Настоящий мужик. История парня из Anthrax бесплатное чтение

I’M THE MAN: THE STORY OF THAT GUY FROM ANTHRAX

Scott Ian

Copyright © 2014 by Scott Ian and Jon Wiederhorn

Photos courtesy of Scott Ian except where noted

This edition published by arrangement with Da Capo Press, an imprint of Perseus Books, LLC, a subsidiary of Hachette Book Group Inc., New York, New York, USA.

All rights reserved.

© C. Ткачук, перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Посвящается Перл и Ревелю…

Я знаю, кто я и кем буду всегда. Вы – большее, чем я мог мечтать.

Все мои страхи рассеются как дым, и я встану и сражусь ради вас с целым миром…

Благодарности

Начну с семьи, без которой последние четырнадцать лет моя жизнь была бы совершенно другой.

Перл, благодаря тебе я каждый день чувствую себя супергероем. Я – как дикий Халк: «Чем счастливее Скотт, тем сильнее!!!» Сила моей любви к тебе не сравнится ни с чем на свете. Мы – лучшие. Люблю тебя. Спасибо Ревелю, любимому мальчику, крутому парню, моему мохнатику (спасибо, Перл)… папочка тобой очень гордится. Люблю тебя. Продолжай зажигать, чувак! Нас трое, а это число магическое.

Спасибо маме за постоянную заботу (она же «еврейская мама»), и спасибо, что пахала как Папа Карло, чтобы вырастить двух замечательных детишек.

Папа, ты всегда был моей опорой, и без тебя я бы ничего не добился. Риа, о лучшей мачехе я не мог и мечтать и рад, что ты у меня есть.

Братьям Джейсону и Шону. Вы – олицетворение настоящего мужчины. Вы всегда меня поддерживали. Люблю вас, братишки.

Спасибо дяде Митчу, что привил отличный вкус к музыке и комиксам. Ты был моим проводником…

Тете Поле и дяде Стю, настоящим безумцам. Ваши творческие/художественные пристрастия явно мне передались, и спасибо за дизайн первого логотипа Anthrax!

Спасибо чувакам, с которыми я джемовал впервые в жизни – Нилу Стополу и Дейву Уайссу.

Миллион лет назад в средней школе Бейсайда я услышал о парне, который умел идеально подбирать на гитаре аккорды к любой песне. Его называли Бетховеном, он же Дэнни Лилкер, и именно с ним мы воплотили нашу мечту в жизнь. Без Дэнни не было бы Anthrax.

Другим моим братьям – Чарли и Фрэнки. Мы – ядро по определению: центральная и самая важная часть объекта, движения или группы, формирующая основу ее активности и роста. Вы пережили со мной взлеты и падения, выпавшие на долю нашей группы за последние тридцать лет. Ого! Звучит чересчур серьезно! Я счастливый ублюдок, которому повезло играть с вами в одной группе больше тридцати лет. Вы только посмотрите, каких вершин мы добились, мать вашу!!! Обожаю этих парней.

И моему брату, голосу Anthrax, Джоуи Белладонне. В 1984 году ты спел нам, и вместе с Чарли, Дэнни, Фрэнки мы потрясли весь мир!!! Выпустив в 2011-м альбом «Worship Music», мы вновь смогли перевернуть мир! Я безмерно люблю и уважаю тебя. Пью за то, чтобы мы жгли еще лет двадцать, дружище!

Роб Каджиано, ты, как и все мы, вкалывал до последней капли пота. Я тобой очень горжусь и рад за тебя. Так держать! Продолжай отжигать, братишка!

Джону Бушу. Я писал эту книгу и вспомнил то время в Нью-Йорке, и лицо озарила широкая улыбка. Временами казалось, будто мы сидели в окопах, но с вами никогда не было страшно. И моему корешу Полу Круку. Сэр, вы и есть воплощение металла.

Кстати, Джонни Зи, спасибо, что поверил в нас. Ты – истинный крестный отец трэша.

Огромное спасибо Мисси Каллаццо, Майку Монтеруло, Эду Транку и Марии Ферреро не только за дружбу, но и за то, что вы готовы сделать для нас все возможное и невозможное. Люблю и уважаю вас.

Друзьям и «ценным игрокам», пришедшим на помощь и не давшим этому механизму остановиться: Джоуи Вере, Андреасу Киссеру, Джону Детти, Джейсону Биттнеру, Джину Хоглану. Все вы спасли мне жизнь.

Выражаю уважение, благодарность и признательность всем дорожным техникам, которые с 1984 года рвут ради нас свои жопы. И нашему самому первому роуди Джо Аллену. Спасибо, чувак!!!

Ребятам из Metallica, Black Sabbath, KISS, Iron Maiden, Оззи, Motörhead, Dio, Pantera. Для нас всегда большая честь выступать с вами. Спасибо.

Какая может быть наркота, когда у меня были Стэн Ли, Джин Симмонс и Стивен Кинг? Вы показали мне другие миры, не похожие на тот, в котором я вырос. Я выбрал этот путь благодаря вам. Спасибо.

Чаку Ди. Благодаря тебе сбылась моя мечта. Наше сотрудничество не забудут никогда. Уважуха, братишка.

Спасибо Рику Криму, Брюсу Гиллмеру и Эрику Люфтглассу за то, что верили в меня и дали работу, когда она мне позарез была нужна!

Было весело и увлекательно работать над этой книгой с Джоном Уидерхорном и моим редактором Беном Шафером. Спасибо, парни! И спасибо Джиму Фицджеральду за работу и всему издательству Da Capo за преданность и профессионализм.

Моим закадычным друзьям: Энди Бьюкенену, Майку Темпесте, Джону Темпесте, Доминику ДеЛюку, Заку Трону, Марку Джонсону, Марку Пашке, Ричу Россу, Уиту Крейну, Тиму Макглинчи, Брайану Посену, Дэвиду Кэрону, Мэтту Ханрахану, Кори Тейлору, Джо Троману. Должен поблагодарить Anthrax за то, что оказался в нужном месте в нужное время и познакомился с каждым из вас.

Спасибо Кирку Хэмметту за тридцать один год дружбы. И за предисловие к этой книге. Он научил меня всегда оставаться хорошим парнем, несмотря на величину успеха.

Друзьям – Клиффу, Дарреллу, Ронни и Джеффу. Мне вас не хватает, и я безумно горжусь, что знал вас.

Я пишу эти благодарности на 33-ю годовщину Anthrax. Тридцать три года! Я невероятно горжусь этим достижением в профессиональной карьере. Всю жизнь я занимаюсь любимым делом и не собираюсь прекращать по одной-единственной причине…

Ради вас. Фэнов. Всех вас. И неважно, были вы с нами с первого дня или же впервые увидели нас, когда мы целиком исполнили альбом «Among The Living» в Небуорте – все благодаря вам. Друзья мои, вы те, кто хочет копнуть глубже и с усердием искать любимую музыку. Все, что достается с трудом, ценится гораздо больше.

Спасибо, что вы со мной.

Люблю вас, маньяки.

Ваше здоровье,

Скотт

Лос-Анджелес, Калифорния

18 июля 2014 г.

Спасибо: родителям Шелдону и Нэнси Уидерхорн, жене Элизабет Каплан, детям Джошу и Хлое, Скотту Яну и Перл Эдей, Хэпу и Марьям Раст, Бену Шаферу, Каролин Собчак, Лиссе Уоррен и всей команде издательства De Capo, Элу Йоргенсену, Джеймсу Фицджеральду, Мэттью Оппенгейму, Крису Стеффану, Джиллиан Лок, Кэтрин Турман, Яну Макфарленду, Эми и Альберту Уилк-Сайдс, Кену Микаллефу и Джеффу Перла.

Джон Уидерхорн

Предисловие

Прыгай в слэм (Кирк Хэмметт)

Все это случилось далеко от места, где я вырос. Когда мне позвонили и пригласили приехать на восточное побережье на прослушивание в Metallica, я выступал в Сан-Франциско со своей группой Exodus. Поговаривали, Джеймс с Ларсом были недовольны постоянным пьянством Дэйва и его выступлениями и хотели выгнать из группы. Оказалось, Марк Уиттакер, бывший менеджер Exodus, был еще и звукарем Metallica, и когда Марк пронюхал, что дни Дэйва в Metallica сочтены, он включил Ларсу с Джеймсом демозапись Exodus, и оба они посчитали, что парень, нарезающий соляки на этой кассете, достоин прослушивания. Этим парнем был я.

Когда Марк забрал меня из аэропорта, я был в ужасе. На улице лежал снег, а я был в кожаной куртке. Никогда прежде я не был за пределами Калифорнии. О том, что в мире существуют другие места, я знал только из фильмов, карт и фотографий, но увиденное по дороге в убогую Ямайку, Куинс, мягко говоря, меня шокировало. В Сан-Франциско раньше редко можно было увидеть целые районы, десятилетиями источавшие преступления, грязь и отходы, но я никогда еще не видел настолько убитого создания человечества, когда мы наконец добрались до местечка под названием «Дом Музыки». Не поймите меня неправильно, это был не какой-нибудь вертеп или мерзкий грязный гадюшник. Все было настолько обшарпанным и ветхим, что оставалось лишь сдавать целые офисные помещения в аренду группам и позволять им делать что хотят, лишь бы платили.

Всюду были разбиты окна, разбросаны горы гипсокартона, бетона, и арматурой можно было запросто выколоть глаз. Марк сказал, что в здании репетируют несколько кавер-групп, поющих песни топ-40, и несколько метал-коллективов. Он сказал, одна из самых тяжелых групп называется Anthrax, и они оказались классными ребятами. «Они нам холодильник подогнали!» – сказал он.

Место, которое мы снимали, находилось на пятом или шестом этаже, а комната наша была огромная, грязная и пустая. В углу находилась огороженная комната поменьше. В главном помещении были только спальные мешки, несколько британских рок-журналов, горы пенопласта из-под коробок для яиц, чемоданы и коробки с бухлом и жрачкой. И холодильник. На полу, конечно же, валялось разбитое стекло. И было холодно – спасибо сломанному обогревателю где-то в недрах здания. Марк сказал мне, что все спят здесь, в большом офисном помещении, а репетируют в огороженной комнате. Я спросил, где остальные ребята, и Марк, указав на огороженную комнату, сказал: «Там они, дрыхнут». На часах было 7 вечера.

Некоторое время спустя в комнату вошел Клифф, и я с ним поздоровался. Он ответил: «Привет, очень рад знакомству», и я сразу же понял, что этот парень невероятно в себе уверен. За ним вошли Джеймс с Ларсом, и мы поздоровались. С ними я уже был знаком, но не был уверен, помнят ли они меня, поскольку бухали мы тогда знатно. Они спросили, как я долетел и привез ли оборудование. Со мной были усилитель и гитара. Раньше можно было легко провезти абсолютно все что угодно. Я дал носильщику 20 баксов, он прилепил на мой кабинет Marshall наклейку с надписью: «Осторожно! Хрупкий груз», и эта хрень полетела со мной в Нью-Йорк. Забавно было наблюдать, как кабинет застрял на багажной ленте, когда мы с Марком пошли его забирать!

Мы устроили джем в репетиционной и целый час играли несколько песен Mercyful Fate и Metallica. Ларс с Джеймсом постоянно друг другу улыбались, и мне казалось это странным. Я не мог понять, им реально нравится, как я играю, или это «особенный» дух Сан-Франциско. Но мы довольно быстро поладили.

После чего мы ломанулись в местный винный магазинчик, где купили несколько «литрушек»[1], чтобы сэкономить.

Было это задолго до того, как «литрушки» стали популярными. Когда мы вернулись в «Дом Музыки», ребята показали мне, как подкладывать картонную коробку для яиц под спальный мешок, чтобы сделать бугорчатую подушку, а не спать на холодном голом полу. Там не было не только отопления, но и горячей воды – только холодная. Мы пили и пытались согреться. Слушали металл, болтали о нем, и я сказал ребятам, что мне дико нравится играть их песни. А потом мы вырубились.

Утром нас разбудили монотонные отзвуки какой-то группы, репетирующей в комнате по коридору. Сначала я подумал, что умер и попал в чистилище. Затем открыл глаза и вспомнил, что нахожусь в «Доме Музыки» с кучкой парней, которых едва знаю. Я посмотрел на Клиффа и увидел, что он читает ролевую книгу «Подземелья и драконы – Зов Ктулху». Я обожаю ужастики и хорошо разбираюсь в творчестве Г. Ф. Лавкрафта, поэтому сказал: «Я знаю эту книгу!»

Он спросил: «Серьезно?» Он всегда так говорил, когда был в чем-то заинтересован.

Я понял, что мы с Клиффом можем подробно обсудить Лавкрафта. Я обрадовался, что нас объединяет не только музыка. Ему, как и мне, нравились фильмы ужасов. Его любимым был «Рассвет мертвецов» Джорджа Ромеро.

Пытаясь напялить ботинки в леденящем душу холоде, я стремился поскорей увидеть, как этот клоповник выглядит днем. Вышел в коридор и понял, что меня разбудила одна из тех металлических групп, о которых говорил Марк. И я пошел на звуки музыки. Подходя ближе, я услышал, что это действительно был металл. Громкий и быстрый, и гитары звучали отлично! Немного послушав через дверь, я вернулся в нашу комнату. Когда мы разговаривали с Клиффом, в дверь вошли эти двое. Один выглядел невероятно нелепо в прикиде, как у Джоуи Рамона, а другой напоминал еврейского псевдо-Гленна Типтона. Клифф сказал: «Эй, это ребята из группы Anthrax – Скотт и Дэнни».

И я впервые услышал этот сиплый, хриплый, слегка коварный и дерзкий нью-йоркский акцент Скотта Яна: «Эй, парни, мы вам гриль-тостер притащили!»

Это было 8 апреля 1983 года, тридцать один год и один день назад с момента, как я пишу эти строки.

С тех пор многое изменилось. Но наша дружба со Скоттом осталась неизменной. Со встречи тем холодным утром в «Доме Музыки» до недавних совместных тусовок на «Фестивале Страха» в Сан-Франциско я всегда ценил и восторгался нашей дружбой. Даже несмотря на то, что мы росли на разных побережьях страны, у нас полно общих пристрастий и интересов. Кроме того, у обоих безбашенное чувство юмора, благодаря которому мы вместе спустя все эти годы.

Я сразу же увидел, что Скотт – добрейшей души человек. Он всегда найдет время для каждого, будь ты другом, фэном или врагом. Мне кажется, в какой-то степени он подражал некоторым героям из комиксов, которые мы читали в 1980-х. В отличие от меня он, безусловно, был душой компании – я довольно замкнутый парень. Мне полезно было с ним зависать. Я наблюдал, как уверенно он себя вел и был всегда дружелюбен к окружающим. Никогда не забуду, как, мучаясь несколько дней в «Доме Музыки» без горячей воды, он убедил знакомых девушек дать нам свой абонемент в фитнес-центр, чтобы мы могли принять душ!

Скотт помог мне немного раскрепоститься. Я был ужасно стеснительным, но видя, как Скотт ведет себя с окружающими, стал чувствовать себя значительно увереннее.

Здорово, что на восточном побережье у меня был союзник в лице Скотта. Да все ребята из Anthrax были невероятно дружелюбны, и мы часто тусовались вместе. Стоило нам приехать к ним в город, мы всегда собирались вместе и устраивали какое-нибудь безумие. Прикол в том, что парни из Anthrax были не такими жесткими алкашами, как мы. Бухая водку, мы ни разу не замечали, что они выпивали один стакан на наши четыре или пять! Но их забавляли наши агрессивные выходки, и они были рады составить нам компанию. Иногда я не мог понять, пьян был Скотт или просто кайфовал от жизни, и, мне кажется, он часто именно так и выглядит. Я восхищаюсь его душевным состоянием; честно сказать, даже завидую.

Скотт всегда нас поддерживал и любил музыку, которую играли Anthrax, Metallica и целое поколение новых металлических групп. Не было ни капли зависти. Было весело и увлекательно. Мы пробирались на неизведанную музыкальную территорию, и для всех нас это был дивный новый мир. Когда мы собрались в тур по США, Скотт очень помогал. Как-то раз я спросил, можно ли взять его «Рокмен» (аналоговый девайс, который можно подключить к гитаре и играть через наушники), потому что у меня не было репетиционного усилителя. На носу был совместный тур Metallica/Raven «Kill’Em All For One», и он ответил: «Конечно!» Эта штука у меня до сих пор, спустя тридцать с лишним лет, где-то лежит, и я по-прежнему собираюсь когда-нибудь ее отдать. Но Скотт всегда готов был прийти на помощь, и такое не забывается.

Когда мы записывали альбом «Ride The Lightning», Скотт приехал в Лондон общаться с прессой по поводу первого альбома Anthrax, «Fistful Of Metal». Как-то раз мы тусили с Клиффом и Скоттом, и Клифф нажрался до такой степени, что не мог подняться с пола и залезть на кровать, а мы со Скоттом ржали и пытались помочь бедняге Клиффу. Но он был высоким и худощавым, и от этого становилось еще смешнее! Потом Скотт повернулся, схватил чайник с водой и вылил его в мой арендованный усилок Marshall. Он ржал и кричал: «Побалуемся чайком!» Мы себя потом так еще десятилетия вели и до сих пор ведем.

Скотт часто видел наши выступления в туре «Master Of Puppets». Мы впервые увидели Оззи за кулисами и были в полном благоговении перед ним. Той осенью Anthrax поехали с нами в тур по Европе, и было реально весело – пока с Клиффом не случилась трагедия.

Никогда не забуду, как был расстроен Скотт, когда услышал эту новость. Никогда не забуду, как они с Фрэнки и Чарли ходили с Джеймсом по улицам Копенгагена до трех часов утра. Спасибо им, что не бросили его, когда я сам был в неадеквате. Я не мог совладать с горем и был настолько шокирован, что не мог вылезти из кровати – не то что из номера выйти. Когда Скотт приехал на похороны, я настоял, чтобы он остался у меня на ночь, хотя я жил с мамой.

Скотт всегда рядом, эмоционально и физически. За годы он подсадил меня на кучу всякого классного барахла, и хочется думать, что я его тоже. Он всегда был для меня своего рода культурным показателем. Я спрашивал его, какие новые комиксы стоит заценить. Я подсадил его на некоторые книги, и мы всегда разделяли любовь к музыкальному оборудованию. Именно Скотт рассказал мне об этой замечательной компании, которая производит потрясающие качественные гитары. Компания называлась ESP. Он свел меня с их представителями в Нью-Йорке, и вот я уже на складе, хватаю приставные грифы и говорю одному из парней ESP: «Нет, этот слишком тонкий. А этот слишком широкий». Поэтому спасибо Скотту за мои двадцать семь лет сотрудничества с компанией ESP.

Но, честно говоря, если бы я попробовал рассказать обо всех наших с ним крутых тусовках и грустных моментах, пришлось бы написать еще одну книгу. Мы дружим уже тридцать лет и отлично проводим время. Скотт родился в канун Нового года, поэтому я имел удовольствие отметить с ним не один Новый год и день рождения. Забавно, что без приключений еще ни разу не обошлось. Выводы можете сделать сами, а пока расскажу еще парочку историй.

У нас есть одинаковые татухи… Не спешите с выводами. Мы решили набить их, побывав на репетиции Van Halen в Лос-Анджелесе. Мы конкретно охренели от этой группы и тусовок с Дэвидом Ли Ротом под пару-тройку бутылочек «Джека»[2], и оба пришли к выводу, что лучший способ увековечить этот необычный вечер – набить одинаковые тату. И все, кто был с нами, набили такие же. Нет, это не буквы «VH». Это нечто более символичное и связано с тем, насколько Скотт предан друзьям и насколько для него важны определенные события.

И напоследок расскажу об одном не очень прикольном случае со Скоттом, чтобы показать, какие мы с ним друзья. Три года назад мы со Скоттом были на Гавайях с нашими замечательными женами, Перл и Лани. Мы наслаждались отдыхом, пока не узнали, что Японию накрыло огромное цунами и объявлено предупреждение о том, что и на Гавайи надвигается цунами. Никогда не забуду, как Скотт побледнел, услышав эту новость. Мы с женой объяснили ему, что цунами с запада, как правило, теряет разрушительную силу, как только добирается до островов, но он всю ночь торчал у окна и ждал неминуемого разрушения, готовясь эвакуировать беременную жену при первом же признаке угрозы. Когда цунами накрыло Гавайи, оно было совсем крошечным – не более 30 см в высоту. На следующий день мы поздравили Скотта и Перл с тем, что они пережили свое первое цунами (кстати, предупреждения о цунами – обычное дело для гавайцев. Я пережил четыре).

Самое важное, что я понял в Скотте, – он потрясающий человек. Само собой, он тоже угодил в ловушки, в которых все мы оказались по молодости, а позже научился их обходить. Но несмотря на то, что за десятилетия мы оба изменились, основные элементы нашей дружбы никуда не делись. Я по-прежнему считаю Скотта одним из самых близких и дорогих друзей. Мы с ним через многое прошли – вместе и по отдельности – и стали теми, кем являемся сегодня.

Он сообразительный, забавный, веселый, по-доброму саркастичный, преданный, очаровательный и тот еще авантюрист. Он покладистый, прекрасный музыкант с отличным чутьем и человек достатка и вкуса. Еще он обаятельный, с богатым воображением, прирожденный лидер, и у него есть темная сторона, которой я восхищаюсь. Он здорово выглядит на всех этих телепередачах. Еще он обладает потрясающей способностью откапывать халяву, прекрасно играет в покер, немного хайпожор[3] и серьезно относится к тому, что пьет и ест. Я считаю Скотта мудрым почетным жителем Сан-Франциско, бойцом, когда это нужно, отличным риффачом, любителем «Фернет-Бранки»[4], замечательным отцом и мужем, фанатом ужастиков и всеобщим воспевателем искусства и жизни. И несмотря на то, что он живет на западном побережье уже двадцать с лишним лет, в нем не исчезла эта нью-йоркская бдительность.

Он – мой кореш.

Готов за него пулю получить. Возможно, даже не одну…

Это его история, написанная им самим.

Пролог

Будь я трезвым, всего этого могло бы и не быть. Но так я не нажирался с тех самых пор, как отпраздновал восемнадцатилетие, когда по глупости нахрюкался после бесчисленного количества стопок водки Popov с апельсиновым соком, и давайте просто скажем, что я не отдавал отчета своим действиям. Я с одиннадцати лет был фанатом «Нью-Йорк Янкиз». Отец впервые взял меня на игру в 1972-м, и с тех пор я всегда поддерживал команду, даже когда она лажала. И перед искушением залезть на их тренировочное поле в Тампе, штат Флорида, и стащить в качестве сувенира фирменный круг я, конечно же, устоять не смог.

Я прилетел в Тампу 18 августа 1997 года на гитарное шоу в магазин музыкальных инструментов Thoroughbred Music. Между выступлениями было полно времени, и я неслабо нарезался с Закком Уайльдом, а потом затусил с другом Эдом, который приютил меня, пока я был во Флориде. Он был трезв, и я был с ним, подругой Анджелой и ее сестрой Хезер, которых знал с конца 1980-х. Они единственные из девушек ходили на концерты Anthrax. В два часа ночи мы проезжали мимо стадиона, и я заорал: «О боже! “Поле Легенд!” Я читал в газете, что здесь стоит памятник Турману Мансону[5]. Я должен пойти и увидеть его. Он мой самый любимый игрок “Янкиз”!»

Мы стояли на светофоре, поэтому я начал вылезать из машины. «Эй, стой, – сказал мой приятель Эд. – Завтра приедем, когда будет открыто. Прогуляемся по стадиону, и все посмотришь».

Но ждать завтрашнего дня я не собирался. Памятник было видно из окна машины. Если бы он мог говорить, он бы позвал меня к себе. Эд знал, что я в стельку пьян, поэтому быстренько заблокировал двери. Мудрый ход, но я не привык, когда мне отказывают. Когда в детстве мама что-нибудь запрещала, я либо ее уламывал, либо тупо игнорил. Когда все лейблы говорили нам, что Anthrax – невостребованная группа, я слал их на хуй. Когда все говорили, что группе настал конец, потому что гранж и альтернативный рок смели металл с лица земли, мы нашли способ выстоять. Слово «нет» отсутствовало в моем словарном запасе, поэтому в подростковом возрасте меня прозвали Скоттом «НЕ» Яном.

Возвращаясь домой с «Поля Легенд», я все думал, как бы вернуться на стадион и заценить памятник. Я решил, когда мы приедем к Эду, Хезер отвезет нас обратно на стадион. Она тоже не пила, но, в отличие от Эда, была готова к авантюрам.

Когда мы приехали домой, было уже часа три утра, и Эд сразу же пошел дрыхнуть. Я уломал Хезер, которой все равно нечем было заняться, отвезти нас обратно на стадион втихаря от Эда. Она видела, как я хочу туда поехать, и согласилась. Она припарковалась у забора перед стадионом и осталась в машине, а мы с Анджелой перелезли через ворота и прошли на территорию. Я сразу же ломанулся к памятнику. Он был залит серебряным лунным светом, отчего Мансон выглядел как божество. Теперь у него были частные посетители, и выглядел он гораздо круче, чем при обычном дневном свете и кучке глазеющих туристов с фотиками. Уверен, Мансон почел бы за честь, что один из его преданных фанатов из кожи вон лезет, чтобы разделить столь личный момент с кумиром и другом. Конечно же, я тоже был пьян. Я сделал несколько фоток, а затем уломал Анджелу пойти со мной заценить стадион.

Мы вошли и спустились по рядам к пышному зеленому травянистому полю. Я стоял на основной базе и представлял себя в полосатой форме с битой в руках, вселяя страх в Джима Палмера, питчера «Ориолс». Я видел, как мяч соскальзывает с его загрубелой руки и летит на базу. Я замахнулся и попал в цель. Мяч пролетел мимо первого отбивающего Эдди Мюррея и устремился в дальнюю часть поля. Я рванул с места, по-настоящему. Оббежав все базы, я в последнюю секунду приземлился в подкате. Поймал!

Я носился по полю и орал: «Это потрясающе!», и уломал Анджелу носиться вместе со мной по базам. Мы бегали от базы к базе и смеялись как дети, и никто не мог нас остановить. Я оббежал третью базу и в подкате приземлился возле основной. Мне потребовалась минута, чтобы прийти в себя после столь потрясающего маневра. Я медленно встал, отряхнулся и увидел этот круг на поле. Он был сделан из толстой тяжелой резины, и на нем был огромный логотип «Янкиз» – бита с кепкой. Я решил, что он прекрасно будет смотреться в нашей студии в городе Йонкерс перед моим усилителем, и я смог бы, стоя на нем, записывать все свои гитарные партии, демонстрируя тем самым свою преданность «Янкиз».

«Мне нужна эта хрень!» – промямлил я, понятия не имея, как притащу почти стокилограммовый кусок резины в аэропорт, а потом в самолет в Нью-Йорк. Я поднял его с одной стороны, но он был настолько тяжелым, что я смог лишь наполовину поднять его от земли. Я пытался его свернуть. Трава была влажная, и я поскальзывался и падал. Я несколько минут боролся с этой штуковиной, но руки устали, я сдался и оставил ее в покое.

«Валим отсюда», – сказал я. Мы вышли, и возле припаркованной тачки Хезер я заметил мигающие огоньки ждавшей нас полицейской машины. Я был настолько пьян, что совершенно не чувствовал нашей вины. А что мы сделали? Немного пробежались по базам. Ничего же не сломали. И я ничего не украл.

Мне как-то и в голову не пришло, что, может быть, стоило перелезть через другой забор и съебать оттуда. Но нет – мы вышли через главный вход. Ворота, через которые мы перелезли, были открыты. Там стояли гольф-карты, охранники и три полицейских тачки. Хезер сидела на обочине. Мы вышли, я помахал ей и, широко улыбаясь, сказал: «Привет». Коп схватил меня, швырнул на капот машины, заломил руки за спину и надел браслеты. Затем схватил Анджелу и тоже надел ей наручники. Я был в шоке и спросил:

– Какого черта?!

– Ебало завали, – рявкнул коп.

– А что такое? – протестовал я. – Я ведь ничего не сделал.

Коп швырнул меня на обочину и сказал:

– Серьезно? А кто влез на территорию стадиона, придурок? Хочешь сесть за воровство?!

– Воровство? Я же ничего не брал.

Затем один из полицейских сказал мне, что у них есть запись, на которой я пытаюсь стащить круг.

Я еще не протрезвел, поэтому был достаточно смел и сказал: «Ну да, но я же ведь не украл! Я оставил его там! Я выпишу чек, дам бабки. Скажите, сколько он стоит. Я дам столько, сколько нужно, и можете оставить его себе!»

Копы рассмеялись и ушли. Совершенно обескураженный, я сидел в наручниках. Я посмотрел на Анджелу, а она лишь сказала: «Блядь, у нас большие неприятности».

Хезер не арестовали, потому что на территорию стадиона она так и не зашла. Ее отпустили домой. Она сказала, что разбудит Эда и нам найдут адвоката. И уехала.

Мы с Анджелой сидели, не зная, что делать, как вдруг один из полицейских подошел ко мне и сказал:

– Слушай, а ты разве не тот парень из группы Anthrax?

– Да, да, это я! – Иногда неприятно, когда узнают на людях. Это было послание свыше.

– Ты че творишь, чувак? – спросил он.

Я объяснил, что я – дикий фанат «Янкиз», нажрался и хотел посмотреть стадион, поскольку слышал, что там стоит памятник Турману Мансону. Слово за слово, решил оббежать базы. «Можешь как-нибудь меня отмазать? Меня ни разу в жизни не арестовывали».

Он сказал, посмотрит, что можно сделать. Поговорил с остальными копами. Одна из машин уехала. Я решил, что это хороший знак. Мой коп разговаривал с охранниками стадиона. Через двадцать минут парни из стадиона уехали на своих гольф-картах. «Да! Давай, дружище!» – подумал я про себя. Я решил, что он вытащил нас из этого дерьма и в знак благодарности я отправлю ему кучу нашего мерча. Затем вернулся охранник. Хороший коп подошел ко мне и сказал: «Ладно, есть хорошая новость и плохая. С какой начать?»

– Плохая?

– Я поговорил с коллегами, и они не против, чтобы я отвез тебя к другу. Им до тебя нет никакого дела. Меньше бумажной волокиты. Я сказал им, что ты в группе играешь.

– И это плохая новость? Что ты меня отпускаешь?

– Нет, – объяснил он. – Охранник стадиона сказал, что вынужден позвонить менеджменту. Они не могут все просто так оставить.

А вот и плохая новость. Они позвонили владельцу «Янкиз» Джорджу Штейнбреннеру, который жил в Тампе. Было пять часов утра, и если вам известен этот человек, он тот еще скряга. Не просто так его прозвали Генералом, Фюрером и Кайзером. У меня душа в пятки ушла. Не с тем я, блядь, связался. Штейнбреннеру сказали, что я гитарист популярной группы и просто прикалывался, а бывший владелец «Янкиз» сказал: «Да мне насрать, кто он. Все равно на нары сядет».

Я сказал своему копу, в которого быстро терял веру: «Ладно, а хорошая-то новость какая? Можешь нас где-нибудь высадить, а потом мы все уладим?»

«Нет, не могу, – ответил он. – Все уже в протоколе. У меня будут большие неприятности. Уже звонили копам, и составлен акт. Ты под арестом».

До того момента это был словно дурной сон, и вдруг, когда алкоголь начал выветриваться, я пришел в себя. Ничего хорошего я пока не услышал. А потом коп объяснил, почему мне повезло. Он должен был отвезти меня в центр и посадить за решетку с тридцатью психами – от маньяков до насильников. Фактически он говорил: «Вы с этой симпатичной девахой сядете в клетку с жесткими преступниками, и, если фартанет, тебя только выебут в жопу».

«Послушай, я не собираюсь везти тебя в центр», – сказал он. Это и была хорошая новость. Он отвез нас в какой-то крошечный городок в захолустье Хиллсбро Каунти, где находился вытрезвитель и все отсыпались после вождения в нетрезвом состоянии. Место напоминало школьную столовку со столами и стульями, где в отрубе лежали несколько с виду безобидных чуваков. Нас оформили, и, несмотря на то что это все же было лучше тюрьмы, там было отвратительно. Работники вытрезвителя плевать хотели, кто ты и как тебя зовут, да оно и понятно. Может быть, если бы они были фэнами Anthrax, им было бы не все равно, но никто из тех, с кем я разговаривал, понятия не имел, кто такие Anthrax. Для них я был очередным нарушителем. Коп, который нас туда привез, пожелал нам удачи и уехал.

Я сидел там некоторое время, а потом меня привели в офис, взяли отпечатки пальцев и сделали фото. Попросили раздеться и дали оранжевый комбинезон с надписью: «Тюрьма округа Хиллсбро» на спине. Анджеле дали такой же, и про нас будто забыли.

«Когда можно будет позвонить? Как внести залог? Что делать?» – спросил я. Тишина. Я не знал, что делать, и никто со мной не разговаривал. Наконец одна милая леди сказала: «Да дадут тебе позвонить». Она сказала, что в тюрьме есть телефон и заключенные могут пользоваться им в любое время, но при условии, что звонок будет за счет получателя. Я ее поблагодарил. Поклялся ей, что меня никогда не арестовывали и я не засранец. Я лишь хотел вернуться домой. Но она считала, что и так сболтнула лишнего.

Дело в том, что они такое каждый день слышат, поэтому даже не реагируют. Мне стало жаль Анджелу. Ведь я втянул ее в это дерьмо. Ей этот Турман Мансон на хер не сдался, а теперь из-за меня, мудака, она за решеткой. Я еще раз извинился. Она не злилась. «Ты не виноват. Не надо было идти, – сказала она. – Сама носилась, как идиотка».

На часах было уже 6:30 утра, и я решил позвонить отцу. Еще до того, как он услышал мой голос, ему сказали: «Вам звонят из исправительного учреждения. Согласны на платный звонок?» Я чувствовал, что известие его немного потрясло. Он сказал: «Алло?»

– Пап, это я…

– Скотт?!

Затем тот голос снова сказал: «Вы согласны оплатить звонок?» Отец принял звонок, и я объяснил, что сижу в тюрьме Тампы. Сказал, что мне нужен адвокат, чтобы заполнить кучу бумаг или выйти под залог, и это нужно сделать до 11 утра, иначе я застряну здесь еще на день.

Он спросил, почему меня арестовали, и я сказал, что влез на территорию бейсбольного стадиона.

– Тебе сколько лет? – спросил он.

– Пап, мне нужно заполнить бумаги и…

– Лет тебе сколько? – повторил он.

Я вздохнул:

– Тридцать четыре, сам знаешь.

– Может быть, пора уже взяться за ум? – сказал он. Но он согласился тут же позвонить своему адвокату. Оказалось, что в этом не было необходимости, потому что Хезер вернулась домой к Эду, разбудила его и сказала, что нас арестовали. Поэтому Эд уже успел собрать нужные бумаги и внести залог. Когда я поговорил с отцом, Анджела позвонила сестре, и Хезер сказала, что к 11:30 нас выпустят.

Прежде чем мы ушли, нам сделали прививки от туберкулеза, потому что в тюрьме была эпидемия, и если бы нам не сделали прививки, никто не давал нам гарантий, что мы не заболеем. Поняв, что выхожу на свободу, я стал вести себя дерзко и самоуверенно. Я сказал, что никакие прививки делать не собираюсь. Медсестра объяснила: если не сделаю прививку, буду торчать здесь как минимум еще один день. Нам сделали прививки. Вскоре после этого у меня скрутило желудок. Не знаю, что это было: реакция на лекарство, невероятное количество бухла в моем организме или же просто стресс, который я испытывал с момента ареста, но я понял, что мне срочно нужно посрать – нужно было высрать все это дерьмо. Но никаких сортиров я не видел, за исключением одного в середине комнаты прямо у всех на виду. Тихонечко попердывая, я доковылял до медпункта, где мне сделали прививку, поскольку мне показалось, что там был туалет. Дверь была открыта. Я увидел сортир. Слава тебе, господи!!!

Я сказал крупной пожилой женщине-медсестре, что мне нужно воспользоваться туалетом. Я вежливо спросил, можно ли зайти.

– Туда иди! – сказала она, указав на запачканный обоссанный сортир в главной комнате.

– Нет, я для этого сюда и пришел, – простонал я. – Можно мне в этот, чтобы никто не смущал?

Она просверлила меня взглядом и отрезала: «Да хрена тебе лысого! Этот туалет для персонала».

Я вернулся и сел рядом с Анджелой. Я ничего ей не сказал. Вместо этого я испытал силу воли, достойную «Оскара». Я старался отвлекаться, чтобы не обосраться прямо там, и проявил запредельный уровень собранности. Не собирался я садиться на этот грязный сральник перед толпой людей, некоторые из которых были фэнами Anthrax и подметали в тюрьме. Эти парни были заключенными, которые должны каждый день чистить камеры алкашей. Они услышали, что я здесь, и были рады взглянуть одним глазком, улыбнуться и кивнуть. Не мог же я просто взять и посрать перед ними. Я три ебучих часа сидел со сжатыми ягодицами и свернутым в узел желудком. Боль была невыносимой, но я и виду не подавал.

Наконец в 11 часов утра назвали наши имена и вывели на улицу. Нас ждали Эд с Хезер. Они спросили, что нам нужно, и я реально хотел вернуться домой к Эду, принять душ и что-нибудь сожрать. К тому моменту уже все раструбили. Эд включил радио «98 Рок» в Тампе, и я услышал голос диджея: «Скотт Ян, если ты в городе, позвони нам. Мы хотим знать, что произошло».

Я чуть на месте не обосрался, но сдержался и не сказал ни слова. Мы вернулись к Эду, и я тут же пошел в ванную комнату, включил душ, сел на чистый сияющий стульчак и навалил огромную кучу дерьма. Удивительно, что унитаз не взорвался и дерьмо не полилось через край. Из меня все вылилось; это было невероятное облегчение. Мне стало гораздо лучше, и я поехал в студию Universal разведать обстановку. Меньше всего я ожидал, что на меня начнут показывать пальцем и орать: «Эй, ты спиздил фирменный круг!», но слухи разлетаются быстро.

Я позже расскажу, как очистил свое имя и уладил вопросы с Джорджем Штейнбреннером. Всему свое время. Только заметьте, тот случай со стадионом был для меня аномалией. Это был мой первый и, безусловно, последний арест. Я никогда не пытался привлечь к себе внимание и не был металлюгой-торчком, которому жить надоело. У меня хватает таких друзей, и мне нравится с ними выпивать и слушать их истории. Но я не такой. Я никогда не ширялся, не нюхал кокс, а с 1995 года не курю травку.

Я занялся музыкой не ради телок. А ради музыки. Конечно, были и телки, но не так, как у глэмеров 1980-х. Очень долгое время трэш слушали только чуваки, и если на концертах были телки, обычно их притаскивали парни. По сути, я сделал себе имя, вкалывая в поте лица. Да, было немало взлетов и падений, но Anthrax выстояли. Нам воздалось за наши старания, и вместе с Metallica, Slayer и Megadeth мы вошли в «Большую четверку». Но, несмотря на огромное уважение к каждому из ребят, моя история совершенно другая. У меня нет трагичных историй о насилии; о том, как меня бросили предки; как я спал на улицах и выбирал между очередной дозой и возможностью пожрать либо ввязывался в драки между бандами и разбивал о голову пустую «литрушку». Как говорит мама, в душе я хороший еврейский мальчик.

Я вырос в Куинсе, штат Нью-Йорк, хорошо учился и был помешан на комиксах, ужастиках и научной фантастике. Затем открыл для себя рок-н-ролл, и все изменилось. В этом плане я был похож на многих подающих надежды музыкантов, но во мне всегда была неугасимая энергия. С тринадцати лет я поставил себе цель найти музыкантов, с которыми бы играл, сочинял песни; цель подписать контракт, выступать и расти, расти, расти. Я был чертовски настойчивым, живучим и стойким засранцем. Каждый раз, видя преграду на пути, я использовал свой лазерный фокус, чтобы понять, как обойти проблему и двигаться дальше. Преодолевать трудности, справляться с переменами. Вокалисты и гитаристы приходили и уходили, а иногда и возвращались. Я продолжал заниматься своим делом. Моя история в Anthrax – история о целеустремленности, преданности, а иногда – удачах и невезении. История полна триумфов и трудностей, но одной драмой и борьбой не ограничивается. Я от души повеселился и понял, что музыкальный бизнес – самая безумная и непредсказуемая сфера на планете. Случиться может абсолютно все что угодно. Имея за плечами более чем тридцатилетний опыт гастролей и работы в студии, я собрал огромное количество веселых и поразительных случаев, касающихся моей группы, друзей, коллег и тех, кого встретил на жизненном пути с момента, когда впервые взял в руки акустическую гитару, и до выхода на сцену стадиона «Янкиз» на фестивале «Большой четверки». Когда дело касается Anthrax, я веду себя как настоящий мужик, и вот моя история.

Глава 1

Совсем мальчишка

Наступил последний день 1963 года. В 7 утра в больнице Ямайки[6], Куинс[7], я появился на свет. Начало многообещающее. Как ни странно, именно там находился легендарный «Дом Музыки», где творили историю Anthrax, Metallica и другие группы, сочиняя и репетируя свои самые первые трэшевые песни. Парни из Metallica даже некоторое время там жили. О, это были те еще трущобы. Приехав туда с Anthrax, я думал: «Боже, это же настоящий притон. Наверное, когда здесь жили мои предки, все было иначе». А может быть, и не было, и это лишь одна из трудностей, с которыми им пришлось столкнуться. Их, если что, было предостаточно.

Жизнь у предков была не сахар. Они были эмигрантами во втором поколении, и когда я был подростком, отец, Герберт Розенфельд, работал в ювелирном бизнесе, а мама, Барбара Хаар, занималась домом. Наверное, это одна из причин, почему мама была так несчастна. Не хотела она вести хозяйство. Она была не создана для этого, и ей не хватало терпения. Предки родом из рабочего класса и поженились совсем молодыми. Дед, Харольд Розенфельд, родился в 1908 году в Вустере, штат Массачусетс, а бабушка Сильвия родилась в 1912-м в Манхэттене. Они познакомились на южном берегу Бруклина, когда дед водил фургончик с мороженым «Хорошее настроение». Поженились они в 1938 году, и все лето он работал. Еще до рождения моих дяди и тети бабушка с дедушкой каждую зиму ездили на «Форде» во Флориду и жили там на деньги, заработанные дедом, – все равно что отпуск.

Отец со своей сестрой росли в четырехэтажном доме без лифта. Денег у них не было, даже когда дед устроился продавцом обуви, чтобы заработать лишнюю копейку. Он был трудягой, но роскошь они себе позволить не могли, и дед записывал в дневник каждый потраченный пенни.

Лена, бабушка по маминой линии, была из России, а ее муж, Мо, родился в 1902 году в крошечной польской деревушке Ниско, которой больше нет на карте. Во время Первой мировой войны немцы оккупировали деревню и начали истреблять мужское население. И когда дедушке было семнадцать, родители тайком вывезли его из страны. Он жил в Амстердаме с семьей, которая взяла его на работу бакалейщиком. Как только он накопил достаточно денег, чтобы купить липовое удостоверение личности, он «зайцем» проник на корабль до Нью-Йорка и плыл до острова Эллис. Он сошел с корабля и прождал в очереди с остальными беженцами, но когда на иммиграционном контроле увидели, что документы липовые, его развернули и отправили на корабле обратно в Амстердам. Еще около полугода он работал, чтобы сделать нужные документы. Затем сел на другой корабль, вернулся в Нью-Йорк, и на этот раз въезд одобрили.

Дед Мо был умным, но бедным как церковная мышь. Он поехал в Нижний Ист-Сайд, где располагалась еврейская община и в какой-то степени все держались вместе, – там он устроился бакалейщиком. Он вкалывал как ненормальный и быстро поднялся по карьерной лестнице. Почти в 20 лет у него уже был собственный продуктовый магазин на полуострове Рокэвей[8], и когда он заработал достаточно денег, перевез родителей. Они были строгими православными евреями, и для моей мамы это было странно, потому что она выросла в Куинсе, а в ее семье никто не был помешан на религии. На Рождество в доме у мамы даже была елка, пока не поселились бабушка с дедушкой. А потом вдруг мама оказалась под одной крышей с родителями своего отца, которые разговаривали только на идише и даже не пытались говорить на английском. Они были убежденными евреями. Они ненавидели жену Мо и мою маму, поскольку считали, что Мо достоин лучшего. И к детям относились плохо. Когда они вконец помешались на религии, мама решила, что с нее довольно, и пыталась сбежать, но ее всегда догоняли и приводили домой, а потом дед бил ее ремнем.

Тогда время было другое. Раньше за плохое поведение детей били. И это считалось нормой. Мне сложно в это поверить, потому что мои бабушка с дедушкой в нас с братом Джейсоном души не чаяли, но папе с мамой в детстве прилично доставалось. Отец однажды рассказал мне, как в детстве орал на друга, свесившись из окна. Его мать настолько обезумела, что схватила его, перевернула вниз головой и, держа за подмышки, высунула из окна четвертого этажа. А спалив дядю за кражей сигарет, бабушка прижгла ему руку на раскаленной плите. Когда дело касалось дисциплины, особо не церемонились. Никаких поощрений. Как говорится, пожалеешь розгу – испортишь ребенка.

Несмотря на сложное воспитание, родители не стали отрываться на нас с Джейсоном. Они были против насилия. Может быть, раз в сто лет, когда один из нас реально перегибал палку, нам прилетало. Но в детстве мне хватало повышенного голоса отца, чтобы испугаться до усрачки. Я бы с радостью сказал, что жизнь дома была уравновешенной, но это не так. Когда родители поженились, отцу было 22, а маме – 20, и она уже была беременна мной. Они не планировали ребенка, но раньше в таком случае женщина выходила замуж. В приличных еврейских семьях аборт не делали. Это было неслыханно – так что мне повезло!

Вскоре после моего рождения мама стала изменять отцу с мужчиной, который был любовью всей ее жизни, но отверг ее – звали его Ленни Хомский, и об этом узнал отец. Они на некоторое время разошлись. Мама начала сильно пить, а ее отец, Мо, пристыдил ее, заставив просить у папы прощения. Папа принял ее извинения, и они снова сошлись. Произошло это в 1964 году, разводиться было не принято. Лучше бы они порвали друг с другом. Мне кажется, их брак с самого начала был обречен.

Когда мне было три года, мы переехали во Флориду, потому что отца несправедливо обвинили в краже бриллиантов в компании, где он работал – «Ювелирной Гарри Уинстона». Он провалил тест на полиграфе, потому что отец непригоден для тестирования – он бы все равно его завалил, – поэтому его уволили, хотя он ничего не украл и никто ничего не видел. Ему поступило другое предложение, от семьи из Флориды, работать в «Ювелирной Майера» в Майами, чинить и калибровать кольца. Родители думали, смена обстановки пойдет семье на пользу. Я почти совсем не помню время во Флориде, за исключением первого яркого воспоминания в июле 1966 года.

Может быть, это было предвестием проблем, которые обрушились на нашу семью. Ладно, ничего драматичного. Меня ужалила пчела. Аллергии не было, но боль была адская, и я никогда не забуду тот день. Мы жили в многоквартирном доме, и сзади были стеклянные раздвижные двери на улицу. Рядом с бассейном была травянистая лужайка, и я гулял босиком по траве. Пчела сидела на клевере, и я наступил прямо на него. Она ужалила меня не сразу. Она взлетела, и я побежал. Помню, думал: «Сейчас прыгну в бассейн, и она меня не достанет», но не успел, и пчела ужалила меня прямо в ухо. Я чуть не оглох и тут же закричал, потому что почувствовал шум и боль в ухе. С тех пор я на всю жизнь возненавидел различных жалящих насекомых. Ненавижу пауков, а когда вижу осу, хочется ее убить. Пчел я стараюсь избегать. К счастью, жало выдавили и ничего серьезного с ухом не случилось, потому что барабанная перепонка осталась цела. Ухо опухло и ужасно болело.

Мама ненавидела Флориду и рвалась вернуться в Нью-Йорк. А отцу нравилось. Но судьба распорядилась так, что кто-то в компании отца украл несколько драгоценностей, и босс заставил всех пройти проверку на полиграфе. Отец объяснил, что произошло в Нью-Йорке. Однако его все равно проверили, и, естественно, он снова завалил тест, поэтому босс – он работал на мафию, покупавшую и продававшую элитные драгоценности – уволил отца и сказал: если узнает, что папа вор, скормит рыбам. Отец был возмущен и ушел, хлопнув дверью. Позже его босс узнал, что брюлики украли его секретарша и ее дочь, сидевшие на тяжелой наркоте. Но отец его так и не простил.

Как только папу уволили, он вернулся в Нью-Йорк, и девять месяцев маме пришлось работать в булочной, чтобы помогать оплачивать счета. Отец устроился на другую работу, оценщиком в ювелирный бизнес братьев Джимбел, а затем стал менеджером производственного отдела и скупщиком камней в компании Аарона Перкиса. До богатства по-прежнему было далеко, но, по крайней мере, появилась хоть какая-то прибыль.

Отец лез из кожи вон, чтобы сделать мать счастливой, но она всегда находила причину для недовольства. Тогда я впервые заметил, что родителям не нравится быть вместе. Когда мне исполнилось четыре или пять, мама казалась странной и отчужденной. Она делала все, что должна была делать мать, заботившаяся о двух детях, но даже в том возрасте я видел, что радости она не испытывала. Став старше, я понял, что она не хотела быть домохозяйкой и ей не нравилось проводить время с отцом. А потом я понял, что она пила.

Я знал лишь, что в доме был алкоголь. Она налегала на шотландский виски, и это было ее проблемой. Позже я узнал, что она еще и таблетки принимала – метаквалон, валиум, таблетки для похудения. Все, на что могла достать рецепт, лишь бы забыться. Она была жалкой, потому что никогда не хотела быть с отцом. Она хотела быть с Ленни Хомским, но ради семьи приходилось идти на компромисс. Отцу, конечно, не позавидуешь. Мне было четыре года, и пока мне не исполнилось одиннадцать и родители не разошлись, в доме всегда чувствовалось напряжение. Сомневаюсь, что они когда-нибудь друг друга любили. Но почему-то они решили, что второй ребенок улучшит их отношения, и спустя три с половиной года после моего рождения мама родила Джейсона, за которого я стал нести ответственность, и все детство он был моей правой рукой.

Несмотря на то что с мамой было сложно, были и светлые моменты. Когда мне было четыре года, она читала мне журналы MAD[9]. В детстве у нее были все выпуски, но моя бабушка убирала у нее в комнате и выбрасывала их. Кто знает, сколько бы они сегодня стоили.

Еще мама очень любила фильмы ужасов. Ей нравились ужастики. В Нью-Йорке утром по субботам и воскресеньям местный канал WPIX показывал «Жуткий театр», а по WNYC можно было увидеть ужастики. И часто вместо мультиков в субботу утром мы с мамой смотрели ужастики. В основном это были старые черно-белые фильмы про монстров компании Universal – «Франкенштейн», «Человек-волк», «Дракула», и мне они нравились еще с четырех или пяти лет.

Когда вышел фильм «Нечто», мама сказала: «В моем детстве это был самый страшный и жуткий фильм. Все его боялись». Мы начали его смотреть, и я готовился подпрыгнуть и бежать из комнаты в страхе – только он был совсем не страшный. Я сказал: «Мам, похоже на ходячий овощ. Как это может напугать? “Человек-волк” гораздо страшнее», а мама ответила: «Скотт, в 1950-х это было страшно».

Дело в том, что меня ужастики никогда не пугали. Мне они нравились и до сих пор нравятся, но я всегда знал, что все это не по-настоящему. Меня и сегодня фильмы не пугают. Хотя книги иногда пугают до усрачки, потому что все действия и диалоги происходят в голове. Это совершенно другая реальность. Ты создаешь собственные образы, и когда случается что-нибудь ужасное, по телу проходит дрожь и душа в пятки уходит. Поэтому Стивен Кинг всегда был одним из моих любимых писателей. «Сияние» напугало меня до такой степени, что я до сих пор не могу идти по коридору отеля без мысли о том, что меня схватят какие-нибудь жуткие призраки-близнецы.

Раз уж на то пошло, в классических фильмах я чувствовал эмоциональную связь с монстрами. Только не с Джейсоном из «Пятницы, 13-е» или Майклом Майерсом из «Хэллоуин» – они были безмозглыми бессмертными психопатами. И, конечно же, охренительными. Но монстр Франкенштейна очень грустный. Он уже был мертвым, его воскресили, а потом он преследовал и всех ненавидел, и он уродливый и страшный. Он всего лишь хочет, чтобы его оставили в покое, а его все доебывают и издеваются. Мне всегда было жалко таких монстров. Лон Чейни-младший в фильме «Человек-волк» вызывал такие эмоции в гриме или без него. Он играл Ларри Тальбота, на которого в полнолуние нападает оборотень, и Ларри его убивает, но в драке оборотень успевает его укусить, поэтому Ларри становится оборотнем и каждое полнолуние сам превращается в волка. Он вызывает столько сочувствия, потому что не заслужил такой судьбы. Он не хотел убивать людей, будучи человеком-волком, он себя совершенно не контролировал. С Дракулой совсем другая история. Его было не жалко – он был вампиром и пил кровь. Дракула был моим самым нелюбимым персонажем из фильмов компании Universal.

Мы тогда об этом не знали, но на психологическом уровне мы с братом больше симпатизировали персонажам, которым в жизни пришлось несладко. В детстве мы как могли пытались отгородиться от недовольства родителей. Как и Франкенштейн, мы лишь хотели, чтобы нас оставили в покое.

Мы жили на Бэйсайде, Куинс, в Бэй-Террас[10], пока мне не исполнилось восемь. Это была еврейская часть города, где жила верхушка среднего класса и богачи. Мы-то, разумеется, к ним никакого отношения не имели. Мы жили на бульваре Белл в доме на две семьи. Мы жили с одной стороны, а с другой – вторая семья. Но прямо в конце улицы громоздились гигантские особняки. И зимой мы брали лопаты для уборки снега, шли и предлагали за 20 баксов почистить подъездную дорожку. Мы нехило наживались – по меркам детей предподросткового возраста. У меня была куча друзей в том и соседнем районах. Все друг друга знали. В остальной части Бэйсайда жили ирландцы, итальянцы, немцы и там были все, от низшего среднего класса до несметно богатых.

Примерно в 1972 году мы уехали из Куинса, и я очень расстроился, потому что сразу же после третьего класса уехал от всех друзей. Мы перебрались в Сифорд, Лонг-Айленд, и в четвертый класс я пошел в новую школу. Да, мне было хреново, но маме было куда хуже. У отца были добрые намерения. Мы снимали дом в Куинсе, и вдруг папа смог позволить себе купить дом в Лонг-Айленде, поэтому мы следовали за американской мечтой. У нас был задний дворик и подъездная дорожка к дому. Но мама еще больше чем я, не хотела уезжать из Куинса и оставлять друзей. Отец хотел, чтобы она сменила обстановку и могла бы стать счастливее. Но вышло только хуже. В Сифорде она впала в глубокую депрессию, и вот тогда ее жизнь превратилась в настоящий мрак. Она не была мамой из «Степфордских жен». Она стала больше выпивать, пить больше таблеток, и ее даже начали посещать мысли о суициде. Я прекрасно помню, как она устраивала истерики, плакала или кричала на нас с братом. Она срывалась и слетала с катушек, и мы старались не действовать ей на нервы. Иногда, каким бы я заботливым ни был, а я действительно был заботливым и деликатным засранцем, она выходила из себя, и я попадал под раздачу и потом буквально бежал со всех ног. Помню эти дивные моменты, когда она кричала на меня за что-нибудь, а я разворачивался и драпал от нее из гостиной в коридор, надеясь скрыться в своей комнате, и однажды получил по спине чем-то тяжелым. Ноги разъехались, и я упал, но успел подставить руки, чтобы смягчить падение. Я быстро встал, хватаясь за спину, пытаясь понять, что это было, и увидел, как в конце коридора стоит мама и плачет. Я тоже плакал, спина жутко болела, и я понял, что мама в меня чем-то кинула. Она вопила в истерике и извинялась, и на полу я увидел разбитую керамическую кофейную чашку (ее давали в подарок, если покупал на 5 баксов). Я просто добежал до своей комнаты и захлопнул дверь. Мама держалась в стороне, и я избегал ее, пока не пришел отец и мы не сели ужинать. Она обо всем рассказала отцу, и ее мучила совесть, а позже тем же вечером, после того как мы с Джейсоном легли спать, разговор перерос в очередной громкий скандал. Физически я был в норме; но психика была на грани, и сегодня я понимаю, что, вероятно, это была причина свалить из сраного дома и перестать трепать себе нервы.

В Сифорде мы с Джейсоном большую часть времени проводили в подвале с игрушечными фигурками, читали комиксы и прятались от родителей, которые вечно собачились. Подвал был нашей Крепостью Уединения, нашим Убежищем. Мама выглядела жалкой и безумной, вечно срывалась, а отец целыми днями торчал на работе. Потом был ужин в напряженной обстановке, и мы с братом играли и шли спать. С 1973-го по 1975-й, – когда родители наконец разошлись и мы с мамой и братом вернулись в Куинс, – был самый беспокойный период моего детства. Дети, с которыми я зависал, когда ушел из дома, были моими ровесниками и немного старше. А некоторые пятиклассники уже начинали выпивать, курить травку и гулять допоздна по пятницам и субботам. Я был для этого слишком мал. Однажды я пошел с ними, и молодые ребята пили «отвертку» – апельсиновый напиток и дерьмовую водку. Я попробовал, и у нее был ужасный вкус. Но десятилетние и одиннадцатилетние пацаны нажирались с этого дерьма каждую неделю.

Они спрашивали: «Идешь с нами?», и я обычно отвечал: «Не-е-е». Некоторые из них говорили: «Перестань быть ребенком. А что ты будешь делать? Домой пойдешь, в солдатиков своих играть?»

Я не хотел признаваться, но так и было. В этом сказочном мире я забывался, потому что вокруг творились хаос и бедлам. Дети нажирались, а я к этому был еще не готов. А дома родители постоянно орали друг на друга, и мама швыряла стаканы и посуду. В подвале с братом я чувствовал себя гораздо спокойнее и безопаснее.

Разумеется, родители нас любили, но поощрений и нежностей не было. Отец работал в городе, даже когда они с мамой жили вместе. Поэтому мы видели его только за ужином и по выходным. А мама сидела дома и съезжала с катушек, когда мы возвращались из школы. Иногда она напивалась, злилась и кричала, жалуясь на жизнь, и винила во всем нас. Иногда у нее начинались приступы гнева, и она швыряла наши игрушки. У нас была кабинка с Джо Аполлоном. То ли я, то ли брат в очередной раз чем-то не угодили маме, и она закричала: «Придет отец и вам задаст!» Потом взяла мою игрушку и швырнула в стену в гостиной; кабинка Джо разбилась в дребезги.

«Новую мне, блядь, купишь, – подумал я про себя. – Ты сломала моего Джо!»

Глава 2

Главное – музыка

В доме было спокойно, только когда родители слушали музыку. Никто из семьи не зарабатывал музыкой на жизнь, но папа в какой-то момент в 1950-х пел «ду-уоп» на улице вместе с Полом Саймоном и Артом Гарфанкелем (до того, как они стали дуэтом Simon & Garfunkel), которые ходили в ту же школу, что и мой отец. У предков были записи вроде саундтрека к фестивалю «Вудсток», Нила Даймонда, Элтона Джона, Кэрола Кинга, братьев Дуби, Боба Дилана и Команды. Мне все это нравилось, но агрессивную музыку я открыл для себя только в семь, когда услышал Black Sabbath.

Дядя Митчелл, младший брат папы, был старше меня всего на десять лет, и я считал его крутейшим чуваком в мире. Когда мне было шесть или семь, мы приезжали в дом к бабушке с дедушкой, и я тут же шел в комнату дяди. У него были постеры Led Zeppelin и других рок-групп, крутые ультрафиолетовые постеры, большая коллекция винилов и куча комиксов. Я сидел, часами разглядывал его пластинки и думал про себя: «Это лучшее место на земле. Когда буду подростком, тоже буду собирать».

Однажды я просматривал его коллекцию – Beatles, Дилана, Rolling Stones – и увидел первый альбом Black Sabbath. Я посмотрел на обложку и подумал: «Что это?» В лесу стояла жуткая ведьма. Я спросил у Митча: «На что я вообще смотрю?», и он сказал: «Это Black Sabbath. ЛСД-рок». Я спросил: «А что такое ЛСД-рок?» Я понятия не имел, что такое ЛСД. И никто эту музыку «хеви-металом» не называл.

Он поставил пластинку. Начинается со звуков дождя и громкого зловещего колокольного звона. Потом вступает жуткий тяжелый гитарный рифф Тони Айомми, который, как я потом узнал, был первым известным тритоном в роке. Разумеется, я испугался – и пребывал в восторге. На меня смотрели постеры с черными пантерами с сияющими глазами и таращились зловещие колдуны. А потом этот парень с гнусавым голосом ведьмака начал петь о Сатане и душераздирающим криком просить бога о помощи. Я не понимал, что происходит, но хотел услышать больше.

У дяди Митча были тонны комиксов, и я приходил к нему в комнату, сидел и читал. Он открыл для меня великих героев Marvel и DC: Невероятного Халка, Фантастическую четверку, Человека-паука, Капитана Америку, Мстителей, Людей-Икс, Тора, Конана, Бэтмена, Супермена, Флэша, Лигу Справедливости. Я просто терялся в этих мирах, созданных Стэном Ли, Джеком Керби, Стивом Дитко, Нилом Адамсом, Джимом Стеранко и всеми великими писателями и художниками серебряного века. Тогда комиксы стоили 12 или 15 центов, поэтому каждую неделю я приходил в этот «магазин сладостей» и тратил все карманные бабки.

К счастью, когда мама впадала в бешенство, папа всегда был рядом со мной и братом. С отцом зависать было прикольно. У него, в отличие от мамы, был совершенно другой темперамент. Он был уравновешенным, добрым и спокойным. Он повышал голос, только если в этом была крайняя необходимость. Он был опорой, и я ему очень благодарен, поскольку он научил меня быть спокойным и справляться со стрессовыми ситуациями. Если бы отец был таким же нервозным, как мать, я бы давно загремел в психушку. При любой возможности папа брал нас с Джейсоном кататься на лыжах и на бейсбол.

Мы начали ходить на старый «Янки-стэдиум» в 1972-м и потом видели несколько их игр. Это странно, потому что, живя в Куинсе, мы, по идее, должны болеть за «Метс»[11]. Отец даже не был фанатом «Янкиз». Он болел за «Доджерс»[12]. «Янкиз» как раз были его врагами. Наверное, поэтому я и стал болеть за «Янкиз». Надоело слушать о бруклинских «Доджерс», которые, конечно же, уже были «Доджерс» из Лос-Анджелеса, поэтому мне были близки соперники «Доджерс».

Все считают «Янкиз» командой мирового класса: они были в Мировой серии[13] сорок раз и выиграли 27 из них – больше, чем любая другая команда в Главной лиге бейсбола. Но когда я был мелким, «Янкиз» играли дерьмово. Они играли отвратительно до 1976 года. Но ходить на бейсбол было круто. Это был совершенно другой мир. При каждом ударе битой по мячу тысячи пришедших громко болели за команду в полосатой форме. Классная форма. У «Метс» были нелепые цвета. «Янкиз» обладали классом.

Мне не просто нравилось смотреть бейсбол. Мы с друзьями любили в него еще и играть. Начали со стикбола[14], в который играли ручкой от метлы и теннисным мячом. Когда я учился в 169-й школе в Бэй-Террас, постоянно играл после уроков, и у меня неплохо получалось. Рядом было поле для стикбола, и на стене были нарисованы ворота. Поэтому я попал в Малую бейсбольную лигу, где играл несколько лет. Обычно играл на второй базе или между второй и третьей. Одной из моих ролевых моделей был Фредди Патек, игравший за «Канзас-Сити Ройалз», а ростом он был всего 168 см. Раньше среди спортсменов было полно низкорослых ребят, поэтому у меня была надежда.

Несмотря на всю значимость Black Sabbath в моей жизни, Элтон Джон оказал на меня в детстве огромное влияние. В доме у нас были все его пластинки, и в 1974 году, до того как родители окончательно разошлись, мы всей семьей пошли на концерт в Колизее «Нассау» во время тура «Goodbye Yellow Brick Road». Во время выступления вырубилось электричество, но все равно было офигительно. Элтон постоянно менял костюмы, и я, смотря на него, понял, что можно развлекать толпу не только музыкой. Песни были отличные, но он был чересчур театральным и играл на публику. В 1975 году мы пошли на концерт Пола Саймона, и это тоже было круто.

Как это ни странно, многим моим друзьям было плевать на музыку. Их не интересовали тусовки и покупка пластинок. Им были интересны только бейсбол и комиксы, что мне, безусловно, тоже очень нравилось. Но я хотел еще глубже погрузиться в музыку. В доме у папы всегда была акустическая гитара. Он редко на ней играл. Полагаю, он знал около трех аккордов, но я знаю, она где-то валялась. Я видел по телевизору группу The Who. Я узнал их, потому что одни из лучших песен были на пластинке родителей «Вудсток». И вот я смотрю их выступление, и Пит Таусенд начинает вращать правой рукой как пропеллер. Выглядело очень круто, и вот тогда я спросил родителей про гитару и сказал: «Хочу так же. Можно я буду брать уроки?»

Предки были не против, но играть на электрогитаре мне не давали. Отец настаивал, чтобы я начинал с акустики, и если он увидит серьезные намерения, я перейду на электрическую. Играть на гитаре меня учил высокий патлатый парень лет девятнадцати-двадцати. Звали его Рассел Александр, и я считал его крутейшим чуваком в мире. У него был «стратокастер»[15], а у меня была идиотская акустика. Вскоре он сказал папе: «Скотт прибавляет. Ему реально нравится». Так и было. Я играл каждый день и учил основные аккорды. Я научился читать музыку, зажимать струны и освоил элементарную теорию. Спустя несколько месяцев Рассел начал давать мне домашнее задание. Я занимался раз в неделю, и приходилось практиковаться и писать аппликатуры, чего я терпеть не мог, потому что это было ужасно скучно. Я просто хотел играть.

Каждый раз, когда приходил Рассел, я говорил: «Научи меня играть “Whole Lotta Love”. Покажи, как играть “Pinball Wizard”». Я всего лишь хотел учить песни. Мне было плевать на гаммы, которые приходилось выписывать на бумаге. Он расстраивался и говорил: «Послушай, тебе для начала надо научиться…» Я отвечал: «Хочешь сказать, все ребята в группах знают эту хрень и разбираются в теории?»

– Да, знают, – сказал он.

– Не уверен, – ответил я со скептицизмом непослушного подростка. Да быть не могло, чтобы все эти крутые рок-звезды сидели и годами учили теорию.

Еще некоторое время я ходил к Расселу, и он научил меня играть несколько песен на акустике. В третьем классе на шоу талантов в начальной школе в Лонг-Айленде я сыграл «Blowin’ In The Wind» Боба Дилана, песню Джима Кроче «Bad, Bad Leroy Brown» и песню Surfaris «Wipe Out». Только я, моя акустическая гитара и микрофон в аудитории. Все хлопали. Я был совсем пацаном. А что им делать? Освистывать? Но я идеально знал песни.

И когда я уже полгода играл на акустике, отец сдержал обещание. Отвел в музыкальный магазин в Куинсе на Юнион Тернпайк и купил подержанный Fender Telecaster Deluxe 1972 года. Гитара была кофейного цвета с черной накладкой. Жаль, ее больше нет – сегодня бы она стоила не меньше девяти кусков. Вероятно, я продал ее году в 1978-м, потому что очень хотел Fender Statocaster. Я тогда ни хрена в этом не смыслил, и внешне «Телекастер» мне не нравился. А «страты» выглядели круто, и гитары Les Paul тоже. Никто из моих любимых гитаристов на «теле» не играл. К тому же «страт» мне нравился формой. Он был более гладким и менее фолковым. Я скопил немного денег и вернулся в магазин, где мы приобрели «теле», и там был натуральный деревянный «страт», который я очень хотел. Поэтому я обменял свой «теле» и доплатил двести баксов. Вот так я приобрел новое оборудование, которым пользовался много лет – даже в годы становления Anthrax в начале 1980-х. Я всегда покупал и продавал оборудование, пытаясь достать больше, лучше или выгоднее.

Купив первый «теле», я сказал предкам, что уроки мне больше не нужны. Я хотел учиться сам. Я достаточно смело заявил: «Не хочу звучать, как учитель. Хочу играть по-своему», поскольку боялся, что они заберут у меня гитару. Сработало! Родители согласились предоставить мне свободу.

Я уже очень хорошо умел играть основные аккорды и на слух не жаловался, поэтому ставил записи и пытался врубиться в последовательность аккордов – я играл почти все партии, кроме соло. И я решил, что мне нужен усилитель получше. У меня был мелкий Fender Deluxe. А я хотел Twin Reverb, потому что он был больше, но слишком дорогой. Я купил гитарный процессор, педаль Electro-Harmonix Big Muff. Подключил ее через Fender Deluxe и уверен, она звучала отвратительно, но тогда мне казалось, что я крут.

У отца в Лонг-Айленде жил двоюродный брат Эдди, который, как и Митч, был меня всего на 10–12 лет старше и находился километрах в трех от нас, поэтому я его часто видел. Он был байкером и жил в доме с кучкой других байкеров. В подвале у них было оборудование для репетиций с барабанной установкой и несколькими усилителями, и они спускались и играли. Когда мне было восемь или девять, я сидел с ними и наблюдал. У них были Les Paul, Gibson SG и «страты», «квакушки»[16] и гитарные процессоры. Эти патлатые бородачи в кожаных жилетках подключали гитары и зажигали. Ничего круче я не видел и еще больше захотел играть сам.

Мне нравились «Битлз», Элтон Джон и Саймон с Гарфанкелом, но для меня они, безусловно, были лишь развлечением, вроде комиксов или ужастиков. Лишь в сентябре 1975-го я услышал песню «Rock and Roll All Nite» с альбома KISS «Alive!» и подумал: «Боже мой, это нечто совершенно другое». Я полетел словно мотылек на огонек. Когда вышел альбом, мы ехали в нашем желтом микроавтобусе «Форд Торино», и песню крутили по радио. Исполнителей я не знал. Никто не объявлял, и KISS я никогда не слышал. Но к концу песни уже подпевал. Предки орали на меня, чтобы я заткнулся, потому что группу они не знали и звучало слишком громко. Мне было ужасно интересно, кто же это, но диджей объявил следующую песню. Я подумал: «Блин, так и не узнаю, кто это был! Это была лучшая песня, которую я слышал, и я не узнаю, кто ее исполнял!»

Потом, в канун Хэллоуина, я смотрел днем телик, щелкал все пять каналов, которые у нас были, и остановился на ток-шоу, гостями которого были четыре парня в гриме. Я понятия не имел, кто они и о чем говорили. А потом объявили: «А теперь свой хит с нового альбома KISS “Alive!” исполнят KISS с песней “Rock And Roll All Nite”». Очень странно, потому что мне, одиннадцатилетнему пареньку, совершенно не понравилось, как они выглядят. Я сказал Джейсону: «Это глупо. Кем они себя возомнили? Выглядят как идиоты. И это группа? Почему они так выглядят?» Я просто не мог врубиться. Элтон Джон был вычурным и эпатажным, но не одевался, как на Хэллоуин. Ребята из The Who грим и обувь на платформе не носили.

Через секунду KISS начали играть ту песню, которую я услышал в машине по радио, и у меня челюсть отвисла. Я повернулся и сказал: «Нужно прямо сейчас пойти купить этот альбом! KISS, KISS, KISS, KISS!»

Уверен, четыре миллиона других одиннадцатилетних ребятишек в тот самый момент делали то же самое. Информация дошла в наш мозг, и мы врубились в происходящее. В этом был смысл. Мы были запрограммированы, вот и все. Я три года маниакально слушал KISS, с 1975-го по 1978-й. Мне и другая музыка нравилась, но те три года я был фанатом KISS.

Они были подобны богам. Остальные группы пели о славе, гастролях, телках. Led Zeppelin пели о том, каково быть знаменитым, гастролировать и трахать телок. Rolling Stones и блюзмены писали о том, что бабы – те еще сучки и жизнь трудна. Но я уже знал, насколько она могла быть трудной, а телок я для себя еще не открыл. KISS пели об эскапизме; о том, как улететь на другую планету и никогда не жалеть.

Вечер в 1975-м, когда предки усадили нас в доме на Лонг-Айленд, чтобы сказать, что они окончательно расходятся, был памятным для меня, как и первый аншлаг на концерте Anthrax. Они говорили: «Дело не в вас, ребята. Мы вас очень любим. Но вместе мы несчастливы и должны разойтись». Я испытал огромное чувство облегчения и, честно говоря, был счастлив. Джейсона лишь интересовало, кто будет давать нам на расходы. Но больше всего мы переживали, будем ли мы видеться с отцом. Однако я вздохнул полной грудью, зная, что больше предки не будут сраться сутками напролет. Мы с мамой и Джейсоном переехали обратно в Куинс, буквально в шести кварталах от нашего прежнего дома. Лучше и быть не могло. Вдруг я пошел в седьмой класс со всеми своими друзьями из первого, второго и третьего классов. Лонг-Айленд был необычным другим миром, и теперь я был в городе, где знал всех вокруг! Мне было тринадцать, и я ездил в школу на автобусе, курил травку, бухал и слушал рок-н-ролл. Все изменилось к лучшему. Мама работала с девяти до пяти. Дома ее не было, поэтому я присматривал за братом. Мы были предоставлены сами себе. О большем нельзя и мечтать. Но я знал, что надо выбираться из этих трущоб. Я не хотел всю оставшуюся жизнь прожить в Куинсе. Я хотел сбежать и оставить след в истории.

В том же году от рака умерла бабушка по маминой линии. Для мамы это было чересчур, и у нее случился нервный срыв. Она много плакала, кричала и хлопала дверьми. Она стала больше пить. Однажды вечером отец поехал забирать ее с вечеринки от подруги, где она конкретно напилась. По дороге домой мама открыла дверь и пыталась выпрыгнуть из машины и покончить с собой. Отец продолжал рулить одной рукой, откинувшись на сиденье, резким движением успел затащить маму обратно в машину и сильно ударил ее по лицу. Она отрубилась, и он смог заблокировать заднюю дверь. Безусловно, не этого мама хотела, но папа спас ей жизнь. Вместо того чтобы везти ее домой, он отвез ее в психушку на лечение.

Пока мамы не было, папа переехал к нам. Подробностей мы не знали. Знали только, что она была больна и папа останется с нами, пока мама будет в больнице и ей не станет лучше. Мне было почти 12, и те шесть недель, пока мамы не было, я кайфовал. Рано утром папа уходил на работу и приходил не раньше семи, поэтому мы с братом вытворяли что хотели. Все равно что два сокамерника заправляют психушкой. Я выливал из маленьких бутылочек всю жидкость с зубным ополаскивателем, наливал мамину водку и в автобусе по дороге в школу ее выжирал.

Еще я воровал у отца травку и курил на переменах. У него все было скручено в баночке из-под леденцов для горла. Мне даже в голову не пришло, что он мог открыть и заметить, и тогда бы мне влетело, но он ни разу меня не спалил.

Друзья ржали как идиоты, когда курили, но меня никогда не накрывало. Было ощущение, что у меня иммунитет, но было круто, потому что все думали, что «Скотт – крепкий парень!» Мне такая репутация среди одноклассников была только на руку.

Когда мама вернулась домой, многое изменилось, но не сильно. Раз в неделю она наблюдалась у терапевта Райса и считала его посланником бога. Верила всему, что он ей говорил, и, полагаю, Райс был ей полезен, потому что она стала более уравновешенной и уже не так часто кричала на нас безо всякой причины. Мама вернулась на работу, чтобы прокормить нас троих, и для нее это, наверное, было неприятной обязаловкой. В детстве не понимаешь, на какие жертвы идут родители, чтобы на столе была еда. Пока мы развлекались на улице, она вкалывала как проклятая, занимаясь секретарской работой, и ненавидела жизнь. Мама много работала, поэтому у нас с братом было больше свободы. Некоторые дети, которые растут беспризорными, становятся неуверенными и уже во взрослом возрасте впадают в депрессию. Я никогда этого не понимал. Мы, наоборот, чувствовали себя независимыми и становились более самоуверенными, а самое главное – никто не указывал мне, что делать.

Мы вставали и шли в школу, потом приходили, мыли посуду и убирались в квартире. Потом могли шататься беспризорными до ужина. Я попадал в небольшие неприятности, но ничего серьезного не было, потому что отвечал за брата. Я знал, что мне будет пиздец, если меня заберут в обезьянник, а он останется один на площадке. Я любил брата и, наверное, благодаря ему никогда не напивался до беспамятства и не употреблял наркоту. Я выпивал, чтобы расслабиться, но никогда не терял голову. Я чувствовал себя крутым бунтарем, как один из тех суровых парней по телику в передаче о том, как избежать неприятностей и не поддаться соблазну. Соблазн мне нравился, но я знал меру. За редким исключением, я всегда себя так вел. Поскольку я присматривал за Джейсоном, я не только держал себя в руках; у меня появилось чувство ответственности, которое помогло многого добиться в жизни. У меня была очень важная роль, и я не хотел все испортить.

У некоторых ребят, с которыми я зависал, уже были проблемы с копами, будь то кража в магазинах или вандализм. Безусловно, у многих жизнь была гораздо хуже, чем у меня. Родители жестоко их пороли. Многие из них были беднее нас и уже в тринадцать нажирались до беспамятства. Они пили пиво из бутылок в бумажном пакете и искали повод подраться. Я считал, что меня это не прикалывает. Уже и так понятно, к чему это приведет. Они станут такими же, как их родители.

Многие из тех ребят до сих пор живут в Бэйсайде; они так и не переехали. Они стали пожарными или работали на стройке. В этом нет ничего плохого, просто я так жить никогда не хотел. И большинство из них спились. Я их не осуждаю. Многие рок-звезды – алкоголики. Но я с детства знал, что никогда таким не стану. Я слышал, за драки, кражу или вандализм ребят ловили копы, и все заканчивалось исправительно-трудовой колонией. Мне это было незнакомо, но я слышал истории других, и сам там оказаться не хотел. Я считал, что мне и без этого дерьма весело. Да и не горел яжеланием искать приключений на задницу.

Большинство трудных подростков, с которыми мы зависали, знали мою позицию; они знали, что я не собираюсь разбивать витрины магазинов или кидать петарды кому-нибудь в карман. Я бросал с ними яйца в тачки, пиздил комиксы и газировку из супермаркета, чтобы что-то себе доказать, но вандализмом и насилием никогда не занимался. Научившись незамеченным сваливать из магазина, выбрав лучший маршрут, я стаскивал упаковку пива, и меня, безусловно, за это уважали. У меня была своя цель. И я всегда был хитрожопым. Я мог издеваться над кем-нибудь вместе с остальными, поэтому меня никто не трогал и не пиздил, – обычно ребятам моего роста прилично достается. Даже таким долбоебам, как я. Я их никогда не осуждал, и даже несмотря на то, что я был дохленький коротыш, со мной никто не связывался, потому что среди моих друзей всегда была пара отморозков.

Был у нас паренек по имени Кенни. Он пиздил всех, кто не так на него смотрел. Но меня он считал крутым, потому что я его веселил. Наверное, я бы хотел оказаться на его месте или кого-нибудь из его задиристых друзей. Когда ребята из других районов не из нашей крутой банды пытались проехать на великах через срез на парковке возле торгового центра, наши бандюганы скидывали их с великов, пиздили и вымогали бабки. И если ты не платил 25 центов за проезд, тебе прокалывали колеса и набивали морду. На следующий день я видел в школе некоторых из них, и даже несмотря на то, что они были здоровее, они смотрели на меня и убегали. Я всегда был самым низким в классе. Я бы и мухи не обидел, но всегда дружил с правильными пацанами. Меня и пальцем никто не трогал.

Поскольку дома сидеть не хотелось, мы с братом практически жили на улице. Когда мама кричала на нас и говорила, что мы превращаемся в малолетних преступников, я отвечал: «Почему мы просто не можем переехать к отцу?», потому что папа всегда был спокойным и невозмутимым. Еще он не осуждал нас, как она. Возможно, потому, что мы с ним не жили и он не работал на двух работах, чтобы еле-еле сводить концы с концами. Мы видели его два раза в месяц по выходным и по средам за ужином и были заметно этому рады. Иногда это раздражало маму, потому что она чувствовала себя ужасно одинокой женщиной и находилась в постоянном стрессе. Она вкалывала, а нам было плевать. Мы хотели зависать с папой. Все остальное время мы выполняли свои обязанности по дому и старались не попадаться маме на глаза, чтобы не схлопотать.

Глава 3

Рок-н-ролл всю ночь

Начались летние каникулы, и мы со школой поехали в летний лагерь «Каюга» в Хонсдейл, штат Пенсильвания. Было круто, потому что я находился вдали от семейных проблем и мог зависать с другими ребятами, играть в спортивные игры и плавать. Еще у меня был первый опыт с девушкой. Когда я рос в Бэй-Террас, большинство девочек, которых я знал с седьмого по двенадцатый классы, были богатенькими еврейскими сучками, типичными еврейско-американскими принцессами. К среднему классу нашу семью вряд ли можно было отнести, и мы жили в крохотной двушке, поэтому о свиданиях можно было даже не мечтать. Те девочки даже не посмотрели бы в мою сторону. Но в лагере «Каюга» все веселились и валяли дурака. Внешность практически не имела значения, если, конечно, ты совсем не был уродом. Вожатым было плевать. После смены они тут же накуривались, поэтому мы носились по лагерю, как маньяки. Я затусил со многими девчонками. До секса ни разу не дошло, но мы много целовались и, как раньше говорили, лапали друг друга.

Первый оргазм с девочкой я испытал в двенадцать с половиной лет. Звали ее Джулия. Мы были молоды и понятия не имели, что делаем, но природа берет свое, и до нас дошло, что надо делать, за исключением секса. В лагере все девочки, кроме Джулии, были девственницами, потому что боялись залететь. И все знали, что мы просто веселимся и ничего серьезного быть не может. Однажды Джулия спросила: «Мы встречаемся?» И я ответил: «Ну, я живу в Нью-Йорке, а ты – в Пенсильвании. Наверное, нет».

Даже после лагеря я был счастлив. Когда расходятся родители, некоторые дети сильно страдают и впадают в депрессию, но, когда в 1975 году мои предки разошлись, я слушал кучу музыки, играл в бейсбол, зависал с друзьями и катался на доске – счастливее я и быть не мог. 1977-й, несомненно, был золотым годом моей юности. Мне было тринадцать, «Янкиз» выиграли Мировую серию, я прошел обряд бар-мицва[17] и получил все эти подарки и документы. На церемонии я хитрил. Еврейского я не знал, потому что не ходил в еврейскую школу. Мог бы, но все друзья, кто ходил, терпеть ее не могли. И я присутствовал на церемонии их посвящения, чтобы знать, что не хочу там стоять и три часа петь. Я подумал: «Больше я в школу не пойду. Лучше буду на доске кататься и играть в бейсбол».

Дело в том, что для моего дедушки было очень важно, чтобы я прошел этот обряд, поэтому родители наняли мне домашнего репетитора, и он переписывал для меня Тору на английский язык. «Бух-рух-ах-тах, Адо-най…» Он фонетически транслитерировал мне все это на бумагу, чтобы я мог прочитать. Длилось это минут семь, но дедушка остался доволен, а это самое главное. Время моего обряда было выбрано идеально. Я как раз серьезно увлекся скейтбордом, который переживал вторую волну популярности. Он зародился в шестидесятых, когда у всех были крошечные маленькие деревянные доски на колесиках из камня. Полный примитив. С появлением уретановых колесиков в середине 1970-х скейт стал совершенно другим видом спорта, потому что можно было четче маневрировать доской и совершать трюки, которые требовали настоящего умения.

Я заказал доску почтой из магазина Val-Surf, рекламу которого увидел в журнале о скейтборде. Заказал доску G&S Fibreflex с колесиками Road Rider 4 и подвеской Tracker. По тем временам это было круто. Когда появились Kryptonics, я поменял на них Road Rider. Доски были у брата и всех моих друзей, и мы всячески подражали фоткам скейтеров в журналах. Никаких видео тогда не было. Нельзя было посмотреть в интернете, как нужно кататься. Ты просто видел фотку чувака, который показывает трюк, и пытался понять, какого черта он делает. Большую часть времени мы с бешеной скоростью катались с холмов в Куинсе как маньяки, калеча себя и падая с доски, влетая в канаву на скорости 50 километров в час, сдирая руки и ноги в кровь. Мы носили налокотники и наколенники и катались в джинсах, но, если упасть на большой скорости, можно было и через плотные джинсы получить ссадину. Доска вытеснила бейсбол. Каждый день после уроков я шел кататься, а когда начались летние каникулы, я катался днями напролет.

После обряда я собрал все свои бабки – около 1100 баксов – и купил нам с братом билеты в Лос-Анджелес, где мы все лето катались на досках. Подруга мамы, Бобби Цукерберг, разрешила пожить у нее в Лагуна-Бич, потому что в Куинсе в 1977 году скейт-парков не было, а в Лос-Анджелесе они были очень популярны. Мы жили в паре кварталов от океана, и для двух детишек из Куинса это было просто потрясающе. Меня напрягало лишь то, что я не смогу следить за «Янкиз», пока буду тусить в Калифорнии. И однажды вечером, когда мы были в Лос-Анджелесе, я решил эту маленькую дилемму. Я сидел на крыльце с радиоприемником и слушал репортаж с игры «Ангелов»[18], потому что каждые полчаса объявляли счет во всей лиге.

Несмотря на то что мне всегда была небезразлична судьба «Янкиз», в Лос-Анджелесе я только катался, и свободного времени было полно. Бобби работала медсестрой, поэтому каждое утро по дороге в больницу высаживала нас у скейт-парка в Ирвине, а после обеда, закончив смену, забирала. Больше нас ничего не заботило. Мне было тринадцать, брату – десять; незабываемые летние каникулы. Мы научились кататься в пустых бассейнах и на бордюрах, потому что видели, что вытворяли парни в Калифорнии. Мы пытались врубиться во все уличные трюки и скорее хотели показать их своим друзьям в Куинсе. И за день до отлета домой я сломал запястье.

Я подпрыгнул метра на 2–3 от земли, заехав по стенке бассейна, и когда стал разворачивать доску на 180 градусов, чтобы приземлиться, задняя нога соскользнула с доски. Я каким-то образом приземлился на ребро доски, упав на левую руку. Я услышал громкий хруст, увидел перед глазами ослепляющую красную вспышку и почувствовал острую боль в запястье, которое уже начинало опухать. Брат подбежал ко мне, и я сказал: «Найди мою доску!», потому что, когда я на нее приземлился, она вылетела из-под меня и покатилась. Он нашел доску, позвонил Бобби на работу, и она нас забрала и отвезла в больницу. Мне сделали рентген руки и оказалось, что у меня перелом запястья. Решили не вправлять, поскольку на следующий день я летел обратно в Нью-Йорк, и они беспокоились, что запястье опухло. Мне обмотали руку бинтом, наложили шину и сказали, что по прилете в Нью-Йорк срочно нужно к врачу.

Полет домой был сущим адом. Рука ужасно болела, но приходилось терпеть. На следующий день мы пошли к врачу, чтобы он вправил руку, и он посмотрел на меня и сказал: «Сделай глубокий вдох, сейчас будет больно». Затем схватил руку и потянул. Секунд пятнадцать я корчился от боли, а затем боль прошла, и врач наложил гипс. Я проходил с гипсом шесть недель и понял, что со скейтбордом пора заканчивать. Мысль о том, что я не смогу играть на гитаре шесть недель, казалась более невыносимой, чем мысль о том, что я не смогу кататься.

Когда гипс сняли, первым делом я взял в руки гитару. Кататься я продолжал, но выше головы не прыгал. Однако, несмотря на то что мне нравилась гитара, я был не до конца уверен, что именно этим инструментом и буду зарабатывать на жизнь.

