Как Мэй ходила в гости бесплатное чтение

Джессика Фрэнсис Кейн
Как Мэй ходила в гости

Посвящается Рашель, Ребекке, Лоре, Хейди и Шарон — моим реальным «двухнедельничным» подругам

Итак, я навещала по очереди своих друзей, пытаясь открыть неуверенными движениями пальцев их драгоценные, запертые на ключ вместилища. Я переезжала от одного к другому, привозя с собою на их суд свою скорбь — нет, даже не скорбь, пожалуй, а непостижимую природу нашего существования. Кто-то ходит к священнику, другой обращается к поэзии, а я — к своим друзьям…

Вирджиния Вулф, «Волны»

Jessica Francis Kane

Rules for Visiting

Copyright © 2019 by Jessica Francis Kane

All rights reserved

© Чулкова С., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Отбытие

Вот вам дилемма: вы стоите на движущейся дорожке в аэропорту, а мимо в другую сторону проплывает женщина с матерчатой сумкой из книжного магазина, и вы вдруг видите на ней часть фразы, ставшей предметом ваших многомесячных размышлений. Так сколько времени уйдет на то, чтобы додумать эту фразу до конца? У вас нет полетных миль, зато имеется в запасе много дней оплачиваемого отпуска, и вот вы катите за собой чемодан по имени Грендель.

Лучший друг — это…

Сумка была синяя, а шрифт — белым. Я предположила, что фраза заканчивается на другой стороне сумки, прижатой к пышным бедрам хозяйки, и мне было важно ее прочитать. Я летела к своей подруге Линди, с которой мы не виделись несколько лет. И уж коль у меня есть близкий друг, но я в этом не уверена, — значит, надо повидаться.

Я могла бы сказать сейчас, как развернулась и побежала по движущейся дорожке в обратную сторону, чтобы сравняться с той женщиной и дочитать фразу, но это сильно смахивало бы на кино. То есть я хочу сказать, что в кино подобные ситуации развиваются, а в жизни — нет.

Дорожка заканчивалась, я оглянулась, чуть не упав и не сбив с ног мамашу с ребенком в прогулочной коляске. Я извинилась, она покрыла меня (надеюсь, ребенок ее был глухим) матом, и я откатила чемодан в сторону от людского потока.

Пахло кофе, духами и немного хлоркой. Атмосфера аэропорта была почти летней, что контрастировало с серым декабрьским небом, заглядывающим сквозь стеклянный потолок. Хозяйка матерчатой сумки была крепко сбитой, в легинсах и свитере с рождественским орнаментом, и она быстро удалялась прочь. В одной руке у нее был сотовый, по которому она разговаривала, в другой — кофе, и ее немного заносило в сторону, потому что сумка все время соскальзывала с плеча. Мне почти сорок, я в хорошей форме благодаря профессии садовника, и мне бы ничего не стоило догнать ее.

Но мне было бы трудно объяснить той женщине, почему мне так важно прочитать продолжение фразы. А что, если это какая-нибудь рекламная чушь? Вроде «Лучший друг — это… тот, кто подарит тебе секатор фирмы Gardenite».

Или «Лучший друг — это… тот, кто сделал себе прививку от гриппа».

Пока я раздумывала над другими, еще более дурацкими вариантами, передо мною возникла маленькая девочка с высокими хвостиками в красных бантах.

— Простите, пожалуйста, — сказала она очень серьезно. Большинство взрослых детям улыбается, что вовсе необязательно. Дети ценят серьезное к себе отношение.

— Слушаю тебя, — сказала я.

— Простите, пожалуйста, — повторила она.

— Ну, говори, — подбодрила я.

Но она обернулась на женщину, стоящую в очереди в комнату матери и ребенка. Женщина пыталась утихомирить младенца, брыкающегося в надетой спереди кенгурушке: она нахмурилась и махнула рукой, словно настаивая на чем-то.

Девочка снова повернулась ко мне:

— Пожалуйста, я хочу пить.

Я взглянула через плечо и отодвинулась в сторону, освобождая путь к питьевому фонтанчику, а женщина с матерчатой сумкой уже исчезла.

Мне несвойственно гоняться за истинами, начертанными на чужих сумках, но у меня и весь год был не совсем чтобы обычным.

Вот вам несколько переменных. Рассмотрим слово visit. Оно происходит от старофранцузского visiter, что означает «причинять, проверять». То есть ты можешь visit своего соседа или друга, но то же самое делают моровая язва или чума.

Или travel. Это от староанглийского travailen, что изначально подразумевало «работать, мучить».

То есть путешествие с целью навестить друзей не стоит воспринимать так уж буквально. И я не просто так назвала свой чемодан в честь первого описанного в английской литературе чудовища. В «Беовульфе»^[1] это чудовище приходит с вересковых пустошей к дому Хеороту, желая послушать звуки дружеского пиршества. Стоит ли говорить, что я немного представляю его чувства? Я, конечно, вряд ли кого-то съем, но ведь трансформации не всегда связаны с физическим насилием или превращением.

О Муза, я славу пою женщине и гостеванию.

Тисовое дерево (Taxus baccata)

Часть I

На перепутье

На сороковом году жизни я оказалась в положении, когда прошлое и все, что в нем есть, начало перевешивать будущее, и в моем мозгу роилось столько всего сказанного и несказанного, совершенного и несовершенного, что я уже просто не знала, как жить дальше. Меня отбрасывало назад, лишая почвы под ногами, и я понимала, отчего все это. Жизнь казалась столь длинной, что было трудно представить, как другие не ломаются под таким грузом.

Лекарства помогли, но ненадолго. Помню только, что на несколько месяцев получила приятное чувство настоящего. В этот период я побывала в Вашингтоне на конференции по ландшафту и с благодарностью вспоминаю неожиданную легкость по утрам. Очертания реальности перестали расплываться. Прекрасны были не только деревья, восход солнца или цветение декоративной капусты (род Brassica), рассаженной по всему городу, но даже тюбик зубной пасты и баночки с кремами для лица. Мне легко давалось и даже доставляло удовольствие утреннее умывание. Я снова поверила в возможность начать новый день, чтобы жить сегодня и чтобы наступило завтра.

Факты моей жизни прояснились, и я была способна думать о них с новой долей решительности. Нет, не для того, чтобы исправить их — то было ровное, спокойное осознание, что дела обстоят именно так и что их вовсе не следует воспринимать как катастрофу.

У меня нет никаких хобби или желания ими обзаводиться.

Я много читаю, не всегда самые лучшие книги, частенько говорю, будто люблю биографическую литературу, хотя на деле редко дохожу до конца — приближение чьей-то смерти слишком давит на меня.

Я не очень-то хорошо готовлю.

Я не умею петь и больше не играю ни на каких музыкальных инструментах.

Животные со мной терпеливы, но не тянутся ко мне.

То же самое можно сказать и о детях.

Я не умею рисовать, не владею иностранными языками.

У меня есть кошка Хестер, которая несомненно одинока.

Я мало путешествовала, что особенно огорчительно, поскольку моя фамилия Эттавей — староанглийская и означает «у дороги» — то есть раньше она принадлежала кому-то жившему у дороги. Давным-давно на туманных вересковых пустошах началось сочинение имен. Люди осмотрелись, увидели ясень (Эш) или целую рощицу из таковых (Эшворт), приспособив под себя такие же фамилии. А другие сделали акцент на своем ремесле (Смит, Поттер, Мейсон^[2]) или на городе, возле которого они жили (Уоллз^[3]). Зато моя предшественница вдохновилась дорогой, способом передвижения и путешествий. Может статься, что она стояла возле дороги точно так же, как и я стою порой на мосту над железной дорогой, что возле моего дома в Анневиле, — стояла и смотрела на юг, а потом на север, размышляя, в какую сторону лучше отправиться.

Я работаю садовником при университете, хоть это и не совпадает с моими изначальными планами. Первыми растениями, за которыми я ухаживала в детстве, были африканские фиалки на моем подоконнике — они очень страдали, а потом умерли. Их бархатные листья не переносили воду, а я безжалостно их поливала. Потом была красная герань: она продержалась сколько смогла (около двух недель) — в тени, на книжной полке. Не помню, кто мне дал эти растения и почему я была так вопиюще невнимательна к ним, хотя, например, старательно ухаживала за своей комнатой. Помню, что, когда мои подопечные умирали, я относила их в компостную кучу за гаражом, и каждый такой печальный ритуал все больше убеждал меня в том, что я не дружу с растениями.

В общежитии колледжа у меня было несколько пыльных растений, и во время моего недолгого проживания в Нью-Йорке тоже, но в студии было слишком мало солнечного света, чтобы поддерживать в них жизнь, как бы я ни старалась. А по возвращении в Анневиль во мне что-то поменялось. Я вдруг захотела сразу целый сад. Через несколько лет кто-то объяснил мне, что слова guardian и garden^[4]имеют общий корень, означающий «безопасность, укрытие». В каком-то смысле я вернулась домой, чтобы ухаживать за мамой. И тогда я начала читать книги по садоводству, рисовала планы. Я была преисполнена энтузиазма и оптимизма и хотя махнула рукой на другие стороны своей жизни (например, на поиски работы или квартиры), считала, что наградой будут охапки цветов, которые принесут нам всем облегчение.

Это не сработало, но интерес остался, и я подала документы в университет на специальность ландшафтная архитектура. Ландшафтные архитекторы создают приятное природное окружение, чтобы люди радовались. Предметом радости может быть задний двор, парк, кампус или детская площадка, общественная дорога, шоссе или парковка. Нас научили тщательно анализировать место для посадок и создавать дизайн, который бы гармонировал со всем окружающим. Через два года я устроилась в команду садовников при университете. Оказалось, что меня больше интересует работа с растениями как таковыми, нежели само оформление пространства.

Мое место меня устраивает. Мне нравится Сьюзан Минт, иногда, если нужно разбить клумбы по всему кампусу, к нашей работе присоединяется наш босс Блейк О’Делл. Сью старше меня лет на десять: она гордится, что никогда не работала в закрытом помещении. «Я взялась за грабли еще в детстве, и это был приработок к моему пособию, — рассказывала она. — Ни разу об этом не пожалела».

Целыми днями мы говорим только о нашей работе, но иногда Сью прорывает на большее. То есть этим я хочу сказать, что не знаю, друзья мы или нет, но добрые коллеги точно. Мне нравится ее чувство юмора. Однажды, обсуждая одну нашу знакомую (она тоже садовый архитектор), Сью заметила: «Она любит передизайнить. Господи, и все это с таким серьезным лицом».

А сейчас Сью говорит мне:

— Мне ночью странный сон приснился.

Мы сгребаем листву возле здания факультета английского языка, чтобы не пробились еще слабые по весне сорняки.

— Будто бы у меня собственная компания, и моя знакомая просит, чтобы я привела в порядок ее сад.

Сью расправляет спину, давая себе отдых.

— Она просит поменять русло речки — чтобы та протекала через ее гостиную.

Я перестаю грести.

— Что?

— Да-да, понимаю. Поначалу я тоже побоялась все повредить. Ты права. Но чем больше я об этом думала, тем более разумной казалась идея.

Я стояла, ожидая продолжения рассказа.

— Ведь русла рек нужно охранять, так? Так почему бы не перенаправить их к себе в дом, взяв под защиту? Во всяком случае, во сне эта мысль показалась мне вполне логичной. И я выкопала извилистое новое русло, обложив его голубоватым песчаником. Получилось красиво, а потом все узнали о моем проекте и забросали просьбами.

— Кошмар какой.

Сью молча кивнула. От многолетней работы в саду руки у нее сильные, а кожа на них, выше линии садовых перчаток и до рукавов черной футболки — заметно темнее.

— И какое было название у твоей компании во сне? — спросила я.

— Не знаю. Вроде его не имелось.

Я не нашлась что сказать, а у Сью было такое выражение лица, словно она пожалела о рассказанном сне. И мы продолжили сгребать листву.

Идея посетить друзей возникла у меня весной, после прочтения в газете материала, посвященного годовщине памяти Эмбер Дуайт. Пятнадцать лет назад, в марте, в горах Северной Каролины разбился самолет, на котором летела Эмбер со своими родителями. У ее отца была лицензия на управление небольшим самолетом, и он возил ее по стране, чтобы она могла продвигать свою первую в жизни книгу. Никто из семьи не выжил.

По Эмбер горевали во всех уголках страны. Известный онлайн-журнал создал страничку, где люди оставляли свои воспоминания о ней. Заметьте — это было еще до создания «Фейсбука» и «Твиттера», и на странице можно было постить только тексты. В течение нескольких месяцев страница пополнялась новыми прекрасными историями про Эмбер без возможности комментировать. Эта страничка существует и по сей день, и можно прочитать все, что там написано, безо всякой какофонии мнений. Во всем этом есть некое тихое изящество и камерность, которых так не хватает современному интернету.

Большинство ее друзей были писателями, кто-то более известный, кто-то менее, и все тексты получились хорошими. По ним я поняла, что Эмбер была необыкновенным человеком. Люди пишут о ее благородстве, надежности, веселом характере и любви к приключениям. Эмбер хорошо разбиралась во многих вещах, начиная от запчастей для подержанных машин и заканчивая рецептами шоколадных пирожных. Она была упрямой и категоричной, но все отмечают, что ее точка зрения базировалась на хорошей информированности и вдумчивости, что только шло на пользу для решения той или иной проблемы. Каждый отмечает тот факт, что знакомство с Эмбер меняло их жизни и что забыть ее невозможно.

На страничке есть ее фото, и мне кажется, что она сама себя сфотографировала. Эмбер смотрит прямо на тебя, слегка наклонив голову, на губах играет полуулыбка. Создается полное впечатление, что она умела выслушивать других людей.

Эмбер была костром, вокруг которого собирался народ. Все тянулись к ней, и эти люди, возможно, также помогли друг другу изменить свои жизни. Эмбер создавала поле для новых возможностей.

— Хелен.

Прочитав сайт от начала до конца, я стала его перечитывать. Восхищение смешивалось с горечью осознания, что сама я не была знакома с Эмбер. Мы росли в разных штатах, но из некоторых воспоминаний я поняла, что обе мы оказались в Нью-Йорке в один и тот же год, в один и тот же месяц. Пока я питалась лапшой быстрого приготовления и гуляла в Центральном парке, она закатывала званые вечера — но не потому, что была богатой, а потому, что завораживала собой людей. Впрочем, она не просто завораживала, но и была добрым и деятельным человеком.

Я живу в доме десять лет и до сих пор не знаю, как зовут мою соседку. А вот Эмбер знала всех своих соседей, и с каждым ее объединяла какая-нибудь милая история. Например, ей понадобилась оранжевая краска для гостиной, а сосед внизу оказался дизайнером по интерьерам. А кто-то живущий выше научил ее шить. Я пробовала подражать Эмбер и как-то испекла банановый хлеб, а на Рождество одаривала соседей пуансеттиями^[5]. Но такого эффекта не получилось. Только Эмбер умела так легко задружиться.

— Клэр.

Эмбер играючи налаживала мосты с людьми, красила свою комнату в веселые цвета, пока я стирала свои вещи в прачечной. Оно и неудивительно, ведь я сама что-то упустила в этой жизни и всегда знала, что у других больше друзей, чем у меня. Эмбер была уникальным другом для многих, и я хотела бы оказаться втянутой в ее орбиту, пусть даже потом и пришлось бы разделить общую боль, связанную с ее потерей.

Читая текст за текстом, я понимала, что Эмбер обладала особым талантом дружить — и вдруг я поняла, что это дается свыше, как талант певца или хорошей стряпухи. Нужно уметь дружить, а я определенно не умела. Друзья у меня были, конечно, но чтобы целое сообщество… Нет конечно. Возможно ли представить, как вся наша могучая кучка сорганизовалась и сняла дом на берегу моря, где предалась бы необузданному и в то же время душевному веселью? Да нет, нереально. Большинство моих друзей не знают друг друга, но даже если б и так, никто не стал бы воспринимать меня как центр притяжения.

Читая все эти рассказы, я попыталась представить, написала бы я нечто подобное про собственных друзей. Или они про меня. Я подумала о своей самой старой подруге Линди — мы знакомы с седьмого класса. Мы вместе гоняли в сокер, играли в школьном оркестре, а однажды поспорили в Dairy Queen^[6], что полезнее — шоколадный соус или клубничный. Мы поступили в разные университеты, я вернулась в родной город, а Линди нет. Иногда мы видимся, когда она приезжает с детьми к своим родителям, а так мы мало общаемся. Линди — добрая, творческая натура, и если вдруг завтра я решу ей позвонить, она наверняка обрадуется. Я считаю ее другом в основном благодаря нашему общему прошлому, но знаю ли я ее на самом деле? Мы действительно друзья или просто два человека, чьи пути пересеклись в детстве — а это то самое время, когда легко задружиться.

Эмбер я знала всего один день. Пиарщики объединили нашу встречу с читателями, и мы успели попить вместе кофе. После школы у меня было не так много друзей, но вот Эмбер мне сразу понравилась. Возникло чувство, что мы подружимся. Надеюсь, что у нее тоже. Сердце разрывается от мысли, что этому не бывать.

— Элизабет.

Дак Вудс

Я живу вместе со своим отцом, его зовут Эрл Эттавей. Ему восемьдесят, и я старший ребенок в семье. Несколько лет назад он потерял своего сына, то есть моего младшего брата. Потерял в том смысле, что тот уехал жить на западное побережье. Потерял — это мы так излагаем свои мысли, имея в виду, что брат не приезжает сюда. Эттавеи вообще — кладезь всяких эвфемизмов.

Отец построил наш дом на Тодд-лейн, когда ему было сорок, в год моего рождения, и это его единственный продукт физического труда, потому что отец живет сугубо интеллектуальной жизнью. Пока дом строился, родители жили в небольшом бунгало, которое теперь принадлежит нашим соседям Фордам. Их дом мне больше нравится, но отец отгрохал двухэтажный особняк в колониальном стиле, потому что, будучи молодоженами, мои родители восхищались такими постройками, и отец решился. Ученый вдруг захотел заняться кирпичной кладкой, поработать руками. И по сей день наш дом — самый большой в районе, который постепенно начинает становиться светским. Дома, долгие годы находившиеся в благородном упадке, стали красить в исторически правильные цвета. Придомовые территории, прежде не знавшие ничего, кроме тележных газонокосилок, теперь профессионально засажены всякими растениями, а дорожки посыпаны гравием.

Как садовод я должна бы радоваться, что люди заботятся о своей земле, но ведь они просто нанимают ландшафтных архитекторов. Заботиться о земле и ничего не делать самому — все равно что есть, не открывая рта. Большинство соседей просто хотят, чтобы их владения имели привлекательный вид. Им подавай идеальную траву, юбочки из мульчи вокруг деревьев, клумбы с красивыми цветами интересной текстуры, и чтобы за всем этим было легко ухаживать. Поэтому почти всегда дело ограничивается четырьмя-пятью вечнозелеными кустами (как правило, из рода Juniperus или Thuja), немного азалий и гортензий, возможно барбарис, декоративная трава — и все это высажено в монотонных пропорциях. Мой босс Блейк О’Делл называет такой подход ДЛ — для ленивых. На днях я проходила мимо одного дома, где садовник обрезал сучья и включил в дизайн густого красного цвета лилейник (Hemerocallis). Идея хорошая, но я сразу подумала: все это окончится ничем, когда хозяева поймут, что для аккуратного вида отцветшие цветы нужно обрывать.

Наш район называется Дак Вудс, хотя рядом нет ни уток, ни леса^[7]. Дак Вудс имеет треугольную форму, гранича с железной дорогой, скоростным шоссе (под этим я подразумеваю, что при разрешенной скорости пятьдесят шесть километров все несутся со скоростью восемьдесят) и рекой. Папа говорит, что Дак Вудс всегда так назывался — в честь одной старинной семьи. Должно быть, так оно и есть. Университет от нас в трех километрах, и наша местность достаточно сельская, чтобы выращивать кур, но слишком городская, чтобы жечь костры. Достаточно городская, потому что у нас есть тротуары, и недостаточно городская, потому что здесь нет ни многоквартирных, не даже двухквартирных домов. Достаточно сельская, чтобы держать кошку, но недостаточно городская, чтобы тут появилась ассоциация домовладельцев со своими нормативами.

Отец знает всех на Тодд-лейн, часто оставляет цветы на ступеньках соседей, принимая в ответ благодарственные открытки. Вместо ваз он использует молочные пакеты, которые забирает из баков в центре по переработке. Он отрезает верхушки, наливает воду, ставит туда цветы из нашего придушенного сорняками сада и несет их, разбрызгивая воду на свои бежевые штаны и тенниски. Как-то я спросила, почему бы не взять баночки из-под варенья или даже что-то поменьше, а он сказал: «Мэй, если б у тебя были дети, ты бы знала, что ни одному родителю не понравится иметь на ступеньках что-то стеклянное. Ребенок может наступить и пораниться».

А я знаю нашу улицу по-другому. Знаю, например, что фургончик UPS^[8] проезжает из одного конца в другой за полчаса, потому что на Тодд-лейн живет много людей «покупательного возраста» — молодые пары с детьми или молодые пары с детьми на подходе. Коробки варьируются от Pottery Barn^[9] до Walmart^[10], но внутри все равно все одинаковое.

Дак Вудс — прекрасное место для изучения камерных пространств размером с пол-акра^[11], общение между которыми не ограничивается простым обменом шутками или одалживанием ингредиентов для выпечки. Один дом чрезмерно украшают на Хэллоуин, другой — на Рождество. Кто-то держит кур, а кто-то слишком надолго выпускает свою собаку. На той стороне, в третьем доме от железной дороги, хозяйка выделила часть земли беженцу, чтобы тот выращивал урожай для своей семьи. А еще через три дома женщина бьется над образцовым садом, отчаянно пытаясь спрятать телефонный столб в центре заднего двора. Он оказался там, когда хотели построить, но не построили сквозную дорогу, и торчит между высаженными по кругу деревьями тиса среднего (Taxus x media «Hicksii»), который никогда не вырастает выше трех метров и способен скрыть телефонный столб разве что от ежика. Еще через четыре дома от нее живет семья, которая постепенно превращает свою землю в забетонированную площадку для спорта. То ли таким образом они пытаются сэкономить на садовнике, то ли питают надежду, что однажды их сын попадет в NBA, — но стук мяча, ударяющегося о не очень-то грамотно устроенное покрытие, по вечерам преследует всю улицу. Его мать поднаторела в контейнерном садоводстве, уверяя всех, что благодарит Бога, не пославшего ей ни одного дерева. Она входит в группу активистов, требующих срубить старый дуб возле игровой площадки на школьном дворе. Дуб совершенно здоров, но ее беспокоят длинные ветви, нависающие над детскими качельками-карусельками. Древоведы удостоверили, что дерево крепкое, и другая группа родителей написала петицию, заявляя, что им нравится тень, но эта тетка ужасная перестраховщица. Фургончик UPS чаще всего останавливается именно возле ее дома, и я понимаю, что от заказов всего на свете онлайн до убийства ни за что старого дерева — всего один шаг.

По нашей стороне, в третьем доме от железной дороги живет женщина, которая никогда не выпускает на улицу своих пятерых кошек, но кормит на улице птичек. Каждый раз, проходя мимо, я обязательно вижу в окне две или три насупленных кошачьих мордочки, но не испытываю при этом грусти, потому что сердце мое — на стороне птиц. Моя Хестер тоже не выходит на улицу. Только сложно представить, какой запах стоит в доме этой кошатницы. Через два дома от нас в другую сторону проживает молодая семья, и на их лужайке вечно валяются разноцветные пластиковые лопаточки, совочки и прочее. Их никогда не убирают, и они уже выгорели на солнце. Однажды родители обрызгали кусты камелии серебряной краской-спреем. То ли они так детей развлекали, то ли это их садоводческая фантазия, не знаю. Возле дома, что на углу, висят китайские колокольчики, и все время кажется, что кто-то гремит посудой. А в задней части углового дома с другого конца устроили студию по йоге, что является нарушением градостроительного кодекса. Это может беспокоить лишь женщину с идеальным садом, но йога-инструктор высадила такую красивую розовую клумбу на передней лужайке, что соседка не ропщет.

Наше творчество в ландшафте не всегда доставляет другим удовольствие, но все же остается весьма занимательным.

Я пытаюсь быть хорошей соседкой. Убираю тыкву с улицы после Дня благодарения и выключаю рождественские фонарики ровно первого января. Да, мой задний двор зарос травой, но передняя лужайка ухожена. Я сгребаю листья, чищу дорожку от снега и сыплю соль на лед, чтобы он растаял. Знаю, что мой отец подолгу задерживает соседей своими разговорами, в которых все время переходит на тему выращивания помидоров или Второй мировой. Он выматывает их своими рассказами о людях, живших тут сорок-пятьдесят лет назад. Сначала все изображают интерес на лице, только сколько раз можно слушать про миссис Профитт, что вырастила своих девятерых детей в трехкомнатном бунгало, которое можно рассматривать только как стартовый дом? Почему было не покинуть его уже при рождении второго ребенка и не переселиться в дом побольше, поближе к хорошей школе?

Думаю, моего отца любят, понимая, что уважение к прошлому — это очень правильно. Никто больше не говорит «негр», но ведь также никто не стремится выращивать помидоры из семечек, чтобы они созрели ровно к четвертому июля. Пожилой возраст дает отцу право поражать соседей богатством своего вокабуляра и разнообразных хобби, и пока он говорит, детишки дремлют в прогулочных колясках или носятся по лужайке. Его прощают, как прощают пускающих слюни старых котов. Он доживает свою жизнь здесь, на этой улице, а у других она только начинается. И если они умеют сравнивать одно с другим, то скорее считают его трогательным — ведь сами они ни на секунду не допускают мысли, что могут закончить свои дни в этом скромном месте, на этой узкой улочке, по другую сторону железной дороги от университета.

Пятнадцать лет назад отец переделал цокольный этаж в жилое место со своим выходом и двориком-патио. А остальную часть дома отдал мне. Я предлагала поменяться. Тогда уже было ясно, что я остаюсь, и я хотела цокольный этаж для себя, а он пусть заберет дом. Но отец отказался. Поэтому я переехала в бывшую комнату брата. Свою собственную я больше не хотела.

«Эль Пуэрто»

Один мой знакомый в Анневиле, Лео Сантос, является владельцем автомастерской. Лео нравится, что я ухаживаю за своим синим «Таурусом», или просто Бонни. А мне нравится, как он работает, нравится баннер над входом: БИЗНЕС, ОРИЕНТИРОВАННЫЙ НА ЖЕНЩИН. Лео также держит мексиканский ресторанчик «Эль Пуэрто», рядом с торговым центром «Вэйсайд». Его родители переехали в Америку, когда Лео было шесть лет. Отец открыл мастерскую, а идея с баннером принадлежала матери Лео, насмотревшейся, как в подобных заведениях обращаются с женщинами. И она же предложила сделать такую вывеску. Бизнес у Лео шел хорошо, а когда родители состарились, он перевез их за город, и у него остались деньги, чтобы вложиться в увядающий ресторанчик. Он сделал из него прекрасную такерию^[12] «Эль Пуэрто».

Лео добрый, честный и открыт строго по расписанию, чего не скажешь про заведение «Уютное Местечко Миссис Ким», что с другой стороны «Вэйсайда». Очень часто «Уютное Местечко» закрывается раньше положенного и отказывается открывать дверь, сколько ни показывай на часы. Когда прошлым летом какие-то мальчишки поработали с баллончиками, превратив вывеску в «Неудобное Местечко», я никак не посочувствовала миссис Ким.

Лео говорит, что формула успеха для бизнеса в маленьком городке — это традиция и регулярность. Мне кажется, что он прав. Два раза в неделю я прихожу в «Эль Пуэрто» и заказываю буррито — в понедельник после работы, а в четверг мы отправляемся туда с отцом. Он у меня заслуженный профессор в отставке, но университет выделил ему крошечный кабинет, и четверг — его присутственный день. Лео называет отца английским профессором, а отец его больше никак не называет, когда я сказала, что «мексиканский автомеханик» звучит не очень уважительно.

— Но ведь это же шутка.

— Но Лео — мексиканец.

— Может, тогда просто «механик»? — спросил отец.

— Нет, он же еще и повар.

Я люблю мексиканскую пищу, а «Эль Пуэрто» находится в шаговой доступности от нашего дома. Окна ресторанчика выходят на парковку «Вэйсайда», так что место там не очень, хотя многие окна в Анневиле тоже выходят на парковки. Мы понастроили их тут с запасом, так что большую часть времени эти асфальтовые проплешины, на которых не способно вырасти ни одно растение, просто плавятся под солнцем. Но парковки очень удобны для репортеров, чтобы взять интервью. Попробуй подойти к человеку, когда он находится в собственном саду — скорее всего он тебя пошлет. Но стоит подловить кого-то возле их джипа, припаркованного вблизи Costo^[13], и тебе расскажут хоть что. Мы с Лео ровесники, и он, так же как и я, обращает внимание на названия. Многие жилые районы имеют красивые имена, не имеющие, правда, никакого отношения к реальности. Например, в Анневиле есть местечко Утесы, хотя никаких утесов поблизости не наблюдается, Цитрусовая Роща (вообще не наш климат: мы находимся в седьмой зоне морозостойкости) и дом престарелых «Восход Солнца», хотя большая часть окон смотрит на запад. И мне понравилось название нового квартала — Каменные Ворота.

— По крайней мере, это выполнимо, — сказала я Лео.

— Но людям хочется чего-то более возвышенного, — возразил Лео.

