Крепкий орешек Джонс и нарисованный город бесплатное чтение

Роб Биддальф
Крепкий орешек Джонс и нарисованный город

Джоди, благодаря которой всё это и случилось

Published 2021 by Macmillan Children’s

Books an imprint of Pan Macmillan

Text and illustrations copyright © Rob Biddulph 2021

Печатается с разрешения издательства

Macmillan Publishers International Limited

© Биддальф Р., 2021

© Биддальф Р., илл., 2021

© Шишин П., пер., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Пролог

Мир, похожий на совершенно новенькую страницу, стоял весь белый. Бескрайнее полотно неба, украшенное несколькими бледными облачками, выведенными кисточкой, висело над снежной равниной. Всё вокруг тихо и неподвижно.

Вдруг – что-то зашевелилось. Разрезая долину надвое ровной линией, по снегу бежала маленькая тёмная фигурка. Какой-то зверёк. Ну, или набросок зверька. Каракули меха с лапами и хвостом. Может, собака. Кто бы то ни был, он двигался с определённой целью: спастись от того, кто его преследовал.

Прижимая к голове острые уши, он мчался что было духу к маленькой кучке деревьев возле указательного столба. Через каждый десяток прыжков он оборачивался и смотрел через плечо перепуганными чернильными глазами. Чем короче оставалось расстояние до деревьев, тем медленнее, казалось, бежало время. Сто метров. Пятьдесят метров. Десять метров. И вот… зверёк пулей метнулся в рощицу.

Десять секунд тишины.

А потом – звук.

Нет, ты ещё не слышишь его, ты его чувствуешь – лёгким трепетом глубоко в животе, а потом начинается тихий низкий гул. Постепенно гул становится громче. И громче. И громче. И через минуту вся долина начинает мерцать, когда миллиард снежинок затрепещет под нарастающий рокот.

И на горизонте появится громадная, чудовищная, вселяющая страх машина…

Часть 1
…в которой Орешек познаёт несколько удивительных истин

1. Наказание

«Нельзя рисовать огнедышащих вампиров-единорогов в тетради по физике».

Крепкий орешек Джонс только что написала это предложение в четыреста девяносто шестой раз. Это отняло у неё почти два часа и оставило на среднем пальце левой руки огромную мозоль. Не считая учителя, мистера Докинса, во всей школе, кроме неё, не было никого.

– Сэр, я закончила, – подняла она руку.

Докинс оторвал взгляд от кроссворда; его чёрную бороду усыпáли крошки от картофельных палочек с солью и уксусом.

– Сейчас проверим, Пернилла, – презрительно усмехнулся он. Он подошёл к девочке и принялся быстро пролистывать большую стопку бумаги, лежавшую перед ней на парте.

Орешек так разозлилась, что почувствовала, как её лицо заливает краской. Она терпеть не могла, когда её называли по имени. В свидетельстве о рождении, может, и было написано «Пернилла Энн Джонс», но с того времени, как она появилась на свет, её называли Орешек. И даже раньше, ещё до того, как она появилась на свет. Папа часто рассказывал: «Когда мама была беременна пару месяцев, мы узнали из интернета, что ты была размером с орешек. Так мы и стали тебя называть: Орешек». Так её все называли и в «Мелодии», её старой школе, однако было бы чересчур ожидать того же от Докинса – Духа Смерти.

Докинс торжествующе помахал перед ней листами бумаги:

– Ты заполнила тридцать одну сторону формата А4. Учитывая, что на каждой странице умещается максимум шестнадцать строк, простая арифметика мне подсказывает, что из пятисот строк, которые были тебе заданы, ты выполнила только четыреста девяносто шесть. Это 99,2 процента задания. А как тебе известно, любой ученик, которому повезло учиться в Школе Святого Хьюберта для бесповоротно одарённых научно-математически, обязан выполнять каждый аспект любой задачи, за которую он берётся. На. Сто. Процентов. А в данном случае очевидно, что ты не достигла результата на 0,8 процента.

И где-то под его усыпанной крошками бородой расплылась самодовольная улыбка.

– В качестве наказания за попытку увильнуть от полнейшего выполнения работы ты не только выполнишь задание целиком, но и напишешь дополнительно ещё сто строк. Этого времени должно хватить, чтобы я закончил кроссворд, съел яйцо по-шотландски и успел домой к телевикторине «Университет бросает вызов».

– Но, сэр…

– Никаких «но», Джонс. Выполняй. Я не знаю, до какой степени терпели безвольную расхлябанность в твоей прежней школе, но тебе следует осознать: точность превыше всего. Легкомысленному творчеству в «Святом Хьюберте» места нет. Нет места совершенно.

2. Роквелл Райли

Устало волоча ноги, Орешек прошла через школьные ворота и заметила высокого стройного мальчика с идеальным шаром буйных чёрных волос, окружавших голову; он ждал её на автобусной остановке. Увидев Орешка, Роквелл Райли улыбнулся, встал со скамейки и бросил ей яблоко:

– Я подумал, ты захочешь перекусить.

– Спасибо, – вздохнула она, – но всё равно не стоило тут болтаться.

– А, ерунда. Пока ждал, повторил кое-что из химии. Строение атома – это же так интересно, правда? Ты знаешь, что, когда натрий взаимодействует с неметаллами, например с хлором, он полностью теряет внешний электрон? Вся оболочка, которая его окружает, попросту растворяется, не остаётся вообще ничего. Ничегошеньки. Пустота. Ну, то есть это же просто взрыв мозга!

Орешек посмотрела на него без всякого интереса.

– Я совершенно не понимаю, о чём ты говоришь, – сказала она.

– Ага, ну да! – улыбаясь, ответил Роквелл. – Не надо меня дурачить. Хоть ты и скрываешь, я считаю, что ты умнее всех нас, вместе взятых. Тебе же поэтому не нравится вся эта штука про школьного товарища? Чтобы никто случайно не узнал, какая ты суперумная?

Орешек вздохнула. Программу «Школьный товарищ» придумали в «Святом Хьюберте», чтобы помогать новеньким освоиться. Товарищам полагалось встречаться на один час каждый день и обсуждать любые вопросы, которые появлялись у нового ученика, но с тех пор как в первый же день два месяца назад Орешка поставили в пару с Роквеллом, он сделался её тенью. Орешек, однако, старалась увильнуть от их встреч. Она подозревала, что Роквелла приставили к ней не только ради неё, но и ради него самого: насколько она сумела понять, друзей у него в школе не было. И даже неясно почему, ведь он казался таким милым мальчиком. Если б она искала себе друзей, ей бы наверняка могло повезти гораздо меньше.

Но она никого не искала, и этим всё объяснялось. У Орешка не было никакого намерения осваиваться в «Святом Хьюберте», хоть с товарищем, хоть без товарища. Уж как хотите, а она не задержится тут надолго.

– Слушай, ты сегодня опять пропустила встречу. Если в обед не выходит, тогда, может, будем встречаться по утрам перед школой? – спросил Роквелл, с надеждой широко распахнув глаза. – Давай прямо завтра? Неохота получать нагоняй за то, что опять пропустили, ага?

Снова вздох. Зная, что он не отстанет, пока она не согласится на встречу, Орешек сдалась.

– Ладно. Если так надо.

– Правда? Великолепно! – лицо Роквелла просияло от радости. – Я… э-э… я зайду тогда часиков в восемь, ага? На Мелодия-роуд, да?

– Да, – громко выдохнула она. – Дом номер восемьдесят.

3. Нерис и большой автомобиль

Не успела Орешек откусить яблоко, как на дорогу вывернул огромный серебристый автомобиль с затемнёнными стёклами и на полной скорости поехал к ним.

Когда автомобиль плавно остановился, Орешек и Роквелл невольно вытянули руки по швам. Заднее окно опустилось, и в нём показалось лицо, которое Орешек хорошо знала.

– Привет, красотка!

Орешек разулыбалась. Это была Нерис, мамин секретарь из бухгалтерской фирмы. Орешек её обожала. Она единственная с маминой работы разговаривала с ней как с нормальным человеком, а не как с ребёнком.

Орешек даже не представляла, сколько Нерис было лет. Её волосы были того самого пепельного цвета, который тут же делает человека семидесятилетним, а то и старше, однако лицо у неё было на удивление гладким, не считая нескольких мелких морщин в уголках глаз. Морщинки от улыбок. Нерис улыбалась часто.

– Мама отправила меня за тобой. Она получила из школы сообщение по телетексту, что тебя оставили после уроков, вот я и здесь. Я не знаю, эти учителя всё время на что-то жалуются, разве не так?

Нерис открыла дверь автомобиля.

– Ну что, красотка, умираю, как хочу чашку чая. Давай-ка забирайся, да поживее, и будем в офисе быстрей, чем успеешь сказать Лланвайрпуллгуингиллгогерихуирндробуллллантисилиогогогох.

Светлые глаза Нерис мельком глянули в сторону Роквелла:

– Твоего маленького друга куда-нибудь подвезти?

– А… а… – бессвязно залопотал Роквелл, – сп-сп-спасибо, но нет, спасибо, мадам. Э-э… мэм. Э-э… в-ваше высочество. Я на скейтборде. Увидимся утром, Орешек.

И с этими словами он оттолкнулся ногой и исчез в конце улицы.

– Ах, какой милый мальчик! – сказала Нерис, когда Орешек забралась внутрь. – Я рада, что ты наконец заводишь друзей в «Святом Хьюберте».

– Мы с Роквеллом не друзья. Это он со мной такой милый, потому что ему так сказали в школе и он не хочет получить нагоняй. И вообще, не хочу я заводить никаких друзей в «Святом Хьюберте», – глаза у Орешка наполнились слезами. – «Друзья» означает, что мне с ними весело и я не против остаться. А я ни за что не останусь!

Она выглянула в окно.

– И вообще это ни к чему. Папа скоро вернётся. Они с мамой всё выяснят, и тогда я смогу вернуться в «Мелодию» к старым друзьям.

Нерис нахмурилась.

– Девочка моя дорогая, не забывай, что мама отправила тебя в «Святого Хьюберта», потому что хочет для тебя самого лучшего. Она любит тебя, ты же знаешь. Не маши пока рукой на эту школу, моя хорошая. Всё ещё может измениться.

Она повернулась к человеку на переднем сиденье:

– Поехали, Хэммонд…

4. Закладки на клейких листочках из коробки с обедом

Орешку было непросто выразить словами, как сильно она скучала по папе. Он исчез год назад, и не проходило ни минуты, когда бы она не желала изо всех сил, чтобы он вошёл в комнату, схватил её на руки и сжал в своих медвежьих объятиях. Каждый раз, услышав звонок телефона или увидев, как открывается дверь, она затаённо надеялась, что это он. И всякий раз, обманувшись, чувствовала боль от его отсутствия заново. Папа у Орешка был художником, как и она. Живописцем, если сказать точнее. Причём хорошим – по крайней мере, Орешек считала так. Она унаследовала от него страсть рисовать и творить искусство. Папу Орешек боготворила.

Она любила часами просиживать в маленькой, залитой светом оранжерее позади дома, в которой папа устроил студию. Там царил беспорядок, но всегда находилось столько всякого интересного: и полупустые тюбики с краской, и старые кружки, полные кисточек, и цветовые диаграммы, приклеенные к стенам на скотч, и деревянные куклы, которые можно было усадить в какую захочешь позу, и мольберты всех мыслимых размеров. Но лучше всего были картины, тут и там расставленные по студии.

Некоторые закончены полностью, некоторые наполовину, а некоторые, уже, казалось, законченные, были перечёркнуты в последний момент. Орешек любила их все, но больше всего она обожала пустые холсты. Картины, которым ещё только суждено появиться. Таилось в них что-то волшебное.

Всякий раз, увидев широкое пространство чистейшего белого, она знала, что папа скоро превратит его во что-то гораздо большее. Во что-то новое. Как же ей повезло с отцом! Он умеет сотворить красоту просто-напросто из ничего.

А ещё были закладки на клейких листочках.

Когда Орешек была совсем маленькой, она очень боялась переходить из детского сада в школу. В детском саду ей приходилось проводить только утро, а в школе придётся проводить целый день. Это её страшно пугало. Ей же будет не хватать того времени после обеда, которое они с папой так весело проводили вместе! Неделю перед школой она проплакала. Родители очень встревожились.

– У меня есть идея, – сказала мама за день до школы. – А что, если папа будет рисовать тебе каждый день маленькую картинку на клейком листочке и класть в коробку с обедом? И тогда всё утро ты будешь ждать, когда сможешь открыть коробку, а после обеда тебе будет над чем посмеяться. Мне кажется, это поможет.

Вот так у Орешка начала складываться коллекция закладок на клейких листочках из коробки с обедом. Каждый день папа рисовал для неё картинку на маленьком квадратике жёлтой бумаги и прятал между бутербродами, йогуртами и фруктовыми батончиками. И каждый день она с нетерпением ждала новой картинки. Папа рисовал её любимых персонажей из книжек, из телепередач и из фильмов, портреты членов семьи, миниатюрные копии знаменитых картин и много всего другого. Всё-всё, что только могло прийти ему в голову. И на каждом из этих рисунков стояли спрятанные под штрихами слова: «Навеки люблю тебя! Х».

За всю начальную школу и за первое время в «Мелодии» папа не пропустил ни одного дня, и Орешек бережно хранила каждую закладку. День за днём она приносила их домой и складывала в полиэтиленовый пакет под кроватью. А в прошлом году папа смастерил ей деревянную шкатулку – складывать закладки, «чтобы не потерялись».

– Почему «Хвостик»? – спросила она, прочитав надпись на крышке.

– Это, – ответил он, – от одного латинского слова, которое означает «кисть художника», оно переводится на английский как «хвостик». От него и произошло английское слово «карандаш». Я подумал, оно будет здесь к месту, ведь я пользуюсь кисточкой и карандашом, когда рисую для тебя.

Орешек по-прежнему хранила эту шкатулку, которую заполняли до краёв больше двух тысяч рисунков. Разумеется, с тех пор, как папа исчез, никаких новых закладок не появлялось. Теперь, открывая коробку с обедом и не находя внутри никакого рисунка, она день за днём получала напоминание о его пропаже, и это было для неё будто нож по сердцу. Время обеда превратилось из лучшего времени дня в худшее. Каждый день она задавала себе один и тот же вопрос: «Где же папа?»

5. Исчезновение

Когда папа исчез, это ничем нельзя было объяснить.

Орешек с мамой, братом и сестрой отправились навестить тётю Джин. Папа решил остаться дома и закончить особенно сложную картину, на которой собака такса играла на скрипке.

– Не беспокойтесь обо мне, – сказал он. – Если честно, я не испытываю особой нужды слушать о том, чем занималась в ближайшем парке собака сестры водопроводчика тётки начальника брата Джеки, подружки Джин. Как вернётесь, посвятите меня в подробности, и это меня вполне устроит.

Однако, вернувшись домой, они обнаружили только записку на кухонном столе.

Лео, старший брат Орешка, тут же начал звонить ему, но едва он успел набрать номер, как мама обнаружила папин телефон – он звонил в коридоре. Мама поговорила со всеми, с кем только можно – с папиными друзьями, с бабушкой, с дядей Эдом, – вдруг папа что-то давно задумывал. Но никто ничего такого не видел и не слышал. Всё это было очень странно.

С самого начала Орешек поняла, что одно не складывается с другим. Во-первых, когда они уходили утром, папа с виду был совершенно счастлив. Даже шутил о том, как скучно им будет у тёти Джин! Во-вторых, если он ушёл навсегда, почему не взял ничего с собой (кроме паспорта, которого нигде не было)? Наверняка бы он захватил с собой телефон, кошелёк и хоть что-нибудь из одежды? Всё это сбивало с толку.

Но больше всего она не могла поверить, что он мог просто взять и вот так их бросить. Не объясниться. Не попрощаться. Он же такой замечательный папа! Ему всегда интересно, чем заняты дети. К нему всегда можно прийти, когда случаются беды. А ещё он вечно разговаривает дурацкими голосами и рассказывает ужасные анекдоты, как умеют одни лишь папы. К тому же, как думала Орешек, папа с мамой были по-настоящему счастливы. Они держались за руки при всякой возможности и, в отличие от соседей, мистера и миссис Герберт, почти никогда не спорили о том, чья очередь выносить мусор.

Мама поначалу наверняка чувствовала то же самое – тем же вечером она позвонила в полицию. Орешек слышала, как она говорила по телефону: да, последние пару месяцев он вёл себя несколько странно. Как будто его что-то заботило, и он выскакивал куда-то из дома на час-другой, ни слова не говоря ей о том, куда он идёт. Она решила, сказала она полиции, это из-за того, что за долгое время он не продал ни одной картины и очень расстраивался.

Расследование продолжалось день или два. Полиция проверила службу паспортного контроля и выяснила, что в день исчезновения он сел на самолёт в Мексику. Полиция сообщила маме, что, по их мнению, никаких подозрений в том, что совершено преступление, нет, а есть, судя по всему, человек, который сбежал от своих обязанностей, – ничего необычного. Ещё они сказали, что папа даст о себе знать, когда будет готов.

И, похоже, они были правы. Через два дня мама получила из Мехико вот такую открытку:

Вот тогда-то мамино беспокойство сменилось злостью. Огромной злостью.

