Ириска бесплатное чтение

© Т. Виноградова, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Для Ифе

Можно забыть слова,

но никто никогда

не забудет чувства.

Карл В. Бюнер

Ее зовут Марла

Ее зовут Марла.

А я для нее – Ириска,

хотя родители назвали меня Эллисон.

Вообще-то

имя мне выбрала мама;

отцу не было дела до вопящей малышки —

как ее там назовут…

В тот день, когда я появилась на свет.

У него заботы поважнее.

Сейчас

Марла спит в соседней комнате,

на обоях

цветут незабудки;

похрапывает, лежа на спине

с открытым

ртом.

Бывает, ночью

она просыпается,

стонет,

машет руками и просит кого-то

оставить ее, оставить ее в покое.

Я вбегаю,

тихонько поглаживаю ей руки:

«Я здесь, все в порядке, просто

вам что-то плохое приснилось».

Это всегда помогает:

Марла глядит мне в лицо,

как будто ей только и нужно было

увидеть меня;

закрывает глаза и

вновь уплывает в сон.

У меня такой мягкий матрас, я просто тону в нем.

Застиранные простыни

тонкие, как бумага.

На окнах не занавески – прозрачный тюль:

не спасает от света

уличных фонарей.

Не мой дом.

Не моя комната.

Не моя кровать.

Я не та, за кого себя выдаю.

И Марла – не та, кем себя считает.

Я стараюсь забыть, а она – пытается вспомнить.

Я обычная девочка. Марла – ни на кого не похожа.

Мне грустно порой.

А она, бывает, сердится.

И все же.

Нигде, никогда,

мне

не было так хорошо

как здесь.

На автобусной остановке

На автобусной остановке

ко мне на скамейку

подсаживается бородатый тип.

Обломанные грязные ногти,

рваные кроссовки.

– Хочешь чипсов?

Как фокусник, достает из-за пазухи красную

банку.

Я отодвигаюсь,

смотрю себе под ноги, на рюкзак:

там одежда и несколько булочек.

Много с собой не возьмешь,

да вообще-то и брать было нечего.

– Черт возьми, что у тебя с лицом?

Он косится в мою сторону, хрустит чипсами,

оглядывает меня.

Крошки на куртке

и в бороде.

– Похоже, кто-то тебе хорошенько вмазал?

Отворачиваюсь,

в надежде —

может, подумает – не понимаю его.

Типа я иностранка.

Да я так и ощущаю себя —

для всех чужая, вдали от дома.

Мир вокруг – бестолковый. Шумный. Непонятный.

Подходит автобус. Вручаю водителю свой билет,

желтый квадратик. Подальше отсюда!

Оплачен картой отца.

Беглянка.

Лгунья.

Воровка.

Сажусь в самый конец

и прижимаюсь лбом

к холодному запотевшему стеклу.

Я еду на запад —

к Келли-Энн,

ведь она тогда не хотела —

не хотела уезжать без меня.

Автобус ревет, набирая скорость.

Не вернусь.

Кольцо с рубином

Ее чемодан выпирал посередине,

как живот у обжоры.

Похоже, Келли-Энн собрала вещи еще вчера – заранее.

– Элли, прости, мне нужно уехать.

Он совсем уже озверел.

И снимает с пальца кольцо. Матовый рубин, это отец

подарил ей.

Заплаканная, бледная.

Мрачная.

Давно не видела, чтобы она улыбалась.

– Не уезжай.

Я вцепилась ей в куртку.

– Поедем со мной!

Обулась, следит

за стрелками часов на стене.

– Найдем что-нибудь недорогое и

как-нибудь устроимся, да?

Пойди собери рюкзак.

И побыстрее.

Давай. Бегом!

Я отпустила ее.

– Ты разве его не любишь?

– Элли, он просто подонок.

Ткнула в огромный лиловый синяк у себя на руке – смотри.

– Мы же с тобой… Поедем!

Я не могу остаться. И не могу объяснить.

Глядит на кольцо.

– Уж ты-то меня лучше всех понимаешь.

– Конечно, но…

Меня бросило в жар,

подкосились колени.

– Ведь он не такой уж плохой?

Просто много работает.

Устает.

– Элли…

– Мы с тобой вместе могли бы сделать его счастливым,

мы обе.

Можно попробовать!

– Сколько можно пробовать, хватит, – огрызнулась она.

Сжала мне руки.

Келли-Энн никогда

не причиняла мне боль,

только сейчас

мне больно – она уезжает.

– И тебе тоже лучше не оставаться… здесь.

Она говорила про этот дом, но нечаянно указала на зеркало —

на себя.

Отражение оглянулось,

в смятенье,

растерянно.

Как она не понимает —

разве у меня есть выбор?

Конечно, останусь.

Он же мой отец, а не парень.

Нельзя просто взять и уйти от родителей.

У меня же никого нет, кроме него!

И у него – только я!

Я плакала в коридоре.

Келли-Энн вынула из сумки

смятую десятку,

а внутри еще фунт – будто подарок в обертке.

– Вот, – сказала она,

но при чем тут деньги?

– Я устроюсь и позвоню.

Держись. Постарайся не злить его.

Скажешь – не видела, как я ухожу.

Пусть верит, что я вернусь.

Чтоб не искал.

Вот и все.

Я смотрела на нее из окна.

Боялась – что будет, когда

папа вернется домой и увидит:

его подруга ушла.

И на столе в коридоре кольцо —

тот самый красный рубин, который носила

мама;

давно, когда папа любил ее,

очень любил.

Трасса M5

Наверное, эта дорога самая длинная в мире.

Бетон, бетон, бетон.

Кручу в руках телефон, слежу по карте,

как мы движемся по неровной синей линии. Скоро Бьюд.

Представляю себе: еще месяц назад я бы ехала и

отправляла бы Джеки глупые смайлики,

смешные фото

всяких чудиков в автобусе —

спят с открытым ртом!

А сейчас некому писать

и некуда возвращаться.

Надеюсь, в жизни Келли-Энн найдется

место для меня.

Бетон, бетон, бетон.

Самая длинная дорога в мире.

Бьюд

Лопаты и ведра

висят под тентом.

Над головой кричат белоснежные чайки.

Стайка девчонок под моросящим дождем. Болтают,

давятся мороженым из вафельных рожков.

