Бухара в Средние века. На стыке персидских традиций и исламской культуры бесплатное чтение

Ричард Нельсон Фрай
Бухара в Средние века
На стыке персидских традиций и исламской культуры

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2016

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2016

* * *

Предисловие

Бухара в конце IX и на протяжении X в. превратилась в столицу восточноиранского культурного пространства и таким образом явилась наследницей многовековой, независимой от западноиранской традиции. В то же время Бухара стала символом нового порядка – исламского Ирана, который объединил прошлое с религией и цивилизацией, привнесенными пророком Мухаммедом. Это развитие, названное некоторыми учеными новоперсидским ренессансом, распространилось по всему Иранскому плато и за его пределами. Некоторые расценили это как противодействие иранского «национализма» арабскому исламу. Я же считаю, что это была попытка сохранить ислам, освободить его от арабского наследия и бедуинских традиций, сделав более богатой, более приспосабливаемой и универсальной культурой, чем он был до этого. Саманиды (династия из Балха, Афганистан, правившая в Средней Азии в 875–999 гг. н. э. – Пер.) показали путь примирения древних традиций с исламом, которому позднее последовали другие народы в самых отдаленных уголках исламского мира.

Бухара не потеряла своей значимости и после падения Саманидов в 999 г.; и в XVI в. снова стала столицей при узбекских правителях, оставаясь ею вплоть до русской революции. Однако золотой век Бухары пришелся на X столетие, когда во владениях Саманидов начала расцветать новоперсидская литература. После 999 г. Бухара повернула от Багдада в сторону Кашгара (столица Караханидского государства в Средней Азии тюркской династии Караханидов, царствовавших в 840–1212 гг.; в 960 г. Караханиды вместе со своими подданными приняли ислам, в 999 г. окончательно разгромили Саманидский эмират. – Пер.), а затем Каракорума (столица Монгольского государства; основан в 1200 г. как ставка Чингисхана; капитальную застройку в 1229 г. начал хан Угэдэй, третий сын Чингисхана. – Пер.). Она стала скорее частью южного аванпоста тюркской экспансии в Средней Азии, чем северным пограничьем ирано-исламского мира. Хотя кое-кто в Бухаре и по нынешний день продолжает говорить на персидском (или таджикском) языке (в настоящее время население Бухары состоит главным образом из узбеков, таджиков и персов-ирани. – Пер.), Саманиды оказались последней персидской династией в Средней Азии, и тюркизация земель между Оксом (нынешняя Амударья) и Яксартом (нынешняя Сырдарья), названных в этой книге Трансоксианой, после 999 г. стремительно продвинулась. Другим изменением стал поворот от централизованного чиновничьего государства Саманидов к раздробленным феодальным царствам Караханидов (или, как их еще называли, Илик-ханов или Али-Афрасиабов), основанным на среднеазиатском принципе двойного царствования. Однако в короткой книге о Бухаре мы не можем обсуждать проблемы среднеазиатских степей или обычаи кочевников, включая политическое устройство, тем более что значительная их часть освещена в других работах.

С моей точки зрения, исследователь исламской Трансоксианы сталкивается с другими проблемами и должен использовать другие методы для достижения своей цели, чем его коллеги, занимающиеся Древней Трансоксианой или историей Узбекистана начиная с Первой мировой войны. Историку Древней Трансоксианы следует использовать каждую крупицу имеющейся в его распоряжении информации, он должен выжать все возможное из надписей на глиняном черепке или на артефактах из археологических раскопок. Чтобы реконструировать прошлое, ему следует задействовать методы сравнительной лингвистики, антропологии, физической географии и множества других дисциплин. Историк Бухары Саманидов и ее окружения не должен пренебрегать информацией, предоставленной архитектурой, литературой и искусством, однако его основная задача состоит в сравнении различных версий событий, полученных из разных источников. Критический текстуальный анализ является его основным занятием. Исследователь Советской Бухары должен просеять массу информации и бесчисленных отчетов по экономической, политической и общественной жизни в городе. Его главная задача – подбирать и отсеивать информацию, а затем соединить отобранное в целостную картину ограниченного периода времени или ограниченной темы – такой, как землепользование и хлопок.

Не вызывает сомнения, что древнюю историю Бухары, принимая во внимание многочисленные пробелы в исламской истории, невозможно восстановить. Но тогда следует установить ограничения на изложение истории, определяемые целью или темой. В нашем случае это расцвет новоперсидского языка и литературы при дворе Саманидов и перемены в Трансоксиане под властью Караханидов. Если бы источники были более полными и предоставляли желаемую информацию, наша задача оказалась бы намного проще.

Одна из проблем наших источников – это отсутствие хронологической точности и использование предшествующих работ, ныне утерянных. Так, при изучении X столетия порой книга, написанная в XII или XIII в., будет содержать более давнюю и более достоверную информацию, чем схожая работа XI столетия. Большинство авторов брали свои данные из других книг, не упоминая их названия, и зачастую точные даты их не слишком заботили.

В работе над данной книгой я постарался интерпретировать данные из источников самого широкого спектра. Следуя принципу простоты и учитывая огромное количество данных, я искал способ объяснить роль средневековой Бухары в более широком контексте восточноисламского мира и тюркизации Средней Азии. Многое было опущено, но все же я надеюсь, что данное исследование окажется интересным и информативным.

Ричард Н. Фрай

Кембридж, Массачусетс

Там Самарканд в саду миндальном,

Бухарцы в сонном забытьи;

Купцы в чалмах, по тропам дальним

Влачатся вдоль Амударьи.

Оскар Уайльд. Ave Imperatrix

(Пер. Е. В. Витковского)

Глава 1
Древний оазис

Аристотель называет реку, несущую свои воды через Согдиану, Политимет – именем, данным ей македонцами.

Страбон 518

«Среди восточных стран Бухара возвышается, как купол ислама, и в тех краях подобна Багдаду. Вокруг нее исходит сияние великолепия учености ее врачей и законоведов, ее украшают высочайшие достижения образованности и исключительных знаний. В каждом столетии, начиная с древних времен, этот город служил местом, где собирались выдающиеся представители всех религий. Название Бухара происходит от слова «бухар», что на языке персидских жрецов-магов означает «сосредоточие учености». Слово это очень близко к слову на языке уйгурских и китайских идолопоклонников, называвших места своих богослужений, языческие храмы, тоже «бухар». Однако на период своего основания город назывался Бумиякат». Так писал персидский историк Джувейни (Малик ибн Мухаммед Джувейни (1226–1283) – персидский государственный деятель и историк, автор труда «История Мирозавоевателя») около 1260 г., через много лет после того, как монголы захватили и разграбили Бухару. Золотой век канул в Лету, однако Бухара никогда до конца не теряла своей значимости, вплоть до самого краха царской Российской империи в 1917 г.

Средняя Азия всегда сохраняла притягательность для жителей Запада, а города Самарканд и Бухара сияли парными бриллиантами в краю пустынь и оазисов. Жители влажных лесистых земель не могли испытывать ощущения чуда и благодарности того народа, который отвоевал маленький рай у песков пустыни и с трудом влачил ненадежное существование на орошаемых участках земли, постоянно противоборствуя природе. А поскольку в Средней Азии граница между степью и плодородными землями проходила точно по самому краю дарующей жизнь воды, для кочевников оазисы должны были казаться чем-то вроде рая по сравнению с негостеприимными пустынями, по которым они скитались.

По словам археологов, жители Азии на раннем периоде своего существования, по-видимому, спустились с гор, где научились возделывать землю и строить жилища, в более плодородные речные долины. Одна из таких долин Средней Азии возникла благодаря реке Зеравшан, текущей с Памира, «крыши мира», в пески пустыни Кызылкум.

В нынешнем оазисе Бухары не обнаружено поселений эпохи палеолита. Но это не означает, что в раннем каменном веке здесь не жили люди, хотя никаких свидетельств тому пока не обнаружено. Так как многие напластования древних поселений сосредоточены в хорошо орошаемых и возделываемых равнинных оазисах, только от глубоких раскопок можно было бы ожидать обнаружения очень древних останков. А поскольку повсюду в Средней Азии найдены орудия времен палеолита, можно предположить, что в Бухарском оазисе также находились древние поселения. Несколько предметов бронзового века свидетельствуют о существовании на данной территории поселений 2-го тысячелетия до н. э., однако не было произведено достаточное количество исследований или раскопок, чтобы мы могли составить картину предыстории Бухары. Нам остается довольствоваться ранней историей и оставить более древние периоды будущим исследователям доисторической эпохи этих земель.

Средняя Азия вышла на историческую арену, когда Кир (Кир II Великий (Куруш) – персидский царь из династии Ахеменидов, правил в 559–530 гг. до н. э. – Пер.) укрепил свою обширную империю. Однако Бухарский оазис не упоминался ни в Багистанской надписи Дария (иначе Бегистунская или Дариева надпись; самая значительная из древнеперсидских клинообразных надписей, вырезанная по повелению царя Дария I на Багистанской скале. – Пер.), ни в перечне персидских сатрапий, составленном Геродотом. Священная книга зороастрийцев, Авеста, тоже не дает сведений о Бухаре, поэтому мы можем предположить, что она входила в сатрапию Согдиана, о которой упоминают все приведенные выше источники. Историки Александра Великого также бесполезны для нас, поскольку от Арриана (Флавий Арриан – древнегреческий историк и географ, занимал ряд высших должностей в Римской империи. – Пер.) и Квинта Курция (Квинт Курций Руф – римский историк, написавший наиболее полную «Историю Александра Великого Македонского». – Пер.) мы знаем только то, что в нижнем течении реки Полидмет (Зеравшан) находилось множество поселений, впоследствии исчезнувших в песках или, в некий период времени, видимо поглощенных озером, названным Птолемеем Оксиана (Аральское море. – Пер.). Археологические свидетельства, хоть и фрагментарные, указывают на существование оросительных каналов и поселений задолго до прихода Александра Великого. К сожалению, мы не имеем относящихся к этому раннему периоду литературных источников.

Хотя у нас нет тому свидетельств, кажется вполне вероятным, что Бухарский оазис входил в Греко-Бактрийское царство, основанное колонистами и гарнизонами, оставленными Александром и ранними Селевкидами (династия правителей эллинистического государственного образования, основанного диадохом – полководцем Александра Македонского, Селевком (312 до н. э. – 83, 68–64 до н. э.). – Пер.) в Восточном Иране. В то время как цари Эвфидем, Деметрий и др. могли осуществлять прямое управление всей Согдианой, вполне вероятно, что различные оазисы Средней Азии установили собственную автономию даже под номинальной греко-бактрийской властью. Обнаруженные в Средней Азии греко-бактрийские монеты не могут служить доказательством непосредственного управления. В то же время нет ни малейшего сомнения в сильном влиянии эллинистической культуры. Наличие скульптур и настенных росписей из таких городов, как Эртам рядом с Термезом, Пенджикент и Варахша, подтверждают существенное влияние греческого искусства в Средней Азии за два века до христианской эры. Греческое влияние в Средней Азии, возможно, шло параллельно с эллинским влиянием в Северо-Западной Индии, которое позднее вылилось в гандхаранскую школу буддийского искусства.

Во II веке до н. э. в земли между Оксом и Яксартом вторглись кочевники с восточных окраин. Предположительно, в Бухарском оазисе они перешли к оседлому образу жизни, установив свою власть над местным населением. И вот впервые у нас имеются китайские источники, повествующие о землях Средней Азии. Примерно в 129 г. до н. э. китайский посол по имени Чжан Цзянь посетил Центральную Азию и обнаружил, что народ, называвшийся в китайских текстах юэчжи, уже занял значительные территории по берегам реки Окс. Позднее юэчжи захватили земли южнее Окса, и один из их кланов создал царство, известное в истории по его имени, Кушанское царство (кит. Гуйшуан, I–III вв. н. э. – древнее государство на территории современной Средней Азии, Афганистана, Пакистана, Северной Индии, период расцвета приходится на 105–250 гг. н. э.; Кушанское царство было основано кочевым индоиранским народом тохаров, кит. юэчжи – люди луны, пришедшим с территории, на которой сейчас находится Синьцзян-Уйгурский автономный район. – Пер.). С I по IV в. н. э. Кушанское царство являлось доминирующей силой, как в политическом, так и в культурном аспекте в Средней Азии и Афганистане.

При кушанах буддизм распространился в глубь Средней Азии и в Китай. Теперь, когда были обнаружены и частично расшифрованы надписи на языке кушанов (из Сурх-Котала в Северном Афганистане и других мест), мы можем дать более полную оценку важной роли этих преемников греков в Средней Азии. Вполне возможно, что именно при великом царе Канишке (чьи даты правления точно не известны, но который, видимо, правил в начале II столетия н. э.) кушанский письменный язык был упрощен при помощи видоизмененного греческого алфавита. Потому что найдены как греческие, так и кушанские легенды (совокупность всех грамматических символов на монетах. – Пер.) на ранних монетах Канишки, тогда как на более поздних этапах правления Канишки греческие надписи уже исчезли. Возможно, более значительным, чем все остальные культурные достижения, явилась роль Канишки в переводе буддистских текстов на кушанский, а затем уже на согдийский и китайский языки. Можно предположить, что многие из согдийских и китайских буддистских текстов из Китайского Туркестана были переведены с кушанских оригиналов, поскольку такие распространенные буддистские термины, как «сансара» – переселение души, «татхагата» – тот, кто пришел (один из эпитетов Будды. – Пер.), «клеза» – духовная нечистота, в согдийском и китайском переводах выдают оригинал из стороннего источника, которым, возможно, была кушанская школа переводчиков. И вполне вероятно, что в земли между Оксом и Яксартом именно при кушанах пришел буддизм.

Значение кушанов в истории оказалось недостаточно оцененным, и, вместе с новыми археологическими открытиями, наши знания о них как о посредниках между Индией, Китаем и Ближним Востоком становятся все более определенными. Обилие глиняных черепков кушанского периода в Бухарском оазисе, во многих искусственных могильных курганах, указывает на процветающую экономику тех времен. Возможно, именно в этот период мы можем найти признаки самых ранних свидетельств существования древних поселений на территории нынешней Бухары.

При раскопках одной из древнейших мечетей современной Бухары, Магоки-Аттар, советский археолог В. А. Шишкин углубился на 12 метров ниже поверхности, где были обнаружены обломки, датируемые, возможно, самым началом христианской эпохи. Мечеть Магоки-Аттар может быть идентифицирована как средневековая мечеть Мах, упомянутая исламскими авторами, которые сообщают, что она была построена на месте прежнего храма огня. Поскольку многие священные места часто продолжали сохранять свое предназначение даже при смене религий, о чем свидетельствует превращение языческих храмов в церкви или церквей в мечети, Магоки-Аттар, находящаяся ныне в центре города, возможно, расположена на месте прежнего буддистского монастыря. Таким образом, на месте храма огня некоего местного культа, который, в свою очередь, построили на месте вихары (санскритский и палийский термин для буддистского монастыря. – Пер.), была воздвигнута мечеть. Эти три религиозных пласта можно приблизительно сопоставить мусульманской, эфталитской (эфталиты, или белые гунны, – племенное объединение раннего Средневековья (IV–VI вв., создавшее обширное государство, в которое входили Согдиана и Бактрия, Афганистан, Гандхара и Северная Индия. – Пер.) и кушанской эпохам истории Бухары.

Дальнейшим указанием на правдоподобность приведенной выше гипотезы является вопрос о названиях Бухары. Во многих исламских источниках Бухару называют Бумиякат, но изучение средневековых исламских карт приводит к заключению, что Бумиякат являлся эквивалентом цитадели и что от мечети Мах – позднее Магоки-Аттар – Бумиякат отделял то ли водный поток, то ли канал. Таким образом, Бухара как поселение была чем-то отличным от Бумияката, и только позднее они слились в единое целое. Здесь нет возможности углубляться в причины такого предположения, однако оно прояснило бы сведения о Бухаре в наших источниках, особенно географических.

Интересно отметить, что в индийской провинции Бихар есть город Бухар, и считается, что оба названия происходят от «вихара», общепринятого названия буддистских монастырей. Вполне вероятно, что название Бухара (на тюркских диалектах «букар») стало производным от «вихара», поскольку называть место по наиболее значительному строению на нем не являлось такой уж необычной практикой. Более того, писатель периода Саманидов, аль-Хорезми, говорит, что «аль-бухаром» называют храм индийских идолопоклонников. Однако название Бухара в наших источниках встречается относительно поздно. Наиболее ранний источник, в котором появляется это название, – книга примерно 630 г. н. э. о странствиях китайского буддиста-паломника Сюань Цзана. Можно предположить, что монеты правителей Бухары, где встречается это название, более ранние, однако даты на них не отмечены.

Монеты эти являются любопытными копиями серебряных монет сасанидского правителя Ирана, Бахрама V, который правил примерно в 421–439 гг. н. э. и который, предположительно, вел завоевательную политику в Средней Азии. Наиболее ранние монеты Бухары этого вида имеют среднеперсидскую легенду, скопированную с монет Бахрама, а также легенду на местном бухарском диалекте. Последняя легенда гласит «царь Бухары», вслед за чем следует то ли имя собственное, Кана, то ли эпитет «кава» – героический, могущественный, местное название легендарных, великих правителей до и во времена пророка Заратустры. Тогда легенду можно трактовать как «царь, властитель Бухары». Однако средневековый историк Бухары, Наршахи (Мухаммад ибн Джафар Наршахи (899–959) – среднеазиатский историк X в., автор «Истории Бухары». – Пер.) упоминает правителя Бухары по имени Кана, который, по-видимому, не плод воображения или результат неправильного истолкования легенд на монетах из-за того, что последнее «а» на более поздних монетах исчезает. С различными видами монет доисламской Средней Азии необходимо еще много работать, но и они, как я предчувствую, выявят кушанские корни более поздних местных династий.

Можно предположить, что истоки Бухары как имеющего важное значение города, видимо, датируются концом V или началом IV в. н. э., когда под властью эфталитов находились большие территории Средней Азии. После победы Бахрама над эфталитами персидское влияние на Среднюю Азию, как свидетельствовало копирование его монет, значительно возросло. К тому же самому периоду археологи относят и некоторые основные сооружения длинных (общепринятый термин для крепостных стен большой протяженности. – Пер.) стен вокруг оазиса.

Крепостные стены Бухары, носившие курьезное название Канпирак – «Старуха», не являлись чем-то уникальным для Средней Азии. Антиох I (281–261 до н. э.) построил, согласно Страбону, стену вокруг оазисов Мерв (древнейший известный город Средней Азии на берегу реки Мургаб на юго-востоке Туркменистана) и Шаш (возле Ташкента); другие оазисы также были обнесены стенами. Вполне возможно, что длинные стены Бухары, раскинувшиеся на 250 километров вокруг оазиса, начали возводить еще до нашей эры, однако археологические свидетельства далеко не дают такой уверенности. Протяженные стены опоясывали орошаемую часть оазиса и, несомненно, служили защитой как от песков пустыни, так и от враждебных кочевников. Фрагменты стены, особенно в восточной и юго-восточной частях оазиса, сохранились и по сей день.

После арабских завоеваний стены несколько раз восстанавливались и надстраивались. Исламские источники сообщают нам, что грандиозное восстановление стен началось в 782 и длилось до 830 г. н. э. При процветающем правлении Саманидов крепостные стены запустили до состояния развалин и они больше не служили таким серьезным барьером, каким являлись в досаманидские времена. Разумеется, стены города поддерживались почти до наших дней, и средневековый географ Истахри писал, что в восточной части исламского мира нет второго такого хорошо укрепленного города, как Бухара. Не только сам город имел мощные стены, но и цитадель, где размещались правители, также служила надежным оборонительным сооружением.

Что касается эфталитов, то эти вторгшиеся с восточных окраин кочевники унаследовали не только роль кушанов, но, похоже, и их язык. Или, выражаясь точнее, они переняли иранский диалект Бактрии, использовавшийся кушанами и, соответственно, называвшийся кушано-бактрийским. Полагаю, было бы правильно разделить историю этой большой восточноиранской территории на кушанский и последовавший за ним позднее эфталитский периоды. Это никоим образом не исключает дальнейшее подразделение на подпериоды или другую общую точку зрения на историю Восточного Ирана, однако скудность источников ставит нас перед необходимостью упрощения попыток реконструкции истории. В персидском эпосе Фирдоуси (Мансур Хасан Фирдоуси Туси (935-1020); персидский поэт, автор эпической поэмы «Шахнаме» («Книга царей». – Пер.), ему приписывается также поэма «Юсуф и Зулейха», библейско-коранический сюжет об Иосифе) земли кушанов в нескольких местах сопоставляются, по всей видимости, с Бухарским оазисом, что не кажется неожиданностью даже позднее, при власти эфталитов.

Мы можем предположить, что эфталиты правили и в Бухарском оазисе, поскольку под их правлением находилось большинство других восточноиранских культурных областей, с середины V до середины VI в. н. э. Хотя среди эфталитов могли присутствовать тюркские или алтайские элементы, основная масса населения, скорее всего, являлась иранской по языку и, несомненно, по культуре. В средневековой истории Бухары Наршахи мы находим повествование, которое может поведать о свержении эфталитского правителя оазиса Бухары руками тюрков около 565 г. н. э. Выдержка принадлежит не перу Наршахи, а другому автору, аль-Нишапури, и является включением в сочинение первого. История рассказывает нам, что еще до существования города Бухары правитель всей области жил в городе Пайкане, что на юго-востоке оазиса близ реки Окс. Правитель, которого звали Абруи или, что более вероятно, Абарзи, так сильно притеснял людей, что они попросили помощи у тюркского правителя, который пленил и казнил Абарзи. Исследователи приложили немало усилий в попытках идентифицировать различных правителей с упомянутыми в данной истории. Основными источниками, крайне редко оказывающимися точными в том, что касается такой далекой от Китая части Средней Азии, служат китайские тексты. А поскольку одна из царских семей эфталитов носила имя Варз, то есть искушение видеть в Абарзи последнего эфталитского правителя Бухарского оазиса.

Несмотря на то что тюрки осуществляли свой сюзеренитет над Бухарским оазисом, реальная власть, по-видимому, сосредоточилась в руках местных династий, сформировавшихся в IV или V столетии, вслед за распадом Кушанского царства на различные княжества, по крайней мере севернее реки Окс. И снова прямых свидетельств длительного существования династии Бухарского оазиса не найдено, и нам известно это только из арабских и персидских источников. Данным источникам династия известна лишь как худа (властители) Бухары. Однако на монетах этих правителей мы находим согдийское слово, обозначающее царя, что является одной из деталей, указывающих на то, что местным языком был согдийский диалект. Властители Бухары продолжали править и в исламские времена, из чего можно заключить, что арабское правление осталось таким же, как и при тюрках; и те и другие правили через местные династии.

