Комонс II. Игра по чужим правилам бесплатное чтение

Борис Батыршин
КОМОНС II
Игра по чужим правилам

© Борис Батыршин

Часть первая
Тяжело в деревне без нагана

1979 г., июнь.

Где-то в Подмосковье.

Горячие деньки.

Спина болит, руки ноют, пот безжалостно заливает глаза. Пить хочется отчаянно, и голова как бы сама собой поворачивается туда, где на краю поля, шагах в тридцати, рядом с грудой всякого барахла, отблёскивает тусклым пятидесятилитровая молочная фляга с надписью «для питья». Флягу наполняли всего пару часов назад, и вода – ледяная, колодезная – наверняка ещё не успела нагреться на солнце.

На крышке фляги пристроились мятые кружки – белая эмаль изнутри откололась, оставив уродливые чёрные пятна. На это, конечно, плевать, но не хочется выбиваться из взятого рабочего темпа – потом будет только хуже, придётся заставлять себя плестись назад и снова становиться на грядку. Нет уж, лучше дождаться, когда доберёшься до конца поля, и вот тогда – законный перекур, можно и попить со всем удовольствием…

«Перекур» – это, конечно, только так говорится. Среди школьников курящих не так много, и они пока не рискуют собираться кучками и дымить открыто. В сторонке, отвернувшись – дело другое. «Перекур» – это значит, что можно сбегать в кустики, напиться холодной воды из фляги, потянуться, разминая ноющую от вечно скрюченного положения поясницу, а то и просто улечься на пыльную траву, закинуть руки за голову и бездумно пялиться в белёсое от жары полуденное небо.

Всё это, вместе с проживанием в сельском общежитии (наскоро подготовленное к визиту «москвичей» помещение местного клуба), вечерами с простуженным кассетником и «плодово-ягодной» бурдой из сельпо – всё это и называется «летняя производственная практика».

Забавно, но в прошлой жизни я её пропустил. Дело в том, что набор «в колхоз» был делом сугубо добровольным, и я предпочёл остаться в Москве и проходить «трудовую повинность» в расположенном поблизости «Универсаме», где мы две недели кряду таскали лотки со свежевыпеченным хлебом в «булочном» отделе. Вот как сейчас, наверное, таскает Миладка – её в колхоз не пустили, запротестовали родители. Аст тоже «в тот раз» не ездил – мать взяла его с собой в Казахстан, в геологическую партию, что и было зачтено с предъявлением соответствующей бумажки. А вот на этот раз – отказался, изрядно удивив мать. Экзамены он сдал ни шатко, ни валко, едва-едва хватило для того, чтобы остаться в девятом – и сейчас пыхтит на соседней грядке, один за другим выдёргивая неподатливые сорняки.

Дальше, через две грядки от меня, старается Нина – одна из наших «комиссаров», маленькая, чуть полноватая, с пышными формами, брюнетка из пединститута.

Почему – «комиссары»? Да потому, что практика наша организована довольно необычно. Вместо привычных школьных педагогов, надзирающих за порядком и организующих наш быт, труд и досуг, вместе с нами «в колхоз» отправился «педагогический отряд» из пединститута имени Крупской. «Комиссары» – это их фишка, как и ежевечерние посиделки у общего костра с гитарой, и брезентовые куртки-стройотрядовки с нашивками «Педотряд-79». Мне подобные это знакомо: сам по прошлой жизни много и плодотворно общался с ростками неформальной педагогики, робко пробивавшимися на почве крапивинской «Каравеллы» и московского «Дозора». Здесь же вполне официальная инициатива институтского комитета комсомола: кто-то выдвинул рацпредложение испробовать новейшие педагогические методы (ага, новейшие, Макаренко читайте), получил поддержку – и дело в шляпе.

Большая часть «педотрядовцев» нам знакома – проходили практику в нашей школе в третьей, весенней четверти. Вряд ли это случайность. Что ж, тем лучше – два десятка школьников из двух девятых классов (в них, как и обещали, свели четыре восьмых), пять девушек и двое парней, а так же двое институтских преподавателей, на роли старших практики. Наших классных руководительниц, что Галину, что Татьяну Иосифовну, не взяли по каким-то высшим педагогическим соображениям. Те очень расстроились, но клятвенно пообещали навестить своих «ребяточек». Мы ждём.

За спиной крякает клаксон. Я оборачиваюсь – совхозный бортовой ГАЗ-53 с голубенькой кабиной и белой щелястой «мордой» остановился у краю поля, там, где стоит фляга с водой. Задний борт уже откинут и оттуда вылезли Ритка Дымшиц и ещё две девчонки, работающие на пищеблоке. Суетятся, помогая парням-дежурным выгружать из кузова здоровенные зелёные армейские термосы с кашей и борщом, Ритка уже расстелила на траве большую клеёнку и выкладывает на неё нарезанные кирпичи серого хлеба, охапки алюминиевых ложек и вилок, расставляет стеклянные солонки и аккуратно раскладывает большие пучки зелёного лука.

– Эй, трудовая молодёжь! – весело кричит из кузова «ГАЗона» начальник практики Рудольф Сергеевич, институтский «физкультурник». – Шабашьте, обед продвезли! Кто тут самый голодный – налетай!

Обычно наш трудовой день на лоне подмосковной природы начинается так:

Мы с Астом встаём на час раньше одноклассников, выбираемся в окошко и бодро рысим к околице, где за жиденьким ивняком бежит, перекатываясь на топляках и песчаных бродах, речка, за которой, на низком берегу, раскинулись заливные луга. Скатываемся с песчаного откоса, с разгону, вздымая тучи брызг, пересекаем неторопливые, хрустально-прозрачные струи и дважды обегаем луг по периметру. Затем возвращаемся к броду, и на песчаном пляже принимаемся за упражнения. Их немного – в основном, растяжка. После чего выуживаем из густого ивняка припрятанные там дубинки – одиночная разминка, отработка приёмов, пять минут свободного боя.

И – в воду! Ниже брода, под обрывистым берегом речка образует бочажок метров двадцати пяти в поперечнике. Под глинистым обрывом из дна бьют ключи – ледяные, из-за чего вода в этом естественном бассейне далеко не тёплая. А нам нравится – после пробежки и упражнений вода приятно холодит разгорячённую кожу и свежие следы от ударов. Переплыть раза три бочаг и бегом же – назад, в «расположение».

К тому времени там уже все проснулись и бредут к установленным во дворе «общежития» жестяные рукомойникам. Горячей воды здесь нет, как факта жизни, и школьники брызгаются друг в друга, вопят и ёжатся от ледяного душа. Наше появление – голыми по пояс, с мокрыми волосами, неопровержимо свидетельствующими о злостном нарушении запрета на купание – всякий раз вызывает завистливые шутки парней и заинтересованные взгляды прекрасной половины коллектива.

Удивительно, как стало меняться наше с альтер эго общее тело. Нет, задротом-ботаником я никогда не был, хотя бы в силу довольно плотного телосложения, но чтобы налитые мускулы и даже наметившиеся кубики на животе? Вот не верю я в то, что это – только следствие наших с Астом тренировок и занятий сценическим фехтованием. Похоже, сознание комонса ухитряется как-то воздействовать на организм в сторону оптимизации.

Асту тоже не приходится жаловаться на своё состояние. И тут дело не столько в физической форме. Парню пришлось и под пулями походить, и полазать по всяческим дырам, и поупражняться с тяжёлыми клинками в условиях свободного боя, без сколько-нибудь серьёзной защиты – а это, знаете ли, накладывает отпечаток. Но, главное, конечно, причастность к Тайне, и не просто причастность – уверенность, что от твоих действий может зависеть судьба каждого из жителей нашей маленькой планеты. Отсюда и уверенность, и внутреннее спокойствие, не понятное пока ровесникам. Я обратил внимание, что он и общаться с ребятами стал заметно меньше – со мной да с Миладкой, вот и весь его круг общения на данный момент…

В общем, мы двое заметно выделяемся из среды одноклассников, а уж в плане авторитета легко можем дать полсотни очков форы студентам-педагогам – недаром при конфликтных или попросту сложных ситуациях ребята обращаются в первую очередь к нам. Взрослые руководители это видят, а потому выделяют нас из общей массы. Никакого самолюбования здесь нет – на фоне навалившихся на нас в последнее время проблем, подростковые, в масштабах класса, или даже школы, амбиции не смотрятся.

Кстати, о проблемах. Стоило только нашему дружному коллективу рассесться по скамейкам за длинными столами в актовом зале клуба, отведённом под столовую (завтрак, рисовая каша на молоке, два кубика масла, сладкий чай и пирожок с повидлом), как из правления прибежала девчонка-машинистка и позвала меня к телефону. Благословенные времена – о мобильниках (радио- и видеофонах, и прочих изысках популяризаторов от науки и беллетристов) читали только в фантастических романах, а к единственному «городскому» телефону надо бежать через половину села. Я и побежал – куда денешься? На другом конце провода меня ждала, постукивая туфелькой от нетерпения, Карменсита – и, не слушая возражений, с ходу предложила в течение получаса уладить вопрос с однодневным «отпуском» и выдвигаться к железнодорожной станции. Предлог неважен – заболевшие родитесь, внезапный визит любимой тётушки из Владивостока, дело моё. Через два часа на станции меня будет ждать машина, она же доставит меня обратно к вечеру. Личное распоряжение сomandante Коста – все вопросы потом, исполнять, боец!

Что ж, два часа – времени ещё много. На сегодня запланирован визит на мехдвор. Дело в том, что мне нужен нож. Желательно, фикс, с качественным упором и лезвием-ломиком, не меньше четырёх миллиметров в обухе. В магазине нечто подобное можно приобрести только по охотбилету, которого у меня ясное дело нет. Складень же, купленный ещё зимой, в «Туристе» оказался сущим барахлом, несмотря на латунные накладки и солидный, почти «викториноксовский» набор инструментов: вилка, две открывашки (для банок и бутылок) отвёртка, шило, штопор и даже зачем-то лапки-экстракторы для стреляных гильз двенадцатого калибра на торце. А вот лезвие – дрянь, совершенно не держит заточки, да и разболталось в хлам всего за месяц не слишком интенсивной эксплуатации. И если в Москве отсутствие ножа на кармане ощущалось не так остро, то здесь, в деревне я был без него, как без рук. Ну ещё бы – в той жизни я привык носить при себе нож лет с шестнадцати, и теперь, особенно за городом, ощущаю себя голым. И дело вовсе не в подавленных агрессивных инстинктах. Нож есть универсальнейший и необходимейший инструмент, изобретённый человеком, и его наличие помогает справиться с большинством мелких и не очень проблем, от откупоривания консервной банки, до извлечения занозы и вскрытия нарыва – масса ситуаций, когда нож попросту спасёт тебе жизнь. Так что перво-наперво интересуюсь у слесарей, кто может помочь мне с этим животрепещущим вопросом. На меня посмотрели оценивающе, с прищуром, но всё же указали на мужичка, копающегося у верстака в дальнем углу сарая.

Подхожу, знакомлюсь – перво-наперво, в глаза бросается обширная коллекция партаков на пальцах и предплечьях. Ага, человек понимающий, с жизненным опытом – вот и хорошо, проще объяснить что, собственно, мне нужно. К согласию мы пришли довольно скоро – как по дизайну заказа, так и по вопросу оплаты. Изделие обойдётся мне в литровку бабыГлашиной живительной влаги плюс десять рублей кэшем, зайдите завтра после обеда. Оставляю пятёрку задатка, хотя вся моя сущность вопиет против такого поступка. Исполнитель вполне может счесть, что от добра добра не ищут и уйти в запой – благо полученной суммы вполне хватит на две стартовые ноль-седьмые «бомбы» портвейна по рубль-восемьдесят пять с учётом сданной посуды. Как там говорят в народе: «кто Агдам сегодня пил, тот девчатам будет мил»… И уж тогда всё, тогда – жди обещанного ещё дней несколько, если не неделю. Но уговор есть уговор, я расплачиваюсь и с тяжёлым сердцем покидаю мехдвор. Одноклассники, Димка Якимов и Андрюшка Куклин, гремящие гаечными ключами возле заросших крапивой останков неопознанного сельхозагрегата (а ну-ка пацаны, свинтите во-он ту хреновину пока другие не спёрли, глядишь, и пригодится…) с завистью смотрят мне вслед.

– Пистолет при себе?

Карменсита водила лихо, по-особому, скрещивая руки, перехватывала баранку. Это была машина дяди Кости, но не чёрная начальственная двадцать четвёртая «Волга», а двухцветная, бежевая, с вишнёвым, «Победа» ГАЗ М20 одной из редких, ранних серий – с «клыкастой» решёткой радиатора и сдвижным матерчатым верхом, позволяющим превратить машину в подобие кабриолета. Мощный «мерседесовский» движок тихо гудел, подвеска послушно сглатывала неровности сельской дороги – свою красавицу двоюродный дед нежно любил, холил и лелеял, используя немаленькие возможности и таланты автомехаников «конторского» гаража – и выводил из гаража лишь в редких, особых случаях. Сегодня, похоже, как раз и был такой. Как только Женька сел на правое переднее сиденье, куда указала кубинка.

– «Второй» почему-то именовал его «сиденье смертника». Девушка вытащила из-под приборной панели телефонную трубку на витом шнуре и, нажав несколько кнопок, протянула спутнику. Женька вздохнул и легонько потеребил напарника, со вчерашнего вечера упорно отсиживавшегося в тине – пора!

«Щёлк-щёлк» – давно отработанная, теперь занимающая доли секунды операция по «смене руководства телом». Со стороны посмотришь – и не поймёшь ничего: подумаешь, пацан на секунду опустил подбородок и прикрыл глаза?

– Так оружие-то взял? – нетерпеливо напомнила Карменсита. – Я не стала напоминать, мало ли, кто услышит…

Это она правильно сделала – всё время, пока я разговаривал по телефону, рядом стояла совхозная тётенька-бухгалтер – стояла и нетерпеливо постукивала носком туфли по дощатому полу. Мол – «понаехали тут из города, служебный аппарат занимают, а нам, между прочим, работать надо…»

Я похлопал себя по животу, где, подсунутым под ремень, ждал своего часа «Коровин». Вообще-то, собираясь в колхоз, я подумывал прихватить с собой верный обрез «ИЖака». Мастера, к которым обратился дядя Костя, сумели превратить неуклюжую самоделку в подлинное произведение оружейного искусства. Шейку приклада срезали, заменив её изящно выточенной пистолетной рукояткой. Вместо обрезка приклада на стальном пруте изготовили новый, раздвижной, на двух съёмных зубчатых планках, с затыльником из лёгкого металла и губчатой резины. Там даже регулируемая «щека» появилась, для упора при прицеливании. Но главное – это, конечно, глушитель. Он навинчивается на обрубок ствола и съедает, как выяснилось, почти весь звук. А с учётом того, что выстрел из однозарядки не сопровождается громким металлическим лязгом затвора, оружие получилось по-настоящему бесшумным. Прицел тоже заменили, поставив неизвестную мне, но явно импортную модель переменной, от двух до четырёх, кратности.

После такого тюнинга (здесь это слово пока не в ходу) удостоверение на право хранения «спортивной малокалиберной винтовки модель имярек, выглядело, как сущее издевательство над здравым смыслом, однако бледная лиловая печать с надписью «КГБ СССР» заранее отметала любые вопросы. И, тем не менее, брать девайс с собой дядя Костя отсоветовал: «больно уж специфическое оружие получилось, не на каждый день. Да и носить на теле невозможно, проку от него…» И вручил вместо бывшего «ИЖака» «Коровин» – тот самый, добытый нами в «Силикатах», любовно обихоженный «конторскими» мастерами-оружейниками. Я выщелкнул магазин – все шесть патронов на месте.

– Что, внучек, тяжело в деревне без нагана? – ухмыльнулся генерал, видя, с каким трепетом я рассматриваю старого знакомца.

– …и с наганом тоже тяжело. – немедленно отреагировал я. – Николай Рубцов, плавали-знаем.

– Ладно, что с тобой поделаешь… – он порылся в кармане и протянул мне запасной магазин. – По-хорошему, тебя бы посадить куда-нибудь в подвал под тройную охрану и не выпускать…

Это ещё почему? – удивляюсь.

– А сам не догадываешься? Нет, внучек, дело не в Пришельцах, или как их там, «Десантниках». С тем, что у тебя в голове на тему ближайших трёх десятков лет, наших, земных, ты – оружие похлеще водородной бомбы, а я тебя – в совхоз, одного, без присмотра! Точно, как говорили в моё время старики: «Последние времена наступают…»

Я молчал – а что, собственно, тут скажешь?

– Ладно, чего уж теперь… генерал невесело ухмыльнулся и протянул мне магазин. – Ты, внучек, меня не подведи… во всех смыслах. И учти: бумажки к этому стволу нет, если что – постарайся избавиться. Он нигде не запалился, мы проверили – скажешь, там же, в совхозе нашёл, и подготовь заранее схрон, как бы оттуда его и вынул. И, кстати, о схронах… – он сделал паузу. – Не исключено, нам очень скоро понадобится твоя помощь.

– В чём дело? – спрашиваю.

– Потом. Езжай пока, когда придёт время, с тобой свяжутся.

Вот, значит, они и связались. Наша задача, разъяснённая мне только что по телефону («аппарат с шифрованием, можно говорить не опасаясь», пояснила кубинка) заключается в пополнении денежных резервов группы перед предстоящей операцией против Пришельцев. «Мы, как ты помнишь, действуем неофициально – пояснил он, – доступ к фондам, тем более, внутри СССР, у меня ограничен, да и светиться лишний раз неохота. А там солидные деньги лежат, без всякой пользы – ворованные, заметь, деньги, самой судьбой для благого дела предназначенные. И надо бы поскорее их на это дело пустить, как считаешь, племяш?..»

Надо – так надо, разве ж я против? Намеченная к изъятию захоронка где-то в Мытищах – туда-то я сейчас и направляюсь, влекомый легендой советского автопрома с внебрачной дочерью Команданте Че за рулём. Между прочим – не приведи Господь, пошутить, или хотя бы заговорить при Кармен на эту тему. Голову оторвёт, и скажет, что так и было.

1979 г., июнь,

г. Мытищи.

День с прибылями

В Мытищах я бывал в «прошлой жизни» довольно часто, – и хорошо запомнил ощущение уныния и тоски, исходящие от улочек, застроенных потемневшими от времени частными домишками, двух-и трёх этажными кирпичными и деревянными строениями, покрытыми облупившейся штукатуркой. Большинство выглядело так, словно возведено было ещё при царе Горохе – подозреваю, тут я недалеко отошёл от истины. Нужный нам дом (за три квартала Карменсита оставила машину возле магазина «Рыба», и мы пошли пешком) оказался и вовсе бараком – первый этаж бревенчатый, второй обшит досками, с единственным на весь фасад подъездом. Такие строили и до и сразу после войны – практически без фундаментов, с удобствами на улице и спартанской коридорной планировкой, при которой на все квартиры на этаже приходилось две кухни и столько же ванных комнат. Трудно поверить, но ещё в середине нулевых в таких бараках ещё жили люди.

Но сейчас особенности подмосковной архитектуры нас не интересуют, кроме, пожалуй, одной. На глухой, без окон, торцевой стене дома примостилась пожарная лестница – и ведёт она к слепому чердачному окну. Тут же очень удачно оказалась проржавевшая насквозь двухсотлитровая железная бочка. Общими усилиями подкатываем её, ставим на попа и по очереди взбираемся на лестницу.

Рама слухового окна сопротивляется прихваченной Карменситой монтировке не более двадцати секунд – и вот мы уже на чердаке.

Сюда нам и надо. Под подошвами мягко проминается толстый слой перепревших опилок, над головами нависают перекрещенные стропила – в одном из них, если верить сведениям, полученным от «кураторов» из будущего, и прячется тайник. Третья от стены со слуховым окном… чёрт, да на них на обеих есть такие окна! Впрочем, «кураторов» ругать не за что – они всего лишь скопировали информацию из старого милицейского протокола, составленного по случаю обнаружения захоронки банды, разгромленной ещё в семьдесят третьем. Сама же захоронка была извлечена на белый свет двенадцать лет спустя, после поимки и допроса изловленного, наконец, главаря. Негодяй, почуяв неладное, сбежал из столицы, потом попался где-то в провинции на незначительной краже, отсидел пять лет – а в Мытищи так и не вернулся. Показания он дал тоже в лагере, когда дотошный следователь (в том, мытищенском деле было аж три трупа, и закрывать его по истечении срока давности никто не собирался) не докопался, наконец, до данного криминального персонажа и не снял с него показания. Из лагеря бывший главарь бывшей банды так и не вышел, а припрятанные ценности – в их числе солидная сумма в купюрах крупного достоинства – были изъяты и обращены в доход государства в том же восемьдесят пятом году. Памятного ещё и тем, что в марте этого года на трон Генерального Секретаря ЦК КПСС уселся энергичный ставропольский комбайнёр, носивший приметное родимое пятно на лысой, блестящей, как бильярдный шар голове…

Захоронка нашлась с третьей попытки – полтора десятка пачек сотенных, полусотенных и четвертных купюр, прилично сохранившихся в сухом воздухе чердака. Всё это богатство было спрятано в выдолбленной изнутри балке, причём тайник располагался так, что нащупать его можно было, лишь пошарив рукой по верхней, обращённой к крыше стороне. Так мы и сделали, после чего довольно легко отколупнули тонкую доску, прикрывавшую нишу, и принялись перекладывать добычу в Карменситину сумку.

И не сразу заметили двоих мужчин, бесшумно появившихся со стороны лестницы, ведущей вниз, на второй этаж барака.

Разговора не получилось – не было даже обычных в подобных случаях наездов и распальцовок. Уголовники (а что это именно они, сомнений ни у меня ни у Кармен не мелькнуло) кинулись молча. В руке первого, рыжего, веснушчатого парня лет двадцати пяти-двадцати семи, опасно блеснула острая сталь.

Я замешкался от неожиданности, извлекая из-под ремня «Коровин» – предупреждали ведь умные люди, что такой способ ношения оружия годится только для кинематографа! А вот Карменсита не потеряла и доли секунды – прислоненная к столбу лопата словно сама прыгнула ей в руки. «Длинным коли» – точно, безжалостно, словно на занятиях по штыковому бою. Хряск, ржавый металл рассекает гортань. Враз обмякшее тело, издавая жуткое бульканье перерубленным горлом, мешком оседает на доски и судорожно дёргается в быстро расползающейся лаково-красной дымящейся луже.

Я, наконец, извлёк пистолетик, передёрнул затвор и, недолго думая, выстрелил во второго. Промазал – и это с каких-нибудь семи шагов! Пуля ушла в потолочную балку, точную копию той, их которой мы только что извлекли захоронку. Тупой удар, на голову злодея сыплются щепки, он испуганно приседает и совершенно по-детски прячет голову на груди, прикрыв руками. Держу вражину на прицеле, а кубинка точным ударом сбивает его с ног, заворачивает за спину руки и ловко вяжет его же собственным ремнём.

Прислоняюсь к столбу, и меня начинает тошнить. Чуть ли не отрубленная голова, тонкие струйки крови, фонтанирующие в такт биению ещё живого сердца, из перебитых артерий – это перебор даже для меня. Всё же, подобные кровавые сцены в прошлой жизни мне приходилось видеть нечасто, да и те – больше по случаю травм или несчастных случаев. А вот Карменсите хоть бы хны – Она закончила вязать пленника и стоит над ним, многозначительно поигрывая затрофеенной у мёртвого бандюка финкой.

Что до альтер эго, то его я от этого зрелища сумел уберечь. Я только недавно освоил этот трюк – моментальная сверхконцентрация и резкий, неожиданный ментальный толчок, в результате которого сознание проваливается куда-то в глубину нашего общего мозга. Если верить «рецепиенту», в таком состоянии он почти ничего не видит – так, неясные тени и контуры – и совершенно лишается слуха, обоняния и тактильного восприятия окружающей действительности. Альтер эго ужасно злится каждый раз, когда я использовал новообретённое умение – ну и я обещал не пускать его в ход без крайней необходимости.

Вроде этой, к примеру…

– Странно… – говорю, едва справившись с тошнотой. – А меня уверяли, что захоронка спокойно долежит до восемьдесят пятого, и никто её за всё это время не побеспокоит…

Карменсита задумывается.

– Может, они вовсе не за ней пришли? Какие-нибудь свои дела, например, тоже тайник – место-то удобное…

– Хм…. А что, мысль. Может, тогда пошарим, глядишь, ещё чего-нибудь отыщется?

– Шарить-то зачем? – искренне удивляется кубинка. – Мы вот этого спросим, он нам всё и расскажет. Ты ведь расскажешь? – ласково интересуется она у связанного уголовника. Тот в ответ мычит что-то сквозь кляп – и когда она успела его всунуть?

– Расскажет. – удовлетворённо делает вывод Карменсита. – Как миленький расскажет, и сам всё покажет. И кричать не будет, потому что умный и хочет жить…

Захоронка нашлась через три стропилы от первой. Эта была устроена без особых изысков – бандиты просто подсунули свёрток со своим добром между балкой и нестругаными досками, поверх которого настелено кровельное железо. Денег в ней оказалось немного, около двух с половиной тысяч разномастными купюрами. Кроме них – толстая, перевязанная бечёвкой, пачка облигаций Госзайма на предъявителя и горсть мелкой ювелирки, завёрнутой в обрывки газет. А ещё – старый, довоенного выпуска, вытертый до белизны «ТТ».

– Возьмём? – дочь Команданте указала на пистолет. – Хорошее оружие, надёжное, пригодится. И патроны достать легко.

Я едва не сел, прямо там, где стоял.

– С ума сошла? А если за ним дело мокрое? Не отбрешемся потом, и генерал не поможет!

– Тебе виднее – равнодушно отвечает Карменсита, наклоняется к «языку» – и вдруг коротким, точным движением бьёт его куда-то в область печени. Вой, полный мучительной боли, бандит катается по полу, пытаясь дотянуться до раны связанными руками, и замирает. Кармен дожидается, когда прекратятся судороги, аккуратно, стараясь не задеть кожу, срезает верёвки с запястий трупа, после чего – не обтирая лезвия финки, вкладывает рукоять в пальцы первого уркагана. Замечаю, что всё это время она была в тонких резиновых медицинских перчатках.

– Оставлять живым его всё равно нельзя, свидетель. – поясняет кубинка. – А так решат, что один другого пырнул ножом в живот. Тот в долгу не остался, и успел ударить обидчика лопатой в гортань, от чего тот и скончался на месте. Но и сам далеко не ушёл, истёк кровью. А эти цацки для убедительности тут бросим – вроде как из-за них они и сцепились..

– А не жаль? – спрашиваю. – Золото же, камешки, денег стоит.

– Искать покупателей, при том, что у нас нет связей в блатном мире? – удивилась девушка. – Сам посуди, спалимся на «раз-два-три» при попытке реализации.

Я пожимаю плечами. Конечно, она права, да и уголовника жалеть не стоит. Смерть таких как он – никакая не потеря для общества, скорее наоборот. А всё же, мне стало несколько не по себе при виде того, как хрупкая девушка хладнокровно вспарывает печень связанному, извивающемуся, мычащему в предсмертном ужасе человеку.

До машины мы добрались минут за десять – выглянули, убедились что снаружи никого, слезли по пожарной лестнице и, не оглядываясь, нырнули в проулок. Альтер эго, кое-как выкарабкавшийся из дальнего угла, куда его отфутболила моя взбунтовавшаяся личность тихонечко скребётся – просится на волю. Сейчас, погоди минутку…

В горле у меня сухо, язык – словно крупная тёрка. А потому, уже выйдя на площадь перед магазином «Рыба» (Карменсита стоит возле открытой дверцы «Победы», нетерпеливо постукивая каблучком) я сворачиваю с траектории и нетвёрдым шагом направляюсь к автоматам с газировкой.

Три копейки, с грушевым сиропом «Дюшес»? Да хоть с томатным, мне сейчас всё едино. Выгребаю все трёхкопеечные и копеечные монетки, что нашлись в карманах, и долго, жадно глотаю холодную пузырчатую воду, забывая сполоснуть гранёный стакан перед тем, как наполнить его заново.

Уф-ф, вот теперь можно жить…

1979 г., июнь,

Подмосковье.

Вечер того же дня.

Карменсита не обманула. Болид, в который превратилась в её руках «Победа», домчал меня до цели за час до того, как наша братия вернулась с полей. По дороге мы говорили об одном? Сегодняшний наезд на чердаке – это очередные неумёхи-Десантники, взявшиеся не за своё дело, или честные уголовники, оказавшиеся не в том месте и не в то время? Ни до чего не договорились, и Карменсита пообещала обсудить вопрос с генералом. Обсудит, конечно, куда денется. Ещё и отчётик напишет для особой, секретной папочки, каковая, несомненно, где-нибудь, да имеется…

Но неприятности остались позади, а внезапно образовавшееся свободное время следовало использовать с толком. И я, не заходя в наши апартаменты, направился на конюшню.

С заведующим конюшней, мужичком, откликающемся на обращение «Фомич», я познакомился на второй день пребывания в совхозе. Местный конский состав не поражал ни численностью, ни разнообразием – всего-то шесть голов, из которых пять обыкновенных крестьянских саврасок, невысоких, мохнатых, коротконогих. Шестой же – гордость Фомича, огромный караковый жеребец по кличке «Председатель», в чьих статях опытный глаз (а у меня именно такой) без труда угадывает крови орловских рысаков и советских тяжеловозов. Мощный, широкогрудый, Председатель ходит по большей части, в упряжи, но и к седлу, по словам Фомича, вполне приучен. Это здорово – я обожаю лошадей, почему и поспешил с Фомичом закорешиться. Теперь он охотно позволяет мне чистить лошадей, а под вечер, когда солнце уже клонится к горизонту – заседлать Председателя и покататься часик-полтора по ближайшим окрестностям. Дружбе нашей в немалой степени способствуют бутыли с мутной жидкостью, изготовленной и разлитой в пещере местной Гингемы бабы Глаши, которые я при каждом визите исправно доставляю Фомичу. Что ж, такова жизнь – да и найдётся ли в благословенном отечестве, средней его полосе, хоть одно село, где не нашлось бы своей бабки-самогонщицы?

После обеда снова заглянул на мехдвор. Заказ готов, и он получился ровно таким, как я себе и представлял. Клинок четырёх миллиметров в обушке, спуски сведены «в линзу», материал, как уверяет слесарь-сиделец – раскованный подшипник, снятый с того самого мёртвого сельхозагрегата, в котором вчера ковырялись мои одноклассники.

Попробовал заточку – ничего, и руку бреет, и газетный лист режет тонко, ровно, без замятий.

Рукоять традиционно сделана наборной, из цветного плекса, с навершием-сапожком – на этих моментах я настаивал особо. Почему? Всё очень просто – увидев россыпи партаков на руках «исполнителя» мне немедленно, до боли захотелось получить настоящую «зоновскую», жиганскую финку – благо, объяснять, что к чему в данном случае нет никакой необходимости, он всё знает лучше меня.

Вот и получил, и остался доволен. «Мессер» отлично сидит в ладони, легко летает в пальцах, да и метается очень даже неплохо. В порядке тестов я пошвырял нож в стену сарая – остался доволен как балансом клинка, так и собственными, вполне сохранившимися навыками. Остаток дня я, сидя на скамейке у стенки конюшни, мастерил ножны для своего приобретения, изредка отрываясь от этого занятия, чтобы пошвырять нож в специально поставленное для этого торчком бревно. Результат обеих операций меня вполне устроил. Готовые ножны я после недолгих раздумий пристроил в правый сапог – никогда в прежней жизни не носил нож таким образом, но всегда хотел попробовать. Участкового, чтобы пресечь подобное безобразие, на селе нет, а жёлтая латунная головка-сапожок, чуть выглядывающая из-за кирзового голенища, выглядит по-деревенски шикарно…

На сегодня у меня запланировано ночное. Фомич заранее простимулирован очередной порцией живительной влаги, и нисколько не возражает. А потому, подтвердив договоренность, я возвращаюсь на «базу», где и застаю весь коллектив в процессе приведения себя в порядок после трудового дня. Ужин (мне есть не хочется, перекусили вместе с Карменситой на обратном пути в кафешке), а после него я отвожу в сторонку Аста и Катюшку Клейман и заговорщицким голосом предлагаю им собраться и ожидать меня во дворе, через полчаса. Серёга в курсе моих планов и довольно кивает; Катюшка же прямо-таки искрится от любопытства, хоть спички об неё зажигай…

Седла в ночном не положены. Лошадей мы ведём на недоуздках, но я всё же ухитряюсь незаметно от Фомича прихватить оголовье с уздечкой. Остальное мне ни к чему – на спокойном, как слон, широкоспинном коне удержится без седла даже новичок. Я же далеко не новичок: лет десять подряд состоял военно-историческом клубе, реконструирующих французских драгун 1812-го года. Участвовал в манёврах, дальних конных походах, скакал в кавалерийском строю на фестивалях посвящённых битвам при Бородино, Малоярославце, Аустерлице и Ватерлоо. И даже содержал собственного коня – каракового мерина по кличке «Язон», очень похожего на Председателя.

Так что я решил не упускать случай и передать часть полезных навыков альтер эго. Это тоже свежая наша наработка – обнаружилось, что после нескольких попыток выполнить ту или иную ранее незнакомую операцию, «реципиент» усваивает её необычайно легко – если «соучаствует» строго определённым образом. И в дальнейшем – способен уже сам повторять усвоенное без моего прямого участия. Сохранятся эти навыки после изъятия моего «Мыслящего» или нет – сейчас мы можем только гадать. Но – почему бы не попробовать, если уж подвернулась такая возможность?

Ребята – Аст с Катюшкой и попросившаяся с нами студентка Нина (на сельхозпрактике к ней накрепко прилепилось обращение «Нинон») – тоже горят желанием приобщиться к верховой езде. Объясняю, что сегодня это вряд ли получится – лошадей водят в ночное совсем для другого.

Из шести штатных совхозных голов Фомич выдал нам четверых ещё двух забрал на выпас его родной племяш с приятелем. Так что каждый ведёт на чомбуре по одной лошади. Аст – уверенно, а вот девчонки опасливо косятся на подопечных и норовят при каждом случае обратиться за советом ко мне. Я советую – что мне, трудно? Совхозные лошадки добронравные, идут послушно, разве что время от времени опускают головы, стремясь дотянуться до особенно аппетитного пучка травы. Каждая такая попытка вызывает у Нинон приступ паники и приходится приходить на помощь. Лошади сопротивляться не пытаются, относясь к подобным вещам скорее, философски.

