Мы и наши малыши бесплатное чтение

Несколько лет назад Американский музей естественной истории в Нью-Йорке организовал необычную выставку, посвященную нашим далеким предкам. Цель выставки заключалась в том, чтобы продемонстрировать публике подлинные останки людей, иллюстрирующие эволюцию человеческого рода на протяжении четырех миллионов лет. Обычно эти останки хранятся под замком в музейных хранилищах в Африке, Азии и Европе, куда допускаются только квалифицированные специалисты. Однако той весной любой человек получал возможность увидеть своих предков, пусть не во плоти, но в костях. Лично для меня как антрополога это событие ознаменовало осуществление заветной мечты – посмотреть на подлинные останки, которые я столько лет изучала и о которых рассказывала своим студентам. Я отправилась в Нью-Йорк в первые же выходные после открытия выставки, испытывая при этом возбуждение, которое сравнимо только с тем, которое ощущает подросток на первом свидании. Я видела фотографии всех этих останков и не раз держала в руках гипсовые слепки многих из них. А теперь мне предстояло увидеть воочию то, что представало перед глазами Луиса Лики, Дона Йохансона и других ученых, когда они выкапывали из грязи одного из наших древних предков.

Я поднялась по главной лестнице музея, прошла под баннером с информацией об открытии выставки и вошла в здание. Внутри было темно и тихо, и лишь несколько человек бродили по залу. Такая обстановка меня вполне устраивала – она была созвучна охватившему меня чувству благоговейного трепета. Прямо перед собой я увидела высокую стеклянную витрину, освещенную сверху. Внутри был череп ребенка, размещенный на уровне глаз взрослого человека, так что наши «взгляды» встретились. На этом черепе не было ни плоти, ни глаз, ни рта – только пустое лицо ребенка с набором поврежденных зубов. Я застыла на месте, сделала глубокий вдох и приступила к осмотру.

Это был «Ребенок из Таунга», австралопитек африканский, который был обнаружен в 1925 году и когда-то считался недостающим звеном между людьми и обезьянами. Очень давно, когда этот маленький ребенок умер, он каким-то образом попал в известковый карьер, где костная ткань постепенно исчезла и была замещена камнем. Через два миллиона лет работники каменоломни бросили этот обломок известняка в ящик с окаменелостями, которые они периодически передавали Раймонду Дарту, британскому профессору анатомии, который в то время преподавал в одном из университетов Южной Африки. Воспользовавшись вязальной спицей своей жены, Дарт начал откалывать сцементированную из обломков породу и делал это до тех пор, пока его взору не предстало маленькое лицо. Дарт часто находил в ящиках с окаменелостями останки бабуинов, но это не была обезьяна – мозг имел слишком большой размер, а лицо было слишком плоским. Дарт был убежден, что перед ним первое доказательство разделения обезьяны и человека. Сегодня мы знаем, что ребенок из Таунга и его родственники представляли собой похожих на человека существ, которые ходили на двух ногах, но все еще имели маленький мозг, и что они были возможными предками нашего вида, человека разумного (Homo sapiens). Так череп ребенка проложил путь к пониманию нашего прошлого.

И вот передо мной было то же самое лицо, на которое Раймонд Дарт смотрел шестьдесят лет назад. Лицо вогнуто вертикально ото лба до подбородка, однако нос плоский. Глаза, если бы они были в глазницах, смотрели бы прямо вперед. Правая сторона внутренней части черепа заполнена сверкающими кристаллами камня жеода, придающими ему алмазный блеск. И это символично. Данный череп и каменный слепок мозга ребенка, тоже найденный Дартом, так же драгоценны для тех, кто пытается понять эволюционный путь человека, как бриллианты.

Пока я рассматривала череп, меня посетила мысль о том, что много лет назад этот древний малыш был чьим-то ребенком. Возможно, он болел, или просто был невезучим, или стал ужином для какого-нибудь хищника. Стоя перед витриной, я представляла, как давным-давно он улыбался, смеялся и тянул руки к груди матери. Это была самая прекрасная вещь из всего, что я когда-либо видела.

