Пустая клетка бесплатное чтение

Пустая клетка
Сергей Зацаринный

Не каждый, кто ищет находит.

Не всякий, кто уходит, возвращается

«Синбад-наме». Ас-Самарканди

© Сергей Зацаринный, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

I. Час быка

Падающая звезда безмолвно чиркнула по сияющему куполу южного ночного неба. Под ним во мрачном величии спал, вытянувшись вдоль реки, огромный город. Приближался тот самый час между полуночью и рассветом, который именуют часом быка. То самое время, когда тьма сгущается перед окончанием ночи, сон сковывает всё живое, и вольно чувствуют себя силы, которые прячутся днём от света солнца. В этот час души спящих улетают особенно далеко.

Собаки и те молчали. Лаять не на кого. Даже на привычных к ночным караулам дворцовых стражников это сонное царство навевало ленивую зевоту. Всадники ехали не спеша, не зажигая факелов. Торопиться некуда, свет звёзд слегка серебрит дорогу, и лошади сами идут потихоньку по пыльной утоптанной улице. Объехали заставы на въезде в город, заехали к речной пристани, перекинулись парой слов со сторожами и теперь возвращались к ханскому дворцу. Богохранимый Сарай, столица славного и великого государя Узбека, да продлит Всевышний его царствование, наслаждался сном и покоем под молчаливым звёздным небом. Лёгкий ветерок шевелил во тьме листья старых карагачей и нёс с реки освежающую прохладу.

Крики донеслись из темноты, когда караул уже повернул на улицу, ведущую к рыночной площади. Кричали на соседней улице, ближе к реке. Сотник привычным движением резко развернул коня в переулок.

Вдали мелькали тени от ручного фонаря, метались фигуры людей.

– Всем остановиться! Именем великого хана!

Тени сразу застыли. С дворцовой стражей шутки плохи – это тебе не базарные или квартальные сторожа с палками. За неповиновение можно и на стрелу нарваться.

Всадники с привычной хваткой окружили кучку людей возле телеги, запряжённой лошадью, один из которых, склонившись в почтительном полупоклоне, держал перед собой зажжённый фонарь.

– Что здесь происходит? Кто кричал?

Один из стоящих выступил из полутьмы:

– На нас напали! Вот, – он протянул окровавленную руку, – меня ударили ножом!

Все разом загалдели:

– Они туда убежали! Их было двое!

Сотник повернул голову в сторону тёмного переулка, куда показывали крикуны и насмешливо протянул:

– Вы почтительно кланяетесь, а сами разговариваете со мной, как с несмышлёным ребёнком. Я должен поверить рассказу, что двое напали на шестерых здоровенных олухов? Или это были могучие джинны? Чья телега?

– Это их телега! Мы мирные водовозы, господин, идём после ночного намаза домой. Смотрим, телега с кувшинами. Здесь рядом наш двор, мы подумали – уж не наша ли? Остановили. А они на нас с ножами!

В колеблющемся свете фонаря блеснула улыбка на лице сотника:

– Значит едут двое на телеге. Потом нападают на шестерых благочестивых богомольцев, оставляют им телегу с лошадью и убегают? – Он наклонился к одному из стоявших, – Э-э, да в вашу мечеть похоже воду для омовения возит не водовоз, а виночерпий. От тебя ж разит, как из кувшина!

Стражники послушно захохотали. Один из них весело поддакнул:

– Уже скоро на утренний намаз призовут, а вы всё с ночного идёте.

– Плутают, – благодушно продолжил сотник. Он был даже рад неожиданному небольшому развлечению. Однако, нужно было возвращаться к службе.

– Ну-ка, давайте, садитесь на телегу, богомольцы. Вон ты, длинный, вожжи возьми. Поедете с нами до квартальных сторожей, пусть с вами завтра местный кади разберётся. Расскажете ему как здесь вместо воды вино наливают.

Мелкое происшествие, совсем недостойное внимания дворцовой стражи.

– Что за улица! Ни караульных, ни привратников! Вот так человека убьют, разденут посреди города, как в глухом лесу!

Между тем, притихшие ночные крикуны залазили на телегу, подсвечивая себе фонарём. С двух сторон, на всякий случай за ними присматривали всадники.

– Да тут ещё один! Только бедный уже на ногах, видно не стоит, – стражник показал рукой на сапоги, торчащие из под куска холста.

– Ваш шейх, что ли? – рассмеялся сотник.

Неожиданно, стражник, быстро столкнул древком копья водовозов с телеги и сам спрыгнул с седла.

– Это чужеземец. Франк, – караульный откинул холст и наклонился над лежащим, – И он мёртвый.

Не дожидаясь команды всадники сдвинули со всех сторон незадачливых крикунов. При дрожащем свете фонарного фитиля тускло заблестело дорогое шитьё на плаще лежащего между кувшинов.

– Та-ак… – недобро процедил сотник, – этот тоже на вас нападал?

– Клянёмся, мы сами только сейчас его увидели? Если бы мы его убили, зачем нам кричать и звать стражу?

– А кто сказал, что это вы кричали и звали?

Сотник с сожалением посмотрел в зловещую тьму переулка, где по словам водовозов скрылись возчики телеги. Он уходил к реке в самые заросли карагачей и переплетение улочек, где не проехать на лошади. Те, кто укрылся там под покровом тьмы, сейчас уже далеко. Даже дворовые псы, отозвавшиеся было на шум и крики, замолчали. Только равнодушные звёзды бесстрастно взирали с бездонного неба на всё происходящее.

Дело скверное!

– А, ну-ка свяжите их! Расскажете завтра эмиру сказку про ночных джиннов, вылетающих из кувшинов.

Он повернулся к одному из стражников:

– Раны видно?

– На шее след, – отозвался тот, – видно задушен верёвкой.

Все угрюмо молчали и всадники, и водовозы. От былого благодушия не осталось следа.

– Потуши фонарь, – приказал сотник. – На улице не души, а завтра на всех базарах будут об этом болтать.

Улица снова погрузилась в темноту. Никто так и не высунулся из за глухих заборов. Лишний раз мозолить глаза дворцовой страже не хотелось никому.

Снова двинулись в темноте и тишине. Словно и не случилось ничего. Молчали собаки, шелестел ветерок в листве, равнодушно горели звёзды.

Сотник вспомнил, как давным-давно в детстве, бабушка вот так же звёздной тихой ночью загадывала ему, ещё совсем маленькому мальчику, загадку: «В каком колчане стрелам нет числа?». Простая была отгадка. Колчан – небо, стрелы – звёзды.

А ещё она рассказывала сказку про джинна, выпущенного неосторожной рукой из старого кувшина.

II. Обитель справедливости

Площадь перед ханским дворцом была безлюдной. Великий Сарай ал-Махруса – Дворец Богохранимый станет настоящей столицей только к зиме, когда сюда вернётся хан Узбек со всею своею свитою. На лето он отъезжает в степь.

Едва весной зазеленеет свежая трава, сам хан, его жёны, родственники, приближённые, военачальники, нукеры, повара, сокольничие – весь двор со своими семьями, слугами, припасами, достают из пыльных кладовых роскошные шатры и простые палатки, грузятся на телеги и отправляются подальше от тесных городских улиц и душных комнат. Уже который год Узбек проводит лето у реки Кубань. Там, среди сочных цветущих трав сейчас его настоящая столица. Целый степной кочующий город из шатров и повозок, растянувшийся на несколько фарсахов. В нём сейчас и везирь со всей канцелярией, вельможные эмиры, седобородые правоведы, ханская гвардия. Там принимают послов и решают государственные дела, плетут интриги и пируют.

Великая держава созданная век назад верхом в седле хранит свои традиции. Она по сей день, как и сто лет назад делится на людей, у которых стены из войлока, и людей, у которых стены из глины. Хан знает и помнит, что именно там, в степи, у кочевых костров вся его военная мощь. Города богаты, землепашцы многочисленны, но не они опора Золотого престола. Его грозные конные тумены в степи.

Вот и возвращается на целых полгода ханская ставка во времена великого Потрясателя Вселенной. Там в степи, его потомки проводят каждый год курултаи, где по древнему обычаю раздают пожалования. Выезжают на большую охоту, где воины могут показать свою отвагу и удаль. Устраивают пышные пиры. Как встарь. Вокруг этого древнего великолепия суетятся слуги, ловчие, ремесленники, купцы, повара, проходимцы – всё, как в настоящей столице.

А дворцы и дома в Сарае на полгода пустеют. Хозяева в степи. За хозяйством присматривают пара-тройка слуг или вообще какой-нибудь оставленный невольник. Начинается совсем другая жизнь, не то что зимой. Известное дело, кот из дома – мыши в пляс. Оставшиеся полновластными хозяевами городских пенатов слуги живут привольно. Можно спать, когда хочешь, есть, что захочешь, водить гостей. Денег хозяева оставили – нужно закупать на зиму припасы. Лето ведь время самое горячее, торговое.

На место отбывшей придворной знати наезжают купцы. Едва начнёт спадать половодье на великой реке, придут караваны с севера: из Руси, из Булгара. На пристанях не протолкнуться. Из-за Бакинского моря приплывут корабли персов, арабов, шемаханцев. Наедут франки из Крыма, греки из Константинополя и Трапезунда, армяне, евреи. Из великой степи придут хорезмские караваны. Закипят сарайские базары. Самая золотая пора для торговцев и ремесленников, посредников-миянчи, менял, хозяев харчевен и постоялых дворов.

С купцами приходят новости со всего света, товары, от обилия которых разбегаются глаза.

Придёт зима, уплывут корабли, уйдут караваны. Вернутся из степи хозяева. И какой-нибудь «господин Балобан», который летом с важным видом закупает на базаре припасы на зиму, а потом лениво играет в тенёчке в нарды с приятелями, снова станет простым невольником, который и на базаре-то появится, только носильщиком при приказчике.

В ханском дворце остаётся всего несколько слуг и небольшой отряд нукеров во главе с эмиром. Служба не тяжела. Стоят на воротах и объезжают город, всё больше окраинные заставы. Оставляют на лето больше ветеранов, которым уже тяжело мотаться по степям. Некоторые из них рубились ещё под знамёнами хана Тохты.

Даже городской Диван на лето пустеет – судьи тоже уехали с ханом. Для разбора дел оставляют только пару яргучи – знатоков Великой Ясы. Вполне достаточно. Обычно все вопросы решают приходские или базарные старосты, мусульмане ходят к своим кади. В Диван идут только с особенно важными вопросами или когда кади и старосты не могут между собой договориться. Летом это случается редко. Пора горячая и народу по судам таскаться некогда.

Вот и сейчас в Диване было малолюдно. У входа молча глядели на площадь двое стражников и диванный писец-битакчи, а в глубине двое седобородых яргучи от нечего делать переговаривались с главным городским кади. Он тоже обычно присутствовал в Диване, потому, что чаще всего среди жалобщиков были мусульмане. Или вопросы касались каких-нибудь мудрёных хозяйственных проблем, до которых Великой Ясе дела не было. Несмотря на ранний час учёнейший Бадр-ад Дин выглядел усталым. Видно яргучи ему посочувствовали, потому что кади старательно объяснял им причину своего усталого вида.

– Эта ночь называется ночью могущества и предопределения. В эту ночь Всевышний принимает решение о судьбах людей на следующий год. От заката до рассвета правоверный должен проводить в молитве. Сказано: «Они свои постели оставляют и взывают к Господу своему в страхе и надежде». Видели, какой особенно нежный рассвет был сегодня?

Яргучи уважительно молчали. Они уже привыкли, что у мусульман целый месяц идёт пост, и кади не пьёт с ними чай. Благочестивый человек. Сейчас, когда стоят самые длинные дни в году и самые короткие ночи, трудно воздерживаться от еды и питья в светлое время. А теперь вот всю ночь провёл в молитве. Не зря хан Узбек возлюбил мусульман, всячески их ласкает и даже сам любит именовать себя султаном. По ихнему.

Раскрылась дверь, идущая в Диван со стороны дворца, и стражник объявил о прибытии эмира. Все встали. Важно положив руку на рукоять сабли, вошёл эмир в сопровождении своего помощника-наиба. Почтительно приветствовали друг друга. На вопрос о новостях битакчи ответствовал, что с утра есть только жалоба от мусульман одного из приходов. Сегодня ночью некий франк, по всему видно пьяный, приставал к женщинам, идущим по улице в гости. А потом вломился во дворик, где они с соседками ужинали и бросил им на стол свиную ногу.

Яргучи осуждающе кивали. Явное богохульство, а, значит подлежит суду по Ясе. Да ещё и стороны принадлежат к разным верам. Уже послали за жалобщиками и свидетелями. Дело, конечно, из ряда вон выходящее, но, может, удастся помирить стороны, не раздувать скандала.

Новость неожиданно заинтересовала эмира. Он быстро повернулся к наибу и сказал:

– Слышал?

Тот молча кивнул.

– Дождись-ка этих жалобщиков.

Судьи переглянулись. С чего бы это? Может новый указ какой пришёл насчёт веры? Франки в последнее время так и вьются при дворе.

Ждать долго не пришлось. Жалобщики явились, едва эмир скрылся за дверью. Это был один из приходских кади, с двумя богато наряженными женщинами и толстым стариком в шёлковом халате с расшитым бухарским поясом. В отличии от Бадр-ад Дина все они были очень бодры и не выказывали не малейшего признака бессонной ночи и усердного месячного поста. Судя по их виду они, напротив, были полны сил и желания ринуться в бой.

– Мы взыскуем к высокому правосудию, – начал кади. – Вот эта почтенная женщина, Таифа, жена купца Сулеймана, говорит, что вчера ночью к ней приставал пьяный франк и хватал её за руки и платье.

Началось разбирательство. В ходе которого выяснилось, что незнакомец не только приставал к женщинам, но и, получив отпор от кротких и благочестивых постниц, вернулся со свиной ногой и ворвавшись во двор, где они с подругами мирно разговлялись финиками и лепёшками, бросил им на стол свиную ногу. После чего скрылся во мраке ночи. Один из яргучи даже поинтересовался – где нога? Нужно было принести, улика как-никак? Его поддержал Бадр-ад Дин. Не обязательно ведь хватать руками запретный для правоверного предмет, могли бы накрыть его мешком. Не дворцовую же стражу посылать?

В этот момент в разговор вступил почтительно молчавший до этого наиб:

– Если мне будет позволено, я хотел бы задать вопрос. Как выглядел этот франк? Во что одет?

Кади и толстый купец повернули головы к разгорячённым женщинам:

– Давайте, рассказывайте поподробнее.

– Плащ на нём был. Дорогой такой, вышитый. Тёмный. То ли синий, то ли серый – темно было не разобрать. Но, дорогой, сразу видно. Шитьё так и блещет. Сам молодой такой, без шапки. Волосы пострижены вот так, – Таифа показала рукой, как был пострижен иноземец.

На губах наиба заиграла недобрая улыбка. Обращаясь к женщине он тихо спросил голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

– Этот почтенный господин твой муж? Ревнивый, наверное?

Таифа непонимающе захлопала глазами и кивнула.

– Много мужчин в доме было в эту ночь? Считая слуг и невольников?

Не понимая к чему клонит наиб, женщина принялась оправдывать мужчин:

– Они все были на другой стороне дома. Здесь сидели одни женщины. Пока мужчины прибежали, этот безумный уже убежал. Где же его поймаешь среди ночи? Мы кричали, звали караульных, соседи повыбегали, но он, как сквозь землю провалился?

– Почтенный кади подтверждает слова свидетельницы, что франк провалился сквозь землю?

Елейный голос звучал пугающе и ответа не последовало. Внезапно наиб резко выпрямился и громко заявил:

– Если почтенные судьи не возражают, я хотел бы попросить этих добрых женщин пройти со мной во двор и подтвердить, тот ли человек, которого я покажу, приставал к ним этой ночью?

Даже бывалые яргучи удивлённо развели руками. Где это видано? Не успел человек подать жалобу, а виновного уже схватили и привели в суд? Воистину ханская стража всесильна. Все вышли во двор. Наиб подвёл женщин к рогоже, лежавшей на земле и поднял её.

– Он?

Женщины в ужасе отшатнулись.

– Вроде… Темно было. Плащ спутать трудно, да и на лицо… вроде. И волосы…

Повернувшись к приходскому кади наиб грозно спросил:

– Значит вы говорите, что этот человек провалился сквозь землю? Посреди улицы полной разъярённых людей? Так вот! Его задушили и пытались тайком увести тело к реке. Какого удовлетворения вы требуете от Дивана за нанесённую вам обиду?

III. Бонифаций из Матреги

На бедного Сулеймана было жалко смотреть. Лицо его стало красным, а глаза выпученными, как у варёного рака. По щекам толстяка струился пот. Бадр-ад Дин между тем обратился к приходскому кади:

– Ты опросил свидетелей? Или решил жаловаться в Диван, только послушавшись эту крикливую женщину?

– А мне страшно интересно, где покойный взял свиную ногу? – добавил наиб, – За всю свою жизнь я не видел в Сарае ни одного мясника, который торгует свининой и не знаю ни одного хозяина, который держит свиней. Для свиньи нужны старые дубравы, какие растут под Булгаром. Видно к твоей жене приставал сам шайтан, коль, получив отказ, он в один миг успел слетать в русские леса.

– Лежит! Во дворе моём лежит, – ухватился за свиную ногу, как за соломинку перепуганный Сулейман. – Я слуге велел отнести подальше от усадьбы и зарыть, где-нибудь. А пока валяется под забором.

Главный кади задумчиво поскрёб затылок под чалмой.

– Придётся мне самому заняться этим делом. Убитого нужно будет передать священнику из их миссии. А убийц придётся искать в мусульманском квартале. Пошлите стражника с этой вздорной женщиной, пусть он принесёт свиную ногу – сощурясь, Сулейману, – Молись, несчастный, чтобы эта нога нашлась. Иначе ты горько пожалеешь о том, что затеял сутяжничать в священный месяц Рамазан.

На секунду замявшись, добавил:

– Послушавшись свою сварливую жену. А ты, – повернулся уже к кади, – ступай с ними и попроси пусть староста соберёт и опросит свидетелей.

Подождав, пока процессия, сопровождаемая ханским гвардейцем, скроется за краем площади, Бадр-ад Дин засобирался и сам:

– Нужен ещё один писец. Пусть запишет все показания и доложит мне. Ты поедешь? – обратился к наибу.

– Придётся. Иноземец видно важная птица и франки обязательно пожалуются везирю, а то и самому хану. Потребуют найти убийцу. Хотя, конечно, лучше бы всё это оказалось правдой. Оскорбил верующих, да ещё в священный месяц, сгоряча убили. Нехорошо, конечно, но, если бы его в суд притащили, всё равно бы не сдобровать. Знаю я это место. Там как раз стена к стене с Сулеймановым двором мечеть стоит – они несколько соседей, для своих поставили. Можно ведь подтянуть, что богохульник в молитвенное здание метил, имама оскорбил. А за это по Ясе – смерть.

– Зачем же жаловаться пришли, коли сами убили?

– Покойника этого ночная стража перехватила. Его тайком везли на телеге к реке. Ещё бы немного, и концы в воду. А шум многие слышали. Если бы не стража, мы сейчас поехали бы к франкам виновного искать. А он исчез. Известное дело, в ответе те, кто остался. Им лишний скандал не нужен – стали бы откупаться. Расчёт верный. Да, видно шайтан попутал.

– В святую ночь на земле тесно от ангелов, – назидательно поправил кади, – Они и не дали свершить несправедливость.

Чтобы не сидеть в полутёмном Диване – окошечки там маленькие, узкие, чтобы зимой их легче было плотно закрыть, наиб увязался за Бадр-ад Дином. Тот решил, пока суд да дело самому прогуляться за писцом, которого нужно послать в квартал злосчастного Сулеймана.

Главный кади Сарая Бадр-ад Дин ал-Арадж был полным тёзкой верховного кади Бадр-ад Дина ибн-Ибрахима, но, в отличии от того политику не любил и старался держаться подальше от сильных мира сего. Человек благочестивый и книжный, он помимо судейских обязанностей возглавлял медресе, не так давно воздвигнутое в столице ханом Узбеком.

Великая Яса Чигизхана писалась в степи для воинов и пастухов, жизнь которых проходила в седле, а всё имущество состояло из скота и оружия. В городах же судьям всё больше приходилось разбираться в хитросплетениях торговых сделок, мудрёных и запутанных договорах, выслушивать оценщиков, советоваться с нотариусами. Чтобы не заблудиться в этих лабиринтах, где очень часто справедливость ищут по принципу «вор у вора дубинку украл», нужно было самому хорошо ориентироваться во всех закоулках мусульманского права-фикха, созданного за века великими правоведами и богословами. Здесь к правдивому и честному сердцу требовалась умная и знающая голова.

Бадр-ад Дин долго собирал по свету мёд мудрости, пока, наконец, не осел в Богохранимом Сарае. Теперь, когда благодаря Всевышнему и мудрому правлению хана в Улусе Джучи росли города, расцветали базары, появлялось всё больше купцов, ремесленников, чиновников. Стали нужны грамотные кади, умелые счётчики, составители договоров. Вот Узбек, да продлиться его благословенное царствование, и повелел построить в своей столице при главной мечети медресе и собрать туда учёных людей, чтобы подданным не нужно было отправляться за знаниями за тридевять земель.

Этому медресе и посвящал всё время, свободное от судейских обязанностей, Бадр-ад Дин. Не было для него лучшего занятия, чем беседы с шакирдами и лучшего отдохновения, чем уединённые часы, наедине с исполненными мудрости манускриптами.

Вот и сейчас учёнейший кади воспользовался случаем, чтобы самому прогуляться до своей излюбленной обители мудрости. Благо располагалась она совсем рядом, на той же площади. Возле главной ханской мечети.

Солнце, несмотря на ранний час, было уже высоко, и на пыльные улицы Богохранимого Сарая потихоньку наползала жара. Подступала самая макушка лета, когда благочестивый человек едва успевал заснуть между вечерним и утренним намазом. Площадь перед ханским дворцом была безлюдна. Дома знати, окружавшие её были сейчас пусты, во дворе главной мечети тишина. К оставшимся при эмире чиновникам тоже мало кто заглядывал. Зато весёлый шум главного базара долетал даже сюда.

Один только вид милого сердцу медресе вернул Бадр-ад Дину благодушное настроение.

– Уже через три дня пост заканчивается. Отпразднуем и снова за занятия.

– А сейчас чем занимаются?

– Я их на весь месяц посадил за переписку. Заниматься сейчас тяжело. Ночи короткие, не высыпаются. Да и на пустой желудок ученье тяжело идёт. А распустишь – того хуже. Юноши молодые, пост им держать тяжело. Особенно в большом городе, где много иноверцев и соблазнов. Нужно ведь привыкать смолоду. Выучатся, выйдут в люди – сами будут судить и учить. Ну, а за полезным занятием и время быстрей идёт и пока переписывают, тоже много познают. Сказано ведь – кто переписывает, читает дважды.

Наиб, чтобы поддержать разговор, сказал:

– У нас тоже сейчас пост. Только постимся по другому. Мясо нельзя – только рыба.

Наиб был русским. Его отец был раньше священником в православной церкви, а сын вот подался на ханскую службу. Сейчас на нём был длинный коричневый халат, запахнутый на одну сторону, как на обычном писце-битакчи и маленькая шапочка на коротко остриженных русых волосах. Издали, если не рассмотришь румяного лица и светлой бороды – монгол монголом.

В медресе было тихо, прохладно и сумрачно. Почти, как в Диване. Самые освещённые места близ узких окон и открытой двери заняли ученики-шакирды, корпящие над листами. Перед каждым маленький столик с чернильницами, тушечницами, перьями и бумагами. В лучах, падающих из окон, висели золотистые пылинки. Пахло пылью и погребом.

При виде кади, все разом вскочили и склонились в низком поклоне.

Бадр-ад Дин подозвал невысокого худенького юношу.

– Это Илгизар. Один из самых прилежных учеников. Приезжий. Город знает плохо, сидит всё время в библиотеке, – кади улыбнулся, – Пусть поработает с тобой, жизнь посмотрит. Возьми, юноша хороший пенал с запасом чернил и каламов. Работы будет много. Будешь помогать почтенному наибу, а потом принесёшь записи мне для доклада.

Чтобы подбодрить ученика, опасливо косившегося на своего нового начальника, наиб дружески похлопал его по плечу:

– Меня зовут Злат. Пенал я тебе дам. Хороший. В Диване есть. Я ведь тоже можно сказать, писец. Битакчи.

Он повернулся к площади.

– Тем более, что нам нужно скорее возвращаться. Это, кажется по нашу душу.

Через площадь к ханскому дворцу ехали два всадника. Франки, один в дорогом парадном кафтане.

– Проведали уже. Интересно откуда?

– Поторопимся, дети мои, – оживился кади, – И всё узнаем.

Однако, когда он со спутниками переступил порог Дивана, посетитель уже закончил свою речь. Судя по всему, только-только. И ещё не получил ответа. Потому что оба седобородых яргучи весело улыбались, а на лице франка лежала печать недоумения по поводу столь неуместной реакции.

Это был уже немолодой, но ещё крепкий и живой человек с тяжелым свинцовым взором. Одет он был подчёркнуто по нездешнему. Пурпурэн тонкого сукна до пупа, золотая цепь на шее, берет на голове. Вышитый плащ застёгнут изящной заколкой. Даже на ногах красовались не сапоги, а узкие щегольские башмаки.

– Это по твою душу, уважаемый наиб, – один из судей развернулся к вошедшим. – Почтенный… э-э-э…

– Бонифаций из Матреги, – пришёл на помощь франк, – приказчик дома Гизольфи.

– Почтенный Бонифаций из Матреги просит защиты и помощи. От него вчера сбежал помощник. Вместе с хозяйскими деньгами. Он просит, чтобы мы немедленно передали всем заставам приметы этого коварного злодея. Повтори, приметы, уважаемый и я уверен, что похититель будет тебе предъявлен быстрее, чем ты успеешь вернуться домой.

Но, наиб не дал посетителю заговорить:

– Скажи, у твоего помощника был дорогой плащ из синего сукна?

Бонифаций кивнул. Наиб сделал ему знак рукой и пошёл во двор.

Теперь немая сцена повторилась уже с участием наряженного франка. Только выдержки у него было побольше, чем у Сулеймана с Таифой.

– Много было денег?

Бонифаций молча кивнул. Было видно, что он не знает, что делать дальше.

– Мы сейчас отправим тело в миссию к монахам. У вас есть опись похищенного? При убитом ничего не было обнаружено.

– Где его убили? – наконец разомкнул уста франк.

– Всему своё время. Думаю высокий дом Гизольфи будет больше интересовать, кто это сделал и где похищенные деньги? Этот несчастный ведь тоже генуэзец? Уверяю тебя, почтенный Бонифаций, что я, наиб самого сарайского эмира, немедленно лично займусь этим делом. Список похищенного у тебя с собой?

– Я торопился, не думал, что в этом есть такая необходимость. Нужно было не дать уйти похитителю.

– Как видишь, уйти ему не дали. Поэтому попрошу тебя никого не впускать пока в комнату убитого и приготовить список похищенного. Там и поговорим поподробнее. А пока, думаю, нам нечем больше занимать внимание высокого Дивана.

Поклонившись, генуэзец вышел. Наиб вышел за ним и стоял рядом, пока тот садился на лошадь. Будто спросить чего хотел. Бонифаций несколько раз нервно оглядывался на него, но Злат молчал. Только внимательно и довольно невежливо рассматривал в упор. Уже доехав до края площади, франк резко обернулся – наиб не сводил с него взгляд.

– Ну что, пойдём заберём пенал, – новоявленный помощник Злата почтительно ожидал рядом. И, вослед уехавшим, – Не нравится мне этот павлин.

Не успели дойти до дворцовых ворот, как появился тот самый стражник, что уехал с женой Сулеймана. К седлу его был приторочен холщовый мешок.

– Видать не соврал жирный ишак? Ого! Да тут не нога, а чуть не полкабана!

Из мешка был извлечён великолепный свиной окорок, солёный и крепко завяленный. Злат осторожно колупнул его пальцем. Понюхал.

– Хорошая штука. С какими-то травами солили. И вялили не день-два. Да и весом… – приподнял мешок, – полпуда, не меньше. Ладно, оставим пока у меня. До окончания разбирательства.

Понюхал с наслаждением.

– Хорошо посолили. Не испортится.

Взвалив мешок на плечо Злат пошёл с молодым шакирдом в небольшое здание сбоку от дворца, где была резиденция эмира. Бережно подвесив к потолочной балке в своей небольшой каморке добычу, скомандовал:

– Ну, брат Илгизар, бери чернильницу и пиши. Начнём собирать камни, как говорится. Первым камнем во главе нашего угла и будет эта нога. Хотя, правильнее было бы назвать её задницей. Но, мы напишем – нога.

Юноша проворно занял место за столиком и пододвинул лист бумаги из стопки на краю.

– 12-й день убывающей луны пятого месяца года Петуха. 27-й день месяца Рамадан 733 года. – Злат на минуту задумался, – А у нашего генуэзца сегодня 19 июня 1333 года. Видишь как бывает. Три раза записали по разному, а всё одно и то же.

Только продолжить им не пришлось. Грозный окрик во дворе: «Наиба Злата к эмиру!», вмиг оставил юношу одного. В каморке было тесно и уютно. Столик для письма, сундучок для бумаг, две скамейки и затёртый коврик на полу. Запах свиной ноги, казалось занявшей полкомнаты, заставил Илгизара сглотнуть слюну. Хорошо хоть сегодня не спал всю ночь с товарищами, поэтому поел перед рассветом.

Наиб прибежал обратно, что есть духу и сразу было понятно, что с писаниной придётся повременить.

– Вот такие дела, брат Илгизар, – объявил он, едва ворвавшись в каморку, – Придётся тайне появления этого свиного зада в Богохранимом Сарае подождать своего часа. Словно стая шайтанов прошлась ночью по нашему городу. Убита жена ханского сокольничего, дочь пропала.

IV. Убийство в доме сокольничего

Злат сел на скамью и стал проворно разуваться.

– Обувь надо поберечь. Негоже сафьян по закоулкам трепать.

Скинул и свой добротный коричневый халат с шёлковым поясом. В один миг мягкий, как рисовальная кисточка, наиб обратился в обычного базарного завсегдатая, что слоняются вдоль торговых рядов в поисках заработка или поживы. Некрашеная холщовая рубаха, подпоясанная крепким кожаным ремешком, старые сапоги.

– Ты, брат Илгизар, тоже собирайся. Вон в ту сумку бумаги сложи с пеналом. Поедем с тобой глядеть как большие вельможи живут. В кои-то веки за такой высокий забор пустят. Да, ты не думай, Бадр-ад Дин там тоже будет. Ещё и похвалит тебя, что приехал. Эту сумку мне по особому заказу шили, – прибавил с гордостью, – Видишь, как крепко прошиты края – бумага не мнётся. Она, может, и не понадобится, но, на всякий случай. Дощечки с писалом не забудь.

Бумага была дорога и её берегли. Черновые записи делали на дощечках, покрытых воском. Или того проще: коптили сажей и натирали бараньим жиром. Когда водишь писалом получаются чёрные буквы. Совсем как на бумаге.

Во дворе уже было многолюдство и суматоха. Ворота открыты настежь, целый отряд стражников на конях. У крыльца эмирский скакун.

– Наделают теперь переполоха, – не одобрил Злат, – И разговоров ненужных.

К ним уже спешил конюх, ведя в поводу пару старых, но ещё крепких меринов. Вослед им тоскливо глядели печальные водовозы, сидевшие на земле в дальнем углу двора под надзором двух стражников.

Усадьба Урук-Тимура была на самой окраине Сарая. Как и говорил Злат, за высоченным забором. Крепкие ворота с калиткой, мощёный кирпичом двор. За домом и сбоку от него целая куча разных построек. Был и сад, уходящий под склон, в котором виднелись опечаленные ивы. Кивнув на них, наиб заметил:

– Там, видно пруд или арык.

Он ещё по дороге расписывал своему спутнику, какой большой человек этот ханский сокольничий. На пиру сидит не то третьим, не то четвёртым от самого Узбека. Вроде как и сам золотого Чингизова рода, только не от Джучи, а какого-то другого сына. Потому, хоть и прав на престол в нашем улусе не имеет, но почёт ему немалый. Кроме начальника ханской охоты, имеет звание эмира и темника, а на шапке носит три пера.

А ещё, старый хрыч, взял недавно ещё одну молодую жену и она, слышно, переругалась со старыми. И самим мужем вертит, как хочет. Не удивительно, если её и убили. Одно непонятно. Урук-Тимур сейчас со всей семьёй, чады и домочадцы, прохлаждается в кубанской степи. Почему жена и дочь здесь?

Молодой шакирд в роскошном дворе совсем оробел. Полно всадников, ярких дорогих халатов, на порог ступить страшно – лежит ковёр в табун лошадей ценой. Однако, как выяснилось, в дом не входят – ждут Злата. Приказ самого эмира.

Даже, когда тот со своим спутником молча вошёл в дом, никто не тронулся с места.

Бедный Илгизар только порадовался, что ничего не ел. Зрелище было не для развлечения. Молодая женщина в луже крови с перерезанным горлом. Разбросанные вещи.

– Умелые люди работали – сразу в горло ударили, чтобы не закричала. Не удивительно, что никто ничего не слышал.

Седобородый старик, бывший у убитой в ключниках, бесстрастным голосом рассказывал:

– Госпожа вчера поужинала рано, пост она не держала. Спать легла до захода солнца. Утром мы её не беспокоим, ждём, когда проснётся – она часто долго спит. Потом уже странным это стало казаться, вчера, вроде рано легла. А когда уже переполох начался, выяснилось, что и молодая госпожа пропала.

– Ценности у хозяйки были?

– Муж её любил очень, дарил украшения. Она их хранила вон в той шкатулке. Все деньги тоже держала при себе, мне выдавала на расходы.

– Много денег?

