Вы не авторизовались

Пух и прах бесплатное чтение

Эд Макбейн
Пух и прах

Ed McBain

Fuzz

I

Господи боже, выдалась же неделька!

Четырнадцать ограблений, три изнасилования, поножовщина на Кулвер-авеню, тридцать шесть квартирных краж, да еще дежурку решили покрасить!

Само собой, дежурке это не помешало бы.

Спроси кто детектива Мейера Мейера, он бы первым сказал, что дежурку давно уже пора покрасить. Двух мнений тут быть не может. Но согласитесь, разве со стороны городских властей это не идиотизм – красить полицейский участок именно сейчас, в начале марта, когда на улице зябко, промозгло, сыро, противно, батареи еле греют. Из-за этого окна приходится держать закрытыми крепко-накрепко. А тут еще воняет скипидаром, под ногами постоянно крутятся двое маляров, которых на пушечный выстрел не подпустили бы к Сикстинской капелле.

– Прошу прощения, – обратился к детективу один из маляров, – вы не могли бы это передвинуть?

– Что «это»? – осведомился Мейер.

– Ну, это вот, – показал рукой маляр.

– «Это вот», – едва сдерживаясь, ядовито произнес Мейер, – если хотите знать, наша картотека. К вашему сведению, в ней содержатся данные на всех преступников и бедокуров нашего района. Бесценная штука для всех детективов участка, которые, да будет вам известно, трудятся в поте лица.

– Кто бы мог подумать, – буркнул маляр.

– Ну так как? – осведомился его коллега. – Он его двигать будет или нет?

– Вам надо, вы и двигайте! – отрезал Мейер. – Вы маляры, это ваша работа.

– Еще чего, – возразил первый маляр, – мы вам не грузчики.

– Мы только красим, – поддержал товарища второй маляр.

– Я тоже не грузчик, – парировал Мейер, – я детектив, моя работа – преступников ловить.

– Не хотите двигать шкаф, не надо, – промолвил первый маляр, – мы его весь краской перемажем. Будет у вас шкаф зеленым.

– Так прикройте его пленкой, – посоветовал детектив.

– Мы ее уже всю израсходовали на вон те столы, – пояснил второй маляр, – больше у нас нет.

– Ну почему я вечно становлюсь героем какого-то эстрадного шоу? – вздохнул Мейер.

– Чё? – не понял первый маляр.

– Умничает, – объяснил ему напарник.

– Значит, так, шкаф с картотекой я двигать не буду, – заявил Мейер, – я вообще ничего двигать не собираюсь. Вы нам и так всю дежурку засрали. В этом бардаке ничего найти нельзя. Тут неделю после вас убираться надо.

– Мы делаем работу тщательно, – ответил первый маляр.

– Кроме того, мы к вам не напрашивались, – добавил его коллега. – Думаете, нам так нравится заниматься здесь этой пачкотней? Неужели считаете, что это интересно? Да если хотите знать, это тоска смертная!

– Правда? – хмыкнул Мейер.

– Да! – запальчиво произнес второй маляр.

– Скукотища, – покивал его товарищ.

– Судите сами, что тут интересного? Нам надо все выкрасить в светло-зеленый цвет. Потолок – в светло-зеленый, стены – в светло-зеленый, лестницу – в светло-зеленый. Страсть как увлекательно, аж дух захватывает. Вот на прошлой неделе была у нас работенка на рынке, что на Кансил-стрит, – вот это другое дело!

– Такой интересной работы у нас вообще никогда раньше не было, – кивнул второй маляр. – Каждую лавочку на рынке надо было выкрасить в свой цвет. Для каждой лавочки свой мягкий пастельный тон. Вот это я понимаю – интересное занятие.

– А здесь, у вас, нам дали не работу, а ерунду какую-то, – промолвил первый маляр.

– Скука смертная, – согласился его товарищ.

– И все равно шкаф я двигать не буду! – отрезал Мейер, и тут зазвонил телефон. – Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер.

– Да ну? Неужели сам Мейер Мейер собственной персоной? – осведомился голос на другом конце провода.

– Кто это?

– Нет уж, сперва позвольте уточнить, я и вправду говорю с самим Мейером Мейером?

– Да, это сам Мейер Мейер, – вздохнул детектив.

– О господи, мне кажется, я сейчас упаду в обморок…

– Слушайте, кто…

– Это Сэм Гроссман.

– Привет, Сэм, чего… – начал было Мейер, но ему не дали договорить.

– У меня нет слов, чтобы описать, как я рад перемолвиться словечком с такой знаменитостью, как ты, – промолвил Гроссман.

– Да неужели?

– Клянусь!

– Слушай, в чем дело? – нахмурился детектив. – Я что-то ничего не понимаю.

– Ты хочешь сказать, что еще ничего не знаешь? – ахнул Гроссман.

– Ничего. А что такого я должен знать? – осведомился Мейер.

– Уверен, ты все сам скоро выяснишь.

– Больше всего на свете я ненавижу загадки, – признался детектив, – может, все-таки скажешь, о чем речь, и сэкономишь мне кучу времени?

– Размечтался, – хмыкнул Гроссман.

– Вот только тебя мне сегодня не хватало, – вздохнул Мейер.

– Ладно, вообще-то я звоню насчет мужского пиджака сорок восьмого размера из шотландки в красно-синюю клетку. Анализ пятна на левом отвороте запрашивали?

– Запрашивали, – отозвался детектив.

– Есть чем писать?

– Ага. Давай, жги.

– Это не кровь и не сперма, – сообщил Гроссман. – Похоже, обычная грязь. Заляпался на кухне – жиром или маслом. Можем уточнить, чем именно. Оно вам надо?

– Нет.

– А чей пиджак-то? – полюбопытствовал Гроссман. – Подозреваемого в изнасиловании?

– Слушай, мы этих подозреваемых на этой неделе уже десятка три задержали, – посетовал Мейер, – а еще у нас два маляра.

– Чего? – не понял Гроссман.

– Ничего. Все, проехали. Никаких других новостей у тебя нет?

– Больше нет. Вы просто не представляете, мистер Мейер Мейер, какое огромное удовольствие я получил от общения с вами.

– Слушай, да что же, черт подери… – начал детектив, но Гроссман уже дал отбой.

Мейер Мейер несколько мгновений озадаченно смотрел на трубку, после чего водрузил ее обратно на телефонный аппарат. В глаза бросилась россыпь пятнышек краски, зеленевших на черной пластмассе.

– Кретины безрукие, – прошипел под нос Мейер Мейер.

– Чего? – переспросил один из маляров.

– Ничего.

– Мне показалось, вы что-то сказали.

– Слушайте, ребята, вы, вообще, в каком отделе работаете? – поинтересовался Мейер Мейер.

– Коммунального хозяйства, – отозвался первый маляр.

– Ремонтно-эксплуатационное управление, – добавил второй.

– Где вас носило прошлым летом? Вот когда надо было тут красить! А сейчас все окна закрыты.

– Ну, закрыты, и что?

– А то, что здесь воняет! – возмутился Мейер.

– Здесь и до нас воняло, – возразил первый маляр, не сильно погрешив против истины.

Мейер с оскорбленным видом втянул ноздрями воздух и, повернувшись спиной к малярам, принялся искать взглядом канцелярский шкаф, в котором хранились составленные на прошлой неделе протоколы о задержаниях. Создавалось впечатление, что шкаф просто испарился.

Мейер много чего не любил, но беспорядок он просто терпеть не мог, а в следственном отделе сейчас царил чудовищный хаос. Комната была битком забита стремянками, ветошью, строительной пленкой, газетами, открытыми и закрытыми банками с краской, чистыми и грязными кистями, банками со скипидаром, банками с растворителем, палочками для размешивания красок, образцами колера (все очаровательного светло-зеленого цвета), малярными валиками, палитрами, рулонами изоленты, рабочими комбинезонами, перепачканной мешковиной. Все это лежало, стояло (порой держась на честном слове), болталось, свисало, покрывало столы, шкафы, стены, полы, бутыли с питьевой водой, подоконники, не оставляя ни пяди свободного пространства. Вчера маляры едва не накинули строительную пленку на детектива Энди Паркера, который, по своему обыкновению, спал во вращающемся кресле, водрузив ноги на выдвинутый ящик своего стола. Мейер стоял посреди этого хаоса, олицетворяя собой памятник человеческому долготерпению, воплощением которого он, несомненно, являлся. Детектив был крепко сбитым мужчиной с ярко-голубыми глазами и совершенно лысой головой, ныне покрытой пятнышками светло-зеленой краски, о чем ее обладатель даже не подозревал. На его круглом лице застыла страдальческая гримаса, а плечи устало поникли. Он был в полном замешательстве, явно ощущая себя не в своей тарелке. «Ни черта нельзя найти. Что за бардак!» – в отчаянии подумал он, и тут снова зазвонил телефон.

Ближе всего к Мейеру был стол Кареллы. Сунув руку под строительную пленку, он стал шарить под ней в поисках телефонного аппарата. Трубку он так и не нащупал, зато посадил здоровенное пятно краски на рукав пиджака. Чертыхаясь сквозь зубы, полицейский кинулся через всю комнату к телефону на собственном столе.

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер, – выдохнул он в трубку.

– Если завтра к полудню я не получу пять тысяч долларов, вечером застрелят распорядителя городского садово-паркового хозяйства Каупера. Подробности позже.

– Чего? – переспросил Мейер.

В ответ он услышал лишь короткие гудки.

Детектив глянул на часы. Они показывали пятнадцать минут пятого.

* * *

Когда в половине пятого детектив Стив Карелла добрался до следственного отдела, его вызвал к себе лейтенант Бернс. Лейтенант сидел за столом, попыхивал сигарой и выглядел настоящим хозяином своего кабинета, коим он, несомненно, и являлся. Бернс был одет в серый полосатый костюм, на тон темнее, чем его седеющие, коротко стриженные волосы, и белую рубашку. На шее красовался золотисто-черный галстук из репса. На левой руке поблескивало обручальное кольцо, а на правой – перстень с бордовым камнем, полученный еще в колледже. Бернс предложил Карелле кофе. Получив согласие, лейтенант нажал на кнопку коммутатора и, связавшись с Мисколо в канцелярском отделе, попросил того заварить и принести еще одну чашечку бодрящего напитка. Затем он попросил Мейера поведать Карелле о телефонном звонке. На пересказ разговора с незнакомцем у Мейера ушло десять секунд.

– И это все? – изогнул бровь Карелла.

– Ага.

– Я-ясно, – протянул детектив.

– Что скажешь, Стив?

Карелла, высокий стройный мужчина, пристроился на краешке обшарпанного стола. В данный момент Стивен выглядел как бомж. Дело в том, что с наступлением темноты ему предстояло выйти на улицу, подыскать себе переулок или подъезд, развалиться там, благоухая винным перегаром, в надежде, что кто-нибудь захочет его подпалить. За две недели до этого компания юнцов, любителей острых ощущений, подожгла одного бездомного, а семь дней назад мерзавцы превратили в живой факел другого бродягу – на этот раз дело закончилось летальным исходом. И вот теперь Карелла, изображая пьяного, по вечерам бродил по подворотням и парадным, рассчитывая поймать подонков на живца. Он не брился три дня. Теперь подбородок детектива покрывала щетина такого же цвета, как и его каштановые волосы, но росла она неравномерно, лишая образ Кареллы завершенности, – нечто вроде наброска, сделанного второпях неопытным художником.

Его карие глаза, которые он считал проницательными, сейчас казались усталыми и тусклыми – видимо, из-за сочетания с клочковатой щетиной и грязью на лице, которую он специально не смывал, позволяя ей скапливаться на лбу и щеках. Переносицу пересекал свежий шрам – умелая рука профессионала наложила грим так, что рана выглядела совсем как настоящая – с запекшейся кровью и нагноением. Кроме того, казалось, что у Кареллы вши. При виде Стивена Бернсу стало слегка не по себе. Впрочем, такое впечатление Карелла производил на всех присутствующих в кабинете. Прежде чем ответить на вопрос начальника, детектив вытащил из заднего кармана засаленных брюк платок, который выглядел так, словно его только что выудили из канализации, и громко, смачно высморкался. Мейеру подумалось, что его коллега перегибает палку, слишком сильно вжившись в роль.

– Он просил поговорить с кем-нибудь конкретно? – спросил Карелла, сунув платок обратно в карман.

– Нет, – покачал головой Мейер. – Стоило мне представиться, как он тут же выдал все то, что я тебе рассказал.

– Может быть, это просто псих, – пожал плечами Карелла.

– Может, и так.

– А почему он позвонил именно нам? – прищурился Бернс.

Лейтенант задал очень хороший вопрос. Представим, что звонивший не псих и он действительно собирается убить распорядителя городского садово-паркового хозяйства, если не получит до завтрашнего полудня пять тысяч долларов. Но зачем ему понадобилось звонить в восемьдесят седьмой участок? Город большой, полицейских отделений полно, причем сейчас там, в отличие от восемьдесят седьмого участка, стены не красят. В каждом из этих полицейских отделений работают детективы, столь же толковые, упорные и работящие, как и те, что сейчас, потягивая кофе, собрались в кабинете у Бернса. Стражи закона в других участках, точно так же как и подчиненные Бернса, прекрасно знают, кто такой распорядитель садово-паркового хозяйства. Так почему злоумышленник позвонил именно в восемьдесят седьмое отделение?

Очень хороший вопрос. И как случается с большинством вопросов подобного рода, ответить на него сразу не получилось. Вошел Мисколо с чашкой кофе, поинтересовался у Кареллы, когда тот наконец помоется, после чего удалился обратно в канцелярский отдел. Стив взял чашку в заскорузлую от грязи руку, поднес ее к потрескавшимся, обметанным губам и, сделав глоток, спросил:

– У нас когда-нибудь были дела с Каупером?

– Ты о чем?

– Ну, не знаю… Он когда-нибудь давал нам какие-нибудь задания, поручения? Нечто в этом духе.

– Лично я не помню, – покачал головой Бернс. – Да, он как-то толкал речь на торжественном заседании полицейского профсоюза, но там собрали наших со всего города, вплоть до последнего патрульного.

– Псих, точно псих, – решительно кивнул Карелла.

– Может, и так, – повторил Мейер.

– А голос у него какой был? – вдруг вскинулся Стивен. – Что, если это какой-нибудь сопляк хулиганит?

– Нет, – покачал головой Мейер, – это был взрослый человек.

– Он сказал, когда перезвонит?

– Нет. Он только произнес: «Подробности позже».

– Он не говорил, куда или во сколько тебе надо отнести деньги?

– Нет.

– А он не объяснил, где тебе взять такую сумму? – Карелла почесал подбородок.

– Не-а.

– Может, он рассчитывает, что мы скинемся всем миром? – предположил Стивен.

– Пять тысяч баксов… Я за год зарабатываю всего на пятьсот пятьдесят долларов больше, – отозвался Мейер.

– Это понятно, – махнул рукой Карелла, – но он наверняка слышал о щедрости детективов восемьдесят седьмого участка.

– Спорить не буду, очень похоже на то, что нам звонил псих, – мрачно произнес Мейер. – Но меня тревожит одна вещь.

– Что именно?

– Он сказал, что Каупера застрелят. Знаешь, Стив, мне это очень не нравится. Признаться честно, эти слова меня напугали.

– Да-а… – протянул Карелла. – Ну что ж, давайте подождем. Вдруг он снова позвонит? Кто у нас в следующей смене?

– Клинг и Хоуз подойдут где-то к пяти.

– Кто еще? – спросил Бернс.

– Уиллис и Браун. Они сменят ребят в городе.

– По какому делу работают? – осведомился лейтенант.

– По угонам. Сейчас пасут Кулвер и Вторую авеню.

– Ты-то, Мейер, сам что думаешь? Кто нам звонил? Псих? – Бернс внимательно на него посмотрел.

– Может, и псих. Поживем – увидим.

– Кауперу стоит звонить?

– Зачем? – пожал плечами Карелла. – А если мы только зря шум подымем? Я лично не вижу смысла понапрасну его беспокоить.

– Ладно, – промолвил Бернс. Кинув взгляд на часы, он встал, подошел к вешалке в углу и надел плащ. – Обещал Харриет пройтись с ней по магазинам – они сегодня работают допоздна. Если вдруг понадобится со мной связаться, я буду дома около девяти. Кто из детективов будет дежурить в участке?

– Клинг, – отозвался Мейер.

– Передай, что я вернусь домой около девяти. Договорились?

– Хорошо.

– Надеюсь, это все же псих, – произнес Бернс и вышел из кабинета.

Карелла сидел на краешке стола и потягивал кофе. Выглядел детектив измотанным до предела.

– Ну и каково это – быть знаменитостью? – поинтересовался он у Мейера.

– Ты о чем?

– Так ты еще ничего не знаешь? – Карелла поднял на него взгляд.

– О чем это я не знаю?

– О книге!

– Какой еще книге? – нахмурился Мейер.

– Да книга тут вышла.

– И что?

– Она называется «Мейер Мейер», – огорошил коллегу Карелла.

– Да ладно? – не поверил своим ушам детектив.

– С чего мне врать? Так и называется, «Мейер Мейер». Сегодня на нее даже рецензию в газете напечатали.

– На кого? На книгу? На книгу «Мейер Мейер»?

– Между прочим, в рецензии книгу хвалят, – уточнил Карелла.

– «Мейер Мейер»… Ничего себе заглавие… – растерянно промолвил детектив. – Но ведь так же зовут меня!

– Кто спорит?

– Он не имел права так называть свою книгу! – возмутился полицейский.

– Она, – поправил его Стивен, – автор – женщина.

– И кто она такая?

– Ее зовут Элен Хадсон.

– Она не имела никакого права так поступать, – заявил Мейер Мейер.

– И все же она так поступила.

– Она не имела на это никакого права! Я ведь живой человек. Как можно называть персонажа именем живого человека?! – Вдруг Мейер нахмурился и с подозрением посмотрел на Кареллу. – Ты что, надо мной прикалываешься?

– Упаси Бог, я тебе сказал святую правду.

– И кто по сюжету этот Мейер Мейер? Полицейский?

– Вроде нет. Я так понял, он преподаватель.

– Преподаватель?! Господи ты боже мой! – всплеснул руками Мейер Мейер.

– Ага, – покивал Карелла, – причем преподаватель университетский.

– Она не имела права так поступать. Может, он еще и лысый?

– Не знаю, – покачал головой Стив. – В рецензии сказано, что он низенький и толстый.

– Низенький и толстый! – воскликнул Мейер. – Она осмелилась назвать какого-то жирного коротышку моим именем?! Да я ее засужу!

– Засуди, – отозвался Карелла.

– Думаешь, мне слабо́? В каком издательстве вышла эта чертова книжонка?

– В «Даттоне».

– Ясненько! – Мейер выхватил блокнот из кармана пиджака, проворно записал название издательства на чистой странице, захлопнул блокнот, принялся засовывать его обратно в карман, обронил на пол, выругался, наклонился за ним и вдруг, подняв на Кареллу жалобный взгляд, произнес:

– Как-никак первым на белом свете появился все же я.

* * *

Второй звонок раздался вечером, без десяти одиннадцать. На него ответил дежуривший в следственном отделе детектив Берт Клинг. Прежде чем уйти домой, Мейер рассказал ему о первом звонке, так что Берт был в курсе дел.

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг слушает, – произнес в трубку полицейский.

– Не сомневаюсь, вы уж точно для себя решили, что я псих, – произнес мужской голос. – Напрасно.

– Кто говорит? – спросил Клинг и жестом показал Хоузу, чтобы тот взял трубку на втором аппарате.

– Я не шутил. Я говорил совершенно серьезно, – продолжил мужчина. – Если я к полудню не получу пять тысяч долларов, распорядителя городского садово-паркового хозяйства Каупера убьют. Его застрелят завтра вечером. А теперь перейдем к деталям. Есть чем писать?

– Слушайте, мистер, а почему вы позвонили именно нам? – спросил Клинг.

– Из сентиментальных побуждений, – ответил мужчина, и Клинг мог поклясться, что его собеседник в этот момент улыбнулся. – Ну так как? Готовы записывать?

– Где мы достанем вам пять тысяч долларов?

– Не моя головная боль, – спокойно ответил мужчина. – Моя головная боль – убить Каупера, если вы не предоставите нужную сумму. Так вы готовы меня слушать или нет?

– Я вас слушаю, – промолвил Клинг, кинув взгляд на противоположный конец комнаты, где склонился над телефонным аппаратом Хоуз.

Тот кивнул Берту.

– Деньги нужны мелкими купюрами. Мне надо особо оговаривать, чтобы вы даже не думали их метить, или догадаетесь сами?

– Мистер, вы, вообще, в курсе, что такое вымогательство? – неожиданно спросил Клинг.

– Я знаю, что это такое, – ответил мужчина. – Не пытайтесь тянуть время. Я повешу трубку задолго до того, как вам удастся отследить звонок и сесть мне на «хвост».

– Вы знаете, какое уголовное наказание предусмотрено за рэкет? – продолжил Клинг.

В ответ из трубки раздались короткие гудки.

– Сукин сын, – выдохнул Берт.

– Ничего, перезвонит. И тогда мы будем наготове, – успокоил его Хоуз. – Все равно у нас не получится отследить звонок.

– Попытка не пытка.

– Я что-то не понял, зачем он звонит именно нам?

– Сказал, что из сентиментальных побуждений, – фыркнул Клинг.

– Это я и сам слышал, – качнул головой Хоуз.

– Знать бы, что он имеет в виду, – вздохнул Берт.

– Это точно. – С этими словами Хоуз вернулся к своему столу, где он уже успел постелить поверх строительной пленки несколько слоев бумажных полотенец.

Там его ждали недопитый чай в картонном стаканчике и бутерброд с сыром, который он уминал в тот самый момент, когда прозвенел звонок.

Хоуз был настоящим здоровяком ростом метр восемьдесят восемь и весом девяносто килограммов, из которых пять казались ему лишними. Он являлся обладателем голубых глаз, квадратной челюсти и подбородка с ямочкой. Голову покрывала рыжая шевелюра, на которой выделялась седая прядь над левым виском, – однажды Хоуза туда ударили ножом, – и, когда рана зажила, а волосы отросли, они, удивительное дело, оказались седыми. Еще у него были прямой нос, ни разу не знавший переломов, и чувственный рот с полной нижней губой. Прихлебывая чай и жуя бутерброд, он походил на дородного капитана Ахава^[1], которого кривая дорожка судьбы привела на службу в полицию. Когда он подался вперед, чтобы крошки от бутерброда падали на бумажное полотенце, стала видна рукоятка пистолета, торчавшая из подмышечной кобуры, скрытой под пиджаком. Револьвер был большой, под стать хозяину, – девятимиллиметровый магнум компании «Смит-Вессон». Весил он кило двести и мог каждому, вставшему на пути у Коттона Хоуза, проделать в башке дыру размером с бейсбольный мяч. В тот самый момент, когда Хоуз в очередной раз впился зубами в бутерброд, телефон зазвонил опять.

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг слушает, – сорвал трубку Берт.

– Уголовный кодекс предусматривает за вымогательство наказание в виде тюремного заключения, не превышающего по сроку пятнадцать лет, – раздался в трубке мужской голос. – Еще вопросы будут?

– Слушайте… – начал Клинг.

– Нет, это вы меня послушайте, – перебил его мужчина. – Я хочу получить пять тысяч мелкими купюрами. Не вздумайте их метить. Деньги положите в жестяную коробку. Коробку оставите на третьей скамейке на дорожке, что ведет от Клинтон-стрит в Гровер-парк. Остальные подробности позже. – С этими словами незнакомец дал отбой.

– Похоже, в том же духе он будет продолжать и дальше, – сказал Хоузу Клинг.

– Ага, – кивнул Коттон. – Ну что, звоним Питу?

– Нет, давай лучше подождем, пока картина не прояснится, – предложил Берт и со вздохом вернулся к рапорту, который печатал на машинке.

На этот раз телефон зазвонил, когда часы показывали двадцать минут двенадцатого. Стоило Клингу снять трубку, как он тут же узнал голос.

– Повторяю, – произнес мужчина, – жестяную коробку с деньгами надо отнести к третьей скамейке на дорожке, что ведет от Клинтон-стрит в Гровер-парк. Если за скамейкой будет вестись наблюдение, если ваш человек придет не один, коробку никто подбирать не станет, а распорядитель умрет.

– Вы хотите, чтобы мы оставили пять штук на скамейке в парке? – переспросил Клинг.

– Вы всё правильно поняли, – ответил мужчина и дал отбой.

– Ну что, это, по-твоему, всё? Как думаешь? – повернулся Клинг к Хоузу.

– Даже не знаю, – задумчиво ответил Хоуз и посмотрел на часы, что висели на стене. – Давай дадим ему время до полуночи. Если он не перезвонит до двенадцати, будем связываться с Питом.

