Вы не авторизовались

Мнимая беспечность бесплатное чтение

Найо Марш
Пение под покровом ночи. Мнимая беспечность
(сборник)

Ngaio Marsh

SINGING IN THE SHROUDS

FALSE SCENT

Печатается с разрешения наследников автора и литературных агентств Aitken Alexander Associates Ltd. и The Van Lear Agency.

ПЕНИЕ ПОД ПОКРОВОМ НОЧИ

Действующие лица:

Мистер Кадди — торговец мануфактурой

Миссис Кадди — его жена

Мисс Кэтрин Эббот — специалист по церковной музыке

Мистер Филипп Мэрримен — учитель на пенсии

Отец Джордан — священник англо-католической церкви

Его друг, тоже священник

Джемайма Кармишель

Доктор Тимоти Мэйкпис — офицер медслужбы с «Мыса Фаруэлл»

Мистер Обин Дейл — знаменитость с коммерческого телевидения

Его дражайшая подруга

Их общий дражайший друг

Их общая дражайшая подруга

Мистер Дональд Макангус — филателист

Денис — стюард

Офицер беспроводной связи

Капитан Баннерман — капитан торгового судна «Мыс Фаруэлл»

Суперинтендант Родерик Аллейн — отдел криминальной полиции, Скотленд-Ярд

Констебль полиции Мойр

Водитель такси

Моряк

Миссис Диллингтон-Блик

Ее подруга

Глава 1
Пролог с трупом

Над всем Лондонским Пулом^[1] и далее к востоку над доками тяжелыми пластами навис туман. Фонари плавали в нем, как маленькие луны в нимбах своего слабого сияния. Даже маленькие здания выглядели теперь величественно. Суда компании «Кейп Лайн» стояли у причала на якоре, и корпуса их зловеще возвышались над набережной: «„Мыс Сент-Винсент“, Глазго», «„Мыс Горн“, Лондон». «„Мыс Фаруэлл“, Лондон». Верхушки кранов, обслуживающих эти корабли, были словно обезглавлены туманом. И оттого все их движения — наклоны, повороты — выглядели как-то особенно величественно.

За этими освещенными участками все остальные доки тонули в тумане. Пассажиры, поднимающиеся на борт «Мыса Фаруэлл», попадали из света в никуда. Все шумы и звуки были приглушены и словно изолированы, и если кому-то из присутствующих вдруг доводилось кашлянуть в кулак, то этот звук мог показаться громче тарахтения лебедки.

Констебль полиции Мойр, дежуривший сегодня до полуночи, то возникал в круге света, то снова пропадал в тени. Он вдыхал прохладный запах отсыревшего дерева, слышал шлепанье волн ночного прилива о сваи причала. Вокруг полицейского простирались акры судов и суденышек, целые леса кранов. Корабли, романтично размышлял он, — это своего рода маленькие отдельные миры. Сейчас привязаны к швартовым тумбам и стоят себе тихонько, но как только уйдут в свободное плавание по морям и океанам, станут одинокими, точно планеты в небесах.

Констеблю страшно хотелось попутешествовать. И утешался он лишь мыслями о женитьбе и перспективах повышения, а когда служба начинала особенно тяготить, мечтал, что рано или поздно получит медаль за эту самую службу и будет купаться в лучах славы. В проходе между зданиями, что выходили на пристань, он шел медленнее, потому что движение здесь было более оживленное. То и дело подъезжали автомобили. Особенно впечатлила его новенькая спортивная модель с потрясающей рыжеволосой дамочкой за рулем и тремя пассажирами, в одном из которых он с удивлением узнал популярного телеведущего, Обина Дейла. Очевидно, и другие двое, мужчина и женщина, тоже имели отношение к этому таинственному миру ослепительно ярких огней, передвижных камер и писем от многочисленных поклонников. Да достаточно было послушать, как они перекликались, то и дело называя друг друга «дорогой» и «дорогая», пока шли по этому проходу.

Констебль полиции Мойр продолжал добросовестно обходить территорию. То пропадал во тьме, то вновь возникал в круге света. Он достиг границы подведомственного ему участка и двинулся вдоль нее. Ко входу в здание морского вокзала подкатил автобус, и Мойр наблюдал за тем, как из него вышли пассажиры и с опущенными головами и чемоданами в руках двинулись на посадку на «Мыс Фаруэлл». Два священнослужителя, супружеская пара, роскошная грудастая дамочка со своей подругой, добродушного вида джентльмен, хорошенькая и довольно юная леди с несчастным выражением лица. Позади всех уныло тащился молодой джентльмен, который выглядел так, словно собирался предложить этой девушке донести багаж, но никак не мог решиться. Вот все они вошли в туман, точно фантомы, — верно, двинулись на посадку — и исчезли из вида.

Еще два с половиной часа Мойр патрулировал территорию. Строго посматривал на пьяниц, что попадались время от времени, оглядывал припаркованные автомобили, наблюдал за судами и пабами, прислушивался к каждому подозрительному звуку. В половине двенадцатого он свернул к причалу и прошел мимо целого строя пришвартованных мелких суденышек, плохо освещенных и погруженных в тишину, к тому же еле различимых в тумане, сгустившемся вокруг них.

«Тихо, — подумал он. — Очень тихий участок».

И как раз в этот момент вздрогнул от неожиданно резкого мяукающего крика.

— Интересные дела, — пробормотал он. — Не часто доводится слышать, как кричат чайки ночью. Всегда думал, что они спят, как и подобает порядочным христианам.

Крик прозвучал снова, но уже коротко, словно кто-то снял иглу с пластинки. Мойр не мог точно сказать, откуда донесся этот звук — вроде бы откуда-то со стороны причала компании «Кейп Лайн». Он дошел до самого конца набережной и поспешил обратно. Теперь уже явственнее слышались звуки возни и суеты у судна «Мыс Фаруэлл». Погрузка шла полным ходом.

Вернувшись в проход к причалу, он увидел привокзальное такси: машина стояла в тумане и выглядела заброшенной. Приблизившись, он с удивлением заметил водителя, застывшего за рулем. Таксист сидел так неподвижно, что Мойр подумал — наверное, заснул. Констебль наклонился, заглянул внутрь.

— Добрый вечер, друг, — сказал он. — Самая подходящая погодка, чтобы заблудиться в тумане.

— Это уж точно, — хрипловатым голосом буркнул водитель. — Эй! — продолжил он, высунувшись из машины и уставившись на полицейского. — Вы никого не видели?

— Видел? Кого именно?

— Юбку. Правда, больше смахивает на боксерские трусы.

— Нет, не видел, — ответил Мойр. — Это ваша пассажирка?

— Ага! Как же, пассажирка! Выскочу всего на полминутки, говорит, и сматывается с концами. Полминутки, ага! Черт, торчу здесь уже полчаса, никак не меньше.

— А куда она пошла? На корабль? — Мойр кивнул в ту сторону, где стоял «Мыс Фаруэлл».

— Ну, само собой. Работает в цветочной лавке. Должна доставить букет какой-то придурочной девке, а та наверняка скормит его рыбам, если не понравится. Вы только посмотрите на часы! Уже почти полночь! А она как сквозь землю провалилась!

— Вероятно, не может найти получателя, — предположил констебль, по привычке используя терминологию, принятую в судебных заседаниях.

— Вероятно, не может найти этот дурацкий корабль, уж не говоря о море! А может, просто утонула и с концами, — яростно пробормотал таксист.

— Уверен, все обстоит не так серьезно.

— А чем, по-вашему, я зарабатываю на хлеб? Двенадцать шиллингов и шесть пенсов — когда и как я их получу, а? Нет, ей-богу, плакали мои денежки, так что придется искать нового клиента.

— На вашем месте я бы не торопился, — посоветовал ему Мойр. — Подождал бы еще немного. Она вернется. А знаете, кто еще на борту этого корабля? Сам Обин Дейл!

— Тот хмырь из ящика, который рекламирует купальники от Джолиона и ведет шоу «Упакуй свои беды в старый мешок»?

— Точно. И сдается мне, она увидела его и не может оторвать взгляда. Все девицы просто сходят с ума по этому Обину Дейлу.

— Глупые коровы, — пробормотал таксист. — Подумаешь, какой-то хмырь из телека!

— Так почему бы вам не попробовать подойти к кораблю и поискать ее там?

— Черт, да с какой стати?

— Идемте. Я тоже пойду с вами. Покажу вам дорогу.

Таксист пробормотал что-то неразборчивое, однако вылез из машины, и они вместе двинулись по проходу. Он был довольно длинный, и тьма тут стояла — хоть глаз выколи, но впереди сквозь туман светилось расплывчатое пятно пристани. Наконец они вышли к ней и оказались почти у самого корабля. Корма нависала над причалом, сквозь пелену просвечивало название судна: «МЫС ФАРУЭЛЛ ГЛАЗГО».

Добрая половина люков в этой части и в середине была уже задраена, лишь в носовой части продолжалась погрузка. На корме у освещенного трапа стоял, опираясь о поручни, матрос. Мойр поднял голову.

— Эй, приятель! Не видели здесь девушку, которая проносила цветы на борт? — спросил он.

— Часа два тому назад?

— Да нет, около получаса.

— Никого похожего не видел с тех пор, как подошел сюда, а было это, когда пробило восемь склянок.

— Послушай! — крикнул таксист. — Но она должна была пройти здесь.

— Никого тут не было. Я здесь на дежурстве. И никаких цветов на борт не проносили после того, как пробило восемь склянок.

— Ладно, ладно, мы поняли, — раздраженно проворчал таксист. — Склянки, это надо же!

— Все пассажиры уже на борту? — поинтересовался Мойр.

— Последний зашел минут пять назад. Так что коробочка полна, все в сборе, в том числе и мистер Обин Дейл. Хотя вы ни за что бы его не узнали, ведь он распрощался со своими бакенбардами. Прямо на себя не похож! О господи, — матрос взмахнул рукой, указывая то ли на свой подбородок, то ли на шею. — Нет, ему это не идет, придется, видно, отращивать снова, — добавил он.

— Ну а кого-нибудь еще не заметили? Того, кто как бы не на своем месте?

— Здрасте-пожалуйста! Да что случилось-то?

— Пока, насколько мне известно, ничего. Ровным счетом ничего.

— Как же тихо, — заметил матрос. — В тумане всегда так тихо. — Он сплюнул за борт. — Я тут слышал, как поет какой-то бедолага, — сообщил он. — Только голос довольно странный. Вроде бы женский, но не знаю, не уверен. Да и мелодия тоже какая-то незнакомая.

Мойр выждал секунду-другую, потом произнес:

— Что ж, еще раз спасибо, служивый. А мы пройдемся еще немного.

Они с водителем отошли на достаточное расстояние, и тогда, откашлявшись, потому что от тумана сильно першило в горле, Мойр поинтересовался:

— Ну а как она выглядела, папаша? Было на что посмотреть?

Водитель выдал ему довольно путаное и невнятное описание своей пассажирки, где единственной зацепкой могли послужить светлые волосы, уложенные в прическу по последней моде. Поразмыслив еще немного, таксист вспомнил туфельки на шпильках. Когда девушка выходила из машины, каблучок одной туфли застрял в щели между двумя планками, и ей пришлось вызволять обувь.

Мойр внимательно слушал.

— Что ж, спасибо, — сказал он. — А теперь, думаю, надо бы мне пойти и самому осмотреться. А вы возвращайтесь в свой кэб и ждите там. Ждите, поняли меня?

Предложение вызвало новую волну недовольства, но констебль умел настоять на своем, и таксист, хоть и нехотя, вернулся к машине. Мойр проводил его глазами, затем двинулся в сторону стоявшей впереди лебедки, где грузчики встретили его подозрительными и настороженными взглядами, которыми в определенных кругах встречают полицейских. Мойр спросил их, не видели ли они здесь девушку, и повторил описание таксиста. Однако ни один из этих ребят вроде бы не видел.

Он уже развернулся к ним спиной, как вдруг один из парней спросил:

— Что, снова неприятности, мистер коп?

— Я бы так не сказал, — легкомысленно отмахнулся Мойр. Но тут послышался чей-то другой решительный голос:

— Что ж никак не поймаете Цветочного Убийцу, а, начальник?

— Не теряем надежды поймать, дружище, — добродушно ответил Мойр. И отошел с озабоченным видом — ведь он как-никак на службе.

И принялся искать девушку из цветочного магазина. На пристани полно темных уголков. Он медленно двигался вперед, посвечивал фонариком под платформами, за выгруженными тюками, в щели между строениями и горами какого-то груза. И даже направил луч на темную поверхность воды, где его поджидали неприятные, но не имеющие отношения к делу открытия.

Тем временем суета и шум на борту «Мыса Фаруэлл» понемногу стихли. Мойр услышал, как подняли передний трап, поднял голову и увидел отсыревшего и безвольно обвисшего в тумане Синего Питера^[2]. Докеры, завершившие погрузку, прошли через ангар, и постепенно голоса их стихли.

Констебль вернулся в проход. В самом дальнем его конце все еще стояло такси. По дороге на пристань они с водителем шли очень быстро, теперь же Мойр передвигался со скоростью улитки и светил фонариком. Он знал, что поверхности строений, затянутые темнотой и туманом, выглядят сплошными стенами, но на самом деле между этими сооружениями имелись проходы, пусть и узенькие. В одном месте от главного прохода открывался еле заметный сейчас проулок, и там царила чернильная тьма.

Было без одной минуты двенадцать, и «Мыс Фаруэлл», готовясь к отплытию, издал протяжный и хриплый гудок, больше напоминающий отрыжку какого-то великана. Мойр даже вздрогнул от неожиданности.

Гудок, видимо, спугнул и крысу — она вылетела из какой-то щели и пробежала прямо по его сапогам. Он чертыхнулся, отшатнулся в сторону. Луч фонарика заплясал и вдруг вырвал на миг из черноты проулка туфлю на высоком каблуке и часть ноги. Мойр направил свет туда. Луч медленно прополз по ноге, высветил красноватую полоску в дырке на нейлоновом чулке. Он двигался все дальше и наконец остановился на россыпи искусственных жемчужин и ворохе свежих цветов на груди мертвой девушки.

Глава 2
Посадка

I

Тем же вечером, в семь часов от лондонского вокзала «Юстон» в сторону доков «Ройял-Альберт» отошел омнибус.

В его салоне находилось десять пассажиров, семеро из которых должны были сесть на корабль «Мыс Фаруэлл», который ровно в полночь отплывал в Южную Африку. Из троицы остальных двое были провожатыми, а третий — судовым врачом. Этот молодой человек сидел отдельно от всех и не отрывал глаз от страниц какого-то весьма внушительного на вид фолианта.

Пассажиры корабля, что характерно для всех путешественников, исподволь разглядывали друг друга. Те, которых провожали друзья, переговаривались полушепотом, строили догадки на тему того, что представляют собой остальные.

— Бог ты мой! — воскликнула миссис Диллингтон-Блик. — Нет, правда? Быть того не может!

Ее подруга состроила гримаску, еле заметным кивком указала на судового врача и выразительно приподняла брови.

— А он очень даже ничего, верно? — прошептала она. — Ты заметила?

Миссис Диллингтон-Блик пожала плечами под пышной накидкой из серебристой лисицы, затем слегка повернула голову и окинула доктора притворно рассеянным взглядом.

— Как-то не разглядела, — призналась она и добавила: — Довольно мил, ты говоришь? Но остальные! Боже ты мой! Представляю. Лучше не думать! И однако же…

— Они офицеры, — робко намекнула подруга.

— Господи!

Глаза их встретились, и обе дамы снова тихонько рассмеялись. Мистер и миссис Кадди, сидевшие впереди, слышали этот смех. Супруги улавливали запах дорогих духов миссис Диллингтон-Блик. Слегка повернув головы, они даже могли разглядеть ее отражение в оконной раме — вся эта картинка походила на фотомонтаж, плывущий на фоне уличных фонарей и темнеющих фасадов зданий. Они видели призрачное отражение ее зубов, перьев на шляпе, сережек, мехов и букета орхидей на внушительном бюсте.

Миссис Кадди, одетая в темно-синее пальтишко, так и окаменела, а ее муж улыбнулся краешками губ. И они тоже обменялись взглядами, предвкушая, сколько нелицеприятных вещей наговорят друг другу об этой дамочке, когда останутся вдвоем в своей каюте.

Перед супругами Кадди в полном одиночестве сидела мисс Кэтрин Эббот, аккуратная и собранная. Она была опытной путешественницей и знала, что первое впечатление о попутчиках обычно бывает неверным. Ей нравился низкий бархатистый смех миссис Диллингтон-Блик, и она ломала голову над тем, где слышала акцент, с которым говорили Кадди. Но больше всего в данный момент она была озабочена своим собственным комфортом; ей не нравилось, когда ее беспокоят, а потому она выбрала место в самой середине салона — чтобы люди поминутно не шастали мимо нее и не раздражали сквозняки, когда будет открываться дверь. Она перебирала в памяти содержимое двух своих безупречно упакованных дорожных сумок. Мисс Эббот любила ездить налегке и ненавидела всю эту сумятицу и неразбериху, которые возникают, когда путешествуешь с большим багажом. За одним небольшим исключением она всегда брала в дорогу лишь самое необходимое. И вот теперь как раз размышляла об этом исключении — о фотографии в кожаном портмоне. В глазах защипало, и она тотчас возненавидела себя за это. «Выброшу за борт, как только отплывем, — подумала она. — Будет ей поделом».

Мужчина, сидевший впереди нее, перевернул газетную страницу, и мисс Эббот сквозь слезы прочитала заголовок, набранный крупными буквами: «Убийца устилает свой путь жертвами и цветами. Он до сих пор не пойман». Мисс Эббот была дальнозорка и, слегка подавшись назад, смогла прочесть параграф под этим заголовком.

«Личность убийцы, своего рода сексуального маньяка, который поет, когда убивает, а потом оставляет у тел жертв цветы, до сих пор не установлена. Сыщики опросили сотни свидетелей, но не смогли получить ни одной зацепки. Здесь (слева) публикуется новый пикантный снимок Берилл Коэн, которую нашли задушенной пятнадцатого января. А справа — студийный фотопортрет Маргерит Слэттерс, второй жертвы убийцы. Это преступление по своей жестокости сравнимо разве что с кровавыми деяниями Джека-Потрошителя. Суперинтендант Аллейн (см. сноску) отказывается делать какие-либо заявления, но говорит, что полиции крайне необходима любая информация о местонахождении Берилл в последние часы ее жизни (см. стр. 6, 2-ю колонку)».

Мисс Эббот ждала, когда владелец газеты перевернет страницу, но он все медлил. Она жадно всматривалась в увеличенный снимок Беррил Коэн и на указанную в тексте сноску. На нее мрачно взирало сильно искаженное при перепечатке фото суперинтенданта Аллейна.

Тут вдруг владелец газеты заерзал на сиденье. А потом резко обернулся, заставив мисс Эббот отпрянуть и рассеянно уставиться на багажную полку, где она тут же углядела его чемодан с болтающейся биркой: «Ф. Мэрримен, пассажир, пароход „Мыс Фаруэлл“». У нее возникло малоприятное ощущение, что мистер Мэрримен понял: она заглядывала ему через плечо и читала газету. И тут она не ошиблась.

Мистер Филипп Мэрримен в свои пятьдесят был закоренелым холостяком. Он работал учителем, преподавал английский в одной из наименее привилегированных маленьких средних школ. Внешность его была обманчива, хотя и совпадала с общепринятым мнением о том, как должен выглядеть типичный школьный учитель. Он имел привычку глядеть поверх очков на своих подопечных и ерошить волосы при виде столь удручающе знакомой картины. Стороннему наблюдателю мистер Мэрримен мог показаться эдаким ботаником, осколком прошлого. Но никто никогда бы не догадался, что в душе этого человека порой бушуют бурные страсти.

Он обожал читать о преступлениях, причем не только детективные романы, но и документальные материалы. Покупал «Геральд Трибьюн» и не упускал случая прочесть материалы о Цветочном Убийце — так газетчики называли преступника, личность которого никак не удавалось установить. Мистер Мэрримен осуждал журналистов и придерживался самого низкого мнения о методах работы полиции, однако сама эта история его очень заворожила. Он читал статью неспешно и методично, морщился при виде стилистических погрешностей и был крайне недоволен подглядыванием мисс Эббот. «Мерзкая мошенница! — такое прозвище тут же придумал мистер Мэрримен для этой девушки. — Чума на твой дом! Во имя Всевышнего, ну неужели так трудно было купить себе собственную газету?»

И вот он открыл «Геральд Трибьюн» на странице 6, предварительно надежно укрыв от любопытных глаз мисс Эббот, по возможности быстро прочел две колонки, затем сложил газету, встал и с поклоном протянул ей.

— Мадам, — сказал мистер Мэрримен, — возьмите, пожалуйста. Ибо, несомненно, вы, как и я, предпочитаете именно этот вид литературы.

Лицо мисс Эббот залилось густой краской. И она отозвалась глухо:

— Благодарю вас. Но вечерние газеты меня не интересуют.

— Возможно, вы уже прочли этот номер?

— Нет, — громче ответила мисс Эббот. — Не читала, даже более того — не имею ни малейшего желания. Так что еще раз спасибо.

Отец Чарльз Джордан, брезгливо морщась, пробормотал на ухо своему спутнику, тоже священнику:

— Семена раздора! Вот они, семена раздора! — Священнослужители занимали места напротив, и этот инцидент не укрылся от их внимания.

— От души надеюсь, — проговорил его собрат по вере, — что вы найдете там кого-то близкого вам по духу.

— По моему опыту, таковые всегда находились.

— Да, вы у нас путешественник опытный, — удрученно вздохнул его собеседник.

— Вам очень хотелось занять это место, отец? Вы уж не обижайтесь, просто любопытно.

— Нет, нет, какие тут могут быть обиды. К тому же в Дурбане ответственность у меня небольшая. Отец настоятель, как всегда, сделал очень мудрый выбор.

— А вы, надеюсь, рады, что едете?

Отец Джордан замялся на секунду-другую, затем ответил:

— О да, да, конечно. Я рад, что еду.

— Думаю, там будет интересно. Эта община в Африке…

И далее они принялись обсуждать тонкости англо-католической службы.

Миссис Кадди, невольно подслушавшая их, поморщилась. От этой парочки так и несло католицизмом.

Только одна из пассажирок, ехавших в автобусе, не обращала ни малейшего внимания на своих спутников. Она сидела на переднем сиденье, глубоко засунув руки в карманы пальто из верблюжьей шерсти. На голове у нее красовалась черная шапочка-феска, шея искусно обмотана черным шарфом, талию стягивал широкий черный пояс. Пассажирка была так хороша собой, что ее красоту не смогли испортить даже недавно пролитые слезы. Теперь она не плакала. Сидела, уткнувшись подбородком в шарф, и хмуро смотрела в спину водителю. Звали ее Джемайма Кармишель. Ей было двадцать три года, и она страдала от неразделенной любви.

Автобус поднялся на Лудгейт-Хилл^[3]. Судовой врач Тимоти Мэйкпис оторвался от своего фолианта и всем телом подался вперед в надежде бросить последний прощальный взгляд на собор Святого Павла. Тот величественно возвышался на фоне ночного неба. И Тимоти при виде него испытал ощущение, которое сам бы приписал — и наверняка правильно — к повреждению нервного узла. Однако обыватели почему-то предпочитали называть это замиранием сердца. Должно быть, подумал он, это оттого, что он покидает Лондон. Но затем он вдруг обнаружил, что смотрит не на купол собора святого Петра, а прямо в глаза девушки на переднем сиденье. В этот момент она тоже повернулась и взглянула из окошка автобуса вверх.

Отец Джордан между тем спрашивал:

— Читали вы когда-нибудь эту довольно занимательную вещичку Г. К. Честертона «Шар и крест»?

Джемайма приняла безразличный вид и снова уставилась в спину водителю. Доктор Мэйкпис нехотя вернулся к фолианту. Его наполняло чувство безмерного удивления.

II

Примерно в то же время, когда автобус проезжал мимо собора Святого Петра, от шикарного дома в фешенебельном районе Мэйфэр отъехал не менее шикарный спортивный автомобиль. В нем ехали Обин Дейл, его дражайшая подруга (владелица машины, сидевшая за рулем в норковом манто) и два их лучших друга, разместившихся на заднем сиденье. Все они только что насладились дорогим прощальным обедом и направлялись теперь в доки.

— Главное, дорогой, — заметила подруга, — чтобы в каюте не переводились запасы крепкого яблочного сидра. Напьюсь, и тогда это испытание будет перенести куда легче!

— Ну, дорогая, — нежно отозвался мистер Дейл, — ты непременно напьешься в стельку! Обещаю! Я уже обо всем позаботился.

Она сердечно поблагодарила его, и вскоре автомобиль резко свернул на набережную, подрезав такси, водитель которого разразился цветистыми проклятиями. Его пассажир, мистер Дональд Макангус высунулся из окна. Он тоже должен был отплыть на «Мысе Фаруэлл».

Примерно через два с половиной часа от цветочного магазина «Зеленый палец», что находился в Найтсбридж в Ист-Энде, тоже отъехало такси. Его пассажиркой была светловолосая девушка с большой плоской коробкой. В коробке лежал букет, накрытый целлофаном, стебли обвязаны шелковой желтой лентой с бантом, тут же прилагалась и карточка с адресатом: «Миссис Диллингтон-Блик». Такси свернуло к востоку. И оно тоже направлялось в доки «Ройял-Альберт».

III

Едва ступив на борт «Мыса Фаруэлл», миссис Диллингтон-Блик тут же принялась обустраиваться и осуществлять действия, которые друзья называли между собой ее особой «техникой». Первым делом она обратила внимание на стюарда. На «Мысе Фаруэлл» плыли всего девять пассажиров, и всех их обслуживал только один стюард. Им оказался бледный и чрезвычайно полный молодой человек со светлыми слегка встрепанными волосами, водянистыми глазами, родинкой в уголке рта и сильным акцентом кокни, который почему-то показался знакомым. Наладить с ним отношения для миссис Диллингтон-Блик не составило никакого труда. Она тут же спросила, как его зовут (оказалось — Денис), и выяснила, что именно он обслуживает бар. Она дала ему три фунта и намекнула, что это лишь для начала. Не прошло и нескольких секунд, как миссис Диллингтон-Блик уже знала, что Денису двадцать пять, он играет на губной гармонике и ему страшно не понравились мистер и миссис Кадди. Он был медлительным и прилипчивым молодым человеком, но ей в самой вежливой манере удалось от него отделаться.

— Вы просто чудо! — воскликнула ее подруга.

— Моя дорогая! — воскликнула в ответ миссис Диллингтон-Блик. — Да этот паренек будет ставить мою косметику в прохладном месте, когда мы доберемся до тропиков.

Ее каюта просто утопала в цветах. Денис отправился за вазами, попутно заметив, что орхидеи лучше держать в прохладном месте. Дамы обменялись взглядами. Миссис Диллингтон-Блик принялась отшпиливать карточки от букетов и читать вслух имена дарителей, сопровождая каждое негромким одобрительными возгласом. Казалось, она вмиг заполнила эту каюту с ее скудным и мрачноватым декором — заполнила запахом духов, мехами, цветами и самой собой.

— Стюард! — послышался недовольный оклик из коридора. Денис приподнял брови и вышел.

— Он уже твой раб, — заметила подруга. — Нет, честно!

— Просто я люблю комфорт, — сказала миссис Диллингтон-Блик.

Звал Дениса мистер Мэрримен. Опытный стюард всегда может отличить пассажира легкомысленного и вздорного от солидного человека. Но мистер Мэрримен успел понравиться Денису. Его очки, взъерошенные волосы и херувимское личико говорили ему, что это человек рассеянный, щедрый и доброжелательный, к тому же еще и застенчивый. И он был горько разочарован, когда, явившись на зов мистера Мэрримена, вдруг увидел, что тот пребывает в ужасе и негодовании. Похоже, что его ничего не устраивало в каюте. Мистер Мэрримен просил помещение на левом борту, а оказалось, что оно на правом. Багаж доставили в жутком состоянии, и еще он хотел, чтобы койку его застелили должным образом, как кровать дома, а не устраивали из нее какой-то, как он выразился, дурацкий лабиринт.

Денис выслушал все эти претензии с невозмутимым видом, даже не поднимая глаз.

— Это всего лишь стечение обстоятельств, — заметил он, когда мистер Мэрримен наконец умолк. — Что ж, посмотрим, что мы можем для вас сделать. — Он добавил слово «сэр», но опять же не в той манере, как было принято в средней школе, где работал мистер Мэрримен.

Мистер Мэрримен откашлялся и заявил:

— Вы выполните все мои пожелания немедленно. Я на прогулку, ненадолго. И когда вернусь, чтобы все было исполнено. — Денис разинул рот. Мистер Мэрримен добавил: — Вот таким образом. — А затем демонстративно запер верхний ящик туалетного столика и вышел из каюты.

— Готов поклясться, — растерянно пробормотал Денис, — этот тип — настоящее шило в заднице. Мы еще хлебнем с ним горя.

Собрат по вере отца Джордана помог ему разложить скромные пожитки в каюте. Закончив с этим, священники посмотрели друг на друга с несколько неуверенным и озабоченным видом людей, которым предстоит скорое расставание.

— Что ж, — заговорили они одновременно, и отец Джордан продолжил: — Очень мило, что вы проводили меня, проделали весь этот путь. Я был рад вашей компании.

— Вы? — восхищенно заметил коллега. — Думаю, нет нужды говорить, какую радость вы доставили мне. — Он убрал руки под сутану и скромно стоял перед отцом Джорданом. — Автобус отходит в одиннадцать, — добавил он. — Вы, наверное, хотели бы обустроиться и передохнуть.

Отец Джордан улыбнулся и спросил:

— Что-нибудь желаете сказать мне на прощанье?

— Ничего такого, что соответствовало бы случаю. Просто я… ну, вдруг понял, как это много значит для меня — иметь перед глазами пример столь доблестного служения. Такой, как вы…

— Человек мой дорогой!

— Нет, правда! Вы поразили меня, отец, столь глубоким и ревностным служением Господу нашему и Его церкви. Да будет вам известно, все наши братья просто восхищаются вами! И еще, думаю, все мы знаем о вас гораздо меньше, чем друг о друге. Тут на днях отец Бернар сказал, что, хотя наш орден не связан обетом молчания, вы всегда будете придерживаться своего правила молчания духовного.

— Не уверен, что столь уж восхищен этим афоризмом отца Бернара.

— Вот как? Но он имел в виду только хорошее. Нет, правда. Вот я, к примеру, слишком много болтаю. Надеюсь, что в самом скором времени возьму себя в руки и перестану. Прощайте, отец. Да благословит вас Господь!

— И вас тоже, мой дорогой. Пойду провожу вас до автобуса.

— О нет, пожалуйста…

— Мне будет приятно.

Они прошли на нижнюю палубу. Отец Джордан перемолвился словечком с матросом, дежурившим у трапа, и оба священника сошли на берег. Моряк наблюдал за тем, как они идут по причалу к зданию морского вокзала, туда, где находилась автобусная остановка. В своих черных сутанах и шляпах они походили на привидения. Вскоре туман поглотил их. А примерно через полчаса отец Джордан вернулся уже один. Было пятнадцать минут двенадцатого.

Каюта мисс Эббот находилась ровно напротив каюты миссис Диллингтон-Блик. Ее владелица быстро и аккуратно распаковала свои сумки, бережно, точно некие церемониальные одеяния, разместила сложенные предметы туалета в шкафчике. Все наряды отличались строгостью. На дне второй сумки лежала пачка нот. В кармане жакета — фотография. То был снимок женщины примерно того же возраста, что и мисс Эббот, довольно хорошенькой, но с грустным разочарованным взглядом. Мисс Эббот смотрела на снимок, пытаясь побороть чувство отчаяния и отвращения, затем уселась на койку, зажав крупные ладони между коленями. Шло время. Судно слегка покачивалось у причала. Мисс Эббот услышала громкий бархатистый смех миссис Диллингтон-Блик, и ей немного полегчало. Прибывали новые пассажиры, слышались шаги над головой и какая-то возня и крики на причале. Откуда-то из дальнего конца пассажирского отсека доносился звучный и властный мужской голос, показавшийся знакомым. Вскоре мисс Эббот поняла, почему. Дверь в каюту напротив приоткрылась, в коридор вышла подруга миссис Диллингтон-Блик, и стало хорошо слышно, о чем говорят эти две дамы. Миссис Диллингтон-Блик стояла в дверном проеме и говорила сквозь смех:

— Что ж, тогда иди, ступай, если можешь.

Подруга зашагала по коридору. Но очень скоро вернулась и возбужденно воскликнула:

— Так оно и есть, дорогая! Он ее сбрил! Стюард мне сказал. Надо же, Обин Дейл, вон что учудил! Дорогая, но это же просто сенсация! Тебе повезло!

Тут раздался новый взрыв смеха, затем миссис Диллингтон-Блик заметила, что ждет не дождется, когда они попадут в тропики и она сможет надеть новый купальник от Джолиона. А потом дверь в каюту захлопнулась, и их голоса стихли.

— Идиотки, — пробормотала сквозь зубы мисс Эббот. Сама она была совершенно безразлична к телевизионным знаменитостям. А затем она принялась размышлять над тем, стоит ли выбрасывать фотографию за борт, как только они выйдут в открытое море. Может, лучше порвать ее на мелкие кусочки прямо сейчас и бросить в корзину для мусора? Или же выбросить в гавани? Но как одинока будет она тогда! Мисс Эббот забарабанила пальцами с крупными костяшками по худым коленкам, и тут в голову пришла другая мысль: что, если ей самой броситься за борт прямо в гавани? Вода наверняка жутко холодная и грязная, там плавают разные отбросы — отвратительно!

— О боже! — пробормотала мисс Эббот. — Все же я чертовски несчастное существо!

Тут к ней в каюту постучался Денис.

— Вам телеграмма, мисс Эббот, — пропел он.

— Телеграмма? Мне? Неужели?

Он открыл дверь и вошел.

Мисс Эббот взяла телеграмму и вскрыла ее дрожащими руками.

«Дорогая Эбби я в отчаянии пожалуйста напиши или если еще не поздно позвони. Ф.»

