно заснул.

* * *

Ночью Тонио поднялся с постели и подошел к клетке с птицами. Как всегда при виде хозяина, вороны встрепенулись и подняли шум. Невозможно было угадать, делали они это от радости или из страха. Иоганн заворочался в кровати, но не проснулся. Тонио задумчиво запустил руку в мешочек и бросил птицам несколько ломтиков сушеного мяса.

– Мальчишка и впрямь удивителен, – пробормотал он. – Смышленый и любознательный, да еще эти линии… – Он покачал головой. – Возможно, поиски действительно окончены. Такое вполне может быть, ибо звезды не могут лгать. Или я сам ошибаюсь? Бафомет, Азазель, Велиал… Ай, ты что вытворяешь, мерзавец!

Ворон попытался клюнуть его еще раз, и Тонио быстро отдернул руку. Несколько капель крови упали на пол и впитались в солому. Ворон пытливо разглядывал хозяина, поблескивая желтыми глазками.

– Скотина! – прошипел Тонио и слизнул кровь с пальца. – Ты до сих пор не можешь смириться с тем, что дал маху, Бафомет. Но я давал тебе шанс! И ты не оправдал надежд… Ну, кыш!

Тонио ударил по клетке. Ворон хлопал крыльями и исступленно клевал железные прутья.

– Каарр! – кричал он, совсем как человек. – Каарр!

Каарр!

Но хозяин был невозмутим. Он взглянул на Иоганна, который вздрагивал во сне.

– Думаю, отправиться с ним к башне – неплохая идея, – произнес он задумчиво. – А вы как считаете? Там у нас будет необходимое время. К тому же нужно освежить запасы, и я могу охотиться. Мясо уже слишком сухое и жесткое.

Тонио закинул в рот маленький бурый ломтик и принялся жевать.

– О да, запасы нужно пополнить…

* * *

Прошло еще два дня, прежде чем Иоганну выпал шанс погадать кому-то по руке.

Утром снегопад наконец-то прекратился, и путники покинули «Черного орла». Музыканта по имени Фройденрайх они больше не видели, но Тонио задержался у ворот. Он беззвучно, одними губами, произнес какие-то слова, после чего нагнулся и положил рядом три черных уголька.

– Для чего это? – озадаченно спросил Иоганн.

– О, просто оставил сообщение другим магам и артистам, – ответил Тонио, оттирая сажу с ладоней. – Здесь их не ждет ничего хорошего. Хочу избавить народ от ненужных споров и разочарований.

Он вспрыгнул на козлы и щелкнул кнутом. Иоганн оглянулся в последний раз. Над трактиром, словно кулак злобного божества, нависли темные тучи. Перед ними же в лучах восходящего солнца сверкал снег. Вьюга превратила деревья вдоль дороги в ледяных чудищ. Над головой простиралось невероятной синевы небо, и все вокруг было укрыто белым переливающимся одеялом. Воздух был чистый и бодрящий, так что Иоганн мгновенно проснулся.

Ему хотелось знать, что за место наставник выбрал в качестве убежища, однако Тонио хранил молчание. А когда Иоганн заговорил об этом, лишь отмахнулся.

– Думаю, тебе там понравится. Во всяком случае, там спокойно, – он рассмеялся. – Как в могиле! Суеверные крестьяне стараются там не показываться.

Несмотря на всю красоту, стоял промозглый холод, и они с большим трудом продвигались вперед. Путь их лежал на юг, к горам; они достигли первых отрогов Альп. Дорога петляла среди крутых холмов и камней, таких громадных, словно великаны побросали их сюда с вершин. Немногочисленные дворы вдоль дороги словно погрузились в спячку, и окна были наглухо закрыты ставнями. Над трубами поднимался дым, но обитателям этого неприютного края, казалось, не было никакого дела до путников. Когда повозка катила через деревушку, никто даже не выглядывал. Лишь изредка за ставнями мелькала тень и кто-нибудь пугливо смотрел им вслед.

– Что я говорил? – ворчал Тонио. – Они думают, это сам дьявол едет в повозке. Близится день солнцестояния, и тьма берет верх над светом. Народ становится еще суевернее. Надеюсь, они хотя бы продадут нам провианта на зиму.

Иоганн, когда ему становилось холодно, забирался под навес и кутался в шерстяное одеяло. Но там висела клетка с птицами, и ему часто казалось, что они наблюдают за ним. Особенно ворон – с такой злобой мог смотреть только человек.

– Каарр! – кричал он то и дело, словно молил о чем-то. – Каарр! – Этот монотонный крик выводил Иоганна из себя, и, несмотря на холод, он вылезал обратно на козлы.

Вечером второго дня они наткнулись на уединенный крестьянский двор, раскинувшийся посреди лесной поляны. Когда повозка подкатила к добротному каменному дому, собаки подняли лай, но хозяин встретил гостей весьма доброжелательно. Его явно впечатлила кичливая манера Тонио, который пообещал за умеренную плату составить ему гороскоп на весь год. А поскольку в амбарах и кладовых хватало запасов, крестьянин согласился продать им муки, сала, вяленого мяса, лука и небольшой бочонок вина.

Вечером они все вместе сидели в теплой комнате за столом. Дети и челядь робко жались на лавках и не спускали глаз с астролога, который рассказывал крестьянину о своих странствиях и последних событиях. Это тоже входило в плату за ночлег.

– После обучения в Краковском университете я отправился на юг, в Кастилию, где солнце до того жаркое, что люди там черны, как эбеновое дерево, и жестки, как обожженная глина, – рассказывал Тонио, потягивая вино. – Там есть гора, которая зовется Джабал Тарик, и на ее склонах живут маленькие существа, покрытые волосами, с острыми зубами.

Крестьяне слушали, разинув рты, а Тонио продолжал, напустив на себя торжественный вид:

– Затем на корабле я добрался до Крита, райского острова, а оттуда отправился к Константинополь, который позднее захватили богомерзкие язычники. Странствия мои заводили меня в земли, где обитают звери, у которых хвосты растут из пасти, и лошади с шеями, длинными, как деревья.

– А вы не боялись свалиться за край земли? – спросил боязливо крестьянин.

Тонио рассмеялся.

– А вы еще не знаете? Земля вовсе не плоская, а представляет собою шар! Еще в этом году я видел в Нюрнберге глобус, на котором обозначены все страны этого мира.

– Но если она круглая, то люди с другой стороны ходят вверх ногами, – заметил один из батраков и почесал вшивую бороду. – Как же это получается?

– А ты как думаешь, дурья башка? – Тонио повел плечами. – Они носят башмаки с гвоздями, чтобы цепляться за землю.

Крестьяне кивали и переглядывались со знанием дела.

Когда стало совсем поздно, Тонио поднялся из-за стола и потянулся. Кивнул крестьянину на прощание.

– Я, пожалуй, оставлю вас, пойду составлять для вас гороскоп, – сказал он и показал на Иоганна. – Мой ученик составит вам компанию. Он весьма сведущ в искусстве хиромантии. Быть может, кому-то из вас захочется узнать, что уготовила ему жизнь.

Тонио подмигнул юноше и поднялся на верхний этаж, где крестьянин выделил для гостей комнату.

Домочадцы молча и боязливо смотрели на Иоганна. Впервые он на собственной шкуре ощутил, каково это, быть бродячим магом – его презирают и одновременно боятся, его избегают и им восхищаются. Он обладал знанием, недоступным для простого народа. Одно его слово, даже взгляд сулили счастье или бедствия целым деревням и городам.

Так прошло довольно много времени, но в конце концов жена крестьянина подсела к Иоганну и протянула дрожащую руку.

– Урожай в этом году выдался хороший, – сообщила она, запинаясь и с таким выговором, что Иоганн едва понимал ее. – Но в нашу пекарню ударила молния, в тот самый момент, когда я шла с ведром к колодцу. Не ударит ли и в меня молния, если я в непогоду выйду из дому?

Иоганн взял ее правую руку и постарался вспомнить все, чему обучил его Тонио и что было написано в книге. Перво-наперво он потрогал ладонь, узнал, влажная она или сухая, много ли на ней мозолей и морщин. Одно лишь это позволяло сделать определенные выводы. Только потом Иоганн взглянул на линии и бугры.

– Молния, что ударила в пекарню, была предостережением, – произнес он подчеркнуто низким, загадочным голосом. – Следуйте и впредь христианским заповедям, давайте приют паломникам и странствующим, тогда беды и непогода обойдут вас стороной. В ближайшие годы тяжелые удары судьбы вам не грозят.

Действительно, линия жизни тянулась ровно и без изъянов. Кроме того, вид у крестьянки был сытый и здоровый. Иоганн еще наговорил ей насчет супружеской верности и еще одного ребенка. Потом к нему подошла миловидная служанка и робко протянула руку.

– Стоит ли мне на следующий год оставаться здесь или подыскать место у другого хозяина? – спросила она шепотом.

По ее пугливому взгляду и по глазам крестьянки Иоганн понял, что согласия между ней и хозяевами не было. Он взглянул на ее ладонь, причем особое внимание обратил на линию сердца, прерывистую и разветвленную.

– Лучше тебе сменить хозяина, – ответил он так тихо, чтобы никто не услышал. – Здесь ты счастья не найдешь.

К нему подходили и другие, и Иоганн действовал схожим образом. Он рассматривал линии на их ладонях, но прежде всего старался понять, что их заботило, что они сами хотели услышать. Искусство хиромантии оказалось и легче, и в то же время сложнее. Знаний, почерпнутых из книг, здесь было недостаточно. Следовало заглянуть человеку в душу, и ладонь при этом становилась лишь вспомогательным средством.

В конце концов крестьянская жена подвела к нему одного из своих сыновей. Это был хорошенький мальчик лет восьми, с живым, любопытным взглядом. Глядя на него, Иоганн вспоминал себя в детские годы. Волосы над ушами были острижены, как подобало его положению, что придавало ему глуповатый вид.

– Это Рафаэль, – представила его крестьянка и ласково погладила по голове. – Мой младшенький и самый любимый. Священник говорит, что он смышленый и позднее следует отправить его в хорошую школу. Может, даже в Инсбрук. Как вы считаете, господин магистр?

Иоганн усмехнулся – должно быть, крестьянка считала его человеком высокого сословия или по меньшей мере ученым. Магистры, да и студенты, нередко переезжали из одного города в другой и зарабатывали писцами. Студенты, как правило, бросали учебу и вообще считали себя лучше других. Но для простых крестьян они действительно были самыми образованными людьми, какие им только встречались.

Иоганн взял руку мальчика и тщательно изучил линии на ладони. Линия головы и вправду оказалась четкой и ровной, однако Иоганн и по взгляду Рафаэля понял, что мальчик был смышлен. Он уже раскрыл рот, чтобы ответить, но тут словно почувствовал что-то. Ладонь мальчика, казалось, слабо пульсировала, и линии на краткий миг как будто вспыхнули под кожей.

Внезапно Иоганн все понял, и это озарение было подобно удару.

Мальчику осталось жить совсем недолго.

Юноша не мог точно сказать, что это было, и линии на ладони обрели прежний вид. Но он явственно это чувствовал.

Крестьянка, похоже, заметила сомнение на его лице и взглянула на Иоганна с недоверием.

– Что такое? Может, ему все-таки остаться кнехтом и не отправляться в школу? Ну, говорите же!

– Нет-нет… – Иоганн тряхнул головой. – Всё… всё в порядке. – Он заставил себя улыбнуться. – Священник прав. Однажды ваш сын получит духовный сан. Возможно, даже станет аббатом. Господь благосклонен к вам.

Крестьянка от радости захлопала в ладоши, потом прижала сына к груди.

– Вот видишь, что я говорила, мальчик мой? Господь избрал тебя для великих дел!

У Иоганна выступил пот на лбу, во рту пересохло. Он не отдавал себе отчета в том, что сейчас произошло. Это не имело ничего общего с тем, что он узнал из книг и чему научил его Тонио. На память ему пришли слова, которые наставник сказал ему пару дней назад.

Важно, чтобы ты сам отыскал свой путь…

Может, он имел в виду именно это? Иоганн надеялся, что он просто устал и у него разыгралось воображение. Юноша встал из-за стола, торопливо попрощался и поднялся в комнату. Тонио сидел за столом и что-то записывал на куске пергамента. Подле него горела лучина, отбрасывая дрожащие отсветы на стену. Наставник поднял голову и внимательно посмотрел на Иоганна.

– Ну как, увидел будущее на ладонях?

Иоганн молча кивнул.

– Оно не всегда радужно, не так ли? Что ж, теперь ты знаешь, каково это, следовать во мраке третьего пути…

Тонио вернулся к своим занятиям и продолжал расчерчивать пергамент странными фигурами. Прошло еще какое-то время, прежде чем он вновь заговорил, не отвлекаясь от работы:

– Скоро, когда мы доберемся до места, ты узнаешь еще больше. Возможно, даже больше, чем сам того желаешь. Наберись терпения, маленький Фаустус.

Иоганн рухнул на кровать и мгновенно заснул. Всю ночь его преследовали кошмары, словно паутиной окутывавшие сознание.

Они отправились в путь, едва рассвело. Крестьянин был крайне доволен гороскопом. Возможно, и потому, что все было записано на настоящем пергаменте. За свои услуги прославленный Тонио дель Моравиа получил копченый окорок, бочок вина и два маленьких мешка муки. Все остальное – орехи, сушеные фрукты, соль, мед, сыр и вяленое мясо – крестьянин продал им по хорошей цене.

Предгорья еще утопали в предрассветных сумерках. Пока повозка катила по заснеженной дороге, Иоганн непрестанно думал о том жутком чувстве, которое охватило его, когда он взглянул на ладонь маленького Рафаэля. Неужели он и вправду предугадал близкую смерть мальчика? После первого его опыта в роли хироманта наставник еще не заговаривал с ним. Но Иоганн порой чувствовал на себе его взгляд. Когда он в последний раз оглянулся на дом крестьянина, Рафаэль стоял у окна. Мальчик улыбнулся и помахал ему. Иоганна передернуло, и он отвернулся, не в силах помахать в ответ.

К полудню они свернули с тракта и поехали по узкой дороге на запад. Двигаться становилось все труднее, дорога взбиралась по склону и порой подбиралась вплотную к отвесному обрыву. Один раз Иоганн увидел за горной грядой город – тот раскинулся по берегу широкой реки, а выше по склону стояла крепость. Перед ними то и дело вырастали снежные наносы, и чтобы повозка могла проехать дальше, Иоганну приходилось разгребать снег. Иногда остановки отнимали по полчаса, а то и больше. Тонио тем временем нетерпеливо размахивал кнутом и на чем свет стоит бранил Иоганна.

– Так мы и с места не сдвинемся! – кричал он. – Ты хочешь околеть в двух шагах от убежища? Ну, давай же, это ведь снег, а не раствор какой-нибудь!

Но Иоганну все чаще казалось, что он зачерпывает лопатой жидкий свинец.

После обеда, когда у маленькой деревушки они свернули с дороги, двигаться стало почти невозможно. Через лес вела ухабистая, изрытая корнями тропа. Она петляла среди сосен и высоченных камней, и ширины ее хватало ровно настолько, чтобы проехала повозка. Сугробы порой доходили до колена; Иоганн работал лопатой, обливаясь потом. С ветвей на него сыпались комья снега и ледышки, и скоро одежда на нем промокла насквозь. В конце концов, когда повозка, казалось, увязла окончательно, а дорогу им перегородило упавшее дерево, юноша в бешенстве отшвырнул лопату.

– Куда мы, черт возьми, едем? – просипел он. – В ад? Здесь кругом только лед и камни!

Тонио усмехнулся.

– Ну, для ада здесь холодновато. А дьяволу мерзнуть вовсе не хочется. Но могу тебя успокоить: мы почти на месте.

Вместо того чтобы и дальше ругаться и размахивать кнутом, наставник спрыгнул с повозки и стал помогать Иоганну. Работа пошла гораздо быстрее. Не прошло и часа, как они оттащили в сторону упавшее дерево. Тонио взялся за поводья и безжалостно потащил за собой лошадь. Старый мерин ржал и мотал головой, рассыпая мелкие льдинки с гривы. Похоже, его силы тоже были на пределе.

Когда Иоганн уже потерял всякую надежду, деревья неожиданно расступились и перед ними вырос холм, затененный громадой Альп. На вершине холма, словно непокоренная крепость, стояла одинокая башня, у подножия которой притулился ветхий сарай. Башня на вид казалась очень старой, камни были отшлифованы ветрами, нескольких зубьев не хватало. Черные отверстия окон смотрели точно глаза гигантского чудища. В свете угасающего дня отсюда была видна раскинувшаяся внизу долина, над которой вновь собирались тучи.

Для Иоганна эта башня была межевым камнем, что отмечал границу мира.

– Приехали, – объявил Тонио и вытер холодный пот со лба. – Теперь уж я могу сказать тебе: я не был уверен, что отыщу башню. С тех пор как я побывал здесь в последний раз, прошло немало лет.

Он зашагал к холму, а Иоганн остался стоять с разинутым ртом. В морозном воздухе дыхание превращалось в пар. И в этой груде камней им предстоит провести всю зиму? Он рассчитывал увидеть хижину или какую-нибудь уединенную мельницу… А это ведь просто развалины! Старая дозорная башня, брошенная лет сто назад, если не больше. Как они протянут здесь до весны?

Иоганн уныло поплелся вслед за наставником по поросшему редким кустарником склону. Башня, сложенная из массивных гранитных блоков, была высотой примерно в восемь шагов. Судя по расположению окон, в ней имелось два верхних этажа. На самом верху располагалась платформа, в лучшие времена, вероятно, укрытая навесом; теперь же зубья торчали, как в щербатой ухмылке, и ветер свистел в щелях между камнями. Вблизи Иоганн заметил, что некоторые из окон все же имели ставни, на вид более или менее новые. Перед массивной дощатой дверью намело сугроб почти в человеческий рост. Тонио принялся руками разгребать снег.

– Давным-давно в этих краях хозяйничали римляне, – рассказывал он, расчищая вход. – Здесь неподалеку через Альпы ведет старая римская дорога Via Claudia Augusta. Солдаты со своими семьями возвели башню, чтобы обороняться от здешних племен. Должно быть, здесь были и дома, и небольшое поселение, но в какой-то момент римляне все оставили. Не исключено, что их просто перебили. Пролилось немало крови. Мужчины, женщины, дети… их распяли, сожгли в ивовых клетках или освежевали во имя неведомых ныне божеств… – Тонио подмигнул Иоганну. – Говорят, в башне по сей день слышны их крики.

– Да уж, уютное местечко, чтобы перезимовать. – Иоганн тряхнул головой и помог наставнику сгрести остатки снега.

– Место, где нам никто не помешает, – добавил Тонио. – Люди считают, что башня заколдована, и обходят ее стороной. Надеюсь только, что с прошлого раза здесь ничего не поменялось.

Только теперь Иоганн заметил, что на двери, примерно на уровне глаз, нацарапана пентаграмма.

– Что это? – спросил он с любопытством.

– Оберег от странников и любопытных зевак, – объяснил наставник. – При виде магических знаков люди спешат унести ноги. Теперь осталось найти ключ. Хм…

Он прошелся перед дверью, пока не наткнулся на каменную плиту, зарытую под снегом и грязью.

– Ага, вот где я его спрятал!

Он вытащил из-под плиты большой ржавый ключ, вставил его в замочную скважину и провернул. Послышался скрежет. Потом Тонио ударил по двери ногой, и она с треском распахнулась. Наставник заглянул внутрь и удовлетворенно кивнул.

– Кажется, нам повезло.

Иоганн поморгал, пока глаза не привыкли к сумраку, и огляделся. Возле стен стояли несколько лавок, стол, сундук… все было покрыто толстым слоем пыли, но в целом неплохо сохранилось. Крутая лестница вела на верхние этажи. Прямо в стене был устроен камин, в котором осталась зола. Стоял жуткий холод. Иоганн заметил на стенах еще несколько пентаграмм, и цвет их напоминал засохшую кровь. На столе стояли кувшин и оловянная тарелка, на которой присохли какие-то объедки.

– Когда вы были здесь в последний раз? – спросил с отвращением Иоганн. – В прошлом веке?

– Не исключено, – наставник усмехнулся. – Как я уже сказал, с тех пор прошло много лет… Пойдем, посмотрим, как обстоят дела на втором этаже.

Он стал подниматься по лестнице, Иоганн последовал за ним. На втором этаже также имелась мебель и на стенах были начертаны пентаграммы. Здесь стояла даже кровать; правда, солома в матрасе давно сгнила. Тонио оценил обстановку, после чего повернулся к Иоганну.

– Повозку оставим под холмом, лошадь отведем в сарай. Перетаскаешь сюда все вещи, – он показал на лестницу. – Готовить, есть и заниматься будем внизу. Второй этаж в твоем распоряжении.

Иоганн обратил внимание, что наставник не стал осматривать третий этаж.

– А что на верхнем этаже? – спросил он.

– Это мои владения, и тебе там делать нечего. – Тонио строго взглянул на Иоганна. – Если я вдруг застану тебя там, то живьем спущу с тебя шкуру, как варвары с римлян. Ты меня понял?

Иоганн кивнул. Он спустился с холма и принялся перетаскивать в башню многочисленные ящики, сундуки и мешки. Мешок с книгами наставник сразу забрал к себе.

Они наскоро обставили два нижних этажа. И пока Иоганн выметал грязь и гнилую солому, он все гадал, что же такое было скрыто на верхнем этаже.

Куда наставник ни в коем случае не хотел его впускать.

* * *

В последующие дни они были заняты тем, что пытались придать развалинам божеский вид. В сарае нашлись доски и рейки, которыми решили заколотить открытые окна. Кроме того, в тайнике под кучей сена хранились молоток, пила, гвозди и прочие инструменты, оставленные здесь Тонио с прошлого раза. Наставник показал себя умелым плотником, и работа спорилась. У сарая появилась новая крыша, а Иоганн выгреб оттуда навоз.

Когда он прочистил дымоход от дохлых птиц и крыс, в камине появилась тяга, так что теперь они могли готовить, и в башне стало чуть теплее. Иоганн набил матрас свежей соломой и накрыл шкурами. Ему достался отдельный сундук, куда он сложил свои немногочисленные пожитки. За столом юноша мог читать при зажженной свече некоторые из книг Тонио. Лишь комната на третьем уровне по-прежнему была для него под запретом.

После проделанной работы они, как правило, сидели у камина, где было теплее всего. Под потолком висела клетка, и птицы с любопытством рассматривали свое новое обиталище, каркали и хлопали крыльями. Подушками служили старые волчьи и медвежьи шкуры. Стол был завален книгами, пергаментным свитками, сырными корками и грязными кружками. Тонио даже соорудил полку, на которой, точно солдаты науки, выстроились в ряд книги.

Скоро Иоганн признал, что в башне было не так уж плохо, как показалось вначале. Только когда снаружи завывал ветер и задувал в трещины, в памяти оживали замученные римляне, о которых рассказывал наставник. Иногда по ночам из его комнаты доносились приглушенные голоса и распевы, смысл которых для Иоганна так и остался загадкой. Кроме того, по полу грохотали тяжелые шаги. Казалось, наставник с кем-то разговаривал, словно в комнате был кто-то еще, кто-то очень большой.

Несколько раз Иоганн сквозь сон видел Тонио у своей кровати. Наставник как будто держал его за руку, как тогда, на постоялом дворе.

«Всему свое время, – слышал он голос наставника. – Время рождаться и время умирать, время исцелять и время убивать…»

Но к утру об этом оставались лишь смутные воспоминания, и юноша убеждал себя, что ему это только приснилось.

Вечерами, когда они садились у камина, наступали долгожданные часы занятий. Сначала Иоганн узнал еще немного о хиромантии, затем они перешли к пиромантии, гидромантии и аэромантии – и все это принадлежало к искусству прорицания. Но особое впечатление на Иоганна произвела пиромантия. Наставник бросал в огонь горсть соли и показывал на языки пламени.

– Научись читать их, – говорил он. – Посмотри, как горит огонь, как извивается пламя. Его цвет тоже может кое-что рассказать: ярко-красный или голубоватый, а может, фиолетовый? Устремляются языки ввысь или уже угасают? Струится ли дым тонкой нитью или же поднимается едким столбом?

Иногда, если небо на севере было ясное, а воздух морозный и чистый, они выходили на улицу и разглядывали облака, сбивавшиеся в кучу у горных вершин, как овцы в стадо. Они тоже о многом могли поведать. Тонио рассказывал об их формах и объяснял, какую погоду те предвещали. Они следили за величественным полетом ястреба, что парил над лесами. В морозных сумерках, когда солнце опускалось за горизонт и окрашивало снег в кроваво-красные тона, Иоганн зачарованно наблюдал за игрой цвета, а Тонио объяснял ему значение каждого оттенка радуги.

– Все имеет свою причину, – заканчивал он, указывая на лес, горы и горизонт на севере. – Все происходит в заведомом порядке. И когда ты познаешь этот порядок, мир ляжет перед тобой, как раскрытая книга.

К величайшему облегчению Иоганна, наставник отказался от дальнейших занятий с волынкой. Скорее всего, щадил собственные уши. Или опасался, что пронзительные звуки привлекут любопытных из расположенной неподалеку деревни. Прокля́тый инструмент остался в сундуке, и Иоганн надеялся, что он так и пролежит там до скончания веков. Лишь изредка юноша выходил, чтобы поупражняться с ножом, – в те дни у него хватало других дел.

Наступил день зимнего солнцестояния, а за ним и самая длинная ночь в году, и до Рождества осталось совсем немного. В Книтлингене в этот день всегда устраивали длинную мессу, и вечером люди еще долго сидели за одним столом, пели и праздновали рождение Иисуса. Ребенком Иоганн очень любил этот праздник: его мама замечательно пела, а отец, после нескольких кружек пряного вина, бывал к нему чуть добрее. Иоганн гадал, как отметит этот праздник Тонио. Но у наставника и в мыслях не было что-то праздновать, петь или молиться. В сочельник он с хмурым видом сидел у камина с потрепанным фолиантом и изучал грубо начертанные таблицы и знаки. Со стороны деревни до них доносился колокольный звон – должно быть, жители как раз шли в церковь.

Иоганн, прокашлявшись, обратился к наставнику.

– Сегодня же Рождество, – начал он, тщательно подбирая слова. – Вы, как я вижу… не особо религиозны?

Наставник нахмурился и отложил книгу.

– Если все вокруг распевают песни, молятся и обнимаются в честь какого-то иудейского отпрыска, я не собираюсь участвовать в этом безумии.

– Так вы вообще ни во что не верите? – растерянно спросил Иоганн.

Еще ни разу он не встречал человека, который говорил бы такое о себе. Ему, несомненно, было уготовано место в аду, а если б кто-нибудь узнал об этом – то и костер.

– О, я верю, можешь не сомневаться! – Тонио усмехнулся. – Я верю в высшие силы даже больше, чем ты можешь себе представить. Но в первую очередь я верю в силу звезд. Они никогда не лгут.

– Так расскажите мне о них! – потребовал Иоганн. – Вы уже давно обещали.

Конечно, его увлекала и хиромантия, и искусство прорицания само по себе. Юноша по-прежнему не понимал, что же произошло в тот вечер, когда он увидел скорую смерть на ладони маленького Рафаэля. Но он просто устал ждать, когда наставник посвятит его в тайны астрологии. До сих пор Тонио избегал разговоров на эту тему.

Астролог вздохнул, прислушиваясь к отдаленному звону, и в конце концов тихо рассмеялся.

– В самом деле! Наверное, это самый удачный день, чтобы приступить к изучению астрологии. Все-таки трое старых дурней тоже последовали за звездой.

Тонио вновь раскрыл книгу, которую прежде отложил в сторону, и показал на странный диск с рисунками и рунами.

– Сферы Птолемея, – начал он и провел своим длинным пальцем по линиям. – Больше тысячи лет назад этот грек поделил небо на полые сферы, которые обращаются вокруг Земли и издают прелестный звон, звуча в гармонии Вселенной. По мне, так глупость несусветная; я еще ни разу не слыхал, чтобы в небесах что-то звенело. Но со сферами Птолемея, по крайней мере, удобно работать. Вообще, астрология намного старше; она восходит к древним вавилонянам, которым было известно множество других темных обрядов.

– Что означают все эти рисунки? – спросил Иоганн, склонившись над книгой.

– Землю и людей окружают небесные тела. – Тонио принялся перечислять по пальцам: – Солнце, Луна, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн, и каждое из тел подвешено на сфере. Эти звезды и планеты называют также телами септенера. Затем следует Sphaera Zodiaci, внешняя сфера знаков Зодиака, число которым двенадцать. Семь и двенадцать – магические числа. Это тебе понятно?

Иоганн кивнул, и Тонио продолжил:

– Каждая планета и каждый знак Зодиака оказывает влияние на человека, на его судьбу и его будущее. Гороскопы бывают двух видов. Первый называется натальным и учитывает положение звезд при рождении человека, что определяет его характер. Второй подразумевает под собой привычный всем гороскоп и предсказывает исход того или иного события в будущем – например, исход сражения или торговой сделки. Составление предсказательного гороскопа куда сложнее и потому дороже.

Иоганн зачарованно разглядывал рисунки и расположенные под ними таблицы. Он просто устал ждать, когда наставник откроет ему тайны астрологии. Мама, та часто говорила о звездах в день его рождения, называла Фаустусом, счастливцем… Наконец-то он узнает, что все это значит!

– Мама говорила, что я родился под знаком Юпитера, – произнес он тихим голосом. – Двадцать третьего апреля тысяча четыреста семьдесят восьмого года. Она всегда повторяла мне, чтобы я запомнил этот день, но не объясняла, для чего. Может, вы знаете?

Тонио ответил не сразу.

– Это и вправду особая дата. В тот день над местом твоего рождения Солнце и Юпитер находились под одинаковым углом одного знака. Еще несколько звезд оказались… в крайне интересном положении. Это созвездие появляется на небосводе лишь несколько раз за сотню лет.

– Когда мы встретились в первый раз, вы говорили про день Пророка, – сказал Иоганн. – Помните?

– О да, я помню.

Глаза наставника сделались вдруг пустыми, как стеклянные бусины, взгляд устремился куда-то вдаль. Когда Тонио заговорил вновь, голос его звучал глухо и монотонно, и так тихо, что Иоганн едва разбирал слова.

– И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диодим, а на головах его имена богохульные [11]. Homo Deus est! [12]

Иоганн был в замешательстве: таким он наставника еще не видел.

– Что вы сейчас сказали? – спросил он удивленно.

Тонио встряхнул головой и улыбнулся, взгляд его стал прежним.

– Просто выдержка из Библии. – Он перевернул страницу, Иоганн увидел несколько таблиц с числами. – Смотри, у меня для тебя задание. Один аббат в Пфальце просил меня составить простую натальную карту. У меня руки все никак не дойдут, и мне бы хотелось, чтобы ты занялся этим. Времени у тебя до конца зимы.

– До конца зимы? – Иоганн посмотрел на него с удивлением. – Но это же уйма времени!

Тонио рассмеялся.

– Мой юный Фаустус, скоро ты поймешь, что астрология наряду с алхимией является вершиной тайных искусств. Путь к этим вершинам долог и тернист и усеян ошибками. А теперь слушай внимательно, что я расскажу тебе о звездном времени и датах рождения. Я не стану повторять дважды, понятно?

* * *

Довольно скоро Иоганн убедился, что чтение звезд – занятие чрезвычайно сложное. Самое сложное из того, чему он учился прежде. Даже чертова волынка не шла здесь ни в какое сравнение.

Следующие несколько дней он изучал знаки Зодиака и их значение. Каждый из двенадцати отрезков внешней сферы Птолемея делился на сектора по тридцать градусов, каждый из которых, в свою очередь, состоял из десяти декад. Исходя из даты рождения и звездного времени, следовало вычислить двенадцать так называемых домов. Кроме того, существовали асценденты и дисценденты, восходящие и нисходящие точки, и все это следовало рассчитать посредством сложных формул. Зачастую Иоганн до поздней ночи корпел над таблицей лишь для того, чтобы утром наставник разорвал листок и швырнул в камин.

– Разве можно быть таким тупым! – бранил он Иоганна. – Не можешь рассчитать простейшие вещи… Иди начинай сначала! Чтоб к полудню закончил, или останешься без обеда.

Иоганн изучал и высчитывал днями напролет. Ему вспоминались слова Йорга Герлаха о том, что его кровный отец, бродячий артист и схоласт, тоже читал по звездам. Возможно, он был обыкновенным шарлатаном и не обладал подлинным знанием, но сказать об этом с уверенностью Иоганн не мог. Он не знал, кем был его отец. И вряд ли когда-нибудь узнает. Единственным человеком, кто мог бы рассказать ему о нем, была его мать – а она покоилась на кладбище Книтлингена. При мысли об этом сердце у Иоганна болезненно сжалось, и он решил не думать больше о своих родителях. Он остался без отца и матери, но теперь у него появился Тонио, маг и астролог.

Иногда, если наставник бывал им доволен, а ночь стояла морозная и ясная, они выходили на воздух и Тонио показывал ему разные созвездия. Малая и Большая Медведицы, Андромеда с ее туманностью… Все эти звезды наблюдал еще великий Птолемей, они были вечны. И все-таки они находились в движении. Положение звезд постоянно менялось, созвездия появлялись и исчезали, как древние спутники матери-Земли.

– Посмотри туда, на Орион, – говорил Тонио и показывал на особенно примечательное созвездие. – Вместе с ним зимой появляются Большой и Малый Псы, а затем Телец, Близнецы и Колесничий. Самые яркие звезды – Кастор, Поллукс, Процион, Сириус, Ригел, Альдебаран и Капелла – образуют зимний шестиугольник.

– Столько звезд! – восхитился Иоганн. – А за ними, кажется, есть множество других… Неужели Вселенная бесконечна?

– Вспомни небесные сферы, – напомнил Тонио. – Их всего восемь.

– А что находится за восьмой сферой?

Тонио рассмеялся.

– Будь я священником, то ответил бы: об этом ведает лишь Господь. Но мне думается, мы не знаем этого только потому, что не можем заглянуть так далеко. Большинство звезд невозможно разглядеть простым глазом. Однако существуют… – тут он помедлил, – возможности. Созвездие твоего рождения тоже очень тяжело разглядеть, потому как наше мелочное мышление ограничивается восьмой сферой.

– А вам известно, когда оно вновь появится? – спросил Иоганн.

Наставник загадочно улыбнулся.

– Придет время, и ты узнаешь об этом, мой юный Фаустус.

Иоганн подумал о том, что те же самые звезды сияли сейчас над Книтлингеном, и тоска по дому жарким пламенем вспыхнула у него в душе. Он вспомнил, как отец Бернард точно так же рассказывал ему о созвездиях, а отец Антоний из Маульбронна показывал печатный пресс и книгу Альберта Великого, «Speculum Astronomiae», Зеркало астрономии…

Но чаще всего Иоганн вспоминал своего брата Мартина и Маргариту.

Ночами, когда он не мог уснуть, мысли о Маргарите были столь невыносимы, что ему приходилось ублажать себя рукой. После ему становилось стыдно, и он молился о том, чтобы Маргарите стало лучше. Возможно, она и вовсе забыла о нем… Иоганн понимал, что и для него лучше всего было бы забыть о ней.

Но он не мог.

Холодными январскими днями юноша нередко оставался один в башне. Наставник не говорил, куда он уходил, но Иоганн не видел его до утра. Люк, который вел на верхний уровень, Тонио тщательно запирал и всякий раз напоминал Иоганну, что его ожидает, если он ослушается запрета.

Когда же наставник возвращался из своих вылазок, вид у него всегда был очень довольный. Порой Тонио приносил новые книги, в основном по астрологии и алхимии, и Иоганну оставалось гадать, откуда же он их брал. А иногда у него в руках оказывался закупоренный горшок или кожаный мешок с чем-то бесформенным внутри. Эти мешки намокали снизу, как будто в них лежало что-то сырое. Иоганн не осмеливался расспрашивать наставника и вместо этого склонялся над книгой. У него возникло такое впечатление, что Тонио после этих вылазок выглядел более упитанным, лицо его было уже не таким бледным и худым, а набирало краску. Наверное, он ходил в деревенский трактир, как следует поесть и выпить, в то время как Иоганн сидел с пустым желудком в башне и бился над чертовым гороскопом какого-то аббата! Порой, когда он поднимал голову и смотрел на птичью клетку, ему вновь казалось, будто птицы наблюдают за ним, чтобы потом доложить обо всем своему хозяину.

– Чтоб вас, проклятые твари! – кричал Иоганн и швырял в клетку поленом, и она начинала раскачиваться.

Вороны каркали так, словно насмехались над ним, и ворон не спускал с него злобного взгляда.

– Каарр! – каркал он. – Каарр, каарр!

Иоганн затыкал уши, чтобы не слышать этот скрипучий, почти человеческий вопль.

Когда юноша уже не мог смотреть на таблицы и числа, он отправлялся в лес за хвостом, выпекал над очагом ароматные лепешки, вспоминал фокусы, метал нож или листал те книги, которые выделил для него наставник. Чтение всегда давалось ему легко, теперь же Иоганн заметно подтянул и латынь. Он читал быстро и схватывал на лету. Если Тонио задавал ему какие-то вопросы, юноша вспоминал все до мельчайших подробностей. Тогда наставник откладывал книгу и глядел на него, долго и задумчиво.

– Мне кажется, ты больше ученый, нежели шпильман, – произносил он потом. – Иоганн Георг Фаустус, в тебе кроется немало тайн.

Действительно, к упражнениям они в эти дни почти не возвращались – Иоганн был слишком занят гороскопом, который поручил ему наставник. Прошло еще четыре недели, прежде чем натальная карта была готова. Иоганн нанес последние штрихи и спустился в нижнюю комнату, где наставник, по своему обыкновению, сидел за своими книгами.

– Вот, – сказал он с нотками упрямства в голосе и протянул Тонио исписанный пергамент.

Иоганн не сомневался, что наставник вновь начнет придираться, но тот, к его величайшему изумлению, не обнаружил в расчетах ни единой ошибки. Он внимательно изучил таблицы и примечания и в конце концов удовлетворенно кивнул.

– До чего все-таки скучный тип этот аббат, – Тонио рассмеялся. – Хотя все расчеты верны. Есть кое-какие помарки, но в целом ты неплохо справился. В общем-то, иного я и не ожидал. За последние несколько недель ты доказал, что у тебя есть талант. Ты талантливее многих других учеников, которые у меня были… Кша, твари!

Тонио перевел взгляд на клетку: птицы принялись громко каркать и беспокойно топтаться на жердочках.

Иоганн вздохнул с облегчением, но наставник тотчас погрозил ему пальцем.

– Это было простенькое упражнение, и не более того, гороскоп для жалкого аббата. Так что не воображай много о себе! Тебя ждут другие, более суровые испытания. Особенно когда мы перейдем к алхимии, вершине тайных наук. Но для начала нам и этого вполне достаточно. – Он хлопнул в ладоши. – Надо бы отпраздновать твой первый гороскоп. Думаю, тебе следует спуститься в деревню и раздобыть бочонок вина, хлеба и несколько копченых колбас. Ну, что ты на это скажешь?

Иоганн радостно кивнул. До сих пор наставник не разрешал ему ходить в деревню – прежде всего, чтобы не вызывать подозрений. С тех пор как они обосновались в этой башне, прошло почти три месяца, и это будет его первая вылазка.

– Только сначала умой лицо. – Тонио подмигнул ему. – И не связывайся с деревенскими девками. За последнее время ты заметно вырос и теперь хорош собой, высок и крепок. Если кто-нибудь спросит – ты обыкновенный подмастерье лудильщика, понял? Неприятности нам ни к чему. Ну, ступай. Я ведь вижу, как тебе не терпится. – Он бросил ему несколько монет. – И я хочу нормального вина. Смотри у меня, если купишь какое-нибудь пойло!

Иоганн поймал монеты и ухмыльнулся. После чего взял плащ, доставшийся еще от отчима – плащ этот уже порядком потрепался и был слишком короток в рукавах, – накинул его и поспешил за дверь.

Ярко светило солнце, и первые птицы свои пением возвещали скорый приход весны. Иоганн бежал по снегу, чувствуя, как сваливается с плеч груз прошедших недель.

* * *

Наставник дождался, пока стихнут шаги за дверью, после чего направился к себе, чтобы подготовить все к ритуалу. Кровь, которую он держал в маленьком бочонке, немного свернулась, но для его целей еще вполне годилась. Он медленно окунул палец в клейкую массу, а потом с наслаждением облизнул. Вкус уже не имел ничего общего с кровью – теплая и солоноватая жидкость, и в то же время полная жизни.

Особенно если она такая молодая, как эта.

Тонио погрузил руку в бочонок, и жидкость пролилась на пол, как краска. Пальцами он начертал на камне древний знак, который тысячелетиями служил им средством сообщения. Затем обновил поблекший символ на полу – и комнату наполнил слабый запах разложения.

Наставник был почти уверен.

Сначала он и сам в это не верил, изучал старинные карты и разглядывал небо с помощью устройства, которое сам же и сконструировал. Но звезды не лгали, день близился, и наконец-то он разыскал того, кто ему нужен. Избранного… Они должны действовать, не мешкая! В противном случае момент будет упущен, и никому не известно, когда наступит следующий.

Привычными уже шагами Тонио обошел круг, бормоча при этом древнюю формулу:

– Пойми, причти, раз к десяти, два опусти, а три ставь в ряд, и ты богат…

Когда все было закончено, астролог сел в центре круга, закрыл глаза и стал ждать ответа.

* * *

С заснеженных деревьев капало, и на тропе, еще совсем недавно занесенной непроходимыми сугробами, образовались лужи талой воды. Иоганн легко перескакивал лужи и грязь, вдыхая свежий воздух, в котором уже улавливал запах первых почек. Перед ним внизу раскинулась долина, и он чувствовал себя так, словно вырвался из заточения.

Казалось, весна действительно не за горами. Юноша предполагал, что в скором времени они смогут продолжить путь. До сих пор он ни разу не спрашивал у наставника, куда они, собственно, направлялись. Да и тот сам ни разу об этом не заговаривал. Была ли у них вообще какая-то цель? Быть может, Венеция, о которой он столько слышал? Или Флоренция? Рим? В первые дни их путешествия Иоганн был рад, что у него вообще есть крыша над головой. Тонио дал ему дом, укрытие от зимней стужи. Юноша обещал наставнику год службы, однако нередко, особенно когда Тонио драл с него по три шкуры, подумывал о том, чтобы улизнуть раньше этого срока. Но теперь он был счастлив, что мог учиться у такого человека. От Тонио он мог узнать много больше, чем от отца Бернарда и отца Антония, вместе взятых. Перед ним лежал целый мир!

Но сегодня ему хотелось вкусить жизни. За плечами остались три месяца уединенной жизни в башне; Иоганну не терпелось увидеть других людей, и неважно, что это лишь глупые крестьяне из глухой горной деревушки.

Примерно через час юноша спустился к дороге, которая вела вдоль низкого, поросшего соснами отрога. За ним сквозь дымку были видны заснеженные вершины Альп. Деревня находилась в полумиле к востоку. Она была совсем небольшая, с ветхой церквушкой и россыпью домов. Возле церкви стоял трактир, приземистое строение, сложенное из почернелых бревен; из трубы поднимался густой серый дым. Рядом пролегал широкий торговый тракт.

Было воскресное утро, и крестьяне в большинстве своем после мессы отправились в трактир выпить по кружке вина. Возле дороги стояли несколько повозок. У колодца на площади сидели молодые служанки. При виде Иоганна они принялись перешептываться. Юноша расправил плечи и шутливо им поклонился. Девушки захихикали и бросились врассыпную, как курицы. Только теперь до Иоганна дошло, каким, должно быть, грязным оборванцем он выглядел – в поношенных штанах и коротком плаще, с гривой черных волос. Иоганн подошел к колодцу и хорошенько умылся. Потом в изумлении смотрел на свое отражение: лицо его стало худым и скуластым, над верхней губой рос темный пушок, а глаза были черные и блестящие, почти как у наставника. Три месяца, проведенные в башне, оставили на нем свой неизгладимый отпечаток. Иоганн возмужал, стал хмурым и серьезным, но и не был лишен приятных черт, если верно расценил реакцию девушек.

Иоганн умыл лицо, наскоро вычистил одежду и пригладил волосы, после чего направился к трактиру. Внутри было полно народу, пахло застарелым мужским потом и разлитым пивом. Иоганн сразу почувствовал на себе взоры, некоторые из гостей недовольно заворчали. Гордо вскинув голову, он прошел к свободному столу и устроился в самом углу. Гости между тем не сводили с него враждебных взглядов. Через некоторое время к нему подошел трактирщик.

– Чего тебе? – спросил он грубо и протер тряпкой грязный, весь в царапинах, стол. – Если пришел попрошайничать, ступай к церкви.

– Кружку пива, если позволите, – ответил Иоганн с улыбкой. – И немного припасов в дорогу. Бочонок вина, пару колбас, хлеба… Я – бродячий подмастерье, держу путь в Инсбрук. – Он показал одну из монет, полученных от наставника. – Мне есть чем заплатить, чтобы вы не сомневались.

Трактирщик склонил голову и алчно уставился на монету из чистого серебра.

– Припасы ты получишь, – произнес он затем, – но мне бы не хотелось, чтобы ты здесь засиживался. Чужакам у нас не рады.

Улыбка застыла на губах Иоганна.

– Но почему… – начал он.

Однако трактирщик уже развернулся, не предложив ему даже кружки пива. Иоганн нахмурился. И куда его только занесло! В Книтлингене чужаков тоже не жаловали, но никто их и не выгонял. Настроение его мигом испортилось.

– Бродячее отребье, – пробормотал кто-то совсем рядом. – Все они в сговоре с сатаной.

– Всех их следовало бы перевешать, пока беды не случилось, – подхватил другой. – Скверный ветер дует с гор.

Иоганн в изумлении повернул голову. Это оказались два старых крестьянина, один из них громко сплюнул.

– Говорю тебе, в наших краях объявился дьявол, – ворчал он. – Хватает наших домочадцев, а тем, кто его приютит, пускает потом красного петуха! Слыхал? В «Орле», что в Кемпетене, всего пару дней пути от нас, зимовал один колдун. И вот трактир сгорел дотла, а еретика и след простыл!

– А по мне, так демон обитает недалеко отсюда, – прошептал другой и перекрестился. – Говорят, в старой башне кто-то поселился. Ведьмак, точно тебе говорю! Углежог видел недавно, как он плясал ночью в лесу вместе со своим приспешником.

Иоганн вздрогнул. Уж не ослышался ли он? Эти двое, несомненно, говорили о нем и о наставнике! Кто-то увидел их возле башни и теперь распускал жуткие слухи. Более того – их, по всей вероятности, спутали с артистом из «Черного орла». Трактир, очевидно, сгорел, и вину за это возложили на Фройденрайха… Только теперь Иоганн обратил внимание, с какой ненавистью смотрят на него люди. Кое-кто уже держал руку на рукоять ножа, разговоры понемногу смолкали.

– Бродячее отребье, – вновь прошипел старый крестьянин. – Дьяволово семя!

Трактирщик наконец-то вернулся с мешком в руках. Иоганн вздохнул с облегчением.

– Здесь все, что ты просил, – проговорил хозяин. – А теперь убирайся, пока они тебе кишки не выпустили! Ты ведь сам все прекрасно видишь. Я не желаю, чтобы в моем трактире лилась кровь!

Иоганн молча принял мешок и направился к двери. Уже оказавшись на улице, он почувствовал, что его кто-то догоняет, и медленно повернулся. К нему приближались трое молодых батраков. Двое из них сжимали в руках кривые сучковатые дубинки, третий выхватил нож и грозно двинулся на Иоганна.

– Что ты сделал с моей сестрой? – закричал внезапно батрак, и лицо его исказилось от ярости. – Это ты сожрал ее? Ты – оборотень?

Иоганн застыл от изумления и ужаса. Что они такое говорили?

– Я… я просто подмастерье лудильщика, – пробормотал он. – Мы с хозяином… ездим в поисках работы и никогда…

– Вы воруете наших детей! – оборвал его другой батрак и замахнулся дубинкой. – Признавайся! Маленькую Элизабет и других ребят из округи… Вы забираете их по ночам и потом сжираете!

– Но… это же вздор! – Иоганн отступил на пару шагов и поднял руки. – Никакие мы не…

В голову ему ударил камень. Его бросил парень, стоявший у колодца. Молодые служанки давно исчезли, и вместо них на площади собиралась толпа разъяренных крестьян. Иоганн потянулся за ножом, спрятанным в кармане, и в тот же миг им овладела безудержная злость. И что только нашло на этих безмозглых холопов! Однако он понимал, что их слишком много, чтобы затевать драку.

– Хватайте его! – прокричал кто-то из толпы. – Уж мы-то выбьем из него правду. А потом сожжем, как чучело, чтоб его черная душа ничего нам больше не сделала!

В Иоганна полетел еще один камень. Он развернулся, и в этот момент кто-то ударил его дубиной по спине. Боль пронзила все тело, и юношу едва не вырвало.

– Забейте его, как псину! – завизжали в толпе. – Вы только поглядите на него! Какие черные волосы у него и злобный взгляд… Он – приспешник дьявола! Он ворует наших детей!

– Дьявол, дьявол! – кричала толпа.

Иоганн споткнулся, растянулся на земле, но быстро поднялся, пока на него не обрушились новые удары. Над головой просвистел еще один камень. Он бросился бежать со всех ног, а за его спиной раздавались вопли крестьян. Мешок в его руках был такой тяжелый, будто в него наложили камней. Иоганн бросил его в придорожную канаву и припустил быстрее, а вслед ему летели новые камни и обломки льда. Какое-то время он еще слышал за спиной шаги, но и они постепенно затихли. Похоже, никто его больше не преследовал, однако Иоганн мчался так, словно за ним гнался сам дьявол. Наконец-то справа показалась тропа, что взбиралась в гору через лес. Юноша свернул с дороги и из последних сил добежал до башни.

– Наставник! – закричал он, барабаня в дверь. – У нас… неприятности! Надо уходить, немедленно!

Но никто не отозвался. Иоганн торопливо распахнул дверь: в комнате никого не было, огонь в камине давно угас.

Наставника в башне не было.

* * *

Некоторое время Иоганн стоял посреди комнаты и пытался отдышаться. Потом прислушался, но в башне стояла гробовая тишина. Книги по-прежнему в беспорядке лежали на столе, как и натальная карта, которую Иоганн еще утром показывал наставнику. В камине дотлевали угли, в воздухе повис холодный дым и ощущался слабый запах серы. Пахло еще чем-то, но Иоганн так и не сумел опознать, чем именно.

У него до сих пор бешено колотилось сердце – он едва избежал смерти. Если б он не спасся бегством, крестьяне наверняка забили бы его камнями.

Но их слова эхом отдавались в голове.

Вы воруете наших детей… Вы забираете их по ночам, а потом сжираете…

Очевидно, и в здешних краях пропадали дети – как несколько месяцев назад в Книтлингене. И происходило это, когда там появлялся Тонио. Иоганн вспомнил, какой довольный и сытый вид был у наставника, когда тот возвращался после ночных вылазок. Вспомнил глиняные горшки и отсыревшие мешки.

Вы пожираете их…

Иоганн встряхнул головой, словно проснулся от кошмарного сна. Все это вздор! Тонио дель Моравиа – маг, астролог и хиромант – был, конечно, мрачной личностью, но он уж точно не пожирал детей. Он был умным, хоть и строгим наставником и еще многому мог научить Иоганна.

Вы пожираете их…

Юноша перевел взгляд на лестницу. И все-таки чем же наставник занимался у себя в комнате? Тонио строго-настрого запретил ему входить туда, но зерна сомнения уже пустили корни в душе Иоганна. Он просто не сможет спокойно спать, пока не выяснит, что там происходит. Юноша быстро оценил положение: в ближайшее время наставник вряд ли вернется, а его, Иоганна, он наверняка ждал только к вечеру. Значит, у него есть немного времени…

Если раньше не заявятся крестьяне, чтобы выкурить колдуна из башни…

Иоганн бесшумно поднялся в свою комнату, и оттуда – к люку, запертому на засов. Наставник всякий раз, когда покидал башню, вешал на засов тяжелый замок, а ключ цеплял на пояс и никогда с ним не расставался. Но, к величайшему изумлению Иоганна, в этот раз засов оказался откинут. Неужели Тонио в спешке забыл запереть свое убежище? А может, он все-таки был у себя и просто спал?

Юноша прислушался. По ночам он часто слышал, как наставник что-то бормотал у себя в комнате. Слышал тяжелые шаги по дощатому полу и шорох, словно по доскам тащили что-то громоздкое и тяжелое. Но теперь сверху не доносилось ни звука. Не было слышно ни шагов, ни бормотания, ни храпа, ни даже дыхания.

Не отдавая себе отчета, Иоганн вдруг перекрестился. Затем приподнял крышку люка. Петли тихо скрипнули. Юноша замер в ожидании злобной ругани и проклятий, однако ничто не нарушило тишины. Тогда он открыл люк нараспашку, преодолел последние ступени и оказался в комнате наставника.

Как и в его собственной комнате, здесь стояли кровать и стол, заваленный книгами. В углу рядом с сундуком в беспорядке валялась какая-то одежда, окна были затянуты паутиной. В комнате не было ничего примечательного.

За исключением рисунка.

На полу была начертана большая пентаграмма, которая занимала почти всю площадь комнаты. По углам пятиконечной звезды стояли погасшие свечи; их воск, точно белый студень, растекся по полу. Иоганн наклонился и внимательнее взглянул на пентаграмму. Краска была ржаво-красная, она уже высохла, но по-прежнему источала сладковатый запах. Именно этот запах юноша и почувствовал внизу. Он принюхался. Точно так же пахло и дома в Книтлингене, когда Йорг Герлах забивал свинью и готовил мясо на колбасы и ветчину.

Это был запах крови.

Вы пожираете их…

Еще одна лестница вела к квадратному проему в потолке и оттуда на платформу башни. Иоганн, словно в трансе, поднялся на несколько ступней и высунул голову. Над башней завывал холодный ветер. Возле люка была установлена странная конструкция: укрепленная на треноге труба, длиной примерно с руку. Должно быть, она хранилась в одном из ящиков, которые Иоганн перетаскивал в башню с повозки. Сколько он ни ломал голову, но предназначение устройства оставалось для него загадкой. Может, в этом и заключалась тайна наставника? Но почему Иоганну нельзя было знать об этом? И что значила та пентаграмма на полу?

Не в силах преодолеть искушение, юноша приблизился к устройству. Труба была сделана из меди и напоминала вытянутую воронку. С обоих концов имелись круглые стекла, как в очках, которые время от времени надевал отец Антоний. Монах говорил, что очки помогают ему читать мелкие буквы в книгах. Может, это устройство тоже было предназначено для чтения? Значит, в него следовало заглянуть…

Дрожащими руками Иоганн взялся за трубу и заглянул в нее с узкого конца. Поначалу он не смог ничего различить – все было размыто. Тренога позволяла поворачивать трубу в разные стороны. Иоганн повертел ею влево-вправо и внезапно отпрянул.

Горы, еще секунду назад такие далекие, вдруг оказались прямо перед ним. Казалось, он мог дотянуться до их рукой! Юноша смотрел на отвесные склоны и видел, как снег переливается на солнце и как орел кружит над вершиной, словно парит прямо над его головой. Стоило ему отдернуть голову, и все вернулось на свои места. Что же это за чудесное устройство? Иоганну вспомнился печатный пресс в Маульбронне. Это изобретение тоже могло изменить мир! Быть может, с его помощью можно рассматривать и звезды? А что, если им удастся заглянуть за пределы восьмой сферы?

Набравшись храбрости, Иоганн направил трубу в сторону леса. Как и в первый раз, поначалу все было размыто, и ему пришлось прищуриться. Но через секунду он сумел различить деревенскую церковь, которая оказалась перед самым его носом, дорогу, тропу, которая вела через лес к башне…

И наставника.

Иоганн вскрикнул и отдернул руки, словно обжегся. Он увидел суровое лицо астролога. Его черные волосы развевались на ветру, он был совсем близко. Как будто стоял прямо перед Иоганном. Без трубы тот видел лишь чернеющую точку, но она приближалась с устрашающей быстротой.

Наставник поднимался по тропе.

Оставалось лишь надеяться, что Тонио не увидел его на платформе. Иоганн торопливо спустился по лестнице, пересек верхнюю комнату, мимо пентаграммы и кучи одежды, сбежал к себе в комнату и оттуда – на нижний уровень. Там он уселся у холодного камина и взял в руки книгу, как будто читал с самого прихода.

Прошло совсем немного времени, и снаружи послышались шаги наставника. Дверь распахнулась, и Тонио вошел в башню. Он, по всей вероятности, спешил, ибо запыхался, а на его бледном лбу блестели капельки пота. Наставник смерил Иоганна долгим взглядом, и тот внезапно понял, что он видел его на платформе. В конце концов Тонио прервал молчание.

– Надо убираться отсюда. Я встретил одного торговца на дороге. Он говорит, мол, люди в деревне считают, будто в башне поселились колдуны. Видимо, у них что-то такое стряслось… Собирай вещи, если не хочешь сгореть тут заживо! Будем надеяться, эти крестьяне явятся только завтра. Сегодня воскресенье, и они, скорее всего, уже пьяны.

Он не стал спрашивать, что Иоганн натворил в деревне и почему вернулся так рано. Вместо этого поднялся к себе, и юноша услышал, как он спешно собирается.

Пока Иоганн складывал в мешок свои пожитки, он вдруг подумал об одежде, которую видел в комнате Тонио. Прежде он не обратил на это внимания, но теперь вспомнил вдруг, что одежды было слишком много. Больше, чем имелось у наставника. И он готов был поклясться, что одежда была очень маленькая.

Как будто детская.

Сверху слышались тяжелые шаги Тонио, словно там расхаживал темный капитан, чей корабль медленно увлекал Иоганна в бездну.

Пока они спускались к дороге, никто не проронил ни слова. Наставник распорядился, чтобы Иоганн запряг мерина и привязал ящики и мешки. Клетка с птицами тоже висела на своем прежнем месте.

Юноша в последний раз оглянулся на башню, которая на последние три месяца стала для него домом. Где он обрел столько знаний. Потом Тонио щелкнул кнутом, и повозка тронулась с места. Через некоторое время им пришлось слезть и вести лошадь под уздцы. Снег растаял, но тропа превратилась в сплошное месиво. Из земли, точно пальцы подземных чудищ, торчали корни, и путникам приходилось их объезжать. Дважды они пересекали ручей, по которому талая вода с журчанием сбегала в долину. Наставник молча тащил за собой старого мерина, и животное крайне неохотно ступало по грязи.

Перед отъездом они заколотили окна и дверь и закопали за башней тяжелый короб. Иоганн успел краем глаза взглянуть на его содержимое: внутри были книги, но он заметил также медную трубку. Должно быть, Тонио разобрал диковинное устройство и спрятал в сундук. Когда они засыпали яму, наставник совершил несколько странных движений и выложил круг из пяти белых камней.

– На случай, если мы когда-нибудь вернемся, – пояснил он. – Никто не осмелится искать здесь сокровища. Если им собственная душа дорога.

Подперев дверь бревном, Тонио взял кусок угля и начертал на ней пентаграмму.

Долгих два часа они выбивались из сил, пока не спустились в долину. И повернули на запад, прочь от деревни. Прошло еще примерно полчаса, и до них долетел колокольный звон. Колокола надрывались так, словно где-то начался пожар или приближалась буря.

«Или крестьян созывают на охоту, – подумал Иоганн. – Охоту на колдунов».

Звон постепенно затихал и в конце концов совсем смолк. На душе стало чуть спокойнее. Иоганн сидел рядом с наставником, как это часто бывало в пути, и Тонио до сих пор не проронил ни слова. Он лишь скрежетал зубами, как будто хотел загрызть этих безмозглых крестьян, всех до одного.

Вы пожираете наших детей…

Только теперь Иоганн улучил время обдумать то, что он увидел в башне. Действительно ли в комнате Тонио лежала детская одежда? Юноша уже не был так уверен. Ведь, в сущности, это просто куча одежды, да и для пентаграммы на полу можно было найти разумное объяснение. Иоганн знал, что в алхимии использовали всевозможные символы и работали с различными субстанциями, в том числе с кровью. Скорее всего, он увидел и учуял свиную кровь – да, омерзительно, но пугаться этого не стоило. Что, если он сам все это нафантазировал, уподобившись узколобым крестьянам? Дети пропадали – что ж, такое происходило сплошь и рядом. И ночным вылазкам Тонио наверняка тоже имелось объяснение.

Иоганн вдруг почувствовал угрызения совести. Ведь наставник в последние дни был к нему так добр, и это он его всему научил… До сих пор Иоганн был слеп и только благодаря Тонио узрел свет. Ему еще столько всего предстояло узнать! Например, об этой странной трубе, которую он видел на платформе. Или об алхимии, легендарной науке, о которой наставник кое-что уже рассказывал… Тонио дель Моравиа, может, и не обладал столь же крупной библиотекой, как монастырь Маульбронн, зато он сам был ходячей библиотекой. Его познания казались Иоганну древними и бесконечными, они как будто восходили к первому знанию человечества. Он даже представлял себе, чему еще мог научиться! Иоганн откашлялся. Возможно, сейчас как раз подходящий момент, чтобы расспросить о цели их путешествия.

– Теперь, когда снег растаял, путь через Альпы открыт, верно? – начал он.

Наставник кивнул, но так ничего и не ответил.

– Мы ведь поедем через Альпы? – предпринял юноша новую попытку. – Может… в Венецию?

– Наши планы изменились, – коротко бросил Тонио. – Мы двинемся на восток, в Королевство Польское.

– Но почему? – Иоганн не мог скрыть разочарования. Он так надеялся побывать в Венеции и Риме, в теплых краях по ту сторону Альп… Ему хотелось посмотреть на море. А теперь их путь лежал в страну, о которой он доселе и не слышал. – Зачем нам в это Польское Королевство?

Только теперь Тонио повернул к нему свое худое птичье лицо и пристально посмотрел на него. И в который раз у Иоганна появилось ощущение, что наставник читает все его мысли.

– Ты никогда не задавался вопросом, где я получил все эти знания? – спросил астролог. – Или, по-твоему, все это свалилось на меня с неба?

– Вы… вы учились, – ответил юноша. – В Париже, в Гейдельберге…

– Да-да, с усердьем и трудом, – перебил его Тонио. – Я бывал во многих университетах, бродячий схоласт в вечной погоне за новыми знаниями. Но темным искусствам ты научишься лишь в одном университете. В Кракове!

Иоганн припомнил, что наставник уже не раз упоминал этот университет. Еще в Книтлингене наставник представился магистром Краковского университета.

Тонио дель Моравиа, краковский магистр семи искусств и хранитель семи печатей.

– Раньше тайным искусствам обучали и в других университетах, – продолжал Тонио, погоняя мерина. – Но проклятая Церковь наложила на них запрет, хотя все они намного старше нее. Теперь остался только Краков. Если ты хочешь причаститься к семи печатям, в мире нет иного места, кроме как в Краковском университете!

– Что это за семь печатей? – спросил Иоганн.

– Наберись терпения, юный Фаустус, – наставник усмехнулся. – Придет время, и ты все узнаешь. Я отправил посланника, который известит нужных людей в Кракове о твоем прибытии.

– О моем прибытии? – Иоганн в изумлении уставился на наставника. – Но для чего…

– А ты не задумывался, почему я так часто уходил по ночам? – прервал его Тонио. – Я надеялся получить известие, несколько долгих недель! Я его так и не получил и потому сегодня утром сам передал письмо торговцу. Наши друзья должны знать, что ты явишься. Звезды благоволят нам.

– Что я явлюсь? – Удивление Иоганна лишь возрастало. – Но… почему они должны знать обо мне?

Наставник собрался было ответить, но потом лишь помотал головой.

– Еще рано. Слишком часто нас постигает разочарование, хотя в этот раз я почти уверен… – Он улыбнулся. – Потерпи немного, Иоганн Фаустус. Я уверен, что по пути в Краков мы еще встретим друзей. Нас много и становится все больше. Ждать осталось недолго… Ну, пошла, старая кляча!

Он щелкнул кнутом, и старый мерин заржал, дернув головой, как будто смеялся. Они двинулись строго на восток, где их ждал легендарный город Краков. Иоганн сидел на козлах, погруженный в молчание. Теперь он знал, почему наставник так часто уходил по ночам. Но появилась другая, более сложная загадка. До сих пор Иоганн считал себя простым учеником, обыкновенным юнцом, который помогал астрологу во время его многочисленных выступлений.

Но у наставника, очевидно, были на его счет иные планы.

* * *

Следующим утром они оказались на широком тракте, по которому двигались торговцы и паломники. Он тянулся на юг, к горам, но Тонио повернул на север.

– Старая римская дорога, – объявил наставник. – Когда-то эти дороги сетью окутывали империю, протянувшись на сотни миль. Всех их вымостили булыжником, чтобы римские легионы двигались быстрее. И каждая была широкой настолько, чтобы могли разъехаться две повозки. Благодаря дозорным башням и крупным фортам можно было не опасаться засад. – Он показал на жалкие останки брусчатки. По обеим сторонам были заметны следы прежней пешеходной тропы. Из грязи торчал покосившийся межевой камень со стершимися римскими цифрами. – Столько минуло столетий с тех пор, и сохранилось не так уж много… Но даже это немногое много лучше того, что наворотили за все последующее время немецкие короли и кайзеры.

– И эта дорога ведет в Краков? – спросил Иоганн.

Тонио рассмеялся.

– Не совсем. Но она, по крайней мере, ведет в том направлении. До Кракова еще далеко, путь туда займет не одну неделю. И за это время я могу кое-чему тебя научить. – Он поднял глаза к небу и прищурился. – Надеюсь, нам этого самого времени хватит.

Действительно, наставник использовал всякую возможность, чтобы рассказывать Иоганну об астрологии и основах алхимии.

– Многие полагают, что алхимия преследует одну цель – получение золота, – говорил он. – Я и сам когда-то был одержим этой идеей. Но она куда глубже! Алхимия, какой знал ее великий Гермес Трисмегист, а после него – греки и арабы, открывает все тайны, всю внутреннюю связь мира. Понимаешь, о чем я?

Иоганн кивнул, хоть и понимал, что до сих пор постиг лишь крохотную каплю этого огромного моря знаний.

Тонио был к нему гораздо добрее, чем прежде, в башне. Лишь изредка они упражнялись в фокусах, и наставник уже не брался за составление гороскопов в трактирах. Можно было подумать, что он хочет как можно скорее добраться до Кракова. Ночами, когда небо было ясное, Тонио часто наблюдал за звездами. Казалось, его что-то будоражило.

– Все свершается быстрее, чем ожидалось, – повторял он, скорее самому себе. – Намного быстрее. Так рано в этом году, кто бы мог подумать… День близится…

Когда Иоганн заговаривал об этом, наставник лишь качал головой и велел ему набраться терпения.

– Ты не можешь и дальше ходить в таком виде, – заявил однажды Тонио и оглядел юношу с головы до ног. – Ты выглядишь скорее как пугало, а не как подающий надежды ученик бродячего астролога.

Иоганн взглянул на себя. Действительно, одежда на нем была грязная и рваная, да к тому же слишком маленькая. Он заметно вытянулся с тех пор, как покинул Книтлинген полгода назад.

– Надо раздобыть тебе новую одежду, – продолжал Тонио. – Только не такую кричащую, как у артистов, и без дурацких мипарти [13], как у безмозглых щеголей. Тебе это не подходит, ты теперь адепт тайных искусств. Нужно что-нибудь сдержанное и простое.

В ближайшем городе они разыскали портного, и тот пошил Иоганну длинный черный сюртук, теплый плащ и глянцевые кожаные сапоги. Вместо шляпы юноша носил теперь капюшон, который можно было надвинуть на лицо в плохую погоду. Штаны были из лучшей шерсти и прекрасно защищали от холода. Наставник, глядя на него, усмехнулся.

– Ну вот, теперь ты похож на почтенного ученого. Люди будут кланяться тебе и просить, чтобы ты составлял для них документы.

Земли, по которым они проезжали, мало чем отличались от Крайхгау. Как выяснил Иоганн, края эти назывались Швабией. Маленькие деревушки бурыми пятнами лежали среди лесов и многочисленных полей, на которых таял снег. Предстояли посевные работы, и с полей на путников смотрели исхудалые, отмеченные голодом и лишениями лица. По всей видимости, и на долю швабских крестьян за последние годы выпало немало испытаний.

Один раз навстречу им попались монахи-доминиканцы в черных одеяниях; они распевали гимны и призывали людей к покаянию. Их сопровождали тяжеловооруженные ландскнехты. За ними катила повозка, и на ней стоял сундук, обитый железом и запертый на несколько замков. На передней стенке был нарисован черт, терзавший вилами грешников.

– Проклятые праведники! – выругался Тонио и сплюнул. – Мало им десятины, что они выбивают из крестьян? Теперь они продают им места на небесах, а заодно местечко и для покойных прадедов!

Иоганн слышал о священниках, продававших мирянам индульгенции ради быстрого отпущения грехов. Прежде отпущение обещали за молитвы или паломничество, но теперь его можно было получить и за деньги. А если бросить в сундук достаточно монет, можно было сократить срок в чистилище и для покойных родственников.

– Люди ничуть не умнее овец, – продолжал Тонио, пока процессия тянулась мимо с песнопениями. – А почему? Потому что Церковь и власть лишают их знаний! Но скоро это изменится. О да, очень скоро! Homo Deus est!

Последнюю фразу Иоганн уже слышал от наставника. Теперь он умел не только читать на латыни, но и немного говорил. Однако значения этих трех слов юноша решительно не понимал. Они просто лишены были смысла.

Человек есть Бог…

Теперь они все чаще оказывались на перепутьях, города и деревни становились крупнее, дороги расходились во все стороны, и всюду царило оживление. Мимо проносились рыцари на боевых конях; медленно ползли повозки, груженные тюками, в сопровождении разодетых купцов. От других путников они узнали, что король Максимилиан созывал рейхстаг в Вормсе. Французы напали на Италию, а проклятые османы угрожали границам империи. Торговцы чуяли сделки в далеких землях, о которых до сих пор слышали только из рассказов. Вся Германия была взбудоражена, словно пробудилась ото сна с приходом весны.

Еще через пять дней перед ними выросли стены большого города. За ними высились несколько башен, а в самом центре вздымался к небу собор. Темно-зеленая лента реки переливалась под весенним солнцем. Паломники и торговцы, которым в последнее время не было числа, с шумом стекались к воротам. Иоганн еще ни разу в жизни не видел такого огромного города.

– Аугсбург, – с хмурым видом объявил Тонио.

Иоганн слышал про Аугсбург. Путники, что останавливались в Книтлингене, часто рассказывали об этом городе, самом крупном в Германии. Говорили, что там правили патриции – могущественные купцы и семьи советников, настолько богатые, что ссужали деньги епископам, герцогам и даже самому кайзеру и имели представительства по всему миру. Именно в них юноша видел правителей нового времени – вместо рыцарей, графов и баронов, как во времена матери.

Последние несколько ночей они провели в повозке у дороги, и Иоганн был бы рад снова переночевать на постоялом дворе, да еще в таком интересном месте. Но, к его разочарованию, наставник объехал город, и его стены, многочисленные башни и собор вскоре пропали из виду.

– В Аугсбурге таким, как мы, лучше не появляться, – проворчал Тонио. – Здешний епископ с колдунами не церемонится. Совсем недавно они заживо сварили алхимика, который утверждал, что может превращать железо в золото.

– И как? Умел? – полюбопытствовал Иоганн.

– Эта тайна известна очень немногим. И этот шарлатан явно не входил в их число. Скорее всего, он не мог даже медь от бронзы отличить, – наставник хмыкнул. – А знаешь, как пахнет вареное человеческое мясо? Как свинина! Ведь, в сущности, мы на этой земле копошимся в общей луже.

Иоганн промолчал. В очередной раз он осознал, что их ремесло могло быть смертельно опасным. Простое предсказание погоды в одном городе могло поощряться Церковью, а в другом за это можно было угодить на костер. Белой магией, к которой относились в том числе астрология, хиромантия и отчасти даже алхимия, можно было заниматься безнаказанно, а вот черная магия, например некромантия и колдовство, находилась под запретом.

В скором времени ему предстояло на собственной шкуре познать разницу между этими двумя мирами.

* * *

Теперь они двигались на север, к Франконии. Снег давно растаял, на кустах боярышника и фруктовых деревьях набухали почки, на молодых ветвях щебетали птицы. Наставник насвистывал какую-то мелодию, и настроение его поднималось с каждой пройденной милей. Он уже не смотрел по ночам на небо, словно принял какое-то решение.

– Надеюсь, совсем скоро мы встретим наших друзей, – говорил Тонио. – В Нёрдлингене мы увидим человека, который поможет нам в пути. Я уже давно его знаю. Если мое послание, которое я передал в горах, достигло адресата, мы встретимся с ним там.

Иоганн уже устал расспрашивать Тонио о его загадочных друзьях. Наставник отмалчивался, но юноша надеялся, что в Нёрдлингене он все узнает. Как и о том, почему его с таким нетерпением ожидали в Кракове. Иоганн мог объяснить это лишь тем, что в башне выказал способности к обучению. Он быстро схватывал, его интересовало все, чему учил его наставник во время путешествия: будь то сила пара, о которой писал еще Герон Александрийский, – Иоганн наблюдал ее действие по вечерам, когда закипала вода в котле, – или секрет так называемых механических часов, установленных на колокольнях или над ратушами. Кроме того, Тонио давал ему знания о травах, что росли по обочинам дорог. Занятия их строились таким образом, что наставник показывал по сторонам и объяснял Иоганну то, что видел.

– Морозник, – говорил он, указывая на желтый с белыми лепестками цветок. – Из него получают сильный яд, от которого погибали кайзеры и короли. Он приносит облегчение при помешательствах, но только в малых дозах! Если будешь рвать цветки морозника, после тщательно мой руки. Ты прожил еще не так долго, чтобы жалеть об ошибках.

Бывало, наставник показывал на столб дыма, что поднимался над костром углежога.

– Если растереть уголь черемухи и смешать с серой и селитрой, получится порошок, с помощью которого разрушили стены Константинополя. Я своими глазами видел!

Иоганн слушал наставника, и у него было ощущение, что учится он несравнимо быстрее, чем прежде, в школе Книтлингена. Мысли и идеи струились из него, словно Тонио пробудил в нем некий источник, и теперь он бил фонтаном.

Еще через два дня на горизонте показалась цепь холмов, которая гигантским кольцом окружала путников. Казалось, какой-то великан в незапамятные времена бросил камень в древний океан. И вновь Иоганн восхитился совершенством природы, ее симметрией, словно она вышла из-под рук часовщика. Юноша думал о снежинках, этих идеальных кристаллах, что таяли на ладони, о крыльях бабочек, о цветах, чьи бутоны так плавно тянулись за солнцем. Когда он поделился своими мыслями с Тонио, тот рассмеялся.

– Господь в роли часовщика… Смотри, в церкви такое не ляпни! Святые отцы теперь всюду чуют ересь. Но мне нравится сравнение, оно придает Богу человеческие черты, тебе не кажется? Homo Deus est!

Наконец они добрались до большого города, окруженного высокой стеной. Наставник сказал, что это и есть Нёрдлинген, где он так надеялся повстречать своего друга. На улицах города царило оживление. Путники прибыли как раз в день скотного рынка. Всюду визжали свиньи; гуси с перевязанными крыльями гоготали в своих клетках; теленок, которого вели на бойню, выпучил на Иоганна глаза. В центре города стояла великолепная церковь, возведенная совсем недавно, – не успели даже разобрать строительные леса. Глядя на ее башни, все приезжие должные были понимать, что Нёрдлинген во всем равняется на Аугсбург.

– Тебе стоило бы побывать здесь в Троицын день, – сказал Тонио, направляя повозку по тесным улицам. – Вот тогда народу здесь столько, что забываешь даже про вонь.

Действительно, в воздухе стоял резкий запах крови и мочи. Должно быть, зловоние исходило от кожевенных мастерских, стоявших вдоль городского ручья. Старые и молодые кожевники полоскали в воде выделанные кожи и вешали в сараях на просушку.

Тонио направил мерина к постоялому двору недалеко от церкви. Строение насчитывало несколько этажей, и посередине имелась арка, которая вела во внутренний двор. Справа и слева находились харчевни, и широкая лестница вела на верхние этажи, где помещались комнаты для постояльцев. Дубовые доски и позолота придавали трактиру вид дворца.

– Трактир «Под золотым солнцем», – объявил Тонио. – Здесь останавливаются кайзеры. Его Величество король Максимилиан был здесь всего несколько лет назад. Я решил, что по случаю праздника мы можем позволить себе изысканное жилье.

– По случаю праздника? – переспросил Иоганн.

– Да, мы прибыли как раз вовремя, – ответил Тонио и потер руки. – Какая удача! Мой добрый друг еще не явился, зато другой мой старый знакомец уже здесь. Я выяснил это на рынке. И мне хотелось бы свидеться с ним напоследок.

– Кто это? – с любопытством спросил Иоганн.

– О, ты его тоже знаешь, – наставник улыбнулся. – Завтра утром состоится наше с ним свидание. Хоть и не очень долгое.

Так или иначе, Иоганну пришлось ждать до следующего утра. Изнуренный после долгого и утомительного путешествия и ночевок у дороги, юноша рано отправился в кровать. Лежа под пуховым одеялом, вдыхая аромат свеженастланной соломы, он чувствовал себя в раю. Иоганн спал как убитый и проснулся довольно поздно, под барабанную дробь и фанфары. Он выглянул в окно и увидел, что горожане плотным потоком стекаются к западным воротам.

Наставник дожидался его внизу.

– Быстрее съешь пару ложек каши и выпей пива, – велел он, указывая на кружку и тарелку на столе. – Надо занять хорошие места.

Иоганн по-прежнему недоумевал, что к чему. Он торопливо позавтракал и вслед за Тонио поспешил на улицу. Они примкнули к людскому потоку и прошли через городские ворота. К юго-западу от города, недалеко от ворот поднимался расчищенный холм, на котором высился скальный утес.

Люди смеялись и болтали, бродячие торговцы с корзинами проталкивались сквозь толпу, продавали орехи и паштеты. Дети кричали и бегали за барабанщиками. Все стремились к утесу на голой возвышенности. Около пяти шагов в высоту, он напоминал гигантский стол или алтарь, и на его верхушке была навалена куча хвороста. Из самой кучи торчал деревянный столб, к которому была прислонена лестница. Монахи в черных одеяниях покачивали кадильницами, и струйки сизого дыма, казалось, предвещали пламя, более серьезное.

Иоганн начал догадываться, какого представления ждали все эти люди.

– Ага, как вижу, все готово, – проговорил с улыбкой наставник и окинул взором холмы. – Не хватает только нашего друга.

Иоганн стоял вместе с наставником среди горожан и ждал. Поднялся шум, люди заголосили. Сквозь толпу проехала хлипкая телега, запряженная старым ослом. На телеге стоял палач в красной накидке и с повязкой на глазу. Рядом, как пьяный, покачивался связанный пленник. Несмотря на разбитое в кровь лицо и скрученные, как у сломанной куклы, руки, Иоганн тотчас узнал его.

Это был Фройденрайх фон Хоэнлоэ, молодой шпильман из «Черного орла».

– Его схватили два месяца тому назад, здесь же, – объяснял Тонио и хлопал в ладоши в унисон со всеми. Кто-то из барабанщиков гулкими ударами задавал ритм. – После его появления будто бы родился двухголовый теленок и град уничтожил посевы вокруг Нёрдлингена. По мне, так несчастный, наверное, просто не заплатил за выпивку или не сумел удовлетворить жирную хозяйку трактира. Здешний народ легко вывести из себя. Старина Фройденрайх, видно, упрямился во время пытки, потому-то с казнью так затянули.

Палач стащил дрожащего артиста с телеги. Оставшиеся несколько шагов его подручным пришлось тащить беднягу, потому как самостоятельно идти он не мог – должно быть, ему переломали ноги. А руки были вывернуты под неестественным углом.

Тонио вполголоса запел песенку, ту самую, которую Фройденрайх распевал тогда в трактире.

Ах, злюка зима, ты мне не страшна, я сижу у печи с кувшином вина. Ты вой за окном, тебя мне не жаль. Я пью и пою, ты мне не мешай…

Сбоку от утеса стояла наскоро сколоченная лестница. Подручные палача втащили Фройденрайха на кучу хвороста и привязали к столбу, после чего поднесли к сучьям зажженный факел. Дерево было сухое, и пламя жадно пожирало хворост. Скоро кучу заволокло белым дымом.

«Как гигантская кадильница», – подумал Иоганн.

Люди застыли в напряженном ожидании, даже дети притихли. Потом сквозь дым прорезался вопль, дикий и пронзительный. Иоганн невольно вспомнил, как красиво пел в свое время этот человек. И на память ему пришли слова, произнесенные наставником в трактире: «Не сыскать ему счастья в этих суровых краях, о нет!»

Несмотря на жар от костра, Иоганна пробрала дрожь. Великому Тонио дель Моравиа отказали в зимней квартире, и он жестоко отомстил. Сначала сгорел дотла трактир, теперь горел повинный во всем артист.

Вопль Фройденрайха перешел в нечеловеческий визг, а потом внезапно оборвался. Над кострищем поднимался столб черного дыма, Иоганн почуял запах горелого мяса – пахло и вправду как жареной свининой. Ему стало дурно.

– Ты вой за окном, тебя мне не жаль… – снова пропел Тонио и похлопал, как после удачного представления.

Казнь состоялась. Некоторое время люди еще смотрели на костер, пока куча хвороста с треском не развалилась, после чего направились обратно в город. Иоганн еще стоял в оцепенении. Только когда наставник хлопнул его по плечу, он пришел в себя.

– Люблю огонь, – заявил астролог бодрым голосом. – Хотя он напоминает мне о тяжелых временах. Однажды во Франции я смотрел, как горит одна девица, с которой мы были очень близки, как брат с сестрой. Тогда-то все и началось… – Он отвернулся от тлеющей кучи и пошел прочь. – Идем. Надеюсь, наш гость уже прибыл.

* * *

Загадочный гость явился лишь к вечеру, когда наставник уже начал терять терпение. Они сидели за дальним столом в трактире «Под золотым солнцем». Иоганн склонился над книгой, в то время как Тонио пил дорогое рейнское вино – он выпил уже немало, но выглядел при этом совершенно трезвым. Правда, Иоганн заметил, что наставник заметно побледнел с тех пор, как они покинули башню.

Человек, вошедший в трактир, оказался необъятно широк и был одет во все черное – в длинный плащ и широкополую шляпу, как у Тонио. Когда он переступил порог, ему пришлось пригнуть голову, так он был высок. В руках незнакомец держал посох, как у пастухов. В его огромной ладони посох этот выглядел тонким прутиком. Он приблизился, улыбаясь, но улыбка его казалась неестественной, словно нарисованной на рябом, заросшем бородой лице.

– Mon Baron [14], для меня честь снова видеть вас после долгой разлуки, – приветствовал он Тонио с низким поклоном.

Как и наставник, гость разговаривал с французским акцентом, только более выраженным.

– Брось, Пуату, – вскинулся Тонио. – Только не при юноше.

Толстяк перевел взгляд на Иоганна, и тот внезапно почувствовал себя голым.

– Так это он? А с виду такой невзрачный, бледный, как книжный червь…

– Я тоже, как ты изволил выразиться, книжный червь. Когда ты наконец усвоишь, Пуату, что наружность ничего не значит? Совсем наоборот! Ты большой и сильный, да только думать не способен ни о чем, кроме еды.

– Что правда, то правда, милорд, сейчас на уме у меня хороший ужин, – гигант осклабился. – Я так голоден, что собственную кобылу готов сожрать. Я скакал два дня и ночь, чтобы известить о вашем прибытии и наконец встретить вас здесь. У меня много новостей.

– Parle français [15], – распорядился Тонио и знаком велел трактирщику принести новый кувшин вина.

Далее они переговаривались по-французски. Иоганн сидел чуть поодаль и делал вид, что читает книгу. Но в действительности он украдкой поглядывал на наставника и его гостя. Почему этот Пуату назвал Тонио бароном? Может, наставник происходил из французского дворянства? Этим можно было объяснить и подобострастное поведение толстяка. Иоганну не понравилось, как они говорили о нем, словно о ценной вещице. Что же они замышляли на его счет?

Иоганн прислушивался к столь чуждой для него речи и пытался разобрать отдельные слова. То и дело звучали смутно знакомые diable и réunion [16], но некоторые фразы произносились отрывисто и гортанно, точно приказы. Иоганн уловил слова garache, béliche, bête bigourne, но значение их оставалось для него загадкой, и он погрузился в раздумья.

Утром, после той жуткой казни, они с Тонио вернулись в трактир. Иоганн сделал вид, что хочет позаниматься, но сам воспользовался этим временем, чтобы подумать о наставнике. Юноша многим был ему обязан: столько нового он узнал от него, и это была лишь малая часть тех знаний, которые Тонио мог ему дать.

С другой стороны, страх перед этим человеком день ото дня становился все крепче. Иоганн вспоминал, с каким наслаждением Тонио наблюдал за казнью, и всякий раз юношу передергивало. Но что хуже всего, он подспудно догадывался, что наставник каким-то непостижимым образом подстроил эту казнь – как и пожар в трактире «У черного орла». Однако неужели такое возможно? Иоганну вспомнились три уголька, которые Тонио положил у ворот трактира, и начертанная кровью пентаграмма в башне. Значит, существовали знаки и заклятия, с помощью которых можно было вызвать огонь и молнию, а то и вовсе кого-то убить? Или это все лишь дурацкое совпадение? Но совпадений было слишком уж много, и верилось в них уже с трудом…

Наставник, словно прочел его мысли, прервал разговор и взглянул на Иоганна. На какое-то мгновение казалось, будто он что-то учуял, точно волк или лис, но потом по лицу его скользнула улыбка.

– Посмотри, он даже теперь что-то читает, – сказал Тонио, обращаясь к Пуату. – Воистину, этот парень ненасытен.

– Тогда ему наверняка понравится то, что мы ему уготовили, – рассмеялся толстяк.

Иоганн ухмыльнулся, словно услышал хорошую шутку, хотя сам ничего не понял, и снова склонился над книгой. Этот громадный француз наводил на него страх, но еще больше юношу пугал Тонио, его господин и наставник.

Кроме того, пока их не было, кто-то рылся в его вещах. Поначалу Иоганн заподозрил воро́н и ворона, которые следили за каждым его действием. Потом он, однако, понял, сколь абсурдна была эта мысль. Все было в сохранности, и все-таки Иоганн решил держать при себе нож, которым теперь так дорожил. Он перевязал его кожаным шнурком и носил на шее, под рубашкой, и даже Тонио не мог его увидеть.

Но даже если наставник окажется ведьмаком – не все ли равно? Тонио дель Моравиа был его учителем, и другого такого Иоганн вряд ли сумеет найти. Что дали бы ему поверхностные познания отца Антония и неумелые наблюдения отца Бернарда? Разве могли они сравниться с тайными искусствами, древним знанием, которое «открывает всю внутреннюю связь мира», как выразился недавно Тонио? В конце концов, к ним относилась и черная магия. И однажды наставник обязательно познакомит его с ней. Угрызения совести и ночные кошмары Иоганн считал справедливой платой за обучение. Возможно, именно в этом и заключался смысл того странного изречения, которое так любил повторять Тонио.

Homo Deus est…

Нет, не Господь указывал человеку путь – каждый сам управлял собственной судьбой.

Трактирщик между тем подал зажаренного молочного поросенка с ароматным белым хлебом, и к нему – дикий лук с морковью в соусе из трав. Наставнику и его гостю стало не до разговоров – в полном молчании они поедали мясо. Когда с едой было покончено, Тонио громко рыгнул, вытер губы остатками белого мякиша и с довольным видом откинулся на спинку.

– В последний раз так славно я ел после битвы при Пате, а лет с тех пор прошло немало, – сказал он. – Для предстоящего дела не мешало как следует подкрепиться. – Он повернулся к Пуату. – Все готово?

Толстяк кивнул.

– Все готово, милорд. Вас ожидают. Хотя кое-кто считает, что следовало бы потерпеть до Кракова…

– Мы не можем больше тянуть! – вскинулся на него Тонио. – Звезды благоволят нам. Неизвестно еще, когда мы окажемся в Кракове. Для меня это слишком рискованно. Сделаем всё здесь, и точка!

Пуату взглянул на Иоганна. Тот едва притронулся к угощению и теперь снова погрузился в чтение. На самом же деле он прислушивался к каждому слову. Значит, в Краков им теперь не нужно? Что же они все-таки задумали на его счет?

– И вы в самом деле уверены, что он – тот самый? – снова спросил Пуату. – Какое-то у меня нехорошее предчувствие… Мы могли бы навестить местную знахарку. Другое дитё, рожденное примерно в это же…

– Это он, – оборвал его Тонио таким тихим голосом, что Иоганн едва разбирал слова. – Если мы всё сделаем правильно, он изменит мир. Но действовать нужно сейчас! Упустим момент – и новый наступит не так уж скоро. Ты и сам знаешь, сколько нам приходится ждать.

Он встал и знаком велел подняться Иоганну.

– Нам пора. Возможно, все это кажется тебе странным, юный Фаустус. Но доверься мне, – подбодрил его наставник. – Очень скоро ты все поймешь. Я устроил так, чтобы посвящение состоялось здесь и нам не пришлось тянуть до Кракова. В этих краях у нас достаточно друзей. Теперь у нас есть друзья повсюду.

– Посвящение? – Иоганн опешил. – Что за посвящение?

– Скоро всё узнаешь. А теперь идем, пока луна снова не скрылась за холмами.

* * *

Они совсем ненадолго задержались в трактире. Тонио отправил Иоганна собрать свои скудные пожитки. Вещи наставника и клетка с птицами были уже в повозке. Стояла глубокая ночь, но улицы Нёрдлингена заливала своим бледным сиянием полная луна. Тонио и его друг Пуату сидели на козлах, а Иоганн устроился среди ящиков и мешков. Измотанную лошадь француза привязали к повозке, и она неторопливо вышагивала следом.

Они двигались к запертым воротам, за которыми начиналась дорога на Аугсбург. Пуату тихонько присвистнул, и ворота со скрипом отворились. Должно быть, стражника подкупили заранее. Сразу за воротами они повернули направо. Когда проезжали мимо утеса, где утром сожгли Фройденрайха, Тонио что-то шепнул Пуату по-французски, отчего толстяк зычно расхохотался. В воздухе до сих пор витал запах дыма и жженого мяса.

Они ехали мимо полей и небольших перелесков, и луна освещала им путь. В это время на дороге, кроме них, никого не было. Стояла мертвая тишина, и лишь раз до них долетел отдаленный волчий вой. Затем они свернули на проселочную дорогу без указателя. Места здесь были глухие; среди деревьев лежали поросшие мхом валуны – выглядели они так, словно в незапамятные времена попадали с неба. Иоганн подумал о великане, который швырнул огромный камень в древнее море. Может, эти валуны и были обломками того камня? А тем великаном был сам Господь?

Наставник то и дело поглядывал на небо, усыпанное блеклыми звездами. При этом он всякий раз удовлетворенно кивал, как будто подтверждались какие-то его мысли.

Спустя примерно два часа Пуату попросил остановиться. Он посвистел, подражая соловью, и прислушался. Через несколько секунд в глубине леса трижды прокричал сыч.

– Мы на месте, – сообщил Пуату и огляделся. – Отсюда уже недалеко. Думаю, будет лучше, если мы оставим повозку вон там, за деревьями, и дальше пойдем пешком.

Птицы в клетке возбужденно каркали и хлопали крыльями, словно чувствовали чье-то присутствие. Тонио стукнул по железным прутьям.

– Тише, черт вас дери! – прошипел он. – Я знаю, что вы голодны. Придется еще немного потерпеть. – Он вновь повернулся к Пуату. – Ты принес то, о чем я просил?

Толстяк ухмыльнулся.

– Непросто было добыть его в такие сроки. – Он вынул из-под плаща закупоренный пузырек мутного цвета. – Черное зелье. Ля Мефре лично его приготовила.

– Превосходно.

Наставник спрыгнул с повозки и повел лошадей подальше от дороги. Потом зна́ком велел Иоганну слезть и следовать за ним. Втроем они устроились на одном из валунов. Залитый лунным светом, камень был словно накрыт белым саваном. Пуату передал Тонио пузырек. Тот взял его в обе руки и протянул к небу, навстречу бледному светилу.

– Черное зелье, – возвестил он торжественно. – Кто его выпьет, тот вознесется к Пану.

– Воистину, – промолвил Пуату, словно в молитве. – И ныне, и во веки веков.

Тонио откупорил флакон и протянул его Иоганну.

– Нужно выпить одним духом, – сказал он. – На вкус не очень приятно, зато действует мгновенно.

– Что… что это? – спросил юноша. Для него по-прежнему оставалась загадкой цель их ночной вылазки. – Зачем мне это пить?

– Мой юный Фаустус, – наставник вздохнул и по-отечески положил ему руку на плечо. – Я всегда поощрял твою любознательность. Ответы получает лишь тот, кто задает вопросы. Однако в этот единственный раз я прошу тебя не задавать вопросов. Ты должен переступить порог, будучи в полном неведении, таково правило. – Он улыбнулся и погладил Иоганна по щеке. – Можешь довериться мне. Когда ты выпьешь отвар, твое знание станет неизмеримым. А ты ведь именно этого хочешь, не так ли, мой дорогой Фаустус? Знания любой ценой. Мир ждет таких людей, как ты и я, людей, которые наконец-то приоткроют завесу.

Иоганн медлил, чувствуя, что вновь оказался на распутье, как тогда, на дороге под Книтлингеном. Если он выпьет это зелье, то пути назад не будет. Однако Иоганн и без того зашел слишком далеко, и вряд ли у него есть выбор. У него никого не осталось. Мать мертва, кровного отца он не знал, а единственный брат, которого он любил, потерялся в лесу и, вероятно, стал жертвой диких зверей. И та единственная, которая дарила ему любовь, прокляла его. Он никогда не забудет этих слов.

Уйди прочь, ты дьявол…

Иоганн взглянул на Тонио, и тот поощрительно кивнул ему. Его черные, цепкие глаза смотрели юноше в самое нутро.

– Пора, – произнес наставник. – Звезды не ждут. Пей.

И Иоганн выпил.

* * *

Тягучая жидкость, обволакивая язык, протекла в глотку, а затем в желудок. Она обжигала как огонь и отдавала серой и гнилью. Иоганн закашлялся и почувствовал рвотные позывы. Наставник схватил его за ворот.

– Важно, чтобы ты удержал зелье в себе, – предостерег он. – Скоро все пройдет.

Юноша закрыл глаза, и тошнота действительно отступила. И все-таки у него осталось чувство, будто в животе что-то горит и разъедает внутренности. Пуату рассмеялся.

– В первый раз всегда скверно. Со временем привыкнешь. Дорога в ад тоже объята пламенем. Но в конце ждут самые сладкие плоды.

– Заткнись, Пуату! – прикрикнул на него Тонио. – Лучше помоги отвести его в рощу.

Он поднял Иоганна, словно куклу, но тот мотнул головой.

– Пу… пустите. Я… могу идти… сам…

С трудом он сделал первый шаг. По какой-то необъяснимой причине ему не хотелось, чтобы наставник вел его. Что бы ни ждало впереди, юноша хотел пройти этот путь сам.

– Как пожелаешь, – проговорил наставник и отступил.

Тонио и Пуату встали по обе стороны от Иоганна, и все вместе углубились в лес. Ели росли почти вплотную друг к другу, среди них попадались искривленные тисы. Вокруг сразу стало темнее, но Иоганн, как ему показалось, видел все намного лучше, словно зелье обострило его чувства. Где-то поблизости завыл волк, и Пуату рассмеялся.

– Loup-garou, – пробормотал толстяк. – Tout est prêt [17].

Они с Тонио вновь заговорили по-французски. Иоганн спотыкался и шатался как пьяный. В горле по-прежнему горело, и в то же время он чувствовал легкость в ногах – казалось, юноша шагал теперь куда быстрее, почти летел. Он вслушивался в звуки леса и слышал десятки голосов: как воет волк, которого Пуату назвал loup-garou, и стучит копытами косуля, как хлопает крыльями филин, и даже пищат мыши в своих норах. Деревья сверкали странным светом; они словно выступили из мрака ночи, и четко видна была каждая веточка.

– C’est une bonne mit pour le diable, – произнес Пуату. – La réunion va être une réussite [18].

– Tais-toi! – одернул его Тонио. – Ne parle pas du diable [19].

В этот миг с Иоганном произошло нечто странное. Наставник и Пуату говорили по-французски, и все же он их понимал! По крайней мере, отдельные слова казались ему знакомыми, и звучание их в чем-то напоминало латынь. Может, это и есть то самое знание, которое сулил ему наставник? Неужели зелье позволяло говорить на всех языках, в том числе и древних? Слова молниями вспыхивали в сознании. Loup-garou, garache, Люцифер, bête bigourne, Велиал, Вельзевул, Сатана, Бафомет, béliche, le diable… Иоганн вздрогнул.

Le diable…

Зверь носил множество имен.

До Иоганна наконец-то дошел смысл происходящего, и у него на миг перехватило дыхание. Тонио и Пуату говорили о дьяволе. О предстоящей встрече с дьяволом! Все разом прояснилось – зелье подстегнуло его мышление и разрозненные воспоминания, словно элементы мозаики, сложились в единое целое. Рукопожатие Тонио перед трактиром и гибель Людвига следующим утром, исчезновение детей в Книтлингене и в окрестностях старой башни, изображение черта на камне, исчезновение Мартина, крики Маргариты в Шиллинговом лесу… Конечно, она увидела Тонио! И его она имела в виду, когда бредила в лихорадке. Маргарита проклинала не Иоганна, а Тонио, его наставника…

Тонио дель Моравиа, хранителя семи печатей.

Уйди прочь, ты дьявол…

Еще минуту назад Иоганн ощущал необычайную легкость в ногах; теперь же колени его разом подогнулись. Он споткнулся о торчащий из земли корень, и Тонио без труда подхватил его, словно сорванный ветром лист.

– Зелье действует, – заключил наставник. – Это хорошо, просто замечательно. Скоро наша сделка состоится.

Иоганн хотел что-то сказать, но в глотке у него словно засела жирная жаба. Перед глазами растекалась черная пелена, все чувства притупились. Душа его стремилась прочь, но спасения не было. Снова завыл волк, кто-то пронзительно завизжал, и где-то рядом послышался низкий, глухой стон.

– Почти пришли, – прошептал Тонио.

Душа Иоганна отчаянно искала выход, хоть какую-нибудь лазейку. И тут он услышал отдаленный смех, звонкий и переливчатый, как весенний ручей. И до боли знакомый. В последний раз юноша слышал его очень давно. На мгновение этот смех заглушил собою стоны, визг и вой.

Так смеялась Маргарита.

Лицо у Иоганна задергалось, по губам потекла слюна, а наставник по-прежнему держал его за ворот. Больше всего в Маргарите он любил этот смех. Прежде тот всегда казался Иоганну таким наивным и простодушным, совершенно невинным. Но со временем ему стало казаться, что так девушка высмеивала его жажду знаний, извечную нетерпимость, его тягу к признанию. Высмеивала, как ребенок, который не думает ни о прошлом, ни о будущем, а живет сегодняшним днем.

Маргарита высмеивала дьявола.

Иоганн выпрямился и стряхнул руку наставника. Язык по-прежнему его не слушался.

– Могу… идти… сам… – выдавил он из последних сил.

– Chapeau! [20] – Пуату мерзко рассмеялся. – А парень куда крепче, чем я предполагал!

Иоганн сделал несколько шагов, а потом рванулся вправо и побежал в чащу. Ноги были мягкие, как нагретый воск, и заплетались. Юноша то и дело спотыкался, но не падал.

– Стой, Фаустус! – кричал Тонио ему вслед. – Куда же ты? Иного пути нет! От сделки уже нельзя отказаться!

Иоганн понимал, что убежать от наставника и Пуату ему не удастся. Они поймают его и закончат дело, каким бы оно ни было. И все же он не останавливался, бежал, пока не увидел во тьме очертания большого валуна. Камень, казалось, одновременно увеличивался и съеживался. Иоганн обежал его и упал на колени.

Затем сунул в рот палец и исторг из себя зелье.

Зловонная черная желчь пролилась на землю и медленно просочилась сквозь прелую листву и гальку. Иоганн поднялся и вышел из-за валуна. В это мгновение Пуату настиг его.

– Я догнал его, милорд! – крикнул толстяк, чуть запыхавшись. – Он здесь! Ему не удалось далеко убежать.

– Ну так тащи его сюда, черт возьми! – разнесся по лесу голос Тонио. – Покончим уже с этим.

Теперь, когда зелье было исторгнуто, Иоганн чувствовал себя чуть лучше. И все-таки он уже ощутил действие дурмана. Все происходило как во сне. Пуату взвалил его на плечо, словно вязанку хвороста, и понес через темный лес. Крики и стоны становились громче, сквозь мутную пелену Иоганн видел сияние среди ветвей. Вскоре деревья расступились, и они оказались на поляне, посреди которой пылал костер. Вокруг стояли древние дубы, их голые ветви тянулись к Иоганну, как пальцы ведьмы. Он зажмурился, потом снова открыл глаза. На ветвях что-то висело; оно дергалось и скулило. На землю капало что-то темное и вязкое, как кровь. Но всякий раз, когда Иоганн пытался приглядеться, глаза его начинали слезиться.

Кто-то склонился над ним, и он почувствовал запах земли и пота.

– Он твой, Мефре, – сказал откуда-то издали Тонио.

Иоганна распластали и стали стягивать с него одежду. Он не сопротивлялся и скоро почувствовал, как напряглась его плоть. Потом стало влажно и тепло. Сквозь слезы Иоганн увидел перед собой грузное существо: оно водрузилось на него, вобрало в себя. Хор женских голосов возвысился до небес.

– О, Остара, услышь нас! – звенели голоса. – О, Велиал, взываем к тебе!

Плоть его с чавканьем погружалась в лоно существа. Запах земли усиливался. Иоганн вдыхал запах свежего гумуса, прелых листьев и травы, рождаемых и гниющих в извечном круговороте жизни. Перед ним повисли крупные, тяжелые груди. Словно во сне, юноша схватился за них – и услышал довольное урчание. Он целиком поддался ритму движений, его качало, как на волнах кровавой реки. Урчание и стоны становились громче, и в конце концов кто-то издал дикий вопль. Иоганн не сразу осознал, что это он сам зашелся в крике. Он кричал от восторга и возбуждения. И слышал, как где-то в отдалении смеются и кричат Тонио и Пуату. Воро́ны в клетке и ворон каркали во все горло, это походило на смех сумасшедших.

Багровые волны становились все выше, Иоганн раскачивался на них, и его вновь обвили чьи-то руки. Обнаженное тело внезапно объяло его, оно пахло землей и кровью. Он хватал длинные, непослушные, как у зверя, волосы. Черные, рыжие, белые, каштановые локоны. Множество обнаженных рук и ног, полных грудей и мягких ягодиц терлись о его тело. Языки лизали его, и он отвечал тем же, чувствуя во рту солоноватый привкус, словно погружался в глубины океана. Иоганн всецело отдался дикой оргии. Хор голосов то затихал, то нарастал, голоса шептали юноше в ухо, подстегивали его, визжали, вопили и стонали в едином стремлении к неизбежному апогею.

В какой-то миг все кончилось, семя хлынуло наружу, и стон резко оборвался.

Иоганн провалился в непроглядную тьму.

* * *

Когда он вновь открыл глаза, взор его был ясен, и юноша огляделся. Вокруг громадного тлеющего костра лежали завернутые в одеяла люди, изнуренные после оргии. Над поляной, подвешенные на ветвях, качались, словно погасшие лампы, маленькие безжизненные тела. Кругом стояла мертвая тишина. Зелье прекратило свое действие, и действительность волной захлестнула Иоганна. Он вскочил и бросился бежать, совершенно голый, по темному лесу. Ветки и шипы раздирали кожу, дул промозглый ветер, но Иоганн ничего не чувствовал. Он мчался прочь, как затравленный зверь.

Внезапно за спиной раздался гневный крик, затем последовал знакомый властный голос.

Голос наставника.

– Вернись, Фауст! – крикнул он. – Вернись, я тебе приказываю!

Иоганн не останавливался, и вновь до него долетел голос Тонио:

– Остановись, не поступай так со мной! Не поступай так с собой!

Было в его голосе что-то, отчего Иоганн замедлил бег. Не требование, а просьба, даже мольба.

– Вернись, Фауст! Я еще столькому могу научить тебя! Мир ляжет у твоих ног… у наших ног! Ты перевернешь его с ног на голову, если пожелаешь. Homo Deus est! Фауст, прошу тебя…

Иоганн замер на мгновение, но потом снова побежал прочь. Он перепрыгивал через кусты и поваленные деревья, переходил ручьи и перебирался через ямы. Он спотыкался, падал, поднимался и бежал еще быстрее, не останавливаясь и не оглядываясь. Крик за спиной стал жалобным и в конце концов перешел в яростный визг.

Даже когда голос наставника давно смолк, Иоганн бежал.

Тонио дель Моравиа, маг и астролог, хранитель семи печатей, исчез из жизни Иоганна.

Акт третий. С артистами

Только когда забрезжил рассвет, действие дурмана прекратилось полностью. До тех пор Иоганн мчался через лес, словно неутомимый волк, голый и грязный. Если силы оставляли его, он забирался в какую-нибудь яму или под упавшее дерево, поросшее зеленоватыми грибами. Но ужас перед Тонио и тем зрелищем, которое открылось его глазам, был сильнее любой усталости.

Иоганн бежал так, словно за ним гнался сам дьявол.

Среди деревьев роились черные тени и, словно летучие мыши, бросались на Иоганна. Он кричал и отбивался, хотя понимал, что они ему только мерещатся. Ему слышались тихие голоса, их сменял рев разъяренного зверя, а затем – детский плач. Последнее было хуже всего. Перед глазами вновь возникали безжизненные тела, подвешенные на ветвях, и капли крови, падающие на землю.

В конце концов Иоганн выбился из сил, его зашатало. Он растянулся на земле, кое-как укрылся ветками и прошлогодней листвой – и в следующий миг забылся благостным сном.

Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко.

Иоганн растерянно огляделся, потом подскочил, как после кошмарного сна. Он продрог. Еще никогда в жизни ему не приходилось так мерзнуть. Пальцы на ногах посинели, озябшие члены ныли, и трясло его так, что он с трудом мог пошевелиться. Только теперь юноша заметил, что нож по-прежнему висит у него на шее – единственное, что у него осталось.

Иоганн выбрался из ямы, и на него лавиной обрушились воспоминания. Голова гудела, и он не мог различить, что прошлой ночью происходило в действительности, а что явилось плодом его воображения. С той самой минуты, когда Тонио заставил Иоганна выпить зелье, рассудок юноши помутился. Отец Антоний когда-то рассказывал ему о таких отварах. Они содержали в себе белену, семена дурмана и красавки, и другие травы, которые дарили ощущение полета и пробуждали похотливые видения.

Тот, кто примет слишком много, уносился прямиком в ад.

По словам отца Антония, в глухих селениях девушки и парни постарше порой собирали такие растения и варили из них зелье, чтобы хоть на время вырваться из деревенских и семейных оков. Ведьмы тоже готовили подобные отвары, чтобы совокупляться с дьяволом. Во время так называемых шабашей они натирали свои метлы этим варевом и взмывали до самых облаков. До сих пор эти истории казались Иоганну нелепыми выдумками.

Теперь же он готов был поверить в них.

Если память не обманывала, то на поляне Тонио и Пуату призывали какое-то темное существо – возможно, самого дьявола. Вероятно, они были сатанистами, последователями Люцифера, и совершали жуткие ритуалы. А все те женщины, которые целовали его, с которыми он совокуплялся, – было ли это в действительности? И то грузное существо, что водрузилось на него в начале?

Может, это была ведьма? Или кто похуже, о ком Иоганн боялся даже подумать?

Он опустил взгляд. В промежности засохла грязь, налипли ошметки листьев. Потом опять вспомнил окровавленные тела над костром, и его замутило.

Юноша согнулся пополам, и его снова стошнило. Он отхаркивал лишь зеленую желчь, но после ему стало чуть легче. Иоганн выпрямился и огляделся. Зубы у него стучали – ему необходимо было найти какую-нибудь одежду, иначе он замерзнет насмерть. Вокруг высились темные ели, едва пропускавшие солнечный свет. Иоганн понятия не имел, в каком направлении идти. Он постоял в нерешительности и в конце концов двинулся по узкой звериной тропе – так ему пришлось продираться хотя бы сквозь подлесок.

Словно подбитый олень, Иоганн брел по лесу. Он до сих пор опасался, что наставник его разыщет. Тонио дель Моравиа был не из тех, кто быстро сдается. Только теперь юноша обратил внимание на многочисленные ранки на теле. Поначалу он думал, что исцарапался, когда ломился сквозь заросли, но вскоре заметил на себе кровавые полосы, как от длинных ногтей. Некоторые из них переплетались в какие-то знаки, но смысл их оставался для Иоганна загадкой.

Что же, черт возьми, произошло прошлой ночью?

Страшная догадка осенила юношу. Что, если Тонио не призывал дьявола, а сам… Мысль была настолько жуткая, что Иоганн не хотел даже думать об этом.

Что, если Тонио и был дьяволом?

Он вспомнил момент, когда смех Маргариты пробился в его помутненное сознание. Маргарита спасла его, открыла ему глаза. Если б в последнюю секунду он не исторг из себя зелье, то уже никогда не сумел бы сбежать от Тонио. Возможно, сейчас он висел бы, выпотрошенный, на ветке дуба среди других несчастных, которых видел то ли в бреду, то ли наяву.

Иоганн надеялся, скорее молился, чтобы это оказалось лишь видением. Но потом на память пришли многочисленные пропавшие дети. И Мартин, его младший брат.

Маленькие тела извиваются на ветках…

Иоганн старался отогнать эту мысль прочь.

Еще примерно с час он бродил по лесу, пока не увидел над соснами тонкий столб дыма. Иоганн осторожно двинулся в ту сторону и скоро оказался на краю просеки, посреди которой стоял массивный, приземистый дом. Всюду торчали обугленные пни, трава между ними была выжжена. Чуть поодаль тлела угольная куча, и в воздухе повис едкий дым.

Иоганн притаился в покрытых инеем зарослях ежевики и немного выждал. В отдалении раздавались размеренные удары топора. Должно быть, углежог был где-то в лесу, но, судя по размерам дома, у него имелась семья.

Тихо, насколько было возможно, Иоганн подкрался поближе. Дом был сложен из толстых бревен, окна – узкие, как бойницы. Дверь оказалась лишь притворенной. Юноша осторожно приоткрыл ее, и взору его предстала опрятная комната. Внутри было еще тепло, и на столе стояла миска с остывшей кашей – вероятно, остатки завтрака. Иоганн набросился на нее, словно изголодавшийся волк. Он обеими руками зачерпывал клейкую массу и запихивал в рот, а после тщательно облизал пальцы. В этот миг над головой послышался скрип.

Иоганн замер. На верхнем этаже кто-то был. Следовало поторопиться.

Он лихорадочно огляделся и увидел возле печи сундук. Когда Иоганн поднял крышку, сердце его забилось чаще. В сундуке лежали глиняные миски, несколько деревянных ложек, медный подсвечник, но самое главное – чистые льняные рубахи и штаны, какие носили крестьяне. Нашлась даже пара деревянных башмаков. Иоганн схватил одежду и уже поспешил прочь из дома, но тут взгляд его упал на миску с молоком, поставленную в углу для кошки. Он был так голоден, что опустился на колени, приник к миске и стал жадно пить, как животное.

В это мгновение открылась дверь в соседнюю комнату и появилась пожилая женщина в чепце и фартуке. Она с разинутым ртом уставилась на Иоганна. Очевидно, в доме было куда больше народу. Женщина побледнела, потом устремила дрожащий палец на голого, сидящего на четвереньках юношу и подняла страшный визг.

– Оборотень! – вопила она. – Храни нас Господи! У нас в доме оборотень!

Иоганн отшвырнул миску, схватил одежду в охапку и бросился за дверь. Женщина продолжала визжать и призывала на помощь всех святых. К ужасу беглеца, из леса уже примчался хозяин дома. Он перехватил топор и, перескакивая через обугленные пни, бежал прямо на Иоганна. Заросшее бородой лицо было черным от копоти, только сверкали белки глаз.

– Кто бы ты ни был, мерзавец, не двигайся! – проревел он.

Размахивая топором, углежог встал у юноши на пути. Очевидно, он принимал его за оборотня. Иоганн пригнулся, и лезвие топора просвистело над самым его ухом. Он споткнулся, но удержался на ногах и бросился к лесу. Углежог ринулся в погоню.

– Марта, зови работников! – выкрикивал он. – Надо изловить монстра, нельзя его упустить! Ганс, сюда!

Краем глаза Иоганн заметил какое-то движение справа: наперерез ему мчался плечистый батрак, тоже с топором. В отчаянии юноша врезался в него плечом. Что-то хрустнуло, и руку пронзила резкая боль. Работник вскрикнул от неожиданности и повалился наземь. Иоганн, прижимая к себе скомканную одежду, словно это было сокровище, рванулся в лес и вскоре затерялся среди деревьев.

– Убирайся обратно в ад, откуда и явился, демон! – кричал ему вслед углежог. – И будь ты проклят навеки!

Крики стали постепенно затихать, а вскоре и вовсе смолкли. Но Иоганн не останавливался, пока не выбежал на лесную тропу. Потом среди деревьев наконец показалась дорога; она выбегала из леса и терялась среди чернеющих незасеянных полей.

Иоганн умылся в заросшей крапивой канаве, после чего надел рубаху и штаны, сунул ноги в грубые деревянные башмаки и в таком виде вышел на дорогу. Солнце стояло высоко, значит, время близилось к полудню. Юноша выбился из сил и дрожал, но уже не от холода – столь велик был страх, что преследователи появятся за ближайшим поворотом. Плечо дьявольски болело. Иоганн так ослаб, что не мог бежать, не говоря уже о том, чтобы защищаться. Но теперь он, по крайней мере, выглядел как человек.

Куда ему податься? У него ничего не осталось, кроме одежды, да и та была краденая.

Quo vadis, Faustus? [21]

Но тяготы выбора недолго мучили Иоганна. Справа со скрипом приближалась повозка. В первую секунду юноша решил, что это повозка наставника, и хотел уже прыгнуть в придорожную канаву. Но потом увидел, что на козлах сидит то ли зажиточный крестьянин, то ли торговец, грузный и уже немолодой. На нем был меховой жилет и теплый шерстяной плащ, застегнутый серебряной брошью. Он с сочувствием взглянул на озябшего юношу с расцарапанным лицом, одетого в тонкую рубаху, которая к тому же явно была ему велика.

– Куда путь держишь, парень? – спросил незнакомец, пожевывая соломинку. – Вид у тебя такой, будто ты и сотни шагов не пройдешь.

Иоганн задумался. А потом назвал первый город, какой пришел на ум. Несколько дней назад они с наставником обошли этот город стороной, и хотя бы по этой причине выбор казался Иоганну очевидным. Он надеялся, что там сможет укрыться от Тонио и Пуату. Ведь вполне возможно, что они до сих пор его разыскивают.

– В Аугсбург, – ответил Иоганн.

Старик ухмыльнулся.

– Тебе повезло, парень. Я как раз везу туда вино, – он показал на бочки, закрепленные в кузове. – Запрыгивай. Только смотри, к вину не прикладывайся! А не то своими руками в бочке утоплю.

Так и получилось, что Иоганн попал в Аугсбург, самый крупный, шумный и богатый город из всех, где ему до сих пор доводилось бывать.

* * *

Они добрались до Аугсбурга к полудню третье дня.