Повествования, прославляющие прошлое города, часто обнаруживаются в местных средневековых повествованиях о разных городах Ирана, и, перед тем как использовать их в качестве источника, истории эти необходимо тщательно изучить. Повествования о доисламском прошлом, которые не содержат явной тенденциозности или предвзятости, могут рассматриваться более правдоподобными, чем рассказы, указывающие на моральные устои или чрезмерно превозносящие личность или место. Следовательно, информацию о доисламской Бухаре, найденную в истории Наршахи и повторенную в других исламских источниках, можно рассматривать достоверной по существу до тех пор, пока не доказано обратное. Из нескольких источников нам известно, что столица, Пайкан, была захвачена Бахрамом Чобином, военачальником сасанидского царя Ормизда IV около 589 г. н. э. Противником Бахрама мог быть некий важный тюркский властитель или просто местный лидер. Имена – Шаба и его сын Пармудха (с вариантами), – которые появляются в источниках, не подлежат здесь обсуждению. В отношении данного периода истории существует слишком много неопределенности, и для нашего исследования Бухары нам не следует строить догадки на деталях. Как бы там ни было, после этого времени Пайкан утратил свое значение, а другие города оазиса, среди которых и Бухара, пошли на подъем.

Согласно тексту Нишапури (в книге Наршахи), существовал царь Бухары по имени Мах, в честь которого позже назвали городскую мечеть. Другой царь Бухары упоминается на серебряном сосуде, хранящемся в Эрмитаже, в Ленинграде. Прочтение его имени точно не известно, однако оно могло бы звучать приблизительно как Дизои. Наршахи также упоминает правителя по имени Кана, чье имя, как мы уже говорили, предположительно возникает на монетах. Ни одно из этих имен не является точным, и мы можем только предполагать, что такие цари властвовали в Бухаре в VI и VII вв. Можно с уверенностью сказать, что в Бухаре существовали местные династии, но неясно, насколько большой частью оазиса правил властитель города. Скорее всего, другие города оазиса имели собственных правителей, поскольку из исламских источников нам известно о правителе города Варанда в северной части оазиса. Более того, Наршахи говорит, что город Рамитин являлся столицей Бухарского оазиса, а когда-то прежде резиденцией правителей считался город Варахша; все это указывает как на разных правителей, так и на смену столиц. Однако ко времени арабских завоеваний Бухара была главным городом оазиса.

Глава 2
Становление ислама

Что проку лицом обращаться к михрабу?

С Тараза идолами сердце мое, с Бухарой.

Рудаки

Когда арабы под предводительством наместника Хорасана (исторической области в Восточном Иране) Убайдаллы ибн Зияда в 674 г. впервые появились под стенами Бухары, они обнаружили, что вместо недавно почившего царя городом правит царица. Имя царицы, несомненно незаурядной личности, было то ли Хтк, то ли Кбх, и произношение его остается неизвестным. Множество местных конфликтов делают историю арабских завоеваний довольно запутанной, и мы не можем быть уверены в последовательности событий. Вполне вероятно, что Бухара выплачивала дань арабам под предводительством Убайдаллы, но не была оккупирована завоевателями. Последующие наместники совершали набеги на земли за Оксом, однако их завоевания оставались по большей части не закреплены, в основном из-за гражданской войны, вспыхнувшей после смерти главы Омейядского (Дамасского. – Пер.) халифата Язида бен Муавии в 683 г. Как результат, Средняя Азия оказалась свободной от арабского господства на целое десятилетие.

Нам неизвестно, что произошло в Бухаре. Вполне возможно, что царица правила Бухарой более тридцати лет, но хронология событий выглядит запутанной, и легенды, сложившиеся вокруг образа царицы, значительно продлевают сроки ее правления. Известно лишь о некоем худа (правитель, например Бухар-худа) из Варданы, правителе города Вардана, носившего также имя Хнк – удивительно созвучно имени царицы, – как об основном противнике арабов. Имеющийся в источниках Бухар-худа, по имени Хнк, Хамик или абу Шакр (отец Шакра), возможно, был тем самым правителем Варданы, а может, и совершенно другой личностью. К сожалению, источники лишь упоминают эти имена, но ничего не сообщают о них. Не исключено, что в Бухарском оазисе царствовало несколько правителей, и, вероятно, на трон столичного города имелось несколько претендентов.

Набеги арабского наместника Хорасана, Умайя ибн Абдаллаха, с 692 по 697 г., показали неэффективность, и халиф Абд аль-Малик передал Хорасан в подчинение Ираку во главе с его сильным и способным наместником, знаменитым Аль-Хаджадж ибн Юсуфом. Последний назначил в Хорасан достойного заместителя, который окончательно завоевал и оккупировал земли севернее Окса. В 706 г. Кутейба ибн Муслим после длительной осады захватил Пайкан и в 709 г. взял Бухару. Он также захватил Самарканд и расширил арабские территории на восток намного дальше, чем этого когда-либо достигали предыдущие набеги.

При правлении Кутейбы происходило укрепление гарнизонов и ислама в Бухаре и других городах Трансоксианы. Из источников мы узнаем, что Кутейба отводил отдельные части Бухары разным арабским племенам, что придавало завоевателям силу и сплоченность. Хаджадж и Кутейба оба были способными людьми, и их дипломатичность – как в способности идти на компромисс, так и в привлечении в армию множества неарабов – являлась главной причиной успеха ислама в Средней Азии. Позднее такая политика вызвала резкое недовольство среди некоторых арабов и стала фактором, приведшим к гибели Кутейбы от рук его врагов в 715 г.

Кутейба построил в Бухаре мечеть и разместил гарнизон внутри города. Различные источники доносят до нас, что эти деяния не только сделали Бухару важным военным опорным пунктом мусульман, но заложили основу для ее роли в качестве центра исламского образования. Наршахи повествует, что Кутейба предложил вознаграждение в 2 дирхема (первоначально арабская серебряная монета, введенная в обращение в конце VII в.; видоизмененная греческая драхма. – Пер.) каждому, кто приходил в великую мечеть Бухары по пятницам. Из чего можно сделать заключение, что в Бухаре, как и повсюду, низшие классы тянулись к исламу и число мусульман росло. Однако это не означает, что в ислам обращались одни лишь бедняки; хотя, скорее всего, аристократия оказалась в меньшей степени к этому расположена.

Кутейба назначил в города Трансоксианы военных наместников, чья основная обязанность заключалась в контроле сбора налогов и обеспечении защиты от врагов. Обычно местные династии продолжали существовать бок о бок с арабскими наместниками, и в Бухаре продолжала процветать династия бухарских худа. Нет уверенности в том, что правитель Бухары, Тугшада, был посажен Кутейбой на трон вместо своего противника, правителя Варанды, имевшего претензии на власть в Бухаре, но Кутейба, безусловно, поддерживал Тугшада. О произношении его имени можно спорить, поскольку у нас есть китайские и арабские варианты, но мы остановимся на произношении, принятом в основных нефундаментальных работах. Похоже, что Тугшада правил Бухарой более тридцати лет. Наршахи пишет, что он правил тридцать два года (707–739) и изначально был посажен на трон Кутейбой.

Наршахи сообщает любопытную историю о Тугшада, случившуюся через некоторое время после смерти Кутейбы. Примерно около 730 г. н. э. (точная дата не известна) арабские миссионеры предприняли попытку обратить в ислам еще большее число жителей Средней Азии, и их усилия увенчались успехом. Тугшада пожаловался наместнику Хорасана, что многие приняли ислам лишь затем, чтобы избежать налога, наложенного на немусульман. Наместник написал своему подчиненному, наместнику Бухары, приказав арестовать вновь обращенных мусульман и передать Тугшада. Последний многих из них казнил, а оставшихся отправил в качестве пленников наместнику Хорасана. Хотя конкретные детали истории могут оказаться неточными, вся она в целом – изложенная также и в нескольких арабских повествованиях – показывает, что проблемы обращения в ислам и сбора налогов беспокоили представителей как местной, так и арабской власти. И, как обычно, доходы государственной казны оказались важнее всего остального.

Что касается Кутейбы, то обращение местных жителей в ислам обеспечило его, наряду с арабскими, местными вспомогательными войсками. Численность неарабских войск, называвшихся мавали – подопечные, выросло, и они оказали значительную помощь в укреплении и поддержании власти арабов. Арабы, вероятно, использовали персидский в качестве lingua franca (франкский язык; язык, используемый как средство межэтнического общения. – Пер.) со своими иранскими подданными в Средней Азии, как и в самом Иране, что способствовало распространению новоперсидского языка в землях, где местные жители объяснялись на согдийском и других диалектах.

После смерти Кутейбы позиции арабов сильно пошатнулись, и наступила череда непрерывных переворотов и сражений. Бухара оставалась в руках арабов, хотя другие районы время от времени обретали полную независимость. В китайских летописях есть записи о многих посольствах различных династий Средней Азии, обращавшихся к китайскому двору в поисках помощи против арабов. Даже Бухара, вместе с другими государствами, просила Китай о помощи в 718 и 719 гг. Вполне вероятно, что Тугшада вел двойную игру, поощряя других правителей на организацию сопротивления арабам с китайской или тюркской помощью, но затем, когда позиция арабов усиливалась, подтверждая свою преданность последним. Перемены в собственной арабской политике на Во стоке, отражающие позицию центральных властей Омейядского халифата в Дамаске, не способствовали примирению с местным населением.

Китайские источники сообщают нам, что царь Бухары отправил своего брата к китайскому двору, предлагая вассалитет. Что, по всей видимости, являлось частью общего бунта против арабов после нескольких поражений последних от рук тюрков, точнее говоря, от тюрков с севера и востока Трансоксианы. В 728 г. Бухара и большая часть Трансоксианы, за исключением Самарканда и нескольких мелких владений, освободились от арабской власти. Двумя годами позднее Бухара капитулировала перед арабской армией, однако Тугшада каким-то образом умудрился остаться у власти. На протяжении ряда лет арабам пришлось противостоять тюркам вместе со своими местными союзниками, и однажды мусульмане в Бухаре оказались осажденными тюркскими силами. Сражения продолжались до 737 г., когда тюрки отступили от Трансоксианы из-за внутренних неурядиц.

Новый – и последний назначенный Омейядами – наместник Хорасана, Наср ибн Сайяр, сумел повторить завоевания Кутейбы. Ему удалось это скорее посредством дипломатии, чем военной силы, поскольку сам он находился в Средней Азии во времена Кутейбы и был закаленным ветераном, прекрасно разбирающимся в местных неурядицах. Наср благоразумно издал указ о помиловании мятежников против арабского правления и установил приемлемые условия налогообложения для местных жителей. Во время своего возвращения из успешной экспедиции к реке Яксарет Наср встречался в Самарканде с каким-то бухарским вельможей и арабским наместником Бухары. И Наршахи, и арабские источники повествуют, как оба бухарских сановника жаловались на Тугшада и Васил бен Амра, прежнего арабского наместника Бухары. Поскольку Наср находился в близких дружеских отношениях с Тугшада, он не стал выслушивать их жалобы, и последние вскоре закололи кинжалами Тугшада и Васила и при этом были убиты сами. Это случилось примерно в 739 г., после чего Наср утвердил сына Тугшада правителем Бухары.

Ко времени смерти Тугшада в Бухаре установилось прочное арабское правление. Небезынтересно упомянуть переход правительственной системы отчетности с пахлави на арабский при Наср ибн Сайяре. Сначала халиф велел ему сместить всех немусульман с государственных должностей в Хорасане. Затем сделать официальным языком арабский – предположительно, вместо прежнего среднеперсидского, пахлави, хотя использование устаревшего парфянского отменено не было. Видимо, согдийский оставался официальным языком Трансоксианы, тогда как кушано-бактрийский с греческими буквами алфавита мог использоваться в районах современного Афганистана. Можно сказать, что под конец правления Омейядов в Бухаре процесс арабизации и исламизации превалировал над культурной и общественной жизнью города. И это вовсе не означало, что зороастрийцы, иудаисты, христиане или даже манихеи исчезли из города. Ислам укрепился, и начиная с этого времени арабский стал не только государственным языком, но и языком образования. Не исключено, что Тугшада был зороастрийцем, а не мусульманином, поскольку, согласно Наршахи и другим, после смерти слуги отделили плоть его тела от костей и доставили их в Бухару. Там их, по-видимому, запечатали в саркофаге, называемом астодан. Поскольку погребальные обряды не являются заслуживающим доверия руководством, указывающим на вероисповедание покойного, мы не можем больше ничего добавить касательно веры Тугшада или религиозной ситуации в Бухаре в отношении немусульман.

Преемником Тугшада стал, согласно одним источникам, его сын, Бишр, или, согласно другим, другой сын, Кутейба. Возможно, это был один и тот же человек, или последний унаследовал трон после непродолжительного правления Бишра. В любом случае, судя по именам, по меньшей мере преемники Тугшада исповедовали ислам. И разумеется, Кутейбу назвали так в честь знаменитого арабского военачальника.

У нас нет возможности обсуждать здесь переворот Аббасидов (близкая родственная ветвь пророка; Аббас – родной дядя Мухаммеда. – Пер.) и всевозможные межплеменные конфликты среди арабов. Я считаю, что роль межплеменных конфликтов, хоть они и были важны при восстании Аббассидов, сильно преувеличена. Падение Омейядов и становление халифата Аббасидов затрагивало нечто значительно большее, чем склоки между северными и южными племенами арабов. Однако мы должны сосредоточить свое внимание на Бухаре.

Когда Абу Муслим, аббасидский предводитель Хорасана, в 748 г. вынудил Насра эвакуировать войска из провинции, Бухара осталась предоставленной самой себе. Араб по имени Шарик ибн Шейх аль-Махри завладел городом в 750 г. и поднял знамя шиитов, сторонников рода Али (другая родственная ветвь пророка Мухаммеда. – Пер.). В результате Абу Муслим послал армию против Бухары, правитель которой Кутейба ибн Тугшада присоединился к аббасидским силам, когда те взяли город в осаду. Наршахи пишет, что сторонники Кутейбы были из поместий вне стен Бухары и что среди них не имелось арабов, между тем как в самом городе находились как арабы, так и местные жители. Представляется возможным, что сторонники Шарика происходили из городских сословий, в то время как аристократия поддерживала Кутейбу ибн Тугшада, который являлся приверженцем Абу Муслима. Сражение было жестоким и яростным, однако смерть Шарика проложила путь к победе сил Аббасидов. Часть города сгорела во время битвы, и многие предводители мятежа Шарика подверглись казни после захвата города.

После захвата Бухары аббасидские армии подчинили и всю остальную Трансоксиану; даже китайская армия потерпела поражение от арабов в 751 г. Возможно, некоторые из местных правителей надеялись на китайскую помощь против сил Аббасидов, поскольку нам известно об отправленных в этот период в Китай посольствах нескольких местных государств, включая Бухару. Похоже, по причине неописуемой ярости Абу Муслима на эту антиаббасидскую коалицию правителя Бухары, Кутейбу отправили на смерть в 751 или 752 г. Несколько источников утверждают, что Абу Муслим лишил его жизни, потому что тот отступился от ислама («Несколько времени он был мусульманином, но отрекся от ислама во время Абу Муслима, – да будет к нему милостив Бог. Абу Муслим узнал об отступничестве Кутейбы и убил его» (Наршахи. История Бухары. – Пер.). Возможно, это правда, однако не следует упускать из виду и политические обстоятельства.

Вместе с укреплением халифата Аббасидов восточные земли, Хорасан и Трансоксиана, обрели более значительную роль в судьбах исламского мира. Знаковой переменой стало перемещение столицы из Дамаска в Багдад. Теперь при дворе в Багдаде сильно возросло иранское влияние, и можно предположить, что процесс взаимопроникновения и ассимиляции исламской и иранской культур в провинциях пошел быстрыми темпами. История Трансоксианы при ранних Аббасидах больше не история борьбы «арабов против местных жителей», а летопись мусульманских политических или религиозных мятежей против центральной власти. В первое десятилетие после становления халифата Аббасидов в китайских хрониках упоминалось несколько посольств царя Бухары в Китай. Впоследствии они прекратились, поскольку значимость как Китая, так и местных царств Средней Азии для дел Трансоксианы пошла на спад.

Примерно с 751 по 757 г. Бухарой правил, скорее всего, некий Сакан, еще один сын Тугшада. Это имя может считаться тюркским именем Арслан, поскольку последнее упомянуто в китайских хрониках, но это весьма сомнительно. О его правлении не сохранилось никаких записей, но при его преемнике, Баньяте, также сыне Тугшада (приблизительно 757–782 гг.), в Бухаре произошел ряд мятежей. В начале его правления арабский наместник Бухары был казнен своим начальником, наместником Хорасана, из-за шиитской активности. На самом деле приверженцы шиитской ветви ислама всегда были головной болью центральных властей, однако не они одни создавали проблемы. В 777 г. хариджиты, ультраконсервативная, но весьма активная исламская секта под руководством некоего Юсуфа аль-Барма, подняли мятеж в Бухаре. Вскоре его схватили и казнили, однако другие бунтовщики были готовы подхватить знамя мятежа.

Наиболее значительным стало восстание, поднятое немусульманином по имени Муканна (хорасанский проповедник, руководитель сектантского течения и восстания против Аббасидов, которое в правление халифа аль-Махди охватило всю Трансоксиану. – Пер.), продолжавшееся с 776 по 783 г. и нашедшее множество сторонников в поселениях Бухарского оазиса. Однако сам город оставался под контролем Аббасидов в качестве центра операций против мятежников. О Муканне написано многое, поскольку он проповедовал коммунистическую социальную доктрину, даже совместное владение женами, и искренне верил в метемпсихоз (учение о переселении душ умерших в новые тела людей, животных или растений), заявляя, что сам он является реинкарнацией прежних пророков и даже самого Абу Муслима. Его последователей называли «одетыми в белое», и, несомненно, в их число входило множество инакомыслящих политического, социального и религиозного толка. Потребовалось несколько лет сражений в Бухарском оазисе – как и по всей Трансоксиане, – пока Муканна не был убит, а его сторонники рассеяны.

От Наршахи нам известно, что Баньят сочувствовал последователям Муканны, в результате чего был казнен по приказу халифа Махди примерно в 782 г. В том, что касается его смерти, у Наршахи серьезная путаница, ибо он уверяет, будто Сакан также был предан смерти по указанию халифа. Так как последовательность правителей и хронология смешались, остается лишь строить догадки. Поскольку обоих правителей, как утверждалось, казнили в городе Варахша, в котором советские археологи производили раскопки, мы можем предположить, что двор правителей Бухары – по крайней мере, при исламском правлении – находился, скорее всего, в Варахше, а не в самой Бухаре. Такое предположение вполне соответствует как многим разрозненным литературным записям, так и результатам раскопок, где ос танки стенных росписей и изысканные украшения по штукатурке подтверждают великолепие, если не могущество местных династий Бухары.

Наршахи сообщает нам, что Баньят находился в своей цитадели в Варахше, где попивал со своими сотрапезниками вино, когда заметил быстро приближающихся всадников. Он поинтересовался, не от халифа ли они прибыли, когда те приблизились и, ни слова не говоря, выхватили мечи и срубили Баньяту голову. Так закончил жизнь последний из правителей Бухары, поскольку его преемники больше не обладали властью и даже их земельные владения и имущество были сильно урезаны. Однако монеты надолго пережили влияние династии.

Чеканка монет средневековой Бухары чрезвычайно важна из-за той роли, которую она играла в качестве основы для изготовления серебряных монет в большей части Трансоксианы в исламские времена. Монеты на протяжении длительного времени остаются теми же самыми по своей сути, изменяясь только в части легенд и сплава металлов. На реверсе изображен алтарь огня, обрамленный с обеих сторон узорами, тогда как на аверсе вычеканен правый профиль царя в венце, совершенно очевидно скопированный с Бахрама V (421–439), сасанидского правителя. Мы можем с большой долей вероятности утверждать, что самые ранние серебряные монеты Бухары такого типа датируются неким временем позднее 439 г., но насколько позднее? На самом деле изучение монет Яздагира II (438–457) и Балаша (484–488) указывает на близкое сходство в венцах всех трех правителей и в общем типе монет. Можно предположить, что серии монет бухарских худа появились где-то перед самым началом VI столетия, хотя нельзя исключить, что Наршахи прав, когда говорит, что первым правителем, начавшим чеканить монеты в Бухаре в 40-х гг. VII в., был Кана. Трудно поверить, будто до этого не существовало другой чеканки, хотя, опять же, Наршахи может быть прав в своем утверждении, что ранее в Бухаре ходили монеты Хорезма (и других городов Средней Азии?).

Когда появились арабы, в обращении находились монеты Бухар-худа, и завоеватели продолжали их чеканку. По монетам можно проследить развитие от легенд пахлави ко всем легендам Бухары и ко всем арабским легендам. Я считаю, эти перемены зеркально отражают эволюцию Бухары от местного центра под сильным влиянием Сасанидов к важному панисламскому центру (панисламизм – религиозно-политическая идеология, в основе которой лежат представления о духовном единстве мусульман всего мира вне зависимости от социальной, национальной или государственной принадлежности и о необходимости их политического объединения под властью высшего духовного главы, халифа. – Пер.).

Хотя, как мы уже упоминали, до сих пор остаются неясности относительно точного прочтения бухарских письмен на монетах, их широкое распространение во времена Аббасидов не подлежит сомнению. Исследования советского нумизмата Е. А. Давыдовича убедительно показывают, что все три типа монет Бухар-худа находились в обращении в различных частях Средней Азии в IX и X вв., отличаясь лишь номинальной стоимостью. Монеты, называемые в источниках «массайяби», «гхитрифи» и «мухаммади», хоть и похожие по внешнему виду, отличались качеством сплава – возможно, в приведенном выше нисходящем порядке. «Гхитрифи», в частности, использовались в районе Бухары, а «мухаммади» в Согдиане. Все эти «серебряные» монеты, или дирхемы, были не чисто серебряными, и их стоимость по отношению к более чистым дирхемам остальной части халифата время от времени значительно варьировалась. В любом случае Бухара, по всей видимости, изготавливала свои монеты для местного обращения внутри Трансоксианы даже в поздние исламские периоды, что указывает на растущую значимость города.

Возвращаясь к истории Бухары, мы видим, что столетие между казнью Баньята и приходом Исмаила Самани (эмир из династии Саманидов, основатель государства в Средней Азии. – Пер.), оказалось относительно менее насыщенным событиями периодом по сравнению с более ранней историей.

С 806 по 810 г. внук Насра ибн Сайяра, Рафи, поднял мятеж. Вначале он захватил Самарканд. Жители Бухары и других городов Средней Азии поддержали его против Аббасидов, однако восшествие на престол халифа Мамуна восстановило мир и положило конец мятежу. Помощь тюрков с севера и востока обоим мятежам – Муканны и Рафи – предрекала более позднюю обширную тюркскую миграцию на Ближний Восток. Кочевники оставались постоянной угрозой безопасности оазисов, настолько сильной, что правителям приходилось предпринимать серьезные меры ради защиты от них. Крепостные стены Бухарского оазиса в рассматриваемый период времени перестроили; укреплялись также и другие оазисы Трансоксианы.

Стены Бухарского оазиса, Канпирак, защищали большую часть жилых районов. Наршахи отмечает, что ежегодное поддержание стен требовало немалых расходов и привлечения значительной рабочей силы. Несомненно, поддержание стен ложилось тяжким бременем на плечи народа, хотя бастионы защищали от набегов тюрков-кочевников, которые до этого появлялись всегда внезапно, грабя поселения и уводя пленников. Не вызывает сомнения, что оазисы Средней Азии нуждались в постоянной защите от набегов кочевников, отсюда и возникновение необходимости в прочных стенах. Дома строили с толстыми стенами, окружавшими жилища и дворы с садами, тогда как узкие извилистые улочки предоставляли их обитателям большую безопасность. Более того, сам город окружали прочные стены, а резиденция правителя в цитадели также была надежно укреплена.

