Обманчивый блеск мишуры бесплатное чтение

Найо Марш
Обманчивый блеск мишуры

СПИСОК ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ

Хилари Билл-Тосмен — владелец поместья Холбедз.

Слуги в Холбедзе:

Казберт — управляющий.

Мервин — старший лакей.

Найджел — второй лакей.

Уилфред (Киски-Ласки) — повар.

Винсент — садовник и шофёр.

Том — временный помощник на кухне.

Гости Холбедза:

Трой Аллейн — известная художница.

Полковник Фредерик Блохтон Форестер — дядя Хилари.

Миссис Форестер — жена полковника.

Альфред Маульт — слуга полковника.

Мистер Берт Смит — эксперт по антиквариату.

Крессида Тоттенхейм — невеста Хилари.

Представители закона:

Майор Мачбенкс — начальник тюрьмы в Вэйле.

Суперинтендант Рейберн — полицейское отделение вДаунло.

Суперинтендант Родерик Аллен — отдел уголовного розыска.

Инспектор Фокс — отдел уголовного розыска.

Сержант Томпсон — специалист по отпечаткам пальцевотдела уголовного розыска.

Сержант Бейли — фотограф отдела уголовного розыска.

Прочие гости и констебли.

Глава 1
ХОЛБЕЛЗ

1

— Когда мой предок разорился во время великой депрессии, — произнёс Хилари Билл-Тосмен, легонько постукивая кончиками пальцев одной руки о другую, — он занялся ремеслом старьёвщика. Вам не мешает моя болтовня?

— Нет.

— Спасибо. Учтите, что я не имею в виду ничего унизительного. Итак, обратившись к костям и тряпкам, он вступил в отношения партнёрства с моим дядюшкой Бертом Смитом, который к тому времени уже имел в своём распоряжении лошадь, повозку и какой-никакой жизненный опыт. Кстати, “дядюшка” — это титул, присвоенный из чистой любезности.

— Да?

— Завтра вы с ним познакомитесь. Мой предок, к тому времени недавно овдовевший, заплатил за партнёрство тем, что расширил бизнес, привнеся в него фамильные реликвии, которые удалось утаить от хищных кредиторов. Среди них оказалась довольно дорогостоящая мейссенская ваза, которую с точки зрения эстетической я всегда считал исключительно уродливой. Дядюшка Берт — а ему тогда явно не хватало эрудиции, присущей представителям высших кругов названной профессии, — вне всякого сомнения, вывалил бы данный предмет вместе с прочим наследством под ближайший забор, однако папочка сумел раздобыть чёткий документ без всякой казуистики и отправил дядюшку на Бонд-стрит, где тот провернул ослепительную сделку.

— Великолепно. Пожалуйста, не двигайте руками.

— Постараюсь. Партнёры процветали. К тому моменту, когда мне исполнилось пять, у них уже были две лошади, две повозки и положительное сальдо в банке. Между прочим, поздравляю вас: вы не сделали ни единого намёка на фирму “Стептой и Сын”. О своих новых знакомых я сужу именно с этой точки зрения. Мой отец, неожиданно открывший в себе яркий коммерческий талант, воспользовался все той же депрессией и скупил многое по дешёвке, чтобы — пусть и ценой потрёпанных в период нестабильности нервов — продать дорого. Наконец настал знаменательный день, когда он надел лучший костюм, повязал галстук, на который уже имел полное право, и сбыл остатки фамильного достояния своему доброму приятелю, королю Фаруку, за непомерную сумму. А была это венецианская люстра, на удивление вульгарная.

— Подумать только!

— Операция имела самые благоприятные последствия: поток благодеяний остановила лишь смерть Его Величества, однако к тому времени мой отец учредил на Саут-Молтон-стрит магазин, а дядя Берт, избрав для себя более подходящее окружение, заправлял целой конюшней лошадей с повозками и наслаждался значительно расширившимся кругозором.

— А вы?

— Я? Вплоть до семилетнего возраста я делил двухкомнатные апартаменты на Смолс-Ярд, переулок Чип-джек, номер четыре, с моим отцом и названым дядей.

— Входили в курс дела?

— Можно сказать и так. Заодно я постигал основы английской литературы, искусствоведение, начала арифметики. Образованием руководил отец. Каждое утро он задавал три урока, которые следовало вызубрить к возвращению его и дяди Берта после дневных трудов. После ужина папочка занимался продолжением моего обучения до тех пор, пока я не падал со стула.

— Бедный мальчик!

— Вы так думаете? Знаете, мои дядя и тётя считали точно так же. Я имею в виду родственников моего отца с материнской стороны, полковника и миссис Форестер. С ними вы завтра тоже познакомитесь. Их зовут Блохтон и Колумбелия Форестер, но в семейном кругу они всегда были дядя Блох и тётя Клумба. Эти прозвища стали настолько привычными, что перестали забавлять.

— Они вмешались в ваше образование?

— Вот именно. Деловая активность моего отца позволила им перебраться в Ист-Энд. Как-то раз тётушка Клумба — в то время энергичная молодая женщина — постучала зонтиком в мою запертую дверь и, получив доступ внутрь, дала волю своему языку, причём её невоздержанным комментариям весьма крепко, хотя и менее бурно, вторил супруг. Ушли они в полной ярости и тем же вечером вернулись с предложением.

— Взять на себя заботу о вашем образовании?

— И заботы о моей особе. Так сказать, целиком. Сперва отец послал их к черту, несмотря на своё хорошее отношение к родственникам, но в конце концов поддался на уговоры, поскольку наше обиталище подлежало сносу из-за антисанитарии, а новое подыскать было очень и очень непросто. Думаю также, что на него подействовали слезы, проливаемые службой защиты детей. Как бы то ни было, в итоге я отправился к дяде Блоху и тёте Клумбе.

— Вам у них понравилось?

— Да. Контакта с отцом я не терял. Он помирился с Форестерами, и мы часто обменивались визитами. Когда мне исполнилось тринадцать, дела отца шли уже настолько хорошо, что он был способен оплачивать мою учёбу в школе, которую когда-то кончал сам. К счастью, он записал меня туда с самого рождения. Это обстоятельство несколько облегчило для нас обоих неприятную необходимость быть кому-то обязанными, однако я сохранил живейшее чувство признательности дяде и тёте.

— Мне не терпится с ними познакомиться.

— Их считают эксцентричными личностями. Впрочем, мне так не кажется. Вам придётся составить собственное мнение.

— А в чем заключается их эксцентричность?

— Ну…, в общем, в пустяковых отклонениях от общепринятых норм поведения. Например, они никогда не отправляются в путь без зелёных холщовых зонтиков весьма почтённого возраста. Зонтики раскрываются с самого утра, поскольку дядя и тётя предпочитают их прохладную тень прямому свету. Кроме того, они возят с собой большую часть семейных сокровищ: тётя Клумба — свои драгоценности, дядя Блох — акции и ценные бумаги, и они оба — несколько очень милых предметов искусства, с которыми я и сам ни в коем случае не пожелал бы расстаться. Ещё они прихватывают крупные суммы наличными. Купюры обычно лежат в чемодане со старой дядиной формой. Он в отставке.

— Пожалуй, это действительно немного эксцентрично.

— Вы так считаете? Может быть, вы и правы. Но продолжим. Моё образование, сперва не выходившее за рамки общепринятого, было, по настоянию отца, расширено. Я овладел научными аспектами той области коммерции, в которой проявил особый талант. Ко времени смерти отца я уже считался признанным авторитетом европейского масштаба по обширному периоду китайской керамики. Мы с дядюшкой Бертом сильно разбогатели. Как говорится, чего бы я ни касался, все обращалось в золото. Короче говоря, я принадлежал к классу имущих. Ну и для полного комплекта — честное слово, это почти смешно, — я стал дико удачливым игроком и сорвал на скачках два больших приза, не облагаемых налогом. Пример мне подал дядя Берт.

— Прекрасно.

— Да, неплохо. Богатство позволило мне удовлетворить собственные причуды, которые вы, пожалуй, сочтёте не уступающими эксцентричности дяди и тёти.

— Например?

— Например, возьмите хоть этот дом. И слуг. Особенно, наверное, слуг. Начиная со времён Тюдоров и вплоть до первого десятилетия девятнадцатого века Холбедз принадлежал моим предкам Билл-Тосменам. Фактически их род считался в этих местах самым древним и уважаемым. Его девизом искони было простое слово “Уникальность”, то есть отсутствие ровни. Предки следовали не только духу этого девиза, но и его букве: они отвергали сословие пэров и вели себя так, будто в их жилах текла королевская кровь. Может быть, я тоже кажусь вам надменным, но, уверяю, что по сравнению с ними я — скромная фиалка у обросшего мхом камня.

— Почему же столь гордый род оставил Холбедз?

— Потому, дорогая моя, что семья разорилась. Они вложили все, что имели, в Вест-Индию и потеряли все до последнего пенни при отмене рабства. Могу только сказать, что так им и надо. Поместье было назначено к продаже с торгов, но находилось в весьма скверном состоянии, по каковой причине никто им не соблазнился, а поскольку время тогда не внушало надежд на светлое будущее, то Холбедз просто кинули на произвол судьбы агонизировать в руинах.

— Вы его выкупили?

— Два года назад.

— И восстановили?

— Именно этим я сейчас и занимаюсь.

— За бешеные деньги?

— Вот именно. Впрочем, надеюсь, результаты не вызывают у вас возражений?

— Никаких. Ну, что ж, пока все, — сказала Трой Аллен.

Хилари встал и устремился взглянуть на свой портрет.

— Потрясающе! Я в восторге, что вы не изменяете так называемой пластической живописи. Право, было бы очень неприятно оказаться сведённым к набору геометрических фигур, какими бы привлекательными они ни казались с абстрактной точки зрения.

— Да?

— Да. Хотя, конечно, Королевская антикварная гильдия, или КАРГа, как её прозвали, без сомнения, сочтёт этот портрет авангардным. Как насчёт коктейля? На часах уже половина первого.

— Можно мне сначала привести себя в порядок?

— Разумеется! Вы, вероятно, предпочитаете сами управляться со своими инструментами, но если нет, то Мервин, я уверен, с удовольствием вымоет ваши кисти. Он, если помните, до того, как угодить в тюрьму, был художником-оформителем.

— Прекрасно. В таком случае мне остаётся только отмыться самой.

— Когда будете готовы, присоединяйтесь ко мне.

Трой сняла рабочий халат, поднялась по лестнице, прошла в свою восхитительно тёплую комнату, оттёрла руки в ванной и начала приглаживать коротко остриженные волосы, глядя при этом в окно.

За парком, частично облагороженным садовниками, тянулись болота. Под свинцово-серым небом они словно перетекали одно в другое, безразличные ко всему, даже к своей косматой мантии из низкого кустарника, и гнетуще пустынные. Между двумя тёмными холмами виднелся короткий участок дороги, ведущей к тюрьме. Ветер нёс ледяную крупу.

“Не хватает только собаки Баскервилей, — подумалось Трой, — и слава Богу, что хозяину пока не Пришло в голову устранить этот недостаток”.

Прямо под её окном приткнулась покосившаяся оранжерея, которая когда-то, должно быть, тянулась вдоль всего восточного крыла. Хилари уверял, что скоро она будет снесена, но пока что развалины не радовали глаз. Сквозь разбитые стекла торчали верхушки молодых ёлок, все остальное покрывал слой грязи, а с одной стороны крыша полностью обвалилась. Хилари сказал, что когда Трой в следующий раз навестит Холбедз, она будет взирать на лужайки и кипарисовую аллею, ведущую к фонтану с каменным дельфином. Интересно, смогут ли эти новшества хоть сколько-нибудь смягчить гнетущее впечатление от зловещих холмов в отдалении?

Между будущим садом и болотами тянулся распаханный склон, посреди которого крутилось и размахивало рукавами на декабрьском ветру потрёпанное пугало, похожее на жалкий призрак Арлекина.

В поле зрения показался человек в зюйдвестке; наклонивший голову навстречу ветру, он толкал перед собой тачку.

“Винсент, — решила Трой. — Садовник и шофёр… А он чем прославился? Мышьяк? Кажется, да. И, по-моему, все это правда. Или нет?” Пугало бешено раскачивалось на своей палке. Ветром вперемешку со снежной крупой уносило два клочка соломы.

2

Трой жила в Холбедзе всего пять дней, но уже успела проникнуться броским великолепием дома и его несколько вызывающей атмосферой. Когда она появилась здесь, чтобы написать портрет владельца, Хилари обронил два-три намёка на необычность обслуживающего персонала. Сперва Трой решила, что это всего лишь неудачный розыгрыш, однако вскоре поняла свою ошибку.

За ланчем им прислуживали Казберт, к которому Хилари обращался как к дворецкому, и второй лакей, Найджел.

Казберт был лысым человеком лет шестидесяти, с громким голосом, большими руками и постоянно потупленным взором. Обязанности свои он выполнял безупречно, как и его помощник, но в целом оба держались несколько напряжённо, вернее, натянуто. Они как бы старались стушеваться, как можно меньше попадаться на глаза, причём создавалось впечатление, что стоит обратить на них внимание, и они тут же затрясутся от страха. Их манеры так и подмывало назвать вороватыми. Трой не смогла решить, насколько в таком впечатлении повинны намёки хозяина, а насколько её непосредственные наблюдения, но в любом случае ей было непросто привыкнуть к слугам, набранным из числа убийц.

Казберт, например, убил любовника своей жены, симпатичного молодого парня. Хилари пояснил, что благодаря наличию смягчающих обстоятельств смертную казнь заменили пожизненным заключением, которое, в свою очередь, сократили до восьми лет за примерное поведение.

По словам Хилари, Казберт — безобиднейшее создание в мире. Просто молодчик, которого он накрыл в постели со своей женой, обозвал его рогоносцем и плюнул в лицо. Тут любой бы не выдержал.

Бывшего художника-оформителя Мервина осудили, кажется, за то, что он убил вора с помощью так называемой “детской ловушки”. “Знаете, — говорил Хилари, — его, честное слово, совершенно напрасно обвинять в случившемся. Он же не собирался никого убивать, а просто хотел задержать того, кто попробует проникнуть в дом. Человек всего-навсего неверно оценил потенциальную энергию старой железки, пристроенной на верхушке двери. Вполне понятно, что приговор просто сразил Мервина, и бедняга повёл себя настолько неудовлетворительно, что был переведён в Вэйл”.

Двое остальных слуг тоже совершили по убийству. Повара звали -Уилфредом, но среди своих он носил прозвище Киски-Ласки за любовь к кошкам.

“Он, собственно говоря, и учился на повара, — рассказывал Хилари, — просто оказалось, что он мужчина не на все сто процентов, потому и попал в тюрьму. А там ему в один несчастный день попался стражник, который терпеть не мог кошек и плохо обращался с ними. Из-за этого они с Уилфредом подрались. Первым напал Уилфред. Получилось так, что тюремщик сильно ударился головой о стену камеры и умер. Меру наказания, понятное дело, значительно утяжелили”.

Второй лакей Найджел долгое время работал конюхом, а затем формовщиком восковых изделий, пока не свихнулся на религиозной почве. Хилари говорил, что бедняга попал в секту каких-то фанатиков, не выдержав тягот жизни. Однако никакого облегчения не последовало, вот его разум и не выдержал, и в припадке умоисступления Найджел убил одну особу, о которой до сих пор говорит не иначе как о “грешной леди”. Его отправили в Бродмур, где — хотите верьте, хотите нет — он исцелился.

— Надеюсь, я не покажусь ему грешной? — спросила Трой.

— Нет-нет, даю вам слово. Вы относитесь к совершенно другому типу женщин, да и Найджел полностью пришёл в себя. Он стал очень уравновешенным человеком, только иногда плачет, когда вспоминает о своём преступлении. Кстати, у него дар скульптора. Если на Рождество будет снег, я попрошу его слепить что-нибудь для нас из снега.

Наконец, в поместье служил садовник Винсент. После завершения разбивки парка предполагалось нанять целый штат садовников, а пока обходились одним Винсентом и временными рабочими.

— Фактически, — говорил Хилари, — он не убийца. Он пал жертвой нелепого недоразумения по поводу небрежного обращения с препаратом мышьяка и более дурацкого, чем обычно, состава присяжных. Однако удачно поданная апелляция несколько поправила положение, правда, после мучительного интервала. В общем, Винсент — прирождённый неудачник.

— Но каким образом вам удалось так подобрать слуг? — поинтересовалась Трой.

— Уместный вопрос! Видите ли, купив Холбедз, я решил не только восстановить его былой вид, но и возродить прежние обычаи. Однако мне не улыбалось сносить угрюмое ворчание деревенской карги или маяться с супружеской парой каких-нибудь неаполитанцев, которые сперва продержат меня пару недель на макаронах, а потом испарятся без предупреждения. С другой стороны, порядочные слуги, особенно те, которых можно найти в данной местности, меня тоже не устраивали. Поразмыслив, я решил нанести визит своему будущему соседу, начальнику тюрьмы Вэйл. Его зовут майор Мачбенкс. Я изложил ему своё дело и добавил, что, по моему мнению, из всех категорий преступников приятнее всего убийцы. Разумеется, убийцы определённого сорта. Тут я провожу чёткое различие. Громилы, которые стреляют, колотят полицейских и так далее, совершенно не подходят. Такие люди просто опасны. Зато бедолаги, осуждённые за последствия одного-единственного взрыва эмоций в самых провоцирующих к нему обстоятельствах, как правило, отличаются примерным поведением. Мачбенкс полностью поддержал мою теорию. Мы немного посовещались и наконец пришли к соглашению, что по мере освобождения подходящих персонажей я получу право первого выбора. С точки зрения администрации тюрьмы моё предложение — неплохая форма социальной реабилитации бывших заключённых. Ну, и поскольку я богат, то мог гарантировать щедрую оплату.

— И на примете у майора были подходящие личности?

— Мне пришлось подождать. Первое время я жил очень просто, в четырех комнатах в восточном крыле, только с Казбертом и Киски-Ласки. Затем снабжение постепенно наладилось. Вэйл — не единственный мой источник. Скрабс и, как в случае с Найджелом, Бродмур также внесли свой вклад. Учтите, кстати, что моё начинание вовсе не так уж оригинально. Идея возникла ещё в викторианскую эпоху у небезызвестного Чарльза Диккенса, а доработана до удобоваримого состояния сэром Артуром Вингом. Я просто приспособил её к обстоятельствам и довёл до логическою завершения.

— Мне кажется, — робко заметила Трой, — что существует небольшая вероятность… Видите ли, Рори, мой муж, в принципе мог участвовать в аресте одного или нескольких ваших слуг. Они не…?

— Вам совершенно не из-за чего волноваться. Во-первых, они не знают о том, что вы замужем за суперинтендантом, а во-вторых, это не имеет для них никакого значения. Насколько мне известно, у них нет никаких претензий к полиции, быть может, за исключением Мервина, бывшего художника-оформителя, если помните. Он считает, что было не совсем справедливо так сурово наказывать,его за устранение одного из представителей общественного слоя, на борьбу с которым должны быть направлены усилия полиции. Впрочем, он гораздо больше зол на прокуратуру и суд, чем на арестовавших его офицеров. — Что свидетельствует о присущем ему великодушии, — пробормотала Трой Подобные беседы имели место во время первых сеансов. Теперь, спустя пять дней, Хилари и Трой вполне освоились друг с другом. Работа над портретом продвигалась. Трой писала непривычно быстро, почти без поправок. Все шло хорошо.

— Я так рад, — сказал Хилари, — что вы остаётесь на Рождество. Хорошо бы ваш муж мог присоединиться к нам!… Думаю, мои действия не оставили бы его равнодушным.

— Он в Австралии.

— Ваша временная утрата — моя большая удача, — галантно произнёс Хилари. — Чем мы займём сегодняшний вечер? Может быть, ещё сеанс? Я целиком к вашим услугам.

— Прекрасно! Тогда ещё часок, пока светло, а потом мне бы хотелось побыть одной, — ответила Трой, глядя на своего хозяина глазами художника. Колоритная фигура, но как же легко, перенося её на полотно, сбиться на карикатуру. Этот овальный лоб, пышная шевелюра, поразительно голубые глаза и вечно приподнятые уголки неулыбчивого рта… Впрочем, разве любое изображение не является в той или иной степени карикатурой?

Трой очнулась от размышлений, обнаружив, что Хилари разглядывает её не менее внимательно.

— Послушайте, — довольно резко заговорила она, — вы случайно не разыгрываете меня? Я имею в виду слуг и так далее.

— Нет.

— Нет?

— Уверяю вас, нет.

— О'кей. Тогда займёмся делом. Я минут десять отдохну, соберусь с мыслями, а затем продолжим, если вы, конечно, станете позировать.

— О чем разговор? Это доставляет мне огромное удовольствие.

Трой вернулась в библиотеку. Её кисти, как всегда, были отмыты скипидаром, но сегодня их дополнительно обернули прекрасной чистой тряпкой. Испачканный краской рабочий халат аккуратно повешен на спинку стула. Рядом со скамейкой появился дополнительный столик, покрытый бумагой.

— Снова Мервин, — промелькнуло в голове у Трой. — Бывший оформитель, погоревший на любви к детским ловушкам.

И тут же, словно вызванный этой мыслью, в комнате появился Мервин: насторожённый, с тёмной щетиной на впалых щеках.

— Извините, — произнёс он, добавив чуть погодя “мадам”, словно только что вспомнил о правилах вежливости, — не нужно ли ещё чего-нибудь?

— Ничего, огромное вам спасибо. Все чудесно, — ответила Трой с несколько наигранным энтузиазмом.

— Мне показалось, — пробормотал Мервин, не сводя глаз с портрета, — что вам может понадобиться дополнительное место…, мадам.

— Да, так будет удобнее. Спасибо.

— Вам было тесновато.

— Да, но теперь все в порядке.

Мервин больше ничего не добавил, но и не ушёл. Он продолжал глядеть на портрет. Трой, которая терпеть не могла обсуждать свои неоконченные работы, повернулась к нему спиной и начала готовить палитру. Обернувшись, она едва не вскрикнула, обнаружив его рядом с собой.

Однако Мервин всего-навсего решил подать ей рабочий халат. Он держал его кончиками пальцев, как вышколенный лакей держит ценное манто. Трой не ощутила его прикосновения, когда он помогал одеться.

— Огромное вам спасибо, — повторила она как можно отчётливее, стараясь, чтобы это не прозвучало неприветливо.

— Благодарю вас, мадам, — отозвался Мервин; как всегда при обмене подобными любезностями, Трой с трудом подавила искушение спросить: “За что?” (“Неужели за то, что обращаюсь с ним, как со слугой, хотя знаю, что он убийца?” — мысленно ответила она себе на невысказанный вопрос.) Мервин удалился, деликатно прикрыв за собой дверь.

Вскоре после этого вошёл Хилари, и около часа Трой работала над его портретом. Затем спустились су мерки. Хозяин проронил, что ждёт звонка из Лондона. Трой сказала, что, пожалуй, пойдёт прогуляться. Она чувствовала, что им пора отдохнуть друг от друга.

3

Неровная дорожка пересекала пустошь, которой по замыслу Хилари предстояло превратиться в нечто необыкновенно приятное. Тропинка вела мимо развалин оранжереи к вспаханному полю на склоне, видному из окна комнаты Трой.

Вот и пугало, которое так причудливо дёргается под порывами зимнего ветра: набитая соломой ветошь на неустойчивой палке, воткнутой в землю. Одеянием служили эдвардианский фрак и пара чёрных брюк. Голову изображала пузатая сумка, на которую натянули колпак. На концах поперечной перекладины уныло болтались и хлопали от ветра сморщенные перчатки. Звук напоминал призрачное эхо театральной овации. Трой не сомневалась, что Хилари лично приложил руку к сотворению этого подобия стража полей.

Он долго и подробно объяснял ей, насколько точно пытается восстановить Холбедз и каких чудовищных затрат времени и денег это требует. Пока удалось проследить судьбу портретов и выкупить их, обить стены шёлком, отчистить панели, воссоздать прежний вид потолков. Быть может, в реставрационном пылу Хилари откопал в какой-нибудь коллекции поблекших викторианских гравюр и набросок этого поля с жестикулирующим пугалом на среднем плане.

Трой обогнула поле и вскарабкалась на крутой склон. Болота наконец-то остались позади, тропинка перешла во вполне сносную дорогу. Трой неторопливо двинулась по ней в направлении расступающихся холмов. С этого места открывался прекрасный вид на поместье Холбедз. Трой полюбовалась строгими пропорциями дома, похожего на букву “Е” без средней чёрточки. В библиотеке висела гравюра восемнадцатого века, так что Трой без труда представила себе вместо царящего запустения террасы, дорожки, искусственные горки, пруд и ухоженные газоны. Затем она отыскала взглядом на западном фасаде своё окно с безобразными останками оранжереи под ним. Из нескольких труб на крыше клубами вырывался дым, до Трой долетел запах горящих дров. На переднем плане уменьшенный перспективой пигмей — Винсент — катил свою тачку. На заднем плане бульдозер медленно расчищал дорогу под грандиозные реставрационные планы Хилари. Там ещё высились остатки размётанного бомбой рукотворного холма, воздвигнутого некогда причудой хозяев над изящным озерцом. Именно его восстановлением и занимался бульдозер: он выскребал дно будущего пруда и сдвигал землю в бугор, вершину которого, без сомнения, увенчает когда-нибудь “Каприз Хилари”.

Разумеется, думала Трой, это будет очень красиво, однако существует большая разница между “ещё есть” и “так было”, которую не сотрут — во всяком случае, для него — никакие газоны, пруды и скульптуры.

Трой отвернулась и зашагала навстречу северному ветру.

Вдруг её глазам предстала иная картина, размытая, словно изображение слайда на экране, когда в диапроекторе сбивается резкость. У её ног лежал Вэйл, буквально — “Дол”, и Трой подумала, как же это мягкое поэтическое слово неуместно при данных обстоятельствах, поскольку относится не только к долине, но и к тюрьме с её пересохшими рвами, заборами, сторожевыми вышками, плацами, бараками и рядами труб. Вид тюрьмы, похожей отсюда на макет, заставил Трой вздрогнуть. Её муж иногда называл Вэйл “Домом, где разбиваются сердца”.

Ветер полными пригоршнями швырял ледяную крупу и тут же уносил её прочь косыми полосами, отчего вид на тюрьму казался однотонной гравюрой.

Прямо перед Трой высился дорожный знак: “КРУТОЙ СПУСК. Опасные повороты. Лёд. Сбросить скорость”.

Словно наглядная иллюстрация к этому предупреждению, со стороны Холбедза тяжело подъехал по крутой дороге крытый фургон, притормозил рядом с Трой, лязгнул передачей и осторожно пополз в Вэйл. За первым же поворотом он исчез, но на дороге вскоре появился человек в громоздком макинтоше и твидовой шляпе. Он поднимался на холм. Когда он вскинул голову, Трой увидела раскрасневшееся лицо, седые усы и голубые глаза.

Она уже собиралась повернуть назад, но теперь это было бы неловко, поэтому Трой помедлила. Мужчина поравнялся с ней, приподнял шляпу, поздоровался и, поколебавшись, добавил:

— Крутой здесь подъем. Голос был приятным.

— Да, — согласилась Трой. — Я, пожалуй, сыграю отбой. Я поднялась сюда со стороны Холбедза.

— Тоже довольно сложно, не правда ли? Хотя, конечно, не так, как с моей стороны. Простите, пожалуйста, но не вы ли знаменитая гостья Хилари Билл-Тосмена? Моё имя Мачбенкс.

— О, да. Он говорил мне…

— Я почти каждый вечер поднимаюсь сюда, чтобы потренировать ноги и лёгкие. Знаете, очень хочется выбраться из низины.

— Могу себе представить.

— Да. Хотя затея не из лёгких, не так ли? Но я не имею права удерживать вас дольше на этом зверском ветру. Надеюсь, мы ещё увидимся у рождественской ёлки.

— Я тоже на это надеюсь.

— Вам, наверное, кажутся странными порядки, заведённые в поместье?

— По крайней мере, непривычными.

— Конечно. Но я, знаете ли, целиком за это. Целиком и полностью.

Майор ещё раз приподнял свою влажную шляпу, взмахнул палкой и отправился восвояси. Снизу из тюрьмы донёсся звук колокола.

Трой вернулась в Холбедз.

Они с Хилари выпили чаю, уютно устроившись перед горящим камином в небольшой комнате, которая, как пояснил Хилари, была некогда будуаром его пра-прапрабабушки. Её портрет висел над камином. Судя по изображению, это была довольно вредная старая леди с чертами, отдалённо напоминающими черты самого Хилари. Комната была обита шёлком цвета зелёных яблок, окна украшали шторы с розами. Обстановка состояла из защитного экрана, французского столика, нескольких элегантных стульев и обилия фарфоровых безделушек.

— Я уверен, — сказал Хилари, проглотив кусок горячей булочки с маслом, — что вы считаете этот покой чересчур женственным для одинокого холостяка. Но он ждёт свою хозяйку.

— Вот как?

— Да. Её зовут Крессида Тоттенхейм, и она тоже приедет завтра утром. Мы собираемся объявить о нашей помолвке.

— И на что же она похожа? — спросила Трой, успевшая понять, что Хилари предпочитает прямые вопросы.

— Ну…, дайте подумать… На вкус, пожалуй, солоновата с лёгким ароматом лимона.

— Как жареная форель?

— Я могу сказать только одно: она не похожа ни на кого и ни на что.

— А все-таки?

— В таком случае она похожа на то, что вам наверняка захочется нарисовать.

— Ого! Вот откуда ветер дует?

— Да, причём сильно и неуклонно. Погодите, пока вам не представится возможность взглянуть на неё, а затем скажете, не возникло ли у вас желания принять ещё один заказ от Билл-Тосмена, причём на сей раз гораздо более приятный. Вы обратили внимание на пустое пространство на северной стене обеденного зала?

— Да.

— Оно предназначено для портрета Крессиды Тоттенхейм.

— Понятно.

— Она настоящая красавица, — произнёс Хилари тоном беспристрастной оценки. — Подождите, и вы сами это увидите. Кстати, она принадлежит театру…, то есть почти принадлежит. Она посещала академию, а затем перешла к занятиям неким “органическим экспрессивизмом”. Я пытался возражать, что это бессмысленный, неуместный и неблагозвучный термин, однако мои слова не произвели на Крессиду ни малейшего впечатления.

— И чем же они там занимаются?

— Насколько могу судить, они снимают с себя одежду, что в случае Крессиды может только доставлять удовольствие, и закрывают лица бледно-зелёными вуалями, что, опять-таки по отношению к Крессиде, является нелепым искажением исходного материала. Это положительно портит все впечатление.

— Забавно, но непонятно.

— К сожалению, тётя Клу не совсем одобряет Крессиду, хотя она очень нравится дяде Блоху. Он опекает её с тех пор, как её отец, младший офицер, был убит в оккупированной Германии, спасая жизнь дяде.

— Понятно.

— Знаете, чем вы мне нравитесь, если оставить в стороне ваш безусловный талант и особое художественное чутьё? Полным отсутствием так называемого украшательства. Вы — замечательное явление целого периода в живописи. Честное слово, не будь Крессиды, я бы непременно начал ухаживать за вами.

— Что полностью лишило бы меня необходимого для художника душевного равновесия, — веско произнесла Трой.

— Вы предпочитаете не сближаться с людьми, которых рисуете?

— Это мой главный принцип.

— Я вас вполне понимаю.

— Ну и прекрасно.

Хилари дожевал булочку, смочил салфетку горячей водой, вытер пальцы и подошёл к окну. Раздвинув усеянные розами шторы, он уставился в темноту.

— Идёт снег. Дядю Блоха и тётю Клумбу ждёт весьма романтический переезд через болота.

— Вы хотите сказать, что они приезжают сегодня?

— Ах, да, я и забыл предупредить вас. Мне же позвонил их дворецкий. Они выехали рано утром и должны появиться к ужину.

— У них изменились планы?

— Нет, это вполне ожидаемое решение. Дядя с тётей начинают готовиться к визиту дня за три до назначенного срока и просто уже не могут вынести ожидания надвигающегося отъезда. Вот они и собрались отправиться в путь пораньше. Я пойду отдыхать. А вы?

— Я, пожалуй, тоже. Меня потянуло в сон после прогулки.

— Это вина северного ветра. Пока к нему не привыкнешь, он действует как наркотик. Я прикажу Найджелу разбудить вас в половине восьмого, хорошо? Ужин в восемь тридцать, колокол в восемь пятнадцать. Приятного отдыха, — с этими словами Хилари распахнул перед нею дверь.

Проходя мимо хозяина, Трой внезапно как-то очень резко ощутила исходящий от мистера Хилари аромат благополучия, хотя было не совсем понятно, что же именно служит его источником: высокий рост, отличный костюм или нечто более экзотическое.

4

Поднявшись в свою спальню, Трой застала там Найджела, который приготовил для вечера её платье из жатого шелка и все, что к нему полагалось. Ей оставалось только надеяться, что он не счёл этот ансамбль греховным.

Когда она вошла в комнату, Найджел стоял на коленях перед камином, тщетно стараясь раздуть ещё ярче и без того прекрасно горящий огонь. Его волосы были настолько светлы, что Трой искренне обрадовалась отсутствию красного оттенка в окаймлённых белыми ресницами глазах. При её появлении Найджел поднялся и приглушённым голосом осведомился, не понадобится ли ещё что-нибудь. Его взгляд при этом не отрывался от пола. Трой поспешно заверила, что больше ничего не нужно.

— Ночь, похоже, будет бурной, — добавила она, стараясь, чтобы се голос звучал естественно, а не как в трагическом монологе.

— На все воля Божья, миссис Аллен, — без тени улыбки ответил Найджел и удалился.

Трой пришлось напомнить себе горячие заверения Хилари в том, что Найджел в полном рассудке.

Она приняла горячую ванну и, наслаждаясь душистым паром, попыталась решить вопрос, насколько деморализующим может оказаться подобный образ жизни, если вести его достаточно долго. Вывод, с точки зрения Найджела, несомненно, оказался бы греховным;

Трой же пришла к убеждению, что, по крайней мере, в данный момент такой образ жизни лишь усиливает её положительные качества. Затем она немного подремала перед камином. В доме царила глубокая тишина, а снаружи все падал и падал снег. В половине восьмого Найджел постучал в дверь, и Трой встала, чтобы переодеться. Зеркало отражало её в полный рост. Она с удовольствием полюбовалась своим отражением в платье цвета рубина. Оно удивительно шло ей.

Тишину нарушили звуки чьего-то приезда. До Трой донёсся шум мотора, хлопанье дверцы, затем, после значительной паузы, в коридоре у соседней двери послышался разговор. Пронзительный женский голос прокричал, похоже, у самого порога:

— Ничего подобного! Чепуха! Кто там говорит об усталости? Мы не будем переодеваться. Я вам говорю: мы не будем переодеваться!

Спустя некоторое время снова тот же голос:

— Тебе же не нужен Маульт, правда? Маульт! Полковнику вы не нужны. Разберёте вещи позже. Я говорю: он может разобрать вещи позже!

“Дядя Блох, очевидно, глуховат”, — подумала Трой.

— Да перестань ты суетиться из-за бороды! — добавил тот же голос.

Дверь закрылась. Кто-то прошёл по коридору. “Из-за бороды? — удивилась Трой. — Неужели она говорила о бороде?” Минуты две из соседней комнаты не доносилось ни звука. Трой решила, что либо полковник, либо его жена удалились в ванную, но это предположение было тут же разрушено мужским голосом, раздавшимся словно из платяного шкафа Трой:

— Клу! А моя борода!

Ответ разобрать не удалось. Вскоре после этого Трой услышала, как Форестеры покидают свои апартаменты. Она сочла за лучшее не спускаться сразу вслед за ними, чтобы дать родственникам возможность пообщаться между собой, и глядела на огонь в камине до тех пор, пока в башенке над конюшней не ударил колокол. Хилари уверял, что раздобыл его среди прочего добра, награбленного Генрихом Восьмым из монастырей. Трой очень интересовал вопрос, не напоминает ли Найджелу этот звук о прежних молитвенных собраниях.

Она постаралась стряхнуть с себя мечтательное настроение и спустилась в зал, откуда стоящий на страже Мервин направил её в зелёный будуар.

— В библиотеке ничего не трогали…, мадам, — добавил он со значительной, но довольно глупой улыбкой.

— Благодарю, — ответила Трой.

Мервин предупредительно распахнул перед нею дверь.

Хилари в смокинге цвета сливы стоял перед камином вместе с Форестерами. Полковник оказался неожиданно старым человеком несколько апоплексической комплекции с белоснежно-седыми волосами и усами. Однако никакой бороды у него не было. В ухе торчал слуховой аппарат.

Вид миссис Форестер вполне соответствовал её голосу: суровое лицо со ртом, похожим на капкан, несколько выпуклые глаза, впечатление от которых усиливалось очками, и жидкие седые волосы, туго собранные на затылке в пучок. Юбка, по длине нечто между миди и макси, явно скрывала под собой не одну фланелевую рубашку. Шерстяная кофта была желтовато-коричневой, довольно тусклого оттенка. Шею украшал двойной ряд превосходного, как показалось Трой, натурального жемчуга, а пальцы были унизаны старомодными кольцами, в углублениях которых виднелись остатки мыла. В руках миссис Форестер держала сумочку с вязаньем и носовым платком.

Хилари провёл церемонию представления. Полковник Форестер отвесил Трой лёгкий поклон. Миссис Форестер коротко кивнула.

— Как вам? Не холодно? Не простужаетесь?

— Спасибо, ничуть.

— Я спрашиваю потому, что вам, должно быть, приходится много времени проводить в душных перегретых студиях, рисуя обнажённую натуру. Я говорю: рисуя обнажённую натуру!