– Ладно, – кивнул Клинг и, склонившись над пишущей машинкой, снова принялся печатать. Печатал он быстро, в шесть пальцев, по системе, которую придумал сам. Несмотря на скорость, он делал массу ошибок. Опечатки либо замазывал, либо забивал их и впечатывал текст поверху, кляня последними словами канцелярщину, являвшуюся неотъемлемой частью работы полицейского. Одновременно с этим он ломал голову над загадкой – зачем преступник потребовал оставить коробку с деньгами на скамейке, – ведь так ее может прикарманить любой прохожий. Ругая на чем свет стоит дряхлую пишущую машинку, Берт не мог взять в толк, как у негодяя хватило наглости потребовать пять тысяч долларов за то, чтобы не совершать преступление. Клинг нахмурился – он был самым молодым детективом во всем следственном отделе, и специфика профессии еще не оставила видимых следов на его лице. Единственная глубокая морщина на идеально гладком лбу появлялась, когда он сводил брови – совсем как сейчас. Ростом метр восемьдесят два, Клинг был блондином с карими глазами и приятным открытым лицом. Он красовался в желтом свитере-безрукавке. Коричневый пиджак висел на спинке стула. Кольт калибра девять миллиметров, который Клинг обычно носил на поясе, сейчас лежал в кобуре в верхнем ящике стола.

За последующие полчаса Берт ответил еще на семь телефонных звонков, но ни один из них не имел никакого отношения к мужчине, угрожавшему убить Каупера. В тот самый момент, когда Клинг заканчивал скучнейший рапорт, представлявший собой список свидетелей, допрошенных по делу об ограблении на Эйнсли-авеню, телефон снова зазвонил. Берт машинально снял трубку, а Хоуз столь же машинально потянулся к своему телефону.

– На сегодня это последний звонок, – произнес голос в трубке. – Деньги доставите завтра до полудня. Я не один, так что даже не думайте арестовывать того, кто придет за деньгами. В противном случае распорядителя парков ждет смерть. Если коробка окажется пустой, если там будет кукла или меченые купюры, если по какой-то причине завтра к полудню вы не принесете коробку с деньгами на скамейку, распорядитель парков получит пулю. Если у вас есть какие-нибудь вопросы, советую задать их прямо сейчас.

– Вы что, всерьез рассчитываете, что мы принесем вам пять штук на блюдечке с голубой каемочкой?

– Нет, я рассчитываю, что вы их принесете мне в жестяной коробке, – ответил мужчина, и Клингу снова показалось, что его собеседник улыбается.

– Мне надо проконсультироваться с лейтенантом, – промолвил Берт.

– Ага. А ему, вне всякого сомнения, понадобится посоветоваться с распорядителем садово-паркового хозяйства, – отозвался мужчина.

– Если что, как нам лучше с вами связаться? – пошел ва-банк Клинг. Чем черт не шутит – вдруг злоумышленник машинально даст свой адрес или номер телефона.

– Говорите громче, – промолвил мужчина, – я немного туговат на ухо.

– Я спросил… – начал было Берт и тут же замолчал, потому что из трубки послышались короткие гудки.

* * *

Этот мерзкий город своими размерами может довести вас до ручки, а когда он действует в союзе с погодой, то вы невольно начинаете мечтать о смерти. Во вторник, пятого марта, Коттону Хоузу страстно хотелось свести счеты с жизнью. В семь часов утра температура в Гровер-парке была всего минус одиннадцать. К девяти часам, когда он двинулся по дорожке, бравшей начало от Клинтон-стрит, теплее не стало – столбик термометра показывал минус десять. С реки Гарб дул порывистый северный ветер, который, проносясь по широким улицам и проспектам, тянувшимся от реки на юг, беспрепятственно достигал парка. Ветер трепал рыжие локоны на непокрытой голове детектива, играл с полами его пальто. Руки Коттона были затянуты в перчатки. Третья пуговица пальто, как раз над талией, была расстегнута, чтобы в случае необходимости как можно быстрее ухватиться за рукоять верного «магнума». В левой руке детектив сжимал черную жестяную коробку.

Внутри коробки ничего не было.

Накануне Берт и Хоуз разбудили Бернса без пяти двенадцать ночи, после чего изложили ему содержание телефонных разговоров с незнакомцем, которого они окрестили Психом. Хрипло застонав, лейтенант пообещал немедленно приехать, после чего осведомился, который час. Узнав, что уже почти полночь, поворчал и повесил трубку. Когда он добрался до участка, детективы изложили ему подробности, после чего было принято решение позвонить распорядителю садово-паркового хозяйства и сообщить об угрожающей его жизни опасности. Сняв трубку, распорядитель садово-паркового хозяйства первым делом посмотрел на часы, стоявшие на прикроватной тумбочке, и тут же заявил лейтенанту Бернсу, что уже половина первого ночи – неужели дело настолько срочное, что с ним нельзя подождать до утра?

– Видите ли, сэр, – прочистив горло, промолвил Бернс, – вас обещают застрелить.

– Так что же вы сразу не сказали? – в свою очередь прочистив горло, поинтересовался Каупер.

Ситуация казалась сущей нелепостью.

Каупер заявил, что в жизни не слышал большего бреда. Если человек всерьез считает, что стоит пригрозить по телефону убийством и ему тут же принесут пять тысяч долларов, то у этого мерзавца явно поехала крыша. Бернс согласился – да, спору нет, ситуация бредовая, но в городе каждый день куча беспринципных людей преступает закон, причем не все они ладят с головой. И далеко не всегда успех задуманного преступления связан с психическим здоровьем.

Происходящее казалось немыслимым.

Каупер заявил, что представить не мог более нелепой ситуации. Он не мог взять в толк, зачем полицейские побеспокоили его в столь поздний час из-за нелепых угроз какого-то психа. Наплевать на него и забыть, о чем еще говорить?

– Не люблю строить из себя детектива из полицейского сериала, сэр, – промолвил Бернс. – Я бы с радостью наплевал на этого психа и его угрозы, однако мы не можем исключать возможности того, что злоумышленники и в самом деле собираются покуситься на вашу жизнь. И мы не имеем права отбросить этот вариант, предварительно не посоветовавшись с вами.

– Ну, вот теперь вы все обсудили и можете успокоиться, – ответил Каупер. – Послушайте, что я вам скажу, наплюйте на угрозы этого психа, и дело с концом.

– Сэр, – кашлянул Бернс, – мы попытаемся задержать человека, который придет за жестяной коробкой. Кроме того, мы бы хотели предоставить вам на завтрашний вечер полицейское сопровождение. Какие у вас планы на завтрашний вечер? Вы будете дома?

На это Каупер заявил следующее. Если Бернс хочет, пусть задерживает человека, который явится за жестяной коробкой. Что же касается завтрашнего вечера, то он, Каупер, не собирается сидеть дома, когда сам мэр пригласил его в филармонию на «Героическую» симфонию Бетховена. Филармонию рядом с Ремингтонсекл только что открыли после ремонта, и возможность посетить ее Каупер не собирается упускать. Никакого полицейского сопровождения ему не нужно.

– Ну что ж, сэр, – вздохнул Бернс, – посмотрим, что у нас завтра получится с жестяной коробкой. Как только появятся какие-нибудь новости, мы немедленно свяжемся с вами.

– Это пожалуйста, – отозвался Каупер. – Вот только не надо меня больше будить посреди ночи, договорились? – С этими словами он повесил трубку.

В пять утра во вторник, еще до рассвета, детективы Хэл Уиллис и Артур Браун выпили в тиши следственного отдела по чашке крепкого кофе, оделись в теплые комбинезоны и, взяв оружие, отправились в промерзший, словно тундра, Гровер-парк следить за третьей по счету скамейкой, расположенной на дорожке, берущей начало от Клинтон-стрит. Поскольку большая часть дорожек, пересекавших парк, тянулась с севера на юг, детективы поначалу опасались, что им будет непросто отыскать нужную. Волновались они зря. Изучив карту, висевшую на стене следственного отдела, они выяснили, что нужная им дорожка начиналась от перекрестка Клинтон-стрит и огибавшей парк Гровер-авеню, а заканчивалась у оркестровой сцены возле озера. Детективы притаились за валуном, прикрытым голыми вязами, – оттуда третья по счету скамейка просматривалась идеально. Мороз пробирал до костей. Детективы прекрасно понимали: самое интересное начнется после того, как Хоуз оставит в означенном месте коробку, но в засаду им следует сесть заранее, до того как преступники, которые тоже будут вести наблюдение за скамейкой, выйдут на исходные позиции. Блестящая идея разместить их в засаде спозаранку принадлежала Бернсу. Детективы махали руками, словно ветряные мельницы, топали ногами, терли лица, которые в свете зарождающегося дня казались мертвенно-бледными, будто обмороженными. Ни Уиллису, ни Брауну еще никогда в жизни не было настолько холодно.

К тому моменту, когда в девять утра Коттон Хоуз вошел в парк, он успел замерзнуть едва ли не меньше своих коллег. По дороге до скамейки он миновал двух человек, шедших ему навстречу, – старика в черном пальто, бодрой походкой направлявшегося к станции метро на Гровер-авеню, и девушку в норковой шубе поверх длинного розового нейлонового халата до пят, выгуливавшую белого пуделя в красном шерстяном костюмчике. Когда Хоуз с жестяной коробкой в руке прошел мимо девушки, она ему улыбнулась.

Третья скамейка была пустой.

Быстро осмотревшись, Хоуз кинул взгляд вдаль, туда, где вдоль Гровер-авеню тянулись ряды многоквартирных домов. Стояло раннее утро. В тысячах окон отражались первые солнечные лучи. За любым из этих окон может находиться преступник, разглядывающий в бинокль скамейку. Она видна как на ладони. Хоуз положил коробку на край скамейки, немного подумал, передвинул ее на другой край, пожал плечами и, наконец взяв в руки, поставил посередине. Еще раз осмотревшись, он направился к выходу из парка. Дело сделано, теперь ему предстоит вернуться обратно в участок. Чувствовал себя Коттон по-дурацки.

Детектив Берт Клинг сидел за своим столом и разговаривал по рации с притаившимся в засаде Хэлом Уиллисом.

– Как у вас там дела? – спросил Клинг.

– Мы сейчас околеем от холода, – ответил Уиллис.

– Что-нибудь интересное было?

– Какой ненормальный в такую погоду высунет нос из дома? – простонал Уиллис.

– Веселей! – промолвил Клинг. – Я слышал, когда все кончится, начальство собирается вас отблагодарить. Вас отправят в отпуск на Ямайку.

– Ага, и переведут в отдел несбыточных грез, – фыркнул Уиллис. – Так, тихо!

В следственном отделе повисло молчание. Хоуз и Клинг замерли в ожидании. Наконец из рации донесся голос Уиллиса:

– Отставить, ложная тревога. Ребенок какой-то. Подошел к скамейке, взял коробку, осмотрел ее, а потом положил на место.

– Продолжайте наблюдение, – промолвил Клинг.

– А куда мы денемся? – раздался в динамике голос Брауна. – Мы намертво примерзли к этому чертовому камню.

* * *

Постепенно в парке начали появляться люди.

Они выходили на улицы города настороженно – ведущие теле- и радиопрогнозов предупредили их о холодной погоде. Более того, люди видели показания термометров за окнами и слышали вой ветра, стенавшего меж старых домов. И они чувствовали, с какой лютой ненавистью впивается он в своих жертв, стоило им только высунуть руку за окно, чтобы тут же отдернуть ее обратно и немедленно запереть оконную раму. Прежде чем выйти на улицу, горожане одевались потеплее – плевать сто раз на моду. Мужчины напяливали на себя наушники и теплые кашне, женщины – несколько пар свитеров и ботинки на меху, обматывали головы шерстяными шарфами. Люди галопом неслись через парк, едва удостаивая взглядом скамейку и черную жестяную коробку, лежавшую на ней. Жители города и так отличались равнодушием к всему происходящему, сейчас же люди еще больше ушли в себя. Они торопились по своим делам, не удостаивая друг друга даже взглядом. Полностью замкнувшись в себе, люди надеялись сохранить крупицы драгоценного тепла. О каких разговорах может идти речь, когда стоит тебе открыть рот – и прощай тепло, что ты копил внутри себя. Сострадание не спасет от свирепствующего на улице ледяного северного ветра, что кромсает, словно бритвой, срывая с прохожих шляпы и унося прочь газеты. Разговоры в тот холодный мартовский день казались непозволительной роскошью.

Уиллис и Браун, затаившись в парке, молча наблюдали за скамейкой.

* * *

Маляры явились в участок в приподнятом расположении духа.

– Что у вас тут происходит? Устроили засаду? – спросил первый.

– Вам за этим рация понадобилась? – спросил второй.

– Что, намечается ограбление банка?

– Вы поэтому прислушиваетесь к этой фиговине?

Ответ Клинга прозвучал вдохновляюще.

– Заткнитесь! – отрезал он.

Маляры стояли на стремянках, покрывая светло-зеленой краской буквально все, до чего могли дотянуться.

– Между прочим, мы однажды делали ремонт в офисе самого окружного прокурора, – похвастал первый маляр.

– Там как раз допрашивали одного паренька, который зарезал родную мать. Сорок семь ножевых ранений – не шутка, – продолжил второй.

– Ага, сорок семь ранений, – покачал головой первый маляр.

– Бил ее в живот, в голову, в грудь – живого места не оставил.

– Ножом для колки льда, – пояснил первый маляр.

– Он даже отмазываться не стал.

– Сказал, что хотел спасти ее от марсиан.

– Псих. Самый обычный псих.

– Сорок семь ножевых ранений!

– И как бы это спасло ее от марсиан? – задумчиво произнес второй маляр.

– Может, марсиане не любят баб с ножевыми ранениями, – предположил первый маляр и заржал.

За ним захохотал и его коллега. Они буквально корчились от смеха на раскачивающихся стремянках. Руки маляров опустились. С кистей обильно капала краска на застеленный газетами пол.

* * *

Мужчина вошел в парк около десяти часов утра.

На вид ему было лет двадцать семь. С узким, бледным от холода лицом, поджатыми губами и слезящимися от ветра глазами, он шел по тропинке, сунув руки в карманы наглухо застегнутого укороченного пальто бежевого цвета. Зеленый шарф перехватывал поднятый воротник. Мужчина был одет в коричневые вельветовые брюки и коричневые берцы вроде тех, что носят рабочие. Не глядя по сторонам, незнакомец направился прямо к третьей скамейке, поднял с нее жестяную коробку, сунул под мышку, а руку поспешно убрал в карман – оно и понятно, ведь, как оказалось, он был без перчаток. Резко повернувшись, он двинулся было к выходу из парка, как вдруг за его спиной раздался голос:

– А ну-ка постой, приятель.

Оглянувшись, мужчина увидел перед собой высокого чернокожего здоровяка, одетого в синее нечто, напоминавшее космический скафандр. В правой руке чернокожий сжимал огромный пистолет, а в левой – раскрытый бумажник, в котором поблескивал золотисто-голубой значок.

– Я из полиции, – промолвил чернокожий верзила, – нам надо с вами поговорить.

II

Миранда-Эскобедо… Звучит как фамилия мексиканского тореадора, но на самом деле к корриде эти слова не имеют никакого отношения.

Так для краткости в полиции называют два решения, вынесенные Верховным судом по двум разным делам. Эти решения стали фундаментом целого свода правил допроса подозреваемых, которые полицейским будто кость в горле. Все полицейские, несущие службу на просторах США, вплоть до самого последнего копа, в один голос скажут вам, что от Миранды-Эскобедо куда больше вреда, чем пользы. Эти полицейские – достойные граждане своей страны, и, конечно же, их заботит защита прав личности, живущей в свободном обществе. Однако они терпеть не могут правило Миранды, потому что оно сильно осложняет им работу. А их работа заключается в борьбе с преступностью.

Поскольку полицейские из восемьдесят седьмого участка задержали подозреваемого и собирались его допрашивать, речь немедленно зашла о правиле Миранды. Сразу же после оглашения вердикта Верховного суда в 1955 году начальник участка капитан Флик распорядился распечатать для каждого полицейского, работавшего под его началом, памятку на зеленой бумаге, в которой содержались правила допроса подозреваемых. Большинство патрульных в участке прикрепили памятку к своим блокнотам, чтобы сверяться с ней всякий раз, когда возникнет необходимость. Детективы из следственного отдела, которым приходилось допрашивать преступников куда чаще, чем патрульным, вызубрили памятку наизусть. Теперь ее содержание у них от зубов отскакивало, но при этом стражи закона не любили правило Миранды столь же сильно, как и прежде.

– В соответствии с вердиктом Верховного суда по делу Миранда против штата Аризона, – промолвил Хэл Уиллис, – мы обязаны поставить вас в известность о ваших правах, что я сейчас и делаю. Во-первых, если вы желаете, то имеете право хранить молчание. Это понятно?

– Да.

– Вы понимаете, что не обязаны отвечать на вопросы полиции?

– Да.

– Понимаете ли вы, что если решите отвечать на вопросы, то ваши ответы в дальнейшем могут быть использованы против вас?

– Да, я это понимаю.

– Кроме того, я должен поставить вас в известность о том, что вы имеете право прибегнуть к помощи адвоката как перед допросом, так и в ходе допроса. Это понятно?

– Да.

– Если хотите прибегнуть к помощи адвоката, но не располагаете средствами оплатить его услуги, вам предоставят бесплатного адвоката для оказания юридической помощи как перед допросом, так и во время его. Это понятно?

– Да.

– Итак, вам понятны все права, которые я сейчас изложил?

– Да.

– Вы готовы отвечать на мои вопросы без присутствия адвоката?

– Ну-у… – протянул подозреваемый, – я даже не знаю. А вы, вообще, как считаете?

Уиллис с Брауном переглянулись. Вплоть до этого момента они действовали как по учебнику: предупредили подозреваемого о его праве избежать самооговора и о праве на адвоката, изложили права задержанного ясным языком, разжевали их, а не просто сослались на Пятую поправку^[2]. Кроме того, специально уточнили у подозреваемого, все ли он хорошо понял, и только потом спросили, не хочет ли воспользоваться каким-либо из прав. В зеленой памятке, распространенной по инициативе капитана Флика, специально оговаривалось, что задержанного недостаточно уведомить о его правах. Необходимо было добиться признания, что он понял свои права и готов отвечать на вопросы без адвоката. Только после этого разрешалось перейти к допросу. В противном случае суд сочтет, что полиция нарушила конституционные права подозреваемого.

Кроме того, в памятке особо оговаривалось, что полицейские, общаясь с задержанным, должны как можно аккуратнее выбирать слова и выражения, чтобы потом адвокаты в суде не заявили, что их подзащитного «обманом, силой или уговорами» принудили к даче показаний. Памятка прямым текстом запрещала полицейскому предлагать задержанному обойтись без адвоката или же говорить, что адвокат ему не нужен. Короче говоря, полицейский был обязан уведомить задержанного о праве хранить молчание и праве на адвоката. Точка. И Уиллис, и Браун прекрасно понимали, что не могут ответить на вопрос подозреваемого. Если они ему посоветуют обойтись без адвоката, суд может запросто отказаться от рассмотрения показаний задержанного, даже если они окажутся признательными. Если же детективы посоветуют задержанному обратиться за помощью к адвокату, то у них резко снизятся шансы его расколоть.

– Я изложил ваши права, – наконец изрек Уиллис. – Не мне давать вам совет. Принимайте решение сами.

– Ну-у… так я ведь даже не знаю, что делать, – промолвил задержанный.

– А вы подумайте, – ответил Уиллис.

Молодой человек погрузился в размышления. Уиллис с Брауном как воды в рот набрали. Если задержанный предпочтет хранить молчание, что ж – придется ставить точку, в этом случае ни о каком допросе не может быть и речи. Также детективы прекрасно знали, что, если молодой человек все же согласится на допрос, но потом по ходу дела вдруг откажется отвечать на вопросы, им придется смириться, вне зависимости от того, в каких словах и выражениях задержанный выразит свое нежелание продолжать разговор. Он может произнести: «Я заявляю о своем праве хранить молчание», «Я больше ничего не скажу», «Приведите мне адвоката». Итог все равно один.

Именно поэтому детективы терпеливо ждали.

– Мне скрывать нечего, – наконец произнес молодой человек.

– Вы готовы отвечать на вопросы без адвоката? – снова спросил Уиллис.

– Готов.

– Как вас зовут? – приступил к делу Хэл.

– Энтони Ла-Бреска.

– Где ты живешь, Энтони?

– В Риверхеде.

– А поконкретней? – мягко спросил Браун.

Оба детектива быстро перешли с задержанным на «ты» – это не нарушало его прав, но унижало человеческое достоинство. Обращение на «ты», которое правило Миранды не запрещало, лишало задержанного душевного равновесия. Если вы обращаетесь к человеку на «ты», при этом лишая его аналогичной возможности, вы автоматически:

1) даете понять, что выше собеседника по статусу;

2) лишаете вашу беседу дружеской окраски, меняя ее тон на угрожающий.

– Ну же, Энтони, чего ты молчишь? Где конкретно в Риверхеде ты живешь? – повторил вопрос Уиллис.

– Джонсон-стрит, тысяча восемьсот двенадцать.

– Живешь один?

– Нет, – Энтони помотал головой, – с матерью.

– А что с отцом? Умер?

– Нет, они развелись.

– Сколько тебе, Энтони, лет? – Браун склонил голову набок.

– Двадцать шесть.

– Где работаешь?

– Сейчас – нигде, – выдавил из себя паренек.

– А раньше чем зарабатывал на жизнь? – поинтересовался Уиллис.

– На стройке пахал.

– И давно это было?

– Со мной распрощались в прошлом месяце, – буркнул Энтони.

– Почему?

– Работу закончили, и все – до свиданья.

– То есть после того как это случилось, ты уже не работал, – уточнил Браун.

– Я искал работу.

– Насколько я понимаю, без особого успеха, – усмехнулся Уиллис.

– Ага.

– Расскажи-ка нам о той жестяной коробке, что ты подобрал в парке.

– Чего рассказывать-то? – удивился паренек.

– Ну, для начала нам хотелось бы знать, что там внутри, – спокойно произнес Браун.

– Наверное, бутерброды.

– Бутерброды? – прищурился Уиллис.

– Ну да, – молодой человек недоуменно посмотрел на полицейского, – ведь в такие коробки обычно кладут бутерброды. Ну, или еще какую еду себе на обед. Чего там еще может лежать?

– Это бы нам, Энтони, хотелось услышать от тебя.

– Я считаю, там бутерброды, – промолвил Ла-Бреска.

– Это ты звонил вчера вечером нам в участок? – неожиданно спросил Уиллис.

– Нет.

– Тогда откуда ты узнал, где будет лежать жестяная коробка?

– Мне сказали, – пожал плечами Энтони.

– Кто тебе сказал?

– Да мужик один.

– Какой еще мужик?

– На бирже труда.

– Ну-ка, ну-ка, – подался вперед Уиллис, – с этого места давай поподробней.

– Стою я, короче, в очереди на биржу труда. Я про ту биржу, что на Эйнсли-авеню. У них завсегда куча вакансий на разных стройках, кстати сказать, в прошлый раз я устроился на работу именно там. Вот сегодня как встал утром, так и решил: пойду туда, вдруг чего подвернется. Короче, стою я в очереди, и тут один мужик в ней как щелкнет пальцами и говорит: «Блин, я свой обед забыл в парке». Мое дело маленькое – я стою и молчу. Тут он ко мне поворачивается и говорит такой: «Прикинь, я обед забыл на скамейке в парке». Ну я такой, типа, какая жалость, все дела. Короче, посочувствовал ему. А чего не посочувствовать, когда бедолага без обеда остался.

– Что было дальше?

– Ну, он меня и попросил смотаться за коробкой. Мол, он бы и сам сбегал, да только нога не слушается, болит…

– И ты, конечно же, согласился, – понимающе кивнул Браун. – Незнакомый мужик на Эйнсли-авеню просит тебя сгонять аж до Гровер-парка и принести его коробку с обедом. Ну как тут отказать?!

– Между прочим, я его послал, – ответил Энтони.

– В таком случае что ты делал в парке?

– Ну, я хотел сказать, что послал того мужика только поначалу. Мы разговорились, и он рассказал, как стал колченогим. Оказывается, его ранило во время Второй мировой войны. Рядом с ним взорвался немецкий снаряд, и ногу посекло осколками. Короче, досталось ему – мама не горюй.

– И ты в итоге решил все-таки сбегать за коробкой?

– Нет, в итоге я решил никуда не бегать, – решительно ответил паренек.

– Так как же тебя, в конце концов, занесло в парк?

– Да я ведь вам и пытаюсь это рассказать!

