Корона. Официальный путеводитель по сериалу. Елизавета II и Уинстон Черчилль. Становление юной королевы бесплатное чтение

Роберт Лэйси
Корона. Официальный путеводитель по сериалу. Елизавета II и Уинстон Черчилль. Становление юной королевы

The Crown: The Offi cial Companion, Volume 1: Elizabeth II, Winston Churchill, and the Making of a Young Queen (1947–1955), Robert Lacey

Copyright © Left Bank Pictures (Television) Limited, 2017 Text copyright © Robert Lacey, 2017

Originally published in the English language in the UK by Blink Publishing, an imprint of Bonnier Books UK Limited, London ‘The moral rights of the author have been asserted’

© Евгений Кручина, перевод на русский язык, 2022

Предисловие Питера Моргана

Что здесь реально, а что – плод воображения? Что есть правда, а что – вымысел? Что было, а чего не было? Несомненно, многие зрители во время просмотра сериала «Корона» листали «Википедию» в поисках ответов.

Работая над сценарием «Короны», я описал множество ярких личностей и важнейших событий, определявших мировую историю в 1947–1955 годах, и получил необыкновенное удовольствие от этой работы. Вместе с тем мне оказалось мучительно трудно втиснуть десять драматичных и наполненных событиями лет этой истории в короткие десять часов телесериала. Поэтому меня порадовало предложение Роберта Лэйси, известного историка королевских династий, прояснить ситуацию, отделить факты от художественного вымысла и рассказать читателям гораздо больше, чем они смогли увидеть на экране. Итак, позвольте мне передать вас на попечение Роберта, который перенесет вас в 1947 год. Король понимает, что он серьезно болен, а его старшая дочь, застенчивая 21-летняя принцесса Елизавета, собирается выйти замуж за молодого иностранца – симпатичного, но с характером, – в котором никто полностью не уверен…

1. «Вулфертон Сплэш». Любовь и брак

«Букингемский дворец, 1947» – гласит надпись, которая появляется на экране в первых кадрах первого эпизода сериала «Корона». Мы сразу попадаем во дворец – и видим там больного раком короля Георга VI. Склонившись над раковиной, он мучительно харкает кровью. Король умирает, ему на смену придет королева… В тронном зале дворца на коленях стоит лейтенант Королевского флота Филипп Маунтбеттен, худощавый молодой человек в военной форме. Он готовится к получению дворянского титула перед женитьбой на принцессе Елизавете. Свадьба состоится на следующий день. Лорд-канцлер, граф-маршал и другие представители истеблишмента с суровыми лицами наблюдают, как больной монарх берет в руки меч, который превратит его будущего зятя из почти что простолюдина в королевскую особу. Когда король начинает заикаться, собравшиеся тревожно переглядываются…

Но Георг VI, стиснув зубы, произносит все три титула Филиппа и завершает это перечисление высшим из своих даров – вручением ордена Подвязки. В 1348 году король Эдуард III впервые посвятил в рыцари этого ордена своих боевых товарищей. «Его Величество с удовлетворением позволил лейтенанту Филиппу Маунтбеттену использовать перед своим именем префикс «Его Королевское Высочество», – сообщала на следующий день, 20 ноября 1947 года, газета Times, – и подтвердил, что кроме титула герцога Соединенного Королевства к его имени будут добавляться титулы барона Гринвичского [дань уважения флотскому прошлому Филиппа^[1]], графа Мерионетского [дань уважения Уэльсу^[2]] и герцога Эдинбургского [традиционное герцогское достоинство членов королевской семьи, дань уважения Шотландии]… На церемонии посвящения в рыцари ордена король коснулся мечом обоих плеч лейтенанта Маунтбеттена, стоявшего перед ним на коленях, и наделил его знаками отличия ордена Подвязки». Все это в значительной степени соответствует тому, что мы видим на экране: иностранец становится своим. Правда, есть один нюанс. В качестве прелюдии к сцене посвящения мы наблюдаем, как «Его Королевское Высочество Филипп, принц Датский и Греческий» отказывается от своего греческого гражданства «и от всех иностранных титулов», чтобы стать гражданином Великобритании. Так малоизвестный иностранный принц становится на наших глазах отважным британцем, героем войны.

Филипп Маунтбеттен с лентой ордена Подвязки на правой руке вскоре после того, как 19 ноября 1947 года, накануне свадьбы, в Букингемском дворце король Георг VI удостоил его этой награды (фото слева). На фотографии 1947 года – молодой лейтенант Маунтбеттен на месте своей основной работы, в здании Уайтхолла, где располагается британское Адмиралтейство (фото справа).

Однако реальность была несколько иной. Филипп действительно стал гражданином Великобритании в 1947 году, но произошло это в результате обычного юридического процесса с заполнением анкет и написанием заявлений – и уж точно не в Букингемском дворце. Сохранившиеся документы гласят, что Филипп, принц Греческий, отказался от своих греческих титулов, чтобы получить британское гражданство, но произошло это 18 марта 1947 года и в соответствии с британским Законом о гражданстве и статусе иностранцев. С этого момента он стал называться просто Филиппом Маунтбеттеном, лейтенантом Королевского флота Великобритании. И только через восемь месяцев, в ноябре того же года, будущий тесть возвел его в британское дворянское достоинство.

Дорогой читатель! Позвольте напомнить вам, что вы смотрите историческую драму, а не документальный фильм. Сериал «Корона» – это плод творческой фантазии, произведение, вдохновленное мудростью и духом реальных событий. Чтобы понять Филиппа, нужно увидеть его отказ от своего иностранного королевского статуса в тот самый момент, когда мы впервые с ним встречаемся. Это позволяет полнее насладиться церемонией приобщения его к династии Виндзоров, происходящей на следующий день. Таким образом, то, что вы видите на экране, одновременно и правда, и выдумка – в духе вековых традиций исторической драмы. В 1800 году была впервые поставлена драма Фридриха Шиллера «Мария Стюарт». С тех пор это произведение стало легендарным, его часто переводят на иностранные языки и считают классическим примером исторической пьесы, изображающей прямое столкновение личностей: Мария, королева Шотландии, встречается лицом к лицу с королевой Елизаветой. Все это чистая правда, за исключением того, что в действительности эти женщины никогда друг друга не видели.

Как будет показано в этой книге, сериал «Корона» достаточно точно отражает реальные события. Но вместе с тем не нужно забывать, что сериал – это также и телешоу, искусно организованное собрание пикселей. Его цель – не только развлечь зрителя, но и показать на экране великих персонажей и масштабные темы, определявшие жизнь страны, а также раскрыть смысл необычных событий, происходивших в ее истории. Высшая сила британской монархии, как древней, так и современной, заключается в ее способности вызывать искренние чувства – иногда злые и враждебные, чаще любопытные и восхищенные, но всегда чрезвычайно сильные. «Из всех форм правления, когда-либо существовавших в мире, – писал английский историк Эдуард Гиббон (1737–1794), – наследственная монархия, по-видимому, предоставляет самые основательные поводы для насмешек»^[3].

Таково происхождение парадоксов, которые Питер Морган пытается разрешить в сериале «Корона». Здесь драматическое действие разворачивается вокруг двух совершенно реальных личностей, Елизаветы Виндзор и Филиппа Маунтбеттена, и невероятного приключения длиною в жизнь, в которое они вместе отправляются в первой серии. Сериал «Корона» – это переведенная на язык драмы 70-летняя история их отношений; история любви, которая одновременно и проста, и очень сложна. Вот почему первый эпизод сериала начинается не с восшествия на престол королевы Елизаветы II, которое состоялось в феврале 1952 года, и не с ее торжественной коронации в июне следующего года, хотя оба события стали определяющими для этой истории. Впервые мы встречаемся с Елизаветой за пять лет до этого, накануне ее свадьбы с Филиппом. Где и когда они встретились впервые? Ни Елизавета, ни Филипп никогда не давали ясного ответа на этот вопрос. Но оба хорошо помнят, когда впервые по-настоящему обратили внимание друг на друга. «Возможно, мы встречались и раньше, – писала принцесса Елизавета в 1947 году, отвечая на вопрос придворного хроникера. – Это могло произойти на коронации [Георга VI в мае 1937 года] или на свадьбе герцогини Кентской [в ноябре 1934 года]». Прямые потомки королевы Виктории, Елизавета и Филипп были членами обширных, разветвленных и ныне исчезающих семей европейской аристократии, которые, соблюдая традиции XIX века, тогда еще собирались на подобных мероприятиях в полном составе. Но «первая встреча с Филиппом, которую я запомнила, – написала Елизавета, жирной чертой подчеркнув слово «запомнила», – состоялась в Королевском военно-морском колледже в Дартмуте прямо перед войной, в июле 1939 года».

Устроителем этой встречи стал кузен Георга VI лорд Луис Маунтбеттен по прозвищу Дики, который, как и король, в свое время был курсантом колледжа в Дартмуте. Судьба семьи Маунтбеттенов тесно переплелась с судьбой династии Виндзоров еще во времена правления королевы Виктории. Дики, как и Георг VI, был одним из ее правнуков, а его отец Луис-старший перед началом Первой мировой войны стал первым лордом Адмиралтейства. Однако, хотя после 46 лет безупречной службы на Королевском флоте он и занимал высокий пост, по происхождению Луис-старший был немцем.

КОРОЛЬ ГЕОРГ VI (1895–1952)

В ПЕРВОМ СЕЗОНЕ СЕРИАЛА ЕГО РОЛЬ ИСПОЛНЯЕТ ДЖАРЕД ХАРРИС.

Крест Виктории (Victoria Cross, VC) – высшая военная награда Великобритании, которая вручается за героизм, проявленный на поле боя. В сентябре 1940 года, в разгар бомбардировок Великобритании авиацией гитлеровской Германии, король Георг VI учредил крест Георга, который вручался за гражданскую доблесть. Этот поступок можно назвать метафорическим описанием всей его жизни. В детстве к его ногам привязывали медицинские шины, которые вызывали адскую боль. Дело в том, что у мальчика были искривлены коленные суставы, и шины должны были исправить ситуацию. Его отец король Георг V был человеком грубым, даже жестоким, и воспитывал детей соответственно. Неудивительно, что с таким «воспитанием» Берти^[4] к восьми годам стал заикаться. Много позже веру в себя и умение свободно говорить принцу вернули его жена Елизавета Боуз-Лайон и австралийский логопед-самоучка Лайонел Лог… «Я не выдержал и зарыдал как ребенок», – признавался в кругу своей семьи новый король, когда в 1936 году ему пришлось взойти на престол после отречения его яркого, выдающегося старшего брата. Однако публика воспринимала стоицизм, с которым Георг VI боролся со своей очевидной застенчивостью и дефектами речи, как признак монархии «с человеческим лицом». На церемонию прощания с королем Уинстон Черчилль принес венок из белых лилий и гвоздик, выполненный в форме креста Георга.

По этой причине менее чем через три месяца после начала военных действий он был уволен в результате развернувшейся в стране «охоты на ведьм» – кампании, направленной против всего «тевтонского», от немецких сосисок до «собак-сосисок», то есть такс. Связи между Виндзорами и Маунтбеттенами стали еще теснее после того, как одним печальным декабрьским вечером 1936 года Луис-младший и новый король Георг VI вместе наблюдали, как недавно отрекшийся от престола король Эдуард VIII собирает чемоданы, чтобы отправиться в изгнание. «Дики, это ужасно, это просто ужасно! – вспоминал позднее Маунтбеттен слова нового короля. – Ведь я всего лишь морской офицер. Это единственное, в чем я разбираюсь».

«Очень любопытное совпадение, – заметил на это лорд Маунтбеттен. – Отец однажды рассказывал мне, что [в 1892 году], когда умер герцог Кларенс, ваш отец [будущий король Георг V] пришел к моему отцу и произнес почти те же слова, что и вы сейчас. И мой отец ответил: «Джордж, ты неправ. Для короля нет более подходящей подготовки, чем служба на флоте». В 1939 году в Дартмуте двоюродные братья с удовольствием вспоминали о том, как они изучали морское дело. Произошло здесь и еще одно событие: два еще более дальних и еще более молодых родственника, Елизавета и Филипп, познакомились друг с другом за игрой в крокет.

Филипп, принц Греческий, родился на острове Корфу в июне 1921 года. Он был нескладным молодым человеком с пепельно-русой шевелюрой. Филипп походил на викинга, и в нем не было ни капли греческой крови. Он был датчанином, одним из тех, кого отправила в Грецию самая успешная на тот момент династия по «экспорту» особ королевской крови. Это был датский королевский дом, известный специалистам генеалогии как Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбургская династия. «А ты непохож на этих чертовых греков», – сказал однажды Филиппу Майк Паркер. Молодой австралиец познакомился с ним во время войны, когда они оба служили в морском конвое, а позже стал его близким другом и личным секретарем. «Я немного датчанин, немного немец и немного русский, – объяснил Филипп. – Я могу приехать почти в любую страну Европы, и в ней всегда найдется родственник, у которого я смогу остановиться».

26 октября 1946 года. Филипп и Елизавета только что тайно обручились. Произошло это в Гэмпшире, в Ромсейском аббатстве, неподалеку от фамильной резиденции Маунтбеттенов в поместье Бродландс. Обручение произошло во время свадьбы дочери «дяди Дики» Патрисии Маунтбеттен и Джона Брабурна^[5].

И Филиппу такое гостеприимство могло пригодиться. Его отец, принц Греческий и Датский Андрей, в декабре 1922 года на очередном вираже греческой политической жизни был изгнан из страны. Вся королевская семья покинула остров Корфу на британском корабле, причем 18-месячного Филиппа несли в ящике для апельсинов. Матерью Филиппа была Алиса, красивая, но глухая от рождения дочь внучки королевы Виктории, Виктории Гессен-Дармштадтской. Она вышла замуж за военного моряка, впоследствии адмиралаЛуиса Баттенбергского, первого из династии Маунтбеттенов. Видимо, именно эта смесь генов, полученных от представителей самых разных европейских королевских династий, стала причиной той уверенности в себе, которую Филипп продемонстрировал во время первой встречи с Елизаветой в Дартмуте, что вызвало явную симпатию принцессы. «Она застенчива, а он – нет, – объяснял один из их друзей. – Вот что определяет динамику их отношений. При нем она оживает».

После этой встречи в 1939 году на протяжении многих лет военно-морской службы Филипп из разных мест направлял Елизавете послания, которые позднее называл «чем-то вроде писем родственнице». Другими словами, Филипп всегда преуменьшал в них романтическую составляющую. «Я как-то особенно об этом не думал, – говорил он позднее своему официальному биографу Бэзилу Бутройду. – Мы просто время от времени обменивались письмами». Однако кузина Елизавета смотрела на эту переписку совершенно иначе.

Почти через двадцать лет после описываемых событий сэр Джон Уилер-Беннетт написал официальную биографию Георга VI, отца Елизаветы. Поскольку выход такого труда был одобрен самой королевой, нет никакого сомнения в том, что она изучила его до последней запятой. Конечно, в этом случае со стороны биографа было бы политически грамотным преуменьшать любые оценки увлеченности королевы своим будущим супругом в столь юном возрасте, но высочайше одобренный вердикт сэра Джона в отношении принца Филиппа Греческого выглядит совершенно категорично. Вот как он звучит: «В этого человека принцесса Елизавета была влюблена с их первой встречи».

Пристальный интерес к отношениям молодых людей проявляла престарелая королева Мария, бабушка Елизаветы. «Они влюблены друг в друга последние полтора года, но думаю, что на самом деле еще дольше», – признавалась она в 1944 году своей фрейлине графине Эйрли. Старая королева питала слабость к Филиппу: она помнила его еще как «милого маленького мальчика с голубыми-голубыми глазами», который был приглашен к чаю, когда она жила в Букингемском дворце. С началом войны она удостоила его зачислением в список любимых родственников, для которых собственноручно вязала шерстяные шарфы.

Мать принцессы королева Елизавета не была так уж уверена в будущем зяте. Она предпочла бы видеть больше доказательств сдержанности Филиппа, которая могла бы уравновесить его самоуверенность. Ей не нравились его политические взгляды, которые, по ее мнению, «слишком далеко зашли (влево), чтобы их можно было повернуть назад». Не нравилась королеве и «подрывная» деятельность по отношению к традициям, которую вел его дядя Дики. Понимая, что изоляция во время войны лишает ее дочь возможности взять на себя столь серьезное обязательство в раннем возрасте, она стала приглашать на выходные в Виндзор молодых гвардейских офицеров из хороших семей. Среди них были будущие герцог Графтон и герцог Баклю, а также Генри Герберт (лорд Порчестер, впоследствии граф Карнарвон). У этих симпатичных наследников старинных поместий был свой стиль жизни, который королева считала подходящим для дочери, и принцесса наслаждалась их обществом. Некоторые из этих людей в более поздние годы стали неотъемлемой частью ее круга общения. В особенности это относится к Генри Герберту, Порчи, с которым принцесса подружилась на почве общего интереса к лошадям. Однако никто из Первых одиннадцати королевы (так их украдкой называли близкие, намекая на численность стартового состава футбольной команды) не обладал такой энергией и таким азартом, как принц Филипп.

«Все начали говорить, что, может быть, он и есть тот самый, тот единственный, – вспоминал Эдвард Форд, один из помощников и личных секретарей Елизаветы. – Одна проблема: он не был почтительным и не располагал к себе. Напротив, он вел себя со всей самоуверенностью офицера флота, который прошел войну… Он совершенно не стеснялся высказывать свое мнение (пожилому консервативному политику) лорду Солсбери». «Солсбери и другие аристократы, окружавшие короля и королеву, совсем его не любили», – вспоминал Майк Паркер.

«Так же относились к нему и Томми Ласеллс, и старорежимные придворные. Они его буквально ненавидели». Но такое отношение к Филиппу только придавало Елизавете решимости. Летом 1946 года Филипп на несколько недель оставил свою работу преподавателя^[6] и взял отпуск, чтобы вместе с королевской семьей провести ежегодные каникулы в Шотландии. Говорят, именно там, в самом живописном месте – на холме с видом на замок Балморал – он сделал Елизавете официальное предложение, и оно было принято. В следующий день рождения ей исполнялся 21 год, и родители попросили ее дождаться этой даты, прежде чем давать окончательное согласие. Впрочем, задолго до этого дня она уже знала, кого любит и кого хочет видеть рядом с собой.

«Я полагаю, тут одно вело к другому, – объяснил позже Филипп ход событий своему биографу, по-прежнему категорически преуменьшая значение романтических чувств, – и все как-то наладилось». Когда дело доходило до оглашения важных новостей, порядок этого определяла практическая целесообразность. После победы во Второй мировой войне у Букингемского дворца было два приоритета: во-первых, нужно было поблагодарить страны империи за поддержку, которую они оказали метрополии; во-вторых – восстановить подорванное здоровье короля. Обе эти цели были аккуратно совмещены в плане семейного турне по Южной Африке, которое было намечено на весну 1947 года. Георг VI очень хотел отправиться в эту поездку за солнцем вместе с семьей, о которой он говорил не иначе как «мы вчетвером». Но для зятя на этой картине места не оставалось…

Лорд Луис Маунтбеттен (Дики)

ПЕРВЫЙ граф Маунтбеттен Бирманский (1900–1979)

В первом сезоне сериала его роль исполняет Грег Уайз.

«Дядя Дики» родился в аристократической (правда, не в самой аристократической) семье и стал особенно близок к королевскому дому в самые последние годы своей жизни. Тогда он выступал в качестве наставника и «почетного дедушки» принца Чарльза. Среди его имен не было имени Ричард, от которого можно было бы произвести уменьшительно-ласкательные формы Дик или Дики. При крещении он получил имя Луис (Луи) Френсис Альберт Виктор Николас. В семье появление прозвища Дики объяснялось тем, что нужно было как-то отличать Николаса от его дяди Ники, русского царя Николая II. Карьера боевого морского офицера принесла ему титул Бирманский [за освобождение Бирмы (ныне Мьянма) от японцев. – Ред.], но главные его достижения приходятся на 1947–1948 годы, когда Маунтбеттен стал последним вице-королем Индии. Он смог снизить накал конфликта, что немного уменьшило число жертв кровавой резни, которая сопровождала разделение бывшей колонии Британская Индия на независимые государства Индию и Пакистан.^[7] В августе 1979 года, когда дядя Дики с семьей ловил рыбу у побережья графства Слайго, Ирландия, его яхту взорвали боевики Ирландской республиканской армии. Они полагали, что одержали важную победу, но фактически организовали такое прощание с героем, о котором он мог только мечтать. Даже самые ярые критики Маунтбеттена были вынуждены признать, что это был его триумф.

В конце концов был достигнут компромисс. Король дал согласие на помолвку дочери, но сам факт помолвки должен был храниться в тайне до окончания поездки. В октябре того же года Елизавета и Филипп присутствовали на свадебной церемонии Патрисии, дочери лорда Маунтбеттена, которая проходила в церкви Ромсейского аббатства в Гэмпшире. Здесь молодые люди придерживались правил игры, аккуратно сохраняя «социальную дистанцию». «Когда я вернусь, – говорила Елизавета старой подруге своей бабушки леди Эйрли, выражая ей благодарность за заблаговременный подарок к 21-летию, – то у нас будет праздник, а может быть, и два». Южноафриканское турне оказалось для Елизаветы триумфальным. Кульминацией поездки стало празднование совершеннолетия принцессы, о котором она сама сообщила в программе, переданной по радио вечером 1 апреля 1947 года: «Я заявляю перед всеми вами, – сказала она своим чистым юным голосом, – что вся моя жизнь, будь она длинной или короткой, будет посвящена служению вам и нашему великому Имперскому Содружеству, к которому мы все принадлежим. Но у меня недостанет сил выполнить это решение, если вы тоже не присоединитесь к нему, и сейчас я приглашаю вас это сделать; я уверена, что вы обязательно меня поддержите».

Эту трансляцию подготовил Томми Ласеллс, всегда строгий и следующий всем традициям личный секретарь короля Георга VI. Подводя итоги турне, Ласеллс высоко оценил Елизавету: «В ходе поездки она действовала самым неожиданным образом, но всегда в правильном направлении, – отметил он в своем дневнике. – Когда требуется, она может легко справиться со старыми занудами, используя многие из навыков, перенятых от матери. Она никогда не щадит себя, выполняя порой изнурительные обязанности члена королевской фамилии. Она демонстрирует удивительную для ребенка ее лет заботу о чужом комфорте».

Забота о других «никогда не была характерной чертой этой семьи», отмечал личный секретарь, который служил Георгу V, Эдуарду VIII и Георгу VI, не говоря уже о королеве Марии и совершенно очаровательной королеве Елизавете. Тем временем принцесса Елизавета стала совершеннолетней. Настал ее час – и она была к нему готова. Георг VI вернулся из турне по Южной Африке 1947 года изможденным и чувствовал себя ужасно. За двенадцать недель отсутствия он похудел на 17 фунтов (8 кг). Король страдал от болезненных судорог в ногах, и секретари, заходившие в его кабинет, часто видели, как он пинал ножки стола, пытаясь восстановить кровообращение. Налицо были все признаки ограничения кровотока в нижних конечностях и артериосклероза, вызванного курением. Явными симптомами болезни короля стали также его вспыльчивость, которая проявлялась теперь сильнее, чем когда-либо прежде, и упорный отказ признать, что для его дочери настало время выйти замуж, причем выйти за Филиппа.

Между тем Елизавета и Филипп были влюблены друг в друга сильнее, чем когда-либо прежде, и были готовы действовать решительнее, чем раньше. В начале июня 1947 года Филипп написал своей будущей свекрови успокаивающее письмо, в котором признавал, что идея отложить помолвку до окончания южноафриканского турне была правильной. Но теперь они с принцессой хотели бы начать новую жизнь – вместе. Решающим фактором стала личная убежденность Елизаветы в том, что они поступают верно. Какими бы ни были сомнения ее родителей, у нее самой их не было; ей уже исполнился 21 год, она стала взрослым человеком, и этот человек отказывался мириться с дальнейшими отсрочками. Послушная дочь перестала быть таковой, и родители, столкнувшись с ее упорством, в конце концов решили покориться неизбежному. «Она знает его с 12 лет, – писала 7 июля 1947 года все еще встревоженная королева своей сестре Мэй, – но все это очень большой секрет (подчеркнуто черным и красным). Я думаю, что она действительно любит его, и молюсь, чтобы она была совершенно счастлива». Через три дня этот «большой секрет» был раскрыт. «С величайшим удовольствием, – говорилось в заявлении Букингемского дворца, – король и королева объявляют о помолвке их любимой дочери принцессы Елизаветы и лейтенанта Королевского военно-морского флота Филиппа Маунтбеттена… Король с радостью дал свое согласие на этот союз». «Они вдвоем зашли ко мне после завтрака и просто сияли от счастья», – писала восхищенная королева Мария, подарившая внучке по этому случаю кое-какие фамильные драгоценности. А Мэйбл Эйрли впечатлилась тем, что поношенная форма Филиппа отвечала существовавшему тогда в стране режиму строгой экономии: «У него был обычный послевоенный вид… Мне он понравился тем, что не заказал для этого случая новую форму, как это сделали бы многие мужчины, желающие произвести впечатление».