– Мне про то не ведомо. Выданным я веду строгий учёт и в книгу записываю. А сколько там в хозяйском сундуке… Это знает только управляющий. А он сейчас с хозяином.

Илгизар боязливо озирался. Чувствуется убитая денег не считала. Шёлк свисал сверху занавесками, покрывал скамьи и стены коврами. Какие-то роскошные шитые золотом одеяния лежали на лавке у стены. Сверху красовалась шапочка с перьями и самоцветом на лбу. Наиб наклонился к ней.

– Про драгоценности тоже ничего не знаешь?

– Полный список, конечно, составить не смогу, но, можно опросить служанок. Женщины в таких делах бывают очень наблюдательными.

Наиб ещё раз прошёлся по комнате. Неведомый злодей действовал очень уверенно. Не наследил, не наделал лишнего беспорядка. Просто и деловито: зарезал спящую женщину, забрал содержимое шкатулки и ушёл. Всё это в полной темноте, на небе только звёзды. Ничего не искал, на мелочь не разменивался – не тронул дорогие одежды. Даже не заметил шапочку ценой поди в тысячи даньг.

Злат поднёс шапочку к свету. Камень во лбу засверкал на солнце, как огромная звезда. Похоже рубин – огнём так и брызжет. С лесной орех. Такая вещь и не под замком. Перед слугами что ли хозяйка красовалась?

– Когда в последний раз видели дочь хозяина?

– Перед ужином. Ей не здоровилось и она не вышла к ужину. Служанка ходила к ней спросить не принести ли в комнату, но она уже спала.

– А утром исчезла? У вас ворота тараном не вышибешь, как она могла незаметно уйти?

Старик замялся:

– Уснул привратник. Я его сам и застал поутру спящим у ворот.

– Часто за ним такое водится?

– Бывает… Сейчас тихо. В нашем краю лишний народ не шатается. Да и в доме ещё шесть слуг, кто к нам полезет? Бывает, что и задремлет.

Пошли в комнату дочери. Порядок, чистота, ни малейших признаков спешки.

– Вещи проверяли?

– Ничего не пропало. Только одежда, которая была на госпоже.

– Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, никто из усадьбы не выходил, в усадьбу не заходил?

Ключник виновато, словно извиняясь развёл руками:

– К нам сейчас вообще мало, кто ходит. Да и мы тоже. Припасов своих хватает. Госпожа, иногда ездит на базар. Ну, а я потом деньги отвожу..

– А дочь хозяина?

– Её строго-настрого не велено из дома выпускать. Приказ самого хозяина. Он её не хотел оставлять, но она заболела слишком. Вот её и оставили под присмотром жены.

– К ней тоже никого не пускали?

– Да, некого и пускать. Какие подруги были, они тоже уехали. Всё больше в постели лежала и сказки слушала.

– А всё же улетела птичка, – сказал наиб, пощёлкав ногтем по пустой клетке. – Птичек любила?

Старик печально улыбнулся.

– Это да. Подержит, подержит и выпустит. И вслед смотрит. Любила птиц на волю выпускать.

– Ничего необычного вчера не замечали?

– Было. Гость приходил. Невысокий такой, в чёрном кафтане. Спрашивал у привратника хозяина и ушёл.

– Странное дело. Кому же в Сарае неведомо, что славный Урук-Тимур сейчас при хане на Кубани? Пешком приходил?

– Пешком.

– Назвался как? Что передать велел?

– Ничего. Только спросил и ушёл. В сторону большого базара.

Когда вышли во двор, народа там уже прибавилось. Как и предсказывал Злат, приехал Бадр-ад Дин. Он чинно беседовал с эмиром в тенёчке у стены. Пришлось подойти отчитаться.

– Убита ударом ножа в горло. Судя по всему, во сне. Слуги ничего не слышали. Похитили деньги и драгоценности. Привратник, как выяснилось, спал. Как это не печально, но главное подозрение падает на дочь. Она исчезла ночью. Нужно послать приметы на все заставы и караулам. Пусть слуги опишут платье, в котором она была.

Бадр-ад Дин только развёл руками:

– Бедный Урук-Тимур! Такое несчастье! К нему послали?

– Лучшего гонца. Только путь неблизкий, так что, думаю, будет сюда только через неделю. Ты свои дела закончил?

Наиб почтительно поклонился:

– С телом, да. Больше не буду никому мешать. Нужно ещё хорошенько обыскать усадьбу.

– Вот и хорошо, – оживился кади, – нужно торопиться. Сейчас прибудет шейх, я за ним уже послал, и можно будет заняться погребением.

Злат между тем увлёк своего писца в сад.

– Не повезло нашим святым отцам. Как раз сегодня, когда они всю ночь не спали, и столько хлопот. Но, хочешь – не хочешь нужно предать тело земле до захода солнца. А путь до кладбища не близкий. Так что, думаю, через час-другой здесь уже никого не будет. Кроме слуг. Сможем спокойно заняться своим делом. А пока, брат Илгизар, иди-ка ты в эту беседку да вздремни. Пока я со стражниками обыском буду заниматься. День ещё долгий, дел у нас полно. Когда ещё придётся поспать в такой беседке.

На берегу пруда под ивами красовалась увитая зеленью беседка, обсаженная розами. Одна сторона её выходила на пруд.

– Почувствуй себя эмиром хотя бы на час. Или праведником в райских кущах.

Наиб втянул носом воздух:

– А цветы как пахнут! Живи, кажется, и наслаждайся. Так нет. Видно золотая клетка красива только снаружи.

Во дворе невольники черпали из огромного чана воду – обмывать тело. Бадр-ад Дин, уже активно включившийся во всю эту погребальную суету, строго поинтересовался:

– Чистая вода?

– С реки. Только вчера утром подвезли.

Это заинтересовало наиба.

– К вам вчера водовоз приезжал?

– Ну, да, – подтвердил невольник, – Зимой он каждый день приезжает. А сейчас народа в доме мало, два раза в неделю.

– За ним кто следит?

– Зачем? Привратник ворота открывает, запускает. Когда тот полный чан нальёт – выпускает. Всё без обмана.

V. Баба в кувшине

Едва похоронная процессия вышла со двора, сразу воцарилась тишина. Только сейчас суетились люди, болтали, шумели: сели на коней стражники, склонили печально головы почтенные имамы, пришедшие проводить на кладбище супругу самого ханского сокольничего, тронулись, и снова повис в бездонном небе коршун, сонно застонали куры под забором. Словно и не было ничего.

Место и впрямь было малолюдным. На другой стороне улицы угрюмо дремали вековые карагачи с чирикающими воробьями, за ними спуск к реке, огороды, рыбацкие причалы и летние балаганы для сушки рыбы у самой воды. Но и там никого не видно – утренний улов уже разобрали.

Слуги не спеша расселись в саду, помянуть хозяйку. Теперь командовать некому, сами себе головы. Постелили старые потёртые коврики в тени под акацией. Седобородый ключник, пара служанок, крепкий молодой конюх. Привратник тоже присоединился, заложив калитку на крепкий засов. Почтительно пригласили и наиба, который уже закончил с обыском. Тот охотно скинул на травке сапоги, ослабил ремешок на поясе и подсел к дастархану, поджав под себя ноги.

Суета и хлопоты утомили всех. О делах говорить не хотелось. Так хорошо было сидеть тихонько в маленьком саду среди цветов и отхлёбывать не спеша медовую воду.

– Это ведь я этот сад делал. Своими руками, – хвалился ключник. – Там была грязная лужа какая-то, хозяин велел пруд копать. Скота, народа много, чтобы своя вода была. Ну, а я потом ивы на берегу посадил. Сначала чтобы берег не обваливался. Потом всем понравилось. Акаций самосевом наросло. Попросил у хозяина дозволения беседку у пруда поставить. Потом один знакомый увидал, сказал, давай я тебе дам саженцы роз. Из Персии. Вода рядом, поливать есть чем. Посадил. Потом уже и других цветов достал. Тут меня надоумили первоцветов насажать. Они весной, сразу из под снега цветут. Их уже и хозяин застал. Похвалил. Давай, говорит, сажай ещё. Денег дал.

Садов в Сарае почти не было. Зачем? Знать и служители на всё лето уезжали в степь и возвращались только на зиму. Горожане попроще жили в кварталах ближе к базарам: там ни земли, ни воды лишней не было. Хотя, кое-кто из богатых купцов уже отселился ближе к окраине и обзавёлся и усадьбой и садом. Разбили маленький садик и монахи-франки у миссии. Остальные глотали пыль в своих глиняных двориках.

Наконец появился и толстый старик-повар с дымящимся горшком. Увидев его, женщины проворно сдёрнули платок с горки румяных лепёшек.

Священнодействуя большой ложкой, повар сокрушался:

– Вот ведь как получилось. Даже не пришлось мне готовить поминальный ужин по госпоже. Сказали, не надо. До захода солнца никто ждать не будет. Ну, хоть мы сами помянем. Её любимое блюдо. Теперь уже никто не будет заказывать.

Злат попробовал кушанье из поданной ему миски и восхитился:

– Ни разу не ел такого. Что это?

Толстяк польщённо заулыбался.

– Это старинное блюдо, ещё со столов великих халифов. Меня его учили готовить в самом городе Багдаде. Здесь про такое мало кто знает.

Наиб отдал честь блюду, орудуя лепёшкой. Остальные не отставали. Только повар глядел на них с печальной улыбкой. Думал о своём.

– Секрет раскроешь? – не утерпел наиб.

– Какой секрет? Берёшь жирной баранины или говядины и варишь в горшке. Можно корицы немного добавить и семян кориандра. Отдельно варишь морковь с луком. Соединяешь всё. Главная трудность в соусе. Сам по себе он прост – уксус, вино. которое подкисло и мёд. Здесь главное, как смешать. Чтобы покислее получилось или послаще. А на это уже сноровка нужна и немалая. Будет кислое или сладкое – всё испортишь. Вот эту смесь добавляешь в горшок с мясом и варишь с часок. Перед чем, снять с огня, хорошо добавить изюм и миндаль. Накрываешь крышкой и держишь ещё час. Вот и все дела.

– И впрямь, как тебя послушаешь, кажется просто.

– Лучше всего получается, если баклажан класть. Да, где его сейчас взять. Попозже бакинские корабельщики, может привезут. В Сарае почему-то не садят.

– Вот и сажали бы у себя в саду. Вода рядом.

Повар насмешливо покачал головой.

– Во всяком ремесле свои хитрости. Баклажан тоже нужно суметь вырастить. Может будут когда и в наших краях сажать.

– Бывал, значит, в Багдаде?

– Родился там. Рос, учился ремеслу, – Повар покачал головой и причмокнул, – Какие там базары! Выдумать невозможно чего там нет!

– И птичье молоко? Мне нянька в детстве загадку загадывала. Нет ни у тебя, ни у меня. Ни в заоблачных горах, ни в подземных пещерах. Нет в потаённых дуплах. Даже у кипчаков нет.

Толстяк засмеялся.

– Хочешь верь, хочешь не верь, наиб. А был на багдадском базаре один продавец сладостей. Продавал сладкие палочки, мягкие такие, как сильно загустевшие сливки. Говорил – птичье молоко.

– Чего же уехал из такого чудесного города?

– Судьба человека предначертана не им. Он лишь песчинка на дороге вечности. Взял меня в слуги один очень почтенный человек. С ним я и переехал в город Тебриз. От Багдада не так уж далеко. Был мой хозяин человек учёный, у самого тогдашнего государя в большой чести. С визирем дружбу водил. Часто и мне приходилось для них сикбадж готовить.

– Чего?

– А вот то самое, что ты сейчас ел. Только и баклажанов было вволю и инжир клал. Посуду розовой водой ополаскивал. Да ты не огорчайся. Сейчас ещё одно блюдо принесу с самого визирьского стола. Доходит.

– Если такое же вкусное – лопну. И так объелся, как верблюд на привале.

Повар замолчал. Печально смотрел вдаль, где далеко за забором и полем начинались пески. Словно пытался разглядеть там волшебный Багдад, сказочный базар с птичьим молоком и свою юность. Уже невозвратную.

– Потом визирь попал в немилость. Был он иудей и на многие должности ставил иудеев. И то правда, они тогда слетались в Багдад отовсюду. Как всякий большой человек имел много врагов. Когда хан слёг, его тут же и казнили. А скоро и хан помер. Ну и пошли под смену власти громить иудеев, да и прочих иноверцев. Христианам досталось, да и остальным тоже. Мой хозяин был мусульманин. Но, так как с визирем дружбу водил и его назвали тайным иудеем. Чего не пограбить, коли заступиться некому? Слуги, кто разбежался, а кто и самого хозяина за бороду ухватил. Я молодой тогда был, горячий, как та сковородка. Вступился. Сказал хозяину, беги через заднюю калитку, я их задержу. Сам за саблю. Только никому и дела не было ни до меня, ни до хозяина, все грабить дом кинулись. Ну, и я с толпой смешался, вывел двух лошадей и догнал хозяина. А народ уже почуял куда ветер дует. И по дороге на Багдад и на Трапезунд стали ловить беглецов, грабить и убивать. Решили ехать горами к Бакинскому морю. Там сели на корабль и попали в Хаджи-Тархан. В улус славного хана Тохты.

– Я бы в жизни не подумал, что ты чужеземец.

– Сорок лет прошло. Тогда много народа бежало сюда за море. Сначала иудеи, потом, кто верит в Будду, потом христиане. Вот и нашей госпожи родители тоже.

– Так ты её давно знаешь?

– Ещё у её отца поваром работал. Он большим купцом был. Корабли за море снаряжал. Деньгами ворочал. Друзей имел и в Египте, и в Йемене. Пряностями торговал, благовониями. Так что в хорошей еде толк понимал. Только купеческая судьба переменчива. Уплыл за море – и пропал. Жена вести дела не смогла – разорили её приказчики. Некоторые теперь сами важными купцами стали, со вдовьих денег.

– Она тебя сюда устроила?

– Она. Я на базаре бешбармаком торговал. Чего ухмыляешься? Думаешь, нарезал мяса с лапшой и всё? Лапша-то она разная бывает. А в ней весь вкус. Мой бешбармак со всего Сарая есть приходили. А потом и просто лапшу покупали для домашнего бешбармака.

– Постой, постой, да не твоя ли часом харчевня была в ясском квартале?

– А-а! – довольно заулыбался повар, – Знаешь!

– Чего же бросил такое доходное место?

– Старый уже становлюсь. Силы не те. Семьи нет, кому деньги копить? А тут место почётное, опять же не только лапшу резать. Искусство ведь тоже жалко.

– А как хатунь с Урук-Тимуром познакомилась?

– Это целая история. Был у отца её бесценный рубин. Яркий, как голубиная кровь, с орех величиной. Всякое про него болтали, когда я ещё у них жил. Говорили, что он счастье приносит и удачу. Вроде как зачарованный. А ещё я краем уха слышал будто у этого камня хозяин есть. Вдова этот камень берегла, как зеницу ока и прятала. Только, когда уже совсем нужда прижала, решила продать. Вышла через какого-то торговца на Урук-Тимура. Говорят его дочка любимая прямо-таки заворожилась этим камнем. Отец и решил детище порадовать. Да увидал дочь хозяйки и сам разума лишился. Хатунь ведь красавицей была, каких поискать. Камень уже в приданое получил. Только Райхан он не достался. Новая жена камень на шапочку пришила и всегда носила. Говорила, что её и саму назвали в честь этого камня – Лала.

Наиб задумался. Шапочка с рубином снова вернула его к мирской суете.

– Значит, говоришь, отец Лалы говорил, что у рубина есть хозяин и, что он заколдованный? Сказки любил?

– Это точно, сказки любил. Я к нему часто своего бывшего хозяина, с которым мы из Тебриза бежали приводил. Он в здешних краях стал сказки на базаре рассказывать. Помнится, про этот рубин тоже что-то говорил.

– Что?

– Не помню.

Повар вздохнул и стал тяжело подниматься.

– Пойду гляну на моего бабу?

– Это ещё кто?

– Баба в кувшине. Сейчас принесу.

Пока он ходил Злат поинтересовался у служанок про убитую госпожу. Но, те только плечами пожали. Скучно ей здесь было, только и всего. Хозяин был уже стар, успел схоронить двух жён. От старшей у него остался сын Мохаммед-ходжа, от другой дочь Райхан. Ещё две старшие жены были сейчас с ним в степи. Они тоже нестарые, да видно хозяин уже (хихикнули) староват – детей нет. Но, баловал их. Поэтому, как молодая жена появилась, начались ругань и скандалы. Вот и не взял её сейчас с собой. Побоялся ославиться. Благо, нужно было кому-то присматривать за больной дочерью.

Сказать, что Лала с Райхан ругались или ссорились они не могут. Просто каждая была сама по себе. Хатунь, конечно, хотела её поскорее замуж спровадить. А чего-то там со сватовством не ладилось, отчего и она, и сам хозяин серчали. Видно поэтому и строго-настрого запретил дочери со двора выходить.

Райхан была девушкой тихой, но своенравной. С самого детства привыкла быть отцовой любимицей. И брат её любил, и отцовы жёны. Новая супруга, конечно здорово старика к рукам прибрала. Но, ссорилась только со старшими жёнами. Вообще, про Райхан лучше старых служанок спрашивать, но они теперь с хозяином в степи. Нынешние же служанки, невольницы несчастной госпожи Лалы, про дочку мало что могут сказать. А уж тем более про её городских знакомых. Последнее время ни она никуда не ходила, ни к ней. Старый ключник тоже был в этом деле плохой рассказчик. Его дело хозяйство, в женские дела не лез. Он и ночевал в другом конце двора. В доме с госпожами спала только одна служанка.

Злату сразу вспомнилась пустая клетка в комнате Райхан. Получается, что и девушка улетела в небо, словно птица.

Вернулся повар с большим высоким хлебом:

– Вот и баба мой. В кувшине.

– А где кувшин? – поинтересовался наиб.

– Не разбив яиц, яичницу не изжаришь. Вы, красавицы сбегайте, принесите чай – он там уже готовый стоит, – Повар стал усаживаться поудобнее. Основательно, с удовольствием. Как человек, которому давно некуда спешить и который знает себе цену. – Это блюдо так готовится. Заливаешь тесто в кувшин, вставляешь в него тростинку и запекаешь. А как испечётся, вытаскиваешь тростинку и в отверстие заливаешь растопленное масло и мёд. Когда настоится и напитается, как следует, кувшин разбиваешь. Можно потом ещё сверху полить.

– Опять всё просто получается.

– Тонкости, конечно, свои есть, но это уже, только повару интересно. Кувшин должен быть новый, выпекать подольше, на самом малом огне. Тростинку и кувшин не забыть маслом промазать.

– Вкусно! Тоже хатунь любила?

– И госпожа Райхан не брезговала. Вчера только после обеда попросила испечь.

– В еде капризна была?

– Да нет. Хотя изредка находило. Раз, помнится, ни с того ни с сего заказала мне андалузский пирог. Мне, чтоб лицом в грязь не ударить пришлось бегать рецепт узнавать. Вчера вот, после обеда бабу попросила.

Наиб оценивающе окинул взглядом уже разрезанное кушанье.

– Такой же испёк или поменьше?

– Один в один. У меня для этого специальные кувшины стоят, чтобы мерки не подбирать.

Злат с сомнением покачал головой.

– Кушанье уж больно сытное. Приторное. Много не съешь.

– К ней как раз сказочница приходила, – откликнулась одна из служанок. – А остальное она мне отдала и ему, – кивнула на привратника.

– Сказочница?

– Ну, да. Вчера около полудня приходила сказочница. Молодая госпожа велела её позвать. Она любила сказки слушать.

– И долго она у вас была?

– Долго, почти до вечера. Сказки – дело неспешное.

Тут уже решил встрять в разговор старый повар.

– К нам часто одна сказочница ходила. Воспитанница моего бывшего хозяина.

– Отца Лалы?

– Нет. Того самого, с которым мы из Персии бежали. Я же говорил, что он стал здесь сказочником на базаре.

– Её, выходит, хозяйка хотела бабой побаловать? Каждый раз, как она приходила, это кушанье заказывала?

– Да нет. Вчера в первый раз. Думаю, бедная девушка его в первый раз в жизни пробовала. Хлеб базарного сказочника не полит маслом и мёдом. Хотя в домах, куда её приглашали, может и угощали.

– А у вас в доме его часто пекли?

– Было дело. Покойная госпожа его любила. Её отец, в своё время даже специально для себя его заказывал по особому. С секретом.

– Раскроешь?

Толстяк рассмеялся:

– Чего тут раскрывать? Просто через дырочку наливал кроме масла с мёдом сладкое вино из изюма. Его хлеб может много впитать. Очень, кстати, вкусно получается. Хозяин ещё смеялся: «Хорошо несговорчивых красавиц этим угощать». Оно ведь и правда, сюда полкувшина войдёт.

– От вчерашнего бабы ни кусочка не осталось?

Служанка сразу встрепенулась:

– У меня! Принести? – и убежала.

– А ты, выходит, всё до крошки съел? – Обратился наиб к привратнику.

Тот только развёл руками:

– Вкусно, уж больно. Не стал ждать захода солнца.

– Обычно ждёшь?

Вмешался ключник:

– Мы едим в пост в обед, хозяйка не возбраняла. А вот ужинаем уже после захода солнца.

– Когда тебя госпожа угостила?

– Когда сказочница уходила. Госпожа крикнула, чтобы я ей калитку открыл и угощение у неё взял. Ну, я так и сделал.

Вернулась служанка. В руках у неё был небольшой берестяной туесок с крышкой.

– Убрала вчера. От мух там, муравьёв. Мёд всё-таки.

Кусок остался довольно приличной величины. Злат обратился к повару:

– Посмотри, внимательно, уважаемый, никто ничего не добавил к твоему рецепту.

– Не пробуя могу сказать – напитан какой-то жидкостью, – Понюхал, отщипнул кусочек, пожевал, – Вином отдаёт. Гвоздику добавили, я не клал. И горечь какая-то. Явно гвоздику положили, чтобы горечь заглушить.

– Опиум, скорее всего. Вот и секрет крепкого сна. Так что хозяину, как вернётся можете сказать, что привратник со служанкой не виноваты. Знаешь, где твой сказочник живёт со своей воспитанницей?

VI. Братство водовозов

– Ну, что, брат Илгизар, – усмехнулся Злат, когда они со своим спутником отъехали от сокольничьего двора, – отдохнул чуток?

Солнце уже клонилось к закату, дневной зной спадал, только со стороны песков тянуло пустыней и степными травами. Ехали не спеша, не понукая старых лошадок.

Илгизар кивнул:

– Я когда вы за дастархан уселись уже проснулся, только выходить не стал. Просто лежал.

– Значит слыхал разговор? С этим делом покончено. Если до завтрашнего утра эмирскую дочку не схватят где-нибудь на заставе или на пристанях, утром поедем за этой сказочницей. Уж она то нас приведёт к упорхнувшей птичке.

– А чего сразу сейчас не съездить?

– Вечер уже. Для сказочницы самая хлебная пора. Уже, наверное сидит где в гостях. Да ещё пост сейчас, многие после заката разговляются. Так что домой придёт заполночь. А утром будет отсыпаться. Да, нам с тобой убитым франком нужно заняться. Целый день на жаре во дворе лежит. И водовозы задержанные нас ждут. Поди уже и старшина их прибежал, нас дожидается.

– Старшина?

– А как же. Сарай город большой, здесь в одиночку туго, особенно приезжему. Эти водовозы по большей части кто? Молодые парни, кто из степи, кто с гор. В родных аулах им места не хватает, вот и подаются искать лучшей доли в город. Только здесь ведь тоже никто никого не ждёт. Торговать – деньги нужны и сноровка, опять в торговле неучёному человеку делать нечего, нужно и счёт знать и писать уметь. Ремеслу тоже учиться надо. Слуги по домам больше из невольников. Воду возить – самое лучшее дело. Лошадёнка нужна из тех, что в поле скакать не годится, да телега с кувшинами. Для хозяйственной нужды в Сарае воду берут из прудов и арыков – хан повелел в каждом квартале вырыть. А для питья и еды с реки возят. Дело такое – без воды никуда, нужна постоянно. У каждого домохозяина договор с водовозами. Вот и сбиваются парни в артели, покупают в складчину лошадей, телеги, кувшины, содержат конюшни. Всё больше земляки, а то и родня. Живут часто тоже вместе, народ холостой, молодой. А деньгами, делами и разговорами с начальством ведает староста. Эти вроде по виду кипчаки и взяли их у Чёрной улицы. Наверное Бурангуловские.

– А почему улица Чёрная?

– Да кто её знает. Так уж повелось. Может потому, что с северной стороны. У монголов заведено, что северное – чёрное, южное – красное. А может ещё почему. Там вроде как раньше ламы жили, чёрной веры. Звездочёты, колдуны разные. Когда после смерти Тохты была смута, многих побили.

Хорошо было ехать вот так не спеша по вечереющей улице под неторопливую беседу. Встречные прохожие тоже никуда не торопились. Кто возвращался с базара после трудового дня, кто от пристаней. У многих на плечах были корзинки с провизией. Впереди тёплый летний вечер во дворе за накрытым дастарханом, отдых и тихие домашние радости. Правоверные готовились к ифтару – вечернему ужину после дневного воздержания.

Илгизар потрогал холщовый мешок, полученный от повара. Там помимо туеска с остатками подозрительного бабы, были заботливо сложены на помин души хозяйки лепёшки, горшочек с сикбаджем и изрядная порция халвы. Юноша вздохнул и сглотнул слюну. Особенно хотелось пить, а наиб, словно нарочно продолжал про воду и водовозов.

– В нашем деле водовозы первые помощники. Они ведь по всему городу ездят, в каждом дворе бывают. На них и внимания никто не обращает – привыкли. А они ведь многое видят, многое примечают. Думаю и сейчас они нам помогут.

Наиб оказался прав. Застеленную дешёвым войлочным ковром повозку старосты водовозов они увидели едва въехали на площадь. Видно было, что её хозяин, отогнанный стражей подальше от дворцовых ворот, томится здесь уже давно. Его вид буквально источал почтение и просьбу. Злат даже не притормозил коня, отвечая на приветствие старшего водовоза, только сделал ему рукой знак следовать за ним. Тот с готовностью засеменил возле стремени.

– Какое ужасное недоразумение! Мне сегодня утром, как только доложили, что шестерых наших схватили на улице ночью с мёртвым телом, так я сразу прибежал. Только меня к ним не пустили, даже сам не знаю, что подумать. Ребята все, как один хорошие смирные. У них даже ножей с собой не было. Из мечети шли с ночной молитвы.

– Как из кувшина разило от твоих ребят, Бурангул, – усмехнулся Злат, – Я аж пожалел, что лепёшку с собой не прихватил, закусить.

– Ай-яй-яй, – осуждающе поцокал Бурангул.

– Я не мухтасиб, по мне пусть хоть совсем упьются. Но, вот про то, что из мечети шли – лучше всё-таки помалкивать. Мне интересно, где они взяли убитого франка? Тут уж я на тебя надеюсь.

– Душу вытрясу! – выпучил глаза старшина.

Въехали во двор. разомлевшие за целый день сидения на жаре водовозы радостно вскочили при виде своего начальника, но он так сверкнул на них взглядом, что парни сразу смущённо потупились.

– Ну, Бурангул, что ты мне можешь рассказать про эту телегу? Да и вы, юноши, не смущайтесь, подойдите, помогите своему старшине.

Обрадованные приветливым тоном водовозы столпились вокруг. Один даже полез под телегу. Двое между тем вытаскивали кувшины.

– Ничего! – разочарованно подвёл итог Бурангул, – Кувшины без клейм, даже конь без тамги. Одно можно точно сказать – телега не украдена у водовозов. У нас никто неклеймёного коня запрягать не будет.

Наиб покосился на накрытое рогожей тело под стеной. Тени уже доходили до середины двора, солнце садилось.

– Нужно будет его в монастырь отвезти. Потом ещё успеем место осмотреть. Давайте ребята, грузите. На месте всё и расскажете, и покажете разом.

Он махнул рукой конюху, чтобы забрал лошадей.

– Ты же нас, Бурангул, довезёшь?

Пока добрались до места уже начало смеркаться. Хоть и не задерживались в миссии у франков. Молчаливый привратник только отворил дверь, указав, куда положить тело и кивнул, давая понять, что разговор окончен. Видно было, что присутствию иноверцев он не рад. Скорее всего, он и так всё уже знал. Франков, как называли в Сарае всех генуэзцев, венецианцев, каталонцев и других с ними схожих, было здесь раз, два и обчёлся.

Немного поколебавшись, Злат забрал дорогой плащ. Вещь приметная, дорогая.

По дороге Бурангул продолжал рассуждать о телеге:

– Лошадь, скорее всего, от конеторговцев. Не клеймённая ещё, да и молодая, хорошая. Про кувшины нужно гончаров поспрашивать. Это для нас все горшки на одно лицо, а мастер может много чего приметить. Я вот точно могу сказать, что эта телега с пристаней, от ломовых возчиков. Старая уже. Ей, видно уже редко пользовались, потому что большой груз уже не положишь. Пустые кувшины можно, для отвода глаз.

– Да, телегу явно для того и взяли, чтобы тело отвезти. Очень удобно прикинуться водовозами – они везде ездят, часто допоздна. Тем более, что сейчас у мусульман пост. Бывает просят воды и вечером подвезти.

На месте, где стража задержала водовозов ничего интересного не нашлось. Повозка ехала со стороны центра, явно к повороту на спуск к воде. В этой стороне Сарая хороших проездов к пристаням не было. Базаров нет, чего ездить. Самый край города. Пристани внизу больше рыбацкие.

– Понятно, почему раньше не свернули, – пояснил Бурангул. Там нужно было мимо нашего двора ехать. На воротах сторож. Сразу бы заподозрил, что это за чужие водовозы в наших краях.

– Здесь чужих нет?

Старшина покачал головой:

– Только наши. Здесь и народа мало живёт и всё особняком. А у нас здесь и конюшня и мостки. Чуть дальше – дом для собраний. Оттуда и шли наши ребята к конюшне.

– Так бы сразу и говорили. А то – мечеть!

– Мечеть тоже там. Маленькая. Рядом с домом собраний. Сейчас как раз ужин готов. Милости просим разделить нашу скромную трапезу.

– Ну что Илгизар? Зайдём посмотрим, как сарайские водовозы живут. Солнце уже вот-вот сядет. Можешь у них в мечети намаз совершить. У вас в медресе чем разговляют? Пятнадцать лет мимо хожу, а по сей день не знаю.

– Воду дают с сушёными финиками. Потом пшённую кашу и катык.

– Неплохо! А у тебя Бурангул чем разговляются? Да ты глаза не прячь, я не шакирд, мне и вино можно.

– Зачем говорить? – засмеялся водовоз, – Лучше зайти и увидеть. А ещё лучше попробовать.

Дом водовозов стоял на склоне, уходящем к реке. От дороги его закрывала высокая живая изгородь из колючих акаций, за которой открывался большой двор, засаженный карагачами и вербами. Дом был большой, с верандами со всех сторон. Прямо во дворе был накрыт дастархан, освещённый стеклянными лампами. Постелены ковры, положены вышитые подушки. Бурангул жестом пригласил гостей к умывальнику – чеканный кумган, вышитое льняное полотенце. Вода рядом в огромном чане, охраняемом парой высоких кустов.

Когда гости расселись, вернулись и водовозы. Уже переодетые, в шитых халатах, шёлковых колпаках. Богатые купцы, да и только. Наиб повертел в руках кубок – привозное стекло. Да и миски расписные, такие не каждый богач на стол ставит.

Бурангул суетился перед гостями:

– Не ждали гостей, угощения не приготовили, не прогневайтесь. Только, что для себя готовили. Бешбармак, бурсаки, катык. Сейчас вино принесут.

– Посуда, как на эмирском столе. Денег не жалеете.

– Это всё общее. И посуда, и ковры, и парадная одежда. Вся выручка идёт в братскую казну. Сообща и лошадей покупаем и ячмень. Всё общее. – На всякий случай добавил, – Сборы в казну тоже платим сообща. Весь день в поте лица добываем свой хлеб насущный. Зато вечером или в праздник можем отдохнуть не хуже ханских нукеров. Приходи к нам через два дня, как мы окончание Рамазана отмечать будем. Кто бы мы были каждый в отдельности? Знаешь притчу про веник и прутики?

Наиб кивнул на небо, где уже проблёскивали первые звёзды:

– Давай Илгизар разговляйся. У кого вода свежее, чем у водовозов? Да доставай эмирское угощение, попотчуй хозяина халвой и заморским кушаньем. Если повар не врёт, такое в самом Багдаде едят. А мне вино давайте. Ибо по моей вере оно одобрительно. Ещё святой Владимир сказал: «Веселие Руси, есть питие».

Водовоз услужливо подвинул шакирду блюдо с сушёными финиками и абрикосами.

Дневная жара быстро сменялась вечерней прохладой. Тьма сгустилась в глубине двора под сенью деревьев. Со стороны реки поднималась свежесть и тишина. Свет от дрожащих огоньков ламп тонул во тьме на вытянутую руку от сидящих.

– Мы как будто на дне колодца, из которого видно звёзды, – расчувствовался Злат.

– На дне чаши наполненной небом, как вином, в котором искрятся звёзды, как пузырьки – отозвался Илгизар. – Это сказал великий поэт Абу Нувас. Он жил в Багдаде, дружил с самим халифом Гаруном ар-Рашидом.

– Прочти нам его стих, учёнейший юноша, – попросил Бурангул, – если помнишь.

– Помню. Только оно на арабском.

Илгизар прочитал.

– Может почтенный, ты пойдешь к нам в мечеть муллой? Поучишь моих ребят письму и чтению Корана? Хочешь, примем тебя в своё братство или дадим хорошее жалование?

– Тебе лучше обратиться с этой просьбой к Бадр-ад Дину, – вмешался Злат, – Не баламуть моего помощника.

– А что? Я вижу он такой же приезжий, как и мы. Почему бы ему не примкнуть к нам? Здесь есть и кусок хлеба и защита.

Водовоз мечтательно вздохнул.