Наша цель – тот самый заливной луг за песчаным бродом, где мы с Астом упражняемся по утрам. Поим лошадей, обтираем спины надёрганными тут же пучками травы и под конец – привязываем на длинные верёвки к вбитым в землю колышками. Стреноживать их незачем – свободы на такой привязи довольно, чтобы щипать травку всю ночь напролёт. А если не хватит – переставим на другое место, дело нехитрое…

Ну вот, водные процедуры закончены. Вывожу председателя из реки, ностальгически похлопываю по холке, протягиваю три куска сахара – и с удовольствием ощущаю, как бархатные тёплые губы подбирают их с ладони. Учу девчонок, как правильно кормить лошадей: надо подавать лакомство только на открытой ладони, если в пальцах – непременно прихватят широкими, мощными, как тиски, передними зубами. Что ж, осталось поставить крестьянских лошадок на выпас. Серёга возится с костром, а я надеваю Председателю оголовье – извини, придётся чуток поработать, у меня на этот вечер есть планы. Ничего, потом я тебя снова искупаю, останешься доволен…

Планы мои зовутся «Нинон». С разбегу вскакиваю, демонстрируя истинно гусарский стиль, на Председателя, после чего подхватываю с земли взвизгнувшую студентку и усаживаю её перед собой – благо, седла нет, лука не мешает. И с удовольствием убеждаюсь, что никакой «полноватостью» тут и не пахнет – талия узкая, крепкая, а вот формы… прикоснувшись невзначай (три раза ха!) к ним, я ощутил, как моё хозяйство приняло боевую стойку. Поняла это и Нинон – благо, от вздыбленной подростковой плоти её отделял тонкий ситчик платьишка да экономные трусики от купальника. И – не сделала попытки отстраниться, прижалась потеснее, и даже слегка повращала попкой, массируя сквозь штаны моего «бойца».

Ну и я не против – способ временно избавиться от соглядатая в лице альтер эго известен и опробован не далее, как сегодня днём.

Пускаю Председателя в галоп, а потом и в карьер – ветер свистит в ушах, трава улетает под копыта, тыг-дым, тыг-дым, тыг-дым. Нинон визжит от восторга, а я, зажав повод между пальцами правой руки, обхватываю девушку поперёк животика, отчего та откидывает голову назад, кладёт мне на плечо и душистые волосы соблазнительно щекочут нос и щёки… Левая рука как бы случайно опускается ниже, и ещё, и ещё, хотя пока и не рискует проникнуть под тонкую ткань. Нинон ничуть не против таких вольностей и даже подаётся вперёд и в такт толчкам на галопе прижимается к дерзкой ладони.

Альтер эго что-то язвительно замечает из своего угла подсознания. Зря – мне сейчас не до шуток, я реально перевозбуждён, а потому трюк с полной блокировкой «реципиента» удаётся сам собой…

Описав большой круг по полю, я завершаю «верховую прогулку», загнав жеребца в реку, где поглубже. Вода достаёт Председателю до середины шеи, мы же с Нинон высовываемся из реки наподобие античных бюстов. Студентка повизгивает, и я, уже нисколько не скрываясь, прихватываю её поперёк пышной, пятого размера, не меньше, груди – и удовольствием ощущаю под пальцами возбуждающую упругость.

…ну, держись, студенточка, сама напросилась…

Первый порыв желания мы утоляем прямо тут, на бережку, в жиденькой травке, спрятавшись от чужих глаз за густым тальником. Остро пахнет конским потом, сухими травами и какими-то духами от густых волос моей партнёрши. Председатель громко фыркает и брызгается, стоя по колено в воде, но нам сейчас не до него. Нинон удивлена, и это ещё мягко сказано – она-то рассчитывала иметь дело с неопытным юнцом и уже видела себя эдакой многоопытной соблазнительницей, приобщающей мальчика к таинствам плотской любви. Каково же было её изумление, когда она осознала, что сама оказалась в руках многоопытного, гораздо опытнее её самой, любовника, мягко, но настойчиво подводящего обоих к пику чувственного наслаждения – причём, той тропинкой, которую выбрал сам!

Впрочем, девушка осталась довольна, а ведь это, в конце концов, главное? Я тоже не жалуюсь – напряжение этого кровавого дня наконец, отпустило, изверглось вместе со струёй семени в горячее лоно. «Я на таблетках, – успела шепнуть Нинон, признавая тем самым полную мою компетентность в столь деликатном вопросе, – можешь не сдерживаться…» Но я в любом случае не сдержался бы – юношеские гормоны пересилили опыт и осторожность стареющего донжуана…

Темнеет. Кони пасутся на лугу, мы расселись у костра – парочками, как полагается. Я по-собственнически обнимаю Нинон, Катюшка робко жмётся к Асту. Тот, похоже, не против.

Аст сетует, что нет гитары, но я лениво отзываюсь, что мол, ни к чему – ночное это вам не студенческие посиделки, здесь своя культура и свои правила. Да и романтики хватит без всякой гитары, и даже ещё останется…

Серёга, опасливо озираясь, выставляет бутылку плодово-ягодной бурды. Девушки смотрят на нарушителя сухого закона с осуждением, но возразить не решаются. Ещё бы они решились, особенно Нина – то-то шалые чёртики так и прыщут из огромных зелёных глаз…

Моя очередь – и я не обманываю ожиданий публики. Изображаю высокомерно-презрительную усмешку и извлекаю из сумки свой «вклад в общее дело» – две бутылки молдавского красного полусухого и две коробочки шоколада «Вдохновение». Помните такие – с Большим Театром и балеринами, содержащие завёрнутые в фольгу палочки превосходного тёмного шоколада с начинкой из дроблёного ореха.

Увидев их, девчонки не сдерживают энтузиазма – как же, дефицит, причём довольно дорогой. Мужественно улыбаюсь – и прибавляю к натюрморту кусок пошехонского сыра, завёрнутого в полупрозрачную «пергаментную» бумагу, и большой жёлтый лимон. Немая сцена, девчонки с двух сторон чмокают меня в щёки. Довольный, как слон, я пластаю новообретённой финкой сыр, нарезаю аккуратными дольками лимон – Катюшка аккуратно раскладывает «закусь» на бумаге, опасливо косясь на хищное лезвие. Нинон тем временем как бы невзначай запускает руку мне под рубашку и прижимается пышным бюстом к плечу, явственно намекая на скорое вознаграждение иного рода.

Вино закупила по моей просьбе Карменсита, когда мы возвращались назад через Москву. Что характерно, кубинке и в голову не пришло возмущаться насчёт несовершеннолетних годков – раз compañero Еугенито просит приобрести пару бутылок спиртного – значит, ему надо, и кто она такая, чтобы отказывать товарищу по оружию в подобном пустяке?

Пока она выстаивала немаленькую очередь в вино-водочный отдел гастронома (восемнадцать-сорок, трудовой народ покинул цеха и конторы, и жаждет скрасить будни чем-нибудь горячительным), я заглянул в кондитерский отдел. Повезло – буквально при мне продавщица выложила под стеклянный колпак витрины вожделенную продукцию Бабаевской фабрики. Я немедленно купил десяток плиток. В деньгах недостатка у меня не было, а «статусные» шоколадки пригодятся – и девчонок угостить, и с совхозным женским начальством отношения наладить не помешает, не фуфырь же от бабы Глаши им совать… Да вот, хотя бы надоедливой бухгалтерше сунуть – звонить-то мне придётся, и ещё не раз.

Продавщица, услыхав «мне десять плиток «Вдохновения», пожалуйста», нахмурилась. Мне показалось, что она скажет что-нибудь вроде «не больше двух в одни руки», но – обошлось. Я быстренько выбил в кассе чек и пошёл наружу, к машине, где уже дожидалась недовольная задержкой Карменсита.

Вот так мы и сидим – под огромным тёмным куполом, усеянным не по-городскому крупными звёздами. Раздвоенный рукав Млечного пути пролёг через весь небосвод, лошади устали щипать траву и замерли неподвижными, отливающими в лунном свете статуями. А Председатель – так и вовсе улёгся, свернувшись в клубок, по-собачьи и лишь изредка фыркает широкими ноздрями…

Катюшка уже прикорнула у Аста на плече, и я указываю ему глазами сначала на Нинон, пригревшуюся у меня под мышкой, а потом на темнеющий в стороне стог. Серёга понимающе хмыкает, я поднимаю свою пассию и, обняв за плечи, веду к стогу. Не забыв прихватить по дороге наполовину опорожнённую бутыль и кусок сыра.

…нет, что бы там не говорили, а жизнь определённо удалась – хотя бы на сегодняшний вечер…

– Развратничаете, значит? Ну-ну…

Пронзительный голос вывел меня из блаженного забытья. Приподнимаюсь на локте – так и есть, шагах в пяти от стога торчит знакомая фигура. Люська Ильина с третьего курса физфака Крупской, известная скандальным нравом и неистребимой страстью к мелкому доносительству и наушничеству, за что она числится у институтского комитета комсомола в активистках. Ленка и в педотряд напросилась, как глаза и уши этой бдящей организации.

– Ну, Нинка попала… – мелькает в голове. Мне-то самому наплевать, пусть треплет, что хочет, больше завидовать будут. А вот моя пассия – это дело другое.

– Ну, всё, Ниночка! – голос у Ильиной пронзительный, скандальный, полный самого что ни на есть злорадного торжества. – Можешь не торопиться, я видела достаточно. Со школьниками, значит, развлекаешься?

Под боком у меня пискнуло. Скашиваю глаз – Нинон в первозданном наряде Евы (роль фигового листка играют несколько стебельков высохшей травы) пытается зарыться поглубже в сено и тянется к предметам своего туалета. Она уже поняла ужас случившегося, но ещё не осознала, насколько глубока разверзшаяся бездна. А она ещё как глубока – за связь с несовершеннолетним, да ещё и подопечным, отчисление из ВУЗа плюс исключение из комсомола следует воспринимать, как незаслуженный подарок судьбы.

Вот чёрт, откуда тут взялась эта грёбаная активистка? Впрочем, допускаю, что она изначально знала, кто предаётся греху здесь, в стогу. Скажем, проследила за нами от околицы, а потом терпеливо ждала…

И – вот, дождалась. Недаром они с Нинон грызутся, как кошка с собакой с первого дня нашего пребывания на лоне сельхозработ.

Надо что-то срочно предпринимать. С Люськи станется рвануть в расположение, поднять руководителей практики и поднять такой скандал, что мало не покажется никому. Ещё и Серёгу с Катюшкой в дерьме измажет, хотя они вряд ли зашли дальше обычных поцелуйчиков.

– Ну, чего молчишь? – продолжает распинаться Ильина. – Как он тебе, ничего? Удовлетворил? Ты же у нас слаба на передок, весь институт в курсе! Интересно, что ты скажешь на…

…всё, достала!..

– Не надо завидовать так громко, девушка! А то не бай Бог, кто услышит – может получиться неудобно.

Встаю в полный рост. Поскольку мой наряд отличается от наряда Нинон разве что, расположением соломинок. С удовольствием вижу, как брови нашей обвинительницы полезли вверх.

– Завидовать? Вам? Ей?.. Да я… – но я не даю закончить фразу.

– Это чему же вас в пединституте учат? – продолжаю громко, развязно. При том – не делаю ни малейшей попытки прикрыть срамные места, так что обзор у Ильиной отменный. Она и смотрит – глаз оторвать не может. Нинон за моей спиной шуршит в сене, натягивая одежду.

– Эксгибиционизмом значит, страдаете, гражданка Ильина? – мой палец обвинительно уставился на вконец растерявшуюся комсомольскую активистку. – Извращенка, значит? И такие у нас будущие педагоги и комсомолки?

Звук, который издала Ленка – нечто среднее между писком и стоном. Но заговорить она всё же сумела, хоть и с третьей попытки.

– Эксгиби… Абашин, ты что плетёшь?

– Эксгибиционизм, – говорю я наставительно. – это болезненная тяга к получению сексуального удовлетворения путём демонстрации своих половых органов.

И немедленно иллюстрирую сказанное, самым пошлейшим способом – потрясаю упомянутыми половыми органами на манер хайлендеров из фильма «Храброе сердце». Которого, Ильина никак не могла видеть, поскольку снят он будет только в девяносто пятом.

– Демонстрирую? Я? – Люська аж подавилась от возмущения. – Да ты же сам… и эта хабалка…

– Ты так в этом уверена? – оглядываюсь по сторонам, обнаруживаю свои трусы, валяющиеся у основания стога, и принимаюсь неторопливо их натягивать. – А вот у нас другое мнение. Согласно ему, ты явилась сюда незваной, сняла юбку, спустила свои труселя и стала смущать нас, несовершеннолетних, видом своих прелестей – вероятно, с целью склонить к групповому половому акту. И, заметь – не только мальчиков, то есть меня и Серёжу, но и девочку, Катю. Что неопровержимо свидетельствует ещё об одной грани твоего извращения. К счастью, твоя одноклассница – киваю на Нинон, которая уже успела натянуть платье, – всё видела и сможет подтвердить.

– Вы не посмеете! – в глазах Ильиной торжество сменилось самым настоящим испугом. – Вам не поверят…

– Уверена? – многообещающе ухмыляюсь. – До клуба тебе бежать не меньше четверти часа. А я верхом буду там через пять минут, и подниму всех на ноги – на предмет отлова сексуальной маньячки, которая охотится по ночам за невинными школьниками с целью втянуть их в бездну разврата. Вот и думай, кому поверят – нам четверым, или тебе одной, да ещё и нетрезвой?

Тут я бью наверняка – ну не может такого быть, чтобы посиделки с гитарой, с которых я увёл ребят в ночное, обошлись без бутылки-другой.

На Ильину жалко смотреть. Она судорожно прижимает руки к подолу юбки, будто подозревает меня в намерении кинуться на неё и склонить к занятию тем самым эксгибиционизмом. Пожалуй, хватит, а то запаникует и всё село на ноги поднимет своими воплями…

– Но я сегодня добрый. – великодушно сообщаю своей визави. – Если посидишь тут, на бережку и охолонёшь слегка – мы, так и быть, никому ничего не расскажем. Я же понимаю… – заговорщицки понижаю голос, – у каждого свои сексуальные фантазии, и далеко не всегда удаётся их сдерживать. Против природы не попрёшь, верно, Леночка?

Это был самый настоящий coup de grâce^[1]. Ильина придушенно пискнула, повернулась и скрылась в темноте. К гадалке не ходи, раньше утра в расположении не появится, струсит…

Как ты её… – раздаётся у меня за спиной. Нинон привела себя в порядок и теперь выбирает из своей роскошной шевелюры застрявшие там соломинки. – Что, правда, так всё и сказал бы?

– А что, были варианты? – отвечаю. – Она бы тебя сдала с потрохами, да и нам с ребятами мало бы не показалось. И вообще, козлов надо учить. А коз, так тем паче.

1979 г., июнь,

Подмосковье.

День в хлопотах

Скандал, как мы и ожидали, развития не получил, хотя Ильина не сумела удержать язык за зубами – на нас с Нинон косятся, кто осуждающе, а кто и с плохо скрытой завистью. Начальство старательно делает вид, что ничего не замечает. Их можно понять, такое ЧП никому не нужно – отписывайся потом, да и позор на весь институт… Мою пассию они, конечно, на карандаш взяли и найдут, как наказать – но когда-нибудь потом, кулуарно, без совсем уж жёстких оргвыводов.

Ужасно хочется спать. Ночью, после позорного бегства комсомольской активистки мы побрели к костру (Аст с Катюшкой, услыхав наши шаги, испуганно отпрянули друг от друга и смутились), где я предложил план действий:

– Ладно, девочки и мальчики, посидели, поболтали, пора и поспать, завтрашнюю работу никто не отменял. Только отдыхать будем по очереди, по двое, за лошадьми всё же надо иногда приглядывать.

Сначала – мы с Нинон, а часика в три – демонстрирую запястье с верной «Sekonda» – вы нас разбудите.

– Почему это сначала вы?… – пытается протестовать Аст, но наткнувшись на мою скабрёзную усмешку, умолкает. Катюшке же ничего объяснять не надо – всё понимает, умничка…

Итак, утро. Сегодня мы с Серёгой обошлись без зарядки по полной программе – так, размялись слегка на лугу, перед тем, как вести лошадей обратно на конюшню, к Фомичу. В клуб мы заявились в аккурат к завтраку – руководители практики, предупреждённые о нашем «ночном» предложили нам отдохнуть до обеда. Как же, всю ночь работали в поте лица, скот выпасали… тягловый. Мы спорить не стали, отдых действительно не помешает, особенно нам с Нинон – надо ли говорить, что за всю ночь мы ни разу не сомкнули глаз? Да и Серёга с Катюшкой выглядят сонными, хотя их времяпрепровождение было вполне невинным – разговоры, да робкие обнимашки с поцелуями. Интересно, на этот раз у них сложится? Лишь бы только не стали торопиться, наглядевшись на нас с Нинон, а то проблем потом не оберёшься.

Сегодня коллектив избавлен от работы на плантациях – так наши остряки позвали прополку свёклы.

Девчонок с утра направили на птицеферму и скотный двор, помогать дояркам, ну и на пищеблок. Ребятам же достался мехдвор, совхозная слесарка и множество мелких объектов, где требуются руки, чтобы управляться с разной сельской машинерией. Разумеется – под чутким руководством здешних механиков, которым в страшном сне не приснится доверять и без того дышащую на ладан технику заезжим городским соплякам. «Подай-принеси-поди вон», а заодно, сбегай в обеденный перерыв до сельмага за поллитрой – дело другое, такой работой одноклассники обеспечены до вечера.

До обеда ещё часа полтора и я, подумав, сначала заворачиваю в клуб, а потом, припрятав в карман три плитки «Вдохновения», направляю стопы свои в сторону правления. Необходимо сделать пару звонков.

Насчёт шоколадок я как в воду глядел. Не успел добраться до цели – и вот, пожалуйста, навстречу мне пылит восьмилетний племяш бухгалтерши. К телефону, ага. Карменсита (она и на этот раз поджидала на противоположном конце провода) недовольным голосом предложила мне прогуляться сегодня в двадцать-ноль-ноль возле перекрёстка грунтовки, идущей от нашего села к шоссе. Такая мелочь, что как раз в это время у нас ужин, разумеется, никого не интересуют. Вручаю недовольной бухгалтерше презент, подмигиваю малолетнему «вестовому» (кажется, я знаю, кому достанется львиная доля шоколадных палочек из заветной коробки) и неспешно направляюсь назад. Очень, надо сказать, вовремя – издали доносятся частые удары арматуриной по половинке газового баллона, подвешенного у входа в клуб. Обед. Что-то у меня кишки подводит, проголодался. И не забыть договориться с Ритулей Дымшиц, чтобы оставила мою порцию ужина – наши богини из пищеблока собираются готовить пюре с тушёнкой и жареным луком, вкуснотища…

Восемь вечера, и я на месте. Знакомая «Победа» уже ждёт, остановилась, не доезжая метров двадцати от съезда на грунтовку. Я направляюсь к ней бодрой рысью, на ходу постучав пальцем по стеклу часов – «минута» в минуту, как договаривались. Голова сидящего за рулём наклоняется в жесте согласия.

Разговор не затянулся. Дядя Костя (сегодня он приехал один) сообщает, что наши с Карменситой вчерашние злодеи – самые обычные уголовники и Десантникам отношения не имеют.

Ну, хоть на том спасибо…

После этого генерал достаёт из бардачка бювар, раскрывает и извлекает оттуда несколько машинописных листков. Это мне знакомо – прочесть, запомнить, обдумать. Я так и поступаю – сначала бегло просматриваю текст, потом читаю внимательно, для верности два раза подряд. Вопросительный взгляд – всё? Я киваю, собеседник завладевает листками, открывает дверцу и щёлкает старенькой медной «Зиппо» – никаких подделок, подарок американца из бюро Доннована, спасённого в 43-м, в Аргентине из рук мальчиков Шелленберга. Лёгкий огонь пожирает бумагу, оставляя невесомый светло-серый пепел, который тут же улетает по ветру.

Генерал сухо осведомляется, как дела в совхозе, не нужно ли чего, напоминает ещё раз о необходимости соблюдать осторожность – и уезжает, оставив меня в одиночестве на обочине шоссе.

Гляжу на часы – встреча заняла всего четверть часа. Расту профессионально, как секретный агент: ни слова лишнего, только по делу. Впрочем, с такими наставниками – неудивительно…

На циферблате – двадцать три-сорок. Уработавшиеся за ночь школьники и студенты видят третий сон. Я же не сплю – и вовсе не от того, о чём вы подумали. Сегодня мне не до эротических забав, и придётся очаровательной Нинон скучать в одиночестве, в своей постельке. Мне – нам, поскольку тема напрямую касается и альтер эго – есть о чём поразмыслить. А потому, дожидаюсь, когда в спальнях совсем стихнет, забираю одеяло (вчера ночью всю спину исколол сухими травинками!) и на цыпочках выбираюсь на двор. Четверть часа бега – и вот я уже в знакомом стогу. Лето выдалось жаркое, сухое, комары особо не донимают, а думается здесь, в стогу, под крупными летними звёздами просто замечательно. Тем более, что предмет моих раздумий как раз звёзд и касается напрямую.

1979 г., июнь,

Подмосковье.

Ночь. Воспоминания и размышления.

Скажите честно – кто из вас, в свои 15 лет мог подумать, что со звёзд может прийти зло? Я не говорю, разумеется, о поколениях, выросших на Голливуде и компьютерных играх – тем любая пакость в голову может прийти, приучили… Нет, я имею в виду мальчишек и девчонок, которые растут в 78-м. Аста, Миладку, наших одноклассников… Нинон, с которой я так славно покувыркался прошлой ночью в стогу – годков-то ей всего ничего, ещё и двадцати нет. Наконец, Альтер эго, наконец, каким он был до бесцеремонного вторжения моего «я»… Все они искренне верили, что зло может явиться из Космоса лишь в романе Герберта Уэллса. А то, что имеется пока ещё здесь, на Земле вскорости будет побеждено. А у звёзд, настоящих, невыдуманных, обитают мудрые, добрые, всезнающие представители миллионолетних цивилизаций. И они, конечно, включат землян, в своё Великое Кольцо. Надо только немного подождать, дотянуться до этих самых звёзд…

Реальность, как водится, оказалась куда непригляднее. Всё началось с того, что в самом начале шестидесятых «мудрые и добрые» сами дотянулись до Земли – и принялись вселять свои всезнающие личности в её жителей. Забыв при этом поинтересоваться – а рады ли хозяева подобному соседству? Заботы аборигенов трогали Пришельцев не более, чем заботы каких-нибудь инков – братьев Писарро. Нет, пожалуй, всё же побольше – ровно настолько, что они не позволяли себе убивать землян. Такие убийства были для чужаков чистейшей воды переводом ценного ресурса – ведь каждый мёртвый землянин означал одного Пришельца, которому не досталось живого тела, и он вынужден коротать ещё невесть сколько сотен лет в виде свёрнутого «ноосферного информпакета». Ведь именно за живыми телами чужаки и отправились в Космос, именно ради них перебрасывали от звезды к звезде и свои личности, и «ноосферные», нематериальные инструменты, с помощью которых и осуществлялось это невероятное переселение душ. Они занимались этим уже неведомо сколько тысячелетий – пока на пути этой «виртуальной» межзвёздной саранчи не оказалась однажды зелёно-голубая планетка, третья по счёту от своего светила…

Что же помешало Десантникам, передовому отряду Вторжения захватить Землю, вселиться в руководителей правительств, высший генералитет, военные чины, отдающие приказы ракетно-ядерным силам? В сущности, ничего – если не считать земных детей и подростков, чьи «ноосферные пакеты», а проще говоря, личности неожиданно оказались сильнее таковых у Пришельцев. Проще говоря, выяснилось, что Десантники не в силах подчинить себе какого-нибудь сопливого двенадцатилетнего Витьку из пятого класса Зарайской средней школы – а вот упомянутый Витька, вернее его «ноосферное «я», вполне способно взять верх над любым, без исключения, «мудрым и всезнающим».

Почему? Да кто ж его знает. Вселенная полна чудес, и далеко не все они познаваемы. Пока важно лишь то, что двое таких вот Витек – разве что, слегка постарше, лет четырнадцати – напрочь сорвали захватнические планы Пришельцев, сумев вовремя передать информацию о Вторжении взрослым дядям, способным принимать взрослые решения. Те и приняли – район высадки «Десантников» оцепили войска, Пришельцам дали десять часов на эвакуацию, после чего пообещали ядерную бомбардировку. И чужаки ушли – скрылись в своём «ноосферном ничто», растворились, не оставив следа, который можно было бы потрогать, пощупать руками или датчиками земных приборов.

Так может, их и не было вовсе? Видимо, так и решили власть предержащие – и предпочли сначала наглухо засекретить любые сведения о Вторжении, а потом и вовсе о нём забыть. Но в промежутке между двумя этими событиями специально обученные люди сделали всё, чтобы информация о случившемся, просочись она в свет, не была бы воспринята людьми всерьёз. Например – подсунули довольно известному детскому писателю обрывки сведений о Вторжении и проследили, чтобы он написал на их основе фантастическую повесть. Теперь, если что, можно было сказать – «позвольте, вы что, детских книжек начитались? Прекратите нести чушь, займитесь лучше делом…»

Так и вышло – за одним только исключением. То ли талант писателя оказался сильнее замысла фальсификаторов, то ли случилось ещё что-то, нам пока неведомое – но он сумел угадать поразительно много. Настолько много, что те, кому пришлось спустя полвека встречать второе, массированное Вторжение, пользовались терминами, придуманными им для своей повести.

«Десантники». «Мыслящие». И, наконец, «комонс» – личность, способная подчинять себе всех прочих носителей разума в нашей Галактике. А потому – смертельно опасная для «Десантников». Женька Абашин и его шестидесятилетний двойник, переправленный в прошлое для того, чтобы отвести от землян – всех, до единого, без разбора расы, гражданства, пола и возраста – грядущую катастрофу, несчётное число раз повторенную «потерю себя». Серёга Астахов, Миладка и ещё сотни миллионов детей и подростков, а порой даже и взрослых людей, сумевших сохранить в себе «внутреннего ребёнка».

Уроженцы Земли. Комонсы.

Из медитативного полутранса, каким обычно сопровождаются экскурсы в глубины памяти, меня вывела букашка, заползшая прямо в ноздрю. Оглушительный чих – и букашки как не бывало, вместе с чувством внутренней концентрации. Альтер эго проснулся и недовольно бухтит – разумеется, день выдался тот ещё, выспаться после безумной ночи так и не удалось. Успокаиваю его, расправляю расстеленное на сене одеяло, и снова погружаюсь в раздумья. На этот раз – о предметах более близких, злободневных…

Сожжённые дядей Костей листки содержали выжимки из материалов допроса нашего пленника, руководителя «группы наблюдения», так удачно попавшейся в ловушку, расставленную на даче. Видимо, тот, кто вёл допрос, сумел довести до «клиента» простую мысль: конвенции о правах человека, защите военнопленных и прочие глупости вроде запрета физических методов воздействия в ходе следственных мероприятий, на Пришельцев из космоса не распространяются. А нашего соотечественника, чьё тело он самым коварным образом присвоил, руководство группы склонно рассматривать, как заложника, и заранее списало в сопутствующие потери. Так что – отвечать, когда спрашивают, падла инопланетная! В глаза смотреть, кому сказал?!

Возможно, аргументация была не столь прямолинейной – но запел пленный «Десантник», как соловей. Из его песен и выяснилось, что где-то на берегу Кандалакшского залива, уже полтора десятка лет, как обитает ещё одна группа «Десантников». Последняя из тех, что работали на территории СССР – если не считать таинственного «шефа», а тот вполне может оказаться хоть на Филиппинах, хоть на Земле Франца-Иосифа.

Итак, группа была внедрена в первые же часы Вторжения, в рамках обязательной подстраховочной операции. Её члены, захватив несколько жителей южноуральского городка, покинули район высадки «Десантников» на самом обыкновенном поезде. Менее, чем через двое суток они сошли на перрон железнодорожной станции Пояконда, договорились с капитаном катера, совершавшего нерегулярные рейсы между Поякондой и селениями на Кемском берегу Кандалакшского залива – и канули на просторах Белого моря.

Впрочем, далеко они не ушли. Очередные следы группы всплывают в крошечном посёлке лесорубов – не посёлке даже, а так называемом «спецпоселении», где дотягивали срок расконвоированные заключённые, из числа осуждённых по не самым серьёзным статьям. «Десантникам» понадобилось всего несколько часов, чтобы прибрать к рукам десяток зеков и охрану, состоящую из запойного лейтенанта и двух сержантов-сверхсрочников. А дальше всё пошло, как по маслу. «Десантники» сымитировали пожар и скрылись в лесу; прибывшая на место происшествия следственная группа констатировала гибель от пожара и утопления («контингент», спасаясь от огненной стены, попрыгал в реку), на чём дело и закрыли. Беглые же «Десантники» устроили свою базу в лесах – группа считалась резервной и не предназначалась для самостоятельных действий. «Ноосферный модуль», позволявший выполнять операции по «пересадке личностей», рассеялся, отработав положенное число раз. Устройство связи (невещественное, как и прочее оборудование «Пришельцев») работало только на приём, и лишь раз в месяц передавало регулярный сигнал группе наблюдения – «у нас всё хорошо, в готовности, ждём…»

Трудно поверить, но в таком вот «отшельническом» состоянии группа просуществовала с тысяча девятьсот шестьдесят лохматого года – и существует до сих пор. Численность, правда, сократилось – во время последнего сеанса связи старший группы сообщил о шести «активных бойцах». Правилам конспирации и вживанию у незнакомую обстановку, эти «Десантники», в отличие от коллег из ликвидированной группы, обучены, оружием обзавелись в сгоревшем спецпоселении. А что команда на активные действия нет уже второй десяток лет – ну так высокому начальству виднее…

В общем, у нас, как писал дядя Костя в заключительных строках, просматривалось три сценария действий. Можно самим накрыть «отшельников» – координаты, переданные пленником, позволяли выйти на них, не прибегая к тотальному прочёсыванию местности или поискам с вертолётов. Но тут имелась загвоздка – «Десантники», подготовленные боевики, вряд ли окажутся столь же лёгкой добычей, как из коллеги из группы наблюдения, потери возможны с обеих сторон.

Другой вариант – оставить всё, как есть, установив, разумеется, наблюдение. Тоже рискованно – за полтора с лишним десятилетия «Десантники» настолько обжились в карельских лесах, что стали там почти что своими. Чего, увы, не скажешь о наших горе-оперативниках.

И, наконец, третий: не мудрствуя лукаво, навести на лёжку Пришельцев местные «органы» – милицию или тех же погранцов. Они охотно с ними разберутся (лишнее раскрытое дело ещё никому не помешало), а под шумок, глядишь, что-нибудь перепадёт и нашей группе. О том же, что захваченные Десантники разоткровенничаются настолько, что раскроют свою истинную сущность, всерьёз думать не приходится. Не идиоты же они, в самом деле!

Короче, мне предлагалось подумать и высказать своё мнение. А чтобы процесс размышлений протекал плодотворнее – генерал сообщил о существовании некоей «спецлаборатории» КГБ, где искали подтверждение конспирологических теорий, занимались проблемами НЛО и прочими необъяснимыми явлениями. Лаборатория была создана в своё время на волне интереса к данной теме. Но сколько-нибудь вменяемых результатов не дала, и теперь медленно, но верно хиреет. И если бы не руководитель, убеждённый фанатик разного рода «паранормальщины» (к тому же, как намекнул генерал, не без покровителя в высшем эшелоне Конторы) – «лаборатория чудес» давно была бы расформирована и предана заслуженному забвению. А сейчас Костя готов рассмотреть вариант, при котором этой шарашке передаётся для всестороннего изучения один из захваченных «Десантников». Чем чёрт не шутит – вдруг эти знатоки тарелочек выжмут из этого «материала» нечто, годное к использованию? Например, заставят, наконец, работать добытый мной в подмосковных катакомбах «детектор Десантников», об который уже сломали зубы спецы дяди Кости? Оно, кстати, и неудивительно – любой сложный прибор требует настройки, сначала грубой, а потом и тонкой. Тогда, в середине шестидесятых, сотрудники отдела по борьбе с Пришельцами настраивали своё оборудование на изловленных Десантниках. Сейчас же, когда создателей прибора нет на свете, а "опытный образец" в наличии всего один – возиться с настройками можно до морковкиного заговенья.

Так что, и тут возможны варианты. В нашем положении нельзя упускать даже самую ничтожную возможность.

…и, кстати, обдумать – за каким рожном «Десантники» попёрлись в такую глушь? С их приёмами конспирации можно было бы найти местечко и поприличнее…

1979 г., июнь,

Подмосковье.

Вечер триумфа.

Праздник души нашего спаянного трудового коллектива продолжается. Уже второй день нет «плантаций» – так с лёгкой руки нашего записного остряка Феди Данеляна прозвали прополку свёклы. Девчонки живо обсуждают обещанный мастер-класс по дойке коров (и что они в этом нашли), ребят же, как и вчера, развели по мелким механическим работам. Мы с Астом законно приписаны к Фомичу, на конюшню. Сегодня мы обойдёмся без покатушек, так что трудовой график прост и очевиден: почистить животин, напоить, задать корму, выпустить в загон-леваду побегать, снова почистить и покормить, а в промежутках – степенно беседовать с главным совхозным конюхом да заниматься мелкой починкой амуниции. Чем не жизнь?

Вечером, после ужина, у нас намечена дискотека. Громко сказано, конечно – поселковый радиотехник Гена обещает выставить на площадку перед клубом колонки, к которым через самодельный усилитель подключен древний, как мир, кассетник «Электроника». Музыка у нас своя, девчонки заранее шушукаются, прикидывая косметический и чулочно-туфельный ресурс.

А у меня появляется повод даже не для беспокойства – для самой настоящей тревоги. Девчонка из правления, одна из простимулированных давеча «Вдохновением», заглянула перед концом рабочего дня на конюшню, и, отведя меня в сторонку сообщила, понизив голос следующее известие.