Как и в прошлый раз, Иоганн не мог насмотреться на многочисленные эркеры и башни, высившиеся за городскими стенами. Чуть в стороне от них стоял собор, высокий и величественный; по сравнению с ним церковь Святого Леонарда в Книтлингене казалась грязным сараем.

– Закрой рот, пока мухи не налетели! – рассмеялся старый торговец. – Вот он, золотой Аугсбург, самый богатый город в мире! Так говорил о нем еще почтенный, ныне покойный Папа Пий Второй, и видит Бог, с тех пор город стал еще богаче.

Старый толстяк стал для Иоганна настоящей находкой. Это был торговец вином из Вюрцбурга. Пару месяцев назад у него умер единственный внук, а Иоганн чем-то напоминал столь преждевременно ушедшего юношу. Поэтому, когда торговец останавливался на ночь в каком-нибудь трактире, Иоганн получал на ужин порцию горячего супа и мог погреться. Почти всю дорогу он спал как убитый в повозке между бочками. Плечо еще болело, и царапины по всему телу горели огнем. Но Иоганн чувствовал в себе достаточно сил, чтобы продолжать путь в одиночку.

Правда, куда лежал его путь, юноша понятия не имел.

Он решил больше не вспоминать ту жуткую ночь под Нёрдлингеном. Дьявол разберет, что за действо развернулось тогда в лесу. Возможно, это был некий языческий обряд, из тех, какие по сей день имели хождение и в родном Крайхгау. Древние ритуалы, свершавшиеся во имя безымянного божества, которые не смогло вытеснить даже христианство. Тонио сам себя называл магом, так чего следовало ждать от него? Все это не более чем дешевое представление – и пентаграмма, и зелье, и все остальное. И все-таки Иоганн никогда уже не вернется к наставнику. Что-то невыразимо скверное произошло той ночью. Это не имело ничего общего с колдовством или с дьяволом, но было это нечто ужасное, за что Тонио дель Моравиа будет гореть в глубинах преисподней.

Как и в прошлый раз, перед воротами Аугсбурга царило столпотворение. Они обогнули город и проехали через так называемые Красные ворота. Именно здесь проходила великая дорога Via Claudia Augusta и устремлялась дальше на юг, к Альпам. Старый торговец рассказывал, что Аугсбург был основан римским императором. И не кем-нибудь, а самим императором Августом, который жил во времена Христа! Иоганн с благоговением смотрел на стоптанный булыжник, по которому в стародавние времена маршировали еще римские легионеры.

Миновав ворота, они оказались на оживленной улице, до того широкой, что даже посередине стояли дома. Справа и слева от мощенной булыжником мостовой выстроились украшенные фресками дворцы патрициев. Сама же улица протянулась на сотни шагов, до самого собора. Навстречу им шагали патриции в бархатных камзолах, отороченных мехом плащах. На женщинах были пестрые платки из тончайшей бумазеи. А на одном из мужчин вместо шляпы – прошитая золотыми нитями сеточка.

Торговец подмигнул Иоганну.

– Видел того хлыща? Это молодой Якоб Фуггер. Говорят, его семейство скоро станет самым могущественным в Аугсбурге. С тех пор как Максимилиан стал новым королем, они постоянно ссужают ему деньги. А ведь дед Якоба начинал простым ткачом! Наступают новые времена. Все меняется, любой теперь может выбиться в люди. – Он показал на роскошный дом посередине улицы. – Все богачи собираются сегодня в доме танцев. Фуггеры, Вельзеры, Госсемброты и Релинги… Похоже, младшая дочь Релинга идет под венец. Там и вершится большая политика! А в таких делах не помешает смочить горло, – он рассмеялся. – И тут в игру вступаю я. Пять бочек изысканного франконского вина! В Вюрцбурге не сыщешь лучшего, уж ты мне поверь.

Они проехали еще немного и оказались на вытянутой площади, втиснутой между амбарами и бюргерскими домами. Необозримая масса народу текла вдоль лотков и лавок, составленных из досок. За ними стояли винные бочки всевозможных размеров. Нанесенные мелом знаки и сокращения указывали на место происхождения и владельца. Всюду с криками сновали торговцы, предлагали кружки на пробу и расхваливали свой товар. Брусчатка была красной и скользкой от пролитого вина.

Запах напомнил Иоганну о давильнях в Книтлингене. В памяти разом ожил тот день, когда был раздавлен под прессом Людвиг. Юноша встряхнул головой, чтобы прогнать видение. Книтлинген, Маргарита, Людвиг, Мартин, Тонио… Все это осталось в прошлом, а думать следовало о будущем. Хоть Иоганн и не знал, что оно ему уготовило.

– Винный рынок, видно, открылся сегодня раньше, – проворчал старый толстяк и быстро огляделся. – Ну, держи кулаки за меня; надеюсь, мы не опоздали. Эй, Альбертус, старина! Я здесь!

Он спрыгнул с повозки и спустя мгновение завязал разговор с каким-то человеком, лысым и угрюмым, которого, по всей видимости, знал по прошлым сделкам. Не прошло и пары минут, как увесистый кошелек сменил своего владельца. Торговец с довольной ухмылкой вернулся к Иоганну.

– Альбертус уже заждался меня. Он поставляет вино в дом для танцев. Видно, рейнское в этом году слишком уж кислое, им приходится подслащивать его медом. Две бочки пригодны разве что в качестве уксуса. Альбертус возблагодарил всех святых, когда получил от меня пять бочек. По соответствующей цене, конечно. – Он раскрыл кошелек и бросил Иоганну монету. – Вот, держи. Ты принес мне удачу. А теперь проваливай, пока я совсем не раздобрел, – тут он нахмурился. – Черт знает, через что ты прошел, парень, но прошлой ночью ты орал так, будто все адовы псы за тобой гнались… Ну, удачи тебе в пути.

Он хлопнул Иоганна по плечу и стал помогать Альбертусу сгружать бочки с повозки.

– Спасибо! – крикнул юноша ему вслед. – Благослови вас Бог!

Но толстяк, казалось, уже не слышал его.

С монетой в руке Иоганн отдался людскому потоку, и скоро винный рынок остался позади. С севера примыкала еще одна площадь с торговыми лотками. Судя по запаху, здесь торговали рыбой, и далеко не вся была свежей. Над рынком вздымалась башня, которую Иоганн приметил еще издали. Он обошел ее и на другой стороне обнаружил вольер, в котором был заперт облезлый медведь. Зверь устало лежал в углу; тусклая шкура его была покрыта струпьями и засохшей кровью. Время от времени дети просовывали между прутьями палки, медведь вскакивал и рычал, а потом снова забивался в угол. Иоганн смотрел на этого когда-то гордого зверя и узнавал в нем себя. Усталого, израненного, загнанного…

Он задумчиво посмотрел на монету. Это был затертый аугсбургский пфенниг, с едва различимым уже чеканным профилем – вероятно, кайзера Фридриха. Что ж, монеты должно было хватить на горячий ужин и ночь в кишащей блохами таверне. А потом?

Иоганн уныло поплелся дальше. Посреди этой роскоши он чувствовал себя еще более жалким. Возможно, это была не такая уж и блестящая идея – отправляться прямиком в Аугсбург, этот Золотой город. Что ему делать среди богатых, раздутых от самоуверенности бюргеров? Перед ратушей тоже толпился народ. В первый миг Иоганн решил, что и здесь развернулась ярмарка. Но потом он услышал громкий, зазывной голос и остановился.

– …не три и не четыре, а целых пять мячей теперь в воздухе! Это подвластно лишь самым одаренным жонглерам, таким как Эмилио. Смотрите сами!

Иоганн улыбнулся. Должно быть, в город приехала труппа артистов. Он вспомнил, как они с Тонио передвигались между деревнями и давали такие же представления. Казалось, с тех пор минула целая вечность, хотя прошло-то всего несколько месяцев. Юноша протолкался вперед и увидел две наряженные повозки. Красно-синие ленты отгораживали пространство, где жонглер подбрасывал несколько кожаных мячей, а другой артист играл в это время на скрипке. Оба были в привычных для фигляров одеждах, поделенных на два цвета: на одном наряд был красно-желтый, на другом – сине-зеленый.

Жонглер, которого, по всей видимости, звали Эмилио, был примерно одного возраста с Иоганном. А вот скрипачу уже явно перевалило за тридцать. У него были огненно-рыжие волосы и некрасивое лицо с торчащим, как зубец, носом. Он все быстрее орудовал смычком, и Эмилио подбрасывал шары все выше и выше. Пришитые к его одежде колокольчики звенели в такт музыке. По его смуглому лицу и каштановым волосам Иоганн догадался, что родом он откуда-то с юга.

– А теперь посмотрите на прекрасную принцессу Саломе с далекого Востока. Она вскружила бы голову даже Иоанну Крестителю, – объявил скрипач. – Смотрите и дивитесь! И поостерегитесь, верные мужья, – глядя на нее, ох как непросто сохранить супружескую верность!

Из-за повозок появилась молодая женщина, и по толпе прошел ропот. Черные как смоль волосы доходили ей до самых бедер. Кожа у нее была темная, почти как у мавров, глаза горели огнем. Нижнюю часть лица скрывала вуаль. Скрипач заиграл восточный мотив, и Саломе стала кружиться в танце, взмахивая яркими одеждами. При этом она так соблазнительно покачивала бедрами, что некоторые из зрителей не могли сдержать тихих стонов.

Следом за танцовщицей появился гигант, такой же темнокожий. На нем были тесные штаны, а сверху – лишь кожаный жилет, так что все могли видеть его крепкие мускулы. Он встал, скрестив могучие руки на груди. Взгляд у него был хмурый и неподвижный, а голова гладкая, как яйцо.

– Могучий Мустафа, османский евнух, неотступно сопровождает и оберегает Саломе, – вновь подал голос скрипач. – Поостерегитесь его, ведь он голыми руками вырывает деревья и сгибает железные шесты. Позже он продемонстрирует вам свои умения. А пока полюбуйтесь принцессой Саломе!

При этих словах загадочная танцовщица достала из-под платья несколько позолоченных шаров и стала один за другим бросать Эмилио. Жонглер ловил их и бросал в ответ мячи. Шары и мячи кружили между ними, точно нанизанные на нить бусины, и Саломе при этом продолжала танцевать. Зрители бурно аплодировали, некоторые из мужчин, казалось, и вовсе потеряли дар речи. С глубоким вырезом на платье и с широкими бедрами, Саломе действительно выглядела как восточная принцесса. Но главной ее роскошью были черные развевающиеся волосы. Женщинам возбранялось ходить с непокрытыми волосами, без чепцов ходили лишь танцовщицы и прочие недостойные девицы. Саломе носила свои волосы с гордостью, словно драгоценное украшение.

Скрипач сыграл несколько энергичных пассажей и в завершение извлек из инструмента высокий, жалобный взвизг. Шары вдруг исчезли, скрытые под платьем Саломе. Жонглер поймал все мячи, и они вдвоем поклонились под несмолкающие овации горожан.

Иоганн усмехнулся. Представление было неплохое, хотя в Книтлингене он видел и получше. Некоторые артисты жонглировали с закрытыми глазами или балансировали при этом на канате, другие глотали огонь или даже мечи. Зато девушка была красива, как звездная ночь, а скрипач играл дьявольски хорошо и проворно. Своим представлением им удалось перенести зрителей в далекую, неизведанную страну.

Скрипач, который был, по всей видимости, их предводителем, поднял руку и попросил тишины.

– Переходим к кульминации нашего представления! – возвестил он. – С далеких иерусалимских равнин к нам прибыл человек, чья репутация, подобно львиному реву, опережает его на сотни шагов! Когда-то он жил отшельником в пустыне, столь мудрым, что за советом к нему обращались султаны и короли. Склоните же головы перед прославленным магистром Арчибальдом!

Навес одной из повозок резко отдернулся, и все увидели изможденного старика с растрепанными седыми волосами. Белоснежная борода доходила ему до живота. На нем была красная поношенная ряса, а в руке он держал простой посох. Опираясь на него, старик спустился по ступенькам с повозки. Он старался держаться с присущим достоинством, но равновесие сохранял с явным трудом. Его слегка пошатывало, и мясистый нос был испещрен мелкими сосудами.

– Магистр Арчибальд постится вот уже пятьдесят лет и принимает только воду, – объявил скрипач.

– И вино! – выкрикнул кто-то из зрителей. Раздался дружный смех.

Рыжий скрипач окинул толпу суровым взглядом.

– Ни к чему эти насмешки! Почтенному магистру известна тайна философского камня. Хотите посмотреть или предпочтете и дальше сыпать шутками?

Зрители загалдели и захлопали. Арчибальд между тем встал посередине площадки, и могучий Мустафа поставил перед ним медное ведро, похожее на большую ступку. Затем подошли Эмилио и Саломе с флаконами и тиглями в руках.

– Слушайте, почтенные жители Аугсбурга! Я преуспел в том, что оказалось не под силу ни Альберту Великому, ни Авиценне! – возвестил скрипучим голосом старик и вознес над головой посох, точно святую дароносицу. – Много лет я изучал запретное искусство алхимии и наконец-то постиг тайну философского камня! Тинктура, при помощи которой любую материю возможно превратить в золото. Даже… – Он выдержал театральную паузу. – Даже этот простой посох из тиса!

Зрители одобрительно забормотали, и Арчибальд повернулся к Саломе.

– Что ж, прекрасная принцесса, приготовь волшебную тинктуру. – Он подавил икоту. Затем показал на флаконы, из которых Саломе по несколько капель добавляла в ведро. – Слезы влюбленного юноши, три унции жидкого свинца и сок померанца, сорванного в садах Эдема…

– И ни капли вина! Вино он оставил себе! – выкрикнул насмешник из первых рядов.

Но публика никак не отреагировала. Все в напряженном ожидании смотрели на ведро. Арчибальд между тем продолжал заплетающимся языком:

– Слюна дракона из далекой Индии и перемолотый перец, мускат и гвоздика, всего по одной щепотке!

Саломе насыпала в ведро немного порошка, затем поклонилась и отступила в сторону. Старик погрузил свой посох в смесь, и вдруг из ведра повалил синий дым. Окутав Арчибальда, точно святого, он на какое-то время скрыл его от людских взоров.

– Семь да еще семь тайных формул Гермеса! – бормотал магистр, поводя посохом в дыму. – Пепел к пеплу, прах к праху и… древо к злату!

Он шагнул из дыма и поднял посох над головой. Над толпой пронесся ропот изумления.

Конец посоха переливался золотым блеском.

– Чудо свершилось! – воскликнул Арчибальд и поклонился, при этом едва не свалившись.

Раздались восторженные крики, несколько рук уже тянулись к посоху. Но вперед шагнул могучий Мустафа, и люди отступили.

– Магистр Арчибальд, утомленный после содеянных чудес, вернется в повозку, – объявил скрипач, бросив суровый взгляд на старика. – После представления вы можете взглянуть на святыни, которые мудрец привез с земли Востока. Среди прочего – солома из Вифлеемских яслей и перо из крыла архангела Гавриила! Вход по крейцеру с человека. – Он широко улыбнулся. – Если кому-то это не по карману, тот может для начала выиграть пару монет. Это проще простого!

Он щелкнул пальцами, и Мустафа принес столик, который в его руках выглядел как игрушечный. Когда же скрипач достал из кармана три колпачка и положил на стол, Иоганн понял, что пробил его час.

– Поверьте мне, заработать монетку-другую еще никогда не было так просто, – сказал рыжий. – Все, что требуется, это внимательный взор и быстрый ум. – Он показал всем горошину. – Я спрячу эту горошину под один из колпачков и перемешаю их. Кто угадает, где лежит горошина, получит вдвое больше поставленного! Ну, есть тут смельчаки?

Самые любопытные решили попытать счастья. Двое поставили по крейцеру и угадали. Скрипач с явным недовольством отдал им выигрыш. Люди осмелели и стали ставить больше. Правда, теперь монеты все чаще доставались скрипачу.

Иоганн хмыкнул. Он так долго упражнялся в этом трюке, что мог бы проделать его с завязанными глазами. Фокус состоял в том, чтобы при перемещении колпачков спрятать горошину в ладони – и подложить под другой колпачок. Чтобы все получилось, зрители должны были иногда выигрывать. Порой артисты даже платили людям, которые якобы проходили мимо и подыгрывали им.

Иоганн вдруг понял, как ему заработать еще несколько монет.

Он подождал, пока вокруг стола не поутихнет шум, после чего подошел и робко протянул скрипачу монету. Тот улыбнулся.

– А, еще один желает попытать удачу! Что ж, мальчик мой… – Он стал медленно передвигать колпачки. – Положи монету там, где, по-твоему, лежит горошина.

Иоганн положил монету и угадал, что не сильно его удивило. Артист хотел пробудить в нем азарт.

– Теперь у тебя два пфеннига, а у меня ни одного, – вздохнул скрипач. – Хочешь попробовать еще раз?

Иоганн кивнул, и скрипач вновь принялся перемещать колпачки. В этот раз Иоганн заметил, как он спрятал горошину в ладони и переложил под другой колпачок. Он был хорош в своем деле, но недостаточно. Юноша положил монету перед нужным колпачком, и улыбка на лице скрипача застыла.

– Снова угадал, мое почтение. – Он махнул Саломе. – Будь столь любезна, принеси юноше два пфеннига из наших запасов. Я держу свое слово, – и смерил Иоганна взглядом. – Еще разок?

– Почему бы и нет? Что я, в конце концов, теряю? – Иоганн ухмыльнулся и положил на стол четыре монеты. – Я ведь начал с одним-единственным пфеннигом.

В этот раз скрипач так быстро перемещал колпачки, что едва ли можно было уследить за его движениями. Но Иоганн снова угадал. Вокруг собралась толпа; люди посмеивались, глядя, как артист со скорбной миной отсчитывает монеты.

– А ты хорош, – сквозь зубы процедил скрипач и внимательно поглядел на Иоганна. – Уже играл, не так ли?

– Я хочу сыграть еще раз, – заявил тот, оставив вопрос без внимания, и положил на стол горсть монет. – На все.

– Думаю, на сегодня хватит, – проворчал скрипач. – Ведь людям хочется еще посмотреть на святые реликвии, и магистр Арчибальд…

– Если парень хочет сыграть, пусть сыграет, – промычал широкоплечий батрак и встал рядом с Иоганном. – Свои обещания надо выполнять, ты сам говорил.

Зрители поддержали его, и скрипач махнул рукой.

– Ладно, почему бы и нет? Полоса удачи не может тянуться бесконечно.

И вновь колпачки пришли в движение, да так быстро, что зрители лишь изумленно восклицали. Иоганн заметил, что в этот раз скрипач оставил горошину в руке.

– Под каким горошина? – резко спросил артист.

Иоганн покачал головой.

– Я не могу этого сказать.

Скрипач ухмыльнулся и протянул руку за монетами.

– Ха, не можешь сказать. Это значит…

– Я не могу этого сказать, потому что горошины нет ни под одним колпачком.

– Что ты выдумываешь? – Скрипач изобразил возмущение. – Вот, балбес, смотри сам…

Он потянулся за правым колпачком, но Иоганн опередил его и перевернул их все.

Горошины не было.

Над толпой разнесся общий крик негодования.

– Э, горошина, должно быть, скатилась на землю, – пробормотал скрипач и нагнулся. – Наверняка она где-то…

– Мошенник! – крикнул батрак рядом с Иоганном.

Остальные зрители присоединились к нему.

– Мошенник! Грязное отребье! Повесить их!

Люди опрокинули стол, полетели первые камни. Скрипач, Саломе и жонглер Эмилио укрылись за повозкой, а Мустафа между тем отвесил затрещину первому из нападавших. Краем глаза Иоганн заметил, что со стороны ратуши к ним бегут несколько стражников. Он наклонился и собрал разбросанные по мостовой монеты, после чего не спеша пошел прочь, словно случайный прохожий. В этот самый миг подоспели стражники. С алебардами наперевес они пробежали мимо, и никто не обратил внимания на юношу в рваной крестьянской одежде.

Когда Иоганн уже миновал ратушу и башню, до него донеслись крики боли и треск ломающегося дерева. Кто-то протрубил в рог. Юноша свернул в узкий переулок, и шум понемногу стих.

Он с трепетом пересчитал монеты. Второпях ему удалось подобрать из грязи девять аугсбургских пфеннигов – неплохая добыча. Правда, жаль было артистов – в сущности, несколько месяцев назад Иоганн занимался тем же, что и рыжий скрипач. Оставалось надеяться, что возмущенные горожане не учинят расправу над ним и стражники не упекут его в тюрьму.

С монетами в руке юноша побрел по узким улочкам, размышляя, сколько вина и жаркого можно купить на горсть пфеннигов в самом богатом городе мира.

* * *

Спустя несколько часов Иоганн вышел, пошатываясь, из какого-то трактира, вдохнул прохладный воздух и попытался хоть немного протрезветь. Однако скоро он понял, что затея эта бессмысленна.

Чтобы отпраздновать выигрыш, юноша выбрал один из лучших трактиров недалеко от соборного квартала. Что было потом, он мог вспомнить лишь урывками. Поначалу трактирщик не пожелал обслуживать тощего, оборванного деревенщину. Но когда Иоганн показал ему серебряные монеты, трактирщик мгновенно подобрел. Он подал жаркого из оленины в брусничном соусе, белого хлеба из муки тонкого помола и крепкого красного вина, доставленного, по его же словам, из Франции. Откуда бы его ни доставили, вино оказалось чертовски крепким и дьявольски дорогим.

После третьей кружки и порции сладкого, приготовленного из яичного желтка и меда, Иоганн лишился пяти серебряных монет. Еще две он заплатил грудастой и беззубой потаскухе, которая, исполнив свои обязанности, мигом исчезла. Восьмой пфенниг юноша в приступе пьяного великодушия бросил нищему музыканту, который жался у дверей трактира. Иоганн смутно припоминал, что показывал в трактире простенькие трюки и карточные фокусы. А этот оборванец – кажется, он подыгрывал ему на лютне? Как бы там ни было, Иоганн потратил почти все деньги, и у него остался единственный пфенниг, полученный от торговца.

«Как пришло, так и ушло», – пронеслось в затуманенном сознании.

Иоганн побрел по темному переулку. Он понятия не имел, что будет делать дальше. Ему нужно остаться где-то на ночлег, но в таком городе, как Аугсбург, на один пфенниг не разгуляться. А если провести ночь на улице? Вполне возможно, что его прирежет какой-нибудь мерзавец. Как ни странно, эта мысль Иоганна нисколько не испугала. Что держало его в этом мире? Все, кого он когда-то любил, ушли. Мама, Мартин, Маргарита… А единственный человек, кому он доверился, его почтенный наставник, столькому его научивший, оказался еретиком и безбожником. Иоганн вспомнил, что сказал Тонио своему другу Пуату в трактире «Под золотым солнцем».

Если мы все сделаем правильно, он изменит мир…

Что за ирония! Он, должно быть, ослышался. Он был пустым местом, никем.

Иоганн исполнился скорби и жалости к самому себе, и по его щекам потекли слезы. Ему хотелось только умереть. К тому же его страшно мутило после несметного количества вина и сладкого десерта. Иоганн прислонился к стене и сделал глубокий вдох. В этот миг кто-то накинул ему на голову мешок.

– Хррм… – только и успел он промычать.

Потом все вокруг почернело.

Иоганн не успел ничего толком сообразить, столь внезапным было нападение. В нем мгновенно проснулась воля к жизни. Он принялся яростно отбиваться, но от этого мешок затягивался еще плотнее. На шею ему накинули веревку.

Иоганн решил уже, что его собираются задушить. Но тут юношу подняли, словно куклу, взвалили на плечо и понесли прочь. Иоганн рвался и кричал, и похититель с такой силой приложил его к стене, что голова готова было взорваться, а в глазах вспыхнули искры.

Похититель что-то невнятно прорычал. Иоганн воспринял этот медвежий рык как предостережение и притих. Он обмяк на могучем плече и раздумывал, кому бы мог понадобиться. Может, неизвестный хотел утопить его в одном из каналов, коих в Аугсбурге было великое множество? Но к чему столько хлопот? Этот малый, который схватил его, был достаточно силен, чтобы просто раздавить юношу, как жука.

Так его и несли по ночным улицам. Иоганн качался в такт шагам, точно мешок с зерном. Мешок на голове пропах пылью и прелой пшеницей, и сквозь плотную ткань ничего не было видно. Спустя некоторое время они остановились. Неизвестный стряхнул его с плеча и швырнул на жесткую землю. Иоганн упал на ушибленное плечо и захрипел от боли.

– Сними мешок, Мустафа, – послышался знакомый голос.

Мешковина с треском разорвалась, и в глаза Иоганну ударил лунный свет. Он зажмурился. Понемногу окружающая обстановка обретала очертания. По всей видимости, он оказался где-то на задворках, среди нечистот и зловония. Рядом стояли две повозки. Парусина на них была разорвана, но Иоганн узнал их. Переднее колесо на одной из повозок было разбито, несколько досок в кузове выломано, одна оглобля сломана пополам.

Над Иоанном стоял рыжий скрипач.

На голове у него была грязная повязка, правый глаз заплыл. Поджав губы, скрипач взирал на Иоганна. Того трясло от страха и холода. Он огляделся: за ним, точно башня, возвышался могучий торс Мустафы, из тени выступили Саломе и жонглер Эмилио.

– Вот и свиделись, – прошипел скрипач. На нем по-прежнему был красно-желтый наряд. Он немного шепелявил, и в свете луны Иоганн заметил, что у него не хватает переднего зуба. – Думаю, ты уже понял, что не стоило связываться с Петером Нахтигалем. Никому еще не удавалось безнаказанно дурачить меня! Понятно?

– Мадонна, успокойся ты, Петер, – произнес Эмилио, в голосе его звучали непривычные южные нотки. При малейшем его движении колокольчики на одежде позванивали. – Ты можешь спустить с него шкуру, сожрать живьем и не оставить костей, но это ничего нам не даст. Он должен вернуть нам деньги и возместить ущерб.

– Ущерб? – просипел Иоганн и мгновенно протрезвел. Он потер расшибленный лоб и осторожно поднялся. – Что… какой еще ущерб?

– Ты издеваешься? – заорал Петер. – Ты… ты… – Он унял злость и понизил голос. – Нам разломали повозку, а уж про свое лицо я вообще молчу, – продолжал он негромко. – Нам еще повезло, что стражники не упекли нас за решетку и мы нашли приют на этом вонючем дворе. У нас отняли разрешение на выступления, и завтра нам придется убраться из города. А все потому, что какой-то щенок вздумал обвести нас вокруг пальца!

– Не совсем так, – тихо проговорил Иоганн. – Это вы хотели обвести меня вокруг пальца.

– Ты, чертов умник…

Петер замахнулся для удара, но в этот миг Саломе громко рассмеялась у него за спиной.

– Что есть, то есть, Петер, – заметила девушка. Голос у нее был хриплый и довольно низкий при таком изящном теле. – Я еще в Вюрцбурге говорила тебе, что это слишком рискованно. Люди всё замечают. Хотя не все так хороши и сообразительны, как наш приятель. – Саломе внимательно и участливо взглянула на Иоганна. Она была лет на десять старше него, хотя определить ее возраст было непросто. – Не удивлюсь, если окажется, что ты и сам артист. Я права?

Иоганн помедлил в нерешительности, а потом кивнул.

– Ха! Тебе, видно, поручили изжить нас из города, – прорычал Петер. – На кого ты работаешь? На Штеффена Музыканта? А может, на Горластого Карла и его людей? Ну, отвечай, пока я тебе язык не вырвал!

– Ни… ни на кого, – ответил Иоганн. – Я сам по себе. Какое-то время я путешествовал с бродячим астрологом, но мы… разминулись.

– Астрологом? – Саломе подмигнула ему. – Надеюсь, это был не старый пьяница вроде нашего почтенного магистра Арчибальда. Да если б ты не сорвал наше представление сегодня, так Арчибальд уж точно сорвал бы следующее. Он пьет, как теленок, и теперь отсыпается. – Она кивнула на повозку. – Слышишь храп?

Иоганн прислушался. В одной из повозок действительно кто-то ворочался и причмокивал во сне, потом с шумом пустил ветры и вновь захрапел.

– Проклятье, нам лучше избавиться от этого пропойцы, – проворчал Эмилио. – Его фокус просто смешон, и в следующий раз он, чего доброго, нырнет в собственное ведро.

– Ты сам знаешь, почему он с нами, – сказал Петер. – Так что не болтай. – Снова с вызовом взглянул на Иоганна. – А теперь ты, парень. Давай сюда наши монеты!

– У меня их… нет, – робко ответил Иоганн. – Я все потратил в таверне, осталась только одна монета.

– В «Белом агнце», – Саломе кивнула. – Ты вел себя как вельможа и швырял деньгами. Но твои фокусы, как говорят, были хороши.

У Иоганна отвисла челюсть.

– Вы знаете…

– Maledetto [22], мы полдня тебя разыскиваем! – перебил его Эмилио. – Потом какая-то потаскуха рассказала нам про юнца в крестьянских лохмотьях, который петушится в «Агнце», и мы сразу отправили туда Мустафу.

Гигант кивнул и похрустел костяшками пальцев.

– Обыщи-ка его! – приказал Петер.

Мустафа схватил Иоанна, встряхнул его, как мокрую тряпку, и обшарил карманы. Вытащил последнюю монету и протянул скрипачу.

– Проклятье, он и вправду все пропил! – выругался Петер и швырнул монету в грязь. – На какие деньги нам теперь чинить повозку?

– Одна повозка ведь еще сгодится, – успокоила его Саломе и подняла монету. – Сломанную можно продать вместе с клячей, а места для ящиков хватит. Мы все равно не перешли бы через Альпы с хромой кобылой.

Иоганн вздрогнул, и сердце его замерло в груди.

– Через… Альпы? – спросил он. – А куда же вы едете?

– Ну, куда же еще… – Эмилио пожал плечами. – В теплые страны по ту сторону гор. Я родом оттуда и знаю их язык. В Ломбардии на артистов всегда есть спрос. Там все куда ярче и дружелюбнее. У горожан столько денег, что и нам всегда кое-что перепадает. А на зиму у нас есть место в Венеции – вернее, у Арчибальда…

– Довольно! – оборвал его Петер. – Не исключено, что этот малый шпионит за нами. Так что придержи язык! – Он ткнул пальцем в Иоганна. – А тебе лучше исчезнуть, пока Мустафа тебе все кости не переломал.

– Я… мог бы поехать с вами, – внезапно предложил Иоганн.

Слова сами собой сорвались с языка. Он с детства мечтал увидеть Венецию. С Тонио они едва не перешли Альпы, и вот теперь ему, возможно, представился последний шанс.

– Поехать с нами? – Петер, вскинув брови, рассмеялся. – С чего бы нам брать тебя в Италию, а?

– Я… мог бы возместить вам ущерб, – ответил Иоганн.

– И как ты собираешься сделать это?

– Господи, Петер, не валяй дурака! – вмешалась Саломе. – Он тоже артист, забыл? Наверное, из тех фокусников, каким был Лукас. – Она с улыбкой повернулась к Иоганну. – Что ты умеешь?

Юноша тяжело сглотнул. Голова, казалось, была набита ватой, правое плечо ныло, а когда он поднялся, его слегка пошатывало. Однако Иоганн понимал, что это его единственный шанс.

– Может, у вас найдется яйцо и платок? – спросил он.

* * *

Иоганн показал им фокус с яйцом, несколько трюков с картами и монетами, фокус с семью далматскими узлами, сломанной палкой и змеей из Гизы. Суть последнего трюка состояла в том, чтобы оживить и заставить двигаться обыкновенную веревку. Он хотел пожонглировать, но потом отбросил эту мысль. Жонглер в труппе уже имелся, и если им кто-то и был нужен, так это фокусник. Но только если б Иоганн произвел на них впечатление и его не вырвало бы на карты.

Когда представление подошло к концу, юноша поклонился и встал в ожидании приговора. Лоб его покрылся холодным потом, и он в любую секунду готов был потерять сознание.

Артисты сидели перед ним полукругом и не сводили глаз.

– Неплохо, – проворчал наконец Петер Нахтигаль. – Почти как у Лукаса. Но только почти.

– А по-моему, даже лучше, – сказала Саломе и смерила Иоганна многозначительным взглядом. – И у него есть шарм, и наружность… соответствующая. И язык подвешен. Людям это нравится, особенно девицам.

– Трюк с яйцом и впрямь хорош, – добавил Эмилио. – Такого я еще не видел. А фокусы с монетами можно еще отточить. Он неплохо дополнил бы наши представления.

– Черт, вы что, всерьез хотите взять его? – выругался Петер и показал на прореху в зубах. – Этим я обязан ему! И повозку нам сломали из-за него!

– Брось, Петер, в драках мы недостатка никогда не испытывали, – с улыбкой произнесла Саломе. – Не он, так другой – обман рано или поздно обнаружился бы. – Она провела рукой по своим черным волосам. – Он возместит ущерб. Постепенно, одну монетку за другой. Верно я говорю?

Иоганн кивнул. Саломе взглянула на Мустафу, который все это время хранил молчание.

– А ты как считаешь?

Гигант долго смотрел на Иоганна. Потом сделал руками несколько странных знаков.

– Что он сказал? – спросил Петер.

– Он говорит, в нем кроется что-то темное, какая-то тайна, – ответила Саломе. – Но не думает, что парень шпионит за нами, – тут она усмехнулась. – И ему тоже понравился трюк с яйцом.

Петер Нахтигаль вздохнул и махнул рукой.

– Что ж, ваша взяла. В любом случае, попробовать ничто не мешает. – Он пристально посмотрел на Иоганна. – Но помни, парень, я не спущу с тебя глаз. И твою тайну тоже раскрою.

Они покинули Аугсбург следующим утром, через те самые ворота, которые Иоганн миновал накануне. Юноша в последний раз оглянулся на прославленный город, его многочисленные башни, дворцы и величественный собор. Но радости он не ощущал. За одну ночь его восторг сменился осознанием, что и в самом богатом городе господствуют бедность и нужда. Новое время, о котором говорил старый торговец, сулило выгоды лишь немногим. Остальные, как и прежде, голодали и заботились лишь о том, чтобы прокормить детей в зиму или пережить очередную засуху.

Иоганн бодро шагал рядом с дребезжащей повозкой, в которую запрягли тощую сивую кобылу. Вторую повозку, со сломанным колесом и оглоблей, Эмилио продал вместе с хромой клячей аугсбургскому живодеру. Много выручить не удалось, но этого должно было хватить, чтобы привести в порядок поврежденную повозку. Ко всему прочему они купили немного припасов в дорогу.

Дорога шла вдоль Леха. В это время года по реке уже плыли немногочисленные плоты, нагруженные вином, маслом и тканями, завернутыми для защиты от влаги в вощеную парусину. Товары на плотах доставлялись до самого Аугсбурга и еще дальше. Иоганн представил, каких трудов стоило переправить все это через горы. Ему и самому предстоял нелегкий путь через Альпы.

Петер Нахтигаль сидел на козлах, взявшись за вожжи, и смотрел прямо перед собой. Правый глаз его заплыл еще больше, повязка на голове съехала набок. До сих пор скрипач удостоил Иоганна лишь парой слов, и не похоже было, что в ближайшее время отношение его переменится. Он по-прежнему сомневался, действительно ли этот умник с проницательным взглядом станет хорошим дополнением к их маленькой труппе. По крайней мере, Саломе и Эмилио были на стороне Иоганна. Как к этому относится Мустафа, никто не знал – он до сих пор не проронил ни единого слова. Иоганн подозревал, что гигант просто нем.

Саломе, Эмилио и Мустафа шагали рядом. Повозка неспешно катила строго на юг, к Альпам. Глядя на горную цепь, которая белой линией виднелась на горизонте, Иоганн невольно прибавлял шагу. Он увидит Венецию, самый известный город в мире! До сих пор юноша знал о ней только из рассказов матери. Город был возведен на островах в море, и его пересекало множество каналов, крыши сверкали на солнце, и каждый день там причаливали корабли, нагруженные пряностями и всевозможными диковинами из Африки и Индии. Оттуда же начинался паломнический путь в Иерусалим, священный город христианского мира. Впервые за все эти дни Иоганну удалось хотя бы на время забыть о Тонио и том жутком сборище в лесу.

Саломе убежала немного вперед, проворно, как кошка, вскарабкалась на дерево у обочины и, свесив ноги, подмигнула Иоганну. Тот смутился и отвел взгляд. Для него до сих пор оставалось загадкой, как относилась к нему эта красавица с черными волосами и соблазнительными формами. Саломе было чуть меньше тридцати. И если Иоганн верно истолковал взгляд Эмилио и его поведение, они с Саломе были вместе. Правда, утверждать это с уверенностью он не мог. В любом случае, Иоганн решил держаться настороже. Сейчас ему меньше всего нужны были ссоры и стычки.

Из повозки доносилось тихое, нестройное пение. Это напевал магистр Арчибальд – он проспал до самого утра и теперь, похоже, медленно приходил в себя. До сих пор Иоганн видел его либо пьяным, либо спящим.

– Эй, парень! – окликнул юношу Петер. Он присвистнул и щелкнул поводьями. Лошадь двинулась медленной рысью. – Сделай одолжение, – продолжал скрипач, – присмотри за старым пьянчугой, а? У меня есть подозрение, что он снова приложится к вину. А мне хотелось бы вечером дать представление в Ландсберге, и нужно, чтобы Арчибальд до тех пор оставался трезвым.

Иоганн кивнул. Он был рад, что у Петера нашлось для него поручение. Юноша запрыгнул в повозку, откинул навес и забрался внутрь. На него сразу пахнуло алкогольными испарениями вперемешку со старческим запахом. Внутри царил полумрак, все было заставлено сундуками и ящиками. В самом углу Арчибальд копался в одном из сундуков, напевая при этом себе под нос. Иоганн смущенно кашлянул. Старик вздрогнул и торопливо опустил крышку сундука.

– Э… просто хотел посмотреть, на месте ли вифлеемская солома, – пробормотал он. – Могли ведь и позабыть второпях.

Его седые волосы торчали во все стороны, а вот борода оказалась заметно короче, чем накануне, во время представления. Иоганн уже понял, что косматая мафусаильская борода была накладной.

– Насколько я помню, это сундук с припасами, – заметил он, показав на короб. – Сундук с реликвиями с другой стороны.

– Ну конечно, ты прав, мальчик мой! – Арчибальд хлопнул себя по лбу. – Все-таки старость берет свое… – Он прищурился и окинул Иоганна взглядом. – Так ты и есть наш новый фокусник? Ну, выглядишь ты постарше Лукаса, – он подмигнул ему. – И, как я слышал, поумнее.

– А кто этот Лукас? – спросил Иоганн.

Он еще вчера слышал о своем предшественнике, но расспросить о нем пока не представлялось случая.

– Скорее уж, кем этот Лукас был, – сухо поправил его Арчибальд. – Бедняга угодил под колесо недалеко от Лейпцига, когда мы скатились по склону. Нога переломилась, как тонкая рейка. Я наложил шину и смазал рану мазью из медвежьего жира и арники, но не прошло и двух недель, как он умер от лихорадки. А ведь ему было всего пятнадцать… – Старик тихо вздохнул. – Жаль парня, хороший был фокусник, знал целую кучу трюков.

– И мне жаль, – сказал Иоганн.

Арчибальд отмахнулся.

– Уж таково течение жизни. Мы приходим и уходим, и никому неведомо, когда и чей настанет черед. Никогда бы не подумал, что Господь дарует мне столько лет… Мне ведь почти семьдесят! – Он ухмыльнулся. – В твои годы я был дерзким юнцом. И притом весьма привлекательным. Я был бродячим схоластом и не пропускал ни одной девицы, будь она хоть немного красивее осла. – И громко рассмеялся.

– Так вы учились?

Иоганн заинтересовался. Он знал, что студенты часто перебирались из одного университета в другой. Многие предавались пьянству и безделью и в конце концов подавались в шпильманы. Среди них нередко попадались и бывшие священнослужители, так называемые ваганты или голиарды.

Иоганн между тем устроился на скамейке рядом с Арчибальдом. От его одежды пахло прогорклым маслом, в волосах застрял всякий сор.

– О да, я родом из видного семейства. Хотя сейчас так считают далеко не все. – Старик покачал головой. – Мой отец был богатым купцом в Гамбурге. Стовенбраннты некогда принадлежали к числу самых могущественных семей в Ганзейском союзе. Я был третьим сыном, и потому мне пришлось корпеть над философией, долбить юриспруденцию и медицину и, увы, постигать богословие… – Он тяжко вздохнул. – Давай-ка поговорим о чем-нибудь другом. Ты, значит, фокусник? У кого учился?

– Есть один… человек. Его имя Тонио дель Моравиа.

Арчибальд нахмурил лоб.

– Тонио дель Моравиа? Кажется, где-то я уже слышал это имя. Хм… – Он задумался. – Так ты говоришь, он тоже артист?

– Хиромант и астролог, – ответил Иоганн. Чем-то ему не понравился испытующий взгляд Арчибальда.

– И он обучал тебя в том числе этим тайным наукам? – продолжал допытываться старик.

– Так, немного… – Иоганну вдруг стало не по себе. Возможно, он совершил ошибку, упомянув имя наставника. Он постарался сменить тему. – А вы тоже алхимик?

Арчибальд насторожился.

– С чего ты взял?

– Ну, ваш посох, покрытый золотом…

– А, это! – Старик рассмеялся. – Он покрыт дешевым сусальным золотом. Если измазать его глиной, позолоты не видно. Все остальное – уже балаган.

Иоганн усмехнулся.

– Hoc est enim corpus meum [23]…

– Смотрю, ты знаешь латынь. Начитанный фокусник, значит… Бывают же чудеса на этом свете. Хм… – Тут Арчибальд подмигнул Иоганну. – Или это единственная фраза, которую ты знаешь?

– Lingua latina sermo patrius meus est, – ответил Иоганн без запинки. – Deorum antiquorum modo colloqui amo. Homo Deus est [24].

Последнее само по себе соскочила с языка. Пустая фраза, которую Иоганн часто слышал от наставника, на Арчибальда произвела странное воздействие. Старик вздрогнул, словно пощечину получил, и смерил юношу долгим пытливым взглядом.

– Где ты услышал эти слова? – спросил он.

Иоганн пожал плечами. Взгляд Арчибальда его смутил.

– Не знаю. Наверное, подхватил мимоходом… – Он поспешил переменить тему: – Эмилио говорил вчера, что лишь благодаря вам труппа может рассчитывать на зимнюю квартиру в Венеции?

По какой-то необъяснимой причине ему не хотелось обсуждать с Арчибальдом свое прошлое. Старик ответил не сразу.

– Хм… – протянул он наконец. – Именно так. И это, черт возьми, единственная причина, почему они терпят меня! Я и сам понимаю, что я лишь вшивый алхимик и стационир на склоне лет. Вифлеемская солома невыносимо воняет, а перо архангела Гавриила истрепанное, будто его кошка изжевала и выплюнула.

Иоганн улыбнулся – он был рад перевести разговор в другое русло. Так называемые стациониры скитались по миру и за плату показывали страждущим святые реликвии. Он как-то слышал, что из всех частиц Святого креста можно было бы выстроить целый город. Это объяснялось в том числе и тем, что обыденные вещи становились реликвиями, просто соприкоснувшись с какой-либо святыней.

Арчибальд осклабился во весь свой беззубый рот.

– Все-таки есть польза от семьи. У меня сохранились кое-какие связи в купеческих кругах, в том числе и с немецкой торговой конторой в Венеции. Мы сможем остановиться там на зиму, а взамен будем давать там представления, – он хмыкнул. – У меня есть рекомендательное письмо из Гамбурга, из высших кругов. Это, скажем так, моя гарантия к старости. И…

– Эй, вы двое! – донесся снаружи голос Петера. – Вы там что, теперь вдвоем вино хлещете? Иоганн, выходи, будем толкать повозку. Впереди подъем, и лошадь одна не справится.

Юноша стал выбираться наружу, но Арчибальд придержал его за руку.

– Та фраза на латыни, – произнес он вполголоса. – Ну, Homo Deus est… Неважно, где ты ее услыхал, но я бы на твоем месте ею не разбрасывался. Эти слова не для всех. Ты меня понял?

Иоганн кивнул, хотя не понял ровным счетом ничего. Возможно, старик просто хотел нагнать на него страху. Он отвернулся и выбрался наружу. Арчибальд еще долго смотрел ему вслед. Потом вздохнул и стал рыться в сундуке с припасами в поисках вина.

* * *

С поврежденной повозкой они продвигались довольно медленно, и на ночь им пришлось остановиться возле реки. Вечером по берегу стелился туман; Иоганн замерз, но виду не подавал. Он был новичком и потому сидел чуть в стороне, зачерпывая густую похлебку из миски. Саломе время от времени улыбалась ему, и это смущало юношу, сбивало его с толку.

После скудного ужина Нахтигаль поиграл немного на скрипке. Иоганн в очередной раз убедился, что Петер наделен исключительным талантом. В Книтлингене играли, как правило, пьяные бродяги, которые с трудом выдерживали ритм. Петер, напротив, касался струн, словно ангел. При этом он закрывал глаза и всецело отдавался музыке. Иоганн завидовал его способности на время отрешаться от всех забот и мрачных мыслей. Сам он этого не умел и ночью опять спал скверно. Ему снился Тонио и маленькие извивающиеся тела на лесной поляне где-то под Нёрдлингеном. Иногда его будил стон или вздох, но это Саломе и Эмилио наслаждались друг другом под тонким одеялом.

На исходе следующего дня они добрались до Ландсберга, где должно было состояться первое для Иоганна представление.

Город, как и Аугсбург, раскинулся на берегу Леха. С востока на обрывистом берегу высился замок, мощные стены которого свидетельствовали о могуществе и процветании. Петеру уже не раз приходилось здесь бывать, поэтому они без особого труда получили разрешение выступить на рыночной площади.

Артисты вместе с другими путниками прошли по широкому деревянному мосту, сооруженному вдоль плотины. Через Ландсберг проходил Солевой тракт, по которому ценное сырье доставляли из Райхенхалля до Боденского озера. Соляной склад и таможенный сбор, взимаемый с каждой повозки, обеспечивали городу и его жителям солидный доход.

Как только повозка вывернула на главную площадь, начали собираться первые зеваки. Вокруг смеялись дети, старики и старухи бормотали себе под нос и крестились, а через минуту уже не могли оторвать глаз от наряженных артистов. Иоганн знал по прошлым выступлениям с наставником, что люди рады любому поводу, лишь бы как-то отвлечься от рутины. Не считая Кирмеса [25], ярмарок и редких казней, у людей, особенно в деревнях и маленьких городках, развлечений было немного. За эти час или два, проведенные в беззаботном веселье, горожане словно перемещались в другой мир, далекий от повседневных нужд и скуки. И все-таки артисты оставались для них неприкасаемыми и в иное время их по возможности избегали.

Посреди площади бил фонтан, какого Иоганн еще ни разу не видел. Струи устремлялись ввысь на несколько шагов и, точно копья, сверкали в лучах закатного солнца. За ним расположилась ратуша высотой в три этажа, со ступенчатой крышей и башней. Юноша вспомнил старый фонтан перед ратушей в Книтлингене и городской ров, заполненный мутной, зловонной водой. Казалось, чем ближе они подходили к Альпам, тем богаче и красивее становились города.

– Что, поджилки трясутся? – насмешливо спросил Петер, глядя, как Иоганн озирается с разинутым ртом. – Смотри только, в штаны не наложи. Саломе нянчиться с тобой не станет. – Он рассмеялся и бросил ему какую-то одежду. – Вот, надень. Лукасу они все равно были малы, так что тебе в самый раз.

Иоганн натянул ядовито-зеленые чулки и красный вамс с заостренным капюшоном. По краю вамса были пришиты, точно флажки, разноцветные лоскуты, а в ткани имелось множество разрезов, сквозь которые проглядывала желтая материя. Костюм был теплый и мастерски сработанный, хоть Иоганн и выглядел в ней как придворный дурак. К своему ужасу, он заметил на правой штанине наскоро зашитую прореху и пятна засохшей крови.

– Хороший костюм, – сказал Петер, проследив за взглядом Иоганна. – Лукас перед самой смертью получил его в подарок от какого-то вельможи. Тот по достоинству оценил его фокусы. Мы отчистили его, как смогли, – он усмехнулся. – Ты же не из брезгливых?

Иоганн молча натянул капюшон.

Выступление на главной площади удалось на славу. Эмилио жонглировал шарами, Саломе кружилась в танце, а Мустафа гнул железные ломы, словно ивовые прутья. Даже магистр Арчибальд выглядел относительно трезвым. Люди охотно приняли его за странствующего алхимика и, когда он позолотил посох, бурно аплодировали.

Петер Нахтигаль играл волшебные мелодии, и у зрителей в глазах стояли слезы. Теперь Иоганн понимал, чем скрипач заслужил свое прозвище [26]. Он оказался не только одаренным музыкантом, но и голос у него был чистый и звонкий, неважно, говорил он или пел. Его речи вызывали у зрителей смех и изумление. Петер, несомненно, был прирожденным артистом – хоть прореха в зубах и подпортила его выговор.

Иоганн был вполне доволен собой. Для трюка с яйцом он пригласил из толпы туповатого подмастерья. Зрители были в восторге, и когда юноша снял с подмастерья шляпу, а под ним оказалось целое яйцо, они покатились со смеху. Его фокусы с картами и монетами тоже имели успех, причем помогала ему Саломе. Она подавала карты или обыскивала его, чтобы доказать, что он не спрятал лишних карт. При этом шарила и там, где это совершенно не требовалось.

Иоганн то и дело ловил на себе взгляды молодых девиц, что прежде было редкостью. Он заметно вытянулся, а изнурительные занятия с Тонио дали ему жилистое тело. Волосы у него были густые и черные, и по совету матери он время от времени чистил зубы кашицей из мяты и корня просвирника. Правда, в красном вамсе и капюшоне Иоганн чувствовал себя шутом.

Заработанных денег вместе с выручкой от проданной повозки хватило на ночлег в хорошем трактире рядом с церковью и сытный ужин. Кроме того, трактирщик пообещал к утру привести в порядок их повозку.

Они провели в Ландсберге еще два дня. За день давали по три представления, и с каждым разом у Иоганна получалось все лучше. Поначалу руки плохо слушались, но постепенно возвращалась былая ловкость. Тем не менее ему так и не удалось завоевать расположение Петера. Иоганн уже опасался, что скрипач никогда не простит ему выбитого зуба.

В паузы между представлениями они с Эмилио часто жонглировали. Скоро выяснилось, что юный артист неплохо метает ножи. Иоганн достал свой нож и бросил в колесо повозки. Клинок угодил в самый центр. Иоганн много упражнялся, пока жил с Тонио, особенно в те дни, когда его переполняла ненависть к отчиму и ко всем недалеким крестьянам Книтлингена.

Эмилио одобрительно покивал.

– Когда набьешь руку, из этого получится неплохой номер, – сказал он с улыбкой. – Может, и Саломе захочет нам помочь… Но для начала поупражняемся без живой мишени. Не хочу, чтобы ты продырявил платье моей ненаглядной.

Во вторую ночь Иоганн поднялся задолго до рассвета. Он старался не шуметь, чтобы не разбудить Арчибальда, с которым делил комнату. Магистр, как обычно, пил до поздней ночи. От него несло, как из винной бочки, и даже блохи, казалось, брезговали такой добычей. Иоганн на цыпочках спустился по лестнице и вышел на задний двор, где за дощатой перегородкой помещалась уборная. Там он справил нужду и постоял еще на свежем воздухе, глядя на убывающую луну. Прошла всего неделя с тех пор, как он сбежал от наставника. А казалось, это произошло в прошлой жизни.

На плечо ему легла чья-то рука.

Иоганн резко развернулся и уперся взглядом в лицо Саломе. В темноте оно было даже красивее, чем при свете дня, – узкое, цвета обожженной глины, с острыми скулами в обрамлении спутанных волос. Она накинула на себя попону, которая едва скрадывала изгибы тела. Ее полные губы изогнулись в насмешливой улыбке.

– Воешь на луну, волчонок?

Иоганн помотал головой.

– Так… пытаюсь кое-что забыть.

– Не ты один. – Она рассмеялась хрипло, как мужчина. – Арчибальд пытается забыть, что он теперь старый пьянчуга, а не странствующий ученый из богатого дома. Эмилио пытается забыть, что сделали солдаты с его родителями в Ломбардии. А Петер не хочет думать о том, что его звезда клонится к закату.

– Но… он ведь так здорово играет… будто…

– …будто сам дьявол, знаю. – Саломе усмехнулась. – Точнее и не скажешь! В глазах Церкви мы лишь заманиваем людей в сети сатаны, а в танцах отправляем свои черные мессы. – Она непристойно покачала бедрами. – В особенности это касается нас, падших женщин. Ну что, чувствуешь, как тебя манит в его сети, ммм?

– Петер запросто мог играть при дворах. – Иоганн не поддался искушению. – Но он скитается вместе с вами по городам и деревням… Почему?

Саломе подмигнула ему.

– И тут не обошлось без проклятой женщины и ее губительных чар. Насколько я знаю, Петер – младший сын франконского рыцаря. Он полюбил девушку, дочку простого цирюльника, и ради нее покинул семью. Но бедняжка слишком рано умерла, и даже его музыка не смогла спасти ее. С тех пор он скитается по свету, не находя утешения… – Она пожала плечами. – Во всяком случае, так он рассказывает, когда напьется. Но даже в такие минуты говорит мало, и половины слов уже не разобрать. Изредка, когда ему особенно тяжело, он вспоминает о какой-то сделке, которая отняла у него любимую.

– Уж я-то его понимаю, – мрачно заметил Иоганн.

– Потому что тоже любил девушку? – Она шагнула ближе. – Да?

– Ну а ты? – торопливо спросил Иоганн. – Что ты пытаешься забыть?

– Я каждый день забываю все, что было прошлой ночью.

Саломе вдруг скинула попону и встала перед ним совершенно нагая. Иоганн смотрел на ее безупречное тело. Волосы в паху чернели, как волчья шкура, полные груди купались в свете луны. Юноша словно оцепенел. Внезапно она привлекла его к себе и поцеловала, жадно и страстно; ее язык извивался у него во рту, точно взбешенная гадюка. Иоганн почувствовал ее руку у себя в промежности. Плоть его напряглась, и противиться этому было невозможно.

– Мне нравятся твои глаза, волчонок, – прошептала Саломе. – Такие темные, они как бездонные топи… В них что-то кроется, а я не могу разгадать этого. Объясни мне.

– А… как же Эмилио? – спросил Иоганн, запинаясь.

– Кто такой Эмилио? – Танцовщица хихикнула. – Я свободна, волчонок, и никому не принадлежу. Даже Бог мне не хозяин.

Тем временем она прижала его к стоявшей неподалеку бочке. Судорожно, как в лихорадке, Иоганн подхватил ее под ягодицы и придвинул к себе. Медленно и ритмично Саломе двигала бедрами, обратив свое лицо к полумесяцу. Они отдавались страсти без единого слова, и тела их сплетались, точно в борьбе. Лишь под конец у Саломе вырвался тихий вскрик. По телу ее пробежала дрожь, и она обмякла без сил. Иоганн вдыхал солоноватый запах ее пота. И хотя стоял холод, его самого бросило в жар, как тогда, в ржаном поле с Маргаритой.

Через некоторое время Саломе отстранилась от него и вновь завернулась в попону. На губах ее играла лукавая улыбка.

– Надо возвращаться, пока остальные не проснулись. Петер хочет тронуться пораньше.

Девушка еще раз погладила его по подбородку, покрытому мягким черным пушком.

– Сладкий волчонок, – прошептала она. – Нам еще выпадет случай распробовать друг друга.

Саломе развернулась и поспешила к задней двери.

А Иоганн еще долго стоял, словно заколдованный, посреди двора.

* * *

Два часа до рассвета юноша не находил покоя – ворочался в кровати, думал о Саломе и о том, что она сделала с ним на заднем дворе. Впервые он, будучи в ясном уме, совокупился с женщиной. Тогда, в пещере, Маргарита боялась потерять невинность, а о том, что произошло той ночью в лесу под Нёрдлингеном, Иоганн и вспоминать не хотел. Стоило ему закрыть глаза, и он снова чувствовал запах Саломе. Значит, вот каков он, тот волшебный миг, о котором твердил весь мир… Иоганн вынужден был признать: он был околдован. Только вот как теперь смотреть в глаза Эмилио и не краснеть при этом? Скажет ли ему Саломе о том, что произошло между ними?

Но когда они сидели в сумерках за столом и завтракали кашей с разбавленным пивом, Саломе даже не взглянула на Иоганна. Она держалась холодно и отстраненно и ни разу ему не улыбнулась. Зато постоянно подмигивала Эмилио. Поначалу Иоганн был сбит с толку, но потом по-своему понял ее. Если они с Эмилио действительно были вместе, то не следовало вызывать у него подозрений. Юноша подумал о ноже Эмилио и о том, как скоро между мужчинами вспыхивали ссоры из-за женщин.

Растерянный и усталый после бессонной ночи, Иоганн склонился над своей миской и пытался хоть на время забыть о Саломе. Но это оказалось не так просто. То, что произошло между ними ночью, было неописуемо. При одной только мысли об этом все внутри вспыхивало. Он торопливо доел кашу и вышел, чтобы вычесать лошадь.

С восходом артисты двинулись в путь. От Ландсберга путь их лежал дальше на юг, по долинам Леха. В скором времени они добрались до городка Шонгау. Всего два года назад страшный пожар опустошил округу. Лишь некоторые из роскошных некогда домов были отстроены заново. О представлении среди руин не могло быть и речи, поэтому они остановились за городскими стенами.

Иоганн набрал из ручья воды для лошади. Вода была холодная, и поверхность сверкала кристалликами льда. Горы стали теперь заметно ближе. Иоганн буквально чувствовал запах снега – и это в начале апреля. Когда он вернулся, Петер и Арчибальд ожесточенно спорили. Но, похоже, в этот раз причиной послужило не вечное пьянство магистра.

– Говорю тебе, это безумие – ехать по Верхнему тракту, – говорил Арчибальд, к полудню еще более-менее трезвый. – Это и дольше, и опаснее! Я знаю, о чем говорю. Я как-то раз пересекал ущелье Финстермюнц. Там до сих пор стоит зима! То и дело сходят лавины, и в любую минуту может налететь буря. А вот в долине Айзакталь под Больцано…

– Не менее опасно, а то и более, – возразил Петер. – Сборщики на заставах могут говорить что угодно, меня им не провести. – Он сощурился и скрестил руки на груди. – Ты уж мне поверь, я говорил кое с кем из торговцев, еще в Ландсберге, пока ты лежал пьяный под столом. Нижний тракт затопило талыми водами, все раскисло, и проехать пока невозможно. А на объездных дорогах местные взимают грабительские пошлины! Мы не можем себе этого позволить. По Верхнему тракту ехать, может, и дольше, зато безопаснее и, главное, дешевле. Я и сам уже дважды проезжал там.

– Но ущелье Финстермюнц… – снова начал Арчибальд.

– Все, решено! – оборвал его Петер. – Я здесь главный и не потерплю возражений. Особенно от старого пропойцы, который в последний раз проезжал здесь в ветхозаветные времена!

Арчибальд что-то проворчал себе под нос и забрался обратно в повозку.

Иоганн дал лошади напиться. Глядя на Альпы, теперь он чувствовал исходившую от них угрозу. Как оказалось, через эту высокую, с виду непреодолимую стену было несколько путей. И на каждой из дорог подстерегали опасности. Солнце огненным шаром опускалось за горизонт, и горы отсвечивали красным, словно объятые пламенем.

Вечером, когда они вновь улеглись возле повозки, Иоганн слышал, как Саломе тихонько вскрикнула. Эмилио захихикал, а потом издал громкий стон. Иоганн думал о том, что прошлой ночью Саломе кричала точно так же, но с ним. Эта мысль приводила его в отчаяние. Он натянул капюшон и зажал уши, но и это не спасало от их чувственных стонов.

К вечеру следующего дня они добрались до Фюссена. Город раскинулся у подножия замка, совсем недавно возведенного рядом с монастырем, в том месте, где Лех с ревом скатывался по скалистому склону. Перед путниками стеной вырастали Альпы. Отсюда еще возможно было отправлять плоты вниз по течению. Дальше начиналась гористая местность. Иоганн уже не раз слышал о Фюссене. Сам король нередко останавливался здесь по пути из Инсбрука в Аугсбург. Городская стена опоясывала дома с островерхими крышами; это были по большей части трактиры для торговцев и паломников, которые направлялись в Италию.

Петер задумчиво глядел на рваные облака, которые, словно пролитое молоко, затягивали вечернее небо.

– Погода меняется, – проговорил скрипач. – Проклятье! Дай бог, продержится еще немного…

После долгих поисков они нашли приемлемый по цене трактир, совсем недалеко от городской стены. За ужином, который состоял из вина и грудинки с яйцами, Петер до поздней ночи расхваливал местных мастеров, изготавливающих лютни. Потом похвастал новыми песнями, которые собирался исполнить в Венеции. Насчет Верхнего тракта, по которому они должны были преодолеть Альпы, он не сказал ни слова. Как не вспоминал и о погоде. Арчибальд сидел, насупившись, в самом углу и осушал одну кружку за другой, пока не задремал прямо за столом.

– Пьянство сведет его в могилу, – пробормотал Эмилио.

– Надеюсь, прежде мы доберемся до Венеции, – резко отозвался Петер. – Без него нам квартиры на зимовку не добыть. Давайте спать, завтра тяжелый день. И помолитесь святому Петру, чтобы разогнал облака.

Тем вечером Петер не стал играть на скрипке. Остальные тоже разошлись по кроватям. Посреди ночи Иоганн прокрался к комнате, где спали Эмилио и Саломе. Он постоял какое-то время под дверью, прислушиваясь к размеренному дыханию спящих. В конце концов понял, что валяет дурака, и вернулся в постель.

Но и этой ночью юноша не смог заснуть.

* * *

Следующим утром небо было затянуто тучами и моросил холодный дождь. Иоганну вспомнилось, какими погожими были последние дни. Но зима, казалось, хотела в последний раз показать свою силу. Петер смотрел на горы, подернутые зеленоватой дымкой. Облака, точно ядовитые грибы, липли к вершинам. Скрипач посоветовался с другими путниками, и они решили подождать, пока погода не наладится. Им пришлось провести на постоялом дворе еще три дня. Настроение у всех испортилось, на хорошее вино денег не было, но погода не менялась. Тучи словно притаились над хребтами и только и ждали, когда путники тронутся с места. В конце концов утром четвертого дня Петер разбудил остальных громким стуком и велел собираться.

– Никто и не говорил, что дорога будет легкой, – прорычал он. – Всё, выдвигаемся, пока мы тут не померзли.

Арчибальд хотел было возразить, но промолчал под суровым взглядом Петера.

Они примкнули к группе аугсбургских торговцев, которым тоже надоело ждать. К ним присоединились также несколько паломников. В своих бурых плащах и широкополых шляпах, с посохами, они уже стали привычным зрелищем на дорогах. После Аугсбурга число их неуклонно росло. Путь странников лежал в Рим или в Венецию, а оттуда – на Святую землю. Они распевали псалмы, и их не пугали ни ветер, ни дождь. Паломники уповали на Бога, всегда улыбались и помогали друг другу во всем. Иоганн смотрел на них с завистью и пытался представить себя на их месте. Но, прислушиваясь к собственным чувствам, он не ощущал в себе стремления к Богу. Казалось, зелье, которым напоил его Тонио, осквернило его и запечатало душу.

Торговцы обеспечивали артистам защиту, а те, в свою очередь, готовы были развлекать своих спутников холодными вечерами. Петера такая сделка вполне устраивала. С прошлого года французы под предводительством Карла VIII воевали против итальянских городов. Флоренция, Рим и Неаполь уже пали, и неизвестно было, как глубоко забирались их отряды. Ходили слухи о жутких побоищах, в том числе на тирольских границах и в Финшгау.

– На рейхстаге в Вормсе представители всех сословий хотят добиться от кайзера вечного мира, чтобы рыцарям запретили грабить и убивать по собственному разумению, – говорил Арчибальд, сидя на козлах рядом с Петером. – А еще основать верховный суд и совет, который контролировал бы короля, – он рассмеялся. – При этом наши властители не могут даже вытурить французов из Италии. Это же просто смешно!

– Да только положение в землях такое, что не до смеха, – проворчал Петер. – А теперь закрой рот, меня мутит от твоего блеяния.

Медленно, как неповоротливая многоножка, караван из тридцати человек и дюжины повозок тянулся к горным хребтам, образующим природные ворота перед Фюссеном. Сразу за городом в узкой теснине шумел Лех. Иоганн невольно содрогнулся. Они словно пресекали невидимую границу. Позади остались живописные поля, пологие холмы и сонные деревушки Алльгоя; впереди же лежала неприютная гористая местность с бурными речками, лавинами и оползнями. А где-то на юге, за этой стеной, раскинулась овеянная легендами Венеция.

Следующие два дня Лех был их неизменным спутником. Река понемногу сужалась, но тем яростнее бушевал поток. Горы теперь высились со всех сторон и с каждой пройденной милей становились выше. Посреди гор лежали широкие долины, дорога постепенно забирала вверх, и пока лошади и волы не доставляли хлопот.

Земли, принадлежащие графству Тироль, были большей частью покрыты лесами и скудно населены. Иоганну вспомнилось, что недалеко отсюда они с Тонио провели прошлую зиму. Он даже узнавал некоторые из вершин, и у него мороз пробегал по коже.

«Интересно, он до сих пор меня разыскивает?» Этот вопрос неотступно его преследовал.

Иоганн до сих пор чувствовал прикосновение жесткой ладони, когда они с Тонио рукопожатием скрепили договор. Петер тоже рассказывал Саломе о некоей губительной сделке. С кем же он ее заключил? С таким же могущественным человеком, который посулил ему золотые горы, а принес одни лишь несчастья? Иоганн вытер руку о штанину, как если бы запачкался где-то. Память о Тонио запятнала его липким дегтем. Ему вспомнилось, что сказал астролог в тот день, когда принял его в ученики.

Сделка действительна до тех пор, пока я тебя не освобожу…

Из разговоров с торговцами и паломниками Иоганн выяснил, что теперь по Верхнему тракту редко кто проходил. Путники в большинстве своем выбирали более короткий Нижний тракт, по которому через Инсбрук и перевал Бреннер попадали в Венецию. Чтобы добраться туда из Аугсбурга, всаднику понадобилось бы всего десять дней, но торговые обозы продвигались куда как медленнее. Оба тракта были проложены еще римлянами и оставались по сей день основными дорогами через Альпы. Правда, Нижний тракт, похоже, сильно пострадал от талых вод. Иоганн смотрел на хмурое небо и понимал, что переход по Верхнему тракту будет ничуть не легче.

Дорога взбиралась все выше, и, когда путники миновали крепость Эренберг, Лех тоже остался позади. Дорога стала топкой и каменистой, и глубокие колдобины затрудняли продвижение. Даже Арчибальд давно слез с повозки и теперь шагал рядом, надвинув шляпу на лицо. Они то и дело вынуждены были толкать повозку, и все-таки им приходилось легче, чем торговцам. Доверху нагруженные фуры постоянно увязали в грязи, поэтому за день иногда преодолевали всего несколько миль. Мустафа тащил, словно бык; его мускулы вздувались корабельными канатами. Несмотря на холод, на нем по-прежнему был только кожаный жилет. Иоганн так и не услышал от него ни единого слова.

– Скоро нам понадобятся волы, – просипел Эмилио, когда они выталкивали повозку из очередной ямы. Дождь шел непрестанно, превратив дорогу в сплошное месиво. – А это стоит денег. Остается только молиться, чтобы не попасть под оползень.

Арчибальд покивал.

– Да-да, как я и говорил, – проворчал он. – И это только первый перевал. Но никто не захотел слушать старого бывалого путешественника…

В одном месте участок дороги длиною в четверть мили просто смыло. Пришлось идти в обход, и это стоило артистам еще двух дней. Все вокруг было окутано туманом, и лишь кое-где торчали, устремляясь ввысь, горные пики.

Ночами, когда все укладывались в стороне от дороги, Иоганн напрасно ждал Саломе. Погода неуклонно портилась, хлопьями падал снег. Иногда даже сыпал град, а они еще не добрались до самой высокой точки. Среди скал медным отливом сверкали озера, серны и горные козлы взбегали по узким, не досягаемым для человека склонам. И над заснеженными вершинами, словно посланники иного мира, кружили орлы.

– Кажется, они только и ждут, когда кто-нибудь из нас околеет, чтобы выклевать внутренности, – стуча зубами, проговорил Эмилио. Одежда у него была тонкая, и бедняга продрог до костей.

Иоганн уже не сетовал на свой шутовской вид. Может, он был и смешон в своем пестром наряде, но, по крайней мере, не замерзал.

Торговцы, готовые втридорога платить за теплый кров и горячее вино, останавливались в трактирах. Но артисты не могли позволить себе такого и вместе с паломниками ночевали в холодных, полных клопов приютах, где монахи кормили их водянистой похлебкой. Бывало, что спали, попросту забравшись под повозку. Иоганн лежал и слушал, как свистит ветер и град барабанит по навесу, а рядом Арчибальд изводил его своим храпом.

Но что действительно сводило его с ума, так это безразличие Саломе.

Неужели она просто посмеялась над ним? Он смотрел, как Саломе плывет сквозь туман, словно неземное создание, и даже под теплым плащом хорошо были видны изгибы ее фигуры. Глядя, как легко она движется, как откидывает волосы и стряхивает снег с плеч, Иоганн не мог думать ни о чем, кроме ее обнаженного тела. Он стал неразговорчивым и хмурым. Порой юноша ловил на себе испытующий взгляд Петера, от которого не укрылась произошедшая в нем перемена. Вечерами, когда они развлекали своих спутников, Иоганн держался в тени и вносил свой вклад, только если этого требовал Петер. Он подолгу упражнялся с ножом: методично метал клинок в деревья, при этом нередко видя перед собой оскаленную гримасу Тонио. Затем лицо расползалось, и перед ним снова стоял Эмилио с раскрытым в блаженстве ртом.

Теперь путь их лежал вдоль другой, более широкой реки Инн. Прошло почти две недели с тех пор, как они покинули Фюссен, а перевалам не было конца. Казалось, что горы становятся лишь выше. Река бурлила и извивалась, зажатая между высоких скал. На самом узком участке, когда Иоганн уже решил, что дальше им не продвинуться, он увидел крепость на противоположном склоне – точно фурункул на носу великана. Над бурным потоком был протянут деревянный мост. Посередине стояла зубчатая башня, и вокруг нее пенилась вода. По скалистому склону тянулась крепостная стена, едва различимая сквозь дождевую завесу.

– Финстермюнц, – мрачно объявил Арчибальд. – Отсюда начинается подъем до перевала Решенпасс. Только в прошлом году с реку сорвалось несколько повозок. – Он сухо рассмеялся. – Об этом премудрый Петер Нахтигаль предпочел умолчать. О набегах швейцарских отрядов, конечно, тоже упоминать незачем.

На мосту их встретили несколько тирольских ландскнехтов в поношенных одеждах и ржавых панцирях. У башни поджидала группа погонщиков, который предлагали торговцам волов. Речь их была непривычна для слуха, и казалось, что они говорили на каком-то устаревшем, давно позабытом наречии.

– Видишь, какие низкие ворота? – сказал Арчибальд, обращаясь к Иоганну, и показал на темнеющий, продуваемый ветром проезд. – Это они намеренно так построили, мерзавцы. Если повозка не проходит, приходится ставить колеса поменьше, – он хмыкнул. – И стражники предоставляют эту услугу за три крейцера. За каждое колесо, само собой. А потом, чтобы поставить свои колеса, придется выложить еще столько же… Проклятые тирольцы, у них это, наверное, в крови!

Внизу бушевал поток, мост покачивался и вздрагивал. Повозки проезжали одна за другой, и на некоторых действительно пришлось переставлять колеса. На другом берегу стали запрягать волов и крепких меринов, чтобы втащить по склону груженые фуры. Артисты между тем дожидались своей очереди. Но когда Эмилио махнул было одному из погонщиков, Петер одернул его.

– Обойдемся без этих грабителей, – проворчал он.

– Но повозка… – начал Эмилио.

– Вовсе не такая тяжелая, как подводы купцов. Мы вполне справимся и своими силами. – Петер усмехнулся. – К тому же у нас есть Мустафа. Забыл?

– Дело твое.

Эмилио не разделял его уверенности. Он заметил, как Арчибальд разглядывает небо.

– Небо опять темнеет, там, на западе, – промолвил старик. – Если не впрягать волов, то лучше подождать до завтра, пока погода не наладится.

– И отдать все сбережения за ночлег в крепости? – Петер отмахнулся. – Эти разбойники только того и ждут. Едем сейчас! Если ничего не случится, через несколько часов доберемся до перевала.

– Если ничего не случится, – повторил негромко Арчибальд. Но он давно отказался спорить с Петером.

Должно быть, старик уже привык, что его предостережения пропускали мимо ушей.

* * *

Беда настигла их на середине подъема.

Снова зарядил проливной дождь; поперек дороги текли ручьи и сбегали в реку. Двигаться стало заметно труднее. Петер и Саломе вели лошадь, Иоганн, Эмилио и Мустафа толкали сзади, Арчибальд шагал рядом, опираясь на посох. Когда раздался предостерегающий крик Петера, было уже поздно.

Поднялся раскатистый гул, и в следующий миг на обоз скатилась лавина из снега и камня. Грохот был такой, словно гора обрушилась целиком. Всюду кричали люди, ржали лошади, с треском ломались дышла повозок. Краем глаза Иоганн заметил, как идущую за ними фуру, нагруженную тюками и ящиками, точно легкую коробочку, опрокинуло на бок. Извозчик попытался спрыгнуть, но фуру уже снесло в пропасть. Пронзительный крик несчастного резко оборвался, когда он вместе с ценным грузом скрылся в бурых неистовых водах Инна.

Лавина зацепила заднюю часть их повозки. Иоганн, Эмилио и Мустафа в последний момент успели отбежать. Задняя ось повисла над пропастью, колеса со скрипом крутились в воздухе.

– Ко мне! – закричал Петер. – Помогите!

Лошадь испуганно ржала и вставала на дыбы. Петер отчаянно тянул за поводья, но, как он ни старался, ему не удавалось усмирить обезумевшую кобылу. Повозка неумолимо соскальзывала в пропасть. Иоганн стоял в оцепенении. Он видел, как Мустафа бросился к лошади, схватил за узду и потянул. Лошадь уперлась копытами в землю, и Мустафа с Петером шаг за шагом оттащили ее от пропасти.

В это мгновение на путников обрушилась вторая лавина.

Как и в первый раз, она состояла из грязи, камней и комьев бурого снега. Точно широким языком, этот поток жадно увлекал за собой все, что оказывалось на пути. Еще одна повозка сорвалась в пропасть, но артистов в этот раз не задело – лавина прошла перед ними.

Иоганн вжался в скалу, и в ту же секунду раздался крик. Сквозь стену дождя он увидел Саломе: она отчаянно цеплялась за расщепленный ствол дерева. Девушка убежала вперед в попытке спастись и угодила таким образом под лавину. Ее ноги уже повисли над пропастью, дерево медленно сползало к краю под весом грязи и камней. Поблизости стояли магистр Арчибальд и Эмилио. Жонглер бросился было на помощь, но тут по склону посыпались мелкие камни. Эмилио замешкался, на лице его отразился животный страх, и он укрылся под выступом скалы.

Иоганн вышел из оцепенения и стал пробираться через грязь и завалы камней к Саломе, которая из последних сил цеплялась за дерево.

– Хватайся за мою руку! – прокричал он, при этом голос его тонул в грохоте камней. – Ну же, хватайся!

Мгновение Саломе смотрела на него с вызовом, без тени страха – и ухватилась его руку.

Иоганн сразу ощутил ее вес. Он тащил и тянул, ноги скользили по грязи. Его увлекало к пропасти. Иоганн в отчаянии уперся пятками в раскисшую землю и продолжал тащить, вцепившись в руку Саломе, словно они были единым целым. Из последних сил, издав яростный вопль, он рванул на себя и завалился на спину. Почувствовал, как на него упала Саломе. Одежда ее насквозь промокла и была покрыта слоем грязи. Иоганн слышал ее хриплое дыхание, вдыхал запах ее пота. Несколько секунд они лежали неподвижно, а вокруг них люди громко причитали, молились и звали на помощь.

Потом Саломе слезла с него и поднялась. Ноги у нее подгибались.

– Спасибо, – сказала она негромко. – Немного найдется таких, кто сделал бы это ради меня.

Саломе явно выбилась из сил, но уже гордо вскинула голову и присоединилась к своим. Они собрались вокруг повозки, измученные, но довольные тем, что в очередной раз им удалось избежать смерти. Никто из артистов, похоже, не пострадал, только Арчибальд, мертвенно-бледный, привалился к колесу.

Иоганн поднялся из грязи и взглянул на Эмилио. Тот смотрел на него со смешанным выражением – то ли ненависти, то ли облегчения.

* * *

Следующие три часа им пришлось расчищать дорогу, чтобы могли пройти повозки. Торговцы потеряли две фуры, трое извозчиков совались в пропасть, двух паломников убило падающими камнями. Многие получили ссадины и ушибы, один молодой пилигрим был тяжело ранен в голову. Иоганну вдруг подумалось, что их не спасла даже безграничная любовь к Богу. Сегодня их Творец был разгневан и не знал милости.

Еще три повозки оказались сломаны; их пришлось спускать обратно в Финстермюнц, чтобы там починить. Несколько тюков с дорогими тканями были разорваны и испачканы. Торговцы понесли громадные убытки.

– Я-то знал, что ничем хорошим это не закончится, – непрестанно ворчал Арчибальд, пока они в свете уходящего дня поднимались к перевалу. – Я знал.

При этом он избегал смотреть в глаза Петеру. Тот в полном молчании закрепил их пожитки и проверил, уцелела ли его скрипка. Никто не решался заговорить с ним, даже Саломе. Каким-то чудом она осталась невредимой, если не считать пары царапин.

Уже в полной темноте путники добрались до деревни Наудерс, расположенной недалеко от перевала. В изнеможении они направились к монастырскому приюту, где несколько престарелых, разбитых подагрой монахов занялись ранеными. Дождь прекратился, и уцелевшие устроились на ночлег. Несколько паломников пропели какой-то псалом. Под холодными сводами голоса их звучали скорбно и уныло. Погибших решили похоронить утром.

Дрожа от холода и измождения, Иоганн кутался в сырое одеяло. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким разбитым и все-таки не мог заснуть. Он закрыл глаза и прислушивался к молитвам паломников. Внезапно кто-то коснулся его щеки.

Это была Саломе.

– Пойдем, – шепнула она.

Иоганн молча поднялся. Они неслышно прокрались мимо спящих, вышли за ворота и направились в поле. Приют остался далеко позади. Над плоскогорьем высилась мрачная крепость, снег стелился перед ними черным покрывалом.

– Наша постель, – прошептала Саломе.

Она потянула его на снег, и они любили друг друга с такой страстью, словно боялись, что это больше не повторится. Ветер разогнал облака, и снег искрился в свете луны. Иоганн не чувствовал холода, и усталость как рукой сняло. Он вцепился в Саломе, которая открывала ему неведомый доселе мир. Ее ногти впились ему в спину, и он вскрикнул – царапины, полученные в ту черную ночь под Нёрдлингеном, еще не вполне зажили.

– Что такое? – спросила Саломе с удивлением. Она провела рукой по красным линиям и подмигнула ему. – Другая женщина? Ты пугаешь меня, волчонок.

– Я порой сам себя пугаю, – произнес Иоганн и погладил шрам, пересекающий спину Саломе. – А это? Какую тайну скрываешь ты?

Женщина улыбнулась, но в глазах ее читалась печаль.

– У всех нас есть свои тайны, верно?

Иоганн снова обхватил ее руками и любил молча, грубо. Он сам от себя такого не ожидал. Саломе стонала и вскрикивала – от желания или от боли, юноша не мог точно сказать.

Позднее, когда они вернулись в приют, Саломе еще раз поцеловала его.

– Спасибо, – шепнула она и скрылась в повозке.

Иоганн так и не понял, благодарила она его за спасение у пропасти или за то, что произошло между ними в поле.

Он скользнул через ворота и вошел в темный, пропахший зал. Хотел уже завернуться в свое одеяло, но заметил, что Эмилио еще не спит. Юный жонглер пристально смотрел на него.

– Ты, наверное, думаешь, что спас ей жизнь и теперь она будет предана тебе до конца дней. – Он покачал головой. – Забудь. Она никому не принадлежит, и ты сам скоро поймешь это.

– Я и не хочу, чтобы она принадлежала мне, – возразил Иоганн.

– Три года назад, когда мы познакомились, она с Мустафой прибыла в порт Генуи, – продолжал Эмилио, словно и не слышал Иоганна. – Ты ведь и не знал, что они брат и сестра? Саломе сказала, что они из Александрии, где, по всей видимости, были рабами у богатого сирийского купца. Она была его наложницей, и тот насиловал ее по несколько раз на дню – с плетьми, цепями и прочим непотребством. Мустафа однажды попытался помешать этому, и торговец приказал вырезать ему язык. Черт знает, как им удалось сбежать из этого ада. – Эмилио печально рассмеялся. – Таких, как ты, у Саломе было множество, уж поверь. Какое-то время я был ее любовником, теперь вот ты… А потом твое место займет кто-то еще. Она использует нас, чтобы забыться. Мы для нее просто игрушки.

– Я устал, – сказал Иоганн. – И хочу спать.

– Не волнуйся, я на тебя не в обиде. Просто хотел предупредить. Она выжмет из тебя все соки, как поступила со мной. – Эмилио помедлил. – Тогда, у пропасти, я не стал ее спасать, я… хотел спастись сам, – продолжал он задумчиво. – Да, я боялся сорваться. Но еще больше я боялся, что без остатка утону в ее пучинах. Доброй ночи, Иоганн.

Эмилио отвернулся и затих. Юноша натянул одеяло до подбородка и закрыл глаза, изнуренный после долгого напряженного дня. Несмотря на предостережение Эмилио, он чувствовал удовлетворение.

Прежде чем Иоганн провалился в сон, в голове его проскользнула мысль, что сегодня двадцать третье апреля. Ему исполнилось семнадцать лет. Кое-кто из паломников еще утром упоминал день святого Георга. После всех сегодняшних событий Иоганн едва не забыл о дне, которому мать придавала такое значение. Он мечтательно улыбнулся.

Семнадцати лет от роду он стал мужчиной.

Следующим утром погода наладилась, ветер разогнал облака и туман. Они похоронили погибших на маленьком монастырском кладбище и, когда колокол прозвонил полдень, снова тронулись в путь.

Довольно скоро добрались до перевала. Иоганн окинул взором долины и обширные луга, на которых паслись упитанные коровы. Трава росла до колен и блестела после прошедших дождей, кое-где пестрели яркие цветы. Но о том, что горы уже позади, говорить было рано. Справа и слева, да и впереди высились заснеженные гряды.

– Финшгау, – объявил Петер, стоя рядом с Иоганном на скале. Он обвел широким жестом долины. – Славные края, богатые на коров и пастбища. Дальше будет Эчталь, откуда мы попадем в Мерано, а затем в Больцано.

– Неужели эти горам конца не будет? – удивился Иоганн.

Петер рассмеялся.

– Нет, пока не доберемся до Валь Паданы, но это будет нескоро. Через равнину протекает река По, и благодаря ей эта местность считается житницей Италии. Здешние жители богаты и всегда рады поразвлечься. Попытаем счастья в этих краях, а ближе к зиме направимся в Венецию.

Несмотря на те испытания, что выпали вчера на их долю, Петер выглядел умиротворенным, даже веселым.

– Ты вчера спас Саломе, спасибо тебе еще раз. – Он хлопнул Иоганна по плечу. – Признаюсь, такого я от тебя не ожидал. Видно, на тебя все-таки можно положиться.

Иоганн протянул ему руку. Он был рад, что Петер наконец-то признал в нем своего, а то в последнее время его колкие замечания стали невыносимы.

Теперь им предстоял долгий спуск, но склоны были уже не такие крутые. Дорога тянулась мимо озер и пастбищ. Их молча приветствовали крестьяне с серпами. Иоганн обратил внимание, что дома и церкви выглядят здесь иначе, чем по другую сторону перевала. Язык, на котором говорили местные жители, казался совершенно чужим. Петер объяснил ему, что эти люди принадлежали к древнему народу. Когда-то давно они слились с римлянами, и здесь, в этих уединенных долинах, еще жива была их старинная культура.

Как и предсказывал Эмилио, теперь Саломе относилась к Иоганну совсем по-другому. Она то и дело подмигивала ему, украдкой брала за руку, а стоило им хоть на пару секунд остаться наедине, гладила его в промежности. Каждую ночь, пока двигались через Финшгау, а затем через Эчталь, они любили друг друга, укрывшись в каком-нибудь сарае. Саломе выказала себя прекрасной наставницей, она знала множество игр и позиций. Иоганн догадывался, где она набралась этого, и все-таки старался не вспоминать о том, что рассказывал ему Эмилио. Но тот, к счастью, не вмешивался и больше не заговаривал об этом. Казалось, он даже испытывал странное облегчение.

Теперь они каждый вечер давали представления – перед своими спутниками и жителями деревень, в которых останавливались. Иоганн старался как мог, и зрители всякий раз приходили в восторг, когда он доставал яйцо из шляпы какого-нибудь крестьянина или монета исчезала у него в руке и снова появлялась.

Как-то вечером Петер попросил Иоганна задержаться у костра.

– Арчибальд говорил, что ты одно время учился у астролога и хироманта, – начал он. – Это правда?

Иоганн настороженно кивнул. С чего бы Петер завел этот разговор?

– То есть ты умеешь составлять гороскопы? – допытывался скрипач. – Для меня, например?

– Ну, гороскопы требуют времени, – ответил Иоганн. – Мне нужно сделать расчеты, свериться с таблицами, которых у меня нет… Кроме того, мне необходимо знать точный день твоего рождения и место.

– Место мне известно. – По лицу Петера неожиданно пролегла тень. – Хоть я и предпочел бы не вспоминать о нем. Слишком много плохого там произошло. Точного дня я не знаю – это было летом, когда османы захватили Константинополь, в тысяча четыреста пятьдесят третьем году.

Иоганн задумался. По его подсчетам выходило, что Петеру больше сорока, хоть он и выглядел младше своих лет. Потом ему в голову пришла другая мысль: Тонио дель Моравиа тоже говорил о Константинополе, каким видел его до завоевания османами. Значит, с тех пор минуло почти пятьдесят лет. Как такое возможно? Тонио ничуть не походил на старика – Иоганн при всем желании не дал бы ему больше пятидесяти. У него мороз пробежал по коже. Сколько же тогда лет наставнику?

– Если не можешь составить гороскоп, то хотя бы погадай по руке, – предложил Петер, прервав размышления Иоганна. Он рассмеялся и протянул ему руку. – Да только у меня в жизни было столько поворотов, что никакой ладони не хватит.

Иоганн взглянул было на ладонь Петера, но что-то его остановило. После того случая в крестьянском доме в Алльгое он никому не гадал по руке. В тот раз увидел скорую смерть на ладони мальчика – и до сих пор не понимал, как это произошло.

– Ну, давай же, – уговаривал Петер. Он подмигнул Иоганну. – А то я решу, чего доброго, что ты просто зазнаёшься.

Нахтигаль, хоть поначалу и сомневался в нем, наконец-то воспринял его всерьез. Иоганн был ему благодарен и не хотел обидеть своим отказом. Так что он поддался уговорам и склонился над его ладонью. Пальцы у Петера были длинные и изящные, как и ожидалось от скрипача. Холм Луны и ребро ладони имели четкие контуры, что также говорило о склонности к музыке. Линия жизни была неровная и часто ветвилась.

Иоганн раскрыл было рот, как вдруг его охватило то же странное чувство, что и тогда, в крестьянском доме. Линии на ладони словно ожили, и на мгновение он ощутил исходящий от них жар. Необъяснимый ужас пробрал его до самых костей. Юноша отшатнулся и выпустил руку Петера, точно обжегся. Но он уже знал, что все это означает.

Приближение смерти.

– Что такое? – спросил Петер, сбитый с толку его реакцией. – Что-то скверное? Ты весь дрожишь.

– Нет-нет… – Иоганн тряхнул головой. – Просто мерзну по ночам, вот меня, видимо, и лихорадит.

– Хм, еще бы тебя не лихорадило… – Петер ухмыльнулся. – Саломе просто дьяволица. И не думай, будто я ничего не вижу. Между вами ведь что-то есть. Хотя… разве можно тебя винить? – Он рассмеялся и хлопнул Иоганна по плечу. – Смотри только, чтоб Эмилио не прирезал тебя ночью. Эти южане чертовски ревнивы.

Иоганн заставил себя улыбнуться.

– Мы с ним уже всё уладили по-мужски.

– По-мужски?.. Ого! Что ж, тогда ладно, – Петер подмигнул ему. – Ну так что ты прочел по моей ладони, великий хиромант?

Иоганн прокашлялся и стал объяснять Петеру изломы на линии жизни, интересный изгиб по линии головы. Посулил ему большое будущее на музыкальном поприще и обрисовал темное прошлое, каким видел его из рассказов Эмилио. Он приложил все свои умения, и Петер был впечатлен. Когда Иоганн закончил, скрипач нахмурил лоб.

– Такого обо мне не рассказала бы даже любимая матушка, помилуй Господи ее душу, – проговорил он. – Мое почтение! Нам бы следовало предлагать твои услуги зрителям. За деньги, само собой. Как ты на это смотришь?

– Надо подумать, – слабым голосом ответил Иоганн. Он быстро поднялся и зашагал прочь. Ему вдруг стало тошно.

– Мне, видно, придется поговорить с Саломе, – бросил Петер ему вслед. – Так она вконец тебя истощит, и я опять останусь без фокусника!

Иоганн шагал словно в тумане. Вокруг костров сидели торговцы и паломники, они смеялись и пили. А юноша до сих пор видел перед собой мерцающие линии на ладони Петера.

И молился, чтобы это и вправду оказалось лихорадочным наваждением.

* * *

Чем ниже они спускались, тем становилось теплее. Иоганн заметил, что и пахло по эту сторону Альп совсем иначе. Ветер приносил с собой ароматы цветов и трав и едва уловимый солоноватый запах моря. По обеим сторонам еще высились горы, но уже не такие высокие и крутые. Даже цветы здесь росли другие, юноша прежде таких не видел. Небо подолгу бывало ясным, и лишь изредка случались ливни.

Впервые с тех пор, как сбежал от Тонио, Иоганн почувствовал себя свободным. Он старался не думать о том, что увидел на ладони Петера. Тот выглядел здоровым и полным сил – Иоганн решил, что тем вечером у него вполне могло разыграться воображение. Все-таки он не знал, что в действительности сталось с тем мальчиком из Алльгоя.

Лишь изредка, бессонными ночами, юноша вспоминал Маргариту, маленького Мартина и то жуткое сборище в лесу под Нёрдлингеном. Саломе помогала ему на время оттеснить мрачные мысли. Она постоянно придумывала что-то новое, давала сковать себя цепью или завязывала ему глаза. Иоганн на все соглашался. И не спрашивал, почему Саломе не противилась, когда он изливал в нее свое семя. Должно быть, она не могла иметь детей или же принимала какие-то снадобья.

Каждую ночь Иоганн был словно под дурманом, который рассеивался лишь с предрассветными сумерками. Поэтому на протяжении дня он чувствовал себя совершенно разбитым. И все же уверенность его во время представлений неуклонно росла. Радость публики придавала ему сил. Однако настроение портилось день ото дня. Гордыня, которая проявилась еще в детские годы, все чаще сменялась приступами гнева. Если на выступлении что-то шло не так, он вымещал злобу на Эмилио и на остальных. И ночами, когда они спали с Саломе, их игры зачастую походили на борьбу, в которой Иоганн выходил победителем.

Вечерами и в паузы между представлениями юноша продолжал упражняться с ножом. Теперь он метал его с удивительной меткостью и с такой силой, что Эмилио лишь качал головой. После того ночного разговора они, несмотря на частую ругань, стали друзьями. Хотя Саломе по-прежнему стояла между ними незримой стеной.

– Удивительно, как метко ты научился метать всего за пару недель, – с одобрением отметил Эмилио. – У тебя и вправду талант. Только не надо бросать с такой силой. На тебя просто страшно смотреть, – он рассмеялся. – Можно подумать, ты каждым броском хочешь кого-то убить.

«Наверное, так оно и есть», – подумал Иоганн. И метнул нож в дерево, точно в дупло от выпавшего сучка.

Очень скоро они стали включать этот номер в свои представления. Под изумленные возгласы зрителей Иоганн метал несколько ножей в Саломе, привязанную к дощатой стене. Всякий раз нож вонзался в сантиметре от ее лица или груди. Риск был смертельный, но Саломе, казалось, испытывала удовольствие. Она ни разу не вздрогнула и смотрела на Иоганна с улыбкой и даже вызовом. Ему самому нравилась эта сладкая дрожь, ощущение зыбкой грани между жизнью и смертью. Словно опьяненный, юноша бросал ножи, один за другим, понукаемый необъяснимой яростью. Нож, полученный от Тонио, он в представлениях не использовал, хоть и не мог объяснить почему. Возможно, причиной тому был нелепый страх, что клинок каким-то непостижимым образом пронзит сердце Саломе. Иоганн так и не выяснил значение странных букв, выгравированных на рукояти.

Спустя еще неделю перед ними раскинулось, словно море, огромное озеро. Путники двинулись с восточной его стороны и скоро добрались до Вероны. Иоганну еще не доводилось видеть таких городов. Дома патрициев, внушающие трепет своими размерами, стояли посреди римских дворцов и древних развалин, свидетелей давно минувших дней. Здесь была громадная полуразрушенная арена, издавна служившая местным жителям каменоломней. Когда-то там сжигали еретиков, теперь же изредка устраивались театральные постановки. Иоганн знал, что итальянцы, в отличие от суровых немцев, любили роскошь и все яркое, кричащее. Вся страна виделась ему старой пьяной потаскухой, вульгарно накрашенной, но еще не растерявшей остатков былого очарования.

Петер в эти дни то и дело спрашивал Иоганна, готов ли тот гадать зрителям по руке. Юноша всякий раз отделывался обещаниями. И вот теперь, в Вероне, Петер предпринял новую попытку.

– Веронцы богаты и суеверны. Мы бы заработали кучу денег… – Он с мольбой взглянул на Иоганна. – Соглашайся! Это же обыкновенное представление. Ну что тебе стоит?

Но Иоганн оставался непреклонным. При этом он все чаще ловил на себе задумчивый взгляд Арчибальда. Как-то вечером, после представления на Пьяцца делле Эрбе, которая со времен римлян служила местом сбора и рынком, магистр решил поговорить с ним. Они сидели на берегу реки Эч, протекавшей через арки каменного моста, а напротив, окруженная домами, высилась арена. Небольшой костер разгонял ночную прохладу. Арчибальд глотнул вина из бутыли и икнул.

– А ты знал, что раньше на таких вот аренах устраивали травлю христиан? – начал он. – До чего же переменчива эта жизнь! Сначала христиане подвергались гонениям и умирали, а теперь сами жгут еретиков. Катары, вальденсы, колдуны… – Он искоса взглянул на Иоганна. – Твой наставник был таким же колдуном?

– Он был астрологом и хиромантом, – неуверенно возразил Иоганн, сбитый с толку вопросом старика. – Он занимается белой магией, одобренной Церковью.

Юноша поостерегся говорить Арчибальду о другой, темной стороне Тонио – с которой он и сам познакомился лишь под конец.

Магистр прокашлялся и взъерошил свои редкие седые волосы.

– Кажется, ты не особо жалуешь хиромантию, – заметил он. – С чего бы? Ты усомнился в умениях прежнего наставника?

Иоганн пожал плечами.

– Петер верно сказал. Во многом это просто фокус.

– В самом деле? – Арчибальд вскинул брови. Голос его звучал твердо и убедительно. В эту минуту он совсем не походил на старого пьяницу. – Что ж, это справедливо для большинства хиромантов. Но я слышал, есть и такие, которые действительно могут предсказать судьбу. В том числе и смерть.

Он пристально посмотрел на Иоганна. Тот смущенно хмыкнул.

– Даже не знаю…

– Я наблюдал за тобой все эти дни, Иоганн, – перебил его Арчибальд. – Я давно живу на этом свете и, думаю, неплохо разбираюсь в людях. Ты не простой артист. Ты чертовски умен, умнее всех юнцов, каких я встречал. Ты бы мог стать великим ученым – а может, и шутом, что высмеивает мир. В тебе сокрыто что-то темное, неподвластное моему разуму, и эта тьма ширится. В неугомонных поисках она устремляется в глубины, куда простым смертным лучше и не заглядывать. Ты меняешься, Иоганн, и меня это пугает. Та фраза…

– Не понимаю… о чем вы.

– Та фраза на латыни, которую ты произнес в первый наш разговор, – продолжал Арчибальд. – Она все не выходила у меня из головы. Помнишь ее? Homo Deus est. Где ты ее услышал?

– Мой… мой наставник однажды произнес ее. А почему вы спрашиваете?

– Тонио дель Моравиа. Так ведь его звали? – Старик задумчиво покивал. – Необычное имя для бродячего астролога. Я еще выясню, где слышал это имя. Человек есть Бог… Хм, так они распознают друг друга.

– Кто? О чем вы говорите? – спросил Иоганн.

Но Арчибальд не ответил. Иоганн смотрел на костер и вдруг увидел перед собой объятого пламенем шпильмана в Нёрдлингене. Даже услышал сквозь треск поленьев его истошные вопли. И крики христиан, растерзанных львами на арене Вероны.

Арчибальд поднял голову и посмотрел в небо, усеянное звездами.

– Почтенный Бертольд из Регенсбурга, ученый францисканец и помощник Альберта Великого, считал, что ангелы небесные представляются в десяти сословиях, но одно все же откололось от Господа и теперь составляет воинство дьявола. На земле, по убеждению Бертольда, тоже существует десять сословий, одно из которых поклоняется дьяволу.

– И… что это за сословие? – спросил Иоганн неуверенно.

Арчибальд улыбнулся.

– А сам ты как думаешь? Это артисты, музыканты, бродячие маги и шарлатаны. Бертольд даже наделил их именами дьявола. Азазель, Бафомет, Вельзевул, Мефистофель…

Он вновь приложился к бутыли, затем громко рыгнул.

– Чертовски хорошее вино у этих итальянцев. Только вот варить пиво пусть лучше предоставят немцам.

Арчибальд поднялся, и только теперь Иоганн заметил, до чего изможденный у него вид. Землистого цвета лицо с впалыми щеками избороздили морщины, на носу проступали красные сосуды…

– Эти ежедневные представления тянут из меня все соки, – пожаловался старик. – Устал, как собака. Сил не осталось даже пить. Годы и вправду берут свое. Доброй ночи, Иоганн, и держись подальше от магов.

Он кивнул на прощание и отправился к остальным.

Этой ночью юноша с таким неистовством набросился на Саломе, что та кричала от боли и желания.

* * *

Лето в этой светлой стране, столь непохожей на холодные земли по другую сторону Альп, приходило уже в мае. Солнце сияло здесь куда ярче, поэтому в деревнях и городах, по которым проезжали артисты, люди были куда приветливее, нежели в суровом Алльгое или во Франконии. Кроме того, здесь было намного теплее, и теперь Иоганн понимал, почему артисты из Германии предпочитали зимовать на юге.

Теперь путь их лежал через Валь Падану, долину реки По, широкой и медлительной. По обе стороны от реки простирались бесконечные поля. Всюду, куда бы они ни попали, Иоганн видел древние развалины и пышные каменные дворцы и церкви, отстроенные горожанами в стремлении показать свое могущество и богатство. На севере Италии власть принадлежала патрициям, влиятельным семьям, которые своим состоянием были обязаны торговле, ростовщичеству и изрядной доле хитрости. Иоганн теперь понимал, что дворянство и безоглядная вера в Церковь слабеют под натиском разрушительной и неудержимой силы, имя которой – деньги. Перед этим Молохом все были равны.

Иоганн порой чувствовал на себе пытливый взгляд Арчибальда, но к прошлому разговору они больше не возвращались. Юноша понемногу научился усмирять гнев, но злость по-прежнему кипела в нем. Ночами, когда все спали, Иоганн лежал рядом с Саломе и думал, кто же заронил в него это черное семя. Возможно, это был Тонио. А может, оно с самого начала зрело в нем и теперь, когда он возмужал, давало ростки…

От Эмилио он выяснил, что север Италии пока еще входил в состав Священной Римской империи. Правда, реальной власти кайзер здесь уже не имел. С тех пор как немецкие армии в последний раз бывали по эту сторону Альп, прошло не одно десятилетие. С течением лет образовались несколько городов-государств, крупнейшими из которых были Венеция, Милан, Флоренция и Генуя. Но среди них существовало множество ленных уделов, которые сохранили связь со старым рейхом и с радостью встречали артистов из Германии. И щедро платили им.

Артисты решили провести летние месяцы в Ломбардии, а оттуда продвигаться дальше на юг – и только осенью отправляться в Венецию, где Арчибальд обеспечил бы им жилье у германских купцов. При этом все понимали, что в дороге их подстерегало немало опасностей. Путь их лежал через земли, с прошлого года охваченные войной, – хотя сражения до севера пока не докатились. Французский король Карл VIII, захватив Неаполь и Рим, пытался закрепиться в Италии. Ему противостояла так называемая Священная Лига под предводительством Папы и венецианцев. Борьба шла с переменным успехом, и до артистов то и дело доходили слухи об отрядах, мародерствующих по отдаленным регионам, в том числе и на севере. По всей вероятности, Карл VIII продвигался с пятитысячной армией в Ломбардию, чтобы там окончательно разбить Священную Лигу.

– Будь прокляты эти французы! – ругался Петер, подгоняя лошадь. – Карл, этот безобразный карлик, засылает своих солдат всюду, где только можно поживиться. Дьявол бы их всех забрал…

Он и не подозревал, что совсем скоро это проклятие станет явью для французских солдат и для него самого.

* * *

Знойным июльским днем враждующие армии наконец встретились близ Пармы. Сражение было скоротечное и кровавое. Тысячи французских солдат истекли кровью на запыленных полях Форново, и Карл VIII вынужден был оставить Италию.

Но множество его людей остались на вражеских землях, и за ними тянулся кровавый след из сожженных деревень, убитых крестьян и поруганных женщин.

И артисты не избежали встречи с ними.

Несколько дней они давали представления в Мантуе. В городе, где правили маркизы из могущественной династии Гонзага, а жители питали большую любовь к Германии, труппу встречали с ликованием. Теперь же путь их лежал через Апеннины во Флоренцию и Сиену. Апеннины представляли собой горную цепь, изрезанную ущельями и покрытую лесами, куда нечасто забредали путники. Дорога змеилась среди холмов, поросших густыми, зачастую непроходимыми кустарниками. На небе не было ни облака, и солнце пекло нещадно. Тишину нарушал лишь монотонный, убаюкивающий стрекот цикад. Саломе забралась в повозку, и Мустафа как раз поил ее водой. Иоганн с тоской думал о том, как бы здорово было сейчас уединиться с ней под навесом. Но Саломе вот уже несколько дней словно не замечала его. По ночам она отдавалась ему, впивалась ногтями в потную спину, а днем терзала его презрением. Иоганн был на грани помешательства, он просто не понимал, в чем же дело. Каждую ночь Саломе доводила его до истощения, но отказаться от ее ласк юноша был не в силах.

Вечером, когда они пересекали затененную лощину, тишину вдруг прорезал странный звон. В следующий миг в бок повозки ударил арбалетный болт. За ним последовал еще один. Иоганн и Петер кубарем скатились с козел и укрылись вместе с Арчибальдом и Эмилио за повозкой. Послышались команды на незнакомом языке – похоже, это были французы. Еще через мгновение из зарослей показались шестеро солдат в пестрых одеждах ландскнехтов и ржавых кирасах. Двое из них были вооружены арбалетами, остальные повыхватывали мечи и медленно, крадучись приближались к артистам. Иоганн видел по их глазам, что просить пощады бессмысленно.

– La fille, – прорычал один из солдат, рослый бородач с безобразным шрамом поперек лица. – Donne-moi la fille! [27]

Он показал на Саломе, которая выглянула из-под навеса. Двое других надвигались на Эмилио и Арчибальда. Солдаты подняли мечи, и лица их скривились в ухмылках. Сопротивления они, очевидно, не ждали.

Иоганн лихорадочно соображал, что ему делать. Встать на защиту Саломе и погибнуть? Кроме ножа, у него при себе ничего не было. У Петера имелся ржавый короткий меч, а Мустафа и Эмилио, конечно, показали себя отчаянными бойцами в трактирных потасовках, но против полудюжины обученных вояк у них не было ни единого шанса. Так может, просто сбежать? Иоганн покосился на заросли колючего кустарника. До них было всего несколько шагов. Но даже этого расстояния арбалетчику хватило бы с лихвой. Кроме того, он не мог бросить Саломе в беде.

Двое солдат между тем стащили ее с повозки. Она кричала и отбивалась, но все было тщетно. Мародеры уже срывали с нее платье, посмеивались и хватали за обнаженные груди. Остальных согнали в кучу, точно овец на бойне.

Саломе лежала на дороге с раздвинутыми ногами. Двум солдатам пришлось держать ее, так яростно она отбивалась. Третий распустил шнуровку на штанах, опустился перед ней на колени и подмигнул своим товарищам.

– C’est moi le premier, – сказал он и потер себя в промежности. – Et ensuite… [28]

Повозка внезапно содрогнулась, словно внутри нее пробудился вулкан. Еще через мгновение наружу выскочил Мустафа. В руках у него была одна из цепей, которые он использовал во время представлений. Гигант крутанул ею над головой и взревел. Впервые со дня знакомства Иоганн услышал его голос, и в эту минуту темнокожий силач походил на разъяренного медведя. Цепь со свистом рассекла воздух, и конец ее хлестнул по лицу француза, усевшегося перед Саломе. Тот с воплем повалился на землю, штаны его сползли до колен, лицо превратилось в кровавое месиво. Еще взмах, и цепь обвилась вокруг шеи другого солдата. Мустафа рванул на себя. Раздался мерзкий хруст, и мародер упал как подкошенный.

Все произошло так быстро, что остальные четверо не успели даже отреагировать. Но вот оцепенение спало, и предводитель вскинул меч.

– En garde! [29] – скомандовал он и бросился на Мустафу.

Тот стоял спиной к противнику, и, когда француз уже готов был нанести удар, Иоганн метнул нож.

Он сделал все в точности так, как проделывал уже тысячу раз, и взгляд его был полон решимости и злобы. Когда нож оторвался от его пальцев, юноша почувствовал небывалое облегчение, словно спало какое-то напряжение. На мгновение он увидел в лице солдата оскалившуюся физиономию Тонио.

Нож с чваком погрузился в левый глаз противника. Солдат сделал еще два или три шага, словно и не заметил, что умер, а затем рухнул, как марионетка с подрезанными нитками.

Мустафа лишь коротко кивнул Иоганну и на бегу выхватил у убитого меч. В левое плечо ему попал арбалетный болт, но гигант, казалось, даже не почувствовал этого. С утробным рыком он бросился на следующего противника. Солдат попытался достать его мечом, но Мустафа отмахнулся от него, как от тростинки, и вогнал свой клинок французу в изгиб шеи. Кровь фонтаном хлынула из раны и оросила дорожную пыль.

Двое других солдат при виде своих убитых товарищей замешкались на мгновение, а потом побросали оружие и бросились наутек. Но Мустафа не собирался отпускать их и в два прыжка настиг беглецов. Он схватил ближайшего из солдат, швырнул его оземь, точно вязанку хвороста, и молотил до тех пор, пока лицо несчастного не превратилось в кровавую кашу. Француз тихо простонал, судорожно дернулся и затих. Одному из ландскнехтов все-таки удалось скрыться в зарослях. Некоторое время еще был слышен хруст веток.

Солдат, которому Мустафа разбил лицо цепью, еще катался по земле.

– Mon visage, mon visage! – стенал француз. – Je suis aveugle, je ne vois rien! O Vierge Sainte… [30]

Мустафа шагнул к солдату и с невозмутимым видом перерезал ему горло.

Гробовая тишина повисла над обрывом. Мухи кружили над убитыми, ползали по зияющим ранам. И посреди трупов сидела Саломе в порванном платье, почти голая. Она смотрела прямо перед собой и дрожала, но голову держала прямо и в эту минуту походила на королеву мертвых. Наконец поднялась, шагнула к солдату с перерезанным горлом и плюнула в его залитое кровью лицо.

Мустафа с каменным лицом выдернул стрелу из плеча, после чего заботливо укрыл сестру попоной. Иоганн вспомнил, что рассказывал ему Эмилио той памятной ночью. В Александрии Мустафа уже пытался защитить Саломе, и за это ему вырезали язык. Он предпочел бы умереть, чем смотреть, как его сестру снова насилуют, – или же расправиться с обидчиками.

Петер первым пришел в себя и прервал молчание.

– Да уж… повезло, – произнес он сиплым голосом. – Спасибо, Мустафа.

Тот даже не посмотрел в его сторону и продолжал хлопотать вокруг Саломе. Иоганн между тем подошел к убитому предводителю и выдернул нож из глазницы. Клинок был покрыт кровавой слизью, в правом глазу солдата застыл упрек. Впервые Иоганн убил человека. И это оказалось не так уж трудно.

Если быть совсем откровенным, это даже доставило ему удовольствие.

Жажда мести и воздаяния сладким ядом растеклась по его жилам, как однажды в Книтлингене, когда он повстречал Тонио и пожелал смерти Людвигу. Ему вспомнились слова наставника.

Ненависть порой может служить целительной силой; она очищает душу, как огонь…

Тонио был прав. Ненависть оказалась сладкой и приятной на вкус, как свежеиспеченные медовые печенья. Злоба, которая все это время тлела в его душе, на какой-то миг исчезла – и осталась лишь сладостная пустота.

– Надо поскорее убираться отсюда, – сказал Арчибальд и отряхнул пыль с рясы. Его била дрожь, и ему, очевидно, требовался хороший глоток вина. – Одному из них удалось сбежать. Вполне возможно, что он приведет подкрепление.

– Ты прав, старый пьянчуга, – отозвался Петер. – Надо бы поторапливаться… – Он снова взглянул на Мустафу и ухмыльнулся. – Черт возьми, это самая скоротечная драка, какую я видел! Ты прямо…

Внезапно Нахтигаль схватился за живот, и лицо его скривилось от боли.

– Что такое? – спросил Эмилио. – Тебя ранили?

Петер стиснул зубы и помотал головой.

– Нет… все хорошо. Просто живот разболелся, уже несколько дней крутит. Видимо, несвежей воды напился из колодца. – Он показал на убитых солдат и натужно рассмеялся. – Видит Бог, я бы мог лежать сейчас тут вместо них и кормить мух. Так что колики в животе я как-нибудь переживу. А теперь давайте-ка убираться, пока французские псины снова не набежали.

Петер с трудом забрался на козлы, и Иоганн заметил, что он по-прежнему держится за бок. У него появилось скверное предчувствие, что дело тут вовсе не в плохой воде.

* * *

Путь через Апеннины занял еще несколько недель. При этом артисты старались по возможности избегать отдаленных дорог. Французы в большинстве своем ушли, но мародеров и разбойников оставалось еще немало, и нельзя было каждый раз полагаться на Мустафу.

К счастью, арбалетный болт вошел ему в плечо не так уж глубоко, и рана быстро заживала. А вот Петера по-прежнему мучили колики. В какой-то момент боль утихла на два или три дня, но потом стало только хуже. Петер тощал на глазах, лицо его осунулось и побледнело, он почти ничего не ел. Но во время представлений играл, несмотря ни на что, и музыка его стала еще пронзительнее – словно сама жизнь струилась из него вместе с мелодией.

– Что это за ужасный недуг? – спросил Иоганн у Арчибальда однажды вечером, когда они вместе сидели за столом в трактире, как раз после представления в большом, пышном городе Пиза, на площади которого стояла покосившаяся башня. Старик вытер капли вина с бороды и задумался.

– Не могу сказать с уверенностью, но боюсь, что дело это серьезное, – наконец ответил он. – Возможно, у него в животе опухоль и она пожирает его изнутри. Греки называют ее раком, потому что нарост чем-то его напоминает.

– Значит, он умрет? – спросил Иоганн дрогнувшим голосом.

За последние пару месяцев он проникся к Петеру искренним уважением – его жизнелюбию и упорству можно было только позавидовать, а его музыка была просто волшебной, словно не от мира сего. Но больше всего юношу страшила не скорая смерть Петера, а тот факт, что он сам узнал о ней по его ладони. Ему вспомнилось предостережение Арчибальда и его слова насчет хиромантии.

Я слышал, есть и такие, которые действительно могут предсказать судьбу. В том числе и смерть.

Иоганну стало не по себе от этой мысли. Что, если он, сам того не ведая, перенял эту способность от Тонио?

– Думаю, Петер и сам понимает, что ему недолго осталось. – Арчибальд вздохнул. – А вот долго ли ему придется мучиться, не сможет сказать никто. Но, боюсь, до Венеции ему с нами не добраться.

– Но… но Петер ведь наш предводитель! – воскликнул Иоганн. – Что же с нами будет?

Мысли о Венеции преследовали его как наваждение. Возможно, это было связано с историями, которые так часто рассказывала ему мама. Юноша надеялся, что в Венеции хоть ненадолго обретет покой, отдохнет от бесконечных скитаний… Что будет после – об этом он не думал.

– Что будет с нами? – Арчибальд горько рассмеялся. – Еще хуже вам пришлось бы, если б я окончательно спился и не дожил бы до осени. Не забывай, что приглашение есть только у меня и лишь оно откроет нам двери в Фондако-деи-Тедески. Если умрет Петер, мы всего лишь лишимся скрипача, хоть и чертовски хорошего… – Он покачал головой. – Черт возьми, мне иногда кажется, что сам дьявол научил его играть! Я бы с радостью ему помог, но моих познаний в медицине явно недостаточно. Видно, я не там обучался.

– В каком же университете вы учились? – полюбопытствовал Иоганн.

– В старейшем и самом уважаемом в Германии. В Гейдельберге.

– В Гейдельберге? – У Иоганна чаще забилось сердце. – Это недалеко от города, где я вырос. Я всегда мечтал учиться там!

– Ну, это великолепный город, но, увы, располагает скорее к пьянству и разгулу, нежели к учению. – Арчибальд усмехнулся. – Мой отец, почтенный Карл Стовенбраннт, хотел, чтобы я получил там по меньшей мере степень бакалавра. Я был одаренным и любознательным и получил магистра. Затем начались путешествия по нашим торговым конторам в Бергене, Брюгге, Лондоне и, конечно же, в Италии. Здесь я познал la dolce vita и с тех пор был безнадежно потерян… – Он с любопытством взглянул на Иоганна. – Ну, а ты? Почему ты не учишься? Ты умен и начитан – и честолюбив, хоть и пытаешься всеми силами это скрыть. Я ведь уже говорил: из тебя вышел бы великий ученый.

– Мой отчим скорее подпалил бы собственный дом, чем отправил меня в университет, – мрачно ответил Иоганн. – Он считал меня бездельником.

Арчибальд рассмеялся.

– Я пока что не знаю, кто ты, Иоганн, но уж точно не бездельник… Что ж, я готов поучить тебя, пока мы в пути, а потом и в Венеции. По крайней мере, кое-чему из Artes liberals.

– Artes liberals? – Иоганн наморщил лоб: очевидно, ему предстояло еще многому научиться. – Что это такое?

– Семь свободных искусств, которые необходимо освоить, прежде чем приступать к высшим дисциплинам. Грамматика, риторика и диалектика составляют так называемый тривий, или низшие искусства. Далее следует квадрий – он включает в себя арифметику, геометрию, музыку и астрономию. – Арчибальд смерил его взглядом. – Полагаю, к последнему тебя уже приобщил твой прежний наставник. Эти искусства зародились очень давно, их изучали еще греки и римляне. Это основа любой науки.