С биологической точки зрения ребенок из Таунга представляет определенный этап развития австралопитеков, наших предков, которые жили от четырех до двух миллионов лет назад. Внимание палеонтологов, как правило, сконцентрировано на взрослых представителях любого вида, потому что взрослое состояние – это полноценный конечный результат развития; однако окаменелые останки младенцев и детей также могут многое рассказать с точки зрения анатомии и психологии, скорости развития и роста. Дети – это не просто миниатюрные версии взрослых. Существуют веские эволюционные причины, объясняющие, почему младенцы и дети старшего возраста выглядят и ведут себе определенным образом, – детство представляет собой особый эволюционный этап развития в жизни человека. Ребенок из Таунга подчеркивает тот факт, что мы не рождаемся взрослыми, а переживаем долгий период роста и изменения. В этом ребенке, как и во всех детях, скрыты некоторые наиболее важные секреты нашей анатомии и поведения. Не случайно же мыши рождаются слепыми, а человеческие дети не могут держать голову. Естественный отбор сделал так, чтобы оленята стояли самостоятельно почти сразу после появления на свет, младенцы автоматически улыбались, а детеныши шимпанзе цеплялись за шерсть матери. И все это имеет некий биологический смысл. Реализация модели рождения, младенчества и детства у любого вида происходит в определенной последовательности, которая в конечном счете формирует биологическую природу и поведение взрослой особи.

Строение тела у детей раннего возраста

Летом 1990 года я путешествовала по Африке, и во время той поездки мне представилась возможность подержать на руках детеныша шимпанзе. Его мать и все родственники были убиты браконьером. Его успели поймать, прежде чем детеныш был отправлен в какой-нибудь европейский зоопарк, и теперь малыша поселили в отеле, менеджер которого взял за правило забирать к себе брошенных животных. Качая детеныша обезьяны на руках, я испытывала удивительные чувства – он был совсем как маленький ребенок, только более волосатый. Он слегка ерзал, смотрел на меня напуганными карими глазами и, вытянув вперед губы, издавал тихие непонятные звуки. После нескольких минут беспокойства он протянул свои длинные руки через мое плечо в сторону женщины, которая за ним обычно ухаживала, пытаясь дотянуться до единственной матери, которая у него теперь была.

Неудивительно, что этот детеныш обезьяны был так похож на ребенка – около 98 процентов генетического материала человека и шимпанзе идентичны. На самом деле между нами и шимпанзе существует более тесная связь, чем между шимпанзе и гориллами. Я сообщаю этот факт, чтобы подчеркнуть одну мысль: все люди – как дети, так и взрослые, если уж на то пошло, – животные. Мы принадлежим к приматам, одному из отрядов млекопитающих, и наших детей можно считать детенышами. Несмотря на то что людям нравится считать себя единственными в своем роде, у нас есть много общего с другими приматами в области психологии и поведения. Так, форма нашей головы является частью континуума, распространяющегося на других приматов, для которого характерны уменьшенный нос и увеличенная черепная коробка с широким лбом и впередсмотрящими глазами. Наши зубы имеют больше сходства с зубами приматов, а не собаки или аллигатора. Наши глаза видят так же, как глаза обезьяны, которые обладают способностью к цветовому и глубинному (пространственному) зрению, помогающему им передвигаться по ветвям деревьев. Наши гибкие руки – которые могут сорвать фрукт с дерева, напечатать эти слова, завязать шнурки, держать цветок или собрать модель самолета – отличают нас и всех приматов от других млекопитающих, у которых есть лапы. Вся верхняя часть нашего скелета свидетельствует о еще более тесной связи с другими приматами, в особенности человекообразными обезьянами. Взяв в руки учебник по анатомии человека, можно провести анализ строения тела шимпанзе или гориллы и обнаружить, что все их кости и органы находятся на тех же самых местах, что и у человека. У нас верхняя часть тела – человекообразных обезьян с длинными руками. Единственное различие – в широком анатомическом смысле – заключается в том, что человеческий таз, ноги и ступни адаптированы к прямохождению. Значительная часть наших физиологических особенностей совпадает с теми, которые есть у прямоходящих приматов.

Дело в том, что человеческие младенцы, как и все другие, являются животными определенного вида, которые от рождения обладают определенными физическими и психическими способностями и не имеют некоторых других. Как будет видно из этой книги, лучше всего можно понять значительную часть животного контекста развития новорожденных и детей, взглянув на него через призму биологической эволюции.

Взяв на вооружение такой подход, уже невозможно думать о детях как о начальных несформировавшихся организмах или слабом подобии взрослых, которыми им предстоит стать. Дети – это только то, чем они были созданы быть.