– Хочу найти сведущего человека и насадить здесь настоящий сад. Как у того Гаруна ар-Рашида. Создать при нашей мечети собрание книг. Все мы совсем недавно ничего не видели, кроме степных колючек и тощих овец. Наши отцы были нищими пастухами у богачей. Чёрная кость. Теперь мы живём в прекраснейшем городе, где тысячи людей и тысячи чудес. Где есть книги и учителя мудрее книг, где на базарах товары со всего света. Грех не пить, когда вокруг вода.

– Настоящая мудрость водовоза, – засмеялся наиб, – Радует, что из многого вы хотите выбрать лучшее. Теперь послушай меня. Завтра же пошли своих людей разузнать не видал ли вчера кто где этого франка. Благо, вид у него приметный. Плащ – вообще второго такого в Сарае нет. (Бурангул кивнул). Сам походи по конеторговцам, гончарам, поспрашивай про лошадь и кувшины. Может кто признает. Хозяина телеги поищи. Саму телегу с лошадью пока оставь у себя. Коль хозяева её твоим ребятам вроде как сами отдали. Пока обратно не попросят. (Все усмехнулись). И ещё. Сегодня ночью сбежала из дома дочка ханского сокольничего Райхан. Где-то прячется. Скажи своим, чтобы потихоньку пронюхали – не появлялась ли где вчера молодая девушка с господскими повадками.

VII. Лицо под фатой

Сарай летом просыпается рано. Чуть рассветёт, прокричат азанчи с минаретов, и заскрипят калитки, появятся на ещё прохладных от ночной росы улицах первые прохожие. Ещё немного – зашумят базары, наполнятся суетой и гулом речные пристани, откроются двери лавок.

Маленький отряд из Злата, Илгизара и двух стражников был в седле уже на рассвете. Шакирд сразу после утреннего намаза отправился из родного медресе к ханскому дворцу, где его уже дожидался неутомимый наиб. Он ещё ночью, когда расставались, предупредил – завтра нужно тронуться пораньше. Чтобы всех застать. Вот и тронулись, когда солнце только-только заблестело на золотом полумесяце над ханским дворцом. Прихватили с собой и пару лошадок посмирнее в поводу.

До дома сокольничего добрались рысью – благо прохожих на улицах было немного, а вот потом о всякой поспешности пришлось забыть. Толстый повар и быстрота были такими разными вещами, что соединить одно с другим не получалось никак. Сначала он долго кряхтел и собирался, наотрез отказываясь ехать к своему бывшему хозяину, который за долгие годы на чужбине стал ему другом, без гостинца. Потом придирчиво осматривал приведённую лошадь, явно побаиваясь её нрава. А когда, наконец, кряхтя взобрался в седло, ехать велел только шагом. Чем тише, тем лучше.

Медлительность старый Маруф с лихвой дополнял словоохотливостью. Благо в стремя к нему пристроился Злат, время от времени подбадривавший рассказчика вопросами.

Повар с удовольствием вспоминал Багдад, роскошные базары, дворцы и пиры. Рассуждал о превратностях судьбы и её неумолимости.

– Вот ты спросишь, почему мой бывший хозяин стал сказочником на базаре? (По правде говоря его об этом никто и не спрашивал). Ведь был он человеком учёным и уважаемым. Был в кругу таких же почтенных людей одним из первых. Книгу звёзд читал, как собственную ладонь. Хочешь верь – хочешь не верь, а в вашем медресе не найдётся человека, который может сравниться с моим хозяином в учёности. Мог бы там есть сласти и самые лучшие лакомства. Ходить в шёлковом халате. А он сидит в разваленной хижине за городом, грызёт сухую лепёшку с просяной похлёбкой, укрывается дырявым чапаном.

Сам так захотел. Да ты, наверное знаешь сказочника Бахрама? (Наиб кивнул). Никогда никому он не говорил своего настоящего имени. И мне запретил. Знаешь почему?

Когда сорок лет назад толпа безбожников, прикинувшихся мусульманами, бросилась громить его дом, я вывел хозяина через заднюю калитку. Велел бежать за город пока ворота не закрыли. Сам вернулся. Схватил мешок дорожный, думаю, чего успеть с собой прихватить. Деньги взял только те, что у меня на припасы были. Одежду взял только свою, попроще. Беглецам ведь от шёлковых халатов только лишнее внимание. Думаю, хозяин ведь мой, мудрый человек, у него книг – целая комната до потолка. Нужно хоть одну прихватить. Да вот беда, человек я неучёный, как выбрать самую нужную? Тут меня и осенило. Забегу в спальню и возьму книгу, которую он при себе держал. Уж, наверное, это и будет самая ценная. Забегаю – а там несколько книг лежит. Чтобы не ошибиться схватил самую толстую. Тяжеленная такая, здоровая, еле в мешок втиснул.

В общем, унёс ноги. Догнал хозяина. Первые дни не до мешка было, лишь бы ноги унести. А уж как на корабль попали, похвалился я, что одну книгу всё-таки спас. Обрадовался хозяин, полез в мешок, да как рассмеётся. Воистину, говорит, это знак свыше. У меня в спальне лежали бесценные рукописи по математике и астрономии, редчайший труд по философии, а ты взял сборник сказок. Видит, что я расстроился и утешает – это книга тоже очень дорогая, старинная. Сборник персидских сказок. «Тысяча ночей» называется. Всю жизнь я гнался за высшей мудростью, пытался постичь движение звёзд и глубинную суть вещей, хватался за стремя великих. А сказки считал никчёмной забавой, развлечением от скуки. Попрал мою гордыню всевышний. Послал мне знак. Считал я себя избранным, тянулся за доступным лишь немногим и презирал простецов. Служил знанию, ради знания. Кому и какая польза была от моей учёности? Твоей рукой, Маруф, водили сами ангелы. И стал сказочником на базаре. Даже имя своё сменил. Назвался Бахрамом.

– Вот поди же, – покачал головой Злат, – Бахрама я давно знаю. Сколько раз его сказки слушал и восхищался. И ума не было, что он бывший вельможа.

– Вельможей его вряд ли можно назвать, скорее придворный звездочёт. В Персии у хана при дворе их много было, со всех краёв съезжались. Он им специальный дом мудрости построил, разные хитрости, чтобы за звёздами следить. Много там людей было. Всяких вер.

– А про веры ты откуда знаешь? Они что, тебе исповедовались?

– Э-э, дорогой! Так я же повар. Повара про своих хозяев и их гостей больше лекаря и ключника знают. От ключника можно утаиться, от лекаря, а от повара никак. Взять тогдашнего визиря. Он себя называл мусульманином. А молва твердила, что он тайный иудей. Правду твердила. Потому, как, когда он к нам приходил, хозяин всегда велел угощение по иудейским правилам готовить. Кошерно по-ихнему. Чтобы значит молочное с мясным ни-ни, не смешивать. Другие запреты есть. Свинину, как и мусульмане не едят.

– Для иных гостей свинину заказывал?

– Было дело. Всякий народ к нему в гости приходил. Иной раз хотел уважить их и свининой. Хотя сам не ел.

– Скажи, а в Сарае свинину мясники продают?

– Нет. Ты же сам из христиан, часто свинину ешь?

– Когда в гостинец привезут с севера. Обычно, окорок.

– У нас свинину можно купить только зимой и только у черкесов. На заказ. Привозят мороженую из предгорных лесов. Дорого только. Бывает, на кораблях привозят морем, живых. Но, тоже на заказ. Потихоньку на корабле и режут.

– Покупал?

– Приходилось. Убитой госпожи отец иногда заказывал.

– Так он, что не мусульманин был?

– Мусульманин. Только гости к нему иногда приходили разные. Чужеземцы. Их и угощал. Отдельно. Он с ними всегда уединялся и трапезничал тайно.

– Важные, видно птицы были, коль так старался?

– Это правда. Потом, когда уже хозяин за морем пропал, приходил один из них к хозяйке. Всё выспрашивал, что, да как. Страху на неё нагнал.

– А откуда знаешь, что это одни и те же люди?

– Как не знать? По виду и по одежде мусульмане. Не франки, не русские, не черкесы. А свинину едят. Да и видно, люди не простые. Мой ведь хозяин не последний богач был, а перед ними стелился.

Проехали заставу. Свернули на утоптанную тропу вдоль реки. Здесь стояли уже больше рыбацкие причалы, да тянулись дальние огороды. То тут, то там видны были летние балаганы из тех, что делают рыбаки, да сторожа грядок.

Хижина сказочника ютилась в тени нескольких старых огромных верб. Чистый двор, поросший мягкой шелковистой травой был обсажен изгородью из колючего кустарника. Навстречу гостям с невысокой скамеечки под деревом поднялся худой сутулый старик в заплатанном халате.

Наиб не стал заезжать во двор, спешившись у изгороди. Пропустил вперёд повара, буркнув ещё раз:

– Не говори, что госпожу убили!

Но, старик сам, едва поприветствовав Маруфа, обратился к Злату.

– Что привело почтенного наиба с стражей в мой дом с утра пораньше?

– Грехи человеческие, – улыбнулся тот, – Ты же знаешь, уважаемый Бахрам, что я всегда разыскиваю то, что не терял. Вот и теперь мне нужна твоя помощь. Вернее, твоей воспитанницы. Она дома?

– Спит, – встревожено отозвался старик.

– Так может мы её и будить не будем. Скажи, где она была позавчера? Ты ведь знаешь?

– Конечно, Феруза послушная девушка и никогда не уйдёт из дома без спросу. Она ходила в баню, что на булгарском базаре. Там как раз собирались несколько купчих и позвали её, рассказывать сказки. Она ещё хотела вернуться пораньше, чтобы сготовить мне праздничный ужин. Вчера ведь была Ночь могущества, а я старый человек, уже думаю о душе, держу пост.

– Так она пришла пораньше?

– Конечно. Ведь ещё нужно было сготовить.

– Пешком пришла?

Старый сказочник уже стал беспокоиться:

– Да кто же её довезёт? В наши края попутчиков не бывает.

– Пешком далеко идти. От булгарского базара не меньше часа. А ведь ей ещё нужно было провизию купить. Да, и почтенный Маруф говорит, что позавчера к его хозяйкам сказочница приходила, вроде как они твою воспитанницу обычно звали.

Бахрам замялся:

– Как Урук-Тимур уехал, ни разу не звали. Зимой, да, часто приглашали. И баловали мою Ферузу, всегда платили хорошо и дарили чего-нибудь.

– Позови.

Ждать пришлось недолго. Вскоре из двери показалась стройная девушка, нижняя часть лица которой была прикрыта полупрозрачным платком. Вид этого платка буквально ошеломил наиба.

– Ты всегда его носишь?

За растерявшуюся девушку ответил Бахрам.

– Это я заставляю. Я сам из краёв, где женщины закрывают лицо. Родители Ферузы тоже оттуда. Вот я и велю придерживаться обычая. Только, чтобы уж слишком не выделяться, платочек носит полупрозрачный. Не мешает, и скромность показывает. Для сказочницы не лишнее. Она по разным домам ходит. Лишняя нескромность и женщинам не понравится, и мужчин на дурные мысли может навести.

Он явно не понимал, почему столь лёгкая фата, вызвала у наиба такое изумление. В Сарае были люди из разных краёв, придерживавшиеся разных мусульманских традиций. Были и такие, чьи женщины вообще глухое покрывало до земли носили. Никто не удивлялся.

– Скажи мне, девушка, ты часто бывала в доме Урук-Тимура и знаешь его дочь Райхан. Не буду темнить. Вчера она сбежала из дома, и я её разыскиваю. Может ты знаешь каких-нибудь её друзей или подруг, у которых она могла скрыться?

– Госпожа никогда не рассказывала мне про своих знакомых.

– Что ты делала позавчера?

– Меня позвали рассказывать сказки в баню на булгарском базаре. Потом пошла домой.

– Долго была в бане?

– До полудня. Женщины решили ещё куда-то пойти, со мной расплатились и отпустили.

– А теперь послушай меня внимательно, женщина. И ты, старик, тоже. Вчера ночью некая сказочница пришла после обеда в дом сокольничего Урук-Тимура. Пробыла там до вечера. Они с хозяйской дочерью заказали повару бабу, который напитали снотворным и угостили им привратника и служанку. А утром обнаружили жену хозяина убитой, её комнату ограбленной, а дочку исчезнувшей. Я уже уверен, что сейчас привратник расскажет, что сказочница закрывала лицо фатой. А вы, думаете, зачем со мной два стражника? Поэтому вы сейчас расскажете мне всё, что вы делали в этот день. В мельчайших подробностях. Назовёте всех людей, с кем встречались, о чём они говорили. Ибо, если я в ближайшие пару дней не найду Райхан, то само небо не будет в силах защитить тебя, красавица.

Когда они возвращались назад, Илгизар спросил:

– Почему ты не стал забирать девушку?

Наиб только грустно улыбнулся.

– Если я не найду Райхан, её ничто не спасёт. Боюсь к тому времени уже выяснится, что она единственная сказочница в Сарае, которая закрывает лицо. Правильно я говорю, добрый Маруф?

VIII. Свиная нога

– Скверное дело, брат Илгизар. Думаю, уже после полудня эмир потребует отчёта, как идут поиски. Коль за эти сутки птичка не угодила в силки, то она очень хорошо затаилась. Или того хуже, упорхнула. А что могу ему сказать я – собака, потерявшая след?

Оставив толстяка повара маленький отряд рысью двинулся обратно к ханскому дворцу. Наиб был огорчён и взволнован. Поэтому и кричал на скаку.

– Вчера я был уверен, что нужно только потянуть за ниточку и она приведёт меня, куда нужно. Теперь я вижу, что кто-то очень старательно запутал след и сунул мне в руки этот пустой крючок специально. И-э-эх! Чуял ведь ещё вчера, что дело здесь нечистое.

Стражникам Злат велел подождать на площади, а сам с Илгизаром быстро шмыгнул во двор.

– Поспешим, мой юный друг, пока на нас не обратились светлые очи эмира или кади. Нам ведь с тобой нужно ещё заняться убитым франком. Тебя ведь для того и оторвали от благочестивого дела переписывания книг, чтобы ты занёс на бумагу показания свидетелей зловещего появления свиной ноги во дворе благочестивого жирного ишака Сулеймана и его сварливой жены. Вот к нему мы сейчас и отправимся. А то он от страха, наверное, меняет уже седьмые штаны.

– Так чего мы сразу туда не поехали?

– Потому, брат Илгизар, что в хижину сказочника и туда, куда мы направляемся, едут разные люди. Что изумлённо вскидываешь брови, как пьяный по ошибке ввалившийся в женскую баню? Там мы ищейки, здесь – сторожевые псы. Вершители ханской воли. Тем более, сначала мы заедем к тому надутому павлину, что приезжал вчера в суд. Чтобы пойти в квартал Сулеймана уже не с пустыми руками. Когда ты ищешь, тебе нужен только острый нюх, зоркий глаз и умение соображать. А вот теперь у нас будет ещё одно сильное оружие – страх. Поэтому, давай умойся и переоденься вот в это.

Наиб указал помощнику на лежащие на лавке коричневый халат и вышитую тюбетейку.

– Пояс шёлковый возьми. Щупловат ты, конечно, против меня, но, ничего, не свалится.

Сам Злат предстал во всей красе. Даже Илгизар немного оробел. Красный шёлковый халат до земли с прорезями вместо рукавов, золочёный пояс. На голове монгольская шапочка с пером цапли. С плеча на грудь свисала ханская пайцза с надписью: «Кто не повинуется – смерть». Довершали наряд кинжал и подвешенный к поясу небольшой золочёный ковшик. Даже стражники, увидев наиба в новом обличье сразу подтянулись в сёдлах.

Прохожие, завидев красных халат сопровождаемый ханскими гвардейцами, жались к стенам. Каждый знал: перо на шапочке – знак высокого ранга, а такие одеяния жалует сам хан своим слугам. Едет власть!

Даже когда подъехали к крепкому дому за воротами, стоявшему совсем недалеко от храма, куда вчера отвозили убитого, наиб не стал спешиваться, а дал сигнал стражнику. Тот без церемоний стал колотить в калитку древком копья. Перепуганный привратник сразу кинулся отворять ворота. Но, и въехав во двор, Злат остался в седле.

– Мне нужен Бонифаций из Матреги! – и, вполголоса Илгизару, – Пусть сам выбегает и провожает нас в дом. А то, если волю дать, опять начнёт хвост пушить.

Вчерашний франк и впрямь не на шутку оробел, увидев стражу и грозного чиновника с пайцзой на груди. Услужливо кланяясь проводил к себе в конторку. Великого хана Узбека поблагодарил за защиту и за заботу о чужестранцах.

Наиб смерил его взглядом, которым обычно удостаивают раздавленного таракана.

– Согласно закону, имущество умершего берётся под охрану для последующей передачи родственников. В комнату умершего никто не входил? Всё его имущество цело?

Такого поворота событий Бонифаций видно не ожидал и явно растерялся.

– Я велел сломать замок в его комнате. Мы хотели найти пропавшие деньги… Но, мы ничего не тронули.

– Список похищенного составлен?

– Пропали только деньги? Вы хотите знать точную сумму?

– Мы хотим знать какие монеты были похищены. В чём они хранились. Понятно, что нас интересуют прежде всего редкие монеты, которые легче искать. Там были какие-нибудь заморские деньги? Золото?

Бонифаций понимающе кивнул.

– У меня есть самый подробный список. Там действительно было немало монет, которые в наших краях встречаются нечасто.

Наиб поправил пайцзу на груди.

– А теперь мы заберём вещи убитого. Как его звали?

– Санчо. Санчо из Монпелье.

Убитый жил в крошечном флигельке из одной комнаты и чуланчика. Собственно там не было совсем никакой мебели. Даже скамеечки. На кирпичной суфе вдоль стены были постелены кошма и валялось одеяло с подушкой. В чуланчике красовался дорожный сундук. Остальным имуществом бедного Санчо была пыль.

Злат покрутил носом в темноте чулана и поднял голову к потолочной балке. Там на старой засаленной верёвке висела свиная нога.

– Это где же вы берёте? – равнодушным голосом поинтересовался наиб.

– Он с собой привёз. Там, откуда он родом, такие окорока часто берут в дорогу.

– Мы это тоже заберём. Вместе с сундуком. Прикажи выделить повозку. Тело когда похоронят?

– Уже на кладбище. Священник рано утром этим занялся.

– Скажи мне, почтенный Бонифаций, когда ты видел этого Санчо в последний раз?

– Позавчера. Я послал его с поручением к меняле.

– К меняле?

– Касриэлю бен Хаиму. Его лавка на базаре у Красной пристани.

– Зачем ты его послал?

– Отнести письмо.

– Что за письмо?

Бонифаций начал нервничать.

– Обычное письмо. Не вдаваясь в детали, это была просьба поискать для меня некоторую сумму денег. Я собираюсь вскоре в Баку.

– А когда ты видел убитого в первый раз?

– Год назад. В Матреге. Когда он поступил на службу дому Гизольфи.

– Ты хорошо его знал?

– Нет. Он приехал из Таны, был до этого служащим дома Барди. У этого дома с нашими хозяевами какие-то дела. Вот его и прислали в Матрегу, а потом в Сарай.

– Чтобы чужеземцу скрыться в Сарае, нужно иметь здесь друзей, знать язык. Кто мог стать его сообщником?

– Ты сам понимаешь, господин, что жить спокойно с этими деньгами здесь он не смог бы. Для этого нужно убраться куда-нибудь подальше. С попутным караваном или кораблём. Кипчакский язык он знал неплохо. Кроме того, он ведь мог иметь могущественных покровителей. Я же говорил, что он служил дому Барди.

– Ты можешь назвать мне каких-нибудь его друзей или знакомых в Сарае?

– Он часто шатался где-то, не любил сидеть на работе и дома.

– Мне непременно бы сообщили о франке, который слишком много шатается. Что-то ты не договариваешь.

– Я думаю вряд ли он показался кому подозрительным. Шатался в основном там, где продают дешёвое вино. И есть сговорчивые женщины.

– Вино и женщины – самый короткий путь к преступлению. Где хранились деньги?

– Вот в этом самом сундуке здесь в конторе.

Сундук производил очень внушительное впечатление. Окованный железом дуб, внутренние замки. Явно сделан специально для хранения денег. Небольшой, но тяжёлый и крепкий. На нём не было никаких следов повреждений.

– У твоего помощника был ключ?

– Нет. Но, он сам привёз этот сундук из Матреги.

– Вместе с ключом?

– Нет. Просто, когда заказывают такие сундуки для перевозки денег, ключи от них дают в разные конторы. В Матреге его закрыли и опечатали. Я здесь открыл. Сломать такой сундук тяжело. Кроме того, замки с секретом. Думаю, он сумел сделать копию ключа ещё в Матреге. Сумма, которую похитили, того стоила. Сами посмотрите по списку.

– Что ты можешь мне ещё сказать об этом Санчо? Кроме того, что он пьяница и бабник?

– Я с ним почти не общался. До этого он служил в Тане, был курьером дома Барди. Возил деньги, письма, передавал поручения. Такие люди обычно не долго сидят на одном месте. Он много поездил по свету и был довольно учёным человеком, знал разные языки. Видимо знал лучшие времена. Вы видели его плащ?

– Да, вещь очень дорогая. Самое лучшее сукно, крашенное индиго и шитьё, как на ризе у архиепископа. И шёлк, и золото, и серебро. Честно скажу, я такого никогда не видел.

– Думаю, он когда-то был моряком. У него я видел однажды астролябию и компас. Эти штуки не нужны никому, кроме тех, кто водит корабли вдали от берегов.

– Значит его прислали сюда, чтобы он привёз сундук с деньгами?

Бонифаций кивнул.

– Кроме того, ему велели оставаться здесь при конторе дома Гизольфи и ждать новых указаний.

– Ну что ж, давай поинтересуемся, что было в сундуке. (Генуэзец почтительно протянул бумагу). Ого! 4 тысячи даньга в мешочках по тысяче, 14 сумов. Ага! Вот и интересное! 846 иперперов, 36 венецианских дукатов, 431 флорин. А вот самое интересное! 825 магрибских динаров. Нечастая штука в наших краях. Кажется мискаль чистого золота в каждом? И всё пропало до последней монетки? Жадноват был твой помощничек. Тут больше двух тысяч золотых монет. Это если в сумы перевести сколько будет?

– Трудно сказать. Если считать по 22 иперпера и 5 флоринов за сум, а динары по 4 за сум, то получается больше трёхсот.

– Так он и серебро утащил. А ведь лишние полпуда. Хотя, золото ещё обменять нужно. В Сарае проще с серебром.

Во двор уже выгнали повозку и под присмотром стражников грузили туда нехитрые пожитки покойного Санчо. Больше делать здесь было нечего.

Когда уже садились на коней, наиб неожиданно спросил:

– Ты как заметил, что деньги пропали? Замок не сломан. В деньгах нужда была?

Вопрос поверг Бонифация в замешательство. Казалось он что-то вспоминает. Наконец вспомнил:

– Показалось, что сдвинут. Стал поправлять и заметил, что сильно полегчал.

– А-а-а, – равнодушно отозвался Злат.

Едва отъехали на проезжую улицу между двух кварталов, наиб проворно соскочил с коня и развязал мешок со свиной ногой. Окорок был съеден уже почти на две трети. Очищенная ножом кость выглядывала наполовину.

IX. Запутанные следы

В квартале у Сулеймана проторчали до самого полудня, опросили всех свидетелей, но ничего нового так и не узнали. В довершение всего, скамеечка, которую услужливо принесли наибу, оказалась чем-то измазана, а он слишком поздно это заметил и испачкал свой драгоценный халат, пожалованный самим ханом Узбеком. Разъярённый Злат громогласно пожалел, что злосчастная свиная нога, нужна для следствия. А то он заставил бы съесть её этого толстого борова с его малоумной женой. И вообще кто сказал, что этого чужеземца убили? Он, наверное, сам умер от ужаса, когда увидел Таифу при свете лампы, а не в темноте улицы.

После чего Злат решил ехать домой. Отдать халат в стирку, а заодно и пообедать. Всё равно искать сейчас менялу, к которому Бонифаций посылал своего помощника, дело дохлое. На дворе суббота. Значит лавка еврея закрыта. Да и дома его можно не застать. Подался в синагогу или куда-нибудь в гости.

Илгизару велел ехать во дворец. Сложить вещи бедного Санчо в каморке и написать отчёт для Бадр-ад Дина о проведённом в мусульманском квартале расследовании.

Вернулся и вовсе молчаливый и задумчивый. На повозке, запряженой парой лошадей.

– Ну что, брат Илгизар, заканчивается твоя служба. Отнесёшь отчёт кади и обратно в медресе. Поехали напоследок развеешься, прокатишься со мной до Белого Дворца. Как раз, если сейчас выедем до заката успеем. Там и поужинаем. Не бывал в Белом Дворце? Путь неблизкий – фарсахов семь. Я лошадок своих взял, у сестры. Поездка, вроде как не по службе. Не боись – если что я перед Бадр-ад Дином словечко замолвлю. Поспешай. Нам ещё вина прикупить нужно. Едем к одному старому приятелю, давно не виделись.

Злат вдруг замолчал и помрачнел. Потом добавил:

– Очень давно.

После чего проворно бросил в повозку холщовый мешок, куда засунул обе свиные ноги.

– Не пропадать же добру.

Сытые лошадки резво тронули и повозка загрохотала по укатанным городским улицам. Заехали в черкесский квартал, где наиб купил, не торгуясь, у мрачного бородатого торговца целый запечатанный кувшин вина из прошлогоднего привоза. Миновали южную заставу на выезде, где Злат задержался ненадолго, выспрашивая охранников о пропавшей эмирской дочке. Дальше путь лежал уже мимо загородных домов, тянувшихся вдоль реки. По дороге попадались то богатые усадьбы, то загоны для скота, то нищие хижины, балаганы огородных сторожей, коптильни, дворы кумысников. Внизу за огородами и лугами всё тянулись пристани. Маленькие, рыбачьи. К которым лепились шалаши и навесы для вяления. Здесь за городом было больше деревьев – в основном старых угрюмых карагачей, чьи разлохмаченные ветви щедро золотило заходящее солнце. Остался позади городской шум, с реки тянуло свежестью и в придорожной траве уходящей на восход к едва виднеющимся пескам уже начинали пересвистывать перепела. «Кто идёт! Кто идёт!»

Вскоре дома совсем закончились, и по правую руку потянулись сплошные заливные луга и кусты.

– У нас сейчас ещё вовсю жаворонки поют, – расчувствовался юноша.

– А ты откуда? Давно хотел спросить, да за хлопотами всё никак.

Злат наслаждался полевой тишиной, мягким тёплым вечером. Шапку бросил в повозку, ослабил вожжи. Лошадки тоже радовались воле после тесных городских улиц и бежали резво, легко.

– Из Мохши я. Меня так и зовут в медресе – Илгизар из Мохши.

– Вон чего. Почти земляки. Звали то тебя там как? Илгизаром поди только в Сарае стал?

– Да нет. У меня и отец мусульманин. Дома, конечно, звали Кавалом.

– Меня ведь тоже Хрисанфом крестили. Это по-гречески будет златоцветный. А все зовут Златом. И сам наш хан Узбек, он ведь тоже Мухаммед, если на то пошло. (Злат усмехнулся недобро) А этот самый Бонифаций раньше Дымуком звался. Он ведь не франк – зикх из Матреги. Только всю жизнь у генуэзцев на службе. Его словам, что убитый был моряком можно верить – он сам на кораблях немало поплавал.

Злат опять помрачнел и задумался. Потом тряхнул головой, будто от наваждения:

– Давно это было.

– Вот так вот и живём под небом голубым – полубезбожники и полумусульмане, – отозвался шакирд. – Это один персидский поэт сказал, Омар Хайям. Мудрый был человек, многие науки превзошёл.

– Учись, Илгизар, – одобрил наиб, – Ибо горек корень учения, но сладки его плоды.

И, не удержавшись, добавил:

– Всё одно дураком помрёшь.

Разговор между тем снова клонился к делам последних двух дней. Хотя говорил больше Злат.

– Сарай ведь город не простой. Он весь вытянут вдоль реки. И дороги из него только вдоль реки: на юг и на север. На восток пески. Уйти через них, конечно, можно. Только дорогу нужно хорошо знать, запас иметь. Да и укрыться в пустыне трудно. Как ни крутись, а к колодцам выйдешь – это тебе не степь. Вдоль реки дороги сам видишь какие – на фарсах видно вперёд и назад, кто едет. Опять же при каждом яме караулы. Если уходить за реку, там протоки, пойма, кустарник. Хорошая дорога и переправа только одна. А если потихоньку на лодке переплыть и через пойму тропками пробираться, так там дальше на протоках лодок нет. За рекой в степи тоже караулы. Легче всего уйти рекой. Или вверх или вниз. Вниз можно уйти на Дербент, а то и вовсе за море. Вверх до Укека только добраться, а там леса рядом: ищи-свищи. Но, опасно. Караван идёт против течения медленно, кругом караулы. Самый верный путь – к морю. Конечно, все корабли проверяют. Да только можно лодочкой маленькой сплыть ночью вниз, отсидеться там в протоках, а потом в условленном месте сесть на корабль. Там внизу столько проток – десять лет будешь искать, ничего не сыщешь. Но, думаю, птичка сейчас затаилась. Знает, на дорогах и пристанях такой догляд – муха не проскочит.

– Сарай город большой, есть где спрятаться.

– Вот попробуй спрячься! – развеселился наиб, – Ты из медресе своего часто выходишь?

Шакирд смутился:

– Изредка с товарищами ходил на базар.

– Давно здесь живёшь?

Юноша покраснел ещё больше:

– Два года.

Но, наиба это не удивило. В голосе его даже прозвучало некоторое одобрение:

– Видно странствование по морям учёности тебе интересней, чем хождения по улицам Богохранимого Сарая. Всему своё время. Не зря, видно, мудрый Бадр-ад Дин тебя со мной послал. Так вот и подумай, учёнейший юноша, куда бы ты скрылся в огромном Сарае, буде придёт нужда? Вот то-то и оно. Знакомые нужны. Хорошие знакомые. А для такого дела, как убийство и грабёж – очень хорошие знакомые. Иначе можно кончить, как наш бедный Санчо. Он ведь тоже не дурак, не бежал наобум абы куда. Явно были у него сообщники. Вот только знал он их, оказывается, плохо. И оказался без денег с петлёй на шее. Не попадись на ночной улице эти пьяные водовозы – ушли бы сейчас все концы в воду. Искали бы по всем заставам сбежавшего Санчо. А его подельники только посмеивались над нами, да тратили украденное серебро. Оставив золотишко до лучших времён. Теперь им нужно больше думать, как ноги унести.

– Так мы всё равно про них ничего не знаем

– Узнаем. Поверь старому псу. Какая-нибудь зацепочка, да найдётся. Водовозы слов на ветер не бросили. Они сейчас весь Сарай просеют через мелкое сито. У них кругом знакомые. Может, кто лошадь признает, кто кувшин, кто телегу. Кто-нибудь что-нибудь видел подозрительное. Вот только и убийцы это знают. И знают, что я до них доберусь рано или поздно. Поэтому поспешат убраться. Время, брат, время. Вот чего мне может не хватить. И одного не могу понять, зачем этому Санчо понадобилось приставать к этим бабам на улице? Да, мало того, ещё потом вламываться на двор со свиной ногой.

– Пьяный был.

– Всё может быть. Бежал с деньгами. Прихватил в дальнюю дорогу свиную ногу, которая для этой цели как нельзя лучше подходит. Потом что? Передал сообщникам деньги, сам напился и пристал к бабам на улице? Да ещё вырядился, словно специально в такой плащ, второго которого во всём городе нет. Ему бы как раз затаиться нужно, базарным грузчиком переодеться. Или голова от свалившегося богатства кругом пошла? Самое главное, в Сарае он человек чужой, приезжий. Неужто на такое дело пошёл со случайными знакомыми? Или встретил каких давних знакомых по прежним местам? Ясно одно – в генуэзские края ему хода с этими деньгами не было. Значит спутался с кем-то с нашими, сарайскими. Второе дело того хуже. Здесь вообще ничего не понятно.

Злат снова замолчал и задумался. Илгизар осторожно предположил:

– Мы же точно знаем, что дочка сокольничего убила его жену?

– Здесь другой узелок. Где её искать? Она ведь не для того это сделала, чтобы потом отцу ныть: «Больше не буду?». А значит дорога ей одна – в дальние края. Тут как раз всё продумано давно и тщательно. С неведомым нам сообщником. Ведь всё учли до мелочей. Даже время выбрали – лучше не придумать. Ночь Могущества. Как раз полно людей не спит и по улице ходит. Кто в мечеть, кто в гости. Кто обратит внимание на случайного прохожего? А в то же самое время не взяли бесценный рубин. Который, стоит огромных денег и прятать его легко. И найти его ночью было несложно – он же на шапочке. Почему? Все в один голос утверждают, что эта Райхан никуда не выходила, как отец уехал. Значит с сообщником договорилась давно. Как его искать? Те слуги, кто могут что-то рассказать сейчас в степи на Кубани.

– Но, ведь Урук-Тимур скоро приедет.

– А толку с него? Он что знает про друзей-подружек дочери? Нужны бывшие ближние служанки. А он их с собой разве возьмёт? Они на Кубани останутся при жёнах. Сам эмир налегке прискачет. Сказочницу в накидке мне ведь тоже неспроста подсунули. Чтобы я прямо по указанному адресу отправился и из этой Ферузы всё выпытывал. И время терял. Время, время! Сейчас всем нужно выиграть время. Кто вперёд успеет. Может ведь быть, что эта накидка как раз и должна меня запутать. Ведь коли единственная есть сказочница на весь Сарай с закрытым лицом, то я сразу и решу, что мне её специально подсунули. Как-то уж всё в этом деле одно к одному лепится. Повар, что сонное печиво готовил, раньше у убитой служил. А ещё служил у старика Бахрама, воспитанница которого в этот дом ходила. И после полудня её никто не видел, кроме этого самого сказочника. А знаешь, что ещё? Мне не даёт покоя человек, который в тот день приходил к воротам.