– И вы… станете давать мне уроки?

Иоганн раскрыл рот в изумлении. Он только теперь осознал, как изголодался по новым знаниям. Так путник мечтает напиться после недельного перехода через пустыню. С такой силой Иоганн не жаждал даже обнаженного тела Саломе.

– Но как же я вам отплачу?

Арчибальд склонил голову набок.

– Ты расскажешь мне о себе, Иоганн. – Он вскинул руку. – Не сразу. Возможно, я что-то узнаю во время наших занятий… – Глотнул вина из кружки. – И, быть может, кое-что разузнаю о твоем наставнике.

* * *

Последующие дни были наполнены для Иоганна горечью и удовлетворением. Они ездили по городам Северной Италии и всюду давали представления. Арчибальд сдержал обещание и обучал его свободным искусствам. Иоганна перестали мучить приступы гнева, так, словно жажда знаний вытеснила злобу. Возможно, он впадал в ярость лишь потому, что его духу не хватало пищи. Когда они с Арчибальдом беседовали о грамматике, арифметике и диалектике, Иоганн исполнялся умиротворения. И в то же время он вынужден был с болью наблюдать, как угасает Петер – хотя скрипач мужественно продолжал играть и развлекал публику в паузы между номерами. Эмилио время от времени заговаривал с ним о болезни, но Нахтигаль всякий раз обрывал его на полуслове.

– Я буду играть, пока это угодно Господу или кому-то иному, – решительно заявлял он. – Каждому из нас отведено в этом мире какое-то время. Что толку скорбеть раньше срока?.. А теперь марш репетировать, бездельник. В прошлый раз ты уронил два шара!

В одной из генуэзских аптек Арчибальд раздобыл снотворного мака, и Петер добавлял его в вино. Это хоть немного унимало боль. Вечерами Нахтигаль с отрешенным видом сидел перед костром или разговаривал сам с собой, как в бреду.

– Все-таки он свое получит, – бормотал он. – Черт возьми, неужели оно того стоило? Если б я только мог повернуть время вспять, то выбрал бы ее. Ее, а не эту проклятую скрипку…

Никто не мог понять смысл этих слов. Но у Иоганна не было времени раздумывать над этим – Саломе не давала ему ни минуты покоя. Звездными ночами они любили друг друга так страстно, что юноша желал только одного: чтобы солнце никогда больше не всходило. С Саломе он, как в наркотическом бреду, забывал обо всем на свете. Маму, годы в Книтлингене, маленького Мартина, Тонио, черное зелье, Маргариту…

Но, что бы ни происходило между ними по ночам, днем Саломе как будто преображалась. Она держалась холодно и надменно. Как-то раз, когда они чуть отстали от повозки и Саломе, по своему обыкновению, упрямо молчала и рвала на ходу розмарин и шалфей, Иоганн не выдержал и резко развернул ее к себе.

– Саломе, черт возьми, что все это значит? – выругался он. – Ты не можешь так со мной играть, я тебе не кукла! Если ты не любишь меня, то скажи прямо. Но в таком случае придется покончить и с нашими ночными играми!

– Играми? – Она хитро улыбнулась. – И ты этого хочешь, волчонок? Прекратить все это?

Иоганн не ответил, потому как понимал, что Саломе права. Он нуждался в ней так же, как Петер нуждался в снотворном. Ему не хватило бы духу порвать с ней, и неважно, какой она бывала днем.

– Но… почему ты поступаешь так? – спросил он растерянно. – Я тебя совершенно не понимаю. Ведь по ночам ты совсем другая! Ты меня не любишь, Саломе?

Она долго смотрела на него, прежде чем ответить.

– В последний раз я любила в пятнадцать лет. Это был юноша из Армении, красивый, как ты, и умный. Улыбка, наверное, никогда не сходила с его лица. Когда меня и Мустафу тащили на корабль, он встал у них на пути. Ему перерезали горло и сбросили труп в воду, как дохлую крысу. Я смотрела, как акулы разорвали его прекрасное тело. Тогда я в предпоследний раз плакала. А в последний раз – когда Мустафе вырезали язык.

Взгляд ее стал холоден как лед, губы сомкнулись в тонкую линию.

– Теперь я никому не позволю ранить себя. Никому! А теперь отпусти меня, если тебе дорого твое достоинство. Будет, конечно, чертовски жаль, но я не шучу.

В руке ее внезапно блеснул маленький нож, и Иоганн отступил.

Саломе не приходила к нему четыре ночи. А на пятую ночь, когда она скользнула к Иоганну под одеяло, никто не проронил ни слова. Когда ее ногти впивались ему в кожу, он чувствовал сладостную боль и тихо взвывал, как волк. Потом красные полосы еще долго не сходили со спины. Эмилио смотрел на них с затаенной улыбкой.

– Она пожирает тебя, – говорил он насмешливо. – Я предупреждал, Иоганн: она пожирает нас без остатка.

Единственное, что помогало юноше не думать о Саломе, это занятия с Арчибальдом. Теперь во время переездов они подолгу просиживали в повозке. Арчибальд раздобыл для Иоганна шиферную дощечку с куском мела и счетную линейку, при помощи которой объяснял правила сложных вычислений. Из семи искусств Иоганну ближе всего была риторика, которую преподавали еще Аристотель и Сократ. Они часто упражнялись в последовательности тез и антитез, и Арчибальду доставляло огромное удовольствие опровергать аргументы ученика.

– Сократ сравнивал философа со знахарками, – произнес он однажды, когда Иоганн в очередной раз признал свое поражение. – Он лишь помогает мысли зародиться, но извлечь и явить ее миру ты должен сам.

Иоганн тихо простонал.

– Столько премудростей! Просто удивительно, почему нет такого места, где бы все эти знания сохранялись и были доступны каждому, а не только избранным. Монастыри только копят знания, а чтобы обучаться в университете, нужна прорва денег.

Арчибальд склонил голову набок.

– Времена меняются. В моем родном городе, в Гамбурге, есть публичная библиотека. Она огромна, и любой может пойти туда и почитать любую книгу, какая там есть.

– Хотелось бы мне когда-нибудь побывать там, – произнес Иоганн. – И в Гейдельберге, в Праге и Вене, во всех великих университетах…

Арчибальд с этих пор пил гораздо меньше, хотя спать по-прежнему ложился во хмелю. Занятия с Иоганном будто омолодили его. При этом он постоянно пытался разузнать что-нибудь о Тонио дель Моравиа. Но юноша почти не рассказывал о своем бывшем наставнике. Во-первых, потому, что и сам толком его не знал, а во-вторых – его преследовало странное чувство, что Тонио мог каким-то образом услышать их, если б они заговорили о нем. Казалось, одного лишь упоминания было достаточно, чтобы он возник перед ними из воздуха или его вороны кружили где-то над ними и докладывали хозяину…

Так незаметно прошел сентябрь; в октябре теплых, погожих дней было уже не так много. Погода все чаще стояла дождливая и пасмурная, и солнце все реже пробивалось сквозь тучи. На побережье часто бывали штормы, с моря наползали туманы и тянуло сыростью. И все-таки здесь было куда теплее, чем в эту же пору в Книтлингене. Когда повозка катила вдоль виноградников, увешанных тяжелыми гроздьями, Иоганн с тоской вспоминал, как они все вместе собирали виноград и потом пели песни, как задорно смеялись девушки в его родном городе…

В ноябре они наконец-то решили, что пришло время отправляться в Венецию. Долгое время они разъезжали по землям этой богатейшей республики, что раскинулась по всему северо-восточному побережью и даже имела колонии по берегам Адриатического моря и на крупных островах вроде Крита, но в самом городе пока не бывали.

Петеру очень хотелось в последний раз взглянуть на Венецию, прекрасную и неповторимую, или Serenissima, как еще ее называли – сиятельнейшая. Но было ясно, что желанию его не суждено сбыться. Последние две недели он только лежал в повозке и смотрел в потолок. Все чаще приходилось поить его маком, и порции увеличивались с каждым днем. Скрипка висела рядом на крючке, тихо покачиваясь во время движения. Петер уже давно к ней не прикасался.

В городе Тревизо, всего в двадцати милях от Венеции, они дали последнее представление. Посреди ночи Иоганн услышал слабый стон, доносящийся из повозки. Кто-то тихо звал его по имени.

Это был Петер.

Осторожно, чтобы не разбудить Саломе, юноша выскользнул из-под одеяла и забрался в повозку. Внутри горела сальная свечка, так что можно было видеть изможденное лицо музыканта. Петер, когда-то гордый и сильный, теперь воплощал собою смерть. По лицу его скользнула печальная улыбка, но Иоганну она показалась мертвым оскалом. Огненно-рыжие волосы мокрой соломой липли ко лбу.

– Конец мой… близок, – прохрипел Петер. – Я чувствую.

– Позвать остальных? – Юноша сжал его руку, иссохшую и костлявую.

Петер едва заметно мотнул головой.

– Не хочу… не хочу, чтобы они видели меня таким. Я лишь… хотел поговорить с тобой.

– Со мной? Но о чем?

Но Петер не дал ему закончить. Должно быть, он чувствовал, что времени осталось не так много.

– Иоганн, прошу тебя, скажи… – Петер сделал паузу; разговор стоил ему видимых усилий. – В тот день, когда мы прошли перевал и ты читал по моей ладони… что-то сильно тебя напугало. Это… потому, что ты увидел мою смерть, верно? Скажи мне…

Иоганн помедлил в нерешительности, а потом кивнул. Какой смысл лгать умирающему?

Петер удовлетворенно кивнул.

– Я… так я и думал. Черт бы побрал вас, хиромантов! – Он издал странный звук, и не сразу юноша понял, что это смех. – С самого начала я тебе не доверял. Что-то таится в тебе, нечто темное, и оно не ведает покоя… Как будто… сам дьявол коснулся тебя.

Иоганн не ответил, и Петер продолжал мечтательным голосом, глядя в потолок, словно там проносилась его прежняя жизнь.

– Я… когда-то знал девушку. Прекрасную, как летний закат. Но родом она была из обычной семьи. А я происходил из знатного рода и не мог жениться на ней. Тогда мы сбежали. И зарабатывали на хлеб выступлениями. Это было самое прекрасное время… – Петер улыбнулся. – Я тогда был далек от совершенства, но людям нравилась моя игра. А потом… – он перевел дух, – потом она заболела, тяжело заболела, и я смотрел, как она ускользает от меня. Я поклялся сделать все, чтобы спасти ее! И… тогда какой-то человек спросил меня: всё? Даже три пальца с правой руки? Я согласился на его условия, но пальцы ему не отдал, хоть и обещал. Скрипачу пальцы нужны, как рыбе жабры! Ты ведь понимаешь меня? Понимаешь? И вот она умерла, а я… – Он снова запнулся. – С каждым днем я играл все лучше. Черт знает, как это выходило! – Тут он рассмеялся. – Господи, знаю, я все знаю! Теперь… он все-таки получит обещанное.

Все это время Иоганн держал Петера за руку. Этот человек с огненно-рыжими волосами своей прекрасной игрой был способен смягчить самое черствое сердце. История его звучала сбивчиво, сложно было уловить в его словах внятный смысл, и возможно, именно от этого Иоганну вдруг стало не по себе.

Внезапно Петер с такой силой сжал ему руку, что юноша вздрогнул.

– Молись за меня, Иоганн Фаустус, – прошептал Петер. – Молись за меня, за грешника, для которого скрипка оказалась дороже любимой. Молись за меня! И… сожги… мою скрипку…

В последний раз Петер судорожно сжал Иоганну руку, и жизнь с протяжным вздохом покинула его. Глаза остекленели, он обмяк на своем ложе. В неподвижном взгляде застыл невыразимый ужас, словно в последний миг своей жизни Петер увидел нечто жуткое. Иоганн не мог вынести этого зрелища. Он закрыл Нахтигалю глаза, взял его скрипку и выбрался из повозки. Сквозь облака пробивалось тусклое сияние луны. Со скрипкой в руках Иоганн подошел к костру и бросил ее в огонь. Пламя с треском стало пожирать полированное дерево. Все вокруг спали.

Иоганн хотел помолиться за Петера, но внезапно осознал, что забыл, как это делается. В последний раз он молился у могилы матери, и казалось, это было еще в прошлой жизни. Слова сухими комьями срывались с языка.

– Отче наш, сущий на небесах…

Иоганн быстро перекрестился, после чего разбудил остальных и сообщил, что Петер Нахтигаль, непревзойденный скрипач и предводитель их маленькой труппы, навсегда покинул этот мир.

Долго еще он гадал, откуда Петеру известно прозвище, которое дала ему мама.

Фаустус, счастливец.

Но спрашивать об этом было уже поздно.

Они похоронили Петера рядом с кладбищем при небольшой церквушке города Тревизо. Для презренного артиста не нашлось места на освященной земле, но священник все-таки прочел короткую молитву за усопшего, и над его могилой поставили деревянный крест. Погруженный в раздумья, Иоганн смотрел на имя, грубо нацарапанное на кресте. Петер Нахтигаль лежал вдали от дома, похороненный как бродяга. Должно быть, и его, Иоганна, ждала такая же судьба.

Когда священник ушел, друзья некоторое время еще стояли у могилы. Накрапывал дождь, над округой разносился отдаленный звон похоронного колокола. В конце концов Эмилио прервал молчание.

– И как нам теперь быть? – спросил он.

– А как еще? – отозвался Иоганн. – Отправимся в Венецию. Петер ведь этого хотел.

– Но нам нужен новый предводитель, – не унимался Эмилио.

– Действительно, – Иоганн с вызовом оглядел остальных. – И им стану я. Такова была последняя воля Петера. Он попросил меня сжечь его скрипку и с этого дня возглавить труппу.

Это была наглая ложь, но юноша уже долгое время вынашивал мысль преобразить труппу. Некоторые номера устарели, а Петер давно признал в нем полноценного артиста и сулил ему большое будущее на этом поприще. Иоганн чувствовал, что пришло время взять на себя ответственность.

– Ты? – Эмилио насмешливо улыбнулся. – Сколько тебе лет? Семнадцать?

– Не намного меньше, чем тебе, – возразил Иоганн. – Ты, может, и хороший акробат, но публику развлекать не умеешь. Предводителю нужен подвешенный язык. К тому же ты ничего не смыслишь в делах, а я умею считать и торговаться.

– Может, по этой части я и не силен, – Эмилио скрестил руки на груди и смотрел на Иоганна в упор. – Но в Венеции ты окажешься изгоем, потому что не знаешь языка. В отличие от меня.

– Но ты можешь переводить ему, – вступил в спор Арчибальд. – Мне кажется, из Иоганна выйдет хороший предводитель. Он умен, и его не так-то просто обвести вокруг пальца. И за словом в карман он не полезет.

В последнее время, когда Петер уже не мог выступать, Иоганн действительно все чаще брался развлекать публику. Ему не составляло труда расположить к себе зрителей – он обладал звонким голосом и изрядной долей остроумия и убедительности, как и подобало хорошему шпильману. С тех пор как Иоганн стал вести представления, число их зрителей постоянно росло. Некоторые, особо набожные, даже прикладывались к нелепым реликвиям Арчибальда – и щедро платили.

– А ты что скажешь? – Эмилио повернулся к Саломе. – По-твоему, этот умник чего-то стоит? – Он язвительно рассмеялся. – Ты-то знаешь его, как никто другой.

До сих пор Саломе молча стояла рядом с Мустафой и не вмешивалась. Она улыбнулась.

– Дадим ему шанс. Он хорош собой и остроумен, девушкам это понравится. А от твоих шуток, Эмилио, зрители скорее уснут.

Когда же кивнул Мустафа, Эмилио наконец сдался.

– Ладно, – вздохнул он, – будь по-вашему. Я, в общем-то, и не горел желанием препираться с властями из-за всех этих правил. Главное, чтобы деньги делили по справедливости. Значит, я так и буду жонглировать, и заодно играть на шарманке, как раньше. Конечно, если вы поднимете мою долю, – он пожал плечами. – Кто-то ведь должен играть, пока мы не найдем нормального музыканта, – тут он бросил хмурый взгляд на Иоганна. – Жаль только, что ты сжег скрипку. Мы бы выручили за нее хорошие деньги.

– Не забывай, это было последнее желание Петера, – возразил Иоганн и хлопнул в ладоши. – Сегодня надо продать лошадь и повозку. В Венеции они нам все равно не понадобятся. А весной, когда тронемся дальше, подыщем что-нибудь получше.

Она развернулся и зашагал прочь. Остальные, к его удовольствию, последовали за ним.

* * *

Венеция встретила их моросью и туманом.

В Местре путники примкнули к большой группе паломников и взошли на барку, которая доставила их к морю. Река впадала в зловонную лагуну, где из тумана вздымалась одинокая башня.

– Торе-ди-Маргера, – объявил Арчибальд, которому в молодости уже довелось побывать в Венеции. Ради беседы с немецкими купцами старый пьянчуга надел лучшую свою одежду, и теперь было даже что-то благородное в его облике, если не обращать внимания на красный нос и растрепанные волосы. – Это первое сооружение, которое венецианцы возвели за пределами своих островов. С тех пор они владеют половиной мира.

Понемногу из тумана стал вырисовываться сам город. Окутанная бледным сиянием, Венеция словно парила над водой. Иоганн уже различал дома, дворцы, церкви и мосты над бесчисленными каналами. Самый широкий канал делил город на две части, и между островами сновали рыбацкие лодки и крупные суда. Сквозь белесую дымку теперь пробивались звуки; поначалу едва различимые, они становились все громче – гул голосов, всплеск весел, крики торговцев, колокольный звон… Солоноватый запах моря сливался с запахами большого города – с дымом, ароматами еды, зловонием нечистот.

На палубе толпилось столько народу, что вода едва не перехлестывала через борт. Паломники, позабыв обо всех предосторожностях, теснились у самого леера и глазели на роскошные дворцы, что тянулись вдоль канала. У каждого здания имелась собственная пристань с разукрашенными столбами. Широкие арки вели во внутренние дворы, на верхних этажах красовались изящные балконы.

Иоганн протолкался к самому боту. Черные гондолы скользили мимо барки, как проворные рыбы. Гондольеры, стоя на корме, орудовали длинными веслами и направляли лодки в узкие каналы, уходящие в обе стороны от главного канала. В гондолах сидели дамы в одеждах из атласного шелка и дамаста, вышитых золотыми нитями. У мужчин на головах были широкие береты, украшенные жемчугом и драгоценными камнями. Своей роскошью Венеция затмевала даже Аугсбург, который теперь казался Иоганну тусклым и безликим.

– Когда-то это были отдельные островки, – рассказывал Арчибальд и показывал на крупные острова, выраставшие из тумана. – Со временем они срослись. Дома и улицы стоят на деревянных сваях, там тысячи бревен. Хотя, в сущности, вся жизнь проходит на воде.

Далее канал изгибался, и на их пути вырос горбатый мост, посреди которого стояли два крана. По обоим берегам сновал народ, в проулках теснились лотки торговцев. Когда они приблизились к мосту, раздался протяжный сигнал. Барку отвели в сторону, затем у всех на глазах краны подняли среднюю часть моста. Мимо барки проплыла огромная галера с высоченными мачтами. Их суденышко качнулось на волнах, и паломники заголосили в ужасе. Галера прошла так близко, что можно было дотянуться до нее рукой. Когда мост остался позади, краны вновь опустили пролет.

– Думаю, нам лучше сойти прямо здесь, – сказал Арчибальд, в этот день на удивление трезвый. – Черт его знает, какие еще суда проходят по каналу. Все равно отсюда уже недалеко до торговой конторы.

Некоторые из паломников, очевидно, тоже решили сойти на берег. Взвалив на себя поклажу, артисты тронулись в путь, причем Мустафа тащил два тяжелых сундука с реликвиями. Арчибальд повел их по лабиринту переулков. Иоганн не сразу осознал, что же с этим городом было не так: им не встретилось ни единой повозки. Казалось, любые грузы здесь переправляли по каналам и узким протокам. В переулках же было до того тесно, что они с трудом могли разойтись с многочисленными прохожими, коробейниками, нищими и разряженными патрициями. Кроме того, Иоганн заметил: дома располагались таким образом, что парадный вход находился со стороны канала, где имелась небольшая пристань или причал. Двери со стороны проулков были узкие и простые, предназначенные скорее для прислуги. Арчибальд оказался прав: в Венеции вся жизнь проходила на воде.

Поплутав еще немного, они вышли к высокому зданию в несколько этажей. Изнутри доносились голоса и шум. Иоганн уловил обрывки фраз на немецком. Ворота были распахнуты, и открывался вид на внутренний двор, где стояли несколько грубо сколоченных столов. Под аркадой, которая огибала двор, были сложены ящики и тюки, и среди них сновали люди в пестрых одеждах, какие носили богатые купцы. На столах стояли чернильницы и счеты, бледные секретари составляли документы или записывали числа в таблицы.

Арчибальд ухмыльнулся и широким жестом обвел двор.

– Фондако-деи-Тедески. Ни в одной торговой конторе Венеции не царит такой суеты. Немцы – настоящие скряги, особенно швабы! – Он потер руки. – Что ж, посмотрим, помнят ли еще здесь имя Стовенбраннтов… За мной!

Они шагнули было во двор, но тут дорогу им перегородили два стражника – судя по одежде, ландскнехты.

– Здесь не раздают милостыню, старик, – прорычал один из них по-немецки. – Capici? Qui non si mendica! [31]

– Господа, я пришел сюда не просить милостыню, а поговорить с управляющим по торговым делам, – ответил Арчибальд с достоинством, какое только способен был выказать, и смахнул седую прядь с лица. – Передайте ему, что Арчибальд Стовенбраннт вернулся после длительной отлучки.

– Стовенбраннт? – Тучный ландскнехт почесал затылок. – Никогда не слыхал о таком.

– Только не говори этого при управляющем, – одернул его Арчибальд. – В свое время Стовенбраннты продавали здесь сукна больше, чем новоявленные Вельзеры и Фуггеры вместе взятые… Ну, ступай же, нас ожидают.

Стражник колебался. Очевидно, он соображал, с кем имеет дело: с обыкновенным пьяным оборванцем или же с влиятельным торговцем, который запросто мог устроить ему неприятности. В конце концов ландскнехт покорно кивнул.

– Ждите здесь, – проворчал он и направился к аркадам, а его напарник продолжал разглядывать пеструю компанию.

Наконец к ним приблизился тучный мужчина лет пятидесяти, в берете и мантии. В руке он держал отличительный жезл, как полагалось представителю немецких купцов в Венеции. При виде артистов, стоящих в воротах, по лицу его пролегла тень.

– И ради этих оборвышей ты отрываешь меня от переговоров? – вскинулся он на стражника. – Гони их прочь, и чтобы…

– Дорогой Ривершмитт, – перебил его Арчибальд и шагнул к нему с распростертыми объятиями. – Ты что же, не узнаешь старину Арчибальда?

Толстяк нахмурился.

– Не понимаю, о ком…

– Арчибальд Стовенбраннт. Ну, припоминаешь? – Старик вынул мятый документ и протянул управляющему. – Может, это письмо освежит твою память…

Ривершмитт пробежал глазами несколько строк. Наконец губы его скривились в натужной улыбке.

– Дядя Ганса Стовенбраннта, подумать только… Я действительно припоминаю, хотя с тех пор уж много лет прошло. Я тогда был еще юнцом, и ты навещал своего племянника в Гамбурге. Говорят, ты… – он помялся, – долго учился.

Арчибальд пожал плечами.

– Ни к чему ворошить прошлое. Я не пошел по стопам семьи и избрал иное поприще. Ты держишь в руках рекомендательное письмо Стовенбраннтов, и я прошу приюта для себя и этой замечательной труппы, – он показал на своих спутников. – Вам ведь нужны артисты в зимние месяцы, не так ли? Дни теперь серые и однообразные. А чтобы добиться выгодной сделки, следует сначала отвлечь собеседника от дурных мыслей.

– Хм, и в самом деле несколько артистов не помешали бы. Только… – Он окинул взглядом Иоганна и остальных; похоже, увиденное не произвело на него большого впечатления. – Двое юнцов, вероятно, жонглеры, громадный мавр… а там у нас кто стоит?

Все это время Саломе прикрывалась платком. Когда же она показала лицо, управляющий тихо присвистнул.

– Боже правый, а эта красота продается? Я знаю одного богатого патриция, и он…

Мустафа сделал шаг вперед и уставился на Ривершмитта так, словно тот очернил разом и Бога, и всех святых. Управляющий понял, что совершил ошибку.

– Ну, я только подумал, и вот… – начал он оправдываться.

– Прекрасно; значит, договорились, – вмешался Иоганн и встал рядом с Арчибальдом. – Где мы разместимся?

– Ну, здесь вы остаться, конечно, не сможете, – ответил Ривершмитт, не в силах отвести взгляд от Саломе. – Но на постоялом дворе «Под флейтой» часто гостят немцы. Это недалеко отсюда. Просто скажите, что вас прислал Ривершмитт.

– «Под флейтой»? – Саломе улыбнулась и заглянула управляющему в глаза. – Я люблю поиграть на флейте, синьор. И в самом деле подходящее место для артистов. И платы с нас, конечно, не возьмут?

– Это… мы еще обсудим, – уклончиво ответил Ривершмитт. – Лучше вам сначала занять свои комнаты. А потом уж покажете, как вы намерены развлекать наших гостей.

– С удовольствием, – сказал Иоганн и вздернул подбородок. – Мы вас не разочаруем, господин Ривершмитт. В непревзойденной труппе Иоганна Фаустуса лучшие артисты, какие есть в Германии.

Непревзойденна труппа Иоганна Фаустуса…

Иоганн про себя повторил эту фразу, которая только сейчас пришла ему в голову. Очевидно, он угодил в самую цель.

– Фаустус, удачливый?.. Что ж, толика удачи нам в конторе не помешает. Жду вас через час на первое представление.

* * *

Уже вечером они дали свое первое представление во внутреннем дворе Фондако-деи-Тедески. Ривершмитт был крайне доволен – причем не мог отделаться от впечатления, что именно Саломе заворожила немецкого управляющего. Она исполняла свой загадочный танец под скрипучую мелодию шарманки. Мустафа разорвал тяжелую цепь и демонстрировал всем крепкие мускулы, в то время как Иоганн выдал несколько лучших своих фокусов. Зрители то раскрывали рты в изумлении, то смеялись от души. Арчибальд, по всей видимости, решил, что, предъявив письмо Ривершмитту, свою часть работы выполнил, и уединился с бутылью вина под аркадой – где его позднее и обнаружили, мертвецки пьяного, среди тюков. Иоганн не сильно расстроился оттого, что старик не принял участия в этом важном представлении.

Юноша условился с Ривершмиттом, что они в течение зимы будут давать по небольшому представлению утром и вечером и развлекать торговцев из Германии. Им предоставили комнаты на постоялом дворе «Под флейтой», и сверх того Иоганн добился, чтобы раз в неделю им выплачивали небольшое вознаграждение. Денег было не так много, но и этого хватило, чтобы зимой ни в чем не нуждаться, в то время как по ту сторону Альп уже выпал первый снег.

Но и в Венеции в ноябре заметно похолодало. По улицам и каналам стелился густой, вязкий туман, одежда отсыревала, и даже у камина невозможно было просушить ее. Иоганн, поеживаясь, бродил по тесным проулкам и провожал глазами гондолы, выкрашенные в черный цвет. На мгновение они появлялись из тумана и снова исчезали. На площади Святого Марка стояла гигантская церковь, какой Иоганну еще не доводилось видеть. Увенчанная пятью куполами, она таила что-то сказочное в своем облике – как в рассказах матери. Перед церковью высилась громадная башня, и возле нее находился Дворец дожей, Палаццо Дукале, где вершились судьбы города. Арчибальд рассказывал, что в Венеции правили могущественные патриции во главе с дожем. Патриции жили как мелкие короли. Если они шествовали по улицам, то обязательно имели при себе пажа, а зачастую и мавра, служившего им в качестве раба. Вельможи держали этих несчастных при себе в качестве диковинных зверьков.

В Венеции, как и в Аугсбурге, богатство существовало бок о бок с нищетой. Но здесь это бросалось в глаза еще сильнее. Женщины наряжались в дорогие шелка, осветляли волосы лимонным соком и прохаживались на высоких каблуках мимо голодных детей с осунувшимися лицами. Приговоренных подвергали публичным пыткам под аркадами Палаццо Дукале. На некоторых улицах изготавливали зеркала стоимостью в целое состояние, а за углом люди, точно жалкий мусор, лежали водосточных канавах и умирали от голода.

Такие прогулки помогали Иоганну освежить голову и поразмыслить. Друзья с первых же дней признали за ним право руководить труппой. Новое прозвание тоже прижилось довольно быстро, и никто не спрашивал об истинном значении слова Фаустус. В Венеции они были скорее придворными шутами, чем артистами, – показывали фокусы или жонглировали где придется. В хорошие дни им даже удавалось продать пару пузырьков териака – дешевой настойки с добавлением трав. Магистр Арчибальд приписывал напитку чудодейственные свойства и сам с удовольствием к нему прикладывался. Святые реликвии они решили оставить в сундуках, чтобы не досаждать венецианским властям: здесь было достаточно своих святынь, разбросанных по многочисленным церквам.

Все шло хорошо, однако Иоганн по-прежнему не находил успокоения. Все время, с тех пор как он сбежал от Тонио, юноша мечтал попасть в Венецию. Но теперь понял, что и этот город станет лишь очередным рубежом в его беспокойной жизни. Кроме того, он не знал, как ему быть с Саломе. Когда она соблазнительно покачивала бедрами под музыку Эмилио и мужчины глазели с раскрытыми ртами, его жгла ревность.

– По-моему, тебе не стоит так скабрезно танцевать, – сказал он как-то вечером после очередного выступления. – Есть опасность, что какой-нибудь пьяный затащит тебя в укромный угол.

– А может, я только этого и жду, – холодно возразила Саломе. – Я не твоя собственность, волчонок. Не забывай об этом!

Чтобы отвлечься от Саломе, Иоганн продолжал заниматься с Арчибальдом и проявлял при этом завидное усердие. Порой он вставал еще до рассвета, чтобы произвести расчеты или проверить записи. В полдень Арчибальд задавал ему вопросы. Бывало, он неожиданно замолкал и подолгу смотрел на Иоганна.

– Ты впитываешь буквально все, – проговорил старик однажды, поглаживая растрепанную бороду. – Просто подумать страшно. Черт знает, как это у тебя выходит…

Иоганн усмехнулся.

– Я не могу подолгу топтаться на месте. Я знаю хоть и много, но хотел бы знать все. И я делаю лишь первые шаги. А вы знаете греческий?

Арчибальд тихо простонал.

– Несколько фраз… Но прежде мне нужно пропустить стаканчик вина. Будь так любезен, принеси…

* * *

В начале декабря в Фондако-деи-Тедески стало спокойнее. Дорогу через Альпы завалило снегом, и торговцы из Германии теперь не появлялись. Зато венецианцы приходили к Ривершмитту все чаще. Их интересовали немецкие товары, лен и соль, пчелиный воск, серебро и янтарь. Нередко они подолгу засиживались за общим столом и пили вино, закусывая вяленой треской и жареным мясом. Венецианцы при этом пользовались трезубыми вилками, которые к северу от Альп до сих пор считались орудиями дьявола и оставались под запретом. Иоганн находил их весьма практичными, потому как за едой теперь не приходилось марать руки. Как-то промозглым днем, когда в конторе разожгли жаровни, Ривершмитт отвел Иоганна в сторону.

– Мы ожидаем к вечеру важных гостей, – шепнул он. – Явятся несколько вельмож из синьории. А потому покажите все, на что вы способны. Важно, чтобы члены совета остались довольными.

– Синьория? – Иоганн нахмурил лоб. – И кто же они такие?

Ривершмитт рассмеялся.

– Ты бы еще спросил, кто такой кайзер! Синьория – это Малый совет, самый влиятельный в Венеции; он избирает дожа и вершит всю политику. Члены совета могущественнее некоторых герцогов и князей. И в торговле они сущие дьяволы, – управляющий усмехнулся. – Так что сегодня речь пойдет о больших деньгах.

Иоганн кивнул.

– Можете положиться на нас. Непревзойденная труппа Иоганна Фаустуса не ударит лицом в грязь, и ваши гости будут в восторге.

С наступлением сумерек, когда венецианцы подплывали на своих гондолах к Фондако-деи-Тедески, Иоганн и Эмилио уже жонглировали на пристани горящими факелами. Саломе танцевала в свете жаровен, и Мустафа подбрасывал ее в воздух. Затем они балансировали на тонком канате, натянутом через внутренний двор, кувыркались колесом, и Мустафа проглотил сразу три факела, подброшенных Эмилио, – этот трюк они разучили совсем недавно. Арчибальд остался в трактире, Иоганн даже поставил перед ним кувшин вина. Ему не хотелось, чтобы старик какой-нибудь пьяной выходкой загубил им все представление.

Кульминацией представления, как это часто бывало, стал трюк Иоганна с яйцом. Для этого он пригласил одного из членов совета, бледного вельможу в черной мантии. На мужчине были очки с темными стеклами и дужками, которые крепились за ушами; в них он походил на гигантского жука или змею. Иоганн уже слышал про такие очки, но еще ни разу не видел вживую. Возможно, именно поэтому он и выбрал этого высокого синьора для своего фокуса.

Яйцо оказалось у вельможи во внутреннем кармане, откуда он и достал его под громкие аплодисменты. На краткий миг на бледном лице советника отразилось удивление, затем губы изогнулись в насмешливой улыбке. Вельможа вынул узкий кинжал, проткнул скорлупу и выпил содержимое яйца. При этом он вновь напомнил Иоганну черную изворотливую змею.

После представления, когда юноша сидел за дальним столом с кружкой пряного вина, к нему подошел тот самый вельможа. Иоганн торопливо отодвинул кружку и низко поклонился. Оставалось надеяться, что патриций не держал на него зла оттого, что его выставили дураком перед зрителями. Но тот лишь мягко улыбнулся. У него были густые черные брови и острая бородка, лицо белое, словно припорошенное известью.

– Забавный фокус, мальчик мой, – сказал венецианец.

Голос у него был тихий и хриплый. Он говорил по-немецки, но слова произносил мягко, с неуловимым акцентом, в котором Иоганн уловил нечто знакомое.

– Как ты узнал, что я люблю яйца?

Иоганн осклабился. Очевидно, вельможа был настроен дружелюбно.

– Не забывайте, что я маг, – ответил он и подмигнул. – Кроме того, все любят яйца, разве нет? Яйца несут в себе глубокое символическое значение. Недаром они присутствуют во многих христианских обрядах.

– Пожалуй, ты прав, – венецианец тонко улыбнулся.

У Иоганна появилось чувство, будто патриций с интересом разглядывал его сквозь темные стекла.

– В яйцах заключена жизнь в своей первородной форме. И когда мы едим их, то едим саму жизнь. Мы буквально вливаем ее в себя. Занятная мысль, на мой взгляд.

Советник снова улыбнулся и в который раз уже напомнил Иоганну старую змею.

– Ты немало осведомлен для простого артиста, – продолжал он. – А может, ты бродячий схоласт? Или был послушником в монастыре и сбежал от своего аббата? – Он смерил Иоганна насмешливым взглядом. – Или еще от кого-то?

– Я… и в самом деле немного учился, – ответил Иоганн, гордый тем, что собеседник принял его за студента. – И я немного говорю на латыни и греческом.

– В самом деле? – Венецианец поправил очки, словно хотел повнимательнее рассмотреть Иоганна. – Quemadmodum omnium rerum, sic litterarum quoque intemperantia laboramus, – произнес он.

– Non vitae sed scholae discimus [32], – с улыбкой ответил Иоганн, понимая, что мужчина решил проверить его. Это была известная цитата Сенеки, которую он совсем недавно узнал от Арчибальда. – Si tibi libet colloqui in hoc modo: Homo Deus est [33], – добавил он.

Последние слова сами собой соскочили с языка. Иоганн вспомнил, как Арчибальд предостерегал его, что не стоит на людях произносить эту фразу. Венецианец, похоже, понял значение слов. Он прищурился и склонил голову набок. Иоганн вдруг почувствовал себя совершенно беспомощным, как мышь перед змеей.

– Где ты услышал эти слова? – спросил венецианец. – Человек есть Бог… Известно ли тебе, что Церковь запретила произносить эту фразу?

– О, я… я… и не думал… – забормотал Иоганн, проклиная себя за несдержанность.

Теперь он понимал, почему Арчибальд предостерегал его: по всей видимости, слова эти служили доказательством ереси. Наверняка и в Венеции действовали суровые инквизиторы, готовые пресечь любое богохульство.

– Видно, я… где-то подхватил эту фразу… – пытался он оправдаться.

Венецианец холодно улыбнулся.

– Я не собираюсь доносить на тебя. Но мне по душе твое остроумие. Полагаю, ты истосковался по знаниям. Ведь так?

Иоганн молча кивнул и почувствовал облегчение, когда разговор перешел в новое русло.

– Я живу в старинном доме в Сестиере-ди-Сан-Марко, – продолжал вельможа. – Моей семье принадлежит крупнейшая библиотека в Италии. Хотел бы ты взглянуть на нее? Буду рад принять тебя в своем доме.

– Это… непозволительная честь для меня, – Иоганн залился краской. – Я всего лишь бродячий артист…

– Вздор, – мужчина отмахнулся. – Я вижу, что ты способен не только на фокусы с яйцами, – он усмехнулся. – Хоть тебе и удалось скрыть свое истинное «я» под этим шутовским нарядом. У меня, к сожалению, не было сына, который так же стремился бы к знаниям. Если тебе так проще, просто воспринимай мое пожелание как приказ. Я отправлю тебе послание.

– Послание… от кого?

– Просто жди письма от синьора Барбарезе.

Иоганну в этот миг показалось, что глаза его сверкнули за стеклами очков. Венецианец провел языком по губам, как и в ту минуту, когда выпил яйцо.

– Тебе придется по вкусу моя библиотека, я в этом не сомневаюсь. Arrivederci [34].

Он поднялся и скрылся в тумане под аркадами, словно большая старая рептилия.

* * *

Юноша до поздней ночи лежал без сна и думал о странном синьоре Барбарезе и его приглашении. Чего добивался этот венецианец? Иоганн слышал о мужчинах, которые ради утех держали при себе красивых юношей. Может, в этом и крылась причина его интереса? Еще до встречи с Саломе Иоганн сознавал, что он хорош собой, и даже ловил на себе взгляды престарелых господ. Юноша представил, как длинные подагрические пальцы Барбарезе скользят по его коже, и ему стало дурно…

Венецианец внушал Иоганну страх, а странные очки придавали его облику нечто зловещее. Его черная одежда пахла плесенью, как будто ее достали прямо из могилы. Но Иоганн понимал, что не сможет отказаться от приглашения. Этот Барбарезе был членом Синьории, самого могущественного совета в Венеции. Если Иоганн ослушается его приказа, то остаток дней, вероятно, проведет в какой-нибудь темнице.

На следующий день он был рассеян и во время утреннего представления ошибался в самых простых трюках. Эмилио лишь поглядывал на него и хмурился.

– Что с тобой такое? – спросил он его в паузу между номерами. – Можно подумать, у тебя похмелье. Но я не заметил, чтобы ты вчера пил.

– Плохо спал, – проворчал Иоганн. – Только и всего.

Он решил пока не рассказывать остальным о приглашении. Дело касалось только его и Барбарезе. Ему не хотелось впутывать в это друзей и, возможно, подвергать их опасности.

Юноша прождал целый день, а потом и следующий, но письма так и не получил. Когда же Барбарезе не напомнил о себе и на третий день, Иоганн решил, что послания можно уже не ждать. Возможно, вельможа всего лишь одурачил его или не придал тому разговору значения и просто забыл обо всем. Иоганн почувствовал облегчение и вновь посвятил себя представлениям. В свободное время он погружался в занятия с Арчибальдом, но познания старика почти иссякли.

– Мне больше нечему тебя учить, юноша, – магистр покачал головой. – Латынью ты владеешь лучше меня, а на греческом я знаю лишь несколько похабных стихов Сапфо.

– Тогда расскажите мне побольше об арифметике и геометрии, – попросил Иоганн.

– Что ж, ладно – Арчибальд вздохнул и начертил на листке несколько линий. – Сегодня я познакомлю тебя с теоремой Евклида.

Спустя час Иоганн сидел у себя в комнате и ломал голову над формами и простыми числами. Арчибальд дал ему несколько заданий и оставил одного. Юноша был так погружен в свое занятие, что не сразу услышал стук. Только когда в дверь забарабанили, Иоганн вскинул голову.

– Кто там? – крикнул он раздраженно и убрал записи.

Это был мальчишка, из тех, что служили посыльными у венецианских патрициев. Когда курьер протянул Иоганну запечатанное письмо, тот сразу понял, от кого оно. Письмо было украшено гербом в виде ревущего льва и сентенцией, какой нередко пользовалась знать.

Aude sapere…

– Дерзай знать, – прошептал Иоганн.

Он сломал печать и прочел послание. Письмо было написано странным шрифтом, как в старинных книгах, и темно-красными чернилами, цвета крови. Синьор Барбарезе просил ждать в девять часов на пристани Фондако-деи-Тедески. Что за этим последует, в письме не говорилось.

Иоганн дал мальчишке мелкую монету и отослал прочь. Затем сложил листки в ящик и попросил трактирщика передать Саломе, что ночью у него будут кое-какие дела.

Иоганн отправился к Фондако-деи-Тедески задолго до назначенного времени. В отличие от припозднившихся толстосумов, он не мог позволить себе вооруженную охрану. Ему оставалось рассчитывать лишь на свою ловкость и нож, который он всегда носил при себе. Улицы лежали в кромешной тьме, и над каналами стелился извечный туман. Звезды и луна прятались за облаками.

Иоганн выпросил у трактирщика лампу, и ее тусклый свет указывал ему дорогу. Ночные улицы в Венеции таили немало опасностей: угрозу представляли не только разбойники – достаточно было одного неверного шага по скользкому камню, чтобы угодить в воду. Зачастую проулки резко обрывались перед каналами, черными и холодными. Венеция представляла собой дьявольский лабиринт, улицы часто не имели названий, и проще всего было ориентироваться по церквям или так называемым campi, старинным площадкам для собраний, которые прежде имелись на каждом острове.

Надвинув теплый капюшон на лицо, Иоганн спешил к назначенному месту. Кое-где в тавернах еще горел свет. Когда они остались позади, музыка и голоса постепенно смолкли. Теперь лишь слышно было, как вода плещется о склизкие бревна.

К счастью, идти пришлось недалеко. Стражники уже знали Иоганна и, когда он объяснил им, в чем дело, пропустили. Юноша пересек внутренний двор, заставленный ящиками и тюками, и вышел на пристань. Днем здесь без счета причаливали и отплывали лодки, и торговцы грызлись из-за лучших мест. Но в этот поздний час на пристани царила мертвая тишина.

На воде покачивалась одинокая гондола, освещенная единственным фонарем, подвешенным на носу. На корме стоял одетый в черное гондольер: голову его венчала широкополая шляпа, лицо было закутано в платок – от холода. Он жестом подозвал Иоганна.

– Dimmi é questa la gondola del Signore Barbarese? [35] – спросил Иоганн на ломаном итальянском, которому за последние недели выучился самостоятельно. В тумане голос его звучал глухо, слова как будто растворялись во тьме.

Гондольер молча кивнул, и юноша перебрался к нему в лодку. Посередине имелась лишь одна скамья, обтянутая красным бархатом; все остальное было выкрашено в черный цвет, даже весла. Не успел Иоганн устроиться, как они отчалили. Гондола скользила по маслянистой глади, мимо многочисленных дворцов. В темноте угадывались лишь их очертания – темные силуэты на фоне ночного неба.

Между тем стал накрапывать дождь; ледяные капли стекали по лицу Иоганна. Гондола бесшумно скользила сквозь ночь. Гондольер хранил молчание; только и слышно было, как весло с плеском погружается в воду. Изредка навстречу им попадались другие лодки, на носах у них тоже горели фонари – маленькие точки света в тумане, как звезды в море тьмы.

Когда до Дворца дожей оставалось несколько сот шагов, гондольер направил лодку в узкий канал, который вывел их к величавому трехэтажному дому. Фасад его был украшен мозаикой и старинными фресками, которые выглядели так, словно создавались еще до расцвета христианства. Лишь в одном из окон, на верхнем этаже, горел свет. Столбы на пристани украшало изображение ревущего льва, уже знакомое Иоганну. Каменный причал и ворота образовали вход на первый этаж. Гондола замерла у причала; гондольер за все время не произнес ни слова.

Иоганн молча сошел на пристань, преодолел несколько скользких ступеней и оказался во внутреннем дворе. Там царила тишина, чего никак нельзя было ожидать во дворце венецианского вельможи. Куда девались стражники, слуги?.. Со стен осыпалась штукатурка, фрески выцвели, каменный пол толстым слоем покрывала пыль. Неужели гондольер ошибся и доставил его не туда? А может, это ловушка, неизвестно кем подстроенная?

Иоганн уже направился было обратно к пристани, но тут заметил слугу в нише у стены. Это был огромный мавр в ливрее, вышитой золотыми нитями, и юноша невольно вспомнил Мустафу. Как и тот, слуга хранил молчание и стоял неподвижно, как статуя. Но вот он поднял канделябр с зажженными свечами и стал подниматься по широкой мраморной лестнице. Иоганн робко последовал за ним, на ходу разглядывая мрачные портреты людей, в которых угадывалось смутное сходство с синьором Барбарезе. Среди них висели пейзажи и изображения библейских сцен. Некоторые, к удивлению Иоганна, были перевернуты, другие завешены черным полотном. Это место казалось ему все более странным.

Синьор Барбарезе ожидал его в коридоре на третьем этаже. В одежде его, скроенной словно в прошлом веке, отражалось необычное убранство дома. На советнике был черный вамс, с высоким воротом и широко распахнутый на груди, а брюки были до того узкие, что ноги его напоминали паучьи лапы. Как и в первую их встречу, он был в затемненных очках, хотя дом утопал в полумраке. Кода Иоганн подошел ближе, венецианец распростер объятия, точно встретил после долгой разлуки любимого сына.

– Я рад, что ты сумел выбраться, – приветствовал его синьор Барбарезе и властным жестом велел слуге удалиться. – Прости, что заставил ждать несколько дней, но у меня возникли кое-какие… дела. Однако же вот ты здесь, – он показал в сторону коридора, увешанного дорогими коврами и новыми картинами. Свечи отбрасывали на рисунки неверные отсветы. – Прекрасные произведения! – мечтательно произнес венецианец. – Их нарисовал Джентиле Беллини, мой хороший друг. Тебе известны его работы?

Иоганн помотал головой.

– Жаль. Воистину, он мастер своего дела. Хотя не так давно в Венеции побывал некий Дюрер, он мне тоже понравился. Кажется, он родом из Нюрнберга… – Барбарезе вздохнул. – Прискорбно лишь, что столь немногие могут насладиться этими картинами. Моя супруга умерла довольно рано, и детей у нас не было. Да… боюсь, древний род Барбарезе прервется с моей смертью.

Он поднял палец, длинный и тонкий, в тусклом свете похожий на щупальце или коготь.

– Род, между прочим, берущий начало от первых беженцев, которые почти тысячу лет назад поселились на этих островах. На острове Торчелло, если быть точным, на котором и зародилась нынешняя венецианская роскошь. Мои предки родом, вероятно, из Рима, и кое-кто даже заседал в сенате. Но что-то я отвлекся…

Синьор Барбарезе улыбнулся, и Иоганн обратил внимание, до чего он бледен, словно в теле его не осталось ни капли крови. Впрочем, возможно, всему виной был полумрак, царивший в коридоре.

– Я обещал показать тебе библиотеку, – продолжал венецианец. – Что ж, она здесь.

Он торжественно распахнул двустворчатые двери, и взору Иоганна открылся зал, от пола до потолка заставленный книгами. Их были сотни, не считая пергаментных свитков и отдельных листков. Юноша застыл в изумлении. Даже в монастыре Маульбронна ему не доводилось видеть столько книг разом.

Синьор Барбарезе заметил его изумление и рассмеялся.

– Я знал, что тебе понравится. Признаюсь, сам я прочел лишь небольшую часть этих книг. Глаза уже подводят, и даже очки мало помогают. Среди пергаментов, кажется, есть документы, уцелевшие после пожара в Александрии. Есть и труды греческих ученых, и даже несколько переводов с арабского. Книги всегда были нашим пристрастием. А этот новомодный печатный пресс и вовсе поражает воображение. Ведь теперь книги станут и дешевле, и доступнее, – он широким жестом обвел стеллажи. – Чувствуй себя как дома, мальчик мой.

– И я… могу прочесть все эти книги? – спросил потрясенный Иоганн.

Синьор Барбарезе вновь рассмеялся. В этот миг он напоминал старого ужа.

– Боюсь, это не под силу никому. Но ты можешь углубить здесь свои знания и кое-что брать с собой. Я буду рад обсудить с тобой содержание некоторых трудов…

Иоганн кивнул. Как зачарованный, он осторожно обошел стеллажи. Книги были в старых кожаных переплетах, уже изрядно потрескавшихся. Среди них лежали пергаментные свитки и стопки потрепанных документов, в основном на латыни. Иоганн нерешительно снимал с полки какую-нибудь книгу, возвращал на место и брал следующую. В руки ему попался труд «Opus Majus» некоего Роджера Бэкона. Он полистал его немного и взял за другой фолиант. Это была «Поэтика» Аристотеля, о которой ему рассказывали отец Антоний и отец Бернард.

– Здесь есть стол и стул, чернила и перо, если захочешь выписать что-нибудь, – сказал синьор Барбарезе. – А если вдруг проголодаешься, в том углу вино, сыр и хлеб. Я оставлю тебя на время. А потом можем немного побеседовать. С рассветом мой гондольер доставит тебя к Фондако. Договорились?

Иоганн рассеянно кивнул, мысли его уже витали среди тысяч страниц. Он сел за стол и погрузился в мир книг.

– Приятно провести время, – сказал синьор Барбарезе и закрыл дверь.

И юноша остался наедине с книгами.

* * *

Иоганн словно оказался за столом, ломящимся от изысканных яств, и не знал, что попробовать в первую очередь. Он разворачивал ломкие пергаменты, проводил пальцем по корешкам книг, рассматривал красочные литеры, разбирал заглавия на латыни и на греческом, после чего возвращал книгу на место и хватался за следующую. Некоторые фолианты были массивные и тяжелые, как каменные блоки, но попадались и небольшие, со страницами из тончайшей кожи. Встречались и рукописные экземпляры, переписанные монахами, которых давно не было в живых. Их отличали яркие иллюстрации, первые буквы в главах сами по себе представлялись произведениями искусства. Когда Иоганн раскрывал очередную книгу, воздух наполнялся запахом старой пыли, клея и красителей.

Возбуждение постепенно улеглось, и Иоганн с головой погрузился в записи о приливах и отливах. Он читал об использовании оптических линз, рассматривал зарисовки вскрытых человеческих тел. Ему даже попалось изображение эмбриона в материнском чреве. Если что-то казалось ему особенно интересным, он делал заметки. Некоторые книги были снабжены замками, и оставалось только гадать, что за тайны хранились под их обложками, сокрытые от случайного читателя. Они носили такие названия как «Dialectica» или «Periphyseon». Здесь были книги об иудейской каббалистике и катарах, христианской секте, чьи заветы сохранились в труде «Liber de duobus principiis», «Книге о двух началах». Нашлась даже загадочная книга Альберта Великого, которой так восхищался отец Антоний. Называлась она «De secretis mulierum» и, по всей видимости, была посвящена женским секретам.

Синьор Барбарезе, как и обещал, вернулся через несколько часов. Иоганн был так поглощен чтением, что даже не притронулся к вину и закускам. Они поговорили о некоторых работах, венецианец задавал вопросы или что-то подсказывал, и Иоганн получал новую пищу для размышлений.

На рассвете гондольер доставил Иоганна в Фондако-деи-Тедески, где он и проспал еще пару часов, пока его не растолкала Саломе.

– Где ты был? – спросила она обиженно. – В комнате тебя не оказалось, и мне пришлось мерзнуть ночью.

Иоганн протер глаза. Он проспал всего пару часов, но чувствовал себя отдохнувшим и свежим.

– У тебя свои тайны, у меня – свои. – Он приложил палец к ее губам. – Мы ведь так условились? Я не твоя собственность. Это твои слова.

Несколько секунд Саломе задумчиво смотрела на него, потом улыбнулась.

– Посмотрим, что от тебя оставила эта потаскуха, – сказала она и ухватила Иоганна между ног.

Они любили друг друга пылко и второпях. Саломе решила, что у него появилась другая любовница. Эта мысль пришлась Иоганну по душе.

«И не одна, а сотни, – подумал он, когда Саломе его оседлала. – Каждая из этих книг как девица, которую мне предстоит познать».

* * *

Теперь каждую ночь у Фондако-деи-Тедески ждал гондольер. Он доставлял Иоганна к дому синьора Барбарезе, где хозяин церемонно встречал его и провожал в библиотеку. Венецианец всегда был одет по моде прошлого века и никогда не снимал очков. Несколько часов Иоганн читал в одиночестве, затем они вели продолжительные беседы. За одну такую ночь юноша узнавал больше, чем за целый месяц занятий с Арчибальдом. Нередко они говорили о человеке и его месте перед Богом и церковью.

– Так называемая схоластика, как учит нас церковь, опирается на неизменные факты, неопровержимые истины, ставить под сомнение которые недопустимо, – говорил синьор Барбарезе. – Все уже сказано в древних письменах, истолкованию поддается разве что слово Божье. Кто в этом усомнится, тот еретик. А ведь мы, люди, способны сами наблюдать за природой и делать собственные заключения. Мы сами можем познавать мир, разобрать его по частям и расщепить, чтобы узнать его внутренние связи. В наши дни многие ученые избирают этот путь и поворачиваются спиной к церкви. Времена меняются, Иоганн! У меня есть записи Леонардо да Винчи. Это умнейший человек, он изучает геометрию, статику, человеческую анатомию и многое другое. В своем гении он ничуть не уступает Творцу.

– Человека нельзя сравнить с Богом, – возражал Иоганн. – Должно же что-то стоять за всем этим и за нами. Какая-то сила – и имя ей Бог. Что это был бы за мир, который зиждется на хаосе, созданный по воле случая?

Синьор Барбарезе усмехнулся.

– Ну, вполне себе человеческий мир, разве нет?

Юноша страдал от недосыпания, и Саломе просто пожирала его. Он был уверен, что ею движет ревность. Она домогалась его при каждом удобном случае и отдавалась с таким неистовством, что Иоганн не чувствовал ничего, кроме опустошения. Во время представлений он часто бывал несобран, снова стал срываться на друзей – прежде всего потому, что теперь они работали спустя рукава. Обильные возлияния и хорошая еда давали о себе знать. Иоганн и сам допускал ошибки, которых еще пару недель назад не замечал за собой.

– На тебя смотреть страшно, – сказал однажды Эмилио, когда юноша во время выступления едва не попал ножом в Саломе. – Ты не заболел? Может, стоит передохнуть?

Иоганн лишь хмуро помотал головой.

– О себе лучше беспокойся, – проворчал он. – И в следующий раз бросай мне шары как следует, или я подыщу другого жонглера.

Эмилио выглядел оскорбленным, и Иоганн пожалел о своих словах. Наверное, он слишком мало спал и от этого стал раздражителен. Но разум его был бодр, как никогда. Даже днем книги синьора Барбарезе не давали ему покоя. Мысли о них не оставляли его ни на минуту, даже во время утех с Саломе. Занятия с Арчибальдом он забросил, чтобы хоть иногда отдыхать. Раз уж старик не мог дать ему новых знаний, Иоганн рассудил, что и обижаться он не станет. Однако Арчибальд выглядел обеспокоенным.

– С тобой что-то творится, Иоганн, я это чувствую, – сказал он ему с тревогой.

Юноша пожал плечами.

– Что же тут удивительного? Я взрослею, у меня появляются собственные мысли.

– Хотел бы я знать, что это за мысли, – пробормотал старик.

Иоганн все чаще брал с собой книги из библиотеки синьора Барбарезе, чтобы читать у себя в комнате. При этом он не забывал прятать их под кроватью. Саломе, да и остальным не следовало знать о них. Он не собирался ни перед кем оправдываться. Книги были его тайной, его сокровищем, и он оберегал их, как дракон в пещере.

Так проходили недели, Иоганн все больше уходил в себя. В Рождество он сидел у себя в комнате за книгой, а Саломе сказал, что его лихорадит. Во время репетиций Иоганн на всех кричал. Если что-то не получалось с первого раза, он впадал в бешенство. Лишь в ночных разговорах с синьором Барбарезе юноша расцветал. Они по-прежнему дискутировали о Боге и человеке, но также обсуждали последние изобретения и достижения человечества. И только книги, запертые на замок, оставались за пределами их бесед.

Близился февраль, когда Иоганн собрался наконец с духом и заговорил об этих странных экземплярах. Синьор Барбарезе улыбнулся, как будто давно ждал этого вопроса.

– Эти книги содержат сведения, предназначенные не для всех, – ответил он после некоторых колебаний. – Может статься, что такие знания… ошеломят читателя.

– Почему? – спросил Иоганн.

– Потому что ставят под сомнение мир, каким мы его знаем, и даже способны пошатнуть его устои. Все наше мироощущение опирается на ту истину, что во главе всего стоит Бог. Но что, если… – синьор Барбарезе сделал паузу, – что, если этого Бога и вовсе не существует? Если человек сам себе хозяин и господин? Если все в его руках и в его власти? Даже жизнь и смерть! Если он, в конце концов, сам кузнец своего счастья?

– Это назвали бы богохульством, – ответил Иоганн.

Само предположение о том, что Бога не существует, казалось ему чудовищным. При одной лишь мысли об этом юноша чувствовал, как под ним разверзается черная пропасть. Все, что он знал и любил, весь окружающий мир, все было основано на вере в Бога. Господь являл собою начало и конец, Его волей росли деревья и благоухали цветы, Он даровал хороший урожай, плодоносные дожди и мягкую зиму. Он же забирал людей на небеса, когда бы Ему ни вздумалось. Мир без Бога казался Иоганну просто невозможным.

– Ну, теперь ты понимаешь, почему эти книги находятся под замком, – продолжал синьор Барбарезе. – Слабого они способны и вовсе погубить. Но сильный откроет в них новый мир.

– Мне бы хотелось почитать эти книги, – заявил Иоганн.

Венецианец склонил голову набок.

– А ты уверен? – И вдруг рассмеялся. – Хотя о чем это я! Ты своего и так добьешься. Так что я не имею ничего против. Лишь бы не донес на меня церкви.

Он достал увесистую связку ключей и прошелся вдоль стеллажей.

– Думаю, нам лучше начать с работ Леонардо да Винчи. Я повстречал его пару лет назад в Милане. Он испещрил тысячи листов заметками и рисунками. Когда я попросил его отдать мне часть из них, Леонардо даже не прервал своих занятий. Это истинный гений! Художник и изобретатель, в своих работах он опирается на окружающую природу, а не просто копирует старые знания, как любит делать Церковь, – венецианец усмехнулся. – Рисунки довольно хаотичны, но наглядно демонстрируют, на что способен человек. Я велел переплести их и поместил на обложку один из его набросков.

Синьор Барбарезе взял книгу, переплетенную в черную кожу, и отпер замок. На обложке был изображен обнаженный человек с распростертыми конечностями, выписанный одновременно в окружность и в квадрат.

Венецианец с благоговением передал Иоганну книгу.

– Прочти ее, а потом скажи, что ты думаешь обо всем этом. Только пообещай, что не станешь брать ее с собой в трактир. Эти рисунки могут навлечь на нас беду.

Иоганн дал обещание, и синьор Барбарезе оставил его одного. Юношу словно обдало ледяной водой: ему еще не доводилось видеть ничего подобного. Больше всего его восхищали рисунки, выполненные с безукоризненной точностью: военные машины и лодки с гребными колесами, летательные аппараты и приспособления, позволяющие дышать под водой. Вскрытые тела давали представление о жизни, столь ясное, словно все эти жилы, кости и органы составляли большой часовой механизм. Разобрать заметки оказалось непросто, некоторые строки были записаны в зеркальном отражении, как тайный шифр. Но Иоганн впитывал знания, как сухая губка – воду.

Когда через пару часов вернулся синьор Барбарезе, юноша еще пребывал в лихорадочном возбуждении.

– Рад, что тебе понравилось! – сказал венецианец. – Я и не сомневался, что ты готов к этому.

– В книге речь идет в основном о машинах, – отвечал Иоганн. – Но попадаются и анатомические наброски. Возникает впечатление, будто и сам человек представляет собой механизм, который можно починить. Леонардо да Винчи пишет, что когда-нибудь человек, возможно, научится сам управлять жизнью и смертью. Неужели такое возможно?

Он вспомнил Маргариту, маленького Мартина. Его мама умерла от болезни, которую отец Антоний собирался излечить при помощи обыкновенной плесени. Он подумал о тех несчастных, что умерли от чумы. Причины недугов искали в испарениях из земли или в первородных грехах… Одни лишь предположения и слепая вера, без опыта и доказательств. При разумном использовании эти записи могли перевернуть мир!

Синьор Барбарезе долго и раздумчиво смотрел на него сквозь стекла очков.

– Победа над смертью есть вершина человеческих способностей, – произнес он наконец. – Если кому-то это и удастся, то лишь после долгих лет, даже десятилетий усердного обучения. Но да, я считаю, что это возможно.

– Я хочу обучиться.

Венецианец тихо рассмеялся.

– Всему свое время, юный адепт, всему свое время.

В последующие недели Иоганн изучал работы Леонардо да Винчи и другие труды, такие как «Opus majum» Роджера Бэкона. Ученый выступал против традиционной схоластики и считал, что уважение к авторитетам и мнение массы закрепощают человеческую мысль. В своем труде «Epistola de secretis operibus artis et naturae» Бэкон предвещал появление в будущем таких устройств, при помощи которых человек сможет летать, как птица. Не было ничего невозможного!

Однако не все труды были посвящены научному познанию и машинам: некоторые из них обращались к запретной философии и оккультным знаниям. Все чаще синьор Барбарезе предлагал Иоганну книги, предметом которых становилась магия – как белая, так и черная. Но не те жалкие фокусы, каким обучал его Тонио. Это были тайные учения, и вопросы, которые в них поднимались, будоражили воображение. В этом мире не существовало ни границ, ни запретов.

– Если мы хотим познать Вселенную как единое целое, нам придется распахнуть двери, – говорил синьор Барбарезе. – Здесь не может быть запретов. Только так человек сумеет постичь высшую мудрость. Homo Deus est.

Иоганн, похоже, начинал понимать истинное значение этой фразы.

* * *

Той ночью, пока Иоганн корпел над трудами Леонардо да Винчи и Роджера Бэкона и срисовывал наброски, синьор Барбарезе направился в укромную комнату на самом верхнем этаже. По крутой лестнице он поднялся на чердак, отворил потаенную дверь и оказался в своем царстве: маленькой комнатке, сплошь заставленной книгами, столь кощунственными в своем содержании, что синьор Барбарезе не осмеливался хранить их в библиотеке.

В самом углу стоял невысокий шкаф, в котором висели несколько костюмов, парики и накладные бороды, как в гардеробе артиста или комедианта.

Рядом висела клетка с двумя воронами и вороном.

– Думаю, он готов, – произнес наставник.

Он сел за маленький стол, над которым висело венецианское зеркало в серебряной раме, снял парик и очки, оттер сажу с бровей.

– Как вы считаете? Бафомет, Азазель, Велиал…

Птицы подняли шум, захлопали крыльями. Наставник жестом заставил их успокоиться. Он осторожно отклеил бороду и посмотрел на свое бледное лицо в зеркале. В искусстве перевоплощения ему не было равных.

– Их нельзя принуждать, – говорил он, оттирая пудру с лица. – Таков закон. Они должны явиться добровольно. Так было всегда. Просто иногда уходит чуть больше времени.

Насвистывая себе под нос, наставник вынул из ящика лист бумаги и написал длинное письмо. Когда все было готово, он свернул его в трубку, величиной с детский мизинец, и запечатал красным воском. Затем открыл клетку и умелым движением достал ворона. Тот поначалу пытался клюнуть хозяина, но потом лишь боязливо взмахивал крыльями.

– Ка-р-р-р! – крикнул ворон, жалобно, словно плакал ребенок. – Ка-р-р-р! Ка-р-р-р!

– Так-то, Бафомет, – проговорил наставник. – Помни о своей награде. Лишь тот, кто служит мне, получит свободу.

На правой лапе ворона имелось кольцо, и наставник вставил в него свернутое письмо. Проверил, плотно ли оно сидит, после чего подошел к окну. Распахнул ставни, и луна осветила его бледное, бесстрастное лицо, испачканное пудрой.

– Передай им, что он готов, – сказал наставник. – Ждать осталось недолго.

Он вышвырнул ворона в ночь, точно черный ком. Тот расправил крылья и с криком улетел в направлении севера, к горам.

Иоганн все больше отдалялся от других. Он почти ни с кем не разговаривал и из комнаты выходил только ради представлений. Но, вопреки обещанию, юноша брал из библиотеки некоторые из запретных книг, в том числе и труды по магии. Это оказалось не так уж сложно, поскольку синьор Барбарезе оставлял какую-нибудь книгу открытой прямо на столе. Иоганну оставалось лишь спрятать ее среди других. Казалось, хозяин даже сам хотел, чтобы он брал их.

Так прошла зима, и к марту в Венецию вернулись певчие птицы. Всюду стоял щебет, люди ходили уже без теплых плащей, весна словно рисовала на лицах улыбки, и туман схлынул наконец с улиц. Дни становились теплее, и друзья спрашивали, долго ли они еще пробудут в городе. Но Иоганн всякий раз уходил от этих разговоров. Ему не хотелось покидать Венецию, и особенно библиотеку синьора Барбарезе, в которой каждую ночь его ждали новые открытия. Он уже давно не думал о Маргарите, матери и маленьком Мартине: эти темные воспоминания остались где-то на задворках памяти.

Однажды вечером, в середине марта, Иоганн так погрузился в чтение, что не услышал стук в дверь. Когда он опомнился, было уже поздно. В комнату вошел Арчибальд.

– Я хотел проведать тебя, – проговорил он. – Остальные беспокоятся… – Увидел книги и запнулся. – Откуда они у тебя?

– Это не ваше дело, – огрызнулся Иоганн и принялся собирать книги.

Он сунул их под кровать, но Арчибальд, очевидно, успел прочесть название одной из них.

– «Гримуар Гонория»? – Старик побелел. – Кто дал тебе эту книгу?

– Я же сказал, это не ваше дело! – крикнул Иоганн, словно в бреду.

– Иоганн, ты не ведаешь, что творишь. – Арчибальд примирительно поднял руки. – Кто бы ни дал тебе эти книги, он занимается вещами, слишком опасными для юного студента, пусть и такого одаренного.

– Скорее уж опасными для старого пьяницы, – ответил насмешливо Иоганн, – но не для меня. А теперь будьте добры, выйдите из моей комнаты. Мне нужно заниматься.

Арчибальд не двинулся с места.

– Я с самого начала подозревал, что в твоей душе кроется нечто темное, – произнес он. – На какое-то время оно затаилось, но теперь вновь напомнило о себе. Не позволяй этой тьме овладеть собою, умоляю! Она уничтожит и тебя, и, возможно, всех, кто тебе дорог. Ты умен и любознателен, ты мог бы достичь больших высот – или ввергнуть мир в страдание… – Он задумался. – У меня к тебе предложение. Ты ведь говорил, что мечтаешь учиться в Гейдельберге? Я помогу тебе осуществить мечту.

Иоганн не поверил своим ушам.

– И как вы это устроите?

– Я по-прежнему пользуюсь некоторым влиянием. И знаю нужных людей. Давай договоримся так: ты держишься подальше от этих книг, а взамен я пристрою тебя в Гейдельбергский университет. Как ты на это смотришь?

Арчибальд протянул ему руку.

– Я… подумаю над этим, – ответил Иоганн и торопливо пожал руку. – Но сейчас я бы попросил вас уйти.

– Храни тебя Бог, – проговорил старик. – Боюсь, какое-то неизмеримое зло тянет к тебе свои щупальца.

С этими словами он вышел из комнаты.

* * *

Лишь однажды Иоганн очнулся от дурмана.

Это было в конце марта. Ривершмитт, не на шутку взволнованный, разыскал его в Фондако.

– Сегодня вечером я жду от вас чего-нибудь особенного. В Венецию, несмотря на затяжную зиму, прибывают несколько торговцев из Германии. Сейчас, когда перевалы еще в снегу и мало кто решается на такой переход, их товары на вес золота. Венецианцы хотят как следует их задобрить, поэтому придумайте что-нибудь эдакое.

Иоганн рассеянно кивнул; мысли его витали где-то очень далеко. Книги синьора Барбарезе не отпускали его ни на минуту. Но необходимо было сохранить жилье в Венеции, и он не мог разочаровать Ривершмитта. Ему еще столько предстояло прочесть! И было мучительно больно от мысли, что этой ночью он не увидится с венецианцем.

– Вы всегда можете положиться на непревзойденную труппу Иоганна Фаустуса, – сказал Иоганн и заставил себя улыбнуться.

С некоторых пор, когда требовалось больше народу, юноша стал нанимать венецианских артистов. Это, помимо всего прочего, давало возможность надавить на Эмилио. За эти месяцы жонглер, как показалось Иоганну, избаловался и распустился, часто пренебрегал репетициями. Кроме того, он то и дело спрашивал, когда же они покинут Венецию и двинутся дальше. Но Иоганну до сих пор удавалось сдерживать его.

Юноша, хоть и страдал от недосыпания, но труппой руководил умело и даже выторговал у Ривершмитта более высокое вознаграждение. Артисты стали неотъемлемой частью Фондако-деи-Тедески. При желании они могли остаться в Венеции на целый год, а то и навсегда, как Иоганн надеялся в глубине души. По вечерам он, как и прежде, отправлялся к синьору Барбарезе, но всю дорогу его не отпускало ощущение, что их кто-то преследует. На некотором расстоянии за ними всякий раз следовала другая гондола. Однако туман не позволял хорошенько ее разглядеть.

К вечеру немецкие торговцы стали собираться в Фондако. Их было не меньше дюжины. Лодки заметно осели под тяжестью товаров. Торговцев сопровождали несколько погонщиков и ландскнехты, которые и помогли им благополучно переправить груз через Альпы. Когда слуги втаскивали во двор ящики и тюки, Иоганн увидел тончайшее аугсбургское сукно, янтарь, шкуры и сундуки с серебром. Без сомнения, рискованный переход оправдал себя, и выручка обещала быть колоссальной.

Артисты встретили гостей еще у причала. Играла музыка, в воздух подлетали разноцветные шары, во внутреннем дворе столы ломились от угощений. Трое венецианских артистов, которых пригласил Иоганн, били в барабан и играли на лютнях, а Саломе кружила в загадочном танце.

Выступление их увенчалось грандиозным успехом. Немцы и венецианцы аплодировали и бросали им монеты; некоторые лежали пьяными под столом, кого-то рвало в дальнем углу. Арчибальд уронил голову в лужу красного вина и громко храпел. Иоганн уже давно не привлекал его к представлениям. После того разговора в трактире он избегал старика и старался по возможности не заговаривать с ним. Но Иоганн чувствовал, что Арчибальд, когда не был пьян, наблюдал за ним.

Еще до представления и всеобщей попойки немцы сбыли товар и нажили целое состояние. Ривершмитт тоже раскраснелся от вина и возбуждения. Позднее, изрядно напившись, он подозвал к себе Иоганна.

– Ты ведь говорил, что родом из Крайхгау? – спросил торговец, тяжело ворочая языком. – Из Книтлингена?

Юноша кивнул.

– А почему вы спрашиваете?

Ривершмитт расплылся в ухмылке и показал своего соседа по столу. Это был один из торговцев, до того пьяный, что казалось, в любую секунду рухнет со стула.

– Этот вот господин прибыл из Бреттена, это же недалеко от твоего городка. Может, ты с ним знаком. Его имя Клаус Ройтер.

Иоганн вздрогнул, и его захлестнула тоска по дому. Чтобы здесь, в Венеции, встретить кого-то из родного края… И в то же время он испугался, что его могли узнать. За последнее время Ривершмитт проникся к нему уважением; он считал его несколько старше. Кроме того, Иоганн представился третьим сыном богатого ткача. Он бросил тревожный взгляд на торговца. Это был толстяк с отвислыми щеками и маленькими, глубоко посаженными глазками. Нет, прежде они никогда не виделись. Но Ройтеры представляли в Бреттене видный купеческий род. Они вели дела с Книтлингеном и монастырем Маульбронн, и, кроме того, занимали пост бургомистра в Бреттене. Что, если этот человек знал его отца?

Иоганн вымученно улыбнулся.

– Как здорово встретить на чужбине кого-то из родных мест… Что там нового в Крайхгау?

Торговец громко рыгнул.

– Швабы все больше наседают, – сказал он, растягивая слова, как говорили в Крайхгау. – В прошлом году Вюртемберг стал герцогством, вот они и выпрыгивают из штанов. Дело пахнет войной.

– А в Книтлингене? – осторожно спросил Иоганн, и сердце его замерло. Быть может, Клаус Ройтер знал и Маргариту? – Там как дела?

Толстяк пожал плечами.

– Останавливался там в первый день. Это было осенью. Вино в этом году кислое, аж зубы сводит. – Он ухмыльнулся и отпил из бокала, синее венецианское стекло сверкало в свете факелов. – Ни в какое сравнение не идет с этим нектаром.

Иоганн прокашлялся и предпринял новую попытку.

– Я немного знал тамошнего фогта. Их с моим отцом… связывали дела. Вы не знаете, как он там поживает?

– Фогт в Книтлингене? – Ройтер рассмеялся. – Дела у него идут не лучшим образом. Он собирался выдать дочь за купеческого отпрыска из Бреттена и надеялся на хорошую партию. За младшего Шмельцле. Не красавец, конечно, зато семья богатая. Ну, что сказать? Девочка, видно, свихнулась.

– В са… в самом деле? – Иоганн постарался скрыть дрожь в голосе. – Это как?

– Понятия не имею. – Ройтер смахнул капли вина с мясистых губ. – С тех пор почти два года минуло. Она не произнесла ни слова; лежала себе в постели, как рыбина… – Он вновь рассмеялся. – Как бы там ни было, женитьба сорвалась. Видно, девка прежде повязалась с каким-то другим парнем. Отец выдал ее за другого, какого-то винодела из Гейдельберга. Тот, видно, единственный не расспрашивал лишнего и не требовал большого приданого.

– Значит, Маргарита теперь в Гейдельберге? – тихо проговорил Иоганн, скорее самому себе. Сердце его вдруг бешено заколотилось.

Торговец, казалось, мигом протрезвел.

– Маргарита? – Он уставился на юношу маленькими свиными глазками. – Откуда же ты знаешь ее имя, парень?

– Ну, я ведь говорил, что наших отцов связывали дела, – ответил тот и торопливо поднялся из-за стола. – Рад был познакомиться, мастер Ройтер. Кланяйтесь от меня в Крайхгау.

Прежде чем торговец успел что-либо сказать, Иоганн поклонился сбитому с толку Ривершмитту и поспешил прочь. Ему нужно было побыть одному, наедине со своими мыслями. Туман росой оседал на его лице. Стояла глубокая венецианская ночь. Иоганн непрестанно повторял единственное имя:

– Маргарита, Маргарита, Маргарита…

Единственная большая любовь вернулась в его жизнь.

* * *

В последующие дни Иоганн с трудом мог сосредоточиться на занятиях. Всякий раз, когда он склонялся над книгами, ему вдруг слышался смех Маргариты. Синьор Барбарезе тоже отметил его рассеянность.

– Что с тобой такое, мальчик мой? – спрашивал венецианец, нахмурив брови. – Я думал, тебе действительно интересно в моей библиотеке. Но теперь ты постоянно отвлекаешься и глазеешь в окно… – Он с недоверием взглянул на него сквозь темные стекла очков. – Ты с кем-нибудь говорил? Кто-то еще знает о наших ночных встречах? Ну, отвечай же!

Иоганн помотал головой.

– Я просто устал, только и всего. Мне надо немного отдохнуть.

– Ну, если так… – Синьор Барбарезе положил руку ему на плечо, он была холодная как лед. – Возьми несколько дней передышки. Я скажу гондольеру, чтобы он до следующей пятницы не появлялся у Фондако. Развейся немного, посмотри на Венецию. Это самый красивый и чудный город в мире. Только пообещай мне одно. – Он поднял палец, и голос его звучал четко и пронзительно. – Ни с кем не заговаривай об этой библиотеке и книгах, которые здесь хранятся. Ты меня понял? Последствия могут быть… – он помедлил, подыскивая слово, – непредсказуемыми. Для тебя в том числе.

Иоганн кивнул. Он был рад, что синьор Барбарезе его отпускал. За последние дни многое переменилось, и ему нужна была передышка – прежде всего, от венецианца и его книг, которые буквально истощали его.

Следующие несколько дней Иоганн появлялся в Фондако лишь ради представлений. Все остальное время он слонялся по городу. Но, сколько ни любовался дворцами, церквями и каналами, внутреннего успокоения не находил. С тех пор как торговец рассказал ему о Маргарите, мысли о ней не выходили у него из головы. Все ли у нее хорошо? Заговорила ли она снова? Чувство глубокой тоски переполняло Иоганна и вытеснило все прочие помыслы.

Вечером третьего дня юноша почувствовал, что кто-то неотступно следует за ним. Преследователь не особенно старался скрыть свое присутствие, или же он просто был до крайности неуклюж. Словно тень, этот человек таился в нишах домов и всегда держался в двадцати-тридцати шагах. Иоганн свернул в узкий проулок и спрятался за гнилой бочкой. Когда рядом послышались тихие шаги, он выскочил из-за бочки, занес нож и хотел уже пронзить горло своему преследователю, но в последний миг изумленно отпрянул.

– Арчибальд! – воскликнул юноша, не поверив своим глазам. – Что… что вы здесь делаете? Что это за балаган?

Старик поднял руки и отступил на шаг.

– Прости, но я не видел иной возможности поговорить с тобой наедине.

– И поэтому преследуете меня по всей Венеции? – спросил Иоганн. – Могли бы прийти ко мне в комнату…

– Там небезопасно. – Арчибальд осторожно огляделся. – И здесь тоже. Идем!

Прежде чем Иоганн успел возразить, старик потащил его в следующий, еще более тесный проулок. На веревках между стенами сушилось белье, под мостом дрались несколько голодных кошек, в воздухе висел запах гнилой рыбы и стоячей воды. Они вошли в небольшую церковь, стоявшую на краю маленькой площади. В этот час внутри почти никого не было, только две пожилые женщины молились в первом ряду. Тусклый свет падал сквозь узкие окна на алтарь, украшенный высушенными розами. В церкви было холодно, как зимой.

– Что все это значит, Арчибальд? – снова спросил Иоганн. – Вы опять перебрали? Признайтесь!

Магистр горестно рассмеялся.

– Ты не представляешь, как бы мне хотелось этого! Так было бы легче перенести правду. Но нет, я совершенно трезв. Ну, почти… – Он понизил голос. – Теперь я знаю, к кому ты уходишь каждую ночь, Иоганн. И ты должен знать правду о нем.

– Так это вы следили за мной по ночам? – возмутился Иоганн.

– Саломе попросила меня. Она… она думала, ты навещаешь какую-то девицу, и, видно, заревновала. Но я давно заподозрил неладное. Эти твои вспышки гнева, молчание… и потом эти книги, что ты читал у себя в комнате, «Гримуар Гонория» и…

– К чему вы клоните? – прервал его Иоганн. Ему хотелось как можно скорее покинуть это холодное место.

– За эти дни я навел справки о твоем новом знакомом.

Арчибальд шептал над самым его ухом. От него несло вином, и, очевидно, он был не так трезв, как утверждал.

– Этот синьор Барбарезе, как он себя именует, известен в некоторых кругах, – прошептал старик. – О да, это влиятельный и могущественный человек! Настолько могущественный, что его никто не трогает, хотя о нем и его деяниях ходят ужасные слухи.

Иоганн хмыкнул.

– И что же говорят люди? Что он питается змеями? Согласен, в чем-то он похож на ужа, но…

– Этот синьор Барбарезе – люциферит.

– Что?.. – Иоганн с разинутым ртом уставился на Арчибальда.

– Ты знаешь, о чем я! – прошипел старик. – Его семья исповедует культ дьявола вот уже сотни лет, а возможно, и вовсе со времен до рождения Христа. Никто так и не сумел этого доказать. Но ходят слухи о жутких церемониях, ночных мессах с человеческими жертвоприношениями… Он подолгу пропадает, порой на годы. Но когда возвращается, то… то… – Арчибальд запнулся.

– Что? – спросил Иоганн.

– Ну, он выглядит гораздо моложе. Некоторые утверждают, будто на самом деле ему сотня лет. Даже старейшие венецианцы не могут припомнить, чтобы видели его ребенком.

– Но это же вздор! – возразил Иоганн. – Просто завистливые соперники распускают дурацкие слухи… – Он рассмеялся. – Если б эти мессы действительно имели место, я бы о них узнал. Вы ведь сами выяснили, что я почти каждую ночь бываю у синьора Барбарезе. Мы беседуем о книгах. Не понимаю, что в этом такого дьявольского. И я не замечал, чтобы он рисовал у себя дома пентаграммы.

Он пытался придать голосу насмешливый тон, но в памяти ожило то сборище в лесу под Нёрдлингеном. Тонио и Пуату тоже были последователями какого-то сатанинского культа.

И они приносили людей в жертву.

Ему вспомнились маленькие тела, подвешенные на деревьях. Долгое время Иоганн гнал эти воспоминания, но вот они вернулись. Он содрогнулся, и в этот раз не от холода.

– Ну как? Ты подумал над моим предложением? – Своим вопросом Арчибальд прервал его раздумья.

– Вы о чем? – спросил Иоганн. – Каким предложением?

– Ты держишься подальше от Барбарезе и его книг, а я позабочусь о том, чтобы тебя приняли в университет Гейдельберга.

Старик вынул из внутреннего кармана сложенный документ. На нем были видны красные разводы от вина. Дрожащей рукой Арчибальд протянул Иоганну мятый лист.

– Это рекомендательное письмо моему другу; он, в отличие от меня, кое-чего добился в жизни. Его имя Йодокус Галлус, он давно стал магистром свободных искусств и ректором в Гейдельберге. Тут и печать моей семьи. – Арчибальд протянул Иоганну письмо и печально улыбнулся. – Удивительно, как я до сих пор не выменял семейную печатку на бутыль вина… Вот она и пригодилась мне снова. Когда все это закончится, отправляйся в Гейдельберг и кланяйся Йодокусу от его старого друга Арчибальда. С надежным учителем ты многого добьешься, Иоганн!

– Спа… спасибо. – В некотором смущении юноша принял запечатанное письмо.

Лицо Арчибальда вновь стало серьезным.

– И вот еще что, насчет твоего прежнего наставника, этого Тонио дель Моравиа… Я наконец-то понял, откуда знаю его имя. Это покажется невероятным, но…

Арчибальд запнулся. В церковь вошел какой-то человек; он держался в тени бокового нефа, и лицо его было скрыто. Человек встал и не двигался. Возможно, это еще один прихожанин пришел помолиться или священник готовился к следующей мессе. Может, это был безобидный паломник…

«Или кто-то проследил за нами», – подумал Иоганн.

Он встрепенулся. Теперь и его, как пьяного Арчибальда, охватила паника.

– Здесь нельзя больше оставаться, – прошептал старик. – Мне нужно кое-что еще разузнать, чтобы сомнений уже не осталось. Правда может…

Он замолк на полуслове, словно боялся собственных слов.

– Я хотел бы, чтобы завтра утром ты отправился на Торчелло, – продолжал шепотом Арчибальд. – Это маленький остров в лагуне. Говорят, там селились первые беженцы из Рима. Может, поэтому они и избрали это место – а может, были там с самого начала.

– Кто «они»? – спросил Иоганн, но Арчибальд словно и не слышал его.

– На Торчелло следуй по старому каналу к Понте-дель-Диаволо, Дьяволову мосту, оттуда недалеко до старой базилики. Там ты все поймешь. Я буду ждать тебя там. А теперь ступай, и да хранит тебя Бог.

Арчибальд сжал Иоганну руку, затем поднялся и поспешил к выходу. Дверь со скрипом отворилась, и старый пьяница скрылся в наступающих сумерках. Легкий ветерок с улицы взметнул лепестки роз перед алтарем.

Когда Иоганн оглянулся, странный тип в боковом нефе уже исчез.

Магистр Арчибальд не явился в Фондако к вечернему представлению. Не объявлялся он и позднее на постоялом дворе. Но остальных это, похоже, не сильно обеспокоило.

– Да старик, наверное, опять перебрал и теперь отсыпается где-нибудь в подворотне, – Эмилио пожал плечами. – Будем надеяться, он не свалился в какой-нибудь канал и не захлебнулся.

Иоганн молчал. Вечер напролет он думал о том, что рассказал ему Арчибальд: о синьоре Барбарезе и Тонио. Возможно ли, что этих двоих что-то связывало? Иоганн подумал о старинном доме венецианца, о перевернутых картинах на лестнице и многочисленных гримуарах. Такие книги наверняка понравились бы и Тонио.

Знание, которое Иоганн впитывал в библиотеке синьора Барбарезе, было неизмеримо, огромно, как море. И за каждой мыслью, за каждой идеей его ждало новое озарение.

И очередная пропасть.

Мысли его вновь завертелись вокруг Маргариты. Еще ребенком она испугалась Тонио. Возможно, сейчас она испугалась бы и его, Иоганна, человека мрачного и молчаливого, которого книги выжигали изнутри и который находил исцеление в темных гримуарах. Иоганн вдруг увидел себя глазами Маргариты и осознал, что он действительно переменился. Неужели в том повинны эти книги? Действительно ли синьор Барбарезе – последователь дьявола?

Чтобы убедиться в этом, Иоганн должен был еще раз поговорить с Арчибальдом – если накануне старик не наплел все это спьяну и не жалел теперь о сказанном.

– Завтра я поищу Арчибальда, – пообещал Иоганн остальным. – Где-то он ведь должен быть.

– Ну, хоть сегодня ночью ты останешься со мной и не пойдешь к своей милой, – насмешливо заявила Саломе и провела рукой по его черным спутанным волосам.

Иоганн плохо спал этой ночью – ему постоянно снилась Маргарита. Она беспомощно тянула к нему руки, и лицо ее было залито кровью. Но стоило Иоганну приблизиться к ней, как она отшатывалась. Лицо ее превращалось в лицо Саломе, а затем в лицо матери.

«Уйди прочь, прочь… – шептала она. – Ты… дьявол…»

Иоганн проснулся рано утром, весь в поту. Рядом крепко спала Саломе. Юноша осторожно поцеловал ее в щеку и вышел из комнаты. Арчибальд должен был ждать его на острове Торчелло.

При помощи жестов и на ломаном итальянском Иоганн расспрашивал прохожих, пока кто-то не показал ему дорогу к одинокому причалу на восточной окраине города. Отсюда рыбацкие лодки плавали к небольшим островам лагуны. За несколько монет старый рыбак с обветренным лицом согласился доставить Иоганна на Торчелло.

Пока маленькая лодка неспешно скользила по водной глади, Иоганн разглядывал многочисленные острова, разбросанные по лагуне. Некоторые были совсем крохотными каменными глыбами, торчащими из воды; на других раскинулись небольшие поселения, церкви и монастыри. Венецианцы отсылали на острова больных и безумцев. Там же держали под присмотром некоторых моряков и путников, возможных переносчиков чумы. Другие острова представляли собой линию оборонительных укреплений. На самом крупном венецианцы производили известный на весь мир хрусталь, тайну которого тщательно оберегали. Страшная кара ждала того, кто раскрыл бы этот секрет.

Торчелло оказался невзрачным болотистым островом, опоясанным непроходимыми зарослями тростника. Единственной возможностью попасть на сушу был ветхий, покрытый илом причал. Оттуда в глубь острова вел старый, давно пересохший канал.

По пути рыбак кое-что рассказал о Торчелло. Насколько Иоганн понял из его речи, остров действительно был самым старым поселением в лагуне, старше Венеции. Когда-то здесь жили тысячи людей, но потом произошло нечто страшное. Рыбак изъяснялся не совсем понятно, но, очевидно, Торчелло постигла божья кара. Жители покинули остров, и теперь его населяли лишь несколько крестьян. Старик качал головой и повторял одно слово.

Maledetto…

Из этого Иоганн заключил, что остров проклят.

Что, ради всего святого, хотел показать ему здесь Арчибальд? Наверное, старый пропойца просто перебрал накануне.

Иоганн перебрался с лодки на причал. Рыбак перекрестился, поставил парус по ветру и отплыл. Они заранее условились, что с заходом солнца старик заберет его с острова. Оставалось только надеяться, что суеверный олух сдержит обещание. Иначе Иоганн застрянет здесь надолго.

Юноша двинулся по тропе вдоль илистого, поросшего водорослями канала. На него налетели сотни комаров, превращая каждый шаг в пытку. Они поднимались полчищами из солоноватых болот, простиравшихся по обе стороны от канала. Время от времени Иоганну попадались одинокие коровы, и больше никого не было видно. Судя по развалинам, заросшим колючими кустарниками, на острове когда-то проживало множество людей. Почему же они покинули Торчелло? Может, Господь послал им наводнение в наказание за грехи? Что же это были за прегрешения, оставалось только гадать.

Через некоторое время Иоганн подошел к каменному мосту, пересекающему канал. Вероятно, это и был Понто-дель-Диаволо, Дьяволов мост. Почему он носил такое название, не сказал даже старый рыбак – или Иоганн просто не понял его.

Недалеко от моста среди деревьев высилась колокольная башня, так называемая кампанила; рядом были видны крыши небольшой церкви и базилики с тремя нефами. До сих пор Иоганн не встретил ни единой живой души. Он миновал несколько разрушенных домов и подошел к церквям, соединенным друг с другом галереей. Они стояли на краю площади, где раньше, вероятно, проходили собрания. Площадь окружали полуразвалившиеся строения, и за ними вздымалась колокольня. Сама площадь заросла кустарником; посередине был водружен массивный каменный трон, как символ древних языческих ритуалов. Прежде здесь, наверное, кипела жизнь, шумели рынки, разгорались судебные прения… Теперь тишину нарушал лишь звон комаров с болот.

Иоганна услышал шорох и резко обернуться. Из руин, опираясь на палку, поднялся какой-то старик. Должно быть, он отдыхал среди камней.

– Buogiorno! [36] – окликнул его Иоганн.

Но старик не отозвался. Он стоял неподвижно и таращился на Иоганна.

– Sto cercando un uomo, – предпринял тот новую попытку. – Si chiama Magister Archibaldus. Lo conoscete? [37]

Старик хранил молчание. За его спиной из руин с шумом вспорхнула стая голубей. Потом снова все стихло.

В конце концов Иоганн махнул рукой и вошел в небольшую церковь. Внутри тоже никого не оказалось – кругом лишь голые каменные стены. Иоганн перешел в галерею и направился к базилике. Шаги его гулко разносились под сводами, и это был единственный звук во всей округе.

Портал базилики был завешен тяжелым красным пологом. От него пахло чем-то затхлым, словно полотно провисело там сотню лет. Юноша отодвинул полог и заглянул внутрь. Глазам его открылся просторный зал. Сквозь узкие и высокие окна полосы света падали на золотую мозаику. Иоганн содрогнулся, глядя на это холодное великолепие. На ней была изображена Дева Мария с младенцем, в окружении двенадцати апостолов. Ряд колонн и искусно расписанный алтарь отделяли зал от апсиды. Сверху на Иоганна с грустью взирал распятый Христос.

Магистра Арчибальда нигде не было.

– Арчибальд? – позвал Иоганн, и голос его эхом разнесся по церкви. – Вы здесь?

Где-то капала вода, словно шел дождь; протекала крыша.

Кап… кап… кап…

Иоганн еще раз позвал, но ответа так и не последовало. В конце концов он сдался. Арчибальда в базилике не было. Возможно, старик действительно выпил лишнего накануне и наплел Иоганну всякого вздора. А может, он поджидал где-нибудь на острове? Но здесь ничего не было – кругом лишь болота, комары и эта площадь, окруженная развалинами. Иоганн судорожно соображал, как ему быть. Очевидно, что вылазка на Торчелло оказалась напрасной. Но что хуже всего – рыбак вернется за ним только к вечеру. А до тех пор ему придется торчать здесь.

Кап… кап… кап…

Эта капель действовала Иоганну на нервы. Он готов был придушить старого пьяницу. Как ему вообще взбрело в голову отправить его на этот остров? Если б у него действительно было что сказать, он мог бы сделать это в Венеции, а не тащиться на богом забытый клочок земли! Ну, может, удастся разыскать другого рыбака, который переправит его обратно. Или…

Кап…

Проклятые капли! Звук доносился откуда-то сзади. И что бы это могло быть? Иоганн сердито развернулся…

И оцепенел.

С той минуты как он вошел в базилику, юноша смотрел только вперед, на алтарь. Противоположную стену занимала огромная мозаика. На ней был изображен Судный день. На самом верху люди ожидали божьего приговора, посередине помещался медальон с образом Христа, из которого лилось пламя, питающее преисподнюю. Ангелы разили копьями грешные души, в груде черепов извивались змеи, головы царей сгорали в вечном огне. Справа от входа на троне, украшенном драконьими головами, восседал Аид, бог подземного царства. На коленях у него сидел Антихрист в образе прекрасного юноши в тоге. Казалось, он смотрел Иоганну прямо в глаза, словно ждал от него ответа.

Под Антихристом висел магистр Арчибальд.

Точно в насмешку над сценой распятия, старика пригвоздили к стене. Лицо его застыло в гримасе ужаса. Левая рука безжизненно свесилась, и с нее капала кровь. Магистр Арчибальд был, несомненно, мертв.

Кап… кап… кап…

Некоторое время Иоганн просто стоял, не в силах отвести взгляд от жуткой картины. Должно быть, Арчибальда распяли еще живым, и в предсмертной агонии ему удалось высвободить левую руку. Сложно было представить, какие муки он испытал, когда оторвал прибитую руку от стены. Собственной кровью Арчибальд сумел вывести на мозаике несколько слов. Буквы были размыты, так что Иоганн с большим трудом разобрал написанное. Это было французское имя.

Giles… de… Rais

– Жиль де Ре, – прошептал Иоганн. Он почувствовал, как зашевелились волосы на загривке, словно от одного лишь этого имени по телу пробегала волна ужаса. – Господи, что…

Произносить имя Господа перед распятым стариком казалось богохульством. Иоганн запнулся, у него внезапно подогнулись ноги. Он в последний раз взглянул на искаженное лицо Арчибальда и бросился через галерею в маленькую церковь, а оттуда – на улицу.

Старик с палкой стоял прямо перед порталом.

Иоганн едва не налетел на него. Он вскрикнул от испуга и отпрянул. Старик ухмыльнулся, обнажив беззубые десны.

– Il diavolo, – прогнусавил он. – Benvenuti a la casa del diavolo [38].

И захихикал.

Иоганн отпихнул старика в сторону, бегом пересек площадь и помчался к каналу. Нужно убираться отсюда, неважно как! Он не оглядываясь пробежал вдоль канала и мимо моста. Его преследовали мириады комаров, пот заливал глаза… Где-то за развалинами и уродливыми деревьями скрывался берег. Наконец-то впереди показался ветхий причал. Слова старика эхом звучали в голове.

Benvenuti a la casa del diavolo.

Милости просим в обиталище дьявола…

Иоганн увидел вдали от берега несколько рыбачьих лодок. Но докричаться до них он бы все равно не сумел. Нужно было найти другой способ…

Над островом разнесся низкий отрывистый звон.

Иоганн затравленно оглянулся. Звон определенно исходил с кампанилы, что высилась подле церкви. Неужели этот полоумный старик звонил в колокол?

Вновь грянул звон.

В отдалении, там, где лежала площадь, показалось облако пыли. Вихрь взялся словно из ниоткуда.

Что-то приближалось.

В третий раз прозвенел колокол…

Ни секунды не раздумывая, Иоганн, точно загнанный зверь, бросился сквозь заросли. Когда колокол прозвонил в четвертый раз, он обнаружил среди тростника маленькую, присыпанную листвой барку. Должно быть, ее спрятал здесь какой-нибудь рыбак, один из немногих жителей острова, – может, тот полоумный старик. Лодка имела довольно жалкий вид, на днище скопилась вода, но весла были на месте. Иоганн с трудом вытолкал ее на воду и запрыгнул внутрь. Лодка угрожающе закачалась, но не пошла ко дну и не протекала. Под звон колокола Иоганн работал веслами так, словно за ним гнался сам дьявол. Сердце выскакивало из груди. Только когда берег превратился в едва различимую коричневую линию, он позволил себе перевести дух и стал понемногу приходить в себя.

Потом бросил взгляд на далекий берег – и вздрогнул.

На причале кто-то стоял. Юноша напряг зрение, но было слишком далеко, чтобы разглядеть человека. Но это, по всей вероятности, был не безумный старик, а кто-то другой.

Человек этот махал, словно просил Иоганна вернуться.

Тот понимал, что это невозможно, что страх подстегивал его воображение. Но отдаленный голос эхом разносился в сознании, и он призывал вернуться на Торчелло, на Остров Дьявола.

Это был голос Тонио дель Моравиа.

* * *

Прошло еще добрых три часа, прежде чем Иоганн вернулся на постоялый двор. Он добрался на барке до острова Бурано, и оттуда рыбачья лодка доставила его в Венецию. Когда рыбаки увидели бледного юношу с ошалелыми глазами, они не стали задавать вопросов. Чем-то зловещим веяло от него, и само его присутствие сулило беду, словно ветер приносил чумное дыхание. Поэтому люди были рады ссадить его на причале в Венеции.

Иоганн принял решение. Он сегодня же покинет Венецию. Что произошло на Торчелло? И почему Арчибальд умер столь страшной смертью? Все это не укладывалось в голове. Но это, очевидно, было как-то связано с синьором Барбарезе и его библиотекой. Арчибальд хотел предостеречь Иоганна – и заплатил за это жизнью. Однако он успел оставить ему последнюю подсказку. Имя.

Жиль де Ре.

Иоганн никогда прежде не слышал это имя. И в то же время он сознавал, что над ним нависла угроза. Люди, которые расправились с Арчибальдом, запросто могли убить и его. Старик оказался прав: синьор Барбарезе был люциферитом или же состоял с ними в тесной связи. Иного объяснения циничной казни в базилике Иоганн не находил. Барбарезе, должно быть, опасался, что Арчибальд его выдаст, и жестко его покарал. Но что старик хотел показать Иоганну на Торчелло? Что за тайну скрывал этот остров?

Всю дорогу до постоялого двора юноша то и дело озирался. Враги могли поджидать за каждым углом. Но, сколько он ни оглядывался, преследователей не было. Запыхавшись, Иоганн поднялся по лестнице в свою комнату и сразу принялся запихивать свои вещи в мешок. Когда в руках у него оказался нож, он впервые за долгое время обратил внимание на инициалы, выведенные на рукояти.

G d R…

– Жиль де Ре, – прошептал Иоганн.

Разве это возможно? Неужели нож принадлежал человеку, чье имя Арчибальд написал собственной кровью на стене?

Иоганн услышал шорох и резко обернулся. В комнату вошла Саломе. Она сразу поняла, что юноша собирается покинуть труппу.

– Ты уходишь? – спросила она, скрестив руки на груди. – И даже не попрощаешься? Не скажешь, почему уходишь и куда?

Иоганн мельком взглянул на нее и продолжил сборы. Нож исчез у него в кармане.

– Саломе, поверь, так будет лучше. Я принесу вам лишь несчастье, я всем приношу несчастья! – Он горько рассмеялся. – И я сам не знаю, куда мне идти. Я слишком долго убегал. Они найдут меня, куда бы я ни отправился.

– Они? – Саломе нахмурилась. – Кто тебя найдет?

Иоганн, не ответив, продолжал набивать вещи в мешок. Некоторое время Саломе молча наблюдала за ним.

– Я говорила, Иоганн, что не принадлежу тебе, – сказала она потом. – Но с тобой у меня появилось чувство, какого я не знала с другими мужчинами.

– И что же это? – спросил юноша.

– Ревность. Если это начало любви, то я рада, что все закончится сейчас. – Саломе печально улыбнулась. – Меня не обманешь, Иоганн. Ты нашел себе другую девицу и сбегаешь с ней. В последнее время ты все больше отдалялся от меня. Хоть ты меня и ласкал, дарил наслаждение, но душою пребывал где-то там, с ней, все время. А теперь ты с ней сбегаешь.

– Дьявол, никого у меня… – вспылил Иоганн.

Но потом он одумался. Если Саломе считала, что у него кто-то есть, так даже лучше. Тогда Эмилио и Мустафа тоже поймут его внезапное исчезновение. В сущности, Иоганн никогда не принадлежал к их кругу. Он всегда оставался чужим, как и до этого, в прежней жизни.

Чужак среди людей.

– Ты разыскал Арчибальда? – спросила неожиданно Саломе.

Юноша поколебался мгновение и кивнул. Им не стоило знать, какая страшная участь постигла Арчибальда. Те люди убивали всякого, кто знал слишком много. Или приносили в жертву.

Маленькие тела на деревьях…

– Он… сказал, что пресытился такой жизнью, – солгал Иоганн. – Видимо, принял предложение немецких купцов и вместе с ними отправился в Гамбург. Там у него остался кое-кто из родственников. Они приютят его на старости лет. Арчибальд еще утром сел на корабль, идущий на большую землю.

– Ну, будем надеяться, эти родственники запаслись вином. – Саломе улыбнулась. – Наверное, так лучше и для него, и для тебя тоже. Вы не артисты. Никогда ими не были и никогда не станете.

Иоганн кивнул и затянул узел на мешке.

«А кто же я?» – подумал он.

– И куда вы отправитесь? – спросила Саломе.

– Мы? – переспросил Иоганн, но потом понял. – Ну, мы что-нибудь придумаем, – сказал он с напускной веселостью. – Как Петер со своей возлюбленной. Он любил девушку, на которой не мог жениться. Они сбежали из дома и…

Он резко замолчал.

– Что такое? – спросила Саломе.

Иоганн поднял голову. Ведь это же было очевидно. И как он сразу не додумался?

Он любил девушку…

Маргарита уже дважды спасла его. Тогда, во время жуткого ритуала в лесу, и теперь, в Венеции, в библиотеке синьора Барбарезе. Дважды она своим смехом возвращала его на верный путь.

Иоганн молился, чтобы это удалось ей и в третий раз.

Только она могла указать ему путь.

– Мы отправимся в Гейдельберг, – уверенно произнес Иоганн.

Рука скользнула в карман, где лежало письмо, полученное накануне от Арчибальда. В суматохе юноша почти забыл о нем. Теперь же оно, возможно, сослужит ему добрую службу…

– Мне нужно кое с кем увидеться. Это важно, жизненно важно.

– Жизненно важно? – Саломе приблизилась и погладила его по щеке. – Тогда ступай, волчонок. Я тебя не забуду, – она подмигнула ему. – Ну, во всяком случае, одну твою часть уж точно.

Иоганн захотел поцеловать ее на прощание и подался вперед. Но она отстранилась.

– Всего хорошего, Саломе, – прошептал Иоганн.

Он подхватил мешок и сбежал по лестнице. Снаружи уже опустились сумерки. Потребовалась куча денег и вся сила убеждения, но в конце концов нашелся паромщик, готовый в этот поздний час доставить Иоганна в Местре.

Лодка ножом скользила сквозь ночь, и позади яркими огнями сверкала Венеция.

– Маргарита, – негромко произнес Иоганн и сунул письмо поглубже в карман, где лежал нож. – Я иду, Маргарита. Иду к тебе. Теперь все изменится.

Слова были подобны заклинанию, какого не нашлось бы ни в одной книге мира.

Акт четвертый. Студент и возлюбленная

Солнечным июньским днем 1496 года от Рождества Христова Иоганн добрался до Гейдельберга.

Пыль толстым слоем покрывала его заношенный плащ, рубашка и вамс были усеяны заплатами. Башмаки давно прохудились, и сквозь их кожу виднелись пальцы. Но Иоганн был полон решимости. Он крепче сжал грубо вырезанный посох и двинулся по деревянному мосту, переброшенному через Неккар. На другом берегу располагались городские ворота. За ними виднелись крыши домов и церквей, а на возвышенности стоял внушительный замок.

Часто, когда Иоганн готов был сдаться, он представлял себе две картины: как войдет в Гейдельберг и как изумится Маргарита, как узнает его и с улыбкой заключит в объятия. Эти мысли придавали ему сил, пока он брел по жарким долинам реки По и Ломбардии, через перевал Бреннер и по землям бесчисленных графов и герцогов. В горах юноша тяжело заболел – лихорадка на несколько недель приковала его к постели. Добрые паломники нашли его, полуживого, у дороги и принесли в приют. В бреду Иоганну то и дело являлся магистр Арчибальд. Пригвожденный к стене, старик повторял одни и те же слова.

Ты виновен…

Да, Иоганн чувствовал за собой вину. Арчибальд был убит, потому что хотел о чем-то рассказать ему. Хотел уберечь его от чудовищного зла, защитить от тьмы, которая притаилась в душе Иоганна, как мелкий зверек, и время от времени пробивалась наружу.

Выздоравливал юноша очень долго. Старый монах три раза в день кормил его супом, как ребенка. И все это время Иоганн непрестанно думал о том имени, которое Арчибальд собственной кровью написал на стене.

Жиль де Ре…

По-прежнему Иоганн не догадывался, что значит это имя. Инициалы на рукояти ножа также ничего ему не говорили. Возможно, все объяснялось простым совпадением – хотя Иоганн в совпадения уже не верил.

За последние месяцы он возмужал – так зреет хорошее вино в бочке. Ему стукнуло восемнадцать, мускулы у него были жилистые и крепкие, точно канаты, а лицо худое и скуластое. Черные волосы и бороду он еще накануне коротко подрезал ножом и теперь походил на монаха. Его темные глаза сверкали таинственным блеском, и служанки и дочки трактирщиков нередко задерживали на нем свои взоры. Но Иоганн всех отвергал, словно и в самом деле был монахом. Его неудержимо гнала вперед любовь к Маргарите и надежда, что с этих пор все будет по-другому. Порой он вспоминал Саломе, Эмилио, Мустафу и беднягу Петера. То было чудесное время, но и в этом путешествии Иоганн не сумел нащупать своей дороги, увидеть цель.

Возможно, теперь он наконец-то обрел эту цель…

Иоганн уверенным шагом перешел мост. Стоял полдень, и к городским воротам стекались коробейники с ивовыми корзинами и крестьяне на скрипучих телегах. Закованные в броню всадники кричали, требуя прохода; мимо прошествовала группа ландскнехтов в разрезных вамсах и полированных кирасах. Близился день летнего солнцестояния, самый длинный в году. По всему Пфальцу в этот день загорались костры и соломенные колеса. Лето наконец-то вступало в свои права, хоть и держалось недолго – осень и зима уже готовы были потеснить его. Иоганн смотрел, как веселятся дети, как они бегают по мосту, размахивая палочками, на которых развевались пестрые ленты. Из города доносились музыка и смех, ноздри щекотал запах еды. Лишь теперь Иоганн осознал, что с самого утра съел лишь кусок черствого хлеба. Деньги, скопленные в Венеции, почти иссякли, и остатки юноша хотел приберечь до прибытия в Гейдельберг.

На прошлой неделе он оказался совсем недалеко от Книтлингена. Иоганна охватила неодолимая тоска по дому, но еще сильнее была горечь. Что ему делать в краю, где все его ненавидели, и в особенности – отчим? А те, кого он любил, либо умерли, либо пропали… Нет, если он и вернется когда-нибудь в Книтлинген, то с гордо поднятой головой, магистром или даже доктором.

Иоганн запустил руку за пазуху, где лежало письмо Арчибальда. Он так часто его трогал, что бумага уже истрепалась по краям. Оставалось надеяться, что письмо откроет ему путь в университет Гейдельберга. Все-таки благодаря Арчибальду они получили в Венеции крышу над головой. Должно быть, семейство Стовенбраннтов по-прежнему пользовалось влиянием.

Мальчишкой Иоганн уже бывал в Гейдельберге с отчимом. Он хорошо помнил мост и новый замок, возведенный на противоположном берегу, у подножия старой крепости. Посередине, стиснутый между рекой и лесистыми склонами Оденвальд, раскинулся сам город, который за последние годы заметно разросся. На рыночной площади, между массивными колоннами церкви Святого Духа, торговали пекари. Иоганн купил себе сладкий крендель, какие видел у ребят, и побрел по улицам. Горожане в дорогих одеждах спешили куда-то по своим делам. Дома имели аккуратные фронтоны, главные улицы были вымощены булыжником, и запах стоял не такой мерзкий, как в других городах.

Иоганн остановился и с благоговением посмотрел на замок курфюрста. Гейдельберг не походил на Аугсбург и уж тем более на Венецию, но здесь правил Филипп Пфальцский, один из самых могущественных курфюрстов Германии. В числе его предков был немецкий король, а другой его родственник, курфюрст Рупрехт I, более ста лет назад основал Гейдельбергский университет. Иоганн всю жизнь мечтал учиться здесь и едва мог поверить, что теперь его желание, возможно, сбудется.

На улицах вокруг рыночной площади царило оживление. Иоганн разузнал дорогу к университетским зданиям. Они располагались почти в центре города, недалеко от церкви Святого Духа, по обе стороны от улицы. Из часовни как раз выходили несколько студентов в черных мантиях и беретах, лихо сдвинутых набок. Вид у них был надменный и рассеянный. Иоганн смущенно взглянул на свою заношенную одежду. Он вдруг почувствовал себя лишним, точно крестьянин при королевском дворе. Пришлось собрать все мужество, чтобы окликнуть одного из студентов и спросить человека, которого называл ему Арчибальд.

– Хочешь видеть Йодокуса Галлуса? – Студенту было не больше шестнадцати, однако он смотрел на Иоганна насмешливо и с долей презрения. – Если вздумал выпросить у старика монетку, позволь предупредить, что господа ученые зарабатывают не так уж много, чтобы кормить попрошаек. Лучше ступай к августинцам, они нальют тебе тарелку супа.

Иоганн сжал кулаки, но сдержался.

– Я пришел не попрошайничать, а передать доктору Галлусу письмо, – произнес он холодно.

Студент пожал плечами.

– Тогда посмотри в Schola Artistarium рядом с монастырем. Думаю, старина Галлус как раз читает лекцию, – тут он строго поднял палец. – Только не прерывай занятия! А то схлопочешь.

Иоганн молча развернулся. Поплутав немного, он наконец-то разыскал приземистое строение недалеко от монастыря августинцев. Как и многие другие в этом квартале, здание было отстроено совсем недавно. Стены пестрели белой штукатуркой, в окнах блестели дорогие стекла. Через открытые створки доносилась монотонная речь на латыни. Иоганн заглянул внутрь: в вытянутой комнате собралось десятка два студентов. Они сидели на деревянных скамьях вдоль стен; некоторые усердно записывали, но многие, видимо, еще не пришли в себя после вчерашнего. То и дело кто-нибудь клевал носом, и сосед, хихикая, пихал его локтем. За кафедрой стоял престарелый, суровой наружности господин в мантии. Он читал лекцию по арифметике. На доске за его спиной были видны небрежно записанные формулы и расчеты. Кое-что из этого Иоганн уже знал. Он притаился у окна и жадно вслушивался в слова доктора. Его дух изголодался по знаниям. Юноша жадно впитывал слова, как сухая губка – воду.

К его разочарованию, лекция скоро закончилась. Студенты высыпали наружу, и на их лицах было написано облегчение. Из разговоров он понял, что через пару часов они соберутся на очередную попойку.

Иоганн выждал немного, потом вошел в комнату. Человек за кафедрой собирал бумаги в кожаную папку. Он был чрезвычайно тощ, и мантия висела на нем, как платье на пугале. Волос на голове почти не осталось. Доктор поднял сердитый взгляд. Теперь Иоганн заметил, что человек этот не так стар, как показалось вначале. На вид ему было не больше сорока. Но чинные манеры и строгий вид заметно его старили.

– Лекция окончена, – сказал с кислой миной доктор. – Если ты проспал, пусть твои полупьяные дружки перескажут тебе содержание. Хотя сомневаюсь, чтобы они что-то поняли. – Он оглядел пыльную одежду Иоганна. – И больше чтобы не заявлялся сюда в таком виде. Ты позоришь весь университет!

– Я… я не студент, – робко возразил Иоганн. – А вы… доктор Галлус?

Ректор нетерпеливо кивнул.

– Чего тебе?

– У меня для вас письмо.

Иоганн передал ему затасканный листок, с которым не расставался все эти месяцы. Йодокус Галлус взглянул на печать и издал возглас изумления.

– Черт возьми! Старина Арчибальд, через столько-то лет!.. Да разве такое возможно? Я, кажется, еще и магистром-то не был, когда в последний раз видел его.

Доктор Галлус сломал печать и развернул письмо. Затем неспешно нацепил очки и погрузился в чтение. Когда с письмом было покончено, он вновь посмотрел на Иоганна. Теперь взгляд его выражал скорее любопытство. Он подмигнул юноше сквозь стекла очков.

– Хм, если верить старине Арчибальду, ты истинный гений… Где же ты с ним познакомился?

– По… по дороге в Венецию. Он был какое-то время моим учителем.

– И как он поживает?

Иоганн сглотнул.

– О, он передает вам сердечный поклон. Господин магистр, наверное, проведет еще какое-то время в Венеции. Он говорит, местная погода хороша для его старых костей.

Юноша счел за лучшее не рассказывать Галлусу о страшной смерти его друга.

– Ах, прекрасная Венеция! Serenissima! – Йодокус Галлус тоскливо улыбнулся. – Как бы мне хотелось оказаться сейчас там, с Арчибальдом, и сбежать из этого зловонного болота… Они называют Гейдельберг университетским городом, а в сущности эти так называемые ученые делают все, чтобы помешать всякому обучению. И эти бездельники, именуемые студентами, ничуть не лучше! Париж, Рим, Прага – да, там современные университеты. Но Гейдельберг… Ха! Даже в Лейпциге ученые мыслят куда шире…

Иоганн решил, что лучше дать Галлусу выговориться, и лишь время от времени кивал. В конце концов ректор махнул рукой.

– Ну, довольно причитать… Значит, Арчибальд считает, что из тебя вышел бы неплохой студент. У тебя есть деньги, чтобы оплатить зачисление? Какие-нибудь рекомендации?

– Ни того, ни другого, – ответил Иоганн.

У него оставались еще кое-какие деньги, но он понимал, что на зачисление этого не хватит. В лучшем случае на первый год обучения.

– Секунду. Я правильно понимаю? – Доктор Галлус вскинул брови. Он походил на ястреба, готового броситься на мышь. – У тебя нет денег, ты не отпрыск старинного рода, не из обеспеченной или, на худой конец, уважаемой семьи, и у тебя нет иных рекомендаций, кроме этого письма?

Иоганн скорбно покачал головой. Внезапно вся эта затея показалась ему до ужаса глупой. И как ему взбрело в голову, что такого, как он, примут в университет? Йодокус Галлус расхохотался.

– Да, узнаю Арчибальда… Засылает ко мне какого-то голодранца и думает, что я сделаю из него студента! Схоласт, в бродяге сокровенный! Смешно, – он ухмыльнулся. – Ты и в самом деле решил, что потрепанного письма от моего старого друга будет достаточно? Я хоть и ректор здесь, но все же не могу поступать, как мне вздумается. Что скажет канцлер, если я возьму и зачислю тебя в студенты?