Хотя «Вэйсайд» и называется супермаркетом, он очень даже неплох благодаря своей старомодности и вывескам на разный манер. Некоторые парковки обсажены небольшими деревьями, чаще всего лягерстремией (Lagerstroemia). Подобно кролику среди чистого поля, стремящегося сигануть в рощицу, я предпочла бы припарковаться возле деревьев, но «Вэйсайд» этим не озаботился. Земля за гипермаркетом идет под уклон, и в лощине имеется небольшой подлесок. Воздух там прохладен, и всегда много птиц. Часто оттуда слышится пение скворцов, а за дальним краем лощины начинается пригорок, обозначающий границу Дак Вудс. Много лет назад кто-то рассыпал на лугу семена диких неместных цветов, которые буйствуют там до осени, пока городские власти не начинают косить траву. И этот лес, и луг занимают площадь чуть меньше футбольного поля.

В мае перед «Эль Пуэрто» появились строители и начали сносить большую часть парковки. Сразу пошли политические шутки — «Собираетесь стенку возводить? El pequeño muro^[14]?» Лично я решила, что просто возникли какие-то проблемы с водо- или газопроводом, а потом вдруг появился баннер: СКОРО ЗДЕСЬ ОТКРОЕТСЯ УЛИЧНОЕ КАФЕ!

Я сразу поняла, что это задумка Лео. Позднее стало известно, что он выхлопотал разрешение расширить свою зону за счет парковки, обязуясь вносить городу небольшую месячную плату. Он хотел создать тротуарное кафе, каких в городе много, особенно на территории университета, хотя там пошикарнее. Большую часть работы Лео делал сам, и через пару месяцев рядом с «Эль Пуэрто» появился низкий деревянный помост со столиками и высокая стойка, за которой можно сидеть, обозревая парковку. Лео установил освещение, купил красные пляжные зонты и свечи в плошках. У него прекрасный вкус, и результат получился отменный. На фоне супермаркета это место выглядело разительно элегантным. Лео назвал эту пристройку «Променад Эль Пуэрто», а в день открытия, ознаменованный бесплатными лепешками тако, через всю парковку к нему выстроилась очередь.

«Таурус»

Есть одно место, на углу между университетом и магазинчиком Be Main^[15], где я могу поставить Бонни на нейтралку, убрать ногу с педали тормоза, и она не сдвинется с места ни вперед, ни назад — настолько тут ровное покрытие. Я рассказала об этом отцу в последний четверг мая, когда мы отправились в «Эль Пуэрто». Я сама заехала за ним на работу, поскольку его машина была на ремонте у Лео. Сначала отец заинтересовался этим наблюдением, но сзади завизжали шины другого автомобиля, и отец сказал нечто странное:

— Нет на свете другой страны, так сильно любящей автомобили, но при этом так плохо умеющей водить.

Я напряглась. Его любое обобщение воспринималось лично.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы больше не ходим, не плаваем под парусами… — Он откашлялся, и я подумала, что сейчас он толкнет речь. — Жажда летать мертва, исследования космоса — сплошная насмешка. А вот наши отношения с автомобилями продолжаются. И их названия свидетельствуют о нашей тяге к приключениям и богатству. Взгляни хотя бы на этот.

Перед нами ехал «Форд Экспедишн», а по соседней полосе — «Меркьюри Сейбл»^[16].

— А как насчет «Тауруса»^[17]? — спросила я и приоткрыла люк в крыше. — Не такое уж гламурное имя.

— А что с «Таурусом»?

— Ну, это же «Форд Таурус».

Он посмотрел на меня.

— Так это «Таурус»? Как знак Зодиака?

— Да, как и у тебя. Просто у меня седан.

— Знак Тельца.

— Я думала, ты знаешь.

— Нет, не знал.

— Моей первой машиной была «Фиеста». «Фиеста», «Таурус», а потом будет, как я надеюсь, гибрид.

— Поведай мне свою биографию, и я догадаюсь, какие книги ты читал.

По его тону я догадалась, что это цитата. Я включила радио. Отец и прежде говорил, что я слишком много времени уделяю своим машинам, имея в виду, что пора обзавестись семьей. Интересно, американская мечта — скорее дом или машина? Что больше предпочитает мечта — пускать корни или двигаться? Большинство людей так и не могут с этим разобраться.

— Как поживает наш английский профессор? — поприветствовал нас Лео, когда мы вошли в «Эль Пуэрто». Он крикнул поварам, чтобы принесли любимое блюдо моего отца (буррито с фасолью пинто и соус гуакамоле) и проводил нас к столику.

— Благодарю вас… сэр. — Отец кинул на меня быстрый взгляд и отвесил легкий поклон. Лео улыбнулся и ответил тем же.

— Тебе известно, что он невосприимчив к ядовитому плющу? — сказал отец, когда Лео ушел.

— А ты откуда знаешь?

— Он сам мне сказал. Мы иногда общаемся и без тебя.

Я раскрыла меню, а отец вытащил из кармана благодарственную открытку — судя по почерку, написанную кем-то из соседских детей.

— Это от Беллы, — сказал он, показывая мне открытку. — А ее младшего братишку зовут Генри. Я принес им из сада эхинацею.

Под садом отец имеет в виду клумбу за домом — я посадила ее несколько лет назад, а потом забросила. Многолетники, самые стойкие, продолжали цвести среди сорняков.

— Как мило, — сказала я, возвращая открытку.

— Они наши соседи.

Я это знала. Знала, что Жанин, мать Беллы и Генри, частенько замирает на передней лужайке, разглядывая свой клен платановидный (Acer Platanoides). Это самое мое любимое дерево на нашей улице. Часть его сердцевины уже погибла, но клен платановидный обычно умирает медленно, начиная с макушки. Вот он и стоит средь нашей зеленой улицы словно закаленный в боях воин. Мне бы хотелось, чтобы он был у нас, перед моими окнами, потому что я ни за что бы его не срубила. Но мне неведомо, что думает о деревьях Жанин.

— В самом деле? — говорю я отцу.

Он слегка нахмуривается, и какое-то время мы молча едим сальсу и кукурузные чипсы. Несмотря на возраст, отец очень аккуратно ест, и это радует.

Многие наши соседи с Тодд-лейн, как Жанин, например, переехали сюда пять-шесть лет тому назад. Но есть и те, которые живут тут гораздо дольше и помнят меня еще ребенком. И тем не менее мы приветствуем друг друга лишь легким взмахом руки. Если честно, меня это вполне устраивает, потому что не знаю, надо ли заводить с ними разговор о трудных моментах своей жизни и стоит ли как-то объяснять свою чудаковатость. Может, обойтись вывеской? Точно — давайте развесим по улице вывески, объявляя всему свету о своих трагедиях и разочарованиях. Получится полезно и весьма по-соседски.

— Правда лишь то, что мы живем рядом, — сказала я.

Ясень
(Fraxinus excelsior)

Следующим вечером я обнаружила в почтовом ящике скан картинки с ясенем обыкновенным (Fraxinus excelsior), а в правом верхнем углу стоял вопросительный знак. Произрастает ясень на Британских островах и легко приживается среди известняковых скал, где в почве много кальция. По форме семена ясеня похожи на ключи от средневековых замкóв, а его крона благодаря раскидистым ветвям всегда открыта и пропускает много солнца. Ясеню отдается предпочтение при изготовлении топорищ, рукоятей для молотков, зубил, черенков под лопаты и другие инструменты, которые должны выдерживать большое усилие.

Благодаря многим своим качествам ясень — идеальное семейное дерево.

Я добавила картинку к стопке, что хранится у нас на микроволновке. Это мой отец выбирает для себя памятное дерево. Надеется, что университет посадит какое-то в его честь до того, как он умрет, а если нет, я должна сама определиться. В связи с чем меня мучает вопрос: какое дерево выбрать?

И вот уже три года отец складывает для меня портреты деревьев.

Тис

Когда в июне Лео открыл свой Променад, в местной газете вышла коротенькая заметка об этом. А в июле поэт с нашего английского факультета получил премию в пятьдесят тысяч долларов всего за одно стихотворение, что является мировым рекордом. Это событие попало в передовицы. Стихотворение посвящено тису ягодному (Taxus baccata) в университетском саду. В статью включили и фотографию тиса, и репринт стихотворения. Наша команда, состоящая из меня, Сью, Блейка О’Делла и пяти студентов колледжа на летней подработке, устроилась на ланч за уличным столиком и взялась читать статью. Блейк сидел с краю и плохо видел, поэтому когда мы со Сью закончили, то подвинули газету к нему и принялись за еду. Прочитав статью, Блейк подвинул газету к студенткам и тоже стал есть.

Стихотворение называлось «Темнеющий Тис» и состояло из 4 восьмистиший, 32 строк и 166 слов. Я это знаю, потому что Сью забрала у ребят газету и вслух начала считать. Когда она закончила, Блейк уставился на облака в небе, немного помолчал, а потом сказал:

— Примерно по триста долларов за слово.

Один из студентов присвистнул в знак удивления.

— Помню, как ты выращивала побег, — сказал мне Блейк.

— Да, и все думала, что да как, — кивнула я.

— Я считал это не очень хорошей идеей.

— Это правда.

— Токсичная листва с высоким содержанием алкалоидов — это на территории, где мы даже отказались от высаживания арахиса^[18]. Мы сами напросились на проблемы.

— Да, но мы прикрепили табличку.

Блейк кивнул.

— А еще он растет слишком близко к зданию.

— И в этом месте стена имеет дефекты, — заметила Сью. — А корни под нее уже забрались. Каждый год архитекторы жаловались, но теперь перестанут.

Иллюстрация к стихотворению была очень некачественной. Тис — темное и таинственное хвойное дерево, произрастающее в Европе и Великобритании, но на этой черно-белой с выступающим зерном фотографии, сделанной года два назад, он скорее походил на плохо сформированную рождественскую елку. Издревле тис ассоциируют с кладбищами: эта традиция пошла от раннехристианских миссионеров, которые молились под его вечнозеленым кровом, символом жизни вечной. Древесина тиса по своей эластичности и крепости оставляет другие деревья далеко позади. Я надеялась, что люди захотят прийти и увидеть его своими глазами в маленьком саду. А потом я представила, как люди трогают его иголки, как по нему лазают дети, — представила и содрогнулась.

Именно я раздобыла побег от Фортингэльского тиса, что стоит в самом сердце Шотландии, в небольшой деревушке близ озера Лох-Тей. Я никогда не была там, но видела много фотографий этого дерева в церковном саду. Говорят, что ему около трех тысяч лет. Когда английские лесные хирурги объявили, что будут брать у дерева побеги для комиссии по лесному хозяйству, которая намеревается подрастить их и рассадить по всему Соединенному Королевству, я обратилась к главе нашего бюро по ландшафтной архитектуре, а тот в свою очередь связался c нашим офисом, сказав, что, приобретя побег, мы таким образом продолжим традицию университетских отцов-основателей, которые высадили на территории более сотни видов деревьев и кустарников. Историческое упоминание сработало, и в этом же году мой побег был торжественно посажен в землю во время церемонии в честь отцов-основателей. Саженец нашел свой приют в маленьком садике и был посвящен уходящей на пенсию женщине, занимавшейся у нас сохранением исторического наследия. Я не была с ней знакома, но, как и требует традиция, она сделала огромный вклад «в поддержание исторической территории». К счастью, никто не вешает памятные таблички, и все имена просто перечислены на сайте, но по крайней мере я знаю, кому именно посвящен этот тис.

Я забрала побег прямо в аэропорту и сразу же отправилась в университетскую теплицу, где посадила его в горшок и взращивала, пока он не был готов к пересадке. К концу весны он хорошо закрепился корнями в земле, потом еще три недели я его закаляла, хотя в самую первую укрывала специальным агротекстилем. Почву в садике я тоже подготовила, обогатив мягким известняком. В течение шести зим после каждого снегопада я обрезала молодые веточки, а на седьмой год заново провела оросительные работы, чтобы улучшить дренаж почвы.

Тис — одно из немногих хвойных, чьи семена формируются не в шишках, а в красных аррилусах — мякоть у них сладкая и неядовитая. Аррилусы — любимая пища дроздов. А вот остальные части дерева — ядовиты, поэтому мы оградили тис ландшафтной цепью и установили табличку:

ТИС ЯГОДНЫЙ

(TAXUS BACCATA)

ОТ ПОБЕГА ФОРТИНГЭЛЬСКОГО ТИСА В ШОТЛАНДИИ

ВОЗРАСТ — ОТ ТРЕХ ДО ПЯТИ ТЫСЯЧ ЛЕТ

ПОЖАЛУЙСТА, ПРОСИМ ПРИНЯТЬ К СВЕДЕНИЮ:

ЯГОДЫ, ЛИСТЬЯ И КОРА ЯВЛЯЮТСЯ ЯДОВИТЫМИ

Мы долго мучились с формулировкой. Администрация хотела написать внимание, я считала, что следует выразиться помягче — пожалуйста, не забудьте. В итоге все сошлись на просим принять к сведению, но в последний момент Блейк захотел прибавить пожалуйста. Тем не менее каждые пару лет кто-нибудь да жалуется, и я боялась, что деревом пожертвуют ради спокойствия матерей первокурсников. Но эта поэтическая премия, похоже, сохранит тису жизнь, чему я очень рада.

Тис стоит в одиночестве, и мне жаль, что это так. Многие ученые считают, что деревья способны задруживаться друг с другом, переплетаясь корнями, делясь жизненными соками и поджимая собственные ветки, чтобы другим тоже хватило солнца. Говорят, два соседних дерева становятся настолько близки, что когда одно из них умирает, следом за ним гибнет и второе. В пятнадцати метрах к западу от тиса стоит ель ситхинская (Picea sitchensis), замечательный образец. Непогода набегает с запада, и ель, прекрасно справляясь с порывами ветрами, создает защиту для тиса. Лучше хоть что-то, чем ничего.

Тис прекрасно себя чувствует. Есть кое-что, известное только мне и Блейку, поэтому сейчас мы многозначительно переглядываемся. Ведь именно мы отвечаем за деревья в этой части кампуса, замеривая их высоту и обхват ствола. Тис является долгожителем и должен расти медленно — чтобы достичь двухметровой высоты, на это обычно уходит десять лет. Моему тису пятнадцать лет, а он уже ростом шесть метров. Мы с Блейком не знаем, в чем тут дело, но дерево растет с необъяснимой стремительностью.

Поездки

Много лет подряд в августе наша семья отправлялась в Новую Англию, где проживала мать моего отца. Мы ехали напрямик, запасшись едой в сумке-холодильнике и останавливаясь на перекус в специально отведенных для этого зонах. Отец, брат и я относили к столу сэндвичи, а мама, как правило, оставалась в машине. Иногда я понимала, почему так, но иногда дремала и не могла отследить, отчего она расстраивается. Земля и деревья в это время года еще сухие, но воздух уже перенасыщен влагой. Смахнув пауков, я вытягивалась на скамейке и смотрела на облака. Все было такого цвета, как и положено: зеленые листья, синее небо, белые облака — как на детских рисунках. Безо всяких перепадов, необычной игры света, связанных с погодой.

Отец, как правило, прихватывал с собой свежую газету, и перекус затягивался. Мама курила сигарету, открыв дверь и выставив ногу из машины, а брат, засунув за щеку что-нибудь вкусненькое, купленное по дороге в автомате, бегал туда-сюда между родителями.

После перекуса мы снова садились в машину, вел всегда отец, а я пристраивалась сзади. Мама сидела возле отца, а брат — за ней. Здесь важны диагонали: я видела лишь краешек маминого лица, но не полный профиль — такое бывало, лишь когда она поворачивала голову, чтобы покрутить ручку радио или взглянуть на отца, и это меняло ее настроение в лучшую сторону. Точно таким же образом мой брат видел отца.

Вот так мы и росли: я смотрела на маму, а брат — на отца. Больше нет этой молодой семьи, мчащейся куда-то в машине, они вымерли, как некоторые млекопитающие. Где тот маленький светловолосый мальчик, носящийся от папы к маме с печеньем за щекой? К подростковому возрасту волосы его потемнели, но он все продолжал носиться как угорелый, пока не попал в Калифорнию. Где тот отец, что в конце августа принес в свой сухой сад лобелию пурпурную (Lobelia cardinalis) и годами пытался поддерживать в ней жизнь на негостеприимном клочке земли? Он давно забросил лобелию. Где та гипернаблюдательная девочка-подросток? Я тоже сдалась и стала обращать больше внимания на книги да растения.

Гостили мы у бабушки тихо, много читали, подолгу гуляли в лесу и почти ни с кем не общались. Помню, однажды вечером отец тщательно побрился и надел пиджак. Бабушка сделала фаршированные яйца, и нам с братом было велено тоже одеться поприличней. Я фиксировала события как приход заморозков: странно, но бодрит.

В доме, что ниже по улице, была организована вечеринка, почетная гостья была в парике и в толстых нейлоновых чулках телесного цвета. Она сидела в кресле у окна и хотя улыбалась иногда, разговаривала с остальными и даже пила джин с тоником, ни разу не поднялась с кресла. Ее сын, темноволосый мальчик десяти-одиннадцати лет, находился подле нее, и когда женщина пожаловалась на прохладу, он принес ей шаль. Отец тогда выпил на пару рюмок больше обычного, а позднее объяснил мне, что та женщина в парике умирает от рака. Она ушла, не дожив до сентября.

Идея коктейльной вечеринки принадлежала этой женщине, она так прощалась с друзьями и соседями. Моя бабушка была ее другом и настояла, чтобы и мы пришли с ней. Для меня это было удивительно, так как мои родители выдумывали любые отговорки, лишь бы не приглашать в дом гостей, тем более кого-то умирающего.

Из тех поездок к бабушке осталось особенное яркое воспоминание. Мы остановились на перекус, и я села на скамейку возле плюща обыкновенного (Hedera helix). Над головой паук сплел свою паутину, а я бросила в него семенной коробочкой, хотела посмотреть, что будет. Ни секунды не сомневаясь, паук обрезал вокруг нее нити и взялся за починку своего дома. Очень скоро он снова замер в центре паутины, которая теперь уже была под новым углом относительно земли.

Уроки вождения

В следующий раз увидев Лео, я спросила, — точно ли он трогал когда-либо ядовитый плющ.

— Моя мать считала, что я никогда не заболею ветрянкой, пока я не подхватила ее. Это случилось в тот период, когда она учила меня водить, — сказала я.

И тогда Лео достоверно описал мне плющ ядовитый, и я кивнула, что это он и есть.

— Так тебя учила водить твоя мать? — спросил Лео, продолжая стоять возле моего столика.

— Да.

— Нет. — Он улыбнулся. — За такие вещи отвечают отцы, — с наигранным апломбом заявил он.

— Во всем остальном у нас было традиционное распределение ответственности между родителями. Но именно мама учила меня водить. Она была в этом мастак.

— А отец нет?

— Нет, он тоже хорошо водит, но для мамы это было почему-то важно. Она взялась за это по какой-то своей внутренней причине.

Я сказала это и поняла, что так оно и есть, хотя раньше даже не догадывалась.

Когда мне было пятнадцать, вместо того чтобы отправить меня на курсы по вождению, по вечерам этим занималась со мною мама. Когда я научилась объезжать преграды и мотор не глох (мама настаивала, что я должна научиться пользоваться ручной коробкой передач), только тогда она разрешила выехать с круга. Мы слушали радио, и при нас было две баночки с содовой, хотя к своей я не имела права прикасаться до окончания урока. Я вела машину, а мама посасывала содовую, отбивая подбородком ритм музыки по радио.

К концу семестра мы уже ездили по холмистым местам кампуса (я должна была научиться взбираться в гору). Помню, как она указала в сторону украшенных к Рождеству окон студенческого общежития. Она назвала их «маленькие квадратики радости». Думаю, в те времена она была счастлива. Ей тогда исполнилось сорок. На следующий год она помогла мне с покупкой подержанного «Форда Фиеста», хотя у нее самой никогда не было машины. Когда «Форд» сдох, я купила «Таурус» первого поколения, все еще с ручной коробкой передач. Это и есть моя Бонни.

Я люблю водить, но за долгие годы в моей голове сложился целый архив автокатастроф, про которые я читала в прессе. Женщина шла в церковь, ее сбила машина на такой скорости, что голова оторвалась от туловища и отлетела на несколько десятков метров. Подросток ехал по лесной дороге, рябившей от солнечного света, проходящего сквозь листву, и его проткнуло веткой, которой он не заметил. Были и другие случаи. Я читала где-то, что регулировщики возле школьных переходов не имеют права помогать никому, кроме детей, даже старушкам, работающим локтями как крылышками для придачи скорости, потому что если что-то случится с детьми, на городские власти накладывается огромная ответственность. Мы пинаем своими машинами людей, но не имеем права коснуться человека, чтобы помочь ему перейти дорогу? Какое абсурдное правило, и в мире много таких вот нелепостей, о которых мы не можем говорить в полный голос. Я перестала жевать свой буррито. Вернулся Лео и спросил, не хочу ли я заказать что-нибудь другое, но я сказала, что нет, все прекрасно.

На Променаде было полно народу — Лео даже пришлось втиснуть семь дополнительных столиков, чтобы сделать это местечко еще более прибыльным, а никто и не возражал. После событий 9/11 «Макдоналдс» на той стороне улицы установил на крышу огромное количество национальных флагов, и они хлопали на ветру, создавая иллюзию морского побережья. За «Макдоналдсом», где-то в двухстах метрах отсюда (на столько же вытянулась очередь из машин), находится Barracks, гипермаркет побольше c магазинчиками Whole Foods, Bed Bath & Beyond, Barnes & Noble, престижной оптикой и Ruby Tuesday. Этот супермаркет пользуется бóльшим спросом, чем «Вэйсайд», который может похвалиться лишь «Эль Пуэрто», магазином принадлежностей для квилтинга^[19] и семейной аптекой — это, если представить план, вдоль длинной части латинской буквы L. А в углу расположены салон-парикмахерская Shear Elegance (чье единственное украшение составляет крест, на котором висят три пары сланцев), а также пустующая торговая площадь с витриной и, наконец, «Уютное Местечко Миссис Ким!». Земля вокруг Barracks украшена лягерстремиями (чьи ягоды к концу лета приобретают ярко-малиновый цвет), пурпурным шалфеем, самшитом, туями и сезонным шпажником. Если Barracks набит под завязку, посетители паркуются возле «Вэйсайда», а дальше идут пешком, и это проблема для «Эль Пуэрто», ведь тогда народ предпочтет поесть в Ruby Tuesday либо перехватит сэндвичей в кафе при Barnes & Noble.

За соседним со мной столиком в предобеденной молитве две девочки склонили головы над красными корзинками с хлебом. В дальнем конце молодые мамочки ждут заказ, а их детишки болтают ногами в автолюльках. Несколько молодых людей сдвинули в центре два стола, но потом каждый уткнулся в свой сотовый. Один вдруг поднял голову, услышав, что по динамикам, которые с таким трудом установил Лео, играет музыка мариачи^[20]. Парень поднимает руку, выставляет большой палец вверх, словно целясь в динамик из пистолета.

Лео приносит мой чек.

— А как ты реагируешь на комариные укусы? — интересуюсь я.

— Ужасно, все раздувается. А ты?

— А мне нипочем.

Он кивает в знак восхищения.

Липа войлочная
(Tilia tomentosa)

Ее листья имеют классическую форму карточной масти «черви». Древесина — бледно-коричневого цвета, и резчики любят использовать ее при изготовлении деревянных скульптур. Также из туи делают шляпные болванки, обувные колодки и клавиши для пианино.

Неплохой вариант памятного дерева для отца, и я даже начала подготавливать землю, а потом поняла, что скорее всего будут проблемы с экологическим ведомством. Они в этом плане очень придирчивы, к тому же есть твердо устоявшееся заблуждение, будто липа войлочная токсична для пчел. На самом деле поздним летом и ранней осенью, когда пчелиный цикл подходит к концу, остается не так много источников для сбора нектара, и они роятся возле липы, и некоторые из них там же умирают. Но ведомство пресекает даже ложную опасность для живых опылителей.

Последняя кислая вечеринка с виски^[21]

В августе мы с отцом присутствовали на прощальной вечеринке старой четы Гоулдов, проживших на нашей улице тридцать пять лет, а теперь они продали дом и уезжают. Пришли и новые хозяева, а также десятки друзей и соседей. В этом доме Гоулды вырастили троих детей, но, послушав, как Бет Гоулд отзывается о своем переезде, я не услышала ожидаемой грусти. Бет сказала, что дом и сад слишком большие для них и что она с Филипом готова к новым приключениям. Кто-то спросил про детей — сильно ли они расстроились.

— Что вы, они сидят по своим домам, — ответила Бет. — Мы сами к ним ездим.

Единственной заботой было переназвать на новом месте вечеринки, которыми Гоулды так славились. Они планировали подавать другие напитки вместо виски и кислого эля, какие именно — они пока не решили.

Узнавая некоторых соседей, я дежурно улыбалась, ибо знала их слишком плохо, чтобы завести беседу. Ведь и они знают меня плохо и, возможно, не очень-то любят, а наше знакомство никак не продвинулось с того момента, как они сюда переехали. Некоторые обращались ко мне с просьбой забирать почту или поливать участок, пока они в отъезде, но сама я никогда не просила об ответной услуге. Кто-то одобрял мое проживание в отеческом доме: «ваши корни здесь», — говорили они. Но я-то давно здесь прижилась. Полагаю, что теми же самыми словами они подбадривают и себя, когда машины на скоростной дороге громыхают по шумовым полосам, мешая им спать.

Гоулды еще не начали паковать чемоданы, и я немного побродила по их прекрасным комнатам. Обстановка тут — очень уютная и элегантная, мебели — не много и не мало, цвета — приглушенные и гармонируют друг с другом, большие окна блестят чистотой. Атмосферное место, где много чудесных предметов, которыми пользуются с любовью. На пороге кухни я вдруг остановилась. Она здорово отличалась от остального дома. Везде — на магнитиках, подставках под ложки или горячее, на кувшинах, подсвечниках, полотенцах и на вышивках в рамочках — можно было прочитать крылатые выражения. Недолго пришлось гадать, чтобы понять основную тему:

Дружба слаще самой жизни (Святой Августин^[22])

Дружба — это внутренний магнит (Юдора Уэлти^[23])

Друзья — это семья, которую мы выбираем (Анонимный автор)

Счастлив дом, приютивший друга (Эмерсон^[24])

Друзья — божественная апология отношений (Хью Кингсмилл^[25])

Друзья проявляют любовь не в счастье, а в горе (Еврипид^[26])

Даже на коробочках с салфетками Kleenex имелась надпись: Собирайте друзей вместе: Rassembler des amis. Сколько каллиграфических советов, собранных из разных веков, и каждый истерт до пастельных тонов. Мне хотелось понять — то ли это подарки от друзей на протяжении многих и многих лет, то ли это пожелания Гоулдов самим себе. Но ведь в любом случае это работает, разве нет? Этот дом полон друзей, которые любят хозяев и желают им самого лучшего. Гоулды счастливы, здоровы и не предаются лени. В словах Бет по поводу того, что дети редко их навещают, я не почувствовала ни нотки раздражения — она просто и любовно назвала их домоседами.

Я снова наполнила вином свой бокал, на котором не было (я это дважды проверила) никакого крылатого выражения, а только лишь бирюлька на ножке, чтобы твой бокал не затерялся среди множества других. Я не удивилась и этому. На посудомоечной машинке был прикреплен магнитик: Счастье — это когда твой друг… моет за тебя посуду.

Когда я вернулась к остальным, мой отец разговаривал с Бет, внимательно склонив голову — знакомая поза, означавшая, что ему интересна эта беседа и что он не хотел бы, чтобы их прерывали.

Возле стола я столкнулась с Филипом.

— Вы — дочь Эттавея, — сказал он.

— Извините, но да. — Светская беседа похожа на комедию: редко когда смешно и недалеко до точки кипения. Когда приходится что-то говорить в ответ, у меня рождаются сплошные клише.

Потом он сказал:

— Мне так нравилась ваша матушка. — И в голове моей сразу стало пусто. Сказать «спасибо» было бы неуместно, но что я должна была ответить? Я уткнулась взглядом в пол.

— Я помню, как она учила вас водить. Брала у нас фургончик «Фольксваген», потому что хотела, чтобы вы научились пользоваться ручником. Я ею восхищался.

Я помнила этот микрофургончик, но не помнила, чтобы он принадлежал Гоулдам. Они тогда ездили на синем «Мини Купере», и я точно восхищалась его маленькими габаритами.

— Вы хотите уехать отсюда? — спросила я.

— Конечно. — Он внимательно посмотрел на меня. — Как вы вообще? Собираетесь ли с отцом покидать это место?

На языке вертелось ответное «мы — лучше не бывает», и я с трудом сдержалась, чтобы не выпалить эти слова. Ситуацию спас кто-то из гостей, желающий сказать тост, и все столпились в гостиной.

— Простите, — сказал Гоулд, — меня зовут.

Подарок был от всей улицы (это первое, что было сказано), и все мы наблюдали, как Берт с Филипом вместе разворачивают его. Подарок вручили Берт, но она настояла, чтобы они вместе его распаковали. Филип снял бант, начал разрывать упаковку, передавая обрывки жене. Наконец, они склонились над серебряным блюдом и молча прочитали надпись. Потом они посмотрели друг на друга, в глазах у каждого стояли слезы. И Берт прочитала надпись вслух, голос ее срывался от волнения:

— «Скажи мне, кто твои друзья, и я расскажу тебе про твое будущее».

Все радостно зааплодировали. Вокруг крылатого выражения без указания автора, словно созвездие, были выгравированы фамилии всех соседей — некоторые из них знали Гоулдов по много лет.

Там была и фамилия Эттавей — я проверила перед уходом.

Тем вечером я бродила по комнатам нашего дома. В отличие от Гоулдов, тут ничего не было напоказ, и никаких крылатых выражений для всеобщего обозрения. Моему отцу восемьдесят, и он никогда не носил футболок с надписями. То же самое можно сказать и о маме. У нас было принято помнить стихи наизусть, а книги — выискивать и читать.