X. Кладбищенский сторож

Белый Дворец показался, когда солнце уже коснулось края неба за рекой. Это было приземистое, но большое здание, укрывшееся за стеной на высоком бугре. Пониже у реки стояло несколько домов, освещённых закатными лучами. Дальше виднелось большое кладбище. Что это именно кладбище было заметно издалека. Сгрудившиеся на холме надгробия, кирпичные мазары под сенью высоких деревьев, надёжная ограда, заросшая кустарником. А посреди этого царства мёртвых величественно высились несколько мавзолеев, будто повелители на окаменевшем пиру. Заходящее солнце печально бросало последние лучи на это застывшее безмолвие, словно засыпая стены, купола и деревья золотой пылью. На унылом слоне холма, забытого на краю пустыни спало былое величие.

У ворот кладбища приткнулась кирпичная сторожка, а чуть поодаль от стены виднелась маленькая церковь с крестом на крыше и пара домиков с обширным двором, обнесённым оградой. Наиб повернул лошадок туда.

– Миссия святого Иоанна. Франки. Если на мусульманский лад – обитель дервишей. Окрестным пастухам ведь всё равно. Видят: отшельники, люди благочестивые, молятся – они их и уважают. Свежей баранинкой. Творог тоже привозят, молоко. Великая Яса велит всякого служителя Небу почитать.

От встречавших отделился высокий седеющий мужчина, поднявший в приветствии обе руки:

– Злат! Приветствую тебя друг мой! Наконец, счастливый ветер занёс тебя в наши края!

– Здравствуй, Хайме! Рад видеть, что годы не берут тебя! Только седеешь понемногу! Ждал-ждал, когда ты посетишь Богохранимый Сарай, да вот решил и сам тебя проведать. А это Илгизар из Мохши. Помнишь Мохши? Учёный малый. Живёт в медресе и за последние два дня уже прочитал мне два стихотворения. Одно на арабском, одно на персидском. Подойди, Илгизар, к моему старому другу Хайме. Он, как и ты много лет учил разные языки и наречия.

Юноша потихоньку рассматривал наибовского друга. Тот сразу выделялся среди других отшельников горделивой осанкой, красиво постриженной бородкой и уложенными волосами. Бросалось в глаза, что здесь он держится особняком. Остальные, поприветствовав приезжих, скромно растворились в сгущающихся сумерках.

– У моего юного друга сейчас пост и он не ел с самого рассвета. Дай ему чего-нибудь разговеться, что прилично правоверному мусульманину. А мы с тобой по старинке угостимся содержимым вот этого кувшинчика от старого Джарказа.

– Жив ещё, старый хрыч?

– А что ему будет? Сам знаешь, мясо, вымоченное в хорошем вине, дольше не портится. По сей день во всём Сарае не найти вина лучше, чем у него.

Расположились на травке у кладбищенской стены. Бросили на землю кошму, старый ковёр. Воткнули в землю факелы. Хайме принёс из домика целый котелок жареной баранины и стопку лепёшек. Над головой уже загорелись яркие южные звёзды, а вокруг грянул хор бесчисленных цикад. Илгизар почтительно поинтересовался, кто был святой Иоанн, в честь которого названа миссия. Но, разогретый старым вином Хайме не был расположен к житиям праведников. Он был явно рад приезду и весел.

– Это давняя история. Много лет бились франки с мусульманами за то, кому из них владеть Гробом Господним в Иерусалиме. Вот и дошла до Папы Римского весть, что за землями мусульман есть великая христианская страна, правит которой пресвитер Иоанн. Искали её и в здешних краях. Тем более, что ханы всегда благоволили к христианам. Когда открывали здесь миссию и решили назвать её в честь святого Иоанна. Из уважения значит к пресвитеру, до которого, думали, вот-вот доберутся. Иоанна с его царством ищут и по сей день, хан уже давно именует себя султаном Мухаммедом и ходит в мечеть, а миссия так и осталась здесь в Богом забытом царстве мёртвых. Сюда подались те, кто не ищет лавров, а ищет уединения и истины. Здесь у нас маленький скрипторий. Кое что переводим, переписываем. Я вот больше садовничаю. Цветы сажаю у могил. Деревья.

– Это мусульманское кладбище?

Хайме усмехнулся. Печально и задумчиво.

– Трудная история. Кладбище старое. Большая часть тех, кто здесь лежит, успели побывать во многих верах. Великая Яса это не запрещала. Считается, что люди любой веры, всё равно молятся Высокому Небу. Поэтому и крестились тогда с лёгким сердцем, и в мечеть ходили. И старую чёрную веру почитали. Ну, а раз человек крестился, то церковь о его душе молится. Сейчас другие времена настают. Всё больше вера не объединяет людей, а разъединяет.

– Выпьем, друг Хайме! За старое время, за всех ушедших! Какой бы веры они не были! Совсем забыл за разговорами гостинец. Я ведь тебе окорок свиной привёз. Редкая штука в наших краях.

Злат пошёл к повозке. Долго возился в темноте, искал. Подошёл по пути к лошадкам, проверил ячмень, потрепал холки.

– Один уже початый крепко. Зато второй нетронутый.

Хайм сразу схватился за нож.

– Что же ты сразу не сказал? Я уже баранины наелся.

Строганул кусок, положил на лепёшку. Сначала себе, потом Злату.

– Юноше не предлагаю. Порядки знаю. Где же ты добыл такую редкость?

– Это принадлежало некому Санчо из Монпелье. Теперь ему оно уже не нужно.

Налили ещё под мясо. Наиб не спеша и подробно поведал всю историю. Хайме слушал молча. Потом внимательно рассмотрел окорока.

– Прав ты, история тёмная. Такие окорока делают не в Генуе. Их делают в Арагоне. Да и имя Санчо, скорее арагонское. Видно, парень был каталонец. Говоришь у Дымука помощником был?

– Теперь он не Дымук, а почтенный Бонифаций.

Хайме презрительно усмехнулся.

– Был и мусульманином, и православным. Теперь к нам подался. А верит, как и верил только в золотого тельца. Знаешь, что ещё мне странно в этой истории? Эта штука называется хамон. Собственно, ничего сложного – вялёная свинина. Солят крепко, потом вялят. Дело долгое, кропотливое. Сначала в сырости держат, чтобы солью получше напиталось, потом сушат. Месяцы уходят. Зато хранится хорошо. Разумеется, хамон бывает разный. Это и от мяса зависит, и от того, кто делал. Так вот, эти твои ноги такие же разные, как погонщик мулов и епископ. (Хайме наклонился к мешку). Видишь, у этого окорока, что мы едим, копыто белое. И мясо не так просолено. Это простой хамон, без затей. Делают его про свой обиход. Теперь смотри нетронутый окорок. Копыто чёрное. Это особая порода свиней. Из них делают самые лучшие окорока. Их и откармливают по особому, и поят. Да и сам хамон более выдержанный. Понюхай. А ещё лучше, отрежь и попробуй. Чтобы такой хамон сделать его нужно чуть ли не год вялить, солить, таскать из помещения в помещение. Где посуше, где похолоднее. Даже время года нужно подгадывать. Это – лакомство для избранных.

– Может, он его и берёг специально для долгой дороги? Ты ведь говоришь, он лучше хранится. Зачем вот только недоеденный бросил? Не помешал бы в дороге.

– Ты говоришь он с мешком денег убегал. Взял самое-самое. Одно могу тебе сказать. Эти окорока могли ему привезти только из Арагона. Это очень далеко. Тёмная пташка этот Санчо. Говоришь у него ещё плащ был дорогой?

– Князю не стыдно носить.

– Чего занесло каталонца в наши края? Да ещё с генуэзцами?

– Я прошу тебя помочь. Осмотреть вещи убитого. Может ты заметишь, что-нибудь такое, на что я не обращу внимание. Как в этих окороках. Или в сундуке окажутся какие бумаги, которые нужно будет прочитать. Бонифаций говорил, что он был учёным человеком.

Снова выпили и закусили хамоном. Илгизара, объевшегося баранины уже стало клонить в сон. Ему так захотелось развалиться сейчас на кошме и смотреть, как по Млечному Пути струятся в бесконечность звёзды. Словно услышав его мысли, наиб сказал:

– Да ты приляг, Илгизар. Отдохни. А я ведь, Хайме, ехал я к тебе по другому делу. Вот, взгляни.

Хайме взял протянутую ему вещь, завернутую в тряпицу. Поднёс к огню. И вскочил! Словно рванула его вверх невидимая сила.

– Откуда это!?

– Признал рукояточку?

Хайме бросился во тьму. Было слышно, как он зашёл в дом и над старым кладбищем воцарилась тишина. Только шипели факела и трещали цикады. С Илгизара слетела дремота. Снова раздались шаги в темноте, и Хайме подошел к огню. В руках у него было два ножа. Хорошие охотничьи ножи с рукоятками, оплетёнными берестой. И с одинаковым деревянным резным навершием в виде птичьей головы.

– Один к одному. (Злат цедил слова тихо, буднично). Сегодня утром его в ворота воткнули у церкви в моём квартале.

– Кто?

– Не видели. Приходил к церкви какой-то человек в чёрном кафтане. Подождал пока выйдет кто постарее и спросил, жив ли епископ Измаил?

– Измаил!?

– Вот то-то и оно. Епископ. А его уж боле двадцати лет, как сана лишили. Узнал про это, что Измаил давно на покое живёт в здешнем подворье и ушёл. Не спеша, говорят, так пошёл, не оборачиваясь. А потом над воротами подворья вот этот нож и нашли. Там высота, как раз косая сажень. Я еле на цыпочках дотягиваюсь. А воткнут был глубоко – еле вытащили. Вот мне и принесли, чтобы разобрался. Может это оскорбление служителям церкви или угроза? Ну, а я сразу к тебе.

– Оставишь его мне?

– Тебе и вёз. И окорока тоже.

– Что будешь делать?

– Моё дело известное. Искать. В тот же день, как убили жену сокольничего, к нему домой тоже приходил человек в чёрном кафтане и спрашивал – дома ли хозяин. А кто же в Сарае не знает, что Урук-Тимур сейчас с ханом на Кубани?

– Чужеземец, значит. Издалека.

XI. Нераскрытое преступление

Проснулся Илгизар на рассвете. Нежно-розовая заря ещё только начинала заливать светлеющее небо. Был тот самый час, когда над землёй воцаряется тишина. Ни ночных цикад, ни птичьих криков. Только редкие отрывки чьего-то далёкого-далёкого разговора изредка долетали в холодной тишине от домиков у реки. Злат уже сидел на кошме, не спеша жуя лепёшку.

– Ну, что, брат Илгизар. Последняя звезда, до которой ты должен был успеть позавтракать, уже погасла. А до последней ещё ох как далеко. Но, я думаю, ты ещё долго не проголодаешься после вчерашнего кебаба. Поэтому давай сделаем то, для чего я тебя сюда притащил. Сходим к великим усыпальницам. Кто знает, когда ещё сюда забросит судьба.

Он ловким движением отправил в рот последние крошки и вскочил.

– Пока Хайме собирается, мы с тобой успеем сходить к мазарам. Хайме решил ехать с нами.

Они прошли через небольшую калитку в высокой стене возле мощных дубовых ворот и очутились на пустынном и безмолвном кладбище. Невысокие надгробия и простые могильные камни, покрытые золотистыми лишайниками, угрюмо выглядывали из горьких степных трав. Однообразие нарушали редкие деревья, невысокие кирпичные склепы, а в самом центре кладбища, подавляя всё вокруг, высилось несколько величественных зданий.

– Здесь упокоились великие ханы, – понизил голос Злат.

Его приглушённые слова всё равно прозвучали в этой мёртвой предрассветной тишине, как возглас, отдаваясь эхом. Только розовеющие верхушки деревьев и крыши мавзолеев не вязались с мыслями о бренности и смерти. Разгорался новый день, с ним шли повседневные заботы, вступала в свои права жизнь. Даже в этом царстве мёртвых.

– Вот здесь лежит великий Тохта. Любимец богов – он умер совсем молодым. Это был великий хан. Но, не осталось после него ни сыновей, ни внуков. Долго ли простоит этот великолепный мавзолей? Пойдёт одно-два поколения, уйдут те, кто его знал и помнил и забудут того, перед кем трепетал весь улус Джучи.

Чтобы как-то поддержать разговор и философское настроение Илгизар прочёл стих:

– Из всех, кто ушёл, не оставив следа, вернётся ли кто для рассказа сюда?

Прочёл по-персидски, но на этот раз наиб не стал прикидываться невеждой. Он задумчиво откликнулся:

– Ас-Самарканди. Только сейчас больше к месту другой его стих: не каждый, кто ищет, находит; не каждый, кто уходит, возвращается.

Яркие изразцы на стенах уже кое-где отвалились, стены покрылись разноцветным лишайником. Но, перед мавзолеем цвели прекрасные розы, сверкавшие хрустальными капельками росы.

– Это Хайме, – указал на цветы Злат, – Садовничает здесь.

Он обошёл мавзолей и остановился у мраморного надгробия без надписи. Оно всё утопало в цветах, а по бокам безмолвными стражниками застыли два золотистых можжевельника. Илгизар никогда не видел таких.

Остановившись перед камнем, наиб перекрестился.

– Вот, брат Илгизар. Здесь лежит Намун. Присядем.

Рядом была вкопана небольшая скамеечка. Злат примостился на неё и вытащил кусок вчерашнего окорока.

– Он любил мясо диких кабанов. Говорят, что съедено на поминальном пиру, попадёт на стол усопшего в заоблачных кущах. Ты постись, а я поем.

Хорошо было сидеть и молчать в этом тихом уединённом месте, которое быстро заливали лучи восходящего солнца. Пахли цветы.

– Батый тоже здесь похоронен?

– Нет. Говорят, что могилу его не знает никто. Он умер где-то в ваших краях. Здесь первым был похоронен его сын Улагчи. Он стал ханом ещё ребёнком и за него правила мать. Потом здесь похоронили Берке. Вон его мавзолей. Там лежит Менгу-Тимур. Мавзолей ему приказал возвести уже Узбек – его внук. Теперь времена меняются. Хан всё больше склоняется к мусульманским порядкам, к чему это приведёт – одному Богу известно.

Злат снова замолчал. Над цветком порхала бабочка.

– Отгадай загадку. Разноцветная капля, вся переливается, а тень отбрасывает?

Он смотрел на бабочку и было легко угадать ответ.

– Видишь какие траурные каёмки на крылышках? Говорят, что бабочки – души умерших людей. Помнишь вчерашний нож? (Илгизар кивнул). Старая история, парень, очень старая. Двадцать лет прошло с лишком. А вот как сейчас перед глазами стоит этот день. Девятое августа 1312 года. 4 раби 712, если по мусульмански. Даже помню, что среда.

Я тогда вот такой же как ты был. Молодой и умный. Стихи любил. У меня ведь отец священник, я сызмальства был при учении и при книгах. Греческий язык учил. Церковная служба меня никогда не манила, так отец посылал меня учиться греческому. Не хочешь, говорил, кадилом махать, трудись пером. Ну, а у нас православных все архиреи греки. Только мне в архирейские дьяки не хотелось. Пошёл я к одному битакчи, уйгуру, который учил квадратному письму. Это письмо придумано было по приказу самого верховного хана Хубилая мудрецом Падма-ламой. Как раз было время, когда потомки Чингизхана снова собрались под одно знамя, чтобы восстановить его великую державу. Главным стал верховный хан в китайском городе Ханбалыке. Наш Тохта у него стал ваном третьей степени. С тремя перьями на шапке. Получил в Китае два уезда в улус. Восстановили почтовую связь до самого Ханбалыка. Помирились с персидским ханом. Пошли караваны по степи, поплыли корабли по морю. Вот тогда и вырос Сарай Богохранимый, как на дрожжах. За несколько лет огромный город на пустом месте. Кстати, битакчи этот жил на той самой Чёрной улице, где водовозов схватили.

Этот битакчи и помог мне устроится на ханскую службу. Хан Тохта как раз собрался на Русь. Дела там шли плохо, князья передрались-переругались. Их уже и митрополит мирил с епископами и ханский посланец ездил с отрядом – всё без толку. Слухи шли всё тревожней и тревожней. Главной кубышкой с деньгами на Руси был и остаётся Господин Великий Новгород. Слыхал поди про такой гордый город? (Илгизар кивнул). Наложил этот Господин лапу на весь дорогой товар с севера: меха, рыбий клык. Булгарский воск тоже в большом ходу за морем. И за серебро торговал, и за сукно. С него и шёл почитай весь царский выход с Руси – восемь тыщ сумов. А тут за всеми этими смутами стали тамошние людишки и подумывать, а надо ли оно нам такое счастье? Где мы, а где тот хан? А ханские борзые кобели, что держат Владимирский ярлык уже давно между собой перегрызлись. Тем временем как раз под боком новые ветры подули. Перебрался к Новгородским границам целый рыцарский орден. Они до этого Иерусалим пытались у мусульман отвоевать, а после того, как тамошние султаны им по шеям наклали, помыкались-помыкались, да и перебрались к Янтарному морю. Орден этот был немецкий, а тут Германия, как раз под боком. Голодных рыцарей, которым кроме как воевать и заняться нечем, как блох на собаке. Папа их благословил. Заместо сарацин назначили православных. Запахло большой войной с этим самым Тевтонским орденом. Зачастили в Новгород и другие вояки – из тех, что пером и словом воюют. Не с пустыми руками. Стали петь: зачем вам такие деньжищи хану отваливать, когда признайте папу и всё христово войско будет за вас?

Митрополитом тогда был Пётр. С Волыни родом. Он всякие эти папские козни с младых ногтей чуял. Дал знать в Сарай. Вот тогда и решил Тохта сам поехать на Русь и посмотреть откуда ноги растут. Много наших сарайских тогда с ним отправились. Во главе с самим епископом Измаилом. Он на ту пору уже 20 лет здешней епархией правил. С ханскими поручениями и на Русь, и в Царьград ездил. Меня взяли в писцы к самому хану. Я же знал и русский, и греческий, и квадратное письмо. Место отвели на царском корабле. Там только самые близкие хану люди плыли.

Года за четыре до этого из улуса Джучи изгнали всех генуэзцев. В ту пору Тохта опять поссорился с персидским ханом, а те с ним дела вели. Скупали без разрешения рабов. Да ещё на спорных землях на Кавказе крепостей настроили. Ту же Матрегу, откуда наш Бонифаций. Это как раз у устья Кубани. До летних кочевий хана за полдня можно доехать. Получились вроде как разбойничьи гнёзда, которые никому не подчинялись. Генуэзский консул в Крыму, тот сразу от них открестился. Это, сказал, крепости черкесские, а наши там только торгуют. Только вскоре узнали, что в этих крепостях полно монахов и проповедников, и епископ от папы прислан. А черкесские и зикхские князья один за одним в папскую веру крестятся.

В общем до кавказских крепостей Тохта не добрался, но генуэзцев из Крыма вышиб. И в Сарае всё их имущество конфисковал. В том числе и корабли. Вот на самой большой галере Тохта и отправился на Русь. Называлась она «Святой Фома». Плыть решили до Нижнего Новгорода. С ним, конечно, целый караван шёл. Визирь, эмиры, стража. Епископ Исмаил на отдельном корабле плыл. Берегом – войско.

На этой галере и познакомился с этим самым Дымуком. Бонифацием бишь. Он был помощником капитана. Служил ещё генуэзцам, потом с командой и кораблём угодил в ханскую службу. Видишь, как опять клубочек сплетается?

Так вот про клубочек. Ханской охраной ведал Намун (Злат указал на могилу). Он считался сотником, но и на пиру, и на охоте был к хану самым близким. Только не сидел, как вельможи, а стоял рядом. Верил ему хан. Мы уже пропыли Бельджамен и шли на Укек. Как вдруг утром нашли убитого Намуна. В горле у него торчал тот самый нож, что ты видел у Хайме. Приметная штука. Не спутаешь. Хозяина и искать не нужно. Такой нож был у моего товарища по каюте Туртаса. Из ваших краёв, мохшинский. При голубях состоял. Голубиная почта – дело важное и тайное. Голуби всегда при хане. А он был вообще по птичкам дока. Что по ловчим, что по почтовым, что по певчим. До этого в соколиной охоте был, потом к голубям приставили. Хороший парень.

Так вот – той же ночью исчез. Как в воду канул. Хотя куда ещё можно кануть с корабля? Дали срочно знать на все заставы – без толку. А после захода солнца умер хан Тохта. Свалился после обеда. Рвало. Жар сильный. Лекари ничего понять не могли, но похоже было, что хана отравили. Намун ведь, помимо всего прочего, ханскую еду перед застольем пробовал. Поэтому после его убийства осторожный Тохта велел из своего котла сразу нескольким человекам поесть. И никому ничего. Даже лёгкого недомогания. Поэтому кто мог хана отравить и как – непонятно. Так и закончилась эта поездка. Вместо Нижнего Новгорода попал хан Тохта вот сюда.

– А как нож попал к Хайме?

– Я передал. Хайме с Намуном друзьями были. Это долгая история. Сразу после смерти хана такое началось – не приведи господь. Была смута почти полгода. Одни встали за Узбека, другие говорили – давайте другого царевича Чингизова рода выберем. Намуновская родня была против Узбека – кого побили, кто сбежал. Самого его здесь Хайме и хоронил. Потом надгробие сделал. Тогда мы с ним и познакомились. Я как раз тело привёз с галеры. И рассказал, как дело было. А дело было непросто. На Намуне была одета кожаная рубаха. Чтобы ножом пробить было нельзя. Удар пришёлся в крошечную щёлку – едва лезвие пролезло. Уж больно меткий удар. Мне показалось странным. И не зря. Когда осмотрел рану, увидел, что нож был воткнут уже потом. А вот убили Намуна, как раз самым подходящим оружием. Трёхгранным узким стилетом. Такие специально делают, чтобы сквозь зазоры в доспехах бить. Франки его называют мизерикорд.

Только некому было всё это расследовать. Как и загадочную смерть хана. Хотя слухи про неё ходили разные. Уж слишком многим была выгодна эта смерть. Вспомнили, что перед этим Тохта ездил на корабль епископа Измаила, и тот угощал хана. А как вернулись на свой корабль, Намуна и убили. Я потом интересовался у наших, которые на архирейском корабле были, как Тохта с епископом общался? Говорят, с глазу на глаз. Только Намун присутствовал. Тёмная история. Знаю, что потом митрополит Пётр своего человека присылал концы в воде высматривать. Да не русского, а грека из Царьграда. Хитрого, как змея. Тот видно, что-то разнюхал. Сняли Измаила с кафедры и оставили доживать здесь в монастыре. Так и поросла быльём эта история.

Пока не воткнули вчера в ворота обители нож. Один в один, как у Туртаса.

XII. Что могут рассказать деньги

– Давно ты не навещал старого Касриэля, – меняла, казалось, был искренне рад гостям. Едва завидев Злата и его спутника, он выбежал им навстречу из-за длинного стола, за которым восседал в глубине своей лавки. – Неужели снова кто-то в Богохранимом Сарае взялся выдавать свинец и олово за серебро?

– Думаю, если бы такое случилось, почтенный Касриэль знал бы это раньше меня, – засмеялся наиб.

Они с Илгизаром свернули к Красной пристани, сразу как только миновали первую заставу на въезде в город. Хайме слез с повозки и, повесив на плечо свой потрёпанный плетёный короб, пошёл дальше пешком.

– Пройдусь по сарайским улицам. Соскучился уже по городской суете.

Было видно, что по шуму большого города Хайме действительно скучал. Может, вспоминал кипучую жизнь и сутолоку иных городов, где прошла молодость? С которыми навеки разлучила его жизнь. Всю дорогу до Сарая он молчал, погружённый в свои мысли. Вот и сейчас воспоминания и думы словно немного придавили его. Даже немного ссутулился.

А городская суета кипела вокруг. Спутники расстались как раз у Красной пристани – южных речных ворот Богохранимого Сарая. Места, куда приходили корабли с Бакинского моря.

Так уж повелось, что центральная пристань прилегала к главному базару, к ней примыкали самые богатые кварталы и районы, где жила знать. Оттуда шла переправа на левый берег реки. Поэтому, к её причалам нескончаемым потоком шли большие плоскодонные лодки, на которых удобно недалеко перевозить тяжёлые грузы. На их широких деревянных настилах теснились повозки с лошадьми, бочки, горы мешков. Даже целую отару овец было удобнее перевезти по воде, чем гнать по многолюдным сарайским улицам. На центральную пристань везли всё то, что наполняло внутренности бесчисленных лавок и прилавки ближних базаров, чем жили кухни и дворы прилегающих усадеб. Прямо у её причалов утром и вечером появлялся рыбный рынок, куда рыбаки привозили свежий улов. Центральная пристань связывала Сарай с ближайшей округой, с окраинами, огородами, стадами, складами. Он был частью города, частью большого базара, куда приходили купить, провести время, подзаработать, узнать новости.

Совсем иное дело были северная и южная пристани. Это были городские ворота. Здесь почти не было лавок – всё больше конторы, склады. Сюда не забредали случайные покупатели с тощим кошельком и базарные носильщики с их непременными корзинами. Это был мир серьёзных деловых людей. Покупки здесь совершались в стороне от посторонних глаз, в тиши контор. Расплачивались не под звон монет, а под глухой стук тяжёлых мешочком с деньгами или под шелест бумаг. Носильщиков заменяли крепкие грузчики-амбалы, легко ворочающие батманные мешки и возчики на повозках, запряжённых быками. Здесь всё было солидно, несуетливо и тяжеловесно. Даже зеваки, толкающиеся у причалов, были скорее всего чьими-то нанятыми соглядатаями, что-то вынюхивающими и высматривающими.

Монголы обычно северное называли Чёрным, а южное – Красным. Но, за северной пристанью закрепилось название Булгарская. Так уж повелось, что верховодили и заправляли там булгарские купцы. На эту пристань приходили корабли с верховьев великой реки. Русские, булгары, буртасы, мордва. Часто случалось видеть не только купцов, но и князей со свитою, послов с дарами. На эту пристань везли мёд, подобный янтарю и сам янтарь, драгоценные меха, слитки серебра. Зерно, лес, ловчих птиц. Сюда поступали самые сильные рабы и самые красивые рабыни – с волосами, цвета пшеницы и с глазами, как васильки. Корабли здесь были попроще – небольшие плоскодонные. Часть их и делались только на одно плавание, назад не возвращались. Разбирались здесь на дрова, которые в Сарае очень ценились.

Южная Красная пристань была совсем другое дело. Сюда шли морские корабли. Плоскодонные поменьше – из Сарайчика. Чем тащится караваном вокруг пустыни было удобнее спуститься по Яику и дойти вдоль берега до устья Итиля, а там уже и Сарай недалеко. За море, в Дербент, Баку и дальше, ходили уже большие корабли. Для таких и причал нужен особый, приличная глубина. Иной такой корабль привозил в своих трюмах больше чем целый караван верблюдов. Здесь заправляли персы, армяне, арабы, было много турок и черкесов. Трудно назвать товар, который нельзя было найти среди грузов Красной пристани. Изюм, сушёный урюк и свежие лимоны, сладкое вино из Шемахи и молодой чихирь из Дербента, расписная посуда, стекло, сахар. Учёные седобородые мужи в больших чалмах, везли бесценные рукописи и ларчики со снадобьями, быстроглазые евреи прятали от нескромных глаз шкатулки с самоцветами и рассыпным жемчугом, а важные арабы в белоснежных одеяниях предлагали благовония из Счастливой Аравии. А ещё перец и гвоздика, корица и имбирь, шафран, кардамон, ваниль, от ароматов которых кружилась голова даже у видавших виды грузчиков. И, конечно, над всем этим царил драгоценный шёлк. Переливающиеся всеми цветами ткани и тюки с нитью, которой ещё предстояло превратиться в парчу и бархат.

Крепкие лодки с деревянными настилами переправят всё это на правый берег или на Булгарскую пристань. Молчаливые амбалы сгрузят в береговые склады, возчики развезут по базарам. Что-то уплывёт далеко на север, что-то уйдет с караваном к генуэзским портам. Взамен за море уйдут рабы, зерно, меха и многое другое.

Большой доход имеет от всего этого ханская казна. Ещё больше людей имеют свой кусок хлеба. Грузчики, возчики, сторожа, лодочники, посредники-миянчи, мелочные торговцы. Да что там грузчики. Кем бы, спрашивается был, сам грозный тамгачи, который собирает пошлину с привезённых товаров и ставит ханскую печать, дающую право продажи? Или весовщик, бдительно отмеряющий царскую долю с идущего на базары? Что бы делал всесильный побережник, определяющий кому куда швартоваться и взимающий плату с каждого корабля? Сейчас это большие люди, которых для доклада вызывают в диван к самому везирю.

Не будь Красной и Булгарской пристаней торговали бы они деревянными ложками, где-нибудь в Булгаре и их пищей было бы пустое просо.

Вот в таком благословенном месте и поставил свою меняльную лавку почтенный Касриэль бен Хаим. Как и многие сарайские евреи бежал он в улус Джучи много лет назад, когда в царстве персидских ильханов начались гонения за веру.

О том, как его занесло из сказочного Багдада на далёкий север Касриэль рассказывал часто. Ибо стопы свои он поначалу направил в сторону Сирии. Никогда не покидавший города юноша, к тому же унёсший ноги в одном халате и с горсткой дирхемов в кармане, он очень скоро обессилел от голода и уже решил, что его земной путь бесславно окончен. Голодный и измученный сидел Касриэль у реки и ждал переправы. Выбор был невелик, купить себе еды или заплатить за перевоз. В это время к берегу подъехал старик-монгол с несколькими сыновьями. Он был очень стар и едва держался в седле. Монголы тоже расположились на берегу и, в ожидании, решили перекусить. Неожиданно старик велел одному сыну угостить и сидевшего неподалёку Касриэля, да ещё посетовал, что никто уже не соблюдает Великую Ясу, которая запрещает есть, не угостив того, кто находится рядом. «Я прожил всю жизнь под властью монголов, а впервые слышу об этом законе», – с удивлением сказал Касриэль, поблагодарив. На что старик ответил, что теперь уже слишком многие забыли заветы отцов. Ханы клонят головы к христианам, мусульманам, среди их советников евреи и буддисты. Говорят, на севере среди вольных степей ещё живут по Великой Ясе. Эти слова запали в сердце юноши. Добравшись до родственников и немного отдохнув, он нанялся к купцу, который ехал в Трапезунд, а уже оттуда перебрался в улус Джучи.

Здесь Касриэлю очень пригодились науки, постигнутые за годы учения в Багдаде. Особенно, увлечение алхимией и математикой. Сначала работал на других, потом открыл своё дело и весьма преуспел. Теперь он уже не сидел со скамейкой на базаре в меняльном ряду. Его контора размещалась в самом водовороте денежных рек Богохранимого Сарая: у Красной пристани. Здесь, за надёжной дубовой дверью уже не столько звенели монеты, сколько шуршали бумаги. Даже сам тамгачи нередко покидал свою резиденцию и заходил сюда, чтобы вдали от посторонних глаз приложить печать к какому-нибудь договору на многие сотни сумов. Как и положено хорошему финансисту Касриэль много знал и мало болтал.

Со Златом они познакомились при обстоятельствах довольно драматичных. Один купец, обменявший крупную сумму денег, заявил в суд, что меняла всучил ему фальшивые монеты. Кади встал на сторону купца, и Касриэлю грозило наказание за подделку. В то же время, ему дали понять, что обвинение в подделке с него могут снять, и свести всё к простой ошибке неопытного менялы, не отличившего свинец и олово от серебра. В общем, возмещаешь ущерб, платишь штраф и дело прекращается. Тогда и вспомнил еврей слова старого монгола и пошёл в Диван-яргу, жаловаться на сговор кади и раввина. Встревать в спор, который они посчитали хозяйственным, яргучи не стали, а вот о появившихся фальшивых деньгах дали знать везирю. По следу был пущен битакчи из почтовой службы, в ведомстве которой были всякие секретные дела. Это и был Злат. Скоро фальшивомонетчик и его сообщники предстали перед судом, где и указали через кого сбывали деньги. Был в этой шайке и купец, обвинявший Касриэля.

С тех пор меняла раздобрел, поседел, но не утратил философского отношения к жизни. Он усадил гостей за стол, застеленный сукном, на котором красовались изящные весы с набором гирек и абак – счётная доска с чёрными и белыми костями. Нагнулся под лавку – и на столе очутился кувшинчик и поднос с лепёшками и сыром.

– Сейчас пошлю человека за рыбой. Я ведь знаю, у вас православных сейчас пост (покосился на Илгизара). Юноша, как я понял из медресе? Но может, он сделает себе послабление в виде любимой пищи пророка Мухаммеда.

На столе, возле подноса появились финики.

– Я к тебе по делу, Касриэль. А, потому, ненадолго. Так что, выпьем мы с тобой в другой раз.

– Зачем ты хочешь обидеть старого еврея и лишить его сна? Если русский отказывается с тобой выпить значит…

– Значит его действительно припёрло. И ему нужна твоя помощь. Ты слышал об убийстве некого Санчо из Монпелье?

За время этого разговора Касриэль невозмутимо занимался своим делом. Разлил вино в стеклянные стаканы, ножом с рукоятью из кости порезал сыр и положил его на лепёшки. Взяв в одну руку стакан, а в другую лепёшку с сыром он протянул всё это наибу.

– Я знаю и то, что перед смертью он успел оскорбить чувства верующих мусульман, приставал к замужней женщине и кощунствовал со свиной ногой. Об этом весь Сарай гудит. Но, раз ты пришёл ко мне, в то самое время, когда тебе очень нужно быть во многих других местах, то, значит хочешь знать моё мнение по этому поводу? Поговаривают ведь ещё, что он унёс всю наличность торгового дома Гизольфи? Там были приметные монеты и теперь менялам предписывается следить не принесёт ли их кто на обмен? Хотя, вряд ли ты пришёл ко мне с таким пустяком?