– Про… простите, что потратил ваше время. – Иоганн пожал плечами и показал на доску, где были записаны несколько формул. – В любом случае, спасибо за лекцию о параллельности прямых Евклида. Я послушал, пока ждал снаружи, вы все очень доходчиво объяснили.

Доктор Галлус замер на мгновение.

– Тебе знакомы «Элементы» Евклида?

– Магистр Арчибальд рассказывал мне о них, – скромно ответил Иоганн.

– Хм, а что ты знаешь об алгоритме Евклида?

Юноша задумался на секунду, затем подошел к доске и написал мелом несколько формул.

– Алгоритм Евклида позволяет вычислить наибольший общий делитель двух натуральных чисел, – объяснил он. – Если число a не равно b, и из большего вычесть меньшее, а затем последовательно вычитать из их разности меньшее, останется число, равное предыдущему.

– Правильно, – доктор Галлус задумчиво поскреб голый подбородок. – А что насчет риторики? Тебе известно, в чем видел Платон отличие между софистами и философами?

Иоганн ответил и на этот вопрос, и на множество других, которые задавал ему ректор, в том числе из области грамматики, диалектики, астрономии и геометрии. В конце концов доктор Галлус захлопал в ладоши и расплылся в улыбке.

– Черт возьми, да ты знаешь больше, чем мои студенты-бакалавры. Видимо, Арчибальд не преувеличил и ты действительно гений. Являешься из ниоткуда и затыкаешь за пояс этих хлыщей из благородных домов… – Он сухо рассмеялся, но затем вновь стал серьезен и внимательно посмотрел на Иоганна. – Хм, возможно, есть решение. Нужно переговорить с Партшнайдером… да, это можно устроить. Может, у него еще осталось место в Dionysianum… – Он направился к двери. – Жди здесь.

Иоганн сел на скамью у стены и уставился на доску, исписанную формулами. Пару минут назад доктор Галлус готов был выставить его вон – и внезапно все переменилось. Ему с трудом верилось, что язык математики, возможно, придал его жизни новый виток.

Через некоторое время доктор Галлус вернулся в сопровождении двух престарелых мужчин, тоже в черных мантиях. Ректор показал на Иоганна, сидящего на скамье.

– Вот он, – обратился он к своим спутникам. Те разглядывали юношу с некоторым недоверием. – Убедитесь сами.

Они проверили его по всем дисциплинам тривия и квадрия. Экзамен продлился больше часа. В конце концов трое ученых переглянулись.

– Он принят, – сказал тот, что стоял справа, тучный мужчина с маленькими глазками и румяными отвислыми щеками. – Нечасто мне доводилось испытывать кандидата, который знал бы так много. Воистину поразительно.

– Хм, правда, он уже далеко не мальчик, как мне представляется, – заметил второй. Это был седовласый старик со скверными зубами. Он смерил Иоганна взглядом. – Сколько тебе лет, парень?

– Восемнадцать, – ответил Иоганн.

Старец скривился.

– Многовато.

– Магистр Партшнайдер, я вас умоляю, – вступился толстяк. – В вашем корпусе есть студенты куда старше. Можно подумать, вам просто не понравился его нос.

– Дело не в носе, а в чем-то другом, – отозвался магистр, буквально сверля Иоганна взглядом. – Что-то мне в нем не нравится. Но призна́ю, что знает он много, и весьма очевидно, что он умен.

– Ну, думаю, мы назначим ему стипендию на год, – предложил доктор Галлус. – Посмотрим, чего он стоит. Согласны?

Двое других кивнули, и ректор обратился к Иоганну:

– Значит, решено. И я только теперь вспомнил, что даже не просил твоего имени. Как же тебя зовут, мальчик мой?

– Мое имя… – начал Иоганн.

Что-то подсказывало ему, что не стоит называть своего настоящего имени. Все-таки Гейдельберг не так далеко от Книтлингена. Что, если кто-нибудь его узнает?

– Мое имя Иоганн, – ответил он после секундного замешательства. – Иоганн Фауст из Зиммерна.

Название само пришло ему в голову: несколько дней назад он повстречал путника из городка Зиммерн. Доктор Галлус широко улыбнулся.

– Фауст… Фаустус, везучий? Необычное имя… ну да ладно. Возможно, в Гейдельберге ты и найдешь свое счастье, юный Фаустус. – Он поднялся и протянул Иоганну руку. – Добро пожаловать в университет. Сегодня вечером принесешь передо мной присягу… Ах да, с этого дня ты подчиняешься нашему суду. И, как ректор, приказываю тебе: умойся и приведи в порядок одежду, иначе сегодня же угодишь в карцер.

* * *

В первые дни Иоганн проходил дополнительное обучение.

Он не верил своему счастью. Его зачислили в Гейдельбергский университет! Но это счастье было сопряжено с усердной работой: много для юноши было в новинку, и он срочно наверстывал то, что другие студенты воспринимали как само собой разумеющееся. По крайней мере, теперь у него не было времени думать о том, что произошло в Венеции.

Гейдельбергский университет представлял собой лабиринт из новых строений, бывших монастырских построек, церквей и площадок. Лекции, семинары и индивидуальные занятия проходили по строгому распорядку. Иоганн слышал, что прежде на этом месте располагалось еврейское гетто. Но лет сто назад, когда евреев изгнали из города, курфюрст повелел снести старые дома и отстроить новые. Синагогу превратили в университетскую капеллу, которая служила также лекторием.

В университете обучалось более сотни студентов. В мантиях и в беретах, они гордо вышагивали по кварталу к нужному корпусу. Студенты сплошь вели себя, как юные доктора, и в руках они носили связки книг. Книги можно было брать и отчасти переписывать в трех библиотеках университета. Самые ценные экземпляры были приковывались цепью к столу. Даже выдача книг представляла собой запутанный бюрократический процесс, ради которого Иоганну пришлось выдержать отдельный экзамен.

Все лекции читались на латыни, и многие студенты разговаривали на этом языке – в первую очередь, чтобы отмежеваться от остальных горожан, для которых они были бельмом на глазу. По вечерам они с криками и песнями шатались по улицам, дрались или искали бордель, чтобы остудить там свой пыл. Женщины, как и во всех других городах, в университет не допускались.

Студенты в большинстве своем жили в так называемых бурсах – больших трактирах, где под присмотром старшего магистра также проходили индивидуальные занятия. До поздней ночи оттуда доносились крики и шум, хотя по правилам это было строго запрещено. Иоганна поселили в корпусе, называемом Dionysianum. В этом убогом строении бесплатно жили шестеро бедных, но одаренных студентов и шестеро неимущих магистров. Порядки в дионисиануме были особенно строгие. Надзирал над ними магистр Партшнайдер, с которым Иоганн познакомился в первый день. Мнительный старик с самого начала дал ему понять, что будет держать его под особым присмотром.

– Я остаюсь при своем, – ворчал старый магистр. – Что-то мне в тебе не нравится. И я еще выясню, что это.

Когда Иоганн проходил мимо него в свою убогую комнату, он чувствовал, как Партшнайдер буравит его взглядом – словно знает, кто он такой на самом деле.

Обыкновенный шпильман и мошенник.

В первую же неделю Иоганн сдружился с одним из пяти бедных студентов, с которым делил комнату, – Валентином Брандером, тщедушным парнем с сутулыми плечами. Вид у него всегда был какой-то запуганный, но глаза светились умом и юношеским задором. Валентин был сыном простого монастырского кузнеца. Он принадлежал к доминиканской епархии, и тамошний аббат лично рекомендовал его к обучению в университете.

Поскольку студенты из богатых семей как чумы избегали обитателей дионисианума, по вечерам Иоганн и Валентин часто сидели одни за шахматной доской. Валентин объяснил Иоганну правила, и игра увлекла того с первых же часов. Ему нравилось выдумывать дьявольские комбинации. Игра помогала ему сбежать от мира и отрешиться от всех мыслей.

Он забывал даже о Маргарите.

Но потом мысли о ней возвращались и поражали его словно гром среди ясного неба. В такие минуты Иоганн тупо смотрел перед собой и забывал обо всем на свете.

– Что с тобой опять? – шепнул как-то Валентин во время лекции. – Ты один из лучших студентов первого семестра, знаешь все на свете – и вдруг таращишься, как безмозглый теленок… Смотри, чтобы Партшнайдер тебя не поймал.

Иоганн встряхнул головой и вновь погрузился в учение. Вообще-то он хотел с первого же дня заняться поисками Маргариты. Но на него разом свалилось столько нового, что он так и не нашел на это времени. Праздник летнего солнцестояния также прошел для него незамеченным. Университет был подобен гигантскому всепоглощающему Молоху.

* * *

Так пролетали недели. Иоганн долбил дисциплины тривия: грамматику, диалектику и риторику. Кое-что он уже усвоил, когда учился у Арчибальда и Тонио. Но ему по-прежнему казалось, что все это – ничтожные крохи. Во время лекций он старательно записывал, отвечал на вопросы лекторов, выдвигал встречные аргументы, между тем как многие другие студенты лишь клевали носом после очередной попойки. Их засылали сюда богатые папаши. В большинстве своем они покидали университет, проучившись два года и заполучив титул бакалавра. Некоторые бросали учебу еще раньше. Иоганн был не таким – он жаждал знаний. Он был умен и до крайности честолюбив, что явно не делало его всеобщим любимцем. Ему порой и самому становилось невдомек, как это происходит: он с ходу запоминал все, что прочитывал. Это граничило с чудом. Иоганн еще в детстве замечал такое за собой, но казалось, что за последние два года эта способность возросла – с тех пор, как он познакомился с Тонио.

Но то была не единственная причина, почему другие студенты избегали его. Казалось, что-то темное, таинственное окутывало Иоганна, как ядовитое облако, и лишь немногим удавалось пробиться сквозь него. Магистр Партшнайдер не один чувствовал эту зловещую ауру.

По утрам, просыпаясь на мокрых от пота простынях, юноша понимал, что ему снова снился распятый Арчибальд.

Арчибальд и Маргарита.

Иоганн уже пытался разузнать в библиотеках о таинственном Жиле де Ре, но не нашел о нем никаких записей. Фраза Homo Deus est также нигде не встречалась, а спрашивать о ней преподавателей Иоганн не осмеливался. Арчибальд и синьор Барбарезе ясно дали ему понять, что эту фразу окутывает некая тайна, и его даже могут обвинить в сношениях с еретиками. Поэтому он гнал из памяти мрачные воспоминания, и они лишь иногда мучили его в кошмарах. И поиски Маргариты юноша то и дело откладывал. Ему страшно было представить, чем это может обернуться. Захочет ли она его видеть, или прогонит прочь, бросив в лицо проклятие?

Иоганн вспоминал последние слова, которые услышал из уст Маргариты в Книтлингене.

Ты дьявол…

Иоганн даже не заметил, как пролетело лето. Как-то вечером, когда они с Валентином в очередной раз сидели над шахматной доской, Иоганн вновь погрузился в раздумья. Однокашник посмотрел на него с тревогой.

– Что с тобой такое? Не сказал бы, что ты любишь поболтать, но в последние дни из тебя слова не вытянешь. Я ведь вижу, тебя что-то гложет! Это все потому, что вчера на занятиях у тебя стянули записи?

– Да какое мне дело до этих олухов! – Иоганн тряхнул головой и атаковал ладьей одного из коней Валентина. – Эти швабы ничуть не умнее свиней. Нет смысла затевать с ними спор. Но я бы не советовал им попадаться мне в темном переулке, – добавил он мрачно.

– Ты бы поостерегся, этот Ганс Альтмайер и так точит на тебя зуб. Против дюжины швабов даже у прославленного Иоганна Фаустуса нет шансов.

Валентин с наигранной строгостью погрозил пальцем. Даже ему, единственному другу среди студентов, Иоганн не назвал своего настоящего имени. Ему действительно уже довелось несколько раз повздорить кое с кем из студентов. Чтобы не рисковать, он оставлял нож в комнате. Все равно оружие, вроде кинжалов и мечей, в университете было под запретом. Но Иоганну хватало и кулаков. Однажды юноша даже вызволил из неприятностей Валентина. Он слыл скверным противником, и его обходили стороной. Некоторые студенты уважали его, другие завидовали его сообразительности и познаниям – но никто его не любил. Никто не подсаживался к нему за стол в трактире, да и сам он не искал чужого общества. Валентин был исключением.

В отличие от Иоганна, высокого и крепко сложенного, тот был скорее щуплым. И хотя ему едва стукнуло семнадцать, у него уже редели волосы. Подобно Иоганну, он был умен и любознателен, но слишком чувствителен, что нередко оборачивалось для него плачевно. На лекциях друзья всегда сидели вместе.

– Если тебя беспокоит не Альтмайер, тогда что? – допытывался Валентин.

Иоганн вздохнул и отодвинул шахматную доску. Почему бы не поделиться с другом своими заботами? Может, ему известно, как разыскать замужнюю девушку, которую он не видел почти два года и знал лишь ее имя…

– Я полюбил одну девицу, – неуверенно начал он. – И это не просто увлечение. Боюсь… это любовь всей моей жизни. И началась она еще в детстве…

Иоганн рассказал другу о Маргарите, как они проводили вместе целые дни напролет и как он вынужден был покинуть родные места. При этом Иоганн признался, что родом он из Книтлингена. Валентин нахмурил брови.

– Я думал, ты из Зиммерна.

– В Книтлингене имели место… кое-какие события, в которые я предпочел бы не посвящать ректора, – объяснил Иоганн. – Я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.

– Фауст, Фауст… ты полон тайн… – Валентин подмигнул ему. – Ну, как бы там ни было… – он поставил ферзя перед его королем. – И теперь эта Маргарита замужем за местным виноделом, и ты хочешь разыскать ее. Думаешь, это и в самом деле хорошая идея? А может, она счастлива с ним и ты лишь разбередишь старые раны?

– Если она счастлива, то я хочу хотя бы убедиться в этом, понимаешь? – горячился Иоганн. – Она не выходит у меня из головы! Ее смех, ее веселые глаза – она была солнцем в моей жизни. Каждый раз, когда я погружался в мысли и забывал обо всем на свете, Маргарита всегда приводила меня в чувство, она… она всегда меня спасала…

– Довольно! – Валентин тряхнул головой и рассмеялся. – Я и так вижу, что ты безнадежно влюблен… – Он почесал нос. – Хм, а ты хотя бы знаешь имя ее почтенного супруга?

Иоганн повел плечами.

– Нет; знаю только, что он здешний винодел. Может, ее вообще здесь нет, а этот торгаш в Венеции наплел всякий вздор…

– Итак, винодел из Гейдельберга женится на девице из Книтлингена… Это надо разузнать. – Валентин поскреб голый подбородок. – Может, в трактирах люди что-нибудь знают… в Бергхайме, где живет много виноделов. Надо порасспрашивать там. Не знаю только, что скажет супруг, если на жену вдруг свалится ее первая любовь. Нам следует быть осторожнее, – он ухмыльнулся. – Но я не прочь пропустить стаканчик-другой здешнего вина. Раз уж ты платишь…

– Так ты… хочешь помочь мне? – удивился Иоганн.

– Слушай, а как еще поступают друзья? Только б старик Партшнайдер ничего не пронюхал. Он каждый вечер запирает двери так, будто мы заключенные.

– Предоставь это мне, – ответил Иоганн, и губы его изогнулись в тонкой улыбке. – У меня много талантов, исчезать из виду я умею. В прошлой жизни я, знаешь ли, был фокусником. А теперь вернемся к игре, – он вновь склонился над доской и сделал ход. – Слон бьет ферзя, шах и мат.

Валентин хлопнул себя по лбу.

– Черт возьми, ты едва научился играть, а кажется, что занимался этим всю жизнь… Тебя невозможно раскусить. Только что ты рассказывал мне о своей великой любви – а потом делаешь этот ход, как будто не думал ни о чем другом. Хотелось бы мне знать, что творится у тебя в голове, Иоганн Фауст…

* * *

В следующую субботу друзьям наконец-то удалось улизнуть из бурсы. Магистр Партшнайдер тщательно запирал двери, а окна были забраны решетками, но ключ висел в комнате для занятий, и Иоганн сумел незаметно снять его с крючка. Затем он взял кусок воска и сделал слепок, по которому кузнец в Гейдельберге изготовил копию. Теперь они с Валентином могли выходить даже с наступлением сумерек.

Квартал Бергхайм располагался в западной части города. Здесь обитали в основном ремесленники, а также виноделы, чьи виноградники росли по склонам вдоль Неккара. Этим вечером в трактирах было полно народу, в том числе и студентов. Они пили вино и пиво из больших кружек, горланили похабные песни на латыни и пытались приударить за местными девицами.

Друзья решили проверять трактиры один за другим – в городе вроде Гейдельберга предприятие не такое уж простое. Чтобы Иоганну не вызывать подозрений, разговоры с местными жителями вел Валентин. Иоганн в это время держался чуть поодаль. И хотя они старались не налегать на вино, после четвертого кабака он уже порядком опьянел – а они так ничего и не выяснили.

Когда они нетвердой походкой вошли в пятый трактир, Иоганн сразу заметил, что это место облюбовали студенты швабской бурсы. Все были уже изрядно пьяны. Среди студентов сидел и их предводитель, Ганс Альтмайер. Иоганну уже не раз приходилось сносить его выходки. Альтмайер был сыном богатого торговца из Эсслингена. Неотесанный чурбан, в университете он занимался в основном тем, что оттачивал свое свинство в отношении других. Когда Иоганн молча проходил мимо него, Ганс насмешливо приподнимал берет. Высокого роста и широкий в плечах, он был довольно неуклюж, как Иоганн убедился в их первую встречу. В драке этот верзила ничего не стоил.

– Ага, голодранцы выглянули из своих казематов! – насмешливо выкрикнул Альтмайер и оглянулся на своих приятелей. – Последите за кошельками, друзья, у этих нищих пронырливые пальцы.

Остальные засмеялись и принялись горланить, но Иоганн не обратил на них внимания. Он следил, как Валентин подсел за стол к группе крестьян. Сам он привалился к стене, и служанка с улыбкой протянула ему кружку пенистого пива. Альтмайер с другими студентами перешептывались и то и дело поглядывали в его сторону. Но открыто нападать на него в трактире никто не решался.

Иоганн не сделал и пары глотков, как к нему вернулся Валентин. И выглядел он крайне взволнованным.

– Кажется, я кое-что разузнал, – вполголоса сообщил друг. – Крестьяне знают винодела, который женился пару лет назад. Это его вторая жена; первая умерла от тифа и не оставила ему детей…

– А вторая?..

У Иоганна замерло сердце.

– Вторая родом из Книтлингена, у нее волосы соломенного цвета и лицо в веснушках.

– Это Маргарита! – воскликнул Иоганн так громко, что на них стали оглядываться.

– Тсс! – Валентин стиснул его руку. – Помолчи и послушай! С девушкой, похоже, что-то неладно. Они не захотели вдаваться подробности. Говорили что-то про темные силы и колдовство…

– Что с ней? – вскинулся Иоганн.

– Не знаю. Для этого придется расспросить ее мужа. Его имя Якоб Кольшрайбер, и он известный выпивоха…

– Где его найти? – оборвал его Иоганн.

– Это я и хотел тебе сказать. – Валентин шептал ему в самое ухо. – Он как раз сидит вон там, в углу. Видишь?

Иоганн медленно повернул голову. Якоб Кольшрайбер сидел в самом углу, в стороне от других, и перед ним стоял кувшин вина. У него были редкие темные волосы, растущие клочьями, отечное от пьянства лицо и мясистые губы. Возможно, раньше он был статным красавцем, но теперь из-под вамса выпирал круглый живот, а все тело обрюзгло и стало как размякшая губка. Одежда выдавала в нем зажиточного человека, но была не ухожена и вся покрыта пятнами.

Иоганн вручил другу пивную кружку.

– Что ты задумал? – спросил Валентин.

– Поболтаю с ним, – тихо ответил юноша. – Не для того я преодолел сотни миль, чтобы теперь поджимать хвост. Я должен узнать, что с Маргаритой.

– Будь осторожен! – предостерег Валентин. – Вид у него не самый дружелюбный. К тому же он пьян.

– Я тоже. – Иоганн развернулся и медленно двинулся к столу.

Якоб уставился в свою кружку и даже не заметил его. Только когда студент сел напротив него, он резко вскинул голову. По лицу его пролегла тень.

– Кто тебя приглашал, сопляк? – проворчал он. – Возвращайся к своим дружкам, таким же бездельникам! А здесь тебе не рады.

– Меня от этих лодырей воротит не меньше вашего, уж вы поверьте, – ответил Иоганн и постарался, чтобы голос его звучал трезво. – Мой отец торгует вином, он и отправил меня в университет. Да только я предпочел бы обучиться какому-нибудь ремеслу, а не долбить бесполезные науки. К торговле душа тоже не лежит. Ручной труд мне ближе. Стать бы вот кузнецом, плотником или, скажем, виноделом…

– Хм, виноделие – ремесло почтенное, – пробормотал Якоб, уже не так враждебно.

Иоганн как бы невзначай покатал по столу серебряную монету, одну из последних, оставшихся после Венеции. Кольшрайбер следил за ней алчным взглядом. Юноша щелкнул пальцами и подозвал служанку.

– В этом заведении есть порядочное вино? – спросил он властно.

Увидев монету, служанка мгновенно развернулась и вскоре вернулась с полным кувшином, с улыбкой поставив его на стол. Иоганн наполнил два стакана и пододвинул один Якобу.

– Будьте так любезны, выпейте с несчастным студентом, – попросил он.

Кольшрайбер не заставил себя уговаривать, разом осушив стакан и налив себе еще.

– Хорошее вино, – проговорил он. – Не хуже моего.

– Какой толк от вина, когда женщины ничего не стоят, – посетовал Иоганн и глотнул из своего стакана. Краем глаза он следил за собеседником. – От меня недавно сбежала девица, с другим парнем. С тех пор я и пью.

Кольшрайбер рассмеялся.

– Моя от меня тоже сбежала, да только обошлось без парня. Она была при мне, лежала в постели как бревно, но дух ее витал где-то далеко. На Блоксберге, наверное. Чертова ведьма!

Иоганн подался вперед.

– В каком смысле?

– Ну, она была одержима дьяволом! Да я сам виноват. Узнал о ней от свояка, он часто бывает в Книтлингене по делам. Знаешь, где Книтлинген?

Иоганн неуверенно кивнул.

– Приблизительно…

– Так вот он и рассказал мне про видную девицу. Приданое небольшое, зато дочка фогта. Я решил, что сделка будет выгодной. К тому же собой она очень даже ничего.

– О да, – произнес Иоганн негромко, так, чтобы Якоб его не слышал. – Прекрасная, как солнце после темной ночи.

– Но меня надули! – гневно продолжал Кольшрайбер. – В девчонку вселился дьявол, да только отец ее не соизволил сказать об этом! Она неделями не разговаривала, я слышал про какой-то там случай в лесу… Со мной она тоже поначалу мало говорила. – Он рыгнул и рукавом вытер рот. – Вообще это хорошо, когда жена держит рот на замке. Мне не по душе, когда баба разевает рот и ворчит. А когда я потребовал исполнить супружеский долг, она вдруг совсем замолкла. И говорила только во сне, скверные вещи говорила… – Он понизил голос. – Про сатану, каких-то пропавших детей, про руку, что тянется к ней… «Темный дух, он явится за мной, за всеми явится» – так она говорила во сне. Говорю же, одержимая! «Прочь, прочь» – так она и кричала, а к утру все забывала и не могла ничего вспомнить.

– И… что вы с ней сделали? – спросил Иоганн.

– Ну а что я мог сделать? – Кольшрайбер откинулся на спинку и скрестил жирные руки на груди. – Сначала хотел отдать ее в руки правосудия. Кому нужна ведьма в доме? И сам вмиг под подозрением окажешься. Но потом я подумал и отослал ее в Нойбург.

– В Нойбург?

– Ну, монастырь бенедиктинок. Там ей и суждено до конца дней отирать колени да горбиться перед алтарем. И поделом! Бенедиктинки в Нойбурге слывут особенно строгими. Приданое я, конечно, оставил за собой. – Он злорадно рассмеялся. – Буду пропивать его, пока не найду новую жену. Но на этот раз я не дам обвести себя вокруг пальца. Уже дважды меня провели! Сначала первая не могла родить мне ребенка, а потом эта ведьма… Будь прокляты женщины! Эй, ты куда?

Иоганн резко поднялся. Хмель как рукой сняло. Оставаться здесь было выше его сил. Еще минута, и он бы разбил кувшин об голову этого гнусного типа.

– Мне нужно возвращаться, – бросил он. – Допивайте вино.

– Ну, мне дважды повторять не надо. – Кольшрайбер уставился на Иоганна своими мелкими глазками. – Что-то мне в тебе не нравится парень. Ощущение, будто ты что-то такое натворил… Так ведь?

Юноша, не проронив ни слова, двинулся прочь, а Кольшрайбер наполнил новый стакан.

Ослепший от горя, Иоганн шагал к выходу. Ему хотелось поскорее убраться отсюда, он даже не стал оборачиваться в поисках Валентина. Когда до двери оставалось несколько шагов, дорогу ему перегородил Альтмайер. Все это время он держался со своими дружками в стороне, но теперь почуял свой шанс.

– Эй, ты куда это так спешишь? – спросил скрипучим голосом верзила. – Уж не украл ли чего…

Договорить он не успел – Иоганн без предупреждения всадил кулак ему в лицо. Он вложил в удар всю кипевшую в нем ярость. Альтмайер рухнул как подкошенный, его приятели прянули в стороны. Что-то подсказывало им, что к нему сейчас лучше не приближаться. Чем-то необъяснимо зловещим сверкали его глаза, как у дикого зверя.

– Ты об этом пожалеешь! – выл Альтмайер, держась за нос, и кровь заливала пол. – Пожалеешь, заносчивый ты ублюдок!

Но Иоганн его даже не слышал. Он шагнул за дверь. В лицо ему дул прохладный ветер, но и это не могло остудить его ярость и скорбь. Маргарита была так близко – и в то же время бесконечно далеко… Она стала недосягаемой для него.

Послушница в монастыре.

Два дня Иоганн провел словно в оцепенении. Сославшись на болезнь, он лежал в своей кровати и неподвижно смотрел в потолок. Даже Валентин не мог до него достучаться. Время от времени друг приносил ему хлеб, тарелку супа и немного разбавленного вина. Иоганн выпивал вино, а еда оставалась нетронутой. Сколько ни просил Валентин рассказать, что случилось, Иоганн хранил молчание.

Для него весь мир погрузился во тьму, и не было в нем ни единого проблеска надежды. С тех пор как он принял решение разыскать Маргариту, эта цель придавала ему сил, заставляла идти вперед. И вот теперь Маргарита нашлась, но она была для него недосягаема. И он не сможет даже узнать, как она там. Нойбург находился всего в часе пути от Гейдельберга, но постороннему человеку нечего было и думать о том, чтобы увидеться с послушницей. Обитательницы монастыря общались только между собой и покидали обитель лишь в исключительных случаях. В особенности это касалось тех заблудших душ, которых отослали туда мужья или отцы. Только они могли изредка видеть их, и больше никто.

И больше никто…

Но в какой-то миг темную пелену скорби прорезал яркий луч. Иоганн резко сел в постели и пододвинул к себе тарелку с супом. Внезапно он ощутил зверский голод. До сих пор его разум пребывал словно в заточении, и вот наконец-то юноша увидел выход…

У него начал созревать план.

Утром третьего дня Иоганн сообщил магистру Партшнайдеру, что ему стало лучше. Он взял папку с листками и перьями для письма и вышел, словно собирался на лекцию. При этом проследил за тем, чтобы Валентин не прознал о его вылазке. Иоганн еще не укрепился в своем намерении и опасался, что друг сумеет его отговорить. Он повернул к северу – там, недалеко от университетской капеллы, у причала были привязаны несколько лодок. Юноша позаимствовал у какого-то рыбака барку и поплыл вверх по течению. Стояла первая неделя сентября, и Неккар пока нес свои воды неспешно. С севера и с юга высились холмы Хайлигенберг и Королевский трон, главные возвышенности Гейдельберга, между которыми и ютился этот славный городок. По обоим берегам тянулись виноградники. Крестьяне с корзинами трудились в поте лица, собирая первый урожай. Где-то там, наверное, хлопотал и Якоб Кольшрайбер, муж Маргариты, – если не отсыпался с похмелья где-нибудь в зарослях. Иоганн почувствовал, как внутри него закипает злоба. Он стиснул зубы и усерднее заработал веслами.

Река делала изгиб, и вскоре город пропал из виду. Неккар все глубже вгрызался в Оденвальд, покрытый лесами горный массив, на склонах которого раскинулся Гейдельберг. Спустя некоторое время на левом берегу показался монастырь. Он расположился среди лугов на возвышенности, и у его подножия лежала небольшая деревушка с мельницей. От причала к громаде монастыря вела узкая, обсаженная липами дорожка. Иоганн привязал лодку и стал подниматься по склону: при этом он едва сдерживался, готовый пуститься бегом. Где-то там, за этими стенами, жила Маргарита! Юноша неспешным шагом приблизился к стенам. Монастырь Нойбург состоял из церкви, горстки хозяйственных построек и самой обители, обнесенной высокими стенами. За ними до самого леса тянулись виноградники.

Держась на почтительном расстоянии, Иоганн обошел обитель. При этом он внимательно присматривался к окнам, пытаясь угадать, за которыми из них располагались опочивальни. С восточной стороны, где стена проходила вплотную к обители, стояло массивное сооружение. В окнах второго этажа Иоганн заметил какое-то движение. По всей видимости, это был парлаторий, единственное место, где монахиням дозволялось вести беседы.

Юноша кивнул, исполненный решимости, – это было самое подходящее место. Он отошел в сторону, достал из сумки чернильницу, перо и бумагу, разложился на разрушенном участке стены и написал письмо, содержание которого продумал заранее. Когда письмо было готово, аккуратно проткнул иглой нужные буквы. Затем сложил листок и запечатал, приложив к воску венецианскую монету со старинным гербом. Монахиням эта печать вряд ли что-то скажет. Иоганн надеялся лишь произвести нужное впечатление. Он привел в порядок одежду, пригладил волосы и с письмом в руках направился к воротам монастыря.

Ему пришлось трижды звонить в колокольчик, но в конце концов на уровне глаз приоткрылось небольшое окошко. В проеме показалось морщинистое лицо. То была старая монахиня в черном чепце, какие предписывалось носить бенедиктинкам.

– Благослови тебя Господь, – протянула она скрипучим голосом. – Что тебе нужно?

– Я должен передать письмо, – ответил Иоганн и поднял сложенный листок так, чтобы монахиня могла видеть.

Старуха близоруко прищурилась.

– Письмо, значит… И для кого же?

Иоганн сделал вид, будто вспоминает имя.

– Эмм… для некой Маргариты…

– Все сестры оставляют мирское имя за монастырскими стенами, болван, – проворчала монахиня. – Или ты не знал? Сестры Маргариты у нас нет.

Иоганн почесал нос.

– Тогда… я даже не знаю…

– От кого письмо?

– Наверное, от ее мужа; его имя Якоб Кольшрайбер.

Сморщенное лицо монахини просияло.

– Ах, от мастера Кольшрайбера! Ну, так бы сразу и сказал. Я-то думала, старый скряга и слышать о своей супруге не желает… К тому же он задолжал с уплатой. – Она протянула руку. – Давай сюда письмо. Я лично передам сестре Агате.

– Сестре Агате?

Монахиня вздохнула.

– Такое имя теперь носит супруга Кольшрайбера. Святая Агата уберегла невинность, хоть враги и поместили ее в блудилище, а после отсекли груди. И девица, которая прежде звалась Маргаритой, посвятила свою невинность Господу, как и все мы.

«Тебе-то это решение явно далось без труда», – подумал Иоганн.

Он просунул листок в окошко. Старуха повернулась к нему спиной, но Иоганн заметил, как она сломала печать и принялась читать письмо. Он не зря прибегнул к шифру, который они с Маргаритой использовали еще детьми. Монахиня, похоже, не заметила ничего подозрительного. Через некоторое время она нетерпеливо обернулась.

– Чего тебе еще?

– Мастер Кольшрайбер сказал, что вы дадите мне крейцер, – сказал Иоганн.

– Вот пусть старый скупердяй и платит. Передай ему, что мы ждем обещанных денег. Ему повезло, что мы вообще приняли его жену послушницей, учитывая, что с ней произошло… А теперь ступай с Богом, ступай!

Монахиня захлопнула окошко, и юноша услышал, как удаляются ее шаги. Теперь оставалось лишь надеяться, что старуха действительно передаст письмо.

Иоганн торопливо спустился к причалу, где покачивалась его лодка.

Он был взволнован и даже не заметил, что за ним кто-то следит.

* * *

– Что ты сделал?

Валентин уставился на него с разинутым ртом. Иоганн едва продержался до вечера. Ему нужно было с кем-то поделиться своей радостью! Поэтому он сообщил другу, что Маргарита теперь жила в монастыре Нойбург с бенедиктинками. Поведал он и о своем намерении увидеться с ней.

– Я написал ей письмо, – рассказывал Иоганн. – С виду это письмо от ее мужа – он якобы интересуется, как она там поживает. Но между строк скрыто послание. Если Маргарита еще в своем уме, она вспомнит наш старый шифр. Я кое-что добавил в текст, о чем известно только нам двоим. Она должна понять, что письмо от меня!

Валентин покачал головой.

– Это форменное безумие. Если об этом узнают, ты с треском вылетишь из университета. Чтобы студент затевал интрижки с монахиней!..

– Это не интрижка, – резко возразил Иоганн. – К тому же она еще не монахиня, а только послушница и еще не дала обетов. Мне только и нужно выяснить, как она…

– Ты это уже говорил. А когда ты узнаешь, что тогда? – Валентин ткнул в него пальцем. – Не обманывай себя, Иоганн! Ты не оставишь ее в покое. Может, ты захочешь потом силой увести ее из монастыря? Ее муж сделает все, чтобы она осталась там, – хотя бы ради собственной репутации.

– Как знать, – Иоганн плотно сомкнул губы. – В любом случае, в воскресенье через две недели я буду ждать под условленным окном, как и обещал в письме. А дальше будет видно.

Валентин рассмеялся.

– Это безумие! Но я-то вижу, что тебя не отговорить. Любовь ослепляет… Впрочем, возможно, я сумею тебя отвлечь.

– Каким же образом?

Друг ухмыльнулся и достал какие-то записи.

– Вот, посмотри. Я нашел их к библиотеке коллегиума. Это записи некоего Леонардо да Винчи. Кажется, это ученый и придворный художник в Милане. Ты о нем знаешь?

– Слышал… кое-что.

Иоганн тотчас оживился. Он принялся дрожащими пальцами перебирать записи. На одном из листков был изображен короб с отверстием, из которого пробивался луч света. На стенке – вероятно, где-то в комнате – вырисовывалось изображение льва. На другом рисунке была нарисована свеча и нечто, похожее на отражение.

– Боже правый, что это такое? – спросил Иоганн через некоторое время.

– Леонардо да Винчи назвал это Laterna magica, волшебный фонарь. С помощью этого устройства, по всей видимости, можно направить на стену изображение, которое содержится внутри этого короба.

– Звучит и впрямь как волшебство, – выдохнул Иоганн.

– Вовсе нет! Я ознакомился с записями. Леонардо да Винчи опирается на идеи некоего Джованни Фонтаны, врача и мага из Венеции. Доводы этого Фонтаны звучат весьма убедительно. Если раздобыть нужные части, то нам, возможно, удастся собрать такое устройство.

– Направлять на стену изображения, как по волшебству? – Иоганн рассмеялся. – Это и впрямь было бы интереснее, чем целыми днями выслушивать одни и те же лекции. Только представь, если б мы устроили такое в часовне, пока чокнутый Шпангель бормотал бы свои проповеди… Вот это была бы потеха!

– Значит, ты мне поможешь? – спросил Валентин.

Иоганн подмигнул ему.

– Само собой, мы же друзья.

Он не стал говорить Валентину, что уже читал записи да Винчи – возможно, даже больше, чем следовало. Подобных устройств ему пока не попадалось, но юноша знал, что ученый создал бесчисленное количество таких зарисовок. Он почувствовал, как в нем пробуждается былая страсть к исследованиям. Ему хотелось заглянуть дальше и глубже, чем смотрели закоснелые ученые до него. На память вдруг пришел девиз синьора Барбарезе.

Aude sapere… Дерзай знать…

Может, этот человек и поклонялся дьяволу, но его девиз был Иоганну по душе. В конце концов, что плохого в этих словах? В сущности, их следовало бы поместить над входом в университет. Но за несколько месяцев, проведенных в этих стенах, Иоганн убедился, что даже в Гейдельберге лишь пережевывали давно известные истины. Ничего нового не появлялось, собственные мысли и идеи не находили поощрения.

Впервые за долгое время Иоганн вновь почувствовал себя человеком. Появилась надежда увидеться с Маргаритой, и Валентин предложил ему соорудить это чудно́е устройство… Возможно, в конечном итоге любовь и наука все же сольются воедино.

* * *

Латерна магика помогала Иоганну скоротать время до встречи с Маргаритой. Ночами, после скудного ужина, они с Валентином штудировали записи Леонардо да Винчи. В библиотеке отыскали также книгу Джованни Фонтаны, Bellicorum Instrumentorum Liber. В книге были описаны военные машины, какие рисовал и да Винчи для миланских герцогов. На одном из рисунков была нарисована ведьма с крыльями, она катилась по направляющим и изрыгала пламя. Очевидно, это была кукла, призванная устрашать врагов. На другой странице друзья отыскали изображение того самого устройства, которое да Винчи и описал более подробно.

– По сути, нужен короб, в котором помещается источник света, – в который раз уже объяснял Валентин, показывая на чертеж. – Свет усиливается при помощи зеркал и выходит сквозь отверстие наружу. Если поместить в отверстие стеклянную пластинку с рисунком, то увеличенное изображение проявится на стене.

– Хм, короб мы можем соорудить сами, – заметил Иоганн. – Но где нам раздобыть зеркало? Оно стоит денег.

– Может, ректор Галлус нам поможет? – предложил Валентин. – Старик хорошего мнения о тебе, и при этом бывает в замке. А там есть зеркала. Наверняка он знает того, кто сможет изготовить для нас такое же. Нам ведь большого и не нужно. Как, сможешь его попросить?

Иоганн пожал плечами и ухмыльнулся.

– Старика я иногда вижу… Но разве ж он подарит мне зеркало?

– Попросить ничто не мешает, – сказал Валентин.

Действительно, доктор Галлус стал для Иоганна вроде ментора. Ректор стал более открытым, чем в их первую встречу, и часто доставал Иоганну книги, для других студентов не доступные. Кроме того, он то и дело справлялся о нем у сурового магистра Партшнайдера.

– Попробовать можно, – проговорил Иоганн. – Правда, придется рассказать ему о наших изысканиях…

– Просто скажи, что хочешь понаблюдать за солнцем, – предложил Валентин. – Старик Женьен говорил о таком способе в одной своей лекции. Помнишь? Он использует для наблюдений камеру-обскуру. И внешне она похожа на наш аппарат.

Иоганн кивнул. Камера-обскура представляла собой устройство, известное еще Аристотелю. Когда внутрь ящика сквозь отверстие падал свет, на внутренней стенке чудесным образом возникало изображение того, что находилось перед ним, только перевернутое. В университете разрешалось использовать камеру-обскуру в учебных целях. Астрономы применяли ее, чтобы наблюдать за солнцем и не обжигать при этом глаза.

– Может, и получится, – сказал Иоганн после некоторых раздумий. – Остаются только пластинки. Думаю, стекло мы сможем раздобыть. У меня остались кое-какие деньги, и Галлус, возможно, что-нибудь одолжит… Но кто сделает рисунки? Если просить кого-то со стороны, вопросов не избежать.

– Я сам мог бы нарисовать, – ответил Валентин.

– Ты?

Иоганн взглянул на него с удивлением. Рисование с недавних пор считалось таким же ремеслом, как шитье или кожевенное дело. Появились целые мастерские, в которых по заказу Церкви или богатых горожан создавались картины, подобно тому как плотник мастерил столы на заказ. Иоганн видел такие картины в доме у синьора Барбарезе. Однако он понимал, что ремесло это требовало большого мастерства.

– Так ты умеешь рисовать? – спросил он Валентина.

– Ну, не очень хорошо, но для наших целей сгодится. Вот, посмотри.

Валентин достал из-под кровати несколько смятых листков и робко протянул Иоганну. То были старые книжные страницы, разрисованные по краям. На рисунках попадались звери и люди с пушистыми хвостами или ослиным ушами. У какого-то толстяка вместо носа оказался свиной пятачок, а растрепанный ворон был наряжен в мантию. Иоганн рассмеялся.

– Да это же наши магистры и доктора! Все как на подбор. Партшнайдер, суровый Женьен, толстяк Шпангель и костлявый Ренц… А этот с вороньими крыльями, конечно же, Галлус в своей запачканной мантии.

Валентин ухмыльнулся.

– Точно, ты всех угадал.

– Ты как будто с натуры срисовал! – Иоганн хлопнул в ладоши. – Валентин, это потрясающе! Я и не знал, что ты такой одаренный.

Однокашник пожал плечами.

– Да это же просто пачкотня. Я прячу их под кроватью, чтобы Партшнайдер не нашел. Не думаю, что он обрадуется, если увидит их.

– Пожалуй, ты прав, – Иоганн усмехнулся. – Сомневаюсь, что он оценит твой талант по достоинству. А мне нравится, – он похлопал друга по плечу и подмигнул. – Думаю, для наших опытов мы пока возьмем что-нибудь побезобиднее…

Каждый вечер после лекций друзья погружались в работу, изучали наброски и в сарае рядом с бурсой мастерили короб. Магистру Партшнайдеру они сказали, что делают к занятиям по астрономии устройство для наблюдения за небом. Старик ничего не смыслил в астрономии и поэтому оставил их в покое.

Так пролетели две недели, и наконец-то наступило долгожданное воскресенье.

Иоганн написал Маргарите, что в полдень будет ждать под окном в условленном месте. Ранним утром он проплыл вверх по Неккару и, как в прошлый раз, привязал лодку у причала, недалеко от деревни. Следующие несколько часов юноша в томительном ожидании бродил по лесам и виноградникам. Стояла середина сентября, на убранных полях лежала сухая солома, и крестьяне с вилами забрасывали ее в телеги. Небо было ослепительно-синее, но с востока уже наползали облака. К вечеру ожидалась гроза.

Когда солнце уже подбиралось к зениту, Иоганн направился к назначенному месту. Виноградники подбирались почти вплотную к стенам обители, так что укрыться в их тени не представляло особого труда. Когда колокола прозвонили полдень, юноша дважды просвистел и стал ждать. Никакого движения.

Сердце едва не выскакивало из его груди. Может, еще слишком рано? А если старая монахиня не передала письмо? Или, что хуже всего, сестры распознали секретный шифр и призвали Маргариту к ответу?

Следующая мысль была до того пугающей, что Иоганн сразу ее отринул. Что, если Маргарита прочла письмо, но не желала его видеть?

Иоганн снова просвистел, но по-прежнему ничего не происходило. В конце концов он подобрал несколько камешков и стал бросать их в ставни.

Мгновения превращались в вечность. Потом послышался скрип и на втором этаже, чуть правее, отворились ставни.

Иоганн замер. В проеме показалась женская фигурка. Она прикрылась ладонью, чтобы солнце не било в глаза, но юноша хорошо видел ее бледное веснушчатое лицо. Из-под черного чепца выбивались несколько золотистых прядей. Все те же полные и чувственные губы, но щеки уже не такие румяные, как прежде, и в глазах затаилась печаль. Иоганн запомнил ее совсем другой, но даже теперь она была прекрасна, как и два года назад, в их последнюю встречу.

У окна стояла Маргарита.

Она обшарила взглядом виноградники, но Иоганна так и не заметила. Ему захотелось насладиться моментом – так охотник засматривался на осторожную косулю на лесной поляне. Прошло несколько секунд, и тогда юноша позвал ее по имени:

– Маргарита, я здесь!

Только теперь она разглядела его в зарослях. Губы ее изогнулись в радостной улыбке, но глаза по-прежнему были пусты.

– Иоганн! – прошептала она. – Боже мой, Иоганн… Значит… значит, это был не сон. Это письмо…

Голос ее звучал хрипло, как заржавелый замок.

– Это я написал письмо, – вымолвил Иоганн.

Его трясло от радости. Вновь увидеть ее, спустя два года… это оказалось выше его сил. На него волной обрушились воспоминания.

– Маргарита… – начал он. – Я… так долго искал тебя… я…

Голос ему не повиновался. От одного ее вида у юноши перехватывало дыхание.

– Где ты пропадал? – спросила Маргарита. – Прошло ведь столько времени…

Только теперь Иоганн осознал, что она действительно заговорила. Оцепенение спало, но в ней самой произошла какая-то перемена. Она стояла слишком далеко, чтобы разглядеть как следует, но Иоганн заметил морщинки в уголках ее глаз. Разве это возможно? Ей ведь только стукнуло восемнадцать. Казалось, с последней их встречи минула целая вечность…

– Много чего произошло, – промолвил он медленно. – Мне… пришлось покинуть Книтлинген. Отец не хотел меня больше видеть, а Мартин так и не нашелся. На меня взвалили всю вину, а ты… ты не разговаривала…

– Я знаю. – Она выдержала паузу и вздохнула. – Иногда я что-то вспоминаю, но только обрывки, все как будто в тумане. Шиллингов лес, булыжник с дьявольским ликом, пещера, твои плечи… И этот человек…

– Что за человек? – спросил Иоганн.

– В лесу… – Маргарита резко оглянулась, словно сзади кто-то приближался. – Послушай, Иоганн, что было, то было. Здесь я начала новую жизнь. Мой муж…

– Я знаю, что сделал твой так называемый муж, – резко оборвал ее Иоганн.

– Нет, ты не понимаешь. На самом деле я благодарна ему. Здесь я чувствую себя в безопасности.

– Но что тебе угрожает? – не унимался юноша.

Маргарита снова помолчала; секунды тянулись мучительно долго. Несколько голубей вспорхнули на крыши. Наконец, когда молчание стало уже невыносимым, Маргарита зашептала так тихо, что Иоганн с трудом разбирал слова:

– Я вижу сны, Иоганн, жуткие сны. И в них я вижу, что произошло тогда и что еще произойдет. Зверь пробуждается, Иоганн! Он поднимется из глубин и поглотит землю. Так сказал мне человек в лесу.

– Что за зверь?

– Иоганн, нам нельзя больше видеться… – Маргарита заплакала. Иоганн видел, как слезы скатываются по ее щекам. Голос то и дело вздрагивал. – Я боюсь, страшно боюсь… Не только за себя, но и за тебя, за всех людей… Тот человек сказал, что начинается новая эра. Порой мне кажется, что я одна знаю об этом. Что он сказал это только мне.

Иоганн сжал кулаки. Что это на нее нашло? Может, она и впрямь тронулась умом? Неужели ее пьяный супруг оказался прав?

– Маргарита, прошу тебя! – взмолился он. – Я проделал такой путь, только чтобы вновь тебя увидеть! Не гони меня. Я должен хотя бы понять, о чем ты говоришь. И рассказать, что мне пришлось пережить за эти два года!

Маргарита колебалась в нерешительности.

– В праздник архангела Михаила, – произнесла она наконец. – Я вместе со всеми буду собирать виноград. – Она печально улыбнулась. – Как раньше, в Книтлингене, помнишь? Мы с тобой тогда тоже прятались в виноградниках. Я попытаюсь разминуться с остальными. Может, нам удастся увидеться. Но прошу тебя, Иоганн, ты должен… – Она вдруг запнулась и осеклась. – Кто-то идет! Мне пора, ступай с Богом!

Маргарита закрыла ставни, и Иоганн остался один. Он весь дрожал. На секунду закрыл глаза и вновь увидел ее лицо. Это лицо и ее смех уже дважды спасли его.

Он разыскал Маргариту.

Он вновь увидится с ней, коснется ее и вдохнет ее запах. И все будет хорошо. А что она говорила о своих видениях – то лишь дурные воспоминания, которые возвращались во сне. Его тоже порой мучили такие кошмары.

Связанные тела на деревьях… запретные книги синьора Барбарезе… распятый Арчибальд… слова на стене базилики…

Пока он спускался через поля к причалу, небеса вдруг разверзлись, прогремел гром и на него хлынул по-летнему теплый ливень. Иоганн запрокинул голову, раскрыл рот и жадно глотал крупные капли.

Вкусом они напоминали кровь.

* * *

Под ивой у реки стоял человек. Он смотрел, как юный студент забирается в лодку и уплывает прочь. Капли стучали по капюшону, пропитывали плащ и сбегали по сапогам. Но человек ничего не замечал. Ненависть жгла его изнутри, и никакой дождь не способен был ее притушить.

Человек выждал, пока барка не скроется за стеной дождя, после чего спустился к причалу, забрался в другую лодку и поплыл в сторону Гейдельберга, работая веслами и раздумывая, как ему поступить. Наконец он улыбнулся. Капли, как слезы, стекали по сломанному носу.

Времени предостаточно.

Так или иначе, месть из тех блюд, что лучше подавать холодными.

* * *

Иоганн с нетерпением ждал новой встречи с Маргаритой. Он как будто расцвел и с невиданным доселе рвением погрузился в занятия. Засыпал преподавателей вопросами и замечаниями по теологическим текстам, а в свободное время переводил труды Аристотеля и Платона, чтобы отточить греческий. В то же время юноша старался лишний раз не попадаться на глаза Гансу Альтмайеру. Лицо швабского предводителя до сих пор пестрело после того злополучного удара, нос распух и скривился. Иоганн подозревал, что это увечье останется с Гансом на всю оставшуюся жизнь. Его лицо, усеянное оспинами, теперь стало еще безобразнее.

В те редкие моменты, когда они все-таки встречались во время лекций, Альтмайер сыпал угрозами.

– Ты покойник, Фауст, – шипел он, – просто еще не сознаешь этого. Я с тобой разделаюсь.

– Пожалуйста, – холодно отвечал Иоганн. – Может, без зубов твоя рожа станет попригожей. Боюсь только, все девицы будут сбегать от тебя, как от чумного. Если уже не бегут.

Альтмайер стискивал кулаки.

– Посмотрим, до чего доведет твоя заносчивость, – грозился он. – Ты только жди. Раз ты любимчик ректора, это не делает тебя неприкосновенным. Я ударю там, где ты меньше всего этого ждешь. Держи ухо востро!

Однако ни Альтмайер, ни его дружки ни разу не попадались ему в темных переулках Гейдельберга. Должно быть, разошелся слух, что с этим честолюбивым черноволосым чужаком шутки плохи. Кроме того, ему по-прежнему покровительствовал ректор Галлус.

Иоганн так и не решился заговорить с доктором Галлусом о маленьком зеркальце для латерны магики. После лекции по риторике он наконец-то собрался с духом и, когда все разошлись, подошел к кафедре.

– Итак, вы с юным Брандером решили смастерить камеру-обскуру, – произнес ректор с улыбкой, когда Иоганн изложил свою просьбу. – Превосходное средство, чтобы наблюдать за солнцем. Но для чего же вам зеркало?

– При помощи зеркала мы сможем направить изображение на дно короба и получше его рассмотреть, – объяснил Иоганн.

Галлус склонил голову набок.

– Хм, не знаю, согласуется ли это с учебными правилами… Ну да ладно, я попробую достать для вас зеркало. – Он поднял палец. – Но с одним условием!

– С каким? – с тревогой спросил Иоганн. Он опасался, что Галлус захочет лично взглянуть на камеру-обскуру.

Ректор улыбнулся.

– Я хочу, чтобы завтра ты сопровождал меня во время приема в замке.

– В замке? – Юноша так растерялся, что язык его не слушался. – Но… как…

– Там будут люди, которым я хотел бы тебя представить, – продолжал Галлус. – Как ты наверняка убедился, в этом университете идеи гуманизма не прижились в той мере, в какой хотелось бы. Но при дворе курфюрста все обстоит иначе. И ученые иногда собираются там, чтобы поделиться своими идеями. А руководит нашей братией не кто иной, как Конрад Цельтис. Думаю, ты уже слышал о нем…

Иоганну оставалось лишь изумленно кивать. Конрад Цельтис не так давно читал им лекцию в часовне Девы Марии. Лекторий был заполнен до отказа. Цельтис обучал сыновей курфюрста и считался одним из величайших умов Германии – хоть и вызывал порой недовольство своими прогрессивными суждениями. Но именно за это он снискал большую любовь среди студентов. Иоганн с разинутым ртом слушал его лекцию по риторике и поэтике Аристотеля.

– Я… буду сопровождать вас… на приеме у Конрада… Цельтиса?.. – вымолвил он с трудом.

Доктор Галлус рассмеялся.

– Если ты будешь мямлить так, как сейчас, то я, может, и передумаю. Конрад Цельтис сам попросил меня привести кое-кого из магистров и многообещающих студентов. Другие студенты, конечно, уже имеют титул бакалавра, но думаю, ты это заслужил. Как и твой друг Валентин. Может, он и не так умен, как ты, но усерден… и не столь честолюбив. – Он захлопнул книгу, лежавшую на кафедре. – Значит, завтра вечером жду к семи часам у часовни. Не опаздывайте, иначе пойдем без вас.

Прежде чем покинуть комнату, ректор развернулся и подмигнул Иоганну.

– Может, нам удастся заодно раздобыть зеркало для вашей камеры-обскуры. Хоть я не понимаю, на что оно вам.

* * *

Той ночью Иоганн едва мог сомкнуть глаза, так он был взволнован. Мало того, что скоро он увидится с Маргаритой, так его еще и пригласили на прием в замок! Похоже, все оборачивалось к лучшему.

Следующим вечером Иоганн и Валентин отправились к месту встречи. Магистр Партшнайдер провожал их суровым взглядом, в котором, однако, сквозило одобрение. Пока друзья шагали по темным улицам, Валентин не переставал ухмыляться.

– Ха, видели бы нас теперь швабы! Они задохнулись бы от зависти!

– Подожди, – возразил Иоганн. – Еще окажется, что Альтмайер тоже там.

– Скажешь тоже! – Валентин небрежно фыркнул. – Его если и пригласят куда, то разве что в кабак на Хиршгассе. Альтмайер и его дружки знают толк в попойках и драках, но уж точно не в риторике.

У капеллы в свете факелов дожидались еще несколько студентов и магистров. Все были взволнованы. К облегчению Иоганна, среди них не оказалось ни Альтмайера, ни кого-либо из его приятелей. В сопровождении двух стражников маленькая процессия двинулась к замку. Иоганну до сих пор не верилось, что его, бастарда из крестьянской семьи, наравне с этими учеными пригласили ко двору курфюрста. Видела бы его сейчас мама! Других студентов, очевидно, одолевали похожие мысли. Они перемигивались и пихали друг друга локтями, в то время как магистры и доктор Галлус гордо шествовали впереди. Ректор, как и подобало его сану, держал в руках позолоченный скипетр, выставив его перед собой, точно дароносицу.

В окнах нового замка сверкали десятки огоньков, как если бы звездное небо опустилось на Гейдельберг. Они прошли сначала вдоль крепостной стены, затем по подъемному мосту пересекли цвингер [39], и перед ними со скрипом отворились высокие ворота. За ними раскинулся внутренний двор, освещенный, несмотря на поздний час, жаровнями. Ландскнехты молча провели процессию в зал с низкими сводами, залитый светом факелов. Там стоял щедро накрытый стол; гостям улыбались служанки с кувшинами, полными вина. В воздухе стоял аромат жареного и копченого мяса. У Иоганна заурчало в животе – он был так взволнован, что за целый день ничего не съел.

В некотором смущении студенты расселись по местам. До сих пор никто не проронил ни слова, наступила гнетущая тишина. Наконец Йодокус Галлус, заняв место во главе стола, хлопнул в ладоши.

– Как говорится, – произнес он с улыбкой, – plenus venter, non studet libenter. Сытое брюхо к учению глухо. Но и от пустого проку мало. Особенно это касается юных и любознательных школяров, которым нужно еще расти и созревать. В общем, угощайтесь.

Студенты жадно накинулись на угощения. Те, что были из бедных семей, подолгу не видели нормальной еды. Когда пиршество было в самом разгаре, отворилась дверь и в зал вошел Конрад Цельтис. Иоганн так и застыл с куриной ножкой в руке. Студенты поднялись и почтительно поклонились.

Как и во время лекции, Конрад Цельтис всем своим видом внушал благоговейный трепет. И хотя погода стояла по-летнему теплая, прославленный ученый явился в отороченной мехом мантии и шерстяном колпаке. Одежда его была украшена витиеватым орнаментом, что придавало ему некоторое сходство с магом. Поначалу Цельтис выглядел суровым и недосягаемым, но едва он увидел среди гостей ректора Галлуса, все изменилось. Ученые сердечно обнялись и тотчас затеяли какую-то дискуссию. Для других это послужило знаком. Пиршество возобновилось, и студенты тоже заговорили на латыни.

Через некоторое время за столом разгорелись пылкие дискуссии, в которых Иоганн и Валентин принимали самое деятельное участие. Иоганн давно не чувствовал себя так хорошо. Он наелся досыта, вино развязало ему язык, а разговоры касались самых разных тем. Они обсуждали и прошлогодний рейхстаг в Вормсе, который утвердил вечный мир, и труды Петрарки, и глобус некоего Мартина Бехайма, который был изготовлен в Нюрнберге несколько лет назад и не имел себе равных по точности.

Иоганн так увлекся, что даже не заметил, как сзади к нему подошли. Только когда на плечо ему легла чья-то рука, он оглянулся и вздрогнул.

Перед ним стояли Йодокус Галлус и Конрад Цельтис.

– Почтенный коллега, – обратился ректор к Цельтису, – позвольте представить вам выдающегося студента. Его имя Иоганн Фауст.

Цельтис улыбнулся. Вблизи он выглядел куда дружелюбнее, чем тогда, за кафедрой в часовне.

– Так-так, Фаустус, рожденный под счастливой звездой! – Он усмехнулся и кивнул на Галлуса. – Очевидно, ты изменил свое имя на латинский манер? Как и почтенный Йодокус Галлус, который вообще-то именуется Ханном… Как, впрочем, и я. – Он подмигнул Иоганну. – Все же Цельтис звучит лучше, чем Пикель. Хоть я не вижу ничего дурного в этом орудии, которое вгрызается в породу, как мы – в науку [40]. Откуда ты, мальчик мой?

– Из… Зиммерна, – ответил Иоганн. Ему по-прежнему было трудно придерживаться той лжи, к коей он прибегнул в день своего зачисления. – Мой отец трудился на виноградниках, – выдумал он с лёту.

– Занятно, – воскликнул Цельтис. – Мой отец тоже был виноделом. Это в чем-то нас роднит. Как видишь, не нужно быть королевским отпрыском, чтобы постигать знания этого мира. И разве не сказано: «In vino veritas»? – Он усмехнулся. – В таком случае этот зал есть обитель мудрости.

Иоганн молился про себя, чтобы Цельтис не задавал больше вопросов о его прошлом. Но, к его облегчению, ученый переменил тему.

– Из семи искусств какая дисциплина больше всего тебе по душе? – полюбопытствовал он.

– Ну, вопрос не такой уж и простой, – медленно промолвил Иоганн. Он чувствовал, что этим ответом, возможно, изменит свое будущее. – Я думаю, семь свободных искусств составляют единое целое, которое готовит нас к дальнейшему обучению. Но, в сущности, это не что иное, как орудие, подводящее нас к истинным вопросам. Вопросам, на которые не могут ответить ни юриспруденция, ни медицина, ни даже теология.

– Истинные вопросы? – Цельтис нахмурил брови. – Как это понимать?

Иоганн сглотнул. Он понял, что зашел слишком далеко. Валентин беспокойно заерзал на стуле, и доктор Галлус, стоя позади Цельтиса, бросил на юношу предостерегающий взгляд. Но отступать было поздно.

– Думаю, если мы хотим познать этот мир, нам следует отринуть старые знания и задаться новыми вопросами, – продолжал он. – Вопросами, на которые мы не найдем ответов ни в нынешних дисциплинах, ни в античных трудах.

– Хм… – Цельтис склонил голову. – Но разве не в том подходы гуманизма, чтобы обращаться к знаниям древности?

– Греческие и римские ученые, несомненно, далеко продвинулись, но и время с тех пор не стояло на месте, – уже более уверенно возразил Иоганн. – Перед нами открываются новые миры, и потому нам следует задаться новыми вопросами.

– Полагаю, мы наслушались глупостей, – вмешался ректор Галлус и шагнул вперед, чтобы остановить Иоганна.

Но Цельтис удержал его.

– Подожди, друг мой. Иногда за глупостью скрывается крупица мудрости. Ведь говорят, что дети и безумцы часто вещают истину… – Он вновь повернулся к Иоганну и с улыбкой спросил: – И что же это за новые вопросы? – Очевидно, ему пришлась по душе дерзость юного студента.

Иоганн колебался. Он подумал о книгах синьора Барбарезе, о чертежах Леонардо да Винчи, военных машинах и летательных устройствах, о латерне магике, которую они мастерили с Валентином. Ему вспомнились многочисленные вопросы, которые крутились с тех пор у него в голове. Но Иоганн не посмел досаждать Конраду Цельтису. Вопросов было великое множество – слишком много, чтобы обрисовать в нескольких предложениях, не говоря уж о том, чтобы ответить на них. Для этого потребовались бы недели, месяцы и даже годы.

Цельтис не сводил с него вопрошающего взгляда. И внезапно Иоганн понял, о чем мог бы спросить прославленного ученого. До сих пор ни в одной библиотеке он не нашел записей о том странном имени, которое Арчибальд вывел собственной кровью. Может, Цельтис что-нибудь знал о нем? Попытаться, во всяком случае, стоило.

– Недавно мне попалась заметка, – начал Иоганн. – И там был упомянут некий Жиль де Ре. Похоже на французское имя, хоть я и не уверен. Но больше я ничего о нем не узнал, его имя словно бы стерто из хроник. Может, это какой-то мыслитель или философ, о котом я еще не слышал, и Церковь умалчивает о нем? Может, он сумел бы ответить на все наши вопросы?

– Жиль де Ре? – Цельтис вдруг изменился в лице и заметно побледнел. – Где ты увидел это имя? – От его голоса пробирала дрожь. – Скажи, откуда тебе известно о нем?

– Я… уже и не помню, – пробормотал Иоганн. Внезапно ему стало не по себе, он почувствовал, что краснеет. – Где-то в библиотеке.

– Как бы там ни было, лучше поскорее забудь это имя. Оно не сулит ничего хорошего.

– Но… – начал юноша.

– Ты веришь в существование зла? – неожиданно спросил Цельтис. – Я не имею в виду зло, которое в той или иной форме присутствует в нашей жизни. Это не вор, который срезает у прохожего кошелек, и не алчный грабитель, что поджидает в темном проулке, не мошенник и не предатель… Я имею в виду зло в его абсолютной форме, как противоположность всему доброму, каким видели его последователи манихейства. Ты веришь в его существование?

Иоганн нахмурил лоб.

– Боюсь, я не понимаю…

– Что ж, окончательных выводов я пока не делал, – продолжал Цельтис, – но если зло действительно существует, то в лице Жиля де Ре оно нашло идеальное воплощение. Его имя вычеркнуто из истории, и это к лучшему. Однако сейчас я бы хотел поговорить о более приятных материях. – Он смерил Иоганна суровым взглядом. – Занимайся усердно, юный Фауст. И прежде чем обращаться к своим новым вопросам, получи ответы на старые.

С этими словами Цельтис развернулся и оставил Иоганна наедине со своими мыслями.

До конца вечера юноша пребывал в каком-то трансе. Он по-прежнему вступал в дискуссии, но говорил и двигался точно марионетка, ничего не сознавая. И как ему только в голову пришла такая чушь! Его удостоил вниманием один из величайших умов Германии, учитель при дворе курфюрста – и он только и догадался, что спросить об этом дурацком имени. И в довершение всего развенчал все, на что опирались идеи гуманизма. В общем, выставил себя полным дураком! Валентин без конца качал головой.

– Зря ты наговорил все это, – шепнул он Иоганну. – Заявить Цельтису, что античные труды отжили свое, а нынешняя наука ничего не стоит… – Он хихикнул. – Но ты-то хорош, смелости тебе не занимать!

– Заткнись! – шикнул на него Иоганн. – Я сам знаю, что свалял дурака.

Краем глаза он видел, как другие студенты поглядывают на него и перешептываются. Ясно было, что слухов теперь не избежать.

Иоганн со злостью разрезал кусок отбивной говядины, уложенный на ломоть белого хлеба, и, не ощущая вкуса, стал перемалывать мясо зубами. На окружающих он старался не смотреть. Вполне возможно, что после этого разговора его исключат из университета. С чего бы ректору Галлусу поддерживать его, если сам он, Иоганн, считал традиционные знания бесполезным старьем? Ни Цельтис, ни ректор Галлус в оставшееся время к нему не подходили. Теперь о зеркале для латерны магики нечего было и думать – Галлус словно бы преднамеренно забыл о своем обещании. В одно мгновение Иоганн превратился в персону нон грата.

В последующие дни ему на каждом занятии давали понять, как далеко он зашел. Очевидно, в университете уже все прознали о его выходке. Некоторые студенты скалились, когда он проходил мимо, пихали его или опускали в его адрес глупые шутки. В особенности Ганс Альтмайер подтрунивал над ним при любой возможности.

– Дорогу доктору Фаустусу, нашему новому декану! – выкрикивал он, когда Иоганн входил в лекторий. – Говорят, он вскорости откроет собственный факультет. Будет преподавать там искусство гордыни и мудреной болтовни.

Остальные смеялись. Иоганн втягивал голову в плечи и садился. Довольно скоро он убедился, что магистры и доктора относились к нему уже не так благосклонно. Партшнайдер часто прерывал лекцию и обращался к нему напрямую.

– Это что касается теории идей Платона, – говорил он холодно и закрывал книгу. – Но, быть может, господину Фаустусу есть что сказать по учению Платона? Или греческие ученые для него недостаточно образованны? Как насчет небольшого экскурса, почтенный коллега?

Студенты снова смеялись, а Иоганн молча смотрел в свои записи.

Жизнь в университете стала невыносимой. Куда бы Иоганн ни ходил, что бы он ни делал, его избегали либо осыпали насмешками. Только Валентин остался ему верен и выгораживал его, когда Альтмайер со своими приятелями настраивал против него студентов. Иоганн сжимал кулаки в карманах, но сдерживал себя. Он понимал, что сделает только хуже. Создание латерны магики также застопорилось, поскольку им по-прежнему недоставало зеркала и еще кое-каких деталей.

Единственное, что ободряло его в эти дни, – это предвкушение новой встречи с Маргаритой. Иоганн считал дни до праздника архангела Михаила и писал короткие стихи на греческом, которые тотчас сжигал. Ночами юноша подолгу лежал без сна и рисовал в воображении простую жизнь с Маргаритой, в крестьянском доме вдали от Гейдельберга и университета, с кучей детишек… С этими мечтами он в конце концов и засыпал.

Под конец сентября, за два дня перед долгожданной встречей, ректор Галлус попросил его остаться после лекции. Иоганн приготовился к худшему.

Ректор окинул его суровым взглядом.

– Полагаю, нет нужды говорить, в какое положение ты поставил себя после тех слов в замке, – произнес он, протирая очки. – Ты должен понять…

– Я сегодня же соберу вещи, – прервал его Иоганн.

Йодокус Галлус замер в недоумении.

– Что ты такое болтаешь? Думаешь, раз на тебя налетел шторм, следует сразу же убирать паруса? Ты настолько слаб? Это не тот Фауст, которого я знал.

– И… чего же вы ждете от меня? – спросил Иоганн.

– Я ничего не жду, – ректор улыбнулся. – Я лишь передаю приглашение. Мой друг Конрад Цельтис хочет снова увидеть тебя. В этот раз наедине. По всей видимости, у тебя появился шанс загладить вину. – Он нацепил очки и посмотрел на Иоганна покрасневшими глазами. – Не знаю почему, но Конрад вдруг заинтересовался тобой. Правда, в этот раз я посоветовал бы воздержаться от громких заявлений.

– Это… то есть… – Иоганн был до того ошарашен, что язык его не слушался.

– Ну вот, снова у тебя язык отнялся. – Доктор Галлус рассмеялся. – Ты не перестаешь удивлять меня, Иоганн Фауст. То умен как дьявол, то вдруг вылупишься, как безмозглый крестьянин… – Он склонил голову набок и погрозил ему пальцем. – Смотри, не опозорь меня! Если ты в очередной раз выкинешь перед Цельтисом какую-нибудь глупость, я не смогу оставить тебя в университете. Немыслимо, как можно за такой срок нажить столько врагов…

Галлус нетерпеливо взмахнул рукой.

– Ладно, иди уже. А то кто-нибудь увидит нас, и тогда уж слухов не избежать. Это не университет, а сборище кухарок.

* * *

Этим вечером Иоганн отправился в замок один, без сопровождения и без факелов. Но стражников, очевидно, предупредили о нем, и его провели по лестнице в одну из дальних комнат, где Цельтис устроился на время своего пребывания в Гейдельберге. Ученый сидел в одиночестве перед большим камином, и в неверных отсветах можно было различить скудную обстановку покоев. Стены были завешены старыми коврами, в углу стоял массивный сундук. По всей видимости, этот прославленный гуманист не тяготел к роскоши и удобствам. Иоганн в нерешительности топтался у порога, и Цельтис показал на скамью возле камина.

– Присаживайся! – произнес он холодно.

Иоганн смиренно повиновался. Он поклялся себе в этот раз тщательно взвешивать каждое слово.

– Высокочтимый мастер, я сожалею… – начал юноша, однако Цельтис приложил палец к губам и взглядом велел ему замолчать.

Он долго разглядывал гостя, и только поленья потрескивали в камине.

– Ты любишь стихи? – спросил наконец Цельтис.

Иоганн кивнул, сбитый с толку. Такого вопроса он не ожидал.

– Я… изредка и сам пишу. Ничего серьезного, коротенькие стишки.

Цельтис неожиданно усмехнулся. На каменном прежде лице обозначились мелкие морщинки.

– Я тоже порой пишу, как тебе, наверное, известно. И вообще ты во многом напоминаешь мне того юнца, несмышленого мальчишку, что головой пытался пробить стену в надежде открыть за ней новый мир… Давно это было, – он вздохнул. – Но я пригласил тебя не за этим. Речь пойдет о том вопросе, который ты задал мне в нашу последнюю встречу.

– Вы… имеете в виду… Жиля де Ре?

Когда Иоганн произнес это имя, в комнате словно повеяло промозглым ветром.

– Да, Жиль де Ре, – Цельтис кивнул. – Будь проклято его имя во веки веков. Я в годы своей юности тоже интересовался его личностью – воплощением зла и темной стороны мира. Зло увлекает молодые умы, потому как обращается против порядка. Таков их дух, всегда привыкший отрицать, – так часто поступают малые дети, бунтуя против родителей. Зло есть хаос, оно противится устоявшимся порядкам и сулит обновление. Заманчивая мысль, должен признать. И я знаю по собственному опыту: уж если такая мысль закралась в сознание, то покоя не жди. Поэтому я решил рассказать тебе о Жиле де Ре. Чтобы эта мысль оставила тебя.

Цельтис помолчал, глядя в огонь, как если бы в нем был заключен ответ на все вопросы. Затем он снова обратился к Иоганну.

– Жиль де Ре был не ученым, а французским полководцем. Самым прославленным и отважным рыцарем, каких только рождала эта страна, известная своими благородными воинами. Он был маршалом Франции и соратником Орлеанской девы – англичане сожгли ее по обвинению в колдовстве, а французы почитают как святую мученицу. В то время между Англией и Францией шла война, она длилась больше ста лет и окончилась совсем недавно. Жиль де Ре, несомненно, был храбрым воином и фаворитом короля. Ему принадлежали земли близ Луары, и он, помимо всего прочего, поощрял искусства, владел обширной библиотекой, пробовал себя в роли актера, сам переплетал книги и делал иллюстрации. Но, как это часто бывает, за стремительным взлетом последовало падение. Низвергшее его в глубины ада.

– Что с ним стало? – тихо спросил Иоганн.

– Жиль де Ре вел жизнь, достойную короля, устраивал турниры и пиршества и не ведал меры, пока у него не закончились деньги. Поначалу он продавал или закладывал свои земли, а когда и этого оказалось недостаточно, обратился к алхимии. Он нанял армию алхимиков, которые должны были найти для него философский камень и обратить свинец в золото. Таким образом Жиль де Ре надеялся расплатиться по долгам.

– И как? У него получилось?

Цельтис улыбнулся.

– Ну, по крайней мере, алхимики разбогатели за его счет. Жиль де Ре, напротив, погряз в нищете… – Он выдержал паузу, и вновь слышно было лишь потрескивание огня в камине. – Наверное, в это время он впервые обратился к дьяволу.

– К дьяволу?..

Цельтис кивнул.

– Он заключил с ним сделку. Как выглядел тот договор, никто не знает. Из протоколов допроса известно лишь, что потребовал от него дьявол – ну, или Жиль де Ре считал, что потребовал.

– Его душу? – предположил Иоганн.

– Нет. Видно, даже дьявол ею побрезговал. – Цельтис покачал головой. – Он посягнул на самое невинное, что есть в этом мире: на детей.

В камине с треском разломилось полено. У Иоганна мороз пробежал по коже.

Маленькие тела извиваются на ветвях…

– Жиль де Ре приносил в жертву детей, – продолжал ученый. – Причем не одного или двух, а целые сотни. Он вспарывал им животы, купался в их крови, пил ее. Иногда он смотрел, как они умирают, и мог даже надругаться над ними в этот момент. Других он подвешивал под потолком в своей спальне, а затем с улыбкой наблюдал, как они раскачиваются и извиваются, словно куклы, и распевал церковные гимны. Их кровью он выводил магические формулы, чтобы призывать сатану.

Цельтис вздохнул. Этот рассказ явно тяготил его, однако он продолжал:

– Некоторым из детей было по четыре, по пять лет. Другие были заметно старше. Жиль де Ре сладостями и обещаниями заманивал несчастных в свои замки в долине Луары, а их головы сохранял на память. Иногда он раскрашивал их и спрашивал слуг, какая из голов красивее. Простые люди знали о том, что происходит, но никто им не верил. Они прятали своих детей, но прихвостни барона находили их и забирали, одного за другим. Трупы он сжигал, а кости складывал в подвалах, и со временем там образовались целые костницы. Это длилось годами, пока его происки наконец не открылись. Король лишил его своей милости, и только поэтому дело дошло до процесса.

– И… что же с ним стало? – спросил Иоганн. В горле у него стоял ком.

– Под угрозой пытки Жиль де Ре в конце концов сознался в своих злодеяниях. Его повесили в Нанте. Однако он продолжает жить в местных сказках и легендах. По сей день в некоторых землях Франции его считают воплощением зла, дьяволом на земле. Но ведь он был обыкновенным человеком, понимаешь? – Конрад Цельтис подался вперед. – Это был жестокий безумец, но никакой не демон и уж тем более не сатана. Дьяволом он стал лишь в умах людей. – Ученый глубоко вздохнул, словно избавился от тяжелой ноши. – Я рассказал тебе эту историю, юный Фауст, затем, чтобы ты перестал гоняться за призраками. Что бы ты ни вычитал о Жиле де Ре, он мертв, и его кости давно обратились в прах. Это был человек, не больше и не меньше. Людям не нужен дьявол, они сами во сто крат хуже. – Цельтис склонил голову. – Впрочем, такое мнение разделяют очень немногие, и Церкви подобных речей лучше не слышать. Надеюсь, ты доносить не станешь, – добавил он.

– Если есть Бог, то должен быть и дьявол, – возразил Иоганн. – Добро не может существовать, если ему не противостоит зло. День называется днем только потому, что его сменяет ночь.

– Хм, так говорили манихеи. Была такая секта во времена раннего христианства. Как знать, может, они были правы… – Ученый пожал плечами. – Но если дьявол и существует, то уж точно не в обличии расточительного француза. Однако я признаю, что люди нуждаются в образах, дабы отличать понятия добра и зла. В этом смысле…

– Сколько лет было бы сейчас Жилю де Ре? – перебил его Иоганн.

– Я же сказал тебе, он мертв! Повешен на главной площади в Нанте.

– Если б его не казнили, сколько бы ему было лет? – не унимался Иоганн.

Цельтис пожал плечами.

– Думаю, девяносто или около того. Война между Англией и Францией лет сорок уж как закончилась. – Он тяжело поднялся. – Пожалуй, на сегодня хватит, мне бы хотелось еще написать несколько строк на греческом. Вообще-то я рассказал тебе все это лишь затем, чтобы ты прекратил искать ответы там, где и вопросов-то, в сущности, нет. Не растрачивай свой ум и честолюбие на малозначимые материи. Сосредоточься на существенном.

Иоганн нерешительно кивнул.

– Кажется… я понял. Спасибо вам.

– Что ж, ладно. А, вот еще что… – Цельтис вдруг повернулся и порылся в сундуке. – Мой друг Йодокус просил подыскать для тебя зеркало. У мастера-стекольщика как раз оставались куски…

В руках у него оказалось зеркало величиной с тарелку. Пламя заиграло бликами на его гладкой поверхности.

– В общем-то, небольшой кусок, но все же это зеркало. Созданное человеческими руками, результат долгих исканий и кропотливого труда. Вполне осязаемая вещь и никакой не вымысел. – Цельтис вручил зеркало Иоганну. – Пообещай за это, что забудешь о Жиле де Ре.

– Я… обещаю.

Юноша с благодарностью взял зеркало. Он посмотрел в него и увидел свое лицо, искаженное, словно разделенное на части и заново составленное. Иоганн попытался улыбнуться, но в отражении улыбка показалась какой-то кривой.

Как будто принадлежала не ему, а Тонио.

Или человеку по имени Жиль де Ре.

* * *

Когда Иоганн ушел, Конрад Цельтис еще долго сидел перед камином и смотрел в огонь. Проклятый холод! Никак не выгнать его из старых костей, даже летом. Холод угнездился в теле и медленно пожирал его изнутри.

Как ненависть и злоба пожирают человека, пока не останется одна оболочка.

Ученый потер морщинистые, разбитые подагрой руки. Он не все рассказал этому юному многообещающему студенту. Некоторые подробности были столь ужасны и омерзительны, что при одной мысли об этом становилось дурно. На что только ни годились, к примеру, детская кожа или глаза…

Другие подробности казались и вовсе невероятными. Подобно зловонным испарениям, они проникали в рассказы простых людей. Что из этого истина, а что – простой вымысел? Некоторые истории внушали такой ужас, что предавать их огласке было бы чистым безумием. Сложно было представить, как отреагировали бы люди, если б узнали обо всем.

Зверь близок…

Уже долгие годы Конрад Цельтис изучал историю Жиля де Ре. Наткнулся на его имя в старых хрониках и углубил поиски. С течением лет простой интерес перерос в настоящую манию. И Цельтис опасался, что эта мания захлестнет и любознательного студента, еще не готового к знанию такого рода.

Поэтому он утаил от него некоторые существенные детали. Все они содержались в книге, куда Цельтис вносил все, что удавалось выяснить. Он бывал в Париже и Орлеане, объехал графства вдоль Луары, беседовал со стариками. В замках Шамтосе, Мишекуль и Тиффож обнаружились жуткие подробности.

Особенно в Тиффоже…

Конрад Цельтис закрыл глаза и попытался прогнать воспоминания. Одна за другой детали складывались в жуткую куртину. Он все тщательно записывал. Когда книга была готова, Цельтис поместил ее под замок, словно мог таким образом отгородиться от истины.

И вот является этот студент, этот Фауст, и спрашивает его о Жиле де Ре… Казалось, своим вопросом юноша пробудил дремавшее зло.

Откуда он узнал про это имя?

Цельтис решил, что собранные им знания слишком опасны, чтобы держать их под обложкой. Если книга попадет не в те руки, мир погрузится в хаос.

Ученый поднялся и решительно шагнул к сундуку, открыл его и взял в руки небольшую потрепанную книгу. Записанные трясущейся рукой, некоторые строки теперь едва ли можно было разобрать. В последний раз он пролистал страницы, и его пробрала дрожь.

Проклятый холод…

Он захлопнул книгу и швырнул в камин. Пламя жадно пожирало страницы, одну за другой, пока не остался один лишь пепел. В последнюю очередь сгорела обложка.

И вся правда о Жиле де Ре обратилась в дым.

* * *

Когда Валентин на следующий день увидел зеркало, удивлению его не было предела.

– Цельтис отдал тебе его по просьбе Галлуса? – спросил он в недоумении. – Значит, не в таком уж ты безнадежном положении, как я предполагал… О чем же вы говорили с ним?

– Ну, я попросил у него прощения за свою выходку, и еще мы поболтали о Платоне и греческих трагедиях, только и всего, – ответил Иоганн. – Цельтис и впрямь самый образованный из людей.

– Хм… – Валентин почесал нос. – Я все гадал, в чем же смысл того вопроса, ну, который ты задал ему в тот вечер. Про этого Жиля де Ре, помнишь? Кто это такой? Цельтис тогда здорово рассердился.

– Но буря уже миновала, – холодно ответил Иоганн.

История Жиля де Ре взбудоражила его и пробудила к жизни события, о которых он тщетно пытался забыть. Иоганн почти всю ночь пролежал без сна, и на него градом сыпались воспоминания: дети, пропадавшие сначала в Книтлингене, а затем в горах близ Инсбрука, пентаграмма на полу в башне и тот жуткий тип по имени Пуату – тоже француз, как и Жиль де Ре… Они с Тонио разговаривали по-французски, в этом Иоганн не сомневался. Но он по-прежнему не понимал, что в действительности произошло тогда в лесу под Нёрдлингеном.

Детские тела на ветвях…

Незадолго до рассвета Иоганн достал нож и стал рассматривать инициалы на рукояти.

G d R…

Что, если этот нож действительно когда-то принадлежал Жилю де Ре? Клинок был острый как бритва. Только вот что делал с ним французский рыцарь из долины Луары?..

Иоганн встряхнул головой, и Валентин недоуменно посмотрел на него.

– Что с тобой?

– Ничего. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Что там теперь с нашей латерна магикой? Думаешь, такое зеркало сгодится?

Валентин задумчиво повертел зеркало в руках.

– Надо отдать его стекольщику, чтобы отрезал по размеру. Нужно несколько источников света с разных сторон, чтобы зеркало усиливало луч. До тех пор делать нам нечего.

– Значит, подождем еще несколько дней. Все равно я пока буду занят.

Валентин ухмыльнулся.

– Дай угадаю… Это та девица из монастыря? – Он тяжело вздохнул. – Только не говори потом, что я тебя не предупреждал! Сначала тот конфуз с Цельтисом, а теперь еще это… Уж если тебя не выставили из университета за чванство, то авантюра с монахиней тебе с рук не сойдет.

– Ничего не будет, если ты придержишь свой длинный язык, – резко отозвался Иоганн.

В ту же секунду он пожалел о своих словах. Порой злость просто ослепляла его. А ведь он надеялся, что после встречи с Маргаритой в душе его наконец-то воцарится покой… Валентин был его единственным другом в Гейдельберге.

Иоганн не мог потерять еще и его.

– Прости, – сказал он. – Слишком много свалилось на меня в последнее время. Давай посмотрим на нашу латерну магику. Это меня отвлечет.

– Не бери в голову, – Валентин загадочно улыбнулся и показал в сторону двери. – Пойдем в сарай. У меня есть для тебя кое-что интересное.

За последние дни он действительно неплохо потрудился. Корпус был уже готов, и внутрь вместо обыкновенной свечи была встроена масляная лампа – так друзья надеялись добиться большей яркости. Валентин достал из-под стола небольшую шкатулку, в которой лежали несколько стеклянных пластинок.

– Я раздобыл их у стекольщика в церкви Святого Духа, – сказал он смущенно. – И кое-что уже нарисовал. Пока ничего особенного, но думаю, для наших целей они вполне сгодятся.

Иоганн взял стеклышки и стал по очереди разглядывать против света, льющегося в окно. У него вырвался возглас изумления. На пластинках были нарисованы небольшие сценки с животными. Иоганн разглядел волка, кота, выгнувшего спину, и оленя с ветвистыми рогами.

– Это потрясающе! Кажется, олень вот-вот сорвется с места!

– Я решил начать со зверей, – пояснил Валентин. – Их проще рисовать, чем людей, и легче передать движение. Хотя местами я допустил кое-какие помарки…

– Не надо скромничать, у тебя настоящий талант, – прервал его Иоганн. – Рисунки великолепны! Если у нас все получится, это будет настоящий фурор. Ты только представь, сколько денег мы сможем на этом заработать.

Валентин скрестил руки на груди.

– Я не намерен зарабатывать на этом деньги. Наш эксперимент преследует исключительно научные цели.

– Обсудим это в другой раз. И впрямь было бы жаль…

– Повторяю, эти рисунки не предназначены для публики, – оборвал его Валентин. – Я не собираюсь давать спектакли на ярмарках или в трактирах перед пьяными студентами. И больше повторять не стану, Иоганн Фауст! Я хочу стать ученым, а не жалким артистом.

Последние слова задели Иоганна за живое. Валентин еще ни разу не разговаривал с ним в таком тоне. Должно быть, Иоганн уязвил его гордость. Однако он не подал виду.

– Ладно, – сказал он и попытался улыбнуться. – Я тебя понял. Теперь покажи мне зарисовки, чтобы разобраться, как надо правильно устанавливать стеклышки.

* * *

В следующие два дня Иоганн почти не показывался на лекциях. Ожидание превратилось для него в настоящую пытку, и ему не хотелось видеть других студентов. Валентину он сказал, что ему нужно подготовиться к экзаменам по греческому языку. Но строки расплывались перед глазами, и более того, буквы словно разбегались в стороны, как мелкие черные жучки. Что, если Маргарита не сумеет отделаться от других монахинь? Или, что еще хуже, она пожалела о своем решении и теперь не появится вовсе? И вообще любит ли она его по-прежнему?

В то же время Иоганн то и дело вспоминал разговор с Конрадом Цельтисом и историю Жиля де Ре. Когда Арчибальд собственной кровью написал его имя – что он хотел сказать этим?

Иоганн пытался рассуждать логически, как его учили в университете. Подобно Аристотелю, он исходил из какой-либо гипотезы и подкреплял ее аргументами. Единственное, что могло объяснить смерть Арчибальда, – это вмешательство синьора Барбарезе. Ведь старый пропойца был убит перед самой их встречей, когда он хотел рассказать Иоганну об этом странном человеке. Очевидно, венецианец и в самом деле состоял в какой-то сатанинской секте, Арчибальд раскрыл его происки и заплатил за это жизнью. Но почему он написал на стене имя Жиля де Ре? Возможно, те сектанты поклонялись этому барону и считали его своим владыкой, хотя его давно уже не было в живых… Тогда какое отношение имел ко всему этому Тонио дель Моравиа? Ведь, если память не изменяла Иоганну, Арчибальд, прежде чем исчез, говорил о его наставнике.

И вот еще что, насчет твоего прежнего наставника, этого Тонио дель Моравиа… Я наконец-то понял, откуда знаю его имя…

Что же он такого выяснил?

Иоганн встряхнул головой и попытался сосредоточиться на греческом тексте. Цельтис был прав. Какое ему дело до умершего много лет назад француза? Он забудет Жиля де Ре. Забудет Арчибальда, пропадавших детей, своего брата Мартина, синьора Барбарезе, Тонио и его черное зелье… Единственное, что имело значение, это настоящий момент.

И Маргарита.

* * *

И вот наконец настал этот долгожданный день, праздник архангела Михаила. В церкви Святого Духа на рыночной площади Гейдельберга священник отслужил мессу и произнес проповедь о победе ангелов над Люцифером и вечном проклятии, которое ожидало грешников после Судного дня. Студенты были обязаны присутствовать на службе, но Иоганн слушал вполуха. Мысленно он был уже с Маргаритой.

Сразу после службы юноша помчался к причалу, сел в лодку и поплыл вверх по течению, к монастырю. Виноградники подбирались к самому берегу, и крестьяне с корзинами уже собирали тяжелые гроздья, смеялись за работой и махали проплывающим лодкам. Утром прошел дождь, но теперь пригревало солнце, и зыбкий туман поднимался над холмами и лесами. Осень казалась чем-то далеким, хотя октябрь уже стучался в двери и в воздухе ощущалось едва уловимое дыхание холода.

Иоганн оставил лодку возле небольшой деревушки и поспешил к виноградникам, принадлежавшим монастырю. Он беспокойно озирался, но не увидел на холмах ни одной монахини. Может, он пришел слишком рано? Или же, наоборот, опоздал? Что, если Маргарита передумала?

И тут до него долетел шелест голосов; потом кто-то хихикнул. Иоганн спрятался в зарослях и увидел группу из четырех монахинь в черных одеяниях. У всех за плечами были корзины, и они неохотно складывали в них виноград. В некотором отдалении шагала старая монахиня. Иоганн тотчас узнал в ней старую каргу, которой он отдал то памятное письмо.

– Silentium! [41] – прошипела старуха, и молодые сестры втянули головы и замолчали. По всей видимости, во время работы разговаривать им не разрешалось.

Маргариты среди них не оказалось. Стараясь не шуметь, Иоганн выбрался из зарослей и двинулся дальше. Позвать ее по имени он не решался, и потому бесцельно бродил, пока не увидел одинокую фигурку между рядами. Она осторожно срывала виноград и тихонько напевала. Иоганн узнал старую детскую песенку, и сердце болезненно сжалось.

– Наберите зелени, что в саду растет, нашей Гретхен под венец – время-то не ждет. Красное вино, белое вино – завтра свадьбе быть…

Детьми они с Маргаритой часто пели эту коротенькую песенку, и тяжело было услышать ее теперь, спустя столько лет, вдали от дома. Иоганн замер среди листьев, любуясь Маргаритой. Она не подозревала, что рядом кто-то есть, и казалось даже, что лицо ее светилось прежней улыбкой. Иоганн насладился моментом и тихо позвал ее по имени.

Маргарита вздрогнула и повернулась. В глазах ее сквозили одновременно и радость и печаль.

– Ты все-таки пришел, – промолвила она.

Юноша кивнул.

– Я так долго ждал этого дня… – Он вышел из зарослей, потянулся дрожащей рукой к ее щеке. – Маргарита…

Но она отвернулась.

– Я теперь монахиня, Иоганн. Ты понимаешь, что это значит.

– К монахине теперь и прикоснуться нельзя? – спросил он, подмигнув. – Кажется, Бог этого не запрещал… Или озлобленная карга, которую я сейчас повстречал, считает иначе?

– Я теперь в руках Господа. Он хранит меня и оберегает от любых бед. И не допустит, чтобы темный дух вернулся сюда.

Иоганн закатил глаза.

– Опять ты за свое! Давай поговорим о чем-нибудь другом. Вот, смотри, у меня кое-что есть для тебя. – Он достал из кармана колоду карт, которую купил накануне у лоточника. – Вытяни какую-нибудь карту…

Маргарита поколебалась, но затем вытянула карту. Губы ее тронула улыбка.

– Валет червей… Так ты по-прежнему фокусник.

– Еще какой! Когда пришлось покинуть Книтлинген, я прибился к бродячей труппе. Мы перешли через Альпы и добрались до самой Венеции, объездили всю Италию…

Они стали прохаживаться по винограднику, и Иоганн рассказывал о своих приключениях с артистами, об одаренном скрипаче Петере Нахтигале, об Эмилио, о старом забулдыге Арчибальде и могучем Мустафе. Правда, о Саломе и Тонио дель Моравиа он решил не говорить. Маргарита еще в детстве невзлюбила этого жуткого астролога. К тому же Иоганн опасался, что это напомнит ей о той злополучной ночи в Шиллинговом лесу.

– В Венеции один торговец рассказал мне, что ты теперь в Гейдельберге, – закончил Иоганн. – Я решил вернуться к тебе и покинул труппу. Я думал…

Он помедлил.

– О чем ты думал? – Маргарита печально улыбнулась. – Что я все брошу и отправлюсь с тобой? Ты ведь знал, что я замужем.

– Да какое это замужество! – возмутился Иоганн. – Муж заслал тебя в монастырь лишь потому, что ты рассказала ему о своих кошмарах!

– Якоб поступил правильно, – возразила Маргарита. – Здесь я в безопасности.

– Но любишь ли ты его? Любила хоть когда-нибудь?

Она горестно рассмеялась.

– Откуда ты свалился, Иоганн? Какая там любовь… После того… случая в лесу я уже не годилась в невестки для купеческого сына. Ходили… слухи, и о тебе в том числе. Так что отец вынужден был выдать меня за кого-то другого, подальше от Книтлингена. И Якоб Кольшрайбер показался ему неплохой партией. Не самый чуткий из мужей, согласна, да к тому же пьет, зато он хороший делец.

– И точно знает, когда лучше всего отделаться от жены, – с горечью произнес Иоганн. – Стоит ей только сказать что-нибудь странное или пожаловаться на кошмары.

– Это не кошмары, Иоганн, – тихо проговорила Маргарита. – Темный дух пробуждается, он возвратится на землю и изменит мир. Недалек тот день, когда добро и зло сойдутся в последней битве. Так он сказал тогда…

– Он? Что… что ты такое болтаешь? – Иоганн рассмеялся. – Можно подумать, ты и вправду сошла с ума.

Он тотчас пожалел о своих словах, но было уже поздно. Маргарита плотно сомкнула губы.

– Ты знаешь, какой сегодня день? – спросила она потом. – Праздник архангела Михаила. Когда ангел Люцифер восстал против Бога, ему противостояли серафимы и херувимы во главе с архангелом Михаилом. Они изгнали Люцифера и его сподвижников с небес и низвергли в преисподнюю. Но Люцифер так и не сдался – он жаждет вернуться, получить господство на земле. И близится тот день, когда он явит свой темный лик!

– Маргарита, прекрати! Это…

– Скажи мне, Иоганн, как обстоит с твоею верой в Бога?

Вопрос этот оказался до того неожиданным, что юноша не сообразил, как ответить. Маргарита не сводила с него пристального взгляда.

– Что-то в тебе кроется, я вижу это. Что-то темное… Темный дух уже пытался обратить тебя на свою сторону. Ведь так? Он взывал к тебе?

Иоганн подумал о Тонио и сделке, которую они заключили той дождливой ночью в лесу.

Со мной тебе будет не так уж плохо. Ну же, соглашайся…

Он подумал о том рукопожатии в Книтлингене и жуткой смерти Людвига, брата Маргариты. Подумал о черном зелье, выпитом в лесу под Нёрдлингеном, о телах, подвешенных на деревьях, и приступах гнева, которые преследовали его с тех пор. Но это все вздор, порождения воспаленной фантазии! Призраки прошлого, которые уже не могли добраться до него.

– Никто не пытался обращать меня ни на какую сторону, – твердо заявил Иоганн. – Я держусь нашей Церкви, Маргарита. – Он улыбнулся. – Зло не властно надо мной.

Юноша сознавал, что лжет. Он посещал службы только по воскресеньям или при необходимости, как сегодня в церкви Святого Духа. В последний раз Иоганн искренне молился у могилы Петера Нахтигаля, в Италии, – и сомневался, что Господь тогда услышал его молитву.

Бог отвернулся от него.

Но вот она стояла перед ним, Маргарита, его ангел. Чтобы не потерять ее, Иоганн вынужден был лгать. Что еще ему оставалось? Время в монастыре не прошло для нее бесследно. Но Иоганн верил, что достучится до прежней Маргариты, нужно только время.

– Я каждый день молюсь всем святым, чтобы они указывали мне путь, – заверил он ее.

Маргарита кивнула. По всей видимости, она ему верила.

– Молись святой Анне; она помогает тем, кто соприкоснулся со злом. Обещаешь?

– Я… обещаю.

Иоганну вспомнилось, что Конрад Цельтис пару дней назад тоже взял с него обещание. Он поднял правую руку.

– Клянусь, да будет свидетелем душа моей матери!

Слова сами собой сорвались с языка, но на Маргариту они подействовали странным образом.

Она рассмеялась.

Залилась звонким смехом, как раньше, когда они детьми играли в сене. У юноши от радости перехватило дыхание.

– Я тебе верю, Иоганн. Мы в руках Божьих. – Она шагнула к нему. – И я уверена, что Он не прогневается, если ты коснешься меня.

Иоганн медленно протянул руку и погладил ее по щеке. Маргарита закрыла глаза и глубоко вздохнула, словно втягивала запах прежних воспоминаний.

– Я так рада вновь увидеть тебя, – сказала она негромко. – Как будто снова оказалась дома.

Иоганн провел рукой по ее волосам, и у Маргариты вырвался тихий стон. Иоганн не мог больше сдерживаться. Он подался вперед и поцеловал ее в губы. Маргарита вздрогнула, но не стала сопротивляться.

– Господь не разгневается, – прошептал Иоганн. – Разве может Он запретить нам любить? Ведь любовь – наше единственное оружие против зла.

Маргарита сжала ему руку.

– Ступай с Богом, Иоганн, – вымолвила она и отвернулась.

– Когда мы сможем снова увидеться? – торопливо спросил юноша.

– Через… три или четыре дня. – Маргарита опустила глаза. – Я снова выйду вместе с остальными собирать виноград. А теперь иди, пока настоятельница тебя не увидела. Мой волшебник…

Она улыбнулась на прощание и в следующий миг уже скрылась среди зарослей.

Иоганн стоял как вкопанный.

– Мой волшебник… – повторил он шепотом.

Но все обстояло совсем иначе – это Маргарита околдовала его.

Следующие несколько месяцев Иоганн жил как в дурмане. Они с Маргаритой виделись при любой возможности. Монахини, как выяснилось, довольно часто выходили за монастырские стены, чтобы трудиться в полях; иногда даже приходили в Гейдельберг, где Нойбург имел небольшое отделение. Это были краткие мгновения, несколько теплых слов, мимолетные объятия, поцелуй… Но Иоганн чувствовал, что Маргариту тянуло к нему все сильнее. Она реже стала заговаривать о темном духе и пробуждении сатаны, хоть и не забывала об этом окончательно.

Поцелуев Иоганну было недостаточно, и несколько раз он пытался зайти еще дальше. Но всякий раз Маргарита с улыбкой отстранялась.

– Я обещана Богу, – говорила она.

Они лежали на убранном поле, укрывшись за телегами и кучами соломы.

– Если в монастыре этого захотят, то на следующий год я дам обеты. Но уже сейчас, послушницей, я принадлежу Господу.

– Я слышал Бога в своих молитвах, – заявил Иоганн. – Он хочет, чтобы мы оба были счастливы.

– А разве мы не счастливы сейчас? – спросила Маргарита.

Действительно, юноша не мог и мечтать о таком. Маргарита вновь была рядом, он учился в самом известном университете Германии и имел блестящие виды на будущее. Студенты в большинстве своем перестали потешаться над ним, но кроме Валентина настоящих друзей у него в университете так и не появилось. Он был слишком заносчивым и высокомерным. Однако пользовался расположением ректора Галлуса и еще кое-кого из магистров. Кроме того, Иоганн теперь довольно часто бывал в замке, и они с Конрадом Цельтисом вели оживленные беседы, в том числе и о последних изобретениях, которые будоражили Гейдельберг.

– А колокольню на площади Сан-Марко в Венеции хотят снабдить часовым механизмом, и удары колокола возвещали бы начало трудового дня и его окончание, – говорил Иоганн, когда они в очередной раз сидели в тесной комнате Цельтиса. – До сих пор люди отмеряли время по солнцу. Можно подумать, теперь эту задачу целиком возложат на часы.

Ученый кивал.

– Я слышал, теперь есть механизмы, которые отмеряют не только часы, но даже минуты и секунды. Секунды! Только глазом моргнуть, и всё… – Он театрально всплеснул руками. – Время бежит, и мы бежим вместе с ним. Только вот чем это все закончится?

– Стоит подумать, какую мы извлечем пользу, если всюду будет единое время, – заметил Иоганн. – Торговцам станет проще договариваться, а работу можно будет оплачивать по количеству часов…

Цельтис рассмеялся.

– Ну, лучшее время по-прежнему то, которое просто течет себе, и ты не замечаешь, как пролетают часы. Признаюсь, в разговорах с тобой я очень близок к такому ощущению. Они, скажем так… – он усмехнулся, – захватывают. Как бы там ни было, язык у юного студента хорошо подвешен.

Жиля де Ре они больше не вспоминали, и Иоганну действительно удалось на какое-то время забыть и это имя, и все, что было с ним связано.

Вот только с латерна магикой Иоганн и Валентин потерпели неудачу. Хмурым ноябрьским днем друзья наконец-то установили зеркало в корпус, и все было готово. Они наглухо закрыли ставни и зажгли лампу внутри короба. Дрожащими руками Валентин вставил в прорезь одну из разрисованных стеклышек. Но на стене сарая проявилось лишь дрожащее, размытое пятно.

– Проклятье! – выругался Валентин и выдернул пластинку. – Свет слишком слабый. Вложить столько сил – и получить какое-то пятно!

– Мне кажется, дело не в источнике света, – проговорил Иоганн, нахмурив брови. – Свет рассеивается, расходится во все стороны.

– Нельзя собрать свет в один луч, это же не стадо овец, – насмешливо возразил Валентин. – Он просто светит, как заблагорассудится. И как меня угораздило наткнуться на эти рисунки! Сколько времени впустую…

Он хотел уже скинуть латерну магику со стола, но Иоганн удержал его.

– Ты рано сдаешься, – сказал он. – Может, мы еще найдем способ получше сосредоточить свет.

– Пожалуйста! – хмыкнул Валентин. – Там, где Джованни Фонтана и Леонардо да Винчи оказались бессильны, справится прославленный доктор Фаустус.

– Как знать, может, так меня однажды и назовут, – пробормотал Иоганн.

В голове у него кружила какая-то мысль, но всякий раз, когда он пытался ухватиться за нее, она ускользала.

Иоганн по-прежнему присматривался к Альтмайеру – его не покидал ощущение, будто тот что-то замышлял. Часто, когда они пересекались, Альтмайер скалился, приподнимал берет и насмешливо кланялся.

– Смотри-ка, почтенный доктор Фаустус, – говорил он. – Погоди, чем выше взбираешься, тем больнее падать.

– А можно никуда не взбираться – и сидеть в своей канаве, – отвечал Иоганн и уходил прочь.

* * *

Однажды во время лекции, когда ректор Галлус рассказывал о принципах Архимеда, на Иоганна снизошло озарение.

В Гейдельберг пришла зима, улицы замело, и местами лежали непроходимые сугробы. На лекциях студенты сидели в плащах и шапках, и все равно стучали зубами. Теперь Иоганн понял, для чего к беретам пришивались меховые наушники. Маленьких печек было недостаточно, чтобы прогреть просторные залы. Холоднее всего было в лектории при часовне Девы Марии. В окна задувал ветер, и, когда лектор начинал говорить, изо рта у него вырывались облачка пара. Скамьи и кафедру покрывал тонкий слой инея.

Январским утром Йодокус Галлус рассказывал студентам о придании импульса плавучим телам. Город вновь сковало морозом, но погода стояла ясная; сквозь окна струился блеклый свет. Ректор, по своему обыкновению, был в очках. Он снимал их довольно редко, только если смотрел куда-нибудь вдаль, вот как теперь. Галлус положил очки на кафедру и продолжал лекцию, а в это мгновение на них упал солнечный луч. Иоганн увидел, к своему изумлению, как рассеянный свет прошел сквозь стекла и, собранный в пучок, ярким пятном застыл на стене.

– Статическая подъемная сила, по Архимеду… – только и успел произнести ректор.

Иоганн вдруг вскочил и бросился к выходу. Галлус замолчал и бросил на него сердитый взгляд.

– Надо думать, острая нужда принуждает господина Фаустуса столь стремительно покинуть лекцию, – заметил он снисходительно.

– Или наш непогрешимый Фауст и так все знает про Архимеда и теперь сам изобретает плавучие тела, – насмешливо вставил Альтмайер, но в этот раз никто не засмеялся.

Иоганн побежал к низкому строению, занесенному снегом, где Валентин как раз слушал лекцию магистра Партшнайдера. Запыхавшись, он рухнул на заднюю скамью рядом с Валентином и наклонился к нему.

– Я понял, – зашептал Иоганн ему на ухо.

Валентин взглянул на него с недоумением.

– Что ты понял?

– Я понял, как можно усилить и сосредоточить свет в латерне магике. Нам нужна линза! Линза, какие используют в очках! Очки ректора Галлуса натолкнули меня на мысль.

Иоганн говорил все громче, и магистр Партшнайдер прервал лекцию.

– Если господа считают, что все уже знают, они могут покинуть зал, – проворчал он.

Иоганн потянул Валентина за рукав. Тот в конце концов сдался и вышел следом за ним.

– Ты с ума сошел? – прошипел он. – Партшнайдер нам этого не спустит!

– Да брось, перебесится и успокоится, – бросил Иоганн и ухмыльнулся. – Зато теперь мы сможем закончить нашу латерну.

Он торопливо рассказал другу о своем открытии. Поначалу Валентин слушал с недоверием, но под конец уже кивал.

– Хм, а ты прав, с линзами и впрямь может получиться. Свет проходит сквозь них и собирается в один луч, я уже неоднократно наблюдал такое. Если поместить несколько линз друг за другом…

– То свет станет ярче, а изображение – более четким, – закончил Иоганн.

Ему вспомнились те далекие дни, когда они с Тонио зимовали в башне. Тогда он и увидел ту странную трубу на верхней платформе. Очевидно, в ней тоже были установлены, одна за другой, несколько линз, что и позволяло смотреть на далекие расстояния. Неизвестно только, откуда у Тонио взялось это устройство… После Иоганн не уже видел ничего подобного, даже в Гейдельбергском университете.

– Признаю́, идея блестящая, но у нас нет ни линз, ни денег, чтобы их купить, – прервал Валентин его раздумья. – Очки стоят дорого – дороже, чем зеркало.

– Я раздобуду линзы, – коротко произнес Иоганн. – А ты подумай, как их лучше установить.

Еще в часовне у него зародилась мысль выкрасть у ректора Галлуса очки – в интересах науки. Позднее Иоганн расскажет ему обо всем, и Галлус, конечно же, поймет его. Кроме того, ректор Гейдельбергского университета вполне мог позволить себе купить новые очки. А спустя несколько лет, когда Иоганн сам станет уважаемым доктором, они вместе посмеются над этой историей.

Валентин с недоверием посмотрел на друга.

– В последнее время ты меня беспокоишь, Иоганн. Если ты и дальше…

– Ты хочешь, чтобы латерна магика заработала, или нет? – оборвал его Иоганн.

Валентин пожал плечами.

– Ладно. Надеюсь, после мы вернемся к нашим прежним беседам, как принято у друзей.

* * *

Уже через пару дней Иоганну выпал шанс. После очередной лекции он затеял разговор с ректором Галлусом, и очки, как обычно, лежали на кафедре. Это оказалось донельзя просто. Юноша положил рядом свои книги, а потом забрал вместе с очками. Галлус ничего не заметил.

Когда Иоганн выходил из часовни, сердце едва не выскакивало у него из груди. Однако он не услышал за собой ни сурового окрика, ни торопливых шагов. В закоулке между домами Иоганн осторожно выломал линзы из оправы и спрятал в карман. Оправу он зарыл в сугроб. На краткий миг ему стало совестно, ведь ректор столько для него сделал. Но Иоганн напомнил себе, что делает это лишь в интересах науки. Позднее Галлус еще скажет ему спасибо.

Когда юноша показал линзы Валентину, тот задумчиво нахмурил брови.

– Надеюсь, это не то, о чем я подумал, – заметил он мрачно.

– У меня свои источники, – ответил Иоганн. – Лучше тебе о них не знать.

Из куска жести друзья сделали трубку и стали экспериментировать с расстоянием между линзами. Конрад Цельтис подарил Иоганну вогнутое металлическое зеркало, что помогло им намного лучше сфокусировать свет лампы. Когда им показалось, что все сделано правильно, они встроили трубку в латерну магику, которая выглядела теперь куда массивнее.

Февральским вечером Валентин вновь зажег лампу внутри корпуса и осторожно вставил в прорезь стеклянную пластинку. Он выбрал изображение кота с выгнутой спиной, которое удалось ему лучше всего. Когда все было готово, Валентин открыл заслонку.

Результат оказался до того ошеломляющим, что друзья хором вскрикнули и отшатнулись.

С противоположной стены сарая на них смотрело чудовище размером с теленка и грозное, как крадущийся лев. Невероятной величины кот выгибал спину и шипел, и выглядел как живой, точно сам вошел в сарай. Изображение чуть расплывалось по краям и колыхалось, но от этого казалось даже более зловещим. Иоганн чувствовал себя так, словно шагнул в новый, неизведанный мир.

– Это… невообразимо! – просипел он.

– Оно работает! – Валентин расплылся в ухмылке. – Ты понимаешь, что это значит? Мы с тобой придумали устройство, до какого не додумался великий Леонардо да Винчи. Если показать его ректору Галлусу…

– Мы не можем показать его Галлусу, – перебил его Иоганн.

Улыбка на лице Валентина тотчас померкла.

– Значит, все так, как я и опасался.

– Дело не только в очках, – пояснил Иоганн. – Мы сказали Галлусу, что мастерим камеру-обскуру. Если теперь показать ему этот аппарат, он поймет, что все это время мы обманывали его.

Иоганн пытался говорить убедительно, но в действительности он боялся, что ректор Галлус рассердится и обвинит его в воровстве. Однако и это было не самое главное – латерна магика принадлежала им с Валентином, и ему не хотелось делить изобретение с другими учеными. Она была их сокровищем.

Кроме того, у него зародилась смутная идея, как использовать латерну магику в своих целях.

– Нас обвинят в колдовстве, – сказал он и показал на чудовищного кота. – Ты сам видишь, до чего жутко это все выглядит. Партшнайдер и кое-кто из других магистров к такому не готовы.

– Выходит, мы никому не сможем ее показать? – изумленно спросил Валентин.

– Пока нет, – ответил Иоганн. – Может быть, позже. А пока это будет нашей тайной.

Он смотрел на кота, и постепенно его идея обретала четкие формы.

Иоганн придумал, как склонить к себе Маргариту.

* * *

В зимние месяцы видеться с Маргаритой удавалось реже. Работы в поле не было, и монахини редко выходили за монастырские стены. Иногда Иоганну приходилось подолгу мерзнуть под окнами, пока послушница наконец не выглядывала на мгновение. Договаривались они посредством зашифрованных писем. Иоганн с почтительным поклоном передавал их через настоятельницу и всякий раз говорил, что письма от мужа Маргариты, которому в действительности не было до жены никакого дела. Один раз юноша даже записал короткое любовное стихотворение, в надежде, что настоятельница этого не заметит. Порой у него возникало ощущение, будто за ним наблюдают, и он объяснял это страхом попасться. Ему не хотелось представлять, какими последствиями могла обернуться эта авантюра, особенно для Маргариты.

Однажды, морозной ночью, когда Иоганн в очередной раз дожидался под окнами, Маргарита сообщила ему радостную весть.

– Я переберусь в Гейдельберг, – сказала она тихо, чтобы не разбудить спящих сестер. – Нужно, чтобы кто-то помогал там сестре келарее, а я показала, что умею хорошо писать и, что еще важнее, считать. Это будет через пару месяцев.

– Но… это же чудесно! – воскликнул Иоганн в голос. – Так мы сможем видеться намного чаще. Тебе же придется свозить на рынок товары с вашего подворья…

– И потому мы должны остерегаться еще больше! – предостерегла его Маргарита. – Мне иногда кажется, будто настоятельница что-то знает. Иногда она как-то странно смотрит на меня, и поначалу ей не хотелось, чтобы я бывала в Гейдельберге. Порой я чувствую на себе взгляд, острый как кинжал…

– Только не начинай опять про темного духа, – воскликнул Иоганн. – Я молюсь о том, чтобы он больше не являлся тебе. Так что можешь его не бояться.

– Он возвратится, я это знаю. Если не сейчас, то после… – Маргарита закрыла глаза, словно черный образ возник перед ее внутренним взором. – Дьявол, возможно, и притих, но лишь затем, чтобы приготовиться к решающему удару. И мы должны быть готовы…

– Маргарита, послушай! – Иоганн шагнул вплотную к стене, увитой мерзлым плющом. – Тебе не следует так говорить. В университете ходят слухи, что нескольких женщин объявили ведьмами. Говорят, будто они плясали на вершине Хайлигенберга, и епископ лично призывал людей сохранять бдительность. А недавно на Дильсберге сожгли двух старых женщин за то, что они якобы добывали чумное семя из детских внутренностей! В такое время слишком опасно упоминать дьявола.

– А если те женщины с Хайлигенберга действительно ведьмы? – спросила Маргарита. – Если они действительно убивают детей, перемалывают их внутренности и славят возвращение сатаны? Об этом ты не думал? – Она понизила голос. – Оденвальд очень старый. Говорят, он получил свое название от имени жестокого бога, который когда-то правил здесь…

Иоганн тихо простонал. Пока Маргарита торчит в монастыре, ей не избавиться от этих бредовых мыслей. Он должен вытащить ее оттуда. И как можно скорее!

– Иногда я слышу голоса… – прошептала Маргарита. – Голоса демонов. Они визжат и завывают и алчут пробуждения зверя. Близится его день. А его приверженцы только и ждут, когда сойдутся звезды. Так мне сказал тот человек…

– А если б ты услышала голос ангела? – спросил неожиданно Иоганн. – Ты бы ему поверила? Поверила бы, что дьявол просто пытается обхитрить тебя и не собирается возвращаться на землю? Что темный дух существует только в твоих кошмарах и все это лишь сплошной обман?

Маргарита улыбнулась.

– Это было бы прекрасно. Но боюсь, этому не бывать. – Она задумалась. – Иногда я и сама не знаю, что есть правда в моих видениях. Но ведь то, что произошло тогда и что говорил мне тот человек, это было так… истинно! И потом эти сны… эти жуткие сны…

Она всхлипнула.

Иоганн вздрогнул, словно получил под ребра. Когда Маргарита плакала, его самого охватывал страх и возвращались прежние сомнения. Как отличить действительность от наваждения? Что истинно и что ложно? Смех Маргариты был нужен ему, как лекарство.

Черное зелье…

Тогда, в лесу под Нёрдлингеном, его спасла лишь память о звуке ее смеха.

Но ему нужна была Маргарита, какой он знал ее прежде, когда ее смех стеной ограждал его от всякого зла и от дурных мыслей.

Лишь ангел-хранитель мог вернуть Маргариту к жизни.

Ангел-хранитель…

Иоганн молчал, и в голове у него вихрем кружились мысли. Из призрачной идеи постепенно зарождался план, еще незрелый и, возможно, безрассудный, но – осуществимый.

– Я помогу тебе, – сказал он Маргарите. – И очень скоро.

* * *

Весна подкрадывалась медленно, почти незаметно. Поначалу только вода капала с крыш и тонкие ручейки бежали по улицам, но скоро земля раскисла, и магистры, брезгливо задрав мантии, перескакивали через лужи. Снег таял, но холод, казалось, навеки угнездился в каменных стенах.

Иоганн вновь погрузился в занятия. В апреле ему стукнуло девятнадцать, и он, не проучившись и года, выдержал экзамены на степень бакалавра. Другим студентам на это требовалось не меньше двух лет. Он оказался лучшим студентом текущего года, и даже старый Партшнайдер кивал с одобрением.

– Лишь бы успех не вскружил тебе голову, – предостерегал он. – Известно, что тщеславие предшествует падению.

Нечто подобное сказал ему однажды Ганс Альтмайер. Пока между ними царило перемирие, но Иоганна не покидало ощущение, что Альтмайер задумал какую-то каверзу.

В эти недели они с Валентином почти не разговаривали. Иоганн усердно готовился к экзаменам и, кроме того, сам избегал друга. Ему не хотелось, чтобы Валентин расспрашивал его насчет Маргариты. В глубине души он надеялся убедить Валентина, что с этой авантюрой покончено. И, в довершение всего, Иоганн был слишком сосредоточен на себе – и на своих планах, о которых Валентину знать не следовало.