В Бухаре цитадель находилась на возвышенности, доминирующей над городом, и включала в себя тюрьму, мечеть, а также правительственные учреждения и резиденцию самого правителя. Из археологических экспертиз нам известно, что основными строительными материалами являлись глина, штукатурка и дерево. Действительно, не камень, а кирпич был главным материалом во всем иранском мире и вокруг него, от Месопотамии до Индии и Китая.

Возможно, украшенные карнизы, роспись по штукатурке и настенная живопись дворца Бухар-худа в городе Варахша выглядели столь же искусными и восхитительными, как и любые другие в ближайшей империи Сасанидов. Советские раскопки в Хорезме, Согдиане и других местах начали приоткрывать завесу над размахом и богатством доисламской культуры Трансоксианы, важного центра самостоятельной цивилизации, а не просто продолжения сасанидского Ирана на северо-восток. Несомненно, влияние Ирана было огромным, что можно видеть по произведениям искусства, чеканке монет и конечно же новоперсидскому языку, развившемуся в Средней Азии, однако «феодальная» культура местных правителей оставила свой отличительный отпечаток.

Не исключено, что весь персидский эпос, переложенный Фирдоуси на стихи, имеет свои корни в феодальной восточной части Ирана. Определенно, географические места, насколько они могут быть установлены в эпосе, изначально соотносятся с Восточным Ираном. Из отчетов китайских буддистских паломников можно заключить, что буддизм в Трансоксиане уступал по значимости некоему подобию зороастризма. Ввиду того что Бухара не относилась к Сасанидской империи, было бы рискованно приравнивать превалирующее в Средней Азии вероисповедание к государственной религии Сасанидов. Нарахши предполагает, что жители Бухары, до того как стали почитателями огня, являлись идолопоклонниками. Из разрозненных фрагментов в источниках можно предположить, что основная часть населения следовала местному культу, в котором важную роль играла мифическая – или эпическая – фигура Сиявуша (авест. черный конь; в иранской мифологии сын легендарного царя Ирана Кей-Кавуса и отец Кей-Хосрова; в поэме Фирдоуси выступает как образец чистоты, оклеветанный мачехой и погибший на чужбине; в образе героя Сиявуша воплощен образ умирающего и воскресающего божества, которому поклонялись в Средней Азии до ее исламизации. – Пер.). Нет причин сомневаться в утверждениях некоторых персидских и арабских источников, что заупокойные тризны по Сиявушу были хорошо известны и на его могиле близ Бухары проводились обряды жертвоприношения.

О пышности и великолепии дворов правителей Средней Азии можно судить по настенной живописи, обнаруженной археологами в городе Варахша в Бухарском оазисе, в Пенджикенте восточнее Самарканда и в Балалык-Тепе севернее Термеза. Хоть и не датирующиеся одним и тем же периодом, все они отражают доисламскую культуру Средней Азии. Изысканные наряды, говорящие о высокоразвитом ткацком производстве, особые плоские чаши для питья и висящие на талии мечи или кинжалы характерны для настенной живописи. Нам известно, что сасанидские цари имели обыкновение одаривать своих фаворитов серебряными чашами для питья, и в настенной росписи мы находим изображения похожих сосудов. Должно быть, пить вино из них было неудобно, однако стиль и мода зачастую идут вразрез с удобством и полезностью.

Можно предположить, что при вечерних пиршествах аристократии присутствовали барды. В Согдиане найдены фрагменты истории о Рустаме, которые отличаются от истории о Рустаме в «Шахнаме» Фирдоуси. Возможно, Рустам, великий герой, если вообще не главный персонаж персидского эпоса, изначально являлся сакским князем из Средней Азии (др. – перс. Saka, лат. Sacae – собирательное название группы ираноязычных кочевых и полукочевых племен с I тысячелетия до н. э. до первых веков н. э. в античных источниках; и древними авторами, и современными исследователями саки, наряду с массагетами, считаются восточными ветвями скифских народов. – Пер.). Несомненно, что легенды о нем были распространены в Бухарском оазисе не только до, но и после ислама.

От Нарахши и других нам известно, что аристократия Бухары по большей части проживала в имениях вне города. Здесь они держали свои небольшие дворы, охраняемые стражами или слугами, называемыми чакыр. Поскольку отсутствие единства между среднеазиатскими правителями и аристократией способствовало победам арабов, феодальный характер общественного устройства делал управление в Средней Азии крайне трудной задачей. Как только армии империи Сасанидов были разгромлены, арабы подчинили себе Иран, однако Средняя Азия оказалась более сложной территорией для управления. И сам ислам, и исламская культура изменились, прежде чем окончательно восторжествовали в восточной части халифата.

Ислам принес всему Ближнему Востоку, включая Трансоксиану, единство, которым там не обладали со времен Ахеменидов и Александра Великого. Более того, ислам еще более, чем эллинизм, обеспечил духовные и культурные связи, которые длятся и по сей день. Бухара, под властью своих местных правителей, являлась важным городом, местным центром, однако при исламе она превратилась во всемирный город, известный даже в таких дальних странах, как Китай и Испания. Золотой век Бухары совпал с расцветом новоперсидского языка и литературы, а также со всемирным распространением ислама. И в том и в другом Бухаре принадлежала важная роль.

Глава 3
Расцвет саманидов

О Бухара! Возликуй и пребудь в веках!

Эмир к тебе, радуясь, держит путь.

Эмир – кипарис, а Бухара – сад.

Кипарис возвращается в свой сад.

Эмир – месяц, а Бухара – небеса.

Месяц восходит на небеса^[1].

Рудаки

В IX в. Бухара значительно разрослась. Если в доисламские времена базарная площадь располагалась вне стен города, к IX столетию не только площадь, но также многие предместья вместе с древним, изначальным городом – шахристаном вошли в городскую черту. Цитадель, арг, не относилась к шахристану, являясь отдельным от него объектом. К концу IX в. весь город имел две стены, внутреннюю и внешнюю, с одиннадцатью воротами каждая, названия которых приводят как арабские, так и персидские географы.

Во времена Омейядов и ранних Аббасидов Бухара входила в состав обширной провинции Хорасан со столицей в Мерве. Когда наместники, эмиры Хорасана, сменили при Тахире – около 821 г., если не раньше, – свою резиденцию с Мерва на Нишапур, Бухарский оазис, по-видимому, получил отдельное от всей Трансоксианы административное управление, подчинявшееся напрямую наместнику Хорасана в Нишапуре. Интересно, что Бухар-худа обзавелись имением или дворцом Мерве в то время, когда последний был столицей Хорасана, возможно, как по торговым, так и по политическим мотивам.

Растущая торговая значимость Бухары также освещена в источниках. Особую важность в средневековом исламском мире имели ткани, и остатки шелковых и других одежд того периода указывают на высокий уровень развития ткачества и выделки. Бухарский оазис славился своей тканью занданиджи, названной так по поселению Зандани. Несколько фрагментов такой ткани хранятся в современных музеях. Наршахи пишет, что ткань эту отправляли в Индию и Ирак, поскольку она повсеместно высоко ценилась аристократами. Тот же Наршахи сообщает, что налоги в Бухаре собирались посланцами багдадского халифа не деньгами, а тканями и коврами. Писавший на арабском географ Макдиси приводит названия различных тканей как из Бухары, так и из соседних городов, которые отправлялись в другие места, принося таким образом немалый доход оазису.

Следует упомянуть и об оросительной системе Бухары, поскольку здесь, как и везде на Востоке, вода является кровью, питающей жизнь города. Бухарский оазис, посредством каналов, отводивших воду Зеравшана на поля, забирал ее столько, что сама река никуда не впадала. В стародавние времена Зеравшан стекал в озеро или топи, которые позднее исчезли из-за орошения земель. Знаменитая система подземных оросительных каналов, называвшаяся в Средней Азии кариз, не являлась необходимой для Бухарского оазиса, поскольку вода находилась рядом, прямо под рукой, и быстро расходовалась на полях. Наршахи повествует нам, что каждый водный поток в оазисе, за исключением одного, был вырыт руками человека, из чего следует, что изначально все они являлись оросительными каналами. Каналы оазиса, как и ворота крепостных стен, были хорошо известны географам, которые также приводят их названия. Согласно географу Якуту, Бухара славилась своими фруктами, которые отправляли для продажи в Мерв. Несомненно, плодородная почва щедро вознаграждала за вложенные в нее труд и заботу.

С ростом значимости города его роль в политических делах восточной части халифата стала более существенной. Члены старинного рода Бухар-худа получали должности в других частях халифата. Писавший на арабском великий персидский историк Табари упоминает Аббаса ибн Бухар-худа как важного чиновника халифата в 811 г., в 836 г. другой член рода, Мухаммед ибн Халид, назван военачальником, сражавшимся в провинции Азербайджан с мятежником по имени Бабак. После поражения Бабака он стал наместником Армении в 838 г., и армянские источники ссылаются на него как на Бухар-худа. Следует отметить, что влияние этого рода сохранялось и в Бухаре, поскольку Халид ибн Баньят рассматривался в качестве преемника своего отца Баньята, даже при том, что его реальная власть, должно быть, была невелика.

Аристократия, или дехкане, владели большей частью земли и являлись «спинным хребтом» общества (первоначально в империи Сасанидов дехканами назывались зажиточные крестьяне, выселившиеся из общины и ведущие самостоятельное хозяйство, частью превратившиеся затем в феодалов; в VII–XII вв. дехкане – землевладельцы-феодалы из старинной иранской знати; между XI и XIII вв. местные землевладельцы в Иране и в Средней Азии уступили место тюркским и монгольским военным ленникам, и значение «дехканин» как феодал постепенно исчезло; после XIII в. термином «дехканин» обозначали всех крестьян. – Пер.). Следует отметить, что, по-видимому, они весьма неохотно отказывались от своих старых обычаев и религии в пользу ислама. Более того, развитие ислама в Средней Азии шло медленнее, чем мы считали до настоящего времени. История Бухары XV в., написанная Мулла-заде (сын муллы), сообщает, что даже в 814 г. язычники, «неверные», подвергали мусульман гонениям. Подобные инциденты, должно быть, случались нечасто, однако вполне возможно, что в отдельных районах города мусульмане находились в значительном меньшинстве и такие стычки время от времени вполне могли иметь место. К тому времени никакой угрозы исламу не существовало, а появление новой династии, независимых наместников Хорасана Тахиридов (династия, правившая в Восточном Иране в IX в. (821–873). – Пер.) ознаменовало новую эпоху в исламской истории.

Тахир был влиятельным военачальником халифа Мамуна и в 812 г. стал наместником Хорасана. На этом посту его сменил сын (822–828), и таким образом появилась династия. Прочие члены рода занимали важные посты в других частях халифата, таких как Египет, поэтому династия обладала не только местным влиянием. Официально Тахириды являлись всего лишь назначенными халифами наместниками Хорасана и платили центральному правительству фиксированную сумму налогов. Тем не менее на деле они были независимыми правителями. И пока интересы Тахиридов и халифов совпадали, у них не имелось особых причин для противостояния. Будучи убежденными суннитами, Тахириды, с одобрения багдадских властей, притесняли шиитов и прочих «еретиков» в своих владениях.

В том, что касается Бухары, нас интересует роль Тахиридов в формировании новоперсидских языка и литературы. Считается общепринятым, что Тахириды представляли персидские национальные устремления и при них персидский язык являл собой противоположность арабскому, языку завоевателей. Я считаю, что такая позиция подлежит пересмотру. При изучении времен правления Тахиридов мы не находим свидетельств тому, что эти наместники предпочитали персидский арабскому. Как раз наоборот: некоторые из Тахиридов оказались хорошими поэтами и писателями, которые создавали свои произведения на арабском. Несомненно, они знали оба языка, однако арабский оставался официальным государственным языком.

Это вовсе не означает, что при Тахиридах не писали на персидском арабскими буквами (на самом деле это был персидский алфавит, записанный арабскими буквами плюс четыре знака для обозначения отсутствующих в арабском звуков. – Пер.). Есть все причины считать, что попытки писать на персидском арабскими буквами предпринимались и до IX столетия. Быстрое распространение арабского в качестве литературного языка по всему исламскому миру дало, по-видимому, толчок к развитию и персидского языка. Переписывание персидских текстов с использованием арабского алфавита вместо архаичной и неудобной системы письма пахлави могло показаться многим образованным персам вполне разумным. В восточной части халифата Аббасидов школа переписчиков состояла как из мусульман, так и – причем преимущественно – из неарабов. Что могло бы быть более естественным для такой группы, чем эксперименты с записью местного разговорного языка посредством шрифтов, которым были обучены переписчики? Хотя манускриптов на записанном арабскими буквами согдийском не сохранилось – возможно, из-за довольно быстрого отказа от языка, – у нас имеются книги на хорезмийском с использованием арабского алфавита.

Тот факт, что существует несколько написанных на новоперсидском ранних поэм, которые являются среднеперсидскими по форме и при тщательном изучении, по ударениям или просто количеству слогов, а не по длинным и коротким слогам, указывает на то, что эти поэмы всего лишь среднеперсидские, записанные арабскими буквами. Однако между 800 и 900 гг. н. э. были записаны персидские поэмы, не отличающиеся от арабских по системе длинных и коротких слогов. Это свидетельствует, что критерием для создания новоперсидской литературы действительно является арабская форма стихосложения плюс прочее арабское влияние, а не только алфавит. Другими словами, создание новоперсидской литературы, начиная с поэзии, как и ожидалось, напрямую связано с исламизацией или арабизацией персидской культуры. Хотя я считаю, что корректнее будет говорить об исламизации, а не об арабизации персов, поскольку к середине IX столетия классический арабский становится всеобщим языком, а не только средством общения арабов-бедуинов с их ограниченным кругозором. Более того, ислам более не отождествлялся с арабскими обычаями и верованиями и стал мировой культурой и цивилизацией – как и религией.

Процесс слияния арабского и персидского развивался на протяжении всего IX столетия как в Бухаре, так и в Нишапуре, и нет свидетельств тому, что Тахириды преследовали какие-либо цели, скрытые или явные, превращая Нишапур в столицу новоперсидской поэзии и литературы. Однако преемники Тахиридов в Бухаре, Саманиды, стали покровителями новоперсидского, хотя также поощряли в своих владениях и арабский язык.

Сейчас большинство исследователей считают, что Саман был мелким правителем или дехканином в городе с тем же именем близ Термеза, который по обращении в ислам стал свидетелем восхода его звезды. Источники ничего не сообщают о его сыне, Асаде, однако внуки получили высокие посты после того, как поддержали Мамуна при подавлении мятежа Рана ибн Лейсы. Примерно в 820 г. одного из сыновей Асада, Нуха, назначили наместником в Самарканд, Ахмеда в Фергану, Яхью в Шаш – нынешний Ташкент, а четвертому брату, Ильясу, даровали Герат.

Судя по всему, Саманиды являлись клановым родом, где старший представитель мужской линии наследовал главенство над всем родом. Когда в 842 г. умер Нух, старший из четверых братьев, род возглавил Ахмед, который послал старшего сына Насра представлять его в Самарканде. Когда в 864 г. умер Ахмед, главой рода стал его сын Наср, сохранив, однако, свое место в правительстве Самарканда. Согласно В. В. Бартольду (Василий Владимирович Бартольд (1869–1930) – российский востоковед, тюрколог, арабист, исламовед, историк, архивист, филолог, академик Санкт-Петербургской академии наук, член Императорского Православного палестинского общества; один из авторов Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона и первого издания «Энциклопедии ислама». – Пер.), в течение данного периода, IX столетия, власти Средней Азии лицезрели окончательное завоевание Трансоксианы исламом. К примеру, местная династия из Урушаны, в нынешней Ферганской долине, была подчинена в 822 г., и правителя вынудили принять ислам. Хотя территории, управляемые братьями Саманидами, изобиловали природными ресурсами, вся местность находилась в подчинении Тахиридов, и только они могли чеканить серебряные монеты халифата. Саманиды имели право выпускать только медные монеты – фелы. Разумеется, в придачу к местной денежной системе.

Объединение Средней Азии при Саманидах должно было неминуемо привести к их независимости, как только Тахириды утратили свое могущество. А тем временем Саманиды не сидели сложа руки. Мы уже упоминали о фортификационных работах вокруг оазисов этого периода ради их защиты от тюрков-кочевников, что происходило во всех владениях Саманидов. Начиная с доисламских времен тюрки, разумеется, были не в диковинку в Трансоксиане. По-видимому, проникновение тюрков происходило во все периоды. В ту пору были хорошо известны тюркская стража или наемники при дворах халифов. Около 840 г. Нух ибн Асад напал на тюркского правителя города Исфияб к северу от нынешнего Ташкента. Одержав победу, Нух занял город и построил длинную стену против кочевников не только вокруг самого города, но и его предместий. В конце правления Саманидов тонкая струйка тюркского проникновения в исламский мир должна была превратиться в бурный поток, но такая угроза существовала во все времена.

Падение династии Тахиридов в 873 г., сопровождавшееся захватом Нишапура предводителем разбойников Якубом ибн Лейсом из Систана (ранее Сакастан, страна саков – область на юго-востоке Ирана и юго-западе Афганистана. – Пер.) изменило политическую ситуацию в Восточном Иране и Средней Азии. Согласно многим более поздним авторам, ранние Тахириды являлись образцовыми правителями, радевшими об образовании, как и об орошении земель и благополучии своих подданных. Более того, Абдалле ибн Тахиру приписывается создание научного труда по правовым аспектам мелиорации, «Книги каналов». Однако последние Тахириды, согласно освященной временем восточной традиции, забросили благие дела в угоду своему собственному удовольствию и развлечениям, что открыло путь врагам к легкой победе над ними.

Якуб был медником, собравшим банду гази – воинов ислама. Несмотря на религиозную направленность их борьбы в «священной войне» против неверных, все они мало чем отличались от преступников. Якуб возглавил свою банду и приобрел славу и приверженцев, расширив свое влияние до границ Индии. Будучи низкого происхождения, он все же вскоре сумел свергнуть некоторых аристократических правителей в Кирмане, Балхе и других местах. И наконец, как уже упоминалось, пленить в Нишапуре Мухаммеда, последнего из Тахиридов.

Многие описывали Якуба как пролетарского мятежника, и источники сообщают, что он конфисковал имущество у многих аристократов. Однако во время правления Якуба, а также его брата и преемника Амра особых перемен в обществе или в феодальной основе землевладения не произошло. Более того, традиционная власть дехкан, особенно в Восточном Иране и Средней Азии, только укрепилась. Тем не менее победы Якуба пошатнули авторитет халифа, имевшего тесные отношения с Тахиридами.

После 873 г. Тахириды попытались установить некое подобие власти в Трансоксиане. В последующий год Тахирид по имени Хусейн вышел из Хорезма на Бухару и после осады овладел городом. Одержав поначалу победу, он был вынужден, бросив все, бежать оттуда без оглядки. Последовал ряд мятежей, и можно предположить, что контроль над городом оспаривали сторонники Якуба ибн Лейса и приверженцы главарей других мятежников. В то же время имеются свидетельства тому, что инакомыслящие мусульманские сектанты, хариджиты, укрепились в городе и, вероятно, вместе с какими-то союзниками некоторое время удерживали контроль над Бухарой. В этой неразберихе несколько знатных граждан Бухары обратились к Насру ибн Ахмеду, саманидскому наместнику Самарканда, с просьбой прислать к ним правителя. Наср отправил своего младшего брата, Исмаила, который и стал настоящим основателем династии Саманидов.

Исмаил родился в 849 г., в Фергане, но о его прежней жизни до прибытия в Бухару ничего не известно. Источники сообщают, что поскольку Исмаил пришел без войска, то он вряд ли пожелал бы войти в город без твердых заверений в поддержке знатных горожан. Как только с этим было улажено, Исмаил, к радости жителей, вошел в город и принял власть на себя. Это случилось в конце 874 или в начале 875 г. Наконец-то Бухара обрела достойного правителя.

Исмаила сопровождал в Бухару народ, осыпавший его монетами – древний обычай, доживший даже до более поздних времен московских государей. В тот же год прихода Исмаила в Бухару его брат, Наср, получил от халифа Багдада ярлык, назначавший его на должность наместника всей Трансоксианы. Имена Исмаила и Насра упоминались, наряду с именем халифа, во время всеобщих намазов в Бухаре – исключительное право, обычно предназначенное лишь для халифа.

Исмаилу пришлось усмирить несколько шаек грабителей в Бухарском оазисе, а затем отразить вторжение в оазис некоего Хусаина ибн Тахира, возможно того самого, что упоминался выше. Его власть и влияние понемногу росли, однако среди прочих задач ему необходимо было привлечь на свою сторону аристократию, возглавляемую Абу Мухаммедом Бухар-худа. Прибегнув к хитрой уловке, он отправил их в Самарканд к своему брату, который держал бухарцев под стражей, пока Исмаил укреплял свои позиции. Затем они вернулись в Бухару, где Исмаил радушно встретил аристократов и заручился их поддержкой.

Между братьями возникла ссора, возможно из-за суммы налогов, которые Исмаил должен был отправлять каждый год в Самарканд. Как бы там ни было, в 885 г. вспыхнула гражданская война, и поначалу верх одерживал Наср, поскольку Исмаилу даже пришлось оставить Бухару. Нет необходимости рассматривать ход этой борьбы, включая и первое примирение между братьями, за которым последовала дальнейшая вражда. В 888 г. Исмаил победил в сражении и взял своего брата Насра в плен. Обращение с Насром Исмаила записано в истории, дабы показать великодушие характера последнего. Повествование сообщает, что, когда Исмаил встретился со старшим братом, он спешился и поклонился, прося прощения за свои грехи и ошибки. Затем отправил Насра в Самарканд, оставив его главой рода Саманидов и наместником Трансоксианы. Наср был тронут таким отношением, а Исмаил заслужил вошедшую в историю репутацию доброго и чуткого правителя. В 892 г., после объявления Исмаила своим преемником и передачи на его попечение своей семьи, Наср скончался.

Новому правителю требовалось объединить свои владения, для чего устраивались экспедиции против потенциальных мятежников или врагов, во время которых Исмаил подчинил город Тараз, переделав главную церковь города в мечеть. Христиане-несториане были достаточно широко распространены среди тюрков и даже проникли в Китай за несколько веков до правления Исмаила. Свою власть в Трансоксиане Исмаил укрепил при помощи договоров с местными династиями, а также назначая наместниками членов рода Саманидов из близких своих приверженцев. Например, его младший брат, Исхак ибн Ахмед, стал наместником Ферганы вместо другого брата, поддерживавшего Насра против Исмаила. Государство нуждалось в единстве, поскольку схватки с Амром, братом и преемником Якуба ибн Лейса, было не избежать.