– Дело в том, что Бонифаций утверждает, что послал его с письмом к тебе. После чего он и исчез.

– Вместе с письмом и вместе с деньгами. Он сказал, что было в письме?

– Просьба приготовить некую сумму денег, нужную ему для отъезда.

– Разумная мера. Чтобы приготовить нужное количество чужой монеты, нужно время.

Злат разочарованно вздохнул.

– Я так и думал.

– Только не разбивай моё сердце и не говори, что ты зря ко мне заехал! Не заставляй меня и дальше стоять с этим стаканом и сыром в руках! Выпей, мой друг, и знай, что, если я не смогу тебе помочь, значит я уже мёртв! Ты ведь даже не сказал мне какие монеты были украдены у этого хитрозадого Бонифация. Садись. И ты, юноша, тоже. Ты же знаешь старый Касриэль любит говорить долго, но старый Касриэль не любит говорить попусту.

Злат рассмеялся и выпил. Протянув меняле листок бумаги, написанный Бонифацием, стал не спеша закусывать сыром. Сам еврей сунул за щеку финик и погрузился в чтение. Потом, сняв с головы шапочку, с удовлетворением откинулся назад.

– Деньги ведь тоже могут рассказывать. Например, из чьего кармана их достали. Это сундучок весьма не простой. Золото. То, что удобно везти далеко и помногу. Чьё это золото? Видишь, большая часть суммы во флоринах и магрибских динарах. Хорошее золото. Особенно магрибские динары. В каждом почти драхма чистейшего золота. Это золото везут из самого сердца Африки караванами. Говорят, там оно вообще ничего не стоит и его меняют на соль. А торговлю с магрибскими портами, куда везут это золото держат в руках каталонцы. У них сейчас много правителей: в Арагоне, на Майорке, на Сицилии, даже в Греции. Что за дела каталонцы затеяли в наших краях с домом Гизольфи, остаётся только догадываться. В этом могут помочь флорины. Их чеканят чаще из папского золота. То, что эти флорины добрались до наших мест, говорит о том, что они плыли сюда напрямую оттуда, где их чеканили. Вот такая получается лепёшка с сыром – каталонское золото в одном мешке с папским.

Меняла налил ещё вина и пододвинул ещё сыра.

– Этот парень служил дому Барди. Известная контора. Из Флоренции. Банкиры. Банкиры не простые, трутся возле самого папы в Авиньоне. Ведают деньгами церкви. Дают их в рост под проценты. Перевозят. Так что наш Санчо кому-то привёз деньги. Не просто деньги. Можно ведь было просто выписать бумагу и по ней здесь получить всю сумму. За вычетом некоторых комиссионных. А не тащить сундук с золотом за тридевять земель. Ведь то, что эти монеты приплыли, именно, издалека не подлежит никакому сомнению. Был бы промежуточный пункт, неизбежно большую часть бы поменяли на византийские иперперы. Да и то, что здесь они пропали, выглядит более, чем странно. Этот лис Бонифаций не похож на человека, которого можно так легко обокрасть

– Вот и я про то же.

– Вся эта история с пропавшими деньгами и свиной ногой, как-то связана. Думаю, деньги сюда доставили не для того, чтобы они мирно спали в сундуке Бонифация, и они уже попали к адресату.

– Но, ведь воспользоваться ими нельзя.

– Так может думать только человек, ничего не понимающий в меняльном деле. Можно легко увезти его подальше отсюда, использовать в качестве залога, переплавить. Золото, есть золото. Можно даже тратить его прямо здесь, только понемногу. И флорины, и динары у нас хоть нечасто, но попадаются. Если я узнаю что-нибудь о крупной операции с золотом, я обязательно дам тебе знать.

– Ты знался с этим Санчо. Какое впечатление он на тебя производил?

– Внешность обманчива. Но, если старый Касриэль, хоть чуть разбирается в людях – это не деловой человек. Молод, легкомыслен. Довольно учён, быстро считает, знает еврейский язык. Я спросил его, где он выучился, он сказал: «На Майорке». Я, говорит, был школяром и изучал древние языки. Когда я поинтересовался, почему же он оставил учение, мне ведь тоже пришлось некогда бросить учение и не по своей воле, он ответил: «Из-за баб».

– Стало быть, очень запросто мог пристать к женщине на улице. Знаешь, а ведь ту самую свиную ногу тоже привезли из далека. Как и золото.

XIII. Ищи кому выгодно

Безмолвная фигура в белом плаще и высоком колпаке, замершая у ворот ханского дворца, привлекла внимание Злата, едва их повозка выехали на площадь. Наиб хотевший оставить Илгизара для завершения отчёта, а самому по-быстрому отогнать домой лошадок, только буркнул сквозь зубы:

– Это по нашу душу. Давно, видно, ждёт. Готовь, Илгизар, отчёт.

Что ещё могло привести человека в одежде отшельника-суфия к вратам власти, как не приказ учителя, озабоченного делами мирскими? Наиб не ошибся. Едва они поравнялись, человек сделал шаг навстречу и учтиво, не роняя достоинства поклонился.

– Ала-эд Дин эн-Номан ибн Даулетшах просит достопочтенного наиба Хрисанфа ибн Мисаила навестить его.

Злат нахмурился. Сразу было видно, что такое официальное и витиеватое приглашение не сулило ничего хорошего.

– Давно ждёшь?

– С самого восхода. Мне сказали, что господина наиба не видели со вчерашнего полудня. И не знают, где его искать.

– Думаю, ты понимаешь, что, если бы я спокойно сидел в своей каморке, то никогда не удостоился бы беседы с мудрейшим эн-Номаном?

Суфий не ответил. Его послали всего лишь передать приглашение. Злат знаком предложил ему забираться в повозку и бросил оробевшему Илгизару:

– Поедешь со мной.

Оробеть было от чего. Живший давно в уединении, вне мирской суеты, в последнее время эн-Номан мало где показывался и мало с кем общался. Даже сам хан Узбек в свою бытность во дворце, удостаивался аудиенции только раз в неделю, по пятницам. Он исправно навещал старика и выказывал ему высочайшее почтение.

Ала-эд Дин эн-Номан ибн Даулетшах ибн Али был родом из Хорезма. Поэтому его в Сарае звали просто эн-Номан аль-Хорезми. У себя на родине он заведовал больницей и был личным врачом наместника Мелик-Тимура. Там его и увидел хан Тохта, забравший учёного лекаря с собой в Сарай. До того, как стать врачом в Хорезме эн-Номан 20 лет скитался по свету из медресе в медресе, от учителя к учителю в поисках знаний. Помимо медицины он изучил логику и диалектику, что видимо и стало причиной того, что бывший лекарь вскоре оказался в гуще политических страстей, раздиравших улус Джучи. Поговаривали, что именно этот невидный любитель умных бесед и стоял за спиной эмиров и купцов во время смуты отстоявших Золотой Престол, за бывшем в тени и изгнании царевичем Узбеком. «И выпала ему доля обильная» – писали в донесениях дипломаты.

Эн-Номан ездил с посольством в Египет, выдавал за тамошнего султана племянницу Узбека, хотел и вовсе поселиться в священном Иерусалиме, но что-то там не срослось и доживать век пришлось в Богохранимом Сарае. Теперь шейху было уже далеко за семьдесят и любимым его занятием были беседы с навещавшими его иногда путешественниками и паломниками.

Уединённое место для своей обители он выбрал на восточной окраине города, хоть и не так далеко от ханского дворца. Сарай жался к реке, и в противоположной стороне у края пустыни не было ни дорог, ни проезжих улиц. Там же раскинулись и городские кладбища. Здесь и построил свою обитель искавший покоя и уединения эн-Номан. Окружённый несколькими учениками он доживал век под сенью крепких диких груш, которые сам же и посадил 30 лет назад.

В саду он и встретил и Злата с его спутником.

– А я уже подумал, что достопочтенный Хрисанф приедет ко мне затемно и мы поужинаем вместе. Теперь вам придётся делить трапезу вдвоём.

Эн-Номан хлопнул в ладоши. На расстеленной скатерти появилось блюдо с мясом и лепёшки. Рядом поставили поднос с сушёными финиками и курагой.

– Мой юный друг тоже мусульманин, так что угощаться буду я один, – улыбнулся наиб.

Шейх строго поджал губы.

– Вера проявляется не в показном благочестии. Вера проявляется в делах. Похвально, юноша, что ты строго соблюдаешь пост. Твоему молодому телу это только на пользу – говорю это, как старый лекарь. Но, ты исполняешь трудную службу. Сейчас ты со своим наставником идёшь по следу страшных убийц, поправших законы. От вас зависит, восторжествует справедливость здесь на земле или мы опять отложим всё до встречи с Всевышним. Вот только что скажут ему судьи земные? Которые должны были защитить слабых в этой юдоли? Ешь, юноша. Ибо, если в решающий час у тебя не хватит сил, мне придётся давать отчёт вместе с тобой, так как я не покормил тебя, как следует. Или ты хочешь вступить в богословский диспут со старым эн-Номаном?

Старик засмеялся.

– Вас в медресе, видно, совсем не учат диалектике. Жаль, что твой наставник торопится и не даст мне долго беседовать с тобой. (Поднятой рукой остановил открывшего рот Злата). Не буду толочь воду в ступе. Мне доложили, что ты и так был занят всю ночь. Совать нос в расследование убийств я не стану – меня интересует эта история со свиной ногой. О ней толкует весь Сарай.

Злат только развёл руками.

– Для составление отчёта по этому делу почтенным Бадр-ад Дин и приставил ко мне этого учёного юношу. Свидетелей мы уже опросили. Некий Санчо, служивший дому Гизольфи ночью приставал к женщинам…

– А потом был найден мёртвым… – не дал ему продолжить шейх. – Думаю, твой помощник всё это подробно отразил в письменном отчёте. Я хочу знать твоё мнение по этому поводу. Ты опытный матёрый лис, Злат, ты позволишь называть себя так, как тебя зовут все? Хотя Хрисанф звучит торжественней. Поведай старому шейху все свои сомнения. Может и тебе, как и мне, всё это кажется слишком странным?

– Что тут рассказывать? Я не люблю совпадений. Когда, человек случайно оказывается там, где его убили или, где убили кого-то.

– Ты думаешь, что вся эта история со свиной ногой случайность? Представь, что этого твоего Санчо не убили. Что бы сейчас творилось? Все мусульмане Сарая сейчас бы гудели и требовали наказания человека, оскорбившего чувства верующих. Кроме них, вскипела бы кровь у поборников Великой Ясы, которые бы встали на защиту завета Чингизхана казнить святотатца. Это дело относится к тем, по которым преступника не решится помиловать даже сам хан. Неужели франк этого не знал? Что его сможет спасти только чудо? Или может красавица из-за которой он решился на такое безумство так восхитительна?

– Когда выпьешь любая женщина может показаться красивой. Но, по правде сказать, мне столько не выпить.

В глазах старика мелькнули весёлые искорки.

– Ты, юноша не принимай слова наставника за доказательство пользы вина. Лучше я дам тебе почитать об этом трактат великого Хайяма «Слово о пользе вина». Но, вернёмся к нашим загадкам. Преступление совершено, преступник пойман и казнён. Всё кончено. А если преступник исчез? Все те, кто возмущён, понимают, что без чьей-то помощи унести ноги чужеземцу из Сарая не так-то просто. А кто ему помог? Кто сокрыл святотатца и не дал совершится правосудию? Если бы этот Санчо исчез, то сейчас бы даже утопленник не позавидовал генуэзцам.

– Понимаю, к чему ты клонишь. Кто то мог подложить генуэзцам изрядную свинью, устроив этот скандал, а потом спрятав исполнителя.

– Причём, спрятав очень надёжно. Там, откуда нет возврата. Но, помешали пьяные водовозы и стража.

– Очень похоже на правду. Он ведь даже не служил дому Гизольфи, а был курьером их компаньонов-уртакчи. Эти компаньоны прислали с ним огромную сумму в золоте. Больше 300 сумов. Они тоже пропали.

– В прошлом году к нашему справедливому султану приехали послы из Венеции. Ты, может не слышал про это, потому что было это летом на берегу Кубани. Просили дозволения торговать в улусе Джучи. Чтобы разрешили им поселиться в Тане, построить там свои склады, конторы, посадить консула. Только нужны им не наши меха или буртасские рабы. Им нужен путь на Восток. Хвала Всевышнему, дороги теперь безопасны и караваны ходят без всяких препятствий и в Китай, и в Хорезм. Венеция давно грызётся за торговые пути с генуэзцами на всех морях. Теперь вот схлестнулись в нашем улусе. Благо, здесь не нужно воевать, достаточно лишь получить разрешение султана. Дело хорошее. Больше караванов, больше товаров, больше налогов в казну. Тем более, что дело они хотят поставить на широкую ногу. Проложить новый путь. Сейчас караваны идут от Таны к Сараю, а отсюда к Сарайчику. Это вдоль Кавказских гор, где всегда неспокойно. Да и дорога плохая. Венецианцы хотят плыть из Таны по Дону до Бельджамена, а оттуда уже степью на Сарайчик. Быстрее, удобнее, дешевле и безопасней. Ты слышал, что уже на левом берегу чуть ниже Бельджамена в этом году стали строить караван-сараи? Туда уже посланы и даруги, и караулы, устраивают почту.

– Думаешь, это венецианцы решили подставить под удар генуэзцев всей этой историей?

– Может быть. Уж если они сшибаются на море десятками кораблей, почему бы не пустить в ход и козни? Так было, так будет. Ты, наверное, уже думаешь, а что за забота во всей этой крысиной возне старому эн-Номану? Зачем я отрываю от дел занятых людей и рассказываю им истории про купцов и караваны? Ты ведь уже заметил, наверное, что я упорно называю нашего хана султаном? Султан – защитник веры. Много лет назад, когда он был ещё захудалым царевичем, который после смерти отца прятался подальше от людских глаз, я сказал ему. «Идут новые времена. Всё большую силу приобретают деньги, а деньги обретаются в городах. В городах ремёсла, науки, торговля. А города живут по законам ислама. Стань защитником их веры и они сделают тебя властителем». Так, в конечном итоге и вышло. Посмотри как расцвёл улус за последние годы. Всё благодаря тому, что Узбек покровительствует нашей вере. Почему купцы Ирана, Хорезма, Маверннахра, Шемахи так уверенно себя чувствуют здесь? Потому что мы часть мира ислама. А это не только вера. Это система права, делопроизводства, язык. Знающий арабский язык будет понят хоть в Индии. А поезжай в Крым. Там живут генуэзцы. Сначала это была только фактория на берегу моря. Теперь уже всё побережье пляшет под их дудку. И чем дальше, тем больше. Весь берег моря по ту сторону Кавказа покрыт их факториями, которые вообще никому не подчиняются. Ни нам, ни персидским ильханам. Они уже торгуют по всему Кавказу, а это значит, что горские князья скоро будут служить им. Я хорошо знаю, что там творится. С каждым кораблём прибывают христианские проповедники. Многие зикхские и черкесские князья уже приняли их веру. Эти посланцы много лет толкались у трона ильханов в Персии, склоняли их в свою веру, подсовывали христианских принцесс. Сулили златые горы. Военную помощь против египетских султанов, процветание. Армянский царь поддался. Сам признал подданство папы и стал принуждать подданных. Ты сам православный христианин и знаешь, как многие годы франки уговаривали ханов подчинить им русскую церковь. Я уже стар и не доживу, а ты скоро увидишь – если дело венецианцев выгорит, то там, где сегодня строят караван-сарай, очень скоро вырастет огромный город. Больше чем этот. И кто будет в нём хозяйничать одному Аллаху известно. Кто знает, не появятся ли тогда при наших ханах иные советники, которые скажут ему – сила, деньги и власть у папы. А он посмотрит вокруг и послушает. Сейчас нас всех защищает Яса Чигизхана. Но, посмотри вокруг. Эмиры и нукеры, белая и чёрная кость – они всё больше и больше попадают под власть денег. А что говорится про деньги в Ясе? Она создавалась не для городов.

– Ты бы очень не хотел, чтобы франки закрепились на нашей земле.

– Я бы не хотел, чтобы они здесь стали хозяевами. Вот поэтому я хочу, чтобы ты добрался до самых корней этой истории. Убийц пусть карают судьи. Я хочу знать запевал и заказчиков. Пока ещё жив и хан меня слушает – предупредить хана. Много лет назад, я вот также предупредил Тохту и он меня послушался.

– В чём?

– Он решил поехать на Русь. Там тогда местные князья перегрызлись и некоторые из них стали глядеть на Запад. Я ему сказал – поспеши.

– Он не доехал.

Под сенью старых груш повисла пауза. Старик задумался.

– Ты ведь тоже был тогда на корабле.

– Я был писцом. Битакчи.

– Жалко меня не взяли. Сказали, ты же не знаешь ни русского языка, ни обычаев. А лекарь есть и у митрополита. Кто знает, может как раз у меня и нашлось бы противоядие.

– Одного не пойму, как его могли отравить? После того, как убили Намуна, он велел поесть со своего блюда шестерым – и ни у одного ни малейшего недомогания.

– Тёмное дело. Тогда ведь было не до расследования. Все делили власть.

Эн-Номан поманил стоявшего сзади человека и зашептал ему на ухо. Через минуту тот вернулся с матерчатой сумкой.

– Это тебе, юноша. Там сушёный изюм, который очень помогает работе мысли. Не забудь угостить своего наставника. (Он улыбнулся). А ещё обещанный трактат Омара Хайяма о пользе вина. Почитай на досуге. Можешь переписать. Потом принесёшь. Не забывай старого эн-Номана.

Шейх проводил гостей до калитки, оказав им высшее почтение. Ведь даже с султаном Узбеком он расставался сидя. Старик подождал, когда гости заберутся в повозку и вдруг сказал:

– Я долго искал разгадку смерти Тохты и наконец нашёл яд, который проявляется через много часов. Его привозят из северных лесов.

И зашептал молитву.

XIV. Имя на полях

Солнце уже палило вовсю, перевалив за полдень, когда они снова выехали на площадь. Зной разогнал по переулкам редких прохожих и золотой полумесяц над крышей ханского дворца расплывался в голубом мареве. Прямо над ним кружили голуби.

– Давно я так не объедался, как у этого постника в разгар поста, – шутливо пыхтел Злат, – Теперь впору не делом заниматься, а всхрапнуть где-нибудь в тенёчке.

По пути он остановился купить у уличного торговца целый кувшин прохладного айрана и увидел высокую фигуру Хайме, замершего в переулке. Франк явно не хотел мозолить глаза, дожидаясь их на площади перед дворцом.

– Я остановился на постоялом дворе, – сказал, он, забравшись в повозку, – Не буду пока заходить в миссию. Потолкаюсь среди приезжих, узнаю новости.

– Я тоже думаю сходить на главный базар. Поговорить с караван-баши последнего каравана. Только прежде мы с тобой займёмся сундуком покойного Санчо. Знаешь, куда мы сейчас ездили? К самому шейху эн-Номану. Вот куда долетел запах свиной ноги. Так он считает, что всё это было подстроено кем-то для того, чтобы разделаться с соперниками по торговле. В прошлом году венецианцы получили от хана ярлык на право иметь факторию в Тане и водить караваны через улус. Хотят проложить новый путь выше по реке у Бельджамена. А мой знакомый меняла даёт руку на отсечение, что золотые динары не могли попасть сюда иначе, как напрямую от каталонцев.

– Золото может пройти через любые руки. Но вот хамон из иберийской свиньи мог приплыть только из Арагона. Да и Санчо ведь был из Монпелье. Это владения короля Майорки.

– Посмотрим, что расскажет нам о нём его сундук.

В каморке было прохладно и темновато. Раскрыли пошире дверь, придвинули сундук к свету. Обычный дорожный сундук. С обитыми железом углами и парой ручек по бокам.

– Даже замок не навесил, – заметил Хайме.

– Зачем? – откликнулся наиб, – Стоял в чулане в запертой комнате. Ни слуги, ни жены. От кого запирать?

Едва откинули крышку каморка наполнилась резким цветочным запахом.

– Лаванда, – печально улыбнулся Хайме, – Он, видно все обильно поливал лавандовой водой. В наших краях ей предохраняются от моли.

Илгизар навострил уши. Так Хайме тоже каталонец!

Судя по всему львиная доля лавандовой воды досталась лисьей шубе, крытой сукном. Она занимала почти полсундука.

– Сукнецо средненькое, – оценил Злат, – Хоть и заморское, но грубоватое. Даже крашено так себе. Да и на мех взял лису. Явно шил уже в наших краях, не на выход, а чтобы задницу не отморозить. Даже пуговиц для красоты не нашил.

– Небогатая шубейка, – согласился Хайме.

Лежавший рядом суконный кафтан был тоже не из богатых. Сукно недорогое, ни шитья, ни пуговиц. Несколько простых льняных рубашек, зимние сапоги на волчьем меху вообще явно кипчакские с местного базара.

– Зимняя одежда. Видать всё летнее на себе таскал, – Злат поскрёб в затылке, – Летнее то было куда богаче. Сапоги из сафьяна, рубашка батистовая с кружевом, камзол с шитьём. Опять же пояс шёлковый.

Он с сомнением повертел в руках дешёвый кожаный ремень, которым покойный подпоясывал шубу и осенний кафтан. Потом взял из ниши в стене холщовый свёрток.

– Про плащ вообще отдельный разговор. Взгляни. Я его решил оставить, как очень дорогую вещь.

Хайме развернул плащ.

– Королевская вещь! Такую графу впору носить, а не приказчику, который не может себе пуговицы, шитые бисером нашить. Золотое шитьё, пурпурная кайма. Тончайшее сукно, крашеное индиго. (Он принюхался). Даже сейчас пахнет мускусом. Человек явно, перед выходом обильно надушился.

Дно сундука тоже закрывал свёрнутый плащ. Серый, суконный. Зимний – подбит сурчиным мехом.

– Самое дорогое, как и положено, на дне, – сказал Хайме. – Это астролябия, это компас.

Он вертел в руках медный цилиндр.

– Такие вещи делают на Майорке. Нужно особое искусство, чтобы насадить магнитную иглу так, чтобы она двигалась совершенно свободно и нигде не тёрлась. Иначе стрелка будет показывать неправильно. Совсем чуть-чуть в сторону, но в открытом море, где не видно берегов, это обернётся многими лигами. Астролябия тоже самой тонкой работы. В таких вещах главная ценность – в точности.

– Бонифаций говорил, что он моряк.

– Не похоже. Моряки ценят всё крепкое, непромокаемое. Из его одежды мало что сгодилось бы моряку. Давай посмотрим теперь эту книгу.

Толстый фолиант в обложке покрытой мягкой телячьей кожей был последней вещью в сундуке. Хайме закрыл его и уселся на крышку.

– Кажется, нам повезло – это конволют. Такая штука может много рассказать о хозяине. (Повернулся, почему-то к Илгизару). Конволют – это несколько тетрадей, переплетённых в один том. Бумаги копятся у человека многие годы. То он переписал в тетрадь понравившиеся стихи, то скопировал учёный трактат, то записал лекцию профессора. Человек может записать свою родословную, список рецептов, названия населённых пунктов, сказку, песню, инструкцию. Однажды он переплетает всё это в отдельный том под кожаной обложкой для лучшей сохранности. Вот сейчас мы и посмотрим, что записывал для себя этот Санчо.

Наиб не проявил ни малейшего интереса к этой процедуре, предоставив другу самому разбирать чужеземную грамоту. Откинувшись на скамье он стал не спеша отхлёбывать айран. Зато Илгизар, как заворожённый смотрел через плечо Хайме на непонятные строки.

– Латынь. Это стишки. Видно, парень был из школяров. В Монпелье ведь знаменитый университет, славящийся преподаванием медицины. Когда то и я переписывал там в тетрадку такие же стихи. Помню один назывался «Прощание со Швабией». (Хайме поднял глаза от книги и устремил взор на пыльный двор). «Много зим и много лет прожили мы вместе, сохранив святой обет верности и чести». Студентов, которые ходят из университета в университет звали вагантами. У нас были свои песни.

– Ты тоже ушёл в другой университет? – тихо спросил Илгизар.

Хайме грустно усмехнулся:

– Нет, мой юный друг. Судьба школяра оказалась не для меня. Я отправился сражаться с неверными. Вот такими, как ты. Или, как Злат. Древняя арагонская кровь забурлила. Может всё сложилось бы иначе не попадись мне вот эта книга. Она есть и здесь. Я был точно уверен, что увижу её. Здесь нет картинок, бедный Санчо сам переписал её. А та рукопись, что читал я была очень богато украшена и иллюстрирована. Она называется «Роман о розе». Могу побиться об заклад, что дальше пойдут тетради со стихами провансальских трубадуров о Прекрасной Даме, а потом и любовные песенки. Ого, пергамен! По-моему это какой-то алхимический трактат. А это книга венецианского купца Марко Поло «О чудесах мира». Парень знал итальянский. Для этого нужно было пожить в Италии – в университете этому не учат. А это написано на еврейском.

– Бонифаций говорил, что он знает несколько языков.

– «Книга тайн». Это отрывки из книги географа Марино Санудо. А это карта. Вот смотри, здесь подписаны названия: Каффа, Матрега, Тана. Вот ещё одна. Видишь? Написано Константинополь.

– Интересно, что в комнате этого учёного человека нет ни единого листка бумаги и никаких письменных принадлежностей, – подал Злат голос со своей скамейки. – Видно, он прихватил всё это с собой. Интересно, почему не забрал компас и астролябию, коли они так дорого стоят?

– Это вещи хрупкие. Их легко сбить тряской или случайным ударом. Поэтому он хранил их на самом дне сундука.

– Тем не менее, должна же быть у него чернильница, перочинный нож и хотя бы несколько листов бумаги. Их он утащил с собой?

– На этот вопрос я ответить не смогу. Давай подведём итог того, что нам рассказала эта книга. Наш Санчо был школяром и довольно долго – латынь он знал основательно. Вряд ли он изучал право или философию, во всяком случае в его бумагах ни малейшего намёка на это. Зато, взгляни сюда. Видишь эти значки и цифры? Это трактат по алгебре. А вот эти рисунки дуг и углов? Парень явно много сил уделял математике, различным вычислениям. Прибавь сюда географические сочинения, компас и астролябию, которые нужны чтобы определять место, где ты находишься. Этот Санчо занимался составлением карт. Отсюда его знание итальянского языка – он ездил подучиться рисунку. И учился, видно, всерьёз.

– Почему ты так думаешь?

– Видишь эти изображения углов и дуг. Они проведены без линейки и циркуля. Чувствуется твёрдая рука и хорошая практика. Наверняка его наставником был какой-нибудь архитектор из того же Монпелье.

– Так Монпелье разве в Италии?

– Чего ты придираешься к словам? Просто парень половину книги забил итальянскими стихами. А зачем ему было долго ошиваться в Италии?

Наиб повернулся к Илгизару, всё ещё не сводящего восхищённых глаз с загадочного фолианта:

– Вот нам уже и есть, что поведать почтенному шейху эн-Номану. Думаю ему понравится рассказ о чужеземце, приехавшему тайно составлять карту улуса Джучи. Жалко, что это уж совсем не вяжется с нашей свиной ногой.

– Да, – согласился Хайме, – Картография – наука королей. Такое задание могли дать самые сильные люди мира сего. Которые вполне могли вручить впридачу мешок золота и пожаловать плащ с королевского плеча.

– Только пожаловать такой плащ лучше по возвращении. Когда нужно не привлекать к себе лишнего внимания, он будет только мешать.

Злат стукнул кулаком по колену и забегал по комнате:

– Эта дурацкая нога везде только мешает! Куда ни сунься – обязательно с ней ничего не увязывается! Воистину, я скоро начну верить, что это козни самого дьявола!

– Так может посрамить прародителя лжи и сделать вид, что никакой ноги не было? – засмеялся Хайме.

– Такие штуки ловко проделывает старый эн-Номан. Ему легко, он изучал логику и диалектику. Илгизар! Тебя учили логике и диалектике?

– Совсем чуть-чуть…

– А-а! Так значит всё-таки учили! Почему же ты всегда молчишь и ничего мне не советуешь?

– Что ты набросился на бедного малого? – вступился Хайме, – Ведь для того, чтобы искать убийц Санчо не нужно наук. Просто нужно пойти по следу тех, кто так удачно ускользнул той ночью от водовозов и городской стражи.

– Пожалуй, ты прав. Уже пора наведаться к в

© Сергей Зацаринный, 2022

ISBN 978-5-0056-2409-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I

Час быка

Падающая звезда безмолвно чиркнула по сияющему куполу южного ночного неба. Под ним во мрачном величии спал, вытянувшись вдоль реки, огромный город. Приближался тот самый час между полуночью и рассветом, который именуют часом быка. То самое время, когда тьма сгущается перед окончанием ночи, сон сковывает всё живое, и вольно чувствуют себя силы, которые прячутся днём от света солнца. В этот час души спящих улетают особенно далеко.

Собаки и те молчали. Лаять не на кого. Даже на привычных к ночным караулам дворцовых стражников это сонное царство навевало ленивую зевоту. Всадники ехали не спеша, не зажигая факелов. Торопиться некуда, свет звёзд слегка серебрит дорогу, и лошади сами идут потихоньку по пыльной утоптанной улице. Объехали заставы на въезде в город, завернули к речной пристани, перекинулись парой слов со сторожами и теперь возвращались к ханскому дворцу. Богохранимый Сарай, столица славного и великого государя Узбека, да продлит Всевышний его царствование, наслаждался сном и покоем под молчаливым звёздным небом. Лёгкий ветерок шевелил во тьме листья старых карагачей и нёс с реки освежающую прохладу.

Крики донеслись из темноты, когда караул уже повернул к рыночной площади. Кричали на соседней улице, ближе к реке. Сотник привычным движением резко развернул коня в переулок.

Вдали мелькали тени от ручного фонаря, метались фигуры людей.

– Всем остановиться! Именем великого хана!

Тени сразу застыли. С дворцовой стражей шутки плохи – это тебе не базарные или квартальные сторожа с палками. За неповиновение можно и на стрелу нарваться.

Всадники с привычной хваткой окружили кучку людей возле телеги, запряжённой лошадью, один из которых, склонившись в почтительном полупоклоне, держал перед собой зажжённый фонарь.

– Что здесь происходит? Кто кричал?

Один выступил из полутьмы:

– На нас напали! Вот, – он протянул окровавленную руку, – меня ударили ножом!

Все разом загалдели:

– Они туда убежали! Их было двое!

Сотник повернул голову в сторону тёмного проулка, куда показывали крикуны и насмешливо протянул:

– Вы почтительно кланяетесь, а сами разговариваете со мной, как с несмышлёным ребёнком. Я должен поверить рассказу, что двое напали на шестерых здоровенных олухов? Или это были могучие джинны? Чья телега?

– Это их телега! Мы мирные водовозы, господин, идём после ночного намаза домой. Смотрим, телега с кувшинами. Здесь рядом наш двор, мы подумали – уж не наша ли? Остановили. А они на нас с ножами!

В колеблющемся свете фонаря блеснула улыбка на лице сотника:

– Значит едут двое на телеге. Потом нападают на шестерых благочестивых богомольцев, оставляют им телегу с лошадью и убегают? – Он наклонился к одному из стоявших, – Э-э, да в вашу мечеть похоже воду для омовения возит не водовоз, а виночерпий. От тебя ж разит, как из кувшина!

Стражники послушно захохотали. Один из них весело поддакнул:

– Уже скоро на утренний намаз призовут, а вы всё с ночного идёте.

– Плутают, – благодушно продолжил сотник. Он был даже рад неожиданному небольшому развлечению. Однако, нужно было возвращаться к службе.

– Давайте, садитесь на телегу, богомольцы. Вон ты, длинный, вожжи возьми. Поедете с нами до квартальных сторожей, пусть с вами завтра местный кади разберётся. Расскажете ему как здесь вместо воды вино наливают.

Мелкое происшествие, совсем недостойное внимания дворцовой стражи.

– Что за улица! Ни караульных, ни привратников! Вот так человека убьют, разденут посреди города, как в глухом лесу!

Между тем, притихшие ночные крикуны залазили на телегу, подсвечивая себе фонарём. С двух сторон, на всякий случай за ними присматривали всадники.

– Тут ещё один! Только бедный уже на ногах, видно не стоит, – стражник показал рукой на сапоги, торчащие из под куска холста.

– Ваш шейх, что ли? – рассмеялся сотник.

Неожиданно, стражник, быстро столкнул древком копья водовозов с телеги и сам спрыгнул с седла.

– Это чужеземец. Франк, – караульный откинул холст и наклонился над лежащим, – И он мёртвый.

Не дожидаясь команды всадники сдвинули со всех сторон незадачливых крикунов. При дрожащем свете фонарного фитиля тускло заблестело дорогое шитьё на плаще лежащего между кувшинов.

– Та-ак… – недобро процедил сотник, – этот тоже на вас нападал?

– Клянёмся, мы сами только сейчас его увидели. Если бы мы его убили, зачем нам кричать и звать стражу?

– А кто сказал, что это вы кричали и звали?

Сотник с сожалением посмотрел в зловещую тьму проулка, где по словам водовозов скрылись возчики телеги. Он уходил к реке в самые заросли карагачей и переплетение улочек, где не проехать на лошади. Те, кто укрылся там под покровом тьмы, сейчас уже далеко. Даже дворовые псы, отозвавшиеся было на шум, замолчали. Только равнодушные звёзды бесстрастно взирали с бездонного неба на всё происходящее.

Дело скверное!

– Свяжите их! Расскажете завтра эмиру сказку про ночных джиннов, вылетающих из кувшинов.

Он повернулся к одному из стражников:

– Раны видно?

– На шее след, – отозвался тот, – видно задушен верёвкой.

Все угрюмо молчали и всадники, и водовозы. От былого благодушия не осталось следа.

– Потуши фонарь, – приказал сотник. – На улице ни души, а завтра на всех базарах будут об этом болтать.

Улица снова погрузилась в темноту. Никто так и не высунулся из за глухих заборов. Лишний раз мозолить глаза дворцовой страже не хотелось никому.