У нас есть полное собрание Оксфордского словаря английского языка, все двадцать томов. Отец подарил его маме, когда я родилась — как напоминание, что хотя ее жизнь сильно поменялась, язык остается неизменным. Эти тома занимают две нижних полки книжного стеллажа в гостиной. Я вытащила том VI, Follow — Haswed и нашла слово друг. Пускай на кухне Гоулдов полно прекрасных фраз, но для меня они — гибриды, как перекрестное опыление для достижения максимальной сладости. Мне же хотелось узнать самое раннее употребление слова друг в английском языке.

И вот пожалуйста — цитата из «Беовульфа»: «Heorot innan waes freondum afylled». (В Хеороте царила одна лишь дружба.) Я дипломированный филолог, и в колледже мы, конечно, проходили эту поэму, но я плохо ее помню. Я знала, что она имеется в отцовской библиотеке, и отправилась поискать ее в кабинете, выбрав перевод Шеймаса Хини^[27] — потому что он самый последний и мне нравится обложка. Внизу отец что-то уронил на своей кухоньке, а потом в доме снова воцарилась тишина. Я открыла книгу и начала читать.

Вот что важно тут для моей собственной истории: в блистательном чертоге славного короля Хродгара под названием Хеорот пировали дружинные воины. Чудовище Грендель, происходящее от Каина, живет неподалеку на болоте вместе со своей матерью, и его раздражают звуки радостного пира. Каждый вечер Грендель приходит к окнам Хеорота, чтобы посмотреть, как славные мужи наслаждаются вином, песнями и дружбой. Наконец, звуки пиршества приводят его в ярость неописуемую: Грендель врывается в чертог и убивает почти всех воинов. И каждый вечер этот ужас повторяется, пока, наконец, люди не перестают приходить в Хеорот. И тогда появляется Беовульф и предлагает помощь Хротгару, дабы спасти трапезную. Вместе со своими воинами он устраивает пир, а затем все притворяются спящими. Когда появляется Грендель, Беовульф хватает его за лапу, словно для рукопожатия, и после долгого боя отрывает ручищу чудовища по самое плечо. Грендель бежит в топи и там умирает. На следующий вечер мать Гренделя приходит в Хеорот, ища отмщения, но Беовульф в итоге сокрушает и ее, злосчастную. В литературе встречается и много других таких же мстительных страшилищ.

Подведем краткую черту: «Беовульф» — поэма о том, насколько чревата жизнь без друзей. Люди закатили пирушку, а этого негодника не пригласили. Он дуется под окнами, затем учиняет кровопролитие, за что его убивают.

Еще короче: без друзей ты превращаешься в Гренделя. Многие не создают семьи и живут бездетными. Кто-то даже не знает своих мать и отца, у них нет родных братьев и сестер. Но не бывает людей, проживших хоть сколько на этом свете без друзей. А вот у Гренделя все не так, поэтому он и стал первым чудовищем в английской литературе.

Я подняла голову и увидела, что на меня таращится моя кошка. Я спросила, чего она хочет. Хестер отправилась в коридор, словно ища там ответ, потом вернулась, нежно обнюхала большой палец на моей ноге и удалилась.

В Хеороте царила одна лишь дружба. Мне хотелось бы вышить это высказывание крестиком и повесить его в рамочке на кухне. Чтобы всякий, кто прочитал это (ну, возможно, не абсолютно все), хотя бы немного задумался о собственной жизни.

Аварии

Последний день августа приходился на четверг. Всю неделю стояла влажная жара, но дневная гроза сотворила то, чего мы и ждем от нее, хотя это не всегда так, — она принесла прохладу. За ужином в «Эль Пуэрто» отец заявил, что хочет прогуляться домой пешком.

— А что с твоей машиной? — спросила я.

— Я заберу ее завтра.

— Не надо, я сама отгоню ее.

— Очень мило с твоей стороны. — И он протянул мне ключи.

Я села за руль, а не должна бы, потому что выпила целых две кружки пива.

Понятие сосед очень растяжимое. Ты говоришь «она моя соседка», и люди думают, будто речь ведется о друге. Если что-то идет не так, мы говорим: «О, я не очень хорошо ее знаю, она просто соседка», и все сразу понимают смысл сказанного.

Жанин сказала полиции, что вроде я не злоупотребляю выпивкой, а потом прибавила: «С другой стороны, я не очень хорошо ее знаю. Она всего лишь соседка».

Свидетель сказал, что ребенок «находился не так-то близко от машины».

В местной газете написали: «Университетский садовник попала в дорожную аварию», но это слишком запутанно, потому что на дороге вообще не было машин. Я объехала ребенка и врезалась на парковке в серебряный «Лексус», принадлежавший богатой студентке колледжа, проживавшей в доме, купленном на родительские деньги. Мой выбор, во что врезаться, был намеренным. Либо «Лексус», либо куст будлейи (Buddleia globosa), выращенный мистером Брейденом. Уже очевидно, на чьей стороне оказались мои симпатии. Никакие другие машины не пострадали, ребенок цел и невредим.

Я ехала слишком быстро, и это чистая правда. Две кружки пива после не очень сытного ужина были моей ошибкой, хотя уровень алкоголя в крови не превышал допустимую норму. Офицер оказался молод и снисходителен.

— Мэм, я буду вынужден выписать вам штраф, — сказал он и поморщился, потирая затылок. — Хотя не думаю, что вы представляете какую-то угрозу.

Не очень убедительно, но я все равно сказала спасибо. Накануне я ударила левым колесом своей Бонни по шарнирной черепахе, и она, словно крученая подача, улетела в канаву. А ведь я видела ее на дороге среди комочков грязи вперемежку с хвойными иголками, видела табличку с предупреждением, и все равно сбила черепаху. Я уверена, что проломила несчастному животному панцирь.

Правильно говорят, что беда не приходит одна. В начале сентября было непривычно холодно, и отец поскользнулся и упал на садовой дорожке. Я ложилась спать, но увидела в окно, как он упал. Я выбежала на улицу, он лежал на спине, спокойный и просветленный. Рядом валялся кактус в горшке, образец цветущего ночного эхиноцериуса (Selenicereus grandiflorus).

— Вызови, пожалуйста, 911, — сказал он.

— Для тебя или для кактуса?

Он улыбнулся, и у меня отлегло от сердца.

— Вызови тихую «Скорую», не хочу будить детей.

— Ты цел?

— Пожалуй. Но моя нога…

— Про каких детей ты сейчас говоришь?

— Про Беллу и Генри. Тех, что живут напротив.

— Тебе помочь?

— Нет. Очень больно. Возможно, бедро сломал.

Я зашла в дом, набрала «Скорую» и объяснила диспетчеру, что моему отцу восемьдесят и он стабилен, но, кажется, он сломал ногу или бедро.

— Тихая «Скорая»? — переспросила она.

— Я думаю, он имеет в виду, чтобы не выла сирена.

Диспетчер велела укрыть его потеплее, и я, положив трубку, принесла ему одеяло. Отец погрустнел.

— Я не хочу, чтобы тебе пришлось ухаживать за мной, — сказал он.

— Мне это ничего не стоит. — Слова мои прозвучали не очень-то убедительно, и я присела возле него.

Он заскреб пальцами по гравию, и на дорожке образовались маленькие проплешины.

— Можно полюбопытствовать, зачем ты средь ночи отправился за кактусом?

— Это для Бет Гоулд, она попросила. В их новом доме не такие высокие потолки, как они привыкли.

Selenicereus grandiflorus еще называют Королевой Ночи. Этот кактус цветет раз в год только ночью, и его цветок-лотос, источая необыкновенный аромат, к рассвету увядает. В Индии его называют Брахма Камал — в честь индусского бога сотворения всего сущего. Считается, что, если молиться этому богу, пока цветет лотос, все твои желания будут исполнены. Но кактус, который нес отец, еще не выбросил цветок.

Подъезжая к Тодд-лейн, «Скорая» выключила сирену, но некоторые соседи вышли на улицу: сплетя руки, они стояли и смотрели в нашу сторону, и по лицам их бегал сине-красный свет от мигалки. В некоторых домах к окнам прильнули детишки. Когда медики уже положили отца на носилки, подошла Жанин, прижав руки к груди и поеживаясь от холода.

— Чем-то помочь? — спросила она.

— Нет, спасибо. — Должно быть, я слишком резко ответила, потому что на лице ее появилось удивление.

— Я хотела помочь, — сказала она.

Помочь. Сейчас это слово указывало на определенного человека — Жанин Морот, мать Беллы и Генри, жену врача-резидента, вечно пропадающего на работе.

— Понимаю, — сказала я и выдавила: — Спасибо. — Я всегда чувствую, когда захожу слишком далеко.

Награды

Совсем недавно можно было наблюдать, как группа первоклашек сидит кружком на корточках, готовясь посадить свой первый в жизни садик или огородик или клумбу с хризантемами. Но нынче технологии дотянулись до всех, даже до детей. Теперь они играют в видеоигру «Растения против Зомби». Сама я никогда не пробовала, но, как понимаю, игроки проходят уровни, собирая растения, обладающие той или иной силой. И вот эти первоклашки и дети постарше (на мое счастье, такие уроки я проводила до пятого класса) любят представлять, будто нежные побеги, которые они виртуально сажают в землю, обладают чудодейственной сверхсилой. Только почему они не возьмут в толк, что процесс фотосинтеза не менее крут, чем замочить зомби? Увы. Я пыталась их понять, но не могу.

Если уж они так любят игры, я пыталась внести в уроки элемент соревновательности, делила класс на группы и объявляла, что победят те, кто первый завершит посадку. Но когда чья-то родительница пожаловалась, что детям не дают с собой хотя бы по горшочку с маргаритками, я отказалась от занятий. Мы живем во времена, когда каждому подай орден и у любого злодея есть в запасе душещипательная история. Люди перестали верить, что зло — это зло, а не просто результат неправильного выбора.

Блейк О’Делл поддерживал мое начинание, но потом сказал, что мне и впрямь лучше передать школьников в другие руки. Он распорядился, чтобы эти группы вели старшекурсники-добровольцы в рамках программы по защите окружающей среды. Из ребят бьет энергия, и они лучше взаимодействуют с детьми, хоть я побывала на одном занятии и видела, как студентка оторвалась от посадки, чтобы послать эсэмэску. И полкласса сразу же вытащили свои мобильники, а другая половина впала в прострацию, смирившись с тем, что преподавательнице более интересен ее телефон, чем они сами.

Блейка О’Делла нельзя назвать очень уж душевным человеком, и при случае он может включить «начальника», особенно когда плохо обращаются с растениями или когда добровольцы, которые должны бы строго следовать учебно-методическим рекомендациям, больше заботятся о своем загаре, а не о деле. Но он никогда не кричит, работает медленно и упорно, успевая больше других. Несколько лет назад отец рассказал мне, как в молодости они с мамой отдыхали в Альпах. Они настроились много успеть, покидая ранним утром свою горную хижину, набирая высокий темп и намного обгоняя пожилую группу, занимавшуюся скандинавской ходьбой. Но всякий раз после полудня эти люди вырывались вперед. Вот и Блейк такой же. Есть такая сказка про черепаху и зайца, и разве не удивительно, что она сбывается в реальной жизни?

В июле, вскоре после того, как был объявлен победитель поэтического конкурса, Блейк поставил перед начальством вопрос, что я, как человек, посадивший и вырастивший тис, ставший предметом поэтического вдохновения, тоже заслуживаю поощрения. Глава отдела ландшафтной архитектуры рассмеялась ему прямо в лицо, но помог декан, математик с душой ученого-ботаника — по словам Блейка, он часто наблюдал, как тот любуется тисом ягодным. На утряску вопроса ушло три месяца, и все это время Блейк ничего мне не говорил. И вдруг одним октябрьским утром он объявил, что «в знак признательности за мое служение университету и его историческим садам» я получаю месяц оплачиваемого отпуска и могу использовать его в удобном для себя графике на протяжении следующего года.

Эта история попала в газеты. В небольшой статье автор отдавала должное благородству университетского начальства. Поскольку уже пятый год подряд награды за поэтический конкурс уходят мужчинам, писала она, очень радостно осознавать, что хотя бы косвенно признание получила и женщина.

И все это сделал для меня Блейк, человек с грустными глазами и обветренным лицом. Мне в жизни не давали столько дней отпуска.

Сью сказала, что это мой мини-саббатикал^[28].

Лео сказал, что это может изменить мою жизнь.

Отец спросил, отправлюсь ли я путешествовать. Он все еще пользовался при ходьбе костылем, оберегая едва зажившее бедро.

Перво-наперво я перечитала посты про Эмбер Дуайт. С последнего моего визита на сайт появились новые тексты. Что я сделала во-вторых? Отправилась к тису, прихватив термос и одеяло. Дойдя до места, я подобрала разбросанные красные и синие пластиковые стаканчики (вечером по комнатам пировали старшекурсники, наведываясь друг к другу в гости) и добавила в землю вокруг ствола удобрение. А потом сидела возле тиса и пила кофе.

Мне подарили огромное количество свободного времени, и хотелось использовать его с толком. Очень быстро я сделала для себя три вывода.

1. Мне не требуется одиночество для самопознания, хотя многие целый год ждут отпуска, чтобы продумать перемены в своей жизни. Я порядком устала от этой женщины, носившей мое имя. Мне не хотелось перемещать ее в Италию, устраивать для нее длительные пешие прогулки, карабкаться в горы или разбивать лагерь в лесу.

2. Мне хотелось понять, какова я с другими людьми и почему этот человек, являющийся мной, такой трудный. Я помню, что говорила мама, которая тоже не особо умела дружить: «Если тебе уютно в собственном обществе, ты никогда не будешь одинока». Но была в этих словах некая недосказанность.

3. Поход в книжный давал ответ, что именно следует выбрать для общения с природой (см. пункт 1) или как раствориться в чтении, или оба варианта вместе.

Но появилась и другая идея. Если «друзья — это семья, которую мы выбираем», тут есть повод обеспокоиться — ведь я недостаточно внимательна к друзьям. Такие люди, как Гоулды или Эмбер Дуайт, легко собирают вокруг себя друзей. А другие, пройдя до середины жизненного пути, вдруг оглядываются вокруг — примерно как у себя в комнате, когда начинаешь подумывать, а не поменять ли старый диван на новый. И тут они задаются вопросом: что же мы в итоге имеем? Что за комнату я создал (а) для себя?

Я начала искать примеры для подражания, женские истории, связанные не с развязыванием войн или основанием городов, а скорее с воссоединением друзей и залечиванием семейных ран. Но что бы я ни находила, все время возвращалась к истории про Пенелопу. Пока Одиссей скитался по миру, Пенелопа оставалась дома. Ее история — психологически и эмоционально трудная: она растила сына, отказывала ухажерам. Она никуда не уезжала из Итаки, и ее модель поведения задала тон в литературе не на одно тысячелетие.

А что, если бы она снялась с места? Вместо того чтобы сидеть наверху в своих хоромах, она могла бы жить у друзей в другом королевстве. Поиск временной замены для собственной семьи требует не меньшей отваги, чем схватка с монстром. Покинув Итаку, Пенелопа создала бы свой собственный эпос о доме, когда пещера циклопа стала бы комнатой для гостьи, а Сцилла и Харибда — ее ложем. Где бы ни оказывался Одиссей, претерпевая трудности, он обращался к принимающей стороне за помощью, чтобы только вернуться домой. Но Пенелопа как гостья воспитанная, обязательно справилась бы у хозяев: Как поживаете? Все ли в порядке в вашем доме? Не ждете ли вы других гостей? И тогда литература пошла бы совсем другим путем.

Я прочитала от корки до корки антологию произведений о дружбе. После чего оказалась уверена лишь в одном: трудно определить, что есть дружба. Эпикур считал, что она нужна для счастья. Аристотель утверждал, что это и есть условие полноценной жизни; по Цицерону, без друзей вообще нет смысла жить, только дружбу следует завязывать медленно и с осторожностью. Монтень полагал, что настоящая дружба случается лишь раз в триста лет, и сам он, конечно же, оказался в числе счастливчиков. Оскар Уайлд писал, что если уж друг вонзит в тебя нож, то по крайней мере не в спину, а Синклер Льюис вообще создал целую идеограмму: если влюбленные — это два человека, которые зачарованно смотрят друг на друга, то друзья стоят бок о бок и глядят в общем направлении.

Только сегодня и те, и другие пялятся в собственные телефоны.

Учеными дружба определяется как время плюс интеллект, что наблюдается лишь у немногих видов живого мира: у высших приматов, лошадей, слонов, китообразных и верблюдовых. Для межвидовой дружбы необходимы три критерия: отношения должны продолжаться во времени, в них должны участвовать оба животных, и каждая из сторон должна идти на уступки. Поэтому моя любовь к Хестер, которая вообще не идет ни на какие уступки, не считается. Дружба ли это, когда черепашка играет в мячик с собакой или когда обезьяна обнимает котенка? Конечно, да. В интернете полно таких видео, люди их обожают. Но многие ли из нас могут сказать, что пошли ради друга на уступку, на жертву вопреки собственной природе?

Гуляя недавно по Дак Вудс, я заметила на углу двух беседующих женщин. Они вместе занимались пробежкой, а сейчас отогревались кофе.

Я прошла мимо них и услышала: «Друзей заполучаешь после двадцати или после шестидесяти».

Я оглянулась, как будто выглядывая что-то, мне было интересно посмотреть на реакцию второй собеседницы. Та сидела, опустив голову. Скотт Фицджеральд считал, что дружба крепка, когда тебе тридцать, а Торо^[29] — когда тебе за сорок. Проснувшись назавтра после своего сорокового дня рождения, Торо вдруг понял, что отныне дружба станет смыслом его жизни. «Иногда, просыпаясь по ночам, я думаю о дружбе и о том, что она дает человеку», — писал он.

Я шла не останавливаясь и, отойдя на некоторое расстояние, изобразила, будто забыла о чем-то, и развернулась в обратную сторону.

Первая женщина сказала: «Я не знаю, что я такого сделала, Бампф, но я скучаю по тебе».

Вряд ли вторую звали Бампф, но я так услышала. Обе собеседницы достойно выглядели для своих лет — им было около пятидесяти, но точно не могу сказать. Я слишком явно замедлила шаг, и Бампф нахмурилась. В итоге я ушла, так что не знаю, чем там у них все закончилось.

Как-то отец сказал мне о дружбе следующее: «Определись, готова ли ты принять плохое вместе с хорошим». Ни тогда, ни теперь этот совет мне никак не помог. Он прозвучал так, как будто решение принимается раз и навсегда, хотя в реальной жизни это происходит постоянно.

Дневная прогулка

Погожим октябрьским днем в субботу я поехала в близлежащий городок, славившийся своей викторианской архитектурой, прудом с утками и детской железной дорогой. Взяв бутерброды, термос, я проехала весь путь за тридцать пять минут вместо обычных пятидесяти. Это был наш семейный маршрут, когда я была ребенком и тоже каталась на этой железной дороге.

Несмотря на прохладную погоду, молодых семей было много, и все толпились возле шести кормушек. Родители брали детей на руки, чтобы те смогли дотянуться до корма для уток, пары лебедей и гусей, которые явно не собирались на юг, так как зимы становились мягче. Сытые птицы кружились в центре пруда, словно обсуждая, как бы им отделаться от надоедливой малышни. Но дети (многие уже за неделю до Хэллоуина наряженные в костюмы) упорно пытались подобраться ближе к воде, чтобы покормить несчастных птиц. Обычно о пернатых заботятся дети и старики, та самая категория людей, которым так важно ощутить возле лица ветерок от круженья крыл. Ну а в среднем возрасте уже хочется камерности.

Зрелище было трогательным, но я не за этим сюда приехала. Выпив немного кофе из термоса, я направилась к железной дороге, детской вотчине, ибо взрослые просто не умещались в вагончиках. Как всегда родители толпились у забора на небольшом вокзальчике, наблюдая, как их чада садятся в поезд и отправляются в путь, совершая несколько кругов по кругу. Одна мамаша пыталась прорваться вместе со своим ребенком, а кондуктор неодобрительно качал головой — мол, не положено.

Раздался паровозный свисток, и поезд тронулся с места. Родители снимали процесс на сотовые, а малыши, по крайней мере большинство из них, смотрели вперед на дорогу, проявляя удивительную стойкость в своем одиноком путешествии. Я оглянулась: на засаженном ясенями и обогретом солнцем холме стояла супружеская пара. Они тоже глядели на поезд, но решительно обособились от остальных родителей. По крайней мне так подумалось. Женщина улыбалась и махала рукой, а мужчина стоял, засунув руки в карманы. Определить, который ребенок их, было невозможно, но я задалась вопросом: разве, отделившись от толпы, эта пара меньше любит свое дитя? Другие родители толкались и работали локтями, чтобы запечатлеть на видео все двенадцать кругов поездки, а эти ничего не снимали, зато имели великолепный обзор.

Я развернула бутерброд. Поезд остановился, и от толпы детей отделилась девочка в белой шапочке с помпоном. Встав на цыпочки, она искала взглядом своих родителей и наконец увидела. Я почувствовала, как у меня сжалось сердце. Поезд уже принял новых пассажиров, снова загудел паровоз, а молодые родители помахали своей дочке, которая, преодолевая сопротивление толпы, взбежала на холм.

Разве эта семья несчастлива? Какие у вас доказательства, что это так? Женщина обняла свою дочь, а отец дал ей что-то вкусненькое. Эта сценка была для меня весьма поучительной. Ведь кто-то воспитывается в понимании, что самые любящие тебя люди всегда сохраняют дистанцию. Любовь всегда стоит в стороне, а ты к ней идешь. Собственно, все это верно, но как раз мне нужно было научиться сокращать эту самую дистанцию.

Подружаньки

Спустя неделю я пригласила Сью поужинать со мной в ресторане, где рассказала, что подумываю навестить старых друзей.

У Сью все эмоции всегда на лице, и это немного раздражает.

— У тебя есть подружаньки? — спросила она.

— Собственно, я их не так называю, но да, есть. А что тут удивительного?

— Ты никогда о них не рассказывала. И где они живут?

— Неужели правда не рассказывала?

— По крайней мере не помню такого. И давно ты их знаешь? Лет десять?

— Понимаю, что не каждый станет дружить со мной, но у меня действительно есть друзья.

— Но ты молчала про это, не назвала ни одного имени.

— Могу перечислить их всех.

Сью улыбнулась:

— Дело не в этом. Это деревья мы сажаем в шеренгу для обозначения границы, а в жизни все вперемешку.

Я перестала ершиться и заметила:

— А вот ты умеешь дружить.

— Для меня это как религия, — ответила Сью, и я кивнула, словно подбадривая ее для продолжения разговора. Сью сидела такая счастливая, словно давно хотела сделать такое признание.

— Ну, а как у тебя? — спросила она.

— Не знаю. Все непросто.

— Почему так?

Я вздохнула. Начав этот разговор, теперь я не была уверена, что мне это нужно.

— Хочешь возобновить или продолжить?

— Все вместе, — сказала я. — На это потребуется много времени.

Она снова улыбнулась, словно желая сказать: да что такое время по сравнению с дружбой?

— Ты-то была единственным ребенком, — возразила я, не отводя взгляда. — Тебе было легче завязывать дружбу. Ты больше нуждалась в этом.

Она вскинула брови:

— Ты настолько близка со своим братом?

Мы пригубили вина, продолжая смотреть друг на друга.

— Мы не очень-то умеем общаться, — призналась я. — У нас в семье все такие. У меня есть две тетушки и два дядюшки, кузены и кузины, но мы не встречаемся.

— У многих так.

— Мы не отмечаем никаких дат.

— Что, вообще?

— Вообще.

По мере взросления я встречала людей, что устраивали семейные сборища по самым разным поводам — то именины, то День благодарения, то еврейские праздники. Насчет последнего мама говорила: «Вот что делают с людьми многовековые преследования». Мы же принадлежали к англиканской церкви.

— Мария считает, что ты боишься пораниться, — заметила Сью, осторожно опустив бокал. Мария — партнерша Сью. — На что я ответила, что просто она не видела, как ты постригаешь вьющиеся розы.

— Возможно, Мария права, — сказала я. — Но я все равно хочу навестить друзей, отдать себя на их суд. Не исключено, что даже поживу у каждой по полмесяца. — Я вдруг вспомнила про Джейн Остин и ее героинь. В гости ездили самые ранимые, обездоленные, а еще незамужние.

— Ты шутишь.

— Нет. Мне всегда нравилась эта идея.

— Подобные визиты канули в Лету вместе с пригласительными карточками и рекомендательными письмами.

— Но также сейчас не в ходу слуги и гостевые комнаты, что являлось частью ритуала.

Казалось, она не слышит меня.

— Нет, это плохая идея. — Сью покачала головой. — Ты уж прости, но я все-таки скажу — ведь друг обязан быть честным и говорить самые нелицеприятные вещи.

— Да, говори, — ответила я, радуясь, что Сью считает нас друзьями. И тогда она рассказала мне длинную историю, как однажды загостилась у одной своей подруги.

Вот некоторые умеют рассказывать о себе. Это называется «делиться» и считается ценным качеством, зато когда я пытаюсь рассказать о себе, то быстро закругляюсь, и моя история получается куцей. Какое подобрать для этого слово, не знаю. Возможно, это сдержанность. Или почему не скромность? «Мы — лакировщики», — сказал однажды отец, что ближе всего к истине.

Долгий визит Сью окончился крахом, и дружба разладилась. Закончив рассказ, Сью прибавила:

— А ведь полмесяца — это целых две недели.

— Знаю. Ладно, пусть не на две недели. Я просто вспомнила времена, когда именно так и дружили. Вместо эсэмэсок и краткого распития кофе люди жили под одной крышей по две недели. Представляешь? Иметь друга, у которого можно пожить так долго. Двухнедельничные друзья.

Сью продолжала сомневаться, а потом мы съели по десерту, и она пообещала приглядывать за Хестер и забирать мою почту столько, сколько понадобится.

— Спасибо, — поблагодарила я. Немного посомневавшись, я все же решила рассказать, что придумала название для компании из ее сна, в котором она прокладывала русло реки через гостиную.

— Правда? — удивилась она.

— Хранитель Ручья.

Сью вскинула брови:

— А что, мне нравится.

На следующий день после совместного ужина со Сью мне начали встречаться дружеские парочки. Стоял ноябрь, но было по-летнему тепло. Я обедала в ресторанчике в центре города. В окне я увидела двух стариков, один высокий, другой низкий: они гуляли по кругу в парке перед ратушей. Шли они быстро, и их старая дружба была очевидной, иначе почему они так приноровились шагать в ногу и вровень друг с другом.

Еще через несколько дней я зашла в кофейню: в углу сидели, погрузившись в разговор, две женщины. Они были старше меня; одна — высокая и грузная, другая — маленькая и худенькая. Даже не знаю, почему вселенная подсовывает мне такие парочки как из сказки, даже не приходится ничего выдумывать. Я так уставилась на них, что молоденькая бариста, принесшая мне кофе, заметила:

— Правда, забавные? Они приходят сюда каждый день.

— Каждый день? — переспросила я.

— Да, представьте себе. Вот я, например, тоже разговариваю со своей лучшей подругой каждый день, но кофе мы не можем попить. Она в Мейне живет.

— Какая досада, — говорю я.

— Ничего страшного. Скайп нам в помощь.

Я пыталась вспомнить хоть что-то, что я делаю каждый божий день. Единственное, что пришло на ум, так это чистка зубов.

Следующим вечером, в понедельник, Лео разделил со мной трапезу.

— Не возражаешь? — одной рукой он взялся за стул, а в другой держал тарелку с едой. Это было в помещении, так как Променад уже готовили к зиме, складывая за зданием столы и стулья. Лео был без фартука и в красивой рубашке.

— Конечно, присаживайся, — сказала я, выпрямившись.

— Как твой отец?

Я сказала, что бедро еще болит, но доктора обещают, что повода для беспокойства нет.

Какое-то время мы просто молча ели, а потом Лео сказал, что весной планирует оформить ландшафт вокруг Променада, чтобы образовался зеленый заслон от парковки. Ему хотелось услышать мое мнение.

— Ты хочешь деревья в кадках? — спросила я.

— Возможно, я пока не могу ничего придумать. Рассчитываю на тебя.

Я посмотрела в окно на Променад, а потом предложила одолжить пару книг о контейнерном растениеводстве.

Мы продолжили есть, а потом Лео прибавил, что хочет цветы и вокруг мастерской тоже.

Отложив серебряный прибор, я промокнула губы салфеткой и стала объяснять, что однолетники хорошо растут в подвесных горшках, только стоит бояться вирусов, от которых их уже не вылечишь. И еще не надо перебарщивать с поливом, это частая ошибка. Многие берутся разводить цветы в контейнерах без предварительных знаний, и растения начинают плесневеть, заводится тля или белая пятнистость.

— Понятно, — сказал Лео и немного приуныл, но я ведь просто описала ему возможную картину.

Я заметила, что мой буррито особенно хорош сегодня.

Он улыбнулся:

— Рад это слышать. Я сам его для тебя приготовил.

— Но ты же сегодня не работаешь.

— Ради тебя я сделал исключение.

— О… — удивленно произнесла я. — Спасибо.

— Не за что.

Также Лео приготовил для меня десерт, но я сказала, что лучше пойду прогуляюсь.

Моя мама, будучи девушкой городской, часто переживала, что во время прогулок по Анневилю глазу не за что зацепиться, и тогда она придумала игру с компенсациями. Ходишь по улицам и находишь какую-нибудь компенсацию — не в смысле денег, а что-то приятное, заставляющее тебя идти дальше. Когда я волнуюсь, то играю в такие компенсации.