– Тебе стало жалко бедолагу, так? Он хромой, на улице холод собачий – правильно я говорю? – промолвил Уиллис.

– Ну-у… – протянул Энтони. – И да, и нет.

– Ты решил, зачем ему тащиться до парка в такую даль? – подсказал Браун.

– И да, и нет, – повторил паренек. – Я, собственно, о чем? Я ведь этого мужика в первый раз за всю жизнь увидел, какое мне до него дело?

– Значит, так, Энтони, – выдохнул Уиллис. Почувствовав, что вот-вот сорвется, Хэл напомнил самому себе о том, как важно держать себя в руках. Да, допрашивать подозреваемых из-за этого правила Миранды стало ужасно тяжело. Задержанный в любой момент может совершенно легально отказаться отвечать на дальнейшие вопросы. Если сорвешься и наорешь на него, рискуешь поставить крест на всем деле. – Понимаешь, Энтони, – как можно мягче произнес Уиллис, – мы пытаемся установить, как так получилось, что, свернув на дорожку в парк, ты сразу направился к третьей по счету скамейке.

– Я это понимаю, – кивнул паренек.

– Ты познакомился с ветераном, инвалидом войны, так?

– Так.

– И он сказал тебе, что оставил коробку с обедом в парке?

– Вообще-то он сперва не говорил о коробке, – поправил молодой человек, – он сказал, что забыл обед.

– А когда он упомянул о коробке?

– Когда дал мне пять баксов.

– То есть он предложил тебе пять долларов за то, что ты принесешь ему коробку с обедом? Я тебя правильно понял? – уточнил Браун.

– Он не предлагал мне пять баксов, он мне их дал.

– То есть он сунул тебе пятерку и сказал: «Ты не сгоняешь за моей коробкой с обедом?»

– Ну да, – кивнул Энтони. – Заодно он сказал мне, чтоб я шел по дорожке, берущей начало от Клинтон-стрит. Мол, коробка лежит на третьей скамейке.

– И что тебе нужно было сделать с коробкой? – спросил Уиллис.

– Как – что? – удивился паренек. – Отнести ему, само собой. А он пока обещал мое место в очереди посторожить.

– Угу-у, – протянул Браун.

– А чего там такого было в той коробке? – поинтересовался паренек.

– Ничего! – отрезал Уиллис. – Опиши-ка нам этого мужика. Как он выглядел?

– Да обычно.

– Сколько бы ты дал ему лет?

– Лет тридцать пять… – задумчиво произнес Ла-Бреска, – вроде того.

– Рост? Высокий, низкий, средний?

– Высокий. Я бы сказал, метр восемьдесят. Ну, туда-сюда.

– Телосложение? Полное, худое, среднее?

– С телосложением у него было все в порядке, – одобрительно произнес паренек, – плечи что надо.

– То есть телосложения он плотного?

– Я бы сказал, крепкого, – уточнил Энтони, – здоровяк.

– Цвет волос?

– Светлый. Блондин он.

– Усы, борода есть?

– Нет. – Энтони покачал головой.

– Не обратил внимания, какого цвета у него глаза?

– Голубые.

– Шрамы или какие-нибудь другие особые приметы не заметил?

– Нет, – повторил паренек.

– Может, видел у него татуировки?

– Нет.

– А какой у него был голос? – спросил Браун.

– Обычный голос, – пожал плечами Энтони. – Не низкий, не высокий. Обычный, нормальный голос.

– Может, он говорил с акцентом?

– Нет.

– Во что он был одет?

– Коричневое пальто и коричневые перчатки.

– Он был в костюме?

– Что у него там под пальто, я не знаю, – честно признался паренек. – Само собой, на нем были штаны – как без них-то, но какого цвета – я не разглядел. Может, они были частью костюма, может – нет. Не знаю.

– Ладно, хорошо, – махнул рукой Браун. – Шляпа на нем была?

– Шляпы не было.

– А очков?

– И очков тоже.

– Может, ты заметил чего-нибудь особенное?

– Ага, – кивнул Ла-Бреска.

– Что именно?

– У него был слуховой аппарат.

* * *

Биржа труда располагалась на углу Эйнсли-авеню и Клинтон-стрит в пяти кварталах к северу от того места, где брала свое начало дорожка, ведущая в парк. В расчете на микроскопический шанс, что мужчина со слуховым аппаратом все еще ждет Ла-Бреску, детективы сели в седан и поехали к бирже труда. Энтони устроился на заднем сиденье, всем своим видом выражая готовность опознать ветерана, в том случае если он все еще там. Ко входу на биржу труда тянулась длинная очередь, хвост которой загибался за угол Клинтон-авеню. Стояли в ней, притопывая ногами, чтобы хоть как-то согреться, крепко сбитые мужчины в рабочих спецовках и кепках. Руки они держали в карманах, а их лица были бледны от холода.

– Думаете, здесь на халяву баксы раздают? – промолвил Ла-Бреска. – Как бы не так! Если тебе нашли работу, изволь им заплатить недельную получку. Впрочем, врать не буду, вакансии здесь отличные. В прошлый раз мне нашли место, на котором я проработал целых восемь месяцев.

– Ветерана отсюда видишь? – перебил его Браун.

– Отсюда не разглядишь. Из машины выйти можно?

– Не вопрос, – кивнул чернокожий детектив.

Машина остановилась у тротуара. Сидевший за рулем Уиллис выбрался из автомобиля первым. Невысокого роста, худой, изящный, он двигался с грацией танцора. Осмотревшись по сторонам холодными, бесстрастными, как у крупье, глазами, он принялся прихлопывать руками в перчатках, дожидаясь, когда из машины выберется Браун. Чернокожий детектив тяжело, словно носорог, вылез наружу, захлопнул за собой дверь, после чего натянул перчатки на свои огромные руки.

– Козырек опустил? – спросил Уиллис.

– Нет, мы же буквально на минуту.

– Лучше опусти. А то оглянуться не успеем, как нам выпишут штраф.

Недовольно заворчав, Браун полез обратно в машину.

– Блин, ну и холодрыга, – поежился Ла-Бреска.

– Это точно, – отозвался Уиллис.

Тем временем Браун опустил солнцезащитный козырек. Оказалось, что к нему резинкой крепится картонка, на которой от руки было написано: «Транспортное средство департамента полиции».

Громко хлопнув дверью, Браун подошел к Уиллису с Ла-Бреской, и они втроем двинулись к очереди. Оба детектива расстегнули пальто.

– Ты его видишь? – спросил Браун у Энтони.

– Пока нет.

Они медленно двинулись вдоль очереди.

– Ну? – вновь подал голос Браун.

– Нет. – Паренек мотнул головой. – Его тут нет.

– Давайте глянем внутри, – предложил Уиллис.

Очередь соискателей тянулась по скрипучей, видавшей виды лестнице к дверям занюханной конторы на втором этаже. В дверь было вставлено матовое стекло, надпись на котором гласила: «Биржа труда „Меридиан”. Работа – наша профессия».

– Видишь его? – спросил Уиллис.

– Нет, – ответил Ла-Бреска.

– Жди здесь! – приказал Хэл, а сам отошел с Брауном на другой конец коридора.

– Что скажешь? – спросил Браун.

– Что мы можем ему предъявить?

– Ничего. – Браун опустил взгляд.

– Вот и я так думаю.

– Может, пустим за ним «хвост»? Как считаешь, оно того стоит? – предложил Уиллис.

– Зависит от того, что решит шеф.

– Почему бы его не спросить?

– Дельная мысль, – кивнул Браун. – Давай займись.

Чернокожий детектив вернулся к Ла-Бреске, а Уиллис, обнаружив чуть дальше по коридору телефон-автомат, тут же позвонил по нему в участок. Лейтенант внимательно выслушал Хэла, после чего спросил:

– Твое мнение о задержанном.

– Я считаю, что он говорит правду.

– То есть ты считаешь, что в очереди и вправду был какой-то мужик со слуховым аппаратом?

– Да.

– Тогда почему он свалил, не дождавшись Ла-Брески? – задал резонный вопрос лейтенант.

– Не знаю, Пит. Просто мне кажется, что Ла-Бреска не при делах.

– Где, ты сказал, он живет?

– Джонсон-стрит, тысяча восемьсот двенадцать.

– Это чья территория? Какого участка?

– Не знаю, – честно признался Уиллис.

– Ладно, сам выясню и звякну им. Может, у них найдется свободный человек для наружки. У нас-то сейчас все глухо – дел непочатый край, – вздохнул лейтенант.

– Так что нам делать с Ла-Бреской? Отпускать?

– Ага, только сперва припугните его чуток – так, на всякий случай. А потом дуйте обратно в участок.

– Ладно.

Уиллис повесил трубку и вернулся к Ла-Бреске с Брауном.

– Все, Энтони, – бросил Хэл, – можешь идти.

– Идти? Куда мне идти? Мне надо снова очередь занимать. Я, между прочим, работу ищу.

– Главное, Энтони, запомни одну вещь, – продолжил Уиллис, пропустив тираду молодого человека мимо ушей, – если что случится, мы знаем, где тебя искать.

– Это вы о чем? Что случится?

– Просто запомни то, что я тебе сейчас сказал.

– Ладно, – кивнул паренек. Немного помолчав, он вдруг произнес: – Слушайте, можно вас кое о чем попросить?

– О чем?

– Можете как-нибудь провести меня без очереди?

– И как мы, по-твоему, это сделаем?

– Ну, вы ведь все-таки полицейские, разве нет? – выпалил Ла-Бреска, заставив Уиллиса и Брауна переглянуться.

Вернувшись в отделение, они узнали, что лейтенант Бернс позвонил в сто пятнадцатый участок, где ему сказали, что свободных людей для установления наружного наблюдения за Энтони Ла-Бреской у них нет. Эта новость никого особо не удивила.

* * *

Вечером того же дня распорядитель городского садово-паркового хозяйства Каупер спускался по широкой, отделанной белым мрамором лестнице филармонии. Слева под руку с ним шла жена в норковой шубе и накинутой на голову полупрозрачной, почти невесомой белой шали. Сам Каупер красовался в смокинге и черном галстуке. Впереди него, шагах в четырех, шествовал мэр с женой. Вечер выдался морозный, а на небе не было ни звездочки. И лестница, и тротуар были залиты теплым желтым светом, падавшим из огромных, высотой в два этажа, окон. В тот самый момент, когда Каупер занес левую ногу над очередной ступенькой, он рассмеялся – жена что-то шепнула ему на ухо. С губ распорядителя садово-паркового хозяйства сорвалось несколько облачков пара. Он протянул правую руку к левой, чтобы поправить перчатку, но сделать это не успел, равно как и поставить ногу на нижнюю ступеньку. Студеную тишину вечера разорвали два выстрела, оборвавшие смех чиновника. Рухнув на лестницу ничком, он покатился вниз по ступенькам. Из ран на лбу и щеке лилась кровь. Жена распорядителя закричала, мэр оглянулся посмотреть, что происходит, а ушлый фоторепортер, стоявший на тротуаре, запечатлел для грядущих поколений катящегося по ступенькам Каупера.

Распорядитель садово-паркового хозяйства был мертв задолго до того, как его тело замерло у подножия лестницы.

III

Кончетте Эспозите Ла-Бреска давно вбили в голову: к неграм хорошо относиться нельзя. Доверять им тоже себе дороже. Ну а ее братья помимо этого усвоили, что черномазых при всяком удобном случае нужно ставить на ножи. Эти уроки жизни они получили в районе трущоб, гетто, населенном преимущественно итальянцами, которое обитатели с иронией и любовью окрестили Парадизо. Кончетта, выросшая в этом, с позволения сказать, райском саду, еще девочкой нередко наблюдала, как ее братья и ребята из района проламывают череп очередному негру. Подобные картины нисколько ее не трогали. Кончетта рассуждала следующим образом: если ты такой идиот, что родился черным, и при этом еще забрел в Парадизо, значит, сам виноват, что тебе раскроили башку.

Кончетта съехала из Парадизо в возрасте девятнадцати лет, когда местный торговец льдом родом из-под Неаполя по имени Кармине Ла-Бреска решил перебраться в Риверхед и предложил руку и сердце ей – самой младшей из дочерей Эспозито. Она с радостью дала согласие. Во-первых, Кармине был хорош собой – бездонные карие глаза, черные вьющиеся волосы, во-вторых, дела у него шли в гору, ну а в-третьих, на тот момент она уже была беременна.

Через семь месяцев после свадьбы она родила сына. Теперь ему шел двадцать восьмой год, и жили они с ним в квартире, располагавшейся на втором этаже. Кроме них, в этом доме жила еще одна семья, занимавшая первый этаж. Через месяц после того как на свет появился Энтони, Кармине вернулся домой в городишко Поццуоли, располагавшийся километрах в двадцати от Неаполя. Поговаривали, что Кармине убили во время Второй мировой войны, по крайней мере, никаких других сведений о его дальнейшей судьбе Кончетта не получала. Впрочем, она достаточно хорошо знала своего мужа и потому была уверена: он до сих пор жив и здравствует где-то в Италии, дела у него идут лучше всех, и он по-прежнему крутит головы молодым девчонкам, а потом брюхатит их в льдохранилище. Именно так произошло с ней, Кончеттой.

Кончетта Эспозита Ла-Бреска по старой памяти не любила негров и не доверяла им. Именно поэтому женщина, мягко говоря, была ошарашена, когда к ней в дом темной, безлунной и беззвездной ночью – в половине первого – заявился чернокожий незнакомец.

– Чего надо? – крикнула она. – Пошел вон.

– Полиция, – произнес Браун и показал удостоверение.

Только после этого Кончетта обратила внимание, что рядом с негром стоит еще один мужчина невысокого роста – белый, узколицый, с карими глазами, глядевшими слишком пристально. Для такого порчу навести – плевое дело.

– Ничего не знаю, проваливайте, – быстро проговорила она, опустив жалюзи на стеклянной двери в ее квартиру.

К двери вела хлипкая лестница, поднимаясь по которой Уиллис споткнулся, едва не сломав себе шею. Со второго этажа открывался вид на внутренний дворик – там росло дерево, обернутое рубероидом. «Бьюсь об заклад, это фиговое дерево, их так всегда на зиму укрывают», – промолвил Браун, когда они поднимались по лестнице. Через весь двор тянулась веревка, увешанная промерзшим нижним бельем. Один ее конец был привязан к ограде маленькой террасы на втором этаже, другой – к шесту на противоположном конце двора. На веранде яростно завывал ветер, норовя скинуть Брауна во двор на увитые виноградными лозами опоры. Чернокожий детектив снова постучал в дверь и закричал:

– Полиция! Вам, дамочка, лучше открыть!

– Sta zitto!^[3] – крикнула Кончетта и отперла дверь. – Вы хотите перебудить все соседство? Ma che vergogna!^[4]

– Можно зайти, мадам? – спросил Уиллис.

– Заходите, заходите, – промолвила Кончетта и отступила из прихожей в маленькую кухоньку, позволяя Уиллису и Брауну войти.

– И чего вы хотеть два часа ночи? – осведомилась Кончетта и закрыла дверь, чтобы в дом не задувал ветер.

Кухонька была узкой: вдоль одной стены выстроились плита, холодильник и раковина, противоположную стену подпирал стол с эмалированной поверхностью. У батареи примостился металлический шкаф с приоткрытой дверцей, за которой виднелись банки консервов и упаковки с крупами. Над раковиной висело зеркало, а на холодильнике стояла фарфоровая статуэтка собачки. Над батареей висела картина с изображением Иисуса Христа. Под потолком светила люстра с большим стеклянным абажуром и выключателем на цепочке. Из крана капало. Электрические часы показывали первый час ночи.

– Никаких двух часов ночи нет, – промолвил Браун, – едва перевалило за полночь.

В голосе Артура появились знакомые Уиллису нотки, наличие которых он мог объяснить лишь присутствием миссис Ла-Бреска, если, конечно, дама, стоявшая перед ними, действительно была ею. В который раз Уиллису подумалось, что в Брауна встроен радар, позволяющий безошибочно с расстояния ста метров засечь расиста. Лично Уиллису казалось, что хозяйка смотрит на него с Брауном совершенно одинаково, с равной степенью враждебности. Кареглазая женщина, чьи длинные черные волосы были стянуты в пучок на затылке, глядела на детективов прищурившись, с вызовом. Перед тем как пойти открывать дверь, она накинула мужской халат поверх ночной рубашки. Только сейчас Хэл обратил внимание, что женщина стоит перед ним босая.

– Вы – миссис Ла-Бреска? – уточнил Уиллис.

– Я Кончетта Ла-Бреска. Вы кто такие? – выпалила она.

– Детективы Уиллис и Браун из восемьдесят седьмого участка, – ответил Хэл. – Где ваш сын?

– Спит, – ответила Кончетта. Поскольку женщина родилась в Неаполе и выросла в Парадизо, она тут же решила, что сыну не повредит алиби. – Он был со мной здесь весь вечер. Не за тем пришли.

– Миссис Ла-Бреска, вы не могли бы его разбудить? – попросил Браун.

– Зачем?

– Нам надо с ним поговорить.

– Зачем? – повторила вопрос Кончетта.

– Мадам, – вздохнул Браун, – если хотите, мы можем забрать вашего сына с собой и допросить его в участке. Но подумайте сами, не будет ли нам всем проще, если вместо этого мы прямо здесь и сейчас зададим ему пару вопросов? Ну так как, мадам? Вы за ним сходите?

– Я уже встал, – раздался голос Энтони из соседней комнаты.

– Мистер Ла-Бреска, вы не могли бы подойти сюда к нам? – попросил Уиллис.

– Секундочку, – отозвался молодой человек.

– Он был здесь весь вечер, – повторила Кончетта, однако рука Брауна все же потянулась к кобуре на поясе – кто знает, а вдруг это Ла-Бреска всадил две пули в голову распорядителя садово-паркового хозяйства?

Ждать Энтони пришлось довольно долго. Когда он наконец открыл дверь и вошел на кухню, оказалось, что в его руках лишь пояс от халата, который он тут же при детективах завязал. Волосы на голове паренька были взъерошены, а глаза заспанно смотрели на полицейских.

– Ну, чего еще? – спросил он.

Поскольку расследование шло по горячим следам, а Ла-Бреска официально не являлся задержанным, Уиллис и Браун посчитали излишним зачитывать пареньку его права. Вместо этого Уиллис сразу перешел к делу:

– Где ты был сегодня в половине двенадцатого вечера?

– Здесь, – пожал плечами Ла-Бреска.

– Что делал?

– Спал.

– Когда лег?

– Где-то около десяти.

– Ты всегда так рано отправляешься на боковую? – удивился Браун.

– Да, когда надо вставать спозаранку.

– И во сколько тебе завтра вставать?

– В шесть утра, – вздохнул паренек.

– Зачем так рано?

– Мне на работу.

– Мы думали, ты безработный, – хмыкнул Уиллис.

– А я уже устроился на работу. Как вы ушли, так и устроился.

– И что за работа?

– На стройке. Чернорабочим.

– Тебе помогли на бирже труда? – спросил Хэл.

– Ага.

– Кто ведет строительство?

– «Эрхард энджиниринг».

– Где стройка? В Риверхеде?

– Нет, – Энтони покачал головой, – в Изоле.

– Во сколько ты вернулся домой? – вступил в разговор Браун.

– Значит, та-ак… – протянул Ла-Бреска. – С биржи труда я вышел где-то около часа. Потом пошел в бильярдную на Саус-Лири, раскатал пару партеек с ребятами. Потом часиков в пять-шесть вернулся сюда, домой.

– Что ты делал после того, как пришел домой?

– Он ел, – ответила за сына Кончетта.

– Потом?

– Посмотрел немного телик, потом пошел спать, – пожал плечами паренек.

– Кто-нибудь, кроме матери, сможет подтвердить твои слова?

– Дома, кроме нас с ней, никого не было. Вы ведь об этом спрашиваете?

– Тебе вечером кто-нибудь звонил?

– Нет. – Энтони покачал головой.

– То есть мы просто должны поверить тебе на слово? – фыркнул Уиллис.

– Он говорит правду. Даю слово, – поддержала сына Кончетта.

– Слушайте, я вообще не врубаюсь, чего вам от меня надо, – вздохнул Ла-Бреска. – Я вам все выложил как на духу. Честно-честно. Что вообще случилось?

– Ты новости по телевизору смотрел?

– Не-а, похоже, меня вырубило до новостей. А что? Чего случилось-то?

– Я хожу в его комнату и выключаю свет в десять тридцать, – заявила Кончетта.

– Не знаю, чего там у вас стряслось, но я не имею к этому никакого отношения, – промолвил Энтони.

– Я тебе верю, – кивнул Уиллис. – А ты, Арти?

– Я тоже, – отозвался Браун.

– Но при этом нам нужно тебя кое о чем расспросить, – продолжил Хэл. – Ты это понимаешь?

– Да все я понимаю, – поглядел на него Ла-Бреска, – только вот… Неужели вам это обязательно делать посреди ночи? Мне ведь завтра с утра на работу.

– Давай ты нам еще раз расскажешь про того мужика со слуховым аппаратом, – как можно мягче попросил его Уиллис.

Детективы допрашивали Ла-Бреску еще как минимум час пятнадцать и под конец поняли, что выбор у них небогат: либо паренька надо арестовывать и предъявлять ему какое-нибудь обвинение, либо махнуть на него рукой и на некоторое время просто забыть о существовании Энтони. Звонивший в участок незнакомец ясно сказал: «Я не один», о чем Клинг не преминул поставить в известность всех детективов участка. Преступник сам признался, что у него есть подельники, и потому Уиллис и Браун так долго мучили Ла-Бреску вопросами, вместо того чтобы давно уже оставить в покое. Настоящий детектив, напав на след, сразу это чувствует, а Ла-Бреска не был похож на преступника. Именно об этом Уиллис сказал лейтенанту еще днем, и в результате полночного допроса его мнение не изменилось. Впрочем, если в убийстве Каупера замешана банда, имеет ли полиция право исключить вероятность того, что один из ее участников – Энтони? Мальчик на побегушках, шестерка, расходный материал – такого не жалко, если его задержат легавые. Если это правда, значит, Ла-Бреска детективам лгал.

Что ж, если он лгал, то делал это мастерски. Парень глядел на полицейских невинными голубыми глазами, и ледяные сердца легавых таяли от рассказов Энтони о том, как он рад новой работе, как специально отправился в постель пораньше: ведь это так важно – восемь часов полноценного сна (в здоровом теле – здоровый дух, а он – дышащий жизнью американец во втором поколении)… Впрочем, имелся и другой вариант. Допустим, Энтони лжет. Да, детективы пока не смогли поймать его на лжи, не смогли выявить ни малейших противоречий в описании странного незнакомца, с которым он познакомился у биржи труда. Да, паренек практически слово в слово повторил полицейским все то, что рассказал им утром. И все же, если он лжет, можно ли допустить, что незнакомец, звонивший в полицейский участок, и Ла-Бреска – одно и то же лицо? Тогда получается, никакой банды вообще нет, а есть преступник-одиночка, амбициозный, честолюбивый убийца, маленькой ложью пустивший полицию по ложному следу. Ведь если незнакомец, звонивший в участок, и Ла-Бреска – одно и то же лицо, логично предположить, что он же является и человеком, всадившим две пули в голову Каупера. В этом случае детективам следует доставить лгунишку в участок, где и предъявить обвинение в убийстве. А потом найти доказательства, найти хоть что-нибудь, иначе они будут посмешищем уже на предварительном судебном слушании.

Порой от тебя отворачивается удача.

Детективы допрашивали Энтони час с четвертью, хитрили, расставляли ловушки, пытались выбить Ла-Бреску из колеи. Они действовали многократно опробованным методом: Браун задавал вопросы, а Уиллис язвительно комментировал ответы паренька. Все напрасно. В конечном итоге полицейские не узнали ничего нового. Все было точно так же, как и днем, с одним отличием – Каупера уже убили. Наконец детективы поблагодарили Кончетту за гостеприимство, пожали руку ее сыну, извинившись за то, что выдернули его из постели, пожелали ему удачи на новой работе и, попрощавшись, вышли на веранду. Спускаясь по хлипкой лестнице, полицейские услышали, как позади щелкнул замок – миссис Ла-Бреска запирала за ними дверь. Миновав двор, они вышли на изъеденную рытвинами улицу, на противоположной стороне которой их ждал припаркованный полицейский седан.

После того как Уиллис завел двигатель и включил обогреватель, напарники заговорили – им хотелось обменяться мнениями о дальнейших действиях. В итоге они решили попросить у лейтенанта разрешения прямо с утра поставить телефон Ла-Брески на прослушивание.

После этого они поехали в участок.

