Двойник Декстера бесплатное чтение

Джефф Линдсей

Двойник Декстера

ГЛАВА 1

Конечно, здесь есть облака. Они захватывают небо и скрывают ту пульсирующую раздувшуюся луну, которая улыбается над ними. Видна только медленная струйка её света, но любое возможное мерцание скрыто, спрятано за облаками, которые медленно вращаются и раздуваются и кажутся такими огромными. Вскоре эти облака распахнутся, и летний ливень обрушится; скоро, очень скоро, - им уже приходится прилагать усилие, чтобы сдерживать должное - бурю, обременяющую их настолько, что едва ли не рвет на куски, и которая, безусловно, в скором времени себя проявит.

Скоро… но не сейчас, пока ещё нет. Как и подобает, им еще следует дождаться, - вздымаясь под мощью того, что разрастается внутри, в ясной, ослепительной поступи того грядущего, что, возымев права, необходимо преодолеет границы и, формируя суть текущего момента, составит действительный остов всего настоящего.

Но это время пока ещё не пришло, пока что. И пока облака лишь угрюмо сбиваются в стаи, позволяя потребности править, а напряжению - нарастать. Это будет скоро, это должно быть скоро. В какие-то считанные доли секунды эта мрачная, безмолвная дымка растерзает ночную тишину со свойственным ей невыносимо броским всесилием, тьма взорвется россыпью мерцающих осколков - и тогда, только тогда наступит избавление. Облака распахнутся, и тягость воздержания, покидая, разольется чистой негой; и непорочная радость наводнит этот мир, с его благими дарами - света и освобождения.

Этот момент рядом, он мучительно близко, но все еще не наступил. И тучи ждут удобного момента, вынашивая тьму, приумножаясь тенью, - пока, наконец, должное не сорвет их с мест.

И здесь внизу, в беспросветной ночи? Здесь на земле, в неистовом скоплении теней, под этой луной, и искривленным небом, эти тучи были созданы? Что это может быть там над небом и тьмой, скользящее сквозь ночь, всецело готовое и ждущее, как облако? И оно ждет, свою темную сущность; оно ждет, напряженное, извивающееся и ждущее идеальный момент, чтобы сделать то, что оно должно, что оно делало всегда. И этот момент приближается на маленьких мышиных ножках, как будто тоже знает, что должно прийти и напугать и чувствует ужас преследования момента справедливости, который теперь уже топает близко, ближе, пока не станет прямо позади тебя, смотря на твою шею и почти чувствуя тёплую дрожь нежных вен и думая: "Сейчас".

Тут сокрушительный удар молнии разрывает тёмную ночь, и показывается полный и совсем не опасный на вид человек, торопливо бегущий по земле, словно он тоже чувствует это тёмное дыхание прямо у себя за спиной. Снова гремит гром, полыхает молния, фигура приближается, шарит в поисках ключей, жонглируя ноутбуком и картонной папкой, и снова исчезает во тьме, когда гаснет свет молнии. Ещё один всполох молнии; теперь мужчина очень близок, сжимает свою ношу и подбрасывает ключи от машины в воздухе. И вдруг тишина, абсолютная тишина, будто все в этом мире замерло, и даже сама тьма затаила свое дыхание.

А затем внезапный порыв ветра с последним раскатом грома и весь мир начинает реветь. Сейчас.

Сейчас.

И все, что должно случиться в темноте этой летней ночи, начинает происходить. Небеса раскрылись и сбросили свою ношу, мир снова начал дышать, и здесь, в новой влажной темноте другие напряжения согнулись и размотались очень медленно, осторожно, достигая того, что их мягкие острые витки направились по направлению к неуклюжей, клоуноподобной фигуре, которая сейчас пытается открыть свою машину в этот внезапный дождь. Дверь автомобиля распахивается, ноутбук и папка с глухим звуком падают на сиденье, и затем слабый одутловатый мужчина с трудом садится за руль. Он хлопает дверью и глубоко вздыхает, вытирая капли дождя со своего лица. Он улыбается, улыбкой, свидетельствующей о небольшой победе, улыбкой, которую можно часто видеть на его лице в эти дни. Стив Валентайн счастливый человек; дела его шли как надо в последнее время, и он думает, что и сегодня ночью всё будет как надо. Для Стива Валентайн жизнь хороша.

Она практически кончена.

Стив Валентайн - клоун. Не шут, не счастливая карикатура неумелой нормальности.

Он настоящий клоун, который даёт объявления в местную газету и нанимается выступать на детских праздниках. К сожалению, целью его жизни был вовсе не весёлый смех невинных детишек, и кое-какие фокусы этого фокусника не лезли ни в какие ворота. Его дважды арестовывали и выпускали на свободу после того, как родители заявляли в полиции, что совсем не нужно вести ребёнка в тёмный чулан для того, чтобы показать ему животных из воздушных шаров.

Оба раза его пришлось выпустить из-за отсутствия доказательств, но Валентайн понял намёк, и с этого момента больше никто - и как они только посмели? - не жаловался. Но он не прекратил развлекать детей, конечно же, нет. Леопарды не меняют своих пятен, и Валентайн не сменил свои.

Он только стал мудрее и скрытее, как становятся раненные хищники.

Он перешел к более постоянным играм, и он думает, что нашел способ играть и никогда не платить.

Он неправ.

Сегодня ночью он заплатит по счетам.

Валентайн живёт в захудалой квартирке немного севернее аэропорта Опа-Лока. На вид зданию не меньше пятидесяти лет. Покинутые автомобили разбросаны вдоль улицы, некоторые из них сгоревшие. Здание слегка трясётся, когда корпоративные самолеты пролетают низко, приземляясь или взлетая, и этот звук заглушает шум от трафика близлежащего шоссе. Квартира Валентайна на втором этаже, одиннадцатый номер, и имеет очень хороший вид на прогнившую игровую площадку с заржавевшими тренировочными приспособлениями, наклонным катком и баскетбольной корзиной без сетки. Валентайн поставил потрепанный садовый стул на балконе свой квартиры, идеально расположенной для наблюдения за детской площадкой. Можно сидеть, потягивая пиво, и наблюдать за детскими играми, наслаждаясь мыслями о том, как он сам будет с ними играть.

И он так и делает. Насколько нам известно, он уже поиграл по крайней мере с тремя мальчиками, а может и с кем-то ещё. За последние полтора года количество маленьких тел, выловленных из ближайшего канала, утроилось. Они подвергались сексуальному насилию, а затем были задушены.

Все ребята были из этого района, что означает, что их родители бедны, и возможно в этой стране нелегально. А это означает, что даже когда их дети будут убиты, они очень мало смогли бы сказать полиции - и это делает их детей идеальной целью для Валентайна. Три раза, по крайней мере, и у полиции нет улик.

Но у нас есть. У нас есть больше, чем улики. Мы знаем. Стив Валентайн наблюдал, как те маленькие мальчики играли на игровой площадке и затем он следовал за ними в сумрак и учил их его собственными самыми последними играми, и затем он скидывал их в тёмную, наполненную мусором, воду канала.

И, удовлетворённый, он возвращался обратно в свой ветхий шезлонг на лужайке, открывал пиво и наблюдал за площадкой в поисках нового маленького друга.

Валентайн думал, что он был очень умным. Он считал, что усвоил урок и нашёл лучший способ прожить со своими мечтами и построить дом для своего альтернативного образа жизни,

и не было никого, кто был бы достаточно умён, чтобы поймать его и заставить его остановиться. До сих пор он был прав.

До сегодняшнего вечера.

Валентайна не было в его квартире, когда полицейские приходили по поводу расследования смертей трех мальчиков, и это не было удачей. Это было одним из его умений хищника; у него был сканер для прослушивания полицейских частот. Он знал, когда они были в этом районе. И это было не так часто. Полиция не любила приезжать в такие районы как этот, где в лучшем случае они могли рассчитывать лишь на пренебрежительное безразличие. Это одна из причин, по которой Валентайн живёт здесь. Когда копы приходят - он всегда знает об этом.

Копы приходят, когда должны, и они должны, если Кто-то позвонит 911 и сообщит о небольшой драке в квартире №11 на втором этаже, и если этот Кто-то скажет, что драка внезапно оборвалась криком ужаса и сменилась тишиной, то они явятся быстро.

И когда Валентайн слышит их по своему сканеру, направляющихся по его адресу, в его квартиру, он без сомнения захочет оказаться где-нибудь в другом месте до того, как копы доберутся сюда. Он уберёт все свои вещи, которые указывают на его хобби, и он поспешно спустится и войдет в темноту своей машины, думая, что он может ездить, пока радио не скажет ему, что всё снова спокойно.

Он не думает, что Некто мог озаботиться поиском зарегистрированного на его имя автомобиля, и знает, что он водит 12-летний синий "Шевроле Блейзер" с табличкой "ВЫБЕРИ ЖИЗНЬ!" и магнитной наклейкой на дверях с надписью «ДУРАШЛИВЫЙ КЛОУН». И он не думает, что Нечто может ждать его на заднем сиденье машины, осторожно спрятавшись среди теней.

Он ошибается в обоих случаях. Некто знает, как выглядит его машина, и Нечто тихо ждёт, безопасно укрывшись на полу задних сидений тёмного старого “Шеви", ждёт, пока Валентайн закончит вытирать лицо и улыбаться своей тайной маленькой победной улыбочкой и наконец, наконец, вставит ключ в зажигание и заведёт двигатель.

И как только машина оживает, приходит момент, внезапно, наконец-то, и Нечто начинает реветь и вырывается из темноты и овивает ослепляюще быстро петлю пятидесятифунтовой рыболовной лески вокруг одутловатой шеи Валентайна и узко затягивается до тех пор, пока тот может сказать не больше чем "Мразь!" и начинает молотить своими руками тупым, слабым, жалким способом, заставляя Некто чувствовать, как холодная презрительная энергия пробегает по леске глубоко в держащие её руки. И теперь улыбка на лице Валентайна растаяла и перетекла вместо этого к нам и мы там так близко сзади от него, что мы можем унюхать его страх, и услышать испуганный стук его сердца, и почувствовать его нехватку воздуха, и это хорошо.

“Сейчас ты принадлежишь нам" - говорим мы ему и наш Командный Голос бьёт его как удар молнии, которая сверкает, подчеркивая темноту. Ты будешь делать только то, что мы тебе скажем, и только тогда, когда мы это тебе скажем. И Валентайн думает, что у него есть, что нам сказать об этом и он издает тихий плаксивый звук, так что мы затягиваем петлю потуже, намного туже, всего на момент, так он будет знать, что даже его дыхание принадлежит нам. Его лицо становится тёмным, его глаза выпучиваются, он поднимает свои руки к собственной шее и его пальцы сумашедше скребут по петле несколько секунд до того, как всё уходит в темноту для него и его руки спускаются на его колени, он начинает падать вперёд, увядая, и мы ослабляем петлю, так как ему еще рано умирать. Но он умрет скоро, очень скоро.

Его плечи двигаются и он издаёт звук, похожий на ржавую трещотку, когда он сделал ещё один вдох, ещё один из быстро уменьшающегося числа вздохов, которые ему остались, и из-за того, что он пока не знает, что их количество столь мало, он быстро делает ещё один короткий вздох, он выпрямляется и, растрачивая свой драгоценный воздух, прокаркивает: "Что за хрень!"

Поток грязной слизи капает из его носа, его голос звучит зажато, скрипуче, и очень раздражающе, и мы снова затягиваем петлю, немного нежнее в этот раз, лишь настолько, чтобы он знал, что сейчас он принадлежит нам, он послушно зевает и хватается за своё горло и затем затихает. "Молчать" - произносим мы.

"Едь".

Он смотрит вверх в зеркало заднего вида и его глаза встречаются с нашими в самый первый раз - только глаза, показывающие холод и темноту сквозь щели в гладком шёлковом капюшоне, который скрывает наше лицо. В данный момент он думает, что скажет что-то, и мы дёргаем петлю очень нежно, достаточно, чтобы напомнить ему, и он меняет своё мнение. Он отводит взгляд от зеркала, заводит машину и трогается.

Мы осторожно направляем его на юг, поощряя его, и затем, немного затягиваем петлю, чтобы сохранить эту одну мысль в его голове, что даже его дыхание принадлежит нам, и его не будет, пока мы не скажем, и большинство пути он ведёт себя очень хорошо. Только один раз, остановившись на красный свет, он смотрит назад, прочищает горло и говорит: "Кто ты такой, куда мы едем?" и мы затягиваем петлю очень сильно на долгое время, пока его мир не начинает тускнеть.

"Мы едем туда, куда тебе говорят ехать", - отвечаем мы.

"Просто веди машину и не разговаривай, и ты, возможно, проживёшь немного дольше".

И этого достаточно, чтобы сделать его послушным, потому что он пока что не знает, что скоро, очень скоро, он не будет хотеть пожить немного дольше, потому жизнь, как он скоро узнает, это очень больная штука.

Мы осторожно направляем его вдоль переулков в зону потрёпанных более новых домов.

Многие из них пусты, заброшены, и один из них в особенности был выбран и подготовлен, и мы ведём Валентайна к этому месту, вниз по тихой улице под разбитыми уличными фонарями в старомодный гараж, присоединённый к дому. Мы заставляем его припарковать машину за гаражом, где она не видна с дороги, и выключаем двигатель.

Какое-то время мы не делаем ничего за исключением удержания петли и прислушиванием к ночи.

Мы погружаемся в растущее журчание лунной музыки и в мягкий неотразимый шелест крыльев тёмного пассажира, жаждущих широко раскрыться и унести нас в небо, поскольку мы должны быть очень осторожны. Мы выслушиваем любые звуки, которые могут незаметно, нежеланно подкрасться в нашу ночь нужды. Мы слушаем, и мы слышим стук дождя, вой ветра, и плеск воды на крыше гаража, и треск деревьев, так как приближается летний шторм, и ничего больше.

Мы видим: дом справа от нас - единственный дом, из которого можно посмотреть в гараж, в темноту.

Он тоже пустой, как дом, у которого мы припарковались, мы сделаем это там, где никого рядом, и мы тихо выбрались на улицу, слушая, осторожно пробуя тёплый влажный ветер на запах любых других людей, которых можно увидеть, или услышать, и никого нет вокруг. Мы вдыхаем, глубокий и замечательный вдох, заполненный вкусом и запахом этой изумительной ночи и ужасно-чудесных вещей, которые мы скоро будем делать вместе, только мы и Дурашливый клоун.

И затем Валентайн прочищает горло, с превеликим трудом пытаясь сделать это мягко, тихо, пытаясь избавиться от плотной острой боли на линии вокруг его шеи и понять, как такая невозможная вещь случилась с особенным, чудесным ним, и звук этого раздражает наши уши, как весь отвратительный скрежет множества зубов, и мы сильно затягиваем петлю, достаточно сильно, чтобы прорезать кожу, достаточно сильно, чтобы выжать саму идею издания любого звука когда-нибудь ещё. Он выгибает спину на сиденье, пальцы слабо царапают его горло всего секунду, перед тем как он спадает вниз в тишину с выпученными глазами. Мы быстро выходим из машины, открываем водительскую дверь и ставим его на колени на затенённый тротуар гаража.

"Теперь быстро"- говорим мы. Мы ослабляем леску очень легко, и он смотрит на нас лицом, по которому видно, что оно выглядит тусклее по сравнению с его предыдущем цветом лица. Как мы видим, новое, и чудесное понимание растёт в его глазах, когда мы затягиваем петлю настолько, чтобы донести до него правду этой мысли, и он встаёт на колени, пошатываясь, и продвигается мимо нас через заднюю дверь с жалюзи в темноту пустого дома. И теперь он в доме: последнем месте, где он когда-либо будет жить.

Мы ведём его на кухню и останавливаем, чтобы дать ему постоять несколько тихих секунд. Мы остаёмся стоять близко, позади него, с тугой петлей в руках. Он сжимает кулаки и разминает пальцы, затем снова прочищает горло. «Пожалуйста", - шепчет он погубленным голосом, который уже вперёд него ушёл в могилу.

"Да", - говорим мы со всем нашим спокойствием, шевеля краями нашей дикой игрушки. Возможно, он думает, что слышит немного надежды в этом плавном ожидании, и он трясёт своей головой совсем немного, чтобы ослабить натяжение.

"За что?" - прохрипел он. "Это, это просто… За что?"

Мы очень сильно затягиваем леску вокруг его горла и смотрим, как его дыхание останавливается, его лицо тускнеет, он снова падает на свои колени, и перед тем, как он уйдёт в бессознательное состояние, мы ослабляем леску совсем немного, достаточно для того, чтобы небольшое облачко воздуха проникло в его лёгкие через его повреждённое горло и вернуло жизнь в его глаза, и мы говорим ему всё эту полную и весёлую правду.

"За то", - говорим мы. Затем мы снова затягиваем петлю, туже, очень туго, и мы смотрим счастливо, как он спадает вниз от потери сознания, и лицо становится тёмно-пурпурным.

Теперь мы работаем быстро, устраивая всё до того, как он проснётся и испортит что-то.

Мы вытаскиваем маленькую сумку с игрушками и инструментами из машины и поднимаем папку, которую он бросил на сиденье машины, и быстро возвращаемся на кухню со всем этим. Совсем скоро он оказывается на стойке с разрезанной одеждой, заклеенным ртом и вокруг него мы расположили симпатичные фотографии, которые нашли в его папке, милые снимки маленьких мальчиков за игрой, смеющимися над клоуном на нескольких из них, на остальных просто держащие мячик или качающиеся на качелях. И три из них мы размещаем как раз в таком месте, чтобы он мог увидеть их, три простых снимка, взятые из газетных статей о трёх мальчиках, которые были найдены мёртвыми в канале.

Как только мы закончили делать всё наши приготовления, веки Валентайна задрожали. Какое-то время он всё ещё продолжает лежать, вероятно, чувствуя тёплый воздух на своей голой коже, и тугой неподатливый скотч, делающий его неподвижным, и, возможно, думая, как он оказался здесь. Затем он вспоминает, и его глаза открываются с хлопком. Он пытается сделать невозможные вещи, такие как порвать скотч, или сделать глубокий вдох через тщательно заклеенный рот достаточно громко, чтобы кто-нибудь в его угасающем мире услышал. Ничего из этого не может случиться, больше никогда, не для него.

Для Валентайна только возможно только одна небольшая вещь, только неважная, незначительная, чудесная, неизбежная вещь, и теперь это началось, и все что он мог, это бесполезно трястись и бороться с этим.

"Расслабься", - говорим мы и кладём руку в перчатке на его голую и вздымающуюся грудь.

"Скоро всё это закончится". И мы подразумеваем под этим все из этого: каждый вздох и моргание, каждая усмешка и хихиканье, каждый день рождения с шариками в виде зверей, каждое голодное путешествие в темноту в здоровом состоянии маленьких беспомощных мальчиков - всё закончится, навсегда, и скоро.

Мы шлёпаем его по груди. "Но не так скоро" - говорим мы, и холодное чувство счастья проходит через нас в наши глаза, и, возможно, он видит это, и, возможно, он знает наверняка, и, возможно, он до сих пор чувствует глупую неосуществимую надежду. Но как только он оседает обратно на стойку в тугом не рвущемся захвате скотча, более сильная жажда этой безумной ночи, замечательная музыка Тёмного Танца начинает нарастать вокруг нас, и мы берёмся за работу, и все надежды Валентайна утекают прочь, как только мы приступаем к работе.

Это начинается медленно - не пробно, не неуверенно, совсем нет, это продлится столько, сколько мы захотим. Медленно, чтобы растянуть и насладиться каждым запланированным хорошо отрепетированным часто-практикуемым взмахом и медленно довести клоуна к точке последнего понимания: понятного и простого понимания того, что все это закончится для него здесь, сейчас, этой ночью. Это его самый последний трюк, и теперь, здесь, сегодня ночью, он медленно, осторожно, тщательно, часть за частью и кусок за куском, заплатит дань счастливому хранителю моста с блестящим лезвием, и медленно пересечёт эту последнюю черту в нескончаемую темноту, которую он будет скоро очень желать, даже очень сильно, присоединиться, потому что скоро он узнает, что это единственный путь уйти от боли. Но не сейчас, пока нет, не так скоро; сначала мы должны доставить его туда, доставить его в точку невозврата и после этого, когда этой всё прояснится для него, мы прибудем к краю, откуда он никогда не вернётся. Он должен видеть это, принять это, понять, что это правильно, необходимо и непреложно, и это наше весёлое задание привести его туда и затем указать назад на край границы и сказать, “Видишь? Это где ты находишься сейчас. Ты пересёк черту и теперь все это закончится”.

И так мы принимаемся за работу с музыкой, возрастающей вокруг нас, луной, выглядывающей через щель в облаках и весело хихикая над тем, что видит, и Валентайн очень послушный. Он шипит и издаёт глухие визги, потому что он видит, что происходящее нельзя предотвратить, и это происходит так тщательно, быстрое уничтожение его, Стива Валентайна, клоуна, весёлого счастливого человека в белой маске, который действительно любит детей, любит их так сильно и так часто и таким очень неприятным способом. Он - Стив Валентайн, Дурашливый клоун, который может провести ребёнка через всю магическую радугу жизни за один тёмный час, весь путь от счастья и чудес в завершающую агонию безнадёжного увядающего взгляда и грязной воды канала. Стив Валентайн, который был слишком умён для любого, пытающегося его остановить или доказать его поступки на поприще закона. Но он не на суде сейчас и никогда там уже не будет. Сегодня он лежит на скамье на Суде Декстера, и последний вердикт находится в наших руках. И сюда не смогут прийти назначенные судом адвокаты, и никогда не будет возможна аппеляция.

Перед тем, как судебный молот ударит в самый последний раз, мы делаем паузу. Маленькая и надоедливая птичка забралась на наше плечо и чирикает свою тревожную песенку. Мы знаем эту песню и знаем, что она означает. Это песня Кодекса Гарри, и в ней поётся, что мы должны удостовериться, быть уверенными, что мы сделали правильный поступок с правильным человеком, так что когда шаблонные приёмы будут закончены, мы сможем покончить с гордостью и радостью и почувствовать чувство удовлетворения от проделанной работы.

И на том месте, где дыхание становится медленным и очень трудным для того, что осталось от Валентайна, и заключительный свет понимания появляется в его красных и вздутых глазах, мы делаем паузу, наклоняемся, и поворачиваем его голову, чтобы он увидел картинки, размещённые вокруг него. Мы отрываем кусок скотча с его рта и это должно быть больно, но это ерундовая боль, по сравнению с той, которую он чувствовал так долго, что он не издаёт вообще ни звука, не считая медленного свиста воздуха.

"Видишь их?" - говорим мы, тряся его вялый подбородок и поворачивая его голову, чтобы удостовериться, что он видит фотографии. "Видишь, что ты сделал?"

Он смотрит и видит их, и усталая улыбка подрагивает на непокрытой части его лица. "Да", - отвечает он голосом, наполовину заглушённым скотчем и разрушенным петлёй, но всё равно понятно, что он видит.

Теперь надежда ушла, и каждый привкус жизни угасает на его языке, но маленькие и тёплые воспоминания прокрадываются сквозь его вкусовые рецепторы, когда он смотрит на фотографии детей, которых забрал. "Они были… прекрасны”. Его глаза бродят по изображениям долгое время и затем закрываются. "Прекрасны", - говорит он и этого достаточно; мы чувствуем огромную близость к нему сейчас.

"Как и ты", - говорим мы, обратно заклеиваем скотчем его рот, и возвращаемся к работе, погружаясь в заслуженное блаженство, как в кульминацию нашей резкой симфонии, рёв от радостного растущего лунного света, и музыка уносит нас выше и выше до того как в конце, медленно, осторожно, радостно, это придёт к финальному триумфальному аккорду и выбросит всё в тёплую влажную ночь, всё.

Весь гнев, несчастье и напряжённость, всё стеснённое замешательство и разочарование ежедневной бессмысленной жизни, через которую мы вынуждены тащиться только для того, чтобы это случилось, вся мелкая незначительная болтовня для того, чтобы смешаться с тупым человечеством - всё это кончено, оно вздымается и улетает в приветственную темноту - и с этим, плетущимся как потрёпанный и избитый щенок, всем, что могло остаться внутри злой, разорванной оболочки Стива Валентайна.

Пока, Дурашливый клоун.

ГЛАВА 2

Мы мылись и чувствовали, как медленно и устало довольство заползает в наши кости, как мы всегда делали, самодовольная и удовлетворённая лень, когда всё сделано и сделано хорошо с нашей очень счастливой ночной нуждой. Облака отодвинулись и оставили радостное отсвечивание луны, и мы почувствовали себя намного лучше, мы всегда чувствуем себя лучше после этого.

И, может быть, мы не уделяли столько внимания, сколько должны были ночи вокруг нас, так как мы были завернуты в кокон удовлетворения, но мы услышали шум, мягкое и испуганное дыхание, и затем торопливый топот ног. До того, как мы могли сделать что-то, кроме того, как повернуться, топот удалился по направлению к задней двери тёмного дома, и мы слышали, как дверь с шумом закрылась. А мы смогли только последовать за ними, и, погружаясь в тихий ужас, увидеть сквозь дверные жалюзи, как припаркованный у бордюра автомобиль срывается с места и исчезает в темноте. Задние фары вспыхнули - левая болталась под странным углом - мы смогли увидеть, что это была старая Хонда неопределенного темного цвета с большим ржавым пятном на багажнике, которое выглядело словно металлическая родинка. Машина стремительно унеслась из поля зрения, и холодный едкий узел сжался в глубинах нашего желудка: страшная правда сжигала нас изнутри, изливал панику, как кровь из открытой раны.

Нас видели.

Долгую ужасную минуту мы смотрели сквозь дверь, и в голове бесконечно отдавалась одна и та же невозможная мысль. Нас видели. Кто-то пришел неслышно, незаметно, и оно видел нас настоящих, видело, как мы, усталые и довольные, склонялись над полуупакованными останками. И оно, очевидно, видело достаточно, чтобы понять, чем являлись странно выглядевшие куски плоти Валентайна, и, кто бы это ни был, оно умчалось в панике и исчезло в ночи еще до того, как мы успели вздохнуть. Оно видело. Возможно, оно даже видело наше лицо. В любом случае они видело достаточно, чтобы понять, на что смотрит, и убежало прочь в безопасное место, и скорее всего, вызвало полицию. Возможно, оно звонит прямо сейчас, посылая патрульные машины поймать нас и отправить в положенное место, но мы стояли здесь, замороженные, в немом удивленном бездействии и ошарашено глядели туда, где пропали габаритные огни, застряв в глупом непонимании, словно ребенок, который смотрит знакомый мультфильм на иностранном языке. Увидены… И, в конце концов, эта мысль дает нам толчок страха, мы должны побудить нас к действию, переключить на более высокую передачу, и отправить нас на последнюю стадию нашей прогулки, выйти за дверь с еще теплыми останками того, что мы успели сделать за одну чудесную ночь.

Чудесно, мы сделали это вдали от дома и уходим прочь в ночь, и нет никаких звуков преследования. Нет предупреждающих звуков сирен; нет визга шин или треска радио, разрывающих тьму своими угрозами Нисходящей Гибели для Декстера.

И когда я, наконец, выбрался оттуда, напряженный и настороженный, меня охватило тупое оцепенение и снова вернулась ужасающая мысль, которая набегала словно бесконечная череда волн на скалистом пляже.

Нас видели.

Мысль не покинула меня после избавления от остатков - “почему оно не вызвало копов?” Я ехал, поглядывая в зеркало заднего вида, ожидая резкого воя сирен и ослепительной вспышки синего света позади моего бампера. Но никто не приехал даже после того, как я бросил машину Валентайна, забрался в свою машину и осторожно поехал обратно домой. Никто. Я остался на свободе, совсем один, только демоны моего воображения преследовали меня. Это было невозможно - кто-то видел нас за нашей любимой игрой настолько четко, насколько это было возможно. Оно видело тщательно разрезанные кусочки Валентайна, и счастливо-утомленного резчика, стоящего над ними, и оно не захотело взять дифференциальное уравнение для решения этой проблемы - А плюс Б равняется место на Олд Спарки для Декстера, и этот кто-то сбежал с этим умозаключением в прекрасный комфорт и безопасность - но почему оно не вызвало копов?

Это не имело смысла. Это было сумасшедшим, невероятным, невозможным. Я был замечен, и я убежал оттуда без последствий. Я не мог поверить в это, но медленно, постепенно я припарковал свой автомобиль перед моим домом и просто сидел в машине, логика вернулась ко мне после долгих каникул с острова Адреналин, и я сидел, сгорбленный над рулем, и еще раз побеседовал со своим милым разумом.

Все верно. Я был замечен с поличным, и имел полное право ожидать, что я буду немедленно пойман и арестован. Но никто не арестовал меня, и теперь я был дома, избавившись от доказательств, и не оставалось ничего, что могло связать меня с тем счастливым ужасом в заброшенном доме. Кто-то видел меня мельком за работой, да. Но там было слишком темно - вероятно слишком темно для того, чтобы разглядеть мое повернутое боком лицо, тем более за один короткий испуганный взгляд. Не было никакой возможности сопоставить темную фигуру, держащую нож, с реальным человеком, живым или мертвым. По номерному знаку можно будет установить, что машина принадлежит Валентайну, но у меня были основания полагать, что он уже не сможет ничего рассказать. Разве что кому-то придет в голову устроить спиритический сеанс.

И даже если, по невероятному стечению обстоятельств, меня узнают и предъявят чудовищное обвинение, никаких доказательств моей вины не обнаружат. Увидят лишь представителя правоохранительных органов с кристально чистой репутацией, который, держась с достоинством, лишь усмехнется над этим абсурдным обвинением. Абсолютно никто в здравом уме не поверит, что я мог бы сделать что-то подобное, за исключением, конечно, моей личной немезиды, Сержанта Доакса, и у него не было ничего на меня, кроме подозрений, которые он испытывал ко мне, так что это было даже почти утешительно.

Так что же остаётся? Помимо моего темного и частично увиденного лица, что может быть маловероятным поводом для лишения моих амбиций и моей свободы?

Колеса и рычаги щелкнули в моем мозгу, развернулись и выплюнули ответ: “Абсолютно Ничего”. Меня нельзя было связать с какой-то темной фигурой, которую кто-то напуганный видел во тьме заброшенного дома. Это был неизбежный вывод, чистая дедуктивная логика, и не было никакого способа обойти это. Я был дома, свободен, и почти уверен, что так оно и останется. Я сделал очень глубокий вдох, вытер руки о свои штаны, и пошел в свой дом.

Внутри дома было очень тихо, конечно из-за того, что была поздняя ночь. Я услышал звук тихого Ритиного храпа в холле в тот момент, когда я заглянул к Коди и Астор; они спали, не двигаясь, грезя своими маленькими и дикими снами. Дальше спустился вниз по коридору, в свою спальню, где Рита крепко спала, и Лили-Энн, свернувшись калачиком, лежала в своей кроватке - чудесная, невероятная Лили-Энн, годовалый центр моей новой жизни. Я стоял, глядя на нее сверху, удивляясь, как всегда, на мягкое совершенство её лица, миниатюрную красоту ее крошечных пальцев. Лили-Энн, начало хорошего всего, что есть в Декстер Марк II. Я рисковал всем этим сегодняшней ночью. Я был глупым, дико беспечным, и я почти поплатился за это - арест и тюрьма, утеря возможности снова покачать Лили-Энн на своих руках, держать ее руку, когда она попытается сделать свои первые шаги - и, конечно, возможности найти друга, наподобие Валентайна, и поиграть с ним на Темной Площадке.

Я рисковал слишком многим. Я должен залечь на дно и вести обычный образ жизни до тех пор, пока не буду абсолютно уверен в своей безопасности. Я был увиден; я снова обманул эту старую шлюху Юстицию, и я не мог рисковать снова. Я должен отпустить моего Восхитительного Тёмного Пассажира и превратиться в Папочку Декстера - в настоящего меня. Возможно, мне следует навсегда отказаться от своих тёмных забав; неужели я должен подвергаться такому большому риску просто ради того, чтобы заниматься такими ужасно-замечательными вещами? Я услышал приглушенный и удовлетворенный издевательский смешок Темного Пассажира, и он сполз вниз на покой. “Даааа, так и поступи”, - прошипел он с сонным удовлетворением.

Но не сейчас; хотелось бы, чтобы сегодняшняя ночь стала последней; я был увиден. Я лег в кровать и закрыл глаза, но беспокойные мысли снова вернулись в мою голову. Я старался не думать, отогнать эти мысли; я был в безопасности. Меня не могли опознать, и я нигде не оставил улик против меня, и мой разум настоял на том, что я сухим вышел из воды. Все было хорошо, но я до сих пор не мог поверить в это, и я, наконец, уснул тревожным, лишенным сновидений, сном.

Ничего не произошло на работе на следующий день, не было поводов для беспокойства. Все было тихо в криминалистической лаборатории Полицейского Департамента Майами-Дейд, и когда я достиг своего рабочего места, то воспользовался преимуществом утреннего оцепенения для запуска моего компьютера. Тщательная проверка журналов ночных дежурств не выявила поступления никаких безумных звонков с просьбой помощи относительно маньяка с ножом в заброшенном доме. Не было никаких сирен, никто не смотрел на меня, ничего не произошло до сих пор, и, стало быть, не произойдет вообще. Мне не предъявили никаких обвинений - до сих пор.

Логика согласилась с официальной записью; я был в совершенной безопасности. Фактически, Логика напоминала мне об этом бесчисленное кол-во раз в течение следующих нескольких дней, но по некоторым причинам ящеричный отдел мозга (1) не хотел даже слушать.Отвечает за первичные функции организма - дыхание и сердцебиение - и основные эмоции, такие как любовь, ненависть, страх и похоть.Рептильный мозг реагирует инстинктивно, иррационально, чтобы обеспечить выживание организма Я обнаружил себя сгорбленным за своей работой, поднимающего свои плечи против удара, которого никогда не было - и я знал, что его не будет, но я ожидал его, так или иначе. Я проснулся ночью и прислушался к звукам Специальной Группы Реагирования, шаркающей вокруг моего.

И ничего не произошло; не было никаких сирен этой ночью. Ни стука в дверь, ни скрипа тормозов, ни громкоговорителя с требованием выйти с поднятыми руками - ничего из этого. Жизнь двигалась на своих хорошо смазанных колесах, ни одного позыва в голове Декстера, и мне начало казаться, что какой-то жестокий невидимый бог издевается надо мной, насмехается над моей бдительностью и над моими беспочвенными тревогами. Все текло своим чередом, как будто ничего не произошло, или мой Свидетель был занят самосожжением. Но я не мог отделаться от мысли, что что-то придет и заберет меня.

И таким образом, я ждал, и моя нервозность росла. Работа стала болезненным тестом выносливости, сидение дома каждую ночь со своей семьей было досадной обязанностью, и короче, весь смысл жизни с протяжным свистом ушел из жизни Декстера.

Когда давление становится слишком высоким, даже вулканы извергаются лавой, хотя они сделаны из камня. Я сделан из чего не столь твердого, поэтому ничего удивительного, что после трех дней ожидания я, так и не дождавшись удара, дал волю эмоциям.

Рабочий день выдался особенно напряженным, хотя на это не было особых причин. Основным трупами дня были сильно разложившиеся утопленники, скорее всего подросток и мужчина, по-видимому, они были застрелены из крупнокалиберного пистолета. Отдыхающая пара из Огайо нашла их, когда они переехали их на арендованном прогулочном катере. Один из трупов зацепился своей шелковой рубашкой об пропеллер катера, и человек из Акрона получил мини-инфаркт, когда он наклонился очистить винт и увидел гниющее лицо, смотрящее на него из-под пропеллера. Ку-ку: Добро пожаловать в Майами.

Там было много работы для копов и работников судебной экспертизы после определения способа убийства, но жаркий дух товарищества так и не пробился в грудь Декстера. Отвратительный шутки, которые обычно вызывают у меня мой лучший фальшивый смешок, сегодня выглядели похожими на скрип ногтями по школьной доске, и это было жестокой пыткой для моего самоконтроля, мне пришлось молча переносить их идиотский смех на продолжении девяносто минут без передышки. Но даже самое мучительное испытание должно закончиться, и после долгого пребывания в воде в телах не осталось ни капли крови, не было никакой работы для меня, и я, наконец, возвратился на своё рабочее место.

Остаток дня я провел за обычной бумажной работой, ворча на не там расположенные файлы и негодуя от глупых ошибок в других отчетах - когда Грамматика умерла? И когда, наконец, рабочий день подошел к концу, я был уже в своей машине прежде, чем закончился рабочий день.

Я не почувствовал радости от обычного кровожадного вечернего трафика. Впервые я обнаружил себя жмущим на гудок, показывающим свой средний палец в ответ и негодующим от задержек в движении вместе с другими раздосадованными водителями. Всегда было очевидно то, что люди во всем мире крайне глупы; но сегодня они действительно действовали мне на нервы, и когда я наконец добрался до дома, я был в не настроении притворяться, я был рад вернуться к своей маленькой семье. Коди и Астор играли на приставке Вии, Рита купала Лили-Энн в ванной, все они занимались своими пустыми делами, не обращая на меня внимания, и пока я стоял у входной двери, я понял, какой глупой стала моя жизнь, я почувствовал, что что-то сломалось во мне, и вместо того, чтобы начать громить мебель, я бросил свои ключи на стол и вышел из дома.

Солнце уже начало склоняться за горизонт, но вечер был все еще по-прежнему жарким и очень душным, и после трех шагов я уже почувствовал бусинки пота, появившиеся на моем лице. Я чувствовал, как холодные капли пота скатываются вниз по моим щекам, мое лицо пылало - я вспыхнул гневом, чуждым мне чувством, которое я никогда не испытывал, и я задумался: Что произошло в стране Декстера? Конечно, я был на грани, ожидая неизбежного апокалипсиса, но почему вдруг я впадаю в гнев, и почему я злюсь на свою семью? Уныние и тревогу сменил внезапный гнев, новое и опасное чувство, и я не знал почему. Почему я чувствую нарастающий гнев из-за какой то мелочи, как небольшая и безобидная человеческая глупость?

Я пересек двор через пятнистую буроватую траву и сел за стол для пикников, без особых на то причин, я пришел сюда и подумал, что мне надо чем-то заняться. Сидение не было занятным делом, и я не почувствовал себя лучше. Я сжал и разжал кулаки, я сделал еще один горячий, влажный вздох. И это тоже не успокоило меня.

Глупые, мелочные, бессмысленные разочарования, самая суть жизни, но все это довело меня до точки моего краха. Сейчас, больше чем когда либо, мне нужно оставаться в ледяном спокойствии и полном самоконтроле; кто-то видел меня. Даже сейчас оно могло идти по моему следу, быть очень близко и нести с собой Погибель Декстера, и я должен выглядеть абсолютно обычным человеком. Самое лучшее логическое решение - лучшее, что я мог бы придумать. И таким образом, я должен знать, чем была эта мимолетная вспышка гнева: некой окончательной искусной деталью имитации нормального человека, или просто временной брешью? Я сделал еще один глубокий горячий вдох и закрыл свои глаза, чтобы послушать, как воздух выходит из моих легких.

И как только я это сделал, я услышал мягкий и ободряющий голос около моего плеча, говорящий мне, что это было решение, решение поистине очень простое, просто сделать это еще раз, если только я захочу прислушаться в этот раз гласу этой ясной и волнующей причины. Я почувствовал холодное дыхание морозного синего тумана внутри себя. Я открыл свои глаза и оглянулся назад, посмотрел через промежуток в дереве выше меня, поверх забора соседа и устремил свой взор в темнеющий горизонт, откуда эти бархатистые слова плыли от гигантской бормочущей желто-оранжевой счастливой луны, дрейфующей сейчас вверху на краю мира и скользящей в небе, кособочилась наподобие толстого и счастливого друга с детского праздника.

“Зачем ждать, когда оно найдёт тебя?” - сказал она. “Почему бы не найти его первым?”

И это была прекрасная, соблазнительная истина, потому что я был хорош в двух простых вещах: в охоте на мою добычу и последующим избавлением от нее. Так почему бы не сделать эти вещи? Почему я не могу проявить инициативу? Прыгнуть в базу данных обеими ногами, найти список всех старых, темного цвета Хонд в Майами с разбитой задней фарой, и проверять все найденные машины по одной до тех пор, пока я не найду нужную, и тогда я решу эту проблему раз и навсегда, сделаю то, что умеет делать Декстер лучше всего - чисто, быстро, с радостью. Если не станет Свидетелей, не станет и угрозы, и все мои проблемы растаяли бы как кубики льда на летнем тротуаре.