Поворотный момент наступил в конце 1977 года. 14 декабря я увидел KISS в Мэдисон-сквер-гарден. Билеты я достал в «Тикетроне» в Moonshine Records, прямо в торговом центре в Бэй-Террас через дорогу от дома. Раньше нельзя было заказать билеты онлайн или по телефону. Приходилось ждать в очереди с остальными фэнами, и некоторые стояли с ночи. Мы встали рано утром и сразу же пошли за билетами на все три концерта KISS. Тем не менее нам попались довольно дерьмовые места – в конце танцпола за микшерным пультом. У меня сохранилась программка тура и футболка, которую я купил в первый же вечер. Конечно же, футболка давно мала, но сувенир отличный. Билеты стоили шесть с половиной баксов. Я заплатил за них сам, и мама впервые отпустила меня на концерт с друзьями без папы или дяди. Я кайфовал еще больше, потому что был предоставлен сам себе.

Мы сели в поезд. Это было настоящее зрелище. Вокруг нас стояли 18 000 орущих маньяков. Все казалось невероятно громким, и я только через несколько секунд врубился в то, что слышал. Но я все еще терял голову, прыгая с друзьями в толпе. Как только уши привыкли к звуку, меня поразило, насколько круто звучала группа. Я видел, как Джин плюется огнем, но тогда не было огромных экранов, и мы были слишком далеко, поэтому как он плюется кровью, я не видел.

Я ушел с арены с друзьями, чтобы добраться до вокзала Лонг-Айленда и уехать домой в Куинс, и я громко сказал: «Вот чем я буду заниматься. Вот оно. Буду играть в группе вроде KISS».

Я знал, что плеваться кровью и изрыгать огонь на сцене, как и носить грим, необязательно, но я хотел делать то же, что и эти ребята. Хотел сочинять и исполнять любимую музыку, выступать на сцене, рубить на гитаре и видеть восторг многотысячной толпы. Мне казалось, что это лучшая работа в мире. В том месяце, 31 декабря, мне исполнилось 14, и я уже абсолютно точно знал, кем буду.

Я стал часто бывать в Манхэттене. До города на метро было всего 15–20 минут, поэтому после школы я сбегал в Гринвич Виллидж. Для четырнадцатилетнего паренька, увлеченного рок-н-роллом, Виллидж был сродни Диснейленду. Я вырвался из оков Куинса; цепи были разорваны, и ничто меня больше не удерживало. Я знал, что, когда сколочу достойную банду, мы переедем в Манхэттен. Мне не терпелось окунуться в увлекательный мир большого города. Казалось, у меня была миссия и я был на верном пути, зависая в музыкальных магазинах и гитарных салонах. Я собирался выбраться из трущоб и увидеть мир. Эта мысль не давала мне покоя.

В 1970-х в Нью-Йорке процветала сцена диско, и были всякие клубы вроде «Студии 54», куда меня не пускали, потому что я был гораздо моложе и выглядел не так круто, но музыка была всюду. Chic, The Village People и Донну Саммер постоянно крутили по радио, и улицы кишели диско-модниками. В ответ на это безумие многие патлатые с рокерами организовали движение «Диско – отстой». У них были футболки и значки. Почти как политическая кампания. Я вступил в их ряды, потому что ребята, с которыми я зависал, тоже ненавидели диско. У меня даже была футболка «Диско – отстой». Но втайне от всех я любил диско. Найл Роджерс, фронтмен Chic и продюсер одних из самых крутых диско-песен современности – вроде «We Are Family» Sister Sledge и «Le Freak» группы Chic – был потрясающим гитаристом. А ребята из Village People были крутыми театральными поп-звездами.

Мне была в кайф большая часть той музыки. Грув был классным, гитарные партии фанковые и стремительные, а ритм заставлял трясти задницей – но я остановился на песне «YMCA». Мне нравилось диско; но танцевать я терпеть не мог. От одной мысли ночь напролет танцевать буги мне становилось так же жутко, как перед удалением зуба. Я всегда стеснялся танцевать, но принимал абсолютно любую музыку. Мой критерий был простым. Мне либо нравилось, либо нет. Если мне не нравилась какая-нибудь песня, совсем не значило, что я не мог послушать остальной репертуар этой группы. Я не загонял себя в рамки.

Еще я был чертовски упрям, и у меня было свое мнение. Если я с кем-нибудь не соглашался, особенно если речь шла о музыке, я тут же об этом говорил. Прикол в том, что я был тихим и замкнутым ребенком. Большую часть времени я жил в своем мире, размышляя о будущем. Я понимал: если хочу играть на гитаре и быть на сцене, нужно быть общительным и бесстрашным. И я поменял мировоззрение. С самого начала я был готов бороться, жить в некомфортных условиях и делать все, что требуется, чтобы выступать на сцене в свете софитов. В мире музыкантов нет места страху.

Я каждый день, почти каждый час, думал о том, как отжигать перед толпой – я даже о девочках столько не думал. Все равно ни одна из них не слушала рок-н-ролл, поэтому мне не казалось, что я лишаю себя девочек. Девочки вернулись в мою жизнь, когда в четырнадцать лет я снова поехал в летний лагерь (сегодня, будучи отцом маленького мальчика, я уже заранее записываю сына в лагерь, когда ему исполнится тринадцать – наслаждайся, Ревель).

В 1978 году, когда мне было четырнадцать с половиной, я поехал в лагерь с ночевкой в Нью-Джерси, где было полно милых похотливых девочек. Они впервые пробовали свободу на вкус и могли делать все что хотят. Я уже сказал, что они хотели развлечений? Все эти девки хотели валять дурака еще больше, чем девочки из лагеря «Каюга». Только работало все то же основное правило – никаких поебушек. Меня это не напрягало, поскольку никто с тех пор, как я последний раз был в летнем лагере, кроме меня, мой член не трогал. Опять же, было все, кроме секса, и гораздо больше, чем два года назад. К тому же на этот раз я знал, что происходит, поэтому неловкости не возникало, но было не менее захватывающе.

Лето в Нью-Йорке выдалось отличным. Делать домашку было не надо, поэтому я не видел ни одной причины сидеть дома. Потом я пошел в седьмой класс в 25-ю школу в Куинсе и после уроков хотел тусоваться на улице с друзьями до поздней ночи. Я зависал с ребятами и постарше, и они спокойно тусили на улице в одиннадцать часов вечера, хотя утром была школа. По выходным комендантского часа не было. Мы ходили на бейсбольное поле или в парк в конце улицы либо заваливались к кому-нибудь на хату, слушали музыку и бухали. Иногда ездили в город. Но я себя контролировал. Я никогда не совершал глупостей. Однако маме было все равно. Когда я вернулся в школу, она вдруг решила, что в девять часов вечера я должен быть дома.

Я сказал: «На хуй это дерьмо». Всюду были вечеринки, и можно было попробовать завалить телку. Я сказал: «Я, мать твою, уже не ребенок! Не собираюсь я приходить в девять часов».

Я приходил домой когда хотел, и мама кричала на меня. Я разговаривал с ней минуту и шел спать. Всегда было одно и то же: «Не понимаю, почему я должен приходить так рано. Все мои друзья…»

«Плевать мне, что делают твои друзья, – кричала она настолько громко, что просыпался брат. – Это мой дом, мать твою, и правила здесь устанавливаю я…»

По-видимому, ругаться было нормой, но гулять допоздна было запрещено. Я сказал ей: у меня свои друзья и жизнь, и я не собираюсь торчать в девять часов дома. Она схватила меня за руку и сказала: «Пойдешь к доктору Райсу. Ты испорчен. Сама виновата. Но ты должен измениться».

Она договорилась о встрече с волшебным доктором, и должен признать, я немного нервничал. Я мог бы отказаться, но решил подыграть. Необязательно было его слушать. Мы вошли в его кабинет в Грейт-Нек, штат Нью-Йорк, и я увидел тихого доброго мужчину, разменявшего шестой десяток. Он попросил маму выйти из кабинета, и я сел в одно из кресел. Не стоило так нервничать. Мы поговорили полчаса. Он спросил о школе, друзьях, целях в жизни, что мне нравилось делать и что заставило меня прийти к нему в столь раннем возрасте. Потом спросил про оценки. Я сказал, что все прекрасно и в основном пятерки, а иногда четверки. Он ответил: «Ну, тогда я и правда не понимаю, в чем проблема. Ты пьешь или принимаешь наркотики?» Я сказал ему, что время от времени покуриваю травку и иногда пью пиво и водку с апельсиновым соком, но на вечеринках. Я практически ни разу не напивался до такой степени, чтобы утром было похмелье.

Доктор Райс позвал в кабинет маму и попросил сесть. «Послушайте, Барбара, – начал он. – Я скажу в двух словах, поскольку считаю, вам нужно посмотреть на то, что у Скотта отличные оценки, и пока его тусовки и друзья на оценки не влияют, я не вижу проблемы с распорядком его дня».

Я посмотрел на доктора Райса, как на супергероя. Она ведь его непомерно уважала и полностью ему доверяла. Его мнение было для нее авторитетным. Она притащила меня, думая, что доктор Райс вправит мне мозги. А он принял мою сторону! Я сказал: «Видишь, видишь, мам! Я же говорил, что ничего плохого не делаю». А она ответила: «Ладно, но теперь правило такое: если будут плохие оценки и успеваемость будет хромать, закон о комендантском часе вступит в силу. По рукам?» Я согласился. Это было настоящее откровение.

И вдруг я понял правила игры. Нужно всего лишь не скатываться до плохих оценок, а так я могу делать все что хочу. Вот и все! Доктор Райс объяснил мне секрет жизни. Какие бы ни были правила – будь то хорошие оценки, выполнение требований начальника, сочинение качественных песен и стремление быть крутой концертной группой – делай так, чтобы все оставались довольны, а сам поступай, как считаешь нужным. Благодаря доктору Райсу я подумал: «Вот и все, чувак! Жизнь у меня на крючке».

Было проще простого, потому что учеба мне всегда давалась легко. Я был умным пареньком. Если бы я вообще ни хрена не делал, я все равно бы получал четверки, а если хоть малость напрячься, получал пятерку. Поэтому с оценками проблем не было. Личная жизнь вроде бы налаживалась, но катастрофически не хватало одного – денег. Каждую неделю нам давали на расходы пять баксов, и я знал, что на комиксы, пластинки и билеты на концерты этого не хватит. Маме пришла в голову идея, чтобы я нашел работу. Если я когда-нибудь валялся на диване и смотрел телик, ни хрена не делая, она кричала: «Оторви жопу от дивана и найди работу!»

Могла бы ничего не говорить. Я всегда хотел зарабатывать деньги, чтобы быть независимым и ничего не просить. Но в детстве иначе не бывает – ты зависишь от родителей.

Я хотел, чтобы это как можно скорее закончилось. Не считая уборку снега, впервые я попробовал заработать сам в 12 лет. Мы все еще жили в Лонг-Айленде, и я устроился разносчиком местной газеты. Просыпался в шесть утра, и надо было разнести огромные кипы газет. Я брал, сколько мог запихнуть в корзину на велосипеде, и развозил по району, раскидывая газеты возле домов. Иногда лил дождь, и приходилось убирать газету в маленькие пакеты, которые выглядели, как гондоны для газет. Тормоза на велике намокали и отказывались работать. Несколько раз меня чуть не сбила машина, когда я ехал по обочине. Довольно скоро я понял, что эта работа не стоит того, чтобы рисковать ради нее жизнью. Я ненавидел разносить газеты, да и платили копейки. В конце недели я приезжал за деньгами, и мне выдавали жалкие десять баксов.

Самая дерьмовая работа была, когда я устроился уборщиком в рыбный магазин в торговом центре через дорогу от дома. Платили лучше, чем за разноску газет, но когда я приходил домой, от меня жутко воняло рыбой, и это было отвратительно. Я мылся горячей водой и минут десять отмывал руки, но запах все равно оставался. Похоже, остальные этого не замечали, но я чувствовал себя леди Макбет, которая пыталась смыть кровь с рук. Плюс был в том, что с работы я мог притащить домой халявных креветок. Маме это нравилось. Но они довольно быстро мне надоели, поэтому я ушел и нашел другую дерьмовую подработку.

Фундамент рок-н-ролла во мне заложили родители и дядя. Мне нравились Элтон Джон, The Who и KISS. Я знал о Black Sabbath. Но лишь в 25-й школе я по-настоящему открыл для себя хард-рок и хеви-метал. Была небольшая группа из 8—10 патлатых чуваков, которые в обед сидели за одним столом и болтали о музыке. Мы с друзьями всегда искали музыку громче, быстрее или тяжелее. Мы хотели найти самого безумного барабанщика, дичайшего вокалиста и гитариста, который издавал бы самые сумасшедшие звуки. Мы были конкретно на этом повернуты. Мы составляли списки и вписывали туда имена всех этих музыкантов: Ричи Блэкмор, Эйс Фрейли, Джимми Пейдж, Джо Перри, Рик Нилсен, Тед Ньюджент, Тонни Айомми. А потом ходили по столовой и просили оценить гитаристов по шкале от 1 до 10. Два года Ричи Блэкмор был лучшим соло-гитаристом, пока мы не услышали первый альбом Van Halen и перестали составлять списки, потому что никто не думал, что в мире может быть кто-то круче Эдди Ван Халена.

Один паренек, Дэвид Карибиан, начал каждый день приносить крошечный бумбокс[19], и мы слушали разные кассеты. Он-то как раз и открыл для меня Van Halen. Однажды он пришел c кассетой, перемотанной на композицию «Eruption», потрясающее гитарное соло Эдди Ван Халена, напоминавшее концерт с другой планеты. Когда мы подошли к столу, он сказал: «Ребята, зацените!» Нас было человек восемь-девять. Он включил, и мы рты раскрыли, поскольку понятия не имели, что слушаем и как такое вообще возможно. Затем заиграла версия Kinks «You Really Got Me» с суперзвездами, и мы ему: «Твою же мать! А это кто?!»

После уроков я сразу же пошел в музыкальный магазин и купил альбом «Van Halen». Еще один паренек, Злотко «Золотко» Новкович, притащил группы, о которых никто не слышал. Он как-то раз меня спросил: «Слышал AC/DC?» Я сказал: «Нет, а что это?»

«О, чувак, они крутые. Они из Австралии. Играют хард-рок, и, вероятно, ничего тяжелее я не слышал!» За обедом он включил «Powerage». И мне в голову пришло две идеи: «Ого, гитара звучит очень круто» и «Я еще никогда не слышал такого вокала». Но Бон Скотт был ни на кого не похож. У него был дерзкий голос и чувствовался характер. Было ощущение, будто он над тобой смеется. И я лишь подумал: «Ого! Звучит, как чертов пират». Мне нравился гитарист Ангус Янг еще до того, как я узнал, что он носил школьную форму, катался по сцене и сидел на плечах у Бона во время концертов. Песня «Riff Raff» была очень быстрой. Я подумал: «Бог мой, как так можно играть?» Будто кто-то врезал Led Zeppelin по яйцам и сказал вести себя по-мужски. AC/DC быстро стали моей любимой группой, потому что KISS уже выпустили альбом «Love Gun» и сбавили обороты. Мне все больше и больше нравился музон потяжелее.

С 1976-го по 1979-й я впервые слушал две сотни групп, потому что каждый день кто-нибудь приносил что-нибудь новое: Aerosmith, Rainbow, Thin Lizzy, Judas Priest. Затем наступил 1980 год, лучший год для хард-рока и хеви-метала. Оззи Осборн выпустил «Blizzard Of Ozz», Judas Priest выпустили «British Steel», Black Sabbath выпустили «Heaven And Hell» с вокалистом Ронни Джеймсом Дио, который не дал группе загнуться после ухода Оззи. Iron Maiden выпустили дебютную пластинку, а еще вышел «Ace Of Spades» группы Motörhead! Полный отпад!

Я каждую неделю ходил с друзьями в Music Box и покупал три-четыре металлических пластинки, и мы за них дрались. В итоге мы открыли для себя магазинчик Бликера Боба в Уэст-Виллидж на третьей западной улице, 118. Однажды я пришел туда и буквально пытался вырвать первый альбом Iron Maiden из рук своего кореша. На обложке я увидел Эдди – талисмана группы – и подумал: «Дико крутая обложка с зомби в стиле ужастиков. Должно быть круто».

Мы с этим чуваком тянули пластинку, решая, кто будет ее покупать. Я нашел правильные слова и победил. Я сказал, что вряд ли он захочет тратить шесть или семь баксов на группу, которую не знает. Ну, а если бы я ему уступил, пришлось бы идти домой, тащить к нему свой дерьмовый магнитофон и записывать себе на кассету, держа перед колонкой, чтобы мне было что послушать, а в следующий раз я купил бы пластинку. Да, звучало бы ужасно, ну и что? Другого мы ведь и не знали. Когда говорят: «Ненавижу MP3, звучит дерьмово», я думаю: «Идите вы на хер. Тоже мне проблема».

Когда я покупал альбом, я приносил его домой и аккуратно снимал пленку с обложки. Никогда не хотел повредить одну из обложек, потому что они были произведением искусства. И когда все перешли от компакт-дисков к MP3, этот элемент, к сожалению, был утрачен. Большинство подростков даже не представляют, чего себя лишают. Я снял пластик с альбома Iron Maiden и вытащил пластинку в белом бумажном конверте. Я аккуратно достал пластинку, вытащив черный двенадцатидюймовый винил. Аккуратно взяв его с боков, я поместил переливающийся винил на вертак и опустил иглу. Начался гитарный рифф в стиле стаккато[20] и контрапункт[21] с «квакушкой» в песне «Prowler», и я тут же подумал: «Охереть! Лучшая группа в мире! Поскорее бы рассказать о ней друзьям».

На следующий день меня всего трясло от волнения. «Ребята, ребята, ребята! Слышали Iron Maiden?» И четверо из нашей банды ответили: «Пфф! Еще в прошлом месяце».

Хотя один раз мне все же удалось удивить ребят. Я был в магазине Music Box и увидел альбом Motörhead «Ace Of Spades». Я уже слышал о Motörhead, но не знал их музыку. И я купил его и пошел домой. Мне не терпелось его услышать. Началась первая песня, «Ace Of Spades». Она была невероятно быстрой и с громыхающим басом. Гитары сорвали мне крышу, а вокал был хриплый и грубый, но мелодичный. Ничего подобного я не слышал. В 1980-м они играли самую тяжелую, быструю и агрессивную музыку на планете, и у меня просто башню снесло. Я снова посмотрел на обложку и подумал: «Кто эти три мексиканца и как они так быстро играют?» Я понятия не имел, что они англичане! Они выглядели как мексиканские «бандитос», одетые в кожу, готовые к стрельбе. И действительно, когда я включил ее своим друзьям, всем понравилось, и Motörhead стали одной из наших любимых групп. Как на гитариста на меня и ранний Anthrax они оказали огромное влияние.

Но AC/DC все равно были моими любимчиками, и поэтому отчество у моего сына – Янг. Услышав тот альбом, «Powerage», я пошел и купил все их предыдущие пластинки – «High Voltage», «Dirty Deeds Done Dirt Cheap», «Let There Be Rock», и все они были потрясающими, в них присутствовала блюзовая выдержка, неряшливость и мощь. Группа приехала в Нью-Йорк в 1978-м и выступила хедлайнером в «Палладиуме». Я лихорадочно наскреб свои копейки, но уже потратил карманные деньги на концерт Cheap Trick, поэтому на AC/DC мне не хватало. По этой причине я так и не увидел Thin Lizzy. У меня был еще один шанс увидеть AC/DC, когда они выступали хедлайнерами в Мэдисон-сквер-гарден в 1979-м в туре «Highway To Hell». Но я снова был на мели. Я подумал, что, может быть, смогу увидеть их в следующий раз.

К большому сожалению, в следующем году Бон Скотт умер. Он вырубился после жесткой ночной пьянки, и друг оставил его в машине, где Бон захлебнулся блевотиной и умер. Я узнал об этом в школе от друга. Сначала я ему не поверил и думал, что он либо что-то перепутал, либо просто прикалывается. Потом я услышал новость по радио, и было ощущение, будто мне дали под дых. Смерть Бона меня ошарашила, возможно, отчасти потому, что я так и не увидел его живьем, а еще он был моим первым рок-н-ролльным кумиром, не дожившим до тридцати пяти. Джимми Хендрикс умер, когда мне было семь, и, я помню, предки это обсуждали, но на мне это никак не отразилось. Бон был моим любимым певцом, и я не мог поверить, что он мог спиться так, что склеил ласты. Он казался неуязвимым. Я до сих пор кусаю локти, что проебал те два концерта в Нью-Йорке.

Глава 4

Рождение Anthrax

В старших классах моей единственной целью было играть с другими ребятами и сколотить группу. Я никогда не сидел и не отрабатывал соляки по восемь часов в день. Это было не для меня. Нужно было найти других музыкантов, чтобы джемовать реальные песни, будь то каверы или собственные. Если бы я сидел в своей сраной каморке и задрачивал на гриффе, я бы чокнулся. Я был настойчивым и усидчивым, и плевать, что я не умел запиливать соляки, как Эдди Ван Хален. Я решил, что единственный способ чего-то добиться – поехать и выступить в Манхэттене.

Я читал журнал «Рок-сцена» и смотрел на фотки Ramones, висевшие в клубах Gildersleeves и CBGB[22] в 1976-м. Я хотел там зависать, но был слишком мелким. Поэтому пришлось ждать, пока я стал немного старше и в CBGB стали устраивать хардкорные концерты. Все же Ramones оказали на меня огромное влияние, потому что были из Форест-Хилc[23], который находился почти в восьми километрах от моего дома. Они были кучкой патлатых чуваков в джинсах Levis, кожаных куртках и футболках, и я выглядел прямо как они. Я подумал: «Посмотри на этих ребят! Они в телике. Гастролируют по миру. И они из Куинса!» Я тогда не знал, что KISS тоже из Куинса. Кроме того, что группа говорила в интервью, никто ничего не знал. Их ранняя история была окутана тайной. Но Ramones гордились тем, что родом из Куинса. Я пошел на их выступление в колледже Куинса и подумал: «Если они могут, чем я хуже? Они ведь такие же, как я». Этим мне и нравились группы вроде Ramones и Sex Pistols. Они привнесли в рок-музыку дух DIY[24]. Вдруг оказалось, что не нужно быть профессиональным музыкантом. Пока есть сила воли и упорство, можно сколотить группу и выйти на сцену. Во мне этого дерьма было хоть отбавляй.

Я находил других музыкантов через листовки в музыкальных магазинах, и мы джемовали песни Black Sabbath, Deep Purple, Thin Lizzy, AC/DC и даже Judas Priest. Казалось, круче быть уже не может. А потом я лишился девственности.

Случилось это на «Огненном Острове»[25] в доме, который мама снимала с другой семьей. Раз в две недели мы ездили туда на пляж. И однажды я познакомился с девушкой по имени Сьюзи, которая была меня на пару лет старше. Мы пробыли там три дня, и она сразу же в меня втрескалась. Не успел я рта открыть. Мне было пятнадцать. Я даже ей ни на что не намекал. Но в первый же вечер мы уже вместе сидели на кровати, и она полезла целоваться и лапать меня. Прямо как в журнале «Пентхаус».

«Дорогой “Пентахаус”, ты не поверишь, что со мной случилось». В тот вечер мы не трахались, но следующим вечером она поставила саундтрек к фильму «Лихорадка субботнего вечера». Как я и сказал, ненависти к диско я никогда не испытывал, но в тот вечер я обожал Bee Gees. Все предки ушли спать. И прямо на кушетке Сьюзи полностью мной овладела. Мы были в нескольких метрах от спален. Через гостиную в любой момент могла пройти мама.

Я спросил, девственница ли она, и Сьюзи сказала, что нет. Я довольно быстро это понял, учитывая, какой настойчивой она была. Я нервничал, поэтому сказал: «А я вот девственник». На что она ответила: «Не парься».

Она меня всего расцеловала, засунула мою руку к себе в трусики, сорвала с себя шорты, расстегнула лифчик, вывалила сиськи и буквально за три секунды расстегнула молнию мне на джинсах. Она была быстрой, как Али[26], и без всякой прелюдии запрыгнула и села на член. Дальше я уже сам справился. Даже у таких задротов, которые играют в фигурки и любят «Фантастическую четверку», срабатывают определенные инстинкты.

Я подумал: «Ого, да ты крутая! Поедешь со мной домой, чтобы я показал тебя своим друзьям? Ведь никто не поверит, что я трахаю эту семнадцатилетнюю телку». Прекрасный способ лишиться девственности. И даже несмотря на то, что я гулял допоздна, тусовался со старшими и пытался начать музыкальную карьеру, в следующий раз я трахался только через два года – с будущей женой, Мардж Гинсбург.

До нее я встречался со своей, так сказать, первой серьезной девушкой, Ким Эйзенберг. Длинноволосая шатенка ростом чуть выше меня. Мы познакомились во Флориде, потому что ее дедушка с бабушкой жили в одном микрорайоне с моими. Мы сразу же нашли общий язык и продолжили встречаться в Нью-Йорке, когда я учился в старших классах. Она жила на Кони-Айленд[27], а машину я еще не водил, поэтому приходилось тащиться два часа на поезде, чтобы ее увидеть. Мы виделись нечасто, но встречались около года. Она хорошо ко мне относилась, и я любил говорить ребятам, что у меня есть девушка. В итоге дорога стала слишком выматывать, и мы расстались. К тому же мы не спали. Я, безусловно, этого хотел, но она сказала, что не готова.

Один раз мы, правда, попробовали. Были на вечеринке у моего друга Ричи на первом этаже дома, в котором жили, и она приехала из Кони-Айленд. Мама пошла спать, и мы прошмыгнули в мою комнату, где я предпринял попытку, но это был полный провал. Она не хотела, и я еще ни разу не пытался натянуть гондон. Я был расстроен, потому что никак не мог с ним справиться, и сказал: «На хер эту резину. Не получается». Она отрезала: «Без презерватива не буду!»

«Видимо, я уже никак не буду!» – отрезал я. Мы вернулись к остальным, и через два дня она позвонила и спросила: «Может, нам лучше расстаться?» Мне было плевать. Меня интересовала только музыка.

С моим опытом это было никак не связано, но первую группу я назвал в честь презерватива – Four-X («Четыре икса»). Мы убрали букву e и добавили тире, чтобы нас не затаскали по судам. В группе были я и кучка моих друзей: Дэйв Уайсс – которого я знал с района – играл на барабанах, Пол Кан был басистом, а Нил Стопол пел и играл на гитаре. Нил был одним из первых, с кем я познакомился после того, как предки разошлись и мы с братом и мамой переехали в Бэй-Террас. Мы сразу же стали друзьями. Four-X выступили на шоу талантов в школе Бэйсайда. Мы исполняли чужие песни, но считали себя весьма крутыми. Было весело, и отыграли мы достойно. Но долго группа не протянула, потому что не было взаимопонимания. Я считал Дэйва отличным барабанщиком. Я до сих пор дружу с Нилом, но с ним не срослось, и, я думаю, он это тоже чувствовал. Так было, пока я не познакомился с Дэнни Лилкером, который был на год младше меня, и вот тогда-то и начали формироваться элементы группы Anthrax.

Дэнни был высоким худощавым пареньком с кудрями до плеч. Он всегда носил футболки рок- или метал-групп, и я понял, что легко найду с этим парнем общий язык. В школе за абсолютный слух его прозвали Бетховеном, и он мог сыграть что угодно. Ему достаточно было послушать, и он тут же мог сыграть, независимо от жанра. Я познакомился с ним в 1979 году, когда учился в одиннадцатом классе, а он – в десятом, и мы с ним играли во внеклассном музыкальном проекте Sing Band. Эта группа актеров показывала миниатюры и пела, а мы им аккомпанировали на инструментах. Такое можно услышать в мюзиклах Бродвея, и я всегда ненавидел это дерьмо, но у меня появился шанс выступить перед публикой.

Я узнал, что Дэнни живет всего лишь в паре кварталов от меня, и я каждый день проходил мимо его дома по дороге в школу, заходил за ним, и мы вместе шли в школу. Мы начали зависать и стали хорошими друзьями. Болтали о семьях, и оказалось, что у него тоже было не все гладко. Сестра капитально сидела на игле. Однажды она ширнулась в фургоне прямо у меня на глазах. Меня такое зрелище до усрачки испугало. Я подумал: «О боже. Я о таком только по телику слышал». Дэнни отреагировал спокойно. Я видел, его это расстраивает, но он не хотел лезть. У нас были другие приоритеты.

Он играл в группе White Heat, они выступали в Манхэттене, в том числе в клубе Great Gildersleeves, и исполняли свои песни. Я восхищался и завидовал. Их гитарист Питер Зиззо был первым, кто из моих знакомых умел играть все соляки Van Halen. Он был шреддером[28], и у него было оборудование, о котором я мог только мечтать: гитара Charvel, охренительный усилитель Marshall. Я таскался с Дэнни к ним на репетиции, как девочка-фанатка. Вокалист White Heat Марко Шухан был высоким патлатым чуваком из Манхэттена. О боже! Выбраться из Куинса и переехать в город. Это была мечта, и я понятия не имел, как ее осуществить. Даже тогда жить в городе было дорого. Быть в группе, снимать хату, выступать и подписать контракт с лейблом – все это было мне не по карману. Я лишь хотел сколотить крутую банду.

White Heat были так себе, но песни у них были классные, и даже в городе они могли собрать толпу. Каждый день по дороге в школу я говорил Дэнни: «Когда White Heat развалятся, мы с тобой сколотим свою группу». Он смеялся, и мы шли дальше. Название у нас было еще до появления группы. На уроке естествознания он узнал о бактериальном заболевании, сибирской язве[29], и однажды повернулся ко мне и спросил: «О сибирской язве слышал?» Я ответил: «Нет, что это? Звучит круто».

И я ему постоянно говорил: «Когда White Heat развалятся, мы с тобой сколотим группу “Сибирская Язва”». Раньше никто не знал, что террористы будут использовать ее в целях биологической войны. Единицы знали, что это был заразный корм, поражающий диких животных. Просто звучало по-металльному. Дэнни говорил: «Да не собираемся мы разваливаться. Ты о чем? Мы только демо еще одно записали и даем концерты». А я продолжал: «Ну да, но если вы, ребята, развалитесь, мы с тобой сколотим группу и будем кататься по миру».

Для мамы хуже этого и быть не могло. Она-то думала, я буду врачом, стоматологом или юристом. У евреев это признак хорошего воспитания, поэтому в этих профессиях можно часто встретить всяких Голдбергов и Финкельштейнов. Я со счета сбился, сколько раз мама говорила: «Ты себя кем возомнил? Хочешь стать музыкантом? Все хотят играть в группе, быть в телике и стать знаменитыми. Думаешь, тебе по силам?»

– Ма, я собираюсь этого добиться, – сказал я. – Во всяком случае, попробовать надо.

– Зря время теряешь, – говорила она. – Тебе в школу надо ходить. Потом в колледж поступать. Надо работу нормальную найти и деньги зарабатывать.

Ее слова в одно ухо влетали, а в другое вылетали, потому что я знал, чего хотел, и слова мамы мне были до одного места. Она была права, но сдаваться я не собирался. «Мам, а что может случиться-то? – спрашивал я. – Я попробую, и если не получится, тогда и отчитаешь меня. В колледж вернуться никогда не поздно. И работу найти не проблема, поэтому дай мне пару-тройку лет. Я должен попробовать».

Я ломал ее представление о хорошем сыне, а она пыталась разбить мои мечты и не собиралась слушать мои аргументы.

«Только не мой сын…» – начинала она. Я вздыхал и думал: «Блядь, опять начинается». Хуже для нее было бы, если бы я стал автогонщиком. В детстве я как раз хотел им стать, и она кричала: «Только через мой труп!» Наоборот должна радоваться, что я хотел стать музыкантом, а не жизнью рисковать.

С 1980 года я был полон решимости сколотить Anthrax и выступать. Слова «провал» я не знал. Из комиксов я уже вырос. Я хотел быть Стивом Харрисом, Гленном Типтоном или Лемми. Эти ребята были моими кумирами, и, несмотря на то что казались абсолютно неприкасаемыми и недоступными, они мне были близки по духу. «Я играю металл, и они играют металл, – полагал я. – Они ведь с чего-то начали, и теперь посмотри на них. Просто нужно найти достойных ребят, с которыми можно было бы играть. Надо активнее искать».

Мама закрывала глаза на мое увлечение музыкой. Честно говоря, ничего другого я и не ожидал, поэтому мне было плевать. У меня были друзья, папа и брат, и меня поддерживала первая настоящая девушка, с которой у нас был секс. Я познакомился с Мардж на вечеринке у общего друга. Это было в начале 1981-го, всего за несколько месяцев до выпускного. На ней был приталенный зеленый свитер и джинсы. Глаза были добрые и милая улыбка. Мы разговорились и прекрасно ладили, но я к ней не подкатывал. Она была ужасно худой, а меня такие девушки не привлекали.

А потом я услышал, что нравлюсь ей. Это придало мне уверенности, и я пригласил ее на свидание. Мы стали встречаться, и это было круто, потому что она была милая, и я видел, что реально ей нравлюсь. Все предыдущие девчонки считали, что ничего серьезного со мной быть не может. Музыкой она особо не интересовалась, но ей нравилось, что я играю на гитаре и пытаюсь сколотить группу. К тому же мы оба были евреями. Она была на год меня младше и училась в Бронксе в Высшей научной школе, куда ходили умники и умницы. Она постоянно зубрила уроки, и виделись мы один-два раза в неделю, что меня устраивало, поскольку я был рад состоять в серьезных отношениях, но было время сосредоточиться на музыке и не разрываться. Группа была важнее любых отношений, семьи, школы – да чего угодно.

Весной 1981 года настал долгожданный момент. White Heat, как я и говорил, развалилась из-за музыкальных разногласий, и мы с Дэнни сколотили Anthrax и оба играли на гитаре. Оно и понятно. Мы были лучшими друзьями. Каждый день зависали вместе и слушали одинаковую музыку. С собой в группу я привел Дэйва Уайсса, Пола Кана из Four-X, а пел у нас паренек из нашей школы Джон Коннелли – позже они с Дэнни сколотили группу Nuclear Assault.

Джон ходил по коридорам школы с саксофоном на шее и с баночкой пепси в руке. Он часто носил черные джинсы, черные ботинки, черную футболку и пасторский воротник. Джон был странным парнем, но в хорошем смысле. Они с Дэнни дружили еще до нашего знакомства, и он притащил Джона в группу. Наш первый джем состоялся 18 июля 1981 года, и казалось, круче и быть не может. Прошло все замечательно, и мы подумали, что звучит очень круто; вот тогда мы и решили сколотить группу и назвать ее Anthrax.

История – странная штука. Нас называют одной из трэшевых групп «Большой четверки», и это огромная честь. В Metallica, Slayer и Megadeth играют одни из самых креативных и талантливых рок-музыкантов. И когда трэшевая сцена переживала пик, эти ребята играли быстрее и живее остальных. Мы всегда стремились играть быстрее других. Но поначалу безумная скорость появилась, потому что музыканты из нас были хреновые. Адреналин зашкаливал, мы выходили, и вдруг Дэйв разгонялся, и мы бренчали, пытаясь за ним успеть. Даже чужие песни мы играли гораздо быстрее.

Наш самый первый концерт состоялся во Флашинге[30], Куинс, в подвале епископской церкви святого Иоанна. Мы продали друзьям билеты за три бакса, и пришло от силы человек тридцать. В церкви стояло пианино, поэтому в начале нашего выступления Дэнни Лилкер, сидя за пианино, играл «Prelude» Judas Priest, которая служит вступлением к альбому «Sad Wings of Destiny». Микрофона у пианино не было, но его было слышно, потому что остальные инструменты были выключены. А потом Дэнни спрыгнул со стула, выбежал на сцену, взял гитару и начал рубить «Tyrant» Judas Priest. В основном играли чужие песни, но также сыграли пару оригинальных треков Дэнни из группы White Heat – «Hunting Dogs» и «Satan’s Wheels». Было, конечно, ужасно, но и чертовски весело, и наши друзья нас поддерживали и симпатизировали нам.

Окончив школу, я поступил в Университет Святого Иоанна, но быстро понял, что диплом об образовании не поможет моей музыкальной карьере и занятия меня только тормозят. К тому же нужны были деньги, чтобы обновлять оборудование. Папа поддержал мою музыкальную мечту, устроив на полставки в ювелирную компанию, где работал сам. Я ходил в школу в 8 часов утра, сидел до обеда, потом садился в метро и с часу до пяти вечера разносил газеты. В январе 1982 года я совсем перестал ходить в колледж. Я просыпался утром, делая вид, что собираюсь в школу, мама уходила, и я еще часа два спал. Потом просыпался и ехал в город. Приезжал на 48-ю улицу и зависал в гитарных салонах, потом в час дня приезжал к отцу в офис. Около месяца я пинал балду. Наконец набрался мужества сказать отцу, что в школу больше не хожу. Он спросил, что я все это время делал. Я сказал, что спал, а потом зависал в гитарных салонах, после чего приезжал к нему в офис.

– Мама знает?

– О боже! Конечно же, нет.

Он понимал, почему я ей не сказал, но чувствовал, что дальше молчать нельзя. Он попросил рассказать маме и приезжать к нему в офис в 9 утра и работать полный день. Я был в восторге, поскольку знал, что за полный день я и получу больше, смогу купить оборудование и профинансировать наши записи. У меня было дерьмовое оборудование, и я считал, что именно поэтому не получается карьера профессионального музыканта. Я ходил в гитарные салоны в городе и бренчал на гитарах, но денег ни на что не было, поэтому я всегда уходил. Как только я начал работать у отца полный день, у меня появились деньги, и было круто, но маме знать было необязательно… пока через четыре месяца отец не выдал: «Тебе действительно нужно сказать маме, что ты уже давно не ходишь на учебу. Что ты будешь делать? Не ври ей и скажи как есть».

Ну, я и сказал. Пришел в тот день домой и за ужином сказал, что больше на учебу не хожу и работаю у отца, чтобы хватало на жизнь музыканта.

Она орала как ненормальная – будто это было вооруженное ограбление. Я до сих пор помню ее крик. Услышав такой крик, инопланетяне бы испугались высаживаться на Земле. Такой крик мог уничтожить все живое; он был пугающим и душераздирающим. Будто я пырнул ее в сердце ножом мясника. Все надежды увидеть, как ее еврейский первенец стал человеком, рухнули в бездну.

Я промямлил: «Я ведь работаю. Работаю! Деньги зарабатываю! У меня есть работа, я не бездельничаю!»

«Да плевать я хотела! Ты бросил учебу и врал мне и…» – она продолжила свою маниакальную тираду, кричала и говорила, какой я неудачник и ни хрена мне от жизни не надо, и как она пыталась меня воспитывать и всю жизнь мне отдала. Она постоянно кричала и плакала. Брат, съежившись, сидел в стороне, радуясь, что ему не досталось.

– Пошел вон! Сейчас же! – прокричала она и вышвырнула меня из дома. Я собрал сумку, дошел до таксофона на вокзале Эксон через дорогу от дома и позвонил отцу в Меррик, Лонг-Айленд.

– Ну, я ей сказал.

– И как? – спросил он.

– Вышвырнула меня из дома. Можно у тебя пожить?

– Конечно. Она тебя выгнала? – спросил он, пораженный, хотя лучше других знал, насколько она бывала неадекватной и эмоциональной.

– Да, собрал шмотки. Сейчас приеду.

У меня была старая дерьмовая тачка, я доехал до отца и поселился у него месяца на четыре. Я каждый день ездил на электричке на работу и зависал по ночам в городе, прежде чем вернуться к нему домой. Через несколько месяцев отец поговорил с мамой и сказал ей, что я хочу быть в Куинсе с друзьями и она должна принять меня обратно. Сначала мама не соглашалась, но в итоге сжалилась, однако мои рок-н-ролльные мечты все равно не поддерживала.

Главная проблема Anthrax была в том, что у нас были абсолютно не те музыканты для долголетней группы. Джон был классным парнем. У него был свирепый крик, но мелодию он петь не умел, а мы знали, что хотим стать крутой мощной группой вроде Judas Priest или Iron Maiden с мелодичным вокалистом. Мы пытались заставить Джона петь, но не сработало, и мы попросили его уйти. С этого и начались беды с вокалистами в Anthrax.

Мы пригласили парня по имени Джимми Кеннеди, но он тоже не подошел, поэтому в группу пришел мой брат Джейсон. Ему было четырнадцать, поэтому у него все еще был высокий голос, и он, между прочим, попадал в ноты. Он отыграл с нами несколько концертов, в том числе в Лонг-Айленде в клубе «Дом моего папочки», где выступало множество крутых групп, но мы хотели гастролировать, а Джейсон все еще учился в школе. Если бы он забил на школу, у мамы бы случилась аневризма, и, несмотря на то что она мне всыпала по первое число, я все равно ее любил, поэтому такой вариант не прокатил бы.

Были и другие проблемы с составом. Нужно было избавиться от Пола Кана, потому что он не мог играть новый, более тяжелый материал, который мы сочиняли. Кенни Кушнер его на время заменил. Он был еще одним нашим одноклассником с района. Он был хорошим басистом, но хотел играть на гитаре и петь хард-рок, поэтому тоже ушел.

Тогда Дэнни взял в руки бас, и мы прослушали еще пару гитаристов. Пришел Грэг Уоллс, и пару лет с ним было нормально. Он был смышленый и с характером. Он мне напоминает Сэтчела из Steel Panther; с ним было весело зависать, и мне было жаль, когда через пару лет он ушел, чтобы найти более стабильную работу. Его ненадолго заменил Боб Берри. Играл он весьма неплохо, но в металле ни черта не смыслил.

Но, бесспорно, нашей главной проблемой было отсутствие нормального вокалиста. То есть у нас было место для репетиций, а вокалиста не было. Мы снимали комнату в Бэй-Террас, в местечке «Пивоварня», прямо через дорогу от мамы, но наш друг Пол Орофино (владелец) закрыл магазин, чтобы открыть более крупную и крутую версию Brewery Studios в Милбруке[31], Нью-Йорк, и сколотил успешный бизнес.

В 1982 году я нашел еще одно местечко. Наткнулся на объявление в газете, где можно за 150 баксов в месяц снять реп-точку, а это гораздо дешевле, чем почасовая оплата в «Пивоварне». Зданием заправлял парень по имени Эндрю Фридман. До этого он играл на конге[32] в группе «Туземцы и Кокосы», поэтому разбирался в музыкальном бизнесе и помог нам какое-то время перекантоваться. Мы съездили в место, которое все называли «Домом Музыки», это был отвратительный клоповник в ужасном районе Южной Ямайки, Куинс, но группы могли репетировать там круглые сутки. Раньше все комнаты были офисами, но бизнесменов припугнули – возможно, даже дулом у виска. И владельцы стали сдавать эти помещения группам. Можно было повесить замок на дверь и приклеить на стены постеры и листовки. Можно было изолировать комнату, притащить ковер и творить что хочешь. У входа всю ночь стоял охранник, и пока ты был внутри, никого не застреливали. Но как только ты выходил на улицу, приходилось глядеть в оба.

Это было отвратительное место: зимой – дубак, летом – жарища. Там было грязно, бегали мыши, тараканы и хрен знает кто еще. Но комнаты для репетиций были гораздо больше тех, к которым мы привыкли. Мы легко могли установить все свое оборудование, подключить, сделать громче и косить под Judas Priest. Мне нравилось, что комнаты огромные, поскольку мне все равно казалось, что мне нужно непременно все мое барахло. У меня было 12 кабинетов Marshall, и я, черт возьми, собирался использовать каждый! Мы, кстати, скинулись и взяли огромную комнату за 300 баксов в месяц. Учитывая, что мы репетировали пять раз в неделю, это было выгодно. Мы устроили там свой клуб. Постоянно зависали. Я по-прежнему жил в крошечной комнатушке у мамы в Куинсе, а наша комната для джема в «Доме Музыки» была мне чуть ли не домом родным. После работы я сразу же летел туда, тусовался допоздна, ехал домой и спал. Утром вставал, ехал на работу и опять туда. А по выходным сразу же ехал в «Дом Музыки» и возился с оборудованием и бренчал на гитаре.

Глава 5

Замена старых деталей

Сидел я однажды в одном из помещений «Дома Музыки» и узнал, что Гай Сперанза ушел из группы Riot. Мне они очень нравились, и я считал, что у Гая классный голос. Я подумал, может быть, мы смогли бы его пригласить в Anthrax. Его номер дал мне Эндрю Фридман, у которого по-прежнему были большие связи, и он типа был нашим менеджером. Я позвонил, он ответил. Я спросил: «Гай?»

– Ага, а это кто?

– Эм, меня зовут Скотт, у меня есть группа, называется Anthrax.

Мы тогда еще были никем, и он спросил: «Откуда у тебя мой номер?»

Я соврал: «Ой, да лейбл дал».

– А, ну ладно…

– Я звоню тебе, потому что мы – группа, начинающая и перспективная, и у нас сейчас всякое дерьмо творится. Эндрю Фридман, игравший в Kid Creole и the Coconuts, наш менеджер…

Наплел ему кучу всякой херни. Это я всегда умел. Я сказал: «В общем, творится полное дерьмо, и нам нужен вокалист, и ты бы идеально подошел. Ты бы нас сразу в другую лигу вывел».

Гай (к сожалению, он умер в 2003 году от рака поджелудочной железы) на самом деле был очень классным, учитывая, что я, фактически откуда ни возьмись, устроил ему «холодный звонок». Он поблагодарил меня за комплимент, а потом объяснил, что ушел из Riot, потому что его достал музыкальный бизнес.

– С меня хватит. Больше никогда не буду играть в группе, – сказал он.

– Серьезно? А почему?

– Поиграешь с мое – поймешь. Я все это терпеть не мог. Сейчас я работаю дезинфектором в Бруклине и чувствую себя гораздо счастливее.

Я поблагодарил его за разговор и повесил трубку. Затем переварил его слова. Что же должно было произойти, чтобы Гай ушел из рок-группы и стал дезинфектором?

Раз уж Гай Сперанза не собирался приходить в Anthrax, я решил позвать Нила Тербина, которого знал еще со школы в Бэйсайде. Мы познакомились на уроках в телестудии, где снимали свои фильмы. Учителем был Арнольд Фридман, которого несколько лет спустя арестовали и осудили за растление несовершеннолетних. Режиссер Эндрю Ярецки снял о расследовании документальный фильм «Захват Фридманов». Забавно, что учитель по киноискусству поднял тему признанного критиками фильма. Но я не думаю, что Фридман оценил иронию. Остальной мир, возможно, знал Арнольда как извращенца, но я помню его как классного учителя. Мы с Нилом зависали в киностудии школы и играли музыку. Приносили гитары, джемовали и снимали себя. Нил был фэном UFO и знал о них абсолютно все. Еще ему нравились Judas Priest. Мы слушали множество одинаковых групп. Нил зависал в городе. Ходил в клубы CBGB’s и Great Gildersleeves, и у него в клубах были связи.

Он пел в другой группе, поэтому я к нему не сразу обратился. Услышав, что он свободен, я позвонил ему и спросил, не хочет ли он петь в Anthrax. У нас уже много чего было в процессе, чтобы привлечь его интерес, но он хотел услышать наши песни. Мы показали ему песни, над которыми работали, и он сказал: «Я не пою чужую лирику. Я пишу свою».

Мы были не против, поэтому он написал свои тексты, и некоторые из них были довольно глупыми. В песне «Солдаты Металла» был куплет со словами: «Из пушек стреляя, мы землю сотрясаем, / кромсаем, убиваем, / а не дурака валяем». Хрен с ним. В общем, было ощущение, что мы наконец-то нашли настоящего вокалиста и фронтмена. На самом же деле мы себе тот еще геморрой устроили.

Нил считал себя фронтменом и остальных слушать не собирался. Нас это не устраивало. В Anthrax царила демократия. До поры до времени я терпел его надменность и думал: «Ладно, я все понимаю. Ты нам нужен. Ты – вокалист. Но ты, сука, здесь не главный».

В Anthrax никогда не было диктатора, но на раннем этапе я, безусловно, сделал немало, чтобы запустить этот механизм, работающий гладко и слаженно. За годы многие интересовались, почему я до сих пор являюсь основным элементом Anthrax. Хороший вопрос. Я никогда не играл на соло-гитаре и не пел. Может быть, я и не самый симпатичный участник группы,-) >. Я в Anthrax главный оратор по очень простой причине – упертый еврей. Если я что-то и унаследовал от мамы, то это умение пробиваться и добиваться своего. Когда дело касалось группы, я всегда был уверен в себе и не собирался уступать – мне было что сказать. Я всегда таким был и остался. Дэнни сколотил эту группу со мной, но он был гораздо мягче. Он был расслабленным, апатичным и несобранным. Я же, как питбуль, готов был вцепиться в глотку.

Мы во всем брали пример с Iron Maiden. Стив Харрис был фронтменом, хоть его и окружали потрясающие музыканты и вокалисты. Он сочинял лирику и большую часть музыки и принимал решения. Бля, да я жил и дышал Iron Maiden. Я хотел быть ими с 1980 по 1985 год. Что бы мы ни делали, мы брали пример с Iron Maiden, потому что они делали это лучше всех. Поэтому да, я был решительно настроен, но я был сильным лидером. Прежде чем принять любые решения относительно группы, я сначала выслушивал мнения остальных.

Нилу это не нравилось. Он хотел сам всем заправлять, поэтому у нас с ним с первых дней начались проблемы. Он почему-то обычно относился ко мне с уважением. Мы никогда не вступали в жесткий спор. Иногда он выеживался и говорил: «А че ты брата обратно в группу не позовешь, раз я тебе не нравлюсь? Давай посмотрим, на что способен Джейсон». Я просто смеялся и говорил: «Проехали, чувак».

Но Нил ко всем относился дерьмово, особенно к Лилкеру. Нил выглядел круто и был патлатым. Мы с Дэнни согласились, что Нил умел петь, чего про предыдущих участников группы мы сказать не могли. Поэтому мы Нилу многое спускали. Поначалу казалось, что он подходит группе и на демо звучал потрясно, но мы многого не замечали. Мы лишь хотели подписать контракт и гастролировать.

В сентябре 1982 года мы с Дэнни увидели листовку в Bleeker’s Bob – было написано, что 30 октября выступят Anvil, Riot и Raven. Бля! Raven приехали на концерт прямиком из Ньюкасла, Англия, и мы считали это безумием. Мы знали о них, потому что всегда искали пластинки, выпущенные на независимом лейбле. Они были очень быстрой командой НБВХМ[33], где на басу и гитаре играли замечательные братья Галлахеры, а барабанщиком был Роб Хантер, называвший себя «Чокнутым». Чувак выступал на сцене в хоккейном вратарском шлеме и не просто так заслужил такое погоняло; бился головой в тарелки, микрофонные стойки, стены и любого, кто посмеет с ним поспорить. Потом на сцену вышли канадцы Anvil, а их фронтмен Губастик играл гитарные соляки вибратором и повлиял на прото-трэш. Черт возьми, вы, возможно, видели этот фильм[34]. Наконец, нам нравились Riot из Нью-Йорка, которые жгли напалмом. Их второй вокалист, Ретт Форрестер, все еще был с ними. К сожалению, 22 января 1994 года в Ретта стреляли и убили, когда хотели отобрать машину, а он отказался уступать.

Концерт был приурочен к туру «Бал Башкотрясов» и проходил в Статен-Айленде в Театре Святого Георгия. Мы никогда об этом месте не слышали, но это было неважно. Мы ехали туда. Мы любили эти группы, и нам было интересно, кто о них вообще знал, что устроил им концерт. Я навел справки и узнал, что это был парень по имени Джонни Зи, продававший пластинки на блошином рынке в Нью-Джерси и, по-видимому, устраивавший группам выступления. В день концерта мы стояли в очереди, а рядом стоял парень и раздавал листовки на другие выступления Anvil и Raven. Я спросил его: «Ты Джонни Зи из магазинчика “Рок-н-ролльный рай?”», и он ответил: «Я Джонни Зи, а ты кто?» Я сказал: «Я – Скотт Ян, у меня есть группа, называется Anthrax», и вручил ему демо из пяти песен: «Howling Furies», «Evil Dreams», «Satan’s Wheels» и двумя нашими старыми темами, а еще дал ему листовку на концерт, который намечался у нас в Куинсе.

– Приходите ко мне в магазин и зацените, – сказал Джон. – Мы открыты по выходным.

– Ты о чем? – спросил я.

«Мы – блошиный рынок и открыты по субботам и воскресеньям». Он дал нам с Лилкером пропуск за кулисы на концерт «Бала Башкотрясов», так что удалось прийти раньше и затусить. Губастик, барабанщик Anvil Робб Рейнер, вокалист Raven и басист Джон Галлахер просто слонялись без дела. Было ощущение, что мы своего добились и стали частью близкого окружения. На самом деле нам до этого было еще ой как далеко, но в тот момент я почувствовал первую настоящую искру и уверенность в том, что Anthrax когда-нибудь обязательно проедется с гастролями по миру.

Мы с Дэнни зависали в кожаных куртках, пытаясь выглядеть крутыми и не путаться под ногами. Я принес несколько футболок Anthrax, которые мы напечатали, и отдавал их людям. Одну дал Губастику, и он, кстати говоря, надел ее за кулисами, чтобы народ о нас узнал, и это было нереально. На сцене он выступал с голым торсом в ремне из пулеметной очереди, но видеть, что Губастик действительно нас котирует – все равно что Бон Скотт спустился бы с небес, лестно мне улыбнулся и сказал: «Так держать, сынок».

На следующие выходные мы с Дэнни поехали в «Рок-н-ролльный рай» и увидели кладезь импортных металлических пластинок и настоящих раритетов. Были диски с картинками и фанзины, и один сплошной металл. С тех самых пор мы постоянно там тусовались. Приезжали по субботам и иногда оставались на ночь. Там всегда тусовалась шайка байкеров-металлистов, которые называли себя «Ополченцами из Олд-Бриджа». Вечером по субботам они закатывали крутые вечеринки дома у парня по имени Металлюга Джо. Мы приходили отрываться и спали на полу, а в воскресенье утром ехали домой. Находясь в Олд-Бридже, мы открыли для себя «Клуб 516», где каждый вторник вечером крутили металл. Группы не играли, зато был диджей, который крутил металл, и ребята приносили с собой вырезанные картонные гитары, на которых играли, воображая себя на сцене и тряся башкой под любимые песни. Выглядело по-задротски, но было дико круто. Это традиция, которая пошла из клуба Soundhouse в Лондоне, где начинали Iron Maiden, Saxon и другие группы НВБХМ. В магазине Джона был британский журнал Kerrang! – это была настоящая библия хеви-метала, где писалось все, что происходило в клубе Soundhouse.

Все это время днем я работал у отца, а вечером мы собирались с Anthrax. Каждые две недели мы с Дэнни сочиняли новую песню. Потом я тратил заработанные деньги на студию, и мы записывали песню. Мы всегда хотели пробовать что-то новое и лучшее. Мы перезаписывали свои песни, потому что хотели, чтобы они представляли нас в лучшем свете. Когда мы писали новое демо, я отдавал его Джонни. Мы уже были друзьями, потому что постоянно тусовались у него в магазине. Мы приходили, и он говорил: «О, это ребята из Anthrax, парни из Куинса!» Мы с Дэнни давали ему кассету; он слушал ее и критиковал нас. Он говорил: нам надо усердно работать. На следующий день мы возвращались и давали ему еще одну кассету, и он говорил что-то типа: «Знаете, вроде бы ничего, но вот соляк слабоват. Да и барабанщик никуда не годится».

Он ненавидел Грега Д’Анджело и считал ужасным барабанщиком. Я говорил, что Грег крут, а Джонни возражал: «Да не умеет твой Грег металл играть». Иногда мы меняли состав, следуя совету Джонни, надеясь, что выгорит пару концертов. Он еще никого не подписывал, но мы чувствовали, что с этим парнем нас ждет успех.

В субботу в конце 1982-го я приехал в «Рок-н-ролльный Рай», и Джонни сказал: «Скотт, подожди с кассетой. Смотри, что у меня есть. Это группа Metallica из Сан-Франциско. Называется “No Life ‘till Leather”, и ничего круче я в своей жизни не слышал».

Разумеется, в душе я уже завидовал, потому что Джонни нашел какую-то новую группу, которая ему нравилась, а нас слушать не хотел. Он врубил демо Metallica, и я сидел и слушал. Я молча страдал, потому что это было круто, но в то же время мне дико понравилось. «Это просто охуительно!» – сказал я. Напомнило Motörhead с хрустящими гитарами и риффы а-ля Judas Priest и Iron Maiden. Я подумал: «О боже! Этим мы должны заниматься! Как им это удалось? Как им удалось добиться такого звучания?»

Это было на голову выше дерьмовых демо, которые мы записывали.

– Потрясающая группа. Они охренительные! – восторгался Джонни. – Я привезу их в Нью-Йорк, и мы запишем альбом!

– Серьезно? Как? У тебя же нет лейбла.

– Будет у меня лейбл, и они там будут. Я буду их менеджером.

Это было настоящее безумие, потому что Metallica были из Сан-Франциско. Я сказал: «Но ведь мы хотим записываться, и мы здесь!»

Джонни всегда был крайне честным: «Ребята, вы еще не готовы». В этом всегда была проблема. «А вот они готовы!»

Мы были опустошены. В душе мы знали, что Джонни прав и Metallica действительно очень крутые. Обратно в Куинс мы с Дэнни ехали в машине, не сказав друг другу ни слова. А что делать? Мы сочиняли крутое музло и думали, что все на мази, – а потом вдруг Джонни фактически говорит нам, что мы сраная пародия на Iron Maiden. Мы ужасно расстроились. А теперь у него была эта новая группа, которой он восхищался.

Я повернулся к Дэнни и сказал: «На хер Джонни! Ему с нами не по пути». Дэнни лишь пожал плечами. А потом я себя вдруг почувствовал супергероем и выдал: «На хер его, – снова сказал я. – Кто-то просто задрал планку, а нам надо быть лучше». Грубовато, но нам нужно было проснуться, потому что к концу 1982 года мы знали, что никакими американскими Iron Maiden мы не были. До того момента Maiden всегда были для нас особенными – во‐первых, потому что они были мегаохуительными. Даже когда у них пел Пол Ди’Анно, они были образцом для подражания. Но еще мы их уважали, потому что нам казалось, что в начале своего пути им сопутствовал успех, который нам был по силам, поэтому мы не опускали руки и шли к цели. Сначала они разогревали Judas Priest, а потом выступали хэдлайнерами. А с приходом Брюса Дикинсона стали совершенно другим зверем. За каких-то три месяца они сменили клубы в 2000 человек на аншлаговый концерт в Мэдисон-сквер-гарден. Выпустив «The Number Of The Beast», они стали недосягаемы.

По случайному совпадению мы впервые прикоснулись к великому, когда за полгода до прорыва Iron Maiden выступали в концертном театре «Северная сцена» в Лонг-Айленде. Мы с Лилкером поехали туда с моим братом и всеми нашими корешами. Один из наших знакомых работал на концерте и дал пропуски в фотопит[35]. Толпа рубилась в первых рядах, а мы стояли в пите и наблюдали, как Maiden жгут напалмом в двух метрах от нас.

Изначально Anthrax должны были отыграть на той же площадке вместе примерно с 15 другими группами, но концерт перенесли, потому что приехали Maiden. Перед концертом мы напечатали листовки с первым логотипом Anthrax и новой датой концерта, который должен был состояться где-то через месяц. Мы просунули все эти листовки под футболки и между песнями, пока на сцене гас свет, подбрасывали их в воздух. Когда сцена снова освещалась, около Брюса Дикинсона валялась бумага. К счастью, он не видел, как мы бросали листовки, иначе бы нас, возможно, выгнали. И чудесным образом ни один охранник нас не спалил, а мы стояли и застенчиво улыбались.

Брюс посмотрел под ноги, и группа перешла к другой песне. Как только они отыграли песню, Брюс наклонился и поднял одну из наших листовок. «Кто-то бросил сюда бумагу. Наверное, хотят, чтобы я прочитал, – сказал он. – Написано, что группа Anthrax выступит здесь через месяц. Так вот почему это по сцене раскидано».

Мы ушам не могли поверить. Это был момент, как в фильме «Мир Уэйна». Вокалист нашей любимой группы только что упомянул наше имя со сцены. Мы охреневали и думали: «Твою же мать! Да на нашем концерте здесь и яблоку негде будет упасть!» Через месяц пришло от силы человек 150, хотя мест было на 2000. Но как же было круто, что Брюс Дикинсон прочел нашу листовку. Кто бы мог вообразить, что через шесть лет мы будем разогревать Iron Maiden на стадионах по всей Европе? Нам такое даже в голову прийти не могло. Мы решили, что они нам не по зубам. А тут появилась эта новая группа из Сан-Франциско, которая была с нами одного ранга. Они уже достигли того, к чему мы стремились, но были ненамного впереди нас. И звучали мы по-другому. Моя гитара звучала не так, как у Джеймса Хэтфилда. Мы играли свою музыку. В начале мы больше косили под Iron Maiden, а они – под Motörhead.

Конечно же, Metallica оказала на нас влияние. Услышав «No Life ‘till Leather», я конкретно прихуел. Но риффы и ритм у нас были совершенно разные. Можете поставить любую пластинку Anthrax, и я ни в одной песне не слышу риффы Хэтфилда. Однако мы сразу же поняли, что эти ребята очень крутые. По крайней мере, я знал, что нужно проявить упорство и вкалывать в два раза больше.

Дерьмово, что мы не смогли попробовать составить им конкуренцию, потому что пришлось менять половину состава. Берри, никогда не чувствовавший себя в Anthrax в своей тарелке, ушел, а позже сколотил группу Hittman с нашим бывшим вокалистом Джимми Кеннеди. Более значимо, что мы в итоге решили уволить Грега Д’Анджело. Я до сих пор считаю, что он был классным барабанщиком, но мы просили его сыграть на двух бочках, а он не мог. Мы с Лилкером думали: «Послушай этот чертов Motörhead. Зацени песню “Overkill”, возьми и сыграй!» Но он не мог. Не знаю, не хотел или физически ему было тяжело так манипулировать ногами. Но появился повод от него избавиться, и он ушел. Было это 7 мая 1983-го, сразу же после того, как мы выступили на разогреве у Metallica в баре «У Вилли» в Сейрвилле, Нью-Джерси. И вдруг Грег заявил: «Я ухожу. Буду играть в Cities».

Cities были перспективной группой на музыкальной сцене Нью-Йорка. У них были свои песни в стиле Van Halen, и они могли собрать клуб «ЛяМур» на тысячу человек. У них был гитарист-шреддер – крутой патлатый блондин – Стив Миронович, и выглядел он потрясающе. Басист Сал Итальяно теперь в Anvil и ни капли не изменился. Они реально были крутой группой и хотели взять Грега. Я завидовал и злился. Да, вероятно, мы бы его все равно уволили, потому что он не умел играть трэш, но мне казалось, он меня предал. «Уходишь в Cities?! Чувак, да у них нет будущего, они обычное местное дерьмо. О перспективах они не думают. Так и будут тухнуть в Нью-Йорке».

– Ну, они реально хотят видеть меня в банде и обещали мне…

– Идиот! – кричал я на него в гримерке. – Ну и вали, и играй со сраными подражателями Van Halen! Веселись!

Безусловно, эмоции взяли надо мной верх. Я завидовал, что он переходит в группу, которая круче Anthrax, и выплеснул на него весь гнев. Раньше мы с ним были довольно близки, но его уход все разрушил. Это было глупо, потому что я потерял не только барабанщика, но и друга.

Глава 6

Следи за ритмом!

Оказалось, уход Грега стал лучшим, что могло случиться с Anthrax, потому что по сей день Чарли Бенанте – лучший барабанщик, с которым я играл. У этого парня невероятная интуиция. Он может придумать ритм еще до того, как ты ему что-нибудь сыграешь. И он умеет играть в любом стиле с любыми музыкантами. Он может держать ритм так же хорошо, как Фил Радд из AC/DC, бесноваться за установкой, как Кит Мун, или играть невероятные тактовые размеры с четкостью Нила Пирта, и при этом у Чарли свой фирменный стиль. Помимо всего прочего, он совершенно спокойный парень и без понтов. Ему просто нравится играть. И он любит Anthrax так же, как и я.

Нас познакомил в 1983 году общий друг, Том Брауни, которого я постоянно видел на концертах. Узнав, что Грег ушел из группы, Том подошел ко мне и сказал: «Вам, ребята, нужен барабанщик? Есть у меня паренек с моего района, Чарли зовут, и он потрясающий. Все говорят, он играет на двух бочках с молниеносной скоростью».

Я спросил: «Серьезно? Быстрее Робба Рейнера из Anvil? Быстрее барабанщика Accept?» Немецкая группа Accept только выпустила альбом «Restless And Wild», и первый трек альбома, «Fast As a Shark», прилично задрал планку. Услышав его впервые, я на минуту разума лишился и подумал: «Как такое вообще возможно? Неужели я действительно это слышу?»

Конечно же, сегодня есть барабанщики, которые умеют играть еще быстрее, но тогда это было настоящей революцией в музыке. Мы позвонили Чарли, и он спросил, не хотим ли мы приехать к нему домой в Бронкс, где стояла его ударная установка. И мы с Дэнни потащились из Куинса домой к Чарли – он жил в трех- или четырехэтажном таунхаусе на две семьи. Наверху у него была маленькая комната с огромной установкой Gretsch. Там было восемь томов и куча тарелок, поэтому места для маневра за установкой в комнате не было. Мы втиснулись в комнату вместе с ним, чтобы установить свои усилители, затем мы его прослушали, хотя это скорее был офигенный джем. Мы сыграли «Invaders» и «Phantom Of The Opera» группы Iron Maiden и несколько песен Judas Priest и Motörhead, и Чарли сыграл выше всяких похвал.

Мы с Дэнни Лилкером восхищались, какой Чарли крутой и быстрый. Может быть, Чарли чересчур старался, но песни Maiden получались быстрее оригиналов и звучали почти как трэш. Затем Чарли сказал: «Вы же, ребята, не собираетесь заставлять меня играть “Fast as a Shark”?» Видимо, Том Брауни сказал Чарли, что мы в восторге от этой песни. Я ответил: «Нет, конечно. Никто, кроме Accept, не умеет ее играть. Ты можешь?»

– Ага.

Всю песню мы не знали. Я знал вступительный рифф и часть куплета, поэтому мы начали играть, и Чарли вступил на барабанах – твою же мать, он играл быстрее, чем на альбоме, играл на бочках быстрее самих Accept! Мы поиграли минуту, просто валяли дурака, а потом мы с Дэнни переглянулись и вопросов больше не возникло. Именно Чарли нам и недоставало. Теперь-то уж Джонни Зи точно в штаны наложит.

Я сказал: «Ну, чувак, хочешь играть в группе?»

– Что значит «играть в группе?» – переспросил Чарли.

– Хочешь остаться с нами и сочинять и выступать? Мы знаем парня по имени Джонни Зи…

– Да, знаю его. Видел вас, ребята, на концерте в рамках «Бала Башкотрясов». Я вас всегда вижу, парни. Дайте подумать.

Я не понимал, почему Чарли вдруг показался таким безразличным. И сказал ему: «Я считаю, у нас прекрасное взаимопонимание, и мы бы здорово сработались».

Чарли сказал, что мы тоже звучали хорошо. Потом сказал, что дружит с барабанщиком Армандом Маджиди, который в итоге стал играть в группе Sick Of It All и поиграл в хардкоровых командах Straight Ahead и Rest In Pieces. Арманд, как и мы, был из Куинса. Чарли сделал паузу и сказал, что не хочет никого из нас обидеть, но Арманд назвал нас «мажорами из Куинса, которые получают все, что захотят».

«Какого хрена, чувак? – сказал я. – По-твоему, мы похожи на мажоров из Куинса? Да я в сраной двушке живу с мамой и братом. Кто здесь богатый-то? “Получаем все что хотим?” Чувак, я весь день на работе вкалываю, а вечером лечу на репетицию».

Чарли сразу же стало стыдно. «Да и я подумал, что звучит странно, – сказал он. – И даже если это так, какая разница? Не вижу проблемы».

Однако он все еще не был уверен насчет группы. Он сказал, что поджемует с нами и, может быть, отыграет несколько концертов, но желанием быть постоянным участником Anthrax он не горел. Он классно рисовал и собирался пойти на курсы черчения. Он боялся, что мама взбесится, если вместо этого он будет играть в группе.

Я решил не давить на него и не портить ситуацию. Нам нужен был Чарли, и он сказал, что сыграет с нами. Этого было достаточно. Мы вернулись и снова джемовали, и звучало очень круто. Мы сыграли еще несколько песен Maiden и Judas Priest, а также немного Black Sabbath и Motörhead. Затем он выучил наши песни, и они еще никогда не звучали так потрясающе. Но уговорить его играть в группе постоянно было непросто. Я проявил настойчивость и в итоге уломал его. Моя взяла. Я хотел такого барабанщика, и все: «Ты стучишь в Anthrax». И вот, Чарли уже наш барабанщик.

Как только он оказался в группе, мы написали «Soldiers Of Metal». Песня показывала Anthrax с новой стороны. Она была быстрее, и в ней была сумасшедшая бочка – еще ничего круче мы не играли. Оставалось найти соло-гитариста.

Джонни нам постоянно об этом твердил, и он был прав. Нам нужен был парень с огневой мощностью и сценическим обаянием.

За месяц до того, как мы уволили Боба, я познакомился с Дэнни Спитцем, но мне даже в голову не пришло пригласить его в группу. Он был наглым мелким засранцем и работал в гитарном салоне на 48-й улице под названием «Покупаем гитары». Я туда постоянно ходил, и однажды он мне сказал: «Слышал я про твою чертову группу. Я уделаю вашего соло-гитариста. Вы должны взять меня и уволить того парня». Я ему ответил: «О, чувак. Я вообще-то пришел усилитель подобрать. Мы не ищем второго гитариста». А через месяц мы его как раз уже искали. Я позвонил Спитцу. И опять же, он стал вести себя как надменный придурок, но он был милым и обаятельным парнем, совсем невысокого роста – не выше 160 см. Ниже меня. Но яйца, судя по всему, у него были огромные, раз он так себя вел, – он был чересчур в себе уверен. И играть он мог очень круто. Он умел гораздо больше, чем Грег или Боб. Помимо этого у него было свое оборудование. Это отлично, потому что мне уже надоело делиться своим дерьмом с нашими гитаристами. У меня было 12 кабинетов Marshall и несколько голов, которые я купил на деньги, заработанные у отца. Но я не мог выступать с шестью стэками, когда у Грега или Боба был всего один, особенно если они были соло-гитаристами. Поэтому всегда приходилось разделять оборудование, чего я терпеть не мог. «Это мое дерьмо, вашу мать! Идите и купите свое оборудование», – я им говорил. Грег был еще более мелочным, чем Нил, а Нил был мелочным. Грег никогда не скидывался на аренду «Дома Музыки», не платил за время в студии – он вообще ни за что не платил. И всегда ожидал, что ему заплатят за выступления и запись.

Спитц сказал мне резко и прямо, как мог сказать только он:

– Слышал, у вашего старого гитариста не было своего оборудования.

– Не было.

– Бля, вот неудачник. Сколько у тебя кабинетов?

– Двенадцать – ответил я.

– Да, у меня тоже двенадцать. Сделанные на заказ Wachuwan 4 х 12. Еще пять гитар и шесть усилителей.

Уверен, у него с оборудованием все было четко, поскольку он работал в музыкальном магазине, но и деньги у него тоже водились. Его отец был юристом, но мне было наплевать. Я был дико рад, что у Дэнни столько оборудования.

Я представил 12 кабинетов на сцене – четыре в ширину и три в высоту. Раньше так играли Manowar, и выглядело очень круто. Решив, что у Спитца такое количество оборудования, я ему сказал: «А чего бы тебе не приехать и не пройти прослушивание?»

Он сказал: «Пфф, прослушивание! Да я тебе, блядь, что хочешь сыграю. Дай мне ваши песни. Я их выучу».

Я дал ему «Across The River» и «Howling Furies», и через пару дней он мне позвонил и сказал: «Я готов. Когда встречаемся?»

Мы договорились прослушать Дэнни в «Доме Музыки». Пока он настраивал гитару и готовил оборудование, я предупредил остальных ребят, что он с характером. «Он надменный, но если закрыть на это глаза – он веселый парень», – сказал я.

И в ту же минуту Спитц вошел к нам в комнату. С нами был Том Брауни, и Дэнни с чрезмерным высокомерием вытащил гитару из чехла, отвязал ремень и бросил в Тома. «Укороти-ка мне. Слишком высоко», – сказал он, будто Том был его гитарным техником, которому за это платили. «Это кто, блядь, такой?» – спросил Том.

Спитц идеально прошел прослушивание. Он знал все песни и сыграл все соло. Когда Нил ушел, Чарли сказал: «Он странноватый, но сыграл очень круто». Нил Тербин не хотел брать его в группу и, похоже, боялся, что Дэнни его сломает. Я сказал ему прямым текстом: «Короче, мы его берем».

Нил возразил: «Серьезно? Ты реально хочешь взять этого парня в группу? Больше выбрать некого?» Я сказал: «Нам сейчас нужен крутой гитарист. Мы будем записывать пластинку, а ждать нам некогда. Он в группе».

Нил ничего не мог поделать. Я был категоричен, и Нил был еще не в том положении, чтобы сказать нам: «Либо я, либо он». Хотя скоро это случится.

На следующий день я позвонил Спитцу и сказал: «Хочешь…»

Он прервал меня: «Ага. Буду играть в вашей сраной банде. Мы завоюем целый мир».

Вот таким был Дэнни. Через десять лет он ушел и начал новую карьеру, стал ремонтировать элитные часы. Но в самом начале он был серьезно настроен стать рок-звездой. Да, он мог вести себя отвратительно, но мне нравилась его позиция. Он, как и я, был голоден до успеха. Все эти клише рок-звезд меня никогда не волновали; я просто хотел сочинять музыку и выступать. Но Спитц знал, что станет «рок-звездой». И нам это было нужно, потому что Чарли был очень стеснительным – из него слова было не вытянуть. Он раскрывался только за барабанами. Нил вечно ныл по любому поводу, а Лилкер – спокойный парень и музыкальный виртуоз.

Приблизительно в то же время мы узнали, что Джонни действительно везет Metallica в Нью-Йорк – в наш район! Эти ребята, которых мы раньше никогда не встречали, ехали на нашу территорию, где мы так усердно пытались стать первыми парнями на деревне. Даже несмотря на то, что Джонни никогда не руководил группой и не выпускал альбомы, он отправил чувакам из Metallica 1600 баксов и сказал: «Приезжайте в Нью-Йорк, а я обо всем позабочусь». Он был решительно настроен стать их менеджером, основать лейбл и выпустить пластинку. Казалось, он слишком много на себя взял. Он ведь никогда ничего подобного не делал. Он доверился интуиции и действовал спонтанно. Но через несколько недель после того разговора парни из Metallica запрыгнули в фургон и поехали в Нью-Йорк. Они постоянно менялись местами: каждый сидел сначала на переднем, потом на заднем, и место было только для аппаратуры. Могу только представить, насколько «комфортной» выдалась их поездка.

Но настоящие трудности были впереди. Они в буквальном смысле ехали вслепую и всецело доверились парню, которого даже не знали – он устраивал концерты и продавал пластинки на блошином рынке. Можно ли такому верить? Это же был полнейший абсурд. Такого не должно было быть, а если бы и было, Нью-Йорк сожрал бы их с потрохами. Но это была Metallica. Они были настроены не меньше нас, и с первых дней они были классной группой. Может быть, им просто повезло, но они готовы были рискнуть, потому что хватались за любую возможность.

А Джонни был уверен. Он не знал, что делает, но, черт возьми, за базар отвечал. Пока Metallica ехала из Калифорнии в Нью-Йорк, Джонни позвонил мне и спросил: «Сможете их встретить и помочь освоиться, когда они приедут?» К тому моменту раны моего задетого самолюбия затянулись. «Конечно, а где они остановятся?»

– В «Доме Музыки». Дадим им репетиционную комнату.

– О, круто. Будут тут репетировать, – сказал я, – а жить где будут?

– В «Доме Музыки». Там и будут, – сказал Джонни, будто я не понял с первого раза. И, видимо, не понял. Там никто не жил.

«Отель мы позволить не можем. Нет денег», – сказал он. Это правда. У ребят из Metallica не было денег, и Джонни потратил последние 1600 баксов, чтобы привезти их в Нью-Йорк. Ему приходилось за все платить кредитными картами и рефинансировать дом. Это был рискованный шаг. «Ты же понимаешь, что там спать негде. Нет ни душа, ни воды горячей, – сказал я. – Это же ебаный гадюшник». – «Знаю, знаю. Они в курсе».

Когда парни из Metallica приехали в Нью-Йорк, мы их встретили. Сразу же нашли общий язык и стали друзьями. Мы ведь были в одной лодке; неизвестные группы, пытающиеся выбить контракт. Оказалось, они были в гораздо худшей лодке, чем мы. Они, кроме нас, никого не знали, и им предстояло увидеть место, которое станет их домом, пока они не уедут в тур.

Мы всячески пытались им помогать. Они себе едва могли позволить пожрать. В репетиционной комнате у нас был холодильник и гриль-тостер. Мы все отдали им, как только я вошел и увидел басиста Клиффа Бертона с кучей хот-догов «Оскар Майер». Он ел их холодными, потому что сосиски были уже сварены. Я сказал: «У нас внизу есть гриль-тостер. Мы вам его дадим, чтобы вы хотя бы смогли еду подогревать. Пользуйтесь нашим холодильником и храните там еду».

У меня есть фотка Джеймса Хэтфилда с куском копченой колбасы в руке, потому что они не могли себе даже буханку хлеба позволить. Мы называли это «обедом неудачника»: колбаса в руке, без хлеба. Предки Лилкера уходили на работу, да и моя мама все еще работала, поэтому мы возили ребят из Metallica домой принять душ. Днем мы приезжали в «Дом Музыки», забирали парней, возвращались домой и давали им нормально вымыться. Затем вместе возвращались в клоповник. Некоторые наши друзья тоже стали им помогать. Знакомые из Куинса забирали их переночевать. Спать у кого-нибудь дома на полу куда лучше, чем на проеденном молью матрасе в этом гадюшнике.

Поначалу я завидовал парням из Metallica, но как только мы познакомились, я и думать об этом забыл. Я практически сутками жил в «Доме Музыки», хоть и спал дома. И считал нас братьями. Я каждый вечер сидел в их комнате и слушал, как они джемуют. Обычно все группы играли так, будто выступают на концерте. Барабаны в центре, усилители стояли на сцене слева и справа, и все было направлено в сторону «публики». Anthrax тоже так репетировали. Парни из Metallica были первыми, кто ставил барабаны в центр, а вокруг – усилители. Ларс Ульрих сидел в центре полукруга, а остальные ребята стояли вокруг него лицом к нему. Вскоре после знакомства я увидел, как они устанавливают оборудование, и спросил: «Что вы, ребята, делаете?»

«А мы так джемуем», – сказал Ларс. Я его не понял… А потом они начали играть, стоя лицом к усилителям, и у меня снова появилось ощущение, что ничего круче я не слышал. Гитары Дэйва Мастейна и Хэтфилда звучали как две пилы, играющие симфонию. Я сидел в небольшой комнатушке, окруженный усилителями, и слушал, как в конце 1982 года парни из Metallica играют песни с будущего альбома «Kill ‘Em All» – это, безусловно, был один из лучших моментов в жизни. Особенно потрясает, учитывая, каких высот достигли эти ребята, и зная, что я сидел рядом, когда они сочиняли все эти песни, с которых началось их мировое господство. Они были в ударе; было ощущение, будто кончики их пальцев искрились. Они были готовы найти и уничтожить. Я дико вдохновлялся их музыкой. И несмотря на то, что они уже были скандально известными бухариками и я все время был рядом, от алкашки я воздерживался. Я тогда вообще не пил, потому что на 17-й день рождения так траванулся алкоголем, что не притрагивался к нему еще несколько лет.

Глава 7

Здесь куют металл

В канун 1980 года мы замутили крутую тусу на хате моего кореша Ричи Германа. Он жил на первом этаже, а его отца вечно не было в городе, так что компанией пятьдесят-шестьдесят рыл мы отмечали мою днюху. Я капитально слетел с катушек. Я и раньше бухал, но теперь мне было почти можно. Мне исполнилось семнадцать, и я выжрал двенадцать «отверток» из водки ультрапремиум класса Popov. Пойло это стояло в одном ряду с Grey Goose и Tito’s, все равно что выпить паленой русской водки. Я уже смутно помню, как мы развлекались с той девкой, но мы перестали сосаться, потому что меня начало тошнить. Я чувствовал, что сейчас блевану. Я отошел в сторону, и девахе изрядно досталось, а потом я заблевал ванну Ричи.

Я дополз по лестнице наверх до маминой комнаты, вырубился, а проснувшись на следующий день, продолжал блевать. Два или три дня мне было херово. Запах бухла еще долгие годы вызывал отвращение. Сегодня я понимаю, что в этом было мое преимущество, – в годы становления Anthrax я особо не бухал, поэтому смог уделить основное внимание музыке. Я ходил в бары, пропускал стаканчик-другой, но не состоял в команде «Алкоголики»[36]. Тогда у Metallica была совершенно другая динамика. Даже изрядно бухие и с Мастейном в составе они выдавали отличные концерты. Они были как четыре всадника. Это были сильные личности. Джеймс был тихоней. Он, как и барабанщик Anthrax Чарли Бенанте, обладал хорошим чувством юмора и еще не стал рок-звездой. В общении Джеймс выглядел очень неуклюжим, но, когда держал гитару и орал в микрофон – чувствовал себя в своей тарелке. Вот там ему было реально хорошо, хоть со сцены он ничего и не говорил. Этим занимался Дэйв.

Мастейн был настоящим фронтменом группы. Он общался с публикой со сцены и вел себя как рок-звезда. Но он был без тормозов, жестко нажирался и остро шутил. Ларс тоже бывал забавным и вечно нес всякую херню. Он поначалу и играть-то толком не умел. Всему учился на репетициях с Джеймсом и постепенно прибавлял. Сложно представить Ларса в другой группе, он создан для Metallica. Кроме того, Ларс с первых дней был голосом группы.

Если бы я мог выделить одного из них, кто никоим образом не вписывался в общую картину, это был бы Клифф. Ребята из Anthrax и Metallica одевались определенным образом: узкие джинсы, высокие кроссовки Nike или Converse, футболка с символикой группы, кожанка или джинсовка… А рядом Клифф в расклешенных джинсах, ковбойских сапогах, футболке R.E.M. и джинсовке со значками Lynyrd Skynyrd и Misfits. Клифф, несомненно, был по-своему чудаковат, он был самым пробитым металлюгой, ибо всегда держал марку и был самым талантливым музыкантом – возможно, лучшим, из тех, что я встречал в жизни – даже лучше, чем Дэн Лилкер. Клифф был виртуозным бас-гитаристом и отлично разбирался в музыке и теории. Мы по сравнению с ним были дикарями. Он был очень отчужденным, но не замкнутым. Он был классным и немногословным. Он почти напоминал персонажа Фонза из фильма 1950-х «Счастливые дни», если бы Фонз играл в группе Molly Hatchet. Клифф стоял с сигаретой и, посмотрев на тебя косым взглядом а-ля Клинт Иствуд, говорил: «Как делишки?»

Мы смотрели одни и те же фильмы, читали одни и те же книги, втыкали в одно и то же по ящику и тащились от одних и тех же групп, так что мы с Клиффом сразу же скорешились. Я с детства был фанатом Skynyrd, но никогда не слышал R.E.M. Я спросил у него про них, а он сказал, что эта крутая группа из штата Джорджия. Потом он дал мне кассету, на одной стороне которой была группа Murmur, а на другой – Reckoning. Я пришел домой, врубил – и да, Клифф был прав. Ранний материал R.E.M. классный. Клифф был потрясным чуваком, и все это знали. Было в нем что-то особенное – в них всех было. Сначала казалось, что у них нет разногласий. Они все вместе дружно бухали и творили всякую херню. Но, в отличие от ребят, Дэйв был недалеким. И когда он реально нажирался, мог вести себя как полный придурок. Поздно ночью он притаскивал всякий хлам с помойки и баррикадировал вход в репетиционные помещения других групп, и когда на следующий день они приходили репетировать, у входной двери валялась куча мусора. И все знали, чьих это рук дело, потому что, кроме ребят из Metallica, там никто не ночевал. Все эти музыканты барабанили в дверь Metallica, желая дать им пизды.

Я был с ними 9 апреля 1983 года, когда они играли в L’Amour вместе с Vandenberg и The Rods. На сцене были музыканты Vandenberg. Был еще день, и они отстраивали звук, а Мастейн уже в говно. Он стоял в центре зала, и как только они закончили песню, начал орать, что они полное дерьмо и им лучше съебать со сцены. Джонни Зи его увел. Но я не думал, что Дэйва вышвырнули из-за этого. Бесспорно, этот парень – крестный отец трэша. Он написал кучу риффов для «Kill’Em All» и даже некоторые темы на «Ride The Lightning». Без Дэйва Мастейна трэш, может быть, никогда бы и не появился. Во всяком случае, на начальном этапе в плане подачи себя публике Дэйв был движущей силой.

В общем, где-то дня через два я проснулся и погнал в их репетиционку. Приезжаю. Смотрю, Клифф стоит и курит.

– Как сам?

– Да нормально, а что происходит? – ответил я, решив, что это обычный день.

– Да ничего особенного. Мы Дэйва уволили. Поехал на автобусе в Сан-Франциско.

Я рассмеялся – Клифф любил сострить.

– Да, смешно, – сказал я. – Слушай, я пойду, мне надо настроить усилок, чет мне не нравится, как он звучит. Увидимся наверху.

– Да я те серьезно говорю, – сказал Клифф. – Поднимись наверх и спроси у Джеймса с Ларсом.

Я поднялся, огляделся, но Дэйва так и не увидел.

– Что происходит?

– А тебе Клифф разве не сказал? – спросил Джеймс.

– Сказал, но он гонит, разве нет?

– Нет, мы уволили Дэйва утром.

Я все еще думал, что это брехня, а ребята просто прикалываются.

– Да вы че, блядь, серьезно?

– Серьезнее некуда, – сказал Ларс.

– Твою же мать! У вас же концерты, а в следующем месяце запись альбома. Джонни Зи знает?

– Знает, мы ему пару дней назад рассказали, – продолжил Ларс. – И попросили не болтать. Мы не хотели, чтобы Дэйв узнал. Мы не знали, что будем делать.

Они продумали всю операцию с военной точностью. Оказалось, случай на концерте The Rods в клубе L’Amour стал последней каплей. Они купили Дэйву билет в один конец до Лос-Анджелеса и ждали вечера, пока Дэйв нажрется – знали, что долго ждать не придется. Прямо рядом с «Домом Музыки» был автовокзал, они разбудили Дэйва, пока тот все еще лыка не вязал, и уволили. Он вырубился в одежде, так что переодевать его не пришлось. Они заранее собрали его шмотки в сумку и буквально посадили в автобус, пока он ни черта не соображал. А потом начали кумекать, как отправить ему его оборудование. У меня челюсть отвисла, я был в замешательстве. Клифф поднялся наверх и сказал: «Видишь, я ж те говорил».

– А как же концерты и запись альбома?

– Мы ждем парня из Фриско, он гитарист местной группы Exodus, – сказал Ларс. – Прилетит и будет нашим новым гитаристом. Он уже знает большинство песен и учит соляки.

Кирк был настоящим трудягой. Ребятам из Anthrax и Metallica было абсолютно плевать, где коротать ночь. Хоть в парке на скамейке, прикрыв лицо газеткой. Нас волновала только запись альбома.