Пока его друг сидел на лекциях, Иоганн пробирался в сарай и тайком мастерил собственные приспособления для латерны магики. При этом изменения в устройстве были совсем незначительны, и юноша надеялся, что Валентин ничего не заметит. Новые детали можно было крепить при необходимости, а затем снова снимать.

В те редкие часы, когда друзья бывали вместе, они запирались в сарае, садились на скамейке, как мальчишки перед кукольным театром, и с восхищением разглядывали призрачные рисунки на стене – бегущего оленя, кота с выгнутой спиной, волка с оскаленными клыками и других зверей, которых Валентин нарисовал на стеклянных пластинках. Пыль плясала в потоке света, такого яркого благодаря линзам и вогнутому зеркалу. В эти минуты Иоганн и Валентин ощущали себя братьями: они вместе создали это чудо и не могли на него налюбоваться.

– Жаль, что никому нельзя показать ее, – вздохнул Валентин и вставил в прорезь новый рисунок. – Хотя, мне кажется, колдовство в этом увидит разве что простой люд. Почему бы не рассказать о нашем изобретении хотя бы ректору Галлусу или Конраду Цельтису? Представляю, как они разинут рты!

– Лучше подождать еще немного, – возразил Иоганн. – Вот когда я стану магистром, то можно будет представить аппарат как мое собственное изобретение. Так мы избежим ненужных вопросов.

– Твое изобретение? – Валентин уставился на него в недоумении. – Но мы же вместе смастерили его.

– Ты прав, конечно, – признал Иоганн. – Но мне кажется, магистерская степень придаст изобретению еще больше лоска.

Валентин не ответил – и молча смотрел на волка, который скалился на них со стены.

* * *

В те минуты, когда Иоганн оставался один, он принимался петь звонким голосом, не только у себя в комнате, но и в длинных коридорах библиотеки. Валентин, когда случайно подслушал его, не выдержал и рассмеялся.

– Ты как девица за прялкой, – ерничал он. – Смотри, чтобы Альтмайер тебя не услыхал, иначе он опять найдет повод поиздеваться.

Иоганн прокашлялся.

– Шпангель просил меня спеть на Пасху с церковным хором. Им, видно, нужен высокий голос. – Он подмигнул Валентину. – Да только, боюсь, я слишком часто смазываю глотку вином и пивом.

Пение переросло в настоящую манию. Бывало, друзья играли в шахматы, и до них с дальнего конца комнаты вдруг долетал высокий голос. Валентин всякий раз вздрагивал и оглядывался, но, кроме Иоганна, рядом никого не было. Тот ухмылялся и показывал на своды.

– Я лишь пытаюсь проверить теорию Витрувия о том, что шум волнами расходится по воздуху. Цельтис дал мне прочесть записи этого удивительного римского архитектора. Должно быть, звук каким-то странным образом движется. На этот счет стоило бы написать собственный трактат.

Валентин закатил глаза.

– Ты хоть иногда можешь не думать о науках?

– Наука так пространна, а наша жизнь так коротка, – ответил Иоганн и вновь принялся напевать.

– Прекрати! – вскинулся Валентин и тряхнул головой. – Прости, это все экзамены, будь они неладны, я уже весь извелся… – Он вздохнул и скривил лицо. – Мой греческий никуда не годится, и в диалектике я слаб. А что же будет потом, когда добавится еще и арифметика, геометрия, музыка и астрономия… Я вот думаю, почему тебе с самого начала все так легко дается? Все эти созвездия, положения небесных тел…

– У меня был хороший учитель, – задумчиво произнес Иоганн. – Он показывал мне звезды по ночам.

– Где это было? – спросил Валентин.

– Мы жили… в одной башне. В лесу, рядом с Альпами.

Валентин нахмурил брови.

– Я думал, ты из Книтлингена, что в Крайхгау.

– Мы странствовали, – ответил Иоганн, проклиная себя. Ему следовало быть осмотрительнее, чтобы не запутаться в собственной лжи. – Мы отправились к Альпам, и однажды я… провел там зиму.

Его захлестнули воспоминания – о тех жутких событиях, которые он долгое время пытался забыть.

Кроваво-красный круг на полу… куча грязной, изорванной одежды…

– Всё в порядке? – с тревогой в голосе спросил Валентин. – Ты вдруг как-то побледнел.

Иоганн мотнул головой.

– Все хорошо. Мне, наверное, надо подышать свежим воздухом. – Он поднялся. – Извини, нужно еще взять пару книг, чтоб подготовиться к лекции.

Валентин усмехнулся.

– Вот этого Фаустуса я узнаю! В вечных поисках и ни минуты в покое.

«Знал бы ты, насколько близок к истине», – подумал Иоганн.

Он заставил себя улыбнуться, пожал Валентину руку и поспешил за дверь. Прохладный ветер растрепал ему волосы, и он вдохнул полной грудью.

В мае Маргариту наконец-то перевели в маленькую обитель в Гейдельберге, и теперь они виделись намного чаще. Из монастыря на рынок свозили вино, сыр и свежие овощи, и Маргарита время от времени приходила туда и вела учет товаров. В эти дни Иоганн ждал у церкви Святого Духа, и по условленному знаку они входили внутрь, чтобы помолиться. Иоганн занимал место позади Маргариты. Он не видел ее лица, зато они могли разговаривать.

– Я снова молился, – шептал Иоганн. – И знаешь, что произошло? Той же ночью мне во сне явился ангел.

– Это добрый знак, Иоганн, – отвечала Маргарита. – Значит, ты под его защитой и злым силам до тебя не добраться.

– И он говорил со мной. Сказал, что лишь наша любовь исцелит нас. Он оберегает нас и дает благословение.

Маргарита опустила голову, но Иоганн видел, как она дрожит.

– Что… что ты имеешь в виду?

– Думаю, ангел хочет, чтобы ты ушла из монастыря. Чтобы ты ушла со мной, Маргарита. Чтобы мы начали новую жизнь в другом городе. Через два года я стану магистром и смогу работать в каком-нибудь университете или учителем в школе, секретарем, в библиотеке или…

– Прекрати, Иоганн! Перестань! – Маргарита вдруг возвысила голос. Прихожане стали оборачиваться на них, и она быстро опустила голову. – Я… не хочу этого слышать. Это все мечты, и не более того…

– И все-таки они могут стать явью, Маргарита. Стоит только захотеть…

Она поднялась и поспешила к выходу.

Иоганн стиснул зубы. Он поспешил и зашел слишком далеко. Торопиться не следовало, но ему не хватало терпения. Хотелось начать новую жизнь с Маргаритой, и как можно скорее! И потому он решил осуществить свой замысел раньше, чем предполагал изначально.

Не хватало лишь последней детали.

* * *

– Что ты хочешь?

Валентин в изумлении уставился на Иоганна и отложил грифель. Друзья сидели в зале для занятий и корпели над трудами греческих философов. Валентин хотел через два года получить степень бакалавра, и Иоганн пообещал помочь ему. С греческим у Валентина действительно обстояло не лучшим образом, и его переводы пестрили ошибками.

Вопрос Иоганна совершенно сбил его с толку.

– Хочу, чтобы ты нарисовал ангела, – повторил тот. – Как зверей, на стеклышке. Стекло я тебе раздобуду.

– Господи помилуй, для чего нам ангел?

– Думаю, нам не помешали бы рисунки на религиозные мотивы, – ответил Иоганн. – Когда придет время представить латерну магику на суд ученых, не можем же мы показать им только оленей да котов. Рисунок с ангелом, напротив, убедил бы и теологов. Это было бы идеальным сочетанием религии и науки.

– Хм, может, ты и прав… – Валентин отложил в сторону увесистый труд Плутарха по сопоставительному жизнеописанию Юлия Цезаря и Александра Великого. – Пожалуй, после экзаменов я этим займусь.

– А почему не раньше?

Валентин немного опешил.

– Раньше? Но…

– Послушай, – перебил его Иоганн. – С моей стороны было глупо и заносчиво говорить, что магистерская степень украсит наше изобретение. Теперь я это понял и сожалею. Ведь это была полностью твоя идея, так что лавры должны достаться и тебе. Что, если ты представишь латерну магику во время экзамена? Лучше, конечно, ректору Галлусу. Можно будет сказать, что изначально мы хотели смастерить камеру-обскуру, а потом пошли чуть дальше.

– А как же линзы из его очков? – недоверчиво спросил Валентин.

– Линзы мы могли добыть где угодно. Старина Галлус наверняка уже забыл про очки. Все-таки с тех пор прошло несколько месяцев, и он уже приобрел себе новые.

Валентин покачал головой.

– Это несправедливо, Иоганн. В этом есть и твоя заслуга…

– Я-то уже получил бакалавра, не забывай, – тот подмигнул ему. – И, конечно, не против, если ты упомянешь меня во время демонстрации. Ну так что?

Иоганн вопросительно смотрел на друга. Внешне он был спокоен, но про себя молился, чтобы Валентин поверил ему. Сейчас это было важнее всего! Особенно для Маргариты – ведь он хотел как можно скорее вызволить ее из монастыря, пока мысли о дьяволе, темных духах и демонах окончательно не лишили ее рассудка.

– Ну… хорошо, – неуверенно ответил Валентин. – Почему нет? Я нарисую ангела. Хотя с Девой Марией и распятием тоже вышло бы неплохо…

Он принялся что-то рисовать по краям исписанных листов. И минуты не прошло, как им овладело лихорадочное возбуждение.

– Ангелу, конечно, нужны крылья и меч, – бормотал он за работой. – Думаю, лучше нарисовать кого-то из архангелов. Может, архангела Михаила…

Иоганн кивнул.

– Думаю, Михаил подойдет лучше всего. Он олицетворяет собой борьбу добра со злом. Теологи это оценят.

Валентин поднял голову и улыбнулся.

– Не ожидал, что ты преодолеешь свое тщеславие, Иоганн Фауст. – Тут по лицу его пролегла тень. – Ты так мало рассказываешь о своей прошлой жизни… Мне порой кажется, что я тебя совсем не знаю. В последнее время у меня были сомнения на твой счет, но, видимо, я напрасно тревожился. – Он снова улыбнулся. – Ты настоящий друг.

У Иоганна болезненно сжалось сердце. Но совесть недолго его мучила.

– Ну как? Нравится?

Иоганн приподнял факел, и дрожащее пламя осветило пещерные своды, расписанные библейскими сценами. Краски давно выцвели, но еще можно было различить сюжет апокалипсиса и Деву Марию с ребенком. Мать и дитя милостиво взирали на Иоганна и Маргариту.

– Это… прекрасно, – прошептала она. – Как ты нашел это место?

– У меня хватает времени, чтобы гулять. – Иоганн ухмыльнулся. – Я люблю бродить по Хайлигенбергу наедине со своими мыслями. Как-то раз я попал под дождь и в поисках укрытия наткнулся на эту пещеру.

Действительно, пещеру у подножия Хайлигенберга он обнаружил совсем недавно. Покрытая лесами гора, отрог Оденвальда, высилась на другом берегу Неккара, напротив Королевского трона. Это было излюбленное место встреч не только у студентов, но также у влюбленных, вынужденных скрывать свои отношения. Под сенью зеленой листвы всегда было чуть теплее, чем в других местах. В пещере же, напротив, стоял промозглый холод, как зимой.

Иоганн полагал, что пещера сохранилась еще с тех времен, когда христианская община лишь зарождалась в этих местах. Роспись выглядела примитивно, словно была сделана простыми крестьянами, но в них ощущалась своя прелесть, которой зачастую недоставало пышным фрескам в церквях. В глубине пещеры стоял грубо отесанный камень, по всей видимости, служивший алтарем.

Маргарита плотнее закуталась в шерстяной платок, который накинула поверх монашеского одеяния. Она зябко ежилась, и изо рта у нее вырывались облачка пара.

– Холодно, надолго здесь лучше не оставаться. К тому же меня дожидается сестра келарея в Гейдельберге. Если я задержусь, она что-нибудь заподозрит. Если уже не заподозрила, – со вздохом добавила Маргарита.

– Можешь сказать, что тебя задержала непогода, – ответил Иоганн. – Прислушайся.

Снаружи действительно гремел гром, и слышен был шелест дождя. В начале мая над Хайлигенбергом часто бушевали грозы. С тех пор как сошел снег, Маргарита часто ездила из Нойбурга в Гейдельберг и обратно. Кто-то должен был возить из монастыря предназначенные на продажу товары и передавать келарее распоряжения настоятельницы. А поскольку для товаров требовалась повозка, монахини ездили дорогой вдоль Неккара, пролегавшей у подножия Хайлигенберга. Всякий раз, когда Маргарита бывала одна, у них появлялась возможность увидеться.

Маргарита поначалу робела, но страх постепенно отступал. Теперь минуты, проведенные с Иоганном, дарили ей радость. Они часто вспоминали свое детство в Книтлингене, как играли в кучах соломы и бегали по полям, а Иоганн показывал ей свои фокусы. Лишь о тех последних встречах в родных местах никто так ни разу и не обмолвился. Словно плотный, непроглядный туман окутал те дни.

В последние месяцы Иоганн все больше томился по Маргарите. Он смотрел на нее, мог даже прикоснуться к ней, но не имел возможности ни обнять ее, ни сблизиться… Ему хотелось большего, и это причиняло ему едва ли не физические страдания. Ночами он вспоминал ее мягкую кожу, ямочки на щеках и небесно-голубые глаза, в которых тонули все его тревоги. Прекраснее всего было, когда она смеялась – и на краткий миг становилась прежней. Иоганн надеялся, что когда-нибудь Маргарита станет такой, какой была раньше, навсегда.

И для этого ему нужна была пещера.

Она стала для него настоящей находкой, последним недостающим камешком в мозаике. Все было готово. Иоганн с трудом сохранял спокойствие, его разбирало от возбуждения. Вообще-то он хотел выждать еще пару недель, но утром, когда над Хайлигенбергом стали собираться облака, возвещая грозу, он понял, что момент более чем подходящий.

«Как знак Божий», – подумалось ему.

Однако Иоганн уже давно не вспоминал о Боге. Да, он говорил Маргарите, что молится Господу, молится всем святым и небесным ангелам. Но, в сущности, юноша по-прежнему считал себя хозяином и творцом своей жизни.

Если он и молился какому-то богу, то образ его помещался в темной нише этой пещеры, скрытый от глаз.

– Все-таки нам пора возвращаться, – сказала Маргарита и боязливо огляделась. – Мне здесь тревожно, несмотря на роспись. Само это место какое-то жуткое… – Она понизила голос и перекрестилась. – Ты же сам говорил, что на вершине Хайлигенберга собираются ведьмы… Наверняка они и на прошлой неделе были здесь, в Вальпургиеву ночь.

– Так поговаривают. – Иоганн пожал плечами. – Кажется, кто-то видел огни, но это могли быть и костры пастухов.

– Настоятельница говорит, что нам следует держаться подальше от Хайлигенберга. И неважно, что здесь во имя архангела возведен монастырь Святого Михаила. Его построили на останках языческого храма. Ты это знал? – Маргарита огляделась и поежилась. – А где-то в лесах есть глубокая пропасть, и в прежние времена язычники сбрасывали туда людей, в жертву своим богам…

На краткий миг Иоганн увидел большой костер и тяжелые обвислые груди. Почувствовал прикосновение морщинистых рук; они были всюду, гладили его, хватали… В воздухе появился землистый и чуть солоноватый запах.

О, Остара, услышь нас… о, Велиал, услышь нас…

Он встряхнул головой, и видение рассеялось.

– Но сюда языческие боги не добрались, – торопливо проговорил юноша. – Вот, здесь есть алтарь. И посмотри, там даже нарисованы ангелы. – Иоганн провел Маргариту в глубь пещеры и показал на расписанные своды. – Должно быть, это архангелы; у одного из них в руках меч. Вполне возможно, что монахи из монастыря когда-то давно обнаружили эту пещеру и укрывались здесь, когда вспыхивала война, а потом устроили часовню. – Он взял Маргариту за руку и осветил факелом ее лицо, так что она зажмурилась. – Маргарита… ангел снова говорил со мной во сне. Он хочет, чтобы мы с тобой были счастливы.

– Ах, Иоганн! Не надо так мучить меня…

Маргарита сжала его руку, и Иоганна окатила волна желания: его мечта была совсем рядом и при этом так далеко…

– Если б я могла решать сама, поверь, я так и сделала бы, – продолжала Маргарита с печальной улыбкой. – Да, думаю, я ушла бы с тобой. Но я предала свою судьбу в руки Господа… – Она сильнее сжала его руку, в глазах ее заблестели слезы. – Я уже не знаю, что правильно, а что нет. Но то, что мы делаем здесь, несомненно, грех…

– Разве это грех, если мы любим друг друга? – возмутился Иоганн. – Ты послушница, Маргарита. И еще не дала обетов. Ты можешь уйти из монастыря в любое время.

– А что потом? Я боюсь, Иоганн! Мне страшно оттого, что происходит там, снаружи. Я боюсь темного духа…

– Помнишь, однажды мы уже были в пещере? – прошептал Иоганн. – Тогда, в Шиллинговом лесу. Это были последние прекрасные мгновения, прежде чем все обрушилось на нас. И вот мы снова в пещере, круг замкнулся… С этой минуты все будет хорошо.

Иоганн поцеловал ее в губы, и Маргарита не отвернула голову, как в прошлый раз, а ответила на поцелуй. По его телу пробежала дрожь. Он вспомнил вкус ее губ, по-прежнему восхитительно сладких, как виноград солнечным днем. Его рука скользнула по грубому капюшону, стянула его назад, и взгляду открылись ее золотистые локоны.

– Иоганн, не надо… – выдохнула Маргарита.

Факел упал на землю и погас.

Что-то тихо зашипело, и в воздухе появился тонкий, едва уловимый запах серы.

В пещере воцарилась кромешная тьма. Иоганн крепко обнял Маргариту и осыпал ее лицо поцелуями.

– Здесь нас никто не увиди! Мы во чреве матери-земли, как в лоне Девы Марии.

– Святая Дева Мария этого не стерпела бы. Она… была невинна… и…

Маргарита резко замолчала и перестала сопротивляться. Но и к поцелуям Иоганна была теперь безучастна и смотрела на противоположную стену, у которой стоял алтарь.

– Боже правый! – вырвалось у нее.

В пещере, прямо за алтарем, стоял ангел.

Казалось, он заполнил собой все пространство. Облаченный в шлем и кирасу, ангел распростер крылья, готовый к последней битве. В правой руке он держал меч, но лик его не был суров, как подобало воину; напротив, ангел улыбался. Лицо его лучилось неземной добротой, какую можно было видеть лишь на изображениях Христа.

Маргарита стояла в оцепенении. Она как будто стала частью пещеры, застыла, словно колонна, не в силах вымолвить ни слова.

Зато заговорил ангел.

– Не надо страшиться меня! – разнесся по пещере шелестящий голос и несколько раз повторился эхом. – Небеса ниспослали меня, чтобы я благословил вашу любовь. То, что Господь связал однажды, не может разорвать даже Церковь!

Ангел предстал перед ними в неземном, почти прозрачном сферическом образе. Вот он заколыхался, готовый раствориться в воздухе и вернуться на небеса, и опустил меч. Движение было размытым, но легко различимым.

– Господь велик в своей любви, и она проявляет себя в любви людской! – продолжал ангел. – Дьявол бессилен против нее!

Только теперь Маргарита пришла в себя. Она упала на колени и принялась молиться.

– Святой архангел Михаил! – шептала она. – Благодарю тебя, благодарю…

– Дьявол бессилен против любви, – повторил ангел и вновь поднял меч.

Голос его стал затихать. Видение задрожало, как пламя свечи на ветру, и медленно померкло.

– Любовь… превыше… всего… – разнеслось по пещере.

Еще мгновение, и ангел исчез.

В пещере вновь стало темно; в воздухе стоял слабый запах лампового масла. Оставалось надеяться, что Маргарита этого не заметит.

– Это был ангел из моего сна! – воскликнул Иоганн. – Значит, он существует на самом деле, и он говорил с нами!

Маргарита кивнула, все еще стоя на коленях. Она вся дрожала, и по щекам ее текли слезы.

– Дьявол бессилен против любви, – повторила она. – Так он сказал. Дьявол бессилен…

Иоганн опустился на колени рядом с ней и обнял, как раньше, когда мальчишкой согревал ее холодными вечерами. Еще через некоторое время он мягко увлек ее на землю, поцеловал в губы, в шею… Пальцы его скользнули по черному монашескому одеянию.

– Любовь превыше всего, – прошептал он.

* * *

Архангел Михаил являлся им каждую неделю, а то и чаще.

Всякий раз, когда Маргарита ехала на повозке из Нойбурга в Гейдельберг, Иоганн поджидал ее среди каштанов. Они вместе отправлялись в пещеру и молились. Через некоторое время на стене появлялся ангел и говорил с ними. Он вещал о людской любви и победе Господа над дьяволом. Иногда Маргарита испуганно оглядывалась – ей казалось, что голос звучал совсем рядом. Но благодаря эху казалось, что звук доносится разом отовсюду, и это лишь усиливало впечатление божественного явления.

После того как ангел исчезал, они предавались любви.

Это не имело ничего общего с тем буйством, которому Иоганн предавался с Саломе. Влюбленные познавали друг друга с осторожностью. В детстве они не раз бывали вместе без одежды, когда купались в реке или играли в кучах сена. В последний раз это было в пещере в Шиллинговом лесу, но воспоминания об этом уже стерлись. Они с удовольствием отмечали, как изменились и созрели их тела. Иоанн игриво пробегал пальцами по белой груди Маргариты, касался ее срама, языком и губами пробовал ее соки. Маргарита понемногу тоже становилась любопытнее и требовательнее. Они прерывались лишь потому, что ее ждала келарея. Кроме того, в пещере было холодно, и кожа их покрывалась мурашками, хоть и согревал внутренний жар.

Иногда Маргарита все-таки плакала – от стыда, от страха и от радости.

– Ты и вправду уйдешь со мной? – спрашивала она шепотом, прижимаясь к нему обнаженным телом. Чтобы защититься от холода, они расстелили на земле старую медвежью шкуру и укрывались плащами. – Прочь из Гейдельберга?

– Я уйду с тобой хоть на край света, – отвечал Иоганн.

Но все оказалось не так просто, как он полагал вначале. Если Маргарита покинет монастырь, муж наверняка будет ее разыскивать. Кроме того, Иоганна ждали испытания на степень магистра. По крайней мере, эту ступень он хотел преодолеть здесь, в Гейдельберге. Будучи магистром, Иоганн мог отправиться с Маргаритой в любой город и там получить место секретаря, учителя или доцента. Он мог бы доктором и прославленным ученым, возможно, таким же знаменитым, как Конрад Цельтис. Почтенный доктор Иоганн Фаустус!..

Иногда ему казалось, что с ангелом стоило все-таки повременить. Он не знал, долго ли еще сможет продолжать этот спектакль. Валентин, по всей видимости, что-то подозревал, Иоганн видел это по его глазам. Не так уж просто было каждый раз вытаскивать латерну магику из сарая, тащить ее в пещеру и собирать. Рано или поздно однокашник что-нибудь да заметит…

– Что с тобой? – спросила Маргарита и провела пальцем по его губам. – Ты о чем-то думаешь, признайся! Я хоть и не вижу тебя в темноте, но чувствую, что ты опять над чем-то размышляешь.

Иоганн рассмеялся.

– Я же Иоганн Фаустус, не забывай об этом. Я всегда размышляю… – Он театрально вздохнул. – Ах, две души живут в больной груди моей!

Оставалось надеяться, что Маргарита не заметит, как неуверенно звучит его голос.

Она поднялась. В темноте ее глаза сверкали как звезды в ночи.

– И когда мы будем вместе – об этом ты тоже раздумываешь?

Иоганн жадно поцеловал ее. Ему хотелось всю ее объять губами.

– Когда я с тобой, я не хочу ни о чем думать, мне нет в этом нужды. Ты – мое лекарство, Маргарита, снадобье посильнее любого териака.

Теперь уж рассмеялась и Маргарита.

– Такие мысли мне по душе!

Он снова поцеловал ее, и они набросились друг на друга.

Иоганн проживал лучшие дни в своей жизни. Но, хоть ему и не хотелось сознавать этого, он чувствовал, что счастье их продлится недолго.

* * *

В середине июня Конрад Цельтис вновь пригласил Иоганна к себе. Они не виделись уже довольно долго. Ученый был в разъездах, в Дрездене и в Майнце, а Иоганн целиком сосредоточился на занятиях. Ему хотелось как можно скорее стать магистром, чтобы вместе с Маргаритой покинуть наконец Гейдельберг.

Цельтис, как обычно, принял его в своей убогой комнате. Теперь там стоял еще и стол, заваленный книгами и пергаментными свитками. Но Иоганн так и не припомнил, чтобы ему хоть раз попалось на глаза что-то из еды или питья. Казалось, прославленный ученый жил на одной лишь литературе и чернилах.

– Ну? – спросил Цельтис, когда они устроились перед камином. – Как твои успехи? Все хорошо?

Иоганн кивнул.

– Я почти закончил с трудами Плутарха, и математические формулы Архимеда не составляют для меня трудности. Пока еще тяжело даются киренаики. Аристиппа из Кирены, Арета, Феодор…

Цельтис махнул рукой.

– Киренаиков на экзаменах почти не касаются, потому как доктора сами их не понимают. Видимо, удовольствие им чуждо, хотя киренаики понимали под ним лишь размеренность в устремлениях. – Он рассмеялся. – Все равно уровень учителей в Гейдельберге оставляет желать лучшего, как ты, наверное, и сам убедился. За исключением, разумеется, моего старого друга Йодокуса.

Иоганн не понимал, к чему Цельтис затеял этот разговор, и потому лишь вопросительно посмотрел на него. После той своей выходки во время приема он старался воздерживаться от излишней критики – хотя порой что-нибудь да срывалось с языка.

– Тебе ни разу не приходило в голову поступить в другой университет? – неожиданно спросил Цельтис.

Иоганн резко выпрямился. Он был рад, что ученый сам коснулся этой темы. Это облегчит расставание.

– Я подумывал, после того как стану магистром…

– Я имел в виду, раньше. Уже этим летом.

Иоганн раскрыл рот от изумления. Едва ли он мог поверить своим ушам.

– Но… разве так можно? Я ведь… уже готовлюсь к экзаменам…

– Которые можешь сдать и в другом университете. Для студента вроде тебя это сущие пустяки, – он усмехнулся. – Ну, и я, конечно же, похлопочу за тебя.

Иоганн погрузился в раздумья.

– Боюсь, я не вполне понимаю… – наконец прервал он молчание.

– А я сейчас объясню. – Цельтис наклонился ближе и понизил голос: – Этим летом я отправляюсь в Вену. Король Максимилиан лично попросил меня возглавить там кафедру риторики и поэтики. Это великая честь! Вена считается центром Священной Римской империи. Там находится один из крупнейших университетов…

– Я знаю, – прошептал Иоганн. – Я… слышал про Вену.

Он вдруг почувствовал, как пол уходит из-под ног, и впился пальцами в спинку стула.

– Мне понадобится ассистент, который разыскивал бы в библиотеках старые записи, архивировал документы, отделял зерна от плевел. И, возможно, воскрешал бы давно позабытые знания.

– И вы… подумали обо мне?

Цельтис рассмеялся.

– А о ком же еще мне думать? Может, ты и чересчур высокомерен и не знаешь почтения к старшим, зато умен и честолюбив, совсем как я в юности. И ты, черт возьми, один из лучших студентов в истории этого университета. Старина Йодокус уже не раз говорил мне об этом. Ты по всем экзаменам получил высший балл.

– Вы слишком добры ко мне.

Иоганн склонил голову, но внутри у него все дрожало. Он был одним из лучших, это пришлось признать даже магистру Партшнайдеру. Ум и знания, полученные им от Арчибальда и Тонио, давали ему преимущество перед другими. Иоганну было предначертано стать великим ученым – и благодаря предложению Конрада Цельтиса ничто не мешало его возвышению. Отправиться в Вену ассистентом великого гуманиста – он не мог и мечтать о таком. Видела бы его сейчас мама! Может, ему доведется даже познакомиться с королем… Но если он этим летом покинет Гейдельберг, что же станет с Маргаритой? Ведь он рассчитывал получить здесь степень магистра, а уж потом забрать возлюбленную в другой город. Но удастся ли это ассистенту Конрада Цельтиса?

– Ты колеблешься? – спросил ученый и нахмурил брови. – Хм, такого я не ожидал. Что ж, если речь о деньгах…

– Нет, деньги тут ни при чем, – поспешил заверить его Иоганн. – Дело в… – Он поерзал на стуле. – Дело в том, что мне нужно еще кое-что уладить в Гейдельберге.

– А, понимаю! – Цельтис подмигнул ему. – Девица… Что ж, послушай старого сердцееда: любовь пылка и преходяща, искусство же вечно. Наука, философия, литература и живопись – вот что поистине достойно любви. Разве ты не согласен со мной?

Иоганн промолчал, но в конце концов неуверенно кивнул.

– Твоя девица должна это понять, – продолжал Цельтис и похлопал юношу по плечу. – Для таких, как мы, Фауст, есть высшее предназначение. Мы родились не для того, чтобы нянчиться с детьми и ходить в церковь по воскресеньям. – Он поднялся. – Жду твоего ответа не позднее чем через две недели. Уверен, ты меня не разочаруешь.

Цельтис буравил его взглядом, и Иоганн понял, что возражений он не потерпит. Но было в его глазах что-то еще, ученый словно пытался заглянуть в самое его нутро. Может, ему и нужен был способный ассистент, и конечно, он хотел помочь Иоганну достичь академических высот. Но Цельтис брал его в Вену не только за этим.

Он не хотел упускать Иоганна из виду.

* * *

Словно одурманенный, юноша бродил в тот день по улицам Гейдельберга. Как же ему теперь поступить? Такой шанс выпадал раз в жизни. Целый мир открывался перед ним как на ладони, стоило лишь сказать «да»…

Было бы неплохо посоветоваться с Валентином. Но тогда ему пришлось бы признаться, что он до сих пор тайно встречается с Маргаритой, и Валентин запросто догадался бы насчет остального. В конце концов, не в силах разрешить дилемму, юноша решился на средство, к которому не прибегал уже очень давно: как следует напиться.

Он завернул в один из многочисленных трактиров, расположенных вокруг университетского квартала, сел за обшарпанный стол и заказал большую кружку вина. В этот час внутри почти никого не было, студенты собирались лишь к вечеру. С улицы доносились голоса, смех и музыка. Вовсю шли приготовления к празднику летнего солнцестояния, до которого оставалось три дня. Иоганн вдруг осознал, что проучился в Гейдельберге ровно год. Он пришел, чтобы разыскать Маргариту, и ему это удалось. Никогда еще в своей жизни он не был так счастлив – и теперь вновь должен покинуть ее? Чем дольше он размышлял над этим, тем крепче убеждался, что не сможет уехать без Маргариты. Но и предложение Цельтиса он не мог отвергнуть. Так как же ему быть?

Кружка опустела довольно быстро. Вино оказалось кислым. Зато это дешевое пойло для студентов было крепким. Иоганн немедленно заказал вторую кружку. С каждым глотком настроение становилось лучше. В конце концов решение все-таки нашлось. Правда, снова придется солгать, но за последние годы Иоганн лгал столько, что лишняя толика лжи не сыграет роли. Он возьмет Маргариту в Вену – в качестве служанки. Разумеется, все было так просто! Цельтис наверняка путешествовал с большой свитой, и еще одна девица не бросится в глаза. Позднее, когда Иоганн станет магистром и станет сам зарабатывать деньги, он женится на Маргарите. Цельтис, конечно, все поймет. А до тех пор Иоганн подыщет ей комнату недалеко от университета, они смогут видеться, и все будет хорошо…

По мере каждого следующего глотка мир вокруг становился все проще. В сущности, план вышел гениальный: ведь в таком случае и муж Маргариты уже не представлял бы опасности. В конце концов, кто позволит себе останавливать прославленного Конрада Цельтиса лишь затем, чтобы выследить беглую монахиню? Может, курфюрсту или епископу это сошло бы с рук, но уж точно не пьянчуге виноделу из Гейдельберга.

Изрядно пьяный после двух кружек, Иоганн пребывал в таком восторге от своего плана, что и не заметил, как кто-то подошел к его столу.

Это был Ганс Альтмайер.

– Вы посмотрите, великий Фаустус снизошел до того, чтобы пропустить кружечку с простыми смертными, – насмешливо промолвил он.

Его нос давно зажил после того памятного удара, но так и остался кривым, как у трактирного забулдыги или какого-нибудь батрака.

– Смотри только, чтоб вино не ударило тебе в голову, – прошипел Альтмайер и уставился на Иоганна раскрасневшимися глазами.

За прошедший год он все больше пил и недавно провалил экзамены на степень бакалавра. Ректор лично предостерег его и пригрозил в случае очередного провала выставить из университета. До сих пор Гансу помогала лишь репутация отца, влиятельного торговца.

– Студентишки вроде тебя, что не кажут носа из-за книг, ни черта не могут, – продолжал Альтмайер, ухмыляясь. – Вы и жизни-то настоящей не знаете.

Иоганн поднялся, пошатываясь. Голова у него была свинцовая, и в то же время в теле ощущалась легкость. Против обыкновения, он чувствовал неодолимое желание как следует наподдать Альтмайеру. А может, и того больше. Его обуяла ярость, какой он не знал уже очень давно, с тех пор как расстался с артистами. Рука скользнула к ножу, висящему на поясе под вамсом. Вероятно, следовало хорошенько проучить Альтмайера, чтобы тот наконец угомонился. Иоганн вспомнил, как нож вошел в глаз французскому солдату, тогда, в Италии. Прошел как сквозь масло. То было приятное чувство.

– Ты прав, пить я не умею, – тихим голосом произнес Иоганн. – У пьяницы вроде тебя это выходит куда лучше. Мне не суждено пить днями напролет, а потом осесть деревенским учителем в каком-нибудь захолустье. Или подохнуть на улице, как собака, паршивым, никому не нужным схоластом. Мои поздравления!

Альтмайер замахнулся – он тоже был пьян и его тянуло подраться. Но внезапно по лицу его скользнула странная ухмылка, и он опустил руку.

– С чего бы мне драться с тобой, Фауст? Месть – такое блюдо, что лучше подавать холодным.

С этими словами он развернулся и пошел прочь. Иоганн, разгоряченный вином, сделал несколько неуклюжих шагов в его сторону.

– Эй, ты, стой, бестолочь, кривоносый верзила…

Иоганн уже готов был броситься на Альтмайера со спины, но кто-то удержал его. Он с досадой обернулся – и встретил встревоженный взгляд Валентина.

– Так вот ты где! – воскликнул его друг. – Вижу, я как раз вовремя. – Он взял кружку с соседнего стола и плеснул холодной воды Иоганну в лицо. – Опомнись, пока бед не натворил!

– Эй, ты что себе позволяешь!..

Иоганн сжал кулаки. Правая рука его по-прежнему находилась в кармане, и пальцы, словно по собственной воле, обхватили рукоять ножа. Лицо перед ним стало расплываться, и на его месте возникла оскалившаяся физиономия.

Тонио!

Иоганн уже занес нож, готовый к удару. В последний момент он опомнился, что перед ним не Тонио, а его единственный друг. Гримаса исчезла, и вместе с ней рассеялась злоба. Иоганн опустил руку. Он вдруг почувствовал жуткую усталость и опустошенность. Что же он натворил? Едва не разрушил все, над чем трудился целый год…

Иоганн со стоном повалился в объятия Валентина.

– Мне… так жаль, – бормотал он заплетающимся языком. – Я не хотел этого, поверь. На меня… что-то нашло…

Только теперь Иоганн понял, что пробуждало в нем ненависть. Ему хотелось прикончить Тонио дель Моравиа! Или это сам Тонио едва не заставил его убить друга? Неужели ему никогда не освободиться от него? Наставник преследовал его как проклятие.

Иоганн мотнул головой, ноги стали словно ватные.

– Я… хочу к себе, – сказал он сокрушенно Валентину. – Спать.

– Давай, я помогу. – Валентин ухмыльнулся и подхватил Иоганна, прежде чем тот рухнул на пол. – Великий Фаустус, поверженный кружкой вина!.. Что ж, вот и нашелся противник, до которого ты еще не дорос.

* * *

Голова следующим утром раскалывалась на части. Когда же боль стихла, осталась лишь пустота. И осознание, что он спьяну едва не зарезал своего единственного друга. Иоганн так и не понял, что произошло накануне в трактире и действительно ли это вино так на него подействовало. Он решил впредь больше не налегать на выпивку. Ему всегда бывало плохо от нее, и она стирала в нем ту тонкую грань между рассудком и его звериным началом. Кроме того, после попойки всегда возвращались старые сны.

Детские тела над костром…

Но, по крайней мере, одну заслугу Иоганн мог приписать вину: он нашел решение. Он отправится в Вену и возьмет с собой Маргариту. Каким образом это провернуть, об этом юноша еще не думал. Однако он не сомневался, что и теперь найдет выход, – ему это всегда удавалось. Для начала же следовало сообщить о своем решении Маргарите.

А это значило, что архангелу Михаилу вновь придется заговорить с ними.

Вообще-то Иоганн решил больше не прибегать к помощи ангела. Необходимость в этом уже пропала, к тому же это было слишком опасно. Ему не удалось бы долго скрывать это от Валентина. Кроме того, в последнее время юношу снова преследовало такое чувство, словно за ним кто-то наблюдает. Но в этот раз без Михаила ему не обойтись. Ангел попросит Маргариту отправиться вместе с Иоганном в Вену. Всего один раз, и уж потом Иоганн прекратит этот спектакль. Маргарита исцелилась – во всяком случае, она уже не говорила о темном духе и сатане.

Все будет хорошо. Ему больше не придется лгать – по крайней мере Маргарите.

Днем, накануне праздника, дети уже бегали по улицам с палками, на которых развевались пестрые ленты. Юноши складывали на холмах кучи хвороста, чтобы поджечь их после заката. На Хайлигенберге тоже должны были зажечься костры. Маргарита сообщила Иоганну, что в праздник Иоанна Крестителя всем монахиням надлежало пребывать в монастыре – правда, лишь до вечерней молитвы. А до тех пор у них был один из немногих свободных дней. Также Маргарита рассказала о том, что в праздник летнего солнцестояния река охотнее всего принимала жертвы и следующим утром из Неккара часто вылавливали утопленниц.

С приближением вечера Иоганн, одетый как простой коробейник, спрятал латерну магику в заплечную корзину, прикрыл ее тряпками и отправился к пещере. Он так часто ходил этой дорогой, что знал здесь каждое дерево и каждый кустик. Короб за спиной был громоздкий и тяжелый, к тому же Иоганн тащил с собой дополнительные приспособления – фитиль, масло для лампы и еще одно устройство.

Валентину юноша сказал, что хочет позаниматься в библиотеке. Он дождался, пока друг уйдет, затем пробрался в сарай, где переоделся в лохмотья, и взвалил на себя корзину. Сердце в этот раз колотилось сильнее обычного. Иоганн то и дело оглядывался, не идет ли кто за ним по улице, а позднее, в лесу, ему всякий раз слышалось, как хрустят ветки позади. Хотя возможно, что от страха у него лишь разыгралось воображение. Он был рад, что скоро все это останется позади.

В пещере Иоганн в первую очередь зажег факел, после чего, как обычно, установил латерну магику за алтарем. Затем проложил вдоль стены фитиль. Больше всего времени занимала установка водяных часов. Иоганн долго раздумывал над тем, как менять изображения без лишних манипуляций. В конце концов он нашел решение в старых рисунках Герона Александрийского. Греческий математик придумывал устройства, сдвигавшие рычаг при помощи напора воды. В случае с тяжелыми рычагами требовалось большое количество воды; для механизма, который выдумал Иоганн, было достаточно пары литров. Вода медленно перетекала из одного сосуда в другой, и, когда вес достигал определенной величины, рисунок архангела Михаила с поднятым мечом падал в прорезь. Через некоторое время, когда вода стекала в другой сосуд, появлялся рисунок архангела с опущенным мечом. Иоганн испробовал различные вариации, и в итоге между рисунками почти не было интервала. Так движение получалось размытым, и архангел Михаил выглядел как живой.

Спустя примерно два часа все было готово. Иоганн накрыл латерну магику мешковиной, так что невозможно было различить ее в темноте. Затем вышел наружу и стал дожидаться Маргариту.

Сгустились сумерки, по склонам Хайлигенберга уже горели первые костры. Иоганн слышал отдаленный смех. Юноши и девушки, должно быть, праздновали самую короткую ночь в году и прыгали через огонь, как было заведено с давних времен. Иногда сжигали соломенные чучела, чтобы отогнать демонов и болезни. Иоганн читал в старых книгах, что раньше в эту ночь сжигали людей. Он невольно подумал о тех предполагаемых ведьмах, которых епископ не так давно лично приговорил к сожжению. Точно так же язычники приносили жертвы своим жестоким богам…

Послышался шорох. Иоганн вздрогнул, а потом вздохнул с облегчением. Из-за кустов показалась Маргарита. Как всегда, на ней было черное монашеское одеяние, а поверх накинут шерстяной платок. Даже в июне ночами бывало прохладно, а в пещере круглый год стоял промозглый холод. Маргарита зябко поежилась и прильнула к Иоганну.

– Так не может больше продолжаться, – прошептала она. – Жить во лжи… я… я этого не вынесу. Ты и в самом деле хочешь уйти отсюда со мной?

– Хочу, Маргарита! Для этого я и проделал весь этот путь от Венеции, перешел через Альпы. Чтобы воссоединиться с тобой. – Он мягко увлек ее в пещеру. – Как знать, может, и сегодня нам явится ангел… Может, он и укажет нам путь.

Маргарита пристально поглядела на него, и на мгновение Иоганну показалось, что она видит его насквозь.

– Я думала прошлой ночью. Почему святой архангел Михаил избрал именно нас? Почему он говорит с нами? Ведь на свете множество влюбленных, которые не могут быть вместе…

– Потому что ты особенная, Маргарита! Ангел хочет помочь тебе, он хочет помочь нам вернуться на путь любви. – Иоганн указал рукой на темнеющий лес. – И как знать, может, он является и другим влюбленным? Не забывай, это Хайлигенберг. Здесь, на вершине, стоит монастырь, возведенный во имя архангела Михаила. Это его владения.

Они вошли в пещеру. Сразу же стало холодно; пар облачками вырывался изо рта. Маргарита плотнее закуталась в платок.

Иоганну нравилось, когда их окутывал мрак. Здесь, в этой пещере, внешний мир со всей его суетой, с жаждой славы и тягой к знаниям – все вдруг теряло значение. Оставались только они вдвоем.

Горел лишь один факел, который Иоганн зажег заранее. Вставленный в расщелину, он указывал им проход к ложу, которое влюбленные устроили недавно из листьев и мха.

Иоганн на ходу потушил факел, и послышался тихий шипящий звук. Оставалось надеяться, что Маргарита его не услышала.

Теперь стало совсем темно.

Они опустились на ложе и обнялись, как два ребенка, ищущих друг у друга защиты. Иоганн закрыл глаза и потянул носом. В пещере пахло сырой землей, грибами и замшелыми камнями. Но больше всего он любил запах Маргариты, несравнимый ни с чем другим. Иоганн чувствовал ее тело, совсем рядом, словно часть его собственного. И в тот же миг он осознал, что никогда еще не был так счастлив.

Он мог бы лежать так вечность.

Однако юноша понимал, что дольше тянуть нельзя. Погасив факел, он заодно поджег с его помощью фитиль, и крошечный огонек неслышно подбирался к лампе. Иоганн теперь с точностью до секунды знал, сколько на это требуется времени.

– Давай помолимся, – сказал он негромко. – Может, ангел явится нам и в этот раз. Может, он знает ответы на все наши вопросы.

Маргарита молча кивнула и сложила ладони.

– О, святой Михаил, – забормотала она, опустив голову, так что лицо скрылось под капюшоном. – Молю тебя, яви нам свой лик. Избави нас от зла и укажи нам путь в рай.

– Избави нас от зла, – повторил Иоганн.

Как он и рассчитывал, в этот самый миг фитиль догорел и зажег лампу. На противоположной стене возникло пятно света, и в нем заколыхался образ архангела Михаила с занесенным мечом. Маргарита тихонько вскрикнула. И хотя Иоганн знал, что это всего лишь рисунок, его пробрала дрожь. Казалось, Господь говорил с ним через это устройство.

– Он и вправду явился нам, – прошептала Маргарита. – Боже милостивый…

– Будьте счастливы и возрадуйтесь, – разнесся по пещере глухой, словно потусторонний голос ангела. – Ибо я несу вам благую весть!

Иоганн отвернул голову в сторону, так, чтобы голос его отлетал от стены. Такую манеру говорить он подсмотрел еще у артистов, которые устраивали кукольные представления. В последнее время юноша постоянно испытывал этот трюк в просторных залах библиотеки и в церкви Святого Духа. При этом следовало избегать определенных звуков, образуемых при движении губ, а другие звуки создавать движением языка и нёба, а не челюсти. Этой древней техникой владели еще греки.

– Не бойтесь! – шептал ангел. – Любящим сердцам нечего страшиться. То, что соединил Господь, ничто уже не разорвет.

Рисунок сменился, и архангел Михаил опустил меч. То было едва уловимое движение, благодаря которому образ на стене и казался таким живым.

– Следуйте зову любви! – словно отовсюду доносился голос ангела. – Следуйте за сердцем… в Вену… Вену… Вену…

Эхо несколько раз повторило последнее слово. Маргарита прервала свою молитву.

– В Вену? Но…

– Кажется, я понял, что он хотел сказать! – прошептал Иоганн, уже своим обычным голосом. – В Вене тоже есть университет. Мы могли бы отправиться туда, прочь от монастыря и от всего, что мешает нам быть вместе. Думаю, это он и хотел сказать нам!

– О, Иоганн! Неужели это так? Скажи мне, что я не сплю!

Маргарита бросилась в его объятия, и Иоганн вдохнул запах ее волос. Капюшон соскользнул с ее головы, и он стал покрывать лицо любимой поцелуями. Даже в темноте юноша видел, как сияют ее васильковые глаза.

Он был так счастлив! Теперь ничто не могло их разлучить. Они вместе отправятся в Вену, в свите Конрада Цельтиса. Он продолжит учиться, и когда-нибудь они поженятся…

Послышался грохот, а затем – топот множества ног.

Иоганн испуганно обернулся и увидел отсветы факелов, озарявших вход в пещеру. Маргарита вскрикнула и прижалась к нему, но Иоганн словно окаменел от ужаса. В тот же миг он понял, что это конец.

В пещеру ввалилась группа мужчин. Во главе их шагали Ганс Альтмайер и Якоб Кольшрайбер, муж Маргариты.

– Чертова ведьма! – взревел Кольшрайбер, его отечное от пьянства лицо было красным в свете факелов. – Что ты здесь забыла? Валяешься тут со своим дружком, как свинья в грязи! Но мы-то вывели тебя на чистую воду!

– Все, как я вам и говорил, – произнес Альтмайер. Он пытался говорить спокойно, но голос его дрожал от злобы и возбуждения. – Я давно за ними слежу. Они всегда встречаются в этой пещере. Черт знает, чем они тут занимаются.

– Смотрите! – воскликнул кто-то из мужчин.

Все они были в солдатских одеждах и держали в руках короткие копья. Должно быть, Кольшрайбер выпросил у городской стражи подкрепление. Солдат дрожащей рукой показал на стену за алтарем, где по-прежнему колыхалось изображение архангела Михаила.

– Святые угодники, это же… ангел!

Все как один издали возглас изумления, и только Альтмайер остался безразличен к явлению.

– Нечего бояться, никакой это не ангел! Это все дьявольское устройство, что Фауст вечно сюда таскает. Я сам видел! Они с Валентином Брандером смастерили в сарае какой-то механизм. Это всего-навсего иллюзия!

С факелом в руках Альтмайер принялся рыскать по пещере. В конце концов он обнаружил за алтарем небрежно прикрытый короб.

– Ха, вот оно, это дьявольское устройство!

Альтмайер пнул латерну магику, раздался ужасающий треск – и ангельский образ угас навеки.

Маргарита вновь вскрикнула. Тонкий и жалобный возглас, словно издал его сам ангел.

– Что вы делали с этой штукой, а? – прошипел Якоб Кольшрайбер и двинулся на влюбленных. – Призывали дьявола? Может, вы тут поклоняетесь Люциферу?

– Это… это… всего лишь приспособление, – тихим голосом возразил Иоганн. Он словно разучился говорить, и каждое слово давалось ему с трудом. – Обычный механизм…

– С этим пусть инквизиция разбирается, – процедил Кольшрайбер.

Дрожащим от ярости пальцем он указал на Маргариту. Та закрыла лицо ладонями. Иоганн обнял ее: она была холодна как камень. Сложно было понять, дошел до нее смысл его слов или нет.

Обычный механизм…

– Я с самого начала не доверял этой девке. Будь проклят тот день, когда ее отец выдал ее за меня! – выкрикнул Кольшрайбер. – Дьявол вселился в нее и говорил ее устами каждую ночь. Видит Бог, я все испробовал! Отправил ее в монастырь, но зло, видно, не искоренить из нее, и только огонь сможет ее очистить. – Он решительно кивнул. – А что до тебя, парень…

Винодел с ехидством взглянул на Иоганна. Тот по-прежнему держал Маргариту в объятиях, словно мог таким образом защитить от всех невзгод.

– Я тебя знаю! Все выспрашивал тогда в трактире, пытался разнюхать про мою жену… Похотливый шут!

Ганс Альтмайер ухмыльнулся.

– Ректор Галлус наверняка заинтересуется, что за дьявольскую штуку выдумал его любимчик. И с какой девицей он повязался… С монахиней! – Он с наигранной скорбью покачал головой. – Боюсь, в университете ты теперь не задержишься, Фауст… если тебе не грозит кое-что похуже. Как уж ты там говорил? Можно и бродячим схоластом подохнуть в канаве…

– Довольно болтать, – прорычал Кольшрайбер. – Хватайте обоих!

Последние слова были адресованы стражникам, и те, опустив копья, двинулись на Иоганна и Маргариту. Двое из них схватили Маргариту, которая словно и не сознавала, что происходит вокруг. Она принялась напевать себе под нос. Иоганн узнал мелодию и вздрогнул.

Наберите зелени, что в саду растет, нашей Гретхен под венец – время-то не ждет. Красное вино, белое вино – завтра свадьбе быть…

Та самая песенка, которую они с Маргаритой так часто пели в детстве.

– Уберите от нее лапы! – проревел юноша.

Он бросился на стражников, завязалась драка.

– Не усугубляй положение! – крикнул Якоб Кольшрайбер. Он ввязался в свалку и схватил Иоганна за ворот, точно зайца. – Или хочешь на костер вместе с ведьмой? Хочешь сгореть ради этой потаскухи?

Маргарита между тем сжалась в комок и скулила. Кольшрайбер подскочил к ней и пнул. Ярость захлестнула Иоганна темной волной, затмила рассудок. Такого с ним не бывало даже в тот миг, когда он убил французского солдата. Ненависть заполнила собою все его нутро. Юноша и сам не понял, как в руке у него оказался нож. Он замахнулся и ударил, а потом еще, и еще… Это было так приятно! На мгновение чувство облегчения разлилось по телу, Иоганн ощутил сладостный привкус мести. Ему вспомнилось, что говорил Тонио, когда отдал ему нож.

Я дарю его тебе… Он рассекает кожу и жилы, как бумагу…

Кольшрайбер захрипел и стал оседать. Кровь текла из многочисленных ран в его животе.

– Ты… проклятый дурак! – просипел он и повалился наземь.

Стражники замерли в ужасе и уставились на истекающего кровью винодела. Они словно чувствовали, что юноша с ножом не в себе, что какая-то темная сила завладела им. Несколько мгновений слышны были лишь стоны Кольшрайбера. Ганс Альтмайер тоже отпрянул, но глаза его сверкали.

– Поздравляю, Фауст, – прошипел он. – Ты сам себе вырыл могилу.

Иоганн в ужасе смотрел на окровавленный нож, лишь теперь осознавая, что натворил. Он взглянул на Маргариту; та сложила руки на груди, раскачиваясь из стороны в сторону, и все напевала себе под нос.

Красное вино, белое вино – завтра свадьбе быть…

– Маргарита… мне… мне так жаль… – выдавил Иоганн. – Я… лишь хотел… чтобы мы были счастливы…

Никто из стражников так и не пошевелился. Они со страхом смотрели на нож в руках Иоганна, которым тот устроил только что такую резню. Кольшрайбер затих, вокруг его грузного тела растекалась лужа и поблескивала красным в свете факелов. Наконец стражники опомнились.

– Хватайте его! – крикнул Альтмайер.

Иоганн бросился бежать.

– Тебе конец! – раздавался ему вслед торжествующий крик Альтмайера и разносился по пещере. – Конец!

Юноша выскочил наружу. Опустилась ночь; всюду на холмах горели костры, сверкая, точно глаза за темными масками.

– Конец тебе! – было последним, что услышал Иоганн.

И его поглотил лес.

* * *

Иоганн бежал вверх по склону, охваченный паникой, как загнанный зверь, не способный ясно мыслить. Точно так же он убегал тогда, в лесу под Нёрдлингеном, от Тонио дель Моравиа и его спутников. Он в одночасье лишился всего. Но в этот раз потрясение было куда глубже.

Ибо он потерял то, что было ему дороже всего на свете.

Маргариту.

Не скоро еще Иоганн осознал, что бежит к вершине горы. Потом деревья расступились. Далеко внизу мерцали огни сторожевых башен, и над ними нависал залитый светом замок. Юноша словно оглядывался на свою жизнь, которая навеки осталась в прошлом.

Все, что дарило ему счастье, осталось в пещере у подножия Хайлигенберга.

Иоганн рвал на себе волосы, кричал и выл, плакал и скулил. Потом свернулся в яме, устланной сырыми, прогнившими листьями, и повторял раз за разом:

– Я… не… хотел… этого…

В какой-то миг к нему пришло осознание, что он сам во всем виноват. Он все поставил на карту – и проиграл. Ему принадлежала идея при помощи ангельского образа склонить к себе Маргариту. И ему следовало учесть, что за ним наблюдают, потому как он давно это подозревал. Всякий раз, когда Иоганн возвращался от монастыря или входил в пещеру, он чувствовал на себе взгляд. Юноша судорожно всхлипнул.

Маргарита…

Он должен был остаться, защитить ее ценой собственной жизни. А вместо этого просто сбежал, бросив любимую на произвол судьбы. Муж Маргариты прямо заявил, что передаст ее в руки инквизиции. Ведь она была не просто монахиней, что связалась с юным студентом, – нет, она подозревалась в связи с дьяволом. И все это из-за проклятой латерны магики! И с чего ему вздумалось использовать ее в своих целях! Но теперь было поздно.

Но что ему оставалось делать?

Альтмайер был прав: теперь двери университета для него закрыты. И в Вену с Конрадом Цельтисом он уже не отправится. Альтмайер наверняка позаботится о том, чтобы слухи о Фаусте, растлителе монахинь и дьяволопоклоннике, разошлись по всем трактирам. Но что хуже всего: Иоганн зарезал Якоба Кольшрайбера. Вероломный ублюдок, наверное, уже мертв. Не то чтобы Иоганн сожалел о своем поступке, но теперь он стал убийцей и должен бежать.

Но тогда придется оставить Маргариту в беде.

Юноша с трудом сглотнул и принял решение.

Он должен отправиться в город и сдаться.

Он убедит дознавателей, что вся вина лежит на нем. Что он совратил Маргариту и соорудил латерну магику. Объяснит, что в устройстве нет ничего дьявольского, что это чистой воды механика. Они всё поймут, и Маргарита будет спасена. По крайней мере, ее не обвинят в колдовстве. Но для этого ему понадобится помощь и, что важнее всего, свидетель, который все подтвердит.

Иоганн решил выждать до утра, а затем разыскать единственного человека, который мог ему помочь.

Валентин.

Ночь юноша провел на вершине холма, глядя на Неккар, который черной лентой пересекал долину, точно гигантская змея. На другом берегу горели огни Гейдельберга, а еще выше мерцали кострища. Время от времени до Иоганна долетали крики – должно быть, это юноши и девушки плясали вокруг костров.

Еще задолго до рассвета Иоганн двинулся в путь. С первыми коробейниками и крестьянами, которые несли свои корзины к рынку, он вошел в город. Грязный и оборванный, юноша и сам походил на нищего. Во всяком случае, стражники не узнали его, и он одним из первых прошмыгнул в ворота.

Кратчайшей дорогой Иоганн поспешил к зданию дионисианума. Там он перелез через каменную ограду и постучал в окно их с Валентином комнаты, сначала тихо, потом погромче. Но никто не отозвался. Неужели Валентин уже отправился на лекцию? Однако было еще слишком рано.

У Иоганна появилось скверное предчувствие.

По улицам стелился сырой туман, и едва ли можно было кого-то разглядеть. Иоганн осторожно пробирался к укреплениям в западной части города, где находилось нужное ему место.

Так называемая Воровская башня, служившая в Гейдельберге тюрьмой.

Башня представляла собой массивное сооружение, высотой примерно в десять шагов, выстроенное из тяжелых, грубо обтесанных камней. На самом верху находились несколько зарешеченных окон, единственным входом служила узкая, окованная железом дверь. Возле башни, почти скрытая в тумане, стояла повозка с высокой будкой, вроде передвижной клетки. В повозку были запряжены две тощие кобылы.

Едва Иоганн приблизился к башне, дверь со скрипом отворилась и вышли два стражника с алебардами. За ними еще два стражника вели человека в разодранных одеждах. Узник уронил голову набок, точно сломанная кукла; кровь капала из разбитого виска.

Иоганн зажал рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. Его опасения подтвердились.

Узником был Валентин.

Значит, Альтмайер воплотил свои угрозы и заодно обвинил Валентина. Вероятно, его друга подозревали в том, что он вместе с Иоганном соорудил устройство, при помощи которого можно было вызывать дьявола. Но почему ректор Галлус за него не вступился? Он ведь должен понимать, что латерна магика представляет собой не дьявольское орудие, а техническое изобретение, наподобие камеры-обскуры! Иоганн рассказывал ректору о задуманном устройстве, и университет обладал собственным судом.

Но потом Иоганн понял, что такой случай городские власти возьмут на себя. Все-таки, когда дело доходил до обвинений в колдовстве, дознаватели не хотели терять время. Валентина, вероятно, доставят в Вормс, где пребывал епископ, и уже там подвергнут допросу. Может, и Маргарита сейчас на пути в Вормс?

Неужели он опоздал?

Стражники между тем подтащили узника к высокой будке, отворили дверь с зарешеченным окошком и втолкнули его внутрь. Иоганн не разглядел, в сознании Валентин или нет – и жив ли вообще. И все-таки он должен был попытаться поговорить с ним. Хоть его самого могли при этом схватить. Юноша выждал, пока повозка тронется с места, и двинулся следом. Он то и дело прятался в нишах домов, рассветные сумерки и туман оказались весьма кстати.

У городских ворот ему наконец выпал шанс.

Стражники, что сидели впереди, остановили повозку и принялись болтать с караульным. Слышался смех, и, по всей вероятности, пошла по кругу бутыль вина. В этот ранний час на улицах по-прежнему почти никого не было. Мост через Неккар был окутан густым туманом.

Иоганн подкрался к повозке и попытался заглянуть через окошко, но внутри царила непроглядная тьма. Пахло сырой соломой и мочой. Потом юноша уловил тихий стон.

– Валентин! – позвал он шепотом. – Ты меня слышишь? Это я, Иоганн!

Стон резко оборвался. Послышался шорох, узник заворочался, и спустя мгновение возле решетки показалось лицо Валентина. Теперь Иоганн увидел, что его другу досталось не только по голове. У него были разбиты губы, не хватало нескольких зубов и заплыл правый глаз. Здоровым глазом он враждебно уставился на Иоганна. Всякое дружелюбие в его взгляде улетучилось.

– Чего тебе? – спросил Валентин. Он сильно шепелявил из-за недостающих зубов.

– Валентин… мне… – начал Иоганн в отчаянии. – Мне… мне… так жаль! Прошу… прости меня, я…

– За что тебя прощать? За то, что ты все это время обманывал своего единственного друга? За то, что использовал наше общее изобретение в своих низменных целях? За то, что пользовался мной, как пользуешься всеми людьми? За то, что меня по твоей милости обвинят в колдовстве? – Здоровый глаз Валентина сверкал холодом, словно алмаз. – Для тебя, Фауст, люди – лишь средство в научных изысканиях; ты используешь их, а потом выбрасываешь. Как же я был глуп, что не заметил этого раньше! Надо было мне послушать других, но я следовал за тобой, как теленок… И вот теленка забирают на бойню.

Иоганн дернул решетку, приблизил лицо вплотную к окошку.

– Валентин… не надо так говорить! Поверь, я… я этого не хотел! Я же твой друг, я…

Валентин плюнул ему в лицо, и смешанная с кровью слюна стекла по щеке Иоганна.

– Ты не слышишь, что я говорю? Меня везут в Вормс, к инквизиторам! Даже ректор Галлус не смог им помешать! – Валентин истерически захихикал. – Они будут пытать меня до тех пор, пока я не признаюсь, что мы вместе призывали сатану. А потом сожгут. А ты останешься на свободе!

Иоганн промолчал. Потом он задал вопрос, который должен был задать, хоть и сомневался, что Валентин ответит на него.

– Что с Маргаритой?

– С монашкой? – Впервые за это время Валентин улыбнулся, но улыбка его была злорадной, скорее оскалом. – О, ей-то повезло больше.

У Иоганна подпрыгнуло сердце, он сразу встрепенулся.

– Значит, она… ее не отправят в Вормс?

– Нет, не отправят. Для нее худшее уже позади. Теперь лишь Бог ей судья.

Иоганн так и застыл. Он едва мог говорить, каждое слово вырывалось из груди свинцовым комом.

– Бог ей… судья? Что… это значит?

– Так трудно догадаться? Она повесилась, Фауст! Сегодня ночью, в своей камере. Я слышал, как стражники сняли ее и мертвое тело свалилось на солому. Я видел из окна, как ее вынесли. Наверное, твою монашку уже запихнули в бочку и пустили по Неккару, как поступают со всеми самоубийцами.

Мир вдруг перестал вращаться, вселенная замерла. Серый туман росой оседал на лице Иоганна, но слез не было. Он не мог ни шевельнуться, ни вымолвить хотя бы слово.

Действительность была подобна туману, что стелился вокруг.

– Она мертва, Фауст, – продолжал Валентин. – Ты слышишь? И все из-за тебя! Ты убил ее своей алчностью, своим высокомерием и своей ложью! – Склонив голову набок, он рассматривал Иоганна, словно в последний раз изучал своего бывшего друга. – Кстати, ночью твоя Маргарита призналась, что она ведьма. Я сам слышал. Она говорила, что темный дух теперь явится за ней. Темный дух… – Валентин говорил теперь совсем тихо. – Так ты и есть тот темный дух, Фауст?

Повозка неожиданно пришла в движение. Она прошла через открытые ворота и покатила к мосту. Лицо Валентина стало уменьшаться.

– Скажи, Фауст, ты и есть темный дух? – крикнул ему Валентин. – Скажи, это ты?

– Заткнись! – закричал Иоганн. – Закрой свой проклятый рот!

К нему вернулась способность двигаться. Вне себя от злости и горя юноша бросился за повозкой, которая катила по мосту. Ему хотелось разбить Валентину лицо, перемолоть его как жерновом, бить до тех пор, пока он не замолчит. Только теперь Иоганн заметил, что нож Тонио по-прежнему с ним. Он и не заметил, как сунул его в карман, когда убежал из пещеры. Ему хотелось уничтожить Валентина, себя самого и весь мир.

– Это ты темный дух, Фауст? – вновь прокричал Валентин.

– Заткни свой поганый рот!

Иоганн оказался на середине моста; под ним нес свои воды Неккар. Он был в таком бешенстве, что и не заметил, как за ним бросились со стороны ворот два стражника. Повозка остановилась, и оттуда на Иоганна двинулись еще двое солдат с алебардами.

– Это он! – выкрикнул один из них.

Только теперь юноша заметил, что это был один из тех стражников, что застигли их с Маргаритой в пещере.

– Чертов студент, что околдовал монахиню и зарезал Кольшрайбера! Это он!

С обеих сторон к Иоганну приближались стражники. Он стоял посередине моста, с ножом в руке, и слышал, как смеется Валентин. Это был смех, исполненный скорби и отчаяния, смех его единственного настоящего друга. Иоганн потерял все. И друга, и Маргариту. Все, ради чего ему стоило жить.

Ты и есть тот темный дух?..

Иоганн забрался на перила моста, убрал нож в карман, затем поднял руки к свинцовому небу и закрыл глаза. И когда стражники уже изготовились схватить его – прыгнул.

Маргарита, я иду!

Воды Неккара поглотили его, но Господь не знал милости. Он заставил Иоганна всплыть и, захлебываясь, ухватиться за проплывающее мимо бревно. Течение медленно несло его навстречу лесу, темнеющему в западной стороне Оденвальда. Последнее, что слышал Иоганн, удаляясь от Гейдельберга, это истерический смех Валентина.

И сложно было сказать, не смеялся ли это Тонио дель Моравиа. Или синьор Барбарезе. А может, это Жиль де Ре насмехался над ним с того света. Все они смеялись над ним.

Homo Deus est…

Сделка по-прежнему оставалась в силе.

Акт пятый. Пробуждение зверя

Варнхейм в Хегау, октябрь 1510 года, тринадцать лет спустя…

Человек, объятый пламенем, вопил посреди рыночной площади.

Он был привязан к столбу толстыми канатами, стражники сложили хворост до самых его колен, и вокруг плясали, трещали языки пламени. Приговоренный молил о пощаде – или хотя бы о быстрой смерти.

Зрители в большинстве своем молча наблюдали за жутким представлением, но нашлись и такие, которые смеялись и потешались над несчастным. С сотню человек собрались на рыночной площади, клочке земли, покрытом навозом и грязью и окруженном покосившимися домами и ветхой церковью. Бо́льшую часть толпы составляли крестьяне в простых одеждах и башмаках, вооруженные копьями, вилами и дубинками. Но были среди них и женщины с детьми. Все завороженно смотрели, как человек выл от страха и боли. Его одежда, волосы и кожа начинали понемногу тлеть; в воздухе появился слабый, чуть приторный запах жженой плоти. Этот запах напоминал Иоганну густой суп, которым он подкреплялся еще накануне в трактире, – свинины, тушенной с горохом и салом.

В надвинутой на лицо шляпе и грязном плаще, он стоял в первых рядах и внимательно смотрел на пламя. Синие, желтые и багряные языки лизали хворост, предварительно политый маслом. Огонь подобрался к бедрам приговоренного, но Иоганн видел, что и кожа на лице начала пузыриться. Подавшись вперед, он присмотрелся. При этом правая рука его покоилась на маленькой тележке с коробом. Иоганну стоило немалых трудов протолкаться с ним сквозь толпу. Эти пузыри представляли собой занятный феномен. Иоганн полагал, что жар волнами поднимался по телу и усиливался вверху. Иоганн читал о чем-то подобном у Архимеда, еще в Гейдельбергском университете, в прошлой жизни. Или это был Пифагор?

Между тем пламя перекинулось на волосы несчастного. Его вопли перешли в нечеловеческий визг. Еще пару минут назад это был приятной наружности юноша с мягкими, женственными глазами и длинными ресницами. Теперь от этой красоты мало что осталось. Его объятое огнем тело стало едва различимо в клубах густого, едкого дыма, который окутывал все вокруг.

Дым…

Привычным движением Иоганн снял заслонку в передней части короба. К сожалению, ждать пришлось слишком долго, пока дым станет достаточно густым. Может, ему и удалось бы спасти несчастного юношу от смерти. Но дым, созданный его обугленным телом, по крайней мере, поможет второму приговоренному.

Иоганн бросил взгляд на другую кучу хвороста и второго юношу, привязанного к столбу. Скованный ужасом, тот вынужден был смотреть, как разожгли первый костер и в каких муках погиб его предшественник.

– Пресвятая Дева Мария! – громко взмолился юноша, так что услышали в толпе. – Помоги мне!

Какой-то старый крестьянин рассмеялся и сплюнул в огонь, и плевок мгновенно испарился.

– И ты думаешь, святая Дева Мария поможет содомиту? – выкрикнул он. – Никто не поможет тебе, жополаз, даже Господь всемогущий.

«Господь не поможет, – подумал Иоганн. – Но кое-кто другой – да. Антихрист…»

Вопли первой жертвы тем временем смолкли, и в зловонном дыме чернело обезображенное, еще тлеющее тело. Рот был раскрыт в последнем предсмертном крике. Кто-то из крестьян с зажженным факелом шагнул ко второй куче.

– Отправляйся в ад, содомит! – проревел он и сунул факел в пропитанный маслом хворост. – И поцелуй дьявола в зад!

В этот миг дьявол явился к ним лично.

У него были рога и длинный хвост, одна нога оканчивалась копытом, и морда его кривилась в широкой ухмылке. Чудовищных размеров, он плясал в дыму первого костра, словно шагнул из ада прямиком на рыночную площадь Варнхайма. Раздался ужасающий треск и грохот – это, несомненно, разверзлись врата в преисподнюю. Воздух наполнился серным зловонием.

Люди в первых рядах, завидев дьявольский лик, закричали и бросились бежать, увлекая за собой тех, кто стоял позади. Вновь раздался грохот, и по рыночной площади разметало искры.

– Дьявол! – завопил Иоганн и бросил в огонь еще один мешочек с порохом. – Дьявол явился за нашими душами! Спасайся, кто может!

Его крик и порох возымели желаемое действие. С протяжным стоном толпа, точно громадный напуганный зверь, подалась назад. Остались лишь несколько парней поотважнее, с копьями и вилами в дрожащих руках.

– Давай, Сатана! – шепнул Иоганн.

Он свистнул, и из нижней части тележки выскочил крупный черный дог. В клубах дыма он походил на самого цербера. Пес размером с теленка зарычал и, обнажив клыки, двинулся на крестьян. Те бросились наутек. На площади воцарился хаос, люди кричали и спасались бегством, кто-то лежал затоптанный насмерть, другие падали на колени и молили Бога и всех святых. Остальные скрывались в переулках или прятались в ближайших домах.

Только Иоганн спокойно стоял и смотрел на ухмыляющегося дьявола. Рисунок получился вполне сносный, хотя некоторые штрихи показались ему слишком жирными. Кроме того, копыто походило скорее на коровье, нежели козлиное, и нога представлялась размытой кляксой.

«Теленок из преисподней, – подумал Иоганн. – На большее ты не способен. Магистр и доктор – и вот, скатился до жалкого балагана!»

Иоганн вздохнул. Все-таки пора уже подыскать рисовальщика поталантливее.

Он свистнул, подзывая к себе Сатану, и направился ко второму костру. Привязанный к столбу юноша трясся от ужаса. Ему было лет восемнадцать или около двадцати, гладкое лицо его почернело от копоти, штаны и рубашка висели лохмотьями и уже начали тлеть. Но в целом он легко отделался. Крестьянин успел поджечь хворост, но, к счастью, пламя еще только разгоралось с правой стороны.

Но пройдет совсем немного времени, и заполыхает вся куча.

Иоганн достал нож и принялся перерезать веревки, которыми был привязан юноша. Плотно переплетенные волокна были пропитаны водой, чтобы их не так быстро охватило пламя.

С ужасом в глазах юноша таращился на своего спасителя, торопливо орудующего ножом.

– Вы… вы дьявол? – вымолвил он.

– Нет, но если не поторопимся, ты скоро с ним познакомишься.

Иоганн наконец-то справился с веревками. Он раскидал сапогом несколько горящих поленьев, после чего схватил юношу за руку и потащил прочь от разгорающегося костра.

– Быстрее, пока масло в лампе не прогорело!

– Масло… в лампе? Но…

Иоганн тащил его за собой, как послушного ягненка. Дым все еще клубился над площадью, но уже понемногу рассеивался. И дьявол начал растворяться в воздухе.

Иоганн склонился над коробом, потянул пару рычагов, и дьявол исчез так же внезапно, как и появился. Еще несколько движений, и стекло с рисунком, труба и светильник оказались внутри короба.

Юноша с раскрытым ртом наблюдал за его действиями.

– Это… колдовство… – начал он.

– Некогда объяснять. Вот, накинь это и помоги мне с тележкой! Все остальное потом.

Иоганн бросил ему темный, запачканный плащ с капюшоном. Юноша быстро накинул его, и теперь оба выглядели как простые лоточники, которые прикрывали лица от едкого дыма. Они торопливо покатили тяжелую тележку через площадь, усеянную брошенным оружием, клочьями одежды и забытыми свертками. Вокруг по-прежнему никого не было, не считая покалеченных, но из проулков уже выглядывали первые зеваки.

– Дьявол исчез! – крикнул кто-то из крестьян и посмотрел на костер. – И забрал содомита в ад!

Иоганн усмехнулся.

– Вот и славно, – проговорил он. – Значит, в этом мире нас разыскивать не будут.

Они катили тележку по тесным и грязным проулкам. Черный дог трусил следом и злобно рычал на редких прохожих, что попадались навстречу. Никто не обращал на них внимания – людям не терпелось поскорее взглянуть на врата преисподней.

Через некоторое время впереди показались ворота, распахнутые настежь. Стражники, по всей видимости, слонялись на площади – если глупые крестьяне прежде не подняли их на вилы. Не оглядываясь, Иоганн и его спутник двинулись дальше. В перелеске, недалеко от городских стен, стояла большая повозка, на каких разъезжали артисты. Парусиновый навес был разрисован странными знаками, среди которых имелась и пентаграмма. Рядом мирно паслась тощая кобыла, привязанная к дереву. Завидев людей, она радостно заржала и стукнула копытом.

Юноша все это время молчал, но дальше сдерживаться не мог.

– Что… что все это значит? – спросил он. – Почему вы спасли меня от костра? Кто вы такой?

– Позже все узнаешь, – оборвал его Иоганн. – А сейчас помоги мне запрячь лошадь и погрузить латерну магику в повозку.

Юноша нахмурил лоб.

– Латерну?..

– Черт тебя побери, закрой рот, а не то я скормлю тебя Сатане на завтрак!

Черный дог показал клыки и зарычал. Юноша молча помог Иоганну сгрузить короб с тележки и поставить внутри повозки. Там стояли еще несколько сундуков, под навесом висели засушенные травы, пахло винным спиртом и еще чем-то смолистым.

– Садись впереди, – распорядился Иоганн, когда запряг лошадь. – По пути я готов ответить на твои вопросы.

Они взобрались на козлы.

– Ну, пошла, старая кляча!

Иоганн щелкнул кнутом, и кобыла тронулась с места. Скоро под скрип колес остались позади и лес, и городок Варнхайм, где люди все еще тщетно искали врата в преисподнюю.

Над стенами поднимался столб черного дыма.

* * *

– Теперь можно и поговорить, если желаешь, – сказал через некоторое время Иоганн. – Только не благодари Бога! Он не имеет к твоему спасению никакого отношения. Если кто и помог тебе, так это дьявол.

Он уже давно заметил, как юноша украдкой разглядывает его. Сквозь страх в его глазах читалось великое облегчение. Иоганн улыбнулся – и понадеялся, что спутник не заметит под надвинутой на лицо шляпой его ухмылки.

Он знал, что производил на многих людей жуткое впечатление. Ему было немного за тридцать, но выглядел Иоганн намного старше. Лицо у него было худое, даже изможденное, черные глаза сверкали загадочным блеском. Черные волосы доходили до самых плеч, и шляпу он носил тоже черную. У него была ухоженная бородка, промазанная пчелиным воском. Когда Иоганн скинул грязный плащ, под ним оказалась черная шелковая мантия, усыпанная синими точками, словно ночное небо звездами. С некоторым удовлетворением Иоганн подумал о том, как совсем недавно увидел собственное изображение, и оно довольно точно передавало его внешность. Какой-то шпильман во Фрайбурге распевал о нем стишки и показывал при этом несколько раскрашенных холстов. У Иоганна возникла мысль взять его к себе в рисовальщики. Но тот малый был уже стар и на вид не очень-то смышлен. Кроме того, он явно не умел играть в шахматы.

Иоганн забросил грязный плащ в повозку и щелкнул поводьями.

– Ну, шевелись, развалина, – проворчал он. – Или превращу тебя в мышь и скормлю Сатане. Ты не первая кляча, которая окончит дни в собачьем брюхе.

Судя по всему, спасенный юноша наконец-то узнал его. Он вскинул брови и издал возглас изумления.

– Так вы… знаменитый доктор Фаустус! – воскликнул он. – Шляпа, борода, звездный плащ… Подумать только, вы и вправду существуете!

– А с чего бы мне не существовать? – И, пожав плечами, Иоганн вновь поторопил лошадь.

Неизвестно еще, когда крестьяне раскроют его спектакль. Возможно, за ними уже гонится разъяренная толпа. Редкий путник мог рассчитывать на радушный прием в Хегау – в особенности тот, который при помощи серы, пороха и фокусов водил за нос порядочных горожан.

– Ну, про вас ходит столько слухов, что и не знаешь, где правда, а где выдумка, – юноша тихо рассмеялся. – К примеру, то пари в Лейпциге…

– А что было в Лейпциге?

– Вы сели верхом на бочку и взлетели на ней из погреба в зал. Трактирщику пришлось отдать вам бочку, и потом вы опустошили ее вместе со студентами.

– Верхом на бочке? – Иоганн усмехнулся. – Я бы скорее вылетел за дверь, чем пил с сопливыми студентами… Что еще тебе известно про меня?

– В Кёльне вы заставили виноградную лозу прорасти из стола. В Эрфурте превратили двух красных петухов и соломинку в двух волов и телегу с сеном. Вас называют черным магом и некромантом, астрологом и алхимиком. Уж и не счесть, сколько историй я про вас слышал… – Он опасливо взглянул на Иоганна. – Поговаривают даже, что вы в союзе с дьяволом.

– А ты не веришь? – Фауст приподнял шляпу и пробуравил собеседника мрачным взглядом. Юноша вздрогнул, и он рассмеялся. – Невольно становишься тем, кого хотят видеть в тебе люди, не так ли? Из того, что обо мне рассказывают, истине соответствует в лучшем случае половина. Но я тебе не скажу, какая.

Иоганн подмигнул юноше. Его и самого порой удивляло, какую репутацию он заработал за последние десять лет. Тут улыбка его резко померкла.

– Твое имя Вагнер, верно, мальчик мой?

– Э… да, – юноша кивнул, он явно не ожидал, что Иоганн сам назовет его по имени. – Вагнер. Мое имя… Карл Вагнер. Студент из Лейпцига и странствующий схоласт. Даже не знаю, как вас отблагодарить, вы же спасли мне жизнь! Хоть я и не вполне осознаю, как вы все это провернули… – Кашлянув, он понизил голос: – Это была магия? Колдовство?

Иоганн отмахнулся.

– Никакой магии, простая механика. Сегодня вечером все покажу.

Он оскалил зубы, и на краткий миг в его взгляде появилось насмешливое и даже коварное выражение.

– И, в отличие от тебя, я знаю, как ты меня отблагодаришь. Ничто в этом мире не дается даром, мальчик мой.

* * *

К вечеру они оказались в густом буковом лесу. Осенняя листва отливала красным и желтым в лучах закатного солнца. На юге высилась громада Хоэнтвиля, на вершине которой стоял замок. От расположенного неподалеку Боденского озера наползал туман. Они свернули с дороги и добрались до рощицы, окруженной высокими замшелыми камнями.

– Здесь мы в безопасности, – сказал Иоганн и дал лошади овса из мешка. – Суеверные крестьяне обходят это место стороной. Думают, здесь водятся призраки.

– Вы уже бывали здесь? – спросил Карл Вагнер.

– Скажем так, за последние годы я достаточно поездил по свету… Хватит болтать, набери лучше сухих дров. Надо бы развести костер и поесть.

Пока Вагнер бродил в поисках сухих веток, Иоганн осторожно огляделся. Хорошо, хоть Сатана сторожит на краю рощицы. При малейшем шуме дог поднимет тревогу и ценой собственной жизни защитит хозяина. Всего несколько лет назад по Хегау прошлась война. Швейцария восстала против кайзера и Швабского союза, и с тех пор слово кайзера здесь не имело особой силы. Рыцарство, веками защищавшее империю, разорялось на глазах, и, чтобы как-то покрыть свои расходы, многие рыцари промышляли грабежами, в том числе и в Хегау. Хуже всего приходилось крестьянам, и некоторые из них подавались в леса, где сбивались в разбойничьи банды. Города же, напротив, процветали, торговцы и патриции стремительно богатели. То была эпоха перемен…

– Думаю, дров достаточно. Как по-вашему?

Голос Вагнера вывел его из задумчивости. Перед ним стоял студент с охапкой хвороста.

– Всё в порядке? – спросил он с тревогой.

– Да, конечно. – Иоганн тряхнул головой. – Сваливай все сюда.

Вагнер развел небольшой костер, и они приготовили ужин из вяленого мяса, моркови и диких трав. Сатане досталась кость. Пес забрался под повозку и принялся за угощение; только красные глаза угольками сверкали в темноте.

– Почему вы назвали его Сатаной? – спросил неожиданно Вагнер.

– Собаку? – Иоганн бросил псу кроличью кость, и тот раскрошил ее зубами. – Как я уже говорил, сам становишься тем, кого хотят видеть в тебе люди. Я путешествую один, без наемных ландскнехтов или какой-то иной защиты. Когда я подзываю Сатану, все думают, что я и впрямь состою в союзе с дьяволом, и никто меня не трогает, – он пожал плечами. – Хотя должен признать, вряд ли такой номер прошел бы, будь Сатана потешным пуделем.

Пока они ели, Иоганн рассматривал Вагнера. Он был хорош собой и наверняка нравился девушкам. И с виду был неглуп – может, несколько наивен, но в столь юном возрасте это обычное дело.

– Ты умеешь играть в шахматы? – спросил Иоганн.

Вагнер поднял на него растерянный взгляд и отложил миску.

– Шахматы?

– Я играю по новым правилам, которые описал в своей книге Луис Рамирес Лусена. В книге содержатся занятные дебюты и комбинации, среди которых спертый мат и позиция Лусены. Тебе известна позиция Лусены?

– К сожалению, нет. Мне доводилось сыграть несколько партий, но боюсь, я далеко не лучший игрок.

– Я тебя научу, – ответил Иоганн, постаравшись скрыть разочарование. Однако по-прежнему надеялся, что не ошибся в своем выборе.

– Хочешь знать, почему я тебя спас? – спросил он через некоторое время.

Вагнер кивнул.

– Я тебе кое-что покажу. Жди здесь.

Иоганн подошел к повозке и достал латерну магику. В сравнении с первым устройством, которое они с Валентином смастерили в Гейдельберге, нынешнее претерпело некоторые усовершенствования. Короб был выполнен из меди, и спереди в нем имелась трубка, куда вставлялись линзы. Еще одна трубка отводила дым от лампы. Кроме того, вогнутое зеркало было теперь значительно больше и лучше отражало свет.

Иоганн направил трубку на парусиновый навес повозки, открыл заслонку с правой стороны короба и горящей хворостиной зажег лампу. На повозку упало круглое пятно света.

– Теперь смотри внимательно, – сказал Иоганн.

Он выбрал изображение Белой дамы – оно всегда оказывало требуемое действие. Привычным движением открыл небольшую шкатулку со стеклянными пластинами, отыскал нужную и вставил в прорезь.

На месте светового пятна возникла белая призрачная женщина.

– Боже правый! – воскликнул Вагнер и выронил миску с похлебкой. – Что… что это?

– Не сказать, конечно, что рисунок хорош, – ответил Иоганн и пожал плечами. – Белое платье похоже на простыню, и глаза какие-то ненастоящие. Дьявол, в общем-то, тоже выглядел сегодня довольно жалко. Скорее уж теленок, а не Вельзевул.

– То есть… вы вставляете стеклышки в это устройство и появляются эти… фигуры? – спросил, затаив дыхание, Вагнер. – Так вы и обманули крестьян в Варнхайме?

Иоганн отмахнулся.

– Как оно работает, я расскажу после. Сейчас важно, чтобы ты понял: здесь не идет никакой речи о черной магии, все дело в технике. Латерна магика – это мой важнейший инструмент. Я продаю териак, гадаю по ладони, составляю гороскопы, но этим занимаются и многие другие. Своей репутацией я обязан не только своим знаниям и уму, но и латерне магике, – он вздохнул. – Только вот мои рисунки оставляют желать лучшего. Скажем так, я наделен талантами, но не в рисовании. – Иоганн погасил лампу, и Белая дама исчезла. – И вот появляешься ты… Я видел тебя в Лейпциге – вернее, твои рисунки.

Вагнер взглянул на него с удивлением.

– Вы… были в Лейпцигском университете?

– Я бывал во многих университетах за последние десять лет. Где-то в качестве доцента, если ректора устраивали мои документы, но в основном – как любознательный гость. В мире еще столько знаний… – Иоганн вытер жир с губ. – В Лейпциге я видел твои анатомические зарисовки, которые ты подготовил для лекций доктора Жовенти. Мне они пришлись по душе. Они… – он помедлил, – они напомнили мне об одном человеке, который тоже хорошо рисовал. О хорошем друге. Лучшем и единственном, который у меня был, – добавил он после некоторого молчания.

– Спасибо.

Вагнер задумчиво смотрел в темноту. Потрескивали в огне сучья.

– Мой отец – известный хирург в Лейпциге, – произнес он через некоторое время. – Он хотел, чтобы я поступил в университет и изучал медицину. Но я хочу заниматься живописью, как Альбрехт Дюрер или Леонардо да Винчи. Вы о нем знаете?

– Грешно сравнивать себя с Леонардо да Винчи, – одернул его Иоганн. – Такие, как он, появляются раз в тысячу лет. И, в отличие от тебя, ленивого пачкуна, он преуспел во всех сферах; ему не составило бы труда стать доктором по медицине или юриспруденции. А вот ты бросил учебу.

Вагнер даже вздрогнул.

– Вам известно об этом? Но…

– В сущности, я хотел обратиться к тебе еще в Лейпциге. Но ты вдруг сбежал сломя голову. Досадно…

– В университете возникли некоторые… сложности, и мне пришлось покинуть Лейпциг.

– Догадываюсь, что это были за сложности. Из-за них же ты и угодил на костер в Варнхайме. Сложности о двух ногах и с крепким хозяйством промеж них.

Вагнер покраснел и уставился в землю.

– Не… не понимаю, о чем вы…

– Ты – содомит, Карл Вагнер, и путаешься с мужчинами. Мне нет до этого дела, но законом за это предусмотрена смерть на костре. В Лейпциге ты в последний момент избежал наказания, но в Варнхайме опять спутался с миловидным парнем.

– Это была платоническая связь, – возразил Вагнер.

– Сомневаюсь, что крестьянам знакомо такое понятие… – Иоганн поковырял в зубах. – До чего же глупо – попасться в стоге сена с пареньком в сердце охваченного восстанием края… Твое счастье, что я последовал за тобой. Твоего юного дружка мне спасти не удалось; ну, хоть ты остался жив.

Вагнер уронил голову, и слезы потекли по его щекам.

– Мы… были знакомы всего пару часов. Встретились глазами в трактире, и у меня внутри все вспыхнуло. А ведь я даже имени его не узнал. Я… я знаю, что это противоестественно, и много раз пытался противиться, но в меня как будто дьявол вселяется.

– Не приплетай дьявола; у него есть дела поважнее, чем вселяться в малолетнего содомита. Как бы там ни было, об учебе можешь забыть. Навсегда. Не думай, будто я не понимаю, что это значит.

Впервые на его лице появилась тень сочувствия, но это длилось лишь мгновение.

– Зато я знаю, чем ты можешь заняться: путешествовать со мной и рисовать для меня рисунки. В каждом городе есть свои святые покровители, и в любом краю существует масса духов природы, кобольдов и прочих демонов, коих можно заклинать. Животные тоже не помешают – люди любят зверей, особенно кошек. На кошек всегда спрос.

Вагнер уставился на Иоганна так, словно тот сам выскочил из латерны магики.

– Я… должен скитаться с вами и разрисовывать для вас стекла?

– Ну, не только. – Иоганн пожал плечами. – Конечно, у тебя будут и другие обязанности. Нужно готовить териак, рисовать объявления, созывать публику… – Он задумался. – Ты, случаем, не играешь на инструментах? Скажем, на волынке?

Вагнер молча помотал головой.

– Ладно, неважно, все равно я терпеть ее не могу. За каждый рисунок буду выплачивать тебе гульден, еда и проживание за мой счет. – Иоганн протянул ему руку. – Ну, по рукам?

– Не знаю… – К Вагнеру наконец вернулся дар речи. – Когда я сказал, что хочу заниматься живописью, я не совсем это имел в виду. Ваше предложение справедливо, но…

– Боюсь, у тебя нет выбора. – Иоганн запустил руку в мешок подле себя и выудил стопку исписанных листов. – Знаешь, что это?

Вагнер побледнел.

– Я обнаружил их среди вещей, которые ты утром вынужден был оставить в трактире. Должен сказать, весьма трогательные письма, хоть и написаны несколько цветисто… В память о твоем романе в Лейпциге, как я полагаю?

Вагнер не ответил, и Иоганн продолжал:

– Я могу отослать их твоему отцу или дознавателям в Лейпциг, по твоему выбору. И те и другие будут им несказанно рады.

– Это… шантаж, – просипел Вагнер.

– Называй это как тебе угодно. – Иоганн подмигнул ему. – Не пройдет и пары недель, и ты будешь рад, что принял мое предложение. Что может быть более захватывающим, чем странствовать с самым известным магом в Германии!

Он вновь протянул ему руку, и в этот раз Вагнер ее пожал. Иоганн с такой силой стиснул его ладонь, что студент скривился от боли.

– Добро пожаловать в мир иллюзии и обмана, – сказал Фауст и ухмыльнулся. – И можешь не сомневаться, я еще многому тебя научу.

* * *

Прошло немало времени, прежде чем Вагнер уснул, и даже потом Иоганн слышал, как он стонет и вскрикивает во сне. Должно быть, юный студент вновь оказался на костре вместе со своим любовником. Иоганн сожалел, что не смог спасти того юношу. С другой стороны, теперь Вагнер был целиком в его власти. Неизвестно еще, как бы тогда он отреагировал на его предложение.

Иоганн и сам не находил покоя. Он лежал на спине и смотрел на звезды, те же самые, какие светили в день его рождения более тридцати лет назад. Звезды, пророчившие ему великое будущее.

«Рожден под счастливой звездой» – так говаривала его мама…

Иоганн рассмеялся про себя. У звезд, как видно, имелось чувство юмора.

За тринадцать лет, с того дня как прыгнул в Неккар, он многого достиг, но счастливым так и не стал. Тогда юноша едва живой выбрался на берег и две недели пролежал в лихорадочном бреду. В видениях ему являлись Маргарита и Валентин и указывали на него перстами.

«Ты дьявол, – повторяли они вновь и вновь. – Ты дьявол!»

И они были правы. Это он их погубил – и ту единственную, которую любил, и своего лучшего друга. По его вине Маргарита покончила с собой, а Валентин, вероятно, сгорел на костре в Вормсе. И не стоило забывать Якоба Кольшрайбера, мужа Маргариты. Иоганн хорошо помнил, с каким наслаждением он убил тогда пропойцу винодела. Кем же он был в тот миг? Самим собой? Или дьяволом в человеческом обличии? Как бы там ни было, немудрено, что люди смотрят на него со страхом. Иоганн взвалил на себя тяжелый грех, и чувство вины заставляло его с криком просыпаться по ночам, терзало его тысячей раскаленных клещей, и он так и не научился сносить эти муки.

Его тогда выходила старая милосердная крестьянка; она молилась за него, не ведая, что молитвы бессмысленны. Когда Иоганн поправился, от него осталась лишь пустая оболочка. Человек лишь по названию, он утратил всякую цель в жизни – да и не видел в этой жизни смысла.

В то время он обнаружил в придорожной канаве выводок щенят, из которых живым остался только один. Щенок был черный, как его душа, и Иоганн подобрал его. Собственно, эта собака и вернула его к жизни. Он заботился о ней, чтобы не пришлось больше заботиться о ком-то другом, чтобы никого больше не увлекать за собой в пропасть. Вместе, человек и собака, они двигались вдоль Неккара к Рейну, а затем в западные земли и еще дальше. Собака росла, и вместе с ней рос Иоганн.

Иоганн…

Отголоски этого имени казались ему столь же далекими, как и звезды, хотя с тех пор минуло всего тринадцать лет.

Он начал с простых трюков, каким научился у Тонио. Показывал карточные фокусы, жонглировал, выуживал монеты из воздуха. Вернулись в его репертуар и фокус с яйцом в платке, и игра в колпачки. В скором времени он скопил достаточно денег, чтобы купить повозку с лошадью, порой ночевать в трактирах, разбросанных вдоль имперской дороги, которая несла его, словно широкий поток, по землям Германии. Продажа териака, дешевого пойла чудодейственной силы, заметно поправила его положение. Иоганн закупил необходимые части и собрал из них латерну магику. Он гадал по ладони, составлял гороскопы и сулил людям большое будущее. Он называл себя магистром и доктором. Все ему верили, даже в университетах, – а его красноречие и знания делали остальное.

Так из юного Иоганна Фауста, студента из Гейдельберга, разыскиваемого по обвинению в колдовстве и убийстве, вырос прославленный доктор Иоганн Георг Фаустус.

Живая легенда.

Из упрямства и в насмешку над всеми Иоганн сохранил имя, которым назвался в Гейдельбергском университете и как любила называть его мама. Он называл себя Фаустом, не вкладывая в это «счастливого» смысла. Просто Фауст – коротко и хлестко, как пощечина всем суеверным глупцам. Иоганн улыбнулся. Ему было на руку, что в Германии каждое графство, герцогство и епископство существовало само по себе. Никто, похоже, и не заметил связи между бывшим убийцей из Гейдельберга и знаменитым доктором.

Во всяком случае, пока.

Вагнер снова застонал во сне, но затем лицо его тронула улыбка. Должно быть, ему теперь снились те сладкие мгновения, проведенные с другом. Иоганну и самому нередко снилась та, которую он любил больше жизни.

Маргарита…

Не было такого дня, когда Иоганн не вспоминал бы о ней. Ее небесно-голубые глаза, золотистые волосы и смех, который спас его тогда в лесу под Нёрдлингеном.

Маргарита…

Где-то прокричал сыч. Иоганн вздрогнул и огляделся. Он увидел в свете луны, как вокруг камней клубится туман. Наверное, когда-то на этом месте совершались жертвоприношения, как на той поляне под Нёрдлингеном, где Иоганн выпил черное зелье и все-таки сумел сбежать от Тонио. С тех пор он так ничего и не слышал об астрологе. Как и о Жиле де Ре, безумном французском маршале, который вот уже сотню лет как умер.

Иоганн надеялся, что так оно и останется впредь.

С этой мыслью он наконец-то уснул.

* * *

Иоганн встал еще до рассвета. Он никогда не спал подолгу, ему хватало и нескольких часов. Сон таил в себе опасность: слишком часто во сне оживали воспоминания, поэтому Фауст старался не спать больше, чем это было необходимо. Вагнер, очевидно, таких проблем не ведал: он мирно храпел, растянувшись под одеялом из шкур. Над кострищем еще поднимался сизый дым, с листьев капала роса. В воздухе явственно ощущалось сырое дыхание осени.

Иоганн тихо свистнул, подзывая к себе Сатану, и вывалил на землю остатки ужина. Пока собака с чавканьем поедала кости и остатки мяса, Фауст смотрел на нее и улыбался – так смотрит родитель на своего ребенка. Он привязался к Сатане – сильнее, чем к кому-либо из людей, которых встречал на своем пути. Она стала ему верным спутником, с самого начала его бесконечных странствий по землям Священной Римской империи германской нации, как с недавних пор называли эту страну. Между тем годы понемногу брали свое: в черной шерсти за ушами и на лапах появились серебристые волоски, и бегала Сатана уже не так быстро, как прежде, а с некоторых пор еще и прихрамывала. И все-таки ее облик по-прежнему внушал людям трепет, и это обеспечивало Иоганну необходимую защиту. Он странствовал в одиночку, без слуг и наемных ландскнехтов. На дорогах было небезопасно, всюду подстерегали угрозы, не только в лесах. За городскими стенами не существовало законов, и некому было блюсти порядок, и полагаться оставалось лишь на себя.

Собака облизнулась и посмотрела на Иоганна огненно-красными глазами, вероятно, в надежде получить еще что-нибудь. Фауст потрепал ее за ухом.

– Хороший пес, – проговорил он. – Никого у меня нет дороже, – и бросил взгляд на Вагнера. – Что ж, посмотрим, как пойдет дело с нашим новым другом… Тебе-то он не особо по душе, верно? Ты, видно, ревнуешь.

Сатана зарычала, и Иоганн тихо рассмеялся.

В Лейпциге, когда он увидел рисунки Карла Вагнера, по его телу пробежал холод и сразу ожила память о Валентине. Иоганн решил присмотреться к юному студенту. Его несколько неуклюжие и чванливые манеры пробудили в нем воспоминания. Фауст видел в Вагнере самого себя, когда был студентом в Гейдельберге. И при этом едва не потерял его, как в свое время потерял Маргариту и Валентина. Однако подоспел вовремя. На рыночной площади в Варнхайме он поклялся себе, что не позволит еще одному студенту окончить свои дни на костре, что возьмет Карла с собой и позаботится о нем.

Но Иоганн был честен с собой: он делал это не из христианского милосердия и не потому, что нуждался в рисовальщике. В любом большом городе он мог найти художника, который расписал бы ему стеклышки для латерны магики.

Нет, Иоганн делал это, потому что не мог больше переносить одиночество.

Несмотря на славу, свободу и знания, которые он обрел за все эти годы, Иоганн чувствовал себя несчастным. Он разучился любить, поскольку любовь его, похоже, приносила людям лишь беды. Он любил Сатану, но с собакой нельзя было сыграть в шахматы. Кроме того, приняв под свою опеку Вагнера, Иоганн пытался загладить вину перед Валентином.

Оставалось надеяться, что его забота не обречет на погибель и Вагнера…

Над головой захлопали крылья. Иоганн вздрогнул и посмотрел наверх. На ветке одного из буков сидела ворона и внимательно его разглядывала.

– Кыш, тварь!

Фауст подобрал камень и швырнул в ворону. Та насмешливо каркнула и вспорхнула, затем лишь, чтобы перелететь на другую ветку и вновь уставиться оттуда на него. Иоганн ненавидел ворон с тех самых пор, как связался с Тонио. Возможно, поэтому его не покидало ощущение, будто они наблюдают за ним все эти годы. Эти птицы были всюду: в горах и на равнинах, в деревнях и в городах. Они кружили в небе, сидели на крышах, на краях колодцев, на колокольнях.

Порой Иоганну казалось, что птицы всякий раз те же самые: две вороны и старый ворон с потертым клювом.

– Ка-р-р! – прокричала ворона. – Кар, ка-р-р!

Иоганн бросил еще один камень, но промахнулся и в конец концов сдался.

От шума наконец-то проснулся Вагнер; протер глаза и огляделся. Должно быть, он не сразу сообразил, где находится и что произошло накануне. Царапины и синяки, которыми его щедро наградили крестьяне, понемногу заживут – а вот насчет пережитого ужаса Иоганн сомневался. Смерть подобралась к Карлу Вагнеру так близко, насколько это вообще возможно.

Иоганн бодро кивнул студенту и бросил ему кусок хлеба.

– Вот, подкрепись, – сказал он. – Скоро трогаемся.

– Почему так рано? – спросил Вагнер и зевнул.

Он был бледен, под глазами залегли темные круги, лоб пересекала глубокая царапина. Но даже в таком виде он был весьма привлекателен – как для мужчин, так и для женщин.

«Придется присмотреть за ним, – подумал Иоганн. – Чтобы не потерять его, как я потерял Мартина, Маргариту и Валентина».

– Потому что здесь небезопасно, – ответил он. – Не исключено, что крестьяне до сих пор нас разыскивают. Второй раз стащить тебя с костра у меня не получится.

– Куда вы хотите ехать? – полюбопытствовал Вагнер.

– Север, юг, запад, восток… Я везде как дома. – Иоганн пожал плечами. – Но, думаю, мы отправимся на север. На юге сейчас неспокойно. Швабия, Бавария, Швейцария… война, видно, прижилась в этих краях, – он усмехнулся. – А я еще ни разу не видел Северное море. Холодные волны, что плещутся о берег…

– Северное… море? – Сон с Вагнера как рукой сняло. – Но это же так далеко! Потребуются многие месяцы…

– Все время мира в нашем распоряжении, – оборвал его Иоганн. – Ты забыл? Ты едешь со мной, неважно куда! Или я с первым попавшимся курьером отправлю письма в Лейпциг. Твоя жизнь уже не станет прежней. – Он направился к повозке. – Ну, пошевеливайся, бездельник. Хлеб можно жевать и сидя на козлах. Надо убраться из этого Богом проклятого края. А по пути я объясню тебе правила Лусены.

Когда повозка выехала на дорогу, ворона все еще сидела на ветке. Она склонила голову набок, словно прислушивалась. Сквозь низкие облака показались еще две птицы. Рядом на ветку села вторая ворона, а за ней и ворон со щербатым клювом. Они хрипло и отрывисто каркнули, словно приветствуя друг друга, совсем как люди.

Только когда повозка скрылась из виду, птицы расправили крылья и полетели прочь.

Боденское озеро осталось позади. Иоганн со своим юным спутником продвигались все дальше на север. Воздух становился прохладнее, осенний ветер трепал выцветший навес повозки. Бо́льшую часть времени эти два столь не похожих человека сидели погруженные в молчание, при этом Вагнер то и дело украдкой поглядывал на своего зловещего спасителя. Ему до сих пор не верилось, что его спас не кто иной, как прославленный доктор Иоганн Георг Фаустус, и что теперь он, Вагнер, сопровождает его в странствиях. Студент пребывал в смешанных чувствах: его переполнял восторг и в то же время охватывал страх. В черных глазах доктора, глубоких и загадочных, как сама бездна, казалось, сокрыты темные тайны, недоступные простым смертным; эти глаза завораживали Карла и одновременно пугали. Они провели в пути уже не один день, но по-прежнему Иоганн Фаустус оставался для него загадкой, тем более что доктор был не особенно разговорчив.

– Правда, что в Виттенберге [42] вы нашли клад? – вновь попытался завязать разговор Карл, когда они покинули город Ульм.

– Так прямо и говорят? – Доктор повернулся и посмотрел Карлу в глаза. – И?.. Были это монеты, бриллианты или, может, философский камень? Хотя камень я, согласно другим слухам, нашел еще в Кракове…

Постоянные расспросы заметно раздражали Фаустуса, и все же Карлу показалось, что в глазах великого ученого мелькнула тень самолюбия.

– Ну, говорят, вы копали в старом погребе и наткнулись на змея, который стерег клад. Змея вы изгнали при помощи зеркала, а клад…

– Думаешь, ехал бы я сейчас с тобой в дребезжащей повозке и продавал бы дешевое пойло, если б действительно отыскал клад?

– Как бы там ни было, это красивая история. – Карл вздохнул. – У меня такое впечатление, словно и половина из того, что о вас говорят, не соответствует истине.

– Что ж, у тебя будет достаточно времени, чтобы выяснить, какая часть правдива, а какая – нет… Пошла!

Доктор щелкнул кнутом, и повозка покатила дальше, к следующей гряде холмов и к горной цепи, что протянулась на горизонте. Пес умчался вперед с громким лаем, обнажив клыки. Карл побаивался Сатану даже больше, чем его хозяина. Это был посланник ада, и в каждом селении вдоль старой имперской дороги он возвещал прибытие доктора Фаустуса, великого мага, хироманта, целителя и астролога. В повозке имелись кинжал и новомодный пистолет с колесцовым механизмом, но до сих пор в них не возникало необходимости. Хватало Сатаны – одно его вида было достаточно, чтобы разбойники уносили ноги.

Как правило, путники останавливались в крупных городах и проводили там несколько дней. Таким образом они побывали в Ротенбурге на Таубере, Вюрцбурге, Майнце и в большом торговом городе Франкфурте, где развлекали толпу во время суконной ярмарки. До сих пор, кроме Лейпцига и тех захолустных селений, куда его заносило во время бегства, Карлу довелось увидеть не так уж много.

Каждый город обладал собственным запахом, будь то едкий дым из гончарных мастерских, соблазнительный аромат выпечки, пьянящий запах пивного сусла или свежей крови со скотобоен, и в особенности – вонь из сточных канав. Менялся говор, а с ним менялись и люди. Но все, как один, смотрели на путников, как на восточных царей, и крестились за их спинами. Если поначалу Карл и испытывал некоторые неудобство, то теперь ему даже нравилось ездить вот так по свету. Ему полюбился необозримый простор дорог, столь не похожий на тесноту университетских келий. И он свыкся с ролью ассистента, глашатая и балагура, хоть и чувствовал, что настоящим артистом ему никогда не стать.

Слава Фауста заметно опережала его, и люди еще издали узнавали повозку, расписанную диковинными рунами, и загадочного человека в черно-синей мантии и широкой шляпе. Как правило, доктор занимал комнату в одном из лучших трактиров. Он продавал на рыночной площади териак, крепкое пойло из дешевого спирта и всевозможных трав, которое якобы излечивало ото всех недугов. Он гадал по ладони всем желающим, составлял гороскопы и накладывал руки, натерев их зловонной чудодейственной мазью. Тут в игру вступал Вагнер: он прикидывался слепым ландскнехтом, и великий доктор Фаустус исцелял его.

И все же главным их номером была латерна магика.

Для этого они снимали зал в самом большом трактире и наглухо запирали ставни. Люди платили по два геллера за вход и становились свидетелями настоящего чуда. Такого им не приходилось видеть никогда в жизни! Перед дрожащими от страха зрителями на стене появлялись самые жуткие образы: дьявол, демоны, ведьмы и духи, которых Фауст сначала призывал громким голосом, а затем изгонял посредством заклинаний. На улице были слышны их возгласы и крики. Пошатываясь, зрители выходили из трактира и с ужасом и восторгом рассказывали другим, что они видели.

Карл рисовал в основном по ночам, в неверном свете масляной лампы. В каждой местности ходили свои легенды и обитали собственные существа: лешие, злые ведьмы, драконы, карлики, вервольфы и коварные эльфы… Фауст порой заглядывал ему через плечо и при этом бормотал что-то невразумительное.

– Ты рисуешь иначе, не как он, – говорил он скорее самому себе. – Но и не хуже. Хм, не так витиевато… зато внимания к деталям больше. Думаю, людям понравится, а это главное.

Сколько бы Карл ни выспрашивал о другом художнике, ответа он так и не получил.

Со временем студент стал четко разбираться, какие рисунки были допустимы, а за какие они могли отправиться на костер. Церковь и городские власти позволяли играть с огнем, пока это было им на руку. И все же затейники всегда ходили по краю. Несколько раз им приходилось сломя голову покидать город, пока стражники не бросили их в тюрьму. Некоторые из рисунков были до того правдоподобными, что, казалось, апокалипсис уже наступил. Волки в исполнении Карла скалили острые зубы, истекающие слюной, а глаза у гномов сверкали зловещим, словно неземным, блеском. Иногда Карл пробовал рисовать идиллические пейзажи и прелестных юношей, но Фауст всякий раз швырял такие наброски в огонь.

– Люди должны пугаться, в этом твоя задача, – ворчал он на юношу. – Цветочки и ангелочков предоставь рисовать церкви.

– Но мы же занимаемся простым надувательством! – возмущался Карл. – Мы бы могли использовать латерну магику ради более высоких целей. К примеру, в университетах, чтобы показывать анатомические…

– Рисуй, что я тебе скажу, и точка! – нетерпеливо обрывал его Иоганн. – Вместо того чтобы малевать мускулистые торсы и прелестных юнцов, лучше бы поднатаскался в шахматы, до сих пор толком играть не умеешь. И подмети в повозке, развел грязь, как в свинарнике.

В такие моменты Карл подумывал сбежать, хоть и понимал, что окажется вне закона. У Фауста хранились те проклятые письма, которые выставляли его в самом жутком свете. Если они окажутся не в тех руках, ему будет закрыт путь не только в Лейпциг, но, вероятно, и во многие другие университетские города. Карл не знал, как далеко простиралось влияние ученого; казалось, он побывал уже всюду. И потому эти скитания виделись юноше лишенными какой-либо цели. Вся жизнь Фауста представлялась ему долгим, бесконечным странствием. Все свои знания, весь свой ум он растрачивал на глупых крестьян и падких на диковины горожан, словно метал бисер перед свиньями.

При этом Фауст был словно живой библиотекой. В сундуке он хранил книги, каждая из которых стоила несколько золотых дукатов. Карл тайком уже кое-что полистал. Среди них была и книга по шахматам ненавистного Лусены, а также «Margarita Philosophica» Грегора Рейша, ценная энциклопедия в двенадцати томах, в которых содержались все знания человечества. Кроме того, Карл обнаружил «Speculum Astronomiae» Альберта Великого, который в Лейпциге считался чернокнижником и был под запретом. Так, может, Фауст все-таки маг?

Карл тяжко вздохнул и разложил по местам мячи, пестрые шутовские наряды и пахнущие дешевой настойкой флаконы с териаком, после чего принялся подметать, пока Фауст вновь на него не накинулся. Доктор был как загнанный зверь; он постоянно бежал, хоть Карл и не понимал, от чего.

Пройдет еще не один месяц, прежде чем он это выяснит.

* * *

В Эрфурте, одном из самых крупных немецких городов, расположенном в самом сердце Германии, они остановились на зиму.

У городских ворот Иоганн пронзительным свистом подозвал к себе Сатану. Стражники в плотных шерстяных плащах с недоверием оглядели странного путника в усыпанной звездами мантии. Но когда Иоганн назвался и велел Вагнеру раздать несколько бутылочек с териаком, стражники охотно их пропустили. Будучи известным ученым, Фауст нередко бывал в этом городе. Университет Эрфурта считался одним из лучших в Германии, и ректор всякий раз позволял ему прочесть несколько лекций, за которые щедро платил. Студенты набивались в зал и с превеликим удовольствием слушали его остроумные замечания и теологические рассуждения, в которых Иоганн неизменно балансировал на грани ереси. Еще пару лет назад Эрфурт был процветающим городом, но охранительные пошлины, которые горожанам приходилось выплачивать саксонскому курфюрсту и епархии Майнца, довели его до нищеты. И в прошлом году, когда подняли налоги, люди взбунтовались и повесили кого-то из членов совета.

Эрфурт был не единственным городом, где простой люд поднимался против властей. В своих странствиях Иоганн уже на раз бывал свидетелем восстаний. Пару лет назад в епископстве Шпейер за оружие взялись тысячи крестьян. Их предводитель, некий Йос Фриц, сумел сбежать и теперь подбивал народ в других селениях. По всей стране шло брожение, и не хватало лишь искры, которая и воспламенила бы порох в этой бочке.

Но ждать оставалось недолго.

Зима обрушилась на Эрфурт промозглым холодом и снежными бурями. На улицах лежали сугробы по колено, нищие замерзали насмерть под мостами и беднякам едва хватало дров. Прославленный доктор Фаустус и его ассистент Карл Вагнер жили на одном из лучших постоялых дворов, что на Михаэльсгассе, недалеко от университета. Вечерами, когда принимались играть музыканты и потаскухи в вызывающих нарядах с улыбками расхаживали между столов, Иоганн сидел где-нибудь в дальнем углу и с неодобрением наблюдал, как Вагнер кутит с молодыми парнями.

После представления или лекции доктор предпочитал уединиться, пустая болтовня вызывала у него омерзение. И его вполне устраивало, что люди хоть и смотрели на него с почтением, но при этом побаивались его и старались держаться подальше. Разумеется, свою лепту вносил и черный пес размером с теленка, который лежал под столом и рычал на всякого, кто к ним приближался.

На протяжении всех этих лет то и дело находились женщины, пытавшиеся сблизиться с Иоганном Фаустом, этим загадочным человеком с черными волосами и черными же глазами. Но Иоганн всех отвергал. Несколько раз, когда желание становилось неодолимым, он путался с продажными девками. Однако ему быстро опротивела эта возня голых тел, стоны и хрипы. Когда Иоганн закрывал глаза, он видел перед собой Маргариту – и ему становилось дурно. Так что скоро он бросил и это дело. Он жил, как неутомимый монах, и появление Вагнера ничего не изменило. Тот всякий раз призывал его хоть немного развеяться, но все тщетно. В Эрфурте Иоганн решил, что стоит быть к нему добрее. Вагнер неплохо себя проявил. И хоть Фаусту порой досаждали эти бесконечные расспросы, он по крайней мере чувствовал себя не так одиноко.

Однажды, после особенно удачного представления, они сидели за отдельным столом, угощаясь вином и мясом, и местные не сводили с них любопытных взглядов. Иоганн поднял стакан.

– За твои последние рисунки, – сказал он Вагнеру с улыбкой. – Думаю, змей тебе особенно удался. Сегодня сразу три женщины хлопнулись в обморок. Ты делаешь успехи!

Он бросил Сатане кость. Пес поймал ее на лету и разгрыз в мгновение ока. Иоганн ласково потрепал его за ухом, после чего вновь взглянул на Вагнера.

– Вот только над ролью слепого ландскнехта надо еще поработать. Люди, может, и глупы, но не настолько же… – Он покачал головой. – Для слепого ты слишком уж легко взбегаешь на сцену, никто тебе не поверит.

– Не забывайте, я студент медицинского факультета, а не какой-то там артист, – проворчал Вагнер.

– Не смей говорить в таком тоне об артистах! – В голосе Иоганна вдруг зазвучали ледяные нотки. – Они зачаровывают людей так же, как и мы.

Он одним глотком осушил стакан и грохнул им по столу, так что люди принялись перешептываться. Замечание Вагнера пробудило в нем воспоминания о Венеции, о Саломе, об Эмилио и Петере. Тогда он предугадал скорую смерть скрипача, и с тех пор эта способность проявляла себя еще не раз, но Иоганн научился с ней уживаться. Лишь в случае с молодыми людьми или детьми ему бывало тяжело, и он никогда не говорил им правду.

Быть может, он увидел бы и смерть Маргариты?

– Можно задать вам вопрос? – промолвил нерешительно Вагнер.

Иоганн встряхнул головой и кивнул. Студент прокашлялся. Было очевидно, что этот вопрос уже долгое время не давал ему покоя.

– Почему вы это делаете? Вы едва ли не самый образованный из людей. Я слышал ваши рассуждения о Платоне и Плутархе. Вы разбираетесь в философии, равно как и в механике. Вам известны все формулы Архимеда и Пифагора, и даже в медицине для вас нет тайн. Вы могли бы устроиться почетным доктором или даже ректором в каком-нибудь университете. А вместо этого… – Вагнер замялся.

– Что вместо этого? – негромко повторил Иоганн и налил себе еще вина.

– Вместо этого вы ездите в хлипкой повозке, дурачите людей этими… картинками, волшебными снадобьями и лживыми гороскопами. Вас называют чернокнижником и шарлатаном. Да, вы знамениты, но вас никто не превозносит… – Вагнер вздохнул. – Говоря по чести, мне кажется, что скоро ваше имя, а заодно и мое, предадут забвению. Так зачем же вы это делаете?

Иоганн глотнул вина и долго молчал, глядя на рубиновую жидкость в стакане. Его так и подмывало вновь выпить все залпом, а потом швырнуть стакан в стену, но Иоганн совладал с собой. Он откинулся на спинку стула и насмешливо поглядел на Вагнера.