И когда я подумал об этом и вздохнул снова, я почувствовал, как тусклый красный прилив ярости идет на убыль, мои кулаки разжались и румянец отхлынул от моего лица, спокойный и счастливый свет луны подул нежным и щекочущим дыханием сквозь меня, и из темных уголков моей внутренней темной крепости с мягким мурлыканьем восстал мой темный пассажир, соглашающийся со мной, одобрительно усмехнулся и сказал мне: “почему бы и нет?” Действительно, сделай это. Этой действительно так просто.

И все, что мне нужно сделать, это потратить немного времени за компьютером, найти несколько имен, и после ускользнуть в ночь, не спеша прогуляться по тёмным улочкам с моими безобидными реквизитами-с некоторым количеством рулонов клейкой ленты, хорошим ножом и толстой рыболовной леской. Воззвать к своему Темному Пассажиру, и мягко попросить его разделить со мной небольшие удовольствия этого прекрасного летнего вечера. Ничего не может быть более естественным и лечебным: простое расслабление, беззаботный перерыв для решения всех неразумных затруднений, и конец всем несправедливым угрозам всему тому, чем я дорожу. Это выглядело очень здраво, как на это не посмотри. Почему я позволяю кому-то встать на моем жизненном пути, свободе, и стремлением к вивисекции?

Я вздохнул еще раз. Медленно, успокаивающе, соблазнительное мурлыканье этого простого решения прошептало сквозь меня, поправляя свой мех на своих внутренних ногах и обещающее мне истинное удовольствие. Я посмотрел вверх на небо; раздутая луна одарила меня еще одной лучезарной улыбкой, приглашающей меня на танец, обещающая мне, что я буду бесконечно жалеть, если окажусь настолько глупым, чтобы сказать нет. Все будет в порядке, прогремела она с нарастающим темпом и восхитительным сочетанием главных аккордов. Лучше, чем хорошо - блаженно. И все, что мне оставалось делать, это быть собой.

Я искал чего-то простого - и это было оно. Найти и раскромсать, положить конец всем проблемам. Я посмотрел на луну, и она в ответ с нежностью посмотрела на меня, на своего любимого ученика, прошедшего через проблемы и увидевшего свет.

“Благодарю тебя” - сказал ей я. Она не ответила, только еще раз лукаво подмигнула мне. Я сделал еще один глубокий вздох, встал и пошел обратно в дом.

ГЛАВА 3

На следующее утро я проснулся, чувствуя себя лучше, чем в предыдущие дни. Мое решение принять активные действия освободило меня от всего нежелательного гнева, в котором я весь погряз, и я вскочил с кровати с улыбкой на устах и песней в сердце. Конечно, это не было той песней, которой я мог бы поделиться с Лили-Энн, так как лирика была слишком резка для неё, но меня эта песня делала счастливым. Почему бы и нет? Я просто не ожидал ничего плохого, что могло произойти; я собирался заняться делом, от которого я ожидал, что оно будет лучшим, чем мои предыдущие дела. Это было очень важным пунктом; я хотел бы быть охотником, а не добычей, и я понимал, что это было судьбоносное решение в моей жизни, придавшее ей больше смысла. Я быстро позавтракал и поехал на работу немного пораньше, мне нужно было дополнительное время для моего нового исследовательского проекта.

Лаборатория была пуста, и когда я оказался там, я сел за свой компьютер и вошел в базу Отдела Транспортных средств. Я потратил свой утренний час пик, думая, какие придумать критерии для поиска призрачной Хонды, чтобы потом не раздумывать и колебаться над этим вопросом. Я вызвал список всех седанов Хонд старше восьми лет, и рассортировал список по месту жительства и возрасту владельцев. Я был совершенно уверен, что моя Тень была моложе пятидесяти лет, так что я быстро отбросил всех, кто старше. Затем я рассортировал список по цвету машин. Я мог только сказать с уверенностью, что автомобиль был темного цвета; одного очень беглого взгляда на него, мчащегося вдали, было недостаточно, чтобы быть более точным. В любом случае возраст, солнечный свет и соленый воздух Майами сделали свою работу над автомобилем, и, вероятно, будет невозможно сказать, какой точный цвет у машины, даже если я смотрел бы на неё под микроскопом.

Но я знал, что он не был светлым, таким образом, я вытащил все темноокрашенные автомобили с первого результата поиска и выбросил остальные. После этого я в последний раз рассортировал их по местоположению, выбрасывая машины, которые были зарегистрированы дальше, чем за 5 км от дома, где я был увиден. Я хотел бы начать с предположения, что мой Свидетель живёт где-то неподалеку, на юге Майами; в противном случае, почему он был бы там вместо Корал-Гейблз или Южного Пляжа? Это была всего лишь догадка, но я думал, что она является хорошей мыслью, и я немедленно вырезал две трети записей из моего списка. Все, что мне было нужно, это мельком взглянуть на каждый автомобиль из списка, и если я бы увидел один с повисшей задней фарой и отличительной ржавым пятном на багажнике, я нашел бы своего Свидетеля.

К тому времени, когда мои коллеги начали бродить в лабораторию, я составил список сорока трех старых, темных Хонд, зарегистрированных на пятьдесят владельцев в моей обозначенной области. Это была немного обнадёживающе, и на этом мой поиск был завершен. Но, по крайней мере, это была работа по моим критериям, и я был уверен, что я могу сделать её быстро и эффективно. Я поместил список в зашифрованный файл под названием Хонда, который выглядел довольно неприметным, и послал его на свою электронную почту. После работы я смогу поработать над списком на своём ноутбуке.

И, как бы желая доказать, что я наконец движусь в правильном направлении, всего лишь две секунды после того, как я выслал список и вернул компьютеру его обычный режим ожидания, Винс Масука прибыл с белой картонной коробкой, в которой скорее всего была какая-нибудь выпечка.

“Ах, Молодой человек” - сказал он, держа коробку.

Я принес вам загадку: Что за сущность момента, столь же мимолетная, как ветер?

“Все живое, Мастер” - сказал я. Плюс, независимо от того, что находится в коробке.

Он улыбнулся мне, и открыл коробку. “Возьми канноли, Кузнечик” - сказал он, и я взял одну.

В течение последующих дней после работы я медленно, с осторожностью начал проверять имена из списка. Я начал с тех, кто жил рядом со мной; до них можно было дойти пешком. Я сказал Рите, что мне нужно побегать, и я бегал по своему району с постоянно расширяющимися кругами, как какой-нибудь Обыкновенный Парень, беззаботно делающий пробежку после рабочего дня. И по правде сказать, я начал чувствовать себя так, как если бы я действительно мог вернуться на путь без тревожной жизни. Простое решение принять меры остановило мою тревогу, успокоило моё сбившееся дыхание, сгладило мой наморщившийся лоб, и острое ощущение от охоты придало бодрость моей походке, и я улыбнулся своей очень хорошо подделанной улыбкой. Я опять почувствовал ритмы Нормальной Жизни.

Конечно, нормальная жизнь не всегда доступна для гика судебной экспертизы в Майами, но большинство из них считают себя нормальными. Бывают такие рабочие дни, когда время идет слишком медленно и бывает куча трупов, некоторые из которых убиты изощренными способами. Я никогда не переставал удивляться над бесконечной изобретательностью людей, когда дело доходит до причинения смертельных ран своим близким людям. И пока я стоял ночью под дождем, спустя почти две недели после ночи с Валентайном, на трассе I-95 в час пик, я снова восхитился над бесконечным творческим потенциалом, потому что я никогда прежде не видел такого, что сотворили с детективом Марти Клейном. И поскольку я убивал по одной и той же схеме, я был очень рад каким-нибудь новым и достойных внимания убийствам, наподобие случая с Клейном, поскольку Декстер насквозь был пропитан потом.

Было новолуние, я стоял в пробке вместе с остальными людьми, моргая, смотрел на огни множества машин и кучу полицейских машин. Я был весь измочен и голоден, у меня капало из носа, из моих ушей, по моим рукам капли скатывались под бесполезную нейлоновую ветронепроницаемую куртку, вода капала со штанов в обувь, измачивая мои носки. Декстер был очень, очень мокрым. Но Декстер был на работе, и, таким образом, он должен просто стоять и ждать, и терпеть бесконечный лепет полицейских офицеров, которые занимали все его время, бесконечно повторяя одни и те же бессмысленные детали, так как им предусмотрительно выдали ярко-желтые дождевики. Ведь Декстера даже нельзя назвать офицером полиции. Декстер судебный гик, гик, которому не выдали ярко-желтый дождевик. Все, что он мог сделать, это швырнуть в багажник своего автомобиля тонкий нейлоновый жакет, который не мог защитить его от простого чиха, не говоря уже о тропическом ливне.

И таким образом, я стою под дождем и впитываю холодную воду как губка, при этом офицер Сердитый рассказывает офицеру Туповатому еще раз, как он видел, как Кравн Вик съехал на обочину, и он прошел все стандартные процедуры, которые он повторял вслух снова и снова, как будто читая их из руководства.

И хуже, чем скука, хуже, чем холод, распространяющийся по его костям и глубоко внутрь тела, Декстер должен стоять под всем этим проливным дождем, пропитанный страданием, и поддерживать выражение потрясенного беспокойства на своем лице. Я никогда не мог правильно изобразить это выражение, и я не был уверен в нужности присутствия меня здесь этим вечером, тем более я весь погряз в чистом страдании. Я обнаружил, что через каждые две минуты необходимое выражение пропадает с моего лица, замененное более естественным видом насквозь промокшего раздраженного нетерпения. Но я отгоняю это выражение, переделываю под соответствующее обстановке, и солдат во тьме, мокрый, под бесконечным вечером. Потому что, несмотря на мой облачный нрав, мне нужно, чтобы это выглядело правильным. Мы не смотрим на противного маленького наркоторговца, получившего по заслугам. Это не обезглавленная жена, застуканная с любовником неуравновешенным мужем. Тело в Краун Вике является одним из нас, членом братского порядка полицейских Майами. По крайней мере, это, кажется, от того, что мы можем сказать, глядя небрежно через окна автомобиля на бесформенную лепёшку внутри.

И она бесформенная не потому, что мы не видим её ясно через окна, к сожалению, мы видим ясно, и не потому, что она резко упала в расслабленной неуклюжей позе и свернулась с хорошей книгой, которой нет. Она бесформенная потому, что её, очевидно, ковали прежде из человеческой формы, медленно, тщательно, и полностью измельчили в лепешку разрушенных костей и оскорбленной плоти, которая больше не напоминает даже немного, что можно было бы назвать человеком, уже не говоря о поклявшемся судебном исполнителе.

Конечно, ужасная вещь произошла с ним, и еще хуже, что это сделано по отношению к полицейскому, хранителю мира, человеку со значком и оружием, чья единственная цель жизни состоит в том, чтобы мешать таким вещам происходить со всеми остальными. Сплющенный полицейский как этот, так медленно и сознательно, является экстра-ужасным оскорблением для нашего упорядоченного общества, и это - ужасное оскорбление любого кирпича в тонкой синей стене. И все мы чувствуем негодование или, по крайней мере, мы представляем разумные факсимиле. Поскольку такой способ убийства никогда не видели раньше, и даже я не могу себе представить, кто, или что, могло сотворить такое.

Кто-то, или что-то, потратил огромное количество времени и энергии, сокрушая детектива Марти Клейна в бесформенную лепёшку и что еще хуже, возмутительно сверх всякой меры, они сделали это в конце долгого рабочего дня, когда ужин ждет дома. Нет достаточного сурового наказания для такого животного, совершившего это, и я искренне надеялся, что страшное правосудие будет подано сразу после обеда и десерта, за чашкой темного кофе. Возможно даже с печеньем бискотти (2) или двумя.

Но это не годится, желудок урчит, и Декстер пускает слюни, думая о вкусе аппетитной пище, приготовленной Ритой, которая ждёт его дома, и, следовательно, он даже и не думал об удерживании нужного выражения лица. Кто-то обязательно заметит и удивится, почему кто-то пускает слюни над ужасно изуродованным трупом детектива Марти Клейна, и поэтому я собрал всю волю в кулак, перестроил выражение лица и продолжил ждать, уставившись мрачным взглядом на лужу, постепенно растущую вокруг моих промокших ботинок.

“Боже мой”, - сказал Винс Масука, вдруг появившийся около меня и вытянул шею, чтобы взглянуть в машину поверх людей в желтых дождевиках. Он был укутан в армейское пончо и выглядел сухим и довольным, и я захотел дать ему пинка прежде, чем он заговорил. Это невероятно.

“Очень близко к этому”, - сказал я, удивляясь своему железному самоконтролю над желанием дернуть этого дурачка за капюшон.

“Мы все в нем нуждаемся”, - сказал Винс Масука. “Маньяк с кувалдой, охотящийся на полицейских. Господи”.

Я бы не хотел втягивать Господа в дискуссию, но, естественно, у меня были те же мысли, когда я стоял там, превращаясь в маленький кусочек Флоридского водоносного горизонта. Даже когда кто-то был избит до смерти, мы никогда раньше не видели, как это происходит с такой яростью, так тщательно и с таким безумием. Среди всех летописей Майами по борьбе с преступностью это было уникальное, непревзойденное, совершенно новое убийство, никогда раньше не виденное до сегодняшнего вечера, когда машина детектива Клейна появилась на трассе I-95 в час пик. Но я не видел смысла в поощрении Винса сделать какие-либо более глупые и очевидные замечания. Все умные речи из меня вымыл устойчивый поток дождя, проходивший сквозь мой неубедительный жакет, так что я только взглянул на Винса, а затем вернулся к сосредоточенному поддержанию хмурого выражения лица: нахмурил лоб, прикрыл рот.

Еще один автомобиль проскользнул к остановке мимо патрульных машин, уже припаркованных на обочине, и Дебора вышла. Или, чтобы быть более формально правильным, сержант Дебора Морган, моя сестра, и теперь ведущий детектив в этом новом и страшном деле. Полицейские в форме посмотрели на Дебс; один из них оттолкнул второго, и они отошли в сторону, она прошла мимо них к автомобилю, чтобы посмотреть внутрь его. По пути она выжимала свой желтый дождевик, и чтобы не вызвать у нее уважения ко мне, в конце концов, она моя сестра, я просто кивнул ей, и она кивнула в ответ. И ее первое слово казалось тщательно выбранным, чтобы показать не просто владение ею ситуации, но и внутренние ощущения. “Черт”, - сказала она.

Дебора отвела взгляд от беспорядка в автомобиле и повернула свою голову ко мне. “Вы уже нашли какие-нибудь улики?” - сказала она.

Я покачал головой, что вызвало небольшой поток воды, который скатился мне за шиворот с моей шеи. “Мы ждали тебя”, - сказал я. “Под дождём”.

“Пришлось позвонить няне", - сказала она и покачала головой. “У тебя должно быть поношенное пончо или что-нибудь еще”.

“Черт возьми, у меня была такая мысль”, - сказал я радостно, и Дебс обернулась посмотреть на останки Марти Клейна.

“Кто нашел труп”? - сказала она, все еще глядя сквозь окна Крауна Вика.

Один из офицеров, толстый афроамериканец с усами Фу Манчу, откашлялся и вышел вперед. “Я нашел”, - сказал он.

Дебора посмотрела на него. “Кокрейн, верно?”

Он кивнул. “Верно”.

“Расскажи мне”, - сказала она.

“Я был на обычном патрулировании”, - сказал Кокрейн. Я заметил этот автомобиль, стоящий на том же самом месте, что и сейчас, по-видимому, брошенный на обочине трассы I-95, и понял, что это было официальное транспортное средство, я припарковал свою патрульную машину позади него и позвонил в управление. Я получил подтверждение, что это была действительно полицейская машина, закрепленная за Детективом Марти Клейном, я вышел из своей патрульной машины и подошел к машине Детектива Клейна. Кокрейн сделал паузу на мгновение, возможно смущенный тем, сколько он раз сказал слово “Автомобиль”. Но он просто откашлялся и продолжил.

“После достижения того расстояния, на котором я мог увидеть что было внутри машины, я… Уф”.

Кокрейн снова запнулся, как будто он не был уверен, какое правильное слово можно было вставить в свой отчёт-эссе, но полицейский, стоящий рядом с ним фыркнул, и вставил недостающее слово. “Он размазан со страшной силой”, - сказал другой полицейский. “Он абсолютно точно опоздал на ужин”.

Кокрейн пристально посмотрел на него, и колкие слова, возможно, были бы произнесены, если бы Дебора не велела им вернуться к их делу.

“Именно так?” - сказала она. “Вы посмотрели внутрь, проблевались, и сообщили о трупе?”

“Я приехал, я видел, я унес куски”, - пробормотал Винс Масука около меня, но по счастливому случаю, Дебора не услышала его.

“Вот именно”, - сказал Кокрейн.

“Вы не видели что-нибудь еще?” - сказала Дебс. “Никаких подозрительных машин?”

Кокрейн моргнул, очевидно, все еще борясь с желанием ударить кулаком своего приятеля. “Это час пик”, - сказал он, немного раздраженно. “Как я мог заметить подозрительную машину в таком потоке машин?”

“Если я скажу тебе, как”, - сказала Дебс, то тебе придется снять с себя обязанности полицейского.

Винс сказал - “Бум”, очень тихо, и полицейский около Кокрейна издал глухой звук, пытаясь подавить смех.

По некоторым причинам, Кокрейн не посчитал эту шутку забавной, и он прокашлялся снова. “Посмотрите на это”, - сказал он.

“Есть десять тысяч проходящих автомобилей, и они все притормаживают для осмотра. К тому же еще идет дождь, из-за которого я почти ничего не вижу. Вы расскажете мне, как нужно правильно искать среди потока машин, и я начну смотреть на этот поток машин по-иному? Все верно?”

Дебс уставилась на него без выражения. “Уже слишком поздно”, - сказала она, и она отвернулась, вернулась обратно к бесформенной куче в Краун Вике. “Декстер”, - она позвала меня через своё плечо.

Я предполагаю, что она думает, что я знаю, что здесь произошло. Моя сестра всегда предполагала, что у меня всегда есть своя мистическая версия совершенного преступления. Она была убеждена, что я буду знать немедленно все о больных и убийственных фриках, с которыми мы столкнулись после одного быстрого взгляда на их ручную работу, просто потому, что я был больным и убийственным фриком сам. И так каждый раз, когда она сталкивалась с невозможно гротескным убийством, она ожидала, что я предоставлю имя, местоположение и номер социального страхования убийцы. Довольно часто я угадывал, управляемый мягким голосом моего Темного Пассажира и полным пониманием моего ремесла. Но на сей раз, у меня ничего не было для нее.

Отчасти и от неохоты, я хлюпая, стоял около Деборы. Я очень не хотел разочаровать свою единственную сестру, но у меня не было ничего, что я мог бы сказать в ответ. Это было столь диким, зверским, и неприятным, что даже Пассажир скривил свои губы с неодобрением.

“Что ты думаешь?” - Дебора сказала мне, понижая свой голос, поощряя меня говорить откровенно.

“Нууу”, - сказал я, “кто бы это ни был, он вышел за рамки общепринятых норм, он душевнобольной”. Она уставилась на меня, как будто ожидая продолжения, и когда было ясно, что я ничего больше не добавлю, она покачала головой. “Ни хрена”, - сказала она. “Ты понял это, исходя из собственных соображений?”

“Да”, - сказал я, основательно раздраженный. И только после одного быстрого взгляда через окно. “Под дождём. Да ладно тебе, Дебс, является ли этот труп действительно Клейном”.

Дебора посмотрела внутрь автомобиля. “Это он”, - сказала она.

Я вытер маленький приток реки Миссисипи со своего лба и изучил автомобиль. Я даже не мог сказать наверняка, что труп внутри вообще является человеком, но моя сестра казалась довольно уверенной, что эта бесформенная лепёшка была Детективом Клейном. Я пожал плечами, естественно, получив поток воды по моей шее. “Как ты можешь быть уверена?”

Она кивнула на край лепёшки. “Лысина”, - сказала она. “Это - лысина Марти”.

Я посмотрел снова. Тело лежит поперек сидений наподобие холодного пудинга, аккуратно устроенное и очевидно неповрежденное, непроколотое. Не было никаких видимых разрывов в коже и никаких очевидных луж крови, и все же измельчение, которое принял Клейн, было тотальным, ужасающим. Верхняя часть черепа, возможно, была единственной частью тела, которая не была разрушена, вероятно потому, чтобы не дать Клейну умереть слишком быстро. И, конечно же, край сальных волос вокруг ярко-розового круга голой кожи действительно выглядел очень похожим на то, что я помнил о лысине Клейна. Я не совсем был уверен, что это действительно был Клейн, но я не был настоящим детективом, как моя сестра. “Может быть это труп девушки?” - я спросил её, я сказал это только потому, что был мокрым, голодным и раздраженным. ‘Ты можешь определить пол человека по их волосам?”

Она посмотрела на меня, и на один ужасный момент я подумал, что я зашел слишком далеко, и что она собирается ударить меня по бицепсу одним из своих сильных ударов рукой. Но вместо этого, она посмотрела на оставшуюся группу судебных экспертов, указала на автомобиль и сказала: “Откройте его”.

Я стоял под дождём и смотрел, как они это делали. Дрожь, казалось, прошла через всю группу наблюдателей, когда двери машины распахнулись; и это был полицейский, умерший таким образом, один из нас, так ужасно забитый в небытие, и все смотрящие полицейские приняли это за очень личное оскорбление. Но хуже, чем это, так или иначе, мы были все совершенно уверены, что это может снова произойти с одним из нас. В скором времени это ужасное измельчение обрушится на одного из нашего малочисленного племени, и мы не могли знать, кто, или когда, мы только знали, что это произойдёт.

Было новолуние, и темное время для Декстера; там был страх, распространяющийся через все ряды полицейских Майами, и, несмотря на всю эту страшную тревогу, Декстер стоял промокший, в его голове крутилась только одна темная мысль:

“Я пропустил свой обед”.

ГЛАВА 4

Было уже десять вечера, когда я закончил, и я чувствовал себя так, как будто я стоял под водопадом последние 4 часа. Даже так, было бы позорно идти домой, не проверив пару имён из моего списка. Таким образом, я неспеша проверил пару адресов, так как они были на моём пути. Первый автомобиль был припаркован прямо перед домом; его багажник был незапятнан, и я проехал мимо.

Второй автомобиль находился в гараже, скрытый тенями, и я не видел багажник. Я замедлился до черепашьей скорости, и стал осматривать подъездную дорогу к гаражу, как будто бы я заблудился и просто осматривал окрестности. Было что-то на багажнике, и как только я посветил фарами, это что-то двинулось, и самая жирная кошка, какую я когда-либо видел, умчалась прочь. Я развернул свою машину, и поехал домой.

Уже было одиннадцать часов вечера, когда я припарковался перед своим домом. За входной дверью горел свет, я вышел из автомобиля и встал перед дверью, освещенный этим светом. Дождь наконец перестал, но в небе все еще висели низкие темные облака, заполоняющие небо, и это напомнило мне о событиях двухнедельной давности, и эхо тревоги снова прогремело сквозь меня. Я уставился на облака, но они не показались мне запуганными. Мы сделали тебя мокрым, они глумились, и ты стоишь там внизу как тупица, в то время как твоё тело до сих пор покрыто гусиной кожей.

Так оно и было. Я закрыл дверь машины и пошел в дом.

Дома было относительно тихо, так как детям нужно было идти в школу. Коди и Астор уже спали, и ночные новости тихо доносились из телевизора. Рита дремала на кушетке с Лили-Энн на коленях. Рита не проснулась, когда я вошел, но Лили-Энн посмотрела на меня радостными, довольно бодрыми глазами. “Дя”, - сказала она. “Дя Дя Дя!”

Она признала меня сразу, замечательная девочка. Я чувствовал, как мои тревоги уходят прочь, когда я смотрел на её счастливое маленькое личико.

“Лили-вилли”, - ответил я ей со всей своей серьёзностью, требуемой для случая, и она засмеялась.

“Ох!” - сказала Рита, резко проснувшись и моргая, посмотрела на меня.

“Декстер, ты уже дома? То есть я не то хотела сказать”, - сказала она. “Я имею в виду, ты очень поздно вернулся домой. Снова”.

“Мне очень жаль”, - сказал я. “Я задержался на работе”.

Она смотрела на меня в течение долго времени, моргая, и затем она покачала головой. “Ты насквозь промок”, - сказала она.

“Шел дождь”, - рассказал я ей.

Она моргнула еще несколько раз. “Дождь закончился еще час назад”, - сказала она.

Я не мог понять, какое это имеет значение, но я был полон вежливости, и таким образом, я просто сказал ей: “Нууу, я просто ходил на шоу”.

“Ох”, - сказала Рита. Она посмотрела на меня глубокомысленным взглядом, и я почувствовал себя немного неловко. Но, наконец, она вздохнула, и покачала головой. “Хорошо”, - сказала она. “Ты должно быть… Ох. Твой обед. Ты добирался так долго. Ты голоден?”

“Умираю от голода”, - сказал я.

“Ты капаешь на пол”, - сказала она.

“Тебе лучше надеть какую-нибудь сухую одежду”, - сказала она. “И если ты подхватишь какую-нибудь простуду”… Она помахала рукой перед лицом. “Ох, Лили-Энн, ты проснулась”. Она улыбнулась малышке той самой материнской улыбкой, которую Леонардо так старательно пытался захватить.

“Я пойду, переоденусь”, - сказал я, и я спустился вниз по коридору в ванную, выкинул всю влажную одежду в корзину, вытерся полотенцем, и надел сухую пижаму.

Когда я вернулся, Рита что-то напевала, и Лили-Энн булькала, и хотя мне не хотелось оставаться тут, у меня были некоторые важные вещи на уме. “Ты сказала что-то об ужине?” - сказал я.

“Ты добирался очень…Ох, я надеюсь оно не слишком сухое… Так или иначе, оно находится в пластиковой коробке, нужно просто засунуть её в микроволновку, возьми малышку.” Она встала с дивана и отдала мне Лили-Энн, я быстро подошел к ней и взял мою малышку, просто я не расслышал Риту правильно, я подумал, что она хочет засунуть ребенка в микроволновку. Рита уже шла по направление к кухне, в то время как я откинулся на диван с Лили-Энн на руках.

Я посмотрел на неё: Лили-Энн, маленький и радостнолиций проем в новообретённый мир эмоций и нормальной жизни Декстера. Она была чудом, пронесшим меня на полпути к человечности, только розовым и замечательным фактом её существования. Она заставила меня чувствовать в первый раз, когда я сидел и держал её в руках, я чувствовал все нечеткие мысли восхода солнца, наподобие простого смертного. Ей был почти один год, и уже было ясно, что она была замечательным ребенком.

“Ты можешь произнести по буквам слово “гипербола”?” - спросил я её.

“Дя”, - сказал она радостно.

“Очень хорошо”, - сказал я, и она дотянулась и сжала пальчиками мой нос, чтобы показать мне, что это слово было очень легким для такого умного человека, как она. Она шлепнула меня по лбу и подпрыгнула несколько раз, её способ попросить вежливо был немного сложным, пожалуй, связан с движением и хорошей звуковой дорожкой, и я согласился.

Несколько минут спустя, Лили-Энн и я закончили подпрыгивать после двух стишков “Лягушка ушла посчитать”, и мы уже решали окончательные детали в объединенной теории полевой физики, когда Рита суетливо вернулась в комнату с ароматной и дымящейся тарелкой в ее руке. “Это - свиная отбивная”, - сказала она. “Я приготовила её по-голландски, с грибами?” Кроме грибов в магазине не было ничего кроме… Так или иначе, я нарезала несколько помидор и немного каперсов?” Конечно, Коди они не нравятся… Ох! И я забыла рассказать тебе”, - сказала она, кладя тарелку передо мной на журнальном столике.

“Мне очень жаль, если желтого риса мало, но что сказал дантист?” Астор нужно поставить скобы, и она совершенна… Она взмахнула одной рукой в воздухе и присела. ”Она сказала, что скорее… Проклятье, я забыла вилку, одну минуту”, - сказала она и мчалась назад в кухню.

Лили-Энн посмотрела, как она ушла, и после повернула ко мне свою голову. Я покачал головой. “Она всегда разговаривает в подобном стиле”, - сказал я ей.

“Ты привыкнешь к этому”.

Лили-Энн посмотрела немного не уверенно. “Дя дя дя”, - сказала она мне.

Я поцеловал ее в макушку, Она пахла замечательно, смесью детского шампуня и какого-то опьяняющего феромона, который исходит от их лбов. “Ты, вероятно, права”, - сказал я ей, и затем Рита вернулась в комнату, положила вилку и салфетку около тарелки, взяла Лили-Энн из моих рук, и присела около меня, продолжая сагу Астор и Дантиста.

“Так или иначе”, - сказала она. “Я сказала ей, что она поносит их всего один год, и что они стоят у большинства девочек… Но у нее есть… Она не рассказывала тебе об Энтони?”

“Что Энтони придурок?” - сказал я.

“Ох”, - сказала Рита. “Он не такой… Я имею в виду, что она не должна была говорить такое. Но она отличается от девочек, тем более Астор уже взрослая… Она не слишком сухая, нет?” - сказала она, нахмурившись, глядя на мою тарелку.

“Она великолепна”, - сказал я.

“Она сухая”. Мне очень жаль”. Так… Я возможно думаю, что если ты захочешь поговорить с ней”, - Рита закончила. Я действительно надеялся, что она имела в виду поговорить с Астор, а не со свиной отбивной.

“Что ты хочешь мне сказать?” - я спросил ее с полным ртом очень вкусной, но немного сухой свиной отбивной.

“Они совершенно нормальны”, - сказала Рита.

“Что, фигурные скобки?”

“Да, конечно”, - сказала она. “А ты о чем подумал?”

Если честно, я часто не понимал, о чем мы разговаривали, так как Рита обычно рассказывает о трех вещах одновременно. Возможно, она эту привычку заимела с работы, даже после нескольких прожитых лет с нею, я только знал, что её работа включает себя работу над большими числами, преобразованием их в различные иностранные валюты и применению результатов на рынке недвижимости. Это была одна из замечательных загадок жизни: женщина, достаточно умная, сделала настолько абсолютно глупую вещь, связавшись с мужчиной, так как сначала она вышла замуж за человека, увлекающегося наркотиками, кто бил ее жестоко, бил Коди и Астор столь же ужасно, и наконец, сделав достаточно неприятных и противоправных действий, он был посажен в тюрьму. И Рита, наконец, избавившись от долгого кошмарного замужества с одурманенным наркотиками демоном, счастливо танцевала в браке с еще худшим монстром: Мною.

Конечно, Рита никогда не узнает, кто я есть на самом деле, конечно, если бы я сам не сказал бы об этом. Я старался всеми силами удержать ее в счастливом неведении об истинном мне, Декстере Тёмном, весёлом вивисекционисте, живущим ради шуршания клейкой ленты, блеска лезвия, и запаха страха, исходящего от действительно нехороших людей, заработавших свой билет на Землю Декстера, убивавшие невинных людей и, так или иначе, проскользившие через зияющие трещины в системе правосудия.

Рита никогда не узнает о моей другой стороне, и также мне хотелось бы, чтобы Лили-Энн тоже не знала о ней. Мои моменты с новыми друзьями наподобие Валентайна были частными, или были таковыми до ужасного несчастного случаю со Свидетелем. На мгновение я подумал об этом и оставшихся именах в моем списке “Хонда”. Одно из тех имен было верным, должно было быть, и когда бы я узнал, которое из них, я мог бы почти испытать волнение поимки его и обмоткой клейкой лентой, почти услышать приглушенные визги боли и страха.

И поскольку мой разум блуждал вокруг моего хобби, я совершил ужасное преступление, жуя свиную отбивную Ритиного приготовления, не оценив её вкуса. Но, к счастью для моих вкусовых рецепторов, я воображал Свидетеля, связанного по рукам, я сидел немного огорченный с вилкой в руках, отогнал мои приятные грёзы и продолжил свой ужин. Я забил свой рот оставшимся рисом, прожевал его и, как только я съел оставшийся каперс на моей вилке, как Рита сказала: “И, так или иначе, это не покрывает страховку… Но у меня должна быть хорошая премия в этом году, и фигурные скобки очень… Астор не очень часто улыбается, не так ли? Но может быть ее зубы… Она внезапно остановилась, махнула рукой и сгримасничала. “Ох, Лили Энн”, - сказала она.

“Тебе нужно сменить подгузник”. Рита встала и понесла ребенка на пеленальный стол, оставляя после себя запах, который был определенно не запахом свиной отбивной, и я поставил свою пустую тарелку и откинулся на диван со вздохом: “Декстер Наелся”.

По некоторой странной и очень раздражающей причине, вместо того, чтобы позволить дневным заботам убежать в дымку откормленной удовлетворённости, я качал головой вперёд назад и думал о Марти Клейне и об ужасной лепёшке, которая была его трупом. Я действительно не знал его хорошо, и даже если я знал, я не способен ни к какому виду эмоциональной связи, даже грубой и мужественной, настолько популярной в моей работе. И трупы не беспокоят меня; даже если я иногда не был вовлечён в их создание, рассматривание и касание их является частью моего работы. И, несмотря на это, я бы не хотел, чтобы мои коллеги знали то, что мертвый полицейский тревожил меня не более чем мертвый адвокат. Но труп, как этот, полностью расплющенный кувалдой, очень сильно отличался от обычных трупов, он почти сверхъестественный.

Ярость измельчения, с которым был уничтожен Клейн, была совершенно психической, конечно, но факт, что это было так тщательно, и заняло очень много времени, было далеко за пределами нормального, удобного, смертоносного безумия, и я счел это очень тревожащим. Это потребовало выдающейся силы, выносливости, и, самое пугающее, безусловно, холодного контроля на протяжении всего дикого процесса, так как нужно было не зайти слишком далеко и дать умереть слишком быстро, прежде, чем все кости были сломаны.

И по некоторым причинам, у меня было очень сильная уверенность, что это не был простой и относительно безопасный единственный эпизод, в котором кто-то пересёк черту и был в безумии в течение нескольких часов. Это выглядело как шаблон, образ жизни, состояние, которое было постоянным. Безумная сила и ярость, объединенная с холодным контролем, который я не мог вообразить, какое создание было способно на это, и я действительно не хотел даже знать. Но я снова почувствовал, что мы найдем еще расплющенных полицейских в ближайшем будущем.

“Декстер?” - Рита тихо позвала меня из спальни.

“Почему ты не ложишься спать?”

Я посмотрел на часы в телевизоре: почти полночь. Простой просмотр времени заставил меня понять, насколько усталым я был. “Уже иду”, - сказал я. Я встал с дивана и потянулся, чувствуя, что очень желанная сонливость проходит через меня. Это было время для сна, и я буду волноваться о Марти Клейне и его ужасной смерти завтра. Буду вспоминать об этом зле каждый день; по крайней мере, в очень хорошие дни. Я поставил свою тарелку в раковину и лёг спать.

Из далекого, тусклого, глухоупакованного мира сна я почувствовал, как тревожное чувство пробирается в мою голову и, как будто в ответ на неопределенный, но требовательный вопрос, я услышал громкий и взрывной мощный звук, и я проснулся, из моего носа капало от мощного чиха. “О, Господи”, - сказала Рита, садясь рядом со мной.

“Ты простудился от всего этого… Я знала, что так и… Вот, возьми носовой платок”.

“Багодарю”, - сказал я. И я встал с постели и взял платок и приложил его к носу. Я чихнул снова, на сей раз в платок, и почувствовал, что он выпадает из моих рук. “Охг”, - сказал я, поскольку слизь капала на мои пальцы и тупая боль прошла сквозь мои кости.

“Ох, ради Бога… Вот, возьми другой платок”, - сказала Рита. “И сходи помой руки, так как… Посмотри на время, пора вставать так или иначе. И прежде, чем я успел сделать не больше, чем приложить еще один платок к носу, она уже полностью проснулась и встала из кровати, оставив меня сидящим и капающим, и задающимся вопросом, почему злая судьба причиняет такие страдания бедному, не заслуживающему мне. Моя голова раскалывалась, и я чувствовал, что она была наполнена мокрым песком, он стекал по всей моей руке, и в добавление ко всему, я должен встать и пойти на работу, моя голова вяло кружилась в тумане, я не был уверен, что сумею сообразить, как.

Но одна из вещей, в которой Декстер действительно хорош, это изучение и следование образцам поведения. Я жил своей жизнью среди людей, и они все думают и чувствуют и действуют способами, которые абсолютно чужды мне, но мое выживание зависит от представления совершенной имитации эмоций, проявляемыми ими. К счастью для меня, девяносто девять процентов всей человеческой жизни тратятся на повторение одних и тех же действий, повторении одних и тех же избитых клише, передвижению наподобие зомби через одни и те же шаги танца, мы тащимся через вчера и позавчера и поза поза вчера. Это кажется ужасно тусклым и бессмысленным, но это действительно имеет много смысла. В конце концов, если Вы только должны следовать по одному и тому же пути каждый день, Вы не должны думать вообще. Принимать во внимание, как хорошие люди занимаются любой умственной деятельностью более сложно, чем жевать, это не то, что лучше всего для всех?

Таким образом, в очень юном возрасте я учился наблюдению за людьми, задерживающимися за своим основным единственный ритуалом, или двумя, и затем повторяющие те же шаги снова с безупречной мимикрией. Этим утром мой талант сослужил мне хорошую службу, поскольку я шатался от кровати и в ванную и обратно, в моей голове было абсолютно пусто, кроме мокроты, и если я не выучил наизусть то, что я предположительно должен делать каждое утро, я не думаю, что смог бы сделать это. Тупая боль главного насморка просочилась в мои кости и вытолкнула всю способность размышлять из моего мозга.

Но шаблон того, что я делаю утром, оставался прежним: душ, бритье, чистка зубов, и спотыкающаяся ходьба к кухонному столу, где у Риты была чашка кофе, ожидающая меня. Когда я потягивал его, я чувствовал маленькую искру жизненного мерцания в ответ, она поставила тарелку яичницы передо мной. Это, возможно, был эффект кофе, но я помнил, что нужно делать с яйцами, и я сделал это очень хорошо, слишком. И, поскольку я доел яичницу, Рита бросила пару таблеток от простуды передо мной.

“Возьми их”, - сказала она. “Ты почувствуешь себя лучше, как только они… Ох, посмотри на время. Коди? Астор? Вы опаздываете в школу!” Она долила кофе в мою чашку и торопливо пошла в холл, где я услышал её крик, будящей двух нежелающих вставать детей. Минуту спустя Коди и Астор с глухим стуком уселись за стол, и Рита поставила тарелки перед ними. Коди машинально стал есть сразу, но Астор поставила лицо на локти и с отвращением посмотрела на яйца.

“Она жидкая, я хочу кукурузные хлопья”.

Вся часть утреннего ритуала: Астор никогда не хотела ничего, что Рита давала ей поесть. И я счел странно успокаивающим то, что я знал, что произойдет затем, поскольку Рита и дети следовали каждому утреннему сценарию, и я ожидал, когда подействуют холодные таблетки, возвратят мне силу ясной мысли. До тех пор, я ни о чём не волновался; я не должен был делать ничего, но должен следовать шаблону.

ГЛАВА 5

Шаблон оставался правильным, когда я приступил к работе. Тот же офицер сидел за столом и кивнул на моё удостоверение; те же люди набились в лифт, когда я поехал на второй этаж. И в ожидании меня, в кофейнике было очевидно то же самое мерзкое варево, которое было там с незапамятных времен. Все очень утешительно, и из благодарности я фактически попытался выпить кофе, делая шокированное лицо, как только я делал глоток. Ах, утешение глупой рутины.

Но как только я отвернулся от кофеварки в то, что должно быть пустым местом, я обнаружил объект на моём пути, так близко ко мне, что я должен был накрениться в остановке, которая естественно заставила ядовитое варево в моей чашке выплеснуться на всем протяжении передней стороны моей рубашки.

“Ох, дерьмо”, - сказал объект, и я посмотрел на жгущее пятно на моей рубашке. Передо мной стояла Камилла Фигг, одна из моих коллег в судебной экспертизе. Ей было около тридцати лет, и она была честной, обычно незаметной и обычно была очень тихой, но в данный момент она неистово краснела, она так часто выглядела, когда я смотрел на неё.

“Камилла”, - сказал я. Я думаю, что сказал это вполне весело, полагая, что моя рубашка была относительно новой, будет проблематично отстирать пятно. Но, не смотря на это, её лицо стало даже еще краснее.

“Это только… Мне действительно жаль”, - сказала она в отрывистом молчании, и она оглянулась по сторонам, как бы ища выход.

“Все совершенно в порядке”, - сказал я, хотя все было далеко не в порядке. “Кофе будет безопаснее носить на одежде, чем пить”.

“В любом случае, я не хотела этого делать”, - сказала она, и она подняла руку, или чтобы схватить слова обратно, или чтобы стереть кофе с моей рубашки, но она потрясла рукой передо мной в нерешительности, и тогда она наклонила свою голову. “Очень жаль”, - сказала она, и, пошатываясь, пошла по коридору и свернула за угол.