– Как он мог с нами так поступить? Какой эгоизм! – покачала она головой. – Что-то произошло, как же я не заметила? Я понимаю, что много работаю в последнее время, но всё равно…

Орешек не разделяла маминой злости. Слишком уж всё подозрительно, это же ясно. Для начала: зачем лететь в такую даль, в Мексику, и без денег? К тому же буквы, написанные от руки на записке, – очевидно же, что это фальшивка. Папа никогда не писал заглавными буквами. Да неужто этих улик не хватает, чтобы возникло хотя бы малюсенькое подозрение? Почему полиция, а самое главное, мама не делают ничего, чтобы его отыскать?

– За последние двое суток я многое узнала о вашем отце, – объяснила мама Орешку и Лео, уложив спать их младшую сестру. – Я вчера открыла браузер у него на компьютере и прошлась по истории запросов. Стало ясно, что он планировал это несколько месяцев. Вот, смотрите.

Она показала им несколько страничек из интернета с заголовками вроде: «Как начать новую жизнь» или «Десять признаков, что вам пора уйти от жены и детей».

– НЕТ! – закричала Орешек. – Это неправда! Он не мог! Только не папа!

На этом, не говоря ни слова, Лео вышел из комнаты и исчез на втором этаже.

– Пойми, Орешек, – грустно сказала мама, – папа – не тот человек, за которого мы его принимали. Мы все жили во лжи несколько месяцев, может быть, даже лет.

– А я не верю! – заливалась слезами Орешек. – Папа бы никогда, НИКОГДА нас не бросил! Он просто не мог! Его надо найти.

– Ох, солнышко, я уже и не знаю, что думать, – сказала мама, подтянула к себе Орешка и обняла. – Не знаю. Правда.

* * *

Прошло два месяца, от папы не было ни слова, и каждую неделю мамина злость становилась капельку сильнее. И однажды она решила вынести все папины принадлежности для рисования в сарай.

– Пора избавиться от этого мусора! – сказала она. – Ясно уже, что он не вернётся. А оранжерею, пожалуй, можно использовать по назначению.

Прошло ещё несколько месяцев, и мама сбросила настоящую бомбу:

– Орешек, я решила забрать тебя из «Мелодии» и отправить в школу Святого Хьюберта.

– Что? Почему?! – закричала Орешек. Её школа оставалась единственным местом, которое помогало пережить исчезновение папы. – Мне нравится в «Мелодии», у меня там всё хорошо. Учитель по рисованию говорит, что я начинаю делать успехи.

– Краски, карандаши – это всё, конечно, неплохо, – воскликнула в раздражении мама. – Этим хорошо заниматься как хобби, а вот карьеру, Орешек, на этом не построишь. Посмотри на отца. Всё это творчество его погубило. Высосало из него и силы, и честолюбие. И в конце концов у него не осталось никаких устремлений. По крайней мере, до тех пор, пока он куда-то не устремился.

– Но, мама…

– Послушай, коллеги на работе мне говорили, что слышали много хорошего о том, как в «Святом Хьюберте» преподают математику, – с непреклонным видом сказала мама. – И преподавание естественных наук там тоже ни с чем не сравнится по результатам. Вот на какой сфере тебе надо сосредоточиться.

– Но так же нечестно! А Лео?

– У Лео в этом году экзамены, я не хочу его отрывать. И потом, меня гораздо меньше беспокоит направление, в котором движется он. – Мама стиснула зубы. – Извини, Орешек, решение принято. В «Святом Хьюберте» согласились дать тебе место. Я уже оплатила первый год обучения, ты приступаешь на следующей неделе.

Вот так Орешек Джонс и оказалась на заднем сиденье автомобиля за спиной у шофёра, рядом с маминым секретарём, которая заехала за ней в школу, которую Орешек ненавидела и в которой её оставили после уроков в наказание за нарисованного в тетрадке по физике огнедышащего вампира-единорога.

6. Блад, Стоун & партнёры

Всякий раз, оказываясь рядом со зданием, в котором располагалась мамина бухгалтерская фирма, Орешек чувствовала себя совсем крошечной. Здание вздымалось на такую высоту, что казалось, оно вот-вот рухнет и раздавит её.

– Маме надо ещё поработать, а после вы вместе отправитесь домой, – сказала Нерис и, шаркая ногами, направилась к зданию, где перед ней разъехались в стороны автоматические двери. – Можем подняться и подождать у неё в кабинете. Я поставлю чайник.

В фирме «Блад, Стоун & партнёры» мама Орешка работала немногим больше трёх лет. Орешек хорошо помнила день, когда мама получила эту работу, – хотя бы потому, что папа выскочил в магазин и купил бутылку шампанского и крем-соду детям. Орешку, Лео и их малютке-сестричке никогда не дозволялось пить газировку, и крем-сода – это было так здорово!

– За мою жену, бухгалтера высокого полёта! – прокричал, сияя от гордости, папа, и они с мамой звякнули бокалами. – Я всегда знал, что ты этого добьёшься!

Какой счастливый был тогда день! А теперь он казался далёким-далёким прошлым.

Орешек с Нерис вышли из лифта и по длинному стеклянному коридору направились к маминому кабинету. Орешек насчитала по шестнадцать дверей с каждой стороны. Каждая дверь открывалась в неотличимый от других кабинет-куб, в котором стоял неотличимый от других письменный стол с неотличимым от других креслом и неотличимым от других компьютерным экраном. Везде было пусто. И как только работники фирмы помнят, где их кабинет, подивилась Орешек.

В конце коридора была большая деревянная дверь с золотой табличкой:

Нерис постучала и вошла, не дожидаясь ответа. Орешек вошла за ней.

В отличие от стеклянного лабиринта снаружи, мамин кабинет выглядел очень старомодно. К примеру, все стены, весь пол и потолок были покрыты совершенно одинаковым деревом. От этого на Орешка тут же навалилась дремота, как будто она очутилась в огромной дубовой колыбели. К тому же всё вокруг немного сбивало с толку – можно было легко позабыть, где здесь верх, а где низ. Мешало ещё и то, что в комнате не было окон. Единственными источниками тусклого света были массивная круглая люстра из железа с десятью искусственными свечами (эту люстру как будто украли со съёмочной площадки «Игры престолов») и вмонтированный в одну из стен восьмидесятидюймовый плоский телевизор. В телевизоре постоянно работал только один канал – «Эн-Би-Би» («Новости Большого Бизнеса»). На этом канале, как замечала Орешек, только и делали, что показывали очень серых людей в очень серых костюмах, и эти люди без конца рассуждали о каких-то невразумительных цифрах, которые плыли бесконечным потоком внизу экрана. «Что за глупость, – размышляла Орешек. – Если бы я работала здесь, я бы весь день смотрела фильмы "Марвел"».

Мама сидела во вращающемся кресле из тёмно-зелёной кожи за рабочим столом – массивным чудищем из красного дерева, отделанным по сторонам кельтскими узлами из перламутра, – и что-то ожесточённо выстукивала на компьютере.

– Привет, дорогая! – сказала она, не поднимая головы. – Я скоро закончу. Ты посиди, а Нерис принесёт тебе чашку чая. О школе поговорим позже.

Орешек уселась в кресло, стоявшее в углу кабинета возле стола гораздо меньшего размера. Нерис подошла к стене позади Орешка и отодвинула одну из панелей. За ней, к восхищению Орешка, скрывалась маленькая, безукоризненно чистая кухня. Нерис шагнула в кухню и наполнила чайник.

В отличие от маминого, стол, возле которого сидела Орешек, был в совершеннейшем беспорядке. Всюду разбросаны ручки и карандаши, всюду лежат открытые гроссбухи с загнутыми уголками страниц. Перед ними стояла какая-то штука, похожая на шоколадку «Тоблерон», из чёрного пластика с напечатанными на ней словами: «Нерис Дженкинс, секретарь НОСБ». Орешек машинально взяла карандаш и принялась что-то рисовать в одном из блокнотов.

Вдруг она обратила внимание на компьютер Нерис. Экран был уклеен жёлтыми квадратными листочками, полностью исписанными и с крошечными окошечками для галочек.

Волна грусти захлестнула Орешка. При виде этих маленьких квадратиков жёлтой бумаги она ужасно затосковала по папе.

7. Мистер Стоун

В мамином кабинете хлопнула дверь, заставив Орешка вздрогнуть и пробудиться от воспоминаний. В кабинет уверенной походкой вошёл очень красивый человек очень маленького роста, в чёрном костюме, чёрной рубашке, чёрных туфлях и чёрном галстуке в тёмно-тёмно-тёмно-серый горошек.

Когда он заговорил, его голос оказался гораздо тоньше, чем могла бы предположить Орешек.

– Трейси, дорогая, как продвигается отчёт по расследованию потенциального участия «Глобалгород Лимитед» в карусельном мошенничестве с НДС? Надо прямо с утра положить его на глаза Бладу – пусть наливаются кровью.

С тех пор как Орешек начала учиться в «Святом Хьюберте», она почти привыкла слышать слова, в которых не могла отыскать решительно никакого смысла. Но это был какой-то другой уровень непостижимого. «Что ещё, во имя Мэри Поппинс, за "карусельное мошенничество"?» – думала она. Видимо, кто-то в парке аттракционов пытается выдать круговое движение за карусель.

– Скоро закончу, Мильтон, – ответила мама таким странным голосом, что Орешек её даже не узнала. – Надо только перечитать его ещё раз вечером.

– Ага! А кто это у нас тут? – Человек повернул голову к Орешку, и на его зализанных назад напомаженных благоухающих волосах заплясали отблески огоньков от люстры из «Игры престолов». Бледными серыми глазами человек оглядел её с ног до головы.

– Ой… Это моя дочь, Оре… э-э, Пернилла. Пернилла, это Мильтон Стоун. Мой шеф.

Орешек знала всё про Мильтона Стоуна. Знала, что двадцать лет назад они с мамой вместе учились в университете. Знала, что оба они изучали математику. Она даже подозревала, что он вынашивал планы на романтические отношения с мамой, пока на горизонте не появился папа. С чего бы ещё он стал звать её «дорогая»? От одной мысли, что так могло случиться, ей сделалось дурно.

– Пернилла? Прекрасное имя. – Его тонкий голос был таким же маслянистым, как и волосы. – И ты, я вижу, рисуешь в одном из наших фирменных блокнотов. В художники метишь, да?

– Типа того, – буркнула Орешек. Её всё ещё трясло – из-за того, что он называл маму «дорогая» и из-за всей этой ерунды с «Перниллой».

– Сбегаю принесу распечатки отчёта, – сказала мама, выбегая из кабинета к одному из стеклянных кубов в коридоре.

Стоун мельком взглянул на Нерис, которая что-то сосредоточенно черкала на очередном жёлтом квадратике, и вновь повернулся к Орешку. Он выдернул блокнот у неё из рук, вырвал лист бумаги, на котором она рисовала, скомкал и выбросил в корзину.

– Деточка, я прошу тебя впредь не переводить бумагу в моих блокнотах своими бесчисленными каракулями, – прорычал он. – Бумага, знаешь ли, не растёт на деревьях! А эти блокноты нужны моей фирме для настоящей работы.

Мама вернулась в кабинет, и Стоун мгновенно переменился.

– Очаровательная девочка, Трейси. Совершенно очаровательная. А какие яркие рыжие волосы! Поразительно.

– Э-э… – смотрела с изумлением мама, – очень приятно слышать. Оре… э-э, Пернилла, скажи спасибо мистеру Стоуну!

Но Орешек молчала – её опять затрясло, уже из-за второй «Перниллы».

– Пернилла! Что надо сказать?.. – прошипела мама.

– Спасибо, – пробормотала она в ответ.

– Не за что, – осклабился Стоун. – Не за что. Трейси, я буду с нетерпением ждать отчёт у себя на столе завтра в девять утра. Огромное спасибо, дорогая!

И с этими словами он вышел из кабинета и уверенно пошагал прочь по стеклянному коридору.

Орешек смотрела ему вслед.

– Вообще-то, – прошептала она, – бумага растёт именно на деревьях.

8. Лео

– Приехали, мадам.

– Спасибо, Хэммонд. Не хотите заглянуть на чашечку чая?

– Очень мило с вашей стороны, мадам, но надо вернуться в офис, отвезти домой мистера Стоуна. – Глубокий голос Хэммонда звучал тепло и успокаивающе. – Рано или поздно он закончит работу, не пройдёт, надеюсь, и четырёх часов, и мне надо быть наготове и ждать, а не то… хм… сами знаете…

Хэммонд провёл рукой, будто перерезая горло.

– Да. Конечно. Спасибо, что подвезли.

– К вашим услугам, мадам. И очень рад познакомиться с вами, юная мисс.

– И я с вами, – улыбнулась в ответ Орешек.

Семья Джонс жила в доме номер 80 на Мелодия-роуд пятнадцать лет. Это был ничем не примечательный викторианский дом среднего размера, и единственное, что отличало его от ряда других таких же домов на их улице, – это ярко-жёлтая дверь и выкрашенные ей в цвет оконные рамы. Мама с Орешком прошли по дорожке, выложенной чёрно-белой плиткой, и поднялись на крыльцо.

– Мы дома! – крикнула мама, как только они вошли в коридор. – Всё хорошо?

– Всё прекрасно, – ответил откуда-то из глубины дома низкий безжизненный голос.

Это был Лео, старший брат Орешка.

Лео уже исполнилось шестнадцать, и он, так же как мама, обожал математику. Особенно ту, что называлась чистая математика. Орешек воображала себе, что это как обычная математика, только ещё больше математическая. Математика в квадрате. Лео мечтал, когда вырастет, стать математиком-теоретиком.

Когда Орешек спросила у него, кто такие математики-теоретики, он радостно просиял и сказал ей:

– Ну, это такие люди, которые пытаются найти ответы на математические вопросы, на которые ещё никто никогда не сумел ответить.

– И зачем людям тратить на это время? – удивилась Орешек. – Я бы просто спросила учителя!

– Ха! Ты, голова (Орешек очень любила, когда он называл её так), хочешь верь, хочешь нет, только есть вопросы, на которые даже учителя не знают ответа. На самом деле математикам-теоретикам иногда приходится уделять больше времени прежде всего тому, чтобы сформулировать вопрос, а не тому, чтоб отыскать ответ.

– Так, ты меня пугаешь…

– Ха! Нет, это правда очень интересно. И можно найти кучу способов, как применить это в жизни. Вот, скажем, врачу надо выяснить скорость, с которой будет распространяться определённое заболевание, или инженеру понадобится узнать, как научить плавать определённый тип кораблей. А я мог бы всё это для них рассчитать – придумать какое-то совершенно новое уравнение.

– То есть если ты скажешь им, сколько будет шестью семь, то сможешь отправить корабль в Тимбукту? Тебе видней, Пифагор.

Так они могли дразнить друг друга часами, иной раз сопровождая подшучивания борьбой и всякий раз хохотом.

Теперь же Лео почти не смеялся. С тех самых пор, как ушёл папа. Сказать по правде, за последний год он изменился до неузнаваемости и уже не был тем весёлым и острым на язык братом, которого так обожала Орешек. На лице у него застыло выражение бесконечной озабоченности, и он почти полностью отгородился от семьи. Почти всё своё время он проводил один у себя в комнате или где-нибудь с друзьями.

Орешек не могла даже припомнить, когда он в последний раз называл её головой.

9. Лялябет

– ОРРРРРРЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕШЕЕЕЕЕЕЕЕЕК!

Крик начался в гостиной и, постепенно приближаясь, окончился в коридоре.

– ЛЯЛЯ-БЕТ! – прокричала в ответ Орешек, хватая радостную младшую сестру в объятия. – Ну, какие приключения были сегодня?

Привычка раздавать прозвища сидела у семейства Джонс в генах. Самая младшая в их семье родилась всего лишь пять лет назад. Родители назвали её Элизабет Мэй. Элизабет заговорила необычайно рано – своё первое слово («брюки») она произнесла, когда ей не исполнилось даже года, но вот выговорить собственное имя оказалось для неё бесконечной пыткой. В лучшем случае ей удавалось сказать «Лилибет». Со временем (и не без помощи старшей сестры) «Лилибет» сменилось на «Лялябет». Прозвище – что и говорить – прилипло.

– Такие, – принялась рассказывать Лялябет. – Сегодня в школе я играла в игрушечную кухню с Марли, и Марли сказал, что хочет приготовить на игрушечной кухне игрушечную яичницу, а я сказала Марли, что у него не получится приготовить на игрушечной кухне игрушечную яичницу, потому что я уже готовлю на игрушечной сковородке игрушечные сосиски, и Марли тогда сказал, что он будет готовить игрушечную яичницу в духовке, а я сказала, чтоб Марли не говорил ерунды: для этого нужна горячая ровная плоскость сковородки, и тогда молекулы яйца станут двигаться гораздо быстрее, начнут сталкиваться между собой, это ослабит связи между цепочками аминокислот, позволяя свободным протеиновым нитям перемещаться и образовывать сеть, отчего жидкое яйцо перейдёт в полутвёрдое состояние, а если делать это в духовке, яйцо в конце концов испечётся, но на это уйдёт слишком много времени. – Она остановилась перевести дух. – И знаешь, что сделал Марли?

– И что сделал Марли? – рассмеялась Орешек.

– Ушёл играть с Вероникой – наряжаться и кого-то изображать.

Орешек, хотя и была на семь лет старше, обожала проводить время с младшей сестрой. Лялябет была необычайной умницей, да и Орешек при всяком удобном случае охотно вспоминала себя в пять лет, и тогда становилось ясно, что у сестёр совершенно одинаковое чувство юмора.