Трой поняла, что миссис Форестер совершенно автоматически повторяет окончание любых своих фраз на фортиссимо. Привычка эта выработалась из-за мужа, который не мог обходиться без слухового аппарата.

— Но, дорогая тётушка, меня миссис Аллен изображает отнюдь не в обнажённом виде, — заметил Хилари, потягивая коктейль.

— Уж это было бы нечто!

— Мне кажется, что вы судите о художниках только на основании “Жизни богемы”. Или ещё и “Трильби”?

— Я видел в “Трильби” сэра Бирбома Три; — вмешался полковник Форестер. — Он очаровательно умирает, падая навзничь на стол. Просто великолепно!

Дверь тихо стукнула, и на пороге появился человек со встревоженным лицом. В глаза бросился шрам, как от старого ожога, который оттягивал вниз угол рта.

— Привет, Маульт, — сказала миссис Форестер.

— Извините, сэр, — обратился вошедший к Хилари, — я только хотел успокоить полковника. С бородой все в порядке, сэр.

— А, прекрасно, Маульт. Превосходно, чудесно и изумительно, — откликнулся полковник Форестер.

— Спасибо, сэр, — сказал Маульт и удалился.

— А в чем там дело с вашей бородой, дядя Блох? — осведомился Хилари, к глубокому облегчению Трой.

— Не с бородой, а с бородищей, мой милый! Я боялся, что её забудут, и потом, она ведь могла пострадать при перевозке.

— Этого не произошло, Фред. Я говорю: не произошло!

— Знаю, так что все в порядке.

— Неужели, полковник, вы собираетесь изображать Санта-Клауса? — осмелилась спросить Трой.

Полковник со слегка лукавым видом наклонился к ней.

— Я знал, что вы так и подумаете. Но ничего подобного. Я друид. Ну, как?

— Вы хотите сказать…, что принадлежите…?

— К поддельному древнему Ордену, члены которого нацепляют на себя бороды из ваты и валяют дурака каждый второй вторник? — перебил Хилари.

— Это грубо, дорогой мой, — запротестовал полковник.

— Ладно, не буду. Однако, — продолжил Хилари, обращаясь к Трой, — в поместье Холбедз не допускаются ни Дед Мороз, ни Санта-Клаус, ни как вы там ещё предпочитаете называть этого тевтонского старика. Его заменяет гораздо более древний и подлинный персонаж: великий предтеча всех наблюдателей и почитателей зимнего солнцеворота, передавший — добровольно или не очень — многие свои познания преемникам-христианам, то есть друид.

— И обещаю, что викарий не будет против. Ничуть, — серьёзно вмешался в разговор полковник.

— Это меня не удивит, — ядовито вставила его жена.

— Во всяком случае, он будет присутствовать на Сочельнике. Итак, я буду друидом. Я играю эту роль каждый год с тех пор, как поместье перешло в руки Хилари. Конечно, будет ёлка со звездой и массой всякой мишуры: ведь придут дети из Вэйла и прочих окрестностей. Я обожаю этот праздник. А вам нравятся маскарады?

Полковник задал этот вопрос таким встревоженным тоном, что Трой сочла себя обязанной выразить самый горячий энтузиазм и почти ожидала предложения принять участие в переодевании.

— Дядя Блох — блистательный актёр, — сказал Хилари, — а его борода вообще нечто потрясающее. Её делали по специальному заказу, и она не посрамила бы самого Короля Лира. А парик! Он не имеет ничего общего с побитыми молью жалкими подделками. Вот увидите.

— Он теперь выглядит несколько иначе, — возбуждённо воскликнул полковник. — Его заново уложили. Парикмахер считал, что он был длинноват и потому смотрелся несколько смешно. В таких вещах приходится быть очень внимательным.

Хилари принёс бокалы. Два из них — с ломтиками лимона — дымились.

— Ваш ром, тётушка Клумба, — сообщил он. — Скажите, если мало сахара.

Миссис Форестер завернула очки в платок и села.

— По-моему, все в порядке. Ты, случайно, не положил дяде мускатного ореха?

— Нет.

— Хорошо.

— Вам, наверное, кажется, что пить ром до обеда несколько необычно, — обратился полковник Форестер к Трой, — однако мы решили, что после путешествия он пойдёт нам на пользу. Обычно это наш напиток на ночь.

— Пахнет приятно.

— Хотите попробовать вместо “Белой леди”? — предложил Хилари.

— Думаю, я останусь ей верна.

— Я тоже. Итак, мои дорогие, — продолжил Хилари, обращаясь ко всем, — в этом году у нас будет скромный праздник в тесном семейном кругу. Кроме вас, приедут ещё только Крессида и дядя Берт. Обоих ждут завтра.

— Ты до сих пор помолвлен с Крессидой? — спросила его тётя.

— Да, договорённость пока сохраняется. Я очень надеюсь, тётушка, что на второй взгляд Крессида понравится вам гораздо больше.

— Не на второй, а на пятидесятый. А может, сотый.

— Я имею в виду, на второй после нашей помолвки.

— Ax, так… — двусмысленно протянула тётушка.

— Ну, тётя… — Хилари замолчал и потёр нос указательным пальцем. — Во всяком случае, не забывайте, что я познакомился с ней в вашем доме.

— Тем прискорбнее. Я предупреждала твоего дядю. Говорю, Фред, я предупреждала тебя!

— О чем, Клу?

— Об этой твоей Крессиде Тоттенхейм!

— Она вовсе не моя, Клу. Ты всегда так странно выражаешься.

— По крайней мере, тётя, я надеюсь, что вы измените своё мнение, — сказал Хилари.

— Надеяться можно, — отрезала она и спросила Трой:

— Вы встречались с мисс Тоттенхейм?

— Нет.

— Хилари думает, что она вполне подходит этому дому. Мы все ещё говорим о Крессиде! — проревела миссис Форестер в сторону своего мужа.

— Я знаю. Я слышал.

На этом разговор прервался. Они в молчании допили свои бокалы. Миссис Форестер шумно дула на ром, чтобы остудить его.

— Мне кажется, — начал Хилари после паузы, — что Рождество в этом году получится ещё лучше, чем раньше. Я придумал для вас новый выход, дядя Блох.

— Вот как? В самом деле? Какой?

— Вы появитесь с улицы. Через французское окно из-за дерева.

— С улицы! — возопила миссис Форестер. — Я правильно поняла тебя, Хилари? Ты собираешься выставить своего дядю на двор, в полуночную тьму, в метель? Я говорю: в метель?!

— Только на несколько мгновений, тётя Клу.

— Ты, надеюсь, не забыл, что у твоего дяди больное сердце?

— Все будет в порядке, Клу.

— Мне это не нравится. Я говорю…

— Уверяю тебя! Я буду одет достаточно тепло.

— Фу! Я говорю…

— Нет, ты послушай!

— Не шипи, Клу. У меня сапоги на меху. Продолжай, старик. Так ты говоришь…

— Я достал замечательную запись колокольчиков и храпящей оленьей упряжки. Не перебивайте! Я провёл собственное исследование и убеждён, что в данном случае наблюдается частичное совпадение тевтонской и друидической традиций, а если нет, так будет наблюдаться, — затараторил Хилари. — Итак, дядя Блох, мы услышим, как вы снаружи кричите “Хэй!” оленям, а затем вы появляетесь.

— Боюсь, мой мальчик, я уже не смогу крикнуть “Хэй!” достаточно громко, — озабоченно сказал полковник.

— Об этом я тоже подумал. Я добавил возглас к звуку колокольчиков и храпу. Это сделал Казберт. У него необычайно зычный голос.

— Прекрасно, прекрасно.

— У нас соберутся тридцать один ребёнок и ещё около дюжины родителей. Как обычно, арендаторы, фермеры и обслуживающий персонал.

— Тюремщики? ОТТУДА? — спросила миссис Форестер.

— Да. Семейные. С жёнами и детьми. Двое.

— Мачбенкс?

— Если он сможет освободиться. У него свои заботы. Капеллан готовит нечто удивительно унылое: рождественский праздник при максимуме безопасности, — ядовито пояснил Хилари. — Не думаю, что кто бы то ни было примет праздничный перезвон за сигнал тревоги.

— Надеюсь, — мрачно заговорила тётя Клу, сделав глоток из бокала, — вы все знаете, чего хотите. В отличие от меня. Я предчувствую неприятности.

— Что за невесёлые мысли, тётя! — сказал Хилари. Вошёл Казберт и объявил, что ужин подан. У него действительно был очень громкий голос.

Глава 2
СОЧЕЛЬНИК

1

Прежде чем разойтись по комнатам, они прослушали местный прогноз погоды. Снегопад обещали в течение всей ночи и весь Сочельник, однако к Рождеству он должен был прекратиться. С Атлантики надвигался тёплый фронт.

— Мне всегда казалось, — заметил Хилари, — что “тёплый фронт” — это декольтированная леди времён Регентства, которая прикладывает к груди скомканный край шлейфа, чтобы согреть его. Шлейф, разумеется.

— Не сомневаюсь, что Крессида в числе своих грядущих обязанностей сыграет для тебя эту сомнительную интермедию, — сухо произнесла тётя Клу.

— Знаешь, дорогая, мне кажется, у неё получилось бы, — сказал Хилари, целуя тётку на ночь.

Вешая красное платье в шкаф, Трой обнаружила, что ниша, в которую он был встроен, примыкает к аналогичной нише в комнате Форестеров, так что оба помещения разделяет лишь тонкая перегородка.

Миссис Форестер, кажется, тоже занималась размещением своего туалета. До Трой долетел скрип вешалки, и она едва не подпрыгнула, услышав собственное имя, произнесённое громким голосом чуть ли не в самое ухо:

— Трой! Странное имя для христианки.

— …не…, понятно…, известна… — глухо донёсся, словно из-под рубашки, голос полковника.

— Моё мнение тебе известно, — сварливо отозвалась миссис Форестер. — Я говорю…

Конечно, это было неэтично, но Трой просто не могла себя заставить отойти от шкафа.

— …не доверяю… Никогда не доверяла, — продолжал голос. — Тебе это отлично известно… Небольшая пауза — и финальный выкрик:

— …или поздно, все будет оставлено на милость убийц!

Дверцы шкафа с той стороны сердито хлопнули. Трой легла в постель с лёгким головокружением, однако было ли это обстоятельство вызвано лукулловым пиром, устроенным Хилари и Киски-Ласки, или странной обстановкой дома, она решить не могла.

Трой была уверена, что сразу заснёт, как только коснётся головой подушки, но минуты проходили за минутами, а она все лежала без сна, прислушиваясь к тихому потрескиванию дров в камине и вздохам ночного ветра. Скорее всего в её бессоннице виноват ром.

Спустя некоторое время ей стало казаться, что снаружи доносятся голоса. “Я все-таки сплю”, — сонно пробормотала она. Порыв ветра, заставивший загудеть каминную трубу, сменился тишиной, в которую внезапно снова ворвались призрачные голоса и стихли, словно где-то уменьшили громкость телепередачи.

Нет, положительно, на улице под её окном мужской голос, точнее, два голоса вели неразборчивую беседу.

Трой встала, добралась при свете угасающего камина до окна и раздвинула шторы.

Оказывается, тьма была вовсе не такой уж густой. Открывшийся перед её глазами пейзаж вполне мог бы вдохновить Джейн Эйр ещё на один рисунок. Среди чёрных теней несущихся облаков сияла луна в своей последней четверти, отбрасывая на сугробы длинную белую дорожку. На заднем плане маячили болота, на переднем, под окном, блестели остатки разбитых стёкол в рамах оранжереи. Чуть поодаль металось пламя двух факелов, ближайший из которых высвечивал на земле жёлтый круг. Свет второго плясал на стенке деревянного ящика, выхватывая надпись “Музыкальный инструмент. Не кантовать”. Ящик стоял на чем-то вроде санок, поскольку двигался совершенно бесшумно.

Его волокли двое мужчин, склонив покрытые капюшонами головы. Первый махнул рукой, указывая куда-то, затем повернулся навстречу ветру. На его плечах было нечто вроде верёвочной лямки. Второй человек упёрся руками в перчатках в заднюю стенку ящика и начал его подталкивать. Он повернул голову, чтобы легче было дышать, и на мгновение поднял лицо. Трой узнала Найджела.

Шофёра и садовника Винсента, который, собственно говоря, вовсе и не был отравителем, она видела всего один раз с вершины холма, однако не сомневалась, что лямку тянул именно он.

— Хоп! — крикнул бесплотный голос, и загадочная процессия двинулась вдоль западного крыла к центральному двору. Луна спряталась в тучи.

Прежде чем забраться обратно в постель, Трой взглянула на часы на каминной полке и с удивлением обнаружила, что сейчас всего лишь десять минут первого.

Наконец она уснула. Разбудил её звук раздвигаемых штор. Сквозь окно лился бледный свет.

— Доброе утро, Найджел, — поздоровалась Трой.

— Доброе утро, мадам, — пробормотал тот и, потупив глаза, поставил на столик у кровати поднос с чаем.

— Много ли снега выпало?

— Не сказать, чтобы много, — вздохнул он, направляясь к дверям.

— Но ведь ночью снег шёл довольно густо? — рискнула спросить Трой. — Вы, наверное, замёрзли, пока тащили санки?

Найджел остановился и впервые глянул ей прямо в лицо. Бесцветные глаза, окаймлённые белыми ресница-, iи, были круглыми, как у куклы.

— Я случайно выглянула в окно, — пояснила Трой, не совсем понимая, почему, собственно, она чувствует испуг. Найджел несколько секунд не двигался, потом пробормотал:

— Да? — и направился к выходу, но уже с порога все-таки добавил:

— Это сюрприз. Дверь за ним закрылась.

Спустившись к завтраку, Трой поняла, в чем именно заключался этот сюрприз.

Снегопад волшебно изменил пейзаж, заставив его мерцать под слабым зимним солнцем. Болота застыли бело-голубыми волнами, деревья покорно несли на плечах тяжёлые эполеты, а площадка, где работал бульдозер, сверкала яркой белизной.

Комната для завтрака находилась в западном крыле и имела выход в коридор, который упирался в дверь библиотеки. Сама библиотека, будучи торцовой комнатой западного крыла, открывала обзор сразу на три стороны.

Трой хотелось взглянуть на свою работу. Она прошла в библиотеку и несколько минут придирчиво взирала на портрет, покусывая большой палец, а затем выглянула из окна во двор. Точно в его центре стоял уже частично облепленный снегом прямоугольный предмет, в котором Трой без труда узнала из-за надписи на боку загадочный деревянный ящик.

Найджел и Винсент деловито суетились вокруг него, выгребая лопатами из тачки снег и плотно утрамбовывая его у основания ящика в форме ступенек, каркасом для которых служили коробки и рейки. Понаблюдав за ними несколько минут, Трой вернулась в комнату для завтрака.

Хилари стоял у окна с тарелкой каши в руках. Он был один.

— Привет, привет! — воскликнул он при виде Трой. — Вы посмотрели, как они работают? Разве это не прелесть: творческий порыв полной лопатой! Найджел сегодня в ударе. Я так доволен, вы и представить себе не можете!

— А что они делают?

— Модель могилы моего прапра — Бог весть в какой степени — дедушки. Я дал Найджелу фотографии, ну и, конечно, он не раз видел оригинал в церкви округа. Какой комплимент! Я польщён до глубины души. Ящик должен изображать пьедестал, а лежащая на нем фигура будет в натуральную величину. Право, это очень мило со стороны Найджела.

— В полночь я выглянула из окна и видела, как они волокли ящик мимо дома.

— Похоже, вдохновение снизошло на Найджела внезапно, и он разбудил Винсента, поскольку сам бы не справился. Верхняя сторона ящика сегодня утром уже была красиво покрыта слоем снега. Как хорошо, что Найджел снова начал творить. Присоединяйтесь ко мне. Возьмите немного рыбного салата или ещё чего-нибудь. Вам нравится что-то предвкушать?

В этот момент появились Форестеры, привнеся с собой атмосферу домашнего сельского уюта. Полковник был очарован активностью Найджела и непрерывно возносил ему хвалы, забыв про стынущую в тарелке кашу. Жена привела его в чувство.

— Надеюсь, — сказала она, кинув гневный взгляд на Хилари, — это полностью займёт их хоть на некоторое время.

Трой так и не решила, какого же все-таки мнения миссис Форестер придерживается по поводу эксперимента Хилари с бывшими убийцами.

— Крессида и дядя Берт прибывают поездом три тридцать в Даунло, — сообщил Хилари. — Если моё присутствие в библиотеке необязательно, я хочу их встретить.

— Сеанс лучше провести до ланча, — сказала Трой.

— Освещение из-за снега, наверное, изменилось?

— Весьма вероятно. Посмотрим. — А какого рода портреты вы пишите? — требовательным тоном осведомилась миссис Форестер.

— Исключительно хорошие, — сухо ответил её племянник. — Вы находитесь в обществе знаменитости, тётя Колумбелия.

К безмерному изумлению Трой, миссис Форестер подмигнула ей, сделала вытянутое лицо и фыркнула:

— Ухти-тухти!

— Ничего подобного! — обиженно возразил племянник.

— Совершенно бесполезно спрашивать, как именно я пишу, — сказала Трой, — поскольку я не умею говорить о своей работе. Если вы загоните меня в угол, то я выберусь оттуда, пробормотав нечто абсолютно невразумительное. Наверное, каждый рисует как может.

Произнеся последнюю фразу, Трой смутилась, точно школьница.

— Вы несравненны, — нарушил воцарившееся молчание Хилари.

— Ничего подобного! — пылко возразила Трой.

— Посмотрим, когда будет готово, — заключила миссис Форестер. Хилари фыркнул.

— В Итоне я сделал пару акварелей, — припомнил полковник Форестер. — Ничего особенного, конечно, но, по крайней мере, я их нарисовал.

— Это уже кое-что, — согласилась его жена, и Трой решила, что лучше не скажешь.

Завтрак закончился в относительном молчании. Они уже собирались подняться из-за стола, когда вошёл Казберт и встал рядом с Хилари в позе, живо напомнившей о метрдотеле.

— Да, Казберт? — спросил Хилари. — В чем дело?

— Мишура, сэр. Она прибудет в три тридцать. Слуги интересуются, нельзя ли её взять со станции.

— Я привезу. Это для ёлки. Попроси Винсента все приготовить, ладно?

— Конечно, сэр.

— Хорошо.

Хилари с довольным видом потёр руки и предложил Трой начать сеанс. Когда он закончился, они вместе вышли на улицу посмотреть на успехи Найджела.

Успехи оказались весьма значительными. Надгробное изображение жившего в XVI веке Билл-Тосмена уже обретало форму. Руки Найджела так и мелькали. Он пригоршнями прихлопывал снег и тут же обрабатывал его взятой из кухне деревянной лопаткой. В его работе была какая-то одержимость. Он даже не взглянул на зрителей. Шлёп-шлёп, скрип-скрип — и так без конца.

И тут Трой впервые встретилась с поваром Уилфредом по прозвищу Киски-Ласки. Он вышел во двор в поварском колпаке, клетчатых брюках и белоснежном фартуке. Пиджак был залихватски накинут на плечи. В руке Уилфред держал гигантских размеров половник. В общем, выглядел он так, словно только что сошёл с игральной карты набора “Счастливая семья”. Его круглое лицо, большие глаза и широкий рот только усиливали это впечатление.

Увидев Трой и Хилари, Уилфред поклонился, поднеся багрово-синюю руку к накрахмаленному колпаку.

— Доброе утро, сэр. Доброе утро, леди.

— Доброе утро, Уилфред, — откликнулся Хилари. — Вышли приложить руку к лепке?

Киски-Ласки смущённо засмеялся и запротестовал:

— Ни в коем случае, сэр. Я бы не осмелился. Мне просто показалось, что скульптору может понадобиться половник.

В ответ на это косвенное обращение Найджел просто молча покачал головой, ни на секунду не прерывая работу.

— Все ли в порядке в вашем королевстве? — поинтересовался Хилари.

— Да, сэр, спасибо. Мы хорошо управляемся. Мальчик из Даунло — отличный паренёк.

— Ну и прекрасно, прекрасно, — несколько поспешно, как показалось Трой, произнёс Хилари. — А как дела с пирожками?

— Они будут ждать вас сразу после чая, сэр, если изволите, — весело воскликнул Киски-Ласки.

— Если они не уступают вашим прочим блюдам, то это будет нечто исключительное, — сказала Трой.

Трудно было решить, кому больше польстили её слова: повару или хозяину.

Из-за угла западного крыла показался Винсент с очередной тачкой снега. При ближайшем рассмотрении стало видно, что это худой человек с печальными глазами. Он искоса глянул на Трой, вывалил свой груз и с грохотом покатил тачку прочь. Киски-Ласки, пояснив, что он выскочил всего на секунду, широко улыбнулся, отчего на его щеках заиграли ямочки, и ретировался в дом.

2

Крессида Тоттенхейм оказалась невероятно элегантной блондинкой, настолько элегантной, что красота казалась всего лишь ненавязчивым приложением. Она была в собольей шляпке. Соболиный мех обрамлял лицо, свисал с рукавов и украшал верх обуви. Когда верхняя одежда была снята, оказалось, что Крессида не столько одета, сколько обтянута чем-то вызывающе простым.

Слегка раскосые глаза, тонкий рот, подчёркнутая линия чуть-чуть сдвинутой набок шляпки, сдержанные манеры. При разговоре она то и дело произносила “знаете”. Трой не любила писать подобный тип женщины, и это обстоятельство могло оказаться просто ужасным:

Хилари не спускал с неё вопросительного взгляда.

Зато к мистеру Берту Смиту Трой почувствовала мгновенную симпатию. Это был маленький человечек с дерзким лицом, ясными глазами и сильным ирландским акцентом. Его щеголеватый костюм тоже словно бросал вызов приличиям. По-видимому, несмотря на свои семьдесят лет, он отличался прекрасным здоровьем.

Встреча вновь прибывших с Форестерами оказалась весьма интересной. Полковник приветствовал мисс Тоттенхейм с робким восхищением, назвав “дорогая Крессида”. Его обращение к мистеру Смиту было невероятно сердечным. Он долго тряс его руки, повторяя “здравствуй, здравствуй, дружище!” с радостным смеoом.

— Здравствуй, полковник, — отозвался мистер Смит, — Ты прекрасно выглядишь. Просто молодцом, это уж точно. А что тут толкуют про твоё превращение в доброго короля Тингама? Да ещё с усами. Усами! — вдруг проревел мистер Смит, обращаясь к миссис Форестер. — Черт, это должно быть забавно. В его возрасте! Усы!

— Глух мой муж, мистер Смит, а не я, — веско произнесла миссис Форестер. — Вы уже не первый раз совершаете подобную ошибку.

— Где только моя голова! — весело охнул мистер Смит, кивнув Трой и хлопнув полковника Форестера по спине. — Сорвалось с языка, как сказал мясник, уронив в корзину недоразделанную голову.

— Дядя Берт — старый комедиант, — сказал Хилари, обращаясь к Трой. — Он прекрасно говорит по-английски, если захочет, но любит разыгрывать спектакль под названием “учтите, я кокни”. Во всяком случае, для дяди Блоха. Ты ведь всегда подзуживаешь его, дядюшка Блох, не так ли?

Мисс Тоттенхейм поймала на себе взгляд Трой и слегка опустила глаза.

— Да неужели? — польщенно спросил полковник. После взаимного обмена комплиментами мистер Смит несколько угомонился, и они все вместе отправились пить чай, который на этот раз был сервирован в столовой и не имел ничего общего с милым тет-а-тет Трой и Хилари в зеленом будуаре. Над обществом витал дух скованности, причём отказ Крессиды взять на себя роль хозяйки нисколько не разрядил атмосферу.

— Бога ради, дорогой, не проси меня ничего разливать, — заявила она томно. — Ты же знаешь, что мне, право, больше подошли бы брюки. Я, знаете, испытываю к подобным обязанностям нечто вроде идиосинкразии. Это не моя роль.

Миссис Форестер несколько секунд в упор смотрела на Крессиду, а затем сказала:

— Быть может, Хилари, ты поручишь это мне?

— С удовольствием, дорогая тётушка. Как в старые добрые времена, правда? Когда дядя Берт начал посещать Итон-сквер после того, как смирился с моим похищением.

— А что мне оставалось? -, aставил мистер Смит. — Таков уж обычай. Живи и давай жить другим. Зачем сердиться на то, чего не изменишь?

— Ты на свой лад очень порядочный человек, Смит, — заметила миссис Форестер. — И мне кажется, что мы научились понимать друг друга. Какой чай вы предпочитаете, миссис Аллен?

“Я очутилась среди людей, которые говорят именно то, что думают, и тогда, когда думают. Словно дети, — размышляла про себя Трой. — Это очень необычно и может закончиться чем угодно”.

Правда, к мистеру Смиту это не относилось. Он явно себе на уме и ни в коем случае не покажет, что на самом деле думает о присутствующих.

— А как поживают твои бандиты, Хилл? — спросил он, забавно склонив набок голову, чтобы не капнуть на себя маслом с булочки. — Все ещё ничем не проштрафились?

— Конечно, дядя Берт, но, прощу вас, выбирайте выражения. Я ни за что на свете не хотел бы, чтобы вас услышали Казберт или Мервин. А ведь кто-то из них может войти в любой момент.

— О Боже, — пробормотал мистер Смит, ничуть не смутившись.

— Эта зияющая пустота над камином, — протянула Крессида. — Ты собираешься повесить сюда мой портрет, да, дорогой?

— Да, дорогая, — ответил Хилари. — Собственно говоря… — тут он тревожно поглядел на Трой, — я уже пытался завести об этом речь.

Реплика Крессиды спасла Трой от очень неприятного положения.

— Я предпочла бы гостиную. Знаете, чтобы не смешивать себя с супом и быть подальше от мрачных предков, — добавила она, окинув критическим взглядом остальные портреты.

Хилари густо покраснел и ответил только:

— Посмотрим. В эту минуту вошёл Мервин, чтобы передать поздравления повара и сообщить, что пирожки готовы.

— О чем это он? — раздражённо спросила Крессида. — Какие ещё пирожки после чая? Кстати, дорогой, я терпеть не могу пирожков с мясом.

— Я знаю, дорогая. Я, между прочим, тоже. Но это древний обычай. Откусывая первый кусок, надо загадать желание. Церемония, как велит традиция, проводится на кухне. Достаточно будет просто попробовать хоть крошечку. Уилфреду это будет очень приятно.

— А на кухне есть кошки? — спросила Крессида. — Не забудь, я не переношу кошек.

— Мервин, — обратился к слуге Хилари, — попросите Киски-Ласки убрать Лапушку и Подлизу, хорошо? Он поймёт.

— Надеюсь, — сказала Крессида, обращаясь к Трой. — У меня, знаете, положительно аллергия на кошек. Эти животные совершенно выводят меня из себя. У меня начинается нервный срыв, стоит мне только заметить кошку.

Она ещё довольно долго распространялась на эту тему; Трой устала считать, сколько раз прозвучало слово “знаете”.

— Я буду рада, — громко сказала миссис Форестер, — возобновить своё знакомство с Лапушкой и Подлизой.

— Больше, чем со мной, — взорвалась Крессида, впервые обратившись к миссис Форестер, но так и не взглянув на неё.

— Что касается твоих слуг, Хилари, — продолжила тётя, — я вполне разделяю твоё убеждение, что повар был совершенно прав, когда подрался с человеком, который плохо обращался с кошками. Я говорю…

— Да, тётушка, я знаю. Мы все с этим согласны! О, дорогая, ты — восхитительное исключение, — тут же поправился он, предвидя протест своей возлюбленной. — Так пойдёмте пробовать пирожки!

В кухне их встретил кланяющийся и улыбающийся Киски-Ласки, однако Трой показалось, что его глаза таят жестокую обиду. Она проступила гораздо явственнее, когда из-за наружной двери донеслось гневное мяуканье. Наверное, Лапушка и Подлиза, решила Трой.

Краснощёкий мальчик проворно проскользнул в дверь, плотно прикрыв её за собой. Кошачий концерт оборвался.

— Прости нас за кошечек, Уилфред, — извинился Хилари.

— Ничего, сэр, — ответил повар, искоса глянув на мисс Тоттенхейм; краснощёкий мальчик, надувшись, смотрел через окно во двор и зализывал царапину на тыльной стороне ладони.

Пирожки красовались на огромном блюде посреди кухонного стола. Трой с облегчением отметила, что они маленькие. Хилари объявил, что каждому по очереди полагается взять пирожок, попробовать его и загадать при этом желание.

Впоследствии Трой не раз вспоминала эти несколько минут, когда они в смущении стояли вокруг стола. Это были практически последние мгновения зачарованного спокойствия в Холбедзе.

— Вы первая, тётушка, — предложил Хилари.

— Вслух? — осведомилась миссис Форестер. Племянник как-то чересчур поспешно заверил её, что высказывать желание вслух вовсе не обязательно.

— Тем лучше, — сказала она, взяла пирожок и откусила сразу чуть ли не половину. Прожёвывая этот огромный кусок, миссис Форестер не сводила глаз с Крессиды Тоттенхейм. Трой внезапно встревожилась. Ей показалось, что она угадала желание тёти Клумбы. С тем же успехом миссис Форестер могла объявить его во всеуслышание. Она хотела, чтобы помолвка была расторгнута.

Следующей была очередь Крессиды. Она приложила громадные усилия откусить как можно меньше и проглотила эту крошку, как пилюлю.

— А желание? Вы не забыли загадать желание? — встревоженно осведомился полковник Форестер.

— Совершенно забыла, — сказала она и тут же издала визг на пределе слышимости. Из её красивого рта полетели кусочки пирожка.

Все невольно вскрикнули, а мистер Смит пробормотал слово из четырех букв. Крессида трясущейся рукой указывала на окно во двор. Там, за стеклом, сидели две кошки — одна пёстрая, другая полосатая. Они жалобно заглядывали в кухню и отчаянно мяукали, хотя внутрь не доносилось ни звука.

— Но, дорогуша! — выговорил Хилари, не делая ни малейшей попытки скрыть раздражение.

— Мои бедняжки! — воскликнул Киски-Ласки глубоким баритоном.

— Я не выношу КОШЕК, — ныла Крессида.

— В таком случае, — спокойно заявила миссис Форестер, — вам никто не мешает убраться из кухни.

— Нет, нет, — суетился полковник. — Нет, Клу, нет, нет, нет! О Господи! Посмотрите только!

Кошки тем временем начали отчаянно царапаться в окно. Трой, которая очень любила этих милых животных, сочувствовала им от всей души. Ей даже стало жалко, когда они внезапно прекратили рваться на кухню, повернулись на подоконнике и спрыгнули во двор, махнув хвостами. Однако Крессида снова взвизгнула, прижала руки к ушам и затопала ногами, словно негритянский танцор.

— Все в порядке, — сухо сказал мистер Смит. Полковник Форестер принялся утешать Крессиду несвязным рассказом о каком-то офицере, чьё отвращение к кошкам неким таинственным образом помешало его карьере. Совершенно непостижимо, но Крессида опустилась на кухонный стул, уставилась на полковника и затихла.

— Пустяки! — сказал Хилари тоном тихого отчаяния. — Продолжим. Как, миссис Аллен?

Трой взяла пирожок и страстно — настолько горячо, что чуть было не произнесла это вслух, — пожелала, чтобы в Холбедзе не случилось ничего ужасного. Пирожок оказался очень вкусным, и Трой сделала Уилфреду комплимент.

Затем настал черёд полковника Форестера.

— Вы все были бы очень удивлены, если бы узнали про моё желание, — гордо сообщил он. — Да, удивлены.

Полковник закрыл глаза и храбро атаковал свой пирожок.

— Восхитительно! — сказал он.

— Какие мягкие! — воскликнул мистер Смит и мгновенно проглотил свой пирожок, громко чавкая.

Последним отдал дань древней традиции Хилари, после чего все покинули кухню. Крессида сердито объявила, что примет пару таблеток аспирина и полежит в постели до самого ужина.

— Я не хочу, чтобы меня беспокоили, — добавила она, глядя на своего жениха.

— Тебя никто не потревожит, моя прелесть, — с готовностью откликнулся Хилари.

Его тётя издала смешок, который с равным успехом можно было назвать фырканьем.

— Мы с твоим дядей, как обычно, минут десять подышим воздухом, — сообщила она племяннику.

— Но, тётушка, уже слишком поздно. На улице темно, и может пойти снег. — Мы всего-навсего пройдёмся по главному двору. Ветер, как я полагаю, с востока.

— Хорошо, — уступил Хилари. — Дядя Берт, вы не хотите поговорить о делах?

— С удовольствием. В любой момент, — сказал мистер Смит.

Трой довела до общего сведения, что пойдёт взглянуть на свою работу. Общество разошлось.

По дороге в библиотеку Трой вновь поразила тишина, царящая в Холбедзе. Тишина и спокойствие. Пол устилал толстый ковёр. Редкие лампы отбрасывали на стены приглушённый свет. Центральное отопление работало, пожалуй, даже слишком хорошо. Трой казалось, что она идёт по окутанному паром тоннелю.

Вот и дверь в библиотеку. Она была слегка приоткрыта. Трой открыла её пошире, сделала пару шагов вперёд и ещё не успела выпустить ручку, как что-то сильно ударило её по голове.

По лицу потёк ручеёк скипидара. Трой не было больно, она даже не испугалась, но изумление полностью лишило её способности рассуждать. Немного погодя она вспомнила про выключатель, нащупала его и зажгла свет.

Библиотека как библиотека: тёплая, тихая, пахнущая кожей, каминными поленьями и краской. Портрет стоит на своём месте, рядом с ним скамья и кисти.

А на ковре у её ног лежит баночка для масла и скипидара.

По лицу стекает едкий ручеёк.

Первым делом Трой отыскала на скамье чистую тряпку и вытерла лицо. Хилари на портрете не сводил с неё загадочного взгляда.

— Хорошенькое дельце, — пробормотала Трой. — Не вы ли ввели меня в это милое общество, а?

Она повернулась к двери и с удивлением обнаружила, что она закрыта. По лаково-красной поверхности змеилась струйка масла и скипидара. Интересно, могла ли дверь закрыться сама? Словно в ответ на этот немой вопрос дверь скрипнула и приоткрылась на пару дюймов. Трой вспомнила, что так случалось часто, наверное, из-за слабого замка.

Однако её, безусловно, кто-то закрыл.

Несколько секунд Трой собиралась с духом, затем быстрым шагом направилась к двери, распахнула её и с трудом подавила крик. Она стояла лицом к лицу с Мервином.

Это ошарашило её гораздо больше, чем удар по голове. В горле что-то пискнуло, как бывает в кошмарном сне.

Лицо Мервина было пепельно-серым.

— Что-нибудь случилось, мадам? — спросил он.

— Это вы закрыли дверь? Только что?

— Нет, мадам.

— Зайдите, пожалуйста.

Ей показалось, что он сейчас откажется, однако Мервин вошёл, сделал четыре шага и застыл на том месте, где на ковре все ещё лежала баночка.

— Это она наделала бед, — сказала Трой.

— Позвольте мне, мадам.

Мервин поднял баночку, подошёл к скамье и поставил её на место.

— Взгляните на дверь, — сказала Трой.

— Позвольте мне, мадам.

Трой поняла, что Мервин уже все видел. Он вошёл в комнату, пока она вытирала лицо, тихонько выбрался обратно и закрыл за собой дверь.

— Банка стояла на верхушке двери, — сказала Трой. — Она свалилась мне на голову. Детская ловушка.

— Не очень приятно, — прошептал Мервин.

— Да. Неприятно.

— Это не я! — вырвалось из груди Мервина. — Я никогда! Господи, клянусь, я никогда!…

— Честно говоря, я не понимаю, зачем бы вам…

— Верно, — лихорадочно подтвердил он. — Господи, совершенно верно. Зачем бы я… Я!

Трой принялась стирать струйку с двери. Она снималась чисто, не оставляя за собой ни следа.

Мервин достал из кармана платок, опустился на колени и яростно набросился на пятно на ковре.

— Мне кажется, чистый скипидар все снимет, — сказала Трой.

Мервин растерянно огляделся. Она взяла со скамьи бутылочку и протянула ему.

— А! — бросил он и снова взялся за работу. Его шея блестела от пота. Он что-то бормотал себе под нос.

— Что? — переспросила Трой. — Что вы сказали?

— Он увидит. Он все замечает. Скажут, что это сделал я.

— Кто скажет?

— Все. Все они.

Трой услышала свои слова:

— Смойте остатки водой с мылом и подложите снизу побольше половиков. Она имела в виду половики, лежавшие изнаночной стороной вверх вокруг её рабочего места. Их принесли из кухни, чтобы уберечь ковёр.

Мервин поднял глаза! В них застыло выражение испуга, как у нашалившего ребёнка.

— Вы не скажете, мадам? Правда? Не захотите, чтобы меня выгнали? Ведь это не я, честное слово! Я никогда… Я же не спятил ещё… Я никогда…

— Хорошо, хорошо! — почти прокричала Трой. — Не начинайте заново! Вы уже сказали, что это не вы, и я…, собственно говоря, я вам верю.

— Благослови вас Бог, леди.

— Ладно, с этим все. Но если это не вы, то кто же? Кто мог такое устроить?

— А это уже другой вопрос, правда? Что, если я знаю?

— Вы знаете?

— Я ведь могу догадываться, правда? Кое-кого пытаются настроить против меня. Грязь, извините за выражение, гонят на всех нас. Все пострадают…

— Я не понимаю, о чем вы. Пока, кажется, одна я…

— Вы, леди! Простите, но вы всего лишь новенькая, понимаете? Это все против меня. Подумайте сами, леди.

Мервин сидел на корточках и глядел на неё снизу вверх. Его лицо пылало.

— Простите, мадам, — растерянно пробормотал он, поймав её взгляд. — Право, не знаю, что вы обо мне думаете. Я забылся. Извините.