Мне было девятнадцать. Всем моим друзьям – столько же. Нам было на все насрать, нас интересовала только музыка. Но Кирку было тяжелее, чем остальным ребятам, приспособиться к такому образу жизни. Он, несомненно, был наиболее ранимым из всей четверки. Иногда это проявлялось. В Сан-Франциско у него был дом и группа, только начинавшая свой путь. А тут ему пришлось жить в грязной репетиционной дыре. Но он никогда не жаловался и не злился. Он был, наверное, самым приятным парнем, которого я встречал, и деньги и слава его ничуть не испортили. Он все такой же милый, каким я его помню в день нашей встречи – на следующий день после прилета из Сан-Франциско.

Как только я помог Кирку освоиться в условиях Южной Ямайки, настало время снова сосредоточиться на Anthrax. Мы решили, что «Soldiers of Metal» представит нас миру, потому что в ней было две бас-бочки, что вкупе с гитарами, басом и вокалом звучало потрясающе. Но демки звучали слабо. Нам нужен был толковый продюсер. Том Броун был большим поклонником Manowar, и мне нравился их первый альбом. Круто было, что в песне «Dark Avenger» рассказ читает сам Орсон Уэллс. Я считал, что с набедренной повязкой и мечами они выглядели как пидоры, но Росс играл в группе The Dictators, а я их дико котировал. Я сказал Россу, что мы хотим записать качественную демку, а он ответил: «Давай я буду вашим продюсером; я этим сто лет занимаюсь».

Так что в начале 1983 года я потратил полторы штуки баксов, которые копил с работы, чтобы вместе с Россом записать пять песен в этой реально крутой студии в Лонг-Айленде Sonic Studios. Как я и сказал, везде платил я. Нил Турбин был жадным ублюдком, Лилкер вечно был на мели, и даже несмотря на то, что у Дэна Спитца были какие-то бабки, он ни за что не потратил бы их на Anthrax. Мы записали песню «Soldiers of Metal» вместе с некоторыми старыми песнями, которые записали с Грегом, но с Чарли все звучало совсем иначе. Мы записали музыку за два дня, а на третий день Нил записал партии вокала. Это была неплохая демка из пяти песен; лучшее из всего, что мы на тот момент сделали.

Мы поехали на блошиный рынок отдать ее Джонни, и кто-то сказал: «Джонни завтракает на 18-й улице». И мы с Дэнни пошли туда и буквально подошли к столу, где завтракали Джонни с женой Маршей. Он сказал: «О, это вы, ребята. Что такое?»

«У нас новая демка, новый барабанщик. Продюсером выступил Росс Зе Босс». Мы были так воодушевлены, что, не успев закончить одно предложение, начинали следующее.

«О, серьезно? Ого!» Так Джонни говорил, когда был чем-то впечатлен. А потом добавил: «Ладно, заценим. Можно нам доесть?»

Мы отправились домой, а на следующий день мне весь на эмоциях позвонил Джонни. Я никогда не слышал, чтобы он о нашей группе так говорил: «Это круто, отлично! Наконец-то вы поняли, чего я от вас хочу! Круто, ребята».

Он был дико доволен и хотел подписать нас на лейбл, и даже готов был стать нашим менеджером. Джонни сдержал каждое слово. Он напечатал сингл «Soldiers Of Metal» и разослал его по всему миру. Все 2000 копий были проданы. Через пару месяцев мы были в студии и записывали альбом «Fistful Of Metal».

В апреле и мае 1983-го, прежде чем работать над пластинкой, мы с Metallica отыграли около пяти концертов по Нью-Йорку и Нью-Джерси. На внутреннем вкладыше их альбома «Kill ‘Em All» есть концертная фотка, которая на самом деле была постановочным снимком, сделанным во время отстройки звука. На переднем плане перед сценой видны дорожные ящики, выставленные в ряд для увеличения сцены. Это наши. Я купил несколько ящиков для нашего оборудования. Большая часть музыкального оборудования Metallica тоже была моей. Затем, в начале 1984 года, Metallica должна была выступить в клубе «Канал» в Бостоне, но у них сперли из грузовика все оборудование, в том числе любимый гитарный усилитель Джеймса. В отчаянии он сел с акустической гитарой и сочинил «Fade To Black», первую металлическую балладу.

Metallica только выпустила «Kill ‘Em All» и собиралась ехать в Европу. И вдруг ребята остались без оборудования, поэтому мы одолжили им кучу нашего барахла, фактически все наши инструменты. В какой-то момент Джонни Зи предложил мне бабки, если я буду помогать им и одолжу кучу оборудования. Я сказал, что чувствовал бы себя подлецом, если бы взял с них деньги. Я просто был рад помочь друзьям. Я бы для кого угодно сделал все, что в моих силах. Уверен, окажись мы в подобной ситуации, они бы от нас не отвернулись. И Metallica, безусловно, отплатили нам, взяв в тур, и помогли пробиться в Великобритании.

Около половины альбома «Fistful Of Metal» мы написали еще до прихода Чарли. А когда он пришел, мы придумали быстрые темы вроде «Deathrider», «Metal Thrashing Mad» и «Subjugator». Альбом идеально отражает то, что мы слушали: Maiden, Priest, Motörhead, но и другие группы НВБХМ вроде Raven, Accept и стареньких Scorpions (хотя последние две группы были из Германии). В добавок к этому, мы фанатели от британского панка, в том числе GBH и Discharge. Мы продолжали открывать для себя тяжелые группы. Мы услышали Venom и подумали: «Что может быть экстремальнее?» Затем послушали альбом Discharge «Hear Nothing See Nothing Say Nothing» и подумали: «Ладно, это самая тяжелая пластинка! Давайте сделаем что-нибудь тяжелее!»

Впервые я увидел слэм и прыжки со сцены, когда вместе с Нилом пришел заценить в клуб Great Gildersleever группу The Exploited. Я ни разу не был на панк-концерте. Мы сидели на балконе, и я смотрел, как внизу в толпе ребята врезаются друг в друга и забираются друг другу на голову, ползают по рукам к сцене и прыгают с нее. «Чувак, выглядит забавно. Пойдем вниз» – сказал я. Нил, казалось, насторожился: «Нет, чувак, тебя убьют. Нам надерут задницу. Панки и скинхеды ненавидят металлюг».

Я ему не верил и думал, что он просто зассал, но позже узнал, что он был прав. Когда в 1984–1985 годах панковская, хардкорная и металлическая сцены стали пересекаться и смешиваться, между патлатыми и бритоголовыми на трэш-концертах постоянно возникали драки и стычки. Тем не менее слэм очень быстро стал важной фишкой на металлических концертах. И вдруг всюду появился этот «серкл-пит» в стиле западного побережья, переходивший в мош, где толпа в центре танцпола образовывала круг, напоминавший не слэм и самовыражение, а скорее агрессивный физический контакт с другими мошерами. Без придурков не обходилось, но большинство фэнов отрывались и хорошо проводили время, а не травмировали других. Было негласное правило: если кто-нибудь падал, его тут же нужно поднять, убедиться, что с ним все в порядке, и продолжить беситься. Большую часть времени царила цивилизованная анархия.

Лилкеру нравился экстремальный хардкор и металл, а также классный мелодичный рок, и он был основным композитором Anthrax. Он сочинил для альбома «Fistful Of Metal» около 75 процентов риффов. Но мы коллективно работали над песнями. Сочиняли песню, потом говорили: «Нет, мы должны сыграть ее быстрее. Так играют Motörhead, а мы должны сыграть еще быстрее». Мы ведь могли, так почему бы нет? Чарли играл на двух бочках быстрее, чем Фил «Скотина» Тейлор, и риффы мы играли быстрее, потому что это было дико круто. Классно было играть быстро и трясти башкой под пулеметный ритм Чарли.

Изначально Джонни договорился, чтобы мы записывали альбом «Fistful Of Metal» в студии Barrett Alley в Рочестере, где Metallica записывали «Kill ‘Em All». И мы приехали туда в октябре 1983-го, готовясь записывать альбом с продюсером и звукоинженером, Полом Курсио и Крисом Бубачом, работавшими над дебютником Metallica, но оказалось, что микшерного пульта нет, и ребята заказали новый, но приедет он не раньше, чем через три недели. У нас был грузовик, полный оборудования, а записываться было негде. Мы остались в студии на ночь, затем позвонили Джонни в Нью-Джерси, и он сказал, что не знал о таких косяках. Поскольку в Рочестере мы записываться не могли, Джонни позвонил Карлу Кеннеди из группы The Rods, потому что Карл жил в Кортленде, и спросил его, не знает ли он какие-нибудь студии в Нью-Йорке.

Мы выгрузили оборудование, и мы с Дэнни Спитцем взяли фургон U-Haul и поехали на нем в разведку, пока остальные тусовались в студии. Мы заценили два места. Первым был в Элмире, и это была обычная сраная комнатушка над магазином. Оборудования у них не было, и атмосфера была дерьмовая. Вторым была Pyramid Sound в Итаке. Это была реальная звукозаписывающая студия с аппаратной комнатой, кучей оборудования и большим помещением с минимальной звукоизоляцией. Мы познакомились с Алексом Периаласом – он заправлял студией. Там было гораздо дороже, чем в Barrett Alley, но место нам дико понравилось, и мы с Дэнни решили записывать альбом именно там. Мы поговорили с Джонни Зи, и он договорился с Алексом. Джонни сказал им, что у него есть лейбл и все его группы будут записываться в этой студии.

Они были довольны, поэтому мы вернулись в Рочестер, взяли грузовик и поехали в Итаку записывать пластинку. Карл выступил продюсером, а Крис – звукоинженером. В альбоме мы выплеснули всю ярость и досаду за два года дерьма и постоянных смен состава – все это сочеталось с юношеской энергией и неконтролируемым восторгом по поводу того, что мы наконец-то попали в настоящую профессиональную студию и записываем полноценный альбом. Поначалу мы чувствовали себя немного неловко и боялись, но были готовы к работе. Мы репетировали в течение двух лет по пять раз в неделю, поэтому знали свои песни и были сыграны и воодушевлены. Бюджет был мизерный, но мы выжали из него максимум. К тому же мы прекрасно умели записывать песни с первых двух дублей. Мы провели в Итаке три недели и остались в отеле «Рок-н-ролл» в Кортленде, хотя на самом деле это была тупо вписка у двух сестер. Еще мы провели время в дешевом мотеле в Итаке. Хоть мы все еще были неизвестной группой и ни черта не зарабатывали, мы чувствовали, что живем мечтой – записываем настоящий альбом, ездим в бары и зависаем с местными телками, которые с радостью тусили с музыкантами, хотя не отличали Anthrax от Aerosmith.

Мы работали в студии Pyramid Sound три недели. Помимо того что мы записывали свои партии, Нил с Джонни убедили нас записать кавер Элиса Купера «I’m Eighteen». Приблизительно в то время Quiet Riot попали на первое место со своим кавером Slade «Cum On Feel The Noize», и Джонни подумал, что нам нужна чужая песня, которая бы помогла как следует продвинуть продажи альбома. Нилу песня дико нравилась. Я был против. Я считал, что на альбоме песня «I’m Eighteen» совершенно не в тему, но меня никто не слушал. В знак протеста я отказался играть на треке. Все партии сыграл Спитц. Это единственная песня в истории Anthrax без моего участия. Я был категорически против этой песни на альбоме, и, конечно же, никакие хит-парады нам не светили, поэтому, полагаю, я оказался прав.

Глава 8

Небольшие трудности

Воплощая свои рок-н-ролльные мечты в реальность, я по-прежнему встречался с Мардж. Окончив школу, она поступила в Северно-Восточный университет в Бостоне и уехала на четыре года. Мы должны были жить отдельно, но продолжать долгие отношения. Раз в месяц я приезжал к ней в Бостон и зависал на несколько дней, поэтому, когда она была на занятиях или делала уроки, я узнавал, кто играет в местных клубах, и ходил на панковские и металлические концерты. Я часто зависал в «Парадизе», маленьком клубе на улице Содружества. Клуб был реально маленький и узкий, но там играли многие крутые группы. Еще был клуб «Канал», больше похожий на складское помещение на воде, которое уничтожили в конце 1990-х, чтобы построить огромное шоссе. И если в обоих клубах было скучно, в «Подвальчике», который называли «Крысиной Норой», всегда рубили панковские группы – наверное, там реально бегали крысы. Он напоминал CBGB, только в Бостоне, и выглядел мрачнее и серьезнее. На улице стоял швейцар по имени Митч, который был болен раком. Он перенес ларингэктомию[37] и мог разговаривать только с помощью механических приспособлений, которые нужно было держать у горла. Когда он сиплым голосом говорил, он звучал сердито и угрюмо, как одна из тех старых обучающих игрушек.

Вернувшись домой, я часто трепался с Мардж по телефону, но довольно быстро понял, что встречи с ней раз в месяц не устраивают мое либидо. Хреново так говорить. Я мог бы подрачивать и оставаться верным, но в клубах были телки, которые нас котировали, и когда мы зависали в клубах «ЛяМур» или «516», пытаясь продвигать группу, вокруг всегда были телки, и некоторые из них были горячими штучками. И я подумал: «Мардж в Бостоне. Сама решила пойти в колледж и бросить меня в Нью-Йорке».

Я, конечно, был конченым эгоистом. Бля, мне было 19 лет, и девочки, с которыми мы знакомились, были доступными и хотели кутить. Им было плевать, как ты выглядишь. Ни фейсбука, ни твиттера не было, поэтому вряд ли бы тебя кто-нибудь поймал. Раньше было гораздо больше способов не спалиться. Если тебя палили за изменой, ты был полным кретином.

Мозгами я понимал, что люблю Мардж, но моногамия в таких случаях как-то не работала. Либо можно было остаться с ней на всю жизнь и смириться с тем, что секс у меня был всего с двумя телками. Меня такое не устраивало. Нет, я не трахался каждый вечер. Это происходило время от времени, но измена есть измена, и я отжигал несколько лет. Мардж думала, у нас прекрасные отношения, потому что я приезжал к ней раз в месяц, и мы шли на выставку в музей и все такое, а потом трахались. Затем я слушал ее истории об учебе, кивал ей, улыбался, а сам думал об Anthrax.

В некоторой степени смеялся я сам над собой. В Бостоне у меня была Мардж, а в Итаке девочки, с которыми я чувствовал себя рок-звездой. Когда мы закончили с альбомом, меня резко вернуло в реальность. Я снова оказался в своей клетке дома у мамы, где стояло все мое оборудование, потому что мы уже съехали из «Дома Музыки». Мы приезжали туда не каждый день и не хотели больше платить за аренду. В итоге нам было негде репетировать и разместить шмотки. Мне пришлось запихнуть все свои кабинеты Marshall и гитары с педалями к себе в комнату, где едва ли помещался матрас возле окна. Я спал и жил там почти три года. Возвращался с концерта и выгружал собственное оборудование в квартиру мамы. Роуди и дорожных техников не было. Сам справлялся. Плевать. Я был готов на любые условия, лишь бы добиться цели.

Вскоре мы вернулись из Итаки в Нью-Йорк с готовым альбомом. Это был Anthrax периода 1984 года, и он мне до сих пор нравится. В то время, конечно же, он мне тоже нравился, но сведение я терпеть не мог. И обложка меня ужасно бесила. Обложка и название пришли в голову Нилу. Раньше у Нила была самодельная кольчужная перчатка, которую он носил на сцене. Он сидел у себя на хате с грудой металла и несколько часов ее мастерил. Может быть, ему стоило быть ремесленником эпохи Возрождения, а не певцом. Он видел, как Judas Priest носят весь этот металл, и решил, что нам нужно напялить на себя еще больше металла и железа.

«Нам на обложке нужен парень, который получает металлической перчаткой, пробивающей его голову насквозь!»

Так Нил представлял себе понятие «метал». По мне, так полное дерьмо.

«Мы назовем альбом “Fistful Of Metal” (“Металлический Кулак”), потому что я ношу перчатку, и это пиздец как металльно», – с энтузиазмом отвечал Нил.

Больше ни у кого идей не было. У нас был готов еще один эскиз, который идеально сочетался с песней «Death From Above». В припеве пелось «Истребитель, истребитель. Заводится турбореактивный двигатель». И кто-то срисовал эту иллюстрацию с фотографии летчика-истребителя в самолете F-14 со шлемом и кислородной маской. Было круто и тонко. Но мне все это напоминало альбом Black Sabbath «Never Say Die». Да и выглядело попсово.

Мы оставили идею Нила, и художник, друг Дэнни Спитца по имени Кент Джозфе, нарисовал иллюстрацию. Мы не знали, что еще делать. Мы посмотрели на альбом Metallica «Kill ‘Em All» и сказали друг другу: «Ужасная обложка. Давайте не будем обращаться к этому художнику». С ним работал Джонни Зи, и это было ужасно. Обложка альбома Exciter «Violence and Force» просто отвратительнейшая. За неимением лучшего нам в срочном порядке сделал обложку друг Дэнни. Мы были весьма шокированы, что она была настолько ужасной, потому что видели портфолио парня, и у него полно классных рисунков и картин. К тому же он делал логотип для сингла «Soldiers Of Metal». Он отправил нам шесть или семь идей для логотипа, и один из них выделялся на общем фоне. Точное попадание. Вот он, настоящий Anthrax. Логотип был охренительным. И мы решили, что этот парень будет рисовать обложку, основываясь на варианте Нила.

Затем мы увидели готовый вариант. Первым делом я сказал: «Минуточку. Это же какая-то херня. Здесь две правых руки!» Получилось, что одна и та же рука держит парня за волосы и бьет его по роже. Я не мог понять, было там два человека, один держит, а другой мочит, или же парень родился с двумя правыми руками. Обложка оказалась провальной, но бюджета на что-то другое не было. Либо оставлять эту, либо альбом выйдет вообще без обложки и будет только логотип группы и слово «Fistful Of Metal», потому что название мы уже подтвердили. Еще хуже, что первая партия в Штатах вышла с логотипом розового цвета, а не красного. Попсовее и быть не могло, но мы ничего не могли поделать. Megaforce не собирались из-за розового логотипа браковать тысячи копий. Все на альбоме, кроме музыки, получилось дерьмово.

Сейчас-то я уже смотрю на обложку с любовью и теплотой, потому что она жутко нелепая, но, бля, как же мы ее ненавидели. Но если посмотреть на дебютные альбомы всех крутых трэшевых коллективов, везде ужасные обложки: Anthrax «Fistful Of Metal», Exodus «Bonded By Blood», Metallica «Kill ‘Em All», Megadeth «Killing Is My Business… And Business Is Good» и Slayer «Show No Mercy» выглядели весьма карикатурно. Наша была еще не самой смешной. Худшей была «Bonded By Blood». Что это за убожество на обложке Exodus? Но она классная, потому что плохие обложки были важным элементом трэша. Мы как бы думали: «Ладно, раз не можем сделать так же качественно, как Iron Maiden, попробуем как получится».

Как только мы поехали в тур в поддержку альбома «Fistful Of Metal», Нил обнаглел вконец. Он почувствовал себя главным и упрямился по любому поводу. Он твердил: «Я – вокалист, и либо будет как я сказал, либо никак». Он думал, без него мы пропадем. Но он, сука, был прав. Мы довольно быстро шли к успеху. Джонни Зи был нашим менеджером, и летом 1984 года привез Raven для совместного тура. Годом ранее они ездили в тур с Metallica, выступая у них на разогреве, а в этот раз начиная с 30 мая открывать все концерты должны были мы. Все уже было объявлено и запланировано, и, если бы мы потеряли вокалиста, пришлось бы отменить выступления. Джонни нас ждать не собирался. Он также вел переговоры с другими группами – например, Overkill и Legacy (впоследствии Testament). Мы должны были ковать железо, пока горячо, и Нил оказался в выигрышной ситуации.

Он решал, как мы должны выглядеть и что нам носить. Он смастерил мне пояс из кольчуги, сантиметров 15–16 в длину. Пояс весил девять килограммов, и Нил хотел, чтобы я выходил в нем на сцену. Мне нравилось носиться во время выступления, а пояс тянул меня вниз. Но Нил сказал: «Скотт, ты, мать твою, будешь носить этот чертов пояс! Лилкер, сделай бас тише и не стой передо мной». Если мы были против его идей, он грозился уйти. Мы на дух его не переносили, но ничего не могли поделать.

Самую жесткую подлянку Нил отмочил, когда после выхода в январе 1984 года «Fistful Of Metal» у всех за спиной уволил Дэнни Лилкера. На мой взгляд, Нилу просто не нравилось, что Дэнни выше его ростом. Нил искренне считал, что на сцене никто не должен быть выше вокалиста. Он считал, что выглядит дерьмово, поэтому старался стоять как можно дальше от Дэнни, что было сложно, поскольку сцены, на которых мы выступали, были не больше стола для пинг-понга.

Должен признать, с Дэнни было непросто. Он был лентяем. Любил покурить травку, чего мы себе не позволяли. Он был рассеянным. Мы тогда репетировали в студии в Нью-Рошелле. Она находилась в получасе езды от Бэйсайда, так что я забирал Лилкера, и мы ехали через мост Трогас-Нек в Нью-Рошелль. Через двадцать минут после того, как мы выезжали, Дэнни отмачивал: «Ой, я бас забыл».

– Братан, я думаю, ты его в репетиционке оставил.

– Не, он дома.

– Чувак, мы через десять минут приедем. Если поедем обратно – опоздаем. Возьмем бас у другой группы.

Такая хрень происходила постоянно. Дэнни был похуистом, и его ничего не волновало, а я всегда его подгонял и призывал двигаться вперед, но не выгонять же из-за этого парня. Дэнни был со мной с первых дней. Мы вдвоем основали Anthrax, и поначалу Лилкер был основным композитором и сочинял риффы. Чарли Бенанте еще не начал писать песни, а мой материал был уже слабоват. Он звучал в духе Iron Maiden, а Дэнни заметно прибавил. Когда он первый раз сыграл мне «Deathrider», я чуть не обоссался. Было просто охуительно. Но Нилу Лилкер не нравился, и он считал, что Дэнни тормозит группу. В октябре 1983 года мы закончили работу над «Fistful of Metal», а в ноябре выступили в скейт-парке «Skateway 9» в Нью-Джерси. Talas, группа Билли Шиэна, были хэдлайнерами, потом на сцену вышли Exciter, а потом мы. Мы думали, что должны быть в середине программы, но Джонни сказал: «Exciter приезжают из Канады. Мы не можем поставить их на разогрев. Они – международная группа». Международная? Из ебучей Канады? Но мы перлись от Exciter, поэтому пришлось уступить.

У нас был отличный сет, около шести сотен пацанов были в восторге от происходящего, потому что нас считали местными любимчиками. Exciter и Talas порвали аудиторию на куски, выдав охуительное выступление. Билли Шиэн на басу – это нечто. Он невероятен. Как и сейчас. Дела пошли в гору. «Fistful of Metal» вышел в январе, и когда пластинка появилась на прилавках музыкальных магазинов и каждый мог ее приобрести, мы были вне себя от радости, хоть и не смогли привыкнуть к дерьмовой обложке. Я все еще пребывал в эйфории от выхода альбома, и вдруг позвонил Лилкер. Голос его был странным.

– Чувак, че за фигня? Мне только что позвонил Нил и сказал, что я уволен, – огорошил меня Дэнни.

– Ты о чем?

– Позвонил Нил и уволил меня.

Я смекнул, что Дэнни, возможно, что-то перепутал. Нил мне ничего не сказал. И всей группой мы не встречались. Я подумал, может быть, это ошибка, и сказал Дэнни: узнаю, что к чему, и сразу же перезвоню.

Я позвонил Нилу и спросил.

– Чувак, что за нахуй? Ты уволил Дэнни?

– Мы это обсуждали. Ты был в курсе…

– Нет, мы обсуждали проблемы Дэнни и то, что я с ним поговорю и мы все мирно решим. Кто тебя, блядь, просил звонить ему и увольнять? Ты не можешь уволить Дэнни, это не…

– Слушай, он в пролете, – перебил меня Нил. – Либо я, либо он. Я больше не могу играть с этим разгильдяем в одной группе. Он ведет себя непрофессионально. И Anthrax он не подходит.

На сцене я выступал в кожаных джинсах, Нил выглядел как симбиоз Роба Хэлфорда и Рэтта Форрестера, а Лилкер носил джинсы и черную косуху поверх футболки с какой-нибудь металлической группой. Меня его внешний вид никогда не напрягал. Клифф выглядел не так, как остальные ребята из Metallica, и всем было плевать. Его внешний вид никого не волновал.

– Ты просто не можешь так поступить, чувак…

– Я все сказал. Либо я, либо он.

Я повесил трубку и позвонил Чарли и Спитцу, и мы пришли к единогласному решению. Мы не могли потерять вокалиста. Мы должны были ехать в тур в поддержку альбома. Отвратительно было осознавать, что мы связаны по рукам и ногам и выхода нет. Мы считали, если потеряем Нила – нам конец. Ушли бы месяцы на то, чтобы найти вокалиста.

Поговорив с ребятами, я повесил трубку, сел в своей комнате и начал реветь. Меня выворачивало наизнанку, тошнило. Сначала было такое приподнятое настроение от того, что мы только что выпустили первую пластинку, а потом этот звонок Дэнни, и было ощущение, будто я потерял любимого человека, и в какой-то степени так и было. Я перезвонил Дэнни и объяснил ему ситуацию: «Нил сказал, либо ты, либо он. Я звонил Чарли и Дэнни, не могу поверить… я не хочу тебе это говорить, но у нас нет другого выхода. Если мы хотим двигаться дальше, мы должны так поступить. Мы не можем потерять Нила. Как бы сильно мы его ни презирали, мы не можем поступить иначе».

Дэнни несколько секунд молчал. А потом просто смирился. Если бы я его не знал, решил бы, что он зол, но я знаю, что он был просто опустошен. Момент, когда я сообщил Дэнни об этом решении, – вероятно, худший для меня в истории Anthrax. Это было очень жестоко. Я и раньше ненавидел Нила, в основном из-за того, что он был полным придурком, но мы над ним потешались. Ведь он реально был идиотом. Теперь же я ненавидел его всем сердцем, потому что он был тираном и заставил меня потерять лучшего друга. Я мечтал о том дне, когда Нила больше не будет в нашей группе. Я смотрел на его самодовольную рожу и думал: «Нет, чувак. Ты этого не достоин. Ты никогда не станешь тем, кем станем мы – во всяком случае, пока ты в нашей группе».

Мы выждали время, когда смогли сдержать обещание, что было поначалу сложно, потому что все только развивалось и набирало обороты. Люди по всей Америке и Европе открывали для себя трэш, и вокруг нас, безусловно, формировалось движение. Мы были поражены, но не чувствовали ответственности. Полагаю, как и Metallica. Прикол любой сцены или движения в том, что в нужный момент рождается определенное звучание, и публика питается им, словно стая диких волков. Фактически ты ничего не создаешь. Да, ты сочиняешь музыку, и когда фэны чувствуют запах, они начинают валить толпами, но от тебя ничего не зависит.

Может быть, почувствовав нечто необычное, ты можешь выковать определенное звучание, но мы сочиняли эти песни задолго до того, как появилось понятие «трэш». Поначалу критики называли эту музыку «пауэр-металом» или «спид-металом». А потом кто-то придумал термин «трэш».

В марте 1984-го я улетел в Англию продвигать «Fistful Of Metal». Британская пресса приняла нас, и я давал кучу интервью. Пока я там находился, Metallica была проездом в Лондоне. Они должны были отыграть европейские концерты с Exciter и Rods в перерыве между записью «Ride The Lightning» в Дании. Но тур отменили из-за – не поверишь – плохих продаж, поэтому парни из Metallica на некоторое время застряли в Лондоне. Владельцы студии в Дании подумали, что ребят не будет пару недель, поэтому забронировали место для другой группы. Европейский лейбл Metallica, Music For Nations, разместил группу в апартаментах на Глостер-род, где была куча спален, и они пригласили меня остаться, потому что лейбл у нас был один. Я должен был провести там несколько дней, но в итоге задержался почти на три недели, поскольку впервые был в стране и нужно было где-то остаться.

Однажды в воскресенье Клифф хотел купить новый плеер Walkman, потому что его сломался, и мы поехали в местечко под названием Тоттенхэм-корт-род, где находились магазины электроники. Мы доехали на метро, что обычно было весьма просто. Несмотря на март, было все еще холодно, а я был в черной кожанке. Клифф был в большой зимней куртке с меховым капюшоном. Мы пришли на вокзал рядом с Глостер-род, заплатили за проезд и отправились на вокзал. Мы стояли на платформе и ждали поезд, и вдруг к нам подошли два копа.

– Что-то не так? – спросил я.

– Да, – ответил усатый коп с кривым ртом. – Если признаетесь, что в карманах у вас нелегальные вещества, мы облегчим вам жизнь.

– Простите? – сказал я, чуть не заржав, потому что это напоминало скетч из Monty Python. – Нет у нас ничего нелегального. Вы о чем?

– Ладно, тогда пройдемте с нами, – ответил его толстый напарник. – Вы арестованы.

– За что?

– За подозрение в хранении нелегальных веществ, – сказал кривоносый.

Нас повели в полицейский участок на вокзале. Заставили снять куртки и прошмонали их. Моя была пустой, но Клифф простыл, поэтому в кармане у него были таблетки Судафед. Полицейские не поверили, что это таблетки от кашля, и сказали, что им придется отправить таблетки на проверку в лабораторию. Нас отвели в конец вокзала и разделили. Меня посадили в камеру шесть на шесть с раздвижным окном между решетками. Бетонная комната, где даже лечь было нельзя. Меня заставили снять одежду, и я стоял в одних трусах и дубел от холода. Они захлопнули дверь и ушли. Никто не зачитал мне мои права и слова, сука, не сказал, и я понятия не имел, сколько там проторчу.

Если в Англии тебя хотят обыскать, ты не имеешь права обратиться за помощью. Видимо, четвертая поправка, право на неприкосновенность частной жизни, их не волнует. Я знал, все будет нормально, потому что наркотики не употреблял, но Клифф любил покурить, и я думал: «Твою же мать, если у него есть косяк – нам пиздец». Мой нью-йоркский еврейский параноидный мозг сразу же вспомнил сцену из «Полночного Экспресса», когда Билли Хайеса, играющего Бреда Дэвиса, берут с наркотой и бросают в турецкую тюрьму, где его избивают охранники. Я думал: «Ну все. Семья меня больше никогда не увидит. Я попаду в какую-нибудь сраную ужасную тюрьму, и когда моя девушка придет ко мне на свидание, она прислонит сиську к стеклу, как в фильме, а надзирателя придется убить и откусить ему язык».

Я стал стучать в дверь: «Эй, есть кто?» Наконец охранник открыл дверь: «Чего тебе?»

– Что происходит? – невинно спросил я.

«Сейчас отвезем твоего кореша обратно на хату и проведем обыск». У меня желудок в яйца провалился, потому что я знал, что дома у Клиффа здоровенный пакет травки. Краем глаза я увидел, как он пожимает плечами, а кривоносый, жирный и еще четыре копа выводят его из двери. Я остался в камере еще на два часа и начал проигрывать в голове всевозможные сценарии, позвонить домой родителям и объяснить, почему я могу их больше никогда не увидеть. Время будто остановилось, но разум продолжал нестись с бешеной скоростью. Я подумал, может быть, у нас будет шанс поговорить с адвокатом и договориться о сокращении срока. Но я был убежден, что меня швырнут в лондонскую тюрьму, и неизвестно, что кучка извращенцев сделает с мелким худощавым патлатым американским евреем. Наконец дверь открылась и появился один из копов. Отдал мне одежду и сказал: «Одевайся. Отведу тебя к начальнику».

Я подумал: «Это не к добру». Мне стало интересно, мои сокамерники будут меня каждый день пиздить или всей оравой отпетушат? Я вошел к начальнику, а там, глупо улыбаясь, сидел Клифф. Капитан сразу же стал извиняться: «Простите, ребята. Но у нас постоянные проблемы с дилерами, особенно в дни футбола. Вы должны понимать, что мои офицеры заподозрили вас в хранении».

Я озверел и стал кричать на этого парня: «Извиняетесь? Я шесть часов провел в тюремной камере в одних трусах, потому что вы нас за дилеров приняли? Да вы спятили, ребята. Что это за страна такая?»

Я словно с цепи сорвался, Клифф бил меня по ноге, пытаясь заткнуть, но я был на взводе.

Капитан сказал: «Понимаю, вы расстроены…»

«Расстроены? Да вы за этот беспредел ответите. Я буду к адвокату обращаться!» – о, это во мне заиграли еврейские корни. Я не мог поверить, что копам такое позволено. Я себя уже не контролировал: «Слушай, ублюдок заднеприводный. Я там чуть коньки не отбросил. Мне ни жрать, ни пить никто не предложил. Вы со мной как с ебаным зэком обращались, а я ничего не сделал».

Я не мог остановиться. Все орал и орал: «Вам больше нечем заняться, кроме как издеваться над американскими туристами? Мы вам, блядь, сказали, что у нас ничего нет, но вы нас отвели в сторону и с дерьмом смешали, потому что вам, видите ли, наш видок не понравился».

Я даже не подумал, что за такие слова капитан меня уже реально мог арестовать. К счастью, он не стал этого делать. Полагаю, ему было стыдно. Копы вывели нас с вокзала, и мы пошли домой. Я был вне себя от ярости, но все же хотел узнать, как нам удалось отмазаться. Я спросил Клиффа:

– Какого хрена, чувак? Что было дома? Каким образом они твою травку не нашли?

– А ты бы где первым делом посмотрел? – спросил он.

– Не знаю. Под матрасом?

– Вот именно! А они туда даже не заглянули.

Шестеро бестолковых копов прочесали хату, а под кровать даже не заглянули. Когда они вошли и все перевернули, Кирк, сидя в гостиной и играя на гитаре, был немного удивлен. Но они нашли лишь пустые пивные банки, а под матрас Клиффа так и не заглянули – именно там и лежал здоровенный пакет травы. Наверное, в тот день нас оберегал сам Один[38].

Я посмотрел на часы и сказал: «Поздно уже за плеером твоим идти», а Клифф ответил: «Да хер с ним, пошли бухать».

Мы вернулись домой, взяли Кирка, пошли и нарезались. Вечер закончился тем, что мы боролись у чьей-то изгороди на лужайке перед домом, и на нас орали, а мы бежали по улице. А что бы они сделали? Вызвали полицию?

Глава 9

Провал Тербина

Вернувшись домой из Англии, я снова занялся группой – дела стали только хуже. Нилу все жутко не нравилось. Он считал себя всемогущим и понятия не имел, что, уволив Лилкера, подписал себе смертный приговор. К сожалению, пока мы были в туре, казнь пришлось отложить. Он стал настоящим диктатором и постоянно говорил, что нам делать. Мы гастролировали в фургоне, и сиденья располагались в два ряда. В каждом было два человека, за исключением заднего ряда, который Нил отвел специально для себя. Мы кидали в фургон вместе с оборудованием личное барахло. Нил настаивал, чтобы его чемодан был в фургоне; иначе он не поедет в тур. Он хотел особенного обращения, потому что был вокалистом, и издевался над нами как мог. Остальные из нас по очереди крутили «баранку». Но только не Нил. Он никому ничего не давал. Если я забыл шампунь и просил у него, он говорил: «Нет, чувак. Это специальный шампунь. Он из Израиля, и это последний экземпляр».

У него все было из Израиля и в последнем экземпляре, поэтому он берег все свое дерьмо. Он был конченым эгоистом. Мы сказали Джонни, что больше с этим парнем жить не можем, и если собираемся работать над второй пластинкой, нужно найти нового вокалиста. Довольно рискованно для группы менять вокалиста на втором альбоме, поэтому мы ожидали, что Джонни будет крайне недоволен. К счастью, Джонни ненавидел Нила не меньше нашего, потому что Нил постоянно говорил нам про Джонни всякое дерьмо, а мы рассказывали об этом Джонни. Нил говорил: «На хер Джонни Зи, ни черта не понимает. Нам нужен настоящий менеджер».

– Не знаю, чувак, – говорил я. – Посмотри на Metallica. У них все очень даже хорошо.

– Хер с ними. Кем они вообще станут? – отвечал Нил. – Кто они такие? Да никто. Надо с Judas Priest пример брать.

Нил считал, ты должен быть либо Priest, либо никем. Он считал себя выше быстрого дерьма, которое мы играли. Трэш его не интересовал. Ему нравились Рэтт Форрестер, Riot и Priest. Вот и все. Находясь с нами, он считал, что находится c отбросами. Но уходить он не собирался, сколько бы раз ни угрожал. Мы уже привыкли. Поехав в тур с Raven, мы знали, что его дни в Anthrax сочтены, и мы наконец почувствовали себя свободными от его контроля. Мы были готовы жестко ему мстить.

Мы взяли на место Лилкера Фрэнка Белло – он был одним из наших дорожников. Он пришел, и с ним было очень легко, потому что мы были друзьями. К тому же он умел играть и знал песни. Фрэнк тоже ненавидел Нила и активно участвовал в нашей травле. В туре с Raven мы при малейшей возможности выбешивали Нила. Он бесился и не мог понять, почему больше не контролирует ситуацию. Песня «Ghostbusters» («Охотники за привидениями») тем летом стала огромным радиохитом. Где бы ты ни находился, ее крутили по всем станциям. Нил терпеть ее не мог, и каждый раз, когда начинались «Охотники за привидениями», мы врубали ее, как бы поздно ни было. Все остальные в фургоне орали песню во всю глотку, а Нил бесился: «Заткнитесь, вашу мать! Заткнитесь! Я пытаюсь уснуть! У вас ни стыда ни совести!»

Он всегда говорил: «У вас ни стыда ни совести. Я – певец. Я пою, а у вас нет ни стыда ни совести!» В итоге он сдался. Песня играла, и пока мы подпевали, в конце фургона раздавалось: «Ебаные придурки!» Было здорово. Он, как обычно, угрожал уходом, и в этот раз мы его подловили: «Так пиздуй! Кому до тебя есть дело? Давай вали из группы! Всем плевать». Он злился еще сильнее.

В туре с Raven мы катались на стареньком фургоне и наматывали приличные дистанции, а наш гастрольный менеджер раз в неделю должен был выдавать суточные 10 баксов. Неделя кончалась, и никто ни хрена не получил. Мы спросили Тони, партнера Джонни Зи, который тоже был в туре, где наши деньги, и он сказал, что нужно спросить у гастрольного менеджера. И я пошел и сказал: «Эй, чувак. Я свои суточные не получил».

Он сказал, что отдал суточные в понедельник, и поскольку я свои не забрал, на этой неделе ни черта не получу. Я подумал, может быть, так на гастролях все и устроено. Откуда мне было знать? Но все равно как-то странно. Я спросил Чудака, обязательно ли мне забирать свои деньги в день выдачи, и он ответил: «Когда хочешь, тогда и забирай». Я объяснил ему, что менеджер сказал мне совершенно другое, и Чудак ответил: «Видимо, он решил прикарманить ваше бабло, ребята».

Я, конечно, не здоровяк, но родился в Нью-Йорке и не люблю, когда меня держат за дурака. Я вернулся к парню и сказал: «Слушай, ублюдок, а ну давай мои 70 баксов, или я тебе битой по башке ебну». Деньги тотчас же были у меня.

В конце тура ребятам из Raven стало нас жалко, и они предложили ездить с ними на автобусе. К счастью, мне больше не надо было водить, но у нас не было коек, поэтому приходилось сидеть, а спать сидя не очень удобно. Было ощущение, что маршрут тура составлял слепой, бросающий дротики в карту США. Вечером в четверг мы отыграли в Лос-Анджелесе в клубе «Кантри» в Резеде, потом поехали почти 2000 км, чтобы в субботу вечером отыграть в Сиэтле. Остановились отдохнуть в каком-то дерьмовом мотеле с почасовой оплатой. Мы заехали. Я снял покрывало, и вся простыня была в крови. Не знаю, может быть, у какой-нибудь телки были обильные месячные или здесь кого-то прикончили, да и знать не хотел. Было отвратительно, но мне нужно было поспать, поэтому я взял сто баксов, которые накопил с суточных, заселился в отель Holiday Inn и вырубился на 7 часов. Я был на мели, но впервые за несколько месяцев спал как убитый. После концерта в Сиэтле мы вернулись в Лос-Анджелес, чтобы в понедельник отыграть там второй концерт. Это было глупо. Но мы же были воинами металла. Мы считали: «Раз надо идти на такие жертвы, мы готовы. Сделаем все, что требуется».

С Нилом становилось все сложнее и сложнее. На сцене он терял голос, потому что мы играли кучу концертов, и он себя не жалел. «Вот еще одна причина уволить его», – подумал я. Мы открывали выступление песней «Deathrider», он орал, срывал голос, а дальше петь не мог. Да, мы хотели его провала, но не ценой дерьмовых выступлений. Я ему сказал: не стоит, наверное, себя так расходовать уже на первой песне и орать во всю глотку – тогда, глядишь, и голоса хватит на весь концерт.

«Пошел ты! – прокричал он. – Не надо мне, блядь, рассказывать, как петь. Я же не говорю тебе, как играть на сраной гитаре! Ты понятия, сука, не имеешь, о чем говоришь!»

У двоюродного брата Чарли, Денниса, была видеокамера, и он снимал наши выступления. Мы включили Нилу, и Деннис с сарказмом заметил: «Ну, а это что? Что это была за нота? Три песни сыграли, а ты ни слова не произнес».

Нил-то думал, у него есть преимущество. Последний концерт тура прошел в Roseland Ballroom в Нью-Йорке. Это было известное шоу, где Metallica подписала контракт с Elektra, Raven – с Atlantic Records, а Island пришли и нашли нас, и мы подписали с ними контракт. Мы собрали аншлаг, что было неслыханно. 3500 проданных билетов в Roseland Ballroom на концерте трех еще относительно неизвестных групп сулили большой успех. Это чувствовалось и на самой площадке. Всем не терпелось нас услышать, и когда мы вышли на сцену, ожидание сменилось бешеным зарядом энергии толпы. Мы открыли концерт песней «Deathrider», и сразу же каждый пацан в толпе стал трясти башкой, вверх поднимая кулак. Ничего подобного мы не видели и чувствовали, как толпе нравится эта музыка. Это были идеальные песни для своего времени. Так же, когда я впервые услышал AC/DC и меня будто молнией шарахнуло.

Подростки ждали, когда эта музыка ворвется в их жизнь, и появились мы. Нил, конечно же, не выложился на сто процентов, но, похоже, прислушался к нашему совету и не сорвал голос. Может быть, он пару раз не попал в ноты, но любые косяки затмевал энтузиазм публики. После концерта мы были на подъеме, даже Нил, пока не вступил в словесную перепалку с Джонни Зи.

Megaforce сделали нам гастрольные куртки. Это были старомодные атласные жилеты с вышитыми на спине словами «Anthrax U. S. Attack Tour ‘84». Я думаю, Джонни специально так сделал, но каким-то образом Нилу его куртка оказалась мала, и он совсем обезумел, сказав Джонни: «Ебучий жирный черный ворюга».

Мы смеялись: «Че? С чего он решил, что Джонни Зи черный?» Мы валялись со смеха, а Нил кричал: «Ноги моей больше в твоей ебаной группе не будет, ублюдок жирный!»

Тем же вечером мы с Нилом шли к моей машине, потому что я должен был отвезти этого придурка обратно в Roseland в Куинс. По дороге он сказал: «Все, Скотт. Я уважаю тебя и все, что мы сделали, но только не этого жирного хуилу. Если он и дальше будет менеджером группы, я здесь и минуты не останусь».

И он снова поставил ультиматум, но на этот раз бедному Нилу аукнулись его слова: «Мы увольняем Джонни Зи, или я ухожу!»

Я добросил его до дома, пожелал спокойной ночи и улыбнулся, как бы намекая: «Прощай, уебок!» На следующий день после того, как мы вернулись домой из тура, я поехал к Чарли в Бронкс. Мы ждали этого дня целую вечность. И это было типа: «Зажигай на торте свечи, чувак. Звони Нилу».

Пришлось неделю ждать, пока он возьмет трубку. Понятия не имею, чем он, мать его, все это время занимался. Каждый день после обеда я ездил к Чарли, и мы звонили Нилу каждые два часа или даже 20 минут, чтобы уволить его. И наконец пошли ГУДКИ…

– Алло.

– Нил, это Скотт.

– Здорово, чувак. Как дела?

– Послушай, у меня есть хорошая новость и плохая. Тебе больше не придется иметь дело с Джонни Зи.

– Вы его уволили? – возбужденно спросил он.

– Нет, мы тебя уволили.

– Что?!

– Ты больше не играешь в группе, Нил. Все кончено. Ты невыносим, и с нас довольно. Мы двигаемся дальше. Уже ищем нового вокалиста…

– Вы без меня ни хрена не добьетесь! Группа существует только благодаря мне. Вы никогда не найдете такого же охуительного певца, как я. Никогда не…

Теперь была моя очередь перебить его: «Да, спасибо, Нил. Пока». Я вешал трубку, а он все не замолкал. Мы с Чарли и Фрэнки дали друг другу пять и засмеялись. Позвонили Джонни Зи и сообщили новость. Он был рад не меньше нас. Уволив Нила, я на минуту подумал, может быть, стоит вернуть Лилкера. Может быть, таким образом я смог бы спасти нашу дружбу, но Фрэнки был с нами уже восемь месяцев. Я мог бы сказать, что хочу дать Дэнни еще один шанс, потому что с ним обошлись несправедливо. Но Дэнни был в прошлом. Меня больше заботило, как найти нового вокалиста и двигаться дальше, и Фрэнки играл пальцами как Стив Харрис. Ни один басист не был на сцене круче него. К тому же он стал нам братом.

Когда я говорю, что Фрэнки – брат, я не имею в виду мощную связь между участниками группы. Фрэнки – действительно член семьи. Чарли – дядя Фрэнки, и иногда они устраивают полный хаос. Оба – талантливые упертые итальянцы из Бронкса. Они выросли вместе, как братья. Чарли на пять лет старше Фрэнки, и когда Фрэнки был еще молод, его родители расстались, а Фрэнк переехал обратно домой к маме Чарли, потому что мама Фрэнки – старшая сестра Чарли.

Они постоянно зависали вместе, джемовали, слушали KISS и собачились. Чарли спокойный и сдержанный, но Фрэнки – полная противоположность. Настоящий динамит. У Чарли железное терпение, но, когда Фрэнки переходит все границы, они оба взрываются, и страдают невинные жертвы.

Однажды мы работали в репетиционной студии Top Cat в Нью-Йорке, и Фрэнки из-за чего-то начал орать на Чарли, а Чарли – на него в ответ. Я не успел опомниться, как Фрэнки схватил скейтборд и бросил в Чарли. Он не попал, и доска отскочила от стены. Чарли поднял скейт и еще сильнее бросил в Фрэнка. Затем вылетел из комнаты, а Фрэнки орал, что надерет ему задницу. Вот это семейка!

В ноябре 1984-го мы вернулись в Итаку, Нью-Йорк, записать второй альбом, «Spreading The Disease», с Карлом Кеннеди, поскольку мы остались довольны его работой на «Fistful Of Metal». Большинство песен у нас уже были написаны. Сочинили мы их с Чарли и Лилкером. У нас не было только песни «A.I.R», и появилась она гораздо позже, когда в группу пришел Джоуи Белладонна. Чарли принес ее ближе к концу сессии, и мы увидели, как он раскрыл свой композиторский талант. «A.I.R.» показала, в каком направлении мы двигались, и фактически стала переходным мостиком от «Spreading The Disease» к «Among The Living».

И снова у нас были песни, а вокалиста не было. Эти трудности могли бы сбить с пути многие группы, но мы были на коне, и ничто нас не могло остановить. У нас и раньше были смены состава; это было очередное временное препятствие. Я ни минуты не сомневался, что мы выкарабкаемся и станем еще сильнее.

Сначала мы наняли Мэтта Фэллона, который раньше пел с гитаристом Дэйвом Сабо (он еще не сколотил Skid Row) в группе Steel Fortune. Я познакомился с ним, когда мы выступали с Metallica и Steel Fortune в Сейрвилле в 1983 году. На сцене парень звучал потрясающе. Мы искали нового вокалиста, и его порекомендовали общие друзья, я заценил его снова на концерте Steel Fortune в Нью-Джерси. Мэтт вел себя как настоящий фронтмен, и голос его звучал мощно. После концерта я спросил его, не хочет ли он пройти прослушивание в Anthrax. Он сразу же согласился, на прослушивании звучал круто, и мы решили, что поиски закончились.

Но когда Мэтт стал петь в Итаке, мы поняли, что он еще зеленый и ему такое не по зубам. Когда он пел, было ощущение, будто он внезапно теряет голос. Он попробовал множество дублей, и звучало плохо, поэтому довольно быстро стало ясно, что долго он не протянет. Понтов в нем было куда больше, чем опыта, а еще он был треплом. Пока мы были в Итаке, нам предложили выступить на разогреве у Scorpions в Нью-Джерси, и нас переполняли эмоции, но Мэтт вдруг сказал:

– Мы не можем выступать на разогреве у Scorpions.

– Ты о чем? – спросил я.

– Не можем мы быть с ними на одной сцене. Они нас уничтожат.

Это стало последней каплей. Через два месяца мы указали парню на дверь: после такого комментария решили с ним попрощаться. Если ты не уверен в собственной группе, возможно, стоит работать мойщиком машин. Спустя несколько часов после того разговора мы поступили с ним так же, как Metallica с Мастейном. Пошли и купили ему билет на автобус до Нью-Йорка, вручили и сказали: «Извини, чувак, ничего не выйдет».

Глава 10

Джоуи Белладонна: дубль первый

Узнав, что мы уволили Мэтта Фэллона, Джонни был в бешенстве.

Мы уже превысили бюджет, и Джонни ждал, что мы выйдем из студии с готовым альбомом. Гитары, бас и барабаны мы уже записали, и оставался только вокал, а тут вдруг мы огорошили его, сказав, что Мэтт уволен. Мы уже так отчаялись, что готовы были выпустить альбом квартетом. Было бы у нас два вокалиста, как в KISS. Фрэнки был бы Полом, а я – Джином, потому что Фрэнки умел петь чистым голосом, а я – рычать в стиле хардкора. Мы решили разделить песни и прогнать их, потому что дальше сидеть в студии и бить баклуши мы уже не могли. Никто от этой идеи в восторге не был, особенно мы с Фрэнки, но мы решили: если надо закончить эту чертову пластинку, мы готовы и на это.

Мы собирались записывать вокал, как вдруг Карл сказал: «Послушайте, я знаю одного местного парня, он играл в группе Bible Black. Они раньше выступали в Нью-Йорке. Отличный певец, между прочим. У него длинные черные волосы. Выглядит соответствующе, и голос у него прекрасный. Зовут его Джоуи. Только я понятия не имею, как с ним связаться».

Сделав несколько звонков, Карл смог выйти на Джоуи Белладонну через местного клубного промоутера. Джоуи жил в Платтсберге[39], Нью-Йорк, и понятия не имел, кто мы, но искал работу, поэтому через пару дней приехал в Итаку. О трэше он ничего не знал. Metallica, Megadeth, Slayer, Exodus ему были не знакомы – его интересовал классический рок. На прослушивание он приехал в очень узких джинсах и кожаных ботинках, и это были не «мартинсы»[40]. И не ковбойские сапоги. Что-то среднее между… ботинками рокера. На одном была цепь. Сверху на Джоуи была сильно обрезанная тигровая полосатая майка. Было ощущение, будто он надел костюм, приоделся специально для встречи с нами, думая, что вокалист должен выглядеть именно так. Некоторым группам такой прикид бы подошел идеально, но только не Anthrax.

Я стоял в футболке Agnostic Front и рваных джинсах Levis с подтяжками и думал: «Что за херня? Хорошо хоть у него волосы длинные». Должен признать, я оценивал его по внешнему виду. Может быть, он меня тоже. Я постарался не быть предвзятым и дать парню шанс, раз уж он приехал. Может быть, позже мы бы его научили нормально одеваться. В студии стоял микрофон, и мы попросили Джоуи подойти спеть, чтобы понять, какой у него голос.

Он поковылял к микрофону и стал петь «Oh, Sherrie» группы Journey и «Hot Blooded» группы Foreigner. Песни, которые он выбрал, не вошли бы в мою десятку, но пел он отлично, и мы еще никогда не работали с настоящим певцом. Джоуи пел с вибрато, знал, как правильно дышать, и обладал техникой. Он отчетливо произносил каждый слог и тянул ноты как Роб Хэлфорд. Карл сразу же выдал: «Ребята, это ваш счастливый билет. Послушайте, какой у парня голос. Вы будете ни на кого не похожи, далеко впереди остальных».

Мы думали так же, но не знали, как голос Джоуи будет сочетаться с нашей трэшевой музыкой и будет ли ему вообще интересно под такое петь. Мы спросили, сможет ли он зависнуть на неделю и поджемовать. Он согласился. Он приехал подготовленным – привез с собой сумку, чтобы остаться на несколько дней. Мы решили пойти поужинать и тусануть. Я ему сказал: «Тебе есть во что переодеться, потому что мы такое не носим?»

«О, да. Я тоже, – сказал он. – Слышал, вы, ребята, металл играете, поэтому решил крутой прикид напялить, но вижу, вы не в восторге».

Он переоделся в джинсы и футболку и сразу стал выглядеть как нормальный парень, и нам стало комфортнее. Мы поржали над идеей о том, что металлюги должны выглядеть соответствующим образом, и много болтали о музыке. Ему нравились Rush, Deep Purple и Black Sabbath, и у него были альбомы Iron Maiden и Judas Priest. И мы решили, что в конечном итоге этот парень впишется.

Поздней осенью 1984 года мы с Джоуи приступили к работе. Он не был таким заносчивым, как Нил или Мэтт, и всегда прислушивался к советам. Мы сразу же стали учить его репертуару с альбома «Fistful Of Metal» и некоторым новым песням. Требовалось время, чтобы освоиться, но довольно быстро Джоуи начал рубить фишку. Он не задавал много вопросов и постепенно вникал. Он жаждал учиться, но не хотел ничего контролировать. Казалось, между нами было взаимопонимание. Каждый день он сидел в студии в наушниках и впитывал наш стиль и песни. Я сидел и работал с ним, помогая петь c правильной подачей и агрессией. Он быстро схватывал, и стоило ему выучить песню, он идеально ее исполнял и часами оттачивал.

В начале 1985-го мы решили, что перед записью альбома с Джоуи лучше дать несколько концертов. Ведь на сцене мы его не видели, а он понятия не имел, что такое трэш-концерт, слэм и мош и насколько безумной бывает публика. Мы договорились о серии концертов на восточном побережье и сказали Джоуи, что так он сможет набраться опыта. Я объяснил ему: «Тебе пойдет на пользу, поскольку ты почувствуешь, что собой представляет эта музыка, а в студию вернешься, понимая, какой она может быть взрывной и энергичной. Ты прочувствуешь и будешь петь естественно».

Идея ему понравилась, и мы отыграли в Нью-Йорке, Провиденсе, Бостоне и кое-где еще, катаясь в старом жилом автофургоне, взятом в аренду. Баранку крутил Билли Милано, поэтому Джоуи довольно быстро увидел, кого мы называем друзьями и кто зависает в металлической сцене. Были и другие сюрпризы.

Фэны прыгали со сцены, падая друг на друга. Некоторые прыгали ногами вперед, задевая ботинками по морде других мошеров. Начинались драки. Лилась кровь, творился хаос. Вот вам анархия в США. И Джоуи от этого кайфовал.

Мы сняли подстраховку и взяли Джоуи в тур, поступив правильно, потому что на альбоме «Spreading The Disease» он, безусловно, спел выше всяких похвал. Джоуи верно расставлял акценты и пел, будто играл с нами с первых дней. Пришлось потратить какое-то время, но, работая над одной песней и внимательно пробегаясь по каждому куплету и припеву, чтобы вникнуть, Джоуи выдавал потрясающий вокал. Он учился под нашим руководством, но сам выбирал нужные ноты, а его врожденное чувство мелодии делало песню только лучше. Я считаю, «Spreading The Disease» – его лучшая работа в Anthrax до возвращения с пластинкой «Worship Music».

Плюс Джоуи – в итоге ставший минусом – состоял в том, что он не писал лирику. Его абсолютно устраивала моя, и он никогда не интересовался содержанием. И многие годы меня это не парило, потому что я открывал в себе новые творческие способности, да и, кроме меня, никто в группе тексты сочинять не хотел. Но запись из-за этого занимала больше времени – которого у нас не было. Разумеется, чтобы Джоуи спел текст, мне его для начала нужно было написать.

На «Spreading The Disease» были кое-какие песни, не вошедшие в первый альбом. Нил написал текст «Armed and Dangerous» и «Gung-Ho», а я – все остальное. Основная тема альбома – борьба маргиналов за выживание. «A.I.R.» означает «Adolescence In Red» («Подростковый кризис»), и я играл с фразой Джорджа Гершвина «Rhapsody in Blue». Я считал, мне по силам было придумать такой заумный заголовок. Все думают, что песня «Madhouse» – о пребывании в психушке, но это метафора о том, как оставить после себя след в мире. «Medusa» – о мифическом персонаже греческой мифологии, женщине со змеями на голове, которая одним взглядом превращает мужчин в камень. В метафоричном смысле она о дерьмовой жене или подружке, но я писал не об этом. Мне нравилось, как звучит слово «Медуза».

В песне «Aftershock» я описал ядерный апокалипсис, а «The Enemy» – моя первая социальная песня. Она о Холокосте. Будучи евреем, я с детства знал о Гитлере и нацистах и том, как они убили шесть миллионов евреев, и считал, что должен об этом написать. Можно сказать, это своего рода дань корням. «Lone Justice» – о персонаже Рональде Дешейне из книги Стивена Кинга «Темная башня». Читая ее, я впервые погрузился в мир Стивена Кинга, который открыл в конце 1970-х, посмотрев фильм «Кэрри». Фильм меня впечатлил, поэтому я подсел на книгу. Я уже был заядлым любителем книг, и после прочтения «Кэрри» меня конкретно накрыло. В 1978 году у Кинга вышла книга «Противостояние», и я окунулся в нее с головой. Еще я хотел, чтобы персонаж из песни «Lone Justice» был вроде Клинта Иствуда в фильме «Хороший, плохой, злой».

Для альбома «Spreading The Disease» в начале 1985-го я написал большую часть лирики, потому что это фактически была моя обязанность. Мы уже почти восемь месяцев торчали в студии, гитары были записаны, и я все еще был в Итаке, чтобы отработать с Джоуи партии вокала и убедиться, что в песнях правильные модуляции и эмоции. Вокал он начал записывать в марте. К апрелю-маю работа с Карлом ухудшилась. Днем он приходил в студию, мы пару часов что-то записывали, а потом он смотрел на часы и говорил: «Ой, мне пора. Дома дела ждут». Вскоре это стало происходить ежедневно. Карл сваливал и не хотел, чтобы мы без него работали с Алексом Периаласом, звукоинженером альбома. Он хотел, чтобы мы ждали его, но обычно возвращался только на следующий день.

Нас с Джоуи такое отношение крайне не устраивало, и мы спросили Карла, какого хрена происходит и почему он не остается и не работает с нами. А он ответил: «Приезжайте ко мне, постригите газон и по дому помогите, и тогда я смогу проводить с вами больше времени, продюсируя пластинку».

Я позвонил Джонни и передал ему слова Карла, а Джонни меньше всего хотел такое слышать, потому что мы и так с каждым днем перегибали с выделенным бюджетом, да и у него дома были серьезные проблемы с женой Маршей и их вторым партнером, Тони Инсигери. Тони фактически управлял Raven, а Anthrax были детищем Джонни. Наш альбом стоил так дорого, что Тони и Марша хотели все прекратить и выпустить то, что у нас было набросано, пусть даже вокал мы еще записать не успели. Марша и Тони чувствовали ответственность за Anthrax. Все попытки и финансовые операции они хотели проворачивать с Raven, подписавшими контракт с лейблом Atlantic. Raven сочиняли альбом, который должен был стать более коммерческим и появиться на радио. Они считали, Raven станут крутыми, чего, конечно же, не произошло. Но Тони считал, что Megaforce тратит на нас время и ресурсы и Anthrax коммерческий успех не светит.

К счастью, Джонни по-прежнему в нас верил, поэтому снял деньги со своего банковского счета – около 29 000 баксов – и переехал из Нью-Джерси в Итаку, оставшись у нас на хате, потому что решительно был настроен добить пластинку. Тогда-то мы и стали больше времени проводить в студии. Если не было Карла, мы работали с Алексом и кайфовали, потому что этот парень умел сделать крутой альбом, что не раз за годы доказал – он все равно был нашим звукоинженером. Наконец вокал был записан и настало время сводить пластинку. Мы планировали справиться за две недели, но ушел месяц, потому что Карл снова тянул кота за яйца. Но должен сказать, что после сведения 30 июня 1985 года я остался доволен звучанием «Spreading The Disease» – гораздо больше, чем дебютника.

Глава 11

Сержант Ди атакует!

Большую часть времени я был в Итаке один и подумывал, чем заняться, помимо текстов песен. Я чуть было не побрился наголо, но Билли Милано меня отговорил. Вместо этого он выбрил мне на груди слово «НЕ» и сказал: «Не брей голову, это полная херня. Ты не такой. Круто, что тебе нравится хардкор, но волосы оставь в покое». У меня уже было погоняло Скотт «НЕ» Ян. И фильм «Мир Уэйна» тут ни при чем. Мы еще до Уэйна с Гартом в 1970-х говорили слово «НЕ», с таким же сарказмом, и эта фраза вошла в мой лексикон.

Голову я не побрил, но продолжал слушать британский хардкор вроде Discharge, GBH, Exploited; нью-йоркский хардкор – Agnostic Front, Murphy’s Law, AOD, Cro-Mags, Crumbsuckers; и формации с западного побережья вроде Suicidal Tendencies и Black Flag. Не важно, откуда были эти группы. Мне нравились Corrosion Of Conformity (COC) из Северной Каролины, а D.R.I. (Dirty Rotten Imbeciles) родом были из Хьюстона. Еще была немецкая банда Inferno.

В то же время я начал рисовать мультяшные наброски зомби-персонажа, которого назвал «Сержантом Ди». Я таким странным образом пытался изобразить героя комиксов Второй мировой войны Сержанта Рока в сочетании со своей любовью к ужастикам. Сержант Ди – мертвец и курит сигару, он правых взглядов, и в нем кипит ярость – симбиоз зомби Раша Лимбо и Рэмбо. Ненависть – главная его цель. Он не расист; он ненавидит все живое. Я делал эти наброски и развешивал по студии. На одном рисунке Сержант Ди обучает команду Малой лиги, состоящую из зомби, и один из его подопечных в подкате успевает на первую базу, судья считает его выбитым, и Сержант Ди отрубает парню голову.

Это был полный идиотизм, но я развешивал рисунки по студии, а Джоуи, Карл и Алекс читали и ржали.

Когда мы играли в нервотрепку, записывая «Spreading The Disease», мы с Фрэнки записали скоростное хардкорное демо со мной на вокале и отправили его Джонни, чтобы он понял, как может звучать наш хардкорный проект, если когда-нибудь появится. Там были каверы на Agnostic Front «United Blood» и «Last Warning», а также версия Discharge «Hear Nothing See Nothing Say Nothing». Мы не знали, как его назовем – у меня хоть и был этот персонаж из комиксов, но Сержант Ди еще не превратился в музыкальный проект. Джонни идея понравилась, и он предложил назваться Diseased («Больные»), чтобы не терять игру с фразой Anthrax («Сибирская язва»). Чем больше я думал о хардкорной группе, тем чаще приходила мысль объединить это со своими рисунками. Художник из меня так себе, поэтому выглядело все довольно паршиво, но рисунки были забавные, и, сделав несколько, я стал сочинять песни от лица Сержанта Ди. Тогда-то я и придумал название для группы – Stormtroopers Of Death (S.O.D.)[41].

Я решил, прикольно будет сочинять в S.O.D. быстрые, короткие и тяжелые песни. И написал хардкорные риффы с элементами металла, потому что по-другому не умел. Обычно песни длились 60–90 секунд, и были всякие шутливые треки всего на три-четыре секунды. И у меня моментально было готово девять или десять песен.

Но я как бы исчерпал все возможности. Все стало звучать чересчур одинаково, поэтому я позвонил Дэнни Лилкеру и обратился за помощью. Решил ему вдруг набрать и отчасти ожидал, что он пошлет меня на хуй. С тех пор как Нил выгнал его из Anthrax, мы не общались уже полтора года. Виделись, конечно, но говорить было не о чем, и, разумеется, вместе мы не зависали.

Дэн взял трубку, и я сказал, что нахожусь в Итаке, записываю песни Anthrax и, пока появилось свободное время, я стал сочинять реально быстрые темы – смесь хардкора и металла и подумал, что он идеально подходит для этой работы. Я знал, что Дэнни прется по хардкору, потому что иногда видел его на хардкорных «утренниках»[42] по воскресеньям в клубе CBGB. Он сказал, что приедет, и через пару дней сел в автобус из Нью-Йорка до Итаки и провел в студии несколько дней. Мы сразу же сработались и стали сочинять. К сожалению, Фрэнки это не понравилось, потому что он вдруг оказался не у дел, а мы с Чарли работали с нашим бывшим басистом.

Фрэнки можно было понять, потому что он уже играл с нами хардкор, а теперь мы двигались вперед без него, и вместе с Джоуи они со Спитцем остались за бортом, хотя приятелями никогда не были. Безусловно, образовался раскол, и в истории Anthrax их было немало. Джонни оказался меж двух огней, пытаясь предотвратить скандал. Он объяснил Фрэнки и остальным ребятам, что S.O.D. был не более чем отдушиной в свободное от Anthrax время. Никогда не стоял вопрос, какая группа важнее – Anthrax всегда был в приоритете. Так мы проводили свободное время. Но когда я вернул Лилкера, появилось ощущение, будто так и должно быть. Я всегда считал, что S.O.D., наоборот, поможет Anthrax, ведь если удастся подсадить хардкорщиков на S.O.D., им бы рано или поздно стало интересно, какую музыку играет Anthrax.

В результате разногласий Дэнни Спитц захотел сколотить сайд-проект и попробовать привлечь в него Джоуи и Фрэнки. Поклонники английской попсы, может быть, помнят, когда два парня из Duran Duran ушли и сколотили Power Station, который оказался крайне успешным, а другие участники Duran Duran создали проект Arcadia, только всем на него было плевать. Мы с Чарли в шутку говорили, что сколотили свой Power Station, а ребята будут в Arcadia, чего, конечно же, не случилось.

Несмотря на то что я не хотел оставлять Фрэнки за бортом, я знал, что Лилкер был идеальным басистом для S.O.D., ведь он прекрасный композитор, тонко разбирающийся в подпольной музыке. Пока Дэнни был в Итаке, мы написали еще десять песен, и альбом S.O.D. был готов. Все это напоминало Anthrax, но было другим. В итоге эту музыку назовут «кроссовером»[43]. В ней были классные металлические риффы, но корнями она, безусловно, уходила в хардкор, и главным было веселье. Вот и все. Если нам было не ржачно – это был уже не S.O.D. Группа была одной большой шуткой для своих, в этом и была ее фишка. Даже несмотря на то, что мы с Дэнни написали все песни (кроме «No Turning Back» и «Pa Alpha Nu» – их придумал Билли Милано), без Билли S.O.D. никогда бы не стали настолько культовой группой.

Я познакомился с ним в начале 1984-го на концерте Agnostic Front / Murphy’s Law в клубе CBGB. Он ко мне подошел и спросил: «О, а ты разве не из Anthrax? Я слышал, вы сюда на концерты приходите». Затем сказал, что подслушал, как некоторые скины, ненавидящие патлатых, обсуждали, как мне навалять, и он предложил пройти за кулисы и затусить с ним и Agnostic Front.

Я ответил: «Конечно. С удовольствием». Мало того что меня спасли от возможного избиения, Agnostic Front были настоящей бандой NYHC[44]. Нам нравилась музыка, но они этим жили. Постоянно ввязывались в драки, а их вокалист Роджер Мирет даже загремел на два года за решетку за хранение наркотиков. Мне не терпелось познакомиться с ним и гитаристом Винни Стигмой. После концерта я зависал с Билли – он играл на басу в хардкорной группе Psychos («Психи»). Он был здоровым парнем, внушающим страх, а на сцене был настоящим свирепым зверем, поэтому в местном хардкорном сообществе пользовался серьезной репутацией. Было очень круто, что Билли стал моим корешом, потому что в те времена было строгое разделение между хэдбенгерами и хардкорщиками. Патлатым на «воскресных утренниках» в CBGB рады, безусловно, не были. Скинхеды и панки друг друга не любили, но вместе на дух не переносили волосатиков. Благодаря Билли меня довольно быстро приняли в тусовку. Я даже ему сказал: «Меня здесь ни разу никто не хотел отмудохать», на что он ответил: «Потому что ты знаешь меня! Если они будут лезть к тебе – они знают, что со мной шутки плохи».

Мне, безусловно, это нравилось, потому что я был ростом 166 см и с виду дохлым. Билли любил говорить: «Мы найдем того, кто выпрямит твою вдавленную грудную клетку». Билли идеально подходил S.O.D. Он выглядел соответствующим образом и без колебаний погружался в злобную аполитичную тему, словно акула, вонзающая клыки в бочину тюленя.

Некоторые тексты, которые он пел, были весьма жесткими. Как в заглавном треке «Speak English Or Die»: «Пиздатые акценты, но почему вы не можете говорить, как я? / Что это у тебя на башке? Ты без этой херни не видишь?» Потом была песня «Fuck the Middle East» («На хуй Средний Восток»): «Они похищают наши самолеты, поднимают цены на нефть / мы их всех убьем, устроим бал, и минует кризис». Довольно оскорбительно.

Было круто поработать над теми песнями после усердной бесконечной процедуры, которой стала работа над «Spreading The Disease». 30 июня 1985-го альбом был сведен, и мы еще не разобрали оборудование в студии. Даже к барабанам были подключены микрофоны. Таким образом, мы сразу же смогли приступить к «Speak English Or Die» и записать его дешево и быстро. Карл знал, что мы собирались работать над S.O.D., и однажды сказал мне, что хотел бы выступить нашим продюсером. После того как он кинул нас со «Spreading The Disease», он мог об этом даже не мечтать. Мы планировали записать пластинку S.O.D. максимум за неделю, поэтому наняли Алекса, и он проделал потрясающую работу.

Мы провели одну репетицию вечером 1 июля. В студии были мы с Чарли, Дэнни и Билли, а 2 июля мы записали партии к альбому. 3 июля записали вокал, а 4 июля, празднуя 209-й день рождения Америки, устроили барбекю-вечеринку. 5 июля пластинка была сведена и полностью готова. И, несмотря на то что музыка кардинальным образом отличается от «Spreading The Disease», альбом S.O.D. можно слушать сразу же после «Spreading The Disease», и звучит он так же круто.

Переслушивая «Speak English Or Die», мы знали, что создали нечто великое. Особенно если вспомнить, что справились всего за три дня – альбом родился фактически на пустом месте. Ничего тяжелее не было. У нас были бластбиты, и это было быстрее и брутальнее всего, что мы слышали прежде. Все ребята крайне гордились альбомом.

Услышав песни, все сразу же подумали, что Билли – расист. Но они почему-то не подумали, что в группе играет еврей. Никто не удосужился вникнуть, почему мы написали об этом песни; публика просто отреагировала и жестко доебалась до Билли.

«Скотт, ты говнюк!!! – сказал однажды Билли. – Меня вечно поливают дерьмом, называют расистом и достают, и во всем виноват ты! Хитрый мелкий ублюдок. Ты-то стоишь на сцене, улыбаешься и на гитаре играешь».

Билли не был расистом, ксенофобом или гомофобом, но вжился в эту роль и идеально перевоплотился в персонажа Сержанта Ди – складывалось ощущение, что он верит в то, что говорит Сержант Ди. Сержант Ди ненавидел всех: черных, белых, азиатов, арабов, христиан, евреев, мужчин, женщин, детей, взрослых. Ненависть была смыслом его жизни. Билли был скинхедом и к расизму и нацизму никакого отношения не имел. Я постоянно всем твердил: «Я – еврей, мать вашу! Вы реально думаете, что я бы играл в группе с нацистом?»

Мне было смешно, что кто-то вообще воспринимает нашу комедию и приколы всерьез. Музыка была пропитана сарказмом; у нас были трехсекундные песни и трек про молоко. Да, в те времена это было крайне неполиткорректно, но у меня с детства такое чувство юмора. И в комедии я не приемлю цензуры, и я, конечно же, не расист, не гомофоб и не шовинист. Это не про меня. Я терпеть не могу политкорректность, особенно в музыке. Если собираешься играть агрессивную музыку, в ней не место всяким, как говорил Джордж Карлин, «муси-пуси». Пропадает вся мощь.

Культура ЗОЖ[45] мне была чужда. Я особо не бухал, но ненавидел, когда панки, сочиняющие громкую музыку, начинают читать проповеди о том, что бухло, наркота и секс – это зло. Некоторые «стрэйтейджеры»[46] говорили своим фэнам до брака оставаться девственниками. Я думал: «Какого хера? Это рок-н-ролл, а не католицизм». Эти три слова являются эвфемизмом «ебли» со времен Чака Берри. И, работая над пластинкой S.O.D., я преследовал несколько целей: альбом должен быть самым идиотским, самым тяжелым и с изрядной долей иронии – начиная с сексизма в песне «Pussywhipped» («Каблук») и заканчивая «Pre-Menstrual Princess Blues» («Блюз о предменструальной принцессе») и неистовостью «Kill Yourself» («Убей себя»).

Больше всего заебывало, что те, кто знали Anthrax и о том, что я еврей, все равно в рецензиях называли нас расистами. Когда мы выступали, на концерты приходили бритоголовые нацисты и «зиговали». Билли говорил: «Опустите руки, придурки бестолковые. Я сейчас спущусь и нахуй их переломаю».

Альбом «Speak English Or Die» оброс мифами, но сегодня он считается прорывом в жанре «кроссовер». Однако, когда он вышел, практически никто не знал о его существовании. Лишь после крупного успеха «Among The Living» фэны открыли для себя S.O.D. Когда вышел альбом, мы отыграли всего семь концертов в Нью-Йорке и Нью-Джерси. Выступили на разогреве у Suicidal Tendencies в клубе L’Amour и несколько раз отыграли с Overkill. Последний концерт прошел в клубе Ritz 21 декабря – с Motörhead, Уэнди О. Уильямс и Cro-Mags.

Концерты были весьма памятными. Билли регулярно ввязывался в драки со скинхедами-нацистами. Как только кто-нибудь пытался слать в наш адрес ненавистные послания или считать нас «своими», мы не сомневались, что эти идиоты не за тех нас принимают. Мы просили их свалить. Большая часть публики котировала музыку и врубалась в шутку, но всегда были придурки, и некоторым пришлось ответить за базар.

На концерте в L’Amour вместе с Suicidal Tendencies какой-то панк в первом ряду плевался в Билли. Я видел, как плевки летят в спину Билли, стоило ему отвернуться, но не видел, кто это делает. А потом наконец увидел этого засранца. Это был один из тех, кого мы называли «мирными панками», которые котировали группы вроде Reagan Youth. Они были грязными, непромытыми и напоминали растаманов. Они ненавидели Билли, потому что он был скинхедом и резко высказывался, а они были категорически против этого. Увидев рожу парня, плюющего в Билли, я остановил концерт, подошел к микрофону и сказал: «Билли, этот мелкий уебыш уже четыре песни харкает тебе на спину».

Билли схватил парня, вытащил на сцену и начал хуярить, будто держал в руке тряпичную куклу. Хорошенько ему вломив, Билли схватил его за руку. Я думал, Билли собирался выпроводить его из клуба. Вместо этого он вскинул руку парнишки так резко и высоко, что тот издал омерзительный крик. Затем сморщился и сжал зубы, потому что ему было ужасно больно. Из носа и рта текла кровь, а по щекам, смешиваясь с кровью, текли слезы. В клубе было слишком шумно, поэтому никто не слышал хруст, но рука парня непроизвольно болталась – возможно, Билли ее сломал. Никто не стал проверять, и Билли просто развернул его лицом к публике и спустил со ступенек. Потом охрана клуба открыла дверь и вышвырнула его на улицу. Я был немного шокирован. Не думал, что все зайдет так далеко, но Билли, безусловно, донес свою позицию. Не надо на нас харкать, ублюдки. Если вас поймают – мало не покажется.

После семи концертов нам с Чарли настало время возвращаться к работе над Anthrax, Билли сколотил похожую по тематике группу M.O.D., а Дэнни вернулся в Nuclear Assault. Помимо того что я гордился очень крутым альбомом, было приятно снова поработать с Лилкером. Он, безусловно, не забыл того, что случилось в Anthrax, но было ощущение, что мы наконец смогли наладить отношения. Мне было приятно, что я смог как-то реабилитироваться перед ним за Anthrax, пригласив в S.O.D., и эти свежие воспоминания, безусловно, грели душу. О прошлом мы не вспоминали. В психологическом плане мне стало спокойнее, да и ему, я думаю, наша встреча пошла на пользу.

С 1985-го по 1988-й мы с ним стали видеться чаще, чем раньше. Мы пересекались: я – в Anthrax, он – в Nuclear Assault. Но дружбы, как в детстве, было не вернуть. Довольно сложно сохранить дружбу со старыми друзьями, особенно когда играешь в группе и десять месяцев не появляешься дома. Разумеется, я понимал, что Дэнни никогда не простит мне увольнение, как бы мне того ни хотелось. Я бы на его месте поступил так же. Есть то, чего простить нельзя. Мы по-прежнему время от времени видимся, обычно на фестивалях, и нет никакой неприязни. Нет чувства неловкости. Мы тусим, и это круто. Просто не так, как было раньше, и никогда уже не будет.

Помимо того что в 1985 году мы угорали по хардкору с S.O.D., мы с Чарли и Фрэнки постоянно слушали рэп и не делали из этого секрет. В перерыве между Maiden мы врубали Run DMC, LL Cool J, Eric B. & Rakim и все, что выходило в период с 1981-го по 1985-й, даже еще до Public Enemy. Рэп мне нравился не меньше металла. Однажды вечером мы с Джоном Руни, моим корешом и гитарным техником, сидели в моей комнатушке у мамы дома, а оборудования не было. Мы стали сочинять рэп о том, что играем в Anthrax: «Мы – Anthrax, и с нами шутки плохи, / и за хитами мы не гонимся, как лохи».

Мы с Джоном рэперами не были, но гоняли эти строчки туда-сюда и угорали. Я подключил гитару и, пока Джон продолжал читать рэп, сыграл еврейскую народную песню «Хава нагила»[47]. Я ему сказал: «Бля, это же просто идиотизм! Ничего тупее и быть не может. Скорей бы показать ее ребятам из группы. Они умрут со смеху!» Я и не подозревал, что мы создали задел на будущее для одной из самых популярных песен Anthrax, «I’m The Man».

Глава 12

Урок насилия

Когда мы с Джоном начали сочинять «I’m The Man», я решил, что это забавно. Не думал, что мы такое запишем на пластинке. Через несколько дней мы уже репетировали в городе, и мы с Джоном показали Чарли с Фрэнки то, что придумали. Им понравилось, и вдруг это стало не просто смешной шуткой, а треком, который мы могли реально записать. Песня – гибрид рэпа и металла – возможно, первая, когда-либо записанная. Run DMC использовали сэмплы гитар; мы же играли на гитарах, барабанах и читали рэп. И, если не ошибаюсь, мы были первой металлической группой, смешавшей хип-хоп со своей музыкой.

Несмотря на то, что мы искренне любили рэп, песня – один сплошной прикол. Каждый куплет начинается с рэпа, только с ужасно глупым текстом, а Чарли запарывает последнюю строчку. Мы исправляем его, и песня переходит в трэшевую часть, где в конце Фрэнки корчит из себя персонажа Тейлора Нергона, Джулио, в фильме Рудни Дэнджерфилда: «Легкие деньги». Фрэнк называет себя «мужиком», «настолько плохим, что должен быть арестован». По-тупому гениально, да?

Вот отрывок: «Чарли, отбивает ритм, ритм отбивает / жестче только ноги мои воняют / так что слушай, иначе мы тебя опустим / выгуляй дружка или иди пос… пи! Поссы! Черт… следи за ритмом!»

Мы поделили строчки на троих. Дэнни и Джоуи вообще рэп не слушали, поэтому не участвовали, хотя, когда мы исполняли песню живьем, начиная с 1986 года, Чарли выбегал на сцену и брал в руки микрофон, Джоуи играл на барабанах, а Дэнни оставался на гитаре, позволяя нам троим воплотить фантазии в стиле Run DMC. Песня была полностью написана, и все партии поделены. Мы знали, что можем сделать в студии из трека конфетку, но решили, что еще круче будет попросить ребят из Beastie Boys читать рэп с нами.

Это было еще до того, как в 1986 году они выпустили альбом «Licensed To Ill», устроив настоящую революцию. Beastie Boys мы знали со времен тусовок в Нью-Йорке. До того, как удариться в рэп, они был панк-группой. Так что мы связались с ними и спросили, не хотят ли они поучаствовать в создании рэп-металлического гибрида под названием «I’m The Man». Они полностью поддержали идею. Эд-Рок[48] сказал: «Просто скажите, когда. Мы приедем в студию и запишем. Мы в деле».

Мы планировали работать над песней чуть позже, но пришлось переключиться, потому что нас поставили разогревом в туре с W.A.S.P. и Black Sabbath. Мы ненавидели W.A.S.P. Их музыка нам не нравилась, а вокалист, Блэки Лолесс, был заносчивым придурком, хотя остальные ребята были к нам добры, особенно гитарист Крис Холмс – многие помнят, как он хлещет из горла водку в присутствии матери во время интервью для фильма «Закат западной цивилизации: годы металла», плавая на надувной хрени в своем бассейне. Но Black Sabbath – твою же мать! Поехать в тур с Тони Айомми, человеком, который буквально изобрел металл, и первой тяжелой группой, с которой познакомил меня дядя, было настоящим взрывом мозга.

Проблема была лишь в том, что Black Sabbath периода 1986-го были совсем не теми Black Sabbath, которые сочинили «Paranoid» или даже «Born Again». Единственным оригинальным участником был Айомми. Басист и автор текстов Гизер Батлер покинул группу после тура «Born Again» и вернулся, только когда Sabbath реформировались с Ронни Джеймсом Дио, выпустив в 1992 году альбом «Dehumanizer». Когда мы поехали в тур с Sabbath, они продвигали альбом «Seventh Star», ставший полнейшим коммерческим провалом. На обложке в пустыне одиноко стоял Тони, а на конверте было написано «Black Sabbath при участии Тони Айомми», поскольку не было Гизера. В туре Айомми помогали вокалист Глен Хьюз, басист Дэйв «Зверь» Спитц и барабанщик Эрик Сингер. Другими словами, мало кто спешил увидеть это живьем. Мы должны были откатать с ними месяц, но после пяти концертов из-за слабых продаж билетов тур пришлось отменить.

Но мы отлично провели время. Глен Хьюз был не в себе. Он постоянно бухал и творил херню, и, несмотря на то что от Sabbath там было крайне мало, мы чувствовали себя в компании королей рока – по крайней мере, это касалось хэдлайнеров. Как мы и ожидали, Блэки оказался полнейшим мудаком. Он с нами не разговаривал, слишком долго отстраивал звук, из-за чего у нас на это не было времени; к тому же он вел себя, как настоящая дива. Да и хрен с ним. Нам удалось познакомиться с Тони Айомми и отыграть пять концертов, пока тур не накрылся медным тазом. Выступление перед публикой в 3000 человек на арене казалось хорошим знаком, пусть даже большинство пришедших понятия не имели, кто мы такие. Мы думали: «Вот оно. Мы своего добились. Теперь мы в высшей лиге. Вечно это длиться не будет».

Конечно же, закончив тур, мы вернулись обратно в клубы, но нам было плевать. Концерты на большой сцене лишь сильнее разожгли в нас аппетит. Мы готовы были работать сколько нужно, чтобы вернуться на арены. Когда тур Black Sabbath закончился, наши агенты боролось за нас, и через четыре недели мы поехали в сольный клубный тур. У нас был собственный автобус, и нам было в кайф играть для 300–400 подростков, мы встречались с промоутерами, ведущими радиостанций и журналистами по всей стране и возобновляли контакты с теми, с кем познакомились двумя годами ранее, когда катались с Raven.

Альбом продавался хорошо, все покупали наши футболки. Было ощущение, что мы снова на подъеме. Мы ни копейки не заработали, потому что все еще отрабатывали бабки, которые лейбл потратил на запись альбома в Итаке, но мы отлично провели время и прекрасно ладили, потому что в группе царило взаимопонимание. Мы чувствовали себя неотъемлемой частью Anthrax. Дэнни был все таким же хамоватым, как в день нашего знакомства, но на сцене смотрелся отлично и стал рок-звездой, к чему всегда стремился, поэтому он был счастлив.

Джоуи вырос в прекрасного фронтмена и умел завести толпу. Но в жизни сильно от нас отличался. Мы говорили: «Джоуи, ты с другой планеты, и называется она севером Нью-Йорка».

Он был из Осуиго, а мы городские. Дэнни жил через мост Таппан Зи, но был недалеко от города, поэтому считался ньюйоркцем. Джоуи был деревенщиной – в хорошем смысле. Просто он отличался от нас, потому что рос не в городе. Он не виноват, и, мне кажется, именно в этом была его особенность. Ни в одной другой группе не было такого парня, как он. Он был как рыба, вытащенная на берег, но учился дышать. Это сработало, поскольку ему нравилось то, что он делает, пусть даже он по-прежнему не въезжал в нашу музыку.

Он всегда хотел стать певцом, и ему нравилось, что группе сопутствует успех. У Джоуи есть особенность, как у всех великих фронтменов, и я не могу описать это словами. Он может выйти на сцену и полностью подчинить себе публику. Но прикол в том, что Джоуи – настоящая рок-звезда, даже несмотря на то, что ведет себя крайне скромно. Добрейший, милейший и невероятно вежливый, но на сцене он превращается в настоящего психа.

Несмотря на то что с осени 1985-го по лето 1986-го мы отыграли около сотни концертов, гастроли в поддержку «Spreading The Disease» были для нас крайне важны – мы пришли надолго и хотели показать, что даже после ухода вокалиста нас рано списывать со счетов.

Самый безумный концерт тура «Spreading The Disease» состоялся 26 апреля 1986-го в Olympic Auditorium в Лос-Анджелесе. Это место славилось безумными и агрессивными панковскими и хардкорными шоу, а тот концерт устроил вокалист Suicidal Tendencies Майк Мьюир. Вместе с Anthrax выступали D.R.I., C.O.C., Possessed и No Mercy, один из сайд-проектов Майка. Хорошо, что прилетел Билли Милано, потому что в клубе творился настоящий хаос. Пришло 3000 человек, и это была гремучая смесь из скинхедов, панков, металхедов и «суицидников»[49]. Могут ли все они мирно сосуществовать? Конечно же, нет!

«Суицидники» отвечали за безопасность на концерте, хотя это все равно что «Ангелы ада»[50] отвечали за безопасность на рок-фестивале Альтамонт, и известно, чем все закончилось. Скинхеды лезли на сцену драться с «суицидниками». Когда мы вышли на сцену, в толпе были одни драки и потасовки. Мы отыграли где-то полчаса, и кто-то вскочил с места за сценой и пробежал мимо барабанов Чарли, сбив половину установки. Потом какой-то парень в прикиде байкера залез на сцену, и один из «суицидников» ебнул ему по башке ножкой от микрофонной стойки. Он лежал на сцене без сознания и истекал кровью. Мы сказали: «Хорош. Валим отсюда», и съебали со сцены. Войдя в свою гримерку, мы увидели, что она полностью разгромлена. Все было уничтожено, и мы кратчайшим путем направились в автобус. Заперли дверь, сидели и ждали, пока выйдут наши техники, чтобы уехать.

Через несколько минут в автобус влетел Билли. Футболка разорвана, он весь в грязи. Руки, футболка и штаны – в крови. Мы подумали, его кто-то пырнул ножом. «Не парьтесь. Кровь не моя!» – прорычал он.

«Бля, а что с тобой произошло?» – спросил я.

Он засмеялся: «Каждый бритый в Лос-Анджелесе думает, что круче него только вареные яйца. И каждый бритый в Лос-Анджелесе хочет отмудохать ньюйоркца. Ну, вот я им и показал, кто из нас самый крутой».