Почти всякий раз они вовлекали в игры домашних животных. Собака Жиль, например, частенько оказывался в кепке и солнечных очках и, разъезжая по полу на скейтборде, пытался ухватить зубами собачье лакомство, привязанное к маленькой удочке, в свою очередь привязанной к кепке.

А их кошка (по имени Которяшка), наоборот, то и дело оказывалась в чепчике и, сидя за партой в воображаемой кошачьей школе, зубрила алфавит, который объясняла ей Лялябет. Чтобы придать игре достоверности, кошка получала имя Дженнифер Годачетыре. Орешку обычно доставалась роль Лаванды Богатствен, одноклассницы Дженнифер.

– Ну, так ему же хуже, этому Марли, – пожала плечами Лялябет. – Мама, а что на ужин?

10. Прерванный ужин

– Ну, так зачем ты это сделала? – спросила мама между куском пастушьего пирога и глотком красного вина.

– Сделала что? – спросила в ответ Орешек.

– Зачем ты намеренно сделала то, из-за чего тебя оставили после уроков? Уже четвёртый раз за три недели.

– А, это. Ну, в основном меня постоянно оставляют после уроков, потому что… ВСЕ УЧИТЕЛЯ В «СВЯТОМ ХЬЮБЕРТЕ» – ПОЛНЫЕ ИДИОТЫ!

При одной мысли о Духе Смерти Орешек впала в ярость.

– Не надо повышать на меня голос, юная леди. Я думаю, пора уже повзрослеть, – вот что я думаю. Хватит уже рисовать в тетрадках вампиров-зомби. Тебе давно уже не семь лет!

– Во-первых, я уже почти взрослая – вообще-то. Во-вторых, это был не вампир-зомби, а вампир-единорог. А в-третьих, может, оставишь меня в покое?

– Я согласна с Орешком, – добавила неожиданно Лялябет, не поднимая глаз от тарелки с хлопьями-динозавриками.

– Тебя не спрашивают! – отрезала мама. – Орешек, я понимаю, что тебе ещё только предстоит освоиться в «Святом Хьюберте», но я надеюсь, что ты приложишь хотя бы чуть-чуть усилий. Может, тебе подружиться с кем-то? Начни хотя бы с этого.

Послышался звонок телефона. Мама соскочила со стула и принялась копаться у себя в сумке.

– Да где же он? А, нашла. – Она провела пальцем по экрану: – Алло?.. О, привет, Мильтон!

Мама снова заговорила тем же странным голосом, так что Орешек снова её не узнала.

– Ты по поводу отчёта по «Глобалгороду»? Что-то ещё надо включить? А!.. А, вот оно что! Понятно. Ну… э-э… было бы… превосходно. Да, да, завтра в половине седьмого, отлично. Да. Спасибо. Ну… э-э… увидимся утром! Да, хорошо. Спокойной ночи!

Орешек с подозрением сверлила её глазами.

– Скажи мне, пожалуйста, то, что произошло, – это ведь не то, что, по-моему, произошло? – проговорила она, и на лбу у неё проступила капелька пота.

– Ну, это зависит от того, что, по-твоему, произошло, так ведь? Заканчивай ужин, Орешек.

– Ага, значит, снова «Орешек»? Уже не Пернилла? Интересно, как ты будешь называть меня завтра, на свидании с этим мерзопакостным мистером Сальноволосым?!

– Хватит! Мильтон пригласил меня завтра вечером на ужин, чтобы просто обсудить мои карьерные перспективы, – залилась краской мама. – И ничего больше. Лео, ты сможешь посидеть с сёстрами, когда няня уйдёт домой?

– Наверно, – ответил Лео, пожимая плечами и избегая встречаться глазами с матерью. Это было первое слово, которое он произнёс за ужином.

– О’кей! – закричала Орешек. – Остановите Землю, я сойду!

– Что, прости? – не поняла мама.

– Ты как будто совсем забыла о папе! Я поверить не могу, что ты собираешься притворяться, будто его никогда и не было, и станешь встречаться с этим гадостным человеком! Если бы папа был с нами…

– Папа вообще-то не с нами, – ледяным тоном ответила мама.

– Не с нами. Его, наверно, похитили и держат в каком-нибудь чудовищном подземелье против воли. Однако тебе это безразлично, только и бегаешь на свидания!

– Никто его не похитил, Орешек. Он от нас ушёл. Он сам так написал почти год назад.

– Он так никогда бы не поступил! – У Орешка задрожал голос. – Ты сама знаешь: никогда бы он так не поступил!

– Знаешь что? Я уже досыта наотчитывалась перед двенадцатилетним ребёнком. Если тебе не нравится, можешь взять и… пойти в свою комнату.

– Не беспокойся! Иду!

Орешек с грохотом выскочила из столовой и со всей силы затопала ногами по лестнице. Забежав к себе в комнату, она захлопнула за собой дверь и прыгнула на кровать.

Она лежала неподвижно и дышала глубоко, и мало-помалу сердце снова стало биться медленнее, ровнее. Через несколько минут она перекатилась на одеяле и дотянулась рукой до деревянной шкатулки, которая стояла на столике возле кровати, доверху наполненная закладками. Она медленно провела пальцами по буквам, вырезанным на крышке, а потом открыла шкатулку. Смотреть на картинки, которые папа нарисовал для неё за много лет, всегда было утешением. В такие минуты Орешку начинало казаться, что он где-то рядом. И пускай он написал «Навеки люблю тебя! Х» больше чем на двух тысячах рисунков, Орешек никогда не уставала читать эти слова.

– Я тоже тебя люблю, папа, – прошептала она. – Я найду тебя. Обещаю.

Она высыпала закладки на кровать и разложила на одеяле. Микки Маус, медвежонок Паддингтон, очаровательный пёсик из карандашных каракулей и ещё сотни и сотни знакомых физиономий смотрели на неё. Орешек потянулась рукой к особенно замысловатой миниатюрной копии картины Густава Климта под названием «Поцелуй» и случайно толкнула локтем пустую шкатулку, которая с грохотом упала на пол.

– Когда вы поймёте, что для вас хорошо, юная леди, – раздался громкий голос с нижнего этажа, – вы передумаете швыряться вещами!

Вздохнув, Орешек нагнулась и подняла шкатулку. Не успев положить её на кровать, она почувствовала внутри какое-то лёгкое движение. Она заглянула под крышку. Ничего. Пусто. Она потрясла шкатулку. И вот опять. Едва уловимый стук. Что это? Она ощупала шкатулку изнутри – длинные бока, короткие бока, дно. Ага. Кажется, поддаётся. Она попробовала приподнять края. Не выходит. Она нажала пальцами на основание. И вдруг что-то щёлкнуло, точно дверца у кухонного шкафчика. И открылось.

Секретное отделение было выложено тонким тёмно-зелёным бархатом, точь-в-точь как у мамы в шкатулке для драгоценностей. По центру пробегал длинный, узкий желобок, а в этом желобке уютно устроился…

…карандаш.

11. Хвостик

Карандаш оказался восемнадцать сантиметров длиной, ярко-жёлтый. Это был не тот знакомый всем карандаш, вытесанный на станке, – идеальный восьмигранный цилиндр из дерева с гладким остриём с одного конца и ластиком с другого. О, нет! Во-первых, он был очень старый. В том смысле, что очень-очень старый. Во-вторых, возникало ощущение, что его выстрогали вручную. Вырезали ножом. Ни одна из граней не была совершенно прямой. Он больше походил на скульптуру карандаша, чем на настоящий инструмент для письма.

Но самое примечательное, что было в нём, – заострённый кончик. Неокрашенное дерево в сантиметр длиной (жёлтое покрытие выглядело так, будто его стесали крошечным топором) окружало толстый чёрный грифель. Выступающий грифель оказался гораздо длиннее, чем привыкла Орешек: почти в половину большого пальца. Его тоже, судя по всему, сделали вручную: он довольно ровно выдавался из дерева на пару сантиметров и внезапно сужался в очень тонкое остриё.

На другом конце поблёскивало что-то похожее на тоненькую серебряную верёвочку, в шесть витков намотанную на карандаш. Она удерживала бледно-голубую стирательную резинку длиной в сантиметр, грубо обкромсанную до цилиндрической формы.

Но больше всего Орешка поразили поблёкшие буквы, которые бежали по телу карандаша. Напечатанные очень неровно чёрной краской, они читались как

L. . . O R. . E

Не было, одним словом, никакого сомнения, что за всю жизнь Орешек не видела ничего прекраснее. Хвостик – это имя стояло на шкатулке. Орешек не сводила с карандаша глаз добрых пять минут, не осмеливаясь взять в руки.

А когда осмелилась, он оказался тяжелее, чем она думала. Она нарисовала в воздухе несколько фигур. За этим с застывшим на морде изумлением наблюдала Которяшка, которая пряталась в своём обычном месте – под шкафом. Орешек соскочила с кровати, порылась в одной из стопок бумаги у себя на столе и вытащила чистый лист плотного ватмана. Она вспомнила о том, как изменилась её жизнь за последний год, и почувствовала себя совершенно беспомощной. Как бы ей хотелось, чтобы всё стало как раньше! Она бы отдала всё на свете, только чтобы просыпаться по утрам, целовать на прощание маму и папу и торопиться в «Мелодию».

Она вспомнила, что говорил ей папа, когда становилось тяжело:

– Не забывай, Орешек: когда расцветает цветок, расцветает и надежда. Даже у крошечного растения могут оказаться крепкие корни.

И она стала рисовать. Карандаш гладко скользил по бумаге, оставляя чёткие, ровные линии. Он удобно лежал в ладони, словно сделался продолжением руки. Орешек и сама не заметила, как закончила. Она взяла рисунок в руки.

– Когда расцветает цветок, расцветает и надежда, – произнесла она вслух.

Которяшка зевнула. Орешек взглянула на кошку и зевнула вместе с ней. Она вдруг поняла, что очень устала. Она отыскала кусочек мастики и прикрепила рисунок к стене, рядом со своей любимой открыткой с Фантастической Четвёркой. Орешек бережно убрала карандаш в секретное отделение шкатулки, надела пижаму и забралась в постель. И, едва опустив голову на подушку, заснула.

12. Пролитая вода

Орешек проснулась, как обычно, в 6.59 утра, ровно за одну минуту до будильника. Она оторвала голову от подушки, потянулась, свесила ноги из-под одеяла и села на краешке кровати. Она протёрла глаза, вспомнила про ссору с мамой вчерашним вечером, и плечи её тут же поникли.

Потом она вспомнила про замечательный карандаш, и настроение чуть-чуть улучшилось. Она взглянула на рисунок, который нарисовала вечером. И, глядя на него, не могла поверить своим глазам.

– Что? Да нет. Это как?

Цветок, который она нарисовала… завял. И теперь в нарисованной вазе стоял нарисованный мёртвый цветок.

Тысяча разных мыслей пробежали разом в её голове.

«Кто-то ночью забрался в комнату и всё перерисовал!»

«Может, я всё ещё сплю и мне снится сон?»

«Может, всё это мне только привиделось?»

«Может, я сама вчера так и нарисовала?»

«Я схожу с ума, да?»

«Аааааааааааааааа!»

Она соскочила с кровати и ухватилась за листок с рисунком. Но едва она оторвала его от стены, как случилось ещё более невероятное: нарисованная ваза упала и разбилась. Разбилась! На самом деле! И вдобавок по рисунку растеклась маленькая лужица воды. Капли воды забрызгали даже открытку с Фантастической Четвёркой.

Орешку вдруг стало как-то не по себе. Кровь отхлынула от лица, и вся комната начала белеть. Закружилась голова. Орешек снова улеглась на кровать и закрыла глаза.

А немного погодя открыла, поднялась и ещё раз взглянула на рисунок, который лежал на кровати рядом с ней. На рисунке в лужицах воды плавали осколки вазы, и в этой кучке фарфоровых обломков лежал печальный цветок.

– Что такое творится? – ахнула Орешек.

Дверь в комнату распахнулась.

– Орешек! Пять минут назад пришёл некто по имени Роквелл, – сказала с порога мама. – Он утверждает, что вы договорились пойти вместе в школу. Ты, однако, уже полчаса не обращаешь на меня никакого внимания. Видимо, проспала. Давай одевайся и поживее. А я дам вам каких-нибудь фруктов, съедите по дороге. Кстати, твой новый друг – очень милый мальчик.

– Мы с ним не друзья, – пробормотала Орешек, соскочив с кровати и натягивая школьную форму. – Мы только учимся вместе.

Она бросилась в ванную, почистила зубы, влетела обратно в комнату, открыла деревянную шкатулку, нажала двойное дно, схватила карандаш, сунула в карман пиджака и затопала вниз по лестнице.

– Прости, – сказала она Роквеллу, который ждал её в коридоре. – Я проспала. Возьму яблоко.

13. Странная история, рассказанная Орешком

– Вот, я подумал, можно начать с каких-нибудь основ физики, – сказал Роквелл, едва сдерживая радость в голосе. – Может быть, с силы и движения? Дух Смерти говорил, что хочет дать завтра контрольную, и, чувствую, второй закон Ньютона там точно будет. Надо запомнить, что ускорение обратно пропорционально массе. Эту часть я всегда забываю.

Орешек откусила от яблока:

– По фиг.

– Так, что такое? – вздохнул Роквелл. – Передумала заниматься вместе? Мне пойти на пять метров впереди, как обычно?

– Нет, дело не в этом. Просто… Ладно, забудь.

– Ну, Орешек, рассказывай! В конце концов, для того и нужны друзья.

– Мы с тобой не друзья! – выпалила она, нечаянно усыпав Роквелла кусочками жёванного яблока.

– О’кей, – ответил он, вытирая лицо. – Значит, для того и нужны школьные товарищи.

Он улыбнулся, приоткрыв идеально ровный ряд белых зубов:

– Ну, пожалуйста…

– Хорошо. Только предупреждаю: история малость странная.

У Роквелла пересохло в горле, но он набрался решимости и сказал:

– Ладно. Валяй.

И она рассказала ему всё, что произошло накануне вечером. О ссоре, о деревянной шкатулке, о закладках, о карандаше и о рисунке, который загадочно ожил. Она так давно не делилась ни с кем никакими рассказами о себе, что даже сама удивилась тому, как стало хорошо. И потом, когда что-то говоришь вслух, оно становится будто бы настоящим, будто оно вправду произошло.

Закончив описывать «воду», которая забрызгала открытку с Фантастической Четвёркой, Орешек замолчала и посмотрела на Роквелла.

– Что, думаешь, я рехнулась?

– Неееееет! – запротестовал Роквелл. – С чего мне так думать? Если ты считаешь, что всё это видела, значит, я делаю вывод, ты считаешь, что ты это видела. И-и… просто интересно… а ты хорошо себя чувствуешь в эти дни? Может, погода или съела что-нибудь… не совсем обычное?

– Я не считаю, что я это видела! Я в самом деле всё это видела! – крикнула от злости Орешек. – Понял? Так и знала! Бесполезно тебе рассказывать!

– Ладно, ладно, прости. А ты не взяла с собой этот волшебный карандаш?

– Конечно, взяла! У меня в кармане.

Роквелл ненадолго задумался.

– Ладно. Значит, как говорит мистер Докинс, если хочешь узнать, проявит ли себя то или иное явление так, как ты предполагаешь, следует провести контролируемый эксперимент, который либо подтвердит, либо опровергнет твою гипотезу.

– Твою – что?

– Гипотезу. Это такое предположение, которое можно проверить. Другими словами, надо провести эксперимент с карандашом. – Он сунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил записную книжку и перелистал страницы. – Превосходно! Сегодня УКЛФ! Встречаемся в Третьей лаборатории в двенадцать тридцать.

– Что за УКЛФ? – спросила Орешек.

– Ученический клуб любителей физики. Не волнуйся, я там единственный, так что вся лаборатория будет наша. Сможем провести наш экспериментик спокойно.

14. Эксперимент

– Зачем это надевать? – Орешек натянула на голову пластиковые защитные очки, имевшиеся в школьной лаборатории. Эластичная резинка щёлкнула по затылку.

– Меры безопасности, чтоб избежать опасности, – ответил Роквелл, довольный собой, что сумел вовремя припомнить одну из множества излюбленных поговорок Духа Смерти. – Так, давай начинать. Где карандаш?

Орешек вытащила карандаш из кармана пиджака и подала Роквеллу. Тот осторожно взял карандаш и, держа его в раскрытых ладонях, словно это не карандаш, а Бузинная палочка, медленно поднял к свету. Орешку даже почудилось, что где-то поблизости хор грянул «Аллилуйя».

– Какой красивый! – произнёс Роквелл странным, будто под воздействием гипноза, голосом. И неожиданно расхохотался.

Орешек, которая приняла всё всерьёз, от неловкости тут же залилась краской. Роквелл понял, что немного перестарался.

– Вообще-то я… э-э… по-моему, лучше, может быть, чт-чтобы ты. Это всё-таки твой к-карандаш, – заикался он, возвращая карандаш Орешку.

– Конечно же, лучше я! – фыркнула Орешек. И, выхватив у него карандаш, она достала из рюкзака альбом.

Орешек села на скамейку и стала рисовать. И снова она поразилась весом карандаша и тем, с какой лёгкостью грифель скользил по бумаге. Штрихи ложились гладко, как шёлк. Карандаш так приятно лежал в руке, что Орешек, позабыв обо всём, даже сама не успела понять, что рисует, когда рисунок оказался почти закончен. Там было нарисовано яблоко. Точно такое же, какое она съела утром по пути в школу.