Почему младенец не может сидеть

Не все малыши одинаковы. Дети, рождающиеся у людей, совершенно беспомощны, их интересует главным образом пища, сон, процесс еды, дефекация и комфорт. Сравните наших грудничков с новорожденным оленем. Олененок сразу же после рождения встает на ноги и через некоторое время уже готов убежать от опасности. Ученые называют эти два типа новорожденных, встречающихся в живом мире, «незрелорождающимися» и «зрелорождающимися». Незрелорождающиеся малыши появляются на свет беспомощными, как правило, после короткого периода созревания или беременности, и формирование их мозга обычно завершено не полностью. Зрелорождающиеся детеныши проводят больше времени в утробе матери, более подготовлены к появлению на свет, куда они приходят зрячими и с хорошо развитым мозгом, позволяющим им контролировать свои конечности и двигаться должным образом; их центральная нервная система более совершенна в сравнении с их ровесниками незрелорождающегося типа. Незрелорождающиеся детеныши, как правило, имеют маленькое тело, отличаются небольшим мозгом и быстро растут, например мыши. Зрелорождающиеся малыши имеют большое тело и большой мозг, но растут медленно, например гориллы.

В обоих случаях мы имеем дело с рациональными альтернативными путями к выживанию: незрелорождающийся детеныш после рождения растет быстрее, а у зрелорождающегося значительная часть его развития происходит, пока он находится внутри матери. Так, размер мозга типичных зрелорождающихся малышей при рождении в 4,5 раза больше, чем у их незрелорождающихся ровесников с таким же весом тела. Однако впоследствии это различие исчезает. С момента рождения мозг незрелорождающегося детеныша увеличивается в размере в 7,5 раза, в то время как у зрелорождающегося только в 2,5 раза; другими словами, после появления на свет из утробы матери мозг меньшего размера растет почти в три раза быстрее[3]. Эта общая физическая и экологическая концепция необходима нам, чтобы представить в более широком контексте наш собственный вид. Что определяет стратегию развития зрелорождающегося или незрелорождающегося ребенка, и почему у людей дети рождаются такими зависимыми? Без сомнения, есть серьезные биологические основания для того, чтобы плод человека рождался в определенное время и определенного размера.

Большинство приматов можно отчасти отнести к зрелорождающемуся типу животных. Обезьяны и человекоподобные обезьяны, к примеру, рождаются зрячими, в отличие от мышей, и сразу же могут держаться за шерсть матери. Они не могут убежать от хищника или прокормить себя, но почти сразу после рождения способны без посторонней помощи найти грудь матери и сосать молоко, а также изучать окружающий мир с помощью глаз и рук. Приматы также выделяются среди других млекопитающих большим размером мозга на любой стадии развития. У всех приматов мозг плода составляет 12 % от его общего веса, в то время как у других млекопитающих (за исключением китов и дельфинов, которые также обладают достаточно большим мозгом) вес мозга плода соответствует только 6 % от веса тела[4]. Но если большинство приматов – зрелорождающихся животных с большим мозгом – способно взаимодействовать с окружающим миром, то почему человеческие дети рождаются такими беспомощными?

Люди отличаются от других приматов, поэтому их считают «вторично незрелорождающимися»[5]. Это означает, что у нас были предки, адаптировавшиеся к существованию в качестве зрелорождающегося вида, а затем по какой-то причине у нас развились некоторые черты, присущие незрелорождающемуся виду, которые в настоящее время накладываются на эту базовую модель. Ключом к пониманию нашего достаточно нового статуса незрелорождающегося вида служит наш огромный мозг; в процессе естественного отбора человеческие дети приспособились к этому выбору в пользу большого размера мозга. Мы являемся частью последовательности видов, обладающих крупным мозгом, и были отобраны для того, чтобы развить эту особенность в большей степени, чем любой другой вид приматов. По какой-то причине миллионы лет назад, когда у нас с обезьянами был общий предок, одна из разновидностей обезьян, обладавшая чуть большим мозгом, преуспевала – например, в вопросах выживания и произведения большего потомства – больше, чем какой-либо другой вид обезьян. Таким образом, начал происходить активный сдвиг в пользу увеличенного объема мозговой ткани, который привел к выбору большого мозга. Однако за большой мозг приходится расплачиваться. Природе пришлось придумывать разнообразные решения для адаптации к такому выбору. Так, для обеспечения функционирования мозговой ткани требуется больше калорий, чем для какой-либо другой ткани, поэтому значительная часть съедаемой нами пищи обеспечивает питание и тепло для клеток мозга. Еще более важным является то, что наши дети вынуждены появляться на свет раньше, чем это могло бы происходить в ином случае, имея из-за этого недостаточно развитый мозг. В результате у новорожденных отсутствует оформившаяся центральная нервная система, что объясняет причины их неспособности ходить и разговаривать в течение длительного времени; для этого у них нет соответствующей нейронной сети. Младенец не может сидеть, потому что формирование его нервной системы – а самое главное, мозга – не завершено. Следовательно, высокая зависимость наших новорожденных и их постоянная потребность в заботе – это главная расплата за обладание большим мозгом.