Я глупо стоял и моргал после неё; что-то новое повредило шаблон, и я понятия не имел, что оно означало, и что я должен был делать. Но после обдумывания в течение нескольких бессмысленных секунд, я не стал обращать на это внимания. Я простужен, таким образом, я не должен был пытаться понять причудливое поведение Камиллы. Если бы я сказал или сделал что-то не то, я мог бы сказать, что это были просто таблетки от насморка. Я поставил кофе и пошел в уборную, чтобы попытаться сохранить несколько кусочков ткани на моей рубашке.

Я вычищал пятно с помощью холодной воды в течение нескольких минут, но это не дало никакого результата. Бумажные полотенца продолжали падать тут и там, оставляя десятки маленьких влажных крошек бумаги на всей моей рубашке, пятно так и осталось на месте. Этот кофе был удивительной вещью; возможно, кофе въелось в ткань, и ткань стала цвета кофе. Я, наконец, сдался и оставил мою запятнанную рубашку высыхать, это лучшее, что я мог сделать. Я покинул уборную, нося на себе мою полувлажную запятнанную рубашку, и направился в лабораторию, надеясь, что я мог бы получить некое портновское сочувствие от Винса Масуки. Он был обычно довольно активным и хорошо осведомлен об одежде. Но, вместо того, чтобы получить соболезнования и совет относительно удаления пятна, я зашел в комнату, абсолютно переполненную, моя сестра, Дебора, следовала за Винсом по пятам и очевидно запугивала его чем-то, когда он попытался работать над содержимым маленького пакета для доказательств. В углу, облокотившись на стену, стоял человек лет тридцати пяти, с тёмными волосами и средним телосложением. Никто не вызвался познакомить нас, и у него не было никакого оружия, поэтому я просто прошёл мимо него в свой кабинет.

Дебс посмотрела на меня с видом теплого и любящего приветствия, которое я всегда ожидал от неё, когда приезжал на работу. “Где, чёрт тебя побери, ты был?” - сказала она.

“На уроке бальных танцев”, - сказал я. “На этой неделе мы танцуем танго; ты хотела бы взглянуть?”

Она сделала мрачное лицо и покачала головой. “Иди сюда и вступай во владения вот этого идиота”, - сказала она.

“Великолепно, теперь я - идиот”, - проворчал Винс, и кивнул мне. “Ты видишь, насколько ты с Симоном Легре умны, на полупути в зад.

“Но если только на полпути, я вижу, почему ты расстроен”, - сказал я. “Я могу предположить, что есть какие-нибудь подвижки в деле Марти Клейна?” - я спросил Дебс вежливо.

“Это - то, что я пытаюсь узнать”, - сказала Дебора. “Но если вы так и не включите свои задницы в работу, то мы никогда ничего не узнаем.

Мне пришло в голову, что Дебс и Винс уже находятся в заднице с самого утра, в самом деле не тот путь, с которого я хочу начинать свой день. Но мы все должны показывать терпимость на нашем рабочем месте, таким образом, я просто пропустил это мимо ушей и продолжил. “Что у нас есть?” - сказал я.

“Это просто грёбанная упаковочная бумага”, - сказал Винс.

“С пола машины Марти Клейна”.

“Это, скорее всего бумага от какой-нибудь еды”, - сказал незнакомец из угла.

Я посмотрел на незнакомца, после посмотрел на Дебс с поднятой бровью. Она пожала плечами.

“Мой новый партнёр”, - сказала она. “Алекс Дуарте”.

“Оу”, - сказал я человеку. “Mucho Gusto (3)”.

Дуарте пожал плечами. “Да, верно”, - сказал он.

“От какой именно еды?” - спросил я.

Дебора проскрипела зубами. “Это то, что я пытаюсь узнать”, - сказала она. “Если мы узнаем, где он ел прежде, чем умер, то у нас будет хороший шанс продвинуться по делу и, возможно, мы даже найдём этого парня.

Я подошел туда, где Винс кучкой жирных белых вощеных палочек водил внутри пакета для доказательств. “Это все жир”, - сказал он. “Там должен быть отпечаток. Я просто хотел проверить доказательство на наличие отпечатков. Стандартная процедура”.

“Придурок, у нас уже есть отпечатки Клейна”, - сказала она. “Мне нужен убийца”.

Я посмотрел на затвердевшую смазку через пластиковый пакет для доказательств. Она имела красновато-коричневый оттенок, я обычно не держусь долго за продовольственные обертки, но эта показалась мне знакомой. Я наклонился и открыл пакетик, и тщательно принюхался. Таблетки от насморка наконец то высушили мой нос, и запах был сильным и очевидным. “Тако”, - сказал я”.

“Здоровья тебе”, - сказал Винс.

“Ты уверен?” - Дебора требовательно спросила. “Это обёртка от тако?”

“Безусловно”, - сказал я. “Не могу ни с чем спутать этот запах специй”. Я приподнял пакетик и указал на крошечную жёлтую крошку на углу вощеной бумаги. “И прямо тут, это должно быть кусочек оболочки тако”.

“Тако, Бог мой”, - сказал Винс с отвращением. “До чего мы докатились?”

“Вот”, - сказал Дуарте. “Похоже на упаковку Тако Белл”.

“У них должно быть лого на обёртке, не так ли?” - сказал я. “Так или иначе, я думаю, что их обёртки желтые. Эта, вероятно из какого-нибудь более мелкого места, может быть из обеденных фургонов”

“Великолепно”, - сказала Дебора. “Таких вагонов в Майами должно быть миллион”.

“И все они продают тако”, - сказал Винс очень услужливо. “Я имею в виду, вот дрянь”.

Дебора посмотрела на него. “Мать твою, ты полный идиот, ты знал об этом?” - сказала она.

“Нет, я не знал”, - сказал Винс весело.

“Почему тако?” - сказал Дуарте. “Я имею ввиду, кто ест грёбаные тако? Имею в виду, ну же”.

“Возможно, он не смог найти блинчики с мясом”, - сказал я.

Он посмотрел на меня с недоумением. “Чего?” - сказал он.

“Вы можете определить, откуда прибыл этот тако?” - сказала Дебс.

“Может быть, вы знаете, как определяются специи, или что-нибудь в этом роде”.

“Дебс, ради Бога”, - сказал я. “Это просто тако”.

“Они все одинаковые”.

“Нет, это не просто тако”, - сказала Дебора. “Это тако убитого полицейского”.

“Убийца тако”, - сказал Винс. “Мне нравится это”.

“Возможно, этот с вечеринки”, - сказал я, и Дебора посмотрела на меня с надеждой. Я пожал плечами. “Вы знаете, иногда ходят слухи, например: лучшие гамбургеры в Мэнни, или Медианотти (4) в Идальго являются лучшими в городе, и где-либо еще.

“Да, но это тако”, - сказал Винс. “Я серьёзно”.

“Все верно, если оно так, то они должны стоить дешево”, - сказал я. “Или девушка, которая делает их, носит бикини”.

“Я знаю один обеденный фургон, где есть такая девушка”, - сказал Дуарте.

“Она очень привлекательная женщина, она носит бикини?”

“Она ходит вокруг строительной площадки, и она делает большой бизнес, поверь. Только видом своих сисек”.

“Я не могу поверить в это, вы придурки”, - сказала Дебс.

“Почему все рассуждения всегда заканчиваются разговорами о сиськах?”

“Вы можете поспрашивать там и тут”, - сказал Дуарте. “Спросите у других детективов о великом месте тако”.

“Или о великолепных сиськах”, - сказал Винс.

Дебора проигнорировала его, ей следовало бы поблагодарить его.

“Разузнайте все, что сможете об обёртке”, - сказала она, и затем развернулась и вышла из комнаты.

Дуарте выпрямился, кивнул нам, и вышел вслед за нею.

Я посмотрел ему вслед. Винс прищуренным взглядом посмотрел на меня, и затем торопливо вышел из комнаты, бормоча что-то о реагентах, и я просто еще какое-то время сидел на месте. Моя рубашка была все еще сырой, и я все еще был зол на Камиллу Фигг. Она стояла прямо позади меня, слишком близко для безопасности, и я не мог думать ни о каких причинах такой близости. Еще хуже, мне действительно нужно знать, когда кто-то так близко подбирается к моей незащищенной спине. Это мог бы быть наркобарон с Узи, или сумасшедший садовник с мачете, или с чем-нибудь с таким же смертельным, как чашка того несчастного кофе. Где был Пассажир, когда я так нуждаюсь в нём? И теперь я нахожусь в холодной лаборатории, носящий влажную рубашку, и я был вполне уверен, что она не убережёт моё хрупкое здоровье. И как бы в подтверждение моих слов, я почувствовал, как чиханье приближается к моему носу, и я поднёс бумажный платок прежде, чем это произошло. Таблетки от насморка, вот еще, вздор. Они были ничего не стоящими, как все остальное в этом скудном мире.

Непосредственно перед тем, как я растаял в мокрой капающей слизи и жалости к себе, я думал о чистой рубашке, висящей перед моим столом. Я всегда держал под рукой запасную рубашку на случай непредвиденной ситуации. Я снял её с вешалки и надел её, сворачивая влажную, забрызганную кофем рубашку в пластмассовый продуктовый пакет, чтобы потом забрать её домой. Это была хорошая рубашка, гуябера (5) с серебряными гитарами на кромке. Возможно Рита знает волшебный способ сведения пятен.

Винс уже был в лаборатории, когда я вернулся, и мы пошли работать. И мы действительно попробовали наши лучшие средства. Мы выполнили каждый тест, какой мы смогли только придумать: визуальный, химический, электрический, и не смогли найти ничего, что заставило бы мою сестру улыбнуться. Дебора вызывала нас всего лишь три раза, что показало её удивительно самообладание. Нам действительно нечего было ей сказать. Я думал, что это обёртка была очень похожа на обёртку, в которую заворачивают тако, и что она пришла из обеденного фургона, но я не мог поклясться в суде, что это именно она.

В пределе полудня эффект от таблеток от насморка исчез, и я начал чихать снова. Я попытался проигнорировать это, но трудно сделать высококачественную работу, если к носу постоянно будет приложен платок, таким образом, я прекратил попытки и сдался. “Мне нужно убраться отсюда”, - сказал я Винсу. “Прежде, чем я забрызгаю соплями вещественное доказательство”.

“Это не может повредить тако”, - сказал он.

Я пошел обедать один, в тайский ресторан около аэропорта. Не то, чтобы рассматривание бумажек от тако сделало меня голодным, но я всегда полагал, что чаша пряного тайского супа борется с насморком лучше, чем что-либо еще, и к тому времени, когда я съел суп, я мог почувствовать, что мой организм испаряет нездоровые молекулы, вытесняя простуду через мои поры и возвращая их в экосферу Майами, где они оставались. Я фактически чувствовал себя намного лучше, и это заставило меня оставить чаевые, которых были немного больше положенного. Но поскольку я вышел за дверь в послеполуденную жару, переднюю часть моего черепа словно взорвало мощным чихом, и сопроводительная боль ударила в мой скелет, как будто кто-то сжимал тисками все мои кости.

Счастье - иллюзия, и иногда это тайский суп. Я сдался и по пути остановился в аптеке, чтобы купить еще таблеток от насморка. На сей раз я принял три штуки, и к тому времени, когда я вернулся в офис, пульсирование в моём носу и мох костях немного спало. Было ли это эффектом супа или таблеток, но я начал чувствовать себя способным справится с любой обычной болью, которую день мог бы бросить в меня. И поэтому я был более менее подготовлен к неприятным происшествиям, но ничего не произошло.

Остальная часть дня была абсолютно беспрецедентной. Мы продолжали работать, используя весь наш массивный навык над тем, что было довольно неосновательным доказательством. Но к концу дня, единственная вещь, которую я узнал, состояла в том, что Масука не любил всю мексиканскую еду, не только тако. “Если я ем их еду, то у меня бывает вонючие газы”, - сказал он мне. Это пагубно сказывается на моей общественной жизни”.

“Я и не знал, что у тебя она есть”, - сказал я. У меня была крошка от оболочки тако под микроскопом и тщетная надежда на нахождение некоторой крошечной подсказки, в то время как Винс исследовал пятно жира на обертке.

“Конечно, у меня есть общественная жизнь”, - сказал он. “Я хожу на вечеринки каждую ночь. Я нашел волосок”.

“Какие такие вечеринки?” - сказал я.

“Нет, нашел волосок в жиру”, - сказал он. “Чтобы ходить на вечеринки, мне приходится бриться каждый день”.

“Слишком много информации”, - сказал я. “Он на самом деле человеческий?”

“Да, я уверен”, - сказал он. “Много мужчин бреются”.

“Волосы”, - сказал я. “Действительно ли этот волос человеческий?”

Он нахмурился в свой микроскоп. “У меня есть предположение, что это шерсть грызуна”, - сказал он. Другая причина, по которой я не ем мексиканскую еду.

“Винс”, - сказал я. “Шерсть крысы не является мексиканской специей. “Она там, потому что этот тако сделан в запущенном обеденном фургоне”.

Эй, я не знаю; ты гурман”, - сказал он. “Мне нравится есть где-нибудь в таком месте, где есть стулья”.

“Я никогда не ем один”, - сказал я. “Что-нибудь еще?”

“Неплохо бы чтобы там были еще столы”, - сказал он. “И настоящее серебро”.

“Что-нибудь еще в жиру”, - сказал я, выигрывая очень жесткую борьбу против стремления вдавить большим пальцем глаза в его глазницы.

Винс пожал плечами. “Это просто жир”, - сказал он.

У меня не было подвижек с моей крошкой тако. Просто там ничего не найти, за исключение что оно было сделано из отборного зерна с добавлением неорганических химикатов, вероятно консервантов. Мы сделали все возможные тесты, не разрывающие обёртку, и не обнаружили ничего существенного. Словесное остроумие Винса не дало нам волшебного скачка к более высокому уровню, и под конец рабочего дня моё настроение не поднялось. В любом случае, я чувствовал себя лучше, чем утром. Я отразил последнюю телефонную атаку Деборы, запер доказательства и пошел к двери.

“Разве ты не хочешь сходить за тако?” - позвал Винс, как только я толкнул дверь.

“Иди в задницу”, - сказал я. После всего, что произошло, я действительно заслуживал один выстрела в него.

ГЛАВА 6

Я ехал домой сквозь обычный трафик час-пика, по напрягающей нервы медлительной агрессивной полосе движения, передвигаясь скачками и чуть ли не врезаясь впереди стоящую машину. Охваченный пламенем пикап стоял на обочине Скоростной автомагистрали Пальметто. Голый по пояс мужчина в джинсах и потрёпанной ковбойской шляпе стоял около него, выглядя скучающим. У него была татуировка в виде большого орла на его спине и сигарета в одной руке. Все замедлялись для того, чтобы посмотреть на тлеющий пикап, и позади меня я мог услышать пожарную машину, громогласно визжа сиренами и гудком, поскольку пыталась пробраться сквозь толпу тянущихся зевак. Как только я поравнялся с пылающим пикапом, мой нос начал капать снова, и к тому времени, когда я вернулся домой приблизительно двадцать минут спустя, я чихал, один разрывающий череп чих разрывал меня каждую минуту или около того.

“Я дога”, - крикнул я, как только я прошел за дверь, и какой-то рёв, походивший на звук ракетного обстрела, ответил мне; Коди уже сидел за Вии, трудолюбиво уничтожая всё зло в мире массивной артиллерийской атакой. Он взглянул на меня, затем быстро отвернулся к экрану телевизора; для него это было тёплым приветствием. “Где твоя мать?” - спросил я его.

Он дёрнул головой в сторону кухни. “На кухне”, - сказал он.

Это всегда было хорошей новостью; если Рита была на кухне, то это означало, что что-то замечательное было в процессе готовки. Просто по привычке, я попытался вздохнуть аромат, сама эта идея обернулась очень плачевно для меня, так как он пощекотал мои пазухи, и запустил меня в многократное изнурительное чихание, которое почти поставило меня на колени.

“Декстер?” - позвала Рита из кухни.

“Апчхи”, - ответил я.

“Ох”, - сказала она. Появляясь в дверном проёме, с резиновыми перчатками и ножом в руках. “Ты звучишь ужасно”.

“Блаходарю тебя”, - сказал я. “Почему ты в перхатках?”

“Перхатки? Ох, ты имеешь в виду перчатки. Я делаю для тебя кое-какой суп”, - сказала она, и помахала ножом. “С верхушками шотландского перца, так что я должна… Только в твоём супе, потому что Коди и Астор не будут есть такой суп”.

“Я ненавижу острую еду”, - сказала Астор, спускаясь вниз в холл из своей комнаты, и шлепнулась на диван рядом с Коди.

“Почему у нас должен быть суп?”

“Можешь поесть хот-дог вместо него”, - сказала Рита.

“Я ненавижу хот-доги”, - сказал Коди.

Рита нахмурилась и покачала головой. Маленький локон волос упал на её лоб. “Ну, - сказала она решительно, ходите тогда голодными”. И она поправила локон запястьем и вернулась на кухню.

Я посмотрел Рите вслед, мягко удивлённый. Она почти никогда не выходила из себя, и я не мог вспомнить прошлого раза, когда она говорила нечто подобное Астор. Я чихнул, и затем пошел к дивану и встал позади него. “Вы могли бы немного усерднее попытаться не расстраивать вашу мать”, - сказал я.

Астор подняла глаза и отшатнулась подальше от меня. “Тебе лучше бы постараться не дать мне свою простуду”, - сказала она с очень грозным тоном. Я посмотрел на макушку головы Астор. Часть меня желала вскрыть ей голову плотницкими инструментами. Но другая часть меня понимала, что наказывание детей таким откровенным и интенсивным способом как правило не поощряется в нашем обществе, в обществе, в которое я пытался вписаться в настоящее время. И в любом случае, я едва ли мог обвинить Астор в том, что она показала тот же вид капризной подлости, которую я чувствовал сам. Даже Рита, кажется, почувствовала это. Возможно, некий ядохимикат выпал с летним дождём и заразил всех нас злым отношением. Таким образом, я просто глубоко вздохнул и убежал от Астор и от её чрезмерно плохого настроения, и направился на кухню посмотреть, достаточно ли прошёл мой нос для того, чтобы почувствовать запах варящегося супа. Я приостановился в дверном проёме; Рита стояла у плиты спиною ко мне. Облако ароматно выглядящего пара парило вокруг неё. Я сделал еще один шаг и оценивающе принюхался.

И конечно, это снова повергло меня в чихание. Это было очень удивительное чихание, очень громкое и сильное, с полным, красивым тоном. Это очевидно испугало Риту, так как она подпрыгнула на несколько дюймов и выронила бокал, который она держала, он разбился об пол рядом с ней. “Проклятье!” - сказала она, другой неожиданный всплеск эмоций. Она посмотрела на лужу вина, распространяющуюся к её обуви, и затем посмотрела на меня. К моему очень большому удивлению, она покраснела.

“Это была только”, - сказала она. “Я просто глубоко задумалась, когда готовила. И затем ты испугал меня”, - сказала она.

“Извини”, - сказал я. “Я просто хотел почувствовать запах супа”.

“Хорошо, но, в самом деле”, - сказала она, и затем она, пошатываясь, пошла в коридор и примчалась обратно, сжимая в руках совок и веник.

“Иди сходи проверь ребёнка”, - сказала она мне, когда она наклонилась убрать разбитое стекло. “Возможно, ей понадобится сменить подгузник”.

Я смотрел на Риту некоторое время, когда она подметала мусор. Её щёки были ярко красными, и она избегала взглядов на меня. У меня сложилось очень сильное ощущение, что что-то не так, но независимо от того, как усердно я таращил и мигал глазами, пытаясь это понять, но я так и не понял, что именно. Я предполагал, я надеялся, что если я буду смотреть достаточно долго, то смогу получить некое указание на то, что только что произошло, возможно, подзаголовок захочет появиться, или человек в лабораторной одежде захочет мне вручить брошюру, объясняющую вещи на восьми языках, возможно, со схемами. Но мне не повезло; Рита оставалось сгорбленной, краснея и сметая осколки стекла сквозь лужу в совок, и я всё ещё не имел понятия, почему она и все остальные ведут себя так странно сегодня. Таким образом, я покинул кухню и пошёл в спальню, где Лили-Энн лежала в своей детской кроватке. Она была в полусонном состоянии, но она суетилась, дёргала одной ногой и хмурилась, как будто она поймала тоже, что заразило всех нас злым настроением. Я склонился и почувствовал запах её подгузника; он был полностью забит, и уже все полезло наружу сквозь ткань. Я взял её из кроватки и перенёс на пеленальный стол, и она проснулась почти сразу. Это сделало смену пелёнок немного тяжелее, но хорошо было иметь компанию кого-то, кто не ворчал на меня.

Когда я сменил ей подгузник, я взял её с собой на своё небольшое исследование, подальше от хандры и видео насилия в Вии в гостиную, и я сел за мой письменный стол с Лили-Энн на моих коленях. Она играла с шариковой ручкой, постукивая ей на столе с похвальной концентрацией и превосходным чувством ритма. Я вытащил бумагу из коробки на столе и приложил к своему носу. Я сказал себе, что мой насморк уйдёт через день или два, и не было никакой причины раздувать это во что-то большее, чем незначительное неудобство. Кроме того, всё остальное было хорошо, прекрасно, весело, с метаморфическими птицами, скапливающимися вокруг меня и поющие круглосуточно. Моя домашняя жизнь была близка к совершенной, и я сохранял её в очень хорошем балансе с моей работой. Очень скоро я разыщу маленькое облачко на горизонте, и затем я хотел бы получить свободный, дополнительный игровой час, который был бы для меня чистым бонусным счастьем. Я вынул мой “Хонда” список и расположил его на рабочем столе, Три имени были вычеркнуты из списка. При моём темпе обдумывания, проверка всего списка займёт несколько недель. Я хотел сделать всё это немедленно, вырезать все лишние имена и оставить нужное, и я стал всматриваться в список, как будто некая контрольная подсказка могла бы быть скрыта среди строк. Поскольку я склонился над Лили-Энн, то я обронил её ручку и бумаги. “На на на!” - сказала она, и конечно она была права. Я должен быть более терпеливым, продуманным, осторожным, и конечно мне хотелось бы найти его и разорвать его и все встало бы на свои места.

Я чихнул. Лили-Энн вздрогнула, подняла бумагу и разорвала её на кусочки и бросила на пол. Она повернулась ко мне и радостно улыбалась, очень довольная собою, и я кивнул её мудрости. Это было очень понятным заявлением: Не надо больше мечтать. У тебя и у меня есть работа, и её нужно сделать.

Но прежде, чем мы могли бы реконструировать налоговый кодекс, прекрасный звук приплыл к нам из холла.

“Декстер? Дети?”, - позвала Рита. “Ужин готов!”

Я посмотрел на Лили-Энн. “Дя”, - сказала она. И я согласился. Мы пошли ужинать.

Следующий день был пятницей, и он был точно таким же. Это была не приятная рабочая неделя, и я был полностью рад, что могу забыть о ней и отсидеться дома, вылечивая свой насморк. Но для начала, мне нужно было стерпеть последние пару часов работы.

К полудню я уже успел принять шесть таблеток от насморка и потратить половину рулона бумажных полотенец, и я уже приступил ко второй половине, когда Дебора пришла в лабораторию. Винс и я достигли той точки, где уже не было ничего, чего мы могли бы придумать, что можно сделать с обёрткой тако, и так как он отказался тянуть соломинку, то мне пришлось удостоиться чести позвонить Деборе, и сообщить ей, что у нас ничего нет. И три минуты спустя, она была здесь, входя в нашу лабораторию большими шагами, наподобие мстящей фурии.

“Проклятье!” - сказала она прежде, чем вошла в комнату, “Мне нужно что-нибудь от вас!”

“Может быть, успокоительное?” - предположил Винс, и я готов был поспорить на деньги, что он был прав.

Дебора посмотрела на него, потом на меня, и я задался вопросом, успею ли я добраться до бомбоубежища вовремя. Но прежде, чем моя сестра смогла бы причинить любые тяжкие телесные повреждения, послышался шаркающий звук из двери, и все мы обернулись посмотреть, Камилла Фигг стояла в дверях. Она уставилась на меня, покраснела, осмотрела комнату и сказала: “Ох. Я даже не извинилась”. Она откашлялась, и затем унеслась далеко вниз по холлу прежде, чем кто-нибудь из нас смог понять то, что она сказала, и что с этим делать.

Я снова посмотрел на Дебору, ожидая, что она возобновит своё извержение. Но к моему удивлению, она не достала своё оружие, или даже не завелась, чтобы ударить своим стремительным ударом руки. Вместо этого, она глубоко вздохнула, и явно успокоила себя. “Парни”, - сказала она, у меня действительно жуткие ощущения насчёт этого парня. “Этот псих сокрушил Марти Клейна”.

Винс открыл свой рот, по-видимому, для того, чтобы сказать какую-нибудь остроту. Дебора посмотрела на него, и он передумал, и закрыл свой рот.

“Я думаю, что он собирается сделать это снова, и скоро”, - сказала Дебс. “Все полицейские думают так же. Они думают, что этот парень - некий призрак, наподобие Фредди Крюгера, или подобного. Все испытывают сильное потрясение, и все смотрят на меня, ожидая, что я найду убийцу. И всё, что у нас есть, это маленькая проклятая обёртка от тако”. Она пожала плечами и покачала головой.

“Я понимаю, что это не так много, но это всё, что у нас есть, я Умоляю вас, парни, Декс, Винс, вы можете сделать что-нибудь ещё. Что-нибудь?”

Её лицо выражало реальную потребность, и оно было ясным, она действительно по правде умоляла нас. Винс посмотрел на меня с очень стесненным взглядом. Он не был хорош в искренности, и она, очевидно, тоже делала его очень нервным для разговоров, и это означало, что это стало моей проблемой. “Дебс, - сказал я, мы тоже очень хотим поймать этого парня. Но мы упёрлись в стену. Обёртка это стандартная вещь, доставленная из ресторана. Не достаточно оставленной крошки тако для того, что бы сказать что-нибудь, я даже не совсем уверен, что это вообще тако. Ни какой печати, ни каких отпечатков, ничего”. “И у нас нет никаких волшебных трюков”, - сказал я, и как только я сказал “волшебные трюки”, я представил клоуна, прикреплённого к доске клейкой лентой, всплывшего в моём мозгу. Но я решительно вытолкнул счастливое воспоминание из моей головы и попытался сконцентрироваться на Деборе. “Мне очень жаль”, - сказал я, и моя искренность была не более, чем полуискусственной, которая была довольна хороша для меня. “Но мы сделали всё, что смогли придумать”.

Дебора смотрела на меня долгое время. Она еще раз глубоко вздохнула, посмотрела на Винса, и затем медленно покачала головой. “Все верно”, - сказала она. “Тогда я предполагаю, что мы просто будем ждать, когда он ударит снова, и будем надеяться, что нам повезёт в следующий раз. И она развернулась и вышла из лаборатории приблизительно с одной-четвёртой той скорости, с которой она вошла.

“Вау”, - сказал Винс тихим голосом, когда Дебора ушла. ‘Я никогда не видел её такой, какой она сейчас была”. Он покачал головой.

“Я предполагаю, что это действительно беспокоит её”, - сказал я.

Винс покачал головой. “Нет, теперь она не она; она изменилась”, - сказал он. “Я думаю, что материнство сделало её полностью мягкой внутри”.

Я, возможно, захотел бы сказать, что она не настолько мягкая, как Детектив Клейн, но это, возможно, прозвучало бы неуместно, так или иначе, это было правдой. Дебора смягчилась с рождением её сына, Николаса. Ребёнок был прощальным подарком от Кайла Чутского, её бой-френда, жившего с ней в течение нескольких лет, который исчез в припадке низкой самооценки собственного достоинства. Николас был на несколько лет моложе Лили-Энн, и достаточно хорошим малым, несмотря на то, что он родился следующим после Лили-Энн, и казалось, что он был более малоподвижным и не таким красивым.

Но Дебора любила его до безумия, что было достаточно естественным, и она действительно, казалось, размягчилась по краям с его рождения. Но по-прежнему, мне хотелось бы видеть старую Дебс и терпеть одно из её ужасающих ударов кулаком, чем видеть её такой заметно не уверенной. Но даже её новая чувствительность не могла сделать сыр из камня; у нас действительно не было никаких результатов от наших анализов. Обёртка тако с пола машины это не достаточно для того, чтобы продолжать; это было всё, что мы имели, и сколь бы я не желал, чтобы у нас было что-то большее, это не заставило появиться передо мной.

Остальную часть дня я потратил на обдумывание решения этой проблемы, пытаясь придумать под каким еще точным и умным углом повернуть обёртку, чтобы получить более подробную информацию, но у меня ничего не получилось. Я хорош в своей работе, и у меня действительно есть определенное количество профессиональной гордости. Я также предпочёл бы видеть свою сестру счастливой и успешной. Но не было никакого способа продвинуться в наших исследованиях дальше, чем мы имеем. Это было печально, и очень плохо для моего чувства собственного достоинства, и это заставляло ощущать меня наподобие паршивой собаки, нуждавшейся в сердечном приступе.

Но в пять часов я был счастлив уйти от расстройства и напряженности, и расслабить свой мозг и восстановить силы в выходные дома. Трафик был хуже, чем обычно; в конце концов, это была ночь пятницы. Вся обычная жестокость и гнев были здесь, но всё это подходило к праздничному концу, как будто рабочие сохранили оставшуюся энергию после рабочей недели и решили потратить её на как можно больший хаос по пути домой. На Скоростной Автомагистрали Долфина танкер врезался в заднюю часть фургона пенсионера из деревни. А они ведь двигались со скоростью всего лишь пять миль в час, но задняя часть фургона немного помялась, а фургон врезался в впереди стоящую пятнадцатилетнюю хонду с одним нормально работающим колесом и тремя колесами без покрышки.

Я медленно ехал в длинной, медленной линии машин, большинство из них были забиты людьми, аплодирующими водителю танкера, кричащему на четырех мужчин в Тойоте, и на стариков из фургона, столпившиеся вместе на обочине. Трафик то приближался к полной остановке, то медленно ускорялся снова. Я увидел еще две подобных сцены перед тем, как я свернул на Шоссе Дикси. Но, так или иначе, с помощью комбинации умения, жизненного опыта и слепой удачи, я добрался домой без серьёзных повреждений.

Я припарковал свой автомобиль позади двухлетнего внедорожника, который уже стоял перед домом; мой брат, Брайан, бывал здесь на каждом вечернем пятничном ужине с моей семьёй. Это стало нашим обычаем в течение около года после того, как он объявился и он хотел, по-видимому, просто быть рядом со мной, со своим единственным живым родственников, ничего больше. Он уже подружился с Астор и Коди, они знали его таким, какой он есть на самом деле, пустой и холодный убийца, такой же, как и я, и они хотели бы быть похожим на него. И Рита, показывая некое хорошее твердое суждение о мужчинах, приведших её к замужеству за двумя различными монстрами, купилась на ужасно подделанную лесть Брайана, думая, что он тоже замечательный. И что насчет меня? Конечно, я всё ещё испытывал затруднения, полагая, что у Брайана нету никаких секретных намерений для того, чтобы бродить вокруг, но он был моим братом, в конце концов, и семья это семья. Мы не можем выбирать себе семью. Лучшее, что мы можем, это надеяться, что мы выживем с ними, особенно в моей семье.

В доме Лили-Энн лежала в своём детском манеже, рядом с Брайаном и Ритой, занятые очень серьёзным разговором. Они посмотрели на меня, когда я вошёл, и по некоторым причинам я подумал, что Рита выглядит немного виноватой, когда она посмотрела на меня. Было невозможно прочесть Брайана, конечно. Он, конечно, не мог чувствовать вину, и он просто широко улыбнулся мне своей очень фальшивой улыбкой приветствия, как всегда.

“Декстер”, - сказала Рита. Она резко встала и пошла поприветствовать меня быстрым крепким обниманием и поцелуем в щечку. “Брайан и я просто разговаривали”, - сказала она, вероятно, чтобы заверить меня, что они не занимались любительской операцией на головном мозге соседа.

“Замечательно”, - сказал я, и перед тем, как я успел сказать что-нибудь еще, я чихнул.

Рита отпрыгнула назад, чтобы избежать большинства брызг из моего носа. “Ох”, - сказала она. “Стой здесь, я принесу несколько платков. И она исчезла в холе по направлению к ванной.

Я вытер свой нос рукавом и сел в мягкое кресло. Я посмотрел на моего брата, и он тоже посмотрел на меня. Недавно Брайан получил работу в реальной крупной канадской фирме по продаже недвижимости, которая покупала дома во Флориде. Моему брату было поручено сближаться с людьми, у которых не было прав на выкуп их дома, и он стимулировал их покинуть свой дома немедленно. В теории, их нужно было подкупать деньгами, как правило, полторы тысячи долларов, и после того, как они уходили, корпорация выкупала их дома и перепродавала. Я сказал по теории, так как мой оказался очень успешным и счастливым в последнее время, и я был почти уверен, что он забирает эти деньги себе и использует не совсем обычный способ избавления от владельцев домов. В конце концов, если кто-то уходит на ипотеку, они вообще хочет исчезнуть на некоторое время, и почему бы Брайану не оказать им посильную помочь?

Но у меня не было никаких доказательств этого, и, конечно, это было не моё дело, как брат проводил свою социальную жизнь до тех пор, пока он будет приходить в дом с чистыми руками и хорошими манерами за столом, с какими он всегда был. Тем не менее, я надеялся, что он откажется от своего эксцентричного стиля отдыха и станет осторожным.

“Как у тебя дела с твоим бизнесом?” - спросил я его вежливо.

“Лучше не бывает”, - сказал он. “Они могу сказать, что рынок восстанавливается, но я не вижу, что это так. Это действительно хорошая причина, чтобы я оставался в Майами.

Я вежливо улыбнулся, главным образом для того, чтобы показать ему, как должна выглядеть по- настоящему хорошо подделанная улыбка, и Рита поспешно вернулась с коробкой носовых платков.

“Вот”, - сказала она, заталкивая её мне в руки. “Почему бы тебе просто не подержать эту коробку у себя, и… Ох, чёрт побери, это таймер”, - сказала она, и снова исчезла, на этот раз на кухне.

Брайан и я посмотрели ей вслед с выражением, очень похожим на ошеломлённое удивление. “Действительно прекрасная дама”, - сказал Брайан мне. “Тебе очень повезло”.

“Не позволь ей это услышать от тебя”, - сказал я.

“Она может подумать, что ты завидуешь, и у неё есть кое-какой друг, ну ты знаешь”.

Брайан выглядел пораженным. “Ох”, - сказал он. “Глупый я, не подумал об этом”.

“Думаешь, она действительно попытается, ах, как бы это выразить, исправить меня?”

“Кардинально”, - уверил я его. Она думает, что брак для мужчины это естественное состояние”.

“Это так?” - спросил он меня.

“Существует много способов рассказать о семейном счастье”, - сказал я. И я совершенно уверен, что Рита хотела бы увидеть, как ты попробуешь один их них”.

“Ох, дорогой”, - сказал он, и посмотрел на меня задумчиво, обегая меня всего глазами. “Тем не менее”, - сказал он, “теперь я могу согласиться с тобой”.

“Я предполагаю, это должно казаться так”, - сказал я.

“Ты подразумеваешь, что это не соглашается с тобой?” - спросил Брайан, выгибая свои брови высоко на лоб.

“Я не знаю”, - сказал я. Я догадываюсь, что это действительно делает. Как раз с недавнего времени.

“Свет кажется тусклее, вкусы все слабее?” - спросил он меня.

“Что-то наподобие этого”, - признал я, несмотря на то, что по правде я не мог сказать, просто дразнит ли он меня или говорит искренне.

Но Брайан смотрел на меня очень серьезно, и на этот раз он, казалось, не фальсифицировал свое выражение, ни имел задних мыслей.

“Почему бы тебе не поехать вместе со мной в ближайшую ночь?” - сказал он тихо. “Устроим мальчишник. Рита не будет возражать”.

Не было абсолютно никакой ошибки в том, что он имел в виду; кроме факта, что у него был только один вид отдыха, я знал, он долго мечтал о совместной игре со мной, своим единственным родственником, у кого было так много общего с ним, мы были братьями по лезвию, а также братьями по крови. И честно говоря, идея была невыносимо интригующей для меня, слишком, но, но…

“Почему бы и нет, брат?” - сказал Брайан тихо, наклоняясь вперёд с настоящей напряженностью на лице. “Почему бы нам не попробовать?”

На мгновение я просто уставился на него, застывший между ярым согласием на его предложение и отталкиванием его, вероятно, я приложил одну рукой ко лбу и громко крича: “оглянись назад, Брайанус!” Но прежде, чем я мог решить, какой выбор принять, жизнь вмешалась как обычно, и сделала выбор за меня.

“Декстер!” - провопила Астор вниз из холла, со всей яростью очень раздражённой одиннадцатилетней девочки. “Мне нужна помощь в моей домашней работе по математике!” “Сейчас же!”

Я посмотрел на Брайана и покачал головой. “Ты простишь меня, брат?”

Он откинулся обратно на диван и улыбнулся мне своей старой поддельной улыбкой снова. “Ммм”, - сказал он. “Семейное счастье”.

Я встал и пошел вниз в холл помочь Астор.

ГЛАВА 7

Астор была в комнате, в которой они жили вместе с Коди, сгорбленная над книгой за маленьким комодом, который служил им обоим в качестве стола. Выражение на её лице вначале вероятно появилось как нахмуренное сосредоточение, но после перешло в нахмуренное разочарование. Впоследствии оно просто за короткий прыжок развился в сердитый взгляд, с которым она повернулась ко мне, как только я вошел в комнату. “Всё это чушь!” - сказала она мне с такой свирепостью, что я задался вопросом, нужно ли мне оборониться оружием. “В во всем этом нету никакого смысла!”

“Ты не должна произносить это слово”, - сказал я очень тихо, так как я был совершенно уверен, что она атаковала бы меня, если бы я сказал это с повышенным голосом.

“Какое слово, «смысл»?” - усмехнулась она.

“«Смысл» - про это слово они забыли в этой глупой книжонке”. Она с силой закрыла книгу и уселась на стул с руками, пересечёнными над её грудью. “Сборник дерьма”, - сказала она, глядя на меня уголком глаза, смотря, простится ли ей слово «дерьмо». Я не сделал никаких замечаний и встал около неё.

“Дай мне взглянуть”, - сказал я.

Астор покачала своей головой и отвернула взгляд от меня. “Бесполезное тупое дерьмо”, - пробормотала она.

Я почувствовал, как приближается чих, и я нащупал в кармане бумажный носовой платок, все еще не посмотрев на неё неодобрительно за её слова. “Если я подхвачу твою заразу, я клянусь…”, - сказала она. Она не сказала мне, чем она поклянётся сделать, но её тон был понятен, так что это, скорее всего, будет неприятно.

Я положил платок обратно в карман, склонился на её столом, и открыл книгу. “Ты не подхватишь от меня заразу; я принял витамин C”, - сказал я, все ещё пытаясь не обращать внимания на её замечание.

“На какой странице посмотреть?”

“Что-то не похоже, что это все мне пригодится, когда я вырасту”, - проворчала она.

“Возможно, так и будет”, - сказал я. “Но сейчас тебе это нужно знать”.

Она закрыла рот и ничего не сказала, таким образом, я надавил на неё немного. “Астор, ты хочешь остаться в шестом классе навсегда?”

“Я не хочу оставаться в шестом классе даже сейчас”, - прошипела она.

“Ну, единственный способ, как не допустить этого, это получить удовлетворительную оценку. И получить её ты сможешь только тогда, когда будешь знать материал”.

“Это глупо”, - сказала она, казалось, она начинает успокаиваться.

“Тогда не должно быть никаких проблем для тебя, потому что ты не глупая”, - сказал я. “Ну же; давай посмотри сюда”.

Она колебалась минуту или около того, но я, наконец, услышал от неё нужную страницу. Эта была довольно простая проблема построения графика координат, и как только она успокоилась, у меня не возникло проблем в объяснении ей этого. Я всегда был способен к математике; она казалась проще по сравнению с пониманием человеческого поведения. У Астор, казалось, нет этого дара, но она уловила смысл достаточно быстро. Когда она, наконец, закрыла книгу снова, она была более спокойная, почти довольная, и таким образом, я решил продвинуть свою удачу немного дальше и заняться другим мелким элементом в деле надавливания.

“Астор”, - сказал я, и должно быть я подсознательно задействовал мой кто-тут-взролый голос, поскольку она посмотрела на меня с выражением настороженного беспокойства. “Твоя мать хотела бы, чтобы я поговорил с тобой насчёт скобок”.