Снова двинулись в темноте и тишине. Словно и не случилось ничего. Молчали собаки, шелестел ветерок в листве, равнодушно мерцали звёзды.

Сотник вспомнил, как давным-давно в детстве, бабушка вот так же звёздной тихой ночью загадывала ему, ещё совсем маленькому мальчику, загадку: «В каком колчане стрелам нет числа?». Простая была отгадка. Колчан – небо, стрелы – звёзды.

Ещё она рассказывала сказку про джинна, выпущенного неосторожной рукой из старого кувшина.

Глава II

Обитель справедливости

Площадь перед ханским дворцом была безлюдной. Великий Сарай ал-Махруса – Дворец Богохранимый станет настоящей столицей только к зиме, когда сюда вернётся хан Узбек со всею своею свитою. На лето он отъезжает в степь.

Едва весной зазеленеет свежая трава, сам хан, его жёны, родственники, приближённые, военачальники, нукеры, повара, сокольничие – весь двор со своими семьями, слугами, припасами, достают из пыльных кладовых роскошные шатры и простые палатки, грузятся на телеги и отправляются подальше от тесных городских улиц и душных комнат. Уже который год Узбек проводит лето у реки Кубань. Там, среди сочных цветущих трав сейчас его настоящая столица. Целый степной кочующий город из шатров и повозок, растянувшийся на несколько фарсахов. В нём сейчас и везирь со всей канцелярией, вельможные эмиры, седобородые правоведы, ханская гвардия. Там принимают послов и решают государственные дела, плетут интриги и пируют.

Великая держава, созданная век назад верхом в седле, хранит свои традиции. Она по сей день, как и сто лет назад делится на людей, у которых стены из войлока, и людей, у которых стены из глины. Хан знает и помнит, что именно там, в степи, у кочевых костров вся его военная мощь. Города богаты, землепашцы многочисленны, но не они опора Золотого престола. Его грозные конные тумены в степи.

Вот и возвращается на целых полгода ханская ставка во времена великого Потрясателя Вселенной. Там в степи, его потомки проводят каждый год курултаи, где по древнему обычаю раздают пожалования. Выезжают на большую охоту, где воины могут показать свою отвагу и удаль. Устраивают пышные пиры. Как встарь. Вокруг этого древнего великолепия суетятся слуги, ловчие, ремесленники, купцы, повара, проходимцы – всё, как в настоящей столице.

Дворцы и дома в Сарае на полгода пустеют. Хозяева в степи. За хозяйством присматривают пара-тройка слуг или вообще какой-нибудь оставленный невольник. Начинается совсем другая жизнь, не то что зимой. Известное дело, кот из дома – мыши в пляс. Оставшиеся полновластными хозяевами городских пенатов слуги живут привольно. Можно спать, когда хочешь, есть, что захочешь, водить гостей. Денег хозяева оставили – нужно закупать на зиму припасы. Лето ведь время самое горячее, торговое.

На место отбывшей придворной знати наезжают купцы. Едва начнёт спадать половодье на великой реке, придут караваны с севера: из Руси, из Булгара. На пристанях не протолкнуться. Из-за Бакинского моря приплывут корабли персов, арабов, шемаханцев. Наедут франки из Крыма, греки из Константинополя и Трапезунда, армяне, евреи. Из великой степи придут хорезмские караваны. Закипят сарайские базары. Самая золотая пора для торговцев и ремесленников, посредников-миянчи, менял, хозяев харчевен и постоялых дворов.

С купцами приходят новости со всего света, товары, от обилия которых разбегаются глаза.

Придёт зима, уплывут корабли, уйдут караваны. Вернутся из степи хозяева. И какой-нибудь «господин Балобан», который летом с важным видом закупает на базаре припасы на зиму, а потом лениво играет в тенёчке в нарды с приятелями, снова станет простым невольником, который и на базаре-то появится, только носильщиком при приказчике.

В ханском дворце остаётся всего несколько слуг и небольшой отряд нукеров во главе с эмиром. Служба не тяжела. Стоят на воротах и объезжают город, всё больше окраинные заставы. Оставляют на лето больше ветеранов, которым уже тяжело мотаться по степям. Некоторые из них рубились ещё под знамёнами хана Тохты.

Даже городской Диван на лето пустеет – судьи тоже уехали с ханом. Для разбора дел оставляют только пару яргучи – знатоков Великой Ясы. Вполне достаточно. Обычно все вопросы решают приходские или базарные старосты, мусульмане ходят к своим кади. В Диван идут только с особенно важными вопросами или когда кади и старосты не могут между собой договориться. Летом это случается редко. Пора горячая и народу по судам таскаться некогда.

Вот и сейчас в Диване было малолюдно. У входа молча глядели на площадь двое стражников и диванный писец-битакчи, а в глубине двое седобородых яргучи от нечего делать переговаривались с главным городским кади. Он тоже обычно присутствовал в Диване, потому, что чаще всего среди жалобщиков были мусульмане. Или вопросы касались каких-нибудь мудрёных хозяйственных проблем, до которых Великой Ясе дела не было. Несмотря на ранний час учёнейший Бадр-ад Дин выглядел усталым. Видно яргучи ему посочувствовали, потому что кади старательно объяснял им причину своего усталого вида.

– Эта ночь называется ночью могущества и предопределения. В эту ночь Всевышний принимает решение о судьбах людей на следующий год. От заката до рассвета правоверный должен проводить в молитве. Сказано: «Они свои постели оставляют и взывают к Господу своему в страхе и надежде». Видели, какой особенно нежный рассвет был сегодня?

Яргучи уважительно молчали. Они уже привыкли, что у мусульман целый месяц идёт пост, и кади не пьёт с ними чай. Благочестивый человек. Сейчас, когда стоят самые длинные дни в году и самые короткие ночи, трудно воздерживаться от еды и питья в светлое время. А теперь вот всю ночь провёл в молитве. Не зря хан Узбек возлюбил мусульман, всячески их ласкает и даже сам любит именовать себя султаном. По их обычаю.

Раскрылась дверь, идущая в Диван со стороны дворца, и стражник объявил о прибытии эмира. Все встали. Важно положив руку на рукоять сабли, вошёл эмир в сопровождении своего помощника-наиба. Почтительно приветствовали друг друга. На вопрос о новостях битакчи ответствовал, что с утра есть только жалоба от мусульман одного из приходов. Сегодня ночью некий франк, по всему видно пьяный, приставал к женщинам, идущим по улице в гости. А потом вломился во дворик, где они с соседками ужинали и бросил им на стол свиную ногу.

Яргучи осуждающе кивали. Явное богохульство, а, значит подлежит суду по Ясе. Да ещё и стороны принадлежат к разным верам. Уже послали за жалобщиками и свидетелями. Дело, конечно, из ряда вон выходящее, но, может, удастся помирить стороны, не раздувать скандала.

Новость неожиданно заинтересовала эмира. Он быстро повернулся к наибу и сказал:

– Слышал?

Тот молча кивнул.

– Дождись-ка этих жалобщиков.

Судьи переглянулись. С чего бы это? Может новый указ какой пришёл насчёт веры? Франки в последнее время так и вьются при дворе.

Ждать долго не пришлось. Жалобщики явились, едва эмир скрылся за дверью. Это был один из приходских кади, с двумя богато наряженными женщинами и толстым стариком в шёлковом халате с расшитым бухарским поясом. В отличии от Бадр-ад Дина все они были очень бодры и не выказывали не малейшего признака бессонной ночи и усердного месячного поста. Судя по их виду они, напротив, были полны сил и желания ринуться в бой.

– Мы взыскуем к высокому правосудию, – начал кади. – Вот эта почтенная женщина, Таифа, жена купца Сулеймана, говорит, что вчера ночью к ней приставал пьяный франк и хватал её за руки и платье.

Началось разбирательство. В ходе которого выяснилось, что незнакомец не только приставал к женщинам, но и, получив отпор от кротких и благочестивых постниц, вернулся со свиной ногой и ворвавшись во двор, где они с подругами мирно разговлялись финиками и лепёшками, бросил им на стол свиную ногу. После чего скрылся во мраке ночи. Один из яргучи даже поинтересовался – где нога? Нужно было принести, улика как-никак. Его поддержал Бадр-ад Дин. Не обязательно ведь хватать руками запретный для правоверного предмет, могли бы накрыть его мешком. Не дворцовую же стражу посылать?

В этот момент в разговор вступил почтительно молчавший до этого наиб:

– Если мне будет позволено, я хотел бы задать вопрос. Как выглядел этот франк? Во что одет?

Кади и толстый купец повернули головы к разгорячённым женщинам:

– Давайте, рассказывайте поподробнее.

– Плащ на нём был. Дорогой такой, вышитый. Тёмный. То ли синий, то ли серый – темно было не разобрать. Но, дорогой, сразу видно. Шитьё так и блещет. Сам молодой такой, без шапки. Волосы пострижены вот так, – Таифа показала рукой, как был пострижен иноземец.

На губах наиба заиграла недобрая улыбка. Обращаясь к женщине он тихо спросил голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

– Этот почтенный господин твой муж? Ревнивый, наверное?

Таифа непонимающе захлопала глазами и кивнула.

– Много мужчин в доме было в эту ночь? Считая слуг и невольников?

Не понимая к чему клонит наиб, женщина принялась оправдывать мужчин:

– Они все были на другой стороне дома. Здесь сидели одни женщины. Пока мужчины прибежали, этот безумный уже убежал. Где же его поймаешь среди ночи? Мы кричали, звали караульных, соседи повыбегали, но он, как сквозь землю провалился.

– Почтенный кади подтверждает слова свидетельницы, что франк провалился сквозь землю?

Елейный голос звучал пугающе и ответа не последовало. Внезапно наиб резко выпрямился и громко заявил:

– Если почтенные судьи не возражают, я хотел бы попросить этих добрых женщин пройти со мной во двор и подтвердить, тот ли человек, которого я покажу, приставал к ним этой ночью?

Даже бывалые яргучи удивлённо развели руками. Где это видано? Не успел человек подать жалобу, а виновного уже схватили и привели в суд. Воистину ханская стража всесильна. Все вышли во двор. Наиб подвёл женщин к рогоже, лежавшей на земле и поднял её.

– Он?

Женщины в ужасе отшатнулись.

– Вроде… Темно было. Плащ спутать трудно, да и на лицо… вроде. И волосы…

Повернувшись к приходскому кади наиб грозно спросил:

– Значит вы говорите, что этот человек провалился сквозь землю? Посреди улицы полной разъярённых людей? Так вот! Его задушили и пытались тайком увезти тело к реке. Какого удовлетворения вы требуете от Дивана за нанесённую вам обиду?

Глава III

Бонифаций из Матреги

На бедного Сулеймана было жалко смотреть. Лицо его стало красным, а глаза выпученными, как у варёного рака. По щекам толстяка струился пот. Бадр-ад Дин между тем обратился к приходскому кади:

– Ты опросил свидетелей? Или решил жаловаться в Диван, только послушавшись эту крикливую женщину?

– А мне страшно интересно, где покойный взял свиную ногу? – добавил наиб, – За всю свою жизнь я не видел в Сарае ни одного мясника, который торгует свининой и не знаю ни одного хозяина, который держит свиней. Для свиньи нужны старые дубравы, какие растут под Булгаром. Видно к твоей жене приставал сам шайтан, коль, получив отказ, он в один миг успел слетать в русские леса.

– Лежит! Во дворе моём лежит, – ухватился за свиную ногу, как за соломинку перепуганный Сулейман. – Я слуге велел отнести подальше от усадьбы и зарыть, где-нибудь. А пока валяется под забором.

Главный кади задумчиво поскрёб затылок под чалмой.

– Придётся мне самому заняться этим делом. Убитого нужно будет передать священнику из их миссии. А убийц придётся искать в мусульманском квартале. Пошлите стражника с этой вздорной женщиной, пусть он принесёт свиную ногу – сощурясь, Сулейману, – Молись, несчастный, чтобы эта нога нашлась. Иначе ты горько пожалеешь о том, что затеял сутяжничать в священный месяц Рамазан.

На секунду замявшись, добавил:

– Послушавшись свою сварливую жену. А ты, – повернулся уже к кади, – ступай с ними и попроси пусть староста соберёт и опросит свидетелей.

Подождав, пока процессия, сопровождаемая ханским гвардейцем, скроется за краем площади, Бадр-ад Дин засобирался и сам:

– Нужен ещё один писец. Пусть запишет все показания и доложит мне. Ты поедешь? – обратился к наибу.

– Придётся. Иноземец видно важная птица и франки обязательно пожалуются везирю, а то и самому хану. Потребуют найти убийцу. Хотя, конечно, лучше бы всё это оказалось правдой. Оскорбил верующих, да ещё в священный месяц, сгоряча убили. Нехорошо, конечно, но, если бы его в суд притащили, всё равно бы не сдобровать. Знаю я это место. Там как раз стена к стене с Сулеймановым двором мечеть стоит – они несколько соседей, для своих поставили. Можно ведь подтянуть, что богохульник в молитвенное здание метил, имама оскорбил. А за это по Ясе – смерть.

– Зачем же жаловаться пришли, коли сами убили?

– Покойника этого ночная стража перехватила. Его тайком везли на телеге к реке. Ещё бы немного, и концы в воду. А шум многие слышали. Если бы не стража, мы сейчас поехали бы к франкам виновного искать. А он исчез. Известное дело, в ответе те, кто остался. Им лишний скандал не нужен – стали бы откупаться. Расчёт верный. Да, видно шайтан попутал.

– В святую ночь на земле тесно от ангелов, – назидательно поправил кади, – Они и не дали свершить несправедливость.

Чтобы не сидеть в полутёмном Диване – окошечки там маленькие, узкие, чтобы зимой их легче было плотно закрыть, наиб увязался за Бадр-ад Дином. Тот решил, пока суд да дело самому прогуляться за писцом, которого нужно послать в квартал злосчастного Сулеймана.

Главный кади Сарая Бадр-ад Дин ал-Арадж был полным тёзкой верховного кади Бадр-ад Дина ибн-Ибрахима, но, в отличии от того политику не любил и старался держаться подальше от сильных мира сего. Человек благочестивый и книжный, он помимо судейских обязанностей возглавлял медресе, не так давно воздвигнутое в столице ханом Узбеком.

Великая Яса Чигизхана писалась в степи для воинов и пастухов, жизнь которых проходила в седле, а всё имущество состояло из скота и оружия. В городах же судьям всё больше приходилось разбираться в хитросплетениях торговых сделок, мудрёных и запутанных договорах, выслушивать оценщиков, советоваться с нотариусами. Чтобы не заблудиться в этих лабиринтах, где очень часто справедливость ищут по принципу «вор у вора дубинку украл», нужно было самому хорошо ориентироваться во всех закоулках мусульманского права-фикха, созданного за века великими правоведами и богословами. Здесь к правдивому и честному сердцу требовалась умная и знающая голова.

Бадр-ад Дин долго собирал по свету мёд мудрости, пока, наконец, не осел в Богохранимом Сарае. Теперь, когда благодаря Всевышнему и мудрому правлению хана в Улусе Джучи росли города, расцветали базары, появлялось всё больше купцов, ремесленников, чиновников. Стали нужны грамотные кади, умелые счётчики, составители договоров. Вот Узбек, да продлиться его благословенное царствование, и повелел построить в своей столице при главной мечети медресе и собрать туда учёных людей, чтобы подданным не нужно было отправляться за знаниями за тридевять земель.

Этому медресе и посвящал всё время, свободное от судейских обязанностей, Бадр-ад Дин. Не было для него лучшего занятия, чем беседы с шакирдами и лучшего отдохновения, чем уединённые часы, наедине с исполненными мудрости манускриптами.

Вот и сейчас учёнейший кади воспользовался случаем, чтобы самому прогуляться до своей излюбленной обители мудрости. Благо располагалась она совсем рядом, на той же площади. Возле главной ханской мечети.

Солнце, несмотря на ранний час, было уже высоко, и на пыльные улицы Богохранимого Сарая потихоньку наползала жара. Подступала самая макушка лета, когда благочестивый человек едва успевал заснуть между вечерним и утренним намазом. Площадь перед ханским дворцом была безлюдна. Дома знати, окружавшие её были сейчас пусты, во дворе главной мечети тишина. К оставшимся при эмире чиновникам тоже мало кто заглядывал. Зато весёлый шум главного базара долетал даже сюда.

Один только вид милого сердцу медресе вернул Бадр-ад Дину благодушное настроение.

– Уже через три дня пост заканчивается. Отпразднуем и снова за занятия.

– Чем сейчас занимаются?

– Я их на весь месяц посадил за переписку. Заниматься сейчас тяжело. Ночи короткие, не высыпаются. Да и на пустой желудок ученье тяжело идёт. А распустишь – того хуже. Юноши молодые, пост им держать тяжело. Особенно в большом городе, где много иноверцев и соблазнов. Нужно ведь привыкать смолоду. Выучатся, выйдут в люди – сами будут судить и учить. Ну, а за полезным занятием и время быстрей идёт и пока переписывают, тоже много познают. Сказано ведь – кто переписывает, читает дважды.

Наиб, чтобы поддержать разговор, сказал:

– У нас тоже сейчас пост. Только постимся по другому. Мясо нельзя – только рыба.

Наиб был русским. Его отец был раньше священником в православной церкви, а сын вот подался на ханскую службу. Сейчас на нём был длинный коричневый халат, запахнутый на одну сторону, как на обычном писце-битакчи и маленькая шапочка на коротко остриженных русых волосах. Издали, если не рассмотришь румяного лица и светлой бороды – монгол монголом.

В медресе было тихо, прохладно и сумрачно. Почти, как в Диване. Самые освещённые места близ узких окон и открытой двери заняли ученики-шакирды, корпящие над листами. Перед каждым маленький столик с чернильницами, тушечницами, перьями и бумагами. В лучах, падающих из окон, висели золотистые пылинки. Пахло пылью и погребом.

При виде кади, все разом вскочили и склонились в низком поклоне.

Бадр-ад Дин подозвал невысокого худенького юношу.

– Это Илгизар. Один из самых прилежных учеников. Приезжий. Город знает плохо, сидит всё время в библиотеке, – кади улыбнулся, – Пусть поработает с тобой, жизнь посмотрит. Возьми, юноша хороший пенал с запасом чернил и каламов. Работы будет много. Будешь помогать почтенному наибу, а потом принесёшь записи мне для доклада.

Чтобы подбодрить ученика, опасливо косившегося на своего нового начальника, наиб дружески похлопал его по плечу:

– Меня зовут Злат. Пенал я тебе дам. Хороший. В Диване есть. Я ведь тоже можно сказать, писец. Битакчи.

Он повернулся к площади.

– Тем более, что нам нужно скорее возвращаться. Это, кажется по нашу душу.

Через площадь к ханскому дворцу ехали два всадника. Франки. Один в дорогом парадном кафтане.

– Проведали уже. Интересно откуда?

– Поторопимся, дети мои, – оживился кади, – И всё узнаем.

Однако, когда он со спутниками переступил порог Дивана, посетитель уже закончил свою речь. Судя по всему, только-только. И ещё не получил ответа. Потому что оба седобородых яргучи весело улыбались, а на лице франка лежала печать недоумения по поводу столь неуместной реакции.

Это был уже немолодой, но ещё крепкий и живой человек с тяжелым свинцовым взором. Одет он был подчёркнуто по нездешнему. Пурпуэн тонкого сукна до пупа, золотая цепь на шее, берет на голове. Вышитый плащ застёгнут изящной заколкой. Даже на ногах красовались не сапоги, а узкие щегольские башмаки.

– Это по твою душу, уважаемый наиб, – один из судей развернулся к вошедшим. – Почтенный… э-э-э…

– Бонифаций из Матреги, – пришёл на помощь франк, – приказчик дома Гизольфи.

– Почтенный Бонифаций из Матреги просит защиты и помощи. От него вчера сбежал помощник. Вместе с хозяйскими деньгами. Он просит, чтобы мы немедленно передали всем заставам приметы этого коварного злодея. Повтори, приметы, уважаемый и я уверен, что похититель будет тебе предъявлен быстрее, чем ты успеешь вернуться домой.

Но, наиб не дал посетителю заговорить:

– Скажи, у твоего помощника был дорогой плащ из синего сукна?

Бонифаций кивнул. Наиб сделал ему знак рукой и пошёл во двор.

Теперь немая сцена повторилась уже с участием наряженного франка. Только выдержки у него было побольше, чем у Сулеймана с Таифой.

– Много было денег?

Бонифаций молча кивнул. Было видно, что он не знает, что делать дальше.

– Мы сейчас отправим тело в миссию к монахам. У вас есть опись похищенного? При убитом ничего не было обнаружено.

– Где его убили? – наконец разомкнул уста франк.

– Всему своё время. Думаю высокий дом Гизольфи будет больше интересовать, кто это сделал и где похищенные деньги? Этот несчастный ведь тоже генуэзец? Уверяю тебя, почтенный Бонифаций, что я, наиб самого сарайского эмира, немедленно лично займусь этим делом. Список похищенного у тебя с собой?

– Я торопился, не думал, что в этом есть такая необходимость. Нужно было не дать уйти похитителю.

– Как видишь, уйти ему не дали. Поэтому попрошу тебя никого не впускать пока в комнату убитого и приготовить список похищенного. Там и поговорим поподробнее. А пока, думаю, нам нечем больше занимать внимание высокого Дивана.

Поклонившись, генуэзец вышел. Наиб вышел за ним и стоял рядом, пока тот садился на лошадь. Будто спросить чего хотел. Бонифаций несколько раз нервно оглядывался на него, но Злат молчал. Только внимательно и довольно невежливо рассматривал в упор. Уже доехав до края площади, франк резко обернулся – наиб не сводил с него взгляд.

– Ну что, пойдём заберём пенал, – новоявленный помощник Злата почтительно ожидал рядом. И, вослед уехавшим, – Не нравится мне этот павлин.

Не успели дойти до дворцовых ворот, как появился тот самый стражник, что уехал с женой Сулеймана. К седлу его был приторочен холщовый мешок.

– Видать не соврал жирный ишак? Ого! Да тут не нога, а чуть не полкабана!

Из мешка был извлечён великолепный свиной окорок, солёный и крепко завяленный. Злат осторожно колупнул его пальцем. Понюхал.

– Хорошая штука. С какими-то травами солили. И вялили не день-два. Да и весом… – приподнял мешок, – полпуда, не меньше. Ладно, оставим пока у меня. До окончания разбирательства.

Понюхал с наслаждением.

– Хорошо посолили. Не испортится.

Взвалив мешок на плечо Злат пошёл с молодым шакирдом в небольшое здание сбоку от дворца, где была резиденция эмира. Бережно подвесив к потолочной балке в своей небольшой каморке добычу, скомандовал:

– Ну, брат Илгизар, бери чернильницу и пиши. Начнём собирать камни, как говорится. Первым камнем во главе нашего угла и будет эта нога. Хотя, правильнее было бы назвать её задницей. Но, мы напишем – нога.

Юноша проворно занял место за столиком и пододвинул лист бумаги из стопки на краю.

– 12-й день убывающей луны пятого месяца года Петуха. 27-й день месяца Рамадан 733 года. – Злат на миг задумался, – А у нашего генуэзца сегодня 11 июня 1333 года. Видишь как бывает. Три раза записали по разному, а всё одно и то же.

Только продолжить им не пришлось. Грозный окрик во дворе: «Наиба Злата к эмиру!», вмиг оставил юношу одного. В каморке было тесно и уютно. Столик для письма, сундучок для бумаг, две скамейки и затёртый коврик на полу. Запах свиной ноги, казалось занявшей полкомнаты, заставил Илгизара сглотнуть слюну. Хорошо хоть сегодня не спал всю ночь с товарищами, поэтому поел перед рассветом.

Наиб прибежал обратно, что есть духу и сразу было понятно, что с писаниной придётся повременить.

– Вот такие дела, брат Илгизар, – объявил он, едва ворвавшись в каморку, – Придётся тайне появления этого свиного зада в Богохранимом Сарае подождать своего часа. Словно стая шайтанов прошлась ночью по нашему городу. Убита жена ханского сокольничего, дочь пропала.

Глава IV

Убийство в доме сокольничего

Злат сел на скамью и стал проворно разуваться.

– Обувь надо поберечь. Негоже сафьян по закоулкам трепать.

Скинул и свой добротный коричневый халат с шёлковым поясом. В один миг мягкий, как рисовальная кисточка, наиб обратился в обычного базарного завсегдатая, что слоняются вдоль торговых рядов в поисках заработка или поживы. Некрашеная холщовая рубаха, подпоясанная крепким кожаным ремешком, старые сапоги.

– Ты, брат Илгизар, тоже собирайся. Вон в ту сумку бумаги сложи с пеналом. Поедем с тобой глядеть, как большие вельможи живут. В кои-то веки за такой высокий забор пустят. Да, ты не думай, Бадр-ад Дин там тоже будет. Ещё и похвалит тебя, что приехал. Эту сумку мне по особому заказу шили, – прибавил с гордостью, – Видишь, как крепко прошиты края – бумага не мнётся. Она, может, и не понадобится, но, на всякий случай. Дощечки с писалом не забудь.

Бумага была дорога и её берегли. Черновые записи делали на дощечках, покрытых воском. Или того проще: коптили сажей и натирали бараньим жиром. Когда водишь писалом получаются чёрные буквы. Совсем как на бумаге.

Во дворе уже было многолюдство и суматоха. Ворота открыты настежь, целый отряд стражников на конях. У порога эмирский скакун.

– Наделают теперь переполоха, – не одобрил Злат, – И разговоров ненужных.

К ним уже спешил конюх, ведя в поводу пару старых, но ещё крепких меринов. Вослед им тоскливо глядели печальные водовозы, сидевшие на земле в дальнем углу двора под надзором двух стражников.

Усадьба Урук-Тимура была на самой окраине Сарая. Как и говорил Злат, за высоченным забором. Крепкие ворота с калиткой, мощёный кирпичом двор. За домом и сбоку от него целая куча разных построек. Был и сад, уходящий под склон, в котором виднелись опечаленные ивы. Кивнув на них, наиб заметил:

– Там, видно пруд или арык.

Он ещё по дороге расписывал юноше, какой большой человек этот ханский сокольничий. На пиру сидит не то третьим, не то четвёртым от самого Узбека. Вроде как и сам золотого Чингизова рода, только не от Джучи, а какого-то другого сына. Потому, хоть и прав на престол в нашем улусе не имеет, но почёт ему немалый. Кроме начальника ханской охоты, имеет звание эмира и темника, а на шапке носит три пера.

Ещё, старый хрыч, взял недавно молодую жену и она, слышно, переругалась со старыми. И самим мужем вертит, как хочет. Не удивительно, если её и убили. Одно непонятно. Урук-Тимур сейчас со всей семьёй, чады и домочадцы, прохлаждается в кубанской степи. Почему жена и дочь здесь?

Молодой шакирд в роскошном дворе совсем оробел. Полно всадников, ярких дорогих халатов, на порог ступить страшно – лежит ковёр в табун лошадей ценой. Однако, как выяснилось, в дом не входят – ждут Злата. Приказ самого эмира.

Даже, когда тот со своим спутником молча вошёл в дом, никто не тронулся с места.

Бедный Илгизар только порадовался, что ничего не ел. Зрелище было не для развлечения. Молодая женщина в луже крови с перерезанным горлом. Разбросанные вещи.

– Умелые люди работали – сразу в горло ударили, чтобы не закричала. Не удивительно, что никто ничего не слышал.

Седобородый старик, бывший у убитой в ключниках, бесстрастным голосом рассказывал:

– Госпожа вчера поужинала рано, пост она не держала. Спать легла до захода солнца. Утром мы её не беспокоим, ждём, когда проснётся – она часто долго спит. Потом уже странным это стало казаться, вчера, вроде рано легла. А когда уже переполох начался, выяснилось, что и молодая госпожа пропала.

– Ценности у хозяйки были?

– Муж её любил очень, дарил украшения. Она их хранила вон в той шкатулке. Все деньги тоже держала при себе, мне выдавала на расходы.

– Много денег?

– Мне про то не ведомо. Выданным я веду строгий учёт и в книгу записываю. А сколько там в хозяйском сундуке… Это знает только управляющий. А он сейчас с хозяином.

Илгизар боязливо озирался. Чувствуется убитая денег не считала. Шёлк свисал сверху занавесками, покрывал скамьи и стены коврами. Какие-то роскошные шитые золотом одеяния лежали на лавке у стены. Сверху красовалась шапочка с перьями и самоцветом на лбу. Наиб наклонился к ней.

– Про драгоценности тоже ничего не знаешь?

– Полный список, конечно, составить не смогу, но, можно опросить служанок. Женщины в таких делах бывают очень наблюдательными.

Наиб ещё раз прошёлся по комнате. Неведомый злодей действовал очень уверенно. Не наследил, не наделал лишнего беспорядка. Просто и деловито: зарезал спящую женщину, забрал содержимое шкатулки и ушёл. Всё это в полной темноте, на небе только звёзды. Ничего не искал, на мелочь не разменивался – не тронул дорогие одежды. Даже не заметил шапочку ценой поди в тысячи даньг.

Злат поднёс шапочку к свету. Камень во лбу засверкал на солнце, как огромная звезда. Похоже рубин – огнём так и брызжет. С лесной орех. Такая вещь и не под замком. Перед слугами что ли хозяйка красовалась?

– Когда в последний раз видели дочь хозяина?

– Перед ужином. Ей не здоровилось и она не вышла к ужину. Служанка ходила к ней спросить не принести ли в комнату, но она уже спала.

– А утром исчезла? У вас ворота тараном не вышибешь, как она могла незаметно уйти?

Старик замялся:

– Уснул привратник. Я его сам и застал поутру спящим у ворот.

– Часто за ним такое водится?

– Бывает… Сейчас тихо. В нашем краю лишний народ не шатается. Да и в доме ещё шесть слуг, кто к нам полезет? Бывает, что и задремлет.

Пошли в комнату дочери. Порядок, чистота, ни малейших признаков спешки.

– Вещи проверяли?

– Ничего не пропало. Только одежда, которая была на госпоже.

– Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, никто из усадьбы не выходил, в усадьбу не заходил?

Ключник виновато, словно извиняясь развёл руками:

– К нам сейчас вообще мало, кто ходит. Да и мы тоже. Припасов своих хватает. Госпожа, иногда ездит на базар. Ну, а я потом деньги отвожу..

– А дочь хозяина?

– Её строго-настрого не велено из дома выпускать. Приказ самого хозяина. Он её не хотел оставлять, но она заболела слишком. Вот её и оставили под присмотром жены.

– К ней тоже никого не пускали?

– Да, некого и пускать. Какие подруги были, они тоже уехали. Всё больше в постели лежала и сказки слушала.

– Всё же улетела птичка, – сказал наиб, пощёлкав ногтем по пустой клетке. – Птичек любила?

Старик печально улыбнулся.

– Это да. Подержит, подержит и выпустит. И вслед смотрит. Любила птиц на волю выпускать.

– Ничего необычного вчера не замечали?

– Было. Гость приходил. Невысокий такой, в чёрном кафтане. Спрашивал у привратника хозяина и ушёл.

– Странное дело. Кому же в Сарае неведомо, что славный Урук-Тимур сейчас при хане на Кубани? Пешком приходил?

– Пешком.

– Назвался как? Что передать велел?

– Ничего. Только спросил и ушёл. В сторону большого базара.

Когда вышли во двор, народа там уже прибавилось. Как и предсказывал Злат, приехал Бадр-ад Дин. Он чинно беседовал с эмиром в тенёчке у стены. Пришлось подойти отчитаться.

– Убита ударом ножа в горло. Судя по всему, во сне. Слуги ничего не слышали. Похитили деньги и драгоценности. Привратник, как выяснилось, спал. Как это не печально, но главное подозрение падает на дочь. Она исчезла ночью. Нужно послать приметы на все заставы и караулам. Пусть слуги опишут платье, в котором она была.

Бадр-ад Дин только развёл руками:

– Бедный Урук-Тимур! Такое несчастье! К нему послали?

– Лучшего гонца. Только путь неблизкий, так что, думаю, будет сюда только через неделю. Ты свои дела закончил?

Наиб почтительно поклонился:

– С телом, да. Больше не буду никому мешать. Нужно ещё хорошенько обыскать усадьбу.

– Вот и хорошо, – оживился кади, – нужно торопиться. Сейчас прибудет шейх, я за ним уже послал, и можно будет заняться погребением.

Злат между тем увлёк своего писца в сад.

– Не повезло нашим святым отцам. Как раз сегодня, когда они всю ночь не спали, и столько хлопот. Но, хочешь – не хочешь нужно предать тело земле до захода солнца. А путь до кладбища не близкий. Так что, думаю, через час-другой здесь уже никого не будет. Кроме слуг. Сможем спокойно заняться своим делом. А пока, брат Илгизар, иди-ка ты в эту беседку да вздремни. Пока я со стражниками обыском буду заниматься. День ещё долгий, дел у нас полно. Когда ещё придётся поспать в такой беседке.

На берегу пруда под ивами красовалась увитая зеленью беседка, обсаженная розами. Одна сторона её выходила на пруд.

– Почувствуй себя эмиром хотя бы на час. Или праведником в райских кущах.

Наиб втянул носом воздух:

– Цветы как пахнут! Живи, кажется, и наслаждайся. Так нет. Видно золотая клетка красива только снаружи.

Во дворе невольники черпали из огромного чана воду – обмывать тело. Бадр-ад Дин, уже активно включившийся во всю эту погребальную суету, строго поинтересовался:

– Чистая вода?

– С реки. Только вчера утром подвезли.

Это заинтересовало наиба.

– К вам вчера водовоз приезжал?

– Ну, да, – подтвердил невольник, – Зимой он каждый день приезжает. А сейчас народа в доме мало, два раза в неделю.

– За ним кто следит?

– Зачем? Привратник ворота открывает, запускает. Когда тот полный чан нальёт – выпускает. Всё без обмана.