Нашей с мамой компенсацией был розовый «Кадиллак», неизменно припаркованный на склоне возле университета. Это было таинственное место — там всегда пахло сигаретным дымом, хотя в пределах видимости никто не курил. Рядом на длинном участке простирался сад, в котором выращивали чередующимися рядами кукурузу и циннии. Помню клумбы с розовыми флоксами под мостом, недалеко от гостиницы Econo Lodge, и винный бар в центре города: если повернуться к окнам спиной, то можно представить, что находишься в большом городе. Как теперь понимаю, для мамы то была игра отчаяния, но на какое-то время она помогала.

Покинув «Эль Пуэрто», я отправилась гулять и обнаружила, что стою возле того самого винного бара. С тех пор у него поменялось несколько владельцев. Было уже достаточно темно, и компания возле окна могла видеть лишь собственные отражения. Восемь мужчин и женщин младше меня лет на десять явно что-то праздновали: прямо сейчас официант разливал по бокалам шампанское. Четверо сидели на скамейке ко мне спиной, двое у торцов и двое — лицом ко мне. Похоже, официант знал эту компанию: он улыбался и что-то рассказывал. Как тут было не порадоваться за людей? Им было хорошо друг с другом. Время от времени кто-нибудь обнимал соседа или соседку, и это был жест радостного приятия.

Начал накрапывать дождь, а я все стояла. Друзья за окном долго делали заказ, но официант не выказывал признаков раздражения. Одна женщина поднялась из-за стола, и я испугалась, что она хочет выйти покурить, и шарахнулась в сторону, но женщина ушла куда-то в глубь ресторана. Потом она вернулась и стала пробираться к своему месту на скамье. Наши лица почти соприкасались, если бы не разделявшее нас окно. Но все равно она меня не заметила.

Потом другая женщина начала что-то рассказывать. Должно быть, история была грустной, потому что пара подруг смахнули слезу. Но потом снова вернулись улыбки и смех. Принесли закуску, и возобновилась оживленная беседа.

Наконец, резко развернувшись, я ушла, убыстряя шаг под дождем. Говорят, дружба смягчает течение болезни и делает нас более счастливыми. Если ты находишься среди друзей, у тебя нормализуется давление, уходит депрессия, снимается стресс, утихают хронические боли. Одно исследование доказало, что дружба так же полезна для здоровья, как если б ты бросил курить. В другом исследовании участвовала группа студентов: ученые привели их к крутой горе и раздали тяжелые рюкзаки. Кто-то поднимался наверх один, кто-то шел группками — и рюкзаки последних казались легче. При этом чем более долгим было знакомство, тем легче воспринималась ноша.

Но когда наваливаются дела, мы в первую очередь перестаем встречаться с друзьями, это тоже доказано. Спорт полезен для здоровья, и любой из нас пытается восстановить форму хотя бы пару раз в году. Многие включают в свою диету кудрявую капусту. Но кто из нас берет за правило регулярно навещать своих друзей? Мы прислушиваемся к самым радикальным советам о поддержке здоровья, но теряем из поля зрения собственных друзей. Почему так?

«У вас есть к кому пойти?» — спросил у бездомной какой-то мужчина.

Я как раз проходила мимо, копаясь в телефоне, и помощник Siri вдруг сказала: «Мне поискать поблизости ваших друзей?»

Грендель являлся одиночкой, но у Данте был Вергилий, а у Одиссея — друзья и сероглазая Афина. У человека, играющего в квест, есть команда или гид.

Я шла мимо кладбища. В дождливом мареве горели мягким синим светом штук двадцать светильников — они работают от солнечных батареек, и люди оставляют их на могилах своих близких.

Я опять что-то случайно нажала на своем айфоне, и в темноте послышался голос Siri.

«Чем я могу вам помочь?»

«Вот что я умею».

«Найти поблизости ваших друзей?»

Я выключила сотовый. Мне хотелось самой ответить на все эти вопросы.

Мы фиксируем жизнь для далеких и близких, обновляем статус все новыми и новыми фотографиями, но при этом редко заявляемся в гости.

А я вот решила это сделать.

«Бедняжка Мэй отправляется в путешествие», — прошептала я, решив, что прямо утром пойду покупать новый чемодан.

Ракита
(Salix fragilis)

Ракита, или ива ломкая, произрастает возле водоемов, а своим названием обязана особому характеру ветвей, которые легко отламываются от сучьев с характерным треском. Нельзя сказать с полной определенностью, почему ракита такая хрупкая (ее еще называют ивой хрупкой), но именно благодаря этому свойству она хорошо размножается. Ветви, отрываемые сильными порывами ветра, относятся дальше по течению и хорошо приживаются на влажных берегах. Одним словом, ракита относится к роду ивовых (Salix).

Когда отец упал, он пытался пошутить, сравнив себя с ивой ломкой. Листья у ивы — ярко-зеленые, а по весне она вся обсыпана пушистыми сережками. На территории университета нет водоемов, и наши ивы очень восприимчивы к снегу и ледяной корке.

А может, таким образом отец просил меня не покидать дом. Ведь перелома не было, зато осталась тревога, что в следующий раз с ним может случиться что-нибудь плохое.

Ракита (Salix fragilis)

Часть II

Багаж

Когда я покупала в Walmart свой Грендель, туда залетел воробей. Чемодан я выбирала долго, но еще дольше смотрела, как воробей крутит своим черным клювом, вопросительно чирикая под высоким потолком с лампами дневного света. Двери работали по принципу воздушного запора, так что скорей всего птица попала сюда из отдела по садоводству, где имелся выход на парковку. Отдел по садоводству — ужасное место, где торгуют среднего качества вечнозелеными кустарниками и осенними хризантемами (род Dendranthema) всего трех цветов: слишком желтыми, оранжевыми как ржавчина и неприятно пурпурными. Понатыкать морозоустойчивых хризантем в саду или вдоль дорожек — не мой стиль, и я не большой любитель однолетников. А пользоваться многолетником как однолетником — вообще дикость. Хризантемы вывели в пятнадцатом веке китайцы, и наряду с цветущей сливой, орхидеей и бамбуком они входили в четверку Благородных Растений. Но сегодня хризантема среди цветов — такое же общее место, как «Ред Делишес» среди яблок. Здесь же контейнеры с окончательно низложенными хризантемами были выставлены одноцветными рядами на телескопическом прилавке из алюминия. Хуже может быть только орхидея в бакалейном отделе.

Молодая продавщица превратно истолковала мой взгляд.

— Вам помочь? — спросила она.

Она была в садовых перчатках и с маленьким совочком, но, судя по чистой одежде, вряд ли занималась растениями.

— Нет, благодарю вас, — ответила я.

— Никак не можете определиться? — Она посмотрела туда же, куда и я. — Они такие милые. В этом году я посадила у себя желтые и пурпурные.

Двинувшись дальше, я без труда отыскала воробья. Он метался под потолком между отделом постельных принадлежностей и магазином для домашних животных, что было весьма разумно с его стороны, ведь именно тут кто-то мог над ним сжалиться, хотя магазин пустовал. Я стояла, задрав голову, и смотрела на птицу. Арка, соединяющая этот магазин с отделом садоводства, была широкой, но низкой, и это запутывало воробья. Я замерла возле прилавка с собачьей едой, прикидывая, как он поступит. Арка вела к спасению, но воробья ко всему прочему отпугивали яркий свет и рождественская музыка.

В проходе появилась женщина моих лет и стала выбирать кошачью еду. В корзинке у нее уже лежали коробки с сухим кормом «Золотая Рыбка», с десяток рулонов бутербродной бумаги, и сейчас к ним добавились кошачьи консервы.

— Там воробей, — сказала я, указывая наверх.

— Простите? — не поняла она.

— Воробей, он никак не выберется отсюда.

Она нахмурилась и задрала голову. Воробей открыл клюв и жалобно зачирикал.

— Вот беда, — сказала женщина. — Вы кому-нибудь сказали?

— Нет. Думаете, есть смысл?

— О… — изрекла она, присовокупив к запасам еще парочку консервов. — Мне пора домой.

— Конечно. Я имела в виду себя.

Она пересчитала баночки, потом снова посмотрела на воробья.

— Я уверена, что такое не в первый раз, — заметила она и покатила тележку дальше.

— Думаете, от этого легче? — сказала я.

Она издала короткий смешок, как будто я изрекла глупую шутку, и покинула магазин.

В товарах для дома я почти полчаса выбирала чемодан, пока не остановилась на экземпляре «360 градусов» фирмы American Tourister. Текст на бирке характеризовал чемодан как «функциональный помощник во время захватывающих путешествий». Его колеса могли разворачиваться в любую сторону, «облегчая ваше передвижение». Не бог весть что, но может пригодиться и эта функция. По расцветкам — черные и синие, но я нашла один серый, с браком. На передней стороне словно шрам темнела длинная борозда, и один из бегунков на молнии погнулся. «Мы выбираем друзей такими, какие они есть», — писал Сэмюэл Джонсон^[30]. И я покатила к кассе это раненое чудовище, надеясь на скидку. Над головой продолжал чирикать воробей, но я не подняла головы.

Мне хотелось спросить хоть у кого-то, часто ли сюда залетают воробьи, но на кассе оказалась та самая девушка из цветочного отдела.

— Так вы не взяли хризантемы? — искренно удивилась она, увидев меня.

— Нет, — сказала я, понимая, что нужно как-то сгладить свою резкость. — В другой раз, — прибавила я с наигранной улыбкой.

Она улыбнулась в ответ, и я решила закруглиться, даже не попросив скидку.

Приглашения

Одно дело приехать в гости по приглашению, а другое — без оного, чего я и не собиралась делать. Также не было необходимости составлять список друзей, чтобы потом кого-то вычеркивать. У меня их мало, и я знаю, кого хочу навестить.

1. Линди Асколи. Именно в ее доме я проводила много времени в школьные годы и знаю наизусть номер ее телефона. Она всегда была серьезной девочкой, но при этом улыбчивой. Сейчас Линди с удовольствием сидит дома и растит трех дочерей.

2. Ванесса Мейерс. Я и Линда познакомились с Ванессой в восьмом классе. Она была выше нас, с длинными темными волосами, карими глазами и таким чувством юмора, до которого нам с Линди было далеко. Мы стали неразлучной троицей, но потом только они вдвоем тесно общались между собой. Линди поехала на учебу в Коннектикут, а через пять лет вышла замуж и с тех пор продолжает вить свое гнездышко. Ванесса успела пожить в шести разных местах в трех странах и недавно вышла замуж за разведенного мужчину, став мачехой двух мальчиков-двойняшек. Мы недавно виделись, и Ванесса все время старалась к кому-то прислониться — к другу, к кому-то из пасынков, словно пыталась обрести опору.

3. Нира Халем — моя подруга по колледжу. Соседка по комнате в общежитии стала для меня сплошным разочарованием, впрочем, как и я для нее, поэтому довольно скоро я сблизилась с Нирой — мы познакомились на вводном занятии по психологии. Эта целеустремленная девица с западного побережья была поздней пташкой и вовсю встречалась с парнями. Я была другой, и тем не менее Нира — та самая ниточка, которая так крепко связывает меня с теми прекрасными временами. Я знала ее теперешнего мужа Адама, и именно я их познакомила, еще сильнее скрепив нашу дружбу.

4. Роуз Грегори выбрала меня сама — просмотрела список студентов магистратуры и решила, что мы будем друзьями. Эдакие Май и Роза на курсе по ландшафтной архитектуре. Да, вот такая она упертая. Придя в магистратуру сразу после колледжа, Роуз была моложе меня на несколько лет и при этом более спокойная и сосредоточенная. Не знаю, что такого я могла ей дать полезного, но когда я ушла из программы, а она осталась, а потом уехала в Англию, то все равно не теряла со мной связь.

Линди, Ванесса, Нира и Роуз. Волею неизъяснимых обстоятельств, где перемешались и общие интересы, и совместный опыт, они тянутся ко мне, а я тянусь к ним. Были и другие друзья, которых я находила, а потом теряла, друзья, бывшие таковыми совсем недолго, потому что я не смогла их удержать. Есть фотка меня девятилетней возле бассейна: вот я стою, закинув руку на плечо какой-то девочки, а вторая рука размыта, потому что я ею машу, радуясь новой дружбе. Подружиться значит привязать к себе, и тогда я всеми силами старалась привязать к себе эту девчушку. Но ничего не вышло, и я даже не запомнила ее имени.

Линди, Ванесса, Нира и Роуз. При мысли о каждой из них возникают яркие образы, смесь живых воспоминаний и постов в социальных сетях. Например: вот Линди уверенно шагает по парку, балансируя на цыпочках, чтобы казаться выше. Ванесса пишет мне из Нью-Йорка, как строит свою семью. А вот Нира в Сиэтле, прежде чем усесться за свой рабочий стол, отправляется за покупкой бегонии в горшке. Вот Роуз в ладной курточке спешит через Клэпхэм Коммон^[31] в бакалейный магазин. Все эти образы имеют для меня большое значение, словно ключи к чему-то важному.

Обычно не принято навязываться в гости к друзьям, кроме тех случаев, когда ты случайно оказался в том же городе. Можно предупредить заранее, и, как правило, тебе предложат заночевать. Кто-то оповещает сразу нескольких друзей, что будет там-то и там-то в такой-то день и что неплохо бы пересечься. Такой спонтанный подход кажется мне слишком безрассудным, если только вы не уверены, что пользуетесь огромным успехом. Уж лучше держать в уме поучительный случай с Кэтрин Сьюзан Дженовезе^[32] и общаться с друзьями последовательно.

— Хотела вот нанести тебе визит, — сказала я по телефону.

Что значит «наносить» визит и «принимать» гостей? Это же прямо бухгалтерский язык, что-то про дебет и кредит. Никто не любит подобное подсчитывание, поскольку оно противоречит правилам хорошего тона.

— Хотела?

— То есть я и сейчас хочу. — Я не умею себя выразить по телефону.

— Правда? Здорово. Когда планируешь?

— Могу подстроиться под тебя, у меня много свободного времени.

— У тебя точно все хорошо?

— Да, меня наградили отпуском.

— Наградили?

— Ну да, просто долго объяснять.

— Мэй, приезжай в любое время. Я буду рада.

Я посмотрела на календарь.

— Через две недели нормально?

— О, совсем скоро. Здорово.

— Могу чуть позже. — Я полистала календарь.

— Да нет же, все отлично. Просто ты меня сильно удивила. Мы никуда не уезжаем, будем ждать. Ты на выходные собираешься?

— Возможно, денька на четыре или пять.

— Хорошо. Мэй, у тебя точно все в порядке? Как отец?

— У него все отлично.

— Ничего, что он так надолго останется один?

— Он у меня очень независимый.

— Рада слышать. А вы по-прежнему живете…

— Да, в том же самом доме.

— Слушай, я так рада, что ты приедешь. Просто не ожидала, и вообще.

— Понимаю.

— Правда?

— Ага.

— Ладно.

— …

— И какой тебе дали отпуск?

— На четыре недели, причем оплачиваемый. Это подарок от университета, потому что некто получил огромный денежный приз за стихотворение о дереве, которое посадила я.

— Круто. Мои поздравления, Мэй.

— Спасибо. Только, пожалуйста, не подумай, что обязана меня развлекать. Я приеду совсем не ради этого.

— Хорошо, просто пообщаемся, наверстаем упущенное. И спасибо, что наконец доберешься до меня.

Доберусь? В смысле? Как-то не очень весело звучит. Как будто я слепая или мне трудно доехать. Эмбер Дуайт справилась бы с этой задачей более грациозно, ну а я… Как есть, так есть.

Пакуем чемодан

Слово trip — не только про путешествие, но и про совершение неправильного шага, когда вы спотыкаетесь на ходу. И чтобы со мной не произошло такого, я купила книгу Эмили Пост^[33] «Этикет», что придало мне больше уверенности как гостю:

Я не шумная, не страдаю пищевыми аллергиями.

Мой сон ни глубок, ни легок, я не жаворонок, но и не сова.

Я не мерзлячка.

Я не из тех, кто «кладет ноги на стол» или разваливается на чужом диване.

Я люблю вино, и после него меня не надо отпаивать кофе.

Меня не нужно потчевать мороженым, развлекать или дарить футболку с картинкой памятного места.

Я, конечно же, испытываю профессиональный интерес к ботаническим садам и дендрариям, но вовсе не обязательно меня туда тащить. Некоторые не понимают, что там нет ничего особенного.

Я люблю зоопарки и аквариумы, и еще чтобы рядом были дети, но меня нервируют маленькие музеи.

Каждая из моих подруг говорила про «наверстывание упущенного». Именно это я и собиралась сделать, свернувшись в их доме клубочком, но правильный ли это момент для расспрашивания о своей персоне людей, знавших тебя дольше других? То есть надо бы спросить: что ты помнишь? Какой я была — хорошей или как? Не люблю это слово, но другое на ум не приходит. Мне кажется, что именно старые друзья могут знать, какой ты была в те дни, когда еще не умела посмотреть на себя со стороны. Сейчас мне это важно. То есть я скажу: знаю, что, возможно, у тебя есть друзья и получше, но мой отец стар, брат вообще не присутствует в моей жизни, а мне надо понять, кто со мной рядом.

Я положила в чемодан пару джинсов, одно платье, туфли в бóльшем количестве, чем надо, несколько топов, кардиганов и шарфов (одевание слоями в поездке подобно настройке музыкального инструмента), книжку Эмили Пост, нижнее белье, туалетные принадлежности, фонарик и термос.

Отбытие

Необъяснимо, почему люди лезут без очереди и каким образом мой Грендель влез в габаритную рамку. Я поспешила сюда после эпизода с ребенком, которому надо было попить из фонтанчика, и работница терминала, еще секунду назад уверенная, что Грендель слишком огромен, щелкнула резинкой на моей багажной бирке и сказала:

— Поверить не могу.

Я и сама удивилась и с виноватой улыбкой вырулила свой Грендель из очереди, чем разозлила работницу еще больше. Смяв мою багажную бирку, она нарисовала на лице свежую улыбку для следующего пассажира. Я развернула чемодан перед собой и покатила его по пандусу.

Многие фоткаются для «Инстаграма» на фоне иллюминаторов. Но лично я предпочитаю сидеть с краю, а не прижатая парочкой соседей к металлической гофрированной стенке. Я поднимаюсь на борт. На шее у меня шарф, чтобы, если что, обмотать им нос и отгородиться таким образом от запахов еды. Еще я заранее вытащила книжку, чтобы занять место с краю и не тратить время на копошенье в сумке.

В самолете люди становятся охочими до откровенности. Если на свое пятидесятилетие вы летите с друзьями в Лас-Вегас в одинаковых футболках, разве и так не ясно? Почему соседу нужно знать все подробности — как долго вы готовились к поездке и не ходите ли в чокнутых у босса? Может, все дело в шлепках? Может, это они делают людей такими болтливыми? Кстати, шлепки — еще одна загадка для меня. Открытые ноги в дороге так же уместны, как паук в поварском блюде.

Я включаю верхний свет и пристегиваюсь.

В итоге пассажиров оказывается больше, чем мест, никто не хочет быть выкинутым, приходится бросать жребий, и вылетаю я. Я захлопываю книгу, достаю сверху свой Грендель и покидаю самолет. Работница, замерявшая мой чемодан, еле сдерживает улыбку.

Я собиралась прилететь в четверг и улететь в понедельник. Мы с Линди уже распланировали каждый день, но вместо этого я прибуду только в пятницу. Я звоню Линди с новостью, но она воспринимает ее спокойно.

— Бедняжка, — говорит она. — Нет ничего хуже, чем задерживаться в аэропорту.

Но я не почувствовала себя уязвленной и отправилась пить «Кровавую Мэри». Вся эта заминка явилась для меня некоторым облегчением. У нас с Линди много есть чего вспомнить, и спокойная ночь в отеле немного снимет мое беспокойство.

На экранах за стойкой бара показывали спорт и насилие. Накануне вечером, пока я паковала чемодан, а потом отправилась спать, еще один белый человек при исполнении застрелил чернокожего. И сейчас я смотрела эту самую новость. На остальных двух экранах транслировали футбол.

А диктор на левом экране рассказывал, как незадолго до трагедии по центральному вокзалу носились несколько молодых парней. В интервью двое из них представились как инструкторы по паркуру, иногда они выступают в общественных местах. После игры их товарищ подошел к окошку билетной кассы, снял рюкзак, поставил его на землю и нагнулся, чтобы вытащить бумажник, на пять-шесть секунд оказавшись вне зоны видимости кассирши. Когда он выпрямился, кассирша уже вытащила из сумочки пистолет и застрелила его. Парню было тридцать. Кассирша, ей пятьдесят шесть, испугалась, что мужчина полез за пистолетом, хотя перед этим видела, что он занимается паркуром.

Жестом попросив бармена не разбавлять напиток, я впилась глазами в экран, читая рваные субтитры с кучей грамматических ошибок.

Чернокожий посетитель сбоку от меня закачал головой, говоря своему белому соседу:

— Что вы, не надо, я в состоянии купить себе выпивку.

Белый мужчина поднялся, чтобы уйти.

— Не откажите мне в таком удовольствии, — сказал он.

Оба они были в блейзерах и джинсах.

Бармен замер словно в стоп-кадре с кредиткой в руках, вопросительно глядя на чернокожего.

— Ладно, принято, — сказал тот, и бармен снова пришел в движение.

Молча кивнув, белый мужчина подписал чек и ушел.

Зал снова загудел — люди обсуждали, был ли этот поступок искренним или просто ради показухи. Недавно я читала, как маленький южный городок охватила волна добролюбия, когда на подъезде к «Макдоналдсу» каждый платил за парковку водителя сзади.

В списке моих друзей для посещения было три белых женщины, одна смуглая (Нира наполовину иранка) и ни одной чернокожей. Жаль, потому что раньше у меня была такая возможность. В пятом классе, в середине сентября, у нас появилась новенькая, Даниэль Беле. Многоквартирный дом, где она жила, находился недалеко от нашего района, и Даниэль часто предлагала поиграть вместе. Помню, как однажды мы вышли на улицу в метель, встретившись где-то посередине. Вот Даниэль стоит под уличным фонарем, и на нее летит снег. Мы радовались, что назавтра отменили занятия. Даниэль улыбалась во весь рот, ей не помешало бы поставить брекеты на верхние зубы, у меня-то они были. Когда она звала меня на улицу, я часто отнекивалась, говоря, что мне нужно делать домашку, хотя это не всегда было правдой. То был единственный черный ребенок в нашем классе, и только она не жила в частном доме.

На следующий год настала пора выбирать для занятий музыкальные инструменты. Я хотела играть на виолончели, но ее выбрала Даниэль, и я передумала, выбрав альт. Ужасный инструмент, с которым у меня не заладилось. А Даниэль выиграла стипендию и поступила в музыкальный колледж.

Когда я появилась на «Фейсбуке», то сразу же нашла Даниэль и написала ей в личку. Она ответила, а я ей, но на этом все. Иногда дверь в дружбу едва приоткрыта, и ты мнешься на пороге — то ли тебя впустят, то ли нет. В онлайне неудобно общаться, а Даниэль перенесла огорчение в реальной жизни. Я была бы рада, если б в школе, где мы учились, сейчас было бы больше разнообразия по цвету кожи, но это не так.

Я продолжила смотреть новости. Показывали флешмоб, в котором в знак солидарности с убитым люди надели рюкзаки спереди — точно так же когда-то от флешмоба пошла мода натягивать на голову капюшон толстовки. Субтитры ужасно отставали от звука, но я смогла разобрать слова комментатора о том, что подобное ношение рюкзака полезно для осанки. Что-то вроде как убить одним выстрелом двух зайцев.

Отель при аэропорте придумал такую фишку, чтобы на блюде в фойе всегда было свежее печенье. Над этим огромным блюдом висел длинный слоган: ОСТАВЬ СЕБЕ МЕСТО ДЛЯ ПЕЧЕНЬЯ! Сейчас его поедал белый клерк. Чернокожая женщина на ресепшен, что обслуживала меня, заметила это, и клерк что-то одобрительно промычал в адрес печенья. Та покачала головой и сказала: «Хватит таскать мое печенье, я все вижу». Она повторила это несколько раз, меняя акценты: «Хватит таскать мое печенье, я все вижу; Хватит таскать мое печенье, я все вижу». Но клерк съел еще штук пять.

Я стояла и листала рекламные брошюры, а когда клерк ушел, женщина, многозначительно закатив глаза, подсыпала еще печенья.

Прибытие

Существует много мудрых изречений про то, как следует соизмерять продолжительность своего визита.

Это был упоительный визит — идеальный по своей краткотечности.

— Джейн Остин

Гости как рыба — на третий день начинают вонять.

— Бенджамин Франклин

Известно, что Ганс Христиан Андерсен потерял в лице Чарльза Дарвина друга, когда задержался в его доме на три недели дольше планируемого.

А вот тему прибытия как-то вообще упустили. Приветствовать приехавшего друга — как взбивать яичные белки: тут требуются аккуратность и сноровка, чтобы масса получилась воздушной. В прибытии друга есть повод для радости, восхищенных восклицаний, обнимашек и комплиментов, но, как правило, это всего лишь уловка, чтобы не напрягать гостя и скрыть предшествующие его приезду хлопоты. Ведь одной из сторон пришлось убираться в доме, пересматривать свои планы, а другой — преодолеть определенный путь. Обычно не стоит рассказывать о трудностях своего путешествия, хотя бывают исключения. В «Одиссее», например, такие беседы являются частью ритуала:

Прибывает гость.

Ему предлагают умыться и/или переодеться в чистую одежду.

Гостя нужно напоить и накормить, устроить пир.

Гостя расспрашивают о проделанном путешествии. Обе стороны пространно высказываются.

Все отправляются спать в мягкую постельку.

В наши времена тебе просто могут оставить ключ от дома или квартиры, чтобы ты вошел сам. Впрочем, кто-то предпочтет встретить вас в аэропорту или на пороге своего жилища. Некоторые сразу же показывают, где ты будешь спать, или спрашивают, не голоден ли ты, не хочешь ли пить. Время приема еды может оказаться первым препятствием по многим причинам. Например, ты поел в аэропорту или из-за детей ужин будет ранним, а если хозяин или хозяйка только вернулись с работы — поздним. В первый вечер обычно не устраивают никаких пиршеств, а уж если они случаются, то приготовьтесь толкнуть речь. Впрочем, Одиссей сначала ел, а потом уж разговаривал, и такой вариант мне больше нравится. Но почти никто не предлагает сразу сходить в душ.

Торжественные речи давно вышли из моды, но возможны расспросы. Самый ходовой вопрос: «Как поживает ваша семья?»

Ох.

Тут нам в помощь диаграмма Венна^[34]. Например, наша семья Эттавей описывается следующим образом: если х = мой отец, а z = мой брат, то точкой пересечения x, y и z является принятие того факта, что наша мама точно умерла. А вот причина смерти, детали последних лет ее жизни и в каком психическом состоянии она пребывала, остаются предметом разногласия. Отец с братом согласны с тем фактом, что она была лежачей. Мы с братом считаем, что частично она сама обрекла себя на это состояние. Мы с отцом полагаем, что такой образ жизни приблизил ее смерть. Брат говорит, что это был несчастный случай. Отец корит себя, а я пытаюсь понять, какие требования можно предъявлять к близким людям. Имеем ли мы право просить, чтобы они занимались собой ради нас, потому что мы их любим, или же это эгоизм с нашей стороны?

Возможно, тут лучше обратиться к притче. После сорока лет одна женщина свалилась в депрессию, вконец лишившую ее сил. Мимо по дороге шел человек и, увидев лежавшую на земле женщину, перешел на другую сторону, таким образом соблюдая границы человеческого общения. Мимо проходила женщина и заговорила с несчастной, но не выдержала и отошла, поскольку была занята собственной жизнью. А путешествующий самаритянин подошел к женщине и забинтовал ее раны, смазав их лечебными маслами и бальзамом. Затем он взгромоздил ее на своего ослика и отвез в придорожную гостиницу. На следующий день он дал хозяину гостиницы две серебряных монеты и попросил: «Присмотрите за ней, а когда я вернусь, то расплачусь за все ваши труды».

Которого из этих трех человек можно назвать ближним? По Библии это тот, кто сжалился над женщиной. Но что такое жалость, если женщина, так же как и моя мать, желала, чтобы ее оставили в покое? И что станется, если женщина никогда не съедет из этой гостиницы?

На сайте, где трактовались библейские истории, был такой вопрос: «Которое из нижеизложенных описаний больше всего отвечает понятию „ближний“»?

1. Только ближний круг людей.

2. Более широкий социальный или религиозный круг общения.

3. Соседние нации и культуры.

4. Враги.

5. Все человечество.

Чаще всего люди выбирают второй пункт. Мы живем во времена, когда друзьями становятся люди из социальных сетей со всех уголков мира и когда само понятие ближний сжимается как шагреневая кожа.

Ну, и как поживает ваша семья?

Я могла бы сказать, что мы научились довольствоваться умиротворением вместо радости, сменили надежду на терпение, а стойкость воспринимаем как любовь.

Я могла бы сказать, что все счастливые семьи счастливы одинаково, но даже у самых счастливых после сорока лет совместного проживания накапливаются какие-то претензии друг к другу.

Я могла бы сказать, что мой брат уже восемь лет как не приезжает к нам.

Но я не могу вываливать это на людей, только переступив порог их дома. Большинство из нас, особенно женщины, не могут, в отличие от Одиссея или Беовульфа, позволить себе такую роскошь, как длинное эпическое повествование о проделанном пути. Поэтому просто скажу, что живем себе и живем. Куда можно поставить чемодан?