Нас придут бить. Самым натуральным образом – парни из соседнего села (всего их в совхозе пять) наслушались от «соседей» рассказов о наглых «городских» и решили утвердить своё главенство в родных пенатах.

И сколько их?

«Много… – сообщила «информаторша». – Десятка полтора будет, не меньше, выпившие. И – с кольями…

Что ж, свершилось: готовы обрести плоть страшилки о страшных «деревенских с кольями», муссировавшиеся нашими одноклассниками с первого дня сельхозпрактики. До сих пор, правда, обходилось – даже стычек с местными парнями почти не случалось, за крайней малочисленностью последних. А вот теперь, похоже, готово подтянуться подкрепление, и разговор пойдёт по понятиям.

Ну, ничего, наш бронепоезд, как поётся в песне, стоит на запасном пути. Недолго и выкатить.

Неприятель нарисовался сразу после ужина. Толпа деревенских парней – не чрезмерная, человек пятнадцать, как и сообщала моя агентура, промотивированная продукцией кондитерской Бабаевской фабрики. Лица разгорячённые, злые, заведённые, больше половины – крепко навеселе. У трёх-четырёх в руках выломанные по дороге из заборов жердины. Всё согласно канону – ну что, гость незваный, нежеланный, покажи удаль молодецкую, выходи биться к ракитному кусту!

Ну и мы не лыком шиты.

Появляемся во всей красе – обнажённые по пояс, с длинными «а-ля Маленький Джон» дубинками, заранее выстроганными из крепкой берёзы.

В деревнях ещё уважают правила честной драки, не то что в медленно, но верно подгнивающей столице. Если предлагают «двое на двое» – отказываться не принято, западло.

Схватка, к искренней досаде зрителей, особенно сельчан, собравшихся на площадь перед клубом поохать и повозмущаться, не затягивается. Аст картинно высоко подпрыгивает, пропуская летящий ему в колено кол, после чего отработанным ударом подсекает противнику ноги, а когда тот падает – приставляет кончик дубинки к гортани. Финита.

Я же принимаю удар сверху на середину своего орудия, отбрасываю в сторону и с проворота бью визави по кумполу. Вообще-то таким ударом можно и череп раскроить, но сейчас мой противник всего лишь хлопается на пятую точку и принимается громко, часто икать. Сотрясение средней тяжести – а вот не будешь буянить, мил человек…

Психологическое давление – наше всё. А потому – принимаю низкую стойку, с отведённой назад левой рукой с дубинкой; правую же вытягиваю к третьему, ещё не участвовавшему в драке парню. И, хищно прищурясь, копирую жест Морфиуса из «Матрицы»: несколько раз призывно сгибаю ладонь, приглашая очередную жертву приблизится. Та выпускает из рук своё оружие, лихорадочно мотает головой и пятится за спины соратников.

…так, трое готовы, спеклись. Ещё есть желающие?..

Деревенские несколько растеряны. Вперёд выходят двое – явные заводилы, и в руке одного опасно блестит нож.

– Да ты что?..

Отбрасываю дубинку и картинно-небрежно извлекаю из-за голенища сапога сегодняшнее приобретение и выписываю перед собой несколько бесполезных, но донельзя эффектных финтов. По толпе проносится единый вздох, в задних рядах женский голос принимается голосить что-то насчёт милиции.

…нет уж, поздно пить боржоми…

Как там говорил Великий Комбинатор? «Человека надо довести до состояния, когда его можно запугать обычным финским ножом».

Ну, так Остап Ибрагимович совершенно прав. Один не самый плохой автор как-то писал, что у боевого ножа есть одна, главная задача – психологическое воздействие на противника. И достигается это как зловещим внешним видом самого клинка, так и «легендарностью», узнаваемостью. Оттого-то всегда будут в моде ка-бары, «финки НКВД» и прочие боуи с навахами.

Моя обновка – как раз из числа таких вот, легендарных. В особенности, в глазах человека понимающего, а такие среди деревенских наверняка имеются, и немало.

Узкое, «щучкой», лезвие, дужка-упор, наборная рукоять – зоновская классика, немало говорящая о своём владельце. Парни, увидав её, испуганно попятились – в том числе и заводила с ножом. Ему уже не хочется лезть на рожон, но и отступить, потерять лицо перед сотоварищами – дело совершенно невозможное. Нужен повод, а его нет…

Что ж, нанесём завершающий штрих.

Хряск! Брошенная твёрдой рукой финка глубоко уходит в столб, поддерживающий навес крыльца. Деревенские шарахаются назад, заводила заворожённо смотрит на дрожащую в полуметре от его головы рукоять-сапожок.

– Понравилось? – спрашиваю. – Да ты попробуй, выдерни…

Он ошеломлён настолько, что следует моему совету. Безуспешно – лезвие до половины ушло в плотную древесину, и теперь надо сначала хорошенько раскачать его вверх-вниз.

Делаю шаг вперёд, не убирая с лица доброжелательной улыбки. Заводила пятится, свой нож он уже спрятал.

– Надеюсь, всё понятно? – говорю почти ласково. – Договоримся так: На танцы можете приходить, но чтобы ни драк, ни приставаний к нашим девчонками. Всё ясно?

После танцев (на которые местные остаться не рискнули) мы устроили большой костёр. Идея была спонтанной – перетащили лавки из столовой на задний двор, расчистили место, аккуратно обложили битым кирпичом из приткнувшейся к стене клуба кучи. Ребята сбегали за дровами – где они их надыбали в этот поздний час, я спрашивать не стал. Не хочешь получить в ответ ложь – не интересуйся, чем не надо. Но подозреваю, не одна поленница в соседних дворах сегодня вечером немножечко похудела…

Костёр пылает, языки пламени взлетают вровень с крышей сельского клуба – парни постарались. Коллектив уселся кружочком, кое-кто уже пытается протянуть к пышущему вулканически жаром огню прутики с нанизанными на них сосисками и ломтями хлеба, кто-то уже приготовил картошку. Рано, мальчики и девочки – вот подождите, пока прогорит до углей, и только тогда…

По кругу пошла алюминиевая трёхлитровая ёмкость с пластиковой ручкой – «Термос комбайнёра Т-3 РЗЭП для холодной питьевой воды». Этот полезнейший в жаркие летние дни девайс я приобрёл у одного из аборигенов мехдвора по грабительской цене в три рубля. Польстился по старой памяти – когда-то у меня был такой, вещь совершенно неубиваемая, благодаря внутренней металлической колбе. Да и горячую воду держит прилично, хотя, конечно, хуже обычного, стеклянного.

Только вот сейчас это чудо советской сельхозпрома наполнено отнюдь не водой, хотя и, безусловно, холодной…

И-и-и – подать сюда гитару! Господа гусары гуляют!

А подать сюда Карменситу! Уж она-то оценила бы… Хотя – найдутся и другие ценители – вон, как ухмыляется Витька Гинзбург, наш первый школьный диссидент. Несомненно, знает, чьи стихи сейчас звучат.

Киваю в ответ. Витька с родителями уедут сразу после Миладки, в ноябре этого года. А пока…

А много ли слушателей вспомнит о «Максимилиане Габсбурге, называющем себя императором Мексики» и о его страшной судьбе? Да и плевать. Пусть мёртвые хоронят свих мертвецов… Эй, где там моя персональная мулатка, сиречь, Нинон?

Это всё в чистом виде понты голимые, самолюбование. А что? Имеем в кои-то веки право! Альтер эго на кураже, как и мы с Астом. Между прочим, вполне заслуженно – это ведь он провёл бой, я лишь подсказал пару мелочей, типа давешнего «жеста Морфиуса», да приглядывал, чтобы если что, мгновенно перехватить «управление».

Но – не понадобилось. Справился.

Так-то. А вот и Нинон – глаза горят, сама льнёт к герою дня, на всё готовая, на всё согласная, и я вижу, как вспыхивают огоньки зависти во взглядах то одной, то другой из наших девчонок. Уж извини альтер эго, жизнь – штука порой несправедливая. И судьба тебе сегодня отдыхать за мутной завесой подсознания, в то время как «Второй», как ты меня называешь, будет вкушать заслуженные, хоть и запретные плоды победы.

…да ладно, чего там! Успеешь ещё, какие твои годы…

1979 г., июнь,

Подмосковье.

Вечер с печальным финалом.

Новый трудовой день. Жара, свёкла, «Работай, негр, солнце ещё высоко». Мы с Астом не воспользовались возможностью откосить от «плантаций» на конюшне и честно пашем вместе со всеми. Тем более, что на хозяйство Фомича сегодня, ближе к вечеру, у нас имеются планы.

Дело в том, что вечером должны приехать наши классные. Мы решаем встретить их с помпой. Галина предварительно позвонила, сообщила на какой электричке они с Татьяной Иосифовной приедут. Причём – позвонила прямо с переговорного пункта на вокзале, так что можно рассчитывать, что планы в последний момент не изменятся. Ну и мы с Астом готовы – у Фомича позаимствован Председатель, на этот раз вместе с седлом, и тихая соловая кобылка Фрося. Кобылка запряжена в телегу, на которую навалена свежая солнечно-жёлтая солома, прикрытая чистой мешковиной. Такой процессией мы и отправляемся встречать наших классных – я верхом на Председателе, Аст же правит гужевым транспортом – научился за время практики. С ним на телеге Катюшка Клейман – в руках у неё глечик (так, на малороссийский манер, здесь называют глиняные кувшины) с молоком и завёрнутые в тряпицу пирожки, продукция нашего пищеблока. Ритуля Дымшиц постаралась – капустой, с картошкой, с луком и яйцами. Вку-у-сные…

От станции Галина с Татьяной Иосифовной собираются ехать на автобусе – местном облупленном «ПАЗике», в который на вечерние рейсы народу набивается, что шпроты в банку. Но мы их от это избавим: встретим прямо у платформы, подсадим, забросим на телегу вещи и отвезём со всем полагающимся деревенским шиком. Конечно, получится подольше, чем на механической тяге, зато – погода изумительная, июньский вечер тих и прозрачен, на шоссе пусто, хоть шаром покати. Лошади фыркают, на мягкой соломе так удобно сидеть и хлебать из глиняной посудины парное, ещё тёплое молоко вечернего надоя. Некрасов пополам с Есениным и прочими прелестями русской деревни – получите!

Если честно, то вся эта встреча – не что иное, как самый примитивный подхалимаж. Классным наверняка наплетут сорок бочек арестантов про наши с Астом подвиги – вот мы и стараемся заранее умилостивить. А если серьёзно – мне просто радостно от того, как всё сложилось. Радостно видеть улыбки гостий, слышать изумлённые ахи и охи, подъезжать на ходу поближе к телеге, чтобы Галина и её подруга могли, привстав, потрепать могучую шею Председателя и протянуть ему на открытой (непременно открытой, Катюшка объяснила) ладони кусок пирожка. И снова восхититься, как конь благодарно фыркает и тянется за новой подачкой… А я, расслабленный, довольный как слон, уступаю альтер эго и делаю шаг вглубь.

«Щёлк-щёлк…»

Поворот к «усадьбе». Телега сворачивает с растрескавшихся бетонных плит на пыльную грунтовку, и Денька, демонстрируя новообретённые навыки (прав «Второй», прав, он учится с невероятной какой-то стремительностью) пускает Председателя в карьер, не забыв лихо, по-разбойничьи свистнуть. Восторг, упоение – барабанная дробь копыт, ветер в ушах, и пыльный шлейф тянулся за бешено несущимся жеребцом. Ускакав вперёд метров на триста, Женька осадил коня, развернул – и назад, тем же бешеным аллюром. И, не доезжая до телеги метров десять, снова осадил и – резко, как не раз это делал «Второй», вздёрнул коня на свечку. И, на самом пике восторга вдруг понял, что Председатель заваливается на спину, грозя придавить его всеми шестьюстами килограммами своего живого веса.

Его спасли тапочки – резиновые, с матерчатым верхом, полукеды на босу ногу. Они легко выскочили из стремян, позволив в последний момент вывернуться из-под рушащейся в пыль конской туши. И, словно во сне – испуганные крики обеих учительниц…

…ну, и кого мне за это материть? Уж точно не альтер эго – он забился в дальний уголок нашего общего мозга и носу оттуда не кажет. Вот и не кажи, сиди, осознавай… Хотя, если по справедливости – то в чём его вина? Это мне надо было думать, старому дураку, упустившему контроль за ситуацией в самый ответственный момент. Понимал же, что конь тяжеловат для такого всадника, не привычен к лихим кавалерийским приёмам. А сам альтер эго весь звенит от возбуждения, и последнее, о чём он сейчас думает – так это о безопасности, хотя бы в силу того, что не представляет, что с ним может произойти. Нет же, подумал: пусть дитятко потешится, получит свои пять минут славы, насладится заслуженным триумфом. Вот, значит, и насладился…

Аст поймал Председателя – да тот и не пытался убежать, отошёл на обочину и пощипывал, как ни в чём не бывало, травку. Меня уложили на телегу, прикрыли зачем-то мешковиной и в таком героическом виде – чем не возвращающийся с битвы раненый витязь? – отвезли в нашу штаб-квартиру. Катюшка шла впереди и вела под уздцы Фросю. Татьяна Иосифовна взялась ей помогать, хотя и косилась на безответную скотинку с опаской – а вдруг выкинет трюк вроде давешней свечки Председателя? Галина же уселась на телегу и вытирала мне лицо платком, повторяя один и тот же вопрос: «где болит, Женечка»?

Дальше события развивались вполне предсказуемо. С трудом удалось отбиться от попытки перенести меня в спальню на руках, о чём немедленно и пожалел. Каждый шаг отдавался болью и в вывихнутой руке и в рёбрах – Председатель, волчья сыть, поднимаясь на ноги, от души зарядил мне копытом в правый бок. Теперь он представляет собой один громадный багрово-лиловый синяк, а рёбра немилосердно болят – к гадалке не ходи, трещина, а то и две.

С вывихом удалось справиться довольно легко. Руководитель практики Рудольф Сергеевич ощупал повреждённую конечность, сказал Асту – «держи его покрепче» и без предупреждения рванул мою на себя.

От моего вопля едва не вылетели стёкла, а с крыши клуба снялась, недовольно каркая, стая ворон. Альтер эго вторил мне из тёмных глубин подсознания – похоже, он решил, что всё, инвалидность – отныне его судьба. Но минуту спустя, когда боль отпустила, я обнаружил, что рука двигается почти свободно. Всё ясно: опытный спортсмен и преподаватель физкультуры, наш руководитель практики конечно, не раз вправлял вывихи прямо в спортзале. Вот и сейчас – он успокоительно потрепал меня по плечу, посоветовал продеть руку в нацепленный на шею платок, а на рёбра наложить стягивающую повязку. Что мы и проделали – но сначала я подозвал Аста и попросил его сгонять в правление, к телефону.

Серёга вернулся через четверть часа, когда моя тушка была уже перевязана, обряжена в футболку (на редкость мучительная операция!) и сообщил, что дозвонился, и завтра с утра за мной приедет Карменсита. Я кивнул, испытывая облегчение – меньше всего мне хотелось трястись сейчас на совхозном УАЗе-буханке до райцентровской больнички. Впрочем, мысль эту быстро оставили – Рудольф Сергеевич уверял, что ничего серьёзного, парень отлежится, а рентген можно и завтра сделать, в Москве. Галина даже попробовала придать происшествию характер комический, процитировав своего любимого Пушкина:

Ну, разу уж «наше всё» пошёл в ход, значит страсти поутихли, можно не ожидать визита «Скорой» и отправки в какую-нибудь здравотделовскую дыру. Ночью плечо и бок конечно будут болеть, это я знал по прежнему опыту, но завтра этой напасти придёт конец – в Москве, куда меня доставит Карменсита, травмами займутся специально обученные люди. Одна проблема – дома, на Речном, никого, родители уехали в отпуск, на машине, по Закарпатью. Значит, придётся ехать к деду и бабушке на Ленинский проспект. Что ж, не самый скверный вариант. В любом случае, совхозное житие для меня закончилось.

Уже когда стемнело, в комнату ко мне прорвалась, наконец, Нинон – раньше её не пускали, чтобы не отсвечивала лишний раз при наших учительницах. Аст и ребята, деликатно переглянувшись, вышли на улицу, подышать перед сном воздухом. Я же был обласкан, обруган, снова обласкан и обвинён в равнодушии и безответственности – любой знает, что говорит женщина в подобных случаях. Дело закончилось ожидаемо: долгими, нежнейшими поцелуями и попытками сексуально прижаться к моей обнажённой груди, от чего я едва не взвыл от боли – рёбра, чтоб их…

В-общем: «мы ведь ещё встретимся, в Москве»? Оставила телефон – сама записала в блокнот, извлечённый в ящике моей тумбочки. Пришлось дать и свой тоже. Нинон, конечно, мила, да и в постели просто огонь – но как бы поделикатнее объяснить ей, что мне совсем скоро станет не до личной и даже не до интимной жизни? А ведь станет – внутренняя чуйка ясно об этом предупреждает, и не поверит ей на моём месте только полнейший болван…

1979 г., июнь,

Москва.

Просто летний день.

Из совхоза меня забрала Кармен, на знакомой двуцветной «Победе».

Надо было видеть, какими обжигающими взглядами пронзила кубинку на прощание Нинон!

До Москвы доехали довольно быстро, благо, о пробках на подъездах к столице здесь ещё никто не слыхал. И вот мы в городе – матерчатый верх по случаю полуденной июньской жары откинут, мы летим по Садовому. Волосы Карменситы развеваются по ветру, и мы невольно ощущаем себя персонажами с картины Пименова «Новая Москва». Вернее, только я ощущаю – вряд ли Кармен знакома с этим шедевром соцреализма, у неё здесь, в Союзе, несколько иные интересы…

Около киоска с мороженым прошу остановить. Карменсита послушно тормозит, и я неловко вылезаю наружу – рука на перевязи и боль в боку, остро отдающаяся при всяком движении делают меня до отвращения неуклюжим.

Сую продавщице смятую трёшку, получаю сдачу и через несколько секунд я снова в машине, рядом с моей «телохранительницей».

Небольшая коробка с аляповатым рисунком холодит колени даже сквозь ткань брюк.

Карменсита скашивает глаз на покупку и трогает с места.

– Мороженое?

– Торт-мороженое. – говорю.

– А по какому случаю пир?

– Не поверишь – всё детство смотрел на эти тортики сквозь стекло киосков «Мороженое», но так ни разу и не попробовал, обходился обыкновенными пломбирами и эскимо. А потом они как-то разом исчезли из продажи, а то, что появилось уже потом, в девяностых – все эти большие банки от разнообразных «Баскин-Робинсов» меня уже мало интересовали. И вот, здесь – решил, наконец, попробовать…

На Ленинский мы не поехали – стоит ли травмировать бабушку видом моей скособоченной фигуры и синюшного бока? Решено пока поселить меня на конспиративной квартире, под присмотром всё той же Кармен – похоже, она окончательно превращается в моего личного опекуна и телохранителя. Одноклассники пробудут в совхозе ещё неделю, и этого времени мне должно хватить, чтобы худо-бедно встать на ноги.

Так что торт-мороженое решено уничтожить под кофе, который Карменсита варит просто потрясающе. Запас кофейных зёрен нескольких сортов, как зелёных, так и обжаренных, обнаруживается на кухне, вместе с антикварной ручной мельницей и электрической жаровней, полной белого кварцевого песка. Пока Кармен священнодействует с обжаркой и помолом зёрен, набираю номер, который вручил мне при последней нашей встрече дядя Костя. Генерал сначала задаёт дежурные вопросы о моих рёбрах и плече (ты смотри, уже в курсе! Впрочем, странно, будь оно иначе…), интересуется, как мы доехали. И сообщает, что будет на квартире в восемнадцать-ноль-ноль, ждите. Нам же велено пока отдыхать, приводить себя в порядок и не высовываться. И мы послушно следуем приказу – Карменсита, сноровисто поправив стягивающую повязку у мня на боку (решительно, эта девчонка умеет всё!) наполнила из турок фарфоровые чашечки, я же открываю картонную коробку – тортик уже начал оплывать на дневной жаре – и мы приступаем к празднеству желудка и вкусовых пупырышек.

1979 г., июнь,

Москва.

Вечер подведенных итогов.

Двадцать часов десять минут. Мы плотно поужинали снедью из большого пакета, собранного для генерала в буфете для старшего состава на Лубянке (номенклатурных привилегий никто не отменял!) и теперь сидели на кухне. Карменсита, погремела посудой и удалилась, плотно прикрыв за собой дверь.

– …никогда не мог понять, – говорил я, – почему историю с Вторжением тогда, в шестидесятых, так наглухо засекретили? Почему не дали знать всему миру? Ведь ждали со дня на день повторного Вторжения, а к нему и подготовиться вместе проще, Десантников внедрённых переловить. Вот и в книге так поступили – там, помнится, даже генсека ООН приплели…

– Так то в книге. – дядя Костя невесело усмехается и стряхивает пепел с бледно-зелёной «гаваны». – На то она и книжка, к тому же, фантастическая…

Вообще-то, двоюродный дед не курит. И, если и позволяет себе – то лишь так, как сейчас, под кофе и серьёзную беседу. В серванте, у его дома, хранится на такой случай пара-тройка коробок настоящих кубинских сигар, из числа тех, что нельзя купить ни за какие деньги – продукция крошечной фабрички, снабжающей сигарами самого Фиделя. Он-то и присылает эти коробочки в подарок «команданте Коста» по пять раз в год – на Седьмое Ноября, на Первомай, на День Советской Армии, да 26-го июля, в День Национального восстания, когда Кастро со своими сторонниками пытался захватить казармы Монкада. Ну и, конечно, на собственный, генерала, день рождения. Сигары дядя Костя извести не успевает – раздаривает коробочки друзьям. Вот и на конспиративной квартире, держит, оказывается, запас, надо думать – для особо важных и вдумчивых бесед. Вроде сегодняшней.

– Так то книга, к тому же, детская. – повторил генерал. – А на деле – поначалу, думаю, ждали, когда будут получены доказательства поубедительнее. А их так и не нашлось – единственную «вещественную» улику «спецотдел» изготовил сам, тот самый «детектор Десантников». А потом случился переворот, «спецотдел» разогнали, и…

– Значит, дело только в отсутствии улик? – спрашиваю.

– Вряд ли. – дядя Костя плеснул себе на палец рома «Гавана Клаб» из большой бутылки с конкистадором на этикетке. В мой же бокал после секундного размышления, долил «Пепси».

– Я склонен считать, что объяснение насчёт недостатка доказательств было для рядовых «посвящённых». Ну и на тот случай, если информация всё же уплывёт и придётся оправдываться перед всем миром.

– А на самом деле?

– А ты не догадываешься? – сощурился генерал.

Я помотал головой. Догадки были, конечно – но расплывчатые, невнятные. Я даже не взялся бы их вот так, с ходу, сформулировать в единую версию.

– Нашлись те, кто хотел использовать будущие наработки «спецотдела» в своих интересах. Они ведь как рассуждали: если существует механизм пересадки личности другому человеку, то возможно, им можно овладеть применительно, так сказать, к землянам? Есть же, в конце концов, эти самые «особые способности» земных подростков – так почему бы не распространить их и на взрослых?

– То есть они хотели заполучить оружие? – уточняю.

– Никаких сомнений. Скажу больше: видимо, информация всё же утекла, хотя и в искажённом виде. И когда скидывали кукурузника, «спецотдел» решили прихлопнуть, опасаясь, что их секретные разработки, реальные или мнимые, будут использованы против заговорщиков.

– Но они же реально ничего такого не могли!

А кто об этом знал? Неизвестная опасность всегда кажется серьёзнее, чем есть на самом деле. Потому и убрали сначала генерала, руководителя «спецотдела», а потом взялись и за рядовых сотрудников. По принципу – «так не доставайся же ты никому». А потом и разбираться стало некому – скорее всего, Семичастный с перепугу тогда зачистил вообще всех, кто был в курсе, даже тех, кто работал на него. Ну, или запугал так, что они молчали до конца жизни.

…так, мысль, наконец, сложилась…

– Есть и другой вариант, – говорю. – Возможно, наверху испугались, что на Западе найдутся те, кто, узнав о Десантниках, пойдут на сделку с ними ради каких-то сиюминутных выгод.

– Возможно и такое. – соглашается генерал. – Но был ведь и прямо противоположный вариант: сведения о Пришельцах и готовящемся нападении могли привести к невиданной консолидации усилий всей цивилизации, куда там коалиции союзников во время Второй Мировой! Варшавский блок, НАТО, Китай, Израиль, арабы, южноафриканцы, вся Латинская Америка – никто не остался бы в стороне! Я как представлю, какие были утрачены тогда перспективы, какие шансы упущены – плакать хочется.

– Но почему утрачены? Даже сейчас всё ещё можно изменить, если очень постараться.

– Полагаешь? – дядя Костя испытующе смотрит на меня, и от этого взгляда мне делается не по себе. – Тогда ответь мне вот на какой вопрос…

Вопросов оказалось немало. Пришлось ещё раз звать Карменситу – чтобы сварить кофе и приготовить горячие, на американский манер, бутерброды с помидорами, луком, сосисками и расплавленным сыром. Стрелки настенных часов показывали половину одиннадцатого, когда мы, наконец, вернулись к злободневным вопросам.

– А помните, дядя Костя, вы ещё в апреле обещали познакомить меня со вторым парнем? Товарищем того, который в Силикатах?..

Генерал кивает.

– Было дело, да. Кстати, хорошо, что ты об этом вспомнил. Тут ведь какая сложность…

Он замялся, вертя в пальцах «гавану», уже третью за этот долгий вечер. Дотянулся до позолоченной гильотинки, щёлкнул.

– Не против, племяш?

Я пожал плечами, и он принялся осторожно раскуривать шедевр табачного искусства. Аромат дорогущего кубинского табака снова поплыл по кухне. Уж не знаю почему, но дым сигарет всегда раздражал меня несказанно, а вот трубочный или сигарный – это пожалуйста, это мне нравится.

– Так вот, сложность. Этот парень, видишь ли, нам не доверяет. Он вообще никому не доверяет: сидит, как сыч, в своей Вологде, куда он перебрался после разгрома «спецотдела», и работает, как одержимый. Он же, в отличие от своего друга, того, что погиб в силикатах, успел выучиться на физика-теоретика и, как мы теперь подозреваем, под конец регулярной своей деятельности, успел нащупать что-то важное. Причём, настолько важное, что материалы были изъяты даже из папок, сданных потом в спецхран – и подозреваю, он сам их оттуда и изымал. Что именно в них было, и над чем он сейчас работает, мы установить пока не можем. Элементарно знаний не хватает, да и наблюдать приходится издали. Если он что-то заподозрит – могут быть неприятности.

– Сбежит?

– Вряд ли. Он инвалид, прикован к каталке. Но тут надо очень, очень осторожно – есть сведения, что он всё время держит при себе боевую гранату, на случай попытки захвата. Сейчас он вообще никому не верит.

– Гранату? – переспрашиваю.

…н-да, это неприятный сюрприз. Искалеченный, напуганный, никому не доверяющий человек способен на самые отчаянные действия…

– И что же делать?

– Не забывай, он знаком с теорией комонсов-подростков. По себе, заметь, знаком, не только по книжкам.

– То есть, с взрослыми он не будет иметь дела? Хотите, чтобы мы с ним на связь вышел я… мы с Серёгой?

Дядя Костя удовлетворённо хмыкает.

– Схватываешь на лету, внучек. Именно это я и хотел вам предложить. Двое подростков, в точности как они тогда, к тому же – в курсе всех дел, и тогдашних, и нынешних и… хм… грядущих. А те, Десантники, вашего брата, школьника боятся, как огня и обходят пятой дорогой. Должен поверить, должен! Если не вам – то кому же ещё?

Пронзительный, дребезжащий звонок в дверь заставил меня непроизвольно дёрнуться. Длинный, два коротких, снова длинный – Толя, водитель и порученец дядя Кости. Он всегда так звонит – наверняка нехитрый код был обговорен заранее.

На этот раз кухню пришлось покинуть мне – генерал выразительно глянул, и я отправился в спальню. Понятно, дела секретные…

Надолго изгнание не затянулось. Генерал с визитёром протопали по коридору, хлопнула, закрываясь, входная дверь, и меня снова позвали на кухню.

– Тут, видишь ли, какое дело… – дядя Костя повертел в пальцах потухшую сигару и пристроил её на край пепельницы. – Мы решили навестить три захоронки, из числа тех, чьи координаты ты нам передал. Понадобились, понимаешь, срочно дополнительные средства. Так вот, с двумя всё оказалось в порядке, изъяли без происшествий. А вот третья…

Он сделал многозначительную паузу.

– Третья оказалась пуста. Совсем. И, судя по всем признакам – вскрыта совсем недавно, буквально несколько дней назад. Следы посещения, взлома, прочие детали… Такие-то дела, внучек.

Я крякнул, потянулся к бутылке и щедро плеснул в кофе тёмного рома. Отхлебнул – получившаяся смесь обжигающим комом покатилась по пищеводу. Похоже, перестарался – градусов двадцать, не меньше…

Брови собеседника вопросительно поползли вверх, но возражать он не стал – только отодвинул бутылку подальше от меня.

Да, это сюрприз, да ещё какой! Признаться, я ожидал чего-то подобного – но не так же скоро!

– Да ты погоди, не впадай в панику. – генерал, похоже, угадывает мои мысли. – Мало ли, что они там у себя, в будущем, напортачили, когда готовили для тебя материалы по захоронкам? Работать-то им пришлось в спешке, да и в архивах, знаешь ли, вполне могли напутать. В МВД бардака хватает, можешь мне поверить. Так что поводов для паники не вижу – отдохнёшь, подлечишься, а там и твой приятель из совхоза вернётся, будет вам чем заняться. Я тут прикинул…

Я слушал его и всё больше убеждался: нет, это «ж-ж-ж» неспроста. А значит, сведениям, полученным в 2023-м году, больше нельзя слепо доверять. Что-то пошло не так, и дальше мне – нам всем, если уж на то пошло! – предстоит двигаться, словно по минному полю.

Впрочем – разве до сих пор было как-то иначе?

Конец первой части

Часть вторая
«В доме, где резной палисад…»

1979 г., лето

Вологда

День в провинции

Каретка пишущей машинки взвизгнула и вернулась назад, повинуясь нажатию блестящего хромированного рычага. Массивный пятикилограммовый агрегат содрогнулся – так, что отозвался дрожью стол, на котором он стоял. Конечно, ГДРовская «Эрика» не требует таких усилий – она легче, компактнее и не производит при работе тектонических подвижек. Но он никогда не любил электрические машинки, предпочитая старую добрую механику. «Они жужжат, – таков был ответ на вопрос, почему не сменит архаичный агрегат на что-нибудь поновее – жужжат и требуют, чтобы я печатал, не дают подумать!» К тому же, на окраине Вологды, где он уже много лет обитал в двухкомнатной квартирке на втором этаже деревянного, дореволюционной постройки дома, частенько отключали электричество, а на механической «Москве» можно работать и при свечах или при свете камина, возле которого и стоит столик с архаичным механическим агрегатом. А под столиком – старый фибровый чемодан, куда он складывает копии своих статей. Это удобно: случись что, можно наклониться, извлечь, не вставая с каталки, чемодан и, распахнув крышку, высыпать всё содержимое на угли. Потому камин и горит даже сейчас, невзирая на подступающую дневную жару.

Машинка захлебнулась очередной пулемётной трелью. Он остановился, вскинул кисти, помотал пальцами – чуть ли не единственная форма гимнастики, доступная его истерзанному, прикованному к креслу-каталке телу. Потом наклонился и провернул валик, извлекая листы. Две копии, под копирку – он всегда так делает. Машка, девчонка из третьей квартиры раз в неделю бегает в «Канцелярию» на соседней улице – за копиркой и писчей бумагой. Там её узнают и спрашивают: «зачем тебе столько, девочка»? Роман пишешь, или уроков так много задают? Пока удаётся отшучиваться – он настрого запретил девчонке рассказывать кому-нибудь о странном соседе.

Зафырчал мотор грузовичка. Владелец машинки выглянул в окно – старенький ГАЗ-51 с коричнево-бежевым ящиком, украшенным белой надписью «Хлеб» на боковых дверках, катит в соседнюю булочную. Значит, уже семь утра – по фургончику можно сверять время. Жизнь здесь, на окраине города тихая, размеренная, и за эти годы он так хорошо выучил её ритм, что мог теперь обходиться без часов. В восемь-тридцать прокатится по улочке коммунхозовская поливалка, а в двенадцать-тридцать на стеклянных дверях магазина «Рыба-Мясо», что расположился напротив его окон, монументальная продавщица в несвежем белом халате повесит табличку «Обед» – значит, минуло тридцать минут пополудни и пора принимать лекарства…

Пыль, поднятая хлебным фургоном, медленно оседала на растрескавшийся асфальт. Лето, жара, по этому открыты нараспашку, и в них с щебетом птичьей мелочи волнами вливается душистый воздух. Липы растут по всей улице, и их аромат проникает повсюду, особенно весенними ночами, когда он лежит, распахнув окошко, и пьёт наполненный смолистым духом воздух. И воображает, что это – чудодейственное лекарство, благодаря которому можно будет встать и пойти, забыть и об инвалидном кресле, и о таблетках, и обо всём, что свалилось на него после того рокового дня в Москве.

Заместитель руководителя в последний раз собрал всех сотрудников – до кого смог дотянуться. Новости были хуже некуда: ночью застрелился возглавлявший «спецотдел», арестованы два офицера, отвечавших за безопасность проекта. Почему не пришли за остальными – оставалось только гадать. А лучше, не терять времени, и воспользоваться неожиданным подарком судьбы. Зам раздал сотрудникам пачки денег в банковских бандеролях – «на первое время хватит». Предупредил, что пользоваться старыми своими документами опасно – только запасными, на другие имена, подготовленными заранее для каждого из сотрудников. Пресёк начавшиеся разговоры о том, кто куда поедет – не нужно, чтобы кто-нибудь из них, попавшись, мог навести преследователей на след коллег. С грустью выслушал в очередной раз оправдания тех, кто решил остаться. Уговаривать смысла не имело: всё тысячу раз говорено, с тех пор, как они узнали о том, что сняли Хрущёва, и руководство отдела с минуты на минуту ждёт дальнейших «оргвыводов». Понять их просто – у каждого семьи, дети ходят в школу, да и вообще, вдруг как-нибудь, да обойдётся? В конце концов, они честно служили – и продолжают служить! – Родине, а за интриги руководства какой-нибудь лаборант или мэнээс^[3] не в ответе. Не объяснить наивным дурачкам, что непростительной виной является само причастие к Тайне, и никто не будет разбираться, чем ты занимался – настраивал ли приборы, разрабатывал ли стратегию обнаружения Пришельцев. Виноваты все, потому что – знают.