В 898 г. Амр находился на пике своего могущества, и Саффариды, так называлась его династия, правили большей частью Ирана. В том же году халиф был вынужден назначить Амра наместником Трансоксианы, сместив при этом назначенного в 893 г., после смерти Насра, Исмаила. И хотя назначение халифом Амра наместником являлось скорее символическим, официально оно означало, что Амр имел право на управление землями севернее Окса вместо Саманидов. Следует упомянуть, что Амр захватил и убил эмира Хорасана Рана ибн Харсаму, назначенного халифом преемником Тахиридов в качестве противовеса Саффаридам. Некоторые источники сообщают, что Ран с Исмаилом были друзьями, поэтому имелся целый ряд причин для враждебных отношений между Саманидами и Саффаридами.

К сожалению, наши источники весьма противоречивы в подробностях войны между Исмаилом и Амром, однако результатом ее явилось пленение Амра в сражении в 900 г. Множество историй о захвате Амра повествуют, будто в плен попал лишь он один, тогда как вся его армия бежала, не потеряв убитыми или пленными ни единого человека. Правда ли это, или Амра пленили после жестокого сражения, как утверждают некоторые другие источники, невозможно проверить. Достаточно лишь сказать, что пленение Амра должно было произвести на современников огромное впечатление, раз об этом событии так много написано. Амра отправили в Багдад, где он был казнен.

Получив от халифа во владение весь Хорасан, Исмаил продолжал добавлять к своим владениям другие области Ирана. В результате это положило конец правлению халифов в Хорасане, поскольку уже после Саманидов больше не возникало притязаний Багдада на эти земли. Нет свидетельств тому, что кто-либо из Саманидов платил регулярные налоги или подати халифу в большей мере, чем это делали Саффариды, хотя время от времени в Багдад отправляли подарки или даже символические суммы подати. Отношения между Саманидами и халифами были более близ кими, чем между Саффаридами или даже Тахиридами и Багдадом. Когда шиитский правитель-еретик из каспийской провинции Табаристан (средневековое (IX–XII вв.) название провинции на южном побережье Каспийского моря – нынешний Иран; с XIII в. известна как Мазендеран. – Пер.) попытался расширить в 901 г. свою власть, Исмаил послал против него армию и после победы установил в Табаристане правление Саманидов. Исмаил включил имя правящего халифа в пятничный намаз в Табаристане – практика, установленная во всех владениях Саманидов. В последующие годы Исмаил, по просьбе халифа, выбил мятежников из городов Рей (нынешний Тегеран, персидский Шахри-э-Рей, «город Рей», еще раньше Арсакия, старейший город провинции Тегеран. – Пер.) и Казвин (самый крупный город в иранской провинции; древняя столица Персидской империи. – Пер.). И хотя в дальнейшем этими территориями правил Исмаил, он регулярно отправлял в Багдад подати от них.

Вторжение тюрков-кочевников через северные границы владений Саманидов привело к джихаду – священной войне, объявленной Исмаилом против неверных. С помощью множества добровольцев-мусульман, «воинства веры», войска Саманидов смогли отразить захватчиков. Это случилось в 904 г., а три года спустя Исмаил заболел и умер в предместьях Бухары, которую так любил. Так называемый мавзолей Исмаила, важная составная часть истории исламской архитектуры и место паломничества туристов в современной Бухаре, возможно, датируется чуть более поздним периодом. Прекрасный мавзолей из слегка окрашенного кирпича, замечательный наследник доисламской архитектуры Средней Азии, по-видимому служит семейным склепом более поздних саманидских правителей и поэтому в любом случае относится к эпохе Саманидов.

Исмаил являлся не только создателем империи, но и, согласно источникам, человеком высочайшей набожности и образцовым правителем. Низам аль-Мульк, великий визирь турок-сельджуков, правивший двумя столетиями позже Исмаила, весьма восторженно писал об этом Саманиде. Он рассказывает, будто Исмаил имел обыкновение в одиночку проезжать на своем коне по центральной площади Бухары, даже если было холодно и шел снег. И оставался там до полуденного намаза. Он объяснял это наличием бедствующих и нуждающихся людей, которые другим способом не могли обратиться к нему или его двору. Такие люди всегда могли найти его на площади, дабы подать жалобы на несправедливое обращение с ними.

Согласно Наршахи, Исмаил освободил народ оазиса от тяжкого труда и обременительных платежей для поддержания крепостных стен. Исмаил заявлял, что, покуда жив, он сам является стеной Бухары. Он не только разместил в городе свое правительство и занимался обширным строительством, но также образовал царство, напоминавшее древние империи Ирана. И хотя большая часть времени уходила у него на организацию и управление государственными делами, он все же находил время для поощрения искусства и образования.

Хотя расцвет Бухары пришелся на правление его внука, уже при Исмаиле ученые и писатели начали стекаться в город из прочих мест восточной части исламского мира. В своих антологиях и биографических работах о поэтах писавший на арабском автор, Абу Мансур аль-Саалиби, повествует, сколь привлекательной являлась для людей литературы Бухара. К примеру, в 907-м, в год смерти Исмаила, поэт по имени Абу Джафар Мухаммед ибн аль-Аббас прибыл из Багдада в Бухару, когда его отец, визирь халифа, впал в немилость. Однако он пришел сюда не только в поисках безопасности вдали от Багдада, а также потому, что этот город слыл процветающим центром власти и культуры. Полагаю, слишком утомительно перечислять имена поэтов, пришедших из Нишпура, Багдада, Шаша и других мест, многие из которых также были учеными или служили чиновниками у Саманидов. Наплыв ученых был столь большим, что Бухара завоевала титул «Купол ислама на Востоке» и равной Багдаду, поскольку стала таким же великим местом сосредоточения выдающихся образованных людей. Обеспеченные Исмаилом безопасность и процветание стали основой исключительного положения Бухары.

Не следует забывать, кем был Исмаил и кого он представлял. Он вел свой род от аристократической линии, происходившей от Самана, местного правителя, или дехканина, который сам, как уже упоминалось, происходил от сасанидского вельможи Бахрама Чобина. По всей видимости, традиции дехкан были распространены в обществе, в которое вошел Исмаил, и сами Саманиды, вероятно, считали себя защитниками подобного образа жизни. Несомненно, ислам глубоко изменил доисламскую природу аристократического общества, тем не менее само общество сохранилось, хоть и подверглось изменениям. При Исмаиле официальным письменным языком саманидских чиновников являлся арабский, в то время как для горожан общим разговорным языком оставался персидский, а в сельской местности говорили на согдийских диалектах.

Поскольку Бухара из провинциального города превратилась в столицу империи, при Исмаиле разрослось и чиновничество. Государственная организация частично описана различными авторами, такими как Наршахи, Низам аль-Мульк, аль-Хорезми в его «Ключах наук» и др. У более поздних авторов мы также находим информацию об этом, поскольку органы государственного управления Саманидов служили моделью для последующих династий Газневидов (династия эмиров и султанов Газны, Южный Афганистан (961–186); представители тюркского племени канлы; их государство занимало территории Хорасана, Афганистана, Хорезма, Бухары, Гурган, северные провинции Индии и Ирак; основатель династии – саманидский полководец Алп-тегин. – Пер.) и Сельджуков (ветвь огузов из племени кынык, принадлежащая к западным тюркам; имя получили от главного вождя своей орды, Сельджука, поселившегося, по преданию, в 955 г. в Дженде на Сырдарье. – Пер.), хотя само по себе государственное устройство Саманидов по образу своему и подобию копировало багдадский двор, потому что и Багдад, и Бухара происходили из сасанидского Ктесифона (один из крупнейших городов поздней Античности недалеко от Багдада; во II–VII вв. служил столицей Парфянского царства, а затем царства Сасанидов). Это особо подчеркивается вышеупомянутым аль-Хорезми, который приводит среднеперсидские названия некоторых законодательных записей двора Саманидов. А поскольку сам аль-Хорезми являлся чиновником этого двора, то его информация представляет особую ценность. В своей эпической поэме Фирдоуси описывает двор Сасанидов, однако можно почувствовать, что он имеет в виду также и саманидский двор, особенно там, где приводит подробности правления Хосрова Ануширвана (шахиншах из династии Сасанидов, правивший Ираном в 531–579 гг. – Пер.).

Источники подтверждают естественное предположение, что Саманиды сочетали в своем собственном дворе ислам и сасанидский Иран. Во главе правительства стоял визирь, премьер-министр. Само слово «визирь» является примечательным образчиком частой путаницы между арабским и персидским терминами, с обширной литературой в защиту той или иной этимологии слова. Это слово персидское – точно так же, как и «диван», означающее канцелярию, присутственное место, а также архив, однако многим подобным словам арабы дали свою разновидность и даже происхождение. Разумеется, хорошее знание арабского являлось существенно важным для государственных писцов и чиновников, и мы не находим свидетельств по поводу языковых разногласий в правительственных учреждениях, известных как диваны. Что, опять же, с древнейших времен находится в соответствии с традиционным положением писцов. Работа писцов являлась профессией, занимаемой ревниво оберегающим свои привилегии классом или кастой, а буквы и прочие письменные символы не предназначались для передачи ими речи простолюдинов.

Из времени правления Исмаила нам известны министр по имени Абул-Фадл аль-Балами и главный писарь Абу Бакр ибн Хамид. Поскольку сам правитель являлся весьма яркой личностью, источники не слишком освещают фигуры его министров. Однако они, по всей видимости, принимали большее участие в строительстве системы диванов, чем это делал сам правитель. При халифах управление провинциями делилось между эмиром – наместником, и амилом – сборщиком подати. Саманиды, копируя Багдад, применили этот принцип провинций к своим территориям, так что их владения зеркально отражали халифат. По примеру того, как различные судебные органы были отделены от багдадского двора, в Бухаре также существовало два органа управления. Ровно так же, как и халиф, имевший личную гвардию из рабов и пажей, поступал и Исмаил. И точно так же, как в страже халифа при багдадском дворе большинство составляли тюркские рабы, при дворе Саманидов тюрки численно превосходили всех остальных, особенно в период правления Исмаила. При дворе Саманидов обнаружены различные должности и титулы, частью военные, частью гражданские. Командир гвардии считался, возможно, высшим должностным лицом придворной военной знати, а вакил, или администратор двора, возглавлял его гражданскую часть. Ко двору стремились ученые, поэты и прочие соискатели должностей у эмира или одного из его фаворитов. При поздних Саманидах значение двора еще более возросло – в ущерб государственному чиновничеству и учреждениям.

Чиновничество возглавлял визирь, которому подчинялся ряд диванов. Наршахи насчитывает в Бухаре десять диванов, все из которых располагались близ цитадели, резиденции правителя. Один диван исполнял функции казначейства, или налогового ведомства, чья значимость очевидна. Другой диван, возможно, лучше всего описать как ведомство архивов и документов, а третий занимался военными делами. Почтовый диван не только доставлял корреспонденцию, но также являлся центром по сбору информации и разведданных. Диван личной собственности правителя мог находиться под руководством вакила, так как большая часть состояния правителя – это земля. Другой диван исполнял полицейские функции и следил за внутренним порядком, таким как контроль мер и весов и т. п. Некоторое время, по всей видимости, существовал важный диван религиозных пожертвований, или вакуфов, ведомство, которое в некоторых современных исламских государствах и по сей день имеет большое значение (такое ведомство несет ответственность за религиозные пожертвования, вакуфы, которые аналогичны общественным трастам, где доверенным лицом выступает отдельная мечеть – бенефициар вакуфа или, как правило, все общество в целом; примерами вакуфов являются участки земли, рынок, больница или любое другое здание, которое может служить на благо общества. – Пер.). Диван правосудия был правительством внутри правительства, поскольку религиозные лидеры время от времени защищали отдельных граждан против государства на судебных процессах, которые всегда рассматривались на религиозных судах исламскими судьями, называемыми по-арабски кади.

Автор сборника биографий, аль-Самани, передает нам, что главный религиозный руководитель при дворе Исмаила носил титул аль-устадх, «владыка», и его влияние распространялось далеко за пределы религии. Именно религиозные лидеры народа взяли на себя инициативу пригласить Исмаила в Бухару, а некоторое время спустя, после падения Саманидов, религиозные руководители ханафитского мазхаба (одна из четырех правовых школ в суннитском исламе; самая распространенная среди всех исламских правовых школ. – Пер.) из рода Бурхан, так называемые садры, осуществляли в Бухаре политическую власть наряду с духовной. Влияние, которым обладали религиозные руководители Бухары, можно сравнить с тем, которым пользуются их аналоги, муджтахиды (богословы и кади, достигшие наивысшей степени знания мусульманского права и получившие от государства и мусульманской церкви право самостоятельно формулировать новые нормы на основе Корана и Сунны с помощью рациональных логических приемов. – Пер.) в современном шиитском Иране.

Набожность Исмаила и поддержка, которую он оказывал богословам, способствовали установлению прочных связей между саманидскими правителями и их подданными. В некоторой степени это объясняет восхваление и высокое уважение династии, выказываемые персидскими писателями, историками или поэтами. Конечно, следует упомянуть, что большинство авторов средневекового периода ислама являлись не только поэтами, но и религиозными судьями или руководителями, следовательно, в каком-то смысле естественными сторонниками Саманидов. В нескольких книгах некоему Хвайе Имаму Абу Хафсу, умершему примерно в 877 г., приписывается упрочение главенства ханафитской правовой школы в Бухаре и привлечение в город выдающихся исламских законоведов. При Саманидах роль Бухары как центра ханафитского права, возможно берет свое начало от деяний Абу Хафса.

Установленный в столичной Бухаре порядок послужил образцом для провинциальных центров, и мы находим схожее, хоть и меньшего масштаба, развитие за пределами царского двора. Поскольку Саманиды представляли консервативные традиции аристократии и существующее положение дел как противоположность так называемому революционному правлению Саффаридов, провинциальное правление не подвергалось реконструкции или централизации. Власть местных правителей поддерживалась в пределах империи Саманидов, если это можно так назвать. В персидской географии X в., названной «Страны света», правители отдельных частей саманидских владений назывались маркграфы, или «владетели пограничья» (со времен Римской империи полководцы, назначенные для поддержания защиты одной из пограничных провинций; военачальник и губернатор области на границе контролируемых территорий. – Пер.).

Таким образом, построенное Исмаилом государство ни в коем случае не являлось централизованным, так как местные правители прекрасно уживались с присланными Бухарой наместниками, а поскольку интересы класса дехкан не только не ущемлялись, а скорее поощрялись, они поддерживали Саманидов, и царство просуществовало более ста лет.

Сам Исмаил не пренебрегал приобретениями земель для своего рода, и Наршахи повествует, как эмир купил обширные земли у наследника Бухар-худа и присоединил их к своим владениям. Он также приобрел поместье на равнине близ цитадели Бухары под названием Джуи-Муллиан, описываемое поэтами как частичка рая. Здесь Исмаил построил усадьбы и разбил сады; он раздавал части этих обширных владений как своим фаворитам, так и членам рода. Дарение земли было, пожалуй, ранним примером феодальной системы предоставления земельных наделов за военную службу, что носило название икта и стало столь распространенным при более поздних Сельджуках. Небезынтересно отметить, что некоторые земли в Бухаре оставались во владении наследников Саманидов практически до наших дней.

Может представлять интерес и сообщение Наршахи о смерти Исмаила. Он утверждает, что болезнь эмира усугубила сырость. «Эмир Исмаил заболел и некоторое время был болен; сырость была главной причиной этой болезни. Врачи сказали, что воздух Джуи-Муллиан неблагоприятен для его здоровья, и его перевезли в селение Зарман, которое составляло его соб ственность, и сказали, что там воздух для него лучше. Эмир сам любил это селение и часто ездил туда на охоту; там же он разбил сад. Несколько времени эмир был там болен и наконец умер; он находился в том же саду под большими деревьями с белыми цветами. Исмаил умер 15-го числа месяца сафара (ноября) 295 (907) года. Двадцать лет он был эмиром Хорасана, а царствование его продолжалось 30 лет. Бог да будет милостив к нему за то, что в дни его царствования Бухара сделалась столицей. (После него) все эмиры династии Саманидов жили в Бухаре, и ни один из эмиров Хорасана прежде него (Исмаила) не устраивал в Бухаре свою резиденцию. Он считал пребывание в Бухаре счастливым для себя. Его душа не находила успокоения ни в одной области, кроме Бухары; где бы он ни был, он говорил: «Мой город (то есть Бухара) находится в таком-то положении. После его смерти взошел на престол его сын, а его (Исмаила) прозвали Эмир Мазы (покойный эмир)» (пер. с персидского Н. Лыкошина, под ред. В. В. Бартольда).

Глава 4
Купол ислама

Та Бухара – источник знаний; и если в ком-то мудрость есть, так это у бухарцев.

Джалал аль-Дин Руми

После кончины Исмаила на престол взошел его сын Ахмед, названный так по древней индоевропейской традиции в честь деда. Ко времени смерти отца он, по-видимому, занимал пост наместника Хорасана. Первым делом Ахмед отправился в Самарканд, где арестовал своего дядю Исхака – возможно, старейшего из живых известных Саманидов. Исхака отправили в Бухару, где заключили в тюрьму, так что руководство родом перешло в руки Ахмеда. Затем Ахмед завоевал провинцию Систан, которую халиф даровал его отцу и при воцарении Ахмеда подтвердил это снова. Провинция в то время находилась в руках последователей Якуба ибн Лейса, и лишь после многочисленных сражений и нескольких мятежей Систан признал верховную власть Саманидов.

Уже упоминалось, что официальным письменным языком бухарских чиновников служил арабский, однако курьезное замечание Хамдаллы Казвини, историка XIV в., будто эмир Ахмед заменил текст воззваний и указов с персидского на арабский, требует пояснений. Как мне кажется, такое утверждение свидетельствует о двуязычности двора. Обычным разговорным языком считался персидский, тогда как письменным – арабский. Воззвания к народу и указы зачитывались с арабских текстов, но излагались на персидском. Ахмед, столь же набожный, что и его отец, и испытывающий пристрастие к прибывавшим в Бухару говорящим по-арабски ученым мужам, очевидно решил, что написанные на арабском указы должны оглашаться также по-арабски. И если люди были не способны – или не желали – изучить арабский, то тем хуже для них. Этот эксперимент, вкупе с другими причинами, привел к оппозиции эмиру, в результате которой он был убит собственными рабами в шатре, во время путешествия в 914 г.

Новому правителю, Насру, сыну Ахмеда, исполнилось всего восемь лет, когда убили его отца; но ему повезло с визирем, выдающимся человеком по имени Абу Абдалла Мохаммед ибн Ахмед Джейхани. Мы еще поговорим о Джейхани далее, в связи с расцветом культуры в Бухаре.

Дядю Ахмеда, Исхака, выпустили из тюрьмы в 911 г. и отослали управлять Самаркандом, тогда как на следующий год Мансур, один из сыновей Исхака, получил должность наместника Нишапура. Со смертью Ахмеда оба взбунтовались, и, похоже, трон Насра зашатался. Однако армия Насра дала достойный отпор этим притязаниям, а Исхак был разгромлен и доставлен в Бухару. Мансур умер в Нишапуре, однако другой сын, Ильяс, бежал в Фергану, где поднял мятеж, который длился до 922 г., покуда не был подавлен, и победоносного командующего, Мохаммеда ибн Асада, другого члена рода Саманидов, назначили наместником Бухары. Ильяс продолжал свои проис ки, однако через некоторое время был прощен и вернулся в Бухару. Но неурядицы и мятежи продолжали расшатывать царство Саманидов, и потребовалось немало боевых действий в Систане и Западном Иране ради укрепления власти Саманидов на Иранском плато.

Более серьезными оказались внутренние проблемы, в основном религиозные. Со времен Омейядов в восточной части халифата процветали сектантские движения, и приверженцев рода Али, шиитов, можно было встретить повсюду. Несомненно, Иран не был ни местом происхождения шиитского течения, ни сильно восприимчивой к шиитским идеям территорией, как утверждали некоторые ученые. Хотя шиитские проповедники добились значительного успеха в прикаспийских провинциях Ирана и в Систане, суннитские ортодоксы господствовали повсюду, даже при том, что в городах, таких как Кум, имелись целые шиитские районы. Мы не имеем возможности углубляться в разновидности течения шиитов, которое сложилось еще в раннем халифате Аббасидов. Достаточно лишь сказать, что возрождение шиитской активности пришлось на вторую половину IX столетия, кульминацией чего стало создание в 909 г. нового халифата в Северной Африке. Эти шииты, называвшиеся фатимидами, следовали линии наследования, отличной от прочих шиитов, которые поддерживали права двенадцати имамов (духовное лицо, которое заведует мечетью, совершает требы. – Пер.), наследовавших по прямой линии, от отца к сыну, начиная с халифа Али, приемного сына пророка Мухаммеда. Фатимиды поддерживали другую линию имамов, потомков седьмого имама, Исмаила. Вследствие чего они назывались исмаилитами или семеричниками.

Проповедники исмаилитов появились в Западном Иране, близ города Рей неподалеку от нынешнего Тегерана, незадолго до 900 г. Мало что известно об их ранней деятельности, но можно предположить, что они приобрели последователей среди остальных шиитов. Вскоре после 900 г. первый лидер проповедников, дава, в Хорасане, некий Абу Абдалла аль-Хадим, уже упоминается в нескольких источниках. Проживал он в Нишапуре, но разослал помощников в различные города Хорасана и Трансоксианы. Вполне возможно, что неудачные попытки исмаилитских проповедников обратить побольше простолюдинов в Западном Иране привели к смене тактики на востоке. Создание халифата фатимидов также могло повлиять на смену их политики, поскольку проповедники исмаилитов сосредоточили усилия на обращении представителей высших классов и правительственных чиновников. В период правления Ахмеда ибн Исмаила исмаилитам удалось обратить важного саманидского военачальника, аль-Хусаина аль-Марвази. После смерти эмира Ахмеда аль-Марвази выступил в качестве одного из многих мятежников против центральной власти, однако в 918 г. был разгромлен, взят в плен неподалеку от его родного города Мерв и доставлен в Бухару. Из тюремного заключения аль-Мар вази выпустили на свободу, и он стал придворным Насра ибн Ахмеда. Во время своего пребывания при дворе, где-то между 920 и 925 гг., аль-Марвази возглавил исмаилитских дава Хорасана. Таким образом, благодаря ему исмаилиты добились сильного влияния при дворе за относительно короткий период.

Наибольших успехов в обращении в исмаилитскую веру достиг преемник аль-Марвази. Происходил он из города Нахшаб (или Насаф) в Трансоксиане; отсюда и его имя, Мухаммед ибн Ахмед аль-Нахшаби. Он слыл не только ревностным проповедником, но и высокообразованным литератором, одним из ведущих создателей философской доктрины исмаилитов. Аль-Нахшаби, хоть и проповедовал среди народа, метил выше, а блестящий двор Насра ибн Ахмеда служил благодатной почвой как для философских диспутов, так и для несогласия с официальной религией. Даже Низам аль-Мульк, великий визирь Сельджуков, признавал, что аль-Нахшаби был одним из сонма блестящих ученых, собранных в Бухаре эмиром Насром.

У нас нет возможности вникать во все детали доктрин исмаилитов, но сказать о них несколько слов все же необходимо. По сути своей исмаилизм являлся разновидностью исламского неоплатонизма или гностицизма с сильным акцентом на символизм и скрытый смысл большинства отрывков из Корана. А поскольку исмаилиты верили как в скрытое – батин – значение, так и в обычное толкование религиозных предписаний, то во многих источниках их называли батинисты. Только исмаилитский имам или его проповедники могли постичь и распространять скрытое значение откровений пророка.