Он отпиздил десятерых, начавших с ним перебранку в толпе. Он выглядел так, будто ему тоже досталось – весь в крови, будто рядом с ним подорвался солдат на противопехотной мине.

Проблемы были не только из-за скинхедов. Частенько охранники клуба были не лучше. Они не знали, как вести себя со всей этой безумной толпой, поскольку всегда считали хардкорщиков хулиганами и зачинщиками беспорядков. Когда скины начинали слэмиться и перепрыгивать через ограждения, охрана бесилась и иногда начинала без причины мутузить фэнов. В туре «Spreading The Disease» мы не раз прерывали концерт, крича охране перестать избивать ребят. За несколько дней до концерта в Лос-Анджелесе мы выступали в городе Альбукерке, Нью-Мехико, и несколько бритых отрывались в первых рядах и перепрыгивали через ограждения. Вместо того чтобы отодвинуть фэнов к толпе, охрана схватила их и вышвырнула из клуба. Увидев это, я остановил концерт и сказал: «Прекратите, они никого не трогают. Если вы сейчас же не впустите их обратно – мы сваливаем. Мы просто уйдем. Ни одной, сука, ноты не сыграем, пока вы их не впустите».

Толпа стала свирепствовать, и охранники сплотились, готовясь противостоять толпе. Затем к ним подошел парень в футболке другого цвета. Видимо, начальник. И не успели мы опомниться, как восемь парней, которых вышвырнули из клуба, вернулись. Мы продолжили играть, и охранники плотно встали возле ограждений. Один из них избивал парня. Я наклонился и врезал охраннику по затылку.

«Слышь, жирный нацистский ублюдок, – сказал я. – Прекрати избивать ребят. Их здесь тысяча. А что, если они всей толпой ломанутся на сцену и начнут вас пиздить?»

Охранник запрыгнул на сцену и побежал на меня. Я снял гитару и размахивал ей как бейсбольной битой. Он отпрыгнул. А потом наш охранник-здоровяк, Билли Пуласки, вырвал у меня из рук гитару, схватил меня и спрятал за собой. Он оказался между мной и охранником – охранник клуба остановился и вернулся в толпу. Публика бесновалась, и ей это нравилось.

После концерта мы вошли в гримерку, и наш гастрольный менеджер пришел и сказал, что у клуба нас ждет банда охранников и желает набить морду. Они стояли между дверьми и автобусом. Мы не знали, стоит ли вызвать копов или свалить по-быстрому. И вдруг ко мне подошли два скинхеда, за которых я заступился, и сказали: «Помощь нужна? Подождите пару минут». Они ушли и через пять минут вернулись. Один из них сказал: «Все, погнали. На улице стоят несколько наших ребят, и мы поможем вам сесть в автобус». Мы вышли, и на улице стояло около 15 бритых и других чуваков – они стояли между нами и ждавшими нас охранниками. Скины взяли нас в кольцо и провели к автобусу. Мы шли молча, но ребята орали на охрану: «Думаете, вы крутые, ублюдки безмозглые?! Давайте посмотрим, кто кого!» Бритых было гораздо больше, чем охранников, поэтому мы смогли дойти прямо до автобуса и уехать.

В туре «Spreading The Disease» был еще один классный момент, когда мы выступали в театре «Аркадия» в Далласе, где записали исполнение «I’m The Man», вошедшее в одноименный миньон. Более значимо, что в тот вечер мы познакомились с ребятами из Pantera. Было это до Фила Ансельмо, когда у них еще пел Терри Глейз и они еще не стали той «Пантерой», встряхнувшей мир. Они были совершенно другой группой и выглядели как голимые глэмеры, но под завивкой мы разглядели в них отличных ребят.

Они не пришли на наш концерт, но девушка Даймбэга Даррела, Рита Хэйни, пришла к нам после обеда. Она была худеньким панком с фиолетовыми волосами и вся на эмоциях. «Ребята, как отыграете, приходите в клуб и зацените Pantera. Они великолепны, – сказала она. – Они играют свои песни, но в основном каверы. Даже песни Anthrax. Они вас обожают и были бы дико рады увидеть. Они не могут прийти на ваш концерт, потому что играют сами, но были бы на седьмом небе от счастья, если бы вы их заценили».

Нас часто приглашали заценить незнакомые нам группы, и обычно мы вежливо отказывали либо просто не приходили. Но в Далласе нам было нечем заняться, поэтому некоторые из нас решили сходить. В клубе собралась толпа около тысячи человек, потому что Pantera были местными любимчиками. Во время их выступления мы вышли на сцену и исполнили с ними «Metal Thrashing Mad». После концерта я нажрался в дрова, потому что с Pantera иначе не получается. Следующим вечером они выступали у нас на разогреве в Хьюстоне, и пьянка продолжилась. Мы с Даймом прикалывались, болтали о гитарах и примочках и ржали как ненормальные. Я сказал, мне дико понравилось, как он играет, и я бы хотел в будущем с ним что-нибудь записать. Но я и подумать не мог, что Дайм сыграет на трех наших будущих альбомах.

Каждый день тура был классным, и билеты отлично продавались. Megaforce отправили около 19 000 копий, которые тут же разлетелись. Однажды Джонни позвонил нам и сказал: «Ребята, мы почти 50 000 копий продали». Для первого альбома на крупном лейбле это было большое событие для металлической группы. Не успели мы опомниться, как было продано 100 000 копий! Чем успешнее мы становились, тем безумнее была наша публика. Но были те, кто все больше негодовал из-за того, что мы оказались на крупном лейбле. Они считали, мы продались, и плевать, что мы играли чертовски тяжелую музыку, а наш следующий альбом станет одним из самых быстрых и тяжелых в жанре трэш-метал.

Несмотря на то что мне нравились «утренники» в CBGB, в итоге я перестал туда ходить, потому что начали поступать угрозы. Не знаю, завидовали мне или вдруг подумали, что я зазнался. Конечно, я никогда не зазнавался, но достаточно одного недоразумения, чтобы все накрылось медным тазом. Для тура «Spreading The Disease» мы напечатали футболку с олдскульным чуваком «НЕ» на скейте, а на конверте красовался логотип NYHC, потому что я с 1983 года ходил на воскресные «утренники» в CBGB и хардкорные концерты, и эта музыка была частью моей жизни, несмотря на то что я играл в метал-группе и носил длинные волосы. Для меня хардкорная сцена заключалась в индивидуальности. Ты мог делать что считал нужным и быть собой. Об этом твердили многие группы, и я принимал их слова близко к сердцу.

Затем в какой-то момент сцена начала меняться. К 1986-му появилась «свежая кровь». И многие ребята, которые еще неделю назад слушали Ratt и Dokken, решили побриться наголо и ходить на хардкор, поскольку им внушали, что это круто. И реально казалось, что они пытались отдалиться от прошлого. Разумеется, какой-нибудь агрессивный ублюдок увидел футболку с логотипом NYHC, которую мы напечатали, и пустил слух, что Anthrax пытаются зарегистрировать на него права. Это была полная чушь, но ребята устроили громкий скандал.

Однажды осенью 1986-го, в воскресенье, я пришел на хардкорный концерт. Известных групп не было, но мне все равно нечем было заняться. Я жил в квартире в Форест-Хиллс, и несколько 16—17-летних бритых ехали со мной из города домой на метро, вышли из вагона и преследовали до бульвара Куинс прямо в Юнион Тернпайк. Я знал, что они идут за мной, и прикидывал, что делать. В итоге развернулся и сказал:

– Че надо, ублюдки?

– Пошел ты на хер, позер, – сказал один из них. – Мы тебе сейчас наваляем.

– Круто, трое на одного, щенки! Давайте. Один точно пизды получит. Ну? Че стоим?

Я до последнего не сдавался, смотря на этих трех клоунов в только что купленных футболках Murphy’s Law. Они стояли и кричали: «Пошел ты, пидор. Ты не хардкорщик».

«А с чего вы взяли, что я хардкорщик? – ответил я. – Я обычный парень, который едет домой с концерта в CBGB. И если у вас ко мне какие-то претензии – я готов. Я вас не боюсь».

В итоге они развернулись и ушли. Но после того случая я некоторое время не ходил на концерты в CBGB, потому что кто знает? Может быть, в следующий раз у одного из них будет нож. Я не хотел, чтобы на Нижнем Ист-Сайде меня ждала кучка придурков, желающих отпиздить, а потом рассказать, что наваляли парню из Anthrax. Такое вполне могло случиться, и оно того не стоило.

Глава 13

Весь этот ужас

Откатав тур в поддержку «Spreading The Disease», нам не терпелось вернуться в студию с ребятами из Beastie Boys и записать «I’m The Man». Но сначала надо было дописать альбом «Among The Living», работу над которым мы начали на гастролях. Многие до сих пор считают эту пластинку образцовой; безусловно, это был правильный альбом в нужное время – быстрый и трэшевый, агрессивный и крайне энергичный. Все, чему мы научились со времен «Fistful Of Metal» до «Spreading The Disease», мы вложили в эти песни. Если Anthrax были предметом по классу тяжести, «Among The Living» был нашей дипломной работой. Это был продукт своего времени и обстановки, пропитанный агрессией и эмоциями, оттого, что мы являемся важными представителями постоянно развивающейся трэшевой сцены. Чтобы сочинять мощные песни, нам не нужны были амфитамины или кокс; хватало эмоций от выступлений с группами, которых мы уважали, и возможности играть любимую музыку.

Отправной точкой для всей пластинки – песней, направившей нас туда, откуда нет возврата – стал «A.I.R.», последний трек, который мы написали для «Spreading The Disease». Мы завершили запись «Spreading The Disease» и собирались приступать к сведению, как вдруг Чарли сказал: «У меня есть еще одна песня, и она должна быть на альбоме. Мы должны над ней поработать». Поначалу мы подумали: «Хорош, уже поздно. Альбом и так готов. Погнали». Затем он сыграл мне рифф, и я подумал: «Твою же мать, это точно приукрасит пластинку. Он отличается от большинства других песен, но дополняет их. В нем полно энергии, и он цепляет». И вот он вернулся в Итаку, и мы работали над этой песней. С нее началось фирменное звучание Anthrax. Если бы она не попала на «Spreading The Disease», вошла бы в «Among The Living». С тех самых пор мы были в ударе и ничто не могло нас остановить.

В туре «Spreading The Disease» мы придумали «I Am the Law». Чарли сыграл нам эти подобные гимну риффы, и я сразу представил Судью Дредда[51] и «Мегаполис 1»[52]. Дредд живет в постапокалиптическом мире, где копы (судьи) арестовывают преступников и приговаривают их на месте преступления, жестоко наказывая. Судья, присяжные и палач Дредд – самый крутой из всех судей. Еще я написал песню «Indians», пытаясь затронуть актуальные политические проблемы. Она о трудностях коренных американцев, которых выловили и отправили жить в дерьмовые резервации. Идея песни родилась, потому что рифф напоминал американскую индейскую музыку, а мать Джоуи была индианкой-полукровкой из племени ирокезов[53] (по его словам), поэтому это было идеально. «I Am the Law» и «Indians» прошли обкатку в туре и пришлись публике по душе, поэтому эти две песни раньше всех застолбили место на альбоме.

Мы настолько привыкли, как каждый из нас работал, что остальные песни просто лились потоком. У нас был стиль, определенное звучание, и мы знали, что это был Anthrax, и сочиняли в рамках этого формата. Мы еще со времен S.O.D. знали, что не уступаем в скорости другим, поэтому, сочиняя трэшевый проигрыш, хотелось сделать его еще быстрее. И мы уже четко знали, где нужно вставить медленный мош для максимального эффекта. Некоторые тексты были о забавных событиях на гастролях. К примеру, «Caught in a Mosh» – о нашем гитарном технике Арти Ринге.

В 1986-м мы выступали в Rainbow Music Hall в Денвере, Колорадо, и один паренек залез на сцену, сбив мою педальную клавиатуру. Арти выбежал, чтобы столкнуть этого парня со сцены, но они сцепились, упали в толпу, и их унесло в мошпит. Минуту назад Арти был здесь, а через секунду исчез, будто его спустили в унитаз. В итоге Арти залез обратно на сцену. Мы отыграли концерт и сели в автобус. Наутро Арти выполз из своей койки и едва мог пошевелиться. Он, сгорбившись, держался за спину, и когда я спросил, что случилось, он ответил: «О, чувак, меня вчера в мош засосало». Мы решили, что фраза дико ржачная, потому что Арти весил столько же, сколько я, но был еще худее. Меньше всего ему хотелось оказаться в эпицентре моша, где его чуть не затоптали. И вдруг мне пришла в голову мысль: «Это же отличное название песни!» Я написал о том, как можно застрять там, где никогда бы не хотелось оказаться.

Еще я хотел, чтобы на альбоме была парочка социальных песен, поэтому сочинил «One World». Если песня «Aftershock» с альбома «Spreading The Disease» была о результате финальной стадии ядерного конфликта между США и Россией, то «One World» была о том, что может сделать человечество, чтобы избежать тотального уничтожения: «Русские – такие же люди, как и мы / Ты реально думаешь, они взорвут мир, они меньше хотят жить / Америка, прекрати петь “Да здравствует вождь” / вместо мыслей о СОИ[54] нам следует подумать о мире». Да ладно вам, я был молод и все еще думал, что могу изменить мир силой металла!

«Efilnikufesin (N.F.L.)» была о моем кумире Джоне Белуши и его глупой смерти от передоза, потому что он был чертовски талантливым и мог еще столько предложить миру, и таким образом я как бы предостерегал молодежь от наркотиков. Это было для меня важно. Я не читал проповеди, а просто презирал все это дерьмо.

Когда я курил косяк в школе, я никогда не ловил приход. Травка меня никогда не брала. Поэтому наркота мне была абсолютно неинтересна, и в Anthrax я не употреблял. В восьмидесятые кокс стал очень модным, и даже среди наших коллег и друзей были постоянно угашенные; они доставали это дерьмо на халяву, потому что никто не мог себе этого позволить. Мне было противно, когда те, с кем я зависал, были под коксом. У них рот ни на секунду не закрывался. Они часами болтали всякую херню. Но хуже был асоциальный аспект. Никто не хотел нюхать перед твоим носом, поэтому они уходили в сортир и нюхали. Потом выходили, шмыгая носом, и было понятно, чем они занимались. Эта боязнь еще больше заставила меня ненавидеть кокс. Я считал, если хочешь нюхать – нюхай здесь. Не надо, блядь, прятаться, как крыса. А если не хочешь делиться с остальными, подожди до дома. Я презирал одну мысль о кокаине. Даже сама идея что-то засовывать в нос была мне противна. Должен признать, я этого даже боялся. Некоторые не рассчитывали дозу и подыхали от кокса, не говоря уже о героине. Я всегда остерегался всего этого дерьма.

Чтобы убежать от реальности, мне были не нужны наркотики, и я написал об этом в «Among The Living». Две песни на альбоме родились из историй Стивена Кинга. Он сыграл огромную роль в моей жизни. Его книги были очень креативными и вдохновляющими, особенно «Противостояние», на которой и основана песня «Among The Living» («Среди живых»). А песня «A Skeleton In The Closet» («Скелет в шкафу») была о новелле Кинга «Способный ученик»; она о подростке, который находит военного нацистского преступника и шантажирует его, рассказывая подробные истории его ужасных преступлений. Истории Стивена Кинга стали на тот момент огромной частью моей жизни, и я фактически убегал от реальности. В 22 года я мало что понимал о настоящем мире. Я постоянно пребывал в мире фантазий.

В июле 1986 года Anthrax были готовы засесть в репетиционной студии Top Cat в Нью-Йорке, чтобы добить альбом и обкатать его. Я сидел дома у мамы со всем своим оборудованием, и вдруг раздался телефонный звонок. Звонил Кирк Хэмметт и, судя по голосу, был чем-то сильно расстроен. Он звонил из Эвансвилла, штат Индиана, и было ощущение, что он задыхается: «Слушай, Джеймс съезжал на скейте с холма, упал и сломал запястье. Он не может играть, а концерты отменять мы не хотим, поэтому нам нужен кто-нибудь, кто выйдет и сыграет на гитаре, а Джеймс будет только петь. Сможешь?»

Он говорил так быстро, что, мне кажется, я сначала его не понял, и попросил повторить. Мне не послышалось. Ребята из Metallica хотели, чтобы в туре «Master Of Puppets» я сыграл на гитаре вместо Джеймса. Я был в восторге. «Я бы хотел. Конечно, смогу», – ответил я Кирку.

Оставалось выучить песни с «Master Of Puppets». Остальные я знал. А потом вдруг я пришел в себя. Нам же надо добить альбом, и через три дня мы собирались засесть в студии – надо было его дописать, прогнать и приступить к записи. Я сказал об этом Кирку, и он спросил, нельзя ли повременить. Я сказал, что спрошу Джонни Зи, и Кирк дал мне номер отеля, где остановилась Metallica. Я позвонил Джонни в 11 часов вечера и сказал: «Чувак, мне только что звонили парни из Metallica. Джеймс сломал руку, и они просят меня выучить песни и доиграть тур с Оззи. Я очень хочу».

Джонни тут же разрушил мои надежды. Он сказал, что уже отдал задаток за студию и у нас жесткие сроки. «Ты не можешь вот так взять и уехать на месяц только потому, что тебе хочется, – сказал он. – У вас весь график накроется, который расписан на год вперед».

Конечно же, я знал ответ еще до того, как позвонил. Просто надеялся, что он окажется волшебником и все получится, как это было, когда он привез Metallica в Нью-Йорк записывать «Kill ‘Em All». Я перезвонил Кирку и объяснил ситуацию. Я извинился, и в итоге ребята взяли гитарного техника Кирка, Джона Маршалла. Я ужасно расстроился, но совсем не подумал головой, когда согласился.

Осенью 1986-го ребята из Metallica пригласили нас откатать тур по Европе, и мы снова увиделись. Первый концерт состоялся 10 сентября в Кардиффе, Уэльс. Гастроли были расписаны на шесть недель, и везде были аншлаги. Обе группы каждый вечер выдавали отличные выступления. И парни из Metallica были на высоте, пусть даже Джеймс все еще был с гипсом.

Совет молодым гастролирующим группам: если гитарный техник – ваш друг, это нормально, но убедитесь, что он умеет играть и при необходимости выручить. Ребятам из Metallica повезло, да и мы не растерялись, когда Лилкер ушел из группы. В 1986-м парни из Metallica уже катались на автобусе, а наше оборудование валялось в их грузовике. Сами мы передвигались на микроавтобусе и возили в нем свое барахло. У нас был водитель, потому что никто не хотел связываться с правосторонним движением в Великобритании. Нам помог один из техников. Он помог установить барабаны, а техники Metallica помогли с гитарами. Никакой роскоши не было. У нас каждый день была своя гримерка, но суточные мы не получали, поэтому денег не было. У Metallica был свой кейтеринг, но в первые несколько дней возникла путаница, и их кейтеринговая компания не знала, что нас тоже надо кормить.

В те дни нам едва хватало на дерьмовую закуску вроде сосиски в тесте и английской пиццы. Вот это настоящая пытка – заставить кучу ньюйоркцев жрать английскую пиццу. Сплошное тесто с кусками сыра и зернышками кукурузы.

В первый день тура наш водитель предложил пробежаться по улице и принес пиццу. Мы дали ему немного денег, чтобы он вернулся с четырьмя кусками. Через полчаса он вернулся с пиццей, перевернутой набок, и понятия не имел, что натворил. Когда мы открыли коробку, сыр и соус вытекли на мягкое тесто, посыпанное кусочками кукурузы. Больше у нас ничего не было, и денег – тоже, поэтому мы торчали в этой холодной гримерке, сгребая большие куски сыра с края коробки, перенося на смятые липкие кусочки основы пиццы, пытаясь не трогать кукурузу. Я подумал: «Да ну на хер. Заберите меня домой. Мне здесь не нравится. И как только в этой стране выживают Iron Maiden?»

Затем мы вышли на сцену, и я реально мечтал оказаться у мамы дома. Отыграли мы замечательно, и публике все понравилось, но весь концерт на нас душем лились потоки харчи. Мы начали с «A.I.R.», и полился дождь из плевков – не только на Джоуи и меня, а на всех нас. Я подумал: «О, нет. Они нас ненавидят!» Мы сыграли песню, и все закричали и стали аплодировать. Мы перешли к следующей, и снова полились фонтаны плевков. И так каждую песню. Мы решили, что здесь так принято приветствовать группы разогрева. Спустя половину концерта один из британских дорожников Metallica нам сказал: «Они в вас харкают, потому что вы им нравитесь! Это старая панковская традиция и называется харканьем».

Я думал: «Лучше бы они не так активно выражали свою любовь».

В мае 1986-го мы отыграли в Hammersmith Palais первый концерт в Великобритании, и никто не плевался, и нас тоже котировали. По-видимому, харканье появилось относительно недавно и началось на английских панковских концертах с середины и до конца 1970-х. В металле это, слава богу, быстро закончилось, но нам повезло застать самый пик. Хорошо, там не было Билли Милано. Он бы их всех отпиздил. Парням из Metallica досталось в два раза больше.

Во время басового соло Клиффа к нему было приковано все внимание публики. Он тряс головой, и всюду летели волосы. Плевки, летевшие в него, выглядели как рой жуков, летающих летом вокруг уличного фонаря. Сотни плевков падали ему на волосы. Стояла ужасная вонь. Хорошо, что в гримерке был душ. Потом нас оплевали еще только один раз, в Ирландии в 1989-м, когда мы выступали хедлайнерами. Мы категорически сказали публике: «Один плевок – и мы уходим». И после двух песен в Оме, Северная Ирландия, мы реально ушли, потому что они не прекращали харкать.

Последний концерт британского тура с Metallica прошел в лондонском Hammersmith Odeon, и после выступления представители Music For Nations закатили для нас большую вечеринку в отеле «Форум». Мы отрывались и думали: «Ого, вы только посмотрите на нас! Мы отыграли аншлаговый тур по Великобритании. Все нас любят». Мы были на адреналине, накачанные пивом, и мыслили, как детсадовцы.

Мы с Клиффом забежали в комнату с люками для грязного белья, расстегнули молнию на джинсах и поссали. В какой-то момент образовался круг – к нам присоединились Кирк, Джеймс, Чарли и Фрэнки. Все мы стояли с бухлом и заключили глупый пакт металлюг, назвав себя «братишками-башкотрясами навеки!» Мы произнесли тост и выпили. А потом вдруг Клифф с Кирком перестали улыбаться.

Они сказали, что по приезде домой собираются уволить Ларса. С ним уже невыносимо, и им надоело все ему спускать. Я знал, у него с некоторыми участниками Metallica были проблемы, но в какой группе их нет? Обычно все само собой разрешается.

Клифф объяснил план: «Мы уже решили. Как вернемся домой, избавимся от Ларса, даже если придется сменить название». Ведь права на имя принадлежали Ларсу. Во всяком случае, так думали ребята. Я посмотрел на Джеймса и сказал: «Это же безумие, но вы Metallica. Все узнают, кто вы, даже если будете играть под другим именем. Вас сегодня и так все уже знают. И неважно, как вы себя называете. Это будете вы, ребята, и ваша музыка».

Было странно слышать о том, что Ларса выгонят из Metallica, и я надеялся, что ребята все уладят и спасут группу, но я хотел поддержать своих друзей, а Кирк с Клиффом всегда были мне ближе всех из Metallica. Все трое из нас были ботанами и задротами, и нам нравилось одно и то же: музыка, ужастики и комиксы.

Я не стал спрашивать, почему они хотят выгнать Ларса. Я решил, что они хотят найти барабанщика получше, но, видимо, дело было не только в его технике. Разговор после финального концерта британского тура нас отрезвил. У нас был выходной день, а впереди еще 27 концертов с Metallica в Европе.

Первое выступление прошло 24 сентября в городе Лунд, Швеция, и это был хороший концерт, потому что никто в нас не плевался и всем понравились обе группы. На следующий день мы играли в Лильсторме, Норвегия, пришло около 4000 человек, и тоже было круто. Затем мы вернулись в Швецию отыграть в Сольне, недалеко от Стокгольма. В тот вечер Клифф стоял на сцене в последний раз в жизни.

Это было огромное здание вроде гимназии, где умещалось несколько тысяч человек. Обычно мы оставались на концерт Metallica, а потом зависали, валяли дурака, когда они заканчивали играть, уезжали в одно и то же время и ехали в другой город. Теперь мы были в автобусе, что значительно облегчало гастроли, но в тот вечер мы решили уехать раньше, потому что на дорогах была гололедица. Прошел шторм, и наш водитель как можно скорее хотел ехать в Копенгаген, чтобы избежать обледенения на дороге. Мы решили, что у нас впереди целый месяц тусовок с Metallica, поэтому это вовсе не проблема. Отыграв свой концерт, мы увидели ребят, и я сказал: «Мы поедем. Завтра в Дании увидимся».

Мы приехали в Копенгаген и примерно в 9:30 вышли из автобуса. В ту ночь мы заселились в отель, потому что на следующий день был выходной. Заходя в вестибюль и подходя к стойке регистрации, мы были навеселе. Я увидел, как наш гастрольный менеджер говорит с каким-то парнем, и я помахал и спросил: «Эй, Марк, что такое?» Лицо его выражало полнейший шок. Щеки побледнели. Он выглядел напуганным. Что-то явно было не так.

«Промоутер сегодняшнего концерта говорит, что произошла авария, – рассказал он мне. – По дороге сюда автобус Metallica попал в аварию». Затем он сделал паузу и стал выдавливать из себя слова, чуть ли не кашляя: «Клифф погиб. Остальные в порядке. У Ларса небольшие ушибы, и его увезли в больницу».

Мозг начал вращаться, как гироскоп. Я снова и снова прокручивал в голове фразу: «Клифф погиб». Казалось, прошло пять минут, хотя на самом деле всего секунд десять, и я помотал головой и спросил: «Серьезно? Правда? Ты этому веришь?!» Я сам отказывался в это верить: «Да быть такого не может. Уверен, они так нажрались, что не стали звонить и придумали эту безумную историю. Потом все вместе поржем».

Все, что угодно, казалось более правдоподобным, чем мысль о том, что их автобус попал в аварию и Клифф действительно погиб. Никогда прежде я не слышал, чтобы автобус музыкальной группы попал в аварию, не говоря уже о смерти участника. Это казалось абсолютно нереальным. Когда находишься на гастролях и все здорово – чувствуешь себя неуязвимым. Не могло такое произойти – это из разряда фантастики. Я спросил промоутера: «Ты уверен?»

«Да, уверен», – ответил он.

Я не знал, что сказать, и не хотел в это верить. А потом пришел в себя, и было ощущение, будто мне дали ниже пояса. Все вокруг стали обсуждать произошедшее. К отелю выразить поддержку приехали фэны. Каким-то образом они узнали, где мы остановились, и в итоге на улице собралась целая толпа. Марку позвонили и сказали, что Джеймс с Кирком едут в отель. Ларса выписали из больницы. Он сломал палец на ноге, но с ним все нормально. У него в Дании были родители, поэтому я решил, что он поедет к ним.

Марк спросил, останемся ли мы в отеле с Джеймсом и Кирком, когда они приедут. Конечно же, мы остались. Наш друг погиб, а остальные друзья горевали. Это было безумие. Через пару часов приехали Джеймс с Кирком. Джеймс был на успокоительных и в то же время пьяный. Кирк сказал, врачи вкололи Джеймсу седативных средств, потому что у него ехала крыша, но они не дали ему снотворное, поэтому он продолжал пить. Все мы были в одной комнате, и Джеймс продолжал пить пиво, водку, виски – все, что попадалось под руку.

Кирк тоже был довольно пьян, но вел себя адекватно. Он рассказал, что случилось. Когда автобус попал в аварию, он спал. Он помнит только, что его начало швырять по салону автобуса, как тряпичную куклу в сушилке. Затем автобус заглох, Кирк вылез, и все кричали. Вокруг была кромешная темнота. Все пытались найти друг друга, но никто не мог найти Клиффа. А потом Кирк увидел из-под автобуса ноги Клиффа, и у всех просто крыша поехала. Мне до сих пор тяжело принять и представить эту картину. И не хочу.

Джеймс начал плакать и кричать: «Клифф! Клифф!» Затем стал все крушить. Он опрокинул лампы и бросал бутылки с бухлом. Фрэнки и Чарли посмотрели друг на друга и, не говоря ни слова, решили вытащить Джеймса на улицу, пока его не арестовали в отеле. Менеджменту отеля было плевать, что Клифф мертв. Они лишь хотели избежать дебоша и разгрома. Фрэнки с Чарли вывели Джеймса на прогулку, думая, что, может быть, он успокоится. Я остался с Кирком. Мы слышали, как Джеймс идет по улице и кричит: «Клифф! Клифф, где же ты?!» Я был абсолютно подавлен. Я еще ненадолго остался с Кирком. Наконец он начал отрубаться и сказал: «Посплю. Утром вряд ли увидимся». Они очень рано улетали домой в Сан-Франциско.

Мы не знали, что делать. Нам пытались наскрести на билеты домой, но мы должны были еще пять недель гастролировать. Нужно было попробовать поменять билеты, а на новые ни у кого не было денег. Мы торчали в Копенгагене весь следующий день, затем Джонни Зи придумал, как дешевле добраться до дома. Мы прилетели в Лондон, остались на весь день, затем прилетели обратно в Нью-Йорк. Добравшись до дома, я принял душ, собрал шмотки, поспал и вылетел в Сан-Франциско.

Я несколько дней провел в квартире у Джеймса и дома у мамы Кирка, зависал с Metallica, а потом поехал на похороны, где познакомился с барабанщиком Faith No More Майком Бордином и их гитаристом Джимом Мартином; они были близкими друзьями Клиффа. Мы каждый день несколько часов проводили дома у мамы Кирка, пили пиво и болтали. Парни из Metallica уже думали, что делать дальше. Я спросил Джеймса по поводу Ларса.

«Не до этого, – сказал он. – И так одного потеряли. Надо найти нового басиста. Меньше всего Клиффу бы хотелось, чтобы мы прекращали играть музыку. Скоро начнем поиски и будет видно, что да как».

Через пару дней мы сидели дома у Кирка и шутили. Кто-то сказал: «Возьмите Лемми». Я предложил Джима Симмонса. Мы просто придуривались и предлагали идиотские имена, чтобы было весело и легко и совсем не впасть в депрессию. Мы пили и рассказывали истории про Клиффа. Я не мог поверить, что Клиффа больше нет. Мне казалось, он вот-вот войдет в дверь и скажет: «Ха-ха! Классно я вас наебал?!» Клифф мог.

Затем Metallica стали прослушивать музыкантов. Я думал, они возьмут басиста Armored Saint Джоуи Веру. Он казался очевидным кандидатом. Он классный музыкант, и они уже давно дружили. Но он решил остаться со своей группой, у которой все было очень даже хорошо. Armored Saint выпустили два альбома на лейбле Chrysalis и собирались записывать «Raising Fear». А потом я узнал, что Metallica взяли басиста Flotsam & Jetsam Джейсона Ньюстеда. Мне об этом сказал Майкл Алаго, подписавший Metallica на лейбл Elektra. Я никогда Flotsam & Jetsam не слышал и спросил: «Джейсон кто?»

В итоге я связался с Кирком, и он сказал: «Да, Джейсон – классный парень. Он в порядке. Прекрасно вписывается, и мы отлично ладим. Думаю, мы вернемся в Европу и постараемся отыграть несколько отмененных концертов, и надеюсь, вы сможете поехать с нами».

Я надеялся, что поедем, и мы поехали. Metallica отыграла концерты, отмененные из-за смерти Клиффа, мы вернулись с ними в тур, и они выглядели настоящими победителями, вырвавшими победу из лап поражения.

Глава 14

Мобьлайыньлетиухо[55]

Последней на «Among The Living» мы написали «A.D.I. / Horror Of It Al», и она была о смерти Клиффа: «Скажи “прощай”, это ужасно / мои воспоминания, нет ничего тяжелее / ярость и ненависть наполняют страницу / разбей стены, время буйствовать».

Клифф был первым, чья смерть сильно меня задела. До этого я потерял лишь двух родственников – отца папы, которого едва знал, и мать мамы, которую знал и любил, но когда она умерла, я все еще был мелким (одиннадцать лет). Поэтому смерть Клиффа стала для меня сильным ударом и, по крайней мере, наполнила яростью и решимостью. Осознание того, что хороший друг может погибнуть так нелепо, лишний раз доказывало, насколько хрупкой, драгоценной, а иногда несправедливой может быть жизнь. Раз уж на то пошло, я стал еще преданнее относиться к любимому делу, потому что второго шанса могло и не быть.

Мы знали, что в качестве продюсера альбома «Among The Living» хотим видеть Эдди Крамера, ведь он – легенда. Когда Island Records сказали, что он согласен, мы поверить не могли. Он работал с Джими Хендриксом, Led Zeppelin, Дэвидом Боуи, Rolling Stones. Но реальная причина, по которой мы хотели работать с ним, заключалась в том, что он продюсировал одни из лучших альбомов KISS 1970-х, «Alive!» и «Rock and Roll Over». Нам нравилась живая атмосфера на пластинках групп, с которыми он работал. Когда ты включал альбом, было ощущение, будто музыканты играют прямо в твоей комнате. Этого мы и хотели добиться на «Among The Living». Мы считали, что на «Fistful of Metal» или «Spreading The Disease» нам не удалось передать мощь наших концертов, и всегда считали, что в нашем звучании было нечто сверхъестественное и непередаваемое, когда мы были в ударе на сцене и репетировали. Мы сказали об этом Эдди, и он согласился, потому что именно так работал с одними из лучших коллективов, записывая их в живой обстановке, чтобы вытащить из них самое лучшее.

Казалось, мы смотрели в одном направлении, и нам не терпелось приступить к работе. Вокруг нашей группы была мощная шумиха, и мы работали с одним из лучших продюсеров в мире над песнями, которые считали лучшими в карьере. Это был Anthrax в комнате с минимальной звукоизоляцией, и везде установлены микрофоны, а потом Эдди нажал кнопку «запись». Все записали свои партии, и Джоуи придумал, как лучше спеть под наши убойные риффы и сминающий ритм. Пока мы писали инструменты, в студии ощущалась такая же энергия, как на спортивной арене во время решающего матча плей-офф.

Мне казалось, будто мы держим мир мертвой хваткой и собираемся спустить с цепи этого мощного монстра, готового перевернуть трэшевую сцену вверх ногами. Закончив запись в Quadradial Studio в Майами, мы прилетели в Нассо, Багамы, где сводили пластинку в студии Криса Блэкуэлла Compass Point Studios – там в свое время работали Iron Maiden. Мы подумали: «Наконец-то мы делаем то, что делают Maiden». Мы знали, что с ними и рядом не стояли, но было приятно, что все нас поддерживают. Ребята с лейбла были довольны, потому что «Spreading The Disease» добился успеха, и они возлагали огромные надежды на «Among The Living». Раньше лейблы все еще верили в развитие группы. Они подписывали группы на выпуск от пяти до семи альбомов, поскольку считали, что именно столько нужно, чтобы добиться большого успеха. Мы были на верном пути и чувствовали, что наша судьба в наших руках. Новые песни звучали безупречно, и мы знали, что это будет как удар кирпичом по морде. По опыту я знал, что металхедам нравится это ощущение.

Но если бы мы позволили Эдди Крамеру свести пластинку, как он хотел, то, слушая «Among The Living», складывалось бы ощущение, будто вас бьют мокрой губкой. Когда дело дошло до записи альбома, Anthrax и Эдди смотрели в одном направлении, но когда настало время сводить пластинку, мы с Эдди кардинальным образом разошлись во взглядах. Самым успешным альбомом в мире был «Hysteria» группы Def Leppard, продюсером которого выступил Матт Ланг, – это была настоящая революция в мире звучания. Альбом звучал мощно, жирные гитары и сплошная реверберация[56]. Но у Anthrax было совершенно другое звучание, и все это знали – во всяком случае, мы так думали. Мы начали сведение на Багамах, и к вечеру Эдди сказал: «Приходите к ужину. Включу вам черновой вариант».

Нам не терпелось услышать. Мы вложили в песни немало ярости и энергии и были уверены, что Эдди сделает агрессивное, неистовое живое звучание. Мы вбежали в студию, словно дети в ожидании фургончика с мороженым. Эдди включил, и все оказалось утоплено в реверберации. Звучало вылизанно, фальшиво и с реверберацией.

Я сказал: «Эдди, слишком много реверберации». Я старался выбирать слова, потому что передо мной сидел Эдди Крамер и до того момента мы прекрасно с ним работали и записывались. Я безмерно его уважал. Но сведение было абсолютно не в стиле Anthrax. Я сказал: «Не пойму, что происходит. Что я слышу?»

Он сказал: «Ну да, здесь есть реверберация, и я увеличил задержку[57]. Я считаю, ваша пластинка звучит очень современно».

Я возразил: «Ну, не знаю, что в этом современного. По мне, так мощный шквал звука. Не могу понять, где какой инструмент. Все смазано. Мы играем очень быстро, и такое звучание не подходит нашей музыке. Оно должно быть живым, плотным и очень сухим».

Он ответил: «Скотт, это уже было. Вы должны сделать что-нибудь другое!»

Он был в восторге, но я начинал раздражаться: «Эдди, это и есть другое, но Anthrax такое звучание не подходит. В нем нет смысла. Совершенно не то, что мы хотим. Невозможно понять, что за песня. Звучит как сплошная каша».

– Сейчас самый успешный альбом в мире у Def Leppard, – ответил Эдди. Я видел, что он начинает раздражаться. – Послушайте, как они звучат. Очень современно.

– Мы не Def Leppard. Anthrax звучат совершенно по-другому. Ты не можешь прилепить нам их звучание.

Он упорно отстаивал свою позицию, а я – свою. Но я бы в жизни не допустил, чтобы наш альбом так звучал. Это был бы конец. И я сказал: «Эдди, нужно убрать реверберацию и задержку».

«Не надо мне говорить, как сводить альбом, – выпалил он. – Я продюсировал, когда тебя еще в помине не было».

Я настоял на своем. «Послушай, дружище! Ты – прекрасный продюсер. Мне нравится твоя работа. Но это наш альбом. Это пластинка Anthrax. Ты можешь записать еще пять сотен альбомов с пятью сотнями групп, но это наш альбом. И мы сделаем так, как считаем нужным. Может быть, после этой пластинки другого шанса не будет, кто знает? Она должна быть такой, как мы хотим».

Я думал, этого будет достаточно, но Эдди не сдавался: «Блядь, я не делаю таких пластинок».

«Тогда у нас большие проблемы, – сказал я. Я не мог поверить, что вел себя настолько упрямо с Эдди Крамером, но на кону была наша карьера. – Нам нужно услышать эти песни без реверберации. Можешь убрать эту сраную реверберацию и засушить звучание, как ты делал в 1970-х?»

Он ударил кулаком по микшерному пульту:

– Ты себя Богом возомнил? Кто тебе дал такое право?

– Нет, не возомнил, Эдди, но в Anthrax я разбираюсь лучше тебя, – в тот момент мне было плевать, если бы один из моих кумиров решил, что я плаксивый засранец. – Либо ты убираешь эту чертову реверберацию, либо мы звоним лейблу и ищем тебе замену.

– Ладно, ладно! Приходите через два часа.

Он пытался сделать дерьмовое звучание, полностью убрав реверберацию и задержку. Обычно реверберация присутствует, как минимум, в вокале. Но он повел себя как придурок и убрал все. Может быть, он думал, нам не понравится и мы с ним согласимся. Но не тут-то было. Звучало охуительно, будто нас били в грудь. Мы были в экстазе и не сдерживали эмоций. Именно такого звучания мы и хотели добиться на двух предыдущих пластинках, но не получилось. Мне кажется, наш энтузиазм его покорил. Эдди видел, как мы довольны звучанием, и изменил свое отношение. Мы пересекли границы дозволенного, но стало только лучше. Больше у нас с ним не было проблем. Он добавил кое-какие эффекты в рабочий барабан и вокал, чтобы получилось мощнее, и нас это устроило. Мы работали вместе. Жаль, не осталось черновых миксов. Я бы показал, как Эдди хотел свести наш альбом. Матт Ланг, безусловно, совершил революцию с альбомом «Hysteria», но мы в этом участвовать не хотели.

Во время сессии «Among The Living» мы наконец-то записали студийную версию «I’m The Man». Снова ее прослушав, мы подумали, что звучит прикольно, забавно и оригинально, но куда вставить Beastie Boys? Все строчки были заняты. Либо кто-нибудь должен был уступить свою партию, либо обойдемся без Beastie Boys. Как говорится, из песни слов не выкинешь, поэтому мы все оставили как есть.

Несколько месяцев спустя мы столкнулись с ребятами из Beastie Boys на концерте в Нью-Йорке, и Эд-Рок спросил: «Эй, ну че там с песней?» Альбом «Licensed to Ill» вышел, но еще не произвел фурор. Не знаю, что бы это изменило, но я им сказал: «О, мы сами справились, и получилось реально круто. Скорее бы вы, ребята, это услышали». Им было все равно. Они не сидели у телефона и не ждали, когда мы их пригласим. Конечно, было бы прикольно записать песню с ними, но она и так отлично звучала, хотя мы и не думали, что из нее что-нибудь выйдет.

На альбом «Among The Living» мы ее поместить не могли, поскольку она бы сильно выбивалась. Пластинка была очень мрачная и яростная, и не хотелось нарушать атмосферу. К тому же мы сомневались, что фэнам песня придется по вкусу. Наш британский лейбл выпустил двенадцатидюймовый сингл «I Am The Law», и я их спросил: «А что, если на вторую сторону мы поместим “I’m The Man”? Если кому-то не понравится, это быстро забудется. Это же вторая сторона. Прикол. Кому какое дело? Ха-ха, было забавно, и больше мы такое не сделаем».

Ко всеобщему удивлению, они выпустили песню на сингле, и песня стала настоящим хитом. Через несколько месяцев из второй стороны сингла «I’m The Law» песня превратилась в самостоятельный миньон, куда вошли две студийные версии (одна была с цензурой для радио), одна концертная, живая запись «I Am The Law» и «Caught In a Mosh» и кавер на «Sabbath Bloody Sabbath» группы Black Sabbath.

В 1987 году мы сыграли «I’m The Man» на фестивале «Монстры рока» в Касл-Донингтоне перед публикой в 80 000 человек, и они пели каждое слово. Это было нелепо, но в то же время очень круто, потому что мы показали, что рубим не только трэш. Мы были трэшевой группой, но могли постебаться над рэпом, вставить в середину песни «Хава нагилу» и записать кавер на Black Sabbath. Однако меня по-прежнему мучил вопрос: «Неужели не понятно, что это просто прикол, который мы придумали с моим корешем Джоном, сидя у меня в комнате? Я играю “Хава нагилу”, которую исполняют, когда все собираются в круг и танцуют хору[58], и семья мальчика, проходящего обряд бар-мицва, ставит его на стул и поднимает вверх. Кто-нибудь вообще в курсе?»

Это было неважно. Народ сожрал с удовольствием и хотел еще, и на концертах до сих пор постоянно просят сыграть эту песню. И время от времени мы веселим публику. Играем два куплета и два припева, а потом начинаем другую песню, пока толпа сходит с ума. Мне всегда нравилось, что Anthrax не загоняют себя в рамки. Slayer придерживаются определенного образа – никаких улыбок. Только ярость и свирепость. Даже Metallica и Megadeth всегда выглядели и вели себя на сцене определенным образом. И это не шаблон; когда они играют вместе, они действительно такие. Но у нас никогда не было необходимости вписываться в определенные рамки и шаблоны, что позволяет нам экспериментировать. Мы записали «I’m The Man», а через несколько лет вернулись с Public Enemy и сыграли металлический кавер на «Bring The Noise», и фэнам понравилось. Я думаю, дело в том, что мы из Нью-Йорка, а не из Сан-Франциско или Лос-Анджелеса. После ухода Тербина мы решили, что хотим быть собой.

Иногда мы брутальные, иногда ведем себя как идиоты. Мы – это наша аудитория. Я думаю, мы научились этому у Ramones. Мы кучка чуваков, играющих в группе. Мы сочиняем песни, ездим в тур, и нет необходимости корчить серьезные рожи. Если что-то смешное – мы поржем. Если у нас хорошее настроение – будем улыбаться. Если что-то раздражает – будем звучать яростно. Кто сказал, что нам чужды эмоции? Я ведь живой человек, и настроение может меняться. Настроение меняется, и музыка вместе с ним.

Поэтому я и начал выступать в шортах. Когда в группе был Нил, я весь день носил длинные шорты, пока не приходилось надевать эти идиотские кожаные штаны, чтобы быть в Anthrax, и я думал: «Бля, теперь я не могу носиться по сцене». Приходилось носить металлический ремень и кожаные штаны. Это был полнейший идиотизм – все равно что попросить баскетболиста бегать в ботинках и узких джинсах.

Я хотел быть собой и показывать себя настоящего – во всяком случае, в Anthrax. Моя личная жизнь никого не касалась. Все то время, что я валял дурака, Мардж понятия не имела, что наши отношения погрязли во лжи. Окончив колледж, она уехала из Бостона и вернулась в Нью-Йорк. Мы стали жить вместе, потому что для еврейских детишек, выросших в Куинсе, это нормально. Мы должны были пожениться, родить детей и воспитывать их с остальными евреями в районе. Мардж получила ученую степень и устроилась работать в IBM[59], где хорошо платили. Я был на мели, но это было неважно, потому что она меня обеспечивала.

Все то время, что я носился по сцене, как маньяк, гастролировал и сочинял альбомы, во мне было это укоренившееся убеждение, что я обязательно должен жениться и завести семью. Я был чуть ли не запрограммирован. И вопреки здравому смыслу мы с Мардж обручились и начали планировать свадьбу. Я знал, что это огромная ошибка, но решил, что все наладится. Время от времени я ей изменял и не знал, сколько это продолжится. Многие мужья изменяют. Может быть, я был одним из них. Но тогда жить во лжи казалось легче, чем расстаться. Одним расставанием я бы не отделался. Меня пугала одна лишь мысль об этом.

Не то чтобы я ее ненавидел. Мы нормально ладили, но она перестала меня привлекать – более того, я ее разлюбил. Не то чтобы я ходил и искал, с кем переспать, но на гастролях использовал любую удобную возможность. Мне было 22 года, и я веселился. Зачем себя этого лишать? 27 ноября мы поженились. У нас была пышная еврейская свадьба в храме. Среди гостей были мои ребята из Anthrax, Джеймс с Кирком – все в костюмах. Родители Мардж были еще более религиозными, чем мои, поэтому для них было важно устроить долгую религиозную церемонию. Были кантор, который пел, и раввин. В какой-то момент во время службы я огляделся, а Джеймс спал, потому что раввин не переставал бубнить. Я стоял и всю церемонию думал: «Что ты творишь?» Это была показуха, спектакль. По крайней мере, была классная вечеринка и все нажрались.

Сразу же после моей свадьбы Anthrax поехали в турне, поэтому медовый месяц пришлось отложить до тех пор, когда мы поехали в «Мир Диснея»[60]. Романтично, не правда ли? Это было своего рода предзнаменованием того, каким сказочным должен стать наш брак. Во всяком случае, я себе пообещал как можно дольше не изменять и продержался около года. Затем, конечно же, я снова начал трахаться на стороне. С Мардж я спал крайне редко. Знаю, многие женятся, и секс вдруг прекращается. Обычно это происходит, потому что жена уже не так интересна, как раньше. Так было со мной. Я придумывал любые отмазки, лишь бы не спать с ней.

Она начинала приставать, и я говорил: «Не могу. Нужно оставить силы и энергию на концерт». Однажды я ей даже сказал, что у меня болит голова. Да, так и сказал. Но, к сожалению, она меня больше не привлекала. Она прилично набрала в весе и становилась похожей на свою мамашу. Мама у нее была крупная, да и отец тоже, и я не мог сказать ей, что она толстая и ей нужно похудеть. Я, конечно, был засранцем, но не настолько. Во мне хватало мягкости.

На день рождения я подарил ей абонемент в тренажерный зал. Надеялся, она въедет и поймет, что нужно сбросить и, может быть, сесть на диету. Необязательно ходить в зал. Подарив ей абонемент, я не хотел ее обидеть. Но, как и следовало ожидать, она заплакала. Я чувствовал себя полным дерьмом, потому что она не сделала мне ничего плохого. Всегда была милой, доброй и любящей, а мне было 22, и я ее не любил. Надо было расстаться, когда она уехала в колледж, но я зассал.

К счастью, в Anthrax было полно дел, поэтому я редко появлялся дома. Сначала мы поехали в короткий сольный тур по Японии. Там я ни с кем не спал, но Дэнни Спитц, естественно, себе ни в чем не отказывал. Однажды я вышел из своего номера отеля, спустился в вестибюль и увидел в коридоре очередь из четырех телочек. Дверь в его номер открылась, оттуда вышла телка, а он стоял в полотенце. Он улыбнулся мне и произнес: «Следующая», и вошла первая девушка, стоявшая в очереди. Я подумал: «Черт возьми! А я и не знал, что Спитц любит девушек по вызову!»

Глава 15

Пьянки-гулянки

Даже несмотря на то, что я был женат и трахался с телками в туре, девушек по вызову у меня по-прежнему не было. Несколько раз в туре я искал телку на вечеринке после концерта, и было легко найти ту, которая мне понравилась. Все знали, что я гитарист Anthrax: «Эй, как насчет экскурсии по автобусу?» Но если они соглашались, мне было настолько лень, что я просто с ними фоткался, а потом уходил в свою койку и читал книгу.

Некоторые телки приходили в автобус и трахались, а потом говорили: «Мне пора. Меня парень ждет на улице». Со мной такого никогда не случалось, но я много раз это видел, обычно так развлекались наши техники. Им было плевать. Они просто говорили: «Ладно, скажи своему парню, что выйдешь через 20 минут». Музыканты иногда могут перепихнуться, но больше всего телок достается техникам. Они устраивают секс втроем и оргии, а потом рассказывают истории.

Арти Ринг, техник, о котором я написал песню «Caught in a Mosh», слышал, что некоторые группы хранили фотокниги обнаженных фанаток, у него был фотоаппарат «Полароид», и он завел целый альбом. Он зазывал девочек в автобус, просил раздеться, позировать и строить жуткие гримасы. Альбомы пополнялись очень быстро. В них не было эротики, но было очень забавно. В какой-то степени я жалею, что не пошел в разгул, когда была такая возможность, но зачастую было влом. Мне все это казалось глупым. Я думал: «Серьезно? Эта телка просто нагнулась и ради фотки засунула в задницу сигарету, а теперь хочет, чтобы я ее трахнул? Нет уж, спасибо».

Спустя какое-то время Арти надоело делать обычные обнаженные фотки, и он стал проявлять креатив и фантазию. Рисовал на задницах девушек лица, бросал в их половые органы мясные деликатесы и делал фото задолго до Говарда Стерна или Мэрилина Мэнсона. Уверен, до Led Zeppelin ему было далеко. Мы никогда не заставляли девочек трахаться с окунями и акулами[61]. Да и где бы их взять?

Однажды Арти заставил нескольких девочек позировать в позе буквы алфавита, и из каждого отверстия торчали морковки, сельдерей, маркеры, бананы и все такое. Да, безусловно, было над чем поржать. Все они были совершеннолетними, никому не было больно, и техники были довольны.

Первый концерт тура в поддержку «Among The Living» состоялся 26 мая 1987 года в Penny Arcade, клубе на 500 человек в Рочестере, Нью-Йорк – на разогреве выступали Metal Church. За весну и лето мы отыграли в средних клубах, затем, с сентября по октябрь, поехали в Европу и откатали масштабный сольный тур. И в одно мгновение из средних клубов перешли на крупные площадки.

22 августа 1987-го мы выступили на фестивале «Монстры рока» в Касл-Донингтон, Англия (теперь фестиваль называется Download). Это было самое крупное шоу в истории группы на тот момент. Пришло 80 000 человек, и мы выступали в одной программе с Джоном Бон Джови, Дио, Metallica, W.A.S.P. и Cinderella. Уверен, Блэки себе яйца отгрыз, зная, что мы выступаем позже него. Днем мы узнали, что Джин Симмонс с Полом Стэнли устраивают в Лондоне промоушн и собираются на концерт Bon Jovi. Услышав эти новости, Блэки свалил, потому что нес про KISS всякое дерьмо, а Пол Стэнли прознал.

Техники W.A.S.P. сказали нам, что Блэки зассал встретиться с Джином и Полом. Я подумал: «Да плевать они на тебя хотели, кусок дерьма, растоптанный ботинком Джина».

Мы с восторгом предвкушали возможную встречу с Джином и Полом, поскольку дико котировали KISS. Позже тем вечером на сцену вышли Bon Jovi, и за сценой была палатка с монитором, чтобы можно было наблюдать за выступлением. Мы были подшофе и решили заценить выступление Bon Jovi. Вошли в палатку и увидели, как перед монитором стоят Джин и Пол. Мы сначала спрятались за колонной, потому что охренели. Затем подумали: «Похер. Много ли шансов увидеть Джина Симмонса и Пола Стэнли?» Это было ужасно банально. Мы подошли и, продвигаясь бочком, оказались в поле их зрения – в итоге они на нас посмотрели.

Я сказал: «Эй, Джин, Пол. Мы только поздороваться пришли. Мы ваши огромные поклонники». И не успел я договорить, как Джин показал на меня и сказал: «Ты Скотт Ян из Anthrax». А затем показал на Кирка: «А ты Кирк Хэмметт из Metallica, и я слышал, вы сегодня прекрасно отыграли».

Я чуть штаны не намочил. Мы с Кирком стояли, язык проглотив. Наконец я пробормотал: «Откуда ты знаешь?..»

«У вас, ребята, все замечательно, – сказал Джин, как любимый дядя. – Мы вас в журналах видим. Это круто. Вы даете жару. Это потрясающе».

Он прекрасно знал, как дико мы котируем KISS, потому что мы говорили об этом в интервью. И он сказал: «Я знаю, вы, ребята, фэны KISS, и я благодарен вам за это. Конечно же, без нас вас бы не было».

Это был типичный Джин, но меня все устраивало. Я ответил: «Ты прав, черт побери, меня бы не было! В 1977 году я увидел вас в [Мэдисон-сквер] гарден, и именно поэтому я сейчас стою здесь перед тобой!»

Мы пожали руки Джину и Полу и выбежали оттуда в полном восторге, как два одиннадцатилетних паренька. Мы были поражены до глубины души.

– Прикинь, он знает, кто мы! Можешь в это поверить?! – спросил я.

– Знаю! – сказал Кирк. – Черт возьми, сфоткаться забыли. Твою мать!

Не успели мы опомниться, как Anthrax сменили клубы на 1500 человек на арены, способные собрать 7000 человек. От успеха нам начинало срывать башню. Ни один отель не мог быть застрахован от наших приколов и розыгрышей. В туре «Spreading The Disease» мы не останавливались в отелях. Но с успехом «Among The Living» дела пошли в гору, и все изменилось. Когда тебе 23–24 и ты катаешься в комфортабельном автобусе и все время валяешь дурака, очень легко потерять берега. Тебе готовят, устанавливают и разбирают оборудование и относятся как к знаменитости. Все хотят с тобой тусоваться и отжигать или сидеть в твоем автобусе и слушать музыку. Это потрясающее ощущение, но, если ты не владеешь собой, жизнь может быстро выйти из-под контроля. Многое из этого – просто юношеская глупость.

Одним из наших любимых отелей был «Балтимор» в Провиденсе, Род-Айленд. Классическое красивое старинное место с огромным вестибюлем с канделябрами и длинными устрашающими коридорами, которые напоминали мне Отель Overlook из «Сияния». На лестницах узорчатые ковры, а в комнатах – большие пушистые матрасы и куча подушек. Отель казался для нас слишком классным. Мы привыкли к дешевым мотелям, а здесь останавливались руководители компаний. Но Джонни кого-то там знал, поэтому выбил нам приличную скидку.

Несмотря на всю любовь к этому отелю, стоило нам оказаться в номере, мы начинали вести себя как дегенераты – дерзко и губительно для окружающих. На каждый наш концерт в Провиденсе приезжала куча друзей с восточного побережья, из Род-Айленда, Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии. Многие приезжали на поезде, поскольку знали, что после концерта мы устроим в отеле безумную вечеринку. И вскоре мы стали творить то, что называли атакой пиратов. Один или двое наливали воду в помойное ведро, врывались в чей-нибудь номер и выливали мусорный бак на чувака или на пол и кровать. Затем мы разделялись на два лагеря и битвы продолжались часами, всюду летела вода, и все поскальзывались на полу. Так было не только в «Балтиморе» – мы устраивали это дерьмо везде, где оставались. И нас не ловили. Мы крушили номера, все было пропитано водой, и мы портили красивые ковры и постельные покрывала.

Больше всего мне нравились «совещания», но остальные быстро врубались, в чем дело. Ты звонил кому-нибудь из техников и говорил, что через пять минут мы собираемся всей группой у кого-нибудь в номере и явка обязательна. Стоило ему уйти из своего номера, открывались все двери по коридору, и мы вдесятером выбегали и обливали его ведрами с водой.

Если твой номер громили, ты должен был позвонить администратору и каким-то образом договориться, чтобы тебя переселили в другой. Мы говорили: «Ой, туалет не работает» или «Отопления нет. Можно я спущусь и возьму ключ от другого номера?» Главное, чтобы никто в этот момент не поднимался, поскольку если бы спалили, что твой номер разгромлен, нас бы вышвырнули. Обычно мы бронировали шесть номеров, и к моменту отъезда они выглядели, будто был пожар и пожарные из шланга тушили номера и коридоры.

Нас всегда мучил вопрос: «Что будет, когда утром придет горничная, а ничего не высохло?» Удивительно, что мы еще умудрялись в эти отели возвращаться. И поразительно, что никого ни разу не арестовали. Чем больше нам сходило с рук, тем больше мы наглели. Однажды я решил быть жертвой атаки пиратов и реально не хотел, чтобы мой номер разгромили, поэтому нассал в литровые бутылки с водой. Как только хотелось поссать, я ссал в бутылки. И когда кто-нибудь приходил ко мне с водой, я говорил: «Не вздумай, сучонок! Видишь? Это моча». Они все равно выливали на меня воду, а я кидал в них эти ссаные бомбочки. Было отвратительно, но пиздец как смешно. И как только ты бросил бутылки с ссаньем, что дальше? Какашки!

Мы размахивали дерьмом, как мартышки в зоопарке. Не всегда было так ужасно. Иногда мы вели себя чуть умнее. Когда кто-нибудь выходил на улицу, надо было спиздить его ключ, проникнуть в комнату и насрать в мусорное ведро. Затем налить в мусор горячую воду и врубить отопление на максимум. Кто бы ни был твоей мишенью – а доставалось нам по очереди, – через 6–7 часов мы возвращались к себе в номер и открывали дверь, задыхаясь от парилки и тошнотворной волны человеческих экскрементов. Запахом пропитывались одежда и личные вещи. Он не выветривался. После того как ты становился мишенью, приходилось выкидывать свои шмотки. Это было крайне неправильно, и мы вели себя ужасно подло. Сегодня мы бы так не поступили, но тогда нам было плевать на зарплату, труд горничных или тех, кто должен был убирать за нами весь этот беспорядок. Нам было по барабану.

Мы даже устраивали приколы, где не было победивших – к примеру, срали в бачок унитаза. Ты срешь в бачок унитаза и закрываешь крышкой. Либо срали между матрасом и пружинной сеткой кровати, а сверху клали матрас. Кто на такое способен? Это ужасно. Ни разу не удавалось увидеть реакцию тех, кто за нами убирал. Мы могли только потом это представлять. Помимо всего перечисленного мы били лампы, пробивали дыры в стенах, разбивали окна. Зачем? Потому что могли позволить.

Я даже не могу сказать, что был пьян, когда творил эту херню, потому что я раньше не особо отрывался. Напивался я крайне редко, но всегда пил пиво, поэтому никогда не нажирался в хлам. Я был слишком сосредоточен на Anthrax. Любая мелочь – крошечный шаг вперед. И если бы у меня было похмелье, этого бы не произошло. Чарли с Фрэнки тоже держали себя в руках. Зато Джоуи кутил как ненормальный. А пить не умел. Мог влить в себя несколько банок пива и стать агрессивным задирой – ему хотелось кому-нибудь вмазать.

Помимо того что приходилось иметь дело с пьяными выходками Джоуи, представители NYHC стали относиться ко мне все враждебнее – они по-прежнему были убеждены, что я пытался коррумпировать их сцену и зарегистрировать логотип NYHC. Мне стали приходить почтовые угрозы, звонки и жесткие послания, ждавшие меня на концертных площадках. В итоге я сел со старым металлюгой Майклом Шнаппом, который с 1980-х работал с метал-группами по всей стране, и попросил объяснить, что происходит. Он был близким другом Джимми Гестапо из Murphy’s Law. Я знал Джимми с первого концерта в CBGB, на который пошел, где выступали Murphy’s Law и Agnostic Front. Я сказал Шнаппу: «Чувак, мне нужно покончить с этим дерьмом. Я устал оглядываться и думать, что кто-нибудь пырнет меня на концерте».

Шнапп устроил мне неформальный разговор с Джимми Гестапо. Напоминало какой-то сраный фильм про мафию, только мы с ним не пили эспрессо и анисовую водку. Мы уже давно дружили; никаких проблем у нас не было. Джимми знал, что я ничего не сделал и все обвинения были полным дерьмом. Но он пользовался у хардкорщиков огромным уважением.

Он посмотрел на меня, как «крестный отец», и сказал: «Мы через пару недель выступаем. Ты придешь. Я позову тебя на сцену и скажу публике пару слов. Мы сыграем “Crucial Bar-B-Q”, и все забудется. И любой, у кого есть к тебе предъявы, будет знать, что у него есть предьявы и ко мне».

Так мы и сделали. Я пришел на концерт. Джимми сказал: «Видите того парня? Не верьте всякому дерьму. Он угорал по хардкору, когда вы еще под стол пешком ходили, и он крутой. И всегда им был». Я вышел на сцену, мы сыграли «Crucial Bar-B-Q», и больше никто меня не трогал. Спасибо, Джимми!

Помимо выступления в Касл-Донингтоне мы отыграли все сольные концерты в поддержку «Among The Living», пока в начале 1988-го не раздался телефонный звонок. KISS хотели, чтобы мы выступили у них на разогреве в туре «Crazy Nights». Даже несмотря на то, что пластинка мне не понравилась – как и все альбомы KISS в 1980-х, – мы поверить не могли, что они хотят поехать с нами в тур. Выступили мы хорошо, но лучшие воспоминания были за кулисами. Я каждый день часами сидел с Джином в кейтеринге, и он рассказывал мне все, что я хотел узнать о KISS с 1975 по 1978 год. Он ужинал или потягивал кофе и разрешал мне задать любой вопрос. Я напомнил, что был на всех трех выступлениях KISS в Гарден в 1977 году. Он спросил:

– А ты где в Куинсе жил?

– В Бэйсайде, Бэй-Террас.

– А в школу какую ходил? – спросил он.

– 25-ю, – ответил я, не совсем понимая, к чему он это спросил. Может быть, собирался мне сказать, что построил мою школу.

– Интересно, – продолжил Джин. – А на каком автобусе ты ездил в школу?

– На 28-м.

– Ладно, конечно же, ты не мог об этом знать, но каждый вечер после концерта в Гарден я садился в машину, и водитель отвозил меня к маме домой, потому что хотелось скрыться от всего этого хаоса.

Он назвал мне адрес мамы, и оказалось, что он жил прямо через дорогу от школы в Бэйсайде. «Возможно, когда ты ехал в школу, я сидел у мамы на кухне, читал газету и пил кофе, а ты проезжал мимо три дня подряд. Может быть, я даже видел твой автобус».

Было тяжело это осознать – крылатый демон из KISS смотрит на мой автобус, а мы с друзьями в это время бухаем шотландский виски. Мы с Джином говорили и об Anthrax. Он сказал много приятных слов. «Вы, ребята, выработали собственное звучание, и теперь вы достигли определенного уровня, и ваши альбомы становятся “золотыми”, – говорил он. – Теперь у вас будут исключительно “золотые” альбомы. Вы своего добились». Он был честен, хоть и не совсем прав. Но кто мог предсказать, что случится с музыкальной индустрией в следующие 25 лет?

Тур с KISS, безусловно, был кайфом, но в Anthrax без проблем не обходилось. Джоуи продолжал бухать, и пьяный он напоминал мистера Хайда. Однажды вечером в туре KISS был выходной, и Джоуи шатался по коридорам отеля и барабанил в двери, желая набить кому-нибудь морду. Он едва стоял на ногах, но это его не останавливало. Он качался, как лыжник, и кричал: «Открывай дверь! Выходи, сука!» – это были случайные номера. Он начал бить в двери ногами, ругаться и кричать, и Фрэнки побежал по коридору и схватил его, чтобы нас не вышвырнули. «Ты сейчас пойдешь в свой ебаный номер и заткнешься!» – крикнул Фрэнки. Нам пришлось проводить Джоуи обратно в номер, и он наконец отрубился.

К апрелю 1988 года тур с KISS завершился, и нужно было срочно сочинять следующую пластинку. На этот раз у нас не было готово в туре ни одной полноценной песни. Да еще и Iron Maiden предложили поехать в летний стадионный тур и выступить на разогреве, но к тому моменту нужно было доделать альбом и выпустить сингл. Это была часть договора. В апреле мы пытались добить пластинку «State Of Euphoria» и работали с удвоенной силой не из-за вдохновения, а потому что сроки поджимали. Сказать, что альбом «State Of Euphoria» получился наспех – ничего не сказать. Мы сочиняли, сочиняли, сочиняли, и когда прилетели в студию Quadradial в Майами, чтобы начать пре-продакшн[62] с Марком Додсоном, у нас еще ни хрена не было готово. Мы выбрали его, потому что он был звукоинженером пластинок Judas Priest «Sin After Sin» и «Defenders Of the Faith», а также Metal Church «The Dark». Мы знали, что он сможет сделать нам жирное мощное металлическое звучание.

У нас было несколько готовых песен и кавер на «Antisocial» группы Trust. Три или четыре недели мы сидели над другими песнями, которые нужно было еще доработать. Так сказать, «доварить». Я до сих пор считаю альбом «State Of Euphoria» не доведенным до конца. Вероятно, требовалось еще месяца четыре, чтобы сделать его надлежащим образом, но мы поскупились. Записали песни, к которым надо было придумать нормальные аранжировки и мелодии.

Вокал тоже кое-как записан. Трек «Be All, End All» – лучший в альбоме. Он гораздо ближе к песням с альбома «Among The Living», чем все остальное на пластинке, но в целом это далеко не лучшая работа Anthrax. Отличный мог бы получиться альбом, но мы все засрали, потому что очень хотели поехать в тур с Iron Maiden.

Помимо того что мы записали весьма посредственный альбом, в 1988 году я начал серьезно опасаться за свое здоровье, и меня это беспокоило. Мы были в студии и заказали поесть из итальянского ресторана. Я взял большую тарелку креветок с чесночным соусом, и на вкус они были нормальные. Нежные и хорошо приготовлены – ничто не вызывало сомнений. После ужина Арти, который зависал с нами, закурил огромный жирный косяк. Пахло очень хорошо; мне всегда нравился запах травки, пусть даже я никогда не улетал. Я решил, может быть, у меня какой-то странный иммунитет и травка меня не берет. Я повернулся к Арти и попросил затянуться. Он передал мне горящий косяк. Я обхватил губами, глубоко затянулся и на несколько секунд задержал, затем выдохнул ароматное облако дыма и начал кашлять. Глотнул воды, в горле все еще немного першило, но дискомфорта не было. Я был трезв как стеклышко, поэтому расправил плечи и продолжил болтать с Фрэнки.

Где-то минут через 25 мне стало нехорошо. Сначала я подумал, что меня наконец-то накрыло. Я под кайфом! Но было хреново. Меня начало тошнить, и было ощущение, будто у меня грипп: холодный пот, головокружение. Затем в мозгу стало происходить нечто странное. Проще будет описать это так: сцена в «Звездных войнах». Люк, принцесса Лея и Хан Соло прыгают и летят по мусоропроводу. Стены начинают сдвигаться, и монстр Дианога хватает Люка своим щупальцем. Было ощущение, будто стенка черепа на затылке медленно двигается ко лбу. Только монстра не хватало. И когда стена почти уперлась в лоб, все вдруг стало расплывчатым, и я увидел облако из фиолетовых точек. Затем в ушах раздалось громкое жужжание, и я свалился без сознания. Когда пришел в себя, меня трясло.

– Что случилось?

– Ты отрубился, – сказал Арти.

– Надолго?

– Секунд тридцать.

Мне все еще было хреново, и мы вызвали врача. Меня отвезли в больницу. Проверили кровь на сахар и сказали, что все нормально. Через час мне стало лучше. Никто не мог объяснить, что случилось. Я решил, что, может быть, съел протухшую креветку или отравился. С устрицами такое постоянно. Поесть креветок в незнакомом месте – все равно что сыграть в русскую рулетку.

Глава 16

Эйфория и отчаяние

Мы вернулись в Нью-Йорк, и Марк Додсон с Алексом Периаласом сводили «State Of Euphoria» в Electric Lady Studios, потрясающее место с отличной энергетикой. Но я считал, что там даже находиться бессмысленно, поскольку был убежден, что мы предали Anthrax. Альбом вышел 18 сентября 1988 года и добился огромного успеха. Мы сняли клип на песню «Antisocial», который постоянно крутили в передаче Headbanger’s Ball и на местных радиостанциях, но кто бы ни восхвалял пластинку, я думал: «О, да ни хрена вы не понимаете! Это Anthrax на автопилоте».

Единственные песни с альбома, которые мы до сих пор исполняем, – «Be All, End All» и «Antisocial», и то не наша. Это кавер на французскую группу Trust. «Now It’s Dark» была классной, и мне нравился текст о Фрэнке Буте, персонаже Денниса Хоппера, сыгравшего в великолепном фильме Дэвида Линча «Синий бархат». «Finale» тоже была неплохой, и в ней одни из самых быстрых бочек Чарли, но четырех песен мало для того, чтобы получился классный альбом. Мы сочиняли непоследовательно и безо всякой логики, потому что остальная часть альбома сделана кое-как. Для меня альбом «State Of Euphoria» по сравнению с предыдущими работами Anthrax слабоват.

Он выбил меня из равновесия. Я даже слушать его не могу, и когда вспоминаю некоторые из песен, становится дурно. Было ощущение, что мы впервые допустили ошибку. Вместо того чтобы следовать творческим инстинктам, мы прогнулись под музыкальный бизнес. Я был уверен, со временем все поймут, каким дерьмовым получился альбом.

Я стал параноиком и невротиком, и мне начало казаться, что мы превращаемся в посмешище, потому что я потерял самоуверенность. Я всегда считал, что должен принимать верные решения относительно Anthrax, и я стал сильно сомневаться в своей оценке ситуации. Мы гастролировали в поддержку альбома, который я ненавидел, и каждый вечер должны были играть с него песни. Меня это бесило.

Мы исполняли «I’m The Man», и я задавался вопросом: «Кто мы? Что это? Metallica таким дерьмом не занимается». Мне казалось, мы становимся пародией на самих себя. Меня стало раздражать, что мы выступаем на сцене в шортах, и я подумал: «О, нет. Мы превращаемся в каких-то нелепых клоунов. Хорошо хоть в кольчугах больше не выступаем». Но это был не Anthrax.

В клипе на «Antisocial» Дэнни Спитц носился в ебучей футболке с цыпленком Твити, в шортах ниже колен c рисунком Джетсонов. У него на гитаре были черепашки-ниндзя. Блевать хочется от мысли об этом. И это металл? Больше похоже на рекламу канала Сartoon Network[63], даже несмотря на то, что следующие четыре года его не существовало.

Мне кажется, я был так разбит и настолько неуверен в себе потому, что мы легко могли бы встать в позу и сказать лейблу, что нам нужно больше времени. Если бы пришлось, мы даже могли бы отказаться от тура с Iron Maiden. Мы не раз отказывали многим предложениям. Мы стали алчными. Перед нами был большой куш – стадионный тур с Iron Maiden, – и мы жадно его схватили.

К счастью, тур с Iron Maiden стал сбывшейся мечтой и немного подсластил пилюлю после выпуска дерьмового альбома. С ними было прикольно зависнуть – настоящие профессионалы, но невероятно дружелюбные и всегда готовые дать совет. Вряд ли можно найти группу с более четким и отлаженным механизмом. Каждый вечер они выдавали потрясающее выступление. Мы выступали перед забитыми стадионами, и все теряли голову от Anthrax. Мы продавали сотни тысяч пластинок и целые грузовики атрибутики. Мы «своего добились».

После тура с Iron Maiden мы не сбавили темп. Но Джоуи становился все более непредсказуемым. Он кутил как сумасшедший, и нам постоянно приходилось справляться с всплесками его эмоций. Когда мы играли с другой группой, которая устраивала пьянку, он уходил к ним в гримерку, чтобы сцепиться с ними или с их техниками. Я видел, как глаза его наливались кровью и он выходил из себя, выглядел, как серийный убийца, и такое было много раз на сцене и за кулисами. Я не лез, пока не почувствовал, что такой разгульный образ отрицательно сказывается на его концертной форме.

У меня всегда была такая позиция: «Эй, чувак, я тебе не отец. Не собираюсь диктовать, как тебе жить, но если твои выходки мешают нашему выступлению, придется с этим разобраться». 16 ноября 1988 года мы выступили на разогреве у Оззи Осборна в туре «No Rest For The Wicked», и Джоуи пел неважно. Голос звучал слабо. Время было выбрано как нельзя «лучше». Мы находились на самых важных и масштабных гастролях в карьере группы, продавали по 7000 билетов за вечер, футболки с символикой Anthrax сметали с прилавков, а наш вокалист катился к чертям, потому что нюхал кокс и не мог нормально выступать. Мы не могли позволить Джоуи уничтожить все, что так долго строили.

В Чикаго у нас был выходной, и мы усадили его в отеле Old Days Inn на Лейк-Шор, который теперь называется W Hotel. Мы влетели в комнату, будто это было вторжение – между прочим, так и было. Я сказал: «Послушай, братишка, твои пьянки сказываются на голосе. Когда ты бухаешь, ты превращаешься в безумца, и от этого устали не только мы, но и на сцене ты смотришься хреново, поэтому завязывай».

Мы сказали ему, что поддерживаем его и, если нужна помощь, мы сделаем все, что в наших силах. Но делать ничего не пришлось. Он тут же перестал пить и нюхать, и с тех пор он в завязке. Я безмерно уважаю этого парня за то, что он смог прекратить. Не так просто взять и перестать употреблять наркоту, а бросить пить еще сложнее. У Джоуи была невероятная сила воли, и он смог лицом к лицу встретиться с этой проблемой и сказать: «Все, я завязал».

В том же туре мы убедили Джоуи, что он переходит все границы, и остальных из нас чуть не арестовали за одну из самых бесполезных радостных ночей пьяного дебоша и разгрома в нашей карьере. 30 и 31 декабря мы отыграли два концерта с Оззи на «Арене» в Лонг-Бич, и Джонни забронировал на Сансет в отеле «Хаятт» почти целый этаж номеров. Сразу в голову пришли мысли о том, что это был Дом Бунта, где Led Zeppelin творили безумства в семидесятые. После концерта 30 декабря все было спокойно, потому что нам не терпелось отыграть второй и не хотелось вылететь с тура перед Новым годом. Так мы рисковать не могли.

Но на следующий день вместе с группой, техниками и всеми нашими друзьями, приехавшими праздновать мой 25-й день рождения, мы более чем восполнили предыдущий вечер. Ванны и раковины в двух номерах были наполнены льдом и бутылками с ликером, пивом и вином. Когда все это полилось через край, мы наливали еще больше бухла в мусорные баки. Все было готово для безумной вечеринки после концерта. Это была одна из немногих ночей в 1980-х, когда я конкретно нажрался. Да практически все напились в хлам, и мы слетели с катушек. Мы не только лили друг на друга воду и мочу. Мы швыряли наполненные пивом бутылки с каждого конца длинного коридора. Кому-то ведь могло прилично достаться. От пива пол был скользким, и всюду валялось разбитое стекло.

Я ржал как ненормальный, а потом краем глаза увидел, как кто-то замахивается и кидает бутылку, и я понял, что она просвистит у меня над головой и разобьется о стену. В итоге нам наскучило швырять друг в друга бутылки, поэтому кто-то вышвырнул бутылку в закрытое окно, через террасу и прямо на бульвар Сансет. И вдруг все стали бить окна летящими предметами. На бутылках мы не остановились. Стоявшие в номерах лампы полетели из окон, выходящих на парковку, а также радиоприемники, и все, что не было прикручено. Мы сняли телевизор со стойки и выкинули через заднее стекло на парковку. Даже несмотря на то, что мы были в говно, нам все же хватило мозгов врубиться – если выкинуть телевизор прямо на бульвар, можно вляпаться в большие неприятности и загреметь в тюрьму за убийство. Лампы и пивные бутылки, судя по всему, никого не смутили, но казалось, что телевизор гораздо хуже.

Было непросто вытащить телевизор из открытого окна. Эти огромные ламповые телевизоры, которые стояли в номерах в 1980-х, весили целую тонну. Понадобилось два человека, чтобы вышвырнуть его из отеля на пустую парковку. Мы не видели, как он упал, но слышали и испытали дикий кайф от звука раскалывающегося об асфальт телевизора. Через несколько минут приехала полиция. Мы были настолько пьяные и дерзкие, что подумали: «Да что они нам сделают? Ну и что, что мы швыряем бутылки и прочее дерьмо? Новый год ведь! Кому какое дело? Что может случиться? Что они нам сделают? У нас выкуплен целый этаж. Ни хера они нам не сделают! Они не имеют права вышвырнуть нас из отеля. Этаж принадлежит нам!»

Опять же, мы по глупости чувствовали себя неуязвимыми. Думали, нам позволено по-скотски вести себя с остальными и усложнять им работу, творя полный пиздец и считая себя безнаказанными, потому что мы – крутые чуваки из группы. Зря мы так думали – вот так и превращаешься из адекватного человека в полного придурка. Когда в три часа утра приехали копы, я был в одном из номеров, где шла вечеринка и дверь была закрыта. Джон Темпеста, который позже пришел в White Zombie и играл в Testament, Exodus и the Cult, был барабанным техником Чарли. Он был со мной, а с нами – наш охранник Билли.

Раздался стук в дверь, я посмотрел в глазок и увидел одного из работников отеля. Он к нам уже двадцать раз приходил. В отеле кутили не только мы одни, и когда к нам поначалу приходили несколько раз, мы говорили: «Это были не мы. Никакие бутылки мы не бросали». Когда один из внимательных сотрудников отеля спросил, почему в нашем номере разбито окно, мы сослались на несчастный случай: кто-то, мол, просто спьяну влетел в окно. Они сразу поняли, что в одном из наших номеров не хватает телевизора. Даже «Копы из Кистона» смогли бы додуматься и понять, что мы его выкинули.

Парень сказал: «Мы вынуждены попросить всех вас покинуть отель. – К тому времени к ним подошли уже четыре шерифа Лос-Анджелеса. – Мы выгоняем вас».

Темпеста был в хлам и не обрадовался этой новости. «Идите на хуй, – крикнул он менеджеру отеля. – Никуда я, блядь, не пойду. Выгонять меня вздумали? Идите на хер!»

Он не видел полицейских. Я пытался его предупредить, но он меня не слышал. Вместо того чтобы успокоиться, он доковылял до менеджера и показал ему в лицо средний палец: «Пошел на хер, щенок! Не указывай мне, что делать». Затем Темпеста его толкнул, чтобы тот, как я понимаю, окончательно понял, с кем имеет дело.

Через секунду полицейский опустил Темпесту мордой в пол, скрутил руки за спиной, уперся коленом ему в спину и надел браслеты. По-видимому, как только Джон дотронулся до менеджера, это стало считаться нападением. Билли пытался встать на защиту, но полицейский поставил его к стене. Мне не очень хотелось почувствовать спиной чье-то колено, и я сказал: «Простите. Это не мой номер. Могу ли я пойти в свой номер и собрать вещички?»

Меня отпустили, и я побежал по коридору в номер Джонни Зи. Он кутил с Маршей и остальными. Я сказал ему, что пришли полицейские, арестовали Темпесту и выгоняют нас из отеля. Джонни как с цепи сорвался и был на нервяке, но он был нашим Питером Грантом – чуваком, который был менеджером Led Zeppelin и спасал их жопы от неприятностей – и все бы разрулил. Джонни пошел к менеджеру отеля и крикнул: «Что происходит? Вы не можете нас выгнать. У нас целый этаж номеров. Если вы заставите нас уйти, сюда ни одна группа не вернется. Я вам обещаю!»

После этой театральной тирады Джонни прошелся по коридору с менеджером отеля и главным шерифом. Они несколько минут разговаривали, пока мы просто стояли, а Темпеста лежал на полу в наручниках, проклиная все на свете. Когда они вернулись, Джонни сказал нам, что найден компромисс. Выгонят только Темпесту и Билли, и мы еще легко отделались, учитывая, что мы расхуярили весь этаж. Никого не арестовывали; нужно было просто найти этим двум другое место. Девушка, с которой был Темпеста, сказала, что они могут переночевать у нее дома, и все было решено. Остальные разбрелись по номерам и отрубились.

После тура с Оззи мы отыграли короткий тур по Великобритании, где на разогреве выступали Living Colour, а затем вместе с Exodus и Helloween поехали в тур Headbanger’s Ball. Мы вернулись к старым привычкам бросать ведра с водой и ссаные бомбочки. Мы знали, что ничто не переплюнет безумие в туре с Оззи, поэтому даже не пытались. В июне мы полетели в Европу отыграть сольные концерты с Suicidal Tendencies на разогреве; это был первый тур Роберта Трухильо. Через четырнадцать лет парни из Metallica возьмут его вместо Джейсона Ньюстеда. Мы катались по Великобритании до середины июля с разогревом King’s X.

Большую часть 1988-го и 1989-го я провел в дороге или в студии с группой и в Нью-Йорке не появлялся, поэтому не пришлось видеться с Мардж и вести с ней разговор, которого я так долго избегал. Тем временем мое поведение стало только хуже – вплоть до того, что мой брачный обет не стоил и гроша.

В сентябре 1989-го Metallica отыграла три концерта в Irvine Meadows в туре «… And Justice For All». Я все равно был в Лос-Анджелесе, поскольку собирался принять участие в рок-форуме Foundations Forum, проходившем приблизительно в то же время. Фрэнки тоже был в Лос-Анджелесе, а еще был мой друг Энди Бьюкенен, прилетевший из Шотландии, чтобы затусить с нами. Дома нас никакие важные дела не ждали, поэтому мы остались на все три концерта Metallica.

На втором концерте мы с Фрэнки познакомились за кулисами с двумя девушками. Одна, Дебби Ливитт, мне сразу же понравилась – она была немного ниже меня, что всегда было плюсом. Длинные темные волосы, худенькая, но с фигурой. Она выглядела для меня как сексуальная соседка, и тоже была еврейкой. Но не скажу, что я этого искал, потому что сам был далеко не религиозным, однако у нас сразу же появилось нечто общее. Забавно, потому что Хантингтон-Бич, откуда она была родом, не особо населен евреями. Но я увидел ее и взгляд не мог отвести. Ей было 18, а мне 25, поэтому была небольшая разница в возрасте, но это вам не Ар Келли, ссущий на девочек-подростков. Я, скорее, сам мыслил, как восемнадцатилетний.

Дебби нравился рок, но металлом она не увлекалась. Она выросла на KROQ и слушала группы вроде Cure, Red Hot Chili Peppers и Depeche Mode. Но я заметил, она была впечатлена, что я играю в группе. Мы зависли и болтали, затем я подбросил их с подружкой к их машине на главную парковку перед ареной. Высадив девушек, я пригласил их на концерт Metallica следующим вечером.

Она сказала, что с удовольствием бы пошла, и спросила, можно ли взять свою подругу Келли. Я сказал, что это круто, и решил, что Энди затусит с Келли или, по крайней мере, с кем-нибудь, а я бы определился насчет Дебби. И на концерте мы нашли общий язык. Мы столько болтали, что на сцену даже не смотрели. Я решил остаться с ней в Лос-Анджелесе еще на три дня. Поменял билет на самолет и придумал дерьмовую отмазку для Мардж, сказав, что мне нужно остаться на западном побережье для встреч с лейблами. Она работала в компании Ай-би-эм, а не в АРК[64]. О музыкальной индустрии она ничего не знала, поэтому верила всему, что я плел. Ей это не нравилось, но проверить она никак не могла.

А мы с Фрэнки и Энди тем временем отлично провели время, весь день играя в баскетбол с ребятами из Beastie Boys в Лорел Каньон. Затем я возвращался в отель, дремал, принимал душ и приглашал Дебби на ужин. Ничего серьезного не было – обычные разговоры за едой. Мы не трахались; я только поцеловал ее. Но когда мы целовались, я кое-что почувствовал. Находясь рядом с ней, я чувствовал прилив сил и эмоции. Похоже, ей были интересны мои байки, и я хотел узнать, как она живет. Я решил, что должен узнать о ней больше и посмотреть, может ли между нами быть что-то серьезное.

Я стал регулярно летать в Лос-Анджелес. Каждый раз я придумывал для Мардж очередное нелепое оправдание, и она могла бы понять, что происходит, но, видимо, не хотела. Когда я второй раз снова прилетел в Лос-Анджелес, мы с Дебби переспали. Все-таки секс с ней отличался от всех девушек, с которыми я был. Не то чтобы мы делали что-то другое – просто он был более интимным и чувственным. Мы стали регулярно спать вместе.

Прилетев домой, я снова находился в подвешенном состоянии. Мне не нравилось жить во лжи, но я заставлял себя не чувствовать вины, потому что мы с Мардж стали совершенно разными. Скорее, соседями по квартире, которые терпели друг друга. Ближе к концу 1989 года Мардж начала конкретно выносить мне мозг предложением завести детей. Она уже несколько раз заводила этот разговор, но я делал вид, что не слышу ее, или говорил, что еще не готов. Я хотел сказать ей, что все кончено, но постоянно оттягивал. Каждый день я говорил себе: «Ты должен ей сказать!» И вот однажды в два часа ночи я лежал и не мог заснуть, потому что был слишком вымотан. Вдруг она проснулась, поняла, что я еще не спал, и спросила:

– Все нормально?

– Нет, надо поговорить, – выпалил я.

– О чем? Я устала. До утра может подождать?..

– Все кончено, – сказал я, набравшись храбрости. – Я больше не могу. Я тебя не люблю и встречаюсь с другой. Мне нужно съехать и решить, как жить дальше.

Она заплакала и не могла остановиться. Она не кричала и не швыряла вещи; она выглядела несчастной и жалкой. Я сказал, что хочу развестись. На душе стало гораздо легче, но признание повлекло за собой массу еврейской вины – она рассказала родителям, я сказал своим. И начались семейные разборки.

«Что с тобой? Как ты мог с ней так поступить?» – мама начала клевать мне мозг, как и предки Мардж. Только мой отец поддержал меня. Он всегда был на моей стороне.

Мардж умоляла дать ей второй шанс, и я согласился сходить на сеанс семейной терапии. Я решил: «Ладно, попробую. Я ей многим обязан. Кто знает? Может быть, после разговора с терапевтом у меня в башке что-нибудь щелкнет, и мы будем жить счастливо».

Я сидел у него в офисе, умирая со скуки, и через несколько сеансов терапевт сказал: «Ты ведь здесь насильно сидишь, Скотт, да? Не работаешь над собой». Я ответил: «Да, насильно. Я же говорю, что все кончено. Я тебя не люблю и не хочу от тебя детей. Я честен с тобой. Я несколько лет тебе врал, но сейчас говорю правду и мне пора идти. Мне надо свалить отсюда».

Я съехал из дома и переехал в однушку в Гринвич Виллидж[65].