— Все в порядке, — успокоила его Трой. — Но мне хотелось бы, чтобы вы просто объяснили…

Мервин вскочил и попятился к двери, судорожно наматывая себе на руку превратившийся в тряпку платок.

— Ох, мадам, мадам! Подумайте чуть-чуть сами!

С этими словами он исчез.

Только в своей комнате, смывая масло и скипидар с волос. Трой вспомнила, что Мервин был осуждён за то, что убил вора при помощи “детской ловушки”.

3

Если из-за “кошачьего концерта” Крессида сильно утратила свои позиции, то за ужином с успехом восстановила их и даже упрочила, во всяком случае, так показалось Трой. Мисс Тоттенхейм последней спустилась в парадную гостиную, где сегодня — впервые — общество собралось в ожидании приглашения за стол.

Она была в потрясающем брючном костюме, который плотно облегал её тело. При каждом движении ткань переливалась, как расплавленное золото, отчего создавалось впечатление неимоверного богатства и потрясающей красоты. Трой услышала, как у Хилари перехватило дыхание, как тихо присвистнул мистер Смит и как, не выдержав, что-то проворчала миссис Форес-тёр. Полковник же просто заявил во всеуслышание:

“Дорогая, вы ослепительны!” И тем не менее у Трой так и не возникло желания писать портрет Крессиды, и вопросительные взгляды Хилари вызывали у неё самые неприятные чувства.

На этот раз подали коктейли с шампанским. Казберту помогал Мервин, и Трой старательно избегала смотреть в его сторону. Ей почему-то казалось, что она не столько принимает участие в вечере, сколько следит за разыгрывающимся представлением. Красивая комната, ощущение уюта, лёгкости, ненавязчивой роскоши утратили свою ценность и стали восприниматься как нечто нереальное, стерильное, лишённое истинной жизни.

— Интересно, — раздался рядом с ней голос Хилари, — что означает это выражение на вашем лице? Вопрос, конечно, неуместный, но вы вовсе не обязаны отвечать.

Прежде чем Трой успела что-нибудь сказать, он продолжал:

— Крессида красавица, не правда ли?

— Правда, только не просите меня рисовать её.

— Я предчувствовал, что к этому идёт.

— Получилось бы плохо.

— Почему вы говорите с такой уверенностью?

— Её портрет в моем исполнении не доставил бы вам никакого удовольствия.

— Или, быть может, доставил бы слишком много удовольствия. Опасного сорта.

Последнюю реплику Трой сочла за лучшее оставить без ответа.

— Что ж, да будет так, — сказал Хилари. — Ещё один коктейль? Вы, конечно, не откажетесь. Казберт!

Он остался рядом с ней и просто стоял, спокойно наблюдая за своей невестой, однако Трой казалось, что их разговор продолжается.

За ужином Хилари усадил Крессиду на место хозяйки, и Трой подумала, как блистательна она в этой роли и с каким удовольствием Хилари будет демонстрировать свою жену перед гораздо более изысканным обществом, чем эта странная небольшая компания. “Как одушевлённое свидетельство своего богатства”, — мелькнуло в уме.

Очевидно, благодаря шампанскому Крессида, если можно так выразиться, искрилась больше обычного. Для начала она воркующим голосом затеяла с Хилари шутливую ссору, высмеивая великолепие поместья, а затем, когда он обиженно нахмурился, весело закончила:

— Только не подумайте, что я могла бы отказаться хоть от самой малости. Нет, Холбедз заставляет кровь Тоттенхеймов в моих жилах бурлить, как…

Тут она почему-то запнулась и кинула взгляд на миссис Форестер, которая скрестила руки на груди и весьма недоброжелательно поглядела на неё.

— Короче говоря, — махнула Крессида рукой в сторону Хилари, — я обожаю все это.

Полковник Форестер внезапно провёл по глазам и губам своими старческими, в прожилках, пальцами.

— Дорогая! — растроганно произнёс Хилари и чокнулся с Крессидой.

Шампанское, очевидно, подействовало и на мистера Берта Смита. Он тараторил с Хилари о делах, и Трой решила, что дядя Берт вряд ли преувеличивает свою проницательность. С учётом этого обстоятельства ничего удивительного в успехах фирмы, пожалуй, не было. Более того, ей показалось даже, что мозгом и сердцем дела был именно мистер Смит, тогда как наболю Хилари оставалась черновая работа.

Полковник Форестер с некоторым удивлением прислушивался к этому разговору, и поскольку он сидел рядом с Трой, то спустя некоторое время коснулся её руки и попросил ввести его в курс дела.

— Вы все поняли? — полушёпотом обратился он к ней, поглаживая слуховой аппарат.

— Не совсем. В делах я — совершенная курица, — пробормотала она в ответ, к явному облегчению полковника.

— Неужели? Я тоже! Полный осел! Но ведь мы можем сделать понимающий вид, правда?

— Я не сумею. Мне лучше сразу сдаться.

— Зато все это жутко умно. Просто страшно. Вы согласны? — спросил полковник, приподняв брови.

Трой кивнула. Полковник с хитрым видом прикусил губу и пожал плечами.

— Раз уж мы такие бестолковые, лучше не вмешиваться.

Наверное, именно так он болтал со смазливыми девушками лет пятьдесят назад, когда был лейтенантом, подумалось Трой. И начиналось это под звуки вальса с эстрады, весело и беззаботно, а завершалось мимолётным поцелуем в оранжерее на страх всем старым тётушкам. Интересно, не познакомился ли он со своей Колумбелией на полковом балу? А предложение сделал, пригласив её прогуляться по балкону? Трой не могла представить себе только одного: как же выглядела тётя Клумба, когда была молода. Неприступной особой? Просто красивой девушкой? Кокеткой?

— …А я и говорю: мол, сделайте одолжение. Называйте, как вам больше нравится. Иными словами, ноты мои, скрипка ваша. А он: “Превосходная, серьёзная коллекция”. Да! Попался старичок. Клюнул на фабричный ширпотреб.

— Я не сомневаюсь, дядя Берт, что вы правы, — подытожил Хилари и обратился к своей тётушке:

— У вас прекрасные гранаты, тётя. Я их что-то не помню.

— Подарок твоего дяди на серебряную свадьбу, — пояснила она. — Я надеваю их нечасто.

На чёрном шерстяном жакете миссис Форестер, накинутом поверх шёлкового платья, сверкала большая бриллиантовая брошь, шею охватывали жемчуга, а на пальцах переливалось удвоенное количество перстней.

Мистер Смит, отвлекшись наконец от высоких финансовых соображений, тоже обратил своё внимание на жену полковника.

— Как, все сразу? Очень мило получилось. Выходит, вы и правда возите все с собой? В железной коробке?

— “Все моё ношу с собой”, — заявила миссис Форестер.

— Прямо античный спектакль. Но как поведёт себя хор?

— Ну, честное слово, тётя… — вмешался протестующим тоном Хилари, кинув опасливый взгляд в спину Казберта.

— Кстати, дорогой, это мне напомнило… — начала Крессида.

— О чем, моя прелесть? — осторожно поинтересовался Хилари.

— Да так, о пустяках. Простое любопытство насчёт завтрашнего дня. Знаешь, вечер, ёлка. Она будет в гостиной, не правда ли? Мне просто интересно, как задуман спектакль. Ну, режиссура и все такое…

Это был первый случай, когда Крессида в присутствии Трой по-хозяйски озаботилась делами в Холбедзе, что доставило Хилари немалое удовольствие. Он немедленно пустился в пространные объяснения. Были упомянуты и колокольчики, и магнитофонная лента, и появление полковника Форестера через французское окно в качестве друида, не забыты ёлка, ёлочные украшения и сам сценарий вечера. Полковник Форестер прислушивался с живым интересом.

Темы хватило на весь остаток ужина. Крессида с восхитительным апломбом продолжала играть роль хозяйки и, в нужный момент, прежде чем закипавшая миссис Форестер успела что-либо предпринять, наклонилась к ней с обезоруживающей улыбкой и спросила:

— Ну как, тётя Клу, встаём?

У Трой возникло подозрение, что подобное обращение к своей будущей родственнице Крессида позволила себе впервые. Во всяком случае, миссис Форестер выглядела совершенно ошарашенной.

— Я, по крайней мере, пойду, — сказала она, живо вскочила и направилась к выходу, однако её супруг оказался там раньше и галантно распахнул дверь перед женой.

— Мы ненадолго, — доверительно сообщил он, оглянувшись на Трой. — Хилари говорит, что надо ещё обо многом позаботиться: и о ёлке, и о мишуре, и обо всем таком. Вам нравится предвкушать что-либо?

Когда дамы вошли в гостиную, Винсент, Найджел и краснощёкий мальчик деловито втаскивали через французское окно стройную, слегка запорошённую снегом ёлку. Она была надёжно укреплена в зеленой трубе, которая, в свою очередь, крепилась на чем-то сильно напоминающем автомобильный домкрат. В дальнем углу комнаты поверх превосходного ковра был постелен кусок плотной зеленой ткани, на который и водрузили ёлку.

Вместе с лесной красавицей в гостиную ворвалась зима. Крессида громко запротестовала, слуги закрыли окно и удалились. Рядом с ёлкой остались стремянка и огромная коробка с украшениями. На центральную люстру кто-то — наверное, Найджел — повесил символическую рождественскую ветвь: венок в форме колокольчика из мишуры и остролиста с красными яблочками и сердечками. По краям торжественно вздымались красные свечи. В комнате пахло смолой и хвоей.

Трой любила рождественские праздники не меньше самого полковника Форестера. Она очень надеялась, что благодаря совместным усилиям вечер удастся. Миссис Форестер сурово осмотрела ёлку и благосклонно кивнула.

— Смотрите, он не забыл про Хижину Святого Семейства, — растроганно сказала она. — Я купила её в Обереммергау, когда Хилари был маленьким язычником семи лет. Конечно, он так и остался язычником, однако всякий раз достаёт Хижину ради меня. Не знаю, правда, как он собирается согласовать её с этим безобразием на люстре и с Фредом с его нечестивой бородой, но это уж его заботы. Кстати, служба все-таки будет — в церкви в половине десятого. Он вам говорил?

— Нет, — ответила Трой. — Я даже не знала, что в Холбедзе есть церковь.

— Есть. В западном крыле. Служить будет тюремный пастор по любимому Хилари традиционному обряду. Да, как по-вашему, он красив?

— Нет. Он живописен.

Миссис Форестер фыркнула.

Вошёл Мервин с кофе и ликёрами. Предлагая их Трой, он кинул на неё взгляд, в котором читалась животная покорность. Ей это крайне не понравилось.

Крессида стояла, картинно облокотившись на каминную полку, и покачивала золотистой туфелькой, с нетерпением дожидаясь, пока Мервин уйдёт. Стоило двери закрыться за его спиной, как она тут же выпалила:

— Этот человек приводит меня в ужас.

— Вот именно, — согласилась миссис Форестер.

— От него просто мурашки по телу…, от всех них. Да, да, я знаю об идеях Хилари и даже согласна, что так можно разрешить проблему со слугами. То есть это один из способов решения вечной проблемы. Хотя лично я, знаете, предпочла бы греков или кого-нибудь ещё.

— Итак, вы не принимаете во внимание, как смотрят на этот вопрос сами убийцы, в отличие от Хилари, который уверяет, что обдумывал проблему всесторонне? — подытожила миссис Форестер.

— Да, я знаю, он пока увлечён своими идеями, — протянула Крессида, продолжая поигрывать туфелькой, — но, знаете, по-настоящему его, как и меня, привлекает непритязательный строй жизни.

Несколько мгновений миссис Форестер молча взирала на неё, а затем, повернувшись всем корпусом, обратилась к Трой:

— А вы как управляетесь со своим домом?

— Да, собственно, как можем. Мой муж — полицейский, и этого уже вполне достаточно, чтобы поставить любой быт с ног на голову.

— Полицейский?! — воскликнула Крессида. — Ах да, я и забыла. Хилари мне говорил. Но ведь Ян жутко известный и высокопоставленный?

На это Трой предпочла не отвечать.

— Быть может, нам стоит заняться ёлкой? — предложила миссис Форестер.

— Вы же знаете, что Хилари обидится, если что-то будет сделано без него.

— Не праздник, а каталажка, — протянула Крессида. — Начальник тюрьмы, тюремный врач, тюремщики, тюремный священник, не говоря уж о молодом поколении, растущем в тюрьме… Ах да, я и забыла! Ожидается пропасть соседей со всей округи, каждому из которых не меньше семидесяти. Грандиозно! Даже Хилариозню. Пусть звонят колокола!

— Мне семьдесят, а моему супругу семьдесят три, — сухо заметила миссис Форестер.

— И в этом суть. — Крессида рассмеялась и неожиданно опустилась на колени к ногам миссис Форестер, откинув назад пышные блестящие волосы и сложив руки. — Знаете, я вовсе не такая отвратительная, какой пытаюсь казаться. Вы оба всегда относились ко мне просто фантастически. Я жутко благодарна. Хилли придётся бить меня, как колотят в гонг. Знаете? Бонг-банг-бонг. И тогда моё поведение станет просто отменным. Да-да! Ну же, ну, тётя Клу, простите меня!

Если бы тётушка Клумба была Медузой Горгоной, подумала Трой, Крессида давно бы превратилась в камень, и тем не менее уголки губ у миссис Форестер явно дрогнули в улыбке.

— Думаю, мисс, вы не хуже, чем прочие представители вашего поколения. В вас есть чистота и очарование.

— Чистота свистка и очарование новой острой булавки, не так ли, тётя? Как по-вашему, я смогу украсить дом Хилли?

— Во всяком случае, своим внешним видом. Это безусловно. Остальное зависит от поведения.

— От поведения, — протянула Крессида. Все замолчали. В комнате потрескивал огонь. Рождественская ветвь медленно поворачивалась вокруг своей оси. Из обеденного зала донёсся смех Хилари, приглушённый толстой дверью.

— Тётя Клумба, вы назвали бы меня “грешной леди”? — внезапно спросила Крессида совершенно серьёзным тоном.

— Господи, девочка, о чем ты? В чем дело?

— Взгляните сами.

Крессида открыла блестящую сумку и извлекла оттуда сложенный листок бумаги.

— Вот это я нашла под дверью, когда поднялась в свою комнату, чтобы переодеться. Хилари я ничего говорить не стала, но вам, миссис Форестер и миссис Аллен, хочу показать. Разверните и прочтите. Обе.

Миссис Форестер, нахмурившись, посмотрела на Крессиду и взяла листок. На нем огромными печатными буквами было написано: “Грешная леди, берегись. Женщина, лишённая целомудрия, отвратительна. Ему не придётся терпеть тебя в своём доме”.

— Что это ещё за чепуха? Откуда это взялось?

— Я же сказала: я нашла листок под дверью. Миссис Форестер сделала попытку разорвать записку, но Крессида схватила её за руку.

— Нет, не надо. Я покажу это безобразие Хилари и очень надеюсь, что его мнение о мерзавце Найджеле кардинально изменится.

4

Когда Хилари увидел записку — а это произошло вскоре после того, как мужчины появились в гостиной, — он буквально застыл. Он долго стоял, молча и неподвижно, с листком в руках и хмурился. Мистер Смит подошёл, глянул на написанное и тихо протяжно свистнул. Полковник Форестер вопросительно уставился на Хилари, затем перевёл взгляд на жену. Та слегка покачала головой, и полковник, повернувшись спиной к обществу, принялся внимательно изучать ёлку и рождественскую ветвь.

— Ну, малыш, что ты об этом думаешь? — поинтересовалась наконец миссис Форестер.

— Не знаю. Но скорее всего совсем не то, чего от меня ожидают, тётя Клумба.

— Во всяком случае, все, наверное, согласны, что не слишком приятно находить подобные вещи в своей спальне, — вмешалась Крессида.

Хилари разразился целой речью, однако умудрился так толком ничего и не сказать, кроме того, что случившееся просто ужасно, возмутительно, глупо и Крессиде ни в коем случае не стоит обращать на это внимание. Подобные бумажки заслуживают только одного: немедленно в камин, — и Хилари тут же наглядно продемонстрировал, как это делается. Листок мгновенно почернел, распался прахом и вылетел в трубу.

— Вот и все! — воскликнул Хилари и развёл руками.

— Зря ты это сделал, — укоризненно сказала Крессида. — По-моему, бумажку следовало бы сохранить.

— Верно, — вставил мистер Смит. — Для знатоков. Трой невольно вздрогнула. Мистер Смит одарил её широкой ухмылкой.

— Верно ведь, миссис Аллен? Ваш муж назвал бы это уликой. Да, Хил, тебе следовало бумажку приберечь.

— Мне кажется, дядя Берт, я имею полное право уладить это недоразумение по собственному усмотрению. Я нисколько не сомневаюсь, дорогая, что это всего-навсего чья-то идиотская шутка. Терпеть не могу дурацких розыгрышей! А вы? — неожиданно обратился Хилари к Трой.

— Тоже, если это розыгрыш.

— Чему лично я ни на секунду не поверю! — энергично вставила Крессида. — Розыгрыш! Нет, это — наглое нападение. Оскорбление. Если не хуже. Разве нет? — обратилась она к миссис Форестер.

— Понятия не имею. Как ты считаешь, Фред? Я спрашиваю…

Тут она обнаружила, что её супруг старательно высчитывает количество шагов от французского окна до ёлки в дальнем углу гостиной:

— Тридцать, сорок, пятьдесят… Ровно пятьдесят футов. Мне придётся пройти пятьдесят футов. А кто закроет за мной окно? О таких вещах необходимо позаботиться заранее.

— Но Хилли, дорогой, честное слово, мне кажется, что от подобных записок нельзя отделываться простым пожиманием плеч, — снова начала Крессида. — Ты же сам всегда говорил, что Найджел называет свою жертву только “грешная леди”. По-моему, совершенно очевидно: он и меня счёл грешной, и это просто ужасно. Знаешь, ужасно.

— Клянусь тебе, дорогая, здесь нет ничего ужасного. Обстоятельства совершенно другие…

— Разумеется, если учесть, что та особа была проституткой.

— …и я, конечно, постараюсь докопаться до сути. Слишком уж все это нелепо. Я рассмотрю…

— Ты ничего не сможешь рассмотреть в остывшем камине!

— Найджел совершенно выздоровел.

— Э! Да кто говорит, что это непременно Найджел? — вмешался мистер Смит. — Скорее, его специально подставили. По злобе, чтобы досадить.

— Но все они прекрасно ладят друг с другом.

— Только не с Маультом, которого привёз полковник. Бьюсь об заклад, добрыми отношениями здесь и не пахнет. Я видел, как они поглядывают на него. И он на них.

— Чепуха, Смит, — заявила миссис Форестер. — Ты сам не знаешь, о чем говоришь. Маульт служит у нас уже двадцать лет.

— Ну и что?

— О Господи! — возопила Крессида и бросилась в ближайшее кресло.

— …и кто будет зачитывать имена? — продолжал как ни в чем не бывало полковник. — Я же не могу надеть очки. Это выглядело бы ужасно глупо.

— Фред!!

— Что, Клу?

— Иди сюда. Я говорю: иди сюда!

— Зачем? Я занят.

— Ты перевозбудился. Иди сюда. Речь о Маувьте. Я говорю…

— Ты нарушила ход моих мыслей, Клу, — почти ворчливо произнёс полковник. — В чем там дело с Маультом?

В это мгновение распахнулась дверь и появился сам Маульт с подносом.

— Прошу прощения, сэр, — обратился он к Хилари, — но мне показалось, что это может быть срочно, сэр. Для полковника, сэр.

— Что именно, Маульт? — раздражённо осведомился полковник.

Маульт услужливо протянул ему поднос. Там лежал конверт с надписью крупными печатными буквами:

“Полковнику Форестеру”.

— Я нашёл это на полу в вашей комнате, сэр. У двери, сэр. Мне показалось, что это может быть срочно.

Глава 3
РОЖДЕСТВО

1

Когда полковник Форестер прочёл послание, он повёл себя в точности так, как только что Хилари, то есть застыл на несколько секунд на месте. Затем он слегка покраснел и сказал племяннику:

— Можно поговорить с тобой, старина?

— Да, конечно, — начал было Хилари, однако миссис Форестер громко воскликнула:

— Нет!

— Клу, позволь мне…

— Нет. Если ты стал объектом гнусных инсинуаций, я должна знать. Я говорю…

— Я слышал. Нет, Клу, дорогая. Это ни к чему.

— Глупости, Фред. Я настаиваю… — Она на секунду замолкла, потом добавила изменившимся голосом:

— Сядь, Фред. Хилари!

Хилари подскочил к своему дядюшке, и они вместе помогли ему опуститься на ближайший стул. Миссис Форестер достала из нагрудного кармана полковника небольшой пузырёк.

— Бренди, — велела она.

Хилари принёс стакан с подноса, оставленного в комнате Мервином.

— Это аритмия, — сказал Трой мистер Смит. — У него бывают приступы.

С этими словами он направился к окну и распахну его. С порывом ветра, шевельнувшим ветви ёлки и бешено закрутившим рождественскую ветвь, в комнату ворвалось дыхание зимы.

Полковник Форестер сидел с закрытыми глазами и прерывисто дышал. Его седые волосы растрепались.

— Не беспокойтесь. Со мной все в порядке, — прошептал он.

— Никто и не беспокоится, Фред, — сказала его же iа. — Будьте добры, Смит, закройте окно. Уже можно — Спасибо хоть на этом, — пробормотала Крессида, обращаясь к Трой.

Трой предпочла не отвечать ей.

— Мне лучше, — сказал полковник, не открывая глаз.

С точки зрения Трой, собравшиеся представляли собой живописную картину: прерывисто дышащий старик с закрытыми глазами, сильно встревоженный Хилари в темно-лиловом бархатном костюме, мрачная красавица Крессида, миссис Форестер, стоящая, стиснув руки, в двух шагах от мужа и не сводящая с него внимательного взгляда, и пожилой кокни в великолепном смокинге, описывающий круги около рождественской ёлки.

Группа, вполне достойная кисти любого из художников-жанристов эпохи короля Эдуарда. А название? Разумеется, “Письмо”. Вот она, записка, — лежит там, где её уронил полковник. Как раз в нужном месте: в центре композиции.

Словно для того, чтобы внести завершающий штрих в это ненаписанное, но уже безнадёжно устаревшее полотно, мистер Смит прекратил бегать вокруг ёлки, а миссис Форестер, Хилари и Крессида повернули головы. Все они, включая мистера Смита, уставились на белую бумажку на ковре.

И тут картина ожила. Полковник открыл глаза. Миссис Форестер сделала несколько шагов и подняла листок.

— Тётя Клумба!… — запротестовал было Хилари, но она заставила его замолчать одним взглядом.

Записка упала лицевой стороной вниз. Миссис Форестер перевернула бумагу, прочла — и вспыхнула до самых корней волос. Учитывая её возраст, это выглядело впечатляюще.

— Тётя Клу…?

Миссис Форестер плотно сжала губы. Её лицо приняло странное выражение. Ярость? Пожалуй, да, решила Трой. Но и ещё что-то. Неужели слабый намёк на удовлетворение? Миссис Форестер молча протянула злосчастный клочок бумаги племяннику.

Хилари прочёл, и его брови поползли вверх. Он открыл рот, закрыл его, перечитал ещё раз и — к полнейшему изумлению Трой — как-то приглушённо пискнул, прикрывшись рукой, но тут же постарался взять себя в руки.

— Это…, нет, это…, полный абсурд! — произнёс он дрожащим голосом. — Дорогая тётушка Клумба!

— Не называй меня ТАК! — воскликнула та.

— Мне ужасно жаль. Я всегда… О! Понимаю.

— Тебе лучше, Фред?

— Спасибо, Клу, все в порядке. Обычный слабый приступ. А записка…, записка тут совершенно ни при чем. Честное слово, дорогая, Хилари совершенно прав. Это полный абсурд. Нет, я, конечно, страшно рассержен, но вообще-то все это достаточно смехотворно.

— Ничего подобного. Возмутительно — да. Но только не смехотворно. Того, кто это написал, следует отхлестать кнутом.

— Конечно, конечно. Только, Клу, я не совсем гожусь для того, чтобы махать кнутом, да к тому же неизвестно, кого именно бить.

— Полагаю, это можно установить.

— О, это уже другой разговор. Нам с Хилли придётся крепко потолковать.

— Нет, тебе просто придётся идти в постель, — безапелляционно заявила миссис Форестер.

— Ну…, наверное, ты права. Мне ведь завтра надо быть в полном порядке, не так ли? Хотя… Мы же собирались наряжать ёлку, а я безумно люблю это занятие.

— Не глупи, Фред. Мы сейчас вызовем Маульта. Он и Хилари…

— Мне не нужен ни Хилари, ни Маульт! Я и сам прекрасно поднимусь наверх, Клу. Не надо так суетиться.

Полковник Форестер встал и отвесил Трой лёгкий поклон.

— Мне ужасно жаль, что я причинил столько беспокойства.

— Ну что вы!

— Очень мило с вашей стороны… Спокойной ночи. Спокойной ночи, дорогая Крессида. Спокойной ночи, Берт. Ты готова, Клу?

Он покинул гостиную, опираясь на руку жены. Глядя им вслед. Трой подумала, что глава семьи все-таки именно полковник. Хилари пошёл их проводить.

— Поворот, как в романе, — заметил мистер Смит. — О Господи!

Крессида выбралась из кресла и обиженно протянула:

— Все только о Форестерах. Похоже, о том, что оскорбили меня, напрочь забыто. И даже неизвестно, о чем, собственно, речь, знаете ли. Любопытно, что было в записке. Ведь не могли же тётю Клумбу назвать “грешной леди”. Или могли?

— Ни в коем случае, — уверенно заявил мистер Смит.

— Я иду спать, — сообщила Крессида, шествуя по гостиной. — Только сначала постараюсь поговорить с Хилари. Наверное, я найду его наверху. Спокойной ночи, миссис Аллен.

— А ёлка? Неужели мы все так и бросим?

— Я не сомневаюсь, что Хилари сам ею займётся, когда спустится вниз. Ведь ещё совсем не поздно, правда? Спокойной ночи, мистер Смит.

— Спокойной-преспокойной, красавица. Не надо волноваться. Этот старый мир подчас бывает забавен, но какое нам дело, не так ли?

— Мне, знаете ли, так не кажется. С этими словами Крессида удалилась.

— Изумительно! — заметил мистер Смит и налил себе бокал. — Вам что-нибудь предложить, миссис Аллен?

— Спасибо, не сейчас. Вам не кажется, что все это — злой розыгрыш?

— Розыгрыш? Да не совсем… Если уж говорить о…

Тут мистер Смит умолк и метнул на Трой острый взгляд.

— Смятение чувств, а?

— Так! Вас тоже почтили вниманием, не правда ли?

— Никаких писем я не получала.

— Тогда каким же образом?

— Неважно, — сказала Трой, помнившая про своё обещание Мервину.

Ей очень хотелось, чтобы мистер Смит был не таким проницательным.

— Предпочитаете не обсуждать? Что же, ваше право. Хотя на вашем месте я бы поговорил с Хилли. Ну, ладно. День был долгим. Я, пожалуй, не прочь отдохнуть. — Мистер Смит сделал глоток из своего бокала. — Неплохо. Но лучшее впереди.

— То есть?

— Я говорю о “ночном колпаке”. Знаете, что это такое? Крепкое пиво. Да, да. Крепкое пиво с ломтиком лимона. Я всю жизнь пью его на ночь: и приятно, и iолезно. Хилли обещал, что в моей комнате найдётся все необходимое.

— Об этом позаботится Найджел?

— Да.

— Мистер Смит, какого вы мнения обо всем этом антураже?

— Простите?

— Об обстановке в Холбедзе?

— А, понял. Она достаточно своеобразна. Даже, пожалуй, эксцентрична. Но в этом весь Хилли. Нет, если бы он окружил себя громилами, ворами, шулерами и тому подобное, я бы решительно высказался против. Но убийцы, причём ставшие ими лишь раз под воздействием обстоятельств, — это совершенно иное дело.

— Мой муж такого же мнения.

— А ему виднее, не так ли? Зато Альфред Маульт придерживается совершенно противоположных взглядов. — Он не доверяет остальным слугам?

— Он их на дух не переносит. Он принадлежит к классу суперснобов: слуга солдата, который считает, что все должно быть исключительно респектабельно и правильно. Уж я-то знаю. Я сам из низов. Для Маульта прочие слуги — подонки общества. Он ни в коем случае не замарал бы себя пребыванием с ними в одном доме, если бы смог заметить хоть малейшую разницу между полковником и Всемогущим Господом.

Мистер Смит опустил пустой стакан, вытер рот и подмигнул.

— Неплохо. Знаете что? Вам непременно надо будет как-нибудь заглянуть ко мне. Попросите Хилли завезти вас. У меня найдётся пара интересных вещиц. Я не отказываю себе в удовольствии время от времени приобрести кое-что для себя. Какого вы мнения о Блейке?

— О Блейке?

— Уильяме. “Тигр, о тигр…” — Превосходного.

— Я раздобыл один из его рисунков. — Неужели?!

— Приезжайте, и увидите.

— Спасибо. С удовольствием.

Вернулся Хилари и стал рассыпаться в извинениях.

— Что вы только должны о нас подумать! — восклицал он. — Я просто убит. Чужие трудности — это так обременительно.

— Так в чем же все-таки дело? — поинтересовался мистер Смит.

— Да ни в чем, честное слово. Разве что Крессида волнуется.

— Кошмар. Впрочем, насколько я понимаю, она уже приходит в себя.

— То есть?

— Хуже всего, когда течёт красная кровь. Впрочем, её можно стереть, только и всего.

— Дядя Берт, вы совершенно невыносимы, — беззлобно сказал Хилари, однако при этом покраснел и вытер платком лицо.

— Ладно, я пошёл наслаждаться целительным покоем. Если под дверью меня ждёт какое-нибудь грязное послание, я обязательно завоплю. Всем спокойной ночи.

Мистер Смит, насвистывая, вышел из гостиной и стал подниматься по лестнице.

— Вы ведь ещё не уходите, не так ли? — обратился Хилари к Трой. — Пожалуйста, останьтесь, иначе я решу, что вы обиделись.

— В таком случае я остаюсь.

— Боже, как вы холодны! Впрочем, это успокаивает. Вам налить чего-нибудь? Нет? А я выпью бокальчик. Мне совершенно необходимо выпить.

После небольшой паузы, занятой приготовлением напитка, Хилари продолжил:

— Вам, наверное, смертельно хочется узнать, что было в записке, адресованной дяде Блоху?

— Увы, это так. Боюсь, что…

— Право, бояться совершенно не стоит.

— Не смею сомневаться, поскольку, как я вижу, вы с трудом удерживаете улыбку.

— О, вы проницательны, не так ли? Дело в том, что дядю Блоха обозвали старой клушей в клобуке. Подразумевалась, разумеется, тётя Клу, точнее, её прозвище, которое обязано своим происхождением чуть ли не мне. Ну и плюс грязный намёк, что не всех женщин устраивают монахи. Интересно, кого же можно счесть заместителем? Маульта?

— Неудивительно, что она пришла в ярость.

— В ярость? Да ничего подобного! В глубине души она была довольна. Вы разве не заметили, как ей не понравилось, когда дядя Блох назвал записку смехотворной?

— Я вам не верю.

— Честное слово, зря. Трой фыркнула.

— Разумеется, — продолжил Хилари, — тётушка была бы в восторге, схватись дядя Блох за кнут. Только вот не знаю, какой толк от этого предмета внушения: ведь так легко удрать, оставив бичевателя описывать круги кнутовищем, как делают дрессировщики в цирке.

— Полагаю, что в данном случае к делу приступают иначе. Тут пользуются короткими взмахами, словно жокеи, и продолжают, пока кнут не сломается пополам, чтобы торжественно швырнуть обломками в жертву.

— О, похоже, вы прекрасно разбираетесь в подобных вещах!

— Это всего лишь предположение.

— Однако, знаете ли, дело вовсе не шуточное. Моя дорогая Крессида ужасно огорчена. Она действительно обижена и жутко злится. Видите ли, она так и не примирилась со слугами. Она, правда, была готова терпеть их, поскольку свои обязанности они выполняют замечательно, — вы ведь с этим согласны, не так ли? Но, к сожалению, она вбила себе в голову газетную утку об одном греческом миллионере, который умер при подозрительных обстоятельствах, благодаря чему все его слуги получили возможность вернуться в Англию — а к этому они якобы давно стремились, — при чинах и деньгах. Теперь она твёрдо убеждена, что записку ей послал Найджел, и горит желанием вышвырнуть его вон.

— Но вы ведь не считаете, что это Найджел?

— Сомневаюсь, чтобы он мог оказаться таким ослом.

— Однако…, извините, но вы сами рассказывали, что он из тюрьмы был переведён в сумасшедший дом.

— Он так же здоров, как вы или я. Он совершенно излечился. Я, конечно, признаю, что записка выдержана полностью в его духе, но тем не менее я уверен, что это сделано для отвода глаз.

— Вот как? — задумчиво проговорила Трой.

— Именно. Точно так же записка, полученная дядей Блохом, бьёт прямиком в Казберта, который осуждён за убийство любовника своей жены. Вы, наверное, не в курсе, но последней каплей, по-видимому, стали для него слова “клобук нацепи”.

— И как же вы все это объясняете?

— Прежде всего я никогда не поверю, чтобы Найджел и Казберт одновременно, независимо друг от друга, решили послать ядовитые анонимки, причём написанные одинаковым почерком и на одной и той же бумаге из библиотеки.

“И чтобы Мервину именно тогда же взбрело в голову поставить скипидар на дверь”, — добавила про себя Трой.

Сомнительно, — продолжил Хилари, — что кто-нибудь из остальных решил бросить на них тень. Во всяком случае, мне всегда казалось, что они отлично ладят друг с другом.

— Тогда?

— Тогда остаётся признать, что это сделал кто-то ещё. Знаю, что не я, и думаю, что не вы.

— Не я.

— Выходит, поле поисков сужается до абсурда. Дядя Блох, тётя Клумба, Крессида, дядя Берт.

— А Маульт?

— Господи! Я и забыл о любимце дяди Берта! Маульт! Итак, Маульт…

— Мистер Смит, кажется, думает…

— Да, да, знаю. — Хилари обеспокоенно поглядел на Трой и начал мерить шагами комнату, словно не мог найти подходящих слов. — Дядя Берт — большой чудак. Он очень непрост. Очень.

— Вот как?

— Да. Возьмите хотя бы его сардоническую плебейскую манеру держаться… Мол, я кокни, и потому выламываюсь. Разумеется, он действительно кокни, однако в случае необходимости весьма успешно забывает об этом. Вы бы послушали его во время деловых переговоров! Ни следа акцента, ни капли эксцентричности — сплошная респектабельность.

— Интересно.

— Видите ли, у дяди Берта просто весьма своеобразное чувство юмора.

— Близкое к так называемым “чёрным” комедиям?

— Вот именно. Но при всем при том он исключительно проницателен и…

Хилари не договорил. Его взгляд упал на ёлку, и он без всякого перехода заявил:

— Нужно заняться ёлкой. Это успокаивает. С этими словами мистер Билл-Тосмен открыл ящик с украшениями.

Двери в гостиную после ухода мистера Смита остались открытыми и потому не могли заглушить возникшей за ними суматохи. Кто-то поспешно скатился по лестнице, издавая нечленораздельные звуки, потом ругнулся и кинулся, спотыкаясь, по коридору, слепо толкнулся в дверь и оказался мистером Смитом. Но в каком виде!

Поверх пижамы был криво наброшен цветастый халат, одна нога в тапочке, другая босая, жидкие волосы встали дыбом, глаза дико вращаются, а из открытого рта густо идёт пена.

Мистер Смит рыгнул, взмахнул руками и невнятно выдавил из себя:

— Отрава! Меня отравили!

С его губ сорвался радужный шарик, подплыл к ёлке, на несколько мгновений застыл под веткой, как игрушка, и лопнул.

2

— Мыло, — проговорил Хилари. — Дядя Берт, это мыло. Ради Бога, успокойтесь и прополощите рот. Здесь, внизу, в умывальной.

Мистер Смит мгновенно исчез.

— Быть может, вам лучше помочь ему? — сказала Трой.

— Какой кошмар! Сколько же можно?! Хилари кинулся вслед за дядей Бертом. Прошло довольно много времени, пока Трой наконец услышала, как они поднимаются по лестнице к спальням. Вскоре после этого Хилари вернулся. Он был ужасно расстроен.

— Мыло, — сказал он с порога. — Исключительно крепкий раствор мыла. Дяде очень плохо. Это последняя капля.

— Мерзкий шутник! Но последнее выходит уже за всякие рамки! В кармане дядиной пижамы оказалась очередная грязная анонимка: “Как мышьяк?” Он же мог умереть от страха — Как он себя чувствует?

— Он очень ослабел, но постепенно приходит в себя И в ярость.

— Ничего удивительного.

— Кому-то не поздоровится — грозно пообещал Хилари.

— Как вы думаете, новый мальчик, взятый на кухню, здесь ни при чем?

— Он ничего не знает о прошлом остальных слуг. А этому “кому-то” известно и про “грешную леди” Найджела, и про вспышку Казберта, и про отравление мышьяком, за которое осудили Винсента.

— И про “детскую ловушку”, расставленную Мервином, — добавила Трой прежде, чем успела подумать Хилари уставился на неё.

— Вы хотите сказать… Вы тоже!!

— Я обещала молчать. Мне казалось, что другие события позволяют… Могу только сказать, что у меня тоже были неприятности. Я уверена, что Мервин ни при чем. Пожалуйста, не будем вдаваться в подробности.

Хилари помолчал, потом принялся вынимать из коробки ёлочные украшения.