Орешек посмотрела на рисунок и улыбнулась. Хорошо получилось. Лучше обычного. А если по правде, подумала она, это, наверное, самый лучший её рисунок. Она подняла карандаш к глазам, внимательно осмотрела кончик, потом взяла в руки альбом и повернулась показать Роквеллу.

– Что скажешь?

– Ничего себе! – воскликнул он. – Превосходно!

Орешек снова почувствовала, как заалели щёки.

– Спасибо.

Она вырвала из альбома страницу, схватила скотч и приклеила рисунок на доску.

– Давай, – сказала она, – возьми яблоко.

– Ага, ну да! – рассмеялся Роквелл.

Орешек даже не улыбнулась.

– Ой, – вдруг осёкся Роквелл. – Ты что, серьёзно? Хватит, уже не до шуток. Может, ты решила выставить меня идиотом, но ничего не выйдет.

– Ты сам говорил, надо провести контролируемый эксперимент, чтобы проверить гипотезу. Вот моя теория: всё, что я рисую этим карандашом, становится настоящим. А если ты такой умный, докажи, что я неправа!

Роквелл посмотрел на неё. Было ясно, что она не шутит.

– О`кей. Сама напросилась… – робко ответил он.

Роквелл протянул руку к картинке, расставив широко пальцы, словно собирался ухватить яблоко. Улыбнувшись Орешку, он впился глазами в рисунок и глубоко вздохнул.

И тут случилось загадочное. Роквелл ожидал коснуться бумаги, но не почувствовал… ничего. Совсем. Рука продолжала двигаться. Она погружалась вглубь рисунка, прямиком к яблоку. Кончики пальцев что-то нащупали, рука безотчётно сжалась, и – чудо из чудес! – изумлённый Роквелл вытащил из листа бумаги рисунок и замер, держа яблоко в вытянутой руке.

15. Яблочная пыль

Глаза у Роквелла открылись так широко, что Орешек даже подумала, они сейчас выскочат из головы и запрыгают по полу, как мячики от пинг-понга.

– Ну что, теперь ты мне веришь? – спросила Орешек.

Не успела она договорить эти слова, как произошло ещё кое-что загадочное. Нарисованное яблоко, которое Роквелл держал в руке, стало медленно осыпаться.

– Что такое? – пронзительно вскрикнул Роквелл, глядя, как яблоко исчезает.

Через несколько секунд от яблока осталась только маленькая кучка очень тонкого серебристо-серого порошка.

Роквелл посмотрел на Орешка.

Потом посмотрел себе на руки.

Потом снова посмотрел на Орешка.

– Что, во имя всего доброго и хорошего, что есть на свете, только что произошло? – прошептал он.

– А я тебе говорила, что история странная.

– Странная?! – завопил он. – Да это чертовски же потрясающе! Это как что-то из Гарри Поттера!

Орешек в замешательстве смотрела на этот непомерный и неуместный восторг Роквелла.

– НИФИГАСЕБЕ! НАСТОЯЩЕЕ ВСАМДЕЛИШНОЕ ВОЛШЕБСТВО! Ты понимаешь, что это значит? Ты станешь такоооооооооой богатой!

И он пустился в пляс по лаборатории, распевая какую-то чушь, будто в мире богатых людей никогда не заходит солнце.

Когда он, двигаясь лунной походкой, вернулся наконец к Орешку (да ещё крутанулся на месте, громко выкрикнув ей в лицо: «Ух-ху!»), она прижала палец к его губам.

– Тссссссссссс! Ты что, хочешь, чтобы весь мир узнал, что у нас тут?

– Э-э… да. Да, я хочу. И я не только хочу, чтобы весь мир узнал, что у нас тут, но ещё я хочу, чтобы весь мир заплатил нам кучу денег, чтобы только увидеть, что у нас тут!

– Жаль тебя разочаровывать, Роквелл, но, боюсь, деньги меня совершенно не интересуют, – тихо сказала Орешек. – Чего я хочу, так это выяснить, откуда у папы этот карандаш и почему он его хранил.

– Ну так спроси у него!

Лишь в эту минуту Орешек поняла, что Роквелл ничего не знает. Не имеет ни малейшего представления. Ни о папином загадочном исчезновении, ни о полицейском расследовании, ни о том, что мама сошла с ума и заставила её сменить школу. Ни о чём. Ни о чём таком она ему не рассказывала, потому что… ну… они же с ним не друзья.

– Слушай. Мне надо тебе кое-что рассказать.

Орешек набрала в грудь побольше воздуха и второй раз за день принялась поверять Роквеллу свои тайны.

* * *

– Ой, Орешек, – сказал он, когда она закончила, – мне так жаль. Я помню, как было грустно, когда мой папа от нас переехал – хоть и в том же доме, только на три этажа ниже. Всё равно было плохо, представляю, какой это ужас – не знать, куда пропал папа.

Орешек кивнула.

– Да. Ужас. – На её губах заиграла слабая улыбка. – Спасибо, Роквелл.

– За что? – растерялся он.

– Ты единственный, кто, кроме меня, не верит, что он сбежал в Мексику.

– Ну, да, но… ты же знаешь своего папу? Если ты уверена, что он исчез, значит, он исчез.

– Уверена, – согласилась она.

– Ну, вот… Слушай! Знаешь, что я подумал? – взволнованно произнёс Роквелл. – Я подумал, что твой папа хотел, чтобы ты нашла карандаш. Мне кажется, это ключ к тому, что с ним могло случиться. Можно ещё раз посмотреть?

Орешек протянула ему карандаш:

– Там сбоку какие-то странные буквы. Кажется, «LORE». Что означает «lore»?

Роквелл вытащил из кармана носовой платок и осторожно завернул в него карандаш.

– Есть только один способ выяснить, – ответил он, поднимая сумку. – Идём в библиотеку!

16. Николя-Жак Конте

Пробежав сломя голову по коридорам, Орешек и Роквелл едва успели остановиться возле справочного отдела библиотеки. На поиски у них оставалось минут десять – как раз до звонка на следующий урок.

– Ну, вот скажи: нельзя, что ли, просто взять и погуглить дома? – спросила Орешек, помня, что мобильные телефоны в «Святом Хьюберте» были под запретом.

– Куй железо пока горячо! – воскликнул в ответ Роквелл. – Ты же хочешь отыскать папу? И вообще, чувствуешь запах?

– Какой ещё запах? Ой, нет! Потерпеть не мог?

– Да нет же! – вскрикнул, краснея, Роквелл. – Я говорю: чувствуешь запах… знаний?

– Не знаю про «знания», но запах пыли от старых книг я чувствую точно. Это словарь ещё, наверно, с девяностых годов. Он же древний!

– А я обожаю запах библиотек, – мечтательно произнёс Роквелл. – Все эти страницы, полные фактов, суждений, оценок. Пойми меня правильно: компьютеры – это круто, но, когда дело касается обучения, ничто не сравнится с простейшим аналоговым процессом. Когда-нибудь целый отдел в этом зале будет посвящён мне и моим открытиям. Вот увидишь.

– Ты прав, я не сомневаюсь, – сказала Орешек. – А пока давай лучше посмотрим, что означает «LORE», хорошо?

Она вытащила с полки словарь, сдула с обложки пыль, открыла и принялась листать страницы со словами на букву «L».

– А, вот оно! – закричала она.

– Знание! Здесь говорится «знание»! Видишь? Я же говорил, что чувствую его запах, – заулыбался Роквелл.

– Не понимаю, – сказала Орешек. – Что за совокупное знание или мудрость? Что за учение? Роквелл? Роквелл!

Он стоял в глубине прохода и листал книгу. Такой огромной книги Орешек не видела никогда в жизни. Роквелл всячески исхитрялся, переворачивая страницы, ведь книгу приходилось держать обеими руками – такой тяжеленной она была.

– Помочь? – спросила Орешек.

– Да, пожалуйста, – пропыхтел от натуги Роквелл. – Я решил взять энциклопедию, посмотреть, кто изобрёл карандаш. Может, там и про наш написано.

– А вот это очень даже хорошая мысль, – сказала Орешек, помогая Роквеллу опустить книгу на пол. – Так, погоди-ка. Что значит – «наш»?

– Короче. Давай искать, – сказал Роквелл, делая вид, будто не слышит. – Ага! Вот. «История карандаша».

Он взялся читать статью, и лицо у него приобрело сосредоточенный вид.

– Ну? – с нетерпением выпалила Орешек.

– Здесь говорится, что его изобрёл в восемнадцатом веке какой-то французский чувак по имени Николя-Жак Конте. В общем, британцы отказались продавать французам графит, и он решил смешать графитный порошок, который у них был, с глиной и таким образом изготовить грифель. Потом он поместил его между двух полуцилиндров из дерева и получил самый первый образец доступнейшего инструмента для рисования, который мы все знаем и любим.

– Хм, – задумалась Орешек, – так, может быть, тогда наш карандаш из Франции?

– Ага, значит, теперь уже наш? – улыбнулся Роквелл.

ДДДЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗИИИИИИИИИННННННННЬЬЬЬЬЬЬ!!!

Звонок об окончании большой перемены чуть не оглушил их обоих. Роквелл захлопнул энциклопедию и, тяжело дыша, затолкал обратно на полку.

– Надо бежать, Орешек! Сейчас две химии, а миссис Блойс – ух! – опозданий не поощряет.

– О’кей. Тогда… э-э… встретимся после школы? Посмотрим, может, ещё что-то узнаем? – спросила Орешек.

– Не могу. Шахматный клуб. Утром я зайду за тобой, и придумаем, как быть дальше. Идёт?

– Идёт. Только помни: это не значит…

– Да знаю, знаю, – заулыбался он. – Это не значит, что мы друзья. Утром зайду. Пока!

17. Большая помощь от маленькой Лялябет

– Лиэнн, я дома! – крикнула Орешек.

– Наконец-то! – раздался голос из кухни. – Ты где была? Уже почти шесть. Я начала беспокоиться.

– Ясно же: оставили после уроков, – усмехнулась Орешек. – Последние два часа я исполняла обязанности по уборке мусора.

Орешек бросила пальто на перила, скинула туфли и отправилась прямиком на кухню – перекусить. Няня, которая работала у Джонсов, создавала на кухне своеобразный скульптурный шедевр, а материалом ей служили волосы Лялябет.

– Ты, наверно, проголодалась, солнышко. Там, в духовке, лазанья. Возьми сама.

Но Орешек изумлённо смотрела на косу, которую заплетала няня.

– Это называется «водопадное плетение», – сказала Лиэнн. И правда, медовые локоны младшей сестрёнки ниспадали ей на плечи из-под аккуратного плетения, полукругом огибавшего голову. Точь-в-точь водопад.

– Потрясающе! – сказала Орешек.

– Спасибо, солнышко. Не забывай, что мама сегодня ужинает со своим шефом, так что Лео за старшего, – напомнила Лиэнн. – Она вернулась с работы пораньше, чтобы переодеться.

– Уф! Такое забудешь! – простонала Орешек, схватила батончик со злаками и мандарином и, не снимая рюкзака, бросилась вверх по лестнице к себе в комнату. – Я спущусь к ужину, когда она уйдёт, – крикнула Орешек, оглядываясь на бегу.

Первым, что увидела Орешек, распахнув дверь в комнату, был рисунок с разбитой вазой, который лежал на кровати. Она подбежала к рисунку, бережно взяла его в руки и переложила на стол. Потом вынула из кармана пиджака карандаш, всё ещё завёрнутый в носовой платок Роквелла, развернула и положила рядом с рисунком. Из множества альбомов, лежавших на столе, она вытащила один, отыскала чистую страницу и большими печатными буквами написала «LORE» (украсив довольно очаровательным трёхмерным эффектом).

Она внимательно вглядывалась в альбом. Что это может значить? Анаграмма? Она принялась корябать на листе разные другие слова:

Она почесала голову. Ни одной догадки. Как вдруг дверь в комнату с грохотом распахнулась.

– ОРРРРЕЕЕЕЕЕЕЕЕШШШШШЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕК!

Лялябет стремительно влетела в комнату, водопад волос развевался позади. Орешек едва успела повернуться, чтобы поймать сестру и крепко обнять.

– Привет, Эль-Би!

– Чего делаешь? – спросила Лялябет, глядя на открытый альбом, который лежал на столе позади Орешка.

– Так. Хочу кое-что выяснить.

– Что выяснить? Какие буквы пропали на твоём новом карандаше?

Лялябет схватила карандаш со стола.

– Осторожнее с ним, – сказала Орешек. – И вообще, что значит – пропали?

– Ну, это как в игре, где не хватает букв; у меня есть сборник головоломок, там таких много.

– Не хватает букв? Там же есть буквы. L, O, R и E.

– Да, но я сразу заметила две вещи. Во-первых, эти буквы почти не видно. Вот R, например, – она будто совсем исчезла. Будто её стирали. А во-вторых, расстояния между буквами неодинаковые. Как по мне, это подозрительно. Если можно стереть букву R, значит, когда-то на пустых местах могли быть и другие буквы. И, по-моему, так и случилась. Это головоломка, где не хватает букв.

Иной раз иметь младшую сестру, которая очевидно умнее тебя, страшно бесит. На этот раз было иначе.

– Лялябет, ты гений! – вскрикнула Орешек и крепко поцеловала сестру в щёку.

Снизу раздался дверной звонок.

– Я открою! – крикнула мама, и девочки услышали, как её высокие каблуки неуклюже затопали вниз по лестнице.

– Трейси, дорогая, добрый вечер! Давненько не виделись. Ха-ха.

От одного голоса мистера Стоуна, от того, как он подлизывался к маме, Орешку сделалось дурно.

– Дети, пока! Лиэнн, пока! Ложимся спать вовремя, ребятки! – крикнула мама.

И дверь захлопнулась.

– Лялябет! Надевай пижаму! – раздался снизу пронзительный вопль Лиэнн. – Мне скоро домой!

– Иди, – сказала Орешек. – А то ещё и ты наживёшь неприятностей. Утром я тебе расскажу, если разгадаю головоломку.

– Обещаешь? – спросила Лялябет.

– Обещаю, – сказала Орешек.

18. Дверь

Орешек снова написала буквы, но на этот раз на расстоянии друг от друга – точно так, как на карандаше.

Она просидела час, переставляя буквы всеми возможными способами, но не смогла отыскать ни одного подходящего слова.

Она стала вспоминать результаты исследования, которое они с Роквеллом провели в библиотеке. «Совокупное знание или мудрость». «Учение».

– Так. Если б я придумала этот волшебный карандаш, что бы я на нём написала? – сказала она, не обращаясь ни к кому в особенности.

И вдруг что-то в этих словах натолкнуло её на блестящую мысль.

– Если бы я придумала карандаш… – пробормотала она.

Конечно, это не она придумала карандаш – ни этот, ни какой-либо другой. Как они с Роквеллом выяснили днём, его придумал Николя-Жак Конте, а он был… ФРАНЦУЗ!

– Это же французское слово! – закричала она.

Орешек снова взглянула на головоломку, и всё тут же стало гораздо яснее.

«Значит, – догадалась она, – слово должно начинаться с «le» или «la»». Насколько Орешек знала, почти все французские слова начинались так. Она принялась заполнять пропуски.

И тут на неё снизошло озарение – та самая редкая штука, которая снисходит лишь после дождичка и только в четверг. Припомнив исключительно смешной прошлогодний урок французского языка в «Мелодии», Орешек взяла карандаш и написала…

– La Porte, – прошептала она. – По-французски «дверь». Может быть, карандаш – это какой-то ключ…

И тогда в голове возникла ещё одна мысль.

– Да нет, ничего не выйдет. А может, выйдет?

Орешек соскочила со стула, подбежала к шкафу и достала большой рулон бумаги. Она развернула рулон на полу, взяла в руку жёлтый карандаш и принялась рисовать.

Закончив, она подняла рулон с пола, схватила кусочек мастики и прикрепила рисунок на дверцу шкафа.

Потом отступила назад и присмотрелась. Довольно хорошо – пусть даже это её собственные слова. Она живо натянула на себя халат и школьные туфли, проверила на часах время (8:01 вечера), заткнула карандаш за ухо и вперилась глазами в нарисованную дверную ручку.

Потом глубоко вздохнула и, протянув к рисунку ладонь, взялась за ручку. Ручка оказалась холодной, как будто из латуни, а вовсе не из графита. Орешек слегка повернула её против часовой стрелки. Что-то щёлкнуло.

Дверь открылась…

Часть 2
…в которой Орешек обнаруживает город

19. Хрома

Орешек робко шагнула за порог и закрыла за собой дверь. Её тут же окатило ледяной волной морозного воздуха, глаза пытались приспособиться к ослепительно яркому свету. И когда им в конце концов удалось, она поняла, что стоит совершенно одна посреди бескрайней, укутанной снегом равнины. Трудно было сказать, где заканчивалась земля и начиналось небо. Всё вокруг было чистейше белым, если не считать несколько кривых деревьев, которые пробивались из снега и царапали небеса, точно шипастые чёрные пальцы. Казалось, кто-то очень быстро нарисовал их куском угля.

Орешек затянула на халате пояс и, проваливаясь по щиколотку, с трудом двинулась по снегу.

Спустя минуту-другую она оглянулась и с облегчением отметила, что, в отличие от яблока, которое она нарисовала днём, дверь не осыпалась тонким серебристо-серым порошком. Видимо, теперь, когда она оказалась внутри рисунка, волшебство работает по-другому, подумала Орешек. Вот только внутри ли? А вдруг через картинку она попала в совершенно другое место? И тут она заметила краем глаза ещё кое-что, кроме двери. Она пошагала назад. Подходя ближе, она увидела два указателя: один – низенький и широкий, другой – высокий и узкий. Они тоже казались нарисованными. Она пустилась бежать.