19 ноября 1947 года. Мальчишник для Его Королевского Высочества барона Гринвичского, графа Мерионетского, герцога Эдинбургского и рыцаря ордена Подвязки, известного также как лейтенант Филипп Маунтбеттен (в центре). Вечеринку в лучших флотских традициях организовал дядя виновника торжества лорд Луис Маунтбеттен (второй справа, с сигарой).

Жизнь в послевоенной Британии была трудной; в стране все еще действовала карточная система, введенная во время войны. Одежду, как и еду, можно было купить только по талонам из выдаваемой правительством продовольственной книжки. Официально поддерживаемая установка на напряженный труд и экономию во всем ставила непростой вопрос о масштабах предстоящей свадьбы. Для принцессы Елизаветы желание разделить свою радость со всей страной означало желание разделить с ней и ее проблемы. Высокая стоимость и пышный стиль королевских торжеств стали бы поводом для обсуждения темы расслоения нации на протяжении всего времени царствования будущей королевы. Анайрин Беван, видный деятель левого крыла лейбористов, создал новый контекст для обсуждения этой темы, заметив: «Пока у нас есть монархия, она должна хорошо делать свою работу». К 20 ноября 1947 года, ко дню свадьбы, оказалось, что это общее мнение. Опубликованный в прессе список из более чем 1500 подарков, преподнесенных новобрачным, продемонстрировал необычайную щедрость простых англичан. Многие женщины приберегали свои талоны, чтобы отправить принцессе самые желанные подарки того времени:

«351 – миссис Дэвид Мадд: пара нейлоновых чулок. 352 – мисс Этель Ньюкомб: старинные кружева. 353 – миссис Э. Кларуд: пара нейлоновых чулок». Люди, которые всего несколько лет назад в страхе бежали в бомбоубежища, теперь могли свободно ходить по улицам, смеяться и поздравлять молодых. По словам историка Бена Пимлотта, это был «своего рода парад победы, одержанной свободой», а также, конечно, конституционной монархией. «Привязанность к личности и семейству короля, – писал в официальной программе свадебной церемонии английский историк Джордж Маколей Тревельян, – добавляет теплоты в рациональное осознание каждым человеком политического единства и исторических традиций нашей страны. В наши прозаичные времена это своего рода популярная поэзия».

Свадьба помогла семье примирить разногласия. «Я был так горд тобой и взволнован тем, что ты была так близко ко мне во время нашего долгого прохода по Вестминстерскому аббатству, – писал король дочери после церемонии. – Но когда я протянул твою руку архиепископу, то почувствовал, что потерял что-то очень ценное… Я так рад, что вы написали маме и рассказали о том, что долгое ожидание помолвки и свадьбы изменило вас к лучшему… Я вижу, что вы с Филиппом безмерно счастливы, и это правильно, но не забывайте нас – вот чего желает всегда любящий вас и преданный вам ПАПА». Елизавета также все и всем простила. «Дорогая мамочка, – писала она на второй день медового месяца, который молодожены проводили в Бродлендсе, поместье Маунтбеттенов в Гэмпшире. – Я не знаю, с чего начать это письмо или что нужно сказать, но знаю, что должна что-то написать, потому что я очень волнуюсь… Я думаю, что у меня лучшие мать и отец в мире, и надеюсь, что смогу и своих детей вырастить в той атмосфере счастья, любви и справедливости, в которой выросли мы с Маргарет». Появление здорового сына и наследника менее чем через год после свадьбы завершило семейные и национальные торжества. Принц Чарльз родился 14 ноября 1948 года, а принцесса Анна – менее чем через два года после (15 августа 1950 года. – Прим. ред.). По словам любящей бабушки, это были «маленькие небесные создания… Я не в силах выразить, как все изменилось с их появлением в нашем доме. Все так их любят, они так нас радуют – я просто не могу это выразить. Большое-большое вам спасибо за то, что оставили их с нами».

Причина, по которой маленькие принц и принцесса в начале 1951 года остались с бабушкой и дедушкой в королевском дворце в Большом Виндзорском парке, заключалась в том, что их мать находилась за границей. Она наслаждалась временем, похожего на которое у нее не было и уже не будет. В этот период ее жизнь оказалась ближе всего к жизни простых смертных. Карьера Филиппа в военно-морском флоте (и он сам, и Дворец считали, что ее нужно продолжать) привела его на действительную службу на средиземноморском острове Мальта. Елизавета последовала за мужем.

В течение трех «смен», которые в сумме составили почти год, она могла делать относительно обычные вещи – плавать и загорать на пляже, водить машину, посещать парикмахерскую Tony, где за шесть шиллингов ей мыли голову шампунем и делали укладку. По субботам принцесса и герцог вместе с другими флотскими офицерами и их женами участвовали в ужинах с танцами, которые проходили в бальном зале отеля Phoenicia. Здесь Филипп наслаждался композицией Дюка Эллингтона Take the A Train, а Елизавета с удовольствием танцевала самбу. После множества вечеров, проведенных в замке Балморал, пара замечательно танцевала и шотландскую кадриль Eightsome Reel. «Они отдыхали: чувствовали себя совершенно свободно, приходили и уходили, когда хотели… – вспоминал о времяпрепровождении пары на Мальте камердинер Филиппа Джон Дин. – Мне кажется, что для них это было самое счастливое время».

Между тем Филипп осуществил свою давнюю мечту – он стал капитаном корабля. После нескольких месяцев, проведенных в звании первого лейтенанта на корабле Checkers, эсминце Королевских ВМС класса C, ему было поручено командование фрегатом Королевских ВМС Magpie, входившим в состав все еще внушительного Средиземноморского флота Великобритании. Дюк, как его называли за глаза сослуживцы, поразил команду своим знанием морского дела и умением филигранно точно маневрировать кораблем и преодолевать сложные мелководья. Филипп сразу дал понять своим подчиненным, что на корабле запрещено произносить его титулы. Еще большее впечатление он произвел, когда, раздевшись по пояс, возглавил команду гребцов на одной из шлюпок фрегата. Под руководством Филиппа команда Magpie выиграла шесть из десяти этапов гонок на шлюпках, проводившихся в рамках ежегодной флотской регаты. В феврале 1951 года Дюк и его жена, которая часто бывала на корабле, начали подыскивать на берегу семейные апартаменты с детской, чтобы привезти на Мальту своих детей.

Однако судьба распорядилась по-иному. Из Лондона сообщили, что здоровье короля Георга VI ухудшается. В мае 1951 года, когда король открывал на южном берегу Темзы Фестиваль Британии, он выглядел изможденным и казался гораздо старше своих 55 лет. Вскоре ему был прописан постельный режим – предполагалось, что у него грипп. Рентген показал тень в левом легком; врачи связали ее с пульмонитом, не самой тяжелой формой пневмонии, которую можно вылечить с помощью инъекций пенициллина. Король был хорошим пациентом, он тщательно записывал все симптомы, надеясь, что это поможет врачам. Особенно он верил в гомеопатические рецепты своего любимого доктора Джона Уира – и даже назвал одну из своих скаковых лошадей Hypericum («Зверобой») в честь средства, которое ему прописал Уир.

Однако неделя шла за неделей, а монарх оставался прикованным к постели и не мог, как он выражался, «изгнать эту заразу». Елизавета вернулась с Мальты, чтобы помочь ему выполнять традиционные летние королевские обязанности.

В начале июня она от имени монарха зачитала приветственную речь на банкете в честь посетившего Великобританию короля Норвегии Хокона VII, а затем заняла место отца на праздновании его официального дня рождения^[8]. Вынос знамени на параде конной гвардии она в этот день встречала верхом на Уинстоне, высоком (160 см в холке) спокойном мерине рыжей масти, на котором в предыдущие годы восседал Георг VI. «Несомненно, для нее это было нелегким испытанием, – писала королю королева Мария, – но на протяжении всей церемонии она была столь спокойной и собранной, что наблюдать за ней было подлинным удовольствием». К концу июля Филипп вернулся в лондонский Кларенс-хаус, резиденцию на улице Мэлл, которую они с Елизаветой отремонтировали для своей семьи. «Нескоро я надену ее снова», – с сожалением сказал он, наблюдая, как камердинер распаковывает и вешает в шкаф его белую военно-морскую форму. Осенью пара должна была отправиться в тур по Канаде, и уже казалось вероятным, что им придется занять место короля и королевы в длительной поездке в Кению, на Цейлон, в Австралию и Новую Зеландию, которая была запланирована на следующий год. Была надежда, что несколько зимних месяцев, проведенных на солнце, укрепят здоровье короля, но эта надежда не сбылась: он так и не смог избавиться от кашля. Анализы, полученные в сентябре, подтвердили худшие опасения врачей: монарху была рекомендована операция. «Если это поможет мне выздороветь, я не против, – сказал король, – но сама идея лечь под нож хирурга…» Понимая, что пребывание в больнице только усилит тревогу короля, хирурги решили воссоздать во дворце точную копию главной операционной Вестминстерской больницы. Во дворец завезли новейший операционный стол, баллоны с кислородом, мощные операционные светильники и оборудование для стерилизации инструментов. Все это нужно было разместить в зале с высокими потолками, и был выбран так называемый люкс Буля – апартаменты на первом этаже с видом на улицу Мэлл.

20 ноября 1947 года, Букингемский дворец. Принцесса Елизавета и герцог Эдинбургский позируют с гостями. В их числе шафер, кузен Филиппа маркиз Милфорд-Хейвен (в первом ряду рядом с невестой и слева от принцессы Маргарет, которая держит в руках букет); королева Елизавета (королева-мать; четвертая справа в первом ряду, с лентой); королева Мария (сзади между женихом и невестой); радостный закулисный организатор этого события лорд Луис Маунтбеттен (в последнем ряду третий слева). В списке гостей не было ни одной из сестер Филиппа, проживавших в Германии: в послевоенной Британии болезненно воспринималось то обстоятельство, что все они были замужем за известными нацистами.

Чтобы обеспечить пациенту тишину и покой, врачи попросили на время операции и на последующие несколько недель постельного режима перенести в другое место ежедневную церемонию смены караула, которая проходила во внутреннем дворике Сент-Джеймсского дворца. Королю сообщили, что наблюдающиеся у него «структурные изменения» требуют полного удаления всего левого легкого. Монарх не спросил, что это за изменения…

Однако Уинстон Черчилль, который готовился ко всеобщим выборам, намеченным на следующий месяц, поинтересовался у своего врача Чарльза Морана, почему специалисты говорят так расплывчато. «Да потому, – ответил ему Моран, – что они очень не хотят произносить слово «рак». Это слово так никогда и не услышали ни король, ни королева, ни кто-либо из членов королевской фамилии, хотя в ходе операции по удалению левого легкого, проведенной 23 сентября, выяснилось, что правое легкое тоже поражено. По самым оптимистичным прогнозам, Георгу VI оставалось жить всего несколько месяцев. Во время операции возле Букингемского дворца в безмолвном бдении стояли более пяти тысяч человек. Уже вечером известному писателю и хроникеру Гарольду Никольсону позвонил редактор журнала Spectator Уилсон Харрис. Харрис обратился к Никольсону с просьбой: не мог бы он на основании подозрений, которые высказывает Чарльз Моран, написать некролог о монархе? Позднее Моран сказал Харрису, что «даже если король выздоровеет, он вряд ли проживет больше года».

«Король очень плох, – заметил на следующий день в своем дневнике Никольсон. – Никто не может говорить ни о чем другом – и выборы забыты. Какая странная это вещь – монархия!» В начале октября у короля все еще не хватало сил для того, чтобы встать с постели и принять участие в заседании Тайного совета Великобритании. Заседание проводили для утверждения формальностей, связанных с перерывом в работе парламента перед выборами. В связи с этим 5 октября у дверей королевской палаты собралась небольшая делегация, состоявшая из членов Тайного совета. Глава совета зачитал протокол заседания. С большим трудом Георг VI произнес слово «одобряю». После этого Ласеллс поднес документы к кровати монарха, и тот подписал их дрожащей рукой.

Похоже, победа на выборах 25 октября его давнего друга и соратника Уинстона Черчилля придала монарху сил. Когда Черчилль представил королю свой список кандидатов на министерские посты в новом кабинете, зоркий глаз Георга VI заметил, что после фамилии Энтони Идена и его должности «министр иностранных дел» следовали слова «заместитель премьер-министра». Это был подарок Черчилля, который хотел успокоить амбициозного политика – второго человека в Консервативной партии после него самого.

Однако король своей властью вычеркнул эти слова из названия должности Идена, поскольку счел, что они нарушают его королевскую прерогативу выбирать преемника премьер-министра в случае смерти или отставки последнего. В течение следующих нескольких недель монарху становилось все лучше.

В декабре того же года Георг VI смог подготовить и заранее записать на пленку свое ежегодное рождественское выступление по радио, после чего вместе с семьей отправился на традиционные рождественские каникулы в Сандрингем. Здесь король, казалось, снова стал самим собой и провел несколько недель, наслаждаясь горячо любимой зимней охотой. Однако когда в последний день января 1952 года дочь Георга VI с мужем отправлялась в Кению, первый пункт в долгой южной одиссее, которую не смог совершить сам король со своей супругой, то личный секретарь принцессы Елизаветы Мартин Чартерис положил в свой портфель запечатанные сургучной печатью конверты с проектами Декларации о наследовании и обращений к обеим палатам парламента…

Сэр Джон Уир, врач-гомеопат (1879–1971)

В первом сезоне сериала его роль исполняет Джеймс Лоренсон.

Сэр Джон Уир, врач Георга VI и королевы Марии, знал, как разговаривать с больными. Важной частью этого навыка была карманная записная книжка, полная «дерзких шуток и маленьких историй», которые врач рассказывал своим пациентам с неподражаемым шотландским акцентом. Вера в придворного врача была основана в первую очередь на всеобщей вере в гомеопатию, то есть альтернативную медицину, которая стремится использовать для исцеления внутренние резервы организма. Гомеопатия, любил подчеркивать Уир, «не является ни религией, ни сектой, ни причудой, ни обманом». По уверению Уира, микроскопические дозы лекарств, чаще всего растительных, «просто стимулируют жизненные реакции пациента, что вынуждает его лечить самого себя». Многие придворные, в том числе королевский историк Дермот Морра, отвергали идеи «старого пугала» Уира, чьи «шарлатанские» лекарства явно приносили его королевским пациентам больше вреда, чем пользы. Но как-то так получилось, что две пациентки Уира, а именно королева Елизавета (королева-мать) и принцесса Алиса, герцогиня Глостерская, благополучно встретили свои сотые дни рождения. Королева Елизавета II и принц Чарльз также стали сторонниками гомеопатии и прекрасно себя чувствуют…

Награжденный пинком Уинстон Черчилль в оппозиции 1945–1951

20 ноября 1947 года Уинстон Черчилль прибыл в Вестминстерское аббатство на венчание принцессы Елизаветы с опозданием. По словам его друзей, за этим крылась чистая случайность; по мнению критиков – трезвый расчет. Так или иначе все собравшиеся в знак приветствия поднялись со своих мест. «Все встали, – записал в своем дневнике сэр Генри Ченнон по прозвищу Чипс, – все, включая короля и королеву». Трудно было поверить, что так они приветствовали человека, которого британские избиратели немногим более двух лет тому назад отстранили от власти. «Уинстон совсем потерял стыд?» – спрашивает в первом эпизоде сериала маркиз Солсбери по прозвищу Боббети. Так создатель фильма Питер Морган представляет себе выражение пренебрежения к Черчиллю со стороны его основного критика из стана консерваторов. «Да, просто возмутительно! – отвечает Энтони Иден, не очень лояльный союзник и номинальный заместитель Черчилля. – Но как им не восхищаться? Взгляните на беднягу Эттли. Он наш премьер-министр. Но ради него никто не встает».

Уинстона Черчилля, с которым мы впервые встречаемся в начале сериала «Корона», теоретически можно назвать сбитым летчиком – он ведь больше не премьер-министр, а лидер оппозиции Его Величества^[9]. Когда весной и летом 1945 года Вторая мировая война стала подходить к концу, то коалиционное правительство, которое Черчилль так успешно возглавлял с мрачных дней 1940 года, начало распадаться.

Война в Европе завершилась триумфальной победой. И хотя Япония еще продолжала сопротивляться, заместитель главы коалиционного правительства Клемент Эттли почувствовал, что для Лейбористской партии снова настало время выступать на политической арене самостоятельно.

На последовавших за решением Эттли всеобщих выборах британский электорат полностью его поддержал. Избиратели захотели начать все сначала и предоставили лейбористам подавляющее большинство в 146 депутатов. Лейбористы обещали реализовать программу создания нового «государства всеобщего благосостояния», которое бы заботилось о человеке на протяжении всей его жизни. В частности, предполагалось создать бесплатную Национальную службу здравоохранения и реализовать масштабную программу национализации. Король Георг VI предложил уходящему премьер-министру наградить его орденом Подвязки, но Черчилль отказался от награды. «Как я мог принять награждение орденом Подвязки, – говорил он несколько месяцев спустя, – когда народ Англии только что наградил меня пинком?»

Однако после шести лет правления лейбористов, к октябрю 1951 года, Британия стала относиться к Черчиллю и консерватизму более доброжелательно. Великие реформаторы из правительства Клемента Эттли, казалось, уже потратили на преобразования все свои силы, но жизнь большинства англичан по-прежнему оставалась унылой, а многие товары первой необходимости, от конфет до табачных изделий, все еще распределялись по карточкам. Заря дивного нового мира, обещанная лейбористами, так и не наступила…

В преддверии предстоящих всеобщих выборов консерваторы попытались представить себя обществу как носителей энергии обновления, компетентных в практических вопросах. Так, они пообещали в случае прихода к власти строить 300 000 новых домов ежегодно. В этих условиях внутри партии начали звучать голоса влиятельных политиков, выступавших за поиск нового молодого лидера, который бы соответствовал изменившейся обстановке. С 1945 года в партии действовала фракция разочарованных молодых тори, задумавших убедить заслуженного, но постаревшего лидера уйти в отставку или, по крайней мере, делегировать повседневное управление партией Энтони Идену, уважаемому министру иностранных дел, которого сам Черчилль признал своим преемником. Эту фракцию возглавлял Боббети Сесил, он же Роберт Гаскойн-Сесил, который в 1947 году получил титул маркиза Солсбери.

Но «старик» уходить не хотел. Мало того, он успешно отразил по крайней мере две яростные атаки своих коллег. А затем Иден отказался участвовать во внутрипартийных переворотах, и все закончилось тем, что 26 октября 1951 года Уинстон Черчилль снова поселился на Даунинг-стрит после выборов, на которых консерваторы победили с минимальным перевесом.

Однако улыбки на лицах многих консерваторов выглядели, мягко говоря, натянутыми. На самом деле лейбористы легко выиграли у тори всенародное голосование (48,8 % против 44,3 %), и только мажоритарная избирательная система обеспечила партии Черчилля шаткое 17-местное большинство в парламенте. Боббети Солсбери и растущее число его коллег-консерваторов были убеждены: первое, что должна сделать партия после победы на выборах, – проводить на пенсию 76-летнего партийного лидера, который, по его же словам, «получил последний приз, которого добивался».

Изгнанный с Даунинг-стрит в 1945 году Лейбористской партией Клемента Эттли, Уинстон Черчилль укрепил свою репутацию «разжигателя войны» речью 1946 года, которую он произнес в Фултоне, штат Миссури, США. Именно в ней впервые прозвучала фраза о железном занавесе: «Протянувшись через весь континент от Штеттина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес». В этой главе рассказывается о том, как лидер тори, находившийся в оппозиции, попытался исправить положение и вернуть себе власть, что ему и удалось сделать в октябре 1951 года.

Монарх-охотник

Король Георг VI, сельский джентльмен

Всякий раз, когда королевский поезд проезжал через продуваемые ветрами болота Восточной Англии, двигаясь в сторону Норфолка, где находилось поместье Сандрингем, король Георг VI говорил, что он возвращается домой. И действительно, он родился в Сандрингеме в декабре 1895 года, а 56 лет спустя там же, в Сандрингеме, отошел в мир иной. Перед этим он провел одни из самых счастливых часов в своей жизни. Он бродил по просторам Норфолка в кепи из твида и коротких брюках для гольфа, держа ружье на сгибе руки, и выискивал глазами высоко в небе куропатку, лысуху или крякву… Принц Альберт, герцог Йоркский, которого в семье называли Берти, заикающийся король, играл в своей жизни самые разные роли: неудачливого морского кадета, последнего императора Индии, отца королевы Елизаветы II. Он стал прочной опорой монархии после отречения от престола старшего брата и упорно вел страну вперед в трудные годы войны. Секрет успеха всех этих ролей крылся в том, что он всегда следовал своему собственному стилю жизни и в душе по-прежнему оставался сельским джентльменом из Норфолка.

Предметом особой гордости короля был водоем Вулфертон Сплэш. 19 января 1915 года обитатели поместья Сандрингем с удивлением заметили в небе немецкие дирижабли, которые совершали один из своих первых налетов на Британию. Они сбросили бомбы на близлежащие городки Кингс-Линн и Грейт-Ярмут, но ни у кого не было сомнений в том, что главной целью немецкого налета на Сандрингем было нанести прямой удар по британской королевской фамилии.

Будущий король Георг VI, которому в 1922 году исполнилось 27 лет, в душе всегда оставался сельским джентльменом из Норфолка.

До конца жизни монарх-охотник любил прочесывать лесополосы с охотничьими собаками.

Ранее немецкие дирижабли пытались уничтожить бельгийскую королевскую семью, которая находилась в Антверпене (и тоже не преуспели). Что же касается бомбардировки Британии, то все, что удалось сделать немцам, – это создать несколько воронок в низине у берега залива Уош. Одна из таких воронок образовалась недалеко от деревни Вулфертон, где вплоть до 1960-х годов находилась железнодорожная станция Сандрингем. Обширная воронка скоро наполнилась водой и стала привлекать множество диких уток, а за ними к пруду потянулись и наблюдательные охотники. Когда в 1937 году Георг VI взял на себя управление имением, он расширил Вулфертон Сплэш, и пруд стал излюбленным местом для его зимних вылазок.

Заниматься охотой юный принц Альберт Йоркский также начинал недалеко от Вулфертона в возрасте 12 лет. Вот что он написал на первой странице своей новенькой тетради трофеев: «23 декабря 1907 года. Сандрингем Вулфертон Уоррен. Папа, Дэвид и я. 1 фазан, 47 кроликов. Первый день на охоте…» Папа – это его отец, Георг V, который привил ему страсть к охоте, а Дэвид – его старший брат, будущий король Эдуард VIII, который вскоре обнаружил, что охота ему наскучила. «У меня была одностволка, которая заряжалась с дула. С ней начинали охотиться дедушка [король Эдуард VII], дядя Эдди [Альберт Виктор, герцог Кларенс] и папа. Я добыл трех кроликов».

Август 1943 года. Королевская семья прогуливается по полям вблизи Сандрингема, которые во время войны были превращены в сельскохозяйственные угодья. Принцесса Елизавета (17 лет) и принцесса Маргарет (13 лет) держат в руках поводки для собак.

За прошедшие с тех пор годы королевская тетрадь трофеев превратилась в многотомник. Любой, кроме такого же страстного охотника, увидел бы в нем только огромный список убитых животных. Но такая охота была любимым занятием местных жителей, и в этой области Георг VI прославился тем, что остановил в Сандрингеме массовое убийство медлительных и перекормленных фазанов, которое еще в первом десятилетии XX века почему-то считалось спортивной охотой. За такой «охотой» обычно следовал обед в палатках, на котором прислуживали лакеи. Король же предпочитал быстрые набеги на дичь, которые совершал вместе с местными жителями. Они бродили по полям, забирались в лесополосы и останавливались только для того, чтобы быстро проглотить сэндвич или сделать глоток виски из фляжки за ближайшим стогом сена. А еще король никогда не охотился в хорошую погоду. «Снег и очень холодный восточный ветер, – записал он в январе в своем дневнике трофеев. – Я четыре часа просидел в укрытии у грядок с капустой».

Скромный человек и гостеприимный хозяин, Георг VI также отказался от традиций своих отца и деда, согласно которым король на каждой стоянке занимал самое почетное место.