Совершенный дом

Поскольку я была подписана на «Инстаграм» Линди, то знала, что она продумывает в доме каждую мелочь. Еще в самом начале ее замужества я поражалась, с каким изяществом она это проделывает. Во времена, когда остальные обходились футонами, у нее уже была настоящая мебель: закончив со всеми комнатами, она начала изощряться в салфетках, подставках и занавесках. Недавно она сфоткала подоконник, на котором лежат розовый сантиметр и коротенький карандаш. Посыл был понятен и без подписи. Ее бесконечный дух изобретательства простирался в том числе и на фамилию семьи, которую она придумала вместе с мужем. Так Линди Асколи (англ.) и Макс Кассабон (франц.) стали Линди и Максом Кассаколи, хотя ни в ком из них не было ни капли итальянской крови. Впрочем, стены их кухни окрашены в золотисто-желтый тосканский цвет.

Линди встречала меня в аэропорту со своей средней дочерью Моной. Они стояли возле своей машины напротив выдачи багажа: я не стала окликать Линди, ожидая, когда она сама меня увидит. Похоже, точно так же поступила и она. Тут стоит вспомнить, что Одиссей всегда маскировался — а это гораздо проще, чем оставаться самим собой. Наконец, наши с Линди взгляды пересеклись, и мы направились друг к другу. Мы радостно обнялись и сразу же начали вспоминать, когда виделись в последний раз.

— Вот, сегодня не повела ее в школу, — сказала Линди, приобняв дочь. — Макс дома с Джесси и малышкой.

— Она вредина, — сказала Мона.

— Ты о малышке? — спросила я.

— Нет, это она про Джесси, — объяснила Линди. — Не обращай внимания.

— Она вообще дошкольница, — объяснила Мона, и я понимающе кивнула. Отслеживая жизнь Линди по «Фейсбуку», я уже многое знала, в том числе и про Мону — что она любит балет, сильна в математике и что с первого класса их учат компостированию. Но в последний раз я видела Мону еще младенцем, и все эти знания никак не придавали мне уверенности. Я чувствовала себя шпионом, который знаком с досье объекта, но пока еще мало в чем разобрался.

— А ты знаешь таблицу умножения? — спросила я.

Тут, кажется, я хватила лишку. Мона вопросительно посмотрела на мать.

— Потихоньку подбираемся, — сказала Линди. — Дважды два четыре и все такое.

Ее лицо выглядело старше, а значит, и мое тоже. Похоже, мы одновременно подумали об этом, потому что выпалили «отлично выглядишь» и снова крепко обнялись. При этом Линди привстала на цыпочки.

— Я так рада, что ты приехала, — сказала она, наконец расслабившись.

Гости перед Рождеством напрягут кого угодно, кроме Линди. По телефону она говорила, что уж «в этом году» точно все успевает, но на самом деле она всегда все успевает, я это знаю по ее фотохронике. Когда мы вошли в дом, я поняла, что не ошиблась: здесь все было готово к рождественским праздникам: электрические свечи на подоконниках, на кустах световые гирлянды, в гостиной и в кабинете две наряженных елки и украшенные хвойными ветками окна.

— Я еще не успела выставить деревню, — сказала Линди.

— Какую деревню?

— Рождественскую. Несколько лет подкупала по частям.

Я отдала подарки прямо в холле, где стоял большой пряничный домик. Подарки планировались на потом, но поскольку все мы столпились у входной двери, у меня сразу же сбились внутренние часы. Нас вышел поприветствовать Макс, следом приковылял их старый пес. Мы с Максом сразу же начали вспоминать, сколько ж мы не виделись, так что я раскрыла свой Грендель и начала доставать подарки. Девочкам вручила книги, а Линди — набор полотенец с вышитыми клубничками (намек на наш давний спор в Dairy Queen). Линди сразу же вспомнила и рассмеялась, а потом показала, где я буду жить.

У Эмили Пост очень высокие требования к гостевым комнатам. Она полагала, что каждая хозяйка просто обязана обжить ее самолично, дабы понять, чего тут не хватает. Достаточно ли освещения? Не надо ли принести еще одно одеяло? Эмили Пост даже настаивала на полке с хорошими книгами, так что она ужаснулась бы современным гостевым комнатам, скорее похожим на кладовки, где сваливают ненужные тренажеры и внесезонную одежду. Ну, могут кинуть на пол надувной матрас и колченогий стул на колесиках. Гостевая комната Линди была неким компромиссом: никаких книг, голые стены, зато полноценная кровать, приличная лампа и куча одеял. Тут даже была своя настольная елочка, украшенная красными шариками и леденцами. Рядом в рамочке стояло изречение: «Украшение дома — это друзья, что нас навещают» (без авторства). По бирке с ценником я догадалась, что покупка сделана к моему приезду.

— Тут отлично, — крикнула я Линди, отправившейся на кухню.

— Спасибо, — откликнулась она. — Начала над этим работать.

Всегда есть за что похвалить чужой дом — за светлую гостиную, за красивый цвет стен на кухне, главное — озвучить все это.

После ланча Линди уложила младенца спать, и мы поехали к океану.

Думаю, в правила приема гостей входит не только показать свое жилище с лучшей стороны, но и совершить приятные вылазки в город и на природу: к воде, к холмам, к местным достопримечательностям, но прежде всего к воде. Можно сходить в старую деревушку или в музей. Прогулка на велосипеде? Не у каждого хватит на это сил. Можно прогуляться пешком или доехать на машине до гор или водопада. И всегда нужно заранее представлять, куда можно зайти перекусить. Оттого-то у англичан имеется английское чаепитие, у немцев — kuchenstunde^[35], а американцы объедаются мороженым. Нет особой нужды принимать пищу между четырьмя и пятью пополудни, но это все равно приятное времяпрепровождение в преддверии распития алкоголя.

Мы шли вдоль каменистого берега в сторону смотровой башни. Декабрь для Коннектикута стоял довольно теплый, но все время приходилось перекрикивать ветер, смахивать волосы с глаз и поворачиваться так, чтобы услышать друг друга. Линди спросила, собираюсь ли я заехать к Ванессе, я сказала, что да, но мы еще не оговорили точную дату.

— Будет интересно узнать, что ты думаешь обо всем этом, — сказала она.

Волосы упали ей на лицо, лишив меня мимической подсказки.

— О чем именно? — поинтересовалась я, но Линди то ли не услышала меня, то ли сделала вид.

Все мы, кроме Джесси, забрались на башню, признав, что отсюда и впрямь открывается отличный обзор, а потом спустились и отправились обратно в сторону парковки. Мы почти добрались до нее, когда Нора взбежала на холм, и все (кроме Джесси) последовали за ней. Похоже, тема преодоления возвышенностей сегодня превалировала. Пока Нора кружила вокруг нас, я стала объяснять, какие тут растут деревья. Люди ужасно удивляются, когда, указав на дерево без листьев, ты произносишь «липа обыкновенная» или «гинкго»^[36]. Последнее легко узнаваемо, так как без листьев его ветки похожи на рельсы со шпалами.

Наверстывая упущенное

В субботу утром Макс повел Мону с Джесси на балет, и мы с Линди могли немного расслабиться. Я хотела принять душ, но мы все сидели на кухне за кофе, пока младенец болтал ножками в своих прыгунках. Линди никак не могла поверить, что я приехала просто так.

— У тебя тут конференция?

— Нет.

— Ты хочешь посмотреть какой-то сад?

— Нет.

— То есть у тебя просто отпуск?

— Вроде того. Я просто хочу уделить время своим друзьям.

Линди окинула взором свою кухню, уютную, теплую, но по ней явно плакал веник — наверное, она и сама понимала это. Потом она взглянула на большой букет из можжевельника и березовых веток — я его видела в «Инстаграме» неделю назад, только пропущенным через фильтр «сепия». Сейчас очарование букета пропало, не знаю почему. Стоило ли сказать, что я его видела на фото?

Я указала Линде на ее творение:

— На фотке он выглядел таким красивым.

Линда только пожала плечами.

— Не хочешь поесть? — в голосе ее почувствовалось некоторое напряжение.

Я где-то читала про Мэй Сартон^[37], которая истово стремилась, чтобы ее навещали друзья. И однажды, когда кто-то из них обмолвился про увядшие цветы, Сартон рассвирепела — она буквально кричала, до хрипоты. Просто душа ее пребывала в смятении — оттого-то ей и было так важно, чтобы другие увидели и оценили ее жизненное пространство. А если кто заметит маленькую трещинку на фасаде, к горлу сразу подступал гнев.

— Нет, я не голодна, — ответила я.

— А я ведь хотела закатить пирушку.

— Как?

— Ради тебя. Чтобы был праздник. Хотела перезнакомить тебя с некоторыми из своих друзей тут. Но… — она взглянула на ребенка, который начал беспокоиться. — Я просто не потянула.

— И слава богу. — Я сказала это с таким облегчением, что Линди встревожилась.

— У тебя точно все хорошо?

— Конечно, лучше и быть не может. Я просто приехала повидаться с тобой. — Мысль о том, что я чуть не попала на пирушку, заставила меня действовать тотчас же, не теряя времени. Я кивнула в сторону баночки меда на столе:

— Знаешь, что мне следовало тебе подарить? Баночку с медом, а на ней надпись: «Да прилепится друг к другу своему».

Линди смутилась.

— Знаешь, — продолжила я, — в сувенирных магазинах продается много всякой всячины — подставки для ложек, кухонные полотенца, а на них какое-нибудь высказывание.

— Ну да.

— Баночка с медом и такая вот надпись — было бы забавно. Как думаешь: «да прилепится» — это потому что мед липкий?

Линди покачала головой.

— Я этого не говорила. — В голосе ее послышалась нежность.

— Нет, правда. Ты же моя самая давняя подруга, я знаю тебя дольше, чем кого-либо другого.

Линди наклонилась к малышке и раскачала прыгунки.

— Да, это правда, — сказала она.

— И ты всегда была такая счастливая.

— Ой ли? — Она замотала головой, и уж мне ли не знать почему. Когда мы познакомились, ее мать здорово пила, хотя тогда мы этого не понимали.

— Что ты обо мне помнишь? — спросила я.

— Ну, даже не знаю. Помню, как ты ухаживала за своими волосами. У тебя всегда был идеальный конский хвостик, помнишь? Без единого «петуха». И вообще ты была большой аккуратисткой. Помнишь, как ты дула на тетрадку, сдувая катышки от ластика?

Малышка заснула, и Линди присела за стол. Внимательно взглянув на меня, она сказала голосом заговорщика:

— Ночью я садилась в машину и гоняла по улицам.

— Что?

— Да, а потом пристраивалась на парковке у какого-нибудь гипермаркета, поближе к федеральной трассе. Сидела и слушала гул машин.

— Но это же опасно.

— Наверное. Там рядом был кинотеатр: помню, как люди выходили оттуда после последнего сеанса, а я все сидела и сидела. Тогда мне казалось, что я схожу с ума. — Линди вздохнула. — А папа так себя вел, будто все в порядке, вот я и не могла понять, что происходит. — Она подлила нам обеим кофе. — По идее мы сейчас должны пить вино, и это оказалось бы злой иронией.

— Мы с тобой были молодцы, — сказала я после минутного молчания.

Она знала, о чем я. У Ванессы имелась защита — ее благополучные родители. Отсюда — больше веселости и своенравия и больше свободы действий, чем у нас.

— Бедная Ванесса, — сказала Линди.

— Почему? Разве она несчастлива?

— Просто на нее столько всего навалилось. Это замужество, мальчишки-двойняшки, собака. Ты еще не знакома с Ричардом?

— Нет. — Ванесса и Ричард зарегистрировали свой брак в местной администрации, а свадьбу устроили узким семейным кругом.

— Ну, тогда… — Линди с трудом подбирала слова. — Я, конечно, не очень хорошо его знаю, но мы тут устраивали совместный пикник в Центральном парке, и она так старалась. Заботилась о Ричарде, играла с детьми. Прямо неутомимая и совсем на себя не похожа. — Линди вздохнула. — У нее все будет хорошо, у нее всегда все складывается хорошо. Опять же, у нее есть мама. Они созваниваются каждый день, представляешь?

Мы обе покачали головами, потому что не могли представить себе такого. Во двор въехала машина Макса, и мы стряхнули грусть и вытерли слезы.

— Вечером поговорим, — бросила Линди.

Молча кивнув, я поняла, что сейчас на кухню набьется все семейство. Иногда в гостях не знаешь куда податься…

— Ничего, если я пойду приму душ? — спросила я.

После ланча мы отправились в книжный, чтобы отоварить подарочную карту, которую Мона выиграла в школе. Линди прикупила еще рождественских подарков: мы стояли и ждали, пока их упакуют.

— А раньше я сама это делала, — с грустью заметила Линди.

По дороге мы остановились в кафе, устроенном в деревенском амбаре. Рядом бродили фермерские коты, а с деревянного помоста открывался вид на поля. Было странно, что аромат кофе перемешивался с запахом навоза, но Линди спокойно устроилась за столом и стала кормить младенца грудью. Потом Мона пролила свой сок, и мне пришлось подержать малышку, пока Линди повела дочь отмываться. Когда они вернулись, малышке потребовалось сменить подгузник, и мы обменялись детьми, и Линди снова отправилась в туалет. Я чувствовала, что начинаю уставать.

Нужно было как-то поддержать разговор с Моной, и я спросила, не заказать ли ей что-нибудь еще.

— Нет, благодарю вас, — ответила девочка.

Я посмотрела на облака — они были серые и белые, и самой разной формы. Я объяснила Моне, что через облако толщиной в сорок пять метров солнце уже не сможет пробиться.

— Почему так? — спросила Мона.

— Так уж устроены облака.

— В облачные дни теплее, чем когда светит солнце, — сказала девочка.

— Иногда бывает и так.

— А мама говорит, что так бывает всегда.

— Ну хорошо. Наверное, когда теплый воздух поднимается от земли, облака не пускают его дальше.

— А почему?

Я вздохнула:

— Из вредности, наверное.

Вернулась Линди с сонной маленькой и уложила ее в коляску. У нас в кружках еще оставался кофе, и Линди, отдуваясь, позволила себе расслабиться. Потом Мона сказала, что ей холодно, и начала проситься домой.

Уже в машине Линди извинилась, а я сказала, что это пустяки.

Во время путешествий лучше поужать свое «я», и я была довольна тем, что оказалась не самым трудным гостем.

Одиссею приходилось говорить речи и обманывать богов, но еще труднее сносить детей, чтобы наконец остаться с их мамой. Вечером, когда дети уснули, мы с Линди налили себе вина и возобновили наш разговор. Мы целый день ждали этого, но сейчас почувствовали себя вымотанными. Линди призналась, что в последнее время так сильно устает и морально, и физически, что многие дела отдает на аутсорсинг: ландшафтные работы, уборку дома, карпулинг^[38], готовку…

— У меня просто не хватает на все времени, — пожаловалась она. За разговором Линди распаковывала рождественскую деревню.

— Но друзей уж точно не отдашь на аутсорсинг, — сказала я, желая пошутить, но вышло как-то уныло.

— Это верно, — согласилась она, вытаскивая из упаковки фарфоровый прудик, затянутый льдом.

— Просто у тебя большой перегруз, — сказала я.

Следом за прудиком Линди достала две магнитных фигурки, повернула заводной ключ и поставила их на каток. Фигурки закружились по зимнему льду. Мы сидели перед кофейным столиком и смотрели на всю эту красоту.

— А у меня другая проблема, — сказала я. — Возвращаюсь домой с работы и не знаю, куда себя девать.

— Даже так?

Я не пыталась затронуть тему одиночества, поэтому, когда Линди упомянула ландшафтную тему, начала говорить об этом. Я сказала, что нынче многие отдают свой сад на аутсорсинг — в том числе и в нашем Дак Вудс. Потом я поведала, за что мне нравится один соседский сад: его владелец, стараясь отогнать оленей от рододендронов, повязывает на ветки надушенные белые ленточки.

— Вечером это выглядит как сказка о привидениях, но все равно красиво. Для меня это показатель заботы о растениях. Поэзия поселяется только в том саду, за которым ухаживают сами хозяева, — Но тут я вспомнила про аутсорсинг Линди и ее аккуратно постриженную лужайку.

— Привидения, говоришь? — с улыбкой спросила она. Мы сидели и смаковали вино, а я вспомнила, как много лет назад, когда ее семья переехала в собственный дом, Линди прополола грядку вместе с гортензией древовидной (Hydrangea arborescens).

Линди извлекла из упаковки заснеженный домик-аптеку и поставила его возле прудика.

— Знаешь, — сказала она, — в детстве именно ты возилась со своей комнатой. Помнишь?

Я помнила.

— Бывало, приду к тебе, а ты повесила новый постер или передвинула мебель или что-то еще. У тебя это здорово получалось. Я-то жила в комнате с сестрой и ничего не могла поменять без ее согласия. И я тебе завидовала.

— А теперь ты у нас большой мастер по этому делу, — сказала я.

На кофейном столике появилась блестящая каруселька, а следом за ней — крошечный вокзальчик.

Удивительно, но мне совсем не хотелось спать. Мы сидели в полутьме среди свечей в плошках, расставленных по комнате. То ли из-за позднего часа, а может, благодаря этой сказочной атмосфере с рождественской деревней и мигающему свету свечей, но я разоткровенничалась.

— Знаешь, когда мама перестала вставать, я убиралась в своей комнате по ночам. И однажды развернула кровать к окну. Ты помнишь?

— Да. Но я и не знала, что в этом был какой-то особый смысл.

— Просто мне казалось, что если перед сном глядеть на деревья, на небо, то случится чудо.

— Надо же. Ведь мы сидели там с тобой, занимались алгеброй. — Линди грустно покачала головой.

— Сама не знаю почему вспомнила, — сказала я, уставившись на отполированный до блеска пол, словно именно там можно было прочитать ответ.

— А неважно почему, — ответила Линди. Допив остатки вина, она опустила бокал. — Погоди-ка, хочу кое-что тебе показать. — Она вышла из комнаты и вернулась с маленькой белой коробочкой.

— Что это? — спросила я.

— А ты открой.

На хлопковой подложке лежал стеклянный олененок с умильно долговязыми ножками — одна из них, сломанная, была неуклюже склеена.

— Я хотела комнату как у тебя, — сказала Линди. — Этот олененок должен был положить начало моей коллекции, но им все и закончилось.

— Ты взяла моего олененка? — В детстве я собирала стеклянных зверушек, и этот олененок был мой самый любимый.

— Когда я была у тебя, то сунула его в карман, и ножка переломилась.

— Но почему ты мне не сказала?

— Прости.

— Да пустяки. Ты должна была сказать. Я бы не стала злиться.

— По сравнению с моим домом твой был таким уютным.

— Правда? А мне все по-другому помнится.

— Каждый вечер твоя мама готовила ужин, и вы ели при свечах.

— А твоя мама ходила с тобой в магазин и подшивала тебе брюки.

Все так оно и было, но тогда мы не понимали, насколько все это важно. Наши грустные мамы старались как могли.

— Ну а уж дом Ванессы… — прибавила Линди.

Этим Линди хотела сказать, что больше всего мы любили дом Ванессы. Ее мама часто звала нас на ужин, а в выходные мы оставались там на ночь. В наших семьях такое было невозможно. Отец Ванессы брал уроки фортепьяно, а мама играла в теннис. Они продолжали работать над собой, а у наших родителей был совсем другой образ жизни. Когда родители Ванессы оказывались в отъезде, она устраивала вечеринки, и ее дом казался надежным даже без взрослых.

— Стоило мне обмолвиться, что хочу пригласить кого-нибудь на ужин, мама говорила: «Мы не сможем». Что она имела в виду? Ведь у нас не было недостатка в продуктах.

— Она имела в виду, что ей это тяжело.

— Если кто-то из моих дочек зовет в гости подругу, я сразу несусь в магазин. На прошлой неделе заработала штраф за превышение скорости, когда неслась за фаршем для бургеров.

Мы обе слишком устали, чтобы плакать или смеяться. Мы обнялись, и Линди слегка прибралась в гостиной. У каждой из моих подруг есть своя особенность, свой характерный жест, который я отмечаю только после наблюдения за посторонними. Например, кто-то приподнялся на цыпочки для обнимашек, и вдруг бах! — и я вспоминаю, что ведь это манера Ниры, или что точно так же кусает губы Ванесса, а Роуз имеет такую же привычку засовывать руки в карманы. И я удивляюсь, что не замечала этого раньше.

Я смотрю, как Линди стоит ко мне спиной, взбивая примятые подушки на диванчике, как она поправляет детали рождественской деревни на кофейном столике, а потом кружит по комнате, задувая свечи, и думаю: как это, должно быть, трудно — поддерживать порядок в доме. Недавно она рассказала, как выбирала мыло, чтобы оно гармонировало с плиткой в ванной, и как она обрадовалась, когда ее любимая фирма выпустила мыло «французская лаванда» — именно то, что нужно для ванной наверху.

Вернувшись в гостевую комнату, я попыталась поставить олененка на тумбочку, но приклеенная нога оказалась длиннее остальных, и он все время заваливался на бок. Оставив его как есть, я выключила свет.

Ночью мне приснилось, как я выманила какое-то чудовище из нашего дома на Тодд-лейн, и мы сразились на склоне холма, хотя в Дак Вудс нет такого холма. В конце долгой битвы я оторвала этому нечто руку (не было ни крови, ничего такого), и чудовище рухнуло на землю с воплем: «Я всего лишь росло как дерево».

На пешем расстоянии

В какой-то момент, когда маме было уже за сорок, она вдруг самоудалилась из нашего общества. Словно мы отвлеклись на что-то, а она присела в реверансе и бочком покинула сцену. Как сейчас понимаю, какое-то время она репетировала свой уход, часто отправляясь спать не попрощавшись или увиливая от семейных вылазок на природу, сказываясь на загадочное недомогание.

— Вам и без меня будет хорошо, — говорила она.

Мама выросла в Нью-Йорке и много рассказывала о своем волшебном детстве, где были и Центр Рокфеллера, и огромная рождественская елка, и катание на коньках, и пикники в Центральном парке. Закончив колледж, она сняла небольшую студию, откуда каждое утро пешком ходила на работу в редакции журнала. Мама была красивой, тихой, с большими темными глазами и легкой улыбкой на устах. С папой она познакомилась в парке на скамейке: он читал там книжку, а она присела съесть бутерброд. Ему надо было заканчивать учебу в другом городе, и она бросила Нью-Йорк, поехав за ним.

Мама долго не возвращалась в родной город, а когда решила туда съездить, то взяла с собой меня. Мне было шестнадцать, а ей сорок. Я держала ее за руку, и мы везде гуляли. Когда я устала и предложила сесть на автобус или в метро, она сказала, что Нью-Йорк — город пешеходный. Здесь все находится на пешем расстоянии, сказала она, и я сжала ее руку и терпела.

Мама часто повторяла, что знала мое имя еще до моего рождения, и даже до того как вышла замуж и забеременела. По ее словам, она всегда знала, что однажды у нее родится дочка по имени Мэй.

— А если б я родилась мальчиком? — спрашивала я.

— Я знала, что такого не случится, — сказала она.

— И ты даже не запаслась именем для мальчика?

— Я знала, что ты родишься девочкой, — просто ответила она. — Знала, что ты моя Мэй.

Мэй. Мэй сможет помочь. Сможет ли? Я была ее изначальным планом, но этого оказалось недостаточно. Меня родили для роли, которую я не смогла исполнить.

В то первое Рождество, когда мама перестала выходить из комнаты, я подарила ей обернутый в серебристую фольгу горшок с лишайником «кладония оленья» (Cladonia rangiferina). Это замечательный маленький серо-зеленый лишайник, способный выжить практически в любых условиях. Держи его хоть в темном месте, хоть на морозе, хоть иссушивай его до хруста, он просто впадет в спячку в ожидании лучших времен, и все. В итоге у мамы на подоконнике выстроилась целая коллекция таких лишайников. После ее смерти я их выбросила: наверное, они и по сей день растут себе где-нибудь на свалке. Я больше не рассматриваю лишайник как рождественское украшение.

Иногда мне кажется, что мама намеренно и постепенно удаляла себя из повествования, пока в нем наконец не осталось для нее места. И вот мне самой сорок, и что же я знаю обо всем этом? Мы проживали счастливые времена, хотя в них всегда присутствовало некоторое отчаяние, потому что не находилось решения тому, что делало ее грустной. Именно так горе заражает семьи и иных из нас превращает в детективов. Первым горем была моя мама, а я его унаследовала.

В ту первую зиму, когда я вырвалась домой из колледжа, я позвонила маме из телефонной будки на городской площади (они еще тогда были). Весь день она лежала в постели, и мне хотелось ее обрадовать рассказом, как я стою и смотрю на рождественскую елку в огнях. Она всегда любила такое.

Возле будки остановилась шикарно одетая женщина, ей тоже надо было позвонить. На ней была длинная кроличья шуба, руки засунуты в муфту. Она была похожа на принцессу, которая только что приехала на волшебных санках. Я отвернулась, сосредоточившись на разговоре.

Я спросила у мамы, не хочет ли она поработать волонтером с детьми или зверушками. Повисла долгая пауза, и я только слышала, как мама шмыгает носом.

Я оглянулась на даму. С ней заговорил красивый мужчина, предлагая свой сотовый.

Мама спросила, а елка правда красивая?

Да, сказала я, очень. Хочешь я заеду за тобой?

Может быть, ответила она.

Но я знаю, что она не хотела. Мы тут уже были прежде. И она так хотела попасть сюда, пока ее желания не иссякли.

Местные достопримечательности

Рано утром в воскресенье в гостевую комнату постучалась Мона. Еще сонная, я сказала «войдите», не сразу сообразив, где нахожусь.

— Мама говорит, что ты грустная, потому что тебе поздно иметь детей.

Я повернулась к ней и заморгала. Мона стояла в проходе и гладила волосы своей Барби. Накануне она показала мне, как кукла умеет разговаривать. На мое счастье, прямо сейчас та молчала.

— Прямо так и сказала? — я с трудом приподнялась в кровати.

— Это она папе говорила, а я услышала.

Я пригладила растрепанные волосы.

— Знаешь, когда мы были подростками, твоя мама умела сидеть с чужими детьми.

— И что?

— А я не умела.

— Ты плохо с ними обращалась?

— Нет, я просто никогда не сидела с чужими детьми. Терпеть этого не могла.

Зрачки девочки расширились, и она молча ушла.

После полудня мы с Линди поехали в город. Она привезла меня в исторический центр с фонтаном-китом: вернее, из асфальта торчал один только хвост с плавниками. По словам Линди, в летнее время, когда вода брызжет из плавников, вокруг на ступеньках усаживаются родители, а рядом плещутся дети. Через дорогу располагался железнодорожный вокзальчик, а слева на углу работали магазинчики и пара бутиков — с кожаными сумками и с легкомысленной женской одеждой. Располагая тут свои магазины, владельцы понимали, что публика возле фонтана будет заглядывать и к ним, но сегодня из-за ветра, разносившего брызги, почти все они не работали. Малыш в ходунках пытался дотронуться до китового хвоста, но мамочка вовремя успела натянуть ремешок.

— Если честно, не особо люблю этот город, — сказала Линди. — Но здесь хорошие школы, да и Макс тут работает. Так что…

Ей было так несвойственно признаваться в каком-то неудовольствии, что я не сразу нашлась с ответом.

— Но вроде бы ты хорошо устроилась. Свой дом и сад.

— Иногда езжу по городу и притворяюсь, будто я турист — это чтобы разжечь в себе интерес. — Она рассмеялась. — А ты как? Ты счастлива в Анневиле? И ты ведь можешь ездить куда захочешь.

— Вот над этим я сейчас и работаю.

Я спросила, есть ли тут еще амбарное кафе. Линди закатила глаза и пообещала свозить меня в одно местечко, которое мне точно понравится.

— С чего ты так уверена?

— Погоди, сама увидишь, — сказала она.

В «Зеленом кафе» пахло кофейными зернами, и кругом присутствовали растения — в «живых стенах», которые я уже видела прежде, и в «живых» диванчиках — а вот это было что-то новенькое. Было много папоротника, что неудивительно. Ведь папоротники очень хорошо приспосабливаются и способны расти почти в любой среде. Больше всего меня впечатлили мягкие мхи и другие лишайники, служившие спинками диванов. Откидываешься назад и чувствуешь себя как Титания^[39] в живой беседке. Табличка на стене сообщала об улучшенном качестве воздуха, уровне насыщения кислородом, и я понимала, как все это работает. Мы сидели на диванчике со спинкой из скального мха (Sagina subulata), и я невольно улыбалась, глядя на его мелкие белые цветы.

— Я бы тут прямо навек поселилась, — сказала я.

— Ты просто из любезности так говоришь? — спросила Линди.

— Нет, я серьезно.

— Значит, нужно будет добавить в гостевую комнату мох.

Я спросила Линди, слышала ли она про майскую болезнь. Линди отрицательно покачала головой.

— Это когда все рабочие пчелы вдруг покидают улей.

— Ой, прости. — Это Линди слишком резко поставила чашку, пролилось немного кофе. — Сейчас принесу салфетки. — Она поднялась, столкнулась по дороге со знакомыми, немного почирикала, а потом вернулась с салфетками.

— Прости, — сказала она. — Рассказывай дальше.

Энтузиазм поугас, но я продолжила:

— Так вот, иногда рабочие пчелы покидают улей, и остается только матка. Никто не знает, почему и куда они улетают.

— Это и вправду называется майской болезнью?

Я кивнула.

Линди помешала ложечкой свой капучино.

— Надо же.

За столиком сзади сидели две женщины: первая громко рассказывала про свое недавнее путешествие, но вторая нетерпеливо перебила ее: «Я же читала твой пост в „Фейсбуке“».

Первая замолчала и сказала:

— Ну да.

Тут возникает вопрос: стоит ли позволять вашей знакомой повторяться, если она уже написала об этом в соцсетях? Советую хорошенько подумать, ибо следующий пост может быть не таким уж безобидным.