Первым делом она подбежала к низенькому.

Другой указатель был гораздо выше, чуть ли не в половину высоты её дома на Мелодия-роуд. Он состоял из толстого шеста в центре и множества отходивших от него плоских стрелок. Каждая указывала разное направление. На всех было что-то написано. Орешек прочитала несколько надписей. «Чернильный район», «Уорхолия», «Лента». На самом верху виднелась табличка, превосходившая по размеру все стрелки, с надписью: «Вы находитесь в Северном Контуре».

Решая, в какую сторону отправиться, Орешек заметила в снегу возле основания следы маленьких лап. Они точь-в-точь походили на следы, которые после прогулки в Большом Лесу оставлял на кухонном полу Жиль. Она безотчётно отправилась по ним.

Следы начинались далеко позади у горной гряды, пробегали по долине и, обогнув указатель, вели к небольшому скоплению угольных деревьев. Орешек подошла ближе к деревьям, и ей послышался какой-то звук. Может быть, просто ветер? Она подобралась к первому дереву и прислонилась к стволу. На ощупь ствол оказался непривычно пыльным и оставил на ладони тонкий слой чёрного порошка. Она вытерла его о халат и, затаив дыхание, прислушалась. Да. Вот опять. И снова. Чей-то тихий плач. Почти стон. Под деревьями определённо кто-то был, определённо кто-то живой.

Орешек проглотила застрявший в горле комок и направилась в рощицу.

Ступая как можно тише, она медленно продвигалась вперёд. Следы кружили и петляли и, наконец, исчезли позади самого большого дерева. Орешек робко сунула голову за ствол.

За деревом сидел маленький пёсик. Ну, по крайней мере, набросок пёсика. Каракули меха с лапами и хвостом. И хотя он не был похож ни на одну собаку, которую Орешек видела раньше, что-то в нём было такое… знакомое.

Он дрожал. Его большие чернильные глаза глянули на Орешка, и хвост тихонечко завилял.

– Привет, малыш. Ты что тут делаешь, и совсем один? Ты же замёрзнешь.

Обеими ладошками она взъерошила ему шёрстку вокруг шеи. А так как пёсик был целиком из карандашного графита и чернил, шёрстка у него оказалась очень мягкой и очень пушистой. Орешек нащупала ошейник, пробежала по нему пальцами и отыскала бирку.

– У Мейкерштрихов? Кто это, что это – Мейкерштрихи?

Штришок поднялся и ещё быстрей завилял хвостом.

– Хм-м. Что же, давай посмотрим, можно ли отвести тебя домой.

Орешек повернулась и по своим следам вышла из-под деревьев обратно на равнину. Ничего. Совсем ничего похожего на дом. А меж тем Штришок принялся кружить у её ног и залаял, неистово размахивая хвостом.

– А, да ты хочешь поиграть! – сказала Орешек. Она огляделась по сторонам в поисках какой-нибудь палки, но угольные деревья, видимо, не роняли веток. И тогда её осенило. Она вытащила из-за уха карандаш.

– А вот интересно, – проговорила она. – Так, Орешек, сосредоточься…

Она вообразила, что прямо перед ней на невидимом мольберте лежит большой лист бумаги. Она взяла карандаш в левую руку, подняла её до высоты плеча и стала рисовать прямо в воздухе. К её изумлению, из-под графитового кончика появилась тёмно-серая линия.

Ахнув, она обронила карандаш, а вот линия осталась точно там, где и была, только… слегка подрагивала. Орешек набрала в грудь побольше воздуха, подняла карандаш и попробовала рисовать ещё. На этот раз она нарисовала мячик.

Закончив, она протянула руки к картинке и от прикосновения почувствовала в кончиках пальцев радостную дрожь. На ощупь мячик оказался… ну да, как мячик. Твёрдый и тяжёлый.

– ГАВ! ГАВ!

Штришок по-прежнему вертелся у ног и увлечённо поглядывал на предмет в руке у Орешка.

– ГАВ!

Орешек бросила мяч изо всех сил, и пёсик, само собой, галопом бросился по снегу в погоню. Он схватил мяч, принёс и положил Орешку под ноги.

– Умница мальчик!

Так они играли, пока мало-помалу не померк свет и не устала рука, и тогда Орешек задумала попробовать кое-что другое. Она взяла карандаш и набросала простенькую рогатку. Она выхватила рогатку из воздуха, поместила мяч на резинку и медленно потянула. Штришок тут же залаял. Орешек оттянула резинку потуже и отпустила. Мячик пулей вылетел из рогатки, и пёсик мгновенно помчался следом. Орешек смотрела, как мячик описывает в ночном небе высокую дугу и метров через двести опускается в снег.

Не добежав до мяча и половины пути, Штришок неожиданно встал как вкопанный. Несколько секунд он смотрел куда-то перед собой, потом повернулся и, поджав хвост, потрусил к Орешку.

– Что такое, Штришок? Ты что, испугался? Не надо, малыш. Там же нет ничего. Не бойся.

Орешек протянула руку погладить пёсика и мельком взглянула на часы.

– Ой, нет! Мама меня убьёт!

20. Пока, малыш!

Орешек взлохматила Штришку каракули шёрстки:

– Пока, малыш! Я скоро вернусь, обещаю.

Склонив голову набок, пёсик смотрел, как Орешек бежит назад к двери. Она схватилась за ручку, повернула и юркнула в дверь. Не успела Орешек плюхнуться на ковёр в своей комнате, как дверь тут же захлопнулась у неё за спиной. Орешек оглянулась и увидела, что дверь начала крошиться и осыпаться с листа бумаги, и в конце концов от неё осталась лишь маленькая кучка серой пыли на полу.

Орешек поднялась, сняла халат и мысленно стала готовиться получить неизбежную взбучку от мамы, которая уже наверняка вернулась со свидания. Орешек вышла из комнаты и спустилась по лестнице вниз.

Всюду горел свет – ничего удивительного. Интересно, подумала Орешек, полиция ещё здесь? Зная маму, можно было не сомневаться. Орешек вспомнила, как однажды, выгуляв Жиля, они с Лялябет вернулись домой и увидели шесть полицейских машин, которые стояли возле их дома, припаркованные под диковинными углами. Они задержались всего на двадцать минут дольше обычного (Лялябет предложила устроить весёлый эксперимент: дать пёсику убежать, а потом проверить, работает ли микрочип, который вживили ему в шею), но мама всё равно заявила в полицию о пропаже детей.

Орешек собралась с духом и вошла в кухню, но никакой полиции там, к счастью, не было. И вообще, там не было даже мамы! Только Лео с наушниками в ушах не торопясь загружал посудомоечную машину.

– Э-э… Лео, а ты почему не спишь? – спросила Орешек.

Лео вытащил наушник из одного уха.

– Наверно, потому что мне уже не шесть лет.

– В смысле… А сколько времени?

Она посмотрела на часы.

– КАКОГО…? – пронзительно завопила она. Не может быть! Её что, не было всего девять минут?

– Что с тобой? – в усталых глазах Лео замелькала тревога.

– Ой… Э-э… так. Ничего. Не беспокойся, – заикаясь, ответила Орешек. – Просто я очень устала. Пойду-ка я лучше спать.

Орешек поднялась вверх по лестнице, почистила зубы и надела пижаму. Она забралась в постель и вспомнила о Штришке – как же он там, в снегу и совсем один? Она представила, как он от страха свернулся калачиком под деревом, пытаясь согреться, и ей стало совестно. Что-то его напугало. Надо было, наверно, забрать его с собой. Нет, ничего бы не вышло – вспомни, что стало с дверью. Даже подумать о том, что Штришок мог превратиться в кучку серой пыли, было невыносимо.

Она схватила сброшенный халат, залезла в карман и достала карандаш. Потом взяла со столика возле кровати деревянную шкатулку, открыла секретное отделение, чтобы спрятать Хвостик, как вдруг её взгляд упал на одну из закладок. Подпрыгнув, она села в кровати и уставилась на рисунок.

– Не может быть! – ахнула она. – Я так и знала, что где-то его уже видела!

На закладке был нарисован пёсик. Каракули меха с лапами и хвостом. Он стоял на покрытом снегом склоне холма возле высокого столба, от которого расходилось в разные стороны множество плоских указателей-стрелок. В маленьком облачке, которое вылетало из пасти пёсика, читалось: «Привет, Орешек!»

– Это Штришок, – прошептала она. – Это же точно Штришок! И это же точно тот указатель, где сверху написано: «Вы находитесь в Северном Контуре».

Орешек встала с кровати, постигая громаду неожиданного открытия: да ведь папа не только бывал в Хроме, он ещё и повстречал там Штришка и даже, возможно, Мейкерштрихов! Видно, ответ, почему он пропал, надо искать в Хроме!

Орешек схватила с корковой доски над столом ленту фотографий паспортного размера, на которых они с папой строили забавные рожицы. И в этот самый момент приняла решение, которое навсегда изменит её жизнь.

Она заговорила, глядя на фотографии:

– Завтра я вернусь в Хрому. Я узнаю, кто это такие – Мейкерштрихи, и верну им Штришка…

Она глубоко вздохнула.

– …а потом я спрошу у них, вдруг они тебя видели.

Она поцеловала фотографию.

– Не бойся, папа. Я тебя отыщу.

21. Патронташ

Орешек проснулась в 6:59 утра и тут же выскочила из кровати. Полночи она пролежала не смыкая глаз, обдумывая план, и теперь настало время действовать.

Она подняла с пола халат и выдернула из петлиц толстый пояс. Потом достала старую бабушкину коробку со швейными принадлежностями, продела в иголку толстую хлопчатобумажную нить и сшила вместе два конца пояса. Затем она вырезала из халата несколько прямоугольников разного размера и пришила их к махровой петле. Продев в петлю правую руку, она перекинула всю эту штуковину через голову так, чтобы она свисала с плеча по диагонали, точно патронташ.

Напоследок она загрузила его тщательно отобранными принадлежностями для рисования: большим куском угля, тремя несмываемыми маркерами различной толщины, маркером-кистью, двумя кисточками для акварелей и маленькой коробкой акварельных красок, баллончиком с краской и, разумеется, жёлтым карандашом. На спину она прикрепила четыре пустые бутылки для воды, которые выудила из корзины для мусора. Потом взяла полоску паспортных фотографий, на которых были они с папой, сложила пополам и спрятала в передний карман комбинезона.

Она взглянула на себя в зеркало и кивнула.

– Так. Я готова.

– ОРЕШЕК! – долетел с первого этажа мамин голос. – МНЕ НАДО НА РАБОТУ ПОРАНЬШЕ. ТЫ НЕ МОГЛА БЫ ЗАБРОСИТЬ ЛЯЛЯБЕТ В ШКОЛУ ПО ДОРОГЕ В «СВЯТОГО ХЬЮБЕРТА»? И, КСТАТИ, ПРИШЁЛ ТВОЙ ДРУГ РОКВЕЛЛ.

– ХОРОШО, МАМА. СПУСКАЮСЬ ЧЕРЕЗ СЕКУНДУ.

Орешек быстро собрала коробку со швейными принадлежностями, ножницы и всё, что осталось от халата, и затолкала в шкаф. Она хотела снять с себя патронташ, но не успела даже перекинуть его через голову, как вдруг отворилась дверь и вошёл Роквелл.

– Твоя мама сказала, можно подняться. Ты, надеюсь, не про… Это что?!!

Орешек вздохнула.

– Хорошо, ладно. У истории появилось кое-какое… м-м… развитие. По-моему, тебе лучше сесть.

И в третий раз за сутки она рассказала ему всё.

22. La Porte

– Так, давай-ка я уточню, – сказал Роквелл. – Ты планируешь вернуться в эту «страну» (произнося последнее слово, он показал пальцами в воздухе кавычки)… найти этого «пёсика» (и опять кавычки)… и вернуть его владельцам, чьё местонахождение в настоящее время тебе ни в малейшей степени не известно?

– Да.

– А потом ты хочешь узнать, может, они где-нибудь видели, как твой отец бегал по этой воображаемой стране?

– Да.

– И даже если на это у тебя уйдёт целый день, это не имеет значения, потому что время в этом другом мире идёт медленнее, а значит, в школу ты не опоздаешь, что бы ни произошло?

– Да.

– И всё то время, которое ты собираешься провести в этих поисках, ты будешь носить своё самодельное приспособление из пояса, напоминая разом Винсента ван Гога и Чубакку из племени вуки.

– …

– Ну, знаешь, это известный художник, который отрезал себе ухо, и высокий такой, волосатый персонаж из «Звёздных войн».

– Знаю, конечно! И да, я буду носить свой патронташ.

– Ну и прекрасно. В четверг утром перед школой совершенно обычное дело.

– То есть ты не хочешь пойти со мной?

Орешек с удивлением поняла, что мысль о помощи Роквелла в её поисках ей вовсе не так уж неприятна.

– Слушай, – ответил Роквелл, – я признаю: то, что вчера случилось в лаборатории, было в какой-то степени поразительно.

Орешек приподняла бровь.

– Ладно, это было невероятно! – Роквелл ослабил галстук. – Но если ты ожидаешь, что я поверю, будто где-то, в параллель к нашему, существует целый нарисованный мир, боюсь, ты окажешься жестоко разочарована.

– Значит, по-твоему, я всё выдумала?

– По-моему, вчера произошло множество всего странного, и вполне естественно, что в результате тебе приснилось множество странных снов. – Роквелл поднялся и сунул большие пальцы под лацканы пиджака, как будто держался за невидимые подтяжки. – По-моему это Фрейд выдвинул положение, согласно которому побудительным мотивом любого сна служит воображаемое исполнение желаний и что подавляющее большинство снов случаются вследствие того, что произошло в течение предшествующего дня. «Элементы дневного опыта» – вот как он это назвал. И, по-моему, это Юнг сказал, что…

– Всё, всё, успокойся, любитель Гугла. – Орешек встала и вытащила из патронташа жёлтый карандаш. – По-моему, настало время провести ещё один контролируемый эксперимент, которые ты так любишь.

Она подошла к большому рулону бумаги, прилепленному на мастику к шкафу, и нарисовала дверь – точь-в-точь такую же, как и прошлым вечером. Но, прежде чем протянуть руку в рисунок и взяться за дверную ручку, она мельком глянула на Роквелла. Вид у него был встревоженный. Орешек повернула ручку, раздался щелчок, и дверь открылась. И тут же в комнату ворвался стремительный порыв холодного воздуха и разметал листы бумаги в разные стороны.

Роквелл стоял ошеломлённый.

– Орешек… Я никогда больше не буду сомневаться в твоих словах.

– Конечно, не будешь, – усмехнулась она. – Ну, идём, а то моя комната сейчас совсем превратится в помойку.

Они шагнули за порог и плотно закрыли за собой дверь.

Не успел последний листок бумаги плавно опуститься на ковёр, как в комнату на цыпочках вошла Лялябет Джонс. Она подошла к рисунку, висевшему на шкафу, протянула руку и отворила дверь.

23. Северный контур

– Добро пожаловать… – протрубила Орешек, – в Северный Контур Хромы!

Они стояли и смотрели на равнину, укрытую волнами снега.

– Здесь так красиво! – воскликнул Роквелл.

– Ещё бы! – согласилась Орешек. – Это похоже на…

За спиной открылась и снова закрылась дверь. Этот звук оборвал её на полуслове. Орешек и Роквелл обернулись и увидели возле двери Лялябет, одетую в школьную форму.

– ОРРРРРРЕЕЕЕЕЕЕЕШШШШШЕЕЕЕЕЕЕК!

Она подбежала к сестре и обхватила её руками.

– Лялябет! Ты что здесь делаешь?

– Я слышала, как вы говорили про другой мир и что папа может быть там, и захотела увидеть. Увидеть папу. Можно мне с вами? Пожааааалуйста!

– Надо отправить её домой, – сказал Роквелл.

Лялябет выглянула из-за плеча Орешка и суровым взглядом впилась в Роквелла:

– Это что, твой парень?

– Нет! – выпалила Орешек. – Это мой… Это мой… школьный товарищ.

– Да он спит и видит, как бы стать твоим парнем.

– Неправда! – провизжал Роквелл голосом на три октавы выше обычного. – Орешек, я правда думаю, что её надо отправить домой прямо сейчас.

– Я ХОЧУ С ВАМИ!

– Он прав, Эль-Би.

– Орешек, пожааааалуйста! Я же недолго. Я только немного посмотрю вместе с вами, ладно?

– Вообще-то она могла бы нам пригодиться, – сказала Орешек, глядя на Роквелла. – Я не знаю никого умнее её в пять лет.

– Кто бы сомневался! – медленно покачал головой Роквелл.

– Хорошо, Лялябет, – сказала Орешек, – пока можешь остаться. Но ровно до тех пор, пока мы не найдём хозяев Штришка. Потом ты отправишься прямиком домой.

Роквелл закатил глаза к небу. Лялябет высунулась из-за плеча Орешка и показала ему язык.

– Так, – сказала малышка, – кто такой Штришок?

И в это мгновение из-за деревьев, что росли прямо перед ними, пулей вылетел пёсик и помчался к Орешку.

– Вот… – засмеялась Орешек, – кто такой Штришок.

Пёсик запрыгнул ей на руки и принялся облизывать лицо.

– Ой, какой миленький! – хихикнула Лялябет.

– Довольно очаровательный, – согласился Роквелл. – И, судя по всему… нарисованный. Живой рисунок.