Последняя охота короля, 5 февраля 1952 года, была одной из экстремальных вылазок в конце сезона, которые Георг VI так любил, но записать подробности в дневник трофеев он не успел. Вместо него этот день описал Обри Бакстон, его сосед по Норфолку и товарищ по охоте. «Широкая дуга голубого неба, солнечный свет, длинные тени, хруст промерзшей земли под ногами и призывные крики куропаток, звенящие в обширных полях. Там собрались все, вся королевская рать: его сотрудники, пара друзей, лесники, работники из поместья, несколько местных полицейских и приезжие егеря». И все вместе они отправились на охоту в лесополосу…

2. «Гайд-Парк-Корнер». Король умер…

5 февраля 1952 года король Георг VI, последний император Индии и первый глава Содружества Наций, отправился бродить с ружьем по лесам и топям любимого Сандрингема. Сезон охоты заканчивался. Король всегда был метким стрелком. Вот и сейчас последними тремя выстрелами он убил трех зайцев и вернулся домой совершенно счастливым. А через несколько часов он скончался. Королю было 56 лет.

Утром камердинер не смог разбудить короля; ночью у него оторвался тромб. Это стало следствием радикальной операции по удалению легкого, которую он перенес в сентябре прошлого года, когда врачи безуспешно пытались остановить прогрессирующий рак. Вне круга королевских медиков только Уинстон Черчилль знал, насколько плохим было здоровье короля. Когда утром 6 февраля на Даунинг-стрит пришло известие о кончине монарха, Черчилль, как обычно, лежал в постели среди вороха бумаг государственной важности в пижаме и с сигарой в руке. Услышав скорбную весть, 77-летний премьер-министр разрыдался…

Начало февраля 1952 года. Принцесса Елизавета и герцог Эдинбургский любуются видом с моста на территории парка Сагана Лодж в Кении. Это была их первая остановка в длительном королевском турне, которое должно было пройти по Африке, через Цейлон (современная Шри-Ланка) и далее по Австралии и Новой Зеландии. Но тут пришли плохие новости под грифом «Гайд-Парк-Корнер».

«Плохие новости? – прорычал он. – Да хуже некуда!»

«Я попытался подбодрить его, сказав, что он поладит с новой королевой, – записал в дневнике его личный секретарь Джон Колвилл. – Но все, что он мог ответить, это что он ее не знает и что она еще дитя».

Начало февраля 1952 года. Принцесса Елизавета и герцог Эдинбургский любуются видом с моста на территории парка Сагана Лодж в Кении. Это была их первая остановка в длительном королевском турне, которое должно было пройти по Африке, через Цейлон (современная Шри-Ланка) и далее по Австралии и Новой

Смерть короля повлекла за собой серию формальных процедур, проводившихся под кодовым названием «Гайд-Парк-Корнер», «Уголок Гайд-парка». Они начались с телеграммы, направленной в Верховный комиссариат Великобритании в Найроби, Кения. Принцесса Елизавета приехала сюда со своим мужем герцогом Эдинбургским всего пять дней тому назад. Чета, заменившая больного короля, только что завершила первый этап тура по странам Британского Содружества. Из Африки они должны были направиться на Цейлон (современная Шри-Ланка), а затем в Австралию и Новую Зеландию.

Во втором эпизоде сериала «Корона» зрители становятся свидетелями захватывающих и весьма опасных приключений, в которые Елизавета попадает в последние часы своего пребывания в Африке. Особенно впечатляет сцена, когда принцесса с мужем пробираются мимо трубящих диких слонов к дереву, на котором расположен легендарный отель Treetops. Эта гостиница на самом деле находится на высоте 35 футов (10 метров) среди раскидистых ветвей гигантской смоковницы, которая растет в кенийском национальном парке Абердэр. Зрители могли подумать, что эта сцена – плод воображения создателя «Короны» Питера Моргана. Но на самом деле это реальный эпизод, основанный на воспоминаниях полковника Джима Корбетта, британского охотника, сопровождавшего в поездке королевскую чету.

«За свою долгую жизнь я видел немало смелых поступков, – рассказывал позднее Корбетт, – но немногие из них можно сравнить со случаем, которому я стал свидетелем 5 февраля [1952 года]. Принцесса и ее спутники, которые никогда раньше не ходили по африканскому лесу, в этот прекрасный день спокойно возвращались в гостиницу Treetops, когда услышали неистовый рев разъяренных слонов».

Личный секретарь Мартин Чартерис выбегает из британского пресс-центра, чтобы сообщить ничего не подозревающей Елизавете о смерти ее отца. Следующие этапы королевского турне пришлось отменить.

Королевская чета шла в джунглях по узкой тропе, которая была проложена носорогами, буйволами и слонами (и по-прежнему постоянно ими использовалась). В случае тревоги люди могли сойти с тропы, только поднявшись по лестницам, которые были прибиты к некоторым деревьям.

«Пробиваясь поодиночке сквозь густой кустарник, где видимость местами ограничивалась одним-двумя ярдами (1–2 метра. – Ред.), – продолжал Корбетт, – путешественники шли навстречу звукам, которые становились все более устрашающими. Когда они подошли к повороту тропы и увидели слонов, то обнаружили: чтобы добраться до безопасного места в отеле Treetops, им нужно приблизиться к слонам на расстояние менее десяти ярдов (около 10 метров. – Ред.)».

Как оказалось, огромная слониха таким образом защищала своего детеныша. «У меня кровь застыла в жилах», – рассказывал позже один из рейнджеров. Однако под прикрытием вооруженной охраны Елизавете с мужем все-таки удалось перейти поляну и подняться по лестнице в гостиницу. Через минуту принцесса уже показалась на балконе, откуда стала снимать слонов на кинокамеру. Так получилось, что рано утром 6 февраля 1952 года Елизавета II стала королевой в тот момент, когда находилась на ветвях гигантской африканской смоковницы. Этот момент показан в сериале «Корона» через образ великолепного африканского орлана. Он прилетает на террасу, где спит принцесса, некоторое время смотрит на нее – и улетает, будто его никогда и не было. Сцена основана на воспоминании другого свидетеля этих событий, коммандера Майкла Паркера, сослуживца герцога Эдинбургского, а позднее его личного секретаря. Однако, по его версии, эта сцена была несколько другой. Паркер уговорил Елизавету и Филиппа встретить восход солнца над джунглями, и как раз тогда появился орлан. Великолепная хищная птица парила над ними, будто приветствуя.

«Я никогда не думал об этом позже, – писал он, – но произошло это примерно в то же время, когда скончался король».

По странной причуде судьбы новая королева едва ли не последней в целом мире услышала новость о собственном восшествии на престол. Когда рано утром 6 февраля крайне важная телеграмма под грифом «Гайд-Парк-Корнер» достигла Найроби, верховный комиссар города вместе со значительной частью сотрудников уже уехал. Он отправился в Момбасу, чтобы попрощаться со своими высокими гостями, которые уезжали на Цейлон. Официальная книга кодов была у комиссара с собой. В Момбасе находились также тщательно упакованные и готовые к длительному путешествию вещи из официального гардероба Елизаветы, в том числе черные траурные наряды, которые всегда сопровождали членов королевской семьи. А телеграмма, отправленная в Букингемский дворец, гарантировала, что на борт королевского самолета, на котором на следующий день королева вернется в Лондон, будет доставлена черная шляпа.

Мартин Чартерис (1913–1999)

В первом сезоне сериала его роль исполняет Гарри Хадден-Патон.

Чудаковатый и насмешливый Мартин Чартерис видел главную задачу монархии в развлечении; по его мнению, она должна была «развернуть ковер счастья нации». С таким же чувством активной радости бывший подполковник корпуса королевских стрелков выполнял обязанности личного секретаря Елизаветы II как принцессы (1950–1952) и королевы (1972–1977). Двадцать лет перерыва Чартерис провел в качестве лояльного подчиненного Томми Ласеллса и Майкла Эдина. «Когда я встретил ее, то просто влюбился, – признавался он позже. – Она была такой молодой, красивой, верной своему долгу, в общем, эта женщина производила самое глубокое впечатление». С того дня, как Чартерис вступил в должность, в речах королевы стало гораздо больше юмора – новый спичрайтер явно обладал даром выражать словами мысли женщины, в которую он «просто влюбился». Это обстоятельство сделало еще более увлекательным интервью журналу Spectator, которое он дал после выхода в отставку. В нем он назвал принца Чарльза «плаксой», принцессу Маргарет – «злой феей», королеву-мать – «похожей на страуса, который прячет голову в песок», а Сару Фергюсон^[10] – «пошлой, пошлой, пошлой!». Вскоре после появления этого интервью в печати королева и королева-мать пригласили «дорогого Мартина» на обед.

В то время как телеграммы скапливались в офисе комиссариата, первым о происходящем узнал личный секретарь Елизаветы Мартин Чартерис. Он понял это, когда его неожиданно вызвали к телефону, пока он находился в Британском пресс-центре. Позднее он вспоминал, что в холле обнаружил ошеломленного, побелевшего от волнения журналиста, который тупо вертел в одной руке пачку сигарет. Телеграфное агентство Reuters только что передало важные новости из Лондона, которые, по мнению правительства, больше нельзя было скрывать. Именно Паркер, которого Чартерис предупредил из пресс-центра, был вынужден сообщить Филиппу в Сагана Лодж о кончине короля. «Он выглядел так, как будто на него уронили половину мира, – вспоминал потом Паркер. – Никогда в жизни я никого так сильно не жалел».

Филипп поговорил с женой наедине. «Он отвел ее в сад, – вспоминал Паркер. – Они медленно ходили взад-вперед по лужайке, и он все что-то говорил, говорил и говорил ей».

Когда Чартерис прибыл в Сагану, то обнаружил супругов в домике. Филипп лежал на диване, прикрыв лицо газетой Times. Глаза новой королевы покраснели, но слез видно не было. «Она сидела выпрямившись, полностью принимая свою судьбу», – вспоминал Чартерис. Он был поражен хладнокровием, с которым Елизавета настояла на том, чтобы лично написать телеграммы с извинениями тем, кто ждал встречи с ней на следующих этапах уже отмененного турне. Когда личный секретарь спросил ее, под каким именем она хочет править как королева, она быстро ответила: «Да под своим собственным – а как же иначе?»

Елизавета II уезжала из Саганы в тех же синих джинсах, которые носила в отеле Treetops. При этом она попросила трех присутствующих фотокорреспондентов не делать никаких фотографий. «Мы молча стояли рядом с домиком, наблюдая, как машины скрываются в облаках пыли, – вспоминал один из них, Джон Джочимсен, – и никто из нас так и не заснял этот исторический момент. Глядя на уезжавшую девушку, которая в одночасье стала королевой Великобритании, я почувствовал, что ее гложет скорбь. Она посмотрела на нас и просто подняла руку. Мы молча стояли, положив фотоаппараты на землю».

Как вспоминал камердинер Филиппа Джон Дин, во время долгого 19-часового ночного перелета в Лондон новая королева пару раз покидала свое место. Возвращаясь, она выглядела заплаканной, но слез ее никто не видел. Двоюродная сестра Филиппа Памела Маунтбеттен, которая участвовала в поездке как фрейлина, вспоминала, что Елизавета извинилась за то, что испортила захватывающий вояж по югу Тихого океана, которого все с нетерпением ждали. «Мне очень жаль, но всем нам придется вернуться домой», – произнесла она, когда они покидали Сагану.

В дальнейшем подчеркнутое нежелание Елизаветы II ставить себя выше всех станет характерной чертой ее сдержанного поведения как монарха. Другой характерной особенностью будет специфический суховатый юмор. Когда самолет наконец приземлился в аэропорту Хитроу, она посмотрела в окно и увидела множество больших черных служебных автомобилей.

«Смотрите-ка, – заметила она, – они прислали катафалки».

Многим запомнилась сцена из второго эпизода «Короны», действие которой происходит в салоне королевского винтового самолета DC-4. В вечерних сумерках 7 февраля видно, что в лондонском аэропорту стоят люди с непокрытыми головами. Соблюдая требования протокола, Томми Ласеллс поднимается на борт и не дает герцогу Эдинбургскому пройти вперед, чтобы вместе с супругой сойти по трапу на взлетную полосу.

«Нет, сэр, – говорит Ласеллс. – Если вы позволите, королева должна сойти первой».

Происходило ли все именно так на самом деле? Подробности до нас не дошли. Но такие или схожие кадры создают в наших глазах динамичный образ молодой королевы – не Елизаветы Маунтбеттен, не Елизаветы Виндзор, а образ совершенно новой личности, Elizabeth Regina, королевы Елизаветы. Именно она, одетая во все черное, и спускается в полном одиночестве по трапу самолета, чтобы встретиться с премьер-министром и правительством.

Как заметил видный дипломат сэр Эвелин Шакбург, «перед нами современная, из XX века, версия истории о том, как [лорд] Мельбурн мчался в Кенсингтонский дворец, чтобы упасть на колени перед королевой Викторией, которая встречала его в ночном платье».

Когда Елизавета наконец добралась до резиденции Кларенс-хаус, то первой к ней пришла ее бабушка королева Ма-рия – она прибыла сюда из расположенного по соседству особняка Мальборо-хаус. Всю свою жизнь Елизавета делала реверансы перед бабушкой, но теперь они поменялись ролями. «Ее старая бабушка и верная подданная, – с гордостью и скорбью рассказывала королева Мария, – должна была первой поцеловать ей руку».

На следующий день, 8 февраля 1952 года, состоялось первое официальное событие, в котором приняла участие новая королева. Это была встреча с членами Совета по престолонаследию, которая проходила в Сент-Джеймсском дворце.

«Из-за внезапной смерти моего дорогого отца, – обратилась она к собравшимся, – я призвана взять на себя обязанности и ответственность суверена… Мое сердце слишком переполнено, чтобы сказать больше, чем то, что я буду всегда работать, как работал мой отец на протяжении всего своего правления, буду поддерживать правительство, созданное в соответствии с Конституцией, во имя счастья и процветания моих народов, рассеянных по всему миру. Я осознаю, что в своей решимости последовать его блестящему примеру служения и преданности меня вдохновляют верность и привязанность тех, чьей королевой я была призвана стать… Я молюсь, чтобы Бог помог мне достойно справиться с этой трудной задачей, которая была возложена на меня в таком раннем возрасте».

«Появление королевы, – записал в своем дневнике будущий премьер-министр Гарольд Макмиллан, – низкие поклоны ее советников, твердый, но чарующий голос, которым она произносила свое обращение, и то, как она проходила через все церемонии, произвели на всех нас глубокое впечатление».

Британия все еще находилась в тисках жесткой послевоенной экономии, и Макмиллан посчитал, что собравшиеся в зале политики в своих темных сюртуках и полосатых брюках выглядели «весьма неряшливо и неопрятно»… Он также отметил, что, хотя новую правительницу провозгласили «Королевой Елизаветой II, Божией милостью Королевой этого Королевства и иных Ее владений и территорий», но шотландцы утверждали, что на самом деле она является королевой Елизаветой I. Дело в том, что до 1603 года Шотландия не входила в Объединенное Королевство, а предыдущая королева Елизавета величалась Елизаветой I Английской, и, таким образом, Елизавета II в Шотландии должна была именоваться Елизаветой I. (Позже Черчилль нашел в этом вопросе компромисс и договорился, что в Шотландии королевская символика будет иметь простую форму ER, Elizabeth Regina, королева Елизавета.)

«В зале присутствовало около двухсот членов Тайного совета Великобритании, – вспоминал Оливер Литтлтон, государственный секретарь по делам колоний. – Когда двери в зал открылись и вошла королева во всем черном, то все члены Тайного совета Великобритании внезапно стали казаться невероятно старыми, сгорбленными и бледными. Королева произнесла одну из самых трогательных речей, которые я когда-либо слышал, и я, как и многие другие, с трудом сдерживал свои чувства».

6 февраля 1952 года. Газеты сообщают о смерти короля Георга VI. «Наконец, – заявил Уинстон Черчилль, – смерть нанесла ему дружеский визит. Проведя день – полный счастья и солнечного света день – за любимым занятием и пожелав спокойной ночи своим близким, он заснул в том настроении, которое отличает всякого, кто, сохраняя страх перед Богом, может только надеяться на такую кончину».

Совет по престолонаследию созывается только один раз, в начале правления нового монарха. Он состоит из членов Тайного совета Великобритании (многие из них являются бывшими или действующими членами Кабинета министров), высших сановников государства, лорда-мэра и олдерменов лондонского Сити, некоторых высокопоставленных гражданских служащих и представителей Британского Содружества. Основная роль совета заключается в подготовке и подписании Декларации о престолонаследии, которую впоследствии зачитывают с балкона Сент-Джеймсского дворца и в других местах по всей стране.

«Это было очень трогательное событие, – писал Винсент Мэсси, новый генерал-губернатор Канады. – Хрупкая женщина, одетая в глубокий траур, одна вошла в большой зал и с сильными, но полностью контролируемыми эмоциями в точности выполнила самые сложные процедуры, предписываемые Конституцией. Свои речи она произносила идеально. После этого принц Филипп… тихо сделал шаг вперед и вышел вслед за ней».

Тем временем «мятежники» из кабинета Черчилля обдумывали глобальные политические последствия смены монарха. Сложилась фракция из высокопоставленных консерваторов во главе с министром иностранных дел сэром Энтони Иденом, члены которой полагали, что 77-летний премьер-министр теряет хватку и что его следует заменить более молодым и более динамичным лидером – фактически самим Иденом. На следующий день после кончины короля Черчилль проспал и не смог вести заседание Кабинета министров, которое сам же и созвал. По словам Гарольда Макмиллана, произошло это потому, что Черчилль «очень устал» и был переполнен «вчерашними эмоциями». Полагая, что воцарение новой, молодой королевы покажет все слабости старого воина, его критики с нетерпением ожидали выступления Черчилля по радио, которое ему пришлось готовить в кратчайшие сроки. Они были уверены, что, восхваляя покойного короля, он обязательно перепутает какие-то слова или потеряет ход мысли.

В какой-то момент показалось, что так и будет. «Друзья мои, никому из министров… – произнес Черчилль в прямом эфире радиостанции Би-би-си 7 февраля 1952 года, а потом вдруг остановился в явном замешательстве. – Я полагаю, что никому из министров… Я уверен, что никому из министров не довелось провести столько времени с королем в годы войны, сколько мне».

Фактически заминка Черчилля только усилила искренность слов, которыми он отдавал дань уважения скончавшемуся монарху, и накал эмоций, когда он говорил о новой эпохе королевы Елизаветы. Эта речь, которую Черчилль назвал «За доблесть» (девиз креста Виктории, высшей награды Великобритании за героизм, проявленный в боевой обстановке), оказалась триумфальной и встала в один ряд с другими его великими выступлениями, которыми он объединял страну в самые мрачные дни Второй мировой войны.

В заключительных сценах серии «Гайд-Парк-Корнер» изображены критики Черчилля – Энтони Иден и Роберт Сесил, пятый маркиз Солсбери и глава палаты лордов, а также лейборист Клемент Эттли, бывший премьер-министр и лидер оппозиции. Мы видим, как они воспринимают великолепное выступление премьер-министра. Им становится ясно, что Черчилль будет главой первого правительства Елизаветы II – по крайней мере, пока он ассоциируется у нее с памятью об отце, которого она и страна потеряли.

«В эти последние месяцы, – сказал он в микрофон, – король шел под руку со смертью, как будто смерть была его компаньоном, знакомым, тем, кого он знал в лицо и не боялся. Наконец смерть нанесла ему дружеский визит: проведя день – полный счастья и солнечного света день – за любимым занятием и пожелав спокойной ночи своим близким, он заснул в том настроении, которое отличает всякого, кто, сохраняя страх перед Богом, может только надеяться на такую кончину»^[11].

«Друзья мои, никому из министров… Я полагаю, что никому из министров… Я уверен, что никому из министров не довелось провести столько времени с королем в годы войны, сколько мне. Я следил за тем, чтобы он был в курсе всего. На меня произвело неизгладимое впечатление то, как он справлялся с ежедневным потоком государственных бумаг, внимательно и тщательно изучая каждую из них…

Георг VI правил 15 лет, и какой бы сложной ни была ситуация внутри страны или за рубежом, он никогда не пренебрегал своими обязательствами ни перед государством, ни перед семьей. Он заслужил, чтобы, провожая его в последний путь, члены всех работавших при нем правительств и все его подданные говорили о нем только добрые слова.

11 февраля 1952 года. Гроб с телом короля Георга VI в сопровождении почетного караула прибывает на вокзал Кингс-Кросс в Лондоне из Сандрингема, где он два дня покоился в местной церкви.

Друзья мои, в эту скорбную минуту мы обращаемся со словами соболезнования и сочувствия к его супруге и вдове [королеве Елизавете, отныне королеве-матери]… Сегодня вечером наши сердца наполнены сочувствием к этой отважной женщине, в чьих жилах течет кровь знаменитого шотландского рода, женщине, которая поддерживала короля Георга во всех его трудах и начинаниях, которая воспитала двух очаровательных дочерей, оплакивающих сейчас вместе с нами своего отца. Пусть ей будет дарована сила вынести свое горе!

Теперь, оставляя в стороне прошлое, я должен обратиться к будущему. Наши королевы были выдающимися правителями. Под их началом наша страна пережила некоторые из величайших периодов своей истории. Теперь, когда в возрасте 26 лет на трон восходит вторая королева Елизавета, мы вспоминаем о событиях далекого прошлого – тогда, почти 400 лет назад, на троне оказалась женщина, которая воплощала собой величие и славу Елизаветинской эпохи и во многом была их источником.

В детские годы королева Елизавета Вторая, как и ее предшественница, даже не подозревала о том, что ей предстоит взойти на трон. Но мы уже хорошо знаем ее и понимаем, какие таланты ее самой и ее супруга, герцога Эдинбургского, так взволновали единственную часть нашего Содружества, которую она успела посетить к этому времени. Она уже была провозглашена королевой Канады, а сейчас на верность ей присягаем также и мы. За нами последуют и все остальные, и завтра, когда будет официально объявлено о ее восшествии на престол, она получит власть над своей родной страной и всеми остальными частями Британского Содружества Наций и Британской империи.

Меня, человека, чья молодость пришлась на безмятежные годы славной Викторианской эпохи, наверняка охватит глубокое волнение, когда я снова произнесу молитву и слова нашего национального гимна: „Боже, храни королеву!”»^[12]

Там ее препроводили к гробу отца, который стоял в местной церкви, где местные жители и работники поместья отдавали ему дань уважения. В свой последний путь до Лондона покойный король отправился со станции Вулфертон, графство Норфолк. Елизавета (справа) следовала за ним.

11 февраля 1952 года. После возвращения из Африки 7 февраля новая королева Елизавета II отправилась в Сандрингем, чтобы побыть со скорбящими матерью и сестрой.

Табак

Пагубная привычка королей

Заболевший раком легких король Георг VI был четвертым британским монархом XX века, который умер от болезни, связанной с курением.

Его дедушка король Эдуард VII (которого в семье звали Берти^[13]) был страстным любителем табака. Еще будучи принцем Уэльским, он много сделал для популяризации курения сигар, поддерживая мнение своего знакомого, драматурга Эдварда Булвер-Литтона: «Хорошая сигара – это такое же утешение для мужчины, как хорошая порция рыданий – для женщины». В 1878 году принц, который в день выкуривал 12 больших сигар и 20 сигарет, дал лондонской табачной компании Benson & Hedges статус поставщика британского королевского двора. Его мать королева Виктория была очень недовольна таким поступком. На протяжении всего ее долгого правления при дворе было строго запрещено курение сигар, трубок и сигарет. Лишь в конце ужина, который проходил вечером после смерти королевы 22 января 1901 года, Берти с нескрываемым восторгом заявил: «Джентльмены могут курить!» В возрасте 59 лет, когда Эдуард VII взошел на престол, он был чрезвычайно тучным и страдал от эмфиземы и хронического бронхита. Он пережил несколько сердечных приступов и в конце концов умер от пневмонии в 1911 году в возрасте 69 лет.

Король Георг VI с трубкой в руках посещает национальный парк Натал во время королевского турне по Южной Африке, которое он совершал в апреле 1947 года вместе со своей дочерью принцессой Елизаветой.

Его менее колоритный наследник, король Георг V, также разделял пристрастие отца к сигаретам, его даже часто принимали за бородатого моряка, изображенного на пачках сигарет Player’s Navy Cut. Большую часть жизни он страдал от бронхита и многочисленных заболеваний легких и скончался в январе 1936 года в возрасте 68 лет от респираторно-вирусной инфекции.

Эдуард VIII, старший сын Георга V и его наследник, отрекшийся от престола в декабре 1936 года, редко фотографировался без сигареты, которую элегантно держал в губах или пальцах. Как герцог Виндзорский он отказывал рекламным компаниям, которые хотели, чтобы он продвигал их продукцию. Однако когда во время Второй мировой войны бывший король стал генерал-губернатором Багамских островов, он присоединился к жене, которая дала согласие использовать свое имя для рекламной кампании сигарет Chesterfield. «Наши исследования показывают, – писала герцогиня Виндзорская из столовой организации United Services в Нассау в 1943 году, – что курильщики стабильно отдают предпочтение Chesterfield перед всеми остальными брендами, причем в пропорции четыре к одному».