Глава 17

С чистого листа

Признавшись Мардж, я улетел в Лос-Анджелес и вернулся в Нью-Йорк в конце 1989-го уже с Дебби. Мы стали жить вместе. Здорово было иметь настоящие товарищеские отношения. Все было здорово. Мы обедали где-нибудь, ходили в кино и постоянно занимались сексом. Полагаю, поначалу так у большинства. Обыденность становится чем-то необычным, и снова прикольно быть с кем-то. Мардж продолжала названивать и умоляла вернуться. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Давай попробуем снова. Я могу измениться». Она была обузой, и моя симпатия быстро сменилась раздражением. «Нет, нет, нет. Все кончено. Ты не понимаешь? Все кончено. Точка!»

Я всегда любил Нью-Йорк и до сих пор люблю, но к концу 1989-го мне не терпелось свалить из города. Было слишком много призраков прошлого, слишком много воспоминаний. Поездка в Лос-Анджелес, где я начал сочинять «Persistence Of Time», дала мне возможность сбежать от проблем. Дебби поехала со мной. Она была в восторге, потому что фактически возвращалась домой и Нью-Йорк ей не нравился так, как нравился мне. Честно говоря, у нее там не задалось. Однажды вечером я убедил ее пойти в кино на фильм «Генри: Портрет серийного убийцы». Сегодня мне это напоминает сцену из фильма «Таксист», где Трэвис Бикл (его играет Роберт Де Ниро) приглашает Бетси (Сибилл Шеперд) на порнофильм, и она с ужасом выбегает из кинотеатра.

Начнем с того, что Дебби не горела желанием идти на этот фильм, но знала, что мне очень хотелось его посмотреть. Сам фильм – суровое реалистичное описание серийного убийцы Генри Ли Лукаса, его пособника Оттиса Тула и мерзких и отвратительных убийств, которые эта парочка совершила в шестидесятые и семидесятые. Еще когда мы сели на места, Дебби уже была напряжена. Кинотеатр находился прямо на Таймс-сквер, и он был старым, дерьмовым, грязным и разрушенным – на экране были сколы, из-за которых было неудобно смотреть фильм, – и, кроме нас, там практически никого и не было. Спустя примерно 45 минут с начала фильма, во время одной из очень жестоких сцен мы услышали позади нас ритмичный шум, будто сиденье ритмично поскрипывает – сначала тихо, а потом все громче и отчетливее. Мы услышали стоны и тяжелое дыхание. Дебби обернулась и увидела, как через два ряда от нее парень усиленно дрочит. Она вскрикнула, встала и убежала с чувством раздражения. Я пошел за ней и извинился, но она кричала на меня, будто я спланировал весь этот спектакль. Она очень злилась, что я взял ее на такой безумный фильм, и угрожала расстаться. Мне потребовалось некоторое усилие, чтобы успокоить ее. Через несколько дней мы улетали в Лос-Анджелес, поэтому ей больше не пришлось бы иметь дело с безумным Нью-Йорком.

Мы смогли добраться в Лос-Анджелес на халяву, потому что мне удалось запихнуть все свое дерьмо в грузовик с оборудованием, который ехал в Калифорнию. Однако сначала мне пришлось взять на себя еще один груз вины. За пару дней до того, как я уезжал в Лос-Анджелес, Anthrax были в студии Electric Lady и репетировали песни для «Persistence Of Time». Я собирался увидеться с мамой в студии и пообедать с ней. Я решил, самое время сказать ей, что я уезжаю из Нью-Йорка и переезжаю с Дебби в Лос-Анджелес, и я знал, что мама не будет этому рада. Ей всегда нравилась Мардж, и когда наш брак развалился, мама чувствовала себя разбитой. Честно говоря, я не знал, насколько она была расстроена, пока мы не вернулись после обеда в студию.

Лучшим голосом еврейской мамочки она выдала: «Я тебе просто должна сказать. Я очень-очень недовольна этим решением. Я считаю, ты совершаешь огромную ошибку. Это неправильно, абсолютно неверный выбор. Не знаю, как ты мог так с ней поступить. Ты совершаешь ужасный поступок. Хочешь моего благословения? Я бы очень хотела, чтобы ты сейчас попал под автобус и проснулся в больнице с амнезией, и ничего бы не помнил, а эта девочка из Калифорнии, – она терпеть не могла Дебби, – ты бы понятия не имел, кто она такая».

Я посмотрел на нее и спросил:

– Ты шутишь, да?

– Нет, ни разу, – настаивала она. – Я об этом мечтаю каждую ночь с тех пор, как ты расстался с Мардж.

– Ма, это же полный пиздец. Ты хочешь, чтобы меня сбил автобус?

– Мне плевать. Ты сделал мне очень больно, – сказала она.

У нее ехала крыша и чуть ли не пена шла изо рта. И я сказал: «Знаешь что? Иди-ка ты на хер! Да, мам, реально. Иди на хер! Забери свои слова обратно! Сейчас же скажи мне, что ты перегнула палку».

Она стояла на своем и отказалась извиняться.

«Иди на хер!» – сказал я снова. По-другому было и не выразить то, насколько преданным я себя чувствовал. Я вошел в студию Electric Lady, захлопнул дверь и не разговаривал с мамой почти два года. Моя позиция была такая: «Ты же моя мать. Я тебя люблю, но ты не должна мне нравиться. И уж точно я не должен с тобой разговаривать».

В итоге отец убедил меня помириться с мамой. Он сказал, что мама не вечная и я потом пожалею, что не сгладил ситуацию или, как минимум, закрыл дискуссию. «Я знаю, какая она, – добавил он. – Я был на ней женат. Просто позвони ей. Будь рядом. Будь сыном. Будь вежлив. Просто вернись в ее жизнь».

Я написал ей письмо, потому что не мог позвонить. Не хотел слышать ее голос. Я написал и сказал ей все, что чувствовал. Я сказал: «Сейчас уже плевать на извинения. Но я хотел бы, чтобы ты снова была в моей жизни».

Мама была в восторге. Но мне понадобилось немало времени, чтобы снова с ней сблизиться. Хорошо, что я был в Калифорнии и нас отделяли почти 5000 км. Это было здорово. Я видел ее один-два раза в год, когда приезжал в Нью-Йорк с группой и выполнял обязанности послушного сына. Но не думаю, что сердце мое оттаяло. Это случилось совсем недавно, когда я увидел, насколько она рада общению с моим сыном Ревелем и как он смеется, находясь рядом с ней.

Мы с Дебби жили в апартаментах Оквуд в Бараме в Толука Хиллс, Северный Голливуд, где остановилась группа, пока мы записывали альбом. У меня были апартаменты с мебелью, поэтому все свое дерьмо я поместил на хранение. Через несколько месяцев мы нашли квартиру в Хантингтон-Бич рядом с тихоокеанским шоссе. И менее чем через год я переехал из крошечной однушки в Гринвич Виллидж в новую современную двушку прямо у океана. Я всю жизнь жил в окутанном смогом грязном Нью-Йорке – и вдруг я словно очутился в фильме «Бесконечное лето». Это была сбывшаяся мечта, потому что я хотел жить в Калифорнии с тех пор, как побывал там в 1977 году, катаясь на скейте.

Лос-Анджелес был словно парком развлечений без охраны – огромной детской площадкой, где нет никаких правил, и я все время мог вести себя как ребенок. Многие жители Нью-Йорка славятся своим менталитетом – мол, «восточное побережье против всего мира». Но я никогда не верил в соперничество между городами. Даже когда был гордым ньюйоркцем, никогда не испытывал ненависти к Лос-Анджелесу. Мне нравилась погода, расположение, история Голливуда, мрачная глушь Джеймса Эллроя и излишества в духе Чарльза Буковски. Там были классные клубы, отличные коллективы. Калифорния породила группы Metallica, Slayer, Exodus и Testament. В то время там было все, чего в Нью-Йорке не было.

Некоторые мои друзья говорили: «Чувак, почему ты хочешь переехать в Лос-Анджелес? На хер этот Лос-Анджелес и западное побережье». А я им отвечал: «Каждый раз приезжая в Лос-Анджелес, я кайфую. Съезди – и сам увидишь». Мой брат Джейсон и несколько друзей съездили и через некоторое время переехали в Лос-Анджелес. Дебби сразу же стала знакомить меня с друзьями, и я тут же стал зависать со всеми этими олдскульными панками и сёрферами, которые всю жизнь прожили в Хантингтон-Бич и знали меня благодаря Anthrax. Где-то полтора года это было прикольно, а потом реальность взяла свое.

С 1987 по 1990 год многое здорово изменилось, и я хотел, чтобы это отражалось в нашей музыке и текстах. Развод превращался в нечто ужасное. Я по-новому взглянул на свою жизнь и стал задумываться о будущем. У большинства друзей уже были дети, а я все еще гастролировал с рок-группой и о семье даже не думал. Несмотря на то что я встречался с Дебби и не изменял ей, на душе становилось пусто. Я чувствовал, что не делаю ничего важного и значимого – просто изо дня в день повторяю одно и то же: наношу шампунь на голову, промываю, смываю и по новой. Я знаю, многие ребята мечтают быть в успешной рок-группе и душу бы ради этого продали. Но иногда мне казалось, что я это уже сделал, разве что не стоял на распутье с гитарой и Джеком Батлером в образе Джина Симмонса. Может быть, подписать контракт – все равно что заключить контракт с дьяволом. Прокатившись по миру и испытав на собственной шкуре все эти идиотские рок-н-ролльные мифы, я стал задумываться о том, есть ли в жизни что-нибудь еще. Не поймите меня неправильно. Я с удовольствием сочинял музыку, выступал и вел себя, как малолетний преступник, но я стал все больше и больше всматриваться в будущее и пытаться понять, где я буду через десять, двадцать, тридцать лет. И пока я сочинял тексты для «Persistence Of Time», эти мысли тяготели надо мной.

В начале 1990 года Anthrax всерьез начали работу над альбомом, и вот тогда-то и стали проявляться трещины, и неприятный запах, который я стал замечать в нашей химии, стал превращаться в мусорную свалку. Работать над альбомом было не в кайф. Провокационный настрой во время студийных сессий стал предвестником пожара в нашей репетиционной студии в Йонкерс. Мы снимали помещение на втором этаже малярной мастерской. Мы репетировали там уже несколько лет, и это фактически была наша репетиционка, которую мы постоянно использовали. Я жил на квартире на Горацио-стрит в Вест-Виллидж, и рано утром мне позвонил Чарли и сказал: «Сегодня в студию приходить не нужно».

Я собирался забежать и поработать над песнями и спросил, почему, и Чарли ответил: «Вчера ночью в здании был пожар и все сгорело».

«Что?!» – Фактически не успев повесить трубку, я сел на поезд и примчал в студию. И мы все туда приехали, а второй этаж, где было все наше оборудование, медленно догорал. Огонь потушили, но в здании все еще шел дым.

Пока внутри были пожарные, нас никто не пускал, а мы продолжали доставать их вопросами: «Хоть что-нибудь уцелело?» Но они велели стоять вдалеке и сказали: «Все, что уцелело, вытащим на следующий день».

Как только пожарные уехали, мы подумали: «Да ну на хер!» Вся наша группа и кое-кто из друзей забрались на крышу, влезли в окно и стали спасать все, что могли. Наверное, глупо было влезать в здание, где только что был пожар. На нас легко мог рухнуть этаж, но мы об этом не думали – мы думали о своих усилителях Marshall и гитарах Jackson. Мы буквально сделали живую цепь, чтобы ребята внутри передавали вещи через окно тем, кто на крыше, а с крыши уже на землю. Нас было немало. Мы вытащили все, что не было уничтожено, даже то, что сгорело, но может быть, можно было спасти. В итоге мы достали половину оборудования. Мы разом потеряли пятнадцать кабинетов, кучу гитар и четыре портативных магнитофона для записи. Еще я проебал два усилителя Marshall юбилейной серии, которые купил в 1987 году. Это были классные головы, но им было всего два года, поэтому их можно было заменить. По крайней мере, я смог вытащить две основные гитары, на которых тогда играл, – свой белый Jackson, как у Рэнди Роадса, и черную «ласточку» Gibson 1981 года. Jackson Рэнди Роадса стояла в другой части помещения, и огонь на нее не попал. Но гитарный чехол от «ласточки» был здорово поврежден и немного обгорел. Я открыл его и увидел, что звукосниматели и ручки частично расплавились, потому что оказались близко к огню, но выглядели они очень круто. В остальном гитара была в порядке, и на ней по сей день расплавленные ручки – я их так и оставил.

К счастью, мы были застрахованы, и нам возместили большую часть ущерба. Поэтому тотальной катастрофы не было, и мы смогли двигаться дальше, не сбавляя темп. Мы не хотели, чтобы «Persistence Of Time» был трэшевым альбомом. Даже несмотря на то, что с момента выхода «Among The Living» прошло меньше трех лет, мы чувствовали, что сильно отдалились от той сцены. Мы стали чем-то большим и лучшим, чем просто трэш-группой, и не хотели загонять себя в рамки. Мы хотели, чтобы нас воспринимали так же серьезно, как Judas Priest и Iron Maiden. Мы естественным образом стали меняться, развиваться и исследовать другие возможности тяжелой музыки.

В 1980-х трэш пылал ярко и горячо, а теперь все искали что-то новое. То же самое произошло и с НВБХМ[66]. За исключением Priest и Maiden, многие группы той эры не смогли протянуть дольше 1985 года. Куда делись Raven, Angel Witch, Saxon и Venom? Было не так сложно представить, что нас ждала та же участь. Мы по-прежнему привлекали публику и продавали атрибутику и альбомы, но я знал: если мы не сделаем что-нибудь более крутое и интересное, фэнам это наскучит.

С момента выхода «State Of Euphoria» я чувствовал, что время тикает, и по этой причине время стало лейтмотивом в альбоме «Persistence Of Time». Правда в том, что мы никогда не давали спуску поклонникам настоящего трэша в духе убойных «Spreading The Disease» и «Among The Living». Мы постоянно бросали вызов себе и, соответственно, своей аудитории, потому что хотели, чтобы наша музыка постоянно менялась и развивалась. Может быть, поэтому мы до сих пор и существуем. Если бы «State Of Euphoria» был «Among The Living II», а «Persistence Of Time» был «Among The Living III», мы бы, вероятно, устали сами от себя и к 1992 году распались.

Творческий процесс «Persistence Of Time» ничем не отличался со времен «Spreading The Disease». Чарли написал большую часть музыки, а мы с Фрэнки и Чарли работали над аранжировками. Я написал тексты. Фрэнки писал и помогал с мелодиями, а потом мы с Фрэнки несколько недель работали с Джоуи над его вокальными партиями. Эта формула отлично сработала на первых двух альбомах и подошла для «State Of Euphoria», просто мы потратили на него недостаточно времени. Но для «Persistence Of Time» нужно было нечто новое. Наш обычный процесс с Джоуи больше не работал. Даже после того, как в начале 1990 года мы начали запись инструментов в Conway Studios в Лос-Анджелесе, ни черта не получалось. У меня лопнуло терпение, потому что и в жизни творилось непонятно что, и я не мог смириться с тем, что мои слова, мысли и чувства поет кто-то другой. Я совершенно потерял баланс в жизни. Петь истории Стивена Кинга и комиксы – это еще нормально, но тексты «Persistence Of Time» были для меня очень личными, и меня жутко раздражало, как Джоуи неправильно поет песни о моем разрушенном браке. Я не говорю, что сам мог бы взять и спеть. Не мог, и это еще больше меня расстраивало. Я хотел, чтобы у нас получилась идеальная пластинка. После «State Of Euphoria» она должна была получиться превосходной. Хороший результат меня не устраивал. Она должна была быть именно такой, как я хотел, либо вообще никакой.

Мы рвали жопу, чтобы доделать песни – и чтобы Джоуи их выучил. Мы считали, в нем была эта способность, и он спел их, но звучало не так. Он тоже расстраивался, поскольку не понимал, чего я хотел, когда говорил, что в песнях должна быть другая эмоция. Он пытался спеть яростнее и грубее. Но проблема была в том, что это были не его тексты, а мои. Мои мысли, мои чувства и идеи, а как он мог выразить мои мучения? Может быть, никто не мог. Музыка на альбоме «Persistence Of Time» получилась гораздо глубже, плотнее и мрачнее, чем все, что мы делали раньше. В музыкальном плане в ней гораздо больше общего с «Sound Of White Noise», чем с тем же «State Of Euphoria». Во многом «Persistence» стал переходным мостом к «Sound Of White Noise», однако из-за бессвязного вокала Джоуи я не слышал нужной напористости.

Меня это приводило в бешенство. Я считал, что написал лучшие тексты в своей карьере, и голос Джоуи просто не подходил этим словам. Каждый раз, когда он пел «Keep It In The Family», он звучал весело и радостно. Я сказал ему: «Чувак, нет здесь ничего радостного. Она о расизме». «Belly Of The Beast» была о Холокосте, и когда он ее пел, я не чувствовал в словах весомости, которую хотел передать. Фразировка и размерность на первом треке, «Time», была непростой, и Джоуи приходилось записывать дубль за дублем, чтобы наконец приблизиться к той атмосфере, которую я хотел слышать и чувствовать в этой песне.

И это меня особенно раздражало, потому что песня «Time» была о старении и чрезвычайно личная. Мне было 26, брак накрылся, мир изменился, но для Джоуи все было одно и то же. Я считал, что он не вырос с группой, и я ничего не мог поделать. Я не мог больше выносить, как он поет мои слова. Меня это выводило из себя, но в то же время мы зубами землю грызли, чтобы вытащить из него лучшее.

Я переживал ужасный период, но, вероятно, Джоуи было еще хуже, поскольку он не понимал, что делает не так. А как он мог понять? Ведь со стороны это была обычная работа. А внутри меня был плавильный котел, но я этого не показывал. Я не мог подобрать нужных слов, чтобы объяснить легко и доступно, но при этом не принуждать Джоуи. Я все думал: «Сколько ты уже в этой группе? Пой партии. Почему я делаю твою работу?» Конечно же, я никогда всего этого не говорил. Я не мог сорваться на Джоуи, потому что он всегда был ко мне добр. Он реально милый порядочный парень, поэтому мне было еще тяжелее найти к нему подход. Мы с Фрэнки были на одной волне и все время обсуждали, куда мы катимся с Джоуи.

Джоуи понимал, что я злюсь, но я никогда на него не кричал. Это не про меня. Когда я разозлен, я, наоборот, замолкаю. Я несколько раз выходил из комнаты, а если бы не выходил, начал бы орать, но я решительно был настроен этого не делать. Я хотел быть как мой отец. В итоге мы вложили немало работы в «Persistence Of Time», больше, чем в любую другую пластинку, и я этим альбомом очень гордился. Сочиняя песни для этого альбома, я открыл с другой стороны не только себя, но и группу, которую хотел исследовать дальше. Я считаю, альбом недооценен. Продавался он хорошо. Он получил «золото», и нашим поклонникам он нравился. Мы сохранили все свои позиции. Но несмотря на всю работу, которую мы вложили в пластинку, я считаю, она должна была получиться еще лучше.

Было ощущение, что мы существуем уже давно, и эта пластинка должна была открыть нам новые горизонты – правда, некоторые, похоже, не поняли, что музыкально мы изменились и просто повзрослели. Мы стали мрачнее, улыбки на сцене пропали вместе с джемами и идиотскими футболками. У Anthrax, несомненно, стала более мрачная и глубокая атмосфера. Живьем мы по-прежнему исполняли лучшие песни со «Spreading The Disease» и «Among The Living», но фэны выкрикивали: «Сыграйте “I’m The Man”», а мы больше не хотели этого делать. Мы играли ее в 1987-м и считали, что выжали из нее все соки. К счастью, у нас была еще одна рэп-металлическая песня, и она подходила нашему новому, мрачному имиджу. И это был не прикол. «Bring The Noise» была кавером на мою любимую рэп-группу, Public Enemy, и была тяжелой и серьезной, как проверка налоговой инспекции.

Глава 18

Музыку врубай

Однажды я возился с риффом и подумал, что звучит он, как горн в песне PE [Public Limited] «Bring The Noise», которая вышла саундтреком к фильму «Меньше чем ноль» и еще вошла в альбом группы 1988 года «It Takes A Nation Of Millions To Hold Us Back». Это была очень политическая песня и в какой-то степени скандальная, поскольку она относилась к премьер-министру «Нации ислама»[67] Луису Фаррахану, «пророку, которого, я считаю, вы должны слушать». Мне было плевать на Фаррахана; я всего лишь хотел поработать с Public Enemy.

Мои друзья Джорджес Салмерс и Скотт Кениг раньше работали в Def Jam и познакомили меня с Риком Рубином. Мне дико нравился рэп, и я зависал в их модной крошечной студии на Элизабет-стрит в Гринвич Виллидж. Они подогнали мне футболки и всякий стафф Def Jam. У меня до сих пор есть одна из оригинальных бейсбольных кофт Def Jam с моим именем. Я там кучу времени провел, подбирая рэп-пластинки, и зависал, потому что там была очень крутая атмосфера и ощущение движухи.

Первой я услышал у Public Enemy «Muzi Weighs a Ton», и это было так же, как «Rock and Roll All Nite» в детстве, первый альбом Iron Maiden или демо Metallica «No Life ‘til Leather». Мне хотелось бежать по улице и со всей дури бить прохожих по морде!

Я достал предварительную копию альбома «It takes a Nation of Millions» и вскоре после этого встретил в офисе Чака Ди. Мы пожали руки, и он мне сказал: «Все мне говорят, вы, ребята, наши большие поклонники. Спасибо вам огромное. Я вижу, вы на фотках в журналах носите футболки Public Enemy. Это круто, спасибо».

И я ему: «Нет, это тебе спасибо! Вы потрясающие!» И мы стали друзьями. Он пришел на наш концерт в 1987-м в Beacon Theater, когда Metal Church и Cro-Mags выступали у нас на разогреве. Узнав, что он был здесь, я превратился в окрыленного 11-летнего паренька. У нас с ним было много общего. Чак родом из Рузвельта, Лонг-Айленд, я много времени провел в Меррике, а это город через мост, и мы выросли на одном и том же дерьме. Чак всегда говорил, что классический рок оказал на него не меньшее влияние, чем соул и фанк. Мне нравились Public Enemy. Они были ни на кого не похожей рэп-группой: накладывали на треки биты, басы, гитары, сирены, нойзы и речевые вставки цитат черных лидеров вроде Малкольма Икса, Томаса «ТНТ» Тодда и Джесса Джексона, создавая лютый звуковой ландшафт. И концерты у них были такие же агрессивные – больше похожие на металлические концерты, нежели выступление любой другой рэп-группой в 1980-х.

Теперь быстро перенесемся в начало 1990 года. У меня был этот рифф, и я стал играть его вместе с треком «Bring The Noise». Я считал, он звучит реально круто, и мне хотелось, чтобы Public Enemy вставили его в свою песню. С тех пор это был естественный прыжок к написанию Anthrax аранжировки для песни. Когда Чарли закончил писать барабанные партии для альбома «Persistence Of Time», я сказал: «Не убирай барабаны, у меня есть идея записать кавер». Чарли понравился рифф, поэтому мы придумали аранжировки к песне и минут за десять записали барабаны и гитары. Фрэнки добавил бас, и у нас появился монструозный трек. Я взял номер телефона Чака у Джорджеса из Def Jam, позвонил Чаку и сказал, что мы записали метал-версию «Bring The Noise». Мы хотели ему ее отправить, поскольку считали, что будет здорово, если он вместе с Флейвором Флейвом запишет вокал.

«Ого, Скотти, – сказал Чак. – Очень крутые новости, но, может быть, это лишнее? Ведь мы уже записали “Bring The Noise”. Почему бы нам не сделать что-нибудь вместе с нуля – что-нибудь совершенно новое?»

Я сказал: «Да без проблем, но ты должен послушать, что у нас получилось».

Он согласился послушать и попросил прислать запись. Он сказал, что поговорит с Риком Рубином и спросит у него, что тот думает. Мы записали Чаку кассету и отправили по почте, и на следующий день я ему позвонил. Он сказал мне, что поговорил с Риком, и Рику понравилось. Песня была уже готова и записана. Заново ее делать было не нужно. Я убедил его не принимать окончательное решение, пока он не послушает кассету.

Кассета была уже на почте. Мы отправили ее из Лос-Анджелеса и решили, что она будет идти в Лонг-Айленд четыре-пять дней. Ожидание длилось вечно. И дня через четыре он позвонил.

«Эй, я получил кассету, – сказал он. – Звучит охуительно! Давайте замутим! Где и когда?»

Это было задолго до интернета. Нельзя было просто отправлять MP3 файлы по электронной почте туда-сюда. Мы все еще были в Лос-Анджелесе, а он – в Нью-Йорке, поэтому возникли проблемы с логистикой. Вот уже двадцать пять лет мы всем говорим, что Чак с Флейвором приехали и записали вокал, пока мы были в Лос-Анджелесе и записывали «Persistence Of Time», а потом я записал свои партии для третьего и четвертого куплетов. Но на самом деле было не так. Мы не смогли скоординировать свое расписание, поэтому они не смогли приехать в Лос-Анджелес и записать вокал. Мы чувствовали себя как мыши в мышеловке, пока не осознали, что у нас был вокал без инструментов, то есть там только вокал, а все инструменты и сэмплы были убраны. Мы сказали Чаку, что можем использовать эти оригинальные треки и вставить их в свою версию. Я спросил, не против ли он, и он сказал: «Да какая разница? Всем скажем, что мы записались. Это же хип-хоп. Каждый кого-нибудь вставляет, это норма. Просто пришлите нам трек, когда закончите, а мы почистим, чтобы звучало естественно».

Мы с Чарли приехали в студию в Нью-Йорк и строчку за строчкой, иногда слово за словом, отредактировали вокал так, чтобы он подошел нашему треку. ProTools еще не существовало, поэтому такая работа, мягко говоря, выматывала и изнуряла.

Мы разобрали песню по кусочкам, чтобы убедиться, что все звучит естественно. Я даже не могу сказать, сколько раз мы возвращались и передвигали одно слово на одну миллисекунду вперед или назад. Это было тщательно и утомительно, но меньше всего нам хотелось, чтобы кто-нибудь понял, что мы используем заранее записанный трек. Мы тех ребят невероятно уважали, поэтому пришлось всем наврать и сказать: «Да, Чак с Флейвом записали вокал». В каком-то смысле они и записали, и кроме Чака и Флейва никто и не знал правды – может быть, еще Рик Рубин. Лейбл Island Records понятия не имел.

Мы закончили вокальную перестановку, и получилось круто. Мы отправили все это Чаку, и он мне перезвонил и сказал:

– Звучит, будто мы сами это сделали! Охуительно вписалось! Я уже читаю рэп, около часа слушаю кассету, и ощущение, будто я записал.

– Так это ты и записал. Это же твой вокал, – сказал я.

– Да, ну ты меня понял. Реально звучит, будто я пришел в студию с вами, ребята, и записал. Жгите. Выпускайте. Это все ваше. Это невероятно, и мы устроим в мире революцию. У всех крыша поедет.

И в некоторой степени поехала. Песня оказала влияние на новое поколение ребятишек, которые слушали хип-хоп и металл, и показала им, как это можно красиво комбинировать. Я знаю, она реально вдохновила гитариста Limp Bizkit Уэса Борланда и Linkin Park, а также множество других групп. Но пионерами рэп-метала я считаю Rage Against the Machine. Мы были метал-группой, которая любила рэп и сотрудничала с Public Enemy. Мы остались метал-группой, а Public Enemy – рэперами. Rage Against The Machine стали пионерами совершенно нового жанра, который был невероятно прорывным и революционным.

Но несмотря на всю влиятельность «Bring The Noise», поначалу не все поняли, что мы натворили. Закончив запись, мы были в восторге от звучания. После того как мы включили ее лейблу Island Records, были несколько долгих секунд тишины, а потом кто-то наконец начал говорить.

– И как нам это продвигать? – спросил менеджер по подбору артистов. – Что нам с этим делать?

– В каком смысле?! – выпалил я. – Выпустить, блядь. Делайте что хотите, но чтобы это попало на радио. Всем понравится. Run DMC с Aerosmith, только задом наперед. Это металлическая группа, делающая кавер на рэп-песню. И на ней поют Public Enemy!

Public Enemy находились на пике, да и мы себя отлично чувствовали. Мы не видели причины, почему «Bring The Noise» не может достигнуть успеха «Walk This Way». Несмотря на мои эмоции на той встрече, Джонни сходил с ума, размахивая руками, а брови поднимал, как Граучо Маркс. Он чувствовал себя Питером Грантом и говорил, что эта песня станет величайшей песней современности.

Island решили воздержаться и вели себя довольно безразлично. Было досадно. Но хуже то, что Def Jam принадлежала половина трека и они тоже имели права на его выпуск. Поскольку Island не обладали правами на этот трек, им было плевать, что с ним будет. Мы буквально орали, что это наш лучший трек, а они идиоты и не видят, насколько он крут. Джонни Зи пригрозил им, что выпустит трек на своем лейбле Megaforce и всем скажет, что Island Records не хотят помогать и понимать артистов. А поскольку Island не хотели, чтобы одна из их основных групп дурно о них отзывалась, они согласились выпустить песню на нашей пластинке «Attack Of The Killer B’s», где в основном были каверы и концертные треки. Public Enemy выпустили песню на их альбоме «Apocalypse 91». «Killer B’s» прекрасно зашел и продал тонну экземпляров, превратив диск с би-сайдами в «золотую» пластинку. Мы хотели поехать в тур с Public Enemy, но для начала нужно было подготовиться к крупнейшему турне с Iron Maiden, начиналось которое 21 октября концертом в Барселоне, Испания.

Поначалу лучше и быть не могло. С Iron Maiden мы выступали на аренах по всему миру, и оголтелые фэны металла нас полюбили. А через пять недель тура Брюс заболел и потерял голос, и Maiden пришлось отменить десять концертов. Без них мы давать концерты не могли, и наше оборудование находилось у них в грузовиках, поэтому мы даже сольно не могли выступить по клубам. Мы застряли и стремительно теряли бабки. Нам бы дороже обошелся перелет домой, а потом обратно вернуться на оставшуюся часть тура, чем остаться в Испании. И мы решили найти снежное место и покататься на лыжах.

Мы поехали в Инсбрук, Австрия, и там было красиво, но дорого. Все наши техники были на зарплате. В каждом крупном городе у нас были забронированы отели, и мы теряли огромные бабки. Мы каждый день катались на лыжах, и это было круто. Мы знали, что находимся в заднице, поэтому решили, почему бы не веселиться и не смириться с обстоятельствами? Однажды я вернулся в свой номер, и был пропущенный от Джонни – он сказал мне, что в конце тура я должен выписать чек на 16 000 баксов. Я на тот момент ни гроша в Anthrax не заработал, только с продаж альбомов и атрибутики, и они довольно быстро закончились. Мы думали, после тура с Maiden мы с собой домой хоть что-то привезем, и вдруг мне говорят, что мы в минусе, потому что концерты Maiden отменены. Мы должны были заработать деньги в том туре, но к тому моменту, как мы вернулись в тур с Maiden, мы торчали 80 000 баксов, и никаких концертных страховок у нас не было, потому что мы были не хедлайнерами.

Мы впали в бешенство. Мы не могли позволить потерять 80 000 баксов. Бля, да у нас даже на пятерых такой суммы не было. Джонни вернулся к нашему агенту Джону Джексону и менеджеру Maiden Роду Смолвуду и пытался придумать, как минимизировать или устранить этот ущерб. Он спросил, не могли бы Maiden добавить один доллар к цене на билет на остальные концерты: эти деньги можно было бы использовать как компенсацию. В стане Maiden сказали, что на тот момент это было сделать уже невозможно.

Фактически мы были в полной жопе. Оставшуюся часть тура мы были ужасно разозлены, несмотря на то что было круто выступать перед публикой Iron Maiden. Джонни решил, что мы сможем заработать 80 000 баксов на мерче, поэтому с наших личных банковских счетов ничего не снимут, но это были бы кровно заработанные. Мы согласились выплатить эти бабки. Но когда в конце тура мы хотели отдать долг, его больше не было.

Мы подумали, может быть, это операционная или компьютерная ошибка и скоро появится счет. Затем мы узнали, что Смолвуд и Maiden все оплатили за нас. Мы не потеряли ни копейки. Это еще раз доказало, насколько классные и порядочные ребята работают в Maiden. Они понимали, что нашей вины там нет, поэтому и решили уладить все наши финансовые проблемы. Они не только одна из величайших групп в мире, они еще и ребята потрясающие.

В итоге мы заработали в туре неплохие деньги, но большую часть пришлось сразу вложить в группу. Мы сооружали эти возвышающиеся сцены со ступеньками и дорожками со склонами, и в туре в поддержку «Persistence Of Time» у нас были огромные часы с обложки альбома, реконструированные до малейших деталей поверх платформы справа на сцене; они нам в копеечку влетели. Мы хотели выглядеть, как Maiden, даже когда мы не были с ними в туре. Джонни Зи нам сказал: «Вы же понимаете, что можете заработать 200 000 баксов в конце этого тура или же ничего не заработаете, потому что хотите везде возить с собой сцену».

Мы были упрямы: «Мы не можем выступать без нашей сцены. У Iron Maiden своя сцена».

«Да, но они продают полные арены, – вздохнул Джонни, объясняя очевидное. – Они могут себе такое позволить. А вы, ребята, не можете. Можете, но тогда вы ни хрена не заработаете».

Нам было плевать. Мы хотели этого и добились своего. Нам не надо было думать об ипотеках и деньгах, отложенных на обучение. Мы решили, что успех и оформление сцены будут становиться только больше, поэтому давайте-ка загрузим огромные часы в грузовик и подумаем, что еще можно придумать.

После европейских концертов с Iron Maiden мы на две недели вернулись домой на Рождество и Новый год, а затем снова, с января по март, поехали с ними в тур по Штатам. Большая часть концертов прошла как по маслу. Затем мы играли в Irvine Meadows в Лагуна-Хилз, Калифорния, и перед сценой был один чувак, который продолжал кидать в нас петарды. Я не видел, кто это был, поэтому между песен подошел к микрофону и сказал: «Эй, чувак, кто бы ты там ни был, лучше прекрати, потому что мы уйдем, и ты потом будешь 15 000 рыл объяснять, в чем дело».

Затем я сказал толпе: «Если вы увидите, кто это делает, передайте его охране или полиции». Петарды продолжали лететь на сцену, и как только мы закончили песню, все эти ребята стали указывать пальцем на этого парня, стоявшего где-то через восемь рядов с левой стороны сцены. Они держали его, чтобы он не убежал. Тут же прибежала охрана, и я сказал: «Уберите его отсюда, чтобы мы доиграли концерт». Я пытался сдержать ярость и быть профессионалом. Но когда охрана вела его между рядов и перед сценой, сопровождая, я потерял самообладание. Я спрыгнул со сцены, охранник отпустил его, и я вцепился в этого парня и начал хуярить его в табло. И тут вдруг я увидел, как что-то пролетело мимо моей головы и приземлилось прямо на этого парня. Это был Фрэнки. Он летел на него двумя ногами в прыжке и попал ему по морде, прямо как в фильме про кунг-фу. Охрана оттащила Фрэнки от парня, и мы залезли обратно на сцену.

После концерта начальник охраны пришел к нам в гримерку и сказал: «Этот парень за кулисами».

У меня сердце замерло.

– Он хочет заявить? – спросил я, ожидая худшего.

– Нет, – ответил охранник. – Мы хотели узнать, будете ли вы вызывать копов и заверять за них. Вы, парни, молодцы. Если хотите, мы его арестуем.

– Нет, отпустите его. Я думаю, он извлек урок, – сказал я.

Это был первый случай из многих странных происшествий в том туре. В марте 1991-го мы сыграли в софтбол на MTV в передаче «Rock N’ Jock», где несколько музыкантов играют в мяч с ведущими и продюсерами и все много пьют. Мы провели весь день на солнце, а вечером выступали в Лос-Анджелесе с Maiden. И несмотря на то что мы неслабо измотались за весь день, некоторые из нас пошли в клуб на Сансет после концерта. Это была неофициальная вечеринка после концерта, чисто несколько ребят пошли в бар. И где-то в полночь я пил с Дебби, Чарли и еще некоторыми нашими техниками. Один из них достал косяк. Я уже был пьян и чувствовал себя хорошо, поэтому затянулся. Через 25 минут мне стало так же хреново, как тогда после креветок. Клуб был забит, и я понял, что у меня обезвоживание, я вымотан и надо было идти домой. Не успел я понять, что к чему, как увидел, что меня пытаются привести в себя. Оказалось, я вырубился в клубе, и Чарли с Фрэнки пришлось вынести меня на улицу. Задница была мокрой, и я повернулся к Дебби и сказал:

– Зачем вы посадили меня в лужу?

– Мы не сажали тебя в лужу, – сказала она чуть ли не в бешенстве. – Ты обоссался, отрубился, и тебя начало трясти. Мы думали, с тобой что-то не так!

Мы пошли домой, легли в кровать, и на следующий день я чувствовал себя нормально и не вспоминал о случившемся, пока через несколько лет это не повторилось снова.

Глава 19

Успешные гастроли и проблемы с составом

После концертов с Iron Maiden мы откатали американскую часть тура «Столкновение титанов» вместе со Slayer, Megadeth и Alice In Chains. Это были три группы «Большой четверки» трэша и одни из лучших представителей новой поросли групп из Сиэтла, которые собирались покорить мир. Мы стали видеть свои первые финансовые поступления – и это после того, как мы чуть не расстались с огромной суммой в туре с Iron Maiden. Не помню, кто это начал, но в выходные дни в туре мы всегда оставались в одном отеле со Slayer, которые тут же искали приключений на свои задницы. Megadeth никогда с нами в отеле не оставались. Остальные ребята из Megadeth и их персонал хотели веселья и зависали с нами в отеле, но Дэйв Мастейн не разрешал им оставаться, потому что точил зуб на Slayer. Он тогда на всех, кроме нас, его точил.

Когда 17 июня 1991 года мы заселились в «Хилтон» в Индианаполисе, Индиана, начался настоящий пиздец. Slayer хотели убедиться, что тур они начинают, вооружившись пейнтбольными маркерами, и после пары концертов нам всем пришлось приобрести такие, чтобы отбиваться. Всего на два лагеря у нас было 12 маркеров, и каждый день за кулисами разворачивались нешуточные войны. Кто-нибудь из Slayer атаковал нас и стрелял. Эти пейнтбольные шарики пиздец как больно бьют. У нас не было ни шлемов, ни специальных жилетов. Мы были в футболках и джинсах, и от попадания этого жгучего шарика в живот нас отделяла лишь одежда.

Было два правила: в голову не стрелять и не стрелять с близкого расстояния, но большинство на эти правила плевать хотели, поэтому творилась непрекращающаяся битва. Иногда мы выходили на сцену с огромными синяками на руках и ногах. Приехав в Индианаполис, все напились еще хлеще – даже я – и стали еще жестче хулиганить. Я пил пиво, а вокалист и басист Slayer Том Арайа познакомил меня с текилой. Я в жизни текилу не пробовал, и скажем просто, что она мешала мне трезво мыслить. Из чьего-то номера отеля можно было вылезти на крышу. И мы вышли через его окно, прогулялись по крыше и увидели со стороны здания гигантскую белую табличку «Хилтон». Мы сразу же схватили свои пистолеты и стали стрелять. Минут двадцать мы всаживали одну очередь за другой, пока на табличке живого места не осталось. Выглядело, как заблеванное полотно Джексона Поллока. Мы гордились своей работой, дали друг другу пять и вернулись в свои номера. Отелю наша артистическая эстетика пришлась не по вкусу.

Утром, когда мы съезжали, наш гастрольный менеджер Рик Дауни и парень, который был в туре со Slayer, бурно что-то с кем-то обсуждали за стойкой регистрации. С бодуна мы решили, что краску смоет или она просто стечет с таблички. Никто не думал, что они проснутся, а на табличке «Хилтон» будет 8000 оттенков блевотни. Рик подошел к нам и поделился плохой новостью. Отель оштрафовал нас за порчу таблички и промывку, которую было необходимо выполнить. Обошлось это нам в 10 000 баксов, и мы должны были скинуться по 5000 с группы. Сказать, что нас с кем-то перепутали, мы не могли. Все видели нас с нашими пистолетами. И ни для кого не было секретом, что за кулисами мы устраивали битвы. Поэтому не нужно было быть экспертом-криминалистом, чтобы понять, что произошло.

Каждый музыкант из Нью-Йорка мечтает однажды выступить в Мэдисон-сквер-гарден. Ты к этому стремишься. МСГ – Мекка концертных площадок в Нью-Йорке, и там играли настоящие легенды – Led Zeppelin, The Who, Black Sabbath, Alice Cooper. И в детстве именно KISS помогли мне понять, что я хочу каждый вечер рубить рок-н-ролл для тысяч пришедших. Я также был там на легендарных концертах Теда Ньюджента, AC/DC, Judas Priest и Iron Maiden до того, как Anthrax еще расправили крылья. Возможность выступить хэдлайнерами в МСГ появилась в 1991 году, когда тур «Столкновение титанов» добрался до Нью-Йорка. Все билеты были проданы. Мы были в предвкушении и позвали всех своих друзей и родственников зависнуть с нами за кулисами. Пришла мама, хотя наши отношения, мягко говоря, были все еще холодными; мы тогда только недавно снова стали общаться.

Она сказала, что рада за меня, и обняла меня, и я ей поверил. Я гордился тем, что мы выступаем хедлайнерами в МСГ и мои предки это видят. Наша гримерка была битком, и мы решили не просить нашего менеджера убраться в гримерке за полчаса до выхода на сцену. Этот момент стоило отпраздновать. За пять минут до выхода Anthrax на сцену мы вышли из гримерки и пошли к сцене. Меня переполняли эмоции, когда я шел по следам Джина Симмонса. Заиграло наше вступление, и поверх него я услышал, как мама пронзительно крикнула: «Скотт!!!» Я решил, что она хочет поздравить меня и еще раз обнять или поцеловать на удачу. Я улыбнулся и обернулся.

«Я куртку оставила в гримерке! Не знаю, как мне ее теперь достать. Там всюду охрана и все такое, и я не знаю, какая дверь. Не принесешь мне ее, пожалуйста?»

Я, конечно, громко поржал, поскольку ситуация была крайне нелепая. Я здесь, понимаешь ли, жду момента, заслуживающего фотоснимка, когда мама говорит, как сильно мной гордится, а оказывается, вместо того чтобы в этом триумфальном настроении выйти на сцену, мне придется все бросить и бежать в гримерку маме за курткой, а затем вернуться на сцену прямо перед самым началом нашего сета.

К счастью, я повторно испытал этот момент, и концерт в МСГ оправдал все мои надежды – особенно когда во время песни «Bring The Noise» перед заполненным залом к нам на сцену вышли Чак Ди и Флейв. Все прошло круто, и мы знали, что добились чего-то огромного.

Тур «Столкновение титанов» завершился в Майами, и в конце кампании мы были решительно настроены провернуть розыгрыш над Slayer. Мы решили испортить их зловещий образ и заставили заржать на сцене. Раньше в Slayer никто не улыбался. Они были SLAYER. Сегодня на концертах их вокалист, Том Арайа, как большой улыбающийся дедушка-медведь, но в 1990-е в Slayer никто не выходил из образа. Они гримасничали, хмурились и ворчали весь сет. Slayer гордились тем, что являлись самой безумной и дикой группой в городе, или, во всяком случае, выглядели соответствующим образом, но мы-то знали, что за кулисами они были кучкой придурков, которые любили заняться херней и все время ржали.

Сами Slayer планировали обстрелять нас с головы до ног во время нашего же выступления. Они спрятались по краям сцены, как морской спецназ, и обстреляли. Было чертовски больно! Но ничего другого мы от них и не ждали. А что они сделают? Выбегут с капитошками и перьями? Да хрен там – это же Slayer.

В день финального концерта мы отправили нашего техника в рыбный магазин за самой большой рыбиной в городе. Весила она, наверное, килограммов девяносто и ужасно воняла. Мы попросили светотехников подвесить ее сверху и проинструктировали медленно ее опускать, как только Slayer начнут играть свою последнюю песню, «Angel Of Death». Мы хотели, чтобы рыба оказалась прямо у Тома перед мордой, как только он начнет свой душераздирающий крик. Лучшего момента и не придумаешь. Они начали играть, и очень медленно рыба начала опускаться, оказавшись в нужном месте в идеальное время. Мы стояли сбоку сцены и ржали. Их гитарист Джефф Ханнеман тряс башкой и выглядел так же сурово и зловеще, как серийный убийца, его длинные светлые волосы, смешанные с потом, всюду летали. И вдруг боковым зрением он увидел эту рыбу и заржал как ненормальный. Затем ее увидел второй их гитарист, Керри Кинг, и пытался сдержаться, но его тоже прорвало. Было видно, как он изо всех сил старался не ржать; было ощущение, будто чувак мучается от запора. А потом и всемогущий Том сорвался. Он ржал и пел. Рыба висела прямо над его микрофоном и всю песню болталась.

Через две недели после окончания тура «Столкновение титанов» мне позвонил наш коммерческий директор с вопросом, куда ему отправить чек. Я был в замешательстве и спросил, что за чек, и он сказал, что это прибыль с гастролей.

«Мы бабки заработали?» – спросил я в изумлении. Тогда-то мне и пришла в голову мысль: «Гм! Может быть, Джонни был прав? Наверное, не стоило тратить пять тысяч на перестрелку. Может быть, стоит перестать сооружать большие сцены, потому что, раз мы это сделали, мы могли бы получать большой жирный чек в конце каждого тура».

Мы вернулись домой после «Столкновения титанов», и дела пошли в гору. Стали поступать деньги и предложения с концертами. Но костяк группы гнил. Я терял рассудок и чувствовал, будто утаил важный секрет от всех, кто реально должен его услышать. Не помню, когда я впервые выразил свое недовольство Джоуи перед остальными участниками группы. Фрэнки, как и Чарли, знал довольно много, потому что во время творческого процесса над альбомом «Persistence Of Time» я сказал им, как недоволен Джоуи. Потом мы поехали в тур, и все вроде бы было нормально. Но не помню, когда терпение мое лопнуло окончательно. Я долго держал гнев в себе – во мне медленно горел фитиль, и, может быть, динамит взорвался в туре «Столкновение титанов». Только от взрыва пострадал мой мозг, а не окружающие. В выходной день в Чикаго мы вместе с Public Enemy снимали клип на песню «Bring The Noise». Бум! И взрыв сработал у меня в голове, как самодельная бомба. Мы с Чаком, Флейвором Фейвом рэповали. Остальные участники группы играли на инструментах. Несмотря на то что я был очень рад рэповать с Чаком, в душе я бы хотел, чтобы на моем месте был Джоуи; мне хотелось, чтобы он встал вместо меня и начал мыслить нестандартно, но этого не произошло. И куда здесь запихнуть Джоуи? Он бегает и прыгает, выглядит ужасно нелепо и пытается что-то придумать, чтобы смотреться гармонично. Но рэповал и был фронтменом я. Возможно, именно поэтому до сих пор те, кто слабо знаком с группой, считают меня вокалистом Anthrax. Девять раз из десяти они мне это говорят. Но мы слишком мощно жгли напалмом, чтобы сразу делать такие перемены.

После съемок клипа «Bring The Noise» мы ехали в фургоне по дороге в отель, и я сказал Чаку:

– Чувак, это было весело. Надо вместе отыграть несколько концертов.

– Скажи, где и когда, и мы в деле – мы на все готовы.

Все было очень просто и органично.

Мы планировали поехать в совместные гастроли в октябре, и тогда мне стало очевидно, что четверо парней в Anthrax хотят как можно шире раздвигать границы и пробовать нечто новое, и все мы считали, что Джоуи находится все там же, где был еще в период «Spreading The Disease». К середине 1991-го опухоль, пожиравшая внутренности Anthrax, стала сказываться и на моей личной жизни. Может быть, два источника раздражения не имели друг с другом ничего общего, но терлись у меня в башке, как два куска наждачной бумаги. После тура «Столкновение титанов» я ждал возможности провести время дома и побыть с Дебби. В течение нескольких дней я понял, что все не так.

Она вела себя странно. Сначала очень ревновала, а потом говорила, что ей нужно личное пространство. После того как я долгое время провел на гастролях, мы несколько дней не занимались сексом. Я считал, она сильно от меня отдалилась. Когда я спросил ее, все ли нормально, она ясно дала понять, что нет.

– Ты возвращаешься домой после гастролей и думаешь, что все нормально! – начала она. – Пока тебя нет, я могу заниматься своими делами. Затем ты возвращаешься и крутишься под ногами! Лучше бы оставался на гастролях.

– Разве плохо, что я теперь дома и мы можем провести время вместе?

– Да, но я бы хотела заниматься своими делами, а не подстраиваться под твой график, – отрезала она.

Я немного разозлился. «Ты можешь делать, что хочешь. Я тебе не начальник. Но мы живем вместе. Мы – пара. Было бы здорово быть парой, а не жить раздельно как соседи».

Мы помирились и извинились друг перед другом. Я был так рад снова находиться дома с ней, а она пребывала на совершенно другой планете. Надо было обратить внимание на этот скандал и понять, чего ждать дальше. Вместо этого я решил, что это была естественная реакция на необычную ситуацию. Гастроли могут превратить абсолютно нормального человека в полнейшего шизика.

Мы закончили 1991-й, реализовав свой план с Public Enemy. Я всегда хотел стереть барьеры и помочь другим мыслить шире, приняв новые идеи и звучание. С нами в тур поехали Primus. Они только прорывались, поэтому привлекали еще большую публику. Когда к концу вечера мы отыграли свой сет, все выходили на сцену и пели «Bring The Noise». Мы сняли концерт в Irvine Meadows на видео. Пришло 15 000 человек, аншлаг. Тем вечером ощущался запах чего-то нового. Все, что мы делали с Public Enemy, было главным событием в нашей карьере. В то же время после таких концертов от нас, несомненно, откололось немалое количество фэнов. Некоторым из них не понравилось, они не врубились. Они не хотели приходить на концерт и ждали, пока мы выпустим следующий альбом, чтобы решить, достойны мы их внимания или нет.

Всем нравился трек «I’m The Man», потому что он казался чем-то новым. Никто не принимал его всерьез, потому что мы не продолжили читать рэп. «Bring The Noise» была серьезной песней. Мы в нее всецело верили. В то время ни одна другая группа не играла с рэперами. Может быть, таким образом нас открыла для себя совершенно новая, альтернативная аудитория, но меньше от этого наши потери не стали.

Перед туром я спросил Чака: «Как думаешь, какими будут эти концерты?»

«У нас в разных турах разная публика, – сказал он. – Когда мы катались с группой Sisters Of Mercy, приходили только белые студенты. Черных вообще не было. Когда мы были в хип-хоп-туре, безусловно, была черная публика. Но наши пластинки покупают больше белые, чем черные. В этом туре будут только белые. Посмотришь».

Он оказался абсолютно прав. Не то чтобы я думал, что мы станем первой метал-группой, которую будет котировать сообщество черных и эта огромная аудитория, которая покупает рэп-пластинки, станет поглощать альбомы Anthrax. Белые студенты, которые не слушали металл, но слушали рэп и инди-рок – может быть, некоторые из них на нас подсели. Несмотря на то что тур был символично важен, он мало чего изменил – во всяком случае, не сразу. Но мы и не ставили себе цель заложить фундамент для нового музыкального стиля. Мы и так отлично проводили время. Тогда и даже сегодня Public Enemy воспринимают как агрессивную черную серьезную рэп-группу. Они до усрачки пугали белых, и некоторые считали их антисемитскими, потому что один из их участников, Профессор Грифф, отпустил в адрес евреев не очень лицеприятные комментарии. Он сказал одному журналисту: «Евреи были ответственны за большую часть грехов и пороков в мире». Его как бы за это уволили, но потом он вернулся в группу.

Мне было его жаль. Я дружил с Гриффом, и он знал, что я – еврей. Не думаю, что он ненавидел евреев. Полагаю, его комментарии были вырваны из контекста. Умно ли было такое говорить? Нет, но мы зависали и ржали, и у него никогда со мной не было проблем. Спитц – тоже еврей. В Anthrax было два еврея, два итальянца, наполовину итальянец и индеец-полукровка. Не хватало только ключевой фразы: «Заходят эти два еврея, два итальянца и полукровка в бар…»

Еще никто не упоминает, что лейблом Public Enemy, Def Jam, управлял Лиор Коен, главный еврей в бизнесе. Затаил ли глубоко внутри Грифф какое-то предубеждение? Не знаю. Могу лишь оценивать наши с ним отношения. Разумеется, Чак Ди антисемитом не был.

Это было классное противостояние во всех отношениях. Два лагеря прекрасно ладили. Мы прикалывались друг над другом, а разогревающей команде, Young Black Teenager, доставалось больше всех. Перед их выступлением монтажники устанавливали кабели, как охотничьи капканы, и если бы кто-нибудь наступил в этот круг из проводов, его бы затянуло как в капкан, подняв за ноги. Мы поймали двух их парней. Они даже в ловушку не наступали. Парочка наших ребят, парни из Public Enemy и ребята из S1W (Security of the First World) схватили их и обмотали кабели вокруг их лодыжек. Они висели кверху ногами на монтажных канатах. Хорошо, никто из них не сломал лодыжку. Пока они там висели, мы схватили завязанные в узел полотенца, наполненные детской присыпкой, и выбили из ребят всю дурь. Уверен, им было пиздец как больно, и при каждом ударе из полотенца вылетало огромное облако порошка.

Последний концерт тура по Северной Америке, который мы откатали с Public Enemy, прошел в Ванкувере 24 октября 1991-го, и Флейвора Флейва не пустили в Канаду из-за досье арестов. И Фрэнки нарядился как Флейвор. Он не строил из себя негра, но застегнул капюшон, чтобы никто не видел лица, и напялил шмотки Флейвора. У него были огромные часы и большие солнечные очки. Когда концерт начался, Фрэнки натянул огромную ухмылку, от которой не мог избавиться, даже если бы очень хотел. Но это было нормально, потому что Флейвор все равно постоянно улыбался. Терминатор Икс[68] начал вертеться на подиуме для барабанов, и снизу вышли Public Enemy. Вышли ребята из S1W, Чак, а затем выбежал Фрэнки, подпрыгнул и пустился в танец Флейвора, который исполнил идеально. Никто из ребят PE, кроме Чака, не был к этому готов. S1W должны были стоять и выглядеть так же серьезно, как Slayer – никаких улыбок, и вести себя как личная армия PE. Но никто не сдержал смеха. А публика думала, что это Флейвор Флейв, и не могла понять, над чем же все ржут.

Все веселились, но для Public Enemy гастроли с Anthrax стали хорошей школой. В то время никто из рэперов профессионально не гастролировал. Это был дикий-дикий Запад, и Чак был решительно настроен сломать этот шаблон. Они учились, как это делается, наблюдая и впитывая. Светотехник Чака сидел за пультом с нашим светотехником. Их звукарь остался с нашим. Они наблюдали за всем и всеми, чтобы повторить все, что делали наши ребята, и для меня это был огромный комплимент. Отчасти именно поэтому есть лишь одна рэп-группа, которая гастролирует уже двадцать семь лет.

В конце октября мы вернулись домой, и я решил, что время Джоуи подошло к концу. Либо мы ищем нового вокалиста, либо я ухожу. Я не хотел делать еще один альбом с вокалистом, который не врубается в то, что мы эволюционируем и больше не являемся группой, которая играет лишь песни «Medusa» и «I Am the Law». С моей стороны или со стороны Джоуи было бы нечестно притворяться, что мы на одной волне. В январе и феврале 1992-го мы с Public Enemy поехали в Европу, и когда вернулись в Штаты, напоследок снялись с Джоуи в эпизоде сериала «Женаты… с детьми», который показали 23 февраля. Все прилетели в Лос-Анджелес для эфира. В передаче мы исполнили «In My World». Я произнес это словесное вступление, и мы сыграли лишь часть песни, где вступает вокал, поэтому, по странному совпадению, Джоуи снова оказался лишним.

Все в группе знали, что нам надо двигаться дальше. Не то чтобы я злился на Джоуи. Такого, как с Нилом, не было – его мы просто ненавидели. Но Джоуи все любили; просто в творческом плане наш союз себя изжил. Я был не в восторге от того, что уволил его, но это было необходимо. Я не мог больше выносить, как он поет мои слова, и так больше не могло продолжаться. Может быть, он тормозил группу. Если я лгал себе, я лгал и публике. Все от менеджмента до лейбла миллион раз нас спрашивали: «Вы уверены? Уверены? Уверены?» Я понимал их опасение. Некоторые группы так и не приходят в себя после смены вокалиста. И не сказать, что Джоуи негативно влиял на продажи альбомов. У нас с этим не было никаких проблем. «Вы серьезно хотите все испортить? – спросил Джонни. – Именно сейчас?» Честно говоря, это надо было делать именно сейчас и ни минутой позже. Мы считали, что испробовали всевозможные методы. Если бы хоть один из нас сомневался, об этом бы даже и речи не было. Я чувствовал себя ужасно, прося Джонни Зи позвонить Джоуи и сказать, что Джоуи больше не играет в нашей группе. Я должен был позвонить сам, но повел себя, как надменный говнюк. У меня еще и с Дебби были проблемы, поэтому я не мог разорваться. Джонни уволил Джоуи по телефону. Тот был потрясен. Он и понятия не имел, как сильно мы им недовольны и почему нет возможности роста, если он до сих пор был в группе. Он не понимал, насколько все плохо, и был крайне раздавлен. Да и время было безумное, потому что контракт с Island истекал и нас хотели подписать Elektra и Columbia, предложив неприличную сумму денег.

Глава 20

Лучше Буш, чем ничего

В 1980-е и 1990-е лейблом Elektra управлял Боб Краснов. Он мыслил перспективно и хорошо разбирался в пластинках, а также был хорошим бизнесменом, и он нанял тех, кто со страстью относится к музыке. Среди лейблов всегда существовало разделение между артистичными личностями вроде Рика Рубина, который стал этим заниматься из любви к музыке, и крохоборов, для которых главное, чтобы лейбл делал бабки. Мы разговаривали с ребятами из Metallica, и они были очень довольны компанией Elektra, поэтому мы примкнули к ней. Боб и наш менеджер по подбору артистов Стив Ралбовски пришли на наше выступление в Нью-Йорке в туре с Public Enemy. К тому моменту мы уже решили уволить Джоуи, но не знали, как сказать об этом лейблу, который готов был вложить в нас авансом 4 миллиона баксов. Наконец мы сказали Стиву, а он передал Бобу. Если бы я сказал, что мы не переживали из-за того, что смена вокалиста может очень круто сорвать новую сделку, я бы солгал. Но Стив вернулся и сказал: «Если вы думаете, что от этого группа станет лучше, мы поддерживаем ваше решение». Многие не понимают: когда мы уволили Джоуи, он получил свою долю аванса от Elektra – столько же, сколько и все мы. Он работал все те годы не меньше нашего и гастролировал столько же, сколько и мы. Во многом Anthrax обязан ему своим успехом. Он пел в группе, которой в итоге лейбл Elektra хотел предложить огромную сумму денег. Конечно же, мы считали, что он имеет право на свою долю. Время на сделку с Elektra было выбрано идеально и не очень. Мой развод с Мардж превратился в кошмар, и ее юристы боролись за каждую копейку. Она знала, что замешано много денег, и хотела отхватить себе немалый кусок. Поскольку мы не были разведены официально, заново я жениться не мог, да и не спешил, хотя с Дебби, казалось, все складывалось нормально. Я не был готов сделать ей предложение. Эту ошибку я допустил совсем скоро.

В Elektra мы работали с отличной командой. Стив уже подписал Soundgarden. Он опережал время. Честно говоря, Elektra подписали нас после «Bring The Noise», а не из-за нашего каталога. Они были рады, что у нас есть все эти золотые пластинки на лейбле Island и преданная база поклонников, которая поможет компании окупить вложения, но для них «Bring The Noise» был чем-то новым и другим, и в прессе об этой песне много писали. Elektra все еще были известны как «лейбл для артистов» и хотели подписать самые крутые и дальновидные коллективы. Озвучив свое предложение, они подтвердили нашу веру в то, что кавер на «Bring The Noise» оказался настоящим прорывом. «Черт возьми, – сказал Стив, – если бы права на эту песню принадлежали мне, вы бы продали пять миллионов копий этой сраной пластинки. Island понятия не имели, какой шедевр в их руках». Стив, в отличие от Боба, был знаком и с остальным нашим репертуаром.

«Я ни одной песни вашей не знаю, – честно сказал Боб, когда нас подписал, – но мои люди мне говорят, что вы сейчас лучшая группа в мире и станете только круче, а я своих сотрудников просто так на работу не беру».

Как только мы узнали, что Elektra нас поддерживает, мы стали строить планы насчет нового вокалиста. Мы с самого начала знали, что хотим видеть в этой роли Джона Буша. Он, без сомнений, был нашим единственным кандидатом. Других вариантов у нас и не было. Мне голос Джона понравился с тех самых пор, как я его услышал в песне «March Of the Saint» в Armored Saint. Он мне напомнил более тяжелый вариант Джона Фогерти, а я всегда дико котировал Creedence Clearwater Revival. У Буша есть этот всегда актуальный вокал, больше роковый, чем металлический. Мне кажется, он всегда больше походил на Пола Роджерса (Bad Company), нежели на Джеймса Хэтфилда. Рычание Джона было напористым и грубоватым.

Было время, когда Джеймс не хотел петь в Metallica и попросил Джона Буша стать их вокалистом. Было это еще до выхода альбома «Kill ‘Em All». Но Джон остался с Armored Saint, потому что они были не менее успешны, чем Metallica. Когда я об этом думаю, радуюсь, что Джон отказался. Но должен признать, это был бы классный эпизод сериала «Грань». Выстрелила бы Metallica, если бы их вокалистом был Джон Буш?

Не только я один был полон желания взять Джона. Это было единогласно. Он был как горячая телочка, которой все хотели вдуть. Его уважали в мире металла, и он считался одним из лучших вокалистов. В далеком 1988-м, когда у нас был разговор с Джоуи Белладонной о его алкоголе и наркотиках, мы с Чарли, Фрэнки и Дэнни решили: если Джоуи не возьмет себя в руки, мы заменим его на Джона.

В то же время мы хотели прикрыть тылы. Это когда компания знает, кого хочет взять в штат, но все равно на всякий случай публикует вакансию на Monster.com так, на всякий случай. В группу прошел прослушивание наш кореш Марк Осегейда, вокалист Death Angel, и у него потрясающий голос, но он, как ни странно, звучал для нас слишком металльно. Еще мы пробовали парня из Mind Over Four, Спайка Хавьера – классный певец, но Anthrax не подошел. Позже он успешно пел в Corporate Avenger.

К счастью, мы остановились на изначальном кандидате, даже если бы потребовалось оказать давление. В марте 1992-го Джонни Зи позвонил Джону Бушу. Буш – умный парень. Последний раз он разговаривал с Джонни сто лет назад и знал про нашу ситуацию. Он взял трубку и сказал: «Эй, давненько тебя не слышал. Интересно. Последний раз ты звонил, когда хотел пригласить в Metallica».

«Да, – ответил Джонни, – Anthrax едут репетировать в Лос-Анджелес. Они сочиняют новые песни и хотели бы, чтобы ты приехал и поджемовал с ними».

Джон поблагодарил Джонни за то, что его не забыли, и сказал, что не хочет уходить в другую группу. Я подумал: «Блядь, вот незадача! Без вариантов…» Ничего не хочу сказать против Armored Saint, но к 1992 году они фактически сдохли, а мы, наоборот, набирали обороты. Мы продолжали давить на Джонни, чтобы он перезвонил Бушу и спросил, не хотел бы он просто приехать и послушать некоторые наши новые песни. Мы уже написали «Only» и «Room for One More» и хотели, чтобы Джон хотя бы послушал их, прежде чем наотрез отказываться. Еще я хотел сказать Джону, что ни текстов, ни мелодий у меня не было, и мы хотели, чтобы он сочинял с нами, чего Джоуи никогда не делал. Я больше не хотел оратора. Я хотел певца, который придет и будет сотрудничать. И я хотел объяснить Джону, что мы хотим видеть его полноценным участником Anthrax, а не наемным работником. После таких слов Джон все же согласился приехать к нам на репетицию. Мы поджемовали некоторые песни Black Sabbath и Priest. Мы даже повозились с U2 и Living Colour. Потом включили ему демки новых песен.

«Ого, звучит по-другому, – сказал Джон. – Это не трэш». Мы включили ему «Only», и он сказал: «Очень мощный, эпичный трек, прямо гимн настоящий». Мы признались: «Нам нужен ты. Тебя здесь как раз и не хватает».

На случай, если Джон по-прежнему не хотел переходить в Anthrax, Джонни Зи устроил открытое прослушивание в клубе Нью-Йорка. Там была кавер-группа, которая выучила пятнадцать песен, и все приходили и говорили, какую песню хотят спеть. Джонни записал на видеокамеру всю эту караоке-вечеринку и отправил нам. Это была настоящая комедия. Может быть, за два-три часа был один человек, который мог бы играть в кавер-группе Anthrax – но, безусловно, не в Anthrax. Если бы Буш не стал нашим вокалистом, мы бы снова вернулись к плану Б – то есть вокальные обязанности делили бы мы с Фрэнки, чего нам, разумеется, не хотелось.

После нашей первой встречи Джон перезвонил и сказал: «Давайте сделаем. Будет дико круто».

Все мы придерживались этой позиции. Мы реально считали, что голос Джона идеально подходит Anthrax. В металле больше немодно было петь в стиле Брюса Дикинсона. Джон пел грубее. Нам не нужен был гроулер или скример; мы хотели человека, который бы мог петь мощно, но при этом звучал так, что надрал бы тебе задницу, если бы ты перешел ему дорогу. Им был Джон. Первым делом мы вместе написали текст для песни «Only», и нас переполняли эмоции. Я никогда не думал, что мы можем написать такую песню. Это был Anthrax, но совершенно другой. Я смотрел в будущее с оптимизмом.

Несмотря на то что я дико кайфовал во время «Spreading The Disease» и «Among The Living», теперь у меня было совершенно другое чувство. У меня был человек, с которым я мог работать, партнер на одной музыкальной волне со мной. Мы часами сидели у меня дома в Хантингтон-Бич и обменивались идеями. Я показывал ему куплет, а он его доделывал. Он мне давал слова, и я их заканчивал. Мы были как старая женатая пара, понимающая друг друга с полуслова.

Теперь у меня был соавтор, и стало гораздо легче, но в то же время было невероятно увлекательно. Мне нравилось зависать с Джоном как с коллегой по группе и другом. Я дружил с Чарли, Фрэнки и Дэнни, но мы с ними не тусовались. А теперь у меня в Лос-Анджелесе был чувак, с которым я мог ходить по барам. Он был мне как брат. Счастливее я и быть не мог, зная, что мы приняли верное решение. Мы слышали, что получается, и считали, что это новый Anthrax! В какой-то момент Elektra спросили нас, не хотели бы мы сменить название группы, потому что, послушав демки, они сказали: «Это дерьмо просто бесподобно! Это вы, ребята, но и не вы».

Мы понимали, о чем они говорят, и считали так же, но даже на секунду не думали сменить название. С точки зрения маркетинга они подумали, раз всех накрывает волной Сиэтла и доминируют альтернативные группы, может быть, если бы мы сменили название, было бы правильнее продвигать нас не как металл. Но мы категорически были против. Мы считали, если сменить имя, группе настанет конец. Фэны сочли бы это предательством.

Рабочий процесс над альбомом «Sound Of White Noise» немного отличался от того, как мы создавали другие пластинки Anthrax. Чарли написал у себя дома в Нью-Йорке около 90 процентов музыки. Поскольку я музыку не сочинял, Фрэнки, который всегда хотел выполнять в группе большую роль, воспользовался возможностью. Он придумал идеи и показал их нам. Некоторые были очень классные, но это не Anthrax. Мы с Чарли четко знали, как в нашей группе сочиняются песни. Мы не были Beatles. Мы не приходили на репетицию с готовыми песнями. Группа коллективно работала над аранжировками, и нас такой подход устраивал. Фэнам нравилась наша музыка, и каждая пластинка превосходила продажи предыдущей. Мы не хотели слишком заигрывать с формулой.

По понятным причинам Фрэнки очень обижался, что мы не допускали его к процессу, и он даже угрожал уходом, если мы не будем использовать его идеи. Фрэнки всегда очень здорово помогал с мелодиями; просто музыка, которую он придумал, нам не подходила. Мы посоветовали ему написать собственные песни и отправить их кому-то другому или выпустить в рамках сайд-проекта. Но он всегда угрожал уходом, из-за чего у них с Чарли возникли напряженные отношения. Мы с Джоном по большей части всего этого избегали, потому что занимались своими делами, работали над лирикой и вокалом, и жили между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком, чтобы не терять связь с группой. Мы заново построили студию в Йонкерсе после пожара и вернулись туда. В половине здания мы хранили свое оборудование, а другая половина была нашим помещением для джема. Мы с Джоном оставались в Нью-Йорке неделями, а потом каждый день ехали на поезде в студию. Весь день сочиняли, затем возвращались в город и всю ночь тусили. Через некоторое время мы стали брать квартиры в аренду на три или четыре месяца, чтобы не пришлось останавливаться в отелях. Нам нравилось жить меж двух побережий. В Калифорнии сочинялось так же легко, как и в Нью-Йорке. А когда появлялось достаточное количество готовых песен, мы приезжали в Йонкерс и начинали репетировать. Это была идеальная ситуация, потому что я некоторое время мог провести в Лос-Анджелесе с Дебби, а потом мы с Джоном летели в Нью-Йорк и каждую ночь отрывались.

Джон был холост, и когда я был в Нью-Йорке, по Дебби я не тосковал. Мне было слишком весело. Мы приезжали из студии в 8 вечера, принимали душ, быстро перекусывали и тусовались и бухали до пяти утра. Затем просыпались в час дня и ехали на поезде в Йонкерс. И так продолжалось несколько месяцев. Я впервые несколько месяцев пил довольно часто. Будто восполнял все те трезвые годы. Мы пили пиво так, словно это был самый полезный дефицитный напиток на Земле. В студию мы обычно приезжали с бодуна, но готовые к работе.

Конечно же, я не могу сказать, что так было постоянно. Иногда мы были не в том состоянии и не могли сосредоточиться, но мы никуда не спешили и сроки были не ограничены. Мы не считали, что нам все время нужна ясность ума и полное сосредоточие. Мы хотели, чтобы процесс проходил весело и продуктивно. Пить с Джоном было, безусловно, весело.

Мы не спеша сочиняли «Sound of White Noise», потому что было важно сделать его идеальным. Чарли был немного расстроен, потому что большая часть тяжелой работы, когда мы сочиняли музыку, выпала на его долю, а мы с Джоном тусовались и отрывались как идиоты. Но даже несмотря на то, что мы частенько в Нью-Йорке были с бодуна, сутками напролет мы не зависали. А в Лос-Анджелесе мы были решительно настроены и преданы работе. Важнее было то, что мы сочиняли отличный материал.

Я считаю, что имел право расслабиться и выпить, поскольку именно благодаря мне группа многие годы держалась на плаву. Я больше не хотел быть главным надзирателем. Но пил я так много, потому что все еще пытался отойти от развода и справиться с последствиями очередных отношений, которые мне, вероятно, не стоило продолжать. Развод с Мардж меня практически обобрал до нитки. Я потерял квартиру в Куинсе и кучу бабла, к тому же приходилось пару лет выплачивать алименты. Когда все улеглось, у меня даже ложки не осталось. Я начинал с чистого листа. Как-то раз я пытался вернуть свои коробки с комиксами, которые так и не забрал после того, как мы с Мардж расстались. Это была столь дорогая мне коллекция комиксов Marvel золотого века, целые выпуски с самого начала до середины 1980-х: «Невероятный Халк», «Фантастическая четверка», «Человек-паук», «Люди Икс», «Сорвиголова» и многие другие. Книги, которые я собирал с детства, с конца 1960-х. Это была не самая совершенная коллекция в своем первозданном виде; большее из этого я прочитал и перечитал. Потом я узнал, что отец Мардж отдал их на хранение и застраховал на большую сумму денег и уже два года не оплачивал счета. Когда я позвонил в эту контору, мужик сказал, если я хочу получить все это обратно, я должен заплатить больше 20 000 баксов. Я бы никак не смог достать такую сумму к сроку, поэтому в конце концов комиксы попали в чужие руки.

Это был очень гадкий поступок с его стороны, фактически он мне отомстил за развод с его дочерью. Коллекция была на сумму гораздо больше, чем 20 000 баксов, но ценность комиксов была не в деньгах. А в самих книгах. Они долгое время были частью моей жизни – единственным, что связывало меня с детством, а теперь их не было. Я несколько месяцев злился, но смог это пережить, потому что все же свобода чего-то да стоила, а злость меня только тормозила. Однако иногда я вижу книги, которые у меня были, в магазинах комиксов или в интернете и смотрю, сколько они сегодня стоят, и смех разбирает. Полоумный хохот. Как у Джокера…

Когда Джон стал участником Anthrax, он тоже переживал непростой эмоциональный период. Он порвал с девушкой, с которой встречался больше пяти лет, и ему все еще было тяжело. В этом отношении у нас было много общего. Он был расстроен, и я начинал чувствовать то же самое, поэтому на альбоме «Sound Of White Noise» было много личного. На альбомах «State Of Euphoria» и «Persistence Of Time» я затронул брак с Мардж, но лишь поверхностно. Не хотелось раздражать наших фэнов, да и в то время мне все еще было проще писать о комиксах, Стивене Кинге и немного об истории и политике. Теперь же я чувствовал потребность сочинять более личные, тяжелые и настоящие песни.

Работать с Джоном над песнями «Room for One More», «Only», «Black Lodge» и «Invisible» было сродни терапии. В некоторой степени это был катарсис, потому что вокруг нас творилась вся эта драма. 22 апреля 1992 года мы пошли на концерт Pantera и Skid Row в Felt Forum в Нью-Йорке. На вечеринке после концерта я познакомился с моделью по имени Линн – нас познакомил приятель друга. Мы разговорились, слово за слово, и через несколько дней начались отношения. Линн была связана с индустрией моды, и я стал ходить с ней по всем клубам, куда ходят знаменитости – очень модные заведения. Мы с Джоном сразу же влюбились в эту движуху. Каждый вечер шли в эти модные пижонские клубы. Ходили на халяву, никогда не ждали в очередях и не платили за выпивку. Всюду были красивые девушки. Высокие, худые, сногсшибательные модели, а не расфуфыренные группиз, похожие на шлюх. Ничего подобного я раньше не испытывал. Это было охренительно, и я окунулся с головой. Закрутил с Линн такой роман, что стал оставаться в Нью-Йорке и не возвращался домой.

Но я и Линн изменял. А как тут устоишь, когда вокруг тебя такие красотки? Да ей, по-моему, было все равно. Я был счастливчиком и получал все, что хотел. Конечно же, до ребят вроде Себастьяна Баха или Брета Майклса, которые каждую ночь устраивали оргии с телками, мне было далеко. Приходилось довольствоваться одной за ночь, но мне более чем хватало. Всегда найдется место для второй. Да и потом, у меня всегда была Линн. Живя в этом мире иллюзий, я погрузился туда с головой, и он почти поглотил мою жизнь.

В то же время я фактически жил с Линн в ее квартире в Нью-Йорке, а сам при этом обсуждал с Дебби покупку дома. Опять же, девушка, с которой я был дома, понятия не имела, что происходит, когда я был сам по себе. Я начал испытывать сильное дежавю и не хотел совершать ту же ошибку, что и с Мардж. Больше я не мог жить во лжи. Однако сам тайком уходил из дома в Калифорнии при любой удобной возможности, чтобы найти таксофон и позвонить Линн. В итоге прятаться было уже невыносимо, и я решил разорвать помолвку с Дебби и жить с Линн.

Я сказал Дебби, что уже несколько месяцев встречаюсь с другой, поэтому наши отношения превратились в полное дерьмо. Извинился и сказал, что не могу больше врать. Считаю, я поступил честно.

Она обезумела, кричала на меня и материлась. Она плакала и хлопала дверьми, затем снова на меня орала. Но так или иначе, следующие две недели я провел дома, и мы замяли эту ситуацию. Я стал думать не головкой, а башкой, и спросил себя: «А хочу ли я реально вернуться в Нью-Йорк и жить с этой сумасшедшей моделью?» Несмотря на крайне нестабильные отношения с Дебби, жизнь с Линн была полным пиздецом. Она увлекалась кокаином, таблетками и прочим дерьмом, о котором я понятия не имел. Я наркоту не употреблял, только пил. Ее мир был для меня чересчур безумным, и я подумал: «Хочу ли я лишиться стабильности из-за этого безумия? Это ли лучший поступок? Может быть, то, что происходит в Нью-Йорке, – лишь очередная фаза».

Я решил, что отношения с Линн были способом убежать от давления, под которым я находился – проще всего было с кем-нибудь переспать безо всяких обязательств. Чем больше я об этом думал, тем лучше понимал, что серьезные отношения с Линн могут стать большой ошибкой. И вместо того, чтобы порвать с Дебби, я порвал с Линн.

Глава 21

«Дельный совет»

Anthrax записали «Sound Of White Noise» с Дэйвом Джерденом, работавшим с Jane’s Addiction, Alice In Chains и тонной групп, которые нам нравились. Мы остановились в Лос-Анджелесе; барабаны записали в A&M Studios, а остальные инструменты – в студиях «Эльдорадо» и «Чероки». Мы столько времени провели, работая над альбомом, что идеально сыграли свои партии, и не успели оглянуться, как все закончилось. Пожалуй, мы впервые пришли в студию именно с тем материалом, который и хотели увидеть на пластинке. Elektra отправили тонны предварительных версий альбома «Sound Of White Noise» журналистам и радиоведущим, и реакция была феноменальной.

За несколько месяцев до выхода альбома мы с Джоном поехали в Европу давать интервью, и всех переполняли эмоции. Им нравилось. Не припомню ни одного негативного отзыва от любого источника, который нас прежде поддерживал. СМИ жадно сожрали новый альбом, но я не знал, как отреагируют фэны, пока пластинка не вышла и мы не поехали в тур. Первые показатели были хорошими. «Only» стал первым синглом. Мы сняли на него клип, который крутили по MTV, а песня была на радио. Это было для нас совершенно новое ощущение. Elektra Records вбухали в группу немало денег и поддерживали нас всей компанией, как и обещали. «Sound of White Noise» вышел 25 мая и дебютировал 7 ноября в хит-параде Billboard. В первую неделю было продано почти 100 000 копий, что более чем в два раза больше, чем наша любая другая пластинка.

Мы с Дебби нашли милый домик в Хантингтон-Бич прямо около пляжа. Я смог выплатить залог за дом, потому что принес в банк копию журнала Billboard, в которой был хит-парад, и показывал, как высоко дебютировал наш альбом. Кредитный эксперт буквально сказал: «О, у тебя альбом в первой десятке. Очевидно, у тебя достаточно денег, чтобы внести залог».

Здорово, что они приняли эту информацию как доказательство моего дохода. Несмотря на большой авансовый чек за альбом, мой первый развод обобрал меня до нитки, и я по-прежнему должен был Мардж около 50 000 баксов. Глядя на свою налоговую декларацию, я не мог доказать, что некоторое время работал в определенном месте и получал регулярный доход. Еще я получил свой процент от денег с контракта с Elektra, но эти бабки улетели за 15 минут. У меня был чек на сумму 508 000 баксов, и казалось, будто я выиграл в лотерею. Но я отложил 40 процентов от него на счет, чтобы заплатить налоги, выписал Мардж чек, сделал огромный первый взнос за дом и выплатил кредит. К тому моменту у меня осталось всего 50 000 баксов на проживание. Хорошо, я успел купить дом, но было страшно, что все эти деньги могут настолько быстро закончиться.

Группа кайфовала от позиции альбома «Sound of White Noise» в хит-параде. Мы чувствовали, будто добились успеха вопреки ожиданию, и все шло как по маслу. Мы поменяли вокалиста и выжили, вернувшись еще сильнее. О чем мы еще могли думать, кроме как о том, что фэны довольны нашим решением? Позже мы узнали, что это было не совсем так. В то время как большинство наших фэнов по-прежнему нас поддерживали, был определенный процент – может быть, процентов 30 – который не мог принять Anthrax без Джоуи Белладонны. Я понимал эту моментальную реакцию, потому что испытывал то же самое, когда Дэвид Ли Рот ушел из Van Halen. Я ничего не покупал и не ходил на их концерты, пока Рот не вернулся. Их альбом 2012 года, «A Different Kind of Truth», стал первой пластинкой Van Halen, которую я купил со времен «1984». Поэтому я знаю, как это работает. Покупал ли я пластинки Judas Priest с Тимом «Риппером» Оуэнсом? Нет, но я люблю Риппера. Он охуительный чувак и потрясающий вокалист, но у Priest есть только один настоящий певец. Мы понимали, что потеряли некоторых поклонников. Мы оскорбили их и испортили их мир. Мы превратились из любимцев в тех, кого они и знать не хотели.

Однако это было неважно, потому что нам нравилась пластинка и мы по-прежнему прекрасно смотрелись живьем. На этом альбоме множество классных песен. Но есть и разочарования. Старт получился весьма удачным. Альбом стал «золотым» через 6 недель благодаря успеху «Only». У нас был большой летний тур с White Zombie и Quicksand, и многие билеты были проданы сразу же после того, как стали доступны. Все хотели выпустить второй сингл на радио и снять новый клип для MTV в поддержку тура. Мы хотели выбрать «Room for One More». Мы считали его охуительным треком, и публика здорово реагировала на него на концертах. Мы считали его своим «Enter Sandman», который поднимает вас на вершину. Он тяжелый, грувовый и реально качает. К тому же трек неслабо цепляет.

Мы поехали в офис Elektra и рассказали о своих планах, и они вернулись к нам и сказали, что нам, по их мнению, надо выпустить «Black Lodge», потому что она была больше похожа на балладу. Мы считали, что это провальное решение. Мы понимали, что это была самая легкая песня на альбоме, и знали, что обычно группы пробивались с крутыми клипами на баллады, но наша песня была довольно мрачная. Мы считали, это не та песня, под которую фэны летом будут прыгать на концертах. Я считал, что могу убедить лейбл выбрать «Room for One More». И я поехал на встречу в офис Elektra и все объяснил. «Black Lodge» была слишком атмосферной для лета и больше подходила для октября или ноября. Я сказал, нам стоит придержать песню до лучших времен и сделать третьим синглом: «Давайте продолжим штурмовать тяжелой артиллерией, а осенью немного пригладим звук, и “Black Lodge” будет нашим “Unforgiven”, еще одной балладой, имевшей взрывной успех».

Команда Elektra с нами не согласилась. Они упорно считали, что «Black Lodge» – хит и нужно немедленно ее выпустить. Они сказали, что мы быстро перейдем от 500 000 пластинок до полутора миллиона, а потом можем делать что хотим. Раньше ни с одним лейблом у нас таких разговоров не было, да и успеха тоже, и мы решили, они знают, что делают. Они сказали, что клип будет снимать Марк Пеллингтон. Он был крутым режиссером клипов. Он снял песню Pearl Jam «Jeremy», ставшую золотым стандартом для всех режиссеров. Elektra сказали, что готовы выделить нам на видео «Black Lodge» 400 000 баксов, и это будет наш «Jeremy».

Наш контракт с Elektra предоставлял нам творческий контроль; пришлось с ними согласиться. И мы сказали: нам нужно пару дней все обдумать. Мы с Чарли и Джонни встретились и решили согласиться с решением Elektra. И пусть даже мы считали это не совсем верным шагом, их механизм был идеально смазан и работал как хорошие швейцарские часы. Кто мы такие, чтобы идти наперекор успеху?

Мы дали им добро, и они нас убедили, что мы принимаем верное решение и Пеллингтон в деле. Был только один маленький нюанс. Марк был связан обязательствами с документальным фильмом и сразу приступить к работе с нами не мог. Мы спросили у лейбла, можно ли взять другого режиссера, но нам сказали, что им должен быть исключительно Пеллингтон. Он уже написал для клипа сценарий, который им понравился, и Марк был «лучшим».

И мы поехали в тур с White Zombie без нового клипа. Роб каждый вечер наблюдал за нами сбоку сцены и однажды спросил меня: «Почему “Room for One More” не ваш новый сингл? Это же охуительная песня». Я сказал ему, что тоже так считаю, но лейбл решил, что Марк Пеллингтон будет снимать клип на песню «Black Lodge», который, по мнению лейбла, был «более выгодным вариантом». Роб меня поддержал: «Звучит круто! Марк Пеллингтон – потрясающий чувак».

Несмотря на всю эпатажную музыку, клипы и фильмы, Роб – самый уравновешенный и приземленный парень. И умный коммерсант. Стоило задуматься, когда он спросил, почему синглом выбрали не «Room for One More», но мы не стали перечить лейблу. Несмотря на все безумие и дикость Роба Зомби во время шоу White Zombie, он был полной противоположностью парню, с которым его сравнивали, – Элу Йоргенсену из Ministry.

Я познакомился с Элом, когда Ministry гастролировали в поддержку альбома 1992 года «Psalm 69: The Way to Succeed and the Way to Suck Eggs», потому что их менеджером, как и нашим, был Джонни Зи. Я уже тогда был большим поклонником Ministry, поэтому знал множество их песен. Когда они выступали на фестивале Lollapalooza в Джонс Бич, Нью-Йорк, они пригласили меня выйти на сцену и сыграть с ними кавер на песню Black Sabbath «Supernaut». Потом, когда я был дома в Лос-Анджелесе, я вышел с ними на сцену, и Эл вручил мне свою гитару. Я сыграл «So What», «Thieves», «Supernaut» и еще парочку песен. Я нервничал, потому что его гитара, бесспорно, самая громкая на сцене, и если бы я слажал, все бы запорол. Но я справился, и он смог носиться по сцене как псих со своей огромной микрофонной стойкой, украшенной костями скота. Эта штука стояла на колесах, чтобы он мог гонять на ней как на скутере, врезаясь во все подряд.

Когда мы добрались до Чикаго в первой части тура «Sound of White Noise», теперь уже Эл вышел с нами на сцену в Aragon Ballroom, и мы исполнили «Thieves». После этого он прокатил меня на своем новом безумно быстром «Ниссане». Он сказал, это самая быстрая тачка, официально разрешенная на дорогах Америки, и было ощущение, что он не врет. Он ехал со скоростью 160 км в час из клуба в какой-то клуб, в который ехал наш автобус. Он был маньяком за рулем, и далеко не трезвым. Я вцепился в сиденье, будто меня бы это спасло, если бы мы врезались в кирпичную стену. Эл рассказал, как годом ранее в его машине обосрался Эдди Веддер (как и я), и он крутил ему «Speak English Or Die», альбом, по-видимому, вдохновивший Эла добавить трэшевых гитар в свою электронную музыку. Ближе к ночи Эл сказал: «Может быть, завтра увидимся, ребята. Может быть, приеду в Детройт».

Я сказал, что это было бы потрясающе, но решил: он ни за что не поедет на машине из Чикаго в Детройт на наш концерт. На следующий день мы зависали около клуба после отстройки звука, и ближе к вечеру подкатил на своем «Ниссане» Эл. Я сказал:

– Чувак, ты приехал в Детройт?!

– Ага. Давайте зависать, парни!

У нас была еще одна безумная ночка, и ближе к ночи Эл снова сказал, что увидит нас следующим вечером в Кливленде. Мы были весьма польщены и веселились, но даже идиоту было понятно: если Эл так и будет гонять свою скоростную ракету из города в город после долгих ночей попоек, он может плохо кончить.

– Чувак, почему бы тебе просто не поехать с нами на автобусе? – спросил я.

– Не-не-не. Мне в кайф на своей тачке гонять.