И он не стал ждать. Получил «подъёмные», повторил несколько раз адреса «до востребования», куда надо, не раньше, чем через полгода, будет послать открытки. А так же названия газет, где появится, если что, статья с условленным словосочетанием в тексте. Знак того, что можно выходить из глухого подполья, возвращаться. В эту возможность он не верил, как и остальные – но запомнил, затвердил и убрал на дальнюю полочку своей памяти.

Вряд ли за рулём сбившего его такси сидел то-то из людей Семичастного. Скорее всего, это была несчастливая случайность, а ещё вернее – следствие дикого напряжения последних нескольких суток, из-за которого он передвигался, словно в тумане и сам шагнул с тротуара под колёса несущейся «Волги». Удар был страшен – декоративный олень на капоте распорол бок, колесо проехалось по левой ноге, превращая колено в кровавую кашу из костей, хрящей и мышц. Но сознания он не потерял – терпел, стиснув зубы, нечеловеческую боль, и даже успел уговорить обихаживавшую его медсестру припрятать вещи, чтобы не случилось с ними что-нибудь в общей больничной кладовке.

Новая знакомая не обманула. Она даже не заглянула в пухлый портфель – впрочем, это не так-то легко было сделать, замочек имел парочку секретов, не способных, конечно, удержать профессионала, но труднопреодолимых для обычного человека. Оперировали его трижды, а после, в палате, после того, как лечащий врач заявил, что выздоровление затянется минимум, на месяц, он дождался, когда появится та самая сговорчивая сестричка, и ошарашил её предложением.

И снова ему повезло – сказочно, невероятно. То ли девчонка в свои двадцать лет ещё верила в истории о Золушке и прекрасном принце, то ли он чем-то ей приглянулся. А вернее всего, жизнь в столице, куда она приехала поступать в медицинский ВУЗ, но потерпела неудачу, её разочаровала – а только она согласилась ему помочь. И не просто помочь – связать свою жизнь с искалеченным, но не сломленным жизнью человеком, который прямо предложил: «выходи за меня замуж и помоги бежать отсюда, подальше. Деньги есть, много – выучишься на врача, только не в Москве. Скажем, в Вологде, чем плохо?..»

Они уехали – как в воду канули. Будущая супруга ухитрилась выкрасть документы, договорилась, пустив в ход несколько крупных купюр, с водителем мебельного фургона, который спустя три дня и увёз их из Москвы. Искать их никто не стал – зачем? До Вологды добирались на перекладных – чего это стоило его только начавшему приходить в себя организму… Наверное, поспешное бегство и необходимость прятаться, избегать не то, что врачебных осмотров, но и любых контактов, и привела к тому, что от до конца жизни будет прикован к инвалидному креслу. Если, конечно не случится то, чего он больше всего опасается.

Потому что Десантники – и это он знал совершенно точно – действительно способны лечить захваченные их «Мыслящими» тела. Конечно, поднять мертвеца, получившего пулю в сердце – это из разряда ненаучной фантастики, как и байки о потерянных и заново выращенных конечностях. А вот отладить обмен веществ, ускорить регенерацию тканей, в том числе и внутренних, заменить костную ткань в неправильно сросшихся конечностях и позвоночнике – на это они способны. Только цена в виде потери своего «Я» может оказаться чересчур высокой. Тогда, в четырнадцать лет, он без труда «втягивал» в себя личности Пришельцев, овладевал их памятью – и выплёвывал, как косточки от вишни. Но пройдёт ли этот фокус спустя столько лет? Что, если загадочная граница, отделяющая взрослых, беззащитных перед пришельцами, от подростков, лежит как раз в этих годах?

Медсестричка не подвела – всё сделала, как надо, и осталась с ним, выйдя за него замуж. Деньги, и правда, имелись – кроме пачки, выданной в день бегства, у него был ещё доступ к кое-каким негласным фондам, созданным как раз на такой случай. Квартирой обзавелись без особых сложностей; супруга окончила местный мединститут, стала врачом-стоматологом, они даже подумывали о ребёнке – но планы разбились вдребезги за какие-то полгода. Меланобластома. С раком и сейчас, в семьдесят девятом, толком не научились бороться, а уж тогда…

Как ни странно, он воспринял её смерть с облегчением. Не осталось никого, кто знал бы о его прошлой жизни и мог бы навести на него охотников, которые – никаких сомнений! – ещё ищут, вынюхивают, ждут. Кто они – бывшие коллеги или Десантники – это не так уж и важно. Главное: пощады не будет, а потому, надо успеть перенести на бумагу, зафиксировать, надёжно укрыть всё, что успел наработать и «спецотдел», и он сам, за годы добровольного изгнания. Когда-нибудь люди прочтут это – и ужаснутся.

Он поворочался в каталке – в бок впился твёрдый предмет. Он пошарил в кармане и извлёк зелёное рубчатое яйцо. Может, сознание Пришельцев и в самом деле способно справиться с его болячками, но он не намерен это проверять. Когда придёт время, он просто выдернет кольцо. Второго шанса Десантники не получат. Во всяком случае – не от него.

– Дядь Витя, вам хлеб нужен? Мама попросила сбегать в булочную, могу и для вас взять!

Это Томка, соседская девчонка. Томке двенадцать лет, и её интересы совсем не похожи на интересы ровесниц – читает фантастику, собирает книжки о космосе и всё время сетует, что в Вологде нет большого, современного Дворца Пионеров, как в Москве или Калуге – как тот, что показывали в кино «Москва-Кассиопея», с кружками юных космонавтов и астрономов. На этой теме они и сблизились – изыскивая средства борьбы с тоской, порой совершенно невыносимой в четырёх стенах, он купил по объявлению в городской газете самодельный любительский телескоп-рефлектор, и с тех пор часто проводил ночи возле этого агрегата, смешно растопырившего тонкие деревянные ножки на балконе. Там-то его заметила Томка, и с тех пор стала в доме частым гостем. Родители, тихие, добрые люди, работавшие на местном молокозаводе, знакомству дочки не препятствовали. Наоборот, мать поощряла Томку взять шефство над соседом-инвалидом – «правильно дочка, ты же у меня пионерка? Мы после войны тоже соседям помогали, которые увечные да одинокие…»

И Томка старалась, как могла – бегала в магазин, убиралась в квартире и очень обиделась, когда узнала, что он предложил её матери деньги за труды дочери. Вместо этого девочка слушала его рассказы о звёздах и взапой глотала книги, которые он советовал отыскать в местной библиотеке, а потом подолгу обсуждала прочитанное, устроившись на балконе, возле голенастого телескопа.

Она и стала единственным человеком, которому он открыл свою тайну. Сначала подсунул ту самую книжку (о ней он узнал из каталога московской книжной выставки, случайно попавшей к нему в руки), а потом, слово за слово – и рассказал всё. Ну, почти всё. Страшная судьба коллег, как и интриги, погубившие «спецотдел» – это всё же не тема для двенадцатилетних. Удивительно, но Томка поверила ему сразу – поверила, и согласилась взять на хранение один экземпляр его «научных материалов». Второй хранился в фибровом чемоданчике, а третий он отсылал в далёкий Волгоград, тётке покойной жены, с просьбой хранить, пока не понадобится.

Кстати, надо бы передать ей новую пачку отпечатанных листов…

– Нет, Том, спасибо, у меня пока есть. Если не трудно, загляни после булочной, нужно кое-что передать.

Ждать пришлось недолго – четверти часа не прошло, как Томка, запыхавшаяся, встрёпанная звонила в дверь.

– Входи, открыто!

Она, конечно, это знала, но всегда сначала давила кнопку звонка. В их доме вообще редко запирали двери, а если и запирали – то прятали ключ либо под коврик у порога, либо в висящий тут же, на лестничной клетке, электрический щиток. Провинция, нравы простые, патриархальные. Ему это нравилось – давало ощущение душевного покоя. А двери – что двери? От недобрых гостей не спасут никакие запоры, никакие решётки…

– Ты ведь помнишь, что с ними делать?

Томка взвесила на ладошке очередную пачку листков.

– Конечно, дядя Витя. Спрятать, и отдать, только если за ними придут такие же, как я, школьники.

Да, верно, как ты или немного старше, лет, примерно, до шестнадцать. Больше – нельзя, рискованно.

– Десантники, да? – серьёзно спросила девочка. – Пришельцы? Они до сих пор вас ищут?

– Не знаю… – он пожал плечами. – Может, уже и забыли давно, а может, их всех переловили. Но осторожность, сама понимаешь, не помешает. Пароль помнишь?

– «Здесь красивая местность», – старательно, повторяя заученное назубок, выговорила девочка. – Но, дядь Витя, в книжке этим паролем пользуются враги, Пришельцы. Зачем же называть его нашим?

Этот вопрос Томка задавала каждый раз, и каждый раз он отвечал одно и то же. Это была такая игра, понятная только им двоим.

– Неважно, кто его использовал. Главное, что всякий, кто хоть однажды прочёл эту книгу, наверняка его запомнил. И, когда ты его назовёшь – сразу поймёт что ты тоже в курсе дела.

– Хорошо, я спрошу… то есть скажу. – покладисто согласилась девочка – как соглашалась каждый раз, под конец этого, ставшего уже почти ритуальным, диалога. Она сложила пачку листков и сунула в авоську, рядом с двумя кирпичами серого хлеба и кульком баранок. – Дядь Витя, с вечером зайти не смогу – мама тесто готовит назавтра для пирогов – у папы день рожденья. Попросила помочь. Не будете скучать?

– Не буду, не беспокойся! – ответил он, точно зная, что скучать будет. – Иди, пироги – дело нужное. А на звёзды мы и в другой раз поглядим, июньское небо ясное, безоблачное.

Проводил, перебирая руками обручи колёс, гостью до прихожей, вздрогнул непроизвольно от звука захлопнувшейся двери – и вернулся назад, к столу. Каретка взвизгнула, металлические литеры на изогнутых рычажках застучали по валику, рассыпая дробь, немного смягчённую тремя слоями бумаги и двумя – копирки. Пора было работать дальше.

1979 г., лето

Вологда

Уже вечер.

Вечер не обманул ожиданий. Небо, и правда, было безоблачным, воистину – мечта астронома-любителя. Правда, его собственные занятия астрономией отличались бессистемностью. Так, он никогда не занимался фотографированием звёздного неба, пренебрегал регулярными наблюдениями – зато порой мог часами приникать к окуляру, созерцая ничем, вроде не примечательный участок звёздного неба. И только ему самому было известно, что именно там, далеко за орбитами планет-гигантов, на полпути к таинственному Облаку Оорта, всё ещё ждёт то, что в «спецотделе» привыкли называть «Армадой».

Это и была «Армада» – миллионы, миллиарды свёрнутых информационных пакетов, «ноосферных коконов». Переброшенные через великое Ничто, через межзвёздную пустоту, они скапливались, прицепившись, как к маяку, к безымянному астероиду. А потом – складывались, составлялись в чудовищно сложную «ноосферную» головоломку, которая в какой-то момент и зажила своей жизнью – жизнью сложнейшей машины, инструмента межзвёздных захватов, нацеленная на третью планетку местной звёздной системы.

Дальше отлаженный механизм действовал, как лучшие швейцарские часы. Расконсервировались, разворачивались коконы с личностями Пришельцев и с «ноосферными инструментами» – устройствами дальней связи и «Посредниками», способными помещать «Мыслящих» в тела аборигенов планеты. Эти коконы вступали во взаимодействие, образуя гигантские сетевые структуры, способные накапливать ментальную энергию миллиардов Мыслящих, которая только и способна привести в действие нематериальные, но вполне эффективные инструменты инопланетного Вторжения. Выбирались цели для первого броска; формировались вторая и третья волны Вторжения, которые последуют за Десантом. Словом, шла рутинная, многократно отлаженная процедура, финал которой мог быть только один: захват планеты и помещение в каждого из обитающих на ней носителей разума «Мыслящего» чужака.

И вся эта титаническая деятельность была незаметна внешнему наблюдателю, какими бы мощными и высокочувствительными инструментами он не располагал. Не мелькали на фоне звёзд огоньки ракет; не перемещались вслед за буксировщиками огромные транспортные корабли, несущие мириады кристалликов «Мыслящих»; не разворачивались в пустоте громадные антенны ретрансляторов. Лишь колебания полей, завихрения энергий, которые земная наука не то, что улавливать не научилась, а даже признавать их существование пока не спешит, отделываясь придуманным не так давно термином «ноосфера» – область взаимодействия природы и человеческого сообщества, в котором именно последнее и становиться определяющим.

А это взаимодействие, тем временем, шло – и когда чужие «ноосферные коконы» (в просторечии называемые Десантниками) вторглись в ноосферу третьей планетки, события стали необратимыми.

Вернее должны были стать необратимы – если бы не удивительные свойства других «ноосферных коконов», принадлежащих аборигенам, не достигшим ещё возраста, когда они будут считаться совершеннолетними и полностью дееспособными. Выяснилось, что именно дети и подростки, не только в состоянии не пустить в себя Десантника, но и при известных обстоятельствах подчинить его себе. Что и стало причиной невиданного провала – Десантники отступили, несолоно хлебавши, а те, кто заставил их это сделать, остались на Земле и полной чашей испили горькие плоды своей победы.

Человек, сидящий сейчас у слабенького любительского рефлектора, как раз и был одним из таких – чуть ли не единственный, из уцелевших сотрудников «спецотдела по борьбе с Пришельцами». Сидел, и гадал – как делал это ночь за ночью, у телескопа, в кресле, в постели, терзаемый бессонницей. Почему Пришельцы до сих пор не повторили попытки? Ведь единственная организованная сила, которая могла их остановить, уже больше десяти лет не существует. Конечно, «особые свойства» земных детей и подростков никуда не делись, но только очень наивный человек стал бы ждать повторения той цепочки случайностей, что привела в своё время к срыву Вторжения. Тогда землянам сказочно, немыслимо повезло – и это вряд ли повторится снова.

Или враг до сих пор не пришёл в себя, не решается предпринять новую попытку? И отчаянные усилия спецотдела всё-таки дали результаты – «земная» резидентура Десантников разгромлена, и Вторжению попросту не за что зацепиться? Но как же тогда группа, обосновавшаяся то ли в Южной, то ли в Центральной Америке? Незадолго до разгрома «спецотдела» там получили ясные доказательства её существования, и даже начали готовить операцию по ликвидации. Помнится, Димка, лучший, единственный друг, вместе с которым они когда-то и сорвали первое Вторжение, переписал, нарушая правила секретности, в свой блокнот клочки зашифрованных неземным ключом сообщений. Ему многое прощалось – как же, первый специалист отдела по инопланетным шифрам, построенным на совершенно невообразимых для землян принципах…

Они вдвоём собирались подумать над ними дома, в спокойной обстановке, но взяться за расшифровку так и не успели. Когда сотрудники «спецотдела» готовились кинуться в бега, они двое, в тайне ото всех, условились встретиться через полгода в маленьком подмосковном городке. Но проклятая авария сорвала все планы – у него тогда было серьёзное обострение, а послать кого-то, хотя бы и жену, вместо себя он не мог, Димка не доверился бы чужаку, на этот счёт уговор у них был строгий.

А потом стало ещё хуже, и в итоге, он так и не сумел выйти с другом на связь. Открытки, правда, отсылал по условленным адресам, и нужные газеты тоже выписал – но никто не слал на вологодский почтамт депеш «до востребования», и в газетах так и не появились статьи с условленными фразами.

И тогда он смирился, убедил себя, что всё кончено и помощи ждать больше неоткуда. И верить тоже никому нельзя – в каждом, буквально в каждом, приблизившемся к нему, он видел потенциального Десантника, агента Пришельцев. Потому и подружился за всё это время с единственным человеком – с двенадцатилетней Томкой. И теперь с её помощью прятал бесценную информацию, надеясь, что однажды она всё же попадёт по адресу.

По небу меж тем пробежали, закрывая звёзды, облачка – первые ласточки обещанного метеорологами циклона. накрапывать дождик. Он вздохнул, закрыл объектив крышкой и принялся натягивать на телескоп чехол из прорезиненной ткани. На сегодня – и, похоже, на пару-тройку ближайших дней, – наблюдения закончены.

1979, июнь.

Подмосковье, Дмитровский район.

Ночь, когда цветёт папоротник

Костёр размерами не уступал тому, что был разложен в тот приснопамятный вечер перед зданием совхозного клуба. Разве что, языки огня не взлетали на такую высоту – через этот костёр полагалось прыгать, да ещё и взявшись за руки, так что студенты-театралы разложили его вытянутым в длину, так, чтобы предаваться этому увлекательному занятию могли сразу две, а то и три парочки одновременно. Те и старались во всю – с взвизгами, испуганными и наоборот, торжествующими воплями, под аплодисменты и подбадривающие возгласы зрителей.

Иван Купала. Древнеславянский, языческий, праздник, о котором он, Женька слышал разве что, мельком, а «Второй» не только отлично знает, но и участвовать не раз приходилось – с этими его историческими реконструкторами. И «сценические фехтовальщики», оказывается, знают – театральные, они народ особенный. Вот и пригласили Женьку с Серёгой на этот праздник. С усмешками пригласили – ну что, мелкие, рискнёте, отпустят родители?

Единственное, что могло их остановить – это последствия Женькиной травмы. Аст, вернувшись вместе с одноклассниками из совхоза (Женька к тому моменту уже перебрался с «конспиративной квартиры» домой) ожидал, что друг до сих пор ходит скособоченный, держась за стенку. А то и опираясь на клюку, подобно Бабе Яге из фильмов-сказок режиссёра Ромма. Но нет, ничего подобного: болячки на Женьке зажили как минимум, втрое быстрее, чем им положено от природы. Он и раньше замечал за своим (общим со «Вторым», если уж на то пошло) организмом нечто подобное – особенно на примере рубцов, после занятий фехтованием. «Второй» поначалу списывал это на несерьёзность травм и повышенную живучесть подросткового организма. Но сломанным-то рёбрам в любом случае, полагалось болеть не меньше недели, а то и двух! Ан нет – на утро третьего дня Женька ощущал лишь лёгкое неудобство, а к вечеру исчезло и оно.

Громадный чёрно-лиловый синяк тоже рассосался с пугающей какой-то скоростью, и Карменсита, осматривавшая его многострадальную тушку, только головой качала в недоумении.

Получается, автор «той самой» книги и тут угадал? Писал же он, что подсаженные «Мыслящие» вылечивают тела-носители? А «Второй», как ни крути, именно подсажен в его, Женьки, законное тело…

Приглашение они приняли, и даже попросили разрешения взять с собой Миладку. Она оставалась в Москве, никуда не уезжала, и здорово устала от пыльного, душного города. К тому же, им было что рассказать друг другу: Женька с Серёгой о своих приключениях в совхозе, Миладке же – о предстоящем скором отъезде из СССР. На этот раз она не пыталась делать из этого тайны, взяв, правда, слово молчать. Ребята легко пообещали – их троих связывало столько тайн, что одной меньше, одной больше, значения уже не имело. Держать языки за зубами и тщательно взвешивать каждое сказанное слово – этому они уже научились.

За город ехали большой, шумной компанией, на электричке с Савёловского вокзала. Место было выбрано в холмистой долине речки Яхрома, километрах в семи от одноимённой железнодорожной станции. «Второй», услыхав об этом, необычайно оживился – оказывается, оно ему хорошо знакомо из «прежней жизни», по каким-то то ли фестивалям, то ли играм, которые они там устраивали. К вылазке готовились всерьёз: Аст взял материну палатку-«памирку» («авиационный перкаль» – уважительно сказал «Второй», когда Женька пощупал тонкую лёгкую, порытую с одной стороны краской-серебрянкой ткань), два плоских больших закопченных котелка-кана и туристический топорик на металлической рукоятке.

Из специфических «ивано-купальских» аксессуаров, они с Серёгой, подумав, прихватили свои «шотландские» костюмы, а заодно и палаши. На празднике ожидалось много народу, не только из группы сценического фехтования, предполагался небольшой импровизированный концерт, и от них ждали выступления. Милада же, расспросив Женьку о том, что надевают для праздников девушки, соорудила из простыней что-то вроде длинной, до пят, рубашки с воротом на завязках и широкими, очень длинными, рукавами.

Из-за этой-то рубашки и приключился конфуз. Когда девушки-студентки, одетые в такие же белые хламиды, стали по одной заходить в реку, чтобы пустить по течению свои венки, Миладка, конечно, не смогла удержаться. А, выйдя на берег, обнаружила, что тонкая мокрая ткань облепила девичьи тела, не скрывая решительно ничегошеньки – наоборот, подчёркивая, соблазнительно выделяя каждую деталь! «Театральные» девицы носили свои «рубища» в полном соответствии с каноном – на голое тело, без намёка на бельё. Миладка, конечно, такого бесстыдства себе не позволила, но осознание того, как она выглядит сейчас, заставило её стремительно запунцоветь, схватиться за щёки и кинуться искать спасения в кустах. Но не тут-то было: развеселившиеся студентки совершенно по русалочьи окружили смутившуюся малолетку, схватили за руки, закрутили в хороводе вокруг костра под прнзительный свит флейты, волынки-дуды и весёлое побрякивание бубнов и маракасов. Деться было некуда, и Милада послушно включилась в этот завораживающий танец – босиком, по траве, вокруг рассыпающего искры костра. Рубашки «русалок» довольно быстро высохли, а вместе с водой испарилось и Миладкино смущение. Она уже была захвачена круговертью общего веселья, а уж когда начались прыжки через костёр…

Она прыгала с Женькой, крепко сжав его ладонь и весело визжа от страха и восторга. Вместе с ними сквозь пламя прыгнули Аст с Илзе – та поглядывала на загоревшего, подкачавшего мышцы на сельхозработах парня с новым интересом.

Пролетев сквозь облако искр, все четверо, задыхаясь от хохота, повалились на кучу камыша, прикрытую одеялом, Женька помог устроиться Миладе. Он, неожиданно для себя, обнаружил, что относится к ней не как к девушке, в которую влюблён, а, скорее, как к хорошему товарищу. Видимо, сыграли роль эротические подвиги «Второго» в совхозе, а ещё – осознание неизбежности скорой разлуки, которая затянется на годы… возможно, на всю жизнь. Недаром ведь «Второй» говорил, что больше он свою первую школьную любовь не видел и даже письмами они ни разу не обменялись. Что поделать, если в СССР категорически не приветствуются попытки поддерживать связь с «отъезжантами», да и те, в свою очередь, стремятся поскорее забыть брошенную Родину…

Но это всё потом. А сейчас из сумки извлечены бутылки болгарской «Медвежьей крови» (спасибо Кармен, выручила!), Серёга с Миладкой добавляют свёртки с пирожками и сосисками. Бутылка откупорена, тёмно-красная терпкая жидкость разлита по алюминиевым кружкам и Астовой, сделанной (особый КСПшный шик!), из банки от индийского растворимого кофе с припаянной жестяной ручкой. Илзе жмётся к нему уже не скрываясь, пьёт, запрокидывая изящную головку, вино, так что льняные волосы рассыпаются по обнажённым плечам, а багровая струйка сбегает от уголка рта на нежную белую, как снег, шею и пятнает сорочку, через которую соблазнительно просвечивают тёмные ареолы сосков. Женька от такого зрелища непроизвольно облизывал внезапно высохшие губы, а «Второй» из глубины сознания подначивал: «намекни Серёге, чтоб не терялся – девочка размякла и готова к употреблению…»

Парочки «театралов» постепенно разбредались по кустам – надо полагать, искать цветы папоротника. Кто-то целовался не скрываясь, на глазах у всех, у костра, и оранжевые отсветы пламени играли на обнажённых девичьих ножках и плечах, с которых так легко сползали полупрозрачные русалочьи сорочки…

Вот уже и вторая бутылка пошла по кругу. Нанизанные на заострённые веточки сосиски шипят и плюются жиром, подрумяниваются на соседних «вертелах» куски хлеба – и начинается поистине языческое пиршество.

1979-й год. Подмосковье. Ночь на Ивана Купалу.

1979 г., июль

Москва

Горячие деньки.

– Saludos, компаньеро Еугенито!

– Hola, компаньеро Кармен!

Карменсита учит меня испанскому. Уроки начались ещё на конспиративной квартире – уж и не помню, кому это пришло в голову. Скорее всего мне – память прошлой жизни услужливо подкинула мне утверждение, что испанский язык один из самых простых в освоении, а опыт новой – намекнул, что не худо бы проверить, распространяется ли повышенная обучаемость, даруемая двумя сознаниями, и на лингвистические способности тоже. Оказалось – вполне распространяется. И теперь мы с Кармен встречаемся где-нибудь в центре, бродим по Москве, сидим в кафе-мороженом, гуляем по паркам – и одновременно я усваиваю язык Сервантеса и Борхеса. А ничего, получается – конечно, за две недели многого не выучишь, но худо-бедно понимать кубинку я уже могу.

Дядя Костя, узнав об этом нашем занятии, одобрительно кивнул. Оказывается, среди записей, найденные в Силикатах, имеется намёк на Латинскую Америку, невнятный, не факт, что правильно понятый, но всё же. Так что, старайтесь, глядишь, и пригодится.

Из прочего: генерал настаивает на скорейшей поездке в Вологду, для встречи с парнем-спецотдельцем. Это интересно мне до крайности – как же, вживую пообщаться с человеком, который непосредственно контактировал с Десантниками в момент Вторжения! Остаётся, правда, вопрос, и я не преминул его задать: почему мне не рассказали о нём ещё в 2023-м, когда готовили к заброске? Не могли ведь не знать, раз уж вскрыли те же секретные архивы, которые сейчас изучают наши аналитики?

Оказалось, вопрос этот уже поднимался. И мнение таково: не сочли нужным. Вологодский «сиделец» к 2023-му году наверняка давно умер, каких-то записей, дневников, документов от него не осталось (хотя они есть – недаром он целыми днями стучит на машинке). Ничем сколько-нибудь значимым он отметиться не успел – за исключением, конечно, тех, первых дней Нашествия. Данных наблюдения в деле не было, только скупое сообщение о месте проживания – вот и не сочли нужным забивать мне голову второстепенными вопросами.

Всё это верно, но сейчас-то в 1979-м году он жив, а значит, имеет смысл с ним познакомиться – тут я согласен с генералом на все сто.

– Поедете вчетвером. – говорил дядя Костя. После очередной прогулки «с испанским акцентом», Карменсита предложила зайти в кафе «Шоколадница», что возле метро «Октябрьская», и там, на летней веранде, он нас и дожидался. – Кармен вас подстрахует, если что, но сама на встречу не пойдёт.

Я кивнул. Присутствие кубинки в любой сколько-нибудь значимой операции с моим участием стало уже привычным.

– А Миладке зачем с нами ехать?

Генерал подцепил ложечкой шарик шоколадного мороженого, обсыпанного ореховой крошкой, сопроводил крошечным глотком коньяка.

– Во-первых, ему проще будет довериться именно ей – согласно сообщениям наших наблюдателей, он подружился с соседской девчонкой, учит её астрономии, а она бегает для него в магазин и прячет какие-то бумаги. А во вторых – пора уж и Миладе становиться полноценным членом твоей команды. А то, вроде, в курсе самых важных вопросов, но как бы и не при делах. Нехорошо это, неправильно, доверенными кадрами, внучек, не разбрасываются…

– Членом команды? – это было неожиданно, особенно для альтер эго. – Но она ведь собирается уезжать из Союза?

– И что с того? – сощурился дядя Костя. – Думаешь, ы что, нам предстоит действовать только в Союзе? Так я огорчу тебя, внучек: это не так. Уж не знаю, что накопают аналитики насчёт Латинской Америки, но ты ведь сам говорил: первая волна Вторжения 2023-го года состоится по наводке группы, обосновавшейся за океаном. Как же мы можем оставить этот факт без внимания? Так что – учи испанский, да и английский подтянуть не помешает. Пригодится. И Асту своему передай: хватит по ночам в общаге у чухонской красотки околачиваться. Пора и делом заняться!

Под конец беседы я не удержался и задал вопрос, который уже второй день не давал мне покоя. Дело в том, что позавчера, просматривая с утра газеты, я обнаружил заметку о гибели в авиакатастрофе Председателя Революционного совета и по совместительству премьер-министра Демократической республики Афганистан Хафиззулы Амина. А ведь этого быть никак не могло – срок, отмеренный этому политическому проходимцу должен выйти только в самом конце декабря, когда спецназовцы «Альфы» под аккомпанемент пары «Шилок» возьмут штурмом дворец Тадж-Бек. Об этом я и сказал дяде Косте – но нарвался на такой взгляд, что предпочёл прикусить язык.

Да, генерал слов на ветер не бросает – похоже, в этом мире действительно что-то начинает меняться…

Кроме занятий испанским, к которым мы привлекли и Аста (без особых, впрочем, успехов – всё же, двойное сознание даёт нешуточное преимущество), генерал настоял на обучении стрельбе. Мы, альтер эго и Серёга приняли идею с восторгом – какой пацан в пятнадцать лет откажется пострелять, и не из воздушки или школьной мелкашки, а из настоящих боевых стволов? А именно их нам и предложили осваивать. Кроме обязательных АКМ и СКС в список входят: израильский коротыш «Узи», бельгийская «ФН-ФАЛ», американская М-16 и почему-то английский карабин «Ли-Энфилд». Кроме того, имеется целый набор пистолетов: Кольт1911, «Браунинг Хай Пауэр», новёхонький (всего четыре года, как выпущен в оборот!) чешский ČZ 57, германский «Вальтер» Р-38 и наш, отечественный «Тульский Токарев». Нагрузка неожиданно велика – только на то, чтобы освоить хотя бы неполную сборку-разборку каждого из стволов, уходит немало времени.

Снайперов или мастеров стрельбы по-македонски из на делать не собираются – довольно будет, если мы научимся более-менее уверенно обращаться с каждым из предложенных стволов, не будем пытаться засунуть магазин от М-16 в приёмник бельгийки, а так же запомним несколько простейших правил прицеливания, ведения огня и перемещения при огневом контакте. То есть, усвоим, «как вести себя по обе стороны от мушки», по выражению дяди Кости, позаимствованному из какого-то ковбойского боевика.

Занимается с нами – правильно, угадали! – Карменсита. Впрочем, не она одна – помогает инструктор тира, расположенного в подвале неприметного домика на одной из московских окраин. Сам тир оборудован по последнему слову стрелковой науки – позиции для стрельбы из разных положений, в движении, поворотные мишени, поднимающиеся, движущиеся, с переменными режимами подсветки… На первом же занятии мы отстреляли не меньше трёх сотен разнокалиберных патронов, а плечо у меня ныло всю ночь после беглого огня в положении «лёжа» из «Ли-Энфилда» – лягается этот шедевр британской оружейной мысли не хуже отечественной трёхлинейки. Но всё равно – джентльмены в восторге, дайте два!

Миладку к нашим стрелковым упражнениям решено не подтягивать. У дяди Кости на неё свои, особые планы, которыми он не спешит делиться с нами. И это меня, честно говоря, напрягает: как бы не получилось, что мы подвели и девочку, и её родителей под безжалостный каток самой крутой на планете спецслужбы – и неважно, официально они работают, или нет. Неофициально даже хуже, жёстче требования к секретности, ведь таиться приходится и от своих и от чужих, а ведь знает Миладка немало…

…или это у меня опять разыгралась паранойя?..

Засыпаю с мыслью, что завтра надо прихватить в тир обрез «ИЖака», опробовать, наконец, с глушителем. А заодно и верного «Коровина» (дядя Костя так и не стал отбирать его у меня после совхоза) – пострелять из антикварного коротыша вволю, не экономя патроны редкого калибра 6,35×15 мм. Или у КГБ они тоже в дефиците?

1979 г., июль

Вологда

Вечер под звёздами.

Под вечер облака разбежались, и он поспешил выбраться на балкон. В этом году июльская погода крайне переменчива – может за десять минут проясниться, а через час опять всё затянуть облаками. Томка, углядев со своего балкона, что сосед занял позицию для наблюдения, уже простучала сандалетами по лестничной клетке и вихрем влетела в квартиру. три предыдущих вечера им обоим пришлось грустить, созерцая затянутое низкими облаками небо – и вот, наконец, сносные условия для наблюдений!

– Сейчас с нашего балкона ничего интересного, кроме Сатурна, не видно. – обстоятельно объяснял гостье хозяин квартиры. – А раз так, он и будет объектом сегодняшнего наблюдения. Итак, на часах двадцать три – десять, небо ясное, у горизонта небольшая дымка, засветка от городских огней есть, куда ж без неё, но к счастью, несильная.

Высота Сатурна над горизонтом пятнадцать градусов. – деловито сообщила Томка, заглянув в лежащие на столе таблицы. – Начнём с пятидесятикратного?

Он кивнул. Даже при таком небольшом увеличении был хорошо виден желтый диск и тонкая ниточка кольца. Рядом – спутник, судя по всему, Титан. А турбуленция-то приличная, изображение подрагивает – спасибо городским мостовым и крышам, интенсивно отдающим накопленное за день тепло. Да и Сатурн стоит сегодня довольно низко, колебания восходящих потоков воздуха сказываются. Но ничего, при увеличенной до ста тридцати кратности моменты успокоения случаются довольно часто, картина завораживает!

Отлично виден диск, опоясанный кольцом, на диске – тень от кольца и один тёмный пояс атмосферы в северном полушарии. Само кольцо на фоне планеты прорисовывается превосходно, виден даже тёмный просвет между кольцом и диском.

Томка в восторге – ей удалось первой разглядеть ещё один спутник, Япет, мало того, девчонка сумела правильно его опознать! По этому случаю от созерцания Сатурна не отрывались до самого конца наблюдений, пока Томкина мать не стала многозначительно греметь чем-то на своём балконе.