В 1920-х годах принц Уэльский, будущий король Эдуард VIII, редко фотографировался без сигареты, которую элегантно держал в губах или пальцах.

«Герцогиня, американка по происхождению, – рассказывалось в рекламе компании Chesterfield, – усердно трудится в столовой Нассау, к радости как американских военнослужащих, так и их союзников. Она делает все, чтобы гости чувствовали себя как дома: готовит яичницу с беконом, разносит подносы и раздает сигареты». Герцог Виндзорский умер от рака горла на вилле Виндзоров под Парижем в 1972 году, а герцогиня – 14 лет спустя. Она страдала от слабого кровообращения, за которым последовали деменция и потеря речи.

Судя по яркой рекламе сигарет Chesterfield, в 1943 году герцог Виндзорский и его супруга были совершенно счастливы.

Вдова Георга V, королева Мария, заядлая курильщица, умерла в 1953 году от рака легких в возрасте 85 лет. Принцесса Маргарет, которая выкуривала по 30 сигарет в день в течение многих лет и страдала от мигрени, ларингита, бронхита, гепатита и пневмонии, умерла от сердечного приступа в 2002 году, ей был 71 год. Считается, что, именно принимая во внимание все эти печальные истории, принц Чарльз, решительный противник курения, добился в 1990-х годах отзыва статуса поставщика королевского двора у табачной компании Gallagher, которая в XX веке производила такие марки сигарет, как Benson & Hedges, Silk Cut, Kensitas, Senior Service и др. По предложению сына Елизавета II отменила поставку в королевские дворцы всех курительных принадлежностей. В 2000 году, то есть после 122 лет «табачной истории», королевский герб окончательно исчез с упаковок любых британских табачных продуктов, в том числе сигар или сигарет.

КОРОЛЕВА ВИКТОРИЯ (1837–1901)

КОРОЛЕВА АЛЕКСАНДРИНА, КОРОЛЬ ДЭВИД И ДВА КОРОЛЯ АЛЬБЕРТА

БРИТАНСКИЕ МОНАРХИ, КОТОРЫЕ МОГЛИ БЫ НОСИТЬ ДРУГИЕ ИМЕНА.

Решение Елизаветы II править под своим собственным именем было довольно необычным для современной истории британской монархии.

Ее прапрабабушка, королева Виктория (1837–1901), получила при крещении имя Александрина Виктория – в честь ее крестного отца, русского царя Александра I, и матери, Марии Луизы Виктории Саксен-Кобург-Заальфельдской. В детстве в семье ее звали Дрина, а в документах о коронации, подготовленных в первый день ее правления, она провозглашалась королевой Александриной Викторией. Но новая королева настояла на том, чтобы использовалось только имя Виктория, потому что она была очень привязана к своему второму имени^[14]. Этот выбор поддержал ее дядя и предшественник король Вильгельм IV по прозвищу Король-моряк. Вильгельм полагал, что флоту это имя понравится: моряки будут делать татуировки с портретом Виктории и ее именем, считая, что их королева была названа в честь знаменитого флагмана эскадры Нельсона – Victory.

КОРОЛЬ ЭДУАРД VII

(1901–1911)

ГЕОРГ V

(1911–1936)

Прадед Елизаветы, король Эдуард VII (на троне c 1901 по 1911 г.), при рождении был назван Альбертом-Эдуардом в честь своего одаренного, но рано умершего отца, принца-консорта Альберта. В знак сыновнего уважения новый король в 1901 году предложил Совету по престолонаследию, чтобы имя Альберт и сочетание «Альберт Добрый» впредь относились только к одному человеку – его отцу. Однако биографы – современники монарха, любившего пошутить, предположили нечто прямо противоположное: Берти просто мечтал расстаться с именем отца, который никогда не был к нему достаточно добр.

Дед Елизаветы, Георг V (1911–1936), оказался среди современных предшественников королевы исключением из правил: он правил под тем именем, которым в семье его называли в детстве.

ЭДУАРД VIII

(1936)

ГЕОРГ VI

(1936–1952)

Эдуард VIII (1936) был крещен как Эдуард Альберт Кристиан Георг Эндрю Патрик Дэвид. Последние четыре его имени принадлежали святым покровителям Англии, Шотландии, Ирландии и Уэльса. Родители решили называть его Дэвидом – возможно, в связи с тем, что он должен был стать принцем Уэльским. В 1911 году это и произошло. Став принцем Уэльским, он немного изучал валлийский язык, но как принц и король предпочел имя Эдуард, которое громче звучало в английской истории.

Отец Елизаветы, Георг VI (на троне с 1936 по 1952 г.), ранее принц Альберт, герцог Йоркский, в своей семье был известен под именем Берти, как и его дед Эдуард VII. Но когда после тревог и волнений, связанных с отречением старшего брата, ему пришлось выбирать собственное тронное имя, он счел разумным подчеркнуть преемственность не с ним, а со своим популярным и внушающим уважение отцом, основателем династии Виндзоров королем Георгом V.

Принято считать, что наследник королевы Елизаветы II, названный при крещении Чарльзом Филиппом Артуром Джорджем, в должное время будет провозглашен Его Величеством королем Чарльзом (Карлом) III. Однако не исключено, что он может отдать дань уважения своему деду (и прадеду) и принять тронное имя король Георг VII. Два других достойных варианта имени – Филипп и Артур.

6 февраля 1952 года новая королева Елизавета II покинула усадьбу Сагана Лодж, Кения, и направилась обратно в Лондон. Она попросила ее не фотографировать. «Я почувствовал, что королеву гложет печаль. Она посмотрела на нас и просто подняла руку. Мы молча стояли, положив фотоаппараты на землю», – вспоминал один из фотографов.

3. «Виндзор». Рождение династии

Когда 10 февраля 1840 года королева Виктория вышла замуж за принца Альберта Саксен-Кобург-Готского, королевская династия, которая раньше называлась Ганноверской, стала Саксен-Кобург-Готской. Непосредственным результатом этого стало то обстоятельство, что теперь королева Великобритании и ее будущие дети могли гордо носить фамилию человека, которого она любила. В 1947 году Филипп Маунтбеттен посчитал, что то же самое произойдет, когда он женится на Елизавете Виндзор. Лорд Джовитт, который был тогда лордом-канцлером, на это согласился.

Он изучил документы, согласно которым королевская семья в 1917 году сменила свою фамилию на Виндзор, и пришел к выводу, что она распространяется только на наследников мужского пола. В этих документах не упоминались потомки женского пола, поэтому, следуя схеме, заданной королевой Викторией, принцесса и ее потомки теперь должны были носить фамилию ее мужа. В течение пяти последних лет правления Георга VI так и было: молодую чету и их детей справедливо именовали Маунтбеттенами, а бывшая Елизавета Виндзор была счастлива и гордилась тем, что теперь она – Елизавета Маунтбеттен.

Как «соучредители» названия «дом Виндзоров» король Георг V и королева Мария (справа) создали новый королевский бренд, с которым стремились ассоциироваться другие бренды. Королева Мария до конца своей жизни боролась за то, чтобы сохранить название дома, которое стало спасением Короны во времена суровых испытаний.

Это положение сохранялось и после того, как в феврале 1952 года принцесса сменила на троне своего отца. Люди не всегда понимают, что королева Елизавета II взошла на трон именно как Елизавета Маунтбеттен. В течение восьми недель было совершенно правильно говорить, как это однажды с гордостью заявил за ужином в поместье Бродландс лорд Луис Маунтбеттен, «что теперь в Великобритании воцарился дом Маунтбеттенов». Но, как мы видим в третьем эпизоде сериала «Корона», это вызвало резкую реакцию со стороны королевы Марии и Уинстона Черчилля. А когда полемика закончилась, то оказалось, что правящего дома Маунтбеттенов больше не существует, а королева Елизавета II снова принадлежит к династии Виндзоров; старое название оказалось сильнее, чем можно было ожидать. Виндзоры – это не просто семейная фамилия или титул, это особая идентичность, созданная историей, а также любимыми дедушкой и бабушкой Елизаветы – королем Георгом V и королевой Марией. Последняя в 1952 году была еще жива и, понятное дело, энергично защищала то, что 35 лет тому назад помогала создавать.

Фамилия Виндзор появилась как следствие Первой мировой войны, официальную декларацию о начале которой 49-летний Георг V вынужден был подписать 28 июля 1914 года^[15]. «Это ужасная катастрофа, – в тот же день отметил король в своем дневнике, – но нашей вины в ней нет». Он и его жена сразу же занялись делами, связанными с войной, а в ноябре того же года король отправился во Францию, чтобы посетить расположение войск. «Я не могу разделить с вами невзгоды, – говорил он, – но мое сердце ежедневно и ежечасно пребывает с вами». Тем временем королева Мария решительно взялась за поощрение кампаний по шитью и вязанию теплых вещей для фронта – и с удивлением обнаружила, что это провоцирует безработицу: появление крупных партий бесплатных носков и рубашек вызвало увольнение женщин с заводов и швейных фабрик. Озадаченная королева обратилась за советом к известной профсоюзной активистке Мэри Макартур и, к ужасу своих фрейлин, пригласила ее в Букингемский дворец на встречу, которая оказалась первой, но не последней. «Королева быстро схватывает всю ситуацию и понимает точку зрения профсоюзов, – сообщала Макартур своим коллегам. – Я рассказала королеве о неравенстве классов и о несправедливости такого положения дел… Она может нам помочь и намерена это сделать!»

Готовность королевы Марии понимать и принимать радикалов коренилась в невзгодах ее юности. Ее родители, принц Франц и принцесса Мария, были объектом насмешек для всей семьи Виктории. В конце концов они буквально стали изгоями, поскольку были вынуждены бежать от своих кредиторов за границу. Жизнь, как говорила сама Мария, «in Short Street», то есть «на улице Бедности», в долгах как в шелках, сформировала характер трудолюбивой девушки. Маленькую принцессу, родившуюся 26 мая 1867 года, в кругу семьи называли Мэй (англ. May, то есть май). Еще подростком, в 1880-е годы, когда изгнанная семья жила во Флоренции, принцесса воспользовалась случаем и изучила итальянский, добавив его к английскому, французскому и немецкому языкам, которыми она владела свободно.

1917 год. Династия Саксен-Кобург-Готская обретает новую, британскую форму. «Да понимаете ли вы, что стали крестным отцом целой династии!» – такими словами лорд Розбери поздравлял личного секретаря короля, предложившего название «Виндзор».

Когда ее родители вернулись в Англию в 1885 году, Мэй начала изучать историю и социальные проблемы индустриального общества. В качестве практики она посещала богадельни, приюты и школы для бедных. Величавая принцесса с четкими чертами лица могла составить идеальную партию для любого европейского принца или аристократа, беспокоящегося о социальных проблемах, – если бы в ней не было «морганатической» крови.

Морганатический брак (нем. Die morganatische Ehe) представлял собой разработанный в немецких аристократических семьях механизм, призванный помешать дворянину или дворянке поднять на свой уровень знатности супругу или супруга менее высокого ранга. Все, что партнер более низкого происхождения мог получить от брака, – это так называемый Morgengabe (нем. «утренний дар»), который вручался наутро после первой брачной ночи. Этот механизм фактически законодательно закреплял социальное неравенство, поскольку сам дар мог представлять собой деньги, драгоценности, дворцы или что-то еще сколь угодно дорогое, но не давал получателю никаких прав наследования или преемственности. Таким образом, фамильный титул сохранялся в чистоте, а за морганатическими партнерами навсегда закреплялся их низкий социальный статус. Морганатическая «зараза» Мэй исходила от ее деда, герцога, который женился на простой графине, что лишило его потомков права вступать в брак с представителями многих королевских и аристократических семейств Европы.

Однако у королевы Виктории, по-видимому, не было времени разбираться в этом «континентальном снобизме». Она видела, что Мэй взрослеет и, несмотря на все невзгоды и жизнь «на улице Бедности», превращается в серьезную молодую женщину. Более того, королева Виктория посчитала, что Мэй, которой было почти 25, может стать надежной, если не идеальной женой для ее своенравного внука Эдди, старшего сына будущего короля Эдуарда VII и будущего наследника престола. Однако в январе 1892 года, незадолго до свадьбы с Мэй, Эдди унес свирепствовавший в стране грипп. Вполне возможно, что семья горевала гораздо меньше, чем показывала, и в этих условиях было решено передать заботам Мэй нового наследника – младшего брата Эдди, значительно менее своенравного Джорджа. Молодой человек должным образом сделал предложение, оно было принято, и 6 июля 1893 года они благополучно поженились в Королевской капелле Сент-Джеймсского дворца. И хотя этот брак был в значительной мере организован извне, между супругами возникла сильная эмоциональная связь, которая особенно окрепла в условиях войны, воспринятой королем как глубоко личное дело. (В 1910 году, после восшествия короля на престол, Джорджи и Мэй стали Георгом и Марией.) «Очень часто я чувствую отчаяние, – писал он в одном из писем, которыми они с женой обменивались ежедневно, когда их разлучал воинский долг короля. – Если бы не ты, я бы уже сломался». Мария ответила на эти слова теплым письмом, в котором, однако, с сожалением упрекнула мужа за формальное отношение к ней наедине. «Как жаль, – писала она, – что ты не можешь сказать мне то, что сейчас написал, потому что это для меня имеет особую ценность».

До того как в возрасте 44 лет вступить на трон, Георг V большую часть своей жизни был морским офицером, так что умение проявлять упорство и твердость стало неотъемлемой частью его характера. Своего старшего сына Дэвида король отправил на Западный фронт. Второй сын, Берти, прошел стажировку на нескольких кораблях военно-морского флота. Молодой гардемарин, который на ежедневной поверке экипажа откликался на фамилию Джонсон, научился подбрасывать уголь в топку, развешивать гамаки в столовой и даже наблюдал военные действия из орудийной башни – во время Ютландского сражения в начале лета 1916 года.

В Лондоне королева Мария пыталась разобраться в том, как ей реагировать на ужасающие военные потери. Одно только Ютландское сражение унесло жизни более чем 6 000 британцев. В первый день битвы на Сомме, 1 июля, были убиты и ранены 57 470 человек – больше, чем было убито в Крымской и Англо-бурской войнах, вместе взятых^[16]. В августе того же года на кирпичных стенах домов с террасами в лондонском Ист-Энде начали появляться диковинные «уличные часовни» – народные мемориалы. Местные жители создавали их в память о погибших воинах, которые жили в этих районах.

Фамилии павших были обрамлены флагами, цветами и лентами, а также фотографиями военачальников и членов королевской семьи. В августе королева Мария неожиданно появилась у одной такой часовни на улице лондонского района Хакни. Она совершенно без церемоний, неспешно, без видимой охраны переходила от мемориала к мемориалу. Скоро вокруг собрались толпы местных жителей, которые пришли поприветствовать королеву. Всего таких памятных мест было десять, и перед каждым королева склоняла голову и оставляла букет цветов, подолгу разговаривала с собравшимися о постигшем их горе. Мужчины и женщины не сдерживали слез. Трудно представить себе, чтобы народ оказал такой теплый и радушный прием принцессе Германии, Австрии или России, даже если бы она рискнула выйти из дворца на улицу, чтобы пообщаться с подданными.

Правда, вскоре в далеком Петербурге произошли события, которые изменили тон подобного общения. «Дурные вести из России, – отмечал Георг V в своем дневнике 13 марта 1917 года. – В Петрограде действительно началась революция».

Через два дня пришло известие о том, что его двоюродный брат Ники, царь Николай II, был вынужден отречься от престола. От Октябрьской революции побежали мурашки по коже у монархов всей Европы…

За какие-то полтора года рухнули две империи и еще восемь монархий – все они стали жертвами военных поражений. Однако даже монархи стран-победительниц почувствовали в своем положении нечто новое. «Я заметил, что с тех пор, как дошли новости о русской революции, – отмечал полковник Ансуорт, сотрудник Армии спасения из Эссекса, – у определенной части людей изменилось отношение к королю и королевской фамилии. На улицах, в поездах и автобусах пошли всякие разговоры… Мой друг видел в вагоне второго класса надпись: «К черту короля! Долой аристократов!» [Тогда железнодорожные вагоны второго класса были эквивалентны сегодняшнему бизнес-классу в самолетах.] И тут я задумался: а не могут ли лозунги, которые пишут в вагонах третьего класса, быть еще более нелояльными?..»

В июне 1917 года финансовый советник Георга V лорд Ревелсток написал личному секретарю короля лорду Стэмфордхэму письмо, в котором предлагал полнее информировать короля об антимонархических и республиканских настроениях в стране. Это не вызвало у личного секретаря ничего, кроме возмущения. «Я могу без колебаний сказать, – отвечал он, – что не верю в то, что в мире есть другой монарх, которому более бесстрашно говорят правду люди, непосредственно находящиеся у него на службе, и который воспринимает ее с такой доброжелательностью – даже благодарностью, – как король Георг. В стране нет ни одной социалистической газеты, ни одного клеветнического листка, которые бы мы не читали, не размечали и не показывали бы королю, если в них содержалась критика (все равно, дружественная или недружественная) Его Величества и королевской фамилии».

Подтверждение истинности заявления Стэмфордхэма хранится в Королевском архиве, а точнее в папке, озаглавленной «Беспорядки в стране». Папка действительно содержит множество тщательно проработанных статей из радикальных изданий. Но это было далеко не все.

Стэмфордхэм сформировал группу экспертов из числа трезвомыслящих людей, которые, как считалось, держат руку на пульсе страны. Отчеты и дискуссии членов группы, которая частично представляла собой разведывательную сеть, а частично – мозговой центр, также содержатся в этой папке.

Одно из собраний состоялось в конце апреля 1917 года. Главной темой для обсуждения в свете стало тогда провокационное письмо писателя Герберта Уэллса, которое он направил в газету Times. В нем он, в частности, призывал к созданию Республиканского общества Великобритании. Оно должно было показать, что «наши сердца постоянно выступают против династической системы, которая так долго разделяла и озлобляла нас и растратила дух человечности». В широко разошедшейся цитате Уэллс не скрывал своего презрения к «чужестранному и скучному двору» Георга V. Король, как известно, на это ответил: «Может, я и скучный, но будь я проклят, если я чужестранец».

Слово «чужестранец» зазвучало особенно болезненно весной 1917 года. К дирижаблям-цеппелинам, которые бомбили Восточную Англию и Сандрингем в 1915 году (благодаря чему появился пруд Вулфертон Сплэш), добавилась гораздо более серьезная угроза – хорошо вооруженные немецкие бомбардировщики, произведенные на заводах компании Gothaer Waggonfabrik. Большинство заводов находилось в городе Готе (Gotha), в южной части герцогства Саксен-Кобург-Готского, от которого произошло название британской королевской династии. Во время первого налета бомбардировщиков погибли 95 человек в Фолкстоне и его окрестностях на южном побережье графства Кент. В результате июньского налета на Лондон были убиты еще 162 человека, а за следующие 16 месяцев боевые самолеты из Готы осуществили в общей сложности 22 налета на Англию и сбросили на страну 186 830 фунтов (около 85 тонн) взрывчатки. Впрочем, эти цифры были куда менее важны, чем всеобщее недоумение: как эти ужасные разрушения могли быть вызваны градом бомб с вражеских самолетов, в названии которых присутствовала часть родовой фамилии английского короля?

Вопрос о «тевтонском» происхождении и родственных связях королевской семьи был в повестке дня с самого начала войны, когда принц Луис Баттенбергский, отец Дики Маунтбеттена, в ходе кампании против всего немецкого был уволен из Адмиралтейства. Однако с началом налетов на Лондон бомбардировщиков, изготовленных в городе Готе, проблема стала гораздо более серьезной. Стэмфордхэм обсудил ее с бывшим премьер-министром лордом Розбери, который также участвовал в работе аналитического центра, пополнявшего своими документами папку «Беспорядки в стране».

В письме от 15 мая Стэмфордхэм высказал идею придумать английскую фамилию, которой могли бы воспользоваться все члены королевской семьи, включая Баттенбергов и Тексов. Сам Стэмфордхэм предложил фамилию Тюдор-Стюарт. Двумя днями позже на очередном заседании группы Розбери предложил вариант Фицройская, а в последующие недели обсуждались такие варианты названия династии, как Плантагенетская, Йоркская, Ланкастерская и даже просто Английская. На каком-то этапе обсуждения Тексы (семья королевы Марии) и Баттенберги решили пойти разными путями: Баттенберги предпочли именоваться Маунтбеттенами, а дом Текский стал Кембриджским. Стэмфордхэм остался один на один с проблемой переименования Саксен-Кобург-Готской династии. Как рассказывают, однажды Стэмфордхэм стоял у окна, обдумывая все новые и новые варианты названия, и его взгляд упал на знаменитую Круглую башню Виндзорского замка. Так личный секретарь подумал о наименовании Виндзор. «Да понимаете ли вы, – кинулся к нему с поздравлениями лорд Розбери, – что стали крестным отцом целой династии?!»

Это действительно было озарение. Уже само слово «Виндзор» вызвало в воображении картину чего-то основательного и прочного, как каменная Круглая башня, возвышающаяся на холме над Темзой, незыблемый символ монархии, возведенный еще Вильгельмом Завоевателем.

Ни одна монархия в истории не переживала раньше ничего подобного. Обычно названия династий меняли завоеватели и узурпаторы. Но в данном случае это делал древний клан, хладнокровно изобретающий себя заново с иной, взятой из воздуха идентичностью. Это, несомненно, было обусловлено практическими соображениями – и некоторой долей страха. 17 июля Тайный совет Великобритании объявил об изменении названия династии, а также об отказе королевской семьи от всех «немецких степеней, символики, санов, титулов, почестей и наименований». Фактически новая династия была создана в ответ на запросы общества. В указе никак не объяснялась причина переименования, но она была очевидна всем и стала для нового дома Виндзоров руководящим принципом, который можно было сформулировать так: «Выжить любой ценой!» Немецкий кайзер откликнулся на эти события едким замечанием о том, что с нетерпением ждет следующей постановки пьесы «Саксен-Кобург-Готские насмешницы» (намек на пьесу Шекспира «Виндзорские насмешницы»). Георг V, королева Мария и их советники из группы «Беспорядки в стране» лучше других осознали значение перемен, последовавших за глобальной индустриализацией. Правители феодальных монархий Германии, Австро-Венгрии и России с их морганатическими браками и классовыми барьерами считали, что находятся на вершине социальной пирамиды. В ней монархия стояла на плечах знати, ниже располагался средний класс торговцев, а еще ниже – простые люди. В таких обществах очень большое значение имела иерархия.

Анализ, проведенный Стэмфордхэмом, а также интуиция короля и королевы показали, что распределение власти по типу пирамиды устарело. Фактически они пришли к тезису Карла Маркса: в современном мире власть концентрируется у основания пирамиды, там, где находится основная масса людей.

«А короля мы оставляем?» – такой вопрос задал в 1913 году левый активист в одном из летних лагерей сторонников социалистических идей.

«Конечно да, – последовал ответ, демонстрирующий шаткую логику, которой последовали и социалисты, и монархисты. – В Англии король делает то, чего хочет народ. Это будет король-социалист». Еще более категоричный ответ на этот вопрос был дан на конференции Лейбористской партии, которая проходила через пять лет после окончания войны, в 1923 году. Тогда было проведено голосование по предложению, согласно которому «королевская фамилия больше не нужна как часть британской Конституции». За это предложение проголосовали депутаты, которые представляли 386 000 человек, против – делегаты от 3 694 000 человек. Общая привязанность британцев к монархии сохранялась и на протяжении всех 1920-х и 1930-х годов. Немного поколебали ее положение невзгоды Великой депрессии, но серебряный юбилей 25-летнего правления Георга V, 6 мая 1935 года, был отмечен торжествами по всей стране. К этому дню знаменитый художник Фрэнк Солсбери написал маслом захватывающую панорамную картину, на которой была изображена вся королевская семья, входящая в собор Святого Павла для благодарственного молебна. Это последняя столь полная портретная галерея представителей династии Виндзоров. На ней присутствуют и совсем юные принцессы Елизавета и Маргарет Роуз. В конце того памятного дня девочек вывели на балкон Букингемского дворца, чтобы впервые представить многотысячной толпе, которая каждый вечер в течение недели собиралась у ограды дворца и возгласами поддерживала августейшую фамилию. «Не подозревал, что они так ко мне относятся, – заявил тогда 69-летний король. – Начинаю думать, что я им действительно нравлюсь».