К сожалению, из письменных работ Нахшаби ничего не сохранилось, и мы располагаем лишь очень краткими выдержками, вероятно переписанными, из того, что могло быть его главной работой под названием «Махсул» – «Плод», сохранившимися в более поздних книгах исмаилитов. Их недостаточно, дабы дать полную картину идей Нахшаби, однако можно сделать заключение, что большая часть доктрин исмаилитов, таких как вселенская душа и вселенский Божий разум, ожидание мессии и др., излагалась в учении Нахшаби и его письменных работах. А поскольку Нахшаби появился при искушенном дворе Бухары, то далее можно предположить, что его философские выступления оказались куда более значительными, чем религиозные наставления, направленные в первую очередь на простой народ. Как бы там ни было, он привлек в стан исмаилитов некоторых видных придворных, таких как личный секретарь эмира, Абу Мансур Чагани, командующего армией, казначея и др. Со временем Нахшаби удалось обратить и самого эмира Насра.

Некоторые доктрины из учений исмаилитов должны были казаться дуалистическими для ортодоксальных мусульман, следовательно, откровенно безбожными и отступническими, что считалось тяжким грехом в исламе. Однако подобные идеи о внешнем, открытом законе и внутреннем, сокрытом, требовавшем разъяснения имамом, возможно, считались менее оскорбительными, чем распространенное мнение, будто лидерам исмаилитов, благодаря их гностическим познаниям или тайным знаниям, позволено отвергать все обряды и верования. Вне зависимости от реальности обвинений, например, будто у исмаилитов имелась иерархия классов, как и у ненавистных манихеев, не вызывает сомнения, что, где бы ни появлялись исмаилиты, они повсюду встречали яростное сопротивление. Поэтому обращение Насра должно было сильно огорчить ортодоксальных суннитских лидеров Бухары.

Трудно поверить, что эмир Наср признал вассальную зависимость от халифа фатимидов в Африке, как утверждают некоторые источники, поскольку на выпускавшихся им монетах мы находим имена аббасидских халифов. Создается впечатление, что настоящее обращение, если оно и имело место, являлось его личным делом и не касалось государственной политики. Конечно, если только Наср, поддерживая исмаилитов, не преследовал какие-то политические цели, хотя фатимиды находились слишком далеко и нам неизвестны мотивы для союза с ними. Одной из причин всеобщей нелюбви к несуннитам послужил захват Мекки в 930 г. шиитскими сектантами, называемыми карматианами, единоверцами фатимидов. Взятие города, сопровождавшееся ужасными разрушениями и резней, вызвало смятение по всему исламскому миру, включая владения Саманидов.

Низам аль-Мульк повествует нам, что командиры армии Саманидов организовали заговор, дабы устроить покушение на Насра и провозгласить новым правителем командующего армией. В подробном изложении он описывает, как командующий устроил пиршество, чтобы собрать своих командиров и поднять мятеж, однако Нух, сын Насра, узнавший об этих приготовлениях, действовал молниеносно и схватил командующего. Он вынудил своего отца отречься от престола и тем самым предотвратил мятеж. Случилось это в год 332 хиджры, или 934 г. н. э. – черная дата для исмаилитов. Вскоре Нух велел казнить Нашхаби, и со всеми исмаилитами, которых смогли обнаружить во владениях Саманидов, поступили точно так же. Этот трагический исход положил конец надеждам исмаилитов на Хорасан и Трансоксиану, и они никогда более не приобретали сопоставимого по значимости положения в Бухаре или где-нибудь еще севернее Окса. И далее здесь безраздельно властвовал суннитский ислам.

Именно во время правления Насра Бухара достигла новых вершин, как центр культуры и просвещения. Еще в большей степени, чем сам Наср, два его визиря, премьер-министра, стали основными покровителями ученых и писателей. Первым был Абу Абдалла Мухаммед аль-Джейхани, руководивший правительством с 914 по 922, а затем с 938 по 941 г. Известен он как автор работы по географии, которая не сохранилась, но снабдила более поздних географов информацией о неисламских землях на севере и на востоке. Джейхани, также известный как высокообразованная личность, интересовался как астрономией и науками, так и искусством. Некий автор, Гардизи, сообщает, что он написал немало книг по различным отраслям науки. Пытливый ум и собственные исследования, как и покровительство другим, принесли Джейхани прижизненную славу в исламском мире. Он финансировал одного из самых ранних и сведущих географов, Абу Заида аль-Балхи, но последний отказался покинуть свой родной город, Балх, ради переезда в Бухару по приглашению визиря.

В самом конце правления Джейхани через Бухару проезжало посольство халифа аль-Муктадира, направлявшееся на Волгу, к царю булгар. Посол, Ибн Фадлан, записал отчет о своем путешествии, в котором он положительно отзывается о визире и говорит, что Джейхани известен во всем Хорасане как аль-шабх аль-амид – «столп правителя», что свидетельствует о почтении к нему в саманидских владениях. Джейхани явно заинтересовался миссией Ибн Фадлана – как и другими путешественниками. Кстати, Ибн Фадлан называл Джейхани не визирем, а катибом, то есть секретарем, – возможно, потому, что первый титул предназначался для премьер-министра халифа – по крайней мере, с точки зрения Ибн Фадлана.

Джейхани подозревали в склонности к шиитской вере или даже в сочувствии манихейскому дуализму, но неизвестно, чтобы его отстранение от дел было как-то связано с подобными обвинениями. Преемником его стал Абул Фадл аль-Балами, упоминавшийся на страницах, посвященных основателю династии Саманидов, Исмаилу. Возможно, при Исмаиле Балами служил правительственным чиновником, но вряд ли занимал пост премьер-министра, как кое-кто утверждает. Он находился на посту визиря более пятнадцати лет, примерно с 922 по 938 г., после чего прожил еще всего лишь два года. Балами продолжил то, что можно считать просвещенной или либеральной политикой своего предшественника. Балами также проявил свои дипломатические способности по одному случаю примерно в 930 г., когда во время отъезда эмира Насра в Нишапур в Бухаре вспыхнул мятеж. Бунтовщики, включая троих братьев Насра, захватили город и уже считали себя контролирующими ситуацию. Визирь, настроив мятежников друг против друга, смог подавить мятеж с минимальным кровопролитием.

Однако в первую очередь нас интересует культурная, общественная и экономическая жизнь Бухары. Разумеется, Багдад продолжал оставаться культурным центром исламского мира и IX в. стал свидетелем величайших работ богослова аль-Ашари по созданию теологической основы ортодоксального суннизма, медицинских и научных работ по математике, механике, физике, астрономии, географии, теории музыки и философии Синана бен Сабита бен Курры и знаменитой «Истории пророков и царей» Табари. Все вышеупомянутые деятели проживали в Багдаде, однако провинциальные центры отражали великолепие столицы, и более всех Бухара. Мы уже упоминали поэтов и ученых, служивших чиновниками у Саманидов, и, по-видимому, привлечение к работе в правительстве было главным способом покровительства образованным людям. То, как их охотно принимали в ряды чиновников, указывает на заинтересованность правительства – от эмира и ниже – в культурном и научном развитии.

Разумеется, расцвет культуры не ограничивался одним лишь двором. Ибн Сина, прозванный на латинском Востоке («греческий Восток» и «латинский Запад» являются терминами, используемыми для различения двух частей греко-римского мира, в частности восточные регионы, где языком общения был греческий, и западные части, где эту роль исполнял латинский. – Пер.) Авиценной, провел детство в Бухаре, на закате правления Саманидов, однако мимолетные впечатления от столицы, которые мы находим в его работах, вполне подходят и к более раннему периоду. Ибн Сина пишет, что книжный базар Бухары не имел себе равных, а в одной из лавок он обнаружил манускрипт философа аль-Фараби, который помог ему лучше постичь учение Аристотеля. Более чем вероятно, что, как и на нынешнем Востоке, владельцы книжных лавок были образованными людьми и их магазины являлись местами публичных собраний, где поэты, философы, астрономы и другие собирались для обсуждения разных проблем. Астрономия и астрология столь активно развивались не только из-за широко распространенной веры в астрологию, но также из-за необходимости точного определения времени намаза, начала и конца религиозных праздников и согласования солнечного и лунного календарей.

Ибн Сина жил и учился в Бухаре при правлении эмира Нуха ибн Мансура, однако царская библиотека, которую он описывает, была собрана при более ранних правлениях. Ибн Сина повествует, что царская библиотека состояла из ряда помещений, каждое из которых отвели под манускрипты по определенным видам искусства или научным дисциплинам; например, одно помещение содержало книги по исламскому праву; другое отвели под поэзию. Манускрипты хранились в сундуках, однако объем работ и время, затраченное на переписывание книг в Бухаре, должны были быть титаническими. Бумага считалась относительно новым изобретением, и ее не могло иметься в большом избытке, даже несмотря на то, что она определенно стоила дешевле пергамента.

Возможно, более, чем все остальное, Бухару прославило исключительное количество собравшихся в ней ученых. Часто цитировавшаяся выдержка из антологии упомянутого выше Абу Мансура аль-Саалиби заслуживает быть повторенной, поскольку она раскрывает ощущения современника. «Бухара под правлением Саманидов являлась средоточием великолепия, святыней империи, местом встречи самых исключительных умов столетия, горизонтом мировых литературных звезд и ярмаркой величайших ученых своего времени. Абу Джафар аль-Мусави рассказывал: «Мой отец, Абул-Хасан, получил приглашение в Бухару в дни эмира Саида [Насра], и там были собраны самые выдающиеся образованные люди города, такие как [следует список имен].

…И сказал мне мой отец: «О сын мой, это выдающийся и памятный день; славьте Господа за то, что собраны вместе талантливые люди такого полета и самые несравненные ученые этого времени, и, когда меня не станет, помните сей день, как один из величайших среди выдающихся событий нашего времени и памятных моментов жизни вашей. Ибо мне с трудом верится, что в потоке лет вам доведется лицезреть подобное собрание знаменитостей». Так оно и случилось, поскольку более никогда мой взор не наполнялся радостью при виде подобного собрания».

Гордостью двора являлась поэзия, и о поэзии при Саманидах написано достаточно много. Думаю, важно помнить, что литература, а в особенности поэзия, при Саманидах была единым литературным творчеством на двух языках, арабском и персидском. И хотя географы уверяют нас, будто в Бухаре в этот период говорили также и на согдийском, наверняка он был отмирающим языком крестьян. И снова следует подчеркнуть, что арабский использовался не только в молитвах и проповедях, но также в письменных работах на религиозные темы и в правовой, научной и философской литературе. Мы уже отмечали, что государственные записи велись на арабском и чиновник, дабы соответствовать занимаемой должности, обязан был знать арабский. Приток ученых и поэтов в Бухару, начавшийся при Исмаиле, продолжался, однако много ученых из Трансоксианы отправлялось и в Багдад. В нем существовала согдийская колония, и Самарра (город в Ираке, на восточном берегу реки Тигр, в 125 километрах к северу от Багдада; известен с V в. до н. э. – Пер.), временная столица Аббасидов, считалась чуть ли не главным городом Средней Азии. Мы не можем обсуждать поэтов из Трансоксианы, проживавших в Багдаде и писавших на арабском, таких как Ибн Кухи, аль-Хурайми, Халифа аль-Ахмаи и др. Более того, поэты из разных частей Трансоксианы, пришедшие в Бухару и писавшие на арабском, стали материалом многих страниц в антологии аль-Саалиби. Наиболее интересны те поэты Бухары, которые сочиняли поэмы как на арабском, так и на персидском языке, и те, кто переводил персидскую поэзию на арабский или наоборот.

При рассмотрении переводов интересно отметить, что переводы с персидского на арабский делались не из древних или исламских источников, а из современных поэтов. Как утверждалось, вполне возможно, что антиарабское движение, называвшееся Шуубия, несло ответственность за многие из таких переводов, поскольку переводы на арабский демонстрировали значимость персов для широкой аудитории всего халифата. Однако, поскольку персидские и арабские произведения двуязычных поэтов отличаются не только по содержанию, но также и по форме, доминирующей причиной переводов являлась не только Шуубия. Раз уж все поэты были мусульманами, – а обнаруженные немусульманские вкрапления в основную массу поэзии относительно невелики, – кажется куда более вероятным, что поэты первоначально сочиняли на своем родном персидском, но затем, дабы показать свою образованность и, быть может, ради привлечения аудитории арабоязычной части халифата, переводили свои творения на арабский. Основными источниками по переводам того периода, кроме антологии аль-Саалиби, являются написанная в XII в. книга Мухаммеда Ауфи под названием «Лубаб» и несколько трактатов по искусству перевода.

Многие арабские прозаические произведения перевели на персидский потому, что, как заметил один из переводчиков, «люди слишком ленивы, чтобы учить арабский». Большую часть этих переводов, таких как персидский перевод «Тафсир» – комментарии к Корану Табани, а также книгу по истории того же автора сделали при последних Саманидах. Оба перевода заказал сын аль-Балами, визиря Мансура ибн Нуха (961–976). Нетрудно себе представить побудительные мотивы для этих переводов, но поэзия – совсем другое дело, и примечательно, что на персидский переводились более старые классические арабские поэмы, а не современная арабская поэзия. Поскольку арабский служил языком межэтнического общения в исламском мире и обладал огромным литературным наследием, то к каким еще литературным источникам мог обратиться какой-нибудь образованный мусульманин? Даже пересказанные на иранском языке древние притчи «Калила и Димна» Рудаки, возможно, основывались на арабском тексте аль-Мукаффы, переведшего книгу с пахави, на который, в свою очередь, ее перевели с санскрита. При Саманидах на персидский перевели поэмы ранних исламских арабских поэтов, таких как Ибн аль-Руми и Фараздак, но не поэзию IX или X в. Местные поэты могли писать собственные поэмы на арабском или на персидском, и их творения на арабском ничем не отличались от стихов поэтов, чьим родным языком был арабский.

Нет сомнений в том, что персидский язык обогатился за счет арабских слов и переход от простой силлабической (слоговой) среднеперсидской поэзии к изысканно симметричной поэзии, основанной на арабской системе длинных и коротких слогов, стал мощным стимулом для создания новоперсидской литературы. Новоперсидская поэзия периода Саманидов является в основном исламской и по большей части копирует арабскую поэзию, правила стихосложения которой, в свою очередь, произошли от греческих стихотворных форм. Возникло множество споров по поводу термина «дари», использовавшегося многими источниками для описания персидского языка этого периода. Некоторые исследователи зашли так далеко, что утверждают, будто на самом деле это другой язык, возможно наследник парфянского или согдийского. Однако более вероятно, что дари, преимущественно придворный язык, на самом деле являлся упрощенным стилем новоперсидского без примеси арабских слов, тогда как термин «фарси» в этот период использовался для обозначения новоперсидского, сильно обогащенного арабскими словами и скорее изысканного, чем упрощенного. Последний стиль стал настолько превалирующим, что дари вышел из обращения. Интересным показателем этого служит сказка о Синдбаде-мудреце (из «Тысячи и одной ночи»; не имеет ничего общего со сказкой о Синдбаде-мореходе. – Пер.), переведенная в 950 г. на дари по указанию Нуха ибн Насра, но примерно через двести лет снова «переведенная» с дари на персидский, поскольку примитивный текст на дари был архаичен и «находился на пути забвения», следовательно, нуждался в приукрашивании современным стилем.

Некоторые ученые полагают, будто среднеиранский диалект, официальный язык империи Саманидов, называвшийся «пахлави», являлся устным и письменным языком поэтов, таких как Рудаки. Но это более чем маловероятно, когда даже существование в Бухаре зороастрийских момбадов, или жрецов, которые могли читать на пахлави, остается под вопросом. Из-за сложности рукописных шрифтов пахлави он всегда использовался весьма ограниченно, в основном религиозными иерархами зороастрийского культа, поэтому трудно представить себе, чтобы пахлави имел в сасанидской Бухаре много поклонников. Утверждается, будто упомянутый выше перевод на дари сказки о Синдбаде-мудреце выполнен с пахлави, а не с арабского. Учитывая известные умственные причуды дворцовых кругов, это ни в коем случае не выглядит неправдоподобным; но если это действительно так, то здесь имеет место редкий случай, а не обычная практика.

Жемчужиной двора Насра был Абу Абдалла Джафар ибн Мухаммед Рудаки, вероятно происходивший из селения Рудак, нынешнее Панджруд восточнее Самарканда. Даты его жизни неизвестны, однако он прославился в годы правления Насра и умер незадолго до восшествия на трон Нуха ибн Насра. Рудаки начал свою карьеру как уличный певец, сочиняя и распевая свои поэмы жителям родного селения. К сожалению, нам неизвестно, когда он прибыл в Бухару, или хотя бы какие-то подробности его жизни, однако он преуспевал при дворе Насра, который щедро вознаграждал Рудаки за его поэмы. Однако под конец жизни он впал в немилость и оставил двор – возможно, из-за симпатий к Нахшаби и его еретическим воззрениям. Рудаки описывали как слепого от рождения поэта, однако обнаружение гробницы Рудаки со скелетом в его родном селении позволило советским ученым определить, что умер он в весьма преклонном возрасте, возможно ослепшим к тому времени, но не будучи слепым от рождения.

Рудаки считался величайшим из ранних персидских поэтов, и более поздние поэты XI и XII столетий копировали его стиль. На самом деле его поэмы сохранились только в описаниях, антологиях или справочниках поздних авторов. Рудаки слыл мастером гасиды – панегирика, или хвалебной оды покровителю. Но Рудаки не только превозносил эмира за вознаграждение; он использовал множество других стихотворных размеров, а мотивы чаши и вина, как и другие, столь распространенные в поздней поэзии, также содержатся в отрывках из Рудаки. Их смысл и значение в поэмах Рудаки просты и прямолинейны, без всяческого мистического подтекста поздней суфистской поэзии (мистико-аскетическое направление в исламе, возникшее в VII–IX вв., отрицающее мусульманскую обрядность и проповедующее аскетизм). Рудаки в основном известен как лирический поэт, и вопрос, использовал ли Рудаки широко распространенную позднее стихотворную форму, известную как газель («воспевать женщину»; одна из наиболее распространенных форм персидской и тюркской поэзии, сравнимая с европейским сонетом), дебатировался долгое время. Как обычно, ответ на такой вопрос зависит от его формулировки. Если под газелью подразумевается лейтмотив любви мужчины к женщине, то он, несомненно, присутствует в произведениях Рудаки. Но если поставить вопрос конкретнее – имея в виду технику развития газели, как это иллюстрируют сочинения Хафиза, то газели еще не существовало во времена Рудаки. Разумеется, зачаточные формы поздней персидской поэзии должны находиться и в эпохе Саманидов, а простота некоторых ранних произведений может казаться обманчивой и в то же время восхитительной по сравнению с высокостилизованной поэзией более поздних периодов.

Что касается Рудаки, то он был «primus inter pares» («первый среди равных») саманидских поэтов. Одаренный ученик Рудаки, по имени Абул Хасан Шахид Валхи, умер раньше своего учителя, и Рудаки оплакивал его в своей поэме. Талант Рудаки в выражении эмоций прекрасно проиллюстрирован в известной истории, как он, по наущению тосковавших по дому военачальников, убедил эмира Насра вернуться из окрестностей Герата в Бухару после долгого отсутствия. Он написал знаменитые стихи, которые начинались так: «Джуи-Мулиан вспоминаем мы; И скорбим по друзьям, которых уж нет». В поэме есть строки, приведенные в качестве эпиграфа к главе 3, и на эмира эта поэма возымела такое сильное действие, что он, даже не надев сапог, вскочил на коня и помчался в Бухару. Поговаривали, что военачальники щедро заплатили Рудаки за его поэму. Стоит упомянуть, что поздний собиратель поэм по имени Давлатшах заметил, как поразительно то, что столь простые, безыскусные и лишенные пафоса стихи смогли растрогать правителя. Если бы кто-либо сочинил подобную поэму в его время (1487 г.), то подвергся бы всеобщему осмеянию. И далее делает заключение, что успех сей простой поэмы, вероятно, основывается на том факте, что Рудаки спел ее под аккомпанемент музыкального инструмента (играл Рудаки на руде – персидском четырехструнном щипковом инструменте, прообразе арабского уда. – Пер.). Так вот как далеко ушла в своем развитии персидская поэзия через много лет после Рудаки!

Читая поэзию Рудаки, поражаешься пессимизму, сетованиям на краткость жизни и печальную участь человека. Но этому тут же сопутствует наслаждение жизнью и сострадание, которое на протяжении веков пронизывает всю искусную персидскую поэзию. Даже такая ранняя поэзия является весьма изысканной в разнообразии мыслей и образов, которые она способна пробудить. Что касается тем, то аллюзии к Заратустре и явное неприятие ислама некоторыми из саманидских поэтов не следует принимать за свидетельство того, что они не были мусульманами, скорее официальная религия мало что значила для внутренней жизни этих гуманистов. Для них Заратустра действительно являлся своего рода символом властителя райских кущ.

Было бы утомительно перечислять имена поэтов, которые этнически относились к бухарцам, или тех, кто известен как проживавшие в Бухаре при Саманидах. Взаимоотношения между утонченными придворными поэтами и более невежественными уличными певцами, которые сочиняли и даже пели для простолюдинов, в наших источниках никак не освещаются. Совершенно случайно в ираноязычных владениях была также обнаружена и арабская техника рави – декламации под аккомпанемент. Можно предположить, что более поздние неприязненные отношения между придворными поэтами и простонародной братией уличных исполнителей существовали также и в более ранние времена, хотя чувства и связи – если они и имели место – между поэтами и певцами не ясны. Жизнь Рудаки охватила оба этих искусства, или профессии, и то же самое могло касаться и остальных. Язык уличных певцов был простонародным, со словами, которые придворные поэты не использовали при сочинении своих касыд высокого стиля (касыда – самый высокий и устойчивый жанр арабской и вообще ближневосточной лирики. – Пер.). Подобное разделение между устной народной и стилизованной письменной литературой существовало долгие годы и повсеместно на Востоке.

Средняя Азия и Хорасан в X столетии

Имелась и другая литература, хоть и находившаяся в тени поэзии. Несмотря на то что подавляющее большинство письменных работ существовало на арабском, нам известен персидский вариант исмаилитской эзотерической интерпретации Корана, принадлежащий перу некоего проповедника времен Насра. Вряд ли это можно считать неожиданностью, поскольку деятельность проповедников была направлена в основном на простой народ, большая часть которого понимала не арабский, а персидский. Историю Бухары на арабском написали при Насре, и более позднюю, за авторством умершего в 959 г. Наршахи, также на арабском.

Бухара в X и XI столетиях (по кн. О. А. Сухаревой «К истории городов Бухарского ханства»)

Мусульмане, как и древние греки, интересовались научными и математическими теориями, однако не их применением на практике. Мы уже упоминали их интерес к астрономии и астрологии, но каким образом передавались знания в ту эпоху? Из более поздних времен нам известно о школах, таких как знаменитая Низамия в Багдаде (группа из нескольких исламских учебных заведений, медресе, построенных Низамом аль-Мульком в XI веке в Иране на заре империи Сельджуков. – Пер.), где систематически обучали исламскому праву, философии и прочим наукам. Во всяком случае, там имелось нечто вроде учебного плана, однако о существовании системы образования в саманидский период свидетельств не имеется. Скорее всего, знания передавались по принципу учитель – ученик, и учащиеся примыкали к учителю из-за его известности в какой-то определенной области знаний или исследований. Книжные лавки и частные кружки уже упоминались как центры образования. В отличие от Европы того времени, где светоч знаний скудно поддерживался лишь несколькими монастырями, в мусульманском мире ничего подобного не происходило.