И он действительно приехал в Кливленд. Мы выступали на площадке под открытым воздухом Nautica Stage. У нас было два автобуса, один для группы, другой – для персонала. И все тусовки и пьянки проходили в автобусе персонала, благодаря чему в нашем автобусе было чисто. Той ночью Эл пытался устроить драку с Робом Зомби. Может быть, они обменялись парой ласковых, вспоминая то, что было за последние пару дней, и в Кливленде ситуация достигла своего апогея. Эл встречался с бас-гитаристкой White Zombie Шон Юсолт, а до этого она несколько лет встречалась с Робом. Ну да ладно. Эл стоял перед автобусом White Zombie и барабанил в дверь, называл Роба ссыклом и велел ему выходить из автобуса, провоцируя на драку. Роб даже не собирался выходить и поступил по-умному – просто проигнорировал Эла. Эл стучал в дверь минут десять, а потом сдался и поковылял в автобус наших техников.

Чуть позже я вернулся в автобус группы. Фоном работал телик, и я ел бутерброд с курицей, как вдруг передняя дверь с треском открылась, влетел Эл и пробежал по всему автобусу с бешеными глазами, жестикулируя и крича: «Ебаная сучка! Сраная шлюха! Пизда вонючая!»

«Чувак, чувак, – спросил я, – что такое? Остынь».

«Эта ебаная сучка! – повторил он. – Я ушел с этой ебучей свиньей в хвост автобуса техников. Она стала мне отсасывать, и не успел я глазом моргнуть, как она раздвинула ноги и села прямо мне на член!»

В этот момент лицо Эла побагровело от злости: «Я крикнул: “Черт возьми, ты сука долбаная!”, сбросил с себя и выбежал из автобуса, натягивая джинсы. Прибежал сюда. Кто знает, чем больна эта шлюха?»

«Чувак, да остынь ты, – сказал я, пытаясь успокоить его, пока он не начал швырять вещи в нашем автобусе, – не беспокойся. Уверен, все у тебя в порядке. Почему бы тебе не зайти в клуб? Может быть, найдешь там душ и ополоснешься».

Эл посмотрел на стол, где я сидел, и увидел пачку неоткрытых пицц Domino для группы и техников. Он подошел, открыл верхнюю коробку и зачерпнул рукой пиццу, сгребая сыр и обжигая пальцы острым соусом. Затем засунул руку в штаны и стал сильно натирать член с яйцами этим дымящимся сыром и соусом. Он вскрикнул и посмотрел на меня с отчаяньем и безумием.

– Чувак, ты какого хера творишь?! – спросил я. – У тебя приход, что ли?

Он посмотрел на меня и сказал: «Я где-то вычитал, что кислота в томатном соусе убивает любые ЗППП. Это ведь так, верно? Ты разве не слышал?»

Конечно, ничего подобного я не слышал, но решил подыграть: «Верно, Эл. Да, я думаю, ты прав».

Он тут же успокоился, сел, выпил, вышел из автобуса и побрел в ночи в поисках новой тусовки. Сыр из пиццы и соус так и стекали по штанам. После того концерта мы сказали Элу: если он хочет с нами остаться, он должен бросить тачку. Он мог оставить ее в Кливленде, а потом, может быть, прилететь туда и доехать обратно домой или мы могли бы придумать другой план, потому что ездить на такие длинные дистанции в таком состоянии, в котором он пребывал после концертов, было крайне небезопасно. Следом он хотел ехать в Нью-Йорк, а это долгая поездка. Мы убедили его поехать домой в Чикаго в выходной день и оплатили рейс в Нью-Йорк, чтобы он завис с нами. Насколько мне известно, той ночью он пошел спать в отель, а в штанах у него были сыр и соус, и одному богу известно, сколько у него там все это пролежало. Гигиеной он не отличался, поэтому сомневаюсь, что он принял душ в отеле, и уверен, так и поехал в Чикаго. Он, вероятно, решил, чем дольше он оставит сыр в штанах, тем больше шанс убить всю дрянь, которую Эл мог подхватить от той девчонки.

Через полтора дня он прибыл в Нью-Йорк. Мы остановились в Parker Meridien на 57-й улице. Внутри был баскетбольный корт. Некоторые из нас кидали в кольцо, и вошел Эл, в черных шортах, больших черных мотоциклетных ботинках, и стал носиться по площадке и играть с нами в баскетбол. Годами позже он рассказал мне, что неделя, которую он провел с нами, была, вероятно, самой здоровой в его жизни как музыканта, потому что никто в автобусе не дубасил кокс и не ширялся героином, поэтому догнаться ему было негде.

Тур с White Zombie и Quicksand прошел отлично. Zombie были на грани прорыва. Бивис и Баттхед крутили «Thunder Kiss’ 65», а эти два анимационных персонажа всегда сулили клипу успех. Очень странно, что мультяшное шоу, где два придурка-школьника фактически бездумно выставляли оценки клипам, называя их «крутыми» или «отстоем», возымело такой эффект на американскую общественность, но так и было. Type O Negative стали успешными благодаря Бивису и Баттхеду, а их откровенная хвала Данзига помогла музыканту достичь огромного успеха. White Zombie быстро стали круче нас, но время было идеальное, потому что на концерты ломились тоннами. Я вышел и несколько раз исполнил с Zombie «Thunder Kiss’65»; они ею закрывали свой сет. В качестве разогрева мы с Чарли выбрали Quicksand, потому что любили этих парней. Наша публика про них не слышала, и я не знаю, как Quicksand завоевали большую часть нашей публики. Но мы хотели потакать своим желаниям, поэтому взяли их в тур, и нам было плевать, что думают промоутеры.

Вернувшись домой, мы были заряжены, но настолько поглощены гастролями, что не следили за продажами. Посмотрев на цифры, мы поняли, что пока были в туре, наши позиции в хит-параде значительно упали. Ничего нового на радио не попало, и Марк Пеллингтон даже не думал приступать. Мы пришли в офис Elektra и спросили, в чем дело, и нам сказали, париться не стоит, потому что Пеллингтон уже снял клип на «Black Lodge», и он выстрелит, да еще как выстрелит.

«А можем ли мы между делом снять клип на “Room for One More”, – спросил я, – чтобы у нас хоть что-то было?»

Они не хотели на это идти, и через несколько недель все застопорилось, и мы заглохли. «Only» уже как три месяца вышел и полностью себя исчерпал. Нужно было что-то новое, а предложить было нечего. Пеллингтон в итоге снял клип на «Black Lodge». Вышел он осенью и не выстрелил. Нас в клипе даже не было, за исключением этих странных вспышек с нашими лицами. Мне клип нравится. Он концептуальный и артистичный. С визуальной точки зрения, я считаю, это наш лучший клип, но ничего общего с Anthrax он не имеет и никак не связан с миллионами тех, кто слушал Pearl Jam и полюбил клип «Jeremy». Не было такого, что они увидели наш клип и побежали покупать альбом «Sound of White Noise».

Мы зашли в тупик. Мы продали 600 000 копий и чувствовали, что Elektra начинают паниковать, потому что вложили в нас немало денег. Мы сохраняли миролюбивый настрой и считали, что по-прежнему можем заниматься своим делом и гастролировать, и все равно бы на нас приходила публика, а мы бы органично вернулись в прежнюю форму. Затем мы бы выпустили «Room for One More», и Elektra поняли бы, что им стоило нас послушать. Прежде чем убедить нас, что нужно выпускать «Black Lodge», они сказали, что с альбома можно выпустить пять синглов, и мы решили, что альбом «Sound of White Noise» по-прежнему может, как минимум, стать платиновым.

Глава 22

А мы думали, ты ласты склеил!

Какая-то странная хрень произошла во время цикла «Sound Of White Noise». Казалось, будто огромный моток веревки начал разматываться, и душевная грязь, которая с него падала, начинала негативно сказываться на моей жизни. В октябре 1993-го мы откатали прекрасный тур по Японии, и после последнего концерта нам пришлось лететь из Токио в Лос-Анджелес, а потом из Лос-Анджелеса в Даллас на рейс в Тампу, где мы наконец-то снимали клип на песню «Room for One More» с Джорджем Догерти.

Это ж охренеть сколько часов в самолете! Я не спал уже два часа в Японии, затем летел 22 часа из Токио в Тампу. Когда мы туда прилетели, я хотел лишь перехватить бутерброд с сыром и лечь спать. Затем я узнал, что несколько моих друзей прилетели из Хантингтон-Бич сняться в клипе и зависнуть на пару дней. Я встретил их в Тампе и сказал, что сжарился и хочу скорее рухнуть в кровать и заснуть.

По-видимому, это был не вариант. Cypress Hill и House of Pain играли прямо в конце улицы, и все собирались на их концерт. Я дружу со всеми ребятами, поэтому согласился пойти. Я планировал уйти оттуда к 11 часам вечера, чтобы немного поспать перед съемкой. Мои кореша Бобби, Билли и Рич пошли со мной на площадку, нашли гастрольный автобус House of Pain и постучали в дверь. Нас пустили внутрь, и мы несколько минут тусили.

И вдруг возник огромных размеров кальян, который можно представить в автобусе House of Pain. Все мои друзья курили из него, и ребята в группе тоже. Пахло хорошо, и я был на взводе, потому что единственное, благодаря чему меня не срубило весь прошедший день, – это чашка за чашкой кофе. Я думал, один затяг травки меня расслабит и оживит аппетит до того, как мы пойдем на ужин. И я смогу уснуть, не мучаясь от голода.

Я подобрался к кальяну, который пришлось держать в руках, как виолончель. Другой парень загрузил кальян снизу, пока я придерживал сверху. Я выдохнул, поднес трубку к верхней губе и вдохнул изо всех сил. Кальян с травкой поднялся примерно на семь с половиной сантиметров. Пришлось сделать еще один глубокий вдох, вдохнуть, а потом придержать рукой и попробовать еще раз. Дым продвинулся еще примерно на пять сантиметров. Все остальные за одну затяжку смогли продвинуть дым до самого верха. Старику Яну с аппаратом искусственного дыхания пришлось повторить эту процедуру пять раз, пока кальян наконец не добрался до моего рта. Я сделал небольшую затяжку, поскольку понимал, что имею дело с настоящей халковской травкой, а не какой-нибудь хренью в духе Брюса Баннера. Такую травку я еще никогда не курил. Это был первачок западного побережья – та же дурь, которую курили Снуп Догг, Доктор Дре и все крутые рэперы. И тут я понял свою ошибку.

Я сел на диванчик перед автобусом. Меня тут же прошиб холодный пот, стенки черепа снова начали сковывать мозг. Опять вернулась эта сраная Дианога. Я огляделся и сказал: «Меня щас вырубит. Может, даже будут конвульсии, как это уже было дважды».

Может быть, я и не гений, но просто прикинул что к чему и наконец понял, что последние два раза, возможно, дело было не в тухлой креветке или обезвоживании – меня вырубило, когда я курил травку. Может, дело было в самой травке? А тем временем в автобусе все были обдолбаны как черти. Рэпер Эверласт из House Of Pain посоветовал мне расслабиться и сказал, что со мной все будет в порядке.

Бетонная стена продолжала приближаться к моему лицу. «Меня сейчас вырубит! Кажется, у меня проблемы с травой. Такое чувство, что я сейчас потеряю сознание», – сказал я громче.

Эверласт дал бутылку воды и сказал, что это очень мощная трава и переживать не о чем. Просто посоветовал сесть и успокоиться.

Меня никто не слушал, а стенки мозга начали превращать его в кашу быстрее, чем раньше, возможно, потому, что травка была реально мощная. Я нашел своего друга Рика, который раньше выполнял в Anthrax роль охранника, и убедил его немедленно вызвать «скорую».

Когда он выбежал из автобуса, я представил, как взрывается мой мозг, а тело бьется в конвульсиях на грязном полу гастрольного автобуса House Of Pain. Я представлял, как два металхеда, похожие на Бивиса и Баттхеда, в будущем ведут такую беседу:

– Слушай, а че случилось со Скоттом Яном из Anthrax?

– А ты разве не слышал? – отвечает ему второй. – Он выкурил первачок с House Of Pain и склеил ласты в их автобусе.

Ага, именно это со мной и случилось. Вот дерьмо.

Последнее, что я помню, это как стою и разговариваю с Эверластом. Потом я очнулся на полу автобуса, мой друг Бобби склонился надо мной и давит мне на грудь. Я посмотрел на него.

– Э! Хули ты творишь?!

– Мы уж думали, ты ласты склеил! – выпалил он. – Мы думали, у тебя сердце остановилось.

Я поднялся и сел на диван, потирая ушибленные ребра.

Эверласт объяснил, что случилось: «Ты стоял, а потом вдруг начал тупо падать, и я подхватил тебя, пока ты не грохнулся на пол. Тебя начало трясти. У тебя были сильные конвульсии. Глаза закатились, и все такое».

После того как судороги продолжались тридцать секунд, меня положили на пол. Потом на диван. Потом снова на пол. Они были обдолбаны в говно и тупо не знали, что делать. Тогда Бобби решил послушать, дышу ли я, и поднес ухо к моему рту. Он решил, что я не дышу, поэтому начал со всей дури давить мне на грудь. И тут появился Рик с подмогой, и меня забрали на «скорой». Всем спасибо, спокойной ночи.

Мы поехали в сторону больницы. Уровень сахара в крови был чрезвычайно низким, и мне под язык дали какую-то трубку с гелем, и я подскочил, как морячок Попай после банки шпината. Я спросил врача: «Что это за хрень? Чувствую себя превосходно! Можете выписать мне рецепт? Я ее перед каждым концертом Anthrax буду принимать». Врач посмотрел на меня, как на последнего идиота, и ответил: «Это глюкоза. Ее можно купить в любой аптеке. Мы просто повышали уровень сахара у тебя в крови. Тот же эффект ты бы мог получить, если бы съел печенье Oreo». Меня поместили в отделение интенсивной терапии, и через пару часов меня осмотрел один из врачей. Померил температуру и давление. Казалось, все в норме. Я сказал, что много часов провел в самолете и не спал – ну, и травку покурил.

Он сказал, что я обезвожен и обессилен, поэтому у меня упало артериальное давление и я вырубился. Он посоветовал вернуться в отель, перекусить и лечь спать – так я и сделал. Утром стало лучше, и мы сняли клип на песню «Room For One More». Вернувшись в Лос-Анджелес, я сходил к своему доктору и рассказал об экспериментах с травкой и конвульсиях.

«Что-то здесь не так, – изрек он с проницательностью Шерлока Холмса. – Травка – лишь общий знаменатель в этом уравнении». На следующей неделе он взял кровь и провел ряд анализов. Меня даже обследовали на возможность эпилепсии. Приходилось сидеть в темной комнате, и на лицо падал лишь свет от стробоскопа. В течение примерно двадцати минут он наращивал темп, замедлялся и снова наращивал. Я спросил у доктора, могут ли они включить хотя бы Maiden, пока я сижу перед стробоскопом, чтобы у меня было ощущение, что я на концерте. Я удивлен, что моя страховая компания оплатила врачей, поскольку было очевидно, что дело явно не в эпилепсии – я десять лет играл в металлической группе и уже давно привык к свету стробоскопа на сцене.

Примерно четыре дня спустя врачи еще не озвучили результаты тестов, и я ужасно нервничал. Боялся, мне скажут, что у меня опухоль или эмболия. По крайней мере, они наверняка сказали бы, что вокруг мозга обвился какой-нибудь гигантский ленточный червь-травокур и как будто с цепи срывался каждый раз, когда его подвергали воздействию травки. Все это время я сидел на измене.

Наконец меня вызвал доктор. Я зашел к нему в офис, и тут он мне выдал: «Скотт, есть хорошая и плохая новости». Я подумал: «Твою мать, так всегда говорят перед тем, как сказать, что у тебя смертельная болезнь и тебе останется чуть больше года, так что есть некоторое время в запасе, которое желательно провести в кругу родных и близких».

«Хорошая новость – ты не умираешь. Мозг в порядке, кровь в порядке, и у тебя нет аллергии ни на что, кроме ТГК[69]».

Я спросил, почему меня никогда не вырубало, когда я подростком курил травку. Он ответил, что, вероятно, тогда я был менее аллергенен к ней, если аллергия вообще была, но с возрастом развилась очень сильная аллергия. Он рассказал, как некоторые всю жизнь едят креветок и устриц, а потом вдруг съедают лобстера и у них случается анафилактический шок. Он сказал, что у меня два выбора – либо я перестаю курить травку, либо могу делать это снова, рискуя тем, что все закончится конвульсиями, а возможно, и кровоизлиянием в мозг. В следующий раз к нам на вечеринку может заглянуть сама смерть. С травкой я решил завязать.

Но я не перестал жрать психоделические грибы. Однажды в Нью-Йорке я зависал с девушкой Джона Буша, ее сестрой и парочкой их друзей. Пройдясь по паре-тройке местных баров, мы вчетвером или впятером затусили у кого-то на хате в Вест Виллидж. Я планировал встретиться со своим другом Домиником, ди-джеем, который той ночью крутил в бруклинском клубе L’Amour старые металлические темы. Мы опрокинули еще пару стаканов, а потом кто-то достал пакет с грибочками. Я знал о грибах, но раньше никогда не употреблял. Мне было любопытно, потому что грибы растут в земле. Это не продукт человечества, поэтому что в них может быть плохого? Я спросил: «А какой от них приход? На что это похоже?»

Одна из девушек сказала: «Это весело. Такой расслабон. Поначалу может немного подташнивать. Может даже вырвать, но обычно это очень ненапряжная штука, все зависит от того, сколько сожрешь».

Я ответил: «А, да похуй», что на меня непохоже. Похуистом я никогда не был, но эти странного вида штуки меня заинтриговали. Я взял парочку и разжевал. По вкусу они напоминали горький металл, смешанный с сушеным дерьмом. «Неудивительно, что кто-то от них блюет», – подумал я. Остатки грибов я запил пивом. Прошло десять минут. Двадцать. Тридцать. Ничего. Я сожрал еще два небольших грибочка, и через 15 минут наркотик начал действовать. Я сидел, видя, как у остальных начался приход, и поначалу не врубался, что я и сам под кайфом, потому что я все еще мог мыслить логически и вел внутренний монолог.

А потом меня накрыло. Я начал получать ответы на все вопросы о Боге и вселенной, которые человечество когда-либо задавало. Как будто распахнулось окно и все стало таким очевидным. Меня накрыло всем этим дерьмом. Я сидел на стуле с широкой улыбкой, и меня складывало пополам от смеха. Я думал: «Чувак, нужно все это записать, чтобы потом не забыть. Я решу вселенские проблемы и стану героем!» Само собой, я был в говно и даже был не в состоянии ответить на такие простые вопросы как: «Где ты живешь?» или «Какой у тебя любимый цвет?», что уж говорить о том, чтобы записать ответы на проблемы всего мира. «Логическая» часть мозга продолжала доканывать меня, чтобы я встал и нашел бумагу и ручку, но я ржал как ненормальный, поэтому не мог поднять задницу со стула. В какой-то момент я побрел к пожарному выходу на втором этаже квартиры в Вест Виллидж, прямо напротив пиццерии «У Джона» на Бликер-стрит. Я сидел и угорал над прохожими. Потом меня осенило, что я не только знаю все на свете, но и летать умею.

Я орал прохожим, что собираюсь спикировать как Человек-Факел, подхватить их и прокатить на себе. Кто-то на вечеринке увидел, что я творю, и убедил другого чувака затащить меня внутрь, пока я не прыгнул. Ну и придурком же я был.

Вдруг я выпалил: «Бруклин! Клуб L’Amour! Надо увидеть Доминика. Ничего круче нет! Погодите, скоро мы туда доберемся!!!»

Разумеется, мой друг Доминик просто крутил в клубе пластинки, но я решил, что важнее этого и быть ничего не может. Каким-то образом мне удалось заказать лимузин. Понятия не имею, как. Раньше я никогда лимузин не вызывал, да и не было у меня номера компании, сдающей лимузины в аренду. Грибы могут не только убедить тебя, что ты умеешь летать, – очевидно, они могут помочь заказать лимузин.

Все остальные тоже были под кайфом, так что с радостью приняли это предложение. Мне казалось, что грибы – лучшая штука в мире, намного лучше травы. Машина приехала, мы сели вшестером – четыре девушки, еще один чувак и я. Как только водитель тронулся с места, я почувствовал себя героем фильма «Мафия», которого просят сесть в машину и «прокатиться». Все пошло совсем не так. Две девушки смотрели на меня и перешептывались между собой. Было темно – свет снаружи проникал в машину, а потом исчезал. У меня началась паранойя еще до того, как одна из девушек, сидевших напротив меня, кашлянула, а потом резко упала как подкошенная.

Я начал психовать и на всех орать: «Какого хера? Она мертва, мертва!»

Остальные попытались меня успокоить и убедить, что она просто уснула, потому что очень устала, да еще и обдолбалась.

«Нет, она мертва, вы ебаные маньяки! – орал я. – Вы ее убили, а теперь пытаетесь и меня убить!» Грибы явно подействовали, и все хорошее, что было в этом наркотике, превратилось в настоящий кошмар. Меня начало тошнить. Я не просто блеванул, я швырялся рвотой на всех, кто сидел напротив. Потом начал кричать, потому что по-прежнему был уверен, что стал жертвой какого-то зловещего заговора убийц. Перегородка между передним и задним сиденьями была очень высокой, поэтому водитель, скорее всего, и понятия не имел, что творится у него за спиной. Он просто продолжал вести автомобиль. «Может, он все-таки меня услышал», – подумал я. Я подумал, вдруг он с ними заодно. Мы уже приехали в Бруклин, а я все еще орал: «У нас мертвая девка в машине! Что мы будем делать с ее мертвым телом? Я из-за вас на нары не собираюсь, ублюдки!» Мне показалось, что мертвая девушка ожила, превратилась в зомби и пыталась утянуть меня за собой. Я попытался опустить окно, чтобы выпрыгнуть из машины, но меня затащили обратно.

Потом я вспомнил, что машину вызвал я, поэтому водителю придется мне повиноваться. Я по-прежнему был убежден, что моя жизнь под угрозой. Я был уверен, что девушка напротив меня – зомби. Но по крайней мере у меня был план, который позволил бы мне сбежать невредимым. Я попытался успокоить этих убийц, разговаривая с ними, как врач с душевнобольными.

– Ладно, хорошо, она не мертва, а вы не пытаетесь меня убить. Я все понял. Со мной все нормально. Но мне очень хреново. Думаю, у меня большие неприятности, поэтому пойду попрошу водителя высадить меня у больницы в Бруклине, потом он всех вас отвезет обратно в Манхэттен и высадит где скажете.

– Скотт, не нужно тебе в больницу, – сказала одна из девушек. – Это просто грибы. Ты перебрал. Расслабься и…

Нашли дурака: «Хорош заливать… Вы просто пытаетесь меня убить!»

Я опустил заслонку и крикнул водителю: «Отвезите меня в ближайшую больницу. Меня тошнит!»

Мы были в пяти минутах от больницы Проспект Парк, на часах – полвторого ночи. Водитель высадил меня и уехал. Наконец-то я был в безопасности! Но у меня по-прежнему был мощный приход, и, пройдя 300 метров, я уже не помнил, где нахожусь. Я нарезал круги вокруг парковки больницы, пока сотрудница персонала не увидела, что у меня закружилась голова и я блеванул на себя. Она решила, что я попал в аварию, и отвела в отделение интенсивной терапии. Помогла зарегистрироваться. Когда меня спросили, что меня беспокоит, мне захотелось заорать о мертвой девушке, которая превратилась в зомби, и мы все можем стать следующими, но я подавил это желание, потому что тоненький голос рассудка подсказал, что, возможно, все не так, как мне кажется.

«Меня тошнит. Меня вырвало», – сказал я женщине в регистратуре. Сегодня больницу Проспект Парк не узнать. Тогда там кричали сумасшедшие, плакали дети, многих привозили с ножевыми ранениями. Это было не лучшее место, чтобы ловить приход от грибочков. Я три часа провел на стуле, свернувшись калачиком. В это время я прозрел. Я сожрал ядовитые грибы и сдох в больнице, а теперь попал в ад. Меня окружали истекающие кровью пациенты, кашляющие престарелые дамы, у какого-то чувака случился припадок, и он упал на пол и бился в конвульсиях. В голове звучал зловещий смех. Я бы не удивился, если бы через стену прошел Пинхед из фильма «Восставший из ада», а его цепи с крюками на конце вылезли из потолка и вонзились в мое тело.

Меня тоже начало бессознательно трясти. Потом меня перестало крыть и вернулось сознание. Я понял, что нахожусь в больнице в отделении интенсивной терапии и что я живой. Я вспомнил, что принял грибочки и у меня случился очень плохой приход, но теперь меня отпустило. Было пять утра, я встал и уже начал продвигаться к выходу, как вдруг услышал свое имя. Я увидел доктора и сказал, что сожрал грибы. Он засмеялся, а потом быстро провел осмотр и сообщил, что со мной все в порядке. Он спросил, есть ли у меня медицинская страховка, и я ответил: «Конечно, есть. Вот карточка». Он сказал, что Синий Крест, скорее всего, не распространяется на экстренный случай при употреблении псилоцибина, поэтому мне поставили диагноз – пищевое отравление испорченными грибами. Спасибо, док!

Ранним бруклинским утром я вышел из больницы, и мне хотелось лишь перекусить и лечь спать. Я планировал поехать на Лонг-Айленд, потусить с отцом и посмотреть, как играет в футбол мой брат Шон (от второго брака отца). Должно быть, я был не совсем в здравом уме, потому что принял очередное «гениальное» решение. Я дошел до ближайшего таксофона, позвонил отцу, разбудил его и попросил меня забрать.

– Привет, пап…

– Ты чего так рано звонишь? – перебил он. – С тобой все в порядке? Все хорошо?

Я объяснил, что все в норме, но я стою возле больницы Проспект Парк и мне нужно, чтобы он забрал меня оттуда.

– Что ты делаешь в больнице? С тобой все нормально?

Я сказал, что сожрал грибочков и мне было очень хреново, а подробности сообщу при встрече. На несколько секунд в трубке повисла тишина. Потом он начал хохотать. «Тебе, блядь, сколько лет? – спросил он. – Думаешь, тебе по-прежнему восемнадцать?»

– Пап, мне тридцать три. Ты прекрасно это знаешь.

Мне стало стыдно. Он снова засмеялся, а потом сказал, что заберет меня. Спустя час он заехал за мной и привез к себе. Я переодел свои облеванные штаны, мы вместе перекусили и поехали на футбольный матч брата.

Получается, в свой единственный приход от грибов я дважды едва не убил себя – сначала на пожарном выходе, а потом, когда пытался выпрыгнуть из окна машины. Оказалось, что единственный, кто пытался меня угробить, – я сам. Я вспомнил об этом в здравом уме, и у меня по коже побежали мурашки, и я решил, что больше никогда не буду так сильно терять над собой контроль. Каким бы пьяным я ни был, я всегда мог управлять ситуацией. Когда я уже не мог себя контролировать, меня вырубало и я засыпал. С грибочками совсем иначе. Я исчез. Скотта больше не было, и теперь они правили бал. Это был последний раз, когда я пробовал грибы.

Глава 23

Последнее раскаяние

30 октября 1993 года Эл Йоргенсен написал мне, что приедет в город отыграть концерт всех звезд в Viper Room в Лос-Анджелесе на Хэллоуин и хочет пригласить меня. Группа называлась P, и в состав входили Эл, вокалист Butthole Suffers Гибби Хейнес, басист Red Hot Chili Peppers Фли и Джонни Депп. Я был дома в Хантингтон-Бич, поэтому мне было довольно легко приехать на концерт. Я пригласил Эверласта и своих друзей Бобби и Рича. Все мы встретились у клуба и протиснулись внутрь. В клубе яблоку негде было упасть. Нас прижало к бару, мы пошевелиться не могли. Мы решили дать группе пять минут и свалить оттуда, только если музыка и впрямь невероятная. P не выходили на сцену целую вечность, а мы там торчали уже целый час. Я заметил, в баре многие ведут себя крайне странно и явно под чем-то тяжелым. Вдруг рядом с нами в толпе начался движ. Мы даже в сторону отойти не могли. Могли только прислониться к барной стойке. Какой-то парень толкался и пробирался с гитарным футляром, пытаясь забраться на сцену. Окружавшие его орали, чтобы все разошлись и дали ему пройти. Воняло так, будто кто-то обосрался.

«В пизду, – сказал я. – Если группа не выйдет через пять минут, мы сваливаем. Плевать, увидим мы Эла или нет».

И как только мы собрались сваливать, зажегся свет и чувак, который насрал себе в штаны, вышел на сцену с гитарой. Свет был тусклым, но это явно был Джон Фрушанте, бывший гитарист Red Hot Chili Peppers. Ни для кого не секрет, что этот парень был заядлым торчком, поэтому понятно, почему от него несло, как от бомжа. Он подошел к микрофону с обдолбанным взглядом и улыбнулся публике беззубой ухмылкой. Потом Джон промямлил, что сыграет пару песен, но разобрать его речь было очень непросто. Пел он неразборчиво, а на гитаре играл так, словно сдирал болячки с кожи. Это было отвратительно. После второй песни он начал что-то говорить, потом повернулся и блеванул Гибби на ногу.

Мы терпели уже восемь минут сего действа, и все это напоминало замедленный видеоролик, где какой-то чувак вдруг ни с того ни с сего начинает гореть. Он сыграл еще одну песню, потом на сцену вышли P, и, к нашему сожалению, их выступление оказалось еще хуже, потому что теперь уже целая группа издавала со сцены бессвязный шум. Они сыграли несколько каверов, но даже они были настолько ужасны, что нельзя было разобрать ни одной песни. Практически единственное, что я помню с того концерта, это как Эл наступил на свой же шнур от гитары и вырубил себе электричество. Потом четыре минуты он пытался найти этот шнур. Я внимательно за ним следил, потому что эта задача потребовала от него физической подготовки. То, как он наклонялся и растягивал мышцы, пытаясь дотянуться до кабеля на полу, придерживая рукой гитару, противоречило всем законам гравитации. Песня закончилась, Эл нашел шнур и подключил гитару.

На весь зал раздался гитарный лязг. Гибби в это время что-то пел, затем повернулся к Элу и заорал на него: «Заткнись! Перестань шуметь!»

Это была катастрофа. Мы с друзьями переглянулись и показали друг другу жестами, что пора уходить. Мы вышли из клуба на угол бульвара Сансет.

«Почему бы нам не вернуться ко мне? – предложил Эверласт. – У меня есть бухло, можно шары покатать».

Я подумал, что идея хорошая. Не успели мы двинуться, как распахнулись двери служебного выхода, вышла парочка амбалов и положила какого-то чувака мордой в пол. Мы подумали, что кто-то нахуярился и его друзья решили оставить его здесь, чтобы он протрезвел. Потом до меня дошло, что из клуба больше не доносятся звуки и на улице стоит Фли и пялится на этого парня. Стали выходить и другие, в том числе и Джонни Депп. Спустя пять минут приехала «скорая», вышли врачи. Они трудились над этим парнем около пяти минут.

– Кто бы это ни был, он в плачевном состоянии, – сказал Эверласт. – Очевидно, он не дышит. Наверное, уже ласты склеил.

– Бля, все это набирает серьезные обороты, – ответил я. – Может, пойдем?

Не успели мы уйти, как ко мне подошла Кристина Эпплгейт. «Ривер умер», – выдавила она, захлебываясь от рыданий. Прошла секунда, прежде чем я догнал, о ком она говорит, потому что не видел Ривера Феникса в клубе и не был с ним знаком. Она снова сказала: «Ривер умер».

– Ривер? А, Ривер Феникс, – понял наконец я.

– Он мертв! Мертв! – рыдала она, а затем ушла.

Мы решили, что лучше нам убираться отсюда как можно скорее, пока не понаехали телевизионщики. Когда мы уходили, какие-то папарацци попросили нас с Эверластом сфоткаться. Тело Ривера лежало на обочине дороги прямо у нас за спиной. От папарацци всегда было невозможно скрыться, но случившееся нельзя было назвать прикольным мероприятием. Эверласт заорал на этого парня: «ХОЧЕШЬ СФОТКАТЬСЯ С НАМИ И ПОДРОСТКОМ, КОТОРЫЙ ЛЕЖИТ МЕРТВЫЙ НА УЛИЦЕ ПОЗАДИ НАС? ДА ТЫ БОЛЬНОЙ НЕВЕЖЕСТВЕННЫЙ УБЛЮДОК! ПРОЯВИ ХОТЬ КАПЛЮ УВАЖЕНИЯ, ДОЛБОЕБ!» Эверласт схватил парня и собирался забрать у него камеру и разбить ее, как вдруг между ними встал Рич, оттеснил Эверласта от парня и тем самым спас его от, вероятно, крупного судебного иска, а может даже, и тюряги. Эверласт поблагодарил Рича за вмешательство, и мы пошли к нему и включили ящик. Понятное дело, уже через пять минут CNN сообщили о смерти Феникса.

Каким бы сумасшедшим ни был мой маленький мир трэша, эта история была совершенно другая. Когда ты той ночью входил в комнату, ощущалась какая-то дурная аура. Гораздо безопаснее было оставаться в нашем защищенном уголке хаоса. Чего только не было в Anthrax, но передоза не было ни разу. Все-таки мы не REO Speedwagon. Но иногда какой-нибудь пиздец происходит, когда меньше всего этого ждешь.

Как-то вечером мы с Дебби пошли на концерт Danzig в Irvine Meadows и столкнулись с одним парнем, который начал поливать меня дерьмом: «А, мистер Anthrax. Кусок дерьма!»

Мне было насрать. Забавно, когда думают, что я выйду из себя, если мне скажут, что моя группа – дерьмо. Как будто их мнение настолько важно для меня, что я стану распускать руки. Идиоты. Поэтому я его проигнорил. Этот чувак весь вечер ходил за мной по пятам. Я пришел с Дебби и друзьями Билли и Бобби, которые хотели хорошо провести время и посмотреть концерт, а этот мудак стоял в трех метрах от нас и всячески пытался меня задеть. Еще до выхода Данзига на сцену мы спустились на лестничный пролет, чтобы пройти за кулисы, и снова появился этот тип. На этот раз он поднимался по лестнице: «Иди на хуй, мистер Anthrax! Ты – полное дерьмо!»

Я лишь рассмеялся. Потом на него заорала Дебби: «Почему бы тебе не закрыть ебальник?»

«Да пошла ты, сука! Почему бы тебе у меня не отсосать?»

Это стало последней каплей. Ладно я. Но доебывать мою семью или друзей? Хуй! Я мгновенно начал закипать.

Перед глазами появилась красная пелена от гнева, и я сделал несколько шагов в его сторону. Бобби применил двойной нельсон и оттащил меня к ступенькам. Я уже был внизу лестницы, а это хуйло – наверху. «Я убью тебя, урод!» – заорал я.

Все начали поворачиваться и пялиться на нас. Никто не знал этого идиота, зато все знали меня. Этот тип засмеялся надо мной и что-то крикнул в ответ. Билли стоял наверху лестницы и о чем-то с ним говорил. Мне было интересно, какого черта Билли толкует с этим уродом. Потом Билли пожал плечами, и тип начал спускаться по лестнице. Как только он спустился, Бобби отпустил меня. Чувак замахнулся на меня, но это был неуклюжий пьяный хук. Я три года брал уроки бокса и с легкостью ушел от этого удара, а потом со всей дури ебнул с правой прямой ему по башке. Он упал, как мешок с картошкой, и сразу вырубился. Мне сразу же стало не по себе. Как бы сильно я ни хотел отмутузить этого дебила, я чувствовал себя ужасно, оттого что вырубил этого пьяного идиота, а теперь сам чувствую себя идиотом. На шум сбежались друзья этого чувака, и я уже приготовился драться и с ними.

«Чувак, мы его весь вечер уговаривали заткнуться, – сказал один из них. – Сам виноват. Он этого заслуживал».

Они забрали своего друга и ушли. Меня трясло. Вне ринга я никогда так никого не бил.

Вскоре после того, как я отправил этого дебила в нокаут на концерте Данзига, я сделал Дебби предложение, что вызвало еще одну волну недоразумений. Само собой, дело не в Дебби, но иногда достаточно лишь крохотной трещины в фундаменте, чтобы стены начали осыпаться. Вспоминая об этом, я понимаю, что помолвка с Дебби была ошибкой, но все это было не связано с тем, что произошло с Anthrax потом. Elektra наконец-то выпустили клип на «Room For One More». На MTV выделили достаточно эфира, и мы решили, что с радио будет то же самое. Но Elektra решили не продвигать песню на радио, потому что, по их мнению, клипа было достаточно. Мы выпустили два сингла, а теперь радио на нас забило, потому что «Black Lodge» не выстрелил. Мы были в недоумении, потому что фэны, как мы и ожидали, были в восторге от «Room For One More».

Мы гастролировали до лета 1994-го. Группа Fight Роба Хэлфорда разогревала нас на последнем этапе тура. К тому моменту мы продали около 700 тысяч копий, и это, если не считать миньон «I’m The Man», была наша самая продаваемая пластинка. Но мы ощущали горькую радость, потому что пластинка должна была стать дважды платиновой и даже больше. Я убежден, причина в том, что мы поддались и позволили Elektra принять решение по поводу «Black Lodge». Продвигай мы сперва «Room For One More», я уверен, что «Sound Of White Noise» принес бы нам столько же, сколько группе Megadeth принес альбом «Countdown To Extinction». Если бы мы поступили по-своему, могли бы продать миллионы пластинок.

Определенно, это самая большая ошибка в бизнесе, которую мы допустили в истории группы, и она стоила нам успеха. Будь у меня возможность использовать «Тардис»[70], я бы все изменил. Это единственный эпизод, который я бы хотел изменить во всей своей музыкальной карьере.

10 июля 1994 года мы с Дебби поженились. За несколько дней до свадьбы некоторые мои друзья организовали для меня мальчишник в клубе жилого комплекса на шоссе Пасифик-кост. Там были стриптизерши, бухло… и Джин Симмонс. Твою мать, он приехал из Беверли-Хиллз в Хантингтон-Бич, чтобы попасть на мою сраную вечеринку. Он зашел, и у всех челюсть отвисла. Никто не мог поверить, что это действительно он. Поначалу все думали, что это кто-то выдает себя за Джина. Стриптизерши сразу потеряли ко мне всякий интерес, и через несколько секунд одна из девушек уже выполняла стойку на руках. Спиной она была к Джину, а ноги лежали у него на плечах. Джин подыграл, высунув знаменитый язык. В комнате моментально стало жарко.

Когда все закончилось, мы с Джином Симмонсом пошли в какую-то сраную кафешку на главной улице в Хантингтон-Бич чего-нибудь перекусить. «Ты пришел на мой мальчишник?» – выпалил я.

Своим легкоузнаваемым голосом Джин ответил: «Ты пригласил, я пришел».

Я спросил Джина, не хочет ли он пойти ко мне домой и немного потусить, но он отказался: «Нет, спасибо за приглашение, но я уже собираюсь домой».

И мы с моим лучшим другом Энди Бьюкененом, который на тот момент жил у меня в Лос-Анджелесе, и Гаем Озири, владельцем лейбла Мадонны, а сейчас и ее менеджером, перешли шоссе Пасифик-кост взять немного бухла в магазинчике, пока тот не закрылся. Джин пошел вместе с нами взять воды в дорогу. Мы зашли в магазин, в котором я был тысячу раз, потому что он находится прямо по соседству. Я пошел в дальний отдел, где продавалось пиво, и услышал громкие голоса. Я вернулся и увидел, как Гай спорит с семнадцатилетним подростком, сыном владельца. Они орали друг на друга, и я спросил: «Какого хрена происходит?»

Оказалось, что владельцы магазина – палестинцы, а подросток не сдержался, увидев на Гае браслет «Звезда Давида».

– Ты носишь еврейскую звезду! – заорал он. – Для моего народа это то же самое, что свастика для твоего.

– Что за херню ты несешь? – спросил Гай.

– Вы – ебаные евреи! – прорычал подросток.

Гай – израильтянин и негативно относится к проявлению антисемитизма. Он, в отличие от меня, убежденный еврей. Я был пьяный и в хорошем настроении, поэтому сказал: «Да ладно вам, парни! Здесь сам Джин Симмонс!»

Джин посмотрел на происходящее, выронил бутылку воды, попрощался и вышел из магазина, исчезнув в тумане на шоссе Пасифик-кост, как настоящий демон. Его это дерьмо не интересовало.

Я пытался всех успокоить: «Эй, ты ведь меня знаешь. Я сюда постоянно прихожу. Я еврей. Я тебя когда-нибудь пытался убить?»

– И ты иди на хуй! – рявкнул подросток. И тут мое настроение резко поменялось. Я наклонился через прилавок, схватил этого чувака и стал тянуть к себе. «Ты, шпана сраная! Какие у тебя проблемы, уебок? – заорал я. – Я прихожу и трачу деньги в твоем ебаном магазине. И мои друзья тоже. Какого хуя ты творишь?»

– Пошел ты! Я тебя убью, ублюдок! – закричал подросток.

Отец с дядей начали визжать, защищая подростка. Дядя двинулся было в нашу сторону, и Энди схватил этого мужика – на вид ему было лет пятьдесят – и, взяв за шею, прижал к холодильнику с пивом, начиная душить. Я отпустил подростка, полагая, что это поможет разрядить обстановку и мы все пойдем домой. Хер там! Он полез под прилавок и достал пушку. Трясущимися руками он направил ее на меня и Гая: «Пошли на хуй! Пошли на хуй! Я вас убью, ублюдки! Клянусь, я убью вас, ебаные евреи!»

Я был в говно и ни хрена не соображал. Мы были без оружия, так что подросток повел себя как настоящий трус, и я разозлился еще больше.

– Решил направить оружие, ебаное ссыкло! Без оружия ни хуя не можешь? Ну, давай, урод! Ты крупнее меня. Я лишь мелкий ебучий еврей! Давай, урод, решим все здесь и сейчас! Я же тебя убью!

А потом Энди отвесил ему пощечину.

– Пошли вы! Пошли вы на хуй! Я убью вас! Всех вас порешу!

К счастью, в этот момент мы услышали сирены. Кто-то из покупателей вызвал копов. «Давай убираться отсюда на хрен», – сказал Гай.

Мы развернулись и побежали со всех ног ко мне домой. Когда входная дверь захлопнулась, на нас нашел припадок смеха. Отчасти из-за нелепости того, через что нам пришлось пройти, но также и потому, что нам удалось выжить.

Гай сказал Энди: «Чувак, ты идиот! Ты какого хрена творил? Чувак навел на тебя пушку, а ты его по щеке ударил?»

«Я – шотландец, – только и сказал Энди, да ему больше и не надо было ничего говорить. Сумасшедшие шотландцы, черт бы их побрал. А потом он добавил: – Мне очень повезло, что мне башку на хуй не снесли!»

После того случая в магазине свадьба прошла очень скучно. Она уже не была большим еврейским фиаско, как моя первая свадьба. На этот раз все было предельно нерелигиозно. Свадьба больше напоминала огромную вечеринку с кучей друзей. Мы проводили ее в отеле «Хилтон» в Хантингтон-Бич. Дебби взяла на себя большую часть подготовки, но, в принципе, особо готовить было и нечего. За пару недель до свадьбы я пригласил Дебби и ее маму в отель «Хилтон» на переговоры с фирмой – организатором свадебных банкетов. Пока мы были там, происходила знаменитая полицейская погоня за О. Джеймсом Симпсоном. Мы смотрели, как он ведет белоснежный «Форд Бронко» по шоссе в окружении моря полицейских машин. Он боролся за свою жизнь. Мне бы тоже следовало этим заняться. Через две недели мы поженились.

Глава 24

Растоптанный

Мы с Дебби решили отметить свадьбу, проведя медовый месяц на Бали. Благодаря этой поездке мы смогли вдоволь отдохнуть, вдобавок там было немало живописных и вдохновляющих мест. Когда медовый месяц подошел к концу, мне не терпелось вернуться в Лос-Анджелес, чтобы приступить к сочинению песен для нового альбома «Stomp 442». Первое время моя жизнь была идеальна, как в личном, так и в профессиональном плане. Но потом все скатилось в говно.

Для лейбла мы были огромным разочарованием. Они бы ни за что на свете не признали свою вину за дерьмовое продвижение «Sound Of White Noise». И вот уже второй раз за карьеру мы стали алчными и послушались плохого совета. После этого зареклись, что подобное не повторится. Мы были решительно настроены впредь никому не позволять принимать за нас решения, и как бы там ни было, с тех самых пор мы поступаем именно так.

Мы искали, на кого показать пальцем, обвинив в том, что не помог нам подняться еще выше. Собственно, это одна из причин, по которой мы уволили Джонни Зи. Мы были злы на него за то, что он пошел на поводу у Elektra. Мы считали, он должен был знать, что они потеряют в нас веру, и вовремя взять бразды правления в свои руки, пока все совсем не развалилось. Но сегодня я понимаю, что Джонни не мог знать, что случится. Мы все были в равной степени ответственны. Но так обычно с менеджерами и происходит. Чаще всего их увольняют по ошибке. В спорте то же самое. Если команда показывает плохие результаты, менеджер или главный тренер – первые кандидаты на увольнение.

Дело в том, что Джонни остыл к Anthrax. Мы проделали долгий путь, и он сыграл важную роль в нашем развитии, но Джонни заработал свои деньги и изменился. Бывало, он звонил по пятьдесят раз на дню с новыми идеями. Может быть, сорок девять из них были глупыми, но одна была хорошей, и мы ее развивали. Это мне в Джонни нравилось. В нем всегда был азарт, но в какой-то момент Джонни погас. Он заработал кучу бабла за свою работу с Metallica. Потом они бросили его и перешли к Q Prime, а Джонни подал в суд и выиграл. Он вернул себе комиссионные выплаты за первые четыре пластинки Metallica. Он уже получал огромные чеки за авторские права, и к моменту выхода «Черного альбома» ему уже не нужно было так усердно работать на должности менеджера группы.

Мы наняли Стива Барнетта и Стюарта Янга, который в свое время был менеджером AC/DC, и начали сочинять песни, надеясь, что следующий альбом наверстает упущенное на «Sound Of White Noise». Казалось, все было нормально. Мы по-прежнему находились под крылом Elektra и были решительно настроены дать им то, от чего они не смогут отказаться, и вообще, встать самим у руля и принимать верные маркетинговые решения.

Мы с Джоном по-прежнему кутили каждую ночь и частенько приезжали в студию позже, чем обычно. Поэтому остальные участники решили, что нам нужно перебазироваться в Уайт-Плейнс, штат Нью-Йорк, местечко, расположенное всего в трех километрах от студии Anthrax в Йонкерсе. Так как в Уайт-Плейнс заняться было нечем, они решили, что мы будем вести себя скромно и станем более ответственно относиться к работе. Мы уступили, поскольку понимали, что виноваты в своих опозданиях и приходили с бодуна во время записи «Sound Of White Noise». Мы неохотно согласились пожить в этой дерьмово обставленной квартире. Она напоминала отель в аэропорту с небольшой стойкой регистрации, диваном и теликом. Тоска и скука смертная. В такой обстановке просто невозможно творить. Но у нас была арендованная тачка, чтобы ездить в студию, поэтому через пару дней мы с Джоном стали проезжать по 65 километров до города и ночами тусить в Сохо[71]. Мы ездили в такие модные заведения, как Spy или Wax, куда невозможно попасть без знакомств. Мы зависали, нажирались до безумия, а потом в 4:30 или 5 утра ехали обратно в Уайт-Плейнс.

У Джона была кликуха «Фантом», потому что он нажирался до такой степени, что потом просто испарялся. Никто не знал, куда он девался. Когда он жил в городе, ему каким-то чудом удавалось найти дорогу до квартиры, добраться до постели или отрубиться на диване или прямо на полу. Он никогда не говорил, что уходит. Сейчас он здесь, а через секунду его и след простыл. Но я не мог позволить ему в одиночку возвращаться в Уайт-Плейнс. Мы должны были уезжать вместе. Ума не приложу, как меня ни разу не остановили полицейские, и я ни разу не съезжал с эстакады на арендованной тачке, а ведь я минимум раз десять ездил пьяным в говно, и никому не посоветую. Так легко можно стать трупом. Но мне почему-то всегда везло.

Однажды единственное, что спасло меня от гибели, была метель. Джон снова исчез, как фантом. Его нигде не было. Наконец я вывалился на улицу и увидел, как он спит на еще теплом капоте чьей-то припаркованной тачки. Я запихнул его в нашу машину, и он тут же отрубился. Снег был такой сильный, что мне едва было видно проезжую часть. У меня практически двоилось в глазах от выпитого пива. К счастью, шторм был такой сильный, что ехать быстрее 16 километров в час было просто невозможно. Той ночью мне потребовалась уйма времени, чтобы вернуться в Уайт-Плейнс, но будь погода лучше, а дороги чище, я бы наверняка разбился. На следующий день мы пили кофе, и я сказал Джону: «Мы переезжаем в город, иначе либо угодим в тюрягу, либо убьемся». Перспектива загреметь в тюрьму пугала нас гораздо больше смерти.

Мы сказали остальным участникам группы, что уезжаем из Уайт-Плейнс и перебираемся в город. Они ответили: все нормально, пока мы можем держать себя в руках. И мы держали. Вовремя стали приезжать на репетиции и всегда продуктивно работали. Но возвращение обратно в город означало, что мы можем тусить по вечерам. Кроме того, это могло сплотить нас как группу. Но как раз в тот момент, когда я хотел сделать Anthrax более сплоченной единицей, Дэнни Спитц стал еще большим фантомом, чем Джон.

Все то время, что мы сочиняли и репетировали материал альбома «Stomp 442», Дэнни почти не появлялся в студии. Он заглядывал максимум раз в две недели и уезжал в тот же день. Обычно он брал кассету с восьмиканального магнитофона, на который мы записывали демки, а спустя две недели возвращался с готовыми соло-партиями. При прослушивании того, что он записал, возникало чувство, что ему было плевать на то, что мы делаем. Его соло были практически не связаны с тем, что мы играли.

Возможно, нам стоило это предвидеть. Некоторые соло на «Sound Of White Noise» были идеями с мелодиями, которые придумал Чарли, а потом показал Дэнни. Думаю, в какой-то момент гастролей в поддержку «Sound Of White Noise» Дэнни просто отошел в сторону – может быть, потому, что рядом не было его приятеля Джоуи, с которым всегда можно было потусить. Как бы то ни было, мы написали весь материал без участия Дэнни, а потом решили выгнать его из группы. Он не понимал, что мы делаем, не знал наших песен, и, казалось, ему все было до лампочки. Он будто всем своим видом показывал, что ему противно с нами находиться.

Мы прекрасно понимали, что без проблем сможем продолжать без Спитца. Мы с Чарли начали придумывать идеи для соло, а Даймбэг Даррэлл уже сказал, что хочет сыграть на нашей пластинке. Кроме того, у нас был Пол Крук, который много лет работал техником Дэнни. Он знал все партии Дэнни и при этом сам по себе был охренительным гитаристом. Но мы продолжали тянуть резину, потому что никто не хотел обрадовать Дэнни новостью об увольнении. Было довольно непросто уволить Джоуи. А Дэнни был с нами практически с самого основания группы.

Мы приехали в Филадельфию, чтобы начать запись с Butcher Brothers, позвонили Спитцу и сказали: «Не приезжай в Филли, мы приняли решение уволить тебя».

Казалось, он знал, что его увольнение не за горами, но потом подал на нас в суд с требованием вернуть энные суммы денег, хотя прекрасно знал, что у нас их нет. Ты требуешь миллионы и надеешься что-то получить. Он проиграл абсолютно все суды.

Он даже пытался подать иск на авторские права, и это было просто смешно. Он утверждал, что написал все песни на альбоме «Stomp 442». Его адвокат выслал нам список названий песен, половина из которых песнями не назовешь. Одной из них была «A Splendid Time Is Guaranteed For All», строчка из песни Битлз «Being For The Benefit Of Mr. Kite». Чарли написал это на демках, которые мы записали для всех участников группы. Дэнни был убежден, что это песня с альбома.

Дело о нарушении авторских прав было направлено в федеральный суд, но оно было настолько убогим, что судья отклонил иск и отчитал адвоката Дэнни: «Если вы еще раз положите мне на стол подобное заявление, я буду вынужден лишить вас адвокатской практики». Однако это фиаско обошлось нам в 80 000 баксов, потраченных на юридическую помощь. Нам бы следовало вычесть эти издержки из зарплаты Дэнни, когда он вернулся в Anthrax в 2005-м, потому что пришлось платить из своих же карманов. С Джона мы не взяли ни копейки, потому что в Armored Saint он провел практически столько же времени, сколько Дэнни в Anthrax.

Когда я вспоминаю об этом сегодня, до меня доходит, что у Дэнни были жена и дети, и они были важнее группы. Мы откатали восемнадцать месяцев, а потом вернулись домой и сразу же приступили к записи «Stomp 442». Он не хотел работать над новым альбомом. Вероятно, он хотел быть дома с семьей и проводить время с детьми. Я не могу его винить за это, особенно сейчас, когда у меня есть сын. Но он должен был попытаться согласовать с нами свой рабочий график, чтобы проводить больше времени дома. Однако он даже не пытался. Дэнни обошелся нам в восемьдесят штук баксов.

Пока мы работали над «Stomp 442», Time Warner навели порядок у себя в офисе. Боб Краснов, Стив и все, кто был с нами в одной команде, были смыты гигантским корпоративным цунами. Президентом компании Elektra стала Сильвия Роун. До этого она была генеральным директором и президентом East/West Records и сделала себе имя на том, что открыла миру ряд исполнителей в стиле рэп и R&B. Тогда мы за это не переживали. Конечно, мы были подавлены оттого, что те, с кем мы работали, ушли, но наш контракт по-прежнему был в силе, и мы подумали, что найдем с новыми сотрудниками общий язык. Мы ничего не знали о Сильвии Роун, кроме того, что она работала с Pantera, вокруг которых началась большая шумиха. «Vulgar Display Of Power» стал прорывом, и они были близки к тому, чтобы стать очень популярной группой. Кроме того, Сильвия успела поработать с AC/DC, поэтому мы подумали, что мы тоже в шоколаде. А потом мы услышали от своего нового менеджера Стива Барнетта: «Вам остается только надеяться, что она хоть что-то знает о металле, но я знаю ее по работе с AC/DC. Это полный пиздец».

Стив договорился с Сильвией о встрече, чтобы обсудить наши планы на будущее. Он зашел к ней в офис. Наш контракт лежал у нее на столе, и как только он сел, она выдала: «Во-первых, я бы никогда не подписала контракт с этой группой. Никогда бы не заключила эту сделку».

– Хорошее начало, Сильвия, – ответил Стив. – Привет, как дела? Что ты имеешь в виду?

– Я бы никогда в жизни не заключила сделку с этой группой, – повторила она. – Ее бы просто не было в моем списке. Что происходит? Какие планы?

– Вы должны выплатить группе аванс в 1,6 миллиона на запись пластинки, – напомнил он.

– Я прекрасно знаю, сколько они получат!

Стив рассказал, что мы находимся в Филадельфии, работаем с Butcher Brothers и ожидаем от лейбла полного взаимопонимания. В нашем контракте было много деталей по части выделения долларов и бюджета на запись клипов. Это было жесткое соглашение и лучший контракт для металлической группы, о котором мы слышали, – 10 миллионов баксов за три альбома. Разумеется, все считали, что эта сумма лежала у нас в карманах, но это было далеко от истины. Деньги пошли на запись видео, маркетинг и раскрутку, не говоря уже о четырехмиллионном авансе на запись «Sound Of White Noise».

Отношения с Сильвией начались плохо, а стали еще хуже. Мы записали «Stomp 442». Даймбэг Даррэлл сыграл соло на «Riding Shotgun» и «King Size», и, на наш взгляд, это было отличной наживкой для покупателя. Пластинка начиналась со шквальных ударов и не сбавляла темп. Это был не трэш, но в этой музыке были энергия и гнев. «Random Acts Of Senseless Violence» рвала в клочья. Эта песня была своего рода уголовным делом против всех, кто брал в руки оружие, чтобы совершить преступление. «Fueled» – отличный трек для радиоэфира, а весь его дух подытоживается припевом: «Что меня не убивает – делает сильнее».

Клип снял Маркос Сиега, и мы думали, что все работает на нас… пока не вышла пластинка. Мы поняли, что Elektra в нас не поверили, и мы попытались сделать все, чтобы изменить их мнение. Я напомнил, что наш последний альбом был продан тиражом в семьсот тысяч копий, а Pantera выпустили первоклассную пластинку. «Смотрите, – говорил я, – если 15 % нашей аудитории пойдет и купит эту пластинку, мы только в первую неделю продадим сто тысяч копий. Вам нужно сделать минимум раскрутки, чтобы подростки узнали о новой пластинке Anthrax “Stomp 442” и тут же ее купили!»

Elektra не сделали ни хрена. Они сделали то, что обязаны сделать по контракту, но использовали все средства в своем распоряжении, чтобы найти любые лазейки в контракте. Они словно хотели, чтобы мы облажались, и пытались подорвать нам репутацию. В какой-то степени мы это предвидели и написали несколько песен вроде той же «Riding Shotgun», текст которой выражает наше разочарование этой компанией: «Два шага вперед, сто шагов назад». Elektra и копейки не потратили на радио и вообще никак не раскручивали альбом. Они будто использовали стиратель памяти из фильма «Люди в черном», чтобы все забыли, что мы вообще когда-то были группой. От стотысячных продаж в первую неделю в 1993-м мы скатились до того, что двумя годами позже едва могли продать двадцать пять за первую неделю. Казалось, это было просто невозможно и не укладывалось в голове.

Трудно было поверить, что фэны «Sound Of White Noise» слушают Soundgarden, Alice In Chains и Nirvana и больше об Anthrax и знать не хотят. Металл стал менее популярен, но не умер. Pantera продавали кучи пластинок, у Metallica были «Load» и «Reload», и оба неплохо продавались. Elektra просто накосячили. Жестко накосячили.

Хуже того, нашим поклонникам, казалось, тоже было на нас плевать. Мы выступали в клубах втрое меньше тех, что были в 1993-м и 1994-м, да и те были полупустыми. Полная деморализация. Казалось, после того возросшего уровня успеха, что мы приобрели за все эти годы, мы вот-вот раскроим себе лицо топором. Стив Барнетт прилетел на шоу в одном клубе под названием Trees, в Дип-Эллум, рядом с Далласом. В зале было шестьсот человек. Он нас живьем раньше не видел и после концерта сказал: «Парни, вы охуительны. Мы перевернем этот корабль. Это большой корабль, но вы заслуживаете того, чтобы плыть в другом направлении».

Он согласился, что это безумие, что мы не продаем пластинки и что Elektra нас наебывают, как только могут. Можно сказать, они практически закрыли дело Anthrax и сожгли его. Из группы, чьи пластинки становились золотыми с 1987 года, мы докатились до группы, кое-как продававшей сто тысяч пластинок на крупном лейбле. Нам пришел конец. Всем было похуй. А потом Стив, тот самый мистер «Мы перевернем этот корабль» Барнетт, получил предложение от Sony стать главой международного отдела. Короче, и он свалил с корабля. Так что больше нас никто не поддерживал. Никто не хотел бронировать для нас концерты и продвигать. Билетов мы не продавали. Гастроли в поддержку «Stomp 442» обернулись потерей денег. Мир полностью изменился, и по сей день у меня нет ответа, куда подевались шестьсот тысяч человек.

К концу 1995-го – началу 1996-го моя личная жизнь стала зеркальным отражением моей карьеры. На мне ежемесячно висели огромные суммы, выплачивать которые я больше не мог. Я начал паниковать, поскольку видел, что поток моих доходов начал истощаться, и я не знал, что делать. Все начало принимать масштабы катастрофы, как и мой брак. Я был ошарашен. Никогда не считал себя богатым. Но много лет подряд у меня действительно водились бабки. А потом, когда их не стало, все стало катиться в тартарары. Большую часть времени я проводил в Нью-Йорке, потому что там я работал с группой. Одному богу известно, чем занималась Дебби в нашем доме на Хантингтон-Бич.

Мы практически прекратили общение. Когда я был в Калифорнии, мы жили вместе, но не были партнерами. Мы спали в одной постели, но секса не было. Я по-прежнему считал ее другом, и мои чувства к ней не прошли. Мне хотелось, чтобы у нас были отношения. Просто я не знал, как все восстановить. Я пытался оставаться романтиком и постоянно натыкался на стену с ее стороны. Я пытался заигрывать, а она лишь отвечала: «Не-не-не, я не в настроении». То же самое у меня было с Мардж, и я не мог этого принять, потому что очень не хотел, чтобы и второй брак дал трещину. Разум кричал мне: «О боже! Ты разведешься во второй раз. Ты лох! Брак – явно не для тебя».

Я пытался. С 1994-го и до 1997-го, пока мы были женаты, я ни разу не изменял Дебби. Я по-прежнему тусил, просто больше ни с кем не спал. Я уже проебал один брак из-за своих измен и не собирался наступать на те же грабли. Я любил Дебби и хотел ей это доказать. Но к концу 1995-го – началу 1996-го, когда «Stomp» склеил ласты, мой брак тоже был на последнем издыхании.

Я смотрел на свои ежемесячные затраты в размере восьми тысяч баксов. Пластинка уже провалилась, и я подумал: «Г-м… у меня есть деньги в банке, но надолго их не хватит».

В начале 1996-го мы все находились в состоянии беспокойства и тревоги, поскольку не знали, куда катится наша карьера. Вне зависимости от решения Elektra они должны были выделить нам 1,6 миллиона баксов на третий альбом, и неважно, хотели они его выпускать или нет, поэтому мы знали, что деньги будут. Часть из них нужно было потратить на запись новой пластинки, но должны были остаться кое-какие деньги, чтобы обеспечить доход, и это приносило хоть какое-то облегчение.

Тем не менее это была бесплодная победа, потому что моя личная жизнь была жалкой, а жизнь в группе такой же дерьмовой. Я жалел себя и презирал. Я всегда буду видеть свет в конце тоннеля. Несмотря на кое-какие агрессивные тексты, я далеко не пессимист. Стакан для меня всегда наполовину полон, даже в 1996-м, когда эта линия на стакане была почти незаметной. В какой-то момент у меня отобрали членскую карточку American Express, зарегистрированную на группу, потому что я пользовался ею в личных целях. Я не воровал; наоборот, я хотел отдать все до копейки. Мне просто не хотелось залезать в долги на своих кредитках. Поэтому я пользовался AmEx, прекрасно понимая, что наш коммерческий директор в конце месяца получит счет, увидит оплату ресторана, которая явно не имеет ничего общего с затратами группы, и скажет: «Ты нам должен, придется выписать чек».

Каждый месяц я спрашивал: «Разве нам не поступит никаких денег на нужды группы?» И он отвечал: «Не поступит». И мне приходилось выписывать чек. Потом проходил следующий месяц, и снова на карточке появлялась парочка ужинов. В конце концов мне позвонил Чарли.

– Это самый тяжелый звонок, который мне приходилось делать, – сказал он.

– Ты о чем?

– Тебе нужно перестать пользоваться AmEx. Мы ее блокируем, потому что ты ею злоупотребляешь, и это влетает нам в копеечку. Мы за это ответственности не несем. Твои затраты не имеют к группе никакого отношения.

Мне было очень неловко. «Чувак, прости, – стал я оправдываться. – Я начал терять контроль, потому что у меня появились эти затраты, а я не знаю, что будет в следующем месяце».

«Понимаю, – ответил он, – но дальше так продолжаться не может. Мы блокируем твою карту, и тебе придется оплатить все свои долги, когда поступят деньги».

С меня взыскали все, что я задолжал, и на этом вопрос был решен, но мне еще никогда не было так стыдно. Я чувствовал себя одним из политиков, которых ловят на том, что они используют деньги на предвыборную кампанию для своих нужд. Спасибо, хоть от должности не отстранили.

Глава 25

Братишка Дайм

1996 год выдался на редкость паршивым. Elektra не интересовала наша очередная пластинка, и они заплатили кучу денег, лишь бы поскорее от нас избавиться. Они даже разрешили оставить у себя мастер-ленты «Sound Of White Noise» и «Stomp 442», что лишний раз доказывает, насколько они верили в нашу музыку. К тому моменту у группы накопилось немало долгов и неоплаченных счетов, поэтому львиная доля поступивших денег ушла на выплаты, а остальное мы разделили между собой. Ну, хоть что-то. Однако Elektra больше нами не интересовались, и от этого было больно. Теперь мы были вынуждены заключать новый контракт. Нашими новыми менеджерами стали Уолтер О’Брайен и Энди Гулд. Эти парни работали с Pantera и White Zombie, двумя популярнейшими металлическими группами того времени. Заполучить их было непросто, и мы чуть было уже не отчаялись. На встрече с Уолтером в Нью-Йорке я сказал ему: «Я здесь, чтобы попросить тебя стать нашим менеджером. Ты должен был им быть последние десять лет».

«Ух ты, я весьма польщен, – ответил он, – но не знаю, что и сказать. Только если ради вас, ребята, но, честно говоря, я сейчас ужасно занят Pantera. Они – тот еще геморрой, и мне бы совсем не хотелось, чтобы вы как-то от этого страдали».

Я умирал изнутри. Я считал Уолтера нашей последней надеждой. Все на нас забили. Наши коммерческие директора, лучшие в этом бизнесе, просто не могли найти никого, кто бы захотел с нами сотрудничать. Никто не хотел приходить к нам на встречу, а наш адвокат пытался найти для нас контракт на запись. Такое чувство, что мы были настолько заразными, что к нам опасно было притрагиваться – как реальная сибирская язва.

Первый вопрос, который задавал руководитель каждого лейбла: «Чего добился ваш последний альбом?» И когда мы отвечали, что он был продан тиражом в сто тысяч экземпляров, они тут же теряли к нам всякий интерес. Их совсем не интересовало, чего достигла пластинка, вышедшая перед «Stomp 442». Нас оценивали только по последнему альбому. Мы были в полной заднице. После ланча с Уолтером я почувствовал себя опустошенным. У нас не было ни лейбла, ни менеджера. Возможно, группе тоже оставалось недолго. На следующий день позвонил Уолтер.

«Знаешь, весь прошлый вечер думал о том, что ты сказал, – начал он. – С хуя ли мне не быть менеджером Anthrax? Для меня это огромная честь. Можете на 100 процентов на меня рассчитывать».

Я ощутил восторг. Я словно дрейфовал в открытом море, и тут из тумана появился чувак на лодке и бросил мне спасательный круг. Я был убежден, что Уолтер поможет спасти группу. С браком все было иначе. Я снова начал проводить в Нью-Йорке много времени, потому что стоило мне приехать домой, мы с Дебби тут же срались или тупо пытались хоть как-то сосуществовать под одной крышей. В конце концов она переехала к кому-то из своих приятелей, потому что, по ее словам, ей «требовалось личное пространство». Это был ужас, и, положа руку на сердце, меня раздражала одна только мысль о том, что снова придется разводиться, но я понимал, что дальше так продолжаться не может. Я ее обеспечивал, но она, казалось, не испытывала ко мне ни капли уважения. В Нью-Йорке я останавливался на реп-точке, за аренду которой платила группа, или у друзей, потому что мы не могли себе позволить жить в отеле. Манхэттен стал моим спасением, и мы с Джоном снова взялись за старое.

У меня просто башню снесло. Я глупо рисковал, а еще не на шутку увлекся сноубордом – не лучшее занятие, когда жизнь буквально рушится на глазах и временами возникает чувство, что прыжок в бездну лучше, чем очередной день в аду. Я съезжал с горных склонов, как олимпийский чемпион, только я им не был. Но у меня неплохо получалось. Я бесстрашно съезжал с обрывов. В Австрии прямо в день концерта я пошел кататься на доске вместе с Джоуи Зи, гитаристом Life Of Agony. Я стартовал прямо с дерева, а на трассе был незаметный выступ, который я не увидел. Я решил, что смогу выехать прямо на трассу и двинуть дальше. Выглядело так, будто деревья росли дальше по склону. И вот я взмыл над деревьями, приземлился на выступ, доска зарывается носом в снег, а головой я шмякнулся прямо о плотный участок трассы. Около минуты я лежал в отключке, а на голове появилась огромная рана. Лыжная шапочка пропиталась кровью. Я поднялся и продолжал кататься, а вечером отыграл концерт. От падения кружилась голова, и чувствовал я себя дерьмово. Весь концерт кровь стекала по лицу, прям настоящий блэк-метал.

На следующий день в Варшаве я заглянул к доктору. Оказалось, у меня сотрясение. Следующие три дня я чувствовал себя паршиво, а потом всю неделю не прекращалась головная боль. Но мы не отменили ни одного концерта. Каждый раз, когда я тряс башкой во время исполнения, по лицу струилась кровь. Фэны были в восторге. После случая на сноуборде перед каждой поездкой я стал надевать шлем. Он защищал голову от травм, но от того дерьма, которое происходило в моей жизни, спасения не было. Дебби начала звонить мне прямо посреди ночи: «Ты там развлекаешься, а мне приходится справляться со всем этим дерьмом! Мне приходят счета, а денег нет. Почему ты на меня повесил все это говно?»

В конце концов я вернулся из Нью-Йорка, и у нас состоялся один из тех редких взрослых мирных разговоров. Ну, разговоры, которые начинаются с фразы: «Нам нужно поговорить», вроде того что много лет назад был с Мардж, разве что этот разговор состоялся по инициативе Дебби. Я открыл дверь и сел, а она мне: «Нам нужно пожить отдельно. Посмотрим, как нам будет друг без друга».

На тот момент меня это вполне устраивало. Наши отношения стали полным дерьмом и напомнили мне времена, когда я был ребенком и слышал, как постоянно срутся предки. Детей у нас не было, так что никаких причин продолжать жить вместе я не видел. Единственное, что принадлежало нам обоим, это дом, но я там почти не появлялся. Я выплачивал 3800 баксов в месяц, выбрасывая их на символ американской мечты. Я сказал Дебби, что дом придется продать. Мы выставили его на продажу. Это обстоятельство не только вколотило последний гвоздь в гроб нашего сраного брака; когда дом купили, появился столь нужный нам доход.

До продажи дома мы спали в разных спальнях, расположенных в одном коридоре. Если я знал, что Дебби не будет дома, приводил домой телок, хотя мне было не очень комфортно. Мы не были официально разведены, но вполне могли считать себя свободными, поэтому меня не смущало, что я живу другой жизнью. В то же время, когда пары уже не живут вместе, они не должны лезть друг к другу. Я знал, что она с кем-то встречается, и определенно подозревал, что изменяет мне. Домой она никогда никого не приводила, но я видел, как она куда-то уходит. Все это напоминало один большой пиздец. Я не мог позволить приобрести свое жилье и застрял в доме с девушкой, которая больше не хочет быть со мной, но продолжает сидеть на моей шее. Да, весело было.

Примерно в то же время я переехал в Тампу, и меня арестовали за попытку украсть фирменный круг с тренировочного стадиона «Янкиз». Теперь все это кажется глупым и смешным. Я попал на шестую страницу газеты «Нью-Йорк Пост», а мой фотопортрет угодил на обложку Rolling Stone, но владельцу «Янкиз» Джорджу Штейнбреннеру было не до смеха. Он обвинил меня в попытке взлома и кражи в особо крупных размерах, поскольку цена этого круга превышала штуку зелени. Оба обвинения считались тяжкими преступлениями, поэтому мне пришлось нанять адвоката по уголовным делам. Его услуги обошлись мне в 25 000 баксов. К счастью, мне только что поступили деньги за следующую пластинку, поэтому были наличные, но мои глупые выходки стоили мне денег, на которые я мог бы спокойно жить. В течение всего лета, переходящего в осень, это дело висело у меня над головой, и я понятия не имел, чем все это закончится. Есть поговорка, что любая пресса полезна, и, как ни странно, моя пьяная выходка сделала Anthrax полезную рекламу. Я шел по улицам Нью-Йорка, а мне говорили что-то вроде: «Эй, Скотти, где круг с базы? Вот ты красавчик!»

Фэны были в восторге от моей тупой выходки. Многие думали, что я вломился на домашний стадион команды. Если б я так сделал, то наверняка бы до сих пор гнил в тюряге. Я улыбался тем, кто шутил по этому поводу, но внутри меня всего трясло. Адвокат сказал, что в тюрьму я не сяду, поскольку это мое первое нарушение. Он сказал, вероятнее всего, придется выплатить кругленькую сумму штрафа и выполнить сотню или более часов общественных работ. Мне наверняка придется надеть оранжевую униформу и вычищать дерьмо с обочины дороги. Но большей проблемой было то, что я обвинялся в тяжких преступлениях, и с такими записями о визе я мог не мечтать. Вот это была настоящая головная боль, и у моего адвоката по-прежнему не было ответа на этот вопрос. Потом Гэри ДеллЭбейт, исполнительный продюсер «Шоу Говарда Стерна», позвонил мне и сказал: «Мы прочли о тебе на шестой странице. Говард хочет знать, не хочешь ли ты обсудить это на радио».

Многие годы я был большим фэном Говарда Стерна, поэтому ответил: «Было бы здорово. Мне только нужно связаться со своим адвокатом и прикинуть, о чем я мог бы рассказать».

«Тебе ни в коем случае нельзя присутствовать на этом шоу и каким-либо образом высмеивать эту ситуацию, – ответил адвокат. – Все серьезно. Если адвокаты Штейнбреннера почуют, что ты решил сделать из этого фарс, ты только усугубишь свое положение».

Я был крайне раздражен. Я перезвонил Гэри и передал слова адвоката. На следующий день Гэри мне перезвонил: «Слушай, мы не хотели тебе говорить, но мы уже поговорили со Штейнбреннером, и он придет на шоу, так что сможешь за все перед ним извиниться».

Штейнбреннер время от времени ходил на шоу Стерна, и если он хотел со мной поговорить, я был бы рад извиниться перед ним в прямом эфире. Я сказал об этом своему адвокату, и он ответил, что план звучит неплохо, он обдумает его и перезвонит. Через пятнадцать минут он позвонил и сказал, что поговорил с адвокатом Штейнбреннера, и тот ничего не слышал о том, что Штейнбреннер собирается на шоу Говарда Стерна. «Я не знаю, что они там пытаются замутить, но лучше бы тебе перезвонить этому парню и сказать, что ты не пойдешь».

Меня трясло от злости. Я позвонил Гэри и сказал: «Зачем вы мне пудрите мозги? Адвокат только что сказал мне, что Штейнбреннер ничего об этом не знает. Чувак, это моя жизнь, а не шутки».

– Скотт, я тебе клянусь, что Джордж завтра выйдет на связь, – настаивал Гэри. – Говард ждет тебя в эфире ровно в семь утра. Ты позвонишь в 6:55. Я организую линию с Джорджем, и если ты услышишь, что это не он, можешь просто повесить трубку.

Я перезвонил своему адвокату, и он сказал, что я вполне могу участвовать, но лишнего не болтать, если не хочу нажить себе еще больше проблем. То есть никаких шуток. Меня это вполне устраивало. Я хотел лишь одного – чтобы все это поскорее закончилось. На следующее утро я позвонил в 6:55, Штейнбреннер уже был на связи. Нас вывели в прямой эфир. Говард кратко рассказал о случившемся. Он поговорил с Джорджем о том, что «Янкиз» вышли в стадию плей-офф. Потом Говард немного потрепал мне нервы. Наконец он сказал: «Ладно, Скотт. Ты здесь, чтобы извиниться перед мистером Штейнбреннером за то, что натворил во Флориде».

Предыдущую ночь я сидел и писал: «Уважаемый мистер Штейнбреннер, мне очень-очень жаль». Я чувствовал себя сраным шестиклассником, которого поймали, когда он плевался шариками из жеваной бумаги, и отправили к директору. Но я положил перед собой листок бумаги и извинился от самого сердца, потому что я большой его поклонник и не хотел причинить вреда. И уж, ясное дело, я никак не пытался опорочить имя «Янкиз».

«Сэр, это было из ряда вон выходящее событие, – ответил я. – Меня никогда в жизни не арестовывали, не тот я человек. Я слишком много выпил и совершил большую ошибку. Я никому не причинил боли. У меня не было злого умысла. Клянусь, что этого больше никогда не повторится. Я больше никогда не буду связываться с законом».

– Скотт, видно, что ты приятный молодой человек и, что важнее, фанат «Янкиз», – ответил Штейнбреннер. – На носу плей-офф, и нам нужны все наши фэны. Мы ведь не можем допустить, чтобы наши фэны сидели в тюрьме, правда?

Он сказал, что поговорит с адвокатами «Янкиз» и посмотрит, можно ли что-нибудь придумать. Я поблагодарил его и снова извинился. Спустя две недели его адвокаты позвонили моему и сказали, что снимают все обвинения ввиду недостатка улик, несмотря на то что у них была в распоряжении видеозапись, где я, как ненормальный, оббегаю базы и пытаюсь украсть фирменный круг команды. Штейнбреннер сжалился надо мной и простил. С меня не только сняли все обвинения, но и запись о моем правонарушении была вычеркнута из моего дела, как будто ничего и не было. Хороший денек в Мадвилле.

Я постарался сдержать слово и сделать все, чтобы меня больше никогда не арестовывали, но, само собой, не собирался ступать на путь праведника. И когда в ноябре 1997-го мы два месяца гастролировали с Pantera, в каком-то роде я спрыгнул со скалы. Я знал Даймбэга с 1986-го, и мы скоротали немало вечеров c 1986-го по 1997-й, когда я выпивал по паре пива, пока Дайм ужирался бутылками виски и пива. У него был фирменный напиток, «Чернозубая ухмылка», или просто «Черные зубы», или просто «Зуууубыыы», смесь Crown Royal и пара капель кока-колы. Он ночами напролет ими заправлялся. Этот напиток стал популярным благодаря Дайму.

Каждый вечер с Даймом превращался в тусу независимо от того, сильно я бухал или нет. Когда мы тусили, меня никогда не покидало ощущение, будто я нахожусь в центре бури, как будто все остальные вращаются вокруг меня на высокой скорости, а я нахожусь в центре, потягиваю пивасик, смотрю на окружающих и замечаю, как вокруг творится всякое дерьмо. «Ха, было весело. Они только что взорвали петардами этого парня», или «Черт возьми, дорогое удовольствие. Кто-то разнес кувалдой машину с содовой», или «Сиськииии!»

Дайм постоянно угорал – он платил другим за то, что они вытворяют всякую идиотскую херню. Он находил подростков, которые работали на разогревающую группу и не получали никаких денег, и заставлял их вытворять что-нибудь отвратительное. Как-то раз мы выступали с Pantera перед шестью тысячами фэнов, и после концерта весь пол был в пустых пивных банках и сигаретных бычках. Дайм сказал одному парню: «Я дам тебе двадцать баксов за каждый бычок, который ты подберешь языком». И этот чувак собрал где-то тридцать штук, а Дайм только засмеялся и отдал ему 600 баксов. Некоторые имели неплохую сумму. Дайму было насрать. Он готов был платить за развлечения, сколько надо.

Когда сериал «Чудаки» набрал популярность на MTV, Дарелл злился: «Чудаки. Да хер там! Я настоящий чудак. Они просто скопировали мой образ. Отдайте мне их деньги, дайте мне их ебаных адвокатов. Я им покажу настоящего чудака!»

Как-то раз Type O Negative и Biohazard выступали с Pantera, и вокалист Biohazard Эван Сейнфелд подошел к Дайму на шоу и сказал: «Как же так, ты ни разу не дал мне возможности заработать?» А Дайм ответил: «Ну а что бы ты хотел сделать?»

– Не знаю. Что угодно.

Когда Pantera отыграли половину сета, Дайму срочно захотелось отлить. У него за комбиком всегда стояло ведерко, куда он ссал во время концертов. Он подошел к этому ведерку в перерыве между песнями и увидел Эвана рядом с кулисами. Вместо того чтоб поссать в свое ведерко, Дайм попросил техника принести чашку. Чувак вернулся с красной чашкой Solo, и Дайм поссал прямо в нее, потом подошел к Эвану и сказал: «Эй, хип-хоп, хочешь заработать немного бабла? Даю двести баксов, если ты это выпьешь».

«Ни хрена, – ответил Эван. – Сначала бабки!»

Дарелл ответил: «По рукам», и отдал ему чашку. Эван выпил, и его тут же стошнило. Но он сделал это! Я бы попросил 83 миллиона баксов за что-то столь отвратительное. Дайм сказал мне, что его моча не совсем чистая и жидкая, как моча здорового человека. Он описал свою мочу как «флюоресцентно-желтую, густую и сверкающую».

Дайм всегда развлекал всех, кто его окружал. И гордился этим. А еще он был до безумия благороден. Как-то на нем была надета рубашка в духе Дикого Запада, и Чарли сказал ему: «Клевая рубашка, Дайм!» На следующий день мы пришли на концерт, и Дайм купил для Чарли не только рубашку, но и ботинки, штаны и шляпу, которая шла в комплекте. Обычно такое надевают, когда идут танцевать под музыку в стиле кантри. У Дайма было золотое сердце. Он был настоящим праведником и делал все возможное, чтобы никого не разочаровать.

Он был настолько благородным, что делал со своей музыкой все что хотел, а взамен просил лишь одобрения. Однажды он мне сказал: «Я кончу тем, что окажусь на улице, а рядом будет лежать открытый чехол от гитары, куда мне будут бросать бабки. Я знаю, где я закончу, потому что собираюсь потратить каждую ебаную копейку на всякое безумное дерьмо. До тех пор, пока я играю на гитаре, мне на все насрать».

«Ну, ты всегда можешь остановиться у меня», – ответил ему я.

В конце 1997 года Pantera пригласили Anthrax в двухмесячный тур. Они и Coal Chamber. Я понимал, что на гастролях с Pantera без бухла не получится. Одним пивом не отделаешься. Я должен был приготовиться к крепким напиткам, поэтому принял взрослое решение разрешить Дайму научить меня пить по-настоящему. Я оказался на очередном распутье своей жизни. Мой второй брак развалился, и я срочно нуждался в переменах. Что намного важнее, первый раз в жизни мне нужно было дать себе волю по-настоящему – просто расслабиться и получать удовольствие, а гастроли с Pantera как раз и были настоящим экспресс-курсом по раскрепощению. Когда я сообщил Дареллу о своем решении, он спросил, уверен ли я и понимаю ли, как мне будет трудно. Я ответил, что да. Я хотел, чтобы он стал моим мастером Йодой, я хотел стать Люком, который обучается у джедая-тусовщика. Он не понял сравнения: «Йо да че?» Он подумал, что это что-то из области: «Йоу, йоу, йоу, рэпчик». Но сказал мне, если я потрачу время и усилия, все мои старания окажутся не напрасны. Я сказал: «Забей на Йоду. Я в деле. Увидимся через пару недель».

Единственный раз, когда я второй раз пил виски, был в Англии с Лемми, и у меня случилось алкогольное отравление. Я знал, что надо научиться пить. Первый коктейль «Чернозубая ухмылка» я выпил в туре Pantera – первый из многих. Я начал бухать, составив себе расписание, поскольку знал: если придется ездить на гастроли с этими парнями, придется опрокидывать стопки, а пьяным я играть не смогу. У Дайма была настолько развита мышечная память, что он мог играть совершенно безумные темы бухой в говнище. А я после пары стаканов едва мог сыграть «Луи, Луи». Лишь один раз в жизни я попробовал выступить пьяным – на вечеринке Megaforce в 1989 году в клубе Ritz в Нью-Йорке. Мы отыграли всего четыре песни, но я буквально смотрел на свои руки и спрашивал: «Какого хрена с вами происходит?»

Я не мог допустить того, чтобы обосраться на концертах с Pantera, поэтому мое единственное условие заключалось в том, что я не пил до семи вечера, когда Дайм обычно приходил со стопкой. Я выпивал, потом еще стопку перед выходом, то есть примерно в восемь вечера, после выступления Coal Chamber. Потом, во время концерта, Дайм стоял у сцены и вливал в меня от трех до пяти стопок. К концу нашего выступления я выпивал уже около семи стопок, но выпивал не за раз, поэтому еще что-то соображал. Отыграв наш сет, я полчаса тусил с Pantera в их гримерке перед началом их выступления, и все это время мы закидывались. Потом, пока Pantera выступали, мы с Даймом еще часа два безбожно нажирались. Выхода не было, но мне шло на пользу. Я собирался стать настоящим алкоголиком, даже если бы умер от бухла.

К тому времени я уже успевал нахрюкаться, а Pantera даже не начинали бухать за кулисами после выступления. Дайм обычно жил по принципу: либо залей в себя, либо вылей на себя. Если он наливал тебе «Черные зубы», у тебя был выбор. Он спрашивал: «Стопарик, Балдини?» Балдини – это одно из имен, которым он меня называл. Он придумал его, проезжая мимо одного магазинчика в Нью-Йорке на Третьей авеню. Там был магазинчик под названием «Мужская одежда от Дино Балдини». Каким-то образом благодаря этому у меня появилось такое прозвище. Иногда он называл меня «Дино Балдини», иногда «Евреем Балдини» – зависело от настроения. Мне было плевать. Я обожал этого парня.

Он держал стакан, и если я не хотел его пить, Дайм отвечал: «Хорошо», и выплескивал содержимое на меня. Он делал это не потому, что был мудаком, просто в этом был весь Дайм. Все это было частью игры, и у этой игры были свои правила, как, например, в бейсболе. Если ты отбил мяч на вторую базу, а игрок со второй базы швыряет его на первую до того, как ты туда добежишь, ты выбит. Таково правило. То есть дело не в том, что игрок второй базы – придурок. Залей в себя либо вылей на себя. После первого прокола я решил, что не хочу, чтобы остаток тура моя одежда воняла вискарем Crown Royal. Если от меня будет нести виски, то из-за того, что он буквально сочится из пор на коже из-за количества выпитого.

Pantera превратили меня в настоящего алкоголика. Больше никакого сраного пива. Первые две недели стали суровым лагерем прожженных алкашей. Я много блевал, а Дайм говорил: «Сдаешь позиции, Балдини!» Я всегда думал: если тебя вырвало, с тебя хватит. То есть тело и мозг говорят тебе, что больше пить ты уже не можешь. Я помню наши посиделки с Дареллом в автобусе после концертов, потому что убегать в свой автобус мне было просто запрещено. Нет, я ездил с ним и Винни Полом, и мы пили и слушали KISS, болтали о KISS и до утра смотрели их концерты. А я все блевал в толчок автобуса, пытаясь не засрать их сортир. Да, я переживал. Я всегда оставался хорошим еврейским мальчиком. Однажды вышел из туалета, думая, что с меня хватит и пора ложиться спать, и тут Дайм с ехидной улыбкой протягивает мне «Черные зубы». Я отвечаю: «Я больше не могу это пить. Меня стошнило, и с меня хватит». Я думал, только сумасшедшие продолжают пить после того, как их стошнило. И если ты выпьешь еще один стакан, мозг тебе скажет: «Ах вот ты как, да? Ну тогда тебе пизда! Как тебе такой поворот? АНЕВРИЗМА. Теперь ты труп». Я сказал все это Дайму, а он лишь посмотрел на меня с ухмылкой чеширского кота и ответил: «Да не помрешь ты, Балдини, у тебя теперь в желудке еще больше места для алкашки!»

Спустя две недели гастролей я херачил бутылку Crown, а еще каждую ночь пил в автобусе пиво и вино. Сам не знаю, как я все это пережил. Сегодня меня бы это убило, но тогда решало усилие воли. Парни из Pantera держали для меня отдельную бутылку Crown и отмечали на ней маркером, сколько я уже выпил. В первую ночь, когда я вот-вот должен был выжрать первую бутылку Crown, все распевали хором: «Еще один стопарик! Еще один стопарик!», а я пел вместе с ними, но мозг твердил другое: «Ты идиот! Печени – пиздец!»

Каждый вечер ближе к концу шоу Pantera я поднимался с ними на сцену, и мы исполняли «A New Level». Их вокалист Фил Ансельмо хватал меня в охапку, наклонял мне голову и вливал в глотку вино, как ебаный Калигула.

Но мне до них все равно было далеко. Если я выпивал стопку, то Дайм с Винни опрокидывали две. А Фил, как и их басист Рекс Браун, бухал как черт. После тех двух недель я начал привыкать к такому режиму. Я перестал блевать и просил следующую стопку. Я пил как сумасшедший и, что важнее, кайфовал от этого. Взрослое решение, которое я принял, начинало приносить плоды, как и говорил Дайм. Я не думал о последствиях и просто продолжал бухать.