Одна из них вдруг отстает,

но потом догоняет подруг:

– Подождите!

С рюкзаком за плечами

спускаюсь

по ступенькам автобуса,

шагаю по тротуару,

вдыхаю соленый воздух.

На клочке бумаги записан адрес,

в телефоне карта.

Две мили до Келли-Энн.

Насовсем

Мужчина в клетчатой футболке

открывает мне дверь.

– Э-э-э? – Откровенно уставился на мою распухшую щеку.

– А Келли-Энн дома?

Плечи горят,

снимаю рюкзак.

– Келс? Не-а.

Сомневаюсь, что мы ее снова увидим.

Свалила, и вроде как – насовсем.

Мужчина поднимает с коврика рекламу,

просматривает,

выходит из квартиры,

опускает всю пачку в мусорный бак.

– Она в Абердине.

Работает продавцом. Задолжала мне за квартиру.

Он ковыряет в ухе, разглядывает свой палец,

как будто наковырял что-то интересное.

– А ты позвони ей. Может, ответит.

– Да, конечно.

Не стану же я говорить,

что Келли-Энн давно мне не отвечает.

Звонить? Да какой смысл —

если она в Абердине,

а я приехала в Корнуолл.

Между нами вся страна.

– Что, проблемы?

Мужчина смотрит на мой рюкзак.

– Я, наверное, пойду, – говорю ему.

– Тебе есть куда идти?

Смотрит будто бы даже с участием.

Кошка трется ему об ноги.

Не знаю.

Но не домой,

Уж точно не домой.

Моя щека

Легонько трогаю

щеку

кончиками

пальцев.

До сих пор горит.

Сарай

Сумерки. Грохочут фейерверки,

в воздухе пахнет порохом,

хотя до праздника Гая Фокса еще больше месяца.

Прямо передо мной

между двумя рядами палисадников

посыпанная гравием дорожка;

карта гугл показывает – нужно

повернуть направо, но

я срезаю путь, иду обратно в город,

вниз к морю.

В одном дворике

стоит теплица с покосившимися окнами.

В другом —

сложены в кучу игрушки.

В третьем —

стоят вперемешку складные столики и шезлонги.

А во дворе, что ближе к концу переулка, —

ветхий сарай.

Дверь приоткрыта,

стоит в тени заброшенного дома.

В доме свет не горит.

По окнам, как кружево, вьется плющ.

Я пролезла через дырку в ограде,

толкнула дверь в сарай,

проскользнула внутрь.

Какие-то ржавые банки с краской,

остатки цемента в разорванном мешке.

На крючках висят инструменты;

единственное окошко

завешено рваным кардиганом.

Можно подложить под голову куртку вместо подушки.

И лечь, уперевшись ногами в дверь.

Бывают пристанища и похуже.

Ничего

На всякий случай проверила телефон.

Звук, конечно, не выключала,

и сразу бы услышала «би-ип»,

но от Келли-Энн – ничего.

И от отца ничего.

Пытаюсь улечься.

Представляю себе – завтра будет солнечный день,

и молюсь: поскорей бы уснуть,

пока не наступила глубокая ночь

и я буду бояться —

не крыс, не мышей, —

а вдруг они ночью

куснут обожженную щеку,

для них это будет как мясо на гриле,

мягкое, так легко его грызть…

а – людей.

Вот кто может обидеть,

а девчонка уже нахлебалась.

Сижу на корточках,

одна,

в темноте.

Беру в руку ржавый гаечный ключ,

да – довольно тяжелый,

и что есть силы

замахиваюсь

на невидимую опасность.

Пусть только войдет кто-нибудь!

Ноет щека.

Бросаю гаечный ключ, закрываю глаза.

Телефон молчит.

Ночью

Шорох, шорох за дверью сарая.

Сапоги по гравию?

Снова сажусь, удивляясь, что все же заснула.

Дверь скрипит.

Я тихонечко вскрикнула…

Медленно, крадучись

в сарай

входит серая кошка

глаза ее светятся – две маленькие луны.

– Кис-кис-кис, – подзываю ее,

складываю кончики пальцев

и протягиваю ей пустую ладошку.

Кошка нюхает воздух,

поворачивается,

задирает хвост,

тянется, выставив попку,

сторонится меня.

Попкорн

Как-то папа мне предложил:

– Устроим «вечер кино»?

Сказал – сама выбирай, что смотреть,

вот только сейчас он быстренько

примет душ.

Ему нравился

«Мужской стриптиз»,

Он всегда хохотал над ним,

и я выбрала эту комедию,

раз она нам обоим нравится,

настроила телевизор, все подготовила.

Папа любит свежий

соленый попкорн,

и я решила сделать немного попкорна.

Положила в сковородку кукурузу,

она там —

хлоп,

хлоп!

Хлопала и пыхтела.

Но передержала…

Масло так раскалилось!

Кухню окутало дымом,

и сработала сигнализация,

загудела

на весь дом.

Папа с мокрыми волосами прибежал на кухню, крикнул:

– Господи, черт возьми!

И прежде чем я успела

сказать, что это —

попкорн,

сюрприз!

схватил меня за запястье

больно

выкрутил,

вытолкал в сад. Я упала, ушиблась.

И не пускал домой —

я часа два там сидела

на холоде.

Папа сказал:

– Хорошенько подумай

о своем поведении.

Помятое и побитое

Не могу заснуть.

Вытащила из рюкзака банан,

очистила:

весь

в коричневых пятнах.

Выбросила его.

Никогда не могла есть

помятые, побитые, подпорченные фрукты.

Мне казалось, они в синяках. Как и я.

Есть что прятать

Длинный рукав и колготки

закрывали мои синяки,

и пришлось подделать записку, типа, из дома:

«Эллисон сегодня пропустит урок физкультуры,

потому что…»

Физкультурник закатил глаза

(никакого сочувствия – подумаешь, месячные!)

и позволил мне посидеть в сторонке.

Одноклассники в футболках и шортах упражнялись на батуте:

просто прыжки,

и сальто,

так высоко —

под самую крышу спортзала,

вопили от удовольствия,

ощущая полет,

а я в это время думала:

нужно

держаться от папы подальше;

пускай синяки

заживут, хотя бы пожелтеют.