Лялябет и Роквелл хотели было погладить пёсика, но тот выскочил у Орешка из рук, два раза гавкнул и обежал перед ней несколько кругов. Потом он стремглав бросился к рощице, остановился, посмотрел назад и гавкнул ещё разок.

– По-моему, он хочет, чтобы мы шли за ним, – сказал Роквелл.

– Постойте-ка, – сказала Орешек. – Я сотру дверь. А то вдруг ещё кто-нибудь за нами пойдёт.

– Ты что! – закричал Роквелл. – А вдруг новая дверь откроется в чужую комнату, а не в твою? Ты же не знаешь!

Орешек остановилась. Он прав.

– Ладно. Ещё один контролируемый эксперимент, которые ты так любишь. – И она быстро нарисовала новую дверь рядом со старой. Закончив, она отворила дверь и заглянула внутрь. – Да. Моя комната. Без сомнения.

Роквелл кивнул. Орешек закрыла дверь и стёрла оба рисунка ластиком на карандаше.

Покончив с дверями, они двинулись следом за пёсиком, и когда до него оставалось пять метров, он, разумеется, побежал вперёд, обернулся, взглянул на них и гавкнул.

– Куда ты нас ведёшь? – прошептала Орешек.

Пёсик вёл их на другой край долины за невысокий холм. Повернув за пригорок, они увидели тоненький столбик дыма из карандашной пыли, который струился из пенька на склоне холма. Штришок побежал туда. Подойдя ближе, они разглядели, что это не пенёк, а маленький дымоход. Рядом с ним виднелось большое тяжёлое металлическое кольцо, которое крепилось к маленькой плите, утопленной в снег.

Штришок встал над плитой и гавкнул три раза.

Под землёй послышался звук приближающихся шагов, а затем, к их изумлению, в снегу отворился огромный люк. В люке появилась женская голова, её белые волосы были аккуратно убраны на затылке в пучок, из которого торчали два очень старых карандаша – розовый и синий. Женщина широко улыбнулась.

– Здравствуйте, юные незнакомцы, – сияла она. – Как же это вы забрели так далеко? Живо! Заходите, пока вас не увидели.

24. Бункер

Орешек, Роквелл и Лялябет забрались в люк и следом за женщиной и Штришком спустились по лестнице. Они вошли в большую круглую комнату, которую освещали полыхающий в дальнем конце огонь и несколько пылающих факелов на стенах. Орешку почудилось, будто она оказалась внутри картины, написанной маслом. Куда ни взгляни, всюду виднелись мазки от кисточки. Они проступали в волокнах половиц, пробегали в рисунках подушек, вспыхивали в свете огня. И во всём здесь мерещилась лёгкая небрежность. Как будто тот, кто построил – или нарисовал – это место, придумывал на ходу, пока они шагали сюда, отчего комната сделалась обжитой, уютной. Орешку это очень понравилось.

– Добро пожаловать в Бункер! Пожалуйста, садитесь, устраивайтесь поудобнее.

Штришок подбежал к маленькой миске, на которой было написано его имя, и принялся лакать воду.

– Что ж, думаю, капелька горячего шоколада придётся в самый раз, чтобы согреться.

Орешек заметила, как женщина, прежде чем исчезнуть за треугольной дверью, метнула быстрый взгляд на её патронташ. Через пару минут она возвратилась, держа в руках поднос, полный дымящихся кружек.

– Ах, боже мой, я ведь начисто позабыла о приличиях! – воскликнула женщина, раздавая кружки с шоколадом. – Я должна представиться. Меня зовут Миллисент Мейкерштрих, но это язык сломаешь. Можете называть меня «миссис М». А с моим пёсиком по имени Штришок вы, кажется, уже знакомы.

– Ой, так вы, значит, из Мейкерштрихов! – обрадовалась Орешек. – Какое счастье, что мы вас нашли! Меня зовут Орешек Джонс, а это Роквелл и Лялябет. Нам нужна ваша помощь.

– Правда? – задумчиво ответила женщина. – Вот так совпадение! Мне бы тоже не помешала помощь.

– Вам нужна наша помощь?

– Да, мне кажется, может быть и так. Вернёмся к этому через минуту. – Миссис М села в большое, прекрасно нарисованное кресло из красной кожи и отхлебнула глоток чая. – Расскажите-ка мне для начала, как трое детей сумели найти сюда дорогу?

– Мы не знаем, – заговорил Роквелл. – Мы даже не догадываемся, куда это «сюда».

– Хм-м-м, интересно, – сощурила глаза миссис М. – Выходит, вы не знаете, где находитесь?

– Я знаю! Знаю! – крикнула Лялябет, которая больше всего на свете любила отвечать на вопросы. – В Хроме! Я видела указатель у двери, в которую мы вошли.

Миссис М немного нахмурилась.

– А? Указатель у… э-э… двери? Что ж, ты права, Лялябет. Вы действительно в Хроме. А что такое Хрома – вы знаете?

– Самое странное место на Земле? – поинтересовался Роквелл.

– Ха! Вполне возможно, – ответила миссис М. – Но это место гораздо известнее под другим названием.

– И это каким?

– Ну как же! Разумеется, Нарисованный город.

25. Нарисованный город

– Нарисованный город? – ахнула Орешек. – Значит, я не ошиблась. И всё здесь… нарисовано кем-то.

– Да, случалось.

– И кто же всё это нарисовал? – спросил Роквелл, вытирая горячий шоколад с верхней губы. – Кто бы это ни был, он неплохо умел обращаться со старыми карандашами.

– О, вот так вопрос! – воскликнула старушка. – И ответом будет… великое множество людей. Тысячи тысяч.

Она отставила кружку, встала, подошла к одной из книжных полок, висевших немного косо, и принялась рассматривать корешки книг.

– Хрома существует столько, сколько человечество себя помнит. И даже дольше. В книгах по истории говорится, что она началась как маленькое поселение на крошечном острове и что на протяжении веков непрерывно разрасталась. Теперь она, стоит заметить, весьма велика.

– А если она так велика, почему я никогда не видела её в моём детском атласе? – усомнилась Лялябет. – Или на мамином глобусе, который в гостиной? Или в Гугле, на «Планете Земля»?

– Что правда, то правда. Боюсь, её не найти ни на одной карте. Понимаете, Хрома – очень особенное место, и только немногие, очень особенные люди из вашего мира могут попасть сюда.

– А что такого особенного в нас? – спросил Роквелл.

Миссис М сощурила глаза:

– Поживём – увидим.

Она взяла с полки большую книгу в зелёном кожаном переплёте и вернулась в кресло.

– Давайте-ка для начала я расскажу вам немного о нашем городе. Как я уже говорила, всё началось на острове посреди круглого озера. Оттуда, из этого озера, и проистекает всё волшебство.

– Волшебство? – удивилась Орешек. – Какое волшебство?

– А вот теперь перейдём к самой сути, – улыбнулась старушка. – Понимаете, Хрома, говоря простым языком, – это такое место, откуда проистекают все творческие, все художественные порывы. Все на свете. Все до единого. Если б не было Хромы, планета Земля оказалась бы довольно унылым, бесцветным местом. Источник любого творчества – и в вашем мире, и в нашем – находится прямо здесь, в этом городе. А если точнее, в Радужном озере.

Она открыла книгу и достала из кармашка на внутренней стороне обложки сложенный в несколько раз большой лист бумаги.

– Говорят, когда первые жители решили искупаться в Радужном озере, ими вдруг овладело стремление творить. Рисовать, лепить, высекать, создавать. И что бы они ни создали, пускай даже какой-нибудь плоский рисунок, – всё это, к их изумлению, оказывалось настоящим. Они могли нарисовать булку хлеба, а потом взять этот хлеб и съесть. Они могли нарисовать лошадь, вскочить ей на спину и ускакать. Всё, что им только удавалось вообразить, вода из Радужного озера делала настоящим. И почти сразу они начали создавать дома, улицы, заводы, деревья, реки, поля… Очень скоро город начал расти, и на острове, в самом сердце города, воздвигли одно совершенно особенное здание – многоцветную башню высотой больше пятисот метров. Её назвали – и зовут до сих пор – Спираль.

– Я хочу искупаться в Радужном озере! – закричала Лялябет.

Миссис М просияла улыбкой.

– Очевидно, что с ростом города росло и его население. – Она начала разворачивать лист бумаги. – Город стал местом, где процветали творчество и красота, ведь всё больше и больше людей прилагали силы, чтобы сделать его прекрасней.

– Вы сказали, что только немногие, очень особенные люди из нашего мира могут сюда попасть. Значит, мы не первые, кто пришёл сюда из другого мира? – спросила, наклоняясь вперёд, Орешек.

– Ничуть. Никто достоверно не знает, как они сюда проникали, – ходили какие-то слухи про тайные порталы, что-то такое, – но гости неизменно хранили свои секреты и ничего так и не выяснилось.

Миссис М встала и разложила лист бумаги на столе перед ними. Это была карта.

– Многие, если не все самые прославленные творцы из вашего мира проводят время у нас в Хроме. В честь некоторых даже назвали районы. – Она показала на разложенный лист бумаги. – Вот, по карте можно представить, какой он большой, Нарисованный город.

Дети, все трое, посмотрели на карту. Орешек узнала большую часть названий с высокого указателя.

Миссис М сложила на груди руки.

– Вот так. Один город, три округа, двенадцать районов. А мы… – она ткнула костлявым пальцем почти в самый верх карты, – мы здесь.

26. Мистер М

– ГАВ! ГАВ!

– Ой, прости, Штришок, я забыла тебя накормить.

Миссис М снова ушла на кухню.

Орешек взяла со стола маленькую фотографию в золочёной рамке.

– Простите, миссис М, а кто это стоит с вами на фотографии?

Но ответа не было.

– Миссис М?

Старушка вернулась в комнату с миской собачьих галет пастельного цвета. Глаза её наполнялись слезами.

– Это мой муж, Малькольм.

Она вынула из рукава носовой платок и промокнула щёки.

– Ах, да! Я ещё думал, есть же, наверно, и мистер М! – воскликнул Роквелл. – Где же он? На работе или он… Ой… – Роквелл переменился в лице. – Значит, Малькольм?.. То есть он?..

– Насколько я знаю, он ещё жив, – всхлипнула миссис М. – Хотя уже давно не было никаких новостей.

– А если он не умер, так где же он? – спросила Лялябет, сидя на полу и поглаживая Штришка, занятого едой.

– Забрали.

– Забрали? – ахнула Орешек. – Забрали которые?

– Забрали кто, – вставил Роквелл. Орешек испепелила его одним взглядом.

– Отряд ГАРПУНов пришёл за ним два месяца назад. По приказу мистера Бела.

– Стоп, лошадей не гоним! Давайте-ка отъедем немного назад, – снова встрял Роквелл. – ГАРПУНы? Мистер Бел? Я что-то запутался. Может быть, вы объясните?

Миссис М покачала головой и взяла со стола фотографию мужа.

– Мистер Бел – это тиран, который не успокоится, пока до последней капли не уничтожит всё творчество и красоту в Хроме. И если он преуспеет, это затронет не только нас. В вашем мире тоже угаснет последняя искорка воображения. Это из-за него нам пришлось выстроить этот Бункер и спрятаться. С глаз долой, – голос у миссис М дрогнул. – Это он стал причиной того, что мы организовали Сопротивление.

– Сопротивление?

– Да. Совершенно секретная организация, куда входят люди, не готовые позволить мистеру Белу воплотить свой чудовищный план. Наши люди действуют по всей Хроме – тайно, рискуя свободой, рискуя жизнью, только чтобы его остановить. Но это непросто. Малькольм возглавляет Сопротивление, и два месяца назад его схватили и посадили в тюрьму. У Бела есть возможность следить за каждым из жителей Хромы, а значит, для нас почти невозможно проникнуть в его цитадель, освободить Малькольма и суметь вернуться.

– Я не понимаю, – сказала Лялябет. – Кто такой мистер Бел? Почему он главный? Он что, ваш учитель?

– Нет, малышка. Мистер Бел – это мэр города Хромы.

27. Мистер Бел и ГАРПУНы

Миссис М принялась собирать со стола пустые кружки.

– Когда мистер Бел впервые приехал сюда много лет назад, он обещал, что сделает наш изумительный город краше прежнего.

Она рассмеялась так, как смеются люди, которым совсем не смешно.

– Он говорил нам, что если мы за него проголосуем, то он, придя к власти, сделает всё, чтобы у каждого жителя Хромы появился шанс реализовать свой творческий потенциал, – рассказывала миссис М, составляя на поднос кружки. – Радужному озеру будут проводить цветовую коррекцию дважды в неделю, Облачный квартал в течение года будет полностью обеспечен солнечной энергией, а в ближайшие десять лет откроются новые великолепные художественные галереи. Список его обещаний был бесконечным.

Она взяла кружку, из которой пила Орешек.

– Ещё он постоянно предупреждал о загрязнении, которое губит ваш мир, и что, если мы не проявим осторожность, оно скоро проникнет и в Хрому. Он говорил, что знает, как это предотвратить, и, если мы его выберем, остановит надвигающееся бедствие.

Миссис М, позабыв про кружки, села и неподвижным взглядом стала смотреть в камин.

– А знаете, что самое страшное в этой печальной истории?

Дети покачали головой.

– Мы ему верили, – сверкнули её глаза в мерцании огня. – Мы должны были сразу догадаться, что он не сдержит слова. Когда его избрали, он в первый же день приказал ГАРПУНам уничтожить в Уорхолии все граффити на Главной улице. – Она опустила глаза и покачала головой: – Все эти прекрасные работы. Забелить.

– Э-э… миссис М, – заговорила Орешек. – Простите, что спрашиваю, но что это за ГАРПУНы?

– Г, А, Р, П, У, Н. Гипербезжалостный Агентурный Робот Предельно Усиленной Нетерпимости. Всё, что вам нужно знать. Их разработали по его приказу, и теперь у него в подчинении их сотни.

– Фу! Как противно! – сморщилась Лялябет.

Штришок одобрительно гавкнул.

– Три года он покушался на всё, что нам дорого, и в конце концов издал указ, которым объявил любые творческие принадлежности вне закона. Ручки, карандаши, мелки, фломастеры, кисточки – всё. Запрещено. Представляете? Всё это конфисковали и упрятали под замок. Ну, почти всё, – показала она на карандаши у себя на затылке. – Эти два мне удалось припрятать, когда мы убегали в подполье. За столько лет они сослужили бесценную службу нашему делу. А последней соломинкой стало вот что. Пробыв мэром пять лет, он закрасил любимую нашу Спираль белым и превратил в тюрьму. Вот тогда мы и поняли: он не успокоится, пока не разрушит всё до конца, всё, что делает наш город таким удивительным.

Она вытащила из пучка волос на затылке один из карандашей, быстро подвинула к себе карту и подчеркнула в названии два слова.

28. Большой Крест

– Значит, мистера Мейкерштриха увезли в Спираль? – спросила Орешек.

– Да, моя хорошая. Всякий, кто не согласен с мистером Белом, может провести там долгое время. В Спирали больше тысячи камер, и большинство из них не пустуют.

– А вы точно уверены, что он там?

– Да. Так утверждает наша разведка. – Миссис М посмотрела на пустое кресло, стоявшее рядом с ней, и глаза её наполнились слезами. – Иногда я начинаю сомневаться, что увижу его снова.

Орешек взяла миссис М за руку. Её кожа была на ощупь словно бумага.

– Чем мы можем помочь? – тихонько спросила Орешек.

И тут вдруг Лялябет вскочила на стол, упёрлась кулаками в бока и напустила на себя самый супергеройский вид, на который только была способна:

– НЕ БОЙТЕСЬ, МИССИС М! НАША МИССИЯ СОВЕРШЕННО ЯСНА. СНАЧАЛА МЫ СПАСЁМ МИСТЕРА М! ПОТОМ УНИЧТОЖИМ МИСТЕРА БЕЛА!

– Ой-ой-ой, – улыбнулась миссис М, – осторожнее там, малышка! Только не кувыркнись.

Орешек сняла младшую сестру со стола:

– Вопрос в том, что могут сделать трое детей против человека с манией величия и его армии чудовищных роботов?

– Э-э… я не говорила про Большой Крест? – спросила миссис М как бы невзначай. – Про его самое грозное оружие? С этим тоже придётся встретиться.

– Б-большой Крест? – встревожился Роквелл. – Что-то не нравится мне такое.

– Да. Не нравится, – ответила миссис М. – Очень не нравится.

– Что это за Большой Крест? – спросила Орешек.

– А вот вообразите себе самый большой танк на свете…

– Угу.

– Теперь увеличьте его в размерах раза в четыре…

– Угу.

– А теперь представьте у него спереди целый ряд невообразимо острых, невообразимо подвижных лезвий…

– Угу.

– А позади огромные трубы, которые выплёвывают всё, что эти лезвия перемололи в серовато-чёрную пыль.

– Угу.

– Ну, вот вам и Большой Крест.

– Ой.

– Большой Крест нужен мистеру Белу, чтобы монировать всю Хрому.

– Монировать?

– Да. Сожрать и выплюнуть весь её цвет. Это его новейшая затея. Он уже опробовал её на целом районе.

– А где он её опробовал?

У Орешка появилось противное чувство, что ответ она уже знает.

– Здесь. В Северном Контуре. Вот почему он такой унылый, – вздохнула миссис М. – Видели бы вы, каким он был раньше! Полный цвета. Полный жизни… – Она закрыла глаза и улыбнулась. – А теперь он едва напоминает даже набросок прежнего себя.