* * *

В переулке, где лежал Карелла, завернувшись в изорванное пальто, было темно и холодно. Снег, выпавший в конце февраля, давно сгребли в сугроб, громоздившийся теперь у кирпичной стены. Сейчас его, словно короста, покрывал тонкий слой черной грязи, надежно въевшейся в некогда белую поверхность. Перед выходом Карелла надел два комплекта термобелья и стеганую фуфайку. Кроме того, в карман фуфайки Стивен сунул грелку для рук, и теперь от нее исходило тепло. И все равно в драном пальто он страшно мерз.

Из-за маячившего напротив сугроба Карелле было еще холоднее. Он ненавидел снег. Да, конечно, мальчишкой он катался на санках и валялся в снегу, но сейчас, ввиду его нынешнего положения, эти воспоминания казались Стивену надуманными, принадлежащими кому-то совершенно другому. Сейчас снег вызывал лишь омерзение. Что в нем хорошего? Люди машут лопатами, сгребают в сугробы, а потом приезжают коммунальщики, грузят снег в машины и вываливают его в реку Дикс. От снега сплошной геморрой.

Как, собственно, и от этой операции.

Ситуация на самом деле была весьма забавной.

Именно в силу этого забавного аспекта Карелла сейчас лежал в промерзшем темном переулке, хотя погода стояла такая, что хозяин собаку на улицу не выгонит. Само собой, он выполнял приказ своего непосредственного начальника, лейтенанта Питера Бернса. Питер славный малый! Между прочим, как-нибудь вечерком сам бы мог прийти поваляться в холодном темном переулке. Было бы понятно, если Карелле предстояло предотвратить ограбление банка, накрыть международный наркосиндикат или изловить маньяка-насильника. Но он лежал в холодном темном переулке потому, что кто-то поджег двух бомжей, – и в этом заключался весь комизм ситуации. Само собой, в том, что бедняг подожгли, нет ничего смешного. Это дело серьезное. Комизм заключался в том, что закон ни с того ни с сего вдруг встал на защиту бездомных бродяг. Сколько себя помнил Карелла, полиция вела бескомпромиссную войну с бродягами: их арестовывали, бросали за решетку, выпускали, арестовывали снова – и так до бесконечности. И вот теперь появились доброхоты, решившие предать бомжей огню и очистить от них улицы. Что в ответ сделала полиция? Немедленно снарядила на поимку преступников-поджигателей ценного сотрудника – пусть поваляется в холодном темном переулке, любуясь покрытым грязью сугробом. Бред какой-то. Смех, да и только.

В работе полицейского вообще много забавного, просто обхохочешься.

Само собой, валяться в переулке и околевать от холода куда веселее, чем лежать в теплой постели рядом с любимой и любящей женой. Это настолько прикольно, что Карелле захотелось расплакаться. Он подумал о Тедди, лежащей одиноко в постели: черные волосы разметаны по подушке, на губах играет полуулыбка, нейлоновый пеньюар задран, обнажая изгиб бедра… Господи, да я же сейчас дуба дам в этом сраном переулке, а жена узнает об этом только утром… Моя родная жена! Она прочтет обо мне в газетах… Увидит мою фамилию на четвертой странице… Она…

На другом конце переулка раздались шаги.

Карелла подобрался, отпустил грелку и скользнул рукой к холодной стальной рукояти служебного револьвера. Вытащив его из кобуры, принялся ждать. Звук шагов приближался.

– Вот он, разлегся, – раздался чей-то молодой голос.

– Ага.

Карелла терпеливо ждал. Смежив веки, он лежал в дальнем углу переулка, притворяясь, что спит. Палец лег на предохранитель – всего на волоске от спускового крючка.

И тут Кареллу двинули ногой.

– Подъем! – раздался голос.

Карелла рванулся – увы, недостаточно быстро. В тот самый момент, когда он оттолкнулся от земли, одновременно выхватывая револьвер, ему на пальто, прямо на грудь, полилась какая-то жидкость.

– Выпей за наше здоровье! – крикнул кто-то из юнцов.

Карелла увидел, как вспыхнул огонек спички, и в следующую секунду его охватило пламя.

Он мгновенно осознал происходившее. Сперва почувствовал запах: бензиновую вонь, которую источало пальто, не перепутаешь ни с чем. Огонек вспыхнувшей спички в темноте аллеи показался слепяще ярким, в сочетании с запахом бензина он вселял трепет. Словно два электрических разряда прошлись от висков, встретившись на затылке, – это было понимание того, что́ произойдет в следующую секунду. Вспыхнуло пламя, охватившее грудь, протянувшее жгучие языки к лицу. Потрясения от случившегося не было, был лишь ужас.

Стив Карелла отреагировал примерно так же, как кроманьонец, который впервые слишком близко подошел к огню и вдруг обнаружил, что пламя может превратить в жаркое не только дичь, но и людей. Он выронил револьвер, прикрыл лицо руками, резко крутанулся и, подчиняясь инстинкту, бросился к покрытому грязью сугробу напротив. О своих обидчиках Стив не думал, лишь краешком сознания зафиксировал, что они бегут прочь из переулка, весело хохоча. В голове лихорадочно бились мысли: «Огонь! Жжется! Скорее! Потушить! Скорее! Огонь!» Карелла всем телом нырнул в сугроб, продолжая изо всех сил прижимать руки к лицу. Он ощущал, как огонь жадно лижет тыльную сторону ладоней, чувствовал омерзительный запах паленых волос и горелой плоти, и тут же райской музыкой раздалось шипение – пламя соприкоснулось со снегом. Стивена окутало клубами пара. Снег… Прекрасный, чудесный, роскошный, холодный снег… Как же приятно по нему кататься всем телом… Карелла понял, что в глазах стоят слезы. Долго, очень долго он лежал, тяжело дыша, зарывшись лицом в сугроб, и ни о чем не думал.

Наконец он встал, с трудом поднял брошенный револьвер и, медленно переставляя ноги, двинулся к выходу из переулка. Рассмотрев в свете фонаря свои руки, Карелла перевел дыхание, после чего отправился к телефону-автомату, стоявшему на следующем перекрестке. Позвонив в участок, он сказал дежурному сержанту Марчисону, что наживка сработала, но у него обгорели руки и ему нужна скорая, чтобы добраться до больницы.

– С тобой все в порядке? – спросил Марчисон.

– Да, Дэйв, все нормально, – ответил Карелла, еще раз посмотрев на свои руки.

IV

Детектив Берт Клинг был влюблен, но не все люди были настроены столь романтично.

Мэр, например, в этот момент не испытывал к кому-либо нежных чувств. Его обуревала ярость. Он позвонил начальнику полиции и осведомился, что, черт подери, происходит в городе. Почему людей, занимающих столь солидное положение, как распорядитель садово-паркового хозяйства, можно подстрелить словно куропатку прямо на ступеньках филармонии?

– Видите ли, сэр… – начал начальник полиции, но мэр ему не дал закончить:

– Может, вы мне объясните, почему полиция оказалась неспособна обеспечить господину Кауперу должный уровень охраны? По словам миссис Каупер, полиция еще утром знала об опасности, угрожающей жизни ее супруга. Так чего же вы сидели сложа руки? – проорал в трубку мэр.

– Видите ли, сэр, – снова заговорил начальник полиции, но его перебили и на этот раз:

– Может, вы объясните, почему до сих пор не смогли установить, откуда велся огонь, тогда как судмедэксперты уже выяснили, под каким углом вошли пули, а баллистическая экспертиза уже вычислила предполагаемую траекторию их полета? Ну, чего вы молчите?

– Видите ли, сэр, – промолвил начальник полиции, но его оборвали и в третий раз.

– Мне нужны результаты, ясно?! – проревел мэр. – Вы же не хотите, чтобы над нашим городом потешалась вся страна?

Разумеется, начальник полиции этого не желал и потому ответил:

– Слушаюсь, сэр. Сделаем все возможное.

– Смотрите там у меня, – буркнул мэр и повесил трубку.

В прошлом отношения между начальником полиции и мэром тоже не отличались особой теплотой, так что, по сути дела, ничего из рук вон выходящего тем утром не случилось – они практически всегда общались друг с другом в подобном ключе. Начальник полиции вызвал к себе секретаря, высокого, чахлого, бледного как полотно блондина, который постоянно надрывно кашлял, объясняя это тем, что с такой сумасшедшей работой, как у него, приходится высаживать в день по три пачки сигарет. Смерив секретаря взглядом, начальник полиции потребовал выяснить и немедленно ему доложить, что имел в виду мэр, заявив, что полиция знала об опасности, угрожавшей жизни Каупера. Секретарь немедленно взялся за дело. Благодаря связям он вскоре выяснил, что в восемьдесят седьмой участок действительно поступило несколько звонков от незнакомца, требовавшего к полудню вчерашнего дня пять тысяч долларов и угрожавшего, в том случае, если он не получит эту сумму, убить распорядителя садово-паркового хозяйства.

– Вот оно, значит, как? – промолвил начальник полиции, выслушав секретаря.

Сорвав трубку, он позвонил по номеру Фредерик 7-8024 и попросил к телефону лейтенанта Питера Бернса.

В то утро Питеру Бернсу хватало неприятностей и без начальника полиции. Во-первых, Карелла загремел в больницу с ожогами обеих рук второй степени, а во-вторых, маляры добрались до его кабинета, где и принялись свинячить, стоя на стремянках и размахивая кистями, и одновременно рассказывать друг другу анекдоты. Бернс не питал особо нежных чувств к начальнику полиции – эту шишку в погонах перевели сюда из другого города, где уровень преступности, по мнению Питера, был еще выше. Начальник полиции отвечал лейтенанту взаимностью. Словоохотливый ирландец Бернс не раз и не два во время слетов полицейских профсоюзных организаций и заседаний «Изумрудного общества»^[5], не стесняясь в выражениях, при всем честном народе высказывал все, что он думает о новом назначенце. Именно поэтому в то утро голос начальника полиции, звучавший из трубки телефона в забрызганном краской кабинете Бернса, мягко говоря, не сочился патокой.

– Что все это значит, Бернс? – осведомился начальник полиции.

– Видите ли, сэр, – промолвил лейтенант, подумав, что предыдущий начальник обращался к нему по имени, – вчера нам действительно поступило несколько телефонных звонков с угрозами от неустановленного лица, о чем я поставил в известность лично распорядителя садово-паркового хозяйства Каупера.

– А какие меры вы приняли в связи с этими звонками? А, Бернс?

– Установили слежку за местом, куда должны были принести выкуп, и задержали человека, который за ним пришел.

– Что дальше? – отрывисто произнес начальник полиции.

– Мы его допросили и отпустили.

– Почему?

– Недостаточно оснований для задержания, – честно ответил Питер. – Потом его снова допросили – уже после убийства мистера Каупера. Арестовывать его не за что. Этот человек все еще на свободе, но сегодня утром мы поставили на прослушку его телефон. Будем действовать сразу, как только удастся засечь что-нибудь подозрительное.

– Почему Кауперу не предоставили охрану?

– Я ему предложил, сэр, но он отказался.

– Почему за подозреваемым сразу же не установили наружное наблюдение? – сердито осведомился начальник полиции.

– У меня все заняты, сэр. Я связался со сто пятнадцатым участком в Риверхеде, где проживает подозреваемый, но у них тоже не нашлось ни одного свободного человека. Кроме того, как я вам уже сказал, мистер Каупер сам отказался от охраны. Он решил, что мы имеем дело с психом. Должен вам сказать, что я разделял его мнение. Вплоть до недавних событий, доказавших обратное.

– Почему еще не нашли его квартиру?

– Какую квартиру, сэр? – не понял Бернс.

– Квартиру, из которой стреляли в Каупера.

– Простите, сэр, но убийство совершили за пределами нашей зоны ответственности. Филармония находится на территории пятьдесят третьего участка. Нисколько не сомневаюсь, что вам как начальнику полиции известно: расследование ведется силами детективов того участка, на территории которого было совершено убийство.

– Значит, так, Бернс, перестаньте мне вешать лапшу на уши.

– У нас в городе такие правила, – несколько растерянно проговорил Питер.

– Поручаю дело вам! – отрезал шеф. – Вы меня хорошо поняли, Бернс?

– Как скажете, сэр. Если это приказ…

– Да, это приказ. Отправьте людей на место преступления и найдите эту чертову квартиру.

– Есть, сэр.

– Потом доложите мне.

– Есть, сэр, – повторил Бернс и повесил трубку.

– Чего, обругали вас? – поинтересовался первый маляр.

– Крепко пропесочили? – подал голос второй маляр.

Они стояли на стремянках и скалились. На пол с кистей капала зеленая краска.

– А ну пошли к чертовой матери из моего кабинета! – заорал Бернс.

– Мы не закончили, – возразил первый маляр.

– Вот закончим, тогда уйдем, – добавил его коллега.

– У нас такие правила, – пояснил первый маляр.

– Между прочим, мы вообще вам не подчиняемся. Мы работаем не в полиции.

– К вашему сведению, мы работаем в отделе коммунального хозяйства.

– Ремонтно-эксплуатационного управления.

– И никогда не бросаем работу недоделанной.

– Хватит капать краской на пол, черт бы вас побрал! – заорал Бернс и вылетел из кабинета. – Хоуз! – рявкнул он. – Клинг! Уиллис! Браун! Едрена мать, куда все подевались?

Из туалета, застегивая ширинку, показался Мейер.

– Что случилось, командир? – спросил он.

– Ты где был? – взъярился на него лейтенант.

– Отливал. А в чем дело? Что стряслось-то?

– Отправь кого-нибудь на место преступления! – рявкнул Бернс.

– Какое еще место преступления?

– Такое! Ну, где грохнули этого сраного распорядителя парков!

– Ладно, не вопрос, – пожал плечами Мейер. – Но зачем? Мы же не ведем это дело.

– Уже ведем.

– Да ну?

– Кто дежурит в следственном отделе? – мрачно спросил Бернс.

– Я.

– Где Клинг?

– У него выходной.

– А Браун?

– Он занимается прослушкой.

– Уиллис?

– Поехал в больницу проведать Стива, – спокойно ответил Мейер.

– А Хоуз?

– Пошел купить себе чего-нибудь перекусить.

– У меня здесь что, участок или горнолыжный курорт?

– Видите ли, сэр…

Питер не желал ничего слышать:

– Как только появится Хоуз, сию же секунду отправишь его на место преступления! Сам свяжись с экспертами по баллистике, выясни, что им удалось накопать. Позвони судмедэкспертам, добудь у них протокол с результатами вскрытия тела. Давай, Мейер, не стой, за дело!

– Слушаюсь, сэр! – рявкнул Мейер и тут же кинулся к телефону.

– У меня так скоро крыша съедет, – проворчал Бернс и быстрым шагом направился в кабинет.

Неожиданно вспомнив о продолжающих там свинячить развеселых малярах, он резко развернулся и двинулся в канцелярию.

– Мисколо, ты когда наведешь у себя порядок?! – заорал он с порога. – Почему у тебя папки с делами валяются как попало? Чем ты тут целыми днями занимаешься? Кофе варишь?

– Сэр? – только и промолвил Мисколо, будучи застигнутым как раз за приготовлением кофе.

* * *

Берт Клинг был влюблен.

Март не самый подходящий месяц для романтических чувств. Лучше всего влюбляться, когда уже распускаются цветы, с реки дует ласковый ветерок, а домашние питомцы подходят к тебе и лижут руку. Если ты влюбился в марте, в этом есть лишь один плюс. Как сказал поэт, лучше уж влюбляться в марте, чем вообще не знать любви.

Берт был влюблен до беспамятства.

Он был влюблен до беспамятства в девушку двадцати трех лет – полногрудую, крутобедрую, с васильковыми глазами и ниспадавшими до середины спины медового цвета волосами, которые она иногда укладывала в узел на затылке. По любым меркам девушка считалась высокой, и все равно, даже на каблуках, едва доставала Берту до подбородка. Он был влюблен до безумия в девушку, тянувшуюся к знаниям, – она училась на вечернем в университете, чтобы получить магистерский диплом по психологии, а днем работала в отделе кадров одной компании в центре города на Шеферд-стрит – проводила собеседования с соискателями. Берт влюбился в девушку серьезную, ведь она собиралась защитить кандидатскую, получить разрешение на медицинскую практику и стать психологом. Девушка была с безуминкой – в прошлом месяце на День святого Валентина она прислала в участок вырезанное из фанеры красное сердце высотой метр восемьдесят, на котором написала желтой краской: «Синтия Форрест любит детектива третьего разряда Бертрама Клинга – что, теперь это преступление?» Из-за того случая коллеги до сих пор подтрунивали над Бертом, не уставая упражняться в остроумии. Синди была девушкой впечатлительной, способной разрыдаться, увидев на улице слепого музыканта, играющего на аккордеоне. Однажды она, не проронив ни слова, беззвучно положила ему в шляпу пять долларов и долго плакала, уткнувшись в плечо Клинга. Синди была девушкой страстной, вжимавшейся в Берта по ночам, словно безумная. Она могла разбудить его в шесть утра со словами: «Слышь, легавый, мне через пару часов на работу, как будем убивать свободное время?» На это Клинг неизменно отвечал: «Вообще-то меня секс совершенно не интересует», потом начинал целовать ее, пока она не забывала обо всем на свете… А после он сидел напротив Синди за кухонным столом и пожирал ее глазами, восхищаясь красотой девушки. Однажды Берт заставил ее покраснеть, сказав: «На Мейсон-авеню есть одна торговка из Пуэрто-Рико. Ее зовут Илуминада. Это имя куда больше подходит тебе, Синди. От тебя в комнате становится светлее».

Боже, как же он был влюблен.

Однако на дворе по-прежнему стоял март, на улицах возвышались сугробы снега, выпавшего еще в феврале, а ветра завывали подобно волкам, преследующим своих жертв. Было по-зимнему холодно, и казалось, что этому холоду никогда не придет конец, разве что в августе, когда, возможно, да-да, возможно, в этом нет уверенности, снег растает и распустятся цветы. И чем заняться в такую паскудную погоду? Поговорить с любимой о делах на работе в полиции? Чем заняться, когда бежишь по скованной холодом улице во время обеденного перерыва Синди, прижимая ее к себе? Рассказать ей, перекрикивая вой ветра, о странных обстоятельствах, окружающих гибель распорядителя садово-паркового хозяйства Каупера?

– Да, все это очень странно, – согласилась Синди и, вытащив руку из кармана, придержала платок, который ветер силился сорвать у нее с головы. – Слушай, Берт, я страшно устала от этой зимы. А ты?

– Ага, – кивнул Клинг. – Знаешь, Синди, я надеюсь, что это все-таки не он.

– Ты о ком?

– Про мужика, который нам звонил в участок, – вздохнул Берт, – который убил Каупера. Знаешь, на кого я думаю? Не дай Бог, конечно…

– На кого?

– На Глухого.

– Какого Глухого? – не поняла девушка.

– Несколько лет назад – может, семь, а может, и все восемь – мы шли по следу одного преступника. Он пытался ограбить банк. Весь город на уши поставил. Умный был, зараза, с такими башковитыми мы никогда не имели дела.

– Кто?

– Да этот Глухой.

– Я поняла, а звали-то его как?

– Мы не знаем, – сокрушенно произнес Клинг. – Нам так и не удалось его изловить. Он прыгнул в реку, и мы решили, что он утонул. Вдруг это он вернулся? Как Франкенштейн.

– Ты хочешь сказать, как чудовище Франкенштейна? – уточнила Синди.

– Да, оно самое. Помнишь, этот монстр должен был погибнуть при пожаре, а он взял и выжил.

– Помню.

– Жуткое кино, – покачал головой Клинг.

– Я чуть не описалась от страха, когда его смотрела, – призналась Синди, – между прочим, по телевизору!

– Ты описалась по телевизору? – переспросил Берт. – Перед аудиторией в сорок миллионов человек?

– Чуть не описалась! – расплылась в улыбке Синди и ткнула Клинга локтем в бок. – А «Франкенштейна» я по телевизору смотрела.

– Глухой, – промолвил Клинг. – Надеюсь, что это все-таки не он.

Берт оказался первым детективом во всем следственном отделе участка, который вслух допустил возможность, что убийцей Каупера является человек, несколько лет назад доставивший полицейским массу хлопот. Да, Берт Клинг был достаточно молод и не был семи пядей во лбу, но даже он догадался, что дело дрянь. Их старый знакомец, однажды подписавший свое послание «Л. Сордо» («эль-сордо» по-испански значит «глухой», очень остроумно), был способен с компьютерной точностью воплощать хитроумные планы в жизнь, умел с виртуозной ловкостью использовать тот шанс, который подкидывала ему фортуна. Он с легкостью сеял хаос в четко выстроенной работе участка, выставляя стражей закона героями комедии эпохи немого черно-белого кино. И вот если Каупера действительно убил он, значит, это только начало. Представив, что может сотворить Глухой, Клинг невольно содрогнулся. Он прекрасно понимал, что ежится сейчас совсем не от холода.

– Надеюсь, это все-таки не он, – промолвил Берт, но его слова унес прочь ветер.

– Поцелуй меня, – вдруг попросила Синди, – а потом, жадюга, угости горячим шоколадом.

* * *

Пареньку, явившемуся в участок в среду, было лет двенадцать.

Синяя куртка, доставшаяся, наверное, от старшего брата, была на три размера больше, чем нужно, и висела на пареньке мешком. Капюшон, наброшенный на голову и стянутый тесемками, был слишком велик и постоянно спадал. Когда мальчишка зашел в участок, одной рукой он сражался с ненавистным капюшоном, а второй пытался вытереть текущие из носа сопли и сжимал конверт. На ногах у него были кроссовки с высоким голеностопом, вроде тех, что, несмотря на возражения врачей, круглый год носят все юные обитатели трущоб. Подпрыгивающей походкой он приблизился к стойке, на которой стоял диспетчерский пульт, в очередной раз поправил капюшон, еще раз вытер хлюпающий нос, поднял взгляд на сержанта Марчисона и спросил:

– Это вы дежурный сержант?

– Я дежурный сержант, – отозвался Марчисон, не отрываясь от личных карточек отсутствующих полицейских, которые он заполнял, сверяясь с общим списком, составленным еще утром.

Часы показывали десять минут третьего, через полтора часа придет новая смена патрульных – придется составлять еще один список отсутствующих, потом на каждого заводить личную карточку… Бесконечная мышиная возня. Сизифов труд. Лучше б он пошел в пожарные. Или, скажем, в почтальоны.

– Мне сказали отдать вам вот это. – Паренек протянул Марчисону запечатанный конверт.

– Спасибо, – отозвался сержант.

Он взял конверт, даже не посмотрев на мальчишку. Вдруг Марчисон замер и поднял на паренька взгляд:

– А ну-ка погоди.

– Чего годить-то? В чем дело?

– Просто постой тут секундочку, только и всего, – ответил Марчисон и открыл конверт. Развернув аккуратно сложенный листок бумаги, он прочитал написанное на нем, посмотрел на мальчугана и спросил: «Где ты это взял?»

– Там… – Паренек махнул в сторону входной двери, что вела на улицу.

– Где там?

– Ну, там… – Мальчишка пожал плечами. – Мужик какой-то дал.

– Какой еще мужик? – прищурился сержант.

– Высокий. На улице.

– Какой улице?

– Рядом с парком.

– Он тебе дал это? – кивнул на конверт Марчисон.

– Ага.

– И что сказал?

– Сказал отнести в участок и передать дежурному сержанту.

– Ты этого человека знаешь?

– Нет, – пацан мотнул головой, – но он мне дал за работу пять баксов.

– Как он выглядел?

– Высокий, волосы светлые такие. И еще у него была такая фигня в ухе…

– Какая фигня?

– Ну, ее глухие носят, чтоб лучше слышать, – пояснил паренек и в очередной раз вытер нос рукой.

Послание на листке, сложенное из вырезанных газетных букв, гласило:

«Следующий – заместитель мэра Скэнлон!»

* * *

Детективы тщательно изучили записку, постаравшись не насажать на нее отпечатков пальцев вдобавок к тем, что уже успел оставить сержант Марчисон. Затем они обступили сопливого двенадцатилетнего мальчишку в огромной синей куртке и принялись так осыпать его вопросами, словно перед ними стоял сам Джек-потрошитель, приехавший в отпуск из Лондона.

Допрос мальчишки ничего им не дал – разве что насморк.

Паренек повторил сыщикам то, что уже рассказал сержанту Марчисону: высокий блондин с фигней в ухе (говори ясней, малыш, ты имеешь в виду слуховой аппарат?), ага, с такой вот фигней в ухе, остановил его неподалеку от участка и предложил пять баксов – для этого всего-то нужно было отнести конверт дежурному сержанту. Ну, хорошо, отнесет он конверт сержанту – что в этом плохого? Вот он его и отнес. Он даже толком не знает, что это был за мужик с фигней в ухе (пацан, эта фигня называется слуховым аппаратом!), ага, короче, он даже не знает, что это за мужик, никогда его раньше в районе не видел, поэтому можно пойти домой, а то еще надо заскочить в бутик «У Линды» забрать платья – его сестра шьет на дому для миссис Монтаны. (Значит, у него был в ухе слуховой аппарат?) Ага, такая вот фигня в ухе.