В начале февраля 1952 года произошел инцидент, который вызвал крайнее возмущение 84-летней королевы Марии. Эрнст Август, принц Ганноверский, сообщил ей, что Луис Маунтбеттен в поместье Бродландс произнес тост в честь «нового царствующего дома Маунтбеттенов». Разгневанная королева вызвала к себе Джока Колвилла, личного секретаря Черчилля, чтобы тот «немедленно принял необходимые меры». Черчилль отреагировал в тот же день на заседании Кабинета министров. Он разделял исторические воспоминания и негодование старой королевы. Правительству предстояло обсуждать судьбу военных преступников и контрибуции Германии, но первым в повестке заседания 18 февраля 1952 года был поставлен пункт «О королевской фамилии». «Внимание Кабинета было привлечено к сообщениям о том, что могут быть внесены некоторые изменения в фамилию детей королевы и их потомков, – говорится в протоколе заседания Кабинета министров. – Члены Кабинета твердо придерживаются мнения, что фамилию Виндзор нужно сохранить. Они предложили премьер-министру воспользоваться подходящей возможностью и сообщить о своих взглядах Ее Величеству».

В течение следующих двух дней Черчилль сообщил Елизавете единодушно принятый вердикт правительства. Он спровоцировал настоящий взрыв эмоций. «Филиппа это сильно ранило», – вспоминал 50 лет спустя его товарищ по флоту Майк Паркер, качая головой при мысли о последовавших затем конфликтах. «Я чувствую себя какой-то амебой, – жаловался уязвленный муж. – Я единственный мужчина в стране, который не может передать свою фамилию детям». Филипп немедленно сел писать статью, в которой аргументировал свою позицию, а также предлагал компромисс: сделать так, чтобы его дети могли взять фамилию Эдинбургские и чтобы династия теперь именовалась Виндзорской и Эдинбургской. Черчилля это не просто не впечатлило; когда ему представили этот документ, он пришел в ярость. Он поручил лорду-канцлеру, лорду-хранителю малой печати, министру внутренних дел и лидеру палаты общин, то есть самым мощным «инструментам» юридического воздействия в правительстве, провести две долгие встречи с Колвиллом и камня на камне не оставить от всех предложений Филиппа.

Эта тяжба затянется на многие годы. Консервативный политик Ричард Остин Батлер позже писал, что единственный момент, когда он видел обычно спокойную Елизавету II в состоянии, близком к рыданиям, пришелся на обсуждение острой проблемы семейной фамилии. Тем не менее этот вопрос быстро был урегулирован заявлением королевы от 7 апреля 1952 года, в котором она, «с удовольствием изъявляя свою волю», сообщает: «Я и мои дети будут именоваться домом и фамилией Виндзоров. Мои потомки, кроме потомков женского пола, вступивших в брак, и их потомков, будут именоваться Виндзорами». Проект заявления был подготовлен и доставлен в кабинет королевы в Букингемском дворце ее личным секретарем Томми Ласеллсом, убежденным сторонником фамилии Виндзор и ярым «анти-Маунтбеттеном». «Когда Елизавета II наклонилась над столом, чтобы подписать документ, – рассказывал он позже с мрачным удовлетворением, – я стоял над ней, как один из баронов долины Раннимид^[17]».

Сэр Алан (Томми) Ласеллс

(1887–1981)

В первом сезоне сериала его роль исполняет Пип Торренс.

«Он самый привлекательный мужчина, которого я когда-либо встречал», – заявил Томми Ласеллс, поступая в 1921 году на службу к Эдуарду, принцу Уэльскому. Восемь лет спустя Ласеллс «с отвращением» подал в отставку, поскольку Эдуард пренебрегал обязанностями члена королевской семьи и постоянно увивался за женщинами. Ласеллс считал такое поведение предательством, и это наполнило его дальнейшую карьеру темным и праведным гневом. В своем дневнике он возмущался Эдуардом VIII, называя его «самым трагичным из всех неудачников в истории». Эта оценка не изменилась даже после того, как Ласеллс обнаружил в характере Эдуарда VIII те черты, которые позднее оценил в Георге VI и его дочери. В целом Ласеллс считал себя скорее их наставником, чем личным секретарем, хотя по должности был именно им: в 1943–1952 годах – у короля, в 1952–1953 годах – у Елизаветы II. Именно Ласеллс должен был научить их работе монарха и донести до них фаустовскую суть современной монархии: короли и королевы должны «соблюдать правила поведения, которых ждут от них те, кто их туда привел». Ведь те, кто их туда привел, – это люди, которые за них платят.

Королева Мария

(1867–1953)

В первом сезоне сериала ее роль исполняет Айлин Эткинс.

«Я играла с Лилибет в саду, мы лепили из песка куличики! – такую восторженную запись сделала королева Мария в своем дневнике 14 марта 1929 года. – К нам подошел архиепископ Кентерберийский. Он такой добрый и отзывчивый». Таким образом, Елизавете еще не было и трех лет, когда она начала учиться у своей бабушки, основавшей вместе с Георгом V династию Виндзоров. Именно бабушка помогла будущей королеве развить в себе то сочетание величия и близости к людям, которое лежит в основе современной «народной» монархии. Именно королева Мария научила внучку ровно держать спину и обратила ее внимание на то, сколь важны для дам небольшого роста высокие каблуки и изысканные шляпки. Наконец, именно королева Мария преподала Елизавете главный урок: нужно всегда держать Корону выше себя. Она также научила ее особому приему Виндзоров, который позволяет справляться с излишне личными замечаниями и вопросами: ровно улыбаться самонадеянному собеседнику, как будто вы совершенно ничего не слышали, а затем плавно продолжить разговор.

Герцог и Плакса

«Какая самодовольная и злобная масса – эти мои родственники… Где еще увидишь такую кучку пообносившихся старых ведьм?..» Когда семейные дела приводили в Лондон изгнанного герцога Виндзорского, он не стеснялся давать волю своим чувствам. Особенно нелестными были характеристики, которые раздавал своим родственникам бывший король Эдуард VIII в письмах жене, написанных в феврале 1952 года. Тогда он прибыл в Лондон на похороны своего брата Георга VI. «Больше всего переживают Куки^[18] и Маргарет». (Куки – прозвище королевы Елизаветы, королевы-матери.) «Матушка [королева Мария] тверда как гвоздь, но она слабеет. А когда королевы слабеют, то в их действиях становится еще меньше смысла, чем в поступках простых смертных, оказавшихся в такой же ситуации…»

«Маунтбеттен. На него не стоит особо полагаться; он очень любит командовать и никогда не закрывает рта. Все с подозрением смотрят на него и наблюдают, как растет его влияние на Филиппа». Единственные добрые слова бывшего короля были адресованы его племяннице – новой королеве, которую он назвал «Виндзорская Ширли Темпл^[19]». Королева с мужем пригласили герцога на обед в Кларенс-хаус: «Никаких формальностей, одно дружелюбие. О дивный новый мир! Они полны уверенности в себе и, кажется, хотят немедленно взяться за работу».

В третьем эпизоде сериала «Корона» Питер Морган рассказывает о бывшем короле Эдуарде VIII в жанре драмы, строя повествование с момента его отречения от престола в декабре 1936 года: «Несколько часов назад я закончил последнее дело в качестве короля и императора». А зрители наблюдают, как ничего не подозревающие маленькие принцессы играют со своими корги и катаются на велосипедах. Позже в этой же серии мы видим герцога (Алекс Дженнингс) в феврале 1952 года. Он приехал в Лондон, где пытается совместить участие в похоронах брата с попытками сохранить 10 000 фунтов стерлингов пенсии, которые ежегодно выплачивал ему ныне покойный Георг VI. В конце эпизода мы видим на экране триумф герцога, заключающего с Уинстоном Черчиллем соглашение, которое также вывело из тупика процесс изменения фамилии королевской семьи. На самом деле все было не так: с того года герцог Виндзорский все-таки перестал получать пенсию в 10 000 фунтов – об этом позаботились Куки и королева Мария.

Впрочем, динамичный сюжет в основном строится на другой интриге: оказывается, Эдуард VIII был старым другом Уинстона Черчилля, а Черчилль чуть не попрощался с политической карьерой, когда в 1936 году встал на сторону короля и пытался остановить его отречение. Они подружились летом 1919 года, когда 25-летний принц готовился произносить речь на банкете в честь полководцев из стран-союзниц, одержавших победу в Первой мировой войне. 34-летний Черчилль, который тогда занимал в послевоенном коалиционном правительстве Ллойд-Джорджа посты военного министра и министра авиации, дал молодому принцу несколько советов. Он отметил, что не стоит зачитывать свою речь по бумажке, но если принц все-таки хочет говорить по писаному, то он должен «делать это совершенно открыто, говорить очень медленно и взвешенно». Конечно, было бы лучше запомнить текст и лишь иногда обращаться к заметкам, и в таком случае Черчилль рекомендовал оратору соорудить импровизированную трибуну из стеклянной и фарфоровой посуды – например поставить небольшую чашу на стакан, сверху поставить тарелку, а на нее уже положить блокнот с заметками. «Правда, предупреждал он, – нужно быть предельно осторожным, чтобы не порушить всю эту конструкцию (как это однажды случилось со мной)». Тогда, в 1919 году, молодой принц Уэльский запомнил свою речь наизусть и произнес ее без всяких заметок, чем заслужил одобрение Черчилля. «Вы совершенно правы, когда обращаете внимание на такие вещи, – написал он. – С такой настойчивостью вы скоро сможете выступать с речами не хуже любого другого оратора».

Когда через 15 лет после этого зашла речь об отречении короля, Черчилль инстинктивно встал на его сторону. Он был роялистом – «последним, кто верит в божественное право королей», как однажды в отчаянии выразилась его жена Клементина. Он также был романтиком, защищавшим Уоллис Симпсон, возлюбленную Эдуарда VIII, которую многие ругали последними словами. Черчилль же считал, что она «так же нужна ему для счастья, как воздух, которым он дышит». В декабре 1936 года, когда давление на короля и шумиха вокруг этой истории усилились до критического уровня, Эдуард VIII обратился к Черчиллю. Тот давно покинул свой пост, но восстановил свою репутацию благодаря тому, что стойко выступал против перевооружения Германии и стал одним из основателей межпартийной группы «Фокус», выступавшей против фашизма. Черчилль посоветовал королю тянуть время, надеясь, что у этой проблемы найдется еще какое-то решение, кроме отречения от престола. Можно было заключить морганатический брак в немецком стиле, при котором госпожа Симпсон могла бы стать женой короля, но не королевой, отказавшись от королевского статуса для себя и детей. Однако это предложение было резко отклонено – не в последнюю очередь из-за позиции премьер-министра Стэнли Болдуина. «Разве за это я публично выступал?» – с отвращением бросил он. Лейборист Эрнест Бевин был еще более тверд: «Наш народ этого не примет», – сказал он.

1919 год. Уинстон Черчилль и принц Уэльский за сигарами и беседой после обеда, который был дан в палате общин в честь американских летчиков, совершивших во время Первой мировой войны перелет через Атлантический океан.

1919 год. Уинстон Черчилль и принц Уэльский за сигарами и беседой после обеда, который был дан в палате общин в честь американских летчиков, совершивших во время Первой мировой войны перелет через Атлантический океан.

В пятницу, 4 декабря, Черчилль отправился обедать с Эдуардом VIII в Форт Бельведер, королевскую резиденцию, расположенную возле Саннингдейла на окраине Большого Виндзорского парка. Черчилль убеждал короля не сдаваться. Он посоветовал ему обратиться к врачу и ни в коем случае не уезжать за границу. Черчилль считал, что король должен медлить и просить столько времени на принятие решения, сколько ему нужно. «В этой стране нет такой силы, – заявил он, – которая могла бы вам в этом отказать». Вскоре этот вопрос должен был обсуждать парламент, и Черчилль был уверен в победе «партии короля». «Значительные успехи на всех фронтах», – писал он королю на следующий день, подчеркивая успехи своей лоббистской деятельности. По его словам, существовали «перспективы занять хорошие позиции и собрать за ними большие силы».

Однако Черчилль серьезно ошибся в оценке настроений внутри страны. За время уик-энда депутаты парламента выяснили мнения своих избирателей и, вернувшись в понедельник в Вестминстер, решительно поддержали категоричных Болдуина и Бевина. Оказалось, что король не сможет получить два приза сразу: если он хочет сохранить за собой трон, то ему придется отказаться от женитьбы на госпоже Симпсон.

Когда во вторник Черчилль поднялся со своего кресла в палате общин, чтобы отстаивать интересы короля (по словам одного наблюдателя, он был «переполнен эмоциями и бренди»), его резко осадили. Некогда уважаемый бывший министр умолял своих коллег не спешить с суждениями и дать королю еще немного времени, но крайне враждебно настроенные члены палаты только смеялись ему в лицо.

«Это был, – писала на следующий день газета Times, – самый решительный отказ во всей современной истории парламентаризма». Роберт Бутби, верный союзник Черчилля в его борьбе против Гитлера, был совершенно подавлен. «За пять роковых минут, – писал он, – поход группы «Фокус» против умиротворения потерпел крах». Подобно леди Вайолет Бонэм Картер и другим сторонникам Черчилля, Бутби был потрясен его ошибкой в оценке ситуации. «Никто не станет отрицать талантов господина Черчилля, – злорадствовал журнал Spectator, – но, похоже, умение делать нужные вещи в нужный момент (или не делать ненужных вещей в неподходящий момент) не входит в их число… Он совершенно неверно оценил настроения в стране и в палатах парламента, и репутация своенравного гения, раздающего бесполезные советы, от которой он начал было избавляться, снова к нему вернулась». Ошеломленный и униженный единодушным отказом, Черчилль вышел из зала заседаний. «То, что произошло сегодня днем, – в ярости писал Бутби своему бывшему герою, – заставляет меня предположить, что для тех, кто предан лично вам, более почти невозможно слепо следовать за вами в политике, как бы им этого ни хотелось. Потому что они, черт возьми, не могут знать, куда их заведут в следующий раз!»

В последующие дни Черчилль помогал Эдуарду VIII составлять речь об отречении, которое теперь стало неизбежным, а также был его секундантом в ожесточенных переговорах о пенсии, которую Георг VI с неохотой, но согласился выплачивать брату. Неудивительно, что когда отчаянная ситуация, в которой оказалась Британия, в конце концов потребовала возвращения Черчилля из политического небытия (сначала в качестве первого лорда Адмиралтейства в 1939 году, а затем и в качестве премьера в мае 1940 года), то у Георга VI были свои отговорки: «Я пока не могу думать об Уинстоне как о кризисном управляющем», – отмечал он в своем дневнике. Черчилль с сожалением описал в мемуарах, как он был «поражен ударом общественного мнения… Почти все посчитали, что на этом моя политическая жизнь закончилась». «Я отстаивал вас множество раз, – говорит Черчилль герцогу Виндзорскому в третьей серии «Короны», – и всякий раз – себе в ущерб и напрасно».

Им было что вспомнить, когда Черчилль и герцог Виндзорский снова встретились в Лондоне в феврале 1952 года, перед похоронами Георга VI. На глаза старого премьер-министра навернулись слезы. «В моем присутствии никто не плакал, – сообщил герцог жене по возвращении домой. – Только Уинстон, как всегда». Это побудило герцога и его жену придумать для героя Первой мировой войны очередное «остроумное» прозвище – Плакса, которое говорило о них больше, чем о нем. После обеда и нескольких бокалов бренди герцог любил пародировать встречу в Форте Бельведер, когда Черчилль умолял его не отказываться от престола. «Сэррр, – говорил он, имитируя выговор Черчилля, – сэррр, мы должны сражаться…» Как с грустью писал Томми Ласеллс в 1944 году, сентиментальная преданность Черчилля герцогу «была основана на трагической ложной предпосылке – что он [Уинстон] действительно хорошо понимал Г[ерцога] В[индзорского], чего на самом деле никогда не было».

Кларенс-хаус

1952

Здание резиденции Кларенс-хаус, похожее на пышный рождественский торт с глазурью, находится рядом с Сент-Джеймсским дворцом. Спроектировал и построил Кларенс-хаус Джон Нэш, известный британский архитектор, крупнейший представитель регентского стиля^[20]. Сначала белый оштукатуренный особняк был резиденцией герцога Кларенса, будущего короля Вильгельма IV (на троне с 1830 по 1837 г.). Затем Кларенс-хаус использовался как резиденция либо будущих королевских особ, либо престарелых членов королевской семьи. Так, в этой резиденции почти полвека прожила королева-мать (1900–2002), а после здесь поселился принц Чарльз со своей новой женой Камиллой. Но в начале 1952 года Кларенс-хаус предназначался для более высокой цели: он стал главной резиденцией королевы Елизаветы II и ее молодой семьи, так что над зданием всегда развевался огромный королевский штандарт. «И за все это спасибо, – с благодарностью говорит Елизавета в начале третьего эпизода сериала «Корона», рассматривая результаты ремонта, которым руководил ее муж. – Выглядит великолепно». «Это первое место, которое я могу назвать домом», – удовлетворенно отвечает Филипп и наклоняется, чтобы поцеловать жену в щеку. После этого «кормилица семьи» отправляется в свою ежедневную поездку в Букингемский дворец – уже не королевскую резиденцию, а грандиозный офис.

Когда в октябре 1947 года пара впервые осматривала свой будущий дом, Кларенс-хаус имел удручающий вид, потому что вышел из войны в жалком состоянии: потолки были повреждены при бомбардировках, крыша протекала. В особняке не было ни современной ванной комнаты, ни современной электропроводки: свет подавался по проводам, развешанным по стенам сотрудниками Красного Креста – с 1942 года это были основные обитатели здания. Кроме них здесь были размещены около 200 служащих Министерства иностранных дел, они занимались судьбами британских военнопленных. Парламент проголосовал за восстановление особняка и выделил на это 50 000 фунтов стерлингов, несмотря на протесты тех, кто считал, что эти деньги лучше потратить на государственную программу строительства жилья. Ремонт Кларенс-хауса был завершен в кратчайшие сроки (и с перерасходом средств в размере 28 000 фунтов стерлингов). Филипп приезжал на стройку минимум два раза в день. Елизавета помогла найти мягкий оттенок краски «эдинбургская зелень» для столовой. Когда кто-то пожаловался на запах, она посоветовала поставить в комнату корзину с сеном: «Оно впитает запах». А Филипп привез в резиденцию с выставки «Идеальный дом»^[21] самые разные электроприборы и бытовую технику.

Гравюра 1874 года с изображением Кларенс-хауса. Хорошо видно porte-cochère, то есть большое крытое крыльцо, к которому могут подъезжать кареты. Белое оштукатуренное здание Кларенс-хауса вплотную примыкает к красной кирпичной стене Сент-Джеймсского дворца. Таким образом, две королевские резиденции выходят окнами на один и тот же длинный сквер, расположенный на улице Мэлл

Теперь в его офисе были новейший домофон, телефоны и коммутатор, а также бар-холодильник для хранения напитков. Диковинные шкафы и гардеробы Филиппа по нажатию кнопки выбрасывали любой нужный костюм или рубашку. Многие из этих идей молодой герцог позаимствовал у своего дяди Дики Маунтбеттена, буквально помешанного на современных бытовых устройствах. Впрочем, от новейших способов экономии времени – маек «Симплекс», выкроенных с плавками с врезным гульфиком – молодой муж отказался.

Дюк пользовался необычайным уважением среди 11 сотрудников резиденции, у каждого из которых была своя собственная спальня с ковром и радио. К ним нужно было добавить «обтекаемый, белый, очень футуристический телевизор», который стоял в холле для прислуги, – это был свадебный подарок от Маунтбеттенов. А еще по дому ходили слухи о том, что у хозяина нет ни единой пижамы! «Никогда их не носил», – так якобы объяснил он это обстоятельство одному из слуг. А другой слуга примерно в то же время сообщил, что герцог совершенно не стыдится того, что его однажды утром застали в чем мать родила в постели с принцессой (которая всегда носит шелковую ночную рубашку). Сэр Фредерик Браунинг по прозвищу Бой, казначей канцелярии герцога Эдинбургского, однажды обнаружил Филиппа в бассейне, который находился через дорогу от дворца. Там он учил своих детей плавать, будучи полностью обнаженным. В общем, Кларенс-хаус славился отсутствием формальностей: так, герцога Виндзорского во время его визита в 1952 году очень впечатлили легкие ужины с самообслуживанием и самыми обычными блюдами, например сосисками с картофельным пюре. «Они жили почти как простые люди… – вспоминал Джон Гибсон, лакей из детской комнаты, который отвечал за коляску и прогулки принца Чарльза. – С куда меньшими церемониями, чем некоторые из тех, с кем я общался вне дворца и кто стоял на социальной лестнице гораздо ниже их». И Елизавета, и Филипп любили играть со своими детьми в большом сквере, который Кларенс-хаус делил с Сент-Джеймсским дворцом.

В феврале 1952 года молодая чета столкнулась с неожиданной проблемой. После вступления Елизаветы на престол они решили остаться в своем уютном, самолично спроектированном доме – вопреки традициям и ожиданиям истеблишмента, предполагавшего, что они переедут в величественный Букингемский дворец. Но Филипп и Елизавета решили, что не хотят жить «в этом хаосе».

Оставшись в Кларенс-хаусе, молодые супруги не просто избавились от всех хлопот, связанных с переездом. У Филиппа, довольного современной обстановкой, над созданием которой он так много работал, развилась сильнейшая антипатия к холодной формальности Большого дворца – штаб-квартиры тех, кого молодые придворные называли «стариканами». Неудивительно, что Филипп сразу же почувствовал неодобрительное отношение к себе со стороны главы «стариканов» Томми Ласеллса. Однако у молодого человека нашелся типично английский аргумент – прецедент! Самый первый хозяин Кларенс-хауса остался жить в нем и после того, как в 1830 году стал королем Вильгельмом IV: каждое утро он неспешно отправлялся из Кларенс-хауса «на службу» в расположенный буквально в двух шагах Сент-Джеймсский дворец.

Филипп изложил свою позицию на этот счет в одном из документов при полной поддержке жены – и приобрел неожиданного союзника. Королева Елизавета, ныне королева-мать, очень не хотела переезжать из давно обжитых покоев в Большом дворце, и зять попал в точку. Он утверждал, что если заглянуть в будущее всего на 20 лет или около того, то станет ясно, что Чарльзу как будущему принцу Уэльскому потребуется собственная резиденция. Как своего рода пристройка к Сент-Джеймсскому дворцу, где проходило множество королевских мероприятий, Кларенс-хаус был идеальной штаб-квартирой для наследника престола. Если же там будет проживать энергичная и вечно молодая королева-мать, то принц его занять не сможет. Кстати говоря, именно это в действительности и произошло. Пока была жива королева-мать, принц Чарльз проживал в относительно удаленном Кенсингтонском дворце. В Сент-Джеймсский дворец он переселился в 2003 году, когда ему было далеко за пятьдесят.

Впрочем, аргументы Филиппа никак не повлияли на мнение Ласеллса и других «стариканов». Последних также решительно поддержал Уинстон Черчилль. Букингемский дворец, настаивал премьер-министр, это издавна устоявшийся центр и символ прокоролевских и национальных настроений, и у монарха нет другого выбора, кроме как жить там. В начале апреля 1952 года Елизавета, Филипп и их дети отправились в Виндзор на пасхальные каникулы, а когда они вернулись в Лондон, то выяснилось, что они должны переехать в Букингемский дворец. Произошло это всего через несколько дней после вступления королевы на трон и только подтверждало непреходящую устойчивость традиций династии Виндзоров. Таким образом, в течение нескольких месяцев герцог Эдинбургский потерял три вещи, которые любил больше всего, – военно-морскую карьеру, резиденцию и собственную фамилию. Но зато он остался счастливым мужем.

Отремонтированный в 1948–1949 годах за 78 000 фунтов стерлингов Кларенс-хаус стал основным местом жительства принцессы Елизаветы, герцога Эдинбургского и их двоих детей, принца Чарльза (здесь ему два года) и годовалой принцессы Анны. Снимок с детьми сделан в саду после возвращения родителей с Мальты летом 1951 года.

4. «Деяние божье». Великий смог 1952 года

На первый взгляд, в четвертой серии «Короны» столько же вымысла, сколько и исторической правды. Безусловно, главной героини этого эпизода Венеции Скотт, молодой привлекательной секретарши Уинстона Черчилля, которую сбил автобус, в действительности никогда не существовало. Великий смог, обрушившийся в первые дни декабря 1952 года на столицу, не был чем-то критичным для жизни лондонцев, давно привыкших к зимнему туману, который [за его желто-серый цвет] называли «гороховый суп». Клемент Эттли и Лейбористская партия также не стремились свергнуть правительство Черчилля только за то, что оно неправильно решало эту проблему. Героическая Венеция Скотт – это собирательный персонаж, основанный на тщательном исследовании реальных образов замечательных женщин, которые столь преданно служили Черчиллю на Даунинг-стрит.