Завтрак на пляже

Волны набегают на песок,

малыши подставляют волне ладошки, потом тянут их в рот.

Папину карту уже заблокировали.

На последние деньги

покупаю пакетик чипсов.

Запиваю их газировкой,

и десерт – леденец на палочке, розовый.

Как будто мне восемь лет.

С неба сыплется мелкий дождь,

песок покрывается темными точками.

Негде спрятаться, только в сарае.

Ну, я и пошла туда.

Пустой дом

Широкие окна плотно закрыты,

но вблизи они вроде бы чистые,

а из сада

казалось —

не очень.

Стоя у задней двери, подношу к глазам

ладонь,

рассматриваю кухню:

коричневые шкафчики, металлическая

сушилка —

дом, похоже, построен давно, уж точно до моего рожденья.

На плите чайник.

Кипит,

свистит-зовет:

«Давай скорей, иди скорей!

Я устал свистеть. Выключайте!»

Из-за дверцы холодильника

появляется женщина:

тонкие черты лица.

Замечает меня,

испугалась.

Глядим друг на друга.

Обе застыли на месте.

Приглашение

Я вихрем метнулась

обратно

в сад, в сарай,

схватила рюкзак

и

прочь,

шагаю

прочь.

Конечно же, нужно уйти —

нельзя оставаться.

Но.

– Ириска?

Голос тих, так карандаш шуршит по бумаге.

Не могу пробраться сквозь изгородь,

пытаюсь протолкнуться,

пролезть,

а вдогонку

тот же голос – уже погромче,

с ирландским акцентом:

– Вернись, ради бога!

Ириска!

Женщина поднимает руку,

как школьник на уроке.

– Ириска? – повторяет еще раз,

наверное, хочет пригласить

зайти, угостить чем-нибудь.

В голосе слышно отчаяние.

О да, мне это знакомо —

когда умоляешь кого-то не уходить.

Ну вот.

Через край

На кухне пахнет горячими булочками.

На тумбе

пустая тарелка с крошками.

С удовольствием съела б домашнюю булочку, с маслом!

– Я не могу закрыть воду.

Женщина

сжала в кулак узловатые пальцы,

крутит рукой.

– Краны такие тугие.

Думаешь, просто? Для меня все равно что подкову согнуть.

С этим чертовым краном мне нужен помощник —

какой-нибудь красавец-силач;

приходил бы сюда каждый день,

уж мы бы с ним покрутили!

Она подмигивает, хихикает,

ведет меня через кухню

по коридору,

затем в туалет,

а там ванна

вот-вот переполнится,

выльется на пол.

Выдергиваю пробку, закрываю кран.

Вода бурлит и уходит.

Моргает лампочка.

– Хотела постирать тюль.

Но знаешь, я его, пожалуй, выкину.

Лучше выкину, чем стирать.

Кому он нужен?

Гора тюлевых занавесок, не очень-то белых,

высится в раковине.

– Мне пора.

Я отступаю на пару шагов,

гляжу на входную дверь.

Женщина склоняет голову набок.

– Может, останешься?

Я накрою стол на двоих.

Вдруг у тебя дома нечего кушать?

– Что? Да нет, у меня дела, – хочу отказаться,

но не двигаюсь с места,

тело думает за меня:

денег нет, идти некуда…

Уйду – придется бродить под дождем.

Женщина улыбается,

мелкие желтые зубы, широкий рот.

Изучает мое лицо.

– Больно?

Я касаюсь обожженной щеки.

– Да, – говорю. – Немного.

Не очень-то похоже, что ей жалко меня, но она предлагает:

– У меня есть чем смазать. Сейчас найду…

Ковыляет обратно на кухню,

роется в шкафчике

и протягивает мне крем от солнца, 30-кратной защиты.

– То, что нужно?

Я читаю этикетку, улыбаюсь.

– Хм. Не совсем по погоде, пожалуй?

Она вдруг злится,

будто я ее обвиняю.

Желудок сжался от голода.

– А можно мне булочку?

– О, конечно,

ты, похоже, заходишь, когда голодна.

Она выдвигает стул.

– Садись.

Иди сюда, садись.

Горячая булочка

Хрустящая корочка, сочный изюм,

свежее масло.

В жизни не ела

такой вкуснотищи.

Марла

– Как вас зовут?

Она грозит мне пальцем,

немного мрачнеет,

обдумывает вопрос.

– Марла.

Да.

Я – Марла.

Сейчас…

Коннор тебе ответил

насчет субботы? Хоккей на траве?

Мы едем или нет?

Вечно он нам голову морочит, терпеть не могу эту его манеру.

Каждую долбаную неделю одно и то же.

На это он мастер. Согласна?

Пауза. Марла глядит в окно.

– Погода меняется, правда?

Вчера было вроде как лето.

Я собиралась мяту посадить.

Ты не чувствуешь – пахнет какой-то

гарью,

или это мне кажется?

Град, как стеклянные бусинки,

стучит по окнам.

Марла протягивает мне бесцветную помаду (пахнет вишней)

и указывает на мою щеку.

– Попробуй вот этим.

– Можно мне еще булочку?

Я – Ириска

Я сказала Марле свое настоящее имя,

дважды:

– Эллисон. Эллисон.

И она его несколько раз повторила,

глядя в окно,

и снова: «Ириска».

Ладно, пусть называет как хочет,

не стану ее поправлять,

да и

мне понравилось – буду Ириска:

сладкая, твердая.

Забавное имя —

можно жевать,

а можно сломать зубы.

Бекон

В ванной разглядываю в зеркале

разбитую, обожженную щеку.

Я думала, краснота уже спала,

и стало не так заметно,

но нет, не лучше.

Болит.

Похоже не на ожог,

а скорей на клеймо,

по цвету и форме – будто к щеке

прилип ломтик бекона.

Сзади подходит Марла,

глядит на меня,

хмурит едва заметные брови.

– Ужасно. Давай помогу.

– Не надо. – Я отстраняюсь,

не знаю, что делать, ведь она проявляет

заботу.

Отворачиваюсь, чтобы не было видно в

зеркале,

как морщусь от боли.

Она мне чужая, с чего ей меня жалеть?

Да, очень болит, но это не главное.

Почему я была такой дурой.