– А пришельцев нельзя увидеть даже в самый сильный телескоп? – интересуется Топка. Не в любительский, конечно, в большой, настоящий, как в обсерваториях?

– Тут дело не в размере. – ответил он. – Хотя ты права, чтобы увидеть звездолёт на таком расстоянии в самый сильный инструмент, он должен размерами не уступать планете. Но что сами Пришельцы, что их устройства, вообще не имеют физического облика, который можно зафиксировать приборами. Во всяком случае, такими, которые известны нашей науке.

– Тут история хитрее. Их инструменты – «Посредники», устройства связи, и прочее – как бы не существуют сами по себе. То есть, существуют, но в виде воображаемых схем. Чтобы наполнить эти схемы реальной силой, нужна совокупная работа большого количества «Мыслящих» чужаков, и чем мощнее устройство, тем больше их требуется. Например, чтобы перебросить оттуда к нам – он указал пальцем сначала на звёзды, потом на мостовую под балконом – хотя бы одного Десантника, надо затратить энергию десятков тысяч «Мыслящих». По сути, Армада и есть такое нематериальное, эфирное, если хочешь, скопление, способное очень тонко и избирательно манипулировать информационными «ноосферными» пакетами на гигантских расстояниях и черпающее энергию для этого в самом себе…

Он говорил, и чувствовал, что собеседница неотвратимо теряет нить разговора. Что поделать – Томка замечательная девочка, любознательная, умница, но… это ей пока не по возрасту. Ну, ничего, хоть что-нибудь запомнит, глядишь, потом пригодится.

– А откуда вы всё это знаете? – тихо спросила девочка, когда он умолк. – Вы же там не были?

– Там никто не был. – ответил он. – Понимаешь, тогда, во время Вторжения, десантники пытались подчинить мой разум, но я раз за разом выплёвывал их, отторгал.

– Да, я помню. – кивнула Томка. – Это потому что вы были комонс, как в книжке?

– Верно. Как и ты, и любой из твоих ровесников. Но штука в том, что я их не сразу отторгал, а как бы боролся с ними. То есть это они думали, что борются со мной, пытаются взять меня под контроль – а на самом деле я усваивал, сколько мог, из их памяти, и выкидывал прочь, пока они ничего не заподозрили.

– Получается, вы их обхитрили? – восхитилась девочка.

– Получается, да, обхитрил. Во всяком случае, тогда никто этого не заподозрил, иначе меня вряд ли оставили в живых.

Напоследок они навели телескоп на двойную эпсилон Лиры. Он любил эту симпатичную пару: белые близнецы одинаковой яркости, на приличном расстоянии друг от друга, двести восемь угловых секунд. Томка полюбовалась этим зрелищем, выслушала объяснение, что каждая из двух звёзд тоже двойная – но вот беда, любительский телескоп их не делит, тем более, при такой, как сегодня, турбуленции.

На том и расстались. Томка убежала домой, забыв на балконе Ваську. Рыжий котёнок устроился на своём любимом месте, в глубине мягкого кресла, да так и заснул, не заметив исчезновения хозяйки. А владелец квартиры, зачехлив телескоп, не торопился уходить с балкона – смотрел, запрокинув голову, в бездонную, усеянную звёздами черноту над головой.

Входная дверь в прихожей скрипнула – осторожно, едва слышно. Так девочка входила, когда не хотела тревожить забывшегося сном соседа-инвалида.

– Томка, ты? – не оборачиваясь, спросил мужчина. – За Василием пришла? Вон он, на кресле, дрыхнет, прохвост…

Он ещё не успел договорить, когда понял: нет, это не девочка. Шаги другие – одновременно и тяжелее и тише, словно идущий, массивный, тяжёлый мужчина, изо всех сил пытался двигаться незаметно.

…ну что, вот и дождался?..

Он крутанул враздрай колёса, отчаянно надеясь, что успеет в самый последний момент дотянуться до стоящего под столом чемодана, отбить крышку и высыпать груду бумаг на угли. Напрасная надежда – каталка от резкого движения накренилась, зацепилась за косяк балконной двери. Рубчатое чугунное яйцо тяжело ударилось о крашеные доски и покатилось на середину комнаты. С горестным воплем мужчина оттолкнулся от ручек кресла, чтобы в падении дотянуться до гранаты, успеть, открыть себе дверку для последнего бегства.

Не успел. Вошедший мягко, по тигриному метнулся к нему. В лицо ударила ледяная струя газа, и последнее, что он успел увидеть, прежде, чем лишился сознания – это склонившаяся к нему резиновая морда противогаза.

Никто из соседей не заметил, никто! Вторгшиеся в квартиру астронома чужаки не торопились. Спеленав свою жертву, они замерли, прислушиваясь – из-за капитальных деревянных стен не доносилось ни звука. Мужчины – теперь их в квартире было трое – споро обыскали комнату, сложив в большой баул все бумаги, которые только смогли найти. Простучали стены, переворошили шкафы, ящики, заглянули, встав на стулья, в вентиляционные отдушины, порылись в топке давным-давно не работающей печи. Потом сняли маски, осторожно втянули воздух – остатки газа уже выветрились через настежь распахнутую балконную дверь. Один из чужаков осторожно выглянул на лестничную клетку, другой же, выглянув на балкон, дважды мигнул карманным фонариком вдоль улицы.

Пять минут спустя затарахтел мотор, и к подъезду подкатил автофургон с шашечками грузового такси на дверках кабины. Двое «гостей» закатали неподвижное тело астронома-любителя в содранный со стены ковёр и, мягко ступая по ступеням, снесли получившийся рулон вниз. И снова им повезло – ни одна дверь не приоткрылась, ни одна пара любопытных глаз не взглянула в замочную скважину. Выждав, когда груз окажется в кузове, третий чужак закрыл балкон, вышел на лестничную клетку, беззвучно закрыл входную дверь и стал спускаться по лестнице. Минуту спустя «ГАЗон» фыркнул, развернулся и скрылся в лабиринте переулков городской окраины.

1979 г., июль Поезд Москва-Новосибирск. Ночь в пути.Мы шикуем: взяли на четверых полное купе, несмотря на то, что в пути предстоит провести всего ничего, каких-то восемь с половиной часов. Фирменный поезд «Москва-Вологда» отбывает в час-ноль три пополуночи, а в месте назначения он уже в половину десятого утра. Не куковать же все это время на полках в общем вагоне, под дружный храп и похмельное амбре, обильно извергаемые не самой изысканной публикой? Тем более – можем себе позволить, деньги из первой изъятой захоронки (той, что была на птицеферме) так и лежат, почти нетронутые. Едем мы вчетвером. Легенда самая естественная: трое подростков и студентка совершают поездку во время каникул с познавательными целями. Скажем, с целью ознакомления с образчиками русского деревянного зодчества конца девятнадцатого-начала двадцатого веков, которых что в самой Вологде, что в окрестностях, полным-полно. Кармен официально числится студенткой филологического факультета института Патриса Лумумбы, знаменитого московского «лумумбария» – так что сделать для неё подходящую бумажку никакого труда не составило. Итак, поезд тронулся в назначенные три минуты второго, под льющееся из вагонных динамиков «В Вологде-где-где-где, в Вологде-где». Здесь это, считай, наисвежайший хит – «Песняры» спели её в прошлом семьдесят восьмом году, после чего песня звучала, как сказали бы в более поздние времена, из каждого утюга, не считая каждой дискотеки. На меня будто пахнуло чем-то родным, а вот Серёга с Миладкой моего энтузиазма не разделили – полезли наверх, щёлкать рукояткой радиоточки. Шалите, девочки и мальчики, в поезде только один канал, вот этот…

Проводница прошла по вагону, собирая билеты и разнося бельё, и на вопрос «а можно ли чайку» последовал недоумённый взгляд – какой ещё вам чай в половину второго ночи? Однако же, титан, от которого по всему вагону тянуло угольной гарью, оказался раскочегарен – живём!

Сна – ни в одном глазу. В приопущенное на ширину двух ладоней окно купе волнами вливался тёплый июньский воздух, полный специфического, сугубо «железнодорожного» аромата пополам с запахами подмосковных лесов, и мы, заварив в предусмотрительно прихваченных из дома кружках чай «со слоном», принялись строить планы на завтрашний день.

Задача у нас совсем несложная: найти дом по заранее известному адресу, подняться на второй этаж, представиться и побеседовать. Фотография «разыскиваемого» имеется, описание его обычного распорядка – тоже, посланцы генерала не теряли времени даром. А вот как начать сам разговор – это вопрос крайне интересный.

Итак, что мы имеем? Наш «клиент» – инвалид, ведущий крайне замкнутый образ жизни. Общается только с соседями, в особенности, с девочкой лет двенадцати-тринадцати. Интересуется астрономией на любительском уровне – на этой почве они с девчонкой и подружились, поскольку та всякий ясный вечер торчит на балконе у соседа, рядом с самодельным телескопом. И, главное: есть все основания полагать, что в каждом, кто к нему приблизится, Виктор Иннокентьевич (так зовут нашего «клиента») готов видеть, в лучшем случае, «ликвидатора» Конторы, стремящегося довести до конца зачистку сотрудников «спецотдела», а в худшем – боевика-Десантника. И свернуть его с этой мысли возможным не представляется – в разговоры он вступать не намерен, и готов на самые решительные действия. Например: подорвать и себя, и незваного гостя «лимонкой», которую постоянно таскает в кармане домашней куртки.

Так что, на встречу с ним идём мы трое. Комонсы. Те, кого Десантники не могли «оседлать» ни при каких обстоятельствах – руки у них коротки подчинить себе личности земных подростков. Наш «разыскиваемый» в курсе этого обстоятельства, поскольку сам однажды побывал в шкуре тех, кого пытались взять под контроль Пришельцы – и, надеюсь, одного этого соображения хватит, чтобы хотя бы заговорить с нами. Ну а там видно будет. Главное – ввязаться, как говаривал Наполеон.

На часах половина третьего. Девчонки спят на нижних полках, Аст раскинулся на своей верхней и чуть слышно похрапывает, свесив руку вниз – кисть расслабленно покачивается над свернувшейся в клубочек Миладкой. Девочка по жаре сбросила на пол простынку, и теперь предстаёт перед нашим с альтер эго нескромным взором в наряде, состоящем из узких белых трусиков и маечки на босу грудь. Альтер эго от этого соблазнительного зрелища порывисто вздыхает и отворачивается к проносящемуся мимо ночному пейзажу. Не облизывайся, не нужно это тебе, не твоё…

Поезд миновал Сергиев Посад – здесь он именуется на советский манер, Загорском – и теперь чернильной тьме мелькают лишь редкие огни деревень да раскачиваются фонари на полустанках, которые мы пролетаем с завидной скоростью.

Если кто-нибудь однажды спросит, что для меня дороже всего в этом невероятном «попаданстве», то ответ был бы: вот эти редкие минуты одиночества наедине со своими воспоминаниями, чудесным образом оживающими вокруг. Когда не надо что-то решать, куда-то бежать, выполнять головоломные миссии, гадать над очередными неразрешимыми проблемами и туманными перспективами – просто лежать и неторопливо, безумно впитывать в себя давно ушедшее и вот, вернувшееся назад…

В голове у меня (точнее в той части черепушки альтер эго, которую я занимаю) неотвязно вертится прилипчивая, как банный лист и банальная, как шлагбаум, мелодия:

Да что же это такое, в самом деле? Как теперь избавиться от этой напасти?

1979 г., июль

Вологда

На следующий день.

Упомянутый в песенке резной палисад (вернее сказать, самый обыкновенный заборчик) действительно был – аккурат, перед двухэтажным деревянным домиком постройки года эдак девяносто пятого. Или девяносто восьмого, тысяча восемьсот, ясное дело. В Вологде хватает таких – ладных, крепких, как гриб-боровик, вроде бы и тронутых неумолимым течением времени, но всем видом своим уверенно заявляющих: «мы тут ещё лет пятьдесят простоит, а то и больше! Эти ваши панельные пятиэтажки, позор и поношение самого понятия „архитектура“ рассыплются, или будут снесены по какой-нибудь реновации – а мы стояли и стоять будем!»

Дальше палисадника дома мы не пошли. Зачем, если и с улицы хорошо было видно молчаливых мужчин в милицейской форме, осматривавших комнату нашего «клиента», да и «буханка» в МВДшных жёлто-синих цветах говорила о многом. Судя по тему, как продвигался осмотр, опоздали мы на считанные часы, и теперь оставалось лишь любоваться на происходящее издали и проклинать собственную нерасторопность, прикидывая, как бы побеседовать с соседями, не вызвав при этом повышенного интереса к себе у «компетентных товарищей». Карменсита, на правах старшей группы, велела нам с Миладкой оставаться на месте и продолжать наблюдение, не привлекая к себе внимания, а сама, прихватив на всякий случай, Аста, двинула на местный почтамт – докладывать по телефону в Москву.

Подходящих заведений общепита вроде открытой летней веранды кафе или хотя бы затруханной пельменной с окнами, выходящими в подходящую сторону, в поле зрения не обнаружилось. А потому мы устроились на скамеечке в ближайшем проулке и приняли вид воркующей парочки, время от времени бросая взгляды на интересующий нас подъезд. И тут…

– Здесь красивая местность!

Женька вскинулся, будто от шила в самое, что ни на есть мягкое место. Девчонка, лет двенадцати – он её сразу узнал, поскольку именно она часто мелькала на фотках, сделанных наблюдателем.

Голенастая, как многие в её возрасте, две косички торчат в разные стороны, платье в синий на белом фоне архаичный горошек…

– Что же тут такого красивого? – вежливо осведомилась Милада. – Улица, как улица, дома, правда, ничего, живописные…

«Она ничего не поняла! – взвыл в глубине мозга расслабившийся, было „Второй“. – Пусти, я… нет, давай сам, а то заметит момент „щёлк-щёлка“… Неизвестно, что рассказал ей наш клиент о Десантниках – перепугается, сбежит…»

– Как ты сказала, девочка? – осторожно спросил Женька, незаметно сжав Миладкины пальцы – «молчи, мол!» – «Здесь красивая местность»?

– Ага. – она помотала головой. – Вы знаете, что это?..

– Пароль Пришельцев, инопланетян? Тебе сосед, Виктор Иннокентьевич, о них рассказал?

– Всё-всё! – с готовностью подтвердило юное создание. – И предупредил, что вы обязательно приедете и спросите о нём. Вы ведь эти, как их… комонсы, да?

В её покрасневших, заплаканных глазах горела отчаянная надежда.

– Они самые! – Миладка, наконец-то сообразившая, в чём дело, широко улыбалась. – А скажи, куда это он делся? И почему в его квартире милиция? Кстати, как тебя зовут?

– Тамара… Томка. – новая знакомая сразу погрустнела. – А дядя Витя куда-то пропал сегодня ночью. Я дяденькам из милиции уже всё рассказала: мы с ним смотрели на Сатурн почти до полуночи, а потом я побежала домой. А сегодня, пораньше, выхожу на лестничную площадку, чтобы бежать за молоком – у нас на углу по утрам машина с фермы останавливается. Ну, и постучала в дверь дяде Вите – не взять ли и ему молочка, я всегда так делаю. Он не ответил, тогда я подумала, что он ещё спит, засиделся допоздна за телескопом – это часто бывает, когда ночи ясные. Я дверь открыла, думала, возьму его бидон, я знаю, где он лежит – ну и увидела, что там делается.

– Квартира была разорена? – спросил Женька.

– Совсем-совсем разорена! – закивала девчонка. – Всё перевёрнуто, ящики выдвинуты, одежда разбросана по полу, кресло-каталка на боку. А чемодана дяди Витиного с бумагами нет – наверное, похитители с собой унесли. Я сразу к маме, а она в милицию позвонила – из второй квартиры, там есть телефон.

И Томка подозрительно зашмыгала носом.

«Ещё разревётся, плакса сопатая…» – неприязненно подумал Женька. Милада ласково взяла новую знакомую за обе ладошки.

– Ну-ну, Тома, не надо… А скажи, ты милиции говорила о его бумагах? И о Десантниках?

– Нет, что вы! – она даже испугалась. – Дядя Витя строго-настрого запретил. Говорил – если они взрослые, то, значит сами могут… Велел говорить только вам, когда приедете. И бумаги, которые я для него прятала, только вам отдать, больше никому!

– Ну, вот мы и приехали. – Миладка потрепала девчонку по волосам. – Не волнуйся, мы обязательно его найдём. А сейчас, давай-ка мы найдём подходящее местечко, и ты нам всё подробно расскажешь ещё раз. Тут где-нибудь есть кафе-мороженое?

– Она что-то говорила о бумагах? – негромко спросил Женька, удостоившись недовольного взгляда спутницы: «как можно быть таким бесчувственным?..»

Томку же его тон нисколечко не задел.

– Да, конечно! – заторопилась она. – Я их на заднем дворе прячу в сараюшке, под корытом, в старом школьном портфеле. Хотите, прямо сейчас принесу?

Спустя два часа, все четверо неслись на такси по направлению к аэропорту Вологды. Женькин карман оттопыривал блокнот, содержащий подробную запись беседы с Томкой. Под ногами, в тронутом плесенью ученическом ранце лежала толстая пачка листков, перевязанных бечёвкой – копия архива «спецотдельца», переданная им его малолетней помощницей. Кармен ещё раз повторила полученные от генерала инструкции: немедленно, не теряя ни минуты, добираться местными линиями Аэрофлота до Кандалакши или Апатитов, лучше всего, через Петрозаводск или Архангельск. А уж оттуда позвонить по известному нам телефону и – ждать указаний.

Такси, следуя новенькому указателю «Аэропорт Вологда – Заречье», свернуло с Архангельского шоссе. Здание аэровокзала было ещё в лесах, а потому водитель подкатил к временному дощатому ангару с надписью по фасаду масляной краской «Аэропорт» – зал ожидания, совмещённый с билетными кассами и багажным терминалом. Народу было много – как пояснил по дороге таксист, старый аэровокзал был переполнен, по большей части, сельскими жителями – оттуда старенькие Ли-2 и «Аннушки» летали во все райцентры области и даже в отдалённые деревни. А год назад старый аэропорт закрыли, отдали военным – и вот, никак не достроят новый, приходится пассажирам тесниться в ожидании в этом бараке…

За ангаром-терминалом раскинулось лётное поле, на котором выстроились рядком несколько Як-40 и ИЛ-14. Похоже, пассажиропоток здесь и в самом деле, был серьёзным.

Нам снова повезло: в ближайшем рейсе Вологда-Мурманск с посадками в Кировске и Петрозаводске оказались свободные места, и через два с половиной часа, ЯК-40, загудев тремя бочкообразными двигателями, вырулил на взлётную полосу и после короткого разбега взмыл в бледно-голубое июльское небо.

…одно хорошо – клятая песенка о «Вологде-где» от меня наконец отвязалась…

1979 г., июль,

Предгорья Хибин.

Дело к вечеру

Перелёт, вместе с промежуточной посадкой, дозаправкой и ожиданием в Петрозаводске, занял меньше трёх часов, и на бетон аэропорта «Хибины» мы ступили, когда не было ещё и пяти часов дня. На лётном поле стояли всё те же «Яки», Илы и Ан-24; Отдельно, в стороне, выстроились Ли-2, бипланы-«Аннушки» и вертолёты в «полярной» оранжевой с синими полосами окраске. Всё-таки, в советской системе внутреннего и местного авиасообщения, безжалостно уничтоженной «реформаторами» девяностых имелась масса несомненных достоинств. Да, аэровокзалы по уровню сервиса мало отличались от железнодорожного вокзала иного райцентра; да, «Аннушки», «Илы» и «Яки» средне- и ближнемагистральной авиации не отличались ни комфортом, ни малошумностью, ни, уж тем более, экологичностью. Но они исправно летали, связывая ниточками воздушных трасс не только аэро-хабы мегаполисов, но и отдалённые городишки, причём позволить себе такой перелёт мог практически любой. И заметьте, без всяких рамок металлоискателей и обысков на посадке – да что там, на внутренних рейсах даже паспортов не спрашивали!

На площади возле аэровокзала нашу «делегацию» ожидал зелёный «ПАЗ» с военными (две литеры вместо положенных на гражданке трёх) номерами. Из него навстречу нам выбрался старый знакомец, Толя, водитель дяди Кости. Он вручил Кармен свёрток, из которого одуряюще пахло чем-то печёным и мясным, подхватил Миладкин рюкзак и указал на салон. Сержант в фуражке с зелёным пограничным околышем буркнул что-то приветственное, дёрнул за коленчатый хромированный рычаг, закрывая дверь. И автобус резво покатил к выезду на трассу «Кола» (известную так же как «Мурманка», «Ленинградка» и «Карелка»), по которой нам и предстояло ехать до Полярных зорь, и дальше, до самой Кандалакши.

Контраст после сонной великорусской Вологды был удивительный. Справа. На северо-востоке громоздились лесистые хребты Хибин; по другую сторону, до берегов озера Имандра сплошь рос низкий, корявый ельник, и в просветах между деревьями проглядывала синяя гладь воды. Красота была такая – дух захватывало. Ребята, впервые оказавшиеся в этих местах, не отлипали от стёкол, да и альтер эго от них не отставал. Я-то в своё время не раз бывал и в Хибинах, и в этих краях, и южнее, на берегах Кандалакшского залива – но и меня захватила суровое великолепие этих мест.

В переданном Толей свёртке оказались свежие пирожки с рыбой, мясом и грибами, а в пятилитровом китайском термосе – заваренный до красноты чай. Мы вдруг обнаружили, что успели изрядно проголодаться (на местных рейсах из всех разносолов полагались только леденцы в аэрофлотовских обёртках да «Дюшес» или минеральная вода, на выбор), и в четыре рта бойко расправились с провиантом. Толя великодушно отказался от своей порции, но нам всё равно показалось мало – полное событий утро и авиаперелёт, плюс резкая смена обстановки раздразнили аппетит.

По мере истощения продовольственного запаса посыпались вопросы. Но тут Толя держался как стойкий оловянный солдатик – «вопросы потом, ребята, вот приедем, Константин Петрович всё объяснит». Делать было нечего – не та школа у генеральских доверенных помощников, чтобы рассчитывать вытянуть что-то хитрыми вопросами. Мотор «ПАЗика» мерно тарахтел, северные пейзажи проносились за окнами, и мои спутники один за другим проваливались в дремоту.

Мне же не спалось, и от нечего делать я развернул свежий номер «Красной Звезды», позаимствованный у водителя. От содержания статьи на первой полосе остатки сна мигом с меня слетели. И было с чего!

Сообщение об официальном визите лидера Народно-демократической партии Афганистана Нур Мохаммада Тараки в Москву. Краткое содержание его спича в ответ на приветственную речь дорогого Леонида Ильича, в котором афганский политик трижды упомянул о полной ликвидации мятежных настроений в провинции Герат и поблагодарил «советских товарищей», оказавших в этом неоценимую помощь. И, на закуску – на второй полосе, в подвале, небольшая заметка: согласно сведениям, полученным из неофициальных источников близких к Госдепартаменту США, президент Джимми Картер отказался подписать секретную директиву о предоставлении помощи противникам нынешнего кабульского режима. Мало того, в статье прямо указывается инициатор этой директивы – ни кто иной, как старина Збигнев Бжезинский.

Да, всё чудесатее и чудесатее, как говаривала девочка Алиса… А ведь дело, похоже, идёт к тому, что перспектива афганской войны, неотвратимо сгущающаяся на политическом горизонте СССР, становится не такой уж и неотвратимой.

Случайность? Совпадение? Непредсказуемая флуктуация реальности? Ага, щаз-з-з. Но, дядя Костя – каков ловкач! Вот вам и долгие беседы на кухне…

1979 г., июль,

Кандалакшский залив

Светлый вечер, белая ночь

В Кандалакше мы не задержались. Проскочили город насквозь, миновали чёрные холмы угольного порта и затормозили у дальнего пирса, возле которого покачивались на невысокой беломорской волне усталые МРС-ы да пара рыболовецких баркасов.

Одна из этих посудин, «малых рыболовных сейнеров», насквозь пропахших рыбой, водорослями, машинным маслом, нас и поджидала. Стрелки часов уже подбирались к одиннадцати вечера, но небо по-прежнему было светлым – полярный день во всей красе! Мы выбрались из автобуса, перешли по скрипучим дощатым сходням на палубу, откуда нам приветственно махал рукой дядя Костя. Стылый ветер с залива пробирал не на шутку; разобрав приготовленные для нас армейские бушлаты, мы устроились на носу (на баке, как поправил генерал), возле покрытой слоем солидола якорной лебёдки. Минуту спустя сейнер, предупредительно взревев гудком, двинулся по фарватеру между островами Овечий и Большой Берёзовый на просторы Кандалакшского залива.

После чего нам милостиво позволили задавать вопросы. Правда, попытку заговорить об афганских новостях генерал решительно пресёк – не время и не место. А вот касательно ближайших планов говорил много и весьма подробно.

– Нам, можно сказать, повезло. – рассказывал он. – Отец начальника погранзаставы, отвечающей за этот район, оказался моим старым боевым товарищем и сослуживцем. Когда-то, сразу после войны, я спас его от очень крупных неприятностей. Его тогда крепко подставили по линии заграничной резидентуры – потом выяснилось, что это была операция бюро Даллеса. Дело было в Аргентине; тогда это сработало, и моего друга хотели срочно отозвать домой, в СССР – и все мы прекрасно понимали, что последует за таким вызовом. Мне удалось представить дело так, что его отбытие сорвёт одну весьма важную, давно готовившуюся операцию против беглых нацистов – их тогда мн

© Борис Батыршин

Часть первая

Тяжело в деревне без нагана

1979 г., июнь.

Где-то в Подмосковье.

Горячие деньки.

Спина болит, руки ноют, пот безжалостно заливает глаза. Пить хочется отчаянно, и голова как бы сама собой поворачивается туда, где на краю поля, шагах в тридцати, рядом с грудой всякого барахла, отблёскивает тусклым пятидесятилитровая молочная фляга с надписью «для питья». Флягу наполняли всего пару часов назад, и вода – ледяная, колодезная – наверняка ещё не успела нагреться на солнце.

На крышке фляги пристроились мятые кружки – белая эмаль изнутри откололась, оставив уродливые чёрные пятна. На это, конечно, плевать, но не хочется выбиваться из взятого рабочего темпа – потом будет только хуже, придётся заставлять себя плестись назад и снова становиться на грядку. Нет уж, лучше дождаться, когда доберёшься до конца поля, и вот тогда – законный перекур, можно и попить со всем удовольствием…

«Перекур» – это, конечно, только так говорится. Среди школьников курящих не так много, и они пока не рискуют собираться кучками и дымить открыто. В сторонке, отвернувшись – дело другое. «Перекур» – это значит, что можно сбегать в кустики, напиться холодной воды из фляги, потянуться, разминая ноющую от вечно скрюченного положения поясницу, а то и просто улечься на пыльную траву, закинуть руки за голову и бездумно пялиться в белёсое от жары полуденное небо.

Всё это, вместе с проживанием в сельском общежитии (наскоро подготовленное к визиту «москвичей» помещение местного клуба), вечерами с простуженным кассетником и «плодово-ягодной» бурдой из сельпо – всё это и называется «летняя производственная практика».

Забавно, но в прошлой жизни я её пропустил. Дело в том, что набор «в колхоз» был делом сугубо добровольным, и я предпочёл остаться в Москве и проходить «трудовую повинность» в расположенном поблизости «Универсаме», где мы две недели кряду таскали лотки со свежевыпеченным хлебом в «булочном» отделе. Вот как сейчас, наверное, таскает Миладка – её в колхоз не пустили, запротестовали родители. Аст тоже «в тот раз» не ездил – мать взяла его с собой в Казахстан, в геологическую партию, что и было зачтено с предъявлением соответствующей бумажки. А вот на этот раз – отказался, изрядно удивив мать. Экзамены он сдал ни шатко, ни валко, едва-едва хватило для того, чтобы остаться в девятом – и сейчас пыхтит на соседней грядке, один за другим выдёргивая неподатливые сорняки.

Дальше, через две грядки от меня, старается Нина – одна из наших «комиссаров», маленькая, чуть полноватая, с пышными формами, брюнетка из пединститута.

Почему – «комиссары»? Да потому, что практика наша организована довольно необычно. Вместо привычных школьных педагогов, надзирающих за порядком и организующих наш быт, труд и досуг, вместе с нами «в колхоз» отправился «педагогический отряд» из пединститута имени Крупской. «Комиссары» – это их фишка, как и ежевечерние посиделки у общего костра с гитарой, и брезентовые куртки-стройотрядовки с нашивками «Педотряд-79». Мне подобные это знакомо: сам по прошлой жизни много и плодотворно общался с ростками неформальной педагогики, робко пробивавшимися на почве крапивинской «Каравеллы» и московского «Дозора». Здесь же вполне официальная инициатива институтского комитета комсомола: кто-то выдвинул рацпредложение испробовать новейшие педагогические методы (ага, новейшие, Макаренко читайте), получил поддержку – и дело в шляпе.

Большая часть «педотрядовцев» нам знакома – проходили практику в нашей школе в третьей, весенней четверти. Вряд ли это случайность. Что ж, тем лучше – два десятка школьников из двух девятых классов (в них, как и обещали, свели четыре восьмых), пять девушек и двое парней, а так же двое институтских преподавателей, на роли старших практики. Наших классных руководительниц, что Галину, что Татьяну Иосифовну, не взяли по каким-то высшим педагогическим соображениям. Те очень расстроились, но клятвенно пообещали навестить своих «ребяточек». Мы ждём.

За спиной крякает клаксон. Я оборачиваюсь – совхозный бортовой ГАЗ-53 с голубенькой кабиной и белой щелястой «мордой» остановился у краю поля, там, где стоит фляга с водой. Задний борт уже откинут и оттуда вылезли Ритка Дымшиц и ещё две девчонки, работающие на пищеблоке. Суетятся, помогая парням-дежурным выгружать из кузова здоровенные зелёные армейские термосы с кашей и борщом, Ритка уже расстелила на траве большую клеёнку и выкладывает на неё нарезанные кирпичи серого хлеба, охапки алюминиевых ложек и вилок, расставляет стеклянные солонки и аккуратно раскладывает большие пучки зелёного лука.

– Эй, трудовая молодёжь! – весело кричит из кузова «ГАЗона» начальник практики Рудольф Сергеевич, институтский «физкультурник». – Шабашьте, обед продвезли! Кто тут самый голодный – налетай!

Обычно наш трудовой день на лоне подмосковной природы начинается так:

Мы с Астом встаём на час раньше одноклассников, выбираемся в окошко и бодро рысим к околице, где за жиденьким ивняком бежит, перекатываясь на топляках и песчаных бродах, речка, за которой, на низком берегу, раскинулись заливные луга. Скатываемся с песчаного откоса, с разгону, вздымая тучи брызг, пересекаем неторопливые, хрустально-прозрачные струи и дважды обегаем луг по периметру. Затем возвращаемся к броду, и на песчаном пляже принимаемся за упражнения. Их немного – в основном, растяжка. После чего выуживаем из густого ивняка припрятанные там дубинки – одиночная разминка, отработка приёмов, пять минут свободного боя.

И – в воду! Ниже брода, под обрывистым берегом речка образует бочажок метров двадцати пяти в поперечнике. Под глинистым обрывом из дна бьют ключи – ледяные, из-за чего вода в этом естественном бассейне далеко не тёплая. А нам нравится – после пробежки и упражнений вода приятно холодит разгорячённую кожу и свежие следы от ударов. Переплыть раза три бочаг и бегом же – назад, в «расположение».

К тому времени там уже все проснулись и бредут к установленным во дворе «общежития» жестяные рукомойникам. Горячей воды здесь нет, как факта жизни, и школьники брызгаются друг в друга, вопят и ёжатся от ледяного душа. Наше появление – голыми по пояс, с мокрыми волосами, неопровержимо свидетельствующими о злостном нарушении запрета на купание – всякий раз вызывает завистливые шутки парней и заинтересованные взгляды прекрасной половины коллектива.

Удивительно, как стало меняться наше с альтер эго общее тело. Нет, задротом-ботаником я никогда не был, хотя бы в силу довольно плотного телосложения, но чтобы налитые мускулы и даже наметившиеся кубики на животе? Вот не верю я в то, что это – только следствие наших с Астом тренировок и занятий сценическим фехтованием. Похоже, сознание комонса ухитряется как-то воздействовать на организм в сторону оптимизации.

Асту тоже не приходится жаловаться на своё состояние. И тут дело не столько в физической форме. Парню пришлось и под пулями походить, и полазать по всяческим дырам, и поупражняться с тяжёлыми клинками в условиях свободного боя, без сколько-нибудь серьёзной защиты – а это, знаете ли, накладывает отпечаток. Но, главное, конечно, причастность к Тайне, и не просто причастность – уверенность, что от твоих действий может зависеть судьба каждого из жителей нашей маленькой планеты. Отсюда и уверенность, и внутреннее спокойствие, не понятное пока ровесникам. Я обратил внимание, что он и общаться с ребятами стал заметно меньше – со мной да с Миладкой, вот и весь его круг общения на данный момент…

В общем, мы двое заметно выделяемся из среды одноклассников, а уж в плане авторитета легко можем дать полсотни очков форы студентам-педагогам – недаром при конфликтных или попросту сложных ситуациях ребята обращаются в первую очередь к нам. Взрослые руководители это видят, а потому выделяют нас из общей массы. Никакого самолюбования здесь нет – на фоне навалившихся на нас в последнее время проблем, подростковые, в масштабах класса, или даже школы, амбиции не смотрятся.

Кстати, о проблемах. Стоило только нашему дружному коллективу рассесться по скамейкам за длинными столами в актовом зале клуба, отведённом под столовую (завтрак, рисовая каша на молоке, два кубика масла, сладкий чай и пирожок с повидлом), как из правления прибежала девчонка-машинистка и позвала меня к телефону. Благословенные времена – о мобильниках (радио- и видеофонах, и прочих изысках популяризаторов от науки и беллетристов) читали только в фантастических романах, а к единственному «городскому» телефону надо бежать через половину села. Я и побежал – куда денешься? На другом конце провода меня ждала, постукивая туфелькой от нетерпения, Карменсита – и, не слушая возражений, с ходу предложила в течение получаса уладить вопрос с однодневным «отпуском» и выдвигаться к железнодорожной станции. Предлог неважен – заболевшие родитесь, внезапный визит любимой тётушки из Владивостока, дело моё. Через два часа на станции меня будет ждать машина, она же доставит меня обратно к вечеру. Личное распоряжение сomandante Коста – все вопросы потом, исполнять, боец!