В некоторых практических делах обитатели саманидских владений оказались весьма прогрессивными для своего времени. Одной из таких сфер деятельности являлись орошение и отвод воды, поскольку наличие воды было вопросом жизни и смерти. Соседний с Бухарой Самарканд известен своей системой свинцовых трубопроводов для отвода воды, и мы можем предположить, что Бухара не сильно от него отставала. Сеть каналов Бухарского оазиса, в сочетании с запутанными правами прибрежных земледельцев, делали орошение объектом изучения и постоянной заботы всех жителей оазиса. Знаменитые подземные водоотводные каналы, названные позднее каризы, уже использовались в это время, хотя в Бухарском оазисе они не были столь необходимы, как в других частях Средней Азии или Ирана.

В орошаемых районах оазиса выращивали рис, однако пшеница и прочие злаковые культуры, как и различные сорта хлопка, также являлись важными продуктами земледелия. Совершенно очевидно, что такого рода сельское хозяйство, культивируемое в Бухарском оазисе, способствовало зарождению феодального общества, имевшего, однако, тенденцию к централизации. Последняя была необходима для поддержания общих усилий в борьбе с песками пустынь, и нам известно об огромных бригадах крестьян, занятых на принудительных работах по строительству стен и ирригационных сооружений. Из литературных источников и археологических исследований можно узнать, что многочисленная аристократия занимала множество имений и дворцов по всему оазису. Другой любопытной особенностью землевладения, также почерпнутой из литературных источников, является широко распространенное отсутствие владельцев на собственность. Чиновники халифа, как и его преданные военачальники, владели участками земли в Хорасане и Средней Азии, в то время как высшие классы из владений Саманидов порой имели дома в Багдаде или поместья где-либо еще в Ираке.

В предыдущие столетия технологии еще не получили такого широкого развития, и производство бумаги, которому китайские пленные, вероятно, научили своих поработителей в Самарканде в 751 г., является единственным выдающимся новым открытием, имевшим далекоидущие последствия. Самарканд оставался центром бумажного производства и во времена Саманидов. В Ферганской долине из земли добывали нефть, хотя мы не располагаем подробностями об использовавшихся методах добычи. Одним из значительных применений нефти служило ведение боевых действий. При осаде городов нефтью заполняли особые глиняные емкости, которые при помощи катапульт забрасывались внутрь стен, где они немедленно вспыхивали. Возможно, использование подобных приспособлений распространилось в Европу через кочевников юга России, хотя, опять же, подробности не известны.

Торговая деятельность жителей Трансоксианы, о которой уже упоминалось, продолжалась и при Саманидах и, более того, расширялась, особенно с Восточной Европой. Порой караваны походили размерами на небольшую армию. Посольский караван Ибн Фадлана в верховья Волги к царю булгар состоял из пяти тысяч человек и трех тысяч лошадей и верблюдов, но вряд ли такое могло считаться обычным. Большинство отправлявшихся в Восточную Европу товаров представляли собой предметы роскоши, такие как изделия из лучшего шелка и хлопка, медные и серебряные блюда, оружие, драгоценности и т. п. Из Восточной Европы обратно шли меха, янтарь, мед, овечьи шкуры и другое сырье. Во времена Саманидов также процветал Великий шелковый путь в Китай, и в то время Китай отправлял во владения Саманидов такие предметы роскоши, как керамические изделия, специи и сырьевые материалы. Китайцы, в свою очередь, ввозили лошадей и, среди других товаров, стекло, которым так славились Самарканд и другие центры Трансоксианы.

Хорезмийцы играли ведущую роль в торговле с Восточной Европой – точно так же, как согдийцы с Китаем. Имеются свидетельства о присутствии значительного количества хорезмийских купцов среди хазар на юге России и булгар на Волге. Их влияние оказалось столь велико, что русские стали использовать слово «басурман», хорезмийское произношение слова «мусульманин», для всей Средней Азии. Этот термин существовал в России еще много лет спустя после монгольского нашествия, о чем сообщали европейские путешественники в Монголию в XIII в. Более того, в старых русских хрониках Каспийское море называлось Хвалынским или Хорезмийским. Интересно отметить, что некоторые христиане в Хорезме были православными и находились в ведении крымской метрополии – еще одно свидетельство о тесных контактах с Россией. Хорезм главным образом выполнял роль перевалочного пункта по обмену товаров. Географ XII столетия по имени Якут рассказывает о своем современнике-купце, имевшем один огромный склад в Хорезме, другой в городе Булгар (недалеко от современной Казани) на Волге и третий в Гуджарате, в Индии. Таким образом, специи, столь необходимые для мяса в те дни, когда еще не существовало холодильников, доставлялись в Восточную Европу.

Огромный объем торговли с Восточной Европой как нельзя лучше подтверждается значительным количеством саманидских серебряных монет, обнаруженных в России, Польше и Скандинавских странах. X в. стал периодом экспансии викингов, поэтому столь обширные контакты не выглядят чем-то необычным. Обнаружены клады монет Саманидов, как и меньшие запасы монет Бухар-худа, многие из которых оказались разрубленными на две половины, что позволяет предположить, что серебряные монеты использовались в Восточной Европе как в качестве наличных денег, так и для простого обмена. В степях серебро всегда выполняло роль наличности, и купцы из саманидских владений обнаружили, что кочевники Средней Азии и Южной России охотно принимают их монеты. Но монетам полагалось быть из хорошего серебра, потому что мы находим в скандинавских и русских кладах совсем немного серебряных монет невысокого качества. В Китае и Восточном Туркестане, наоборот, кладов саманидских монет не обнаружено, что указывает – и это также подтверждают источники – на то, что китайцы не принимали серебряные монеты, предпочитая прямой товарообмен с караванами с запада. Караваны состояли не только из купцов, слуг и охраны, но также из ремесленников и проповедников, представляя собой настоящий передвижной город в миниатюре. Вместе с собой они несли свои обычаи и культуру. Точно так же, как согдийские купцы принесли иранскую культуру на Дальний Восток, хорезмийские торговцы сделали то же самое в Восточной Европе, и в обоих случаях повсюду на пути им встречались караван-сараи.

Примерно через каждые 18–20 миль – расстояние обычного дневного перехода каравана – возводились постройки, призванные облегчить путешествие купцов. Некоторые караван-сараи сохранились и по сей день, и они представляют собой прочные сооружения из камня или, как в Восточной России, из бревен. Некоторые превращались потом в города или поселения, но в основном они следовали маршруту от колодца к колодцу или по местам, где можно было легко держать оборону, поскольку караванные пути часто кишели разбойниками и кочевыми племенами.

Большая часть населения Средней Азии и на территории нынешнего Афганистана занималась повседневными делами, имея при себе оружие. Следовательно, местному феодалу не составляло особого труда собрать своих крестьян в вооруженный отряд, и в Восточном Иране таких землевладельцев было немало. Хотя, быть может, лучше называть их дехканами, сельскими помещиками, поскольку крупные фео далы, как таковые, появились только в поздний сельджукский период, когда военачальникам, в награду за преданную службу своему правителю, даровали огромные наделы, или икты, аналогичные феодам в Западной Европе.

Организация караванов, караван-сараев, охраны и всего остального являлась непростым делом, поэтому создавались совместные компании, и торговля становилась высокоорганизованной. Каким бы ни было происхождение слова «чек», некоторые исследователи ассоциируют его с китайцами, принесшими чеки на Ближний Восток в качестве бумажных денег в монгольский период, как аналог аккредитивов и векселей, существовавших в X в. Перевозить большие суммы денег одному человеку было небезопасно, поэтому для переправки средств из одного города в другой приходилось прибегать к помощи саррафа – банкира в одном городе, который выписывал чек своему коллеге в другом. Некоторые источники сообщают, что такие «чеки», выписанные в западной части исламского мира, принимались к оплате и в восточной его части. Та же система продолжала использоваться до нынешнего времени, в чем на собственном опыте убедился автор, путешествуя из Герата в Машхад в 1943 г.

Мы уже упоминали о вооруженных крестьянах, которые особенно выделялись в гористых районах Средней Азии. В меньшей степени это относится к более организованному Бухарскому оазису, который защищала хорошо обученная профессиональная армия саманидского эмира. По мере роста силы и значимости воинов шли на убыль – хоть и меньшими темпами – независимость и влияние крестьянства. Произошли перемены и с дехканами, которые, помимо земледелия, становились все более вовлеченными в торговлю и ремесла и постепенно переселились в города. В Бухарском оазисе дехкане все больше и больше перебирались в столицу, где жили вблизи двора, как отсутствующие на месте собственности землевладельцы.

Небезынтересно было бы провести исследование, которое определило бы, сколько людей из класса дехкан имело доисламское происхождение, сколько арабское и сколько было среди них нуворишей. В сельджукские времена, в одном городе Хорасана, более половины из сорока с лишним наиболее влиятельных семей землевладельцев имели арабские корни, три рода прослеживало свою родословную от Сасанидов, а остальные являлись высшими должностными чиновниками вместе с незначительным количеством купцов. Возможно, что среди главных семей Бухары купцы и чиновники в пропорциональном отношении являлись более многочисленными, однако соотношение арабских и иранских представителей должно быть аналогичным тому, что имело место в городе Байхак (город в Иране недалеко Нишапура. – Пер.).

Чиновничество уже неоднократно упоминалось, и, конечно, большая часть правительственных служащих проживала в городах. Можно поделить их на два основных класса: дабиры – светские клерки, или писцы, и религиозные, факихи. И хотя в классе писцов имелось некое подобие преемственности, здесь не было ничего похожего на гражданскую службу и, при недовольстве визиря, многие чиновники теряли свои посты, а на их место назначались новые. Вовсю процветал протекционизм, и новый визирь обычно имел полный аппарат чиновников, которые приходили вместе с ним и занимали места уходящей администрации. Потерявшие работу клерки создавали проблемы: они пускались в интриги, дабы вернуть свое положение, или искали покровительства влиятельного правителя или государственного министра. Должности обычно передавались от отца к сыну на манер наставничества, и, разумеется, тонкости профессии держались под строгим секретом. Видимо, более поздние гильдии уже не были столь влиятельными.

Религиозное чиновничество существовало наряду со светским и, по-видимому, являлось более стабильным. Но поскольку все правовые проблемы решали религиозные судьи, кади, численность и влияние религиозных чиновников были чрезвычайно велики. Кади занимались тяжбами, уголовными делами – за исключением определенных политических преступлений – и всеми проблемами личного права. Обычно местом проведения суда являлась мечеть, хотя нам известно о судах в доме кади. К сожалению, подробности процедуры суда отсутствуют. Особым влиянием в Бухаре пользовалось суннитское духовенство, поскольку именно их лидеры первыми призвали в Бухару Исмаила и позднее, после падения Саманидов, взяли на себя руководство как общественной, так и политической жизнью города.

Существовало множество известных факихов, высокообразованных исламских религиозных правоведов, и каждый выдающийся деятель имел последователей и учеников. Общественное мнение играло огромную роль в принятии правовых решений – несомненно, во многих случаях несправедливых, – однако механизм рассмотрения судебных дел учеными мусульманскими законоведами – улама – был организован в некую систему, схожую со светским управлением. При Саманидах государственные органы тесно сотрудничали с улама, хотя люди привыкли воспринимать духовных лидеров в качестве защитников от тирании государства. И в случаях народных волнений или выступлений на духовенство нельзя было полагаться, как на безоговорочно поддерживающее правительство. Обширные полномочия религиозных организаций обеспечивали контроль за многими видами деятельности государства в различных частях его владений.

Следует отметить, что многие мусульманские ученые с большой неприязнью относились к должности судьи и даже искали оправданий для отказа от сделанных светскими властями назначений на такие должности. Однако в саманидский период происходит некоторая эволюция, поскольку судьи заслужили более высокую репутацию и их деятельность оплачивало государство. Можно было бы много написать об отправлении правосудия и его связях с теологией, только здесь не место для подобных дискуссий.

Было бы неверно полагать, будто в Бухаре не проводились теологические дискуссии, наиболее значимые из которых исходили от «свободомыслящих» Багдада самого начала X в. мутазилитов (обособившиеся, отделившиеся, удалившиеся; самоназвание «ахл ал-адл ва-таухид», люди справедливости и единобожия – представители первого крупного направления в каламе, игравшие значительную роль в религиозно-политической жизни Дамасского и Багдадского халифатов в VII–IX вв.). Суфии, или мистики, так заметно выдвинувшиеся в более позднем Иране, в X столетии только начали формироваться как течение, и, опять же, важным центром для них стала Бухара. Все эти теологи, если можно употребить это слово в самом общем смысле, были более чем далеки от ученых законоведов, пришедших к X в. к доминирующей исламской философии и теологии. Гигантский свод неписаных законов пророка, на которые опирались исламское право и теология, был завершен как раз к X столетию. Поэтому нет ничего неожиданного в том, что в рассматриваемый период времени и позднее умы людей занимали иные области религиозной мысли.

Разумеется, невозможно вдаваться в детали развития исламской религии X в., но это было время перемен. Например, высшей степени критичность в толковании Корана и методы проверки достоверности традиций были разработаны учеными именно в этом столетии. Каждая провинция имела собственную школу толкователей Корана, где каждое слово и акцент в тексте воспринимались со всей серьезностью, и дело доходило даже до ожесточенных споров с кровопролитием. В Бухаре превалировала правовая школа ханафитов, хотя и другая школа, шафиитов, существовала по всей Трансоксиане.

Все из вышеперечисленного упомянуто лишь кратко, дабы обозначить разнообразие мыслей и интеллектуальной деятельности в исламском мире X в. Бухара, как столица Саманидов, принимала самое широкое участие в разнообразной деятельности мусульманских ученых и чиновников. Однако следует пояснить, что из того, что источники наиболее полно сообщают о положении дел в Багдаде, вовсе нельзя с уверенностью утверждать, будто параллель с Бухарой будет всегда достоверна. Более того, записи о значительных событиях в Нишапуре и Самарканде, важных городах саманидских владений, могут оказаться не в равной степени применимыми к Бухаре. Мы располагаем лишь обрывочными сведениями о жизни в различных городах Восточного Ирана, а поскольку наше внимание сфокусировано на Бухаре, следует проявлять осторожность в объяснении ситуации в провинциальном городе по аналогии со столицей. Например, и сектанты-шииты, и каррамиты – секта, основанная неким Ибн Каррамом во времена Тахиридов, – оставались влиятельными в Нишапуре на протяжении всего саманидского периода, тогда как в Бухаре, оказывается, нет.

Обращаясь к другой сфере деятельности, к искусству при Саманидах, мы также наблюдаем расцвет прежних традиций, объединившихся с новым исламским стилем в форму ирано-исламского искусства высоких форм и изысканности. Из доступных свидетельств можно видеть, что древние мотивы в искусстве дольше сохранялись преимущественно в Восточном Иране, чем в Западном. Очень трудно выделить среднеазиатские черты в искусстве Ирана исламских времен, в первую очередь из-за немногочисленности сохранившихся предметов искусства и конечно же из-за невозможности проследить место происхождения конкретных образцов. Мы можем лишь предположить, что кушанское наследие в искусстве Восточного Ирана проникло и в исламские времена и арабские завоеватели оказались правы в своем определении Трансоксианы, «страны по ту сторону реки», как культурной и политической области, отличной от сасанидского Ирана. Постоянно увеличивающееся количество раскопок и находок исламских предметов искусства в советской Средней Азии подтверждает полученную из письменных источников картину о том, что искусство эпохи Саманидов представляло собой смесь местных традиций, влияния сасанидского Ирана, в основном раннего исламского периода, и нового исламского искусства, развившегося при Аббасидах. Последнее лучше всего представлено находками, сделанными во временной столице Аббасидов, Самарре, по имени которой и получил свое название самаррский стиль.

Во-первых, самаррский стиль в украшении характеризуется волнистыми поверхностями в плоскостях высокого и низкого рельефа, идеальными для штукатурки и лепнины. Так называемая гробница эмира Исмаила, точнее, мавзолей Саманидов в Бухаре демонстрирует схожесть с Самаррой, но здесь также предполагается изначальная резьба по дереву, поскольку украшения или узоры подчеркнуты множественными заостренными плоскостями высокого и низкого рельефа, а не волнистыми поверхностями. Что касается архитектуры мавзолея, то его конструкция походит на разновидность храма огня, известного в Иране как «чахар так», или четыре арки, увенчанные невысоким куполом. Однако наиболее примечательные предшественники мавзолея – это доисламские среднеазиатские дворцы и поместья, раскопанные в Варахше и некоторых других местах Древнего Хорасана, а также в современной Хиве. Несомненно, мавзолей Саманидов в Бухаре является прекрасным образцом слияния трех стилей. И, как таковой, может быть назван саманидским или бухарским.

Из-за климатических условий обычным материалом для строительства домов в Средней Азии являлась формованная глина. Высушенные на солнце и обожженные кирпичи использовались в постройке крупных общественных зданий, которые покрывались штукатуркой, обычно изнутри. Разнообразные и более сложные решения по установке круглого купола на квадратное здание заменили старые доисламские уступчатые угловые своды. По всей видимости, архитектура Саманидов активно развивалась и стала предшественницей изысканных строений в Бухаре и Самарканде эпохи Тимуридов в XV в.

Похоже, резьба по дереву также должна иметь среднеазиатское или даже саманидское происхождение. Как бы там ни было, она процветала в основном в горных районах Средней Азии и нынешнего Афганистана вплоть до наших дней. Причудливые растительные узоры по дереву позднее повторили в камне, и у нас имеется несколько великолепных образцов надгробий более позднего периода с узорами, явно имитирующими резьбу по дереву. Сохранилось и несколько замечательных резных дверей саманидского периода, которые находятся в музеях СССР. Вполне возможно, что чисто исламские строения, такие как мечети и минареты, имели богатое украшение, хотя никаких зданий эпохи Саманидов, о которых упоминалось в литературных источниках, не сохранилось.

Хотя ислам не одобрял изображение животных или людей, в Иране подобные изображения не запрещались, так же как и питие вина. Тем не менее абстрактные, геометрические орнаменты и растительные узоры получили в Иране новое развитие и широкое распространение при исламе. Суннитские религиозные лидеры ханафитской школы права, чья роль уже отмечалась, всеми силами поощряли использование орнаментов и узоров вместо изображений живых существ. Прогрессирующая геометризация искусства, если это можно так назвать, была особенно заметна в украшении зданий и керамических изделий.

Гончарное дело времен Саманидов известно в основном по раскопкам в Самарканде и Нишапуре. Для керамики этого периода обычно характерны четкие или чеканные узоры, нанесенные цветными мазками и покрытые прозрачной свинцовой глазурью. Использование декоративных арабских куфических надписей или напоминающих письмо узоров наиболее типично для таких гончарных изделий, хотя попадаются не только растительные орнаменты, но даже стилизованные изображения животных и птиц. Такие изделия находятся в музеях в разделе «керамика Афрасиаба», названном так по местному обозначению древнего города в Самарканде, где и были впервые обнаружены эти гончарные изделия. Саманидская керамика отличалась разнообразием орнаментов и техники исполнения, и здесь нет возможности для рассмотрения множества присущих ей интересных деталей.

Среднеазиатские керамические изделия найдены в различных местах Ближнего Востока, что свидетельствует о популярности саманидского гончарного промысла. Формы предметов керамики ни в коем случае не однообразны; кувшины, плоские блюда, чаши, фигуры животных и даже людей, использовавшиеся в качестве кувшинов, всадники и прочее указывают на их невероятное разнообразие. Возможно, определенное пуританское сопротивление использованию золота и серебра для домашней утвари стимулировало ремесленников к украшению глиняных и бронзовых сосудов. Являлось ли это основной причиной невероятного разнообразия гончарных техник, таких как эмаль, майолика, сусальное золото и изыс канные украшения, нам неизвестно. Однако средневековый гончарный промысел достиг чрезвычайно высокого уровня как в технике, так и в совершенстве художественного исполнения. Более позднее и весьма значительное влияние Китая может быть обнаружено в копиях фарфоровых изделий, созданных саманидскими художниками. Здесь, как и во всех видах искусства, следует делать различие между предметами роскоши и повседневной кухонной утварью – точно так же, как между придворной поэзией и народной. Бронзовое литье следовало традициям гончарного искусства, хотя, возможно, присутствие сасанидских мотивов в этом материале прослеживается заметно сильнее, чем в других.

Сохранилось несколько богато украшенных бронзовых чайников и кувшинов из Средней Азии послесаманидской эпохи, но они лишь свидетельствуют о высокоразвитой технике производства, существовавшей и в более раннем периоде. Что касается работ по металлу в целом, таких как доспехи и оружие, то Самарканд издавна слыл признанным их центром. В других, более мелких художественных ремеслах, таких как ткачество и производство текстиля, земли Саманидов превосходили всех остальных в исламском мире. Любопытно, что относящийся к самой ранней дате образец шелка, сотканного в исламском Иране, находившийся сначала в церкви Сен-Жосс, в Па-де-Кале, а теперь в Лувре, был соткан для наместника Хорасана при преемнике эмира Нуха ибн Насра около 958 г.

Музыка развивалась во многом так же, как и прочие виды искусства; при исламе произошло смешение арабских и иранских элементов. Доисламские персы славились своими музыкальными достижениями и мастерством, и многие инструменты исламского мира имели сасанидское или даже более раннее происхождение. Тахириды известны своим покровительством музыке, и несколько их наследников, возможно при бухарском дворе, написали трактаты по музыке. Более того, лучшие умы столетия, такие как аль-Фараби (один из крупнейших представителей средневекеовой восточной философии, математик, теоретик музыки, автор комментариев к сочинениям Аристотеля и Платона) и ар-Рази (персидский ученый-энциклопедист, врач, алхимик и философ; многие сочинения ар-Рази были переведены на латынь и получили широкую известность и признание у западноевропейских врачей и алхимиков; в Европе известен под латинизированным именем Разес. – Пер.), изучали музыку и писали о ней, не говоря уж об упомянутом ранее Рудаки. Из различных письменных источников нам известно, что во времена Саманидов некоторые мелодии или музыкальные формы, звучавшие и в империи Сасанидов, оставались по-прежнему популярными и много веков спустя. В саманидский период новый инструмент шахруд – видимо, разновидность арфы и который, как утверждали, изобрели в Самарканде в 912 г. – присоединился к уже достаточно многочисленной капелле инструментов, таких как лютня, бандура, виола и т. п. Из работ Ибн Сины мы почерпнули знания о различиях в иранской и арабской музыке – последняя оказалась богаче. Арабская музыка была принята и исполнялась в иранском мире наряду с местной, в то время как обратное оказалось в меньшей степени справедливо для говорящей по-арабски части халифата. Точно так же, как в случае с вином и живописью, иранцы защищали свою музыку от пуританских арабских тенденций.