“Она хочет разрушить мою жизнь!” - сказала она, мчась на поразительный уровень возмущения десятилетнего ребёнка.

“Я буду отвратительна, и никто не будет смотреть на меня!”

“Ты не будешь отвратительной”, - сказал я.

“У меня будет огромная стальная штука на протяжении всех моих зубов!” - провопила она. “Это так отвратительно!”

“Ну, может быть и ужасно на протяжении нескольких месяцев, или твои зубы буду отвратительными всю твою жизнь, когда ты вырастешь”, - сказал я. “Это очень простой выбор”.

“Почему они не могу просто сделать операцию”, - простонала она. “Просто поправить их, и мне всего лишь придется не ходить на учёбу несколько дней”.

“Меня не устраивает такой вариант вообще”, - сказала она. “Они превратят меня наподобие киборга, и все будут смеяться надо мной”.

“Почему ты так думаешь, что они будут смеяться над тобой?”

Она посмотрела на меня взглядом удивлённого презрения, которое выглядел почти взрослым.

“Разве ты никогда не был в средней школе?” - сказала она.

Это был хороший довод, но всё же это не было тем, что я хотел сделать. “Средняя школа не будет длиться вечно”, - сказал я, “и никто не хочет носить фигурные скобки”. “И когда ты их снимешь, то у тебя будут великолепные зубы и потрясающая улыбка”.

“Вот что меня беспокоит; я не улыбаюсь очень часто”, - проворчала она.

“Ну, потом ты захочешь улыбаться”, - сказал я. “Когда ты немного подрастёшь, то ты начнёшь ходить на танцы и подобные занятия с действительно прекрасной улыбкой. Ты должна думать об таких вещах глядя наперёд”.

“Наперёд!” - сказала она сердито, как будто бы я использовал это слово как ругательство. “Долгое время я буду выглядеть как уродка в течение целого учебного года, и все будут помнить меня всегда какТа Девочка с Гигантскими Ужасными Фигурными Скобками, даже когда мне будет сорок лет!”

Я почувствовал, что нужные слова крутятся на языке, но я так и не смог сформулировать фразу; было столько много неправильных вещей, о каких сказала Астор, и казалось, я могу сконцентрироваться на какой-нибудь одной, но в любом случае, она обнесла себя такой высокой стеной несчастного гнева, и всё, что я бы ни сказал, расстроит её снова.

Но к счастью для моей репутации вежливого переговорщика, и прежде, чем я успел что-нибудь сказать, или закрыть свой рот, громкий голос Риты донёсся из холла. “Декстер, Астор? Идите ужинать!” И в то время мой рот был все еще открытым, Астор встала и вышла за дверь, и мой поощряющий разговор о фигурных скобках был закончен.

В понедельник я снова проснулся на середине огромного чиха и чувства, что турецкий тяжеловесный штангист провёл все свои выходные, сжимая каждую кость в моём теле. На один смущенный момент между бодрствованием и сном я подумал, что тот псих, который превратил в всмятку Детектива Клейна, пришел ко мне и сделал то же самое со мной в то время, как я спал. Но я услышал, как в туалете смывается вода, и Рита спешным ходом пошла из спальни по холлу в кухню, и обычная жизнь встала на ноги, и начался новый день.

Я потянулся, и боль в костях растянулась вместе со мною. Я задался вопросом, может ли эта боль заставить меня почувствовать сочувствие к Клейну. Но это было маловероятно; я никогда не мучился с такой слабой эмоцией прежде, и даже трансформирующая магия Лили-Энн не могла превратить меня в мягкотелый сочувствующий чувствительный элемент за ночь. Это была, скорее всего, подсознательная игра моих соединительных точек. Тем не менее, я обнаружил себя зациклившемся на смерти Клейна, как только я встал и прошел через всю утреннюю рутину, которая теперь включала в себя ежеминутное чихание или около того. Кожа Клейна не была повреждена; значительное количество силы было потрачено, но там не было крови, расплесканной повсюду. Это было моё предположение, а также Пассажир прошипел этот аргумент, что Клейн оставался в сознании, когда все кости в его теле были сломаны. Он был в сознании и внимал каждой сломанной кости и хрусту, каждому удару молотка, пока, наконец, после очень впечатляющего периода агонии, убийца сделал достаточно внутренних повреждений, позволив Клейну умереть. Это было гораздо хуже, чем насморк. Это не показалось бы смешным, особенно Клейну.

Но, несмотря на моё отвращение к методу, и презрение Тёмного Пассажира, я действительно начал чувствовать мягкие пальцы сочувствия, щекочущие мою область переживания внутри моего черепа, да, но не из-за Клейна. Чувство товарищества, которое послало небольшие побеги, вьющиеся в моих мыслях, все это было для убийцы Клейна. Это было совершенно глупо, но, тем не менее, я начал слышать небольшой мелодичный шепот в моём внутреннем ухе, нашептывающий мне, что моё единственное реальное возражение против того, что было сделано против Клейна, это использование убийцей неподходящих инструментов. После всего, я убедился, что Валентайн был в сознании, тоже, чувствовал каждый момент моей заботы? Конечно, Валентайн заработал это своей привычкой растления и убийством молодых мальчиков, но кто из нас по-настоящему не виновен? Может быть, Детектив Клейн мошенничал с налогами, или поколачивал жену, или, возможно, он ел с открытым ртом. Возможно, он заслужил того, что так называемый псих сотворил с ним и в самом деле, кто сказал то, чем я занимался, было лучше?

Я знал очень хорошо, что было много плохого в этом неприятном аргументе, но он оставался со мной на заднем фоне в любом случае, недовольным ворчанием ненависти к себе, когда я ел, чихнул, подготавливался к работе, чихнул, и наконец, я принял две таблетки от насморка и направился к двери, чихая. Я не мог избавиться от абсурдной мысли, что я тоже был виновен, возможно, в большей степени, так как Клейн был единственной жертвой этого убийцы до сих пор, и у меня было пятьдесят два стеклянных слайда, спрятанных в моей палисандровой сувенирной коробке, с каплей крови каждой из них, напоминавшие мне о каждом моём друге, с которыми я играл на своей площадке. Делает ли меня это в пятьдесят два раза хуже?

Это было просто смешно, конечно; то, что я сделал, было полностью обоснованно, освящено Кодексом Святого Гарри, и полезно для общества, в стороне от больших забав жизни. Но из-за того, что я был погружен в глубокие думы дот тех пор, я уполз из СМ-1, въехал на Скоростную Автомагистраль Пальметто, пока настойчивое шипение самосохранения наконец прорвалось сквозь мой туман самососредоточения. Это было просто тихое шипение предостережения, но оно было достаточно стойким, но оно было достаточно настойчивое и привлекло моё внимание, и как только я услышал его, оно застыл на одной, вполне определенной мысле.

Кто-то наблюдает за мной.

Я не знаю, почему я был определенно уверен, но так оно и было. Я мог почувствовать взгляд почти на физическом уровне, как будто бы кто-то бритвенно-острым ножичком водил вдоль моего затылка. Это ощущение было таким определенным и неоспоримым, как жар от солнца; кто-то наблюдает именно за мной, и они наблюдали за мной по некоторым причинам, это не было не полезно для моего сердца.

Причина была спорной, поскольку это был Майами в утренний час пик; почти любой мог смотреть на меня с отвращением, даже ненавистью, по разным причинам, может быть им не нравилась моя машина, или мое лицо напомнило им об их учителе алгебры в восьмом классе. Но в любом случае Причина сказала, а Предостережение утверждало обратное: не имеет значение то, что кто-то смотрел на меня. Имело значение только то, что кто-то осмелился это сделать. Кто-то смотрел на меня со злостью на уме, и мне нужно было узнать, кто.

Медленно, как бы невзначай, я посмотрел вокруг себя. Я был в середине исключительно нормальной давки утреннего трафика, точно такого же, через который я езжу каждое утро. Непосредственно справа от меня стояли две полосы машин: потрёпанная Импала, а за ней старый фургон с туристической крышей. За ними стояли Тойоты, Хамеры, БМВ, и ни одна из этих машин не была более угрожающа, чем другие машины.

Я снова устремил свой взор на дорогу, медленно продвинулся вперёд по трафику, а затем медленно повернул свою голову на северо-запад более чем на шесть дюймов, там был визг шин, хор вопящих гудков, и старая Хонда скатилась вниз по склону, вниз по обочине, и вернулась обратно на УС-1, где она с визгом двинулась на север, проскочила на жёлтый свет, и свернула вбок, и как только она свернула, я увидел, что у неё болтается левая фара под странным углом, а затем увидел пятно ржавчины на багажнике.

Я смотрел ей вслед до тех пор, пока водитель позади меня не стал бибикать мне. Я попытался убедить себя, что это была чистая случайность. Я прекрасно знал, сколько было старых Хонд в Майами, поскольку у меня был список. И я проверил всего лишь восемь машин из списка, пока что, и я был уверен, что эта машина была из оставшихся машин в списке. Я убедил себя, что это был какой-то идиот, захотевший поехать на работу по другому маршруту сегодня утром, или, вероятно, кто-то вспомнил, что он оставил кофеварку включенной, или оставил диск с презентацией PowerPoint дома.

Но независимо от того, сколько простых и банальных причин я придумал для поступка водителя Хонды, другие, более тёмные с уверенностью продолжали утверждать обратное, говоря мне со спокойным и фактической настойчивостью то, что кто бы ни был за рулём этой машины, он уставился на меня с плохими мыслями в голове, и когда я повернулся посмотреть на него, он со скорость ракеты уехал прочь, как будто гонимый демонами, и мы очень хорошо понимали, что это действительно означает.

Мой завтрак ухнул в моём желудке, и я почувствовал, как мои руки стали скользкими от пота. Было ли это возможно? Было ли это удаленно похоже на то, что тот, кто видел меня той ночью, нашёл меня? Каким-то образом, он разыскал меня и записал мой номер машины, задолго до того, как я сам нашел его, и теперь он следит за мной? Это было дико, глупо неправдоподобный шанс на то, что это было важным; это было смешно, невозможно, полностью за границей понимания, но было ли это возможно?

Я думал об этом: Не было никакой связи между Декстером Морганом, Высококлассным Экспертом Криминалистики, и домом, где я был увиден с Валентайном. Я приехал к дому и уехал из него в машине Валентайна, и меня не преследовали, когда я убегал. Таким образом, слежка за мной была невозможна: Не было никаких улик.

Оставалось либо волшебство, либо совпадение, и хотя я не имею ничего против Гарри Поттера, я сделал акцент на совпадении. И чтобы сделать это более правдоподобным, этот заброшенный дом был немного дальше от того места, где Скоростная Автомагистраль Пальметто пересекается с СМ-1. Я уже сделал предположение, что тот водитель живёт где то в том районе, и если это действительно так, то он по любому должен ехать вдоль СМ-1 на работу, и вероятно, вдоль Пальметто тоже. Работа начиналась для большинства людей примерно в одно и то же время каждый день, и все люди из той области ездили вдоль этих трасс. Это было крайне очевидно; это было очевидно тем, что вызывало бесконечную пробку в это время каждое утро. Таким образом, это уже не казалось дикой случайностью, какой она казалась вначале. Фактически, это было более вероятно, если мы бы ездили по этому маршруту каждый раз, то рано или поздно, он бы увидел мою машину, или даже меня.

И у него была такая возможность. Он еще раз увидел меня, на сей раз у него было достаточно времени, чтобы подробно изучить меня. Я попытался примерно подсчитать, сколько он времени смотрел на меня. Это было невозможно; трафик то продвигался вперёд, то останавливался, этот перерыв мог длиться почти две минуты. Но всё это были мои догадки насчет того, сколько времени ему было нужно, чтобы узнать меня. Вероятно, только несколько секунд; я должен доверять своей системе аварийной сигнализации.

Однако, у него было достаточно времени, чтобы запомнить цвет моей машины и даже записать мой номер, и возможно, даже что-нибудь еще. Я очень хорошо знаю, что можно сделать, имея даже половину этой информации, и это было возможно, что с помощью номерного знака он сможет найти меня, но посмеет ли он? Все он сделал, это совершил побег в ужасе. Он действительно собирается найти меня и после выждать меня за дверью с разделочным ножом? Если бы это был я, я хотел, чтобы это был я, но это не был я. Я был исключительно хорош в обращении с компьютерами, и у меня были ресурсы, которые не были доступны большинству людей, и я использовал их для того, что никто другой не сделал бы. Существует только единственный Декстер, а он не был таковым. Кто бы это ни был, он не мог быть похожим на меня. Но у меня действительно не было идей, кем он был, или на что он способен, и не важно, сколькими способами я успокаивал себя, что не было никакой опасности, но я не мог избавиться от нелогичного страха, что он собирается предпринять что-то. Голос спокойствия был заглушен криками чистой паники, которые заполонила мой мозг. Он увидел меня, увидел снова, и на этот раз я скрыл своё естество под видом обычного работника, и это заставило чувствовать меня более беззащитным и беспомощным, чем я мог вспомнить.

Я не мог вспомнить, как я съехал на Пальметто, и продолжил свой путь на работу, это был чисто слепой шанс, что я не был расплющен как блуждающий опоссум неистовым трафиком. К тому времени, как я добрался на работу, я достаточно успокоился для того, чтобы выглядеть достаточно обычно, но я не смог встряхнуть ту устойчивую струйку беспокойства, которая опять булькала внизу моего мозга, и оставляла меня в состоянии крайней паники.

К счастью для моих изодранных клочков здравомыслия, я не должен останавливаться на моих собственных мелких проблемах. Я даже не успел приспособиться к своему утреннему шаблону, как Дебора быстрой походкой не пришла и стала отвлекать меня, с её новым партнёром, Дуарте, семенящего позади неё.

“Хорошо”, - сказала она, как бы продолжая наш пятничный разговор. “Таким образом, у парня должна быть некая запись, верно? Ты не можешь внезапно сделать что-то, сначала ты должен прибыть туда”.

Я чихнул и, моргая, уставился на неё, что не было очень внушительным ответом, но так как я погряз в своих собственных проблемах, мне потребовалось время, чтобы понять, о чем она говорит. “Мы говорим об убийце Детектива Клейна?” - сказал я.

Дебс с раздражением вздохнула. “Господи, вот дерьмо, Декс, о чём ты думал, когда я говорила о Клейне?

“О НАСКАРЕ (6)?” - сказал я. “Я думаю, что в эти выходные была большая гонка”.

“Не строй и себя придурка”, - сказала она. “Я должна знать об этом”.

Я, возможно, мог бы сказать, что слово «придурок» больше походит к тому, кто первым делом врывается в кабинет своего брата в понедельник утром, и даже не спрашивая о его здоровье, или хотя бы о том, как он провёл выходные, я знал, что у моей сестры не было ни капли профессиональной этики на рабочем месте, таким образом, я всё просто пропустил мимо ушей. “Наверно”, - сказал я.

Я колебался; по некоторым причинам, я чувствовал себя немного неловко, вероятно потому, что мне не нравится говорить о таких вещах с незнакомцами, а по идее мне не нравится говорить о таких вещах вообще с кем-либо, даже с Дебс; потому что это личное. Я прикрыл паузу, взяв бумажный носовой платок и прочищая им свой нос, но они оба продолжали смотреть на меня с надеждой, как две собаки, ожидающие, когда на них обратят внимание. У меня не было каких-либо идей, какие можно было бы озвучить.

“Ну”, - сказал я, бросив платок в мусорку, большая часть из них начинает, ну вы знаете, с питомцев. Когда они были молоды, лет так в двенадцать, или около того. Они убивали маленьких собак, кошек, вот так. Просто, гм, экспериментируя. Пытаясь найти то, что заставит их чувствовать себя правильно. Да, вы это знаете. Кто-нибудь из семьи, или соседи, находят мёртвых питомцев, и после они ловят и арестовывают их.

“Так что насчет записи?” - сказала Дебс.

“Нууу, может быть”, - сказал я. “Но если он следует шаблону, по тому, который закладывается у него в детстве, но потом его сажают в тюрьму. Таким образом, запись суда сохраняется в архиве, вы можете просто попросить судью, чтобы он выдал вам это дело из архива”.

“Тогда дай мне что-нибудь получше”, - сказала Дебора настойчиво. “Дай мне что-то, с чем можно будет поработать”.

“Дебс”, - протестовал я, у меня нет ничего. Я снова чихнул. “Кроме насморка”.

“Вот дерьмо”, - сказала она. “Разве ты не можешь дать мне какой-нибудь совет?”

Я посмотрел на неё, потом на Дуарте, и мой дискомфорт рос и смешивался с разочарованием. “Как?” - сказал я.

Дуарте пожал плечами. “Она сказал, что у тебя есть некий любительский подход”, - сказал он.

Я был удивлен, и немного расстроен, что Дебс рассказала об этом Дуарте. Мой так называемый талант профилирования был сугубо личным, тем, что выросло из моего личного опыта общения с социопатическими личностями, похожими на меня. Она рассказала ему о нём; это, вероятно означало, что она доверяет ему. В любом случае, я стоял перед ними. “Нууу, хорошо”, - наконец продолжил я. “Mas o menos (7).

Дуарте покачал головой. “Что это означает, да или нет?” - сказал он. Я посмотрел на Дебс, и она усмехнулась надо мной. “Алекс не разговаривает на Испанском языке”, - сказала она.

“Оу”, - сказал я.

“Алекс разговаривает на французском языке”, - сказала она, глядя на него с непоколебимой нежностью.

Я почувствовал себя более неловко, так как я сделал грубую социальную ошибку, предполагая, что кто-либо с кубинским именем, живущий здесь, будет говорить на испанском языке, но я также понял, почему Дебс понравился её новый партнёр. По неким причинам, Дебс в школе выбрала французский язык для изучения, кроме того, мы росли в городе, где испанский язык использовался чаще, чем английский, французский язык был не более полезен, чем куриные губы, он даже не помогал ей с ростом населения в Гаити. Они все разговаривали на креольском языке, который был похож на французский не более, чем китайский язык.

Она нашла родственную душу, и они, очевидно, связались друг с другом. Я уверен, что настоящий человек почувствовал бы любящий свет, исходящий от моей сестры, ей работалось прекрасно, но я не был таким человеком, поэтому я и не почувствовал. Всё, что я чувствовал, это было раздражение и дискомфорт. “Ну, 'bonne chance (8)'”, - сказал я. Но даже разговор по-французски с судьёй не заставил бы его выдать нам запись насчет его и тем более мы не знали, какая именно запись нам нужна.

Дебора потеряла свой раздраженно-любящий взгляд, “Вот дерьмо”, - сказала она. “Я не могу просто ждать и надеяться, что нам повезёт”.

“Нам нельзя ждать”, - сказал я. “Я совершенно уверен, что повторит это снова”.

Она просто смотрела на меня в течение долго времени, и затем она кивнула.

“Да”, - сказала она. “Я вполне уверена, что так и будет”. Она покачала своей головой, посмотрела на Дуарте, и вышла из комнаты. Он ушел следом за ней. Я чихнул.

“Будь здоров”, - сказал я сам себе. Но это не заставило чувствовать меня лучше.

ГЛАВА 8

В последующие несколько дней я прибавил темпа своей охоте на Хонды. Я приезжал домой немного позже обычного каждый вечер, пытаясь проверять дополнительно еще один адрес, ездил на машине, когда он находился дальше, чем я бы смог дойти до него пешком. Я возвращался домой, когда становилось уже совсем темно, и я не мог уже ничего разглядеть во тьме, уставший тащился мимо живой семейной картины в гостиной и в душ, не проронив ни слова, немного больше огорчаясь каждый вечер.

На третью ночь моего расширенного поиска я зашел в парадную дверь очень потный, и понял, что Рита уставилась на меня, её глаза осматривали меня всего, как будто она искала пороки, и я остановился перед ней. “Что?” - сказал я.

Она посмотрела на меня и покраснела. “Ох”, - сказала она.

“Просто уже так поздно, и ты такой потный, я ничего плохого не подумала, правда”.

“Я бегал трусцой”, - сказал я, не совсем понимая, почему мне надо оправдываться.

“Ты взял машину”, - сказала она.

Мне казалось, что она проявляет слишком много внимания к моей деятельности, но, возможно, это была одна из издержек брака, так что я пожал плечами. “Я бегал по трассе вдоль средней школы”, - сказал я.

Она смотрела на меня долгое время, ничего не говоря, и что-то явно происходило у неё в голове, и я понятия не имел, что именно. Наконец, она просто сказала: “Мне бы очень хотелось, чтобы оно так и было”. Она прошла мимо меня и направилась на кухню, и я пошел в мой заждавшийся душ.

Может быть, я не замечал этого, но каждый вечер, когда я возвращался с моих упражнений, она каждый раз смотрела на меня всё с тем же загадочным взглядом, а затем просто уходила на кухню. На четвёртую ночь такого загадочного поведения я пошел вслед за ней и просто встал в дверях кухни. Я увидел, что она открыла дверь шкафа, достала бутылку, и налила себе полный стакан вина, и когда она поднесла его к губам, я ушел, незаметно.

Это ни имело никакого смысла для меня; я не видел никакой связи между моим приходом в поту домой и желанием Риты выпить бокал вина. Я думал об этом, когда принимал душ, но через несколько минут размышлений я пришел к выводу, что не знаю достаточно хорошо о взаимоотношениях людей в браке, и с Ритой в частности, и тем более у меня были свои проблемы. Нахождение правильной Хонды было намного важнее, тем более это было тем, о чём я действительно знал много, я не хотел решать две эти проблемы одновременно. Таким образом, я положил тайну Риты и Вина внутрь головы, как просто ещё один кирпич в стену разочарования, которая формировалась вокруг меня.

Через неделю я, наконец, вылечил насморк, и вычеркнул много имён из списка, достаточно много, и я начал подумывать о том, не было ли всё это пустой тратой драгоценного времени. Я чувствовал горячее дыхание на моём затылке, и возрастающую потребность сделать его, прежде чем он сделает меня, и я не чувствовал, что я хоть на каплю приблизился к местонахождению моего Свидетеля, как бы я не пытался. Я с каждым днём становился всё нервознее, и с каждым вычеркнутым именем я фактически начинал кусать ногти, это было моей привычкой со школы. Это раздражало меня, и я еще сильнее расстраивался, и я задался вопросом, начал ли я разваливаться под напряжением.

По крайней мере, я был в лучшей форме, чем Офицер Гюнтер. Поскольку как раз в то время, когда нервные разговоры о зверском убийстве Марти Клейна почти стихли, Офицер Гюнтер был найден мёртвым, также. Он был простым копом, не детективом, наподобие Клейна, но не возникло никаких сомнений, что это было делом рук одного и того же убийцы. Тело было медленно и систематически измельчено за двести ударов. Каждая крупная кость была сломана, это было похоже на тот же самый шаблон, который был так успешно сотворен с Клейном.

Но на этот раз тело было обнаружено не на трассе I-95. Офицер Гюнтера тщательно уложили в Парке Бейфронт, прямо около Факела Дружбы, что выглядело немного иронично. Молодая Канадская пара в свой медовый месяц нашла труп, когда они решили совершить романтическую прогулку рано утром; еще одно запоминающееся событие в Нашем Очаровательном Городке.

Сложилось ощущение, очень похожее на суеверный страх, поселившийся в копах маленьким узлом, когда я прибыл туда. Всё это происходило в начале дня, но воздух уже был заполнен тихим ужасом, и это никак не было связано с нехваткой кофе. Офицеры на месте преступления были возбуждены, даже немного удивлены, как будто бы если они увидели бы призрака. Было легко понять, почему: Выкинуть Гюнтера здесь, тем более в таком публичном месте, и человек, принёсший его сюда, не был никем не замечен. Бульвар Бискейн находился в центре Майами, и это место не было частным и изолированным, где наш среднестатистический сумасшедший убийца мог бы спокойно прогуляться и выкинуть труп. Это было удивительно публичной выставкой, и, тем не менее, тело было здесь, и очевидно оно пролежало здесь несколько часов прежде, чем оно было обнаружено.

Копы обычно сверхчувствительны к таким прямым вызовам. Они принимают это как оскорбление их мужественности, когда кто-то щеголяет законом с таким ярым эксбиционизмом, и такое действительно должно было вызвать праведный гнев всей озлобленной полиции. Но всё прекраснейшее Майами выглядело так, как будто если бы оно было наполнено сверхъестественной тревогой вместо гнева, как будто бы они были готовы выбросить своё оружие и попросить помощи На Горячей линии Гадалок.

И я признаю, что это было немного тревожным, даже для меня, увидеть труп полицейского, так бережно разложенного на тротуаре рядом с Факелом. Очень трудно осознать то, как любое живое существо смогло прогуляться по одной из оживлённых улиц города и пронести тело, которое было столь очевидно мертво, и не было замечено. Никто на самом деле не произнёс вслух того, что тут были замешаны тёмные силы, по крайней мере, я не слышал такого. Но судя по виду полицейских, исполняющих служебные обязанности, никто не исключал этот вариант, также.

Моей настоящей областью экспертизы были не Мертвецы, но всё же; я изучал брызги крови, и здесь не было никакой крови. Убийство произошло, очевидно, где-то в другом месте, а тело просто было свалено перед этой прекрасной и общеизвестной достопримечательностью. Но я был уверен, что моя сестра, Дебора, захочет увидеть мою интуицию в действии, таким образом, я ходил вокруг трупа, ища хоть какой-нибудь неясный и полезный ключ к разгадке, который другие зануды-криминалисты могли пропустить. Здесь почти не на что было смотреть, кроме желатиновоподобной лепёшки в синей униформе, которая когда то была Офицером Гюнтером, мужем, отцом троих детей. Я наблюдал за Энджелом Батистой-Не-Родственником, ползающим по периметру, тщательно искавшим любое малейшее доказательство, но так и не находя его.

Яркая вспышка света вспыхнула позади меня и я, удивлённый, обернулся. Камилла Фигг стояла в нескольких футах от меня, сжимала камеру и краснела, и казалось, что у неё было виноватое выражение на лице. “Ох”, - сказала она своим отрывистым бормотанием. “Я не имею в виду именно вспышку, но мне так жаль”. На мгновение я закрыл глаза, частично из-за яркой вспышки, и частично потому, что в её словах не было никакого смысла. А затем один из людей подошёл к краю периметра, наклонился и сделал снимок меня и Камиллы, уставившихся друг на друга, и Камилла резко дёрнулась в сторону, юркнула прочь к небольшому участку травы между проходами, где Винс Масука обнаружил след. Она начала перефокусировать свою камеру на ходу, и я отвернулся от неё.

“Никто ничего не видел”, - сказала мне Дебора, материализовавшись у моего локтя, и в сочетании с неожиданной вспышкой камеры Камиллы, мои нервы среагировали мгновенно, и я подскочил, как будто бы если бы я увидел настоящего призрака, и Дебс была им. Как только я приземлился обратно, она посмотрела на меня, мягко удивленная.

“Ты испугала меня”, - сказал я.

“Я и не знала, что тебя можно испугать”, - сказала она. Она нахмурилась и покачала головой. “Этой вещи достаточно, чтобы вызвать у любого мурашки”. “Самое переполненное общественное место в городе, и парень просто всплывает с трупом, выкидывает его у Факела, и просто уезжает?”

“Они обнаружили его прямо во время рассвета”, - сказал я. “Таким образом, вокруг было еще темно, когда он выкинул тело”.

“В этом месте никогда не бывает темно. Уличные фонари, свет от окон всех зданий, Бейсайд Маркет, арена недалеко от него? Ах да, еще и этот чёртов Факел. Все это освящается круглосуточно”.

Я осмотрелся вокруг. Я был здесь много раз, днём и ночью, и этой было именно так; здесь всегда исходил яркий свет от зданий по соседству. И Бейсайд Маркетплейс находился справа от нас, и Американ Эйрлайнс-арена находилась еще дальше через квартал, там было даже больше света, больше движения и больше охраны. Ах да, еще и этот чёртов Факел, конечно.

Но здесь также была полоса деревьев и относительно пустая полоса травы по другую сторону, и я повернулся в ту сторону. Когда я это сделал, Дебора посмотрела на меня, нахмурилась, а затем тоже обернулась посмотреть в ту сторону.

Сквозь деревья и по ту сторону парка на дальней стороне Факела, утреннее солнце отражалось от вод залива Бискейского Залива. В середине этого слепящего блеска большая парусная шлюпка по-королевски скользила по воде по направлению к пристани для яхт, до тех пор, пока еще одна яхта с мотором не проплыла мимо неё и бешено покачнула её. В моём мозгу уже наполовину созрела мысль, и я указал рукою на то место; Дебора посмотрела на меня выжидательно, а затем, как бы по сигналу, как будто бы мы были в мультфильме, еще одна камеры вспыхнула из периметра, и глаза Деборы широко отрылись, как будто её озарила идея.

“Сукин сын”, - сказала Дебора. “Ублюдок приплыл на лодке. Конечно!” Она хлопнула в ладоши, и стала взглядом искать своего партнёра.

“Эй, Дуарте!” - позвала она. Он поднял голову, и она поманила его рукой к себе, она повернулась и торопливо пошла к воде.

“Рад помочь”, - сказал я, поскольку моя сестра уже далеко умчалась к набережной. Я повернулся посмотреть на того, кто сделал снимок, но не увидел никого, кроме Энджела, обыскивающего траву и Камиллу, махающей кому-то из толпы зевак, стоявших далеко позади жёлтой ленты места преступления. Она пошла поговорить с кем то из них, и я отвернулся и смотрел, как моя сестра помчалась к набережной, поискать там хоть какую-нибудь улику, указывающую на то, на какой лодке прибыл убийца. В этом действительно был смысл; я очень хорошо знал, исходя из своего счастливого личного опыта, что тебе может сойти с рук почти всё, что угодно, если ты на лодке, особенно ночью. Когда я говорю почти все, я имею в виду намного больше, чем просто удивительный акт спортивного хвастовства, который можно увидеть, когда пары выступают в гонках друг с другом на воде. Во время занятия своим хобби я сделал множество вещей на своей лодке, которое узкие умы могли бы счесть неприятными, но мне было довольно ясно, что никто никогда не увидит этого. Не говоря даже, по-видимому, о полусверхъестественном убийце-психопате, волочащему абсолютно мягкого, но довольно крупного мёртвого полицейского по заливу и после по набережной и в Парк Бейфронт.

Но поскольку это был Майами, было крайне возможно то, что кто-нибудь, по сути, видел что-то в таком роде, но просто решил не сообщать об этом. Возможно, они боялись, что они станут следующими, или они не хотели, чтобы полиция узнала, что у них нет грин-карты. Современная жизнь, такая, какая она есть, или, возможно, она даже была как действительно хороший эпизод “Разрушителей Легенд” по ТВ, и они хотели досмотреть его до конца. Таким образом, в течение следующего часа или около того, Дебс и её команда просмотрели всю набережную вдоль и поперёк, ища того Конкретного Особенного Кого-нибудь.

Не удивительно, по крайней мере, для меня, что они не нашли его или её. Никто ничего не знает; никто ничего не видел. Было много движения вдоль набережной, но это все было утреннее движение, люди, добирающиеся до своего рабочего места в одном из магазинов в Бейсайде, или на одну из туристических лодок вдоль береговой линии. Никто из этой толпы не держал вахту в темноте ночи. Все эти люди ушли домой к своему заслуженному отдыху, без сомнения после того, как в течение всей ночи они с тревогой смотрели в темноту, внимательно смотря за любой опасностью или, возможно, просто смотря ТВ. Но Дебора, покорно собрав имена и номера телефонов всего ночного персонала службы безопасности, а затем, вернувшись ко мне, нахмурилась, как будто бы я во всём был виноват, в том, что она ничего не нашла, и я был тем, кто направил её в нужное русло.

Мы стояли на набережной недалеко от Жемчужины Бискейн, одной из лодок, на которой совершались экскурсии по городу на воде, и Дебора искоса смотрела вдоль стены Бейсайда. После она покачала головой и пошла обратно к Факелу, и я пошел за ней следом.

“Кто-нибудь видел что-то”, - сказала она, и я надеялся, что она пытается убедить себя, не меня. “Пришлось увидеть. Вы не сможете протащить труп крупного полицейского по набережной, и весь путь до Факела, и при этом никто не увидел бы вас”.

“Фредди Крюгер смог бы”, - сказал я.

Дебора стукнула меня по плечу, но на этот раз она ударила без прежней силы, и мне даже не пришлось сдерживать крик боли.

“Всё что мне нужно”, - сказала она, это иметь больше, чем сверхъестественную фигню, происходящую вокруг. Один из парней фактически попросил Дуарте, могли бы мы привлечь сантеро сюда, на всякий случай”.

Я кивнул. В привлечение сантеро был смысл, одного из священников Сантерии (8), если ты веришь в подобного рода вещи, и на удивление большое количество граждан верило. (Сантерия (исп. santerнa - святость) - синкретическая религия, распространённая на Кубе, а также в среде афрокубинских эмигрантов в США и других странах) “Что же Дуарте ему ответил?” Дебора фыркнула. Он сказал: “Что такое сантеро?”

Я взглянул на неё, чтобы посмотреть, не разыгрывает ли она меня; каждый Кубинец-Американец знал о сантеро. Разногласия шли на пользу в его собственной семье, по крайней мере, одно точно было. Но конечно, она не спросила Дуарте по-французски, и, так или иначе, прежде, чем я притворился, что понял шутку, и изобразил смех, Дебс продолжила. “Я знаю, что этот парень псих, но он ведь еще и живой человек, тем не менее”, - сказала она, и я был почти уверен, что она имеет в виду не Дуарте. “Он не невидимка, и он не телепортировался отсюда”.

Она остановилась перед большим деревом, и посмотрела на него задумчиво, а затем мы вернулись обратно той же дорогой. “Взгляни на это”, - сказала она, сначала указав на дерево, а после на Перл. “Если он проплыл справа от туристической лодки”, - сказала она, “то он мог скрываться за деревьями большую часть по пути к Факелу”.

“Не совсем невидимка”, - сказал я, “но очень похоже на это”.

“Справа от этой грёбанной лодки”, - пробормотала она.

“Кто-нибудь должен был увидеть что-нибудь”.

“Если они не спали”, - сказал я.

Она только покачала головой, а затем посмотрела вдоль линии деревьев позади Факела, как будто она выцеливала кого-то через прицел винтовки, и затем она пожала плечами и продолжила идти. “Кто-нибудь видел что-либо”, - повторила она упрямо. “По любому”.

Мы вместе возвращались к Факелу в благоприятной тишине, пока мою сестру не отвлекли. Медэксперт просто закончил осмотр тела Офицера Гюнтера, когда мы пришли туда. Он покачал своей головой Дебс, как бы показывая, что он не нашел ничего интересного.

“Нам известно, где Гюнтер обедал?” - спросил я Дебору. Она посмотрела на меня так, как будто бы я предложил ей раздеться наголо и побегать трусцой по Бульвару Бискейн.

“Обед, Дебс”, - повторил я спокойно. “Может быть, он ел Мексиканскую еду?”

Понимание вспыхнуло светом в её голове, и она рванулась к медэксперту. “Я хочу увидеть содержимое его желудка”, - услышал я от неё. “Проверьте содержимое желудка на наличие недавно съеденных тако”. Как ни странно, она смотрела на меня без капли удивления, но я полагаю, что если вы проработали с трупами и с полицейскими в Майами достаточно долго, то вас было бы очень трудно удивить, и запрос на проверку желудка мёртвого офицера на наличие тако был обыкновенным делом. Я только устало кивнул и Дебора пошла прочь поговорить с Дуарте, оставив меня перебирающего свои пальцы и глубоко задумавшегося.

Я, задумавшись, стоял еще несколько минут, но я не придумал ничего глубокого, кроме осознания того, что я был голоден, и здесь ничего, что я мог бы съесть. Также здесь не было никакой работы для меня; никаких брызг крови, и у других гиков-криминалистов не было ничего тоже.

Я отвернулся от тела Гюнтера и осмотрелся вокруг себя. Обычная толпа зевак всё еще стояла там, позади ленты, и нетерпеливо толкались, как будто они ожидали начало рок-концерта. Они уставились на тело, и, посчитав за честь, один или двое из них на самом деле с усердием попытался выглядеть испуганно, когда он вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть. Конечно, большинство других попытались переплюнуть друг друга, наклонившись за линию, чтобы сделать как можно более чёткий снимок своими сотовыми телефонами. Скоро фотография спрессованного тела Офицера Гюнтера будет гулять по всему Интернету, и весь мир смог бы объединиться и делать вид, что потрясен и встревожен, в полной гармонии. Разве технология это не замечательная вещь?

Я побродил вокруг, и сделал некоторые полезные предположения, специально задержавшись для этого, но, как обычно, никого не обеспокоили мои внимательные догадки; реальный опыт никогда не оценивали. Людям всегда хотелось путать всё своими слабыми, неумелыми методами, чтобы кто-то другой указал на то, где они совершили ошибку, даже если этот другой человек был умнее их.

И таким образом, случилось так, что спустя час после обеденного времени, недооценённый и незадействованный Декстер наконец достаточно наскучался, поехал обратно в место реальной работы, ждущей меня в моей маленькой каморке. Я нашел дружелюбного полицейского, подвезшего меня до работы. Он просто по пути хотел побеседовать о рыбалке, и так, как я знаю кое-что в ней, то наш путь был довольно приятным. Он даже согласился на недолгую остановку по пути для того, чтобы поесть Китайской еды, которая была куплена по дороге, и поделился её со мной, что было конечно, очень дружелюбным жестом, и в благодарность я заплатил за его заказ креветок ло мейн.

К тому времени как я сказал “прощай” моему новому Лучшему Другу, я сел за стол со своим ароматным обедом, и я начал чувствовать, что в нашем мире всё ещё остались действительно достойные люди под этим лоскутным одеялом унижения и страдания, что мы называем Жизнью. Горячий и кисловатый суп был очень хорош, клецки очень нежные и сочные, и Гунбао был достаточно горячим, чтобы заставить меня потеть. Я чувствовал себя почти удовлетворённым, когда закончил есть, и я задался вопросом, почему. Мог ли я действительно быть таким пустым, что простой акт поедания хорошей еды сделал меня счастливым? Или что-то более глубокое и зловещее было на работе здесь? Возможно, в еде было сообщение, напавшее на центр удовольствия в моём мозгу и вынуждающее чувствовать себя хорошо против моей воли.

Чтобы это ни было, оно выкинуло меня за тёмные облака, которые группировались вокруг моей головы на протяжении предыдущих нескольких недель. Верно, у меня были кое-какие незаконченный дела, но я занимался ими немного дольше обычного. Очевидно, однако, одна порция Китайской еды вылечила меня. Я на самом деле поймал себя напевающим песню, когда выбрасывал пустые коробки в мусор, очень неожиданное открытие для меня. Было ли это на самом деле человеческое счастье? Из-за клёцок? Возможно, я должен рассказать об этом в какой-нибудь государственной организации психического здоровья: цыплёнок Гунбао действует лучше, чем Золофт. Я даже мог бы получить Нобелевскую Премию, ожидающую меня за это открытие. Или, по крайней мере, благодарственное письмо из Китая.

Независимо от того, чем именно было вызвано моё беззаботное настроение, оно продлилось почти до самого моего ухода. Я спустился в комнату вещдоков, что вернуть несколько образцов, над которыми я работал, и когда я вернулся в свою каморку, я обнаружил большой и неприятный сюрприз, ждущий меня.

Мой сюрприз был приблизительно пяти футов, десять дюймов, и двести футов афроамериканского гнева, и он походил больше на исключительно злое насекомое, чем на человека. Он стоял на двух высоких блестящих протезах, и одним из металлических когтей, которые были у него вместо рук, делал что-то в моём компьютере, когда я вошёл.

“Что случилось, Сержант Доукс”, - сказал я, с как можно большей приятностью, которую я мог бы подделать. “Тебе помочь залогиниться в Фейсбуке?”

Он повернулся ко мне лицом, очевидно не ожидая, что я поймаю его на шпионаже. “Хогошо ыглдиш”, - сказал он вполне понятно; тот же самый хирург-любитель, что удалил ему руки и ноги, также и отрезал язык, и при этом приятная беседа стала почти не доступна ему.

Конечно, это никогда не было легко; он всегда ненавидел меня, всегда подозревал, кто я есть на самом деле. Я никогда не давал поводов, чтобы он начал сомневаться в моей тщательно подделанной невиновности, но сомневаться после того, что я сделал, спасши его от неудачливого хирурга. Я пробовал, я действительно пытался; просто мне не совсем удалось. Он должен благодарить меня, так как это была важная вещь, то, что я вынес большую часть его благополучно. Но теперь он обвинял меня в ампутации также хорошо, как и в других невыясненных актах. И он стоял здесь, копаясь в моём компьютере, и по правде сказать, это он “Хогошо Ыглядел”.