Денис топтался у порога. Мисс Эббот спросила дрожащим голосом:

— Еще не поздно отправить ответ?

— Ну… да. То есть я хотел сказать…

— Или позвонить? Могу я позвонить?

— Да, на борту есть телефон, но я только что проходил мимо и видел, возле него выстроилась целая очередь.

— А сколько осталось до отплытия?

— Около часа, но телефон отключают раньше.

— Но это крайне важно, — в отчаянии протянула мисс Эббот. — И очень срочно.

— Сожалею.

— Погодите. Я вроде бы видела будку телефона-автомата в доках? Ну, неподалеку от автобусной остановки?

— Да, верно, — весело подхватил Денис. — Вы очень наблюдательны.

— Тогда я еще успею сбегать туда и позвонить, правильно?

— Времени у вас полно, мисс Эббот. Просто уйма времени.

— Тогда я сбегаю. Прямо сейчас.

— Но в обеденном зале подают кофе и сандвичи.

— Я не хочу. Лучше сбегаю позвонить.

— На улице холодно. Жуткий колотун. Надо бы накинуть пальто, мисс Эббот.

— Это не важно. Впрочем, ладно. Спасибо вам.

Она выдернула из шкафа пальто, схватила сумочку и выбежала из каюты.

— Сперва прямо, по прогулочной палубе, потом свернете направо, — крикнул он ей вслед и добавил: — Смотрите не заблудитесь в тумане.

Мисс Эббот так странно себя вела, так разволновалась, что вызвала у Дениса любопытство. Он вышел на палубу и увидел, как она бежит по причалу прямо в туман. «Бегает прямо как парень, — подумал Денис. — Разные люди встречаются на белом свете».

Мистер и миссис Кадди разместились каждый на своей койке и смотрели друг на друга. В глазах их танцевали шутливые искорки — это выражение они обычно приберегали для самых интимных случаев. Вентиляторы в переборке вдували в каюту горячий воздух, иллюминатор был задраен, багаж разложен надлежащим образом, и супруги Кадди расслабились.

— Ну, пока что все нормально, — с важным видом заметила миссис Кадди.

— Ты довольна, дорогая?

— Грех жаловаться. Вроде бы тут чисто.

— К тому же собственный душ и туалет, — он кивнул на узенькую дверцу.

— Есть в каждой каюте, — согласилась она. — Делить с кем-то туалет — нет уж, увольте.

— Ну а как тебе показалась компания? Есть довольно занятные типы.

— Особенно эти римско-католические священники.

— Нет, плывет только один. Второй его просто провожал. Так ты считаешь, они из римско-католической церкви?

— Похоже на то, верно?

Мистер Кадди улыбнулся. Улыбка у него была странноватая — очень широкая и всезнающая.

— На мой взгляд, чисто клоуны, да и только.

— Вообще-то мы плывем с представителями высшего общества, — сказала миссис Кадди. — Ты заметил эти меха?

— А духи? Тьфу!

— Придется мне не спускать с тебя глаз, а то еще влюбишься.

— Слышала, о чем они говорили?

— Ну, не все, — созналась миссис Кадди. — Вроде бы говор у нее как у леди, а вот мысли не столь благородны.

— Серьезно?

— Типичная охотница за мужчинами.

Мистер Кадди заулыбался уже во весь рот.

— А ты заметила цветы? — спросил он. — Это орхидеи. По фунту и восемьдесят пенсов каждый цветок!

— Да ладно!

— Точно тебе говорю. Это факт. Вообще-то очень красивые, — добавил мистер Кадди с какими-то странными нотками в голосе.

— А ты видел, что произошло с той другой дамочкой, которая заглядывала через плечо пожилого типа и читала его газету? Ну, в автобусе?

— Делать мне больше нечего! Плевать я хотел.

— Он читал обо всех этих преступлениях. Ну, ты знаешь. Цветочный Убийца. Тот разбрасывает цветы на груди своей жертвы. И поет.

— До или после?

— После. Ну, скажи, разве это не ужасно? — восторженно воскликнула миссис Кадди.

Мистер Кадди что-то неразборчиво буркнул в ответ.

Супруга его не унималась:

— Стоит только подумать, прямо мороз по коже. Интересно, с чего это он спятил?

— Женщины.

— Ну, конечно, правильно. Вали все на женщин, — добродушно заметила она. — Как все остальные мужчины.

— Ну а ты сама подумай. Что писали в той газете?

— Я толком не разглядела, но думаю, ты прав. Все только об этом говорят и пишут. И его, разумеется, еще не поймали.

— Жаль, что у нас нет той газеты. Как это я забыл купить?

— Может, найдется хотя бы одна в комнате отдыха.

— Как же, надейся!

— А тот старик оставил свою в автобусе. Я заметила.

— Вот как? А знаешь, — добавил мистер Кадди, — я просто обожаю вечерние газеты. Может, стоит сбегать и посмотреть, на месте ли она? Ведь автобус отходит только в одиннадцать. Нет, правда, сбегаю.

— Только смотри, недолго. Ты же знаешь, как я буду нервничать. Если опоздаешь на пароход…

— Но, дорогая, мы отплываем в полночь, а сейчас всего десять минут двенадцатого. Я мигом, туда и обратно. И потом подумай: ты же можешь отправиться в плавание со всеми этими бравыми морячками!

— Но я хочу с тобой.

— И оглянуться не успеешь, как я вернусь.

— Понимаю, как это глупо, — пробормотала миссис Кадди, — но всякий раз, когда ты уходишь, пусть даже в комнату для отдыха, я начинаю жутко нервничать.

— Глупышка моя. Я бы и тебя взял с собой, но думаю, что не стоит. К тому же там внизу уже подают кофе.

— Скорее кофейную эссенцию.

— Что ж, выясним, когда я вернусь. Веди себя хорошо, девочка.

Мистер Кадди нахлобучил на голову фетровую шляпу серо-стального цвета, надел дождевик с поясом, стал похож на частного детектива — по крайней мере, именно таким представляют этот персонаж режиссеры многих фильмов — и отправился на берег.

Миссис Кадди осталась в каюте. Сидела, нервно выпрямившись, на койке и ждала мужа.

Подруга мистера Обина Дейла посмотрела в иллюминатор и пробормотала заплетающимся языком:

— Дорогой, там все кипит и бурлит, прямо как суп гороховый варится. Думаю, нам пора сматываться.

— Ты собираешься сесть за руль, дорогая?

— Естественно.

— Но ты в порядке? Сможешь вести?

— Милый, я всегда в полном порядке, когда напьюсь, — сообщила она. — Это придает какое-то особое умение, которого так не хватает другим водителям.

— Нет, это просто ужасно.

— Я докажу, что у меня все под контролем, предлагаю уехать отсюда, пока этот чертов туман окончательно все не поглотит. О, дорогой! Боюсь, я сейчас разрыдаюсь. Где мой носовой платок?

Она открыла сумочку. Из нее, точно развернутая пружина, вылетела игрушечная змея, тайно помещенная туда любовником, который питал пристрастие к подобного рода шуточкам.

Эта выходка внесла некоторое разнообразие в рутинную церемонию прощания — вышла небольшая заминка. Но затем провожающие пришли к выводу, что им действительно пора.

— Особенно после того, — заметил друг Дейла, — как мы прикончили последнюю бутылку. Прости, старина. Я сегодня не в форме. И стоящего шоу не получилось.

— Перестань, — сказала его подруга. — Все было очень здорово, просто потрясающе! Дорогой Оби! Нам действительно пора.

Они начали выходить из каюты, но тут Обин Дейл заявил, что проводит их до машины.

И вот они всей компанией сошли на берег, громко переговариваясь хорошо поставленными голосами, а туман тем временем еще больше сгустился.

Было пять минут двенадцатого. Автобус уже отъехал, одинокое такси стояло на том же месте. Их машина была припаркована в дальнем конце причала. Они столпились вокруг нее и поболтали еще несколько минут. Все друзья в один голос твердили Дейлу о том, что путешествие принесет ему огромную пользу, что он прекрасно выглядит без своей знаменитой бороды и его будет страшно не хватать в программе. И вот наконец они отъехали, дав на прощанье несколько гудков клаксоном.

Обин Дейл помахал им, затем сунул руки в карманы пальто из верблюжьей шерсти и зашагал обратно к пароходу. Насыщенный влагой ветерок шевелил его волосы, мимо проплывали клочья тумана. Он думал о том, как фотогенично выглядит сейчас этот причал. Дымовые трубы нескольких кораблей были освещены снизу, остальные их части обрели дрожащие неверные очертания, расплываясь в тех местах, где тень граничит со светом. Фонари, точно луны, зависли в молочной пелене тумана. Отовсюду доносились невнятные звуки и множество незнакомых запахов. Дейл вообразил, что находится сейчас на съемках своей программы, и принялся подбирать соответствующие случаю фразы. Да, он бы очень неплохо смотрелся, хотя бы на фоне этого темного прохода — так ему показалось. Он провел ладонью по бритому подбородку и зябко передернулся. Нет, надо взять себя в руки. Вся эта идея с путешествием возникла из необходимости хотя бы немного отвлечься от работы. Надо постараться даже не думать о ней или о чем-то другом, не менее огорчительном. К примеру, о своей подруге, как бы она ни была мила и прелестна. И тут же все его мысли целиком переключились на нее. Надо было подарить ей что-нибудь на прощанье. Цветы? О нет, нет. Никаких цветов. Они вызывают самые неприятные ассоциации. Его бросило в жар, потом в холод. Дейл сжал кулаки и вошел в темный проход.

Примерно минуты через две на причал прибыл последний пассажир парохода «Мыс Фаруэлл». Это был мистер Дональд Макангус, пожилой холостяк, страдавший сильными приступами водобоязни. Туман на набережной сгустился еще больше. В Сити обстановка на дорогах была просто жуткой. Несколько раз его такси подолгу стояло в пробках, дважды водителю приходилось сворачивать с курса в объезд. И когда мистера Макангуса уже просто затошнило от волнения, водитель вдруг заявил, что дальше не поедет. Он указал на какие-то смутные, еле видимые очертания крыш и стен и еле мерцающий за ними свет. И сказал, что именно там и находится пароход мистера Макангуса. Он просто должен идти на этот свет и — непременно выйдет к пароходу. Это заявление привело к отчаянным спорам об оплате и особенно о чаевых: поначалу мистер Макангус недодал чаевых, затем, пребывая в крайне нервном состоянии, переплатил. Водитель смотрел на него жалостливо. Затем всучил фибровый чемодан владельцу — тот ухватил его за ручку, — сунул картонную коробку и пакет в коричневой бумаге ему подмышку. И вот нагруженный таким образом мистер Макангус затрусил вперед и исчез в туманной пелене, а такси вернулось в лондонский Ист-Энд.

Было уже половина двенадцатого. Таксист, который подвозил девушку из цветочного магазина, по-прежнему надеялся получить оплату, а констебль полиции Мойр пытался развлечь его разговором. Последний трап подняли, «Мыс Фаруэлл» был готов к отплытию, и капитан корабля Баннерман ждал своего лоцмана.

Без одной минуты двенадцать завыла сирена.

В этот момент констебль позвонил из автомата в полицию. Его соединили с криминальным отделом Скотленд-Ярда.

— Тут еще одно обстоятельство, сэр, — заговорил он в трубку. — Помимо цветов. В правой руке у нее был зажат клочок бумаги. Похож на фрагмент посадочного талона, такие раздают пассажирам. Талон для посадки на «Мыс Фаруэлл».

Мойр выслушал ответ, затем обернулся, взглянул поверх еле заметных крыш на огромную красную с белой полосой дымовую трубу. Она удалялась и вскоре исчезла в тумане.

— Боюсь, что уже не смогу сесть на пароход, сэр, — сказал он. — «Мыс Фаруэлл» только что отчалил.

Глава 3
Отплытие

I

Всю ночь через двухминутные интервалы на «Мысе Фаруэлл» включали сирену. Пассажиры, улегшиеся спать, время от времени слышали этот звук, и во сне им казалось, что какой-то монстр трубит в гигантскую трубу. Те же, кому заснуть не удалось, прислушивались к этому вою с тревогой и плохими предчувствиями. Обин Дейл, к примеру, пытался подсчитать секунды между гудками — иногда у него выходило сто тридцать, иногда эта цифра снижалась до ста пятнадцати. Затем он постарался определить свой пульс, но разнервничался. Ему показалось, что сердце колотится как-то слишком уж часто. Дейл принялся думать о вещах, о которых лучше вовсе не думать, в том числе и о худшей из всех: о своем ужасном провале на летней ярмарке в Мелтон Медбери. Именно поэтому его психиатр посоветовал отправиться в путешествие, чтобы все поскорее забыть. Он уже принял на ночь одну таблетку снотворного. В два часа ночи принял вторую, и это подействовало.

Мистер Кадди тоже бодрствовал. Он нашел газету мистера Мэрримена, которую тот оставил в автобусе. Газета была сложена кое-как и вся растрепалась, но, улегшись в постель, Кадди прочел ее самым внимательным образом, особенно ту статью, где говорилось о Цветочном Убийце. Поначалу он читал вслух, чтобы как-то развлечь миссис Кадди, но вскоре ее громкий храп возвестил о том, что эти его старания бессмысленны. Он выпустил газету из рук и стал прислушиваться к сирене. Потом принялся гадать: станут ли проявлять его со товарищи по путешествию снобистское отношение к нему и миссис Кадди. Вспомнил об орхидеях миссис Диллингтон-Блик, которые колыхались на ее пышной груди, и постепенно погрузился в беспокойный сон.

А вот мистер Мэрримен, в отличие от других, сразу заснул крепким сном. И если ему и снились знакомый стюард или незамужняя старая дева, видения эти остались в самой глубине сознания, и вспомнить их потом будет невозможно. Подобно многим другим людям взрывного темперамента, он компенсировал эту особенность глубоким и сладким сном.

Впрочем, примерно так же поступил и отец Джордан. Помолившись, улегся в постель, и, поворочавшись немного на довольно жестком матрасе, впал в мирное забвение, которое длилось до утра.

Мистеру Дональду Макангусу понадобилось не так уж много времени, чтобы отойти от обстоятельств, из-за которых он едва не опоздал на пароход. Тем не менее Макангус успел выпить кофе и съесть сандвич в обеденном зале, где он с нескрываемым любопытством и даже настороженностью разглядывал спутников по плаванию. Нет, по натуре своей Дональд Макангус не был человеком злобным или подозрительным, просто обладал любознательностью, свойственной выходцам из Средней Шотландии. Он собирал факты о людях, как не слишком разборчивый филателист собирает марки для своей коллекции — просто покупает те, которые ему глянутся. Он оказался за одним столом с супругами Кадди — пассажиров еще не прикрепили к определенным местам — и вскоре выяснил, что живут Кадди в Далвиче и мистер Кадди занят в каком-то бизнесе. Но что именно это за бизнес — мистеру Макангусу оставалось только гадать. Он поведал своим соседям о приключениях с такси. Но затем, остановленный холодным и неподвижным взглядом миссис Кадди, завязал со всеми расспросами и совершенно неудовлетворенный вернулся в свою каюту.

Там он улегся в постель, переодевшись в веселенькую ярко-красную пижаму. И какое-то время просто лежал, погруженный в несвязные и пустяшные мысли, пока они плавно не перешли в сновидения. Завывание сирены его ничуть не беспокоило.

Позвонив из телефона-автомата, мисс Эббот брела по пристани, почти не обращая внимания на туман, и глаза ее отливали лучезарным блеском. Матрос у трапа заметил, а позже и припомнил, что она с трудом подавляла возбуждение. Мисс Эббот улеглась в постель и все еще не спала, когда пароход отчалил. Она наблюдала, как пробегают за иллюминатором расплывчатые огоньки, ощущала неспешный рокот двигателей. И заснула только после часа ночи.

Джемайма Кармишель почти не обращала внимания на своих спутников — все силы и волю тратила на то, чтобы подавить закипающие на глазах слезы. Она сердито твердила себе, что плач — это непроизвольный физический процесс, полностью контролируемый и в ее случае совершенно неоправданный. Убеждала себя, что у многих людей помолвка срывается в самую последнюю минуту и что от этого еще никто не умирал. Мало того, у большинства этих людей, в отличие от нее, нет такой возможности — резко оборвать все связи и отправиться в Южную Африку.

Не надо было заглядываться на собор Святого Павла. Это ошибка. Красота и величие сооружения всегда оказывали на нее сильнейшее эмоциональное воздействие; от ее внимания не укрылось, что молодой человек, сидевший напротив в автобусе, заглядывает ей в глаза и, судя по всему, испытывает к ней жалость. С того момента поездка в автобусе казалась почти невыносимой, она немного успокоилась, только когда пришлось идти по пристани сквозь туман на посадку. Даже забавно, что ее отъезд происходит в столь мрачной обстановке. Джемайма видела мелькающие перед ней туфельки миссис Диллингтон-Блик из лакированной кожи и на высоких каблуках, слышала обрывки разговора супругов Кадди. Она также чувствовала, что тот самый молодой человек идет прямо следом за ней. Когда они вышли из прохода на пристань, он вдруг сказал:

— Позвольте я поднесу ваш чемодан, — и взял поклажу из ее руки перед тем, как она успела возразить. — Весь мой багаж уже на борту, — добавил он. — И идти с пустыми руками мне как-то неловко. Вы не против? Не возненавидите меня за это?

— Нет, — несколько удивленная такой постановкой вопроса, пробормотала в ответ Джемайма. — В данный момент не возражаю.

— Возможно, это послужит для вас приятной переменой.

— Ничего подобного, — быстро выпалила она.

— Наверное, все же женщины по природе своей более зажатые существа. А тщеславие, как вы можете подумать, больше в природе мужчин. И окажетесь правы. Кстати, известно ли вам, что среди пассажиров сам Обин Дейл?

— Вот как? — без особого интереса откликнулась Джемайма. — Ему для путешествия больше подошел бы роскошный круизный лайнер и организованное веселье по вечерам.

— Насколько я понял, его отправили подлечиться. Устал от всех этих камер, суеты. Однако готов поспорить: очень скоро он заскучает без огней рампы. Кстати, я судовой врач, и это мое первое долгое путешествие. Позвольте представиться, Тимоти Мэйкпис. А вы или мисс Кэтрин Эббот, или же мисс Джемайма Кармишель. Я от души надеюсь, что последнее.

— И будете страшно разочарованы, если это не так? — спросила Джемайма.

— Да я все поставил на эту карту. И, как догадываюсь, оказался прав. Это ваше первое большое путешествие?

— Да.

— Однако, смотрю, вы не слишком этому рады, как можно было бы ожидать. А вот и корабль, прямо нависает над нами. Приятно думать, что мы встретимся снова. А номер каюты у вас какой? Я не собираюсь вам докучать, просто отнесу туда чемодан и все.

— Номер четыре. И большое вам спасибо.

— Не за что, — вежливо отозвался доктор Мэйкпис. Он проводил ее до каюты, внес чемодан, отвесил довольно сдержанный поклон и удалился.

Джемайма вяло подумала: «Странно, но почему-то не верится, что этот молодой человек ломал тут комедию». И тут же постаралась выбросить его из головы.

А затем вспомнила обо всех своих неприятностях и снова пала духом. Она уговорила своих родителей и друзей не приходить к пароходу и не провожать ее в плавание и распрощалась с ними уже довольно давно. И теперь чувствовала себя страшно одинокой.

Каюта показалась ей какой-то безликой. Джемайма слышала голоса и гулкие звуки шагов по палубе над головой. Она ощущала специфический запах корабля, немного отдающий резиной. Как выдержит она здесь целых пять недель в обществе дамы на тонких каблуках-шпильках, этой парочки с голосами из Клапхэм-Коммон^[4] и страшно непривлекательной старой девы? Она взялась распаковывать багаж. Заглянул Денис, он показался ей жутко противным типом. Впрочем Джемайма сразу укорила себя в предвзятости и недоброжелательности к людям. И почти тотчас же нашла в рундучке каюты пакет из дорогого магазина, где находилось очень красивое платье и была приложена записка от мамы. Обнаружив этот подарок, она уселась на койку и расплакалась, как маленькая девочка.

Ей понадобилось время, чтобы успокоиться и закончить раскладывать вещи. Она вдруг почувствовала, что страшно устала, и решила отдохнуть.

Джемайма лежала в постели, прислушивалась к звукам, доносившимся из корабля и с пристани. Постепенно она начала осваиваться в каюте, и к ощущению чужеродности вдруг стало примешиваться чувство радостного предвкушения. В голове звучал приятный мужской голос — «смотрю, вы не слишком этому рады, как можно было бы ожидать». А потом вдруг она провалилась в сон, столь крепкий, что не слышала, как отплыл пароход, и лишь уголком сознания улавливала протяжное завывание сирены с интервалом в две минуты на протяжении всей ночи.

К половине первого все пассажиры уже были в кроватях, даже миссис Диллингтон-Блик, которая, перед тем как лечь, очень долго и тщательно ухаживала за лицом с помощью новомодных и дорогих косметических средств.

Дежурные офицеры сделали обход и тоже разошлись по своим каютам. И «Мыс Фаруэлл», очень медленно плывущий в тумане, вышел из эстуария Темзы с убийцей на борту.

II

Капитан Джаспер Баннерман стоял на мостике рядом с лоцманом. Ему предстояло бодрствовать всю ночь. Профессия их была одной из древнейших в мире, и хотя теперь у них имелись радар и беспроводная связь, опасения моряков, вглядывавшихся в непроницаемую полосу тумана, были такими же, как и у их далеких предшественников. Предупреждающие сигналы последовательно поступали из пунктов, названия которых они знали наизусть — Доггер, Дандженесс, Внешние Гебридские острова, гавань Скапа-Флоу, маяк Портланд-Билл, отмель Гудвина.

— А она умница, эта твоя машина, — заметил лоцман, всматриваясь в туман. — Отличная работа! Пока справляемся как надо.

Голоса других, невидимых в тумане кораблей, такие одинокие и заунывные, доносились с разного расстояния. Время тянулось очень медленно.

В половине третьего на мостик заглянул радист, принес две радиограммы.

— Подумал, лучше доставлю сам, сэр, — сказал он, обращаясь к капитану. — Они зашифрованы. И еще указано «Срочно».

— Хорошо, — кивнул капитан Баннерман. — А ты пока жди здесь. — И он удалился в свою каюту. Там достал книгу кодов и расшифровал послания. Возился он довольно долго, а затем позвал:

— Спаркс!

Радист вошел в капитанскую каюту, зажав подмышкой фуражку, затворил за собой дверь.

— Только этого нам сейчас, черт возьми, и не хватало, — проворчал капитан Баннерман. Радист терпеливо ждал, стараясь ничем не выказывать любопытства. Капитан Баннерман подошел к иллюминатору правого борта и молча перечитал обе расшифрованные радиограммы. Первая была от исполнительного директора компании «Кейп Лайн»:

«Совершенно секретно. Дирекция просит вас соблюдая конфиденциальность оказать всяческое содействие суперинтенданту Аллейну точка его доставят на катере в Портсмут точка там он поднимется к вам на борт точка будет путешествовать в качестве пассажира точка просьба предоставить отдельную каюту точка просьба держать лично меня в курсе всех событий точка компания полагается на вашу осторожность и благоразумие точка Камерон точка конец сообщения».

Капитан Баннерман недовольно фыркнул и прочитал второе сообщение.

«Срочно и строго конфиденциально точка суперинтендант Аллейн сядет на борт вашего корабля в Портсмуте куда его доставят на катере точка он лично объяснит в чем проблема точка наш департамент поддерживает связь с вашей компанией точка отправил С. А. Мэйджорибэнкс помощник комиссара криминального департамента Скотленд-Ярда точка конец сообщения»

— Я написал два ответа, — сказал капитан Баннерман, — строго взирая на своего подчиненного. — Одинаковые, для обоих адресатов! «Инструкции получены и приняты к сведению точка Баннерман». — И сделай мне такое одолжение, Спаркс, держи язык за зубами.

— Само собой, сэр.

— Чтобы ни одна живая душа!

— Слушаюсь, сэр.

— Вот и молодец.

— Спасибо, сэр.

Радист развернулся и вышел. Потрясенный капитан Баннерман пребывал в трансе с полминуты, затем вернулся на мостик.

На протяжении всей остальной ночи он занимался своими прямыми обязанностями: вел судно в самом густом за последние десять лет тумане, что требовало самого напряженного внимания и недюжинной выучки. И одновременно уже на другом, почти подсознательном уровне размышлял о своих пассажирах. Баннерман наблюдал за посадкой с капитанского мостика и видел их всех. И, подобно каждому мужчине, бросившего хотя бы беглый взгляд на миссис Диллингтон-Блик, составил самое благоприятное впечатление об этой даме. Шикарная женщина. Он также отметил и Джемайму Кармишель — она попадала у него под определение «очаровательная молодая девушка», — и капитан опасался, что по мере приближения к тропикам она будет пользоваться все большим вниманием морских офицеров. Еще на одном, тоже подсознательном уровне он размышлял о двух встревоживших его радиограммах. Какого собственно черта, думал Баннерман, он должен принимать на борт так спонтанно некоего детектива в штатском? Он перебирал в уме возможные причины. Безбилетный пассажир? Беглый преступник? А может, кто-то из членов его команды в розыске? А что, если этот полицейский в последнюю минуту получил назначение в Лас-Пальмас? Но почему тогда он не полетел туда самолетом? А тут еще предстоят эти чертовы хлопоты по его устройству. Если разместить нового пассажира в каюте для офицерского состава, все тотчас сообразят — здесь что-то не так. В четыре часа утра — самое тяжелое время вахты, когда на исходе все жизненные силы, — капитана Баннермана вдруг посетило неприятное предчувствие: предстоящее плавание сложится не самым лучшим образом.

III

Наутро туман все еще висел над Английским каналом. Выйдя из Портсмута, пароход «Мыс Фаруэлл» словно погрузился в небытие.

Пятеро мужчин вышли на палубу с приподнятыми воротниками. Что касалось господ Мэрримена, Макангуса, Кадди и отца Джордана, на всех красовались какие-то невообразимого вида головные уборы, и они расхаживали взад-вперед по шлюпочной палубе или же с безутешным видом сидели на скамьях, на которые, возможно, не присядет до конца путешествия ни один человек. После завтрака мистер Обин Дейл вернулся к себе в каюту. Помимо спальни, у него там была еще и небольшая гостиная. В компании такие каюты называли «люкс». Он пригласил миссис Диллингтон-Блик и доктора Тимоти присоединиться к нему и выпить перед ленчем. В одиннадцать утра миссис Диллингтон-Блик появилась на палубе во всем своем великолепии. Не прошло и получаса, как она приняла это приглашение. Доктор Мэйкпис тоже пришел — в надежде, что там будет и Джемайма Кармишель. Но девушка провела все утро, разгуливая по шлюпочной палубе, потом нашла продуваемый всеми ветрами, но укромный уголок под средней надстройкой, сидела там и читала.

Мистер Макангус тоже вышел на палубу, но ненадолго, вскоре вернулся в салон для пассажиров, где, скептически осмотрев книжные полки, уселся в уголок и уснул прямо в кресле. Миссис Кадди также оказалась там и тоже вздремнула. Она слушала малоутешительный прогноз погоды — там предсказывали шторм — и решила принять успокоительное. Мисс Эббот расхаживала по узкой нижней палубе, возможно, чисто инстинктивно выбрав ту часть парохода, куда по утрам почти никто не заглядывает. На плане, который показывали пассажирам, это место называлось «палубой для променада».

Именно Джемайма первой заметила перемену погоды. Тоненький теплый луч упал на страницу книги; она подняла голову и увидела, что пелена тумана поредела и что через нее пробивается слабый солнечный свет. В тот же момент «Мыс Фаруэлл» издал протяжный гудок, а затем Джемайма услышала рокот мотора. Она поднялась, подошла к борту, посмотрела вниз и увидела, что к пароходу подошел катер. Вот он поравнялся со сброшенным сверху веревочным трапом. Высокий мужчина, задрав голову, смотрел с катера на «Фаруэлл». Джемайма всегда весьма критично относилась к мужской одежде, но одобрительно, хоть и рассеянно, кивнула, заметив, как одет этот господин. Матрос у борта сбросил в катер линь, теперь оба судна, большое и маленькое, стояли бок о бок. Катер начал отчаливать, а высокий господин принялся очень ловко карабкаться вверх по веревочному трапу и взошел на борт, где его встретил дежурный офицер и повел прямо на капитанский мостик.

На своем пути он прошел мимо мистера Мэрримена и мистера Кадди. Те оторвались от детективных романов, которые читали, воззрились на пришельца, и обоих посетила одна и та же мысль, тотчас, впрочем, отвергнутая, — что они где-то видели прежде этого человека. Хотя на самом деле они не ошиблись: буквально накануне вечером оба смотрели на сильно искаженный снимок в вечернем выпуске «Геральд Трибьюн». Это был суперинтендант полиции Р. Аллейн.

IV

Капитан Баннерман, сунув руки в карманы кителя, рассматривал своего нового пассажира. С самого начала Аллейн не понравился капитану Баннерману — он не соответствовал его представлениям о детективе в штатском. Мало того, заговорив с ним, капитан, будучи по натуре своей снобом, отметил чертовски вульгарный, по его понятиям, акцент, совершенно не подходящий полицейскому столь высокого ранга. Самому ему с немалым трудом удавалось сохранять мидлендский^[5] акцент.

— Что ж, — протянул он. — Суперинтендант Аллейн, не так ли? Раз уж вы здесь, то, полагаю, должны пояснить, из-за чего весь этот сыр-бор. Буду весьма признателен за информацию.

— А я полагаю, сэр, — сказал Аллейн, — вы до сих пор проклинаете тот день и час, когда получили эти радиограммы.

— Ну, проклинаю — это слишком сильно сказано.

— Я прекрасно понимаю, сколько хлопот вам доставил. Единственное, что меня извиняет, это крайняя необходимость моего появления здесь. И предельная срочность и важность дела.

Капитан Баннерман, нарочито растягивая гласные, осведомился:

— К при-и-меру?

— К примеру, убийство. Маньяк.

— А-а, вон оно что. Се-е-ри-и-йный убийца? Полагаю, речь идет о том парне, который, по слухам, поет и оставляет цветы?

— Все верно.

— Но причем тут мое судно, черт побери?

— Есть все основания полагать, — сказал Аллейн, — что он находится на борту вашего парохода.

— Не мелите ерунды.

— Да, сколь ни абсурдно это звучит.

Капитан Баннерман вытащил руки из карманов, подошел к иллюминатору, выглянул наружу. Туман окончательно рассеялся, и «Мыс Фаруэлл» шел полным ходом.

— Ну вот, приехали, что называется! — каким-то не своим, сдавленным голосом пробормотал он. — Такого рода команды набирают в нынешние дни. Убийц!

— Мое начальство, — поспешил заметить Аллейн, — не склонно считать, что он член команды.

— Стюарды проплавали на этом пароходе вот уже три сезона.

— И среди них убийцы тоже нет. Ну разве что у одного из стюардов или членов команды оказался на руках посадочный талон.

— Так вы что же, хотите сказать, что преступником является один из пассажиров?

— Ну, на данный момент похоже на то.

— Ясно! — капитан Банерман снова заговорил своим обычным голосом. — Да вы присядьте. Выпейте чего-нибудь. Я должен был догадаться, что это один из путешественников.

Аллейн сел, но от выпивки отказался — обстоятельство, вызвавшее вполне ожидаемую реакцию у собеседника.

— Ага! — мрачно и с пониманием пробормотал капитан Баннерман. — Ну, конечно, нет. Вы же на службе.

Он так разволновался, что Аллейн счел своим долгом пояснить:

— Кстати, это вовсе не означает, что я собираюсь арестовать вас.

— Не думаю, что вообще можете. Во всяком случае, до тех пор, пока мы в море. Очень сильно в том сомневаюсь.

— К счастью, на данный момент этой проблемы не существует.

— Мне следовало более внимательно ознакомиться с уставом, — вздохнул капитан Баннерман.

— Послушайте, — заметил Аллейн. — Может, я попробую хотя бы вкратце описать всю эту историю, и тогда вы поймете, почему я оказался на борту вашего парохода?

— Именно этого я от вас и жду, разве не так?

— Да, — согласился Аллейн. — Просто уверен. Что ж, начнем.

И он посмотрел на капитана Баннермана, который уселся, сложил руки на коленях, вопросительно приподнял брови и ждал.

— Вы, разумеется, знаете обо всех этих событиях, — начал Аллейн, — поскольку они широко освещались в газетах. За последние тридцать дней вплоть до одиннадцати часов вчерашнего вечера было совершено два убийства, которые мы считаем делом рук одного человека. И которые могут оказаться частью более крупной схемы. В обоих случаях жертвами стали женщины, умерли они от удушения, и каждый раз на теле были оставлены цветы. На данный момент не считаю нужным посвящать вас в другие детали. Прошлой ночью за несколько минут до отплытия парохода было обнаружено тело третьей жертвы. Оно лежало в узком темном проходе между тем местом, где останавливаются автобус и такси, и причалом, возле которого пришвартовано ваше судно. Эта девушка работала в цветочном магазине, ей поручили доставить коробку с гиацинтами одной из ваших пассажирок, а именно — некой миссис Диллингтон-Блик. Ожерелье из искусственного жемчуга было порвано, на теле жертвы разбросаны цветы — словом, убийца действовал в обычной своей манере.

— Ну а пение?

— Что? А, это… На этом моменте пресса просто зациклилась. В самом первом случае пение имело место, это определенно. То убийство произошло пятнадцатого, в прошлом месяце. И жертвой, если вы помните, была Берилл Коэн, бродячая торговка с Варвик Роуд, она продавала немного и в других местах. Ее нашли мертвой в постели, в съемной квартире на маленькой улочке за Пэддингтоном. Жилец из комнаты наверху вроде бы слышал, как от нее кто-то выходил, около десяти. И он утверждает, что этот человек что-то напевал.

— Ужас какой-то, — пробормотал капитан Баннерман. — Но что за песню он пел, скажите, ради бога?

— Арию Маргариты с драгоценностями, — ответил Аллейн. — Из оперы «Фауст». Пел альтом.