— Я не буду ничего предпринимать, — сказал он — Я оставлю все как есть и сохраню величественное спокойствие. Кто-то хочет, чтобы я устроил грандиозный скандал, а я не буду. Я не буду допрашивать своих слуг, не буду портить себе Рождество. Пусть этот “кто-то” лопнет от разочарования. Давайте лучше займёмся ёлкой. Вы не поверите, но сейчас всего десять минут одиннадцатого.

Они вдвоём быстро нарядили пушистое деревце Хилари решил выдержать его в золотых тонах. Крупные стеклянные шары они повесили на нижних ветках, игрушки помельче — выше, а на верхушку посадили золотого ангела. Украшение дополнила блестящая золотистая мишура. Среди густых веток поблёскивали звезды, вздымались жёлтые свечи. Ёлка получилась просто сказочной.

— Я позолотил даже рождественскую хижину, — сказал Хилари. — Надеюсь, тётя Клумба не будет возражать. Только подумайте, как все это будет выглядеть, когда зажгут свечи!

— А подарки? Подарки будут?

— Детишки получат золотые корзинки, которые принесёт дядя Блох. По одной корзинке на каждую семью. А подарки для нас будут ждать на столике сбоку. Каждому придётся отыскать свои самостоятельно, потому что дядя Блох не сможет прочесть этикетки без очков. Он просто выкатит столик.

— Как? Снаружи? А если ночь будет слишком холодной и ветреной?

— Если погода окажется плохой, нам придётся доставить подарки из коридора.

— Асам полковник? Ему все равно придётся возникнуть из снежной бури?

— Ни на что другое он не согласится.

Поколебавшись, Трой все-таки рискнула заметить, что полковник Форестер выглядит недостаточно здоровым, чтобы, пусть ненадолго, выходить под зимнюю метель в лёгкой золотой накидке. Хилари возразил, что можно надеть и перчатки, а затем, заметив неуверенность в глазах у Трой, добавил, что Винсент подержит над полковником зонтик, так что парик и корона из мишуры не пострадают Несколько снежинок только усилят общее впечатление.

— Правда, они быстро растают, — закончил Хилари, угнездившийся на самом верху стремянки, и посмотрел на Трой сквозь зеленые ветки и золотую мишуру. — Вижу, вы не согласны. Вы считаете меня взбалмошным, бессердечным и полностью потерявшим моральные ориентиры.

Замечание угодило в точку: Трой именно так и думала.

— Может быть, вы и правы, — продолжил Хилари, не дожидаясь ответа. — Но, по крайней мере, я не притворяюсь. Например, я сноб. Я чрезвычайно горжусь древностью своего рода. Я не сделал бы предложения прекрасной Крессиде, если бы она не происходила из семьи потомственных военных. Генеалогические древа я ценю даже больше, чем рождественские И мне нравится, что я могу позволить себе ёлку из настоящего золота.

— Лично я ничего не имею против золотой ёлки, — сказала Трой.

— Я вас понял. Помолитесь за меня завтра во время службы.

— Я не священник.

— Неважно. Я заново отделал домашнюю церковь. Получилось довольно красиво.

— Вы христианин?

— Смотря в каком смысле. Будьте ангелом, подайте игрушку.

К полуночи ёлка была окончательно украшена. Они стояли у догорающего камина и любовались делом своих рук.

— Гореть будут только свечи, — сказал Хилари. — Освещение получится волшебное. Сказка. Как вы думаете, детям понравится?

— Они придут в восторг. Пожалуй, пора спать.

— Мне было очень приятно наряжать ёлку вместе с вами, — сказал Хилари, подавая Трой руку, чтобы проводить. — Вся дикая чепуха осталась далеко позади. Огромное вам спасибо. А как вам нравится рождественская ветвь Найджела?

Они как раз проходили под ней. Трой подняла глаза, и рождественский венок мягко коснулся её лба.

— С Рождеством! — сказал Хилари.

На пороге гостиной Трой распрощалась с ним и поднялась в свою комнату.

Открыв дверцу шкафа, она с удивлением убедилась, что из комнаты Форестеров до сих пор доносятся голоса Беседа была невнятной, однако пока Трой вешала платье, полковник, по-видимому, подошёл к шкафу, потому что она услышала совершенно отчётливо:

— Нет, дорогая, это решено окончательно. Если ты отказываешься, то я сам.

Хлопнула дверца. Трой представила себе, как миссис Форестер с треском захлопывает за собой дверь ванной, однако ей тут же пришлось вообразить другую картину миссис Форестер, влетающая с грохотом обратно в спальню. Её голос прозвучал резко, но слов разобрать было нельзя. Шаги полковника удалились. Трой поспешно закрыла шкаф и нырнула в постель.

3

Утро Рождества заглянуло в окно вместе с бледными лучами солнца. Вид из спальни открывался самый праздничный — не хватало только рамки из веток с блёстками и украшениями. Свежий снег на диво смягчил ландшафт, скрыв под собой все затеи Хилари.

Одеваясь, Трой услышала, как Форестеры перекликаются за соседней дверью, и решила, что полковник пришёл в норму. Она постучала в совместную стенку и громко крикнула:

— Доброе утро! С Рождеством!

— Спасибо, мадам, — отозвался мужской голос. — Я передам полковнику и миссис Форестер.

Маульт!

Трой слышала, как его шаги удаляются, затем раздались невнятные голоса, Маульт вернулся и осторожно постучал в стенку.

— Полковник и миссис Форестер передают вам свои поздравления, мадам, и будут очень рады, если вы заглянете.

— Через пять минут, — прокричала в ответ Трой. — Спасибо.

Полковник и миссис Форестер встретили её в постели. Они сидели совершенно прямо под зелёным зонтиком, вид которого напоминал о миссионерах викторианской эпохи. Зимнее солнце весело играло на импровизированной крыше. Оба супруга были в алых халатах, одинаково запахнутых на шее таким образом, что их головы поднимались словно из чашек лотоса. Они напоминали изображения индийских божеств. Полковник и миссис Форестер хором пожелали Трой счастливого Рождества и пригласили её присесть.

— Думаю, что не совсем обычный приём вас не смутит. Вы ведь художница, — сказала миссис Форестер.

Дверь в ванную была открыта. За ней виднелась вторая дверь в комнату, где Маульт старательно чистил щёткой сюртук.

— Об этом зонтике я уже слышала, — ответила Трой.

— Мы не любим, когда солнце светит нам в глаза, — пояснила миссис Форестер. — Можно попросить вас закрыть дверь в ванную? Спасибо. У Маульта есть определённые суеверия, с которыми мы предпочитаем не спорить. Надень свой аппарат, Фред. Я говорю: надень свой аппарат!

Полковник Форестер, который до этого улыбался и кивал невпопад, потянулся за слуховым аппаратом и вставил его в ухо.

— Чудесное изобретение, — сказал он. — Вот только как мне быть сегодня вечером? Впрочем, парик чудовищно длинный. Друид со слуховым аппаратом! Ну не абсурд ли это, как по-вашему?

— Погоди, сначала надо выяснить, что было сделано вчера вечером, когда мы пошли спать, — заметила миссис Форестер. — Как развивались события?

— Мы умираем от любопытства, — поддержал супругу полковник.

Трой рассказала о мистере Смите и мыльном растворе. Миссис Форестер сердито потёрла нос.

— Это становится нудным, — заявила она. — И это совершенно опрокидывает мою гипотезу, Фред. Совершенно опрокидывает мою гипотезу!

— Это для тебя нелегко, Клу.

— Но, кстати, опрокидывает ли? Я не так уж в этом уверена. Быть может, это уловка. Я говорю…

— Я надел аппарат, Клу.

— А в чем заключается ваша гипотеза? — поинтересовалась Трой.

— Я считаю, что записки составил Смит.

— Но, право…, — Он очень неплохой человек, однако с довольно грубым чувством юмора, и он не любит Крессиду.

— Клу, дорогая, я уверен, что ты ошибаешься.

— Ничего подобного! Уверена, ты боишься, что я права! Он, как и я, считает её неподходящей партией для Хилари.

— Будь что будет, Клу.

— Ты хочешь сказать, будь что есть. Не пугай меня, Фред.

— Берт Смит ни в коем случае не написал бы мне такой гадости про тебя.

— Не согласна! Подобные шутки как раз в его вкусе.

— Да нет же! — страдальчески проговорил полковник.

— А Хилари это показалось забавным, — возмущённо сказала миссис Форестер. — Как вы считаете, миссис Аллен? Полагаю, Хилари сообщил вам, о чем идёт речь.

— В общих чертах — Ну и как? Забавно?

— Рискуя навлечь на себя недовольство, боюсь, что я вынуждена признать — начала Трой.

— Можете не продолжать! — Миссис Форестер торжествующе поглядела на супруга. — Да, невероятная наглость. Разумеется, совершенно необоснованная. И, как ни абсурдно, несколько ближе к цели, чем можно предположить.

Трой могла бы поклясться, что при этих словах в глазах миссис Форестер мелькнуло нечто похожее на воспоминание.

— Я не верю, что Берт по доброй воле напился мыла, — упрямо возразил полковник.

— С него станется, — мрачно проговорила миссис Форестер и махнула рукой. — Впрочем, это неважно. Главное, миссис Аллен, нам надо выбрать линию поведения. Мы с Фредом решили не обращать внимания. Полностью проигнорировать, словно ничего и не было. — Тут миссис Форестер обняла супруга одной рукой. Полковник заморгал и отодвинулся.

— Мы считаем, — продолжила миссис Форестер, — что глупо доставлять шутнику удовольствие, хоть как-то реагируя на его пакости. Надеюсь, вы к нам присоединитесь?

— Не портить же ёлку и все остальное! — поддержал её полковник. — После службы предстоит репетиция, и хотелось бы уделить ей полное внимание.

— Вы вполне оправились, полковник?

— О да, спасибо. Это, знаете ли, моё старое недомогание. Что-то типа сердечной недостаточности, или как там ещё… Совершенно незачем беспокоиться.

— Ну и хорошо. — Трой встала. — Итак, договорились: полное спокойствие и ни слова ни о чем, кроме Рождества.

— Прекрасно. Значит, с этим покончено. Вот только не уверена, Фред, как себя поведёт твоя протеже.

— Она вовсе не моя, Клу.

— Она была под твоей опекой.

— Вот именно, была. — Полковник повернул покрасневшее лицо к Трой и быстро пояснил, не поднимая на неё взгляда, словно спешил отделаться от неприятной обязанности:

— Крессида — дочь одного моего сослуживца. Германия. 1950. На учениях мой джип перевернулся. И вы знаете, что сделал этот человек? — На глаза полковника навернулись слезы. — Он меня вытащил. Меня вжало лицом в грязь, а он меня вытащил. Потом. Потом взрыв. Бензин. Я обещал ему присмотреть за девочкой.

— К счастью, — вставила миссис Форестер, — она была хорошо обеспечена. Школа в Швейцарии и все такое О результатах не будем.

— Её мать, бедняжка, умерла. При родах.

— А теперь, — сказала миссис Форестер, внезапно закрывая зонтик, — девочка подалась в актрисы.

— Разве она не мила, дорогая?

— Она очень красива, — согласилась Трой и спустилась к завтраку.

Этим утром Хилари был занят, однако Трой все равно довольно серьёзно поработала над портретом, прежде чем начать готовиться к рождественской службе.

Случайно кинув взгляд из окна библиотеки, она невольно вздрогнула. Найджел закончил свою скульптуру. На снежном постаменте, основой для которого служил тот самый ящик, блистала в ледяной неподвижности фигура предка Хилари Билл-Тосмена со скрещёнными на груди плоскими руками.

В половине одиннадцатого на башне затрезвонил монастырский колокол, выдавая волнение звонаря. Трой быстро спустилась по лестнице и свернула в правый коридор, который вёл в библиотеку, комнату для завтраков, будуар, кабинет Хилари и, как теперь выяснилось, в церковь.

Церковь оказалась превосходной. Она была полна — однако не переполнена — истинными произведениями искусства. Дароносица, подсвечники, исповедальня периода кватроченто — все отличалось изысканным вкусом и, безусловно, астрономической стоимостью.

Трой ужасно захотелось в противовес этой роскоши почтить какого-нибудь потёртого гипсового святого венком из бумажных цветов. Казберт, Мервин, Найджел, Винсент, Киски-Ласки и его поварёнок уже сидели на своих местах в окружении незнакомых личностей очевидно, строительных и прочих рабочих и их семейств На передней скамье восседали Хилари и Крессида. Вскоре собрались остальные гости, и служба началась. Тюремный священник отслужил короткую мессу, во время которой полковник Форестер, к приятному изумлению Трой, исполнял подходящие к Рождеству гимны на красивом маленьком органе. Хилари прочёл нужные строчки из Евангелия.

В три часа состоялась репетиция у ёлки.

Продумано все было очень тщательно. Гостям предстояло собраться в библиотеке, поэтому неоконченный портрет и все прочее на время перенесут в кабинет Хилари. Винсент с зонтиком и очаровательными саночками в стиле барокко, доверху нагруженными подарками, будет ждать на улице у окна гостиной. В восемь часов раздастся запись перезвона рождественских колоколов, и дети попарно направятся из библиотеки по коридору в гостиную, где их встретит сверкающая в темноте ёлка. Взрослые войдут после детей.

Когда все гости соберутся в гостиной, полковник Форестер в костюме друида тихонько выскользнет из соседней небольшой комнаты (Крессида поможет ему там переодеться) и через дверь проникнет в прихожую, а оттуда на заснеженный двор. Дальше дело за Винсентом, который обеспечит, чтобы прозвучали записанные на ленте колокольчики, храп оленей и крик “Хэй!”. Казберт и Мервин немедленно распахнут изнутри французское окно, и полковник торжественно вступит через него вместе с санками, предусмотрительно снабжёнными незаметными колёсиками. В его задачу входит совершить круг почёта у ёлки, избавиться от груза, молча поклониться аудитории, сделать пару эзотерических жестов и кануть в забвение, для чего он должен как можно быстрее вернуться со двора обратно в комнату, где Крессида поможет ему избавиться от бороды, усов, бровей, парика, сапог и золотого облачения. Затем полковник незаметно смешается с остальными гостями.

Репетиция не обошлась без недоразумений, возникавших большей частью по вине самого полковника, который пришёл в чрезвычайное возбуждение. Трой даже встревожилась за него, а миссис Форестер, не обратившая ни малейшего внимания на слабые протесты полковника против её присутствия на репетиции, махнула Хилари, чтобы он немедленно остановил сумасшедшую беготню вокруг ёлки, если он действительно рассчитывает на выступление полковника нынче вечером. Иначе, грозно предупредила тётя, она не отвечает за последствия. Затем она решительно увела мужа наверх отдыхать, проследив, чтобы полковник поднимался по лестнице медленно и останавливался на десять секунд на каждой пятой ступеньке.

Крессида, ходившая с самого утра с совершенно расстроенным видом, подошла поближе к Трой, откуда было удобнее наблюдать за медленным изгнанием будущего друида.

Полковник попросил их не беспокоиться, и Крессида предложила Трой пойти отдохнуть в будуар.

— Знаете, — начала она в будуаре, — бывают моменты, когда Холбедз кажется мне сумасшедшим домом. Местом для шизофреников. Нечто такое бесконечно длящееся. Мы проходили это на занятиях органическим экспрессивизмом.

— Органический экспрессивизм? Что это такое? — спросила Трой.

— Ну, так просто не объяснишь. Нельзя сказать, что он о том-то и о том-то. Просто органический экспрессивизм является совершенно особым ощущением для каждой из нас и опять-таки особым, но иным ощущением для каждого в аудитории. Он заключается в надежде вызвать спонтанное эмоциональное переживание. Зелл — наш директор, то есть не директор в прямом смысле, а источник, вдохновитель, — он придаёт огромное значение спонтанности.

— Вы член труппы?

— Нет. Ведь мы с Хилари собираемся пожениться в мае, так что нет особого смысла вступать, не правда ли? К тому же сейчас перерыв в представлениях.

— А что вы делаете во время спектаклей?

— Сперва я просто двигалась по сцене, стараясь обрести внутреннюю свободу, а затем Зелл предложил разрабатывать принцип Инь-Янь. Знаете, взаимодействие мужского и женского начал. Этим я и занялась. На левой ноге у меня была сетка, изображающая брюки, а к левой щеке плотно клеилась зелёная прядь капроновых волос. Кстати, терпеть не могу сандарака. Представляете, как это неприятно на коже? Зато прядь вызывала ассоциации с водорослями, что через эротические ощущения обеспечивало успешный контакт.

— А что ещё на вас было?

— Ничего. Знаете, зрители принимали меня просто потрясающе. Кстати, благодаря опыту с искусственными волосами я смогла заняться бородой дяди Блоха. Она в полном порядке. Её осталось только надеть.

— Надеюсь, он будет чувствовать себя хорошо.

— Я тоже. Хотя он, конечно, перевозбудился. Он потрясающий, правда? Хотя нет. Самая потрясающая здесь я. А он самый-самый. Понимаете? Только боюсь, что тёте Клу я не смогу угодить.

Продолжая нести чепуху, Крессида бесцельно бродила по изящному будуару, вертя в руках то одну, то другую вещицу.

— Вы знаете, сегодня в кухне была ссора, — неожиданно сообщила она.

— Не слышала.

— В некотором роде из-за меня. Киски-Ласки жаловался на меня из-за своих, кошмарных кошек, а остальные смеялись над ним и… Я точно не знаю…, но все это как-то переросло в скандал. К тому же вмешался Маульт. Они все его просто не переваривают.

— Откуда вам это известно?

— Слышала. Хилли попросил меня взглянуть на цветы, а они находятся в комнате рядом с так называемой гостиной для слуг. Вы не представляете, что там творилось! Просто рёв стоял. Я спрашивала себя, не сообщить ли об этом Хилли, но тут услышала, что в коридор выскочил Маульт. Уходя, он крикнул остальным: “Собачья свора! Головорезы недоделанные!” Ну и так далее. А Казберт взревел, словно бык, чтобы он проваливал побыстрее, пока цел. Я все передала Хилли и думала, что он уже рассказал вам. Вы ему очень нравитесь.

— Он ничего не говорил.

— Во всяком случае, я не собираюсь выходить за него замуж, пока в доме такая обстановка. Это же бред! Не для меня! Если бы вы слышали! Знаете, что сказал Казберт? Он сказал: “Ещё раз вякнешь, и я тебя урою”.

— Я не совсем поняла.

— По-моему, это похоже на угрозу убить. Да, да. Именно так.

4

С этого момента Трой начала тревожиться по-настоящему. Она взглянула на себя как бы со стороны: слабая одинокая женщина, оказавшаяся среди незнакомых людей в напыщенно-роскошном доме на отшибе, который обслуживают бывшие убийцы. Нравится ей эта ситуация или нет, но с ней приходится мириться. Трой от всей души захотелось оказаться сейчас в Лондоне, чтобы встретить Рождество одной или с кем-нибудь из надёжных друзей, которые так сердечно её приглашали.

Портрет был почти завершён. Можно сказать, совсем завершён. Вероятнее всего, что на этой стадии самое мудрое — это немедленно убрать его подальше от художника. Обычно подобную услугу оказывал Трой её муж, однако сейчас он находился за двадцать тысяч миль, и если не случится ничего непредвиденного, вернётся домой не раньше, чем через неделю. Краски на холсте были ещё слишком свежи для перевозки. Впрочем, можно договориться, чтобы портрет был отправлен в мастерскую попозже, и сказать Хилари, что она уезжает… Когда? Завтра? Он будет очень удивлён и почувствует, что дело неладно. Он решит, что она испугалась, и попадёт в самое яблочко. Трой действительно боялась.

Мистер Смит говорил, что собирается вернуться в Лондон послезавтра. Возможно, ей лучше уехать вместе с ним. Дойдя до такой мысли. Трой поняла, что ей немедленно следует взять себя в руки.

Она и прежде не раз испытывала в чужих домах внезапное, но всепоглощающее желание бежать куда глаза глядят, словно бы каждый нерв в её теле по непонятной причине начинал сигнализировать: “Немедленно покинь это место!” Впрочем, подобный приступ мог произойти с ней и в ресторане, если официант медлил принести меню. Может, и теперь её состояние вызвано всего лишь эксцентричностью жизни в Холбедзе? В конце концов, слуги Хилари действительно могут оказаться вполне безвредными, как утверждает хозяин, а Крессида просто преувеличивала серьёзность ссоры.

Трой припомнила, насколько спокойно отнеслись к вчерашним происшествиям супруги Форестер и мистер Смит (если не считать эпизода с мыльным раствором), и сочла себя обязанной накинуть шаль, надеть пальто и отправиться на прогулку.

Её ждали ледяной холод позднего вечера, тишина, ясное тёмное небо и сверкающий снег. Трой воспользовалась моментом, чтобы повнимательнее рассмотреть творение Найджела. Снег замёрз и приобрёл твёрдость мрамора. Найджел очень ловко управился с помощью кухонной лопатки: ему удалось достичь той чёткости и точности форм, какие редко встречаются в скульптурах из снега. Только северная сторона слегка пострадала от ветра и начинавшегося время от времени дождя. Впрочем, причинённые ими повреждения касались в основном пьедестала, точнее, покрытых снегом коробок. Трой подумала, что хорошо бы сфотографировать эту скульптуру прежде, чем она растает.

На этот раз Трой не пошла дальше поля с пугалом, которое неподвижно застыло под невозможным углом — так, как его оставил ветер. На старой шляпе сидела понурая птица.

Когда продрогшая Трой вернулась в тёплый дом, она уже настолько пришла в себя, что решила отложить решение вопроса об отъезде на завтра. Её даже заинтересовало, как пройдёт вечерний праздник, что, впрочем, было неудивительно: Холбедз буквально вибрировал от ожидания. Гигантский холл с двумя лестничными пролётами был украшен огромными гирляндами из еловых ветвей, мишуры, остролиста и алых лент, которые тянулись вплоть до резных перил. В обоих каминах пылали, потрескивая, чудовищного размера поленья. Пахло потрясающе.

Хилари с расписанием в руке давал последние указания слугам. Заметив Трой, он весело помахал ей в знак приветствия и предложил тоже послушать.

— Итак, Казберт, ещё раз. Вы проверяете, чтобы дверь в гостиную была заперта, иначе дети окажутся там раньше, чем надо. Когда все гости соберутся — список у вас будет, — вы убедитесь, что Винсент уже стоит наготове с санками. Затем вы ждёте до половины восьмого, когда прозвучит первая запись с колоколами и полковник Форестер спустится в комнату рядом с гостиной, где мисс Тоттенхейм нацепит бороду.

— Выбирай выражения, дорогой, — медовым голосом вставила Крессида. — Представляешь, на что я буду похожа с бородой?

Киски-Ласки хихикнул.

— Мисс Тоттенхейм поможет полковнику прицепить бороду, — поправил себя Хилари, возвысив голос. — Затем вы проверяете, на месте ли Найджел, и без чёт верти восемь стучите в дверь комнаты, давая полковнику и мисс Тоттенхейм знать, что у нас все готово. Понятно?

— Да, сэр. Очень хорошо, сэр.

— После этого вы с Найджелом зажигаете свечи на ёлке и рождественской ветви. Много времени на это не понадобится. Не забудьте убрать стремянку и погасить остальные огни. Это исключительно важно. Так, прекрасно… Затем вы отправляете Найджела обратно в холл к проигрывателю. Найджел! Ровно без пяти восемь вы пускаете запись на полную мощность. Помните, на полную! Нужно, чтобы колокольный перезвон заполнил весь дом. Дальше… Мервин! Как только услышите колокола, вы отпираете двери гостиной и, умоляю вас, заранее позаботьтесь о ключе.

— Можете положиться на меня, сэр.

— Прекрасно. Вы, Казберт, идёте в библиотеку и приглашаете гостей на ёлку. Громко, Казберт! Во весь голос!

— Да, сэр.

— Затем вы с Мервином распахиваете двери гостиной и сразу же проходите к французскому окну. Не забудьте убедиться, что полковник ждёт на улице. Винсент помигает вам фонариком. Итак, вы ждёте у окна. Дальше самое главное. Когда все гости войдут в гостиную и займут свои места — за этим прослежу и я сам, и надеюсь, миссис Аллен не откажется помочь мне, — вы, Казберт, встанете у окна так, чтобы Винсент мог вас видеть, и дадите сигнал. Винсент будет ждать этого момента. Кстати, Винсент, смотрите, чтобы вас с санками не увидели раньше времени! Когда колокола внутри дома умолкнут, вкатите санки во внутренний двор, где вы встретитесь с полковником, и ждите появления Казберта у окна. Как только вы его увидите, включайте ленту с колокольчиками. Громкоговорители, — пояснил Хилари Трой, — для пущего эффекта установлены на улице. А дальше, дальше… Казберт! Умоляю! Вы с Мервином должны действовать очень чётко. Прежде всего — спокойствие. Спокойствие и координация. Дождитесь, пока ваш собственный голос крикнет “Хэй!” из громкоговорителя, затем финальный перезвон колокольчиков — и только после этого широко распахните французское окно, чтобы впустить полковника вместе с санками. Винсент! В вашу задачу входит удержать полковника, чтобы он не появился раньше, чем мы будем готовы принять его. Проследите, чтобы он снял перчатки. Лучше, если вы сами снимете их с него в последний момент. Он будет в перчатках, чтобы не обморозить руки. И позаботьтесь, чтобы полковник не запутался в верёвке! Иначе он завяжется в неё, как рождественский подарок. Постарайтесь немного сдержать его пыл.

— Сделаю все, что в моих силах, сэр. Но он будет очень недоволен, сэр.

— Знаю. Я полагаюсь на ваш такт, Винсент. Мисс Тоттенхейм присмотрит за полковником в комнате, а вы примете его во дворе. Делайте с ним что хотите.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Винсент с сомнением в голосе.

— Вот и все, — закончил Хилари и обвёл глазами собравшихся. — Больше мне нечего добавить. Спасибо.

С этими словами он повернулся к Трой и предложил:

— Пойдёмте пить чай в будуар. Обслужим себя сами и постараемся собраться с духом. Вы волнуетесь, правда?

— Я…, да, — сказала Трой, с удивлением обнаружив, что она действительно волнуется. — Очень.

— Обещаю, что вы не будете разочарованы! Как знать: быть может, предстоящий вечер запомнится вам на всю жизнь как нечто уникальное.

— О, в этом я нисколько не сомневаюсь, — улыбнулась ему Трой.

Глава 4
ЁЛКА И ДРУИД

1

Колокола гремели повсюду, словно сам дом превратился в небывалую колокольню. Найджел выполнил желание своего хозяина со всем тщанием.

— Бонг-бонг-бонг-бонг! — вопил в унисон колоколам какой-то перевозбудившийся малыш, строя рожицы и размахивая руками. Подлизы-девчонки изо всех сил выражали на лицах восторг. Стоило грянуть колоколам, как все дети повскакали на ноги, и родителям с помощью Хилари и Трой едва удалось их остановить. Хорошо ещё, что трое родителей отличались большим опытом, — они были стражниками в Вэйле. Целенаправленно двигаясь по комнате, они довольно быстро сумели выстроить детей попарно в цепочку, похожую на большого беспокойного крокодила.

— Динь-динь-динь-динь! — скандировало молодое поколение.

Появился Казберт. Он оглядел аудиторию, набрал в грудь побольше воздуха и рявкнул:

— Ёлка, сэр!

Мгновенно все умолкли. Колокола ударили в последний раз и тоже стихли. Все часы в доме и башенные часы над конюшней синхронно пробили восемь, а затем вступили колокола. На этот раз они очень нежно наигрывали мелодию “Святого Клемента”.

— Идёмте, — пригласил Хилари.

Все ребятишки моментально превратились в ангелов. Глаза у них округлились, губы приоткрылись, как розовые бутоны. Дети без всяких просьб взялись cа руки. В общем, все они выглядели просто очаровательно. Даже перевозбудившийся малыш угомонился.

И тут совершенно неожиданно Хилари запел, у него оказался приятный баритон:

Колокол Клемента спросил:

“Лимон хотим?”

Колокол Мартина ответил:

“На сантим”

Дети парами двинулись по коридору в большой холл, освещённый теперь лишь пламенем камина, и дальше, к широко распахнутым дверям гостиной, где их ждала подготовленная Хилари сказка.

Трой не могла не признать, что сказка действительно получилась. Зрелище захватывало дух В дальнем углу тёмной длинной комнаты искрилась живыми огнями и звёздами золотая ёлка — самое прекрасное дерево на свете.

Дети расселись на полу поддеревом. Взрослые — родители и слуги — затерялись в тени. “Самое время для дяди Блоха”, — подумала Трой.

Хилари встал перед детьми и поднял руки, требуя тишины. Все умолкли. Снаружи в ночной свист северного ветра вплёлся напев флейт. Электронная музыка, догадалась Трой. Пожалуй, даже чересчур впечатляющая. От этих звуков по спине пробежал холодок. Но тут же весело зазвенели бубенчики: сначала тихо, а потом все ближе и ближе, пока не грянули прямо под окном. Что там творилось, было не разобрать, — все затмевала блистающая ёлка (как и рассчитывал хитрый Хилари), — однако отчётливо послышался топот копыт, храп оленей и оглушительный возглас “Хэй!”.

Окно распахнулось.

Дерево вздрогнуло от порыва холодного ветра, забились язычки свечей, тихо звякнули игрушки.

Окно закрылось.

Из-за ёлки вышел друид с тяжело гружёнными санками.

Это можно было считать чем угодно: нелепой смесью анахронизмов или созданием чересчур пылкого воображения Хилари, но это впечатляло.

Жёсткое просторное одеяние друида с широкими рукавами пылало золотом. Его золотые локоны почти совсем закрывали лицо, огромная золотая борода ниспадала на грудь. Корона из мишуры была надвинута почти по самые брови. Из-под неё в темноте загадочно поблёскивали глаза. Это был не шут, не комический персонаж. Это был Король Лир, на миг превратившийся в Оле-Лукойе из детской сказки. Под звуки труб и скрипок он трижды обошёл ёлку.

Затем он сбросил с плеча золотую лямку, приветственным жестом поднял руки и поклонился.

К несчастью, друид все-таки забыл снять очень обыденные вязаные перчатки.

“Фред! Перчатки! Я говорю…” Но друид уже исчез. Он ушёл так же, как пришёл. Ещё один порыв холодного воздуха, закрытое окно, финальный взрыв колоколов. Он пропал.

2

Среди детей началось настоящее вавилонское столпотворение, которое Хилари и Трой с помощью все тех же родителей удалось удержать в разумных пределах. На корзинках красовались яркие надписи с фамилиями семей, так что ребятишки, быстро разбившись на группки, оживлённо копались в подарках и радостно вскрикивали.

Мервин стоял рядом с ёлкой, держа гасилку, и наблюдал за свечами. Хилари знаком велел Найджелу включить свет над боковым столиком, где ждали подарки для взрослых. Трой обнаружила, что она стоит рядом с миссис Форестер.

— Он был великолепен! Просто ослепителен! — искренне выразила Трой своё восхищение.

— Он забыл снять перчатки. Так я и знала!

— Это неважно. Честное слово, они ничуть не помешали.

— Я пойду к Фреду, — сообщила миссис Форестер. — Посмотрю, как он.

Во всяком случае, Трой показалось, что она сказала именно это, но шум стоял невероятный, и трудно было расслышать даже хорошо поставленный голос миссис Форестер. К этому времени взрослые гости Хилари и слуги тоже успели обнаружить своё присутствие. Найджел разносил по гостиной коктейли с шампанским; коктейль показался Трой исключительно крепким.

К ним направилась Крессида. По просьбе Хилари она была одета в тот же золотистый брючный костюм, что и вчера. Этот цвет превосходно гармонировал с общей гаммой. Уже издали Крессида замахала миссис Форестер поверх голов снующих гостей. Трой невольно отметила, что на этот раз в её манерах отсутствовала жеманная томность. Она видела, как две женщины встретились в толпе. Крессида наклонила голову, и тяжёлая волна светлых волос скрыла её лицо, однако Трой хорошо разглядела в свете настенной лампы, как миссис Форестер нахмурилась и сжала губы. Затем она поспешно двинулась к двери, бесцеремонно расталкивая оказавшихся на дороге гостей.

Крессида подошла к Трой.

— Я хочу спросить, как он? — осведомилась она. — Я пыталась поглядеть, но не нашла удобного места.

— Он был великолепен.

— Чудесно. Вы, разумеется, узнали его?

— Простите?

— Я говорю: узнали его?! О Господи, я, кажется, начинаю подражать тёте Клумбе. Вы ведь заметили?

— Заметила? Что? Кого?

— Его.

— Кого “его”?

— Маульта.

— Маульта?!

— Только не говорите, что вы ничего не заметили! — воскликнула Крессида. — Это с вашей-то проницательностью!

— Я совершенно не понимаю, о чем вы.

— Неужели вы… — Взрыв хохота среди гостей заглушил конец фразы, но Крессида наклонилась и прокричала Трой чуть не в самое ухо:

— Это был Маульт! Друидом был Маульт!

— Маульт?

— У дяди Блоха очередной приступ. Маульт его заменил.

— О Господи! С полковником все в порядке?

— С кем?

— С дядей…, с полковником Форестером.

— Я его не видела. Тётя Клу пошла наверх. По-моему, ничего серьёзного. Кажется, он просто переволновался.

— О, мне так его жаль! — воскликнула Трой.

— Я понимаю. Но, знаете, так уж вышло. Перед ними возник Найджел с коктейлями.

— Допивайте, — сказала Крессида, — и возьмите ещё один. Выпьем вместе. Мне это просто необходимо.

— Хорошо. Но вам не кажется, что в них Многовато бренди?

— Тем лучше.

В этот момент к ним сквозь толпу протолкался Хилари, чтобы поблагодарить Трой за подарок: она сделала акварельный набросок поля с пугалом, вид на которое открывался из окна её спальни. Хилари просто лучился от удовольствия и сыпал благодарностями. Трой заметила, как забавно шевелится его слегка оттопыренная верхняя губа (похож на верблюда, решила она).

Наконец Хилари сказал:

— Все прошло замечательно, не правда ли? Если только не считать дядюшкиных перчаток. Как он мог забыть?!

Трой и Крессида хором сообщили ему об ошибке Хилари явно растерялся.

— О, нет! — пробормотал он. — Что вы говорите? Маульт'! Да… Должен сказать, что он справился просто великолепно. О Боже! Мне следует поблагодарить его Где же он?

Тут перед ними возник тот самый не в меру возбудившийся малыш, исполнил какой-то дикий прыжок и задудел в новенькую трубу прямо в лицо Хилари. К этому времени в гостиной стояла какофония от игрушечных дудок, барабанов и свистков. — Идёмте сюда! — Хилари подхватил Крессиду и Трой под руки и увлёк их в холл, плотно закрыв за собой дверь. Здесь уже был накрыт длинный стол для детей. Киски-Ласки, его мальчик и несколько добровольных помощниц занимались последними приготовлениями.

— Ну вот, так лучше, — сказал Хилари. — Я должен навестить дядю Блоха. Он, наверное, просто убит. Однако, Крессида, расскажи все-таки, что произошло.

— Я спустилась в комнату, чтобы помочь полковнику одеться, и обнаружила там Маульта. Кажется, он поднялся в спальню и обнаружил, что у полковника приступ. Маульт сделал все необходимое, однако стало ясно, что выступать полковник не в силах. Знаете, он был совершенно разбит. Тогда они договорились, что Маульт заменит его. Он был на репетиции и все знал. Полковник несколько остыл, отдал Маульту свои сапоги и все прочее. Идти за тётей Клу он ему не позволил Маульт облачился, надел парик и спустился вниз. Я помогла ему укрепить бороду и корону, после чего он отправился к Винсенту. Он ведь прекрасно справился, правда? Я вошла в гостиную до его появления, но за спинами ничего толком не разглядела. А когда друид исчез, я вернулась обратно в комнату и помогла Маульту снять костюм. Он спешил обратно к дяде Блоху, а я пообещала позвать тётю Клу. Ну и позвала.

— Дорогая, ты выше всяких похвал. И вообще, все действовали просто великолепно. Ладно, я бегу утешать несчастнейшего на всем белом свете полковника. Послушайте! — повернулся он к Трой. — Умоляю! Побудьте ангелами ещё немного. Помогите вдвоём согнать детей ужинать. Пусть Казберт рявкнет погромче. Как только они усядутся под вашим присмотром, Казберт и остальные слуги могут заняться столом для нас. Пусть Казберт ударит в гонг. Если я опоздаю, не ждите меня. Взрослых — в гостиную. Там будут карточные столы. Все, конечно, попросту, без церемоний. И скажите Казберту, чтобы он немедленно занялся шампанским.

С этими словами Хилари взлетел по ступенькам, помахав дамам рукой.

— Весело, — проворчала Крессида. — Я уже с ног валюсь. Впрочем, тёс. Пойдёмте.

Они с Трой точно исполнили все распоряжения Хилари, и вскоре взрослые уже рассаживались у стола. Трой обнаружила, что она оказалась соседкой майора Мачбенкса, с которым встретилась тогда на болотах. Майор любезно выразил своё восхищение этим обстоятельством.

— Я постеснялся вам сказать при вчерашней встрече, — начал он, — но я искренний почитатель вашего таланта. У меня даже есть один ваш рисунок. Знаете, кто мне его дал?

— Понятия не имею.

— Ваш муж.

— Рори?!

— Мы с ним старые приятели. Он подарил его мне по случаю свадьбы…, задолго до вашей, как я полагаю. Вы, кажется, тогда ещё и не познакомились.

— Я уже больше не рисую в той манере.

— О, вы рисуете в гораздо лучшей, я уверен.