Несомненно, наши дети быстро наверстывают упущенное. После рождения мозг человека растет быстрее, чем у любого другого млекопитающего, и этот темп развития сохраняется на протяжении двенадцати месяцев, после чего мы переходим к более типичной для млекопитающих модели роста мозга. Р. Д. Мартин, специалист по анатомии приматов и палеонтолог, утверждает, что у людей период беременности в действительности составляет двадцать один месяц – девять месяцев в утробе матери, а затем двенадцать месяцев за ее пределами[6].

Однако причины, по которым наши дети появляются на свет до того, как завершится их неврологическое развитие, не ограничиваются размером мозга. Наши новорожденные имеют достаточно крупный размер, учитывая вес тела матери, и это усложняет работу всей репродуктивной системы человека. Самую важную роль в ней играет плацента, которая функционирует как система передачи кислорода от матери к плоду. Когда ребенок достигает определенного веса, плацента утрачивает возможность выполнять свою работу должным образом[7]. В случае запоздалых родов родители часто думают, что акушер рекомендует проведение кесарева сечения, потому что ребенок стал слишком большим, чтобы пройти через материнский таз. На самом деле врачей больше беспокоит то, что плацента может дать сбой, в результате чего не сможет доставлять ребенку кислород и удалять отходы жизнедеятельности. При рождении размер ребенка относительно плаценты является более важным фактором, определяющим продолжительность родов, чем размер мозга.

Все эти три стратегия появления на свет – незрелорождающимися, зрелорождающимися и вторично незрелорождающимися – связаны с целым комплексом ограничений и адаптаций, которые формируют тот или иной вид. Экологи рассматривают эти стратегии в виде континуума. На одном конце находятся виды, которые при высокой скорости размножения производят многочисленное потомство, но вкладывают в его воспитание мало сил, такие как насекомые (их называют r-видами или r-стратегами). На другом конце спектра располагаются виды, которые размножаются только эпизодически и вкладывают очень много в воспитание каждого малыша (называемые К-видами, или К-стратегами)[8]. Например, мыши проявляют в этом вопросе максимум энергии, принося многочисленные пометы с большим количеством незрелорождающихся детенышей, которые остаются в гнезде до завершения своего развития. В случае с большинством копытных эволюция сделала выбор в пользу крупных животных с осторожными, быстрыми зрелорождающимися детенышами. А линия человека определяется детьми с большим мозгом, которые рождаются окончательно не сформировавшимися. Ответить на вопрос, от чего зависит выбор того или иного пути, непросто. Иногда речь идет о случайности, которая подталкивает развитие какого-либо вида в определенном направлении. Но чаще модель размножения можно объяснить как адаптацию к конкретному набору условий окружающей среды, которые благоприятствуют тому или иному физическому изменению. Таким образом, нам известно только то, что эволюционная история человечества двигалась в направлении поддержки большого мозга, что, в свою очередь, неизбежно влекло за собой биологические и психологические последствия в плане процесса рождения и развития ребенка в младенческом возрасте.

Осложнения от прямохождения

Возможно, мы могли бы и дальше продолжать разговор о детях, мозг которых развит наполовину, если бы эволюция не добавила в процесс раннего развития ребенка еще один осложняющий фактор – прямохождение. Как минимум четыре миллиона лет назад, когда род человека, или семейство гоминиды, откололся от шимпанзе, с которыми у нас был общий предок, его представители перешли к новому способу передвижения. В отличие от человекообразных обезьян, которые передвигаются по деревьям, цепляясь длинными руками за ветви, и ходят по земле, балансируя для устойчивости на костяшках пальцев, особи, принадлежащие к эволюционной линии человека, встали на ноги. Другие приматы также проводят некоторое время на задних лапах; они стоят навытяжку, когда напуганы или осматривают окрестности. Различие заключается в том, что люди – и наши предки – использовали хождение на двух ногах как основной способ передвижения. Этот переход к прямохождению в конечном итоге «подарил» нам боль, испытываемую во время родов.