— А у меня бас-баритон, — рассеянно заметил капитан. — Надо же, арию, — мрачно добавил он.

— Второй жертвой, — продолжил Аллейн, — оказалась почтенная старая дева по имени Маргерит Слэттерс, ее нашли задушенной в доме в районе Фулхэма в ночь на двадцать пятое января. Сторож, охранявший склад поблизости, слышал, как кто-то примерно в это же время напевал «Жимолость и пчела»^[6] высоким таким голосом.

Аллейн умолк, но капитан Баннерман явно ждал продолжения.

— Ну и похоже на то, ваш матрос, дежуривший у трапа вчера, слышал, как кто-то поет в тумане. «Очень странным голосом» — так он выразился. А это может означать что угодно. Или же вовсе ничего. Возможно, какой-то моряк напился, вот и горланил. Мелодия была ему незнакома.

— Ага! Значит, прошлой ночью. Но как вы узнали, что у жертвы… — Тут капитан Баннерман осекся и заметил: — Ладно, не важно. Продолжайте.

— В левой руке она сжимала, очевидно, в предсмертной агонии, обрывок посадочного талона. Ваша компания вручает такие пассажирам при продаже билета. Я полагаю, что к этому талону, очевидно, прикрепляется сам билет, и талон отрывает офицер, принимающий пассажиров на борт. Особой ценности этот документ не имеет, однако многие пассажиры считают, что он дает им какие-то права, вот и сохраняют его. К сожалению, на этом клочке сохранились лишь слово «Фаруэлл» и дата отплытия.

— А имя?

— Имени не было.

— Ну, это мало что дает в данном конкретном случае, — заметил капитан Баннерман.

— Это дает основания предположить, что жертва боролась с убийцей, крепко сжимая в руке бумажку, вот она и порвалась, и вторая половинка могла остаться у преступника, или же ее унесло ветром по причалу.

— Да с тем же успехом весь этот талон целиком могло бы унести ветром, когда жертва выхватила его.

— Да, конечно, такая возможность существовала.

— Всего лишь возможность. А вторую половинку искали?

— Да. Но когда я ранним утром отплывал из Портсмута, мне сообщили, что ничего там не нашли.

— Ну, вот вам, пожалуйста!

— Но если все остальные пассажиры сохранили свои посадочные талоны…

— К чему им они?

— Давайте займемся этим позже, хорошо? Итак, тело было обнаружено констеблем полиции за пять минут до отплытия вашего парохода. Он славный парень, этот констебль, и, похоже, дружит с головой, однако не успел сесть на борт, потому как вы уже отплыли. Когда он говорил со мной по телефону с пристани, то видел трубу вашего судна, она исчезала в тумане. Ну, целая команда наших из Ярда тут же примчалась туда и произвела все необходимые действия. Мы связались с вашей компанией и поняли: они были чертовски озабочены лишь одним: чтобы ваше отплытие произошло по расписанию, без задержки.

— Нарушать расписание нам запрещено! — воскликнул капитан Баннерман.

— Ну и мои боссы пришли к выводу, что у нас нет достаточных оснований возвращать вас назад, в порт, и что полноценное расследование можно провести и на борту.

— Бог ты мой!

— Было решено, что я поплыву вместе с вами и постараюсь по мере возможности сохранить свою цель в тайне.

— Тогда как прикажете понимать, — медленно, и пока не проявляя признаков неудовольствия, спросил капитан Баннерман, — как прикажете понимать мою роль в этом деле? Я ведь уже знаю вашу тайну! Как с этим быть?

— Что ж, — пожал плечами Аллейн, — надеюсь, мы обойдемся без вашего активного вмешательства, просто уверен в этом. Но если вдруг случится нечто подобное, и я упущу это из вида, в чем лично сильно сомневаюсь, тогда последствия могут оказаться весьма печальны. И на борту у вас окажется еще один труп прежде, чем мы доплывем до следующей стоянки.

Капитан Баннерман всем телом подался вперед, хотя руки по-прежнему лежали на коленях, и лицо его оказалось в нескольких дюймах от лица сыщика. Глаза у него были пронзительно голубые, какие, по мнению обывателей, и должны быть у моряка, а физиономия налилась густой кирпично-красной краской румянца.

— Вы что же, хотите сказать, — свистящим от ярости шепотом начал он, — что позволите этому типу совершить убийство на моем корабле?

— Пока, — заметил Аллейн, — он убивает с интервалами в десять дней. А стало быть, произойдет это где-то на полпути между Лас-Пальмас и Кейптауном, правильно?

— Я отказываюсь в это верить. Я не думаю, что он у меня на борту.

— Не верите?

— Что он за человек? Поведайте мне.

— Лучше уж вы мне расскажете, — заметил Аллейн. — И весьма вероятно окажетесь правы.

— Я?!

— Вы или кто-то другой. У вас тут курят?

— Тут… — капитан потянулся за шкатулкой, — трубка. Если не возражаете, конечно. — Аллейн достал трубку и принялся набивать ее табаком.

— Подобные случаи, — заговорил он, — расследовать с точки зрения полиции сложнее всего. Мы можем поймать картежного шулера, мошенника, вора карманника, стрелка из ружья или пистолета, да целую дюжину других плохих парней, потому как они сами выдают себя своим поведением или манерами. У них вырабатываются вполне определенные привычки, да и якшаются они обычно с себе подобными. Но здесь совсем другой типаж. Начнем с того, что он никогда прежде не попадал в поле зрения полиции, почти наверняка ведет скромный образ жизни, но притом душит женщин с интервалом в десять дней и оставляет цветы на телах своих жертв. С таким типом должны разбираться психиатры, если он, конечно, к ним попадет, но маньяки предпочитают обходиться без них. Он, своего рода, классический пример. Вот только чего именно? Результат плохих домашних условий в детстве, жертва слишком властной матери или жестокого учителя, получил травму головы во время игры в футбол, жил с бабушкой и дедушкой, которые во всем ему потворствовали? Да причин сколько угодно. Он есть. Он существует. Во всех случаях поведение его просто безупречно, за исключением этих историй, разумеется. Вполне возможно, а такое часто случается, что это маленький незаметный человечек бесцветной внешности, законопослушный во всех других отношениях гражданин лет пятидесяти с хвостиком. И каждый день ведет себя вполне нормально, а потом вдруг выходит из своей норки и становится убийцей. Возможно, его поведение отличается определенной эксцентричностью, но он тщательно это скрывает. А потом вдруг срывается, становится неадекватным. Он получает некий внутренний посыл, который подводит его к совершению преступления. И тогда с виду нормальный человек превращается в монстра.

— Вон оно как, — заметил капитан Баннерман. — В монстра, значит. И это чудовище, как вы полагаете, скрывается среди вполне нормальных людей. Что ж, теоретически вы, наверное, правы. Нет, где угодно, только не на моем корабле.

Мужчины переглянулись, и сердце у Аллейна упало. Он умел отличать упрямца от любого нормального человека.

Судно меж тем шло полным ходом и придерживалось запланированного курса. Туман рассеялся уже окончательно, словно его и не было вовсе, впереди простиралась бескрайняя залитая солнечными лучами морская гладь. Пароход шел вперед, оставляя белоснежный пенный след, двигатели работали ритмично и мощно. Англия осталась позади, «Мыс Фаруэлл» держал курс на Лас-Пальмас.

V

— Чего именно вы от меня хотите? — спросил капитан Баннерман. — Вся эта история кажется мне странной и почти что неправдоподобной, но я готов выслушать и учесть ваши пожелания. Думаю, яснее и честнее выразиться невозможно, не так ли? Так что валяйте, выкладывайте.

— Нет, — согласился с ним Аллейн, — честнее, конечно, невозможно. Это самое большее, на что я мог рассчитывать. Но первым делом, наверное, я должен объяснить, чего вам не следует делать. Никто на корабле не должен знать, кто я такой и зачем сел на борт.

— И какова же легенда?

— Насколько я понимаю, должность суперкарго^[7] уже вышла из моды, так что им я притворяться не буду. Может, подойдет роль представителя компании, которого перевели на работу в Дурбан?

Капитан Баннерман окинул его критическим взглядом и заметил:

— Я бы выбрал должность повыше.

— Почему? Из-за моего возраста?

— Возраст тут не причем. И внешность тоже. И, так сказать, общее впечатление, — добавил капитан Баннерман.

— Боюсь, я не совсем пони…

— Да и на больного вы тоже не похожи. В предыдущем рейсе мы взяли на борт троюродного брата исполнительного директора компании. Он перенес приступ белой горячки, ну и должен был пойти на поправку после курса лечения. Вы ничуть на него не похожи. Да и на детектива тоже, если уж на то пошло, — с некоторым осуждением в голосе добавил капитан.

— Вы уж извините.

— В технике разбираетесь?

— Не идеально.

— Ладно, — сказал капитан Баннерман, — предоставьте это мне. Вы кузен председателя и направляетесь в Канберру через Дурбан с какой-то там дипломатической миссией. Чем только не занимаются наши люди в Канберре! Да вы просто не поверите, если узнаете!

— Неужели?

— Это факт.

— Что ж, неплохой вариант. А кто он, этот ваш председатель?

— Сэр Грэм Хармонд.

— Такой маленький толстяк с выпученными глазками, да к тому же еще и заика?

— Ну, — протянул капитан Баннерман, не сводя глаз с Аллейна, — можно и так сказать.

— Так я его знаю.

— Быть того не может!

— Этот вариант подойдет.

— Еще бы!

— Я предпочел бы назваться не своим именем. Обо мне писали в газетах. Как насчет С. Дж. Родерик?

— Родерик?

— Просто мое имя Родерик, но об этом в прессе ни разу не упоминалось. Когда пользуешься вымышленным именем или фамилией, желательно, чтобы они были похожи на твои настоящие. Ну или напоминали имя, к которому ты привык. — Аллейн призадумался на секунду-другую. — Нет, не пойдет, — заметил он. — Давайте обезопасимся. Пусть я буду мистер Бродерик.

— А это не ваш снимок напечатан во вчерашнем выпуске «Геральд Трибьюн»?

— Неужели? Черт…

— Погодите-ка.

Капитан зашел в свою каюту и вынес оттуда газету, так заинтриговавшую мистера Кадди. И развернул ее на той странице, где красовался снимок «пикантной Беррил Коэн, а также суперинтенданта Р. Аллейна (см. сноску)».

— Считаете, здесь я похож сам на себя? — спросил тот.

— Ни чуточки.

— Вот и славно.

— Ну, если и есть сходство, то весьма отдаленное. Тут вроде и губы у вас потолще.

— Верно.

— Понимаю, — нерешительно протянул капитан Баннерман.

— Думаю, рискнуть все же стоит.

— Полагаю, вы будете держаться обособленно?

— Напротив. Хочу по возможности смешаться с остальными пассажирами.

— Это еще зачем?

Аллейн выдержал паузу, затем спросил:

— Скажите, у вас хорошая память на даты?

— Даты?..

— Ну, можете вы, к примеру, обеспечить себе железобетонное алиби плюс еще свидетеля на пятнадцатое число прошлого месяца между десятью и одиннадцатью часами вечера, затем на двадцать пятое января с девяти вечера до полуночи? Ну и, наконец, на вчерашнюю ночь за полчаса до отплытия?

Капитан Баннерман взволнованно запыхтел, что-то пробормотал себе под нос, а затем ответил:

— Думаю, что не на все три.

— Ну, вот вам, пожалуйста. Сами понимаете.

Капитан Баннерман снял очки и снова приблизил раскрасневшуюся физиономию к лицу Аллейна.

— Я похож на сексуального маньяка? — яростно прошипел он.

— Не того спрашиваете, — миролюбиво откликнулся Аллейн. — Я понятия не имею, как они выглядят. В том-то и проблема. Пытаюсь вам втолковать, но вижу, не получилось.

Поскольку капитану Баннерману нечего было на это ответить, Аллейн продолжил:

— Я должен проверить, где в этот промежуток времени находились все ваши пассажиры и, пожалуйста, поймите меня правильно, вы сами, сэр. Остается только надеяться, что все вышеупомянутые лица смогут предоставить твердое стопроцентное алиби. И вы в том числе.

— Послушайте! А ведь я могу отчитаться за пятнадцатое. Мы бросили якорь в Ливерпуле, и я пробыл на борту с посетителями до двух часов ночи.

— Если представите тому доказательства, не стану арестовывать вас за убийство.

Капитан Баннерман многозначительно произнес:

— Все же вы избрали довольно странный стиль общения с командиром судна.

— Я хотел сказать только это, ничего более и без всяких задних мыслей. И потом, ведь не вы, наверное, поднимаетесь на борт своего корабля, зажав в руке посадочный талон.

— Как правило, нет, — отозвался капитан Баннерман. — Такого за мной не водится.

Аллейн поднялся.

— Я понимаю, — начал он, — какие проблемы создал вам, появившись на борту судна, и искренне о том сожалею. Постараюсь держаться тихо и незаметно, как мышка.

— Готов побиться об заклад, поставить на кон что угодно! Но этот человек с нами не плывет. Такого быть не может! Ясно вам?

— Если бы мы были в том абсолютно уверены, то не стали бы чинить вам все эти неудобства.

— Все это какая-то ужасная ошибка!

— Возможно.

— Что ж, — ворчливо произнес капитан Баннерман, поднимаясь на ноги. — Полагаю, все же придется смириться с этой ситуацией. Вы, наверное, хотите видеть свою каюту. Есть одна свободная для офицерского состава. На капитанском мостике. Можем поселить вас там, если, конечно, устраивает.

Аллейн ответил, что устраивает как нельзя лучше. — И еще желательно, чтобы ко мне относились как к обычному пассажиру.

— Я скажу старшему стюарду. — Капитан подошел к письменному столу, уселся за него, взял листок бумаги и принялся писать, бормоча себе под нос:

— Мистер С. Дж. Бродерик, родственник председателя, отправляется в Канберру работать в Министерстве по делам Содружества. Все правильно?

— Так точно. Думаю, не стоит напоминать, что вы должны сохранять абсолютную секретность.

— Не стоит. У меня нет ни малейшего желания выставлять себя полным идиотом, вести с кем-либо на корабле все эти абсолютно дурацкие разговоры.

Ветер крепчал, задувал в иллюминатор. Только что написанную бумагу капитан называл меморандумом. Он перевернул листок и проставил на нем номер пассажирского посадочного талона на судно «Мыс Фаруэлл».

Затем, пристально глядя прямо в глаза Аллейну, капитан проговорил:

— Я зарегистрировал его вчера, в конторе. Так что помните. — Он нервно усмехнулся. — И посадочный талон не порван.

— Нет, — сказал Аллейн. — Я это заметил.

Тут вдруг ожил корабельный гонг. Он мелодично возвещал о том, что сейчас на борту «Мыса Фаруэлл» состоится первый ленч.

Глава 4
Гиацинты

I

Проследив за тем, как Аллейн карабкается по веревочному трапу на борт, Джемайма Кармишель вернулась в свой укромный уголок на палубе под надстройкой и снова взялась за книжку.

Все утро она пребывала словно в трансе, ей больше не хотелось плакать или думать о разорванной помолвке и сценах, которые ее сопровождали. Не хотелось думать о том, как она несчастна. Чем дальше отходил пароход от берега, тем на большую дистанцию отдалялись от нее все эти душевные муки и переживания, которые довелось испытать ночью, пока пароход плыл по Темзе, а затем — и по Английскому каналу. Она расхаживала по палубе до тех пор, пока не устала, ощущала на губах привкус соли, слышала, как перекликаются между собой чайки, наблюдала за тем, как они то выныривают из тумана, то таинственным образом исчезают в нем. И вот теперь на солнышке на нее навалилась дремота.

Открыв глаза, она увидела неподалеку от себя доктора Тимоти Мэйкписа, он стоял, облокотившись о перила, к ней спиной. Джемайма отметила красивый затылок и изящный изгиб шеи, на которую падают аккуратно подстриженные каштановые волосы. Тимоти что-то тихонько насвистывал себе под нос. Джемайма, все еще пребывающая в странном состоянии транса, бездумно разглядывала его. Наверное, он почувствовал на себе ее взгляд. Обернулся и улыбнулся.

— Вы в порядке? — спросил он. — Не страдаете морской болезнью?

— О нет, ничего такого. Просто почему-то хочется спать.

— Полагаю, виной тому море. Говорят, будто оно оказывает подобное воздействие на некоторых людей. Вы видели, как тут недавно отчалил катер и на борт поднялся какой-то красивый темноволосый незнакомец?

— Да, видела. Наверное, опоздал вчера на пароход, как думаете?

— Понятия не имею. Вы идете на выпивку у Обина Дейла перед ленчем?

— Нет.

— А я думал, вы там будете. Вы с ним еще не познакомились? — Похоже, Тимоти не ожидал ответа на этот вопрос, просто подошел поближе и покосился на обложку книги, которую держала Джемайма.

— «Елизаветинские стихи»? — произнес он. — Вижу, вы не презираете антологии. Ну и кто же ваш любимчик? Не считая Барда, разумеется?

— Ну, наверное, все же Майкл Дрейтон. Ведь это он написал: «Поскольку помощи неоткуда ждать».

— А я всякий раз за Барда. — Он взял книгу из ее рук, открыл наугад и начал цитировать:

— «О да, о да, любая из девиц,

Обманутая Купидоном злобным,

Насмешником… не видящим ни лиц…» — прочел он вслух.

— А ведь здорово сказано, верно? Насмешник злобный Купидон. Нет, стихи просто замечательные. А вы… хотя нет, — начал было Мэйкпис, но тут же осекся. — Сейчас я делаю то, что твердо зарекся не делать.

— Что же именно? — поинтесовалась Джемайма, без особого впрочем любопытства.

— Ну, уделять вам особое внимание.

— Типично эдвардианское выражение.

— Но от этого оно ведь не хуже!

— Вам, наверное, уже пора на сборище у Дейла?

— Наверное, — уныло согласился он. — Хотя я и не сторонник выпивки среди бела дня. И уж совсем не принадлежу к числу поклонников мистера Обина Дейла.

— О…

— Но, думаю, все же стоит познакомиться с человеком, который этим поклонником является.

— Все так его ревнуют, — небрежным тоном заметила Джемайма.

— Возможно, вы правы. Еще одна веская причина не любить этого типа. Величайшей ошибкой было бы считать ревность недостатком или даже виной. Напротив, ревность во многих случаях обостряет ощущения.

— Что не помешало Отелло совершить роковую ошибку!

— Но так оно и есть. Ведь то была его интерпретация увиденного, вот в чем состояла его ошибка. Он увидел, и вслед за этим ощущения его обострились до крайности.

— Знаете, я не согласна.

— Из чистого упрямства.

— Нет, послушайте! — воскликнула Джемайма, впервые за все время проявив искреннюю заинтересованность к своему собеседнику.

— Он видел, как Кассио проделывает какие-то мудреные венецианские манипуляции над рукой Дездемоны. Он видел это еще раз, испортив страничку в своих записях. Он с патологически обостренной наблюдательностью отмечал все знаки внимания, которые оказывает Кассио его жене.

— Что ж, — философски заметила Джемайма, — если вы со столь же патологически обостренной наблюдательностью будете отмечать все знаки внимания, которые Обин Дейл оказывает своим поклонницам женского пола, сколько бы их там ни было, то мне вас просто жаль.

— Ладно, умница! — добродушно заметил Тим. — Вы победили.

— Ведь в конечном счете только интерпретация — вот что важно.

— Но само по себе восприятие представляет огромную ценность. Строго научные исследования показали, что последовательное наложение одного отмеченного факта на другой…

— И что если следовать строго научной интерпретации, все они сваляются в один огромный ком и получится полная ерунда.

— Ну зачем же вы так? — с почти нежным упреком заметил он. — Это вы говорите сейчас полную ерунду!

— Ну, знаете ли!

— Ладно, теперь что касается Обина Дейла. Как вам его большая ТВ-программа «Упакуй свои беды в старый мешок»? Иными словами: «Приходи ко мне всяк и каждый, у кого болит живот, и я выставлю вас перед публикой, да еще и заплачу за это»! Будь я человеком религиозным, то назвал бы это богохульством.

— Я не говорила, что мне нравятся эти его программы…

— И тем не менее он изумительно ловко валяет дурака и порой очень остроумен. Но достаточно вспомнить его репортаж со знаменитой выставки цветов в Молтон Медбери…

— Я так толком и не поняла, что же там произошло.

— Очевидно, он был пьян в стельку. Отправился со своими телеоператорами на цветочное шоу в Молтон Медбери, главной героиней которого была пожилая леди по имени Агата Пэнтинг. Судя по всему, напился он еще до съемок, и когда заговорил в камеру, то заявил, что главный приз присуждается леди Агате за умбеликус^[8] глобальный. Он хотел сказать, — пояснил Тимоти, — за Агапантус Умбеллатус Глобосус^[9]. И это его просто добило, потому как постыдную оговорку повторяли затем в разных кругах, и время от времени у него стали возникать рецидивы так называемого «спунеризма»^[10]. Это продолжалось неделями. Буквально на днях он освещал открытие выставки гиацинтов и сказал, что для успешного их выращивания надо использовать «базу из дерьма».

— О нет! Бедняга. Так опозориться, это надо уметь.

— И вот он сбрил эту свою отвратительную маленькую бородку и предпринял, как мне кажется, долгое морское путешествие, чтобы забыть об этом позоре. Он, как говорится, в плохой форме, так я полагаю.

— Уверены? Что у докторов означает в «плохой форме»?

— Невроз, — коротко ответил Тимоти. — Одна из разновидностей невроза.

Тут мелодично зазвонил гонг на капитанском мостике.

— Бог ты мой, уже сзывают на ленч! — воскликнул Тимоти.

— Как же будете оправдываться перед хозяином вечерники?

— Скажу, что у меня был срочный вызов к кочегару. Но лучше все же заглянуть, хотя бы на минутку. Простите, я, наверное, страшно вам надоел. Ну, до свиданья, — и с этими словами Тим поспешно удалился.

Зашагал по палубе быстро и не оглядываясь.

И тут, к своему удивлению и даже некоторому отвращению, Джемайма вдруг почувствовала, что страшно проголодалась.

II

Компания «Кейп» занималась в основном грузоперевозками. Тот факт, что на каждом из шести принадлежавших ей судах могли получить приют по девять пассажиров, никоим образом не влиял на основные функции компании. Имелся на борту и старший стюард, и специальный стюард, заведующий баром, и некое безымянное существо, приходившее прибраться в пассажирских каютах. Его можно было обнаружить в самый неожиданный момент драящим кран в раковине или душевой. Размещение, обустройство, кормление и в ограниченных пределах развлечение девятерых пассажиров — все это определялось в головном офисе компании и являлось частью многочисленных забот капитана судна.

Вообще-то капитан Баннерман предпочитал не брать на борт пассажиров, всегда считал их потенциальным источником разного рода неприятностей. Однако когда на борту его парохода появлялся кто-то калибра миссис Диллингтон-Блик, его реакция в точности соответствовала поведению девяноста процентов мужчин, в поле зрения которых возникала эта дамочка. Он распорядился, чтобы ее посадили за его стол (что, к счастью, не являлось нарушением, поскольку при первом же взгляде на эту даму становилось ясно, что она персона из разряда ВИП), и до появления Аллейна с живейшим нетерпением предвкушал приятное общение с ней, хотя бы за трапезами. Сам он считал, что выглядит куда моложе своих лет.

Обина Дейла он тоже посадил за свой стол, поскольку Дейл был знаменитостью, и капитан Баннерман надеялся, что миссис Диллингтон-Блик оценит соседство со знаменитостью номер один. Теперь же он мучительно размышлял над тем, будет ли Аллейн достойным дополнением к этой компании за столом. Разместить остальных пассажиров он поручил старшему стюарду, и тот усадил чету Кадди и мистера Дональда Макангуса за стол первого помощника, которого недолюбливал; Джемайму Кармишель и доктора Мэйкписа — за стол ко второму помощнику, добавив в компанию к ним судового радиста, которому симпатизировал. Ну и наконец, мисс Эббот, отец Джордан и мистер Мэрримен заняли места рядом с главным механиком, к которому стюард относился вполне нейтрально.

Таким образом, первый ленч на борту стал также первым случаем, когда за столами рядом со старшими офицерами — за исключением тех, кто находился на дежурстве — разместились пассажиры. В углу стоял еще один длинный стол, за ним сидели молодые люди, с разницей в возрасте в несколько лет, и все смотрели как-то застенчиво. То были младшие офицеры, электрики и механики, а также курсанты.

Аллейн подошел к своему столу первым, ему вежливо отодвинул стул старший стюард. Супруги Кадди, уже занявшие свои места, с интересом воззрились на новоприбывшего, и мистер Макангус тоже. Пожираемая любопытством миссис Кадди, ничуть не стесняясь, так и сверлила Аллейна взглядом, просто не сводила с него глаз. Механика этого взгляда была сравнима разве что с маяком, который с разной частотой посылает свои световые сигналы в море.

Мистер Кадди, напротив, старался скрыть свое любопытство под рассеянной улыбкой, а мистер Макангус закатил глаза и лишь украдкой поглядывал на своего соседа, стараясь не поворачивать головы.

Мисс Эббот, сидевшая за столиком главного механика, бросила на Аллейна всего один острый взгляд и больше не смотрела. Мистер Мэрримен взъерошил волосы, широко раскрыл глаза, а затем с преувеличенным интересом стал разглядывать меню. Отец Джордан вежливо покосился на Аллейна, потом с приятной улыбкой обернулся к своим компаньонам.

В этот момент в кают-компанию вплыла миссис Диллингтон-Блик во всем своем женственном великолепии. Следом за ней шествовали капитан, Обин Дейл и Тимоти Мэйкпис.

Капитан представил Аллейна:

— Знакомьтесь, мистер Бродерик, присоединился к нам только сегодня…

Мужчины обменялись приветствиями. Миссис Диллингтон-Блик, считавшая себя истинной душой и украшением компании, будто излучала сияние. Все вокруг нее всегда расцветало пышным цветом. «Веселье, — казалось, говорила она про себя. — Радость и веселье, вот в чем я поистине сильна. Так постараемся же вместе как следует повеселиться!»

Аллейн так и купался в ее внимании. Глаза ее сияли, губы влажно блестели, изящные пальчики трепетали, оглаживая рубенсовские плечи.

— Но я видела вас! — воскликнула она. — Стояла и смотрела, затаив дыхание! Видела, как вы поднимались на борт, цепляясь за эту ужасную штуку! Скажите мне, только честно! Вам было очень страшно, или я просто дурочка?

— Чертовски страшно, — ответил Аллейн, — и никакая вы не дурочка. Да я весь дрожал с головы до пят.

Миссис Диллингтон-Блик разразилась звонким смехом. Она играла бровями, глядя на Аллейна, аплодировала капитану.

— Ну, вот вам, пожалуйста! — воскликнула она. — Так я и думала. Да как вы только посмели? Если бы передо мной стоял выбор — кормить собой этих маленьких рыбок или карабкаться по ужасной лестнице, я бы предпочла прыгнуть прямо в пасть акуле. И нечего тут важничать, — упрекнула она капитана Баннермана.

Именно на такого рода застольный разговор он и надеялся. Красивая женщина подшучивает над всеми. Имеет полное право. И, несмотря на массу свалившихся на него хлопот, он гордо выпятил грудь, обтянутую униформой.

— Вижу, вы у нас стреляный воробей, — начал поддразнивать он ее. — Так что спустим вас на берег именно таким образом, когда прибудем в Лас-Пальмас. — Обин Дейл с усмешкой смотрел на Аллейна, тот шутливо подмигнул ему. Миссис Диллингтон-Блик сразу начала пользоваться огромным успехом. Еще бы, трое мужчин, один из них знаменитость, двое других хороши собой, и все явно заигрывают с ней. Лас-Пальмас? О чем это вы?.. Неужели она должна?.. О нет! Она им не верит!

Целый ряд образов в стиле рококо, гоняющихся друг за другом, пронесся в воображении Аллейна.

— Не стоит придавать этому значения, — заметил он ей. — Вы прекрасно справитесь, просто уверен. Насколько я понимаю, если море бурное, они помещают внизу большую спасательную сеть. Ну, знаете, как в цирке, когда воздушные гимнасты исполняют какой-нибудь опасный номер. Если вдруг сорвутся…

— Даже слышать не желаю!

— Такое уж правило, я вас не обманываю, — добавил Аллейн. — Я прав, сэр?

— Разумеется.

— Нет, это неправда! Мистер Дейл, да они просто издеваются надо мной!

— Я на вашей стороне, — сказал Дейл. То была фраза, которую он часто использовал в телерепортажах, ободряя робких участников. Он уже говорил с миссис Диллингтон-Блик как с давней знакомой, и одновременно — с оттенком почтения, что было характерно для его программ. И это вызывало у Аллейна и у восьмидесяти процентов присутствующих здесь мужчин тайное желание дать ему хорошего пинка под зад.

За капитанским столом много смеялись. Миссис Кадди смотрела в ту сторону так пристально, что один раз едва не пронесла ложку мимо рта.

В пассажиров вселилось некоторое беспокойство, ощущение, что они обделены вниманием, а у двух женщин это вызвало даже отвращение. Мисс Эббот злилась на миссис Диллингтон-Блик за то, что та дурачит трех мужчин. Миссис Кадди обижалась на нее же за то, что эти мужчины превратились из-за нее в полных идиотов. Мало того, ей не нравилась широкая улыбка мистера Кадди, возникавшая всякий раз, когда тот поглядывал на миссис Диллингтон-Блик. Джемайма Кармишель лишь дивилась тому, что миссис Диллингтон-Блик пользуется таким успехом, а затем принялась обманывать саму себя: да этот новый пассажир, думала она, способен вскружить голову любой девушке. Потом она заметила, что мистер Мэйкпис то и дело поглядывает на нее, и, к крайнему своему раздражению, залилась краской. На протяжении почти всего ленча она вела светские разговоры со вторым помощником, застенчивым молодым человеком родом из Уэльса, и с радистом, мужчиной довольно диковатым и немногословным, что обычно присуще людям его профессии.

После завтрака Аллейн пошел посмотреть свое временное пристанище. Дверь и иллюминатор каюты для офицеров выходили на капитанский мостик. Он смотрел сверху вниз и видел, как нос корабля, точно стрела, разрезает волны; впереди, насколько хватало глаз, простиралась бескрайняя серповидная гладь. В других обстоятельствах он мог бы насладиться этим путешествием. Аллейн распаковал чемоданы, подмигнул жене на снимке, затем спустился вниз и быстро осмотрел пассажирский отсек. Он находился на том же уровне, что и кают-компания: коридор, куда выходили двери кают, тянулся от левого до правого борта. Все двери были закрыты, за исключением одной, в кормовой части. Она была распахнута настежь: заглянув в каюту, Аллейн увидел, что она буквально набита цветами. Здесь же он обнаружил Дениса, тот с задумчивым и несколько растерянным видом посасывал палец. Аллейн сразу понял, что Денис, которого он видел в первый раз, наверняка может стать очень важным источником информации. Аллейн остановился у двери.

— Добрый день, — сказал он. — Вы стюард, который обслуживает каюту на мостике?

Очевидно, Денис уже слышал об Аллейне. Он поспешил к двери, одарил незнакомца приятной улыбкой и сказал:

— Обычно нет, но рад и счастлив быть вам полезен, мистер Бродерик.

Аллейн дал ему на чай пять фунтов. Денис смутился:

— О, что вы, сэр, не стоило бы, — и тут же сунул купюру в карман. Потом указал на цветы и заметил:

— Никак не могу решить, сэр. Миссис Диллингтон-Блик сказала, что часть этих цветов я должен отнести в столовую и в салон, ну, после того, как закончу дела в баре, но я не знаю, какие лучше. Такое богатство и разнообразие! А что бы вы выбрали для салона, сэр? Декор там в темно-розовых тонах.

Аллейн так долго не отвечал, что Денис тихо хихикнул.

— Да, сами видите, это вам не фунт изюма! — сочувственно произнес он.

Аллейн вытянул указательный палец.

— Эти, — сказал он. — Я бы определенно выбрал эти, — повторил он, развернулся и двинулся по коридору в другое помещение.

III

То была скромная комбинация бара, курилки и комнаты для игры в карты, здесь же пассажиры обычно пили кофе. Движимые загадочным механизмом, отвечающим за симпатии и антипатии, они уже начали сколачиваться в группы. Мистер Макангус оказался за ленчем рядом с четой Кадди, сейчас они снова льнули к нему, но ему было несколько не по себе в этой компании, возможно, потому, что миссис Кадди как-то слишком уж пристально разглядывала его прическу. Аллейн заметил, что волосы у Макангуса какого-то неестественного каштанового цвета, без пробора и, пожалуй, слишком уж отросли сзади. Он достал из кармана пачку сигарет с травяной начинкой, закурил и объяснил присутствующим, что страдает от астмы. Ну и тут же завязался оживленный разговор о болезнях. И мистер Макангус признался, что недавно перенес операцию, а мистер Кадди развил тему и принялся с энтузиазмом перечислять симптомы язвы двенадцатиперстной кишки, которую у него подозревали.

Отец Джордан и мистер Мэрримен вдруг выяснили, что питают пристрастие к детективным романам, и радостно улыбались друг другу за чашками кофе. Из всех мужчин-пассажиров, решил Аллейн, именно отец Джордан обладал наиболее выразительной внешностью. И призадумался над тем, что же заставило этого человека стать англо-католическим священником и дать обет безбрачия. Умное и такое живое лицо было отмечено бледностью, вызванной, несомненно, образом жизни, но бледность эта скорее подчеркивала, а не скрывала чувственность рта и выразительность цепких темных глаз. Короткие мускулистые белые руки, волосы густые и блестящие. Он казался куда энергичнее и активнее своего компаньона, чье по-детски капризное лицо, как решил Аллейн, является лишь защитной маской самого обычного школьного учителя. Впрочем, он тотчас одернул себя. Такого уж обычного? Неужели мистер Мэрримен, этот законченный педант, культивирует в себе эксцентрику? Вот решил совершить морское путешествие, чтобы хоть как-то компенсировать сметную скуку схоластической рутины. Эдакий дон manqué^[11]? Аллейн тут же призвал себя проявлять больше снисходительности, не пускаться в абстрактные умозаключения и продолжать наблюдение за остальными.