— Надеюсь, вы правы, — улыбнулась ему Трой. Кроме майора, рядом с ней оказался также мистер Смит. Он успел прослышать о любезном предложении Маульта и сгорал от любопытства. Трой буквально локтем чувствовала его возбуждение. Пару раз мистер Смит даже попытался привлечь её внимание, однако Трой как ни в чем не бывало продолжала разговаривать с майором. Наконец, освободившись, она повернулась к мистеру Смиту. Тот смотрел на неё, забавно склонив голову набок. Поймав её взгляд, он мотнул головой, прищёлкнул языком и в очередной раз повторил:

— Ай!

— Сами вы “ай”! — ответила слегка захмелевшая от шампанского Трой:

— Говоря по-книжному, Маульт выглядел, как Навуходоносор в халате.

— Знаете, а ведь вы правы, — удивлённо согласилась Трой. — В нем действительно было что-то ассирийское.

— Куда он делся?

— Наверное, поднялся к полковнику.

— Предполагалось, что он будет разносить пирожки ангелочкам.

— Да, кажется, — согласилась Трой и выпила ещё шампанского.

Незаметно появился Хилари и сел рядом с леди, которая была соседкой майора Мачбенкса слева. Он выглядел несколько растерянным.

— Как там полковник? — поинтересовался мистер Смит.

— Спасибо, лучше, — коротко бросил Хилари.

— Выходит, старушка составляет ему компанию?

— Да.

Хилари добавил несколько общих замечаний по поводу разочарования полковника и знаком подозвал к себе Казберта, который держался как истый метрдотель. Трой отметила про себя, что, похоже, никого из слуг не смущало присутствие многочисленных тюремщиков Её Величества. Возможно, им даже нравилось выступать перед ними в своих новых ролях.

Хилари что-то тихо спросил у Казберта. Тот довольно громко ответил: “Его нет, сэр”, а на следующий вопрос: “Не могу сказать, сэр. Выяснить?” — Да, — сказал Хилари.

Казберт подал Мервину неприметный сигнал, и тот исчез из комнаты.

— Забавно, — заметил мистер Смит. — Интересно, куда это забился Маульт, чтобы не краснеть от похвал?

— Откуда вы знаете, что речь шла именно о Маульте?

— Они же так сказали. Разве нет?

— Я не расслышала.

— Забавно, — повторил мистер Смит, откинулся на спинку стула и устремил свои блестящие глазки на Хилари.

Трой выпила ещё шампанского и начала было:

— Почему вы…

Но мистер Смит не обратил на Трой внимания. Он был поглощён наблюдением за Мервином, который успел вернуться и сейчас разговаривал с Казбертом. Затем Казберт снова склонился над хозяином.

— Маульт, — прогудел он, — не занят в холле, сэр.

— Какого черта?! — раздражённо осведомился Хилари.

— Не могу сказать, сэр. Он получил инструкции, сэр. Очень ясные.

— Ну хорошо, Казберт. Найдите его. Он нужен полковнику. Миссис Форестер не хочет оставить мужа одного. Идите, Казберт. Найдите его. Сами. Лично.

Казберт поднял брови, мимоходом шепнул что-то Мервину и, подняв палец, безмолвно подозвал к себе Найджела, с которым и вышел из гостиной. Мервин остался управляться в одиночестве.

Хилари обвёл взглядом собравшихся за столом и громко произнёс по-французски нечто о тиранической зависимости от подчинённых. Трой подумала, что для большинства из гостей фраза осталась непонятной.

Она перевела взгляд на майора Мачбенкса, испытывая глубокую уверенность, что явит миру незаурядную силу характера, если откажется от очередного бокала шампанского. Трой как раз обнаружила, пристально поглядев на свой бокал, что он полон. Это обстоятельство почему-то позабавило её, однако она решила оставить все как есть.

— Кто такой Маульт? — спросил майор. Трой была счастлива, что сумела дать ему более или менее связный ответ, и поинтересовалась в свою очередь:

— Вам не кажется, что праздник просто из ряда вон выходящий?

— Совершенно фантастический, — поддержал её майор. — Особенно если взглянуть на него объективно. Подумать только! Каких-нибудь четыре часа назад я, председательствовал на праздновании Рождества в Вэйле, а теперь пью шампанское Билл-Тосмена в компании трех собственных тюремщиков, причём шампанское подано сами знаете кем.

— Один из них… Казберт, кажется, сам из Вэйла?

— Да, да. Это я его рекомендовал. Разумеется, сделав должные предупреждения. Я уверен, что он с удовольствием показывает нам, обитателям Вэйла, свои таланты метрдотеля. Он ведь блестяще владел этой профессией, наш Казберт.

— Пожалуй, он налил мне слишком много, — осторожно сказала Трой.

Майор Мачбенкс пристально посмотрел на неё и рассмеялся:

— Уж не хотите ли вы сказать, что опьянели?

— Надеюсь, что так далеко дело ещё не зашло, — с достоинством возразила Трой.

— На мой взгляд, вы в полном порядке.

— Прекрасно.

— Я говорю, — вмешался Хилари, наклоняясь к Трой через гостей, — что эта история с Маультом начинает надоедать. Тётя Клумба с места не двинется, пока он её не сменит.

— Интересно, чем он занимается?

— Полагаю, отмечает свой успех. За ваши глаза! — добавил Хилари, поднимая бокал.

— Знаете, — сказала Трой, — я, пожалуй, потихоньку улизну и отпущу миссис Форестер. Можно?

— Я, право, не могу…

— Можете. Я прекрасно поужинала. И не вздумайте мне помешать!

С этими словами Трой поднялась и быстро вышла из гостиной, радуясь, что сумела не превысить разумных пределов. В холле детский ужин уже подходил к концу. Дети разобрали свои подарки, вернулись в библиотеку и теперь ждали, пока за ними придут. Из-за них ужин для взрослых не мог особо затянуться.

У лестницы Трой наткнулась на Казберта и спросила:

— Вы нашли Маульта?

— Нет, мадам, — скорбным тоном ответил. Казберт. — Я ничего не понимаю, мадам. Это очень странное поведение.

“Не более странное, — невольно подумалось Трой, — чем убивать человека топориком для разделки мяса”.

— Я собираюсь отпустить миссис Форестер, — сообщила она.

— Очень любезно с вашей стороны, мадам. И, смею заметить, очень жаль, что вам пришлось покинуть гостей.

— Нисколько, — беззаботно сказала Трой.

— Маульт! — злобно пробормотал Казберт. Это прозвучало настолько зловеще, что Трой невольно отпрянула. Она поднялась по ступенькам и, почувствовав лёгкое головокружение, решила сперва зайти к себе в комнату. Там она постояла у окна, полюбовалась пейзажем, а потом закрыла фрамугу, задёрнула шторы и отправилась навестить Форестеров.

3

Полковник Форестер лежал в кровати, но не спал. Обложенный подушками, он походил на хорошо ухоженного младенца в респектабельном родильном доме. Миссис Форестер сидела у огня и яростно стучала спицами.

— Вместо вас мог бы прийти Маульт, — заявила она. Трой объяснила, в чем дело. Глядя на миссис Форестер, можно было подумать, что она собирается спустить её с лестницы. Во-первых, ей, оказывается, совершенно не хочется есть, а во-вторых, они могли бы прислать поднос сюда. Все это она выпалила на одном дыхании.

— Иди-ка, Клу, — подал голос её супруг. — Я чувствую себя превосходно. Ты только беспокоишь меня, дорогая, когда сидишь тут и сердишься.

— Ни на миг не поверю, что они его действительно искали. Я говорю…

— В таком случае посмотри сама. Пойди и поставь всех на ноги. Держу пари, что его немедленно найдут, если ты лично возьмёшься за дело.

Если со стороны полковника это и была военная хитрость, она достигла цели. Миссис Форестер решительно сунула вязанье в корзину и встала.

— Очень мило с вашей стороны, — проворчала она, обращаясь к Трой. — Вы сделали больше, чем пришло в голову жёлтой кукле Хилари. Спасибо. Я не задержусь.

Когда миссис Форестер ушла, полковник прикусил нижнюю губу, пожал плечами и, округлив глаза, по смотрел на Трой. Трой состроила ему такую же гримасу, и полковник фыркнул.

— Заставил-таки я вас поволноваться, а?

— Да, немного. Вам сейчас лучше?

— Честное слово. Я даже начинаю справляться со своим разочарованием, хотя — вы должны согласиться — это просто ужасно.

— Безумно.

— Я рад, что вы это понимаете. И все-таки замечательно, что Маульт так хорошо справился.

— Когда вы решили послать его?

— О! В последний момент. Я уже надевал костюм, но слегка запутался, — знаете, тот неприятный момент, когда руки задраны над головой, а рот накрыт тканью, — чуть-чуть запаниковал, ну и в результате приступ. Гнусная картина. Из-за криза пришлось быстро принимать решение. Я велел Маульту продолжать, что он и сделал. То есть уложил меня, а сам оделся и занял моё место. Удачно, как, по-вашему?

— Очень. Странно только, что он не вернулся.

— Весьма странно. Он должен был немедленно доложить. Да, весьма жалкое зрелище, — проворчал полковник, кинув на себя взгляд в зеркало, и нахмурился.

— Он, наверное, сначала снял костюм. Может, он сразу прошёл в вашу гардеробную? Кажется, из коридора туда ведёт отдельная дверь?

— Да. Но он все равно должен был отчитаться. Это непростительно.

— Вы не возражаете, если я загляну в ту комнату? Быть может, костюм там?

— Давайте, давайте! — горячо воскликнул полковник.

Однако никакого костюма в гардеробной не оказалось. Насколько Трой могла судить, там царил идеальный порядок. Комната была выдержана в темно-красных тонах, мебель ранневикторианская. Окна закрывали тяжёлые красные шторы на латунных кольцах. Хилари наверняка вдохновлялся новеллой По. Трой поискала костюм в шкафах, в ящиках и даже под кроватью, где наткнулась на старую железную коробку с надписью белыми буквами “Полковник. Б. Форестер”. Припомнив рассказ Хилари, она справедливо предположила, что это дорожный сейф Форестеров. Где-то далеко хлопнула автомобильная дверца. Трой показалось, что она слышит голоса.

Она слегка раздвинула шторы. Опять захлопали дверцы, раздались звуки заводимых моторов. Очевидно, начался разъезд. Снежный проспект осветили невидимые фары, потом послышались гудки и громкие оклики.

Трой поспешно задёрнула шторы и вернулась к полковнику.

— Костюма нет, — сообщила она. — Наверное, он остался в комнате внизу. Я спрошу Крессиду — она должна знать. Она помогала Маульту снимать бороду.

— Я чрезвычайно недоволен Маультом, — вяло отозвался полковник. — Надо будет заняться дисциплиной.

— Он показался вам в костюме? Перед тем, как спуститься?

— А? Что? Нет, видите ли… Дело в том, что я задремал после приступа. Я всегда так делаю… Дремлю… — голос полковника стал совсем монотонным, затем его голова упала на подушку и он уснул, посапывая сладко, как ребёнок.

В спальне было очень тихо. Уехал последний автомобиль. Трой представила, как обитатели дома стоят у двери гостиной и обсуждают прошедший вечер. А может быть, все азартно занялись охотой на Маульта, если только уже не нашли его мирно спящим где-нибудь в уголке.

Полковник разоспался и громко захрапел. Трой решила, что нет смысла оставаться дольше. Она выключила везде свет, оставив только лампу у кровати, и спустилась вниз.

В холле её ждало нечто вроде общего собрания. Хилари вещал сбившимся в тесную группку слугам, а миссис Форестер восседала рядом с ним в кресле, словно судья. Мистер Смит стоял поодаль с сигарой в зубах. Крессида в полном изнеможении возлежала на кушетке, картинно свесив руки и полуразувшись.

— Могу только повторить, — говорил Хилари, — что его нужно найти. Он, разумеется, где-то здесь, и его совершенно необходимо разыскать. Я понимаю, что у вас и без того много дел, мне очень жаль, все это действительно нелепо, но так уж получилось. Не знаю, есть ли у вас какие-нибудь предположения, но если есть, буду рад их услышать.

Со своей позиции на середине лестницы Трой оглядела аудиторию Хилари. Казберт. Мервин. Найджел. Винсент. Киски-Ласки. Мальчик. Чуть позади толпились помощники — женщины и мужчины, приглашённые на сегодняшний вечер. Вид у них был усталый и озадаченный.

Что касается постоянных слуг, то впечатление складывалось совершенно иное. Трой была уверена, что не ошибается и не выдумывает. Если бы даже она ничего не знала об их прошлом, она не спутала бы чувство страха, заставившее бывших заключённых сомкнуть ряды, с неосознанным предчувствием. Даже если бы слуги надели маски, их лица не могли бы выражать меньше, чем сейчас. Мёртвые маски… Откуда взялась эта необычная ассоциация? Вероятно…, вероятно, из-за их мертвенной бледности. Они стояли неподвижно, глядя прямо перед собой, как на параде.

— Ладно, — сказал Хилари. — Казберт! Вы главный. Есть какие-нибудь идеи?

— Боюсь, что нет, сэр. Мне кажется, сэр, мы тщательно обыскали весь дом. Очень тщательно.

— Кто его видел последним? — резко спросила миссис Форестер.

— Да, тётя Клумба. Хороший вопрос, — поддержал её Хилари, на чью способность мыслить явно повлияло выпитое шампанское.

Прошла минута, и Крессида томно подала голос с кушетки:

— Но я же говорила, дорогой. Когда он кончил выступать, я вернулась обратно в комнату, как и было условленно. Он вошёл туда через прихожую, я помогла ему снять костюм, парик и бороду, после чего

© Ngaio Marsh Ltd, 1971

© Перевод. А.Н. Анастасьев, 2016

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Действующие лица

Хилари Билл-Тасман – хозяин поместья «Алебарды», землевладелец

Персонал в «Алебардах»:

Катберт – дворецкий

Мервин – главный лакей

Найджел – второй лакей

Уилфред (по прозвищу Кискоман) – повар

Винсент – садовник и шофер по совместительству

Том – мальчик на побегушках

Гости в «Алебардах»:

Трой Аллейн – прославленная художница

Полковник Фредерик Блошингтон Форрестер – дядя Хилари

Миссис Форрестер – жена полковника

Альфред Маулт – камердинер полковника Форрестера

Мистер Берт Смит – большой авторитет в области антиквариата

Крессида Тоттенхэм – невеста Хилари

Представители Закона:

Майор Марчбэнкс – начальник исправительного заведения «Юдоль»

Рэйберн – суперинтендант полицейского управления в Даунлоу

Родерик Аллейн – суперинтендант управления уголовного розыска (Скотленд-Ярд)

Инспектор Фокс – детектив управления уголовного розыска (Скотленд-Ярд)

Сержант Томпсон – детектив-специалист по отпечаткам пальцев, из Скотленд-Ярда

Детектив сержант Бэйли – штатный фотограф Скотленд-Ярда

Прочие гости и правоохранители

Глава 1

«Алебарды»

I

– …После того как мой почтенный родитель, – говорил Хилари Билл-Тасман, складывая руки домиком, – был ввергнут в совершенную нищету Великим Обвалом[1], он, представьте, начал торговать утильсырьем, освоил ремесло старьевщика! Я не мешаю вам разговорами?

– Вовсе нет.

– Благодарю. Описывая его занятия в подобных терминах, я вовсе не имею в виду ничего унизительного. Он вошел в долю по этой тряпично-мелочной части с моим же дядюшкой Бертом Смитом; у того к этому времени уже имелись лошадь, повозка и хоть короткий, но все же какой-никакой жизненный опыт. Кстати, «дядюшка» в данном случае – лишь титул учтивости[2].

– Вот как?

– Завтра вы с ним познакомитесь. Так вот. Мой родитель тогда как раз овдовел и вложил свою долю в предприятие, обогатив его некоторыми элементами фамильного имущества – теми, что он ухитрился укрыть от ненасытных кредиторов. Среди таковых имелась ваза мейсенского фарфора весьма значительной ценности – в монетарном отношении по крайней мере, хотя в эстетическом, боюсь, нет. Дядюшке Берту недоставало квалификации на высшем уровне своего ремесла, и он наверняка спустил бы за бесценок эту драгоценную реликвию, как и другие ей подобные, у ближайшего забора. Отец, однако, снабдил его письменными гарантиями и полномочиями, которые заранее исключали любые придирки относительно подлинности изделия. А потом отправил партнера прямиком на Бонд-стрит[3], где тот заключил такую сделку, что сам не поверил своим глазам и еще долго потом мог только моргать ими.

– Здóрово. Не могли бы вы не размахивать руками?

– Пожалуй, могу. Итак, они стали преуспевать. Когда мне исполнилось пять лет, у них имелись уже две повозки, две лошади и кругленькая сумма в банке. Должен, кстати, поздравить вас: вы сами ни словом не обмолвились при мне об этой нашей истории в духе «Степто и сына»[4]. Признаюсь, я склонен встречать новых знакомых как раз по этой «одежке»… Итак, у отца открылись неожиданно яркие способности к торговому делу, и он даже научился извлекать выгоду из Депрессии: покупать по дешевке, а потом, пусть пережив порядочную нервотрепку, тревогу неизвестности и риска, – продавать дороже. И вот настал тот день, когда в лучшем своем костюме и в галстуке, право на какой он заработал потом и кровью, старик отправился продавать королю Фаруку[5], которого немного знал, последнее из фамильных сокровищ. А именно – невообразимо безвкусный венецианский подсвечник.

– Подумать только.

– Данная коммерческая операция оказалась не последней, она повлекла за собой множество крайне выгодных продолжений, и иссяк их поток только со смертью Его Величества. К тому времени отец уже открыл собственный магазин на Саут-Мортон-стрит[6], а дядя Берт командовал разросшимся гужевым «флотом», то есть остался в той стихии, какая ему лучше всего подходила, но при этом деловую квалификацию свою успел сильно повысить.

– А что все это время было с вами?

– Со мной? До семи лет я проживал с отцом и названым дядей в двухкомнатной квартирке по адресу Чернь-ярд, Лоточник-лэйн, за углом под лавкой, если можно так выразиться.

– Впитывали азы ремесла?

– Можно и так сказать. Но кроме того, я впитывал – хоть и, признаюсь, несколько бессистемно – азы английской литературы, искусствоведения на примерах конкретных objets d’art[7] и немного – обычной арифметики. Моим обучением руководил отец. Каждое утро он выдавал мне три задания, которые следовало выполнить до вечера – то есть до их с дядей Бертом возвращения после трудов праведных. А после ужина родитель развивал со мной достигнутые успехи, пока я не засыпал прямо за столом.

– Бедный малыш!

– Бедный? Вот и моим дяде с тетей тоже так казалось: бедный. Я имею в виду отцовских родственников по линии его матери, полковника и миссис Форрестер. С ними вам завтра тоже предстоит встретиться. При крещении им дали имена: Фредерик Блошингтон и Колумбина, так что в семье их, естественно, всегда звали дядюшка Блошка и тетушка Клумба – многие, полагаю, уже и позабыли изначальные формы, а также смысл шутки.

– И эти дядя с тетей тоже вмешивались в процесс вашего обучения?

– О да, самым энергичным образом. Прознав о том, как обращается со мною отец, они самолично отправились к нам в Ист-Энд[8]. Тетя Клумба – тогда она была довольно решительной молодой дамой – забарабанила зонтиком по закрытой двери ко мне в комнату и, когда ее туда допустили, высказала целый ряд весьма откровенных замечаний по поводу моей судьбы, причем муж поддержал ее горячо, хоть и не так бурно. Потом они в ярости удалились, но тем же вечером вернулись с конкретным предложением.

– По поводу вашего образования?

– По поводу моей персоны в целом – так сказать, in toto[9]. Отец сперва сказал: вот, мол, еще чего не хватало – и послал эту пару подальше, но в глубине души он очень их любил. И поскольку наш скромный дом был приговорен к сносу из-за «антисанитарных условий проживания», а новую «резиденцию» было не так-то легко найти, в итоге старик уступил. Смею думать, на него повлияла в этом вопросе еще и угроза судебного преследования со стороны органов социальной защиты детей. Как бы там ни было, но я в результате уехал жить с дядей Блошкой и тетей Клумбой.

– Вам у них нравилось?

– Да. С отцом я связи не потерял. Он уладил все свои недоразумения с Форрестерами, и мы часто, так сказать, обменивались визитами. Когда мне исполнилось тринадцать, старик уже по-настоящему разбогател и смог послать меня в школу, где сам когда-то учился. К счастью, он догадался записать меня в ее будущие ученики еще с рождения. Это до некоторой степени избавило их с дядей и тетей от бремени старых обязательств, а я по сей день испытываю живейшую благодарность к добрым Блошке и Клумбе.

– Буду рада с ними познакомиться.

– Их многие держат за чудаков. Лично мне они такими не кажутся, ну а вы сможете сами судить.

– Чудаков? В каком смысле?

– Ну… Форрестеры склонны к мелким отступлениям от обычных норм поведения – я бы так это назвал. За пределами своего дома они никогда не расстаются с летними зонтами в зеленую полоску, которым бог знает сколько лет. И, проснувшись утром, первым делом открывают их: предпочитают, понимаете ли, тенистую прохладу прямым солнечным лучам. Еще они всегда привозят с собой огромное количество своих ценных вещей – все бриллианты тети Клумбы и все акции-облигации дяди Блошки. Плюс еще значительные суммы живой наличностью. Дядя Блошка держит их в чемодане вместе со старым мундиром. Старикан давно в запасе.

– Что ж, во всем этом, пожалуй, и впрямь можно усмотреть некоторое чудачество.

– Вы полагаете? Да, возможно, вы и правы. Но я отвлекся. Обучение мое поначалу шло по общей программе, но позднее отец настоял, чтобы меня особо серьезно и тщательно готовили по теоретической части того предмета, в котором я здорово преуспел. К моменту смерти родителя я уже считался одним из ведущих в Европе специалистов по керамике основных эпох китайской истории. Мы с дядей Бертом стали очень состоятельными людьми. Буквально все, к чему я прикасался, обращалось, что называется, в золото. Иными словами, я принадлежал отнюдь не к неимущим, а как раз к очень даже имущим. Вдобавок мне нечеловечески везло в азартных играх. Я дважды выигрывал целые состояния, по-княжески огромные – и, заметьте, не облагаемые налогом – на ФПТ[10]. В этом мне подал пример дядя Берт.

– Чудесно у вас все сложилось.

– В самом деле? Мне и самому нравится. Во всяком случае, благодаря достатку я смог позволить себе собственные чудачества. Наверное, вам они покажутся не менее радикальными, чем чудачества дяди Блошки и тети Клумбы.

– Например?

– Например, об этом доме. И о здешнем штате прислуги. Прежде всего, знаете ли, о прислуге! «Алебарды» с тюдоровских времен и до 1810-х годов принадлежали моим предкам по отцовской линии – Билл-Тасманам. В здешних краях мы были самой влиятельной семьей. Наш девиз состоял из одного простого слова: Unicus[11] – в сущности, это то же самое что «непревзойденный». Превосходный в своем роде. Не имеющий равных. Причем мои предки понимали эту последнюю идею буквально: они всегда отказывались от пэрства, хоть его много раз им предлагали, и вели себя словно независимые властители, как короли! Рискую показаться вам высокомерным и самонадеянным, – с улыбкой добавил Хилари, – рядом с пресловутыми предками я – словно фиалка среди замшелых камней.

– Почему же ваша семья покинула «Алебарды»?

– Потому, дорогая, что они разорились! Вложили все до последнего гроша в вест-индские предприятия, а погубила их – и поделом, смею заметить, – отмена рабства. Дом пришлось продать, но в силу его плачевного состояния никому из новых владельцев он особо не приглянулся. Всякие фонды по надзору и спасению исторических памятников тогда еще находились, так сказать, в утробе времени, поэтому усадьба испытала на себе всю разрушительную силу запустения и начала раньше срока превращаться в развалины.

– И вы ее выкупили обратно?

– Два года назад.

– И восстановили?

– Все еще восстанавливаю. Ну да.

– За огромные деньги?

– Не говорите! Но, надеюсь, вы согласитесь: я делаю это со знанием дела и стиля.

– О да, конечно. Ну вот, – произнесла Трой Аллейн, – пока, пожалуй, все. Я закончила.

Хилари поднялся и небрежной походкой обошел мольберт, чтобы взглянуть на свой портрет.

– Безусловно, выходит крайне интересно. Просто замечательно интересно. Я рад, что вы по-прежнему принадлежите – по крайней мере, до известной степени – к школе реалистической фигуративной живописи, как я бы ее назвал. Мне вовсе не хотелось бы оказаться сведенным к шизоидной компоновке геометрических конструкций, как бы ни радовала она глаз абстракциониста.

– Вот как…

– Именно так. Впрочем, в Союзе торговых ассоциаций антикваров Европы (более известном в сокращении как «СТАРЬЁ» – вы уже, конечно, догадались) и этот портрет сочтут исключительно авангардным. Что ж, не пора ли нам чего-нибудь выпить? Уже, как я вижу, половина первого.

– Позвольте только сначала я тут все приберу.

– Разумеется. Вы, вероятно, предпочитаете сами заниматься своими инструментами, не доверяя их чужим рукам, но если вдруг это не так, Мервин, я уверен, будет рад вымыть и вычистить ваши кисти. Помните Мервина? Он был шрифтовиком, рисовал вывески и дорожные знаки, прежде чем сесть в тюрьму. Так что подобная работа ему по душе.

– Как замечательно! В таком случае я только сама себя приведу в порядок.

– Будете готовы – возвращайтесь ко мне сюда.

Трой сняла рабочую блузу и направилась вверх по лестнице, а потом – дальше по коридору, прямо в свою восхитительно теплую уютную комнатку. В смежной с ней ванной она тщательно отмыла руки и принялась расчесывать коротко постриженные волосы, одновременно рассматривая вид за окном.

Там, за территорией поместья, все еще «разлинованной» на фрагменты ландшафтными садовниками и находящейся всецело в их руках, прямо в свинцовое небо уходили торфяные болота. Казалось, что края их «стекаются» у горизонта воедино, повинуясь воле некоего невидимого, безличного дизайнера. Равнодушно несли они на своих зыбучих спинах низкорослые растительные мантии и выглядели какими-то расслабленно-отстраненными от мира (или так только представлялось воображению Трой). В одном месте, между двумя темными горбами холмов, проглядывал короткий отрезок дороги, ведущей к тюрьме. Надо всем пейзажем кружил легкий мокрый снег.

«Что ж, – подумала Трой, – не хватает только собаки Баскервилей. И не поручусь, что он ее не заведет, если такое придет ему в голову».

Прямо под окном ее комнаты к земле кренились развалины зимней оранжереи, которая некогда тянулась с внешней стороны вдоль восточного крыла здания. Хилари говорил, что скоро их снесут, а пока вот… торчат тут уродливым бельмом на глазу. Верхушки молодых еловых саженцев пробиваются сквозь битое стекло… Внутреннее пространство, словно илом, покрылось какими-то неведомыми наростами. Хилари опять же обещает: в следующий раз, когда она приедет в «Алебарды», под ее окошком зазеленеют лужайки, а в отдалении – в перспективе, за кипарисовой аллеей, забьет фонтан с каменными скульптурами дельфинов. Интересно, подумала Трой, сгладят ли эти усовершенствования хоть немного тяжесть этих зловещих холмов вдали?

Где-то по дороге между проектируемым садом и торфяными болотами на декабрьском ветру отчаянно вертелось и жестикулировало, словно жуткий рудимент итальянской комедии дель арте, огородное пугало.

Сразу за ним в поле ее зрения появилась человеческая фигура. Она катила перед собой ручную тележку. Голова ее была наклонена против ветра. Из одежды – клеенчатый плащ и зюйдвестка[12].

Это Винсент, подумала Трой. Шофер и садовник в одном лице. Что, бишь, там натворил Винсент?.. Что-то связанное с мышьяком? Да, точно. И очень похоже на то, что он действительно это натворил. Или все же?..

Пугало бешено закачалось на своем шесте, и клочья соломы, оторвавшись, закружились на слякотном ветру.

II

Трой еще только пять дней провела в «Алебардах», а уже внутренне смирилась с их бестолковым, каким-то перекошенным великолепием и несколько вызывающей атмосферой. Хилари, со своей стороны, успел – с тех пор как она прибыла сюда писать тот самый заказанный им портрет – обронить в ее присутствии несколько намеков по поводу весьма диковинных свойств местного персонала. Поначалу художница решила, что это он так развлекается, подшучивает над ней – не слишком, надо сказать, забавно, – но вскоре поняла свою ошибку.

За завтраком их встречали неизменные Катберт – Хилари отрекомендовал его как главного дворецкого – и Найджел, второй лакей.

Катберт был лысеющим пожилым человеком лет шестидесяти с сильным громким голосом, крупными руками и вечно потупленным взглядом. Обязанности свои он исполнял сдержанно, спокойно – как, впрочем, и его помощник, – но в общей манере их поведения проглядывала какая-то настороженность и в то же время бесстрастность, «тусклость». Они не хитрили, не вертелись, не виляли, не клали ничего за пазуху, но почему-то казалось, что вот-вот начнут это делать. Почему-то приходила на ум мысль: в их поведении нет ничего скрытного, лукавого, подозрительного, хотя обычно подобные мысли на ум вообще не приходят. В какой мере это странное впечатление следовало приписать позднейшей оглядке назад, а в какой – непосредственному наблюдению в реальном, так сказать, времени, Трой не бралась судить, однако, поразмыслив, решила: в конце концов, это вообще дело мудреное – настроить себя на существование в обществе домашней прислуги, состоящей исключительно из убийц. Катберт, к примеру, прикончил любовника своей жены, юного симпатичного поваренка – сам он в те времена служил метрдотелем. Как сообщил своей гостье Хилари, в силу смягчающих обстоятельств смертный приговор был заменен на пожизненное заключение, а там уж свою роль сыграло примерное поведение – в общем, через восемь лет осужденный оказался на свободе. И теперь он «безобиднейшее существо на свете, – заверил Хилари. – В конце концов, поваренок обозвал его жалким рогоносцем и плюнул ему в лицо как раз в тот момент, когда Катберт отсекал куриное крылышко. Естественно, он набросился на наглеца».

Мервин – главный лакей и бывший рисовальщик вывесок – был, как выяснилось, виновен в умерщвлении вора-домушника при помощи самодельного устройства против подобных типов. «Право же, – уверял Хилари, – упечь его в кутузку было уж слишком… Очень даже слишком. Он ведь не собирался никого ликвидировать, знаете ли, а хотел только дать отпор захватчику – если кто вдруг отважится к нему вломиться. Вот только бедняга совершенно недооценил ударный потенциал доброго старомодного утюга, закрепленного веревкой над дверью. Понятное дело, Мервина возмутила попытка лишить его свободы после прискорбного происшествия у него дома, и при задержании он повел себя столь несдержанно, что немедленно был отправлен в “Юдоль”».

Кроме этой компании в усадьбе трудились еще двое посягнувших на человеческую жизнь.

Во-первых, повар по имени Уилфред, известный среди друзей под странным прозвищем Кискоман – очень уж он любил кошек и всегда звал их кисками.

– Он на самом деле повар, самый настоящий. Но, – поделился Хилари по секрету с Трой, – понимаете ли, не самый мужественный человек. «Настоящим мужиком» его не назовешь. Собственно, по этому делу он сначала за решетку и загремел, но уже там, отбывая наказание, как-то раз напал на надзирателя, который приставал к нему, когда Уилфред был не в настроении. Все знали, что тот мерзкий тип ненавидел кошек и измывался над ними в какой-то там форме, не знаю. Сами догадываетесь, натиск Кискомана оказался яростным вдвойне, так что жертва этого натиска, к глубокому сожалению, пробила головой стену камеры и погибла. Ну, а Уилфреду весьма ощутимым образом увеличили срок.

Оставался второй лакей, Найджел, – этот в былые годы трудился на заводе, поставлявшем деревянных лошадей для парков аттракционов и каруселей, потом еще выполнял какую-то очень творческую работу на фабрике восковых фигур, пока наконец не свихнулся на религиозной почве до такой степени, что ему уже ничего нельзя было доверить.

– Он попал в суперсуровую секту, – пояснил Хилари. – С каким-то там очень строгим монашеским уставом, да еще с весьма причудливыми нюансами. В общем, то одно, то другое, капля за каплей – жизнь взвалила на Найджела слишком уж тяжелое бремя. Шарики у него заехали за ролики, и он прикончил одну даму, которую до сих пор называет не иначе как «великой грешницей». Бедолагу отправили в Бродмур[13], и, хотите верьте, хотите нет, он излечился!

– Надеюсь, меня он не сочтет «великой грешницей»?

– О, нет-нет, гарантирую. Вы… совсем не того типа, да и к тому же теперь Найджел у нас просто образец рассудительности и сдержанности. Единственное безобидное сумасбродство, какое за ним сохранилось, – всегда рыдает, когда вспоминает о своем преступлении. А еще у него настоящий врожденный дар ваятеля. Если к Рождеству у нас выпадет снег, обязательно попрошу его слепить нам снеговика.

Кто еще остается – там, снаружи? Ну, там сейчас только Винсент, садовник. Потом, когда ландшафтные дизайнеры закончат свое дело, придет время набрать полный штат сотрудников для работы в поместье. А пока достаточно временных помощников и Винсента.

И, кстати говоря, – подчеркнул Хилари, – его называть убийцей совсем уж некорректно. Просто произошло нелепое, дурацкое недоразумение, которое, увы, привело к случайной смерти от мышьяксодержащего препарата, предназначенного для проверки состава грибов. А за ним, в свою очередь, увы, последовала вопиющая ошибка судьи в напутственном слове коллегии присяжных, среди которых число идиотов превышало обычную норму. Ну и наконец после долгого и томительного ожидания правда восторжествовала в форме успешной апелляции. Винсент, – подытожил хозяин усадьбы, – человек, жестоко и несправедливо обиженный правосудием.

– Как же вам удалось набрать такой необыкновенный штат прислуги? – поинтересовалась Трой.

– А, уместный вопрос! Видите ли, покупая «Алебарды», я преисполнился решимости не только восстановить их былую славу и репутацию, но и возродить прежние обычаи. У меня не было ни малейшего желания угрюмо препираться тут с какой-нибудь деревенской старой каргой или нанимать какую-нибудь супружескую пару непредсказуемых неаполитанцев, которые сначала недели две будут пичкать меня своими макаронами, а потом исчезнут без предупреждения в неизвестном направлении. С другой стороны, найти нормальных цивилизованных работников, особенно в нашей округе, – по-моему, неосуществимая задача. Поразмыслив об этом немного, я, так сказать, записался на прием к моему будущему соседу – начальнику тюрьмы «Юдоль» майору Марчбэнксу и поделился с ним своей проблемой. Мне всегда было ясно: из всех преступников приятнее всего иметь дело именно с убийцами. То есть хочу сказать – с убийцами определенного сорта, конечно. О, в этом деле я разборчив и нетерпим. Головорезы, набрасывающиеся на полицейских или стреляющие в них, никак не соответствуют моим стандартам, и с ними под одной крышей в самом деле жить опасно. Другое дело – тихий, приличный «однодельник», которого на единственное преступление толкнула единичная, не имевшая прецедентов вспышка эмоций, спровоцированная каким-нибудь исключительным обстоятельством. Такой человек, как правило, впредь станет вести себя хорошо. И знаете, Марчбэнкс полностью согласился с моей теорией. В общем, обдумав это вместе, мы договорились: при первом же выпуске на свободу подходящих личностей я получу право сразу подобрать себе из них кого захочу. Они уж точно не откажутся – для них это станет своего рода реабилитацией. К тому же я ведь так богат – готов платить щедро.

– И что, у них там уже имелась готовая полная партия?

– Пришлось подождать, пока они, образно говоря, один за другим не стали попадать ко мне в мешок. Некоторое время я жил очень скромно, только с Катбертом и Кискоманом, мы занимали всего четыре комнаты в восточном крыле. Но мало-помалу «личный состав» пополнялся: к тому же «Юдоль» – не единственный мой поставщик. Вот еще в «Скрабс»[14] очень мне помогли, а Найджела я получил, как вы знаете, из Бродмура. Между прочим, – добавил Хилари, – в этих моих контактах нет ничего оригинального. Та же идея активно муссировалась еще в Викторианскую эпоху, причем с подачи не кого-нибудь, а самого Чарльза Диккенса, а значительное время спустя, пусть и в качестве шутки, ее подхватил сэр Артур Уинг Пинеро[15]. Я лишь, если можно так выразиться, адаптировал ее к современным условиям и довел до логического конца.

– Мне пришло в голову, – заметила Трой, – вот что: существует весьма незначительная, но все же вероятность того, что Рори, мой муж, каким-то образом причастен к аресту одного или нескольких ваших… работников. Что, если?..

– У вас нет никаких причин для беспокойства. Начать с того, что об этой вашей родственной связи они ничего не знают. А кроме того, если бы и знали, им все равно. Насколько я могу читать в их душах, никакой обиды на полицию ни у одного не осталось. За исключением разве что Мервина – бывшего шрифтовика, ну, вы помните. Ему представляется, что, поскольку его невинная домашняя ловушка была «направлена» как раз против категории лиц, которую полиция призвана преследовать, то понесенная им кара – за уничтожение одного из таких лиц! – явилась слишком, что ли, тяжкой, непропорционально суровой. Но даже этот обиженный человек – заметьте! – держит зло скорее на прокурора и вообще на сторону обвинения, чем на полицейских, непосредственно арестовавших его.

– Надо полагать, это очень великодушно с его стороны, – отозвалась Трой.

Все такие и им подобные разговоры происходили во время первых, так сказать, ранних сеансов позирования. Теперь же, к пятому дню ее пребывания в «Алебардах», Трой и Хилари стихийно выработали для себя какой-то странновато-товарищеский стиль отношений. Дела с портретом продвигались прекрасно. Художница работала с необычной для себя стремительностью, почти без осечек и промахов. Все шло хорошо.