Детективы отпустили мальчишку в половине третьего, даже не угостив его мороженым или леденцами. Посидев в следственном отделе и вдоволь насмотревшись на записку, которую они держали с помощью пинцета, детективы наконец решили отправить ее в лабораторию лейтенанту Сэму Гроссману на экспертизу. Вдруг на бумаге обнаружатся какие-нибудь еще отпечатки, кроме тех, что успел оставить на ней сержант Марчисон?

Ни один из сыщиков не заикнулся о Глухом.

Кому охота говорить о привидениях?

Или даже думать о них.

* * *

– Привет, Бернис, – проговорил в телефонную трубку Мейер. – Начальник на месте? Да не вопрос, я подожду.

Набравшись терпения, он принялся ждать, постукивая по столу карандашом. Наконец в трубке раздался веселый бодрый голос:

– Помощник окружного прокурора Рауль Шабрие слушает.

– Привет, Ролли, это Мейер Мейер из восемьдесят седьмого участка, – представился детектив. – Ну и как у вас там дела на Челси-стрит? Идут помаленьку?

– Дела у нас идут просто прекрасно, – отозвался Шабрие. – Ну а ты с чем звонишь? Чем порадуешь? Небось очередным маленьким, очаровательным убийством?

– Упаси Бог, Ролли, – с чувством ответил Мейер.

– Что, неужели на этот раз никого не зарубили топором?

– Да нет же… – Сыщик немного замялся. – Я по личному поводу.

– Ну и ну! – хохотнул Шабрие.

– Да. – Мейер чуть закусил губу. – Слушай, Ролли, что делать, если кто-то использовал твою фамилию?

– В каком смысле? – озадаченно спросил Шабрие.

– Ну, в книге.

– Так-так-так! – заинтригованно произнес Рауль. – Кто-то использовал твою фамилию в книге?

– Да.

– Она имеет какое-нибудь отношение к деятельности департамента полиции?

– Нет.

– Автор упоминает конкретно тебя?

– Нет… – Мейер запнулся. – Точнее сказать, и да, и нет. Что ты имеешь в виду?

– Автор конкретно упоминает детектива третьего разряда Мейера…

– Детектива второго разряда, – поправил сыщик.

– Автор конкретно упоминает детектива второго разряда Мейера Мейера из…

– Нет.

– Не понял, – вздохнул Рауль. – Так ты есть в этой книге или нет?

– Есть. Но не в том смысле.

– Ты же жаловался, что кто-то использовал твою фамилию. Я что, тебя неправильно понял?

– Да, – раздраженно буркнул детектив. – Они воспользовались моей фамилией и даже не подумали заручиться моим согласием. В смысле она. Автор – женщина.

– Мейер, я занятой человек. Если сгрести с моего стола все папки с делами и нагрузить их на лошадь, у нее ноги подломятся. Ты можешь толком объяснить, чего тебе от меня надо?

– Значит, так. – Сыщик набрал в грудь побольше воздуха. – Только что напечатали роман. И этот роман называется «Мейер Мейер».

– Это у него такое название? – уточнил Шабрие.

– Да. Я могу засудить автора?

– Если ты забыл, я специалист по уголовному праву, – напомнил сыщику Рауль.

– Да, но…

– Авторское право для меня – темный лес.

– Я все-таки…

– Книга-то хоть интересная? – осведомился вдруг Шабрие.

– Честно говоря, не знаю, – признался Мейер. – Понимаешь, я ведь живой человек, а книга про какого-то университетского профессора, толстого коротышку, который…

– Надо почитать, – задумчиво произнес Рауль.

– Ага. А потом ты мне перезвонишь?

– Зачем?

– Чтобы дать мне совет.

– Какой совет? – не понял Рауль.

– Могу я подать на автора в суд или нет.

– Надо будет в юридических справочниках покопаться, – вздохнул Шабрие. – Я что, Мейер, в долгу перед тобой?

– Шестикратном, – с чувством произнес Мейер. – Как минимум несколько раз, когда мы брали преступников, я мог выдернуть тебя из постели в три часа ночи. А что? Подозреваемый задержан, изволь как представитель прокуратуры прибыть в участок и оформить все честь по чести. Я же тебе, рискуя собственной шкурой, давал высыпаться до утра. И теперь, Ролли, прошу об ответной любезности. Я не хочу тратить время, разоряться на дорогущего адвоката по авторскому праву. Я просто хочу получить простой ответ: имею ли я право засудить человека, который присвоил вымышленному персонажу мои фамилию и имя, те самые, что стоят у меня в свидетельстве о рождении, выданном департаментом здравоохранения! Это ведь я Мейер Мейер! Я живой человек! Неужели тебе так сложно сделать то, о чем я прошу?

– Ладно, ладно, не заводись, – успокаивающе промолвил Шабрие.

– Это кто заводится? – взвился Мейер.

– Короче, я посмотрю, что там сказано в законах, и перезвоню тебе.

– Когда?

– Со временем.

– Ладно, в следующий раз, когда мы посреди ночи задержим преступника и будет твоя смена, не надейся, что я дам тебе до утра нежиться в постели. Все будет строго по закону. Поедешь к нам сюда как миленький. Я больше…

– Ладно, ладно, – оборвал его Шабрие, – позвоню тебе завтра. – Рауль помолчал. – Тебе что, сказать, во сколько я позвоню?

– Во сколько? – спросил Мейер.

* * *

Помимо того, что хозяйку дома мучил артрит, она ненавидела зиму и не испытывала теплых чувств к стражам закона. Поэтому прямо с порога заявила Хоузу, что, начиная с прошлого вечера, когда застрелили какую-то шишку, она не знает покоя, полицейские ей житья не дают. Неужели так сложно оставить пожилую женщину в покое? Хоуз уже успел наслушаться подобных речей от прочих владельцев домов на той улице. Тяжело вздохнув, он терпеливо объяснил, что служба есть служба, он просто выполняет свой долг и не сомневается, что дама окажет всяческое содействие в поимке преступника. На это старуха ответила, что городом управляют продажные сволочи, и, даже если их всех перестреляют, она плакать не станет и будет спать столь же крепко, как и прежде.

Хоуз к этому моменту обошел четыре совершенно одинаковых, видавших виды многоквартирных дома, выходивших окнами на новенькое, сверкающее стеклом здание филармонии, воплощавшее в себе триумф новейших архитектурных веяний (акустика в зале была так себе, но кому какое до этого дело). Широкая мраморная лестница филармонии прекрасно просматривалась из окон всех четырех зданий – все, кто поднимался или спускался по ней, были как на ладони. Убийца, всадивший две пули в голову Каупера, мог вести огонь, укрывшись в любом из этих домов. Полиция искала то место, откуда стреляли, по одной-единственной причине: преступник мог оставить после себя какие-нибудь улики. А улики, когда расследуешь дело об убийстве, штука достаточно важная.

Первым делом Хоуз уточнил у хозяйки, не сдавала ли она недавно квартиру или комнату высокому блондину со слуховым аппаратом.

– Сдавала, – кивнула старуха.

Ну что ж, для начала уже неплохо. Хоуз был опытным детективом и потому понимал: утвердительный ответ хозяйки – это очень большая удача.

– И кто он? – подался вперед детектив. – Вы знаете, как его зовут?

– Знаю, – кивнула старуха.

– И как же?

– Ореккьо. Морт Ореккьо.

Хоуз достал блокнот и принялся писать.

– Ореккьо, – медленно повторил он. – Морт? Это что, сокращение? Он не уточнил, от какого имени – Мортон или Мортимер?

– Он просто назвался Мортом, – твердо произнесла хозяйка дома, – Мортом Ореккьо. Он итальянец.

– С чего вы взяли?

– Раз фамилия заканчивается на «о», значит, итальянец.

– Вы так думаете? – изогнул бровь Хоуз. – Как насчет Шапиро?

– Считаете себя самым умным? – недовольно проворчала старуха.

– И в какой квартире этот Ореккьо проживал? – вернулся к делу Коттон.

– Не в квартире, а в комнате, – поправила его старуха. – Она на третьем этаже по фасаду.

– То есть с видом на филармонию?

– Да.

– Можно на нее взглянуть?

– Конечно, отчего же нет? Мне же больше нечем заняться, кроме как полицейским комнаты показывать.

Они стали подниматься по лестнице, провонявшей помоями и мочой. Сразу было видно, сколь огромное внимание очаровательная хозяйка дома уделяла чистоте. В коридоре царил холод, а края вентиляционных окошек покрывала изморозь. Всю дорогу до третьего этажа старуха, не умолкая, сетовала на артрит – кортизол не помогает, а паскудники-врачи знай потчуют ее обещаниями, как будто от них становится легче. Остановившись у двери, на которой красовались латунные цифры «31», хозяйка сунула руку в карман халата и принялась искать ключи. Дальше по коридору кто-то чуть приоткрыл дверь и сразу же ее захлопнул.

– Это кто? – спросил Хоуз.

– Вы о ком?

– Кто там живет в конце коридора? Там только что открыли дверь и тут же обратно закрыли.

– Это, наверное, Полли, – буркнула старуха, наконец отперев дверь.

Комната оказалась маленькой и какой-то безрадостной. У стены напротив двери стояла полутораспальная кровать под белым покрывалом. Над кроватью в рамке висела репродукция картины, изображавшей лесопилку, реку и овчарку, глядящую куда-то в небо. Справа от кровати стоял торшер с желтым грязным абажуром. Угол белого покрывала возле подушек был весь в пятнах – то ли от виски, то ли от блевотины. Напротив кровати находился одинокий комод, а над ним висело зеркало. Сверху комод был покрыт черными пятнами от потушенных сигарет. Зеркало с шелушащейся амальгамой все в черных точках. Вокруг сливного отверстия раковины, что белела рядом с комодом, образовалось большущее ржавое пятно.

– И долго он у вас жил? – спросил Хоуз.

– Он снял комнату три дня назад.

– Как расплачивался? Наличными или чеком?

– Наличными. Внес аванс. Заплатил вперед за всю неделю. Я сдаю жилье не меньше чем на неделю. Посуточная аренда не мой вариант.

– Ну еще бы, – фыркнул Хоуз.

– Знаю, что у вас на уме. Вы небось думаете, что раз у меня не дворец, то мне следует умерить аппетит и меньше привередничать. Ну да, может, у меня и не хоромы, зато все чистенько.

– Я заметил, – не без ехидства промолвил Коттон.

– Я имею в виду, что клопов у меня нет.

Детектив кивнул и подошел к окну. Жалюзи оказались с прорехами, а натяжной шнур отсутствовал. Протянув руку в перчатке, Хоуз взялся за низ жалюзи, поднял их и окинул взглядом улицу.

– Прошлым вечером выстрелы слышали?

– Нет.

Сыщик кинул взгляд на пол. Стреляных гильз видно не было.

– Кто еще живет на этом этаже?

– Полли. В конце коридора. Больше никого.

– Фамилию Полли знаете?

– Маллой, – сухо ответила старуха.

– Вы не возражаете, если я осмотрю шкаф с комодом?

– Валяйте. Можете не торопиться, – проворчала хозяйка дома, – лично мне спешить некуда. Я весь день только и делаю, что вожу экскурсии по дому.

Хоуз подошел к комоду и принялся по очереди выдвигать ящики. Все они оказались пустыми, за исключением нижнего – там в самом углу примостился таракан.

– А у вас тут постоялец, – промолвил Коттон, задвинув ящик.

– Чего? – не поняла старуха.

Хоуз подошел к шкафу и потянул на себя дверцу. Внутри лишь болтались пустые вешалки, скрученные из проволоки. Детектив уже собрался закрыть шкаф, как вдруг на полу что-то блеснуло. Чтобы разглядеть загадочный предмет получше, Коттон наклонился, достал из кармана маленький фонарик и включил его. Оказалось, что на полу лежит гривенник.

– Если вы нашли деньги, – не терпящим возражений тоном промолвила хозяйка, – то они принадлежат мне.

– Держите. – Хоуз протянул ей монетку.

Он прекрасно знал, что, даже если гривенник принадлежал проживавшему в этой комнате человеку, бессмысленно пробовать снять с него отпечатки пальцев. С тем же успехом можно пытаться упросить городские власти оплатить бензин, что ты потратил, разъезжая по работе на собственной машине. И в том, и в другом случае это дохлый номер.

– Туалет здесь есть? – спросил детектив.

– В конце коридора. Не забудьте запереть за собой дверь.

– Я не к тому. Просто мне хотелось знать, есть ли тут в комнате отдельное помещение для уборной.

– Если что, в туалете чисто, так что беспокоиться не о чем. – Старуха с подозрением посмотрела на собеседника.

– Ага, там просто ни пятнышка грязи, кто бы сомневался, – кивнул Хоуз, снова оглядев комнату. – Я пришлю к вам человека, он обработает подоконник, – немного подумав, добавил он.

– Чего его обрабатывать? Подоконник чистый.

– Я не про то. Нам надо отпечатки снять.

– Вот оно как… – Старуха уставилась на полицейского. – Считаете, вашего шишку застрелили из этой комнаты?

– Не исключено.

– И чем мне это грозит?

– Ничем. Если, конечно, стреляли не вы, – ответил Хоуз и улыбнулся.

– А вы шутник, – заметила хозяйка.

Они вышли из комнаты, старуха заперла дверь, после чего спросила:

– Вы закончили или еще что-то нужно осмотреть?

– Мне бы хотелось поговорить с женщиной, которая живет в конце коридора, – ответил Хоуз. – Но с этим я справлюсь сам, ваша помощь мне не потребуется. Большое спасибо, вы мне и так очень помогли.

– Здесь такая скука, а тут хоть какое-то развлечение, – отозвалась старуха, и Хоуз сразу поверил, что она говорит искренне.

– Еще раз большое спасибо, – повторил он, проводив ее взглядом.

Дождавшись, когда хозяйка спустится, он подошел к двери с номером «32» и постучал. Ответа не последовало. Постучав снова, он позвал: «Мисс Маллой?»

Дверь чуть приоткрылась.

– Кто там?

– Полиция. Можно с вами поговорить?

– О чем?

– О мистере Ореккьо.

– Не знаю я никакого мистера Ореккьо, – ответили из-за двери.

– Мисс Маллой…

– Я миссис Маллой, а не мисс, и я вам уже ясно сказала, что не знаю никакого мистера Ореккьо.

– Простите, мадам, вы не могли бы открыть мне дверь? – мягко попросил Хоуз.

– Мне не нужны неприятности.

– Да я не…

– Я знаю, что вчера рядом с домом застрелили человека. Говорят же вам, мне неприятности не нужны.

– Миссис Маллой, вы слышали выстрелы? Миссис Маллой! Так слышали или нет? – не отступал Коттон.

– Нет.

– Вы не в курсе, мистер Ореккьо вчера был дома?

– Я не знаю, кто такой мистер Ореккьо.

– Это жилец из тридцать первого номера, – пояснил Хоуз.

– Я с ним незнакома.

– Простите, мадам, вы не могли бы открыть дверь?

– Я не хочу.

– Мадам, если надо, я могу съездить за ордером, но не будет ли нам проще…

– Главное, не впутайте меня в неприятности. Я вам открою, только обещайте, что я не попаду из-за вас в переделку.

– Обещаю.

На Полли Маллой был длинный светло-зеленый халатик с короткими рукавами. Стоило девушке открыть, как Хоуз тут же увидел следы уколов на ее руках. По этим следам детективу не составило особого труда догадаться, что за человек стоит перед ним. На вид Полли успело перевалить за двадцать пять лет. Ее фигура еще хранила стройность юности, а лицо можно было бы назвать красивым, если бы не след, что успела оставить на нем тяжелая жизнь. Зеленые глаза с тревогой смотрели на полицейского, а рот был чуть приоткрыт, отчего девушка казалась совершенно беззащитной. Она беспокойно покусывала нижнюю губу и куталась в халатик, наброшенный прямо на голое тело. Длинные изящные пальцы… А трассы на руках… Они без всяких слов говорили об очень многом.

– Я дурь не держу, – промолвила она.

– А я про нее и не спрашивал.

– Если хотите, можете все обыскать.

– Мне этого не надо, – успокоил ее Хоуз.

– Заходите.

Он вошел в квартиру, и Полли, закрыв за ним дверь, щелкнула замком.

– Мне неприятности не нужны, – в который раз повторила девушка, – у меня их и так хватает.

– Вам совершенно нечего опасаться, – заверил ее детектив, – мне просто хотелось задать вам несколько вопросов о вашем соседе, который живет дальше по коридору.

– Я знаю, что кого-то застрелили. Пожалуйста, не впутывайте меня в эту историю.

Они сидели друг напротив друга – она на кровати, он – на стуле с прямой спинкой. Что-то витало меж ними в воздухе, столь же ощутимое, как царящая в здании вонь от мусора и мочи. Они сидели друг перед другом, преисполнившись спокойствия, махнув рукой на все церемонии и формальности. Каждый из них понимал, с кем имеет дело. Коттон Хоуз был детективом, а Полли Маллой – наркоманкой. Возможно, они понимали друг друга куда лучше подавляющего большинства людей. Коттон за свою работу в полиции навидался наркопритонов и потому прекрасно знал, что за жизнь вела Полли. За время службы на страже закона он арестовал немало проституток, готовых отдаться за дозу, нагляделся, как выворачивает торчков во время ломок. Он слишком много знал и видел и потому не хуже любого барыги мог прочувствовать наркомана, понять, что у него на душе. А девушка… Девушка тоже знала и повидала немало. Сколько раз ее задерживали, сколько раз она уверяла полицейских в своей невиновности, сколько раз кидала дозу под барную стойку или в канализационный люк при виде легавого, сколько раз привлекалась к административной ответственности… Вполне вероятно, она не хуже заместителя прокурора разбиралась в области уголовного права, касающегося незаконного оборота наркотических веществ. Хоуз и Маллой. Полицейский и правонарушитель. Их представления друг о друге и знание жизни порождали нечто вроде статического разряда электричества. Они сразу почувствовали нечто общее, и каждый осознал свою способность оказаться в шкуре другого. Они могли общаться предельно откровенно, без увиливаний, уверток и лжи. Они напоминали умаявшихся любовников, лежащих и шепчущихся на одной подушке.

– Вы знакомы с Ореккьо? – спросил Хоуз.

– Вы обещаете меня не привлекать?

– Обещаю, – кивнул детектив, – если только вы не имеете отношения к убийству.

– Не имею.

– Тогда даю вам слово.

– Слово полицейского? – Полли вяло улыбнулась.

– Больше ничего не могу вам предложить, так что, похоже, вам придется им удовлетвориться.

– Похоже, да. – Полли опустила голову.

– Вот и молодец.

– Я успела с ним познакомиться, – немного помолчав, промолвила девушка.

– При каких обстоятельствах?

– Столкнулась с ним в тот вечер, когда он сюда переехал.

– Когда конкретно это случилось? – Хоуз подался вперед.

– Два-три дня назад.

– И где ты с ним столкнулась?

– Меня дико ломало, позарез нужна была доза. – Девушка облизала губы. – Я только неделю как откинулась. Мотала срок в Карамуре… Сказочное место. Ну а связей с барыгами наладить еще не успела…

– За что сидела-то?

– За проституцию.

– А сколько тебе, Полли, лет? – прищурился Хоуз.

– Девятнадцать. Что, выгляжу старше?

– Да, – не стал врать полицейский, – выглядишь ты старше.

– Я выскочила замуж в шестнадцать. За такого же торчка, как и сама. Прекрасная партия, что и говорить….

– И чем он сейчас занимается?

– Мотает срок в Каслвью.

– За что?

– Он стал барыжить дурью, – пожала плечами Полли.

– Ладно, давай вернемся к твоему соседу Ореккьо.

– Я попросила одолжить мне денег.

– Когда это было? – уточнил Хоуз.

– Позавчера.

– Ну и как? Дал он тебе в долг?

– Вообще-то… – Девушка замялась. – Вообще-то я просила не в долг. Я предложила ему перепихнуться за деньги. Понимаете, он же был тут рядом, а меня ломало. Богом клянусь, я думала, что до улицы не доползу – так хреново было.

– И что же он? Принял твое предложение?

– Он дал мне десятку. И ничего не попросил взамен.

– Тебя послушать, так он, получается, классный мужик.

Полли пожала плечами.

– Я ошибаюсь? – изогнул бровь Хоуз.

– Скажем так, он не в моем вкусе.

– Вот как, – многозначительно промолвил детектив.

– Я бы сказала, что он изрядная сволочь, – добавила Полли.

– Что случилось?

– Вчера вечером он пришел ко мне.

– Во сколько? В котором часу? – Хоуз подался вперед.

– Наверно, где-то около девяти, девяти тридцати.

– То есть после начала симфонии, – задумчиво промолвил Хоуз.

– Что?

– Да нет, ничего, просто мысли вслух. Продолжай.

– Сказал, что у него для меня сюрприз. Мол, если я зайду к нему, то он меня кое-чем порадует.

– И ты согласилась?

– Сперва я спросила, о чем идет речь, – мотнула головой Полли, – а он сказал, что даст мне то, о чем я мечтаю больше всего на свете.

– И в итоге ты все-таки к нему пошла.

– Да.

– У него в комнате было что-нибудь необычное?

– Например? – Девушка недоуменно посмотрела на детектива.

– Например, снайперская винтовка с оптическим прицелом, – пожал плечами Хоуз.

– Нет. Ничего такого у него там не было.

– И о каком приятном сюрпризе он вел речь?

– О дури, – коротко произнесла Полли.

– У него был героин? Он позвал тебя к себе в комнату, чтобы предложить тебе героин? Я все правильно понял? – уточнил сыщик.

– Да, все так.

– И он предложил тебе его даром? Бесплатно?

– Денег он не просил, но… – Девушка запнулась.

– Что «но»? – впился в нее взглядом Хоуз.

– Он заставил меня вымаливать у него дозу.

– В каком смысле?

– Он показал мне пакетик, разрешил попробовать – мол, убедись, что там настоящий герыч, а потом… он сказал, что даст мне дозу, если я ее вымолю.

– Ясно.

– Он меня дразнил ею… Изводил… наверное, часа два, – девушка покачала головой, – все поглядывал на часы и заставлял делать… всякое разное…

– Что именно?

– Всякие глупости. Например, он попросил ему спеть. Заставил меня исполнить «Белое Рождество»^[6]. Это у него юмор такой был – герыч ведь белого цвета. Он знал, как меня ломает, как мне нужна доза, и поэтому заставлял петь «Белое Рождество» снова и снова. Эту песню я ему спела подряд раз шесть, а то и семь. Он слушал и все поглядывал на часы.

– Продолжай, – ободряюще кивнул Хоуз.

– Потом попросил меня раздеться, но… не просто снять одежду, а сделать это эротично… ну, как в стриптизе… Понимаете? И я это сделала. А потом стал… стал издеваться надо мной, над моей внешностью, над фигурой… Я… Он заставил меня стоять перед ним голой и слушать его… Как он говорил о том, какая я глупая и жалкая. Причем он то и дело уточнял, действительно ли я хочу получить дозу. Потом он взглянул на часы – уже было около одиннадцати, а я все упрашивала дать мне уколоться… все умоляла его… Тогда он приказал мне станцевать вальс, потом шэг^[7]. Я вообще не поняла, что он от меня хочет. Какой еще, на хрен, шэг? Что это за танец? Вы хоть раз о таком слышали?

– Слышал, – отозвался Хоуз.

– Короче, сплясала ему как смогла. Я бы за дозу вообще сделала все на свете. Наконец он велел мне встать на колени и рассказать, почему мне так нужен этот пакетик с герычем. Я должна была двинуть речь минимум на пять минут о том, почему торчкам так тяжело без дури. Он засек время и стал смотреть на часы, а я все говорила и говорила… Меня в тот момент уже колбасило совершенно не по-детски, меня всю трясло… Я хотела вмазаться, больше чем… – Полли закрыла глаза. – Я заплакала… Я говорила и ревела, говорила и ревела. Наконец он оторвал взгляд от часов и сказал: «Пять минут истекли. Держи свою дрянь и катись к чертовой матери отсюда». С этими словами он швырнул мне дозняк.

– В котором часу это было?

– Наверно, минут в десять двенадцатого. Часов у меня нет – давно их заложила. Но у меня из окна видно цифровое табло на небоскребе «Мьючуал». Когда я кололась, оно показывало четверть двенадцатого, значит, дозу он мне кинул где-то в одиннадцать десять.

– Говоришь, он постоянно на часы поглядывал?

– Ага, словно боялся куда-то опоздать.