“Хогошо? - повторил я живо. Действительно? Ты и в самом деле фанат “Трёх Балбесов”, Сержант? Я никогда не знал. Хогошо хогошо хогошо!”

Он впился в меня взглядом с еще большим количеством яда, теперь его взгляд просто исходил ядом, и он начал что-то нажимать на своем портативном устройстве искусственной речи, которое он н

Jeff Lindsay

DOUBLE DEXTER

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Nicholas Ellison Agency, Sanford J. Greenburger Associates, Inc. и Andrew Nurnberg.

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

© Jeff Lindsay, 2011

© Перевод. В.С. Сергеева, 2012

© Издание на русском языке AST Publishers, 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Посвящается, как всегда, Хилари

От автора

Я невероятно признателен Саманте Стейнберг, настоящему профессионалу, одному из лучших в нашей стране следователей и автору «Идентификационного каталога» и «Этнического каталога», за то, что она просмотрела мою рукопись.

И конечно же, моя благодарность Медвежонку, Пуки и Тинку, которые напоминают мне, почему я этим занялся.

Глава 1

Естественно, на небе облака. Они затягивают небосвод целиком и скрывают дрожащую пухлую луну, которая словно откашливается, зависая над ними. Пробивается тоненький ручеек лунного света – но никакого блеска, он приглушен наплывающими облаками, низкими, вздутыми, переполненными до краев. Вскоре они разверзнутся и разразятся проливным летним дождем – очень скоро, так как им тоже не терпится сделать то, что они должны, настолько не терпится, что они готовы взорваться. Хоть и приходится изо всех сил удерживать дождь, который неизбежно прольется, причем вот-вот.

Скоро – но не сейчас, не сию секунду. Облака вынуждены ждать, набухая силой, накопившейся в них. Это подлинная, оглушительная поступь грядущего, того, что непременно случится, когда наступит время, необходимость достигнет пика и будет соответствовать моменту. Тогда станет окончательно и бесповоротно ясно – «сейчас»…

Но время еще не настало. Поэтому облака сердито хмурятся, громоздятся и ждут, нагнетая в себе потребность, напряжение растет. Скоро придет миг, обязательно придет. Всего через несколько секунд темные молчаливые облака разорвут ночную тишину нестерпимо ярким утверждением своего могущества и разобьют мрак на мерцающие осколки – и тогда, лишь тогда, придет облегчение. Тучи раскроются, и все напряжение, необходимое для того, чтобы удерживать в себе такую тяжесть, выплеснется в потоке чистейшей радости освобождения, и их восторг будет литься, заполняя мир благословенными дарами света и свободы.

Этот миг близок, мучительно близок – но время еще не пришло. А потому облака ждут подходящего момента, темнея, раздуваясь, обрастая тенями… пока еще можно сдерживаться.

А что происходит внизу, в беззвездной ночи? Здесь, на земле, в неподвижной тьме, созданной облаками, угрюмо заслонившими луну и захватившими небо? Что это такое, не знающее неба, темное, быстрое, готовое, выжидающее, скользит во мраке, точь-в-точь как облако? Оно тоже ждет, какова бы ни была его темная сущность; оно напряжено, как сжатая пружина, и подстерегает подходящий момент, чтобы выполнить задуманное, то, к чему призвано, то, что делало всегда. И этот момент подкрадывается к нему мелкими шажками, будто хорошо знает, что должно случиться, хотя ему страшно, и он чувствует ужас от приближающегося озарения, которое подбирается ближе и ближе… пока не окажется прямо за спиной, дыша в затылок и ощущая теплую пульсацию нежных вен.

Пора.

Чудовищная вспышка молнии разрывает ночь и высвечивает рослого пухлого мужчину, бегущего через лужайку, словно и он чувствует за спиной дыхание мрака. Гремит гром, снова сверкает молния – фигура приближается. Человек держит в руках лэптоп и картонную папку, он ищет ключи и опять исчезает во мгле, когда молния гаснет. Очередная вспышка – человек уже совсем близко, он крепко сжимает свою ношу и позвякивает ключами от машины. И вновь исчезает, когда опускается мрак. Внезапная тишина, такая опустошающая, как будто весь мир перестал дышать и даже мгла затаила дыхание.

А потом прилетает нежданный порыв ветра, слышится последний тяжкий удар грома, и вселенная кричит:

«Пора!» Пора.

Все, что должно случиться этой темной летней ночью, пойдет своим чередом. Небеса разверзаются, избавляясь от груза, мир вновь начинает дышать, внизу, во влажной тьме, напряжение слабеет, пружина разворачивается медленно и осторожно, мягкие внимательные щупальца тянутся к рыхлому неуклюжему, похожему на клоуна человеку, который пытается под потоками внезапного ливня открыть дверцу машины. Она распахивается, лэптоп и папка падают на сиденье, человек садится за руль, захлопывает дверцу и делает глубокий вдох, вытирая воду с лица. Он улыбается – и в улыбке сквозит легкое торжество. Он уже привык к этому ощущению. Стив Валентайн – счастливец, в последнее время колесо Фортуны то и дело поворачивалось в его сторону, и он думает, что и сегодня ему опять улыбнулась удача. Стив Валентайн считает: жизнь удалась.

На самом деле она почти кончена.

Стив Валентайн – клоун. Не шут по жизни, не веселая карикатура на нелепую рутинность бытия. Он настоящий клоун, который дает объявления в местных газетах и выступает на детских вечеринках. К сожалению, он живет не ради веселого и невинного младенческого смеха, и порой ловкость его рук выходит из-под контроля. Его дважды арестовывали, когда родители сообщали полиции, что нет необходимости отводить ребенка в темную комнату, чтобы показать, как сделать животное из воздушного шарика.

Оба раза Валентайна освобождали за недостатком улик, но он понял намек, и больше никто не жаловался – за неимением такой возможности. Нет, он не перестал развлекать детей. Конечно, нет. Леопарды не меняют своих пятен – не изменился и Валентайн. Он стал мудрее и злее, как раненый хищник. Он вел долговременную игру, полагая, будто нашел способ играть вечно, не платя.

Он ошибается.

И сегодня ему придет счет.

Валентайн живет к северу от аэропорта Опа-Лока в старом доме, которому самое малое лет пятьдесят. На улице перед домом стоят брошенные автомобили, некоторые из них сожжены. Здание слегка вибрирует, когда в небе пролетают реактивные самолеты, заходя на посадку или набирая высоту, и их шум смешивается с постоянным гудением транспорта на ближайшем шоссе.

Квартира Валентайна – номер одиннадцать, на втором этаже. Из окна открывается отличный вид на убогую детскую площадку с ржавыми лесенками, покосившейся горкой и баскетбольным кольцом без сетки. Валентайн выставил на балкон потрепанный шезлонг, чтобы обозревать двор в свое удовольствие. Он может сидеть здесь, потягивая пиво, и наблюдать за играющими детьми, с наслаждением выстраивая планы, как он однажды сам с ними поиграет.

Что он и делает. Насколько нам известно, Валентайн поиграл как минимум с тремя мальчишками. Может быть, их было больше. За последние полтора года из близлежащего канала трижды выуживали маленькие трупы. Детей сначала насиловали, а потом душили. Все мальчики – из этого района, то есть из бедных семей, возможно, живущих здесь нелегально. Родители вряд ли могли обратиться в полицию, даже когда их дети погибали, а потому такие ребятишки – идеальные жертвы для Валентайна. Так случалось по крайней мере трижды, и у полиции не нашлось никаких зацепок.

Но у нас они есть. И более того, мы точно знаем. Стив Валентайн наблюдал за малышами, играющими на площадке, а потом уводил их в темноту и обучал последней игре собственного изобретения, после чего сбрасывал в грязную воду замусоренного канала. Затем он, удовлетворенный, возвращался на допотопный шезлонг, открывал банку пива и обозревал площадку в поисках нового маленького друга.

Валентайн считал себя очень умным. Он думал, что усвоил уроки прошлого и нашел отличный способ исполнять свои мечты и беспрепятственно вести столь необычный образ жизни. Он полагал, будто ни у кого не хватит мозгов остановить его. И до сих пор он не ошибался.

Но лишь до сих пор.

Валентайна не оказалось дома, когда полицейские расследовали убийство трех мальчиков, и ему не просто повезло. Это тоже была мудрость хищника – Валентайн обзавелся устройством для прослушивания полицейской волны. Он знал о предстоящих визитах копов. Такое, правда, случалось редко. Полицейские не любят навещать бедные районы, поскольку враждебное безразличие – это лучшее, на что здесь можно надеяться. Именно поэтому Валентайн тут и живет. Но копы все-таки иногда наведываются, однако он узнает об этом заранее.

Копы приезжают, если положено. А им уж точно положено, когда кто-нибудь набирает 911 и сообщает, что в квартире номер 11 на втором этаже идет драка. А если позвонивший говорит, будто потасовка внезапно прервалась жутким воплем, после которого наступила тишина, копы появляются быстро.

Когда Валентайн, услышав переговоры по рации, понимает, что полицейские едут к нему домой, он, разумеется, исчезает, прежде чем они здесь окажутся. Он заберет все, указывающее на его маленькое хобби, – а такие штучки у Валентайна имеются, как же иначе! – торопливо сбежит по лестнице и сядет в неосвещенный салон машины, не сомневаясь, что успеет уехать подальше и переждет, пока рация не оповестит его о чистоте горизонта.

Он и не подумает, что Незнакомец озаботился списать номер его машины. Валентайн ездит на светло-синем «шевроле-блейзере» двенадцатилетней давности с наклейкой «Выбери жизнь» и магнитиком на дверце, который гласит: «Клоун Пуффалумп». И уж точно Валентайн не заподозрит, что Незнакомец ждет его на заднем сиденье машины, спрятавшись в темноте.

Итак, Валентайн ошибется дважды. Незнакомец действительно знает его машину и караулит хозяина, свернувшись на полу в темноте под задним сиденьем старого «шевроле». Кто-то ждет, когда Валентайн закончит вытирать лицо и с легкой торжествующей улыбкой наконец-то – наконец-то! – сунет ключ в замок зажигания и заведет мотор.

Когда мотор включается, наступает нужный момент – наконец-то! – и Нечто, восстав из мрака, в мгновение ока набрасывает петлю из капроновой лески, способной удержать груз в пятьдесят фунтов, на пухлую шею Валентайна и туго ее затягивает, прежде чем тот успевает сказать что-нибудь помимо «Гхрр!..». Валентайн начинает нелепо, слабо и жалко размахивать руками, и тогда Незнакомец чувствует холодное презрение и власть, которые текут по леске, вливаясь в удерживающие ее пальцы. Улыбка сбегает с лица Валентайна и оживает на нашем. Мы так близко, что чуем его страх, слышим перепуганный стук сердца, ощущаем, как он задыхается… и это хорошо.

– Теперь ты принадлежишь нам, – говорим мы, и наш Командный Голос поражает клоуна, как удар молнии, которая сверкает снаружи, подчеркивая темноту. – Ты сделаешь то, что мы прикажем, и только так, как мы потребуем.

Валентайн думает, будто имеет право высказаться. Он издает слабый всхлипывающий звук, но мы туго натягиваем петлю, очень туго, всего на мгновение, чтобы он понял: его дыхание – в нашей власти. Лицо Валентайна синеет, глаза вылезают из орбит, он хватается руками за шею, пальцы несколько секунд беспомощно царапают петлю, а потом все вокруг него темнеет, руки падают на колени, он валится вперед и начинает терять сознание, поэтому мы отпускаем леску. Для него еще рано, слишком рано.

Плечи Валентайна вздрагивают, он издает звук, похожий на скрежет ржавого замка, и втягивает воздух, сокращая то количество вдохов, которое у него еще осталось. Еще не зная, что их число невелико, он поспешно вдыхает снова, уже свободнее, а потом выпрямляется и тратит драгоценный воздух, хрипло проговорив:

– Какого хрена?..

Из его носа капает отвратительная слизь, голос звучит сипло, странно и очень неприятно, поэтому мы снова натягиваем петлю, на сей раз не сильно, но достаточно, чтобы Валентайн понял: теперь он принадлежит нам. Он послушно разевает рот, хватается за горло и наконец замолкает.

– Ни слова, – говорим мы. – Езжай.

Он поднимает голову, смотрит в зеркальце заднего вида и впервые ловит наш взгляд – только взгляд, холодный и темный, в узких прорезях блестящего шелкового капюшона, который закрывает лицо. Валентайн будто бы собирается что-то сказать, но мы слегка подергиваем петлю, просто чтобы напомнить, и он быстро передумывает, отводит глаза от зеркальца, включает передачу и трогается с места.

Мы осторожно направляем его на юг, то и дело поощряя легкими подергиваниями удавки, желая укрепить в мозгу Валентайна одну-единственную мысль – даже дыхание не дается даром, и он будет дышать, только когда мы позволим. Большую часть пути Валентайн ведет себя хорошо. Лишь один раз на светофоре он снова смотрит на нас, откашливается и спрашивает:

– Что вы… куда мы едем?

Тогда мы с силой тянем поводок, и мир вокруг Валентайна меркнет.

– Туда, куда тебе велят, – говорим мы. – Рули и не болтай – возможно, протянешь чуть дольше.

Этого достаточно, чтобы он покорился; Валентайн еще не знает, но скоро, совсем скоро он сам не захочет жить дольше, поскольку ему предстоит убедиться, что это очень больно.

Мы осторожно направляем его по переулкам в район, застроенный домами поновее. Почти все они закрыты за долги. Заранее выбрав и подготовив один из них, мы везем Валентайна туда по тихой улочке мимо сломанного светофора под старомодный навес, примыкающий к дому, заставляем припарковаться у дальней стены, чтобы машину не увидели с дороги, и выключить мотор.

Долгое время мы ничего не делаем, только держим удавку и слушаем ночь. Но мы отмахиваемся от нарастающего журчания лунной музыки и мягкого, неодолимого шелеста внутренних крыльев, которые до боли жаждут распахнуться и взмыть в небо. Нам нужно соблюдать осторожность. Мы отслеживаем каждый звук, способный ворваться незваным в эту ночь. Мы слушаем – и до нас доносятся шум дождя и ветра, плеск воды по крыше навеса, шелест деревьев, которые раскачивает летняя гроза. И больше ничего.

Мы внимательно смотрим: в доме справа, единственном, из которого видно навес, темно. Он пуст, как и тот дом, рядом с которым мы остановились, и мы заранее удостоверились – здесь никого нет. Мы тихо выглядываем на улицу, навострив уши и осторожно пробуя на вкус теплый сырой ветер. Мы ищем в нем следы присутствия иных существ, способных видеть и слышать… Никого. Мы делаем глубокий, чудесный вдох, втягивая в легкие воздух, наполненный вкусом и запахом удивительной ночи и тех прекрасных и страшных дел, которыми мы вскоре займемся все вместе, только мы – и клоун Пуффалумп.

Валентайн откашливается, пытаясь сделать это тихо и незаметно, в надежде избавиться от острой боли, которую причиняет удавка, и каким-то образом осмыслить ту невозможную ситуацию, в которую он, такой уникальный и удивительный, влип. Звук его кашля отдается в наших ушах, как кошмарный лязг тысяч зубов, и мы снова рывком затягиваем петлю – так сильно, чтобы ободрать кожу и отбить у Валентайна охоту издавать какие-либо звуки. Он откидывается на спинку кресла, а потом молча валится вперед, вытаращив глаза. Мы торопливо выходим из машины, открываем дверцу со стороны водителя и вытаскиваем Валентайна, который падает на колени на бетонное покрытие под темным навесом.

– Живей, – приказываем мы и слегка ослабляем удавку. Он смотрит на нас, и, судя по выражению лица, от него совершенно ускользает сам смысл слова «живей». Заметив, как в его глазах растет новое чудесное осознание, мы затягиваем петлю, чтобы окончательно утвердить Валентайна в этой мысли. Тогда он неловко поднимается с колен и шагает впереди нас во мрак пустого дома, через заднюю дверь со спущенными жалюзи. Здесь его новое жилище – последнее, где он будет жить.

Мы ведем Валентайна на кухню и позволяем побыть несколько секунд в тишине. Мы стоим у него за спиной, вплотную, удерживая петлю сильной рукой. Он стискивает кулаки, шевелит пальцами и снова откашливается.

– Пожалуйста… – шепчет он сиплым голосом, который умер первым.

– Да, – говорим мы, и волны нашего спокойного терпения накатываются на берег безумной радости. Вероятно, Валентайну кажется, что он слышит надежду в этом мирном предвкушении. Он слегка качает головой, словно ему под силу противостоять волне и вернуться.

– За что? – хрипло спрашивает он. – Я… я… почему?

Мы туго стягиваем петлю и следим, как его дыхание останавливается, а лицо темнеет. Валентайн снова валится на колени, но мы отпускаем удавку, прежде чем он успевает потерять сознание. Совсем чуть-чуть, только чтобы в его легкие через израненную глотку проникло немного воздуха и он ожил. Тогда мы скажем ему все, откроем радостную правду.

– Потому что! – говорим мы, опять туго затягивая петлю – еще туже, очень туго, – и с радостью видим, как он погружается в бездыханный сон и падает лиловым лицом в пол, описав в воздухе дугу.

Теперь мы работаем быстро. Нужно приготовиться, прежде чем Валентайн проснется и испортит нам веселье. Мы забираем из машины небольшую сумку с нашими штучками и инструментами, папку, которую он бросил на сиденье, и быстро возвращаемся на кухню. Скоро Валентайн уже примотан скотчем к кухонному столу, одежда на нем разрезана, рот накрепко заклеен, а вокруг разложены красивые фотографии, найденные в папке. Очаровательные фото маленьких мальчиков. Одни смеются, глядя на клоуна, другие просто держат мяч или качаются на качелях. Три снимка поставлены именно с таким расчетом, чтобы Валентайн обязательно их увидел. Три простых фотографии, вырезанные из газетных статей про трех маленьких мальчиков, найденных мертвыми в канале.

Когда подготовка закончена и все расставлено по местам, у Валентайна начинают дрожать веки. Несколько секунд он лежит спокойно, чувствуя, как теплый воздух касается его обнаженного тела, которое удерживает в неподвижности тугой крепкий скотч. Возможно, он гадает, что случилось. Потом, видимо, он вспоминает, резко открывает глаза и пытается совершить невозможное – разорвать скотч, сделать глубокий вдох, закричать наглухо заклеенным ртом, чтобы услышал хоть кто-нибудь в стремительно сужающемся мире. Впрочем, ничего не происходит и больше никогда не случится, только не для него. Для Валентайна осталось лишь одно. Нечто маленькое, несущественное, бессмысленное, но чудесное и совершенно необходимое, и сейчас это будет сделано, именно сейчас, несмотря на тщетные неуклюжие попытки сопротивления.

– Расслабься, – говорим мы и касаемся рукой в перчатке его обнаженной, тяжело вздымающейся груди. – Скоро все закончится.

И мы действительно имеем в виду «все», совсем все – вздохи и моргания, алчные взгляды и смешки, вечеринки в честь дня рождения и воздушные шарики, хищные прогулки в темноте по пятам за каким-нибудь беспомощным маленьким мальчиком. Все закончится скоро и навсегда. Мы похлопываем Валентайна по груди.

– Но не слишком скоро, – успокаиваем мы, и холодная радость от осознания простой истины охватывает нас и сияет в глазах. Он это видит и, наверное, хорошо понимает. И возможно, по-прежнему питает дурацкую немыслимую надежду. Но когда он обмякает на столе в нерушимо прочной хватке скотча, в крепких объятиях сегодняшней безумной ночи, вокруг начинает звучать чудесная музыка Темного Танца. Мы принимаемся за работу, и для Валентайна надежда исчезает навсегда, как только мы приступаем к традиционной процедуре.

Она начинается – медленно, но не робко, движения не назовешь неуверенными, о нет. Медленно – значит, долго. Можно продлить удовольствие, насладиться каждым хорошо спланированным, многократно отрепетированным, часто повторяемым движением и постепенно подвести клоуна к финальному озарению, простому и ясному осмыслению того, каким образом он умрет – здесь, сегодня, сейчас. Мы медленно рисуем Валентайну правдивую картину того, как это должно случиться, мощными темными штрихами доказывая, что ничего иного не будет. Он покажет свой самый последний фокус – здесь, сегодня, сейчас, неторопливо и педантично, шаг за шагом, кусок за куском, ломтик за ломтиком заплатит пошлину веселому мостовому сторожу, вооруженному сверкающим лезвием. Валентайн медленно пересечет последнюю черту, отделяющую его от бесконечной тьмы, о которой он скоро будет мечтать и с которой страстно захочет слиться, поскольку к тому времени поймет: это единственный способ прекратить боль. Но не сразу, не теперь, не слишком быстро. Сначала нужно подвести его к этой черте, к точке невозврата, а потом пусть сделает еще один шаг – туда, где станет совершенно ясно, что мы приблизились к краю и обратной дороги нет. Он должен увидеть, проникнуться, понять и принять происходящее как нечто правильное, необходимое и неизменное, и наш приятный долг – указать Валентайну на границу, которой отмечено начало конца, и провозгласить: «Видишь? Вот где ты теперь. Ты перешел черту, и теперь все закончится».

И мы принимаемся за работу, а вокруг звучит музыка, и луна смотрит в просветы облаков, радостно хихикая над увиденным. Валентайн очень отзывчив. Он задает тон, шипит, издает сдавленные вопли, когда понимает: сделанное нельзя отменить; и цель всего этого – устроить так, чтобы он побыстрее исчез. Он, Стив Валентайн, клоун Пуффалумп, смешной человек в белом гриме, который искренне и пылко любит детей, так сильно, так часто и, как правило, таким неприятным способом. Он – Стив Валентайн, клоун, который выступает на вечеринках и способен за один час провести ребенка по радуге жизни до самого конца, от радости и счастья до финальной агонии, безнадежно меркнущего света и грязной воды близлежащего канала. Стив Валентайн, который оказался слишком умен для тех, кто пытался его остановить или доказать его преступные деяния в зале суда. Но теперь он не в зале суда и никогда там не окажется. Сегодня он лежит на скамье подсудимых перед Судом Декстера, и вердикт блестит в нашей руке. Там, куда он отправится, не будет государственных адвокатов и апелляций.

Но перед тем как стукнуть судейским молотком в последний раз, мы медлим. На наше плечо опустилась маленькая надоедливая птичка, которая беспокойно напевает: «Чирик-чирик, не ошибись». Знакомая песенка. Нам известно ее содержание. Это – кодекс Гарри, который гласит: нужно удостовериться, убедиться, что это именно тот человек, а мы поступаем правильно. И если все совпадет, мы закончим свое дело с гордостью и радостью, ощутив удовлетворение от совершенного.

И вот теперь, когда то, что осталось от Валентайна, еще дышит, медленно и с большим трудом, когда в его красных опухших глазах еще виднеется последний огонек разума, мы останавливаемся, склоняемся над ним и поворачиваем его лицо к фотографиям, расставленным вокруг. Мы отрываем скотч с одного уголка рта – ему, конечно, больно, но совсем чуть-чуть по сравнению с тем, что он уже пережил, поэтому Валентайн не издает ни звука, только с тихим шипением втягивает воздух.

– Видишь? – спрашиваем мы, тряся его за мокрый дряблый подбородок и стараясь, чтобы он непременно увидел фотографии. – Видишь, что ты сделал?

Он замечает их, и усталая улыбка приподнимает незаклеенный уголок рта.

– Да, – говорит он слегка приглушенным из-за скотча голосом, хриплым после удавки, который тем не менее звучит отчетливо, когда Валентайн узнает фотографии. Надежда уже покинула его, всякий вкус к жизни пропал, но маленькое приятное воспоминание по-прежнему раздражает вкусовые сосочки, стоит ему посмотреть на лица мальчиков, которых он убил.

– Они были… такие красивые… – Глаза скользят по фотографиям, взгляд надолго замирает, а потом Валентайн смежает веки. – Красивые… – повторяет он, и этого достаточно: мы с ним близки как никогда.

– Ты тоже, – говорим мы, приклеивая скотч обратно, и снова беремся за работу, погружаясь в заслуженное блаженство, когда в веселом, все прибывающем лунном свете звучит финал симфонии. Музыка возносит нас выше и выше, и наконец медленно, осторожно, но ликующе раздается последний торжественный аккорд, высвобождающий в теплую влажную ночь буквально всё… всё. Гнев, горе, напряжение, смущение, разочарование от ежедневной бессмысленной рутины, которую мы вынуждены преодолевать лишь для того, чтобы это все-таки произошло. Мелкие, глупые, нелепые попытки смешаться с двуногим стадом минули, умчались в благословенную тьму, а вместе с ними, тащась следом за ними, как побитый щенок, и то, что осталось внутри истерзанной оболочки Стива Валентайна.

До свидания, Пуффалумп.

Глава 2

Мы прибирались и чувствовали, как истома медленно проникает в наши кости – удовлетворение и приятная лень при мысли о том, что мы справились, притом неплохо, со всем, что требовалось от нас в эту счастливую ночь под знаком Необходимости. Облака разошлись, осталось бодрое сияние луны, и нам стало намного лучше. После сделанного всегда становится лучше.

Может быть, мы обращали слишком мало внимания на обволакивающую нас тьму, замкнувшись в коконе собственной радости, но вдруг услышали шорох, негромкое испуганное дыхание, а потом торопливый шелест ног. Прежде чем мы успели что-либо сделать, кроме как обернуться на звук, шаги затихли в направлении черного выхода темного дома, и дверь захлопнулась. Мы смогли лишь последовать за ними и увидеть через дверное стекло в молчаливом всеобъемлющем смятении, как стоявшая у обочины машина вдруг ожила и умчалась в ночь. Задние габариты горели, причем левый висел под странным углом, и мы успели разглядеть, что это старая «хонда» какого-то неопределенно темного цвета с огромным ржавым пятном на багажнике, похожим на большую металлическую родинку. Машина умчалась прочь, а в нашем животе стянулся ледяной едкий узел, когда невероятная, страшная правда, обжигая, вырвалась на поверхность, и паника хлынула, как невыносимо яркая кровь из свежей раны.

Нас увидели.

В течение долгой жуткой минуты мы просто стояли и смотрели в стекло, ошеломленные бесчисленными отголосками этой невероятной мысли. Нас застукали. Кто-то пришел сюда, неслышно и незаметно, и наблюдал, как мы, измученные и довольные, склонились над небрежно завернутыми останками. Скорее всего он увидел достаточно, чтобы распознать в странного вида кусках Валентайна, поскольку человек, кем бы он ни был, скрылся бегом, в ужасе, с быстротой молнии и растаял в ночи, прежде чем мы успели хотя бы вздохнуть. Возможно, он даже разглядел наше лицо. Во всяком случае, он многое видел, понял происходящее и убежал прочь, в безопасное место, наверное, чтобы позвать полицию. Быть может, этот человек звонит в полицию прямо сейчас, посылая по нашему следу патрульные машины арестовать нас… а мы торчим как вкопанные, в неподвижном отупении, согнувшись и глядя с раскрытым ртом вслед исчезнувшему свету фар, пораженные и непонимающие, словно ребенок, который смотрит знакомый мультик с субтитрами на иностранном языке. Нас видели… И наконец вслед за этой мыслью приходит страх, который побуждает нас приступить к действию, включить первую скорость и поспешно довести уборку до конца, а затем вынести из дома еще теплые свертки с плодами того, что было сделано этой ночью, совсем недавно такой дивной.

Как ни странно, мы спокойно выходим и едем в темноту. Нет никаких признаков погони. Не воют предупреждающе сирены, не визжат покрышки, не слышится треск раций, не звучат угрозы, предвещающие Приближающуюся Погибель.

Когда я наконец, напряженно и осторожно, выбираюсь из этого района, одна-единственная мысль, бессмысленная и глупая, то и дело возвращаясь, бурлит во мне, напоминая непрерывный плеск волн на каменистом пляже.

Нас видели.

Эта мысль не покидает меня, когда я избавляюсь от останков, и неудивительно. Я еду, одним глазом поглядывая в зеркало заднего вида, в ожидании ослепительной вспышки синего света неподалеку от бампера и резкого короткого воя сирены. Но ничего так и не происходит, даже после того, как я бросаю машину Валентайна, сажусь в свою и опасливо пробираюсь домой. Ничего. Я предоставлен самому себе и нахожусь в полном одиночестве, преследуемый только демонами собственного воображения. Невероятно. Кто-то видел меня в действии, вполне недвусмысленном. Он смотрел на аккуратно расчлененное тело Валентайна и на довольного мясника, стоящего над останками. Не нужно решать дифференциальное уравнение, чтобы получить ответ: А плюс Б равняется Старина Спарки[1] специально для Декстера, и кто-то, придя к этому решению, сбежал и выбрался в безопасное место, но почему-то не вызвал полицию.

Нелепо. Безумно, невероятно, невозможно. Меня застукали – и я скрылся без всяких последствий. Я не мог поверить в это, но медленно и постепенно, пока я припарковывался возле дома и некоторое время сидел в машине, моя Логика вернулась из дальнего путешествия на остров Адреналина. Облокотившись на руль, я принялся дружески беседовать с самим собой.

Ну ладно, меня видели in flagrante iugulo[2], и я имел все основания ожидать немедленного изобличения и ареста. Но до сих пор этого не произошло: я – дома, избавился от улик, и ничего не осталось, чтобы доказать мою причастность к тому сладкому ужасу в заброшенном доме. Кто-то мельком взглянул на происходящее, да. Но там было темно – скорее всего слишком темно, чтобы разглядеть мое лицо, особенно пребывая в состоянии испуга, за одну секунду, тем более я стоял вполоборота. И вряд ли кто-нибудь сумел бы в расплывчатой фигуре, державшей нож, распознать реального человека, живого или мертвого. Пробив по номерам машину Валентайна, сыщики выйдут только на Валентайна, а у меня имелись веские основания полагать, что он не ответит на их вопросы, ну если только не прибегнуть к столоверчению.

В том исключительно маловероятном случае, что меня все-таки узнали и решатся выдвинуть безумное обвинение, полиция не найдет никаких улик. Перед ними предстанет человек с безупречной репутацией стража порядка, который, разумеется, будет держаться с достоинством и посмеется над нелепыми заявлениями. Естественно, никто в здравом уме не поверит, будто я, хотя бы теоретически, мог совершить нечто подобное, – разумеется, кроме моей персональной немезиды, сержанта Доукса, однако и у него ничего нет, кроме подозрений, которые он вынашивает так долго, что, наверное, уже испытывает от этого удовольствие.

Что остается? Не считая зыбкого представления о чертах моего лица, да и то весьма туманного. Что из увиденного загадочным свидетелем способно отрицательно сказаться на желании Декстера оставаться на свободе?

Шестеренки и колесики в моем могучем мозгу крутились и щелкали, пока наконец я не получил ответ: ничего.

Мне не смогут предъявить ничего из того, что этот таинственный перепуганный наблюдатель мог увидеть в темном заброшенном доме. Единственный возможный вывод, чистая дедукция, без вариантов. Я находился дома и на свободе, и, судя по всему, мне удастся и впредь пребывать в этом состоянии. Я сделал глубокий вдох, вытер руки о штаны и пошел домой.

Там, конечно, царила тишина, поскольку все давно спали. До меня донеслось легкое похрапывание Риты, когда я заглянул к Коди и Эстор. Они мирно почивали и видели свои короткие жестокие сны. Дальше по коридору, в спальне, лежала крепко спящая Рита, а в колыбельке свернулась Лили-Энн, чудесная и невероятная годовалая Лили-Энн, смысл моего нынешнего существования. Я стоял, глядя на малышку и восхищаясь, как всегда, совершенством ее лица и красотой крохотных пальчиков. Лили-Энн – начало всего хорошего, что есть в Декстере Номер Два.

Я многим рисковал сегодня, вел себя глупо, бездумно и чуть не заплатил самую высокую цену – арест, тюрьма, невозможность побаюкать в объятиях Лили-Энн, подержать ее за ручку, когда она неуклюже делает первые шаги… и, разумеется, я потерял бы возможность разыскать очередного милого друга вроде Валентайна и отвести его на Темную Игровую Площадку. На кону оказалось слишком многое. Теперь придется залечь на дно и вести себя очень примерно, пока я окончательно не удостоверюсь, что горизонт чист. Развевающиеся юбки старой шлюхи по имени Фемида на ходу задели меня, и больше я не стану полагаться на удачу. Нужно отказаться от Ужасающих Увеселений и сделать так, чтобы образ Папочки Декстера слился с моей подлинной сутью. И может быть, на сей раз пауза навсегда. Так ли мне нужно рисковать самым ценным, чтобы совершать эти страшные и прекрасные дела? Я услышал негромкое, удовлетворенное, насмешливое хихиканье Темного Пассажира, который отправился отдыхать. «Да, нуж-ж-жно», – прошипел он сонно и довольно.

Но не сейчас. Сегодняшний вечер еще не окончен, и я о нем не забуду. Меня видели. Я забрался в постель и закрыл глаза, но нелепый страх разоблачения вновь посетил мой разум. Я боролся с ним, выметал неумолимой метлой логики. Я – в абсолютной безопасности. Меня не узнают, я нигде не оставил улик, и рассудок подсказывал: проделанное сошло мне с рук. Все в порядке… хотя сам я так в это и не поверил, но наконец провалился в беспокойный сон без сновидений.

На следующий день на работе не произошло ничего такого, о чем стоило бы тревожиться. В лаборатории полицейского департамента Майами-Дейд царило полное спокойствие, когда я приехал. Воспользовавшись утренним затишьем, я включил компьютер. Тщательный обзор вчерашних отчетов подтвердил: никто не звонил с просьбой о помощи и указанием на маньяка с ножом в заброшенном доме. Не о чем волноваться, никто меня не искал. Если этого не случилось до сих пор – значит, не случится никогда. Пока что я был в безопасности.

Логика согласилась с официальным отчетом: я – в безопасности. И в течение следующих нескольких дней она продолжала мне это твердить, но почему-то дурацкий мозг отказывался верить. Сидя за работой, я ловил себя на том, что поднимаю плечи, защищаясь от удара, который и не собирался обрушиваться – я знал, он и не обрушится, но все-таки ожидал его. Я просыпался ночью и прислушивался, не стягивается ли вокруг дома отряд быстрого реагирования.

Но ничего не случалось, во мгле ни разу не зазвучали сирены, никто не постучал в дверь и не надавил на гудок, требуя моего немедленного выхода с поднятыми руками. Жизнь катилась по хорошо наезженной колее, правосудие не требовало головы Декстера, и вскоре начало казаться, будто какой-то жестокий незримый бог поддразнивает меня, смеется над моей постоянной бдительностью, издевается над бессмысленными дурными предчувствиями. Словно ничего на самом деле и не произошло или Свидетель погиб от внезапного самовозгорания. Но я не мог избавиться от ощущения, будто ко мне что-то подбирается.

Я ждал, и волнение росло. Работа стала мучительной проверкой на выносливость, ежевечернее сидение дома с семьей – неприятной обязанностью. Воодушевление покинуло Декстера.

Когда напряжение становится слишком сильным, взрываются даже вулканы, а они-то – из камня. Я же сделан из материала помягче, а потому не стоит удивляться, что, проведя три дня в ожидании удара, я наконец взорвался.

Рабочий день выдался особенно неприятным без всяких видимых причин. Гвоздем программы стал полуразложившийся труп какого-то утопленника, который, вероятно, некогда был молодым человеком, оказавшимся не по ту сторону крупнокалиберного пистолета в момент выстрела. Пожилая чета из Огайо обнаружила бедолагу, наехав на него своей взятой напрокат понтонной лодкой. Шелковая рубашка утопленника намоталась на винт, и почтенный житель Экрона пережил легкий сердечный приступ, когда, наклонившись через борт, чтобы очистить лопасти, увидел, как из воды на него смотрит лицо, тронутое тлением. Привет, добро пожаловать в Майами.

Когда об этом стало известно, копы и эксперты немало повеселились, но теплые товарищеские чувства не могли проникнуть в грудь Декстера. Мрачные шутки, обычно вызывающие у меня самый лучший поддельный смешок, теперь резали слух, как скрежет ногтей по грифельной доске, и я, лишь чудом сохраняя самоконтроль и молча закипая, пережил полтора часа идиотского веселья, никого не поджарив. Но даже неприятнейшие испытания в конце концов заканчиваются. Поскольку тело слишком долго пробыло в воде, на нем не осталось никаких следов крови, поэтому моего профессионального заключения, в общем, не потребовалось, и я наконец вернулся за свой стол.

Остаток рабочего дня я провел за рутинной бумажной работой, рыча при виде папок, поставленных не на место, и впадая в ярость от ошибок в чужих рапортах. Что, грамматику уже успели отменить? Когда рабочий день подошел к концу, я выскочил за дверь и прыгнул в машину раньше, чем раздался последний удар часов.

Меня не тешила обычная жажда крови, свойственная водителям в вечерний час пик. Впервые я поймал себя на том, что сигналю, демонстрирую оттопыренный средний палец и злюсь на пробки вместе с остальными раздосадованными автовладельцами. Я никогда не сомневался, что окружен сплошными идиотами, но сегодня этот факт особенно действовал мне на нервы. Добравшись наконец до дома, я оказался совершенно не в настроении притворяться, будто рад видеть семью. Коди и Эстор резались в приставку, Рита купала Лили-Энн – все играли свои роли в бессмысленном, отупляющем спектакле; когда я шагнул за порог и обозрел чудовищный маразм, в который превратилась моя жизнь, что-то вдруг щелкнуло во мне. Но вместо того чтобы крушить мебель и размахивать кулаками, я швырнул ключи на стол и вышел через заднюю дверь.

Солнце только начинало заходить, но воздух оставался еще жарким и влажным. Сделав три шага во двор, я почувствовал, как покрываюсь капельками пота. Они казались прохладными, скатываясь по лицу, – это значило, что щеки пылают. Я горел нездешней яростью, полнился чувством, которое никогда раньше не завладевало мной. И спросил: что происходит в Мире Декстера? Конечно, я стоял на краю и ждал неизбежного конца света, но почему реакцией обязательно должен стать гнев, направленный на мою семью? Унылая тревожная трясина, в которой тонула моя душа, внезапно взорвалась фонтаном бешенства, это казалось чем-то новым и опасным, и я по-прежнему не понимал причин. Отчего маленькие и безвредные проявления человеческой глупости вызывали у меня огненную ярость?

Я пересек двор, поросший редкой побуревшей травой, и уселся за столик для пикника, исключительно потому, что я пришел сюда, а значит, следовало чем-то заняться. Сидение трудно назвать занятием, и мне отнюдь не полегчало. Я сжимал и разжимал кулаки, морщил и расслаблял лицо, потом снова втянул в себя горячий сырой воздух. И это тоже меня не успокоило.

Глупые, мелкие, бессмысленные разочарования, то есть само содержание жизни… но их количество достигло критической массы, и я начал разваливаться. Теперь, как никогда прежде, я должен сохранять ледяное спокойствие и полный самоконтроль, ведь кто-то меня видел. Даже сейчас он мог идти за мной по следу, подбираться все ближе и ближе, неся в себе Грозящую Гибель, и мне предстояло благодаря логике заткнуть за пояс самого мистера Спока[3] – иначе я совершу фатальную ошибку. А потому хотел бы я понять, что значит этот взрыв агрессии – окончательное разрушение тщательно сотканного красивого гобелена под названием «Декстер» или временная прореха? Я снова сделал глубокий вдох и закрыл глаза, чтобы слышать, как горячий воздух струится в легкие.

За спиной зазвучал мягкий, успокаивающий голос, который вещал: ответ есть, и он на самом деле очень прост, если хоть на секунду прислушаться к ясному, волнующему зову рассудка. Мое дыхание застыло в груди, превратившись в морозный синий туман; я открыл глаза, оглянулся и посмотрел в просвет между ветками, через верхний край соседской изгороди, на темный горизонт, где маячили эти вкрадчивые слова, словно провозглашенные огромной желто-оранжевой счастливой луной, которая только что вознеслась над краем мира, скользнув на небо, похожая на толстого и веселого приятеля детских лет…

«Зачем ждать, пока Свидетель тебя найдет? – пробормотала она. – Почему бы не найти его первым?»

И это оказалось очаровательной, соблазнительной истиной, поскольку я хорошо умею делать две вещи – выслеживать добычу, а потом избавляться от останков. Так почему бы не поступить именно так? Почему бы не нанести упреждающий удар? Поднять информацию по округу Майами, найти список всех подержанных темных «хонд» с болтающимися задними габаритами и отследить их, одну за другой, пока я не разыщу нужную, после чего решить проблему раз и навсегда, сделав то, что удается Декстеру лучше всего – чисто, просто и весело. Нет Свидетеля – нет угрозы, и мои проблемы растают, как кубики льда на горячем асфальте.