Вечером я обнаружила у себя на подушке Барби. Когда я откинула одеяло, она заговорила:

— А, ты уже здесь? Здо́рово. Как тебя зовут?

— Мэй, — как дурочка ответила я.

— Потрясающе. Уверена, что мы подружимся.

Тут я подумала, что если накрыть ее одеялом, то она заткнется, но все равно сказала:

— С чего ты взяла?

— Просто чувствую, что ты хороший человек, — задумчиво произнесла Барби.

Я промолчала.

— Не за что, — радостно провозгласила кукла. — Как ты себя чувствуешь сегодня?

— О, — начала было я, намереваясь напомнить ей, что день вообще-то уже закончен, но что-то в моей интонации заставило ее сказать:

— Очень жаль слышать это.

Я взглянула на улицу через газовые занавески, которые днем отфильтровывали яркий свет, а ночью загораживали видимость с улицы. Но свою ночнушку я все равно надеваю в гардеробной. При выключенном свете я видела, как бесшумно колышутся на ветру деревья. А у меня на Тодд-лейн в такую погоду рамы грохочут как не знаю что.

— Хочешь сыграть в игру? — спросила Барби.

— Ты это серьезно?

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

— Ну, не знаю. — Я постаралась придать своему голосу детские нотки.

— Может, ветеринаром? — предложила Барби.

— Нет, меня животные не любят.

Мне казалось, что можно бы и закончить на этом разговор, но Барби не унималась.

— Может, тогда инструктором по подводному плаванью?

— Я ботаник, — твердо ответила я.

— Ой, как здорово!

Я шевельнулась, готовая схватить Барби и выключить ее, и мои телодвижения что-то перещелкнули в ее голове.

— Кстати, ты не можешь дать мне совет? — сказала кукла, поведав, как поспорила со своей подругой Моной, после чего та перестала с ней разговаривать.

— Я так по ней скучаю, но не знаю, как помириться и что сказать. Как ты считаешь?

— Не знаю, — ответила я.

— Ты права, нужно попросить у нее прощения. — В голосе Барби послышалось облегчение. — Я больше не сержусь на нее. И хочу дружить.

Я схватила куклу. На тонюсенькой талии сзади находилась маленькая кнопочка. Я нажала на кнопочку, боясь, что тем самым просто активировала какой-нибудь другой режим, но Барби молчала. Я положила ее на тумбочку под лампу, чтобы разглядеть получше. Линди говорила, что эти куклы очень популярны и что этих идеальных друзей придумали лучшие инженеры из Силиконовой долины. Чем больше я глядела на Барби, тем больше убеждалась, что ее улыбка была дежурной и что она не умеет улыбаться.

Сувенир

Довольно много места в своей книге Эмили Пост посвятила наставлениям для принимающей стороны. А вот что она сказала о гостях: «Идеальный гость старается надеть приятную для глаз одежду и иметь соответствующий душевный настрой». Так что тяжелее — быть гостем или принимающей стороной? Думаю, все зависит от человека. Возможно, что из меня гость никакой — ведь, вернувшись в аэропорт, я чувствовала себя как моряк, ступивший на землю после долгих странствий, радующийся, что наконец под ногами оказалась твердая почва.

Дойдя до своего терминала, я вдруг поняла, что забыла у Линди зарядку для телефона. Покатив Грендель обратно, я высмотрела небольшой магазинчик. Продавщица была индианкой, и каждый раз, когда требовалась помощь покупателю, она выходила из-за прилавка, элегантно подбирая длинные полы своего сари. Я купила то, что мне нужно, но когда вернулась к терминалу и подключила зарядку в розетку, она не работала. И мы с Гренделем покатили обратно в магазинчик, объезжая гиперактивных детей, твердо держащих курс бизнесменов и группу молодых женщин в безразмерных футболках.

Индианка занималась очередным покупателем. Решив не беспокоить ее, я зашла за прилавок, чтобы взять другой зарядник. Индианка поспешила ко мне.

— Нет, нет, прошу вас, — сказала она. — Я сама.

Я объяснила проблему, она закачала головой:

— Он заработает. Заработает.

Я сказала, что он не работает и мне нужен другой зарядник.

— Нет, оставьте этот.

— Но я подключала его к сети, зеленый огонек на телефоне не горит, — сказала я, снова пытаясь зайти за прилавок и взять тот зарядник, какой считаю нужным.

— Нет, нет, прошу вас, — повторила она. — Сюда нельзя заходить.

Я отступила и сразу увидела объявление, что вскрытый товар обмену и возврату не подлежит. Могла бы сразу указать на правила, но она этого не сделала.

— У меня из-за вас могут быть неприятности, — сказала индианка, глядя в зал аэропорта, как будто вот-вот оттуда появится ее начальник. Она позвонила кому-то по сотовому и несколько минут торопливо говорила на хинди, продолжая смотреть в зал. Закончив разговор, она сказала:

— Мой сын утверждает, что зарядник тот. Иногда, если вы… — она развела руками, — …просто нужно подождать. — Она подключила мой телефон с зарядником к сети. — Оставьте. Сейчас сами увидите.

Хоть я и сомневалась, но решила подождать. Индианка обслужила еще несколько клиентов, а через несколько минут на моем телефоне загорелся зеленый огонек.

Распаковывать чемодан легче, чем собирать его в дорогу. Добравшись до дома, я вытащила из Гренделя джинсы, непригодившиеся платья, топы, кардиганы, шарфики, туфли, туалетные принадлежности и нижнее белье. А еще книгу Эмили Пост, термос и розовый сантиметр. Я посеяла фонарик, а сантиметр оказался не мой. Все мы немного сороки-воровки. Умыкиваем у друзей часть их времени и увозим полезное чужое.

Береза плакучая (Betula pendula)

Часть III

Береза плакучая

Скачать книгу

Посвящается Рашель, Ребекке, Лоре, Хейди и Шарон – моим реальным «двухнедельничным» подругам

Итак, я навещала по очереди своих друзей, пытаясь открыть неуверенными движениями пальцев их драгоценные, запертые на ключ вместилища. Я переезжала от одного к другому, привозя с собою на их суд свою скорбь – нет, даже не скорбь, пожалуй, а непостижимую природу нашего существования. Кто-то ходит к священнику, другой обращается к поэзии, а я – к своим друзьям…

Вирджиния Вулф, «Волны»

Jessica Francis Kane

Rules for Visiting

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © 2019 by Jessica Francis Kane

All rights reserved

© Чулкова С., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2022

Отбытие

Вот вам дилемма: вы стоите на движущейся дорожке в аэропорту, а мимо в другую сторону проплывает женщина с матерчатой сумкой из книжного магазина, и вы вдруг видите на ней часть фразы, ставшей предметом ваших многомесячных размышлений. Так сколько времени уйдет на то, чтобы додумать эту фразу до конца? У вас нет полетных миль, зато имеется в запасе много дней оплачиваемого отпуска, и вот вы катите за собой чемодан по имени Грендель.

Лучший друг – это…

Сумка была синяя, а шрифт – белым. Я предположила, что фраза заканчивается на другой стороне сумки, прижатой к пышным бедрам хозяйки, и мне было важно ее прочитать. Я летела к своей подруге Линди, с которой мы не виделись несколько лет. И уж коль у меня есть близкий друг, но я в этом не уверена, – значит, надо повидаться.

Я могла бы сказать сейчас, как развернулась и побежала по движущейся дорожке в обратную сторону, чтобы сравняться с той женщиной и дочитать фразу, но это сильно смахивало бы на кино. То есть я хочу сказать, что в кино подобные ситуации развиваются, а в жизни – нет.

Дорожка заканчивалась, я оглянулась, чуть не упав и не сбив с ног мамашу с ребенком в прогулочной коляске. Я извинилась, она покрыла меня (надеюсь, ребенок ее был глухим) матом, и я откатила чемодан в сторону от людского потока.

Пахло кофе, духами и немного хлоркой. Атмосфера аэропорта была почти летней, что контрастировало с серым декабрьским небом, заглядывающим сквозь стеклянный потолок. Хозяйка матерчатой сумки была крепко сбитой, в легинсах и свитере с рождественским орнаментом, и она быстро удалялась прочь. В одной руке у нее был сотовый, по которому она разговаривала, в другой – кофе, и ее немного заносило в сторону, потому что сумка все время соскальзывала с плеча. Мне почти сорок, я в хорошей форме благодаря профессии садовника, и мне бы ничего не стоило догнать ее.

Но мне было бы трудно объяснить той женщине, почему мне так важно прочитать продолжение фразы. А что, если это какая-нибудь рекламная чушь? Вроде «Лучший друг – это… тот, кто подарит тебе секатор фирмы Gardenite».

Или «Лучший друг – это… тот, кто сделал себе прививку от гриппа».

Пока я раздумывала над другими, еще более дурацкими вариантами, передо мною возникла маленькая девочка с высокими хвостиками в красных бантах.

– Простите, пожалуйста, – сказала она очень серьезно. Большинство взрослых детям улыбается, что вовсе необязательно. Дети ценят серьезное к себе отношение.

– Слушаю тебя, – сказала я.

– Простите, пожалуйста, – повторила она.

– Ну, говори, – подбодрила я.

Но она обернулась на женщину, стоящую в очереди в комнату матери и ребенка. Женщина пыталась утихомирить младенца, брыкающегося в надетой спереди кенгурушке: она нахмурилась и махнула рукой, словно настаивая на чем-то.

Девочка снова повернулась ко мне:

– Пожалуйста, я хочу пить.

Я взглянула через плечо и отодвинулась в сторону, освобождая путь к питьевому фонтанчику, а женщина с матерчатой сумкой уже исчезла.

Мне несвойственно гоняться за истинами, начертанными на чужих сумках, но у меня и весь год был не совсем чтобы обычным.

Вот вам несколько переменных. Рассмотрим слово visit. Оно происходит от старофранцузского visiter, что означает «причинять, проверять». То есть ты можешь visit своего соседа или друга, но то же самое делают моровая язва или чума.

Или travel. Это от староанглийского travailen, что изначально подразумевало «работать, мучить».

То есть путешествие с целью навестить друзей не стоит воспринимать так уж буквально. И я не просто так назвала свой чемодан в честь первого описанного в английской литературе чудовища. В «Беовульфе»[1] это чудовище приходит с вересковых пустошей к дому Хеороту, желая послушать звуки дружеского пиршества. Стоит ли говорить, что я немного представляю его чувства? Я, конечно, вряд ли кого-то съем, но ведь трансформации не всегда связаны с физическим насилием или превращением.

О Муза, я славу пою женщине и гостеванию.

Тисовое дерево (Taxus baccata)

Часть I

На перепутье

На сороковом году жизни я оказалась в положении, когда прошлое и все, что в нем есть, начало перевешивать будущее, и в моем мозгу роилось столько всего сказанного и несказанного, совершенного и несовершенного, что я уже просто не знала, как жить дальше. Меня отбрасывало назад, лишая почвы под ногами, и я понимала, отчего все это. Жизнь казалась столь длинной, что было трудно представить, как другие не ломаются под таким грузом.

Лекарства помогли, но ненадолго. Помню только, что на несколько месяцев получила приятное чувство настоящего. В этот период я побывала в Вашингтоне на конференции по ландшафту и с благодарностью вспоминаю неожиданную легкость по утрам. Очертания реальности перестали расплываться. Прекрасны были не только деревья, восход солнца или цветение декоративной капусты (род Brassica), рассаженной по всему городу, но даже тюбик зубной пасты и баночки с кремами для лица. Мне легко давалось и даже доставляло удовольствие утреннее умывание. Я снова поверила в возможность начать новый день, чтобы жить сегодня и чтобы наступило завтра.

Факты моей жизни прояснились, и я была способна думать о них с новой долей решительности. Нет, не для того, чтобы исправить их – то было ровное, спокойное осознание, что дела обстоят именно так и что их вовсе не следует воспринимать как катастрофу.

У меня нет никаких хобби или желания ими обзаводиться.

Я много читаю, не всегда самые лучшие книги, частенько говорю, будто люблю биографическую литературу, хотя на деле редко дохожу до конца – приближение чьей-то смерти слишком давит на меня.

Я не очень-то хорошо готовлю.

Я не умею петь и больше не играю ни на каких музыкальных инструментах.

Животные со мной терпеливы, но не тянутся ко мне.

То же самое можно сказать и о детях.

Я не умею рисовать, не владею иностранными языками.

У меня есть кошка Хестер, которая несомненно одинока.

Я мало путешествовала, что особенно огорчительно, поскольку моя фамилия Эттавей – староанглийская и означает «у дороги» – то есть раньше она принадлежала кому-то жившему у дороги. Давным-давно на туманных вересковых пустошах началось сочинение имен. Люди осмотрелись, увидели ясень (Эш) или целую рощицу из таковых (Эшворт), приспособив под себя такие же фамилии. А другие сделали акцент на своем ремесле (Смит, Поттер, Мейсон[2]) или на городе, возле которого они жили (Уоллз[3]). Зато моя предшественница вдохновилась дорогой, способом передвижения и путешествий. Может статься, что она стояла возле дороги точно так же, как и я стою порой на мосту над железной дорогой, что возле моего дома в Анневиле, – стояла и смотрела на юг, а потом на север, размышляя, в какую сторону лучше отправиться.

Я работаю садовником при университете, хоть это и не совпадает с моими изначальными планами. Первыми растениями, за которыми я ухаживала в детстве, были африканские фиалки на моем подоконнике – они очень страдали, а потом умерли. Их бархатные листья не переносили воду, а я безжалостно их поливала. Потом была красная герань: она продержалась сколько смогла (около двух недель) – в тени, на книжной полке. Не помню, кто мне дал эти растения и почему я была так вопиюще невнимательна к ним, хотя, например, старательно ухаживала за своей комнатой. Помню, что, когда мои подопечные умирали, я относила их в компостную кучу за гаражом, и каждый такой печальный ритуал все больше убеждал меня в том, что я не дружу с растениями.

В общежитии колледжа у меня было несколько пыльных растений, и во время моего недолгого проживания в Нью-Йорке тоже, но в студии было слишком мало солнечного света, чтобы поддерживать в них жизнь, как бы я ни старалась. А по возвращении в Анневиль во мне что-то поменялось. Я вдруг захотела сразу целый сад. Через несколько лет кто-то объяснил мне, что слова guardian и garden[4]имеют общий корень, означающий «безопасность, укрытие». В каком-то смысле я вернулась домой, чтобы ухаживать за мамой. И тогда я начала читать книги по садоводству, рисовала планы. Я была преисполнена энтузиазма и оптимизма и хотя махнула рукой на другие стороны своей жизни (например, на поиски работы или квартиры), считала, что наградой будут охапки цветов, которые принесут нам всем облегчение.

Это не сработало, но интерес остался, и я подала документы в университет на специальность ландшафтная архитектура. Ландшафтные архитекторы создают приятное природное окружение, чтобы люди радовались. Предметом радости может быть задний двор, парк, кампус или детская площадка, общественная дорога, шоссе или парковка. Нас научили тщательно анализировать место для посадок и создавать дизайн, который бы гармонировал со всем окружающим. Через два года я устроилась в команду садовников при университете. Оказалось, что меня больше интересует работа с растениями как таковыми, нежели само оформление пространства.

Мое место меня устраивает. Мне нравится Сьюзан Минт, иногда, если нужно разбить клумбы по всему кампусу, к нашей работе присоединяется наш босс Блейк О’Делл. Сью старше меня лет на десять: она гордится, что никогда не работала в закрытом помещении. «Я взялась за грабли еще в детстве, и это был приработок к моему пособию, – рассказывала она. – Ни разу об этом не пожалела».

Целыми днями мы говорим только о нашей работе, но иногда Сью прорывает на большее. То есть этим я хочу сказать, что не знаю, друзья мы или нет, но добрые коллеги точно. Мне нравится ее чувство юмора. Однажды, обсуждая одну нашу знакомую (она тоже садовый архитектор), Сью заметила: «Она любит передизайнить. Господи, и все это с таким серьезным лицом».

А сейчас Сью говорит мне:

– Мне ночью странный сон приснился.

Мы сгребаем листву возле здания факультета английского языка, чтобы не пробились еще слабые по весне сорняки.

– Будто бы у меня собственная компания, и моя знакомая просит, чтобы я привела в порядок ее сад.

Сью расправляет спину, давая себе отдых.

– Она просит поменять русло речки – чтобы та протекала через ее гостиную.

Я перестаю грести.

– Что?

– Да-да, понимаю. Поначалу я тоже побоялась все повредить. Ты права. Но чем больше я об этом думала, тем более разумной казалась идея.

Я стояла, ожидая продолжения рассказа.

– Ведь русла рек нужно охранять, так? Так почему бы не перенаправить их к себе в дом, взяв под защиту? Во всяком случае, во сне эта мысль показалась мне вполне логичной. И я выкопала извилистое новое русло, обложив его голубоватым песчаником. Получилось красиво, а потом все узнали о моем проекте и забросали просьбами.

– Кошмар какой.

Сью молча кивнула. От многолетней работы в саду руки у нее сильные, а кожа на них, выше линии садовых перчаток и до рукавов черной футболки – заметно темнее.

– И какое было название у твоей компании во сне? – спросила я.

– Не знаю. Вроде его не имелось.

Я не нашлась что сказать, а у Сью было такое выражение лица, словно она пожалела о рассказанном сне. И мы продолжили сгребать листву.

Идея посетить друзей возникла у меня весной, после прочтения в газете материала, посвященного годовщине памяти Эмбер Дуайт. Пятнадцать лет назад, в марте, в горах Северной Каролины разбился самолет, на котором летела Эмбер со своими родителями. У ее отца была лицензия на управление небольшим самолетом, и он возил ее по стране, чтобы она могла продвигать свою первую в жизни книгу. Никто из семьи не выжил.

По Эмбер горевали во всех уголках страны. Известный онлайн-журнал создал страничку, где люди оставляли свои воспоминания о ней. Заметьте – это было еще до создания «Фейсбука» и «Твиттера», и на странице можно было постить только тексты. В течение нескольких месяцев страница пополнялась новыми прекрасными историями про Эмбер без возможности комментировать. Эта страничка существует и по сей день, и можно прочитать все, что там написано, безо всякой какофонии мнений. Во всем этом есть некое тихое изящество и камерность, которых так не хватает современному интернету.

Большинство ее друзей были писателями, кто-то более известный, кто-то менее, и все тексты получились хорошими. По ним я поняла, что Эмбер была необыкновенным человеком. Люди пишут о ее благородстве, надежности, веселом характере и любви к приключениям. Эмбер хорошо разбиралась во многих вещах, начиная от запчастей для подержанных машин и заканчивая рецептами шоколадных пирожных. Она была упрямой и категоричной, но все отмечают, что ее точка зрения базировалась на хорошей информированности и вдумчивости, что только шло на пользу для решения той или иной проблемы. Каждый отмечает тот факт, что знакомство с Эмбер меняло их жизни и что забыть ее невозможно.

На страничке есть ее фото, и мне кажется, что она сама себя сфотографировала. Эмбер смотрит прямо на тебя, слегка наклонив голову, на губах играет полуулыбка. Создается полное впечатление, что она умела выслушивать других людей.

Эмбер была костром, вокруг которого собирался народ. Все тянулись к ней, и эти люди, возможно, также помогли друг другу изменить свои жизни. Эмбер создавала поле для новых возможностей.

– Хелен.

Прочитав сайт от начала до конца, я стала его перечитывать. Восхищение смешивалось с горечью осознания, что сама я не была знакома с Эмбер. Мы росли в разных штатах, но из некоторых воспоминаний я поняла, что обе мы оказались в Нью-Йорке в один и тот же год, в один и тот же месяц. Пока я питалась лапшой быстрого приготовления и гуляла в Центральном парке, она закатывала званые вечера – но не потому, что была богатой, а потому, что завораживала собой людей. Впрочем, она не просто завораживала, но и была добрым и деятельным человеком.

Я живу в доме десять лет и до сих пор не знаю, как зовут мою соседку. А вот Эмбер знала всех своих соседей, и с каждым ее объединяла какая-нибудь милая история. Например, ей понадобилась оранжевая краска для гостиной, а сосед внизу оказался дизайнером по интерьерам. А кто-то живущий выше научил ее шить. Я пробовала подражать Эмбер и как-то испекла банановый хлеб, а на Рождество одаривала соседей пуансеттиями[5]. Но такого эффекта не получилось. Только Эмбер умела так легко задружиться.

– Клэр.

Эмбер играючи налаживала мосты с людьми, красила свою комнату в веселые цвета, пока я стирала свои вещи в прачечной. Оно и неудивительно, ведь я сама что-то упустила в этой жизни и всегда знала, что у других больше друзей, чем у меня. Эмбер была уникальным другом для многих, и я хотела бы оказаться втянутой в ее орбиту, пусть даже потом и пришлось бы разделить общую боль, связанную с ее потерей.

Читая текст за текстом, я понимала, что Эмбер обладала особым талантом дружить – и вдруг я поняла, что это дается свыше, как талант певца или хорошей стряпухи. Нужно уметь дружить, а я определенно не умела. Друзья у меня были, конечно, но чтобы целое сообщество… Нет конечно. Возможно ли представить, как вся наша могучая кучка сорганизовалась и сняла дом на берегу моря, где предалась бы необузданному и в то же время душевному веселью? Да нет, нереально. Большинство моих друзей не знают друг друга, но даже если б и так, никто не стал бы воспринимать меня как центр притяжения.

Читая все эти рассказы, я попыталась представить, написала бы я нечто подобное про собственных друзей. Или они про меня. Я подумала о своей самой старой подруге Линди – мы знакомы с седьмого класса. Мы вместе гоняли в сокер, играли в школьном оркестре, а однажды поспорили в Dairy Queen[6], что полезнее – шоколадный соус или клубничный. Мы поступили в разные университеты, я вернулась в родной город, а Линди нет. Иногда мы видимся, когда она приезжает с детьми к своим родителям, а так мы мало общаемся. Линди – добрая, творческая натура, и если вдруг завтра я решу ей позвонить, она наверняка обрадуется. Я считаю ее другом в основном благодаря нашему общему прошлому, но знаю ли я ее на самом деле? Мы действительно друзья или просто два человека, чьи пути пересеклись в детстве – а это то самое время, когда легко задружиться.

Эмбер я знала всего один день. Пиарщики объединили нашу встречу с читателями, и мы успели попить вместе кофе. После школы у меня было не так много друзей, но вот Эмбер мне сразу понравилась. Возникло чувство, что мы подружимся. Надеюсь, что у нее тоже. Сердце разрывается от мысли, что этому не бывать.

– Элизабет.

Дак Вудс

Я живу вместе со своим отцом, его зовут Эрл Эттавей. Ему восемьдесят, и я старший ребенок в семье. Несколько лет назад он потерял своего сына, то есть моего младшего брата. Потерял в том смысле, что тот уехал жить на западное побережье. Потерял – это мы так излагаем свои мысли, имея в виду, что брат не приезжает сюда. Эттавеи вообще – кладезь всяких эвфемизмов.

Отец построил наш дом на Тодд-лейн, когда ему было сорок, в год моего рождения, и это его единственный продукт физического труда, потому что отец живет сугубо интеллектуальной жизнью. Пока дом строился, родители жили в небольшом бунгало, которое теперь принадлежит нашим соседям Фордам. Их дом мне больше нравится, но отец отгрохал двухэтажный особняк в колониальном стиле, потому что, будучи молодоженами, мои родители восхищались такими постройками, и отец решился. Ученый вдруг захотел заняться кирпичной кладкой, поработать руками. И по сей день наш дом – самый большой в районе, который постепенно начинает становиться светским. Дома, долгие годы находившиеся в благородном упадке, стали красить в исторически правильные цвета. Придомовые территории, прежде не знавшие ничего, кроме тележных газонокосилок, теперь профессионально засажены всякими растениями, а дорожки посыпаны гравием.

Как садовод я должна бы радоваться, что люди заботятся о своей земле, но ведь они просто нанимают ландшафтных архитекторов. Заботиться о земле и ничего не делать самому – все равно что есть, не открывая рта. Большинство соседей просто хотят, чтобы их владения имели привлекательный вид. Им подавай идеальную траву, юбочки из мульчи вокруг деревьев, клумбы с красивыми цветами интересной текстуры, и чтобы за всем этим было легко ухаживать. Поэтому почти всегда дело ограничивается четырьмя-пятью вечнозелеными кустами (как правило, из рода Juniperus или Thuja), немного азалий и гортензий, возможно барбарис, декоративная трава – и все это высажено в монотонных пропорциях. Мой босс Блейк О’Делл называет такой подход ДЛ – для ленивых. На днях я проходила мимо одного дома, где садовник обрезал сучья и включил в дизайн густого красного цвета лилейник (Hemerocallis). Идея хорошая, но я сразу подумала: все это окончится ничем, когда хозяева поймут, что для аккуратного вида отцветшие цветы нужно обрывать.

Наш район называется Дак Вудс, хотя рядом нет ни уток, ни леса[7]. Дак Вудс имеет треугольную форму, гранича с железной дорогой, скоростным шоссе (под этим я подразумеваю, что при разрешенной скорости пятьдесят шесть километров все несутся со скоростью восемьдесят) и рекой. Папа говорит, что Дак Вудс всегда так назывался – в честь одной старинной семьи. Должно быть, так оно и есть. Университет от нас в трех километрах, и наша местность достаточно сельская, чтобы выращивать кур, но слишком городская, чтобы жечь костры. Достаточно городская, потому что у нас есть тротуары, и недостаточно городская, потому что здесь нет ни многоквартирных, не даже двухквартирных домов. Достаточно сельская, чтобы держать кошку, но недостаточно городская, чтобы тут появилась ассоциация домовладельцев со своими нормативами.

Отец знает всех на Тодд-лейн, часто оставляет цветы на ступеньках соседей, принимая в ответ благодарственные открытки. Вместо ваз он использует молочные пакеты, которые забирает из баков в центре по переработке. Он отрезает верхушки, наливает воду, ставит туда цветы из нашего придушенного сорняками сада и несет их, разбрызгивая воду на свои бежевые штаны и тенниски. Как-то я спросила, почему бы не взять баночки из-под варенья или даже что-то поменьше, а он сказал: «Мэй, если б у тебя были дети, ты бы знала, что ни одному родителю не понравится иметь на ступеньках что-то стеклянное. Ребенок может наступить и пораниться».

А я знаю нашу улицу по-другому. Знаю, например, что фургончик UPS[8] проезжает из одного конца в другой за полчаса, потому что на Тодд-лейн живет много людей «покупательного возраста» – молодые пары с детьми или молодые пары с детьми на подходе. Коробки варьируются от Pottery Barn[9] до Walmart[10], но внутри все равно все одинаковое.

Дак Вудс – прекрасное место для изучения камерных пространств размером с пол-акра[11], общение между которыми не ограничивается простым обменом шутками или одалживанием ингредиентов для выпечки. Один дом чрезмерно украшают на Хэллоуин, другой – на Рождество. Кто-то держит кур, а кто-то слишком надолго выпускает свою собаку. На той стороне, в третьем доме от железной дороги, хозяйка выделила часть земли беженцу, чтобы тот выращивал урожай для своей семьи. А еще через три дома женщина бьется над образцовым садом, отчаянно пытаясь спрятать телефонный столб в центре заднего двора. Он оказался там, когда хотели построить, но не построили сквозную дорогу, и торчит между высаженными по кругу деревьями тиса среднего (Taxus x media «Hicksii»), который никогда не вырастает выше трех метров и способен скрыть телефонный столб разве что от ежика. Еще через четыре дома от нее живет семья, которая постепенно превращает свою землю в забетонированную площадку для спорта. То ли таким образом они пытаются сэкономить на садовнике, то ли питают надежду, что однажды их сын попадет в NBA, – но стук мяча, ударяющегося о не очень-то грамотно устроенное покрытие, по вечерам преследует всю улицу. Его мать поднаторела в контейнерном садоводстве, уверяя всех, что благодарит Бога, не пославшего ей ни одного дерева. Она входит в группу активистов, требующих срубить старый дуб возле игровой площадки на школьном дворе. Дуб совершенно здоров, но ее беспокоят длинные ветви, нависающие над детскими качельками-карусельками. Древоведы удостоверили, что дерево крепкое, и другая группа родителей написала петицию, заявляя, что им нравится тень, но эта тетка ужасная перестраховщица. Фургончик UPS чаще всего останавливается именно возле ее дома, и я понимаю, что от заказов всего на свете онлайн до убийства ни за что старого дерева – всего один шаг.

По нашей стороне, в третьем доме от железной дороги живет женщина, которая никогда не выпускает на улицу своих пятерых кошек, но кормит на улице птичек. Каждый раз, проходя мимо, я обязательно вижу в окне две или три насупленных кошачьих мордочки, но не испытываю при этом грусти, потому что сердце мое – на стороне птиц. Моя Хестер тоже не выходит на улицу. Только сложно представить, какой запах стоит в доме этой кошатницы. Через два дома от нас в другую сторону проживает молодая семья, и на их лужайке вечно валяются разноцветные пластиковые лопаточки, совочки и прочее. Их никогда не убирают, и они уже выгорели на солнце. Однажды родители обрызгали кусты камелии серебряной краской-спреем. То ли они так детей развлекали, то ли это их садоводческая фантазия, не знаю. Возле дома, что на углу, висят китайские колокольчики, и все время кажется, что кто-то гремит посудой. А в задней части углового дома с другого конца устроили студию по йоге, что является нарушением градостроительного кодекса. Это может беспокоить лишь женщину с идеальным садом, но йога-инструктор высадила такую красивую розовую клумбу на передней лужайке, что соседка не ропщет.

Наше творчество в ландшафте не всегда доставляет другим удовольствие, но все же остается весьма занимательным.