На моем письменном столе лежат четыре анатомических экспоната. Один из них – это таз женщины, которая умерла не так давно. Другой – гипсовый слепок таза шимпанзе. В третьем случае гипсовый слепок сделан с таза мартышки, которая была одним из моих подопытных животных и умерла в ходе исследования, а теперь продолжает жить в моем кабинете, помогая разобраться в анатомии скелета низших обезьян. Четвертый же экспонат – это слепок таза Люси, женской особи австралопитека, которая умерла почти четыре миллиона лет назад. Если поставить их в ряд, то становится очевидным существующее между ним сходство. Миниатюрный таз Люси больше походит на кости ее далекой родственницы-человека, а кости шимпанзе и мартышки сформированы по своему отдельному, типичному для двух этих семейств шаблону. Различие между ними сильнее всего видно в двух особенностях костей таза. Во-первых, подвздошные кости («крылья», образующие основную часть таза) у передвигающихся на четырех конечностях низших приматов и у передвигающихся на задних конечностях с опорой на костяшки пальцев человекообразных – удлиненные, тогда как у гоминидов – Люси и нашей современницы – они короткие и широкие. Такие короткие и широкие подвздошные кости предназначены для того, чтобы поддерживать вес внутренних органов существа, которое всю свою жизнь проводит в вертикальном положении, стоя. Нужны они и для того, чтобы оставлять достаточно места для крепления мускулатуры, которая поддерживает тело в вертикальном положении и помогает ему сохранять это положение и равновесие при ходьбе. Во-вторых, кости таза у двух этих групп имеют разную форму. Если взять их в руки и заглянуть в них сверху, становится видно, что родовой канал у человекообразных и низших приматов имеет форму вытянутого по вертикали овала. А у двух гоминидов это отверстие сжато по вертикали и растянуто по горизонтали – овал повернут набок[9]. Причиной такого различия послужило то, что у двуногих приматов расстояние от поясницы до тазобедренного сустава стало короче. Как следствие, мышцы, ведущие от безымянных костей таза к ногам, стали крепиться к такому более широкому и плоскому тазу иначе: увеличилась большая ягодичная мышца (лат. gluteus maximus), которая стабилизирует положение ноги при ходьбе, отчего боковые мышцы, обеспечивающие равновесие туловища, стали эффективнее крепиться к бедренным костям. Это, в свою очередь, сделало возможным прямохождение, не давая при этом корпусу заваливаться, как это происходит с животными, привыкшими передвигаться на четырех конечностях, когда они пытаются слишком долго удержаться в вертикальном положении[10]. Сказалось это и на внутренней геометрии костей таза нашей современницы и Люси. Из-за смещения центра тяжести кости крестцового и поясничного отделов позвоночника, чтобы помочь поддерживать внутренние органы, сделались шире и толще и более вдавленными в полость таза. Вот как вышло, что, когда предки людей начали ходить на двух ногах, прямо посреди отверстия, через которое, по идее, должен был беспрепятственно проходить младенец, появилась крестцовая впадина. Выступ этот опасно сближался с лобковой костью передней части таза и означал, что в процессе родов младенцам по дороге наружу придется делать небольшой крюк.

Строение костей таза у современного человека и у всех его прародителей из числа прямоходящих радикально отличается от строения таза у тех его предков, что передвигались на четырех конечностях или с опорой на костяшки пальцев. Причины, подтолкнувшие наших предков к прямохождению, доподлинно неизвестны. На этот счет выдвигалось множество теорий, многие из которых были опровергнуты. Наиболее распространенная – это что люди стали ходить вертикально, чтобы переносить в руках предметы. Но хотя прямохождение действительно освобождает руки, непохоже, чтобы даруемая им способность переносить предметы (а возможно, и детей) была настолько эволюционно значимой потребностью. Наверняка должна была существовать более насущная необходимость, обусловившая такое кардинальное изменение скелета и мускулатуры. Вероятнее то, что прямохождение стало для наших предков реакцией на изменившиеся условия окружающего мира или предоставившиеся им новые возможности по добыче ресурсов. Бипедализм мог оказаться наиболее эффективным способом передвижения между участками редеющих лесов; способность спуститься с деревьев и перейти из одного островка леса в другой могла быть стратегией поведения, выделившей наших предков на фоне конкурировавших с ними за пищу высших приматов[11]. В любом случае, Люси, ее товарки, а также все древние люди после нее передвигались по лесам и африканским саваннам, расхаживая на двух нижних конечностях.