Похмелье было очень тяжелым, и однажды я шаркающей походкой доплелся до площадки около пяти вечера, Дарелл увидел меня и спросил: «Балдини[72], ты че, с бодунища?» Я едва мог продрать глаза, сердце сильно болело. И он буквально из ниоткуда вытащил пиво Coors Light и сказал: «Хорошенько отхлебни, похмелье как рукой снимет». Я никогда не похмелялся, но в тот момент решил, что любой напиток, способный остановить двух обезьян, сидящих у меня на плечах и долбящих молотками по башке, стоит того, чтобы попробовать. Я выпил пива, и мне сразу стало гораздо лучше. Я высосал все до дна, и Дайм спросил: «Ну что, легче?» Я согласился, а сам подумал: «Господи Иисусе, теперь я стал ебаным алкашом».

Я стал профессиональным алкоголиком. Начав с низшей лиги перед концертами, я сильно преуспел, став звездным игроком. Так весело я еще никогда не развлекался, и спасибо за это Дареллу. Справившись с поставленной задачей за два месяца, я ощутил странное чувство достижения цели. Все равно что пройти обряд посвящения или получить степень доктора алкогольных наук.

Когда я вернулся домой с гастролей, мои друзья не знали о моем решении позаигрывать с алкоголизмом, и я с радостью похвастался перед ними своим новообретенным талантом. Я не понимал, что собираюсь использовать свои силы во зло. Через день после возвращения из тура я позвонил парочке своих друзей и пригласил их потусить в нашей любимой пивнушке «Для королей» на улице Ла Сьенага в Лос-Анджелесе. Пришли четверо моих приятелей, и я направился к бару со словами: «Сначала я угощаю». Я заказал тридцать ирландских автобомб[73]. Потребовалось несколько минут, прежде чем на нашем столе оказались все пинты «Гиннесса» и «Джеймсона» с трех разных подносов. Мои друзья выглядели немного сбитыми с толку, глядя на весь алкоголь, стоящий перед ними, и наконец один из них спросил: «Ты ждешь кого-то еще?» Мои глаза налились кровью, и в стиле доктора Дума я быстро и серьезно спросил: «Нет, а что?» Я видел, как занервничали мои кореша. «Ну а кто тогда будет пить весь этот алкоголь?» – спросил он.

«МЫ! – заорал я. – НИКТО НЕ ПОСМЕЕТ УЙТИ, ПОКА НЕ ВЫПЬЕТЕ ДО ДНА, НИЧТОЖНЫЕ ОЛУХИ!» И мы все выпили, а через пару недель, полагая, что я стал монархом Латверии[74], с них было довольно, и больше они со мной не тусили, поэтому я вернулся в Нью-Йорк.

Глава 26

Затухание громкости

Завершив тур в поддержку «Stomp 442», мы взяли несколько недель перерыва, а потом сразу же приступили к работе над следующим альбомом, «Volume 8 – the Threat Is Real». Я по-прежнему психологически страдал из-за второго провального брака. Не скрою, что первый проебал сам. Нам не надо было жениться; я ее не любил. Мне было 23 года, и я был слишком молод. На этот раз я считал, что все может получиться, но я не считал, что в этом есть моя вина, и не сразу понял, что, может быть, брак был обречен.

Продав дом, мы с Дебби переехали на квартиру в Голливуд, где я практически не появлялся. Я оплачивал аренду и все счета, а она там жила. Я позволял этому происходить долгое время после нашего расставания, и это было с моей стороны слабовато, но я был сосунком; позволил ей себя использовать.

Точно не скажу, то ли два дерьмовых брака произвели короткое замыкание в мозгу, то ли что-то другое вырвалось из клетки, пока я был на гастролях с Pantera, но с 1997-го по 2000-й я отрывался так, что мои легкие увлечения моделями и тусовщицами с Джоном в начале 1990-х выглядели так, словно я какой-то ебаный алтарник. Постоянно слышишь рассказы о молодых группах, которым удается привлечь к себе кое-какое внимание, и вдруг они слетают с катушек, начинают употреблять ЛСД, колоться и водить тачку в нетрезвом состоянии. Если им удается пережить эти годы безумия, к третьему-четвертому альбому они уже остывают. Я был полной им противоположностью. Наркотой не баловался, но пил достаточно, чтобы заработать цирроз печени. Джон стал пить меньше, но не я. Может быть, после того как моя карьера резко взлетела вверх, а потом так же резко рухнула вниз, я подумал, что никогда не смогу вернуться на вершину. А может, в самом начале я слишком переживал, что облажаюсь, и, почувствовав вкус славы, понял, что он вовсе не так сладок, каким казался, и тогда мне стало плевать абсолютно на все. Как бы то ни было, я начал жить без надежды на завтра. Это очень напоминало фильм «Яркие огни, большой город», только без кокса, или «Американский психопат» без убийств, или даже скорее Чарльза Буковски без шлюх.

В Нью-Йорке я тусил со многими говнюками и заигрывал со многими падшими девушками. Одному оставаться не хотелось, потому что я был подавлен. Как бы безумно весело порой ни было, я влачил жалкое существование. Каждый день я просыпался с ощущением пустоты и похмелья. И с утреца я бахал пивка, чтобы избавиться от головной боли. Спасибо, Дайм.

Когда я был в Лос-Анджелесе, мы обычно собирались с нашей соседкой Трейси, которую я знал много лет, и ее парнем Джесси. Он работал в баре «У папочки» в районе Вайн. Я ехал с ним на работу около пяти вечера, а в 5:30 уже квасил. Бар закрывался в два ночи, и бармены начинали бухать. Разогревались ирландскими автобомбами и, казалось, пили целую вечность.

Все это время Anthrax вкалывали как проклятые, и каким-то чудом мне удавалось переключаться с пьяного дебошира на преданного участника группы. Я по-прежнему горжусь песнями, которые мы написали для пластинки «Volume 8 – The Threat Is Real». Они получились очень разноплановыми и тяжелыми, с современным звучанием и убойным грувом. В 1998-м мир захватил нью-метал, но мы явно к этому никакого отношения не имели. Если уж на то пошло, мы играли старый металл, поэтому заставить кого-то нас разогревать оказалось непросто. Поскольку контракта у нас не было, мы записали альбом в своей студии в Йонкерсе, а Пол Крук выступил продюсером. Мы работали над «Volume 8» целый год и, должно быть, не меньше сотни раз переписывали песни «Killing Box» и «Harm’s Way», пока они не получились как надо. Все песни мы подвергли тщательному исследованию, потому что, возможно, это был наш последний шанс. Желая сделать эту пластинку нашим возвращением, мы пересмотрели прежние взгляды и спорили буквально обо всем. До кулаков, конечно же, не дошло, но временами мы были к этому очень близки.

Мы с Джоном жили вместе и сочиняли, отражая в текстах свои душевные травмы. Многое на альбоме посвящено моим дерьмовым бракам и гедонистическому образу жизни, который я начал вести. «Catharsis» рассказывает о том, как можно быть несчастным рядом с человеком и не иметь возможности его отпустить, хотя прекрасно понимаешь, что свобода – наилучший выход для обоих. Я написал эту песню после ареста, пока летел домой из Флориды. На меня вдруг снизошло озарение. Я понял, что в своих отношениях и личной жизни опустился на самое дно и, достигнув этого дна, понял, что у меня все получится и я смогу выкарабкаться. «Inside Out» стала зеркальным отражением того, к чему мы пришли как группа. Мы привыкли видеть ситуацию изнутри, а теперь смотрели на себя со стороны, и что бы мы ни делали и как бы усердно ни работали, мы оказались на краю, и ощущение было не из приятных: «Оно в желудке словно огонь, словно раковая опухоль, словно нож – мне будто вспороли живот». Снова мы работали с Маркосом Сьегой над клипом «Inside Out». Это наша своеобразная дань эпизоду «Кошмар на высоте 20 000 футов» сериала «Сумеречная зона» с Уильямом Шетнером. Отличный клип. Но тогда его никто так и не увидел. Зато сейчас можно посмотреть на Youtube. Даймбэг сыграл охренительное соло на «Inside Out», а еще соляк на «Born Again Idiot».

Я прочел немало произведений Чарльза Буковски и в какой-то степени строил жизнь по его типу. Обожаю его девиз: «Бухай, ебись или борись». В какой-то момент все эти действия полностью совпадают – эмоциональная разрядка вызывает головокружение, и ты с трудом переводишь дух. Буковски был по-настоящему свободен. Его интересовало лишь собственное искусство, женщины и алкоголь. И пока в его жизни были эти три основных элемента, ему было плевать, где жить – в трущобах или с голливудскими снобами, продавая свои книги. Некоторое время я тоже к этому стремился, и неважно, было ли на моем банковском счету десять миллионов или я жил с мамой. Сегодня я мыслю совершенно иначе.

Я был ослеплен яростью и считал себя неудачником, и раз уж ни с одним браком не получилось, я стал противоположностью добропорядочного мужа. Меня стали интересовать только секс и бухло. Ко многим я стал относиться по-скотски и совсем этим не горжусь. Я жил в свое удовольствие, и меня интересовали лишь собственые потребности. В этом отношении «Volume 8» был таким же реальным, неотшлифованным и мрачным, как моя жизнь. Мы записали этот альбом без лейбла, потому что нам нужно было записать пластинку (хотя мы начали ощущать на себе последствия финансового отчаяния), но ведь мы – музыканты и этим зарабатываем на хлеб. Мы понимали, что выпустили хорошие альбомы и настало время сочинить еще один. Мы не были готовы поднять белый флаг только потому, что нас наебали Elektra. Мы еще не все сказали.

Когда альбом был готов, Уолтер поговорил с парочкой лейблов. Ignition был новым рок-подразделением, которое основал рэп-лейбл Tommy Boy. На тот момент они были единственным вариантом в городе, если только мы бы не решили подписать контракт с независимым лейблом вроде Metal Blade или Century Media. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что, возможно, это был бы лучший карьерный шаг, но наше эго было слишком велико, чтобы на такое согласиться. По крайней мере, Ignition был частью того мира. У них были деньги. Мы были их крупнейшей рок-группой, и они обещали продавать и раскручивать нас.

«Volume 8 – The Threat Is Real» вышел летом 1998-го, и «Inside Out» стали крутить на рок-радиостанциях. Всех тошнило от альтернативы, и они снова были готовы слушать очень агрессивную музыку. С июля по начало декабря мы продали около 70 000 копий, и все были уверены, что следующий сингл, «Catharsis», выход которого планировался в начале 1999-го, поможет сохранить положительную динамику. Может быть, отправлясь на каникулы, «золото» мы и не возьмем – так продадим хотя бы 400 000 копий. И в конце года мне позвонил Уолтер.

– У нас проблемы.

– Ты о чем? – спросил я.

– Ignition – банкроты. Tommy Boy больше их не спонсируют. Им конец. Через месяц вы уже не увидите свой альбом на прилавках.

Вот так. Ignition перестали печатать «Volume 8», Уолтер оказался прав. Альбом буквально исчез. Нас как будто прокляли. Для меня это был нокаут. Мы пахали как черти над этим альбомом, и не в самых благоприятных условиях. Мы буквально истекали кровью ради него, а теперь всему пришел конец. Опять все сначала, опять всем насрать.

В начале 1999-го Anthrax фактически были обречены. Мысль о том, чтобы потратить еще восемнадцать месяцев на запись еще одного альбома, казалась невыносимой. И это после всего, через что мы прошли с «Volume 8». У нас не только остался неприятный привкус во рту. Мы как будто сожрали дерьмо, и ни один ополаскиватель рта не мог сбить этот тошнотворный запах. Мы были очень довольны пластинкой «Volume 8». Среди всех альбомов, которые мы записали с Джоном Бушем, это мой второй любимый. Он нравится мне больше, чем «Sound Of White Noise», и для нас было большим ударом, что компания просто взяла и выбросила нашу пластинку на помойку; компания, которая приняла решение, основываясь на бессмысленном звонке, свернуть все свои рок-релизы, чтобы постараться самой остаться на плаву. Самое безумное в сделке с Ignition было то, что нам не выделили аванс на этот альбом. Договор был исключительно на дистрибуцию, и при этом им принадлежали мастер-ленты. Мы финансировали их со своего последнего чека от Elektra. Мы скопили много денег со своих расходов на проживание и все оставшиеся средства пустили на альбом и гастрольные издержки. Но в итоге мы оказались в полной жопе. Оставались лишь деньги на банковских счетах. У нас не было в распоряжении ни одного физического продукта, который мы могли бы продать другому лейблу. «Volume 8» будто никогда и не существовал. Мы попытались договориться с Ignition выкупить у них мастер-ленты или, по крайней мере, снова договориться о продаже альбома, но они запросили безумные суммы.

Без вынужденного перерыва у Anthrax не было ни малейшей возможности продолжать функционировать как группа. Джон Буш вернулся в Armored Saint, чтобы поработать с ними над альбомом «Revelation», а мы с Чарли собрались с Дэном Лилкером и Билли Милано и записали альбом-возвращение S.O.D. «Bigger Than The Devil». У нас было время, и я начал психовать, пытаясь понять, что Anthrax делать дальше. Вдобавок нам были нужны деньги. Nuclear Blast хотели выпустить пластинку S.O.D. и отправить нас на гастроли, и мы подумали: «А почему бы и нет?» Мы потратили целый год на написание и выпуск пластинки и давали концерты. Пора было оторваться. Спустя четырнадцать лет после выхода «Speak English Or Die» Сержант Ди восстал из могилы, чтобы провести S.O.D. через очередную серию уморительно тупого, политически некорректного кроссовера. У нас были припасены такие песни, как «Celtic Frosted Flakes», «Free Dirty Needles» и «The Crackhead Song», и мы нарезали их в попытке оскорбить всех, кто не врубился в шутку.

Было круто снова собраться с Дэном и Билли спустя все это время, и мы вовсю валяли дурака в студии и веселились, сочиняя и записывая песни. Первый гастрольный тур в поддержку альбома получился просто охуительным. Было здорово выбраться и сыграть там, где S.O.D. никогда не видели. Многие забывают, что до 1999 года эта группа дала всего семь концертов. Шесть из них мы отыграли еще в 1985-м, потом в 1992-м мы провели реюнион и сняли концертное видео «Live At Budokan». Так что идея прокатиться и сыграть на европейских фестивалях, возможность съездить в Японию и совершить полноценный тур по Штатам была очень классной. Тур стартовал, и мы быстро превратились в чрезвычайно яростную, охуенно сыгранную группу, и каждую песню мы не могли скрыть улыбки. Ничто не может сравниться с воплем: «Ты – покойник» из глоток 30 000 оголтелых фэнов во время исполнения «Баллады о Джими Хендриксе». Концерты получились охренительными, и я был очень доволен успехами альбома и тура.

Но спустя какое-то время все это начало напоминать настоящую группу, чего мы никогда не задумывали. Не надо было ехать во второй этап тура в 2000-м. При этом мы не получали денег, поскольку это был наш второй раз за короткий промежуток времени, и у нас начал появляться багаж. Все стало напоминать работу. С первого дня я говорил, что S.O.D. задумывался как проект для угара. У меня уже была «постоянная работа» в Anthrax.

Я начал задаваться вопросом, почему мы по-прежнему на гастролях, когда это уже не вызывает смеха. У меня было чувство, что я эксплуатирую свое детище, продавая в рабство к зомби. Сержант Ди был недоволен. В какой-то момент во время второго этапа тура по Штатам летом 2000 года Anthrax пригласили на гастроли с Mӧtley Crüe и Megadeth, что, по сути, означало конец «возвращения» S.O.D. Я испытал огромное облегчение, потому что не хотел больше заниматься S.O.D., и гастроли с Mӧtley Crüe казались для Anthrax хорошей возможностью. Беспроигрышный вариант. Ха-ха-ха-ха-ха-ха. Жаль, у меня не было хрустального шара.

Под занавес тура «Bigger Than The Devil» Билли очень разозлился на меня с Чарли и обвинил во всех смертных грехах. 11 сентября? Виноваты мы с Чарли. Провал на выборах во Флориде 2000-го? Мы с Чарли. Взлет нью-метала? Определенно мы с Чарли. Но его можно было понять. Если бы мы ушли из Anthrax в 1986-м и сделали S.O.D. своей постоянной группой, тогда бы все смогли извлечь из этого выгоду. Но мы этого не сделали, наши пути разошлись. Я всегда считал Билли своим другом, и мы провели потрясающе время. Вот об этом мне нравится вспоминать, а не о ссорах и спорах.

Не так давно мы с Билли снова наладили контакт по поводу открытия дела в отношении S.O.D. Нас наебали на кучу денег с производства. (Шокирует, правда? Да здравствует музыкальный бизнес!) Мы пытались понять, как вернуть наличные. Во время этих драматических событий было здорово снова находиться с Билли на одной волне, потому что были времена, когда его крик меня настолько выводил из себя, что пришлось перестать с ним общаться.

Каждый раз, когда я с ним разговаривал, он в течение десяти минут вербально меня насиловал. Мне этого уже хватило. Я уже дважды был женат (римшот, пожалуйста!). Кроме того, я никогда не звонил и не орал на него. У них с Чарли тоже произошла явная размолвка. Билли наболтал Чарли много всякой херни и так и не взял свои слова обратно, поэтому Чарли больше никогда не будет с ним работать. Все это плохо и совершенно лишнее, но сна я не лишился, потому что у меня нет желания записывать третью пластинку S.O.D. или снова выступать с концертами с этой группой – разумеется, если только кто-нибудь не захочет пригнать четыре грузовика с баблом к нашим домам. А до тех пор я могу сидеть у себя дома, наигрывать «March of the S.O.D.» и писать комиксы про Сержанта Ди. S.O.D. крут!

В начале 2000 года Anthrax получили предложение поехать в тур хедлайнерами с Fu Manchu на разогреве. Мы не хотели принимать в этом участия, потому что обещали не так много денег, да и ничего нового у нас не было. Но мы понимали: если отыграем эти концерты, сможем вернуться домой не с пустыми карманами, а это своего рода стимул. В то же время меня сбивала с толку лишь одна мысль. Я думал: «Зачем рвать жопу в паре-тройке паршивых полупустых клубов? Это совсем не повысит боевой дух группы».

Дейв Керби, наш агент на тот момент, уговорил нас принять участие в этом туре. Все прошло весьма неплохо. Начинался тур несколько медленно, но с каждым разом приходило все больше народу, и практически каждое шоу проходило с аншлагом, чего мы никак не ожидали. Мы думали, что будет херня, но в итоге все прошло круто, тогда как предыдущий год – за исключением небольшого периода, когда вышел «Volume 8» и все потянулись на концерты – был ужасен. Закончив тур, мы подумали: «Что ж, может, стоит снова собраться и записать пластинку?» Именно это нам сейчас было и нужно. Казалось, 1990-е наконец-то закончились, и с нас сняли проклятье. По-видимому, маятник качнулся в другую сторону.

Гастроли прошли хорошо, и немного погодя Аллен Ковач, наш менеджер, связался с нами по поводу записи на своем лейбле Beyond. Мы начали работу над сборником песен «Return of the Killer A’s», то есть некое продолжение «Attack of the Killers B’s», которую мы записали для Island Records. «Return of the Killers A’s» был, по большей части, сборником лучших песен, охватывавшим всю нашу карьеру. Туда же входил кавер на песню Temptations «Ball of Confusion», в которой спели и Джон Буш, и Джоуи Белладонна. Да еще и Дэн Лилкер сыграл на басу. Когда мы записывали эту пластинку, Фрэнки был недоступен, поэтому мы спросили его, не будет ли он против, если Лилкер на ней сыграет. Его это вполне устраивало, и Лилкер сказал, что все сделает. Пол Крук выступил продюсером, и мы записали ее в студии Big Blue Meenie в Хобокене, штат Нью-Джерси, – там же, где S.O.D. записали «Bigger Than The Devil».

Кому-то из Beyond пришла идея пригласить и Джона, и Джоуи, и меня спросили, справятся ли они. Я ответил, что, вероятно, нет, но мы все равно их спросили, и им обоим понравилась эта идея, поскольку на пластинке представлены песни в исполнении их обоих. Джоуи приехал в Нью-Йорк и какое-то время потусил с нами. Мы дурачились и отлично ладили – никакого напряга. А потом он просто идеально записал свои партии. Я не знаю, почему Beyond выбрали именно эту песню, но нам всем она нравилась; Temptations были потрясающей и новаторской группой, так что мы были рады записать этот трек. Сама песня, конечно, далеко не лучшая в нашем исполнении. Вокал на высоком уровне, и я записал парочку прикольных гитарных шумов, но был слегка разочарован, когда все закончилось. Это единственная композиция с участием и Джона, и Джоуи.

И тут я узнаю, что Beyond хотят записать с нами полноформатную студийную пластинку. Внезапно у нас снова появился контракт. Сразу же мы не могли приступить к записи из-за приближающихся гастролей с Megadeth и Mötley Crüe. Мы уже сто лет не получали подобных предложений, так что действительно казалось, что наш корабль снова выходит на курс. В мыслях у нас было одно: «Мэдисон-сквер-гарден, скоро увидимся!»

Глава 27

Моя жемчужина

Весной 2000 года я вместе с парнем по имени Кевин занимался монтажом любительского видео S.O.D. в офисе Beyond Records и рассказывал о предстоящем туре с Mӧtley Crüe. «Ты собираешься на гастроли с Mӧtley? – спрашивает Кевин. – Моя жена у них на бэк-вокале поет. Ее зовут Перл, а ее батя – Мит Лоуф».

Это был обычный разговор. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Поначалу наше общение с Кевином складывалось вполне дружелюбно, но во время работы над видео S.O.D. у нас возникли проблемы. Он заявил, что Nuclear Blast обещали заплатить ему на 5000 баксов больше, чем он получил. Я поддержал его, потому что скоро уезжал на гастроли с его женой и не хотел, чтобы между нами оставались непонятки. Меньше всего я хотел, чтобы она думала, что я пытаюсь кинуть ее мужа. Я попросил Nuclear Blast заплатить Кевину деньги, потому что с выходом DVD они все равно окупятся, неважно, заплатят их ему или нет. Вся эта ситуация не казалась камнем преткновения, из-за которого релиз может быть отложен. В общем, ему заплатили, и Anthrax отправились на гастроли.

Первое шоу с Mӧtley Crüe прошло 24 июня 2000 года. Мы сидели за кулисами и ели на открытом балкончике амфитеатра Сакраменто Вэлли, и тут рядом со мной оказалась Перл и представилась. Я видел ее фото, поэтому знал, как она выглядит. Она сказала: «Привет, я – Перл, приятно познакомиться». Я пожал руку, едва взглянув на Перл, и ответил: «Привет, я – Скотт», но на этом все и закончилось, поскольку я был уверен, что муж наплел ей обо мне всякой херни, и я думал, она меня терпеть не может. Я определенно был обеспокоен тем, что нахожусь на гастролях с тем, кто слышал обо мне один негатив. Я подумал, она всем в туре растреплет, что я жадный самовлюбленный мудак.

В течение первых дней тура мы отыгрывали свой сет, приводили себя в порядок во время выступления Megadeth, а потом шли к сцене смотреть выступление Mӧtley и бухать. Мне их музыка в целом никогда не нравилась, только пара песен, но они, несомненно, жгли. Мик Марс – отличный гитарист с чумовым звуком, а на сцене хватало горячих цыпочек, так почему нет? После концерта Перл и еще один бэк-вокалист, Марти, переодевали сценическую одежду и нажирались со мной, Джоном и Фрэнки. В первую неделю мы все стали собутыльниками. То ли муж не сказал ей, что я мудак, который должен ему денег, то ли она сама решила, что он кусок говна.

Вопреки здравому смыслу, я практически сразу же втрескался в Перл. И узнал, что она ничего не знает о терках между мной и ее мужем. Спустя несколько дней беспробудного пьянства и ржачных посиделок она сказала:

– В первые два дня гастролей я думала, что ты меня ненавидишь.

– А я думал, это ты меня ненавидишь! – ответил я с улыбкой.

– С чего мне тебя ненавидеть? – спросила она.

Я рассказал ей всю историю. На мгновение она помрачнела. Я подумал, она, возможно, поняла, что я – тот самый чувак, которого ее муж поливал грязью, и я почувствовал отвращение.

– А, Кевин, – сказала она с отвращением. – Мы с ним разводимся. Живем отдельно. У нас ужасные отношения.

Наверное, даже если бы Elektra бросили мне на колени чек на 50 0000 баксов, я был бы не так рад, как после ее слов. «О боже! Я тоже один живу!»

Я рассказал ей о своем последнем браке и последствиях. Личная жизнь у нас обоих не задалась. Оба пережили три года ада и каким-то чудом выплыли – не без помощи алкоголя, конечно.

Вообще-то Перл зажигала похлеще меня. Она любила пригубить, поэтому каждую ночь мы только и делали, что пили и болтали часами напролет. Я еще не начинал с ней заигрывать, потому что она мне очень нравилась и я не хотел все испортить. Она была умной, веселой, талантливой, красивой, в разговорах между нами никогда не было неловких пауз. Мы говорили о семье, отношениях, музыке, фильмах, книгах. Мне так нравилось быть с ней, что я чувствовал: если переступлю черту и попробую поцеловать, все разрушу. На гастролях так не принято. Ты находишься в вакууме со всеми, с кем тусишь, и, если между двумя начинаются неловкие моменты, все летит к чертям. Поэтому я старался воспринимать ее как кореша. Мы тусили каждый вечер.

Мы даже никогда не держались за руки, но все были уверены, что мы трахаемся. В свободный вечер мы сидели в кафе «Хард-рок» в Солт-Лейк-Сити, и я зашел к ней в комнату. Там была большая тусовка, и в конце концов я там заночевал. Идеальное место, чтобы подкатить, но нет. Мы нажрались, я уснул на стуле, а она спала в своей постели.

Затем мы приехали в Хьюстон, шла уже третья по счету неделя гастролей, и тут Mӧtley просят нас разорвать пополам свое гарантийное обязательство, потому что они теряют бабки. Томми Ли еще не вернулся в группу. С ними играла Саманта Малоуни, бывшая барабанщица Hole, и, несмотря на то что стучала она вполне терпимо, харизмой Томми там и не пахло. Фэны Mӧtley Crüe явно не стекались толпой на эти концерты, а мы были на взводе, выступая каждый вечер перед тремя с половиной, а то и пятью тысячами фэнов. В Anthrax никто не хотел разрывать пополам наше гарантийное обязательство, поэтому нас просто выперли с тура. Мы поехали в парк развлечений «Шесть флажков», катались на американских горках и узнали, что едем домой. Меня особо не беспокоило, что мы не отыграли последние пять недель тура. Меня разочаровывало то, что я больше не смогу каждую ночь тусить с Перл. Я ехал домой, а она по-прежнему была на гастролях.

Мне не только пришлось оставить эту прекрасную девушку; я был вынужден вернуться обратно в квартиру, где жила моя долбаная еще не бывшая жена. Я чувствовал себя так, словно профукал все шансы построить отношения с Перл. Теперь она будет встречаться с кем-то другим, а я останусь далеким воспоминанием. От одной мысли об этом мне становилось не по себе.

Каждый день вместе с Джесси я возвращался к «Папочке». Пять недель подряд я оттуда не вылезал. Когда все уходили, я был в такое говно, что не сдох только потому, что пришлось идти пешком до квартиры восемь километров. Если я ехал домой и не разбивался по дороге, через десять минут я был дома, и во мне по-прежнему было столько бухла, что я бы ни за что не смог заснуть и, скорее всего, крутился бы в постели, пока не блеванул.

Я так все время передвигался, и меня не тошнило. Прогулки были потрясающими, потому что Голливуд – пиздец какое странное местечко, а в пять утра и подавно. Вокруг много всякого безумного дерьма: трансы друг другу отсасывают, торчки ширяются, сутенеры спорят с проститутками. Мне довелось увидеть самое дно жизни, о котором я писал, но сам ничего подобного не испытывал.

Во время прогулок домой я обычно звонил Перл. Мы болтали по три часа, пьяные в дрова. Она ехала в автобусе черт знает где, а я образно был нигде, в стельку пьяный. И совсем не важно, о чем мы говорили. Мне было лучше уже оттого, что я слышал ее голос. Наконец я решил, что должен рассказать о своих чувствах, ведь если я этого не сделаю и она замутит с кем-то другим, для меня это будет конец. Таким образом, если я хотя бы попытаюсь и она меня бортанет, я не буду жить остаток дней в раздумьях «а что, если…». Я написал ей письмо на пять страниц и излил душу по поводу того, как много она для меня значит; писал о том, что наши разговоры поднимают мне настроение и как сильно я хочу ее поцеловать. Я написал о том, как с ней было весело на гастролях и как мне хочется с ней отношений. Написал, что влюбляюсь в нее. Закончил я письмо так: «Возможно, ты не разделяешь моих чувств, но я пойму. Просто я должен рассказать тебе, потому что потом не прощу себе, если упущу эту возможность».

Я поместил страницы в почтовую коробочку FedEx с кучей придурковатых стикеров Anthrax и фигуркой Сержанта Ди из Японии и отправил все это ей. Я знал, что она получит посылку на следующий день, и даже сказал ей: «Я тебе посылку отправил. Завтра придет».

На следующий день мы разговаривали, и она ни слова не сказала о посылке. Прошел еще день. Мы еще несколько раз поговорили. Никакой неловкости, но по-прежнему ни слова о письме. Спустя четыре или пять дней я подумал: «Ладно, все понятно. Друзья так друзья».

Мы продолжали общаться, и я не вспоминал про письмо, потому что сердце мое уже и так было разбито. Я понимал, что она чувствует. Все без слов было понятно. Промолчав о письме, она уже сказала мне, что чувств моих не разделяет. В любом случае, мне все равно нравилось с ней общаться.

Наконец гастроли Mötley Crüe закончились, и она вернулась домой. Я позвонил ей и сказал: «Привет, с возвращением! Пошли куда-нибудь сходим».

Мы с моим корешем Кенни планировали сходить в клуб «Трубадур» на выступления Nebula и High on Fire. Я пригласил Перл пойти с нами, и она ответила, что встретит нас в клубе. Мы увиделись, обнялись, а потом вместе посмотрели концерт. Немного выпив, я решил пойти ва-банк.

– Ты хоть вообще читала мое письмо?

– Конечно, читала. Оно чудесное и красивое, и такое невероятное.

– И?..

– Я пробовала тебе ответить, – сказала она, глядя мне в глаза с теплотой. – Столько раз начинала писать, что чувствую то же самое, и каждый раз выходило ужасно. Совсем не так, как мне написал ты, и я решила, что не могу отправить тебе что-то подобное. Не получилось выразить свои чувства на бумаге.

Я был опьянен, и совсем не от выпивки – скорее от ее ответа. Я был так же счастлив, как во время наших тусовок на гастролях, и мне стало физически легче. Камень, лежавший на сердце, наконец-то свалился. Я спросил, почему за пять недель она ни разу не упомянула об этом по телефону, и сказал, что изводил себя. Перл тоже переживала, но ответила, что не хотела говорить мне о чем-то столь важном по телефону и решила поговорить при встрече, когда вернется.

Это было 9 сентября 2000 года, и с тех пор мы вместе. Я нашел настоящую любовь. Наверное, я еще на второй день наших тусовок в туре с Mötley Crüe это понял. Еще никогда я так быстро ни к кому не чувствовал ничего подобного. Связь была настолько крепкой, что все остальное отошло на второй план. Я чувствовал, что люблю ее и только начинаю узнавать. И чем больше узнавал, тем сильнее становились чувства. Мардж я никогда не любил. Думал, что любил Дебби. Но это не шло ни в какое сравнение с Перл. Хреново только, что я по уши втрескался в Перл, а сам все еще жил в квартире на Оринж-Гров с Дебби, а Перл жила в Брентвуде с родителями.

Мит Лоуф и Лесли Дж. Эдмондс еще не расстались, и атмосфера в их доме была накалена до предела. После того как мы с Перл какое-то время уже были парой, я начал приходить на ужин домой к ее родителям. С мамой я познакомился еще до того, как познакомился с будущим тестем. Лесли была дружелюбной, немного чокнутой и милой, и мы неплохо поладили. Перед встречей с отцом Перл я спросил ее: «Как мне его называть?» Я понятия не имел. «Мистер Лоуф» звучит странно, а я хотел с самого начала правильно выстроить отношения. Перл ответила: «Зови его Мит. Его так все зовут». При первой встрече я только и смог что сказать: «Привет, приятно познакомиться». Затем он вернулся в свой кабинет и закрыл дверь. Он был не в духе. Они с Лесли находились в самом начале жесткого развода.

Понятное дело, в его доме было полно проблем. Он определенно поначалу напугал меня, потому что в детстве у меня был альбом «Bat Out Of Hell», и я видел выступление Мита Лоуфа в концертном зале «Кальдерон» в Лонг-Айленде в 1978 году. Очевидно, он был известной рок-звездой, а я чертовски странным, лысым, татуированным металлюгой с козлиной бородкой, который встречался с его дочерью. Я был у него дома, смотрел его телик и ел его еду. Я понимаю эту вертикаль власти. Поэтому я был решительно настроен относиться к нему крайне уважительно, что бы ни случилось.

Первый раз мы с ним заговорили в канун Рождества в 2000 году. Мы с Перл сидели на диване и смотрели телик. Я планировал остаться у нее, и Рождество на следующий день мы собирались отметить все вместе. Примерно в 8:30 вечера к дому подъехала машина, и Мит Лоуф прошел через гостиную. Перл сказала: «Привет, пап». Он буркнул: «Привет», и сразу направился к себе в кабинет. Мне он ничего не сказал. Ну и ладно. Мы с Перл продолжили смотреть телик. Через пять минут он вышел, не говоря ни слова, и пошел на улицу. Мы услышали, как уехала его машина. Мы не обратили на это особого внимания. Ничего необычного в этом не было.

Мы с Перл лежали, я обнимал ее. Все было абсолютно невинно. Через несколько минут ее сверху позвала мама: «Перл, возьми телефон». Она взяла трубку и сказала:

– Что? Что? Мы не… а? Хорошо, хорошо, хорошо.

– Что случилось? – спросил я.

– Звонил отец, кричал и сказал, чтобы мы убирались на хуй с его дивана и из дома тоже. Кем мы себя возомнили? Сказал, что лучше нам свалить до его прихода.

У нашего друга Кенни была вечеринка в канун Рождества, поэтому мы отправились к нему. Всем (и нам тоже) казалось весьма забавным, что нас выкинули из дома Мита Лоуфа в канун Рождества. Когда вечеринка подошла к концу, мы вернулись ко мне в квартиру, где по-прежнему жила Дебби, и остались у меня в комнате. На следующее утро мы вернулись в дом Мита Лоуфа, все было как ни в чем не бывало. Само собой, мы не вспоминали то, что он сказал, и все отлично провели время. Мит был в восторге от Рождества, и мы славно пообедали.

Я решил, что у родителей Перл все довольно хреново, и, если происходит какое-нибудь дерьмо, мне не стоит обращать на это внимания. Он злился не на меня, он был просто зол. Как-то раз он даже угрожал, что выбьет мне зубы. Мне он ничего не говорил. Он сказал это Лесли или Перл, и я до сих пор понятия не имею, за что. Он на меня никогда не кричал. Просто все складывалось так, что в самом начале он пережил настоящий ад, а тут подвернулся я, за что и получил. Может быть, он не хотел, чтобы какой-то новый человек находился рядом, пока он переживал все то дерьмо, что творилось в его жизни. На тот момент Перл по-прежнему пела в его группе, и он знал, что я ей очень нравлюсь, поэтому терпел меня как парня своей дочери, но мы с ним не общались. И вдруг произошел случай, круто разрядивший обстановку.

В начале 2001 года Metal Shop, вымышленная глэм-метал группа 1980-х, которая позднее стала Steel Panther, проводила ночное рандеву в понедельник в Viper Room. Мы с Перл стали ходить туда каждую неделю после их первых выступлений. Они мне дико нравились. Я терпеть не мог глэм, но когда они перепели песни Бон Джови и Ratt, мне, в принципе, понравилось, потому что они привнесли в шоу юмор. Они вели себя на сцене иронично, и мне нравилось их дурачество. Мы с Перл между делом сказали о них ее отцу. Рассказали, как было весело, и добавили: «Ты должен пойти с нами в понедельник вечером и заценить их сам. В прошлый раз пришел сам Стивен Тайлер и поднялся к ним на сцену, было очень круто».

Тогда это было значимое событие. Все музыканты выступали с ними экспромтом, и это, очевидно, было круто. Стивен Тайлер был первым известным чуваком, который пошел на это. Как-то вечером мы с Перл пошли ужинать, и, пока ели, говорили о том, как пойдем на Metal Shop, как и последние шесть недель, но мы решили пропустить одну неделю. Мы и так там всю неделю тусили, поэтому решили пойти домой и расслабиться. Около полуночи мы уже заходили домой, как вдруг зазвонил мой сотовый.

– Скотт! Это Мит!

– Привет, Мит! Что случилось?

– Где вы, черт вас подери??! – орал он. Он явно был в очень шумном месте, и я едва его слышал.

– А, да мы уже домой заходим. Только что вернулись после ужина.

– А чем думаете заняться?

– Да ничем. Наверное, спать пойдем.

– В общем, я в этом сраном Viper Room, пришел посмотреть на ваших Metal Shop, о которых вы мне уже несколько месяцев талдычите. Где вас черти носят??! Тащите сюда свои задницы!!!

Я поговорил и повернулся к Перл: «Угадай что? Мы едем на концерт Metal Shop. Звонил твой отец. Он там и хочет знать, почему нас нет».

Мы развернулись, сели обратно в машину и поехали в Viper Room. Пока ехали, Лонн Френд, редактор журнала Rip, написал мне, что уже тусил с Митом Лоуфом в Grand Havana Room, курил сигары и бухал, а теперь они в Viper Room. «Мит сегодня сам на себя не похож – он выжрал уже 16 коктейлей “Маргарита”. Я серьезно».

Мы приехали, и это был совершенно другой Мит Лоуф, непохожий на того Мита, которого я видел прежде, – он улыбался до ушей и отрывался, как мальчишка. Ему очень понравился концерт. Я его еще таким не видел, так что мне было весело за ним наблюдать. Очевидно, Перл его в таком состоянии видела не раз. Но я увидел перед собой совершенно другого человека.

Metal Shop позвали его на сцену, и они сыграли «Livin’ On A Prayer» Бон Джови. Мит почти не знал слов, но отрывался вместе с их вокалистом, Ральфом Саензом. Потом он исполнил с ними песню Whitesnake, которую не знал вообще. И снова был на высоте! С такой харизмой вовсе не обязательно знать песни. Публика просто съехала с катушек. Затем Мит подошел и сел рядом с нами.

Под конец вечера все начали уходить, и я сказал Миту: «Эй, чувак, дай мне свои ключи. Я отвезу тебя домой».

«Ты не повезешь! О чем ты говоришь? Ты не повезешь меня домой», – сказал он заплетающимся языком, а потом засмеялся.

И я сказал: «Чувак, ну я серьезно. Ты должен отдать мне свои ключи. Мне насрать, что ты думаешь. Либо отдаешь мне ключи, либо берешь такси. За руль ты не сядешь».

И он отдал мне ключи. Мы с Перл оставили свою тачку у клуба Viper Room, а сами сели в его огромный черный «Мерседес». Я был за рулем, Мит сел спереди, а Перл – сзади. Я отвез Мита в дом, куда он переехал после разрыва с Лесли. Меня немного беспокоило, что он, может быть, злится за то, что я был чересчур резким и вызвался его отвезти, но мне было плевать. Я не хотел, чтобы по CNN потом эту историю показали в вечерних новостях. Как оказалось, беспокоился я напрасно. Всю дорогу домой он меня благодарил, а потом сказал: «Я знаю, что веду себя странно, но я чертовски тебя люблю! Ты охуительный чувак! Бля, я тебя обожаю!»

Он приобнял меня, а потом наклонился ко мне. Затем поцеловал в щеку и шею.

«Я люблю тебя, мужик. Люблю! И ты так хорошо относишься к моей дочери!»

Это было просто потрясающее мгновение – мы вмиг стали корешами. И все эти годы Мит делал для меня, Перл и Ревеля все возможное и невозможное.

Я познакомил Перл со своим кругом друзей, и мы все отправились к «Папочке». Перл не отставала от меня – хлестала стакан за стаканом. Вообще-то, она тогда предпочитала двойную водку с ванилью, поэтому если уж на то пошло, пила она намного больше, чем я! Мы, как минимум, весь первый год отношений отрывались как ненормальные, но по другой причине. Мы пили не потому, что нам было хреново. Наоборот. Мы пили, потому что нам было хорошо. Это была настоящая сказка – нажраться, вернуться домой и всю ночь заниматься сексом. Рай.

Это было настоящее чудо. Я действительно думал, что никогда не встречу своего человека и не буду счастлив. Я думал, всегда придется идти на компромиссы. А потом прошло каких-то несколько месяцев, и я был как никогда счастлив. Тогда-то я и задумался, что не просто так говорят: «Каждой твари – по паре». Когда я встретил Перл, я, как и она, был на пути саморазрушения. Она миллион раз мне говорила, что я ее спаситель. Она говорила: «Если бы мы не встретились, не знаю, где бы я оказалась – наверняка в центре реабилитации. А может, и в могиле». Как только мы начали зависать вместе, все изменилось.

Чем ближе я становился к Перл, тем страннее становилась Дебби. Мы с Перл лежали в кровати, а Дебби заходила ко мне в комнату в абсолютно прозрачной ночнушке на голое тело, а в другой комнате сидел ее парень. Затем она просила у меня наличные: «Можно взять 20 баксов на журнал?» Пиздец странное поведение, и я шел у нее на поводу, поскольку боялся: если скажу, что хочу развода, она найдет адвоката и обглодает меня, как акула, на всю оставшуюся жизнь оставив банкротом.

Я даже не замечал, как позволяю манипулировать собой, пока Перл не бросила перчатку. «Ты все еще лебезишь перед ней, будто женат. Никак не можешь выбраться из ее сетей». Я попытался убедить Перл, что это не так. Но когда Перл открыла мне глаза, я был просто потрясен. Я был ошеломлен. Я оплачивал аренду, расходы и еду. Я продал дом, еле-еле сводил концы с концами, и все то время, что я рвал жопу, Дебби не работала. После нашего разрыва она начала встречаться с другими, а я еще и их спонсировал.

Я так сильно боялся, что Дебби подаст на меня в суд на алименты, что позволил ей превратить себя в тряпку. Но потом у меня снова отросли яйца. Однажды Дебби несла какую-то чушь и нагрубила Перл. Когда она увидела, что у нас все серьезно, мы сильно любим друг друга и поступаем в соответствии со своими интересами, Дебби почуяла опасность. Я высказал ей все свое недовольство, потому что мне больше нечего было бояться.

«Тебе нужно завалить ебальник и не совать нос в чужие дела, – сказал я. – Ты мне больше никто. Между нами все кончено. Когда-то твои чары ослепили меня, но теперь-то я прозрел. Ты много лет использовала меня, но этому пришел конец! Хватит с тебя халявы! Я съезжаю, и мы разводимся».

Глава 28

По ту сторону микрофона

Слава богу, у меня была Перл, потому что, не считая наших с ней отношений, все остальное скатывалось в говно. Я едва сводил концы с концами, так что Перл была со мной явно не из-за денег. Хоть какое-то утешение. У меня не было буквально ничего, я был на мели. Группа не зарабатывала ни копейки. Мне хватало на еду и оплату аренды, но фактически из месяца в месяц я не жил, а выживал. Все участники Anthrax рассчитывали на пластинку лейбла Beyond, надеясь снова встать на ноги.

Еще до того, как мы оба официально развелись, мы с Перл стали жить вместе. Для меня это были радикальные перемены, и это обстоятельство лишь укрепило мою теорию, что зачастую карьера – прямое отражение личной жизни. Я съехал с квартиры, где мы жили с Дебби, перестал оплачивать ее счета, стал жить с Перл, и в мою жизнь вернулось счастье. Спустя несколько дней мне позвонили с канала VH1 с предложением вести передачу «Рок-шоу». Они решили не продлевать контракт с Кейном и хотели, чтобы я прилетел в Нью-Йорк и попробовал свои силы.

Продюсеры сказали, что я буду знакомить зрителя с новинками рок- и метал-клипов, сообщать о новостях в мире металла и брать интервью у гостей. Когда я услышал, что мне придется брать интервью, у меня кишки в узел завернулись. Все-таки я не ведущий, и мне явно было некомфортно задавать вопросы. Они хотели, чтобы я брал интервью у своих коллег – по сути, друзей. От одной мысли об этом волосы на жопе вставали дыбом. Я спросил, можем ли мы снимать шоу без участия гостей. Мне ответили: «Нет», поэтому я поборол страх и приготовился к худшему.

Первые съемки прошли без особого напряга. Мне предложили воспользоваться телесуфлером, но я уже выучил наизусть весь свой текст. О телевидении я не знал ничего, но быстро учился. Все, что тебе нужно знать – это читать и делать вид, что не читаешь, и все пройдет как по маслу. У меня очень хорошо получалось не читать. Несколько недель мы снимали без гостей, поскольку продюсеры хотели, чтобы я освоился и спокойно вел передачу. Потом мне сказали, что в студию придут Cult, и я занервничал. Говорить в камеру я мог без проблем. Мне разрешили импровизировать и шутить. Они хотели, чтобы я был самим собой, так что с этим никаких проблем. А теперь мне вдруг придется стать журналистом и задавать все эти дебильные вопросы, на которые я сам терпеть не мог отвечать: «Расскажите о вашей новой пластинке. Кто на вас повлиял больше всего? Расскажите о самом нелепом случае на гастролях?» А следом остальные отупляющие перлы журналистской мудрости вроде: «Как проходят гастроли?» и «Как вы уживаетесь на гастролях с коллегами по группе?»

Не тот я человек. Я разволновался до такой степени, что уже был готов скорее покинуть шоу, чем позволить себе выглядеть каким-то мудаком. У меня в голове не укладывалось, что я играю в Anthrax и при этом снимаюсь в телешоу, где беру интервью у других групп. Это совершенно не мое. Я находился по другую сторону микрофона. Глядя на себя в этой ситуации, я стал настолько самокритичен, что едва не сломался. Я был убежден, если начну брать интервью у групп, моей карьере в Anthrax придет конец. Кто после этого станет воспринимать меня всерьез как музыканта?

Никакого пренебрежения к журналистам я не испытываю. Многие годы я имел удовольствие общаться со многими хорошими писателями и диджеями. Но есть большая разница между теми, кто задает шаблонные вопросы, нацарапанные на клочке бумаги, и профессионалами, которые, по сути, проводят свое собственное исследование и втягивают тебя в беседу, вытаскивая из тебя факты и подробности, о которых ты даже не думал рассказывать. Хорошее интервью может служить вдохновением. А плохое вызывает сильное нежелание отвечать на очередной идиотский вопрос. Все это напоминает о драгоценных минутах жизни, которые ты тратишь на какого-нибудь идиота, который посидел десять минут в Википедии и переписал замусоленные факты в форме вопросов. Эй, мы здесь не в «Свою игру» играем! Даже не вспомню, сколько раз в телефонной беседе мне хотелось дать в морду журналисту за то, что впустую потратил мое время.

В день первого интервью в роли ведущего в передаче «Рок-шоу» продюсеры вручили мне список вопросов для Cult, и, как я и боялся, все они оказались полным дерьмом, если только продюсеры не хотели, чтобы группа и телезрители сдохли со скуки. Я не знал, что мне делать. Я знал парней из Cult. Мы дружили еще с 1980-х, и они были по-британски острыми как бритва и сдержанными, насколько можно себе представить. Я подумал, что мне очень повезет, если я выйду из ситуации в здравом уме, учитывая пустые взгляды их гитариста Билли Даффи, которые я ловил на себе. Хуже того, за кулисами перед съемкой все они очень мило со мной общались. Будучи на нервяке, я решил, что им меня просто жаль. «Бедняга Скотт. Ты только глянь, куда парень скатился. Когда-то большие надежды подавал. Давайте будем с ним помягче. Ему и так досталось, раз он этим занимается». Напоминало секс из жалости.

Я сделал глубокий вдох и поборол свою робость. Ассистент режиссера все настроил, и камеры начали запись. И в последнюю секунду внутренний голос подсказал мне отойти от сценария и поговорить с Cult как с друзьями. Зачем задавать с бумажки вопрос, на который я уже заранее знаю ответ, если мы можем просто поболтать? Разговор получился очень естественным – много подколов, воспоминаний о совместных гастролях. В итоге получилось, что я уже не просто ведущий, который берет интервью у своих гостей. Мы были парочкой друзей, которые собрались и травят байки. То есть теперь я не один против всех. Мы были в одной команде, и остальные стали менее закрытыми. В результате беседа стала интересной и увлекательной.

Во время разговора я старался касаться раскрутки нового альбома. Продюсеры были в восторге, да и сама группа тоже. Я открыл свою формулу успеха. Гостевые участия стали моей любимой частью съемок шоу. За сорок восемь эпизодов, в которых я снялся, мне посчастливилось пообщаться с Оззи, Pantera, Робом Хэлфордом, Megadeth, Stone Temple Pilots, Tenacious D, Alice In Chains, Deftones, Godsmack и многими другими.

Так о каких секретах проговариваются, когда им настолько комфортно со мной общаться? Не знаю. Я не задавал вопросы, на которые мне самому было бы неудобно отвечать, и при этом я не выносил на обсуждение личные подробности, которые мог знать о ком-то из своих друзей, приходящих на шоу. Так или иначе, многие хотели участвовать в программе, потому что могли сидеть рядом со мной, и я бы не перегнул палку.

Когда я брал интервью у Салли Эрны из группы Godsmack, он рассказал мне историю о том, как появилось название группы. Как он объяснил, один из парней в группе однажды пришел на репетицию с огромным прыщом, и Салли весь день над ним издевался. На следующий день у Салли тоже вскочил прыщ, и кто-то сказал: «Боженька покарал тебя за то, что ты над ним угорал». Вуаля! Вот тебе и «Божья кара». Название не имеет ничего общего с песней «Godsmack» группы Alice In Chains и тем, что они частенько исполняли кавер-версии песен Alice In Chains. Чистое совпадение. Пару раз мне приходилось брать интервью у групп, о которых я ничего не знал, потому что их музыка не для меня. На ум приходят Three Doors Down и Nickelback. Я шел на интервью, не понимая, о чем буду говорить, и все время переживал, что меня выдаст выражение лица (вот где я научился делать морду кирпичом). Они все оказались очень классными парнями, и многие из них выросли на музыке Anthrax. Тогда-то я и начал составлять список хороших парней и плохих групп. Получился довольно длинный список.

Из всех эпизодов «Рок-шоу», в которых я снялся, мой любимый – интервью на Хэллоуин с Оззи Осборном. Как ни странно, началось оно с полной катастрофы. Тот факт, что нам удалось заполучить Оззи, – большая удача. Охуительно! Он был в городе и проводил рекламную кампанию в поддержку своей пластинки «Down To Earth», а я был последним, кто брал у него интервью в тот день. Он начал в шесть утра с «Шоу Говарда Стерна» и весь день давал интервью, поэтому на нашу съемку в четыре вечера он пришел конкретно заебанным. Студия была украшена в честь Хэллоуина. Я был одет, как Джин Симмонс, в полной боевой раскраске и костюме, но с лысой башкой и козлиной бородкой.

Мы с Оззи были друзьями еще с совместных гастролей 1988 года, и я с нетерпением предвкушал нашу встречу и обмен историями. Приняв к тому моменту уже несколько десятков гостей, я чувствовал себя уверенно. Продюсер сообщил, Оззи заранее предупредили, что в честь Хэллоуина я буду в прикиде Джина Симмонса. Но когда Оззи зашел вместе с Шэрон, я через всю комнату увидел, что он смотрит на меня так серьезно, будто учуял запах свежего дерьма. Пришло время записываться. У Оззи было немое выражение лица. Что-то явно было не так. Он скорчил гримасу, а потом повернулся к Шэрон. Оззи нервничал, и было очевидно, что ему совсем здесь некомфортно.

Мы начали интервью, и я задал ему простейшие вопросы о новой пластинке – как прошел процесс записи, самое обыденное. Оззи отвечал кратко и отрывисто и глазел на меня так, словно не знает. В этот момент я начал переживать, что запарываю интервью с самим Оззи Осборном. Меня переполняли эмоции и от волнения пот проступал через мой грим Демона. Режиссер крикнул: «Снято» и объявил пятиминутный перерыв для подготовки к следующей сцене. И мы с Оззи сидели в ощутимо натянутой тишине. Подошла девушка-гример и прикоснулась к моему вдовьему пику[75], а я пытался не показывать, насколько нервничаю, ведь я буквально не знал, о чем говорить дальше.

Я не мог понять, почему Оззи не может расслабиться. Режиссер крикнул: «Мотор!», и не успел я пробурчать очередной вопрос, как заметил, что Оззи пристально вглядывается в меня, приближая свое лицо к моему, чтобы лучше рассмотреть. И только я подумал, что он собирается ударить меня головой, как он улыбнулся и сказал: «Так это ты… мужик, это ты. Скотт, это же ты? Да, это ты. Эй, это же Скотт!» У меня сразу отлегло, и я ответил: «Да, Оззи, это я. Я думал, ты знаешь».

Тут откуда-то раздался крик Шэрон: «Оззи, я же тебе говорила, что это Скотт Ян в гриме», а потом Оззи сказал: «Я подумал, это какой-то придурок, одетый как KISS, и все никак не мог различить лысый череп и не понимал, какого хрена я здесь даю какое-то тупое интервью». Он крепко обнял меня и сказал: «Давай переснимем». Через пятнадцать минут все было готово. Мы отлично провели время, и я был в восторге, что мне выпал шанс поговорить с одним из кумиров на своем шоу, пусть даже в качестве придурка в гриме Джина Симмонса.

Благодаря работе на шоу, будучи практически банкротом, я стал регулярно получать зарплату. Последний раз такое было, когда я работал на отца. Я получал зарплату наравне с остальными штатными сотрудниками! Прекрасно поднимает боевой дух. А еще я понял, когда думаешь, что все идет по плану, в любой момент может случиться ситуация, из-за которой ты почувствуешь себя беспомощным и у тебя пропадет дар речи. Именно так и произошло в разгар моей работы на VH1, когда умерла одна из моих лучших подруг – Дженнифер Сайм.

Я познакомился с Дженнифер в 1991-м в Irvine Meadows за кулисами на концерте Beastie Boys. Она работала на Дэвида Линча, а мы с Чарли были большими фэнами «Твин Пикс». Собственно, песня «Black Lodge» – своего рода отсылка к «Твин Пикс». Мы постоянно просили Мисси Каллаццо из Megaforce позвонить в офис Дэвида Линча, чтобы достать нам какие-нибудь сувениры «Твин Пикс». А Мисси как раз общалась с Джен.

Как-то вечером я был за кулисами на концерте Beastie Boys, и ко мне подошла девушка и спросила: «Ты ведь Скотт? Я – Дженнифер из офиса Дэвида Линча. Твой менеджмент постоянно названивает мне по поводу сувениров».

Мы тут же стали друзьями. Джен для меня была как сестра. Она стала играть большую роль в моей жизни. У нее было немного странное, чрезвычайно неполиткорректное чувство юмора. Большую часть 1990-х во время моих кутежей Джен всегда была рядом. Когда мы с Перл начали встречаться, Джен с нетерпением хотела познакомиться с «любовью всей моей жизни». Они сразу нашли общий язык и тоже стали очень близки.

Дженнифер была девушкой Киану Ривза, а в 2000 году забеременела. Помню, Киану забрал Джен из дома и перевез к себе, чтобы помочь скрыться от назойливых папарацци. Она была в восторге от того, что у нее будет ребенок, и казалось, в ее жизни все идет как надо. Поэтому, когда ее ребенок родился мертвым, мы все были в шоке, это было ужасно и трагично. Теперь, когда у меня есть свой ребенок, я даже представить не могу, как это отразилось на ее душе и сердце. Мы собрались вместе, чтобы изо всех сил помочь Киану и Джен пережить эту трагедию. К несчастью, на этом трагедия не закончилась. Остальная часть истории попала на страницы желтой прессы.

Дженнифер была на вечеринке в доме Мэрилина Мэнсона. Она поехала домой, а потом решила вернуться к нему на машине. Она уже была «хорошенькая», и доехав до бульвара Кахуенга, потеряла управление и врезалась в припаркованные неподалеку машины. Ремень она не пристегивала, поэтому ее просто выбросило через лобовое стекло на дорогу. Джен разбилась насмерть. Я поверить не мог. Я потерял своего самого близкого друга. Само собой, подавлен был не только я, но и весь круг друзей, сердцем и душой которого она была. Ее смерть была трагичной и шокирующе нелепой. Этого можно было избежать. Я всегда представляю, как бы могла сложиться ее жизнь, ведь она была очень особенным, редким человечком, и мне по-прежнему сильно ее не хватает.

Я был подавлен смертью Джен, но понимал, что надо продолжать жить. Узнай Джен о чем-то подобном, она поступила бы так же. К счастью, стабильность основной работы в «Рок-шоу» и возможность скопить немного денег воодушевили меня до такой степени, что мне не терпелось вернуться в студию с Anthrax и приступить к работе над следующей пластинкой.

И снова перед началом записи нам нужно было найти гитариста. Пол Крук проделал отличную работу, почти семь лет он играл с нами. Он был классным гитаристом и хорошим другом, но почему-то участником группы так и не стал. Не подходил он нам. Мы даже фотографировались вчетвером; полагаю, мы никогда не считали его настоящим участником, и это дерьмово. Может быть, мы всегда считали, что он не наш человек. Учитывая, что с деловой точки зрения это был худший период за всю нашу историю, ему не было никакого резона быть участником группы. Он был слишком хорошим другом, чтобы навалить на него весь этот ад. Поэтому где-то в конце 2001 года, начав концентрироваться на новой музыке, мы решили найти нового гитариста. Более агрессивного и в духе Anthrax.

Мы с Перл предложили Полу выступать с Митом Лоуфом, и теперь дела в финансовом плане у него идут намного успешнее, чем было в Anthrax. Потом мы предложили пройти прослушивание Робу Каджиано. Мы знали его по нью-йоркской группе Boiler Room. Роб приехал в Йонкерс и выучил парочку наших песен. Он уже знал большинство из них, потому что был на десять лет моложе всех остальных и, по сути, был повзрослевшим фэном Anthrax. У Boiler Room был период застоя, и Роб обрадовался, что подвернулась новая работа. На прослушивании он сразил нас наповал. Выглядел круто, играл круто, да и общаться с ним было легко. У Роба с Эдди Уолом была группа под названием Scrap 60, и они выступили продюсерами «We’ve Come For You All», поэтому нам не пришлось работать с тем, кого мы едва знаем.

Весь материал «We’ve Come For You All» мы написали в более комфортной обстановке, чем в последние годы. Думаю, все были полностью готовы снова собраться и просто быть группой, когда на нас оказывалось минимум давления, потому что, черт побери, что нам было терять? Вперед и только вперед. Пока мы работали над написанием материала, становилось очевидным, что альбом получится не в жанре «трэш-метал», а будет просто отличной металлической пластинкой с равной долей напористости и мелодий. Вдобавок мы экспериментировали с теми стилями, которые раньше не пробовали.

Много грува в песнях вроде «Cadillac Rock Box» и «Superhero». «Taking The Music Back» – среднетемповая и тяжелая, но с острыми и необычными гитарами. В треке «Think About An End» присутствуют этнические ударные и классные вокальные гармонии, а «Safe Home» – одна из наших лучших песен за всю карьеру. Это моя первая песня о любви, написанная для Перл. Песня рассказывает о том, как много Перл для меня значит. А еще есть «Black Dahlia», в ней одни из самых быстрых партий ударных от Чарли, и «What Doesn’t Die», которая могла бы войти на «Among The Living». Роб Каджиано отлично исполнил свои партии во всех этих песнях, а Даймбэг сыграл соло в «Strap It On» и «Cadillac Rock Box». Однако самым большим сюрпризом на этом альбоме был гостевой вокал Роджера Долтри в песне «Taking The Music Back».

Когда мы писали эту песню, припев напомнил творчество The Who. Когда я сказал об этом Перл, она ответила, что ее мама знакома с Роджером и его женой, поэтому Перл устроила совместный ужин для всех четверых. И вот я сижу с вокалистом группы, чей гитарист вдохновил меня взять в руки гитару. Мы пили вино и смеялись. Просидели часа четыре, и Роджер рассказал всякие поразительные истории о группе The Who. Потом мы начали говорить об Anthrax, и он изъявил желание записать гостевой вокал. Мне даже просить не пришлось.

Роджер пришел со мной в студию, но услышав песню, был несколько сбит с толку. «Это очень-очень тяжелый материал», – повторял он снова и снова. А я ему: «Мужик, для нас это попса», но я понимал, что он из другого мира. Песни The Who – тяжелые, но в них нет такого дисторшна и драйва. Однако он продолжал слушать и спустя сорок минут смог распределить партии и спел припев.

Джон записал основную часть вокала, но для припева Роджер исполнил свой фирменный крик – получилось шикарно. Он записал дубль, а потом спросил, насколько я доволен. Это было что-то из области фантастики – критиковать вокал одного из лучших рок-певцов. Я чувствовал себя на месте Пита Таунсенда: «Как я, блядь, здесь оказался?» Поэтому, само собой, я ответил Роджеру: «Да, то, что надо, но почему бы тебе не спеть еще раз, но энергичнее?» Он отказался.

Когда Pantera распались, Уолтер ушел на пенсию, поэтому нам надо было найти новый менеджмент. Роб дружил с Лэрри Мазуром и сказал Лэрри, что мы ищем нового менеджера. Мы поговорили, и Лэрри стал подыскивать лейбл. Ни один из крупных лейблов не был в нас заинтересован, но нам тогда было плевать. Индустрия полностью изменилась, и крупные лейблы старались найти способ выжить. Казалось, они хотели сделать ставку на попсу и хип-хоп. Компания Artist Direct, основанная миллиардером Тэдом Филдом, позвонила Лэрри и предложила нам невероятные условия – 250 000 баксов за альбом. К тому же мастер-ленты будут в нашей собственности (раньше такое было просто неслыханно). Кроме того, мы сможем получать солидный процент наличных за каждую проданную пластинку и у нас будет солидный бюджет на рекламу. Мы обсудили контракт и подписали его.

Пластинка уже была записана и готова к выпуску, поэтому мы решили, что готовы и настало время ехать на гастроли. И тут как гром среди ясного неба Уилл Пендарвис, который сейчас управляет Sirius, позвонил Лэрри и сказал, что Тэд Филд урезал финансирование, а лейбл Artist Direct разорился. Глава компании еще не подписал наш контракт, поэтому он его расторгает. У нас ничего не осталось. Радует, что альбом им не принадлежал, поэтому мы могли без проблем искать новый лейбл. День спустя нам позвонил Лэрри и сказал, что переговорил с Sanctuary Records, которые предлагают те же деньги и смогут выпустить пластинку в срок. На дистрибуцию этот контракт не распространялся, поэтому мастер-ленты нам не принадлежали, но обстоятельства загнали нас в угол, поэтому мы согласились на их условия.

Контракт с Sanctuary действовал только на территории США, так как в Европе нами занимались Nuclear Blast. Они отлично поработали над «Bigger Than The Devil», поэтому я прикинул, что там у нас все схвачено. «We’ve Come For You All» вышел в марте 2003 года. По отзывам прессы, фэны ждали именно этого альбома. Фэны согласились, и мы снова были на коне. Проехались по Штатам в компании Lamb Of God и Lacuna Coil на разогреве, билеты продавались неплохо. Мы отыграли на всех крупнейших европейских фестивалях и разнесли их в клочья. Мы выступили на разогреве у Judas Priest, Motörhead и Dio. Все говорили: «Anthrax вернулись!» А потом вдруг Sanctuary свернули лавочку.

Лейбл поглотила компания Universal, поэтому пластинка по-прежнему была доступна для продажи, но у нас больше не было лейбла, который бы нас спонсировал, да и на гастроли денег не было. Снова было чувство, будто кто-то с небес протянул руку, схватил мастер-ленты и выбросил на помойку. Музыкальная индустрия в третий раз подряд поимела нас в зад, и несмотря на то, что в группе не действовало жесткое правило «три провала и вылет», трения в коллективе продолжали нарастать. Казалось, веревочка вот-вот порвется.

Глава 29

Полный раскол

Мы гастролировали как ненормальные, потому что не хотелось задумываться о том, что ждет Anthrax дальше. Мы понятия не имели. Отыграв аншлаговый концерт в Irving Plaza в Нью-Йорке, мы повернулись к Лэрри Мазуру в гримерке и спросили: «А дальше-то что? Каков план?» Он посмотрел на нас, пожал плечами и ответил: «В душе не ебу».

«Ты же наш менеджер, мать твою! – сказал я. – Лучше придумай, что нам делать».

Без толку. Один день сменял другой. В конце концов мы уволили Лэрри. Не хотелось снова менять менеджеров. Лэрри нам всем нравился, но реальность такова, что нам нужен был не просто менеджер, а настоящий волшебник.

Решили позвать своего кореша Тима Дралле, потому что ему нравилась группа и он был готов на все, чтобы нам помочь. Вместо того чтобы писать новый альбом, к чему мы не были готовы после фиаско с Sanctuary, мы решили перезаписать пару-тройку песен, которые написали до прихода Джона в группу, и попросили Джона их спеть. Мы попросили фэнов выбрать на сайте лучшие песни и, когда составляли трек-лист, учли их пожелания. Пластинку назвали «The Greater Of Two Evils» («Лучшее из двух зол») и приступили к работе в студии «Аватар» в Нью-Йорке.

Мы отыграли весь сет живьем перед зрителями в студии. Мы и не подозревали, что это будет наша последняя запись с Джоном Бушем. После одной из сессий мы устроили встречу с менеджментом в большой комнате звукозаписи. Чарли, решивший переехать в Чикаго, сказал, что будет оборудовать там студию, и считал, что нам следует перевезти свое оборудование из Йонкерса к нему и сделать Чикаго нашей новой базой. Фрэнки эта идея совсем не понравилась. Он уже назвал район Чарли «Чикагским Пафкипси». На мой взгляд, идея была стоящая. От нашего коммерческого директора я получил все данные статистики по части того, сколько мы будем ежемесячно экономить, если не придется хранить оборудование и оплачивать аренду студийного помещения в Нью-Йорке. К тому же было бы дешевле для всех жить в Чикаго, чем нам с Бушем каждый раз летать в Нью-Йорк и ночевать в Манхэттене. За год мы могли бы сэкономить тысячи баксов – весьма заманчиво, учитывая, что у нас, по сути, не было ни лейбла, ни стабильного дохода. И тут Фрэнки психанул.

«В пизду это все! Никуда я не поеду. Ноги моей там не будет. Хотите там работать – без меня!»

Он начал кричать и орать. Фрэнки обычно всегда так делает, когда на взводе. Он ничего не слышит и не видит вокруг себя. Он и сам знает, что вспыльчив. Не помню дословно, что он сказал, но фраза была следующего содержания: «Не хочу я приезжать в Чикаго и участвовать в вашей ебаной затее».

Чарли, человек с противоположным темпераментом, все это время сохранявший спокойствие, спросил:

– Ах вот как? И что все это значит?

– Да что хочешь, то, блядь, и значит! – взорвался Фрэнки.

– Да? Тогда иди на хуй!

– Сам пиздуй!

Они были на противоположных концах большой комнаты и подначивали друг друга как два барана, готовые столкнуться лбами.

Мы с Робом подбежали, пытаясь их остановить, но опоздали. Они сцепились и начали друг друга мутузить. Мы схватили Фрэнки, оттащили в комнату записи вокала, закрыли дверь и заперли его там. Сказали, что не выпустим до тех пор, пока не остынет и не пообещает, что больше такого не повторится.

Чарли сидел на дорожном ящике в другом конце комнаты.

– Ты труп, ублюдок! – кричал он.

– Нет, это ты труп! – орал ему в ответ Фрэнки из-за запертой двери.

Меня пробило на ржач. Я не мог удержаться. Это напоминало сцену из «Славных парней». Настоящие терки двух итальяшек.

В конце концов мы выпустили Фрэнки и провели голосование. Все проголосовали за переезд нашей базы в Чикаго. Фрэнки отказался. Мы не стали его увольнять, да он никогда и не уходил, но в Чикаго ни разу не приехал. Был этот странный и тягостный период, когда Фрэнки ушел из группы к ребятам из Helmet. Его не было почти восемнадцать месяцев. И хотя играл он в другой группе, из Anthrax он не уходил. В силу юридических формальностей он сказал, если мы не хотим видеть его в Anthrax, придется его уволить. Но есть один нюанс: если ты кого-то увольняешь, этот человек может подать на тебя судебный иск, а если уходишь сам, ни хрена не получаешь. Мы не хотели выгонять Фрэнки, для нас это был совсем не вариант, поэтому мы просто оставили все как есть и взяли басиста Armored Saint Джоуи Веру, который играл с нами весь 2004 год. Тим убедил Sanctuary выпустить «The Greater Of Two Evils». И хотя лейбл больше не подписывал новые группы, они придерживались каталога и выпускали избранные релизы, так что нам хотя бы было с чем гастролировать.

Джон был не в восторге от этих концертов, потому что недавно женился и они с женой ждали первенца. Она должна была родить в тот момент, когда мы были на гастролях. Он не хотел пропускать рождение ребенка. Нам пришлось надавить на него и заставить поехать с нами. Мы играли в битком набитых залах, зарабатывали кое-какие бабки и считали, что сбавлять обороты нельзя. В конце концов он сдался, поскольку знал, что это лучшее решение для группы и мы сможем оставаться на плаву. Мы считали, пока мы заняты делом и работой, нам не о чем беспокоиться. Если мы будем выступать как группа, у нас есть цель. Но если мы остановимся и вернемся домой, непонятно, какого черта мы будем делать потом.

Последний тур, который мы провели в поддержку «The Greater Of Two Evils», мы отыграли на разогреве у Dio осенью 2004 года. Менеджеры Mudvayne из Zen Media – Джонатан Коэн и Иззи Зивкович – пришли посмотреть на нас в театр «Маяк», и мы им очень понравились. Наш агент Майк Монтеруло поставил им «Safe Home», и они не могли поверить, что эта песня не стала хитом на радио. Они хотели работать с нами, вот так мы и начали сотрудничать с Zen Media, и они предложили воссоединиться с Джоуи Белладонной и Дэном Спитцем и провести тур.

«Вы сможете вылезти из всех контрактов, в которые уже успели влезть», – сказал Джонатан. Он сказал, что тщательно проверил все наши контракты, и мы остались должны Sanctuary пластинку, несмотря на то, что они уже перестали быть лейблом. Если мы поедем в этот тур, нам ничего не грозит. «Этот тур – мощный козырь, вы держали в рукаве все эти годы, и с его помощью я смогу навести порядок и сдвинуть дело с мертвой точки».

Чувак дело говорил. Мы могли бы записать тур на DVD и CD и отдать Sanctuary, снять удавку с шеи и идти своей дорогой. Совсем не хотелось ехать в этот тур, но с деловой точки зрения это была хорошая идея. Мы с Чарли обсудили ее и спросили Джонатана и Иззи, можно ли устроить такой тур, чтобы с Anthrax поехали и Джон, и Джоуи, исполняя песни из каталогов каждого из них. Мы были категорически против устраивать реюнион-тур, поскольку не хотели, чтобы Джон остался брошенным на произвол судьбы.

Джонатан с Иззи согласились, что это сработает, и мы обратились к Джону, объяснив финансовое и деловое положение Anthrax и как тур поможет нам двигаться дальше. В тот момент мы не могли записать еще одну пластинку и просто смотреть, как Sanctuary снова пускают ее по пизде. Нас бы это просто убило.

«Знаю, тебе кажется, что мы делаем шаг назад, но фэнам понравится, когда они увидят вас с Джоуи, – сказал я Джону, – а когда все закончится, мы сможем записать еще один альбом Anthrax, какой сами захотим».

Джон понял, о чем я говорю, но ему не хотелось этого делать. Он был авторитетным вокалистом и не стал бы делить сцену с другим певцом. «Я понимаю, что вам это нужно, – ответил он, – но я не могу принять в этом участие».

Может быть, это было заблуждение, но когда он сказал: «Я понимаю, что вам это нужно», мы подумали, что он согласен на то, чтобы мы гастролировали без него. А может быть, он имел в виду что-то другое. У нас явно не было его благословения, но так легко убедить себя сделать что-то выгодное, особенно когда ты годами плавал в реке с дерьмом. Если бы мы не устроили этот тур, наверняка бы распались. Все было просто. Но Джон четко понимал, если тур пройдет хорошо, многие захотят услышать от нас очередной студийный альбом с Джоуи, и отказать мы не сможем. И Джон просто окажется в пролете. Безусловно, это была своего рода моральная дилемма.

Я думал об этом целыми днями. Мне казалось, у группы все складывается хорошо, и мы успешно реализовали все поставленные цели. Мы объездили мир, выпустили отличные пластинки и воплощали все свои рок-н-ролльные фантазии и не только. В конце концов я добрался до самой сути и спросил себя: «Ладно, поеду ли я в этот тур, чтобы сохранить группу и двигаться вперед, или не поеду, но тогда группа распадется? Может быть, мне пора завязывать с Anthrax?»

Хуй там плавал! Я не был готов все бросить. Я просто не мог. Я отдал группе почти 25 лет жизни, прошел с ней огонь, воду и медные трубы, и знал, что наступит день, когда этот корабль сменит курс и мы вернемся, чтобы снова сочинять альбомы и собирать аншлаги. У нас будет настоящий лейбл, который будет нас спонсировать, а мы будем зарабатывать деньги, занимаясь любимым делом. А кроме того, я еще не все сказал. Если мы для этого должны были потерять Джона Буша, я был готов к таким жертвам. Моя жизнь в Anthrax и карьера значили для меня больше, чем потеря Джона в качестве вокалиста, каким бы хорошим другом он для меня ни был.

Решение было непростое. Ужасная, паршивая ситуация. Мы не только бортанем Джона, мы еще и без Роба поедем на гастроли, потому что полный реюнион подразумевал возвращение Дэна Спитца. Роб даже не догадывался, что лишился работы, пока мы не начали планировать новый тур. Буквально через пару недель после гастролей с Dio мы уволили Роба.

Не считая коммерческих нюансов относительно реюниона, был еще один фактор, который относился к Чарли и моему решению снова собрать старый состав. 8 декабря 2004-го Даймбэг Даррелл был насмерть застрелен прямо на сцене в Колумбусе, штат Огайо, во время выступления со своей новой группой Damageplan. Мы с Перл узнали об этом по пути к ее бабушке, которая жила в Ланкастере, штат Пенсильвания. Мы вылетели из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, взяли напрокат тачку и отправились на ней из аэропорта Джона Кеннеди в Ланкастер. Ехали несколько часов. До отеля мы добрались около 11 вечера, жутко вымотанные. Перед сном я пошел в душ, а когда вышел, Перл мне сказала: «У тебя телефон разрывался».

Я взял его в руки и увидел пропущенные от Чарли, владельца Adrenaline PR Марии Ферреро, которая работала с нами на заре нашей карьеры в Megaforce, и от многих других. Все они звонили в 11:30 вечера, и это были будни. Странно. Я перезвонил Чарли, а он меня спрашивает:

– Слышал?

– О чем?

– Даррелла застрелили.

– Что?

– Дайма, Дайма застрелили насмерть в клубе Alrosa Villa на концерте Damageplan.

Я никак не мог переварить эту информацию. Мысль о том, что Дайма застрелили прямо на сцене, была еще более невероятной, чем смерть Клиффа Бертона в автобусной аварии. Как кого-то могли застрелить на сцене? Такого вообще никогда не случалось. Даже в жестоком мире рэпа никого и никогда не убивали на сцене. Таких прецедентов просто не было. Все это находилось за гранью моего понимания.

Я положил трубку и рассказал Перл. Мы сидели в шоке. Я включил новости и через несколько минут увидел в бегущей строке на CNN: «в Колумбусе, штат Огайо, насмерть застрелен рокер». Мы были потрясены и ошарашены и не знали, что делать. Мы сидели в этом крошечном отеле в Ланкастере, в Пенсильвании, а на следующий день должны были поехать к бабушке Перл. Мы не собирались ничего отменять, поэтому провели у бабушки несколько часов, а потом сразу же сели в машину и поехали в Нью-Йорк, а там сели на самолет до Далласа.

Мы остались там на несколько дней – на похороны и поминальную службу. Это было что-то нереальное. Присутствовали некоторые из моих лучших друзей, и все мы были в трауре. Было не до веселья.

Всю службу я надеялся, что это очередное наебалово Даррелла. Он был мастером приколов. Я даже представлял, как он выскочит и заорет: «Попались, уебки?», и мы все засмеемся. До сих пор не могу свыкнуться с тем, что произошло с Даймом, и от мысли об этом прям зло берет. Все это не поддается объяснению. Я и так уже многим не доверял, а в свете этих печальных событий захотелось еще больше ограничить круг друзей. Вообще, я оптимист по жизни, но по сей день ненавижу людей и никому не доверяю. Когда нечто подобное случается с одним из лучших друзей, как можно вообще чувствовать себя в безопасности?

Каждый раз, когда мы выходим на сцену, я думаю о том, что случилось с Даймом. Пару раз, когда подростки забирались на сцену, вне зависимости от того, насколько дружелюбными были их намерения, первое, о чем я думал: «Чувак, тебе здесь не место. Включи мозги!» После смерти Дайма все изменилось. Сцена стала запретной зоной для всех, кроме музыкантов. Мне плевать, как тебе весело. Нехуй лезть на сцену.

Прежде чем мы решили воссоединиться с Джоуи и Спитцем, именно Чарли завел разговор о смерти Дайма. Мы спросили себя, а собрались бы Pantera снова, если бы Дайма не убили, и я абсолютно убежден, что рано или поздно они бы воссоединились. Потом мы поговорили о новых молодых фэнах, которые никогда не видели наши выступления с Джоуи и Дэнни.

«Слушайте, мы по-прежнему в строю, – сказал Чарли. – Немногие группы могут этим похвастать. И нам предоставляется шанс оживить историю. Такого шанса потом может и не быть».

Это был не лучший сценарий, и возможно, мы подходили к этому с рациональной точки зрения, потому что явно действовали, исходя не из своих сил, а от отчаяния. То есть либо мы воссоединялись, тем самым сильно некоторых раздражая, либо распадались. Выбор был вполне очевиден.

Смирившись со своим решением, мы попытались преподнести это в виде триумфального возвращения. Поначалу практически так оно и было. Дэнни и Джоуи, оба с огнем в глазах, снова играли в Anthrax. И Фрэнки вернулся. Он не мог такое пропустить! Слишком уж всем было интересно. Мы продавали все билеты и выступали на более крупных площадках, чего уже давно не делали. На фестивале Download в Англии мы выступали перед Black Sabbath и Velvet Revolver. Пресса слетела с катушек. Все было идеально и круто. Все случилось так быстро. Мы впервые все впятером снова сидели в одной комнате, было это в галерее в центре Нью-Йорка с Дэнни, Джоуи и Джулией из группы Fuse. Она брала у нас интервью для DVD, выпустить которое мы планировали к первому концерту в Сэйревилле, штат Нью-Джерси.

Никакой подготовки и посиделок перед интервью, нет времени потусить и потрепаться, нет времени говорить о прошлом и о том, что мы хотели сказать этим туром, нет времени снова стать друзьями. Ни хрена. Мы нырнули с головой, даже не посмотрев, есть ли в бассейне вода. Первый месяц прошел весело. Было круто снова стать той группой, и старые песни мы исполняли лучше, чем в 1980-е. Но довольно скоро старое дерьмо снова всплыло на поверхность, в основном из-за Дэнни, который на долгое время выпал из этого бизнеса и понятия не имел, как ведутся дела.

Он думал, что по-прежнему может возить кучу оборудования по всему миру. Я сказал ему, что сегодня так никто не делает. Компании, которые мы рекламируем, доставляют оборудование в каждый город. «Мы ни копейки не тратим на перевозку оборудования, поэтому бабки остаются в наших карманах».

Дэнни меня не понял и хотел везде возить с собой свое громоздкое оборудование. Но это была ерунда. Как только начался второй месяц тура, все превратилось в полный пиздец и продолжалось восемнадцать месяцев. Мы вернулись ровно туда, где были в 1990-м. Anthrax были на грани раскола. Мы с Фрэнки и Чарли оказались по одну сторону, а Джоуи с Дэнни – по другую.

Самая крупная ссора произошла в Милуоки, где за тридцать секунд до нашего выхода на сцену цифровая консоль накрылась пиздой. Звукооператор ее перезагрузил, и все настройки, которые мы отрегулировали на саундчеке, стерлись. Все звуки раздавались не из тех мониторов, и по какой-то причине гитара Дэнни звучала громче, чем бомбардировщик. А перед этим ни у кого в миксе не было гитары Дэнни. Фрэнки просто с катушек слетел. Он пнул со сцены все фронтальные мониторы. Лицо у него было красным от злости, зубы сжаты, и я был уверен, что после концерта он сорвется, хотя к четвертой песне звукооператор отстроил весь микс. Хуже того, Фрэнки узнал, что Дэнни вырубил бас во фронтальных мониторах, потому что не слышал свою гитару.

Десять минут подряд Фрэнки ругал Спитца на чем свет стоит. Дверь в гримерку была закрыта, но его крики было слышно на весь коридор. «Ты кто, блядь, такой? Кем себя возомнил? Ты, сука, даже не человек». Это было жестоко, унизительно и, казалось, никогда не закончится. Фрэнки рвал и метал, опрокидывал ногой столы, а Дэнни стоял и не мог вставить ни слова. Все остальные спрятались и угорали. Ну что, все еще хотите играть в группе?

Глава 30

Полцарства за вокалиста

Реюнион-тур выдался непростым. Он помог нам с финансовой точки зрения и разрешил наши проблемы в бизнесе. Мы передали лейблу Sanctuary «Alive 2: The DVD», диск с лучшими хитами и DVD «Anthrology: No Hit Wonders 1985–1991». Они все это выпустили, но с раскруткой пролетели. Кто бы сомневался? По крайней мере, нас больше не связывали контрактные обязательства. Все рассчитывали, что по возвращении домой мы запишем пластинку составом «Among The Living», но мы просто не могли оставаться в том составе, потому что уже в печенках друг у друга сидели. На дворе был 2006 год, и я думал, если мы каким-то чудом не сможем вернуть Джона Буша, с Anthrax покончено.

Я был зол, потому что все, кроме нас, ждали этот тур и хотели его увидеть. Я и сам очень хотел, чтобы все получилось, и мы снова были друзьями неразлейвода. Расставались мы мирно, но напоминали скорее ссорящихся соседей по комнате в университетской общаге.

Не могу винить во всем только Джоуи и Дэнни. Было бы слишком просто показать на них пальцем и сказать, что они были проблемными и хотели все делать по-своему, поэтому ничего и не получилось. Именно мы все эти годы старались всеми силами сохранить Anthrax на плаву, а эти парни – нет. Поэтому, когда они вернулись, им следовало нас послушать. Дело в том, что можно легко оспорить их мнение: «Только посмотрите, что вы сотворили с Anthrax за все эти годы, пока мы сидели дома. Возможно, если бы нас не выперли из группы, Anthrax бы никогда не оказались в этой ситуации. Может быть, вам следует выслушать наши предложения».

Я не заметил этого в 2006-м, но ясно вижу это сейчас, по прошествии лет. Я нес всякую херню в СМИ, потому что сильно нервничал и видел только одну сторону медали. Я говорил, что мы не можем двигаться дальше, потому что Джоуи этого не хочет и продолжает вставлять палки в колеса. В чем-то я был прав. Мы сказали Джоуи и Дэнни, что хотим записать пластинку, а Джоуи выдвигал все больше и больше требований. Больше всего он хотел уволить менеджеров и навести порядок. Оказалось, что он был прав, потому что в конце концов у нас возникли проблемы со всеми, с кем он расходился во мнениях. Многие журналисты говорили, что Джоуи вернулся не сразу, потому что хотел слишком много денег. Неправда. Он хотел получить свою долю, а у нас всегда все делилось на пять равных частей. Большего он никогда не требовал.

В конечном счете мы приняли решение не работать над новым альбомом с Джоуи, потому что он мыслил в другом направлении. У нас была твердая позиция, и мы не хотели ее менять. Мне было любопытно узнать, как бы новая пластинка звучала с Джоуи, но мое эго и нежелание передать ему часть полномочий перевесило любопытство. Интересно наблюдать, когда что-то происходит неспроста. На самом деле для этой пластинки просто еще не пришло время. Может быть, мы все это почувствовали?

И все же без вокалиста мы были нетрудоспособны. В наших самых несбыточных мечтах Джон Буш возвращался и записывал с нами новый альбом, теперь, когда у нас были новые менеджеры и мы «очистили палубу» от ряда неудачных контрактов. Мы надеялись, он поймет, что мы поступили так ради группы и теперь можем идти вперед, как будто идем по следам «We’ve Come For You Al». Но мы знали, что этого не будет. Джон посчитал реюнион-тур с Джоуи оскорблением, а Буш – очень гордый парень.

Вряд ли бы он нас простил за то, что мы его бортанули, и сразу же втянулся в творческий процесс.

К тому же у него теперь были другие интересы – маленькие дети. И он не хотел все свое время проводить на гастролях. В этот раз он не был готов все бросить только потому, что мы его попросили. Главным его приоритетом была семья. Как только стало очевидно, что мы не будем записывать пластинку с Джоуи и Дэнни или Джоном, в группе осталось только два человека. В конце 2006 года мы с Чарли засели дома у него в комнате в Чикаго и начали писать новый материал. Мы были недовольны случившимся поэтому естественным образом написали очень быстрый, агрессивный материал с сокрушительными басовыми бочками и реально крутыми неравномерными риффами. Мы были очень довольны и понимали, что у нас получается нечто особенное. Когда у нас была готова пара-тройка крутых песен, мы попробовали поработать с вокалистом, которого нам рекомендовали, но ничего не вышло. Чтобы узнать больше, можете спокойно заглянуть на Википедию, какой бы точной или неточной она ни была.

Мы позвонили Фрэнки и сказали: «Эй, чувак, у нас проблемы. Ты нам нужен». Первым делом он настоял на том, что будет полноправным участником творческого процесса. Я сказал, что мы уже написали пять песен и очень ими довольны, но что касается остальных, кто знает? Фрэнки сразу въехал и помог переработать материал, который мы уже написали. Фрэнки вернулся, но опять-таки продолжились ссоры и конфликты, в основном из-за идей по поводу мелодий и вокальных партий. То есть там, где Фрэнки всегда блистал в творческом плане. Мелодии он сочиняет просто потрясающие. Но много раз Чарли придумывал что-нибудь другое и лучше. Фрэнки говорил: «А кто ты такой, чтобы говорить, что твое лучше? Ясное дело, тебе твое больше нравится, ты же это придумал. Но мое лучше». Я пытался использовать идеи обоих, добавляя свои тексты к их мелодиям, иногда добавляя свои идеи по части мелодий, и когда это работало, у нас получалось лучшее от каждого участника, а песни от этого только выигрывали. Когда не получалось и чья-то идея явно была лучше, возвращались к этому сраному древнему аргументу, что каждый лучше знает, что нужно группе. В таких случаях мы с Чарли всегда говорим: «Слушай, нам виднее». Казалось бы, конфликт исчерпан – ни хрена – но мы просто двигаемся дальше. Радует, что обычно лучшие идеи настолько очевидны, что говорят сами за себя.

Мы пытались двигаться дальше как группа, как это было после увольнения Нила Тербина и во время работы над «Spreading The Disease» без вокалиста. Но нам не давало покоя, что без Джона или даже Джоуи мы ни черта не можем. Кого-то другого мы искать не хотели. Нам нужен был вокалист, подходящий для Anthrax, коих прежде у нас было двое.