На что-то надеялась.

Что-то пыталась исправить.

– Заживет.

Голос Марлы дрожит от возмущения.

– Это жестоко. Разве так можно?

На руке у нее кольцо с ярко-синим

сапфиром.

В ушах жемчужные серьги.

И то, и другое, наверное, недешево стоит.

Ну что ей ответить?

Закрываю глаза на секунду.

– Пожалуй, пойду.

Выхожу в коридор.

На стойке перил висит

расстегнутая

кожаная

сумочка.

Марла качает головой. Похоже, ей грустно.

– Останься… Одной мне будет ужасно скучно.

А мы с тобой в покер сыграем. Ах, Ирисочка, не уходи.

– Ладно. Пойду, когда прекратится дождь.

В пепельнице —

кучка мелочи.

Прогноз погоды

на несколько дней —

дожди.

Чай с печеньем

Смотрим ток-шоу, новости,

пьем чай с печеньем.

В десять часов у Марлы пищит телефон – сигналит будильник.

– Ах да!

Она выключает телевизор.

– Когда я сдавала экзамены,

тоже ставила себе будильник,

чтобы кто-то напомнил мне – пора спать! —

моя самая длинная фраза за весь вечер.

– О, мне напоминают обо всем,

я забываю то одно, то другое, – отвечает Марла

и указывает на телефон.

– Это Пегги установила.

Ну, спокойной ночи.

Ты ведь тоже пойдешь спать?

Я просто с ног валюсь.

– Да, уже поздно.

Она кивает, выходит из комнаты,

по пути выключает свет.

Почему-то на цыпочках

я поднимаюсь по лестнице

следом за Марлой,

прислушиваюсь – что она делает там,

в своей комнате.

Толкаю соседнюю дверь,

там еще одна спальня —

пустая кровать,

зеленые стены.

Здесь явно больше

никто не живет.

Так что можно поспать эту ночь.

Никому же вреда не будет?

Бегу по лестнице вниз.

Может быть, все же вернуться в сарай?

Но вместо того, чтоб уйти,

запираю двери

и возвращаюсь

в эту

зеленую спальню.

Победа

Каждый час, что я не звоню отцу, —

это победа.

Как если бы я сказала:

«Ты мне не нужен.

Не хочу быть с тобой».

Хотя

чем больше проходит времени,

тем мне интересней:

то, что он мне не пишет —

означает ли

то же самое?

Сигнализация

Просыпаюсь от рева сигнализации,

бегу сломя голову вниз,

в одной футболке и трусиках.

Ээ-уууууу,

ээ-уууууу.

На кухне дымище – похоже, сгорели тосты.

Марла в ночной рубашке, забравшись на табурет,

что есть силы машет кухонным полотенцем

возле пожарного датчика на потолке.

Хватаю газету

и тоже разгоняю дым.

Вой наконец прекратился.

Я протягиваю Марле руку, помогаю ей

сойти с табурета.

– Кто ты, черт подери? – вопрошает она.

– Почему ты без юбки?

Нужно что-то придумать.

– Я пришла вчера вечером.

Уже ухожу, не волнуйтесь.

Извините.

Она смотрит мне на ноги:

фиолетовый лак

на кончиках ногтей уже стерся.

Наверное, от тесной обуви.

– Это ты спалила тосты? Уж точно не я.

Марла глядит на меня с подозрением.

– Я тосты вообще не люблю. Мне нравятся роллы с маслом.

Дверца холодильника открыта.

На одной из полок

несколько книг

в мягкой обложке:

Джейн Остин,

Эмили Бронте,

Джилли Купер.

– Я бы слона сейчас съела, – вдруг произносит Марла.

– Ты купила сосиски?

Убить готова за тарелку пюре.

Шесть пятнадцать утра.

Я не выспалась, режет глаза

и урчит в животе.

Нужно поесть, прежде чем я выберусь отсюда,

нельзя оставаться —

она явно не в своем уме!

– Давайте сделаю бутерброды с колбасой, – говорю я.

– А вы пока посмотрите – что там по телевизору?

Она протягивает руку к металлической хлебнице.

– Помогу тебе, намажу маслом.

Кусает ноготь,

осматривает кухню.

– А ты вообще кто такая?

Мэри и Донел знают, что ты здесь?

Пегги сегодня приедет?

– Я из Совета, – говорю ей,

беру ее под руку и

отвожу в гостиную.

– Из Совета? Не говори ерунды.

Тогда ты была бы одета.

Думаешь, я сумасшедшая?

Что-то с Пегги?

Вот так она мне отвечает.

А сама зевает, тоже не выспалась.

Я возвращаюсь на кухню готовить бутерброды.

Она идет следом и стоит – наблюдает за мной.

Как я готовлю завтрак

в нижнем белье.

– Твое лицо? Кто это сделал? —

спрашивает Марла.

– Никто мне ничего не сделал, —

отвечаю ей.

Помощь по дому

Натянула джинсы, застегиваю молнию,

и тут раздается чей-то голос.

– Марла! Это Пегги!

Хлопает входная дверь.

– Не могу надеть эти чертовы колготки, – кричит Марла

из спальни рядом с моей.

– Наверное, ноги распухли. И задница!

Слышу, как Пегги поднимается по лестнице.

Закрываю дверь в свою комнату

и прислушиваюсь.

– Главное, чтобы язык не распух, а то ничего не сможете мне рассказать.

Вы еще не оделись? Я же написала, напомнила.

Пегги смеется и начинает насвистывать —

как ножом по стеклу.

– Они прислали еще помощницу, – говорит Марла.

– Молоденькая.

Хорошенькая.

Чуть не спалила весь дом.

Пауза.

– Что, у меня конкуренты? – смеется Пегги.

– Она лучше справляется?

Как она попала сюда, залезла в окно?

Марла не отвечает.

Да Пегги и не нужен ответ —

она просто болтает.

И, конечно, не верит ни единому слову Марлы.

Видит, что та беспокоится, но —

мало ли что ей почудится, не принимать же всерьез.

– Наверное, у нее есть ключ, вот и вошла, – отвечает Марла.

– А может быть, ночевала здесь.

Она была в трусиках.

Из соседней комнаты доносится шум.

Наверное, уборка – Пегги наводит порядок.