Лондонцы запоминают новое слово и разрабатывают новые методы защиты здоровья. В декабре 1952 года на город обрушился Великий смог. Премьер-министр Уинстон Черчилль оказался плохо подготовлен к борьбе с этой напастью…

Слово «смог» (smog), образованное из слов «дым» (smoke) и «туман» (fog), впервые появилось в газетах еще в первом десятилетии XX века. Великий смог в итоге оказался катализатором, подтолкнувшим парламентариев к разработке первого британского Закона о чистом воздухе. А что касается усилившегося давления лейбористов на Черчилля, в нем просто не было необходимости. Стареющего лидера и без того подкосило предательство некоторых из его ближайших коллег по Кабинету.

Внешне на Венецию Скотт больше всего была похожа самая молодая секретарша Черчилля, 22-летняя голубоглазая и светловолосая Мэрион Холмс – «настоящая фея», по словам одного из ее коллег по Даунинг-стрит. «Чертовски красивая девушка, просто прелестная, – заметил однажды Черчилль своим гостям в Чекерсе, загородной резиденции британских премьер-министров, когда Мэрион вышла из зала за виски с содовой. – Она из тех девушек, которые скорее умрут, чем выдадут секреты». «О боже, она так молода, – говорил он в другой раз своей жене Клементине. – Мне нельзя ее запугивать».

Прекрасно понимая, как могут пугать его истерики, вспыльчивый премьер-министр попытался стать по отношению к своему машинописному бюро, состоявшему из нескольких молодых женщин, кем-то вроде строгого отца. Сменяя друг друга в непрерывном круглосуточном режиме, секретарши записывали его слова с 8:30, пока он завтракал (обычно в постели), и до поздней ночи, а то и до рассвета. Нередко он представал перед ними в одном халате. «Ты не должна пугаться, когда я вдруг начинаю что-то тарахтеть, – однажды сказал он Мэрион Холмс. – Я не думаю о тебе. Я думаю о работе». Холмс действительно обнаружила, что Черчилль может внезапно надолго замолчать, а затем без предупреждения вдруг «выстрелить» длинной очередью слов, забыв о том, где он и кто находится рядом.

Он мог по двадцать раз проговаривать про себя какую-нибудь хитрую фразу, обкатывая ее до тех пор, пока она не начинала звучать правильно. Часто это делалось с помощью бокала бренди или его любимого шампанского Pol Roger. «Ледяная вода не лучшее горючее для спичрайтера», – говорил он.

Когда премьер-министр прокашливался, секретарши сразу брались за карандаши и начинали стенографировать (за один присест он мог легко наговорить на целый блокнот) или бросались к одной из всегда стоявших наготове «тихих» пишущих машинок, чтобы печатать под его диктовку. Вернувшись в 1952 году на Даунинг-стрит, Черчилль перенес спальню наверх, а напротив нее, через холл, оборудовал комнату для своих личных секретарей. «Девушка!» – кричал он из кровати, и одна из них подбегала к нему, держа наготове блокнот и карандаш. «Дай мне!» – резко говорил он, когда считал диктовку очередного документа законченной, и протягивал руку, чтобы взять бумагу. Быстро просмотрев написанное или напечатанное, он снова начинал диктовать.

Филлис Моир поступила на работу к Черчиллю в 1932 году. Она стала первой секретаршей, описавшей суровое испытание, которое выпало в первом эпизоде сериала на долю Венеции Скотт. В сериале девушка пишет под диктовку, пока ее босс плещется в ванне. Сама диктовка всегда осуществлялась относительно прилично: голос оратора доносился до секретарши через приоткрытую дверь ванной. Но иногда премьер-министр выходил в коридор с полотенцем, обмотанным вокруг обширного живота, не переставая громко диктовать речь, которую он должен был где-то произнести этим вечером.

По словам Филлис Моир, персонал на Даунинг-стрит воспринимал такие чудачества спокойно. Однако в загородных резиденциях, куда Черчилль выезжал на выходные, зрелище мокрого пожилого человека, шествующего по коридору и что-то вещающего во весь голос, «наводило дикий ужас» на горничных, непривычных к такому поведению гостей.

Сначала слово «смог» появилось в заголовках газетных статей о транспортном коллапсе. В заметках журналисты рассказывали о людях, которые сидели на капотах машин или просто шли перед ними – так было легче указывать дорогу водителям. Лондонский аэропорт был закрыт, и авиапассажирам пришлось преодолевать более ста миль, чтобы попасть на рейсы из Борнмута.

В годы войны его энергия бурлила не переставая, а диктовка в некоторых случаях продолжалась до половины пятого утра. Работая на Невилла Чемберлена, предшественника Черчилля на Даунинг-стрит, 10, Мэрион Холмс привыкла всегда заканчивать работу ровно в 18:00. Но когда в мае 1940 года в дом въехал Черчилль, она записала в своем дневнике: «Выглядело это так, будто на волю вырвался высоковольтный электрический разряд какой-то нечеловеческой силы». Новый премьер-министр, казалось, наслаждался плаванием в бурном потоке официальных бумаг, которые в изобилии порождал любой кризис. Увидев какую-нибудь бумагу, он мгновенно обрабатывал ее и отправлял дальше, обычно с одной из напечатанных специально для него красных этикеток с требованием «Сделать сегодня!». «Мы должны пахать и пахать как лошади, пока не упадем», – так сказал Черчилль Элизабет Нел, которая присоединилась к команде в 1941 году, в разгар «Блица» – бомбардировок Великобритании авиацией гитлеровской Германии.

«Дура! Растяпа! Идиотка!» – таковы были самые мягкие эпитеты из тех, которые премьер-министр метал в адрес Элизабет Нел, когда она напечатала свой первый документ через одинарный интервал, а не через двойной (о предпочтениях начальника ее никто не предупредил). Позднее обозленный Черчилль не раз кричал на нее и топал ногами, как маленький ребенок, но новенькая секретарша уже решила воспринимать эти «атаки» как неотъемлемую составляющую грандиозного проекта, в котором ей довелось принимать участие. «Боже ты мой, – однажды сказал он ей, когда решил, что это из-за его выходок она разрыдалась. – Не обращайте на меня внимания! Все мы здесь – жабы под бороной!»^[22] Его раскаянию, которое сопровождалось улыбкой херувима, было просто нечего противопоставить – как и чувству причастности к великой миссии. «У меня было такое ощущение, – вспоминала Элизабет Нел, – что он делится со мной всем своим огромным опытом». В эпизоде «Деяние Божье» именно такая целеустремленность и беззаветная преданность своему боссу побудили Венецию Скотт шагнуть в туман, где ее сбил автобус.

Хотя сама Венеция была вымышленным персонажем, ее судьба в лондонском «гороховом супе» не была такой уж невозможной. 7 декабря 1952 года два железнодорожника, которые ремонтировали рельсы возле Норвуд-Джанкшен, на юге Лондона, были сбиты пригородным поездом: машинист не заметил людей в тумане. На следующий день машинисты двух переполненных пригородных поездов не смогли разглядеть предупреждающие сигналы, что привело к столкновению составов – это случилось возле Лондонского моста. После того как горожане практически одновременно вызвали 38 карет скорой помощи, водителям лондонских автобусов было приказано покинуть улицы. Автобусы выстроились длинными колоннами, буквально бампер к бамперу, и медленно поползли в автопарки. Но большая часть трагедий была связана с пожилыми или больными людьми, которые вдыхали ядовитые пары и умирали дома или в больнице. Безветренный антициклон, установившийся над Лондоном, захватывал дым от городских угольных электростанций и беспрерывно изготавливал смертоносный «коктейль» из частиц дыма, молекул углекислого газа, капель соляной кислоты и, самое главное, добавил к этой адской смеси около 400 тонн диоксида серы (что было подсчитано позже). Но основным компонентом «коктейля» была серная кислота.

Эти химические соединения попадали в воздух из низкосортного угля, который сжигали на каминных решетках и в котельных почти каждого лондонского дома: центральное отопление, работающее на мазуте и газе, в городе еще не появилось. Особенно много отходов давали работающие на угле электростанции, башни которых возвышались вдоль Темзы в районах Фулхэм, Вестхэм, а больше всего их было в Баттерси. В нескольких сотнях ярдов от Вестминстера, вниз по реке, находились четыре башни мощной электростанции Баттерси, которые давали огромное количество отходов. Из-за них Вестминстер был всегда покрыт толстым желтовато-черным слоем сажи и песка (а также масла и просто грязи), которые вызывали жжение в глазах и легких. «Казалось, что туман, состоявший в основном из сажи, клубится в самих залах заседаний палат парламента, – вспоминал сэр Дональд Ачесон, впоследствии главный врач Соединенного Королевства, а тогда молодой доктор госпиталя Middlesex, расположенного рядом с Тоттенхэм-Корт-Роуд. – Покрываясь сажей, раковины и ванны быстро становились темно-серыми и черными, так что на них можно было буквально выводить свои имена, что мы и делали».

Палаты больницы Middlesex настолько быстро заполнялись пациентами среднего и пожилого возраста с затрудненным дыханием, что через пару дней молодой медик позвонил старшему хирургу и попросил разрешения отменить все запланированные операции и прекратить плановую госпитализацию людей из списков ожидания. Все доступные хирургические и даже акушерские палаты были переполнены пациентами, у которых наблюдалась очень острая респираторная недостаточность.

Подобная сцена ярко показана в эпизоде «Деяние Божье», но стоит заметить, что эти проблемы тогда почти не находили освещения в СМИ. В заголовки газет попадали транспортные проблемы – всюду печатались рассказы о людях, которые сидели на капотах машин или шли перед ними, показывая дорогу.

Клемент Эттли,

Премьер-министр, член партии лейбористов

(1883–1967)

В первом сезоне сериала его роль исполняет Саймон Чэндлер.

Гражданин Клем возглавлял Лейбористскую партию дольше всех других ее лидеров. Он, как архитектор, выстраивал британскую государственную систему социального обеспечения на протяжении всей жизни, «от колыбели до могилы». Благотворительная деятельность в лондонском Ист-Энде превратила 23-летнего бывшего учащегося публичной школы^[23] в социального реформатора, посвятившего себя борьбе с бедностью. Лучшим путем он считал государственное вмешательство и перераспределение средств. «Право, установленное законом, например право на пенсию по старости, приятнее людям, чем денежное пособие, эта подачка богатого бедному», – отмечал он. Трижды раненный в Первой мировой войне, он был настоящим патриотом. Эттли не позволил своим социалистическим принципам помешать ему создать коалицию свободного мира, действовавшую в 1940-х годах против Сталина, а также тайно разработать в Великобритании средства ядерного сдерживания. Скромный и сдержанный Клемент Эттли с неизменной трубкой в сравнении с Уинстоном Черчиллем выглядел как стакан водопроводной воды рядом с бокалом шампанского или скромный банковский клерк рядом с «псом войны». Но единение нации, которое он сумел обеспечить в 1945–1951 годах, сделало его величайшим премьер-министром Великобритании из всех работавших в мирное время.

Часто писали и о закрытии лондонского аэропорта. Чтобы успеть на рейс, путешественникам приходилось поездом добираться из столицы до аэропорта Херн, который находился неподалеку от города Борнмута. Каждый поезд тянул за собой один из 19 000 паровозов, работающих на угле, что только усугубляло проблему смога. Судоходство по Темзе было остановлено, водители бросали машины на улицах и шли на работу пешком. «Лондон никогда не казался таким пустым с тех пор, как в годы войны были приняты жесткие меры по экономии бензина», – сообщала газета Manchester Guardian.

6 и 7 декабря в заголовки воскресных выпусков газет попала информация об отмене на юго-востоке Англии всех спортивных зрелищ. Как сообщалось в New York Times, эти меры коснулись не только «страстно любимого» британцами футбола: были отменены скачки и собачьи бега, от смога пострадали даже кинотеатры. «Видимость экрана нулевая, – написал в объявлении владелец одного из них, – фильм можно смотреть только с самых первых рядов». 8 декабря зрители, собравшиеся в концертном зале Royal Festival Hall на южном берегу Темзы, обнаружили, что из-за густого речного тумана они вообще не видят сцену. Мрачные газетные заголовки сообщали о росте разбойных нападений и краж со взломом: «Налетчики и грабители спешат собрать урожай», «Из-за смога Скотленд-Ярд не смог отправить патрульные машины по 999 вызовам, и полицейским пришлось крутить педали велосипедов» (заголовки газеты Guardian). В конце концов зашла речь и о смертельных исходах. Первые случаи, сообщения о которых попали в заголовки газет, произошли на ежегодной британской сельскохозяйственной выставке Smithfield Show. 11 племенных животных начали испытывать затруднения с дыханием, и 8 из них по просьбе владельцев были забиты. «Дымный воздух Лондона оказался особенно вредным для скота, поступившего из районов, где воздух обычно холодный, но сухой и чистый».

Сведения о болезнях и потерях среди людей стали появляться только после 10 декабря, когда ветер наконец разогнал смог. Подведя итоги владычества тумана, власти схватились за голову.

18 декабря 1952 года министр здравоохранения Иан Маклеод сообщил в палате общин, что за неделю, закончившуюся 13 декабря, число смертей в Большом Лондоне увеличилось более чем вдвое – до 4 703 случаев. «Большую часть этого увеличения следует отнести на счет тумана», сообщалось в докладе. Второй смог за месяц пришел 27 декабря: едкие белые облака кружили по улицам и просачивались «в дома, украшенные к Рождеству». Это помогло наконец осознать всю серьезность ситуации. Как сообщал журнал Lancet, в столице погибло больше людей, чем во время катастрофической эпидемии холеры 1886 года. «Бойня» – статья с таким заголовком вышла в газете Evening Standard, принадлежавшей лорду Бивербруку. В публикации указывалось, что в декабре от смога погибло около 6 000 лондонцев – примерно столько же стали жертвами нацистских бомбардировок Великобритании в сентябре 1940 года, худшем месяце «Блица» (5 957 человек).

«Экономический ущерб – от задержанных рейсов, грязи и замедления торговли – исчисляется миллионами фунтов, – сообщала газета New York Times. – …Многие лондонцы чувствуют страх, если появляется кашель или боль в груди». Правительство Черчилля, министры которого всего несколько недель назад разводили руками, теперь объявило, что рассматривает повторяющийся смог как «крайне важную проблему, решение которой не терпит отлагательства». В эпизоде «Деяние Божье» это резкое изменение курса подается как реакция на трагическую гибель Венеции Скотт.

На самом деле все было не так. Как только стало известно о гибели людей, был запущен процесс расследования и разработки нового законодательства, результатом которого стало принятие в 1956 году Закона о чистом воздухе. Его создание фактически велось двумя партиями, что отражало уважение и даже привязанность друг к другу Уинстона Черчилля и Клемента Эттли. Эти чувства в действительности были гораздо сильнее, чем казалось извне.

Клемент Эттли в сравнении с Уинстоном Черчиллем казался стаканом водопроводной воды рядом с бокалом шампанского или скромным банковским клерком рядом с «псом войны». Однако в течение пятнадцати лет, с 1940 по 1955 год, когда эти двое политиков по очереди занимали офис премьера на Даунинг-стрит, 10, они были куда более близкими друзьями, чем казалось со стороны.

Хлесткие выражения, в которых Черчилль, как считалось, вышучивал человека, который в 1945 году победил его на выборах и занял пост премьер-министра, нам хорошо известны. «Овца в овечьей шкуре». «Скромный человек, у которого есть все основания быть скромным». «Пустое такси подъехало к дому № 10 на Даунинг-стрит, и из него вышел Клемент Эттли». Но нельзя утверждать, что все эти насмешки действительно исходили от Черчилля. В частных беседах он нередко защищал своего немногословного оппонента как патриота – «верного коллегу, который хорошо служил стране в то время, когда она больше всего в этом нуждалась». Он имел в виду ожесточенные дебаты внутри Кабинета министров в военное время, точнее вечером 28 мая 1940 года, после позорного отступления британских экспедиционных сил из Дюнкерка, когда Британия оказалась в положении, которое позднее будут называть «ее самый тяжкий час». Невилл Чемберлен и Эдуард Галифакс настаивали на том, чтобы заключить с Гитлером временное соглашение о перемирии. Вдвоем они выступали против оставшегося без поддержки Черчилля до тех пор, пока по этому поводу не высказались Эттли и его коллега по Лейбористской партии Артур Гринвуд. Они утверждали, что даже простое предложение переговоров о капитуляции может подорвать национальный дух, и Черчилль никогда не забывал о стойкости Эттли в тот момент, который историк Питер Хеннесси позже назвал «двумя самыми важными часами в современной истории Кабинета министров». И даже когда позже соперники дискутировали по политическим вопросам, например о национализации или характере системы социального обеспечения, Черчилль регулярно хвалил твердость, с которой лидер лейбористов – «благородный и галантный джентльмен» – выполнял функции его лояльного и очень эффективного заместителя в коалиционном правительстве. Том самом, которое в итоге выиграло войну.

После войны Черчилль на удивление многое сохранил из политики «социалистического содружества», которую реализовывало в 1945–1951 годах лейбористское правительство Эттли.

Прошло еще тридцать лет, и радикальные консерваторы эпохи Маргарет Тэтчер с удивлением и сожалением обнаружили, что, когда Черчилль в октябре 1951 года снова пришел к власти, он не стал разрушать многие опоры «государства всеобщего благоденствия», которое пытались построить лейбористы, в частности национализацию транспорта и энергетики. Черчилль никогда не был тори, консерватором в строгом смысле слова. «Я английский либерал, – писал он в 1903 году. – Я ненавижу партию тори, этих людей, их слова и их методы». Он гордился тем, что еще в 1908 году в качестве члена теневого кабинета^[24] предложил первую схему страхования при безработице. В 1924 году, уже будучи министром финансов Великобритании, Черчилль предложил систему пенсий для вдов и снизил возраст получения пенсии по старости с 70 до 65 лет. Критикуя послевоенную политику, которую предлагал Эттли, Черчилль вместе с тем пришел к выводу, что общие положения этой политики могут послужить британским эквивалентом «Нового курса» американского президента Рузвельта. В октябре 1951 года Черчилль предлагал избирателям не отменить «социальное государство», а управлять им более эффективно – дать людям «жилье, красное мясо и уверенность в завтрашнем дне».

Когда выяснилось, что число жертв смога растет, недавно переизбранный премьер-министр не стал преуменьшать проблему. «Даже в самые худшие дни войны я всегда понимал, что нужно делать, – признавался он Оливеру Литтлтону, государственному секретарю по делам колоний. – Сегодняшние же проблемы неуловимы и неосязаемы». Аналогичное признание он сделал, отдавая дань памяти королеве Марии, скончавшейся в марте 1953 года. «Это требует не только мужества, но и психологической стойкости от тех, чья юность протекала в более спокойные и неспешные времена, – заявил он. – Им трудно приспособиться к гигантским масштабам и жестким требованиям двадцатого века». Возможно, он имел в виду гигантские размеры той самой электростанции в районе Баттерси, которая в своем угловатом уродстве едва выглядывала из смога. Определенную долю ответственности за проблемы декабря 1952 года нес министр жилищного строительства Гарольд Макмиллан. Он игнорировал призывы поставить под контроль выбросы дыма, которые звучали летом того года, а впоследствии препятствовал созданию комиссии по расследованию происшедших инцидентов. Примечательно, что как только в мае 1953 года начал работать Комитет по загрязнению воздуха под руководством сэра Хью Бивера, проблемы стали решаться гораздо быстрее. «Мало какие сообщения о социальных проблемах приводили к таким быстрым действиям», – с одобрением писал Брайан Клэпп в книге «История окружающей среды в Британии». В 1965 году, через десять лет после того, как был принят Закон о чистом воздухе, выбросы дымовых газов от промышленных предприятий сократились по всей стране примерно на 74 процента, а удушающий и зловонный смог стал достоянием истории.

Какими бы ни были их повседневные политические разногласия, Черчилль и Эттли продолжали относиться друг к другу с уважением. В частности, Эттли и его жену Вайолет приглашали на все крупные мероприятия на Даунинг-стрит – как официальные, так и частные, включая празднование восьмидесятилетия Черчилля в ноябре 1954 года и семидесятилетия Клементины несколькими месяцами позже. На самом деле Эттли был в более хороших отношениях с Черчиллем, чем некоторые из ведущих членов Консервативной партии, которые почти десять лет пытались сместить его с поста лидера.

Еще в 1945 году группа консерваторов, которую возглавлял Роберт Сесил (виконт Крэнборн, позже маркиз Солсбери), придумала, как отправить старого «боевого коня» (Черчиллю тогда было 70) «на выпас» в палату лордов, оставив его номинальным руководителем партии. Это позволило бы его заместителю Энтони Идену решать повседневные вопросы в палате общин. В 1945 году Иден не хотел поднимать эту тему, но семь лет спустя, когда Черчиллю исполнилось 80, Боббети предпринял еще одну попытку. Возможность для этого он увидел в пятницу, 22 февраля 1952 года, когда Чарльз Моран, врач премьер-министра, прибыл в его кабинет на утреннее совещание, спешно созванное Джоком Колвиллом, личным секретарем Черчилля.

Моран сообщил, что накануне у Черчилля случился «артериальный спазм», то есть легкий инсульт. Утром, когда премьер-министр, как обычно, проснулся и взял телефонную трубку, он обнаружил, что в его голове царит полная пустота. Некоторое время он не мог найти в ней даже тех слов, которые обычно произносил поутру. Правда, вскоре речь восстановилась, но Моран предвидел повторение такой проблемы (или, что еще хуже, ее обострение) в будущем. Солсбери отметил, что этот приступ дает шанс изящно переместить премьер-министра «наверх», в палату лордов. Остальные участники совещания с ним согласились.

Собравшиеся согласились также с тем, что только королева может обсудить с Черчиллем столь радикальные перемены хоть с каким-то шансом на успех, поэтому в тот же день политики договорились встретиться в Букингемском дворце с Томми Ласеллсом. Ласеллс поддержал своих гостей: премьер-министр с ментальными проблемами – это противоречит Конституции. Более того, он чувствовал, что план Боббети уговорить Черчилля может иметь некоторые шансы на успех. Однако личный секретарь категорически отказался привлекать к делу престол. Он понимал, что у молодой королевы, с коронации которой прошло меньше двух месяцев, не было ни малейшего шанса убедить премьер-министра уйти в отставку. И даже если бы она затронула эту тему, предположил Ласеллс, то Черчилль вежливо бы поблагодарил ее за предложение, а затем в поучительном тоне перешел бы к другим делам: «Было бы очень правильно с вашей стороны, мэм, подумать вот о чем…» Если новая королева вмешается в это, но не преуспеет, пострадает и ее положение, и отношения с первым за время ее правления премьер-министром. А затем личный секретарь добавил, что если бы был жив король Георг VI, то все могло обернуться по-другому…

Таким образом, старый «боевой конь» остался в строю – по крайней мере до следующего апоплексического удара. Впрочем, отказ Ласеллса поднять вопрос о возможной отставке Черчилля в беседе с королевой в феврале 1952 года имел еще одну причину. За несколько дней до этого личный секретарь и премьер-министр договорились – если не сказать «сговорились» – положить конец амбициям дома Маунтбеттенов и гарантировать «стариканам» из дворца, что ими продолжит править династия Виндзоров. На добро надо отвечать добром. Спасение Ласеллсом Черчилля вдохновило авторов сериала на создание полукомической сцены невмешательства, которую Питер Морган вставил в конец эпизода «Деяние Божье». Елизавета вызывает премьер-министра, чтобы расспросить его о том, как правительство справляется с кризисом, вызванным смогом. Она собирается объявить ему выговор за бездействие в критической ситуации, как вдруг сквозь туман чудесным образом пробивается солнце…

«Что, если бы туман не рассеялся? – спрашивает она потом свою бабушку королеву Марию. – А правительство так бы и барахталось? А люди продолжали бы умирать? Черчилль и дальше цеплялся бы за власть, а страна продолжала бы страдать? Это же неправильно, что глава государства ничего не делает… Но сидеть сложа руки – какой же это труд?»

«Это единственный верный путь… – отвечает пожилая женщина, обращаясь ко всему своему 43-летнему опыту королевы. – Ничего не делать – это самая тяжелая работа. Работа, которая требует всей энергии, что у тебя есть. Оставаться безучастным – противоестественно для человека. Люди будут хотеть, чтобы ты улыбалась, соглашалась или хмурилась. И сделав что-либо, ты заявишь о своей позиции, о своем мнении. А это то, на что ты, как суверен, не имеешь права. Чем меньше действуешь, чем меньше говоришь, соглашаешься, улыбаешься…» – «…думаешь, чувствуешь, дышишь, существуешь?» – в отчаянии перебивает юная Елизавета – «…тем лучше», – твердо, с ледяной решительностью заключает бабушка. Это был горький совет, но Елизавета II, похоже, будет строго следовать ему до конца своего правления, и эта суровая правда поможет ей благополучно, но не всегда счастливо проходить через многие кризисы.