– Любому другому я бы за подобную дерзость плеснул вином в лицо. Но ты, как мой ассистент, имеешь право знать. – Он подался вперед. – Знаешь, на что я надеюсь? Я надеюсь, что однажды меня все-таки бросят в тюрьму. Я с тоской жду этого дня, хоть и знаю, что он никогда не наступит.

– В тюрьму? – изумился Вагнер. – Но почему…

Иоганн вскинул руку и заставил его замолчать.

– Я не хочу, чтобы меня объявляли некромантом или черным магом, болван. Меня должны арестовать за жульничество. Ты лучше других знаешь, что мы лишь морочим людям головы. И они сами это понимают, да только не желают этого видеть! – Он тихо рассмеялся. – Им хочется, чтобы их околдовали, хочется верить, что дьявол действительно существует. Потому что без дьявола не может быть и Бога. И потому они подыгрывают нам, покупают наши зелья и пугаются наших рисунков. И до тех пор, пока они позволяют себя обманывать, у таких, как мы с тобой, развязаны руки. В этом наше предназначение. Мы олицетворяем дьявола, оправдывая существование Бога.

– Так вы действительно не верите в Бога? – спросил Вагнер, нахмурив брови.

Иоганн ответил не сразу.

– Представим на миг, что Его нет, – произнес он затем. – Тогда не было бы никого, кто удержал бы нас от злых деяний. В конце концов, все наши законы восходят к Богу. Не существовало бы запретов, и все стало бы дозволено. Любые книги, любые думы… Соблазнительная мысль. Я сам довольно долго ей предавался, слишком долго… – Несколько мгновений Иоганн смотрел в пустоту, а потом продолжил: – И в то же время воцарился бы хаос, ибо ничто не имело бы смысла. Мы остались бы одни во Вселенной, без надежды, без утешения. Таким мне представляется ад. В безрадостные минуты мне кажется, что мы давно уже в аду, просто еще не заметили этого.

– Если существует ад, значит, существует и дьявол, – заметил Вагнер.

– О да, не сомневайся. – Иоганн допил вино и уставился прямо перед собой. – Дьявол существует. Только не в том обличии, в каком представляется нам.

Он неожиданно отставил стакан.

– Ну, довольно предаваться унынию! Самое время сыграть в шахматы да преподать тебе пару уроков. Больно смотреть, как ты возишь по доске фигуры.

Иоганн вынул из кармана плаща маленькую доску и мешочек с фигурами – он сам вырезал их долгими бессонными ночами из рога и алебастра, – положил доску на стол и принялся расставлять фигуры, как проделывал это уже тысячи раз.

Но Вагнер даже не посмотрел на доску, а уставился куда-то в окно. Снаружи хлопьями падал снег.

– Что такое? – спросил Иоганн.

– А, ничего, просто… – Юноша помедлил. – Когда вы говорили про дьявола, мне показалось, будто за окном кто-то стоит. Какой-то человек в черном. Он смотрел на нас, словно… словно наблюдал. И его глаза… они сверкали огнем.

– Человек в черном? И ты, конечно, решил, что это дьявол? – Иоганн рассмеялся. – Ох, Вагнер!.. Я и не думал, что у тебя такое воображение. Наверное, какой-нибудь студент хотел поближе взглянуть на великого доктора Фаустуса. А может, это была черная кошка… – Он с легкой усмешкой протянул Вагнеру фигуры королей. – Какую сторону выберешь? Белую или черную? Эти фигуры вполне реальны, в отличие от каких-то призраков за окном.

Внешне Иоганн был невозмутим, но слова Вагнера смутили его куда сильнее, чем он хотел выказать. Ему тоже в какой-то миг показалось, что за окном кто-то стоял в снежных вихрях.

Человек в черном.

И ты, конечно, решил, что это дьявол…

Краем глаза Иоганн еще раз посмотрел в окно. Снаружи бушевала вьюга, и ветер завывал, как брошенное дитя.

Но там никого не было – лишь темная, непроглядная ночь.

* * *

Иоганна все не покидало ощущение, что за ним наблюдают. За последнее время оно даже усилилось. Теперь, когда Фауст шел в университет читать лекцию, он постоянно оглядывался и не расставался с кинжалом. Порой чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд – и тогда начинал вдруг запинаться, оглядывал студентов, но видел лишь незнакомые и растерянные лица. В конце концов Иоганн сам себя одергивал. Должно быть, это зимнее уныние так его растревожило и издергало. Его и раньше преследовало это гадливое чувство, оно тянулось за ним, как скверный запах, и Иоганн объяснял его своими страхами. Однажды это чувство пропало на несколько месяцев, а затем появилось вновь. Но никогда оно не бывало таким острым, как теперь.

Однако не только это разбередило Фаусту душу. Своим вопросом Вагнер уязвил его в самое больное место.

Почему вы это делаете?

Иоганн удостоил Вагнера ответом, но, в сущности, он и сам не знал, почему вел такую жизнь. Потому, что не знал другой? Или потому, что бежал от чего-то, или чего-то ждал? Иоганн не знал, что бы это могло быть. Но черный силуэт за окном что-то пробудил в нем. Что-то зашевелилось внутри, пришло в движение, только Иоганн пока не мог до конца этого уловить.

Чтобы как-то отвлечься, он стал чаще выходить с Сатаной из города, гуляя по речным долинам Геры. Иногда его сопровождал Вагнер и вовлекал его в беседы по медицине. Как выяснилось, он все-таки чему-то научился в Лейпциге. Юноша был умнее, чем Иоганн предполагал изначально, и своим остроумием в чем-то напоминал ему Валентина.

– На лекциях нам постоянно талдычили про Галена, – жаловался Вагнер. – Как будто с античных времен в медицине ничего не изменилось!

– А разве что-то изменилось? – спросил с улыбкой Иоганн.

Ему вспомнились их разговоры с Конрадом Цельтисом в Гейдельберге. Фаусту тогда тоже хотелось перевернуть весь мир, как вот теперь хотелось юному Вагнеру.

– Я видел анатомические зарисовки Мондино де Луцци, – мечтательно произнес Вагнер. – Вот бы и мне научиться так рисовать! Не обязательно человеческие внутренности, но его манера…

– Мне достаточно твоих рисунков для латерны магики, – резко оборвал его Иоганн. – По крайней мере сейчас. – Он окинул ассистента суровым взглядом. – И держись подальше от здешних студентов! Я только вчера заметил, как ты алчно глазел на одного из них. За содомию, как тебе известно, полагается смерть на костре. И Эрфурт – не исключение.

Вагнер потупил взор.

– Я знаю, что это грех, и молюсь каждую ночь.

– На костре молитвы тебе не помогут. Разве что мешочек пороха, привязанный к шее, чтобы не мучиться…

Иоганн свистнул, подзывая Сатану. Когда собака примчалась, свесив язык, Вагнер хотел ее погладить. Но едва он протянул к ней руку, она грозно зарычала.

– Боюсь, я ему не по нраву. – Студент вздохнул. – Наверное, он ревнует.

– Она, – поправил Иоганн и погладил Сатану по спине. – Это она.

Юноша уставился сначала на Иоганна, затем на собаку.

– Она? Вы шутите!

Иоганн кивнул.

– Можешь сам поглядеть. Хотя сомневаюсь, что она позволит, – он пожал плечами. – Увы, Сатана так и не смогла ощениться. Я надеялся, что она оставит мне щенят, но теперь она уже стара.

– Она! – Вагнер рассмеялся и покачал головой. – Ну, а почему бы и нет… Я всегда подозревал, что дьявол носит женское обличие.

* * *

Так проходили недели, и в марте, когда началась капель, они снова двинулись путь, на север.

За последние годы имперские тракты постоянно обновляли: делали насыпи, наводили мосты, вырубали леса. Кайзер поучил братьям Жането и Франческо де Тассо из старинного ломбардского рода усовершенствовать почтовую службу в Германии. Теперь только между Шонгау и Венецией располагались два десятка почтовых станций, а чтобы добраться из Нидерландов до Инсбрука, конному курьеру требовалось всего шесть дней.

И в дождь, и в град повозку обгоняли посыльные. Глядя на них, Иоганн вспоминал, как еще мальчишкой болтался в трактире «У льва», что в Книтлингене. Тогда-то все и началось. Неразговорчивые курьеры, незнакомые говоры и наречия и разодетые торговцы со всех концов света неизменно напоминали ему, что мир не оканчивался за ближайшими холмами. С тех пор Иоганн так ни разу и не побывал в родном городе. Что сталось с отчимом и сводными братьями, он не знал. А своего кровного отца никогда не видел. Да и не хотел видеть. Все это осталось в прошлом, и ему не хотелось ничего ворошить. Прежняя жизнь представлялась ему ящиком Пандоры: стоило его открыть, и воспоминания налетали, как полчища мошкары. Тогда в памяти оживали и Маргарита, и Валентин, и Арчибальд, и Мартин…

Детские тела над костром…

Перед внутренним взором вновь возник черный силуэт, увиденный в окно трактира. Казалось, это был вестник из прошлого. Словно кто-то постучал в окно и напомнил, что ему снова пора в путь. Вот только куда? Вагнер и не подозревал, насколько он близок к истине. Иоганн носился по кругу, как Сатана в поисках кости, которой не существовало…

Так они миновали Йену, Галле в Саксонии и Магдебург, продвигаясь вдоль широкого течения Эльбы. В некоторых городах Иоганну уже приходилось бывать, в других они появлялись впервые, однако всюду их принимали с восторгом. Но Фауст и не обращал внимания на публику и все высматривал черный силуэт. В последнее время он все чаще замечал его: из окна в трактире, в нише между домами, в тумане посреди полей… По ночам Иоганн запирал дверь на засов и до рассвета читал «Speculum» Альберта Великого и другие книги по астрономии. Долгие годы он искал ответ, но так и не смог понять, почему Тонио называл его избранным. Мама тоже говорила, что он родился под счастливой звездой, – так ей сказал бродячий схоласт, шпильман с запада.

Рожденный в день Пророка…

Что же хотел сказать этот артист? И для чего Тонио напоил его черным зельем в лесу под Нёрдлингеном? Какие планы он вынашивал?

Мир ляжет у твоих ног… у наших ног! Ты перевернешь его с ног на голову, если пожелаешь. Homo Deus est!

Иоганн смотрел на раскисшую дорогу, что тянулась вдоль берега, и размышлял, куда же приведут его эти странствия. Быть может, путь его лежит к звездам? Может, там, на небесах, есть что-то такое, чего он не видел? Фауст прочел сотни книг, в каждом университете переворошил кучи пергаментов, но ответа так и не нашел.

Столько лет прошло в бесплодных поисках – но в августе три птицы наконец-то указали ему путь.

* * *

В Виттенберге, где, по одной из многочисленных легенд, Иоганн отыскал клад, они остановились в простой таверне с покосившимися стенами. Неподалеку несла свои воды Эльба, и в комнате стоял болотистый, чуть солоноватый запах. Иоганн, как это часто бывало, лежал без сна. Летом ночи в этих краях стояли светлые. В открытое окно можно было видеть усыпанное звездами небо. Фауст поворочался в постели, потом встал и подошел к окну. Посмотрел на небосвод, на городские огни… и только теперь осознал, что в апреле даже не вспомнил про свой день рождения. Жизнь вращалась своим чередом…

В этот миг он увидел ворона и двух ворон.

Они сидели на ветвях дуба, прямо напротив таверны, и злобно смотрели на Иоганна. В этот раз он не сомневался, что это те самые птицы, которых держал при себе Тонио. По крайней мере, насчет ворона Иоганн был уверен. То же черное с серым оперение, щербатый, как после драки, клюв, и один коготь слегка вывернут. Фауст вздрогнул. Разве это возможно? Во́роны жили очень долго, это он знал. Но почему именно эти птицы вдруг появились перед ним? Ведь прошло столько времени. Почему именно теперь, спустя столько лет?

Ворон раскрыл клюв и каркнул. Крик его был подобен человеческому.

– Чильд… Рэ… – прокричал ворон. – Чильд… Рэ…

При этом он хлопал крыльями и не отрываясь смотрел на Иоганна, словно хотел что-то сказать ему.

– Чильд… Рэ…

С хриплым криком ворон расправил крылья и улетел в направлении севера. Воро́ны последовали за ним.

Иоганн долго смотрел им вслед. В это сложно было поверить, но ему казалось, что он понял, какое имя прокричал ему ворон.

Чильд… Рэ… Жиль де Ре…

Иоганн всматривался в ночь. Птицы давно скрылись из виду, но за окном, в поле, он разглядел одинокую фигуру.

Черный силуэт с горящими глазами.

Жиль де Ре… дьявол… Тонио дель Моравиа…

Фауст протер глаза, словно мог таким образом прогнать призрак. Когда он снова посмотрел в поле, там стояло лишь пугало в рваном плаще. И все же было очевидно: зло вернулось в его жизнь. Иоганн пытался сбежать на протяжении тринадцати лет, но не было такого места, где он мог бы укрыться.

Он должен связать все воедино.

Появление ворона и черного силуэта напомнило Иоганну, что в его жизни есть темное пятно, черное, как душа самого дьявола. Неважно, пригрезилось ему все это или то действительно были птицы Тонио – он должен разобраться со своим прошлым, или не знать ему покоя. Должен выяснить, почему Тонио назвал его избранным, почему он родился под особой звездой. Все, что происходило с их первой встречи, тот ужас в Шиллинговом лесу, жуткие события в Венеции, кошмарная смерть магистра Арчибальда, история Жиля де Ре – все это были части одной картины, значения которой он еще не постиг.

В глубине души Иоганн понимал, что ключом ко всему был день его рождения. Ему придется составить собственную натальную карту, самую точную из всех, что он составлял до сих пор.

Исполненный мрачной решимости и злобы, Фауст с силой захлопнул ставни. Сатана вскинула голову и вопросительно уставилась на хозяина. Тот склонился над собакой и погладил, ласково приговаривая.

При этом он напряженно думал.

К тому времени, когда забрезжил рассвет, Фауст понял, что ему делать. По какой-то, даже ему неведомой причине, словно сама судьба вела его. И птицы указали ему путь.

Гамбург…

То была мимолетная мысль, обрывок из воспоминаний: в памяти ожили давние истории магистра Арчибальда. Да, возможно, в Гамбурге он найдет ответ… Там было такое место, о котором Иоганн еще не рассказывал Вагнеру.

Место, куда ему давно следовало наведаться.

На пути в Гамбург Иоганна ни на минуту не оставляли мысли о вороне и черном силуэте. Его неотступно преследовало чувство, что за ними наблюдают. Он часто поднимал глаза к небу или оглядывался на деревья вдоль дороги, и всюду на ветвях сидели вороны и смотрели на него. Кинжал с пистолетом теперь всегда лежали под рукой. Порой Иоганну хотелось просто подстрелить пару-тройку ворон. Но их было слишком много.

– Что с вами? – спросил однажды Вагнер. – Можно подумать, вам за каждым кустом мерещатся разбойники.

– Скорее призраки прошлого, – проворчал Фауст, но продолжать не стал.

По крайней мере, человек в черном больше не появлялся. Однако воро́ны по-прежнему кружили над ним, как падальщики. Несколько раз Иоганну даже казалось, что среди них летает и ворон.

Гамбург встретил их адским зловонием. Стояло лето, и нечистоты на улицах источали смрад. Город располагался между Эльбой и ее притоком под названием Альстер, запруженным и превращенным в озеро. Сам город был пронизан каналами, в которых плавали трупы животных и отбросы. Как и во многих других поселениях, жители сваливали экскременты и мусор в сточные канавы, и, смешанные с навозом, кровью со скотобоен и гнилыми овощами, они стекали в городские ручьи и каналы. По темным закоулкам и по улицам сновали крысы, а на площадках торговки и коробейники продавали свои товары прямо возле навозных куч, за которыми люди справляли нужду. Лишь внизу, у Эльбы, воздух был посвежее. Там Иоганн с Вагнером остановили повозку, сколотили пару скамей и принялись развлекать многочисленных моряков.

Основную массу зрителей составляли мужчины с грубыми, обветренными лицами. Они прибывали из Англии, Дании, Швеции и других дальних стран, что лежали где-то на севере и на востоке, скрытые за горизонтом. Отовсюду доносились фразы на диковинных наречиях. Немногие зрители понимали, о чем говорил им прославленный доктор Фаустус. Но, откуда бы ни прибыли эти моряки, всех объединяла тяга к фокусам и волшебству. Кроме того, им пришелся по душе крепкий териак.

Из Гамбурга торговые суда – когги, хольки и каравеллы – шли по Эльбе и выходили в Северное море, а оттуда брали курс во все известные страны. Прежде кораблей было еще больше, но с тех пор как португалец по имени Васко да Гама открыл морской путь в Индию и торговцы из Аугсбурга и Нюрнберга стали выбирать иные маршруты, торговля пошла на спад. Кроме того, у побережья бесчинствовали пираты. Головы тех, кого удавалось схватить, насаживали на пики недалеко от лобного места, что на острове Грасброк.

Они давали представления каждое утро. После обеда Иоганн уходил, а Вагнер оставался с Сатаной, стерег повозку и занимался приготовлениями к новым выступлениям.

– Неужели вы ходите в публичный дом? – спросил как-то Вагнер, хотя Иоганн редко говорил ему, куда отправляется. – Гамбургские бордели известны своими проститутками! Вам бы не помешало развеяться.

Иоганн пожал плечами.

– Я действительно иду в заведение, где меня ждут радостные утехи, – только не те, что ты рисуешь себе в воображении. Да, кстати… К моему возвращению приготовь териак на две дюжины бутылок. Эти моряки хлещут его, как бездонные бочки. И не забудь нарисовать того пирата! Чтобы до завтра все было готово.

С этими словами он развернулся и направился в город.

Иоганн прошел вдоль зловонных каналов, пока не добрался до ратуши у Моста утешения. Это было кирпичное строение в несколько этажей – именно сюда Фауст и приходил все последние дни. Он прошел через низкую боковую дверь, ведущую к лестнице. На втором этаже за конторкой сидел низенький человечек. Завидев Иоганна, он приветливо кивнул.

– А, почтенный доктор Фаустус! – произнес он и поправил монокль. – Да, в непрестанной охоте за новыми знаниями… А всякому известно, как пересыхает в глотке от запыленных пергаментов…

Иоганн, как уже повелось, вручил ему бутылочку териака.

– Я не изучил и половины ваших книг, – проворчал он. – Если вы и дальше будете так пить, у меня не останется териака для зрителей.

Секретарь, безволосый, тощий как жердь старичок в отороченной мехом мантии и запачканном берете, расплылся в беззубой ухмылке.

– Ну, парой пьяных зрителей меньше… Какое это имеет значение, когда перед тобой открывается мир знаний!

Он достал массивный ключ и отворил дверь у себя за спиной. За нею открывался зал, сплошь заставленный книжными шкафами. Стеллажи высились до самого потолка, и чтобы добраться до верхних полок, приходилось брать лестницу. Полки ломились под тяжестью книг и пергаментов, в воздухе стоял запах плесени и старой кожи. Иоганн любил его, словно это был аромат фиалок. Секретарь широким жестом обвел зал.

– Библиотека в вашем распоряжении, доктор. Во всяком случае, до шести часов – потом я ухожу.

С этими словами он прикрыл за Иоганном дверь.

Иоганн восторженно огляделся. Сложно было поверить, что он здесь единственный посетитель. В Виттенберге, когда Фауст в последний раз видел черный силуэт, ему кое-что вспомнилось. Это было пятнадцать лет назад. Магистр Арчибальд был родом из Гамбурга, и он рассказывал Иоганну об этом месте. Библиотека городского совета в Гамбурге была единственной общественной библиотекой в Германии. Как правило, сокровищницы знаний находились в частном владении и принадлежали университетам или монастырям. Монахи не желали допускать к своим книгам Иоганна Георга Фаустуса, мага и чернокнижника. Здесь же он мог копаться сколько душе угодно. Библиотека в ратуше была крупнее, чем в монастыре Маульбронна, куда Иоганн приходил с разрешения отца Антония, и даже у синьора Барбарезе не набралось бы столько книг. Здесь были собраны не только церковные труды, но и мирские: философские сочинения, греческие драмы и научные трактаты. Иоганн даже обнаружил несколько рисунков Леонардо да Винчи.

Но в первую очередь его интересовали труды по астрономии, которые помогли бы ему составить собственную натальную карту. Он родился в тот день, когда Юпитер и Солнце сошлись в одном знаке и под одинаковым углом. Может, явление и не совсем обычное, но и не исключительное: немало людей рождалось под этим созвездием, потому как оно появлялось на небосводе несколько раз в году. Тогда в чем же состояла тайна его рождения?

Иоганн обнаружил несколько сочинений венского астронома Генриха фон Лангенштайна и книгу Роджера Бэкона, в которой известный английский францисканец, помимо всего прочего, описал строение камеры-обскуры. Но Иоганн так и не узнал, почему день его рождения так отличался от остальных. О Жиле де Ре ему также не удалось разузнать – во всяком случае, ничего нового сверх того, что он уже знал. Имя Тонио дель Моравиа в документах и вовсе не попадалось.

Иоганн ходил вдоль стеллажей и внимательно изучал корешки книг. После некоторых розысков он вытянул книгу под многообещающим названием. Автором оказался некий Иоганнес Мюллер, и в своем труде он рассматривал предположение, что Земля вращалась вокруг Солнца, а не наоборот. Это была занятная гипотеза, о ней Фаусту рассказывал еще отец Бернард в Книтлингене, и в последние годы ученые все чаще обсуждали ее в узких кругах. Иоганн направился к столу и стал просматривать книгу. Сочинение оказалось довольно увлекательным, но ответа на свои вопросы Фауст так и не получил. Он собрался уже отнести книгу на место, но тут взгляд его упал на другой манускрипт. Сверху лежали несколько пустых листов: по всей видимости, над книгой как раз работал переписчик. Иоганн мельком прочел название и имя автора.

«Occulta philosophia», Генрих Корнелиус Агриппа Неттесгеймский.

Доктор нахмурил лоб. Ему уже доводилось слышать про этого Агриппу: светлый ум, он учился в Кёльнском университете, и о нем уже ходили удивительные слухи. Говорили, что он в четырнадцать лет получил степень бакалавра, знал восемь языков и в свои молодые годы превосходил многих ученых Германии. Сейчас Агриппа, по всей вероятности, выступал с лекциями в Кёльне – если не отправлялся в какой-либо иной город по приглашению богатых и могущественных патрициев. Но своими резкими суждениями он явно не снискал расположения церкви.

К своему удивлению, Иоганн почувствовал слабый укол ревности. Похоже, этот Агриппа действительно мог посоперничать с ним. Собрат в мире, где ханжество и схоластика по-прежнему довлели над наукой…

С возрастающим любопытством Фауст склонился над страницами, исписанными мелким, аккуратным почерком. Записи захватили его с первых же строк, и он позабыл обо всем на свете. Это было невероятно! Работа систематически охватывала все известные области магии, от хиромантии и астрологии до алхимии. Все, чему обучил его Тонио, и все, что Иоганн усвоил потом сам, – все было записано на этих страницах. И где только Агриппа черпал столь необъятные знания? Требовались десятилетия, чтобы познать все это! Иоганн пробегал взглядом по строкам, и сердце его билось все чаще. Это была лучшая книга из всех, что ему доводилось видеть! Превосходно написанная, она возносила магию на одну ступень с религией и наукой. И астрологические суждения превосходили всё, что Иоганн знал до сих пор. Он лихорадочно переворачивал пергаментные листы – и обнаружил, к своему ужасу, что в книге было всего пятьдесят страниц. Книга закончилась, едва начавшись. При этом автор без лишней скромности обещал изложить свои рассуждения в трех томах.

Что за дьявольщина?..

Иоганн искал по соседним столам, обшарил все полки… В конце концов он взял страницы, открыл дверь, сунул их под нос изумленному секретарю и резко спросил:

– Где остальное?

– Остальное? О чем вы? – Тщедушный секретарь нацепил монокль и взглянул на листы. Лицо его просияло. – Ах, это! Занятно, не правда ли? Один купец накануне вернулся из Англии и принес мне эти листы. Очевидно, он встретил этого Агриппу в Лондоне, где ученый был по поручению кайзера, и приобрел этот экземпляр. Я хотел сегодня же переписать их. Весьма…

– Где остальное? – повторил свой вопрос Иоганн.

Старик вздохнул.

– Больше ничего нет; это все, что принес мне торговец. Он сказал, что Агриппа еще работает над книгой.

Иоганн на секунду закрыл глаза. Впервые за долгое время у него возникло ощущение, что круг разомкнулся.

– Я покупаю их, – сказал он. – Сколько?

– Они не продаются. Для начала мне необходимо сделать…

– Мне некогда ждать.

Иоганн положил на конторку золотой дукат. Это была самая крупная монета из всех, что у него имелись. Он получил ее от купца из Эрфурта за благоприятный гороскоп.

У секретаря округлились глаза.

– Вы купите на них две дюжины книг!

– Мне нужны только эти записи. А теперь прошу простить меня.

С листами в руках Иоганн поспешил прочь. Быстрым шагом он пересек площадь и направился к городским воротам.

Фауст был так погружен в свои мысли, что даже не заметил, как сразу после него в библиотеку вошел еще кто-то.

Под конец дня секретарь заработал три золотых дуката. Один достался ему от этого странного доктора Фаустуса, о котором говорили все вокруг, и еще два – от человека, который задал ему пару вопросов и которого секретарь постарался поскорее забыть.

Уже к вечеру он мог лишь сказать, что плащ на том человеке – да и весь его облик – был черен, как сама ночь.

И только глаза его горели каким-то зловещим блеском.

* * *

Карл Вагнер сидел в повозке за шатким столиком и трудился над бородой пирата. Свет едва пробивался сквозь задернутый навес, сальные свечи чадили, так что Карл низко склонился над стеклышком. Он работал самой тонкой кистью, рисунки были очень мелкие, и следовало выверять каждый штрих. Карл вспоминал прославленного живописца из Нюрнберга, Альбрехта Дюрера. Уж он-то мог развернуться на холстах высотой в человеческий рост, тогда как ему, Вагнеру, приходилось выводить пиратские морды величиной с ноготь…

У его ног растянулась Сатана и рычала, стоило ему шевельнуться. Порой у Карла возникало ощущение, что собака стерегла не повозку, а его самого. Если б он попытался выбраться наружу, Сатана, вероятно, разорвала бы его на куски. Карл возненавидел собаку, хоть и понимал, что Фауст любил ее так, как не любил никого из людей. Сатана вновь обнажила зубы, и Карл вымученно улыбнулся.

– Старая дворняга, – произнес он, улыбаясь. – Ты, видно, невзлюбила меня, как и я тебя. Увы, хотим мы того или нет, нам придется как-то уживаться. Так что сделай одолжение, посторонись, или не получишь лакомства.

Он бросил собаке кусок колбасы, чтобы хоть ненадолго смягчить ее нрав. Затем устало потер глаза и потянулся. Снаружи доносился портовый шум – голоса моряков, звон корабельных колоколов, крики чаек, что залетали с моря и как будто насмехались над ним.

Карл рисовал внутри повозки, дабы не привлекать внимание любопытных зевак. Для этих целей он еще в Виттенберге заказал у плотника маленький столик. Бывало, что из-за постоянных расспросов юноша едва мог приступить к работе. Пирата, которого он теперь рисовал, звали Клаусом Штёртебекером. Это был некий головорез, казненный много лет назад, но про него до сих пор ходили жуткие истории. По одной легенде, когда его обезглавили, Штёртебекер прошел мимо одиннадцати своих матросов, пока палач не повалил его наземь.

Карл тяжко вздохнул и продолжил работу. Фауст арендовал в городе зал, и назавтра они собирались продемонстрировать горожанам призрак знаменитого пирата. Оставалось надеяться, что ему удастся к тому времени закончить треклятый рисунок. Полдня Карл потратил на то, чтобы из гадкого пойла и трав приготовить териак. Для этого он поднялся еще на заре и перед представлением набрал на Грасброке мяты, полыни и дикого фенхеля.

Нередко Карл сомневался в сделанном когда-то выборе. Конечно, доктор спас ему жизнь, и он был ему обязан. Кроме того, Фауст считался живой легендой, был известен по всей Германии и даже за ее пределами. Но вот уже почти год они провели бок о бок, и в душе Карла росла тревога. И те странные книги, что хранились в сундуке, лишь подпитывали его страх. Карл изучал их, когда оставался один, хоть и не вполне понимал их содержания. Фауст никогда не рассказывал, чем занимался раньше, до того как пустился в свои странствия. Но что-то подсказывало Карлу: его прошлое таило в себе что-то темное, на нем как будто лежало давнее проклятие. Неужели это та цена, которую ему пришлось заплатить за славу и богатство?

Аккуратными мазками Карл нарисовал пирату Штёртебекеру берет, лихо сдвинутый набок. Взгляд морского разбойника, исполненный злобы, был вместе с тем загадочен. Тот же взгляд был у Фауста, столь же легендарного, как и этот Штёртебекер.

Фауст называл себя шарлатаном, но Вагнер знал, что это не так. Доктор был самым образованным из всех, кого ему доводилось знать, – наделенный острейшим умом и открытый всему новому. Юноша превозносил этого человека, возможно, даже выше, чем готов был признать, – и в то же время многое его пугало: частые припадки гнева, высокомерие, едкие насмешки и крики по ночам…

Особенно крики.

Иногда они делили одну комнату на двоих. И если Карлу не спалось, он слышал, как доктор что-то бормочет во сне и стонет. Нередко Фауст вздыхал и всхлипывал, и всякий раз повторял одни и те же имена.

Маргарита, Мартин, Тонио, Жиль де Ре…

Последнее он произносил особенно часто.

Кроме того, доктор, очевидно, страдал манией преследования, и в последнее время все становилось только хуже. По дороге на север он постоянно озирался или разглядывал птиц, что кружили над ними в небе. Могло даже показаться, что Фауст видел в них шпионов. Впрочем, Карл вынужден был признать, что в эти дни ему и самому бывало не по себе. К примеру, этот черный силуэт с горящими глазами, который он видел из окна в Эрфурте. Потом еще дважды эта фигура привиделась ему у дороги среди деревьев. Карл ничего не говорил об этом доктору, поскольку опасался, что тот станет еще мнительнее.

В университете Вагнер не узнал бы и половины из того, чему обучал его Фауст. В Лейпциге он был всего лишь сыном тщеславного отца, которому никогда не мог угодить. Мать, которую он беззаветно любил, давно умерла. Теперь же, странствуя с доктором Фаустом, Карл возмужал и окреп. И все же он решил, что не останется с ним надолго. Казалось, с течением времени меланхолия, которой был подвержен доктор, охватывала и его. Он проведет с Фаустом эту зиму, но весной покинет его. С письмами или без них… Свой долг он оплатил сполна.

Что-то шевельнулось рядом с навесом, и Карл вскинул голову. Кисть дрогнула в руке, и вместо наводящего ужас меча в руке у пирата оказалась размазанная клякса. Карл выругался про себя. Опять придется начинать сначала! Сатана зарычала из-под скамейки и навострила уши.

– Кто там? – резко спросил Карл. – Доктор в городе, приходите утром.

– А завтра тоже будет представление? – раздался звонкий мужской голос. – Мне бы так хотелось еще раз посмотреть на доктора. И… и на вас.

– Меня?

Что-то в его голосе насторожило Карла. Он бросил Сатане кость, отложенную для похлебки, после чего поднялся и откинул навес. Перед повозкой стоял миловидный юноша лет шестнадцати или семнадцати. Карл видел его и раньше: он не пропустил ни единого представления. Они встретились взглядами, и между ними пробежала искра.

Они всегда узнавали друг друга по глазам.

Юноша застенчиво улыбнулся. У него было бледное лицо, жидкие черные волосы и длинные, как у девушки, ресницы. Судя по одежде, это был простой портовый трудяга, что явно не сочеталось с его изящной фигурой. Карл осторожно огляделся. В порту было затишье; шагах в двадцати от них несколько батраков грузили ящики в лодку, которая, по всей видимости, направлялась к Альстерхафену. Никто на них не смотрел. Карл колебался, но недолго. Доктор возвращался не раньше шести часов – времени у них достаточно.

– Забирайся, – сказал он юноше и подмигнул. – Я кое-что тебе покажу.

– А… собака? – спросил опасливо юноша и заглянул в повозку. Сатана все еще грызла кость.

– Ничего тебе не сделает эта прожорливая зверюга. Во всяком случае, пока я скармливаю ей свой ужин, тебе нечего опасаться.

Юноша послушно влез в повозку и с любопытством поглядел на высушенные травы, свисающие под потолком, и многочисленные сундуки. Некоторые были открыты, являя взору свое загадочное содержимое. Когда взгляд его упал на разрисованное стеклышко, гость хихикнул, как девица.

– Ого! Это, наверное, Штёртенбекер? Превосходная работа, снимаю шляпу.

– Спасибо, – Карл улыбнулся. – Завтра мы оживим его при помощи латерны магикки.

– Латерны… чего? – Юноша округлил глаза.

– Ну, это такое устройство, при помощи которого можно направлять на стену изображения, – благосклонно объяснил Карл. – Я и рисую эти изображения. Я даже Папу с кайзером нарисовал. Я художник, – добавил он. – Как Леонардо да Винчи или Альбрехт Дюрер. Ты знаешь, кто такой Дюрер?

Юноша помотал головой.

– Я видел его всадников апокалипсиса, – продолжал Карл. – Ну, и попробовал срисовать их. Кажется, у меня неплохо получилось. Некоторые говорят, что вышло даже лучше, чем у Дюрера.

Юноша, разглядывая рисунок, с благоговением провел пальцем по стеклышку.

– Эти рисунки, должно быть, очень дороги…

– Как тебя зовут, любезный? – спросил Карл, чтобы сменить тему.

Юноша поклонился.

– Мое имя Себастьян, господин.

Вагнер рассмеялся.

– Не надо звать меня господином, я ненамного тебя старше. Себастьян… красивое имя, – он подмигнул гостю. – И святой Себастьян был красивым человеком. Красивым, как ты, – добавил он тихо.

Карл уже не сомневался, с какой целью пришел сюда этот юнец. Из чистых побуждений или ради денег – этого он сказать не мог. В сущности, ему было все равно. Когда представлялся случай, он проводил время с красивым юношей. Фауст пока ничего не заметил, хоть порой и смотрел на него с подозрением. Зачастую это были мимолетные встречи: под мостом или в зарослях. Юноши, такие как Себастьян, обитали в каждом городе, оставалось только найти их. Таких, как они, связывал страх разоблачения. К содомитам порядочные горожане питали даже меньше сочувствия, чем к еретикам, евреям или отравителям.

Себастьян между тем принялся рыться в одном из сундуков.

– Этими шарами вы жонглируете, да?

Юноша достал два шара, красный и позолоченный, и стал их подбрасывать. Шары покатились по дощатому настилу, и Себастьян рассмеялся.

– Не надо это трогать, – попытался остановить его Карл.

Он уже пожалел, что пригласил этого милого юношу внутрь. Судя по его манерам, это была далеко не первая повозка, которую он обшаривал, и в этом деле у него явно имелся опыт.

– Я сказал, прекрати! – прикрикнул Карл.

Но Себастьян его как будто и не слышал и продолжал рыться в сундуке. Он выудил черную шляпу, красные платки и выкрашенное в белый цвет деревянное яйцо. Затем перешел к сундуку с книгами и принялся небрежно хватать фолианты.

– Осторожнее, ты порвешь их! – крикнул Карл.

Неожиданно Себастьян издал возглас изумления. Он бросил книги, запустил руку в сундук и достал нож. Находка зачаровала его, да и Карл удивился не меньше. Еще ни разу ему не приходилось видеть этот нож – должно быть, он лежал под книгами, на самом дне сундука. Рукоять была сделана из кости и украшена черным орнаментом. Клинок, по всей видимости, был очень старый и дорогой. Юноша провел пальцем по лезвию и робко улыбнулся.

– Он восхитителен, – произнес Себастьян. – Ты подаришь его мне?

Карл прокашлялся. Происходящее нравилось ему все меньше. Он натужно рассмеялся.

– Надеюсь, ты не всерьез? Этот нож принадлежит доктору, и…

– А теперь он принадлежит мне, – заявил Себастьян.

Он окинул Карла оценивающим взглядом и указал на него острием клинка.

– Или ты хочешь отнять его, м-м-м?

Карл покосился на Сатану: та невозмутимо грызла кость. Проклятая псина! Когда от нее действительно нужна помощь, она лежит себе, аки агнец божий!

Юноша ухмыльнулся, и глаза его хищно сверкнули.

– Значит, договорились. Я беру этот нож, и…

Внезапно кто-то отдернул навес за его спиной. Карл, к своему великому облегчению, узнал Фауста. Доктор вернулся раньше обычного и тяжело дышал. Он замер с раскрытым ртом, словно собирался что-то сказать, и уставился на юношу с ножом. Затем резко спросил:

– Что здесь происходит?

– Э… ничего, – промямлил Карл. – Мы просто немного поболтали.

– Мы?

Фауст вновь взглянул на юношу, замершего посреди повозки. Казалось, он только теперь разглядел, что держал в руке незваный гость. Доктор вдруг побледнел, словно увидел привидение.

– Положи сейчас же, – тихо произнес Фауст. – Считаю до трех; потом Сатана разорвет тебя на куски, и я скормлю их чайкам. Раз, два…

Юноша выронил нож и, проскочив мимо доктора, бросился наружу. Мгновение еще был слышен его топот, затем воцарилась тишина.

– Мне… так жаль… – начал Карл.

Но Фауст оборвал его нетерпеливым жестом.

– Собирай вещи, мы уезжаем.

– Но… как же представление, – пробормотал Карл. – Клаус Штёртебекер…

– Я сказал, мы уезжаем. И если я еще раз застукаю тебя с кем-то, Сатана вам обоим отгрызет причиндалы. Ты меня понял?

Карл потупил взор и кивнул.

– Ку… куда мы едем? – спросил он через некоторое время.

– В Кёльн. Там живет один человек… не знаю, почему я до сих пор с ним не встретился… Ну, живее, запрягай лошадь.

Пока Карл выбирался из повозки, он увидел, как Фауст поднял нож с настила и долго на него смотрел.

А потом швырнул в сундук, словно это был кусок раскаленного железа.

– Ну, шевелись, старая кляча!

Иоганн щелкнул кнутом, поторапливая кобылу. Повозка катила по запыленной дороге, что тянулась и тянулась через вересковые пустоши. Сатана, свесив язык, семенила рядом и время от времени останавливалась, чтобы облегчиться или прилечь под кустом. Собака уже не могла преодолевать большие расстояния, и все чаще ей приходилось отдыхать. В тот же вечер они покинули Гамбург и двинулись в направлении Люнебурга. Вересковые волны переливались фиолетовым в свете послеполуденного солнца. Артисты были в пути вот уже три дня и почти не делали привалов. Иоганн при этом лишь изредка прерывал молчание.

Он покосился на Вагнера. Тот сидел, насупившись, на козлах: наверное, думал, что Иоганн все еще сердится на него из-за того юнца в Гамбурге. Фауст тогда действительно пришел в ярость. Такие авантюры могли стоить головы им обоим! Ему было все равно, кого любил Вагнер, – мужчин, девушек, да хоть бы и овец. Но он не имел права подвергать их опасности. Особенно теперь, когда у Иоганна впервые за долгое время вновь появилась цель. Он должен был встретиться с Генрихом Агриппой и поговорить о его «Оккультной философии», об этом шедевре, который открыл ему глаза! Если кто и знал что-то о созвездиях и пророчествах, то это Агриппа. Быть может, Иоганн наконец-то выяснит, в чем состоит тайна его рождения…

И возможно, что-то разузнает о Тонио дель Моравиа и Жиле де Ре.

Как так вышло, что воришка в Гамбурге наткнулся на его нож? Простое ли это совпадение? Все эти годы Иоганн хранил его, хоть и не знал почему. Этот нож приносил ему одни лишь несчастья – и вместе с тем напоминал ему о том, какую вину он взвалил на себя. Иоганн не осмелился выбросить его: казалось, тогда сбудется наконец давнее проклятие. Нож лежал на самом дне сундука – и вот снова попался ему на глаза… Когда Иоганн поднял его с настила, он взглянул на инициалы.

G d R

Жиль де Ре…

Из зарослей вереска вспорхнула стая ворон и ядовитым черным облаком заполонила небо. Птицы подняли крик, и внезапно Иоганн снова услышал это имя.

Чильд Рэ… Жиль де Ре… Чильд Рэ…

Проклятое имя! И почему он не мог выбросить его из головы?! Столько лет оно преследовало его! Казалось, это имя тесно переплелось с его судьбой, как и Тонио, и все, что происходило с той встречи в Книтлингене.

На сей раз артисты не давали представлений и потому продвигались быстрее. На севере Германии преобладали болотистые края и верещатники. Вокруг простирались пустынные, безрадостные пейзажи – ни возвышенностей, ни долин, ни озер. Ветер взметал песок, в котором росла лишь трава и нередко увязали колеса, так что путникам приходилось выталкивать повозку, как из снега. Далее путь их пролегал вдоль рек, и дороги стали получше. В каждом графстве, в любом мелком поместье, которое они пересекали, им приходилось платить за право проезда. Вся Германия была подобна затертому покрывалу, сшитому из множества мелких лоскутков, и не распадалось оно лишь по воле кайзера, недосягаемого, как луна.

Скоро они достигли долины Рейна, и пейзаж стал более живописным. Появились первые виноградники, и наконец, через одиннадцать дней пути, перед ними протянулась широкая лента Рейна, на берегах которого и располагался Кёльн.

До сих пор Иоганн обходил стороной этот город, один из самых крупных в Германии. Приор кёльнского монастыря доминиканцев, назначенный папским инквизитором, был крайне суров в отношении предполагаемых еретиков. Кроме того, Кёльн слыл излюбленным местом у паломников, здесь содержалось бесчисленное множество святынь, но особое место занимали мощи трех святых царей. Магов и хиромантов здесь не жаловали. Но и в Кёльне были наслышаны о легендарном докторе Фаусте. Когда Иоганн назвал свое имя у городских ворот, стражники посовещались и в конце концов, задобренные парой бутылочек териака, пропустили их. Сатана лежала в повозке. Им и так едва удалось получить разрешение на пребывание в городе, и собака размером с теленка могла все испортить. К тому же Сатана все больше припадала на правую ногу. Иоганн был не на шутку встревожен.

На северо-востоке высилась башня недостроенного собора – чуда, над которым жители трудились вот уже двести пятьдесят лет и до сих пор не могли закончить работу. Казалось, город состоял из одних лишь церквей, и едва ли не в каждой содержались какие-нибудь реликвии. На оживленных улицах то и дело навстречу попадались паломники с посохами и в простых одеяниях. После Рима и Сантьяго-де-Компостела Кёльн был самым известным местом паломничества в западном мире. Но город был также оплотом знаний – здесь находился один из крупнейших университетов Германии. Альберт Великий, которого Иоганн почитал с детских лет, изучал здесь теологию и принял духовный сан.

– И где вы собираетесь искать этого Агриппу? – спросил Вагнер.

Они ехали по тесным немощеным улочкам к Рейну. Иоганн уже простил Карлу его авантюру в Гамбурге. Правда, он не стал говорить ему, для чего хотел встретиться с Агриппой. Сказал только, что ему интересно провести время за ученой беседой.

– Ну, Генрих Агриппа Неттесхаймский не последний человек в Кёльне, – ответил Иоганн. – Стражники не задаром получили свой териак. Они сказали мне, где он живет. Где-то рядом с сенным рынком, у сестры, которая заменяет ему и кухарку. Уже недалеко.

Они свернули в узкий проулок и приблизились к двухэтажному дому, небольшому, но вполне опрятному. Иоганн ощутил, как в душе нарастает тревога. Что, если Агриппа его не примет? Все-таки в глазах многих ученых Фауст был обыкновенным шарлатаном. Или же Агриппа ничем не сможет ему помочь? Вся его затея, этот стремительный отъезд из Гамбурга и надежда, что великий ученый поможет ему разузнать что-то о своем рождении, – все это вдруг показалось ему ужасно наивным. На что он, в конце концов, надеялся? Но теперь раздумывать было поздно.

– Жди здесь, – сказал Иоганн Вагнеру.

Он спрыгнул с повозки, подошел к дому и потянул за шнур колокольчика. Через некоторое время ему открыла молодая полная женщина в чепце и фартуке, взглянувшая на Иоганна приветливо, хоть и с некоторой холодностью. Очевидно, она привыкла спроваживать просителей.

Иоганн прокашлялся.

– Мое имя доктор Иоганн Георг Фауст. Я разыскиваю прославленного ученого Генриха Корнелиуса Агриппу Неттесхаймского. Вы не знаете, где я могу найти его?

– Мой брат еще в университете, – сдержанно ответила женщина. – Он должен скоро вернуться. Вам лучше подождать снаружи.

Не успел Иоганн ничего сказать, как женщина уже закрыла дверь. Нахмуренный, он вернулся к Вагнеру, который разгонял любопытных мальчишек. Начало было не самое обнадеживающее.

В скором времени вокруг них собралась изрядная толпа. Фауст был в своем знаменитом черно-синем плаще и шляпе, а повозка, расписанная странными рунами, довершила остальное. Должно быть, по городу уже разнесся слух, что великий маг и чернокнижник дожидается перед домом Агриппы.

– Это доктор Фауст, маг и некромант, – шептал престарелый крестьянин своей жене. – Чернокнижник и заклинатель демонов! Я про него слышал. В Шпейере он запустил на луну двух телят, и те по сей день там пасутся.

– Господи помилуй! – старуха покачала головой. – Уж коли два мага сходятся вместе, жди беды!

Толпа роптала, кое-кто дергал навес, чтобы посмотреть, какие дьявольские вещицы скрывались в повозке. Вагнер соскочил с козел и пытался отогнать самых дерзких. Но никто и не думал уходить – напротив, собиралось все больше народу, люди кричали и ругались, трясли повозку. Толпа наводнила проулок, так что теперь невозможно было пройти. Иоганн тревожно огляделся. Еще немного, и явятся стражники, что явно не сыграет ему на руку – ведь его и без того считали смутьяном. Может, натравить на них Сатану и припугнуть? Но тогда они еще больше взбеленятся.

– Что значит это столпотворение? Проваливайте, не на что тут глазеть!

Иоганн обернулся и увидел невысокого человека в берете и мантии. Он был, вероятно, младше Фауста, но черное одеяние и властные манеры придавали ему вид почтенного старца. У него был заостренный нос, глаза светились живым умом, на тонких губах играла усмешка. Несмотря на молодые годы, в волосах и в жиденькой бороде уже пробивалась седина.

– Эти люди, вероятно, глазеют на меня, – ответил Иоганн с повозки.

– Если вы тот, за кого эти люди вас принимают, то и вина за переполох ляжет на вас. – Человек улыбнулся и как будто сразу помолодел. Кёльнский выговор придавал оттенок фарса его витиеватой речи. – Доктор Фауст, верно? Учитывая множество историй касательно вашей персоны, я считал вас несколько старше.

– И я вас – учитывая то множество ваших работ, мастер Агриппа, – ответил Иоганн, все еще раздосадованный переполохом, который сам же и вызвал. – Или их написал кто-то другой?

– Touché, почтенный коллега! – Агриппа рассмеялся и театрально поклонился. Толпа между тем почтительно расступилась. – Открытый выпад мне всегда по нраву, не то что происки этих закоснелых докторов, которые только и мечтают уличить меня в ереси. Приступим же к мирным переговорам. Прошу в дом, где нам никто не помешает.

Он усмехнулся и показал в тесный проулок слева от дома.

– Там ворота на задний двор моего скромного жилища. Прошу простить мою сестру Марту, что не впустила вас. К нам приходит слишком уж много просителей, в основном бродячие студенты в надежде на местечко. Но вас, почтенный доктор, я так быстро не отпущу. Уже по пути из университета я услышал с дюжину историй про вас.

– Лишь половина из них соответствует истине, – пожал плечами Иоганн.

– И он не скажет, какая именно, – добавил со вздохом Вагнер.

Агриппа искоса взглянул на него.

– Как вижу, вы обзавелись ассистентом?

– Талантливый молодой человек, – ответил Иоганн. – Хоть иногда и доставляет хлопоты.

Вместе с Агриппой они двинулись сквозь толпу, и люди расступались перед двумя учеными. Некоторые снимали шляпы, но Иоганн заметил, как другие крестятся или складывают пальцы в защитные знаки. Вагнер между тем спрыгнул с козел и повел лошадь к указанному проулку.

За дверью открывался просто обставленный коридор. На стенах висели шкуры и ковры, пол был устлан ароматным тростником.

– Прошу в каминную комнату, – произнес Агриппа и стал подниматься по лестнице на второй этаж. – Там мы сможем побеседовать в тишине. А Марта между тем попотчует вашего ассистента на кухне. Она приготовила кёльнские клёцки, просто объедение! Мы же удовольствуемся постной, но не менее приятной научной дискуссией.

В так называемой каминной комнате значительное место занимала изразцовая печь, какие в последнее время все чаще появлялись в бюргерских домах. В отличие от прибранного коридора здесь царил совершенный хаос. На сундуках и столах грудились книги и исписанные листы, рядом с чернильницей гнил яблочный огрызок. В воздухе стоял запах пергамента, пыли и пота.

– Мои владения, – объявил с улыбкой Агриппа и указал Иоганну на скамью.

Они устроились, и хозяин дома некоторое время изучал гостя.

– Так-так, знаменитый доктор Фауст, – произнес он наконец и откинулся на спинку кресла. – Мне рассказывали о ваших лекциях в Эрфурте. Очень интересны ваши теологические рассуждения о Боге. Хоть и несколько безрассудны, ибо в наше время оказаться еретиком ничего не стоит. Уж я-то знаю, о чем говорю.

– Вы даете лекции в Кёльне? – спросил Иоганн.

– Веду теологические дискуссии, без оценочных суждений. Ректор попросил меня об этом.

Агриппа пожал плечами. Иоганн задумался, таков ли он в действительности или это лишь напускная небрежность. В его великой учености сомневаться не приходилось, однако по натуре своей не был он лишен и хвастливости.

«У нас немало общего», – подумал Иоганн.

– Впрочем, я недолго пробуду в Кёлье, – добавил Агриппа. – Наверное, скоро отправлюсь в Италию, где в качестве императорского офицера буду сопровождать военное казначейство. До этого я помог другу отвоевать свою крепость… Ах да, совсем недавно я был в Англии в качестве агента, по заданию кайзера. Следовало наладить с новым королем Генрихом VIII хорошие торговые связи, и мои познания в английском языке пришлись весьма кстати… – Он чуть помедлил и приподнял брови. – Вам знакомо это чувство вечной неудовлетворенности? Когда самой жизни мало и хочется дознаться до всего, без оглядки на потери?

Иоганн кивнул.

– О да, хорошо знакомо.

Слишком хорошо…

– Значит, мы собратья по духу. – Агриппа рассмеялся, тонко, почти как женщина.

Он огляделся в поисках кувшина, откопал из-под кучи книг два грязных стакана и налил вина.

– Как видите, и я не ведаю покоя, подобно вам. Сегодня здесь, завтра там – вся наша жизнь проходит в погоне за познаниями. Но вы явились сюда не затем, чтобы попусту болтать, я прав? – Агриппа хлопнул в ладоши. – Зачем болтать по пустякам, пора за дело взяться нам. Итак, что привело вас ко мне?

Фауст прокашлялся.

– За время вашего пребывания в Англии вы, очевидно, начали новый манускрипт. В Гамбурге я имел возможность ознакомиться с его фрагментом.

В некотором смущении он достал из сумки принесенные листы и разгладил. Агриппа бросил на них мимолетный взгляд.

– «Оккультная философия», – произнес он и кивнул. – Я еще далек от завершения. – Вздох. – Не следовало, конечно, продавать их этому ганзейскому толстяку. Однако он хорошо заплатил, а кайзер в который раз задерживал мое вознаграждение.

– Хочу выразить свое почтение. Это шедевр! – Иоганн тронул листы, лежащие теперь на столе. – Еще никому не удавалось так упорядочить знания о магии. Астрология, заклятия, прорицание, колдовские средства…

– Чистой воды теория, – Агриппа отмахнулся. – Мне недостает практики. В этой области вы – учитель, а я – лишь честолюбивый ученик. А почему вас это так занимает?

– В своей работе вы касаетесь вопросов, которые… – Иоганн помедлил, – затрагивают и меня.

Впервые в глазах Агриппы появился интерес. Он подался вперед.

– Поясните.

– В моей жизни произошли некие события… в таких случаях принято говорить о проклятии. Я долгое время задаюсь вопросом, не связано ли это все с моим гороскопом. Я родился под знаком Юпитера. Солнце и Юпитер в тот день оказались в одном знаке и под одинаковым углом.

Агриппа кивнул.

– Действительно, сильное положение. Значит, на вашу долю выпало счастье; отсюда, вероятно, и ваше имя.

– Ну, этого счастья я пока не обрел, – сокрушенно ответил Иоганн и сменил тему. – Выражение «рожден в день Пророка» вам о чем-нибудь говорит? Оно попалось мне в связи с днем моего рождения.

– Нет, к сожалению, – Агриппа покачал головой. – Но вполне возможно, что звезды расскажут о вас больше, чем сможем увидеть мы, простые смертные. – Иоганн лишь вопросительно посмотрел на него, и ученый продолжил: – Я убежден, что звезд гораздо больше. Некоторые из них сияют слабо, словно находятся очень далеко от нас. Я спрашиваю себя: а что за ними?

– Птолемей утверждал, что мир окружен восемью сферами, – возразил Иоганн, – и за ними ничего нет.

– И вы готовы этим удовлетвориться? – Агриппа улыбнулся. – Вы разочаровываете меня, Фауст. И вам не хочется узнать, что кроется за восьмой сферой?

– За восьмой сферой… – Иоганн задумчиво посмотрел перед собой. – Вы не первый, кто говорит мне это.

– Должно быть, это был умный человек. – Агриппа залпом осушил свой стакан и долил вина себе и гостю. – Но давайте для начала побеседуем о мирских материях. У меня к вам предложение, доктор Фауст. Вы расскажете мне о себе, а я поведаю вам о мире за пределами восьмой сферы. Если хотя бы половина историй о вас соответствует истине, нас с вами ждут несколько поистине увлекательных недель.

* * *

Агриппа оказался прав. Для Иоганна это были самые захватывающие дни в его жизни.

Генрих Корнелиус Агриппа Неттесхаймский, знаменитый ученый из Кёльна, оказался первым человеком, в котором Иоганн увидел равного себе. Их разговоры напоминали поединки, а вместо клинка в распоряжении у каждого был ум вкупе с острым языком. Вместе с тем в них не было ничего общего. Агриппа происходил из знатного рода – его отец являлся дипломатом на службе Австрии, – не ведал никаких бед, с самого рождения был окружен любовью родителей и рос среди книг, наделенный многочисленными талантами. Иоганн же был пасынком зажиточного крестьянина, артист и шарлатан, бастард, которому всего в этой жизни приходилось добиваться самому.

Агриппа, вероятно, понимал, что истории о Фаусте в большинстве своем вымышлены, но слушал их с великим удовольствием. Какой-нибудь незначительный эпизод из рассказа перерастал в научную дискуссию, которая могла продолжаться до поздней ночи.

– Мои студенты говорили, будто вы можете вызывать гром и молнии, – сказал как-то вечером Агриппа, когда они вновь устроились у камина. – В самом деле можете?

Иоганн пожал плечами.

– Ну, скажем так, у меня достаточно пороха, чтобы с громом разверзлись небеса. Во всяком случае, для крестьян. Поистине удивительно, на что способна эта дьявольская смесь из серы, угля и селитры. Боюсь, наши представления о порохе пока весьма ограниченны.

– А откуда берется гром на небесах? – спросил Агриппа и отпил вина из стакана. – Аристотель в своей «Метеорологике» утверждает, что это ветер врезается в облака и производит шум. А вы как считаете?

– Вам известны эксперименты с радугой, которые проводил Альберт Великий? – ответил Иоганн после некоторых раздумий. – Восьмигранный кристалл, на одну половину которого падает луч, отбрасывает на стену разноцветный отсвет, похожий на радугу. Возможно, и с громом обстоит так же. Его вызывает нечто иное, о чем мы пока не знаем. Гром есть лишь следствие, но не причина.

Агриппа склонил голову набок.

– Интересная мысль, коллега. Возможно, я попытаюсь развить ее в одной из своих лекций.

По утрам Агриппа, как правило, давал лекции в университете. Студенты набивались в зал и зачарованно внимали его рассуждениям, которые одним казались прогрессивными, а другим – богохульными. Иоганн в это время изучал книги в домашней библиотеке ученого. Когда запах с кухни возвещал скорую трапезу, они собирались за столом с сестрой Агриппы и Карлом. Для Сатаны нашлось местечко в саду, и там же стояла их повозка.

Так пролетали недели, и вот уже наступил октябрь. Стало прохладнее, и дождь барабанил по крышам. Порой у Иоганна возникало ощущение, что кто-то наблюдает за ним, но беседы с Агриппой так его увлекали, что он забывал обо всем вокруг. Ему не терпелось узнать что-нибудь о положении звезд в день своего рождения и о том, что скрывалось за пределами восьмой сферы. Ночевали они с Карлом в одном из лучших трактиров Кёльна, «Под золотой короной». Фауст узнал наконец, каково это, спать крепким сном и без сновидений. После дискуссий с Агриппой он чувствовал себя сытым и довольным, как накормленный младенец. Даже Маргарита не занимала его мыслей в те дни.

От представлений с латерной магикой они воздерживались, чтобы избежать обвинений в колдовстве, – за Иоганном и без того закрепилась в Кёльне дурная слава. Для людей он был чернокнижником, живущим в доме мятежного ученого; несколько раз его забрасывали грязью. И все же это не помешало ему продемонстрировать Агриппе латерну магику в каминной комнате.

– Воистину, поразительно, – произнес ученый, когда на стене угасло изображение Белой дамы и Иоганн вновь зажег свечи. – Какие возможности нам открылись бы, если б эти фигуры могли еще и двигаться, как живые…

– Или даже говорить, – добавил с улыбкой Иоганн. – Как знать, может, когда-нибудь наступит такой день, хоть мы его, вероятно, и не застанем.

Агриппа понемногу делился своими размышлениями о звездах. Ученый допускал, что существуют и другие солнца, и даже другие миры! Вселенная, по его мнению, была бесконечна, а Земля – всего лишь песчинкой.

– Вспомните о кометах, – сказал как-то раз Агриппа, когда они сидели в каминной комнате. – Откуда они берутся? Из другого мира за пределами восьмой сферы? И как долго они летят сюда? Со времен Аристотеля люди видели в кометах лишь миазмы земной атмосферы, предвестие беды или грядущих событий. Мне же представляется, что они происходят из отдаленных сфер. Более отдаленных, чем полагал астроном Иоганнес Мюллер, который, кстати, считал их самостоятельными небесными телами… – Он вздохнул. – Прискорбно, что наш глаз не способен разглядеть, что же скрывается за пределами восьмой сферы, – он показал на латерну магику, стоявшую в углу. – Это не более чем простая игрушка. Но я вот задумался, не найдется ли ей какое-то иное применение. Эти линзы, что вы использовали…

Агриппа не договорил.

– Что вы имеете в виду? – спросил Иоганн.

Ученый взял в руки очки без оправы, которыми иногда пользовался, и задумчиво поглядел на них.

– Линзы обостряют наше зрение, это известно нам еще со времен Роджера Бэкона. Но что, если с их помощью мы смогли бы рассмотреть небесные тела? Тогда, возможно, мы выяснили бы, что такого особенного в вашем гороскопе. Вы говорили о проклятии. Почему?

Иоганн ответил не сразу.

– Вам о чем-нибудь говорит такое имя, как Жиль де Ре? – спросил он наконец.

Агриппа взялся за нос, как если бы погрузился в раздумья. Иоганн заметил, как глаза его на краткий миг вспыхнули.

– Нет, увы, – ответил ученый. – А должен был?

Иоганн разглядывал бесстрастное лицо Агриппы. Если ученый и вправду лгал, то делал он это мастерски.

– Нет, это не столь важно, прошу прощения. – Иоганн пожал плечами. – Что же до проклятия… Можно подумать, кто-то наделил меня всеми знаниями, всей премудростью мира – и за это на каждом шагу чинит мне препятствия. Всю жизнь со мной происходит что-нибудь скверное. Вместе с тем, если верить пророчеству, я отмечен счастьем. Рожден в день Пророка… Как все это соотносится? Я хочу наконец узнать, кто я такой. Вы меня понимаете? Думаю, только тогда завершатся мои поиски.

– Кто вы такой? – Агриппа усмехнулся. – С каких это пор люди хотят знать, кто они? Весьма необычная мысль, вам не кажется? Такая, скажем… новая, – он рассмеялся. – Но и вы, доктор Фауст, человек не совсем обычный. Можно сказать, новый представитель нашего рода.

Иоганн был так погружен в дискуссии с Агриппой, что порой забывал о своем ассистенте. Вагнер был предоставлен самому себе. Они не виделись, кроме как в полдень за столом и по вечерам в трактире. Фауст уже не присматривал за своим подопечным, как обещал самому себе еще год назад, в лесу под Варнхаймом. Жажда знаний оказалась сильнее дружбы.

И судьба – то самое проклятие, о котором говорил Иоганн, – преподнесла ему очередной подарок.

* * *

Карл, пошатываясь, вышел из трактира на берегу Рейна и подставил лицо осеннему дождю. В голове шумело; из трактира еще были слышны взрывы хохота, музыка и звон бьющихся кружек. «Черный кит» пользовался дурной славой, но нередко сюда заглядывали и вельможные особы. Такого посетителя нетрудно было узнать по высоко поднятому вороту и шляпе с мягкими широкими полями. Он приходил в простом шерстяном плаще, накинутом поверх дорогих одежд, и садился в стороне от других. Вскоре к нему подсаживался миловидный юноша, и еще через некоторое время оба поднимались по узкой лестнице в верхние комнаты.

Карл уже не раз бывал в этих комнатах.

Иногда он проклинал себя за то, что совершал. И за что только Господь взвалил на него такое бремя? Карл понимал, что это смертный грех, наказанием за который была смерть на костре. Но плоть слаба. Почему он не мог, как все другие мужчины, полюбить девушку? Это доводило его до отчаяния! Если то, что он делал, грешно – почему Господь создал его таким? Даже на исповеди Карл не осмеливался упоминать о своем проступке. Он опасался, что священник перед лицом столь тяжкого прегрешения нарушит тайну исповеди. Вместо этого Карл, словно одурманенный, бросался из одной авантюры в другую. Угрызения совести он глушил вином и шнапсом, которые в «Черном ките» лились в изобилии.

К горлу вдруг подступила тошнота. Вагнер сделал несколько неловких шагов к реке, упал на колени, и его вывернуло. В воде отражались огни портовых трактиров, что жались между многочисленными причалами, складами и рыбными лавками, завлекая посетителей проститутками и прочими запретными утехами. Карл согнулся в очередном спазме. Если б он мог таким же образом исторгнуть из себя эту пагубную страсть! Просто срыгнуть ее, как некоторые одержимые порой выплевывают ржавый гвоздь и исцеляются…

Но Карл чувствовал, что для него спасения нет.

Ему уготовано место в аду.

И что хуже всего – Вагнер полюбил человека, совершенно для него недосягаемого. Это началось совсем незаметно. Поначалу он испытывал к доктору уважение, граничащее с восхищением. Но постепенно уважение переросло в симпатию и… Карл содрогнулся от стыда… в распутное желание. Доктор Фауст был на дюжину лет старше, но по-прежнему оставался красивым мужчиной с мягкими черными волосами и загадочным взглядом. Вероятно, этот взгляд и оказался столь притягательным для Карла. Он смотрел в его глаза, словно в бездонную пропасть. Но сколько бы ни всматривался, ему так и не удалось постичь сокрытую в них тайну.

Карл понимал, что никогда не сможет признаться доктору в своих чувствах. Ко всему прочему, с тех самых пор как они оказались в Кёльне, Фауст терзал его пренебрежением. Да, они вместе обедали и виделись по вечерам в трактире «Под золотой короной». Но и тогда доктор его словно не замечал и в мыслях по-прежнему пребывал с этим надменным Агриппой, разговоры с которым увлекали его больше, нежели общество невежественного ассистента. В том числе и поэтому Карл бросался во всевозможные авантюры, не приносившие ему удовлетворения. А с последним любовником ему и вовсе стало не по себе. Это был красивый юноша с черными, как у доктора, волосами. Но в глазах его таилась некая расчетливость, даже зло. Ночами, когда они лежали рядом, Карл чувствовал на себе его взгляд, обжигающий, как раскаленное железо. Однако стоило ему открыть глаза, и юноша лишь улыбался ему и покрывал поцелуями. Вот и сегодня Карл провел с ним вечер. Но в какой-то миг ему вдруг стало неспокойно, и он поспешил уйти.

Еще изрядно пьяный, Карл выпрямился и вытер губы ладонью. Во рту стоял горький привкус желчи. Пора с этим покончить! Он отправится к доктору и попросит отпустить его. Попросит, чтобы Фауст отдал ему письма, и отправится своей дорогой, постаравшись забыть доктора. Так будет лучше для всех.

Нетвердой походкой Карл шагал вдоль Рейна, и капли дождя холодными слезами текли по его лицу. Он подкупил стражу, и калитка в башне Франкентурм осталась незапертой. Стражники получали солидную прибавку за свое молчание. Еще несколько лет назад стало известно, что около двухсот почтенных жителей Кёльна предавались содомии. Тогда это дело благополучно замяли, и честные отцы семейств по сей день тайком пробирались за ворота и посещали злачные места, разбросанные вдоль Рейна. Карл посмотрел на башню. Ко всему прочему, она служила еще и тюрьмой, и сам ее вид напоминал юноше, что ему грозило, если его однажды поймают.

Карл осторожно толкнул дверцу – открытую, как и следовало ожидать. Когда он скользнул внутрь, то краем глаза уловил какое-то движение. Но это оказался один из караульных, и Карл вздохнул с облегчением. Стражник насмешливо подмигнул ему. Юноша хотел молча пройти мимо, но солдат вдруг встал у него на пути. Улыбка застыла на его лице, он выхватил меч.

– Это содомит Вагнер! – бросил стражник через плечо, и за его спиной показались еще несколько человек. – Хватайте его!

В тот же миг раздался тяжелый топот, люди с копьями и мечами бросились на Карла. Все происходило словно во сне, и время как будто замедлилось. Как ни странно, в эту минуту Карл не почувствовал страха – все его инстинкты обострились до предела, и выживание стало первоочередной задачей.

Солдат отделяло от него еще несколько шагов. Карл метнулся вправо и пробежал мимо застигнутого врасплох стражника. Еще ребенком Вагнер отличался проворством. Вот и теперь он улепетывал и петлял, как заяц. Над самым ухом просвистел арбалетный болт, за спиной кричали стражники. Карл споткнулся, но удержался на ногах и бросился в тесный проулок. Опрокинул бочку и помчался дальше. Какое-то время до него еще долетала ругань солдат. Он бежал, не разбирая дороги, по лабиринту улочек, сворачивал то влево, то вправо, пока не оказался у широкой улицы, что протянулась между портом и собором.

Хватая ртом воздух, Карл лихорадочно огляделся. Стражников не было видно. Шел проливной дождь, и от этого ночь казалась еще темнее – теперь уж вряд ли кто-то его разыщет.

В первый миг Вагнер ощутил прилив облегчения. Ему удалось сбежать от солдат! Но потом им снова овладел страх. Его разыскивали, ему грозили пытки и костер! Он вспомнил запах дыма и вонь обожженной плоти… Карл затрясся от ужаса и стал лихорадочно соображать. Должно быть, кто-то выдал его, иного объяснения он не находил. Стражник поджидал именно его, Вагнера, и даже назвал его по имени.

А если они знали, кто он, – значит, им известно, чей он ассистент.

Карл в изнеможении привалился к стене. Он готов был разрыдаться. Все пропало! Юноша не мог даже вернуться в трактир, где они жили с доктором. Хуже того: теперь и Фауста могли схватить и обвинить в содомии. Возможно, именно поэтому его и подстерегли: они искали основание, чтобы осудить доктора Фауста, мага и чернокнижника. Карл должен был предупредить его! Это самое меньшее, что он мог для него сделать…

Переводить дух не было времени, и Вагнер крадучись двинулся по темным, неосвещенным улицам. Трактир «Под золотой короной» располагался шагах в двадцати от собора. Это было фахверковое строение, с остекленными окнами и теплыми комнатами. Когда трактир оказался в поле зрения, Карл затаился в нише между домами, среди мусора и нечистот, и стал ждать. Оставалось надеяться, что Фауст еще у Агриппы.

Под ногами сновали крысы. Рядом с нишей прошел ночной сторож с фонарем, но Карла не заметил. Спустя примерно полчаса, когда тот уже вымок насквозь, со стороны собора показалась фигура в черно-синем плаще и шляпе. Вагнер вздохнул с облегчением: это действительно был Фауст. Рядом семенила Сатана. Доктор шел легкой походкой: должно быть, беседа с Агриппой так его воодушевила. Карл ощутил укол ревности, но быстро взял себя в руки, осторожно выбрался на улицу и стал махать руками.

Фауст не сразу его узнал, и даже потом приближался с некоторой осторожностью. Он окинул Карла брезгливым взглядом. Сатана зарычала и стала обнюхивать его запачканные мочой и грязью штаны.

– Как ты выглядишь? – резко спросил Фауст. – Ты что, валялся в грязи?

– Случилось… непоправимое, мастер! – выпалил Карл. – Господи, я… я так виноват…

Фауст тотчас насторожился.

– Что случилось? Говори!

– Да простит меня Бог! Меня объявили содомитом и разыскивают. И боюсь… вас тоже…

Вагнер торопливо рассказал доктору о своих визитах в «Черный кит», о произошедшем у башни и о своем бегстве. К его удивлению, Фауст хранил спокойствие.

– Значит, они назвали тебя по имени, – проговорил он. – Это плохо, очень плохо… – Он задумался на мгновение. – Возвращаться в трактир нам нельзя, ты прав. К Агриппе тоже, если не хотим втянуть его в это. Но куда? Куда?.. – Фауст закрыл глаза и потер переносицу.

– Может, если я сдамся, – жалобно пробормотал Карл. – Если скажу, что вы не имеете ко всему этому отношения…

– Помолчи! – прикрикнул на него доктор. – Они не упустят случая схватить меня. Это я за тобой… – Он замолчал на полуслове и мотнул головой. – Ладно, что случилось, то случилось, а мы должны смотреть вперед. Когда-нибудь эта гонка должна закончиться.

– Что вы имеете в виду?

Вагнер пытливо смотрел на доктора. Фауст всегда что-нибудь придумывал; возможно, он и сейчас найдет выход из этого, казалось бы, безвыходного положения.

– Что вы задумали? – спросил он опасливо.

– Слушай меня внимательно, – тихо промолвил Фауст. – Теперь, если мы хотим благополучно выбраться из города, ошибки непростительны.

– Куда… куда нам податься? – не унимался Карл. – У инквизиции в Кёльне длинные руки.

Доктор решительно кивнул, словно сделал самый важный в своей жизни выбор. Они стояли под проливным дождем, и вода, как по желобу, стекала с полей его шляпы.

– Кажется, я знаю место, где мы сможем затаиться на время, – произнес он с твердой решимостью. – Правда, я там давно не бывал… Но место вполне подходящее, чтобы перезимовать и выждать, пока все не уляжется. Мне уже давно следовало туда наведаться. Там есть одна вещица, которая, возможно, даст ответ на мои вопросы.

Несколько мгновений Фауст смотрел в пустоту, а затем добавил:

– Это башня.

* * *

Он стоял у окна, на втором этаже трактира, и смотрел, как доктор и его ассистент удаляются в направлении сенного рынка. Их силуэты были едва различимы сквозь мутное стекло. Человек держал в руке дорогой бокал, наполненный багряной жидкостью. Он сделал глоток, облизнул губы и улыбнулся.

Конец близок, и вместе с ним – начало.

Когда доктор связался с этим Агриппой, он немного встревожился. Нельзя, чтобы Фауст узнал слишком много, – всему свое время. Впрочем, на его судьбу это никак не повлияло бы.

Судьба начертана звездами. И нет силы, способной изменить ее.

И все же ему не хотелось, чтобы они – двое одноглазых среди слепцов – зашли слишком далеко в своих размышлениях. И он предпринял кое-какие меры. Оказалось проще простого обвести вокруг пальца этого Карла Вагнера. У каждого есть слабое место, маленькая тайна, и в случае с юношей долго искать не пришлось…

Он провел пальцем по краю бокала; послышался мелодичный, жалобный звон. Вообще-то ему хотелось, чтобы юношу схватили, подвергли пыткам и, возможно, казнили. Этот ассистент оказался совсем некстати. В одиночку Фауст становился слабее, ему недоставало воли, и потому проще было направлять его. Если б его ассистента арестовали, он не смог бы долго оставаться в Кёльне и разговоры с Агриппой остались бы в прошлом.

Он отпил из бокала изысканной алой жидкости. Что ж, пусть они бегут из Кёльна вдвоем. От Вагнера можно избавиться и позже. Главное – снова не потерять след Фауста, как это случилось однажды. В тот раз ему долго пришлось разыскивать его. Теперь, когда судьбоносный момент так близок, нельзя терять Фауста из виду! Несколько лет он следил за его похождениями, порой помогал ему и при необходимости чинил препятствия. Но в последние дни следовал за ним по пятам, как ищейка.

Конец и начало.

Еще несколько месяцев.

Он сделал последний глоток и с бокалом в руке подошел к клетке. Птицы принялись хлопать крыльями и закаркали.

– Вот, мои славные, – промолвил Тонио дель Моравиа и вылил на дно клетки остатки из бокала. – Пейте! Выпейте со мной за грядущий день. Мы долго его ждали.

Птицы жадно набросились на свежую кровь. В комнате мерцали лишь несколько свечей, и, если б кто-то увидел в этот момент лицо наставника, он сказал бы, что Тонио дель Моравиа ничуть не состарился.

Повозка неслась вдоль Рейна так, что скрипели и трещали оси. Все еще лил дождь, но на востоке горизонт уже окрасился серым.

Иоганн словно одержимый хлестал лошадь, и та заходилась в адском галопе. Они не останавливались вот уже три часа – Фаусту хотелось как можно дальше убраться от Кёльна, прежде чем стражники забьют тревогу. За ними, наверное, уже выслали погоню. Ему не хотелось даже думать о том, что им грозило. Два содомита, да притом еретики и чернокнижники! Для кёльнской инквизиции это сущий клад. Должно быть, они только и ждали случая, чтобы заполучить их, и Вагнер угодил к ним прямо в лапы.

Когда юноша рассказал о произошедшем, они тотчас поспешили к дому Агриппы. Там стояла их повозка, и ученый был единственным, кто мог им помочь. У него имелись связи, а деньги сделали все остальное: еще ночью им удалось покинуть город. Прощаться пришлось в спешке, и утешала лишь надежда, что когда-нибудь они снова встретятся и смогут возобновить свои беседы.

Но самый важный разговор между ними уже состоялся.

Теперь Иоганн знал, что был лишь один способ проникнуть в тайну своего рождения. Собственно, Агриппа еще несколько дней назад натолкнул его на эту мысль, но осознание пришло лишь этой ночью. Они говорили о линзах, об очках и линзах для латерны магики. И потом Агриппа высказал еще одну идею.

Но что, если с их помощью мы смогли бы рассмотреть небесные тела? Тогда, возможно, мы выяснили бы, что такого особенного в вашем гороскопе.

Иоганн знал об одном приспособлении, которое могло ему помочь. Но устройство это было зарыто в опасном месте. Фауст не бывал там пятнадцать лет и не знал, появлялся ли в тех краях Тонио.

Внутри повозки поскуливала Сатана. Собака совсем ослабла, с трудом ходила, и временами ее мучили боли, особенно после еды. Она помногу спала и часто вздрагивала во сне. Иоганн дал ей немного териака, чтобы успокоить, но сознавал, что следует готовиться к худшему.

Она уйдет от меня, как уходили все, кого я любил…

По крайней мере, удалось спасти Вагнера. Иоганн решительно кивнул. Это была его ошибка: он слишком мало внимания уделял юноше. Беседы с Агриппой оказались для него важнее. Всякий раз в погоне за чем-то более важным он забывал о тех, кто был ему дорог. Вагнер молча сидел рядом, лишь изредка бросая на Иоганн страдальческий взгляд, почти как Сатана.

– Прекрати так смотреть на меня! – прикрикнул на него Иоганн. – Что случилось, то случилось. Я тебя предупреждал, но и мне следовало получше присматривать за тобой.

– Мне так жаль, – пробормотал Вагнер. – Ваши беседы с Агриппой…

– Все равно подошли к концу, – оборвал его Иоганн. – Я узнал, что хотел. Когда-нибудь эта гонка должна закончиться.

– Вы уже говорили это в Кёльне, – заметил Вагнер. – Что вы имеете в виду? Какая гонка?

– Гонка длиною в жизнь.

Фауст щелкнул плетью, поторапливая лошадь; ветер трепал навес повозки.

Они держались Рейна до самого Вормса, древнего имперского города. Именно сюда доставили Валентина и осудили как еретика. Всякий раз, когда Иоганн думал об этом, у него болезненно сжималось сердце. Словно в наказание, погода день ото дня становилась хуже. Это была самая холодная осень на памяти местных жителей, и в конце октября первые заморозки возвестили скорый приход зимы. Спустя две недели они наконец-то добрались до Баварии; на горизонте уже вырисовывались Альпы. С каждым днем Иоганн все больше замыкался в себе. Стоило ему взглянуть на горы, как возвращались воспоминания. О Саломе, о Венеции, о времени, проведенном с Тонио в башне.

Башня…

Там, пятнадцать лет назад, Тонио посвятил его в тайны черного ремесла, но до сих пор для Иоганна оставалось загадкой, чем в действительности занимался наставник в те морозные дни. С тех пор Фауст избегал этих мест, словно опасался, что наставник дожидался его там, чтобы снова вовлечь в свои зловещие ритуалы. Однако, вопреки опасениям, он еще не забыл, что они закопали тогда рядом с башней.

Книги и трубу.

Трубу, при помощи которой можно было рассмотреть звезды. Оставалось надеяться, что она по-прежнему там.

Еще через десять дней они добрались до предгорий Альп. Тем временем зима вступила в свои права. Сугробов еще не намело, как в прошлый раз, но Иоганну непросто было отыскать дорогу между деревьями, склоненными под тяжестью снега. Иногда им приходилось слезать и тянуть лошадь через снежные наносы. В небе кружили вороны, и Иоганн старался не думать о том, что это могли быть вороны Тонио. В последние дни он нередко слышал крики ворона. Человеческого в этих криках было больше, чем птичьего, они звучали почти насмешкой.

Чильд… Рэ… Чильд… Рэ…

Наконец, спустя почти три недели и после долгих поисков, они добрались до башни.

Она по-прежнему торчала, как обломанный зуб, на вершине холма – древний форт в предгорьях Альп. Сарай уже развалился, но дверь в башню по-прежнему была подперта тяжелой балкой, чтобы внутрь не пробрались звери или мародеры. Окна тоже были заколочены, какими они с Тонио их и оставили.

При виде темнеющей каменной громады Иоганн вздохнул с облегчением. По всей вероятности, нежелательные гости сюда не наведывались. Что, в общем-то, могло показаться странным – башня стояла на возвышенности и была видна издалека. Ее словно окружала невидимая линия, переступить которую решались очень немногие. Наверное, этому способствовала и пентаграмма, начертанная на двери. Казалось, цвет ее нисколько не потускнел с тех пор, как они спешно покинули это место.

Иоганн спрыгнул с козел и обошел башню кругом. Затем разворошил ногой снег и отметил, к своему облегчению, что белые камни лежали на прежнем месте. Никто здесь не рылся. Убедившись в этом, Фауст вернулся к двери, снял подпирающую балку, достал из-под каменной плиты ключ и отомкнул замок. Дверь со скрипом подалась внутрь. На них пахнуло спертым духом, как из древней крипты. Глаза постепенно привыкли к полумраку, и в первый миг Иоганну показалось, что внутри все осталось по-прежнему. Но потом он стал отмечать некоторые перемены.

Тревожащие перемены.

Какого дьявола?..

– Это же… потрясающе! – промолвил Вагнер, стоя у порога. – Я ожидал увидеть какую-нибудь дыру… Но это же рыцарское жилище!

Фауст не ответил и продолжал изучать обстановку. У стены появилась новая полка с двумя дюжинами книг. Рядом стояла накрытая шелковым покрывалом кровать. Появился также окованный серебром сундук, и на столе были расставлены шахматные фигуры из слоновой кости. За ширмой у камина помещалась еще одна кровать, заваленная подушками и шкурами. Иоганн задумчиво провел пальцем по слою пыли, покрывающей подушку.

Он был здесь… Только вот когда?

– Здесь собраны все труды Аристотеля! – воскликнул Вагнер. Он подошел к стеллажу и наугад взял несколько книг. – Ха! А это, если я ничего не путаю, «Книга исцеления» Авиценны! В университете в Лейпциге нам постоянно твердили, что все его работы следует сжечь. Это вы всё тут обустроили и собрали эти книги?

– Один… старый друг, – ответил неуверенно Иоганн.

Сердце его бешено колотилось, и вновь он ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Тонио побывал в башне и превратил ее в уютное обиталище. Стол, сундук и кровати были покрыты слоем пыли – значит, с последнего его визита прошло немало времени, возможно, больше года.

Но как знать, не вернется ли Тонио в ближайшее время?

Как ни странно, наставник не выкапывал короб – во всяком случае, камни лежали на своем месте.

– Вы не опасаетесь соприкасаться с черной магией? – спросил Вагнер, прервав его размышления. Он держал в руках книгу с пентаграммой на кожаной обложке.

Иоганн прочел витиеватую надпись и вздрогнул.

«Гримуар Гонория»

Одна из тех книг, что давал ему синьор Барбарезе в Венеции! Каким образом она попала в эту башню? Это был другой экземпляр, иного объяснения Иоганн не видел.

– Поставь на место, – приказал Фауст. – Немедленно! Эта книга не для тебя. И не для меня, – добавил он негромко.

Подождал, пока Вагнер вернет книгу на место, после чего указал наверх.

– Ты будешь жить на втором этаже, там есть еще одна кровать. Немного соломы, пару подушек – и будет вполне уютно. Третий этаж и верхняя платформа для тебя под запретом. Ты меня понял?

Вагнер кивнул.

– Вот и славно, – произнес Иоганн. – И попомни мои слова: если я увижу тебя там, то выпотрошу, как кролика. А теперь помоги мне перенести Сатану и развести огонь, пока мы тут не околели.

Пока они вместе разводили огонь в камине, Иоганн подумал, что когда-то нечто похожее говорил ему Тонио. С тех пор прошла целая вечность…

Но в ту минуту казалось, что это было только вчера.

* * *

Почти все время они проводили на первом этаже башни. Сатана подолгу спала у камина и лишь изредка выходила на воздух. Они помногу читали или играли в шахматы. При этом Вагнер значительно продвинулся в игре. Иоганн по-прежнему его обыгрывал, но теперь партии уже не нагоняли на него тоску, и порой ему даже приходилось поразмыслить. Вагнер тоже находил определенное удовольствие в таком странном времяпрепровождении.

– Ага, вы в раздумьях! Признайтесь! – сказал он, когда Фауст особенно долго раздумывал над своим ходом. – Я заставил вас попотеть.

– Если я и потею, то из-за пекла, которое ты устроил, – проворчал Иоганн. – Опять напихал слишком много дров… Тут жарко, как на костре, которого ты чудом избежал в Кёльне.

Вагнер промолчал и лишь посмотрел на него со смирением. Но было в его глазах еще что-то, чего Иоганн не мог распознать. И позднее, когда он стал все чаще ловить на себе этот взгляд, в голову ему не приходило никаких мыслей. Однако его и без этого занимали более важные материи.

В первый же день Иоганн в одиночку отрыл короб и с замирающим сердцем поднял крышку. Книги и труба были завернуты в вощеные тряпицы и не пострадали. Труды, которые так тщательно сберег Тонио, касались в большинстве своем астрономии. Во многих книгах страницы были испещрены по краям столбцами цифр и символов, для Иоганна совершенно непонятных. Казалось даже, будто Тонио поместил в них зашифрованные пометки – послания, которые он оставил для Иоганна. Ему вспомнились тайные письма, которые они с Маргаритой писали в Книтлингене. И в этом случае наверняка существовал какой-то способ, позволяющий прочесть ряды чисел. Но сколько Иоганн ни бился, разгадать секрет ему не удавалось.

Фауст проводил многие часы в попытках расшифровать записи, днем и ночью. При этом он вздрагивал всякий раз, когда снаружи доносился звук – или снег падал с ветвей, или пробегала дикая кошка, или кричала ворона… Он в любую минуту ожидал возвращения Тонио.

Но наставник не появлялся. Быть может, он навсегда покинул это место?

Если ночь выпадала ясная, Иоганн поднимался на платформу и наблюдал за звездами. Хоть и не сразу, но ему удалось самостоятельно установить трубу. В сущности, устройство напоминало латерну магику: внутри располагалось несколько линз, что и позволяло разглядеть удаленные предметы. Звезды были видны теперь как на ладони. Луна, обычно висевшая над ними желтым диском с размытыми контурами, оказалась усеяна рытвинами и пересохшими морями, как маленький слепок с Земли. И планеты, даже созвездия восьмой сферы, стали видны гораздо лучше.

Правда, что именно скрывалось за пределами восьмой сферы, этого Иоганн увидеть не смог. Наверное, требовались более мощные линзы. Таким образом, он ни на шаг не приблизился к ответу на главный свой вопрос.

Фауст попытался получше изучить линзы, не вынимая их из устройства. Ему еще не доводилось видеть у стекольщиков такой тонкой работы. Настоящее произведение искусства. И в который раз Иоганн задумался, откуда у Тонио взялось это удивительное приспособление. До сих пор он не видел такой трубы ни в университетах, ни при дворе какого-нибудь вельможи.

Оно словно появилось из другого мира.

Тепло пошло на пользу Сатане, она почти не отходила от камина. Иоганн откладывал для собаки лучшие куски мяса, но та к ним едва притрагивалась. Собака быстро худела и лишь изредка лакала немного териака. Всякий раз, когда Иоганн гладил ее, Сатана преданно смотрела на него. У него сердце разрывалось от этого взгляда.

«Что мне делать, когда тебя не станет?» – думал он, и ему казалось довольно странным, что он задает такой вопрос животному.

По дороге они запаслись провиантом, так что им не приходилось наведываться в деревню. Кроме того, снега выпало уже столько, что об этом и думать не приходилось. Под окнами и перед дверью башни намело сугробы. Иоганну и Вагнеру каждый день приходилось браться за лопату, чтобы выйти за дровами.

– Мы здесь как узники! – пожаловался как-то вечером Карл, когда они снова сидели за шахматной доской и за окном сгущались сумерки.

– Хватит нести чушь, – проворчал Иоганн и забрал его ферзя. – Я тебе уже говорил: ты мог бы сидеть сейчас в темнице в Кёльне и дожидаться костра.

– Почему мне нельзя хотя бы подняться на третий уровень? – спросил Вагнер. – Или на платформу? Эта штука, через которую вы смотрите на звезды… Они и вправду становятся намного ближе?

– Я сказал нет, и точка. – Следующим ходом Иоганн поставил Вагнеру мат, после чего развернул доску и принялся заново расставлять фигуры. – Еще раз; теперь ты черными.

В действительности Фауст не знал, почему запрещает Вагнеру подниматься наверх. Там ничего не было. Если не считать размытой пентаграммы – краски на полу до сих пор не выцвели, как и не потускнели воспоминания.

Куча рваной детской одежды…

Несколько раз Иоганн пытался смыть пентаграмму, но тщетно. Она служила напоминанием о том, что Тонио мог вернуться в любую минуту.

* * *

Сатана умерла морозной декабрьской ночью. Вечером она еще лежала у камина, полакав немного териака, а утром, когда Иоганн спустился к ней, была уже мертва. Холодная и неподвижная – громадный скелет, обтянутый лохматой шкурой.

Фауст опустился на колени и долго гладил собаку, вспоминая прекрасные мгновения, пережитые вместе. Они были неразлучны с тех самых пор, как Иоганн покинул Гейдельберг, и пусть это была всего лишь собака, он любил ее больше, чем многих из людей. Фауст лег рядом с Сатаной перед камином и попытался почувствовать хоть какое-то тепло, остатки жизни. Но ощутил только холод.

В последнее время Иоганн многое перепробовал, чтобы помочь Сатане. Собирал в лесу еловые побеги и готовил из них отвар, прощупывал собаке живот. Когда же он наткнулся на твердый сгусток в нижней части живота, то понял, что надежды нет. Он мог лишь облегчить страдания. В сущности, Иоганн был рад, что Сатана умерла сама. Если б собаке стало еще хуже, ему пришлось бы убить ее. И он сомневался, что у него поднялась бы рука перерезать ей глотку.

Они похоронили собаку в яме, где до этого был закопан короб с книгами и подзорной трубой. Читать молитву показалось Иоганну неуместным, однако он долго стоял у засыпанной ямы, не замечая холода и пронизывающего ветра. Вагнер какое-то время постоял рядом, затем тяжело вздохнул, с сочувствием посмотрел на доктора и оставил его одного.

В те дни Иоганн не замечал ничего вокруг, не наблюдал за звездами, и даже шахматы не приносили ему радости. Он надеялся постичь здесь тайну своего рождения, но не выяснил ничего, и все надежды оказались напрасными. Теперь, когда Сатаны не стало, Фауст утратил волю к жизни, утратил ту силу, которая с детских лет заставляла его двигаться вперед. На него навалилась тяжелая усталость, и он лишь сидел, уставившись в огонь. Все эти годы, проведенные в странствиях, Иоганн только и делал, что бежал от самого себя. Что толку от всех его познаний? Ночами он все чаще сидел перед камином, глядя на остывающие угли.

На третий день Вагнер исчез.

Утром он не спустился вниз. Когда Иоганн поднялся на второй этаж, кровать оказалась пустой. Должно быть, на рассвете, когда Фауст провалился в сон, Вагнер прокрался мимо него и ушел навсегда. Иоганн не мог его винить. Он и сам сознавал, что за эти годы превратился в запальчивого, высокомерного и порой невыносимого человека. Теперь, лишенный воли к жизни, он и не мог быть наставником. С чего бы Карлу оставаться с ним? Если б его не обвинили в содомии, Вагнер многого добился бы. Он был умен и любознателен, пусть и несколько наивен для этого мира. При мысли о нем Иоганн вдруг ощутил тоску.

Поздно…

Странно только, что Вагнер не взял ни провизии, ни одеял. Лошадь тоже осталась. Как он собирался выжить в горах?

Несколько часов Иоганн сидел перед угасшим камином, пока снаружи бушевала вьюга. Ему хотелось покончить с жизнью. Стоило лишь выйти, лечь в снег и уснуть. Но куда уместнее было бы рассечь себе яремную вену ножом, подаренным Тонио.

Тонио…

Казалось, наставник будет преследовать его до конца дней, как и Жиль де Ре, чье странное имя никогда не давало ему покоя. Этот человек так и остался для него загадкой. Не раз Иоганну приходило в голову, что Агриппа, возможно, что-то знал о Жиле де Ре и сознательно умалчивал это. Но поздно было задавать вопросы.

Поздно было для всего.

Снаружи прокаркал ворон. Трижды, словно постучал в дверь.

Иоганн резко встал, поколебался мгновение, а затем направился к сундуку.

Будь ты проклят! Тебе меня не заполучить!

Нельзя, чтобы Тонио вновь получил над ним власть. И, похоже, был лишь один способ сбежать от него. На дне сундука лежал нож с инициалами. Иоганн взял его в руку и провел пальцем по острому лезвию. Казалось, клинок этот был выкован в жерле вулкана еще во времена сотворения мира.

Всего один удар, и бегству конец.

Наконец-то он вновь окажется с Маргаритой, с Валентином, с Мартином, с мамой – со всеми, кого он утратил, кого разочаровал.

Всего один удар…

Иоганн стиснул рукоять ножа и воздел, словно в ритуальном жертвоприношении.

Тебе меня не заполучить…

В этот миг послышался шум, скрипнула дверь. Фауст был уверен, что это Тонио. Наставник вернулся за ним.

Но вместо Тонио он увидел Карла Вагнера. Весь в снегу, юноша походил на белое чудище с раскрасневшимися щеками. С него капала вода, и под ногами у порога собирались лужи.

Иоганн опустил нож, у него задрожала рука. Он с трудом сдержал слезы, по-настоящему тронутый впервые за долгие годы. Что-то пронзило холодный панцирь вокруг его сердца, и для этого не понадобился нож. Вагнер не бросил его! Он стоял у двери и неуверенно улыбался. На руках у него был грязный сверток, в котором что-то пищало и барахталось. Вагнер осторожно развернул его.

Это был маленький щенок с черной как смоль жесткой шкурой. Виляя хвостом, песик неловко засеменил через комнату.

– Я не мог вынести вашего скорбного вида, – сказал Вагнер. – И вот, задумался, что бы могло вернуть вас к жизни.

Он кивнул на щенка. Тот неуклюже прыгал перед Иоганном и тявкал.

– Я нашел его у пастуха, недалеко от деревни. Это овчарка. Согласен, вид пока не очень-то и грозный, но пастух сказал, что из них вырастают настоящие волкодавы. Можете снова назвать его Сатаной, если вам хочется, – тут Вагнер подмигнул. – И кстати, теперь это он, я сам проверил.

– Сатана, – произнес Иоганн и наклонился.

Он протянул руку; щенок осторожно приблизился и шершавым языком лизнул ему ладонь. Стало щекотно, и Иоганн невольно улыбнулся.

– Спа… спасибо, – сказал он Вагнеру. – Я… никогда этого не забуду.

Фауст прокашлялся, в горле у него пересохло. Только теперь он осознал, что за несколько дней не произнес ни слова.

Карл пожал плечами. У него вспыхнули глаза, и он уставился себе под ноги.

– Признаться, я не очень-то люблю собак. Но я думал, что подарить, и мысль о щенке показалась мне Божьим знамением.

Иоганн поднял щенка на руки и погладил.

– Божьим знамением?

– Так вы позабыли? – Вагнер широко улыбнулся. – Сегодня же сочельник. Счастливого Рождества!

Снаружи крупными хлопьями падал снег.

* * *

Позднее Иоганну казалось, что и появление Вагнера стало Божьим знамением. Он готов был покончить с собой в тот день, когда появился на свет Христос. Но когда Карл вернулся со щенком на руках, он вновь почувствовал в себе тягу к жизни. Фауст вспоминал, как тоскливо ему было в то Рождество, когда они с Тонио сидели в башне, а из деревни доносился звон колоколов. В этот раз они с Вагнером пили сладкое рейнское вино и ели маринованные яйца и засоленную ветчину. Щенок тоже не остался без угощения.

Иоганну пришлась по душе идея назвать щенка Сатаной, как будто старая Сатана обретала новую жизнь. И щенок вполне оправдывал свою кличку: терзал подушки, обгрызал ножки стульев и рвал дорогое покрывало на кровати. Уже сейчас было видно, что он вырастет настоящим сорвиголовой. Иоганн довольно быстро привязался к щенку, а щенок – к нему. Фауст вернулся к своим книгам. И пока он листал их в поисках ответов на свои вопросы, Сатана сидел у него на коленях. Когда доктор, стоя на платформе, наблюдал за звездами, щенок терся о его ноги. Теперь Иоганн разрешал и Вагнеру подниматься наверх, и они вместе рассматривали созвездия на зимнем небосводе.

– Зимой звезды особенно яркие, – объяснял Фауст в новогоднюю ночь. – Видишь вон там звезды Зимнего круга? Сириус, Поллукс и Процион в Малом Псе. Если направить туда трубу, за ними станут видны другие созвездия, неразличимые для человеческого глаза.

Карл смотрел через подзорную трубу на ночное небо и непроизвольно раскрывал рот.

– Как же их много, – бормотал он. – А за ними другие! Воистину, небо безгранично…

Иоганн улыбнулся.

– Да, это кружит голову…

– Ха! – изумленно воскликнул Вагнер. – Я увидел падающую звезду! Моя покойная матушка говорила: если увидишь звезду, можно загадать желание.

– Что ж, пожелай себе что-нибудь, – усмехнулся Иоганн. – Только нельзя никому говорить, что пожелал, иначе жди беды.

Вагнер взглянул на него, потом вздохнул и покачал головой.

– Мое желание все равно не сбудется, – он снова посмотрел в трубу. – Интересно, где теперь эта звезда?

– Я слышал, что некоторые из них падают на землю, – ответил Фауст. – Иногда кто-нибудь находит камни странной формы. Кажется, в Эльзасе когда-то упал такой метеорит, и у кайзера даже имеется от него обломок. Остальные… – он пожал плечами. – Наверное, они просто сгорают.

– А если предположить, что они возвращаются? – спросил Вагнер. – Как звезды или созвездия, они ведь движутся по небу…

– Ученые утверждают, что метеориты, как и кометы, представляют собой испарения в небе, вроде газов. Иногда они поднимаются и с земли – и загораются. Агриппа это оспаривает, но…

Иоганн запнулся. Вопрос Карла что-то всколыхнул в нем. Мысли, которые до сих пор дремали на задворках сознания, внезапно пришли в движение.

Они возвращаются…

– Мне нужно кое-что проверить, – бросил он.

Фауст быстро спустился вниз, взял с полки книги с пометками Тонио и принялся лихорадочно листать их. Формулы и числа, которые до сих пор ставили его в тупик, неожиданно обретали смысл. Иоганн закрыл глаза, представил себе звездное небо и попытался наложить на него сетку. Когда он снова взглянул на числа, все стало очевидным. Числа и буквы обозначали положение небесных тел! Но это не имело отношения к звездам. Другие числа обозначали дату и время, включая нынешний день. Числа сменяли друг друга, и довольно часто; для звезд это было нехарактерно. Наконец-то Иоганн понял, что это значило. Он ощутил слабость в ногах и сел, так поразила его эта догадка.

Тонио записал движение комет.

* * *

Следующие несколько часов Фауст просидел, склонившись над книгами. Сосредоточенный до предела, он ни на что не реагировал. Щенок резвился у него под ногами и тявкал. Вагнер, обеспокоенный поведением доктора, в конце концов отправился спать.

Иоганн изучал столбцы с числами, одну колонку за другой. То, что проделал Тонио, просто не укладывалось в голове! Кометы считались предвестниками беды, их появление предрекало войны и эпидемии, но были и такие, которые возвещали радостные события. Однако невозможно было предугадать, когда они появятся. Но Тонио расписал движение бесчисленных комет на годы и десятилетия вперед! Большинство из них были неразличимы для человеческого глаза, однако, согласно теории Тонио, они возвращались, как луна и звезды, которые также двигались по намеченной траектории. Вот только временные промежутки были столь велики, что до сих пор никто не обратил на это внимания. Некоторые кометы появлялись лишь раз в семьдесят лет, другие – через каждые десять, тридцать или сорок лет. Быть может, и Вифлеемская звезда, что возвестила рождение Христа, тоже появляется на небе с некоей периодичностью?

Иоганн лихорадочно перелистнул потрепанные страницы, к самому началу. Первые записи, по всей вероятности, вел кто-то другой, или же Тонио записал их, опираясь на свои расчеты. Они восходили ко времени завоевания Англии норманнами и даже к временам римлян, когда в Италии произошло извержение Везувия и целый город обратился в пепел. И действительно, среди прочих была отмечена Вифлеемская звезда! Тонио приписал рядом слово «мессия». Иоганн не мог припомнить, чтобы кто-нибудь из ученых упоминал нечто подобное. Он делал пометки, сравнивал записи в других книгах по астрономии. И уже под утро наконец-то наткнулся на отметку, которую так долго искал. Которая раскрывала тайну его гороскопа…

Комета появлялась в небе и в день его рождения. Тонио даже дал ей название.

Ларуа…

Иоганн содрогнулся. Ларуа, древнее прозвание темного духа. Ларуа, комета, несущая зло… Что хотел сказать этим Тонио? Фауст пробежал дрожащими пальцами по столбцам чисел. Комета появлялась каждые шестнадцать лет и одиннадцать месяцев – примерно каждые семнадцать лет.

Каждые семнадцать лет…

Иоганн сосчитал. Если комета проходила по небосводу в день его рождения, в 1478 году, то очередное сближение приходилось на конец марта 1495 года. Иоганна пробрала дрожь. Именно тогда Тонио напоил его черным зельем в лесу под Нёрдлингеном! Ему вспомнилось, как наставник говорил Пуату, что звезды им благоприятствуют и они не могут ждать. Затаив дыхание, Фауст проделал новые расчеты, записал результат и уставился на число.

Конец февраля 1512 года.

Оставалось два месяца! Может, этим и объяснялась его мания преследования, то ощущение, будто скоро что-то произойдет? Только вот что?

Ларуа… Темный дух…

Иоганну вспомнилось, как Маргарита говорила в Гейдельберге о темном духе. «Он пробуждается, – говорила она, – он возвратится и изменит мир…»

Иоганн всегда думал, что этот темный дух был порождением ее воспаленного разума, в худшем случае – неким типом с дурными намерениями.

Он и предположить не мог, что речь шла о комете.

Фауст отложил перо и откинулся на спинку стула. Глаза болели от долгого напряжения. Как это все понимать? Он родился в тот день, когда комета Ларуа показалась на небосводе, – в день Пророка. И к очередному ее появлению Тонио напоил его черным зельем. Но для чего?

И самое главное: что произойдет через два месяца?

В последующие дни Иоганн штудировал книги и размышлял. Ответа он не получил, но теперь хотя бы знал, что необходимо ждать. Что-то должно было произойти. К нему вернулись силы, и он вновь ощутил вкус к жизни. Они все чаще совершали прогулки с Вагнером и маленьким Сатаной или стояли на платформе башни. Иоганн наслаждался свежим воздухом, который подстегивал его мысли, и вел неспешные беседы с Вагнером, когда они бродили по заснеженным лесам. Он и теперь замечал порой ворон среди деревьев, и один раз на глаза ему попался ворон. Но Иоганн уже не боялся их. Птицы возвещали событие, которое невозможно было отвратить, и что бы ни произошло – он подготовится.

И события не заставили себя ждать. Это произошло в начале февраля. Иоганн стоял на платформе башни и рассматривал через подзорную трубу горы. Ледяной ветер дул ему в лицо, но ошибки быть не могло.

Со стороны леса приближался всадник.

* * *

Поначалу это было лишь темное пятнышко, двигающееся по дороге, как будто муха села на линзу подзорной трубы. Но постепенно оно увеличивалось в размерах. Когда же фигурка свернула с дороги и двинулась по узкой тропе, ведущей к башне, сомнения отпали окончательно.

Иоганн снял трубу с треноги и теперь рассматривал всадника: высокий и плечистый, в плаще, под которым поблескивал панцирь. У седла был приторочен длинный меч в ножнах. Конь под ним крупный, вороной масти, – не какой-нибудь мерин, а боевой конь, стоивший дороже целого трактира. Всадник тоже заметил Иоганна. Он приветственно вскинул руку, преодолел галопом оставшееся расстояние и спешился.

Фауст в задумчивости спустился по лестнице. Оставалось только догадываться, что это за человек и как он их разыскал. По крайней мере, гость был один. Значит, судебное разбирательство им пока не грозило. Посланник ли это кёльнского епископа? Иоганн сомневался, чтобы влияние тамошней инквизиции простиралось так далеко. Кроме того, всадник выглядел скорее как рыцарь, нежели как священнослужитель.

Или это первое знамение грядущих событий? Предвестник кометы Ларуа?

Вагнер сидел за столом и читал книгу. Когда Иоганн быстрым шагом направился к двери, юноша поднял недоуменный взгляд.

– Что случилось?

– К нам гости. И это явно не коробейник из деревни.

Фауст сделал глубокий вдох и распахнул дверь. К ним действительно пожаловал рыцарь. На нем были латные доспехи, а на его плаще Иоганн заметил черный крест, какие носили рыцари Тевтонского ордена. Основанный еще во времена Крестовых походов, орден до сих пор пользовался влиянием при дворах Германии. Иоганн был в недоумении.

Что могло понадобиться от него тевтонским рыцарям?

– Вы доктор Иоганн Георг Фаустус? – спросил рыцарь, старый рубака исполинского роста, с лицом, покрытым шрамами.

Иоганн молча кивнул.

– Меня прислал Вольфганг фон Айзенхофен, – продолжал рыцарь, и его латы скрипнули на морозе, – комтур [43] Тевтонского ордена в Нюрнберге. Он просит вас явиться в Нюрнберг, где вас ожидает старый друг.

– Старый друг? – Иоганн приподнял брови. – Как его имя?

– Я не могу назвать вам его. Вы всё узнаете, когда прибудете в Нюрнберг.

Фауст внимательно смотрел на гостя, но лицо рыцаря оставалось неподвижным. Подул холодный ветер, рванул ставни на окнах. Тем временем подошел Вагнер и с любопытством разглядывал гостя. Рядом рычал Сатана, почти как взрослый пес, словно почуял опасность.

– По-вашему, если меня захотел видеть какой-то старый друг, я потащусь с вами до самого Нюрнберга? – резко спросил Иоганн. – Придется вам объясниться.

Рыцарь кивнул.

– Ваш друг предвидел подобный ответ. И потому велел сказать еще кое-что.

– Я слушаю.

– Он велел передать, что смог бы рассказать вам о некоей персоне, к которой вы питаете немалый интерес. Имя этого человека – Жиль де Ре.

Иоганн стоял как громом пораженный, а имя эхом звучало в его голове. Имя, которое преследовало его почти пятнадцать лет.

Жиль де Ре…

Теперь сомнений быть не могло: этот рыцарь из Нюрнберга был предвестником кометы.

Игра началась.

На несколько мгновений Фауст потерял дар речи. Затем откашлялся.

– Дайте нам час, – сказал он рыцарю. – Мы поедем с вами.

Рыцаря звали Эберхарт фон Штрайтхаген – вот и всё, что они узнали о нем за несколько дней пути. Теперь их путь лежал на север. Иоганн прихватил с собой подзорную трубу и кое-какие книги по астрологии. Поначалу Вагнер расспрашивал доктора о причинах столь поспешного отъезда, но тот давал лишь уклончивые ответы, а потом и вовсе отмалчивался.

Собственно, Иоганн и сам не знал, кто или что ожидало его в Нюрнберге. Единственным человеком, который ведал о его интересе к Жилю де Ре, был Конрад Цельтис. Но ученый умер несколько лет назад, и после их памятного разговора в Гейдельберге Иоганн его больше не видел. А кто еще мог об этом знать? Так или иначе, этот загадочный друг знал, что Жиль де Ре не давал Иоганну покоя. И объявился он в тот самый момент, когда в небе, спустя семнадцать лет, должна была появиться определенная комета…

В обществе Эберхарта фон Штрайтхагена они были в безопасности, и в пути их ничто не задерживало. Грабителям хватало ума не связываться с вооруженным рыцарем, в полном облачении и верхом на боевом коне. И рыцари-разбойники, которых в последнее время становилось все больше, держались от них подальше. Хоть Штрайтхаген нечасто прерывал молчание, путники все же узнали, что комтурия в Нюрнберге была последним бастионом кайзера в городе. Свободный имперский город Нюрнберг, подчинявшийся непосредственно ему, в последние годы все больше отдалялся от своего давнего покровителя. Только комтурия Тевтонского ордена еще поддерживала кайзера, и потому их отделение в городе считалось неприкосновенным.

Иоганн мрачно усмехнулся. По крайней мере, там он будет недосягаем для кёльнской инквизиции. Но для чего он понадобился кайзеру и тевтонским рыцарям? И кто этот старый друг?

Через десять дней, проведенных большей частью в молчании, когда мослы уже изнывали от нескончаемой тряски, они наконец-то добрались до Нюрнберга.

Еще издали показалась могучая крепость, обнесенная двойным кольцом стен. Словно корона, высилась она над церквями и бесчисленными фахверковыми домами. Глядя на мощные городские стены протяженностью в три мили, Иоганн насчитал не меньше восьмидесяти башен. От такого зрелища просто захватывало дух. Он повидал столько городов, за прошлый год они с Вагнером побывали всюду, на севере, на востоке, на юге и на западе – но Нюрнберг был особенным. Аугсбург слыл самым богатым городом в Германии, Кёльн славился своей святостью, Эрфурт считался оплотом наук, а в Гамбурге жили самые предприимчивые дельцы. Нюрнберг же был родиной изобретателей. Здесь жили самые умные и находчивые люди. Город стал мозгом и душой Германии, негласной столицей в стране, где никогда не было четкого политического центра. Совсем недавно житель Нюрнберга по имени Петер Хенляйн изготовил часы с пружинным механизмом, которые можно было носить в кармане. А некий Мартин Бехайм представил так называемый глобус, изобразив мир в виде шара, вместо привычного диска. И еще множество других изобретений появились за последнее время в Нюрнберге. Кроме того, здесь обитали многие художники, и в первую очередь – прославленный Альбрехт Дюрер. Так что для Вагнера нашелся еще один повод для радости.

– Может, нам удастся встретиться с Дюрером, – говорил он Иоганну, пока они катили к городу в окружении других повозок, воловьих упряжек и шумных торговцев. – Этот Дюрер, между прочим, хорош собой. Я как-то видел его портрет, написанный им же: он представил себя Иисусом, с длинными волосами и бородой. Хотел бы я знать, что думает на этот счет церковь… – Вагнер рассмеялся и покачал головой. – Если человек сам превозносит себя как Бога, такое вряд ли понравится Папе.

Поля, что простирались вокруг Нюрнберга, еще лежали в снегу. Земля была скудна, а Пегниц непригоден для судоходства, но, несмотря на все трудности, здесь сходились важнейшие торговые маршруты, и город, словно алчный паук, устроился в центре этой паутины. Навстречу попадались многочисленные купцы и мелкие торговцы в тяжелых плащах и бесформенных капюшонах.

– Вы же не кто-нибудь там, – продолжал болтать Карл, – так что встретиться…

– Я не кто-нибудь там, а содомит и чернокнижник, забыл? – оборвал его Иоганн. – Не думаю, что кёльнская инквизиция пользуется здесь влиянием, но я знаю, какую страсть люди питают к слухам. Так что история наверняка дошла и до Нюрнберга – и, скорее всего, щедро приукрашенная.

– Истинно так, в городе о докторе ходит недобрая слава. – Эберхарт фон Штрайтхаген задумчиво кивнул. – Ему приписывают занятия некромантией и жульничество. И знакомство с этим Агриппой из Кёльна кое-кому из церковников не по нраву… Так что мы не станем проезжать через ворота Фрауентурм, а воспользуемся воротами Шпиттлертор. Их стерегут не так строго, и оттуда недалеко до нашей комтурии.

Путники двинулись по узкой дороге, что вилась среди заснеженных невозделанных полей. Ворота располагались за крепостным рвом, и сбоку от них стояла мощная башня. Над воротами был помещен двуглавый орел, герб кайзера. Увидев отличительные знаки Тевтонского ордена, стражники без лишних церемоний пропустили Штрайтхагена и его спутников.

Сатана устроился у Иоганна на коленях и теперь принюхивался. В этот час, несмотря на холод, в городе царило оживление. Всюду сновали старьевщики с заплечными корзинами, с площади долетали крики торговок, и в кузницах неумолчно стучали молотки. Над морем из крыш и лабиринтами улиц высились церкви Святого Себальда и Святого Лоренца; между домами неспешно нес свои воды Пегниц и делил город на две равные части. В воздухе стоял запах дыма, вареной капусты и конского навоза. Иоганн вспомнил, какое зловоние стояло в Гамбурге летом – в Нюрнберге сейчас пахло куда как приятнее.

Эберхарт фон Штрайтхаген провел их по шумным улицам, рассекая людской поток. Комтурия Тевтонского ордена располагалась недалеко от Шпиттлертора. Это был целый квартал с небольшой церковью, окруженный стеной. Над улицей протянулась крытая галерея, соединявшая квартал с другой церковью. Иоганн спрыгнул с козел и повел напуганную лошадь под уздцы. Прохожие то и дело задевали его, и рука машинально скользнула к кошельку на поясе.

– Когда-то комтурия находилась за пределами Нюрнберга. Но потом городские границы расширили, и теперь мы подобны острову в море неверующих, – рассказывал Штрайтхаген с суровым видом. – Как мне видится, последний оплот немецкого кайзера. Повозку можете оставить здесь, ее потом заведут внутрь.

Он постучал в тяжелые, обитые железом ворота. Стражник недоверчиво оглядел их через смотровое окошко и лишь затем впустил. Путники попали во внутренний двор, облагороженный и засаженный кустами. Со двора открывались следующие ворота, которые вели к каменным домам, обширным пашням и садам. В отличие от шумных улиц за стенами, здесь царил безмятежный покой и воздух был заметно чище. Иоганн выпустил Сатану, и щенок тотчас пометил кусты.

– Недурно, – заметил с одобрением Фауст. – Кайзер щедро вас одарил.

– За это мы содержим самую богадельню в Нюрнберге, наряду с больницей Святого Духа, что на острове, – отозвался Штрайтхаген. – Как вам наверняка известно, наш девиз звучит как «Помогать – защищать – исцелять».

– Причем защищать в первую очередь, – шепнул Вагнер. – В свое время тевтонские рыцари натворили немало бед на Востоке.

Иоганн бросил на него предостерегающий взгляд и подозвал к себе Сатану. Дальше они шли в молчании. Миновали еще несколько дверей и в конце концов оказались в просторном зале. По стенам висели гербовые щиты; мощные колонны поддерживали потолок из дубовых балок, украшенный искусной резьбой. Посередине стоял круглый стол, и за ним сидел, склонившись над бумагами, престарелый рыцарь с заросшим лицом и волосами, выстриженными на манер тонзуры. Вид у него был сосредоточенный и суровый, но, когда он взглянул на вошедших, изможденное лицо его озарилось улыбкой.

– Славный Эберхарт! – воскликнул старик и поднялся. – Часовые уже доложили о вас. – Он перевел взгляд на Иоганна, и улыбка на его лице померкла. – А это, вероятно, доктор Фаустус, магистр, астролог и некромант.

– Первого титула вполне достаточно, – ответил Иоганн и поклонился. – Некоторых званий человек добивается, другие липнут к нему против его воли.

Фауст по-прежнему не знал, чего ждать, и потому вел себя сдержанно. Он показал на Вагнера.

– Это мой ассистент, странствующий схоласт, сопровождает меня в академических целях.

Старый рыцарь кивнул Карлу, не удостоив его особым вниманием, и вновь обратился к Иоганну:

– Что ж, доктор, я не знаю вас лично – только по жутким историям, от которых я, в общем-то, не в восторге. В особенности это касается последней, что дошла до нас из Кёльна. Но, очевидно, есть люди, которые о вас более высокого мнения.

Он показал гостям на стулья. Иоганн с Карлом сели за стол, заваленный пергаментными свитками и бумагами. Сатана между тем забрался под стол и принялся грызть одну из ножек.

– Мое имя Вольфганг фон Айзенхофен, я комтур местного отделения, – продолжал старик. – Я пригласил вас в Нюрнберг, поскольку… столкнулся с проблемой. И один ваш старый друг сказал мне, что вы единственный, кто сумеет эту проблему разрешить.

– Время покажет. – Иоганн пожал плечами, стараясь не показывать внутреннего напряжения. – Для начала было бы неплохо увидеть этого старого друга. Я проделал ради него долгий путь. Может, я и вовсе его не узна́ю…

– Вы как нельзя правы. Возможно, что с последней вашей встречи он… несколько изменился. Но, как он заверил меня, с тех пор прошло немало времени. – Комтур с улыбкой повернулся к Эберхарту. – Что ж, приведите его.

Эберхарт фон Штрайтхаген подошел к противоположной двери и распахнул ее. Там дожидался сгорбленный человек. Иоганн узнал его с первого взгляда.

Он вздрогнул и почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

– Боже правый… – вырвалось у него.