– Что ж, посмотрю, обязательно.

Надо убедиться, что она ушла. —

Конечно же, Пегги не верит.

– Извините, что опоздала.

От самого Страттона всю дорогу

передо мной ехал трактор, ни разу не остановился.

Такая досада!

Я мечусь по комнате,

кидаю вещи в рюкзак,

затем осторожно

залезаю под кровать,

прижимаюсь к куче

пыльных шляпных коробок.

Дверь наконец открывается.

Прямо у меня перед глазами – огромные белые кроссовки,

зашнурованы до самого верха.

– Марла, в свободной комнате никого! – кричит Пегги.

Какое-то время стоит,

затем наклоняется

(волосы падают ей на лицо)

и подбирает носок – я забыла его

на ковре.

– Здесь, наверное, нужно прибраться.

И вышла

за дверь, кричит:

– У вас конфетки еще не закончились?

– Конфетки?

– Конфетки-таблетки, мэм. Ваши лекарства.

Сейчас проверю. Спускайтесь,

когда будете готовы.

В кармане вибрирует телефон.

Сообщение

Келли-Энн. Наконец-то!

«Ответь ради бога – где ты???»

В ответ я пишу одно слово:

«Бьюд».

Пока-пока!

– До завтра! – Пегги прощается.

Я выглядываю в окно:

Пегги выходит. Высокая, полная женщина.

Закрывает калитку, садится

в малюсенькую машину – как она там помещается?

Боковое зеркало обмотано скотчем.

Я на цыпочках спускаюсь по лестнице,

с рюкзаком.

В коридоре сумочка Марлы

так и висит на перилах.

Беру из нее кошелек,

вынимаю аккуратно сложенную

десятку,

кладу кошелек обратно.

А потом выбегаю

через заднюю дверь,

иду в сторону моря.

Птичьи мозги

На пляже почти никого; по песку ходят чайки.

Какой-то парень их передразнивает – шагает враскачку,

пронзительно вскрикивает.

У парня металлоискатель, собирает кусочки меди;

они стоят гроши. Даже на чипсы не хватит.

Женщина в наушниках читает;

рядом двое ее малышей-близнецов

колотят друг друга лопатками, измазанными в песке.

У самой воды, постелив полотенце, расположилась парочка.

Целуются взасос, обмениваются микробами.

Я засовываю носки в обувь,

оставляю вещи,

иду к воде.

Прохладные волны

лижут босые ступни.

Хочется окунуться,

ощутить всем телом эту прохладу,

но на мне джинсы и джемпер —

не нырнешь. А собака рядом ныряет, лает,

пытается укусить волну.

Потом начинается дождь

с ветром.

Крупный песок царапает ноги.

Возвращаюсь туда, где оставила вещи.

Но.

Рюкзак исчез.

Вместе со всем, что в нем было:

запасная одежда,

телефон,

шоколадный батончик (стащила у Марлы).

Черт!

Вот сволочи!

Офигеть…

Черт! Черт! Черт!

Мечусь по пустому

пляжу,

подбегаю к парню с металлоискателем.

Он останавливается,

раскрывает ладонь показать находку:

погнутая золотая сережка. Улыбается мне, говорит:

– Главное – это удача.

Просто нужно знать, когда твой день.

Помада

Как-то отец обнаружил у меня в школьной сумке помаду.

Потребовал объяснений:

– Что это?

Ну, помада. Вслух я, конечно, ничего не сказала.

А за неделю до этого поймал меня за чтением

«Космополитен» Келли-Энн. Разорвал его пополам, спросил:

– Ты с кем-то встречаешься? —

Обвиняющим тоном.

– Нет, папа.

– Тогда зачем красишься?

– Просто так.

А я и не красилась.

Раз или два подмазала губы,

Ну, ничего особенного,

и просто стерла через пару минут.

Он глубоко вздохнул.

– Ладно, Эллисон, в этот раз – без последствий, но

не заставляй меня терять терпение. Договорились?

Я вытерла рот рукавом,

хоть и была уверена —

у меня чистые губы.

– Хорошо, папа.

Продавщица сладостей

Магазины закрываются,

продавцы опускают металлические решетки,

чтоб не разбили окна,

не украли товар.

Женщина запирает кондитерскую – оставила на витрине

только ряды разноцветной помадки,

соблазнять прохожих.

Приветливое лицо, пышная прическа – как глазурь на кексе.

Улыбается мне,

подходит поближе.

От нее пахнет сладостями.

– У тебя все в порядке, милая?

Глядит на хмурое небо,

потом на мое лицо

и быстро отводит взгляд.

Я и забыла про щеку.

– Здесь в городе есть какой-нибудь хостел?

– Ты имеешь в виду – для туристов, или?..

На вид непонятно, сколько мне лет —

то есть нужно ли за меня волноваться.

– Я путешествую, – говорю ей.

Улыбка становится шире, женщина явно расслабилась.

К этому я привыкла —

соврешь, и

люди вздыхают с облегчением:

не нужно беспокоиться, что-то делать.

Учителя у нас в школе все такие.

Спрашивали, не отрывая глаз

от наших тетрадей:

«Дома все в порядке, Эллисон?»

Я охотно кивала. Снимала

с их плеч тяжкую ношу – заботиться.

Женщина из кондитерской советует:

– На Саммерлиз-Кресент есть неплохой отель, с завтраком.

В это время года можно снять неплохой номер.

Довольно дешево.

О да, я найду где остановиться.

Привлекать внимание

Нельзя привлекать внимание.

Я должна выглядеть так, будто есть какая-то цель:

нужно куда-то идти.

А мне никуда не нужно,

и это заметно.

– Эй, красавица, улыбнись!

Мужчина в машине сбавляет скорость,

едет рядом со мной.

– Хочешь прокатиться? Залезай.

Я ускоряю шаг. Дорога вверх по холму.

– А куда ты идешь?

Тебя кто-то ждет?

Садись! Милая, я не кусаюсь.

Останавливается на красный свет,

и я спешу

скрыться из виду,

вниз по переулку —

бегу, бегу, бегу.

Переулок кончается,

и передо мной дорожка, ведущая к дому Марлы.

Меня обгоняет мужчина с собакой.

Сзади громко сигналит автомобиль.