– Я так рад, – говорил Хилари, – что вам удается остаться на Рождество. Жаль только, ваш супруг лишен возможности к нам присоединиться. Вот ему бы мои методы, наверное, показались интересными.

– Да, он сейчас в Австралии, по одному делу об экстрадиции.

– Ваша временная потеря, – емко и философически сформулировал Хилари, – дарит мне долговечное приобретение. Чем займемся сегодня днем? Еще одно «заседание»? Я весь к вашим услугам.

– Еще бы только часок, пока свет хороший, – было бы роскошно. А потом, наверное, я немного позанимаюсь в одиночку.

Трой бросила взгляд на своего радушного хозяина – и по совместительству персонажа. Очень любопытного, очень стóящего персонажа, – подумала она. Занимаясь таким, легко сбиться с трактовки образа на карикатуру. Этот яйцевидный череп, хохолок пушистых волос, светло-голубые глаза, глядящие как-то изумленно. Эти губы с вечно подтянутыми кверху уголками – но подтянутыми не в улыбке!.. Впрочем, пришло тут в голову Трой, разве трактовка образа не может переходить в карикатуру, если натура к тому располагает?

Тут художница обнаружила, что Хилари, в свою очередь, разглядывает ее так, словно «натура» – это она, а он – внимательный исследователь.

– Послушайте, – произнесла Трой отрывисто, – а вы, случайно, не морочите мне голову? Это не розыгрыш? Насчет слуг и все такое?

– Нет.

– Нет?

– Уверяю вас. Вовсе нет.

– Ну хорошо, – кивнула она. – Тогда вернемся к делу. Мне минут десять надо поразмышлять и повозиться наедине… А потом, если вы будете любезны снова занять свое место, мы продолжим работу.

– Разумеется. Я получаю от нее истинное удовольствие, – ответил Хилари. – Просто, я бы сказал, непомерное.

Вскоре Трой вернулась в библиотеку. Все ее кисти, как обычно, были тщательно вымыты скипидаром. Она нашла их аккуратно выложенными рядом с приличным комком чистых тряпок. Покрытая несмываемым уже налетом краски рабочая блуза, тщательно разглаженная, висела на спинке стула. Откуда-то появился новый столик с поверхностью, сплошь покрытой бумагой, – видимо, его принесли «в дополнение» к самодельной скамейке. Сама скамейка была отодвинута чуть дальше, чтобы освободить место. Мервин принес, промелькнуло в голове у Трой. Изготовитель самодельных устройств против воров, который раньше оформлял дорожные знаки.

И стоило только подумать о нем, как на пороге появился он сам – с настороженным взглядом и легкой порослью вокруг нижней челюсти.

– Прошу прощения, – заговорил Мервин и после небольшой заминки добавил: —…мадам, – словно только сейчас припомнил это слово. – Угодно вам что-нибудь еще?

– Большое, огромное спасибо, – с нажимом произнесла Трой. – Ничего больше не нужно. Все просто великолепно. – Ей самой показалась несколько натужной и ненатуральной собственная экспрессия.

– Я тут подумал, – пробормотал Мервин, вперив взгляд в портрет Хилари, – вам не помешает побольше места… у скамейки. Вот что… мадам.

– Да, пожалуй, было тесновато. В самом деле. Благодарю вас.

– Кажется, вы тут едва помещались. Вроде как.

– Зато теперь все хорошо.

На этом Мервин замолчал, но почему-то остался торчать в комнате, неотрывно глядя на картину. Трой, никогда не любившая ни с кем обсуждать еще не оконченные работы, развернулась к нему спиной и принялась готовить палитру. Когда же случайно обернулась, то чуть не вскрикнула, увидев, что лакей приблизился к ней вплотную. Оказалось, он просто ожидал момента, чтобы подать ей рабочую блузу, которую держал наготове бережно и ловко, словно и впрямь вышколенный слуга – дорогую шубу. Художница ни на миг не ощутила прикосновения его пальцев, когда он помогал ей облачаться.

– Еще раз большое спасибо, – снова повторила Трой в надежде, что хотя бы теперь голос ее прозвучит достаточно решительно и в то же время не слишком грубо, чтобы он наконец удалился.

– Вам спасибо, мадам, – ответствовал Мервин, и, как всегда при подобном чуднóм обмене репликами, ей едва удалось удержать вопрос, готовый слететь с губ: «Мне-то за что?»

(За то, что обращаюсь с ним как с респектабельным служащим усадьбы, зная, что на самом деле передо мной – автор и режиссер непредумышленного убийства, совершенного при помощи самодельной «детской» ловушки? – мелькнуло в голове у Трой.)

Лакей бесшумно удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.

Вскоре пришел Хилари, и в течение часа Трой снова писала его портрет. Потом нужный свет начал уходить, и, когда хозяин поместья вскользь заметил, что ждет важного междугородного звонка из Лондона, она воспользовалась случаем и «отпросилась» погулять. У нее возникло стойкое ощущение: на данный момент с них обоих довольно друг друга.

III

Неровная ухабистая дорожка пересекала пустошь, которую Хилари наверняка собирался со временем привести в соответствие со своим представлением о парке для приятных прогулок. Шла эта тропинка от развалин оранжереи прямо через распаханное поле – то самое, которое так хорошо видно из окна ее спальни.

Вот и пугало – набитый соломой допотопный «скоморох». Стоит нетвердо, покосившись в ямке, разрыхленной его же собственным шатанием, нелепо накренился вбок под северным ветром. Облачен в лохмотья, бывшие некогда фраком эдвардианской эпохи[16] и парой черных брюк. Котелок напялен на тугой мешок, призванный изображать голову. Фигуре придана классическая крестообразная поза. К концам поперечной перекладины привязаны какие-то клоунские перчатки, они жалобно колышутся взад-вперед и в такт колыханиям совсем уж диких «останков» чего-то, в чем при известной фантазии можно опознать разорванное в клочья манто. Трой почему-то не сомневалась, что к данному произведению садового искусства приложил руку сам Хилари.

Он уже давно успел рассказать ей, до каких глубин, до каких пределов (и с какими невероятными затратами времени и денег) готов дойти ради точной, достоверной, скрупулезной реставрации «Алебард». По всей стране велась охота за подлинными старинными холстами, которые потом выкупались за любую цену. Стены заново обивались шелком. Панельная обшивка очищалась, чтобы вновь торжественно предстать в своем подлинном великолепии. Потолки восстанавливались методом трудоемкой переборки. Еще хозяин откопал – вероятно, где-то в частных коллекциях побуревших от времени акварелей – викторианских времен зарисовку именно этого конкретного луга под крутым боком холма. И там, на среднем плане, изображено не что иное, как «оживленно жестикулирующее» пугало!

Трой обогнула луг и взобралась прямо по обрывистому склону. Теперь перед ней открывались торфяные болота, и среди них – наконец-то – вилась асфальтированная дорога. По ней художница и направилась прямо вдаль между холмами.

Теперь она находилась много выше уровня «Алебард» и, впервые взглянув на них сверху вниз, увидела, что усадьба имеет форму буквы «Е» без средней палочки и в целом превосходно спроектирована. В библиотеке висела гравюра XVIII века с ее изображением. Теперь, припомнив ее, Трой могла дорисовать в уме на месте современного запустения террасы, аллеи, искусственную горку, озеро и смотровые площадки, созданные, как сообщил ей Хилари, самим Умелым Брауном[17]. Художница легко нашла глазами свое окно на западном фасаде и ту самую чудовищную оранжерею прямо под ним. Из нескольких каминных труб к небесам безудержными струями неслись шлейфы дыма. Даже здесь до нее доносился слабый запах сгорающей древесины. На переднем плане фигура Винсента, укороченная расстоянием до масштабов пигмея, по-прежнему катала свою тележку. На заднем – бульдозер медленно реализовывал грандиозные планы преобразований Хилари. Как раз в этом месте некогда возвышался «ландшафтный» бугорок, воздвигнутый капризом хозяев над изящным озерцом, а после уничтоженный направленным взрывом бомбы. Теперь бульдозер вел работу над ошибками: вычерпывал землю под новое озеро и насыпал из нее новый холмик. Вершину его, без сомнения, увенчает в конце какая-нибудь беседка под названием «Каприз Хилари» или что-нибудь в этом роде.

Что ж, наверняка получится очень даже красиво, думала Трой, глядя на это, но все-таки есть неустранимая разница между подлинной стариной и ее репликой, между «вот оно, ни капельки не изменилось» и «вышло точно, как было когда-то», если вы понимаете, что я имею в виду. Так что все великие барахолки мира, все свалки старинного металлолома, аукционы высокого антиквариата и футбольные почтовые тотализаторы не помогут ему вернуть прошлое.

Она резко повернулась и сделала ровно пятнадцать шагов навстречу северному ветру.

Словно чья-то невидимая рука щелкнула затвором в механизме прожектора, и «слайд» сменился, вызвав на «экране» изображение прямо противоположное по художественно-психологическому смыслу. Теперь внизу перед Трой открывалась картина Юдоли, как ее называли местные жители, и молодой женщине сразу пришло в голову: какая точная, устрашающая гармония – между этим безнадежным словом и видом, которое оно обозначает. Ведь название «Юдоль» относится не только к долине по эту сторону гряды холмов, но и к одноименной тюрьме с ее пересохшими рвами, заборами, сторожевыми вышками, плацами, бараками и рядами ржавых труб, словно нарочно натыканных тут в качестве макета – чтобы вызвать у людей содрогание. Муж Трой иногда называл «Юдоль» «домом, где разбиваются сердца».

Порывистый ветер уже успел нанести в долину тонкого кружева пороши, и теперь этот вид – вся эта мрачно-фантастическая «гравюра по металлу» – насквозь простреливался косыми снежными заносами, вылетевшими из низкой «чаши» между холмами с той же неистовой скоростью, что и влетали.

Прямо в лицо Трой глядел дорожный знак:

«КРУТОЙ СПУСК! ОПАСНЫЕ ВИРАЖИ! НАЛЕДЬ! СБАВЬТЕ СКОРОСТЬ!

Тут же, словно чтобы проиллюстрировать эти грозные предупреждения, откуда ни возьмись со стороны «Алебард» вверх по дороге припыхтел крытый автофургон. Он притормозил прямо позади нее, лязгнул сцеплением, переходя на первую передачу, и пошел перекатываться вниз, к Юдоли.

В тот миг, когда машина скрылась за ближайшим поворотом, из-за него показался пешеход – мужчина в плотном макинтоше и фетровой шляпе медленно, но верно карабкался по направлению к Трой. Когда он поднял голову, ее взору открылись раскрасневшееся лицо, волна белоснежно-седых усов и голубые глаза.

Художница уж совсем было решила развернуться в сторону дома, но смутная мысль – неловко же, мол, вот так вот резко исчезать на виду у человека – остановила ее. Незнакомец тем временем приблизился к ней, приподнял шляпу, вежливо произнес: «Добрый вечер» – и затем, минуту поколебавшись, добавил: «Крутовато здесь подниматься». Голос у него был приятный.

– Да уж, – ответила Трой. – Пожалуй, мне пора трубить отход. Я шла сюда от самых «Алебард».

– Ничего себе. Трудноватое, наверное, восхождение. Но мое вышло еще труднее… Прошу прощения, ведь вы, наверное, та самая знаменитая гостья Хилари Билл-Тасмана, не так ли? А моя фамилия Марчбэнкс.

– Да-да… Он мне рассказывал…

– Я такие долгие марш-броски совершаю почти каждый вечер – полезно для легких, для ног… И еще приятно, знаете ли, время от времени выбираться из «Юдоли».

– Могу себе представить.

– Вот именно, – кивнул майор Марчбэнкс. – Мрачновато выглядит, правда? Однако что же это я? Держу вас на этом зверском ветру. Ну, надеюсь скоро встретить вас снова – под рождественской елкой!

– И я надеюсь, – поддакнула Трой.

– Держу пари, вы находите чудны́м весь этот домашний уклад, там, в «Алебардах», а?

– Да, необычного много.

– Не то слово. Однако, – прибавил поспешно майор, словно желая развеять некое не выраженное вслух сомнение, – я только за, поверьте. Всецело за!

На этом он снова приподнял намокшую шляпу, отсалютовал тростью и стремительно удалился той же дорогой, которой явился.

А Трой вернулась в «Алебарды».

Они с Хилари выпили чаю в очень уютной комнатке с камином, где потрескивали кедровые поленья, – это оказался будуар прабабки хозяина в пятом колене. Ее портрет висел как раз над очагом – с него смотрела озорного вида пожилая дама, черты ее лица, как ни странно, имели отдаленно различимое сходство с чертами Хилари. Стены здесь были оклеены муаровыми обоями цвета зеленого яблока, на окнах – занавески, вышитые розами. Из обстановки – весьма изысканная ширма, французский кабинетный столик из золоченой бронзы, несколько элегантных стульев первоклассной работы и повсюду в щедром изобилии – фарфоровые купидоны.

– Смею предположить, – произнес Хилари ртом, набитым горячей масляной выпечкой, – вы находите то, что видите вокруг, чересчур кисейным для холостяка. Но дело в том, что все это уже ждет свою chateleine[18].

– Ах вот как?

– Точно так. Ее имя – Крессида Тоттенхэм, и она тоже присоединится к нам завтра. Мы собираемся объявить о помолвке.

– Расскажите поподробнее – какая она? – попросила Трой. Она не сомневалась, что такая просьба доставит Хилари удовольствие.

– Бог ты мой, позвольте-ка подумать… Если б ее можно было попробовать на вкус, она оказалась бы, наверное, соленой с легчайшим душком сладкого лимона.

– Вы говорите словно о жареной камбале!

– Да? Могу ответить лишь одно: на нее Крессида совершенно не похожа.

– На кого же она похожа?

– Очень надеюсь, что на женщину, чей портрет вам захочется написать.

– Ага! – воскликнула Трой. – Так вот, значит, куда дует ветер.

– Да, он дует в точности туда, причем непеременный и благоприятный. Рассмотрите ее хорошенько, а после ответьте мне прямо – согласны ли вы принять еще один билл-тасмановский заказ, причем гораздо более приятный на глаз. Вы заметили, что в северной стене обеденной залы имеется одна свободная ниша?

– Заметила.

– Она оставлена для изображения Крессиды Тоттенхэм кисти Агаты Трой Аллейн.

– Понятно.

– Крессида – и вправду очаровательное создание, честное слово, – произнес Хилари, словно стараясь убедить в этом самого себя. – Вот погодите, сами убедитесь. Кстати, она – из театрального мира. То есть, я хочу сказать… Вот именно что из мира. Пока она в нем только лишь вращается. Окончила академию чего-то там, а потом перекинулась на какой-то органический экспрессивизм, как она это называет. Я пытался объяснить, что термин этот бессмыслен и совершенно ублюдочен, но она ничего не хочет слушать.

– И как занимаются этим экспрессивизмом?

– Насколько удалось разобраться мне, снимают с себя одежду, что, конечно, может только радовать глаз, если речь идет о Крессиде, а затем разрисовывают лица какими-то бледно-зелеными завитками. Опять-таки в случае моей невесты это, по-моему, нелепо – к чему скрывать такие природные данные? Да и для кожи лица вредно.

– Звучит загадочно.

– К большому сожалению, мой выбор не вполне одобряет тетушка Клумба, а дядя Блошка при этом является опекуном Крессиды. Ее отец служил под командованием дяди Блошки и погиб в оккупированной Германии, спасая дяде жизнь. После этого дядя Блошка, конечно, чувствовал себя обязанным вырастить ее.

– Понятно, – все так же односложно отозвалась Трой.

– Знаете, что мне в вас нравится? – неожиданно спросил Хилари. – Кроме вашей гениальности и приятной наружности? Отсутствие излишнего и избыточного декора. Вы – словно превосходное произведение искусства, притом одной из самых лучших, продуктивных эпох. Ей-богу, не будь Крессиды, я бы начал оказывать вам знаки внимания.

– И этим полностью вышибли бы меня из колеи, – с некоторым нажимом ответила художница.

– Вы не любите вступать со своими персонажами в личные отношения?

– Вы очень точно сформулировали мою мысль.

– Что ж, конечно… Я понимаю, – сказал Хилари.

– Отлично.

Хозяин усадьбы доел булочку, смочил салфетку горячей водой, вытер ею пальцы и отошел к окну. Усеянные розами занавески были задернуты, однако теперь он слегка раздвинул их и, прищурившись, всмотрелся в темноту.

– Снег все падает, – заметил он. – Дяде Блошке и тете Клумбе предстоит романтическое путешествие через торфяные болота.

– То есть, вы хотите сказать – они приезжают сегодня?

– А? Да-да, забыл вам сказать. Тот междугородный звонок из Лондона, помните? Это звонила их экономка. Оказывается, они выехали еще до рассвета и рассчитывают добраться сюда к ужину.

– У них изменились планы?

– Почему-то вдруг решили сняться с места досрочно. Обычно они начинают готовиться к любому вояжу дня за три, но при этом ощущение, так сказать, надвигающегося отъезда вызывает у них чувство тревоги. Вот и решили покончить с ним поскорее… Я, пожалуй, пойду отдохну. А вы?

– После прогулки что-то клонит в сон. Так что я тоже.

– Это все северный ветер. На новичков он наводит дремоту. Я попрошу Найджела разбудить вас в полвосьмого, хорошо? Ужин будет подан в восемь тридцать, гонг – в четверть девятого. Хорошего отдыха! – заключил Хилари, открывая перед художницей дверь.

Пройдя в непосредственной близости мимо него, Трой вдруг остро, почти на уровне инстинкта, поняла, какой он высокий, и еще – ощутила запах харриссовского твида[19] и еще чего-то, более экзотического.

– Хорошо вам отдохнуть, – повторил Хилари, и она спиной почувствовала, как он провожает ее взглядом.

IV

В спальне ее поджидал Найджел. Он уже успел аккуратно разложить ее ярко-рубиновое платье и все к нему полагавшееся – Трой оставалось лишь надеяться, что этот наряд не оскорбил его своей «греховностью».

Младший лакей стоял на коленях, безо всякой нужды раздувая ярко пылавший в камине огонь. Волосы у Найджела были такие светлые, что художница рада была убедиться, что хоть глаза у него – за изобильно густыми ресницами – не розовые, как у настоящего альбиноса. Он поднялся на ноги и приглушенным голосом спросил то же, что днем Мервин: угодно ли ей что-нибудь еще? При этом слуга пристально разглядывал пол, не поднимая глаз на Трой ни на секунду. Нет, ей больше ничего не нужно.

– Погода ночью будет бурной, – прибавила она, стараясь говорить как можно естественнее, но замечание, увы, прозвучало скорее как реплика из «Корсиканских братьев»[20].

– Это как будет угодно Господу, миссис Аллейн, – сурово ответствовал Найджел и на том оставил ее одну. Ничего, здравый рассудок ведь к нему вернулся – Трой напомнила себе заверения Хилари.

Она погрузилась в ванну, с наслаждением отдаваясь горячим смолистым парам. Если такой образ жизни продлится еще какое-то время, он, пожалуй, может всерьез развратить ее морально. Однако затем ей пришло в голову (Найджел, несомненно, нашел бы эту мысль глубоко ложной и порочной), что на данный момент он скорее укрепляет лучшие стороны ее личности.

Затем Трой посидела в полудреме у камина, смутно и с удовольствием впитывая тишину и покой, какие бывают в доме, только когда снаружи, там, в огромном окружающем мире, метет снег. Ровно в половине восьмого Найджел вспугнул ее деликатным стуком в дверь, и она нехотя поднялась одеваться. В комнате имелось псише[21], и молодая женщина не смогла отказать себе в удовольствии полюбоваться на себя и убедиться, что выглядит она в рубиновом платье отлично.

Тем временем тишину стали прорезать отдаленные звуки прибытия гостей: шум автомобильного мотора, хлопанье дверей… Потом, после довольно длинной паузы, голоса зазвучали в коридоре, затем постепенно перенеслись в соседнее с Трой помещение… Первый был женский, капризный и сварливый. Он прокричал – по всей видимости, прямо с порога комнаты: «Совсем даже нет! Ерунда! Какая еще усталость, кто тут устал? Одеваться к обеду не будем. Я сказала, одеваться не будем! – Снова пауза. Затем ворчливый голос зазвучал опять: – Маулт ведь тебе сейчас не нужен?! Маулт! Сейчас вы полковнику не нужны! Позже распакуете вещи. Я сказала, пусть вещи распакует позже! – Дядя Блошка, наверное, глуховат, подумала Трой. – И хватит уже, – продолжала грохотать невидимая дама, – поднимать шум из-за этой дурацкой бороды». Из-за бороды? – удивилась Трой. Не ослышалась ли она? О какой бороде может идти речь?

Минуту или две за стеной ничего не было слышно. Трой сделала вывод, что или полковник, или миссис Блошингтон Форрестер – кто-то один из них – удалился в ванную, примыкавшую к их комнате с дальней стороны. Эту теорию сейчас же подкрепил мужской голос, раздавшийся словно прямо из-за шкафа в комнате Трой. Голос оглушительно завопил: «Клу! Моя борода!» Внятного ответа ниоткуда не последовало.

Вскоре после этого послышалось, как Форрестеры покидают свои апартаменты.

Художница решила дать им немного времени пообщаться с Хилари по-родственному, а уж потом самой присоединиться к компании, так что когда из башенки над конюшней донесся звук гонга – по словам Хилари, он раздобыл его где-то среди старинных трофеев, награбленных еще Генрихом VIII во время роспуска монастырей, – она все еще стояла, уставившись в каком-то странном оцепенении на огонь в камине. Интересно, задалась вопросом Трой, не напоминает ли этот звук Найджелу о днях, проведенных в святой обители – то есть еще до того, как крыша у него поехала?

Резким движением головы она стряхнула с себя задумчивость и устремилась вниз по лестнице к парадному залу, где, как всегда начеку, уже подстерегал Мервин. Он перенаправил гостью все в тот же «зеленый будуар».

– В библиотеке мы теперь ничего не трогаем, – произнес главный лакей со значительной ухмылкой, – мадам.

– Очень деликатно с вашей стороны, – ответила Трой.

Мервин распахнул перед нею двери зеленого будуара, и она вошла внутрь.

Форрестеры стояли у камина вместе с Хилари, который по случаю облачился в смокинг сливового цвета и повязал несколько широковатый галстук. Полковник оказался усатым стариканом с выражением какого-то постоянного удивления на бледно-розовом лице. Бороды у него не было. Был слуховой аппарат.

Миссис Форрестер выглядела примерно так же, как звучал ее голос: внушительно. Черты ее лица казались грубоватыми, рот походил на пружинный капкан. За очками с линзами из горного хрусталя блестели глаза чуть навыкате. Жидкие седые волосы на затылке были собраны в пучок наподобие сдобной булки. Юбка пожилой леди застыла где-то в диапазоне между «миди» и «макси» и уж наверняка скрывала под собой не одну пару фланелевого белья. Верхнюю ее половину облегали плотные шерстяные одежды разнообразных оттенков тусклого – хоть и в красно-коричневых тонах. Шею она украсила ожерельем из жемчуга – по оценке Трой, натурального и самого что ни на есть превосходного; пальцы – старомодными кольцами, – все в мыльных разводах. В руках у супруги полковника помещалась плетеная сумка с вязанием неуловимого назначения и носовым платком.

Хилари представил их друг другу. Полковник буквально просиял улыбкой и отвесил новой знакомой легкий поклон. Миссис Форрестер отрывисто кивнула.

– Ну, как вам тут живется? Не мерзнете? – спросила она.

– Вовсе нет, благодарю вас.

– Я потому спрашиваю, что вы наверняка проводите много времени во всех этих душных студиях, где рисуют обнаженную натуру. Я говорю: об-на-жен-ну-ю на-ту-ру!

Видимо, как догадалась Трой, привычка повторять каждую фразу фортиссимо так глубоко укоренилась в сознании миссис Форрестер и дошла – ради блага ее мужа, разумеется – до такого автоматизма, что проявлялась сама собой. Так что робкое замечание полковника – у него, мол, нынче при себе слуховой аппарат – решительная дама просто проигнорировала.

– Ну, меня Трой, во всяком случае, не рисует обнаженным, дорогая тетушка, – произнес Хилари, разливая по бокалам напитки.

– Уж это было бы нечто.

– Мне сдается, что ваши представления о жизни художников основаны во многом на «Трильби»[22] и «La Vie de Boheme»[23].

– О, а я видел Бирбома Три[24] как раз в «Трильби», – вступил в разговор полковник Форрестер. – Он там так красиво умер – навзничь на стол! Здорово получилось!

В это время раздался стук в дверь, и вошел человек с явно озабоченным выражением лица. К тому же оно было не просто озабоченным, а вдобавок обезображенным, словно его когда-то долго жгли на живом огне. Множественные шрамы сбегали по щекам вниз к перекошенной линии рта.

– А, Маулт, – обернулся к нему полковник.

– Прошу прощения, сэр, что осмелился побеспокоить вас, – обратился вошедший к Хилари. – Я просто должен заверить полковника, сэр, в том, что все в порядке. Борода на месте, сэр.

– Ах, вот вы о чем, Маулт! Хорошо, хорошо, просто прекрасно, чудно и великолепно! – вскричал Форрестер.

– Благодарю вас, сэр. – Маулт поклонился и вышел.

– О! Что такое с вашей бородой, дядя Блошка?! – спросил Хилари (к великому, надо сказать, облегчению Трой).

– Ах, ничего особенного, мой юный друг, как видишь, ничего особенного! Я так волновался – вдруг забыл ее дома, а потом еще переживал, как бы она не потерлась в чемодане.

– Ну, вот видите, Фред, не помялась. Я же говорил – не помнется.

– Вижу, вижу, так что все прекрасно, можно расслабиться.

– Вы будете Санта-Клаусом на Рождество, да, полковник? – рискнула спросить Трой, и старик снова радостно просиял, а потом залился краской смущения.

– Так и думал, что всем первым делом придет в голову именно это, – ответил он. – Но нет. Я буду Друидом! Как вам это нравится, а?

– То есть вы хотите сказать, что принадлежите к…

– Не-е-ет! – громко прервал ее Хилари. – Вы подумали, что он принадлежит к какому-нибудь псевдоисторическому «Древнему ордену», чьи члены щеголяют в бородах из ваты и выставляют себя полными идиотами каждый второй вторник каждого месяца? Ха!

– Ну ладно, хватит, старина, перестань, – прервал его дядя. – Ты к ним несправедлив.

– Ну, разве что самую малость. Однако дело не в этом. – Хилари снова повернулся к Трой. – Просто в «Алебардах» святой Николай Мирликийский, известный также как Санта-Клаус и еще под целым ворохом старинных тевтонских имен, официально заменен по-настоящему древней и гораздо более подлинной фигурой: великим провозвестником зимнего солнцеворота и верховным жрецом всех его обрядов. Тем самым, который оставил – сейчас уже не важно, умышленно или нет – столько своих профессиональных навыков и функций в наследство христианским преемникам. То есть фигурой Друида!

– И приходской священник совсем не против, – с горячностью вставил полковник, – ей-богу, уверяю вас. Он нисколечко не против.

– Это меня как раз меньше всего удивляет, – ядовито вставила миссис Форрестер и с загадочным выражением фыркнула.

– Да-да, он и сам приходит к нам на все праздники. В общем, вот так-то – сыграю я, понимаете ли, Друида. С тех пор как Хилари поселился в «Алебардах», я каждый год его играю. То есть у нас, знаете ли, будет и елка, и «ветка поцелуев»[25], и сколько угодно букетиков из омелы. Ведь у нас собираются и все детишки – все, сколько их ни будет в тот момент на месте: и из Юдоли приходят, и отовсюду по соседству. Чудесные получаются представления, и я обожаю в них участвовать. А вы любите переодеваться и наряжаться?

Он задал этот вопрос с таким волнением и воодушевлением, словно какой-нибудь сказочный герой из «Алисы в Стране чудес», что у Трой не было другого выхода кроме как ответить утвердительно, причем с энтузиазмом. Теперь она почти ждала от озорного полковника дружеского предложения нарядиться как-нибудь на днях вместе.

– Дядюшка Блошка – прекрасный исполнитель, – сказал Хилари, – а его борода – настоящий piece de resistance[26]. Ее делает по спецзаказу фирма «Лучшие парики мира»[27], представляете? Она не посрамила бы и короля Лира! А сами волосы, сам материал для бород! Ничего общего с обыкновенной химической ерундой. Сами увидите.

– Но на сей раз мы решили внести кое-какие изменения, – с энтузиазмом вступил полковник Форрестер. – В фирме мою бороду слегка отреставрировали. Тамошний парень сказал: слушайте, если с ней ничего не сделать, будет выглядеть, словно вам все равно, знаете ли. Словно вы самоустраняетесь. Нельзя же было такого допустить, знаете ли.

Тут подошел Хилари с напитками, два из которых почему-то дымились так, что даже лимоны, насаженные на края бокалов, запотели.

– Вот ваш грог из рома, тетя Клу. Попробуйте, сахару хватает?

Миссис Форрестер обернула горлышко бокала носовым платком и присела в кресло.

– Вроде все нормально. А Фреду в стакан ты муската добавил?

– Не добавлял.

– Ну и ладно.

– Наверное, вам кажется чудны́м, – полковник подмигнул Трой, – что мы тут пьем грог из рома перед ужином, но после долгой дороги, знаете ли, это лучшее средство, ей-богу. Получается все равно как на ночь, никакой разницы.

– Аромат от этого грога восхитительный.

– Хотите бокальчик? – тут же предложил Хилари. – Вместо «Белой женщины»[28]?

– Да нет, спасибо. Пожалуй, я останусь верна «Белой женщине».

– Ну и правильно. Я тоже. Итак, мои хорошие, – обратился Хилари ко всем присутствующим, – в этом году нам предстоит совсем домашняя, камерная вечеринка, так сказать, за закрытыми дверями. Ждем еще только Крессиду и дядю Берта, они приедут завтра.

– Ты все еще собираешься обвенчаться с Крессидой? – спросил тетя Клумба.

– Естественно. Все как договорено. И я страшно надеюсь, тетушка Клу, что со второго взгляда она вам гораздо больше приглянется.

– Это будет не второй, а пятидесятый взгляд, глаза уже натерла.

– В общем, вы поняли, о чем я. Второй – с тех пор, как мы помолвлены.

– И что с тех пор изменилось? – бросила миссис Форрестер довольно ядовито и как-то двусмысленно.

– Ну, знаете, тетя Клу, мне казалось… – начал было Хилари и как-то смущенно потер нос. – В общем, не забывайте, мы ведь познакомились в вашем доме.

– Вот тем и хуже. А я предупреждала твоего дядьку, я ведь предупреждала тебя, Фред.

– О чем это ты, Клу?

– О твоей заботе! О дочке Тоттенхэма! О Крессиде!

– Что это еще за «моя забота»? Ты иногда так странно выражаешься, дорогуша.

– Ну да бог с ним, – заметил Хилари. – Надеюсь, когда-нибудь вы перемените свое мнение, тетя.

– Блажен, кто верует. – Старая леди поджала губы. – А вы знакомы с мисс Тоттенхэм?

– Пока нет.

– По-моему, Хилари думает, что она перейдет к нему в придачу к дому. Мы всё о Крессиде! – проорала она на ухо мужу.

– Слышу, слышу, – покорно отозвался тот.

Последовало молчание, в течение которого все отпили по глотку, причем миссис Форрестер сделала это с шумом и даже подула на поверхность напитка.

– Я тут как следует подготовился к Рождеству, – переменил тему Хилари, – кажется, получше, чем в прошлом году. Для вас, дядюшка Блошка, подготовлены другие кулисы. Ваш выход будет обставлен по-новому.

– Вот как?! Ну надо же. Нет, в самом деле? Что ты говоришь?

– Да-да, прямо снаружи. Из французского окна, того, что за елкой.

– Снаружи?! – рявкнула вдруг миссис Форрестер. – Я что, неправильно расслышала, Хилари? Ты что, собираешься выставить ради своей мизансцены дядю на улицу прямо в метель? Я говорю: в ме-тель?!

– Всего на пару минут, тетя Клу.

– Ты, наверное, позабыл, что у Фреда плохо с кровообращением.

– Все со мной будет в порядке, Клу.

– Не одобряю я этого. Я говорю…

– Да ладно тебе! Уверяю, я… И вообще, знаешь ли, у меня стеганое нижнее белье!

– Помолчи. Так вот, я говорю…

– Да нет же, ты послушай…

– Это ты послушай!

– Не ворчи, Клу, не ворчи. И вообще, у меня сапоги на меху. Так что ты там говорил, мальчуган?

– У меня есть чудесная магнитофонная запись оленьего храпа и бубенчиков… Подождите же все, не перебивайте, дайте сказать. Знаете, я тут провел кое-какие изыскания, хорошо потрудился и обнаружил, что имеется некоторая перекличка между тевтонской – то есть, я хочу сказать, германской – традицией и друидической. А если бы даже ее не было, – быстро проговорил Хилари, – то ее следовало бы выдумать! Так вот. Дядя Блошка, вы должны перед тем, как предстать перед публикой, еще из укрытия воскликнуть: «Эге-гей!», а уж потом войти в комнату.

– Ну, знаешь, паренек, нынче я уже не так залихватски «восклицаю», – с некоторым беспокойством отреагировал полковник. – Как в Пирбрайте[29], у меня не получится.

– А я об этом подумал заранее! И уже записал «эге-гей» прямо на пленку вместе с бубенчиками и храпом. Катберт «навосклицал» – по моей просьбе. У него очень зычный голос, просто громоподобный.

– Да? Ну, прекрасно, прекрасно.

– У нас будет ровно тридцать один ребенок и с дюжину родителей. Ну и еще, конечно, обычный ассортимент окрестных фермеров и уездных деятелей. Плюс все, кто работает в саду, ну и домашняя обслуга тоже.

– А эти?.. Надсмотрщики? То есть надзиратели. Ну, ты понимаешь – оттуда? – поинтересовалась миссис Форрестер.

– И они, конечно, тоже. Две семьи из казармы для женатых. С женами и домочадцами, так сказать.

– А Марчбэнкс?

– И он, если сможет освободиться. У него там свои заботы. Капеллан готовит для заключенных свое рождественское блюдо – весьма, полагаю, малопитательное. Принять перезвон тюремных колоколов за наши бубенцы трудно даже при богатом воображении.

– Ну что ж, – заметила тетя Клумба, сделав порядочный глоток грога с ромом, – надеюсь, ты знаешь, что делаешь. У меня лично об этом не сложилось ни малейшего представления. Зато я нюхом чувствую опасность.

– Не каркайте, тетя, что вы такое говорите, – отреагировал Хилари.

В этот момент появился Катберт и объявил, что ужин подан. Он и вправду обладал «очень зычным, громоподобным» голосом.

Глава 2

Канун Рождества

I

Перед тем как отправиться спать, вся компания прослушала по радио прогноз погоды для графства и окрестностей. В течение всего сочельника и далее на Рождество ожидался плотный снег, а вот после рождественской ночи он должен был вроде как прекратиться. Со стороны Атлантики приближался теплый воздушный фронт.

– «Теплый воздушный фронт», – обронил Хилари, – мне всегда представляется в образе декольте прекрасной дамы времен Регентства[30], которая то и дело без устали тащит свой пышный бюст на какой-нибудь очередной раут или бал, чтобы размять его там хорошенько.

– Не сомневаюсь, – колко заметила тетушка, – что Крессида может сыграть в этой фантазии главную роль.

– А знаете, дорогая, пожалуй, что может, – невозмутимо ответил Хилари и поцеловал миссис Форрестер в макушку, пожелав спокойной ночи.

А Трой в этот вечер, вешая на плечики свое чудесное красное платье, сделала важное наблюдение: ниша, в которую встроен платяной шкаф в ее комнате, напрямую сообщается с нишей в комнате Форрестеров. Кладка древней каменной стены здесь, видимо, разобрана, так что секции для одежды разделены только тонкой деревянной перегородкой.

Наблюдение стало возможно благодаря тому, что миссис Форрестер в это самое время, судя по всему, развешивала в шкафу свою одежду. Трой отчетливо слышала скрип вешалок по перекладине. И вздрогнула – чуть не подпрыгнула даже, – когда вдруг еще более отчетливо услышала свое имя, произнесенное, казалось, ей в самое ухо!

– Трой! Что за странное имя? Разве такое дают при крещении?

Полковник Форрестер отвечал откуда-то из дальних недр своих апартаментов:

– …да нет… понимаешь ли… известна тем, что…

Похоже, голова его была в этот момент обернута каким-то куском материи. Миссис Форрестер реагировала крайне сердитым тоном:

– А знаешь, что я думаю по этому поводу?! – вскричала она, загрохотав вешалками. – Я говорю: зна-ешь?..

Трой, как это ни предосудительно, приникла ухом к задней стенке гардероба.

– …не доверяю… – продолжал визгливый голос. – С самого начала не доверяла. Сам знаешь. – Последовала пауза, а за ней финальный вопль: – …тем скорее оставили целиком и полностью на милость убийц! Вот так! – Последовал еще один, последний лязг плечиков по перекладине, и дверцы шкафа с шумом захлопнулись.

В постель Трой улеглась в каком-то тумане, но был ли этот туман вызван лукулловым ужином, поданным по наущению Хилари Кискоманом, или вообще всем комплексом необыкновенных обстоятельств, в какие она оказалась поставлена, о том художница и сама не взялась бы судить.

Перед тем как раздеться, ей казалось: она вот-вот готова заснуть, а теперь вот ворочалась с открытыми глазами, прислушиваясь к малейшим шорохам поленьев за каминной решеткой, и еще долго шорохи эти в ее усталом сознании заглушали вздохи и завывания злого ночного ветра за окном. Нет, ну чудеса, да и только, подумалось ей.