По поводу царицы всех искусств, живописи, снова возникают затруднения из-за неодобрительного исламского религиозного отношения. Для понимания саманидской живописи нам следует изучать настенные росписи и иллюстрации в книгах. Человеческие фигуры саманидского периода, обнаруженные в настенной живописи в Афрасиабе в 1913 г., к несчастью, оказались утеряны из-за разрушения до того, как с них успели снять копии. Настенная роспись позднего газневидского периода из Лашгари-Базара в Южном Афганистане обнаруживает человеческие фигуры в натуральную величину, которые никак не оскорбляли известных своим фанатизмом исламских правителей, Газневидов. А поскольку доисламские настенные изображения обнаружены в Варахше, Пенджикенте и других местах Трансоксианы, не вызывает удивления существование старых традиций и в исламские времена. Техники исполнения очень похожи, а темы – сцены охоты и пиршеств – также подтверждают связь с доисламскими временами. Даже в покрое одежды – богато расшитых шелковых кафтанов и рубах, сапог и остроконечных шапок, столь характерных для согдийцев, – прослеживается эта связь. Подобные шапки упомянуты правителями тюркских кочевников VII в. в их рунических надписях в Монголии, и, возможно, эти головные уборы оказали влияние на появление высоких остроконечных колпаков мусульманских ученых под названием калансува, которые впервые появились именно в Восточном Иране.

В иранской части исламского мира активно развивалась каллиграфия, и различные виды вычурных куфических арабских шрифтов снова подтверждают высокое мастерство художников Востока. Вполне возможно, что украшение миниатюрами являлось отличительной чертой доисламских манихейских книг, хотя также упоминались и иллюстрированные древние зороастрийские книги. Существует легенда, по которой приехавшая во времена Насра в качестве невесты его сына китайская принцесса привезла с собой художника, который сделал иллюстрации к книге «Калила и Димна», переведенной Рудаки. Правдива эта легенда или нет, она служит иллюстрацией широко распростиравшихся связей Саманидов как в области искусства, так и в других сферах деятельности. Определенно, китайское влияние на позднюю персидскую миниатюру достаточно очевидно, однако нет необходимости полагать, будто оно началось лишь с монгольским нашествием в конце XII в. И в самом деле, слава Ирана как центра искусств пережила века, а Бухара являлась частью иранского мира.

Таким образом, Бухара при Насре ибн Ахмеде играла ведущую роль в процессе создания во всех владениях мировой исламской культуры – от права и религии до музыки и гончарного искусства. Но при создании из ислама мировой религии и цивилизации всегда оставалась приоткрытой дверь для выбора и новых дерзаний, которые некоторые исследователи описывали как орудие упадка ислама. Другие ученые превозносят золотой век Аббасидов IX столетия, когда безраздельно господствовал арабский язык, а арабские традиции, в основном теоретически, все еще влияли на общество. Однако они забывают, что даже тогда уже веяли неизбежные ветра перемен. Арабские ученые часто осуждали иранцев за «разрушение» ислама поисками возможности использовать персидское вместо арабского и продвижение старых иранских обычаев и традиций в исламский мир. Безусловно, существовала Шуубия, поскольку шовинисты имеются в любое время и в любой стране, но осуждать все иранское, как антиарабское и, следовательно, антиисламское, не только абсурдно, но и несправедливо по отношению к тем выдающимся личностям при дворе Саманидов, которые стремились обогатить ислам и сделать его многонациональным, многоязычным и разносторонним культурным явлением, не привязанным к экзальтированным бедуинским нравам или предполагаемой законности исламских традиций, уходивших корнями в арабские обычаи. В том великом порыве эти подданные Саманидов на поверку оказались реалистами, указавшими путь в будущее.

Глава 5
Серебряный век

И самый породистый конь, придя в Бухару, становится равным ослу.

Абу Мансур аль-Абдуни

Если следовать устоявшейся исторической традиции, то для описания последних десятилетий правления Саманидов можно применить термин «серебряный век». Не то чтобы подобное определение удовлетворяет исследователя по всем аспектам, и даже не то что такая граница во времени взята довольно произвольно; однако следует как-то очертить рамки исторической перспективы прошлого, и тогда можно заметить начало упадка правления Нуха ибн Насра и его преемников. Творческая, научная и культурная жизнь Бухары продолжала процветать и даже в некоторых отношениях сияла ярче, чем прежде, однако пик славы Бухары уже миновал. При Газневидах, а затем при Сельджуках центр могущества и влияния переместился из Трансоксианы на запад и юг.

Новому правителю, Нуху ибн Насру (934–954), вскоре после восшествия на трон пришлось столкнуться с финансовыми проблемами, часть которых породило расточительство прежних правителей вкупе с опустошением казны в 942 г. ради подавления мятежей против эмира Насра. Имеются сведения, что в первый год правления Нуха налоги поднимались дважды, чтобы набрать необходимые средства для содержания чиновничьего аппарата. Гвардия эмира и часть регулярных войск долгое время не получали жалованья, что явилось причиной серьезного недовольства. К несчастью, новый визирь, Мухаммед аль-Сулами, был факихом (исламский богослов-законовед, знаток фикха – мусульманской доктрины о правилах поведения. – Пер.), консервативным и даже фанатично верующим человеком, имевшим склонность обращать больше внимания на собственное религиозное рвение, чем на дела государства. Его назначили для того, чтобы успокоить тех, кто осуждал «еретические» воззрения Насра.

Новой проблемой для Саманидов стал подъем в Западном Иране сильной шиитской династии Байидов, соперничавшей с Саманидами за контроль над городом Рей и всем Центральным Ираном. Прежде армии Саманидов могли поддерживать хотя бы номинальную власть своих правителей в прикаспийских провинциях и в Центральном Иране (города Хамадан – Рей – Дамхан). В 944 г. наместник Хорасана, Абу Али Чагани, потомок старинного феодального рода из горных районов современного Таджикистана, взбунтовался против Нуха, когда тот вознамерился заменить его Ибрагимом ибн Симдуром, фаворитом тюркской гвардии. Абу Али, будучи влиятельной персоной, не принял отставку и поднял мятеж. Он обратился за помощью к дяде Нуха, Ибрагиму ибн Ахмеду, и оба они были готовы нести знамя восстания до самых ворот Бухары.

Тем временем, благодаря невмешательству визиря, государственные дела в Бухаре шли все хуже. Различные интриги и оппозиция визирю закончились бунтом военачальников, которые схватили и убили аль-Сулами. После чего армия отказалась сражаться против Абу Али. Когда последний приблизился к Бухаре, Нух бежал в Самарканд. Мятежники вошли в столицу, и Ибрагим ибн Ахмед был провозглашен новым эмиром. Правление Абу Али и Ибрагима не пользовалось популярностью, и два месяца спустя Абу Али вернулся к себе на родину, в Чаганиан. Ибрагим помирился с Нухом и согласился на восстановление последнего на троне эмира. Нух вернулся в Бухару, где вскоре нарушил свое обещание, схватив и ослепив своего дядю, заодно с несколькими его приверженцами. Однако проблемы Хорасана на этом далеко не закончились, и правление Саманидов до самого конца существования династии уже никогда не было таким, как прежде.

Исторические источники вдаются в некоторые подробности военных действий в Хорасане и в попеременные успехи то Саманидов, то Байидов. Но более серьезным испытанием для правительства Бухары стали внутренние мятежи. Последние пятьдесят лет правления Саманидов стали свидетелями выхода всех провинций южнее Окса из-под вассальной зависимости от Бухары. Симптоматичной для растущей внутренней слабости государства явилась частая смена визирей. С 954 по 959 г. друг друга сменили четыре подряд премьер-министра. Реальная власть перешла от гражданской администрации к военным, а самым большим влиянием в Бухаре пользовался один из тюркских военачальников, Алп-тегин (тегин – тюркский титул, обычно присоединяемый к именам младших мужских членов ханской семьи, принц крови. – Пер.). Выход на главную сцену тюрков, однако, стал частью исторического процесса, изменившего лицо всей страны, и обсуждение этой темы оставлено до следующей главы.

За пределами столицы, при правлении Нуха, доминирует фигура Абу Али Чагани, поскольку в 952 г. его вновь назначили наместником Хорасана и он начал войну с Байидами. Годом позже Абу Али заключил с ними мир, однако Нух не одобрил этого и сместил его с должности. Вскоре, в конце лета 954 г., эмир умер, и ему наследовал его сын, Абд аль-Малик, который пошел по стопам отца и находился под влиянием военных в еще большей степени. Абд аль-Малик предпринял одну весьма неуверенную попытку освободиться от диктата военных, но потерпел неудачу. После смены череды визирей ставленник военных, Абу Али ибн Мухаммед аль-Балами, сын прежнего визиря, был назначен на тот же пост. К несчастью, сын не обладал качествами отца и стал марионеткой в руках военачальников, особенно Алп-тегина, который продолжал оставаться «серым кардиналом». Интриги, взяточничество и право сильного все больше и больше превалировали среди высших должностных лиц государства. Более поздний историк, Гардизи, повествует, что Абд аль-Малик часто играл в поло, но однажды выпил слишком много вина и, будучи не в силах справиться с лошадью, упал с нее и сломал себе шею. Это случилось осенью 961 г.

За внезапной смертью эмира незамедлительно последовали беспорядки среди населения. Построенный Абд аль-Маликом новый дворец в Бухаре был разграблен и сожжен толпой. После некоторых колебаний и при одобрении гвардии новым правителем провозгласили Абу Салиха Мансура ибн Нуха, брата Абд аль-Малика. Все вокруг присягнули ему, за исключением Алп-тегина, которого незадолго до этого назначили наместником Хорасана (на высшую военную должность в государстве, с целью удалить из столицы. – Пер.). Оказавшись в изоляции (на самом деле после смещения его с должности Мансуром ибн Нухом. – Пер.), Алп-тегин оставил Нишапур, столицу провинции, и направился в Газну, где свергнул власть местной династии и тем самым положил начало более поздней империи Газневидов.

Будет уместным внести некоторую ясность в значения титулов «сипахсолар» – главнокомандующий армией и «эмир Хорасана», появляющихся в источниках. После Исмаила сами Саманиды, как преемники Тахиридов, изначально являлись эмирами Хорасана, но с тех пор, как они обосновались в Трансоксиане, или «ма варал-нахр» – «выше реки», вместо Нишапура, «ма дунал-нахр» – «ниже реки», они назначили главнокомандующего саманидской армией на пост наместника земель «ниже реки». Так что в то время, когда Алп-тегин был главнокомандующим армией, это также означало, что он управлял землями «ниже реки» из Нишапура, столицы провинции Хор асан. К сожалению, источники порой путаются в определении «эмира Хорасана», поскольку, с одной стороны, это могло означать саманидского правителя Бухары, а с другой – его главнокомандующего, наместника земель «ниже реки».

Вероятно, историки того времени, так же как и более поздние, хорошо разглядели то, что нам видно через многие столетия, а именно что центр власти и влияния покинул Бухару, дабы переместиться западнее, в Нишапур, Рей и Исфахан. Потому что Бухара, как столица Саманидов, более не являлась важным центром; главные решения принимались в Нишапуре, столице провинции Хорасан, и хроники сообщают о событиях там и даже в Систане чаще, чем о событиях в Бухаре. Звезда Байидов быстро всходила на исторический небосклон, и они также прославились своим покровительством искусству и образованию. И долго еще слава «царей Востока», как называли Байидов современные им источники, оставалась темой писателей. Географ, аль-Макдиси, известный во второй половине X в., писал, что «они лучшие цари по нраву, наружности и уважению, оказываемому науке и ученым… Помимо всего прочего, они не требовали от образованных людей падать перед ними ниц и по вечерам, во время месяца Рамадан, проводили ассамблеи для дискуссий в присутствии самого правителя».

Мансур ибн Нух продолжал благие традиции своих предков в качестве покровителя искусств и образования. Его визири, Абу Джафар Утби и Балами, пытались воссоздать век Насра, но это оказалось более чем непросто. В последний год правления Мансура визирем стал Абу Абдалла Ахмед ибн Мухаммед Джейхани, внук знаменитого Джейхани. Таким образом, управление государством приняли наследники визирей ранних Саманидов, однако, к сожалению, никто из них не был равноценен своим предкам.

Мансур правил пятнадцать лет и умер летом 976 г., оставив трон своему сыну Нуху II, которому тогда исполнилось только тринадцать лет. Реальная власть находилась в руках талантливого нового премьер-министра Абула Хусейна Утби, который старался восстановить влияние чиновничьего аппарата в противовес военным. На короткое время ему это удалось, поскольку он смог назначить своих друзей на высокие военные должности. Однако крайне неудачная военная кампания против Байидов 982 г. заставила энергичного визиря взять на себя руководство военными действиями, в результате чего политические противники организовали его убийство в Мерве. Со смертью Утби последний обладающий реальной властью премьер-министр покинул сцену Саманидов. Последующие визири более не имели власти для поддержания порядка во владениях Саманидов, что привело к их ограничению Трансоксианой, поскольку провинции южнее Окса находились в руках практически независимых правителей. Финансовые дела государства также пребывали в беспорядке. Вторжение в 992 г. тюркских армий с востока в Бухару ознаменовало конец династии, хотя Саманидам удалось отбить столицу и поддерживать довольно шаткое правление до конца столетия.

Вторая половина X столетия стала свидетелем ослабления влияния класса дехкан, станового хребта бухарского общества. Хотя процесс потери территорий длился более полувека и был достаточно неоднородным, одной из основных причин явился подъем городов и расцвет городской жизни. Уже упоминалось о переселении дехкан в города, процесс которого подтверждают археологические исследования. Количество усадеб или поместий в различных частях Бухарского оазиса, столь значительное в досаманидские времена, было ничтожно мало к концу правления Саманидов. Централизация власти в руках саманидского чиновничьего аппарата тоже, разумеется, внесла свой вклад в ослабление класса дехкан. Последствия потери ими своего

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2016

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2016

* * *

Предисловие

Бухара в конце IX и на протяжении X в. превратилась в столицу восточноиранского культурного пространства и таким образом явилась наследницей многовековой, независимой от западноиранской традиции. В то же время Бухара стала символом нового порядка – исламского Ирана, который объединил прошлое с религией и цивилизацией, привнесенными пророком Мухаммедом. Это развитие, названное некоторыми учеными новоперсидским ренессансом, распространилось по всему Иранскому плато и за его пределами. Некоторые расценили это как противодействие иранского «национализма» арабскому исламу. Я же считаю, что это была попытка сохранить ислам, освободить его от арабского наследия и бедуинских традиций, сделав более богатой, более приспосабливаемой и универсальной культурой, чем он был до этого. Саманиды (династия из Балха, Афганистан, правившая в Средней Азии в 875–999 гг. н. э. – Пер.) показали путь примирения древних традиций с исламом, которому позднее последовали другие народы в самых отдаленных уголках исламского мира.

Бухара не потеряла своей значимости и после падения Саманидов в 999 г.; и в XVI в. снова стала столицей при узбекских правителях, оставаясь ею вплоть до русской революции. Однако золотой век Бухары пришелся на X столетие, когда во владениях Саманидов начала расцветать новоперсидская литература. После 999 г. Бухара повернула от Багдада в сторону Кашгара (столица Караханидского государства в Средней Азии тюркской династии Караханидов, царствовавших в 840–1212 гг.; в 960 г. Караханиды вместе со своими подданными приняли ислам, в 999 г. окончательно разгромили Саманидский эмират. – Пер.), а затем Каракорума (столица Монгольского государства; основан в 1200 г. как ставка Чингисхана; капитальную застройку в 1229 г. начал хан Угэдэй, третий сын Чингисхана. – Пер.). Она стала скорее частью южного аванпоста тюркской экспансии в Средней Азии, чем северным пограничьем ирано-исламского мира. Хотя кое-кто в Бухаре и по нынешний день продолжает говорить на персидском (или таджикском) языке (в настоящее время население Бухары состоит главным образом из узбеков, таджиков и персов-ирани. – Пер.), Саманиды оказались последней персидской династией в Средней Азии, и тюркизация земель между Оксом (нынешняя Амударья) и Яксартом (нынешняя Сырдарья), названных в этой книге Трансоксианой, после 999 г. стремительно продвинулась. Другим изменением стал поворот от централизованного чиновничьего государства Саманидов к раздробленным феодальным царствам Караханидов (или, как их еще называли, Илик-ханов или Али-Афрасиабов), основанным на среднеазиатском принципе двойного царствования. Однако в короткой книге о Бухаре мы не можем обсуждать проблемы среднеазиатских степей или обычаи кочевников, включая политическое устройство, тем более что значительная их часть освещена в других работах.

С моей точки зрения, исследователь исламской Трансоксианы сталкивается с другими проблемами и должен использовать другие методы для достижения своей цели, чем его коллеги, занимающиеся Древней Трансоксианой или историей Узбекистана начиная с Первой мировой войны. Историку Древней Трансоксианы следует использовать каждую крупицу имеющейся в его распоряжении информации, он должен выжать все возможное из надписей на глиняном черепке или на артефактах из археологических раскопок. Чтобы реконструировать прошлое, ему следует задействовать методы сравнительной лингвистики, антропологии, физической географии и множества других дисциплин. Историк Бухары Саманидов и ее окружения не должен пренебрегать информацией, предоставленной архитектурой, литературой и искусством, однако его основная задача состоит в сравнении различных версий событий, полученных из разных источников. Критический текстуальный анализ является его основным занятием. Исследователь Советской Бухары должен просеять массу информации и бесчисленных отчетов по экономической, политической и общественной жизни в городе. Его главная задача – подбирать и отсеивать информацию, а затем соединить отобранное в целостную картину ограниченного периода времени или ограниченной темы – такой, как землепользование и хлопок.

Не вызывает сомнения, что древнюю историю Бухары, принимая во внимание многочисленные пробелы в исламской истории, невозможно восстановить. Но тогда следует установить ограничения на изложение истории, определяемые целью или темой. В нашем случае это расцвет новоперсидского языка и литературы при дворе Саманидов и перемены в Трансоксиане под властью Караханидов. Если бы источники были более полными и предоставляли желаемую информацию, наша задача оказалась бы намного проще.

Одна из проблем наших источников – это отсутствие хронологической точности и использование предшествующих работ, ныне утерянных. Так, при изучении X столетия порой книга, написанная в XII или XIII в., будет содержать более давнюю и более достоверную информацию, чем схожая работа XI столетия. Большинство авторов брали свои данные из других книг, не упоминая их названия, и зачастую точные даты их не слишком заботили.

В работе над данной книгой я постарался интерпретировать данные из источников самого широкого спектра. Следуя принципу простоты и учитывая огромное количество данных, я искал способ объяснить роль средневековой Бухары в более широком контексте восточноисламского мира и тюркизации Средней Азии. Многое было опущено, но все же я надеюсь, что данное исследование окажется интересным и информативным.

Ричард Н. ФрайКембридж, Массачусетс

Там Самарканд в саду миндальном,

Бухарцы в сонном забытьи;

Купцы в чалмах, по тропам дальним

Влачатся вдоль Амударьи.

Оскар Уайльд. Ave Imperatrix(Пер. Е. В. Витковского)

Глава 1

Древний оазис

Аристотель называет реку, несущую свои воды через Согдиану, Политимет – именем, данным ей македонцами.

Страбон 518

«Среди восточных стран Бухара возвышается, как купол ислама, и в тех краях подобна Багдаду. Вокруг нее исходит сияние великолепия учености ее врачей и законоведов, ее украшают высочайшие достижения образованности и исключительных знаний. В каждом столетии, начиная с древних времен, этот город служил местом, где собирались выдающиеся представители всех религий. Название Бухара происходит от слова «бухар», что на языке персидских жрецов-магов означает «сосредоточие учености». Слово это очень близко к слову на языке уйгурских и китайских идолопоклонников, называвших места своих богослужений, языческие храмы, тоже «бухар». Однако на период своего основания город назывался Бумиякат». Так писал персидский историк Джувейни (Малик ибн Мухаммед Джувейни (1226–1283) – персидский государственный деятель и историк, автор труда «История Мирозавоевателя») около 1260 г., через много лет после того, как монголы захватили и разграбили Бухару. Золотой век канул в Лету, однако Бухара никогда до конца не теряла своей значимости, вплоть до самого краха царской Российской империи в 1917 г.

Средняя Азия всегда сохраняла притягательность для жителей Запада, а города Самарканд и Бухара сияли парными бриллиантами в краю пустынь и оазисов. Жители влажных лесистых земель не могли испытывать ощущения чуда и благодарности того народа, который отвоевал маленький рай у песков пустыни и с трудом влачил ненадежное существование на орошаемых участках земли, постоянно противоборствуя природе. А поскольку в Средней Азии граница между степью и плодородными землями проходила точно по самому краю дарующей жизнь воды, для кочевников оазисы должны были казаться чем-то вроде рая по сравнению с негостеприимными пустынями, по которым они скитались.

По словам археологов, жители Азии на раннем периоде своего существования, по-видимому, спустились с гор, где научились возделывать землю и строить жилища, в более плодородные речные долины. Одна из таких долин Средней Азии возникла благодаря реке Зеравшан, текущей с Памира, «крыши мира», в пески пустыни Кызылкум.

В нынешнем оазисе Бухары не обнаружено поселений эпохи палеолита. Но это не означает, что в раннем каменном веке здесь не жили люди, хотя никаких свидетельств тому пока не обнаружено. Так как многие напластования древних поселений сосредоточены в хорошо орошаемых и возделываемых равнинных оазисах, только от глубоких раскопок можно было бы ожидать обнаружения очень древних останков. А поскольку повсюду в Средней Азии найдены орудия времен палеолита, можно предположить, что в Бухарском оазисе также находились древние поселения. Несколько предметов бронзового века свидетельствуют о существовании на данной территории поселений 2-го тысячелетия до н. э., однако не было произведено достаточное количество исследований или раскопок, чтобы мы могли составить картину предыстории Бухары. Нам остается довольствоваться ранней историей и оставить более древние периоды будущим исследователям доисторической эпохи этих земель.

Средняя Азия вышла на историческую арену, когда Кир (Кир II Великий (Куруш) – персидский царь из династии Ахеменидов, правил в 559–530 гг. до н. э. – Пер.) укрепил свою обширную империю. Однако Бухарский оазис не упоминался ни в Багистанской надписи Дария (иначе Бегистунская или Дариева надпись; самая значительная из древнеперсидских клинообразных надписей, вырезанная по повелению царя Дария I на Багистанской скале. – Пер.), ни в перечне персидских сатрапий, составленном Геродотом. Священная книга зороастрийцев, Авеста, тоже не дает сведений о Бухаре, поэтому мы можем предположить, что она входила в сатрапию Согдиана, о которой упоминают все приведенные выше источники. Историки Александра Великого также бесполезны для нас, поскольку от Арриана (Флавий Арриан – древнегреческий историк и географ, занимал ряд высших должностей в Римской империи. – Пер.) и Квинта Курция (Квинт Курций Руф – римский историк, написавший наиболее полную «Историю Александра Великого Македонского». – Пер.) мы знаем только то, что в нижнем течении реки Полидмет (Зеравшан) находилось множество поселений, впоследствии исчезнувших в песках или, в некий период времени, видимо поглощенных озером, названным Птолемеем Оксиана (Аральское море. – Пер.). Археологические свидетельства, хоть и фрагментарные, указывают на существование оросительных каналов и поселений задолго до прихода Александра Великого. К сожалению, мы не имеем относящихся к этому раннему периоду литературных источников.