Подумав об этом и вновь вздохнув, я почувствовал, как тусклый алый туман отступает, кулаки разжимаются, а кровь отливает от лица. Холодный счастливый свет луны легонько коснулся меня, и из темных уголков крепости Декстера донеслось ласковое воркование. Внутренний голос соглашался, подбадривал и недвусмысленно намекал: «Да, да, это ведь так просто…»

И в самом деле. Нужно лишь провести некоторое время за компьютером, найти несколько фамилий, а потом выскользнуть в ночь и отправиться на небольшую прогулку, вооружившись маленьким набором безвредных инструментов – мотком изоляционной ленты, хорошим ножом и куском лески. Найти свою Тень, тихонько увести прочь и разделить с ней небольшие радости приятного летнего вечера. Что может быть естественнее и целебнее? Элементарное решение вопроса, беззаботное времяпрепровождение, способное развязать нелепые узлы. Больше никто не будет несправедливо угрожать тому, что мне дорого. По-моему, очень осмысленное решение, на всех уровнях. С какой стати позволять кому-то становиться на пути жизни, свободы и вивисекции?

Я опять вздохнул. Медленный, успокаивающий, соблазнительный, воркующий голос шептал на ухо, подсказывая простое решение, терся воображаемым пушистым боком о мои ноги и обещал полнейшее удовлетворение. Я посмотрел на небо. Одутловатая луна чарующе ухмыльнулась, словно приглашая на танец и одновременно гарантируя вечное сожаление, если у меня достанет глупости отказаться. «Все будет хорошо», – запела она под восхитительную смесь аккордов. «И даже еще лучше». Достаточно только оставаться самим собой.

Я хотел простого решения – и вот оно. Найди и нарежь, положи конец своим мучениям. Я посмотрел на луну, и она ласково глянула в ответ, улыбаясь любимому ученику, который наконец решил трудную задачу и увидел свет.

– Спасибо, – сказал я. Луна не ответила, а только опять хитро подмигнула. Я еще раз втянул в себя холодный воздух, встал и вернулся в дом.

Глава 3

На следующее утро я проснулся, чувствуя себя гораздо лучше, чем в предыдущие дни. Решение самому сделать первый ход высвободило нежеланный гнев, подавляемый до сих пор, и я выскочил из постели с улыбкой на губах и песней в душе. Конечно, я не стал бы петь ее Лили-Энн, так как слова грубоваты, зато они радовали меня. Почему бы и нет? Я не буду больше ждать, когда случится нечто плохое; я намерен действовать и сделаю так, чтобы оно произошло поскорее, а главное, не со мной, а с кем-то другим. Это гораздо лучше, я превращусь из жертвы в охотника, а поскольку именно таков мой жребий в жизни, я просто обязан был обрадоваться. Я торопливо закончил завтракать и отправился на работу пораньше, желая поскорее заняться поисками.

Лаборатория пустовала, когда я приехал. Сев за компьютер, я запросил базу данных транспортной инспекции. По пути на работу я придумал, каким образом вести поиски загадочной «хонды», поэтому теперь не имело смысла ломать голову и нервничать. Я составил список «хонд» более чем восьмилетней давности выпуска и рассортировал их по возрасту и месту жительства владельцев, почти не сомневаясь, что моему Свидетелю меньше пятидесяти, а потому вычеркнул всех, кто старше. Затем взял следующий признак – цвет. Я мог с уверенностью сказать лишь одно: «хонда» была темная, – быстрого взгляда на стремительно удаляющийся автомобиль недостаточно, чтобы разглядеть в подробностях цвет. В любом случае возраст, солнечный свет и соленый воздух Майами оказали свое действие на машину, поэтому скорее всего я не сумел бы определить, какого она цвета, даже если бы рассматривал под микроскопом.

Но я знал: машина темная, а потому отметил подходящие «хонды» с первого же захода и отбросил остальные. Затем, произведя финальную сортировку, вычеркнул из списка все авто, зарегистрированные по адресам, находящимся дальше чем в пяти милях от дома, где меня застукали. Я предположил, что мой Свидетель живет где-то поблизости, в Южном Майами. Иначе почему он оказался именно там, а не в Коралл-Кейблс или Саут-Бич? Это была лишь догадка, но, на мой взгляд, правильная, и из списка немедленно ушли две трети претендентов. Оставалось только взглянуть на каждую машину. Если я найду «хонду» с болтающимся задним габаритом и большим ржавым «родимым пятном» на багажнике – считай, Свидетель у меня в руках.

Когда в лаборатории появились коллеги, я уже составил список из сорока трех старых темных «хонд», принадлежащих владельцам моложе пятидесяти. Я слегка смутился – работы предстояло по горло и выше. Но по крайней мере это была моя работа и на моих условиях, и я, бесспорно, управлюсь быстро и эффективно. Я убрал список в запароленный файл под названием «Хонда» – оно звучало достаточно невинно – и отправил самому себе на электронную почту, чтобы открыть на лэптопе по возвращении домой и немедленно взяться за дело.

Словно в доказательство верно выбранного направления, едва я отправил письмо и открыл на рабочем столе домашнюю страницу, вошел Винс Мацуока с белой картонной коробкой, в которой могла находиться только какая-нибудь выпечка.

– А, Юноша, – произнес он, показывая мне коробку, – я принес тебе загадку: что является воплощенной сутью, но при этом мимолетно, как ветер?

– Все живое, Наставник, – ответил я. – А также то, что лежит в твоей коробке.

Он лучезарно улыбнулся и откинул крышку.

– Цепляй пирожок, Кузнечик, – сказал он. Я так и сделал.

Следующие несколько дней после работы я медленно и осторожно проверял людей по списку. Я начал с тех, кто жил ближе к моему дому, так как к ним мог наведаться пешком. Сказав Рите о необходимости держать себя в форме, я начал бегать трусцой по району, все расширяя круги, – Самый Обычный Человек, который вышел на вечернюю пробежку, этакое беззаботное существо. По правде говоря, я очень надеялся и впрямь вернуться к беспечному существованию. Простое решение – первому сделать ход – положило конец нервотрепке, охладило пылающую грудь и разгладило нахмуренное чело. Охотничий трепет возвратил моей походке упругость, а на лице вновь появилась светлая фальшивая улыбка. Я вернулся на стезю Нормальной Жизни.

Разумеется, жизнь сотрудника следственной лаборатории в Майами не всегда совпадает с общепринятыми представлениями о норме. Бывают долгие дни, заполненные трупами, причем некоторые из них принадлежат людям, убитым разными жуткими способами. Никогда не перестану удивляться бесконечной изобретательности представителей рода человеческого в том, что касается нанесения ближним смертельных ран. Однажды вечером, почти две недели спустя после Дня святого Валентина, стоя под дождем на обочине шоссе I-95 в час пик, я вновь удивился этой умопомрачительной креативности, поскольку раньше не видел ничего подобного тому, что сделали с детективом Марти Клейном. На свой невинный лад я радовался, поскольку в смерти Клейна оказалось нечто новенькое и достойное запоминания, раз уж Декстер Вымок Весь.

Было темно, я стоял под дождем в толпе и, моргая, смотрел на освещенное шоссе и на собравшиеся кучкой патрульные машины. Я промок и проголодался, холодная вода капала с носа, с ушей, с рук, закатывалась за воротник бесполезной нейлоновой ветровки, за пояс брюк, впитывалась в носки. Декстер совсем отсырел. Но он находился при исполнении, а потому должен был стоять, ждать и терпеть бесконечную болтовню полицейских: в распоряжении копов все время мира, и они вольны перечислять бессмысленные подробности десятки раз, так как их заботливо снабжают ярко-желтыми дождевиками. А Декстер, в общем, не полицейский. Декстер работает в лаборатории, и таким, как он, не выдают ярко-желтых дождевиков. Они вынуждены обходиться тем, что засунули в багажник машины. Неуклюжая нейлоновая куртка не могла защитить даже от соседского чиха, не говоря уже о тропическом ливне.

И вот я торчу под дождем и пропитываюсь холодной водой, как губка в человеческом обличье, пока офицер Грубб в очередной раз рассказывает офицеру Глуппсу, как на его глазах «форд-кроун» выехал на обочину, и перечисляет все стандартные процедуры, словно зачитывая с листа.

Но хуже утомления, хуже холода, проникающего до костей, буквально в самую середину тела, является необходимость не просто стоять, истекая дождевой водой, но и сохранять на лице выражение испуга и тревоги. Это выражение в принципе дается нелегко, а сегодня у меня вдобавок недостает энергии, поскольку я поглощен собственными мучениями. Каждые две минуты я ловлю себя на том, что нужная маска соскальзывает, сменяясь куда более естественной миной человека, который промок, злится и испытывает нетерпение. Однако я борюсь с ней, придавая лицу подобающий вид, и исправно несу свою службу этим мокрым, темным, бесконечным вечером. Поскольку, несмотря на мрачное настроение, нужно все сделать правильно. Перед нами – не какая-нибудь обезглавленная дамочка, которую темпераментный муж застукал на акте супружеской неверности. Мертвец в «форд-кроуне» – один из нас, член братства полицейских Майами. По крайней мере по тому, что можно рассмотреть, если бросить взгляд сквозь стекла машины на бесформенное пятно внутри.

Оно бесформенное не потому, что его трудно разглядеть через окно – к сожалению, нам хорошо все видно, – и не потому, что оно лежит, расслабившись и уютно свернувшись клубочком с хорошей книжкой, о нет. Оно бесформенное, так как Клейна, судя по всему, били молотком, пока не лишили человеческого облика, медленно и тщательно, превратив в груду раздробленных костей и размозженной плоти, которая даже в отдаленной степени не имеет ничего общего с человеком, не говоря уж о представителе закона.

Конечно, это просто ужасно, но еще ужаснее то, что так поступили с копом, хранителем порядка, с человеком, у которого есть значок и пистолет и чья единственная цель в жизни – следить, чтобы подобное не случалось ни с кем. Изуродовать копа подобным образом, медленно и старательно, – значит бросить страшный вызов нашему высокоорганизованному сообществу и нанести смертельное оскорбление каждому кирпичику в тонкой синей стене. Все мы в ярости или по крайней мере идеально притворяемся, поскольку прежде ни один из нас не видел подобной смерти, и даже я не могу представить, кто бы мог это сотворить.

Кто-то или что-то потратило значительное количество времени и сил, чтобы превратить детектива Марти Клейна в желе, а главное (и это свыше всякой меры выводит из себя), мы обрели труп в конце длинного рабочего дня, когда ужин уже ждет на столе. Никакое наказание не станет чрезмерно суровым для зверя, учинившего подобное, и я искренне надеюсь, что страшное возмездие воспоследует сразу после ужина и десерта, за чашечкой черного кофе. Возможно, с парочкой бискотти.

Впрочем, что толку; в животе урчит, и у Декстера текут слюнки, при воспоминании о возвышенных радостях блюд, приготовленных Ритой, которые, возможно, ждут его дома. В результате он расслабляет лицевые мышцы и перестает сохранять требуемое выражение. Кто-нибудь непременно заметит и задумается: почему чудовищно изуродованное тело детектива Клейна вызывает у Декстера усиленное слюноотделение? Поэтому, огромным усилием железной воли, я вновь надеваю маску и жду, мрачно разглядывая лужу дождевой воды, собирающейся вокруг промокших ботинок.

– Господи… – произносит Винс Мацуока, возникая рядом. Он вытягивает шею, чтобы заглянуть в салон машины через плечи полицейских. На нем армейский плащ. Винс, похоже, сух и доволен, поэтому хочется пнуть его еще прежде, чем он успевает заговорить. – Поверить не могу.

– В общем, да, – согласился я, удивляясь железному самообладанию, помешавшему мне наброситься на этого счастливого обладателя капюшона.

– Вот чего нам недоставало, – продолжил Винс. – Маньяка с молотком и острой нелюбовью к копам. Господи Иисусе!

Я бы не стал поминать имя Господне в подобном разговоре, но, разумеется, и сам думал о том же, пока стоял здесь, превращаясь в часть водоносного пласта Флориды. Мы не раз видели избитых до смерти, но еще никогда не приходилось иметь дело с избиением, выполненным с такой жестокостью, с таким тщанием, с такой маниакальной целеустремленностью. В криминальных анналах Майами появилось нечто уникальное, беспрецедентное, с иголочки новенькое, прежде не слыханное… до сегодняшнего дня, когда в час пик на обочине шоссе I-95 нашли машину детектива Клейна. Но я не собирался поощрять Винса к дальнейшим рассуждениям, столь же глупым, сколь и самоочевидным. Способность к остроумной беседе вымыло из меня непрерывным потоком дождевых струй, которые пропитали одежду сквозь дурацкую ветровку, поэтому я просто посмотрел на Винса и вновь сосредоточился на поддержании торжественно-мрачного выражения лица. Нахмурить лоб, опустить уголки рта…

Рядом с патрульными машинами, выстроившимися на обочине, остановилась еще одна, и из нее вышла Дебора.

Или, формально выражаясь, сержант Дебора Морган, моя сестра и свеженазначенный ведущий следователь в этом ужасном деле. Копы мельком посмотрели на Деб, один из них вторично окинул ее взглядом и толкнул соседа локтем. Они отошли в сторонку, когда она приблизилась к машине, чтобы заглянуть в салон. По пути Дебора натянула желтый дождевик, отчего не сделалась милее в моих глазах, но мы с ней, в конце концов, родня, поэтому я кивнул, когда она проходила мимо, и Деб ответила тем же. Первая же ее фраза, казалось, была тщательно подобрана, чтобы выразить не только отношение к происходящему, но и дать яркое представление о характере.

– Твою мать.

Дебора отвела взгляд от пятна в машине и повернулась ко мне.

– Ты уже что-нибудь выяснил? – спросила она.

Я покачал головой, и за шиворот обрушился настоящий водопад.

– Мы ждали тебя, – ответил я. – Под дождем.

– Мне нужно было найти няньку, – заметила Деб и неодобрительно кивнула. – Ты зря не надел плащ.

– Да, очень жаль, я об этом не подумал, – вежливо отозвался я, и сестра вновь принялась разглядывать останки Марти Клейна.

– Кто его нашел? – поинтересовалась она, не отрываясь от стекла «форда».

Один из патрульных, коренастый афроамериканец с усами Фу Манчу[4], кашлянул и шагнул вперед.

– Я.

Дебора посмотрела на него.

– Кокрейн, если не ошибаюсь? Он кивнул:

– Да.

– Рассказывайте.

– Я был на дежурстве, – начал Кокрейн, – и заметил данное транспортное средство на его теперешнем месте нахождения, на обочине шоссе I-95, видимо, брошенное. Опознав его как патрульное транспортное средство, я припарковался рядом, проверил номер и получил подтверждение, что это действительно транспортное средство, записанное за детективом Мартином Клейном. Я покинул салон и подошел к транспортному средству… – Кокрейн на мгновение замолчал, явно смущенный тем, как часто он вворачивал выражение «транспортное средство». Потом кашлянул и продолжил: – Подойдя на достаточное расстояние, чтобы установить зрительное наблюдение, я заглянул в салон транспортного средства детектива Клейна и… э…

Кокрейн замолчал, словно засомневался, какое слово употребить в своем рапорте, однако стоявший рядом коп фыркнул и подсказал:

– …и его скрючило. Весь обед к черту.

Кокрейн сердито взглянул на коллегу, и, возможно, последовал бы обмен резкостями, если бы Дебора не призвала обоих к порядку.

– И все? – спросила она. – Вы заглянули внутрь, блеванули и вызвали подмогу?

– Пришел, увидел, блеванул, – негромко произнес рядом со мной Винс Мацуока, но, к счастью для его здоровья, Дебора не услышала.

– Да, – подтвердил Кокрейн.

– Больше ничего вы не видели? – продолжила Деб. – Никакого подозрительного транспортного средства поблизости? Ничего такого?

Кокрейн хлопнул глазами, явно борясь с желанием дать тумака приятелю.

– Посмотрите, что творится, – сказал он с ноткой раздражения. – Какое может быть подозрительное транспортное средство в час пик?

– Если мне приходится об этом напоминать, – заметила Деб, – то, наверное, вам лучше следить за чистотой газонов, а не работать полицейским.

Винс тихонько сказал: «Бум», – и стоявший рядом с Кокрейном патрульный издал сдавленный звук, точно пытался сдержать смех.

Но Кокрейн почему-то не счел это таким уж забавным и снова кашлянул.

– Слушайте, – сказал он. – Мимо едет десять тысяч машин, и все притормаживают, чтобы посмотреть. Вдобавок идет дождь, и ничего не видно. Скажите мне, что искать, и я начну, договорились?

Деб уставилась на него без всякого выражения.

– Уже слишком поздно, – ответила она, отвернулась и снова посмотрела на бесформенное пятно в салоне «форда», а потом позвала через плечо: – Декстер!

Наверное, надо было предвидеть, что так и случится. Сестра считает, будто я способен каким-то мистическим образом постичь произошедшее на месте преступления. Она уверена: я мгновенно узнаю все про чокнутого маньяка, с которым мы столкнулись, стоит только быстренько взглянуть на его работу. Поскольку я сам – чокнутый маньяк. Каждый раз, когда Дебора сталкивается с очередным чудовищным убийством, она надеется, что я сразу назову имя, адрес и номер страховки преступника. Частенько я оправдывал ее ожидания, прислушиваясь к негромкому голосу Темного Пассажира, а также благодаря хорошему владению своим ремеслом. Но на сей раз ничего сказать не мог.

Я неохотно пошлепал по лужам и встал рядом с Деборой. Ненавижу разочаровывать сестру, но мне действительно нечем было ее порадовать. Мы столкнулись с жутким, жестоким и неприятным убийством, и даже Темный Пассажир неодобрительно поджал мягкие губы.

– Что скажешь? – спросила Дебора, понизив голос и таким образом поощряя меня к откровенности.

– Ну… тот, кто это сделал, – несомненно, псих.

Она посмотрела на меня, ожидая большего, а когда стало ясно, что продолжения не будет, покачала головой:

– Ну ни хрена себе! Ты сам до этого додумался?

– Да, – ответил я, страшно раздосадованный. – И заметь, после одного-единственного взгляда через стекло под дождем. Перестань, Деб, мы еще даже не уверены, Клейн ли это.

Дебора посмотрела в салон.

– Это он.

Я стер со лба небольшой приток Миссисипи и тоже заглянул внутрь. Я не поручился бы, что лежавшая внутри груда некогда была человеком, но моя сестра, кажется, не сомневалась: это бесформенное месиво – детектив Клейн. Я пожал плечами, и, разумеется, за шиворот мне опять полилась вода.

– Откуда ты знаешь?

Она указала на одну из оконечностей месива.

– Лысина, – сказала Деб. – Лысина Марти.

Я снова посмотрел в салон. Труп лежал поперек сиденья, как остывший пудинг, аккуратно уложенный и совершенно нетронутый, без наружных повреждений. Кожа нигде не лопнула, крови я не видел, но тем не менее в теле Клейна не осталось ни единой целой косточки. Верхушка черепа, возможно, оказалась единственным местом, по которому не нанесли удара – видимо, чтобы жизнь жертвы не оборвалась слишком быстро. Ярко-розовая плешь с бахромой сальных волос действительно напоминала лысину Клейна. Не стал бы утверждать под присягой, что это Марти, но я ведь и не настоящий детектив в отличие от Деборы.

– Это ваши женские штучки? – спросил я – признаться, только потому, что промок, проголодался и был зол. – Ты умеешь идентифицировать людей по волосам?

Сестра посмотрела на меня, и на одно пугающее мгновение я решил, что зашел слишком далеко и сейчас она с привычной жестокостью врежет мне по бицепсу. Но вместо атаки Дебора окинула взглядом остальных экспертов, указала на машину и велела:

– Открывайте.

Я стоял под дождем и наблюдал за ними. Все содрогнулись, когда дверца открылась. Внутри лежал мертвый коп, один из нас, его жестоко забили молотком, и присутствующие восприняли это как личное оскорбление. А самое неприятное – мы не сомневались, что случившееся повторится с кем-нибудь еще. Однажды, совсем скоро, очередное чудовищное избиение выхватит из нашей маленькой компании еще одного, и мы не узнаем, кого и когда, пока преступление не совершится…

Луна была ущербной, и для Декстера наступило смутное время. Ужас охватил всех копов Майами; Декстер стоял под дождем, и, несмотря на жуткую тревогу, в голове у него крутилась лишь одна темная мысль: «Я опоздал к ужину».

Глава 4

Я закончил только в половине одиннадцатого и чувствовал себя так, словно провел последние четыре часа под водой. И все же мне не хотелось отправляться домой, не вычеркнув несколько имен из списка. Поэтому я осторожненько наведался по двум самым дальним адресам, которые пришлись более или менее по пути. Первая машина стояла прямо перед домом, и багажник у нее оказался без единого пятнышка, поэтому я спокойно прокатил мимо.

Вторую машину загнали под навес, в тень, и я не мог разглядеть багажник. Притормозив и заехав на дорожку, я сделал вид, будто заблудился, и начал разворачиваться. На багажнике «хонды» действительно что-то было, но тут мои фары осветили машину, и невероятно толстый кот немедленно удрал в темноту. Я развернулся и поехал обратно.

В половине двенадцатого я припарковался перед домом. Над входной дверью горел фонарь. Я вылез из машины и встал за пределами маленького пятна света, который он отбрасывал. Дождь наконец прекратился, но на небе еще висели низкие темные облака, и я вспомнил ту ночь, почти две недели назад, ночь, когда меня застукали. Во мне проснулось эхо тревоги. Я посмотрел на облака, но они, казалось, не испытывали страха. «Ты промок, – хихикали они, – и стоишь здесь как дурак, и все тело у тебя в мурашках».

Решив, что они правы, я запер машину и вошел в дом.

Там царила относительная тишина, поскольку следующий день был будним. Коди и Эстор спали, по телевизору тихонько шли вечерние новости. Рита дремала на кушетке с Лили-Энн на коленях. Она не проснулась, когда я вошел, но Лили-Энн устремила на меня яркие, широко раскрытые глаза.

– Па, – произнесла она. – Па-па-па.

Она немедленно меня узнала, моя умница. Посмотрев на ее счастливое личико, я почувствовал, как несколько туч в душе растаяло.

– Крошка Лили, – сказал я с подобающей случаю серьезностью, и она засмеялась.

– О! – Рита вздрогнула, проснулась и захлопала глазами. – Декстер… ты дома? В смысле… ты так поздно.

Опять.

– Прости, – сказал я. – Работа.

Рита долго смотрела на меня, моргая, а потом покачала головой.

– Ты весь промок, – заметила она.

– Шел дождь.

Она снова похлопала глазами.

– Дождь прекратился час назад.

Я не понял, почему это так важно, но голова у меня набита вежливыми банальностями, поэтому я ответил:

– Ну видишь, вот и доказательство.

Рита снова посмотрела задумчиво, и мне стало слегка неловко. Но наконец она вздохнула и покачала головой.

– Ладно, – сказала она. – Ты, наверное, очень… А.

Твой ужин. Он уже… Ты голоден?

– Просто умираю.

– С тебя течет на пол, – заметила Рита. – Лучше переоденься во что-нибудь сухое. Если ты простудишься… – Она помахала рукой. – О, Лили-Энн проснулась.

Она улыбнулась малютке той самой материнской улыбкой, которую тщился передать Леонардо да Винчи.

– Я пойду переоденусь, – сказал я и отправился в ванную, где снял и сложил в корзину мокрую одежду, вытерся и натянул сухую пижаму.

Когда я вернулся, Рита что-то напевала, а Лили-Энн гулила. Я не хотел им мешать, но у меня возникли кое-какие важные соображения.

– Ты сказала, ужин готов? – напомнил я.

– Ужин… я надеюсь, он не совсем пересох, потому что… он в кастрюльке, и… я только разогрею, на, подержи. – Она вспрыгнула с кушетки и сунула мне Лили-Энн. Я поспешно подошел и взял девочку на тот случай, если я ослышался и Рита собиралась разогреть Лили-Энн в микроволновке. Рита уже унеслась на кухню, а мы с дочкой сели на кушетку.

Я посмотрел на нее. Лили-Энн, маленькая и ясноглазая. Вход в новооткрытый мир эмоций и нормальной жизни. Чудо, которое сделало Декстера наполовину человеком, исключительно благодаря чудесному розовому факту своего существования. Лили-Энн научила меня чувствовать, и, сидя с дочерью на руках, я видел те пушистые лучезарные образы, которые посещают всякого простого смертного. Лили-Энн скоро должен исполниться год, и я уже не сомневался, она – необыкновенный ребенок.

– Ты знаешь, как пишется слово «гипербола»? – спросил я у нее.

– Па, – радостно отозвалась она.

– Прекрасно, – сказал я, и тут она протянула руку и ухватилась за мой нос, доказывая, что слово «гипербола» слишком легкое для такого высокоинтеллектуального существа. Лили-Энн хлопнула меня ладошкой по лбу и несколько раз подскочила – это была вежливая просьба устроить ей что-нибудь поинтереснее, возможно, с хорошим саундтреком и танцами. Я повиновался.

Через несколько минут мы с Лили-Энн перестали подскакивать в такт двум строчкам «Танцующего лягушонка» и уже разрабатывали последние детали единой физической теории, когда в комнату примчалась Рита с благоуханной дымящейся тарелкой в руках.

– Свиная отбивная, – объявила она. – По-датски. В духовке, с грибами. Только грибы в магазине оказались не очень… Поэтому я порезала туда помидоры и каперсы. Коди, конечно, не понравилось… о! я совсем забыла. – Рита поставила тарелку на кофейный столик передо мной. – Прости, если рис слишком… дантист тебе уже сказал? Эстор нужно поставить скобки на зубы, и она просто… – Рита помахала рукой в воздухе, уже собираясь сесть. – Она сказала, что скорее… черт, я забыла вилку, погоди секунду. – И она снова убежала.

Лили-Энн понаблюдала за матерью и снова повернулась ко мне. Я покачал головой.

– Она всегда так говорит, – предупредил я. – Ты привыкнешь.

Лили-Энн, казалось, слегка засомневалась.

– Па-па-па, – сообщила она.

Я поцеловал ее в макушку. От нее чудесно пахло – детским шампунем и каким-то опьяняющим феромоном, который дети втирают в волосы.

– Ты, наверное, права, – согласился я, и тут Рита вернулась с вилкой и салфеткой. Она взяла у меня Лили-Энн и уселась рядом, чтобы продолжить сагу про Эстор и дантиста.

– Я ей объяснила, что это только на год, и многие девочки… Но она… Она рассказывала тебе про Энтони?

– Про придурка Энтони? – уточнил я.

– О! Он на самом деле не совсем… то есть Эстор так говорит, и напрасно. Но у девочек все по-другому, а Эстор в таком возрасте… свинина не слишком пересушена? – Рита подозрительно глянула в мою тарелку.

– Просто супер.

– Она все-таки пересушена, прости. Так вот, я подумала, если ты с ней поговоришь… – закончила Рита. Я искренне надеялся, что она имела в виду Эстор, а не свиную отбивную.

– И что я должен ей сказать? – спросил я с полным ртом очень вкусной, хотя и слегка пересушенной свинины.

– Что это нормально, – ответила Рита.

– Что именно? Скобки на зубах?

– Да, конечно. А о чем, по-твоему, сейчас шла речь?

Честно говоря, я далеко не всегда бываю уверен, о чем у нас идет речь, так как Рита обычно умудряется говорить одновременно о трех предметах. Возможно, это из-за работы. Хотя я и прожил с Ритой несколько лет, но знаю лишь, что на работе она жонглирует большими числами, переводя их в разные иностранные валюты и посылая результаты на местный рынок недвижимости. Одна из невероятных загадок жизни: женщина, достаточно умная, чтобы производить сложные вычисления, оказывается редкостно глупа, когда дело касается мужчин. Сначала Рита вышла за наркомана, который бил ее, а заодно Коди и Эстор, и наконец натворил достаточно неприятных и незаконных дел, чтобы попасть за решетку. И тогда Рита, освободившись от многолетнего кошмара – брака с наркоманом, радостно бросилась в объятия еще худшего чудовища – Декстера.

Разумеется, она не знала, что я собой представляю, да и я не стремился ее просветить. Я изо всех сил старался держать жену в блаженном неведении касательно своей подлинной сути – Темного Декстера, веселого вивисектора, живущего ради того, чтобы слышать шорох скотча, видеть блеск ножа и чуять запах страха, исходящий от очередного достойного кандидата, который заслужил билет на Темную Игровую Площадку Декстерленда, убив невинного и каким-то чудом проскользнув меж пальцев правосудия.

Рита никогда не узнает мою истинную суть. И Лили-Энн тоже. Времяпрепровождение с новыми друзьями вроде Валентайна проходило втайне – по крайней мере до злополучного инцидента со Свидетелем. На мгновение я задумался о нем и об оставшихся в списке именах. Один из этих людей – именно тот, кто мне нужен, иначе и быть не может, и когда он будет в моих руках… Я уже буквально чувствовал приятное возбуждение, которое испытаю, когда схвачу и свяжу его, уже слышал сдавленные вопли боли и страха…

Мысленно забравшись в дебри своего маленького хобби, я совершал страшное преступление – я жевал свиную отбивную, не чувствуя вкуса. Но, к счастью для вкусовых сосочков, представляя, как Свидетель рвется из пут, я откусил еще кусок свинины и немедленно покинул царство приятных грез, вновь оказавшись за семейным столом. Я отправил в рот остатки риса и подцепил на вилку каперс, и тут Рита сказала:

– Страховка не покроет дантиста, так что… но у меня в этом году будет премия, и скобки очень… и потом, Эстор почти не улыбается. Но может быть, если зубы у нее… – Она вдруг замолчала, помахала рукой и поморщилась. – Лили-Энн! Тебе нужно поменять подгузник.

Рита встала и понесла ребенка по коридору туда, где стоял пеленальный столик, а вокруг распространился запах отнюдь не свиной отбивной. Я отодвинул пустую тарелку и со вздохом откинулся на спинку кушетки. Декстер Переваривает Пищу.

По какой-то странной и неприятной причине, вместо того чтобы отвлечься от забот минувшего дня и погрузиться в туман сытого довольства, я снова задумался о работе – о Марти Клейне и о кошмарном месиве, в которое превратилось его тело. Я не очень близко знал Клейна и к тому же не способен к каким-либо эмоциональным привязанностям, даже к той грубовато-мужественной фамильярности, столь популярной у нас на работе. И мертвые тела меня не пугают; тем более я сам периодически произвожу их. Рассматривать и трогать трупы – часть моей работы. Мертвый коп пугает меня не больше, чем мертвый адвокат, хотя я бы предпочел, чтобы мои коллеги об этом не знали. Но труп в таком виде… полностью лишенный человеческого облика… нечто совсем иное, почти сверхъестественное.

Убийство, жертвой которого стал Клейн, было совершено с яростью, которая выдает безумца, сомневаться не приходилось, но процесс провели настолько тщательно, и он наверняка занял столько времени, что это уже вышло за рамки привычного, уютного смертоубийственного безумия и очень смутило меня. Потребовались значительная сила и выдержка, а главное – ледяное самообладание, чтобы не зайти слишком далеко во время оргии и не причинить смерть слишком быстро, пока еще есть целые косточки.

Почему-то я был почти уверен, это – не простой и относительно безвредный единичный эпизод, герой которого слетел с тормозов и на несколько часов пустился во все тяжкие. Случившееся походило на определенный шаблон, на способ существования, на перманентное состояние. Безумная сила и ярость в сочетании с патологической способностью контролировать себя… я даже представить не мог, какого рода существо на это способно. И, честно говоря, не желал знать. Но опять-таки меня не отпускало ощущение, что в ближайшем будущем мы обнаружим еще несколько размозженных копов.

– Декстер, – негромко позвала Рита из спальни, – ты идешь спать?

Я посмотрел на часы у телевизора. Почти полночь. Одного взгляда на цифры хватило, чтобы понять, как я устал.

– Иду, – сказал я, встал с кушетки и потянулся, ощущая приятную истому. Действительно уже пора было спать, и я решил, что подумаю о Марти Клейне и его ужасной смерти завтра. Пусть зло распределяется во времени равномерно. По крайней мере в хорошие дни бывает именно так. Я отнес тарелку в раковину и пошел спать.

Пребывая в тусклом шерстяном мире сна, я почувствовал, как некое отвратительное ощущение пробирается мне в голову. Словно в ответ на невнятный, но неотложный вопрос, я услышал оглушительный рев – и проснулся. От громкого чиха у меня потекло из носа.

– О Господи, – сказала Рита, садясь. – Ну вот, ты простудился, потому что… я знала, что так и будет… возьми платок.

– Спасибо. – Я сел, взял салфетку, вытер нос и снова чихнул, на сей раз в салфетку, и она разорвалась в моей руке. – Тьфу, – просипел я, испачкав пальцы соплями.

Кости тупо ломило.

– Ради Бога… вот, возьми еще. – Рита подала салфетки. – И иди вымой руки, потому что… посмотри на часы, уже и так пора вставать.

Прежде чем я успел вытереть нос новой салфеткой, Рита вскочила, предоставив мне оставаться в постели, сопливиться и размышлять над злой судьбой, обрушившейся именно на меня, ни в чем не повинного бедолагу. Голова болела и словно оказалась набита мокрым песком, который сыпался через нос на руку, а в довершение всего предстояло пойти на работу, хотя я смутно представлял себе, каким образом я смогу это сделать, поскольку в мыслях плавал сплошной туман.

Но что у Декстера хорошо получается – так это быстро запоминать модели поведения и воспроизводить их. Я прожил всю жизнь среди человеческих существ, которые думают, чувствуют и поступают совершенно непостижимым для меня образом. Мое выживание зависит от того, сумею ли я безупречно сымитировать то, что делают они. К счастью, девяносто девять процентов событий в человеческой жизни – всего лишь повторение одних и тех же действий, произнесение привычных избитых клише, выделывание знакомых фигур танца, который ты исполнял, как зомби, вчера, позавчера и позапозавчера. До ужаса глупо и нелепо, но в то же время исполнено несомненного смысла. В конце концов, если каждый день следовать шаблону, то не нужно думать. По-моему, это к лучшему, поскольку людям обычно не даются мыслительные процессы сложнее жевания.

Поэтому я еще в детстве привык наблюдать, как люди выполняют два-три базовых ритуала, а потом безупречно имитировать те же самые действия. И сегодня утром этот талант меня выручил, поскольку, когда я выкарабкался из постели и побрел в ванную, в моей голове не было ничего, кроме слизи. Но если бы я не вызубрил наизусть, что надлежит делать каждое утро, мне, наверное, не удалось бы справиться. Тупая боль сильнейшей простуды проникла во все кости и совершенно вытеснила из мозга способность думать.

Однако оставалась привычная схема действий, которые следовало делать поутру. Принять душ, побриться, почистить зубы, сесть за кухонный стол, где уже ожидала чашка кофе. Пока я пил его, чувствуя, как разгорается маленькая искорка жизни, Рита поставила передо мной тарелку с яичницей. Возможно, не без помощи кофе я вспомнил, как нужно с ней поступить, и неплохо справился. Когда я закончил, Рита достала две таблетки.

– Выпей, тебе будет намного лучше, когда они начнут… ох, посмотри на часы. Коди, Эстор, вы опоздаете!

Она долила мне кофе и заспешила по коридору. Я услышал, как она вытаскивает из постелей двух детей, которые не имели к тому никакого желания. Через минуту Коди и Эстор уселись за стол и получили свои порции. Коди автоматически принялся за еду, но Эстор уронила голову на руку и с отвращением уставилась на яичницу.

– Похоже на сопли, – констатировала она. – Я буду хлопья.

Капризы тоже входили в утренний ритуал. Эстор не желала есть все, что предлагала ей Рита. И мне показалось это до странности приятным, поскольку я знал, что произойдет дальше: Рита и дети отыграют по ежедневному сценарию, а я дождусь, когда таблетки окажут действие и вернут мне способность самостоятельно мыслить. До тех же пор не о чем беспокоиться. Ничего не нужно делать, только следовать схеме.

Глава 5

Шаблон оправдал себя и на работе. Тот же самый дежурный, сидевший за столом, кивнул, увидев мой пропуск; те же люди толпились в лифте, пока я ехал на второй этаж. И ожидавшая меня кофеварка, вероятнее всего, была той подлой машинкой, которая стояла здесь с начала времен. Почти успокоившись, из благодарности я даже попытался выпить кофе и при глотке привычно сделал испуганную гримасу. Ах, умиротворение скучной рутины.

Но, отвернувшись от кофеварки, вместо предполагаемого пустого пространства я обнаружил на своем пути посторонний объект так близко, что пришлось резко затормозить, и, разумеется, ядовитая жидкость из кружки забрызгала мне рубашку.

– Блин, – произнес посторонний объект, и я оторвал взгляд от дымящихся останков своей рубашки. Передо мной стояла Камилла Фигг, моя коллега по отделу. Этой коренастой, довольно заурядной и молчаливой даме было за тридцать, и сейчас она мучительно краснела – как всегда, когда мы виделись.

– Камилла!.. – сказал я, причем довольно любезно, учитывая тот факт, что, возможно, из-за нее моей относительно новой рубашке предстояло рассыпаться на волокна. Так или иначе, Камилла сделалась еще краснее.

– Прости, пожалуйста! – поспешно выпалила она и огляделась по сторонам, точно искала пути к бегству.

– Все в порядке, – заверил я, хотя, конечно, покривил душой. – Этот кофе безопаснее носить, чем пить.

– Я не… ну, ты понимаешь… это самое, – стала оправдываться Камилла и вскинула руку, желая то ли вернуть свои слова обратно, то ли стереть кофе с моей рубашки. В результате она просто потрясла рукой в воздухе и опустила голову. – Прости, – повторила она, нырнула в коридор и скрылась за углом.

Я тупо заморгал ей вслед. Нечто непривычное нарушило шаблон, и я понятия не имел, что это значит и как поступить. Но, поразмышляв несколько секунд, я просто отмахнулся от проблемы. Я простыл, а потому не обязан был искать смысл в необычном поведении Камиллы. Если я сказал или сделал что-нибудь странное, то вполне мог оправдаться воздействием таблеток. Я поставил кружку и пошел в туалет, в попытке спасти хотя бы несколько лоскутков рубашки.

Несколько минут оттирая кофе холодной водой, я так и не избавился от пятна. Бумажное полотенце распадалось на лохмотья, оставляя десятки маленьких мокрых катышков, но не производя никакого эффекта. Этот кофе – удивительная штука; вероятно, он частично состоит из краски, и тогда понятно, почему у него такой вкус. Наконец я сдался и по мере сил попытался высушить дело рук своих, после чего вышел из туалета в полусырой рубашке с пятном и зашагал в лабораторию, надеясь на профессиональное сочувствие Винса Мацуоки. Он с большой любовью и знанием дела относился к одежде. Но вместо утешения и совета касательно удаления пятен я обрел в лаборатории, притом в избытке, свою сестру Дебору, слонявшуюся за Винсом по пятам и, судя по всему, угрожавшую ему, пока он возился с содержимым маленького пакетика с уликами.

Прислонившись к стене, в углу стоял какой-то незнакомый тип, лет тридцати пяти, темноволосый, среднего сложения. Никто не пожелал его представить, и никакого оружия у него в руках не было, а потому я просто прошел мимо.

Деб посмотрела на меня и поприветствовала в своей любезной и очаровательной манере, точь-в-точь как я ожидал.

– Где тебя, блин, носило? – поинтересовалась она.

– В школе бальных танцев, – объяснил я. – На этой неделе мы учим танго. Не хочешь посмотреть?

Она скривилась и покачала головой.

– Иди сюда и займись делом вместо этого идиота.

– Прекрасно, я еще и идиот, – проворчал Винс и кивнул мне. – Попробуй сам поработать, когда Саймон Легри[5] уже отгрыз тебе ползада.

– Если только ползада, то неудивительно, что ты разволновался, – заметил я и вежливо спросил у Деб: – Я так понимаю, в деле Марти Клейна появилось нечто новенькое?

– Именно это я и пытаюсь выяснить, – ответила Дебора. – Но если этот хрен не оторвет зад от стула, мы никогда не узнаем.

Я заметил, что и Деб, и Винс предпочитают сравнения из области ниже пояса – честно говоря, не самый мой излюбленный способ начинать день. Но все мы должны проявлять терпимость друг к другу на рабочем месте, поэтому я решил на сей раз не комментировать.

– Что у тебя тут? – спросил я.

– Просто оберточная бумага, блин, – пояснил Винс. – Найдена на полу машины Клейна.

– От какой-то еды, – добавил незнакомец в углу.

Я посмотрел на него, потом на Дебору и поднял бровь.

Она пожала плечами:

– Мой новый напарник. Алекс Дуарте.

– А, – протянул я. – Mucho gusto[6].

Дуарте пожал плечами.

– Ага, – отозвался он.