Что ж, два часа – времени ещё много. На сегодня запланирован визит на мехдвор. Дело в том, что мне нужен нож. Желательно, фикс, с качественным упором и лезвием-ломиком, не меньше четырёх миллиметров в обухе. В магазине нечто подобное можно приобрести только по охотбилету, которого у меня ясное дело нет. Складень же, купленный ещё зимой, в «Туристе» оказался сущим барахлом, несмотря на латунные накладки и солидный, почти «викториноксовский» набор инструментов: вилка, две открывашки (для банок и бутылок) отвёртка, шило, штопор и даже зачем-то лапки-экстракторы для стреляных гильз двенадцатого калибра на торце. А вот лезвие – дрянь, совершенно не держит заточки, да и разболталось в хлам всего за месяц не слишком интенсивной эксплуатации. И если в Москве отсутствие ножа на кармане ощущалось не так остро, то здесь, в деревне я был без него, как без рук. Ну ещё бы – в той жизни я привык носить при себе нож лет с шестнадцати, и теперь, особенно за городом, ощущаю себя голым. И дело вовсе не в подавленных агрессивных инстинктах. Нож есть универсальнейший и необходимейший инструмент, изобретённый человеком, и его наличие помогает справиться с большинством мелких и не очень проблем, от откупоривания консервной банки, до извлечения занозы и вскрытия нарыва – масса ситуаций, когда нож попросту спасёт тебе жизнь. Так что перво-наперво интересуюсь у слесарей, кто может помочь мне с этим животрепещущим вопросом. На меня посмотрели оценивающе, с прищуром, но всё же указали на мужичка, копающегося у верстака в дальнем углу сарая.

Подхожу, знакомлюсь – перво-наперво, в глаза бросается обширная коллекция партаков на пальцах и предплечьях. Ага, человек понимающий, с жизненным опытом – вот и хорошо, проще объяснить что, собственно, мне нужно. К согласию мы пришли довольно скоро – как по дизайну заказа, так и по вопросу оплаты. Изделие обойдётся мне в литровку бабыГлашиной живительной влаги плюс десять рублей кэшем, зайдите завтра после обеда. Оставляю пятёрку задатка, хотя вся моя сущность вопиет против такого поступка. Исполнитель вполне может счесть, что от добра добра не ищут и уйти в запой – благо полученной суммы вполне хватит на две стартовые ноль-седьмые «бомбы» портвейна по рубль-восемьдесят пять с учётом сданной посуды. Как там говорят в народе: «кто Агдам сегодня пил, тот девчатам будет мил»… И уж тогда всё, тогда – жди обещанного ещё дней несколько, если не неделю. Но уговор есть уговор, я расплачиваюсь и с тяжёлым сердцем покидаю мехдвор. Одноклассники, Димка Якимов и Андрюшка Куклин, гремящие гаечными ключами возле заросших крапивой останков неопознанного сельхозагрегата (а ну-ка пацаны, свинтите во-он ту хреновину пока другие не спёрли, глядишь, и пригодится…) с завистью смотрят мне вслед.

– Пистолет при себе?

Карменсита водила лихо, по-особому, скрещивая руки, перехватывала баранку. Это была машина дяди Кости, но не чёрная начальственная двадцать четвёртая «Волга», а двухцветная, бежевая, с вишнёвым, «Победа» ГАЗ М20 одной из редких, ранних серий – с «клыкастой» решёткой радиатора и сдвижным матерчатым верхом, позволяющим превратить машину в подобие кабриолета. Мощный «мерседесовский» движок тихо гудел, подвеска послушно сглатывала неровности сельской дороги – свою красавицу двоюродный дед нежно любил, холил и лелеял, используя немаленькие возможности и таланты автомехаников «конторского» гаража – и выводил из гаража лишь в редких, особых случаях. Сегодня, похоже, как раз и был такой. Как только Женька сел на правое переднее сиденье, куда указала кубинка.

– «Второй» почему-то именовал его «сиденье смертника». Девушка вытащила из-под приборной панели телефонную трубку на витом шнуре и, нажав несколько кнопок, протянула спутнику. Женька вздохнул и легонько потеребил напарника, со вчерашнего вечера упорно отсиживавшегося в тине – пора!

«Щёлк-щёлк» – давно отработанная, теперь занимающая доли секунды операция по «смене руководства телом». Со стороны посмотришь – и не поймёшь ничего: подумаешь, пацан на секунду опустил подбородок и прикрыл глаза?

– Так оружие-то взял? – нетерпеливо напомнила Карменсита. – Я не стала напоминать, мало ли, кто услышит…

Это она правильно сделала – всё время, пока я разговаривал по телефону, рядом стояла совхозная тётенька-бухгалтер – стояла и нетерпеливо постукивала носком туфли по дощатому полу. Мол – «понаехали тут из города, служебный аппарат занимают, а нам, между прочим, работать надо…»

Я похлопал себя по животу, где, подсунутым под ремень, ждал своего часа «Коровин». Вообще-то, собираясь в колхоз, я подумывал прихватить с собой верный обрез «ИЖака». Мастера, к которым обратился дядя Костя, сумели превратить неуклюжую самоделку в подлинное произведение оружейного искусства. Шейку приклада срезали, заменив её изящно выточенной пистолетной рукояткой. Вместо обрезка приклада на стальном пруте изготовили новый, раздвижной, на двух съёмных зубчатых планках, с затыльником из лёгкого металла и губчатой резины. Там даже регулируемая «щека» появилась, для упора при прицеливании. Но главное – это, конечно, глушитель. Он навинчивается на обрубок ствола и съедает, как выяснилось, почти весь звук. А с учётом того, что выстрел из однозарядки не сопровождается громким металлическим лязгом затвора, оружие получилось по-настоящему бесшумным. Прицел тоже заменили, поставив неизвестную мне, но явно импортную модель переменной, от двух до четырёх, кратности.

После такого тюнинга (здесь это слово пока не в ходу) удостоверение на право хранения «спортивной малокалиберной винтовки модель имярек, выглядело, как сущее издевательство над здравым смыслом, однако бледная лиловая печать с надписью «КГБ СССР» заранее отметала любые вопросы. И, тем не менее, брать девайс с собой дядя Костя отсоветовал: «больно уж специфическое оружие получилось, не на каждый день. Да и носить на теле невозможно, проку от него…» И вручил вместо бывшего «ИЖака» «Коровин» – тот самый, добытый нами в «Силикатах», любовно обихоженный «конторскими» мастерами-оружейниками. Я выщелкнул магазин – все шесть патронов на месте.

– Что, внучек, тяжело в деревне без нагана? – ухмыльнулся генерал, видя, с каким трепетом я рассматриваю старого знакомца.

– …и с наганом тоже тяжело. – немедленно отреагировал я. – Николай Рубцов, плавали-знаем.

– Ладно, что с тобой поделаешь… – он порылся в кармане и протянул мне запасной магазин. – По-хорошему, тебя бы посадить куда-нибудь в подвал под тройную охрану и не выпускать…

Это ещё почему? – удивляюсь.

– А сам не догадываешься? Нет, внучек, дело не в Пришельцах, или как их там, «Десантниках». С тем, что у тебя в голове на тему ближайших трёх десятков лет, наших, земных, ты – оружие похлеще водородной бомбы, а я тебя – в совхоз, одного, без присмотра! Точно, как говорили в моё время старики: «Последние времена наступают…»

Я молчал – а что, собственно, тут скажешь?

– Ладно, чего уж теперь… генерал невесело ухмыльнулся и протянул мне магазин. – Ты, внучек, меня не подведи… во всех смыслах. И учти: бумажки к этому стволу нет, если что – постарайся избавиться. Он нигде не запалился, мы проверили – скажешь, там же, в совхозе нашёл, и подготовь заранее схрон, как бы оттуда его и вынул. И, кстати, о схронах… – он сделал паузу. – Не исключено, нам очень скоро понадобится твоя помощь.

– В чём дело? – спрашиваю.

– Потом. Езжай пока, когда придёт время, с тобой свяжутся.

Вот, значит, они и связались. Наша задача, разъяснённая мне только что по телефону («аппарат с шифрованием, можно говорить не опасаясь», пояснила кубинка) заключается в пополнении денежных резервов группы перед предстоящей операцией против Пришельцев. «Мы, как ты помнишь, действуем неофициально – пояснил он, – доступ к фондам, тем более, внутри СССР, у меня ограничен, да и светиться лишний раз неохота. А там солидные деньги лежат, без всякой пользы – ворованные, заметь, деньги, самой судьбой для благого дела предназначенные. И надо бы поскорее их на это дело пустить, как считаешь, племяш?..»

Надо – так надо, разве ж я против? Намеченная к изъятию захоронка где-то в Мытищах – туда-то я сейчас и направляюсь, влекомый легендой советского автопрома с внебрачной дочерью Команданте Че за рулём. Между прочим – не приведи Господь, пошутить, или хотя бы заговорить при Кармен на эту тему. Голову оторвёт, и скажет, что так и было.

1979 г., июнь,

г. Мытищи.

День с прибылями

В Мытищах я бывал в «прошлой жизни» довольно часто, – и хорошо запомнил ощущение уныния и тоски, исходящие от улочек, застроенных потемневшими от времени частными домишками, двух-и трёх этажными кирпичными и деревянными строениями, покрытыми облупившейся штукатуркой. Большинство выглядело так, словно возведено было ещё при царе Горохе – подозреваю, тут я недалеко отошёл от истины. Нужный нам дом (за три квартала Карменсита оставила машину возле магазина «Рыба», и мы пошли пешком) оказался и вовсе бараком – первый этаж бревенчатый, второй обшит досками, с единственным на весь фасад подъездом. Такие строили и до и сразу после войны – практически без фундаментов, с удобствами на улице и спартанской коридорной планировкой, при которой на все квартиры на этаже приходилось две кухни и столько же ванных комнат. Трудно поверить, но ещё в середине нулевых в таких бараках ещё жили люди.

Но сейчас особенности подмосковной архитектуры нас не интересуют, кроме, пожалуй, одной. На глухой, без окон, торцевой стене дома примостилась пожарная лестница – и ведёт она к слепому чердачному окну. Тут же очень удачно оказалась проржавевшая насквозь двухсотлитровая железная бочка. Общими усилиями подкатываем её, ставим на попа и по очереди взбираемся на лестницу.

Рама слухового окна сопротивляется прихваченной Карменситой монтировке не более двадцати секунд – и вот мы уже на чердаке.

Сюда нам и надо. Под подошвами мягко проминается толстый слой перепревших опилок, над головами нависают перекрещенные стропила – в одном из них, если верить сведениям, полученным от «кураторов» из будущего, и прячется тайник. Третья от стены со слуховым окном… чёрт, да на них на обеих есть такие окна! Впрочем, «кураторов» ругать не за что – они всего лишь скопировали информацию из старого милицейского протокола, составленного по случаю обнаружения захоронки банды, разгромленной ещё в семьдесят третьем. Сама же захоронка была извлечена на белый свет двенадцать лет спустя, после поимки и допроса изловленного, наконец, главаря. Негодяй, почуяв неладное, сбежал из столицы, потом попался где-то в провинции на незначительной краже, отсидел пять лет – а в Мытищи так и не вернулся. Показания он дал тоже в лагере, когда дотошный следователь (в том, мытищенском деле было аж три трупа, и закрывать его по истечении срока давности никто не собирался) не докопался, наконец, до данного криминального персонажа и не снял с него показания. Из лагеря бывший главарь бывшей банды так и не вышел, а припрятанные ценности – в их числе солидная сумма в купюрах крупного достоинства – были изъяты и обращены в доход государства в том же восемьдесят пятом году. Памятного ещё и тем, что в марте этого года на трон Генерального Секретаря ЦК КПСС уселся энергичный ставропольский комбайнёр, носивший приметное родимое пятно на лысой, блестящей, как бильярдный шар голове…

Захоронка нашлась с третьей попытки – полтора десятка пачек сотенных, полусотенных и четвертных купюр, прилично сохранившихся в сухом воздухе чердака. Всё это богатство было спрятано в выдолбленной изнутри балке, причём тайник располагался так, что нащупать его можно было, лишь пошарив рукой по верхней, обращённой к крыше стороне. Так мы и сделали, после чего довольно легко отколупнули тонкую доску, прикрывавшую нишу, и принялись перекладывать добычу в Карменситину сумку.

И не сразу заметили двоих мужчин, бесшумно появившихся со стороны лестницы, ведущей вниз, на второй этаж барака.

Разговора не получилось – не было даже обычных в подобных случаях наездов и распальцовок. Уголовники (а что это именно они, сомнений ни у меня ни у Кармен не мелькнуло) кинулись молча. В руке первого, рыжего, веснушчатого парня лет двадцати пяти-двадцати семи, опасно блеснула острая сталь.

Я замешкался от неожиданности, извлекая из-под ремня «Коровин» – предупреждали ведь умные люди, что такой способ ношения оружия годится только для кинематографа! А вот Карменсита не потеряла и доли секунды – прислоненная к столбу лопата словно сама прыгнула ей в руки. «Длинным коли» – точно, безжалостно, словно на занятиях по штыковому бою. Хряск, ржавый металл рассекает гортань. Враз обмякшее тело, издавая жуткое бульканье перерубленным горлом, мешком оседает на доски и судорожно дёргается в быстро расползающейся лаково-красной дымящейся луже.

Я, наконец, извлёк пистолетик, передёрнул затвор и, недолго думая, выстрелил во второго. Промазал – и это с каких-нибудь семи шагов! Пуля ушла в потолочную балку, точную копию той, их которой мы только что извлекли захоронку. Тупой удар, на голову злодея сыплются щепки, он испуганно приседает и совершенно по-детски прячет голову на груди, прикрыв руками. Держу вражину на прицеле, а кубинка точным ударом сбивает его с ног, заворачивает за спину руки и ловко вяжет его же собственным ремнём.

Прислоняюсь к столбу, и меня начинает тошнить. Чуть ли не отрубленная голова, тонкие струйки крови, фонтанирующие в такт биению ещё живого сердца, из перебитых артерий – это перебор даже для меня. Всё же, подобные кровавые сцены в прошлой жизни мне приходилось видеть нечасто, да и те – больше по случаю травм или несчастных случаев. А вот Карменсите хоть бы хны – Она закончила вязать пленника и стоит над ним, многозначительно поигрывая затрофеенной у мёртвого бандюка финкой.

Что до альтер эго, то его я от этого зрелища сумел уберечь. Я только недавно освоил этот трюк – моментальная сверхконцентрация и резкий, неожиданный ментальный толчок, в результате которого сознание проваливается куда-то в глубину нашего общего мозга. Если верить «рецепиенту», в таком состоянии он почти ничего не видит – так, неясные тени и контуры – и совершенно лишается слуха, обоняния и тактильного восприятия окружающей действительности. Альтер эго ужасно злится каждый раз, когда я использовал новообретённое умение – ну и я обещал не пускать его в ход без крайней необходимости.

Вроде этой, к примеру…

– Странно… – говорю, едва справившись с тошнотой. – А меня уверяли, что захоронка спокойно долежит до восемьдесят пятого, и никто её за всё это время не побеспокоит…

Карменсита задумывается.

– Может, они вовсе не за ней пришли? Какие-нибудь свои дела, например, тоже тайник – место-то удобное…

– Хм…. А что, мысль. Может, тогда пошарим, глядишь, ещё чего-нибудь отыщется?

– Шарить-то зачем? – искренне удивляется кубинка. – Мы вот этого спросим, он нам всё и расскажет. Ты ведь расскажешь? – ласково интересуется она у связанного уголовника. Тот в ответ мычит что-то сквозь кляп – и когда она успела его всунуть?

– Расскажет. – удовлетворённо делает вывод Карменсита. – Как миленький расскажет, и сам всё покажет. И кричать не будет, потому что умный и хочет жить…

Захоронка нашлась через три стропилы от первой. Эта была устроена без особых изысков – бандиты просто подсунули свёрток со своим добром между балкой и нестругаными досками, поверх которого настелено кровельное железо. Денег в ней оказалось немного, около двух с половиной тысяч разномастными купюрами. Кроме них – толстая, перевязанная бечёвкой, пачка облигаций Госзайма на предъявителя и горсть мелкой ювелирки, завёрнутой в обрывки газет. А ещё – старый, довоенного выпуска, вытертый до белизны «ТТ».

– Возьмём? – дочь Команданте указала на пистолет. – Хорошее оружие, надёжное, пригодится. И патроны достать легко.

Я едва не сел, прямо там, где стоял.

– С ума сошла? А если за ним дело мокрое? Не отбрешемся потом, и генерал не поможет!

– Тебе виднее – равнодушно отвечает Карменсита, наклоняется к «языку» – и вдруг коротким, точным движением бьёт его куда-то в область печени. Вой, полный мучительной боли, бандит катается по полу, пытаясь дотянуться до раны связанными руками, и замирает. Кармен дожидается, когда прекратятся судороги, аккуратно, стараясь не задеть кожу, срезает верёвки с запястий трупа, после чего – не обтирая лезвия финки, вкладывает рукоять в пальцы первого уркагана. Замечаю, что всё это время она была в тонких резиновых медицинских перчатках.

– Оставлять живым его всё равно нельзя, свидетель. – поясняет кубинка. – А так решат, что один другого пырнул ножом в живот. Тот в долгу не остался, и успел ударить обидчика лопатой в гортань, от чего тот и скончался на месте. Но и сам далеко не ушёл, истёк кровью. А эти цацки для убедительности тут бросим – вроде как из-за них они и сцепились..

– А не жаль? – спрашиваю. – Золото же, камешки, денег стоит.

– Искать покупателей, при том, что у нас нет связей в блатном мире? – удивилась девушка. – Сам посуди, спалимся на «раз-два-три» при попытке реализации.

Я пожимаю плечами. Конечно, она права, да и уголовника жалеть не стоит. Смерть таких как он – никакая не потеря для общества, скорее наоборот. А всё же, мне стало несколько не по себе при виде того, как хрупкая девушка хладнокровно вспарывает печень связанному, извивающемуся, мычащему в предсмертном ужасе человеку.

До машины мы добрались минут за десять – выглянули, убедились что снаружи никого, слезли по пожарной лестнице и, не оглядываясь, нырнули в проулок. Альтер эго, кое-как выкарабкавшийся из дальнего угла, куда его отфутболила моя взбунтовавшаяся личность тихонечко скребётся – просится на волю. Сейчас, погоди минутку…

В горле у меня сухо, язык – словно крупная тёрка. А потому, уже выйдя на площадь перед магазином «Рыба» (Карменсита стоит возле открытой дверцы «Победы», нетерпеливо постукивая каблучком) я сворачиваю с траектории и нетвёрдым шагом направляюсь к автоматам с газировкой.

Три копейки, с грушевым сиропом «Дюшес»? Да хоть с томатным, мне сейчас всё едино. Выгребаю все трёхкопеечные и копеечные монетки, что нашлись в карманах, и долго, жадно глотаю холодную пузырчатую воду, забывая сполоснуть гранёный стакан перед тем, как наполнить его заново.

Уф-ф, вот теперь можно жить…

1979 г., июнь,

Подмосковье.

Вечер того же дня.

Карменсита не обманула. Болид, в который превратилась в её руках «Победа», домчал меня до цели за час до того, как наша братия вернулась с полей. По дороге мы говорили об одном? Сегодняшний наезд на чердаке – это очередные неумёхи-Десантники, взявшиеся не за своё дело, или честные уголовники, оказавшиеся не в том месте и не в то время? Ни до чего не договорились, и Карменсита пообещала обсудить вопрос с генералом. Обсудит, конечно, куда денется. Ещё и отчётик напишет для особой, секретной папочки, каковая, несомненно, где-нибудь, да имеется…

Но неприятности остались позади, а внезапно образовавшееся свободное время следовало использовать с толком. И я, не заходя в наши апартаменты, направился на конюшню.

С заведующим конюшней, мужичком, откликающемся на обращение «Фомич», я познакомился на второй день пребывания в совхозе. Местный конский состав не поражал ни численностью, ни разнообразием – всего-то шесть голов, из которых пять обыкновенных крестьянских саврасок, невысоких, мохнатых, коротконогих. Шестой же – гордость Фомича, огромный караковый жеребец по кличке «Председатель», в чьих статях опытный глаз (а у меня именно такой) без труда угадывает крови орловских рысаков и советских тяжеловозов. Мощный, широкогрудый, Председатель ходит по большей части, в упряжи, но и к седлу, по словам Фомича, вполне приучен. Это здорово – я обожаю лошадей, почему и поспешил с Фомичом закорешиться. Теперь он охотно позволяет мне чистить лошадей, а под вечер, когда солнце уже клонится к горизонту – заседлать Председателя и покататься часик-полтора по ближайшим окрестностям. Дружбе нашей в немалой степени способствуют бутыли с мутной жидкостью, изготовленной и разлитой в пещере местной Гингемы бабы Глаши, которые я при каждом визите исправно доставляю Фомичу. Что ж, такова жизнь – да и найдётся ли в благословенном отечестве, средней его полосе, хоть одно село, где не нашлось бы своей бабки-самогонщицы?

После обеда снова заглянул на мехдвор. Заказ готов, и он получился ровно таким, как я себе и представлял. Клинок четырёх миллиметров в обушке, спуски сведены «в линзу», материал, как уверяет слесарь-сиделец – раскованный подшипник, снятый с того самого мёртвого сельхозагрегата, в котором вчера ковырялись мои одноклассники.

Попробовал заточку – ничего, и руку бреет, и газетный лист режет тонко, ровно, без замятий.

Рукоять традиционно сделана наборной, из цветного плекса, с навершием-сапожком – на этих моментах я настаивал особо. Почему? Всё очень просто – увидев россыпи партаков на руках «исполнителя» мне немедленно, до боли захотелось получить настоящую «зоновскую», жиганскую финку – благо, объяснять, что к чему в данном случае нет никакой необходимости, он всё знает лучше меня.

Вот и получил, и остался доволен. «Мессер» отлично сидит в ладони, легко летает в пальцах, да и метается очень даже неплохо. В порядке тестов я пошвырял нож в стену сарая – остался доволен как балансом клинка, так и собственными, вполне сохранившимися навыками. Остаток дня я, сидя на скамейке у стенки конюшни, мастерил ножны для своего приобретения, изредка отрываясь от этого занятия, чтобы пошвырять нож в специально поставленное для этого торчком бревно. Результат обеих операций меня вполне устроил. Готовые ножны я после недолгих раздумий пристроил в правый сапог – никогда в прежней жизни не носил нож таким образом, но всегда хотел попробовать. Участкового, чтобы пресечь подобное безобразие, на селе нет, а жёлтая латунная головка-сапожок, чуть выглядывающая из-за кирзового голенища, выглядит по-деревенски шикарно…

На сегодня у меня запланировано ночное. Фомич заранее простимулирован очередной порцией живительной влаги, и нисколько не возражает. А потому, подтвердив договоренность, я возвращаюсь на «базу», где и застаю весь коллектив в процессе приведения себя в порядок после трудового дня. Ужин (мне есть не хочется, перекусили вместе с Карменситой на обратном пути в кафешке), а после него я отвожу в сторонку Аста и Катюшку Клейман и заговорщицким голосом предлагаю им собраться и ожидать меня во дворе, через полчаса. Серёга в курсе моих планов и довольно кивает; Катюшка же прямо-таки искрится от любопытства, хоть спички об неё зажигай…

Седла в ночном не положены. Лошадей мы ведём на недоуздках, но я всё же ухитряюсь незаметно от Фомича прихватить оголовье с уздечкой. Остальное мне ни к чему – на спокойном, как слон, широкоспинном коне удержится без седла даже новичок. Я же далеко не новичок: лет десять подряд состоял военно-историческом клубе, реконструирующих французских драгун 1812-го года. Участвовал в манёврах, дальних конных походах, скакал в кавалерийском строю на фестивалях посвящённых битвам при Бородино, Малоярославце, Аустерлице и Ватерлоо. И даже содержал собственного коня – каракового мерина по кличке «Язон», очень похожего на Председателя.

Так что я решил не упускать случай и передать часть полезных навыков альтер эго. Это тоже свежая наша наработка – обнаружилось, что после нескольких попыток выполнить ту или иную ранее незнакомую операцию, «реципиент» усваивает её необычайно легко – если «соучаствует» строго определённым образом. И в дальнейшем – способен уже сам повторять усвоенное без моего прямого участия. Сохранятся эти навыки после изъятия моего «Мыслящего» или нет – сейчас мы можем только гадать. Но – почему бы не попробовать, если уж подвернулась такая возможность?

Ребята – Аст с Катюшкой и попросившаяся с нами студентка Нина (на сельхозпрактике к ней накрепко прилепилось обращение «Нинон») – тоже горят желанием приобщиться к верховой езде. Объясняю, что сегодня это вряд ли получится – лошадей водят в ночное совсем для другого.

Из шести штатных совхозных голов Фомич выдал нам четверых ещё двух забрал на выпас его родной племяш с приятелем. Так что каждый ведёт на чомбуре по одной лошади. Аст – уверенно, а вот девчонки опасливо косятся на подопечных и норовят при каждом случае обратиться за советом ко мне. Я советую – что мне, трудно? Совхозные лошадки добронравные, идут послушно, разве что время от времени опускают головы, стремясь дотянуться до особенно аппетитного пучка травы. Каждая такая попытка вызывает у Нинон приступ паники и приходится приходить на помощь. Лошади сопротивляться не пытаются, относясь к подобным вещам скорее, философски.

Наша цель – тот самый заливной луг за песчаным бродом, где мы с Астом упражняемся по утрам. Поим лошадей, обтираем спины надёрганными тут же пучками травы и под конец – привязываем на длинные верёвки к вбитым в землю колышками. Стреноживать их незачем – свободы на такой привязи довольно, чтобы щипать травку всю ночь напролёт. А если не хватит – переставим на другое место, дело нехитрое…

Ну вот, водные процедуры закончены. Вывожу председателя из реки, ностальгически похлопываю по холке, протягиваю три куска сахара – и с удовольствием ощущаю, как бархатные тёплые губы подбирают их с ладони. Учу девчонок, как правильно кормить лошадей: надо подавать лакомство только на открытой ладони, если в пальцах – непременно прихватят широкими, мощными, как тиски, передними зубами. Что ж, осталось поставить крестьянских лошадок на выпас. Серёга возится с костром, а я надеваю Председателю оголовье – извини, придётся чуток поработать, у меня на этот вечер есть планы. Ничего, потом я тебя снова искупаю, останешься доволен…

Планы мои зовутся «Нинон». С разбегу вскакиваю, демонстрируя истинно гусарский стиль, на Председателя, после чего подхватываю с земли взвизгнувшую студентку и усаживаю её перед собой – благо, седла нет, лука не мешает. И с удовольствием убеждаюсь, что никакой «полноватостью» тут и не пахнет – талия узкая, крепкая, а вот формы… прикоснувшись невзначай (три раза ха!) к ним, я ощутил, как моё хозяйство приняло боевую стойку. Поняла это и Нинон – благо, от вздыбленной подростковой плоти её отделял тонкий ситчик платьишка да экономные трусики от купальника. И – не сделала попытки отстраниться, прижалась потеснее, и даже слегка повращала попкой, массируя сквозь штаны моего «бойца».

Ну и я не против – способ временно избавиться от соглядатая в лице альтер эго известен и опробован не далее, как сегодня днём.

Пускаю Председателя в галоп, а потом и в карьер – ветер свистит в ушах, трава улетает под копыта, тыг-дым, тыг-дым, тыг-дым. Нинон визжит от восторга, а я, зажав повод между пальцами правой руки, обхватываю девушку поперёк животика, отчего та откидывает голову назад, кладёт мне на плечо и душистые волосы соблазнительно щекочут нос и щёки… Левая рука как бы случайно опускается ниже, и ещё, и ещё, хотя пока и не рискует проникнуть под тонкую ткань. Нинон ничуть не против таких вольностей и даже подаётся вперёд и в такт толчкам на галопе прижимается к дерзкой ладони.

Альтер эго что-то язвительно замечает из своего угла подсознания. Зря – мне сейчас не до шуток, я реально перевозбуждён, а потому трюк с полной блокировкой «реципиента» удаётся сам собой…

Описав большой круг по полю, я завершаю «верховую прогулку», загнав жеребца в реку, где поглубже. Вода достаёт Председателю до середины шеи, мы же с Нинон высовываемся из реки наподобие античных бюстов. Студентка повизгивает, и я, уже нисколько не скрываясь, прихватываю её поперёк пышной, пятого размера, не меньше, груди – и удовольствием ощущаю под пальцами возбуждающую упругость.

…ну, держись, студенточка, сама напросилась…

Первый порыв желания мы утоляем прямо тут, на бережку, в жиденькой травке, спрятавшись от чужих глаз за густым тальником. Остро пахнет конским потом, сухими травами и какими-то духами от густых волос моей партнёрши. Председатель громко фыркает и брызгается, стоя по колено в воде, но нам сейчас не до него. Нинон удивлена, и это ещё мягко сказано – она-то рассчитывала иметь дело с неопытным юнцом и уже видела себя эдакой многоопытной соблазнительницей, приобщающей мальчика к таинствам плотской любви. Каково же было её изумление, когда она осознала, что сама оказалась в руках многоопытного, гораздо опытнее её самой, любовника, мягко, но настойчиво подводящего обоих к пику чувственного наслаждения – причём, той тропинкой, которую выбрал сам!

Впрочем, девушка осталась довольна, а ведь это, в конце концов, главное? Я тоже не жалуюсь – напряжение этого кровавого дня наконец, отпустило, изверглось вместе со струёй семени в горячее лоно. «Я на таблетках, – успела шепнуть Нинон, признавая тем самым полную мою компетентность в столь деликатном вопросе, – можешь не сдерживаться…» Но я в любом случае не сдержался бы – юношеские гормоны пересилили опыт и осторожность стареющего донжуана…

Темнеет. Кони пасутся на лугу, мы расселись у костра – парочками, как полагается. Я по-собственнически обнимаю Нинон, Катюшка робко жмётся к Асту. Тот, похоже, не против.

Аст сетует, что нет гитары, но я лениво отзываюсь, что мол, ни к чему – ночное это вам не студенческие посиделки, здесь своя культура и свои правила. Да и романтики хватит без всякой гитары, и даже ещё останется…

Серёга, опасливо озираясь, выставляет бутылку плодово-ягодной бурды. Девушки смотрят на нарушителя сухого закона с осуждением, но возразить не решаются. Ещё бы они решились, особенно Нина – то-то шалые чёртики так и прыщут из огромных зелёных глаз…

Моя очередь – и я не обманываю ожиданий публики. Изображаю высокомерно-презрительную усмешку и извлекаю из сумки свой «вклад в общее дело» – две бутылки молдавского красного полусухого и две коробочки шоколада «Вдохновение». Помните такие – с Большим Театром и балеринами, содержащие завёрнутые в фольгу палочки превосходного тёмного шоколада с начинкой из дроблёного ореха.

Увидев их, девчонки не сдерживают энтузиазма – как же, дефицит, причём довольно дорогой. Мужественно улыбаюсь – и прибавляю к натюрморту кусок пошехонского сыра, завёрнутого в полупрозрачную «пергаментную» бумагу, и большой жёлтый лимон. Немая сцена, девчонки с двух сторон чмокают меня в щёки. Довольный, как слон, я пластаю новообретённой финкой сыр, нарезаю аккуратными дольками лимон – Катюшка аккуратно раскладывает «закусь» на бумаге, опасливо косясь на хищное лезвие. Нинон тем временем как бы невзначай запускает руку мне под рубашку и прижимается пышным бюстом к плечу, явственно намекая на скорое вознаграждение иного рода.

Вино закупила по моей просьбе Карменсита, когда мы возвращались назад через Москву. Что характерно, кубинке и в голову не пришло возмущаться насчёт несовершеннолетних годков – раз compañero Еугенито просит приобрести пару бутылок спиртного – значит, ему надо, и кто она такая, чтобы отказывать товарищу по оружию в подобном пустяке?

Пока она выстаивала немаленькую очередь в вино-водочный отдел гастронома (восемнадцать-сорок, трудовой народ покинул цеха и конторы, и жаждет скрасить будни чем-нибудь горячительным), я заглянул в кондитерский отдел. Повезло – буквально при мне продавщица выложила под стеклянный колпак витрины вожделенную продукцию Бабаевской фабрики. Я немедленно купил десяток плиток. В деньгах недостатка у меня не было, а «статусные» шоколадки пригодятся – и девчонок угостить, и с совхозным женским начальством отношения наладить не помешает, не фуфырь же от бабы Глаши им совать… Да вот, хотя бы надоедливой бухгалтерше сунуть – звонить-то мне придётся, и ещё не раз.

Продавщица, услыхав «мне десять плиток «Вдохновения», пожалуйста», нахмурилась. Мне показалось, что она скажет что-нибудь вроде «не больше двух в одни руки», но – обошлось. Я быстренько выбил в кассе чек и пошёл наружу, к машине, где уже дожидалась недовольная задержкой Карменсита.

Вот так мы и сидим – под огромным тёмным куполом, усеянным не по-городскому крупными звёздами. Раздвоенный рукав Млечного пути пролёг через весь небосвод, лошади устали щипать траву и замерли неподвижными, отливающими в лунном свете статуями. А Председатель – так и вовсе улёгся, свернувшись в клубок, по-собачьи и лишь изредка фыркает широкими ноздрями…

Катюшка уже прикорнула у Аста на плече, и я указываю ему глазами сначала на Нинон, пригревшуюся у меня под мышкой, а потом на темнеющий в стороне стог. Серёга понимающе хмыкает, я поднимаю свою пассию и, обняв за плечи, веду к стогу. Не забыв прихватить по дороге наполовину опорожнённую бутыль и кусок сыра.