Доктор Тимоти Мэйкпис стоял, склонившись над Джемаймой Кармишель в довольно нелепой позе молодого англичанина на ранней стадии влюбленности. Аллейн отметил решительные очертания рта и подбородка доктора Мэйкписа и еще, поскольку его прежде всего интересовали руки, — удивительно длинные пальцы судового врача.

Мисс Эббот сидела в одиночестве на кушетке у стены. Она читала. Руки, державшие аккуратно обернутую книжку, были крупные, мускулистые. Лицо, подумал Аллейн, нельзя было бы назвать совсем уж некрасивым, будь оно более подвижным. И еще если бы не эта — как же лучше выразиться? — грубоватость в очертаниях подбородка.

Что касается Обина Дейла, то и он тоже был здесь, сидел рядом с миссис Диллингтон-Блик у стойки маленького бара. Увидев Аллейна, игриво поманила его к себе. Она трудилась над созданием своей группы, объединенной общими интересами. Подойдя, Аллейн увидел, что Обин Дейл положил свою крупную, безупречно ухоженную руку поверх ее ручки и разразился звонким заразительным смехом.

— Вы совершено удивительное существо! — как-то по-мальчишески воскликнул он и обернулся к Аллейну. — Ну, признайтесь, разве она не чудо?

Аллейн тут же согласился и заказал всем троим выпивку.

— Вы просто сняли эти слова у меня с языка, приятель! — воскликнул Дейл.

— Но мне нельзя! — запротестовала миссис Диллингтон-Блик. — Я сижу просто на инквизиторской диете! — Она опустила глаза, покосилась на своего кавалера, потом посмотрела на Аллейна и приподняла бровки. — Мой дорогой! Ну вы же сами видите. Я просто не должна пить, вот и все.

— И тем не менее собираетесь, — заметил Аллейн.

Тут вездесущий Денис возник за стойкой и подал всем напитки. Миссис Диллингтон-Блик, многозначительно взглянув на Дейла, сказала, что если она наберет хотя бы еще одну унцию, то ни за что не влезет в фирменный купальник от Джолиона. И они принялись обсуждать знаменитое рекламное шоу на коммерческом телевидении. Выяснилось, что, когда Дейл ездил в Америку, спонсор поставил ему условие провести это получасовое шоу. И там он был окружен целой толпой совершенно шикарных девушек-манекенщиц, одетых в купальники от Джолиона. Дейл выразительно водил руками в воздухе, описывая их изгибы. Потом наклонился к миссис Диллингтон-Блик и что-то зашептал ей на ушко. Аллейн заметил небольшие припухлости у него под глазами и отвислую складку кожи под маленьким подбородком — очевидно, этот недостаток внешности прежде скрывала борода. «Неужели это невзрачное лицо, — спросил себя Аллейн, — могло собрать вокруг себя тысячи красоток с крутыми бедрами?» Оставалось лишь недоумевать, как такое могло случиться.

— Ты про цветы не забыл? — спросила миссис Диллингтон-Блик Дениса, и тот заверил ее, что нет, не забыл.

— Как только выдастся свободная минутка, сбегаю и принесу их, — пообещал стюард и улыбнулся Аллейну. — Все выбрал и подготовил.

Поскольку беседа Обина Дейла с миссис Диллингтон-Блик принимала все более конфиденциальный характер, Аллейн решил оставить парочку в покое. В дальнем углу салона мистер Мэрримен возбужденно говорил что-то отцу Джордану, а тот становился все мрачнее. Поймав на себе взгляд Аллейна, он приветствовал его вежливым кивком. Аллейн потоптался возле супругов Кадди и мистера Макангуса, затем прошел мимо мисс Эббот. Он увидел свободную кушетку в дальнем углу и устремился к ней, но тут его остановил отец Джордан. — Не желаете присоединиться к нам, сэр? Здесь в креслах куда как удобнее, заодно и познакомимся поближе.

— Буду рад, — отозвался Аллейн, и знакомство состоялось. Мистер Мэрримен настороженно взглянул на него поверх очков и сказал:

— Как поживаете, сэр? — А затем вдруг заметил: — Насколько я понимаю, вы бежали, поскольку ситуация стала просто невыносимо мучительной, так?

— Я? — удивился Аллейн. — Но я не совсем по…

— Один лишь вид, — перебил его мистер Мэрримен довольно громким голосом, — один вид этого клоуна, распускающего перья у барной стойки, вызывает у меня крайнее отвращение. Несомненно, и у вас тоже.

— Ну, зачем вы так? Не стоит, — возразил отец Джордан.

— Не будем слишком к нему строги, — добавил Ал- лейн.

— Вы, конечно, знаете, кто он такой.

— Да, разумеется.

— Да, да, — закивал отец Джордан. — Знаем. Тише!

— Вы когда-нибудь смотрели его совершенно непристойные еженедельные выпуски по телевизору?

— Я не слишком большой поклонник телевидения, — сказал Аллейн.

— Что ж. Поступаете мудро. А что остается мне, плохо оплачиваемому педагогу, как ни сидеть перед экраном телевизора вечерами по вторникам, наряду с другими представителями среднего класса с низким интеллектом, и «пялиться» (что за ужасное выражение!) на ужимки этого человека? Позвольте рассказать, сэр, что он там вытворяет. Он рекламирует дамские купальные принадлежности, а в другой программе подстрекает — ничтоже сумняшеся — подстрекает наших граждан делиться с ним своими проблемами и горестями! И идиоты делятся! Находятся такие! — Мистер Мэрримен распалился уже не на шутку. — Нет, вы только представьте! Всегда находится какой-нибудь простофиля. А он, наш герой, как правило, вне фокуса и почти неузнаваем. Смотрит на этого типа и нас сверху вниз и, вдохновляемый своим богохульством (надеюсь, что в обществе священнослужителя я правильно использую именно этот термин), богохульно смеет воображать себя существом высшего порядка! Кажет нам не свой истинный лик, но низменную личину, приукрашенную прежде лохматой бороденкой, и все в его словах и манерах ложь и фальшь!

Аллейн с улыбкой покосился на мистера Мэрримена, а потом с сожалением подумал, что сам не наделен талантом столь красноречиво и язвительно высказывать свое отвращение к чему бы то ни было. Больше всего в этот момент Мэрримен походил на рассерженного ребенка.

— Можете мне поверить, — злобным шепотком продолжил учитель, — сейчас в моду входит этот чудовищный процесс, который называют «выговориться». Испытуемый рассказывает Этому Типу о самых интимных подробностях и трудностях в ее жизни (как правило, подчеркиваю, это женщина). Затем он все обсуждает, делает вывод, его благодарят, ему аплодируют, он весь так и раздувается от собственной значимости. Ну а потом перед ним предстает новая жертва. Вот так! Ну, что вы думаете обо всем этом?

— Думаю, выглядит весьма сомнительно, — ответил Аллейн.

Отец Джордан покосился на него и комически изобразил отчаяние.

— Давайте сменим тему, — предложил он. — Вы, мистер Мэрримен, говорили тут, что этот психопат убийца…

— Вы, разумеется, слышали, — мистер Мэрримен отказывался съезжать с проторенной дорожки, — как он опозорился в одном из последних выпусков, где речь шла о цветочной выставке. Сказал, что премия присуждается леди Агате за умбекулис глобальный, — процитировал он, — и залился визгливым смехом.

— Ну, вот что, — заметил отец Джордан, — я в настоящее время в отпуске, и если честно, мне не хотелось бы терять свое достоинство священнослужителя, опускаясь до мелких сплетен. — Не успел мистер Мэрримен ему возразить, как он повысил голос и добавил: — Поднимем, фигурально выражаясь, упавшего со стены Шалтая-Болтая. Меня страшно заинтересовала ваша история о преступниках маниакального типа, то есть, людях психически нездоровых. Какую книгу вы рекомендовали прочесть? Вроде бы автор — американский психиатр…

— Не припоминаю, — обиженно пробормотал мистер Мэрримен.

— Скажите, это случайно не «Демонстративное насилие» Фрэдерика Вертема?

Отец Джордан облегченно выдохнул и обернулся к нему.

— Ага! Значит, вы тоже фанат этого жанра, к тому же весьма образованный?

— Ничего подобного. Просто скромный любитель. А кстати, почему, как думаете, всех так завораживают самые жуткие криминальные истории? — Он посмотрел на отца Джордана. — Что скажете, сэр?

Отец Джордан медлил с ответом, и тут снова встрял мистер Мэрримен:

— Лично я убежден, что люди читают об убийствах в качестве альтернативы. Поскольку сами не решаются убить.

— Клапан для выпуска паров? — предположил Аллейн.

— Своего рода, замещение. Так называемый антисоциальный посыл внедряется в сознание людей наиболее к нему восприимчивых. И мы совершаем свои насильственные преступления на безопасном расстоянии. Ведь все мы, — заметил мистер Мэрримен, уютно сложив руки на животе, — в глубине души дикари. — Похоже, он вновь обрел хорошее настроение.

— Вы согласны? — обратился Аллейн к отцу Джордану.

— Полагаю, — ответил он, — мистер Мэрримен говорит сейчас о том, что я называю первородным грехом. Если так, то да, конечно, согласен.

Тут все трое разом умолкли. И в это молчание врезалась, точно камень в пруд, следующая ремарка Аллейна, произнесенная громко и отчетливо:

— Возьмем, к примеру, этого душителя, человека, который хочет что-то сказать этими… как их? Розами? Что, как полагаете, может стоять за всем этим?

И снова все молчали. Долго, не меньше пяти минут.

И тут вдруг мисс Эббот уточнила:

— Не розы. Гиацинты. Причем разных сортов и цветов. — Она подняла глаза от книги, пристально посмотрела на миссис Диллингтон-Блик. — Цветы из теплицы. Потому что сейчас зима. А в первый раз были, как мне кажется, подснежники.

— А во второй гиацинты, — сказал мистер Мэрримен.

Обин Дейл откашлялся.

— Да, точно! — воскликнул Аллейн. — Теперь вспомнил. Именно гиацинты.

— Ну разве это не ужасно? — с некоторой долей злорадства воскликнула миссис Кадди.

— Просто жуть, — согласился с ней мистер Кадди. — Гиацинты! Нет, вы только представьте!

Мистер Макангус тихо произнес:

— Бедняжка.

Мистер Мэрримен с фальшиво-невинным видом ребенка, прекрасно понимающего, что ведет себя плохо, громко спросил:

— А случайно про эти цветы ничего по телевизору не показывали? Чего-нибудь такого нелепого или просто смехотворного? Ну, вы меня поняли.

Все избегали смотреть на Обина Дейла, но даже отец Джордан не нашелся, что сказать.

Именно в этот момент в салон вошел Денис с огромной корзиной цветов, которую водрузил на круглый стол в центре.

— Гиацинты! — испуганно взвизгнула миссис Кадди. — Вот это совпадение!

IV

То был довольно простой, даже наивный подбор цветов, не могущий доставить ничего, кроме удовольствия, человеку, которому преподносят такую корзину, если, конечно, он не страдает аллергией. Гиацинты укоренились и цвели в мшистом грунте. Они слегка подрагивали от движений судна, испускали головокружительный аромат и наполняли им курительную комнату, что навевало ассоциации с дорогими магазинами, ресторанами и шикарными женщинами.

Денис отступил на шаг, чтобы полюбоваться корзиной.

— Спасибо тебе, Денис, — сказала миссис Диллингтон-Блик.

— Рад служить, миссис Диллингтон-Блик, — отозвался он. — Ну разве они не великолепны?

И он вернулся за стойку бара. Пассажиры смотрели на букет, а цветы, слегка подрагивая, продолжали испускать сладчайший аромат.

Тут миссис Диллингтон-Блик поспешно объяснила:

— В моей каюте просто не хватило места для всех цветов. Вот я и подумала: будем наслаждаться ими все вместе.

— Очень мило с вашей стороны, — заметил Аллейн. Но его поддержал лишь еле слышный ропот голосов.

Но Джемайма согласилась сразу же:

— Верно! Спасибо вам огромное, цветы просто чудесные.

— У вас прекрасные манеры, бабуля, — пробормотал Тим Мэйкпис себе под нос.

— Надеюсь, — сказала миссис Диллингтон-Блик, — никого здесь не раздражает этот сильный запах. Лично я так просто купаюсь в нем. — Она обернулась к Обину Дейлу. Он тут же выпалил:

— Нет, конечно. Вы такая необыкновенная, экзотичная женщина!

Мистер Мэрримен насмешливо фыркнул.

— Боюсь, — громко произнесла миссис Кадди, — что немного подпорчу вам настроение. Мистер Кадди просто не выносит, когда в комнате стоят цветы с сильным запахом. У него на них аллергия.

— О, какая жалость! — воскликнула миссис Диллингтон-Блик. — В таком случае их надо немедленно убрать. — И она горестно всплеснула руками.

— Думаю, в том нет необходимости, — заявила миссис Кадди. — Мы не собираемся осложнять жизнь другим людям. Может, выйти и прогуляться по палубе. Верно, дорогой?

— Страдаете от сенной лихорадки, мистер Кадди? — спросил Аллейн.

За мужа ответила миссис Кадди:

— Ну, не то что бы от сенной лихорадки, правильно, дорогой? Просто у него такая странность.

— Удивительно, — задумчиво пробормотал Аллейн.

— Да, порой чувствуешь себя как-то даже неловко.

— К примеру, на свадьбах и похоронах, да?

— На нашу серебряную свадьбу один джентльмен, бывший сосед мистера Кадди, принес огромный смешанный букет цветов из теплицы. Ну и пришлось мужу сказать, как он восхищается этим подарком. Но все это время ему было как-то не по себе. И когда гости разошлись, он сказал мне: «Знаешь, мама, но или я, или этот букетище». А живем мы прямо напротив больницы, и он взял эти цветы и отнес туда. А потом еще долго гулял, хотел проветриться, избавиться от их запаха, верно, милый?

— У вас была серебряная свадьба, — сказал Аллейн и улыбнулся миссис Кадди. — Вы прожили вместе целых двадцать пять лет?

— Если точнее, двадцать пять лет и одиннадцать дней. Я права, любимый?

— Права, дорогая.

— Вот, он уже побледнел, — с торжествующим видом заметила миссис Кадди, указывая на мужа. — Идем, хороший мой. Гуленьки, гуленьки, на воздух!

Похоже, мистер Кадди никак не мог оторвать взгляда от миссис Диллингтон-Блик. А потом вдруг заявил:

— Знаете, я не считаю, что запах слишком тяжелый. Ничуть на меня не влияет.

— Это ты так говоришь, — растерянно возразила его жена. — Идем-ка на палубу, дорогой. — С этими словами она подхватила его под руку и потащила к стеклянной двери, выходящей на палубу. Распахнула ее. Холодный солоноватый воздух ворвался в теплое помещение вместе с шумом волн и рокотом корабельных двигателей. Супруги вышли. Мистер Кадди приостановился затворить за собой дверь и заглянул в салон. Жена потянула его за собой, и они двинулись по палубе. Его седые волосы трепал ветер.

— Да они там умрут от холода! — воскликнула Джемайма. — Вышли без пальто и шляп.

— О боже, — жалобно простонала миссис Диллингтон-Блик, апеллируя прежде всего к мужчинам. — Полагаю, это я во всем виновата.

Все дружно принялись разубеждать ее.

Мистер Макангус выглянул в коридор и заметил:

— Все в порядке. Они прошли через боковую дверь и, думаю, направились прямо к себе в каюту. — Он наклонился к цветам, понюхал, робко усмехнулся и стал пританцовывать возле миссис Диллингтон-Блик. — Считаю, нам всем ужасно повезло, — заключил он. И с этими словами вышел в коридор, надевая на ходу шляпу.

— Бедное создание — красит волосы, — без тени сочувствия заметил мистер Мэрримен.

— Да будет вам! — произнес отец Джордан и беспомощно взглянул на Аллейна. — Пожалуй, — тихо добавил он, — тут нечего больше сказать, кроме как «будет вам». Эта ваша наблюдательность просто бесит.

Миссис Диллингтон-Блик так и расцвела в улыбке, обращаясь к мистеру Мэрримену:

— Какой вы, однако, испорченный мальчик! — Она захохотала и обратилась к Обину Дейлу: — Но это ведь неправда, верно?

— Честно говоря, не знаю, красит он волосы или нет. И вообще это лично его дело и никого не касается, — ответил Дейл и одарил мистера Мэрримена своей знаменитой улыбкой. — Что скажете?

— Полностью с вами согласен, — тут же подхватил мистер Мэрримен и оскалился в улыбке. — Я должен извиниться. И еще замечу, что питаю крайнее отвращение к публичному освещению человеческих слабостей.

Дейл побледнел, но промолчал.

— Давайте лучше поговорим о цветах, — предложил мистер Мэрримен и обвел собравшихся лучезарным взглядом из-под очков.

Миссис Диллингтон-Блик с энтузиазмом восприняла это предложение. Что удивительно, к ней тут же присоединилась мисс Эббот. Очевидно, обе были опытными садоводами. Дейл слушал дам с застывшей на губах улыбкой. Аллейн заметил, что он заказал себе еще один двойной бренди.

— Полагаю, — заметил Аллейн, — у каждого должен быть какой-то любимый цветок.

Миссис Диллингтон-Блик разместилась так, чтобы лучше его видеть.

— О, привет, так это вы! — весело воскликнула она. — Ну, конечно, должен. Я больше всего люблю магнолии.

— Ну а ваши какие любимые? — спросил Джемайму Тим Мэйкпис.

— Очевидно и не оригинально. Розы, конечно.

— Лилии, — улыбнулся отец Джордан. — Что тоже вполне очевидно.

— Ассоциируются с Пасхой? — фыркнула мисс Эббот.

— Именно.

— Ну а ваши? — спросил Тима Аллейн.

— Хмель, — весело ответил он.

Аллейн усмехнулся:

— Ну вот вам, пожалуйста. У каждого свои ассоциации. Что до меня, то мне милее всего сирень, навевает приятные детские воспоминания. Но если даже от пива порой начинает тошнить, то если вспомнить, что моя нянька, которую я терпеть не мог, прикалывала к фартуку ветку сирени, или что у отца Джордана лилии ассоциируются со смертью, все мы готовы в ту же секунду возненавидеть и вид, и запах этих своих самых любимых цветов.

Мистер Мэрримен взглянул на него с жалостью.

— Не самый, — заметил он, — удачный пример элементарного по сути своей предположения, но, к сожалению, довольно распространенный.

Аллейн отвесил ему поклон.

— Ну а вы что предпочитаете, сэр? — поинтересовался он.

— Да ничего. Ровным счетом ничего. Честно говоря, меня эта тема ничуть не интересует.

— А я считаю, это просто божественная тема! — воскликнула миссис Диллингтон-Блик. — Я вообще обожаю узнавать что-то новое о людях и их пристрастиях. — Она обернулась к Дейлу, который тут же изобразил радостную улыбку. — Расскажите мне, какие цветы любите, — предложила она, — и я сразу пойму, каких женщин вы предпочитаете. Ну, давайте же, только честно! Ваш любимый цветок?.. Или я сама должна догадаться?

— Не иначе как агапантус? — громко произнес мистер Мэрримен. Обин Дейл со стуком поставил свой стакан на стойку и вышел из комнаты.

— Послушайте, мистер Мэрримен! — возмущенно воскликнул отец Джордан и поднялся из кресла.

Мистер Мэрримен вытаращил глаза и поджал губы:

— А в чем, собственно, дело?

— Вы прекрасно понимаете, в чем. Вы невероятно злобный и язвительный маленький человечек, и хотя лично меня ваши выпады не касаются, считаю своим долгом указать вам на это.

Этот публичный упрек, похоже, нисколько не смутил мистера Мэрримена. Напротив, даже развеселил его. Он зааплодировал, потом похлопал себя ладонями по коленям и рассмеялся тоненьким противным голоском.

— Я бы вам советовал, — продолжил отец Джордан, — извиниться перед мистером Дейлом.

Мистер Мэрримен поднялся, поклонился и произнес напыщенным тоном:

— Consilla formiora sunt de divinis locus^[12].

Священник покраснел.

Аллейн, который не понимал, почему мистеру Мэрримену следует отдавать монопольное право на нравоучения, собрался с мыслями и все же нашел подходящую цитату:

— И тем не менее, сonsillium inveniunt muli se docti explicant^[13].

— Я вас умоляю! — воскликнул мистер Мэрримен. — Как же часто приходится отмечать, что любая пошлость звучит куда лучше, если произносится на иностранном языке. Все, лично у меня есть намерение вздремнуть после завтрака.

И он затрусил к двери. Остановился на секунду поглазеть на жемчуг миссис Диллингтон-Блик и скрылся за дверью.

— Да что же это такое? — воскликнула она. — Из-за чего все это? Что вообще происходит? Почему убежал Обин Дейл? Причем тут какой-то агапантус?

— Наверное, — заметил Тим Мэйкпис, — вам ничего неизвестно об умбеликус глобула, цветке, который вырастила леди Агата, и гиацинтах, выращенных на «базе из дерьма»?

— Нет, это просто ужасно! — воскликнула миссис Диллингтон-Блик, одновременно смеясь и плача. — Ужасно и трагично! И как это непристойно и подло со стороны мистера Мэрримена.

— Да, — заметил Тимоти Мэйкпис, — не очень-то мы похожи на счастливую и дружную семью. Остается лишь гадать, как поведет себя наш мистер Чипс^[14], когда корабль окажется в зоне тропиков.

— Будет выглядеть, как мистер Чипс, — заметил Аллейн, — а вести себя как Терсий^[15].

— Вот это я называю низко пасть, — сказала Джемайма. — Все видели, как ужасно обиделся Обин Дейл. Побледнел прямо как полотно. А кто он вообще такой, этот мистер Чипс?

— Школьный учитель, — ответила мисс Эббот, на миг оторвавшись от книги. — В этом возрасте у них у всех портится характер. Такова жизнь.

Она так долго сидела тихо, что все забыли о ее существовании.

— Скажите, отец, я права? — добавила она после паузы.

— По всей вероятности. И это одна из причин подобного поведения. Что, однако, его не извиняет.

— Пожалуй, — жалобным тоном произнесла миссис Диллингтон-Блик, — будет все же лучше выбросить эти чудесные гиацинты за борт, согласны? — Она обращалась к отцу Джордану. — Думаю, так будет лучше. И дело не только в бедном мистере Дейле.

— Нет, — согласилась с ней Джемайма. — Мы должны помнить, что у мистера Кадди голова кружится при виде этих цветов.

— У мистера Кадди, по моему мнению, — заметила мисс Эббот, — голова идет кругом не только при виде этих гиацинтов. — Она опустила книгу на колени и окинула миссис Диллингтон-Блик выразительным взглядом.

— О боже! — миссис Диллингтон-Блик снова залилась смехом.

— Что ж, — заключил отец Джордан с видом человека, который отказывается замечать очевидное, — пойду, пожалуй, прогуляюсь по палубе, посмотрю, что там творится.

Миссис Диллингтон-Блик стояла как раз между ним и двойными дверьми и широко улыбалась отцу Джордану. А он стоял спиной к Аллейну. Стоял неподвижно секунду-другую, затем обошел даму и вышел из салона. Все умолкли, впрочем, ненадолго.

Миссис Диллингтон-Блик обернулась к Джемайме.

— Моя дорогая! — воскликнула она. — Я догадалась, что это за человек. Он реформатор и скрытый повеса.

Тут из коридора вошел мистер Макангус, все еще в шляпе. И застенчиво улыбнулся всем пятерым пассажирам.

— Ну, все утряслось? — осведомился он с нервным смешком, очевидно, опасаясь давать более жесткое определение случившемуся.

— Сидим себе как птенчики в маленьком гнездышке, — радостным тоном сообщил Аллейн.

— Скажите, ну разве это не прекрасно, — заметил ободренный его ответом мистер Макангус, — осознавать, что теперь с каждым днем будет становиться все теплее и теплее?

— Да, просто замечательно!

Мистер Макангус описал перед корзиной с гиацинтами маленький танец, свидетелями которого они уже однажды были.

— Просто потрясающе, — произнес он. — Это мои любимые цветы.

— Вот как? — воскликнула миссис Диллингтон-Блик. — Тогда, пожалуйста, пожалуйста, заберите их себе. Я вас очень прошу. Денис отнесет цветы в вашу каюту, мистер Макангус. Буду счастлива знать и помнить, что они отныне у вас.

Он смотрел на нее растерянно и удивленно.

— Ко мне? — переспросил мистер Макангус. — Но почему именно ко мне? Прошу прощенья, вы так добры, и ваш поступок столь благороден, что до сих пор просто ушам своим не могу поверить!

— Но это так и есть. Я дарю вам эти цветы. Пожалуйста, забирайте.

Мистер Макангус явно колебался, затем пробормотал:

— Я потрясен. И, разумеется, просто в восторге. — Он хихикнул и склонил голову набок. — А известно ли вам, — начал он, — что это первый раз, самый первый раз в жизни, когда я получаю цветы от дамы? И что она вручает их мне по своей собственной воле! Причем мои самые любимые цветы! Спасибо вам. Огромное вам спасибо!

Аллейн видел, как растрогала эта речь миссис Диллингтон-Блик. Она радостно и без всякого кокетства улыбнулась мистеру Макангусу, а Джемайма тихонько рассмеялась.

— Я сам отнесу их в каюту, — заявил мистер Макангус. — Как же иначе. Отнесу и поставлю на маленький столик, и они будут так красиво отражаться в зеркале.

— Да, вам крупно повезло! — заметил Аллейн.

— Это уж точно. Так я могу их забрать? — уточнил он. Миссис Диллингтон-Блик весело кивнула, и он подошел к столу и ухватил огромную корзину с цветами красными руками с костлявыми пальцами. Он отличался страшной худобой, и еще Аллейн подумал, что он, должно быть, выглядел бы гораздо старше, если бы не красил волосы в этот странноватый каштановый цвет.

— Позвольте, помогу вам, — предложил Аллейн.

— О нет, нет! Я, знаете ли, человек очень сильный. Жилистый.

Макангус поднял корзину и на подгибающихся ногах зашагал к двери. Там обернулся и представлял собой в этот момент довольно забавное зрелище. Фетровая шляпа сдвинулась на нос, глаза часто моргали над качающимися стеблями гиацинтов.

— Подумаю над тем, как бы отблагодарить вас, — пообещал он миссис Диллингтон-Блик. — Сразу после Лас-Пальмаса. Ответный, так сказать, жест.

И он, пошатываясь, вышел в коридор.

— Он мог бы выкрасить волосы и в ярко пурпурный цвет, если бы захотел, — заметила миссис Диллингтон-Блик. — Такой душка!

Заслонившись книгой, мисс Эббот заметила не слишком музыкальным голосом:

— Что ж, будете ждать его ответного жеста. После Лас-Пальмаса.

Глава 5
До Лас-Пальмаса

I

Аллейн сидел у себя в каюте и листал материалы дела, которым занимался. Капитан Баннерман находился на мостике снаружи. Время от времени он проходил мимо иллюминатора Аллейна. Погода, как и предсказывал мистер Макангус, становилась все теплее, и через два дня «Мыс Фаруэлл» должен был прибыть в Лас-Пальмас. Волнение на море было сильным. Почти все пассажиры зевали, впадали в сонливость, принимали разные средства против морской болезни.

«Пятнадцатое января. Дом номер тринадцать по Хоп Лейн, Паддингтон, — читал Аллейн. — Берилл Коэн. Еврейка. Занималась торговлей вразнос. Иногда — проституцией. Внешность яркая. Хороша собой. Возраст — около двадцати шести. Рост пять футов шесть дюймов. Телосложение плотное. Волосы рыжие (крашеные). Была одета: черная юбка, красная кофта из джерси. Искусственное ожерелье (зеленого стекла). Обнаружена шестнадцатого января в пять минут одиннадцатого утра соседом по дому. Приблизительное время смерти: между десятью и одиннадцатью вечера накануне. Найдена лежащей на полу лицом вверх. Ожерелье порвано. Цветы (подснежники) на лице и груди. Причина смерти: мануальное удушение, возможно, предварительно преступник сорвал ожерелье. Сосед утверждает, что слышал, как посетитель выходил от нее примерно без пятнадцати одиннадцать. И пел. Арию „Маргариты с драгоценностями“ из „Фауста“. Высоким мужским голосом».

Ниже следовало подробное описание комнаты, где нашли жертву. Аллейн пропустил все это и принялся читать дальше.

«Двадцать пятое января. Проезд близ Лэдисмит Кресчент. Фулхем. Маргерит Слэттерс, проживавшая в доме тридцать шесть А по Стэкхаус-стрит, Фулхэм. Лондон. Работала в цветочном магазине. Респектабельная женщина. Поведение скромное. Возраст тридцать семь лет. Рост пять футов восемь дюймов. Худощавого телосложения. Волосы темно-каштановые. Кожа светлая. Была одета: в коричневое платье, коричневый берет, перчатки и туфли. Искусственный жемчуг и вставные зубы. Возвращалась домой после службы из церкви святого Варнавы. Обнаружена в одиннадцать пятьдесят пять Стэнли Уокером, шофером. Приблизительное время смерти: между девятью и двенадцатью вечера. Лежала у входа в пустой гараж. Лицом вверх. Ожерелье порвано. Платье — тоже. Причина смерти — мануальное удушение. Цветы (гиацинты) на лице и груди. Когда ее видели в последний раз, цветов при ней не было. Альфрэд Бейтс, ночной сторож из близлежащего склада, слышал, как ему показалось, высокий голос, напевавший „Жимолость и пчела“. И было это, как он утверждает, в десять сорок пять».

Аллейн вздохнул и поднял глаза от бумаг. Капитан Баннерман как раз проходил мимо его иллюминатора. Судно то взбиралось на высокую волну, то соскальзывало вниз, горизонт то возникал, то исчезал из вида.

«Первое февраля. Проход между строениями причала номер два компании „Кейп“, док „Ройял-Альберт“. Корали Краус, проживала по адресу дом номер шестнадцать по Стип Лейн, Хэмпстед. Работала помощницей продавца в цветочном магазине „Зеленый палец“ в Найтсбридж. Возраст: восемнадцать. Натурализованная австриянка. Живая, общительная. Рост: пять футов почти пять дюймов. Волосы светлые. Кожа белая. Была одета: черное платье, перчатки и туфли. Без шляпы. Розовые искусственные драгоценности (серьги, браслет, ожерелье, заколки). Взяла такси отвезти коробку с гиацинтами миссис Диллингтон-Блик, пассажирке „Мыса Фаруэлл“. Обнаружена вечером в одиннадцать часов сорок восемь минут капралом полиции Мартином Мойром. Тело было еще теплое. Приблизительное время смерти: между пятнадцатью и сорока восемью минутами двенадцатого вечера. Лежала лицом вверх. Чулки порваны. Украшения — тоже. Уши повреждены, видимо, преступник выдрал серьги. Причина смерти: мануальное удушение. В правой руке найден фрагмент посадочного талона на судно „Мыс Фаруэлл“. Цветы (гиацинты) на лице и груди. Дежуривший у трапа матрос с „Мыса Фаруэлл“ утверждал, будто слышал, как кто-то напевал высоким мужским голосом. Туман на пристани был очень густой. Все пассажиры после посадки сходили на берег (согласно утверждениям все того же дежурного матроса), за исключением мистера Дональда Макангуса, который прибыл на корабль последним».

Аллейн покачал головой и придвинул к себе листок с неоконченным письмом к жене. Призадумался и стал писать дальше:

«… Так что вместо того чтобы уныло ломать голову над этими жуткими скудными и приводящими просто в бешенство обрывками информации, я предлагаю тебе следующее, дорогая. Присоединяйся и накапливай знания об этом деле. А я буду держать тебя в курсе и сообщать обо всех новых его поворотах, которые, как оптимистично считает Фокс в полете безудержной своей фантазии, непременно возникнут. Вот они, все перед тобой, и впервые за все время ты сможешь как следует развлечься и, да помоги тебе Господь, проследить за развитием расследования по этим записям. Вот первая и самая, возможно, главная проблема, над которой я ломаю голову: что общего могло быть между этими тремя несчастными женщинами? И вот тебе ответ: ровным счетом ничего, черт побери, если не обращать внимания на один факт. А именно: все они, подобно остальным девяноста процентам женщин на земле, носили фальшивые драгоценности. Во всех других отношениях между ними нет ни малейшего сходства — ни в физическом плане, ни в расовом или национальном аспекте, ни в поведенческом. Но с другой стороны, всех их настигла одинаковая смерть, и каждой жертве было оставлено разорванное ожерелье и это чудовищно циничное украшение из цветов. Да, и кстати, я обнаружил еще одно сходство, которое не сразу бросилось в глаза. А ну, попробуй догадаться, что это?

Что же касается обрывка посадочного талона, обнаруженного в правой руке мисс Краус, именно он оправдывает мое участие в этом развлекательном круизе. Нет чтобы его сдуло ветром и унесло по причалу — но несчастная в предсмертной агонии сжимала его в пальцах железной хваткой. Еще один пример напрасного расходования денег налогоплательщиков. Капитан по моему настоянию приказал стюарду (странноватому парнишке по имени Денис) собрать у всех пассажиров посадочные талоны, точно это является обычной процедурой. И вот тебе результат:

Миссис Диллингтон-Блик: Потеряла талон.

Мистер и миссис Кадди: У них был один на двоих. С вписанными в него именами. Впрочем, возможно, там был внесен только супруг, но выяснилось, что и он его потерял. Есть над чем поразмыслить. Можно проверить кассу выдачи талонов.

Мистер Мэрримен: Лежал у него в кармане жилета, и теперь он обвиняет стюарда, что тот его обокрал (!).

Отец Джордан: Выбросил талон за борт.

Мистер Макангус: Не смог его найти, но уверяет, что сохранил. Где только не искал, но не нашел.

Доктор Мэйкпис: Ему талон не выдавали.

Обин Дейл считает, что талон забрала его возлюбленная. С какой целью — ему неизвестно.

Мисс Эббот: Бросила его в корзину для бумаг. (Исчез).

Мисс Кармишель: Талон имеется.

Так что урожай небогатый. И ни одного порванного талона.