– Так все и было, – кивнул Хоуз. – Он боялся пропустить жертву, которую в итоге застрелил из своего окна. Вот, значит, как он развлекался, дожидаясь окончания концерта. Милейшей души человек, этот мистер Ореккьо.

– Знаете, что я вам еще про него скажу? – промолвила Полли.

– Что?

– Он мне дал просто потрясный герыч. – Лицо девушки приобрело мечтательное выражение, а глаза словно подернулись дымкой. – Лучшее из всего, что я пробовала за всю свою жизнь. Меня вштырило так, что он мог хоть из пушки у себя в комнате палить, я бы все равно ничего не услышала.

* * *

Хоуз методично проверил телефонные справочники по всем районам, но никакого Ореккьо в них не обнаружил – ни Морта, ни Мортона или хотя бы Мортимера. После этого, в четыре часа дня, он связался со справочно-архивным отделом полиции и запросил данные на Ореккьо. Справочно-архивный отдел благодаря системе полной автоматизации не стал тянуть с ответом – Хоуз получил его ровно через десять минут. Ни в одной из полицейских картотек Ореккьо не значился. Вздохнув, детектив направил по телетайпу запрос в Вашингтон, в ФБР. Вдруг в тамошней гигантской базе данных найдется что-нибудь на Ореккьо – либо Морта, либо Мортимера, либо Мортона? Хоуз устроился поудобнее за своим столом, стоявшим в пропахшем краской следственном отделе, и принялся думать, что делать дальше. В этот момент в комнату вошел патрульный Ричард Дженеро – ему хотелось узнать, нужно ли ему идти на судебное слушание по делу одного преступника, которого он задержал вместе с Клингом на прошлой неделе. Дженеро весь день патрулировал улицы, здорово закоченел и потому, получив ответ на свой вопрос, вместо того чтобы удалиться, принялся расхаживать по следственному отделу в надежде, что Хоуз предложит ему кофе. Взгляд Ричарда упал на раскрытый блокнот Хоуза, в котором Коттон в задумчивости накорябал фамилию «Ореккьо», когда звонил в справочно-архивный отдел.

– Еще один уголовник-итальянец, – с понимающим видом кивнул Дженеро.

– С чего ты взял? – поднял на него взгляд Хоуз.

– Раз фамилия заканчивается на «о», значит, точно итальянец, – уверенно проговорил Ричард.

– А как же Монро?

– Больно умный, что ли? – осклабился Дженеро и снова кинул взгляд на имя в блокноте. – Впрочем, должен признать, что для итальянца у этого мужика довольно забавная фамилия.

– И что в ней такого смешного? – пробурчал Хоуз.

– Ухо, – ответил Дженеро.

– Не понял.

– Ухо, – повторил патрульный, – «ореккьо» по-итальянски значит «ухо».

Ага… А слово «морт», имя неизвестного, означает «смерть». И что получается вместе? «Мертвое ухо»? Глухой?

Хоуз выдрал страничку из блокнота, скомкал ее в шарик, швырнул его в мусорное ведро, но промахнулся.

– Что я такого сказал-то? – удивился Дженеро, прекрасно понимая, что теперь ему на чашечку кофе рассчитывать нечего.

V

Мальчугану, доставившему послание, было лет восемь. Ему велели отнести письмо дежурному сержанту, что он и сделал. Теперь мальчонка стоял посреди следственного отдела в кольце высоченных, казавшихся великанами детективов, смотрел на них снизу вверх огромными, размером с блюдца, глазами, мечтая при этом раствориться в воздухе.

– Кто дал тебе это письмо? – спросил один из полицейских.

– Дяденька в парке.

– Он заплатил тебе за то, чтобы ты его сюда принес?

– Да, – пролепетал мальчонка.

– Сколько?

– Пять долларов.

– Как он выглядел?

– У него были желтые волосы, – выдавил из себя паренек.

– Он был высоким?

– Ага.

– У него был слуховой аппарат?

– Ага, – быстро ответил мальчик и тут же переспросил: – Чего?

– Фигня у него такая в ухе была?

– Ага, – кивнул малец, – была.

Записка гласила: «Внимание! Совершенно новая цена – 50 000 долларов!»

* * *

Детективы ходили вокруг записки на цыпочках, словно перед ними была бомба, готовая взорваться в любую минуту. В руки ее брали только пинцетом, причем предварительно натянув перчатки. Все единогласно решили, что записку следует немедленно отправить в лабораторию на экспертизу. Каждый прочел ее минимум два раза. Каждый внимательно рассмотрел со всех сторон. На записку пришли поглядеть даже несколько патрульных. Данный документ был особо важен. Его изучали как минимум час, прежде чем убрать в целлофановый пакет и отправить в конверте в лабораторию.

Да, как это ни печально признать, но Глухой, по всей видимости, снова пошел на дело. Никто не спорил с очевидным – он требовал пятьдесят тысяч долларов. В противном случае преступник угрожал разделаться с заместителем мэра – в точности так же, как он уже это проделал с распорядителем садово-паркового хозяйства. Увеличение суммы выкупа в десять раз вызвало у детективов восемьдесят седьмого участка взрыв праведного возмущения. Им еще не доводилось сталкиваться со столь дерзким преступником. Да, требованием выкупа дело напоминало похищение, но таковым не являлось. Поскольку никого не похитили, то и выкупать было некого. Нет-нет, тут явно шла речь о вымогательстве. Впрочем, с другой стороны, за все эти годы сыщики имели дело лишь с классическими видами вымогательства, когда речь шла о «требовании передачи чужого имущества или права на имущество, или совершения других действий имущественного характера под угрозой применения насилия». Как правило, «требовали» как раз у того бедолаги, кому и угрожали насилием, однако в данном случае создавалось впечатление, что преступнику вообще неинтересно, кто конкретно внесет нужную сумму, – его волновал лишь сам факт ее получения.

Заплатить деньги мог любой. Любой! Лишь заплати. Ну и как иметь с таким преступником дело? Это же псих! Маньяк.

– Он ненормальный. – Лейтенант Бернс скрестил руки на груди. – Где нам взять пятьдесят тысяч долларов? Он вообще об этом подумал?

– Может, он рассчитывает, что заплатит заместитель мэра, – пожал плечами Карелла. Его только что выписали из больницы. Руки детектива были забинтованы, отчего он немного напоминал боксера, собирающегося вот-вот надеть перчатки и выйти на ринг.

– Тогда какого хрена он не обратился к заму?

– Мы – его посредники, – подумав, ответил Карелла. – Он считает, что если его требование передадут стражи закона, то оно приобретет больший вес.

Бернс внимательно посмотрел на Стивена.

– Ну да, а что тут такого? – кивнул Стив. – А заодно он сводит с нами счеты. Восемь лет назад мы сорвали ему ограбление банка, вот он и точил все это время на нас зуб. А теперь нашел способ расплатиться.

– Он ненормальный, – твердым голосом повторил Бернс.

– Не-а, – покачал головой Карелла, – с головой-то у него все в порядке. Соображает он прекрасно. Сперва он попросил за голову Каупера какие-то вшивые пять тысяч, получил отказ, после чего его грохнул. Теперь, когда мы знаем, что преступник готов пойти на убийство и воплотить угрозу в жизнь, он требует в десять раз больше – уже за жизнь заместителя мэра. Либо деньги, либо зам получит пулю.

– В записке не говорится, что его застрелят, – возразил Хоуз.

– Чего?

– Преступник ни словом не обмолвился о том, что застрелит Скэнлона. Во вчерашней записке просто сказано, что зам будет следующим.

– Это верно, – согласился Стивен. – Убийца может его отравить, проломить голову дубиной, пронзить ножом…

– Я тебя умоляю, – поморщился Бернс.

– Давайте позвоним Скэнлону, – предложил Стив. – Может, у него где-то и завалялись лишние пятьдесят тысяч, которые он не знает как потратить.

Сыщики позвонили заместителю мэра Скэнлону и сообщили об опасности, угрожавшей его жизни. К сожалению, у заместителя мэра Скэнлона не завалялось лишних пятидесяти тысяч долларов, которые он не знал как потратить. Через десять минут зазвонил телефон на столе Бернса. Мгновение спустя лейтенант услышал в трубке голос начальника полиции.

– Та-а-ак, Бернс, – медоточивым голосом произнес начальник полиции, – что за херня у вас там случилась?

– Сэр, – не моргнув глазом, промолвил Питер, – мы получили две записки от человека, которого подозреваем в убийстве распорядителя садово-паркового хозяйства Каупера. В этих записках содержатся угрозы в адрес заместителя мэра Скэнлона.

– Какие меры приняли? – осведомился начальник полиции.

– Сэр, – промолвил Питер, – мы уже отправили обе записки на экспертизу. Кроме того, сэр, нам удалось выяснить, откуда именно преступник вчера вечером вел огонь. У нас есть все основания полагать, что нам уже доводилось сталкиваться с этим преступником в ходе расследования…

– Так кто же он?

– Мы не знаем, – чуть запнувшись, ответил Бернс.

– Мне показалось, что вы только что сказали…

– Да, сэр, нам приходилось сталкиваться с этим преступником раньше, но в тот раз его личность так и не удалось установить.

– Ну и сколько он запросил на этот раз? – устало спросил начальник полиции.

– Пятьдесят тысяч долларов, сэр.

– И когда должны убить Скэнлона?

– Мы не знаем, сэр.

– Когда преступник желает получить деньги?

– Мы не знаем, сэр, – повторил Питер.

– Куда он требует их отнести?

– Мы не знаем, сэр.

– Черт подери, Бернс, а вы вообще хоть что-нибудь знаете?! – взорвался начальник.

– Я знаю, сэр, что ситуация, в которой мы сейчас находимся, беспрецедентна, и, если заместитель мэра попросит об охране, я готов предоставить ему всех имеющихся у меня людей. Более того, сэр, я уверен, что мне удастся уговорить капитана Фрика, который, как вам, наверное, известно, является начальником всего участка…

– Как мне, наверное, известно? Что вы хотите этим сказать, Бернс?

– Я просто излагаю вам ту процедуру, которой мы следуем у себя в городе, – спокойно пояснил Питер.

– К вашему сведению, Бернс, аналогичной процедуре следуют и в других городах.

– Конечно-конечно, сэр. Итак, если потребуется, я уверен, что смогу убедить капитана Фрика выделить мне часть патрульных – либо пусть снимет их с дежурства, либо вызовет тех, кто пока отдыхает на пересменке.

– Я считаю, что в первую очередь требуется защитить заместителя мэра.

– Да, сэр, разумеется. Мы все так считаем, – быстро проговорил Бернс.

– В чем дело, Бернс, я что, вам так сильно не нравлюсь?

– Личные чувства – одно дело, работа – совершенно другое. Стараюсь их никогда не смешивать, сэр, – промолвил Питер. – Дело очень непростое. Не знаю, как вы, а я лично ни с чем подобным раньше не сталкивался. У меня очень толковые ребята. Мы и так работаем на пределе возможностей. Не требуйте от нас большего.

– И все же, Бернс, я требую от вас именно этого.

– Сэр, – начал было Питер, но начальник полиции уже бросил трубку.

* * *

Артур Браун сидел в подвале средней школы № 106. На голове у него красовались наушники, а правая рука лежала на кнопке «запись», красневшей на корпусе магнитофона. Только что телефон в квартире Ла-Брески, располагавшейся в доме напротив школы, зазвонил в тридцать второй раз за день, и Артур ждал, когда Кончетта Ла-Бреска снимет трубку – точно так же, как она уже сегодня делала тридцать один раз. Как только это произошло, Артур нажал кнопку записи и со вздохом принялся слушать.

Полиция поступила очень умно, поставив телефон в квартире Ла-Брески на прослушку. «Жучок» в телефон установил полицейский в гражданском. Представившись работником телефонной компании, он заявил, что сейчас в районе проходит сервисное обслуживание телефонных сетей. Пройдя в гостиную, он установил в аппарат «жучка», после чего протянул провод с крыши дома к телефонному столбу, оттуда к крыше школы, а с крыши спустил его по стене к окошку подвала. Провод пересекал весь подвал и вел в маленькую комнатушку, предназначенную для хранения учебников и кинопроектора. Именно там обосновался Браун со всем оборудованием для прослушки.

Кроме того, надо сказать, что полиция, посадив на прослушку именно Артура Брауна, сделала правильный выбор – он был опытным детективом, не раз уже выполнял подобные задания и потому мог запросто отличить важное от второстепенного в любом телефонном разговоре.

Вот только была одна беда.

Артур Браун ни слова не понимал по-итальянски, а Кончетта Ла-Бреска говорила со своими друзьями исключительно на нем. Кончетта уже успела поговорить по телефону тридцать один раз, в ходе этих бесед она могла обсудить со своими товарками все что угодно – от абортов до взлома сейфов. О чем конкретно шла речь, можно было только догадываться. Артур записал целые две бобины телефонных разговоров в надежде на то, что потом кто-то сможет их перевести – например, Карелла.

– Алло, – произнес голос по-английски.

Браун чуть с табуретки не упал. Он сел прямо, поправил наушники, настроил уровень громкости и принялся слушать.

– Тони? – раздался второй голос.

– Да. Это кто?

Первый голос принадлежал Ла-Бреске. Похоже, он только что вернулся с работы домой. А вот второй голос…

– Это Дом.

– Кто?

– Доминик.

– А-а… – протянул Энтони. – Привет, Доминик! Как жизнь?

– Круто.

– Ну, Дом, че звонишь?

– Да ниче, – отозвался Доминик, – просто хотел узнать, как там все у тебя, – вот и все.

На другом конце провода повисло молчание. Браун склонил голову набок и поднес ладонь к одному из наушников.

– Все нормально, – наконец промолвил Тони.

– Это хорошо, просто очень хорошо.

Снова повисло молчание.

– Слушай, если у тебя ко мне все, – нарушил тишину Ла-Бреска, – то я…

– Вообще-то я хотел спросить у тебя одну вещь…

– Ну?

– Я хотел спросить, ты не мог бы мне отслюнявить пару зелененьких купюр, пока у меня все не устаканится?

– А что там у тебя должно устаканиться? – с подозрением спросил Тони.

– Ну, несколько недель назад я крепко влетел на бабки… И с тех пор, короче, у меня дела устаканиться не могут.

– Да у тебя по жизни вечно так, – фыркнул Ла-Бреска.

– Это неправда, Тони.

– Ладно, допустим. Хочешь услышать правду? Так вот, слушай – ничего я тебе не отслюнявлю. Денег нет.

– А я-то как раз слышал другое, – возразил Доминик.

– Да ну? И что ты слышал?

– Поговаривают, что ты скоро должен сорвать большой куш.

– Да ладно! – воскликнул Ла-Бреска. – И от кого ты услышал эту ерунду?

– Да так, – уклончиво ответил Дом, – сорока на хвосте принесла. Как говорится, слухами земля полнится, а я завсегда держу ухо востро.

– Врут твои слухи.

– Я тут о чем подумал, – медленно протянул Доминик. – Пары стольников мне хватит, чтоб протянуть недельку. А там у меня все уже устаканится.

– Дом, я и не вспомню, когда держал в руках столько бабла.

– Тони…

Доминик замолчал – ровно настолько, чтобы собеседник с беспредельной ясностью почувствовал в его голосе угрозу. Эта угрожающая нотка не ускользнула от внимания Брауна, и полицейский замер в ожидании, гадая, что Доминик скажет дальше.

– Я все знаю, – промолвил Дом.

Повисло гробовое молчание. Артур терпеливо ждал, слушая, как один из собеседников тяжело дышит.

– Что ты там знаешь? – спросил Ла-Бреска.

– О теме.

– Какой еще теме?

– Тони, ну чего ты как маленький? Хочешь, чтобы я все выложил по телефону? А вдруг нас подслушивают? В наше время все может быть.

– Ты чего мутишь, а? – раздраженно произнес Ла-Бреска. – Бабки у меня отжать хочешь?

– Нет, хочу просто занять пару сотен – вот и все. Пока дела не устаканятся. А то знаешь, как обидно мне будет – ты тему разрабатывал, планировал, а потом все коту под хвост. Я ведь первый расстроюсь, честно.

– Если подставишь – будем знать, кому кидать предъявы.

– Тони, – насмешливо проговорил Дом, – если даже я узнал о твоей теме, значит, о ней в курсе целая куча народу. О ней вся улица говорит. Я вообще не понимаю, как тебе еще легавые на «хвост» не сели.

– Легавые даже не подозревают, что я существую, – ответил Ла-Бреска. – У меня вообще ни одного привода за жизнь.

– Одно дело иметь приводы, а другое – сотворить то, что ты сделал. Ну, Тони, скажешь, я не прав?

– Ты меня уже достал, Дом. Если ты подставишь…

– Да никого я подставлять не собираюсь. Я просто прошу двести баксов в долг. Ты мне их дашь? Ну, Тони, давай, решай, да или нет, а то я уже задолбался с тобой перетирать в этой сраной телефонной будке. Ну? Да или нет?

– Сука ты, Дом, – выдохнул Ла-Бреска.

– Это значит «да»?

– Где нам с тобой пересечься? – спросил Тони.

* * *

Карелла лежал в темноте переулка, натянув на перебинтованные руки шерстяные перчатки. О подонках, которые чуть не сожгли его заживо, Стивен почти не думал. Удивительно, но мысли детектива в основном крутились вокруг Глухого.

Одетый в рванье и стоптанные, просящие каши ботинки, Карелла в данный момент выглядел типичным бомжом: волосы спутаны, лицо перемазано грязью, изо рта несет дешевой бормотухой. Под драным пальто Карелла сжимал в руке револьвер. Указательный палец на перчатке для удобства был срезан, чтобы детектив в случае необходимости мог без проблем нажать на спусковой крючок. Стивен был готов в любой момент открыть огонь. На этот раз он не позволит себя изжарить как куропатку.

Делая вид, что пьян, Карелла внимательно следил за входом в переулок, прислушивался к звукам шагов, но при этом все его мысли были о Глухом. Стиву не нравилось о нем думать, потому что детектив ясно помнил выстрел, прогремевший восемь лет назад, обжигающую боль в плече, расползающееся по руке онемение и удары прикладом, обрушивавшиеся на его лицо, пока он не рухнул на пол без сознания. Карелле не нравилось думать о том, что в тот раз он оказался буквально на волосок от смерти, – и все из-за Глухого. Ему не нравилось размышлять о преступнике, который был умнее любого из детективов восемьдесят седьмого участка, мерзавце, гениальном разработчике безукоризненных планов и схем, человеке, жонглировавшем жизнью и смертью с бесстрастностью математика. Точности действий Глухого мог позавидовать компьютер. Холодный, беспощадный, безукоризненно логичный и загадочный – он вызывал ужас. Мысль о новой грядущей схватке с Глухим вызывала у Кареллы содрогание. Ну а сейчас Стивену нужно изловить мелкую рыбешку: два урода мечтают о неприятностях и непременно их получат. Они решили, что все их жертвы без исключения беззащитны – и даже не подозревают, что одной из них может оказаться детектив, держащий палец на спусковом крючке. Как только Стивен их изловит, он вплотную займется Глухим. Карелла бросит все силы на поиски этого негодяя, и кто знает, может, судьба сведет его снова с высоким блондином, таскающим в ухе слуховой аппарат.

«Какое забавное совпадение! Какая ирония!» – подумалось Стивену. Больше всех на свете Карелла любил свою жену Тедди, которая была от рождения глухонемой. И что же теперь получается? Преступник, которого он страшится больше всего на свете, и как полицейский, и просто как человек, тоже глухой? А если он не глухой и просто притворяется, преследуя одному лишь ему известные цели? Глухой пребывал в непоколебимой уверенности, что ему противостоит толпа олухов, и это пугало больше всего. А может, он прав? Может, он всякий раз выходит из схватки победителем, потому что не сомневается в своем успехе? Он доказал, что не бросает слова на ветер и ему лучше верить. Если Глухой вдруг заявит, что все люди, страдающие плоскостопием, – дураки, видит Бог, с ним лучше согласиться. Лучше уж ему заплатить, пока он не перестрелял всех шишек из городской администрации. Если он способен спланировать сложную операцию по устранению высокопоставленного чиновника, а потом еще и осуществить ее на глазах у лучших людей города, то как, спрашивается, остановить такого человека? Как удержать его от совершения следующего убийства, а потом еще и еще одного?

Карелла чувствовал себя ослом, и это ему очень не нравилось. Да, случались моменты, когда он недолюбливал свою работу (как, например, сейчас, когда ему приходилось морозить задницу, лежа в переулке), однако никогда прежде он не терял чувства самоуважения. Суть деятельности стража закона была простой. Добро сражается со злом. Он, Карелла, стоял на стороне добра. Да, в наши дни негодяи столь часто одерживают верх, что зло в глазах многих становится куда привлекательнее добра. И все же Карелла считал некоторые вещи неприемлемыми. Например, убийство. Что в этом хорошего? А взламывать квартиру под покровом ночи – это разве хорошо? А толкать дурь? Поножовщина, вооруженные ограбления, подделка бумаг, проституция (привычка плевать на тротуар, если уж на то пошло) – все это вряд ли можно назвать цивилизованными поступками, радующими сердца и способствующими укреплению морали.

Карелла был полицейским.

Это означало, что он на дух не переносил бесчисленные телесериалы и фильмы про полицию, штамповавшие самые разнообразные клише и опостылевшие образы: тупоголовый страж закона, уступающий первенство частному сыщику; кретин в форме, не желающий слушать любителя, взявшего след преступника; бессердечный идиот, толкающий единожды оступившихся юнцов на новые преступления. Самое ужасное, что с этими штампами ничего нельзя было сделать. «Интересно, а вот хотя бы одному из сценаристов доводилось лежать поздним вечером в переулке, ожидая нападения преступников?» Стараниями Глухого, черт бы его подрал, все эти нелепые стереотипы насчет полицейских стали походить на правду. Стоит Глухому взяться за дело, и каждый сыщик восемьдесят седьмого участка тут же начинает казаться остолопом и бестолочью.

Причем для создания этого эффекта Глухому потребовалось немногое – ему хватило пары записок да нескольких телефонных звонков. Что же будет, когда он…

Карелла содрогнулся.

* * *

Слежку за Ла-Бреской поручили Берту Клингу, поскольку Энтони никогда его не видел. Браун позвонил в участок и сообщил лейтенанту последние новости: Ла-Бреска в ходе телефонного разговора признал, что замышляет какую-то пакость. Несмотря на отсутствие конкретики, сказанного вполне хватило, чтобы принять решение пустить за Тони «хвост». Клингу пришлось оставить теплое гнездышко, в котором обреталась Синди, выйти на скованную морозом улицу и отправиться в Риверхед. Там Берт занял исходную позицию напротив дома Ла-Брески, рассчитывая сесть на «хвост» Энтони, как только он отправится на встречу с Домиником. Браун передал лейтенанту, что встреча назначена на десять вечера. Светящийся в темноте циферблат часов на руке Клинга показывал семь минут десятого, и потому Берт подумал, что приехал слишком рано и к десяти наверняка превратится в ледяную статую.

Ла-Бреска вышел из дома без десяти десять, и Клинг тут же спрятался за своей машиной. Повертев головой по сторонам, Тони двинулся на восток, туда, где в двух кварталах от его дома находилась железнодорожная платформа. «Как же мне повезло, что у него нет автомобиля», – подумалось Клингу. Дав Энтони фору в полквартала, Берт двинулся следом. С широкого проспекта, расположенного где-то впереди, дул порывистый ветер – Клингу время от времени приходилось поднимать голову и подставлять ему лицо – сыщик не хотел упустить Ла-Бреску из виду. Всякий раз Берт чертыхался под нос, проклиная затянувшуюся зиму и мерзкую погоду – сущее несчастье для всякого человека, вынужденного работать под открытым небом. Да, нельзя отрицать – порой Клинг работал и в тепле, когда, например, ему приходилось печатать протоколы (неизменно в трех экземплярах) или же допрашивать жертв и свидетелей. Однако большую часть рабочего времени, да-да, это совершенная правда, Берту приходилось проводить на улице – метаться взад-вперед по городу, задавать вопросы, записывать ответы, и все это зимой, самой лютой, самой паскудной зимой на его памяти. «Надеюсь, Ла-Бреска, там, куда ты идешь, тепло и уютно, – подумал Клинг. – В идеале будет здорово, если встреча с твоим дружком состоится в турецкой бане».

Тем временем Ла-Бреска принялся подниматься по ступенькам на платформу. Он лишь единожды кинул взгляд назад, на Клинга, после чего Берт тут же вжал голову в плечи и ускорил шаг. Будет досадно, если, поднявшись на платформу, он обнаружит, что Тони уже сел в поезд и укатил.

Беспокоился Берт напрасно. Ла-Бреска поджидал его у касс.

– Вы что, следите за мной? – спросил Энтони.