Хотя у нас нет тому свидетельств, кажется вполне вероятным, что Бухарский оазис входил в Греко-Бактрийское царство, основанное колонистами и гарнизонами, оставленными Александром и ранними Селевкидами (династия правителей эллинистического государственного образования, основанного диадохом – полководцем Александра Македонского, Селевком (312 до н. э. – 83, 68–64 до н. э.). – Пер.) в Восточном Иране. В то время как цари Эвфидем, Деметрий и др. могли осуществлять прямое управление всей Согдианой, вполне вероятно, что различные оазисы Средней Азии установили собственную автономию даже под номинальной греко-бактрийской властью. Обнаруженные в Средней Азии греко-бактрийские монеты не могут служить доказательством непосредственного управления. В то же время нет ни малейшего сомнения в сильном влиянии эллинистической культуры. Наличие скульптур и настенных росписей из таких городов, как Эртам рядом с Термезом, Пенджикент и Варахша, подтверждают существенное влияние греческого искусства в Средней Азии за два века до христианской эры. Греческое влияние в Средней Азии, возможно, шло параллельно с эллинским влиянием в Северо-Западной Индии, которое позднее вылилось в гандхаранскую школу буддийского искусства.

Во II веке до н. э. в земли между Оксом и Яксартом вторглись кочевники с восточных окраин. Предположительно, в Бухарском оазисе они перешли к оседлому образу жизни, установив свою власть над местным населением. И вот впервые у нас имеются китайские источники, повествующие о землях Средней Азии. Примерно в 129 г. до н. э. китайский посол по имени Чжан Цзянь посетил Центральную Азию и обнаружил, что народ, называвшийся в китайских текстах юэчжи, уже занял значительные территории по берегам реки Окс. Позднее юэчжи захватили земли южнее Окса, и один из их кланов создал царство, известное в истории по его имени, Кушанское царство (кит. Гуйшуан, I–III вв. н. э. – древнее государство на территории современной Средней Азии, Афганистана, Пакистана, Северной Индии, период расцвета приходится на 105–250 гг. н. э.; Кушанское царство было основано кочевым индоиранским народом тохаров, кит. юэчжи – люди луны, пришедшим с территории, на которой сейчас находится Синьцзян-Уйгурский автономный район. – Пер.). С I по IV в. н. э. Кушанское царство являлось доминирующей силой, как в политическом, так и в культурном аспекте в Средней Азии и Афганистане.

При кушанах буддизм распространился в глубь Средней Азии и в Китай. Теперь, когда были обнаружены и частично расшифрованы надписи на языке кушанов (из Сурх-Котала в Северном Афганистане и других мест), мы можем дать более полную оценку важной роли этих преемников греков в Средней Азии. Вполне возможно, что именно при великом царе Канишке (чьи даты правления точно не известны, но который, видимо, правил в начале II столетия н. э.) кушанский письменный язык был упрощен при помощи видоизмененного греческого алфавита. Потому что найдены как греческие, так и кушанские легенды (совокупность всех грамматических символов на монетах. – Пер.) на ранних монетах Канишки, тогда как на более поздних этапах правления Канишки греческие надписи уже исчезли. Возможно, более значительным, чем все остальные культурные достижения, явилась роль Канишки в переводе буддистских текстов на кушанский, а затем уже на согдийский и китайский языки. Можно предположить, что многие из согдийских и китайских буддистских текстов из Китайского Туркестана были переведены с кушанских оригиналов, поскольку такие распространенные буддистские термины, как «сансара» – переселение души, «татхагата» – тот, кто пришел (один из эпитетов Будды. – Пер.), «клеза» – духовная нечистота, в согдийском и китайском переводах выдают оригинал из стороннего источника, которым, возможно, была кушанская школа переводчиков. И вполне вероятно, что в земли между Оксом и Яксартом именно при кушанах пришел буддизм.

Значение кушанов в истории оказалось недостаточно оцененным, и, вместе с новыми археологическими открытиями, наши знания о них как о посредниках между Индией, Китаем и Ближним Востоком становятся все более определенными. Обилие глиняных черепков кушанского периода в Бухарском оазисе, во многих искусственных могильных курганах, указывает на процветающую экономику тех времен. Возможно, именно в этот период мы можем найти признаки самых ранних свидетельств существования древних поселений на территории нынешней Бухары.

При раскопках одной из древнейших мечетей современной Бухары, Магоки-Аттар, советский археолог В. А. Шишкин углубился на 12 метров ниже поверхности, где были обнаружены обломки, датируемые, возможно, самым началом христианской эпохи. Мечеть Магоки-Аттар может быть идентифицирована как средневековая мечеть Мах, упомянутая исламскими авторами, которые сообщают, что она была построена на месте прежнего храма огня. Поскольку многие священные места часто продолжали сохранять свое предназначение даже при смене религий, о чем свидетельствует превращение языческих храмов в церкви или церквей в мечети, Магоки-Аттар, находящаяся ныне в центре города, возможно, расположена на месте прежнего буддистского монастыря. Таким образом, на месте храма огня некоего местного культа, который, в свою очередь, построили на месте вихары (санскритский и палийский термин для буддистского монастыря. – Пер.), была воздвигнута мечеть. Эти три религиозных пласта можно приблизительно сопоставить мусульманской, эфталитской (эфталиты, или белые гунны, – племенное объединение раннего Средневековья (IV–VI вв., создавшее обширное государство, в которое входили Согдиана и Бактрия, Афганистан, Гандхара и Северная Индия. – Пер.) и кушанской эпохам истории Бухары.

Дальнейшим указанием на правдоподобность приведенной выше гипотезы является вопрос о названиях Бухары. Во многих исламских источниках Бухару называют Бумиякат, но изучение средневековых исламских карт приводит к заключению, что Бумиякат являлся эквивалентом цитадели и что от мечети Мах – позднее Магоки-Аттар – Бумиякат отделял то ли водный поток, то ли канал. Таким образом, Бухара как поселение была чем-то отличным от Бумияката, и только позднее они слились в единое целое. Здесь нет возможности углубляться в причины такого предположения, однако оно прояснило бы сведения о Бухаре в наших источниках, особенно географических.

Интересно отметить, что в индийской провинции Бихар есть город Бухар, и считается, что оба названия происходят от «вихара», общепринятого названия буддистских монастырей. Вполне вероятно, что название Бухара (на тюркских диалектах «букар») стало производным от «вихара», поскольку называть место по наиболее значительному строению на нем не являлось такой уж необычной практикой. Более того, писатель периода Саманидов, аль-Хорезми, говорит, что «аль-бухаром» называют храм индийских идолопоклонников. Однако название Бухара в наших источниках встречается относительно поздно. Наиболее ранний источник, в котором появляется это название, – книга примерно 630 г. н. э. о странствиях китайского буддиста-паломника Сюань Цзана. Можно предположить, что монеты правителей Бухары, где встречается это название, более ранние, однако даты на них не отмечены.

Монеты эти являются любопытными копиями серебряных монет сасанидского правителя Ирана, Бахрама V, который правил примерно в 421–439 гг. н. э. и который, предположительно, вел завоевательную политику в Средней Азии. Наиболее ранние монеты Бухары этого вида имеют среднеперсидскую легенду, скопированную с монет Бахрама, а также легенду на местном бухарском диалекте. Последняя легенда гласит «царь Бухары», вслед за чем следует то ли имя собственное, Кана, то ли эпитет «кава» – героический, могущественный, местное название легендарных, великих правителей до и во времена пророка Заратустры. Тогда легенду можно трактовать как «царь, властитель Бухары». Однако средневековый историк Бухары, Наршахи (Мухаммад ибн Джафар Наршахи (899–959) – среднеазиатский историк X в., автор «Истории Бухары». – Пер.) упоминает правителя Бухары по имени Кана, который, по-видимому, не плод воображения или результат неправильного истолкования легенд на монетах из-за того, что последнее «а» на более поздних монетах исчезает. С различными видами монет доисламской Средней Азии необходимо еще много работать, но и они, как я предчувствую, выявят кушанские корни более поздних местных династий.

Можно предположить, что истоки Бухары как имеющего важное значение города, видимо, датируются концом V или началом IV в. н. э., когда под властью эфталитов находились большие территории Средней Азии. После победы Бахрама над эфталитами персидское влияние на Среднюю Азию, как свидетельствовало копирование его монет, значительно возросло. К тому же самому периоду археологи относят и некоторые основные сооружения длинных (общепринятый термин для крепостных стен большой протяженности. – Пер.) стен вокруг оазиса.

Крепостные стены Бухары, носившие курьезное название Канпирак – «Старуха», не являлись чем-то уникальным для Средней Азии. Антиох I (281–261 до н. э.) построил, согласно Страбону, стену вокруг оазисов Мерв (древнейший известный город Средней Азии на берегу реки Мургаб на юго-востоке Туркменистана) и Шаш (возле Ташкента); другие оазисы также были обнесены стенами. Вполне возможно, что длинные стены Бухары, раскинувшиеся на 250 километров вокруг оазиса, начали возводить еще до нашей эры, однако археологические свидетельства далеко не дают такой уверенности. Протяженные стены опоясывали орошаемую часть оазиса и, несомненно, служили защитой как от песков пустыни, так и от враждебных кочевников. Фрагменты стены, особенно в восточной и юго-восточной частях оазиса, сохранились и по сей день.

После арабских завоеваний стены несколько раз восстанавливались и надстраивались. Исламские источники сообщают нам, что грандиозное восстановление стен началось в 782 и длилось до 830 г. н. э. При процветающем правлении Саманидов крепостные стены запустили до состояния развалин и они больше не служили таким серьезным барьером, каким являлись в досаманидские времена. Разумеется, стены города поддерживались почти до наших дней, и средневековый географ Истахри писал, что в восточной части исламского мира нет второго такого хорошо укрепленного города, как Бухара. Не только сам город имел мощные стены, но и цитадель, где размещались правители, также служила надежным оборонительным сооружением.

Что касается эфталитов, то эти вторгшиеся с восточных окраин кочевники унаследовали не только роль кушанов, но, похоже, и их язык. Или, выражаясь точнее, они переняли иранский диалект Бактрии, использовавшийся кушанами и, соответственно, называвшийся кушано-бактрийским. Полагаю, было бы правильно разделить историю этой большой восточноиранской территории на кушанский и последовавший за ним позднее эфталитский периоды. Это никоим образом не исключает дальнейшее подразделение на подпериоды или другую общую точку зрения на историю Восточного Ирана, однако скудность источников ставит нас перед необходимостью упрощения попыток реконструкции истории. В персидском эпосе Фирдоуси (Мансур Хасан Фирдоуси Туси (935-1020); персидский поэт, автор эпической поэмы «Шахнаме» («Книга царей». – Пер.), ему приписывается также поэма «Юсуф и Зулейха», библейско-коранический сюжет об Иосифе) земли кушанов в нескольких местах сопоставляются, по всей видимости, с Бухарским оазисом, что не кажется неожиданностью даже позднее, при власти эфталитов.

Мы можем предположить, что эфталиты правили и в Бухарском оазисе, поскольку под их правлением находилось большинство других восточноиранских культурных областей, с середины V до середины VI в. н. э. Хотя среди эфталитов могли присутствовать тюркские или алтайские элементы, основная масса населения, скорее всего, являлась иранской по языку и, несомненно, по культуре. В средневековой истории Бухары Наршахи мы находим повествование, которое может поведать о свержении эфталитского правителя оазиса Бухары руками тюрков около 565 г. н. э. Выдержка принадлежит не перу Наршахи, а другому автору, аль-Нишапури, и является включением в сочинение первого. История рассказывает нам, что еще до существования города Бухары правитель всей области жил в городе Пайкане, что на юго-востоке оазиса близ реки Окс. Правитель, которого звали Абруи или, что более вероятно, Абарзи, так сильно притеснял людей, что они попросили помощи у тюркского правителя, который пленил и казнил Абарзи. Исследователи приложили немало усилий в попытках идентифицировать различных правителей с упомянутыми в данной истории. Основными источниками, крайне редко оказывающимися точными в том, что касается такой далекой от Китая части Средней Азии, служат китайские тексты. А поскольку одна из царских семей эфталитов носила имя Варз, то есть искушение видеть в Абарзи последнего эфталитского правителя Бухарского оазиса.

Несмотря на то что тюрки осуществляли свой сюзеренитет над Бухарским оазисом, реальная власть, по-видимому, сосредоточилась в руках местных династий, сформировавшихся в IV или V столетии, вслед за распадом Кушанского царства на различные княжества, по крайней мере севернее реки Окс. И снова прямых свидетельств длительного существования династии Бухарского оазиса не найдено, и нам известно это только из арабских и персидских источников. Данным источникам династия известна лишь как худа (властители) Бухары. Однако на монетах этих правителей мы находим согдийское слово, обозначающее царя, что является одной из деталей, указывающих на то, что местным языком был согдийский диалект. Властители Бухары продолжали править и в исламские времена, из чего можно заключить, что арабское правление осталось таким же, как и при тюрках; и те и другие правили через местные династии.

Повествования, прославляющие прошлое города, часто обнаруживаются в местных средневековых повествованиях о разных городах Ирана, и, перед тем как использовать их в качестве источника, истории эти необходимо тщательно изучить. Повествования о доисламском прошлом, которые не содержат явной тенденциозности или предвзятости, могут рассматриваться более правдоподобными, чем рассказы, указывающие на моральные устои или чрезмерно превозносящие личность или место. Следовательно, информацию о доисламской Бухаре, найденную в истории Наршахи и повторенную в других исламских источниках, можно рассматривать достоверной по существу до тех пор, пока не доказано обратное. Из нескольких источников нам известно, что столица, Пайкан, была захвачена Бахрамом Чобином, военачальником сасанидского царя Ормизда IV около 589 г. н. э. Противником Бахрама мог быть некий важный тюркский властитель или просто местный лидер. Имена – Шаба и его сын Пармудха (с вариантами), – которые появляются в источниках, не подлежат здесь обсуждению. В отношении данного периода истории существует слишком много неопределенности, и для нашего исследования Бухары нам не следует строить догадки на деталях. Как бы там ни было, после этого времени Пайкан утратил свое значение, а другие города оазиса, среди которых и Бухара, пошли на подъем.

Согласно тексту Нишапури (в книге Наршахи), существовал царь Бухары по имени Мах, в честь которого позже назвали городскую мечеть. Другой царь Бухары упоминается на серебряном сосуде, хранящемся в Эрмитаже, в Ленинграде. Прочтение его имени точно не известно, однако оно могло бы звучать приблизительно как Дизои. Наршахи также упоминает правителя по имени Кана, чье имя, как мы уже говорили, предположительно возникает на монетах. Ни одно из этих имен не является точным, и мы можем только предполагать, что такие цари властвовали в Бухаре в VI и VII вв. Можно с уверенностью сказать, что в Бухаре существовали местные династии, но неясно, насколько большой частью оазиса правил властитель города. Скорее всего, другие города оазиса имели собственных правителей, поскольку из исламских источников нам известно о правителе города Варанда в северной части оазиса. Более того, Наршахи говорит, что город Рамитин являлся столицей Бухарского оазиса, а когда-то прежде резиденцией правителей считался город Варахша; все это указывает как на разных правителей, так и на смену столиц. Однако ко времени арабских завоеваний Бухара была главным городом оазиса.

Глава 2

Становление ислама

Что проку лицом обращаться к михрабу?

С Тараза идолами сердце мое, с Бухарой.

Рудаки

Когда арабы под предводительством наместника Хорасана (исторической области в Восточном Иране) Убайдаллы ибн Зияда в 674 г. впервые появились под стенами Бухары, они обнаружили, что вместо недавно почившего царя городом правит царица. Имя царицы, несомненно незаурядной личности, было то ли Хтк, то ли Кбх, и произношение его остается неизвестным. Множество местных конфликтов делают историю арабских завоеваний довольно запутанной, и мы не можем быть уверены в последовательности событий. Вполне вероятно, что Бухара выплачивала дань арабам под предводительством Убайдаллы, но не была оккупирована завоевателями. Последующие наместники совершали набеги на земли за Оксом, однако их завоевания оставались по большей части не закреплены, в основном из-за гражданской войны, вспыхнувшей после смерти главы Омейядского (Дамасского. – Пер.) халифата Язида бен Муавии в 683 г. Как результат, Средняя Азия оказалась свободной от арабского господства на целое десятилетие.

Нам неизвестно, что произошло в Бухаре. Вполне возможно, что царица правила Бухарой более тридцати лет, но хронология событий выглядит запутанной, и легенды, сложившиеся вокруг образа царицы, значительно продлевают сроки ее правления. Известно лишь о некоем худа (правитель, например Бухар-худа) из Варданы, правителе города Вардана, носившего также имя Хнк – удивительно созвучно имени царицы, – как об основном противнике арабов. Имеющийся в источниках Бухар-худа, по имени Хнк, Хамик или абу Шакр (отец Шакра), возможно, был тем самым правителем Варданы, а может, и совершенно другой личностью. К сожалению, источники лишь упоминают эти имена, но ничего не сообщают о них. Не исключено, что в Бухарском оазисе царствовало несколько правителей, и, вероятно, на трон столичного города имелось несколько претендентов.

Набеги арабского наместника Хорасана, Умайя ибн Абдаллаха, с 692 по 697 г., показали неэффективность, и халиф Абд аль-Малик передал Хорасан в подчинение Ираку во главе с его сильным и способным наместником, знаменитым Аль-Хаджадж ибн Юсуфом. Последний назначил в Хорасан достойного заместителя, который окончательно завоевал и оккупировал земли севернее Окса. В 706 г. Кутейба ибн Муслим после длительной осады захватил Пайкан и в 709 г. взял Бухару. Он также захватил Самарканд и расширил арабские территории на восток намного дальше, чем этого когда-либо достигали предыдущие набеги.

При правлении Кутейбы происходило укрепление гарнизонов и ислама в Бухаре и других городах Трансоксианы. Из источников мы узнаем, что Кутейба отводил отдельные части Бухары разным арабским племенам, что придавало завоевателям силу и сплоченность. Хаджадж и Кутейба оба были способными людьми, и их дипломатичность – как в способности идти на компромисс, так и в привлечении в армию множества неарабов – являлась главной причиной успеха ислама в Средней Азии. Позднее такая политика вызвала резкое недовольство среди некоторых арабов и стала фактором, приведшим к гибели Кутейбы от рук его врагов в 715 г.

Кутейба построил в Бухаре мечеть и разместил гарнизон внутри города. Различные источники доносят до нас, что эти деяния не только сделали Бухару важным военным опорным пунктом мусульман, но заложили основу для ее роли в качестве центра исламского образования. Наршахи повествует, что Кутейба предложил вознаграждение в 2 дирхема (первоначально арабская серебряная монета, введенная в обращение в конце VII в.; видоизмененная греческая драхма. – Пер.) каждому, кто приходил в великую мечеть Бухары по пятницам. Из чего можно сделать заключение, что в Бухаре, как и повсюду, низшие классы тянулись к исламу и число мусульман росло. Однако это не означает, что в ислам обращались одни лишь бедняки; хотя, скорее всего, аристократия оказалась в меньшей степени к этому расположена.

Кутейба назначил в города Трансоксианы военных наместников, чья основная обязанность заключалась в контроле сбора налогов и обеспечении защиты от врагов. Обычно местные династии продолжали существовать бок о бок с арабскими наместниками, и в Бухаре продолжала процветать династия бухарских худа. Нет уверенности в том, что правитель Бухары, Тугшада, был посажен Кутейбой на трон вместо своего противника, правителя Варанды, имевшего претензии на власть в Бухаре, но Кутейба, безусловно, поддерживал Тугшада. О произношении его имени можно спорить, поскольку у нас есть китайские и арабские варианты, но мы остановимся на произношении, принятом в основных нефундаментальных работах. Похоже, что Тугшада правил Бухарой более тридцати лет. Наршахи пишет, что он правил тридцать два года (707–739) и изначально был посажен на трон Кутейбой.

Наршахи сообщает любопытную историю о Тугшада, случившуюся через некоторое время после смерти Кутейбы. Примерно около 730 г. н. э. (точная дата не известна) арабские миссионеры предприняли попытку обратить в ислам еще большее число жителей Средней Азии, и их усилия увенчались успехом. Тугшада пожаловался наместнику Хорасана, что многие приняли ислам лишь затем, чтобы избежать налога, наложенного на немусульман. Наместник написал своему подчиненному, наместнику Бухары, приказав арестовать вновь обращенных мусульман и передать Тугшада. Последний многих из них казнил, а оставшихся отправил в качестве пленников наместнику Хорасана. Хотя конкретные детали истории могут оказаться неточными, вся она в целом – изложенная также и в нескольких арабских повествованиях – показывает, что проблемы обращения в ислам и сбора налогов беспокоили представителей как местной, так и арабской власти. И, как обычно, доходы государственной казны оказались важнее всего остального.

Что касается Кутейбы, то обращение местных жителей в ислам обеспечило его, наряду с арабскими, местными вспомогательными войсками. Численность неарабских войск, называвшихся мавали – подопечные, выросло, и они оказали значительную помощь в укреплении и поддержании власти арабов. Арабы, вероятно, использовали персидский в качестве lingua franca (франкский язык; язык, используемый как средство межэтнического общения. – Пер.) со своими иранскими подданными в Средней Азии, как и в самом Иране, что способствовало распространению новоперсидского языка в землях, где местные жители объяснялись на согдийском и других диалектах.

После смерти Кутейбы позиции арабов сильно пошатнулись, и наступила череда непрерывных переворотов и сражений. Бухара оставалась в руках арабов, хотя другие районы время от времени обретали полную независимость. В китайских летописях есть записи о многих посольствах различных династий Средней Азии, обращавшихся к китайскому двору в поисках помощи против арабов. Даже Бухара, вместе с другими государствами, просила Китай о помощи в 718 и 719 гг. Вполне вероятно, что Тугшада вел двойную игру, поощряя других правителей на организацию сопротивления арабам с китайской или тюркской помощью, но затем, когда позиция арабов усиливалась, подтверждая свою преданность последним. Перемены в собственной арабской политике на Во стоке, отражающие позицию центральных властей Омейядского халифата в Дамаске, не способствовали примирению с местным населением.

Китайские источники сообщают нам, что царь Бухары отправил своего брата к китайскому двору, предлагая вассалитет. Что, по всей видимости, являлось частью общего бунта против арабов после нескольких поражений последних от рук тюрков, точнее говоря, от тюрков с севера и востока Трансоксианы. В 728 г. Бухара и большая часть Трансоксианы, за исключением Самарканда и нескольких мелких владений, освободились от арабской власти. Двумя годами позднее Бухара капитулировала перед арабской армией, однако Тугшада каким-то образом умудрился остаться у власти. На протяжении ряда лет арабам пришлось противостоять тюркам вместе со своими местными союзниками, и однажды мусульмане в Бухаре оказались осажденными тюркскими силами. Сражения продолжались до 737 г., когда тюрки отступили от Трансоксианы из-за внутренних неурядиц.