Я уже писал тебе о том, как гиацинты Диллингтон-Блик поместили в салон. Бурная реакция со стороны Дейла и Кадди. Объяснение внезапной мигрени Дейла (путаница на ТВ) весьма убедительно. Следует отметить, что у Кадди круглая дата — серебряная свадьба. Играю ли я честно, по правилам? Не знаю. И, дорогая, я очень, очень тебя люблю.

В морском путешествии, если помнишь, отношения между людьми быстро меняются. Они очень скоро знакомятся, довольно тесно порой сближаются, зачастую между ними возникают весьма интимные доверительные отношения. Попутчики словно теряют обычно присущее им чувство ответственности и находятся в каком-то подвешенном состоянии, как и корабль, между двумя мирами. Они склонны поддаваться страстным увлечениям. Так мистер Кадди, похоже, увлекся миссис Д.-Б., ну и еще мистер Макангус, хотя выражает это увлечение каким-то странным образом. Капитан принадлежит к хорошо известному типу „морских волков“ среднего возраста. Высокое кровяное давление. Возможно, пьянствует в тропиках. Любвеобилен. (Помнишь свою теорию о мужчинах определенного возраста?) Он тоже положил глаз на миссис Д.-Б. Мэйкпис положил глаз на Джемайму Кармишель, как, впрочем, и все младшие офицеры. Она, похоже, славная девушка, но ее гложет обида, полученная в прошлом. Миссис Д.-Б. — настоящий букет дамских прелестей, и знает это. Миссис Кадди соткана из самых удручающих комплексов, и мисс Эббот — тоже, хоть и не показывает этого. Но достаточно сорвать предохранитель — и она может превратиться в самого настоящего сексуального монстра. Однако, полагаю, обобщать не стоит, рановато. И еще она наверняка бреется.

Что до мужчин, то я уже достаточно рассказал тебе о мистере Мэрримене, и ты поняла, что это за фрукт. Чтобы дополнить портрет, могу добавить, что он является типичным продуктом католической церкви Сент-Чэдс, певчего и вампира Кайуса, внешне немного смахивает на мистера Пиквика, но куда больше на мистера Чипса, хотя по характеру своему ничуть не похож на этих двух последних персонажей. Был учителем, вышел на пенсию, но использует все возможные и самые подлые педагогические приемчики — от держания камня за пазухой до попрания всех законов и правил приличия, даже когда это совсем неуместно. Он презирает полицейских, резок и ядовит в высказываниях и, готов побиться об заклад, еще устроит не один громкий скандал до конца плавания.

Обин Дейл. Образование: неизвестно. Вряд ли университет. Так любит себя на экране ТВ, что складывается впечатление — это какой-то двухмерный персонаж. Пытается быть свойским и приятным парнем, пьет раза в три больше положенного для человека, который хочет сохранить здоровье. Пока лично на меня производит впечатление славного парня. Стал предметом насмешек после нелепой оговорки во время передачи и нажил пожизненного врага в лице Мэрримена, который подговорил стюарда подать ему во время завтрака пластиковую яичницу на тарелке.

Джордан: частный колледж Лэнсинг и теологический факультет Кембриджа. Будь я обычным путешественником, то имел бы в его лице приятного компаньона. По мне — так самый интересный из мужчин здесь, но почему-то постоянно хочется понять, в какой момент интеллигентный священник вдруг превращается в капрала полиции Верующего и начинает регулировать движение. Готов поклясться: в этом случае попахивает психологией неосторожного пешехода.

Кадди: методистская школа. Торговец мануфактурой. Не слишком приятная личность. Любопытен. Скрытен. Несколько подловат. Возможно, потенциальный пациент для психиатра.

Мэйкпис: школа-пансион Фелстеда, колледж Оксфордского университета и университета Сент-Томас. Член Британской медицинской ассоциации. Доктор медицины. Хочет специализироваться по криминальной психиатрии. Производит впечатление здравомыслящего парня.

Макангус: средняя школа в Шотландии. Филателист. Этакий дружелюбный евнух, но не в прямом смысле, конечно, — слишком уж поверхностное определение. Производит впечатление страшно суетливого и беспокойного человека. Тоже очень любопытен. Легко возбуждается по пустякам. Красит волосы, как ты уже поняла.

Ну, вот тебе, дорогая, и весь список. Вечером накануне прибытия в Лас-Пальмас я, с согласия капитана Баннермана, устраиваю вечеринку. Сам он тоже будет — надеется выставить меня дураком. Ты только что прочла список гостей. Затея может оказаться удачным экспериментом, но может потерпеть и полный провал, оказаться пустым и скучным времяпрепровождением. С другой стороны — ради чего я здесь, черт возьми? Ведь меня проинструктировали не погружаться в это дело, не нырять в него, как в омут, с головой, не раскрывать, кто я есть на самом деле. Нет, я должен вынюхивать и высматривать, не пропускать ни единой мелочи, постараться выяснить, у кого их этих людей нет алиби на момент последнего из тех трех убийств. Мне было также приказано предотвратить возможные дальнейшие действия преступника и не раздражать Хозяина судна, который краснеет и впадает в ярость при одном лишь намеке на то, что на борту его парохода может оказаться убийца. С учетом всего вышеизложенного считаю, что Д.-Б. и мисс К. выглядят наиболее очевидными кандидатками на удушение, но никогда не знаешь наверняка. С другой стороны, у миссис Кадди тоже может иметься je ne sais quoi^[16], что выпало из моего внимания, но полагаю, что мисс Эббот можно смело исключить из списка потенциальных жертв. Как бы там ни было, ты, наверное, уже вообразила, что по мере приближения к тропикам я буду все чаще устраивать маленькие вечеринки a deux^[17] в самых укромных уголках палубы и, таким образом, сам, возможно, буду убитым. (Да не волнуйся ты так, шучу я, шучу!) Просто женщин надо защищать. В Лас-Пальмасе я получу дальнейшие указания от начальства, а также последние результаты расследования, которое проводит Фокс в Англии. Остается надеяться, что они прольют хоть какой-то, пусть и маленький лучик света. А в данный момент — никакого света, лишь слабое мерцание…»

В дверь постучали. Аллейн сказал «войдите», и на пороге возник радист, усталый бледный юноша с радиограммой в руке.

— Мистеру Бродерику, закодировано, — сказал он.

Когда радист вышел, Аллейн расшифровал послание и через несколько минут снова взялся за письмо.

«Пауза усилила напряжение. Поступил сигнал от Фокса. Некая юная леди, продавщица из отдела фурнитуры в универмаге „Вулворт“, пребывала в сомнении целых тридцать дней и вот, наконец, позвонила Бижу Брауни и радостно сообщила Скотленд-Ярду, что пятого января сего года ее едва не задушили неподалеку от Стрэнд-он-зе-Грин. Нападавший протянул ей букетик геллеборусов (чтобы тебе было понятней, это такие рождественские розочки) и сказал, что на шее у нее сидит паук. Затем он ухватился за нитку бус, которая тотчас порвалась, но довершить черное дело ему помешал какой-то прохожий, и злодей убежал. Вечер выдался темный, и она смогла сообщить Фоксу о нападавшем лишь то, что он тоже был какой-то весь темный, говорил очень вежливо, носил перчатки, и на лице его красовалась густая черная борода».

II

Приглашение на ужин, который собирался устроить Аллейн, первым выслушал капитан Баннерман.

— Мероприятие может носить неформальный характер, — заметил Аллейн, — а потому есть шанс как можно больше узнать обо всех этих людях.

— Не понимаю, каким образом вы собираетесь этого добиться.

— Надеюсь, что поймете, буквально через минуту. И да, кстати, сэр, мне очень нужна ваша помощь. Если вы, конечно, не откажете.

— Моя? И в чем же именно она будет заключаться?

— Позвольте объяснить.

Капитан Баннерман выслушал его с видом крайнего неудовольствия. А когда Аллейн закончил, хлопнул ладонями по коленям и произнес:

— Затея просто безумная, но если поможет раз и навсегда доказать, что вы здесь охотитесь за химерами, думаю, попробовать стоит. Я не отказываюсь. Нет!

Получив это авторитетное согласие, Аллейн проинструктировал старшего стюарда, тот выслушал его с видом крайнего изумления. Все вечеринки, которые устраивались на борту этого корабля, пояснил стюард, являлись обычными коктейльными вечеринками, для которых Денис готовил напитки и весьма скромные легкие закуски. Включали музыку и слушали пластинки через динамик.

Однако у Аллейна имелись преимущества — он считался на судне VIP-персоной и родственником исполнительного директора компании — а потому возражения вскоре стихли. Денис даже раскраснелся от возбуждения, стюарды были сама любезность, а шеф-повар, португалец, в котором благодаря чрезвычайно щедрым чаевым вдруг ожил почти утраченный интерес к своей профессии, проявлял невиданный доселе энтузиазм. Столы были сдвинуты вместе и украшены, отобраны лучшие вина, и вот в назначенный час восемь пассажиров, а также старший помощник, главный механик, Аллейн и Тим Мэйкпис встретились в салоне за выпивкой. А затем, уже позже, прошли в столовую на праздничный ужин.

За одним концом стола разместился Аллейн, по правую руку от него сидела миссис Кадди, по левую — мисс Эббот. Ровно напротив, за другим концом стола, восседал капитан, и соседками его были миссис Диллингтон-Блик и Джемайма. Этот фактор сломил остатки сопротивления, Аллейн расточал улыбки и полностью вошел в роль, которую ему было предназначено играть.

Инспектор оказался прекрасным хозяином: помогло профессиональное уменье разговорить самых разных людей, к тому же он обладал шармом (жена, упоминая об этом его качестве, непременно добавляла прилагательное «непристойный») и как никто другой умел создать атмосферу праздника. Ему очень помогла в этом миссис Диллингтон-Блик, так и пылающая энтузиазмом и сверкающая драгоценностями в глубоком декольте. Наряд весьма провокационный и многообещающий. Она выглядела столь ослепительно, что каждое ее высказывание воспринималось как бриллиант чистой воды. По другую руку от нее сидел отец Джордан, и он тоже был восхитителен. Обин Дейл, явившийся на ужин в великолепном бархатном смокинге, излучал добродушие и развлекал своих соседей анекдотами и расхожими шуточками, которые доселе успешно апробировал на своих приятелях из мира, как он выражался, массовых коммуникаций. Эти истории находили радостный отклик у миссис Диллингтон-Блик.

Мистер Макангус вставил в петлицу гиацинт. Тим Мэйкпис получал, похоже, искреннее удовольствие, а Джемайма, казалось, дивилась собственной веселости. Мистер Мэрримен определенно расцвел, ну или по меньшей мере приободрился под воздействием великолепных вин и удивительно вкусной еды, а мисс Эббот шутливо пикировалась через стол с мистером Кадди. Оба офицера позабыли о хороших манерах и активно налегали на выпивку и закуски.

С супругами Кадди все обстояло сложнее. Миссис Кадди сидела с таким видом, точно ей известна некая тайна, но она ни за что ее не выдаст, а улыбка мистера Кадди заставляла предположить, что он владеет секретной информацией, возможно, дискредитирующей всех остальных, и это доставляет ему определенное удовольствие. Время от времени супруги обменивались взглядами.

Однако когда за «Монтраше» подали «Перье Жуйе», причем в каких-то неимоверных количествах, даже Кадди до определенной степени утратили скрытность. Миссис Кадди, уверявшую Аллейна, что почти не прикасается к спиртному, разве что выпивает капельку портера только по большим праздникам, удалось убедить отказаться от аскетизма, и она последовала совету. Мистер Кадди осторожно пригубливал бокал и задавал разные вопросы о вине, не преминув со свойственным ему занудством несколько раз отметить, что это выше его понимания, что он человек простой и не привык ко всяким роскошествам в еде. Аллейну этот мистер Кадди становился все менее симпатичен.

Тем не менее именно благодаря ему была затронута тема, которую собирался поднять Аллейн. Цветов на столе не имелось. Вместо них стояли большие вазы с фруктами и уютные лампы под абажурами, и Аллейн подчеркнул, что сделано это из-за аллергии мистера Кадди на цветы. Ну и уже отсюда уже не составляло труда перейти к теме Цветочного Убийцы.

— Похоже, что цветы, — заметил Аллейн, — оказывают на злодея совсем противоположное действие, нежели на вас, мистер Кадди. Какое-то жуткое пристрастие. Вы со мной согласны, мистер Мэйкпис?

— Да, вполне возможно, — весело ответил Тим. — С точки зрения клинической психиатрии, они, вероятно, вызывают у него подсознательную ассоциацию…

Он был достаточно молод и выпил много хорошего вина, чтобы похвастаться своими знаниями, и в то же время — достаточно скромен, чтобы ограничиться одним-двумя предложениями.

— Но вообще-то об этих случаях известно довольно мало, — извиняющимся тоном добавил он. — Так что, наверное, я смолол какую-то чушь.

Однако он послужил цели Аллейна, и все разговоры за столом теперь сосредоточились на Цветочном Убийце. Выдвигались разного рода версии. Припоминались известные дела. Высказывались разнообразные аргументы. Похоже, все были готовы высказаться на тему смерти через удушение Берилл Коэн и Маргерит Слэттерс. Даже мистер Мэрримен оживился и принялся вовсю критиковать методы полиции, которая, по его мнению, полностью провалила расследование. Он приготовился развить эту тему, когда капитан Баннерман, не глядя на миссис Диллингтон-Блик, вдруг вытащил правую руку из-под скатерти, приподнял бокал с шампанским и предложил выпить за здоровье Аллейна. Миссис Кадди неожиданно присоединилась и визгливым голосом стала требовать:

— Тост! Просим тост!

Ее поддержали капитан, Обин Дейл, офицеры и муж. Отец Джордан пробормотал:

— Да, ответную речь тут надо произнести обязательно.

Мистер Мэрримен смотрел сардонически, все остальные вежливо подхватили это требование и застучали по столу.

Аллейн поднялся. Он был высокого роста, и черты его лица освещались снизу, как у актера на сцене в те дни, когда еще существовали огни рампы и на публику это произвело впечатление, — все тотчас умолкли. Стюарды отошли к стене, в тень, воцарилась тишина, лишь с кухни доносилось звяканье посуды. И снова стали слышны рокот двигателей и шум волн.

— Очень любезно с вашей стороны, — начал Аллейн, — но я не большой мастер произносить речи и боюсь опозориться и выставить себя дураком, особенно в такой изысканной компании. Здесь церковь! Телевидение! Ученые мужи! Нет, нет. Я просто должен поблагодарить вас за ту чудесную атмосферу, которую вы создали за этим столом. Надеюсь, что вечеринка удалась, и сяду, пожалуй. — И с этими словами он уселся на свое место, ко всеобщему и, судя по выражению его лица, своему собственному удивлению. Тут мистер Кадди внезапно взревел голосом быка, которому еще в младенчестве наступили на ухо:

— Но… или!..

Звук, который он издал, был лишен хотя бы отдаленного сходства на нечто всем знакомое. Так что на мгновение все растерялись и никак не могли понять, что же его так взволновало. И только когда он добрался до слов песни «Веселый славный малый», намерение его стало понятно, как и попытка, сделанная чуть раньше миссис Кадди. И капитан с офицерами тут же ее поддержали. И отец Джордан добродушно пропел несколько строк, но его приятный тенор был почти не слышен на фоне тех оглушительных звуков, что производила луженая глотка мистера Кадди. Так что попытка спеть хором провалилась, и все смущенно умолкли.

Аллейн поспешил разрядить обстановку.

— Огромное вам всем спасибо, — сказал он. И вдруг поймал на себе взгляд мистера Мэрримена. — Вот вы тут говорили, что полиция, проводящая расследование, просто запуталась. В каком именно смысле?

— Да во всех смыслах, дорогой мой, — ответил Мэрримен. — Что они сделали, чего добились? Несомненно, действовали согласно обычной своей методике, которую используют при раскрытии других дел, упустив из вида, что здесь совсем другой случай. Расследования ничего не дали, и они растерялись. Я уже давно подозревал, что методы нашей замечательной полиции, так превозносимые слишком доверчивой публикой, на деле являются неуклюжими, совсем не гибкими и напрочь лишены даже малой толики воображения. Убийца не оставил им на месте преступления ни залоговой квитанции, ни водительских прав, ни визитных карточек — вот они и ретировались, разинув рты от изумления.

— Лично я, — продолжил Аллейн, — не думаю, что они даже близко подступят к раскрытию и справятся с этой работой. Чем они, собственно, там занимаются? Ума не приложу!

— Вы лучше их сами спросите! — возбужденно подхватил мистер Мэрримен. — Нет, несомненно, они обыскали место преступления в попытке обнаружить следы так называемой профессиональной деятельности злодея, то, что я называю «пылью», в наивной надежде, что этот тип или укладчик кирпичей, или точильщик ножей, или работник мукомольной фабрики. Ничего не найдя, они принялись цепляться к ни в чем не повинным людям, которых видели поблизости, и в течение нескольких недель донимали их, просили предъявить алиби. Это надо же, алиби! — воскликнул мистер Мэрримен и всплеснул руками.

Миссис Диллингтон-Блик широко распахнула глаза и спросила:

— А как бы вы поступили, мистер Мэрримен, если бы работали в полиции?

Настала небольшая пауза, после чего мистер Мэрримен высокомерно заявил, что поскольку никогда не был детективом, вопрос не по адресу.

Капитан поинтересовался:

— А что там не так с алиби? Если у человека оно есть, стало быть, он непричастен, так? И пусть себе идет на все четыре стороны.

— Алиби, — важно заметил мистер Мэрримен, — это из той же категории, что и статистика. Если как следует проанализировать, ничего не доказывают.

— О, да будет вам! — возразил ему отец Джордан. — Если я провожу вечернее богослужение в Кенсингтоне в присутствии всех своих прихожан, то, ни малейших подозрений, что я в это же время совершил преступление в Бермондси, не возникнет.

Мистер Мэрримен заметно скис, и Аллейн поспешил ему на помощь:

— Определенно, многие люди просто не помнят, чем занимались в какой-то конкретный день и час. Я и сам принадлежу к их числу.

— Давайте, к примеру, предположим, ну, просто ради интереса, — вмешался капитан Баннерман, при этом избегая почему-то смотреть на Аллейна, — что все мы, здесь собравшиеся, предоставим алиби на время хотя бы одного из этих преступлений. Нет, ей-богу, просто любопытно.

Отец Джордан, не сводивший пристального взгляда с Аллейна, заметил:

— Что ж, можно попробовать. Я за.

— Один доброволец у нас есть, — сказал Аллейн. — Можно даже держать пари. А вы что скажете, мистер Мэрримен?

— Обычно, — заявил Мэрримен, — я не являюсь любителем всяких там пари. Однако dissipet Euhius curos edaces^[18]. В данном случае готов рискнуть небольшой суммой. Просто ради интереса.

— Готовы? — уточнил Аллейн. — Точно? Что ж, прекрасно. Сколько ставите, сэр?

Мистер Мэрримен призадумался.

— Ну, давайте же! — подстегнул его капитан.

— Что ж, хорошо. Ставлю пять шиллингов за то, что большинство здесь присутствующих не смогут представить сколько-либо приемлемое алиби на определенную дату.

— Ловлю на слове! — воскликнул Обин Дейл. — Держу пари на ту же сумму!

Аллейн, капитан Баннерман и Тим Мэйкпис также подтвердили, что принимают ставку мистера Мэрримена.

— И если возникнет спор по приемлемости этого алиби, — заявил капитан, — те, кто не делал ставок, могут голосовать. Как вам такое предложение?

Мистер Мэрримен кивнул.

Аллейн спросил, о какой именно дате должна идти речь, и капитан вскинул руку.

— Предлагаю вот что, — сказал он. — Первое преступление Цветочного Убийцы. Все согласны?

Все тут же заговорили разом, и на общем фоне отчетливо прорезался голос мистера Кадди, прозрачно намекающего на то, что, по его мнению, ответ на столь простой вопрос никого нисколько не затруднит. И между ним и мистером Мэррименом тут же разгорелся жаркий спор и с тем же пылом продолжился и за кофе в салоне. Аллейн лишь осторожно подливал масла в огонь, и вся компания возбудилась чрезвычайно. Он почувствовал, что ситуация созрела и что надо как можно быстрее собрать урожай, пока остальные, в первую очередь капитан и Обин Дейл, не напились.

— Так как насчет пари? — спросил он, воспользовавшись короткой паузой. — Дейл против мистера Мэрримена. И все мы должны предоставить алиби на день первого убийства Цветочника, хотя лично я даже не помню даты. Кто-нибудь помнит? Что скажете, мистер Макангус?

Мистер Макангус тут же ударился в довольно путаные ассоциации и воспоминания. И заявил, что просто уверен, что читал об этом в газете тем утром, как его аппендикс, впоследствии удаленный, вдруг дал о себе знать, причем самым неприятным образом. А случилось все это в пятницу, в чем лично он твердо убежден. Да, в пятницу шестнадцатого января. И однако — так ли это?.. Он перешел на какой-то невнятный шепот. Начал загибать пальцы, что-то подсчитывая, и с безнадежным видом блуждал среди вводных слов-паразитов.

Отец Джордан произнес:

— Полагаю, вам известно, что это произошло вечером пятнадцатого…

— И всего через пять дней после этого, — пробубнил мистер Макангус, — меня срочно доставили в больницу Святого Бартоломея, где я находился на грани жизни и смерти…

— Коэн! — выкрикнул Обин Дейл. — Ее звали Берилл Коэн! Ну, конечно же!

— Хоп Лейн, Паддингтон, — с усмешкой добавил Тим Мэйкпис. — Между десятью и одиннадцатью вечера.

Капитан одарил Аллейна еще одним очень выразительным заговорщицким взглядом.

— Ну, давайте же! — воскликнул он. — Начали! Поехали! Дамы первые.

Миссис Диллингтон-Блик и Джемайма тут же в один голос заявили, что напрочь не помнят, чем именно занимались тем вечером. Миссис Кадди кисло и смущенно заявила, что отказывается принимать участие, поскольку поддерживает мужа.

Отец Джордан тихо заметил, что тем вечером находился неподалеку от места преступления. Он читал лекцию в молодежном клубе в Паддингтоне.

— Один из организаторов отвозил меня потом на машине. Помню, потом я еще подумал, что находился буквально в двух шагах от Хоп Лейн.

— Нет, вы только представьте! — воскликнула миссис Кадди. — Фрэд! Представляешь?

— А это, полагаю, означает, — продолжил отец Джордан, — что алиби у меня имеется, не так ли? — И он обернулся к Аллейну.

— Думаю, да.

Мистер Мэрримен, чьи представления об алиби основывались не на логике, а на присущей ему сварливости, заявил, что все это еще надо доказать, а потому результат неубедительный.

— О, — невозмутимо ответил отец Джордан, — я без труда могу доказать свое алиби. И весьма убедительно, — добавил он.

— В отличие от меня, — тут же вставил Аллейн. — Кажется, тем вечером я был дома, но как это доказать — понятия не имею.

Капитан Баннерман громко заявил, что он находился в Ливерпуле на борту своего корабля и доказать это — проще некуда.

— Итак, — воскликнул он и рассеянно ухватил миссис Диллингтон-Блик за локоток, — может, кто-то еще хочет что добавить? Есть среди нас убийца? — Он громко рассмеялся своей шутке и уставился на Аллейна с упреком и даже оттенком сожаления. — Как насчет вас, мистер Кадди? Вы, несомненно, можете отчитаться за свои действия, верно?

Интерес пассажиров к этой игре заметно возрос. Если бы только, подумал Аллейн, капитан Баннерман мог заткнуться, беседа прошла бы строго по плану. К счастью, в этот момент миссис Диллингтон-Блик зашептала что-то на ухо капитану. Тот слушал ее самым внимательным образом, и взгляды всех присутствующих вновь обратились к мистеру Кадди.

Мистер Кадди принял позу человека, крайне довольного тем, что оказался в центре внимания. И одновременно поглядывал на всех пассажиров подозрительно, словно опасался, что кто-то из них может поймать его на слове. Он с раздра�

Скачать книгу

Джемайме с любовью

Глава 1
Дом на Пардонерс Плейс – 9.00 утра

Когда она умерла, показалось, что любовь, которую она внушала множеству людей, вдруг расцвета пышным цветом. Прежде она никогда не понимала, как сильно ее любят, не предполагала, что гроб с ее телом будут нести шестеро молодых мужчин, которых попросили воздать ей эту последнюю почесть: нести ее на своих сильных плечах столь бережно и так целеустремленно.

Там были и какие-то совсем незначительные люди: ее старая Нинн, еще семейная нянюшка, с лицом, похожим на башмак, она громко рыдала. И Флоренс, ее костюмерша, с букетиком примул, потому как именно эти цветы всегда стояли у нее в вазочке, в гримерке перед зеркалом. И Джордж, швейцар, дежуривший на входе в театр «Единорог». Он был трезвее трезвого и говорил всем, кто пожелал его выслушать, что она была поистине великой женщиной. И Пинки Кавендиш, она просто обливалась слезами, и Морис, верный ее телохранитель с неподвижной верхней губой. Словом, толпы людей, многих из которых она узнавала и вспоминала с трудом, но которых успела озарить бесценным даром своего обаяния.

Ну и, разумеется, все рыцари и дамы, и сливки театрального сообщества тоже, и Таймон Гэнтри, величайший продюсер, который так часто задействовал ее в своих постановках. И Берти Сарацин, который создавал эскизы ее костюмов еще с тех незапамятных времен, когда она играла эпизодические роли, а затем уже поднялся до нынешних высот и обрел благодаря ей известность, а она – славу. Но не ради этой славы они пришли сказать ей «последнее прости». Нет, все они пришли просто потому, что любили ее.

Ну а Ричард? Да, и Ричард тоже был здесь, бледный и удрученный. Ну и… да, разумеется, в последнюю секунду промелькнуло в голове, и Чарльз тоже.

Мисс Беллами остановилась, захлебнувшись в своих фантазиях. Слезы радости застилали глаза. Она часто развлекалась, строя планы на собственные похороны, и всякий раз была растрогана до крайности. Смущал лишь один неоспоримый факт: сама она будет мертва и не сможет насладиться этим зрелищем. Сама она будет лишена возможности созерцать этот погребальный обряд, и в этом ощущалась ужасная несправедливость.

Но, может, она все же каким-то образом узнает, увидит? Может, будет гордо витать над этим шоу, никем не замеченная, используя свой знаменитый дар устраивать грандиозные спектакли, казалось бы, без всяких видимых усилий со своей стороны? Возможно?.. Тут она ощутила некоторую неловкость, напомнила себе о своем замечательном пышном телосложении и решила подумать о чем-то другом.

А думать было о чем. О новой пьесе. О своей роли – весьма значительной и интересной. О долгом монологе, где она будет рассуждать о том, что нельзя падать духом, невзирая на возраст, и смотреть на будущее с ироничной улыбкой. Нет, Ричард написал его несколько иначе, самой ей хотелось, чтобы та же мысль была выражена более простыми словами. Может, стоит выбрать момент и предложить ему ввести несколько более простых предположений, и от этого монолог зазвучит куда более выразительно, чем использовать эти сухие фразы, которые просто чертовски трудно запомнить? Ей хотелось – тут на поверхность всплыло истрепанное слово «уловка», но она тотчас отогнала его, – ей хотелось придать всему, что она будет говорить и делать на сцене, истинного тепла и человечности, ведь это всегда было движущей силой ее таланта. Она верила в гуманизм. Возможно, с Ричардом удастся переговорить как раз сегодня утром. Он, разумеется, заявится со своими поздравлениями и пожеланиями. Ведь сегодня у нее день рождения! Ей следовало бы заранее обдумать свое поведение, чтоб избежать неловкостей. Она должна любой ценой устранить каверзные вопросы, ответ на которые может выдать ее возраст. Сама она вполне осознанно и с упорством, присущим какому-нибудь йогу, запрещала себе думать о возрасте, и благополучно о нем забыла. Никто не знал, сколько ей лет, кроме Флоренс, но та кремень и будет держать рот на замке. И еще старой нянюшки – вот Нинн, следует признать, становилась болтлива, выпив стаканчик-другой портера. Но ничего, с божьей помощью она как-нибудь справится и с этим.

Ведь, в конечном счете, главное, как ты себя чувствуешь и как выглядишь, остальное не важно. Она приподняла голову с подушки, повернулась. И увидела свое отражение в высоком зеркале над туалетным столиком. Неплохо, совсем даже неплохо, подумала она, тем более в такой ранний час и без грима. Она потрогала свое лицо в нескольких местах, разгладила кожу на висках и у подбородка. Так делать подтяжку или нет? Пинки Кавендиш была обеими руками за, говорила, что сегодня это вполне рутинная процедура и что кожа разглаживается прекрасно. Но как тогда быть с ее знаменитой треугольной улыбочкой? Продолжая натягивать кожу, она улыбнулась. Все еще треугольная.

Мисс Беллами позвонила в колокольчик. Как это приятно – думать, что весь небольшой штат ее прислуги в доме только и ждет этого сигнала. Флоренс, Куки, Грейсфилд, горничная, посудомойка и еще одна приглашенная со стороны женщина – все они собрались на кухне и готовятся к великому дню. Старая нянюшка, у которой уже давно начался бессрочный отпуск, сидит в постели с «Ньюс оф зе Уолд» или же спешно довязывает из остатков пряжи ночной жакетик, над которым провозилась бог знает сколько времени и который наверняка вручит ей в качестве подарка. Ну и, конечно же, Чарльз. Странно, но почему-то мисс Беллами почти никогда не уделяла мужу внимания в своих размышлениях, хоть и очень любила его. Она поспешила ввести его в эту картину. Чарльз наверняка дожидается Грейсфилда, который придет и доложит, что хозяйка проснулась и звонила. Ну и затем непременно появится здесь с розовой от бритья и умывания физиономией и в халате сливового цвета, который совершенно ему не идет.

Послышалось бряканье и какой-то шум. Дверь распахнулась, вошла Флоренс с подносом.

– Утро в разгаре, дорогуша, – сообщила она. – Ну, как чувствуешь себя в свои восемнадцать?

– Старая дура, – отозвалась мисс Белами и улыбнулась. – Чувствую себя просто отлично.

Флоренс ловко взбила подушки у нее за спиной и поставила поднос ей на колени. Потом раздернула шторы и разожгла камин. То была маленькая бледная женщина с черными крашеными волосами и сардоническим взглядом темных глаз. Она служила костюмершей мисс Беллами на протяжении двадцати пяти лет, и лет пятнадцать была ее личной горничной.

– Три поздравления уже прибыли, – объявила она. – Прекрасное начало утра.

Мисс Беллами взглянула на поднос. Там в плетеной корзинке лежала целая пачка телеграмм. На большой тарелке были рассыпаны разноцветные орхидеи, рядом примостился пакет в серебряной обертке, перевязанный розовой ленточкой.

– Интересно, что тут у нас такое? – спросила она, как всегда спрашивала в свой день рождения на протяжении последних пятнадцати лет, и взяла пакет.

– Цветы от полковника. Подарок он принесет позже, ну, как обычно.

– Да я не о цветах говорю, – заметила мисс Беллами и вскрыла пакет: – О, Флори! Флори, дорогая!

Флоренс гремела поленьями.

– Его, должно быть, принесли совсем рано, – пробормотала она. – Иначе бы никто и внимания не обратил.

В коробке лежала женская сорочка из тончайшей, как паутинка, ткани с богатой и искусной вышивкой.

– Иди сюда! – сказала мисс Беллами, любуясь подарком.

Флоренс подошла к постели, со страдальческим видом подставила щеку для поцелуя. И лицо ее покраснело. Секунду-другую она смотрела на хозяйку с какой-то почти болезненной преданностью, затем отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.

– Нет, это просто предел мечтаний! – воскликнула мисс Беллами, продолжая любоваться сорочкой. – Все, ничего мне больше не надо! Получить такую красоту в такой день! – Она качала головой, продолжая изумляться. – Жду не дождусь, когда ее надену, – добавила она. Актриса действительно была очень довольна подарком.

– Ну и еще обычная почта, – проворчала Флоренс. – Куда больше, чем обычно.

– Правда?

– Лежит на подносе в холле. Принести?

– После ванной, дорогая, хорошо?

Флоренс принялась открывать дверцы и ящики и выкладывать наряды, в которых должна была появиться сегодня ее хозяйка. Мисс Беллами, сидевшая на строгой диете, выпила чаю, съела тост и принялась вскрывать телеграммы, сопровождая каждую радостными восклицаниями.

– Берти, дорогой! Какое милое, хоть и краткое послание! И еще, Флори, тут телеграмма от Бэнтинга, из Нью-Йорка. Благослови их Господь!

– Мне говорили, будто шоу закрывают, – сказала Флоренс, – и я ничуть не удивлена. Грязное и скучное во всех отношениях. Тебе не к лицу в нем участвовать.

– Ничего ты в этом не понимаешь, – рассеянно заметила мисс Беллами. И с удивлением уставилась на очередную телеграмму. – Нет, – сказала она. – Это не правда. Это не правда! Ты только послушай, дорогая моя Флори! – И с чудесными модуляциями своего красивого голоса мисс Беллами прочла вслух следующее: – «Она явилась на этот свет из чрева утренней росы и помогла постичь концепцию всей красоты рассвета».

– Омерзительно, – пробормотала Флоренс.

– А я нахожу, что очень трогательно. Но кто он такой, скажи на милость, этот Октавиус Брауни?

– Понятия не имею, душа моя. – Флоренс помогла мисс Беллами переодеться в неглиже дизайна Берти Сарацина, затем пошла в ванную комнату. Мисс Беллами уселась перед зеркалом и принялась за предварительною работу над лицом.

Тут раздался стук в дверь, отделявшую ее спальню от спальни мужа, и он вошел. Чарльзу Темплтону исполнилось шестьдесят, то был высокий светловолосый господин с солидным брюшком. На темно-красный халат свисал монокль, тщательно причесанные волосы изрядно поредели и стали тонкими и пушистыми, как у младенца. А красноватое лицо, обычно ассоциирующееся с сердечным заболеванием, было чисто выбрито. Он поцеловал жене руку, потом чмокнул в лоб и положил на столик маленький пакетик.