– Чего? – нахмурился Клинг.

– Я спрашиваю, вы следите за мной? – повторил Ла-Бреска.

Что было ответить на это Берту? Выбор у сыщика в тот момент был небогатый. Он мог сказать либо: «Че, рехнулся, что ли? На хрена мне за тобой следить? Ты что, красотка с роскошной фигурой?», либо: «Да, я действительно за тобой слежу, я офицер полиции, вот мой значок и удостоверение». Других вариантов не было. Так или иначе Берта разоблачили, на слежке можно было ставить крест.

– Че, по рылу схлопотать хочешь? – спросил Клинг.

– Что? – ошеломленно произнес Ла-Бреска.

– Я говорю, ты параноик, что ли, всякую чушь у меня спрашивать? – отрывисто произнес Берт, вместо того чтобы повторить первый вопрос.

Ла-Бреска не обратил на это внимания. Он с искренним изумлением уставился на Клинга, начал что-то невнятно бубнить, но тут же замолчал, увидев злобный, пугающий, таящий в себе угрозу взгляд Берта. Недовольно бурча под нос, детектив отошел к краю платформы – туда приходили поезда, следующие в предместья. На остановке никого не было. Царила темень, дул ветер. Сыщик стоял и ждал, а ветер трепал фалды его пальто. Тони встал у противоположного края платформы. Минуты через три подошел поезд, направлявшийся в центр города. На нем и уехал Тони. Клинг сошел с платформы, спустился по ступенькам и отыскал телефонную будку. Когда Уиллис в следственном отделе участка снял трубку, Берт произнес:

– Это Клинг. Ла-Бреска срисовал меня в паре кварталов от дома. Направьте за ним следить кого-нибудь еще.

– Ты что, первый день в полиции? – недовольно промолвил Уиллис.

– Всякое бывает. От неудач никто не застрахован, – буркнул Клинг. – Что там говорил Браун? Где у Ла-Брески назначена встреча?

– В баре на Кроуфорд-авеню.

– Пару минут назад он сел в поезд в центр города, так что времени вагон – вы успеете прислать кого-нибудь, кто доберется до бара раньше него.

– Ладно, немедленно отправлю туда О’Брайена.

– А мне что делать? Ехать в участок или как? – осведомился Берт.

– Как, черт подери, он тебя срисовал-то? – ответил вопросом на вопрос Уиллис.

– Не знаю. Наверно, просто повезло, – вздохнул Клинг.

* * *

Бывают такие вечера, когда все идет наперекосяк. В тот раз выдался именно такой вечер.

Появившись в переулке, они быстрым шагом двинулись прямо к Карелле. Их было двое – оба парнишки лет семнадцати-восемнадцати, оба крепко сбитые. Один нес в руках большую железную банку без всяких маркировок, мрачно поблескивавшую в свете уличного фонаря. Карелла сразу понял, что в банке бензин.

Стивен потянулся за револьвером, собираясь его достать, но тот застрял – впервые за все время его работы в полиции.

Зацепился чем-то под пальто. Как такое вообще могло случиться? Револьвер специально разрабатывали так, чтобы он не цеплялся за одежду, ствол длиной шесть сантиметров гладкий – выхватил и пустил в дело, все вроде просто… А на деле? «Ну вот, приехали», – мелькнула мысль, и Стивен вскочил. Достать револьвер не получалось, он зацепился за свитер, тяни не тяни, распусти хоть по ниточке, а оружие не достать. Еще мгновение – и ему в лицо плеснут из жестянки керосином, чиркнет спичка или зажигалка, вспыхнет пламя, и он превратится в факел. На этот раз вонять паленым мясом будет так, что почуют даже в родном участке. Инстинктивно Карелла изо всей силы ударил твердой, как сталь, левой рукой по предплечью паренька, державшего жестянку. Удар был такой силы, что вполне мог раздробить кость. Стивен услышал крик, сорвавшийся с губ подростка, и тут обожженная, забинтованная рука дала о себе знать. От нее словно прошел электрический разряд, ударивший прямо в мозг. «Прекрасно, – подумал Карелла, – руками я воспользоваться не могу, отбиваться мне нечем. Сейчас меня превратят в кровавую кашу». Догадка была совершенно верной – именно этим и занялись подростки.

«Да, теперь меня не подожгут, бензина-то у них больше нет», – мелькнула мысль. Впрочем, утешением это было слабым. Толку от рук никакого, а револьвер безнадежно застрял, зацепившись за свитер, хоть Карелла и дергал изо всех сил, пытаясь порвать нитку. Прошло десять секунд, двадцать, показавшихся целой тысячей лет, и тут до парней наконец дошло, что сопротивляться жертва не станет. Как только им это стало ясно, они набросились на Стивена, которому на миг показалось, что ему противостоит человек сорок. Поздно пытаться вытащить оружие! Как оказалось, парни отлично умели драться, да, это были настоящие мастера уличных схваток. Они прекрасно знали, что лучше бить в горло и заходить с боков. Пока один ушел влево, второй, обогнув Кареллу сзади, нанес ему идеально поставленный удар в затылок. Да… парни дрались просто отлично. «Интересно, – подумалось Стивену, – какой у меня будет гроб – деревянный или железный?» Пока сыщик ломал над этим голову, один из парней, который наверняка вырос в трущобах, где извечно царили доброта и дружелюбие, двинул Карелле между ног. Больно. Очень больно. Когда Стивена согнуло пополам, второй мерзавец снова двинул ему по затылку. Видимо, подобные удары были его визитной карточкой. Практически сразу парень, что стоял спереди, провел мощный апперкот, который чуть не отделил голову сыщика от тела.

И вот детектив снова лежал в переулке на асфальте, покрытом мусором, глубоко въевшейся грязью и теперь обильно политом его собственной кровью. Парни решили забить его до смерти. Ну правильно, а что еще делать с поверженным противником? Бить ногами по голове, по плечам, в грудь – одним словом, куда достанешь. Если он живчик, то будет крутиться и пытаться схватить тебя за ноги, но если тебе попался лох с обожженными руками, можешь лупасить его в свое удовольствие хоть целый день – все равно он не окажет сопротивления. Такими руками особенно не похватаешь, тем более ноги. «Вот для этого и придумали огнестрельное оружие, – думал Стивен. – Если у тебя руки в ожогах второй степени, то тебе вовсе не обязательно метелить ими оппонента, достаточно просто нажать на спусковой крючок… Какая досада, что револьвер застрял. А еще с завтрашнего дня Тедди начнет получать пенсию по потере кормильца, и это тоже досадно, но ничего не поделаешь. Если я немедленно что-нибудь не придумаю, меня просто забьют до смерти. Беда в том, что я действительно остолоп, Глухой прав». Тем временем удары становились все сильнее и точнее – ведь ничто так сильно не заводит уличных подонков, как беззащитная, неподвижная жертва. «Хорошо, что я выбил жестянку с бензином», – подумалось Карелле, и тут ему заехали в левый глаз. «Они меня без глаз оставят», – тут же мелькнула мысль. Стивен увидел лишь ослепительную вспышку желтого цвета. Чувствуя головокружение, ощущая, как его мутит, Карелла попытался перекатиться, и тут ему двинули в бок. Сыщику показалось, что он почувствовал, как у него треснуло ребро. Очередной удар пришелся по коленной чашечке. Детектив попытался встать, приподняться на руках.

– Гребаный легаш, – проговорил один из парней.

«Легаш», – подумал Карелла, и тут резко накатила дурнота. На затылок обрушился еще один удар, швырнув Стивена лицом в собственную блевотину.

Решив, что вот-вот умрет, он потерял сознание.

* * *

Тот вечер выдался на редкость паскудным.

По дороге в гриль-бар «Эрин» на Кроуфорд-авеню, где должна была состояться встреча Ла-Брески и Доминика, у Боба О’Брайена спустила шина.

К тому моменту, когда Боб поменял колесо, пальцы уже отказывались слушаться от холода, нервы были на пределе, часы показывали 10:32, а до бара оставалось десять минут езды на машине. Шанс, что Ла-Бреска со своим приятелем все еще там, был минимальным, и все же Боб туда поехал. До бара он добрался без десяти одиннадцать. Ла-Брески и Доминика уже след простыл, но это полбеды. Как только детектив приблизился к барной стойке, бармен, будто для того, чтобы усилить горечь поражения, тут же спросил:

– Желаете чего-нибудь выпить, господин полицейский?

И это при том, что Боб был в штатском!

Да, вечер выдался мерзейший.

VI

Утром в пятницу, восьмого марта, лейтенант Сэм Гроссман из отдела судебной экспертизы позвонил в следственный отдел восемьдесят седьмого участка и попросил позвать к телефону Коттона Хоуза. На это ему сказали, что Хоуз с другими детективами отправился в больницу Буэна-Виста проведать Стива Кареллу. Трубку снял патрульный Дженеро. Его оставили в участке за главного, поручив держать оборону, пока не вернется кто-нибудь из сыщиков.

– Так я не понял, вы информацию примете или нет? – с некоторым раздражением спросил Гроссман.

– Простите, сэр, но мне просто поручили записывать всех, кто звонил, – ответил Дженеро. – Может, перезвоните попозже?

– Попозже я буду занят! – отрезал Гроссман. – Может, запишете, что я хочу сказать, и передадите Хоузу?

– Конечно, сэр, – отозвался Дженеро и взялся за карандаш, чувствуя себя настоящим детективом. Кроме того, он радовался, что сидит в тепле, а не патрулирует в очередной раз стылые, продуваемые ветрами улицы. – Выкладывайте, что у вас, – промолвил он и тут же поспешно добавил: – Сэр.

– Я по поводу посланий, что мне передали.

– Да-да, сэр. Каких посланий?

– «Следующий – заместитель мэра Скэнлон», – процитировал Гроссман. – Ну и «Внимание! Совершенно новая цена»… и так далее.

– Ясно, сэр, – отрывисто произнес Дженеро, даже не догадываясь, о чем толкует Гроссман.

– Значит, так, бумага – обычная, писчая, такую можно купить в любом канцелярском магазине города. Буквы и слова посланий преступник вырезал из центральных и местных газет и журналов. Конверты заклеены резиновым клеем.

– Понятно, сэр, – проговорил Дженеро, старательно все записывая.

– По отпечаткам ничем порадовать не могу. Куча смазанных, но ни одного четкого.

– Ясно, сэр.

– Одним словом, сами знаете, что с этими посланиями делать, – подытожил Гроссман.

– Чего, сэр? – растерялся Дженеро.

– Мы делаем анализы и проводим экспертизы, – отозвался Гроссман, – а поиск ответов на вопросы – ваш удел, ребята.

Дженеро просиял. Ему польстила фраза: «Ваш удел, ребята». Его причислили к детективам, и патрульный почувствовал себя представителем элиты.

– Что ж, большое спасибо, – промолвил он, – будем работать.

– Ага, – зевнул Гроссман. – Записки вам вернуть?

– Это не повредит.

– Ну так я вам их пришлю, – сказал Гроссман, заканчивая разговор.

«Очень занятно», – подумал Дженеро, аккуратно повесив трубку. Если б у него сейчас под рукой была шляпа вроде той, что носил Шерлок Холмс, патрульный непременно бы ее надел.

– А где сортир? – спросил один из маляров.

– А вам зачем? – повернулся к нему Дженеро.

– Нам надо его покрасить.

– Унитазы не закапайте, – предупредил Дженеро.

– Чтобы мы, да закапали унитазы? – возмутился маляр. – Да никогда в жизни! Мы же приличные люди, оба Гарвард окончили!

Его коллега громко заржал.

* * *

Третью записку принесли в одиннадцать утра.

Ее притащил прыщавый подросток, которого выгнали из старших классов из-за проблем с успеваемостью. Он прошел мимо пустовавшей стойки дежурного сержанта и поднялся на второй этаж в следственный отдел, где патрульный Дженеро ломал голову, пытаясь найти ответ на вопрос, почему конверт был заклеен резиновым клеем.

– А че, никого нет? Все в отпуске, что ли? – спросил семнадцатилетний юнец.

Он чувствовал себя в следственном отделе почти как дома, потому что некогда состоял в уличной банде под названием «Ужасная десятка». В нее входили одиннадцать молодых людей, решивших объединиться, чтобы утереть нос пуэрториканцам, пытавшимся проникнуть в их район. Банда распалась аккурат под Рождество, но не из-за череды поражений в стычках с пуэрториканцами. Семеро человек в банде пали жертвами врага, косившего всех без разбора – и пуэрториканцев, и белых. Этот враг был наркоманией. Пятеро из семерых плотно сидели на игле, двое отправились на тот свет. Из оставшихся один сидел в тюрьме за незаконное хранение огнестрельного оружия, второй обрюхатил ирландскую девчушку, и ему пришлось на ней жениться, ну а последний притащил конверт в следственный отдел, причем чувствовал себя настолько уверенно, что осмелился на колкость в адрес полицейского в форме.

– Чего вам надо? – спросил Дженеро.

– Меня попросили это передать дежурному сержанту, но его нет на месте. Может, вы возьмете?

– Что «это»?

– Почем я знаю, – фыркнул парень. – Мужик остановил на улице и дал пять баксов за то, что я отнесу это сюда.

– Сядь, – бросил Дженеро.

Он взял у подростка конверт и стал думать, стоит его открывать или нет. Вдруг до патрульного дошло, что он уже успел оставить на нем кучу отпечатков своих пальцев. Дженеро тут же кинул конверт на стол. Из туалета в конце коридора доносилось пение маляров. «Что ж такое? – с отчаянием подумал полицейский. – Мне же поручили только отвечать на телефонные звонки и записывать в случае надобности сообщения». Борясь с искушением, он снова посмотрел на конверт.

– Сядь, я сказал, – повторил он парню.

– Зачем?

– Подождешь, по

Скачать книгу

Ed McBain

Fuzz

I

Господи боже, выдалась же неделька!

Само собой, дежурке это не помешало бы.

– Прошу прощения, – обратился к детективу один из маляров, – вы не могли бы это передвинуть?

– Что «это»? – осведомился Мейер.

– Ну, это вот, – показал рукой маляр.

– Кто бы мог подумать, – буркнул маляр.

– Ну так как? – осведомился его коллега. – Он его двигать будет или нет?

– Вам надо, вы и двигайте! – отрезал Мейер. – Вы маляры, это ваша работа.

– Еще чего, – возразил первый маляр, – мы вам не грузчики.

– Мы только красим, – поддержал товарища второй маляр.

– Я тоже не грузчик, – парировал Мейер, – я детектив, моя работа – преступников ловить.

– Так прикройте его пленкой, – посоветовал детектив.

– Мы ее уже всю израсходовали на вон те столы, – пояснил второй маляр, – больше у нас нет.

– Ну почему я вечно становлюсь героем какого-то эстрадного шоу? – вздохнул Мейер.

– Чё? – не понял первый маляр.

– Умничает, – объяснил ему напарник.

– Мы делаем работу тщательно, – ответил первый маляр.

– Правда? – хмыкнул Мейер.

– Да! – запальчиво произнес второй маляр.

– Скукотища, – покивал его товарищ.

– А здесь, у вас, нам дали не работу, а ерунду какую-то, – промолвил первый маляр.

– Скука смертная, – согласился его товарищ.

– Да ну? Неужели сам Мейер Мейер собственной персоной? – осведомился голос на другом конце провода.

– Кто это?

– Нет уж, сперва позвольте уточнить, я и вправду говорю с самим Мейером Мейером?

– Да, это сам Мейер Мейер, – вздохнул детектив.

– О господи, мне кажется, я сейчас упаду в обморок…

– Слушайте, кто…

– Это Сэм Гроссман.

– Привет, Сэм, чего… – начал было Мейер, но ему не дали договорить.

– Да неужели?

– Клянусь!

– Слушай, в чем дело? – нахмурился детектив. – Я что-то ничего не понимаю.

– Ты хочешь сказать, что еще ничего не знаешь? – ахнул Гроссман.

– Ничего. А что такого я должен знать? – осведомился Мейер.

– Уверен, ты все сам скоро выяснишь.

– Размечтался, – хмыкнул Гроссман.

– Вот только тебя мне сегодня не хватало, – вздохнул Мейер.

– Запрашивали, – отозвался детектив.

– Есть чем писать?

– Ага. Давай, жги.

– Нет.

– А чей пиджак-то? – полюбопытствовал Гроссман. – Подозреваемого в изнасиловании?

– Чего? – не понял Гроссман.

– Ничего. Все, проехали. Никаких других новостей у тебя нет?

– Слушай, да что же, черт подери… – начал детектив, но Гроссман уже дал отбой.

– Кретины безрукие, – прошипел под нос Мейер Мейер.

– Чего? – переспросил один из маляров.

– Ничего.

– Мне показалось, вы что-то сказали.

– Слушайте, ребята, вы, вообще, в каком отделе работаете? – поинтересовался Мейер Мейер.

– Коммунального хозяйства, – отозвался первый маляр.

– Ремонтно-эксплуатационное управление, – добавил второй.

– Где вас носило прошлым летом? Вот когда надо было тут красить! А сейчас все окна закрыты.

– Ну, закрыты, и что?

– А то, что здесь воняет! – возмутился Мейер.

– Здесь и до нас воняло, – возразил первый маляр, не сильно погрешив против истины.

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер, – выдохнул он в трубку.

– Чего? – переспросил Мейер.

В ответ он услышал лишь короткие гудки.

Детектив глянул на часы. Они показывали пятнадцать минут пятого.

* * *

– И это все? – изогнул бровь Карелла.

– Ага.

– Я-ясно, – протянул детектив.

– Что скажешь, Стив?

– Он просил поговорить с кем-нибудь конкретно? – спросил Карелла, сунув платок обратно в карман.

– Нет, – покачал головой Мейер. – Стоило мне представиться, как он тут же выдал все то, что я тебе рассказал.

– Может быть, это просто псих, – пожал плечами Карелла.

– Может, и так.

– А почему он позвонил именно нам? – прищурился Бернс.

– У нас когда-нибудь были дела с Каупером?

– Ты о чем?

– Ну, не знаю… Он когда-нибудь давал нам какие-нибудь задания, поручения? Нечто в этом духе.

– Псих, точно псих, – решительно кивнул Карелла.

– Может, и так, – повторил Мейер.

– А голос у него какой был? – вдруг вскинулся Стивен. – Что, если это какой-нибудь сопляк хулиганит?

– Нет, – покачал головой Мейер, – это был взрослый человек.

– Он сказал, когда перезвонит?

– Нет. Он только произнес: «Подробности позже».

– Он не говорил, куда или во сколько тебе надо отнести деньги?

– Нет.

– А он не объяснил, где тебе взять такую сумму? – Карелла почесал подбородок.

– Не-а.

– Может, он рассчитывает, что мы скинемся всем миром? – предположил Стивен.

– Пять тысяч баксов… Я за год зарабатываю всего на пятьсот пятьдесят долларов больше, – отозвался Мейер.

– Что именно?

– Клинг и Хоуз подойдут где-то к пяти.

– Кто еще? – спросил Бернс.

– Уиллис и Браун. Они сменят ребят в городе.

– По какому делу работают? – осведомился лейтенант.

– По угонам. Сейчас пасут Кулвер и Вторую авеню.

– Ты-то, Мейер, сам что думаешь? Кто нам звонил? Псих? – Бернс внимательно на него посмотрел.

– Может, и псих. Поживем – увидим.

– Кауперу стоит звонить?

– Клинг, – отозвался Мейер.

– Передай, что я вернусь домой около девяти. Договорились?

– Хорошо.

– Надеюсь, это все же псих, – произнес Бернс и вышел из кабинета.

Карелла сидел на краешке стола и потягивал кофе. Выглядел детектив измотанным до предела.

– Ну и каково это – быть знаменитостью? – поинтересовался он у Мейера.

– Ты о чем?

– Так ты еще ничего не знаешь? – Карелла поднял на него взгляд.

– О чем это я не знаю?

– О книге!

– Какой еще книге? – нахмурился Мейер.

– Да книга тут вышла.

– И что?

– Она называется «Мейер Мейер», – огорошил коллегу Карелла.

– Да ладно? – не поверил своим ушам детектив.

– С чего мне врать? Так и называется, «Мейер Мейер». Сегодня на нее даже рецензию в газете напечатали.

– На кого? На книгу? На книгу «Мейер Мейер»?

– Между прочим, в рецензии книгу хвалят, – уточнил Карелла.

– «Мейер Мейер»… Ничего себе заглавие… – растерянно промолвил детектив. – Но ведь так же зовут меня!

– Кто спорит?

– Он не имел права так называть свою книгу! – возмутился полицейский.

– Она, – поправил его Стивен, – автор – женщина.

– И кто она такая?

– Ее зовут Элен Хадсон.

– Она не имела никакого права так поступать, – заявил Мейер Мейер.

– И все же она так поступила.

– Упаси Бог, я тебе сказал святую правду.

– И кто по сюжету этот Мейер Мейер? Полицейский?

– Вроде нет. Я так понял, он преподаватель.

– Преподаватель?! Господи ты боже мой! – всплеснул руками Мейер Мейер.

– Ага, – покивал Карелла, – причем преподаватель университетский.

– Она не имела права так поступать. Может, он еще и лысый?

– Не знаю, – покачал головой Стив. – В рецензии сказано, что он низенький и толстый.

– Засуди, – отозвался Карелла.

– Думаешь, мне слабо́? В каком издательстве вышла эта чертова книжонка?

– В «Даттоне».

– Как-никак первым на белом свете появился все же я.

* * *

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг слушает, – произнес в трубку полицейский.

– Не сомневаюсь, вы уж точно для себя решили, что я псих, – произнес мужской голос. – Напрасно.

– Кто говорит? – спросил Клинг и жестом показал Хоузу, чтобы тот взял трубку на втором аппарате.

– Слушайте, мистер, а почему вы позвонили именно нам? – спросил Клинг.

– Где мы достанем вам пять тысяч долларов?

Тот кивнул Берту.

– Мистер, вы, вообще, в курсе, что такое вымогательство? – неожиданно спросил Клинг.

– Вы знаете, какое уголовное наказание предусмотрено за рэкет? – продолжил Клинг.

В ответ из трубки раздались короткие гудки.

– Сукин сын, – выдохнул Берт.

– Попытка не пытка.

– Я что-то не понял, зачем он звонит именно нам?

– Сказал, что из сентиментальных побуждений, – фыркнул Клинг.

– Это я и сам слышал, – качнул головой Хоуз.

– Знать бы, что он имеет в виду, – вздохнул Берт.

Хоуз был настоящим здоровяком ростом метр восемьдесят восемь и весом девяносто килограммов, из которых пять казались ему лишними. Он являлся обладателем голубых глаз, квадратной челюсти и подбородка с ямочкой. Голову покрывала рыжая шевелюра, на которой выделялась седая прядь над левым виском, – однажды Хоуза туда ударили ножом, – и, когда рана зажила, а волосы отросли, они, удивительное дело, оказались седыми. Еще у него были прямой нос, ни разу не знавший переломов, и чувственный рот с полной нижней губой. Прихлебывая чай и жуя бутерброд, он походил на дородного капитана Ахава[1], которого кривая дорожка судьбы привела на службу в полицию. Когда он подался вперед, чтобы крошки от бутерброда падали на бумажное полотенце, стала видна рукоятка пистолета, торчавшая из подмышечной кобуры, скрытой под пиджаком. Револьвер был большой, под стать хозяину, – девятимиллиметровый магнум компании «Смит-Вессон». Весил он кило двести и мог каждому, вставшему на пути у Коттона Хоуза, проделать в башке дыру размером с бейсбольный мяч. В тот самый момент, когда Хоуз в очередной раз впился зубами в бутерброд, телефон зазвонил опять.

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг слушает, – сорвал трубку Берт.

– Слушайте… – начал Клинг.

– Похоже, в том же духе он будет продолжать и дальше, – сказал Хоузу Клинг.

– Ага, – кивнул Коттон. – Ну что, звоним Питу?

– Вы хотите, чтобы мы оставили пять штук на скамейке в парке? – переспросил Клинг.

– Вы всё правильно поняли, – ответил мужчина и дал отбой.

– Ну что, это, по-твоему, всё? Как думаешь? – повернулся Клинг к Хоузу.

– Вы что, всерьез рассчитываете, что мы принесем вам пять штук на блюдечке с голубой каемочкой?

– Мне надо проконсультироваться с лейтенантом, – промолвил Берт.

– Говорите громче, – промолвил мужчина, – я немного туговат на ухо.

– Я спросил… – начал было Берт и тут же замолчал, потому что из трубки послышались короткие гудки.

* * *

Внутри коробки ничего не было.

– Видите ли, сэр, – прочистив горло, промолвил Бернс, – вас обещают застрелить.

– Так что же вы сразу не сказали? – в свою очередь прочистив горло, поинтересовался Каупер.