Глава V

Баба в кувшине

Едва похоронная процессия вышла со двора, сразу воцарилась тишина. Только сейчас суетились люди, болтали, шумели: сели на коней стражники, склонили печально головы почтенные имамы, пришедшие проводить на кладбище супругу самого ханского сокольничего, тронулись, и снова повис в бездонном небе коршун, сонно застонали куры под забором. Словно и не было ничего.

Место и впрямь было малолюдным. На другой стороне улицы угрюмо дремали вековые карагачи с чирикающими воробьями, за ними спуск к реке, огороды, рыбацкие причалы и летние балаганы для сушки рыбы у самой воды. Но и там никого не видно – утренний улов уже разобрали.

Слуги не спеша расселись в саду, помянуть хозяйку. Теперь командовать некому, сами себе головы. Постелили старые потёртые коврики в тени под акацией. Седобородый ключник, пара служанок, крепкий молодой конюх. Привратник тоже присоединился, заложив калитку на крепкий засов. Почтительно пригласили и наиба, который уже закончил с обыском. Тот охотно скинул на травке сапоги, ослабил ремешок на поясе и подсел к дастархану, поджав под себя ноги.

Суета и хлопоты утомили всех. О делах говорить не хотелось. Так хорошо было сидеть тихонько в маленьком саду среди цветов и отхлёбывать не спеша медовую воду.

– Это ведь я этот сад делал. Своими руками, – хвалился ключник. – Там была грязная лужа какая-то, хозяин велел пруд копать. Скота, народа много, чтобы своя вода была. Ну, а я потом ивы на берегу посадил. Сначала чтобы берег не обваливался. Потом всем понравилось. Акаций самосевом наросло. Попросил у хозяина дозволения беседку у пруда поставить. Потом один знакомый увидал, сказал, давай я тебе дам саженцы роз. Из Персии. Вода рядом, поливать есть чем. Посадил. Потом уже и других цветов достал. Тут меня надоумили первоцветов насажать. Они весной, сразу из под снега цветут. Их уже и хозяин застал. Похвалил. Давай, говорит, сажай ещё. Денег дал.

Садов в Сарае почти не было. Зачем? Знать и служители на всё лето уезжали в степь и возвращались только на зиму. Горожане попроще жили в кварталах ближе к базарам: там ни земли, ни воды лишней не было. Хотя, кое-кто из богатых купцов уже отселился ближе к окраине и обзавёлся и усадьбой и садом. Разбили маленький садик и монахи-франки у миссии. Остальные глотали пыль в своих глиняных двориках.

Наконец появился и толстый старик-повар с дымящимся горшком. Увидев его, женщины проворно сдёрнули платок с горки румяных лепёшек.

Священнодействуя большой ложкой, повар сокрушался:

– Вот ведь как получилось. Даже не пришлось мне готовить поминальный ужин по госпоже. Сказали, не надо. До захода солнца никто ждать не будет. Ну, хоть мы сами помянем. Её любимое блюдо. Теперь уже никто не будет заказывать.

Злат попробовал кушанье из поданной ему миски и восхитился:

– Ни разу не ел такого. Что это?

Толстяк польщённо заулыбался.

– Это старинное блюдо, ещё со столов великих халифов. Меня его учили готовить в самом городе Багдаде. Здесь про такое мало кто знает.

Наиб отдал честь блюду, орудуя лепёшкой. Остальные не отставали. Только повар глядел на них с печальной улыбкой. Думал о своём.

– Секрет раскроешь? – не утерпел наиб.

– Какой секрет? Берёшь жирной баранины или говядины и варишь в горшке. Можно корицы немного добавить и семян кориандра. Отдельно варишь морковь с луком. Соединяешь всё. Главная трудность в соусе. Сам по себе он прост – уксус, вино, которое подкисло и мёд. Здесь главное, как смешать. Чтобы покислее получилось или послаще. На это уже сноровка нужна и немалая. Будет кислое или сладкое – всё испортишь. Вот эту смесь добавляешь в горшок с мясом и варишь с часок. Перед чем, снять с огня, хорошо добавить изюм и миндаль. Накрываешь крышкой и держишь ещё час. Вот и все дела.

– И впрямь, как тебя послушаешь, кажется просто.

– Лучше всего получается, если баклажан класть. Да, где его сейчас взять. Попозже бакинские корабельщики, может привезут. В Сарае почему-то не садят.

– Вот и сажали бы у себя в саду. Вода рядом.

Повар насмешливо покачал головой.

– Во всяком ремесле свои хитрости. Баклажан тоже нужно суметь вырастить. Может будут когда и в наших краях сажать.

– Бывал, значит, в Багдаде?

– Родился там. Рос, учился ремеслу, – Повар покачал головой и причмокнул, – Какие там базары! Выдумать невозможно чего там нет!

– И птичье молоко? Мне нянька в детстве загадку загадывала. Нет ни у тебя, ни у меня. Ни в заоблачных горах, ни в подземных пещерах. Нет в потаённых дуплах. Даже у кипчаков нет.

Толстяк засмеялся.

– Хочешь верь, хочешь не верь, наиб. Был на багдадском базаре один продавец сладостей. Продавал сладкие палочки, мягкие такие, как сильно загустевшие сливки. Говорил – птичье молоко.

– Чего же уехал из такого чудесного города?

– Судьба человека предначертана не им. Он лишь песчинка на дороге вечности. Взял меня в слуги один очень почтенный человек. С ним я и переехал в город Тебриз. От Багдада не так уж далеко. Был мой хозяин человек учёный, у самого тогдашнего государя в большой чести. С визирем дружбу водил. Часто и мне приходилось для них сикбадж готовить.

– Чего?

– А вот то самое, что ты сейчас ел. Только и баклажанов было вволю, и инжир клал. Посуду розовой водой ополаскивал. Да ты не огорчайся. Сейчас ещё одно блюдо принесу с самого визирьского стола. Доходит.

– Если такое же вкусное – лопну. И так объелся, как верблюд на привале.

Повар замолчал. Печально смотрел вдаль, где далеко за забором и полем начинались пески. Словно пытался разглядеть там волшебный Багдад, сказочный базар с птичьим молоком и свою юность. Уже невозвратную.

– Потом визирь попал в немилость. Был он иудей и на многие должности ставил иудеев. И то правда, они тогда слетались в Багдад отовсюду. Как всякий большой человек имел много врагов. Когда хан слёг, его тут же и казнили. А скоро и хан помер. Ну и пошли под смену власти громить иудеев, и прочих иноверцев. Христианам досталось, да и остальным тоже. Мой хозяин был мусульманин. Но, так как с визирем дружбу водил и его назвали тайным иудеем. Чего не пограбить, коли заступиться некому? Слуги, кто разбежался, а кто и самого хозяина за бороду ухватил. Я молодой тогда был, горячий, как та сковородка. Вступился. Сказал хозяину, беги через заднюю калитку, я их задержу. Сам за саблю. Только никому и дела не было ни до меня, ни до хозяина, все грабить дом кинулись. Ну, я с толпой смешался, вывел двух лошадей и догнал хозяина. А народ уже почуял куда ветер дует. И по дороге на Багдад, и на Трапезунд стали ловить беглецов, грабить и убивать. Решили ехать горами к Бакинскому морю. Там сели на корабль и попали в Хаджи-Тархан. В улус славного хана Тохты.

– Я бы в жизни не подумал, что ты чужеземец.

– Сорок лет прошло. Тогда много народа бежало сюда за море. Сначала иудеи, потом, кто верит в Будду, потом христиане. Вот и нашей госпожи родители тоже.

– Так ты её давно знаешь?

– Ещё у её отца поваром работал. Он большим купцом был. Корабли за море снаряжал. Деньгами ворочал. Друзей имел и в Египте, и в Йемене. Пряностями торговал, благовониями. Так что в хорошей еде толк понимал. Только купеческая судьба переменчива. Уплыл за море – и пропал. Жена вести дела не смогла – разорили её приказчики. Некоторые теперь сами важными купцами стали, со вдовьих денег.

– Она тебя сюда устроила?

– Она. Я на базаре лагманом торговал. Чего ухмыляешься? Думаешь, нарезал мяса с лапшой и всё? Лапша-то она разная бывает. А в ней весь вкус. Мой лагман со всего Сарая есть приходили. А потом и просто лапшу покупали для домашнего лагмана.

– Постой, постой, да не твоя ли часом харчевня была в ясском квартале?

– А-а! – довольно заулыбался повар, – Знаешь!

– Чего же бросил такое доходное место?

– Старый уже становлюсь. Силы не те. Семьи нет, кому деньги копить? А тут место почётное, опять же не только лапшу резать. Искусство ведь тоже жалко.

– А как хатунь с Урук-Тимуром познакомилась?

– Это целая история. Был у отца её бесценный рубин. Яркий, как голубиная кровь, с орех величиной. Всякое про него болтали, когда я ещё у них жил. Говорили, что он счастье приносит и удачу. Вроде как зачарованный. Я краем уха слышал будто у этого камня хозяин есть. Вдова этот камень берегла, как зеницу ока и прятала. Только, когда уже совсем нужда прижала, решила продать. Вышла через какого-то торговца на Урук-Тимура. Говорят его дочка любимая прямо-таки заворожилась этим камнем. Отец и решил детище порадовать. Да увидал дочь хозяйки и сам разума лишился. Хатунь ведь красавицей была, каких поискать. Камень уже в приданое получил. Только Райхан он не достался. Новая жена камень на шапочку пришила и всегда носила. Говорила, что её и саму назвали в честь этого камня – Лала.

Наиб задумался. Шапочка с рубином снова вернула его к мирской суете.

– Значит, говоришь, отец Лалы говорил, что у рубина есть хозяин и, что он заколдованный? Сказки любил?

– Это точно, сказки любил. Я к нему часто своего бывшего хозяина, с которым мы из Тебриза бежали приводил. Он в здешних краях стал сказки на базаре рассказывать. Помнится, про этот рубин тоже что-то говорил.

– Что?

– Не помню.

Повар вздохнул и стал тяжело подниматься.

– Пойду гляну на моего бабу?

– Это ещё кто?

– Баба в кувшине. Сейчас принесу.

Пока он ходил Злат поинтересовался у служанок про убитую госпожу. Но, те только плечами пожали. Скучно ей здесь было, только и всего. Хозяин был уже стар, успел схоронить двух жён. От старшей у него остался сын Мохаммед-ходжа, от другой дочь Райхан. Ещё две старшие жены были сейчас с ним в степи. Они тоже нестарые, да видно хозяин уже (хихикнули) староват – детей нет. Но, баловал их. Поэтому, как молодая жена появилась, начались ругань и скандалы. Вот и не взял её сейчас с собой. Побоялся ославиться. Благо, нужно было кому-то присматривать за больной дочерью.

Сказать, что Лала с Райхан ругались или ссорились они не могут. Просто каждая была сама по себе. Хатунь, конечно, хотела её поскорее замуж спровадить. А чего-то там со сватовством не ладилось, отчего и она, и сам хозяин серчали. Видно поэтому и строго-настрого запретил дочери со двора выходить.

Райхан была девушкой тихой, но своенравной. С самого детства привыкла быть отцовой любимицей. И брат её любил, и отцовы жёны. Новая супруга, конечно здорово старика к рукам прибрала. Но, ссорилась только со старшими жёнами. Вообще, про Райхан лучше старых служанок спрашивать, но они теперь с хозяином в степи. Нынешние же служанки, невольницы несчастной госпожи Лалы, про дочку мало что могут сказать. А уж тем более про её городских знакомых. Последнее время ни она никуда не ходила, ни к ней. Старый ключник тоже был в этом деле плохой рассказчик. Его дело хозяйство, в женские дела не лез. Он и ночевал в другом конце двора. В доме с госпожами спала только одна служанка.

Злату сразу вспомнилась пустая клетка в комнате Райхан. Получается, что и девушка улетела в небо, словно птица.

Вернулся повар с большим высоким хлебом:

– Вот и баба мой. В кувшине.

– А где кувшин? – поинтересовался наиб.

– Не разбив яиц, яичницу не изжаришь. Вы, красавицы сбегайте, принесите чай – он там уже готовый стоит, – Повар стал усаживаться поудобнее. Основательно, с удовольствием. Как человек, которому давно некуда спешить и который знает себе цену. – Это блюдо так готовится. Заливаешь тесто в кувшин, вставляешь в него тростинку и запекаешь. А как испечётся, вытаскиваешь тростинку и в отверстие заливаешь растопленное масло и мёд. Когда настоится и напитается, как следует, кувшин разбиваешь. Можно потом ещё сверху полить.

– Опять всё просто получается.

– Тонкости, конечно, свои есть, но это уже, только повару интересно. Кувшин должен быть новый, выпекать подольше, на самом малом огне. Тростинку и кувшин не забыть маслом промазать.

– Вкусно! Тоже хатунь любила?

– И госпожа Райхан не брезговала. Вчера только после обеда попросила испечь.

– В еде капризна была?

– Да нет. Хотя изредка находило. Раз, помнится, ни с того ни с сего заказала мне андалузский пирог. Мне, чтоб лицом в грязь не ударить, пришлось бегать рецепт узнавать. Вчера вот, после обеда бабу попросила.

Наиб оценивающе окинул взглядом уже разрезанное кушанье.

– Такой же испёк или поменьше?

– Один в один. У меня для этого специальные кувшины стоят, чтобы мерки не подбирать.

Злат с сомнением покачал головой.

– Кушанье уж больно сытное. Приторное. Много не съешь.

– К ней как раз сказочница приходила, – откликнулась одна из служанок. – А остальное она мне отдала и ему, – кивнула на привратника.

– Сказочница?

– Ну, да. Вчера около полудня приходила сказочница. Молодая госпожа велела её позвать. Она любила сказки слушать.

– И долго она у вас была?

– Долго, почти до вечера. Сказки – дело неспешное.

Тут уже решил встрять в разговор старый повар.

– К нам часто одна сказочница ходила. Воспитанница моего бывшего хозяина.

– Отца Лалы?

– Нет. Того самого, с которым мы из Персии бежали. Я же говорил, что он стал здесь сказочником на базаре.

– Её, выходит, хозяйка хотела бабой побаловать? Каждый раз, как она приходила, это кушанье заказывала?

– Да нет. Вчера в первый раз. Думаю, бедная девушка его в первый раз в жизни пробовала. Хлеб базарного сказочника не полит маслом и мёдом. Хотя в домах, куда её приглашали, может и угощали.

– А у вас в доме его часто пекли?

– Было дело. Покойная госпожа его любила. Её отец, в своё время даже специально для себя его заказывал по особому. С секретом.

– Раскроешь?

Толстяк рассмеялся:

– Чего тут раскрывать? Просто через дырочку наливал кроме масла с мёдом сладкое вино из изюма. Его хлеб может много впитать. Очень, кстати, вкусно получается. Хозяин ещё смеялся: «Хорошо несговорчивых красавиц этим угощать». Оно ведь и правда, сюда полкувшина войдёт.

– От вчерашнего бабы ни кусочка не осталось?

Служанка сразу встрепенулась:

– У меня! Принести? – и убежала.

– А ты, выходит, всё до крошки съел? – Обратился наиб к привратнику.

Тот только развёл руками:

– Вкусно, уж больно. Не стал ждать захода солнца.

– Обычно ждёшь?

Вмешался ключник:

– Мы едим в пост в обед, хозяйка не возбраняла. А вот ужинаем уже после захода солнца.

– Когда тебя госпожа угостила?

– Когда сказочница уходила. Госпожа крикнула, чтобы я ей калитку открыл и угощение у неё взял. Ну, я так и сделал.

Вернулась служанка. В руках у неё был небольшой берестяной туесок с крышкой.

– Убрала вчера. От мух там, муравьёв. Мёд всё-таки.

Кусок остался довольно приличной величины. Злат обратился к повару:

– Посмотри, внимательно, уважаемый, никто ничего не добавил к твоему рецепту?

– Не пробуя могу сказать – напитан какой-то жидкостью, – Понюхал, отщипнул кусочек, пожевал, – Вином отдаёт. Гвоздику добавили, я не клал. И горечь какая-то. Явно гвоздику положили, чтобы горечь заглушить.

– Опиум, скорее всего. Вот и секрет крепкого сна. Так что хозяину, как вернётся можете сказать, что привратник со служанкой не виноваты. Знаешь, где твой сказочник живёт со своей воспитанницей?

Глава VI

Братство водовозов

– Что, брат Илгизар, – усмехнулся Злат, когда они со своим спутником отъехали от сокольничьего двора, – отдохнул чуток?

Солнце уже клонилось к закату, дневной зной спадал, только со стороны песков тянуло пустыней и степными травами. Ехали не спеша, не понукая старых лошадок.

Илгизар кивнул:

– Я когда вы за дастархан уселись, уже проснулся, только выходить не стал. Просто лежал.

– Значит слыхал разговор? С этим делом покончено. Если до завтрашнего утра эмирскую дочку не схватят где-нибудь на заставе или на пристанях, утром поедем за этой сказочницей. Уж она то нас приведёт к упорхнувшей птичке.

– Чего сразу сейчас не съездить?

– Вечер уже. Для сказочницы самая хлебная пора. Уже, наверное, сидит где в гостях. Да ещё пост сейчас, многие после заката разговляются. Так что домой придёт заполночь. А утром будет отсыпаться. Да, нам с тобой убитым франком нужно заняться. Целый день на жаре во дворе лежит. И водовозы задержанные нас ждут. Поди уже и старшина их прибежал, нас дожидается.

– Старшина?

– А как же? Сарай город большой, здесь в одиночку туго, особенно приезжему. Эти водовозы по большей части кто? Молодые парни, кто из степи, кто с гор. В родных аулах им места не хватает, вот и подаются искать лучшей доли в город. Только здесь ведь тоже никто никого не ждёт. Торговать – деньги нужны и сноровка, опять в торговле неучёному человеку делать нечего, нужно и счёт знать и писать уметь. Ремеслу тоже учиться надо. Слуги по домам больше из невольников. Воду возить – самое лучшее дело. Лошадёнка нужна из тех, что в поле скакать не годится, да телега с кувшинами. Для хозяйственной нужды в Сарае воду берут из прудов и арыков – хан повелел в каждом квартале вырыть. А для питья и еды с реки возят. Дело такое – без воды никуда, нужна постоянно. У каждого домохозяина договор с водовозами. Вот и сбиваются парни в артели, покупают в складчину лошадей, телеги, кувшины, содержат конюшни. Всё больше земляки, а то и родня. Живут часто тоже вместе, народ холостой, молодой. А деньгами, делами и разговорами с начальством ведает староста. Эти вроде по виду кипчаки и взяли их у Чёрной улицы. Наверное Бурангуловские.

– А почему улица Чёрная?

– Кто её знает. Так уж повелось. Может потому, что с северной стороны. У монголов заведено, что северное – чёрное, южное – красное. А может ещё почему. Там вроде как раньше ламы жили, чёрной веры. Звездочёты, колдуны разные. Когда после смерти Тохты была смута, многих побили.

Хорошо было ехать вот так не спеша по вечереющей улице под неторопливую беседу. Встречные прохожие тоже никуда не торопились. Кто возвращался с базара после трудового дня, кто от пристаней. У многих на плечах были корзинки с провизией. Впереди тёплый летний вечер во дворе за накрытым дастарханом, отдых и тихие домашние радости. Правоверные готовились к ифтару – вечернему ужину после дневного воздержания.

Илгизар потрогал холщовый мешок, полученный от повара. Там помимо туеска с остатками подозрительного бабы, были заботливо сложены на помин души хозяйки лепёшки, горшочек с сикбаджем и изрядная порция халвы. Юноша вздохнул и сглотнул слюну. Особенно хотелось пить, а наиб, словно нарочно продолжал про воду и водовозов.

– В нашем деле водовозы первые помощники. Они ведь по всему городу ездят, в каждом дворе бывают. На них и внимания никто не обращает – привыкли. А они ведь многое видят, многое примечают. Думаю и сейчас они нам помогут.

Наиб оказался прав. Застеленную дешёвым войлочным ковром повозку старосты водовозов они увидели едва въехали на площадь. Видно было, что её хозяин, отогнанный стражей подальше от дворцовых ворот, томится здесь уже давно. Его вид буквально источал почтение и мольбу. Злат даже не притормозил коня, отвечая на приветствие старшего водовоза, только сделал ему рукой знак следовать за ним. Тот с готовностью засеменил возле стремени.

– Какое ужасное недоразумение! Мне сегодня утром, как только доложили, что шестерых наших схватили на улице ночью с мёртвым телом, так я сразу прибежал. Только меня к ним не пустили, даже сам не знаю, что подумать. Ребята все, как один хорошие смирные. У них даже ножей с собой не было. Из мечети шли с ночной молитвы.

– Как из кувшина разило от твоих ребят, Бурангул, – усмехнулся Злат, – Я аж пожалел, что лепёшку с собой не прихватил, закусить.

– Ай-яй-яй, – осуждающе поцокал Бурангул.

– Я не мухтасиб, по мне пусть хоть совсем упьются. Но, вот про то, что из мечети шли – лучше всё-таки помалкивать. Мне интересно, где они взяли убитого франка? Тут уж я на тебя надеюсь.

– Душу вытрясу! – выпучил глаза старшина.

Въехали во двор. Разомлевшие за целый день сидения на жаре водовозы радостно вскочили при виде своего начальника, но он так сверкнул на них взглядом, что парни сразу смущённо потупились.

– Ну, Бурангул, что ты мне можешь рассказать про эту телегу? Да и вы, юноши, не смущайтесь, подойдите, помогите своему старшине.

Обрадованные приветливым тоном водовозы столпились вокруг. Один даже полез под телегу. Двое между тем вытаскивали кувшины.

– Ничего! – разочарованно подвёл итог Бурангул, – Кувшины без клейм, даже конь без тамги. Одно можно точно сказать – телега не украдена у водовозов. У наших никто неклеймёного коня запрягать не будет.

Наиб покосился на накрытое рогожей тело под стеной. Тени уже доходили до середины двора, солнце садилось.

– Нужно будет его в монастырь отвезти. Потом ещё успеем место осмотреть. Давайте ребята, грузите. На месте всё и расскажете, и покажете разом.

Он махнул рукой конюху, чтобы забрал лошадей.

– Ты же нас, Бурангул, довезёшь?

Пока добрались до места уже начало смеркаться. Хоть и не задерживались в миссии у франков. Молчаливый привратник только отворил дверь, указав, куда положить тело и кивнул, давая понять, что разговор окончен. Видно было, что присутствию иноверцев он не рад. Скорее всего, он и так всё уже знал. Франков, как называли в Сарае всех генуэзцев, венецианцев, каталонцев и других с ними схожих, было здесь раз, два и обчёлся.

Немного поколебавшись, Злат забрал дорогой плащ. Вещь приметная, дорогая.

По дороге Бурангул продолжал рассуждать о телеге:

– Лошадь, скорее всего, от конеторговцев. Не клеймённая ещё, да и молодая, хорошая. Про кувшины нужно гончаров поспрашивать. Это для нас все горшки на одно лицо, а мастер может много чего приметить. Я вот точно могу сказать, что эта телега с пристаней, от ломовых возчиков. Старая уже. Ей, видно в последнее время редко пользовались, потому что большой груз уже не положишь. Пустые кувшины можно, для отвода глаз.

– Телегу явно для того и взяли, чтобы тело отвезти. Очень удобно прикинуться водовозами – они везде ездят, часто допоздна. Тем более, что сейчас у мусульман пост. Бывает просят воды и вечером подвезти.

На месте, где стража задержала водовозов ничего интересного не нашлось. Повозка ехала со стороны главной площади, явно к повороту на спуск к воде. В этой стороне Сарая хороших проездов к пристаням не было. Базаров нет, чего ездить. Самый край города. Пристани внизу больше рыбацкие.

– Понятно, почему раньше не свернули, – пояснил Бурангул. Там нужно было мимо нашего двора ехать. На воротах сторож. Сразу бы заподозрил, что это за чужие водовозы в наших краях.

– Здесь чужих нет?

Старшина покачал головой:

– Только наши. Здесь и народа мало живёт и всё особняком. А у нас здесь и конюшня и мостки. Чуть дальше – дом для собраний. Оттуда и шли наши ребята к конюшне.

– Так бы сразу и говорили. А то – мечеть!

– Мечеть тоже там. Маленькая. Рядом с домом собраний. Сейчас как раз ужин готов. Милости просим разделить нашу скромную трапезу.

– Ну что Илгизар? Зайдём посмотрим, как сарайские водовозы живут. Солнце уже вот-вот сядет. Можешь у них в мечети намаз совершить. У вас в медресе чем разговляют? Пятнадцать лет мимо хожу, а по сей день не знаю.

– Воду дают с сушёными финиками. Потом пшённую кашу и катык.

– Неплохо! А у тебя Бурангул чем разговляются? Да ты глаза не прячь, я не шакирд, мне и вино можно.

– Зачем говорить? – засмеялся водовоз, – Лучше зайти и увидеть. А ещё лучше попробовать.

Дом водовозов стоял на склоне, уходящем к реке. От дороги его закрывала высокая живая изгородь из колючих акаций, за которой открывался большой двор, засаженный карагачами и вербами. Дом был большой, с верандами со всех сторон. Прямо во дворе был накрыт дастархан, освещённый стеклянными лампами. Постелены ковры, положены вышитые подушки. Бурангул жестом пригласил гостей к умывальнику – чеканный кумган, вышитое льняное полотенце. Вода рядом в огромном чане, охраняемом парой высоких кустов.

Когда гости расселись, вернулись и водовозы. Уже переодетые, в шитых халатах, шёлковых колпаках. Богатые купцы, да и только. Наиб повертел в руках кубок – привозное стекло. Да и миски расписные, такие не каждый богач на стол ставит.

Бурангул суетился перед гостями:

– Не ждали гостей, угощения не приготовили, не прогневайтесь. Только, что для себя готовили. Бешбармак, бурсаки, катык. Сейчас вино принесут.

– Посуда, как на эмирском столе. Денег не жалеете.

– Это всё общее. И посуда, и ковры, и парадная одежда. Вся выручка идёт в братскую казну. Сообща и лошадей покупаем и ячмень. Всё общее. – На всякий случай добавил, – Сборы в казну тоже платим сообща. Весь день в поте лица добываем свой хлеб насущный. Зато вечером или в праздник можем отдохнуть не хуже ханских нукеров. Приходи к нам через два дня, как мы окончание Рамазана отмечать будем. Кто бы мы были каждый в отдельности? Знаешь притчу про веник и прутики?

Наиб кивнул на небо, где уже проблёскивали первые звёзды:

– Давай Илгизар разговляйся. У кого вода свежее, чем у водовозов? Да доставай эмирское угощение, попотчуй хозяина халвой и заморским кушаньем. Если повар не врёт, такое в самом Багдаде едят. А мне вино давайте. Ибо по моей вере оно одобрительно. Ещё святой Владимир сказал: «Веселие Руси, есть питие».

Водовоз услужливо подвинул шакирду блюдо с сушёными финиками и абрикосами.

Дневная жара быстро сменялась вечерней прохладой. Тьма сгустилась в глубине двора под сенью деревьев. Со стороны реки поднималась свежесть и тишина. Свет от дрожащих огоньков ламп тонул во тьме на вытянутую руку от сидящих.

– Мы как будто на дне колодца, из которого видно звёзды, – расчувствовался Злат.

– На дне чаши наполненной небом, как вином, в котором искрятся звёзды, как пузырьки – отозвался Илгизар. – Это сказал великий поэт Абу Нувас. Он жил в Багдаде, дружил с самим халифом Гаруном ар-Рашидом.

– Прочти нам его стих, учёнейший юноша, – попросил Бурангул, – если помнишь.

– Помню. Только оно на арабском.

Илгизар прочитал.

– Может почтенный, ты пойдешь к нам в мечеть муллой? Поучишь моих ребят письму и чтению Корана? Хочешь, примем тебя в своё братство или дадим хорошее жалование?

– Тебе лучше обратиться с этой просьбой к Бадр-ад Дину, – вмешался Злат, – Не баламуть моего помощника.

– А что? Я вижу он такой же приезжий, как и мы. Почему бы ему не примкнуть к нам? Здесь есть и кусок хлеба и защита.

Водовоз мечтательно вздохнул.

– Хочу найти сведущего человека и насадить здесь настоящий сад. Как у того Гаруна ар-Рашида. Создать при нашей мечети собрание книг. Все мы совсем недавно ничего не видели, кроме степных колючек и тощих овец. Наши отцы были нищими пастухами у богачей. Чёрная кость. Теперь мы живём в прекраснейшем городе, где тысячи людей и тысячи чудес. Где есть книги и учителя мудрее книг, где на базарах товары со всего света. Грех не пить, когда вокруг вода.

– Настоящая мудрость водовоза, – засмеялся наиб, – Радует, что из многого вы хотите выбрать лучшее. Теперь послушай меня. Завтра же пошли своих людей разузнать не видал ли вчера кто где этого франка. Благо, вид у него приметный. Плащ – вообще второго такого в Сарае нет. (Бурангул кивнул). Сам походи по конеторговцам, гончарам, поспрашивай про лошадь и кувшины. Может кто признает. Хозяина телеги поищи. Саму телегу с лошадью пока оставь у себя. Коль хозяева её твоим ребятам вроде как сами отдали. Пока обратно не попросят. (Все усмехнулись). И ещё. Сегодня ночью сбежала из дома дочка ханского сокольничего Райхан. Где-то прячется. Скажи своим, чтобы потихоньку пронюхали – не появлялась ли где вчера молодая девушка с господскими повадками.

Глава VII

Лицо под фатой

Сарай летом просыпается рано. Чуть рассветёт, прокричат азанчи с минаретов, и заскрипят калитки, появятся на ещё прохладных от ночной росы улицах первые прохожие. Ещё немного – зашумят базары, наполнятся суетой и гулом речные пристани, откроются двери лавок.

Маленький отряд из Злата, Илгизара и двух стражников был в седле уже на рассвете. Шакирд сразу после утреннего намаза отправился из родного медресе к ханскому дворцу, где его уже дожидался неутомимый наиб. Он ещё ночью, когда расставались, предупредил – завтра нужно тронуться пораньше. Чтобы всех застать. Вот и тронулись, когда солнце только-только заблестело на золотом полумесяце над ханским дворцом. Прихватили с собой и пару лошадок посмирнее в поводу.

До дома сокольничего добрались рысью – благо прохожих на улицах было немного, а вот потом о всякой поспешности пришлось забыть. Толстый повар и быстрота были такими разными вещами, что соединить одно с другим не получалось никак. Сначала он долго кряхтел и собирался, наотрез отказываясь ехать к своему бывшему хозяину, который за долгие годы на чужбине стал ему другом, без гостинца. Потом придирчиво осматривал приведённую лошадь, явно побаиваясь её нрава. А когда, наконец, кряхтя взобрался в седло, ехать велел только шагом. Чем тише, тем лучше.

Медлительность старый Маруф с лихвой дополнял словоохотливостью. Благо в стремя к нему пристроился Злат, время от времени подбадривавший рассказчика вопросами.

Повар с удовольствием вспоминал Багдад, роскошные базары, дворцы и пиры. Рассуждал о превратностях судьбы и её неумолимости.

– Вот ты спросишь, почему мой бывший хозяин стал сказочником на базаре? (По правде говоря его об этом никто и не спрашивал). Ведь был он человеком учёным и уважаемым. Был в кругу таких же почтенных людей одним из первых. Книгу звёзд читал, как собственную ладонь. Хочешь верь – хочешь не верь, а в вашем медресе не найдётся человека, который может сравниться с моим хозяином в учёности. Мог бы там есть сласти и самые лучшие лакомства. Ходить в шёлковом халате. А он сидит в разваленной хижине за городом, грызёт сухую лепёшку с просяной похлёбкой, укрывается дырявым чапаном.

Сам так захотел. Да ты, наверное знаешь сказочника Бахрама? (Наиб кивнул). Никогда никому он не говорил своего настоящего имени. И мне запретил. Знаешь почему?

Когда сорок лет назад толпа безбожников, прикинувшихся мусульманами, бросилась громить его дом, я вывел хозяина через заднюю калитку. Велел бежать за город пока ворота не закрыли. Сам вернулся. Схватил мешок дорожный, думаю, чего успеть с собой прихватить. Деньги взял только те, что у меня на припасы были. Одежду взял только свою, попроще. Беглецам ведь от шёлковых халатов только лишнее внимание. Думаю, хозяин ведь мой, мудрый человек, у него книг – целая комната до потолка. Нужно хоть одну прихватить. Да вот беда, человек я неучёный, как выбрать самую нужную? Тут меня и осенило. Забегу в спальню и возьму книгу, которую он при себе держал. Уж, наверное, это и будет самая ценная. Забегаю – а там несколько книг лежит. Чтобы не ошибиться схватил самую толстую. Тяжеленная такая, здоровая, еле в мешок втиснул.

В общем, унёс ноги. Догнал хозяина. Первые дни не до мешка было, лишь бы ноги унести. А уж как на корабль попали, похвалился я, что одну книгу всё-таки спас. Обрадовался хозяин, полез в мешок, да как рассмеётся. Воистину, говорит, это знак свыше. У меня в спальне лежали бесценные рукописи по математике и астрономии, редчайший труд по философии, а ты взял сборник сказок. Видит, что я расстроился и утешает – это книга тоже очень дорогая, старинная. Сборник персидских сказок. «Тысяча ночей» называется. Всю жизнь я гнался за высшей мудростью, пытался постичь движение звёзд и глубинную суть вещей, хватался за стремя великих. А сказки считал никчёмной забавой, развлечением от скуки. Попрал мою гордыню всевышний. Послал мне знак. Считал я себя избранным, тянулся за доступным лишь немногим и презирал простецов. Служил знанию, ради знания. Кому и какая польза была от моей учёности? Твоей рукой, Маруф, водили сами ангелы. И стал сказочником на базаре. Даже имя своё сменил. Назвался Бахрамом.

– Вот поди же, – покачал головой Злат, – Бахрама я давно знаю. Сколько раз его сказки слушал и восхищался. И ума не было, что он бывший вельможа.