– С днем рожденья, Мэри, дорогая, всех тебе благ, – сказал он. Двадцать лет назад, выходя за него замуж, она сказала, что он обаял ее своим красивым голосом. Голос до сих пор был хорош, только теперь мисс Беллами больше этого не замечала, что не мешало ей внимательно слушать, что слова мужа.

Тем не менее ответила она на его поздравления весело и даже игриво, и выразила восхищением подарком – браслетом с бриллиантами и изумрудами. Даже для Чарльза то был слишком щедрый подарок, и на мгновенье мисс Беллами вдруг вспомнила, что и он, как старая нянечка и Флоренс, знает, сколько лет ей исполнилось. И подумала: может, он намеренно хотел подчеркнуть этим подарком круглую дату? Есть несколько цифр, которые одним своим видом – тяжеловесным и округлым – навевают тоску и напоминают о старости. К примеру, цифра пять. Но мисс Беллами тут же отогнала эти мысли и показала ему телеграмму.

– Хотелось бы знать, как ты отнесешься к подобному поздравлению, – сказала она и отправилась в ванную, оставив дверь открытой. Вернулась Флоренс и стала застилать постель, всем видом давая понять, что больше таких глупостей не потерпит.

– Доброе утро, Флоренс, – сказал Чарльз Темплтон. Вставил монокль и подошел к аркообразному окну с телеграммой.

– Доброе утро, сэр, – деревянным голосом откликнулась Флоренс. Лишь оставшись наедине с хозяйкой, она позволяла себе самые вольные высказывания.

– Ты когда-нибудь видел, – окликнула его из ванной мисс Беллами, – нечто подобное?

– Но ведь это же просто восхитительно, – заметил Чарльз. – И так мило со стороны Октавиуса.

– Хочешь сказать, он тебе знаком?

– Октавиус Брауни? Ну, конечно, я его знаю. Старый знакомец по книжному магазину «Пегас». Поселился в нашем доме, наверху, еще до того, как мы сюда въехали. Замечательный человек.

– Разрази меня гром! – воскликнула мисс Беллами, плескаясь в ванной. – Ты имеешь в виду эту мрачную маленькую квартирку, где на подоконнике вечно сидит жирный котище?

– Именно. Он специализируется по литературе доякобинского периода.

– Так вот откуда все эти аллюзии с чревом и концепциями? О чем именно он думал, этот бедняга мистер Брауни?

– Это цитата, – ответил Чарльз, роняя монокль на грудь. – Из Спенсера. Кстати, на прошлой неделе я купил у него замечательный томик Спенсера. И он, несомненно, полагает, что ты его читала.

– Ну, тогда конечно. Придется притвориться, что читала. Наверное, надо позвонить ему и поблагодарить. Добрый мистер Брауни!

– Кстати, они большие друзья с Ричардом.

– Кто? Кто это «они»? – настороженно уточнила мисс Беллами.

– Октавиус Брауни и его племянница. Очень симпатичная девушка. – Чарльз покосился на Флоренс и после паузы добавил: – А звать ее Аннелида Ли.

Флоренс откашлялась.

– Быть того не может! – усмехнулся голос в ванной. – Ан-не-ли-да! Звучит прямо как название крема для лица!

– Это из Чосера.

– Тогда, наверное, кота зовут не иначе, как Петр Пахарь[1].

– Нет. Это из предыдущего периода. Кота зовут Ходж.

– Странно. Никогда не слышала, чтобы Ричард упоминал ее имя.

– Как выяснилось, она тоже выступает на сцене, – сказал Чарльз.

– О боже!

– В этом новом любительском театре, ну, что сразу за Уолтон-стрит. «Бонавентура»[2].

– Ни слова больше, мой бедный Чарльз! Всему есть предел. – Чарльз тотчас умолк, и мисс Беллами спросила: – Ты еще здесь?

– Да, дорогая.

– А откуда ты знаешь, что Ричард с ними близок?

– Время от времени видел его там, – ответил Чарльз и после небольшой заминки добавил: – Я тоже сблизился с ними, Мэри.

Снова повисло молчание, затем веселый голос прокричал из ванной:

– Флори! Принеси мне… Ну, сама знаешь, что.

Флоренс подхватила выбранные ею вещи и понесла в ванную.

Чарльз Темплтон смотрел из окна на маленькую лондонскую площадь, залитую лучами яркого апрельского солнца. На углу Пардонер-Роу женщина продавала цветы – сидела, утопая в целом море тюльпанов. Тюльпаны были повсюду. Даже его жена превратила подоконник аркообразного окна в цветник, и выращивала на нем не только тюльпаны, но и множество рано зацветающих азалий, некоторые бутоны еще не распустились. Он рассеянно рассматривал эти цветы и вдруг заметил среди них жестяной баллончик со спреем. На этикетке красовалась надпись: «Распылитель от насекомых и садовых вредителей». Ниже была наклейка с предупреждениями, что неправильное использование этого средства может привести к летальному исходу. Чарльз рассмотрел эти надписи в монокль.

– Флоренс, – сказал он, – не думаю, что здесь самое подходящее место для этой опасной штуки.

– Вот и я то же самое ей говорю, – заметила, вернувшись из ванной, Флоренс.

– Здесь столько предупреждений. Этот яд нельзя использовать в замкнутом пространстве. А она, наверное, так и делает?

– Да я ей говорила, все бесполезно, – ответила Флоренс.

– Нет, не нравится мне это. Может, выбросишь ее?

– Ага, и получу за это такой нагоняй, что мало не покажется, – проворчала Флоренс.

– И тем не менее, – настаивал Чарльз, – это гадость надо выбросить. Может, скажешь, что куда-то задевалась?

Флоренс окинула его полным презрения взглядом и что-то пробормотала себе под нос.

– Что ты сказала? – спросил он.

– Сказала, что не так-то это просто. Она все знает. Читать умеет. Я ей говорила. – Тут Флоренс, гневно сверкнув глазами, уставилась на него. – Я принимаю приказы только от нее. Так было и так оно всегда будет.

Чарльз молчал секунду-другую.

– Это верно, – проговорил он. – И все же… – Тут он услышал голос жены. Она выключила душ, вздохнула и вышла в спальню.

На мисс Беллами красовался наряд – подарок от Флоренс. На паркет падало пятно солнечного света, и она позировала в нем, радостная и не осознающая, как это полупрозрачное одеяние ее разоблачает.

– Ты только посмотри на мою новую шикарную сорочку! – воскликнула она. – Подарок от Флоренс! Вот самый подходящий туалет для дня рождения.

Она обставила свой «выход» умело, комично и провокационно одновременно, в духе французских фарсов.

Голос, который она некогда назвала чарующим, произнес:

– Потрясающе. Как это мило со стороны Флоренс. – Ради приличия Чарльз выждал еще немного, потом добавил:

– Что ж, дорогая, оставлю тебя наедине с твоими маленькими тайнами. – И отправился завтракать в одиночестве.

Не было никаких особых причин, по которым Ричард Дейкерс должен был пребывать сегодня в приподнятом настроении, напротив, имелись весьма веские причины вовсе не радоваться этому дню. Тем не менее, продвигаясь на автобусе, а затем и пешком к дому на Пардонер, он вдруг испытал сильнейший подъем духа – бесценнейшим даром Лондона всегда было умение заряжать людей энергией. В автобусе он разместился на переднем сиденье и ощущал себя фигурой на носу корабля, разрезающего поток движения на Кингз Роуд, величественно высился над всем вокруг во всем своем великолепии. Магазины Челси были забиты тюльпанами, и, сойдя с автобуса, Ричард дошел до угла Пардонерс Роу, где сидела знакомая ему цветочница, со всех сторон обставленная ведрами с тюльпанами – некоторые цветы были еще в бутонах.

– Доброго утречка, дорогой, – сказала цветочница. – Чудо что за денек сегодня, верно?

– День просто божественный, – согласился с ней Ричард. – И ваша шляпка очень идет вам, миссис Тинкер, и выглядит, как нимб.

– Еще бы, натуральная соломка, – сообщила миссис Тинкер. – Всегда надеваю соломенную шляпу на вторую субботу апреля.

– Афродита, явившаяся из морской раковины, не могла бы сказать лучше. Я возьму две дюжины вон тех, желтеньких.

Она завернула тюльпаны в зеленую бумагу.

– Только для вас десять шиллингов, – заявила миссис Тинкер.

– Просто разорение! – воскликнул Ричард и протянул ей одиннадцать шиллингов.

– Нищета. Но какого черта? Тут больше.

– Все верно, дорогая, шиллингом больше или меньше – роли не играет. Вам тюльпаны, леди? Не проходите мимо! Чудесные тюльпаны!

Взяв в одну руку букет и зажав полевую сумку под мышкой, Ричард обогнул продавщицу и свернул вправо. Прошел мимо трех домов и подошел к «Пегасу», дому в георгианском стиле, который Октавиус Брауни переоборудовал в книжный магазин. В витрине на подставке лежали раскрытое первое издание Бейера[3], а также книга Луи Дюшартра «Premieres Comedies Italiennes»[4]. Чуть глубже, в тени витрины висела марионетка, изображающая очень импозантного негра в полосатом шелковом наряде. Ну а в водянистых глубинах интерьера Ричард разглядел очертания трех прекрасно отполированных старинных стульев, прелестный инкрустированный столик и высокие полки с бесконечными рядами книг. Он различил также фигуру Аннелиды Ли – девушка расхаживала среди дядиных сокровищ в сопровождении кота Ходжа. По утрам, если в театре не было репетиций, Аннелида помогала дяде. Она очень хотела стать настоящей актрисой. Ричард, понимавший в этом виде искусства, не сомневался, что она уже ею стала.

Он открыл дверь и вошел.

Аннелида протирала пыль, и на ней было домашнее черное платье – туалет строгий и бескомпромиссный. Волосы подхвачены белым шарфиком. Ричард уже успел понять, что бывает на этом свете какая-то особая неброская красота, не нуждающаяся в пышных и ярких нарядах, и что Аннелида в полной мере наделена ею.

– Привет, – поздоровался он. – Вот, принес вам тюльпаны. Доброе утро, Ходж. – Кот бегло взглянул на него, нервно дернул хвостом и отошел.

– Какая прелесть! Но день рожденья у меня не сегодня.

– Это не важно. Цветы потому, что утро сегодня просто чудесное, и миссис Тинкер надела соломенную шляпу.

– Прямо и не знаю, как благодарить, – сказала Аннелида. – Подождите, надо поставить их в воду. Был где-то у нас такой зеленый кувшин.

И она скрылась в глубине помещения. А потом Ричард услышал знакомый шаркающий звук и постукивание. Это ее дядя, Октавиус, спускался по лестнице, опираясь на черную трость. То был высокий мужчина лет шестидесяти трех с густой копной седых волос и лукавым выражением лица. Он имел привычку поглядывать на людей уголком глаза, словно давал им понять, какой он озорной и непослушный парень. Он был довольно обидчив, невероятно эрудирован и худ почти до прозрачности.

– Доброе утро, Дейкерс, мой дорогой, – произнес он. Увидел тюльпаны и дотронулся до одного цветка кончиком синеватого пальца. – Ах, – процитировал он, – «никакое искусство не сравнится с этой благородной простотой и прелестью, от ее Величества Матушки Природы ни убавить, ни прибавить ни единого штриха». Прекрасные цветы и, к счастью, лишены какого-либо запаха. Да, кстати, мы тут кое-что для вас откопали. Милейшая вещица и вполне в вашем духе, вот только, боюсь, дороговата. Не терпится выслушать ваше мнение.

Октавиус развернул сверток, лежавший на столе, и отошел в сторону, чтобы Ричард мог полюбоваться его содержимым.

– Как видите, старинная гравюра, – начал он, – мадам Вестрис[5] en travesti в костюме жокея. – Он искоса взглянул на Ричарда. – Занятные коротенькие бриджи, согласны? Как думаете, мисс Беллами понравится?

– Не может не понравиться.

– Это раритет. Рамка современная. Боюсь, потянет на целых двенадцать гиней.

– Моя вещица, – сказал Ричард. – Вернее, Мэри.

– Уверены? Что ж, прощу прощенья, должен оставить вас ненадолго. Схожу за Нелл, пусть сделает нарядную подарочную упаковку. Где-то там у нас завалялся кусок викторианской оберточной бумаги. Нелл, дорогая! Не могла бы ты…

Постукивая тростью, он отошел, вскоре вернулась Аннелида с зеленым кувшином, и его подарочный пакет был готов.

Ричард прикоснулся ладонью к своей сумке.

– Как думаете, что у меня здесь? – спросил он.

– Не… Случайно не пьеса? Не «Земледелие на небесах»?

– Горяченькая, только что от машинистки. – Он наблюдал за тем, как ее тонкие пальцы перебирают стебли тюльпанов. – Я собираюсь показать ее Мэри, Аннелида.

– Трудно было бы выбрать более подходящий день, – мягко отозвалась Аннелида, и когда он промолчал, спросила: – Что-то случилось?

– Дело в том, что там для нее нет роли, – выпалил Ричард.

Через секунду она заметила:

– Ну и что? Разве это имеет такое уж большое значение?

– Имеет. Если, конечно, дело дойдет до постановки. И кстати, Тимми Гэнтри просматривал ее и одобрительно хмыкал. И все равно, с Мэри как-то не вяжется…

– Но почему? Я не понимаю…

– Не так-то просто объяснить, – промямлил он.

– Вы уже написали для нее одну новую пьесу, и вроде бы она была в восторге, разве не так? Тут что-то совсем другое.

– И эта пьеса значительно лучше. Вы же прочли ее.

– Во много раз лучше. Словно в другой мир попадаешь. Все должны посмотреть спектакль по этой пьесе.

– И Тимми Гэнтри понравилась.

– Ну вот, видите? Она особенная, необыкновенная! Разве она этого не поймет?

– Аннелида, дорогая, – проговорил Ричард, – вы пока не знаете, что это такое – театр, правильно? И на какие выходки способны актеры.

– Ну, наверное, не знаю. Но знаю, что вы с ней очень дружны и что между вами прекрасное взаимопонимание. Вы же сами мне говорили.

– Да, так и есть, – согласился Ричард и погрузился в молчание.

– Вроде бы, – заговорил он после долгой паузы, – я никогда не рассказывал вам, что сделали для меня она и Чарльз?

– Нет, – ответила Аннелида. – Не припоминаю. Но…

– Мои родители, они родом из Австралии, дружили с родителями Мэри. Они погибли в автокатастрофе на Французской Ривьере, когда мне и двух еще не было. Родители Мэри от меня не отходили. Речь никогда не шла о деньгах. Обо мне заботилась ее старая нянюшка, та самая знаменитая Нинн. Ну а потом, когда она вышла замуж за Чарльза, они забрали меня к себе в дом. Я всем обязан ей. И мне хотелось думать, что я хоть как-то отплатил ей за доброту и заботу своими пьесами. И вот теперь… сами понимаете, к чему это может привести.

Аннелида закончила расставлять тюльпаны в вазе и посмотрела прямо ему в глаза.

– Уверена, все уладится, – мягко заметила она. – Все будет хорошо. Слишком смело с моей стороны так рассуждать, но вы так много рассказывали мне о ней. Порой кажется, я хорошо знакома с этой женщиной.

– Мне очень хотелось бы вас познакомить. Кстати, это и является главной целью моего сегодняшнего визита. Разрешите заехать за вами в шесть и отвезти к ней? Там состоится вечеринка, надеюсь, вам будет весело, но прежде всего мне бы хотелось познакомить вас с ней. Вы согласны, Аннелида?

Она выдержала долгую паузу, потом ответила:

– Не думаю, что получится. Я… я сегодня вечером занята.

– А я вам не верю. Почему не хотите пойти?

– Просто не могу. Ведь это ее день рождения, сугубо личный праздник для самых близких и друзей. И нельзя приводить на него какую-то незнакомую женщину. К тому же никому не известную актрису.

– Почему бы нет?

– Это неприлично.

– Что за слово, однако? И с чего это вы, черт возьми, взяли, что познакомить двух самых симпатичных мне на этом свете женщин будет неприлично?

– Ну, не знаю… – протянула Аннелида.

– Да все вы прекрасно знаете и понимаете, – строго заметил Ричард. – Вы должны там быть.

– Мы же с вами едва знакомы.

– Жаль, что у вас сложилось такое мнение.

– Я хотела сказать… что познакомились недавно…

– Что за увертки!

– Нет, послушайте…

– Извините. Очевидно, я слишком увлекся и выдавал желаемое за действительное.

И тут, когда они оказались почти на грани ссоры, которой никто из них не желал, послышался стук трости и вошел Октавиус.

– Да, кстати, Дейкерс, – весело заметил он, – я тут с утра поддался романтическому порыву. Оправил вашей патронессе поздравительную телеграмму, одну из сотен, которые она, несомненно, получит. Аллюзию, навеянную Спенсером. Надеюсь, она не обидится.

– Очень мило с вашей стороны, сэр, – громко сказал Ричард. – Она будет просто в восторге. Ей всегда нравилось внимание. Спасибо вам за то, что отыскали эту гравюру.

И, забыв заплатить за подарок, он вылетел из магазина в самых расстроенных чувствах.

III

Дом Мэри Беллами располагался рядом с книжным магазином «Пегас», но Ричард был слишком расстроен, чтобы сразу отправиться туда. Он обошел по кругу Пардонерс, Плейс, пытаясь привести в порядок свои мысли и чувства. Он уже имел за плечами печальный опыт, к счастью, встречающийся довольно редко, где жертва видит себя незнакомцем, как бы со стороны и в далекой перспективе. Процесс этот напоминал псевдонаучные фильмы, где показан рост какого-нибудь растения, и где путем технических уловок срок этот сокращается от нескольких недель до нескольких минут. Вот семя в земле поливают, затем оно дает росток, стебель вылезает на поверхность, с невероятной быстротой удлиняется, словно движимый некой невидимой силой, и наконец расцветает.

В случае с Ричардом этой неведомой силой была Мэри Беллами. Конечный продукт ее стараний на протяжении двадцати семи лет написал две успешных комедии для Уэст-Энда[6], третье произведение лежало в сумке (тут он еще крепче зажал ее под мышкой) – и представляло собой серьезную пьесу.

Всем этим он был обязан Мэри Беллами и никогда не упускал случая сказать ей об этом. Ну, наверное, все же не совсем всем. Не этой серьезной пьесой.

Он почти завершил обход Пардонерс Плейс, и, не желая проходить мимо магазинной витрины, завернул обратно. Почему он так вспылил, когда Аннелида отказалась познакомиться с Мэри? И почему она отказалась? Да любая другая девушка на месте Аннелиды, с ноткой тревоги подумал он, запрыгала бы от радости, получив такое приглашение. Еще бы: день рождения великой Мэри Беллами! Ведь там соберутся сливки лондонского театрального общества. Театральное руководство. Продюсер. Да любая другая девушка… Тут он одернул себя, понимая, что если довести эти мысли до логического конца, то окажется в довольно неудобном положении. Да кто, собственно он сам такой, этот Ричард Дейкерс? Реальность растворилась, и он оказался лицом к лицу с незнакомцем. Такое с ним уже бывало, и особой радости не доставляло. Он тряхнул головой, отгоняя все эти мысли, принял решение, быстро зашагал к дому и позвонил в дверь.

Чарльз Темплтон завтракал у себя в кабинете, на первом этаже. Дверь туда была открыта, и Ричард сразу увидел его. Чарльз сидел и читал «Таймс», и, судя по всему, чувствовал себя вполне уютно среди шести тщательно подобранных изделий китайского фарфора, трех любимых картин, нескольких антикварных стульев и прелестного старинного стола. Чарльз всегда очень трепетно и с большим пониманием относился к окружавшим его предметам. Иногда годами ждал возможности приобрести нужную вещицу – по его понятиям – сущее сокровище.

Ричард вошел.

– Чарльз! – воскликнул он. – Как поживаешь?

– Привет, старина. Пришел выразить свою преданность?

– Я что, первый?

– Первый, который делает это лично. Тут, как обычно, гора поздравительных писем и телеграмм. Мэри будет очень тебе рада.

– Тогда я наверх, – сказал Ричард, но все еще топтался на месте. Чарльз опустил газету. Как же часто, подумал Ричард, я видел этот жест. Он опускал газету, снимал очки и рассеянно улыбался. Ричард, все еще пребывающий в поисках истины, что было всегда ему свойственно, задался вопросом: насколько он хорошо знает Чарльза? Насколько привык он к этой его сдержанной любезности, этому слегка рассеянному взгляду? Каким бывает Чарльз в других местах? Является ли он, если верить слухам, столь неумолимо последовательным деловым человеком, сумевшим сколотить целое состояние? Или: каким любовником был Чарльз лет двадцать пять тому назад? Трудно представить, подумал Ричард, поглядывая на пустую нишу в стене.

И тут же спросил:

– Послушай, а куда девалась статуя музыкантши династии Тан?

– Исчезла.

– Исчезла? Как это? Разбилась, что ли?

– Испорчена. Откололся кусочек ее лютни. Думаю, работа Грейсфилда. Пришлось отдать статуэтку Морису Уорендеру.

– Но если даже так… то есть, хочу сказать, в старинных вещах часто встречаются дефекты… Но разве можно было отдавать? Ведь это твое сокровище.

– Уже нет, – ответил Чарльз. – Ты же знаешь, я перфекционист.

– Это ты так говоришь! – воскликнул Ричард. – Но готов побиться об заклад, причина не в том. Морис всегда жаждал заполучить эту статуэтку. Ты поразительно щедр, старина.

– Ерунда, – буркнул Чарльз и снова взялся за газету. Ричард колебался. Затем вдруг слышал свой голос:

– Скажи, Чарльз, я когда-нибудь говорил тебе спасибо? Тебе и Мэри?

– За что, мой дорогой?

– За все. – Ричард решил прикрыться иронией. – За то, что приютили бедного сироту. Ну и за все такое прочее.

– Искренне надеюсь, что это взято не из поздравительного послания викария ко дню рождения.

– Просто вдруг осенило.

Чарльз выждал секунду-другую, затем произнес:

– Ты принес нам много радости, и наблюдать за тобой было жутко интересно. – Он заколебался, словно стараясь подобрать нужные слова для следующего высказывания. – Мы с Мэри, – вымолвил он наконец, – смотрели на тебя как на большое достижение. А теперь ступай и наговори ей кучу самых приятных слов.

– Да, – кивнул Ричард. – Пожалуй, пойду. Увидимся позже.

Чарльз поднес газету к глазам, а Ричард стал медленно подниматься наверх, пожалуй, впервые в жизни притворяясь, что не наносит официального визита мисс Беллами.

Мэри была у себя в комнате, разодетая в пух и прах, осыпанная подарками. Тут он сразу переключил скорость. Крепко обнял ее, прижал к сердцу, а затем чуть отстранил от себя и сказал, что выглядит она просто потрясающе.

– Дорогой, милый, милый! – игриво воскликнула Мэри. – Как замечательно, что ты пришел! Я так ждала, так надеялась!

Ричард про себя отметил, что было бы странно с его стороны не осыпать именинницу комплиментами. Еще раз поцеловал ее и вручил подарок.

Было еще рано, а потому энтузиазм ее пока не иссяк. И она восторженно заахала при виде гравюры, выражая свое восхищение, удивление и благодарность. Где, спрашивала она, где, скажите на милость, он раздобыл столь чудесный, исключительный подарок?

Именно на эту паузу в потоке восторгов и восхвалений и рассчитывал Ричард, и тотчас ею воспользовался.

– Нашел гравюру в «Пегасе», – ответил он. – Вернее, это Октавиус Брауни нашел ее для меня. Уверяет, что страшно редкая.

Ее треугольная улыбка не померкла. Глаза сияли, она не отпускала его руки.

– Ах да! – весело воскликнула она. – Этот старикан из книжного магазина! Представляешь, дорогой, он прислал мне поздравительную телеграмму, где говорилось о моей концепции. Очень мило, но понять ничего не возможно.

– Да, он любит выражаться витиевато и заумно, – заметил Ричард. Мэри скроила смешную мину. – Вообще-то был когда-то ученым мужем, преподавал то ли в Оксфорде, то ли в Кембридже. Но не испытывал симпатии к рассерженным молодым людям, вот и предпочел открыть книжную лавку.

Мисс Беллами водрузила гравюру на туалетный столик и смотрела на ее, полузакрыв глаза. – У него вроде бы дочь? Кто-то мне говорил…

– Племянница, – сказал Ричард. И тут, к своему отвращению, почувствовал, как во рту у него пересохло.

– Должна ли я, – спросила Мэри, – спуститься вниз и поблагодарить его? Никогда не знаешь, как вести себя с такого сорта людьми.

Ричард поцеловал ей руку.

– Октавиус, это не сорт, дорогая. Он человек. Так что спустись, он будет в восторге. И да, Мэри…

– Что, мое сокровище?

– Я тут подумал, зная твою доброту… Может, ты пригласишь их выпить? Если, конечно, они тебе понравятся.

Она сидела за туалетным столиком и изучала свое лицо в зеркале.

– Прямо не знаю, – задумчиво пробормотала она, – стоит ли попробовать эти новые тени для век. – Мэри взяла тяжелый флакон венецианского стекла с пульверизатором и щедро побрызгалась духами. – Надеюсь, кто-нибудь догадается подарить мне по-настоящему шикарные духи, – заметил она. – Эти почти закончились. – Она отставила флакон в сторону. – Выпить, говоришь? – спросила она. – Но когда? Не сегодня же!

– Почему бы не сегодня?

Она распахнула глаза.

– Но дорогой, мы же будем только смущать друг друга.

– Что ж, – пробормотал он. – Тебе, конечно, виднее.

Мэри снова смотрела в зеркало и не отвечала. Ричард открыл сумку и достал рукопись.

– Я тут кое-что принес – хочу дать тебе почитать. Это сюрприз, Мэри. – Он положил рукопись на туалетный столик. – Вот.

Она взглянула на титульный лист – «Земледелие на небесах». Пьеса Ричарда Дейкерса.

– Дики? Дики, дорогой! Как прикажешь это понимать?

– Специально приберег для сегодняшнего дня, – ответил Ричард и тотчас понял, какую совершил ошибку. Мисс Беллами одарила его особым словно светящимся взглядом, означавшим, что она глубоко тронута. – О, Дики! – прошептала она. – Специально для меня? Ты мой дорогой!

Его охватила паника.

– Но когда? – спросила она, недоуменно качая головой. – Когда ты успел? И это при том, что ты завален работой. Не понимаю! Нет, я просто потрясена, Дики!

– Работал над ней уже довольно долго. Это… это совершенно не похоже на другие мои пьесы. Это не комедия. Тебе может не понравиться.

– Так… ты написал что-то серьезное и великое? Наконец-то! – прошептала она. – Мы всегда знали, что это рано или поздно произойдет. И совершенно самостоятельно, да, Дики? Без всяких глупых подсказок со стороны старой, но любящей тебя Мэри, и предварительного прочтения?

Мэри говорила все то, что он и ожидал от нее услышать. И чувствовал себя просто отвратительно.

– Знаешь, – заметил Ричард, – пьеса может оказаться просто чудовищно скверной. Я много чего себе тут напозволял, и уже не понимаю, что скажут люди. Так что не будем омрачать этот светлый и великий день моими графоманскими опусами.

– Ты не мог сделать мне никакого другого подарка, осчастливившего хотя бы наполовину. – Она погладила рукопись выразительными, но уже не слишком молодыми руками. – Запрусь на часок перед ленчем и залпом проглочу ее.

– Мэри, – в отчаянии протянул он. – Не слишком обольщайся по поводу этой пьесы. Она совсем не в твоем духе.

– Не желаю больше ничего слышать! Ведь ты написал ее для меня, дорогой!

Ричард судорожно подбирал слова, чтоб хоть как-то объяснить ей, что все обстоит иначе, но тут она весело воскликнула:

– Хорошо! Там видно будет. Не стану тебя больше дразнить, обещаю. Так о чем мы там говорили?.. О твоих чудаках, знакомых из книжной лавки? Заскочу сегодня же утром, попробую составить о них впечатление, договорились? Ты рад?

Не успел он ответить, как в коридоре послушались два голоса, один старческий и неуверенный, другой звонкий как флейта альт. Они пропели:

– С днем рожденья тебя. С днем рожденья тебя!

С днем рождения, Мэри,

Поздравляем тебя!

Дверь отворилась. Вошли полковник Уорендер и мистер Берти Сарацин.

Холостяку полковнику Уорендеру было шестьдесят, он доводился кузеном Чарльзу Темплтону, и некоторое фамильное сходство между ними было неоспоримым, хотя полковник выглядел стройнее и куда бодрее. Он держал себя в форме, всегда прекрасно одевался и носил такие ухоженные усики, что, казалось, их разгладили утюгом и прилепили к лицу. Осанка военная, манеры просто безупречные.

Мистер Берти Сарацин тоже выглядел безупречно, но в более артистичной манере. Рукава пиджака закатаны и открывают манжеты со множеством розовых запонок. Кожа белоснежная, как берлинской фарфор, вьющиеся волосы, голубые глаза и удивительно маленькие для мужчины руки. Манеры его отличала игривая беспечность. Он тоже был холостяком, что и понятно.

Они вошли вместе и устроили целое комическое представление. Уорендер изображал благодушного и сдержанного кавалера, Берти Сарацин – прима балерину. Он пританцовывал, делал па то в одну сторону, то в другую, кружился, высоко подняв в руках подарок, словно жертвоприношение, а затем с поклоном положил его к ногам мисс Белами.

– Боже, я выгляжу полным идиотом! – воскликнул он. – Быстро бери его, дорогая, иначе будет уже не так смешно.

Последовали приветствия, поздравления, затем Мэри начала рассматривать подарки. От Уорендера, который недавно побывал за границей, она получила перчатки из Гренобля, от Берти – миниатюрную скульптурную группу из пяти красоток купальщиц и фотографа, сделано все это было из базальтового дерева и полосок тонкой хлопковой ткани.

– Уверен, это самый симпатичный подарок из всех, которые ты получила, – сказал он. – Ладно, главная миссия выполнена, теперь пообщаюсь с остальными.

И он запорхал по комнате, отпуская шуточки. Уорендер, мужчина сдержанный и молчаливый, считался самым давним и верным обожателем мисс Беллами. Он решил перемолвиться словечком с Ричардом, который всегда относился к нему с симпатией.

– Репетиции еще не начались? – спросил он. – Мэри говорила мне, что в восторге от новой роли.

– Пока еще нет, – ответил Ричард. – Обычная тягомотина, как и всегда.

Уорендер окинул его беглым взглядом.

– Первые дни – они всегда самые трудные, не так ли? – неожиданно заметил он. – Так что надо положиться на руки опытные и умелые, не так ли? – Он всегда заканчивал ремарки этим расхожим выражением.

– Попробовал, используя этот перерыв, заняться написанием более серьезного произведения.

– Вот как? Прекрасно. Мужчина всегда должен идти на риск, я в этом уверен.

– Приятно слышать, что вы придерживаетесь такого мнения! – воскликнул Ричард.

Уорендер разглядывал носки своих туфель.

– Никогда не соглашайся, – заметил он, – на нечто тебе претящее. Хотя вроде бы за тобой такого не числится.

Ричард подумал с благодарностью: «Именно таких слов я и ждал», но не успел выразить свои мысли вслух, потому как вошла старая Нинн.

Старую Нинн по-настоящему звали мисс Клара Пламтри, правда, почтительно прибавляли титул «миссис». Она вынянчила не только Мэри Беллами, но и Ричарда, когда Мэри и Чарльз взяли сироту в дом. Каждый год она брала отпуск на две недели и уезжала навестить своих бывших хозяев. То была маленькая краснолицая и фантастически упрямая старушка. Никто точно не знал, сколько ей лет, считалось, что пошел восемьдесят второй год. Обычно нянюшек, живущих в семье, воспринимают как актрис на характерных ролях, не считают за полноценного человека. И старушка Нинн была главной героиней множества забавных историй Мэри Беллами. Порой Ричард задавался вопросом: уж не подыгрывает ли сама Нинн всем этим легендам? В весьма преклонном возрасте у нее вдруг появилась тяга к портеру, и под влиянием выпитого у нее возникали распри и недоразумения со слугами. И еще она находилась в состоянии партизанской войны с Флоренс, с которой, тем не менее, умудрялась поддерживать доверительные отношения. Всех ее «подданных», по словам мисс Беллами, объединяла глубокая преданность ей.

В светло-вишневой шали и платье в крупный цветочек – ибо она просто обожала яркие тона – старушка Нинн пересекла комнату. Уголки ее рта были опущены, в руках она держала пакет в простой оберточной бумаге, который и выложила на туалетный столик.

– С днем рожденья, мэм… – буркнула она. Для человека столь малого роста у нее был на удивление глубокий голос.

Тут вокруг нее началась суета. Берти Сарацин попробовал подшутить в духе Меркуцио и назвал ее сестрицей Пламтри. Проигнорировав его, она обратилась к Ричарду:

– Что-то тебя последнее время не видать, – она одарила его укоризненным взглядом, в котором светилась неподдельная любовь.

– Был очень занят, Нинн.

– Говорят, будто все сочиняешь свои пьесы.

– Так и есть.

– Всегда был упрямым мальчишкой. Гляжу, так и не вырос.

Мэри Беллами развернула сверток и достала оттуда вязаный жакет вполне подходящих размеров, который накидывают на ночную сорочку. Она рассыпалась в благодарностях, но старая Нинн тут же ее оборвала.

– Связала в четыре слоя, – заявила она. – С годами начинаешь мерзнуть, и чем скорее ты смиришься с этим фактом, тем уютнее и спокойнее будет на душе. Доброе утро, сэр, – добавила Нинн, заметив полковника Уорендера. – Надеюсь, вы со мной согласны. Что ж, не буду задерживать.

И, сохраняя полную невозмутимость, она вышла из комнаты, где воцарилась тишина.

– Нет, это просто потрясающе! – с визгливым смешком заметил Берти. – Дорогая Мэри, меня просто снедает лихорадочное нетерпение. Когда, наконец, мы засучим рукава и приступим к осуществлению всех своих планов и задумок?

– Прямо сейчас, дорогой, если ты готов. Дики, сокровище мое, можно оставить тебя с Морисом? Придумайте себе какое-нибудь развлечение. А если понадобится помощь, мы вам свистнем. Идем, Берти.