Ситуация казалась сущей нелепостью.

Происходящее казалось немыслимым.

Третья скамейка была пустой.

Детектив Берт Клинг сидел за своим столом и разговаривал по рации с притаившимся в засаде Хэлом Уиллисом.

– Как у вас там дела? – спросил Клинг.

– Мы сейчас околеем от холода, – ответил Уиллис.

– Что-нибудь интересное было?

– Какой ненормальный в такую погоду высунет нос из дома? – простонал Уиллис.

– Ага, и переведут в отдел несбыточных грез, – фыркнул Уиллис. – Так, тихо!

– Продолжайте наблюдение, – промолвил Клинг.

– А куда мы денемся? – раздался в динамике голос Брауна. – Мы намертво примерзли к этому чертовому камню.

* * *

Постепенно в парке начали появляться люди.

Уиллис и Браун, затаившись в парке, молча наблюдали за скамейкой.

* * *

Маляры явились в участок в приподнятом расположении духа.

– Что у вас тут происходит? Устроили засаду? – спросил первый.

– Вам за этим рация понадобилась? – спросил второй.

– Что, намечается ограбление банка?

– Вы поэтому прислушиваетесь к этой фиговине?

Ответ Клинга прозвучал вдохновляюще.

– Заткнитесь! – отрезал он.

Маляры стояли на стремянках, покрывая светло-зеленой краской буквально все, до чего могли дотянуться.

– Между прочим, мы однажды делали ремонт в офисе самого окружного прокурора, – похвастал первый маляр.

– Ага, сорок семь ранений, – покачал головой первый маляр.

– Бил ее в живот, в голову, в грудь – живого места не оставил.

– Ножом для колки льда, – пояснил первый маляр.

– Он даже отмазываться не стал.

– Сказал, что хотел спасти ее от марсиан.

– Псих. Самый обычный псих.

– Сорок семь ножевых ранений!

– И как бы это спасло ее от марсиан? – задумчиво произнес второй маляр.

– Может, марсиане не любят баб с ножевыми ранениями, – предположил первый маляр и заржал.

* * *

Мужчина вошел в парк около десяти часов утра.

– А ну-ка постой, приятель.

– Я из полиции, – промолвил чернокожий верзила, – нам надо с вами поговорить.

II

– Да.

– Вы понимаете, что не обязаны отвечать на вопросы полиции?

– Да.

– Да, я это понимаю.

– Да.

– Итак, вам понятны все права, которые я сейчас изложил?

– Да.

– Вы готовы отвечать на мои вопросы без присутствия адвоката?

– Ну-у… – протянул подозреваемый, – я даже не знаю. А вы, вообще, как считаете?

Уиллис с Брауном переглянулись. Вплоть до этого момента они действовали как по учебнику: предупредили подозреваемого о его праве избежать самооговора и о праве на адвоката, изложили права задержанного ясным языком, разжевали их, а не просто сослались на Пятую поправку[2]. Кроме того, специально уточнили у подозреваемого, все ли он хорошо понял, и только потом спросили, не хочет ли воспользоваться каким-либо из прав. В зеленой памятке, распространенной по инициативе капитана Флика, специально оговаривалось, что задержанного недостаточно уведомить о его правах. Необходимо было добиться признания, что он понял свои права и готов отвечать на вопросы без адвоката. Только после этого разрешалось перейти к допросу. В противном случае суд сочтет, что полиция нарушила конституционные права подозреваемого.

– Я изложил ваши права, – наконец изрек Уиллис. – Не мне давать вам совет. Принимайте решение сами.

– Ну-у… так я ведь даже не знаю, что делать, – промолвил задержанный.

– А вы подумайте, – ответил Уиллис.

Именно поэтому детективы терпеливо ждали.

– Мне скрывать нечего, – наконец произнес молодой человек.

– Вы готовы отвечать на вопросы без адвоката? – снова спросил Уиллис.

– Готов.

– Как вас зовут? – приступил к делу Хэл.

– Энтони Ла-Бреска.

– Где ты живешь, Энтони?

– В Риверхеде.

– А поконкретней? – мягко спросил Браун.

1) даете понять, что выше собеседника по статусу;

2) лишаете вашу беседу дружеской окраски, меняя ее тон на угрожающий.

– Ну же, Энтони, чего ты молчишь? Где конкретно в Риверхеде ты живешь? – повторил вопрос Уиллис.

– Джонсон-стрит, тысяча восемьсот двенадцать.

– Живешь один?

– Нет, – Энтони помотал головой, – с матерью.

– А что с отцом? Умер?

– Нет, они развелись.

– Сколько тебе, Энтони, лет? – Браун склонил голову набок.

– Двадцать шесть.

– Где работаешь?

– Сейчас – нигде, – выдавил из себя паренек.

– А раньше чем зарабатывал на жизнь? – поинтересовался Уиллис.

– На стройке пахал.

– И давно это было?

– Со мной распрощались в прошлом месяце, – буркнул Энтони.

– Почему?

– Работу закончили, и все – до свиданья.

– То есть после того как это случилось, ты уже не работал, – уточнил Браун.

– Я искал работу.

– Насколько я понимаю, без особого успеха, – усмехнулся Уиллис.

– Ага.

– Расскажи-ка нам о той жестяной коробке, что ты подобрал в парке.

– Чего рассказывать-то? – удивился паренек.

– Ну, для начала нам хотелось бы знать, что там внутри, – спокойно произнес Браун.

– Наверное, бутерброды.

– Бутерброды? – прищурился Уиллис.

– Это бы нам, Энтони, хотелось услышать от тебя.

– Я считаю, там бутерброды, – промолвил Ла-Бреска.

– Это ты звонил вчера вечером нам в участок? – неожиданно спросил Уиллис.

– Нет.

– Тогда откуда ты узнал, где будет лежать жестяная коробка?

– Мне сказали, – пожал плечами Энтони.

– Кто тебе сказал?

– Да мужик один.

– Какой еще мужик?

– На бирже труда.

– Ну-ка, ну-ка, – подался вперед Уиллис, – с этого места давай поподробней.

– Что было дальше?

– Ну, он меня и попросил смотаться за коробкой. Мол, он бы и сам сбегал, да только нога не слушается, болит…

– Между прочим, я его послал, – ответил Энтони.

– В таком случае что ты делал в парке?

– И ты в итоге решил все-таки сбегать за коробкой?

– Нет, в итоге я решил никуда не бегать, – решительно ответил паренек.

– Так как же тебя, в конце концов, занесло в парк?

– Да я ведь вам и пытаюсь это рассказать!

– Тебе стало жалко бедолагу, так? Он хромой, на улице холод собачий – правильно я говорю? – промолвил Уиллис.

– Ну-у… – протянул Энтони. – И да, и нет.

– Ты решил, зачем ему тащиться до парка в такую даль? – подсказал Браун.

– Я это понимаю, – кивнул паренек.

– Ты познакомился с ветераном, инвалидом войны, так?

– Так.

– И он сказал тебе, что оставил коробку с обедом в парке?

– Вообще-то он сперва не говорил о коробке, – поправил молодой человек, – он сказал, что забыл обед.

– А когда он упомянул о коробке?

– Когда дал мне пять баксов.

– Он не предлагал мне пять баксов, он мне их дал.

– То есть он сунул тебе пятерку и сказал: «Ты не сгоняешь за моей коробкой с обедом?»

– И что тебе нужно было сделать с коробкой? – спросил Уиллис.

– Как – что? – удивился паренек. – Отнести ему, само собой. А он пока обещал мое место в очереди посторожить.

– Угу-у, – протянул Браун.

– А чего там такого было в той коробке? – поинтересовался паренек.

– Ничего! – отрезал Уиллис. – Опиши-ка нам этого мужика. Как он выглядел?

– Да обычно.

– Сколько бы ты дал ему лет?

– Лет тридцать пять… – задумчиво произнес Ла-Бреска, – вроде того.

– Рост? Высокий, низкий, средний?

– Высокий. Я бы сказал, метр восемьдесят. Ну, туда-сюда.

– Телосложение? Полное, худое, среднее?

– С телосложением у него было все в порядке, – одобрительно произнес паренек, – плечи что надо.

– То есть телосложения он плотного?

– Я бы сказал, крепкого, – уточнил Энтони, – здоровяк.

– Цвет волос?

– Светлый. Блондин он.

– Усы, борода есть?

– Нет. – Энтони покачал головой.

– Не обратил внимания, какого цвета у него глаза?

– Голубые.

– Шрамы или какие-нибудь другие особые приметы не заметил?

– Нет, – повторил паренек.

– Может, видел у него татуировки?

– Нет.

– А какой у него был голос? – спросил Браун.

– Обычный голос, – пожал плечами Энтони. – Не низкий, не высокий. Обычный, нормальный голос.

– Может, он говорил с акцентом?

– Нет.

– Во что он был одет?

– Коричневое пальто и коричневые перчатки.

– Он был в костюме?

– Ладно, хорошо, – махнул рукой Браун. – Шляпа на нем была?

– Шляпы не было.

– А очков?

– И очков тоже.

– Может, ты заметил чего-нибудь особенное?

– Ага, – кивнул Ла-Бреска.

– Что именно?

– У него был слуховой аппарат.

* * *

– Ветерана отсюда видишь? – перебил его Браун.

– Отсюда не разглядишь. Из машины выйти можно?

– Не вопрос, – кивнул чернокожий детектив.

– Козырек опустил? – спросил Уиллис.

– Нет, мы же буквально на минуту.

– Лучше опусти. А то оглянуться не успеем, как нам выпишут штраф.

Недовольно заворчав, Браун полез обратно в машину.

– Блин, ну и холодрыга, – поежился Ла-Бреска.

– Это точно, – отозвался Уиллис.

– Ты его видишь? – спросил Браун у Энтони.

– Пока нет.

Они медленно двинулись вдоль очереди.

– Ну? – вновь подал голос Браун.

– Нет. – Паренек мотнул головой. – Его тут нет.

– Давайте глянем внутри, – предложил Уиллис.

– Видишь его? – спросил Уиллис.

– Нет, – ответил Ла-Бреска.

– Жди здесь! – приказал Хэл, а сам отошел с Брауном на другой конец коридора.

– Что скажешь? – спросил Браун.

– Что мы можем ему предъявить?

– Ничего. – Браун опустил взгляд.

– Вот и я так думаю.

– Может, пустим за ним «хвост»? Как считаешь, оно того стоит? – предложил Уиллис.

– Зависит от того, что решит шеф.

– Почему бы его не спросить?

– Дельная мысль, – кивнул Браун. – Давай займись.

– Твое мнение о задержанном.

– Я считаю, что он говорит правду.

– То есть ты считаешь, что в очереди и вправду был какой-то мужик со слуховым аппаратом?

– Да.

– Тогда почему он свалил, не дождавшись Ла-Брески? – задал резонный вопрос лейтенант.

– Не знаю, Пит. Просто мне кажется, что Ла-Бреска не при делах.

– Где, ты сказал, он живет?

– Джонсон-стрит, тысяча восемьсот двенадцать.

– Это чья территория? Какого участка?

– Не знаю, – честно признался Уиллис.

– Так что нам делать с Ла-Бреской? Отпускать?

– Ага, только сперва припугните его чуток – так, на всякий случай. А потом дуйте обратно в участок.

– Ладно.

Уиллис повесил трубку и вернулся к Ла-Бреске с Брауном.

– Все, Энтони, – бросил Хэл, – можешь идти.

– Идти? Куда мне идти? Мне надо снова очередь занимать. Я, между прочим, работу ищу.

– Это вы о чем? Что случится?

– Просто запомни то, что я тебе сейчас сказал.

– Ладно, – кивнул паренек. Немного помолчав, он вдруг произнес: – Слушайте, можно вас кое о чем попросить?

– О чем?

– Можете как-нибудь провести меня без очереди?

– И как мы, по-твоему, это сделаем?

– Ну, вы ведь все-таки полицейские, разве нет? – выпалил Ла-Бреска, заставив Уиллиса и Брауна переглянуться.

* * *

III

– Чего надо? – крикнула она. – Пошел вон.

– Полиция, – произнес Браун и показал удостоверение.

– Ничего не знаю, проваливайте, – быстро проговорила она, опустив жалюзи на стеклянной двери в ее квартиру.

– Полиция! Вам, дамочка, лучше открыть!

– Sta zitto![3] – крикнула Кончетта и отперла дверь. – Вы хотите перебудить все соседство? Ma che vergogna![4]

– Можно зайти, мадам? – спросил Уиллис.

– И чего вы хотеть два часа ночи? – осведомилась Кончетта и закрыла дверь, чтобы в дом не задувал ветер.

– Никаких двух часов ночи нет, – промолвил Браун, – едва перевалило за полночь.

– Вы – миссис Ла-Бреска? – уточнил Уиллис.

– Я Кончетта Ла-Бреска. Вы кто такие? – выпалила она.

– Детективы Уиллис и Браун из восемьдесят седьмого участка, – ответил Хэл. – Где ваш сын?

– Миссис Ла-Бреска, вы не могли бы его разбудить? – попросил Браун.

– Зачем?

– Нам надо с ним поговорить.

– Зачем? – повторила вопрос Кончетта.

– Я уже встал, – раздался голос Энтони из соседней комнаты.

– Мистер Ла-Бреска, вы не могли бы подойти сюда к нам? – попросил Уиллис.

– Секундочку, – отозвался молодой человек.

– Ну, чего еще? – спросил он.

– Где ты был сегодня в половине двенадцатого вечера?

– Здесь, – пожал плечами Ла-Бреска.

– Что делал?

– Спал.

– Когда лег?

– Где-то около десяти.

– Ты всегда так рано отправляешься на боковую? – удивился Браун.

– Да, когда надо вставать спозаранку.

– И во сколько тебе завтра вставать?

– В шесть утра, – вздохнул паренек.

– Зачем так рано?

– Мне на работу.

– Мы думали, ты безработный, – хмыкнул Уиллис.

– А я уже устроился на работу. Как вы ушли, так и устроился.

– И что за работа?

– На стройке. Чернорабочим.

– Тебе помогли на бирже труда? – спросил Хэл.

– Ага.

– Кто ведет строительство?

– «Эрхард энджиниринг».

– Где стройка? В Риверхеде?

– Нет, – Энтони покачал головой, – в Изоле.

– Во сколько ты вернулся домой? – вступил в разговор Браун.

– Что ты делал после того, как пришел домой?

– Он ел, – ответила за сына Кончетта.

– Потом?

– Посмотрел немного телик, потом пошел спать, – пожал плечами паренек.

– Кто-нибудь, кроме матери, сможет подтвердить твои слова?

– Дома, кроме нас с ней, никого не было. Вы ведь об этом спрашиваете?

– Тебе вечером кто-нибудь звонил?

– Нет. – Энтони покачал головой.

– То есть мы просто должны поверить тебе на слово? – фыркнул Уиллис.

– Он говорит правду. Даю слово, – поддержала сына Кончетта.

– Ты новости по телевизору смотрел?

– Не-а, похоже, меня вырубило до новостей. А что? Чего случилось-то?

– Я хожу в его комнату и выключаю свет в десять тридцать, – заявила Кончетта.

– Не знаю, чего там у вас стряслось, но я не имею к этому никакого отношения, – промолвил Энтони.

– Я тебе верю, – кивнул Уиллис. – А ты, Арти?

– Я тоже, – отозвался Браун.

– Но при этом нам нужно тебя кое о чем расспросить, – продолжил Хэл. – Ты это понимаешь?

Порой от тебя отворачивается удача.

После этого они поехали в участок.

* * *

Как, собственно, и от этой операции.

Ситуация на самом деле была весьма забавной.

В работе полицейского вообще много забавного, просто обхохочешься.

На другом конце переулка раздались шаги.

– Вот он, разлегся, – раздался чей-то молодой голос.

– Ага.

И тут Кареллу двинули ногой.

– Подъем! – раздался голос.

– Выпей за наше здоровье! – крикнул кто-то из юнцов.

Карелла увидел, как вспыхнул огонек спички, и в следующую секунду его охватило пламя.

– С тобой все в порядке? – спросил Марчисон.

– Да, Дэйв, все нормально, – ответил Карелла, еще раз посмотрев на свои руки.

IV

Детектив Берт Клинг был влюблен, но не все люди были настроены столь романтично.

– Видите ли, сэр… – начал начальник полиции, но мэр ему не дал закончить:

– Видите ли, сэр, – снова заговорил начальник полиции, но его перебили и на этот раз:

– Видите ли, сэр, – промолвил начальник полиции, но его оборвали и в третий раз.

Разумеется, начальник полиции этого не желал и потому ответил:

– Слушаюсь, сэр. Сделаем все возможное.

– Смотрите там у меня, – буркнул мэр и повесил трубку.

– Вот оно, значит, как? – промолвил начальник полиции, выслушав секретаря.

Сорвав трубку, он позвонил по номеру Фредерик 7-8024 и попросил к телефону лейтенанта Питера Бернса.

В то утро Питеру Бернсу хватало неприятностей и без начальника полиции. Во-первых, Карелла загремел в больницу с ожогами обеих рук второй степени, а во-вторых, маляры добрались до его кабинета, где и принялись свинячить, стоя на стремянках и размахивая кистями, и одновременно рассказывать друг другу анекдоты. Бернс не питал особо нежных чувств к начальнику полиции – эту шишку в погонах перевели сюда из другого города, где уровень преступности, по мнению Питера, был еще выше. Начальник полиции отвечал лейтенанту взаимностью. Словоохотливый ирландец Бернс не раз и не два во время слетов полицейских профсоюзных организаций и заседаний «Изумрудного общества»[5], не стесняясь в выражениях, при всем честном народе высказывал все, что он думает о новом назначенце. Именно поэтому в то утро голос начальника полиции, звучавший из трубки телефона в забрызганном краской кабинете Бернса, мягко говоря, не сочился патокой.

– Что все это значит, Бернс? – осведомился начальник полиции.

– А какие меры вы приняли в связи с этими звонками? А, Бернс?

– Установили слежку за местом, куда должны были принести выкуп, и задержали человека, который за ним пришел.

– Что дальше? – отрывисто произнес начальник полиции.

– Мы его допросили и отпустили.

– Почему?

– Почему Кауперу не предоставили охрану?

– Я ему предложил, сэр, но он отказался.

– Почему еще не нашли его квартиру?

– Какую квартиру, сэр? – не понял Бернс.

– Квартиру, из которой стреляли в Каупера.

– Значит, так, Бернс, перестаньте мне вешать лапшу на уши.

– У нас в городе такие правила, – несколько растерянно проговорил Питер.

– Поручаю дело вам! – отрезал шеф. – Вы меня хорошо поняли, Бернс?

– Как скажете, сэр. Если это приказ…

– Да, это приказ. Отправьте людей на место преступления и найдите эту чертову квартиру.

– Есть, сэр.

– Потом доложите мне.

– Есть, сэр, – повторил Бернс и повесил трубку.

– Чего, обругали вас? – поинтересовался первый маляр.

– Крепко пропесочили? – подал голос второй маляр.

Они стояли на стремянках и скалились. На пол с кистей капала зеленая краска.

– А ну пошли к чертовой матери из моего кабинета! – заорал Бернс.

– Мы не закончили, – возразил первый маляр.

– Вот закончим, тогда уйдем, – добавил его коллега.

– У нас такие правила, – пояснил первый маляр.

– Между прочим, мы вообще вам не подчиняемся. Мы работаем не в полиции.

– К вашему сведению, мы работаем в отделе коммунального хозяйства.

– Ремонтно-эксплуатационного управления.

– И никогда не бросаем работу недоделанной.

Из туалета, застегивая ширинку, показался Мейер.

– Что случилось, командир? – спросил он.

– Ты где был? – взъярился на него лейтенант.

– Отливал. А в чем дело? Что стряслось-то?

– Отправь кого-нибудь на место преступления! – рявкнул Бернс.

– Какое еще место преступления?

– Такое! Ну, где грохнули этого сраного распорядителя парков!

– Ладно, не вопрос, – пожал плечами Мейер. – Но зачем? Мы же не ведем это дело.

– Уже ведем.

– Да ну?

– Кто дежурит в следственном отделе? – мрачно спросил Бернс.

– Я.

– Где Клинг?

– У него выходной.

– А Браун?

– Он занимается прослушкой.

– Уиллис?

– Поехал в больницу проведать Стива, – спокойно ответил Мейер.

– А Хоуз?

– Пошел купить себе чего-нибудь перекусить.

– У меня здесь что, участок или горнолыжный курорт?

– Видите ли, сэр…

Питер не желал ничего слышать:

– Слушаюсь, сэр! – рявкнул Мейер и тут же кинулся к телефону.

– У меня так скоро крыша съедет, – проворчал Бернс и быстрым шагом направился в кабинет.

– Сэр? – только и промолвил Мисколо, будучи застигнутым как раз за приготовлением кофе.

* * *

Берт Клинг был влюблен.

Берт был влюблен до беспамятства.

Боже, как же он был влюблен.

– Ага, – кивнул Клинг. – Знаешь, Синди, я надеюсь, что это все-таки не он.

– Ты о ком?

– На кого?

– На Глухого.

– Какого Глухого? – не поняла девушка.

– Кто?

– Да этот Глухой.

– Я поняла, а звали-то его как?

– Ты хочешь сказать, как чудовище Франкенштейна? – уточнила Синди.

– Да, оно самое. Помнишь, этот монстр должен был погибнуть при пожаре, а он взял и выжил.

– Помню.

– Жуткое кино, – покачал головой Клинг.

– Я чуть не описалась от страха, когда его смотрела, – призналась Синди, – между прочим, по телевизору!

– Ты описалась по телевизору? – переспросил Берт. – Перед аудиторией в сорок миллионов человек?

– Глухой, – промолвил Клинг. – Надеюсь, что это все-таки не он.

– Надеюсь, это все-таки не он, – промолвил Берт, но его слова унес прочь ветер.

– Поцелуй меня, – вдруг попросила Синди, – а потом, жадюга, угости горячим шоколадом.

* * *

Пареньку, явившемуся в участок в среду, было лет двенадцать.

– Это вы дежурный сержант?

– Мне сказали отдать вам вот это. – Паренек протянул Марчисону запечатанный конверт.

– Спасибо, – отозвался сержант.

Он взял конверт, даже не посмотрев на мальчишку. Вдруг Марчисон замер и поднял на паренька взгляд:

– А ну-ка погоди.

– Чего годить-то? В чем дело?

– Там… – Паренек махнул в сторону входной двери, что вела на улицу.

– Где там?

– Ну, там… – Мальчишка пожал плечами. – Мужик какой-то дал.

– Какой еще мужик? – прищурился сержант.

– Высокий. На улице.

– Какой улице?

– Рядом с парком.

– Он тебе дал это? – кивнул на конверт Марчисон.

– Ага.

– И что сказал?

– Сказал отнести в участок и передать дежурному сержанту.

– Ты этого человека знаешь?

– Нет, – пацан мотнул головой, – но он мне дал за работу пять баксов.

– Как он выглядел?

– Высокий, волосы светлые такие. И еще у него была такая фигня в ухе…

– Какая фигня?

– Ну, ее глухие носят, чтоб лучше слышать, – пояснил паренек и в очередной раз вытер нос рукой.

Послание на листке, сложенное из вырезанных газетных букв, гласило:

«Следующий – заместитель мэра Скэнлон!»

* * *

Допрос мальчишки ничего им не дал – разве что насморк.

Ни один из сыщиков не заикнулся о Глухом.

Кому охота говорить о привидениях?

Или даже думать о них.

* * *

– Привет, Бернис, – проговорил в телефонную трубку Мейер. – Начальник на месте? Да не вопрос, я подожду.

– Помощник окружного прокурора Рауль Шабрие слушает.

– Упаси Бог, Ролли, – с чувством ответил Мейер.

– Что, неужели на этот раз никого не зарубили топором?

– Да нет же… – Сыщик немного замялся. – Я по личному поводу.

– Ну и ну! – хохотнул Шабрие.

– Да. – Мейер чуть закусил губу. – Слушай, Ролли, что делать, если кто-то использовал твою фамилию?

1 Капитан Ахав – герой романа «Моби Дик».

2 Пятая поправка к Конституции США гласит, что лицо, обвиняемое в совершении преступления, имеет право на надлежащее судебное разбирательство, не должно привлекаться к ответственности дважды за одно и то же нарушение и не должно принуждаться свидетельствовать против себя.

3 Заткнись! (ит.)

4 Стыд какой! (ит.)

5 «Изумрудное общество» – ассоциация полицейских и пожарных ирландского происхождения.

Скачать книгу

Пух и прах бесплатное чтение

Эд Макбейн Пух и прах

I

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

II

* * *

* * *

III

* * *

IV

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

V

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

VI

* * *

I

II

III

IV

Эд Макбейн
Пух и прах