У порога стоял не кто иной, как Валентин.

* * *

Валентин, его единственный друг из Гейдельберга, изменился до неузнаваемости. Это был маленький и сморщенный старик, почти без волос, хотя ему сейчас было около тридцати. Казалось, сама жизнь выжала его и выбросила, как тряпку. Лишь глаза по-прежнему сверкали умом и вниманием. Валентин смотрел на него с презрением, любопытством и…

Иоганн пришел в замешательство.

С любовью… Как такое возможно?

Фауст сидел, прикованный к стулу, не в силах пошевелиться. Неужели это все наяву? Когда они виделись в последний раз, Валентина увозили в железной клетке в Вормс на суд инквизиции. Это было пятнадцать лет назад. Юношу тогда обвиняли в колдовстве, и смерть на костре была неминуема. И вот он стоит перед ним – не тот, что прежде, но живой…

И только потом Иоганн заметил произошедшие в нем перемены. Валентин как-то странно горбился, несколько шрамов пересекали его лицо, а правая рука висела, как у сломанной куклы. Он поднял эту самую руку в знак приветствия.

Рука походила на лапу, двух пальцев недоставало.

– Эти тиски для пальцев – не самое приятное приспособление, – сообщил Валентин и взмахнул рукой, словно тряпичной. Голос его прозвучал хрипло и сухо, как если б горло было чем-то обожжено. – Как и раскаленные клещи, железные прутья или дыба, на которой так медленно ломается крестец.

– Ты… ты жив… – прошептал Иоганн.

– Во всяком случае, часть меня. – Валентин пожал плечами, при этом одно плечо поднялось выше другого. – Меня пытали три недели, дважды в день, утром и вечером. Клещами, крюками, огнем… Но я держался. Я и не подозревал, какие силы во мне сокрыты. – Он криво улыбнулся, и Иоганн заметил, что у него не хватает верхних клыков. – Возможно, ненависть к тебе не позволила мне сдаться, и я отвергал все обвинения. В конце концов меня отпустили. В этом вся прелесть пытки: если выдержишь и не признаешься, в какой-то момент тебя отпустят. – Он скривился от боли и, шаркая ногами, приблизился к столу. – Впрочем, не проходит и дня, чтобы спина и рука не напомнили мне о тех днях.

– Полагаю, говорить, что я сожалею, не имеет смысла, – сказал Иоганн.

– Никакого. – Валентин сухо рассмеялся. – Но знаешь что, друг мой? Ненависть – не лучший спутник в жизни. Она ослепляет, как и любовь. Я похоронил свою ненависть. И надеюсь, что она уже не восстанет из могилы.

– Так это ты позвал меня сюда… – Иоганн покачал головой. – Но как ты меня разыскал?

Валентин задумался на мгновение.

– Помнишь, в Гейдельберге ты рассказывал мне про башню недалеко от Фюссена? Говорил, что однажды провел там зиму… Когда я узнал, что ты нажил неприятностей в Кёльне, то решил, что башня послужила бы тебе хорошим убежищем. Ну, и попросил комтура отправить за тобой человека.

Иоганн взъерошил волосы на голове; пальцы слегка дрожали. У него до сих пор не укладывалось в голове, что старый друг жив и стоит перед ним. По всей видимости, он ошибся, когда решил, что рыцарь явился к нему первым знамением. В действительности Эберхарта фон Штрайтхагена отправил за ним Валентин.

– Долгое время я перебивался бродячим писарем, то здесь, то там, нигде не задерживаясь надолго, – продолжил Валентин и сел за стол, сгорбившись при этом, как старец. – Три года назад рыцари Тевтонского ордена любезно предложили мне место в комтурии. Нам тут славно жилось.

– Вам? – Иоганн нахмурил брови. – Кому?..

– Ты, конечно же, задумался, откуда мне известно о Жиле де Ре и твоем к нему интересе, – перебил его Валентин. – Должен признать, ты всегда донимал меня, дорогой друг, как назойливая муха. И позднее, когда ты стал прославленным доктором Иоганном Георгом Фаустусом, мне по-прежнему хотелось знать, что же тобою движет. Эта неутолимая жажда знания, которая никогда не утихала, сколько бы книг ты ни прочитал. Эти вечные раздумья… В Гейдельберге ты часто произносил имя Жиля де Ре во сне и кричал при этом. Ты тогда много говорил во сне. – Валентин печально рассмеялся. – Когда делишь с другом комнату, невольно кое-что о нем узнаёшь. Потом, спустя много лет после допроса, мне довелось еще раз увидеться с Конрадом Цельтисом, незадолго до его смерти. Его тоже не оставляло в покое имя Жиля де Ре. И он предостерег меня, чтобы я нигде больше не упоминал его.

– Имя – только дым и звук, – глухо возразил Иоганн.

– В самом деле? – Валентин усмехнулся. – А вот Цельтис говорил, что и тебе оно не давало покоя. Я знал, что это имя приведет тебя в Нюрнберг. Если б Эберхарт назвал мое имя, тебя, возможно, остановили бы угрызения совести. Потому я выбрал Жиля де Ре, и вот ты здесь. Хотя… – Он помедлил. – Боюсь, Цельтис тогда рассказал мне далеко не все об этом изверге. Но у меня было достаточно времени, чтобы покопаться в старых монастырских библиотеках. За десять лет многое можно отыскать.

– Значит, тебе известно о детях, – прошептал Иоганн. Только теперь он заметил, как дрожат у него пальцы.

– Да, известно. Собственно, поэтому ты здесь.

– Прошу прощения, – неожиданно вмешался Вагнер. – Не хочу прерывать разговора двух старых друзей, но не пора ли объяснить мне…

Он резко замолчал под строгим взглядом Валентина и еще более суровым взглядом Иоганна.

– Жиль де Ре был рыцарем, – вступил в разговор Вольфганг фон Айзенхофен. – Он не состоял ни в одном из орденов, однако поначалу его связывали рыцарские обеты и ценности, как и вера в Христа. При штурме Орлеана он сражался против дюжины рыцарей и одолел их; он был верным соратником Жанны д’Арк, и, вероятно, их связывала дружба. Французский король даже произвел его в маршалы! Тем более ужасно то, чем он прославился позднее.

Старый рыцарь плотно сомкнул губы и перекрестился.

– Но я здесь не для того, чтобы вы рассказывали мне, что натворил этот Богом проклятый нелюдь, – с растущей тревогой заметил Иоганн. – Об этом мне уже рассказывал Конрад Цельтис.

– Нет, – Валентин покачал головой. – Ты здесь потому, что Жиль де Ре, как видно, вернулся.

Фауст оцепенел, и волосы у него на голове зашевелились, как будто дикий зверь обнюхивал его.

Не ослышался ли он?

Жиль де Ре, как видно, вернулся…

– Конечно, не стоит понимать буквально. – Валентин махнул рукой. – Я знаю, что этот монстр уже семьдесят лет как мертв. Но история повторяется. На этот раз в Нюрнберге. И неизвестно, кто за этим стоит.

Вольфганг фон Айзенхофен придвинул Иоганну документ, в котором были записаны примерно два десятка имен.

– Это имена нюрнбергских детей, которые пропали за последние месяцы, – дрожащим голосом пояснил комтур. – Дети патрициев, простых горожан и даже батраков, и всем не больше десяти лет. Некоторых потом находили мертвыми на улицах, среди помоев и нечистот. С перерезанным горлом и истекших кровью. Ни капли крови не осталось в их телах, а во рту у каждого – засушенная жаба. Точно так же убивал детей Жиль де Ре – перерезал горло, обливался их кровью и пил ее. Странное совпадение, как по-вашему?

– Боже правый… – выдохнул Карл. – Неужели человек способен на такое?

– Кое-кто утверждает, что Жиль де Ре и не был человеком, – сказал Валентин. – Рядом с каждым трупом на мостовой написаны три слова. Кровью. – Его хриплый голос звучал в полной тишине. – Написано всегда одно и то же: Homo Deus est. Тебе знакомо это выражение, Иоганн?

И вновь у Фауста перехватило дыхание, словно кто-то ударил его дубиной в живот.

Homo Deus est… Человек есть Бог…

– Да, мне знакомо это выражение, – прошептал Иоганн.

Валентин пристально посмотрел на него.

– Похоже, тебе известно больше, чем я полагал… Значит, не зря я послал за тобой.

– Я питаю к мастеру Брандеру глубокое уважение, – сказал Вольфганг фон Айзенхофен и положил Валентину руку на здоровое плечо. – Этот человек долгое время служит секретарем в нашей комтурии, он умен и начитан, и это была его идея послать за вами. Впрочем, у него были на это и личные побуждения, – добавил он многозначительно. – По его словам, вы единственный, кто сможет пролить свет на эти ужасные события. Люди взбудоражены, над городом повис страх! Мы все сидим на бочке с порохом, и взорваться она может в любой момент.

– И все же я не понимаю, что могу сделать для вас, – сказал Иоганн. – Я странствующий доктор и в этом городе чужой…

– Если верить вашему другу, то вы не какой-нибудь доктор, а самый умный человек в Германии, прошли сквозь огонь и воду. – Айзенхофен смерил его взглядом. – И ко всему прочему, вы маг. Истекшие кровью дети, засушенные лягушки, слова, написанные кровью… Мы имеем дело с черной магией, в этом нет сомнений. – Комтур выдержал паузу, словно подбирал слова с особой тщательностью. – Да простит меня Бог, но боюсь, что помочь нам сможет только маг. На кону благополучие города, да что там – всей Священной Римской империи! Если расползутся слухи, что в Нюрнберге бесчинствует дьявол, это может серьезно пошатнуть власть кайзера. А ему сейчас приходится сдерживать одновременно натиск со стороны французов и турков. Да, нам поможет только магия!

– Магия? Надеюсь, вы это не всерьез! – вскинулся Иоганн. – Да, я ученый, астролог и хиромант и порой прибегаю к неординарным средствам. Но я никакой не чародей, чтобы, подобно архангелу Михаилу, выступить против дьявола!

– Разве вы сами не называете себя магом? – резко спросил Айзенхофен.

Иоганн вздохнул.

– Затем лишь, чтобы произвести впечатление на простой люд. Комтур знатного происхождения должен это понимать.

– Если вам это будет более по душе, я могу отдать приказ своим рыцарям и они доставят вас и вашего ассистента в Кёльн, – заметил Айзехофен. – Между прочим, вы знали, что за вашу поимку назначена награда в сотню гульденов?

– Это шантаж! – Иоганн вскочил и ударил кулаком по столу. – Неужели Тевтонский орден так низко пал, что вам приходится вести себя как обыкновенным висельникам?

– Придержите язык, доктор!

Айзенхофен тоже поднялся, в глазах его плескалась ярость. Рядом с ним встал Эберхарт фон Штрайтхаген, положил руку на эфес меча. Сатана зарычал под столом и обнажил мелкие зубы.

– Наверное, будет лучше, если мы с моим другом поговорим с глазу на глаз, – вмешался Валентин. – Прогулка на свежем воздухе нам обоим пойдет на пользу.

Айзенхофен поколебался мгновение, после чего кивнул.

– Что ж, ступайте в сад и поговорите. Пусть он все узнает. Быть может, это заставит его передумать. Через час после полудня жду вашего ответа. – Он поднял палец и окинул Иоганна суровым взглядом. – И помните, доктор, до Кёльна верхом всего неделя пути.

* * *

Иоганн с Валентином медленно брели по большому ухоженному саду, который примыкал к рыцарскому залу и простирался до западной стены. Во все стороны разбегались узкие тропы, обсаженные кустами, увядшими розами и подрезанными деревцами. Сатана изучал новую территорию, время от времени задирая ногу. На ветках и цветах лежал тонкий слой белого инея, под ногами хрустел гравий. Некоторое время бывшие друзья молчали, погруженные в воспоминания. Наконец Иоганн остановился.

– Валентин, поверь мне, если б я мог повернуть время вспять…

– Это не под силу даже Господу… – Валентин смотрел куда-то вдаль. – Мне понадобилось немало времени, чтобы во всем разобраться. Но теперь я знаю, что порой и любовь может быть губительной.

– Ты имеешь в виду мою любовь к Маргарите? – негромко спросил Иоганн.

– Так ты по-прежнему ее любишь? – Валентин повернул к нему голову.

Фауст ответил не сразу.

– Она… является мне в сновидениях. Но это скверные сны.

Валентин задумчиво кивнул.

– Немудрено, что ты не можешь ее забыть. Я бы с радостью нарисовал ее. – Он поднял покалеченную руку и болезненно скривился. – Я долго привыкал рисовать левой рукой. Теперь получается вполне сносно.

– Так ты по-прежнему рисуешь? – спросил Иоганн.

– О да! – Валентин улыбнулся и показал на деревья и кусты вокруг них, на каменные скамьи, на которых так приятно было бы посидеть весной и летом. – Я часто бываю в этом саду, здесь хороший свет. – Он склонил голову набок и с любопытством взглянул на Иоганна. – Может, мне и тебя стоило бы нарисовать… Ты ведь теперь знаменит.

– О чем ты хотел поговорить со мной наедине? – спросил Иоганн. – Комтур просил, чтобы ты обо все мне рассказал. Что я должен узнать – и почему должен передумать?

По лицу Валентина пролегла тень.

– Ты, конечно, задаешься вопросом, почему я попросил комтура послать именно за тобой. Но я действительно считаю, что ты единственный можешь нам помочь. Кроме того, я вправе просить тебя об одолжении.

Иоганн кивнул.

– Бесспорно. Я сделаю для тебя все, что в моих силах.

– Тогда помоги мне освободить ребенка.

– Ребенка? – В первый миг Иоганн решил, что ослышался. – Что ты имеешь в виду?

Валентин тяжело сглотнул.

– Вот мы, собственно, и подошли к главному. Айзенхофен раскрыл тебе не все причины твоего появления здесь.

Он жестом предложил Иоганну сесть, и они устроились на скамье посреди сада. Над ними пели дрозды, среди ветвей гомонили воробьи. Казалось, весна на краткий миг заглянула в сад комтурии, в то время как снаружи еще стояла глубокая зима.

– Айзенхофен говорил, что у меня были и личные побуждения пригласить тебя в Нюрнберг, – с горечью продолжал Валентин. – Это правда. Речь идет о девочке, которая мне очень дорога. Я подобрал ее на улице несколько лет назад и назвал Гретой.

– Грета? – прошептал Иоганн. – Ты назвал ее как…

– Это показалось мне вполне уместным, – резко ответил Валентин. – Наверное, потому, что я полюбил девочку, как ты однажды любил Маргариту, с той лишь разницей, что я отношусь к ней скорее как к дочери. Я воспитал ее, и сейчас ей стукнуло четырнадцать. Верно говорят, что любовь к детям самая крепкая. Она зовет меня дядей, и, кроме меня, у нее никого больше нет на этом свете. И… – Он помедлил. – Над ней нависла страшная угроза.

– То есть?

– Гретхен и прежде не пользовалась особой любовью в Нюрнберге. С тех пор как мы обосновались в комтурии, ее считают смутьянкой, и пару раз ей случилось стянуть яйцо или яблоко на рынке. Поэтому, когда ее застали рядом с детским трупом недалеко от Пегница, с ней никто не церемонился. Ее… – тут голос у Валентина дрогнул, – ее бросили в тюрьму. При ней нашли дьявольский атрибут – бараний рог с какими-то символами; его, скорее всего, кто-то незаметно подкинул ей.

– И теперь дознаватели считают, что эта девочка связана с теми жуткими убийствами? – недоверчиво спросил Иоганн.

– Ты что, не понимаешь? – Валентин с трудом сдерживал слезы. – Они хотят обвинить в чем-то мою маленькую Гретхен! Она должна признаться, что состоит в сговоре с дьяволом, и рассказать, что ей известно об этих убийствах. Но она ничего не знает! Она же еще ребенок! Им просто… нужен козел отпущения. – Валентин схватил Фауста за руку. – Вот для чего я призвал тебя в Нюрнберг, Иоганн. Прошу тебя, помоги мне освободить мою Гретхен!

Иоганн поджал губы. Так вот для чего он здесь… Он-то следовал за кометой, надеялся найти ответы на свои вопросы – но проделал весь этот путь, чтобы вызволить из тюрьмы уличную девчонку. Точнее сказать, он здесь, чтобы помочь своему единственному другу…

«Чтобы загладить вину», – подумал Иоганн.

– Когда? – спросил он.

Валентин смахнул слезы с покрытого шрамами лица.

– Ты о чем?

– Когда Гретхен предстанет перед судом?

– Я… не знаю. Вот уж почти месяц, как она в тюрьме. Может, про нее забыли, а может, уже приступили к допросу… Ей всего четырнадцать, но я слышал, к ним попадали дети и младше… Я знаю, каково это, помню, как это жутко. – Валентин задрожал, и снова по его щекам покатились слезы. – Я сказал стражникам, что Гретхен приходится мне племянницей. Комтур устроил так, чтобы я мог навещать ее несколько раз в неделю. До сих пор ему удавалось отсрочить худшее – он тоже не верит в ее вину. Но и возможности Тевтонского ордена не безграничны. Нам нельзя терять время!

– Дьявол! – Иоганн схватился за волосы. – И что я, по-твоему, должен сделать? Я слышал про здешние тюрьмы, они расположены в подвалах под ратушей и хорошо охраняются! Больше всего мне хочется помочь тебе, но ты просишь о невозможном!

– Должен же быть выход!

Фауст горько рассмеялся.

– Может, вызвать демона из латерны магики и распугать стражников? Такое сработало бы в мелком городишке, но только не в Нюрнберге.

Валентин смерил его взглядом.

– Так ты снова соорудил латерну магику? Впрочем, я что-то такое слышал. Моя латерна… – Он на секунду закрыл глаза. – Нет, такой номер, конечно, не пройдет. Но как знать, может, мы сумеем что-нибудь придумать.

Он подался вперед.

– У меня к тебе предложение, Иоганн. Завтра я смогу навестить Гретхен, и мне бы хотелось, чтобы ты пошел со мной. Если ты осмотришь камеру, возможно, мы найдем какой-то способ. Я скажу страже, что ты проезжий лекарь и хочешь осмотреть девочку. Комтур замолвит за тебя слово.

– Я постараюсь что-нибудь придумать. – Иоганн вздохнул и взял Валентина за руки. На краткий миг они вновь стали старыми друзьями, какими были когда-то в Гейдельберге. – Но обещать ничего не могу. Быть может…

Тут послышались шаги по гравию, и колокол в орденской церкви пробил час. Из-за кустов показался Эберхарт фон Штрайтхаген.

– Комтур хочет знать, что вы решили, доктор, – обратился он к Иоганну.

Тот переглянулся с Валентином и ответил:

– Я попытаюсь помочь вам. При помощи магии или без нее.

* * *

Глубоко в недрах города, недалеко от сада комтурии, стоял монотонный гул.

Голоса разносились по древним сводам и, усиленные эхом, походили на вой сотни голодных волков. В подземелье перед медной купелью стоял человек в черной мантии. Он распростер руки и, запрокинув голову, словно взывал к кому-то сокрытому еще глубже в недрах земли. Его мантию украшали древние символы, вышитые из высушенных жил и крошечных сосудов, вырезанных острым ножом из юных человеческих тел. Гул все нарастал, и человек бросил в купель что-то склизкое. На темной поверхности разошлись круги.

Человек улыбнулся.

Кровь – сок совсем особенного свойства.

Он собрался уже произнести заклятие, но птицы своим карканьем прервали его литании. Он сердито повернул голову.

– Бафомет, Азазель, Велиал, прекратите! Или я макну вас в купель!

Ворон и две вороны злобно смотрели на хозяина. Они беспокойно метались по клетке, точно дети, что не могли усидеть на месте. Человек усмехнулся.

– Вы голодны, верно? Ничего, ждать осталось недолго.

Наставник вынул из кармана еще один окровавленный ошметок и бросил в клетку.

Птицы набросились на угощение. Они разрывали мясо на мелкие кусочки и тут же проглатывали.

Мясо было на удивление нежное.

На рассвете Валентин дожидался Иоганна в саду комтурии. По всей видимости, он провел бессонную ночь: бледное, изрытое рубцами лицо заросло щетиной, под глазами темнели круги. Он вскочил со скамьи и двинулся навстречу Иоганну.

– Я с пяти часов на ногах. Хорошие вести от комтура! Тебе можно пойти со мной в качестве лекаря. Все-таки Гретхен числится в служанках комтурии, и Айзенхофен имеет право знать о ее состоянии.

Иоганн покачал головой.

– До сих пор не могу поверить, что стража схватила девочку и обвиняет в колдовстве. Просто в голове не укладывается!

– Она далеко не первая, – Валентин вздохнул. – Впрочем, до пытки дело пока не дошло, и слава богу. Но в заключении Гретхен чахнет на глазах. Она же по природе своей очень любопытная и подвижная. У меня всякий раз сердце кровью обливается, стоит представить, как она сидит там в темноте, совсем одна… – Голос у него дрогнул.

– Ты, видно, и впрямь привязан к ней, – сказал Иоганн с сочувствием.

– В ней есть что-то особенное… до боли знакомое… – Валентин помолчал секунду. – Ну, скоро ты сам ее увидишь.

Они вышли за ворота и двинулись на север, к Пегницу. Валентин взял с собой небольшой мешочек с лакомствами для Гретхен. Иоганн нес сумку с медицинскими инструментами. На улицах было еще спокойно, и только из оружейных мастерских, что располагались у старого рва, уже доносился звон кузнечного молота. Несколько монахинь, бормоча молитвы, прошли к монастырю Святой Клары. На стенах крепости еще горели огни, и серые камни были залиты мягким светом.

Иоганн и сам едва сомкнул глаза этой ночью. Комтур позволил ему установить подзорную трубу на колокольне церкви Святого Якоба. Несколько часов кряду Фауст рассматривал ночное небо в надежде увидеть первые признаки приближающейся кометы, но тщетно. Может, он ошибался и комета Ларуа не имела к его судьбе никакого отношения? Во всяком случае, не это привело его в Нюрнберг.

Они прошли по каменному мосту и оказались в квартале Себальдусфиртель. Здесь обитали торговцы, которым хотелось иметь дома поближе к главной площади, где в эти минуты как раз просыпалась жизнь. На площади стояла еще одна церковь с богато украшенным фасадом. Там же находился фонтан, в центре которого высилась колонна, украшенная скульптурами. Ни в одном другом городе Иоганну не приходилось видеть ничего подобного.

– И вот еще что, – нерешительно сообщил Валентин, когда они пересекали площадь. Он чуть подволакивал ногу – вероятно, еще одно следствие пытки. – Прошлой ночью пропал еще один ребенок, в этот раз сын управляющего из крепости. Мальчик играл в пересохшей части рва. Когда мать вышла за ним, его уже не было. Все повторяется, в точности как во Франции, когда Жиль де Ре предавался своей непотребной страсти. – Валентин поджал губы. – Боюсь, времени у нас совсем мало. Люди напуганы, им нужен виновный, и скоро Гретхен поведут в пыточную камеру.

К северу от фонтана стояла ратуша. Это было мрачное сооружение, выдержанное в готическом духе, словно дошедшее до них из другой эпохи. Со стороны двора находился вход в печально известные тюрьмы.

Иоганн не пожалел, что оставил Сатану с Карлом. Щенок теперь ел так, словно до этого голодал неделю, и рос буквально по часам. Уже сейчас, в возрасте двух месяцев, он был величиной со взрослую таксу. При этом манеры его оставляли желать лучшего: еще накануне вечером он наделал кучу в рыцарском зале, и комтур бранился на чем свет стоит. Иоганн боялся даже представить, чем это обернулось бы для них, проделай Сатана то же самое в ратуше.

Перед узкой, крепкой на вид дверью стояли два стражника с алебардами. Они смотрели на пришельцев устало и недовольно. Покалеченной рукой Валентин достал сложенный документ и протянул одному из караульных. Тот долго рассматривал печать Тевтонского ордена. Очевидно, он не умел читать, но не хотел этого показывать.

– Валентин Брандер из комтурии Немецкого ордена, – представился Валентин и показал на Иоганна. – А это приезжий доктор, ему разрешено осмотреть мою племянницу.

– Калека и дьяволица, – стражник ухмыльнулся и поскреб заросший щетиной подбородок. – Пусть доктор поищет дьявольские отметины, наверняка парочка найдется.

– Я здесь именно для этого, – ответил Иоганн с видом врача, у которого было намечено множество визитов к богатым горожанам. – Так что будьте любезны, дайте пройти. Ну?

Стражники неохотно расступились. Фауст с Валентином вошли во внутренний двор. Слева находились вторые ворота, и тоже под охраной. За ними вниз вела лестница, и только за третьей дверью, обитой железом, был вход в тюрьму. Чадящие факелы едва освещали низкие своды. Посередине располагался колодец с ведром на цепи, и оттуда, из глубины, тянуло холодом. В воздухе стоял запах дыма, вареной капусты и сырости. Здесь также дежурили стражники.

«Нам не войти сюда незамеченными, – подумал Иоганн. – И никакая магия тут не поможет».

За содержание узников отвечал какой-то горбатый тип с немытым лицом. Тюремщик лениво, шаркая ногами, подошел к посетителям и мельком взглянул на их сумки.

– О вас уже доложили, – сообщил он. – Не ко всякому заключенному приходят двое господ, да еще с угощениями. Сначала лампа, а теперь вот ветчина с сыром… Повезло же кому-то на взятку. Здешняя еда благородной даме, видно, не по нраву.

– Это моя племянница, – коротко ответил Валентин. – Если вас что-то не устраивает, обращайтесь к ордену.

Тюремщик махнул рукой, и они двинулись по узкому коридору. С одной стороны тянулись низкие дверцы. Время от времени Иоганн слышал за ними стоны и стенания. Он заглядывал через зарешеченные окошки и видел несчастных, привязанных к скамьям или закованных в колодки. Специальные рисунки над дверцами указывали на преступление, совершенное узником: красный петух для поджигателей, черная кошка для изменников… То и дело путь им преграждали запертые двери, и тюремщик всякий раз возился со связкой ключей.

Иоганн поглядывал на Валентина: тот изнывал от нетерпения, пока тюремщик отпирал очередную дверь. Он должен был понимать, сколь безысходно их положение. Из такой тюрьмы вытащить кого-то просто не представлялось возможным. Однако Валентин лишь устало улыбался ему, и глаза его сверкали маниакальным блеском.

Так они и продвигались, одна дверь за другой. По коридору через равные промежутки, примерно на уровне глаз, тянулись узкие зарешеченные оконца. Сквозь них внутрь проникал солнечный свет и шум с рыночной площади. Там, на свободе, занимался новый день, но в застенках царил извечный сумрак.

И вот они остановились перед дверцей почти в самом конце коридора. Над дверцей была начертана пентаграмма – по всей видимости, знак ведьм и колдунов. Тюремщик выбрал ключ из связки и отпер замок.

– У вас полчаса, – сказал он.

Дверца распахнулась, и Иоганн замер в изумлении.

* * *

Стены камеры были обиты досками. Дерево, источенное червями, покрывали пятна – то ли засохшей крови, то ли экскрементов. Всю обстановку составляли лежанка, узкая скамейка и ведро для оправления нужды, накрытое дощечкой, которая служила столом. Под потолком висела масляная лампа, и ее тусклый свет рассеивал тьму.

На скамейке, скрестив ноги, сидела девочка и играла в веревочку. На ней была грязная роба, босые ноги посинели от холода. Она пропускала веревочку между пальцами обеих рук и сплетала всевозможные узоры. Когда в камеру вошли двое мужчин, девочка подняла голову и посмотрела Иоганну прямо в глаза.

«Этого не может быть! – подумал он. – Господи! Что все это значит?..»

– Дядя Валентин! – радостно воскликнула девочка и вскочила со скамейки. – Наконец-то, я так соскучилась!

– Девочка моя, дай я обниму тебя!

Валентин отложил мешочек, шагнул к девочке и заключил в объятия. Гретхен при этом зажмурилась.

– Не уходи, – сказала она негромко. – Не оставляй меня больше.

В тусклом свете их тела сливались воедино. Некоторое время слышны были лишь отдаленные стоны из других камер.

Иоганн тем временем рассматривал лицо Гретхен. В камере царил полумрак, но сомнений быть не могло: веснушки, губы, с которых словно никогда не сходила улыбка, выступающие скулы, золотистые волосы… Только глаза были другие. Темные и загадочные, как бездонная пропасть.

Его глаза.

Иоганн стоял как парализованный. «Это невозможно, – думал он. – Я, должно быть, сплю».

Наконец Гретхен отстранилась от Валентина и взглянула на Иоганна.

– Кто это? – спросила она с любопытством.

– Мой старый друг, – с улыбкой ответил Валентин и смерил Фауста пытливым взглядом. – Когда-то нас связывала крепкая дружба, мы были схоластами в Гейдельберге.

– Кто такие схоласты? – спросила Гретхен.

– Это молодые люди, которые пьют вино и пиво сверх меры и считают себя бессмертными. – Валентин подмигнул ей и снова взглянул на Иоганна. – Ведь так? Бессмертными.

Фауст промолчал, не в силах отвести глаз от Греты. Она находилась в том самом возрасте, когда грань между девочкой и молодой девушкой едва ощутима. Гретхен отличалась высоким ростом и была бойко сложена, под робой уже обозначились маленькие грудки, но лицо еще хранило детские черты. Иоганн вспомнил летние деньки в Книтлингене, игры в стогах сена, беготню в лесу… Нет, это какое-то совпадение, иного объяснения он не находил. И все же сходство поражало воображение. Теперь Иоганн понял, о чем говорил Валентин, когда они выходили за ворота комтурии.

В ней есть что-то особенное… до боли знакомое…

Гретхен уже потеряла к Иоганну всякий интерес.

– А ты принес мне что-нибудь? – спросила она Валентина.

– Ну а ты как думаешь? – Тот подмигнул ей и протянул мешочек, зажатый в покалеченной руке, как в клещах. – Вот, посмотри сама.

Девочка стала рыться в мешочке. С радостным возгласом она достала кусок сыра, большой ломоть хлеба и несколько сушеных яблок. Тут же откусила от хлеба и запихнула следом кусочек сыра.

– Не набивай так рот, девочка моя, – предостерег Валентин. – Тебе станет плохо.

Они молча смотрели, как девочка наедалась. Гретхен страшно исхудала; лицо и руки, грязные и покусанные блохами, были покрыты ссадинами. Но серьезных увечий Иоганн не заметил. Очевидно, палач за нее пока не принимался. Было просто удивительно, в каком расположении духа пребывала Грета. Как это, должно быть, ужасно – сидеть здесь в полном одиночестве, когда по ночам доносятся крики заключенных и не с кем даже перекинуться словечком, кроме горбатого тюремщика да угрюмых стражников. Похоже, Гретхен была наделена той внутренней силой, которой мог похвастаться не каждый взрослый. Все еще не в силах пошевелиться, Иоганн стоял и разглядывал девочку на скамейке.

Когда Грета поела, Валентин прервал молчание.

– У меня есть для тебя кое-что еще. Я подумал, она сможет скрасить твое одиночество. Ты, наверное, уже вышла из того возраста, и все же…

Он достал из-под плаща потрепанную куклу со спутанными волосами и глазами из пуговиц, одна из которых висела на нитке. Гретхен радостно подскочила и прижала куклу к груди.

– Моя Барбара, – прошептала она. – Ты скучала по мне? Да, в последнее время я редко про тебя вспоминала, ты уж прости.

В эту минуту она выглядела много младше своих четырнадцати лет.

– Мой друг – доктор, – сообщил Валентин и показал на Иоганна. – Ему хотелось бы взглянуть на тебя и убедиться, что с тобой все хорошо. Его имя Иоганн.

– Здравствуй, Грета, – произнес Фауст хриплым, словно не своим голосом и улыбнулся. – Ты не против, если я… осмотрю тебя?

Грета поджала губы; теперь вид у нее был очень напуганный.

– Тюремщик мне уже сказал, – прошептала она. – Я не хочу.

Иоганн поднял руки.

– Я не сделаю ничего плохого, обещаю! Я всего лишь доктор. И волшебник, – добавил он загадочно.

Грета посмотрела на него с удивлением.

– Волшебник?

Фауст кивнул.

– Дай мне куклу, и я покажу кое-что.

Грета помедлила, взглянула на Валентина и, когда тот кивнул, протянула Иоганну куклу.

– Только не сделай ей больно.

Эта идея пришла Иоганну в голову совершенно неожиданно. Ему вспомнилось, как он сам, еще мальчишкой, восхищался фокусниками и артистами. Фауст усадил куклу на колени и взял за тряпичную ручку.

– Здравствуй, Бербель, – сказал он.

– Здравствуй, Иоганн, – ответила кукла.

– Я слышал, Грета в последнее время о тебе мало заботилась. Чем же ты занималась, совсем одна?

– О, я прокралась на кухню в комтурии и стянула ведерко с медом, – проговорила кукла высоким голосом. – И ночью измазала комтуру бороду. Вот была потеха!

Кукла захлопала в ладоши, и Грета раскрыла рот в изумлении. Она посмотрела на Иоганна, потом снова на куклу у него на коленях. Фауст с трудом сдержал улыбку. Он научился чревовещанию, когда взывал к Маргарите голосом архангела Михаила, – из чистой корысти, как он понял позднее. Теперь тот же трюк помог ему порадовать девочку, запертую в камере.

– Я хочу спеть песенку для Греты, – сказала кукла. – Пусть она подпевает.

Иоганн стал напевать звонким голосом, поначалу неуверенно, но в конце концов слова сами полились из него.

– Наберите зелени, что в саду растет… – кукла при этом хлопала в тряпичные ладоши, – нашей Гретхен под венец – время-то…

Иоганн запнулся. Сам того не ведая, он выбрал песенку, которую так любила Маргарита. Ту самую, которую она напевала в пещере, когда нагрянули стражники.

– Еще, еще! – просила Грета. – Пой дальше!

– Знаешь что, Бербель? – спросил Иоганн у куклы и сел на лежанку рядом с Гретой. – Я покажу вам, как надо обращаться с яблоками.

Он достал яблоки из мешка и принялся жонглировать ими. Грета и Валентин следили за ним с разинутыми ртами.

– Вы видите пять яблок! – воскликнул таинственным голосом Иоганн. – Фокус-покус-локус, а теперь их четыре! – Одно яблоко внезапно исчезло. – Черный кот наоборот, и вот их всего три!

Затем исчезло и третье, и четвертое яблоко, и в руке у Иоганна осталось только одно.

– Вот видишь, – сказало он Грете. – Яблоками можно жонглировать, их можно прятать и… – тут он надкусил яблоко, – их можно есть.

– Эй, это мое яблоко! – рассмеялась Грета.

Иоганн вздрогнул. Девочка смеялась! В застенке этот звук казался таким же чуждым, как ангельский хор.

И вместе с тем этот смех был знаком ему до боли.

– Я отдам тебе яблоки, если ты позволишь себя осмотреть, – неуверенно произнес Фауст.

Грета кивнула. Иоганн подступил ближе, проверил, нет ли у нее переломов, очистил укусы на руках и натер мазью озябшие ступни. В конце концов он разорвал плащ на полосы и замотал ей ноги. Руки у него дрожали, и холод был здесь ни при чем. Смех Греты развеял последние сомнения.

Смех, какого Иоганн не слышал уже много лет.

– А ты придешь еще? – спросила Грета с набитым ртом. Фауст снова наколдовал ей яблоки, и она поедала уже третье. – Возвращайся и покажи мне новые фокусы, пожалуйста!

– Я… постараюсь, – ответил Иоганн дрогнувшим голосом. Он почувствовал, как к глазам подступают слезы, и отвернулся. – В следующий раз я прихвачу башмаки.

– И осмотришь мою Бербель, – добавила Грета. – У нее что-то с левым глазиком.

Фауст кивнул.

– Хорошо. Обещаю, я…

Кто-то ударил в дверь, и снаружи раздался голос тюремщика.

– Полчаса истекли! Выходите, или останетесь тут с ней!

– Я вернусь, даю слово, – сказал на прощание Иоганн.

Он поднялся и вслед за Валентином вышел из камеры. Когда же оглянулся, Грета подмигнула ему, и взгляд ее был исполнен надежды и тоски.

– Возвращайся, – сказала она негромко.

И дверь с грохотом захлопнулась.

* * *

Пока друзья шли к выходу, никто не проронил ни слова. И только когда они вышли на свет, Иоганн повернулся к Валентину.

– Так ты… – начал он дрожащим голосом. – Ты…

– Пойдем в какой-нибудь трактир, – прервал его старый друг. – И там я все тебе расскажу.

Друзья двинулись через площадь. Торговцы уже расставили свои лотки и зазывали покупателей, предлагая соленую рыбу, дичь, яйца и птицу. Но Иоганн ничего этого не замечал. То, что произошло сейчас в тюрьме, целиком занимало его мысли. Вся его жизнь перевернулась с ног на голову.

Они выбрали трактир поскромнее и заняли стол в тихом закутке. Когда грудастая служанка поставила перед ними две кружки подогретого вина, Валентин наконец-то прервал молчание.

– Да, это она, – сказал он. – Дочь Маргариты. Твоя дочь, – добавил он. – Ты видел ее глаза? Это твои глаза, Иоганн Фаустус. Сомнений быть не может.

Иоганн сидел, как парализованный. Он был словно окутан тяжелым пологом, сквозь который едва проникали разговоры гостей, звон кружек и прочие звуки.

«Моя дочь», – думал он.

Но как это могло произойти? Маргарита покончила с собой еще в Гейдельберге, не в силах вынести отчаяния. Так рассказывал Валентин. Даже если она была беременна, ребенок не мог выжить. Только если…

Фауст посмотрел на Валентина. Тот грел озябшие руки о кружку и опустил голову, словно избегал его взгляда.

– Маргарита не накладывала на себя руки, – прошептал Иоганн. – Ты… ты солгал мне тогда.

– Как ты лгал мне на протяжении долгих месяцев. – Валентин вздохнул. – Иоганн, в тот миг я тебя ненавидел. Я хотел лишь, чтобы тебе стало больно, так больно, насколько это вообще возможно. И поэтому сказал тебе, что Маргарита мертва. В действительности ее увезли чуть раньше. Я встретил ее в Вормсе, она была в соседней камере. Дважды в день, когда меня волокли в пыточную, я мог мельком взглянуть на нее. Ее красота помогала мне выносить самые страшные муки… – Он подул на вино и сделал глоток. – Ночами мы переговаривались шепотом. Я многое узнал про тебя, Иоганн. Каким ты был в Книтлингене, о чем мечтал, как показывал свои фокусы. Вижу, ты до сих пор не позабыл их. – Валентин улыбнулся. – Ты, похоже, был славным малым.

– Но Маргарита… – тихо вымолвил Иоганн. Язык его не слушался. – Почему?..

– При первом же допросе в Вормсе выяснилось, что она беременна. – Валентин горько рассмеялся. – Конечно, Маргарита уже знала об этом, и знала, кто отец ребенка. Другого быть просто не могло. Маргарита была монахиней, и ты – единственный, с кем она вступала в связь.

Он водил пальцем по столу, словно рисовал лицо Маргариты. Солнце между тем поднялось над крышами и заглядывало в окна трактира. Стаканы сверкали в ярких лучах.

– Ее не трогали, пока ребенок не появился на свет, – продолжал Валентин. – Таков закон. Даже в пытках существуют правила, они четко прописаны в Бамбергском своде. Прежде чем меня освободили, Маргарита взяла с меня обещание, что я позабочусь о ребенке, когда ее не станет.

– И?.. – выдохнул Иоганн.

– Как только ребенок родился, Маргарита созналась, что состоит в союзе с дьяволом. Но палач проявил милосердие. Он задушил ее прежде, чем разгорелся огонь. Она почти не мучилась.

Валентин уставился куда-то в пустоту. Вокруг смеялись гости, гремели кружки и царило такое умиротворение, что Иоганну хотелось взвыть. Ему хотелось кричать, плакать, но слез не было. С тех пор как Фауст плакал в последний раз, прошло много лет. Это было в тот самый день, когда он узнал о смерти Маргариты.

Только теперь она умерла по-настоящему.

И заново родилась.

– Перед смертью Маргарита словно и не принадлежала этому свету, – продолжил Валентин. – Она до последнего была убеждена, что дьявол вернется на землю. То и дело говорила о темном духе, которого увидела в лесу. И что архангел Михаил отвернулся от нас.

Иоганн закрыл глаза.

Темный дух… архангел Михаил…

Неужели это никогда не закончится? Он скитался столько лет, и куда бы ни отправился, всюду его поджидало зло.

Потому что ты носишь его в себе…

– Гретхен не жила на улице, – вздохнул Валентин. – Я разыскал ее в приюте Вормса. Забрать ее оказалось нетрудно – никто не горел желанием растить дочь ведьмы. Я никогда не говорил ей, кто ее настоящая мать. И про тебя она ничего не знает. Знает только, что мать умерла при родах, а я прихожусь ей дальним родственником. – Он улыбнулся и на краткий миг вновь стал тем усердным студентом, каким был в Гейдельберге. – Она зовет меня дядей Валентином. Ну разве не прекрасно? Мы чудесно жили вместе, хоть Гретхен порой и поднимала на уши всю комтурию. Упрямая до жути и склонная к плутовству и трюкачеству. Видно, это она переняла от тебя.

Иоганн сидел за столом, пытаясь совладать с собой. Столько нового и неожиданного свалилось на него за последний час. Если Валентин прав, то его дочери грозила та же судьба, что постигла Маргариту. Он должен сосредоточиться, придумать что-нибудь! Какой толк от всех его знаний, если он не сумеет уберечь свою дочь?

Дочь, которой никогда не сможет быть отцом…

В последующие дни Иоганн лихорадочно размышлял над тем, как вызволить Грету из тюрьмы. Эта задача казалась ему неразрешимой, как поиски квадратуры круга, – даже великому Архимеду она оказалась не по зубам.

Вечерами они часто сидели с Карлом и Валентином в библиотеке. Рыцари редко появлялись в этом зале, который стал для Валентина местом постоянного обитания. Из мебели здесь стояли лишь шаткий стол и несколько стульев. Зато полки вдоль стен ломились под тяжестью книг и пергаментов, часть из которых лежала на полу. На столе тоже высились стопки книг. Под потолком висела люстра; свечной воск капал с нее на стол и застывал там белыми лужицами. Сатана лежал, свернувшись у Иоганна под ногами.

Иоганн с Валентином договорились, что пока не будут рассказывать Карлу всей правды. Для него Валентин был просто дядей Гретхен и старым другом Фауста, который нуждался в помощи. Они не стали говорить ему, что Грета приходилась Иоганну дочерью, как и о том, что произошло между ними в Гейдельберге. Иоганн хотел дождаться более подходящего момента, чтобы исповедоваться в своих грехах. В те дни Карл и так был занят живописью, скульптурами и прочими сокровищами, которыми были так богаты церкви Нюрнберга. Хотя Иоганну порой казалось, что Вагнер несколько ревниво воспринимает его участие к судьбе малознакомой девочки. По крайней мере, он иногда помогал в богадельне, чем завоевал расположение комтура.

– Тюрьма в Нюрнберге, наверное, самая надежная из всех существующих, – мрачно сообщил Валентин. На столе перед ними лежал план ратуши, который ему удалось тайком срисовать. – Я часто бываю в ратуше по служебным делам. Там повсюду стражники, а уж в тюремных коридорах и того больше! Про многочисленные двери и говорить не приходится.

– Где хранятся ключи? – спросил Иоганн.

– Я тоже об этом думал. – Валентин тяжело вздохнул. – Одну связку тюремщик всегда носит при себе. Вторая висит в караульной.

– Которая также надежно охраняется, – добавил Фауст.

Он вновь погрузился в раздумья. Но сколько бы ни ломал голову, решение не приходило.

– А что насчет взятки? – спросил Вагнер. – Если предложить тюремщику денег…

– Можно подкупить тюремщика и пару-тройку стражников, но уж точно не всех, – перебил его Валентин. – Их слишком много!

– Может, следует просто признать, что нам не освободить эту девочку? – Вагнер пожал плечами.

– Если б я подумал так в Варнхайме, ты бы здесь не сидел! – вспылил Иоганн. – Полагаю, нет смысла напоминать, в каком круге ада ты бы сейчас горел…

Карл смущенно промолчал.

– Должен быть какой-то выход, – пробормотал Фауст и потер виски. – Просто должен!

Теперь он был уверен, что Валентин не случайно призвал его в Нюрнберг именно сейчас. Каждую ночь Иоганн поднимался на колокольню и разглядывал небо через подзорную трубу. Ждать осталось недолго: в третий раз Ларуа появится в его жизни. Впервые это произошло в день его рождения, во второй раз он едва не примкнул к сообществу дьяволопоклонников, и вот теперь Господь давал ему последний шанс. Из-за его упрямства и высокомерия Маргарита погибла от рук палача. Иоганн сам взвалил на себя тяжелый грех.

Но теперь, нежданно, словно ангел, в его жизни появился новый человек. Как будто Маргарита вновь протянула ему руку.

Господь давал ему возможность повернуть время вспять.

Сейчас или никогда…

– Будем думать, – заявил Иоганн и уставился на план. – Может, нам придется выждать, пока Грету не осудят. И когда ее поведут на эшафот, у нас появится возможность спасти ее.

При этом он и сам понимал, что не сможет ждать так долго. Каждый день, проведенный в камере, становился для девочки тяжким испытанием. И без того странно было, что ее так долго держали под арестом и не приступали к допросу.

Вольфганг фон Айзенхофен едва ли не каждый день спрашивал Иоганна, как продвигаются дела с расследованием. Тот всякий раз обнадеживал его и отделывался небылицами о благополучном расположении звезд. В действительности его совершенно не волновало, кто стоял за этими убийствами, – ему хотелось лишь вызволить свою дочь и как можно скорее убраться из Нюрнберга.

Связи комтура и деньги позволили Иоганну и Валентину почти каждый день навещать Грету. Иногда Фауст приходил к ней один. Он брал с собой карты, монеты и разноцветные шары и показывал дочери фокусы, которыми когда-то веселил Маргариту. Так Иоганн надеялся хоть немного скрасить ее одиночество. Грета всегда радовалась, как в первый раз, когда он оживлял куклу или вытаскивал монетки у нее из-за уха.

Но больше всего Грету порадовал Сатана.

За щедрое вознаграждение тюремщик позволил Иоганну пронести в камеру пса. Сатана обнюхал отхожее ведро, потом запрыгнул на лежанку и лизнул Гретхен лицо, здорово ее развеселив. Потом он устроился у нее на коленях и дал себя погладить.

– Мне всегда хотелось завести собаку, – сказала Грета. – Но дядя Валентин сказал, что комтур этого не одобрит.

– Наверное, он опасается, что такой вот несносный пес навалит кучу посреди зала. – Иоганн улыбнулся. – Если его как следует натаскать, возможно, комтур и передумает.

Грета стала вдруг совершенно серьезной.

– Стражники называют меня ведьмой и говорят, что я отправлюсь на костер. Иоганн, мне так страшно! Я не хочу сгореть на костре!

– Ты… не сгоришь. – Фауст тяжело сглотнул. – Ты ведь не сделала ничего плохого.

– Но они говорят, что я ведьма! – Грета заплакала, и сердце у Иоганна болезненно сжалось. – А ведь я ничего не сделала! Я спустилась к реке, у моста возле больницы Святого Духа, и увидела там этого убитого мальчика. Все вокруг было в крови… – Она всхлипнула. – Это было ужасно! Притом что я даже не собиралась к реке. Это тот человек сказал, чтобы я пошла туда.

– Тот человек? – Иоганн резко выпрямился. Валентин об этом ни разу не обмолвился. – Что за человек?

– Я не знаю. На нем был черный плащ, и сам он был… черен, как ночь. А его глаза… в тумане казалось, будто они сверкают, как угольки. Он сказал, что у реки играют другие ребята, там у них музыка и сладости. Когда я пришла туда, там никого не оказалось, только этот мертвый мальчик под мостом. – Грета уставилась в пустоту и дрожащей рукой гладила Сатану. – А потом набежали стражники и у меня в сумке нашли какую-то вещицу. Вонючий бараний рог. Они сказали, что это дьявол дал мне его.

– Вполне вероятно, – произнес Иоганн так, чтобы не слышала Грета.

Его пробрала дрожь.

Его глаза… в тумане казалось, будто они сверкают, как угольки…

Он тоже видел такого человека, тогда в Эрфурте, а затем на пути в Гамбург. Должно быть, кто-то заманил Грету к убитому мальчику, и тот же человек, скорее всего, подсунул ей в сумку бараний рог. Только вот для чего? Эта история казалось Фаусту все более странной.

Некоторое время он хранил молчание. Сатана между тем прильнул к Гретхен и положил морду ей на колени, как будто знал ее уже не первый месяц.

– Ты не ведьма, – сказал наконец Иоганн.

За дверью послышались тяжелые шаги тюремщика, и он поднялся. Их время вышло.

– Ты не ведьма, – повторил Фауст. – И я обещаю, что вытащу тебя отсюда. – Он заставил себя улыбнуться. – Я же волшебник, не забывай об этом. Для меня нет ничего невозможного.

Иоганн обнял Грету так крепко, что почувствовал, как бьется ее сердце. Потом улыбнулся ей на прощание в надежде, что она не заметит страха в его глазах.

Пока тюремщик вел его к выходу, Фауст размышлял над тем, что рассказала ему Грета. Человек в черном и с горящими глазами отправил ее к мосту. Возможно, у нее просто разыгралось воображение: он тоже на пути в Гамбург принял за человека обыкновенное пугало. Природа порой богата на причуды. И все же странно, если б кто-то захотел, чтобы Грета отправилась к мосту. Кто был заинтересован в том, чтобы невинную девочку заподозрили в колдовстве?

Иоганн был так погружен в раздумья, что даже не заметил, как Сатана убежал вперед. Только когда на весь коридор разнесся лай, он вскинул голову. Несколько стражников собрались вокруг колодца; они смеялись и показывали при этом вниз, откуда и доносился визг. Иоганн бросился туда и увидел, что Сатана барахтается в воде на глубине примерно семи шагов. Должно быть, пес перевалился через край и теперь мог просто захлебнуться.

– Достаньте его сейчас же! – велел он ухмыляющимся стражникам.

– А нам что за дело до шавки? – огрызнулся один из них. – Это что, моя собака? Зачем вы вообще притащили ее сюда?

Сатана между тем жалобно скулил и тявкал.

– Если не вытащите его, он тут несколько часов будет выть, – заявил Иоганн и обвел стражников суровым взглядом. – Вам это нужно?

– Доктор прав, черт возьми, – проворчал тюремщик. – Достаньте псину, пока мы не сбрендили от этого воя.

Стражники нерешительно переглянулись. В конце концов кто-то из них взялся за цепь, висящую над колодцем. Остальные при помощи ворота спустили его к воде – тот схватил щенка за шкирку – и вытянули обратно. Тюремщик дал Сатане пинка, и пес пролетел через весь подвал. Он заскулил, почти как ребенок, и забился Иоганну под плащ.

– Чтоб я вашу псину тут больше не видел! – пригрозил тюремщик. – Кто вы вообще такой? Я про вас все разузнаю и доложу в ратуше, чтобы этим визитам положили конец. Девчонке и без того слишком много позволено!

Когда Иоганн оказался на улице, он с трудом сдержал крик. Сатана до сих пор поскуливал у него на руках и дрожал. Фауст гладил его, а в голове у него роились мысли. Тюремщик наверняка устроит так, чтобы он не мог больше навещать свою дочь. Но теперь это не имело значения.

Он придумал, как вызволить Грету, и это было куда важнее.

* * *

– Колодец.

Иоганн показал на план ратуши, разложенный на столе в библиотеке. В этот раз они собрались раньше обычного. Валентин и Карл увидели, как взбудоражен Фауст, и поняли, что дело не терпит отлагательств.

– Когда стражник доставал Сатану, я увидел на глубине решетчатую дверцу, – продолжал он. – Странно, как я раньше до этого не додумался. Должна же вода в колодце откуда-то браться!

– Катакомбы… – проговорил Валентин. – Возможно, ты прав…

Он уставился на карту.

– Говори, что ты знаешь, – нетерпеливо спросил Иоганн.

– Бо́льшая часть города – по крайней мере северная его часть – испещрена подземными ходами, – стал неуверенно объяснять Валентин. – Многие подземелья используются под хранение пива, но по некоторым туннелям в город доставляется вода. В ратуше я как-то видел их схему. Вода течет от окраин к центру. Сначала это мелкие ручьи; постепенно они собираются в стоки и направляются к городским колодцам, в том числе и к фонтану перед ратушей.

– И один из таких стоков ведет прямо к ратуше? – недоверчиво спросил Карл.

Валентин вздохнул.

– Если б я знал, черт возьми! Я лишь мельком видел ту схему. Ее тщательно оберегают вместе с ключами от катакомб. Есть серьезные опасения, что по этим ходам смогут проникнуть в город вражеские солдаты.

– Когда ты в следующий раз будешь в ратуше? – неожиданно спросил Иоганн.

– Хм… – Валентин задумался. – Послезавтра. Больница Святого Духа переполнена и трещит по швам. Городской совет просит, чтобы мы принимали больше больных, и они хотят знать, сколько у нас мест. А почему ты спрашиваешь?

– Помнишь, как в Гейдельберге мы сделали слепок ключа, чтобы улизнуть ночью из комнаты? В этот раз сделать слепок придется тебе. И взгляни еще раз на карту. Мы должны знать, где начинаются эти ходы!

– Даже если мы отыщем туннель под ратушей и даже если он ведет к колодцу в тюрьме, – вставил Вагнер, – стража никуда не денется, и двери…

– Знаю, черт возьми! – Иоганн зло ударил кулаком по столу. – Но это наш единственный шанс. У нас есть лишь зачаток плана, и все же это лучше, чем ничего.

Он поджал губы. Все это было безумием! Вагнер прав, их предприятие обречено на провал. Даже если они найдут туннель, который ведет к колодцу… Как они доберутся до Греты? До его ни в чем не повинной дочери, которая угодила в чью-то ловушку…

– И вот еще что, – добавил Иоганн. – Грета сказала мне сегодня, что какой-то человек уговорил ее пойти к мосту, где потом нашли убитого мальчика. Для чего? Им нужен был виновный? Но почему девочка четырнадцати лет, а не знахарка или какой-нибудь изгой, которого и раньше подозревали в колдовстве? – Он покачал головой. – Слишком много странностей в этой истории. Почему именно Грета? Она сидит там больше месяца, и ее ни разу не допрашивали… Что-то здесь не так, да только я не пойму, что. Проклятье!

Фаусту хотелось погладить Сатану, это всегда его успокаивало. Но тюремщик, когда пнул его, сломал ему ногу. Иоганн наложил шину и дал щенку немного териака, так что Сатана теперь дремал в комнате, которую предоставил им комтур.

Некоторое время все трое хранили молчание. Потом Валентин прокашлялся.

– Я раздобуду ключи, – сказал он. – И, кажется, я знаю подходящее время, чтобы проникнуть в тюрьму. – Он помедлил. – Через четыре дня.

– Почему именно через четыре? – спросил Вагнер.

– В эту ночь в Нюрнберге будет Шембартлауф, ход ряженых. Горожане наряжаются в костюмы и спешат напиться, пока не начался Великий пост. Стражники не особенно следят за порядком, особенно под утро.

– Значит, через четыре дня… – Иоганн кивнул. – Так тому и быть. – Он взглянул на Валентина. – Молись, чтобы у меня все получилось.

– Если ты решил, что пойдешь один, то здорово просчитался, – возразил тот. – Может, я и калека, но не допущу, чтобы ты без меня спасал Грету. Я раздобуду ключи, так что я иду с тобой.

– Дело твое, – Фауст печально улыбнулся. – Не могу же я привязать тебя здесь.

В глубине души он был рад, что Валентин решил присоединиться. В таком деле каждый человек был на счету, даже калека.

Вновь над столом воцарилось молчание. Где-то за окном прокричал ворон. В конце концов тишину прорезал исполненный отчаяния голоса Карла.

– Вы… вы всерьез хотите лезть в эти туннели? А что потом? Призовете нечистую силу и распугаете стражников?

– Вроде того. – Иоганн поднялся. – Ты сам все слышал; у нас четыре дня. Предостаточно времени, чтобы все обмозговать и подготовиться.

* * *

Во все последующие дни Фауст не находил себе места. Ночами он наблюдал, как небесные тела постепенно выстраивались в том положении, в котором они пребывали к моменту его рождения. Юпитер почти установился в одном знаке с Солнцем, но комета по-прежнему не появлялась. Может, он ошибся в расчетах? Иоганн понимал, что малые погрешности неизбежны. Но он был почти уверен, что Ларуа должна появиться в ближайшее время.

Возможно, в тот самый день, когда они попытаются освободить Грету.

Днем Фауст добывал в городе все необходимое. Многое удавалось найти у торговцев на площади или у ремесленников на другой стороне Пегница. В остальное время он бесцельно бродил по улицам, погруженный в раздумья, и план постепенно обретал очертания. Стоя перед Фрауенкирхе на рыночной площади, Иоганн наблюдал за кукольным ходом: под звон колокола над порталом семь фигурок курфюрстов шествовали мимо кайзера. Извечный круговорот. Он чувствовал, что и его круг вот-вот замкнется. Против своего обыкновения, Фауст даже молился. Он шел в церковь Святого Лоренца, известную своим западным порталом, украшенным фигурами, садился на задний ряд и молил Бога о помощи, обратив взор к мягкому свету, что лился сквозь витражи.

Господи, я много грешил в этой жизни! Я сомневался в Тебе и высмеивал Тебя. Помоги мне освободить дочь! Клянусь, я буду заботиться о ней до конца дней своих!

Ему представилось, как Грета сидит в своей камере, напуганная, и гадает, почему Иоганн и Валентин больше к ней не приходят. Тюремщик действительно позаботился о том, чтобы их больше не пускали в подземелья. Но Иоганн и так обходил ратушу стороной. Ему не хотелось, чтобы в последний момент что-нибудь им помешало. Накануне пропал еще один ребенок, в этот раз неподалеку от дома палача. Горожане были подавлены; домыслы и слухи расползались по городу, как скверный запах. Люди требовали найти виновного, неважно кого – лишь бы зло было наказано.

Всеобщее угнетение передалось Иоганну. Во время прогулок его не покидало ощущение, что за ним кто-то следит. Возможно, виной тому были люди в масках – еще за несколько дней до карнавала они все чаще попадались на улицах и напоминали Иоганну о том человеке с горящими глазами.

Они сверкают, как угольки…

На четвертый день Валентин, крайне возбужденный, позвал его в библиотеку. Он достал с полки книгу с вырезанным углублением в страницах; внутри лежала связка с десятком ключей. Валентин взял ее с торжествующим видом.

– И не спрашивай, чего мне это стоило. Мне даже удалось еще раз взглянуть на схему катакомб. И я нарисовал ее по памяти.

Иоганн вздохнул с облегчением. Валентин все-таки справился! Фауст до последнего в это не верил: в прежней жизни его друг всего боялся. Он просто не мог представить себе, как Валентин выкрадет связку ключей из ратуши, – и напрочь лишился сна. Эти часы Иоганн проводил на колокольне, наблюдая за небом. Но тщетно: комета, которую он так ждал, по-прежнему не появлялась.

– Как тебе удалось сделать слепки? – спросил Фауст.

– Я… воспользовался моментом, когда меня никто не видел, – ответил после некоторых колебаний Валентин.

На мгновение Иоганну показалось, что его друг чего-то недоговаривает.

– Главное, что теперь у нас есть ключи, – торопливо добавил тот. – Ключи и карта. Ты добыл все, что тебе необходимо?

– Почти, – ответил Фауст. – Тебе придется еще кое-что украсть. Ничего особенного, я видел это на столе у комтура в комнате.

Иоганн сказал Валентину, что ему нужно, и тот кивнул.

– Это будет нетрудно. Я каждый день приношу ему документы. Правда, комтур уже теряет терпение. Он хочет знать, как продвигаются твои магические изыскания.

– Скажи ему, что я готовлю сложное заклинание, которое выведет нас на след, – Иоганн устало улыбнулся. – Это недалеко от истины, а он достаточно суеверен, чтобы поверить нам… – Он задумчиво посмотрел на Валентина. – Ты можешь остаться.

– Я пойду с тобой, и точка.

– Что ж, ладно, – неуверенно произнес Фауст. Его все не покидало тревожное ощущение. – Покажи карту, – попросил он Валентина, чтобы отвлечься. – Может, найдем удобный вход в катакомбы – такой, чтобы можно было пройти незамеченными…

Валентин достал карту.

– Думаю, я уже знаю, где мы пройдем. Не самый удобный, зато опасаться там нечего. – Он показал на точку на карте. – И нет никакой стражи.

Иоганн кивнул. Выбор действительно был удачный.

– Значит, решено, – сказал он. – Этой ночью выступаем. И если потерпим поражение, то хотя бы на костер отправимся все вместе. – Печально улыбнулся. – Как старые друзья, воссоединенные огнем.

* * *

Далеко над ними, в недосягаемом просторе Вселенной, продолжала свой путь комета. Она приближалась к Земле, как это происходило каждые семнадцать лет. Для человеческого глаза комета была неразличима. За нею тянулся ослепительно-белый хвост, подобный свету горящего фитиля.

Хвост Люцифера, светоносного бунтаря, падшего с небес. Дух, всегда привыкший отрицать часть тьмы, что свет произвела.

И были те, кто с тоскою ожидал прихода этой тьмы.

Ларуа…

Недалеко от комтурии он закрыл глаза и прислушался; казалось, шелест кометы достигал его слуха сквозь восемь Птолемеевых сфер. Затем сел за стол, написал письма и разослал с воронами и вороном. Наставник созывал своих последователей. Их было много; число их равнялось числу зверя и продолжало расти.

Все это происходило на исходе дня 24 февраля 1512 года от Рождества Христова.

Грядущая ночь должна была изменить существующий мир.

Луна скрылась за облаками. По темным улицам Нюрнберга скользили три фигуры в черных плащах, одна из которых заметно хромала.

Их лица были скрыты под капюшонами. Одна из фигур несла за спиной ящик, завернутый в полотно, две другие тащили тяжелые мешки. Они походили на обыкновенных коробейников, и никто не заподозрил бы, что полотно скрывало под собой латерну магику, а саму троицу возглавлял один из величайших ученых и магов в Германии. Иоганн надел свой переливающийся звездами плащ, но вывернутый наизнанку – черной стороной, темнее любой беззвездной ночи.

Фауст предоставил Карлу выбор. И был крайне удивлен, когда юноша решил идти с ними. Его переполняло чувство глубокой благодарности. Иоганн не понимал, что подвигло Карла на этот поступок – возможно, он делал это из чувства долга. Так или иначе, Вагнер был славным малым и не заслуживал такого грубого обращения со стороны своего наставника. Иоганн решил, что в случае благополучного исхода вернет ему злополучные письма и щедро вознаградит юношу.

Но в глубине души он сомневался, что они обойдутся без потерь.

Сатана остался в комтурии, запертый с перевязанной лапой в комнате Иоганна. Скорее всего, щенок уже намочил где-нибудь в углу или снова драл ковер. Он словно чувствовал, что что-то готовится, беспокойно метался и еще долго завывал, когда Иоганн затворил дверь.

Еще с вечера Фаусту то и дело попадались на улицах люди в масках, вооруженные затупленными копьями. Горожане с нетерпением ждали Шембартлауфа, который со следующего утра должен был охватить весь город. На ряженых были облегающие бело-красные костюмы, украшенные языками пламени и с колокольчиками на ногах. Их лица были скрыты под масками, и все они походили на глянцевых кукол.

– Более подходящего момента и придумать нельзя, – прошептал Валентин. – Утром эти болваны толпами будут плясать по всему городу. Такой у них обычай.

– И это всё шуты и артисты? – спросил Вагнер.

– О нет! За многими масками скрываются влиятельные патриции. Все они представляют видные семейства Нюрнберга. – Валентин мрачно улыбнулся. – А этот раз в роли ада будет слон. Знаете, это громадное существо с хоботом…

– В роли ада? – переспросил Иоганн.

– Так ряженые называют большую повозку, которую штурмуют в конце карнавала перед ратушей. При этом не обходится без раненых и даже убитых. Говорю же, настоящая вакханалия.

Хлопнула дверь, и кто-то пронзительно рассмеялся. Иоганн опасливо оглянулся: ряженый в костюме, приплясывая, скрылся в темном проеме. За ним последовал юноша с копьем; он хихикнул женским голосом, затем насмешливо поклонился Иоганну и через мгновение тоже исчез во мраке. Только звон колокольчика еще раздавался некоторое время, как тихое блеяние кобольда. В который раз Иоганн задумался, не эти ли ряженые пробудили в нем прежние страхи. Казалось даже, что это они следили за ним. Он тронул нож, который все-таки взял после долгих раздумий. Проклятый клинок снова висел у него на шее, в любой момент его можно было выхватить и метнуть… Иоганну пришлось переступить через себя, но с этим ножом он обращался лучше всего, что имело большое значение в тесных коридорах и казематах. Вагнер вооружился пистолетом и кинжалом, но Иоганн сомневался, что в схватке от студента будет толк.

Фауст обвел глазами погруженные в полумрак дома. Он и теперь чувствовал на себе чей-то сверлящий взгляд. Но, сколько бы ни оглядывался, сзади никого не было.

Тем временем они пересекли Пегниц и продвигались к главной площади. В этот поздний час лотки торговок и мелких лавочников были разобраны. Над площадью задувал промозглый ветер. Сразу за ней высилось здание ратуши. Даже ночью у ворот стояли стражники с копьями и алебардами.

Иоганн подумал о Гретхен, от которой его отделяла сотня шагов. Как она там? Фауст надеялся, что она спала и ей не снилось ничего дурного. Если все окончится благополучно, через пару часов он сможет заключить ее в объятия. Если же их замысел провалится, они воссоединятся в раю. Маргарита, Грета, Валентин, Карл… Уготовано ли и ему место на небесах, Иоганн не знал.

Миновав церковь Святого Себальда, они повернули налево и двинулись к городской стене.

– И все-таки я не понимаю, зачем надо выходить из города, чтобы затем в этот самый город попасть, – недовольно пропыхтел Вагнер. – Неужели нет другого входа в эти подземелья? – Он поправил ящик у себя за спиной. – Эта латерна магика дьявольски тяжелая, я не хочу тащить ее до самого Фюрта.

– В городе все входы надежно охраняются или находятся в жилых домах, и люди используют их как погреба, – объяснил Валентин. – Я нашел такой вход, где можно пройти без лишних хлопот. Люди не любят туда соваться.

– И где же этот вход располагается? – не унимался Вагнер.

– На кладбище, – ответил Валентин.

– На… где?!

– Тихо! – Иоганн знаком велел Карлу замолчать. – Мертвые нам не угроза, опасаться следует живых. Так что помалкивай!

Они приблизились к воротам Нойтор недалеко от крепости, в это время уже давно запертым. В створке с левой стороны имелась узкая калитка. Перед ней стоял часовой.

– Ждите здесь, – шепнул Валентин.

Он шагнул к стражнику, и несколько монет сменили хозяина. Караульный ухмыльнулся и с насмешливым поклоном пропустил их.

Через заснеженные поля тянулась проселочная дорога. В воздух с криком поднялась стая ворон, луна выглянула из-за облаков и залила округу бледным сиянием. На западе, примерно в полумиле, горели несколько огней.

– Санкт-Йоханнис, – сообщил Валентин и показал в сторону огней. – Там располагается чумное кладбище. С последней эпидемии горожане предпочитают хоронить мертвых за городскими стенами.

– Нам придется лезть через кладбище? – спросил Вагнер.

– Только вчера там вырыли большую могилу и засыпали мертвых известью. – Валентин пожал плечами. – Нам это на руку. Люди сторонятся тех мест.

– Интересно, с чего бы, – проговорил Карл.

Иоганн взглянул на своего ассистента. Похоже, он уже жалел, что отправился с ними. Но Вагнер упрямо шагал дальше, взвалив на плечи тяжелый ящик. Латерна магика была частью плана, который Фауст измышлял в последние четыре дня. План этот предусматривал изрядную долю везения и внезапности.

Через некоторое время они подошли к небольшой россыпи домов. Чуть в стороне стояла маленькая церквушка; вокруг нее из темноты вырисовывались серые надгробья. Кладбище окружала низкая каменная ограда, поросшая скудными кустами роз. Валентин остановился у ржавой калитки и достал из кармана сложенный листок. Это был кусок пергамента с набросанными наспех линиями и стрелками.

Они зажгли лампу, и Валентин поднес карту к свету.

– Вход расположен в капелле, в одной из крипт, – он ткнул в точку на карте. – Там захоронены влиятельные патриции Хольцшуэры, вход где-то там.

Он поднял голову и показал на часовенку между надгробьями.

– Тогда пошли. – Иоганн отворил калитку.

Ему показалось, как будто за стеной что-то звякнуло, но скрип калитки заглушил все прочие звуки. Они осторожно двинулись между старыми надгробьями, торчавшие из земли, точно зубы великана. Им попались несколько свежих могил. Рядом высилась земляная насыпь; на ней сидели несколько черных птиц, но в темноте Иоганн не мог их разглядеть. Несмотря на холод, в воздухе стоял легкий запах разложения.

Капелла представляла собой сооружение в виде башенки, с пристроенной полукруглой галереей. Иоганн толкнул дверь и вошел внутрь. Лампа высветила из тьмы хоры по обе стороны и алтарь в нише. На полу покоились несколько надгробных плит с изображениями давно умерших патрициев.

– Крипта Хольцшуэров, – прошипел Валентин, показав на одну из плит. – Нам туда.

Он положил свой мешок на пол, достал зубило и протянул Вагнеру. Юноша поддел зубилом одну из плит. Послышался скрежет, и плита чуть приподнялась.

– Погоди.

Иоганн подошел к алтарю, над которым висел простой деревянный крест высотой примерно в человеческий рост, с трудом снял его и подтащил к надгробию.

– Давай еще раз, – скомандовал он Вагнеру. Несмотря на холод, на лбу у него выступил пот.

Вагнер тихо закряхтел от натуги и вновь приподнял плиту. Иоанн вставил в зазор балку креста и приналег на другой конец. С оглушительным грохотом плита отвалилась в сторону. В часовне поднялась каменная пыль, из отверстия в полу пахнуло затхлым воздухом.

– Закон Архимеда, – с улыбкой заявил Иоганн и вытер пот со лба. – Момент силы прямо пропорционален плечу рычага. И это лишний раз доказывает, что знания куда полезнее грубой силы. – Он взял у Валентина лампу и посветил в крипту. После чего подобрал плащ. – Итак, в начале было дело…

И, с лампой в руках, Фауст спустился вниз.

* * *

Камера была высотой примерно до плеч. Всюду стояли каменные саркофаги, украшенные гербом: мавр в красной островерхой шапке и деревянный башмак. В воздухе пахло землей и грибами.

Карл и Валентин спустились следом. Они разошлись и принялись осматривать стены, едва различимые в тусклом свете лампы.

– Нашел! – воскликнул через некоторое время Вагнер и указал на низкую дверцу, обитую железом и запертую на висячий замок.

– Должно быть, это и есть вход, – промолвил Валентин. – Посмотрим…

Он достал связку ключей и принялся один за другим вставлять ключи в замок. С седьмой попытки раздался щелчок, и дверца подалась внутрь. За ней в непроглядный мрак уходил коридор.

– Вход в катакомбы Нюрнберга, – прошептал Валентин. – Мы все-таки нашли его… – Уставился во тьму. – Теперь остается полагаться лишь на Бога. И на мою карту.

С лампой и картой в руках он заковылял впереди. Иоганн и Карл последовали за ним.

Туннель, проделанный прямо в песчанике, был шириной в пару шагов и такой высоты, что идти приходилось пригнув голову. Сверху капала вода, и Иоганн старался не попадать под капли. Над ними покоились в могилах умершие от чумы, и трупные жидкости наверняка просачивались сквозь гробы и песок. На полу собирались небольшие лужицы, всюду лежали гнилые щепки и обломки костей.

Их шаги гулким эхом разносились по туннелю. Все хранили молчание. Когда казалось уже, что туннелю не будет конца, они дошли до тесной камеры, из которой в разные стороны вели три двери. Все были заперты на висячие замки. Валентин поднял лампу и стал изучать карту.

– Сейчас мы, должно быть, поблизости от Тиргартентор, – предположил он. – А значит, снова в пределах города, недалеко от крепости. Думаю… – он помедлил, – нам нужен правый туннель.

– А если мы заблудимся? – спросил Вагнер.

– Не заблудимся, – ответил Иоганн.

Он достал из мешка угольный стержень и начертил значок рядом с правой дверью.

– Это специальный знак, какими пользуются рудокопы в шахтах. Если у каждой развилки оставлять такой знак, то мы не заплутаем.

Валентин улыбнулся.

– Я знал, что не зря зову тебя в Нюрнберг, Иоганн. Ты обманул меня и предал, но я до сих пор удивляюсь твоему благоразумию и хладнокровию.

«Если б ты знал…» – подумал Иоганн. Все внутри него трепетало, пальцы дрожали. В эти часы, казалось, вся его жизнь стремилась к одной-единственной цели.

Освободить свою дочь и тем самым искупить давний грех.

Валентин достал связку ключей, и вскоре дверь была открыта. Теперь туннель шел с небольшим уклоном. Слышен был шум воды, по стенам стекали ручейки, как сосуды в гигантском каменном организме. Посередине туннеля тянулся желоб, забранный кирпичами. Вода собиралась в нем и текла дальше.

– Это и впрямь старый водовод! – радостно воскликнул Валентин. – Вода собирается в желобах и растекается по колодцам. Хм… – Он взглянул на карту. – Ратуша находится к юго-востоку от нас…

– И туннель ведет точно на юго-восток, – закончил Иоганн. – Думаю, мы на верном пути.

– Почему вы так уверены? – спросил Вагнер.

Фауст достал из кармана небольшую шкатулку, под стеклянной крышкой которой вращалась иголка.

– Это компас. Я увидел его в кабинете комтура. – Он поднял шкатулку на вытянутой руке и взглянул на дрожащую иголку. – Его преимущество в том, что он указывает направление под землей, даже без звезд. Когда все это останется позади, мы его вернем. Он устроен на двуосном подвесе, по чертежам Леонардо да Винчи, и стоит примерно как боевой конь. – Иоганн покачал головой и сосредоточил все внимание на иголке. – В это трудно поверить, но до недавнего времени церковь называла компас магическим атрибутом.

При помощи компаса и отметок они держались нужного направления. Еще несколько раз туннель выводил их в камеру, и они выбирали нужную дверь. Валентин доставал связку ключей и отпирал замок. Иногда они слышали отдаленный шорох – должно быть, это крысы бегали по туннелям. Один раз Фаусту послышался звон колокольчика, но это, скорее всего, позвякивали ключи в связке.

Наконец, когда Валентин отворил очередную дверь, за ней оказался не коридор, а округлый водосборник. У Иоганна перехватило дыхание. Он посветил лампой и посмотрел вниз. На глубине примерно трех шагов переливалась черным поверхность воды, и на ней покачивалось ведро. К нему была прикреплена цепь; она терялась где-то во тьме, и там, вверху, едва мерцало светлое пятно, как от чадящего факела.

– Тот самый колодец! – приглушенным голосом воскликнул Иоганн. – Это точно он!

– Но почему так тихо? – спросил шепотом Вагнер. – Ни криков, ни стонов… И даже ночью там должны быть стражники.

– Чтобы это выяснить, нам придется лезть наверх, – сказал Фауст.

– Но тогда мы угодим прямо в их лапы!

– Не забывай, я ко всему подготовился.

Иоганн снял с плеча мешок и принялся в нем рыться. Наконец он достал маленький бочонок, пахнущий серой.

– Когда я подожгу бочонок, времени не останется, – прошептал он. – Будет много дыма. Мы с Карлом поднимемся по цепи наверх, Валентин подождет нас здесь. – Он повернулся к старому другу. – Ты говорил, ключи висят в караульной?

– Думаю… да, – Валентин неуверенно кивнул.

– Для уверенности возьмем и твою связку.

Фауст кивнул Карлу, и тот взял у Валентина ключи.

– Но как ты проникнешь в камеру, если вокруг полно стражи? – спросил Валентин. – От ключей тут мало проку.

Иоганн улыбнулся.

– Ты говоришь с чародеем; не забывай об этом, друг мой.

* * *

Фауст зажег лучину от лампы и поднес к содержимому бочонка. Повалил густой ржаво-красный дым, и клубы его стали подниматься по водосборнику. Иоганн осторожно поставил бочонок на краю и повязал на рот и нос мокрый платок.

– Пошли! – скомандовал он.

Потом ухватился за цепь и подтянулся.

Ржавые звенья впивались в ладони, каждый мускул отзывался болью. Прошло много времени с тех пор, как Фауст в последний раз взбирался по канату. Это было еще в те времена, когда он выступал с Эмилио.

Медленно, но верно Иоганн поднимался все выше. Где-то внизу пыхтел Карл, карабкавшийся следом с ящиком за спиной. Дым был до того густой, что Иоганну пришлось зажмуриться. Он старался дышать как можно реже. Содержимое бочонка состояло из специальной смеси, включавшей в себя киноварь и охру. Иоганн купил их у одного из многочисленных красильщиков Нюрнберга. Смесь выделяла красный с фиолетовым оттенком дым, что выглядело особенно зловеще. И дьявольские рисунки на его фоне производили жуткое впечатление.

Наконец-то Фауст добрался до самого верха, тяжело подтянулся и вылез на край. Там замер в недоумении и огляделся. Сейчас должны были появиться стражники. Его план заключался в том, чтобы в хаосе, под прикрытием густого дыма, пробраться в караульное помещение и выкрасть ключи – или отобрать их у тюремщика. Вагнер тем временем должен был отвлечь стражу при помощи латерны магики. План никуда не годился, но ничего лучше Иоганну придумать не удалось. Пять минут – примерно столько ему потребовалось бы, чтобы отпереть двери, пробежать по коридору и вместе с Гретой проскочить мимо солдат к колодцу.

Но солдат не было.

Вокруг колодца не было вообще ни души. И сверху, из караульной, не доносилось ни звука. Ни смеха, ни криков, вообще ничего.

Какого черта?..

Тем временем Карл тоже выбрался из колодца; прокашлялся, потом огляделся, щурясь от дыма. По примеру Иоганна, юноша тоже замотал лицо мокрым платком.

– Где же стража? – спросил он шепотом.

– Не знаю, черт подери! Как бы там ни было, у нас мало времени. Пошли!

У Иоганна появилось тревожное предчувствие, по спине пробежал холодок. Что здесь произошло? С лампой в руках он побежал по коридору – все двери распахнуты, камеры безлюдны. Это просто немыслимо! Что все это значит? В отчаянии Иоганн устремился к камере Греты.

Он толкнул незапертую дверь, и та с грохотом распахнулась.

Камера оказалась пустой.

Тем временем ржаво-красный дым заполнил коридор и камеру, но по-прежнему не было никаких звуков.

– Какого черта здесь происходит? – воскликнул Вагнер, стоя в дверях. – Может, камера не та?

Иоганн, не ответив, шагнул в камеру. Несколько крыс бросились врассыпную. Отхожее ведро было опрокинуто, на койке лежала кукла Греты. Иоганн взял ее и осмотрел, словно тряпичная Бербель могла рассказать ему, что здесь произошло.

Как это все понимать?

Неужели стражники забрали Грету? Может, ее уже повели на эшафот? Но Валентин наверняка узнал бы об этом. И почему остальные камеры открыты? Куда подевались все заключенные и многочисленные стражники? Фауст лихорадочно соображал. Происходящее совершенно не укладывалось в рамки разумного. Ему вспомнились некоторые обстоятельства последних дней, странности, на которые он в спешке не обратил внимания. В стремлении спасти дочь Иоганн мчался вперед, не глядя по сторонам. Он еще не вполне понимал, что здесь творилось, но тревожное ощущение, которое охватило его прежде, стало еще острее.

Ощущение, что его ведут в ловушку.

– Назад! – скомандовал он. – Уходим!

Иоганн отшвырнул куклу, и они бросились назад по коридору. Дым теперь стал до того густым, что ничего не было видно. Почти вслепую они добрались до колодца. Фауст схватился за цепь и съехал вниз. Через пару мгновений он стоял в туннеле, уже предчувствуя, что там увидит. И все же действительность обрушилась на него, как лавина.

Валентин исчез.

«Какой же ты болван! – подумал Иоганн. – Безнадежный дурак! Что толку от твоего разума, от всех твоих знаний, если ты не увидел леса за деревьями?»

Его охватило отчаяние. Он просчитался, совершил роковую ошибку.

«Ты проиграл, ты потерял дочь! Ты дурак…»

Иоганн вдруг остановил поток безмолвной брани и прислушался.

Откуда-то из глубины катакомб разносился тихий напевный гул; он то нарастал, то затихал. Казалось, его издают огромные слепые жабы, что плавали в подземных водах.

Иоганн различил обрывки отдельных слов.

О, Мефистофель… Эсум… Эша… Элоха… Пенотот…

Вагнер между тем тоже спустился в туннель. Иоганн приложил палец к губам и снова прислушался. Потом они вместе двинулись на звук. Гул становился громче.

Роламикон… Хипите… Мефистофель… Кореипсе… Лоисант эт дортам…

Фауст двигался навстречу своей судьбе. Он должен был удостовериться, хоть уже и догадывался, куда выведет его этот путь.

Вернее – к кому.

О, Мефистофель, праса деус… О, Ларуа…

* * *

Карла Вагнера охватил ужас, как если б он снова оказался на костре, в Варнхайме.

Они с Фаустом крались навстречу зловещим голосам, и юноша пытался понять, почему он так напуган, почему сердце его колотится так, что перехватывало дыхание. Он сжимал рукоять кинжала, который дал ему Иоганн, хоть и сознавал, что от него не будет проку. Как и от пистолета, лежавшего в ящике с латерной магикой; Карл по-прежнему тащил ее за спиной, как последнее напоминание о надземном мире.

За последнее время с доктором произошли разительные перемены. Вагнер не сомневался, что это было как-то связано с его другом Валентином. По всей видимости, между ними произошло что-то ужасное, и Фауст взял на себя тяжелый грех. С тех пор как наставник побывал в тюрьме у этой Греты, он был словно одержим. Что же с ним произошло? Их замысел с самого начала был обречен на провал. И все-таки Карл отправился с доктором, потому что… да, потому что он любил его. Потому что не мог допустить, чтобы этот одаренный, единственный в своем роде гений слепо ринулся навстречу своей погибели.

Теперь, как видно, погибель ждала их обоих.

Еще в Кёльне Карл хотел попросить Иоганна отпустить его. Но потом они вынуждены были бежать, последовали долгие месяцы в башне, и они сблизились. Вагнер едва не признался доктору в своих чувствах – хоть и понимал, что лишь усугубит свои страдания. Какая-то невидимая нить неразрывно связывала его с Фаустом.

То, что происходило в последние несколько часов, не поддавалось его пониманию. Почему в тюрьме не оказалось ни души, словно на город обрушилась чума? Почему Валентин вдруг сбежал, хотя он так рвался освободить свою племянницу? И что это за жуткое пение, состоящее из латинских фраз и невразумительных слов, от которых голова шла кругом?

И все-таки больше всего опасений вызывал у него Фауст.

Таким Карл еще никогда его не видел. Иоганн Георг Фаустус, знаменитый маг, которого Вагнер знал до сих пор, был человеком умным и находчивым. Человеком, который в любой сложной ситуации сохранял спокойствие и любую неожиданность, любой удар встречал с холодным рассудком. Но сейчас юноша видел в его чертах нечто такое, чего никогда не замечал за ним прежде.

Фауст был напуган.

По бескровному лицу доктора струился пот. Он бормотал что-то несвязное, и в его словах Вагнер улавливал не больше смысла, чем в проклятом пении.

– Башня… – шептал Фауст. – Он знал про башню и рассказал ему… это был его ворон… наверняка его… Бафомет… я просчитался…

Последние слова пугали Карла больше всего. Если доктор просчитался, то и ему, Вагнеру, настал конец. Никто им не поможет, здесь они все равно что похоронены заживо.

Между тем, двигаясь на голоса, они прошли несколько подземных камер и подвалов. И всюду двери были распахнуты, словно им намеренно указывали путь. Туннель, который вел обратно к кладбищу, давно остался позади. У Карла было ощущение, что они движутся на запад, хотя он совершенно потерял способность ориентироваться. Голоса становились все громче. Вслед за доктором Вагнер шагнул в просторную камеру. Стены были покрыты плесенью, справа и слева стояли гнилые бочки.

Впереди располагались двустворчатые двери, на которых были начертаны какие-то руны.

С другой стороны доносился гул множества голосов.

О, Адонаи… праса деус эт презант деус… о, спиритус Мефистофелес деуска… о, Ларуа…

От страха у Карла перехватило дыхание, и он с трудом мог вдохнуть. Что с ним такое творилось? Казалось, какая-то неведомая сила удерживала его, с каждым новым шагом горло сжималось все сильнее. Словно что-то внутри него знало, что за этой дверью их ожидает смерть.

Или нечто похуже смерти.

Доктор шагнул к дверям.

– Нет! – просипел Вагнер. – Не трогайте! Не…

Но было слишком поздно.

Фауст распахнул двери.

* * *

Иоганн взялся обеими руками за двери и распахнул их.

Взору его открылся вытянутый зал с высокими сводчатыми потолками. Всюду горели свечи и факелы, наполняя пространство мерцающим светом. Вдоль стен стояли жаровни с горячими углями. В первую секунду Иоганн решил, что оказался в подземной церкви. Здесь имелись хоры, неф и трансепт; расписной свод подпирали массивные колонны, и возле одной из них высилась кафедра с витой лестницей. Впереди, в апсиде, помещался алтарь, а рядом с ним – купель. За алтарем на стене висел крест, а под крестом стоял монах: он торжественно распростер руки и взывал к прихожанам, сидевшим перед ним на скамьях.

– О, Мефистофель… Обдеска миги Аглам… О, Кристе меска… О, Ларуа…

И только потом Иоганн осознал, в чем это место отличалось от привычной церкви. Вместо библейских сюжетов своды были расписаны сценами пыток, казней и войн. Крест над алтарем был перевернут…

И на алтаре лежала девочка. Она была без сознания. Или мертва.

– Грета! – крикнул Иоганн.

Смотреть на это было невыносимо. У него подогнулись колени, и он ухватился за дверь, чтобы не упасть.

Монах в черной рясе с капюшоном опустил руки, и голоса смолкли.

– Здравствуй, Иоганн, – голос монаха разнесся под сводами. – Много времени прошло с нашей последней встречи. Разве я не сказал тебе тогда, что наша сделка остается в силе до тех пор, пока я тебя не освобожу?

Фауста трясло; он стоял, не в силах пошевелиться, как заяц перед змеиной пастью. В последний раз Иоганн слышал этот голос ровно семнадцать лет назад. С тех пор он только и делал, что бежал от него, но голос преследовал его в кошмарах.

И вот он его настиг.

– Подойди ближе, Иоганн, – сказал Тонио дель Моравиа. – Мои прихожане хотели бы взглянуть на тебя; они так долго ждали твоего возвращения… Целых семнадцать лет.

Примерно тридцать человек повернули к нему головы. Иоганн увидел бесстрастные маски. Под черными бесформенными плащами, которые сливались с полумраком, проглядывали пестрые костюмы ряженых. То здесь, то там позвякивал колокольчик.

«Ряженые, – подумал Иоганн. – Все это время они следовали за нами!»

Только сейчас он заметил еще одного человека: тот прятался за колонной возле алтаря, но теперь робко показался на глаза.

– Валентин! – прошипел Иоганн. – Ты меня предал!

– Прости! – заскулил Валентин. – Они… они меня вынудили. Сказали, что это единственный способ спасти Грету. Поверь, я люблю твою дочь не меньше, чем ты!

Злость придала Фаусту сил. С яростным криком он бросился вперед, но тут же со скамей вскочили несколько ряженых. Они удержали его и без труда повалили на пол. Под их обтягивающими костюмами проступали крепкие мускулы.

– Подведите его ко мне! – приказал Тонио.

Ряженые подхватили Иоганна и подтащили, точно мешок с зерном, к алтарю. Ему надавили на плечи, так что он вынужден был опуститься перед наставником на колени. Только теперь Тонио снял капюшон.

У Иоганна вырвался возглас изумления.

– Святые угодники!.. – прошептал он.

– Святые не помогут, – сказал Тонио. – И молиться тебе не пристало.

Он почти не изменился. Все то же бледное и худое лицо, прямая осанка и крепкие жилистые руки. Появилось несколько морщинок и складок, и кожа была натянута, как у рептилии. Но в остальном наставник выглядел так, словно с их последней встречи не прошло и года.

«Это невозможно!» – пронеслась в голове Фауста мысль.

– Я рад, что за все эти годы ты не забыл меня, Иоганн, – продолжал Тонио. – Должен признать, после твоего бегства под Нёрдлингеном мне понадобилось немало времени, чтобы разыскать тебя. Поначалу казалось, будто ты сквозь землю провалился. Но потом друзья из Венеции сообщили мне, что в Фондако-деи-Тедески остановились несколько артистов, называвших себя «несравненной труппой Иоганна Фаустуса». Необычное имя, не находишь? – Он улыбнулся по-волчьи, совсем как прежде. – Тогда я решил тебя навестить. Меня всегда увлекали фокусы и представления.

– Это… вы были синьором Барбарезе! – просипел Иоганн. – Это были ваши книги!

– Конечно, это были мои книги, болван! – Тонио рассмеялся. – У кого еще отыщется «Гримуар Гонория» в оригинальном изложении? Я уже не говорю о таком множестве записей Леонардо да Винчи… Я позволил тебе созреть, как хорошему вину. Ты должен был сам отыскать путь ко мне. Я понял, что тебе еще требуется время. Отрадно было видеть, как ты растешь и развиваешься, даже без Краковского университета, куда я, собственно, хотел тебя отправить… – Он пожал плечами. – В конце концов, что такое семнадцать лет для того, кто прождал уже так долго? Но тот старик едва не вывел меня на свет.

– Это вы убили магистра Арчибальда! – Иоганн попытался вырваться из крепкой хватки ряженых. – Вы… вы…

– Дьявол? – Тонио осклабился. – Это ты хотел сказать? Если тебя это успокоит, то я не убивал пропойцу. Во всяком случае, не я лично. Это сделали последователи моего ордена.

Иоганн промолчал. Знал ли Тонио, что Арчибальд оставил на стене послание, написанное кровью? Ряженые по-прежнему прижимали его к полу. Краем глаза он покосился на алтарь, где лежала Грета. Боль кинжалом пронзила сердце.

Как и в камере, на девочке была грубая льняная роба. Глаза ее оставались закрытыми; кожа на детском личике была бледная, почти прозрачная. Иоганн заметил, как грудь ее медленно вздымается и опускается. Значит, Грета еще жива! Должно быть, ее опоили каким-нибудь зельем… Что нужно было от нее этим безумцам?

Фауст рванулся изо всех сил, но все было тщетно. Он свирепо смотрел на Валентина, который по-прежнему жался у колонны, переводя взгляд с Иоганна на Грету.

– Будь ты проклят, предатель! – снова прошипел он.

Валентин сжался, словно получил удар.

– Они могущественны, Иоганн! Что я мог сделать? – Он показал на Грету. – Только посмотри, что они сделали с моим сокровищем… Это они все устроили! Грета была лишь приманкой. Им был нужен ты!

Иоганн вздрогнул.

Была лишь приманкой…

В этот миг больше всего ему хотелось ударить себя по лицу. До сих пор у него не укладывалось в голове, как он раньше не заметил западню. В сущности, ему в первый же день следовало обратить на это внимание. Туннель, который привел их прямиком к колодцу, связка ключей, украденная Валентином, срисованная карта… Все было так очевидно; дешевый трюк – и он, Иоганн Фаустус, умнейший из ученых, попался как ребенок! Точно мышонок, прибежал за кусочком сала – и ловушка захлопнулась.

– Башня, – прошептал Иоганн, бесстрастно глядя на Валентина. – Тогда, в Гейдельберге, я рассказывал тебе про башню, но не говорил, где именно она находится. Только потом я это осознал. Лишь один человек мог рассказать тебе о ней. Тот, кто сам время от времени бывает там.

– Ты так и не понял, насколько могуществен этот человек, – едва слышно вымолвил Валентин и опасливо покосился на Тонио.

– О нет, я прекрасно это знаю, – возразил Иоганн.

Всегда знал, да только не хотел этого замечать.

Он так и не сбежал от наставника. Тонио всегда на шаг опережал его. И это постоянное ощущение, что за ним наблюдают… Все эти годы Тонио не спускал с него глаз. Только неясно было, почему наставник объявился только теперь. Спустя семнадцать лет…

Внезапно Иоганн все понял.

Семнадцать лет…

Ларуа вновь появилась на небосводе, как в день его рождения, и позднее, в ночь зловещего ритуала под Нёрдлингеном. Должно быть, комета как раз проносилась над Нюрнбергом. И они выбрали именно этот день! Поэтому Валентин только сейчас раздобыл ключи, поэтому Грету так долго держали в камере. Они дожидались этого самого дня. А он считал, что сам до всего додумался!

Валентин, похоже, прочел его мысли.

– Они сказали, что ты должен сам прийти к мысли о катакомбах, – произнес он дрожащим голосом. – Если б ты вовремя не додумался, мне следовало помочь тебе. Но так было убедительнее, – он печально улыбнулся. – Собственно, я и не сомневался, что ты найдешь выход. Теперь ты именно там, куда они и хотели тебя привести. Куда он хотел тебя привести.

Иоганн посмотрел на перевернутый крест над алтарем. Тогда, под Нёрдлингеном, он думал, что его хотели умертвить, подобно тем многочисленным детям, что были до него. Принести в жертву ради какого-то дьявольского ритуала, творимого толпой безумцев. Но, очевидно, у них на его счет были другие планы.

И произойти все должно было здесь и сейчас.

– Почему нельзя было просто схватить меня и притащить сюда, если я так важен для вас? – спросил Иоганн, глядя в глаза наставнику. – К чему весь этот маскарад?

– Я счел вполне уместным этот маскарад, раз уж мы имеем дело с магом и артистом. – Тонио пожал плечами. – Или тебе это пришлось не по душе? Ты продолжал свои трюкачества и мог кичиться своим остроумием, как ты всегда и поступал. Впрочем, ты прав: это не главная из причин. А главная состоит в том, что ты должен вернуться ко мне добровольно. Так гласит закон, записанный еще до начала времен.

Тонио сверлил его взглядом, острым, как отточенный кинжал.

– В прошлый раз, выпив черное зелье, ты был уже в моих руках, но сбежал в последний момент. Однако судьба распорядилась так, что я отыскал в Нюрнберге твою дочь. В сущности, я лишь хотел побеседовать с твоим старым другом. Я обнаружил его имя в списках Гейдельбергского университета… – Тонио кивнул на Валентина, и у того вся кровь отхлынула от лица. – Он был весьма… сговорчив. Никому не хочется во второй раз пережить пытку, верно? Затем нам нужно было лишь заманить тебя в Нюрнберг, этот город умельцев, где у меня больше всего сторонников. И наконец, сюда, в лоно зверя. Я знал, что ты не сможешь оставить в беде маленькую Гретхен. После того, что ты сделал с ее матерью… – Он холодно улыбнулся и шагнул к Иоганну. – Ты должен был прийти сюда добровольно, и вот ты здесь. Как нельзя вовремя.

– Что это за место? – спросил Иоганн.

– Мы под церковью Святого Себальда, одной из старейших в Нюрнберге. Прежняя церковь была воздвигнута во славу апостола Петра. – Тонио усмехнулся. – Что весьма уместно, ведь именно Петр когда-то основал христианскую церковь. С некоторых пор мы используем эту забытую крипту для наших скромных собраний. Эти своды оформляют в соответствии с моими представлениями, всякий раз, когда я останавливаюсь в Нюрнберге. Всякая служба требует уместной обстановки, не так ли?

– И что вам нужно от моей дочери? – вновь спросил Иоганн. – Если вы хотите поквитаться со мной, неважно за что, вы…

Тонио отмахнулся.

– Твоя дочь нас не интересует. Нам нужен ты. – Наставник наклонился к Иоганну, и тот почувствовал исходящий от него сладковатый дух. – Мне нужен ты. – Он потянул носом, и его ноздри зашевелились от удовольствия. Он ласково погладил Иоганна по щеке. – Ты – избранный, Иоганн. Я почувствовал это еще в первую нашу встречу в Книтлингене. Когда ты был еще совсем ребенком. Все складывается так, как гласило пророчество.

Иоганн отвернул голову в приступе отвращения. Только теперь он понял, к чему принюхивался наставник и откуда взялся этот сладковатый запах.

Это был запах свежей крови.

– У меня к тебе предложение, – продолжал Тонио. – Ты сейчас успокоишься и сядешь среди моих последователей. И тогда я скажу тебе, как ты сможешь помочь своей дочери. Это нетрудно, Иоганн, всё в твоих руках. Ты обещаешь, что не натворишь глупостей и выслушаешь меня?

Фауст молча кивнул. Ряженые подхватили его и усадили на скамью в первом ряду. Валентин тоже сел, и его теперь стерегли двое прихожан. Беднягу трясло в ознобе. Иоганн был даже рад, что Грета лежала без сознания и не видела происходящего вокруг безумия.

Тонио между тем поднялся по узкой лестнице на кафедру и встал под черным балдахином. Он замер на мгновение, словно наслаждался торжеством момента, после чего обратился к своим прихожанам.

– Вы долго ждали этого часа, – провозгласил Тонио. В эту минуту он олицетворял собой пародию на гневного, изможденного проповедника. – Но ваше ожидание наконец-то подошло к концу. Власти Господа приходит конец, и начинается эпоха человека! Homo Deus est!

– Homo Deus est! – в унисон ответили прихожане.

Иоганн содрогнулся. Эти самые слова он то и дело слышал на протяжении всех этих лет, но не понимал их истинный смысл. Магистр Арчибальд знал, кто стоит за этой фразой, – и заплатил за это жизнью. Интонация, с которой вещал Тонио, показалась Фаусту знакомой. Потом он вспомнил: тем же голосом наставник завлекал людей на ярмарках.

– Столетиями церковь убеждала нас, что существует лишь одно учение, единственное знание, – продолжал Тонио. – Она запрещала вам читать книги, запрещала вам думать! Она баюкала вас и всякое новое знание клеймила ересью. Ставила в центре Вселенной своего ограниченного, своенравного Бога, а не человека. Но этому пришел конец!

– Homo Deus est! Homo Deus est! – повторяли люди в масках. Некоторые из них поднялись на ноги.

– Почему этот город вырвался далеко вперед, почему он богаче и известнее всех других городов Германии? – насмешливо вопросил Тонио. – Почему другие превозносят ум и изобретательность здешних жителей? – У него горели глаза, и Иоганн видел, что наставник наслаждается ролью рьяного проповедника. – Потому что вы поняли, что сами можете преуспеть в этой жизни! Своими знаниями, изобретениями, техникой… Вам не нужен Бог, вы сами себе боги! Уже здесь, на земле, человек может создать рай. Отсюда, из Нюрнберга, наше течение охватит весь мир. Здесь начнется возрождение человека!

Прихожане ликовали. У Иоганна перехватило дыхание. Кто все эти люди? Безумцы? Последователи дьявольской секты? Но потом ему вспомнилось, что говорил Валентин об участниках Шембартлауфа.

За многими масками скрываются влиятельные патриции…

Неужели это правда? Неужели под масками скрываются патриции Нюрнберга? Тогда становилось ясно, почему в тюрьме не оказалось ни одного стражника. Влиятельные люди велели освободить камеры, чтобы заманить его в ловушку. Кто входил в этот зловещий орден? Патриции, купцы, может, даже бургомистр? Как знать, может, и рыцари Тевтонского ордена посвящены в этот заговор?

Непонятно было, чего добивался этим Тонио. К чему это представление? Всю свою жизнь Иоганн защищал научное познание, проповедовал разум и здравый смысл против ханжества и тупого суеверия, как наставляли его Конрад Цельтис, Йодокус Галлус и магистр Арчибальд. Он искренне верил, что наступит новое время, когда собственная мысль будет преобладать над догмой и мир станет творением человека, а не сурового Бога, чьи заповеди, покрытые пылью веков, до сих пор были неколебимы. И теперь Тонио извращал все те идеи, которые Иоганн отстаивал всей душой. Возрождение человека, превознесенное в сатанинском обряде, – это просто насмешка! Тонио показал ему злостную карикатуру на то, как человек противопоставлял себя Господу.

Homo Deus est…

Неужели все эти люди верили, что время старого Бога клонилось к закату? Неужели они все поддались этому безумию? И в душе Иоганна зародилась страшная догадка: вероятно, жизни тех несчастных детей были на совести этих сумасшедших.

Следующая мысль заставила его содрогнуться.

Быть может, не только в Нюрнберге, но и в других частях Германии?

Но во что бы ни верили эти безумцы, что бы они ни сотворили – Иоганн с Гретой находились в их власти. Они просто заманили его, словно осла морковкой, в свою ловушку.

Между тем Тонио с высоты кафедры наклонился прямо к Иоганну. Он задорно улыбнулся, оскалив острые зубы, – как волк перед прыжком.

– Дорогой мой Иоганн, вот и настал час, которого ты так долго ждал. Теперь ты наконец узнаешь правду. Правду, о которой вещали звезды со дня твоего рождения. Я прочел это по твоей руке, еще тогда! Ты явился в этот мир в день, когда рождаются великие пророки. Твоя мать тоже говорила тебе об этом, помнишь? И она была права. Ты и есть великий пророк!

Люди в масках огласили зал ликованием. Фауст сидел с раскрытым ртом и не мог поверить своим ушам.

– Ты есть тот отрок, о котором написано в Завещании Соломона! Пророк, что явится с кометой, которого мы так долго ждали. – Тонио возвысил голос, словно цитировал из древнего текста. – И когда придет день и пробудится великий Зверь, дайте платье ему. И явится отрок, когда Солнце и Юпитер станут в знаке одном, и будет он тем платьем. И предписано ему добровольно принять участь свою и отдать три жертвы. И придет Зверь, и не удержится более Господь.

Иоганн сидел, не в силах пошевелиться. Тонио смотрел на него с кротостью и лаской – так отец смотрит на сына после долгой разлуки.

– В этом твое предназначение, Иоганн. Ты и есть тот самый отрок, которого мы так долго ждали. Часто мне казалось, что я нашел его, но всякий раз ошибался. Другие дети, на которых я возлагал пустые надежды… Мы уже отчаялись, и вот появляешься ты! Ты должен был идти своим путем, я дал тебе вызреть. Но теперь пришло время, звезды не лгут! Ларуа придаст нам сил для трех жертв!

– Вы… вы сумасшедший! – просипел Иоганн. – Я это еще тогда заподозрил! Вы просто-напросто сумасшедший дурак!

– В самом деле? – Тонио повел плечами. – Дурак? Что ж, почему нет? – Он оскалил зубы. – К таким, как я, вражды не ведал Он… Можешь думать, что тебе угодно, Иоганн. Я предоставлю тебе выбор. Или ты добровольно отдаешься в мои руки, или…

Он спустился с кафедры и подошел к алтарю, где без сознания лежала Грета. Его пальцы, как паучьи лапы, скользнули по ее накидке. Затем Тонио потянул за подол, медленно задрал его до колен.

– Она мила, с этим не поспоришь. Я бы не отказался покрыть ее, как козел, несмотря на юные годы. Тут как с козлятами: молодое мясо всегда вкуснее, – наставник облизнул губы. – Может, через пару лет я возьму ее на шабаш в Вальпургиеву ночь, и мы все вместе ее оприходуем… Мы заделаем ей дитя, твоего внука. И он тоже будет нести в себе знак. Как знать, может, он будет даже лучшим кандидатом, чем ты? Через семнадцать лет звезды вновь окажутся в нужном положении. На семнадцать лет больше или меньше… – Он пожал плечами. – Мы долго ждали, сотни лет, тысячи… Десяток-другой ничего не изменит. Впрочем, мне хотелось бы остановить выбор на тебе. Ты пришелся мне по душе, Иоганн. Хочешь верь, хочешь нет. – Голос его вдруг зазвучал холодно и резко, как закаленная сталь. А пальцы между тем подбирались к маленьким грудям Греты. – Выбирай, Иоганн: ты или твоя дочь.

Внезапно по залу разнесся вой. Это Валентин ускользнул от своих надзирателей и бросился на Тонио.

– Ты чудовище! – ревел он. – И зачем я только связался с тобой. Ты… дьявол!

Тонио с интересом смотрел на маленького сгорбленного человека. Когда Валентин приблизился, наставник извернулся и подсек ему ноги. Бедняга свалился на пол и заскулил, но продолжал ползти к алтарю, протягивая руку к Грете. Тонио ударил еще раз, со всей силы, каблуком сапога, словно хотел раздавить жука. Раздался хруст, и Валентин затих.

– Уберите, – приказал Тонио. – Его кровь не должна осквернить ритуал.

Несколько человек небрежно оттащили Валентина, и наставник шагнул к Фаусту.

– Ты или твоя дочь, – повторил он.

Иоганн закрыл глаза и снова открыл, в надежде очнуться от кошмара. Но это был не сон, все происходило наяву. Ему хотелось плакать, но глаза его оставались сухими. Происходящее было вне пределов скорби и боли…

Это был ад на земле.

Чего хотели от него эти безумцы? Если разум еще не изменил ему, они собирались принести его в жертву чему-то бесконечно ужасному. Явлению столь невообразимому, что люди, в стремлении осознать его, придумали ему имя. Так же, как они поступили с Богом. Но имя этого существа было противоположно имени Бога, Христа, Яхве или Иеговы.

Имя ему было Сатана. Люцифер. Светоносный.

Согласно преданию, Люцифер был архангелом, который восстал против Бога и был изгнан с небес. И с тех пор обитал в глубинах ада и мечтал о возвращении. Тьма в противовес свету, хаос против порядка – дух, всегда привыкший отрицать…

Иоганну все стало предельно ясно: эти люди, видные жители Нюрнберга, ждали возвращения Люцифера. Они убивали несчастных детей ради какого-то жуткого ритуала, увенчать который должен был он.

Иоганн давно знал о существовании люцифериан. Но если он воспринимал Бога как принцип порядка, то и дьявол был для него величиной абстрактной. Дьявол в его понимании не имел рогов и козлиной ноги, от него не пахло серой, как проповедовала церковь, чтобы держать людей в страхе. Поэтому и люцифериане казались ему просто-напросто заблудшими людьми, которым было место на костре или в богадельне для умалишенных.

Это была одна сторона медали.

Однако Иоганн был честен перед собой, и в кошмарах он видел дьявола, бессчетное количество раз. И выглядел тот очень убедительно.

И вот он стоял перед ним.

– Ты или твоя дочь, – в третий раз произнес Тонио. – Даю слово: если ты подчинишься моей воле, девочку никто не тронет.

Фауст молчал. Он уже не знал, во что верить, – прежняя картина мира для него рухнула. Знал только, что должен спасти Грету, свою дочь, единственное, за что он мог уцепиться.

В повисшей тишине слышно было лишь карканье ворона, летавшего между колоннами.

– Я в твоей власти, – тихим голосом произнес Иоганн.

– Разумный выбор. Для тебя и для мира. – Тонио удовлетворенно кивнул и щелкнул пальцами. – Принесите черное зелье! – приказал он и с торжествующей улыбкой вновь повернулся к Фаусту. – И поверь мне, Иоганн, в этот раз я прослежу, чтобы ты выпил все до последней капли.

* * *

Зелье поднесли в черной обсидиановой чаше, сверкающей в свете факелов. Наверное, все это время она стояла в темноте между колоннами. Двое прихожан торжественно, как Святой Грааль, поднесли ее к алтарю и передали Тонио. Наставник взял чашу обеими руками и протянул Иоганну.

– Ты явился к нам добровольно и согласился принять черное зелье, – произнес он. – Знай, тебе это только во благо. Ты должен принести три жертвы, подобно тому, как принес жертву нечестивый сын Божий. Зелье сотрет границы в твоем сознании, и ты все поймешь.

Тонио вновь поднял чашу, и прихожане затянули в унисон, точно молитву:

– О, Станас, о, Мефистофелес, о, Фосфорос! – Их голоса разносились по залу.

Тонио наклонился к Иоганну и ободряюще улыбнулся.

Тот против воли принял чашу, холодную и противную его природе. Внутри переливалась зловонная жидкость.

– Пей, – сказал Тонио.

Фауст помедлил мгновение. Он знал, что после первого глотка пути назад не будет.

«Ради Греты, – подумал Иоганн. – Ради моей дочери. И пусть она познает больше счастья, чем ее отец».

Он запрокинул голову и влил в себя зелье. И, как и в прошлый раз, семнадцать лет назад, с трудом сдержал рвоту. Зелье огнем обожгло горло и раскаленной лавой растеклось по телу. Несколько секунд Иоганн просто стоял с закрытыми глазами, а потом внутри него словно что-то взорвалось. В следующий миг в глазах помутилось, он пошатнулся, и все звуки вокруг стали во сто крат громче.

– Следуй за мной, – разнесся где-то под сводами голос Тонио. – Сейчас я покажу тебе то, что дано увидеть лишь избранным.

Наставник повел его к купели. Иоганн с трудом держался на ногах. Он пошатнулся и угодил рукой в одну из жаровен, но едва ли почувствовал боль. К нему шагнул кто-то из ряженых, настоящий гигант, и подхватил под руки. Играючи, точно связку хвороста, исполин подтащил Иоганна к купели, навстречу судьбе. При этом он тихо переговаривался с Тонио. Иоганну показалось, что они говорили по-французски. Но слова звучали искаженно, как будто доносились сквозь толщу воды.

Купель представляла собой высеченную из камня бадью с насечками и рунами по бокам. В углублении чудовищным глазом сверкала блестящая жидкость.

– Посмотри туда, – сказал Тонио.

Иоганн с трудом наклонился. Он всматривался в купель, но перед глазами все расплывалось. Потом ему удалось разглядеть, что жидкость красного цвета.

В купели была кровь.

В тот же миг Иоганн понял.

В купели была кровь всех тех детей, которые исчезли за последние месяцы.

– Кровь – сок совсем особенного свойства, – произнес Тонио. Затем обмакнул палец в алую жидкость и облизнул. – Сложность в том, чтобы сохранить ее свежей и не дать свернуться. – Он с наслаждением облизнул губы. – А для этого великого дня нам понадобилось ее много, очень много. Зверь изголодался. Но этого должно хватить.

В облике Тонио произошла еле заметная перемена: губы стали чуть ярче, кожа немного разгладилась. По багряной поверхности прошла дрожь, и Иоганн увидел собственное отражение. Затем изображение исчезло и на поверхности проявились очертания леса, подернутого дымкой. Из леса выбегали воины в шкурах, с лицами, раскрашенными в синий цвет, вооруженные мечами и копьями. Они бросились на конное войско. Визжали лошади, падали всадники в шлемах, на ветвях дуба горели деревянные клети, и люди живыми факелами бились о решетки. Появились новые воины, пылающие костры, кровь, разверстые рты, детский плач, кровь, горящие дома, разоренные поля, кровь…

Всюду кровь.

Нет в мире вещи, стоящей пощады…

Иоганн зажмурился. Он понимал, что видения вызваны черным зельем. Но они казались столь реальными, словно это все происходило у него на глазах. Фауст протянул руку и окунул пальцы в теплую жидкость. Образы рассеялись, и на поверхности возникло знакомое лицо. Это было лицо Тонио, и в то же время не совсем оно: молодое, красивое, притягательное.

– Приветствую, Иоганн Георг Фаустус, – промолвил молодой Тонио и улыбнулся. – Ты готов принести первую жертву?

Теперь он целиком был виден в купели – рыцарь в полном доспехе, на боевом коне, с самым красивым лицом, какое Иоганну только доводилось видеть. Алые губы и румяные щеки, как после долгой скачки, могучий торс, полный юности и силы. И в то же мгновение Иоганн понял, что перед ним тот самый человек, которого он так долго искал.

Жиль де Ре.

– Мизинец с правой руки, – произнес рыцарь.

Образ дрогнул, и прекрасное поначалу лицо исказилось гримасой.

– Faites vite. Близится конец и начало.

Карл Вагнер мчался по подземному лабиринту; сердце выскакивало из груди, во рту стоял металлический привкус. Он должен выбраться отсюда, немедленно! Латерну магику юноша бросил – какой от нее теперь прок? То, что Карл увидел и услышал в зале, в этом извращенном подобии церкви, вселяло в него такой ужас, что он едва не лишился рассудка.

Люди в масках, очевидно, были адептами дьявола и собирались принести Фауста в жертву. В исполнение какого-то ритуала, должного вернуть зло в это мир! Карл уже не сомневался, что эти сумасшедшие и стояли за похищениями несчастных детей. Грета оказалась лишь приманкой, чтобы завести доктора в это жуткое место. Она лежала на алтаре, без сознания или уже мертвая. Просто какое-то безумие!

Когда Фауст вошел в зал, Вагнер спрятался за створкой портала и через щель наблюдал за происходящим. Он видел, как главарь сатанистов сначала растоптал Валентина, а затем протянул доктору чашу. Сложно было разобрать, о чем они говорили, но и от той малости, что услышал Карл, кровь до сих пор стыла в его жилах. В конце концов Фауст завалился над купелью.

То, что произошло потом, не поддавалось никакому осмыслению. Карл с трудом совладал с собой. Его едва не вырвало от страха и отвращения.

Длинным загнутым ножом жрец отсек Фаусту мизинец с правой руки и бросил в купель с кровью.

В этот момент Вагнер и бросился бежать…

Он лихорадочно огляделся. Фитиль в масляной лампе едва тлел, масло было на исходе. Когда лампа погаснет, тьма поглотит его, как кит поглотил пророка Иону. В какую сторону ему двигаться? Он миновал уже несколько камер и развилок. Это был настоящий лабиринт! Проходы и коридоры были похожи все как один. Иногда слуха достигали отдаленные голоса, и это заставляло Карла бежать еще быстрее. Неважно куда, только бы подальше от этого дьявольского места! У него осталась связка ключей, и при необходимости Карл отпирал двери. Но какой от этого прок, если не знаешь, какая из дверей ведет на свободу?

В конце концов у очередной развилки Карл рухнул без сил, хватая ртом воздух. Он сжался в комок и закрыл глаза. Все кончено, ему не выбраться. По крайней мере, он не умрет от жажды, а медленно оголодает. У самых его ног протекал ручеек, один из тех, что расходились под Нюрнбергом, подобно сосудам.

Карл поднял голову – и в угасающем свете лампы увидел знак.

Он даже вскрикнул от неожиданности. Это был один из тех знаков, которые Фауст начертил на стене, чтобы не заблудиться. В отчаянии Карл едва не упустил его из виду. Он вскочил; силы мгновенно вернулись к нему. Эти знаки приведут его в крипту на кладбище, и оттуда он мог двинуться по проселочной дороге на запад, прочь от этого проклятого места.

И от доктора.

От доктора, которого он любил.

Карл стиснул зубы. Ему представилось, как Фауст лежит там, точно теленок на бойне.

Точно жертвенный агнец…

Они с доктором провели вместе почти два года. С ним непросто было ладить, Фауст был заносчив, циничен и вспыльчив, но Карл многому от него научился. В чем-то Фауст заменил ему родного отца, который совершенно его не понимал, считал слишком мягким и никогда с ним не считался.

Но дело было не только в этом. Карл заводил отношения с себе подобными. В первый раз это произошло еще в гимназии, с чутким и внимательным другом. Но вскоре родители отдали юношу в монастырь – прежде, чем их связь обнаружилась. Никогда его отношения не длились долго, просто потому, что это было слишком опасно. С Фаустом все обстояло иначе – чем больше времени Вагнер проводил с ним, тем крепче становилась связующая их нить. Фауст нередко пугал Карла и вместе с тем очаровывал его. В черных глазах доктора была сокрыта некая тайна. Любовь пожирала Карла – и в то же время питала его. Он понимал, что Фауста, вероятно, ждала гибель, но не мог бросить его, не мог оставить одного в этих подземельях.