Стук, скрип

Ветер треплет окошко в сарае – стук, скрип.

Дождь барабанит по крыше.

Сижу в темноте,

сжавшись в комок,

пытаюсь согреться.

Да уж, надо признать,

когда уходила —

такого

не представляла себе.

А

без телефона

Келли-Энн никогда не найдет меня.

День рождения

Келли-Энн разбудила меня рано:

– Вставай, лентяйка, у тебя день рождения!

Приготовила французские тосты

с ягодами и взбитыми сливками.

После завтрака вручает мне пакет —

лук и стрелы, я столько об этом мечтала!

Конечно, не настоящие – стрелы не острые,

на конце присоски.

Келли-Энн купила и мел, которым рисуют на окнах,

начертила разноцветную мишень.

Мы весь день стреляли в это окно —

все точнее.

Наверное, нам хотелось уметь защищаться,

сражаться.

Келли-Энн всегда была на моей стороне.

Будто не слышит

Марла осматривает куст лаванды

в горшке на веранде.

Пегги возится на кухне.

Наблюдаю за ними из окна в сарае.

Марла что-то бормочет.

Пегги кричит ей:

– Что? Что вы говорите?

– Когда приедет Мэри? – громко повторяет Марла,

громче, чем нужно.

– Нужно что-нибудь еще приготовить,

хоть бутерброды.

В прошлый раз, когда она приезжала,

была похожа на этих… скейтбордистов.

Худющая. Так и хотелось ее накормить.

Я улыбаюсь, не совсем понимая,

о чем она говорит.

Ну, а Пегги, похоже, и не пытается вникнуть.

Марла срывает лаванду.

Растирает между пальцами,

нюхает.

Смотрит в сторону сарая.

Стою не шелохнусь.

Пегги выходит во двор. Произносит:

– Так, вам надо выпить таблетку.

Уводит Марлу от горшка с лавандой;

будто не слышит,

что говорит ей Марла.

Вместе с ними в дом влетает оса.

Компаньонка

Марла, конечно, может рассказать обо мне,

но Пегги же не слушает.

И вообще,

не защитит

ее от любого

вторжения —

непрошеного гостя,

взломщика,

вора.

Буду призраком.

Буду – Ириской,

или Тарой,

или Кларой,

или Клэр,

кем угодно – как хочет старушка.

Это, конечно, не значит, что Эллисон позволяется

все.

Буду тихой, как мышка,

почти невидимкой.

Вовсе не смертный грех —

называть себя другим именем.

Пожалуй, останусь.

Никто не поверит Марле,

даже если она меня заподозрит.

Ей в ответ ухмыльнутся, пообещают:

хорошо, мы осмотрим дом.

Подумают – сумасшедшая.

Останусь, буду брать все что нужно.

И никто мне

не помешает.

Он забыл

– Не смей спускаться вниз, пока не разрешу.

Слышишь меня?

Папа в бешенстве, лицо налилось кровью, на шее

вздулись вены.

– Да, папочка.

Я убежала,

пока он до меня не добрался.

Не обедала.

Не ужинала.

Утром он ушел на работу,

я выглянула за дверь

и снова спряталась в комнате.

К вечеру

ужасно болел живот.

– Элли? – крикнул отец мне наверх.

– Ты уже вернулась из школы?

Приоткрыла дверь. Отвечаю:

– Я не выходила из спальни.

Ты же запретил.

Он крутит пальцем у виска:

– Ведешь себя как идиотка.

Сама-то хоть понимаешь?

Возвращаюсь

Открываю

заднюю дверь.

Марла ковыряет отверткой

радиоприемник

и хмурится.

– Не могу заставить эту чертову штуку работать.

Столько кнопок! Зачем?

Может, нужны батарейки?

Не знаю, где они.

Поднимает глаза.

– Ты не Пегги.

Может, сказать ей правду?

Я лишь на долю секунды

засомневалась.

– Я Ириска.

Широко улыбаюсь, наверное – фальшиво. Ну, как могу.

Не то чтобы я не умела

притворяться:

конечно, я знаю, как выглядит счастье

со стороны.

Марла наклоняет голову.

– Тогда не стой столбом.

Разберись с этой штуковиной.

Фрукты

В вазе с фруктами два лимона,

сморщенное яблоко.

Рядом лежит

блестящая монета

в один фунт

и двадцатипенсовик.

Деньги кладу в карман,

ставлю чайник.

Покупатель всегда прав

Папа любил кого-нибудь

«переиграть».

Мне понадобились новые джинсы,

и мы с ним поехали в «Ривер-Айленд».

Он сначала прошел в мужской отдел,

снял с вешалки клетчатую рубашку,

оторвал у нее верхнюю пуговицу

и направился к кассе.

Я стояла рядом, не слушала их разговор с кассиром.

Мне ужасно хотелось взять

конфетку из вазочки на прилавке.

– Чека нет,

но ведь рубашка с дефектом,

это же факт?

Вы можете убедиться.

Смотрите.

Видите?

Вот!

Девушка робко предложила ему обменять рубашку.

– Нет, я хочу вернуть деньги.

Она еще раз предложила – возьмите другую.

– Нет, меня не устраивает обмен.

Девушка за кассой была чуть постарше меня —

волосы заплетены в длинные косы,

глаза подведены зеленым;

и я знала, каково это —

спорить с ним.

– Может быть, купите что-то в другом отделе,

я выдам вам чек на возврат, – пробормотала она.

– Наш менеджер уже целый час на обеде.

Папа побарабанил пальцами по прилавку

и согласился.

Потом, когда мы вышли из отдела,

сунул мне в руку

этот чек на возврат.

– Купи себе джинсы, – сказал он.

– Я буду в машине. Давай, в темпе.

Самый добрый папин поступок

за всю мою жизнь.

Лунный тигр

На книжных полках у Марлы много

всего,

в основном в мягкой обложке —

классика, поэзия, романы, детективы.

Потрепанные переплеты,

пожелтевшие страницы.

Свернувшись клубочком в кресле под

торшером,

листаю книгу: «Лунный тигр».

Шепчу про себя,

будто читаю молитву.

Марла сидит с отрешенным видом,

глядит в пустоту.

Что-то притихла —

наверное, устала.