Роберт Сесил,

ПЯТЫй маркиз Солсбери

(1893–1972)

В первом сезоне сериала его роль исполняет Клайв Фрэнсис.

Прямой потомок Уильяма и Роберта Сесилов, советников королевы Елизаветы I, и внук Роберта Гаскойн-Сесила, последнего премьер-министра королевы Виктории, Боббети Солсбери гордился своим служением монархии, Англиканской церкви и Консервативной партии. Он был одним из первых союзников Уинстона Черчилля в его борьбе против политики умиротворения Германии, но изменил свое отношение к нему, когда увидел, что силы великого человека иссякают. Так, позднее он выступил против решения принцессы Маргарет выйти замуж за разведенного полковника Питера Таунсенда. Многие подражали манере речи Боббети, который с трудом произносил звук [Р]. Запомнился вопрос, который он задал лидерам Консервативной партии в январе 1957 года. Он пытался выяснить, кто сменит Энтони Идена на посту премьер-министра: Ричард Батлер по прозвищу Рэб или Гарольд Макмиллан. «Так кто же это будет? – спрашивал Боббети. – Уэб или Гауольд?»

«Название „Донора” что-нибудь вам говорит?»

У лондонских метеорологов, которые изо всех сил пытались понять, какая комбинация факторов породила в декабре 1952 года Великий смог, была под рукой модель схожего явления на другой стороне Атлантики. Речь идет о небольшом промышленном городке Доноре, находящемся к югу от Питтсбурга, в устье реки Мононгахилы, что в «стране стали» – штате Пенсильвания. Здесь в конце октября 1948 года в течение четырех дней слой воздуха, застоявшегося над городом, не давал рассеять ядовитые газы, выбрасываемые цинковым заводом в Доноре, а также загрязнения от местных сталелитейных заводов, отвалов шлака и отходов завода по производству серной кислоты. В результате над Донорой образовался ядовитый туман, который погубил 800 животных, вызвал болезни у 7 000 человек и убил по меньшей мере 20 местных жителей – они умерли в результате мучительных приступов, похожих на астму. Потрясенный трагедией президент Трумэн созвал национальную конференцию ученых и экспертов-метеорологов, которые поставили относительно простой диагноз проблеме и предложили лекарство для ее решения. Речь шла о разработке строгих правил контро�

Скачать книгу

The Crown: The Offi cial Companion, Volume 1: Elizabeth II, Winston Churchill, and the Making of a Young Queen (1947–1955), Robert Lacey

Copyright © Left Bank Pictures (Television) Limited, 2017 Text copyright © Robert Lacey, 2017

Originally published in the English language in the UK by Blink Publishing, an imprint of Bonnier Books UK Limited, London ‘The moral rights of the author have been asserted’

© Евгений Кручина, перевод на русский язык, 2022

Предисловие Питера Моргана

Что здесь реально, а что – плод воображения? Что есть правда, а что – вымысел? Что было, а чего не было? Несомненно, многие зрители во время просмотра сериала «Корона» листали «Википедию» в поисках ответов.

Работая над сценарием «Короны», я описал множество ярких личностей и важнейших событий, определявших мировую историю в 1947–1955 годах, и получил необыкновенное удовольствие от этой работы. Вместе с тем мне оказалось мучительно трудно втиснуть десять драматичных и наполненных событиями лет этой истории в короткие десять часов телесериала. Поэтому меня порадовало предложение Роберта Лэйси, известного историка королевских династий, прояснить ситуацию, отделить факты от художественного вымысла и рассказать читателям гораздо больше, чем они смогли увидеть на экране. Итак, позвольте мне передать вас на попечение Роберта, который перенесет вас в 1947 год. Король понимает, что он серьезно болен, а его старшая дочь, застенчивая 21-летняя принцесса Елизавета, собирается выйти замуж за молодого иностранца – симпатичного, но с характером, – в котором никто полностью не уверен…

1. «Вулфертон Сплэш». Любовь и брак

«Букингемский дворец, 1947» – гласит надпись, которая появляется на экране в первых кадрах первого эпизода сериала «Корона». Мы сразу попадаем во дворец – и видим там больного раком короля Георга VI. Склонившись над раковиной, он мучительно харкает кровью. Король умирает, ему на смену придет королева… В тронном зале дворца на коленях стоит лейтенант Королевского флота Филипп Маунтбеттен, худощавый молодой человек в военной форме. Он готовится к получению дворянского титула перед женитьбой на принцессе Елизавете. Свадьба состоится на следующий день. Лорд-канцлер, граф-маршал и другие представители истеблишмента с суровыми лицами наблюдают, как больной монарх берет в руки меч, который превратит его будущего зятя из почти что простолюдина в королевскую особу. Когда король начинает заикаться, собравшиеся тревожно переглядываются…

Но Георг VI, стиснув зубы, произносит все три титула Филиппа и завершает это перечисление высшим из своих даров – вручением ордена Подвязки. В 1348 году король Эдуард III впервые посвятил в рыцари этого ордена своих боевых товарищей. «Его Величество с удовлетворением позволил лейтенанту Филиппу Маунтбеттену использовать перед своим именем префикс «Его Королевское Высочество», – сообщала на следующий день, 20 ноября 1947 года, газета Times, – и подтвердил, что кроме титула герцога Соединенного Королевства к его имени будут добавляться титулы барона Гринвичского [дань уважения флотскому прошлому Филиппа[1]], графа Мерионетского [дань уважения Уэльсу[2]] и герцога Эдинбургского [традиционное герцогское достоинство членов королевской семьи, дань уважения Шотландии]… На церемонии посвящения в рыцари ордена король коснулся мечом обоих плеч лейтенанта Маунтбеттена, стоявшего перед ним на коленях, и наделил его знаками отличия ордена Подвязки». Все это в значительной степени соответствует тому, что мы видим на экране: иностранец становится своим. Правда, есть один нюанс. В качестве прелюдии к сцене посвящения мы наблюдаем, как «Его Королевское Высочество Филипп, принц Датский и Греческий» отказывается от своего греческого гражданства «и от всех иностранных титулов», чтобы стать гражданином Великобритании. Так малоизвестный иностранный принц становится на наших глазах отважным британцем, героем войны.

Филипп Маунтбеттен с лентой ордена Подвязки на правой руке вскоре после того, как 19 ноября 1947 года, накануне свадьбы, в Букингемском дворце король Георг VI удостоил его этой награды (фото слева). На фотографии 1947 года – молодой лейтенант Маунтбеттен на месте своей основной работы, в здании Уайтхолла, где располагается британское Адмиралтейство (фото справа).

Однако реальность была несколько иной. Филипп действительно стал гражданином Великобритании в 1947 году, но произошло это в результате обычного юридического процесса с заполнением анкет и написанием заявлений – и уж точно не в Букингемском дворце. Сохранившиеся документы гласят, что Филипп, принц Греческий, отказался от своих греческих титулов, чтобы получить британское гражданство, но произошло это 18 марта 1947 года и в соответствии с британским Законом о гражданстве и статусе иностранцев. С этого момента он стал называться просто Филиппом Маунтбеттеном, лейтенантом Королевского флота Великобритании. И только через восемь месяцев, в ноябре того же года, будущий тесть возвел его в британское дворянское достоинство.

Дорогой читатель! Позвольте напомнить вам, что вы смотрите историческую драму, а не документальный фильм. Сериал «Корона» – это плод творческой фантазии, произведение, вдохновленное мудростью и духом реальных событий. Чтобы понять Филиппа, нужно увидеть его отказ от своего иностранного королевского статуса в тот самый момент, когда мы впервые с ним встречаемся. Это позволяет полнее насладиться церемонией приобщения его к династии Виндзоров, происходящей на следующий день. Таким образом, то, что вы видите на экране, одновременно и правда, и выдумка – в духе вековых традиций исторической драмы. В 1800 году была впервые поставлена драма Фридриха Шиллера «Мария Стюарт». С тех пор это произведение стало легендарным, его часто переводят на иностранные языки и считают классическим примером исторической пьесы, изображающей прямое столкновение личностей: Мария, королева Шотландии, встречается лицом к лицу с королевой Елизаветой. Все это чистая правда, за исключением того, что в действительности эти женщины никогда друг друга не видели.

Как будет показано в этой книге, сериал «Корона» достаточно точно отражает реальные события. Но вместе с тем не нужно забывать, что сериал – это также и телешоу, искусно организованное собрание пикселей. Его цель – не только развлечь зрителя, но и показать на экране великих персонажей и масштабные темы, определявшие жизнь страны, а также раскрыть смысл необычных событий, происходивших в ее истории. Высшая сила британской монархии, как древней, так и современной, заключается в ее способности вызывать искренние чувства – иногда злые и враждебные, чаще любопытные и восхищенные, но всегда чрезвычайно сильные. «Из всех форм правления, когда-либо существовавших в мире, – писал английский историк Эдуард Гиббон (1737–1794), – наследственная монархия, по-видимому, предоставляет самые основательные поводы для насмешек»[3].

Таково происхождение парадоксов, которые Питер Морган пытается разрешить в сериале «Корона». Здесь драматическое действие разворачивается вокруг двух совершенно реальных личностей, Елизаветы Виндзор и Филиппа Маунтбеттена, и невероятного приключения длиною в жизнь, в которое они вместе отправляются в первой серии. Сериал «Корона» – это переведенная на язык драмы 70-летняя история их отношений; история любви, которая одновременно и проста, и очень сложна. Вот почему первый эпизод сериала начинается не с восшествия на престол королевы Елизаветы II, которое состоялось в феврале 1952 года, и не с ее торжественной коронации в июне следующего года, хотя оба события стали определяющими для этой истории. Впервые мы встречаемся с Елизаветой за пять лет до этого, накануне ее свадьбы с Филиппом. Где и когда они встретились впервые? Ни Елизавета, ни Филипп никогда не давали ясного ответа на этот вопрос. Но оба хорошо помнят, когда впервые по-настоящему обратили внимание друг на друга. «Возможно, мы встречались и раньше, – писала принцесса Елизавета в 1947 году, отвечая на вопрос придворного хроникера. – Это могло произойти на коронации [Георга VI в мае 1937 года] или на свадьбе герцогини Кентской [в ноябре 1934 года]». Прямые потомки королевы Виктории, Елизавета и Филипп были членами обширных, разветвленных и ныне исчезающих семей европейской аристократии, которые, соблюдая традиции XIX века, тогда еще собирались на подобных мероприятиях в полном составе. Но «первая встреча с Филиппом, которую я запомнила, – написала Елизавета, жирной чертой подчеркнув слово «запомнила», – состоялась в Королевском военно-морском колледже в Дартмуте прямо перед войной, в июле 1939 года».

Устроителем этой встречи стал кузен Георга VI лорд Луис Маунтбеттен по прозвищу Дики, который, как и король, в свое время был курсантом колледжа в Дартмуте. Судьба семьи Маунтбеттенов тесно переплелась с судьбой династии Виндзоров еще во времена правления королевы Виктории. Дики, как и Георг VI, был одним из ее правнуков, а его отец Луис-старший перед началом Первой мировой войны стал первым лордом Адмиралтейства. Однако, хотя после 46 лет безупречной службы на Королевском флоте он и занимал высокий пост, по происхождению Луис-старший был немцем.

КОРОЛЬ ГЕОРГ VI (1895–1952)

В ПЕРВОМ СЕЗОНЕ СЕРИАЛА ЕГО РОЛЬ ИСПОЛНЯЕТ ДЖАРЕД ХАРРИС.

Крест Виктории (Victoria Cross, VC) – высшая военная награда Великобритании, которая вручается за героизм, проявленный на поле боя. В сентябре 1940 года, в разгар бомбардировок Великобритании авиацией гитлеровской Германии, король Георг VI учредил крест Георга, который вручался за гражданскую доблесть. Этот поступок можно назвать метафорическим описанием всей его жизни. В детстве к его ногам привязывали медицинские шины, которые вызывали адскую боль. Дело в том, что у мальчика были искривлены коленные суставы, и шины должны были исправить ситуацию. Его отец король Георг V был человеком грубым, даже жестоким, и воспитывал детей соответственно. Неудивительно, что с таким «воспитанием» Берти[4] к восьми годам стал заикаться. Много позже веру в себя и умение свободно говорить принцу вернули его жена Елизавета Боуз-Лайон и австралийский логопед-самоучка Лайонел Лог… «Я не выдержал и зарыдал как ребенок», – признавался в кругу своей семьи новый король, когда в 1936 году ему пришлось взойти на престол после отречения его яркого, выдающегося старшего брата. Однако публика воспринимала стоицизм, с которым Георг VI боролся со своей очевидной застенчивостью и дефектами речи, как признак монархии «с человеческим лицом». На церемонию прощания с королем Уинстон Черчилль принес венок из белых лилий и гвоздик, выполненный в форме креста Георга.

По этой причине менее чем через три месяца после начала военных действий он был уволен в результате развернувшейся в стране «охоты на ведьм» – кампании, направленной против всего «тевтонского», от немецких сосисок до «собак-сосисок», то есть такс. Связи между Виндзорами и Маунтбеттенами стали еще теснее после того, как одним печальным декабрьским вечером 1936 года Луис-младший и новый король Георг VI вместе наблюдали, как недавно отрекшийся от престола король Эдуард VIII собирает чемоданы, чтобы отправиться в изгнание. «Дики, это ужасно, это просто ужасно! – вспоминал позднее Маунтбеттен слова нового короля. – Ведь я всего лишь морской офицер. Это единственное, в чем я разбираюсь».

«Очень любопытное совпадение, – заметил на это лорд Маунтбеттен. – Отец однажды рассказывал мне, что [в 1892 году], когда умер герцог Кларенс, ваш отец [будущий король Георг V] пришел к моему отцу и произнес почти те же слова, что и вы сейчас. И мой отец ответил: «Джордж, ты неправ. Для короля нет более подходящей подготовки, чем служба на флоте». В 1939 году в Дартмуте двоюродные братья с удовольствием вспоминали о том, как они изучали морское дело. Произошло здесь и еще одно событие: два еще более дальних и еще более молодых родственника, Елизавета и Филипп, познакомились друг с другом за игрой в крокет.

Филипп, принц Греческий, родился на острове Корфу в июне 1921 года. Он был нескладным молодым человеком с пепельно-русой шевелюрой. Филипп походил на викинга, и в нем не было ни капли греческой крови. Он был датчанином, одним из тех, кого отправила в Грецию самая успешная на тот момент династия по «экспорту» особ королевской крови. Это был датский королевский дом, известный специалистам генеалогии как Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбургская династия. «А ты непохож на этих чертовых греков», – сказал однажды Филиппу Майк Паркер. Молодой австралиец познакомился с ним во время войны, когда они оба служили в морском конвое, а позже стал его близким другом и личным секретарем. «Я немного датчанин, немного немец и немного русский, – объяснил Филипп. – Я могу приехать почти в любую страну Европы, и в ней всегда найдется родственник, у которого я смогу остановиться».

26 октября 1946 года. Филипп и Елизавета только что тайно обручились. Произошло это в Гэмпшире, в Ромсейском аббатстве, неподалеку от фамильной резиденции Маунтбеттенов в поместье Бродландс. Обручение произошло во время свадьбы дочери «дяди Дики» Патрисии Маунтбеттен и Джона Брабурна[5].

И Филиппу такое гостеприимство могло пригодиться. Его отец, принц Греческий и Датский Андрей, в декабре 1922 года на очередном вираже греческой политической жизни был изгнан из страны. Вся королевская семья покинула остров Корфу на британском корабле, причем 18-месячного Филиппа несли в ящике для апельсинов. Матерью Филиппа была Алиса, красивая, но глухая от рождения дочь внучки королевы Виктории, Виктории Гессен-Дармштадтской. Она вышла замуж за военного моряка, впоследствии адмиралаЛуиса Баттенбергского, первого из династии Маунтбеттенов. Видимо, именно эта смесь генов, полученных от представителей самых разных европейских королевских династий, стала причиной той уверенности в себе, которую Филипп продемонстрировал во время первой встречи с Елизаветой в Дартмуте, что вызвало явную симпатию принцессы. «Она застенчива, а он – нет, – объяснял один из их друзей. – Вот что определяет динамику их отношений. При нем она оживает».

После этой встречи в 1939 году на протяжении многих лет военно-морской службы Филипп из разных мест направлял Елизавете послания, которые позднее называл «чем-то вроде писем родственнице». Другими словами, Филипп всегда преуменьшал в них романтическую составляющую. «Я как-то особенно об этом не думал, – говорил он позднее своему официальному биографу Бэзилу Бутройду. – Мы просто время от времени обменивались письмами». Однако кузина Елизавета смотрела на эту переписку совершенно иначе.

Почти через двадцать лет после описываемых событий сэр Джон Уилер-Беннетт написал официальную биографию Георга VI, отца Елизаветы. Поскольку выход такого труда был одобрен самой королевой, нет никакого сомнения в том, что она изучила его до последней запятой. Конечно, в этом случае со стороны биографа было бы политически грамотным преуменьшать любые оценки увлеченности королевы своим будущим супругом в столь юном возрасте, но высочайше одобренный вердикт сэра Джона в отношении принца Филиппа Греческого выглядит совершенно категорично. Вот как он звучит: «В этого человека принцесса Елизавета была влюблена с их первой встречи».

Пристальный интерес к отношениям молодых людей проявляла престарелая королева Мария, бабушка Елизаветы. «Они влюблены друг в друга последние полтора года, но думаю, что на самом деле еще дольше», – признавалась она в 1944 году своей фрейлине графине Эйрли. Старая королева питала слабость к Филиппу: она помнила его еще как «милого маленького мальчика с голубыми-голубыми глазами», который был приглашен к чаю, когда она жила в Букингемском дворце. С началом войны она удостоила его зачислением в список любимых родственников, для которых собственноручно вязала шерстяные шарфы.

Мать принцессы королева Елизавета не была так уж уверена в будущем зяте. Она предпочла бы видеть больше доказательств сдержанности Филиппа, которая могла бы уравновесить его самоуверенность. Ей не нравились его политические взгляды, которые, по ее мнению, «слишком далеко зашли (влево), чтобы их можно было повернуть назад». Не нравилась королеве и «подрывная» деятельность по отношению к традициям, которую вел его дядя Дики. Понимая, что изоляция во время войны лишает ее дочь возможности взять на себя столь серьезное обязательство в раннем возрасте, она стала приглашать на выходные в Виндзор молодых гвардейских офицеров из хороших семей. Среди них были будущие герцог Графтон и герцог Баклю, а также Генри Герберт (лорд Порчестер, впоследствии граф Карнарвон). У этих симпатичных наследников старинных поместий был свой стиль жизни, который королева считала подходящим для дочери, и принцесса наслаждалась их обществом. Некоторые из этих людей в более поздние годы стали неотъемлемой частью ее круга общения. В особенности это относится к Генри Герберту, Порчи, с которым принцесса подружилась на почве общего интереса к лошадям. Однако никто из Первых одиннадцати королевы (так их украдкой называли близкие, намекая на численность стартового состава футбольной команды) не обладал такой энергией и таким азартом, как принц Филипп.

«Все начали говорить, что, может быть, он и есть тот самый, тот единственный, – вспоминал Эдвард Форд, один из помощников и личных секретарей Елизаветы. – Одна проблема: он не был почтительным и не располагал к себе. Напротив, он вел себя со всей самоуверенностью офицера флота, который прошел войну… Он совершенно не стеснялся высказывать свое мнение (пожилому консервативному политику) лорду Солсбери». «Солсбери и другие аристократы, окружавшие короля и королеву, совсем его не любили», – вспоминал Майк Паркер.

«Так же относились к нему и Томми Ласеллс, и старорежимные придворные. Они его буквально ненавидели». Но такое отношение к Филиппу только придавало Елизавете решимости. Летом 1946 года Филипп на несколько недель оставил свою работу преподавателя[6] и взял отпуск, чтобы вместе с королевской семьей провести ежегодные каникулы в Шотландии. Говорят, именно там, в самом живописном месте – на холме с видом на замок Балморал – он сделал Елизавете официальное предложение, и оно было принято. В следующий день рождения ей исполнялся 21 год, и родители попросили ее дождаться этой даты, прежде чем давать окончательное согласие. Впрочем, задолго до этого дня она уже знала, кого любит и кого хочет видеть рядом с собой.

«Я полагаю, тут одно вело к другому, – объяснил позже Филипп ход событий своему биографу, по-прежнему категорически преуменьшая значение романтических чувств, – и все как-то наладилось». Когда дело доходило до оглашения важных новостей, порядок этого определяла практическая целесообразность. После победы во Второй мировой войне у Букингемского дворца было два приоритета: во-первых, нужно было поблагодарить страны империи за поддержку, которую они оказали метрополии; во-вторых – восстановить подорванное здоровье короля. Обе эти цели были аккуратно совмещены в плане семейного турне по Южной Африке, которое было намечено на весну 1947 года. Георг VI очень хотел отправиться в эту поездку за солнцем вместе с семьей, о которой он говорил не иначе как «мы вчетвером». Но для зятя на этой картине места не оставалось…

Лорд Луис Маунтбеттен (Дики)

ПЕРВЫЙ граф Маунтбеттен Бирманский (1900–1979)

В первом сезоне сериала его роль исполняет Грег Уайз.

«Дядя Дики» родился в аристократической (правда, не в самой аристократической) семье и стал особенно близок к королевскому дому в самые последние годы своей жизни. Тогда он выступал в качестве наставника и «почетного дедушки» принца Чарльза. Среди его имен не было имени Ричард, от которого можно было бы произвести уменьшительно-ласкательные формы Дик или Дики. При крещении он получил имя Луис (Луи) Френсис Альберт Виктор Николас. В семье появление прозвища Дики объяснялось тем, что нужно было как-то отличать Николаса от его дяди Ники, русского царя Николая II. Карьера боевого морского офицера принесла ему титул Бирманский [за освобождение Бирмы (ныне Мьянма) от японцев. – Ред.], но главные его достижения приходятся на 1947–1948 годы, когда Маунтбеттен стал последним вице-королем Индии. Он смог снизить накал конфликта, что немного уменьшило число жертв кровавой резни, которая сопровождала разделение бывшей колонии Британская Индия на независимые государства Индию и Пакистан.[7] В августе 1979 года, когда дядя Дики с семьей ловил рыбу у побережья графства Слайго, Ирландия, его яхту взорвали боевики Ирландской республиканской армии. Они полагали, что одержали важную победу, но фактически организовали такое прощание с героем, о котором он мог только мечтать. Даже самые ярые критики Маунтбеттена были вынуждены признать, что это был его триумф.

В конце концов был достигнут компромисс. Король дал согласие на помолвку дочери, но сам факт помолвки должен был храниться в тайне до окончания поездки. В октябре того же года Елизавета и Филипп присутствовали на свадебной церемонии Патрисии, дочери лорда Маунтбеттена, которая проходила в церкви Ромсейского аббатства в Гэмпшире. Здесь молодые люди придерживались правил игры, аккуратно сохраняя «социальную дистанцию». «Когда я вернусь, – говорила Елизавета старой подруге своей бабушки леди Эйрли, выражая ей благодарность за заблаговременный подарок к 21-летию, – то у нас будет праздник, а может быть, и два». Южноафриканское турне оказалось для Елизаветы триумфальным. Кульминацией поездки стало празднование совершеннолетия принцессы, о котором она сама сообщила в программе, переданной по радио вечером 1 апреля 1947 года: «Я заявляю перед всеми вами, – сказала она своим чистым юным голосом, – что вся моя жизнь, будь она длинной или короткой, будет посвящена служению вам и нашему великому Имперскому Содружеству, к которому мы все принадлежим. Но у меня недостанет сил выполнить это решение, если вы тоже не присоединитесь к нему, и сейчас я приглашаю вас это сделать; я уверена, что вы обязательно меня поддержите».

Эту трансляцию подготовил Томми Ласеллс, всегда строгий и следующий всем традициям личный секретарь короля Георга VI. Подводя итоги турне, Ласеллс высоко оценил Елизавету: «В ходе поездки она действовала самым неожиданным образом, но всегда в правильном направлении, – отметил он в своем дневнике. – Когда требуется, она может легко справиться со старыми занудами, используя многие из навыков, перенятых от матери. Она никогда не щадит себя, выполняя порой изнурительные обязанности члена королевской фамилии. Она демонстрирует удивительную для ребенка ее лет заботу о чужом комфорте».