– От какой еды? – уточнил я.

Дебора скрипнула зубами.

– Вот это я как раз и пытаюсь выяснить, – повторила она. – Если мы узнаем, где Марти перекусил перед смертью, то последим за этим местом и, может быть, найдем гада.

Я подошел к Винсу, который доставал из пакета с уликами комок грязной вощеной бумаги.

– Он весь в жире, – сказал он. – На нем должны быть отпечатки пальцев. Сначала я хотел бы их поискать. Стандартная процедура.

– Придурок, у нас уже есть отпечатки Клейна, – возразила Дебора. – Мне нужен убийца.

Я посмотрел сквозь полиэтилен на застывший жир красновато-бурого оттенка; хотя обычно я не проявляю особого интереса к оберткам из-под еды, а потому вряд ли могу с уверенностью судить об этом предмете, но он показался мне знакомым. Я открыл пакет и тщательно понюхал. Благодаря таблеткам насморк наконец прекратился, а запах оказался сильным и недвусмысленным.

– Тако, – определил я.

– Будь здоров, – добавил Винс.

– Ты уверен? – спросила Дебора. – Это обертка из-под тако?

– Да, уверен, – сказал я. – Запах специй ни с чем не спутаешь.

Я приподнял пакетик и указал на крошечный желтый обломок, прилипший к бумаге: – А вот и кусочек лепешки.

– Господи Боже, тако! – с ужасом произнес Винс. – И что?

– Ну что? – повторил Дуарте. – Может быть, из «Тако белл»?

– Тогда на обертке был бы логотип, – заметил я. – И потом, если не ошибаюсь, там заворачивают тако в желтую бумагу. Скорее всего она из какой-нибудь забегаловки поменьше. Или даже с лотка.

– Прекрасно, – одобрила Дебора. – Да в Майами их миллион.

– И везде продаются тако, – немедленно подхватил Винс. – Гадость!

Дебора посмотрела на него.

– Ты в курсе, что ты конченый идиот?

– Нет, не в курсе, – радостно отозвался Винс.

– Но почему именно тако? – спросил Дуарте. – В смысле, кому нужны дурацкие тако? В смысле, что тут такого?

– Может быть, Марти не нашел, где купить эмпанаду, – предположил я.

Дуарте тупо уставился на меня.

– Эмпа… чего?

– Ты можешь выяснить, откуда эта обертка? – спросила Деб. – Ну, там, исследовать специи, я не знаю…

– Деб, ради Бога, тако есть тако! Они, в общем, все одинаковые.

– А вот и нет, – возразила сестра. – Конкретно из-за этих тако убили копа.

– Тако-убийцы! – воскликнул Винс. – Отлично звучит.

– Может быть, есть какая-нибудь забегаловка, – начал я, и Дебора выжидающе посмотрела на меня. Я пожал плечами. – Ну, иногда новости распространяются, типа «у Мэнни классные гамбургеры» или в «Идальго» готовят лучшие в городе сандвичи «Медьяноче», и так далее.

– Да, но тако… – сказал Винс. – Я серьезно, ребята.

– Или, допустим, они самые дешевые, – продолжал я. – Или продавщица стоит за лотком в бикини.

– Я знаю такой лоток, – вмешался Дуарте. – Очень красивая женщина. В бикини. Они со своим лотком объезжают стройки, и она неплохо зарабатывает, вот уж поверьте. Только потому, что показывает сиськи.

– Не верю ни слову, – сказала Деб. – Почему сиськи всегда оказываются самым главным?

– Не всегда. Иногда задница, – заметил Винс, ловко возвращая нас к изначальной теме разговора. Я задумался, нет ли где-нибудь поблизости скрытой камеры. Может быть, какой-нибудь ведущий телешоу, ухмыляясь, выдает приз всякий раз, когда мы упоминаем задницу?

– Мы можем поспрашивать, – предложил Дуарте. – Вдруг кто-нибудь из наших детективов знает место, где продают хорошие тако.

– Или показывают сиськи, – ввернул Винс.

Дебора предпочла промолчать, но он почему-то не возблагодарил судьбу.

– Выжмите из этой бумажки все, что можно, – приказала сестра, развернулась и вышла. Дуарте выпрямился, кивнул нам и последовал за ней.

Я проводил обоих взглядом. Винс моргнул и заспешил прочь, что-то бормоча про реагент. Несколько секунд я сидел неподвижно. Рубашка еще не высохла, и я здорово злился на Камиллу Фигг. Она стояла прямо у меня за спиной, слишком близко по всем правилам безопасности, и я даже не представлял, зачем ей это понадобилось. А главное, почему я не почувствовал чье-то приближение к моей незащищенной спине? На месте Камиллы мог оказаться наркобарон с автоматом или сумасшедший садовник с мачете, да и вообще с каким угодно смертоносным оружием, под стать кружке проклятого кофе. Где ты, Темный Пассажир, когда ты действительно нужен? И теперь я сидел в холодной лаборатории в мокрой рубашке и почти не сомневался, что подрываю и без того хрупкое здоровье. И в подтверждение этого безрадостного вывода я почувствовал, как меня снова одолевает чих. Я едва успел добраться до салфетки, когда начался второй приступ. Таблетки от простуды… чушь какая. Они ничего не стоили. Как и все остальное в нашем жалком мире.

Прежде чем окончательно превратиться в жалкое месиво, истекающее слизью и полное жалости к самому себе, я вспомнил про чистую рубашку, висевшую позади стола. Я всегда держу ее поблизости, на случай какого-либо происшествия на работе. Я снял рубашку с плечиков и надел, а прежнюю, мокрую и залитую кофе, запихнул в полиэтиленовый пакет, чтобы забрать домой. Это была красивая «гуаябера» бежевого цвета с вышитыми вдоль кромки серебристыми гитарами. Я надеялся, Рита знает какой-нибудь волшебный трюк, чтобы удалить пятно.

Винс вернулся в лабораторию, и мы вместе взялись за работу. И постарались что было сил. Мы перепробовали все тесты, какие только могли: визуальные, химические и электронные, но не нашли ничего, способного вызвать довольную улыбку на лице Деборы. Сестра звонила нам трижды, проявив неслыханное самообладание. Но нам нечего было сказать. Я полагал, в обертке лежала тако, купленная на лотке, но, конечно, не рискнул бы подтвердить это под присягой.

К полудню таблетки перестали действовать, и я снова начал чихать. Я пытался не обращать на это внимания, но очень трудно выполнять тонкую работу, одновременно прижимая салфетку к носу, поэтому в конце концов сдался и сказал Винсу:

– Лучше я уйду, пока не засморкал все улики.

– Тако от этого хуже не становятся, – заметил тот.

Я в одиночестве пошел обедать в тайский ресторанчик возле аэропорта. Не то чтобы разглядывание старой обертки из-под тако внушило мне чувство голода, но я всегда полагал, что огромная миска пряного тайского супа способна бороться с простудой эффективнее, чем любые лекарства. Когда я доел суп, болезнетворные бактерии покинули мой организм вместе с потом, изгоняя простуду через поры в биосферу, где ей и надлежало находиться. Я почувствовал себя намного лучше и оставил чаевые, которые, возможно, несколько превышали норму. Но как только я вышел из ресторана и оказался на жаркой улице, у меня чуть не треснул череп от оглушительного чиха, и кости тут же отозвались такой болью, словно кто-то сжал мои суставы в тисках.

Счастье – это иллюзия. И тайский суп иногда – тоже. Я сдался, зашел в аптеку, купил еще таблеток и выпил сразу три. Когда я вернулся в лабораторию, пульсирующая боль в носу и в костях немного утихла. Не знаю, помог ли суп или таблетки, но мне показалось, я смогу пережить любое привычное страдание, назначенное судьбой. А поскольку я более или менее приготовился к неприятностям, ничего не случилось.

Остаток дня прошел без всяких событий. Используя наш громадный опыт, мы работали над довольно-таки слабой уликой, но к вечеру я выяснил лишь одно: Мацуока ненавидит мексиканскую кухню вообще, а не только тако.

– Если я поем эту дрянь, у меня отходят газы, – пожаловался он. – Сам понимаешь, в личной жизни от этого возникают проблемы.

– А я и не знал, что она у тебя есть, – заметил я. Под микроскопом лежал кусочек тако, и я рассматривал его в тщетной надежде обнаружить хотя бы крошечную подсказку, пока Винс изучал сальное пятно на обертке.

– Конечно, есть, – возразил он. – Я почти каждый вечер хожу на вечеринки. Я нашел волос.

– И что это за вечеринка?

– В смысле, я нашел волос на обертке. Что касается вечеринок, то я тщательно бреюсь. Целиком.

– Пожалуйста, без подробностей, – попросил я. – По-твоему, это нормально?

– Да, конечно, многие бреются.

– Я имею в виду волос на обертке. Кстати, он человеческий?

Винс посмотрел в микроскоп.

– По-моему, крысиный, – ответил он. – Вот еще одна причина, почему я не ем мексиканские блюда.

– Винс, – заметил я, – крысиные волосы не относятся к числу мексиканских специй. Они появляются, поскольку тако продают с какого-то паршивого лотка.

– Ну, не знаю, это ты у нас гурман, – сказал Винс. – Лично я предпочитаю стулья.

– Никогда не ел стулья. Что-нибудь еще?

– И столы. И настоящие столовые приборы.

– Что-нибудь еще есть на обертке? – спросил я, подавляя сильнейшее желание ткнуть Винса пальцем в глаз.

Тот пожал плечами:

– Просто жир.

И мне с моей крошкой тоже не повезло. Больше ничего не удалось выяснить, кроме того, что лепешку испекли из просеянной кукурузной муки и кое-каких неорганических добавок, видимо, консервантов. Мы провели все анализы, какие только можно сделать в лаборатории, не уничтожая обертку, и не нашли ничего интересного. Остроумие Винса также не поднялось на более высокую ступень, поэтому, когда я собрался уходить, в душе у меня не бурлила радость. Я отразил последнюю телефонную атаку Деборы, запер улики и зашагал к двери.

– Ты пошел за тако? – поинтересовался Винс, когда я взялся за ручку.

– Да, чтоб сунуть их тебе в задницу! – обрезал я. В конце концов, если где-то действительно выдавали приз за это слово, я имел право на попытку.

Глава 6

Я возвращался домой в час пик. Машина ползла очень медленно, меня агрессивно подрезали, а несколько раз я едва избежал столкновения. На обочине шоссе Пальметто горел пикап, а рядом, с почти скучающим видом, стоял полуголый парень в джинсах и старой ковбойской шляпе. На спине у него виднелась огромная татуировка в виде орла, в руке – сигарета. Все притормаживали, чтобы взглянуть на горящую машину, и я слышал вой сирены и гудки – пожарные пытались протолкнуться среди праздных зевак. Как только я миновал пикап, из носа снова потекло; когда я через четверть часа добрался до дома, то чихал уже каждую минуту и череп при этом едва не взрывался.

– Доба! – провозгласил я, открывая дверь, и ответом послужил рев ракетных двигателей. Коди, вооружившись игровой приставкой, старательно уничтожал мировое зло с помощью массированной артиллерийской атаки. Он посмотрел на меня и снова перевел взгляд на экран. По меркам Коди, это являлось радушным приветствием.

– Где мама? – спросил я.

Он кивком указал в сторону кухни.

– Там.

Хорошие новости. Рита на кухне, значит, готовится что-то вкусное. Я по привычке потянул носом, готовясь учуять аромат, и напрасно, поскольку в ноздрях засвербило и последовала целая серия оглушительных взрывов, от которых я чуть не рухнул на колени.

– Декстер? – спросила Рита.

– Апчхи! – ответил я.

Она показалась в дверях в резиновых перчатках и с огромным ножом в руке.

– Ты ужасно выглядишь.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Зачеб тебе бож и перчатки?

– Бож?.. Ах нож. Я готовлю суп, – сказала она, помахивая ножом. – С красным перцем, поэтому пришлось… только в твоей порции, потому что иначе Коди и Эстор откажутся есть…

– Ненавижу острую еду, – объявила Эстор, выходя из комнаты и плюхаясь на кушетку рядом с Коди. – Почему мы вообще должны есть суп?

– Можешь съесть хот-дог, – ответила Рита.

– Ненавижу хот-доги.

Рита нахмурилась и покачала головой. На лоб упала прядка волос.

– Значит, – сделала она вывод, – можешь лечь спать голодная.

Запястьем отведя волосы со лба, она вернулась на кухню.

Я проводил ее взглядом, слегка удивившись. Рита почти никогда не сердилась, и я даже не помнил, когда она в последний раз была резка с Эстор. Я чихнул, подошел к кушетке и встал позади.

– Хотя бы немножко постарайся не расстраивать маму, – посоветовал я.

Эстор подняла глаза и подалась в сторону.

– Не зарази меня, – предупредила она с нешуточной угрозой.

Я посмотрел на ее макушку, по которой мне почему-то захотелось стукнуть каким-нибудь плотницким инструментом. С другой стороны, я понимал: вразумлять ребенка столь прямолинейным и энергичным способом – это далеко не общепринятый метод в нашем обществе. Обществе, в которое я пытался вписаться. В любом случае вряд ли я мог винить Эстор в раздражительности и злобе, которые чувствовал сам. Даже Рита, казалось, поддалась общему упадку. Возможно, с летним дождем выпало нечто токсичное, заразив нас всех дурным настроением.

Поэтому я просто сделал глубокий вдох и покинул Эстор с ее прогрессирующим мрачным расположением духа. Я пошел на кухню проверить, способен ли мой нос учуять запах готовящегося супа, и остановился на пороге. Рита стояла у плиты спиной ко мне. Облачко ароматного (на вид) пара клубилось вокруг. Я сделал еще шажок и испытующе принюхался.

И конечно, чихнул. Получился потрясающий чих, очень громкий и особенно энергичный, в полный голос, от души. Он напугал Риту, она взвилась на несколько дюймов в воздух и уронила бокал, который держала в руках.

Он разбился на полу у ее ног.

– Блин! – вскрикнула она. Еще одна необычная вспышка. Рита посмотрела на лужицу вина, подтекавшую под тапочку, потом перевела глаза на меня и, к моему огромному удивлению, покраснела. – Я только… – сказала она. – Я задумалась, когда готовила. Ты так неожиданно…

– Прости, – взмолился я. – Мне просто захотелось понюхать суп.

– Да, но в самом деле… – Рита отправилась в коридор и поспешно вернулась со шваброй и совком. – Иди посмотри, как там малышка, – попросила она, принимаясь сметать битое стекло. – Может быть, ей надо поменять подгузник.

Некоторое время я наблюдал, как Рита подметает пол. Щеки у нее были пунцового цвета, и она старательно отводила взгляд. У меня возникло сильнейшее подозрение: здесь что-то не так. Но я решительно не понимал, в чем дело, сколько ни хлопал глазами и ни разевал рот. Наверное, я надеялся, что если смотреть достаточно долго, я получу какой-нибудь намек, например появятся субтитры или какой-нибудь тип в белом лабораторном халате протянет брошюру с объяснением на восьми языках и с диаграммами. Но ничего подобного не случилось, Рита склонялась над осколками, краснела и сметала битое стекло вместе с пролитым вином в совок, а я по-прежнему понятия не имел, почему и она, и остальные сегодня так странно ведут себя.

Поэтому я ушел с кухни и заглянул в спальню, где в кроватке лежала Лили-Энн. Она не вполне проснулась, но нервничала, дергала одной ногой и хмурилась, словно тоже подцепила непонятный вирус, от которого все вокруг злились. Я наклонился над ней и пощупал подгузник – он оказался полон и выпирал из-под маленькой пижамки. Я поднял Лили-Энн и перенес на столик. Она проснулась почти немедленно. Поменять подгузник стало немного труднее, но все-таки было приятно пообщаться с человеком, который на меня не огрызался.

Переодев Лили-Энн, я отнес ее в свой маленький кабинет, подальше от насупленных бровей и компьютерной жестокости, царившей в гостиной. Я сел за стол, держа малышку на коленях. Она играла шариковой ручкой, стуча ею по столу с похвальной сосредоточенностью и превосходным чувством ритма. Достав салфетку из коробки, я вытер нос и сказал себе, что простуда пройдет через пару дней, а потому нет причин считать ее чем-то большим, нежели маленьким неудобством. Все остальное прекрасно, чудесно, замечательно: птички кружатся вокруг и распевают песенки, и так семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки. Моя личная жизнь близка к идеалу, она находится в приятном равновесии с работой. Очень скоро я настигну одно маленькое облачко на горизонте, и тогда у меня будет дополнительный бесплатный праздник, чистое и незамутненное наслаждение.

Я взял список «хонд» и положил его перед собой. Три имени вычеркнуто. Если продвигаться нынешним неторопливым шагом, на поиски уйдет несколько недель. Я хотел закончить немедленно, разрубить узел, поэтому склонился над списком, словно между строк могла прятаться красноречивая подсказка. Когда я нагнулся к бумаге, Лили-Энн потянулась и постучала по ней ручкой.

– На-на-на, – сказала она и, разумеется, была права.

Надлежало проявлять терпение и осторожность. Я найду Свидетеля, спущу с него шкуру, и тогда все будет хорошо…

Я чихнул. Лили-Энн вздрогнула, схватила листок, помахала им у меня перед носом и порывисто швырнула на пол, а потом повернулась ко мне и просияла, очень довольная собой. Я кивком подтвердил ее мудрость. Заявление звучало недвусмысленно: «Перестань мечтать. У нас полно дел».

Но прежде чем мы успели привести в порядок налоговый кодекс, из коридора донесся очаровательный возглас.

– Декстер, дети! – позвала Рита. – Ужин готов!

Я посмотрел на Лили-Энн.

– Па, – сказала она. Я согласился.

И мы пошли ужинать.

* * *

Пятница прошла точно так же. Минувшую неделю было трудно назвать приятной, и я только порадовался, когда она наконец подошла к концу. Я собирался провести выходные дома, приканчивая простуду. Но сначала оставалось перетерпеть последние несколько часов на работе.

К полудню я уже проглотил шесть таблеток, извел полрулона бумажных полотенец и принялся за вторую половину, когда в лабораторию вошла Дебора. Мы с Винсом достигли той стадии, когда больше ничего нельзя было поделать с оберткой из-под тако. Поскольку он отказался тянуть соломинки и бороться за честь сообщить об этом Деборе, мне пришлось самому позвонить ей и сказать, что мы не добились никакого результата.

– Черт! – провозгласила она, еще не успев войти. – Я так надеялась что-нибудь от вас получить!

– Может быть, успокоительное? – предложил Винс, и в кои-то веки я согласился с ним.

Дебора посмотрела на него, потом на меня, и я задумался: хватит ли у нас времени добежать до бомбоубежища? Но сестра не успела нанести кому-нибудь из нас тяжкие телесные повреждения, поскольку в дверях послышалось шарканье, и мы все оглянулись. Там стояла Камилла Фигг. Она уставилась на меня, покраснела, обвела взглядом присутствующих и произнесла:

– О! Я даже не извинилась.

Она кашлянула и заспешила прочь по коридору, прежде чем кто-либо осознал, что она сказала и как теперь быть.

Я вновь посмотрел на Дебору, ожидая наконец взрыва. Но, к моему удивлению, сестра не схватилась за табельное оружие и даже не попыталась врезать кому-нибудь в плечо. Дебора глубоко вздохнула и заметно успокоилась.

– Парни, – проговорила она, – у меня дурное предчувствие насчет этого типа. Насчет психа, который убил Марти Клейна.

Винс открыл рот, явно собираясь сказать нечто, с его точки зрения, остроумное. Но Дебора взглянула на него, и он предпочел промолчать.

– Я думаю, он повторит, причем скоро, – продолжила Деб. – Весь отдел так считает. Они думают, это что-то вроде призрака, вроде Фредди Крюгера. Ребята перепугались и ждут, что я найду убийцу. Но у меня ничего нет, кроме одной-единственной маленькой зацепки. Дурацкая обертка из-под тако. – Она пожала плечами. – Конечно, это немного, но других вариантов нет, и я… пожалуйста, парни… Декс… вы ведь можете что-нибудь сделать? Хоть что-нибудь?

На ее лице читалась мольба, и я не сомневался: Дебора искренне и неподдельно нас упрашивает. Винс посмотрел на меня с тревожной гримасой. По части искренности у него было плоховато, кроме того, он слишком нервничал, чтобы говорить, а стало быть, мне предстояло взять неприятную миссию на себя.

– Деб, – начал я, – нам бы тоже очень хотелось поймать этого типа. Но мы зашли в тупик. Обертка – самая обычная, из какой-нибудь закусочной. Крошек осталось слишком мало, чтобы делать определенные выводы, помимо того, что в обертке были тако, да и то не поручусь. Ни отпечатков, ни других улик. Ничего. Мы не умеем творить чудеса.

Сказав про чудеса, я немедленно вспомнил клоуна, прочно привязанного скотчем к столу, но решительно отодвинул это приятное воспоминание и попытался сосредоточиться на Деборе.

– Прости. – Моя искренность была лишь наполовину наигранной. Неплохой результат. – Мы сделали все, что могли.

Дебора долго смотрела на меня. Она снова глубоко вздохнула, взглянула на Винса и медленно покачала головой.

– Ну ладно, – произнесла она. – Тогда, значит, просто будем ждать следующего раза и надеяться на везение.

Она развернулась и вышла из лаборатории – в три раза медленнее, чем вошла.

– Ого, – вполголоса сказал Винс, когда Дебора скрылась. – Я ее никогда такой не видел. – Он покачал головой. – Просто жуть.

– Наверное, она переживает из-за этой истории, – пояснил я.

– Нет, проблема в самой Деб, – возразил Винс. – Она изменилась. Она стала как будто мягче после того, как родила.

Я мог бы заметить, что по степени мягкости Деборе далеко до детектива Клейна, но счел это неудачной шуткой. В любом случае Винс не ошибся. Дебора действительно стала женственнее после рождения сына – Николаса. Ребенком ее наградил на прощание Кайл Чатски, долговременный бойфренд Деборы, который исчез с горизонта, осознав собственное ничтожество. Николас был на несколько месяцев младше Лили-Энн – довольно милый парнишка, хотя по сравнению с Лили-Энн он казался слегка заторможенным и далеко не таким красивым.

Но Дебора его обожала, что вполне естественно, и после родов словно и впрямь слегка подобрела, хотя я бы предпочел временами получать ужасающие тычки от привычной Деб, нежели видеть ее похожей на сдувшийся шарик. Но даже ее свежеприобретенная чувствительность не обратила камни в хлебы – мы действительно не смогли ничего выяснить, кроме того, что уже было известно. Обертка, найденная на полу машины, – не такая уж замечательная зацепка; а больше у нас ничего не имелось, и новые улики не собирались появляться благодаря исключительно силе нашего желания.

Остаток дня я провел, обдумывая проблему и пытаясь найти какой-нибудь ловкий и остроумный способ извлечь из обертки побольше информации, но тщетно. Я хорошо выполняю свою работу, мне есть чем гордиться в профессиональном плане, и я предпочел бы видеть сестру счастливой и успешной. Но мне не удалось продвинуться дальше, чем до сих пор. Это становилось неприятным открытием, умаляло чувство личностной значимости и усиливало ощущение, что жизнь – паршивая собака, заслужившая хорошего пинка.

К пяти часам я охотно покинул мир разочарований и стресса и отправился домой, предвкушая отдых и восстановление сил в выходные. Езда была хуже, чем обычно; что вы хотите – вечер пятницы. Как всегда, преобладали жестокость и гнев, но с ноткой радости, словно люди собрали все силы, оставшиеся после рабочей недели, и употребили их на то, чтобы причинить окружающим как можно больше неприятностей по пути домой. На шоссе Долфин бензовоз врезался в микроавтобус из дома престарелых. Обе машины ехали со скоростью всего пять миль в час, но задняя часть микроавтобуса тем не менее пострадала от удара, и вдобавок он помял старую «тойоту» с одной-единственной нормальной покрышкой и тремя баллонами.

Я прополз мимо в длинной медлительной веренице машин, из которых доносились ободрительные возгласы в адрес водителя бензовоза, который орал на четверых пассажиров «тойоты» и на кучку перепуганных стариков из микроавтобуса, жавшихся друг к другу на обочине. Машины то останавливались напрочь, то опять ползли вперед. Прежде чем съехать на шоссе Дикси, я увидел еще две аварии, но каким-то чудом благодаря опыту, многолетней практике и необъяснимой удаче добрался до дома без серьезных повреждений.

Я остановил машину рядом с джипом двухлетней давности, уже стоявшим перед домом. Мой брат Брайан, как всегда в пятницу вечером, приехал на семейный ужин. Мы привыкли к этой традиции за последний год, с тех пор как Брайан объявился и возжелал лишь одного – общения со мной, своим единственным оставшимся в живых родственником. Он уже подружился с Коди и Эстор, поскольку они знали, кто он на самом деле – холодный и безжалостный убийца, точь-в-точь как я. Они тоже хотели стать такими. Рита, выказывая все ту же способность к здравому суждению в отношении мужчин, которая привела ее к двум последовательным бракам с чудовищами, проглотила безбожную лесть Брайана и решила, будто он отличный парень. Что касается меня… Я по-прежнему не до конца верил, что у Брайана нет никаких скрытых мотивов ошиваться здесь, но он, в конце концов, являлся моим братом, а семья есть семья. Родственников не выбирают. В лучшем случае их удается пережить, что особенно актуально в нашем роду.

Лили-Энн сидела в манеже рядом с кушеткой, а Брайан – рядом с Ритой. Оба вели какой-то серьезный разговор. Они подняли головы при моем появлении, и почему-то мне показалось, будто на Ритином лице, когда она меня увидела, возникло виноватое выражение. Разгадать Брайана, впрочем, не удалось. Он уж точно не чувствовал за собой никакой вины, а потому просто улыбнулся в знак приветствия, лучезарно и фальшиво.

– Привет, брат, – сказал Брайан.

– Декстер… – Рита поспешно встала и подошла ко мне, чтобы быстренько обнять и поцеловать в щеку. – Мы с Брайаном просто разговаривали, – продолжала она, словно я мог заподозрить, что они практикуют любительскую нейрохирургию на ком-нибудь из соседей.

– Чудесно, – отозвался я и, не успев ничего более добавить, чихнул.

Рита отпрыгнула, так что на нее почти не попало.

– Сейчас принесу салфетки, – сказала она и пошла в ванную.

Я вытер нос рукавом, сел в свободное кресло и посмотрел на брата, а он на меня. Брайан недавно нашел работу в большой канадской риелторской фирме, скупавшей дома в южной Флориде. В его обязанности входило посещать людей, не уплативших по закладным, и убеждать их съехать поскорее. Как правило, это делается с помощью взятки тысячи в полторы долларов; тогда бывший владелец позволяет фирме завладеть собственностью и перепродать ее. Я говорю «как правило», поскольку в последнее время Брайан выглядел вполне преуспевающим и счастливым, и я подозревал, что он прикарманивает фонды, отпущенные на взятки, и использует куда менее привычные способы. В конце концов, если у бывшего хозяина истек срок по закладной, обычно он и сам предпочитает на некоторое время исчезнуть – так почему бы Брайану не помочь этому персонажу?

Конечно, у меня не было доказательств, да и не мое это дело, какова у брата личная жизнь, лишь бы он приходил в гости с чистыми руками и хорошо вел себя за столом. Тем не менее я надеялся, что он отказался от своего вычурного стиля и соблюдал осторожность.

– Как дела? – вежливо поинтересовался я.

– Чудесно, – ответил он. – Все говорят, рынок стабилизируется, но лично я этого не вижу. Мне в Майами хорошо, как никогда.

Я любезно улыбнулся, просто чтобы продемонстрировать брату, как выглядит по-настоящему классная фальшивая улыбка. Рита вернулась с салфетками.

– Держи, – сказала она, всучив мне пачку. – Просто носи их с собой и… Черт возьми, уже пора… – И Рита исчезла вновь, на сей раз на кухне.

Мы с Брайаном смотрели ей вслед с одинаковым выражением: ошарашенности и удивления.

– Чудесная женщина, – заметил брат. – Тебе повезло, Декстер.

– Молись, чтоб она не услышала, – отозвался я. – Рита решит, будто ты завидуешь. А у нее есть незамужние подружки.

Брайан явно испугался.

– Блин, а я об этом и не подумал. Она действительно может попытаться… э… так сказать, устроить мою личную жизнь?

– Ты и оглянуться не успеешь, – заверил я. – Она считает, что брак – это естественное состояние мужчины.

– А ты как считаешь?

– Многое можно сказать в пользу домашнего очага, – заметил я. – Думаю, Рита порадовалась бы, увидев, как ты вкушаешь семейное счастье.

– О Господи, – произнес Брайан и задумчиво посмотрел на меня, окинув взглядом с головы до ног. – То есть, – продолжил он, – ты, кажется, не против?

– Ну да, кажется, – ответил я.

– Значит, нет? – допытывался Брайан, высоко поднимая брови.

– Не знаю, – сказал я. – Честно говоря, мне нравится. Просто в последнее время…

– Свет потускнел, а вкус притупился? – подсказал он.

– Типа того, – признался я, хотя, честно говоря, подозревал, что он просто издевается.

Но Брайан снова посмотрел на меня очень серьезно и в кои-то веки не с фальшивым выражением лица. Его слова также звучали вполне искренне.

– Может, однажды выберешься со мной поразвлечься? – негромко предложил он. – Устроим развеселый мальчишник. Рита не станет возражать.

Не приходилось сомневаться, что он имеет в виду. Брайан признавал развлечения лишь одного сорта и давно мечтал разделить их со своим единственным родственником, с которым его многое сближало, – мы были братьями не только по крови, но и по оружию. Честно говоря, идея казалась почти непреодолимо притягательной, но… но…

– Почему бы нет, братец? – негромко спросил Брайан, подаваясь вперед с неподдельно убедительным выражением лица. – Почему?

Я смотрел на него, разрываясь между двумя побуждениями – либо немедля принять приглашение, либо оттолкнуть брата и, возможно, воздев руки, воскликнуть: «Изыди, Брианус!» Но прежде чем я успел к чему-либо склониться, вмешалась сама жизнь, как обычно и бывает, приняв решение за меня.

– Декстер! – закричала из коридора Эстор со всей яростью сварливой одиннадцатилетней девчонки. – Помоги мне с математикой! Иди сюда быстро!

Я посмотрел на Брайана и покачал головой:

– Извини, братец.

Он откинулся на спинку дивана и улыбнулся привычной поддельной улыбкой:

– Мм… Домашний рай.

Я встал и пошел помогать Эстор.

Глава 7

Эстор сидела в комнате, которую делила с Коди. Она согнулась над книжкой, положенной на комод, который служил им обоим столом. Выражение ее лица, возможно, некогда выражало глубокую сосредоточенность, затем переродилось в раздраженную гримасу, от которой уже оставалось недалеко до злобно-угрожающего вида. Она обернулась, когда я вошел.

– Вот идиотство! – прорычала она с такой яростью, что я подумал, не сбегать ли за оружием. – Вообще никакого смысла не вижу.

– Не надо произносить таких слов, – сказал я, но довольно миролюбиво, поскольку не сомневался: Эстор пойдет в атаку, как только я повышу голос.

– Каких слов? Про «не вижу смысла»? – Она презрительно усмехнулась. – Вот уж чего в этой дурацкой книжке точно нет!

Эстор захлопнула учебник и плюхнулась в кресло, скрестив руки на груди.

– Дерьмовая книжка, – сказала она, искоса поглядывая на меня и проверяя, простят ли ей нехорошее слово. Я сделал вид, будто ничего не слышал, подошел, встал рядом и предложил:

– Давай посмотрим.

Эстор покачала головой, не поднимая глаз.

– Бессмысленное тупое дерьмо, – пробормотала она.

Я почувствовал, как приближается чих, и полез за салфеткой. По-прежнему не глядя на меня, Эстор предупредила:

– И если я от тебя заражусь, то, честное слово…

Она не договорила, что именно произойдет, но, судя по тону, ничего приятного.

Я сунул салфетку в карман, склонился над столом и открыл учебник.

– Ты не заразишься, я принимаю витамин С, – успокоил я ее, все еще пытаясь говорить беззаботно, рассудительно и терпеливо. – На какой мы странице?

– Мне вообще не понадобится эта фигня, когда я вырасту, – буркнула Эстор.

– Может быть, – согласился я. – Но сейчас она тебе нужна.

Она стиснула зубы и промолчала, поэтому я слегка нажал.

– Эстор, ты вечно хочешь сидеть в шестом классе?

– Ненавижу шестой класс, – прошипела она.

– Единственный способ с ним покончить – написать годовую контрольную. Значит, придется все это выучить. – Глупо, – заметила она, но, казалось, слегка остыла.

– Ты-то не глупа, а значит, справишься. Ну, давай посмотрим.

Эстор сопротивлялась еще минуту, но я наконец заставил ее открыть нужную страницу. Проблема оказалась относительно простой – система координат, и, как только Эстор успокоилась, я с легкостью все ей объяснил. Мне всегда хорошо давалась математика, такая незатейливая по сравнению с попытками постичь человеческое поведение. Эстор хоть и не отличалась природными склонностями к вычислениям, зато быстро соображала. Закрыв наконец учебник, она сделалась намного спокойнее и довольнее, поэтому я решил еще немного попытать счастья и побеседовать о другом неотложном деле.

– Эстор, – сказал я, и, должно быть, в моем голосе невольно прозвучало «я взрослый а потому слушай», так как она немедленно взглянула на меня с тревогой. – Твоя мама попросила поговорить с тобой про скобки.

– Она хочет испортить мою жизнь! – заявила Эстор, прямо с низкого старта достигая внушительного уровня предпубертатной ярости. – Я буду страшная, и никто не захочет на меня смотреть!

– Ты не будешь страшная, – возразил я.

– Мне наденут ужасные железные штуки на зубы! – закричала она. – Это просто кошмар!

– Лучше побыть страшной несколько месяцев сейчас, чем остаться такой на всю жизнь, – намекнул я. – Выбор очень прост.

– Почему нельзя просто сделать операцию? – застонала Эстор. – Разобраться раз и навсегда. Заодно несколько дней посижу дома.

– Потому что так не бывает.

– Значит, по-любому плохо! Все будут смеяться и говорить, будто я похожа на киборга!

– Почему ты так думаешь?

Эстор устремила на меня презрительный взгляд, достойный взрослого.

– Ты что, не учился в школе?

Она была права, но развивать тему я не стал.

– Ты в школе не навечно, – сказал я, – и скобки – тоже не навсегда. Когда их снимут, у тебя будут идеальные зубы и потрясающая улыбка.

– Какая мне разница, я все равно не улыбаюсь, – проворчала Эстор.

– Но рано или поздно повод появится, – заверил я. – Когда ты немножко подрастешь, то начнешь ходить на дискотеки и сверкать шикарной улыбкой. Нужно мыслить в перспективе…

– В перспективе! – сердито повторила Эстор, точно услышала непристойность. – В перспективе я целый год буду ходить уродкой, и никто об этом никогда не забудет! Даже в сорок лет я останусь Девочкой с Кошмарными Скобками!

У меня задвигались губы, но слова с них так и не сорвались. Эстор была не права по многим пунктам, и я даже не знал, с чего начать, но в любом случае она окружила себя такой высокой стеной горя и гнева, что всякие возражения лишь подлили бы масла в огонь.

Однако, к счастью для моей репутации миротворца, прежде чем я успел произнести что-либо и подавиться собственными словами, из коридора донесся громкий голос Риты:

– Декстер, Эстор! Идите ужинать!

Я еще не успел закрыть рот, как Эстор встала и вышла. Так закончился маленький душеспасительный разговор про скобки.

Я проснулся утром в понедельник от собственного чиха. Ощущение было такое, словно турецкий тяжеловес все выходные дробил косточки в моем теле. Еще не окончательно проснувшись, я решил, что маньяк, который при помощи молотка превратил детектива Клейна в кашу, каким-то образом пробрался в мою спальню и обработал меня, пока я спал. Но потом я услышал шум воды в туалете. Рита пронеслась через комнату, выскочила в коридор и отправилась на кухню; нормальная жизнь кое-как вставала на ноги и, ковыляя, двинулась навстречу новому дню.

Я потянулся, и боль в суставах потянулась вместе со мной. Я подумал, не она ли внушила мне сочувствие к Клейну. В этом ощущалось что-то странное, раньше я никогда не страдал от подобной душевной слабости, и даже преображающая магия Лили-Энн не сумела в мгновение ока превратить меня в тонкокожего сентиментального филантропа. Должно быть, подсознание забавлялось игрой «соедини все точки».

Тем не менее, встав и приступив к утренним делам (в том числе к исправному чиханию каждую минуту), я осознал, что постоянно размышляю о случившемся. Кожа Клейна не была повреждена; к нему применили значительную силу, но не пролили ни капли крови. Я догадался – и Пассажир одобрительно зашипел, – что Клейн оставался в сознании, пока кто-то поочередно крушил его кости. Он прочувствовал каждый хруст и треск, каждый мучительный удар молотка, пока после впечатляющей агонии не получил достаточно внутренних повреждений, чтобы наконец умереть. Мне показалось, это гораздо хуже простуды. Ничего веселого, особенно для Клейна.

Но, несмотря на мое отвращение и на презрение Темного Пассажира, я действительно начал ощущать внутри своего черепа шевеление вялых пальцев сострадания – да, сострадания, но не к Клейну. Сочувствие, от которого в голове словно извивались щупальца, относилось к палачу Клейна. Конечно, это глупо, но тем не менее послышался едва разборчивый шепоток: мол, я возражал против смерти Клейна, поскольку кто-то использовал неправильный инструмент. В конце концов, не постарался ли я сам, чтобы Валентайн не терял сознания и хорошенько оценил уделенное ему внимание? Конечно, Валентайн, имевший привычку приставать к мальчикам и убивать их, заслужил смерть, но разве есть в мире совершенно невинные люди? Не исключено, что детектив Клейн обманывал налоговую службу или бил жену, а может быть, жевал, не закрывая рта. Возможно, он вполне заслужил то, что сделал с ним так называемый маньяк. И, честно говоря, кто скажет, будто мои поступки хоть чем-то лучше?

Я слишком хорошо понимал, что этот неприятный разговор несправедлив по многим причинам, но тем не менее недовольное бормотание продолжалось на заднем плане, пока я ел завтрак, чихал, собирался на работу, чихал и, наконец, выпив две таблетки, вышел за дверь. Апчхи. Я не мог избавиться от нелепого ощущения, что сам виновен ничуть не меньше, а возможно, намного больше, поскольку Клейн покуда оставался единственной жертвой убийцы, а у меня в шкатулке из розового дерева лежали пятьдесят два стеклышка, и на каждом – капелька крови – в память о навеки ушедшем товарище по играм. Неужели я в пятьдесят два раза хуже?

Конечно, это нелепо. Сделанное мной – полностью оправдано, освящено кодексом святого Гарри и направлено на благо общества, не говоря уже о том, что очень весело. Но я оказался так погружен в созерцание собственного пупка, что инстинкт самосохранения развеял туман эгоизма, лишь когда я въехал на шоссе 1 и влился в поток транспорта на Пальметто. Инстинкт издавал предупреждающее тихое, но достаточно упорное шипение и наконец привлек мое внимание. Когда я прислушался, оно обрело форму одной-единственной и совершенно отчетливой мысли.

«Кто-то за мной наблюдает».

Не знаю, с чего я это взял, но факт оставался фактом: я физически чувствовал чей-то взгляд, точно по моей шее сзади водили острым как бритва кончиком ножа. Ощущение было такое же несомненное и недвусмысленное, как солнечный свет. Кто-то наблюдал за мной, именно за мной, и отнюдь не имел в виду мои интересы.

Разум напоминал: я в Майами, в утренний час пик, когда почти любой человек способен смотреть на меня с отвращением и ненавистью по какой угодно причине – может быть, ему не нравится моя машина или я похож на его школьного учителя алгебры. Но что бы там ни твердил Рассудок, Осторожность отвечала: не важно, почему за тобой наблюдают. Главное – это происходит. Кто-то следил за мной, замышляя недоброе, и нужно было выяснить кто.

Неторопливо и непринужденно я осмотрелся. Я находился в середине абсолютно нормальной утренней пробки, неотличимой от остальных пробок, образовывавшихся здесь каждое утро. Справа от меня – две полосы машин. Ближе всего – потрепанная «импара», а за ней – старый «форд» с брезентовым верхом. За ними тянулись «тойоты», джипы и «БМВ», и каждый предыдущий таил в себе не больше угрозы, чем следующий.

Я снова посмотрел вперед, продвинулся на несколько дюймов, медленно обернулся, чтобы взглянуть налево…

…и прежде чем моя голова успела повернуться, послышался визг покрышек и дружный хор гудков. Какая-то старая «хонда» резко вырулила с магистрали на съезд, вернулась на шоссе 1 и помчалась в северном направлении, проскочив на желтый свет и исчезнув в переулке. Глядя вслед, я заметил левый габарит, болтающийся под странным углом, и «родимое пятно» на багажнике.