Понятия не имею, где бродят ее мысли,

и от этого мне неуютно – ерзаю в кресле,

все время меняю позу.

Но вот у нее запищал телефон,

и Марла очнулась —

вернулась в реальность.

– Спать пора.

У двери она поворачивается.

– Ты домой?

– Да. Сейчас, дочитаю.

Поднимаю книгу над головой.

Марла бесстрастно кивает.

Поднимается наверх.

Я слышу, как она спускает воду

в туалете,

заходит в спальню, закрывает дверь.

А я остаюсь в полутемной комнате

с «Лунным тигром»,

но сон обнимает меня за плечи,

и дочитать до конца

не удается.

Что-то гудит и потрескивает

в электрическом щитке, под лестницей.

Но Марла не возвращается.

Наверное, спит.

Я одна у нее в гостиной.

Листаю ее книги,

притворяюсь Ириской. Да кто она, эта

Ириска?

Марла завтра увидит, что я никуда

не ушла.

Но это завтра, а пока что мне

есть где спать,

надежно

заперты двери.

И некуда идти.

Что ж, я остаюсь.

Слишком

Я не знала, что папа торопится,

пока не заметила – он стоит

в моей комнате,

наблюдает, как я кручусь перед зеркалом.

– Давно уже жду.

Келли-Энн в новом платье

заглянула к нам.

– На улице холодно?

Может, надеть пальто?

Папа ей не ответил.

– Я уже все, готова, – говорю.

Провожу еще раз расческой

по волосам

и делаю «конский хвост» на макушке.

Келли-Энн подошла к отцу и снова спросила:

– Так вы берете пальто?

Папа выбежал из комнаты. Молча.

Келли-Энн поджала губы – мог бы и ответить.

Он быстро вернулся —

с ножницами.

Я не успела понять, что он хочет сделать.

Ухватил

мои волосы

и начал срезать,

ножницами,

одной рукой резал,

а другой

держал меня за волосы.

Келли-Энн ахнула.

– Маркус!

– Это уж слишком, – пробормотал он.

Я кивнула.

Только не поняла, что ему было – слишком:

слишком долго заставила ждать?

или слишком длинные волосы?

Да, теперь они стали короче.

Уборщица

Выхожу из ванной,

И Марла снова пугается:

– Кто ты?

Закрывает лицо руками,

может, думает, я исчезну?

Иду в коридор, чтобы меня было

видно,

руки ладонями вверх,

собираюсь сказать ей,

что я – Ириска.

Марла пятится.

– Кто ты?

Смотрю на нее.

Кто я?

Кто же? Ну кто?

Думай, Эллисон, думай.

– Я у вас прибиралась.

Сажусь на ступеньку,

надеваю кроссовки.

На полу под столиком – паутина.

Марла хватает зонт,

тычет им в мою сторону.

– Мне не нужна уборщица.

Больше не приходи!

Сама сумею навести порядок.

– Хорошо.

Она поднимает зонтик над головой,

задевает за вешалку,

и неожиданно

он раскрывается.

Я подхожу к ней.

– Заплатите, и я ухожу.

Протягиваю ладонь.

Марла фыркает от злости. Наверное, думает: «Вот нахалка!»

– Я что, калека?

Нет, черт побери!

Вполне могу сама подмести.

А кое-кому и метлой по спине

достанется,

если вздумает морочить мне

голову.

Не сомневайся.

Разве ты занималась уборкой?

– Вы должны мне двенадцать

фунтов.

Не знаю, зачем я все это затеяла…

Нет чтобы просто уйти,

а потом вернуться.

Она закусила губу.

– Ваша сумочка в гостиной, —

говорю ей холодно

и насмешливо.

«Уходи, – говорю я себе. —

Зачем тебе с ней препираться?»

– Деньги? И не надейся.

Марла серьезна.

Прохожу мимо нее

в гостиную,

беру ее сумку

возвращаюсь, вручаю Марле.

– Двенадцать фунтов.

У меня самой трясутся колени.

Она уже смотрит растерянно,

может быть, даже боится.

– Ты давно уже здесь?

– Два часа убирала. Шесть фунтов

за час.

Марла глядит в потолок,

швыряет в угол раскрытый зонтик.

– Не смей приходить сюда.

Чтобы я больше тебя здесь не видела!

Слышишь?

Еще раз заявишься – вызову полицию.

Да, полицию!

На столике дисковый телефон.

Черный, в пыли.

Я пожимаю плечами.

Она протягивает мне десятку и две монеты.

– До свиданья, – прощаюсь.

Дождь

Плащ бы сейчас пригодился.

Мелкая морось быстро переходит в дождь.

Что называется – как из ведра.

Хляби небесные.

С моря дует холодный ветер.

Щека болит.

Я влезаю между двумя

покосившимися пляжными домиками,

чтоб не промокнуть,

и поднимаю глаза,

только когда передо мной появляются

чьи-то ноги в резиновых сапогах.

Девушка в дождевике глядит на меня недовольно; рядом с ней лабрадор.

Шкура как бархат. Виляет хвостом,

отряхивается.

С капюшона девушки капает вода.

– Ты поранилась?

Что у тебя с лицом?

– Ничего. Просто попала под дождь.

Пляжный домик № 13

Из пляжного домика не видно города —

окна выходят на море.

Атлантический океан

до самой Америки – плыви,

если хватит духу.

Деревянные стены пахнут мятой и плесенью.

– Я бы хотела здесь жить, – говорю задумчиво девушке,

а она вытирает собаку кухонным полотенцем.

Девушка смеется,

рассказывает про своего брата:

он как-то приехал сюда

на неделю,

еще когда учился в школе.

Чуть с ума не сошел – ему до смерти надоели барабаны!

– Кто играет на барабанах?

– Я, – небрежно отвечает она,

как будто это самое обычное занятие.

Ее зовут Люси;

она говорит так уверенно, словно

все в мире должны обожать ее барабаны.

Опускаю глаза.

Делаю вид, что разглядываю

половицы, лапы собаки,

коврик с рисунком медузы.

Она указывает на крышу – капли уже не стучат.

– Дождь перестал.

Наверное, хочет сказать мне:

«Можешь идти».

И я ухожу.

Друзья

Папе не нравилось, когда я проводила время с друзьями.

Он говорил:

– Ты думаешь, деньги даются легко? Нет!