…нет, что бы там не говорили, а жизнь определённо удалась – хотя бы на сегодняшний вечер…

– Развратничаете, значит? Ну-ну…

Пронзительный голос вывел меня из блаженного забытья. Приподнимаюсь на локте – так и есть, шагах в пяти от стога торчит знакомая фигура. Люська Ильина с третьего курса физфака Крупской, известная скандальным нравом и неистребимой страстью к мелкому доносительству и наушничеству, за что она числится у институтского комитета комсомола в активистках. Ленка и в педотряд напросилась, как глаза и уши этой бдящей организации.

– Ну, Нинка попала… – мелькает в голове. Мне-то самому наплевать, пусть треплет, что хочет, больше завидовать будут. А вот моя пассия – это дело другое.

– Ну, всё, Ниночка! – голос у Ильиной пронзительный, скандальный, полный самого что ни на есть злорадного торжества. – Можешь не торопиться, я видела достаточно. Со школьниками, значит, развлекаешься?

Под боком у меня пискнуло. Скашиваю глаз – Нинон в первозданном наряде Евы (роль фигового листка играют несколько стебельков высохшей травы) пытается зарыться поглубже в сено и тянется к предметам своего туалета. Она уже поняла ужас случившегося, но ещё не осознала, насколько глубока разверзшаяся бездна. А она ещё как глубока – за связь с несовершеннолетним, да ещё и подопечным, отчисление из ВУЗа плюс исключение из комсомола следует воспринимать, как незаслуженный подарок судьбы.

Вот чёрт, откуда тут взялась эта грёбаная активистка? Впрочем, допускаю, что она изначально знала, кто предаётся греху здесь, в стогу. Скажем, проследила за нами от околицы, а потом терпеливо ждала…

И – вот, дождалась. Недаром они с Нинон грызутся, как кошка с собакой с первого дня нашего пребывания на лоне сельхозработ.

Надо что-то срочно предпринимать. С Люськи станется рвануть в расположение, поднять руководителей практики и поднять такой скандал, что мало не покажется никому. Ещё и Серёгу с Катюшкой в дерьме измажет, хотя они вряд ли зашли дальше обычных поцелуйчиков.

– Ну, чего молчишь? – продолжает распинаться Ильина. – Как он тебе, ничего? Удовлетворил? Ты же у нас слаба на передок, весь институт в курсе! Интересно, что ты скажешь на…

…всё, достала!..

– Не надо завидовать так громко, девушка! А то не бай Бог, кто услышит – может получиться неудобно.

Встаю в полный рост. Поскольку мой наряд отличается от наряда Нинон разве что, расположением соломинок. С удовольствием вижу, как брови нашей обвинительницы полезли вверх.

– Завидовать? Вам? Ей?.. Да я… – но я не даю закончить фразу.

– Это чему же вас в пединституте учат? – продолжаю громко, развязно. При том – не делаю ни малейшей попытки прикрыть срамные места, так что обзор у Ильиной отменный. Она и смотрит – глаз оторвать не может. Нинон за моей спиной шуршит в сене, натягивая одежду.

– Эксгибиционизмом значит, страдаете, гражданка Ильина? – мой палец обвинительно уставился на вконец растерявшуюся комсомольскую активистку. – Извращенка, значит? И такие у нас будущие педагоги и комсомолки?

Звук, который издала Ленка – нечто среднее между писком и стоном. Но заговорить она всё же сумела, хоть и с третьей попытки.

– Эксгиби… Абашин, ты что плетёшь?

– Эксгибиционизм, – говорю я наставительно. – это болезненная тяга к получению сексуального удовлетворения путём демонстрации своих половых органов.

И немедленно иллюстрирую сказанное, самым пошлейшим способом – потрясаю упомянутыми половыми органами на манер хайлендеров из фильма «Храброе сердце». Которого, Ильина никак не могла видеть, поскольку снят он будет только в девяносто пятом.

– Демонстрирую? Я? – Люська аж подавилась от возмущения. – Да ты же сам… и эта хабалка…

– Ты так в этом уверена? – оглядываюсь по сторонам, обнаруживаю свои трусы, валяющиеся у основания стога, и принимаюсь неторопливо их натягивать. – А вот у нас другое мнение. Согласно ему, ты явилась сюда незваной, сняла юбку, спустила свои труселя и стала смущать нас, несовершеннолетних, видом своих прелестей – вероятно, с целью склонить к групповому половому акту. И, заметь – не только мальчиков, то есть меня и Серёжу, но и девочку, Катю. Что неопровержимо свидетельствует ещё об одной грани твоего извращения. К счастью, твоя одноклассница – киваю на Нинон, которая уже успела натянуть платье, – всё видела и сможет подтвердить.

– Вы не посмеете! – в глазах Ильиной торжество сменилось самым настоящим испугом. – Вам не поверят…

– Уверена? – многообещающе ухмыляюсь. – До клуба тебе бежать не меньше четверти часа. А я верхом буду там через пять минут, и подниму всех на ноги – на предмет отлова сексуальной маньячки, которая охотится по ночам за невинными школьниками с целью втянуть их в бездну разврата. Вот и думай, кому поверят – нам четверым, или тебе одной, да ещё и нетрезвой?

Тут я бью наверняка – ну не может такого быть, чтобы посиделки с гитарой, с которых я увёл ребят в ночное, обошлись без бутылки-другой.

На Ильину жалко смотреть. Она судорожно прижимает руки к подолу юбки, будто подозревает меня в намерении кинуться на неё и склонить к занятию тем самым эксгибиционизмом. Пожалуй, хватит, а то запаникует и всё село на ноги поднимет своими воплями…

– Но я сегодня добрый. – великодушно сообщаю своей визави. – Если посидишь тут, на бережку и охолонёшь слегка – мы, так и быть, никому ничего не расскажем. Я же понимаю… – заговорщицки понижаю голос, – у каждого свои сексуальные фантазии, и далеко не всегда удаётся их сдерживать. Против природы не попрёшь, верно, Леночка?

Это был самый настоящий coup de grâce[1]. Ильина придушенно пискнула, повернулась и скрылась в темноте. К гадалке не ходи, раньше утра в расположении не появится, струсит…

Как ты её… – раздаётся у меня за спиной. Нинон привела себя в порядок и теперь выбирает из своей роскошной шевелюры застрявшие там соломинки. – Что, правда, так всё и сказал бы?

– А что, были варианты? – отвечаю. – Она бы тебя сдала с потрохами, да и нам с ребятами мало бы не показалось. И вообще, козлов надо учить. А коз, так тем паче.

1979 г., июнь,

Подмосковье.

День в хлопотах

Скандал, как мы и ожидали, развития не получил, хотя Ильина не сумела удержать язык за зубами – на нас с Нинон косятся, кто осуждающе, а кто и с плохо скрытой завистью. Начальство старательно делает вид, что ничего не замечает. Их можно понять, такое ЧП никому не нужно – отписывайся потом, да и позор на весь институт… Мою пассию они, конечно, на карандаш взяли и найдут, как наказать – но когда-нибудь потом, кулуарно, без совсем уж жёстких оргвыводов.

Ужасно хочется спать. Ночью, после позорного бегства комсомольской активистки мы побрели к костру (Аст с Катюшкой, услыхав наши шаги, испуганно отпрянули друг от друга и смутились), где я предложил план действий:

– Ладно, девочки и мальчики, посидели, поболтали, пора и поспать, завтрашнюю работу никто не отменял. Только отдыхать будем по очереди, по двое, за лошадьми всё же надо иногда приглядывать.

Сначала – мы с Нинон, а часика в три – демонстрирую запястье с верной «Sekonda» – вы нас разбудите.

– Почему это сначала вы?… – пытается протестовать Аст, но наткнувшись на мою скабрёзную усмешку, умолкает. Катюшке же ничего объяснять не надо – всё понимает, умничка…

Итак, утро. Сегодня мы с Серёгой обошлись без зарядки по полной программе – так, размялись слегка на лугу, перед тем, как вести лошадей обратно на конюшню, к Фомичу. В клуб мы заявились в аккурат к завтраку – руководители практики, предупреждённые о нашем «ночном» предложили нам отдохнуть до обеда. Как же, всю ночь работали в поте лица, скот выпасали… тягловый. Мы спорить не стали, отдых действительно не помешает, особенно нам с Нинон – надо ли говорить, что за всю ночь мы ни разу не сомкнули глаз? Да и Серёга с Катюшкой выглядят сонными, хотя их времяпрепровождение было вполне невинным – разговоры, да робкие обнимашки с поцелуями. Интересно, на этот раз у них сложится? Лишь бы только не стали торопиться, наглядевшись на нас с Нинон, а то проблем потом не оберёшься.

Сегодня коллектив избавлен от работы на плантациях – так наши остряки позвали прополку свёклы.

Девчонок с утра направили на птицеферму и скотный двор, помогать дояркам, ну и на пищеблок. Ребятам же достался мехдвор, совхозная слесарка и множество мелких объектов, где требуются руки, чтобы управляться с разной сельской машинерией. Разумеется – под чутким руководством здешних механиков, которым в страшном сне не приснится доверять и без того дышащую на ладан технику заезжим городским соплякам. «Подай-принеси-поди вон», а заодно, сбегай в обеденный перерыв до сельмага за поллитрой – дело другое, такой работой одноклассники обеспечены до вечера.

До обеда ещё часа полтора и я, подумав, сначала заворачиваю в клуб, а потом, припрятав в карман три плитки «Вдохновения», направляю стопы свои в сторону правления. Необходимо сделать пару звонков.

Насчёт шоколадок я как в воду глядел. Не успел добраться до цели – и вот, пожалуйста, навстречу мне пылит восьмилетний племяш бухгалтерши. К телефону, ага. Карменсита (она и на этот раз поджидала на противоположном конце провода) недовольным голосом предложила мне прогуляться сегодня в двадцать-ноль-ноль возле перекрёстка грунтовки, идущей от нашего села к шоссе. Такая мелочь, что как раз в это время у нас ужин, разумеется, никого не интересуют. Вручаю недовольной бухгалтерше презент, подмигиваю малолетнему «вестовому» (кажется, я знаю, кому достанется львиная доля шоколадных палочек из заветной коробки) и неспешно направляюсь назад. Очень, надо сказать, вовремя – издали доносятся частые удары арматуриной по половинке газового баллона, подвешенного у входа в клуб. Обед. Что-то у меня кишки подводит, проголодался. И не забыть договориться с Ритулей Дымшиц, чтобы оставила мою порцию ужина – наши богини из пищеблока собираются готовить пюре с тушёнкой и жареным луком, вкуснотища…

Восемь вечера, и я на месте. Знакомая «Победа» уже ждёт, остановилась, не доезжая метров двадцати от съезда на грунтовку. Я направляюсь к ней бодрой рысью, на ходу постучав пальцем по стеклу часов – «минута» в минуту, как договаривались. Голова сидящего за рулём наклоняется в жесте согласия.

Разговор не затянулся. Дядя Костя (сегодня он приехал один) сообщает, что наши с Карменситой вчерашние злодеи – самые обычные уголовники и Десантникам отношения не имеют.

Ну, хоть на том спасибо…

После этого генерал достаёт из бардачка бювар, раскрывает и извлекает оттуда несколько машинописных листков. Это мне знакомо – прочесть, запомнить, обдумать. Я так и поступаю – сначала бегло просматриваю текст, потом читаю внимательно, для верности два раза подряд. Вопросительный взгляд – всё? Я киваю, собеседник завладевает листками, открывает дверцу и щёлкает старенькой медной «Зиппо» – никаких подделок, подарок американца из бюро Доннована, спасённого в 43-м, в Аргентине из рук мальчиков Шелленберга. Лёгкий огонь пожирает бумагу, оставляя невесомый светло-серый пепел, который тут же улетает по ветру.

Генерал сухо осведомляется, как дела в совхозе, не нужно ли чего, напоминает ещё раз о необходимости соблюдать осторожность – и уезжает, оставив меня в одиночестве на обочине шоссе.

Гляжу на часы – встреча заняла всего четверть часа. Расту профессионально, как секретный агент: ни слова лишнего, только по делу. Впрочем, с такими наставниками – неудивительно…

На циферблате – двадцать три-сорок. Уработавшиеся за ночь школьники и студенты видят третий сон. Я же не сплю – и вовсе не от того, о чём вы подумали. Сегодня мне не до эротических забав, и придётся очаровательной Нинон скучать в одиночестве, в своей постельке. Мне – нам, поскольку тема напрямую касается и альтер эго – есть о чём поразмыслить. А потому, дожидаюсь, когда в спальнях совсем стихнет, забираю одеяло (вчера ночью всю спину исколол сухими травинками!) и на цыпочках выбираюсь на двор. Четверть часа бега – и вот я уже в знакомом стогу. Лето выдалось жаркое, сухое, комары особо не донимают, а думается здесь, в стогу, под крупными летними звёздами просто замечательно. Тем более, что предмет моих раздумий как раз звёзд и касается напрямую.

1979 г., июнь,

Подмосковье.

Ночь. Воспоминания и размышления.

Скажите честно – кто из вас, в свои 15 лет мог подумать, что со звёзд может прийти зло? Я не говорю, разумеется, о поколениях, выросших на Голливуде и компьютерных играх – тем любая пакость в голову может прийти, приучили… Нет, я имею в виду мальчишек и девчонок, которые растут в 78-м. Аста, Миладку, наших одноклассников… Нинон, с которой я так славно покувыркался прошлой ночью в стогу – годков-то ей всего ничего, ещё и двадцати нет. Наконец, Альтер эго, наконец, каким он был до бесцеремонного вторжения моего «я»… Все они искренне верили, что зло может явиться из Космоса лишь в романе Герберта Уэллса. А то, что имеется пока ещё здесь, на Земле вскорости будет побеждено. А у звёзд, настоящих, невыдуманных, обитают мудрые, добрые, всезнающие представители миллионолетних цивилизаций. И они, конечно, включат землян, в своё Великое Кольцо. Надо только немного подождать, дотянуться до этих самых звёзд…

Реальность, как водится, оказалась куда непригляднее. Всё началось с того, что в самом начале шестидесятых «мудрые и добрые» сами дотянулись до Земли – и принялись вселять свои всезнающие личности в её жителей. Забыв при этом поинтересоваться – а рады ли хозяева подобному соседству? Заботы аборигенов трогали Пришельцев не более, чем заботы каких-нибудь инков – братьев Писарро. Нет, пожалуй, всё же побольше – ровно настолько, что они не позволяли себе убивать землян. Такие убийства были для чужаков чистейшей воды переводом ценного ресурса – ведь каждый мёртвый землянин означал одного Пришельца, которому не досталось живого тела, и он вынужден коротать ещё невесть сколько сотен лет в виде свёрнутого «ноосферного информпакета». Ведь именно за живыми телами чужаки и отправились в Космос, именно ради них перебрасывали от звезды к звезде и свои личности, и «ноосферные», нематериальные инструменты, с помощью которых и осуществлялось это невероятное переселение душ. Они занимались этим уже неведомо сколько тысячелетий – пока на пути этой «виртуальной» межзвёздной саранчи не оказалась однажды зелёно-голубая планетка, третья по счёту от своего светила…

Что же помешало Десантникам, передовому отряду Вторжения захватить Землю, вселиться в руководителей правительств, высший генералитет, военные чины, отдающие приказы ракетно-ядерным силам? В сущности, ничего – если не считать земных детей и подростков, чьи «ноосферные пакеты», а проще говоря, личности неожиданно оказались сильнее таковых у Пришельцев. Проще говоря, выяснилось, что Десантники не в силах подчинить себе какого-нибудь сопливого двенадцатилетнего Витьку из пятого класса Зарайской средней школы – а вот упомянутый Витька, вернее его «ноосферное «я», вполне способно взять верх над любым, без исключения, «мудрым и всезнающим».

Почему? Да кто ж его знает. Вселенная полна чудес, и далеко не все они познаваемы. Пока важно лишь то, что двое таких вот Витек – разве что, слегка постарше, лет четырнадцати – напрочь сорвали захватнические планы Пришельцев, сумев вовремя передать информацию о Вторжении взрослым дядям, способным принимать взрослые решения. Те и приняли – район высадки «Десантников» оцепили войска, Пришельцам дали десять часов на эвакуацию, после чего пообещали ядерную бомбардировку. И чужаки ушли – скрылись в своём «ноосферном ничто», растворились, не оставив следа, который можно было бы потрогать, пощупать руками или датчиками земных приборов.

Так может, их и не было вовсе? Видимо, так и решили власть предержащие – и предпочли сначала наглухо засекретить любые сведения о Вторжении, а потом и вовсе о нём забыть. Но в промежутке между двумя этими событиями специально обученные люди сделали всё, чтобы информация о случившемся, просочись она в свет, не была бы воспринята людьми всерьёз. Например – подсунули довольно известному детскому писателю обрывки сведений о Вторжении и проследили, чтобы он написал на их основе фантастическую повесть. Теперь, если что, можно было сказать – «позвольте, вы что, детских книжек начитались? Прекратите нести чушь, займитесь лучше делом…»

Так и вышло – за одним только исключением. То ли талант писателя оказался сильнее замысла фальсификаторов, то ли случилось ещё что-то, нам пока неведомое – но он сумел угадать поразительно много. Настолько много, что те, кому пришлось спустя полвека встречать второе, массированное Вторжение, пользовались терминами, придуманными им для своей повести.

«Десантники». «Мыслящие». И, наконец, «комонс» – личность, способная подчинять себе всех прочих носителей разума в нашей Галактике. А потому – смертельно опасная для «Десантников». Женька Абашин и его шестидесятилетний двойник, переправленный в прошлое для того, чтобы отвести от землян – всех, до единого, без разбора расы, гражданства, пола и возраста – грядущую катастрофу, несчётное число раз повторенную «потерю себя». Серёга Астахов, Миладка и ещё сотни миллионов детей и подростков, а порой даже и взрослых людей, сумевших сохранить в себе «внутреннего ребёнка».

Уроженцы Земли. Комонсы.

Из медитативного полутранса, каким обычно сопровождаются экскурсы в глубины памяти, меня вывела букашка, заползшая прямо в ноздрю. Оглушительный чих – и букашки как не бывало, вместе с чувством внутренней концентрации. Альтер эго проснулся и недовольно бухтит – разумеется, день выдался тот ещё, выспаться после безумной ночи так и не удалось. Успокаиваю его, расправляю расстеленное на сене одеяло, и снова погружаюсь в раздумья. На этот раз – о предметах более близких, злободневных…

Сожжённые дядей Костей листки содержали выжимки из материалов допроса нашего пленника, руководителя «группы наблюдения», так удачно попавшейся в ловушку, расставленную на даче. Видимо, тот, кто вёл допрос, сумел довести до «клиента» простую мысль: конвенции о правах человека, защите военнопленных и прочие глупости вроде запрета физических методов воздействия в ходе следственных мероприятий, на Пришельцев из космоса не распространяются. А нашего соотечественника, чьё тело он самым коварным образом присвоил, руководство группы склонно рассматривать, как заложника, и заранее списало в сопутствующие потери. Так что – отвечать, когда спрашивают, падла инопланетная! В глаза смотреть, кому сказал?!

Возможно, аргументация была не столь прямолинейной – но запел пленный «Десантник», как соловей. Из его песен и выяснилось, что где-то на берегу Кандалакшского залива, уже полтора десятка лет, как обитает ещё одна группа «Десантников». Последняя из тех, что работали на территории СССР – если не считать таинственного «шефа», а тот вполне может оказаться хоть на Филиппинах, хоть на Земле Франца-Иосифа.

Итак, группа была внедрена в первые же часы Вторжения, в рамках обязательной подстраховочной операции. Её члены, захватив несколько жителей южноуральского городка, покинули район высадки «Десантников» на самом обыкновенном поезде. Менее, чем через двое суток они сошли на перрон железнодорожной станции Пояконда, договорились с капитаном катера, совершавшего нерегулярные рейсы между Поякондой и селениями на Кемском берегу Кандалакшского залива – и канули на просторах Белого моря.

Впрочем, далеко они не ушли. Очередные следы группы всплывают в крошечном посёлке лесорубов – не посёлке даже, а так называемом «спецпоселении», где дотягивали срок расконвоированные заключённые, из числа осуждённых по не самым серьёзным статьям. «Десантникам» понадобилось всего несколько часов, чтобы прибрать к рукам десяток зеков и охрану, состоящую из запойного лейтенанта и двух сержантов-сверхсрочников. А дальше всё пошло, как по маслу. «Десантники» сымитировали пожар и скрылись в лесу; прибывшая на место происшествия следственная группа констатировала гибель от пожара и утопления («контингент», спасаясь от огненной стены, попрыгал в реку), на чём дело и закрыли. Беглые же «Десантники» устроили свою базу в лесах – группа считалась резервной и не предназначалась для самостоятельных действий. «Ноосферный модуль», позволявший выполнять операции по «пересадке личностей», рассеялся, отработав положенное число раз. Устройство связи (невещественное, как и прочее оборудование «Пришельцев») работало только на приём, и лишь раз в месяц передавало регулярный сигнал группе наблюдения – «у нас всё хорошо, в готовности, ждём…»

Трудно поверить, но в таком вот «отшельническом» состоянии группа просуществовала с тысяча девятьсот шестьдесят лохматого года – и существует до сих пор. Численность, правда, сократилось – во время последнего сеанса связи старший группы сообщил о шести «активных бойцах». Правилам конспирации и вживанию у незнакомую обстановку, эти «Десантники», в отличие от коллег из ликвидированной группы, обучены, оружием обзавелись в сгоревшем спецпоселении. А что команда на активные действия нет уже второй десяток лет – ну так высокому начальству виднее…

В общем, у нас, как писал дядя Костя в заключительных строках, просматривалось три сценария действий. Можно самим накрыть «отшельников» – координаты, переданные пленником, позволяли выйти на них, не прибегая к тотальному прочёсыванию местности или поискам с вертолётов. Но тут имелась загвоздка – «Десантники», подготовленные боевики, вряд ли окажутся столь же лёгкой добычей, как из коллеги из группы наблюдения, потери возможны с обеих сторон.

Другой вариант – оставить всё, как есть, установив, разумеется, наблюдение. Тоже рискованно – за полтора с лишним десятилетия «Десантники» настолько обжились в карельских лесах, что стали там почти что своими. Чего, увы, не скажешь о наших горе-оперативниках.

И, наконец, третий: не мудрствуя лукаво, навести на лёжку Пришельцев местные «органы» – милицию или тех же погранцов. Они охотно с ними разберутся (лишнее раскрытое дело ещё никому не помешало), а под шумок, глядишь, что-нибудь перепадёт и нашей группе. О том же, что захваченные Десантники разоткровенничаются настолько, что раскроют свою истинную сущность, всерьёз думать не приходится. Не идиоты же они, в самом деле!

Короче, мне предлагалось подумать и высказать своё мнение. А чтобы процесс размышлений протекал плодотворнее – генерал сообщил о существовании некоей «спецлаборатории» КГБ, где искали подтверждение конспирологических теорий, занимались проблемами НЛО и прочими необъяснимыми явлениями. Лаборатория была создана в своё время на волне интереса к данной теме. Но сколько-нибудь вменяемых результатов не дала, и теперь медленно, но верно хиреет. И если бы не руководитель, убеждённый фанатик разного рода «паранормальщины» (к тому же, как намекнул генерал, не без покровителя в высшем эшелоне Конторы) – «лаборатория чудес» давно была бы расформирована и предана заслуженному забвению. А сейчас Костя готов рассмотреть вариант, при котором этой шарашке передаётся для всестороннего изучения один из захваченных «Десантников». Чем чёрт не шутит – вдруг эти знатоки тарелочек выжмут из этого «материала» нечто, годное к использованию? Например, заставят, наконец, работать добытый мной в подмосковных катакомбах «детектор Десантников», об который уже сломали зубы спецы дяди Кости? Оно, кстати, и неудивительно – любой сложный прибор требует настройки, сначала грубой, а потом и тонкой. Тогда, в середине шестидесятых, сотрудники отдела по борьбе с Пришельцами настраивали своё оборудование на изловленных Десантниках. Сейчас же, когда создателей прибора нет на свете, а "опытный образец" в наличии всего один – возиться с настройками можно до морковкиного заговенья.

Так что, и тут возможны варианты. В нашем положении нельзя упускать даже самую ничтожную возможность.

…и, кстати, обдумать – за каким рожном «Десантники» попёрлись в такую глушь? С их приёмами конспирации можно было бы найти местечко и поприличнее…

1979 г., июнь,

Подмосковье.

Вечер триумфа.

Праздник души нашего спаянного трудового коллектива продолжается. Уже второй день нет «плантаций» – так с лёгкой руки нашего записного остряка Феди Данеляна прозвали прополку свёклы. Девчонки живо обсуждают обещанный мастер-класс по дойке коров (и что они в этом нашли), ребят же, как и вчера, развели по мелким механическим работам. Мы с Астом законно приписаны к Фомичу, на конюшню. Сегодня мы обойдёмся без покатушек, так что трудовой график прост и очевиден: почистить животин, напоить, задать корму, выпустить в загон-леваду побегать, снова почистить и покормить, а в промежутках – степенно беседовать с главным совхозным конюхом да заниматься мелкой починкой амуниции. Чем не жизнь?

Вечером, после ужина, у нас намечена дискотека. Громко сказано, конечно – поселковый радиотехник Гена обещает выставить на площадку перед клубом колонки, к которым через самодельный усилитель подключен древний, как мир, кассетник «Электроника». Музыка у нас своя, девчонки заранее шушукаются, прикидывая косметический и чулочно-туфельный ресурс.

А у меня появляется повод даже не для беспокойства – для самой настоящей тревоги. Девчонка из правления, одна из простимулированных давеча «Вдохновением», заглянула перед концом рабочего дня на конюшню, и, отведя меня в сторонку сообщила, понизив голос следующее известие.

Нас придут бить. Самым натуральным образом – парни из соседнего села (всего их в совхозе пять) наслушались от «соседей» рассказов о наглых «городских» и решили утвердить своё главенство в родных пенатах.

И сколько их?

«Много… – сообщила «информаторша». – Десятка полтора будет, не меньше, выпившие. И – с кольями…

Что ж, свершилось: готовы обрести плоть страшилки о страшных «деревенских с кольями», муссировавшиеся нашими одноклассниками с первого дня сельхозпрактики. До сих пор, правда, обходилось – даже стычек с местными парнями почти не случалось, за крайней малочисленностью последних. А вот теперь, похоже, готово подтянуться подкрепление, и разговор пойдёт по понятиям.

Ну, ничего, наш бронепоезд, как поётся в песне, стоит на запасном пути. Недолго и выкатить.

Неприятель нарисовался сразу после ужина. Толпа деревенских парней – не чрезмерная, человек пятнадцать, как и сообщала моя агентура, промотивированная продукцией кондитерской Бабаевской фабрики. Лица разгорячённые, злые, заведённые, больше половины – крепко навеселе. У трёх-четырёх в руках выломанные по дороге из заборов жердины. Всё согласно канону – ну что, гость незваный, нежеланный, покажи удаль молодецкую, выходи биться к ракитному кусту!

Ну и мы не лыком шиты.

Появляемся во всей красе – обнажённые по пояс, с длинными «а-ля Маленький Джон» дубинками, заранее выстроганными из крепкой берёзы.

В деревнях ещё уважают правила честной драки, не то что в медленно, но верно подгнивающей столице. Если предлагают «двое на двое» – отказываться не принято, западло.

Схватка, к искренней досаде зрителей, особенно сельчан, собравшихся на площадь перед клубом поохать и повозмущаться, не затягивается. Аст картинно высоко подпрыгивает, пропуская летящий ему в колено кол, после чего отработанным ударом подсекает противнику ноги, а когда тот падает – приставляет кончик дубинки к гортани. Финита.

Я же принимаю удар сверху на середину своего орудия, отбрасываю в сторону и с проворота бью визави по кумполу. Вообще-то таким ударом можно и череп раскроить, но сейчас мой противник всего лишь хлопается на пятую точку и принимается громко, часто икать. Сотрясение средней тяжести – а вот не будешь буянить, мил человек…

Психологическое давление – наше всё. А потому – принимаю низкую стойку, с отведённой назад левой рукой с дубинкой; правую же вытягиваю к третьему, ещё не участвовавшему в драке парню. И, хищно прищурясь, копирую жест Морфиуса из «Матрицы»: несколько раз призывно сгибаю ладонь, приглашая очередную жертву приблизится. Та выпускает из рук своё оружие, лихорадочно мотает головой и пятится за спины соратников.

…так, трое готовы, спеклись. Ещё есть желающие?..

Деревенские несколько растеряны. Вперёд выходят двое – явные заводилы, и в руке одного опасно блестит нож.

– Да ты что?..

Отбрасываю дубинку и картинно-небрежно извлекаю из-за голенища сапога сегодняшнее приобретение и выписываю перед собой несколько бесполезных, но донельзя эффектных финтов. По толпе проносится единый вздох, в задних рядах женский голос принимается голосить что-то насчёт милиции.

…нет уж, поздно пить боржоми…

Как там говорил Великий Комбинатор? «Человека надо довести до состояния, когда его можно запугать обычным финским ножом».

Ну, так Остап Ибрагимович совершенно прав. Один не самый плохой автор как-то писал, что у боевого ножа есть одна, главная задача – психологическое воздействие на противника. И достигается это как зловещим внешним видом самого клинка, так и «легендарностью», узнаваемостью. Оттого-то всегда будут в моде ка-бары, «финки НКВД» и прочие боуи с навахами.

Моя обновка – как раз из числа таких вот, легендарных. В особенности, в глазах человека понимающего, а такие среди деревенских наверняка имеются, и немало.

Узкое, «щучкой», лезвие, дужка-упор, наборная рукоять – зоновская классика, немало говорящая о своём владельце. Парни, увидав её, испуганно попятились – в том числе и заводила с ножом. Ему уже не хочется лезть на рожон, но и отступить, потерять лицо перед сотоварищами – дело совершенно невозможное. Нужен повод, а его нет…

Что ж, нанесём завершающий штрих.

Хряск! Брошенная твёрдой рукой финка глубоко уходит в столб, поддерживающий навес крыльца. Деревенские шарахаются назад, заводила заворожённо смотрит на дрожащую в полуметре от его головы рукоять-сапожок.

– Понравилось? – спрашиваю. – Да ты попробуй, выдерни…

Он ошеломлён настолько, что следует моему совету. Безуспешно – лезвие до половины ушло в плотную древесину, и теперь надо сначала хорошенько раскачать его вверх-вниз.

Делаю шаг вперёд, не убирая с лица доброжелательной улыбки. Заводила пятится, свой нож он уже спрятал.

– Надеюсь, всё понятно? – говорю почти ласково. – Договоримся так: На танцы можете приходить, но чтобы ни драк, ни приставаний к нашим девчонками. Всё ясно?

После танцев (на которые местные остаться не рискнули) мы устроили большой костёр. Идея была спонтанной – перетащили лавки из столовой на задний двор, расчистили место, аккуратно обложили битым кирпичом из приткнувшейся к стене клуба кучи. Ребята сбегали за дровами – где они их надыбали в этот поздний час, я спрашивать не стал. Не хочешь получить в ответ ложь – не интересуйся, чем не надо. Но подозреваю, не одна поленница в соседних дворах сегодня вечером немножечко похудела…

Костёр пылает, языки пламени взлетают вровень с крышей сельского клуба – парни постарались. Коллектив уселся кружочком, кое-кто уже пытается протянуть к пышущему вулканически жаром огню прутики с нанизанными на них сосисками и ломтями хлеба, кто-то уже приготовил картошку. Рано, мальчики и девочки – вот подождите, пока прогорит до углей, и только тогда…

По кругу пошла алюминиевая трёхлитровая ёмкость с пластиковой ручкой – «Термос комбайнёра Т-3 РЗЭП для холодной питьевой воды». Этот полезнейший в жаркие летние дни девайс я приобрёл у одного из аборигенов мехдвора по грабительской цене в три рубля. Польстился по старой памяти – когда-то у меня был такой, вещь совершенно неубиваемая, благодаря внутренней металлической колбе. Да и горячую воду держит прилично, хотя, конечно, хуже обычного, стеклянного.

Только вот сейчас это чудо советской сельхозпрома наполнено отнюдь не водой, хотя и, безусловно, холодной…

И-и-и – подать сюда гитару! Господа гусары гуляют!

• «В ночном саду под гроздью зреющего манго
• Максимильян танцует то, что станет танго.
• Тень возвращается подобьем бумеранга,
• температура, как под мышкой, тридцать шесть…»

А подать сюда Карменситу! Уж она-то оценила бы… Хотя – найдутся и другие ценители – вон, как ухмыляется Витька Гинзбург, наш первый школьный диссидент. Несомненно, знает, чьи стихи сейчас звучат.

Киваю в ответ. Витька с родителями уедут сразу после Миладки, в ноябре этого года. А пока…

• «Мелькает белая жилетная подкладка.
• Мулатка тает от любви, как шоколадка,
• в мужском объятии посапывая сладко.
• Где надо – гладко, где надо – шерсть…»

А много ли слушателей вспомнит о «Максимилиане Габсбурге, называющем себя императором Мексики» и о его страшной судьбе? Да и плевать. Пусть мёртвые хоронят свих мертвецов… Эй, где там моя персональная мулатка, сиречь, Нинон?

• «А в тишине под сенью девственного леса
• Хуарец, действуя как двигатель прогресса,
• Забывшим начисто, как выглядят два песо,
• Пеонам новые винтовки выдает…»
• Затворы клацают; в расчерченной на клетки
• Хуарец ведомости делает отметки.
• И попугай весьма тропической расцветки
• Сидит на ветке и вот так поет…»

Это всё в чистом виде понты голимые, самолюбование. А что? Имеем в кои-то веки право! Альтер эго на кураже, как и мы с Астом. Между прочим, вполне заслуженно – это ведь он провёл бой, я лишь подсказал пару мелочей, типа давешнего «жеста Морфиуса», да приглядывал, чтобы если что, мгновенно перехватить «управление».

Но – не понадобилось. Справился.

• "Презренье к ближнему у нюхающих розы
• пускай не лучше, но честней гражданской позы.
• И то и это вызывает кровь и слезы.
• Тем более в тропиках у нас, где смерть, увы,
• Распространяется, как мухами – зараза,
• иль как в кафе удачно брошенная фраза,
• и где у черепа в кустах всегда три глаза,
• и в каждом – пышный пучок травы"!..[2]»

Так-то. А вот и Нинон – глаза горят, сама льнёт к герою дня, на всё готовая, на всё согласная, и я вижу, как вспыхивают огоньки зависти во взглядах то одной, то другой из наших девчонок. Уж извини альтер эго, жизнь – штука порой несправедливая. И судьба тебе сегодня отдыхать за мутной завесой подсознания, в то время как «Второй», как ты меня называешь, будет вкушать заслуженные, хоть и запретные плоды победы.