Штришок подошёл ближе и запрыгнул миссис М на колени. Она погладила его за ушами.

– Бедолага Штришок чуть не угодил Большому Кресту в пасть, когда тот орудовал в нашем районе. Он так испугался, не хотел даже выходить несколько недель кряду. А в некоторые места в Северном Контуре он по-прежнему не заглядывает.

Роквелл с очень испуганным видом поднялся с места. Орешек вдруг поняла, что уже давно он ведёт себя непривычно тихо.

– Э-э… вообще-то нам пора бы, н-наверно, домой. У меня сегодня три математики, а я только вспомнил, что надо подзубрить дифференцирование до уроков. Рад был познакомиться, миссис М. И с тобой, Штришок. Но… э-э… мы торопимся.

– Сядь, Роквелл! – скомандовала ему Лялябет.

Роквелл сел.

– Так чем мы можем помочь? – спросила Орешек.

– Дело в том, что ГАРПУНы за нами следят. Я уже говорила, что они следят за каждым жителем Хромы. У тебя и твоих друзей огромное преимущество. Вас они не знают. И обо всём этом даже не догадываются, – сказала миссис М, бегло окинув взглядом принадлежности для рисования у Орешка на патронташе. – С такой творческо-огневой мощью у нас появляется возможность сражаться.

Она поставила локти на стол и наклонилась вперёд:

– Но сперва расскажите мне: как вы всё-таки сюда попали?

29. Ключ

Орешек посмотрела на Роквелла. Он слегка покачал головой. Орешек собралась с духом и решила доверить миссис М свою тайну.

– Ну, я… э-э… нарисовала дверь у себя в комнате.

– Ты нарисовала дверь у себя в комнате?

– Да, а потом открыла и вошла. Так мы оказались здесь. В Хроме. Возле указателей.

– Правда? Это очень интересно, – покивала головой миссис М. – А можно узнать, чем ты нарисовала эту дверь?

– Этим.

Орешек достала из патронташа карандаш. Глаза у миссис М полезли на лоб.

– Орешек, где ты это взяла?

– Я… э-э… я нашла.

– Нашла? Прости, но мне что-то не верится, – ответила миссис М, не сводя с карандаша глаз. – Поразительно. Просто поразительно. С его помощью мы могли бы…

– Могли бы что? – спросил Роквелл. – Что вы хотите сказать?

– Простите. Я иногда забываюсь.

Миссис М поднялась с места.

– За то, что у тебя в руках, Орешек, мистер Бел даст отрезать себе уши. Променяет всё до последнего, что конфисковал у жителей Хромы, – голос у миссис М сделался чуть громче шёпота. – Если я не так чтобы слишком ошибаюсь, этот жёлтенький карандашик у тебя в руках называется «Хвостик». Или иначе – «Карандаш номер один». Прототип, созданный Конте.

Орешек перевела взгляд на жёлтый карандаш.

– Твой карандаш – это ключ. Ключ. Чтобы, не зная преград, путешествовать между Хромой и вашим миром. Когда только захочешь, ты можешь нарисовать дверь и перейти из одного мира в другой. Этот карандаш обладает необычайной силой.

– А с его помощью можно спасти мистера М?

– С его помощью можно спасти нас всех, Орешек. С его помощью и с помощью другого «оружия», которое висит у тебя на груди: краски, маркеры, акварель.

Орешек с минуту просидела в задумчивости. Потом встала и принялась шарить в нагрудном кармане комбинезона.

– Можно задать вам вопрос, миссис М?

– Конечно, можно, моя хорошая.

– Вы не встречали этого человека?

Орешек протянула миссис М полоску паспортных фотографий, где были они с папой.

Миссис М сняла очки и хорошенечко присмотрелась.

– Ах, да! Конечно, я его помню. Молодой Гэри был одним из первых. Настоящий герой Сопротивления и очень, помнится, храбрый парень. Он выполнял для нас много важной работы, пока…

– Вы его знаете?! – ахнула Орешек. – Вы его видели?

Миссис М взглянула на Орешка, потом снова на фотографию у себя в руках:

– Ах, да! Замечаю сходство. Твой папа, я полагаю? Яблочко упало не так далеко от яблони, да?

– Да! Да, это мой папа! Вы не знаете, где он сейчас?

Орешек едва сдерживала радостное волнение.

– Боюсь, я не видела его уже очень давно. Он бывал здесь у нас, выполнял одну совершенно секретную шпионскую миссию. Он блистательно справлялся с работой и, отчаянно рискуя собой, передавал нам множество чрезвычайно ценных сведений. И вдруг однажды он… попросту не вернулся.

– Где-то год назад? – спросила Орешек. – Э-э… по вашему времени это будет, наверно, двадцать четыре года?

– Кажется, так, – грустно ответила миссис М. – Мы делали что могли, пытаясь узнать, что произошло, но с тех пор, как он исчез, никаких сведений больше не поступало.

– Думаете, его забрал мистер Бел? Думаете, его тоже заперли под замок в Спирали?

– Не могу утверждать с уверенностью, но предполагаю, что так. – Миссис М встала, прошла по комнате и поставила фотографии Орешка рядом с фотографией своего мужа. – Может быть, они вместе, не позволяют друг другу пасть духом…

– Не бойтесь, миссис М, мы их найдём! – решительно вставила Лялябет.

– Постой-ка, Эль-Би. Что значит «мы»? – повернулась к сестре Орешек. – Я сказала, что ты останешься, пока мы не найдём хозяев Штришка, а потом тебе надо вернуться домой.

– Я с вами! – заупрямилась Лялябет. – Это и мой папа тоже!

– Ни за что! – закричал Роквелл.

– Почему это? Хочешь остаться с Орешком один на один?

– Нет! Потому что… э-э… потому что… а просто потому, ясно?

– Орешек, – с хитрой улыбкой сказала Лялябет, – а что будет, если мама узнает, чем ты тут занимаешься? Особенно сейчас, когда у тебя и так куча неприятностей в школе – оставляют после уроков, да и вообще?

Орешек, неохотно уступая, вздохнула.

– Хорошо, Эль-Би. Но ты будешь делать только то, что мы с Роквеллом скажем. Беспрекословно.

– Э-э… а с чего это вдруг все решили, что я пойду? – недоверчиво произнёс Роквелл. – Орешек, ты что, серьёзно? Да мы не можем! А школа?

– А что школа? – вспылила Орешек. – В жизни есть вещи гораздо важнее школы! Хотя бы то, что весь запас творческих сил во всём мире вот-вот уничтожат. А муж бедной миссис М? А мой папа? Я не видела его целый год! Если правда, что его удерживают против воли здесь, в Хроме, я могу хотя бы попытаться его спасти. Уж это-то, мне кажется, можно понять!

– А-а-а моя домашняя по дифференцированию? А контрольная по физике?

– Помнишь, я говорила тебе, какие странные вещи происходят со временем в Хроме? – спросила Орешек. – В прошлый раз, когда я была здесь, я играла со Штришком больше трёх часов, а когда вернулась домой, оказалось, что меня не было минут десять.

– Это правда, – заметила миссис М. – Время линейно, но способно двигаться с разной скоростью. Так что вы ещё, вполне возможно, успеете в школу вовремя.

– И вообще, – Орешек посмотрела на Роквелла, – я думала, мы друзья.

Роквелл не смог совладать с улыбкой, и та расползлась у него на лице.

– Школьные товарищи так-то, – вздохнул он. – Ладно. Согласен. Только пообещай мне: когда вернёмся, ты проверишь меня по дифференцированию по дороге в школу.

– Идёт.

Орешек крепко сжала в руке карандаш.

– Ну, что ж. Как нам добраться до Спирали?

30. Миссия Орешка

Следующий час они провели, изучая карту под руководством миссис М, которая прокладывала маршрут через город.

– Нужно держаться подальше от чужих глаз как можно дольше, – поясняла она, – поэтому первым делом я отправлю вас по Чёрным горам в Чернильный район. Когда пересечёте Чернильное озеро, сможете добраться до Спирали по Ленте. Будет легче остаться незаметными, когда вокруг много людей. Сольётесь с толпой.

– А как мы поймём, что движемся в правильном направлении? – спросила Орешек.

– Ну, для начала у вас будет карта. И с вами пойдёт Штришок. Он хорошо знает город, а ГАРПУНы не обращают внимания на собак. Он вас проведёт.

Штришок завилял хвостом и согласно гавкнул.

– Ещё у нас есть несколько агентов Сопротивления, с которыми я свяжусь и посвящу их в суть вашей миссии. Я договорюсь, что они встретят вас по дороге в ключевых пунктах и чем-то помогут. Ну, а пока, боюсь, не могу сообщить вам ничего больше об этих агентах – в целях безопасности. Анонимность – залог того, что с ними ничего не случится. Однако помни, Орешек: вас будут поддерживать много людей, и, возможно, вы об этом даже не догадаетесь.

Миссис М вытащила из волос синий карандаш и точками провела линию на карте:

– Вот путь, по которому вам надо идти. Я позабочусь, чтобы кто-то встретил вас на северном берегу Чернильного озера и подсказал, куда двигаться дальше. Вы должны быть там до темноты.

Она протянула Орешку карту и маленький, нарисованный от руки компас.

– Добрые люди Хромы будут благодарны тебе, Орешек. Если удастся вызволить мистера М, наши шансы победить Бела возрастут несказанно. Мой муж – выдающийся человек.

– Папа у меня тоже выдающийся, – сказала Орешек. – И он тоже будет счастлив помочь, я знаю. Обещаю: мы сделаем всё, чтобы вернуться с ними обоими.

– Я знаю, – ответила старушка.

Миссис М исчезла за треугольной дверью и собрала им на пару дней маленькую корзинку еды. Потом проводила всех четверых к люку.

– Штришок, обещай мне, что будешь присматривать за своими новыми друзьями. Я хочу, чтобы все вернулись целыми и невредимыми.

– Не бойтесь за нас, миссис М, – сказала Орешек. – Вы и моргнуть не успеете, как мы вернёмся назад с вашим мужем.

– И с папой! – крикнула Лялябет.

Они помахали друг другу на прощание, и четвёрка отважных искателей приключений отправилась выполнять доверенную им миссию.

Часть 3
…в которой Орешек отправляется на поиски

31. Клетки

Штришок вёл троих детей через пустынные равнины Северного Контура на восток, к Чернильному району. Вдалеке вырастали из снега горы, нарисованные чёрным на фоне бледного неба. Следуя по линии, которую отметила точками на карте миссис М, группа держалась близко к границам города и двигалась прямиком к лесистой местности, известной как Набросковый лес.

– Я вот что думаю, – заговорил на ходу Роквелл. – А что будет, если ты потеряешь свой карандаш? Мы же тогда совсем не сможем вернуться домой, так ведь?

– А разве миссис М не говорила ничего про портал? – ответила Орешек.

– Нет. Она сказала, что ходят слухи о каком-то портале, но нет никаких доказательств, что его находили.

– Что ж, в таком случае нам придётся, видимо, застрять здесь, пока не найдётся другой путь домой, – сказала Орешек как можно беззаботнее. – В конце концов, папа ведь сюда как-то попадал. И не при помощи Хвостика – тот лежал в шкатулке у меня в комнате.

– Нет уж, спасибо, не хочу я тут застревать, – почесал у себя в затылке Роквелл. – Если я не сдам вовремя домашнюю по дифференцированию, наживу таких неприятностей.

– Ты что, всегда соблюдаешь правила? – спросила Орешек, бодро шагая впереди строя.

– Ну да. А иначе потеряю стипендию, и меня выпнут. Тут же. Никакого второго шанса. Вообще! Сама знаешь, как это в «Святом Хьюберте».

– Знаю, – Орешек коротко улыбнулась ему сочувствующей улыбкой. – В таком случае попробую не потерять карандаш. А то ещё начнутся у тебя неприятности.

Помня о мистере Беле и его ГАРПУНах, Орешек горела желанием укрыться под деревьями как можно скорее. Если мистер Бел обнаружит, что они в Хроме, им наверняка придётся непросто.

Ступая медленно и устало, они добрались наконец до опушки леса.

– Дошли, – прошептал Роквелл. – Дальше куда, Штришок?

Пёсик вильнул хвостом и начал петлять между чёрными стволами деревьев. Дети двинулись следом.

Внезапно Штришок замер на месте и склонил голову набок. Прямо перед ними открывалась маленькая полянка, посреди которой стоял одинокий худой человек с тростью. Он смотрел вверх, под крону необычайно высокого дерева. Орешек, не раздумывая, пригнулась и зажала рукой рот Лялябет. Уж она-то знала, что младшая сестра не удержится и окликнет незнакомца.

– Что будем делать? – шепнула она Роквеллу.

– Я не знаю. Он не похож на робота, но, может, они хорошо маскируются.

Штришок, громко сопя, принюхался к земле. Через пару секунд он завилял хвостом и потрусил на полянку.

– Привет, малыш! – сказал человек. – Что это ты делаешь так далеко и совсем один?

Штришок дал ему погладить себя по спине, а потом повернулся к детям:

– Гав! Гав!

– Кажется, он говорит, что всё в порядке, – сказала Орешек, убирая руку со рта Лялябет.

– Здравствуйте! – немедленно завопила малышка и бросилась на полянку.

Человек испуганно обернулся и увидел, как из-за деревьев появились Орешек, Роквелл и Лялябет.

– Благослови мою душу! Дети! – Взгляд его упал на патронташ Орешка: – И у детей… контрабанда! Вот уж чего я никак не ожидал повстречать на прогулке. Я так понимаю, вы не из этих мест.

– Нет. Не из этих, – сказала Орешек.

– Что ж, на вашем месте я бы не рисковал носить ручки и карандаши вот так, на виду. О-о-о, это что, акварель? Как же давно я не видел набор акварельных красок!

Он мечтательно закатил глаза.

– Извините, я хочу вас спросить, – оборвала его задумчивость Лялябет, – а что вы там такое смотрели? На дереве?

Человек поднял голову вверх:

– Я смотрел на них.

Дети тоже подняли головы и увидели среди веток три чёрные клетки с пышным орнаментом из прутьев. Внутри каждой клетки сидела большая птица размером с павлина. На головах у птиц был хохолок – у одной красный, у другой золотистый, у третьей зелёный, – а на хвосте росли разноцветные перья удивительной красоты и не меньше метра длиной.

– Это кто? – ахнула Лялябет.

– Калейдоскоппи, – сказал человек. – Держу пари, только что пойманные. Печально.

– Пойманные? Кто же ставит ловушки на таких красивых созданий?

– Надо ли объяснять? – вздохнул незнакомец.

Орешек покачала головой.

– У нас в Хроме калейдоскоппи веками летали на воле. Говорят, их пение способно пробуждать удивительные фантазии у всякого, кто услышит. – Человек нагнулся и погладил Штришка. – Они всегда были редкой редкостью, но с тех пор, как к власти пришёл мистер Бел, их и вовсе почти не видно. Я догадываюсь почему.

И словно по знаку в одной из клеток зазвучала прекрасная мелодия. Казалось, будто две флейты слились в совершенной гармонии.

Внезапно Орешка осенило. Она взглянула на дерево и повернулась к Роквеллу:

– В силах удержать меня на плечах? Я хочу дотянуться вон до той ветки.

– Э-э… да. В силах, наверное.

– Давай. Подсади меня.

Роквелл опёрся о ствол, и Орешек вскарабкалась ему на плечи. Хоть и не без труда, ей всё же удалось дотянуться и влезть на ветку, на которой держались клетки. Покачиваясь из стороны в сторону, она проползла по ветке, пока не оказалась прямо над пойманными птицами. Она осторожно достала из патронташа карандаш, дотянулась до первой клетки и принялась тереть ластиком на конце карандаша. К всеобщему изумлению, прутья начали исчезать, и через несколько секунд в клетке образовалась довольно большая дыра, чтобы калейдоскоппи с красным хохолком смогла выбраться наружу. Взмахнув крыльями, птица взлетела и оказалась на свободе. А через пару минут уже все три птицы кружили в небе высоко над деревьями.

– Получилось! – закричал человек. – Ты их освободила!

Громкий шорох крыльев и резкий свист воздуха раздался вдруг над полянкой: птица с золотистым хохолком спикировала вниз и зареяла перед Орешком. Их лица оказались совсем близко, глаза смотрели в глаза. Птица прощебетала несколько тактов завораживающей мелодии, кивнула и вновь устремилась ввысь к друзьям.

– По-моему, – улыбнулся незнакомец, – она сказала спасибо.

32. Чернильная буря

Попрощавшись с незнакомцем, Орешек, Роквелл, Лялябет и Штришок продолжили свой извилистый путь через Набросковый лес. Чем дальше они шагали, тем круче становилась тропа и гуще росли деревья.

– У меня в ушах щёлкает, – жаловалась Лялябет. – Так же, как в тот раз, когда мы ездили отдыхать на Менорку, и в самолёте мне пришлось съесть семнадцать лимонных щербетов, чтоб не лопнули перепонки.

– Похоже, мы перешли границу и уже в Чернильном районе, – заметил Роквелл, оглядывая изменившиеся деревья. – Я так понимаю, мы у подножия Чёрных гор.

– Орешек, у тебя нет лимонного щербета? – Лялябет крепко прижала обе ладошки к ушам.

Орешек достала карандаш и нарисовала в воздухе карамельку. Вытянув руку перед собой, она схватила конфету и подала сестре.

– На, попробуй, – сказал она.