– Вельможей его вряд ли можно назвать, скорее придворный звездочёт. В Персии у хана при дворе их много было, со всех краёв съезжались. Он им специальный дом мудрости построил, разные хитрости, чтобы за звёздами следить. Много там людей было. Всяких вер.

– А про веры ты откуда знаешь? Они что, тебе исповедовались?

– Э-э, дорогой! Так я же повар. Повара про своих хозяев и их гостей больше лекаря и ключника знают. От ключника можно утаиться, от лекаря, а от повара никак. Взять тогдашнего визиря. Он себя называл мусульманином. А молва твердила, что он тайный иудей. Правду твердила. Потому, как, когда он к нам приходил, хозяин всегда велел угощение по иудейским правилам готовить. Кошерно по-ихнему. Чтобы значит молочное с мясным ни-ни, не смешивать. Другие запреты есть. Свинину, как и мусульмане не едят.

– Для иных гостей свинину заказывал?

– Было дело. Всякий народ к нему в гости приходил. Иной раз хотел уважить их и свининой. Хотя сам не ел.

– Скажи, а в Сарае свинину мясники продают?

– Нет. Ты же сам из христиан, часто свинину ешь?

– Когда в гостинец привезут с севера. Обычно, окорок.

– У нас свинину можно купить только зимой и только у черкесов. На заказ. Привозят мороженую из предгорных лесов. Дорого только. Бывает, на кораблях привозят морем, живых. Но, тоже на заказ. Потихоньку на корабле и режут.

– Покупал?

– Приходилось. Убитой госпожи отец иногда заказывал.

– Так он, что не мусульманин был?

– Мусульманин. Только гости к нему иногда приходили разные. Чужеземцы. Их и угощал. Отдельно. Он с ними всегда уединялся и трапезничал тайно.

– Важные, видно птицы были, коль так старался?

– Это правда. Потом, когда уже хозяин за морем пропал, приходил один из них к хозяйке. Всё выспрашивал, что, да как. Страху на неё нагнал.

– А откуда знаешь, что это одни и те же люди?

– Как не знать? По виду и по одежде мусульмане. Не франки, не русские, не черкесы. А свинину едят. Да и видно, люди не простые. Мой ведь хозяин не последний богач был, а перед ними стелился.

Проехали заставу. Свернули на утоптанную тропу вдоль реки. Здесь стояли уже больше рыбацкие причалы, да тянулись дальние огороды. То тут, то там видны были летние балаганы из тех, что делают рыбаки, да сторожа грядок.

Хижина сказочника ютилась в тени нескольких старых огромных верб. Чистый двор, поросший мягкой шелковистой травой был обсажен изгородью из колючего кустарника. Навстречу гостям с невысокой скамеечки под деревом поднялся худой сутулый старик в заплатанном халате.

Наиб не стал заезжать во двор, спешившись у изгороди. Пропустил вперёд повара, буркнув ещё раз:

– Не говори, что госпожу убили!

Но, старик сам, едва поприветствовав Маруфа, обратился к Злату.

– Что привело почтенного наиба со стражей в мой дом с утра пораньше?

– Грехи человеческие, – улыбнулся тот, – Ты же знаешь, уважаемый Бахрам, что я всегда разыскиваю то, что не терял. Вот и теперь мне нужна твоя помощь. Вернее, твоей воспитанницы. Она дома?

– Спит, – встревожено отозвался старик.

– Так может мы её и будить не будем. Скажи, где она была позавчера? Ты ведь знаешь?

– Конечно, Феруза послушная девушка и никогда не уйдёт из дома без спросу. Она ходила в баню, что на булгарском базаре. Там как раз собирались несколько купчих и позвали её, рассказывать сказки. Она ещё хотела вернуться пораньше, чтобы сготовить мне праздничный ужин. Вчера ведь была Ночь могущества, а я старый человек, уже думаю о душе, держу пост.

– Так она пришла пораньше?

– Конечно. Ведь ещё нужно было сготовить.

– Пешком пришла?

Старый сказочник уже стал беспокоиться:

– Да кто же её довезёт? В наши края попутчиков не бывает.

– Пешком далеко идти. От булгарского базара не меньше часа. А ведь ей ещё нужно было провизию купить. Да, и почтенный Маруф говорит, что позавчера к его хозяйкам сказочница приходила, вроде как они твою воспитанницу обычно звали.

Бахрам замялся:

– Как Урук-Тимур уехал, ни разу не звали. Зимой, да, часто приглашали. И баловали мою Ферузу, всегда платили хорошо и дарили чего-нибудь.

– Позови.

Ждать пришлось недолго. Вскоре из двери показалась стройная девушка, нижняя часть лица которой была прикрыта полупрозрачным платком. Вид этого платка буквально ошеломил наиба.

– Ты всегда его носишь?

За растерявшуюся девушку ответил Бахрам.

– Это я заставляю. Я сам из краёв, где женщины закрывают лицо. Родители Ферузы тоже оттуда. Вот я и велю придерживаться обычая. Только, чтобы уж слишком не выделяться, платочек носит полупрозрачный. Не мешает, и скромность показывает. Для сказочницы не лишнее. Она по разным домам ходит. Лишняя нескромность и женщинам не понравится, и мужчин на дурные мысли может навести.

Он явно не понимал, почему столь лёгкая фата, вызвала у наиба такое изумление. В Сарае были люди из разных краёв, придерживавшиеся разных мусульманских традиций. Были и такие, чьи женщины вообще глухое покрывало до земли носили. Никто не удивлялся.

– Скажи мне, девушка, ты часто бывала в доме Урук-Тимура и знаешь его дочь Райхан. Не буду темнить. Вчера она сбежала из дома, и я её разыскиваю. Может ты знаешь каких-нибудь её друзей или подруг, у которых она могла скрыться?

– Госпожа никогда не рассказывала мне про своих знакомых.

– Что ты делала позавчера?

– Меня позвали рассказывать сказки в баню на булгарском базаре. Потом пошла домой.

– Долго была в бане?

– До полудня. Женщины решили ещё куда-то пойти, со мной расплатились и отпустили.

– А теперь послушай меня внимательно, женщина. И ты, старик, тоже. Вчера ночью некая сказочница пришла после обеда в дом сокольничего Урук-Тимура. Пробыла там до вечера. Они с хозяйской дочерью заказали повару бабу, который напитали снотворным и угостили им привратника и служанку. А утром обнаружили жену хозяина убитой, её комнату ограбленной, а дочку исчезнувшей. Я уже уверен, что сейчас привратник расскажет, что сказочница закрывала лицо фатой. А вы, думаете, зачем со мной два стражника? Поэтому вы сейчас расскажете мне всё, что вы делали в этот день. В мельчайших подробностях. Назовёте всех людей, с кем встречались, о чём они говорили. Ибо, если я в ближайшие пару дней не найду Райхан, то само небо не будет в силах защитить тебя, красавица.

Когда они возвращались назад, Илгизар спросил:

– Почему ты не стал забирать девушку?

Наиб только грустно улыбнулся.

– Если я не найду Райхан, её ничто не спасёт. Боюсь к тому времени уже выяснится, что она единственная сказочница в Сарае, которая закрывает лицо. Правильно я говорю, добрый Маруф?

Глава VIII

Свиная нога

– Скверное дело, брат Илгизар. Думаю, уже после полудня эмир потребует отчёта, как идут поиски. Коль за эти сутки птичка не угодила в силки, то она очень хорошо затаилась. Или того хуже, упорхнула. А что могу ему сказать я – собака, потерявшая след?

Оставив толстяка повара маленький отряд рысью двинулся обратно к ханскому дворцу. Наиб был огорчён и взволнован. Поэтому и кричал на скаку.

– Вчера я был уверен, что нужно только потянуть за ниточку и она приведёт меня, куда нужно. Теперь я вижу, что кто-то очень старательно запутал след и сунул мне в руки этот пустой крючок специально. И-э-эх! Чуял ведь ещё вчера, что дело здесь нечистое.

Стражникам Злат велел подождать на площади, а сам с Илгизаром быстро шмыгнул во двор.

– Поспешим, мой юный друг, пока на нас не обратились светлые очи эмира или кади. Нам ведь с тобой нужно ещё заняться убитым франком. Тебя ведь для того и оторвали от благочестивого дела переписывания книг, чтобы ты занёс на бумагу показания свидетелей зловещего появления свиной ноги во дворе благочестивого жирного ишака Сулеймана и его сварливой жены. Вот к нему мы сейчас и отправимся. А то он от страха, наверное, меняет уже седьмые штаны.

– Так чего мы сразу туда не поехали?

– Потому, брат Илгизар, что в хижину сказочника и туда, куда мы направляемся, едут разные люди. Что изумлённо вскидываешь брови, как пьяный по ошибке ввалившийся в женскую баню? Там мы ищейки, здесь – сторожевые псы. Вершители ханской воли. Тем более, сначала мы заедем к тому надутому павлину, что приезжал вчера в суд. Чтобы пойти в квартал Сулеймана уже не с пустыми руками. Когда ты ищешь, тебе нужен только острый нюх, зоркий глаз и умение соображать. А вот теперь у нас будет ещё одно сильное оружие – страх. Поэтому, давай умойся и переоденься вот в это.

Наиб указал помощнику на лежащие на лавке коричневый халат и вышитую тюбетейку.

– Пояс шёлковый возьми. Щупловат ты, конечно, против меня, но, ничего, не свалится.

Сам Злат предстал во всей красе. Даже Илгизар немного оробел. Красный шёлковый халат до земли с прорезями вместо рукавов, золочёный пояс. На голове монгольская шапочка с пером цапли. С плеча на грудь свисала ханская пайцза с надписью: «Кто не повинуется – смерть». Довершали наряд кинжал и подвешенный к поясу небольшой золочёный ковшик. Стражники, увидев наиба в новом обличье сразу подтянулись в сёдлах.

Прохожие, завидев красный халат сопровождаемый ханскими гвардейцами, жались к стенам. Каждый знал: перо на шапочке – знак высокого ранга, а такие одеяния жалует сам хан своим слугам. Едет власть!

Когда подъехали к крепкому дому за воротами, стоявшему совсем недалеко от храма, куда вчера отвозили убитого, наиб не стал спешиваться, а дал сигнал стражнику. Тот без церемоний стал колотить в калитку древком копья. Перепуганный привратник сразу кинулся отворять ворота. Но, и въехав во двор, Злат остался в седле.

– Мне нужен Бонифаций из Матреги! – и, вполголоса Илгизару, – Пусть сам выбегает и провожает нас в дом. А то, если волю дать, опять начнёт хвост пушить.

Вчерашний франк и впрямь не на шутку оробел, увидев стражу и грозного чиновника с пайцзой на груди. Услужливо кланяясь проводил к себе в конторку. Великого хана Узбека поблагодарил за защиту и за заботу о чужестранцах.

Наиб смерил его взглядом, которым обычно удостаивают раздавленного таракана.

– Согласно закону, имущество умершего берётся под охрану для последующей передачи родственникам. В комнату убитого никто не входил? Всё его имущество цело?

Такого поворота событий Бонифаций видно не ожидал и явно растерялся.

– Я велел сломать замок в его комнате. Мы хотели найти пропавшие деньги… Но, мы ничего не тронули.

– Список похищенного составлен?

– Пропали только деньги. Вы хотите знать точную сумму?

– Мы хотим знать какие монеты были похищены. В чём они хранились. Понятно, что нас интересуют прежде всего редкие монеты, которые легче искать. Там были какие-нибудь заморские деньги? Золото?

Бонифаций понимающе кивнул.

– У меня есть самый подробный список. Там действительно было немало монет, которые в наших краях встречаются нечасто.

Наиб поправил пайцзу на груди.

– А теперь мы заберём вещи убитого. Как его звали?

– Санчо. Санчо из Монпелье.

Убитый жил в крошечном флигельке из одной комнаты и чуланчика. Собственно там не было совсем никакой мебели. Даже скамеечки. На кирпичной суфе вдоль стены была постелена кошма и валялось одеяло с подушкой. В чуланчике красовался дорожный сундук. Остальным имуществом бедного Санчо была пыль.

Злат покрутил носом в темноте чулана и поднял голову к потолочной балке. Там на старой засаленной верёвке висела свиная нога.

– Это где же вы берёте? – равнодушным голосом поинтересовался наиб.

– Он с собой привёз. Там, откуда он родом, такие окорока часто берут в дорогу.

– Мы это тоже заберём. Вместе с сундуком. Прикажи выделить повозку. Тело когда похоронят?

– Уже на кладбище. Священник рано утром этим занялся.

– Скажи мне, почтенный Бонифаций, когда ты видел этого Санчо в последний раз?

– Позавчера. Я послал его с поручением к меняле.

– К меняле?

– Касриэлю бен Хаиму. Его лавка на базаре у Красной пристани.

– Зачем ты его послал?

– Отнести письмо.

– Что за письмо?

Бонифаций начал нервничать.

– Обычное письмо. Не вдаваясь в детали, это была просьба поискать для меня некоторую сумму денег. Я собираюсь вскоре в Баку.

– А когда ты видел убитого в первый раз?

– Год назад. В Матреге. Когда он поступил на службу дому Гизольфи.

– Ты хорошо его знал?

– Нет. Он приехал из Таны, был до этого служащим дома Барди. У этого дома с нашими хозяевами какие-то дела. Вот его и прислали в Матрегу, а потом в Сарай.

– Чтобы чужеземцу скрыться в Сарае, нужно иметь здесь друзей, знать язык. Кто мог стать его сообщником?

– Ты сам понимаешь, господин, что жить спокойно с этими деньгами здесь он не смог бы. Для этого нужно убраться куда-нибудь подальше. С попутным караваном или кораблём. Кипчакский язык он знал неплохо. Кроме того, он ведь мог иметь могущественных покровителей. Я же говорил, что он служил дому Барди.

– Ты можешь назвать мне каких-нибудь его друзей или знакомых в Сарае?

– Он часто шатался где-то, не любил сидеть на работе и дома.

– Мне непременно бы сообщили о франке, который слишком много шатается. Что-то ты не договариваешь.

– Я думаю вряд ли он показался кому подозрительным. Шатался в основном там, где продают дешёвое вино. И есть сговорчивые женщины.

– Вино и женщины – самый короткий путь к преступлению. Где хранились деньги?

– Вот в этом самом сундуке здесь в конторе.

Сундук производил очень внушительное впечатление. Окованный железом дуб, внутренние замки. Явно сделан специально для хранения денег. Небольшой, но тяжёлый и крепкий. На нём не было никаких следов повреждений.

– У твоего помощника был ключ?

– Нет. Но, он сам привёз этот сундук из Матреги.

– Вместе с ключом?

– Нет. Просто, когда заказывают такие сундуки для перевозки денег, ключи от них дают в разные конторы. В Матреге его закрыли и опечатали. Я здесь открыл. Сломать такой сундук тяжело. Кроме того, замки с секретом. Думаю, он сумел сделать копию ключа ещё в Матреге. Сумма, которую похитили, того стоила. Сами посмотрите по списку.

– Что ты можешь мне ещё сказать об этом Санчо? Кроме того, что он пьяница и бабник?

– Я с ним почти не общался. До этого он служил в Тане, был курьером дома Барди. Возил деньги, письма, передавал поручения. Такие люди обычно не долго сидят на одном месте. Он много поездил по свету и был довольно учёным человеком, знал разные языки. Видимо знал лучшие времена. Вы видели его плащ?

– Да, вещь очень дорогая. Самое лучшее сукно, крашенное индиго и шитьё, как на ризе у архиепископа. И шёлк, и золото, и серебро. Честно скажу, я такого никогда не видел.

– Думаю, он когда-то был моряком. У него я видел однажды астролябию и компас. Эти штуки не нужны никому, кроме тех, кто водит корабли вдали от берегов.

– Значит его прислали сюда, чтобы он привёз сундук с деньгами?

Бонифаций кивнул.

– Кроме того, ему велели оставаться здесь при конторе дома Гизольфи и ждать новых указаний.

– Ну что ж, давай поинтересуемся, что было в сундуке. (Генуэзец почтительно протянул бумагу). Ого! 4 тысячи даньга в мешочках по тысяче, 14 сумов. Ага! Вот и интересное! 846 иперперов, 36 венецианских дукатов, 431 флорин. А вот самое интересное! 825 магрибских динаров. Нечастая штука в наших краях. Кажется мискаль чистого золота в каждом? И всё пропало до последней монетки? Жадноват был твой помощничек. Тут больше двух тысяч золотых монет. Это если в сумы перевести сколько будет?

– Трудно сказать. Если считать по 22 иперпера и по 5 флоринов за сум, а динары по 4 за сум, то получается больше трёхсот.

– Так он и серебро утащил. А ведь лишние полпуда. Хотя, золото ещё обменять нужно. В Сарае проще с серебром.

Во двор уже выгнали повозку и под присмотром стражников грузили туда нехитрые пожитки покойного Санчо. Больше делать здесь было нечего.

Когда уже садились на коней, наиб неожиданно спросил:

– Ты как заметил, что деньги пропали? Замок не сломан. В деньгах нужда была?

Вопрос поверг Бонифация в замешательство. Казалось он что-то вспоминает. Наконец вспомнил:

– Показалось, что сдвинут. Стал поправлять и заметил, что сильно полегчал.

– А-а-а, – равнодушно отозвался Злат.

Едва отъехали на проезжую улицу между двух кварталов, наиб проворно соскочил с коня и развязал мешок со свиной ногой. Окорок был съеден уже почти на две трети. Очищенная ножом кость выглядывала наполовину.

Глава IX

Запутанные следы

В квартале у Сулеймана проторчали до самого полудня, опросили всех свидетелей, но ничего нового так и не узнали. В довершение всего, скамеечка, которую услужливо принесли наибу, оказалась чем-то измазана, а он слишком поздно это заметил и испачкал свой драгоценный халат, пожалованный самим ханом Узбеком. Разъярённый Злат громогласно пожалел, что злосчастная свиная нога, нужна для следствия. А то он заставил бы съесть её этого толстого борова с его малоумной женой. И вообще кто сказал, что этого чужеземца убили? Он, наверное, сам умер от ужаса, когда увидел Таифу при свете лампы, а не в темноте улицы.

После чего Злат решил ехать домой. Отдать халат в стирку, а заодно и пообедать. Всё равно искать сейчас менялу, к которому Бонифаций посылал своего помощника, дело дохлое. На дворе суббота. Значит лавка еврея закрыта. Да и дома его можно не застать. Подался в синагогу или куда-нибудь в гости.

Илгизару велел ехать во дворец. Сложить вещи бедного Санчо в каморке и написать отчёт для Бадр-ад Дина о проведённом в мусульманском квартале расследовании.

Вернулся и вовсе молчаливый и задумчивый. На повозке, запряженной парой лошадей.

– Заканчивается твоя служба, брат Илгизар. Отнесёшь отчёт кади и обратно в медресе. Поехали напоследок развеешься, прокатишься со мной до Белого Дворца. Как раз, если сейчас выедем до заката успеем. Там и поужинаем. Не бывал в Белом Дворце? Путь неблизкий – фарсахов семь. Я лошадок своих взял, у сестры. Поездка, вроде как не по службе. Не боись – если что я перед Бадр-ад Дином словечко замолвлю. Поспешай. Нам ещё вина прикупить нужно. Едем к одному старому приятелю, давно не виделись.

Злат вдруг замолчал и помрачнел. Потом добавил:

– Очень давно.

После чего проворно бросил в повозку холщовый мешок, куда засунул обе свиные ноги.

– Не пропадать же добру.

Сытые лошадки резво тронули, и повозка загрохотала по укатанным городским улицам. Заехали в черкесский квартал, где наиб купил, не торгуясь, у мрачного бородатого торговца целый запечатанный кувшин вина из прошлогоднего привоза. Миновали южную заставу на выезде, где Злат задержался ненадолго, выспрашивая охранников о пропавшей эмирской дочке. Дальше путь лежал уже мимо загородных домов, тянувшихся вдоль реки. По дороге попадались то богатые усадьбы, то загоны для скота, то нищие хижины, балаганы огородных сторожей, коптильни, дворы кумысников. Внизу за огородами и лугами всё тянулись пристани. Маленькие, рыбачьи. К которым лепились шалаши и навесы для вяления. Здесь за городом было больше деревьев – в основном старых угрюмых карагачей, чьи разлохмаченные ветви щедро золотило заходящее солнце. Остался позади городской шум, с реки тянуло свежестью и в придорожной траве уходящей на восход к едва виднеющимся пескам уже начинали пересвистывать перепела. «Кто идёт! Кто идёт!»

Вскоре дома совсем закончились, и по правую руку потянулись сплошные заливные луга и кусты.

– У нас сейчас ещё вовсю жаворонки поют, – расчувствовался юноша.

– А ты откуда? Давно хотел спросить, да за хлопотами всё никак.

Злат наслаждался полевой тишиной, мягким тёплым вечером. Шапку бросил в повозку, ослабил вожжи. Лошадки тоже радовались воле после тесных городских улиц и бежали резво, легко.

– Из Мохши я. Меня так и зовут в медресе – Илгизар из Мохши.

– Вон чего. Почти земляки. Звали то тебя там как? Илгизаром поди только в Сарае стал?

– Да нет. У меня и отец мусульманин. Дома, конечно, звали Кавалом.

– Меня ведь тоже Хрисанфом крестили. Это по-гречески будет златоцветный. А все зовут Златом. И сам наш хан Узбек, он ведь тоже Мухаммед, если на то пошло. (Злат усмехнулся недобро) А этот самый Бонифаций раньше Дымуком звался. Он ведь не франк – зикх из Матреги. Только всю жизнь у генуэзцев на службе. Его словам, что убитый был моряком можно верить – он сам на кораблях немало поплавал.

Злат опять помрачнел и задумался. Потом тряхнул головой, будто от наваждения:

– Давно это было.

– Вот так вот и живём под небом голубым – полубезбожники и полумусульмане, – отозвался шакирд. – Это один персидский поэт сказал, Омар Хайям. Мудрый был человек, многие науки превзошёл.

– Учись, Илгизар, – одобрил наиб, – Ибо горек корень учения, но сладки его плоды.

И, не удержавшись, добавил:

– Всё одно дураком помрёшь.

Разговор между тем снова клонился к делам последних двух дней. Хотя говорил больше Злат.

– Сарай ведь город не простой. Он весь вытянут вдоль реки. И дороги из него только вдоль реки: на юг и на север. На восток пески. Уйти через них, конечно, можно. Только дорогу нужно хорошо знать, запас иметь. Да и укрыться в пустыне трудно. Как ни крутись, а к колодцам выйдешь – это тебе не степь. Вдоль реки дороги сам видишь какие – на фарсах видно вперёд и назад, кто едет. Опять же при каждом яме караулы. Если уходить за реку, там протоки, пойма, кустарник. Хорошая дорога и переправа только одна. А если потихоньку на лодке переплыть и через пойму тропками пробираться, так там дальше на протоках лодок нет. За рекой в степи тоже караулы. Легче всего уйти рекой. Или вверх или вниз. Вниз можно уйти на Дербент, а то и вовсе за море. Вверх до Укека только добраться, а там леса рядом: ищи-свищи. Но, опасно. Караван идёт против течения медленно, кругом караулы. Самый верный путь – к морю. Конечно, все корабли проверяют. Да только можно лодочкой маленькой сплыть ночью вниз, отсидеться там в протоках, а потом в условленном месте сесть на корабль. Там внизу столько проток – десять лет будешь искать, ничего не сыщешь. Но, думаю, птичка сейчас затаилась. Знает, на дорогах и пристанях такой догляд – муха не проскочит.

– Сарай город большой, есть где спрятаться.

– Вот попробуй спрячься! – развеселился наиб, – Ты из медресе своего часто выходишь?

Шакирд смутился:

– Изредка с товарищами ходил на базар.

– Давно здесь живёшь?

Юноша покраснел ещё больше:

– Два года.

Но, наиба это не удивило. В голосе его даже прозвучало некоторое одобрение:

– Видно странствование по морям учёности тебе интересней, чем хождения по улицам Богохранимого Сарая. Всему своё время. Не зря, видно, мудрый Бадр-ад Дин тебя со мной послал. Так вот и подумай, учёнейший юноша, куда бы ты скрылся в огромном Сарае, буде придёт нужда? Вот то-то и оно. Знакомые нужны. Хорошие знакомые. А для такого дела, как убийство и грабёж – очень хорошие знакомые. Иначе можно кончить, как наш бедный Санчо. Он ведь тоже не дурак, не бежал наобум абы куда. Явно были у него сообщники. Вот только знал он их, оказывается, плохо. И оказался без денег с петлёй на шее. Не попадись на ночной улице эти пьяные водовозы – ушли бы сейчас все концы в воду. Искали бы по всем заставам сбежавшего Санчо. А его подельники только посмеивались над нами, да тратили украденное серебро. Оставив золотишко до лучших времён. Теперь им нужно больше думать, как ноги унести.

– Так мы всё равно про них ничего не знаем

– Узнаем. Поверь старому псу. Какая-нибудь зацепочка, да найдётся. Водовозы слов на ветер не бросили. Они сейчас весь Сарай просеют через мелкое сито. У них кругом знакомые. Может, кто лошадь признает, кто кувшин, кто телегу. Кто-нибудь что-нибудь видел подозрительное. Вот только и убийцы это знают. И знают, что я до них доберусь рано или поздно. Поэтому поспешат убраться. Время, брат, время. Вот чего мне может не хватить. И одного не могу понять, зачем этому Санчо понадобилось приставать к этим бабам на улице? Да, мало того, ещё потом вламываться на двор со свиной ногой.

– Пьяный был.

– Всё может быть. Бежал с деньгами. Прихватил в дальнюю дорогу свиную ногу, которая для этой цели как нельзя лучше подходит. Потом что? Передал сообщникам деньги, сам напился и пристал к бабам на улице? Да ещё вырядился, словно специально в такой плащ, второго которого во всём городе нет. Ему бы как раз затаиться нужно, базарным грузчиком переодеться. Или голова от свалившегося богатства кругом пошла? Самое главное, в Сарае он человек чужой, приезжий. Неужто на такое дело пошёл со случайными знакомыми? Или встретил каких давних знакомых по прежним местам? Ясно одно – в генуэзские края ему хода с этими деньгами не было. Значит спутался с кем-то с нашими, сарайскими. Второе дело того хуже. Здесь вообще ничего не понятно.

Злат снова замолчал и задумался. Илгизар осторожно предположил:

– Мы же точно знаем, что дочка сокольничего убила его жену?

– Здесь другой узелок. Где её искать? Она ведь не для того это сделала, чтобы потом отцу ныть: «Больше не буду?». А значит дорога ей одна – в дальние края. Тут как раз всё продумано давно и тщательно. С неведомым нам сообщником. Ведь всё учли до мелочей. Даже время выбрали – лучше не придумать. Ночь Могущества. Как раз полно людей не спит и по улице ходит. Кто в мечеть, кто в гости. Кто обратит внимание на случайного прохожего? А в то же самое время не взяли бесценный рубин. Который, стоит огромных денег и прятать его легко. И найти его ночью было несложно – он же на шапочке. Почему? Все в один голос утверждают, что эта Райхан никуда не выходила, как отец уехал. Значит с сообщником договорилась давно. Как его искать? Те слуги, кто могут что-то рассказать сейчас в степи на Кубани.

– Урук-Тимур скоро приедет.

– А толку с него? Он что знает про друзей-подружек дочери? Нужны бывшие ближние служанки. А он их с собой разве возьмёт? Они на Кубани останутся при жёнах. Сам эмир налегке прискачет. Сказочницу в накидке мне ведь тоже неспроста подсунули. Чтобы я прямо по указанному адресу отправился и из этой Ферузы всё выпытывал. И время терял. Время, время! Сейчас всем нужно выиграть время. Кто вперёд успеет. Может ведь быть, что эта накидка как раз и должна меня запутать. Ведь коли единственная есть сказочница на весь Сарай с закрытым лицом, то я сразу и решу, что мне её специально подсунули. Как-то уж всё в этом деле одно к одному лепится. Повар, что сонное печиво готовил, раньше у убитой служил. А ещё служил у старика Бахрама, воспитанница которого в этот дом ходила. И после полудня её никто не видел, кроме этого самого сказочника. А знаешь, что ещё? Мне не даёт покоя человек, который в тот день приходил к воротам.

Глава X

Кладбищенский сторож

Белый Дворец показался, когда солнце уже коснулось края неба за рекой. Это было приземистое, но большое здание, укрывшееся за стеной на высоком бугре. Пониже у реки стояло несколько домов, освещённых закатными лучами. Дальше виднелось большое кладбище. Что это именно кладбище было заметно издалека. Сгрудившиеся на холме надгробия, кирпичные мазары под сенью высоких деревьев, надёжная ограда, заросшая кустарником. А посреди этого царства мёртвых величественно высились несколько мавзолеев, будто повелители на окаменевшем пиру. Заходящее солнце печально бросало последние лучи на это застывшее безмолвие, словно засыпая стены, купола и деревья золотой пылью. На унылом слоне холма, забытого на краю пустыни, спало былое величие.

У ворот кладбища приткнулась кирпичная сторожка, а чуть поодаль от стены виднелась маленькая церковь с крестом на крыше и пара домиков с обширным двором, обнесённым оградой. Наиб повернул лошадок туда.

– Миссия святого Иоанна. Франки. Если на мусульманский лад – обитель дервишей. Окрестным пастухам ведь всё равно. Видят: отшельники, люди благочестивые, молятся – они их и уважают. Свежей баранинкой. Творог тоже привозят, молоко. Великая Яса велит всякого служителя Неба почитать.

От встречавших отделился высокий седеющий мужчина, поднявший в приветствии обе руки:

– Злат! Приветствую тебя друг мой! Наконец, счастливый ветер занёс тебя в наши края!

– Здравствуй, Хайме! Рад видеть, что годы не берут тебя! Только седеешь понемногу! Ждал-ждал, когда ты посетишь Богохранимый Сарай, да вот решил и сам тебя проведать. А это Илгизар из Мохши. Помнишь Мохши? Учёный малый. Живёт в медресе и за последние два дня уже прочитал мне два стихотворения. Одно на арабском, одно на персидском. Подойди, Илгизар, к моему старому другу Хайме. Он, как и ты много лет учил разные языки и наречия.

Юноша потихоньку рассматривал наибовского друга. Тот сразу выделялся среди других отшельников горделивой осанкой, красиво постриженной бородкой и уложенными волосами. Бросалось в глаза, что здесь он держится особняком. Остальные, поприветствовав приезжих, скромно растворились в сгущающихся сумерках.

– У моего юного друга сейчас пост и он не ел с самого рассвета. Дай ему чего-нибудь разговеться, что прилично правоверному мусульманину. А мы с тобой по старинке угостимся содержимым вот этого кувшинчика от старого Джарказа.

– Жив ещё, старый хрыч?

– А что ему будет? Сам знаешь, мясо, вымоченное в хорошем вине, дольше не портится. По сей день во всём Сарае не найти вина лучше, чем у него.

Расположились на травке у кладбищенской стены. Бросили на землю кошму, старый ковёр. Воткнули в землю факелы. Хайме принёс из домика целый котелок жареной баранины и стопку лепёшек. Над головой уже загорелись яркие южные звёзды, а вокруг грянул хор бесчисленных цикад. Илгизар почтительно поинтересовался, кто был святой Иоанн, в честь которого названа миссия. Но, разогретый старым вином Хайме не был расположен к житиям праведников. Он был явно рад приезду и весел.

– Это давняя история. Много лет бились франки с мусульманами за то, кому из них владеть Гробом Господним в Иерусалиме. Вот и дошла до Папы Римского весть, что за землями мусульман есть великая христианская страна, правит которой пресвитер Иоанн. Искали её и в здешних краях. Тем более, что ханы всегда благоволили к христианам. Когда открывали здесь миссию и решили назвать её в честь святого Иоанна. Из уважения значит к пресвитеру, до которого, думали, вот-вот доберутся. Иоанна с его царством ищут и по сей день, хан уже давно именует себя султаном Мухаммедом и ходит в мечеть, а миссия так и осталась здесь в Богом забытом царстве мёртвых. Сюда подались те, кто не ищет лавров, а ищет уединения и истины. Здесь у нас маленький скрипторий. Кое что переводим, переписываем. Я вот больше садовничаю. Цветы сажаю у могил. Деревья.

– Это мусульманское кладбище?

Хайме усмехнулся. Печально и задумчиво.

– Трудная история. Кладбище старое. Большая часть тех, кто здесь лежит, успели побывать во многих верах. Великая Яса это не запрещала. Считается, что люди любой веры, всё равно молятся Высокому Небу. Поэтому и крестились тогда с лёгким сердцем, и в мечеть ходили. И старую чёрную веру почитали. Ну, а раз человек крестился, то церковь о его душе молится. Сейчас другие времена настают. Всё больше вера не объединяет людей, а разъединяет.

– Выпьем, друг Хайме! За старое время, за всех ушедших! Какой бы веры они не были! Совсем забыл за разговорами гостинец. Я ведь тебе окорок свиной привёз. Редкая штука в наших краях.

Злат пошёл к повозке. Долго возился в темноте, искал. Подошёл по пути к лошадкам, проверил ячмень, потрепал холки.

– Один уже початый крепко. Зато второй нетронутый.

Хайм сразу схватился за нож.

– Что же ты сразу не сказал? Я уже баранины наелся.

Строганул кусок, положил на лепёшку. Сначала себе, потом Злату.

– Юноше не предлагаю. Порядки знаю. Где же ты добыл такую редкость?

– Это принадлежало некому Санчо из Монпелье. Теперь ему оно уже не нужно.

Налили ещё под мясо. Наиб не спеша и подробно поведал всю историю. Хайме слушал молча. Потом внимательно рассмотрел окорока.

– Прав ты, история тёмная. Такие окорока делают не в Генуе. Их делают в Арагоне. Да и имя Санчо, скорее арагонское. Видно, парень был каталонец. Говоришь у Дымука помощником был?

– Теперь он не Дымук, а почтенный Бонифаций.