Я смотрел на нее до тех пор, пока стоявшие позади водители не начали сигналить, и уверял себя в чистейшем совпадении. Я хорошо знал, сколько в Майами старых «хонд» – все они числились в моем списке. До сих пор я лично повидал только восемь, возможно, мне попалась одна из непроверенных. Я пытался убедить себя, что какой-то идиот вдруг передумал и решил поехать на работу другой дорогой. Ну или внезапно вспомнил о включенной кофеварке или забытом дома диске с презентацией.

Не важно, сколько веских банальных поводов я придумал, оправдывая поведение владельца «хонды». Иная, темная, уверенность продолжала возражать, спокойно, обоснованно и настойчиво заверяя: кто бы ни сидел за рулем машины, он смотрел на меня и замышлял недоброе, а когда я обернулся, он удрал, словно за ним гнались демоны, и мы прекрасно поняли, что это значит на самом деле.

Завтрак начал жечь мне желудок, руки сделались липкими от пота. Неужели это правда? Неужели есть некоторая вероятность, будто человек, наблюдавший за мной в ту ночь, выследил меня и узнал номер моей машины задолго до того, как я успел найти его… и теперь я под наблюдением? Безумная, до идиотизма неправдоподобная версия, все шансы – не в ее пользу, нелепо, немыслимо, просто невозможно поверить… но неужели правда?

Я стал размышлять. Нет никакой связи между Декстером Морганом, парнем из следственного отдела, и домом, где закончился путь Валентайна. Я приехал и уехал на машине Валентайна, и меня не видели, когда я удирал. Значит, пойти по следу невозможно, так как никакого следа не осталось.

Значит, магические способности или совпадение. Хотя я не возражаю против Гарри Поттера, второе все-таки казалось вероятнее. Тем более от заброшенного дома до того места, где Пальметто пересекало шоссе 1, было чуть больше мили. Я уже предполагал, что мой Свидетель жил в том же самом районе, а значит, он почти неизбежно ездил на работу по шоссе 1, а затем по Пальметто. У большинства людей работа начинается примерно в одинаковое время, и все местные едут одной и той же дорогой. Это до боли очевидно, и именно поэтому каждое утро здесь неизменная пробка. Следовательно, наша встреча – не настолько безумное совпадение, как показалось сначала. На самом деле очень даже вероятно, что мы оба ездили одним путем в течение достаточно долгого времени, то есть рано или поздно он должен был увидеть мою машину и меня.

И увидел. Причем на сей раз у него появилась возможность рассмотреть меня получше. Я тщетно пытался определить, долго ли он мной любовался. Машины то трогались с места, то останавливались, причем «останавливались» – ключевое слово, и порой стояли минуты по две. Оставалось лишь гадать, сколько времени он смотрел на меня, зная, что это я. Скорее всего несколько секунд, если доверять внутреннему сигналу тревоги.

Тем не менее этого вполне достаточно, чтобы запомнить марку и цвет моей машины, записать номер и бог весть что еще. Мне-то хорошо известно, как можно распорядиться даже половиной этой информации; зная мой номер, он, разумеется, будет искать меня. А станет ли? До сих пор Свидетель только бегал. Действительно ли он собирался идти по следу, а потом материализоваться на пороге моего дома с мясницким ножом? На его месте я бы так и поступил – но он-то не Декстер. Я прекрасно владел компьютером, и к моим услугам были ресурсы, недоступные большинству смертных, но я пользовался ими, чтобы совершать такие дела, которые не делал больше никто. Декстер – только один, и Свидетель – не Декстер. Кем бы ни был этот человек, он уж точно не похож на меня. Тем не менее я понятия не имел, каков он и на что способен, и тщетно уверял себя, будто никакой подлинной опасности нет. И все же не мог избавиться от подспудного ощущения тревоги: Свидетель что-то замышляет. Голос холодного рассудка вынужденно замолчал, заглушенный воплями отчаянного ужаса, заполонившими мозг. Незнакомец снова столкнулся со мной и раскрыл тайну моей повседневной личности. Я чувствовал себя беспомощным и уязвимым, как никогда в жизни.

Я даже не помню, как въехал на Пальметто и двинулся дальше, и лишь благодаря чистейшей случайности утренний поток машин не расплющил меня, как заблудившегося опоссума. Добравшись до работы, я немного успокоился, достаточно для того, чтобы придать лицу убедительное выражение. Но ручеек тревоги вновь зажурчал в подсознании, уже на грани паники.

К счастью для жалких остатков моего душевного равновесия, мне не пришлось долго предаваться собственным мелким заботам. Я еще не успел заняться привычными утренними делами, когда меня отвлекла влетевшая в лабораторию Дебора со своим новым напарником Дуарте на буксире.

– Так, – сказала она, словно продолжая прерванный разговор, – значит, у этого типа должен быть послужной список. Из ниоткуда такое не берется, правильно? Что-нибудь наверняка уже бывало раньше.

Я чихнул и захлопал глазами. Не самый обстоятельный ответ. Но поскольку я был погружен в собственные горести, понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело.

– Мы говорим об убийце детектива Клейна? – уточнил я.

Дебора нетерпеливо выдохнула.

– Блин, Декс, о чем еще, по-твоему, я могу говорить?

– О НАСКАР, – ответил я. – Если не ошибаюсь, в выходные состоялись большие гонки.

– Не строй из себя черт знает что! – отрезала она. – Мне нужно знать.

Я мог бы заметить, что выражение «черт знает что» больше подходит человеку, который, ворвавшись в кабинет к брату утром в понедельник, забывает даже поприветствовать его и поинтересоваться, как прошли выходные. Но я хорошо знал, что Деб не терпит никаких намеков на рабочий этикет, а потому решил воздержаться от комментариев.

– Наверное, ты права, – согласился я. – Такие штуки обычно являются завершением долгого процесса, который начинается совсем с другого… сама понимаешь. С ситуаций, которые привлекают к человеку внимание.

– С каких? – полюбопытствовал Дуарте.

Я помедлил. Почему-то мне стало неловко, наверное, меня смутило присутствие постороннего; я в принципе не люблю об этом говорить, даже с Деб, это слишком личное. Я постарался заполнить паузу, схватив салфетку и вытерев нос, но оба продолжали заинтересованно смотреть на меня, как две собаки в ожидании лакомства. Ничего не оставалось, кроме как двинуться дальше.

– Ну, – сказал я, бросая салфетку в мусорное ведро, – чаще всего такие люди начинают, например… с домашних животных. В детстве. Лет в двенадцать. Они убивают собачек, кошек и все такое. Э… просто экспериментируют. Ищут правильное ощущение. Ну и… сами понимаете. Кто-нибудь из членов семьи или сосед находит мертвое животное. Тогда парня ловят и арестовывают.

– И появляется первая запись, – сделала вывод Деб.

– Возможно, – подтвердил я. – Но если наш друг действительно вписывается в схему, такое могло происходить в детстве, и им занималась инспекция по делам несовершеннолетних. Следовательно, материалы дела конфиденциальны. Нельзя просто взять и попросить судью выдать тебе закрытый документ.

– Все лучше, чем ничего, – энергично заметила Дебора. – А теперь подскажи, как развить тему.

– Деб, – запротестовал я, – у меня нет ничего… – Я снова чихнул. – Кроме простуды.

– Блин, неужели ты не можешь придумать какую-нибудь зацепку?

Я посмотрел на нее, потом на Дуарте, и ощущение неловкости усилилось, смешавшись с раздражением.

– Как?!

Дуарте пожал плечами.

– Деб говорит, ты вроде как профилировщик-любитель, – сказал он.

Я удивился и слегка разозлился: какого черта Дебора проболталась Дуарте? Мой так называемый талант по составлению психологических портретов – нечто глубоко личное, им я обязан непосредственному общению с социопатами наподобие самого себя. Но Дебора все-таки проговорилась, поскольку, возможно, доверяла Дуарте. Во всяком случае, деваться было некуда.

– А, да, – наконец выдавил я. – Mas o menos[7].

Дуарте покачал головой:

– Это что, да или нет?

Я посмотрел на Деб, и, честное слово, она ухмыльнулась.

– Алекс не говорит по-испански, – пояснила она.

– О…

– Алекс знает французский, – продолжила Деб, глядя на него с грубоватой нежностью.

Мне стало совсем неловко, поскольку я совершил грубую ошибку, предположив, будто всякий житель Майами с кубинской фамилией обязан говорить по-испански. Однако благодаря этому я получил еще одну подсказку, отчего Деборе нравился ее новый напарник. Она учила в школе французский, бог весть почему, хотя мы росли в городе, где на испанском говорили чаще, чем на английском, а французский был бесполезнее прошлогоднего снега. И хотя в Майами становилось все больше гаитян, они говорили на креольском, который походил на французский не больше, чем на китайский.

И вот Деб нашла родственную душу, и, несомненно, они привязались друг к другу. Бесспорно, нормальный человек почувствовал бы теплый прилив радостного удовлетворения при мысли о том, что у сестры благоприятная ситуация на работе, но речь-то шла обо мне, а я ничего не ощутил. Кроме раздражения и тревоги.

– Ну, bonne chance[8], – сказал я. – Однако если вы поговорите с судьей даже по-французски, он вряд ли выдаст вам дело, некогда заведенное на подростка. Тем более мы не знаем, чьи документы нам нужны.

Дебора перестала смотреть на Дуарте с тошнотворной нежностью.

– Блин, – произнесла она, – я не могу просто сидеть и ждать у моря погоды.

– Возможно, и не придется, – заметил я. – Почти уверен, он нападет еще раз.

Деб долго смотрела на меня, прежде чем кивнуть.

– Да, – согласилась сестра, – я тоже в этом уверена.

Она покачала головой, взглянула на Дуарте и вышла. Он последовал за ней, а я чихнул.

– Gesundheit[9], – сказал я самому себе, но лучше мне не стало.

Глава 8

В течение следующих нескольких дней я снова занимался охотой на «хонду». Каждый вечер я, немного задержавшись на работе, намечал себе очередной адрес и отправлялся туда на машине, если идти пешком оказывалось слишком далеко. Я возвращался домой, только когда становилось уже совсем темно и невозможно было ничего разглядеть, проходил мимо семейного стола и запирался в ванной, не говоря ни слова, с каждым вечером все более удрученный.

На третий вечер интенсивных поисков я вошел в дом в поту с головы до ног и понял, что Рита смотрит на меня, оглядывая сверху донизу, словно пытается обнаружить какой-то изъян. Я остановился и спросил:

– Что?

Она подняла глаза и покраснела.

– Ничего… просто уже поздно, и ты весь мокрый… я подумала… правда ничего.

– Я бегал, – объяснил я, недоумевая, почему вынужден оправдываться.

– Ты же поехал на машине, – заметила Рита.

Мне показалось, она уделяет слишком большое внимание моим делам, но, возможно, такова одна из маленьких странностей брака, поэтому я предпочел не заострять на этом внимание.

– Я заехал на школьный стадион, – сказал я.

Рита долго смотрела на меня, ничего не говоря, и в ее душе явно что-то происходило, хотя я понятия не имел, что именно. Наконец она произнесла:

– Да, теперь ясно.

Она встала и прошла на кухню, а я отправился в долгожданный душ.

Может быть, раньше я этого не замечал, но теперь каждый вечер, когда я возвращался после «пробежки», Рита встречала меня тем же загадочным напряженным взглядом, а потом шла на кухню. На четвертый день этого странного поведения я последовал за ней и молча встал на пороге. Она открыла шкаф, достала бутылку вина и налила полный бокал. Когда она поднесла его к губам, я, незамеченный, попятился.

Я не находил в происходящем никакого смысла; неужели существовала некая зависимость между моим приходом домой в состоянии взмыленности и решением Риты выпить вина? Я ломал голову, пока принимал душ, но через несколько минут остановился на том, что недостаточно разбираюсь в сложной теме брака и человеческих взаимоотношений, а еще меньше – понимаю Риту, но в любом случае у меня есть и другие заботы. Найти ту самую «хонду» было гораздо важнее, а я пока не достиг еще никакого результата, хотя в этой сфере являлся специалистом. Поэтому я перестал биться над разгадкой тайной взаимосвязи между Ритой и Вином, сочтя это еще одним кирпичиком в сплошной стене разочарований, которая воздвигалась вокруг.

Через неделю простуда прошла, а я вычеркнул много имен из списка, достаточно, чтобы задуматься, не трачу ли я драгоценное время понапрасну. Я затылком чувствовал горячее дыхание и испытывал все возрастающее желание нанести удар раньше, чем мой незнакомец нападет, но оно отнюдь не сделало меня ближе к Свидетелю. С каждым днем и с каждым вычеркнутым из списка именем я становился раздражительнее и даже начал грызть ногти, хотя отделался от этой привычки еще в школе. Я злился, испытывал сильнейшее недовольство и часто задумывался, не окажется ли напряжение непосильным.

Но мне по крайней мере повезло больше, чем офицеру Гюнтеру. Когда жестокое убийство Марти Клейна превратилось, так сказать, в постоянный тревожный гул на заднем плане, офицера Гюнтера тоже нашли мертвым. Он был полицейским, а не детективом, как Клейн, но, бесспорно, над ним поработал наш знакомый убийца. Он медленно и методично размозжил тело Гюнтера, превратив его в сплошной двухсотфунтовый синяк и переломав все крупные кости с тем самым терпением и тщанием, которые оказали столь несомненный эффект на Клейна.

На сей раз тело оставили не в патрульной машине на трассе I-95. Офицера Гюнтера заботливо устроили в Бейфронт-парке, прямо перед Факелом дружбы, и в этом однозначно ощущалась ирония. Труп нашла молодая канадская чета, приехавшая в свадебное путешествие и отправившаяся рано утром на романтическую прогулку. Еще одно долгое воспоминание о чудесном времени, проведенном в нашем волшебном городе.

Приехав в Бейфронт-парк, я увидел маленькую компанию полицейских, охваченных чем-то вроде сверхъестественного ужаса. В этот относительно ранний час атмосфера тихой паники на месте преступления никоим образом не проистекала от нехватки кофе. Все присутствующие были напряжены, даже ошеломлены, словно увидели привидение. И я с легкостью понял почему: обычный человек не сумеет почти публично бросить труп и скрыться незамеченным. Бискайнский бульвар в Майами не назовешь уединенным и безлюдным местом, куда может заглянуть среднестатистический маньяк-убийца, чтобы избавиться от тела. Вблизи Факела всегда полно народу, но почему-то Гюнтера бросили именно тут, и, судя по всему, он пролежал несколько часов, прежде чем его обнаружили.

Как правило, копы весьма чувствительны к прямым вызовам. Они считают оскорблением, если кто-нибудь занимается столь дерзким эксгибиционизмом перед носом у закона. Подобные случаи вызывают справедливую ярость всех правоохранительных органов. Но лучшие полицейские Майами полнились не гневом, а сверхъестественным страхом, точно разом собрались бросить оружие и обратиться за помощью в службу психологической поддержки.

Признаюсь, даже мне стало очень неприятно видеть так старательно размозженный труп на тротуаре рядом с Факелом. Я не понимал, каким образом живое существо прошло по одной из самых оживленных городских улиц и, оставшись незамеченным, подбросило в парк тело человека, столь несомненно и недвусмысленно мертвого. Никто, впрочем, не предположил вслух, будто здесь постарались сверхъестественные силы, – по крайней мере я этого не слышал. Но, судя по виду присутствующих копов, они не спешили вычеркивать чертовщину из списка.

Моя подлинная сфера компетенции – не всякая нежить, а брызги крови. Их-то здесь и не оказалось. Убийство, бесспорно, произошло в другом месте, а труп просто оставили на этом очаровательном и хорошо известном пятачке. Но я не сомневался, что Дебора потребует прозрений, а потому побродил вокруг, пытаясь обнаружить какую-нибудь малозаметную, но важную улику, которую проглядели оболтусы из следственного отдела. Впрочем, смотреть оказалось особо не на что, не считая бесформенного пятна в синей форме, некогда бывшего офицером Гюнтером, женатым, с тремя детьми. Я видел, как Эйнджел Батиста по прозвищу «Не родственник» медленно передвигался по периметру, стараясь отыскать хоть какие-нибудь зацепки, но, видимо, тщетно.

Позади ярко вспыхнул свет; слегка испугавшись, я обернулся. В нескольких шагах от меня стояла Камилла Фигг, сжимая в руках фотоаппарат и краснея, с виноватым выражением лица.

– О, – прошептала она срывающимся голосом, – я думала, вспышка отключена. Извини.

Я хлопнул глазами, отчасти из-за яркой вспышки, а отчасти потому, что не видел никакого смысла в ее словах. А следом кто-то из стоявших за периметром перегнулся через ленту и сфотографировал нас обоих, пока мы пялились друг на друга. Камилла немедленно сорвалась с места и заспешила на маленькую квадратную лужайку между дорожками, где Винс Мацуока нашел отпечаток ноги. Она начала наводить на него фотоаппарат, а я отвернулся.

– Никто ничего не видел, – сказала Дебора, возникнув из ниоткуда рядом со мной. После неожиданной вспышки нервы отреагировали мгновенно, и я подскочил, словно где-то поблизости действительно появился призрак. Когда я вновь обрел почву под ногами, сестра посмотрела на меня с легким удивлением.

– Я испугался, – объяснил я.

– А я и не знала, что ты умеешь пугаться, – засомневалась Деб. Она нахмурилась и покачала головой. – Впрочем, здесь кто угодно перестремается. Парк – самое людное место в городе, но кто-то притащил сюда труп, бросил его возле Факела и свалил.

– Тело нашли на рассвете, – уточнил я. – Значит, когда он оставил труп, было еще темно.

– Здесь не бывает темно, – возразила Дебора. – Фонари, свет от домов, рынок, стадион в квартале отсюда. Не говоря уж о треклятом Факеле, который горит двадцать четыре часа в сутки.

Я оглянулся. Я бывал в парке не раз, днем и ночью, и от всех зданий в окрестности действительно круглые сутки исходил яркий свет. Поскольку рядом располагались большой рынок и «Эйрлайнс-арена», здесь всегда было много огней, машин и полицейских. Ну и треклятый Факел, разумеется.

А еще – купы деревьев и относительно безлюдная полоса травы с другой стороны. Я посмотрел туда. Дебора нахмурилась и тоже повернулась. Сквозь деревья позади Факела просвечивало солнце, игравшее на водах Бискайнского залива. По ослепительно сиявшей глади, направляясь к пристани, величественно шел огромный парусник, но моторная яхта еще больших размеров пронеслась мимо, заставив его закачаться на волнах. Смутная догадка мелькнула в моей голове, и я показал рукой в ту сторону. Дебора выжидающе глянула на меня, а потом, как в мультфильме, снова сверкнула вспышка фотоаппарата, и сестра широко раскрыла глаза: до нее дошло.

– Вот сукин сын… этот ублюдок приплыл на лодке. Ну конечно! – Она хлопнула в ладоши и покрутила головой, высматривая своего напарника. – Дуарте!

Тот поднял голову. Дебора, жестом приказав следовать за ней, развернулась и заспешила к воде.

– Не стоит благодарности, – произнес я, когда сестра поспешно зашагала к волнолому, и обернулся посмотреть на фотографа, но никого не обнаружил, кроме Эйнджела – Не родственника, который стоял, почти уткнувшись носом в какой-то подозрительный кустик, и Камиллы, махавшей кому-то в толпе зевак, стоявших в два ряда за ограждением. Она с кем-то заговорила, а я снова посмотрел на сестру, которая бежала к волнолому искать подтверждение версии, что убийца действительно приплыл на лодке. Благодаря огромному количеству позитивного личного опыта я хорошо знал: при наличии лодки можно сделать буквально что угодно, особенно ночью. И «что угодно» – это не только удивительные проявления нескромности, которым время от времени предаются парочки в открытом море. Развлекаясь излюбленным образом, я и сам проделывал на лодке многое из того, что люди с ограниченным мышлением сочли бы предосудительным. Поэтому я не сомневался: никто ничего не заметил, даже ненормального сверхъестественного убийцу, который привез совершенно безжизненное, но довольно массивное тело мертвого копа, перебрался через волнолом и притащил труп в парк.

Поскольку дело происходило в Майами, оставалась по крайней мере еще одна вероятность: кто-то что-то видел, но решил молчать. Например, свидетели боялись стать жертвами, ну или не хотели, чтобы полиция обнаружила у них отсутствие вида на жительство. Учитывая особенности современной жизни, я не исключал и того, что по телевизору в это время шел особенно интересный выпуск «Разрушителей мифов», и свидетели боялись опоздать к началу. Поэтому еще целый час Деб и ее команда тщетно бродили вокруг волнолома в поисках Человека, Который Был Нам Нужен.

И это неудивительно, по крайней мере для меня, что они никого не нашли. Никто ничего не знал и не видел. В окрестностях волнолома жизнь кипела, но люди либо ехали на работу, либо спешили в магазины на набережной, либо собирались на лодочную экскурсию. Ни один не стоял тут на страже посреди ночи. А разного рода охранники сейчас, несомненно, предавались заслуженному отдыху дома, после целой ночи бдительного и тревожного вглядывания в темноту, ну или сидения перед телевизором. Но Дебора, как положено, записала номера и телефоны всех охранников ночной смены, а потом вернулась ко мне и нахмурилась, словно я был виноват в безрезультатности поисков. Точно именно я отправил ее к волнолому.

Мы стояли на причале, неподалеку от «Бискайнской жемчужины» – яхты, на которой катали туристов вдоль города. Дебора прищурилась, глядя в сторону парка, покачала головой и зашагала обратно к Факелу, а я потащился следом.

– Кто-нибудь наверняка что-то видел, – рассудила она. Оставалось лишь надеяться, что самой Деборе эти слова показались достаточно убедительными. – Я не сомневаюсь. Невозможно втащить здоровенного копа на волнолом и допереть его до парка так, чтобы никто не заметил.

– Фредди Крюгер справился бы, – заметил я.

Дебора врезала мне в плечо, но не от всей души, поэтому я без особых усилий сдержал вопль боли.

– Только не хватало разговоров о всякой чертовщине! – отрезала она. – Кое-кто уже спросил Дуарте, не позвать ли сантеро, просто на всякий случай.

Я кивнул. Наверное, позвать сантеро, то есть священника сантерии, не повредит, если ты в это веришь, а большинство жителей Майами верят.

– И что сказал Дуарте?

Дебора фыркнула.

– Он спросил, кто такой сантеро.

Я посмотрел на сестру, пытаясь понять, не шутит ли она. Каждый кубинец знает, кто такой сантеро. Вполне вероятно, в его собственном роду есть как минимум один. Надо было спросить у Дуарте по-французски. Но прежде чем я успел притвориться, будто понял шутку, и фальшиво рассмеяться, Деб продолжила:

– Я понимаю, этот тип маньяк, но он ведь живой человек.

Я был почти уверен, что она имеет в виду не Дуарте.

– Он не невидимка и не может телепортироваться туда-сюда.

Дебора остановилась у огромного дерева, задумчиво посмотрела на него, потом в ту сторону, откуда мы пришли.

– Взгляни, – сказала она, указывая на «Жемчужину». – Если привязать лодку здесь, рядом с яхтой, можно добраться под прикрытием деревьев почти до самого Факела.

– Не думаю, что это идеальное прикрытие, – заметил я. – Но близко к тому.

– Прямо рядом с треклятой яхтой, – пробормотала Дебора. – Люди должны были что-нибудь заметить.

– Если только не спали.

Она снова посмотрела на Факел вдоль линии деревьев, словно целясь из винтовки, пожала плечами и пошла дальше.

– Кто-нибудь что-нибудь видел, – упрямо повторила Деб. – Обязательно видел.

Мы вернулись к Факелу, я бы сказал, в приятном молчании, если бы сестра не выглядела столь очевидно встревоженной. Медик только-только закончил осматривать труп Гюнтера, когда мы подошли. Взглянув на Деб, он покачал головой в знак того, что не нашел ничего интересного.

– Мы знаем, где Гюнтер обедал? – спросил я у Деборы.

Сестра уставилась на меня, точно я предложил ей раздеться догола и пробежаться по Бискайнскому бульвару. – Обед, Деб, – терпеливо повторил я. – Например, мексиканские блюда.

До нее дошло. Дебора поспешила к медику.

– Я хочу знать содержимое его желудка, – донеслось до меня. – Выясните, не ел ли он недавно тако.

Как ни странно, медик посмотрел на нее без особого удивления. Наверное, если проработать с трупами и копами в Майами достаточно долго, человек разучится удивляться, и требование поискать остатки тако в желудке мертвого патрульного станет для медика привычной рутиной. Он устало кивнул, и Дебора пошла обсудить что-то с Дуарте, предоставив мне томиться бездельем и предаваться глубоким размышлениям.

Я занимался этим несколько минут, но вывод оказался грустным: я голоден, а поблизости нет никакой еды. Делать тоже было нечего – никаких брызг крови, а ребята из лаборатории уже работали вовсю.

Я отвернулся от тела Гюнтера и обозрел периметр. Привычная толпа любителей страшилок стояла по ту сторону ленты, сбившись в кучу и толкаясь локтями, словно в ожидании начала рок-концерта. Они разглядывали тело, и, надо отдать им должное, кое-кто и впрямь старался казаться испуганным, когда вытягивал шею, чтобы посмотреть. Конечно, большинство просто тянулись через ленту, в надежде сделать на мобильник фотографию получше. Скоро снимки размозженного тела офицера Гюнтера заполонят Интернет, и мир объединится в безупречной гармонии, притворившись испуганным и возмущенным. Чудо техники.

Я побродил некоторое время вокруг, давая полезные советы, но, как обычно, никому не были интересны мои прозрения; подлинные знания никогда не ценят. Люди предпочитают бродить в потемках и делать ошибку за ошибкой вместо того, чтобы прибегнуть к помощи человека, способного указать, в чем они промахнулись, даже если этот человек несомненно умен.

Иными словами, в этот час, безбожно далекий от обеденного перерыва, недооцененный и недоиспользованный Декстер наконец соскучился и решил вернуться к настоящей работе, ожидающей его в маленькой норке. Я нашел дружелюбно настроенного копа, который собирался в ту же сторону. Он хотел поболтать о рыбалке, и, поскольку я в этом немного разбираюсь, мы неплохо поладили. Он даже предложил купить что-нибудь по пути в китайской забегаловке, то есть сделал бесспорно дружеский жест, и в знак благодарности я заплатил за его порцию креветок ло мейн.

Распрощавшись с моим новым лучшим другом и усевшись за стол в обществе благоуханного ленча, я начал усматривать некоторый смысл в лоскутном одеяле страданий и унижений, которое мы называем Жизнью. Кислый суп оказался очень вкусным, клецки – мягкими и сочными, а кунь пао – таким горячим, что я даже вспотел. Испытав удовлетворение по окончании ленча, я задумался о собственной ограниченности: неужели для счастья мне достаточно всего-навсего вкусно поесть? Или дело в чем-то более серьезном и зловещем? Например, в еду подмешали глутамат натрия, который действует на центр удовольствия в мозгу, заставляя радоваться против воли.

Так или иначе, я наслаждался, вырвавшись из плена темных облаков, клубившихся вокруг меня последние нескольких недель. Законные поводы для беспокойства действительно имелись, но я чересчур погрузился в свои тревоги. Судя по всему, несколько вкусных китайских блюд исцелили меня. Я поймал себя на том, что напеваю, выбрасывая пустые коробочки в мусорное ведро. Удивительный прогресс для Декстера. Может быть, это и есть настоящее человеческое счастье? И оно достигается благодаря клецкам? Не сообщить ли какой-нибудь национальной организации психического здоровья, что цыплята кунгпао лучше золофта? Не исключено, что мне вручат Нобелевскую премию. Или по крайней мере благодарственное письмо из Китая.

Что бы ни послужило причиной хорошего настроения, оно длилось почти до конца рабочего дня. Я спустился в хранилище за кое-какими образцами, с которыми работал, а когда вернулся в свою берлогу, обнаружил большой и неприятный сюрприз. Он заключался примерно в двухстах фунтах афроамериканского темперамента и больше напоминал какое-нибудь необыкновенно зловещее насекомое, нежели человека. Это существо стояло на двух сияющих протезах, а одна из металлических клешней, заменявших ему руки, тыкала в клавиатуру моего компьютера.

– А, сержант Доукс, – сказал я, изо всех сил имитируя любезность. – Помочь тебе зайти на фейсбук?

Он резко обернулся, явно не ожидая, что его застукают за подглядыванием.

– Ото атрю, – произнес он довольно отчетливо. Любитель-хирург, лишивший Доукса рук и ног, отрезал ему и язык, поэтому завести приятную беседу с сержантом стало почти невозможно.

Конечно, мы и раньше не ладили: он всегда меня ненавидел и подозревал. Я ни разу не дал Доуксу повод усомниться в моем тщательно сконструированном невинном обличье, но он все-таки сомневался, постоянно сомневался… а потом мне не удалось спасти сержанта от злополучной операции. Я пытался, честное слово, просто не получилось. Давайте будем справедливы (ведь это очень важно): я все-таки спас большую его часть. Но теперь Доукс обвинял меня и в ампутации, помимо многих других неустановленных деяний. Он торчал за моим компьютером и «ото атрел».

– Отто? – бодро повторил я. – Ты ищешь немецкое кино, сержант? А я и не знал, что тебе оно нравится.

Доукс уставился на меня с еще большей ненавистью, достигшей, таким образом, внушительного объема, и взял со стола маленький, размером с записную книжку, аппарат искусственной речи, который носил с собой. Он нажал кнопку, и машинка произнесла радостным баритоном:

– Просто смотрю!

– Ну конечно! – сказал я со стопроцентно синтетическим добродушием, пытаясь подражать странной жизнерадостности автомата. – И бесспорно, у тебя хорошо получается. Но, к сожалению, ты чисто случайно шаришь в моем персональном компьютере на моем личном рабочем месте, и, в общем, это несколько против правил.

Доукс вновь яростно посмотрел на меня. Ей-богу, у него в запасе осталась только одна эмоция. Не отводя взгляда, он снова что-то нажал на своем приборе, и тот откликнулся неправдоподобно радостным голосом:

– Однажды! Я! Тебя! Достану! Сукин! Сын!

– Не сомневаюсь, – спокойно заметил я. – Но только занимайся этим на своем компе.

Я улыбнулся Доуксу, демонстрируя отсутствие злобы к нему, и указал на дверь.

– А теперь, если ты не возражаешь…

Он набрал полную грудь воздуха, с шипением выпустил его сквозь зубы, по-прежнему не моргая, сунул свой аппарат под мышку и зашагал прочь, унеся с собой остатки хорошего настроения.

У меня появился еще один повод для тревоги. Что искал сержант Доукс? Бесспорно, он надеялся найти нечто подозрительное, но что именно? И почему теперь на моем компьютере? У него не было никаких законных поводов там шарить. Я почти не сомневался: Доукс не разбирается в информационных технологиях и не питает к ним интереса. Когда он лишился конечностей, ему из жалости выделили рабочее место, чтобы он отработал последние несколько лет и мог претендовать на полную пенсию. Он занимался какой-то бесполезной административной работой в отделе кадров. Я не знал, какой конкретно, да, в общем, и знать не хотел.

И вот он появился тут, в моем кабинете, за моим компьютером, бесспорно реализуя часть персональной программы под названием «Добить Декстера», прямо здесь, на работе. Почему? Насколько я знал, до сих пор Доукс ограничивался общим наблюдением и никогда раньше не лазал по чужим вещам. С какой стати он поднялся на новую, столь неприятную ступень? Неужели сержант наконец перешагнул черту и его охватило злобное безумие, постоянная мишень которого – я? Или у Доукса действительно появился повод полагать, будто он наткнулся на нечто любопытное и у него есть шанс доказать мою вину?

Казалось бы, это невозможно. Конечно, я виноват, я совершил множество смертельных, очень приятных и теоретически не вполне законных поступков. Но я всегда соблюдал величайшую осторожность и тщательно прибирал за собой. Я понятия не имел, что такого, по мнению Доукса, он мог мне предъявить, поскольку практически не сомневался: найти ничего нельзя.

Все это всерьез меня озадачило и растревожило. И дурацкое радужное настроение, естественно, мигом улетучилось. Я вернулся к привычной мрачности. Вот и весь эффект китайской еды – через полчаса снова начинаешь злиться.

Дебора, впрочем, выглядела еще мрачнее, ввалившись в мой кабинет. Я как раз собирался домой.

– Ты рано ушел от Факела, – заметила она и издала такой звук, словно я попался на краже канцелярских принадлежностей.

– Я должен был заняться делами, – сказал я, по мере сил подражая ее сварливому тону.

Дебора хлопнула глазами.

– Черт возьми, что с тобой такое в последнее время? – поинтересовалась она.

Я сделал глубокий вдох, не столько нуждаясь в кислороде, сколько во времени.

– Что ты имеешь в виду?

Сестра поджала губы и склонила голову набок.

– Ты все время дергаешься. Огрызаешься. И как будто слегка встревожен. Не знаю. Словно что-то не дает тебе покоя.

Мне стало очень неловко. Дебора, разумеется, не ошиблась, но что я мог сказать? Причина для тревоги действительно имелась: я не сомневался в существовании Свидетеля, а теперь вдобавок застукал сержанта Доукса, который лазал в моем компьютере. Объединить эти два факта было почти невозможно, сама мысль о том, что загадочный Свидетель действовал сообща с Доуксом, чтобы «достать» меня, казалась нелепой, но отдельные события, если рассматривать их вместе, вызывали беспокойство. Мной владели иррациональные чувства, к которым я вовсе не привык.

Но как объяснить это сестре? Мы с Деб всегда были близки, конечно, но отчасти именно потому, что не делились друг с другом переживаниями. Просто не могли. Я в принципе лишен эмоций, а Дебора слишком стыдилась своих чувств, чтобы признать их.

И все-таки нужно что-нибудь сказать; кроме Деборы, наверное, мне не с кем было по-настоящему поговорить, разве что выложив сотню долларов за часовую беседу с психологом, но эта идея казалась неудачной. Пришлось бы либо раскрыть ему правду о себе – а это немыслимо, – либо изобрести какую-нибудь правдоподобную выдумку, то есть выбросить на ветер деньги, которые могли бы пойти на обучение Лили-Энн в медицинском колледже.

– Я и не знал, что это заметно, – сказал я наконец.

Дебора фыркнула.

– Декстер, я – твоя сестра. Мы вместе выросли и вместе работаем… я знаю тебя лучше, чем кто бы то ни было. Лично мне все видно. – Она подняла бровь в знак поощрения. – Ну, так что с тобой?

Она, конечно, была права. Деб действительно знала меня лучше всех – лучше Риты, Брайана и остальных, за исключением разве что Гарри, нашего покойного отца. Как и Гарри, Дебора даже знала про существование Темного Декстера и его пристрастие к ножу. И она смирилась. Если и следовало излить душу, то именно сейчас и именно ей. Я на мгновение закрыл глаза, соображая, с чего начать.

– Не знаю… – пробормотал я. – Просто… э… несколько недель назад, когда я…

Рация Деборы ожила, послышался громкий грубый звук, похожий на электронную отрыжку, а затем отчетливый голос:

– Сержант Морган, вы где?

Сестра покачала головой и достала рацию.

– Морган слушает. Я в лаборатории.

– Лучше идите сюда, сержант, – сказал голос. – Мы тут кое-что нашли, и вам стоит посмотреть.

Дебора взглянула на меня.

– Извини.

Она нажала кнопку на рации и ответила:

– Уже иду.

Сестра встала и направилась к двери, потом остановилась и обернулась.

– Мы еще поговорим, Декс, ладно?

– Конечно, – согласился я. – Не волнуйся.

Видимо, ей эта фраза не показалась такой жалкой, как мне. Дебора кивнула и поспешно вышла. А я закрыл лавочку на ночь и пошел к машине.

Глава 9

Солнце еще светило ярко, когда я добрался до дома. Таково одно из немногих преимуществ лета в Майами – пускай температура под сорок градусов, а влажность намного выше ста процентов, но когда ты приезжаешь домой в шесть, еще совсем светло и можно посидеть во дворике с семьей и часика полтора попотеть.

Но моя семья, конечно, ничем подобным не занималась. Мы местные жители. Загар – это для туристов, а мы предпочитали наслаждаться благами кондиционера. И потом, с тех пор как Брайан подарил Коди и Эстор игровые приставки, вытащить детей из дома удалось бы разве что силой. Оба не испытывали ни малейшего желания выходить из комнаты, где находились приставки, ни под каким предлогом. Пришлось установить очень строгие правила: обязательное разрешение родителей, предварительно сделанные уроки, игра не больше часа в день.

Поэтому, когда я вошел и увидел, как Коди и Эстор стоят перед телевизором, крепко сжимая в руках джойстики, первый вопрос вылетел автоматически:

– Уроки сделали?

Они даже не посмотрели на меня. Коди просто кивнул, а Эстор нахмурилась.

– Да, после школы, – сказала она.

– Ладно. А где Лили-Энн?

– С мамой, – ответила Эстор, по-прежнему хмуро глядя на неприятную помеху в моем лице.

– А где мама?

– Не знаю! – Эстор помахала джойстиком, конвульсивно дергаясь в такт происходящему на экране. Коди посмотрел на меня – в игре настала очередь сестры – и слегка пожал плечами. Он редко произносил больше трех слов кряду – маленький побочный эффект дурного обращения со стороны биологического отца, – поэтому разговаривала за обоих преимущественно Эстор. Но в эту минуту она, как ни странно, оказалась совершенно не в настроении говорить – может быть, продолжала злиться по поводу грозящих ей скобок. Я перевел дух и решил сорвать растущее раздражение на детях.

– Прекрасно, – произнес я. – Спасибо, что спросили, да, был очень тяжелый день на работе, но мне уже намного лучше теперь, когда я вернулся в уютное семейное гнездышко, так приятно с вами поболтать.

Коди странно ухмыльнулся и негромко повторил:

– Гнездышко.

Эстор никак не отреагировала – стиснув зубы, она атаковала огромного монстра на экране. Я вздохнул. Сарказм способен принести некоторое утешение, но он, как и юность, пропадает даром, если расточать его на детей. Я сдался и пошел искать Риту.

На кухне ее не оказалось, и я изрядно разочаровался, поскольку это значило, что она не занята приготовлением какого-нибудь чудесного блюда на ужин. На плите ничего не кипело. Остатков вчерашней еды я тоже не обнаружил. Это удивило меня и слегка испугало. Я надеялся, что не придется заказывать пиццу – дети, конечно, обрадовались бы, но пицца не шла ни в какое сравнение с самым небрежным из творений Риты.

Я вернулся в гостиную и прошел по коридору, но не нашел Риту ни в ванной, ни в спальне. Я забеспокоился, не утащил ли ее Фредди Крюгер, а потом выглянул в окно, на задний двор.

Рита сидела за столом для пикника, который мы поставили под огромным баньяном, заслонявшим ветвями почти полдвора. Левой рукой она обнимала сидевшую на коленях Лили-Энн, а правой держала большой бокал вина.

Ничем другим Рита вроде бы не была занята – просто смотрела на дом и медленно покачивала головой. У меня на глазах она отхлебнула вина, на мгновение крепче прижала малышку и, похоже, тяжело вздохнула.

Она вела себя очень странно, и я не понимал, в чем дело. Раньше я никогда не видел, чтобы Рита так проводила время – сидела одна, грустила и пила вино. Какова бы ни была причина, я ощутил тревогу, наблюдая ее за этим занятием. Но чем бы ни занималась Рита, главное заключалось в том, что она не готовила ужин, и подобное опасное бездействие требовало немедленного и решительного вмешательства. Поэтому я снова прошел через весь дом, мимо Коди и Эстор, которые по-прежнему радостно расправлялись с компьютерными монстрами, и через заднюю дверь вышел в сад.

Рита посмотрела на меня и на мгновение застыла. Потом поспешно отвернулась, поставила бокал на скамью и снова подняла глаза.

– Я дома, – радостно, хоть и с осторожностью, произнес я.

Она громко шмыгнула носом.

– Знаю, – кивнула Рита. – Ты уйдешь и снова вернешься весь потный.

Я сел рядом. Лили-Энн запрыгала при моем приближении, и я протянул ей руки. Она запросилась ко мне, и Рита с измученной улыбкой отдала малышку.

– Ты такой хороший отец, – сказала она. – Почему я просто не…

Она покачала головой и снова зашмыгала носом.

Я перевел взгляд с радостного, смеющегося личика Лили-Энн на грустное лицо Риты. Она не только страдала от насморка, но и плакала. Щеки у нее были мокрые, глаза покраснели и слегка опухли.