Бездельничать может каждый.

Я же плачу за то, что ты учишься плавать,

так заслужи.

Для начала вымой посуду.

Он говорил:

– Сдашь экзамены —

устраивайся работать по выходным.

Я хороший отец. Ведь я же тебя кормлю?

Он говорил:

– Погулять? Нет, уже поздно.

Знаю я эти ваши прогулки!

Вроде бы можно было пригласить друзей в дом,

и в то же время

нельзя.

Софи и Джеки не держали бы язык за зубами,

если бы что-то показалось им странным.

Джеки вообще паникерша, а Софи – болтушка.

Мне не хотелось, чтоб они знали, какой он на самом деле —

грубый, вечно сердитый,

и как обращается с Келли-Энн.

– Что же ты не пришла к Мартину? – недоумевала Джеки.

– Ты ему точно нравишься, он все время тебя приглашает.

Его брат купил себе новый мотоцикл.

Сказал – даст покататься.

Только нужна подходящая обувь.

Там выхлопная труба… Ноги печет.

– Элли, кажется, задирает нос, – сказала Софи.

– А может быть, у тебя уже кто-то есть?

Кто? Случайно, не папа Джеки?

– Заткнись, – сказала ей Джеки.

Толкнула Софи,

и они засмеялись.

Папа Джеки встречался

с двадцатилетней.

Мы так шутили – будто она еще школьница,

а он педофил.

Джеки не обижалась.

– Я хотела пойти, – говорю им.

– Отец не пустил.

– Так приходи в субботу, – сказала Джеки.

– Сходим в кино.

Пройдем без билета.

Вряд ли там что-то хорошее, нечего зря тратить деньги.

Джеки продержалась дольше, чем Софи.

С Джеки

всегда

было проще.

– Не могу.

Я не знала, как объяснить,

почему не могу проводить с ними время?

Боялась, что папа скажет:

«Бездельница».

Или еще что похуже.

Скажет или сделает.

Она ждала меня?

Марла сидит за столом на кухне,

разгадывает кроссворд,

пишет, зачеркивает.

Стучу по косяку, чтобы она не испугалась.

– Я вернулась, – говорю

как можно небрежнее,

в надежде – она помнит Ириску,

а не уборщицу-самозванку.

Мне нужно остаться на ночь.

– О. – Она совершенно спокойна. Бормочет:

– Шесть по горизонтали.

Место жительства: три буквы.

Я тереблю рукав, натягиваю на ладошку.

Шепотом подсказываю ей:

– Дом…

Марла считает клеточки.

– А, ты дома.

Дом. Точно. Подходит!

Кроссворды

Папа всегда говорил загадками.

Намеки, подсказки,

пересечение слов

в

е

г о р и з о н т а л ь н о,

т

и

к

а

л

ь

н

о,

зачем все так усложнять?

Я умею разгадывать кроссворды.

Но никогда не могла понять своего отца.

Устал

Папа всегда разговаривал громко,

у него такой голос.

Ну, покричал, вот и все,

а потом тишина.

Но меня просто трясет от этого крика.

– Эллисон! Эллисон?

Сколько раз повторять —

не бросай обувь где попало!

Да, мои школьные туфли рядом с диваном.

Я сбросила их и уселась читать.

Кроссовки в ванной:

забыла убрать, после душа.

(Келли-Энн еще не жила у нас;

она-то потом меня научила держаться от папы подальше).

Мне тогда было лет семь;

иногда просыпалась в мокрой постели.

– Эллисон! Обувь должна быть на месте!

Эллисон? Где ты?

Уж точно не уборкой занимаешься.

Он тяжело поднимался

по лестнице.

– Неужели это так трудно?

Разве я многого требую?

– Чистый дом – это не так уж много.

Я же прав?

Так?

Мне казалось, стены дрожали от этого крика.

Вот-вот потолок упадет.

Я вышла из комнаты.

– Папа, прости.

Сейчас уберу.

И разрыдалась,

зашмыгала, из носу потекло.

Даже в горле забулькало.

И он

смягчился.

Наклонил голову и внимательно посмотрел на меня.

– Господи, Эл, я ужасно устал.

Все из-за этого.

Не реви. Мне, наверное, нужно отдохнуть.

Все в порядке?

Если папа бы просто обнял меня тогда —

я бы поняла, что он вовсе не хотел кричать,

что он меня любит.

Не обнял.

Вошел в свою спальню,

сбросил на пол ботинки, одежду,

упал на кровать и заснул.

Вот в чем дело.

Это правда!

Он действительно очень устал.

Во время рекламной паузы

Марла на пару минут задремала.

Вдруг вскидывает голову.

– Где Мэри?

Вцепилась в кресло.

– Я не знаю, где Мэри.

Поднимаю обе руки – не знаю!

– Я кушать хочу.

И тычет в меня пальцем, будто бы я

морю ее голодом.

– Ладно, я что-нибудь приготовлю.

Что вы хотите?

– Хочу, чтобы Мэри пришла. А ты кто такая?

Пусть придет Мэри!

– Я же Ириска.

Марла улыбается, искоса смотрит на меня,

уже забыла, что хочет кушать.

Разрумянилась, даже как-то помолодела;

откуда энергия?

– Ириска! О, нам же надо практиковаться!

– В чем? – спрашиваю ее.

– Смеешься?

Ну-ка давай! Иначе точно поколочу.

Марла танцует

И Марла

пошла танцевать:

да так задорно,

в бешеном темпе,

я даже испугалась —

вдруг налетит на что-нибудь

и ударится, ведь рядом камин.

– Ну-ка, Ириска, не отставай!

Роджер сказал, нам с тобой надо быть в форме.

Мойра ведь хочет, чтобы он вместо нас взял ее вместе с Фрэнсис.

Ах они сучки!

Ириска, танцуем!

Вытаскивает меня на середину комнаты,

и опять – крутит бедрами,

кружится, смеется!

Музыка гремит на весь дом,

только заканчивается

пластинка,

Марла ставит ее

заново.

Танец

Правую ногу вперед,

и сразу – назад,

быстро, быстро, быстро,

медленно, медленно;

руку вверх – поприветствуй зрителей!

И снова правой ногой:

вперед,

назад,

вперед-назад.