Как отразились все эти перемены в строении таза на рождающихся гоминидах и самом процессе родов? Поначалу почти никак. Во-первых, детеныши австралопитеков были меньше наших детей, просто оттого что и сами они были меньше нас; Люси, например, ростом была всего 105 см. Что еще важнее, у них были очень маленькие головы. Объем мозга взрослой особи австралопитека афарского был около 400 см3, примерно как мозг шимпанзе (грубо говоря, размером с грейпфрут). Детеныши австралопитеков, по подсчетам ученых, при рождении весили около 1600 граммов, а объем мозга имели 143 кубических сантиметра[12]. Пройти через родовые пути для них скорее всего не представляло особой трудности. Однако на один компромисс им все-таки пришлось пойти.

У обезьян таз сжат с боков, что соответствует форме головки младенца; а крестец – широкая кость, соединяющая две половины таза, – не выгнут внутрь, как у людей. В результате детеныши обезьян, как правило, проходят в родовые пути лицом вверх. Но у австралопитеков таз был ýже и ниже и имел крестец, вдавленный в ту полость, через которую должны были проходить младенцы. Поэтому их детям приходилось выходить на свет по иной траектории, ближе к тому, как это происходит у современных младенцев[13]. Им нужно было входить в родовые пути под углом и подстраивать положение своего тельца под изгибы полости таза, сохраняя ориентацию либо слегка поворачиваясь и выходя лицом вниз[14]. Процесс этот мог протекать так же быстро, как и у низших приматов, но малышам австралопитеков приходилось покрутиться[15].

Проблемы с родами стали возникать намного позже, когда Люси и ее коллеги уже вымерли, а у их потомков неожиданно резко увеличился объем мозга. Примерно полтора миллиона лет назад мозг взрослого гоминида увеличился с 400 см3, как у австралопитека, до 750 см3. Обладателем такого более крупного мозга был вид под названием Homo habilis, первый представитель нашего биологического рода. Иными словами, мозг у наших предков увеличился в объеме почти вдвое. Спустя еще всего какой-то миллион лет мозг гоминида снова увеличился вдвое, пока не достиг современного среднего объема в 1200 кубических сантиметров[16]. С точки зрения эволюции все это – довольно резкие изменения.

Как же сказалось такое увеличение объема мозга младенца на процессе родов? Кости таза, приспособившись к прямохождению, в своем строении на протяжении трех миллионов лет оставались практически неизменными. Очевидно, что значительно прибавившая в размере голова уже не могла с легкостью проскользнуть через родовой канал таза, приспособленного к эффективному перемещению на двух ногах и рождению младенцев с небольшим мозгом. Проблема в самой конструкции: таз задумывался как место крепления необходимой для хождения на двух ногах мускулатуры – чем шире, тем лучше, лишь бы это не начинало мешать женщине ходить. Модифицировать его под нужды большеголовых младенцев невозможно. Так что на компромисс должны были пойти сами младенцы, что они и сделали. Во-первых, природа ограничила максимальный объем головного мозга при родах. У людей, как и всех других приматов, дети рождаются с мозгом, вес которого составляет примерно 12 % веса тела. Пусть на роду нам и написан более высокий коэффициент энцефализации (то есть соотношения размеров мозга и тела), чем у других приматов, рождаемся мы с тем же относительным объемом мозга, что и у обезьян[17]. Это компенсируется крайне быстрыми темпами роста мозга после рождения. Во-вторых, кости черепа у нас срастаются только после рождения, так что, когда младенец протискивается через родовые пути, его головка может изрядно сжиматься и менять форму. «Роднички», то есть неокостеневшие участки черепа младенца, – это места соединения различных его костей. Часто через тонкие мембраны соединительной ткани мозга можно видеть, как пульсируют его кровеносные сосуды. Обезьяны рождаются с почти полностью заросшими родничками, но у людей они остаются широкими и подвижными. То, что при рождении головка человеческого младенца из-за этого имеет вытянутую форму, – всего лишь задуманный природой способ протиснуть малыша в родовые пути, не повредив ткани головного мозга.