Карл запрокинул голову и простонал. Это невыносимо! Если он повернет налево, его ждет свобода. Вместе с Фаустом исчезнут и те злосчастные письма. Возможно, огонь, что сжигал его изнутри, когда-нибудь угаснет. Если же повернуть направо…

Указатели могли вывести его как на кладбище, так и обратно к колодцу. Карл не сомневался, что оттуда найти дорогу к залу будет нетрудно.

Налево или направо…

Карл поднялся на ноги, проклиная Бога, мир и в особенности доктора Фауста, – и двинулся направо.

* * *

Указатели действительно привели его к водосборнику под тюрьмами. Сверху по-прежнему не доносилось ни звука. Карл развернулся и стал припоминать дорогу к подземному залу. Нарастающий гул голосов задавал верное направление. Миновав несколько развилок и поворотов, Вагнер вновь оказался перед двустворчатой дверью. Латерна магика по-прежнему лежала там, где он в панике ее бросил.

Карл осторожно подкрался к приоткрытой створке и заглянул в щель. Люди в масках снова бормотали нараспев свои странные сентенции. Их жрец стоял у алтаря; лицо его, как и вначале, было скрыто под капюшоном.

Но теперь вместо Греты на алтаре лежал Фауст.

Карл стиснул кулаки. Неужели доктор уже мертв? Кровь капала с его правой руки, замотанной в тряпку. Голова безжизненно завалилась набок, лицо тоже было закутано: кто-то обмотал ему грязными тряпками лоб и глаза. Господь всемогущий, что же эти безумцы сотворили с Фаустом?

Вот жрец поднял изогнутый кинжал, которым отсек доктору мизинец, и голоса смолкли.

– Свершились первая и вторая жертва! – возвестил человек в капюшоне. – Зверь пробуждается ото сна; я слышу, как дрожат недра Земли. Homo Deus est!

– Homo Deus est! Deus Homo est! – повторили, как во хмелю, люди в масках.

Жрец поднял кинжал, как проповедник возносит чашу в обряде причащения. Казалось, он хотел освятить клинок.

– О, спиритус Мефистофелес, Мдесхеа, Диабола, Ларуа… о, триединство адовых заклятий… Sanguis tuus, cor tuum…

Карл уже не пытался уловить какой-либо смысл в мешанине слов. Но последние две фразы были ему известны, и понять их оказалось нетрудно.

Sanguis tuus, cor tuum… Кровь твоя, сердце твое…

Он понял, что произойдет дальше. Этот монах вонзит кинжал в тело Фауста, выпотрошит, как рыбу, и вырежет его сердце. Жуткие заклятия еще лились из уст жреца, но кинжал мог в любую секунду пронзить грудь Фауста. Нужно было что-то предпринять! Только вот что? Вагнер лихорадочно огляделся. Может, удастся как-нибудь остановить ритуал или хотя бы прервать на время?

Взгляд его упал на латерну магику, затем на масляную лампу у него в руках. Пламя едва мерцало. У Карла дрожали пальцы. Он уже не раз устанавливал аппарат, и проделывал это довольно быстро. Но хватит ли у него времени?

Дьявол!

Карл сорвал крышку с короба и поднес к угасающему фитилю пропитанную маслом тряпку. С помощью нее он зажег лампу в латерне магике. Затем направил трубу таким образом, чтобы круг света упал на стену за алтарем.

Люди на скамьях вскричали от изумления. Жрец прервал свои литании и раздраженно обернулся. Круг на стене колыхался и дрожал, словно неземное создание.

Монах исторг из себя какой-то нечеловеческий звук, похожий скорее на рык разъяренного волка.

Вагнер схватил первое попавшееся стеклышко и вставил в аппарат.

* * *

Когда Иоганн пришел в себя, вокруг царил мрак.

Где он? Что произошло? Стали возвращаться обрывки воспоминаний, медленно складываясь в одно целое. Тонио… подземный зал… черное зелье… купель с кровью… его дочь на алтаре…

Грета!

Иоганн резко поднялся, и к горлу подступила тошнота. Его вырвало. Вокруг по-прежнему было темно. Может, он ослеп? Или уже мертв и оказался в аду?

Фауст постарался сосредоточиться на своих ощущениях. Снизу тянуло холодом. Должно быть, он лежал на каменном полу. Иоганн осторожно пошевелил сначала ногами, потом руками, почувствовал сырую солому. Правую руку пронзила боль, и он вскрикнул. Что-то произошло с его рукой, но Фауст не мог вспомнить. В сознании возникла неясная картина.

Изогнутый кинжал, отточенное лезвие сверкает в свете факелов…

Иоганн снова вскрикнул. Собственный голос казался ему чужим, приглушенным, словно пробивался сквозь толщу земли. Ко всему прочему, у него раскалывалась голова, дышать было тяжело, как будто в носу что-то набилось. И почему он ничего не видел?

Левой рукой, чуть обожженной углями, Иоганн коснулся лица и понял, что оно почти целиком замотано. Он рванул повязку – и голову точно пронзило кинжалом. Его снова вырвало, и едкая желчь огнем обожгла ему рот.

– Я бы не трогал повязку, – раздался где-то рядом хриплый голос. – Тряпка хоть и грязная, но они пропитали ее маслом зверобоя, чтобы не было воспаления. Даже отсюда чувствуется запах.

Иоганн замер, ибо узнал голос.

– Ва… Валентин? – прохрипел он. – Ты… ты жив?

– Скорее уж мертв, чем жив. Этот упырь что-то надломил во мне. Я… не могу шевельнуться. Но да, я жив.

– Что произошло? – спросил Фауст тихим голосом.

– Ты и в самом деле хочешь знать?

Иоганн промолчал, и Валентин продолжал срывающимся голосом:

– После того как ты выпил зелье, они отсекли тебе мизинец. Тонио сказал, что это первая жертва…

Иоганн вздрогнул. Рана на руке тупо пульсировала. Он еще чувствовал на том месте палец, но понимал, что его там нет. В памяти возникла новая картина: Тонио поднял его палец – мизинец с правой руки, которым Иоганн когда-то перехватывал карты и монеты, – и швырнул в купель.

Но на этом наставник не остановился…

– А вторая жертва? – спросил Иоганн. – Что было второй жертвой?

Последовало молчание, еще более гнетущее, чем окружающая его темнота.

– Говори, черт возьми! – прохрипел Фауст. – Что было второй жертвой?

– Они… вырезали тебе левый глаз.

– О господи… – простонал Иоганн.

Его снова замутило, но исторгать из себя было уже нечего. Фауст с трудом поборол желание сорвать с лица повязку. Он понимал, что любое прикосновение вызовет боль и приведет к заражению. Его уже начало лихорадить.

– Ампутацию произвели со знанием дела, – продолжал дрожащим голосом Валентин. – Пользовались инструментами, как и полагается. Скорее всего, городской хирург тоже в их рядах. Думаю, ты нужен им живым.

– Для третьей жертвы, – проговорил Иоганн.

– Да, но до этого дело не дошло. Что-то случилось. В какой-то момент я потерял сознание, но потом услышал жуткую ругань и проклятия. А после нас притащили в эту камеру. Думаю, это какой-то забытый подвал под церковью Святого Себальда. Что было потом, я не знаю.

Несколько минут прошли в молчании. В пустой глазнице пульсировала боль, но Иоганн пока справлялся с ней – очевидно, еще не прошло действие зелья. В нем, вероятно, содержалась белена или дурман – а может, все вместе. Этим объяснялись и галлюцинации. Иоганн вспомнил, что видел кого-то на дрожащей поверхности в купели. Сначала это был Тонио, еще совсем молодой. Затем он уступил место рыцарю. Иоганн принял его за Жиля де Ре, человека, чье имя долгие годы преследовало его в кошмарах. Неудивительно, что он явился ему в наркотическом бреду.

– Я вот еще что хотел спросить, Иоганн, – прервал его размышления Валентин. – То зелье, которым они тебя напоили… Я думал, это яд и ты никогда уже не придешь в сознание. Но вот ты очнулся и снова можешь говорить…

– Зола, – устало ответил Иоганн.

– В смысле?

– Зола. Я проглотил горсть золы. Когда меня вели к алтарю, я угодил рукой в жаровню. Сделал вид, что упал, а сам набрал в рот холодной золы и проглотил.

Иоганн провел языком по небу и зубам. Во рту до сих пор ощущалась неприятная пыль.

– Еще древние греки знали, что зола очищает от ядов. Наверное, она сдержала действие дурмана. Хоть и не помогла сохранить глаз, – добавил он с горечью.

Затем дрожащей рукой коснулся повязки и сдвинул ее так, чтобы можно было открыть здоровый глаз. В первый миг Фауст ничего не увидел и решил уже, что полностью ослеп. Но потом во мраке стали вырисовываться смутные очертания. Он лежал на полу в темном подвале, у противоположной стены была видна запертая дверь. Рядом дрожащим клубком лежал Валентин. Бедняга выглядел еще более жалким, чем Иоганн. Тело его было странно вывернуто, как у марионетки с обрезанными нитями.

– Иоганн, я… так сожалею… – произнес Валентин. – Поверь, я лишь хотел спасти Грету. Они принудили меня привести тебя именно в эту ночь. Это каким-то образом связано со звездами, с кометой…

– Думаю, теперь мы квиты, – перебил его Иоганн. – Ты…

Тут послышался какой-то шум. В замке со скрежетом провернулся ключ.

Фауст глубоко вдохнул.

Должно быть, это пришли за ним. Тело его непроизвольно напряглось, сердце учащенно забилось. Иоганн не хотел выказывать страха, хоть и сознавал, что у него не получится. По крайней мере, оставалась надежда, пожертвовав собой, спасти Грету.

Ради нее он был готов на любую жертву.

– Господь великий и всемогущий, – сорвалось с его растрескавшихся губ, – дай мне силы…

Иоганн не мог вспомнить, когда в последний раз молился о спасении собственной души, но теперь, наверное, было самое время.

– Господь – пастырь мой, – начал он псалом, который давал утешение многим умирающим и отчаявшимся до него, – я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит… [44]

– Доктор, это я…

Иоганн резко замолчал и повернул голову к двери.

Он рассчитывал увидеть кого-то из сатанистов в маске или самого Тонио…

Но в дверях стоял Карл Вагнер.

Снаружи в камеру проникал свет факелов, и силуэт ассистента был окружен сиянием.

«Ради всего святого… что это значит?» – пронеслось в голове у Иоганна. Впервые в жизни он готов был поверить в существование Бога – воплощенного в Вагнере.

Одежда на юноше была изорвана и покрыта грязью, спутанные волосы падали ему на лицо. В руке Карл держал связку ключей.

– Один подошел и к этой двери, – сообщил он и устало улыбнулся. – Причем первый попавшийся. Все-таки хорошо, что я сберег связку, когда мы бежали из тюрьмы… – Вагнер опасливо оглянулся в полумрак коридора. – Боюсь, у нас мало времени. Они могут вернуться в любую минуту.

Иоганн издал натужный хрип и не сразу осознал, что громко смеется. В их положении это казалось несколько странным, как если бы все происходило во сне.

– Видит Бог, мальчик мой, тебя послали небеса! – воскликнул он.

– С этим сложно спорить, – ответил Вагнер. – Образ Христа помог мне прервать этот жуткий обряд. Их вождь явно не обрадовался, когда увидел Иисуса в сияющем круге. Впрочем, они быстро обнаружили латерну магику и разломали. Но, по крайней мере, остановили церемонию, чтобы отыскать меня.

– И вот ты вернулся, – проговорил Иоганн. – Не сбежал…

Вагнер опустил голову.

– Я был перед вами в долгу. Помните? Думаю, теперь я вправе забрать свои письма.

– Да, черт возьми.

Фауст с трудом поднялся, и Вагнер показал на его перевязанную голову. Должно быть, в полумраке он не сразу разглядел повязку.

– Боже правый, что они с вами сделали?

– Сейчас это не имеет значения. Куда важнее выяснить, куда они подевали Грету.

– Не понимаю, почему вас так заботит племянница друга… Ну да ладно. – Карл пожал плечами. – Когда я устроил переполох, несколько человек унесли девочку… – Он помедлил. – Этот их жрец что-то им крикнул. Кажется, ее понесли в церковь.

– Надо полагать, в церковь Святого Себальда. Видно, она им еще нужна в качестве заложницы, – сказал Валентин, скорчившись на полу. Он тихо застонал. – Только когда свершится третья жертва, они ее отпустят. Или просто прикончат, как ненужную свидетельницу.

– Он дал мне слово, – проговорил Иоганн, скорее самому себе. – И он не сможет его нарушить… – Он задумался. – Если только не получит повод. Так что я не могу уйти отсюда. Если они увидят, что я сбежал, Грету убьют, или того хуже…

Ему вспомнились слова Тонио.

Тут как с козлятами: молодое мясо всегда вкуснее… Может, я возьму ее на шабаш в Вальпургиеву ночь, и мы все вместе ее оприходуем…

– Проклятье! – выругался он. – Должен быть какой-то выход!

Но, сколько бы Иоганн ни раздумывал, в голову ничего не приходило. Неважно, сбежит он или останется, – ему уже не увидеть свою дочь. Здесь, в этом аду на земле, от его познаний не было никакого проку.

– Я знаю, что нам делать, – неожиданно произнес Валентин. В голосе его звучала решимость.

– И что же?

– Я останусь вместо тебя.

– И что это даст? – спросил Вагнер. – Они все равно увидят, что доктор сбежал.

– Нет, если я стану доктором, – возразил Валентин.

– Ты станешь доктором?.. – Иоганн уставился оставшимся глазом на друга. – Как ты себе это представляешь?

– У тебя повязка закрывает почти все лицо, – пояснил Валентин. – Я хоть и помельче тебя, но в темноте это вряд ли бросится в глаза. Особенно если я накину твой плащ. Мою одежду мы набьем соломой и положим в углу. Никто и не посмотрит на чучело. Они, скорее всего, думают, что я уже мертв. Им нужен ты, Иоганн!

Фауст покачал головой.

– Ты это не всерьез.

– Иоганн, послушай. Я умру! Я чувствую это; все мое тело онемело, холод пробирается по рукам и ногам. Я и раньше был калекой, но этот нелюдь сломил меня окончательно. Даже если я выживу, это будет не жизнь. – Валентин с мольбой взглянул на Иоганна. – Все, что у меня осталось, это Грета! Ты должен разыскать ее и спасти. Это последнее, о чем я тебя прошу. Последняя дружеская просьба!

– Однажды я уже бросил тебя, – промолвил Фауст. – И не смогу сделать это снова.

– Ты не бросаешь меня, Иоганн! Я давно простил твои прошлые грехи. Но я никогда не прощу тебя, если с Гретой что-нибудь случится. Ты сам себе этого не простишь, я знаю!

Иоганн молчал. У него раскалывалась голова, глазница и правая рука горели. Не было никакой уверенности, что он сам уцелеет. Даже если они ускользнут от этих безумцев, его наверняка добьет гангрена. Он принес жертву, но теперь ради него собой жертвовал его единственный друг.

Валентин как будто прочел его мысли.

– Я делаю это не ради тебя, Иоганн, – прошептал он. – Ради Греты.

Ради Греты.

Фауст кивнул. Их с Валентином жизни не имели значения – важнее всего было спасти Грету.

Его дочь.

– Мне понадобится новая повязка, – сказал он тяжелым голосом.

И стал осторожно сматывать грязные тряпки с лица.

Когда они шли по коридору, Иоганн ступал словно по болоту. Несколько раз у него заплетались ноги, и Вагнер вынужден был придерживать его. Несмотря на принятую золу, черное зелье еще не прекратило свое действие. Иногда на стенах вдруг вырисовывались тени и в голове раздавался голос прекрасного рыцаря.

– Faites vite… Faites vite… Faites vite…

Единственное, что заставляло его держаться на ногах, это мысль о Грете, его дочери. Он должен был разыскать ее!

Прежде чем уйти, Иоганн обнял на прощание Валентина и почувствовал, что силы оставляют друга. Когда он в последний раз оглянулся на него, то увидел на каменном полу самого себя. В черном плаще, с замотанной головой, покалеченное тело, оболочка, и не более того…

От Валентина он усвоил главное: внешний блеск не имел значения, как и слепое стремление к знаниям, к власти.

Единственная ценность в этой жизни – любовь.

Какой прок от всех его знаний, если он не смог уберечь тех, кого любил? Пожертвовав собой ради него и Греты, Валентин показал ему, на что способна любовь. В этот миг Иоганн осознал, что только любовь и придавала жизни смысл. Истина, для Тонио совершенно непостижимая.

И это осознание теперь не позволяло ему сдаться.

Иоганн едва волочил ноги. Он продрог до костей. На нем была лишь тонкая рубашка, доходящая до колен, все прочее осталось у Валентина. И все же ему как-то удалось преодолеть крутую лестницу, которая привела их к очередной двери. Вагнер отпер ее ключом из связки. В комнате, где они оказались, имелось окно. Мутное стекло окрасилось голубым в рассветных сумерках.

Они снова были на поверхности.

Иоганн огляделся. Дверь, в которую они вошли, почти сливалась со стеной. Узкий проход между колоннами вел в следующую комнату. Вдоль стен стояли массивные, украшенные резьбой сундуки. На столе посередине были расставлены золотые и серебряные кубки. Вагнер поднял крышку одного из сундуков – и не сдержал изумленного возгласа. С религиозным трепетом он взял в руки украшенный драгоценными камнями крест. Очевидно, это была дароносица.

– Мы в святая святых! – прошептал юноша. – В ризнице Святого Себальда. Скорее всего, отсюда эти сатанисты и проникали в подземелье. – Он положил крест на место и огляделся. – Хм, значит, где-то должны быть…

Вагнер открыл другой сундук и стал рыться в его содержимом. Наконец он с довольной ухмылкой выудил две пропахшие сыростью рясы.

– Так я и знал! В церкви лучшей маскировки не придумать.

Иоганн с трудом натянул на себя рясу, и капюшон скрыл его наскоро замотанное лицо. Его лихорадило и трясло от холода, но теперь стало хоть немного теплее. И все же он чувствовал, что горячка лишь усиливается.

Вагнер тоже набросил рясу и вопросительно взглянул на Иоганна.

– Что теперь? Каков ваш план?

Иоганн закрыл глаза. Ему хотелось оттянуть тот момент, когда придется сказать Вагнеру, что у него нет никакого плана. Иоганн Фаустус, прославленный маг и ученый, оказался жалким полуслепым глупцом.

– Ты… ты говорил, они унесли Грету в церковь, – обратился он к Вагнеру, похожему теперь на юного послушника. – Они еще что-нибудь говорили? Называли какое-нибудь место или…

– Ну… вроде бы нет. – Карл пожал плечами, и Иоганну показалось, что глаза у него забегали. – Этот их жрец только и крикнул, чтобы ее отнесли в церковь. А потом они, наверное, затерялись с ней в городе. Нюрнберг большой.

Иоганн вздохнул и оперся о стол.

– Тогда… давай хотя бы обойдем церковь. Может, что-нибудь попадется нам на глаза, какая-то подсказка…

Впрочем, он и сам сознавал, насколько беспомощно звучали его слова.

За проходом была еще одна комната. На двери имелся засов, уже откинутый. Вагнер осторожно приоткрыл дверь.

Перед ними лежал центральный неф. Ризница располагалась недалеко от алтаря, за которым стоял серебряный сундук с мощами Святого Себальда. Сквозь высокие витражи падал сумеречный свет, и колонны, аркады и алтари в приделах были окутаны призрачным сиянием.

Утренняя служба еще не начиналась, и в церкви никого не было. Только у дальней стены старый пономарь подметал пол. Он сгорбился и не замечал двух странных проповедников.

Иоганн лихорадочно огляделся.

Но не увидел ничего, что могло бы дать им подсказку.

Грета ушла из его жизни – так же внезапно, как и появилась.

Вагнер осторожно тронул его за плечо.

– Я понимаю, вы хотите разыскать девочку ради вашего друга, – начал он. – Но вы же видите, что это бессмысленно. С того момента прошло несколько часов. Они может быть где угодно.

– Мы должны попытаться, – проговорил Иоганн. – Должны…

Дурман и лихорадка туманили рассудок.

– Послушайте… – Вагнер помедлил, собираясь с духом. – Я сказал вам, что не знаю, куда они могли отнести девочку. Только это не совсем так. Их главарь что-то кричал, трудно было разобрать слова… Но, кажется, он велел отнести ее в церковь и потом добавил, что… – Вагнер сглотнул, – что место ей в аду.

– В аду?.. – дрожащим голосом переспросил Иоганн.

– Да, – Вагнер кивнул. – Так он сказал. До сих пор я не решался сказать, я… видел, что девочка для вас много значит. Но… боюсь, что Греты уже нет в живых. Зато мы в безопасности! Осталось только выйти из церкви в…

Иоганн привалился к колонне. Сознание его помутилось.

В аду…

Карл заботливо склонился над ним.

– Теперь вы должны подумать о себе, доктор. Забудьте о девочке, забудьте…

– Я не могу ее забыть! – вскричал Иоганн.

Он был так обессилен, что голос не повиновался ему, и из груди вырвался лишь тихий хрип.

– Я не могу ее забыть… она… она моя… дочь.

У Вагнера округлились глаза.

– Дочь? Но почему…

В это мгновение Фауст потерял сознание.

* * *

В замке со скрежетом провернулся ключ, и Валентин произнес последнюю свою молитву.

Послышались шаги, затем его подняли, словно куклу. Губы под грязной повязкой расплылись в улыбке.

Они не заметили…

Их было четверо. Валентин чувствовал их руки, когда его уложили на носилки и понесли по коридору. Вновь по туннелям разносились зловещие литании. В воздухе стоял запах масла и дыма. Особенно дыма. Ему нельзя было кашлять – собственный голос мог его выдать.

Вот носилки опустились, и голоса смолкли.

– Мы изловим этого щенка, не сомневайся, – прошипел где-то рядом змеиный голос. – Досадно, что калека не сказал насчет прихвостня. Мои птицы проголодались, и его молодое мясо придется им по вкусу. Но сейчас это не имеет значения. Должен свершиться последний ритуал, третья жертва.

Валентин лежал неподвижно. Когда он передал послание человеку по имени Тонио, что приведет Фауста в назначенное место, ему и в голову не пришло упомянуть Карла. Он и сам не знал почему. Это была скорее последняя его прихоть перед всесильным, необъяснимым злом. Кто этот Тонио? Безумец, собравший вокруг себя таких же безумцев, или нечто большее? В те редкие встречи, что происходили по ночам или в туманных проулках, Валентин не смог проникнуть в его тайну. Что-то невыразимо холодное исходило от этого человека – или скорее рептилии в человеческом обличии. Только глаза его горели, как угольки.

Кто же ты?

Валентин надеялся перед смертью получить ответ. Но потом понял, что после смерти ему не понадобятся ответы, потому что и вопросов никаких не будет. Все это уже не имело значения. А имела значение только Грета, девочка, которую он любил, как родную дочь. Грета, которая придавала смысл его короткой и жалкой жизни. Перед глазами вереницей проносились воспоминания, и они придавали ему сил.

Грета смеется, раскачиваясь на качелях, уцепилась ручонками за веревки и болтает ногами… Грета с разбитой коленкой жмется к нему… Грета с куклой на коленях, перемазанная кашей… «Расскажи еще что-нибудь, дядя Валентин, еще одну историю, а то я не усну!»

С этими образами перед глазами он и хотел уйти из жизни.

И вновь зал наполнился пением, и змеиный голос воспарил над литаниями.

– О, Мефистофель, о, Сатанас, о, Диаболос, о, Ларуа…

Валентин не шелохнулся. Он был совершенно спокоен. Он уже не боялся, потому что знал – жизнь его имела смысл. И смерть его не напрасна. Грета будет жить и обретет отца. Вновь перед глазами поплыли воспоминания.

Грета плещется в бадье, тянет к нему ручонки…

– О, Самуил, о, Азазель, о, Вельзевул…

Они с Гретой скачут на лошади по незасеянным полям вокруг Нюрнберга, и она смеется, заливисто как ручеек…

– О, Ирис, о, Шайтан, о, Уриан…

Грета танцует перед ним, она кружится, и платье ее вьется вихрем… этот смех… ох, этот звонкий смех…

– О, Люцифер, прими третью жертву!

Что-то ударило Валентина в грудь. Но он не почувствовал боли – только тепло разлилось по всему телу.

Он смеялся, и душа его возносилась к небу.

Где-то внизу, в покинутом уже мире, кто-то закричал от злости и разочарования, и Валентин понял, что в этот раз они переиграли дьявола.

* * *

Иоганн видел сон.

На безоблачном небе сияло летнее солнце. Вокруг гудели мухи и пчелы, а над полями гулял ветер, такой мягкий, словно нежной рукой кто-то гладил по лицу. Рядом лежала Маргарита и напевала старую детскую песенку.

Наберите зелени, что в саду растет, нашей Гретхен под венец – время-то не ждет…

Они лежали в своем укрытии, недалеко от городских стен, где вокруг каменного креста была утоптана рожь.

– Когда мы вырастем, ты на мне женишься, Иоганн? – ласково спросила Маргарита. – Ты будешь беречь меня, отныне и вовек?

Иоганн улыбнулся и взял ее за руку.

– Я буду беречь тебя, обещаю. Отныне и вовек.

– Как ты… – Маргарита смахнула золотистую прядь с лица. Воздух дрожал от зноя. – Как ты…

Внезапно голос ее переменился, он зазвучал низко и гулко, словно доносился из колодца и принадлежал кому-то чужому…

Чему-то неизмеримо злому.

– КАК ТЫ УБЕРЕГ МАРТИНА? ТЫ ПРЕЗРЕННЫЙ ТРУС! НИЧТОЖЕСТВО!

В это мгновение солнце скрылось за облаками, и на лицо Маргариты легла тень. Черты ее исказились, и теперь это было лицо Мартина, синьора Барбарезе, Тонио, Жиля де Ре…

Жиль де Ре, прекрасный рыцарь.

– Лучше я изловлю сразу двоих; одного буду убивать, а второго заставлю смотреть, – сказала Маргарита, и губы ее расплавленным воском стекли на землю.

Иоганн хотел закричать, но из груди вырвался лишь клекот. Его отрезанный язык лежал перед ним в пыли.

Раздался гром, возвещая скорую грозу, рожь волнами колыхалась на ветру. Послышались шаги, резкие, словно коса секла по траве. Кто-то шел через поле, ш-ширх, ш-ширх, шаги все приближались…

Ш-ширх, ш-ширх…

Еще ближе.

Ш-ширх, ш-ширх…

– Кто боится черного духа? – спросила Маргарита, и голос ее звучал хриплым шепотом.

– Никто, – отозвался Иоганн.

– А если он придет?

– А мы прочь сбежим!

Ш-ширх, ш-ширх… ш-ширх, ш-ширх… ш-ширх…

Полил дождь. Иоганн вскочил и бросился бежать. Капли хлестали его по лицу. Через некоторое время он вдруг понял, что в страхе совсем позабыл о Маргарите.

Когда он обернулся, ее уже не было.

– Маргарита! – прокричал Иоганн сквозь грозу и ветер. – Маргарита, где ты?

Он стал озираться в отчаянии. Вон она! Она стояла посреди ржи и махала ему. Но когда Иоганн бросился в ту сторону, там оказалось лишь пугало. У пугала были черные глаза-пуговицы, острые как иглы.

– Где ты? – прокричал Иоганн.

– Я в аду, – ответила Грета, его дочь, пугало с глазами-пуговицами. – Найди меня в аду.

И неуклюже побежала на ногах-метелках. Она все уменьшалась, стала точкой на горизонте, пока дождь наконец не смыл ее. И только голос еще разносился над полями.

– Найди… меня… в аду…

Мальчик, которого некогда, еще в прошлой жизни, звали Иоганном, проснулся с хриплым криком. Лицо его взмокло от пота, во рту было сухо, как в пустыне.

– Маргарита! – прохрипел Иоганн. – Останься! Грета…

– Вы в безопасности, доктор, – послышался голос рядом. – Все будет хорошо.

Иоганн открыл здоровый глаз, и на него обрушились воспоминания. Над ним нависло озабоченное лицо Вагнера. Юноша вытер ему лоб мокрой тряпкой. Краем глаза Фауст разглядел источенный жуками дощатый потолок, подернутое паутиной окно, в которое лился солнечный свет, узкую кровать, устланный тростником пол и ночной горшок. С улицы долетал праздничный шум: раздавались веселые крики, гремели фанфары и тамбурины.

– Где мы? – спросил Иоганн. Его по-прежнему мутило, и голова болела, и все же чувствовал он себя немного лучше.

– В трактире, – ответил Вагнер. – Недалеко от церкви. Вы потеряли сознание, и я притащил вас сюда. Вы проспали несколько часов. – Он устало улыбнулся. – Трактирщик принял нас за пьяных проповедников и выделил комнату под крышей. Место не самое приятное, зато лишних вопросов никто не задавал.

Иоганн вновь почувствовал повязку на лице и пустую глазницу под ней. Он застонал и осторожно тронул левую часть лица. Тряпки, похоже, были чистыми.

– Я хоть и недолго проучился в университете, но кое-что все-таки усвоил, – сказал Вагнер и с беспокойством взглянул на своего пациента. – Тут неподалеку оказалась аптека, и я на последние деньги купил кое-каких трав, чтобы остановить кровотечение… – Он сделал паузу. – Наш доктор в университете говорил, что необходимо прижечь рану и смазать ее кашицей из яйца и пепла. Но я от такой процедуры воздержался. Теперь уж раны хотя бы как следует перевязаны… А дальше время покажет.

– Спасибо…

Иоганн медленно поднялся на отсыревшей постели. Голова до сих пор кружилась от дурмана.

– Воды, – попросил он.

Карл протянул ему кружку, и Фауст сделал несколько жадных глотков.

– Что это за шум снаружи? – спросил он и вытер пересохшие губы.

– Это Шембартлауф, праздник начался примерно час назад, – Вагнер пожал плечами. – Ряженые пляшут по всему городу и дурачат зрителей, а под конец будут штурмовать огромного слона из досок и холстины. Я видел его, он стоит недалеко от церкви. Действительно, впечатляющее…

Иоганн выронил кружку, и та со звоном разбилась.

– Ад… – проговорил он.

Вагнер тронул его лоб ладонью.

– У вас еще сильная горячка, доктор. Вам бы лучше снова прилечь. Я принесу новую…

– Ад, – повторил Иоганн.

Он встал и, пошатываясь, двинулся к двери.

– Боже правый, что вы делаете? – воскликнул Карл. – Вам нельзя выходить! Куда же вы идете? Вы ранены, у вас галлюцинации!

– Я никогда еще не мыслил так ясно, – ответил Фауст, неуклюже спускаясь по лестнице. – Я отправляюсь в ад за своей дочерью.

* * *

Вскоре Иоганн с Карлом стояли перед трактиром. Карнавал был в самом разгаре. Люди толпились вдоль улицы и смотрели, как ряженые в масках кучками проходят по городу.

Фауст протиснулся вперед и увидел с полудюжины ряженых. С колокольчиками на ногах, вооруженные тупыми копьями, они пробегали мимо зрителей, прыгали и кривлялись, как только могли. Иногда набегали на публику, кололи ее затупленными копьями и оттесняли к стенам. Люди смеялись и хлопали, в воздухе витал запах жареного мяса и копченостей.

К шествию примкнули артисты и шпильманы, не из числа ряженых. Это были проезжие, которые не упустили случая и показывали собственные представления, играя на скрипках и волынках и развлекая толпу различными трюками. Иоганн огляделся по сторонам.

«Где же ад? – подумал он. – Куда идти?»

Чья-то рука легла ему на плечо. Это Карл протиснулся к нему сквозь толпу.

– У вас лихорадка, – не унимался он. – Вам нужно в постель!

Фауст, не ответив, продолжал следить за шествием. Ему трудно было сосредоточиться, его трясло, и он еще не вполне ощущал грань между сном и явью. Мимо прошел громадный человек в костюме из листьев и мха. Лицо его было скрыто под накладной бородой. Он размахивал тяжелым бревном, к которому было что-то привязано, но в толчее не удалось разглядеть, что это. Иоганн надвинул капюшон на лицо, и все же он чувствовал на себе взгляд гиганта.

Дикарь чуть замедлил шаг.

– Среди них могут быть и те безумцы из крипты! – прошипел Карл и потянул Иоганна за рясу. – Если нас обнаружат – мы пропали. Надо поскорее убираться отсюда!

Фауст по-прежнему не реагировал. Он смотрел на чучела лошадей, идущих за ряжеными. По их ногам было видно, что в каждое чучело влезли по два человека. Дикарь между тем скрылся за углом, шествие продолжалось. Всюду раздавались взрывы хохота, и шум не умолкал.

– Слон, – неожиданно проговорил Иоганн, скорее самому себе. Затем повернулся к Вагнеру. – Где слон?

– Слон? – Вагнер нахмурил лоб. – Когда мы выходили из церкви, он стоял перед порталом. Зачем он вам?

– Черт возьми, до тебя так и не дошло? – Фауст повысил голос, он почти кричал. – Этот слон и есть ад! Так ряженые называют свои карнавальные повозки. Ну же, вспоминай! Валентин рассказывал нам, когда мы шли к кладбищу. Ад!

– Хотите… сказать… – начал неуверенно Карл.

– Это и есть ад, о котором говорил Тонио! Не преисподняя и не чистилище, а повозка в виде слона! – Иоганн схватил Вагнера за рукав, и его здоровый глаз угрожающе засверкал. – Ее место в аду, так он сказал? Они спрятали Грету в повозке! На улицах полно народу, у них не получилось бы незаметно избавиться от нее. Но повозку протащат по всему городу, и никто ничего не заподозрит! – Иоганн почти вплотную приблизил к Вагнеру взмокшее лицо. – Спрашиваю еще раз: где теперь слон? Как нам найти ад?

– Ну… Трактирщик говорил, что в полдень процессия дойдет до главной площади, – ответил Вагнер, пытаясь высвободиться из цепкой хватки Иоганна. – Там будет большое представление, с танцами и фейерверками. А потом состоится штурм ада.

Иоганн запрокинул голову: солнце стояло почти в зените. Проклятье, сколько же он проспал?

В полдень на главной площади…

– Пошли! – скомандовал он. – У нас мало времени.

Фауст двинулся сквозь толпу, расталкивая зрителей локтями. Правая рука горела, и головная боль едва не сводила его с ума. Но он упрямо шагал вперед.

– Эй! Подождите меня!

Вагнер с трудом поспевал за ним. Иоганн оттолкнул тучного старика, тот возмутился и пнул его. Фауст споткнулся, но удержался на ногах и поспешил дальше. Он с трудом мог сориентироваться, повязка скрадывала обзор, и мир то и дело расплывался перед ним. В висках будто стучал тяжелый молот.

В какой-то момент Иоганн вдруг осознал, что находится среди ряженых. Все вокруг плясали, прыгали и кувыркались. На него таращились неподвижные маски, звенели колокольчики. Кто-то снова толкнул его, и он повалился наземь. Внезапно над ним вырос дикарь в костюме из листьев и мха. Он угрожающе размахивал тяжелым бревном. Теперь Иоганн смог разглядеть, что к нему привязана большая кукла в виде ребенка.

Дикарь нацелил дубину Иоганну в голову.

– Bienvenue en enfer! [45] – прорычал он по-французски, и его голос показался Иоганну знакомым.

Гигант вдруг пошатнулся и рявкнул от досады. Кто-то толкнул его в толпе, и бревно просвистело в сантиметре от Иоганна.

– Уходим!

Это Вагнер поднял доктора на ноги и потащил прочь от гиганта с дубиной, поближе к толпе зевак. Зрители смеялись и приплясывали – очевидно, все это казалось им частью представления.

Пошатываясь, Иоганн двинулся дальше. Карл не отпускал его, и толпа увлекала их за собой. В воздухе витали запахи пота, вина и конского навоза. Шум стоял невыносимый; литавры, звон колокольчиков, веселые крики – все сливалось в одно сплошное месиво из звуков… Иоганн заметил дикаря в сопровождении других ряженых. Гигант яростно размахивал дубиной. Потом Вагнер оттащил Фауста в нишу между домами, и толпа прокатилась дальше. Стало заметно тише.

– Они нас узнали, – просипел Карл и тяжело привалился к стене. – Я не видел их лица под масками и не знаю, кто из них был в крипте. Но уверен, что они нас узнали. Этот великан хотел вас убить! Даже в толпе мы уязвимы… – Он предостерегающе посмотрел на Иоганна. – Вы по-прежнему хотите к этому слону?

Иоганн кивнул. Он был слишком изможден, чтобы отвечать.

– Ладно, – Вагнер вздохнул. – Значит, отправляемся прямиком в ад. – Он показал направо. – Пройдем этим проулком. Процессия огибает рыночную площадь. Если поспешим, то окажемся там раньше ряженых.

Узкий, погрязший в нечистотах переулок изгибался, пересекал чей-то задний двор, заваленный бочками, и выходил на рыночную площадь. Процессия двигалась с востока. Она еще не показалась, но уже слышны были крики и музыка. Раздался хлопок, потом что-то зашипело, словно где-то запускали фейерверки.

Иоганн зажмурился – полуденный свет слепил его здоровый глаз. На площади уже собралась толпа в ожидании процессии. Люди стояли вплотную друг к другу, от ратуши и до церкви Богородицы, вокруг Прекрасного фонтана с позолоченной пирамидой, и даже на балконах домов теснился народ. Иоганн обвел взглядом толпу. У него бешено колотилось сердце.

Где же?..

Там! Рядом с фонтаном, прямо посреди толпы, стоял слон. Он был не меньше трех шагов в высоту, поставленный на колеса и увенчанный деревянной башенкой с зубцами. По углам были установлены четыре крошечные пушки. В самой башенке стояли несколько человек в масках, а также священник в рясе, увешанной индульгенциями. На остальных костюмы были украшены картами и игральными костями. Среди них стояла горбатая ведьма с длинным носом и с корзиной за плечами. Под ликующие вопли ряженые стреляли из пушек снопами красных искр. Над площадью разносился треск и грохот, и в воздухе висел густой дым.

– Ад на земле, – произнес Иоганн. – Мы его разыскали.

– И что вы намерены делать? – спросил Вагнер. – Даже если Грета где-то там, вы не сможете просто так проскочить и… Эй!

Фауст бросился в толпу, уже не слушая его.

* * *

Из переулка появилась процессия ряженых, и толпа встретила их ликованием. Народу на площади было столько, что Иоганн с трудом прокладывал себе дорогу. Здесь же были и артисты; они жонглировали шарами и развлекали зевак своими проделками. Дощатый слон раскачивался в гуще народа, как труба на ветру. Ряженые в башенке бросали людям сладости, которые доставали из ведьминой корзины. Сама ведьма злобно таращилась на толпу сквозь маленькие прорези в маске. Пушки дали очередной залп, и снова посыпались красные искры.

Иоганн проталкивался сквозь толпу. Он почти добрался до своей цели, но так и не придумал, что предпринять дальше. Фауст не сомневался, что Грета там – скорее всего, где-то внутри, связанная и с кляпом во рту. У сектантов пока не было возможности избавиться от нее. Но как же ему быть? Вагнер был прав: он не мог в одиночку захватить башню, тем более что ее стерегли ряженые. И неизвестно еще, не окажутся ли они людьми Тонио…

Иоганн замер в нерешительности, всего в нескольких шагах от слона, и тут все решилось само собой. Справа, откуда появилась процессия ряженых, с гиканьем приближалась орава ландскнехтов в пестрых разрезных одеждах. С лестницами в руках, они гурьбой бросились к башенке. Иоганн стоял в недоумении. Орава ландскнехтов? Как на войне? Может, он снова бредит? Но потом ему вспомнилось, что говорил Вагнер.

Под конец они будут штурмовать слона из досок и холстины…

Эти ландскнехты тоже участвовали в действе и собирались захватить ад.

Когда, под ликование зрителей, ландскнехты подкатились к башне, Иоганн просто влился в их ряды. Краем глаза он заметил, что Вагнер тоже примкнул к штурмующим. Странно было, что ландскнехты вот так запросто позволили им присоединиться. Но потом Фауст бросил взгляд на священника в башенке. Наверное, они решили, что под рясами проповедников скрываются еще двое ряженых.

С дикими криками ландскнехты приставили лестницы к слону и полезли к башенке. Сверху ряженые забрасывали их сладостями и палили искрами из пушек. У Иоганна зазвенело в ушах. Он пыхтел, карабкаясь по одной из лестниц, и в этот миг кто-то из ряженых оттолкнул ее. Лестница угрожающе зашаталась и стала заваливаться назад. Но вовремя подоспел Вагнер – в последний момент он удержал ее и сам полез вверх.

Взбираясь по перекладинам, Иоганн изучал конструкцию. Слон и в самом деле был сработан из дерева и выкрашенных в серый цвет холстов. К ногам его были приделаны колеса, так что слон мог катиться по улицам. Брюхо оказалось таким объемным, что в нем запросто смогли бы укрыться несколько человек. Если и имелся какой-то вход в его нутро, то располагался он, скорее всего, в башенке, которая возвышалась над слоном еще на два шага.

Между тем они с Вагнером забрались на балюстраду вокруг башенки. Там уже стояли несколько ландскнехтов и с видом завоевателей махали публике. Священник извивался в руках одного из солдат, визжал как поросенок и вращал глазами. Зрители надрывались от смеха. И только горбатая ведьма не двигалась с места и таращилась в толпу.

Башня угрожающе раскачивалась под людской массой и готова была рухнуть в любой момент. Вероятно, зрители на это и рассчитывали – это стало бы кульминацией Шембартлауфа, главного празднества в году. Пошатываясь, Иоганн подошел к воротцам, которые вели внутрь башни. Высотой они были вполовину человеческого роста. Фауст заглянул внутрь, но лаза в брюхо слона не увидел. Он со злостью ударил по дощатой обшивке, и холст с треском надорвался.

Проклятье!

Внезапно вся эта затея показалась ему совершенно нелепой, порождением воспаленного сознания. С чего он вообще взял, что Грета здесь? Возможно, ряженые давно ее унесли. Может, ее уже и нет в городе.

Может, она уже мертва…

Здоровой рукой Иоганн вцепился в холст, и вновь послышался треск. Он долго гнал от себя эту мысль, пытался оттянуть неизбежное, и вот на него лавиной обрушилась действительность.

И месяца не прошло, как Иоганн познакомился со своей дочерью, – и вот он ее потерял.

Внизу колыхалась толпа зрителей. Люди хлопали и кричали. Кое-кто уже тянул за холстину. Казалось, еще немного, и горожане разнесут чудище на куски. Ад будет побежден, и очередной карнавал останется в прошлом.

Все останется в прошлом…

Иоганн огляделся в поисках Вагнера, но нигде его не увидел. Может, оно и к лучшему. Не хотелось, чтобы юноша видел его в этот тяжелый миг. Фауст готов был броситься вниз в надежде положить конец своей разбитой жизни – как тогда, в Гейдельберге, когда он бросился в Неккар. Хватит ли высоты, чтобы сломать шею? Иоганн посмотрел вниз, и взгляд его упал на ведьму, неподвижно стоявшую у балюстрады. Одетая как старуха, в фартук и платок, она горбилась и потому казалась меньше ростом. В этот миг Иоганн увидел ее глаза под маской.

И вздрогнул, как от пощечины.

Темные, как бездонная пропасть…

Его глаза.

Горб у ведьмы оказался накладным, и только теперь Иоганн заметил, что она не горбилась, а действительно была ростом не выше ребенка. Руки ее покоились на балюстраде, привязанные тонким шнуром, а платье опутывали тонкие, почти невидимые веревки, удерживая тело в вертикальном положении. Ведьма стояла, прямая как доска, и лишь голова слегка покачивалась из стороны в сторону. В глазах ее застыли боль и отчаяние.

– Грета! – закричал Иоганн, но голос его тонул в шуме толпы. – Грета!

Он бросился к дочери, и в этот момент кто-то рванул его назад. Веревка обвила ему шею, чья-то могучая рука вздернула его, как дворнягу, и подняла над балюстрадой. Иоганн повис в воздухе, суча ногами и хватая ртом воздух. Он извернулся и посмотрел на своего противника.

Это был дикарь.

Гигант злорадно ухмылялся под искусственной бородой, черные волосы гнилой соломой падали на изъеденное оспинами лицо. Только теперь Иоганн узнал его.

Это был Пуату, тот самый француз, которого Тонио повстречал в Нёрдлингене.

Иоганн слышал его голос еще в крипте. Как и его хозяин, Пуату почти не изменился, хотя парик и накладная борода не позволяли как следует разглядеть его. Так или иначе, сил у него за семнадцать лет не убавилось.

Гигант между тем свесил свою жертву через балюстраду, и Иоганн увидел внизу несколько ряженых с копьями. Копья были не затупленными, как в начале шествия, – их острия блестели на полуденном солнце и были направлены прямо на Иоганна. Если Пуату сейчас ослабит хватку, его насадят на копья, как зайца. Если же он и дальше будет держать его – он задохнется.

Люди хлопали и смеялись. Должно быть, повешенный монах представлялся им очередным потешным номером. Иоганн хватал ртом воздух и цеплялся здоровой рукой за веревку, но был слишком ослаблен, чтобы сопротивляться. Голоса зрителей стали затихать, его окутывала маслянистая пелена. Мир начал сужаться, Иоганн поплыл по туннелю, и в конце его ждал прекрасный образ, окруженный сиянием…

Маргарита, я иду к тебе… я буду рядом… я…

Что-то взревело; Иоганн не сразу сообразил, что это Пуату. Затем раздался грохот, гигант завалился назад, увлекая за собой Фауста, и петля немного ослабла. Иоганн закашлялся. Краем глаза он видел, как Вагнер сцепился с Пуату. Наверное, юноша прыгнул на него сзади и сумел застать врасплох. Кто-то из ряженых, забравшихся вместе с ландскнехтами в башню, развернул маленькую пушку, чтобы выстрелить в Карла. И посреди этого хаоса неподвижно стояла Грета.

Иоганн вцепился в веревку, но петля железным кольцом обхватила шею. Он едва мог вздохнуть. Вот если бы…

«Нож!» – осенило Фауста.

Тот самый нож, который подарил ему Тонио и который теперь висел у него на шее. Лихорадочно пошарив за пазухой, Иоганн выхватил клинок и перерезал веревку.

Свежий, живительный воздух наполнил легкие.

Иоганн огляделся по сторонам. Вагнер еще боролся с Пуату, но силы его были на исходе. Глаза гиганта горели дьявольским блеском.

– C’est la fin et le début, – прошипел он. – Bienvenue en enfer! [46]

Толпа бесновалась. Пушка выплюнула в Карла сноп искр. И в это мгновение Иоганн вдруг ощутил безграничный покой. Хоть он и сознавал, что пролетели несколько секунд, время словно остановило свой ход.

Напуганные глаза Греты под маской… нож, рассекающий ее путы… гневный крик Пуату… клинок в руке, холодный как лед… последний оценивающий взгляд… и бросок. Бросок, к которому Иоганн готовился всю свою жизнь.

Нож, как стрела, просвистел в воздухе.

И беззвучно вошел в левый глаз Пуату.

– Око за око и зуб за зуб, – прохрипел Фауст.

С возгласом изумления Пуату рухнул на колени, сраженный ножом своего же хозяина. Правый глаз безжизненно уставился в полуденное небо, в котором кружили три птицы, во́рон и две вороны. Их крик злорадным смехом разнесся в вышине, и они полетели прочь.

Зрители, казалось, еще не осознали, что произошло. Иоганн подхватил Грету под руки и потащил к одной из лестниц. Маска ведьмы соскользнула с нее, и показалось бледное детское личико. Она была в сознании, но еще не вполне соображала.

– Что?.. – бормотала она. – Кто?..

– Не бойся, Грета, мы уведем тебя отсюда, – прошептал Иоганн.

Вагнер между тем столкнул через балюстраду одного из ряженых возле пушки, и от снопа искр загорелась часть башни. Затрещал огонь, повалил дым – еще немного, и башню целиком охватит пламя. Несколько ряженых склонились над убитым Пуату, кто-то громко звал на помощь.

– Скорее, бери Грету на спину и убираемся отсюда, – прошипел Иоганн своему ассистенту.

Карл сначала пришел в недоумение, но потом узнал девочку.

– Ад, – прошептал он. – Все-таки вы оказались правы, доктор.

Вагнер взвалил Грету на плечо, и она из последних сил уцепилась за него. Со своей ношей он торопливо слез по лестнице, и Иоганн последовал за ним. Ландскнехты и ряженые были слишком заняты пожаром, чтобы обращать на них внимание.

В разразившемся хаосе они прокладывали себе дорогу сквозь толпу. Прочь от слона, горящего, точно гигантский факел.

* * *

Чем дальше они уходили, тем становилось тише. Казалось, весь город собрался на рыночной площади – в проулках им не встретилось ни души. Вагнер по-прежнему нес Грету на плечах. Девочка изредка вздыхала и тихо вскрикивала; едва ли она воспринимала происходящее вокруг. Иоганн подозревал, что Тонио и ее напоил зельем. Но в отличие от него, Грета не принимала золы. Во власти каких кошмаров она сейчас находилась?..

Фауст смотрел на свою дочь, и сердце его горело огнем. Никогда прежде ему не доводилось ощущать ничего подобного. И в то же время Иоганн испытывал облегчение. Он словно искупил некий грех своей прошлой жизни. Но лихорадка и боль вновь напомнили о себе. Схватка с Пуату лишила его последних сил. Повязка и ряса были изорваны. Полуживой, Иоганн едва волочил ноги. Еще немного, и он снова рухнет без сознания – и тогда уже вряд ли сможет подняться.

– Мы… должны убраться из города, – прохрипел он. – Тонио… он наверняка уже разыскивает нас… ряженые доложат ему о том, что произошло…

Вагнер не ответил. По лицу его струился пот, рассеченный лоб кровоточил. Его силы тоже были на исходе, он то и дело спотыкался. Взгляд его был устремлен вперед, где узкий проулок выводил к небольшой площадке недалеко от больницы Святого Духа. Торговые ряды, где в иное время продавали дорогие пряности, сыр и рыбу, сейчас пустовали. Все, даже торговки, сбежались на площадь, когда над городом поднялся столб черного дыма. Похоже, никто не усидел дома – всем хотелось посмотреть на пожар в аду.

Вагнер в изнеможении остановился на мосту к востоку от больницы.

– Нам надо вернуться в комтурию, – пропыхтел он. – Далеко я Грету не унесу. Рыцари дадут нам убежище, они позаботятся о вас…

– Ни в коем случае! – Иоганн помотал головой и двинулся дальше. – Даже среди тевтонских рыцарей могут быть предатели. У Тонио есть последователи из числа патрициев. Так чем же тевтонцы хуже? Это слишком опасно.

– Но нам необходимо где-то укрыться! – настаивал Вагнер. – Где угодно. Вы посмотрите на себя! – Он горько рассмеялся. – Вы же полуслепой и едва переставляете ноги, у вас горячка…

Иоганн представил себе, как он выглядит. Карл был прав. Дрожащий, перемотанный грязными повязками, он являл собою жалкое зрелище. От гордого и прославленного ученого не осталось и следа.

– Хорошо, – согласился Фауст. – Давай… передохнем немного. Надо только подыскать место.

Он понимал, что после уже вряд ли сможет подняться на ноги. И все-таки огляделся в поисках укрытия. Лестница вела с моста к вытянутому острову посреди Пегница. Течением к берегу прибивало бурую пену и грязь от мельниц. Посередине острова росла небольшая рощица. В теплые месяцы здесь, наверное, встречались влюбленные: низкие деревца и кусты обещали хоть какое-то укрытие. Беглецы перебрались на остров, забрались в подлесок и рухнули без сил. Грета не издавала ни звука.

– Оправится ли она когда-нибудь? – Вагнер осторожно расстегнул ее изорванное платье и склонился над девочкой. – Дыхание совсем слабое…

У Иоганна болезненно сжалось сердце. О таком исходе он даже не задумывался. Возможно, зелье, которым опоил ее Тонио, оказалось слишком сильным. Что, если она никогда уже не очнется и навсегда останется во власти сумрака? Но в этот миг Грета приоткрыла глаза.

– Где… где мы? – спросила она глухим голосом.

– В безопасности, – ответил Фауст и сжал ее холодную руку.

– Иоганн… – Грета слабо улыбнулась. Казалось, она только теперь узнала его. – Мне… так тяжело, все кружится… Ты покажешь мне фокус? Мне… так нравится, когда ты колдуешь.

Иоганн погладил ее по щеке, а потом вытащил у нее из-за уха камешек.

– У тебя голова полна камней. – Он старался говорить спокойно и буднично. – Неудивительно, что тебе тяжело.

Он продолжал доставать у нее из-за уха камешки, один за другим. Грета снова улыбнулась.

– Ты… и вправду волшебник?

«Я твой отец, дитя мое, – подумал Фауст. – И из-за меня твоя мама умерла на костре. И при этом я любил ее больше жизни. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?»

– А где… где дядя Валентин? – неожиданно спросила Грета.

Иоганн сглотнул. Он пока не был готов сказать ей. И что ему было говорить? Но в этот миг Грета снова закрыла глаза, ее дыхание стало ровнее и глубже. Глядя на нее, Иоганн успокаивался сам. Как странно. Он так усердно учился, выслушал столько лекций, познал семь свободных искусств – но было искусство, о котором ни один ученый ему не рассказывал. Иоганн не слышал о нем от магистров в Гейдельберге или от Арчибальда, и уж тем более от Тонио. Хрупкое и неуловимое, это понятие встречалось и в греческих, и в латинских текстах, слишком невесомое, чтобы ухватить с лету. И совсем другое дело – познать его на собственном опыте. Овидий однажды назвал его Ars Amatoria, хоть и имел в виду нечто совершенно иное.

Искусство любви.

Восьмое свободное искусство.

Да, он любил Маргариту, любил до сих пор. Но эта любовь уходила корнями в детство, зиждилась на долгих воспоминаниях – и ожиданиях, которые, возможно, никогда бы не оправдались. Любовь к этому ребенку, к дочери, которую он знал меньше месяца, ничего не преследовала. Она просто была. Она наполняла его и дарила успокоение, какого Иоганн доселе не знал. Фауст задумался, как бы все сложилось, если б он встретил Грету раньше и с самого начала был ей отцом. Быть может, он прекратил бы эту извечную гонку? И неуемная жажда знаний утихла бы? Вряд ли. Но она направляла бы его жизнь в более спокойное русло…

Иоанн решительно вздернул подбородок. Эта жизнь, их общая жизнь, не могла оборваться сейчас. Она только начиналась. И он, Иоганн, будет за нее бороться.

С площади долетал отдаленный шум карнавала – грохот пушек, крики, звон колокола. Наверное, горожане уже потушили пожар и сумели избежать разрушений. Праздник близился к завершению, люди расходились по домам.

Иоганн задремал, убаюканный чувством, что хоть на время его дочь оказалась в безопасности. Слух ласкала мягкая музыка, небесная мелодия, словно играли сами ангелы…

Устал… он так устал…

– Очнитесь, доктор! – Голос Карла вырвал его из дремоты.

Но Иоганну хотелось уснуть, просто забыться.

– Оставь меня… – пролепетал он. – Как прекрасна эта музыка…

Однако Вагнер не сдавался. Как надоедливый щенок, он тянул Фауста за одежду. В конце концов набрал горсть снега под деревом и приложил доктору к груди.

– Ты что себе позволяешь…

Иоганн вскочил и замахнулся здоровой рукой. Но, взглянув на Вагнера, сразу вспомнил, где они находятся. Рядом спала Грета, грудь ее мерно поднималась и опускалась. Фауст тряхнул головой, чтобы избавиться от усталости.

– Эти сумасшедшие наверняка будут искать нас, если уже не ищут, – настойчиво сказал Вагнер. – Мы не можем слишком долго тут оставаться!

– Прости… ты прав. – Иоганн стряхнул снег с рясы и окончательно пришел в себя. – Мы должны как можно скорее покинуть Нюрнберг.

– Только вот как?

Вагнер огляделся с сомнением. Он тоже озяб в тонкой рясе. Солнце продолжало свой ход и уже клонилось к городской стене. Пегниц лениво нес мимо них свои холодные воды.

– Если вы не ошиблись и у Тонио везде свои люди, то и ворота наверняка стерегут, – продолжал Карл. – В таком виде нам из города не выйти. Нас даже обычные стражники не пропустят. Мы выглядим как бродяги.

– Мы должны хотя бы попытаться. Оставаться в Нюрнберге нельзя ни в коем случае. Это слишком…

Иоганн вдруг замолчал. Снова послышалась музыка, которая так его убаюкала. Поначалу он принял ее за порождение собственного сознания, но теперь стало очевидно, что музыка играла наяву. Флейты, барабаны, колотушки, тихие, но еще вполне различимые… слышен был даже визг волынки. Музыка доносилась не с рыночной площади, а с северо-востока, где располагались ворота Лауфертор. Откуда начиналась дорога на Прагу.

В голове у Фауста зародилась догадка.

– Быстро, за мной! – скомандовал он.

– Что вы задумали? – спросил Вагнер.

Но Иоганн не ответил. Вместо этого он потряс Грету, которая еще крепко спала.

– Просыпайся, девочка моя! Нам придется еще немного пройтись. Совсем чуть-чуть!

– Как… что?.. – пробормотала Грета. Она открыла глаза и растерянно огляделась.

– Поднимай ее и пошли! – велел Иоганн Вагнеру. – Пока еще не поздно!

С этими словами он поспешил к мосту. Карл взвалил на плечи Грету и с трудом поднялся по крутым ступеням. Медленно, спотыкаясь, они двигались на северо-восток, мимо фонтанов, трактиров и небольших площадей, на которых снова появлялся народ. У старинной церкви Святого Эгидия повернули и остановились на широкой, мощенной булыжником улице, которая вела к городским воротам. Музыка между тем становилась все громче, теперь она играла где-то совсем рядом.

И вот Иоганн увидел их.

С десяток флейтистов, несколько барабанщиков и паренек с волынкой играли старинный марш. Никогда еще этот отвратительный визг так не радовал Иоганну слух. После музыкантов следовали шуты в красных нарядах и кувыркались на всякий лад, горбатый карлик жонглировал шарами, на привязи вели настоящего верблюда с Востока. А за ними тянулась вереница пестрых повозок, увешанных всевозможной утварью. Среди повозок гордо вышагивали несколько бродячих проповедников, торгующих реликвиями. Вся процессия радужной, переливчатой на зимнем солнце змеей текла к воротам. И среди них не было видно ни одного ряженого.

– Артисты с площади! – воскликнул Карл в изумлении.

Они с Иоганном с обеих сторон поддерживали Грету. Девочка уже сама держалась на ногах, но еще не вполне соображала.

– Так вот откуда музыка!

Иоганн кивнул.

– Шембартлауф подошел к концу, и они двигаются дальше, в следующий город. Так у них заведено. – Он вздохнул. – Я уже видел их прежде, но в суматохе и думать про них забыл.

Вагнер провожал глазами пеструю и шумную процессию. Один из артистов в красном колпаке насмешливо поклонился им и показал зад, издав при этом весьма непристойный звук. Карл брезгливо отвернулся.

– Зачем мы пришли? – спросил он. – Я уже вдоволь насмотрелся на шутов и ряженых.

– Мы попросимся к ним и вместе покинем город. – Иоганн показал на проповедников в рваных рясах. – Среди этих шарлатанов и бродяг мы не будем бросаться в глаза, и для Греты наверняка найдется местечко в какой-нибудь из повозок. Ждите здесь.

Он направился к одной из повозок и в скором времени вернулся с довольной улыбкой на лице.

– Они возьмут нас, – сообщил доктор. – Хоть до Праги, если пожелаем. Летом там состоится большой спектакль.

– Так просто? – Вагнер уставился на него с разинутым ртом. – Как вам удалось так быстро все уладить? Денег у вас нет, так что…

– Я говорю с ними на одном языке. Перекинулись парой словечек, показал им фокус-другой… – Иоганн усмехнулся. – Мы, артисты, с первого взгляда узнаем друг друга.

– Великий доктор Фаустус и… балаганный артист? – Карл недоверчиво рассмеялся. – Вы серьезно?

Иоганн подмигнул ему здоровым глазом.

– У меня много ипостасей, мальчик мой. Ты не знаешь и половины, и я не скажу тебе, что правда, а что вымысел. Идем, пока они не уехали без нас.

Грету уложили в одной из пестрых повозок. Вагнер присоединился к проповедникам, шедшим впереди, а Фауст, надвинув капюшон на лицо, устроился на козлах. Возница, паренек с красно-рыжими волосами и в красном же колпаке, озорливо ему улыбнулся.

– Что, рыльце в пушку? – спросил он насмешливо. – Ты не первый, кто примыкает к бродячему люду. Что-нибудь умеешь?

– Умею кое-что.

Иоганн улыбнулся и посмотрел в сторону ворот. Решетка была поднята; несколько стражников провожали артистов хмурыми взглядами, словно были рады, что этот сброд наконец-то покидает город. Никто их не остановил и не окликнул.

Когда ворота остались позади, повозки миновали подъемный мост, и музыканты сыграли на прощание последнюю мелодию, Иоганн еще раз оглянулся. У придорожной канавы стоял маленький мальчик и с раскрытым ртом смотрел вслед удаляющейся процессии.

Он стоял как заколдованный, и Иоганн знал причину.

Эпилог

Май, 1513 год от Рождества Христова,

где-то в Брайсгау, недалеко от Швейцарии

– Вот этот волшебный напиток! Нектар, который защитил греческого царя Митридата от змеиного яда, помог Гераклу победить адского пса Цербера и позволил мудрейшему кайзеру Фридриху дожить до ста лет! Всего два геллера, и флакон ваш! А еще за три монеты я предскажу вам будущее. Я, доктор Иоганн Георг Фаустус!

Люди на маленькой площади смотрели на него, разинув рты. Перед ними на козлах повозки стоял человек в черно-синем плаще, усеянном звездами. Его черные глаза сверкали под широкими полями шляпы, и левый смотрел на зрителей особенно зловеще, переливаясь, как черный самоцвет из самых глубин ада.

– Первому, кто купит флакон, я бесплатно составлю гороскоп на целый год! – пообещал доктор и вскинул руки – на правой была черная перчатка. – Подходите, вам нечего бояться! Все, что я предсказываю, сбывается! Во всяком случае, хорошее, – добавил он с усмешкой.

Люди перешептывались и подталкивали друг друга. Они знали этого мрачного человека по слухам и мятым, плохо отпечатанным листкам, что ходили из рук в руки по трактирам. В Базеле доктор взлетел на ле́беде, напоив его прежде своим териаком. Его стараниями в Брауншвейге у богатого крестьянина с повозки исчезли все четыре колеса. А на Востоке у рыцаря на шлеме отросли оленьи рога, и язычники бежали без оглядки.

И вот этот ученый муж появился в их городке, словно посланник из иных миров. Знаменитый доктор Иоганн Георг Фаустус. Он и вправду существовал!

Иоганн усмехнулся, глядя на толпу с высоты повозки. В Брайсгау, близ Альп, публика была особенно благодатна. Возможно, потому, что места эти лежали далеко от больших городов, таких как Франкфурт, Кёльн, Нюрнберг или Аугсбург, где мир менялся с каждым днем.

– Териака осталось совсем немного! – Иоганн возвысил голос и размашистым жестом показал на повозку. – Мой верный помощник, схоласт из Парижского университета, сейчас принесет его вам.

Из повозки появился Карл с тяжелым ящиком в руках, в котором лежали запечатанные бутылочки. Теперь Вагнер готовил териак по собственному рецепту: из можжевельника, корня горечавки, малой толики белены и большого количества крепкого спирта. И пойло имело невероятный спрос! Людям также нравились расписанные Вагнером полотна, которые висели по бортам повозки. На них были изображены огнедышащие драконы, гигантские моллюски, люди с волчьими головами и львы со скорпионьими хвостами. Всех этих существ легендарный Фауст встречал в своих странствиях, и о каждом из них имелась своя история. Вагнер по праву гордился своими рисунками. Может, они были не столь превосходны, как полотна Альбрехта Дюрера или Леонардо да Винчи, но люди смотрели на них, затаив дыхание, и на краткий миг погружались в иной, чуждый им мир. А чего еще оставалось желать художнику?

Пока Вагнер резво раздавал флаконы с териаком и собирал плату, Иоганн по одному приглашал к себе зрителей, чтобы прочесть им будущее по ладони. Как правило, он говорил о радостных событиях, о богатом урожае или скорой женитьбе – и никогда не пророчил близкую смерть, даже если видел ее на линиях. И никогда не пытался прочесть собственное будущее.

Единственное, что имело значение, – настоящее.

– Поклон вам, почтенный доктор… Можно обратиться? – К повозке подошла тучная крестьянка. Голос у нее дрожал от благоговения. Она протянула ему руку, отмеченную тяжелым трудом. Ладонь была изрыта линиями и ямками, как пересохшее поле. – Мой верный Ганс год как умер, – сказала она негромко. – У меня не осталось никого, кроме дочки Эльзы. Чего нам ждать в грядущие годы?

– Хм, давайте посмотрим…

Иоганн склонился над ладонью и присмотрелся. Зрение у него было уже не то, что раньше, к тому же под стеклянным глазом постоянно чесалось. Этот глаз, работы венецианского мастера, обошелся ему в целое состояние. Теперь взгляд его казался еще более пристальным и зловещим. Раны в глазнице и на правой руке благополучно зажили, в том числе стараниями Вагнера. А на правой руке Фауст носил кожаную перчатку с искусственным пальцем. Несмотря на заботу и уход, после бегства из Нюрнберга он три недели пролежал с лихорадкой и лишь чудом выкарабкался. Теперь лишь изредка слабый зуд напоминал о мизинце, потерянном год назад в Нюрнберге.

Первая жертва…

– Я вижу благополучное лето и богатый урожай, – проговорил Иоганн и провел по линии на ладони. – Линия жизни у вас широкая и глубокая, как Рейн.

Он изучал ладонь толстой жалостливой крестьянки, но мысли его вновь возвращались к событиям в Нюрнберге. Тонио с тех пор не появлялся в его жизни, и Иоганн ничего о нем не слышал. Он по-прежнему не вполне сознавал, что же тогда произошло; воспоминания о той зловещей ночи словно подернулись туманом. Вероятно, причиной тому стало действие черного зелья и перенесенная лихорадка.

Возможно, что он и не хотел вспоминать о ритуале, который Тонио совершал со своими подручными, и о своей роли в нем.

Неужели в это безумие были вовлечены патриции Нюрнберга? Неужели они всерьез надеялись привести дьявола на Землю?

Или дьявол уже давно был среди них?

– Линия головы прямая, как стрела в полете, – продолжал Иоганн загадочным голосом. – Это говорит о крепкой хватке. Вы сами можете управиться с хозяйством.

– Это верно! – Крестьянка кивнула. – Вы и впрямь провидец!

Фауст усмехнулся себе под нос. Он с ходу мог определить, что хотят услышать от него люди, мог рассказывать им небылицы и при этом думать о своем…

После их бегства в Нюрнберге перестали пропадать дети. Об этом Иоганн узнал от путников. Он чувствовал облегчение, хотя до сих пор не понимал, какую роль сыграл в этом деле. Почему Тонио избрал именно его? Почему считал его особенным? Только из-за кометы, которая появляется раз в семнадцать лет? Иногда Фауст просыпался с криком посреди ночи. Ему снился рыцарь, тот самый француз, чье имя Иоганн никогда больше не упоминал.

В эти минуты ему вспоминались слова, которые Тонио произнес той ночью в крипте. Много позже Иоганн задумался над их значением, и с той поры они не выходили у него из головы.

Потому что ты сам – сын великого мага…

Мама никогда не рассказывала ему о настоящем отце. Отчим говорил про бродячего схоласта и артиста, и это все, что знал Иоганн. Неужели Тонио был знаком с его отцом?

Сын великого мага…

– Карл установил кукольный дом, люди дожидаются представления. Дядя, ты пойдешь?

Иоганн оторвался от ладони. Он до сих пор чувствовал себя неловко, когда Грета так его называла. Он вскинул голову – и увидел ее жизнерадостное лицо с неизменной улыбкой матери и черными, загадочными глазами отца. В свои пятнадцать лет Грета была уже взрослой девушкой, крепко сбитой, с золотистыми волосами до плеч. Лицо ее было усыпано веснушками, отчего девушка всегда казалась несколько своенравной.

Пережитый кошмар мало на ней отразился – возможно и потому, что Грета мало что помнила. Иоганн сказал ей, что в тюрьме ее опоили, чтобы она стала сговорчивее для допроса. Они с Вагнером и Валентином вызволили ее. Все, что происходило в те часы, казалось ей лишь дурным сном.

Иоганн не стал говорить ей, что на самом деле произошло с Валентином.

– Всё в порядке? – спросила с улыбкой Грета.

– Да… конечно, – не сразу ответил Иоганн. – Просто мне нужно сосредоточиться на предсказании, узор на ладони не самый простой.

Крестьянка трепетно кивнула.

Вечерами у костра Фауст рассказывал о Валентине, как о старом друге. Когда они освобождали Грету, его пронзили копьями стражники. Грета не знала себя от горя, но понемногу смирилась с потерей. И теперь называла дядей Иоганна.

Когда-нибудь он расскажет ей правду. Вот только не знал, когда.

– И… у вас будет внук, – неожиданно завершил он сеанс хиромантии и похлопал крестьянку по спине. – Крепкий внучок. Он возьмет хозяйство в свои руки.

– Когда? – дрожащим голосом спросила та.

– О, уже этой осенью, будьте уверены…

– Но моя дочь еще даже не беременна!

– Вы так в этом уверены?

Иоганн ухмыльнулся и оставил крестьянку переваривать новость.

Он спрыгнул с повозки, и Сатана облизнул ему руку. Пес терпеливо дожидался хозяина и теперь семенил следом. Сатана вырос в настоящего зверя и в холке доставал Иоганну до пояса. Суеверным крестьянам он представлялся исчадием ада.

Когда комтур Вольфганг фон Айзенхофен узнал, что Иоганн спешно покинул Нюрнберг, то послал за ними рыцаря Эберхарта.

– Подарок от комтура, – проворчал Штрайтхаген и брезгливо протянул ему брыкающегося пса. А затем отдал им и ящик с книгами и подзорной трубой. – Его светлость убежден, что не к добру оставлять у себя вещи колдуна. И в особенности его пса. Он только попросил вас не возвращаться больше в Нюрнберг.

Иоганн кивнул и взял на руки Сатану. Он и сам не собирался впредь приближаться к Нюрнбергу, гнезду той зловещей секты.

Фауст обошел повозку. Карл установил там высокий дощатый короб. Использовать латерну магику стало слишком опасно. Всюду пылали костры, и церковь вынуждена была обороняться как от ложных проповедников, так и от бунтарей с чистыми устремлениями. Мир, казалось, покоился на пороховой бочке и в любой момент мог взлететь на воздух. Иоганну не хотелось закончить свои дни на костре, обвиненным в колдовстве. Кроме того, кукольный театр нравился ему больше – он давал массу пространства для фантазии.

И не напоминал о том, какая судьба постигла Маргариту.

Башню в предгорьях Альп Фауст также обходил стороной, опасаясь встретить там Тонио. В кошмарах наставник стоял на платформе и наблюдал за миром через трубу, которая была сейчас у Иоганна. Глаз его при этом был величиной с луну.

Я вижу тебя, Иоганн… Всегда, каждодневно… Тебе от меня не уйти… Еще семнадцать лет…

– Подходите! – созывала Грета людей звонким голосом, как научил ее Иоганн. – Узрите удивительные путешествия доктора Фауста по самым дальним странам! – Ее мелодичный голос словно околдовывал зрителей. – Узрите доселе не виданные чудеса!

Грета очень полюбила их театр и называла его кукольным домом. Карл раскрасил ящик пестрыми цветами и расписал рисунками дальних стран. В нем имелся красный занавес, несколько кулис, а свет от масляной лампы был подобен солнцу в пустыне. Иоганн с одобрением смотрел на картины Вагнера. Одни изображали знойные земли Востока, на других раскинулись дальние земли, названные не так давно Америкой, в честь флорентийского мореплавателя, который считал, что открыл новый континент. Карл нарисовал зеленеющий лес и маленьких людей с копьями, верхом на драконах.

Иоганн невольно хмыкнул. Как артист Вагнер не стоил ломаного гроша, но обладал другими несомненными талантами. Однако его порою сбивал с толку взгляд Карла, в котором таилось нечто большее, чем просто почтение. Однажды Вагнер даже произнес его имя во сне. Фауст, о, милый Фауст… Иоганн не стал заговаривать об этом, опасаясь смутить юношу.

Перед маленькой сценой стояли скамьи, составленные из кирпичей и сучковатых досок. Три или четыре десятка человек уже дожидались представления. Все зачарованно смотрели, как Грета жонглирует пятью шарами, завлекая еще больше народу. Иоганн кивнул с одобрением. В свои пятнадцать лет Грета показала себя одаренной артисткой. Она даже умела играть на волынке. Их представления не вызывали той сенсации, как во времена, когда Фауст использовал латерну магику. Они были скромны и не так зрелищны, но люди все равно радовались.

И вместе с ними радовался Иоганн.

Карл уже спрятался за ящиком. Грета подхватила один за другим мячи, и они как по волшебству исчезли под ее платьем. Некоторые из мужчин отпускали шуточки и показывали недвусмысленные жесты – уже сейчас Грета обладала притягательными формами. Порой она напоминала Иоганну Саломе, ненасытную танцовщицу, которая когда-то околдовала его во время путешествия в Венецию… Возможно, однажды он снова кого-нибудь полюбит, но сейчас ему хватало любви к своей дочери.

– Смотрите же, как я, доктор Фаустус, в своих странствиях по Африке одолел льва силой одной лишь белой магии! – возвестил Иоганн, стоя рядом со сценой.

Он выступал в роли рассказчика, в то время как Грета с Карлом занимались куклами.

На фоне пустыни появился лев с пышной гривой и так взревел, что зрители дружно вскрикнули. Затем вышла вторая фигурка, в которой угадывался доктор Фауст в своем звездном плаще и черной шляпе.

– Страшный зверь! – раздался голос Вагнера. – Вот, выпей моего териаку!

Фауст бросил во льва маленький флакон. Зверь зашатался как пьяный и в конце концов утробно заурчал и рухнул. Зрители смеялись и аплодировали.

– А однажды мне довелось встретить прекрасную Елену, – продолжал Иоганн. – Я похитил ее из Аида, где она томилась со времен Трои и мечтала попасть в Париж!

Появились новые кулисы, изображающие языки пламени. На сцену вышла принцесса с белыми волосами и горько зарыдала.

– О, горе мне! – послышался голос Греты. – Сам дьявол увлек меня в ад, и никогда мне не увидеть прекрасного Парижа!

Люди вздыхали, кто-то хихикнул. И вот справа появилась фигурка Фауста, на этот раз с книгой в руках.

– Я освобожу тебя, прекрасная Елена, – произнес Вагнер. – Мое заклятие способно повергнуть даже дьявола!

– Ха, это мы еще посмотрим! – продолжал Карл измененным, зловещим голосом.

В следующий миг раздался жестяной гром, и из глубины сцены появился дьявол. У него были козлиные рога и длинный хвост. Поднялся дым, в воздухе запахло серой. Зрители вскричали от испуга.

– Теперь вы оба останетесь в аду! – прорычал дьявол и потащил за собой Елену. – Вы теперь мои!

Фигурки сцепились, и зрители принялись освистывать сатану.

– Испытай же силу магии! – выкрикнул Фауст. – Это моя книга заклятий! Vade Satanas! [47]

С этими словами он врезал дьяволу книгой по носу, и тот с воем исчез. Зрители ликовали. Занавес опустился, Грета с Карлом вышли вперед и поклонились.

Иоганн улыбался и задумчиво смотрел на фигурку дьявола в руках Вагнера. Дешевая кукла в красном наряде, с рогами из жести и косматым хвостом. Потешная фигурка, осмеянная крестьянами и побежденная.

Но в глубине души Фауст сознавал, что дьявол еще вернется в его жизнь.

Фауст в моей жизни, или Вместо заключения

Эта книга своим появлением обязана режиссеру немого кино Ф. В. Мурнау, моему школьному учителю Курту Вайсу и Немецкому профсоюзу машинистов. Почему? Думаю, будет лучше зайти издалека…

Мне было лет шесть, когда я увидел по телевизору шедевральную картину Мурнау «Фауст – народная сага». Я остался один дома и беспорядочно переключал каналы, как это обычно делают дети. Зловещие черно-белые образы дьявола в развевающемся плаще, раздутых жертв чумы и старика, бредущего сквозь туман, – все это произвело на меня неизгладимое впечатление. (Это предупреждение всем родителям, которые считают, что детей с раннего возраста следует приобщать к искусству. Искусство способно вызывать кошмары!)

В начале фильма на экране появилось слово «Фауст», написанное готическим шрифтом. Я долго думал, что бы это значило, и мне почему-то всегда представлялся врезающийся в лицо кулак [48]. Только позже я узнал, что так звали того самого старика, который потом помолодел и влюбился в девушку по имени Гретхен. Любовная линия меня в то время мало интересовала. Меня завораживал образ дьявола, клубы тумана и жуткие гримасы эпохи немого кино. До сих пор я не могу устоять пред магическим притяжением этих фильмов.

И много позднее, уже в гимназии, Фауст вновь вошел в мою жизнь. На этот раз инициатором стал мой учитель по немецкому языку Курт Вайс, один из немногих, кто действительно оказал на меня влияние. (Каждый из нас знает пару-тройку хороших учителей, не все они плохи…) Господин Вайс был заядлым киноманом; у себя дома он показывал старые фильмы Любича и Чаплина и однажды повел нас на спектакль «Фауст» Гёте, а именно – на известную постановку Грюндгенса от 1960 года. Для семнадцатилетних подростков отмена уроков всегда праздник – и неважно, что ради этого придется смотреть древний фильм послевоенных лет.

Как ни странно, фильм захватил меня с первых минут, и в памяти ожил «Фауст» Мурнау. Меня тронула и сама история, и строфы Гёте, которые с тех пор стали неотъемлемой частью моей жизни. Вскоре после этого я раздобыл запись драмы на десятке аудиокассет и всегда слушал их в долгих поездках. Еще тогда я обратил внимание, сколько же фраз из творения Гёте перешли в нашу обыденную речь. Я до сих пор люблю цитировать «Фауста». Несколько цитат вы наверняка отметили и в этом романе. (И вообще меня неизменно радует, когда в пьяной компании кто-нибудь внезапно провозглашает: «Вы вновь со мной, туманные виденья». И во время прогулок я нередко мучаю своих домочадцев выдержками из монологов Фауста, принимая при этом типичный фаустовский облик, задумчиво нахмурив лоб.)

И вообще я нередко чувствую себя как Фауст – не знаю удовлетворения и вечно в поисках чего-то. Прекрасное всегда у нас под носом, но мы этого не хотим замечать. Возможно, поэтому Фауст и считается самым немецким из мифических персонажей.

И вот тут в игру вступает Немецкий профсоюз машинистов…

В 2015 году я был на чтениях недалеко от Карлсруэ. И, как назло, именно в это время немецкие машинисты вздумали устроить забастовку. В результате железнодорожное сообщение по многим направлениям встало. Я застрял в маленьком городке, именуемом Бреттен, и не мог попасть домой. Машин напрокат не осталось – все расхватали многоопытные торговые агенты, которые раньше меня почуяли неладное. Билетов на автобусы тоже не было.

Оставалось только извлечь из своего положения пользу. Я продлил бронь в отеле, взял напрокат велосипед и отправился изучать окрестности. Таким образом я попал в местечко под названием Книтлинген. Там имелись старая церковь и крошечная площадь, которая, в общем-то, и не заслуживала своего названия. Рядом стоял дом с табличкой, которая гласила:

В этом доме родился доктор Иоганн Фауст (1480–1540)

Порядком удивленный, я слез с велосипеда и подошел ближе. До того момента я всегда думал, что Фауст – это мифический персонаж. Выходит, он существовал на самом деле?

Рядом с домом располагался небольшой музей, по счастью, открытый. Я вошел внутрь – и познакомился с астрологом, шарлатаном, алхимиком, премудрым доктором и коварным заклинателем, который жил на рубеже XV и XVI веков и после своей смерти сделал блестящую международную карьеру. Спустя почти сорок лет после первого знакомства Фауст предстал передо мной как реальная историческая фигура!

В ту минуту я понял, что должен написать о нем роман.

Мне хотелось бы еще раз выразить признательность профсоюзу машинистов. Возможно, чтобы родилась та или иная идея, мир должен ненадолго замереть. Неплохо бы в следующий раз оказаться на время забастовки где-нибудь в Париже, Лондоне или Амстердаме. Уверен, и там под пылью веков меня дожидаются несколько отличных историй.

* * *

Исторических сведений о фигуре Фауста сохранилось крайне мало, а вот домыслов существует великое множество. Мое преимущество как беллетриста состоит в том, что я могу выбирать из научной литературы любые факты, какие мне понравятся, и не получить при этом нагоняй от историков.

Книтлинген считается наиболее вероятным местом рождения Фауста. Дату его рождения я высчитал по источнику, согласно которому Фауст заявил приору монастыря в местечке Ребдорф: «Когда Солнце и Юпитер становятся под единым углом и в одном зодиаке… рождаются пророки». «Возможно, равные ему». Учитывая его второе имя, Георг, чьи именины приходятся на 23 апреля, получается дата 23 апреля 1478 года. Имя Йорга Герлаха (по сюжету отчим Фауста) также значится в хрониках. Зажиточный крестьянин Йорг Герлах жил в том же самом доме в Книтлингене. Кстати, в одной из комнат под дверью был найден кусок пергамента с магической формулой, и алхимический шкаф в форме звезды, вероятно, тоже находился в этом доме.

Дальнейшая жизнь Фауста окутана туманом. Возможно, он учился в Гейдельберге, поскольку в документах упоминается соответствующее имя. Потом, вероятно, скитался по Германии; в легендах о нем нередко фигурируют черный пес и студент по имени Вагнер. Фауст составил гороскоп для бамбергского архиепископа Георга III; он жил в Эрфурте, в монастыре Ребдорф, в Нюрнберге и Ингольштадте. Иоганн Тритемий, знаменитый аббат из Шпонгейма (сам в некотором роде маг), в одном из писем чернил шарлатана и содомита Фауста. Содомитами в то время называли гомосексуалистов – эту проблему я затронул в своем романе. Встреча с Агриппой Неттесгеймским тоже вполне могла состояться, но доказательств этому нет.

Куда больше известно о смерти Фауста. Согласно легенде, это произошло в городке Штауфен-им-Брайсгау. Фауст взлетел на воздух во время алхимического эксперимента. Картина представляется довольно жуткой: «Мозги размазало по стене… глаза и зубы разбросало по комнате». Естественно, что при такой зрелищной кончине не обошлось без дьявола. Так родилась история о сделке Фауста с сатаной – тема, старая как мир…

О том, что Иоганн Георг Фауст был известной фигурой в Германии, свидетельствует множество историй и легенд, которые зародились вскоре после его смерти. В 1587 году печатник Иоганн Шпис выпустил «Историю доктора Иоганна Фауста», которая стала первым немецким бестселлером и продавалась даже за границей.

И вот тут история становится поистине волшебной…

* * *

В конце шестнадцатого столетия Кристофер Марло, живший в Лондоне, заполучил ту самую книгу. Его соперник Уильям Шекспир выдавал одну за другой успешные пьесы, и Марло нуждался в хорошем сюжете. И Фауст пришелся весьма кстати. В истории было все, чего требовала хорошая пьеса: действие, кровь, спецэффекты, падение протагониста и, конечно же, дьявол. В то время сатана был для драматургов таким же сокровищем, как в наши дни супергерои для киноиндустрии. Дьявол всегда пользовался спросом…

Пьеса под названием «Трагическая история доктора Фауста» имела большой успех в Англии. Однако на островах было слишком много режиссеров и актеров, и они часто переезжали, в том числе и в Германию. В багаже у них была та самая пьеса, которую они и ставили на ярмарках. А поскольку лишь немногие из английских актеров говорили по-немецки, то появился забавный персонаж, который в паузы между сценами разъяснял происходящее. Так зародились арлекины, также известные как паяцы.

У немцев пьеса пользовалась огромным успехом, особенно в кукольной постановке. И спустя примерно сто пятьдесят лет ее увидел маленький мальчик по имени Иоганн Вольфганг, позднее прославившийся под фамилией Гёте. Как меня преследовал зловещий фильм Мурнау, так же и Гёте не оставляла в покое эта пьеса. С августа 1771 по май 1772 года он занимался адвокатской практикой во Франкфурте, где стал свидетелем судебного процесса над детоубийцей. Некая Сюзанна Маргарита Брандт в отчаянии умертвила своего новорожденного ребенка. Гёте был так тронут этой печальной историей, что объединил ее с сюжетом Фауста. Так появилась на свет знаменитая трагедия, самая немецкая из всех немецких драм. Ею восхищаются, ее любят, чтят, как святыню, и всякий раз представляют в новом прочтении.

Это древняя история о вечной борьбе человека против зла, о любви и искушении, о взлете и падении, о сделке с нечистой силой – архетип, известный едва ли не с каменного века.

* * *

И в заключение мой любимый анекдот на эту тему.

Дьявол является к писателю и говорит:

– Ты создашь множество бестселлеров, у тебя будут миллионные тиражи, слава. Тебя будут звать на интервью, в ток-шоу. Ты будешь купаться в деньгах! Все, что от тебя нужно, – дьявол поднимает палец и злобно скалится, – это твоя душа.

Писатель долго смотрит на дьявола, а потом спрашивает недоверчиво:

– Ну ладно, а в чем фишка?

В каждом из нас что-то есть от Фауста, и в писателях этого «чего-то» особенно много.

* * *

Из всего, что я до сих пор писал, эта книга далась мне тяжелее всего. И она не увидела бы свет, если б не помощь множества людей.

Прежде всего хотелось бы поблагодарить Герда Швайцера и Берит Бройер, которые щедро снабжали меня тематической литературой и множеством важных деталей. Берит Бройер, помимо всего прочего, написала превосходную научно-популярную книгу о Фаусте («Im Bann der Zeit»), которую я вам горячо рекомендую.

Ева-Мария Шпрингер провела мне экскурсию по музею Фауста и дому, где он родился. Брит Вайт показала мне Книтлинген. Барбара Гиттингер была моим проводником в монастыре Маульбронн. Отдельно благодарности заслуживает Рихард Дитц из Международного общества Фауста, которое знакомит мир с наследием Фауста и постоянно проводит интересные лекции.

Александр Киппхан из городского архива Бреттена снабдил меня именами богатых торговцев города. Хорст Кауфман из Шембарт-сообщества в Нюрнберге рассказал мне все, что необходимо было знать о нюрнбергском карнавале Шембартлауф, который послужил кульминацией для романа. В городском архиве Нюрнберга мне дали всю информацию о подземных водоводах, застенках и больнице Святого Духа. С переводом на латынь мне, как и всегда, помогал Манфред Хайм. Мои неуклюжие фразы на итальянском правили Барбара Ламбиазе и Кристиан Платцер, французский проверяла Александра Байш. Гельмут Хорнунг отвечал на все мои вопросы по кометам, латерне магике и подзорным трубам. Он же указал мне, что подзорная труба, вроде той, какую использовал сначала Тонио, а затем Иоганн, появилась только в 1608 году, в Голландии. Что ж, полагаю, дьявол и тогда опережал свое время, по крайней мере в этой книге… И, как обычно, любые возможные ошибки следует списать на мою рассеянность, и компетентность тех, кто помогал мне, не подлежит сомнению.

Также хотел бы поблагодарить своего отца: будучи врачом, он хорошо знает, как проходит ампутация пальцев и глаз. Герда, Мартину и Софию из агентства «Герд Ф. Румлер» за всестороннюю поддержку. Всей команде издательства «Ульштайн», которая отлично знает свое дело, и отдельно – своего редактора Юту Рупрехт. Мой сын Никлас позаботился о том, чтобы в начале романа я избавился от всего ребяческого и низкопробного. Моя дочь Лили, талантливая художница, утвердила потрясающую обложку.

Вторым редактором в этом проекте стала моя жена Катрин, которая первой отметила, что над последним актом следовало еще поработать. Прости, если поначалу я вел себя словно ребенок. Ты, как всегда, была права!

По следам Фауста

Фауст много странствовал, и вам, возможно, тоже захочется посмотреть мир. С данным путеводителем вы сможете пройти по следам загадочного ученого и узнать страну, которая сейчас зовется Германией – а в то время состояла из сотен маленьких и больших герцогств и княжеств, епископств и рыцарских поместий. Страна, столь разнообразная и многогранная, как и ее народ, богатая разнообразными диалектами, особенностями, кулинарными изысками (пфальцский зельц, мюнхенская белая колбаса, листовая капуста с колбасками, я все перепробовал и полюбил!). Горы, озера, густые леса и просторные равнины, деревни и города с богатой историей. Совершить в путешествие по следам Фауста в буквальном смысле означает «прожить» историю этой страны. Разумеется, лучше всего для этого подойдет старая повозка с птичьей клеткой, актерскими атрибутами и полным ящиком книг. В крайнем случае можно воспользоваться машиной, поездом или велосипедом. Но не вздумайте отказываться от книг!

Где все началось… Книтлинген и окрестности

Книтлинген, который считается родным городом Фауста, расположен в Крайхгау, примерно в тридцати километрах от Карлсруэ. Это живописное местечко, которое можно запросто упустить из виду. В центре находится церковь Святого Леонарда, а рядом с ней стоит Старая ратуша, ныне музей Фауста. Здесь вы узнаете все, что касается исторической личности Фауста, а также связанные с ним легенды. Особый интерес вызывает алхимический шкаф в форме звезды, найденный в XIX веке в сарае рядом с домом Фауста, зарытый в землю и обмазанный для сохранности жиром и смолой. Здесь же хранится кусок пергамента с магической формулой, обнаруженный под дверью одной из комнат. Буквосочетание «сатор-арепо» в Средние века и в новое время была распространенным заклинанием против невзгод и эпидемий.

По другую сторону от церкви стоит дом, где родился Фауст. Правда, он закрыт для посетителей. Только табличка с примерными годами жизни позволяет понять, кто здесь вырос. Книтлинген ссылается на старую купчую грамоту, в которой упоминается имя самого известного уроженца города. В старой гимназии рядом с домом устроен архив Фауста, открытый для всех желающих. Будет интересно порыться среди корейских изданий «Фауста», английской научной литературы и запыленных книг эпохи югендстиля. В архиве и музее постоянно проводятся мероприятия, посвященные Фаусту.

К востоку от церкви начинается монастырское подворье. Когда-то это был обширный комплекс из амбаров, виноградных прессов, с подъемным мостом и собственной тюрьмой. По сюжету романа там Иоганн встречался с Маргаритой, дочерью фогта, где ее брат Людвиг погиб под большим прессом.

К югу от подворья проходит Марктштрассе (Рыночная улица), где раньше проводились ярмарки в день святых Симона и Иуды. Именно там Иоганн впервые повстречал Тонио. На этой улице располагался трактир «У льва», который с 1495 года служил почтовой станцией. Сейчас на его месте находится мясная лавка, где подают замечательные булочки с колбасой и лимонад – обычную закуску для писателей, разъезжающих в поисках материала.

По старой имперской дороге, по которой ходил еще Иоганн, можно пройтись до монастыря Маульбронн. Дорога займет около часа. Начинается она по улице Оберештрассе и проходит на юг, по лесистому холму, где раньше был эшафот. Монастырь находится по другую сторону холма.

Бывшее аббатство цистерцианцев входит в Список культурного наследия ЮНЕСКО. Считается, что из всех монастырей, расположенных к северу от Альп, Маульбронн сохранился лучше всего. Для всех, кто увлекается историей, это место обязательно к посещению! С монастырем связана одна из легенд о Фаусте. Расточительный аббат Иоганнес Энтенфусс поручил доктору найти способ получения золота, и одна из башен до сих пор носит название Фаусттурм. Согласно другой легенде, именно здесь впервые начали варить клецки с мясом. Однажды, когда монахи во время поста получили в подарок мясо, они смешали его с зеленью и завернули в тесто, чтобы Господь ничего не заметил. Не знаю, правда это или нет, но клецки в монастырском трактире стоят того, чтобы согрешить.

Помимо Книтлингена и Маульбронна, непременно стоит посетить Бреттен, прелестный городок, расположенный всего в нескольких километрах. Бреттен также славится своим великим уроженцем, реформатором Филиппом Меланхтоном. Его родной дом рядом со старой ратушей был разрушен во время пожара 1689 года, но теперь на этом месте стоит другое здание, дом Меланхтона, целиком посвященный великому ученому и сподвижнику Мартина Лютера. У рыночной площади находится отель «Кроне», в котором мне пришлось продлевать бронь. Не самый плохой выбор. Наверное, то же самое подумал и кайзер Карл V, когда останавливался здесь в 1550-м.

Любите путешествия во времени? Фестиваль Петра и Павла (в первые выходные после праздник апостолов Петра и Павла 29 июня) перенесет вас в 1504 год, когда была прорвана осада вюртембергской армии – то есть во времена Фауста.

С Тонио по старому почтовому тракту

В 1490 году кайзер Максимилиан основал первый почтовый тракт в Священной Римской империи, который связывал Инсбрук с Нидерландами и Италией. С 1495 года один из трактов проходил через Книтлинген. Конные курьеры перевозили письма в специальных сумках, передаваемых как в эстафетном забеге. Почтовые станции располагались примерно через каждые сорок километров, и чтобы покрыть расстояние в семьсот километров, курьерам требовалось не больше шести дней.

Иоганн и Тонио ехали по этой дороге, и вы можете последовать их примеру и таким образом узнать Германию. От Книтлингена дорога ведет в Канштадт, Ульм, Мемминген, Кемптен и, наконец, в Инсбрук. Впрочем, башню в предгорьях Альп вы не найдете – я ее выдумал (как и подзорную трубу, которой в то время и вовсе не существовало). Но вам станут повсюду попадаться следы пребывания римлян, которые завоевали эти земли во времена императора Августа и образовали провинцию Реция.

По сюжету Тонио с Иоганном прерывают путешествие в Нёрдлингене. Город расположен в так называемом Нёрдлингенском Рисе. Примерно четырнадцать миллионов лет назад на Землю упал метеорит, в результате чего образовался кратер диаметром около двадцати километров. Края кратера в виде цепи холмов до сих пор хорошо различимы с нёрдлингенской колокольни, прозванной Даниелем (церковь Святого Георга). Рядом с церковью располагается трактир «Под золотым солнцем» (ныне отель «Кайзерхоф»), где останавливались Тонио с Иоганном, а до них – кайзер Фридрих III и его сын Максимилиан I. Также сохранилось место казни, где сгорел шпильман Фройденрайх фон Хоэнлоэ. Оно находится к северо-западу за городскими стенами, на холме Марии. Так называемый Ведьмин утес представляет собой каменную глыбу, на которой были казнены жертвы нёрдлингенской охоты на ведьм с 1589 по 1598 год.

Где именно проходил зловещий ритуал, вам придется найти самим. Это можно сделать во время велосипедного тура по Нёрдлингенскому Рису. Если захочется передохнуть, на пути в Донаувёрт есть замок Харбург. Вы ведь знаете, я фанат замков. Ни одного путеводителя без замка…

С артистами по Via Claudia Augusta

В то время перейти через Альпы можно было по Верхнему или Нижнему тракту. Последний вел через Бреннер, который уже тогда служил главной артерией между Италией и немецкими землями (правда, без пробок и выхлопных газов, а вот плату за проезд взимали уже с того времени). Верхний тракт проходил через Фюссен, Ройте, Имст, Наудерс, Мерано, Больцано и Тренто и вел в Венецию. Эта дорога была частью Via Claudia Augusta, старого римского тракта, по которому римские армии продвигались на север. В наши дни это прекрасная альтернатива для тех, кому важна не скорость, а само ощущение путешествия.

Иоганн начинает свой путь с артистами в Аугсбурге, столице Фуггеров. Ратуша и знаменитый фонтан Августа (Augustusbrunnen) появились несколько позже, но Перлахтурм стояла уже в то время, как и собор, который я настоятельно советую посетить. (Он играет важную роль в одной из моих книг. Помните, в какой?)

Аугсбург, или Augusta Vindelicorum, был военным лагерем и столицей Реции, а Максимилианштрассе, по которой Иоганн вышел к рыночной площади, и была частью Via Claudia Augusta. По уцелевшему участку старой дороги минуем Красные ворота (Rote Tor) и двинемся вдоль Леха к городу Ландсберг…

Это милый городок с чудными кофейнями прямо на берегу Леха. От прежней крепости мало что осталось. Главная площадь примыкает к Соляному тракту, с которого Ландсберг когда-то имел солидный доход. Средневековый фонтан, предшественник нынешнего фонтана Марии (Marienbrunnen) с пятиметровой водяной колонной, в свое время был настоящей достопримечательностью. О нем говорили даже венецианские путешественники, а уж их удивить было непросто.

Далее через старый город Шонгау (наверняка знакомый вам по романам о дочери палача…) наш путь лежит в Фюссен. Кайзер Максимилиан I бывал здесь не меньше тридцати раз – правда, лишь проездом. Хотя ему не помешало бы и задержаться, поскольку город удачно расположен на границе Альп: позднее это преимущество осознал баварский король Людвиг II и отстроил неподалеку замок Нойшванштайн. (Подробнее о нем можно узнать из моего романа «Заговор Людвига».)

За Фюссеном начинаются горы. Кстати, по Via Claudia Augusta можно проехать и на велосипеде, в стороне от оживленных дорог. На самом крутом участке курсирует шаттл. Обожаю этот маршрут. В том числе и потому, что он проходит мимо еще одной потрясающей крепости, руин Эренберга. Когда-то крепость считалась неприступной и была важнейшей таможенной заставой на этом участке. Над пропастью протянут подвесной мост протяженностью в четыреста метров. Если вы боитесь высоты, лучше по нему не ходить. Я знаю, о чем говорю. Мост находится на высоте в 114 метров, и через перила можно посмотреть в пропасть…

Далее следует Финстермюнц, место, которое мне хотелось включить в роман хотя бы из-за названия. По-моему, это гвоздь всего путешествия! Мост находится в пропасти, над бурным Инном, и мостовая башня высится прямо из реки. Крепость высечена в скале, и сводом служит естественная пещера. Там есть небольшой инфоцентр, в котором можно узнать об истории пограничной заставы.

Теперь путь наш лежит к перевалу Решенпасс, где по сюжету артисты едва не сорвались в пропасть. У самого перевала расположена коммуна Наудерс, и далее начинается Италия. Самое время выпить чашку итальянского кофе. Теперь начинается отлогий спуск по живописному краю Финшгау.

Если у вас достаточно времени, обязательно запланируйте несколько дней в Мерано, Больцано и Вероне. В конце путешествия вас ждет прекрасная Венеция. Невозможно описать этот удивительный город в нескольких предложениях. Поэтому лишь самое необходимое по сюжету: трактир «Флейта», в котором жили герои, прежде был известным приютом для паломников. Фондако-деи-Тедески находится на Гранд-Канале, раньше здесь располагалось отделение немецких купцов. Первое здание сгорело в 1505-м, восстановлено в 1508-м, и сейчас там располагается… торговый центр люкс-концерна. Фуггерам это понравилось бы.

Студенчество и муки любви… Гейдельберг и окрестности

Гейдельберг – один из моих любимых городов в Германии; все-таки я неисправимый романтик. В этом городе отчасти происходит действие моих подростковых книг «Черные мушкетеры». Поэтому я был крайне рад, когда узнал, что Фауст, вероятно, учился здесь. Гейдельберг хоть и университетский город, но от прежних университетских зданий почти ничего не сохранилось. Зато вы можете полюбоваться Гейдельбергским замком, пройтись по Старому городу с его многочисленными трактирами или проплыть по Неккару на пароме – мимо аббатства Нойбург, где Маргарита жила послушницей. Долгое время обитель принадлежала свояку Гёте и был центром гейдельбергского романтизма и всех почитателей Гёте (при том, что сам писатель никогда здесь не бывал…). Сейчас это снова монастырь бенедиктинок с уютной гостиницей. Дорога от монастыря до Гейдельберга занимает примерно час. Там, где-то у подножия Хайлигенберга, располагалась пещера, где Иоганн при помощи ангела соблазнил Маргариту. Но не пытайтесь искать ее! Это место я выдумал.

Однако я от всего сердца рекомендую вам двухчасовую прогулку к Хайлигенбергу. На мой взгляд, это самый красивый исторический маршрут в Германии. Он начинается у северной части моста Карла-Теодора (известного также как Старый мост) в Гейдельберге, откуда берет свое начало тропа философов (Philosophenweg). Придется подняться по крутой лестнице, но вид, который открывается на город, стоит того. Здесь еще в эпоху романтизма прогуливались студенты и встречались с возлюбленными девицами. Тропа взбирается дальше, мимо башни Бисмарка, и ведет к довольно жуткому месту, так называемому Тингштетте. Поросшая травой площадь некогда служила местом сборищ национал-социалистов. Сейчас там иногда проводят концерты на открытом воздухе. В пятнадцати минутах ходьбы расположены развалины монастыря Святого Михаила, выстроенного на фундаменте древнеримского храма. Его очертания хорошо прослеживаются по полу монастырской церкви. Отсюда тропа ведет через лес обратно в Гейдельберг. В городе не помешает пропустить кружку-другую пива и поразмыслить над долгой и непростой историей Германии.

Большое путешествие Фауста

По сюжету Фауст, будучи уже взрослым, вместе со своим ассистентом Вагнером скитается по всей Германии. При этом они проезжают города, каждый из которых достоин отдельного внимания. Поэтому, если вы не пытаетесь, подобно Фаусту, постичь тайну своего рождения, – не спешите. Каждый из этих городов хранит свои тайны.

Городок Варнхайм, где Фауст спасает Вагнера от костра, я выдумал. Он расположен где-то недалеко от Хоэнтвиля, развалин крепости, что венчала гору близ города Зинген, к западу от Боденского озера. Зиму они провели в Эрфурте. В то время это был один из крупнейших немецких городов, и там же располагался старейший в Германии университет. Согласно легендам, Фауст читал здесь лекции и дурачил студентов своими проделками. В Эрфурте есть даже улочка Фауста (Faustgässchen), можете поискать…

Через Виттенберге-на-Эльбе их путь лежал на север, в Гамбург. Обожаю этот город! Лучше всего изучать город на велосипеде и, конечно же, на паромах. Поднимитесь на один из паромов, идущих по Эльбе. Гамбургский порт со времен Фауста сильно изменился. Прежде он располагался у притока Альстера, ныне это канал Николаифлеет. Но здесь по-прежнему веет запахом большого мира – и рыбными булочками, которые продаются тут на каждом шагу. От прежнего Грасброка и лобного места мало что осталось. До 1624 года здесь обезглавили более четырехсот пиратов, включая знаменитого Клауса Штёртебекера. Если кому-то захочется пощекотать нервы, советую отправиться в Гамбургскую темницу в районе Шпайхерштадт – что-то вроде дороги ужасов под жуткие истории.

Первая общественная библиотека в Германии появилась в 1479 году в бывшем здании ратуши. Ее основал бургомистр Хинрих Мурместер, который учился в Италии и там соприкоснулся с идеями гуманизма. Здесь Иоганн находит отрывок из «Оккультной философии» Агриппы. Теперь книжное собрание находится в ведении городской библиотеки Гамбурга, которая хоть и лишена средневекового шарма, зато куда лучше структурирована.

Далее путь Фауста лежал через Люнебургскую пустошь на юг. Вплоть до XIX века именно так выглядела значительная часть Северной Германии. Эти мистические пейзажи описаны в поэмах Аннете фон Дросте-Хюльсхофф и Теодора Шторма.

Странствия приводят Иоганна в Кёльн, город карнавалов. Моя жена училась там и убеждена, что нигде в Германии не празднуют так, как в Кёльне. Жители Кёльна самые дружелюбные и открытые из всех немцев – хотя для баварцев, вроде меня, пиво у них подают крошечными стаканами. Впрочем, можно выпить больше порций, каждой по капельке…

В каком доме жил Агриппа Неттесгеймский, неизвестно. Его имя значится в Кёльнском университете, где он учился и некоторое время преподавал. Но Кёльнский собор стоит на своем месте, после Ульмского собора второй по вышине в Европе. Там содержатся мощи Трех царей, в то время одна из важнейших реликвий христианского мира. При жизни Фауста Кёльн был крупнейшим местом паломничества к северу от Альп и потому назывался «Sancta Colonia». Здесь находилось более сорока церквей. Кёльн сильно пострадал во Второй мировой войне, старый город был разрушен на девяносто процентов. Жители заново отстроили город, и хоть он выглядит уже не так, как до войны, – праздник продолжается. Как здесь говорят: «До сих пор это всегда срабатывало»…

Пуп немецкой земли… Нюрнберг

Я не случайно выбрал Нюрнберг для развязки. Если в то время в Германии и существовал некий центр, то именно здесь. В Золотой булле, основном законе империи, было прописано, что каждый вновь избранный король первый свой совет должен был провести в Нюрнберге. Кроме того, с 1424 года здесь хранились атрибуты имперской власти, необходимые для коронации короля. На рубеже XV и XVI веков, то есть во времена Фауста, Нюрнберг был чем-то вроде Кремниевой долины Раннего нового времени. Именно здесь брали свое начало многие технические новшества и изобретения, такие как глобус или карманные часы. В Нюрнберге жили многие прославленные художники, самым известным из которых является Альбрехт Дюрер (1471–1528). Иоганн Георг Фауст фигурирует в постановлении от 1532 года, в котором «содомиту и некроманту» запрещается появляться в городе.

Старый город до сих пор окружают крепостные стены протяженностью в пять километров. Ни разу эти стены не удалось взять штурмом, и сегодня по крепостному рву можно совершать прогулки или выгуливать собак – времена меняются. Иоганн въезжает в город через Шпиттлертор. Неподалеку расположена Якобсплац с церковью Святого Иакова по правую сторону и церковью Святой Елизаветы – по левую. На месте церкви Святой Елизаветы находилась комтурия Тевтонского ордена, который содержал, наряду с больницей Святого Духа, самую большую богадельню в Нюрнберге. Крытый мост соединял комтурию с церковью Святого Иакова.

Пройдем на север через Белую башню (Weisser Turm), до фонтана Ханса Сакса (или Супружеского фонтана). В 1984 году, когда фонтан был только установлен, горожане с разинутыми ртами смотрели на эту смелую композицию. Сейчас он стал символом города и упоминается в каждом путеводителе. Если свернуть налево с Йозефплац, можно выйти к дому палача у Пегница. В романе он не фигурирует, но здесь вы узнаете множество интересных сведений о работе палача, как это описано и в моих книгах о Якобе Куизле. Далее двигайтесь вдоль Пегница на восток и перейдите Музеумсбрюке (Музейный мост). По правую руку будет больница Святого Духа, построенная на реке. В здешней церкви долгое время содержались имперские инсигнии.

Далее путь наш лежит к центральной площади, где расположены Прекрасный фонтан (Schöner Brunen) и церковь Богородицы (Frauenkirche). В полдень здесь происходит кукольный ход, когда курфюрсты кланяются кайзеру. Церковь и фонтан выглядят в точности как во времена Фауста. А вот ратуша была перестроена в XVII веке. В рамках нашего тура просто необходимо посетить Нюрнбергскую темницу (Lochgefängnisse), где томилась Гретхен. Туда можно попасть только с экскурсией, что я вам и рекомендую. С 1512 года здесь ничего не изменилось. И смотрите, чтобы ваша собака не свалилась в тюремный колодец…

Слева от ратуши и чуть севернее высится церковь Святого Себальда с его надгробием. Над роскошным убранством церкви работал скульптор Петер Фишер. Она сохранилась со времен Фауста и точно заслуживает внимания. Загадочную крипту, где Иоганна едва не принесли в жертву, можете не искать – я ее выдумал. Лично мне больше нравится церковь Святого Лоренца, расположенная на другом берегу Пегница. Но это, разумеется, дело вкуса.

По пути к крепости пересечем площадь Альбрехта Дюрера (Albrecht-Dürer-Platz) – именно так выглядел Нюрнберг в XVI веке. Там расположен дом Альбрехта Дюрера, где мастер проживал с 1509 года и до самой смерти. Сейчас там помещается музей, который непременно стоит посетить. В этих комнатах вы многое узнаете о великом художнике и эпохе, в которую он жил.

Символом города является Нюрнбергская крепость. И хоть в романе она играет незначительную роль, на прогулку и экскурсию следует выделить не меньше двух часов. У подножия крепости расположены входы в исторические подземелья Нюрнберга. Советую их посетить. Но лучше одеться потеплее и не терять из виду экскурсовода. Фаусту, Вагнеру и Валентину пришлось искать вход в тюрьму самостоятельно… Этот ход действительно существует и упоминается в старинных источниках. Билеты на экскурсии, в том числе и по темнице, можно заказать в Интернете или приобрести в инфоцентре на главной площади.

Непременно стоит посетить кладбище Святого Иоанна, расположенное к западу от Старого города. Оно считается самым красивым и романтическим в Европе, хотя поначалу это было чумное кладбище. Капелла, в которой Фауст, Вагнер и Валентин находят спуск в подземелье, существует по сей день. Это капелла Хольцшуэров, названная в честь старейшего семейства в Нюрнберге. В источниках упоминается ход, который вел от кладбища в восточном направлении. Здесь же, кстати, покоится и Альбрехт Дюрер. Попробуйте разыскать его могилу, это не так просто!

Неважно, где окончится ваша прогулка; после побалуйте себя нюрнбергскими колбасками и кружкой-другой франконского пива. Советую вам заведение под названием «Hexenhäusle» (Хексенхойле, Ведьмин домик). Там меня посещали лучшие идеи – хотя обратный путь в отель давался мне непросто. В том состоянии, на фоне темнеющего силуэта крепости, я, как никогда, ощущал свое родство с Фаустом.

И на этой ноте —

Ваш, по-прежнему неисправимый романтик

Оливер Пётч

Фауст для знатоков

Вы хорошо знаете «Фауста»? Здесь приведены цитаты из первой части знаменитой трагедии Гёте, которые я включил в роман.

Какие из них вы распознали?

Стр. 60, 538. Имя – только дым и звук. Сцена 16, Фауст (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 101. Иоганн, ты страшен мне (Ты, Генрих, страшен мне). Сцена 25, Маргарита (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 114, 546, 599. Кровь – сок совсем особенного свойства. Сцена 4, Мефистофель (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 118. Я для людей магистр и доктор (Магистр и доктор я…). Сцена 1, Фауст (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 118. Пусть масса привлекает массу (Пусть масса массу привлекает). Пролог в театре, Директор (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 152. …звуча в гармонии Вселенной. Пролог на небесах, Рафаил (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 160. Пойми, причти, раз к десяти, два опусти, а три ставь в ряд, и ты богат. Сцена 6, Ведьма (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 172. (Увы!) С усердьем и трудом. Сцена 1, Фауст (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 174. Всю внутреннюю связь мира (Всю мира внутреннюю связь). Сцена 1, Фауст (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 226. …корпеть над философией, долбить юриспруденцию и медицину и, увы, постигать богословие (Я богословьем овладел, над философией корпел, юриспруденцию долбил и медицину изучил). Сцена 1, Фауст (пер. Б. Л. Пастернака).

Стр. 286. Я знаю хоть и много, но знать хотел бы все (Хоть много знаю я, но все хотел бы знать). Сцена 1, Вагнер (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 335. Схоласт, в бродяге сокровенный! Смешно (Схоласт, в собаке сокровенный). Сцена 3, Фауст (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 357. Охотно старика я вижу иногда. Пролог на небесах, Мефистофель (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 376, 570, 596. …дух, всегда привыкший отрицать. Сцена 3, Мефистофель (пер. Б. Л. Пастернака).

Стр. 389. …как обстоит с твоею верой в Бога? Сцена 16, Маргарита (пер. Б. Л. Пастернака).

Стр. 404. Наука так пространна, а наша жизнь так коротка. Сцена 1, Вагнер (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 415. Ах, две души живут в больной груди моей! Сцена 2, Фауст (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 498. Зачем болтать по пустякам, пора за дело взяться нам. Пролог в театре, Директор (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 570. …часть тьмы, что свет произвела. Сцена 3, Мефистофель (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 576. Итак, вначале было дело. Сцена 3, Фауст (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 594–595. К таким, как я, вражды не ведал Он (К таким, как ты, вражды не ведал я). Пролог на небесах, Господь (пер. Н. А. Холодковского).

Стр. 599. Нет в мире вещи, стоящей пощады… Сцена 3, Мефистофель (пер. Б. Л. Пастернака).

1 Акт I, сцена 5, Мефистофель (пер. Н. А. Холодковского).

2 Борджа (или Борджиа) – испано-итальянский дворянский род из Валенсии в короне Арагона, правители города Гандия. Это имя стало синонимом распущенности и вероломства.

3 Фогт – в средневековой Германии чиновник, наместник императора; различались городской фогт и земский фогт (он же судья).

4 Истинно так (фр.).

5 Шпильман (нем. Spielmann) – в немецкоязычных странах средневековый бродячий артист, музыкант, поэт, потешник, фокусник.

6 Морген (морг) – устаревшая единица измерения площади земли в средневековой Западной Европе, равная прибл. 0,56 га.

7 Да (фр.).

8 Боже мой! (фр.)

9 Услуга за услугу (лат.).

10 Черт возьми! (фр.)

11 Откр. 13:1.

12 Человек есть Бог! (лат.)

13 Мипарти – костюм, разделенный разными цветами вертикально пополам.

14 Мой барон (фр.).

15 Говори по-французски (фр.).

16 Дьявол, собрание (фр.).

17 Оборотень. Все готово (фр.).

18 Хорошее место для появления дьявола. Собрание будет успешным (фр.).

19 Заткнись! Ни слова о дьяволе! (фр.)

20 Зд.: Браво! (фр.)

21 Куда идешь, Фауст? (лат.)

22 Проклятье (ит.).

23 Сие есть тело Мое (лат.).

24 Латынь – мой родной язык. На нем говорят древние боги. Человек есть Бог (лат.).

25 Кирмес – старинный народный праздник, проводится в начале осени после уборки урожая.

26 Нахтигаль (нем. Nachtigall) – соловей.

27 Девушка… Отдайте мне девушку! (фр.)

28 Я буду первым. А потом… (фр.)

29 К бою! (фр.)

30 Лицо, мое лицо… Я ослеп, я ничего не вижу! О Пресвятая Дева… (фр.)

31 Понятно? Здесь не попрошайничают! (ит.)

32 Мы страдаем от неумеренности во всем, в том числе и в науках: мы учимся не ради жизни, но ради школы (лат.).

33 Можно сказать таким образом: человек есть Бог (лат.).

34 До свидания (ит.).

35 Скажите, это гондола синьора Барбарезе? (ит.)

36 Доброе утро! (ит.)

37 Я ищу одного человека. Его зовут магистр Арчибальд. Ты его знаешь? (ит.)

38 Дьявол. Добро пожаловать в дом дьявола (ит.).

39 Цвингер – ход между наружными и внутренними стенами крепости; крепостная башня.

40 Hahn (нем.) и Gallus (лат.) – петух, Pickel (нем.) и Celtis (лат.) – резец, кирка.

41 Молчание! (лат.)

42 Имеется в виду Виттенберге на Эльбе (Wittenberge an der Elbe), ныне расположенный в федеральной земле Бранденбург.

43 Комтурство (командорство) – минимальная административная единица в составе рыцарского ордена, во главе которой стоял комтур.

44 Псал. 22: 1–2.

45 Добро пожаловать в ад! (фр.)

46 Это конец – и начало. Добро пожаловать в ад! (фр.)

47 Изыди, сатана! (лат.)

48 Faust (нем.) – кулак.

Скачать книгу