Какое-то время перед ее внутренним взором метались бессвязные, хотя и четкие картины, а потом вдруг показалось, будто откуда-то из темноты она опять слышит голоса. «Во сне, наверное», – пробормотала девушка. В камине заурчало от случайного порыва воздуха, затем все стихло, и в эту тишину вновь вторглись смутные «тени» человеческой речи – словно бы ниоткуда и приглушенно, как при почти выключенном звуке телевизора. Наконец от этих «теней» остался только едва уловимый слухом шлейф.

Но теперь было очевидно, что шлейф этот тянется из-под окон. Шлейф мужского голоса… Нет, двух голосов. Какой-то диалог, слов не разобрать.

Трой выскользнула из постели, в неверном свете гаснущего огня в камине двинулась к оконному проему и раздвинула занавески.

А на улице не так темно, как ей казалось. Взгляду представился пейзаж, запросто вдохновивший бы Джейн Эйр на один из эскизов, какие она так любила набрасывать. В сплошной линии облаков ветрá нарисовали четкий разлом. Луна – точнее, месяц в последней четвертинке перед исчезновением отбрасывал черные тени на снежные дорожки, как будто ведшие в загробный мир. На заднем плане вздымались холмы торфяников, а на переднем сверкало нагромождение битого стекла от давно надоевшей зимней оранжереи. Неподалеку от него, однако, сверкали огоньки двух фонариков – один из них оставлял четкий желтый круг на белой поверхности мерзлой земли. Другой беспорядочно сновал по поверхности невесть откуда взявшегося громадного деревянного ящика с трафаретной надписью по всей длине: «Музыкальный инструмент, не кантовать, обращаться очень осторожно!» Кажется, ящик был водружен на какое-то транспортное средство – возможно, сани.

К этому моменту Трой нашарила взглядом в ночи двух мужчин в непромокаемых пальто с капюшонами – клеенчатая ткань отсвечивала на ходу. Тот из них, что казался «главным», оживленно жестикулировал, на что-то указывал пальцем и вертелся направо и налево. Фигура его слегка сгибалась на ветру. На плече его художница разглядела что-то вроде бечевы или буксировочного троса. Руки второго, защищенные теплыми перчатками или варежками, упирались в заднюю часть ящика и всем своим положением как бы выражали готовность к действию. В какой-то момент этот человек запрокинул голову и посмотрел наверх – на секунду в ярком освещении предстало его лицо. Это был Найджел.

Что касается первого, то хотя Винсента – ну, того самого шофера-садовника-недоубийцу – Трой видела лишь два раза, да и то лишь из окна и с вершины холма, она почему-то была уверена: это он.

– Ать! – как-то несуразно вскричал предполагаемый Винсент, и вся эта нелепая скульптурно-театральная композиция скрылась за углом западного крыла «Алебард» в направлении парадного входа. В ту же минуту месяц зашел за тучи.

Трой собралась было улечься обратно в кровать, но перед тем бросила взгляд на каминные часы, обрамленные корпусом из севрского фарфора, и страшно удивилась, обнаружив, что еще только десять минут первого.

Тем не менее заснула она на сей раз моментально и пробудилась только от звука раздвигаемых штор.

– Доброе утро, Найджел, – проговорила Трой.

– Доброе утро, – невнятно и тихо произнес Найджел, – мадам.

По-прежнему опустив очи долу, он поставил поднос с чаем на прикроватную тумбочку.

– Здóрово навалило за ночь?

– Не очень, – тяжело вздохнул лакей и повернулся к двери.

– А мне показалось, мело довольно-таки сильно. Наверное, тяжело было сани толкать? Небось вы замерзли?

Слуга замер на месте и впервые за все время знакомства поднял на Трой глаза – белесые, почти бесцветные, они странно сверкали из-под выцветших ресниц.

– Я как раз случайно выглянула в окно, понимаете ли, – объяснила Трой. «И чего это он, черт возьми, испугался, чего ему бояться?»

Найджел еще несколько секунд постоял без движения, словно истукан, а затем выговорил:

– Вот как? – И опять направился к выходу. Затем, словно заправский актер, выдержав шекспировскую паузу, добавил: – Как неожиданно. – И вышел.

Причина этого замешательства и удивления лакея стала ясна Трой чуть позже, когда она спустилась вниз к завтраку.

Там, за окном, на скупом зимнем солнце блистали значительные изменения, произошедшие в окружающем мире под влиянием «не очень сильно» навалившего снега. Торфяные болота превратились в фантастические бело-голубые горно-складчатые арки гигантского размера, деревья за ночь с угодливой готовностью подставили плечи под наградные эполеты Королевы Зимы, и вообще все внешнее пространство, усеянное теперь снегоуборочными тракторами, выглядело каким-то безумно упрощенным по сравнению со вчерашним разнообразием видов и сцен. Будто одноцветное покрывало накинули на всю природу.

Завтрак в «Алебардах» подавался в западном крыле. Как раз из этой утренней столовой вел узкий коридор в библиотеку. Последняя, собственно, представляла собой своего рода «фонарный» флигель, откуда открывался обзор на три стороны света.

Трой решила лишний раз взглянуть на свою работу. Войдя в библиотеку, несколько минут она хмуро, закусив большой палец, созерцала холст, а потом перевела наметанный глаз на основной двор усадьбы за окном. В дальнем его тупике, уже заваленный снегом, стоял какой-то четырехугольный объект. Художнице не составило труда опознать его: трафаретная надпись на боку еще не совсем исчезла под белой «маскировкой».

Вокруг него, точно так же как ночью, суетились Найджел с Винсентом – сгребали снег полными тачками и разравнивали его вокруг странного предмета линиями наподобие ступеней. Чтобы получалось идеально ровно, в основания этих ступеней были заложены деревянные дощечки и блоки. Некоторое время Трой наблюдала за этим процессом, а затем отправилась к столу.

Там в одиночестве у окна уже стоял Хилари и медленно смаковал кашу из пиалы.

– Привет, привет! – воскликнул он, заметив свою гостью. – Видали, как кипит работа? Не правда ли, мало что на свете способно так захватить воображение, как творческий процесс в самом разгаре. Какое он мне доставляет удовольствие, вы и представить себе не можете.

– А что они там творят?

– Реплику гробницы моего прапрапра-сколько-то-там-раз-дедушки. Я снабдил Найджела пухлым альбомом ее фотографий, и кроме того, он, конечно, многократно видел оригинал в нашей приходской церкви. Заметьте, это его собственная инициатива, и меня она несказанно радует. Думаю, такое занятие – почище, чем лепить восковые фигуры. Из ящика получится траурный постамент, а сверху поместится лежащая фигура в полный рост. Чертовски мило со стороны Найджела, что он за это взялся.

– Я видела, как они тащили этот «постамент» вокруг дома – почему-то среди ночи.

– Очевидно, Найджел ощутил внезапный порыв вдохновения и заставил Винсента восстать ото сна, чтобы помочь. Знаете, крышку ящика к сегодняшнему утру так живописно запорошил снег… Как же все-таки здóрово, что к Найджелу вернулись творческие способности – спустя столько-то лет! Не желаете ли возрадоваться этому вместе со мною, вкусив притом немного кеджери[31] или чего хотите? Нет, все-таки одно из лучших ощущений на свете – с энтузиазмом что-то предвкушать, правда?

Тут в столовую вошли Форрестеры – само воплощение того духа фальшивой «домашности», какой так часто встречается в загородных усадьбах. Полковник, естественно, тоже оказался восхищен инициативой Найджела и разглагольствовал о ней до тех пор, пока каша у него в пиале не застыла, покрывшись коркой. Только тут жена прервала его язвительной репликой, обращенной к Хилари:

– Остается надеяться, что такие вещи отвлекают их от чего похуже.

Интересно, что пожилая леди на самом деле думает об этих нетривиальных экспериментах хозяина усадьбы с эмансипацией убийц? Хотела бы Трой это знать.

– Крессида с дядей Бертом, – невпопад произнес Билл-Тасман, не поведя и бровью, – приезжают сегодня поездом в три тридцать в Даунлоу. Хорошо бы мне съездить их встретить… если только, разумеется, я не понадоблюсь в это время в библиотеке.

– Если мы сможем позаниматься утром сразу после завтрака, то не понадобитесь, – отозвалась художница.

– Освещение-то переменилось, да? Из-за снега.

– Надо полагать. Увидим, когда начнем работать.

– А что за портреты вы рисуете? Какие они? – резко спросила вдруг миссис Форрестер.

– Очень хорошие, высшего сорта, – перехватил реплику ее племянник, тоже не без язвительности в голосе. – Вы находитесь в весьма изысканном и талантливом обществе, тетя Колумбина.

Художница чуть не рассмеялась, ибо в ответ на это миссис Форрестер состроила забавную гримасу, долго не «снимала» ее с лица, а затем подмигнула молодой женщине.

– Ну надо же! Кто бы мог подумать, – сказала она наконец.

– Так и есть, – насупился Хилари, не принимая шутки.

Трой заметила:

– Наверное, нет смысла спрашивать, как я пишу картины, у меня никогда не получалось объяснить словами суть своей работы. Даже если вы припрете меня к стенке, то и тогда кроме бессмыслицы и пустозвонства из меня ничего не вытянешь. – И добавила, покрывшись (к собственному удивлению) краской стыда, словно школьница: – Каждый пишет как дышит.

Повисла довольно длинная пауза, после чего Хилари подал голос:

– И за это вам огромное спасибо.

– Ну, что ж, – миссис Форрестер решила сыграть в унисон с Трой, – а мы что увидим, то увидим.

Хозяин дома фыркнул.

– В свое время я тоже немного рисовал. Несколько акварелей, – вставил полковник. – Еще в Итоне. Не слишком удачно получилось, но по крайней мере я их закончил, все до единой.

– Уже хорошо, – обронила его жена, и Трой согласилась, что это – совершенно точное и справедливое замечание.

Так, в молчании, прерываемом краткими вспышками беседы, прошла оставшаяся часть завтрака, и все уже собирались вставать из-за стола, когда вошел Катберт и склонился перед стулом Хилари в той манере, в какой можно угадать сразу его прежнюю профессию метрдотеля.

– Да, Катберт, – спросил хозяин, – что вам?

– Я насчет омелы, сэр. Ее привезут в три тридцать. Курьер спрашивает, сможет ли кто-нибудь забрать ее со станции.

– Хорошо, я заберу. Омела – это для ветки поцелуев. Скажите Винсенту, пусть держит все что нужно наготове, хорошо, Катберт?

– Конечно, сэр.

– Отлично.

Хилари с бодрым видом потер руки и жестом предложил Трой возобновить художественные «бдения». По окончании же их все вышли во двор – понаблюдать, как там выходит скульптурная композиция у Найджела.

Оказалось, дело значительно продвинулось. Лежащая фигура одного из Билл-Тасманов – гордости и украшения XVII века – потихоньку приобретала узнаваемые формы. Гибкие кисти рук лакея в теплых рукавицах работали быстро и споро. Со звоном нашлепывал он на ящик пригоршню за пригоршней снег и ловко придавал им нужные формы деревянною лопаткой, видимо, взятой с кухни (подумала Трой). В том, как он погрузился в работу – с головой, всем своим существом, – было что-то фанатическое. На подошедших зевак Найджел даже не взглянул. Шлеп-шлеп, вжик-вжик.

Здесь же – впервые в жизни – Трой повстречалась с поваром Уилфредом – Кискоманом. Он как раз вышел за порог в своем рабочем колпаке, клетчатых брюках и уже почему-то заснеженном фартуке. Пальто было наброшено на его плечи с продуманной небрежностью. В руках у него помещался гигантский ковш – в общем, кухонных дел мастер выглядел, по впечатлению Трой, словно картинка из колоды «Счастливые семьи»[32]. В свете этого сравнения он выглядел весьма комично: круглое лицо, большие глаза, широкая линия губ…

Завидев Трой и Хилари, повар расплылся в улыбке и поднес пухлую ладонь к накрахмаленному колпаку.

– Добрейшего вам утра, сэр, – произнес Кискоман. – Добрейшего вам утра, дорогие дамы.

– Доброго-доброго, Уилфред, – отозвался Хилари. – Хотите протянуть во льдах руку помощи, испачканную в шоколадной глазури?

Кискоман как-то чересчур громко рассмеялся в ответ на эту шуточку, составленную с легкой потугой на изящество.

– О нет, сэр, конечно же, нет, сэр. Я бы никогда не осмелился протянуть такую руку. Разве что наш настоящий художник наполнит своим вдохновением мой скромный ковш.

Найджел, который был только что столь лестно, хоть и косвенно, упомянут поваром, в ответ только потряс головой, ни на секунду не отрываясь от работы.

– В вашем ведомстве все благополучно? – поинтересовался Хилари.

– Да, сэр, благодарю вас. Мы вполне справляемся. Этот парень из Даунлоу – мальчик на побегушках – оказался весьма даровитым экземпляром.

– Да? Ну, хорошо, хорошо, – какой-то слишком быстрой скороговоркой (или Трой так показалось?) ответил Хилари. – А что там насчет пирога с мясом?

– Будет готов во всей красе – ешь да нахваливай – сразу после вечернего чая, к вашим услугам, сэр! – жизнерадостно отрапортовал Кискоман.

– Если он окажется на той же высоте, что прочие ваши блюда, какие нам довелось отведать, то это, несомненно, будет пирог века, – решила вставить Трой.

И трудно по внешнему виду было распознать, кто больше обрадовался такому комплименту – его адресат или сам Хилари.

Тем временем из-за угла западной части усадьбы показался Винсент – с еще одной ручной тележкой, полной снега. Только теперь художница смогла разглядеть его вблизи: смуглолицый тощий человечек с выражением муки в глазах. Он, в свою очередь, покосился на Трой, вывалил на землю то, что прикатил, и отправился за следующей порцией. Кискоман еще раз улыбнулся, заметил, что выглянул во двор лишь на одну секундочку, одарил всех присутствующих сладчайшей – с ямочками на щеках – улыбкой и скрылся за дверью.

Еще чуть погодя на улицу вышел Катберт и громогласно объявил, что подан обед.

II

Крессида Тоттенхэм оказалась, что называется, «шикарной блондинкой», очень элегантной. То есть настолько элегантной, что ее природная красота, как ни парадоксально, производила впечатление чего-то неестественного, вторичного, органически не совсем присущего своей «носительнице» – так сказать, некоего дополнительного бонуса к лоску. Голова ее венчалась собольей шапочкой, шея обрамлена собольим мехом, и вся она с головы до ног была укутана в соболя, от рукавов до туфелек. Когда же слуги освободили ее от верхних одежд, оказалось, что под ними – простота и небрежность по самой дорогой лондонской моде, и в эту небрежность девушка скорее даже не одета, а обернута наподобие подарочной упаковки.

Линии ее глаз и губ стремились куда-то наискосок, и даже голову она держала как-то немного набок.

В манерах Крессида показала себя очень спокойной и сдержанной, нисколько не словоохотливой и уж никак не развязной, а если и открывала рот, чтоб высказать какое-нибудь суждение, то неизменно прибавляла через каждое слово: «понимаете ли», «знаете ли», «ладно?» или «если угодно». В общем – отнюдь не героиня романа Трой, то есть, правильнее сказать, не героиня кисти Трой. И это обстоятельство грозило вылиться в некоторую неловкость, ибо Хилари поминутно бросал на художницу вопросительные взгляды: как вам, мол, моя невеста?

А вот к мистеру Берту Смиту Трой прониклась симпатией: невысокий мужчина с дерзким, даже нахальным выражением лица, живым умным взглядом и старомодно обаятельным акцентом кокни сразу же завладел ее воображением. Одет он был тщательно и изысканно, в подчеркнуто деревенском стиле. На вид лет семидесяти, но отменного здоровья, как показалось художнице.

Примечательно прошла встреча между вновь прибывшими и Форрестерами. Полковник приветствовал мисс Тоттенхэм с выражением робкого обожания и называл ее не иначе как «Кресси, дорогая». Трой уловила в этом отчетливую интонацию классического «доброго дядюшки», однако, кажется, приправленную какой-то смутной тревогой. Мистера Смита старый вояка тоже приветствовал сердечно – до известной степени. Во всяком случае, он пожал ему руку несколько развязно и несколько раз повторил, разражаясь жизнерадостным смехом после каждого слова:

– Здравствуйте-здравствуйте, приветствую. Как поживаете, старина, дорогой?

– А-а, полковник, полковник, дорогой мой, как ваши дела? – с не меньшей живостью отвечал мистер Смит. – Выглядите расчудесно. Абсолютно без дураков – расчудесно, и точка. И что это я такое все последнее время слышал, будто вы стали расхаживать одетый словно добрый король как-бишь-его-там?..[33] Да еще и с вот этими-то усами! Взгляните-ка на эти усы! – Мистер Смит развернулся к миссис Форрестер и оглушительно возопил: – Чтоб мне провалиться! Что это ему вздумалось? В его-то возрасте! Усы!

– Глухой у нас мой муж, а не я, Смит, – заметила старая леди. – Вы опять все перепутали.

– В самом деле, где же моя голова, черт побери? – При этих словах мистер Смит подмигнул Трой и дружески огрел полковника по спине ладонью. – Надо же было спутать, как сказал мясник, отрубив вместо свиного копыта собственный палец!

– В дяде Берте, – заметил Хилари, обращаясь к Трой, – погиб прекрасный комик. Поверьте, он отлично умеет разговаривать нормально. Просто сейчас решил выступить со своим номером: «говорили ж вам, я – кокни до мозга и костей». На сей вот раз – перед дядей Блошкой. Видите – настоящий концерт перед ним разыгрывает. Но вы ведь всегда видите его насквозь, да, дядя Блошка?

Трой метнула быстрый взгляд на мисс Тоттенхэм, которая, казалось, смутилась и слегка опустила глаза.

– Правда? Тебе так кажется? – отозвался польщенный полковник. – Нет, в самом деле, мне его нетрудно расколоть, а?

После этого обмена репликами мистер Смит сразу затих, и все отправились пить чай в столовую, где атмосфере, конечно, недоставало уюта, к которому привыкли Трой и Хилари тет-а-тет у камина в будуаре. Наоборот, за столом воцарилась некоторая скованность – особенно после того, как Крессида вежливо, но твердо отказалась играть роль хозяйки.

– Ради бога, дорогой, не заставляй меня ничего разливать по чашкам, – улыбнулась она. – Меня бы это, честно говоря, просто выбило из колеи. Ты же знаешь, у меня почему-то отвращение к таким вещам. Не мое это. Совсем не мое… Ладно?

Миссис Форрестер одарила ее долгим тяжелым взглядом и произнесла:

– Хилари, если ты не против, я возьму это на себя.

– Да-да, конечно, прошу вас, тетушка! Будет здóрово, как в старые времена, когда вы взяли меня на воспитание и дядя Берт приезжал к нам на Итон-сквер.

– Вот-вот, славное стояло время, времечко что надо, – подхватил мистер Смит. – В этом вся штука. Помните, как там у нас было? Просто и без обид! И никаких гвоздей, так сказать.

– Вы – добрый малый, Смит. В своем, конечно, роде, – согласилась миссис Форрестер. – Я бы сказала, время научило нас правильно понимать друг друга. Вам какого чаю, миссис Аллейн?

Надо же, какие интересные люди: говорят то, что приходит на ум, прямо в ту секунду, когда оно приходит, подумала Трой. Словно дети. Весьма необычная привычка, и бог еще знает, к чему она может привести.

Впрочем, мистера Смита она тут же, спохватившись, исключила из этой мысленной общей характеристики. Мистер Смит – явно другое дело. Хитрый сухонький старикан себе на уме, совсем не простой. Что он на самом деле себе думает обо всей этой честнóй компании и каждом ее члене в отдельности, никого, кроме него самого, не касается и никому не ведомо.

– Ну, как поживают твои злодеи-негодяи, Хилли? – спросил он у хозяина, склонив голову набок и вгрызаясь с самым беспечным видом в булочку. – Все никак не оступятся? Комар носа пока не подточил?

– Конечно, нет, дядя Берт, и вообще, выбирайте, пожалуйста, выражения. Меньше всего на свете я желал бы, чтоб Мервин или Катберт вас сейчас слышали. А заметьте, любой из них может войти в любую минуту.

– Какой ужас, – отреагировал Смит совершенно равнодушно и невозмутимо.

– А что это за зияющая пустота над камином? – переменила тему Крессида. – Это то, что я думаю? Для моего портрета?

– Именно, моя дорогая, – ответил Хилари. – Кстати, – тут он с волнением взглянул на Трой, – я уже бросил пробный камень…

Художница стала лихорадочно соображать, как выйти из неловкого положения, но от необходимости сразу отвечать ее избавила сама мисс Тоттенхэм.

– А я бы предпочла, чтоб он висел в парадной гостиной. Знаешь, ну, где-нибудь, где нет супниц, половников и твоих не самых импозантных предков. – Тут она обвела критическим взглядом две работы Реборна и по одной – Лели и Винтерхальтера[34]. – Ладно?

Лицо Хилари стало почти пунцовым.

– Посмотрим, – сказал он.

Тут в столовую вошел Мервин и объявил, что повар, мол, свидетельствует гостям свое почтение и передает, что пирожки с мясом готовы.

– Что-что?! – переспросила Крессида. – Сразу после чая?! И вообще, я ненавижу начинку из мясного фарша. Брезгую!

– Дорогая, мне это известно. Более того, в глубине души я тоже ею брезгую. Но что поделаешь, если таков подлинный старинный обычай: надо загадать желание, – объяснил Хилари, – и потом откусить только один раз от пирожка. Происходит эта церемония, по традиции, прямо на кухне. Ну же, всего один кусочек – больше не надо. Повару будет очень приятно.

– А как там сейчас с кошками? – капризным голосом спросила мисс Тоттенхэм. – Ты ведь знаешь, как я к ним… отношусь.

– Мервин, пожалуйста, скажите Кискоману – пусть попросит Проныру и Знайку ненадолго покинуть помещение. Уверен, он не откажется.

– Да уж, пусть будет так любезен. У меня аллергия на кошек. – Крессида повернулась к Трой: – Кроме того, они выводят меня из себя. В буквальном смысле: достаточно мне только мельком увидеть кошку – и все, я на грани нервного срыва. – Тут девушка пустилась в дальнейшие красочные описания своего ужаса перед указанным видом домашних животных. Сколько раз она спросила у художницы, «понимает» ли та ее, не сосчитать.

– А вот я бы с радостью, – громогласно объявила миссис Форрестер, – возобновила знакомство с Пронырой и Знайкой!

– Вы – да, а я – нет, – парировала Крессида, в первый раз за день обращаясь к старой леди, но не поднимая на нее глаз.

– Между прочим, Хилари, в этих пределах я вполне согласна, – сказала тетушка, – с твоими взглядами на поведение твоих слуг. Полагаю, что повар оставался полностью в своем моральном праве, когда напал на человека, дурно обращавшегося с кошками. Я говорю: он был в сво-ем пра-ве!..

– Конечно, тетушка, я вас услышал. Хотел бы я знать, кто бы вас мог не услышать. Нет-нет, милая, – Хилари предупредил возможную реакцию своей возлюбленной, – ты у нас единственное очаровательное исключение. Ну, так что же? Пойдемте, что ли, пожуем немножко мясного фарша?

На кухне стараниями Кискомана все уже было готово к торжественной церемонии. Сам он встречал гостей самой лучезарной из всех возможных улыбок, поигрывая трогательными ямочками на щеках, но Трой все же показалось, что в глазах его затаилось выражение тайного неудовольствия. Совсем уж очевидным это выражение стало, когда из-за задней двери, ведшей во двор, раздалось бешеное мяуканье. В ту же секунду через нее внутрь прошмыгнул краснощекий малец и сразу захлопнул ее за собой, приглушив тем самым крещендо кошачьего негодования.

– Не иначе как там Проныра со Знайкой, – догадалась художница.

– Не сердитесь насчет кошек, Уилфред, – извинился за всех Хилари.

– Всякое бывает, правда, сэр? – загадочно реагировал Кискоман и бросил долгий косой взгляд на мисс Тоттенхэм.

Малец, сосавший в это время большой палец, как-то странно-обиженно посмотрел за окно во двор.

Пирожки с мясом были разложены посреди кухонного стола на блюде подлинно барской роскоши. «Хорошо хоть маленькие», – с облегчением отметила Трой. Хилари напомнил, что откусывать надо по очереди, причем каждому надлежит сначала загадать желание.

Впоследствии Трой часто вспоминала эту сцену: вот все они стоят, смущенно-робкой гурьбой столпившись вокруг стола… Пожалуй, то был последней миг мира и покоя, пережитый ею в «Алебардах». Дальше все пошло не так…

– Тетушка – первая, – объявил Хилари.

– Загадывать вслух? – поинтересовалась та. Племянник как-то слишком скоро и горячо запротестовал: нет, мол, желание должно остаться в тайне!

– Ладно, не важно, – сказала миссис Форрестер, ухватила с подноса пирожок, откусила сразу огромный кусок и принялась жевать, не сводя взгляда с Крессиды Тоттенхэм. Неожиданно Трой охватило тревожное ощущение: «А ведь я поняла, что она загадала. Поняла так же хорошо, как если бы мне это прокричали в самое ухо. Она хочет, чтобы помолвка расстроилась. К гадалке не ходи».

Следующей наступила очередь Крессиды. Она, наоборот, с мученическим выражением на лице отломила самую мизерную частичку, какую только представлялось возможным отломить, и проглотила ее скорбно, как горькое лекарство.

– Загадать-то не забыла? – взволнованно спросил полковник.

– Ой, забыла! – улыбнулась невеста Хилари и через секунду издала вдруг истошный вопль. Крошки от мясного пирожка посыпались с ее красивых губ.

Мистер Смит крепко чертыхнулся. Остальные загалдели бестолково и все сразу. Крессида дрожащим пальчиком указала в направлении окна. Там, снаружи, на подоконнике устроились две кошки, одна черепахового окраса, другая – табби-макрель. Любопытные морды слегка искажало стекло, но было видно, как вращаются кошачьи глаза, а маленькие пасти открываются и закрываются в беспрестанном мяуканье.

– Дорогая моя! – воскликнул Хилари, не делая попытки скрыть раздражение.

– Мои бедные киски! – затянул Кискоман странным дискантом, перешедшим к концу в хриплый баритон.

– Я не переношу кошек! – истерически заголосила Крессида.

– В таком случае, – сдержанно заметила миссис Форрестер, – тебе стоило бы перенести себя куда-нибудь прочь из кухни.

– Нет-нет! – умоляющим голосом взвыл полковник. – Нет, Клу! Нет-нет-нет! Боже мой, вы только посмотрите!

Знайка с Пронырой к этому моменту начали с невыносимым скрипом царапаться в оконное стекло. Трой любила кошек, ей нравилось за ними наблюдать, и она даже в душе пожалела, когда внезапно оба полосатых существа прекратили свое занятие, подняли хвосты трубой, развернулись кругом и исчезли. Крессида тем не менее, зажав уши ладонями, пронзительно заверещала и затопала ногами, словно в некоем экзотическом танце.

– Ничего страшного! – сухо произнес мистер Смит.

Форрестер, со своей стороны, принялся нежно утешать девицу бессвязным рассказом о своем товарище, тоже офицере, который тоже испытывал страшное отвращение к семейству кошачьих, и это отвращение неким таинственным, отнюдь не лучшим для него образом сказалось на блеске и лоске его военной формы. Повествовательный экспромт полковника был крайне мало внятен, однако Крессиду он заставил усесться на стул посреди кухни, удивленно воззриться на опекуна и успокоиться.

– Все это пустяки, – заговорил Хилари с ноткой тихого отчаяния в голосе. – Что ж, продолжим? – Он обернулся к Трой: – Теперь вы.

Художница едва нацелилась взять пирожок, как в тот же миг ощутила желание столь страстное, что чуть не выпалила его вслух. Во всяком случае, она услышала, как где-то глубоко внутри ее жалобный голос пропищал: «Пусть не случится ничего ужасного. Господи, пожалуйста!» Стряпня Кискомана оказалась отменной.

Следом за Трой к столу подошел Форрестер.

– Вы бы ужасно удивились, – он по обыкновению сиял как медный таз, – если б узнали, что загадал я. Просто потряслись бы! – Полковник прикрыл глаза и от души вонзил зубы в пирожок. – Очень, очень вкусно!

Смит тоже не изменил своей манере выражаться емко и образно:

– Не дадим добру черстветь! – И отправил в рот весь пирожок целиком, урча и захлебываясь.

Завершил церемонию Хилари, после чего все сердечно поблагодарили Кискомана и покинули кухню. Крессида, все еще раздраженно, объявила, что примет две таблетки аспирина и будет лежать в постели до самого ужина.

– И прошу, – она выразительно взглянула на своего жениха, – меня не беспокоить.

– Не беспокойся, тебя никто не побеспокоит, я гарантирую, любовь моя, – скаламбурил в ответ Хилари, а его тетушка издала смешок, который с легкостью сошел бы и за фырканье.

– Мы с дядей Фредом, как всегда, сходим подышим воздухом минут десять, – объявила она.

– Но, тетушка, не поздновато ли? Смотрите, как темно, а может еще и снег пойти.

– Обещаю тебе строго ограничить наши передвижения пределами ближнего двора. К тому же ветер, кажется, переменился на восточный.

– Ну, хорошо, – согласился племянник. – Дядя Берт, не пора ли нам уединиться и поговорить о делах?

– Идет, – сказал мистер Смит. – Всегда готов.

Трой хотелось лишний раз критически взглянуть на свою работу – этим намерением она и поделилась. В общем, все разбрелись своими дорогами.

Проходя через парадную залу и далее по коридору к библиотеке, она лишний раз отметила: какая же все-таки тишина в усадьбе «Алебарды», ниоткуда ни шороха. Все полы покрыты пушистыми толстыми коврами. Светильники попадаются редко, от случая к случаю, и свет на стены отбрасывают какой-то неверный, приглушенный. И еще это центральное отопление… Какая бы система ни была здесь установлена, греет она как следует, даже слишком. По коридору движешься словно по натопленной парилке.

Вот и вход в библиотеку. Странно: дверь чуть приоткрыта. Трой распахнула ее настежь, сделала ровно два шага вперед и, не успев даже оторвать ладонь от дверной ручки, получила резкий удар по голове.

Он вышел несильным, и сразу вслед за ним в нос ударила едкая вонь скипидара. Больно не было, художница даже не испугалась – только была застигнута до того врасплох, что на несколько секунд перестала что-либо соображать. Потом вспомнила, что где-то прямо в дверную раму встроен выключатель, и зажгла свет.

Перед ней предстала библиотека, совершенно такая же, как всегда: теплая, тихая, с запахом кожи, поленьев для розжига, золы и красок. Незаконченный портрет спокойно стоял на мольберте у скамеечки со знакомой подставкой для ног.

На ковре валялась жестяная палитра, на которой Трой обычно разводила краски олифой или скипидаром. Это она упала ей на темечко.

Обнаружив ее, художница первым делом схватила со скамейки чистую тряпку и бросилась вытирать собственное лицо. Лицо Хилари на портрете, тускло подсвеченное люстрой, взирало на нее с мольберта загадочно и зловеще. «На отличный праздник вы меня заманили, ничего не скажешь», – пробормотала она вслух.

Затем Трой повернулась назад к двери – та, к ее крайнему удивлению, оказалась на сей раз плотно затворена. Тонкая струйка масляной краски, разведенной скипидаром, медленно и как-то безвольно стекала по лакированной красной поверхности. Неужели сама захлопнулась? Словно в ответ на мысли молодой женщины, дверь заскрипела и приоткрылась буквально на один-два сантиметра. С ней такое часто случается, припомнила Трой. Видимо, «собачка» отходит…

Но изначально кто-то все-таки закрыл ее!

Художница выждала несколько мгновений, затем заставила себя двинуться вперед. Точнее, она резко подбежала к двери, распахнула ее и едва сумела сдержать вопль. Перед нею стоял Мервин. И сам факт его присутствия здесь, надо сказать, поверг Трой в гораздо больший шок и трепет, нежели удар по голове. Откуда-то словно со стороны до нее донесся крик, родившийся в недрах ее собственной глотки. Так обычно кричат, пробудившись от ночного кошмара.

– Мадам что-нибудь угодно? – Лицо Мервина было пепельно-серым.

– Это вы закрыли дверь? Только что?

– Нет, мадам, не я.

– Зайдите сюда, сделайте милость.

Ей показалось, что главный лакей хочет отказаться, но все же вошел, сделал шага четыре по комнате и остановился перед палитрой, все так же валявшейся на ковре.

– Посмотрите, что творится.

– Позвольте мне, мадам.

Он поднял палитру, подошел к скамейке и бережно положил палитру на нее.

– Взгляните на дверь. С этой стороны, – велела Трой.

Она сразу, еще до того, как Мервин подчинился, поняла: он отлично знает, что там. Значит, пока она лихорадочно вытирала лицо, он зачем-то проскользнул в библиотеку, снова выскользнул из нее и прикрыл за собой дверь – сомнений быть не может.

– Эта жестяная штука была привязана над входом в комнату, – сообщила Трой. – И свалилась мне на голову. Самодельное устройство против воров. Хорошо известная детская забава.

– Очень неприятно, – прошептал лакей.

– Да, неприятно получилось. Сработало устройство против воров. Детская забава.

– Я бы никогда, – Мервин вдруг разразился рыданиями. – О боже мой, я никогда бы… Клянусь, ни за что на свете…

– Честно говоря, не понимаю, зачем вам могло бы это понадобиться.

– Вот именно, мне это ни к чему! – словно в горячечном бреду подхватил слуга. – Вы совершенно точно заметили, вы абсолютно правы. Во имя Господа Иисуса Христа, зачем бы я стал играть в такие игры?! Это я-то!

Трой повернулась к нему спиной и принялась оттирать масляный след с дверной поверхности. Получилось совсем чисто – почти ни следа не осталось.

Мервин, в свою очередь, вытащил из кармана носовой платок, бухнулся на колени и яростно атаковал пятно краски на полосатом ковре.

– Скипидаром не проще будет? – подсказала Трой.

Слуга приподнялся и начал дико озираться. Трой подала ему бутылку со скипидаром.

– Та… – нечленораздельно выдохнул Мервин и продолжил работу. Оголенный загривок его сверкал от пота. Он не переставая бубнил что-то себе под нос.

– Что? – переспросила Трой. – Что вы там говорите?

– Он узнает. Уж он-то увидит. Он все замечает. Подумают, что это сделал я. Все так подумают.

– Кто увидит, кто узнает?

– Все узнают. Все без исключения. Все они.

– Отмойте остатки водою с мылом и принесите еще ковриков, – произнесла художница как-то отстраненно, будто не слыша сама себя. С самого начала работы над портретом ковер вокруг мольберта в библиотеке был защищен от краски несколькими перевернутыми ковриками – откуда-то из закромов кухни.

Мервин снова поднял на нее глаза. Вид у него был страшно испуганный и в то же время лукавый, как у озорного ребенка, который что-то задумал или уже натворил.

– Вы меня не сдадите? Не пожалуетесь? – спросил он. – Ведь правда? Честно? Не настучите? Имейте в виду, это не я. Я этого не делал. Вы ведь на меня не думаете? Не делал! Я бы никогда, я бы ни за что. Я ж не придурок, не спятил же я, белены не объелся, чтоб такое делать. Я бы ни за что…

– Ладно, хорошо! – почти закричала Трой, перебивая его. – Давайте не будем… Не надо начинать все сначала. Вы сказали, что это не вы, и я… вообще-то говоря, я вам верю.

– Спасибо вам, добрая леди.

– Не за что, не за что, не будем к этому возвращаться. Однако, – угрюмо и задумчиво вопросила она, – если это сделали не вы, то кто же?

– Ага-ага! Вот это другой разговор, верно? А что, если я знаю?

– Так знаете или нет?

– Ну, есть одна мысль, кое-что ведь соображаю. Меня не проведешь, я все насквозь вижу. Дерьма этого содомского на всех на нас хватит, уж простите, что выражаюсь.

– О чем это вы, не пойму. Пока что, кажется, со мной одной…

– Я вас умоляю! С вами! Ха! Вы тут просто случайная мишень. Карточный болван и больше ничего. Подумали бы вы, милая леди.

Мервин качнулся назад на каблуках и дико воззрился на Трой. Цвет его лица, раньше напоминавший подрумяненную выпечку Кискомана, теперь изменился – стал пунцовым.

– …О господи. Право слово, не знаю, что вы обо мне теперь подумаете, мадам, – заговорил он опять, начав вдруг тщательно подбирать слова. – Забылся я, я тут не при делах, просто разошелся, вышел из себя…

– Ничего страшного, – перебила Трой. – Но может быть, вы все же объясните?..

Он выпрямился во весь рост и начал поспешно пятиться к двери, на ходу обматывая превращенный в тряпку носовой платок вокруг кисти руки.

– Ох, мадам, мадам, мадам! – с мольбой в голосе взвыл лакей. – Да пораскиньте же вы мозгами, прошу вас! – И на том оставил ее в одиночестве.

И как ни странно, но только много позже, уже у себя в комнате смывая с волос следы масляной краски со скипидаром, Трой припомнила: а ведь Мервин попал в тюрьму за то, что убил человека точно таким способом. Детской забавой, ловушкой для воров.