Две эти особенности помогают головке малыша проходить через родовые пути, но никак не компенсируют тот факт, что человеческие младенцы еще и довольно крупные по сравнению со своими матерями[18]. Обычно у мелких животных детеныши сравнительно крупные, а у крупных животных – сравнительно небольшие. Как ни странно, у людей, млекопитающих довольно крупных, дети по сравнению с весом матерей рождаются относительно большие. Так что проблему вызывает не только большая голова младенца, но и плечи и размер всего его тельца вообще. Еще важнее то, что младенцы, некогда свободно проходившие через родовые пути, в процессе их адаптации к прямохождению стали входить в них туго, словно пробка в бутылку. Поэтому им пришлось приспособиться еще в одном – в том, каким способом они проходят через настолько тесные пути. Младенцам приходится изгибаться и изворачиваться, прижимать подбородок к груди и появляться на свет лицом вниз. Человеческий таз – не прямой тоннель, как у других животных; вход в родовой канал – то место, через которое младенец в него проникает, – имеет поперечно-овальную форму. Средняя часть родового канала вытянута от лобковой кости к крестцовой, а выход имеет форму окружности. Кроме того, крестец выгнут внутрь, в результате чего средняя часть родовых путей – там, где младенец должен пройти мимо одновременно крестца и лобковой кости, – становится их узким местом[19]. Поэтому младенец входит в родовые пути лицом вбок, поворачивается, чтобы пройти через среднюю часть, отгибает голову, чтобы протиснуться мимо крестца, и в итоге выходит лицом вниз. Поскольку выход родового канала направлен больше назад, чем вниз, ребенку также приходится немного выгибаться и выходить под углом, лицом к спине матери. Тем же путем следуют и его плечи – опускаются и поворачиваются; но поскольку головка малыша на тот момент уже находится снаружи, малышу приходится выполнять плечами и шеей упражнение на скручивание, достойное профессионального гимнаста[20].

Вот так и возникло чудо родов у человека – болезненный, сложный процесс, сжимающий головку малыша, как комок пластилина, и доставляющий матери невероятные мучения. И теперь мы знаем достаточно, чтобы ответить на вопрос, почему наши дети рождаются настолько беспомощными. С не до конца развитым мозгом они рождаются оттого, что человеческий таз уже не может расширяться или увеличиваться дальше, иначе женщины просто не смогли бы ходить. Болезненные роды и беспомощные дети – это эволюционный компромисс между прямохождением – эволюционно полезным качеством, закрепившимся у нас первым, – и происшедшим позднее увеличением мозга.

Антропологи Карен Розенберг и Венда Треватан указывают на то, что последствия этого компромисса не ограничиваются механикой родов, но сказываются на поведении человека и человеческом обществе[21]. Узость и извилистость родового канала делают роды процессом долгим и трудным как для матери, так и для малыша. Их травмирующее воздействие сказывается на том, как чувствует себя женщина после родов физиологически и психологически. И сами младенцы после такого тяжелого испытания появляются на свет тоже довольно измотанными и обессилевшими. Настолько непростые, мягко говоря, роды могут объяснить разницу протекания этого процесса у людей и у прочих приматов. Двое исследователей, Вивика Анзорге и Курт Хаммершмидт, наблюдавших за родами у обезьянки-магота, описывали их как сравнительно быстрые, хотя и не безболезненные[22]. Обезьяна-мама, карабкаясь на дерево вслед за остальной стаей, чтобы устроиться на ночлег, по пути несколько раз останавливалась и делала движения ногами – своего рода танец, показывавший, что с ней что-то не так. Она приседала на корточки, раз за разом трогала промежность и издавала низкие звуки, которые исследователи охарактеризовали как «стоны». В конце концов она потянулась рукой сзади и подхватила малыша, который как раз выходил наружу. Обезьянка прижала его к груди, и малыш стал повизгивать. Но уже через пару минут самка – бесспорно, все еще довольно некрепко державшаяся на ногах – вернулась к своим занятиям. У нас есть очень мало описаний того, как проходят роды у приматов, потому что животные чаще всего рожают ночью или рано утром. Люди тоже чаще всего рожают детей поздней ночью, но в их случае у этого события почти всегда имеются свидетели[23]. Розенберг и Треватан высказывают предположение, что практика присутствия при родах – это на самом деле эволюционная стратегия, необходимая нашему виду, потому что человеческие матери менее приспособлены помочь самим себе при родах, чем самки обезьян. Женщина испытывает сильную боль, роды протекают медленнее, а младенец появляется лицом вниз. Ей нужно, чтобы кто-то подхватил младенца и прочистил ему рот и нос. Ей нужно, чтобы кто-то подал ей малыша, а потом, если это будет необходимо, вытянул наружу плаценту. Венда Треватан называет это «принудительным акушерством», имея в виду, что при родах нам приходится прибегать к чужой помощи, потому что с такой формой таза и такими крупными младенцами иного выбора у людей нет[24]. Так что у людей рождение ребенка – событие не просто биологическое, но и социальное. Женщине нужна помощь семьи и друзей, и это подчеркивает, насколько важно для нашего вида межличностное взаимодействие с самого нашего появления на свет.