Мэри взяла его под руку. Он принюхался и экстатически закатил глаза.

– О, эти ваши духи, – воскликнул он. – Вроде бы как у всех, но этот запах прекрасней благовоний всех жен и наложниц царя Соломона вместе взятых! Вы пахнете весной! En avant[7]!

И они спустились вниз. Уорендер и Ричард остались в комнате, хранившей отпечаток ее личности и словно тянущийся шлейфом необычайно мощный запах ее духов.

Согласно давно установившейся традиции мисс Беллами и Берти готовили дом к празднеству. Ее кабинет располагался за первой дверью слева на первом этаже. То было продолговатое помещение в стиле георгианского салона, где одна дверь выходила в холл, а другая – в обеденный зал. Из зала можно было попасть и в холл, и в оранжерею, это последнее помещение составлял предмет особой ее гордости. За оранжереей находился небольшой внутренний дворик с садом. Когда все двери были открыты, пространство зрительно увеличивалось. Берти сам занимался «декором» и использовал дорогую старинную французскую парчу. Заранее нарисовал букеты из бледных махровых роз в глубоких нишах над дверьми и на стенных панелях и где-то подобрал весьма изящные канделябры. В этом году все цветы должны были быть только желтые и белые. Он взялся за работу с присущей ему энергией и энтузиазмом, предварительно позаимствовав у лакея Грейсфилда фартук. Мисс Беллами тоже накинула недавно вошедший в моду фартук с нагрудником в оборку, натянула кожаные перчатки и принялась весело порхать по оранжерее, обрывая засохшие цветки и лепестки и переставляя цветочные горшки. Садоводством она занималась с энтузиазмом. Они перекликались, переходя из комнаты в комнату, обменивались театральными сплетнями и время от времени переходя на сценический жаргон.

– Ау! Что там у тебя, дорогуша?

– Ку-ку! Ты просто глазам своим не поверишь! – Именно такой способ общения они избирали в подобных случаях. И получали от процесса огромное удовольствие, и вот из-под умелых пальцев Берти вышли букетики белых и золотистых цветов, а также совершенно прелестные гирлянды для украшения стола. Мисс Беллами тоже старалась, как могла.

Они занимались всем этим примерно с полчаса, и Берти удалился в «цветочную» комнату, когда Грейсфильд привел мисс Кэйт Кавендиш, которую близкие называли просто Пинки.

Пинки была моложе своей прославленной современницы и не так знаменита. Она выступала на вторых ролях во многих постановках с мисс Беллами, и их личные взаимоотношения, к ее неудовольствию, копировали профессиональные. У нее было веселое миловидное личико, одевалась она просто и со вкусом, обладала искренностью и прямотой мышления. Словом, то была весьма привлекательная женщина.

– Я просто вся горю и пылаю, дорогуша! – воскликнула она. – Воспарила духом, через минуту поймешь, почему. Сорок тысяч поздравлений и пожеланий, Мэри! И пусть твой силуэт ни увеличится ни на йоту! Вот тебе мое скромное подношение.

То был флакон новых духов от прославленной фирмы, и назывались они «Врасплох».

– Мне контрабандой доставили из Парижа, – сказала Пинки, – здесь они еще не продаются. Надо нанести на мочки ушей, всего капельку, так мне сказали, и тогда все спутники собьются с курса.

Мисс Беллами настояла, чтобы флакон открыли. Нанесла чуточку на запястья и понюхала.

– Но Пинки, – пробормотала она, – это, пожалуй, уж слишком! Да они плотины способны взорвать, дорогая! Честное слово!

– Хороши, правда?

– Попрошу Флори добавить их в мой спрей. Сию же минуту. Пока Берти до них не добрался. Сама знаешь, что он за птица.

– А что, Берти здесь? – быстро спросила Пинки.

– В цветочной комнате.

– О…

– А почему спрашиваешь? Вы что, поцапались?

– Да нет, что ты, – ответила Пинки. – Просто… сейчас не очень хочется выдавать ему этот секрет, тем более что он имеет прямое отношение к Берти. Боже, что это со мной? Нет, правда, я сегодня слегка под мухой.

– Ты? Но ты же никогда не прикладывалась к спиртному по утрам.

– Да, верно. Но по такому случаю, Мэри… Словом, выпила чуток с руководством театра. По две маленьких, но на пустой желудок. И вот тебе результат!

– С руководством? – резко спросила мисс Беллами.

– Удивлена, верно?

– И Берти имеет к этому отношение?

Пинки дико расхохоталась и заметила:

– Если не расскажу кому-то все прямо сейчас, просто лопну! Вот и выбрала тебя. И Берти, да благослови его Господь, придется это проглотить, потому как косвенно он тоже приложил к этому руку, за что я ему чрезмерно благодарна.

Мэри Беллами не сводила с подруги настороженного взгляда, а затем переспросила:

– Благодарна?

– Ладно. Понимаю, что совсем тебя запутала. Теперь по порядку. Дорогая, я получила главную роль в новой пьесе Бонго Дилона. В «Единороге». Премьера в сентябре. Готова побиться об заклад, ты мне не веришь, но это правда. Все решено, и контракт будет подписан. Моя первая главная роль, Мэри! О, Боже, как же я счастлива!

Знакомое тянущее и неприятное ощущение под диафрагмой предупредило Мэри Беллами, что она крайне расстроилась. Одновременно она понимала, что каким-то образом надо выразить восторг по этому поводу, тепло поздравить подругу, проявить соучастие, преодолеть это ужасное, угрожающе противное ощущение подкатившей к горлу тошноты, которое охватило ее при сообщении Пинки.

– Милая моя! – воскликнула она. – Как же чудесно! – Она тут же отметила про себя, что вложила не слишком много эмоций, поздравляя старую подругу по сцене, но Пинки была слишком возбуждена и ничего не заметила. Она продолжала болтать о фантастических выгодных условиях контракта, о славе, которая ее ждет, о необыкновенно чутком отношении руководства (руководства мисс Беллами, тут же с болью в сердце отметила ее подруга), и о том, что мечта ее наконец сбылась. Таким образом мисс Белами получила передышку. И тут же принялась сочинять соответствующие случаю ремарки. И вот, когда Пинки окончательно выдохлась, она заметила с почти неподдельной искренностью:

– Знаешь, Пинки, это будет великим твоим достижением!

– Я знаю это! Просто чувствую! – восторженно прорыдала Пинки. – Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы все получилось! Прошу тебя Боже, помоги мне.

– Да все у тебя получится, дорогая, – заметила Мэри, и не удержавшись, добавила: – Правда, сама я этой пьесы не читала.

– Бонго в самом чистом виде. Комедия с неожиданным таким поворотом. Ну, ты понимаешь. Говорить так нескромно, но как раз в моем ключе. А Бонго говорит, что когда писал пьесу, то имел в виду исключительно меня.

Мисс Беллами рассмеялась.

– Дорогая! Мы же прекрасно знаем нашего Бонго, согласна? Уж сколько пьес, по его словам, он написал специально для меня, и не сосчитать!.. И большую часть просто пьесами не назовешь.

Тут Пинки впервые за все время заподозрила неладное и заметила:

– Мэри! Порадуйся за подругу!

– Но милая, я действительно искренне рада. Похоже, тебе повезло, от всего сердца надеюсь, что все получится.

– Я, разумеется, понимаю, что теперь должна отдать свою роль в новой пьесе Ричарда тебе. Но если честно, та ролька была для меня мелковата, согласна? Да и потом никаких договоренностей еще нет, так что я никого вроде бы не подвожу, верно?

Тут мисс Беллами не сдержалась.

– Моя дорогая! – с добродушным смешком заметила она. – Давай не будем зацикливаться на этой мелкой проблеме. Она того просто не стоит.

– Точно! – радостно воскликнула Пинки.

И мисс Беллами, что случалось с ней редко, ощутила, как ее охватывает ярость. И сказала:

– Ты вроде бы говорила о Берти, дорогая. Он-то тут каким боком?

– Ага! – воскликнула Пинки и многозначительно вскинула палец.

В этот момент вошел Грейсфилд с подносом, на котором стояли напитки.

Мисс Беллами тут же взяла себя в руки.

– Давай, – произнесла она. – Сегодня я тоже нарушу правила. Мы просто обязаны выпить за это, дорогая!

– О, нет, нет!

– Да, да, да. Всего капельку. За Пинки!

Она стояла между Пинки и подносом, и налила в один стаканчик чистого виски, в другой – умеренно разбавленного тоником джина. Первый протянула Пинки.

– За твое прекрасное и успешное будущее, дорогуша! Только до дна!

– О боже! – пробормотала Пинки. – Мне не следовало бы…

– Плюнь на все. За это надо выпить!

Они выпили.

– Ну, так что с Берти? – спросила мисс Беллами. – Давай, выкладывай. Ты же знаешь, я могила.

На щеках Пинки запылал румянец – именно ему она была обязана своим прозвищем[8].

– Но это правда большой секрет. Страшный секрет, никто не должен знать. Хотя уверена, он бы не возражал, если бы знал, что я тебе расскажу. Видишь ли, эта роль предполагает переодевания – всего пять перемен, и каждый следующий наряд должен быть шикарнее другого. И мне с моей маленькой портнихой из Вейсуотер просто не потянуть. Так вот. Берти тесно связан с руководством, а потому слышал обо всем этом. И знаешь что, дорогая? Он вызвался по собственной воле и за свой счет организовать пошив всех этих нарядов. Эскизы, ткани, само изготовление – все от Сарацина. И для меня совершенно бес-плат-но! Ну, разве он не душка?

Волны гнева накатывали одна за другой, пронизывали нервы и мозг мисс Беллами, словно электрическим током. Она спохватилась и подумала: «Сейчас взорвусь, и ничего хорошего из этого не выйдет». Напряжение достигло предела.

Но взрыв предотвратил не кто иной, как Берти – вошел, обвитый гирляндой из тубероз с головы до ног. Увидев Пинки, резко остановился, какое-то время переводил взгляд с нее на мисс Беллами и обратно, и заметно побледнел.

– Берти, – сказала Пинки, – а я тебя выдала.

– Как ты могла! – воскликнул он. – О, Пинки, как же ты могла?

Пинки расплакалась.

– Сама не понимаю, – выдавила она. – Я не хотела, Берти, дорогой. Прости меня. Просто напилась.

– Подкрепите меня вином[9], – тихо пробормотал он. Мисс Беллами, выдвинув грудь вперед, стала грозно надвигаться на него – с чисто технической точки это давалось ей легко и производило должное впечатление. И вот лицо ее оказалось в нескольких дюймах от него.

– Ты крыса, Берти, – тихо сказала она. – Ты маленькая, подлая двуличная грязная крыса. Вот ты кто!

И она вцепилась в гирлянду, сорвала с его шеи и швырнула цветы ему в лицо.

Глава 2
Приготовления к празднику

Вспышки гнева случались у мисс Беллами нечасто, но отличались неподдельной и устрашающей силой. Они совсем не походили на театральные скандалы, обычно доставляющие удовольствие и наблюдателю, и исполнителю. Нет, они налетали на нее, как приступы мигрени, и оставляли вымотанной до крайности. Начинались они всегда внезапно, продолжались долго и приводили к самым непоправимым последствиям.

Берти и Пинки, которым они были хорошо знакомы, обменялись взглядами, полными отчаяния. Мисс Беллами не повышала голоса, но казалось, что в доме воцарилась какая-то страшная тишина после того, как она умолкла. Сами они переговаривались шепотом. Сами, повинуясь некоему внутреннему импульсу, заговорили одновременно и выпалили одни и те же слова:

– Мэри! Послушай! Не надо!

При этом оба они прекрасно понимали, что лучше было бы держать языки за зубами. Их, пусть и робкие усилия, распалили ее еще больше. С каким-то особым спокойствием, куда более пугающим, нежели обычная шумная истерика, она встала между ними и первый свой удар обрушила на Берти.

– Мне всегда было любопытно знать, – начала она, – каково это – быть таким, как ты. Наверняка ты упиваешься своей хитростью, я права, Берти? Наверняка гордишься своим талантом наживаться на щедрости других людей. Таких, как я, к примеру.

– Мэри, дорогая! Прошу тебя, пожалуйста!

– Давайте, – слегка дрожа, продолжила она, – посмотрим на всю эту историю спокойно и объективно, идет? Боюсь, то будет не слишком приятный опыт, но придется через это пройти.

Вошел Грейсфилд, бросил всего один взгляд на хозяйку и тут же вышел. Он уже довольно давно жил в этой семье.

– Я последняя женщина в мире, – продолжила мисс Беллами, – которая склонна напоминать людям об их долгах и обязанностях. Да, последняя. И тем не менее…

И она принялась напоминать Берти, чем он ей обязан. Рассказала об обстоятельствах, при которых его нашла – к его очевидному облегчению, не стала упоминать, сколько лет прошло с тех пор – о том, как дала ему первый шанс; о том, как с тех пор он ни в чем не знал нужды. Рассказала о соглашении – «джентльменском», с горечью добавила Мэри, – что он никогда не будет делать эскизы костюмов ни для одной ведущей актрисы, не посоветовавшись прежде с ней. Берти открыл было рот, хотел возразить, но она тут же пресекла эту попытку. Разве взлетел бы он до нынешних своих высот, спросила она, если бы не опирался целиком и полностью на ее поддержку? Разве не отказалась она от услуг ведущих домов моды, разве не предпочитала им всем именно его и в горе, и в радости? И вот теперь…

Мэри изобразила жест в духе Сиддонс[10] и принялась расхаживать взад-вперед по комнате, а Пинки с Берти торопливо расступались, давая ей пройти. Вот пылающий гневом взгляд на миг остановился на Пинки – она собралась атаковать подругу.

– Полагаю, – заметила она, все еще обращаясь к Берти, – что меня трудно упрекнуть в отсутствии благородства и щедрости. Говорят, я умею быть настоящим другом. Преданным и справедливым, – добавила Мэри, возможно, вспомнив о Марке Антонии. – Исключительно ради дружбы я много-много раз убеждала руководство поручить роль актрисе, заведомо не способной справиться с ней.

– Нет, послушай, – осторожно начала Пинки.

– … много-много раз. Тут как раз на днях Тимми мне сказал: «Дорогая, ты жертвуешь собой, приносишь на алтарь свой талант ради сомнительных личных привязанностей». Он неоднократно говорил, что ни за что на свете не принял бы эти изменения в кастинге, лишь ради меня. Исключительно ради меня…

– Какой еще кастинг? – спросила Пинки. Но мисс Беллами по-прежнему адресовалась только к Берти.

– Лишь ради меня, говорил Тимми, он может задействовать в своей постановке актера или актрису, чья духовная жизнь сводилась к непрерывной зубрежке ролей в провинциальном театре с постоянным репертуаром.

– Но Тимми, – злобно заметила Пинки, – продюсирует мою пьесу. Это ему и автору решать, кто будет играть главную роль. И они сказали руководству, что хотят меня.

– И мне известно, – вставил Берти, – что это чистая правда.

– Заговор! – вскричала мисс Беллами так громко и неожиданно, что они подпрыгнули. Перед ее глазами предстала ужасная картина: Берти, Пинки и Тимми сговорились с руководством и решили ничего не сообщать ей о своих планах и уловках. Она с провидческой гневной ясностью представила себе эту сцену. Берти мрачно освобождался от остатков гирлянды и явно выказывал намерение поскорее уйти. Он дождался паузы и вмешался.

– Что касается, – начал он, – подлой и двуличной крысы, которой, Господь свидетель, я не являюсь, могу заверить тебя, дорогая Мэри, ты напрасно так убиваешься. Я согласился сделать эскизы костюмов для Пинки просто по дружбе, имени моего на афише не будет, и еще должен заметить…

Но ему не разрешили продолжить.

– Дело вовсе не в том, – заявила мисс Беллами, – что сделали вы оба. Дело в том, каким отвратительным образом. Если бы пришли ко мне с самого начала и сказали бы… – Затем последовал приблизительный перечень того, что они должны были бы сказать, и преисполненный благородства отклик мисс Беллами на эти их высказывания. Секунду-другую казалось, что этот скандал плавно перейдет в бессмысленный и продолжительный спор. Так бы, наверное, и случилось, если б Пинки вдруг не заметила резко:

– Послушай, Мэри! А не пора ли тебе призадуматься о своем собственном поведении? Тебе прекрасно известно, что все, что ты для нас сделала, оплатилось тебе сторицей. Знаю, ты приложила немало усилий, чтобы руководство театра внесло меня в основной список труппы, и я благодарна тебе за это. Но я также прекрасно понимаю, что тебе было очень выгодно иметь меня под боком. Ведь я являюсь для тебя отличным фоном. Я знаю все твои хитрости. Знаю, как ты любишь, чтобы тебе подсказывали реплики. И когда у тебя возникали паузы, а в последнее время это случалось все чаще, я могла заполнить их, как нечего делать. Я преуспела в искусстве держаться на заднем плане, подчищать все твои промахи и снова проваливаться в небытие. Именно я выставляла тебя в выгодном свете, поэтому ты и считала меня «чертовски незаменимой».

– О боже! Боже ты мой! Ну почему я должна это слушать?

– Что до Берти…

– Не надо, Пинки, – поспешил вставить он.

– Нет, надо! Это правда, что ты помогла Берти начать успешную карьеру, но разве он не отплатил тебе за это сторицей? Эти твои декоры! Твои костюмы! Ну, сознайся, Мэри, без скрытых вытачек и швов мистера Сарацина ты была бы престарелой гранд дамой на параде театральных звезд.

Берти визгливо и истерически расхохотался и тут же испуганно умолк.

– Правда в том, Мэри, – продолжила Пинки, – что ты всегда слишком многого хотела. С одной стороны хотела управлять каждым и использовать каждого в своих интересах, с другой жаждала, чтобы все мы вались у тебя в ногах и не переставали твердить, какая ты благородная, щедрая и расчудесная. Ты самый настоящий каннибал, Мэри, и настало время хоть кому-то набраться храбрости и сказать тебе об этом в лицо.

После этой ее неожиданной речи воцарилось гробовое молчание.

Мисс Беллами подошла к двери и обернулась. Это ее движение тоже было всем хорошо знакомо.

– После всего этого, – медленно и с каменным лицом, понизив голос до мучительной монотонности, произнесла она, – мне остается только одно, хоть и страшно не хочется этого делать. Но я вынуждена. Я должна повидаться с руководством театра. Завтра же.

Она отворила дверь. В холле в нерешительности топтались Чарльз, Уорендер и Ричард. Затем Мэри вышла и захлопнула за собой дверь.

После ее ухода в комнате стало страшно тихо.

– Берти, – проговорила наконец Пинки, – мне страшно жаль, если я испортила тебе жизнь. Просто хватила с утра лишку. Никогда, никогда себе не прощу!

– Ничего страшного, дорогая.

– Ты так добр, Берти. Скажи, как думаешь, она… думаешь, она сможет?..

– Попробует, дорогая. Непременно попытается.

– Она может отобрать у меня все! Но обещаю тебе, я буду бороться. Нет, честно, Берти, она меня просто пугает. У нее было лицо… ну, как у убийцы.

– Просто жуткое, верно?

Пинки рассеянно смотрела на большой флакон духов под названием «Врасплох». На него упал луч солнечного света, и он засиял и заискрился золотистыми отблесками.

– Что теперь будешь делать? – спросила она.

Берти подобрал горстку тубероз с пола.

– Покончить с этим и чертовыми цветочками, дорогая, – ответил он. – Покончить с чертовыми цветочками.

Выбежав в холл, мисс Беллами точно ветер пронеслась мимо Ричарда, Уорендера и мужа и быстро поднялась наверх в свою спальню. Там она столкнулась с Флоренс, которая спросила:

– Что это с тобой, а?

– Заткнись! – рявкнула Мэри Беллами и грохнула дверью.

– Как вижу, ничего хорошего. Успокойся, дорогая. Скажи толком, что произошло?

– Чертово предательство, вот что! Замолчи. Не хочу говорить об этом. О боже, ну и друзья у меня, это надо же! Господи, и это называются друзья!

Мэри расхаживала по комнате, издавая возмущенные и отчаянные возгласы. Потом рухнула на кровать и замолотила кулачками по подушке.

– Ты же понимаешь, – заметила Флоренс, – что это конец всему, вечеринке и прочему…

Мисс Беллами разразилась слезами.

– У меня, – прорыдала она, – нет ни одного друга! Ни единого на всем белом свете! За исключением Рики.

Губы у Флоренс досадливо скривились.

– Кроме него! – пробормотала она себе под нос.

Мисс Беллами продолжала лить слезы. Флоренс пошла в ванную и вернулась с флаконом нюхательной соли.

– Вот, – предложила она. – Попробуй. Может, полегчает, дорогая.

– Не надо мне этого дерьма! Лучше дай мою таблетку.

– Нет, только не сейчас.

– Сейчас же!

– Ты же прекрасно знаешь, что сказал доктор. Только на ночь.

– Плевать я хотела, что он там сказал. Принеси таблетку.

Она обернулась и взглянула на Флоренс.

– Слышала, что я говорю?

– У нас ни одной не осталось. Как раз хотела послать в аптеку.

Мисс Беллами прошипела сквозь зубы:

– Ну, хватит с меня! Думаешь, все тут танцуют под твою дудку, так, что ли? Думаешь, ты незаменима? Совершаешь большую ошибку. Ты вовсе не незаменима, и чем скорее поймешь это, тем лучше для тебя. А теперь выметайся!

– Ты же не всерьез…

– Пошла вон отсюда!

Секунд, наверное, десять Флоренс стояла неподвижно, затем вышла из комнаты.

Мисс Беллами осталась в спальне одна. Поскольку зрителей не осталось, бушевать не было смысла, и гнев постепенно прошел. Она подошла к туалетному столику, принялась разглядывать в зеркале лицо, затем щедро попрыскалась духами – целых три раза. Нажала в четвертый раз – ничего не вышло. Флакон был пуст. Мэри застонала от отчаяния, затем снова уставилась на свое отражение в зеркале и впервые за время этой продолжительной вспышки гнева попробовала рассуждать спокойно и здраво.

В половине первого она спустились вниз и решила навестить Октавиуса Брауни и Аннелиду Ли.

У нее было сразу несколько причин нанести этот визит. Во-первых, гнев иссяк, но разгулявшийся темперамент требовал хоть какого-то продолжения, и усидеть на месте она была просто не в состоянии. И уж меньше всего на свете хотелось оставаться дома. Во-вторых, ей очень хотелось доказать самой себе, как подло поступили с ней Пинки и Берти; и что может быть лучше, чем в пику им проявить теперь неслыханное благородство по отношению к Ричарду и его просьбе? И в-третьих, Мэри желала удовлетворить свое любопытство и хотя бы одним глазком взглянуть на эту Аннелиду Ли.

По пути вниз она заглянула в гостиную. Берти, видимо, закончил с цветами и ушел. Пинки оставила записку, где говорилось, что она ужасно сожалеет о случившемся, не хотела так ее огорчать, но от своих намерений ни на шаг отступать не собирается. Мисс Беллами тут же сорвала злость на Чарльзе, Ричарде и Уорендере, не обращая особого внимания на их реакцию. Растерявшись и недоумевая, они удалились в кабинет Чарльза, откуда вскоре послышались их приглушенные голоса. Разодетая в пух и прах, не забыв прихватить перчатки, Мэри вышла на улицу, секунду-другую эффектно попозировала на солнышке, затем развернулась и зашагала к «Пегасу».

Октавиуса в лавке не оказалось. Аннелида только что завершила уборку, выпачкала щеку, руки тоже были грязные. После ухода Ричарда она немного поплакала, но времени умыться и привести себя в порядок у нее не было. Словом, выглядела она не лучшим образом.

И мисс Беллами тут же испытала невероятное облегчение.

Она была страшно мила с Аннелидой. Муж и Ричард Дейкерс, заявила она, так много рассказывали ей об этом чудесном магазине: эти два смешных книжных червя очень радовались тому, что находится он прямо под боком. О, она понимает, почему Аннелида так стремится выступить на большой сцене. Аннелида сказала, что играет в любительском театре «Бонавентура». В ответ на что мисс Беллами со всей деликатностью заметила, что вопреки мнению большинства своих друзей считает, что маленькие экспериментальные театры выполняют весьма полезную функцию, показывают спектакли по пьесам, которые иначе ни за что бы никто не увидел. Аннелида была скромна, обладала хорошими манерами, и, как полагала мисс Беллами, была просто ошеломлена честью, которую оказала ей своим визитом знаменитая актриса. Именно этому она добродушно приписала причину столь невнятной реакции девушки. Да, темперамента здесь явно не хватает, подумала мисс Беллами – с ее точки зрения то был явный недостаток для актрисы. С каждой секундой она становилась все сердечнее.

Октавиус вернулся после недолгого похода по магазинам, и обстановка сразу изменилась в лучшую сторону. После того, как Аннелида представила его – следовало признать, решила мисс Беллами, в довольно милой и любезной манере – он сорвал шляпу с растрепанных волос и заулыбался так широко, что лицо превратилось в подобие комической маски.

– Вот радость-то! – вскликнул Октавиус, тщательно подбирая слова. – Ну разве не должны мы воскликнуть «Hic ver assiduum[11]», ведь в гости к нам пожаловала сама весна!

Мисс Беллами уловила общий смысл этого его высказывания, и настроение у нее сразу же улучшилось. Она тепло поблагодарила его за поздравительную телеграмму, и он явно остался доволен собой.

– Ваш муж и ваш подопечный, – продолжил Октивиус, – рассказали нам об этом событии. Вот я, знаете ли, и подумал: вы подарили публике столько восхитительных часов, и решил послать телеграмму. Понимаю, сколь скудным может показаться вам мое скромное подношение, зато от всей души. – Он искоса взглянул на нее. – Импульс старого чудака, – добавил он и отмахнулся. А потом отвесил ей поклон и слегка склонил голову набок. Аннелиде не понравился этот жест.

– Просто божественно с вашей стороны, – сказала мисс Беллами. – Вы доставили мне такое удовольствие, даже не представляете! Кроме того, еще не успела поблагодарить вас за эту чудесную картину, которую вы достали для Дики, и еще… – Мэри импровизировала, пользуясь моментом, – еще за этот божественный экземпляр… – Тут выяснилось, что она напрочь забыла имя автора книги, которую приобрел Чарльз, а также цитаты в телеграмме. А потому решила потянуть время, жестами показывая, какое ей доставили удовольствие, и тут, к счастью, вспомнила. – За Спенсера! – воскликнула она.

– Вам понравился Спенсер? Что ж, очень рад.

– Ужасно понравился. А теперь, – с очаровательно застенчивым видом добавила мисс Беллами, – хотела бы попросить вас об одном одолжении. Возможно, вы сочтете его несколько абсурдным, но… Я пришла с приглашением. Знаю, вы большие друзья моего Дики и я… я тоже, как и вы, действую порой импульсивно. Хочу – очень прошу – чтобы вы оба пришли сегодня ко мне на маленькую вечеринку. К половине седьмого. Напитки и несколько занимательных личностей. Пожалуйста, доставьте мне в день рождения такое удовольствие. Очень вас прошу, приходите.

Октавиус даже порозовел от радости. И не стал слушать племянницу, которая подошла и зашептала ему на ухо:

– Не думаю, дядя, что мы…

– Ни разу в жизни, – произнес Октавиус, – не доводилось мне бывать на театральных вечеринках. Как-то все это стороной обошло. Нет, правда, очень любезно с вашей стороны пригласить нас. Моя племянница – начинающая актриса. И до вашего уровня ей еще ох как далеко! Ну, что скажешь, Нелл, любовь моя?

Аннелида было начала:

– Вы так добры, но… Однако мисс Беллами было уже не остановить. Она схватила Октавиуса за руки, трясла их и улыбалась прямо в лицо.

– Так вы придете? Ведь вам не составит это особого труда, верно? Я так боялась, что вы вдруг откажете или заняты этим вечером. А теперь не боюсь! И вы не заняты! Разве это не замечательно?

– Мы совершенно свободны, – ответил Октавиус. – По понедельникам театр Аннелиды не работает. Вот она и предложила помочь мне с составлением нового каталога. Я буду очень рад.

– Прекрасно! – радостно воскликнула мисс Беллами. – А теперь мне пора бежать. Au revoir, мои дорогие. До вечера!

И она почти в буквальном смысле этого слова выпорхнула из лавки, наполненная восхитительным ощущением, что совершила нечто замечательное. «Доброта, – подумала она. – Я всегда была добра к людям. Очень добра. И Дики будет так растроган. А уж когда увидит эту малопривлекательную и невыразительную девицу на общем фоне, в моем доме… готова побиться об заклад, если между ними что-то и есть, то все чувства сразу иссякнут».

Мэри ясно и с большой прозорливостью представляла себе эту картину. И остатки злости и раздражения моментально испарились в солнечном сиянии ее доброты и снисходительности. Она вернулась домой и увидела в холле Ричарда.

– Дорогой! – воскликнула она. – Я все устроила! Только что виделась с твоими приятелями и пригласила их. Этот твой старый ворчун – милейшее создание, верно? Словно не из этого мира. Ну а девица… тоже очень славненькая. Ну, ты доволен?

– Но, – пробормотал изумленный Ричард, – они что, согласились?.. И Аннелида сказала, что придет?

– Но мой дорогой, не думаешь же ты, что девица на мелких рольках в «Бонавентура» откажется от приглашения на мой день рождения?

– Она вовсе не на мелких ролях, – возразил Ричард. – Сейчас там репетируют «Пигмалиона», и она играет Элизу.

– Бедняжка.

Он открыл было рот, но тотчас закрыл.

– Есть что-то бесконечно гнетущее во всех этих клубах и любительских театрах. Сплошные джинсы, растрепанные бороды и жалкая закусочная, это обязательно.

Ричард промолчал, и Мэри заметила ласково:

– Ну, ничего. Мы не должны смущать их, показывать свое превосходство. Скажу Морису и Чарльзу, чтобы были к ним добры и внимательны. А теперь, милый, самое время познакомиться с твоей великой пьесой.

– Я хотел там кое-что переделать, – торопливо вставил Ричард. – Не лучше ли отложить…

– О, милый! Ты просто само очарование, когда волнуешься. Я быстренько прочту ее, а потом отнесу к тебе в кабинет. Ну, с Богом!

– Мэри… Мэри, спасибо тебе.

Она чмокнула его в щеку и почти бегом бросилась вверх по лестнице, спеша прочитать пьесу и позвонить Пинки и Берти. Она скажет им, что сама мысль о том, что мелкое облачко раздора может бросить тень на ее праздник, кажется ей просто невыносимой, а затем напомнит, что ждет их к шести тридцати. Пусть знают, как она благородна и незлопамятна. «В любом случае, – подумала Мэри, – оба они сейчас как на иголках, потому как если я пойду к руководству и настою на своем…» Уверенная, что все пройдет просто отлично, она шагнула к себе в комнату.

К сожалению, ни Берти, ни Пинки дома не оказалось, но она оставила им сообщения. Сейчас ровно час дня. До ленча примерно полчаса, так что можно немного расслабиться и бегло просмотреть пьесу Ричарда. Все складывается как нельзя лучше.

– Ну а теперь лапки вверх, – сказала Мэри себе на сценическом жаргоне, и так и поступила – упала в шезлонг, стоявший под окном. И в очередной раз отметила, что на азалии напала какая-то гадость и не мешало бы опрыскать их из баллончика с надписью «Распылитель для насекомых и садовых вредителей». И только потом, уже окончательно расслабившись она взялась за пьесу. «Земледелие на небесах». Не слишком удачное название, подумала Мэри. Может, цитата откуда-то? А диалоги совсем не в стиле Дики, навевают ассоциации с Слоун-сквер[12]. Такого рода диалоги строятся из вполне понятных фраз, но вместе взятые напоминают заумную трескотню из «Гун шоу»[13]. Может, они еще и в рифму?.. Затем Мэри принялась читать описание главной героини пьесы.

«Входит Мими. Ей от девятнадцати до двадцати девяти. Ее отличает особая изысканная красота. Неброская, но полная соблазна. Она – воплощение девственности и одновременно опасности». – Однако… – пробормотала мисс Беллами. – «Из-за угла камина выходит Ходж. Одобрительно присвистывает при виде девушки. Делает недвусмысленные жесты с кошечьей грацией».

Почему эта строка вызывает у нее какие-то смутные опасения? Она стала переворачивать страницы. Да, роль действительно большая.

«Мими: Если б сейчас был апрель, тогда… Или же я, проснувшись так рано, неправильно восприняла указания?»

«Черт», – подумала мисс Белами.

Но затем прочла вслух еще несколько реплик и решила, что в них что-то есть. Продолжая перелистывать страницы, она вдруг поняла, что пьеса нравится ей все больше и Дики написал для нее большую и интересную роль. Совсем не похожую на все ее остальные роли. В таком виде, это, конечно, никуда не годится, но сразу видно: намерения у него были самые лучшие.

Рукопись выскользнула из рук, упала на грудь. Скандалы и нервотрепка всегда страшно выматывали ее. Перед погружением в дремоту ее вдруг точно током пронзила одна мысль, и Мэри встрепенулась всем телом. Она подумала о Пинки. Глупо было бы предположить, что этот секундный дискомфорт был вызван приливом ненависти, а не какой-либо иной чисто физической причиной. В любом случае мисс Беллами погрузилась в беспокойный сон.

Вошла Флоренс. В руках у нее был флакон духов под названием «Врасплох». Она на цыпочках пересекла комнату, поставила духи на туалетный столик и какое-то время смотрела на спящую мисс Беллами. За шезлонгом на подоконнике стояли горшки с тюльпанами и азалиями в бутонах, между ними примостилась жестянка с ядом для вредителей. Чтобы достать ее, Флоренс пришлось перегнуться через свою госпожу. Она сделала это крайне осторожно, но мисс Беллами в этот момент шевельнулась. Флоренс отпрянула и тихо, на цыпочках, вышла из комнаты.

На лестничной площадке стояла престарелая Нинн. Стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на Флоренс.

– Спит, – сказала та и кивком указала на дверь. – Легла баиньки.

– Ну, как всегда после скандала, – заметила Нинн. А потом добавила деревянным голосом: – Погубит она этого мальчишку.