Примерно в это же время мы пытались решить, как сохранить группу. Я занялся совместной раскруткой акустических вечеров в нью-йоркском клубе Retox. Я сотрудничал со своим другом Майком Даймондом. Он был известным клубным промоутером. Мы решили устраивать выступления раз в неделю. Когда все, кого я знал, были в Нью-Йорке, я прилетал, и мы устраивали акустические сеты. Я приглашал самых разных музыкантов, в том числе Cypress Hill, Себастьяна Баха, Уитфилда Крейна, Бо Байса из «Американского Идола» и Кори Тейлора из Slipknot и Stone Sour.

В тот вечер, когда пришел Кори, перед клубом мы решили поужинать. Просто тусили вместе – я, Кори, Фрэнки и Перл. Кори спросил, как мы собираемся решать вопрос с вокалистом, и мы ответили, что пока не знаем, но у нас есть парочка новых песен, и они очень круые.

«Я спою», – сказал он.

Мы засмеялись и решили, что он шутит. Он уже и так был в двух успешных группах, и казалось нереальным, что он будет петь еще и в Anthrax.

«Нет, я серьезно! – сказал он, и его голос задрожал от волнения. – Для меня будет невероятной честью петь с вами, парни, а ведь вы знаете, что я был вашим фэном с детства. Я с радостью напишу с вами песни и стану частью вашей истории».

Мы серьезно поговорили о том, как воплотить это в жизнь. Мы согласились выслать ему написанный материал, а он пообещал начать запись вокала после окончания тура Stone Sour. У него было огромное «окно» перед тем, как приступить к работе со Slipknot. Он решил, что сможет взять по меньшей мере год для работы над пластинкой с нами и гастролями в ее поддержку. Казалось, мы нашли идеальное решение серьезной проблемы. Фрэнки сразу же согласился, да и я тоже купился.

Тот вечер в клубе был просто невероятным. Мы отыграли парочку песен с Кори и замечательно провели время. На следующий день я проснулся, припоминая разговор о том, что у нас будет петь Кори, и просто списал все на бухло и пьяный угар. Я не воспринял это всерьез. Следующим вечером Stone Sour выступали в Roseland Ballroom, и мы были за кулисами. Я зашел в раздевалку, и Кори Бреннан, менеджер Кори, мне сказал:

– Эй, чувак, поздравляю с новым вокалистом.

– Чего? А? Эм, он что, тебе рассказал? – спросил я.

– Да, сразу рассказал, – ответил Бреннан. – Я уже обзвонил остальных участников Slipknot и Roadrunner Records, и получил разрешение. Все в силе. Он получил добро.

Я крепко обнял Кори и рассказал Фрэнки с Чарли, и оба они были в восторге. Мы отослали Кори предварительные аранжировки для шести песен. Они ему понравились, и он сказал, что у него уже есть идеи по вокалу. Мы составили график, взяв за основу дату окончания его тура. Кори собирался после окончания тура за пару недель записать все свои партии, а потом приехать в Чикаго и пожить три недели у Чарли, и мы могли бы довести песни до ума. Я подумал, что было бы неплохо какое-то время никому не говорить, но Кори вышел в интернет и всем растрепал. Он даже не позвонил мне и не предупредил, что всем расскажет, хотя, в принципе, ничего страшного. Вот насколько его переполняли эмоции. Мы начали говорить в интервью, что это действительно так, и все нас поздравляли. Казалось, что в истории группы вот-вот откроется новая глава и будет очень успешной.

Проведя несколько дней в Лондоне и сходив на выступление Metallica на стадионе Уэмбли, 9 июля 2007-го я вылетел в Чикаго, чтобы приступить к работе с «Тейлор-траксом». Сказать, что выброс адреналина зашкаливал – ничего не сказать. Я был на седьмом небе и хотел вернуться в студию и записать лучшую пластинку Anthrax в нашей карьере. Когда мы приземлились в аэропорту О’Хара, я включил телефон и градом посыпались сообщения. Я увидел пропущенные от нашего агента (и моего хорошего друга) Майка Монтеруло и перезвонил ему из терминала, а он мне выдал:

– Ты с кем-нибудь говорил?

– Нет, я только приземлился.

– Кори не приедет, – сказал он. Я не сразу понял, о чем он говорит.

– Ну, я уже в Чикаго. Поэтому я пока тут пошатаюсь и, если он не может приехать на пару дней, ничего страшного. Я не полечу домой, чтобы потом опять возвращаться.

– Нет, он не приедет, и точка. У него не получится петь в вашей группе.

Roadrunner, лейбл Кори, в последний момент положил конец всей затее. Они посмотрели на расписание релизов на грядущий год, и один из крупных проектов, на который они рассчитывали – кажется, это был альбом Nickelback – не выходил в срок. А теперь у них не будет и альбома Slipknot. Руководство лейбла посмотрело на итоги и решило не давать Кори год отпуска. Участники группы уже получили аванс на пластинку, и лейбл угрожал забрать эти деньги, если Кори решит работать с Anthrax. Кори спросил, зачем они ждали до того дня, когда он поедет в Чикаго приступить с нами к работе, и они ответили: «Мы, честно говоря, не думали, что ты реально за это возьмешься». Кори им хорошенько вставил, но оказался меж двух огней, а музыкальный бизнес, по выражению Хантера С. Томпсона, – «жестокая и узкая денежная траншея, длинный пластмассовый холл, где ворюги и сутенеры считают себя хозяевами жизни, а хорошие люди дохнут, как псы. Но есть в нем и отрицательные стороны». Если бы Кори встал в позу, в финансовом плане досталось бы всем девятерым участникам Slipknot, чего он допустить никак не мог и никогда бы на такое не пошел. Он был раздражен, но выбора у него не было. Мы, как и он, жутко расстроились, потому что он не только хотел с нами работать, но уже успел написать песни и был полностью готов.

И вот я стоял в О’Хара с ощущением, будто мне дали под дых. Это как сцена из фильма, где герой двигается в реальном времени, а вокруг все просто проплывает мимо. Меня тошнило, я был сбит с толку и сломлен. На секунду показалось, что кто-то высосал из меня весь воздух, и мы снова оказались в глубокой заднице.

Я наткнулся на стойку «Американские авиалинии» и сказал: «Мне нужен билет до Лос-Анджелеса первым же рейсом».

Женщина у стойки посмотрела на мой маршрутный лист в компьютере и сказала:

– Вы же в Лос-Анджелес только через три недели летите.

– Знаю, но мне немедленно нужно домой.

Очевидно, она заметила боль в моем голосе и все устроила. Я был опустошен, убит, замучен, раздавлен. Я сел в самолет, опрокинул парочку стопок Maker’s Marks[76] и отрубился.

Когда-нибудь я услышу то, что для нас написал Кори. Он сказал, что хранит все тексты песен в книге у себя дома. Недавно я сказал ему, что мы можем собраться вместе и поиграть песни, небольшой частный концерт только для нас двоих. Как бы безумно все это ни было, в конечном итоге даже к лучшему, что ничего не вышло.

Разумеется, тогда я не видел и не понимал этого, но через три года, когда к нам вернулся Джоуи, все обрело смысл. После фиаско с Кори Тейлором я был вынужден на какое-то время отвлечься от Anthrax. Я не собирался распускать группу, но мне явно требовался перерыв. После многолетних выступлений в качестве бэк-вокалистки в группе своего отца Перл планировала начать сольную карьеру. Она собрала группу с парнями из Mother Superior, Джимом Уилсоном и Маркусом Блейком – оба играли в Rollins Band с 1999-го по 2003-й – и начала писать песни. Я стал ритм-гитаристом, потому что у меня была внутренняя связь, а Anthrax находились в состоянии неопределенности. Я работал с Перл с 2007-го по 2010-й. Она записала миньон, который продавала на концертах, откатала несколько туров, два раза открывала выступления отца в Штатах, а еще дважды выступила с ним в Европе. Я постоянно занимался всем подряд: водил фургон, продавал мерч, выступал в роли гастрольного менеджера, турагента. Я выполнял различные роли, что было круто, потому что я гастролировал с женой, уступал ей руководство и видел, как она светится от счастья. Я играл на ритм-гитаре и воплощал свои фантазии быть Малькольмом Янгом. Я просто был парнем, который тусуется где-то позади с ритм-секцией.

Понятное дело, что металл мы не играли – группа была далека от того, чем я занимался в Anthrax, но это было по моей части, поскольку я вырос на музыке 1970-х. Именно так я и научился играть на гитаре. Поэтому играть такие песни, как «Rock Child», «Love Pyre», «Nobody», и кавер «Nutbush City Limits» Тины Тернер было круто. Глотком свободы была возможность выйти на сцену и просто играть, а временами зажимать долбаный аккорд «ля». Мне не нужно было глушить струны ребром ладони правой руки и рубить «даун-пикингом»[77] со скоростью света, который я называю «фашистской игрой на гитаре». В контексте Anthrax это мой стиль. Я играю невероятно плотно, практически не остается места для импровизации. Все серьезно и четко, как расписание ебаных поездов. А с Перл я мог просто расслабиться, играть популярные рок-аккорды и кайфовать.

До того как Перл выпустила дебютный альбом «Little Immaculate White Fox», я договорился, чтобы она поехала в тур, выступая на разогреве Velvet Revolver в их последнем этапе гастролей по Великобритании. Я написал Слэшу по электронке и сказал: «Эй, чувак, Перл записывает охуительную рок-пластинку. По-моему, вы – лучшая группа, которую они могут разогревать».

Он попросил мне прислать ему альбом и спустя два дня, прослушав, написал ответное письмо со словами: «Скажи своему агенту, пусть ждет звонка». И, конечно же, через два дня их агент позвонил нашему агенту и предложил Перл прокатиться в компании с Velvet Revolver по Британии. Это было очень круто со стороны Слэша. Он даже выбил для нас немного денег, чтобы гастроли не были в минус, а мы получили дополнительный заработок, продавая мерч и миньон. Концерты прошли с большим успехом. Перл выступила на переполненной Брикстонской Академии перед публикой в 5500 человек. Зрители не знали, кто мы такие. Они пришли посмотреть на Velvet Revolver. Может быть, некоторые из пришедших увидели меня и сказали себе: «Эй, а я ведь знаю этого парня», но зрители не знали ее музыку. Ко второй песне она была королевой сцены.

Во время сета она приглашала народ из зала подходить к стойке с мерчем и поздороваться после концерта. Каждый вечер набиралось по две сотни подростков, и все они покупали мини-альбом. Семнадцати – восемнадцатилетние подростки говорили нам: «Никогда о вас не слышал, но это было охуительно!»

Перл доказала, что не зря занимается музыкой. Не то чтобы она чувствовала, что у нее есть право думать: «Я дочь знаменитого музыканта и тоже стану петь!» Она неслабо вкалывала, и было здорово видеть, как она каждый вечер выкладывается на сцене – даже перед фэнами своего отца, которые в какой-то степени очень сплоченные. Но ей все равно надо было их покорить. Возможно, они знали, кто она, но пришли посмотреть на Мита Лоуфа и не собирались сходить с ума только потому, что группа его дочки открывает его выступление. Обычно две-три песни они вели себя спокойно и вежливо, а потом она просто заводила их, поэтому когда отведенные ей сорок пять минут подходили к концу, все вставали и хлопали. Она великолепная солистка.

После того как она вернулась с гастролей, мы приступили к работе над альбомом «Little Immaculate White Fox», который вышел в январе 2010-го. Тед Ньюджент засветился в песне «Check Out Charlie». Он выслал по электронке свои вокальные партии, а гитарист и вокалист Alice In Chains Джерри Кантрелл пришел в студию и записал соло к песне «Anything», и было очень круто. Я любил Alice In Chains еще с тех пор, как мы выступали с ними в туре «Столкновение титанов». Они получили душ из плевков, и их забросали монетами и бутылками с ссаньем, но они выстояли. Джерри – чрезвычайно талантливый музыкант и потрясающий композитор. Нам даже не пришлось ничего ему подсказывать. Он просто сел, послушал песню и придумал эти гитарные партии, напоминавшие по духу пассажи Дэвида Гилмора. Как раз то, что нам было нужно.

Спустя почти одиннадцать месяцев с момента выхода альбома Перл сайд-проект The Damned Things, который я сколотил с гитаристом Fall Out Boy Джо Троманом, выпустил пластинку «Ironiclast». Альбом был непозволительно проигнорирован, но я им по-прежнему невероятно горжусь.

Я познакомился с Джо в 2008 году через общего друга Дэвида Карона, который работал с нами обоими в Washburn Guitars. Мы с Дэвидом были хорошими друзьями и постоянно тусили вместе. Он был убежден, что мы с Джо быстро найдем общий язык, несмотря на то что исполняли мы очень разную музыку. Он нас познакомил, и мы поладили. Я ему в отцы годился, но он не был каким-то долбанутым подростком из группы. Джо – серьезный музыкант, потрясающий гитарист, очень умный и веселый чувак, и нам нравилось одинаковое дерьмо. Мы быстро стали друзьями.

Каждый раз, когда я приезжал в Чикаго или Джо был в Лос-Анджелесе, мы собирались и тусили. Я даже пару раз заценил выступления Fall Out Boy, чтобы иметь представление о том, чем он занимается. Как-то вечером он на день заскочил в Лос-Анджелес и спросил меня, не хочу ли я поджемовать. На следующий день Fall Out Boy уезжали в Японию, а мы коротали вечер в отеле «Ренесанс» в Голливуде. Он попросил меня прийти, если у меня особо нет дел, и принести с собой гитару, чтобы мы могли поджемовать. Я решил, что он захочет играть песни Thin Lizzy, потому что мы все время только о них и говорили, но он сказал, что у него есть риффы, которые он написал и хочет мне показать.

Я притащил акустику, и после пары бутылочек пива он показал мне риффы, о которых говорил. Они были довольно прикольные и мрачноватые, отдаленно напоминающие Down или Kyuss.

– Эти риффы для Fall Out Boy? – спросил я.

– Не, для Fall Out Boy они слишком тяжелые. Почему бы нам не использовать их при написании совместных песен?

Я подумал, что идея классная, тем более что Anthrax пребывали в подвешенном состоянии. Я сказал Джо, что выучу риффы и начну писать новые песни, пока он в Японии. Джо вернулся из тура, я прилетел в Чикаго, и мы приступили к работе над песнями. У нас обоих было полно идей, и вот уже готовы три или четыре наброска. Они были мрачными и атмосферными, как и те быстрые риффы, которые он мне показал, и две из них, «Ironiclast» и «Grave Robber», в конечном счете попали на альбом The Damned Things, только под совсем другими названиями. Эти песни достаточно четко показывают то, чем мы занимались поначалу, и убедили меня, что мы сможем записать совместную пластинку.

Джо позвонил барабанщику Fall Out Boy и прожженному металлюге Энди Херли. До Fall Out Boy Энди играл только трэш и хардкор, и барабанщик он отличный. Мы порепетировали в паршивом подвале студии Джонни Кея в Чикаго. Он разрешил нам практически за копейки пользоваться студией. У нас там стояло кое-какое оборудование, и мы приступили к репетициям и сочинению. Дэвид, наш кореш из Washburn, играл на басу, а мы репетировали новые песни.

У нас было готово пять песен, но не было вокалиста. Для меня это обычная дилемма. Как-то вечером мы колесили по Чикаго, слушая Everytime I Die, и мы с Джоуи сошлись во мнении: «Если нам удастся заполучить Кита Бакли, будет волшебно».

«Так я его знаю, – сказал Джо. – Давай я ему черкану прямо сейчас».

Джо написал Киту, что он главный кандидат на роль вокалиста в нашей новой группе, и спросил, есть ли у него время и интересно ли ему. Кит был польщен, что мы о нем подумали, и попросил выслать пару песен. Мы решили, раз Кит никогда о таком и подумать не мог, с тем же успехом он и согласится. Тогда мы думали назвать группу Methuselah, но название не прижилось. Кит послушал наши демки и сказал, что ему очень понравились песни, он в деле и сейчас же приступает к написанию.

Вскоре после этого мы все сидели в нью-йоркском баре напротив Irving Plaza с Перл, Мари, девушкой Джо, и Робом Каджиано, который вернулся в Anthrax. Я подумал, было бы здорово пригласить Роба в новую группу. Трое гитаристов у нас смотрелись бы гармонично, потому что в музыке, которую мы сочиняли, использовались гитарные партии в духе Thin Lizzy.

«Нам нужен Роб, – сказал я, когда Каджиано встал из-за стола и ушел в туалет. – Только представь, какие крутые гармонии можно замутить. Все это мы сможем сыграть живьем, и вы отлично ладите. Его умение, мастерство в написании и продакшне нам бы очень пригодились».

Джо согласился, и когда Роб вернулся, я спросил его, не хочет ли он поиграть в Methuselah. Тогда он шутливо называл группу Mejewselah, потому что мы с Джо были евреями. Роб удивился моему предложению, но был дико рад. Ему нравились наши песни, и он хотел внести свою лепту. Когда группа начала приобретать серьезный размах и песни стали рождаться одна за другой, мы поняли, что Дэвид, чувак, который нас познакомил, не годится на роль басиста и никак не сможет записать пластинку и поехать с нами на гастроли. Он просто за нами не поспевал. Хреново, конечно.

Группа начиналась как придурковатый проект двух друзей, и вдруг все стало серьезно и один из основателей уже не тянул. Джо сказал ему, и по понятным причинам Дэвид был расстроен. Я не разговаривал с ним пару лет. Потом восстановил с ним связь, но некоторое время наши отношения оставались натянутыми.

Mejewselah переименовали в The Damned Things с легкой руки Кита, который позаимствовал это название из строчки песни «Black Betty». Мы веселились, и, казалось, песни пишутся сами. Мы слушали что-то вроде «We’ve Got a Situation», и Роб говорил: «Гм, здесь нет припева». Тогда я брал гитару и говорил: «А что скажешь на это?», играл рифф от балды, и он идеально подходил. Джо тоже поднажал. Он написал основу музыки и придумал убойные риффы к песням вроде «Handbook for the Recently Deceased» и «A Great Reckoning». И хотя песни The Damned Things рождались легко, на запись пластинки ушло больше времени, чем мы предполагали, главным образом потому, что Джо и Роб были очень придирчивы к каждой детали. На «Ironiclast» мы экспериментировали с кучей разного оборудования, звуков и тонов, потому что они хотели, чтобы мы реализовали все идеи.

Island Def Jam, лейбл Fall Out Boy, имел право, если хотел, приобрести альбом первым. А потом они конкретно накосячили, чему мы не удивились. Но у нас не было выбора, и это было реально дерьмово. Мы подумали, у нас будет шанс на победу, потому что Боб МакЛинн из Crush Management, менеджер Fall Out Boy, тоже взялся за The Damned Things, и он знал всех этих сотрудников Island Def Jam. Мы подумали, что ему удастся убедить их полюбить пластинку и раскрутить ее как надо. Но опять-таки, как это обычно бывает со звукозаписывающими компаниями, парень, который долгое время руководил лейблом, Эл-Эй Рид, ушел, и на его место взяли кого-то другого. А может, было наоборот. Я не слежу за всеми этими перетасовками в руководстве. Я только знаю, какое дерьмо творилось на корпоративном уровне, и все бюджеты заморозили. Словом дня стало «нет». Нет, мы не сможем то. Нет, мы не сможем это. Наверное, только один из пятидесяти пунктов, которые они обещали выполнить, осуществился.

Фэны Fall Out Boy, Anthrax и Every Time I Die, которые прочли о проекте, поначалу испытывали интерес, но многие даже не знали о том, что пластинка вышла. Мы подумали, что у нас в руках платиновый альбом, как минимум с четырьмя стопроцентными радиохитами. Как по мне, они определенно звучали как радиохиты. Но когда в 2010 году вышел «Ironiclast», Island не сделали ничего. Если бы у нас в команде был хоть один человек, который взялся за это дело, мы могли бы продать миллион копий, выехав на одном только послужном списке и качественной музыке. Бля, мы им дали элементарное задание, но они и здесь умудрились все засрать. Я решил, что, в худшем случае, мы продадим хотя бы 100 000 копий, но мы даже половины не продали.

Несмотря на сложившуюся ситуацию, гастроли The Damned Things прошли отлично. Мы испытывали восторг, оттого что сколотили новую группу. Спасало, что мы уже были друзьями, ведь при обычных обстоятельствах, учитывая графики наших групп, мне бы ни за что не удалось столько потусить с Китом. А теперь мы катались по миру и стали настоящими друзьями. Мы провели тур, организованный Егермейстером, прокатились хедлайнерами по Штатам, поучаствовали в фестивалях в Европе, откатали американский тур с Volbeat, засветились на фестивале Soundwave в Австралии, и отзывы были положительными. Будь у нас время после всех этих гастролей написать больше песен и вернуться в студию для записи очередной пластинки, я думаю, мы бы наверняка развалили группу. Но у нас было только небольшое «окно» перед тем, как все должны были вернуться к своей основной работе.

Нам всем хотелось бы однажды записать вторую пластинку, но как знать, когда это случится, ведь все четверо из нас играют в действующих группах. Дела у Fall Out Boy сейчас идут очень хорошо, а Anthrax только-только выпустили крутейший альбом со времен «Sound Of White Noise». Даже если бы мы смогли записать новую пластинку The Damned Things в следующем году или около того, когда нам ехать на гастроли? Не то чтобы нам удалось бы год кататься по миру. Достаточно трех недель тут, четырех там, и так время от времени. Это вполне реально, но как знать? Одно я знаю точно – на Island эта пластинка не выйдет.

Глава 31

Белладонна и «большая четверка»

Какое-то время я разрывался между The Damned Things и Anthrax. В 2009-м, когда Anthrax все еще находились на этапе написания «Worship Music», нас пригласили дать парочку концертов на фестивале Sonisphere в Европе. Такое мы упустить не могли. Мы подумали о тех, кто мог бы с нами спеть, и решили, почему бы не попробовать попросить Джона Буша слетать с нами в Англию и отыграть всего один концерт 1 августа в Небуорте. Я поддерживал с Джоном связь все то время, что он был за бортом. Я видел его то здесь, то там, поэтому нельзя сказать, что мы рассорились в пух и прах. В худшем случае он мог отказать. Мы с Чарли связались с ним по телефону и спросили, сыграет ли он с нами на Sonisphere.

– Я сегодня не смогу…

– А нам сегодня и не надо, – перебил я. – Нам предлагали пару недель концертов, но мы отказали. Планируем отыграть только в Небуорте. Это такое историческое место. Мы лишь хотели предложить, может, тебе будет интересно.

Джон на секунду замолчал, и я решил, что у нас есть шанс. Буш спросил, может ли он взять недельку на раздумья. Без проблем. Он перезвонил нам в понедельник и сказал, что согласен. Конечно, в глубине души мы надеялись, что он так круто проведет время, поймет, как сильно ему недоставало группы, и решит вернуться. Я на это не рассчитывал, но было бы идеально. Мы прилетели в Англию, и за день до концерта немного порепетировали в лондонской студии. Все было как прежде. Выступление прошло великолепно.

Когда мы вышли на сцену, воздух был буквально пропитан эмоциями. Перл стояла сбоку сцены и не могла сдержать слез. После выступления я был настолько вымотан, что у меня кружилась голова, и мне пришлось присесть в гримерке. Я едва не отрубился, а ведь я даже не курил травку. Все испытывали чувство эйфории, и мы надеялись, что Джон чувствовал то же самое. Возможно, мы сами себя обманывали, но искренне верили, что после такого он уж точно вернется в Anthrax.

Я постарался приложить всю свою волшебную силу убеждения. «Разве тебе не хочется снова этим заниматься? – спросил я, стараясь говорить мягко и не давить. – Дети твои чуть подросли. Мы можем гастролировать меньше, а ты, если захочешь, можешь брать с собой семью».

Но ему было неинтересно. Ему понравилось выступать, но вернуться он был не готов. В начале следующего года мы спросили его, отыграет ли он с нами концерты на фестивале Soundwave в Австралии, и, к нашему удивлению, он согласился. Вот тогда-то мы и начали с ним серьезные переговоры о записи пластинки. Альбом «Worship Music» был практически готов. Пилотный вокал был готов, и мы сказали Джону, что вышлем ему музыку.

«Я не уверен насчет записи альбома, – ответил он. – Выступать время от времени – это одно, а записывать альбом – большая ответственность. Это не для меня. Я к такому не готов».

Мы все равно отправили ему MP3 с готовым материалом, и я сказал: «Просто послушай и скажи, что думаешь».

Вскоре он мне ответил:

– Материал классный. Но что, если мы не сможем превзойти альбом «We’ve Come For You All»?

– Говорю тебе, с этими песнями мы его превзойдем.

Я подумал, что Джон реально настроен вернуться. Мой осторожный оптимизм начал себя выдавать.

– Да, мне очень нравится наш новый материал. Ты хочешь начать сочинять тексты?

– Ну, у меня есть кое-какой материал, который мне очень нравится в лирическом и мелодическом плане, но я все выброшу, если ты хочешь начать с чистого листа.

– Нет, если тебе нравятся твои идеи, я их выслушаю.

Казалось, все медленно движется вперед. Конечно, это были только маленькие шажки. Мы заманивали его к себе. В конце концов он бы не смог устоять. Это же Джон, мать его, Буш. Мы чувствовали, что у него это в крови. Мы отыграли концерты на пяти крупных фестивалях в Австралии, и все прошло замечательно. Джон пел с энтузиазмом и агрессией одаренного подростка, который только-только пришел в свою первую группу. Мы были в лучшей форме. Тем не менее, когда мы прилетели домой, появилось много трений и раздражительности. Пришло время определиться – либо ты садишься на горшок, либо дай посрать другим.

В конце концов Джон согласился. Он попросил нас отправить ему всю музыку, которая у нас есть, и он был готов составить с нами контрактный план. Нашим менеджером был Марк Аделман из CAM, это часть империи Ирвинга Азоффа. Это он вернул Дэйва Эллефсона в Megadeth. Он был невероятно самоуверенным, и мы верили, что он сможет договориться с Джоном. Мы организовали встречу в офисе Аделмана в Лос-Анджелесе. Там были я, Джон, Чарли и Фрэнки. Все находились под впечатлением, что мы выйдем с этой встречи с Джоном Бушем в роли вокалиста Anthrax. Тогда бы мы закончили запись «Worship Music» и вернули Anthrax на металлический Олимп. Все уселись и начали, как обычно, трепаться и угорать. Марк расписал план на восемнадцать месяцев, в течение которых выйдет пластинка и мы откатаем несколько сольных туров на крупных площадках. Когда заговорил Джон, мы внимательно слушали:

– Простите, что прерываю, но я не смогу.

В комнате повисла гробовая тишина. Еще вчера я разговаривал с Джоном, и он был готов. Прошло шестнадцать часов, и мир снова перевернулся вверх тормашками.

– Я не смогу, – повторил он.

– Мы все пришли на эту встречу, чтобы строить планы, – сказал я. – Ты же сказал, что вернулся. Ты сам сказал, что хочешь этого.

– Знаю, – ответил он, – но я всю ночь об этом думал, и меня резко вернуло в реальность. Я не тот, кем вы хотите меня видеть. Если бы нужно было просто ездить и каждые два-три месяца выступать с концертами на крупных фестивалях и так далее, тогда ладно. Я бы с радостью. Но вам нужен вокалист, который будет выкладываться по полной.

Он знал, что в поддержку альбома придется откатать минимум 150 концертов, к чему он не был готов. Он не хотел разлучаться с детьми на столь долгий срок. Джон сказал, что мыслями будет не с нами, а нам нужен тот, кто отдаст себя целиком и захочет поехать на гастроли.

«Просто я уже не тот, – добавил он. – Радости мне это не принесет. Я не держу на вас зла за прошлое. Я люблю вас, парни. Концерты, которые мы недавно отыграли, были охуительными, но я смогу поехать, если вы скажете, что дадите не больше тридцати шоу. Но если вы так скажете, это будет вранье».

Мы были поражены и лишились дара речи. Мы смотрели на Джона, друг на друга, в пол. Мы были так близки…

После долгого молчания Марк спросил, есть ли у кого-нибудь идеи. Я ответил, что не хочу прослушивать новых вокалистов. И тогда Чарли предложил вернуть Джоуи. Фрэнки, Марк и даже Буш согласились, что это лучший вариант и отличная идея. Несколько странно было слышать такое от Джона, потому что именно из-за потенциального участия Джоуи в реюнион-туре Буш был недоволен ситуацией.

«Помните, что случилось в конце реюнион-тура? Откуда нам знать, захочет ли Джоуи вообще возвращаться? Ему было с нами нелегко. Как такое в принципе может сработать?»

Отныне это стало нашей основной темой разговора, и именно предстоящий тур «Большой четверки» все расставил на свои места. Шанс отпраздновать рождение и долголетие трэша с одними из лучших друзей и вокалистом, который был с нами, когда эта музыка находилась на пике, выглядел явно заманчивым. Я решил, если Джоуи захочет попробовать снова, то я всеми руками за.

Я был на гастролях с Перл сразу после выхода «Little Immaculate White Fox», и мы выступали в Нью-Йорке в «Студии» в клубе Webster Hall. Фрэнки был в городе, Чарли тоже случайно оказался в Нью-Йорке, и мы спросили, приедет ли Джоуи с севера штата с нами встретиться. Чарли позвонил ему и рассказал о четырех предстоящих концертах «Большой четверки», в которых мы должны были принять участие. Он сказал Джоуи, что очень хочет, чтобы тот отработал с нами концерты, поскольку он сыграл огромную роль в эволюции трэша. Джоуи согласился встретиться с нами в городе, и они вместе пришли на выступление Перл.

Было здорово увидеться с Джоуи. На следующий день мы все пошли попить кофе. Вероятно, это была самая короткая деловая встреча. Я сказал: «Мы хотим, чтобы ты вернулся и мы снова были группой», а Чарли добавил: «Все ли сейчас на одной волне? Все ли мы этого хотим и хотим ли двигаться вперед как группа? Сможем ли мы закончить запись “Worship Music”, чего бы то ни стоило?»

Все, включая Джоуи, ответили восторженным «да».

«Я всегда хотел играть в группе, – сказал Джоуи. – Давайте сделаем это снова».

Вот так все было просто. Могу уточнить – это было 29 апреля 2010 года. Этот день перевернул в Anthrax все. Корабль снова вернулся на верный курс. Или, если говорить языком греческой мифологии, вместо того чтобы толкать в гору гигантский валун, как Сизиф, впервые за долгое время этот валун сам покатился с горы.

Концерты «Большой четверки» сыграли огромную роль в повторном интегрировании Джоуи в ряды Anthrax. Мы праздновали наследие трэша с Metallica, группой, которая первой вывела его в массы. И кому как не Джоуи выступать на этих концертах, ведь он был вокалистом Anthrax, когда мы, бесспорно, были одной из четырех групп, создавших трэш. За эти годы мы отыграли немало концертов со Slayer и Megadeth, но в воздухе всегда витала идея, как было бы здорово собраться всей «Большой четверкой» и устроить тур. Все ждали, когда Metallica предложат эту идею, но они даже не думали. Они никогда не обсуждали эту тему с остальными группами. Впервые до меня стало доходить, что тур «Большой четверки» может действительно состояться, когда 5 апреля 2009 года нас с Чарли пригласили на церемонию введения Metallica в «Зал славы» в Кливленде. Мы были в баре после церемонии, и подошел Ларс. Мы поздравили его и какое-то время трепались о всякой херне, и тут ни с того ни с сего он спросил: «Парни, а как насчет того, чтобы отыграть концерты “Большой четверки”?»

«А? Ты о чем?» – спросил я. Я даже не вкурил, о чем он толкует, потому что мы об этом не говорили, да и вообще никогда не обсуждали такую возможность. Он повторил вопрос: «Как насчет того, чтобы отыграть концерты “Большой четверки”?»

И опять мы ответили что-то типа: «Чего? Большой чего?»

«Ну, концерты “Большой четверки” – мы, вы, Slayer и Megadeth».

Когда до нас наконец дошло, о чем он говорит, мы с Чарли в один голос сказали: «Да, конечно! Было бы охуительно! Но ведь этому не бывать. Где найти время? Вы сейчас над этим работаете?»

Ларс не ответил на мой вопрос. Он только пожал плечами, улыбнулся, а идея так и осталась висеть в воздухе.

Ближе к концу 2009 года до нас дошли слухи в кулуарах метал-сообщества, а потом мы наконец получили официальный звонок от менеджмента Metallica с вопросом, чем мы заняты в такие-то дни летом 2010 года. Они готовили концерты «Большой четверки» и хотели убедиться, что все смогут принять участие. Вот тогда-то все и стало реальностью. А до этого ограничивалось одним трепом. Все время до начала концертов мы ощущали огромное волнение, ведь все понимали, что это будет впервые. Билеты поступили в продажу довольно рано. Публика знала, что концерты состоятся, и всем просто срывало башню. Все эти концерты были довольно далеко – Польша, Чехия, Болгария, Румыния. Все с нетерпением ждали, когда Metallica устроит концерты «Большой четверки» в Штатах и остальной части Европы. Волнение буквально наэлектризовывало. Уму непостижимо! «Большая четверка» едет к вам. Metallica пригласили съемочную группу, чтобы снять четвертое шоу в Софии, Болгария, и транслировать его в кинотеатрах по всему миру. А потом они выпустили его на DVD. К этим концертам готовились по-особенному.

Первый концерт прошел в Варшаве, Польша, и за день до этого парни из Metallica пригласили все группы на тусовку в итальянский ресторан. Потом мы узнали, что женам, девушкам и тур-менеджерам придется подождать три часа, только тогда их пустят на вечеринку. Все подумали: «Чего?» Мы знали жен друг друга, и казалось странным, что с их приходом вечеринка станет эксклюзивной. Но организаторы лишь хотели, чтобы участники группы смогли потусить вместе, поболтать и ощутить дух предстоящих шоу, ни на что не отвлекаясь.

Тем вечером мы все пришли в этот ресторан – семнадцать чуваков из четырех групп. И должен отдать должное Metallica – все было спланировано с особой скрупулезностью. Они всегда учитывают все риски перед принятием решений. Сейчас я вспоминаю об этом и думаю, что это было верное решение. Атмосфера была очень классной и особенной. Все чуваки из групп, которые играют эту музыку с 1981 года, снова начинают зависать друг с другом, и было невероятно видеть, как все дружно болтают. Дэйв Мастейн с Кирком Хэмметтом тусили и болтали. Ничего подобного я, естественно, раньше не видел. Я знал Metallica, когда в группе был Дэйв, и когда его выперли, пришел Кирк, но я никогда не видел, чтобы эти двое сидели в одной комнате, не говоря уже о дружеских объятьях, улыбках и разговорах. Ничто нас не отвлекало, и многие с радостью познакомились друг с другом снова. А позже, когда пришли жены, девушки и друзья, мы закатили нехилую вечеринку.

Отличная идея со стороны Metallica устроить ужин так, как они сделали, потому что мы снова стали чувствовать себя комфортно в присутствии друг друга. Встреча в ресторане растопила между нами лед. Никакой неловкости, мы все были рады там находиться. Тот вечер задал тон всему туру, и мы прекрасно понимали, что концерты «Большой четверки» будут невероятными, потому что всем не терпелось выйти на сцену и сыграть.

Джоуи Белладонна был взволнован не меньше остальных. Он был в ударе, выступал лучше, чем когда-либо, пел с бóльшим диапазоном, чистотой и уверенностью – давно я от него такого не слышал. Концерты с Джоуи летом и осенью 2010 года в туре Егермейстер со Slayer и Megadeth помогли укрепить наши отношения, потому что мы прекрасно отыграли и все группы кайфанули. Опять же, стало очевидно, что Джоуи свой в доску парень, который привнес победный дух и открыл дверь в будущее. Давненько мы такого не испытывали.

Я люблю всех парней из Metallica и Slayer, и у меня хорошие отношения со всеми ребятами из Megadeth, поэтому я всегда отрывался, когда мы ехали в совместный тур. Дэйв Мастейн, фронтмен Megadeth, за эти годы со многими повздорил, но у нас с ним проблем никогда не было. Я знал его, еще когда он играл в Metallica и они только приехали в Нью-Йорк из Сан-Франциско. Масти пришел на первый концерт Anthrax в Country Club, где мы играли с Raven в Лос-Анджелесе. Незадолго до этого Дэйва выгнали из Metallica, но у него уже были готовы демки песен, которые вошли в первый альбом Megadeth «Killing Is My Business… and Business Is Good».

После концерта мы сели в тачку к какой-то девушке, и Дэйв включил мне «Skull Beneath The Skin», заглавный трек и «Last Rites/Loved To Death». Я сказал: «Чувак, шикарно!», а он пошутил: «Да, да, я, блядь, крутой! Эти парни выперли меня из группы, но я им еще покажу!»

Как я уже сказал, Дэйв всегда был моим другом, даже иногда из кожи вон лез. Когда мы выступали в туре «Максимум Рок» с Megadeth и Mötley Crue, он всегда, приходя проверить сцену, следил за тем, чтобы наш задник уже висел. А еще, когда тур закончился, Дэйв привез нашу аппаратуру в своем грузовике обратно в Нью-Джерси. Единственный раз между нами возникла нелепая ситуация несколько лет назад, и меня в тот момент рядом не было. Мы с Перл были в отпуске, катались с нашим другом Джо Бастианичем по Фриули, красивой северо-восточной части Италии. Мы ехали в загородный ресторан, как вдруг зазвонил мой телефон. Это был наш менеджер:

– Ты уже читал «Смелые словечки?» [Новостной сайт о тяжелой музыке.]

– Нет, я у черта на куличках. Хорошо хоть сеть ловит.

– Новость уже везде, – продолжал он. – Мастейн рассказывает истории о том, что ты натрепал ему, как в 1986 году, перед смертью Клиффа, парни из Metallica хотели уволить Ларса по приезде домой.

Не знаю, говорил ли я Дэйву такое когда-нибудь. Да и зачем? Может, и было, да я не помню. Но никто не делал из этого секрета. Об этом все знали, да и Ларс знал. Мой менеджер продолжал: «Ну, Дэйв что-то раскручивает и в каждом интервью упоминает о том, что ты рассказал ему эту историю».

Вечером, когда мы вернулись в дом, где остановились, я набрал Дэйва и спросил: «Привет, чувак, че там за кипиш?» Я сказал ему о том, что мне передал мой менеджер, и спросил, зачем затрагивать в интервью эту тему.

– Да, да. Я решил упомянуть твое имя в прессе, чтобы помочь раскрутить твою книгу.

– Дэйв, у меня нет книги, – ответил я. Понятия не имею, с чего он это взял.

– А? У тебя нет книги?

– Нет, Дэйв. Ни книги, ничего. До выхода пластинки тоже далеко. В данный момент ничего не происходит. В следующий раз, когда захочешь помочь мне что-нибудь раскрутить, сперва согласуй со мной, пожалуйста. (Эй, а ведь теперь у меня есть книга…)

Я тут же связался с Ларсом. Написал ему и сказал, что не знаю, зачем Дэйв рассказывает истории двадцатилетней давности. Ларсу было плевать. Странная ситуация. Но это единственный раз, когда мы с Дэйвом друг друга не поняли. Со многими музыкантами он находился в контрах десятилетиями, так что у нас все здорово.

В сентябре и октябре 2010-го в туре со Slayer и Megadeth мы вернулись к новому материалу и стали внимательно переслушивать «Worship Music». Нужно было понять, что звучит хорошо, с чем нужно поработать, а что – отправить в мусорное ведро. Мы каждый день сидели в гримерке, слушали песни и тщательно их разбирали. Особое внимание уделяли аранжировкам и следили за тем, чтобы каждая часть каждой песни была лучшей. Понимание сильных сторон Джоуи как вокалиста, коих масса, действительно помогло из просто хорошей музыки сделать потрясающую. К концу года у нас были готовы все аранжировки для пластинки. Группа работала как никогда раньше, и было очевидно, что на этот раз Anthrax действительно вернулись – сильнее, чем прежде!

Некоторые из песен на альбоме «Worship Music», к примеру «Fight ‘Em ‘till You Can’t», получились довольно легко. Это одна из первых песен, которые мы с Чарли написали в конце 2006 года. У Чарли были основные риффы, у меня была идея для бриджа, да и аранжировки родились в одно мгновение. Я написал слова в задней комнате старого дома в Беверливуд, где мы жили с Перл. Мне в голову тут же пришла идея использовать зомби-холокост в качестве метафоры для бессмертной группы. Но название взято из строчки нового телесериала «Звездный крейсер “Галактика”». Я всегда хотел написать песню с таким названием, но каким бы задротом я ни был, я не знал, как написать песню об истории двух главных героев шоу – Гэлене «Шэфе» Тироле (Аарон Дуглас) и Каре «Старбак» Трейс (Кэти Сакхофф). Они боролись с килонами до конца. Довольно просто. Но заголовок скорее говорил о нас как о группе – мы с Чарли и Фрэнки никогда не останавливались, не сдавались и никогда не позволяли себя убить. Мы действительно будем биться до конца. Кроме того, в этой песне были строчки, навеянные комиксом Стива Нилса «30 дней ночи». Строчка «Мрачнейший дьявольский кошмар, чернее зловещих душ, мы должны их победить / Все молитвы богу остаются без ответа» взята из той части комикса, где кто-то молится богу, а вампиры ему отвечают: «Бога нет!» На первый взгляд, это самая задротская моя песня, которой я, фанат научной фантастики и комиксов, дико горжусь.

Некоторые песни написать было труднее, чем остальные, гораздо труднее. Мы никак не могли добить «In The End». Мы столько раз ее перерабатывали, и даже на стадии демо, когда я начал сочинять текст, у нас не получалось добиться нужного результата. Я знал, что хочу написать песню о Даймбэге Даррелле. Не то чтобы почтить память, а просто написать о том, что мы потеряли друга и нам его сильно не хватает. Только было ощущение, что я не воздавал ему должное. Я перечитывал идеи, которые пришли в голову, и все они звучали крайне дерьмово. Я отбрасывал их, писал что-то еще, и было не лучше. С мелодиями дело обстояло еще хуже. У всех были идеи – у меня, Фрэнки, Чарли и Роба – и мы пытались связать их между собой, но безуспешно. Мы на время бросили эту затею, а через три дня вернулись с новыми идеями, но все равно еще нужно было поработать.

В какой-то момент я подумал, что могу написать песню о Даррелле и Ронни Джеймсе Дио. Они оба были нам близки и оба – кумиры. Вот тогда-то текст начал получаться лучше, потому что теперь необязательно было писать об одном человеке. Я мог бы сделать его чуть более общим, но столь же почтительным. А в начале 2010 года мы с Робом были на гастролях с The Damned Things, сидели в машине в Детройте, и Чарли отправил нам на телефоны MP3 файл, написав: «Кажется, готово!»

Мы прослушали файл. Это была совершенно новая аранжировка с абсолютно другим припевом, который придал песне нужную атмосферу. Мы с Робом врубили ее в машине и тащились от новой гитарной гармонии и соляка. Мы перезвонили Чарли и сказали: «Чувак, вот оно! Наконец-то!»

«Worship Music» под завязку набит отличными треками. Это самый законченный альбом в нашей дискографии. «In The End» – моя любимая песня на пластинке, и я обожаю ее исполнять живьем. Я очень горжусь, что мы заморочились с ней и упорно работали, пока В КОНЦЕ КОНЦОВ не получили желаемый результат.

Я знал, что хочу написать на новом альбоме несколько разноплановые тексты. Я уже много писал о плохих отношениях, разводе и своем предназначении в жизни. На «Worship Music» я хотел написать обо всем – от комиксов, научной фантастики до реальной политики. В песне «I’m Alive» я объединил идеи религии и политики. Я не против религиозных людей. Они могут верить, во что хотят. Но когда дело доходит до фанатизма, это начинает пугать. У некоторых религий есть привычка промывать мозги, и я выразил это в таких строчках: «Взгляни в мои святые глаза / Натянутая улыбка, и ты уже под моими чарами». А потом мне очень захотелось добавить мощный посыл о том, во что превратилась Республиканская партия США.

За мою жизнь Республиканская партия стала разительно отличаться от той, какой была в эпоху Рональда Рейгана в 1980-х. Многие республиканцы смотрят на Рональда Рейгана как на героя. Но я считаю, они и понятия о нем не имеют – в курсе только, что он был известным и популярным республиканцем, пришедшим к власти после Джимми Картера. Он вернул партии власть. Это правда. Но если бы они вспомнили и посмотрели на его политику и то, что он излагал – особенно в отношении налогов, – это шло вразрез с тем, о чем говорят республиканцы начиная с 2000 года. Они все время цитируют этого человека, как будто он их Иисус, но в то же время все, чего они хотят, – полная противоположность тому, что делал Рейган. Все стало крутиться вокруг денег, и они падают ниц перед «религиозными правыми» или любой другой группой с особыми интересами, у которой водятся бабки, вне зависимости от того, поддерживают ли они их мнение.

У них нет поддержки голосов, и они готовы на все, даже душу дьяволу продать. Если бы у гребаной церкви Фелпса – долбаных фанатиков с лозунгом «Бог ненавидит педиков» – было достаточно власти и денег, бля буду, чертовы республиканцы встали бы на их сторону, чтобы получить место в Палате представителей или Сенате. Мне противно от того, что некогда великая партия поддерживает упертый религиозный фанатизм, существующий в Америке, полагая, что именно он поможет спасти страну, чего, разумеется, не случилось.

Не буду разводить политическую демагогию, потому что Боно и Том Морелло делают это гораздо лучше меня, но в этой песне есть упоминания и о Дике Чейни, и о Дональде Рамсфельде, ведущих Америку к войне. Как нация Америка – ребенок по сравнению с остальным миром. Нам нет еще и трехсот лет, а эти идиоты снова и снова ведут нас на войну, как детей. Эти стервятники предпочитают военный конфликт миру, потому что их волнуют только деньги. О чем будут вспоминать, пересматривая эпоху 2000–2010 годов? Что скажет история об этом десятилетии, о войнах, в которые мы ввязались, и об оружии массового поражения, которое, как мы утверждали, было в Ираке, а на самом деле его там не существовало? Когда государство начинает писать законы, целуя зад «религиозным правым», меня это начинает задевать. Вот тогда я чувствую, что должен выразить свое мнение посредством музыки, встать и защитить свои права свободного американца, потому что их политика противоречит всему, во что я верю, и у меня пытаются отобрать свободу.

Слушайте, я не какой-то ноющий либерал. Я – человек, у которого есть своя точка зрения. Вырубите ящик. Свалите из интернета. Выйдите на улицу и живите настоящей жизнью.

Глава 32

Баю-баюшки-баю

Дерьмо всегда случается, когда его не ждешь. Я привык к этому еще со времен выхода «Stomp 442». Не могу сказать, что выработал иммунитет – если ты оптимист, каждое разочарование – почти как удар ножом в живот, – но с течением времени старые шрамы затянулись, и предчувствие, что жизнь неизбежно ведет к лучшему, помогало мне двигаться дальше. В 2010 году я твердо стоял на ногах, и с каждым шагом мне удавалось забираться на своем личностном плато все выше и выше.

В январе 2011 года мы с Перл решили пожениться. Мы были вместе уже десять лет и этот вопрос обсуждали, наверное, лет сто. Поскольку мы уже оба бывали в браке – а я два раза, – ни мне, ни ей не нужен был официальный клочок бумаги, подтверждающий, что мы пара и любим друг друга. Мы представляли, что когда-нибудь в будущем сделаем это, но Перл никогда не давила на меня по поводу женитьбы, а я вплоть до ее беременности никогда не видел в этом необходимости. Просто в тот момент в этом появился смысл, так почему бы и нет? Мы очень сильно любили друг друга, были лучшими друзьями и готовились начать новую главу в совместной жизни. Я понимал, что женитьба нас не изменит.

Много лет мы говорили о детях и всегда сходились во мнении: «Когда придет время». Ну, на самом деле идеального времени не бывает, поэтому в 2010 году мы просто решили больше не заморачиваться. Мы не стремились завести ребенка, но и не пытались этому препятствовать. Мы ясно понимали, что когда-нибудь это все равно случится. Просто не думали, что так скоро. Мы почти уверены, что зачали Ревеля в Луисвилле, в туре Егермейстер со Slayer, Megadeth и Anthrax. В свободный от концертов день Megadeth закатили боулинг-вечеринку, и мы с Перл прилично нарезались, вернулись в отель и по пьяни заделали ребенка. Мы решили высчитать, когда Перл прошла тест на беременность и акушер обозначил дату родов. Мы оба были невероятно взволнованны. Ребенок! Ни хрена себе!!! Я понимал, что всегда хотел стать отцом и всегда представлял себе этот момент. Реальность была гораздо ярче и лучше, чем то, что я себе воображал. Мы с Перл, как и наши семьи, были в экстазе.

Несколько месяцев спустя мой батя собирался отпраздновать в Лас-Вегасе семидесятый день рождения, и мы решили сделать ему сюрприз – провести свадебную церемонию прямо в разгар его вечеринки. Никто не знал, что мы задумали. Отец был там с женой Реей, моими братьями Джейсоном и Шоном, женой Джейсона Тиной, нашим другом Брайаном Посейном и его женой Мелани, которые по счастливой случайности оказались в это время в Вегасе.

Я пригласил и маму, но она была во Флориде. Я дожидался момента пригласить ее, потому что свадьба была под строжайшим секретом, и совсем не хотелось, чтобы отец узнал раньше времени. Никто ничего не подозревал. Когда я наконец сказал ей, она решила, что не сможет перенести поездку, поэтому она не приехала, но ничего страшного. Я не злился на нее за это, и она была счастлива за меня. У ее первенца появится ребенок. О чем еще может мечтать еврейская мама?

Мы с Перл распланировали всю логистику, получили разрешение, договорились с церковью, вписавшись в планы отца ко дню рождения. Батя достал билеты на шоу Цирка Дю Солей «Любовь Битлз». Все собирались пойти на представление, а потом поужинать. Перл сказала отцу, что лимузин заедет за нами после шоу и отвезет в ресторан, поэтому не придется связываться с такси.

Все сели в лимузин, набитый шампанским. Мы ехали все дальше и дальше. Все думали, что мы едем в «Космополитан»[78]. Никто даже не обратил внимания, что мы долго едем, потому что все выпивали и обсуждали шоу. И тут я увидел часовню и улыбнулся…

Лимузин завернул на парковку, и тут моя мачеха сказала: «Куда это мы едем… О боже!» Они поняли, что мы провернули, и это было охуенно. Отец был очень счастлив. Нас поженил двойник Элвиса, а потом мы вернулись в лимузин и поехали ужинать. Лучше всего жениться именно так, чем месяцами что-то планировать и приглашать несколько сотен гостей. Я уверен, если бы мы так поступили, получилась бы охуительная вечеринка, но так было гораздо круче.

Когда мы с Перл вернулись в Лос-Анджелес, пришло время готовиться к появлению ребенка. Нам был нужен новый дом, потому что в том доме, который мы арендовали, не было отопления. Стояла обычная дровяная печь, которая обогревала весь дом, а в комнатах – электрические камины, но мы ждали ребенка и знали, что нужно подготовиться. Кроме того, я постоянно гонял на гастроли с The Damned Things. Я начал очень рано возвращаться домой с этих туров, чтобы максимум времени провести с беременной Перл.

Вскоре мы получили результаты УЗИ, и это было реально круто. Домой мы привезли полсотни снимков и видеосъемку нашего ребенка. Врач Перл просто помешался на этом, но снимки лишний раз подтверждали, что с ребенком все в порядке и нам не о чем переживать. Но ведь все равно переживаешь. Наверное, это основная задача родителя – переживать. Мама только этим и занималась. А ведь Ревель еще даже не родился.

В целом роды прошли легко. Но как бы «легко» и «гладко» все ни проходило, выносить малыша непросто. Мужчина может испытывать стресс, когда его жена переносит беременность, но для женщины уровень стресса вообще несоизмерим. Мы, мужчины, никогда этого не узнаем.

Я безумно рад, что у меня родился сын, потому что ничего лучше в моей жизни еще не случалось, но малыш появился на свет, когда я был по горло занят группой. Anthrax отыграли семь первых концертов «Большой четверки» в 2010 году, начиная с 16 июня в Варшаве, Польша, и заканчивая Стамбулом, Турция, 27 июня. При таком успехе ребята из Metallica запланировали еще семь шоу «Большой четверки», все в Европе, и два концерта в Штатах – 23 апреля в Индио, Калифорния, в Empire Polo Club, и 14 сентября на «Янки-стэдиум» (об этом чуть позже).

Перл должна была родить в июне, и в этом была дилемма. За всю историю группы я не пропустил ни одного концерта Anthrax. Даже больной гриппом или находясь в бреду от усталости или солнечного удара, я всегда выходил на сцену. До этого самого момента единственный концерт, который мы отменили, должен был пройти в Дюссельдорфе, Германия, в конце 1980-х, но Чарли чувствовал себя слишком хреново. Я даже не сомневался, что буду рядом с Перл, когда родится Ревель, и придется пропустить кое-какие концерты «Большой четверки». И ничто бы не заставило меня изменить это решение. Бесспорно, это был мой главный приоритет. Но сама идея не играть эти концерты была довольно дикой. Я всем четко дал понять: когда родится Ревель, мне придется взять три месяца отпуска, и никто не возразил. В то же время мы не знали, что делать.

Первым, о ком я подумал в качестве замены, был Андреас Киссер из Sepultura. Ну, честно говоря, первым был Джеймс Хэтфилд, но мечтать не вредно. Поэтому Андреас подходил как никто другой. Я знаю его целую вечность. Он потрясающий ритм-гитарист и отлично понимает агрессию музыки. А еще он известен и у него свой стиль. Это тоже важно. Раз я не мог присутствовать лично, то хотел убедиться, что тот, кто будет выступать вместо меня, будет известен в кругах тяжелой музыки и публика с радостью его примет. Андреас – настоящая, мать его, икона. Этого чувака знают все металлюги и уважают во всем мире. Это был не хрен с горы, с которым мы никогда раньше не тусили. Мы не раз выступали с Sepultura и давно котируем этих ребят.

Мы отправили Андреасу все, что требовалось выучить. Раз в неделю я писал ему на мыло и спрашивал: «Здорово, мне записать видео, чтобы показать, как играть риффы?» И он всегда писал в ответ: «Не, все в порядке. Я сам». Он никогда не просил помощи, да она ему и не требовалась. Мне нравилась его уверенность, но я все равно нервничал, ничего не мог с собой поделать, потому что вместо меня на сцене должен выступать кто-то другой.

В этих условиях роды Перл прошли быстро и нормально, учитывая, что это ее первый ребенок. Ее лечащий врач доктор Пол Крейн в начале 1970-х открыл родильное отделение в Сидарс-Синай в Лос-Анджелесе, поэтому она была в лучших руках и в лучшей больнице. О ней так хорошо заботились, что мы не хотели уходить! И передать не могу, насколько важно чувствовать безопасность в такой ситуации. Будучи молодыми родителями, мы ни хера не знали, поэтому доверие к доктору и медсестрам было особенно важно. В какой-то момент доктору Перл пришлось вручную прокалывать пузырь, и Перл мучилась от сильной боли. Она извивалась на родильной кровати, и мне пришлось приложить максимум терпения, чтобы не сорваться и не сбросить доктора на пол, прекратив ее страдания. Вскоре после этого она уснула, и когда доктор Крейн вернулся утром, он осмотрел шейку матки и спросил: «Вы готовы родить?»

В 10:19 утра 19 июня 2011 года мы с Перл стали родителями. Вся моя жизнь изменилась в ту секунду, когда я увидел головку Ревеля. Я перерезал пуповину – для меня это было сродни сенсации. Все, что я когда-либо себе представлял, было другим. Это сводило с ума и поражало. Будто кто-то щелкнул выключателем, и мое сердце наполнилось бесконечной любовью к этому малышу; человеку, которого я еще не знал, но за которого был готов получить пулю. Вот такой океан эмоций, и грибочки не нужны.

Спустя неделю после рождения Ревеля я был самым счастливым человеком на свете, а еще мечтал поспать. Тем временем Anthrax в Германии репетировали перед первым концертом тура. Так как я не мог присутствовать лично, мы устроили видеочат по FaceTime. Ревелю исполнилась всего неделя, и вот я сидел с крошечным малышом, кормил его из бутылочки и наблюдал за тем, как Anthrax репетируют без меня. Они джемовали в репетиционке вместе с Андреасом, и это было так нереально, но в то же время очень правильно, потому что я был там, где хотел быть. Я не думал: «О, Боже, я такое пропускаю». Будь на месте Андреаса кто-то другой, возможно, я бы места себе не находил, но Андреас меня реально спас и на душе стало спокойнее. Начались концерты, и до меня доходили слухи, что Андреас идеально вписался и все идет как по маслу. Парни советовали мне расслабиться и ловить кайф от отцовства. И тут мне позвонил наш менеджер.

– Ты, наверное, захочешь меня убить, но нам нужно, чтобы ты прилетел в Италию на концерт в Милане 7 июля.

– Ты ебанулся, что ли?! – заорал я. – Никуда я не поеду. Моему малышу едва две недели исполнилось. Я нужен здесь.

И он такой: «В общем, журнал Guitar World хочет сделать снимок для обложки “Большой четверки”. Ты, Мастейн, Керри, Джеймс и Кирк. И тебе лучше прилететь».

Я вышел из себя: «Кто так считает? Я так не считаю! Я не полечу на ебаном самолете из Лос-Анджелеса в какой-то сраный Милан».

Они буквально хотели, чтобы я прилетел, сфоткался и тут же улетел домой – то есть двадцать восемь часов в самолете ради одного фото. Я спросил, почему фотограф Росс Халфин не может сфоткать меня в Лос-Анджелесе, а потом отфотошопить. В журналах так постоянно делают. И они ответили: «Guitar World не хочет делать никаких фотошопов. Да и Росс против. Guitar World сказали, что хотят собрать вас всех в одной комнате в одно время, потому что в тот день они берут интервью, и все это в любом случае будет – с тобой или без тебя».

Я обсудил это с Перл, и именно она мне сказала: «Слушай, тебе реально надо быть там. Все нормально». Но на сердце было неспокойно. Я, блядь, разрывался. Мне выкручивали руки, и наконец я сказал: «Ладно. Хер с вами. Оставлю жену и двухнедельного сына ради снимка для ебаного Guitar World». В голосе чувствовалась злоба: «За вами должок, ублюдки».

В Милан я прилетел поздно ночью. На следующий день был запланирован концерт. Поэтому я приехал прямо к площадке. Там были все. Это было так дико, потому что тур продолжался уже несколько недель, а я только приехал. Я словно попал в «Сумеречную зону». Я не гастролировал с ребятами, и вот приперся. Было здорово увидеть их всех, все спрашивали меня о ребенке. Мы провели фотосессию и дали интервью, а потом меня вдруг спросили, буду ли я играть.

Правая рука была не в форме. Я был не в состоянии сыграть риффы так, как требовалось для концерта Anthrax. И, честно говоря, мне совсем не хотелось. У меня было странное ощущение, потому что мы все сидели вместе – я, Чарли, Фрэнки, Джоуи, Андреас и Роб, – и я сказал: «Знаете, будет странно, если я просто выйду и отыграю концерт, а Андреас сядет на лавку». Это было совсем не круто, и тогда нам в голову пришла идея начать концерт с Андреасом, а после трех-четырех песен, когда они дойдут до «Indians», я выйду на том моменте, где каждый вечер кричу «War Dance!», и доиграю концерт до конца. Это будет особенный сюрприз для фэнов, потому что никто не знает, что я здесь.

И вот концерт начался. Anthrax открыли его песней «Caught In a Mosh». Я стоял слева от сцены у пульта и наблюдал. На мне была моя гитара, потому что я хотел поиграть без электричества, чтобы разогреться и размять руки, поскольку уже несколько месяцев не играл. Рядом стоял Керри Кинг. Он взглянул на меня, потом на сцену и сказал: «Ух ты, охуительно, да?» И я ответил: «Да, так и есть!» И он мне: «Ага, а я вот никогда не видел Slayer со стороны!» Это был особенный момент, потому что я реально смотрел на ребят со стороны, и они давали просраться. Я подумал: «Да! Anthrax охуенные!! Когда еще выпадет возможность стоять и смотреть, как выступает моя группа? Да никогда». И Андреас был чертовски крут. Мне нравилось, как звучит его гитара, и он играл невероятно слаженно вместе с остальной группой.

Наконец они добрались до «Indians». Я вышел, толпа увидела меня, и у них просто сорвало крышу. Было невъебенно круто играть с двумя ритм-гитаристами на левой стороне сцены, потому что мы с Андреасом играли очень плотно, несмотря на то что никогда вместе над песнями не работали. Следующие пять песен с левой стороны сцены звучал мощнейший гитарный залп, и где надо, мы с Андреасом подпевали. Было так круто, что я подумал: «Бля, надо убедить его остаться в Anthrax!»

Опыт был настолько полезен, что я уже не злился за то, что мне пришлось лететь двадцать восемь часов. Сделать фотку – да без проблем. Онанизм какой-то. Но выйдя на сцену и сыграв со своей группой и еще одним ритм-гитаристом, порвав всех в клочья, я понял, что принял верное решение.

После шоу все парни пытались затащить меня в автобус, потому что у них был выходной в Лондоне, а потом следующее шоу – крупный концерт в Небуорте перед 75 000 фэнов. Все уговаривали: «Да просто садись в автобус! Всего один день!», но, несмотря на соблазн, я твердо стоял на своем: «Это не один день. Получается, уже два дня, а потом перелет домой, то есть уже три». Тогда я сказал: «На хер это дерьмо, я сажусь в самолет и лечу домой». Мне не терпелось вернуться домой и увидеть Перл и Ревеля. Для меня это было важнее всего на свете.

Я искренне верю, что нам с Перл суждено было спасти друг друга, потому что в нашу первую встречу мы оба были на грани разрушения. Кто бы там ни дергал за ниточки, он явно дернул две нужных в нужный момент, и с рождением Ревеля Янга Яна наша жизь стала только лучше. Думаешь, любить сильнее, чем сейчас, невозможно, а потом появляется ребенок, и любовь усиливается. Моя любовь к ним обоим возросла до невообразимых высот. Вот уже четырнадцать лет мы с Перл вместе, и лучше не придумаешь. Как говорится, бог любит троицу. Я лишь надеюсь, что мы будем жить достаточно долго и однажды превратимся в двух стариков, сидящих где-нибудь на крыльце и орущих на подростков, топчущих наш газон. В прошлых отношениях я об этом даже не думал, но я запросто могу представить нас, когда нам стукнет восемьдесят, девяносто, сто, и так до бесконечности.

К счастью, до этой поры еще тридцать лет, и Anthrax по-прежнему есть к чему стремиться. Мы, конечно, не собираемся, разменяв восьмой десяток, скакать по сцене как Rolling Stones, но «Worship Music» определенно вдохнул в группу новую жизнь и надежду, поэтому я думаю, что в ближайшее время мы никуда не денемся.

Не знаю, с чем это связано – с появлением ребенка и тем, что я научился терпению, либо с тем, что с возрастом я становлюсь терпимее. А может, я просто повзрослел и засунул свое эго куда подальше. Но мне кажется, теперь я лучше понимаю Джоуи. С тех пор, как он вернулся, я думаю, мы стали ближе как друзья и коллеги. Я всегда приду на помощь. В 1980-х я даже не пытался узнать Джоуи как человека. Мы совсем не тусили. Когда он вернулся, мы провели вместе много времени, и я многое понял. У каждого участника Anthrax свой характер, и вместо того чтобы конфликтовать с кем-то, чьи интересы и способности противоречат моим, я научился их принимать. Все мы люди. Я научился принимать других такими, какие они есть, а не пытаться их контролировать. Возможно, за это мне стоит поблагодарить Перл и Ревеля.

Джоуи – потрясающий фронтмен. Есть у него своя фишка: он умеет два часа подряд держать толпу во внимании, и публика готова следовать за ним хоть на край света. Его вокал, бьющий точно в цель, и безумная энергетика – вот что поставило его в один ряд с лучшими и уникальными фронтменами. Серьезно, единственный, кто двигается столько, сколько Джоуи, и попадает в каждую ноту, это Брюс Дикинсон. Отличная компания. Мы доверяем ему и верим в него, потому что знаем, что каждый вечер он выйдет на сцену и задаст жару. Для меня этого вполне достаточно. Я больше не парюсь о мелочах, а горжусь тем, что он потрясающий вокалист и исполнитель.

Anthrax были неблагополучной семьей, и некоторые элементы остались, но теперь я живу одним из любимых девизов Даймбэга: «Не парься о мелочах». Теперь если Джоуи хочет что-то знать, он пишет мне сообщение и понимает, что я сразу же ему отвечу. Я всегда сразу же отвечаю на сообщения, потому что сам терпеть не могу, когда отвечают через три дня.

Как только Джоуи вернулся в наши ряды, всем стало интересно, а как же он будет звучать на новой пластинке? Как его вокал впишется в новые песни? Это было большой загадкой. Впервые мы услышали его, когда Джей Растон выслал нам черновой файл MP3, где Джоуи исполняет «I’m Alive». Мы с Чарли, Фрэнки и Робом ждали у компьютеров, когда придет файл. Все получили его одновременно и сразу же включили, потому что примерно через шесть минут все так же одновременно щелкнули «отправить всем».

«Твою же мать! Боже мой! У него просто божественный голос!» – восторгались все. Это было огромное облегчение. Не знаю, чего я ожидал, но услышав, подумал: «Вот он, голос Anthrax!» Мы снова услышали старого доброго Джоуи, но с глубиной, теплотой и зрелостью, которых не было в 1990-м. После этого дела пошли в гору. Оставалось только выслать Джею заметки со своими предложениями, где Джоуи стоило спеть немного иначе. Они идеально справлялись со всеми песнями.

– Это потрясно. Лучше и быть не может, – сказал Чарли.

– Чувак, да ты просто монстр, мать твою, – сказал я Джоуи. – Ты просто рвешь в клочья. Фэнам башню сорвет, когда они это услышат!

Во время записи Джоуи кое-где изменил фразировку и мелодии. Он знал, что я очень строго отношусь к написанию песен, поэтому спросил, что я думаю, но я ответил: «Продолжай в том же духе! Что бы ты ни делал, продолжай, потому что у тебя получается. Это просто охуительно!»

Мы думали, у нас хороший альбом, и вдруг поняли, что записали потрясающую пластинку. Это было похоже на знак судьбы или сбывшееся пророчество. Как будто нам было суждено записать этот альбом, и я начал жалеть о том, что в 1991 году уволил Джоуи. В какой-то момент Джоуи мне сказал: «Знаешь, а я ведь мог и раньше так спеть. Еще на “Sound Of White Noise”».

Я сказал, вероятно, он прав и мы безумно рады, что он вернулся. Вот тогда я начал задаваться вопросом: «А может, я тогда допустил ошибку? Смог бы он спеть эти песни, и если да, что еще могло пойти иначе?» Очевидно, мы никогда не узнаем, какой карьерный путь выбрала бы группа, если бы Джоуи остался в Anthrax. Но тогда ни я, ни остальные участники группы не были настроены давать ему возможность остаться. Случилось то, что случилось, и теперь это уже история. Я знаю лишь, что на альбоме «Worship Music» Джоуи выдал свое лучшее выступление, и если бы у него ничего не получилось, я думаю, Anthrax бы, вероятно, развалились.

Мы выпустили альбом на Megaforce, что, возможно, кому-то показалось странным, учитывая, что именно на этом лейбле мы начинали с Джонни Зи, когда я жил у мамы, а Anthrax репетировали в «Доме Музыки». Но Джонни еще лет двадцать назад продал лейбл своей бывшей сотруднице Мисси Каллаццо. Выпустить пластинку на Megaforce было отличным решением, но мы выбрали их вовсе не наобум. Джонатан Коэн и Иззи поделили свой бизнес, и мы остались с Иззи. Она и занялась продажей альбома. У Roadrunner был интерес к выпуску нашей пластинки, как и у Nuclear Blast, которые уже курировали нас в Европе. Но мы совершили огромный прыжок веры и выбрали Megaforce.

Во-первых, они сделали нам невероятное предложение: контракт на дистрибуцию, по условиям которого лейбл вложит все деньги авансом на создание альбома, а также займется маркетингом и раскруткой, и права на оригинал записи будут принадлежать нам. Более того, мы заработаем около семи баксов за копию. Во-вторых, мы доверяли Мисси, потому что, когда работали с ней в прошлом во времена Джонни, она всегда делала для нас все возможное. Релиз «Worship Music» состоялся как нельзя вовремя. Мы только что с большим успехом отыграли концерты «Большой четверки» в Европе, поэтому наша популярность и востребованность выросли. Джоуи вернулся в группу, и наш спрос на рынке значительно вырос, заставив многих обратить на нас внимание. Те, кому посчастливилось услышать альбом перед официальным выходом, остались в восторге. Кроме того, казалось, металл снова обретает популярность – конечно, не такую, как у Jay-Z или Pink – но металлические группы стали регулярно дебютировать в топ-50 хит-парада альбомов Billboard, а группы вроде Lamb Of God, Mastodon и Disturbed пользовались спросом и помогали воскресить этот жанр.

Дата релиза «Worship Music» была назначена на 13 сентября 2011 года, а на следующий день мы выступали с «Большой четверкой» в Нью-Йорке на «Янки-стэдиум». Идеальная тусовка в честь релиза альбома – 50 000 человек орали от восторга в «Доме, который построил Рут»[79]. Конечно же, это был не тот самый дом. Старый стадион снесли, а напротив построили новый. Но место красивое, со всеми удобствами, о которых только можно мечтать на концертной площадке.

На той же неделе Anthrax выступили на шоу Джимми Фэллона, и это было что-то из области фантастики. Раньше такие передачи даже не принимали звонки от металлических групп. Но теперь было круто раскачивать национальное вечернее телешоу. По какой-то причине Anthrax снова выступали в роли голоса нации. Черт его знает, почему. Может, это было как-то связано с возвращением Джоуи. А может, мы так много времени провели вместе, что все говно осталось в прошлом. Мы пережили альтернативную сцену 1990-х, феномен ню-метала и взрыв инди-рока; всю циничность и негативные чувства, которые вызывали эти два жанра. Мы пережили все и теперь считались легендарной группой – участниками «Большой четверки». Общественное мнение – это все, хоть и звучит пиздец как дико, но с этим не поспоришь. Впервые за многие годы в нас увидели конкурентов. Меня это вполне устраивало.

Концерт «Большой четверки» на «Янки-стэдиум», бесспорно, стал величайшим моментом в моей жизни как для музыканта. Это место было для меня практически вторым домом, по крайней мере, в духовном смысле. Anthrax еще не попали в Мировую лигу металла – Black Sabbath, Metallica, Iron Maiden и Judas Priest по-прежнему удерживают этот титул, – но мы подобрались чертовски близко. В глубине души мы как «Янкиз», на которых я вырос. У нас были годы успеха и годы провала, но мы продолжали бороться. Мы теряли игроков и принимали противоречивые решения. Мы меняли менеджеров и горели на неудачных бизнес-решениях. Но мы по-прежнему здесь, как и наши фэны.

В тот день мы реально чувствовали себя хозяевами поля; чувствовали, что это наш дом. Мы были ебаной нью-йоркской группой. Ясное дело, нам не хотелось выступать первыми, но решали не мы. Хозяевами шоу были парни из Metallica. Они тщательно готовили этот тур. Координировать расписание четырех гастролирующих групп было непросто. Но мы все горели желанием отыграть. Даже Megadeth понимали стратегическую ценность выступления на разогреве у Metallica, и Дэйв Мастейн, страдающий от сильных болей в шее и спине, знал, что должен принять участие в этом концерте.

За пару недель до концерта я написал Ларсу и в шутку сказал: «Слушай, на “Янки-стэдиум” мы хотим поменяться с Megadeth местами. Они будут открывать, а мы будем выступать вторыми. Мы – группа из Нью-Йорка и считаем, что для Нью-Йорка это вполне логично».

Он слегка охренел: «Ээ… ну, ладно, я сделаю пару звонков». Ларс имел в виду, что свяжется с менеджментом, который все организует. Я дал Ларсу попотеть двадцать минут, а потом написал: «Кстати, это была шутка. Я поугарал над тобой. Ждем не дождемся начала».

– О, слава богу! – написал Ларс. – Мне правда не хотелось звонить, потому что сам знаешь, какой бы открылся ящик Пандоры.

– Знаю, знаю. Потому я и попросил – просто чтобы потрепать тебе нервы.

Нам сшили специальные футболки, которые напоминали полосатые футболки «Янкиз», но с надписью Anthrax. Мы и выглядели похоже, но, когда сели на электромобили от гримерки до сцены, я понял, что никогда так не нервничал перед выступлением. Мы дошли до сцены. Я стоял с Перл и Ревелем и остальными участниками группы. Наш старый друг Эдди Транк, прожженный диджей и ведущий «Метал-шоу», стоял за сценой с Рэнди Джонсоном, известным бейсболистом. Он был питчером «Янкиз» с 2005 по 2006 год, за свое пребывание в Высшей лиге выступал за шесть других команд. Он завершил свою карьеру в «Сан-Франциско Джайентс» в 2009 году, пять раз получал приз Сая Янга[80]. После ухода из бейсбола стал профессиональным фотографом. Рэнди – большой фэн металла и рока, я несколько раз пересекался с ним, и когда мы стояли там, а он фотографировал, я спросил:

– Что ты сделал на первенстве по бейсболу, когда был в форме и находился в чрезвычайно стрессовой ситуации, а тебе нужно было выбить игрока? Ты ведь наверняка нервничал, да?

– Нервничал как сумасшедший, – ответил он. – Но ты делаешь свою работу. Отбрасываешь все лишнее и делаешь то, что должен. А почему ты спросил? Ты что, нервничаешь?

– Чувак, да у меня крыша едет, – подтвердил я. – Я очень нервничаю и весь на взводе. Я буквально зажат, рук не чувствую. Для меня крайне важно выступить на этом концерте.

– Ты – профессионал, – ответил Рэнди. – Ты знаешь, что делать. Иди и делай, что должен.

И вот заиграло интро. Оставалось только последовать совету Рэнди – не выйти я не мог. Как только я завернул за угол и вышел, сразу же ощутил прилив энергии от публики, взглянул на этот исторический фасад, и весь мандраж и беспокойство как рукой сняло. Когда мы рубанули «Caught In a Mosh», я начал плакать. Я плакал просто оттого, насколько много все это значило для обычного паренька из Нью-Йорка. Плакал, чувствуя невероятное счастье от этого мгновения. Многолетние эмоции выходили из головы и сердца, передавались рукам и гитаре, а потом в уши лучших фэнов на свете.

Следующий час я не чувствовал, как ноги касаются пола. Во мне было столько энергии и восторга. Для меня это было сродни огромному призу. По сути, так оно и было. Но это было намного больше, чем просто признание того, чего мы достигли как первопроходцы трэша. Казалось, это подарок за то, что мы выстояли и шли вперед, несмотря ни на что. Столько раз мы сталкивались с враждебностью и преодолевали ее, но в тот момент во время часового сета взрывного хеви-метала она просто себя изжила.

Отыграв концерт, я получил новый ответ на унылый и старый как мир вопрос ленивого журналиста: «Что стало важнейшей вехой вашей карьеры?» Вот она, важнейшая веха моей карьеры, долбоеб. С этим в жизни уже ничто не сравнится. Следующую пластинку мы можем записать в Тадж-Махале, но я скажу: «Кого это ебет? Мы выступили на “Янки-стэдиум”».

Эпилог

Когда вышел «Worship Music», меня очень беспокоило, чего достигнет этот альбом. Все уделяют пристальное внимание первой неделе продаж, и поскольку никто уже не покупает пластинки, остается только надеяться, что твои песни найдут отклик у твоих слушателей, а лейбл сделает свое дело по раскрутке пластинки, чтобы о ней вообще знали.

Мисси не хотела, чтобы мы разочаровывались, поэтому посоветовала не париться по поводу первой недели, сказав, что пройдет полгода или даже год с момента выпуска, когда станет понятно, успех это или провал. Но я все равно следил за первой неделей. Ничего не мог с собой поделать.

У нас столько всего происходило – концерт на «Янки-стэдиум», выступление на шоу Феллона. «The Devil You Know» звучала на всех радиостанциях, и я подумал: «Окей, буду рад, если в первую неделю продадим 12 000 копий». Именно этого добился «We’ve Come For You All» восемь лет назад. Через три дня после выхода альбома Мисси сказала, что продажи идут хорошо и прогнозы тоже многообещающие, но я ответил, что не хочу ничего знать, пока у нас не будет точной цифры по версии Soundscan[81]. Через пару дней я проснулся, включил планшет и увидел письмо, где говорилось, что мы продали 28 000 копий и попали на 12-ю строчку хит-парада Billboard. Бля, я глазам своим не мог поверить – это было почти в два с половиной раза больше цифры, которую я прикинул. Я все никак не мог отделаться от привкуса тоски по прошлому. Не будь интернета, наш альбом был бы продан тиражом 280 000 копий в первую же неделю. В 1980-х группы, продававшие 30 000 пластинок в первую неделю, оказывались на 115-й строчке или около того. Несмотря на это, я был в восторге.

Заказы продолжали расти, и через три недели было продано уже больше 50 000 копий, и пластинка не сбавляла обороты. Мисси знала свое дело. Очень скоро цифра достигла отметки в 100 000 копий, и продажи только росли. Наша песня «I’m Alive» была номинирована на «Грэмми» в номинации «Лучшее металлическое выступление». Это была уже четвертая наша номинация. Megaforce решили бороться за нас до конца. Миньон с кавер-версиями, «Anthems», куда вошел «Crawl», еще один сингл с «Worship Music», дебютировал под номером 52, что весьма круто, учитывая, что это была реклама сингла. Кроме того, он принес нам еще одну номинацию «Грэмми» в категории «Лучшее металлическое выступление» за нашу версию песни AC/DC «T.N.T.». Альбом «Worship Music» стал для Anthrax невероятным возвращением, и теперь мы не собирались сбавлять обороты. У каждого из нас по-прежнему были свои цели, в основном они заключались в том, чтобы сочинять лучшие песни и оставаться отличной концертной группой. Вот чего мы все хотели. Мы бы с радостью отыграли побольше концертов в составе «Большой четверки», но тут все зависит от Metallica. И когда-нибудь было бы здорово войти в «Зал славы рок-н-ролла», чтоб отметиться для галочки. Может быть, я преувеличиваю, но прямо сейчас мне кажется, что нет ничего невозможного, и мы планируем продолжать «заражать мир сибирской язвой», пока нам не надоест.

Сегодня единственный минус в Anthrax заключается в том, что у меня потрясающая семья и приходится проводить слишком много времени вдали от нее. Это самое тяжелое на свете. Гораздо проще гастролировать полгода, зная, что дома никто не ждет.

Лучше гастролей с Anthrax лишь возможность проводить время с Перл и Ревелем. Потребовались годы борьбы и неудач (о многих я уже рассказал в предыдущих главах), но могу честно заявить, что сейчас я невероятно счастлив. Горькая ирония в том, что уезжать на гастроли становится все тяжелее. Всегда одно и то же. Первые несколько дней труднее всего: уезжаешь из дома, садишься в самолет и куда-то летишь – и вот тогда тебя накрывает. Несколько дней пытаешься привыкнуть и переключиться на гастроли. Все равно что грипп подхватить. Ты жалок, все тело ломит, хочется лежать и ничего не делать.

Но все это проходит, когда я выхожу на сцену. Все это дерьмо я оставляю за кулисами. Я не Роберт Смит из Cure. Это не влияет на меня как на исполнителя. В ту секунду, когда я выхожу на сцену, я оказываюсь в другом мире. Ничего не могу с собой поделать. Я занимаюсь тем, о чем мечтал с тех пор, как впервые увидел концерт KISS. Вот что помогает парням вроде меня делать свое дело многие годы подряд. В рок-н-ролле определенно есть потеря чувства времени. Если спросить матерых профи, они скажут, что тяжелый наркотик или злоупотребление алкоголем задерживает развитие. Взросление прекращается с того момента, как они подсаживаются всерьез. Я думаю, то же самое и о карьере в группе. Выходя на сцену, я снова чувстувую себя на двадцать!

В фильме «Индиана Джонс и последний крестовый поход» есть эпизод, когда Харрисон Форд находит Священный Грааль и узнает, что может стать бессмертным, но придется жить на небольшой территории вдали от остального общества. Порой мне кажется, что я нахожусь в той же ситуации. В группе ты находишься в своей стихии, сочиняешь музыку, выступаешь с концертами. Ты тот же чувак, каким был, когда только начинал, и ощущаешь тот же адреналин каждый раз, когда пишешь крутую песню или даешь охренительный концерт. Благодаря всему этому духовно ты ощущаешь себя бессмертным. Когда я смотрю на толпу и вижу море молодых подростков, которые реагируют на нашу музыку, как это делали наши фэны в 1980-х, я чувствую себя вне времени. Рок-н-ролл – это и есть источник вечной молодости, но этот источник действует, только когда находишься на сцене.

Едва сойдя со сцены, я снова возвращаюсь в подвешенное состояние апатии между концертами. Путешествия по миру уже давно перестали меня впечатлять. Элис Купер как-то сказал: «Мне платят не за то, что я выступаю, а за путешествия». Время вне сцены ужасно скучное. Каждый день, изо дня в день, я застреваю в концертном зале или каком-нибудь однотипном отеле. Я стараюсь оставаться конструктивным и избегать скуки: сочиняю, восполняю упущенное, читая книги, смотрю телик и фильмы. Сейчас мне полтинник, поэтому я не стану принимать наркоту, чтобы убить время. Но чаще всего мне просто хочется побыть с женой и сыном. Да, знаю, что похоже на нытье, но я абсолютно честен. Знаю, что мне очень повезло по-прежнему иметь возможность заниматься любимым делом, и я НИКОГДА не воспринимал это как должное.

Я очень счастлив, что Ревель и Перл летают вместе со мной, поэтому мы не расстаемся больше чем на две недели. Но Ревель растет и больше узнает о своем окружении. Очень скоро он пойдет в школу и больше не сможет так часто ездить с папой на гастроли. Я боюсь этого, и это обстоятельство еще больше заставляет меня дорожить своим временем с ним, мне очень тяжело расставаться с ним даже на такой короткий срок. Это замкнутый круг. Несмотря на огорчения, мне по-прежнему нравится играть в группе, и когда придет время, я не готов распустить Anthrax. Я слишком много въебывал, чтобы оказаться там, где я сейчас. Кто, черт побери, знает, что будет в следующем месяце, следующем году или через два года? Я знаю лишь, что после всего, через что я прошел, я сделаю все, что в моих силах, чтобы группа жила, потому что это моя группа. Мое место здесь. И когда я чувствую, что мне требуется дополнительная мотивация, я всегда вспоминаю слова Рэнди Джонсона: «Иди и делай, что должен».

Мама и папа, январь 1964

Херб Розенфельд впервые видит своего сына

Малыш-металлист

Я с детства косил под Ангуса Янга

Даже в четыре года я знал, что это выглядит жутковато

Счастливые дети. Мы с Джейсоном, примерно 1969

Мои лучшие детские воспоминания – поездка в «Мир Диснея»

Десять лет, а KISS еще не слышал

Я был фанатом, даже когда они лажали!

Мы с Нилом Стополом, Four-X на шоу талантов в школе Бэйсайда, 1980

Four-X, шоу талантов в школе Бэйсайда, 1980.

Слева направо: Пол Кан, я, Нил Стопол, Дэйв Уайсс

Мой первый стратокастер.

Битва групп в школе Бэйсайда, 1980

На выпускном в школе с мамой, дедушкой Мо и Джейсоном

Первое выступление Anthrax в подвале епископальной церкви Святого Иоанна, Флашинг, Нью-Йорк, 1981

Мы с Дэнни Лилкером и двойная атака Charvel.

Первое выступление Anthrax, 1981

Концерт в клубе «У моего папочки», Джейсон поет, Дэйв Уайсс на барабанах, Кенни Кушнер на басу и Дэнни Лилкер на гитаре. Апрель 1982

На концерте Iron Maiden в театре «Северная сцена», август 1982.

Джейсон держит несколько листовок, которые мы бросили на сцену.

Слева направо: Джейсон, Джимми Кеннеди, Дэйв Уайсс, какой-то парень, я

Наше первое выступление в Манхэттене

Начало 1982. Грег Уоллс, Грег Д’Анджело, Дэнни Лилкер, Нил Тербин, я (весь в металле)

Я играю на воображаемой гитаре в клубе 516. Чарли меня душит

Запись «Fistful Of Metal» в студии Pyramid Sound, конец 1983.

У меня до сих пор есть этот стратокастер

Не вошедшие фотки с фотосессии для задника «Fistful Of Metal». Четверо из нас настолько ненавидели эти фотки, что решили обойтись без них

Мой двадцатый день рождения, 31 декабря 1983. Футболки по желанию

Альбом «Fistful Of Metal» получил сертификат с винилом, и я впервые на обложке журнала! Я своего добился!

Мой первый паспорт. Я был в этой толстовке, когда встретил Лемми

Парочка преступников, только что из лондонской тюрьмы, март 1984

Рождество 1984 года дома у Джонни Зи

Тот самый гастрольный жилет «Fistful Of Metal»

Запись «Spreading The Disease» в студии Pyramid, конец 1984

Джои сносит нам крышу. «Spreading The Disease», начало 1985

Готовимся к атаке пиратов, начало 1985, тур по восточному побережью

S.O.D., июль 1985

Мой кореш Фред

Это было ЭПИЧНОЕ шоу

Запись «I’m The Man», Майами, 1986

Трекинг альбома «Among The Living» с Эдди Крамером

Да, мой друг, за многие годы ты подсадил меня на кучу разного дерьма.

В туре с Кирком спустя несколько месяцев после смерти Клиффа, Нидерланды, февраль 1987

С папой и дядей Митчем, примерно 1987

Maiden оказали на Anthrax огромнейшее влияние, а Стив всегда был настоящим другом нашей группы. Вперед, Maiden!

Демонстрирую влияние Ramones. Тур «Among The Living», 1987 (фото: Джин Амбо)

Съемки клипа «Antisocial», конец 1988. Интересно, куда делась эта сцена (фото: Джин Амбо)

«Persistence of Time». Все было замечательно, все было офигенно (фото: Джин Амбо)

Рад, что знаю Чака Ди. Тур «Bring The Noise», конец 1991

Папа и младший брат Шон, примерно 1992

Дамы и господа, встречайте: Джон Буш

Веселого Рождества, 1994

Да, это Мадонна. Подробности в моей следующей книге

Трекинг альбома «Stomp» в Коншокохене, начало 1995

«Отдаю вас в добрые руки». ХАХАХАХАХАХАХА. Начинается порочный круг 1990-х

Любовь всей моей жизни, когда мы еще были собутыльниками

С будущим тестем и его будущим соло-гитаристом. Лос-Анджелес, июль 2000

Я знаю, где (Колизей Нассо), знаю, когда (2001). Только не знаю, зачем

Хэллоуин с Оззи на «Рок-шоу», 2001

Еврей в прыжке! На разогреве у Judas Priest в Palace Of Auburn Hills, начало 2002 (фото: Перл Эдей)

С мамой и Джейсоном в Лос-Анджелесе (фото: Перл Эдей)

Гизер и Тони. Я никогда не осознаю, что знаком с этими ребятами

На церемонии введения Metallica в Зал славы. Мы впервые услышали о «Большой четверке» и зависли с этим парнем. Незабываемый вечер!

Мой Джимми Крикет (фото: Перл Эдей)

Подумать только, он (чуть не) стал нашим вокалистом. С Кори на церемонии Kerrang!

Стэн Ли помог создать мир, который я для себя открыл. Все равно что встретить своего творца

Мы вернулись! Первый концерт «Большой четверки» в Варшаве, Польша, и второе возрождение Anthrax (фото: Энди Бьюкенен)

Я – счастливчик, потому что… (фото: Анджела Боатрайт)

…женился на любви всей своей жизни! (Не на Элвисе)

За день до рождения Ревеля (фото: Энди Бьюкенен)

С двухнедельным Ревелем смотрю в прямом эфире по интернету выступление Anthrax в Германии с Андреасом Киссером!

Фотосессия, ради которой я оставил жену и двухнедельного сына (фото: Guitar World)

Первым концертом Ревеля стало выступление «Большой четверки» (фото: Энди Бьюкенен)

«Янки-стэдиум»: вершина моей карьеры (фото: Энди Бьюкенен)