Забота о других «никогда не была характерной чертой этой семьи», отмечал личный секретарь, который служил Георгу V, Эдуарду VIII и Георгу VI, не говоря уже о королеве Марии и совершенно очаровательной королеве Елизавете. Тем временем принцесса Елизавета стала совершеннолетней. Настал ее час – и она была к нему готова. Георг VI вернулся из турне по Южной Африке 1947 года изможденным и чувствовал себя ужасно. За двенадцать недель отсутствия он похудел на 17 фунтов (8 кг). Король страдал от болезненных судорог в ногах, и секретари, заходившие в его кабинет, часто видели, как он пинал ножки стола, пытаясь восстановить кровообращение. Налицо были все признаки ограничения кровотока в нижних конечностях и артериосклероза, вызванного курением. Явными симптомами болезни короля стали также его вспыльчивость, которая проявлялась теперь сильнее, чем когда-либо прежде, и упорный отказ признать, что для его дочери настало время выйти замуж, причем выйти за Филиппа.

Между тем Елизавета и Филипп были влюблены друг в друга сильнее, чем когда-либо прежде, и были готовы действовать решительнее, чем раньше. В начале июня 1947 года Филипп написал своей будущей свекрови успокаивающее письмо, в котором признавал, что идея отложить помолвку до окончания южноафриканского турне была правильной. Но теперь они с принцессой хотели бы начать новую жизнь – вместе. Решающим фактором стала личная убежденность Елизаветы в том, что они поступают верно. Какими бы ни были сомнения ее родителей, у нее самой их не было; ей уже исполнился 21 год, она стала взрослым человеком, и этот человек отказывался мириться с дальнейшими отсрочками. Послушная дочь перестала быть таковой, и родители, столкнувшись с ее упорством, в конце концов решили покориться неизбежному. «Она знает его с 12 лет, – писала 7 июля 1947 года все еще встревоженная королева своей сестре Мэй, – но все это очень большой секрет (подчеркнуто черным и красным). Я думаю, что она действительно любит его, и молюсь, чтобы она была совершенно счастлива». Через три дня этот «большой секрет» был раскрыт. «С величайшим удовольствием, – говорилось в заявлении Букингемского дворца, – король и королева объявляют о помолвке их любимой дочери принцессы Елизаветы и лейтенанта Королевского военно-морского флота Филиппа Маунтбеттена… Король с радостью дал свое согласие на этот союз». «Они вдвоем зашли ко мне после завтрака и просто сияли от счастья», – писала восхищенная королева Мария, подарившая внучке по этому случаю кое-какие фамильные драгоценности. А Мэйбл Эйрли впечатлилась тем, что поношенная форма Филиппа отвечала существовавшему тогда в стране режиму строгой экономии: «У него был обычный послевоенный вид… Мне он понравился тем, что не заказал для этого случая новую форму, как это сделали бы многие мужчины, желающие произвести впечатление».

19 ноября 1947 года. Мальчишник для Его Королевского Высочества барона Гринвичского, графа Мерионетского, герцога Эдинбургского и рыцаря ордена Подвязки, известного также как лейтенант Филипп Маунтбеттен (в центре). Вечеринку в лучших флотских традициях организовал дядя виновника торжества лорд Луис Маунтбеттен (второй справа, с сигарой).

Жизнь в послевоенной Британии была трудной; в стране все еще действовала карточная система, введенная во время войны. Одежду, как и еду, можно было купить только по талонам из выдаваемой правительством продовольственной книжки. Официально поддерживаемая установка на напряженный труд и экономию во всем ставила непростой вопрос о масштабах предстоящей свадьбы. Для принцессы Елизаветы желание разделить свою радость со всей страной означало желание разделить с ней и ее проблемы. Высокая стоимость и пышный стиль королевских торжеств стали бы поводом для обсуждения темы расслоения нации на протяжении всего времени царствования будущей королевы. Анайрин Беван, видный деятель левого крыла лейбористов, создал новый контекст для обсуждения этой темы, заметив: «Пока у нас есть монархия, она должна хорошо делать свою работу». К 20 ноября 1947 года, ко дню свадьбы, оказалось, что это общее мнение. Опубликованный в прессе список из более чем 1500 подарков, преподнесенных новобрачным, продемонстрировал необычайную щедрость простых англичан. Многие женщины приберегали свои талоны, чтобы отправить принцессе самые желанные подарки того времени:

«351 – миссис Дэвид Мадд: пара нейлоновых чулок. 352 – мисс Этель Ньюкомб: старинные кружева. 353 – миссис Э. Кларуд: пара нейлоновых чулок». Люди, которые всего несколько лет назад в страхе бежали в бомбоубежища, теперь могли свободно ходить по улицам, смеяться и поздравлять молодых. По словам историка Бена Пимлотта, это был «своего рода парад победы, одержанной свободой», а также, конечно, конституционной монархией. «Привязанность к личности и семейству короля, – писал в официальной программе свадебной церемонии английский историк Джордж Маколей Тревельян, – добавляет теплоты в рациональное осознание каждым человеком политического единства и исторических традиций нашей страны. В наши прозаичные времена это своего рода популярная поэзия».

Свадьба помогла семье примирить разногласия. «Я был так горд тобой и взволнован тем, что ты была так близко ко мне во время нашего долгого прохода по Вестминстерскому аббатству, – писал король дочери после церемонии. – Но когда я протянул твою руку архиепископу, то почувствовал, что потерял что-то очень ценное… Я так рад, что вы написали маме и рассказали о том, что долгое ожидание помолвки и свадьбы изменило вас к лучшему… Я вижу, что вы с Филиппом безмерно счастливы, и это правильно, но не забывайте нас – вот чего желает всегда любящий вас и преданный вам ПАПА». Елизавета также все и всем простила. «Дорогая мамочка, – писала она на второй день медового месяца, который молодожены проводили в Бродлендсе, поместье Маунтбеттенов в Гэмпшире. – Я не знаю, с чего начать это письмо или что нужно сказать, но знаю, что должна что-то написать, потому что я очень волнуюсь… Я думаю, что у меня лучшие мать и отец в мире, и надеюсь, что смогу и своих детей вырастить в той атмосфере счастья, любви и справедливости, в которой выросли мы с Маргарет». Появление здорового сына и наследника менее чем через год после свадьбы завершило семейные и национальные торжества. Принц Чарльз родился 14 ноября 1948 года, а принцесса Анна – менее чем через два года после (15 августа 1950 года. – Прим. ред.). По словам любящей бабушки, это были «маленькие небесные создания… Я не в силах выразить, как все изменилось с их появлением в нашем доме. Все так их любят, они так нас радуют – я просто не могу это выразить. Большое-большое вам спасибо за то, что оставили их с нами».

Причина, по которой маленькие принц и принцесса в начале 1951 года остались с бабушкой и дедушкой в королевском дворце в Большом Виндзорском парке, заключалась в том, что их мать находилась за границей. Она наслаждалась временем, похожего на которое у нее не было и уже не будет. В этот период ее жизнь оказалась ближе всего к жизни простых смертных. Карьера Филиппа в военно-морском флоте (и он сам, и Дворец считали, что ее нужно продолжать) привела его на действительную службу на средиземноморском острове Мальта. Елизавета последовала за мужем.

В течение трех «смен», которые в сумме составили почти год, она могла делать относительно обычные вещи – плавать и загорать на пляже, водить машину, посещать парикмахерскую Tony, где за шесть шиллингов ей мыли голову шампунем и делали укладку. По субботам принцесса и герцог вместе с другими флотскими офицерами и их женами участвовали в ужинах с танцами, которые проходили в бальном зале отеля Phoenicia. Здесь Филипп наслаждался композицией Дюка Эллингтона Take the A Train, а Елизавета с удовольствием танцевала самбу. После множества вечеров, проведенных в замке Балморал, пара замечательно танцевала и шотландскую кадриль Eightsome Reel. «Они отдыхали: чувствовали себя совершенно свободно, приходили и уходили, когда хотели… – вспоминал о времяпрепровождении пары на Мальте камердинер Филиппа Джон Дин. – Мне кажется, что для них это было самое счастливое время».

Между тем Филипп осуществил свою давнюю мечту – он стал капитаном корабля. После нескольких месяцев, проведенных в звании первого лейтенанта на корабле Checkers, эсминце Королевских ВМС класса C, ему было поручено командование фрегатом Королевских ВМС Magpie, входившим в состав все еще внушительного Средиземноморского флота Великобритании. Дюк, как его называли за глаза сослуживцы, поразил команду своим знанием морского дела и умением филигранно точно маневрировать кораблем и преодолевать сложные мелководья. Филипп сразу дал понять своим подчиненным, что на корабле запрещено произносить его титулы. Еще большее впечатление он произвел, когда, раздевшись по пояс, возглавил команду гребцов на одной из шлюпок фрегата. Под руководством Филиппа команда Magpie выиграла шесть из десяти этапов гонок на шлюпках, проводившихся в рамках ежегодной флотской регаты. В феврале 1951 года Дюк и его жена, которая часто бывала на корабле, начали подыскивать на берегу семейные апартаменты с детской, чтобы привезти на Мальту своих детей.

Однако судьба распорядилась по-иному. Из Лондона сообщили, что здоровье короля Георга VI ухудшается. В мае 1951 года, когда король открывал на южном берегу Темзы Фестиваль Британии, он выглядел изможденным и казался гораздо старше своих 55 лет. Вскоре ему был прописан постельный режим – предполагалось, что у него грипп. Рентген показал тень в левом легком; врачи связали ее с пульмонитом, не самой тяжелой формой пневмонии, которую можно вылечить с помощью инъекций пенициллина. Король был хорошим пациентом, он тщательно записывал все симптомы, надеясь, что это поможет врачам. Особенно он верил в гомеопатические рецепты своего любимого доктора Джона Уира – и даже назвал одну из своих скаковых лошадей Hypericum («Зверобой») в честь средства, которое ему прописал Уир.

Однако неделя шла за неделей, а монарх оставался прикованным к постели и не мог, как он выражался, «изгнать эту заразу». Елизавета вернулась с Мальты, чтобы помочь ему выполнять традиционные летние королевские обязанности.

В начале июня она от имени монарха зачитала приветственную речь на банкете в честь посетившего Великобританию короля Норвегии Хокона VII, а затем заняла место отца на праздновании его официального дня рождения[8]. Вынос знамени на параде конной гвардии она в этот день встречала верхом на Уинстоне, высоком (160 см в холке) спокойном мерине рыжей масти, на котором в предыдущие годы восседал Георг VI. «Несомненно, для нее это было нелегким испытанием, – писала королю королева Мария, – но на протяжении всей церемонии она была столь спокойной и собранной, что наблюдать за ней было подлинным удовольствием». К концу июля Филипп вернулся в лондонский Кларенс-хаус, резиденцию на улице Мэлл, которую они с Елизаветой отремонтировали для своей семьи. «Нескоро я надену ее снова», – с сожалением сказал он, наблюдая, как камердинер распаковывает и вешает в шкаф его белую военно-морскую форму. Осенью пара должна была отправиться в тур по Канаде, и уже казалось вероятным, что им придется занять место короля и королевы в длительной поездке в Кению, на Цейлон, в Австралию и Новую Зеландию, которая была запланирована на следующий год. Была надежда, что несколько зимних месяцев, проведенных на солнце, укрепят здоровье короля, но эта надежда не сбылась: он так и не смог избавиться от кашля. Анализы, полученные в сентябре, подтвердили худшие опасения врачей: монарху была рекомендована операция. «Если это поможет мне выздороветь, я не против, – сказал король, – но сама идея лечь под нож хирурга…» Понимая, что пребывание в больнице только усилит тревогу короля, хирурги решили воссоздать во дворце точную копию главной операционной Вестминстерской больницы. Во дворец завезли новейший операционный стол, баллоны с кислородом, мощные операционные светильники и оборудование для стерилизации инструментов. Все это нужно было разместить в зале с высокими потолками, и был выбран так называемый люкс Буля – апартаменты на первом этаже с видом на улицу Мэлл.

20 ноября 1947 года, Букингемский дворец. Принцесса Елизавета и герцог Эдинбургский позируют с гостями. В их числе шафер, кузен Филиппа маркиз Милфорд-Хейвен (в первом ряду рядом с невестой и слева от принцессы Маргарет, которая держит в руках букет); королева Елизавета (королева-мать; четвертая справа в первом ряду, с лентой); королева Мария (сзади между женихом и невестой); радостный закулисный организатор этого события лорд Луис Маунтбеттен (в последнем ряду третий слева). В списке гостей не было ни одной из сестер Филиппа, проживавших в Германии: в послевоенной Британии болезненно воспринималось то обстоятельство, что все они были замужем за известными нацистами.

Чтобы обеспечить пациенту тишину и покой, врачи попросили на время операции и на последующие несколько недель постельного режима перенести в другое место ежедневную церемонию смены караула, которая проходила во внутреннем дворике Сент-Джеймсского дворца. Королю сообщили, что наблюдающиеся у него «структурные изменения» требуют полного удаления всего левого легкого. Монарх не спросил, что это за изменения…

Однако Уинстон Черчилль, который готовился ко всеобщим выборам, намеченным на следующий месяц, поинтересовался у своего врача Чарльза Морана, почему специалисты говорят так расплывчато. «Да потому, – ответил ему Моран, – что они очень не хотят произносить слово «рак». Это слово так никогда и не услышали ни король, ни королева, ни кто-либо из членов королевской фамилии, хотя в ходе операции по удалению левого легкого, проведенной 23 сентября, выяснилось, что правое легкое тоже поражено. По самым оптимистичным прогнозам, Георгу VI оставалось жить всего несколько месяцев. Во время операции возле Букингемского дворца в безмолвном бдении стояли более пяти тысяч человек. Уже вечером известному писателю и хроникеру Гарольду Никольсону позвонил редактор журнала Spectator Уилсон Харрис. Харрис обратился к Никольсону с просьбой: не мог бы он на основании подозрений, которые высказывает Чарльз Моран, написать некролог о монархе? Позднее Моран сказал Харрису, что «даже если король выздоровеет, он вряд ли проживет больше года».

«Король очень плох, – заметил на следующий день в своем дневнике Никольсон. – Никто не может говорить ни о чем другом – и выборы забыты. Какая странная это вещь – монархия!» В начале октября у короля все еще не хватало сил для того, чтобы встать с постели и принять участие в заседании Тайного совета Великобритании. Заседание проводили для утверждения формальностей, связанных с перерывом в работе парламента перед выборами. В связи с этим 5 октября у дверей королевской палаты собралась небольшая делегация, состоявшая из членов Тайного совета. Глава совета зачитал протокол заседания. С большим трудом Георг VI произнес слово «одобряю». После этого Ласеллс поднес документы к кровати монарха, и тот подписал их дрожащей рукой.

Похоже, победа на выборах 25 октября его давнего друга и соратника Уинстона Черчилля придала монарху сил. Когда Черчилль представил королю свой список кандидатов на министерские посты в новом кабинете, зоркий глаз Георга VI заметил, что после фамилии Энтони Идена и его должности «министр иностранных дел» следовали слова «заместитель премьер-министра». Это был подарок Черчилля, который хотел успокоить амбициозного политика – второго человека в Консервативной партии после него самого.

Однако король своей властью вычеркнул эти слова из названия должности Идена, поскольку счел, что они нарушают его королевскую прерогативу выбирать преемника премьер-министра в случае смерти или отставки последнего. В течение следующих нескольких недель монарху становилось все лучше.

В декабре того же года Георг VI смог подготовить и заранее записать на пленку свое ежегодное рождественское выступление по радио, после чего вместе с семьей отправился на традиционные рождественские каникулы в Сандрингем. Здесь король, казалось, снова стал самим собой и провел несколько недель, наслаждаясь горячо любимой зимней охотой. Однако когда в последний день января 1952 года дочь Георга VI с мужем отправлялась в Кению, первый пункт в долгой южной одиссее, которую не смог совершить сам король со своей супругой, то личный секретарь принцессы Елизаветы Мартин Чартерис положил в свой портфель запечатанные сургучной печатью конверты с проектами Декларации о наследовании и обращений к обеим палатам парламента…

Сэр Джон Уир, врач-гомеопат (1879–1971)

В первом сезоне сериала его роль исполняет Джеймс Лоренсон.

Сэр Джон Уир, врач Георга VI и королевы Марии, знал, как разговаривать с больными. Важной частью этого навыка была карманная записная книжка, полная «дерзких шуток и маленьких историй», которые врач рассказывал своим пациентам с неподражаемым шотландским акцентом. Вера в придворного врача была основана в первую очередь на всеобщей вере в гомеопатию, то есть альтернативную медицину, которая стремится использовать для исцеления внутренние резервы организма. Гомеопатия, любил подчеркивать Уир, «не является ни религией, ни сектой, ни причудой, ни обманом». По уверению Уира, микроскопические дозы лекарств, чаще всего растительных, «просто стимулируют жизненные реакции пациента, что вынуждает его лечить самого себя». Многие придворные, в том числе королевский историк Дермот Морра, отвергали идеи «старого пугала» Уира, чьи «шарлатанские» лекарства явно приносили его королевским пациентам больше вреда, чем пользы. Но как-то так получилось, что две пациентки Уира, а именно королева Елизавета (королева-мать) и принцесса Алиса, герцогиня Глостерская, благополучно встретили свои сотые дни рождения. Королева Елизавета II и принц Чарльз также стали сторонниками гомеопатии и прекрасно себя чувствуют…

Награжденный пинком Уинстон Черчилль в оппозиции 1945–1951

20 ноября 1947 года Уинстон Черчилль прибыл в Вестминстерское аббатство на венчание принцессы Елизаветы с опозданием. По словам его друзей, за этим крылась чистая случайность; по мнению критиков – трезвый расчет. Так или иначе все собравшиеся в знак приветствия поднялись со своих мест. «Все встали, – записал в своем дневнике сэр Генри Ченнон по прозвищу Чипс, – все, включая короля и королеву». Трудно было поверить, что так они приветствовали человека, которого британские избиратели немногим более двух лет тому назад отстранили от власти. «Уинстон совсем потерял стыд?» – спрашивает в первом эпизоде сериала маркиз Солсбери по прозвищу Боббети. Так создатель фильма Питер Морган представляет себе выражение пренебрежения к Черчиллю со стороны его основного критика из стана консерваторов. «Да, просто возмутительно! – отвечает Энтони Иден, не очень лояльный союзник и номинальный заместитель Черчилля. – Но как им не восхищаться? Взгляните на беднягу Эттли. Он наш премьер-министр. Но ради него никто не встает».

Уинстона Черчилля, с которым мы впервые встречаемся в начале сериала «Корона», теоретически можно назвать сбитым летчиком – он ведь больше не премьер-министр, а лидер оппозиции Его Величества[9]. Когда весной и летом 1945 года Вторая мировая война стала подходить к концу, то коалиционное правительство, которое Черчилль так успешно возглавлял с мрачных дней 1940 года, начало распадаться.

Война в Европе завершилась триумфальной победой. И хотя Япония еще продолжала сопротивляться, заместитель главы коалиционного правительства Клемент Эттли почувствовал, что для Лейбористской партии снова настало время выступать на политической арене самостоятельно.

На последовавших за решением Эттли всеобщих выборах британский электорат полностью его поддержал. Избиратели захотели начать все сначала и предоставили лейбористам подавляющее большинство в 146 депутатов. Лейбористы обещали реализовать программу создания нового «государства всеобщего благосостояния», которое бы заботилось о человеке на протяжении всей его жизни. В частности, предполагалось создать бесплатную Национальную службу здравоохранения и реализовать масштабную программу национализации. Король Георг VI предложил уходящему премьер-министру наградить его орденом Подвязки, но Черчилль отказался от награды. «Как я мог принять награждение орденом Подвязки, – говорил он несколько месяцев спустя, – когда народ Англии только что наградил меня пинком?»

Однако после шести лет правления лейбористов, к октябрю 1951 года, Британия стала относиться к Черчиллю и консерватизму более доброжелательно. Великие реформаторы из правительства Клемента Эттли, казалось, уже потратили на преобразования все свои силы, но жизнь большинства англичан по-прежнему оставалась унылой, а многие товары первой необходимости, от конфет до табачных изделий, все еще распределялись по карточкам. Заря дивного нового мира, обещанная лейбористами, так и не наступила…

В преддверии предстоящих всеобщих выборов консерваторы попытались представить себя обществу как носителей энергии обновления, компетентных в практических вопросах. Так, они пообещали в случае прихода к власти строить 300 000 новых домов ежегодно. В этих условиях внутри партии начали звучать голоса влиятельных политиков, выступавших за поиск нового молодого лидера, который бы соответствовал изменившейся обстановке. С 1945 года в партии действовала фракция разочарованных молодых тори, задумавших убедить заслуженного, но постаревшего лидера уйти в отставку или, по крайней мере, делегировать повседневное управление партией Энтони Идену, уважаемому министру иностранных дел, которого сам Черчилль признал своим преемником. Эту фракцию возглавлял Боббети Сесил, он же Роберт Гаскойн-Сесил, который в 1947 году получил титул маркиза Солсбери.

Но «старик» уходить не хотел. Мало того, он успешно отразил по крайней мере две яростные атаки своих коллег. А затем Иден отказался участвовать во внутрипартийных переворотах, и все закончилось тем, что 26 октября 1951 года Уинстон Черчилль снова поселился на Даунинг-стрит после выборов, на которых консерваторы победили с минимальным перевесом.

Однако улыбки на лицах многих консерваторов выглядели, мягко говоря, натянутыми. На самом деле лейбористы легко выиграли у тори всенародное голосование (48,8 % против 44,3 %), и только мажоритарная избирательная система обеспечила партии Черчилля шаткое 17-местное большинство в парламенте. Боббети Солсбери и растущее число его коллег-консерваторов были убеждены: первое, что должна сделать партия после победы на выборах, – проводить на пенсию 76-летнего партийного лидера, который, по его же словам, «получил последний приз, которого добивался».

Изгнанный с Даунинг-стрит в 1945 году Лейбористской партией Клемента Эттли, Уинстон Черчилль укрепил свою репутацию «разжигателя войны» речью 1946 года, которую он произнес в Фултоне, штат Миссури, США. Именно в ней впервые прозвучала фраза о железном занавесе: «Протянувшись через весь континент от Штеттина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес». В этой главе рассказывается о том, как лидер тори, находившийся в оппозиции, попытался исправить положение и вернуть себе власть, что ему и удалось сделать в октябре 1951 года.

Монарх-охотник

Король Георг VI, сельский джентльмен

Всякий раз, когда королевский поезд проезжал через продуваемые ветрами болота Восточной Англии, двигаясь в сторону Норфолка, где находилось поместье Сандрингем, король Георг VI говорил, что он возвращается домой. И действительно, он родился в Сандрингеме в декабре 1895 года, а 56 лет спустя там же, в Сандрингеме, отошел в мир иной. Перед этим он провел одни из самых счастливых часов в своей жизни. Он бродил по просторам Норфолка в кепи из твида и коротких брюках для гольфа, держа ружье на сгибе руки, и выискивал глазами высоко в небе куропатку, лысуху или крякву… Принц Альберт, герцог Йоркский, которого в семье называли Берти, заикающийся король, играл в своей жизни самые разные роли: неудачливого морского кадета, последнего императора Индии, отца королевы Елизаветы II. Он стал прочной опорой монархии после отречения от престола старшего брата и упорно вел страну вперед в трудные годы войны. Секрет успеха всех этих ролей крылся в том, что он всегда следовал своему собственному стилю жизни и в душе по-прежнему оставался сельским джентльменом из Норфолка.

1 Рядом с лондонским районом Гринвич тогда находилась портовая зона. Кроме того, в этом же районе находился Королевский военно-морской колледж (с 1869 по 1998 гг.), расположенный в бывшем здании Королевского военно-морского госпиталя. Таким образом, Гринвич тесно связан с Королевским флотом. – Прим. ред.

2 Мерионет (или Мерионетшир) – одно из 13 исторических графств Уэльса. Исторические графства – форма территориального деления Великобритании, существовавшая до 1889 года, когда на смену пришли административные графства. – Прим. ред.

3 Цит. по: Гиббон Э. Закат и падение Римской империи. Пер. с англ. Неведомского В. Н. М.: Терра, 2008. Т. 1.

4 Так его называли дома. Берти – уменьшительно-ласкательный вариант имени Альберт, под которым Георг VI был крещен. – Прим. ред.

5 Британский актер и продюсер, носил титул барона. – Прим. ред.

6 В 1946 году, после возвращения с войны, Филипп был направлен инструктором на базу Королевского военно-морского флота HMS Royal Arthur (существовала до 1993 года). – Прим. ред.

7 Маунтбеттен предложил план раздела Индии, который делил колонию Британская Индия на отдельные государства: Индийский Союз и Пакистан, а также определял границу между ними. В целом план был реализован, однако некоторые территории оказались спорными, что привело к военным конфликтам между Индией и Пакистаном. – Прим. ред.

8 Официальный день рождения короля (или королевы) Великобритании обычно не совпадает с фактическим днем рождения монарха. Это скорее символический праздник, даты которого в разных странах Содружества Наций могут не совпадать. – Прим. ред.

9 То есть второй по величине партии в палате общин. – Прим. ред.

Скачать книгу