– Она сама себя погубит, – проговорила Флоренс, – если не будет следить за каждым своим шагом.

После ухода мисс Беллами огорченная Аннелида обернулась к дядюшке. Октавиус мурлыкал под нос какую-то елизаветинскую мелодию и разглядывал себя в якобинском зеркале, висевшем над письменным столом.

– Очаровательно, – выпалил он. – Просто волшебно! Клянусь тебе, Нелл, за последние лет двадцать я вдруг удостоился внимания хорошенькой женщины. И она была так любезна и настроена весьма игриво, точно тебе говорю. И всё это… произошло так внезапно, так трогательно и импульсивно! Нам предстоит расширить свои горизонты, любовь моя.

– Но дядя! – в отчаянии воскликнула Аннелида. – Ты даже не представляешь, какую заварил кашу!

– Кашу? – Октавиус удивленно посмотрел на нее, и руки у нее опустились. – О чем это ты? Я принял приглашение, столь любезно представленное нам очаровательной женщиной. Причем тут какая-то каша, скажи на милость? – Аннелида не ответила, и он продолжил: – Нет, тут, конечно, следует решить несколько проблем. К примеру, я понятия не имею, в каких нарядах сегодня принято выходить в свет на коктейльные вечеринки. В мое время я надел бы…

– Наряды тут не причем.

– Разве? В любом случае надеюсь, ты просветишь меня на эту тему.

– Я уже сказала Ричарду, что не смогу прийти.

– Глупости, дорогая, – заметил Октавиус. – Ну, разумеется, мы пойдем. Что тебя беспокоит? Не понимаю.

– Трудно объяснить, дядюшка. Дело в том… Ну, отчасти в том, что я в театральном мире занимаю нижнюю ступеньку. Что я в нем всего лишь жалкая пылинка под колесами сверкающей колесницы мисс Б. Я все равно что капрал, случайно оказавшийся на празднике высших офицерских чинов.

– А вот это, – покраснев от возмущения, сказал Октавиус, – фальшивая, на мой взгляд, притянутая за уши аналогия. Ты уж прости, Нелли, за эти слова. И еще, дорогая, когда хочешь процитировать что-то, лучше брать из надежных источников. В дни моей молодости настоящим бичом светских салонов была индийская любовная лирика.

– Извини.

– Было бы крайне неприлично отказаться от столь любезного приглашения, – не унимался Октавиус, все больше походя при этом на избалованного непослушного ребенка. – И я хочу его принять. Да что с тобой такое, Аннелида?

– Дело в том, – уже в полном отчаянии выпалила девушка, – что я не совсем понимаю, как следует держать себя с Ричардом Дейкерсом.

Октавиус смотрел на нее с таким видом, словно до него только что дошло.

– Стало быть, – угрюмо произнес он, – этот Дейкерс пытается за тобой приударить. Просто удивительно, как я не замечал прежде. И он тебе совершенно не нравится, так?

Тут, к его разочарованию, Аннелида едва не расплакалась.

– Нет! – воскликнула она. – Нет! Ничего подобного… правда. То есть я хотела сказать, хотела сказать, что я не понимаю… – Она беспомощно смотрела на Октавиуса. А дядя, как она чувствовала, находился на грани нервного срыва, что случалось с ним крайне редко. Мисс Беллами уязвила его самолюбие. Как он крутился и пыжился перед ней, распустил перья! Аннелида очень любила дядю, и ей стало его жалко.

– Не обращай внимания, – сказала она. – Тут и говорить-то не о чем. И прости, дорогой, если я испортила тебе настроение. Теперь не захочешь идти на эту чудесную вечеринку.

– Да, я расстроен, – сердито отозвался Октавиус. – Но на вечеринку пойду.

– И иди. Я повяжу тебе галстук, будешь у меня настоящим красавцем.

– Вот что, дорогая, – заметил Октавиус, – это ты будешь у меня настоящей красавицей. Это же радость для меня – вывести тебя в свет. Я буду тобой страшно гордиться.

– О, черт! – воскликнула Аннелида. Бросилась к дяде, крепко обняла его. Он смутился и несколько раз легонько похлопал ее по спине.

Тут дверь в магазин отворилась.

– А вот и он, – прошептал Октавиус, глядя поверх ее головы. – Дейкерс пришел.

Попав с солнечного света в темноту лавки, Ричард, щурясь, различил смутные очертания двух фигур, и ему показалось, что Аннелида просто повисла на шее Октавиуса. Он выждал несколько секунд, она отошла от дядюшки, напоследок поправив платок в его жилетном кармашке.

Ричард старался не смотреть на Аннелиду.

– Я пришел, – заявил он, – прежде всего извиниться перед вами.

– Не стоит извинений. Это я вела себя глупо.

– И еще сказать, что я очень рад. Мэри говорила, вы согласились принять приглашение на вечеринку.

– О, она была так любезна. Просто околдовала дядю.

– Мы с вами люди воспитанные, не так ли? Вежливо сейчас говорим.

– Уж куда лучше, чем ссориться из-за пустяков.

– Так я могу за вами зайти?

– Нет необходимости. Нет, правда. Вы будете заняты приготовлениями к празднику. А дядя будет просто счастлив сопроводить меня. Он сам так сказал.

– Да, конечно. – Теперь Ричард смотрел прямо ей в глаза. – А вы плакали, – тихо заметил он. – И еще испачкались, прямо как маленькая девочка. У вас на щеке серое пятно.

– Ничего страшного. Сейчас же пойду и приеду себя в порядок.

– Помощь нужна?

– Нет.

– Сколько вам лет, Аннелида?

– Девятнадцать. А почему вы спрашиваете?

– Мне двадцать восемь.

– Прекрасно сохранились для своего возраста, – вежливо заметила Аннелида. – И уже успели стать знаменитым драматургом.

– Всего лишь сочинителем пьес.

– Думаю, после написания этой последней вы вправе называться драматургом.

– Дерзости, как посмотрю, вам хватает, – задумчиво произнес Ричард. И через секунду добавил: – Как раз сейчас Мэри читает мою пьесу.

– Она ей нравится?

– Возможно. Но зря. Она считает, я написал ее для нее.

– Но как же так? Ведь она очень скоро это поймет.

– Я вроде бы уже говорил вам: вы плохо знаете людей театра.

Тут, к его удивлению, Аннелида заявила:

– Зато я знаю, что умею играть.

– Да, – согласился он. – Конечно, умеете. Вы очень хорошая актриса.

– Но вы же не видели меня на сцене.

– А вот и ошибаетесь.

– Ричард!

– Даже удивлен, что вы называете меня просто по имени.

– Но где вы могли меня видеть?

– Запамятовал, знаете ли. Но все это часть большого и очень секретного плана. Скоро узнаете.

– Когда?

– На вечеринке. Ладно, мне пора. Au revoir, дорогая Аннелида.

Ричард ушел, и некоторое время Аннелида стояла совершенно неподвижно. Она была растеряна, терялась в догадках. И еще ее переполняло счастье.

А Ричард тем временем вернулся домой, окончательно все для себя решив. И направился прямо в кабинет к Чарльзу Темплтону. Там он нашел Чарльза и Мориса Уорендера – довольно мрачные они сидели за графинчиком шерри. Увидев Ричарда, оба тотчас умолкли.

– А мы тут как раз о тебе говорили, – сообщил Чарльз. – Что будешь пить в сей неурочный час, Дики? Может, пива?

– Спасибо, пожалуй, да. Или, может, мне уйти, чтоб вы могли продолжить этот разговор обо мне?

– Нет, нет.

– Мы уже закончили, – поспешил вставить Уорендер. – Я прав, Чарльз?

– Да, думаю, да. Закончили.

Ричард налил себе пива.

– Вообще-то, – заметил он, – я заскочил с мыслью поделиться кое-какими наблюдениями в столь узком и приятном кругу.

Уорендер пробормотал что-то на тему того, что ему надобно выйти.

– Ну, разве что только в самом крайнем случае, Морис, – сказал Ричард. – К тому же эта мысль у меня возникла после ваших утренних высказываний. – Он уселся и уставился на кружку с пивом. – И разговор у нас будет не из легких, – добавил он.

Они ждали. Уорендер сидел, нахохлившись, Чарльз, как всегда, с вежливо терпеливым видом.

– Полагаю, это вопрос лояльности, если хотите, верности, – выдавил наконец Ричард. – По крайней мере, отчасти. – И он продолжил, стараясь по мере возможности сохранять полную объективность. Но вскоре понял, что запутался, и пожалел, что вообще затеял этот разговор.

Чарльз разглядывал свою руку в старческих веснушках. Уорендер потягивал шерри и время от времени украдкой косился на Ричарда.

И вот наконец Чарльз спросил:

– А нельзя ли ближе к делу?

– Мне и самому хотелось бы, – поспешно ответил Ричард. – Понимаю, что-то я совсем запутался.

– Может, я помогу разобраться? Сказать, полагаю, ты хотел следующее. Ты считаешь, что написал совсем другую пьесу, которая никак не подходит Мэри. Да, действительно, написал. И считаешь, что это лучшее из написанного тобой, но боишься, что Мэри не понравится отклонение от привычных для нее канонов. Ты уже дал ей эту пьесу, и сейчас она ее читает. Ты опасаешься, что она воспримет это как знак того, что в главной роли ты видишь только ее. Я прав или нет?

– Да. Все именно так.

– Но в таком случае, – неожиданно вмешался Уорендер, – ей не должна понравиться эта пьеса!

– Не думаю, что понравится.

– Ну вот тебе и ответ, – сказал Чарльз. – Если она ей не понравится, ты имеешь полное право предложить ее кому-то другому, верно?

– Все не так просто, – ответил Ричард. И, глядя на этих двух джентльменов, по возрасту годившихся ему в отцы, имевших тридцатилетний опыт общения с мисс Беллами, он увидел: они его поняли.

– Тут утром уже случился один скандал, – заметил Ричард. – Настоящая буря.

Уорендер покосился на Чарльза.

– Не знаю, может, просто показалось, – начал он, – но ощущение такое, что скандалы последнее время случаются все чаще. Я прав?

Чарльз и Ричард промолчали.

– Человек должен жить своей собственной жизнью, – продолжил Уорендер. – Таково мое мнение. И самое худшее случается с человеком, когда он обманывается, принимает на веру фальшивую или неискреннюю преданность. Сам видел, как такое случалось. С одним человеком из нашего полка. Печальная история.

– Нам всем свойственно ошибаться в людях, – проговорил Чарльз.

Снова повисла пауза.

А затем Ричард пылко заметил:

– Но я… всем обязан ей! Эти ужасные опусы, которые начал сочинять еще в школе. Первые совершенно бездарные пьески. А потом вдруг одна получилась. И она заставила руководство театра принять ее. Мы все с ней обговаривали. Все! И вот теперь вдруг… почему-то не захотел этого делать. Не захотел. Но почему? Почему?

– Так и должно быть, – сказал Чарльз, и Ричард взглянул на него с удивлением. Чарльз тихо продолжил: – Сочинение пьес – это твой бизнес. Ты в нем разбираешься. Ты эксперт. И ты должен самостоятельно принимать решения.

– Да. Но Мэри…

– Мэри принадлежит некоторое количество акций в компаниях, которыми управляю я. Но я не советуюсь с ней о политике этих компаний. И потом мои интересы не сосредоточены исключительно на них.

– Но это не одно и то же.

– Почему нет? – добродушно спросил Чарльз. – Лично я считаю, что именно так. И потом сантименты, – добавил он, – самый скверный советчик в таких вопросах. Мэри все равно не поймет изменений в твоей политике, но это вовсе не означает, что она неверна. Мэри руководствуется одними эмоциями.

– Так ты считаешь, – произнес Уорендер, – что она изменилась? Прости, Чарльз, это, конечно, не мое дело.

– Да, она изменилась, – отозвался муж Мэри. – Человек склонен меняться.

– Ты сам видел, – вмешался Ричард, – что произошло с Пинки и Берти. Представляю, что она сотворила бы со мной! Да и что такого ужасного они сделали? А на самом деле причина проста. Они скрыли всё от нее потому, что не знали, как Мэри это воспримет. Ну и вы сами видели, как восприняла.

– Полагаю, – рассеянно начал Уорендер, – по мере того, как женщина стареет… – тут он запнулся и умолк.

– Послушай, Чарльз, – заметил Ричард, – возможно, ты сочтешь это мое предположение просто чудовищным, но не стало ли тебе последнее время казаться, что в этом есть нечто… нечто…

– Патологическое? – спросил Чарльз.

– Она стала такой мстительной, как-то совсем на нее не похоже. Ведь так? – теперь он обращался к ним обоим. – Господи, ну, скажите, так или нет?

К его удивлению, ответили они не сразу. После довольно долгой паузы Чарльз произнес с болью в голосе:

– И мне тоже это в голову приходило. Я… я даже советовался с Фрэнком Харкнессом. Он наш домашний доктор вот уже долгие годы. И он тоже считает, что она стала какой-то нервной. И насколько я понял, это случается с большинство женщин… в ее возрасте. Он считает, что нервное напряжение может усиливать наэлектризованная атмосфера театра. Но у меня создалось впечатление, что он несколько недооценивает ситуацию. Должен признаться вам, – печально добавил Чарльз, – она давно меня беспокоит. Все эти… безобразные сцены.

– И мстительность, – пробормотал Уорендер – и тут же пожалел, что произнес это слово.

– Но ее доброта! – воскликнул Ричард. – Всегда считал: у нее самые добрые глаза, какие я только видел у женщин.

Уорендер, который с самого утра был настроен рассуждать о человеческих характерах, продолжил в том же духе.

– Люди, – заметил он, – рассуждают о глазах и ртах, точно эти черты лица имеют какое-то отношение к мыслям и поступкам других людей. Но ведь это же всего-навсего какие-то малые части тела, разве нет? Как, впрочем, и пупки, колени и ногти. Мелочи, детали.

Чарльз взглянул на него с улыбкой.

– Морис, дорогой, ты меня просто пугаешь. Ты как бы отрицаешь тем самым, что у наших старых друзей может быть добрый рот, честный взгляд, открытый лоб. Сомневаюсь, что ты прав.

– Прав он или нет, – вставил Ричард, – это ничуть не помогло мне принять решение.

Чарльз опустил стаканчик с шерри на стол и сдвинул очки на лоб.

– Будь я на твоем месте, Дики, я бы продолжил идти вперед.

– Слушай его, Дики, слушай!

– Спасибо, Морис. Да, я продолжил бы должен идти вперед. Предложил бы свою пьесу, постарался бы как можно выгоднее продать ее на рынке. Если Мэри и расстроится, то ненадолго, сам знаешь. Ты не должен терять чувства перспективы, мальчик мой дорогой.

Полковник Уорендер слушал все это со слегка приоткрытым ртом и затуманенным взглядом. Когда Чарльз закончил, Уорендер взглянул на часы, поднялся и сообщил, что ему нужно позвонить по телефону перед ленчем.

– Позвоню из гостиной, если разрешите, – сказал он и покосился на Ричарда. – Стоять на своем, вот что главное, верно? Лучшая политика в мире, – и он вышел.

Ричард сказал:

– Постоянно задаюсь вопросом: так ли уж он прост, наш Морис?

– Было бы серьезное ошибкой недооценивать его, – ответил Чарльз.

В домах и квартирах в радиусе примерно десяти миль от Пардонерс Плейс, гости, приглашенные на вечеринку к мисс Беллами, готовились предстать перед глазами виновницы торжества. Таймон (он же Тимми) Гэнтри, знаменитый режиссер, тоже готовился к празднику. Он был высокого роста и, сутулясь, всматривался в треснутое зеркало ванной комнаты, чтобы расчесать щеткой волосы – так коротко подстриженные, что особой необходимости в том не было. Затем он переоделся в костюм, который назывался у него «приличным синим», и, чтоб потрафить мисс Беллами, надел под него жилет вместо пуловера сливового цвета. Он больше походил не на режиссера, а на полицейского, вышедшего в отставку, чей энтузиазм никогда не иссякает. Он пропел отрывок из «Риголетто» – оперы, которую недавно поставил, и вспомнил, как ненавидит все эти коктейльные вечеринки.

– Белл-а-ми, от тебя одна лишь тоска, – пел Гэнтри, имитируя мелодию «Bella Filia»[14]. И это было сущей правдой. Последнее время Мэри стала совсем уж невыносима. Возможно, было бы разумно рассориться с ней до того, как начнется работа над новой пьесой. Она начала уклоняться от самых простых требований режиссера, входящих в его методику: Тимми требовал от труппы быстрых и довольно сложных движений, образующих своеобразный вихревой рисунок на сцене, а Мэри уже давно утратила былую резвость. Да и темперамент, пожалуй, тоже, подумал он. И вообще он считал, что эта пьеса будет для нее последней.

– Потому, как она уж давно не мила, и совсем мне она не по вкусу! – пропел Гэнтри.

Затем он стал размышлять о ее влиянии на других людей, в особенности на Ричарда Дейкерса.

– Она демон похоти, – пропел он. – Она просто монстр в женском обличье. Пожирает заживо молодых мужчин. Это жуткая Мэри! – Таймон радовался тому обстоятельству, что Ричард, похоже, настроен на написание более серьезных драматических произведений. Гэнтри прочел «Земледелие на небесах» еще в рукописном виде и тут же решил, что это «его» пьеса и он непременно поставит ее, как только закончит текущую работу.

– Если продолжишь сочинять всю эту пустую трескотню для Мэри, когда у тебя в загашнике такая вещица, – сказал он Ричарду, – утонешь в ней и больше не выплывешь. Да, вещь далека от совершенства, некоторые куски просто ужасны. Их надо выбросить. Другие – переписать. Внеси эта поправки, и я с удовольствием поставлю твою пьесу.

И Ричард поправил.

Гэнтри сунул в карман подарок для мисс Беллами. То были фальшивые драгоценности, приобретенные им за пять шиллингов с уличного лотка. Он всегда приобретал подарки рационально, сообразуясь с финансовым положением того, кому будет их вручать, и знал, что мисс Беллами богата.

Вышагивая по направлению к Найтсбридж, он со все возрастающим энтузиазмом размышлял о «Земледелии на небесах» и о том, как бы сделать так, чтобы убедить руководство взять к постановке эту пьесу.

– Да актеры, – пообещал он себе, – будут у меня там скакать как молодые барашки.

Дойдя до угла Гайд-Парка, он снова запел. А на углу Уилтон Плейс рядом с ним притормозил автомобиль с водителем. И из окна высунулось руководство в лице мистера Монтагю Марчанта. Он был изысканно одет, в петлице пиджака красовалась гардения. Лицо гладкое, светлые жидкие волосы прилизаны и липнут к черепу, глаза усталые.

– Тимми! – окликнул его мистер Марчант. – Нет, вы только посмотрите на него! Шагает так решительно! И целеустремленно! Давай же, запрыгивай в машину, ради Бога, и будем поддерживать друг друга на всем пути к святилищу.

– Как раз хотел повидаться с тобой, – сказал Тимми. Согнулся едва ли не пополам и влез в машину. Он имел привычку без всяких предисловий переходить к делу, которое на данный момент его интересовало. И свои идеи преподносил с безжалостной стремительностью, столь характерной для его работы в театре. Впрочем, то было несколько обманчивое впечатление, поскольку все импульсы Гэнтри были подчинены одной вполне определенной цели.

Он набрал в легкие побольше воздуха и решительно выпалил:

– Послушай! У меня к тебе предложение!

На всем пути по Слоун-стрит и Кингз Роуд он рассказывал Марчанту о новой пьесе Ричарда. И все еще говорил, в высшей степени красноречиво, когда автомобиль свернул к Пардонс Роу. Марчант слушал очень внимательно, но настороженно, как и подобает руководству, когда речь заходит о чем-то серьезном.

– Ты сделаешь это, – продолжил меж тем Гэнтри, когда машина свернула к Пардонс Плейс, – не ради меня и не ради Дики. Ты сделаешь это, потому что будет огромный порыв для театра и его руководства. Попомни мои слова. Ну, вот и приехали. Господи, до чего же я ненавижу эти светские вечеринки!

– Должен напомнить тебе, Тимми, – заметил Марчант, когда она вылезали из машины, – что я один ничего не решаю.

– Естественно, дорогой. Вполне естественно. Но ты должен постараться, просто обязан, точно тебе говорю. И ты это сделаешь.

– О, Мэри, дорогая! – в унисон воскликнули они, и вечеринка тут же поглотила их.

Пинки и Берти договорились прийти вместе. Они приняли это решение в результате долгих и мучительных переговоров после ленча. Ведь на кону стояли соблюдение обычного человеческого достоинства и профессиональной целесообразности.

– Пойми, милая моя, – говорил Берти, – если мы не придем, она взбесится еще больше и отправится прямиком к руководству. Сама знаешь, какое значение Монти придает личным взаимоотношениям. «Счастливый театр – это всегда успешный театр». И никто… никто не имеет права восстать против существующих там порядков. Он терпеть не может всякую подковерную грызню.

Пинки, которой с утра изрядно досталось, мрачно согласилась с ним.

– Одному Богу ведомо, – заметила она, – могу ли я позволить себе в такой момент подмочить репутацию. Ведь контракт еще не пописан, Берти.

– Ясно, как божий день: нашим девизом должно стать великодушие.

– Да я скорее умру, чем стану ползать перед ней на коленях!

– А нам и не придется, дорогуша. Легкое пожатие руки, такой долгий-долгий взгляд прямо в глаза, а там, глядишь, все и образуется.

– Просто противно, и все тут.

– Перестать. Будь выше этого. Бери пример с меня: я в этих делах собаку съел. Соберись с силами, милая, и не забывай – ты прежде всего актриса. – Он хихикнул. – Если правильно посмотреть на все это, будет даже забавно.

– А что мне одеть?

– Оденься во все черное, и никаких драгоценностей. Пусть она бренчит своими побрякушками.

– Ненавижу вражду, Берти. Что за чудовищная у нас профессия. Во многих отношениях.

– Это джунгли, дорогая. Посмотри правде в глаза, мы с тобой живем в джунглях.

– А ты, – с завистью произнесла Пинки, – похоже, не слишком взволнован.

– Бедная моя девочка! Как же ты плохо разбираешься в людях. Да я весь дрожу.

– Разве? Весь вопрос в том, может ли она навредить тебе.

– А как по-твоему, – заметил Берти, – может боа-констриктор проглотить кролика?

Пинки подумала, что лучше не углубляться в эту тему. На том они и распрощались, разошлись по своим квартирам и принялись готовиться к выходу в свет.

Аннелида и Октавиус уже были готовы. Октавиус остановил свой выбор на черном пиджаке, брюках в тонкую полоску и при непосредственном участии племянницы – на мелких дополнительных деталях, которые, как она считала, подходят к этому туалету. Сама она успела принять ванну и уже собралась одеваться, как дядя, наверное, уже в четвертый раз, постучал в дверь и предстал перед ней встревоженный и непривычно аккуратный.

– Мои волосы, – пробормотал он. – Поскольку нет бриолина, я употребил оливковое масло. Теперь от меня пахнет салатом, да?

Аннелида успокоила его на этот счет, почистила пиджак дяди щеточкой и упросила подождать ее в магазине. Дядя имел старомодные представления о пунктуальности и начал волноваться.

– Сейчас уже без двадцати пяти семь, – сказал Октавиус. – А нас приглашали к шести тридцати, Нелли.

– А это значит, дорогой, что первые гости появятся не раньше семи. Да ты выгляни в витрину, сам увидишь, когда начнут собираться гости. И пожалуйста, дядюшка! Ты же понимаешь, что пока я стою тут в халате, выйти на улицу мы все равно не сможем, так или нет?

– Нет, нет, конечно. Где-то в половине седьмого или без четверти семь? Или ровно в семь? Понимаю, понимаю… В таком случае…

С этими словами Октавиус сбежал вниз по лестнице.

Аннелида подумала: «Хорошо, что я успела научиться быстро переодеваться». Затем она привела в порядок лицо и волосы и надела единственное свое нарядное платье, ярко-белое. Нацепила на голову белую шляпку с черной бархатной тульей, натянула новые перчатки. Потом посмотрела на себя в зеркало, заставила принять несколько поз, как перед выходом на сцену. «Ощущение такое… – подумала она, – прямо как перед премьерой. Интересно, Ричарду нравится белый цвет?»

Убедившись в том, что платье вполне приличное, а шляпка ей очень идет, Аннелида принялась представлять, как все будет. Вот они с Октавиусом прибывают в гости. И производят настоящий фурор. Все перешептываются. Сам Монти Марчант, главный управляющий, спрашивает у Таймона Гэнтри, великого режиссера: «Кто они такие?». И Таймон Гэнтри с неподражаемым апломбом, который безуспешно пытались сымитировать многие актеры, отвечает: «Не знаю, но, клянусь богом, я это тотчас выясню!» Гости почтительно расступаются, когда она и Октавиус, сопровождаемые мисс Беллами, идут по зале в сопровождении приглушенного и восторженного шепотка. Все так и сверлят их взглядами. Почему сверлят, ведь глаза – это не какой-то там плотницкий или слесарный инструмент? Но так принято говорить. Короче, взгляды всех присутствующих устремлены на Аннелиду Ли. И среди них – застывший от восхищения Ричард…

Тут Аннелида остановилась, ей стало стыдно, оставалось лишь посмеяться над собой и успокоить разгулявшиеся не на шутку нервы.

Она подошла к окну и выглянула на Пардонерс Плейс. К дому мисс Беллами уже начали подъезжать автомобили. Был среди них один очень длинный и черный с нарядным шофером за рулем. Из него вышли двое мужчин. Сердце у Аннелиды учащенно забилось. Вот тот, с гарденией в петлице и есть Монти Марчант, а тот, высоченный и одетый неряшливо, не кто иной, как величайший театральный режиссер Таймон Гэнтри.

– Все! – воскликнула Аннелида. – Никакой больше ерунды, Золушка. – Она досчитала до шестидесяти и лишь после этого спустилась вниз.

Октавиус сидел за столом и читал, на коленях у него примостился Ходж. Оба были абсолютно довольны собой.

– Ну, что, успокоился наконец? – спросила Аннелида.

– Что? Успокоился? Да, – ответил Октавиус. – Спасибо, я абсолютно спокоен. Вот, читаю «Букварь Чайки»[15].

– Что-то замыслил, да, дядя?

Он закатил глаза:

– Я, замыслил? Ты это о чем?

– Да просто выглядишь, как кот, объевшийся сметаны.

– Правда? Интересно, с чего это вдруг? Ну что, идем?

Он столкнул Ходжа с колен, кот сильно линял. Пришлось Аннелиде снова взяться за щетку.

– Я бы не променяла тебя на все сокровища Великой Тартарии[16], – сказала она. – Идем же, дорогой, нам пора.

У мисс Беллами приготовления к вечеринке заняли не меньше полутора часов и походили на манипуляции, которые проделывают в салонах красоты, где Флоренс, сама того не осознавая, выступала в роли Абигейл[17].

Процедуры эти начались сразу же после дневного отдыха и поначалу проводились в строжайшей секретности. Мисс Беллами лежала в постели. Флоренс, тихая и молчаливая, задернула шторы на окнах и принесла из ванной множество флаконов и баночек. Аккуратно удалила макияж с лица хозяйки, затем положила на закрытые веки влажные тампоны и принялась наносить слой из кашицы зеленоватой стягивающей маски на кожу. Мисс Беллами попробовала завести с ней разговор, но безрезультатно. В конце концов она нетерпеливо воскликнула:

– Да что с тобой такое? Зазналась, что ли? – Флоренс молчала. – Ради бога! – воскликнула мисс Беллами. – Может, обиделась на меня из-за той утренней истории?

Флоренс нанесла слой на верхнюю губу мисс Белами.

– Эта дрянь страшно жжет, – с трудом пробормотала мисс Беллами. – Небось смешала неправильно?

Флоренс завершила наложение маски. Из-под нее мисс Беллами с трудом удалось проговорить:

– Ладно, пошла к чертям собачьим, дуться будешь там. – Затем она вспомнила, что во время процедур должна молчать, и лежала тихо, кипя от злости. Она слышала, как Флоренс вышла из комнаты. Десять минут спустя она вернулась и какое-то время просто стояла, созерцая зеленоватое невидящее лицо, затем принялась снимать маску.

Подготовка продолжалась в ледяном молчании, следуя давно устоявшимся многочисленным ритуалам. Лицо разглядывалось, как под микроскопом, с величайшим вниманием. Волосы подвергались нешуточным испытаниям. Объект обработки находился в умелых и тактичных руках. И во время всех этих весьма интимных манипуляций Флоренс и мисс Беллами сохраняли полное молчание и не выдавали своих чувств даже мимикой. И лишь когда все процедуры были закончены, мисс Беллами распахнула дверь перед своими придворными.

В прошлом на церемонии присутствовали Пинки и Берти: первая в роли особо доверенного лица, второй – в качестве советника на последних этапах ритуала. Сегодня они не явились, и мисс Беллами вопреки всякой логике ощутила раздражение. Хотя былая ярость и улеглась, осадок все же остался, осел в глубине подсознания. И она понимала: достаточно малейшего повода, чтобы гнев вновь выплеснулся наружу.

Чарльз прибыл первым и застал ее уже полностью одетой. На ней красовался алый шифоновый наряд, довольно замысловатое сооружение с драпировками и свободно свисающими полосками ткани, тактично маскирующими талию и бедра. Низкий вырез декольте в самой «интригующей» своей точке украшали орхидеи и бриллианты. Бриллианты присутствовали также в виде брошей и застежек, сверкающими сталактитами свисали из ушей, искря и переливаясь, обхватывали шею и запястья – словом, она была ослепительна, великолепна.

– Ну? – спросила Мэри и взглянула на мужа.

– Дорогая! – нежно произнес Чарльз. – Я потрясен.

Что-то в его голосе заставило ее насторожиться.

– Тебе не нравится, – пробормотала она. – Ну, говори, что не так?

– Да все просто потрясающе. Ты ослепительно хороша.

Флоренс открыла флакон с новыми духами и перелила его во флакон венецианского стекла с пульверизатором. В воздухе поплыл такой густой насыщенный аромат, что он казался почти видимым. Чарльз слегка поморщился.

– Считаешь, я слишком уж разрядилась, да, Чарльз? – спросила мисс Беллами.

– Всегда и во всем полагался только на твой вкус, – ответил он. – И выглядишь ты шикарно.

– Тогда чего ты скривился?

– Да этот запах. Пожалуй, с ним перебор. Он… ну…

– Что ну? Что с ним не так?

– Ну, немного не соответствует кругу, в котором мы вращаемся.

– Но это самый эксклюзивный и дорогой парфьюм на рынке.

– Мне не слишком нравится это слово, «парфьюм». Но в данном случае оно вполне соответствует.

– Сожалею, – высоким, почти визгливым голосом начала Мэри, – что ты находишь мой выбор слов столь не аристократичным.

– Но, Мэри, дорогая!

Флоренс завинтила крышечку пульверизатора и поставила его рядом с на четверть опустошенным флаконом новых духов на туалетный столик. А затем прошла в ванную комнату.

Чарльз Темплтон взял руки жены в свои и покрыл их поцелуями.

– Ах, – заметил он. – Вот это и есть твои настоящие духи.

– Последние капли.

– Придется подарить тебе еще.

Мэри сделала вид, что хочет убрать руки, но он не отпускал.

– Сделай мне одно одолжение, – сказал он. – Ладно? Никогда ни о чем не просил.

– Но Чарльз, дорогой! – нетерпеливо воскликнула она. – Что именно?

– Не надо пользоваться этими духами. Они такие вульгарные, Мэри. Вся комната ими уже пропахла.

Она окинула его гневным взглядом. Вся кожа в пятнышках и веснушках. На носу выступила мелкая сеточка вен, глаза маленькие водянистые. То было лицо старика, причем очень непривлекательное.

1 Петр Пахарь – персонаж средневековой аллегорической поэмы Уильяма Лэнгланда «Видение Петра Пахаря». – Здесь и далее: примеч. пер.

2 «Бонавентура» – в переводе с итальянского «Хорошее начинание», «Успешная затея».

3 Бейер (ум. в 1575) – норвежский религиозный и научный писатель.

4 «Premieres Comedies Italiennes» – «Первые итальянские комедии».

5 Мадам Вестрис – так звали в замужестве Люси Элизабет Мэтьюс-Бартолоции (1797–1838), британскую актрису и оперную певицу.

6 Уэст-Энд – западная часть центра Лондона, где сосредоточена концертная и театральная жизнь.

7 En avant (фр.) – Вперед.

8 Пинки – он английского «pink», розовый.

9 Из «Книги Песня Песней Соломона».

10 Сиддонс Сара (1755–1831) – британская актриса, прославилась исполнением главных ролей в трагедиях.

11 Hic ver assiduum (лат.) – Этой весной постоянной.

12 Слоун-сквер – одна из старейших станций лондонского метрополитена.

13 «Гун шоу» – юмористическая радиопередача, выходившая на «Би-би-си» с 1951 по 1960-е годы.

14 «Вella Filia (Figlia) – квартет Герцога, Маддалины, Джильды и Риголетто, 3-й акт, опера Верди «Риголетто».

15 «Букварь Чайки» – книга английского драматурга и поэта елизаветинской эпохи Томаса Деккера (1572–1632), описание жизни лондонских модников и театралов.

16 Великая Тартария – термин, принятый в западноевропейской литературе и картографии для обозначения обширных областей от Каспия до Тихого океана и до границ Китая и Индии.

17 Абигейл (Абигайль) – библейский персонаж, третья жена царя Давида. Она была умной и расчетливой женщиной и знала, что красота женщин – сильнейшее оружие против мужчин.

Скачать книгу

Мнимая беспечность бесплатное чтение

Найо Марш Пение под покровом ночи. Мнимая беспечность (сборник)

ПЕНИЕ ПОД ПОКРОВОМ НОЧИ

Действующие лица:

Глава 1 Пролог с трупом

Глава 2 Посадка

I

II

III

Глава 3 Отплытие

I

II

III

IV

V

Глава 4 Гиацинты

I

II

III

IV

Глава 5 До Лас-Пальмаса

I

II

Глава 1Дом на Пардонерс Плейс – 9.00 утра

Глава 2Приготовления к празднику