Я пытаюсь быть хорошей соседкой. Убираю тыкву с улицы после Дня благодарения и выключаю рождественские фонарики ровно первого января. Да, мой задний двор зарос травой, но передняя лужайка ухожена. Я сгребаю листья, чищу дорожку от снега и сыплю соль на лед, чтобы он растаял. Знаю, что мой отец подолгу задерживает соседей своими разговорами, в которых все время переходит на тему выращивания помидоров или Второй мировой. Он выматывает их своими рассказами о людях, живших тут сорок-пятьдесят лет назад. Сначала все изображают интерес на лице, только сколько раз можно слушать про миссис Профитт, что вырастила своих девятерых детей в трехкомнатном бунгало, которое можно рассматривать только как стартовый дом? Почему было не покинуть его уже при рождении второго ребенка и не переселиться в дом побольше, поближе к хорошей школе?

Думаю, моего отца любят, понимая, что уважение к прошлому – это очень правильно. Никто больше не говорит «негр», но ведь также никто не стремится выращивать помидоры из семечек, чтобы они созрели ровно к четвертому июля. Пожилой возраст дает отцу право поражать соседей богатством своего вокабуляра и разнообразных хобби, и пока он говорит, детишки дремлют в прогулочных колясках или носятся по лужайке. Его прощают, как прощают пускающих слюни старых котов. Он доживает свою жизнь здесь, на этой улице, а у других она только начинается. И если они умеют сравнивать одно с другим, то скорее считают его трогательным – ведь сами они ни на секунду не допускают мысли, что могут закончить свои дни в этом скромном месте, на этой узкой улочке, по другую сторону железной дороги от университета.

Пятнадцать лет назад отец переделал цокольный этаж в жилое место со своим выходом и двориком-патио. А остальную часть дома отдал мне. Я предлагала поменяться. Тогда уже было ясно, что я остаюсь, и я хотела цокольный этаж для себя, а он пусть заберет дом. Но отец отказался. Поэтому я переехала в бывшую комнату брата. Свою собственную я больше не хотела.

«Эль Пуэрто»

Один мой знакомый в Анневиле, Лео Сантос, является владельцем автомастерской. Лео нравится, что я ухаживаю за своим синим «Таурусом», или просто Бонни. А мне нравится, как он работает, нравится баннер над входом: БИЗНЕС, ОРИЕНТИРОВАННЫЙ НА ЖЕНЩИН. Лео также держит мексиканский ресторанчик «Эль Пуэрто», рядом с торговым центром «Вэйсайд». Его родители переехали в Америку, когда Лео было шесть лет. Отец открыл мастерскую, а идея с баннером принадлежала матери Лео, насмотревшейся, как в подобных заведениях обращаются с женщинами. И она же предложила сделать такую вывеску. Бизнес у Лео шел хорошо, а когда родители состарились, он перевез их за город, и у него остались деньги, чтобы вложиться в увядающий ресторанчик. Он сделал из него прекрасную такерию[12] «Эль Пуэрто».

Лео добрый, честный и открыт строго по расписанию, чего не скажешь про заведение «Уютное Местечко Миссис Ким», что с другой стороны «Вэйсайда». Очень часто «Уютное Местечко» закрывается раньше положенного и отказывается открывать дверь, сколько ни показывай на часы. Когда прошлым летом какие-то мальчишки поработали с баллончиками, превратив вывеску в «Неудобное Местечко», я никак не посочувствовала миссис Ким.

Лео говорит, что формула успеха для бизнеса в маленьком городке – это традиция и регулярность. Мне кажется, что он прав. Два раза в неделю я прихожу в «Эль Пуэрто» и заказываю буррито – в понедельник после работы, а в четверг мы отправляемся туда с отцом. Он у меня заслуженный профессор в отставке, но университет выделил ему крошечный кабинет, и четверг – его присутственный день. Лео называет отца английским профессором, а отец его больше никак не называет, когда я сказала, что «мексиканский автомеханик» звучит не очень уважительно.

– Но ведь это же шутка.

– Но Лео – мексиканец.

– Может, тогда просто «механик»? – спросил отец.

– Нет, он же еще и повар.

Я люблю мексиканскую пищу, а «Эль Пуэрто» находится в шаговой доступности от нашего дома. Окна ресторанчика выходят на парковку «Вэйсайда», так что место там не очень, хотя многие окна в Анневиле тоже выходят на парковки. Мы понастроили их тут с запасом, так что большую часть времени эти асфальтовые проплешины, на которых не способно вырасти ни одно растение, просто плавятся под солнцем. Но парковки очень удобны для репортеров, чтобы взять интервью. Попробуй подойти к человеку, когда он находится в собственном саду – скорее всего он тебя пошлет. Но стоит подловить кого-то возле их джипа, припаркованного вблизи Costo[13], и тебе расскажут хоть что. Мы с Лео ровесники, и он, так же как и я, обращает внимание на названия. Многие жилые районы имеют красивые имена, не имеющие, правда, никакого отношения к реальности. Например, в Анневиле есть местечко Утесы, хотя никаких утесов поблизости не наблюдается, Цитрусовая Роща (вообще не наш климат: мы находимся в седьмой зоне морозостойкости) и дом престарелых «Восход Солнца», хотя большая часть окон смотрит на запад. И мне понравилось название нового квартала – Каменные Ворота.

– По крайней мере, это выполнимо, – сказала я Лео.

– Но людям хочется чего-то более возвышенного, – возразил Лео.

Хотя «Вэйсайд» и называется супермаркетом, он очень даже неплох благодаря своей старомодности и вывескам на разный манер. Некоторые парковки обсажены небольшими деревьями, чаще всего лягерстремией (Lagerstroemia). Подобно кролику среди чистого поля, стремящегося сигануть в рощицу, я предпочла бы припарковаться возле деревьев, но «Вэйсайд» этим не озаботился. Земля за гипермаркетом идет под уклон, и в лощине имеется небольшой подлесок. Воздух там прохладен, и всегда много птиц. Часто оттуда слышится пение скворцов, а за дальним краем лощины начинается пригорок, обозначающий границу Дак Вудс. Много лет назад кто-то рассыпал на лугу семена диких неместных цветов, которые буйствуют там до осени, пока городские власти не начинают косить траву. И этот лес, и луг занимают площадь чуть меньше футбольного поля.

В мае перед «Эль Пуэрто» появились строители и начали сносить большую часть парковки. Сразу пошли политические шутки – «Собираетесь стенку возводить? El pequeño muro[14]?» Лично я решила, что просто возникли какие-то проблемы с водо- или газопроводом, а потом вдруг появился баннер: СКОРО ЗДЕСЬ ОТКРОЕТСЯ УЛИЧНОЕ КАФЕ!

Я сразу поняла, что это задумка Лео. Позднее стало известно, что он выхлопотал разрешение расширить свою зону за счет парковки, обязуясь вносить городу небольшую месячную плату. Он хотел создать тротуарное кафе, каких в городе много, особенно на территории университета, хотя там пошикарнее. Большую часть работы Лео делал сам, и через пару месяцев рядом с «Эль Пуэрто» появился низкий деревянный помост со столиками и высокая стойка, за которой можно сидеть, обозревая парковку. Лео установил освещение, купил красные пляжные зонты и свечи в плошках. У него прекрасный вкус, и результат получился отменный. На фоне супермаркета это место выглядело разительно элегантным. Лео назвал эту пристройку «Променад Эль Пуэрто», а в день открытия, ознаменованный бесплатными лепешками тако, через всю парковку к нему выстроилась очередь.

«Таурус»

Есть одно место, на углу между университетом и магазинчиком Be Main[15], где я могу поставить Бонни на нейтралку, убрать ногу с педали тормоза, и она не сдвинется с места ни вперед, ни назад – настолько тут ровное покрытие. Я рассказала об этом отцу в последний четверг мая, когда мы отправились в «Эль Пуэрто». Я сама заехала за ним на работу, поскольку его машина была на ремонте у Лео. Сначала отец заинтересовался этим наблюдением, но сзади завизжали шины другого автомобиля, и отец сказал нечто странное:

– Нет на свете другой страны, так сильно любящей автомобили, но при этом так плохо умеющей водить.

Я напряглась. Его любое обобщение воспринималось лично.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мы больше не ходим, не плаваем под парусами… – Он откашлялся, и я подумала, что сейчас он толкнет речь. – Жажда летать мертва, исследования космоса – сплошная насмешка. А вот наши отношения с автомобилями продолжаются. И их названия свидетельствуют о нашей тяге к приключениям и богатству. Взгляни хотя бы на этот.

Перед нами ехал «Форд Экспедишн», а по соседней полосе – «Меркьюри Сейбл»[16].

– А как насчет «Тауруса»[17]? – спросила я и приоткрыла люк в крыше. – Не такое уж гламурное имя.

– А что с «Таурусом»?

– Ну, это же «Форд Таурус».

Он посмотрел на меня.

– Так это «Таурус»? Как знак Зодиака?

– Да, как и у тебя. Просто у меня седан.

– Знак Тельца.

– Я думала, ты знаешь.

– Нет, не знал.

– Моей первой машиной была «Фиеста». «Фиеста», «Таурус», а потом будет, как я надеюсь, гибрид.

– Поведай мне свою биографию, и я догадаюсь, какие книги ты читал.

По его тону я догадалась, что это цитата. Я включила радио. Отец и прежде говорил, что я слишком много времени уделяю своим машинам, имея в виду, что пора обзавестись семьей. Интересно, американская мечта – скорее дом или машина? Что больше предпочитает мечта – пускать корни или двигаться? Большинство людей так и не могут с этим разобраться.

– Как поживает наш английский профессор? – поприветствовал нас Лео, когда мы вошли в «Эль Пуэрто». Он крикнул поварам, чтобы принесли любимое блюдо моего отца (буррито с фасолью пинто и соус гуакамоле) и проводил нас к столику.

– Благодарю вас… сэр. – Отец кинул на меня быстрый взгляд и отвесил легкий поклон. Лео улыбнулся и ответил тем же.

– Тебе известно, что он невосприимчив к ядовитому плющу? – сказал отец, когда Лео ушел.

– А ты откуда знаешь?

– Он сам мне сказал. Мы иногда общаемся и без тебя.

Я раскрыла меню, а отец вытащил из кармана благодарственную открытку – судя по почерку, написанную кем-то из соседских детей.

– Это от Беллы, – сказал он, показывая мне открытку. – А ее младшего братишку зовут Генри. Я принес им из сада эхинацею.

Под садом отец имеет в виду клумбу за домом – я посадила ее несколько лет назад, а потом забросила. Многолетники, самые стойкие, продолжали цвести среди сорняков.

– Как мило, – сказала я, возвращая открытку.

– Они наши соседи.

Я это знала. Знала, что Жанин, мать Беллы и Генри, частенько замирает на передней лужайке, разглядывая свой клен платановидный (Acer Platanoides). Это самое мое любимое дерево на нашей улице. Часть его сердцевины уже погибла, но клен платановидный обычно умирает медленно, начиная с макушки. Вот он и стоит средь нашей зеленой улицы словно закаленный в боях воин. Мне бы хотелось, чтобы он был у нас, перед моими окнами, потому что я ни за что бы его не срубила. Но мне неведомо, что думает о деревьях Жанин.

– В самом деле? – говорю я отцу.

Он слегка нахмуривается, и какое-то время мы молча едим сальсу и кукурузные чипсы. Несмотря на возраст, отец очень аккуратно ест, и это радует.

Многие наши соседи с Тодд-лейн, как Жанин, например, переехали сюда пять-шесть лет тому назад. Но есть и те, которые живут тут гораздо дольше и помнят меня еще ребенком. И тем не менее мы приветствуем друг друга лишь легким взмахом руки. Если честно, меня это вполне устраивает, потому что не знаю, надо ли заводить с ними разговор о трудных моментах своей жизни и стоит ли как-то объяснять свою чудаковатость. Может, обойтись вывеской? Точно – давайте развесим по улице вывески, объявляя всему свету о своих трагедиях и разочарованиях. Получится полезно и весьма по-соседски.

– Правда лишь то, что мы живем рядом, – сказала я.

Ясень

(Fraxinus excelsior)

Следующим вечером я обнаружила в почтовом ящике скан картинки с ясенем обыкновенным (Fraxinus excelsior), а в правом верхнем углу стоял вопросительный знак. Произрастает ясень на Британских островах и легко приживается среди известняковых скал, где в почве много кальция. По форме семена ясеня похожи на ключи от средневековых замкóв, а его крона благодаря раскидистым ветвям всегда открыта и пропускает много солнца. Ясеню отдается предпочтение при изготовлении топорищ, рукоятей для молотков, зубил, черенков под лопаты и другие инструменты, которые должны выдерживать большое усилие.

Благодаря многим своим качествам ясень – идеальное семейное дерево.

Я добавила картинку к стопке, что хранится у нас на микроволновке. Это мой отец выбирает для себя памятное дерево. Надеется, что университет посадит какое-то в его честь до того, как он умрет, а если нет, я должна сама определиться. В связи с чем меня мучает вопрос: какое дерево выбрать?

И вот уже три года отец складывает для меня портреты деревьев.

Тис

Когда в июне Лео открыл свой Променад, в местной газете вышла коротенькая заметка об этом. А в июле поэт с нашего английского факультета получил премию в пятьдесят тысяч долларов всего за одно стихотворение, что является мировым рекордом. Это событие попало в передовицы. Стихотворение посвящено тису ягодному (Taxus baccata) в университетском саду. В статью включили и фотографию тиса, и репринт стихотворения. Наша команда, состоящая из меня, Сью, Блейка О’Делла и пяти студентов колледжа на летней подработке, устроилась на ланч за уличным столиком и взялась читать статью. Блейк сидел с краю и плохо видел, поэтому когда мы со Сью закончили, то подвинули газету к нему и принялись за еду. Прочитав статью, Блейк подвинул газету к студенткам и тоже стал есть.

Стихотворение называлось «Темнеющий Тис» и состояло из 4 восьмистиший, 32 строк и 166 слов. Я это знаю, потому что Сью забрала у ребят газету и вслух начала считать. Когда она закончила, Блейк уставился на облака в небе, немного помолчал, а потом сказал:

– Примерно по триста долларов за слово.

Один из студентов присвистнул в знак удивления.

– Помню, как ты выращивала побег, – сказал мне Блейк.

– Да, и все думала, что да как, – кивнула я.

– Я считал это не очень хорошей идеей.

– Это правда.

– Токсичная листва с высоким содержанием алкалоидов – это на территории, где мы даже отказались от высаживания арахиса[18]. Мы сами напросились на проблемы.

– Да, но мы прикрепили табличку.

Блейк кивнул.

– А еще он растет слишком близко к зданию.

– И в этом месте стена имеет дефекты, – заметила Сью. – А корни под нее уже забрались. Каждый год архитекторы жаловались, но теперь перестанут.

Иллюстрация к стихотворению была очень некачественной. Тис – темное и таинственное хвойное дерево, произрастающее в Европе и Великобритании, но на этой черно-белой с выступающим зерном фотографии, сделанной года два назад, он скорее походил на плохо сформированную рождественскую елку. Издревле тис ассоциируют с кладбищами: эта традиция пошла от раннехристианских миссионеров, которые молились под его вечнозеленым кровом, символом жизни вечной. Древесина тиса по своей эластичности и крепости оставляет другие деревья далеко позади. Я надеялась, что люди захотят прийти и увидеть его своими глазами в маленьком саду. А потом я представила, как люди трогают его иголки, как по нему лазают дети, – представила и содрогнулась.

Именно я раздобыла побег от Фортингэльского тиса, что стоит в самом сердце Шотландии, в небольшой деревушке близ озера Лох-Тей. Я никогда не была там, но видела много фотографий этого дерева в церковном саду. Говорят, что ему около трех тысяч лет. Когда английские лесные хирурги объявили, что будут брать у дерева побеги для комиссии по лесному хозяйству, которая намеревается подрастить их и рассадить по всему Соединенному Королевству, я обратилась к главе нашего бюро по ландшафтной архитектуре, а тот в свою очередь связался c нашим офисом, сказав, что, приобретя побег, мы таким образом продолжим традицию университетских отцов-основателей, которые высадили на территории более сотни видов деревьев и кустарников. Историческое упоминание сработало, и в этом же году мой побег был торжественно посажен в землю во время церемонии в честь отцов-основателей. Саженец нашел свой приют в маленьком садике и был посвящен уходящей на пенсию женщине, занимавшейся у нас сохранением исторического наследия. Я не была с ней знакома, но, как и требует традиция, она сделала огромный вклад «в поддержание исторической территории». К счастью, никто не вешает памятные таблички, и все имена просто перечислены на сайте, но по крайней мере я знаю, кому именно посвящен этот тис.

Я забрала побег прямо в аэропорту и сразу же отправилась в университетскую теплицу, где посадила его в горшок и взращивала, пока он не был готов к пересадке. К концу весны он хорошо закрепился корнями в земле, потом еще три недели я его закаляла, хотя в самую первую укрывала специальным агротекстилем. Почву в садике я тоже подготовила, обогатив мягким известняком. В течение шести зим после каждого снегопада я обрезала молодые веточки, а на седьмой год заново провела оросительные работы, чтобы улучшить дренаж почвы.

Тис – одно из немногих хвойных, чьи семена формируются не в шишках, а в красных аррилусах – мякоть у них сладкая и неядовитая. Аррилусы – любимая пища дроздов. А вот остальные части дерева – ядовиты, поэтому мы оградили тис ландшафтной цепью и установили табличку:

ТИС ЯГОДНЫЙ

(TAXUS BACCATA)

ОТ ПОБЕГА ФОРТИНГЭЛЬСКОГО ТИСА В ШОТЛАНДИИ

ВОЗРАСТ – ОТ ТРЕХ ДО ПЯТИ ТЫСЯЧ ЛЕТ

ПОЖАЛУЙСТА, ПРОСИМ ПРИНЯТЬ К СВЕДЕНИЮ:

ЯГОДЫ, ЛИСТЬЯ И КОРА ЯВЛЯЮТСЯ ЯДОВИТЫМИ

Мы долго мучились с формулировкой. Администрация хотела написать внимание, я считала, что следует выразиться помягче – пожалуйста, не забудьте. В итоге все сошлись на просим принять к сведению, но в последний момент Блейк захотел прибавить пожалуйста. Тем не менее каждые пару лет кто-нибудь да жалуется, и я боялась, что деревом пожертвуют ради спокойствия матерей первокурсников. Но эта поэтическая премия, похоже, сохранит тису жизнь, чему я очень рада.

Тис стоит в одиночестве, и мне жаль, что это так. Многие ученые считают, что деревья способны задруживаться друг с другом, переплетаясь корнями, делясь жизненными соками и поджимая собственные ветки, чтобы другим тоже хватило солнца. Говорят, два соседних дерева становятся настолько близки, что когда одно из них умирает, следом за ним гибнет и второе. В пятнадцати метрах к западу от тиса стоит ель ситхинская (Picea sitchensis), замечательный образец. Непогода набегает с запада, и ель, прекрасно справляясь с порывами ветрами, создает защиту для тиса. Лучше хоть что-то, чем ничего.

Тис прекрасно себя чувствует. Есть кое-что, известное только мне и Блейку, поэтому сейчас мы многозначительно переглядываемся. Ведь именно мы отвечаем за деревья в этой части кампуса, замеривая их высоту и обхват ствола. Тис является долгожителем и должен расти медленно – чтобы достичь двухметровой высоты, на это обычно уходит десять лет. Моему тису пятнадцать лет, а он уже ростом шесть метров. Мы с Блейком не знаем, в чем тут дело, но дерево растет с необъяснимой стремительностью.

Поездки

Много лет подряд в августе наша семья отправлялась в Новую Англию, где проживала мать моего отца. Мы ехали напрямик, запасшись едой в сумке-холодильнике и останавливаясь на перекус в специально отведенных для этого зонах. Отец, брат и я относили к столу сэндвичи, а мама, как правило, оставалась в машине. Иногда я понимала, почему так, но иногда дремала и не могла отследить, отчего она расстраивается. Земля и деревья в это время года еще сухие, но воздух уже перенасыщен влагой. Смахнув пауков, я вытягивалась на скамейке и смотрела на облака. Все было такого цвета, как и положено: зеленые листья, синее небо, белые облака – как на детских рисунках. Безо всяких перепадов, необычной игры света, связанных с погодой.

Отец, как правило, прихватывал с собой свежую газету, и перекус затягивался. Мама курила сигарету, открыв дверь и выставив ногу из машины, а брат, засунув за щеку что-нибудь вкусненькое, купленное по дороге в автомате, бегал туда-сюда между родителями.

После перекуса мы снова садились в машину, вел всегда отец, а я пристраивалась сзади. Мама сидела возле отца, а брат – за ней. Здесь важны диагонали: я видела лишь краешек маминого лица, но не полный профиль – такое бывало, лишь когда она поворачивала голову, чтобы покрутить ручку радио или взглянуть на отца, и это меняло ее настроение в лучшую сторону. Точно таким же образом мой брат видел отца.

Вот так мы и росли: я смотрела на маму, а брат – на отца. Больше нет этой молодой семьи, мчащейся куда-то в машине, они вымерли, как некоторые млекопитающие. Где тот маленький светловолосый мальчик, носящийся от папы к маме с печеньем за щекой? К подростковому возрасту волосы его потемнели, но он все продолжал носиться как угорелый, пока не попал в Калифорнию. Где тот отец, что в конце августа принес в свой сухой сад лобелию пурпурную (Lobelia cardinalis) и годами пытался поддерживать в ней жизнь на негостеприимном клочке земли? Он давно забросил лобелию. Где та гипернаблюдательная девочка-подросток? Я тоже сдалась и стала обращать больше внимания на книги да растения.

Гостили мы у бабушки тихо, много читали, подолгу гуляли в лесу и почти ни с кем не общались. Помню, однажды вечером отец тщательно побрился и надел пиджак. Бабушка сделала фаршированные яйца, и нам с братом было велено тоже одеться поприличней. Я фиксировала события как приход заморозков: странно, но бодрит.

В доме, что ниже по улице, была организована вечеринка, почетная гостья была в парике и в толстых нейлоновых чулках телесного цвета. Она сидела в кресле у окна и хотя улыбалась иногда, разговаривала с остальными и даже пила джин с тоником, ни разу не поднялась с кресла. Ее сын, темноволосый мальчик десяти-одиннадцати лет, находился подле нее, и когда женщина пожаловалась на прохладу, он принес ей шаль. Отец тогда выпил на пару рюмок больше обычного, а позднее объяснил мне, что та женщина в парике умирает от рака. Она ушла, не дожив до сентября.

Идея коктейльной вечеринки принадлежала этой женщине, она так прощалась с друзьями и соседями. Моя бабушка была ее другом и настояла, чтобы и мы пришли с ней. Для меня это было удивительно, так как мои родители выдумывали любые отговорки, лишь бы не приглашать в дом гостей, тем более кого-то умирающего.

Из тех поездок к бабушке осталось особенное яркое воспоминание. Мы остановились на перекус, и я села на скамейку возле плюща обыкновенного (Hedera helix). Над головой паук сплел свою паутину, а я бросила в него семенной коробочкой, хотела посмотреть, что будет. Ни секунды не сомневаясь, паук обрезал вокруг нее нити и взялся за починку своего дома. Очень скоро он снова замер в центре паутины, которая теперь уже была под новым углом относительно земли.

Уроки вождения

В следующий раз увидев Лео, я спросила, – точно ли он трогал когда-либо ядовитый плющ.

– Моя мать считала, что я никогда не заболею ветрянкой, пока я не подхватила ее. Это случилось в тот период, когда она учила меня водить, – сказала я.

И тогда Лео достоверно описал мне плющ ядовитый, и я кивнула, что это он и есть.

– Так тебя учила водить твоя мать? – спросил Лео, продолжая стоять возле моего столика.

– Да.

– Нет. – Он улыбнулся. – За такие вещи отвечают отцы, – с наигранным апломбом заявил он.

– Во всем остальном у нас было традиционное распределение ответственности между родителями. Но именно мама учила меня водить. Она была в этом мастак.

– А отец нет?

– Нет, он тоже хорошо водит, но для мамы это было почему-то важно. Она взялась за это по какой-то своей внутренней причине.

Я сказала это и поняла, что так оно и есть, хотя раньше даже не догадывалась.

Когда мне было пятнадцать, вместо того чтобы отправить меня на курсы по вождению, по вечерам этим занималась со мною мама. Когда я научилась объезжать преграды и мотор не глох (мама настаивала, что я должна научиться пользоваться ручной коробкой передач), только тогда она разрешила выехать с круга. Мы слушали радио, и при нас было две баночки с содовой, хотя к своей я не имела права прикасаться до окончания урока. Я вела машину, а мама посасывала содовую, отбивая подбородком ритм музыки по радио.

К концу семестра мы уже ездили по холмистым местам кампуса (я должна была научиться взбираться в гору). Помню, как она указала в сторону украшенных к Рождеству окон студенческого общежития. Она назвала их «маленькие квадратики радости». Думаю, в те времена она была счастлива. Ей тогда исполнилось сорок. На следующий год она помогла мне с покупкой подержанного «Форда Фиеста», хотя у нее самой никогда не было машины. Когда «Форд» сдох, я купила «Таурус» первого поколения, все еще с ручной коробкой передач. Это и есть моя Бонни.

Я люблю водить, но за долгие годы в моей голове сложился целый архив автокатастроф, про которые я читала в прессе. Женщина шла в церковь, ее сбила машина на такой скорости, что голова оторвалась от туловища и отлетела на несколько десятков метров. Подросток ехал по лесной дороге, рябившей от солнечного света, проходящего сквозь листву, и его проткнуло веткой, которой он не заметил. Были и другие случаи. Я читала где-то, что регулировщики возле школьных переходов не имеют права помогать никому, кроме детей, даже старушкам, работающим локтями как крылышками для придачи скорости, потому что если что-то случится с детьми, на городские власти накладывается огромная ответственность. Мы пинаем своими машинами людей, но не имеем права коснуться человека, чтобы помочь ему перейти дорогу? Какое абсурдное правило, и в мире много таких вот нелепостей, о которых мы не можем говорить в полный голос. Я перестала жевать свой буррито. Вернулся Лео и спросил, не хочу ли я заказать что-нибудь другое, но я сказала, что нет, все прекрасно.

На Променаде было полно народу – Лео даже пришлось втиснуть семь дополнительных столиков, чтобы сделать это местечко еще более прибыльным, а никто и не возражал. После событий 9/11 «Макдоналдс» на той стороне улицы установил на крышу огромное количество национальных флагов, и они хлопали на ветру, создавая иллюзию морского побережья. За «Макдоналдсом», где-то в двухстах метрах отсюда (на столько же вытянулась очередь из машин), находится Barracks, гипермаркет побольше c магазинчиками Whole Foods, Bed Bath & Beyond, Barnes & Noble, престижной оптикой и Ruby Tuesday. Этот супермаркет пользуется бóльшим спросом, чем «Вэйсайд», который может похвалиться лишь «Эль Пуэрто», магазином принадлежностей для квилтинга[19] и семейной аптекой – это, если представить план, вдоль длинной части латинской буквы L. А в углу расположены салон-парикмахерская Shear Elegance (чье единственное украшение составляет крест, на котором висят три пары сланцев), а также пустующая торговая площадь с витриной и, наконец, «Уютное Местечко Миссис Ким!». Земля вокруг Barracks украшена лягерстремиями (чьи ягоды к концу лета приобретают ярко-малиновый цвет), пурпурным шалфеем, самшитом, туями и сезонным шпажником. Если Barracks набит под завязку, посетители паркуются возле «Вэйсайда», а дальше идут пешком, и это проблема для «Эль Пуэрто», ведь тогда народ предпочтет поесть в Ruby Tuesday либо перехватит сэндвичей в кафе при Barnes & Noble.

За соседним со мной столиком в предобеденной молитве две девочки склонили головы над красными корзинками с хлебом. В дальнем конце молодые мамочки ждут заказ, а их детишки болтают ногами в автолюльках. Несколько молодых людей сдвинули в центре два стола, но потом каждый уткнулся в свой сотовый. Один вдруг поднял голову, услышав, что по динамикам, которые с таким трудом установил Лео, играет музыка мариачи[20]. Парень поднимает руку, выставляет большой палец вверх, словно целясь в динамик из пистолета.

Лео приносит мой чек.

– А как ты реагируешь на комариные укусы? – интересуюсь я.

– Ужасно, все раздувается. А ты?

– А мне нипочем.

Он кивает в знак восхищения.

Липа войлочная

(Tilia tomentosa)

Ее листья имеют классическую форму карточной масти «черви». Древесина – бледно-коричневого цвета, и резчики любят использовать ее при изготовлении деревянных скульптур. Также из туи делают шляпные болванки, обувные колодки и клавиши для пианино.

Неплохой вариант памятного дерева для отца, и я даже начала подготавливать землю, а потом поняла, что скорее всего будут проблемы с экологическим ведомством. Они в этом плане очень придирчивы, к тому же есть твердо устоявшееся заблуждение, будто липа войлочная токсична для пчел. На самом деле поздним летом и ранней осенью, когда пчелиный цикл подходит к концу, остается не так много источников для сбора нектара, и они роятся возле липы, и некоторые из них там же умирают. Но ведомство пресекает даже ложную опасность для живых опылителей.

Последняя кислая вечеринка с виски[21]

В августе мы с отцом присутствовали на прощальной вечеринке старой четы Гоулдов, проживших на нашей улице тридцать пять лет, а теперь они продали дом и уезжают. Пришли и новые хозяева, а также десятки друзей и соседей. В этом доме Гоулды вырастили троих детей, но, послушав, как Бет Гоулд отзывается о своем переезде, я не услышала ожидаемой грусти. Бет сказала, что дом и сад слишком большие для них и что она с Филипом готова к новым приключениям. Кто-то спросил про детей – сильно ли они расстроились.