III

Если Крессида днем и потеряла что-то в глазах своего суженого, если образ ее слегка и померк, то в течение вечера он, как показалось Трой, засиял с новой силой. В гостиную, где нынче вся компания впервые перед совместным обедом собралась вместе, она спустилась последней – в так льнувшей к телу легкой тунике, с брюками такого интенсивного золотистого цвета, что сама ее фигура казалась позолоченной статуэткой – вроде тех двух изваяний Духов победы эпохи Кватроченто[35], что застыли, трубя что-то свое, на каминной полке. Когда девушка переходила с места на место, туника переливалась на ней кипящим златом, если перефразировать Геррика[36]. Выглядела она неимоверно роскошно и, конечно же, чрезвычайно очаровательно. У Хилари просто-таки перехватило дыхание – Трой сама это слышала. Даже миссис Форрестер хмыкнула с ироническим восхищением, а мистер Смит – правда, очень тихо – провыл руладу волком. Полковник сказал: «Дорогое мое дитя, да ты просто изумительна!» – такое же уместное определение в данном случае, как и любое из сотен его синонимов, подумалось Трой. Крессида по-прежнему нимало не вдохновляла ее как художницу, и она по-прежнему поеживалась, ловя на себе вопросительные взгляды Хилари.

В этот вечер подавали коктейли с шампанским. Прислуживал Мервин (под присмотром Катберта). Трой изо всех сил старалась на него не смотреть. Вообще ее охватило чувство какой-то отрешенности, непричастности к происходящему – она словно парила над гостиной, а не передвигалась по ней на своих двоих, как все прочие. Сама красота этой залы, прежнее ощущение удобства и некоего эстетического раскрепощения, непринужденная роскошь обстановки – все это испарилось, утратило смысл и ценность, стало каким-то… бесплодным, что ли? Напрасным?..

– Хотел бы я знать, – тихо бросил Хилари, взяв ее под локоть, – что может значить этот взгляд? Вопрос неуместный, даже дерзкий, понимаю. Естественно, вы можете не отвечать. – И, не дав ей это сделать, сразу продолжил: – А Крессида очаровательна, вы не находите?

– Нахожу, конечно, нахожу. Но прошу вас, не просите меня писать ее.

– Я думал, мы уже договорились?

– Ничего путного из этого не выйдет.

– Почему вы так уверены?

– Вам такой портрет не понравится.

– Или слишком сильно понравится, – промолвил Хилари. – Настолько сильно, что этого надо опасаться.

На такое замечание Трой предпочла не реагировать.

– Что ж, – продолжил Хилари, – пусть будет как будет и как дóлжно быть. Уже слышу за спиной дыхание синьора Аннигони[37]. Еще коктейль с шампанским? Ну, конечно. Катберт!

Больше Хилари с ней не заговаривал, он вообще стал странно немногословен и глядел только на свою невесту, но художница чувствовала: в каком-то неуловимом смысле общение между ними продолжается.

За ужином Хилари все же усадил Крессиду на место хозяйки стола, и Трой невольно залюбовалась тем, как место это ей к лицу; как ярко она на нем сияет и как доволен будет Хилари потом, когда они поженятся, позволяя жене царить на иных «паркетах» и в иных собраниях – уж точно гораздо более блистательных, чем нынешняя странноватая ассамблея. Она для него будет как ходячий символ всего этого великого достатка, подумала Трой и сама поморщилась от банальности собственной формулировки.

Крессида же, очевидно воодушевленная шампанским, проявила большую искрометность, чем обычно. С Хилари у них вышел шутливый диалог, не лишенный любовных обертонов. Невеста сначала долго подтрунивала над «блеском и величием» «Алебард», а когда в ответ тот обиженно нахмурился, рассмеялась.

– Нет, поймите меня правильно, я сама готова вцепиться во все это зубами и когтями. От одного вида «Алебард» кровь Тоттенхэмов вскипает во мне, как… – Тут она, правда, осеклась, встретившись взглядом с миссис Форрестер, смотревшей сурово и укоризненно. – В общем, – заключила Крессида, делая ручкой неопределенный жест в сторону Хилари, – обожаю это место.

При этих словах полковник внезапно провел старческими узловатыми пальцами по губам. Вены на его руках как будто еще сильнее вздулись.

– О, дорогая, – произнес Хилари в ответ и отсалютовал суженой бокалом.

Мистер Берт Смит от шампанского тоже слегка отпустил вожжи. Он без умолку болтал об их с Хилари общих делах, и Трой ни на секунду не усомнилась: перед ней действительно тот трезвый, расчетливый, практичный и проницательный человек, за какого он себя выдает. Неудивительно, что он так сказочно преуспел. Надо полагать, в фирме «Билл-Тасман и Смит» – кажется, так они себя официально называют? – именно он играет роль двигателя, а Хилари – скорее внешний корпус с весьма изысканной обшивкой и совершенными линиями дизайна.

Форрестер слушал эти речи, несомненно, рожденные высокой мощью интеллекта, с видом почтительного удивления. Он сидел как раз рядом с Трой, и его тихо высказанная просьба помочь «все это усвоить» показалась ей очень трогательной.

– Вы не теряете нить его мысли? – шепнул полковник озабоченно. Слуховой аппарат, по счастью, находился при нем.

– Немного теряю. Во всем, что касается бизнеса, я – полный профан, – прошелестела она в ответ, чем вызвала у старика приступ восторга.

– Вот именно! Я тоже. Вот именно! Но надо сделать вид, будто нам все ясно, так, что ли?

– Я не посмею. Сразу себя выдам.

– Да… Звучит жутко толково. Прямо, знаете ли, слышен скрип мозговых шариков. – Форрестер выразительно поднял брови. – Потрясающе. Просто – уухх! Правда?

Художница кивнула. Полковник таинственно закусил губу и втянул голову в плечи.

– Ни за что нельзя показывать, какие мы недотепы.

Наверное, вот так же он вступал в разговор с благонравными девицами лет пятьдесят назад, когда был юным лейтенантом, подумалось Трой. Веселый беззаботный парень, способный бесконечно вальсировать под звуки эстрадного оркестра, исполнявшего «Судьбу»[38], а потом срывать мимолетные поцелуи в тенистой оранжерее за сценой – гроза пожилых компаньонок и гувернанток. Пожалуй, и предложение тете Клу он делал где-нибудь на балконе средь шумного полкового бала… Ну а сама тетя Клу – какой же, черт возьми, была она в пору первого расцвета молодости? Трой попыталась ее себе представить – и не смогла. Легкомысленной королевой вечеринок? Резвуньей? Кокеткой? Этакой породистой и неприступной молодой особой? Просто милой хорошей девушкой?

– …я ему и говорю: «Бога ради, приятель. Делай как знаешь, а коль хочешь меня послушать, так тебя надувают. Оставляют в дураках средь бела дня». А он: «Такая известная, солидная коллекция, высший класс». Да уж, высший класс! У тебя в штанах высший класс! Он будет рассказывать. Гора ржавого трухлявого дерьма фабричной сборки – вот что это за коллекция.

– Не сомневаюсь, так оно и есть, дядя Берт, – подытожил Хилари и повернулся к миссис Форрестер:

– Какая у вас чудесная «бомбочка» на груди, тетушка, – заметил он. – Я у вас такой не помню. Настоящее сокровище.

– Подарок на серебряную свадьбу. От твоего дяди, естественно. Я нечасто ношу ее.

Крупная бриллиантовая брошь сверкала, как бы небрежно приколотая к черному кардигану миссис Форрестер, в свою очередь накинутому поверх коричневого шелкового платья. Шею все так же обнимали жемчуга, а на пальцах появилась дополнительная россыпь колец.

Смит, чье внимание этот обмен репликами отвлек от сфер высоких финансов, смерил пожилую даму внимательным взором.

– Все мое ношу с собой, да? Все очень здóрово и красиво. Кстати! Вы по-прежнему таскаете весь свой скарб за собой? Все в той же жестяной коробке? Я не ошибаюсь?

– Pas devant les domestiques[39], – твердо оборвала его миссис Форрестер.

– А-а, хор! Как у древних греков?

Хилари поспешил вмешаться в разговор:

– Ради бога, умоляю вас, тетушка Клу… – запротестовал он, бросив взволнованный взгляд на Катберта, который стоял у буфета спиной ко всем.

– Хилари, – заметила вдруг Крессида, – мне это, кстати, напомнило…

– О чем, душа моя? – с некоторой опаской спросил хозяин усадьбы.

– О, это не так важно. Пустяки, в сущности. Я имею в виду… ну, насчет завтрашнего дня. Насчет праздника. Елка ведь у нас будет в гостиной, да? И что там по сценарию? Ты уже придумал? Режиссуру и все прочее?

Тем самым Крессида, пожалуй, впервые проявила – на словах, по крайней мере – хозяйский подход к делам в «Алебардах», и Хилари пришел в восторг (что не укрылось от Трой). Он тут же пустился в самые детальные пояснения: о звоне бубенцов, магнитофонной записи оленьего храпа, явлении Форрестера через французское окно в образе Друида; о «ветке поцелуев», рождественской ели и порядке мизансцен. Полковник слушал его с живейшим интересом и удовлетворением.

Беседа на эту мирную тему заняла весь остаток обеда. Крессида окончательно вжилась в роль «державной владычицы замка», вела ее с некоторым даже апломбом и, прежде чем миссис Форрестер, которая уже собиралась с духом, успела переломить ситуацию, наклонилась к ней с самой очаровательной улыбкой и заботливо спросила:

– Уже собираетесь, тетушка Колумбина? Вам помочь?

Та даже фыркнуть не успела. Трой не сомневалась, что юная девица сейчас впервые назвала будущую свойственницу по мужу «тетей», и тетя была этим положительно выбита из колеи. Во всяком случае, она рывком поднялась с места.

– Да, пора. Благодарю, я сама. – И направилась к выходу.

Супруг оказался у дверей раньше ее и галантно распахнул их.

– Но мы долго на приколе в гавани торчать не будем, знаете ли, – сообщил он доверительным тоном, переводя взгляд с жены на Трой и обратно. – Хилари говорит, у нас еще полно дел. Ставить елку, плести омелу и всякое такое. Как же здорово знать, что впереди тебя ждет нечто волшебное и прекрасное, ведь правда? – И он подмигнул художнице.

Несколько позже, вновь спустившись в гостиную, дамы обнаружили там только Найджела, Винсента и «яблокощекого» паренька с кухни – вся троица как раз деловито затаскивала через французское окно чудесную пушистую ель, слегка припорошенную снежком. Стройный стан ее был закреплен в особой зеленой трубке, которая, в свою очередь, крепилась на чем-то вроде маленькой хозяйственной платформы на колесиках – вроде тех, которые используются для ремонтных работ под днищем грузовых машин. В дальнем конце комнаты рождественское дерево уже поджидал специально разложенный поверх великолепного ковра кусок зеленого полотна – в центре этого куска елочку и водрузили на специальную подставку. Вместе с нею в гостиную будто ворвалась сама зима – и запечатлела по морозному поцелую на лице каждого. Крессида тут же плаксиво заныла, и слуги поспешили захлопнуть створки французского окна, после чего бесшумно удалились. Стремянка и огромная коробка с елочными украшениями остались сиротливо стоять возле возвышавшегося рядом дерева.

Кто-то из работников – вероятно, Найджел – уже успел подвесить к основной люстре старую добрую «ветку поцелуев», традиционное сооружение в форме колокола из веток омелы и остролиста, с алыми яблочками, свисающими с него на нитках мишуры. Ожерелье свечей такого же ярко-алого цвета торжественно обрамляло композицию. Вся гостиная наполнилась пьянящим ароматом смолы и хвои.

Трой почти так же, как полковник, любила рождественские елки, поэтому надеялась, что совместными усилиями им удастся спасти праздничный вечер. Даже миссис Форрестер оглядела доставленный экземпляр рождественского древа с выражением степенного одобрения и заметила, что с ним «вроде как все в порядке, без изъянов».

– По крайней мере, – добавила она, – среди игрушек есть славный разборный вертеп. Им-то я и займусь. Я сама купила его в Обераммергау[40], когда юному язычнику Хилари было семь лет. Как видим, язычником он и доныне остается, но, чтобы угодить своей старой тетке, разрешает выставить святую вещь под елку. А как ясли Христовы уживаются в его голове с этим варварским бородачом Фредом и этим аляповатым бесстыдством на люстре, ведает только он сам. И еще, слава богу, у нас все-таки будет служба – в часовне в половине одиннадцатого. Вы не знали?

– Нет, – сказала Трой. – Я даже не знала, что здесь есть часовня.

– Есть, в западном крыле. Там служит капеллан из тюрьмы. Ну, время от времени. По обряду Высокой церкви[41], что Хилари, конечно, одобряет… А вам нравится этот обряд?

– Нет, – просто ответила художница. – Но он живописен, его интересно переносить на холст.

Миссис Форрестер издала неопределенный звук, что-то вроде «пффу».

Тут Мервин принес кофе и ликеры. Проходя мимо Трой, он бросил на нее взгляд, полный какого-то животного подобострастия – молодую женщину этот взгляд глубоко покоробил.

Приступ хозяйского чувства ответственности, накрывший Крессиду там, в столовой, к этому времени миновал без следа – она задумчиво стояла, покачивая носком золоченой туфельки перед ярко пылающим очагом и опершись прекрасной рукой о каминную полку. Завидя Мервина, она как-то беспокойно поежилась и, когда он удалился, заметила:

– Этот человек наводит на меня ужас.

– И не говори, – отозвалась миссис Форрестер.

– Просто мурашки по коже, как от змеи. Да все они такие, если уж на то пошло. Ай, да-да, мне все это известно – все эти высокие идеи Хилли, и пожалуйста, я готова согласиться: можно и так решать проблему подбора и воспитания прислуги. Наверняка очень действенный метод. Не сомневаюсь, что, раз мы хотим высоко поднять знамя «Алебард» и держать марку на высоком уровне, такие ребята нам могут в этом деле помочь. И все же я бы предпочла пригласить греков или еще кого-то такого… знаете ли.

– Значит, ты не берешь пример с Хилари и не пытаешься, как он, рассмотреть вопрос с точки зрения самих убийц? – иронически вопросила старая леди.

– Я знаю, как он этим увлечен, я все уже слышала, – Крессида продолжала нервно дергать туфелькой. – Но давайте честно признаемся: и для него, и для меня на самом деле важнее всего приятный, цивилизованный, удобный образ жизни… Если угодно. Понимаете ли.

Миссис Форрестер пристально поглядела на нее, а затем как-то особенно решительно, всем телом развернулась к Трой.

– А вы как справляетесь со своей прислугой?

– Худо-бедно. Правда, мой муж – офицер полиции, и одно его рабочее расписание способно свести с ума нормальную прислугу, привыкшую к размеренному быту.

– Полицейский?! – вырвалось у Крессиды, но она тут же овладела собой и добавила: – Ах, ну да, конечно. Совсем забыла. Хилли говорил мне. Но ведь он страшно… высокопоставленный и знаменитый, да?

Поскольку никто другой в комнате отвечать на эту реплику не стал, Трой тоже воздержалась.

– Не пора ли нам заняться елкой? – обратилась она вместо этого к миссис Форрестер.

– Надо подождать Хилари. Вы ведь, наверное, уже заметили, как он любит руководить.

– Какое веселое общество нас ожидает, просто как в мюзик-холле, если можно так выразиться. Только вообразите себе этот блестящий съезд! – не унималась Крессида. – Тюремный начальник. Тюремный врач. Тюремная стража. Тюремный капеллан. Я уж не говорю о молодой тюремной поросли, о достойной смене, так сказать… И еще – как я могла упустить! – прольется золотой дождь соседей, не слишком знатных и никак не младше семидесяти каждый. Вот уж повеселимся всласть.

– Мне ровно семьдесят, а моему мужу – семьдесят три.

– Ну, вот видите! Вы еще в нижней возрастной категории! – Крессида залилась смехом. И вдруг, внезапно бухнувшись на колени прямо перед миссис Форрестер, девушка откинула назад блестящую гриву шелковистых волос и молитвенно сложила ладони. – Поверьте мне, пожалуйста, я совсем не такая безнадежно ужасная, какой себя выставляю. Вы оба были ко мне бесконечно, фантастически добры! Всегда-всегда. Вы просто не представляете, как я вам благодарна. Когда мы с Хилли поженимся, ему придется изо всех сил лупить меня, чтобы выбить всю дурь. Знаете, как по гонгу лупят – БАМ, бам!!! И вот увидите, я стану просто шелковой. Тетушка Колумбина, милая, хорошая, умоляю вас, простите меня за все.

Трой подумала, что, обладай старая леди даже силой горгоны Медузы, ей не удалось бы сейчас заставить это юное существо окаменеть. И в самом деле, уголки губ миссис Форрестер тронула даже легкая улыбка.

– Полагаю, дорогая, ты ничем не хуже и не лучше основной массы своего поколения, – заключила она. – Чистоты и свежести тебе, во всяком случае, не занимать.

– О да, я чиста, как слезка ангела, и свежа, как огурчик, правда ведь? Как по-вашему, тетя Колумбина, смогу я украсить собой дом Хилли хоть немножко?

– Внешним видом так уж точно, – отвечала пожилая дама. – Что есть, то есть. Остальное будет зависеть от поведения.

– От поведения, – задумчиво повторила Крессида.

Воцарилось молчание. Поленья потрескивали в очаге. Легким дуновением воздуха откуда-то из-под самого потолка слегка качнуло «ветку поцелуев» на ее мишурном шнурочке. Из столовой, отделенной от гостиной толстыми стенами и дверьми, донесся приглушенный смех Хилари. И тоном, столь поразительно далеким от давешнего, что разницу уловил бы и глухой, мисс Тоттенхэм задала очередной вопрос:

– Тетя Колумбина, а могли бы вы назвать меня «великой грешницей»?

– Господи, о чем ты, дитя мое? Что случилось?

Девушка открыла парчовую золотистую сумочку и вынула сложенный вдвое листок бумаги.

– Это я нашла у себя под дверью, когда ходила переодеваться. Хотела дождаться Хилари. Но, наверное, вам обеим тоже надо показать. Вот, пожалуйста. Возьмите. Откройте. Прочтите. И вы, и вы.

Миссис Форрестер смерила ее взглядом, нахмурилась и развернула бумагу на расстоянии вытянутой руки – так, чтобы Трой тоже могла видеть какие-то неестественно огромные заглавные буквы, отпечатанные на машинке:

«ВЕЛИКАЯ ГРЕШНИЦА, БЕРЕГИСЬ!

ПАДШАЯ ЖЕНЩИНА – ВМЕСТИЛИЩЕ МЕРЗОСТИ

НЕ ПРЕТЕРПИТ ОТ БЛУДНИЦЫ В ДОМЕ СВОЕМ!»

– Что за гадкая белиберда? Где ты это взяла?

– Я же вам сказала. В своей комнате под дверью.

Миссис Форрестер сделала резкое движение, как бы желая изорвать послание в мелкие клочки, но Крессида порывистым жестом остановила ее:

– Нет, не нужно. Надо показать Хилари. Очень хочется надеяться, что хоть это в корне изменит его мнение о негодяе Найджеле.

IV

Вскоре мужчины присоединились к дамам в гостиной. Прочтя анонимку, Хилари вдруг притих. Довольно продолжительное время он только молча глядел на нее и хмурил брови. Смит заглянул ему через плечо и тихо, протяжно присвистнул. Полковник переводил взгляд с племянника на жену. Та неопределенно покачала головой, и старик, по-прежнему ничего не понимая, принялся с одобрительной улыбкой любоваться на «ветку поцелуев» и рождественскую ель.

– Ну как, малыш? – прервала молчание миссис Форрестер. – Что ты об этом думаешь?

– Не знаю. Полагаю, меня хотят навести на некоторые мысли, причем неверные, тетя Клумба.

– Что бы кто ни думал, – вмешалась Крессида, – а найти такое у себя в спальне – удовольствие ниже среднего.

После этих слов Хилари вдруг разразился странной философской речью – какой-то вкрадчивой, сдержанной и двусмысленной. То, что случилось, конечно, жутко неприятно и действует на нервы, но все же это ерунда, и Крессида не должна позволять всяким детским глупостям выбить себя из колеи. Она ведь такая разумная. И вообще, дело не стоит выеденного яйца.

– Вот гляди, – хозяин усадьбы театрально взмахнул рукой в сторону камина, – гори она огнем, пошлая, тупая, бездарная, бессмысленная писанина.

Клочки бумаги полетели в очаг, тут же сморщились, почернели, буквы глупого и несуразного текста мелькнули в языках пламени и, сделавшись на мгновение гротескно выпуклыми и отчетливыми, обратились в прах, в неосязаемое воспоминание – навеки исчезли из этого мира.

– Прочь-прочь-долой! – пропел Хилари странно хриплым голосом и «в доказательство» помахал руками словно крыльями.

– По-моему, ты зря это сделал, – холодно отчеканила Крессида. – Записку надо было сохранить.

– И я того же мнения, – глухо поддакнул Смит. И добавил: – Улика.

Трой испуганно вздрогнула, услышав термин, столь явно относящийся к профессиональному жаргону ее мужа. Смит заметил это и осклабился.

– В точку, да? Правда? Для вашего благоверного – небось повседневное словцо, часто слышите его дома? Хорошее словцо. У-ли-ка. Улику лучше б сохранить, Хилли, толку б больше вышло.

– Мне кажется, дядя Берт, я уже достаточно взрослый мальчик, чтобы по своему усмотрению разбираться с подобными глупыми, абсурдными, смехотворными казусами, – неожиданно жестко и напыщенно высказался Хилари.

– Ух ты, скажите на милость… – пробормотал антиквар и затих.

– Я более чем уверен, Крессида, любимая, что все это просто-напросто чья-то идиотская шутка. Не передать словами, как я ненавижу так называемые розыгрыши. До тошноты. – Владелец «Алебард», казалось, спешил овладеть собой и вернуться к обычной иронической манере речи, но получалось у него не очень убедительно. Словно в поисках поддержки он повернулся к Трой: – А вы?

– Столь неостроумные – конечно. Если только это розыгрыш.

– Во что я не верю ни секунды, – подхватила Крессида. – Шутка! Как же. Это умышленное оскорбление. Если не хуже. – Она подбежала к миссис Форрестер. – Разве вы не согласны?

– Я не имею ни малейшего представления о том, что бы это значило. А ты что скажешь, Фред? Я говорю: что ты-ска…

Она осеклась на полуслове. Ее супруг был занят весьма неожиданным делом: он мерил шагами расстояние от французского окна до елки.

– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать! Точно пятнадцать шагов предстоит мне сделать от «кулис» до места назначения. А кто закроет за мной окно? Такие вещи надо заранее прорабатывать, знаете ли…

– Позволь сказать начистоту, Хилли, любовь моя, – тут же снова вклинилась мисс Тоттенхэм. – Я никак не могу плюнуть на все это и забыть просто так, стряхнуть с плеч вроде как, если угодно, потешное недоразумение. Ты сам сто раз рассказывал, что Найджел до сих пор называет свою бедную жертву не иначе как «великой грешницей» или там «грешной женщиной», не помню. Не знаю, как кому, а мне достаточно очевидно, что на сей раз он нацелился именно на меня, и я боюсь. Понимаешь ли, Хилли, я бо-юсь.

– В то время как, – невозмутимо подхватил Хилари, – бояться нечего. Уверяю тебя, детка, моя золотая крошечка, тут совершенно нечего страшиться. Обстоятельства совсем не такие, как тогда…

– Да уж, не совсем такие, учитывая, что та была уличной девкой!

– …и разумеется, я обязательно докопаюсь до правды, обещаю тебе. История слишком нелепая, чтобы остаться нераскрытой. Я предоставлю дело…

– Ты никому ничего не можешь предоставить, ты сжег бумажку!

– Найджел выздоровел окончательно и бесповоротно.

– Слышь сюда, – заметил мистер Смит. – А ну как кто-то сработал под него? Кто-то из их шатии? А ну как его подставили? Подсунули нам. По злобе. Нарочно то есть.

– Они все до единого отлично друг с другом ладят.

– А вот с этим гавриком полковника не ладят. Не-ет, с Маултом у них дружба врозь. Ладáми там и не пахнет, пятерку ставлю. Видал я, как они на него зыркают. И он на них.

– Что за чепуха, Смит, – вмешалась миссис Форрестер. – Сами не знаете, что говорите. Маулт служит у нас уже двадцать лет!

– И что с того?

– О господи боже мой! – взвизгнула Крессида и без сил повалилась в кресло.

– …а кто будет оглашать имена при раздаче подарков? – продолжал свои глубокомысленные размышления полковник. – Я ведь не смогу надеть очки, на Друиде они смотрелись бы глупо.

– Фред!

– Что такое, Клу?

– Подойти к нам сюда. Я говорю: по-дойди сю-да!

– Зачем? Я работаю над своей ролью.

– Ты переутомишь мозги. Иди сюда! Тут речь о Маулте. Я говорю: речь о…

Полковник прервал ее почти сердито – во всяком случае, сердито для него:

– Ну, вот, ты совсем спутала ход моей мысли. Так что там с Маултом?!

Словно в ответ на слишком громкий призыв (в театре любой зритель счел бы его нарочитым), искомое лицо – а именно Маулт с подносом в руках стремительно вылетел на «сцену» из-за дверей гостиной.

– Прошу прощения, сэр, – задыхаясь обратился он к Хилари. – Я подумал, это срочно, сэр. Полковнику, сэр.

– Что – «полковнику», Маулт? – довольно раздраженно перебил его старикан.

Вместо ответа камердинер выставил поднос на вытянутых руках перед своим хозяином. На нем лежал конверт с отпечатанными на пишущей машинке заглавными буквами:

«ПОЛК. ФОРРЕСТЕРУ».

– Он лежал на полу в вашей спальне, сэр. Прямо у дверей, сэр. Я подумал, это срочно, – повторил Маулт.

Глава 3

Счастливого Рождества!

I

Вытащив из конверта листок с каким-то посланием и пробежав его глазами, полковник Форрестер повел себя в точности так же, как его племянник в аналогичной ситуации несколько минут назад. То есть на некоторое время застыл безо всякого выражения на лице. Затем слегка покраснел и повернулся к Хилари.

– Дружочек, на два слова… – Старик свернул прочитанный листок. Руки его заметно дрожали.

– О чем речь… – начал было Хилари, но тетушка прервала его:

– Нет!

– Клу, позволь уж мне…

– Ни в коем случае. Как я вижу, ты тоже попал на крючок, – сказала она, – и мне нужно знать, на какой именно. Я говорю: на крю…

– Я тебя слышу. Но нет, Клу, не могу, дорогая. Это неловко и неуместно.

– Вздор, Фред, я настаиваю… – Голос ее сорвался на какой-то неожиданный стон. – Сядь сейчас же, Фред. Хилари!

Хилари ринулся к дяде, и вместе они кое-как усадили того на ближайший стул. Миссис Форрестер запустила узловатую кисть в нагрудный карман мужа и вытащила оттуда маленький флакон.

– Бренди! – скомандовала она, и Хилари тут же поднес ей бутылку с сервировочного столика, оставленного для гостей Мервином.

– Это движок. Стучит неровно, – сказал мистер Смит на ухо Трой. Затем он быстро отошел в дальний конец комнаты и распахнул окно. Вихри снега тут же ворвались внутрь, хвойные лапы на елке зашевелились, «букет поцелуев» закрутился во все стороны.

Полковник все еще сидел на стуле – с закрытыми глазами и взъерошенными волосами, он учащенно дышал.

– Со мной все в полном порядке, – просипел он наконец. – Было бы из-за чего поднимать шум.

– Никто ничего не поднимает, – отозвалась его решительная супруга. – Не могли бы вы теперь закрыть окно, Смит? Спасибо.

Тело Крессиды охватил приступ дрожи – продолжительной и наглядной, от макушки до пяток.

– Хорошо хоть без обморока, – шепнула она Трой. Та не прореагировала.

– Вот уже гораздо лучше, – произнес полковник, открывая глаза. Остальные вздохнули с облегчением.

Образ этой живописной группы, собравшейся в гостиной словно для того, чтобы позировать, глубоко запечатлелся в памяти Трой: пожилой офицер с прикрытыми веками изо всех сил пытается восстановить дыхание. Хилари – в вельветовом пиджаке сливового цвета, как всегда элегантен, но весьма взволнован и смущен. Крессида развалилась в кресле с золотистыми ручками в позе недовольной, но обольстительной. Миссис Форрестер с руками, скрещенными на груди, внимательно наблюдает за мужем с расстояния не более двух шагов. А сухонький старикан кокни в роскошной, дорогой домашней куртке рассеянно описывает круги вокруг праздничной елки.

В богатых усадебных декорациях, при своей старомодной чинности картина эта прекрасно подошла бы в качестве сюжета любому увенчанному славой мастеру эдвардианской жанровой живописи – Орчардсону или еще больше – достопочтенному Джону Кольеру[42]. Название могло быть, например, просто «Письмо». Ведь оно все еще лежало на ковре – там, где его уронил полковник, – и составляло, несомненно, эмоциональный центр композиции.

В довершение этого безнадежно отжившего, допотопного сюжета мистер Смит вдруг прервал свое бесцельное движение и застыл как вкопанный, а миссис Форрестер, Хилари и Крессида будто по команде повернули головы и уставились на одинокий белый клочок бумаги.

И тут уж «полотну» пришла пора ожить. Полковник, как уже отмечалось, открыл глаза. Его жена сделала пять широких шагов по ковру и подняла листок.

– Но, тетя Клу… – начал было Хилари, но она заставила его умолкнуть одним только строгим взглядом.

«Письмо» лежало на полу лицевой стороной вниз, так что миссис Форрестер пришлось развернуть его, чтобы прочесть. Она прочла и… залилась краской до корней волос (тревожный симптом, особенно если речь идет о пожилых людях)!

– Что там, тетя Клу?

Рот ее захлопнулся с лязгом, словно стальной капкан. На лице появилось какое-то необычное, неопределенное выражение. Что это, ярость? – гадала Трой. Безусловно. Но и что-то еще. Не едва ли различимый отблеск удовлетворения? Не произнеся ни звука, она протянула бумагу племяннику.

На того она тоже произвела интересное впечатление: одна его бровь поползла кверху, губы разомкнулись, затем вновь сомкнулись. Хилари перечитал записку несколько раз, а затем, к крайнему изумлению Трой, издал сдержанный смешок и прикрыл рот рукою. Встретившись с художницей глазами, хозяин поместья посмотрел на нее как-то дико, но постарался поскорей овладеть собой и дрожащим голосом произнес:

– Это… ни в какие… никак… это так нелепо. Абсурдно. Дорогая моя тетя Клумба!

– Не смей называть меня так! – заорала вдруг старая леди.

– Простите, ради бога, простите, тысячу извинений. Просто я всегда… О господи. Понятно.

– Фред! Ты пришел в себя?

– Да-да, все уже в полном порядке, благодарю. Просто маленький приступ – ты знаешь, со мной они случаются. Вне всякой связи с этой штукой, уверяю тебя. Хилли совершенно прав: тут полная нелепица, глупость и абсурд. За тебя я очень обижен и зол, разумеется, но, сама понимаешь… все это смехотворно и больше ничего.

– Не знаю, не знаю. Возмутительно – конечно. Оскорбительно – безусловно. Скандально – да. Смехотворно – не нахожу. Автора необходимо высечь хлыстом на конюшне.

– Не спорю. Но, честно говоря, мне сейчас не до физических упражнений, Клу, к тому же мы не знаем, кого сечь.

– Надеюсь, это удастся узнать.

– Да-да, но это уже другая история. Нам с Хилли надо серьезно поговорить.

– Сейчас тебе надо только одно – поскорее улечься в постель.

– Что ж – пожалуй, пожалуй. Завтра следует быть в форме, не так ли? Однако ведь… Мы еще собирались нарядить елку. Я так люблю это дело…

– Не строй из себя дурака, Фред. Давай вызовем Маулта. Вместе с Хилари они могут…

– Не нужны мне никакие Хилари с Маултом. Совершенно не нужны, я прекрасно справлюсь сам. Если желаешь, могу подняться по лестнице спиной вперед. Не суетись, Клу. – Полковник решительно поднялся и отвесил Трой легкий галантный поклон. – Не передать словами, как мне жаль, что заставил вас переживать по пустякам.

– Никаких переживаний, не беспокойтесь…

– Очень мило с вашей стороны. Спокойной ночи. Спокойной ночи, Крессида, мой ангел. Спокойной ночи, Берт. Пойдем, что ли, Клу?

А все-таки «главный» в семье он, решила Трой, глядя, как полковник удаляется, опираясь на руку жены. Хилари вышел вслед за ними.

– Ну и ну! – лаконично высказался мистер Смит. – Кино.

Крессида с усилием выползла из кресла.

– Все так распсиховались из-за Форрестеров. Про то, что меня оскорбили, уже никто не помнит. А ведь нам даже не сказали, что там у них. Понимаете? Что у них в записке? Тетю Колумбину ведь вряд ли тоже обозвали «великой грешницей», как вы думаете?

– Точно нет, – согласился Смит. – Ни при каком потенциале рынка.

– В общем, я пошла спать, – заявила Крессида, расхаживая взад-вперед по гостиной. – Только хочу еще договорить с Хилари. Наверное, он наверху. Добрых снов, миссис Аллейн.

– Что же, мы так и разойдемся? А как же елочка?

– Смею думать, он сам ею займется, когда спустится обратно. В конце концов, еще не поздно. Время детское. Спокойной ночи, мистер Смит.

– Спокойной, красотка, – отвечал кокни. – Не переживайте, дышите ровно. Пусть мир сошел с ума, а нам и дела мало, правильно я говорю?

– Честно говоря, мне есть дело, понимаете ли. – Крессида прикусила губу и вышла прочь.

– Чудненько, чудненько! – проговорил ей вдогонку Смит и вновь наполнил свой стакан. – Вам плеснуть чо-нить, милая дама?

– Благодарю, не сейчас. Скажите, а вы разве не находите, что все это если и розыгрыши, то весьма предосудительные?

– Ах, вот вы о чем! Дельный вопрос. Я-то? Предосудительный – не знаю, а что до розыгрыша – сомневаюсь. Говоря образно…

Тут он вдруг осекся и бросил на Трой взгляд более острый, чем обычно.

– Что, спутались у вас все карты, да?

– Видите ли…

– Ага-а! Вас тоже не обошли вниманием, правильно?

– Ну, письма не присылали…

– А что прислали?

– Ничего особенного, – быстро проговорила Трой, вспомнив о своем обещании Мервину и слегка испугавшись проницательности мистера Смита.

– Решили придержать при себе? – спросил он. – Ваше право, конечно, но на вашем месте все-таки старине Хилли я б рассказал. Ну, да что там. День был длинный и все такое. Мне бы тоже недурно отправиться поспать. – Смит отпил глоток из бокала. – Совсем недурно, но, как говорится, лучшее, конечно, впереди.

– Лучшее? Впереди?

– На посошок, перед сном. Знаете, что я пью на посошок? Ячменную воду! Ей-ей, факт! Только ее. Ячменную воду с долькой лимона. Каждый вечер, всю мою долгую жизнь. Помогает держать режим и точно по мне, как хороший костюм. Хилли всегда велит этому своему призраку на полной ставке держать в моей комнате нужный запас.

– Найджелу?

– Угу. Бесплотному чудодею.

– А каково все же ваше мнение о здешнем антураже, мистер Смит?

– О чем это вы сейчас сказали?

– Об окружающей обстановке. Об обитателях. Об укладе жизни. Я имею в виду – в «Алебардах».

– А-а. Вас понял. Что ж, скажу: обстановка своеобразная. Диковинная. Специфическая. С какой стороны ни глянь – чуднáя. Но ведь, говоря образно, сам Хилли такой. Ему как раз подходит. Вот глядите: если б он, предположим, набрал себе сюда банду, ну там… фармазонов…

– Кого?

– Фальшивомонетчиков. Или шулеров. Или вымогателей. Или скупщиков краденого. Или аферистов. Или еще какой-нибудь такой шушеры – тут я был бы против категорически, можете поверить. Но вот убийцы – они одноразовики, с ними – дело другое.

– Знаете, мой муж с вами согласен.

– Ну вот, а кому же еще знать, как не ему-то?.. А вот от Альфа Маулта вы таких слов не дождетесь. Скорей рак на горе свистнет.

– Вы полагаете, он не доверяет здешнему персоналу?

– На дух не переносит их всех, простите уж за прямоту. Он, знаете ли, из тех, кто любит только норму, только стандарт, только чтоб по струнке. Солидность, приличия и политес подавай этому Альфу Маулту. Слуга военного разлива и большой сноб. Это я вам точно говорю. Я вот сам из низов, как видите, он таких «господ», как я, и в грош не ставит, зато мне легко распознать, как и чем дышит он, что думает. Знаете, как он их зовет, местных? Мразь, накипь и отбросы общества – вот как он их зовет. И только потому снисходит к ним в людскую – в прямом, как говорится, и переносном смысле, – только потому унижается до общения с ними, что таков порядок его службы у Форрестера, а между полковником и Господом Богом разницы никакой он, кажись, не замечает.

Мистер Смит опустил стакан на столик, вытер пальцами губы и подмигнул Трой.

– Отменно. Знаете что, будет здорово, если как-нибудь за эти дни вы заедете ко мне. Попросите Хилли свозить вас. У меня завалялась пара холстов, которые вас точно заинтересуют. Мы, знаете, любим иногда побаловать себя старыми мастерами. Время от времени что-то на рынке встречаю, что-то себе покупаю… Вам нравится Блейк?

– Блейк?

– Блейк, Уильям. У которого «тигр, тигр, жгучий страх»?[43]

– Он великолепен.

– У меня есть один его набросок.

– В самом деле?!

– Приезжайте – гляньте сами. Увидите воочию.

Тут вернулся Хилари и сразу же принялся рассыпаться в извинениях.

– Боже, что вы должны были о нас подумать! – сокрушался он. – Беда за бедой. Неприятность за неприятностью гонится и чуть на пятки не наступает. Видимо, это мне за грехи, смирения гордыни ради.

– Так чем там в итоге дело кончилось? – спросил Смит.

– Слава богу, все в порядке, ничего больше не случилось, только Крессида очень нервничала.

– Ну, я вижу, она уже почти пришла в себя.