…да ладно, чего там! Успеешь ещё, какие твои годы…

1979 г., июнь,

Подмосковье.

Вечер с печальным финалом.

Новый трудовой день. Жара, свёкла, «Работай, негр, солнце ещё высоко». Мы с Астом не воспользовались возможностью откосить от «плантаций» на конюшне и честно пашем вместе со всеми. Тем более, что на хозяйство Фомича сегодня, ближе к вечеру, у нас имеются планы.

Дело в том, что вечером должны приехать наши классные. Мы решаем встретить их с помпой. Галина предварительно позвонила, сообщила на какой электричке они с Татьяной Иосифовной приедут. Причём – позвонила прямо с переговорного пункта на вокзале, так что можно рассчитывать, что планы в последний момент не изменятся. Ну и мы с Астом готовы – у Фомича позаимствован Председатель, на этот раз вместе с седлом, и тихая соловая кобылка Фрося. Кобылка запряжена в телегу, на которую навалена свежая солнечно-жёлтая солома, прикрытая чистой мешковиной. Такой процессией мы и отправляемся встречать наших классных – я верхом на Председателе, Аст же правит гужевым транспортом – научился за время практики. С ним на телеге Катюшка Клейман – в руках у неё глечик (так, на малороссийский манер, здесь называют глиняные кувшины) с молоком и завёрнутые в тряпицу пирожки, продукция нашего пищеблока. Ритуля Дымшиц постаралась – капустой, с картошкой, с луком и яйцами. Вку-у-сные…

От станции Галина с Татьяной Иосифовной собираются ехать на автобусе – местном облупленном «ПАЗике», в который на вечерние рейсы народу набивается, что шпроты в банку. Но мы их от это избавим: встретим прямо у платформы, подсадим, забросим на телегу вещи и отвезём со всем полагающимся деревенским шиком. Конечно, получится подольше, чем на механической тяге, зато – погода изумительная, июньский вечер тих и прозрачен, на шоссе пусто, хоть шаром покати. Лошади фыркают, на мягкой соломе так удобно сидеть и хлебать из глиняной посудины парное, ещё тёплое молоко вечернего надоя. Некрасов пополам с Есениным и прочими прелестями русской деревни – получите!

Если честно, то вся эта встреча – не что иное, как самый примитивный подхалимаж. Классным наверняка наплетут сорок бочек арестантов про наши с Астом подвиги – вот мы и стараемся заранее умилостивить. А если серьёзно – мне просто радостно от того, как всё сложилось. Радостно видеть улыбки гостий, слышать изумлённые ахи и охи, подъезжать на ходу поближе к телеге, чтобы Галина и её подруга могли, привстав, потрепать могучую шею Председателя и протянуть ему на открытой (непременно открытой, Катюшка объяснила) ладони кусок пирожка. И снова восхититься, как конь благодарно фыркает и тянется за новой подачкой… А я, расслабленный, довольный как слон, уступаю альтер эго и делаю шаг вглубь.

«Щёлк-щёлк…»

Поворот к «усадьбе». Телега сворачивает с растрескавшихся бетонных плит на пыльную грунтовку, и Денька, демонстрируя новообретённые навыки (прав «Второй», прав, он учится с невероятной какой-то стремительностью) пускает Председателя в карьер, не забыв лихо, по-разбойничьи свистнуть. Восторг, упоение – барабанная дробь копыт, ветер в ушах, и пыльный шлейф тянулся за бешено несущимся жеребцом. Ускакав вперёд метров на триста, Женька осадил коня, развернул – и назад, тем же бешеным аллюром. И, не доезжая до телеги метров десять, снова осадил и – резко, как не раз это делал «Второй», вздёрнул коня на свечку. И, на самом пике восторга вдруг понял, что Председатель заваливается на спину, грозя придавить его всеми шестьюстами килограммами своего живого веса.

Его спасли тапочки – резиновые, с матерчатым верхом, полукеды на босу ногу. Они легко выскочили из стремян, позволив в последний момент вывернуться из-под рушащейся в пыль конской туши. И, словно во сне – испуганные крики обеих учительниц…

…ну, и кого мне за это материть? Уж точно не альтер эго – он забился в дальний уголок нашего общего мозга и носу оттуда не кажет. Вот и не кажи, сиди, осознавай… Хотя, если по справедливости – то в чём его вина? Это мне надо было думать, старому дураку, упустившему контроль за ситуацией в самый ответственный момент. Понимал же, что конь тяжеловат для такого всадника, не привычен к лихим кавалерийским приёмам. А сам альтер эго весь звенит от возбуждения, и последнее, о чём он сейчас думает – так это о безопасности, хотя бы в силу того, что не представляет, что с ним может произойти. Нет же, подумал: пусть дитятко потешится, получит свои пять минут славы, насладится заслуженным триумфом. Вот, значит, и насладился…

Аст поймал Председателя – да тот и не пытался убежать, отошёл на обочину и пощипывал, как ни в чём не бывало, травку. Меня уложили на телегу, прикрыли зачем-то мешковиной и в таком героическом виде – чем не возвращающийся с битвы раненый витязь? – отвезли в нашу штаб-квартиру. Катюшка шла впереди и вела под уздцы Фросю. Татьяна Иосифовна взялась ей помогать, хотя и косилась на безответную скотинку с опаской – а вдруг выкинет трюк вроде давешней свечки Председателя? Галина же уселась на телегу и вытирала мне лицо платком, повторяя один и тот же вопрос: «где болит, Женечка»?

Дальше события развивались вполне предсказуемо. С трудом удалось отбиться от попытки перенести меня в спальню на руках, о чём немедленно и пожалел. Каждый шаг отдавался болью и в вывихнутой руке и в рёбрах – Председатель, волчья сыть, поднимаясь на ноги, от души зарядил мне копытом в правый бок. Теперь он представляет собой один громадный багрово-лиловый синяк, а рёбра немилосердно болят – к гадалке не ходи, трещина, а то и две.

С вывихом удалось справиться довольно легко. Руководитель практики Рудольф Сергеевич ощупал повреждённую конечность, сказал Асту – «держи его покрепче» и без предупреждения рванул мою на себя.

От моего вопля едва не вылетели стёкла, а с крыши клуба снялась, недовольно каркая, стая ворон. Альтер эго вторил мне из тёмных глубин подсознания – похоже, он решил, что всё, инвалидность – отныне его судьба. Но минуту спустя, когда боль отпустила, я обнаружил, что рука двигается почти свободно. Всё ясно: опытный спортсмен и преподаватель физкультуры, наш руководитель практики конечно, не раз вправлял вывихи прямо в спортзале. Вот и сейчас – он успокоительно потрепал меня по плечу, посоветовал продеть руку в нацепленный на шею платок, а на рёбра наложить стягивающую повязку. Что мы и проделали – но сначала я подозвал Аста и попросил его сгонять в правление, к телефону.

Серёга вернулся через четверть часа, когда моя тушка была уже перевязана, обряжена в футболку (на редкость мучительная операция!) и сообщил, что дозвонился, и завтра с утра за мной приедет Карменсита. Я кивнул, испытывая облегчение – меньше всего мне хотелось трястись сейчас на совхозном УАЗе-буханке до райцентровской больнички. Впрочем, мысль эту быстро оставили – Рудольф Сергеевич уверял, что ничего серьёзного, парень отлежится, а рентген можно и завтра сделать, в Москве. Галина даже попробовала придать происшествию характер комический, процитировав своего любимого Пушкина:

• «Он отличился, смело в грязь
• С коня калмыцкого свалясь…»

Ну, разу уж «наше всё» пошёл в ход, значит страсти поутихли, можно не ожидать визита «Скорой» и отправки в какую-нибудь здравотделовскую дыру. Ночью плечо и бок конечно будут болеть, это я знал по прежнему опыту, но завтра этой напасти придёт конец – в Москве, куда меня доставит Карменсита, травмами займутся специально обученные люди. Одна проблема – дома, на Речном, никого, родители уехали в отпуск, на машине, по Закарпатью. Значит, придётся ехать к деду и бабушке на Ленинский проспект. Что ж, не самый скверный вариант. В любом случае, совхозное житие для меня закончилось.

Уже когда стемнело, в комнату ко мне прорвалась, наконец, Нинон – раньше её не пускали, чтобы не отсвечивала лишний раз при наших учительницах. Аст и ребята, деликатно переглянувшись, вышли на улицу, подышать перед сном воздухом. Я же был обласкан, обруган, снова обласкан и обвинён в равнодушии и безответственности – любой знает, что говорит женщина в подобных случаях. Дело закончилось ожидаемо: долгими, нежнейшими поцелуями и попытками сексуально прижаться к моей обнажённой груди, от чего я едва не взвыл от боли – рёбра, чтоб их…

В-общем: «мы ведь ещё встретимся, в Москве»? Оставила телефон – сама записала в блокнот, извлечённый в ящике моей тумбочки. Пришлось дать и свой тоже. Нинон, конечно, мила, да и в постели просто огонь – но как бы поделикатнее объяснить ей, что мне совсем скоро станет не до личной и даже не до интимной жизни? А ведь станет – внутренняя чуйка ясно об этом предупреждает, и не поверит ей на моём месте только полнейший болван…

1979 г., июнь,

Москва.

Просто летний день.

Из совхоза меня забрала Кармен, на знакомой двуцветной «Победе».

Надо было видеть, какими обжигающими взглядами пронзила кубинку на прощание Нинон!

До Москвы доехали довольно быстро, благо, о пробках на подъездах к столице здесь ещё никто не слыхал. И вот мы в городе – матерчатый верх по случаю полуденной июньской жары откинут, мы летим по Садовому. Волосы Карменситы развеваются по ветру, и мы невольно ощущаем себя персонажами с картины Пименова «Новая Москва». Вернее, только я ощущаю – вряд ли Кармен знакома с этим шедевром соцреализма, у неё здесь, в Союзе, несколько иные интересы…

Около киоска с мороженым прошу остановить. Карменсита послушно тормозит, и я неловко вылезаю наружу – рука на перевязи и боль в боку, остро отдающаяся при всяком движении делают меня до отвращения неуклюжим.

Сую продавщице смятую трёшку, получаю сдачу и через несколько секунд я снова в машине, рядом с моей «телохранительницей».

Небольшая коробка с аляповатым рисунком холодит колени даже сквозь ткань брюк.

Карменсита скашивает глаз на покупку и трогает с места.

– Мороженое?

– Торт-мороженое. – говорю.

– А по какому случаю пир?

– Не поверишь – всё детство смотрел на эти тортики сквозь стекло киосков «Мороженое», но так ни разу и не попробовал, обходился обыкновенными пломбирами и эскимо. А потом они как-то разом исчезли из продажи, а то, что появилось уже потом, в девяностых – все эти большие банки от разнообразных «Баскин-Робинсов» меня уже мало интересовали. И вот, здесь – решил, наконец, попробовать…

На Ленинский мы не поехали – стоит ли травмировать бабушку видом моей скособоченной фигуры и синюшного бока? Решено пока поселить меня на конспиративной квартире, под присмотром всё той же Кармен – похоже, она окончательно превращается в моего личного опекуна и телохранителя. Одноклассники пробудут в совхозе ещё неделю, и этого времени мне должно хватить, чтобы худо-бедно встать на ноги.

Так что торт-мороженое решено уничтожить под кофе, который Карменсита варит просто потрясающе. Запас кофейных зёрен нескольких сортов, как зелёных, так и обжаренных, обнаруживается на кухне, вместе с антикварной ручной мельницей и электрической жаровней, полной белого кварцевого песка. Пока Кармен священнодействует с обжаркой и помолом зёрен, набираю номер, который вручил мне при последней нашей встрече дядя Костя. Генерал сначала задаёт дежурные вопросы о моих рёбрах и плече (ты смотри, уже в курсе! Впрочем, странно, будь оно иначе…), интересуется, как мы доехали. И сообщает, что будет на квартире в восемнадцать-ноль-ноль, ждите. Нам же велено пока отдыхать, приводить себя в порядок и не высовываться. И мы послушно следуем приказу – Карменсита, сноровисто поправив стягивающую повязку у мня на боку (решительно, эта девчонка умеет всё!) наполнила из турок фарфоровые чашечки, я же открываю картонную коробку – тортик уже начал оплывать на дневной жаре – и мы приступаем к празднеству желудка и вкусовых пупырышек.

1979 г., июнь,

Москва.

Вечер подведенных итогов.

Двадцать часов десять минут. Мы плотно поужинали снедью из большого пакета, собранного для генерала в буфете для старшего состава на Лубянке (номенклатурных привилегий никто не отменял!) и теперь сидели на кухне. Карменсита, погремела посудой и удалилась, плотно прикрыв за собой дверь.

– …никогда не мог понять, – говорил я, – почему историю с Вторжением тогда, в шестидесятых, так наглухо засекретили? Почему не дали знать всему миру? Ведь ждали со дня на день повторного Вторжения, а к нему и подготовиться вместе проще, Десантников внедрённых переловить. Вот и в книге так поступили – там, помнится, даже генсека ООН приплели…

– Так то в книге. – дядя Костя невесело усмехается и стряхивает пепел с бледно-зелёной «гаваны». – На то она и книжка, к тому же, фантастическая…

Вообще-то, двоюродный дед не курит. И, если и позволяет себе – то лишь так, как сейчас, под кофе и серьёзную беседу. В серванте, у его дома, хранится на такой случай пара-тройка коробок настоящих кубинских сигар, из числа тех, что нельзя купить ни за какие деньги – продукция крошечной фабрички, снабжающей сигарами самого Фиделя. Он-то и присылает эти коробочки в подарок «команданте Коста» по пять раз в год – на Седьмое Ноября, на Первомай, на День Советской Армии, да 26-го июля, в День Национального восстания, когда Кастро со своими сторонниками пытался захватить казармы Монкада. Ну и, конечно, на собственный, генерала, день рождения. Сигары дядя Костя извести не успевает – раздаривает коробочки друзьям. Вот и на конспиративной квартире, держит, оказывается, запас, надо думать – для особо важных и вдумчивых бесед. Вроде сегодняшней.

– Так то книга, к тому же, детская. – повторил генерал. – А на деле – поначалу, думаю, ждали, когда будут получены доказательства поубедительнее. А их так и не нашлось – единственную «вещественную» улику «спецотдел» изготовил сам, тот самый «детектор Десантников». А потом случился переворот, «спецотдел» разогнали, и…

– Значит, дело только в отсутствии улик? – спрашиваю.

– Вряд ли. – дядя Костя плеснул себе на палец рома «Гавана Клаб» из большой бутылки с конкистадором на этикетке. В мой же бокал после секундного размышления, долил «Пепси».

– Я склонен считать, что объяснение насчёт недостатка доказательств было для рядовых «посвящённых». Ну и на тот случай, если информация всё же уплывёт и придётся оправдываться перед всем миром.

– А на самом деле?

– А ты не догадываешься? – сощурился генерал.

Я помотал головой. Догадки были, конечно – но расплывчатые, невнятные. Я даже не взялся бы их вот так, с ходу, сформулировать в единую версию.

– Нашлись те, кто хотел использовать будущие наработки «спецотдела» в своих интересах. Они ведь как рассуждали: если существует механизм пересадки личности другому человеку, то возможно, им можно овладеть применительно, так сказать, к землянам? Есть же, в конце концов, эти самые «особые способности» земных подростков – так почему бы не распространить их и на взрослых?

– То есть они хотели заполучить оружие? – уточняю.

– Никаких сомнений. Скажу больше: видимо, информация всё же утекла, хотя и в искажённом виде. И когда скидывали кукурузника, «спецотдел» решили прихлопнуть, опасаясь, что их секретные разработки, реальные или мнимые, будут использованы против заговорщиков.

– Но они же реально ничего такого не могли!

А кто об этом знал? Неизвестная опасность всегда кажется серьёзнее, чем есть на самом деле. Потому и убрали сначала генерала, руководителя «спецотдела», а потом взялись и за рядовых сотрудников. По принципу – «так не доставайся же ты никому». А потом и разбираться стало некому – скорее всего, Семичастный с перепугу тогда зачистил вообще всех, кто был в курсе, даже тех, кто работал на него. Ну, или запугал так, что они молчали до конца жизни.

…так, мысль, наконец, сложилась…

– Есть и другой вариант, – говорю. – Возможно, наверху испугались, что на Западе найдутся те, кто, узнав о Десантниках, пойдут на сделку с ними ради каких-то сиюминутных выгод.

– Возможно и такое. – соглашается генерал. – Но был ведь и прямо противоположный вариант: сведения о Пришельцах и готовящемся нападении могли привести к невиданной консолидации усилий всей цивилизации, куда там коалиции союзников во время Второй Мировой! Варшавский блок, НАТО, Китай, Израиль, арабы, южноафриканцы, вся Латинская Америка – никто не остался бы в стороне! Я как представлю, какие были утрачены тогда перспективы, какие шансы упущены – плакать хочется.

– Но почему утрачены? Даже сейчас всё ещё можно изменить, если очень постараться.

– Полагаешь? – дядя Костя испытующе смотрит на меня, и от этого взгляда мне делается не по себе. – Тогда ответь мне вот на какой вопрос…

Вопросов оказалось немало. Пришлось ещё раз звать Карменситу – чтобы сварить кофе и приготовить горячие, на американский манер, бутерброды с помидорами, луком, сосисками и расплавленным сыром. Стрелки настенных часов показывали половину одиннадцатого, когда мы, наконец, вернулись к злободневным вопросам.

– А помните, дядя Костя, вы ещё в апреле обещали познакомить меня со вторым парнем? Товарищем того, который в Силикатах?..

Генерал кивает.

– Было дело, да. Кстати, хорошо, что ты об этом вспомнил. Тут ведь какая сложность…

Он замялся, вертя в пальцах «гавану», уже третью за этот долгий вечер. Дотянулся до позолоченной гильотинки, щёлкнул.

– Не против, племяш?

Я пожал плечами, и он принялся осторожно раскуривать шедевр табачного искусства. Аромат дорогущего кубинского табака снова поплыл по кухне. Уж не знаю почему, но дым сигарет всегда раздражал меня несказанно, а вот трубочный или сигарный – это пожалуйста, это мне нравится.

– Так вот, сложность. Этот парень, видишь ли, нам не доверяет. Он вообще никому не доверяет: сидит, как сыч, в своей Вологде, куда он перебрался после разгрома «спецотдела», и работает, как одержимый. Он же, в отличие от своего друга, того, что погиб в силикатах, успел выучиться на физика-теоретика и, как мы теперь подозреваем, под конец регулярной своей деятельности, успел нащупать что-то важное. Причём, настолько важное, что материалы были изъяты даже из папок, сданных потом в спецхран – и подозреваю, он сам их оттуда и изымал. Что именно в них было, и над чем он сейчас работает, мы установить пока не можем. Элементарно знаний не хватает, да и наблюдать приходится издали. Если он что-то заподозрит – могут быть неприятности.

– Сбежит?

– Вряд ли. Он инвалид, прикован к каталке. Но тут надо очень, очень осторожно – есть сведения, что он всё время держит при себе боевую гранату, на случай попытки захвата. Сейчас он вообще никому не верит.

– Гранату? – переспрашиваю.

…н-да, это неприятный сюрприз. Искалеченный, напуганный, никому не доверяющий человек способен на самые отчаянные действия…

– И что же делать?

– Не забывай, он знаком с теорией комонсов-подростков. По себе, заметь, знаком, не только по книжкам.

– То есть, с взрослыми он не будет иметь дела? Хотите, чтобы мы с ним на связь вышел я… мы с Серёгой?

Дядя Костя удовлетворённо хмыкает.

– Схватываешь на лету, внучек. Именно это я и хотел вам предложить. Двое подростков, в точности как они тогда, к тому же – в курсе всех дел, и тогдашних, и нынешних и… хм… грядущих. А те, Десантники, вашего брата, школьника боятся, как огня и обходят пятой дорогой. Должен поверить, должен! Если не вам – то кому же ещё?

Пронзительный, дребезжащий звонок в дверь заставил меня непроизвольно дёрнуться. Длинный, два коротких, снова длинный – Толя, водитель и порученец дядя Кости. Он всегда так звонит – наверняка нехитрый код был обговорен заранее.

На этот раз кухню пришлось покинуть мне – генерал выразительно глянул, и я отправился в спальню. Понятно, дела секретные…

Надолго изгнание не затянулось. Генерал с визитёром протопали по коридору, хлопнула, закрываясь, входная дверь, и меня снова позвали на кухню.

– Тут, видишь ли, какое дело… – дядя Костя повертел в пальцах потухшую сигару и пристроил её на край пепельницы. – Мы решили навестить три захоронки, из числа тех, чьи координаты ты нам передал. Понадобились, понимаешь, срочно дополнительные средства. Так вот, с двумя всё оказалось в порядке, изъяли без происшествий. А вот третья…

Он сделал многозначительную паузу.

– Третья оказалась пуста. Совсем. И, судя по всем признакам – вскрыта совсем недавно, буквально несколько дней назад. Следы посещения, взлома, прочие детали… Такие-то дела, внучек.

Я крякнул, потянулся к бутылке и щедро плеснул в кофе тёмного рома. Отхлебнул – получившаяся смесь обжигающим комом покатилась по пищеводу. Похоже, перестарался – градусов двадцать, не меньше…

Брови собеседника вопросительно поползли вверх, но возражать он не стал – только отодвинул бутылку подальше от меня.

Да, это сюрприз, да ещё какой! Признаться, я ожидал чего-то подобного – но не так же скоро!

– Да ты погоди, не впадай в панику. – генерал, похоже, угадывает мои мысли. – Мало ли, что они там у себя, в будущем, напортачили, когда готовили для тебя материалы по захоронкам? Работать-то им пришлось в спешке, да и в архивах, знаешь ли, вполне могли напутать. В МВД бардака хватает, можешь мне поверить. Так что поводов для паники не вижу – отдохнёшь, подлечишься, а там и твой приятель из совхоза вернётся, будет вам чем заняться. Я тут прикинул…

Я слушал его и всё больше убеждался: нет, это «ж-ж-ж» неспроста. А значит, сведениям, полученным в 2023-м году, больше нельзя слепо доверять. Что-то пошло не так, и дальше мне – нам всем, если уж на то пошло! – предстоит двигаться, словно по минному полю.

Впрочем – разве до сих пор было как-то иначе?

Конец первой части

Часть вторая

«В доме, где резной палисад…»

1979 г., лето

Вологда

День в провинции

Каретка пишущей машинки взвизгнула и вернулась назад, повинуясь нажатию блестящего хромированного рычага. Массивный пятикилограммовый агрегат содрогнулся – так, что отозвался дрожью стол, на котором он стоял. Конечно, ГДРовская «Эрика» не требует таких усилий – она легче, компактнее и не производит при работе тектонических подвижек. Но он никогда не любил электрические машинки, предпочитая старую добрую механику. «Они жужжат, – таков был ответ на вопрос, почему не сменит архаичный агрегат на что-нибудь поновее – жужжат и требуют, чтобы я печатал, не дают подумать!» К тому же, на окраине Вологды, где он уже много лет обитал в двухкомнатной квартирке на втором этаже деревянного, дореволюционной постройки дома, частенько отключали электричество, а на механической «Москве» можно работать и при свечах или при свете камина, возле которого и стоит столик с архаичным механическим агрегатом. А под столиком – старый фибровый чемодан, куда он складывает копии своих статей. Это удобно: случись что, можно наклониться, извлечь, не вставая с каталки, чемодан и, распахнув крышку, высыпать всё содержимое на угли. Потому камин и горит даже сейчас, невзирая на подступающую дневную жару.

Машинка захлебнулась очередной пулемётной трелью. Он остановился, вскинул кисти, помотал пальцами – чуть ли не единственная форма гимнастики, доступная его истерзанному, прикованному к креслу-каталке телу. Потом наклонился и провернул валик, извлекая листы. Две копии, под копирку – он всегда так делает. Машка, девчонка из третьей квартиры раз в неделю бегает в «Канцелярию» на соседней улице – за копиркой и писчей бумагой. Там её узнают и спрашивают: «зачем тебе столько, девочка»? Роман пишешь, или уроков так много задают? Пока удаётся отшучиваться – он настрого запретил девчонке рассказывать кому-нибудь о странном соседе.

Зафырчал мотор грузовичка. Владелец машинки выглянул в окно – старенький ГАЗ-51 с коричнево-бежевым ящиком, украшенным белой надписью «Хлеб» на боковых дверках, катит в соседнюю булочную. Значит, уже семь утра – по фургончику можно сверять время. Жизнь здесь, на окраине города тихая, размеренная, и за эти годы он так хорошо выучил её ритм, что мог теперь обходиться без часов. В восемь-тридцать прокатится по улочке коммунхозовская поливалка, а в двенадцать-тридцать на стеклянных дверях магазина «Рыба-Мясо», что расположился напротив его окон, монументальная продавщица в несвежем белом халате повесит табличку «Обед» – значит, минуло тридцать минут пополудни и пора принимать лекарства…

Пыль, поднятая хлебным фургоном, медленно оседала на растрескавшийся асфальт. Лето, жара, по этому открыты нараспашку, и в них с щебетом птичьей мелочи волнами вливается душистый воздух. Липы растут по всей улице, и их аромат проникает повсюду, особенно весенними ночами, когда он лежит, распахнув окошко, и пьёт наполненный смолистым духом воздух. И воображает, что это – чудодейственное лекарство, благодаря которому можно будет встать и пойти, забыть и об инвалидном кресле, и о таблетках, и обо всём, что свалилось на него после того рокового дня в Москве.

Заместитель руководителя в последний раз собрал всех сотрудников – до кого смог дотянуться. Новости были хуже некуда: ночью застрелился возглавлявший «спецотдел», арестованы два офицера, отвечавших за безопасность проекта. Почему не пришли за остальными – оставалось только гадать. А лучше, не терять времени, и воспользоваться неожиданным подарком судьбы. Зам раздал сотрудникам пачки денег в банковских бандеролях – «на первое время хватит». Предупредил, что пользоваться старыми своими документами опасно – только запасными, на другие имена, подготовленными заранее для каждого из сотрудников. Пресёк начавшиеся разговоры о том, кто куда поедет – не нужно, чтобы кто-нибудь из них, попавшись, мог навести преследователей на след коллег. С грустью выслушал в очередной раз оправдания тех, кто решил остаться. Уговаривать смысла не имело: всё тысячу раз говорено, с тех пор, как они узнали о том, что сняли Хрущёва, и руководство отдела с минуты на минуту ждёт дальнейших «оргвыводов». Понять их просто – у каждого семьи, дети ходят в школу, да и вообще, вдруг как-нибудь, да обойдётся? В конце концов, они честно служили – и продолжают служить! – Родине, а за интриги руководства какой-нибудь лаборант или мэнээс[3] не в ответе. Не объяснить наивным дурачкам, что непростительной виной является само причастие к Тайне, и никто не будет разбираться, чем ты занимался – настраивал ли приборы, разрабатывал ли стратегию обнаружения Пришельцев. Виноваты все, потому что – знают.

И он не стал ждать. Получил «подъёмные», повторил несколько раз адреса «до востребования», куда надо, не раньше, чем через полгода, будет послать открытки. А так же названия газет, где появится, если что, статья с условленным словосочетанием в тексте. Знак того, что можно выходить из глухого подполья, возвращаться. В эту возможность он не верил, как и остальные – но запомнил, затвердил и убрал на дальнюю полочку своей памяти.

Вряд ли за рулём сбившего его такси сидел то-то из людей Семичастного. Скорее всего, это была несчастливая случайность, а ещё вернее – следствие дикого напряжения последних нескольких суток, из-за которого он передвигался, словно в тумане и сам шагнул с тротуара под колёса несущейся «Волги». Удар был страшен – декоративный олень на капоте распорол бок, колесо проехалось по левой ноге, превращая колено в кровавую кашу из костей, хрящей и мышц. Но сознания он не потерял – терпел, стиснув зубы, нечеловеческую боль, и даже успел уговорить обихаживавшую его медсестру припрятать вещи, чтобы не случилось с ними что-нибудь в общей больничной кладовке.

Новая знакомая не обманула. Она даже не заглянула в пухлый портфель – впрочем, это не так-то легко было сделать, замочек имел парочку секретов, не способных, конечно, удержать профессионала, но труднопреодолимых для обычного человека. Оперировали его трижды, а после, в палате, после того, как лечащий врач заявил, что выздоровление затянется минимум, на месяц, он дождался, когда появится та самая сговорчивая сестричка, и ошарашил её предложением.

И снова ему повезло – сказочно, невероятно. То ли девчонка в свои двадцать лет ещё верила в истории о Золушке и прекрасном принце, то ли он чем-то ей приглянулся. А вернее всего, жизнь в столице, куда она приехала поступать в медицинский ВУЗ, но потерпела неудачу, её разочаровала – а только она согласилась ему помочь. И не просто помочь – связать свою жизнь с искалеченным, но не сломленным жизнью человеком, который прямо предложил: «выходи за меня замуж и помоги бежать отсюда, подальше. Деньги есть, много – выучишься на врача, только не в Москве. Скажем, в Вологде, чем плохо?..»

Они уехали – как в воду канули. Будущая супруга ухитрилась выкрасть документы, договорилась, пустив в ход несколько крупных купюр, с водителем мебельного фургона, который спустя три дня и увёз их из Москвы. Искать их никто не стал – зачем? До Вологды добирались на перекладных – чего это стоило его только начавшему приходить в себя организму… Наверное, поспешное бегство и необходимость прятаться, избегать не то, что врачебных осмотров, но и любых контактов, и привела к тому, что от до конца жизни будет прикован к инвалидному креслу. Если, конечно не случится то, чего он больше всего опасается.

Потому что Десантники – и это он знал совершенно точно – действительно способны лечить захваченные их «Мыслящими» тела. Конечно, поднять мертвеца, получившего пулю в сердце – это из разряда ненаучной фантастики, как и байки о потерянных и заново выращенных конечностях. А вот отладить обмен веществ, ускорить регенерацию тканей, в том числе и внутренних, заменить костную ткань в неправильно сросшихся конечностях и позвоночнике – на это они способны. Только цена в виде потери своего «Я» может оказаться чересчур высокой. Тогда, в четырнадцать лет, он без труда «втягивал» в себя личности Пришельцев, овладевал их памятью – и выплёвывал, как косточки от вишни. Но пройдёт ли этот фокус спустя столько лет? Что, если загадочная граница, отделяющая взрослых, беззащитных перед пришельцами, от подростков, лежит как раз в этих годах?

Медсестричка не подвела – всё сделала, как надо, и осталась с ним, выйдя за него замуж. Деньги, и правда, имелись – кроме пачки, выданной в день бегства, у него был ещё доступ к кое-каким негласным фондам, созданным как раз на такой случай. Квартирой обзавелись без особых сложностей; супруга окончила местный мединститут, стала врачом-стоматологом, они даже подумывали о ребёнке – но планы разбились вдребезги за какие-то полгода. Меланобластома. С раком и сейчас, в семьдесят девятом, толком не научились бороться, а уж тогда…

Как ни странно, он воспринял её смерть с облегчением. Не осталось никого, кто знал бы о его прошлой жизни и мог бы навести на него охотников, которые – никаких сомнений! – ещё ищут, вынюхивают, ждут. Кто они – бывшие коллеги или Десантники – это не так уж и важно. Главное: пощады не будет, а потому, надо успеть перенести на бумагу, зафиксировать, надёжно укрыть всё, что успел наработать и «спецотдел», и он сам, за годы добровольного изгнания. Когда-нибудь люди прочтут это – и ужаснутся.

Он поворочался в каталке – в бок впился твёрдый предмет. Он пошарил в кармане и извлёк зелёное рубчатое яйцо. Может, сознание Пришельцев и в самом деле способно справиться с его болячками, но он не намерен это проверять. Когда придёт время, он просто выдернет кольцо. Второго шанса Десантники не получат. Во всяком случае – не от него.

– Дядь Витя, вам хлеб нужен? Мама попросила сбегать в булочную, могу и для вас взять!

Это Томка, соседская девчонка. Томке двенадцать лет, и её интересы совсем не похожи на интересы ровесниц – читает фантастику, собирает книжки о космосе и всё время сетует, что в Вологде нет большого, современного Дворца Пионеров, как в Москве или Калуге – как тот, что показывали в кино «Москва-Кассиопея», с кружками юных космонавтов и астрономов. На этой теме они и сблизились – изыскивая средства борьбы с тоской, порой совершенно невыносимой в четырёх стенах, он купил по объявлению в городской газете самодельный любительский телескоп-рефлектор, и с тех пор часто проводил ночи возле этого агрегата, смешно растопырившего тонкие деревянные ножки на балконе. Там-то его заметила Томка, и с тех пор стала в доме частым гостем. Родители, тихие, добрые люди, работавшие на местном молокозаводе, знакомству дочки не препятствовали. Наоборот, мать поощряла Томку взять шефство над соседом-инвалидом – «правильно дочка, ты же у меня пионерка? Мы после войны тоже соседям помогали, которые увечные да одинокие…»

И Томка старалась, как могла – бегала в магазин, убиралась в квартире и очень обиделась, когда узнала, что он предложил её матери деньги за труды дочери. Вместо этого девочка слушала его рассказы о звёздах и взапой глотала книги, которые он советовал отыскать в местной библиотеке, а потом подолгу обсуждала прочитанное, устроившись на балконе, возле голенастого телескопа.

Она и стала единственным человеком, которому он открыл свою тайну. Сначала подсунул ту самую книжку (о ней он узнал из каталога московской книжной выставки, случайно попавшей к нему в руки), а потом, слово за слово – и рассказал всё. Ну, почти всё. Страшная судьба коллег, как и интриги, погубившие «спецотдел» – это всё же не тема для двенадцатилетних. Удивительно, но Томка поверила ему сразу – поверила, и согласилась взять на хранение один экземпляр его «научных материалов». Второй хранился в фибровом чемоданчике, а третий он отсылал в далёкий Волгоград, тётке покойной жены, с просьбой хранить, пока не понадобится.