– Что вы, они сидят по своим домам, – ответила Бет. – Мы сами к ним ездим.

Единственной заботой было переназвать на новом месте вечеринки, которыми Гоулды так славились. Они планировали подавать другие напитки вместо виски и кислого эля, какие именно – они пока не решили.

Узнавая некоторых соседей, я дежурно улыбалась, ибо знала их слишком плохо, чтобы завести беседу. Ведь и они знают меня плохо и, возможно, не очень-то любят, а наше знакомство никак не продвинулось с того момента, как они сюда переехали. Некоторые обращались ко мне с просьбой забирать почту или поливать участок, пока они в отъезде, но сама я никогда не просила об ответной услуге. Кто-то одобрял мое проживание в отеческом доме: «ваши корни здесь», – говорили они. Но я-то давно здесь прижилась. Полагаю, что теми же самыми словами они подбадривают и себя, когда машины на скоростной дороге громыхают по шумовым полосам, мешая им спать.

Гоулды еще не начали паковать чемоданы, и я немного побродила по их прекрасным комнатам. Обстановка тут – очень уютная и элегантная, мебели – не много и не мало, цвета – приглушенные и гармонируют друг с другом, большие окна блестят чистотой. Атмосферное место, где много чудесных предметов, которыми пользуются с любовью. На пороге кухни я вдруг остановилась. Она здорово отличалась от остального дома. Везде – на магнитиках, подставках под ложки или горячее, на кувшинах, подсвечниках, полотенцах и на вышивках в рамочках – можно было прочитать крылатые выражения. Недолго пришлось гадать, чтобы понять основную тему:

Дружба слаще самой жизни (Святой Августин[22])

Дружба – это внутренний магнит (Юдора Уэлти[23])

Друзья – это семья, которую мы выбираем (Анонимный автор)

Счастлив дом, приютивший друга (Эмерсон[24])

Друзья – божественная апология отношений (Хью Кингсмилл[25])

Друзья проявляют любовь не в счастье, а в горе (Еврипид[26])

Даже на коробочках с салфетками Kleenex имелась надпись: Собирайте друзей вместе: Rassembler des amis. Сколько каллиграфических советов, собранных из разных веков, и каждый истерт до пастельных тонов. Мне хотелось понять – то ли это подарки от друзей на протяжении многих и многих лет, то ли это пожелания Гоулдов самим себе. Но ведь в любом случае это работает, разве нет? Этот дом полон друзей, которые любят хозяев и желают им самого лучшего. Гоулды счастливы, здоровы и не предаются лени. В словах Бет по поводу того, что дети редко их навещают, я не почувствовала ни нотки раздражения – она просто и любовно назвала их домоседами.

Я снова наполнила вином свой бокал, на котором не было (я это дважды проверила) никакого крылатого выражения, а только лишь бирюлька на ножке, чтобы твой бокал не затерялся среди множества других. Я не удивилась и этому. На посудомоечной машинке был прикреплен магнитик: Счастье – это когда твой друг… моет за тебя посуду.

Когда я вернулась к остальным, мой отец разговаривал с Бет, внимательно склонив голову – знакомая поза, означавшая, что ему интересна эта беседа и что он не хотел бы, чтобы их прерывали.

Возле стола я столкнулась с Филипом.

– Вы – дочь Эттавея, – сказал он.

– Извините, но да. – Светская беседа похожа на комедию: редко когда смешно и недалеко до точки кипения. Когда приходится что-то говорить в ответ, у меня рождаются сплошные клише.

Потом он сказал:

– Мне так нравилась ваша матушка. – И в голове моей сразу стало пусто. Сказать «спасибо» было бы неуместно, но что я должна была ответить? Я уткнулась взглядом в пол.

– Я помню, как она учила вас водить. Брала у нас фургончик «Фольксваген», потому что хотела, чтобы вы научились пользоваться ручником. Я ею восхищался.

Я помнила этот микрофургончик, но не помнила, чтобы он принадлежал Гоулдам. Они тогда ездили на синем «Мини Купере», и я точно восхищалась его маленькими габаритами.

– Вы хотите уехать отсюда? – спросила я.

– Конечно. – Он внимательно посмотрел на меня. – Как вы вообще? Собираетесь ли с отцом покидать это место?

На языке вертелось ответное «мы – лучше не бывает», и я с трудом сдержалась, чтобы не выпалить эти слова. Ситуацию спас кто-то из гостей, желающий сказать тост, и все столпились в гостиной.

– Простите, – сказал Гоулд, – меня зовут.

Подарок был от всей улицы (это первое, что было сказано), и все мы наблюдали, как Берт с Филипом вместе разворачивают его. Подарок вручили Берт, но она настояла, чтобы они вместе его распаковали. Филип снял бант, начал разрывать упаковку, передавая обрывки жене. Наконец, они склонились над серебряным блюдом и молча прочитали надпись. Потом они посмотрели друг на друга, в глазах у каждого стояли слезы. И Берт прочитала надпись вслух, голос ее срывался от волнения:

– «Скажи мне, кто твои друзья, и я расскажу тебе про твое будущее».

Все радостно зааплодировали. Вокруг крылатого выражения без указания автора, словно созвездие, были выгравированы фамилии всех соседей – некоторые из них знали Гоулдов по много лет.

Там была и фамилия Эттавей – я проверила перед уходом.

Тем вечером я бродила по комнатам нашего дома. В отличие от Гоулдов, тут ничего не было напоказ, и никаких крылатых выражений для всеобщего обозрения. Моему отцу восемьдесят, и он никогда не носил футболок с надписями. То же самое можно сказать и о маме. У нас было принято помнить стихи наизусть, а книги – выискивать и читать.

У нас есть полное собрание Оксфордского словаря английского языка, все двадцать томов. Отец подарил его маме, когда я родилась – как напоминание, что хотя ее жизнь сильно поменялась, язык остается неизменным. Эти тома занимают две нижних полки книжного стеллажа в гостиной. Я вытащила том VI, Follow – Haswed и нашла слово друг. Пускай на кухне Гоулдов полно прекрасных фраз, но для меня они – гибриды, как перекрестное опыление для достижения максимальной сладости. Мне же хотелось узнать самое раннее употребление слова друг в английском языке.

И вот пожалуйста – цитата из «Беовульфа»: «Heorot innan waes freondum afylled». (В Хеороте царила одна лишь дружба.) Я дипломированный филолог, и в колледже мы, конечно, проходили эту поэму, но я плохо ее помню. Я знала, что она имеется в отцовской библиотеке, и отправилась поискать ее в кабинете, выбрав перевод Шеймаса Хини[27] – потому что он самый последний и мне нравится обложка. Внизу отец что-то уронил на своей кухоньке, а потом в доме снова воцарилась тишина. Я открыла книгу и начала читать.

Вот что важно тут для моей собственной истории: в блистательном чертоге славного короля Хродгара под названием Хеорот пировали дружинные воины. Чудовище Грендель, происходящее от Каина, живет неподалеку на болоте вместе со своей матерью, и его раздражают звуки радостного пира. Каждый вечер Грендель приходит к окнам Хеорота, чтобы посмотреть, как славные мужи наслаждаются вином, песнями и дружбой. Наконец, звуки пиршества приводят его в ярость неописуемую: Грендель врывается в чертог и убивает почти всех воинов. И каждый вечер этот ужас повторяется, пока, наконец, люди не перестают приходить в Хеорот. И тогда появляется Беовульф и предлагает помощь Хротгару, дабы спасти трапезную. Вместе со своими воинами он устраивает пир, а затем все притворяются спящими. Когда появляется Грендель, Беовульф хватает его за лапу, словно для рукопожатия, и после долгого боя отрывает ручищу чудовища по самое плечо. Грендель бежит в топи и там умирает. На следующий вечер мать Гренделя приходит в Хеорот, ища отмщения, но Беовульф в итоге сокрушает и ее, злосчастную. В литературе встречается и много других таких же мстительных страшилищ.

Подведем краткую черту: «Беовульф» – поэма о том, насколько чревата жизнь без друзей. Люди закатили пирушку, а этого негодника не пригласили. Он дуется под окнами, затем учиняет кровопролитие, за что его убивают.

Еще короче: без друзей ты превращаешься в Гренделя. Многие не создают семьи и живут бездетными. Кто-то даже не знает своих мать и отца, у них нет родных братьев и сестер. Но не бывает людей, проживших хоть сколько на этом свете без друзей. А вот у Гренделя все не так, поэтому он и стал первым чудовищем в английской литературе.

Я подняла голову и увидела, что на меня таращится моя кошка. Я спросила, чего она хочет. Хестер отправилась в коридор, словно ища там ответ, потом вернулась, нежно обнюхала большой палец на моей ноге и удалилась.

В Хеороте царила одна лишь дружба. Мне хотелось бы вышить это высказывание крестиком и повесить его в рамочке на кухне. Чтобы всякий, кто прочитал это (ну, возможно, не абсолютно все), хотя бы немного задумался о собственной жизни.

Аварии

Последний день августа приходился на четверг. Всю неделю стояла влажная жара, но дневная гроза сотворила то, чего мы и ждем от нее, хотя это не всегда так, – она принесла прохладу. За ужином в «Эль Пуэрто» отец заявил, что хочет прогуляться домой пешком.

– А что с твоей машиной? – спросила я.

– Я заберу ее завтра.

– Не надо, я сама отгоню ее.

– Очень мило с твоей стороны. – И он протянул мне ключи.

Я села за руль, а не должна бы, потому что выпила целых две кружки пива.

Понятие сосед очень растяжимое. Ты говоришь «она моя соседка», и люди думают, будто речь ведется о друге. Если что-то идет не так, мы говорим: «О, я не очень хорошо ее знаю, она просто соседка», и все сразу понимают смысл сказанного.

Жанин сказала полиции, что вроде я не злоупотребляю выпивкой, а потом прибавила: «С другой стороны, я не очень хорошо ее знаю. Она всего лишь соседка».

Свидетель сказал, что ребенок «находился не так-то близко от машины».

В местной газете написали: «Университетский садовник попала в дорожную аварию», но это слишком запутанно, потому что на дороге вообще не было машин. Я объехала ребенка и врезалась на парковке в серебряный «Лексус», принадлежавший богатой студентке колледжа, проживавшей в доме, купленном на родительские деньги. Мой выбор, во что врезаться, был намеренным. Либо «Лексус», либо куст будлейи (Buddleia globosa), выращенный мистером Брейденом. Уже очевидно, на чьей стороне оказались мои симпатии. Никакие другие машины не пострадали, ребенок цел и невредим.

Я ехала слишком быстро, и это чистая правда. Две кружки пива после не очень сытного ужина были моей ошибкой, хотя уровень алкоголя в крови не превышал допустимую норму. Офицер оказался молод и снисходителен.

– Мэм, я буду вынужден выписать вам штраф, – сказал он и поморщился, потирая затылок. – Хотя не думаю, что вы представляете какую-то угрозу.

Не очень убедительно, но я все равно сказала спасибо. Накануне я ударила левым колесом своей Бонни по шарнирной черепахе, и она, словно крученая подача, улетела в канаву. А ведь я видела ее на дороге среди комочков грязи вперемежку с хвойными иголками, видела табличку с предупреждением, и все равно сбила черепаху. Я уверена, что проломила несчастному животному панцирь.

Правильно говорят, что беда не приходит одна. В начале сентября было непривычно холодно, и отец поскользнулся и упал на садовой дорожке. Я ложилась спать, но увидела в окно, как он упал. Я выбежала на улицу, он лежал на спине, спокойный и просветленный. Рядом валялся кактус в горшке, образец цветущего ночного эхиноцериуса (Selenicereus grandiflorus).

– Вызови, пожалуйста, 911, – сказал он.

– Для тебя или для кактуса?

Он улыбнулся, и у меня отлегло от сердца.

– Вызови тихую «Скорую», не хочу будить детей.

– Ты цел?

– Пожалуй. Но моя нога…

– Про каких детей ты сейчас говоришь?

– Про Беллу и Генри. Тех, что живут напротив.

– Тебе помочь?

– Нет. Очень больно. Возможно, бедро сломал.

Я зашла в дом, набрала «Скорую» и объяснила диспетчеру, что моему отцу восемьдесят и он стабилен, но, кажется, он сломал ногу или бедро.

– Тихая «Скорая»? – переспросила она.

– Я думаю, он имеет в виду, чтобы не выла сирена.

Диспетчер велела укрыть его потеплее, и я, положив трубку, принесла ему одеяло. Отец погрустнел.

– Я не хочу, чтобы тебе пришлось ухаживать за мной, – сказал он.

– Мне это ничего не стоит. – Слова мои прозвучали не очень-то убедительно, и я присела возле него.

Он заскреб пальцами по гравию, и на дорожке образовались маленькие проплешины.

– Можно полюбопытствовать, зачем ты средь ночи отправился за кактусом?

– Это для Бет Гоулд, она попросила. В их новом доме не такие высокие потолки, как они привыкли.

Selenicereus grandiflorus еще называют Королевой Ночи. Этот кактус цветет раз в год только ночью, и его цветок-лотос, источая необыкновенный аромат, к рассвету увядает. В Индии его называют Брахма Камал – в честь индусского бога сотворения всего сущего. Считается, что, если молиться этому богу, пока цветет лотос, все твои желания будут исполнены. Но кактус, который нес отец, еще не выбросил цветок.

Подъезжая к Тодд-лейн, «Скорая» выключила сирену, но некоторые соседи вышли на улицу: сплетя руки, они стояли и смотрели в нашу сторону, и по лицам их бегал сине-красный свет от мигалки. В некоторых домах к окнам прильнули детишки. Когда медики уже положили отца на носилки, подошла Жанин, прижав руки к груди и поеживаясь от холода.

– Чем-то помочь? – спросила она.

– Нет, спасибо. – Должно быть, я слишком резко ответила, потому что на лице ее появилось удивление.

– Я хотела помочь, – сказала она.

Помочь. Сейчас это слово указывало на определенного человека – Жанин Морот, мать Беллы и Генри, жену врача-резидента, вечно пропадающего на работе.

– Понимаю, – сказала я и выдавила: – Спасибо. – Я всегда чувствую, когда захожу слишком далеко.

Награды

Совсем недавно можно было наблюдать, как группа первоклашек сидит кружком на корточках, готовясь посадить свой первый в жизни садик или огородик или клумбу с хризантемами. Но нынче технологии дотянулись до всех, даже до детей. Теперь они играют в видеоигру «Растения против Зомби». Сама я никогда не пробовала, но, как понимаю, игроки проходят уровни, собирая растения, обладающие той или иной силой. И вот эти первоклашки и дети постарше (на мое счастье, такие уроки я проводила до пятого класса) любят представлять, будто нежные побеги, которые они виртуально сажают в землю, обладают чудодейственной сверхсилой. Только почему они не возьмут в толк, что процесс фотосинтеза не менее крут, чем замочить зомби? Увы. Я пыталась их понять, но не могу.

Если уж они так любят игры, я пыталась внести в уроки элемент соревновательности, делила класс на группы и объявляла, что победят те, кто первый завершит посадку. Но когда чья-то родительница пожаловалась, что детям не дают с собой хотя бы по горшочку с маргаритками, я отказалась от занятий. Мы живем во времена, когда каждому подай орден и у любого злодея есть в запасе душещипательная история. Люди перестали верить, что зло – это зло, а не просто результат неправильного выбора.

Блейк О’Делл поддерживал мое начинание, но потом сказал, что мне и впрямь лучше передать школьников в другие руки. Он распорядился, чтобы эти группы вели старшекурсники-добровольцы в рамках программы по защите окружающей среды. Из ребят бьет энергия, и они лучше взаимодействуют с детьми, хоть я побывала на одном занятии и видела, как студентка оторвалась от посадки, чтобы послать эсэмэску. И полкласса сразу же вытащили свои мобильники, а другая половина впала в прострацию, смирившись с тем, что преподавательнице более интересен ее телефон, чем они сами.

Блейка О’Делла нельзя назвать очень уж душевным человеком, и при случае он может включить «начальника», особенно когда плохо обращаются с растениями или когда добровольцы, которые должны бы строго следовать учебно-методическим рекомендациям, больше заботятся о своем загаре, а не о деле. Но он никогда не кричит, работает медленно и упорно, успевая больше других. Несколько лет назад отец рассказал мне, как в молодости они с мамой отдыхали в Альпах. Они настроились много успеть, покидая ранним утром свою горную хижину, набирая высокий темп и намного обгоняя пожилую группу, занимавшуюся скандинавской ходьбой. Но всякий раз после полудня эти люди вырывались вперед. Вот и Блейк такой же. Есть такая сказка про черепаху и зайца, и разве не удивительно, что она сбывается в реальной жизни?

В июле, вскоре после того, как был объявлен победитель поэтического конкурса, Блейк поставил перед начальством вопрос, что я, как человек, посадивший и вырастивший тис, ставший предметом поэтического вдохновения, тоже заслуживаю поощрения. Глава отдела ландшафтной архитектуры рассмеялась ему прямо в лицо, но помог декан, математик с душой ученого-ботаника – по словам Блейка, он часто наблюдал, как тот любуется тисом ягодным. На утряску вопроса ушло три месяца, и все это время Блейк ничего мне не говорил. И вдруг одним октябрьским утром он объявил, что «в знак признательности за мое служение университету и его историческим садам» я получаю месяц оплачиваемого отпуска и могу использовать его в удобном для себя графике на протяжении следующего года.

Эта история попала в газеты. В небольшой статье автор отдавала должное благородству университетского начальства. Поскольку уже пятый год подряд награды за поэтический конкурс уходят мужчинам, писала она, очень радостно осознавать, что хотя бы косвенно признание получила и женщина.

И все это сделал для меня Блейк, человек с грустными глазами и обветренным лицом. Мне в жизни не давали столько дней отпуска.

Сью сказала, что это мой мини-саббатикал[28].

Лео сказал, что это может изменить мою жизнь.

Отец спросил, отправлюсь ли я путешествовать. Он все еще пользовался при ходьбе костылем, оберегая едва зажившее бедро.

Перво-наперво я перечитала посты про Эмбер Дуайт. С последнего моего визита на сайт появились новые тексты. Что я сделала во-вторых? Отправилась к тису, прихватив термос и одеяло. Дойдя до места, я подобрала разбросанные красные и синие пластиковые стаканчики (вечером по комнатам пировали старшекурсники, наведываясь друг к другу в гости) и добавила в землю вокруг ствола удобрение. А потом сидела возле тиса и пила кофе.

Мне подарили огромное количество свободного времени, и хотелось использовать его с толком. Очень быстро я сделала для себя три вывода.

1. Мне не требуется одиночество для самопознания, хотя многие целый год ждут отпуска, чтобы продумать перемены в своей жизни. Я порядком устала от этой женщины, носившей мое имя. Мне не хотелось перемещать ее в Италию, устраивать для нее длительные пешие прогулки, карабкаться в горы или разбивать лагерь в лесу.

2. Мне хотелось понять, какова я с другими людьми и почему этот человек, являющийся мной, такой трудный. Я помню, что говорила мама, которая тоже не особо умела дружить: «Если тебе уютно в собственном обществе, ты никогда не будешь одинока». Но была в этих словах некая недосказанность.

3. Поход в книжный давал ответ, что именно следует выбрать для общения с природой (см. пункт 1) или как раствориться в чтении, или оба варианта вместе.

Но появилась и другая идея. Если «друзья – это семья, которую мы выбираем», тут есть повод обеспокоиться – ведь я недостаточно внимательна к друзьям. Такие люди, как Гоулды или Эмбер Дуайт, легко собирают вокруг себя друзей. А другие, пройдя до середины жизненного пути, вдруг оглядываются вокруг – примерно как у себя в комнате, когда начинаешь подумывать, а не поменять ли старый диван на новый. И тут они задаются вопросом: что же мы в итоге имеем? Что за комнату я создал (а) для себя?

Я начала искать примеры для подражания, женские истории, связанные не с развязыванием войн или основанием городов, а скорее с воссоединением друзей и залечиванием семейных ран. Но что бы я ни находила, все время возвращалась к истории про Пенелопу. Пока Одиссей скитался по миру, Пенелопа оставалась дома. Ее история – психологически и эмоционально трудная: она растила сына, отказывала ухажерам. Она никуда не уезжала из Итаки, и ее модель поведения задала тон в литературе не на одно тысячелетие.

А что, если бы она снялась с места? Вместо того чтобы сидеть наверху в своих хоромах, она могла бы жить у друзей в другом королевстве. Поиск временной замены для собственной семьи требует не меньшей отваги, чем схватка с монстром. Покинув Итаку, Пенелопа создала бы свой собственный эпос о доме, когда пещера циклопа стала бы комнатой для гостьи, а Сцилла и Харибда – ее ложем. Где бы ни оказывался Одиссей, претерпевая трудности, он обращался к принимающей стороне за помощью, чтобы только вернуться домой. Но Пенелопа как гостья воспитанная, обязательно справилась бы у хозяев: Как поживаете? Все ли в порядке в вашем доме? Не ждете ли вы других гостей? И тогда литература пошла бы совсем другим путем.

Я прочитала от корки до корки антологию произведений о дружбе. После чего оказалась уверена лишь в одном: трудно определить, что есть дружба. Эпикур считал, что она нужна для счастья. Аристотель утверждал, что это и есть условие полноценной жизни; по Цицерону, без друзей вообще нет смысла жить, только дружбу следует завязывать медленно и с осторожностью. Монтень полагал, что настоящая дружба случается лишь раз в триста лет, и сам он, конечно же, оказался в числе счастливчиков. Оскар Уайлд писал, что если уж друг вонзит в тебя нож, то по крайней мере не в спину, а Синклер Льюис вообще создал целую идеограмму: если влюбленные – это два человека, которые зачарованно смотрят друг на друга, то друзья стоят бок о бок и глядят в общем направлении.

Только сегодня и те, и другие пялятся в собственные телефоны.

Учеными дружба определяется как время плюс интеллект, что наблюдается лишь у немногих видов живого мира: у высших приматов, лошадей, слонов, китообразных и верблюдовых. Для межвидовой дружбы необходимы три критерия: отношения должны продолжаться во времени, в них должны участвовать оба животных, и каждая из сторон должна идти на уступки. Поэтому моя любовь к Хестер, которая вообще не идет ни на какие уступки, не считается. Дружба ли это, когда черепашка играет в мячик с собакой или когда обезьяна обнимает котенка? Конечно, да. В интернете полно таких видео, люди их обожают. Но многие ли из нас могут сказать, что пошли ради друга на уступку, на жертву вопреки собственной природе?

Гуляя недавно по Дак Вудс, я заметила на углу двух беседующих женщин. Они вместе занимались пробежкой, а сейчас отогревались кофе.

Я прошла мимо них и услышала: «Друзей заполучаешь после двадцати или после шестидесяти».

Я оглянулась, как будто выглядывая что-то, мне было интересно посмотреть на реакцию второй собеседницы. Та сидела, опустив голову. Скотт Фицджеральд считал, что дружба крепка, когда тебе тридцать, а Торо[29] – когда тебе за сорок. Проснувшись назавтра после своего сорокового дня рождения, Торо вдруг понял, что отныне дружба станет смыслом его жизни. «Иногда, просыпаясь по ночам, я думаю о дружбе и о том, что она дает человеку», – писал он.

Я шла не останавливаясь и, отойдя на некоторое расстояние, изобразила, будто забыла о чем-то, и развернулась в обратную сторону.

Первая женщина сказала: «Я не знаю, что я такого сделала, Бампф, но я скучаю по тебе».

Вряд ли вторую звали Бампф, но я так услышала. Обе собеседницы достойно выглядели для своих лет – им было около пятидесяти, но точно не могу сказать. Я слишком явно замедлила шаг, и Бампф нахмурилась. В итоге я ушла, так что не знаю, чем там у них все закончилось.

Как-то отец сказал мне о дружбе следующее: «Определись, готова ли ты принять плохое вместе с хорошим». Ни тогда, ни теперь этот совет мне никак не помог. Он прозвучал так, как будто решение принимается раз и навсегда, хотя в реальной жизни это происходит постоянно.

Дневная прогулка

Погожим октябрьским днем в субботу я поехала в близлежащий городок, славившийся своей викторианской архитектурой, прудом с утками и детской железной дорогой. Взяв бутерброды, термос, я проехала весь путь за тридцать пять минут вместо обычных пятидесяти. Это был наш семейный маршрут, когда я была ребенком и тоже каталась на этой железной дороге.

Несмотря на прохладную погоду, молодых семей было много, и все толпились возле шести кормушек. Родители брали детей на руки, чтобы те смогли дотянуться до корма для уток, пары лебедей и гусей, которые явно не собирались на юг, так как зимы становились мягче. Сытые птицы кружились в центре пруда, словно обсуждая, как бы им отделаться от надоедливой малышни. Но дети (многие уже за неделю до Хэллоуина наряженные в костюмы) упорно пытались подобраться ближе к воде, чтобы покормить несчастных птиц. Обычно о пернатых заботятся дети и старики, та самая категория людей, которым так важно ощутить возле лица ветерок от круженья крыл. Ну а в среднем возрасте уже хочется камерности.

Зрелище было трогательным, но я не за этим сюда приехала. Выпив немного кофе из термоса, я направилась к железной дороге, детской вотчине, ибо взрослые просто не умещались в вагончиках. Как всегда родители толпились у забора на небольшом вокзальчике, наблюдая, как их чада садятся в поезд и отправляются в путь, совершая несколько кругов по кругу. Одна мамаша пыталась прорваться вместе со своим ребенком, а кондуктор неодобрительно качал головой – мол, не положено.

Раздался паровозный свисток, и поезд тронулся с места. Родители снимали процесс на сотовые, а малыши, по крайней мере большинство из них, смотрели вперед на дорогу, проявляя удивительную стойкость в своем одиноком путешествии. Я оглянулась: на засаженном ясенями и обогретом солнцем холме стояла супружеская пара. Они тоже глядели на поезд, но решительно обособились от остальных родителей. По крайней мне так подумалось. Женщина улыбалась и махала рукой, а мужчина стоял, засунув руки в карманы. Определить, который ребенок их, было невозможно, но я задалась вопросом: разве, отделившись от толпы, эта пара меньше любит свое дитя? Другие родители толкались и работали локтями, чтобы запечатлеть на видео все двенадцать кругов поездки, а эти ничего не снимали, зато имели великолепный обзор.

Я развернула бутерброд. Поезд остановился, и от толпы детей отделилась девочка в белой шапочке с помпоном. Встав на цыпочки, она искала взглядом своих родителей и наконец увидела. Я почувствовала, как у меня сжалось сердце. Поезд уже принял новых пассажиров, снова загудел паровоз, а молодые родители помахали своей дочке, которая, преодолевая сопротивление толпы, взбежала на холм.

Разве эта семья несчастлива? Какие у вас доказательства, что это так? Женщина обняла свою дочь, а отец дал ей что-то вкусненькое. Эта сценка была для меня весьма поучительной. Ведь кто-то воспитывается в понимании, что самые любящие тебя люди всегда сохраняют дистанцию. Любовь всегда стоит в стороне, а ты к ней идешь. Собственно, все это верно, но как раз мне нужно было научиться сокращать эту самую дистанцию.

1 «Беовульф» – англосаксонская эпическая поэма. (Здесь и далее прим. перев.)

2 Смит от англ. smith (кузнец), Поттер от англ. potter (горшечник), Мейсон от англ. mason (каменщик).

3 Уоллз от англ. walls (стены).

4 Guardian (англ.) – хранитель, garden – сад.

5 Растение, также известное как молочай красивейший.

6 Dairy Queen – сеть ресторанов мороженого.

7 Duck (англ.) – утка, wood (англ.) – дерево, древесина.

8 UPS – компания по перевозке грузов.

9 Pottery Barn – сеть магазинов, продающая высококлассную мебель.

10 Walmart – сеть гипермаркетов.

11 Пол-акра – по российским меркам это десять соток.

12 Мексиканская забегаловка, где продают лепешки тако и буррито.

13 Крупнейшая в мире сеть складов самообслуживания клубного типа.

14 Маленькая стена (исп.).

15 Магазин дизайнерской одежды.

16 Сейбл – от англ. Sable (соболь).

17 Таурус – от лат. Taurus (телец).

18 Арахис может вызывать аллергию.

19 Американская техника лоскутного шитья.

20 Мариачи – мексиканская народная музыка.

21 Кислая вечеринка (Sour Party) – название эля с добавлением фруктового пюре, придающего напитку кислый вкус.

22 Святой Августин (345–430) – христианский богослов и философ, влиятельнейший проповедник, епископ Гиппонский, один из отцов христианской церкви.

23 Юдора Уэлти (1909–2001) – американская писательница и фотограф.

24 Ральф Эмерсон (1803–1882) – американский эссеист, поэт, философ, пастор, лектор, общественный деятель; один из виднейших мыслителей и писателей США. В своем эссе «Природа» первым выразил и сформулировал философию трансцендентализма.

25 Хью Кингсмилл (1889–1949) – британский писатель и журналист.

26 Еврипид (481 г. до н. э. – 406 г. н. э.) – древнегреческий драматург.

27 Шеймас Хини (г. р. 1939) – ирландский писатель, поэт, переводчик и преподаватель. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1995 года.

28 Этимология слова «саббатикал» отсылает к еврейскому слову «шаббат», которое означает священное время, когда нельзя выполнять никакую работу. Понятие саббатикала, или творческого отпуска, можно встретить в глобальных компаниях-лидерах. Смысл в том, что давно работающим в компании сотрудникам разрешается взять перерыв для перезагрузки, сохраняя за ними на это время рабочее место, а иногда и оплачивая этот период частично или полностью.

29 Генри Дэвид Торо (1817–1862) – американский эссеист, поэт и философ.

Скачать книгу