Последствия зависимости младенцев

Наш с вами таксономический отряд – приматов – отличает от других животных то, насколько важную роль играет во всех сферах нашей жизни общение, и особенно те необходимые долговременные аффилиативные взаимоотношения, которые устанавливаются между родителями и их детьми. То, как мы, приматы, кормим, носим и оберегаем своих малышей, и то, что период ухода за ними у нас длится дольше, чем у любого другого живого существа, – просто поразительно. По сути, напряженный и продолжительный период ухода за ребенком – одна из наиболее характерных черт нашего отряда вообще и важное отличительное свойство людей в частности.

Эволюция заставила родителей-людей ухаживать за своими детьми, а детей – обращаться за помощью к своим родителям. Эта взаимная потребность друг в друге, в свою очередь, выражается в чувстве, которое мы называем привязанностью. С точки зрения естественного отбора привязанность логична. Наши предки были социальными приматами, животными, которые нуждались друг в друге для выживания. То, что социальность у приматов выражается в крайне интерактивной форме, даже стало для нашего таксономического отряда его отличительной особенностью. Мы – не просто скопление мартышек, шимпанзе или людей, но отдельные группы, члены которых, как правило, большую часть времени проводят вместе, трогая друг друга, сидя рядом и вместе перемещаясь[25]. Мы узнаём друг друга по внешности и голосу и постоянно заняты мыслями друг о друге. И поскольку мы – социальные животные, для которых взаимоотношения чрезвычайно важны, объяснить и понять, что такое привязанность, для нас не составляет труда. Испытывать привязанность к кому-либо – это значит хотеть быть с ним, чувствовать себя комфортно в его присутствии, влюбляться. Вот и получается, что для родителей, детей, супругов и родственников отношения привязанности – это норма, и мы заранее ожидаем, что в жизни нам предстоит вступить во всевозможные их разновидности.

Мы также предполагаем, что узы привязанности каким-то образом формируются в момент рождения и что главной и наиболее фундаментальной их разновидностью является привязанность друг к другу матери и младенца. Ведь, в конце концов, это – тип связи, наиболее привычный для всех живых существ, у которых родители проявляют хотя бы минимальную заботу о потомстве. Кошки, например, которые в норме большую часть жизни проводят обособленно, некоторое время испытывают глубокую привязанность к своим котятам, и даже самая недружелюбная кошка оказывается довольно приличной матерью. Естественный отбор связал мать и детеныша, потому что эти отношения необходимы. Некоторые детеныши рождаются самодостаточными, но большинство нуждаются в том, чтобы их научили ходить или летать и отличать съедобное от несъедобного. Поэтому самки в большинстве своем запрограммированы любить своих детенышей; а детеныши в большинстве своем запрограммированы привязываться к матерям. Эволюция сделала так, чтобы матери и детеныши привязывались друг к другу, чтобы матери кормили и защищали своих детенышей, а детеныши держались поближе к своим матерям, чтобы получать от них пропитание и защиту.

Человеческие дети появляются на свет с неразвитой нервной системой и, в отличие от других млекопитающих и приматов, очень зависимыми от тех, кто о них заботится (фото Д. Хэтч)

От эволюционной обусловленности перейдем к рассмотрению эмоционального аспекта привязанности. У людей связывающие мать и дитя узы обычно почитаются священными – лучшим, важнейшим и наиболее естественным видом привязанности. Нет картины сентиментальнее, чем изображение самки какого-либо животного со своими детенышами; в жанре «мать и дитя» даже гиены и летучие мыши выглядят трогательно. В человеческом же обществе матери и дети занимают наиболее чтимое положение. У нашего с вами вида взаимоотношения матери и ребенка так долго считались чем-то само собой разумеющимся, что немногие задумываются о сути этих отношений или даже спрашивают себя, а не являются ли они фикцией, учитывая, как далеко мы, якобы, отошли от чисто животного поведения.