Лялябет взяла карамельку и положила в рот:

– ФУ! У неё вкус тунца!

Через полчаса уклон стал таким покатым, что ноги уже почти не держали – пришлось помогать себе руками. На особенно крутой части склона путь преградило поваленное дерево. Дети с трудом взобрались на ствол, перепрыгнули на другую сторону и сели перевести дух.

Орешек посмотрела на небо:

– Темнеет. Который час?

– Всего половина третьего, – сказал Роквелл. – Постой-ка. Чувствуешь?

– Что?

– Ну, это! Что-то мокрое. Вот опять!

Штришок подбежал к самому большому дереву на склоне и уселся под его ветками.

– Что это у тебя на лице? – сказала Орешек Роквеллу. – Течёт по лбу?

Мальчик вытер лоб и посмотрел на руку.

Плюх! Плюх! Две чёрные капли упали на ладонь. А потом… небеса разверзлись.

Сотни крупных шаров маслянистой жидкости посыпались с высоты, разлетаясь по земле тёмными всплесками, будто на картинах Джексона Поллока.

– БЫСТРО! – закричал Роквелл. – Под дерево, где Штришок! Это чернильный дождь!

Все трое, промокшие, в потёках чёрной жидкости, спотыкаясь, вскарабкались под дерево, где укрывался Штришок.

– У тебя такой вид, будто ты дралась красками в кабинете рисования! – расхохотался Роквелл, оглядывая Орешка.

– Ха! Только не притворяйся, что ты хотя бы раз заходил в кабинет рисования, – с улыбкой ответила Орешек.

– Люди! Мама всегда говорит, что в бурю нельзя прятаться под деревьями, – решительно заявила Лялябет. – Она говорит, что лучше немного промокнуть, зато тебя не ударит молния.

– Ой, да ладно! – хихикнул Роквелл. – Это такие сказки! Ты знаешь, что вероятность того, что человека ударит молния, равна приблизительно десять миллионов к одному? На самом деле гораздо вероятнее, что на тебя рухнет межгалактический метеор или съест беге…

БАХ!

Гром ударил так яростно, что у детей зазвенело в ушах. Орешек принюхалась:

что-то горело. Она посмотрела вверх и увидела, как ярко-оранжевые языки пламени лижут макушку дерева.

БАХ! БА-БА-БА-БАХ!

Ослепительно белые стрелы разрезали синевато-серое небо и во второй раз вонзились в их дерево. Огромные комья горящего угля упали детям под ноги и покатились по холму вниз.

– БЕЖИМ! – закричала Орешек.

– Но мы же промокнем! – воскликнул Роквелл. – А я только после простуды!

Орешек не раздумывая выхватила из патронташа трёхдюймовую кисточку, макнула в лужу чёрных чернил под ногами и нарисовала на земле большой круг с отверстием посередине. Следом, не медля ни секунды, нарисовала ещё два.

– Хватайте, живо! – взревела она. – Будем надеяться, кисточка работает так же, как Хвостик!

Трое детей схватили по нарисованному кругу и накинули на себя, выставив в отверстия лица.

– Работает! – крикнула Лялябет.

Орешек схватила в охапку Штришка, сунула под своё новое пончо и все четверо бросились бежать под проливным чёрным дождём, прочь от горящего дерева.

33. Летучие рыбы

Густые чёрные капли обильно сыпались с неба на отважную четвёрку, которая взбиралась по горе вверх. Земля стала скользкой от грязи, и, чтобы удержаться, им пришлось надеть на ноги нарисованные от руки шипы.

Орешек очень устала. Она несла на себе не только собаку, но ещё и четыре бутылки на спине, наполненные чернильной дождевой водой. Она даже начала сомневаться, правильно ли они идут, особенно теперь, когда опустился туман.

Через пару часов дождь стал утихать, и крошечные проблески дневного света понемногу разрастались и вскоре развернулись над ними огромным небосводом. Они наконец-то достигли вершины горы.

Они уселись на покрытую снегом землю и сняли пончо. Штришок выскочил у Орешка из рук и потянулся, а Роквелл открыл рюкзак, достал маленькую корзинку, которую им дала миссис М, и раздал всем по бутерброду.

– Вы только посмотрите, какой здесь вид! – воскликнул он, собираясь снова набить полный рот ветчиной и помидорами.

Они сидели выше облаков. Под ними в бесконечную даль тянулось серое пушистое море – тут и там морскую поверхность пронзали макушки гор, точно акульи плавники в Тихом океане.

– Красотища! – прошептала Лялябет.

Орешек достала из патронташа карту и развернула перед собой:

– Так, по моим предположениям, мы здесь. – Она вытащила компас. – Надо идти прямо на юго-восток, к Чернильному озеру.

Штришок одобрительно гавкнул.

И тут произошло что-то загадочное. Маленький предмет, не больше теннисного мяча, пулей вылетел из облаков и завис в воздухе в десяти метрах перед ними.

– Что это? – ахнул Роквелл.

– Похоже на… рыбу? – пролепетала Орешек.

– На рыбу? – поднялась с места Лялябет. – Как это рыбы могут летать так высоко?

– Как это рыбы вообще могут летать? – сказал Роквелл.

Теперь уже на ноги вскочили все четверо, а Штришок залился лаем.

Туловище у рыбы оказалось блестящим и круглым, усеянным шипами, позади развевалась большая латунная лопасть хвоста. Глаза у рыбы светились зелёным и смотрели прямо на детей. Что-то щёлкнуло и заурчало, и глаза вдруг стали большими и вместо зелёного вспыхнули красным цветом. Там, где должен был помещаться рот, приоткрылась маленькая дверца, и воздух пронзил оглушительный резкий звук. Затем рыба нырнула обратно в облако и исчезла.

– Что-то подсказывает мне, это было сейчас не к добру, – произнёс Роквелл.

– Согласна, – кивнула Орешек. – Кажется, пора уходить отсюда.

34. Гонка на бобе

Роквелл терпеть не мог американские горки. Сказать по правде, он недолюбливал даже высокую горку на детской площадке у себя во дворе. Он соглашался съехать вниз только у мамы на коленях, но, когда тебе исполняется десять лет, это становится уже как-то стыдно. И когда он понял, что именно рисует Орешек своим волшебным карандашом, на лбу у него проступили капельки пота.

– Это что… боб? – спросил он.

– Да. Надо спуститься с горы как можно быстрее. Я подумала, это лучше всего.

– Ясно, – проглотил он застрявший в горле комок. – И ты даже знаешь, как управлять бобом?

– Не-а. Понятия не имею.

– Ясно, – проглотил он застрявший в горле второй комок.

Орешек рисовала что-то похожее на длинную узкую ванну, поставленную на лыжи и оснащённую рулём с одного конца. Пока она торопливо закрашивала контуры широкими мазками дождевых чернил, где-то вдали слабо зазвенел тревожный сигнал левитирующей механической рыбы. Даже Роквеллу пришлось признать, что нет лучшего решения, чем скорейший побег. Нельзя, правда, сказать, что это его обрадовало.

– Готово! – Орешек рассовала творческие принадлежности по местам в патронташе. – Так, я за рулём. Штришок садитя мне в ноги, ты, Эль-Би, у меня за спиной. Роквелл, ты позади. О’кей. По местам!

Все заняли указанные места. Роквеллу стало немного нехорошо.

– Кстати, Роквелл. Я что подумала. Надо бы подтолкнуть.

– Мне подтолкнуть?

– Тебе. Я за рулём. Давай, вылезай уже и толкай. Быстрее, эта штука не шутки шутила, и те, кого она там зовёт, скоро будут здесь!

Роквелл выкарабкался из боба и зашёл сзади. Прямо перед бобом начинался очень крутой склон, который убегал вниз метров на тридцать, а потом исчезал под нависшими понизу облаками. Роквелл покачал головой.

– Сидел бы сейчас, повторял бы дифференцирование, – громко произнёс он, – а я…

– ЖИВО! – закричала Орешек.

Роквелл сам удивился, как легко подался боб. Не потребовалось даже усилий: Роквелл только подтолкнул сани, и те мгновенно набрали скорость. Он едва успел заскочить внутрь, как боб выкатился на склон и нырнул в облака.

Дети с грохотом летели вниз по горе, их с силой вжимало в сани. Орешек щурилась от ветра, который хлестал в лицо, и поворачивала то влево, то вправо, то снова влево, едва избегая столкновения то с одним деревом, то с другим.

Меж тем Роквелл, наклонясь головой к коленям, молился о быстрой смерти. Он с облегчением понял, что рыбий сигнал тревоги растаял далеко позади. Этот звук, однако, сменился оглушительным пронзительными криком. Роквелл глянул наверх и увидел над собой Лялябет, которая, запрокинув голову, взметнула в воздух обе руки.

– ЭЭЭЭЭТООООО КРУУУУТООООО! – вопила она.

Роквелл снова опустил голову, и сани на полной скорости въехали в зигзаг. Бам! Левое плечо Роквелла ударилось о борт. Бум! Правое. Бам! Опять левое.

– ЭТО ЖЕ БОЛЬНО! – закричал он. – МОЖНО ГДЕ-ТО ОСТАНОВИТЬСЯ?

– Э-Э… КСТАТИ, ОБ ЭТОМ… – закричала в ответ Орешек. – Я ЗАБЫЛА НАРИСОВАТЬ ТОРМОЗА!

Роквелл накрепко зажмурил глаза и проклял всё на свете за то, что ему, видимо, не суждено раскрыть весь свой потенциал как одному из величайших инженеров страны. По крайней мере, он благодарен судьбе за то, что прошлым вечером, повторяя пройденное, сумел наконец разобраться в законах термодинамики.

– ТАК! ДЕРЖИТЕСЬ ПОКРЕПЧЕ! – взревела Орешек. – Я КОЕ-ЧТО ПОПРОБУЮ…

Внезапно всех четверых пассажиров с силой отбросило влево, и Роквелл почувствовал, как сани накренились. Они проехали полных десять секунд под совершенно невозможным углом, потом понемногу выровнялись и – чудо из чудес! – начали замедляться. Роквелл не отрывал головы от коленей, пока основательно не уверился, что сани стоят полностью неподвижно.

– Меня, кажется, сейчас вырвет, – простонал он.

35. Мост

Роквелл посмотрел вверх. Облака стояли теперь высоко над ними, и, хотя дождь по-прежнему шёл, он больше напоминал морось, а не железные прутья, которыми на лестницах крепят ковры. Лялябет выскочила из боба.

– Никогда, – закричала она, – никогда ещё я так здорово не каталась! Орешек, поверить не могу, что ты ухитрилась объехать эту снежную яму! Гениально! Просто фантастика!

– А я не могу поверить, что забыла нарисовать тормоза! – Орешек была в ярости на саму себя. – Так безответственно. Простите, ребята.

Они остановились на полпути вниз, где горный склон стекал в гигантскую впадину, похожую на чашу.

– И что теперь? – спросил Роквелл.

– Ну, – сказала в ответ Орешек, – думаю, мы немного оторвались от этих орущих рыб. Но всё равно лучше поторопиться. – Она посмотрела на край впадины: – Стойте! Это что, мост?

И точно: над ущельем тянулся узкий и с виду ужасно шаткий висячий мост. Он убегал вниз под жутковатым углом к горной гряде, которая лежала на тридцать метров ниже по другую сторону ущелья. Ещё тридцать метров вглубь отделяли дальний конец моста от огромного простора тёмной воды. Вода была такого цвета, как будто её нарисовали разведённой плакатной тушью.

– Это, наверно, и есть Чернильное озеро, – сказала Орешек. – Вперёд! Не теряем времени!

Они подошли туда, где на краю впадины крепился мост. Орешек заметила, что несколько деревянных перекладин, которые выстилали мост, давно сгнили, а некоторые и вовсе отсутствовали, и по крайней мере один из карандашных тросов, на которых висел мост, износился до всклокоченных проволочных прядей.

Орешек набрала в грудь побольше воздуха:

– Ладно, я иду первая. Штришок и Лялябет за мной, а ты, Роквелл, замыкаешь.

Она с опаской поставила правую ногу на первую перекладину. Мост закачался сильнее, чем она ожидала, и даже просел на несколько дюймов под совершенно малюсеньким весом. Орешек ухватилась за тросы, которые доходили ей до пояса и служили разом и поручнями, и главной опорой моста, и крепко сжала кулаки. Она осторожно сделала ещё шаг. И снова мост закачался сильнее, чем ей хотелось, но на этот раз из стороны в сторону. Ей почудилось, будто она стоит в гамаке.

– Ни-ничего. Надо только двигаться медленно.

Через пять жутких вихляющих шагов она поняла, что другие не двинулись с места ни на дюйм. Штришок лежал на животе с таким видом, как будто вообще не собирается никуда идти.

– Ну? Чего ждёте? – закричала она.

И в этот самый момент откуда-то посреди ущелья раздался звук: что-то громко лопнуло, и один из тросов-поручней мгновенно утратил натяжение. Он полетел прямиком на детей, точно змея с реактивным двигателем. Мост на всём протяжении накренился на девяносто градусов и исчез у Орешка из-под ног. Она ухватилась за единственный уцелевший поручень.

Лялябет отчаянно завизжала.

– Я держусь, я держусь! – неубедительно кричала Орешек, беспомощно размахивая ногами над бездной. – Быстрее! Вытащите меня!

И тут что-то снова лопнуло.

36. Падение

Всё вокруг превратилось в замедленное кино.

Трос, за который она держалась, обмяк, будто желе. Орешек полетела вперёд.

37. Спасательный трос

– ОРЕЕЕШЕЕЕК?

Голос Лялябет раздавался глухо, словно где-то высоко-высоко.

– ОРРРЕЕЕЕЕШШШЕЕЕЕЕК? ТЫ НЕ УШИБЛАСЬ?

– КАЖЕТСЯ, НЕТ.

Орешек крепко цеплялась за что-то над головой и тихонько раскачивалась над ущельем.

– О’КЕЙ, ДЕРЖИСЬ КРЕПЧЕ! – это уже был Роквелл. – МЫ ТЕБЯ СЕЙЧАС ВЫТАЩИМ!

Пару секунд спустя она начала подниматься. Все мышцы на руках горели. Она посмотрела наверх и увидела, что держится за баллончик с краской, который достала из патронташа, а форсунка баллончика в свою очередь соединяется с краем обрыва длинной, тягучей, как резина, струёй краски. Падая, Орешек выпрыснула себе из баллончика спасательный трос. Как ни странно, она совершенно не помнила, чтобы ей в голову пришёл такой план. Всё, похоже, произошло бессознательно.

Орешек наконец оказалась на самом верху утёса; из последних сил она перебралась через край и повалилась в снег. На неё тут же прыгнули обрадованный Штришок и ещё сильнее обрадованная Лялябет. Роквелл сидел с красным лицом в нескольких метрах от них посреди большого мотка «верёвки», нарисованной краской из баллончика.

– Всё. Последняя соломинка, – тяжело пропыхтел он. – Хватит с меня. Орешек, пожалуйста, нарисуй дверь. Я хочу домой.

38. Блестящая мысль Роквелла

Орешек и Лялябет стояли над краем ущелья и смотрели вниз, на обломки моста, которые свисали с утёса в пропасть.

– Что же нам теперь делать? – спросила Лялябет.

– Не знаю, Эль-Би. Миссис М говорила, что надо быть у озера до темноты, – вот и всё, что я знаю.

– Так как же с дверью… – пробормотал у них за спиной Роквелл. Он по-прежнему сидел в снегу.

– Как нам спуститься к озеру? Есть у кого-то блестящие идеи? – спросила Орешек, вглядываясь за край обрыва.

– Ну, всегда можно прыгнуть со скалы вниз, – беззаботно предложила Лялябет.

– Очень смешно.

– Кстати… – вдруг оживился Роквелл, – почему бы и нет.

И у него на лице появилось выражение глубокой сосредоточенности.

Орешек нахмурилась.

– Доберёмся мы, конечно же, быстро, кто б сомневался. Просто будем немножечко, как бы это сказать, мёртвые.

– Не обязательно. – Роквелл поднялся на ноги, подошёл к сёстрам и заглянул в пропасть. Потом облизал палец и посмотрел в небо.

– Интересно, – кивнул он головой.

– Ты чего? – спросила Орешек.

– У меня рождается блестящая мысль, – сухо ответил он. – Можно даже и спрыгнуть, если будет правильное снаряжение.

– Какое… снаряжение? Парашют? – спросила Лялябет.

– Для парашюта здесь мало высоты. А вот какая-нибудь простая конструкция из крыльев сработает. Ну, и чтоб снизу было за что держаться.

– Не понимаю, – сказала Орешек.

– Это, наверно, смешно, но только вчера я читал про термодинамику, и, в общем, если ты стоишь, например, на краю скалы и держишь над головой какую-нибудь аэродинамическую поверхность, или крыло, а потом разбежишься до пятнадцати миль в час, то из-за скольжения воздуха по верхней поверхности крыла давление значительно упадёт. Это создаст подъёмную силу, которая… оторвёт тебя от земли.

– То есть ты полетишь?

– Ну, как бы да, будешь скользить по воздуху. А когда перелетишь через край пропасти, сила тяжести будет медленно притягивать тебя обратно к земле, но в то же время ты будешь продвигаться вперёд, – он посмотрел на озеро в глубине ущелья. – Теоретически, так можно спрыгнуть с обрыва и, управляя крылом, опуститься вниз.

Орешек протянула Роквеллу карандаш:

– Отлично! Нарисуй-ка это крыло.

– Но… я не умею! Я в рисовании бездарь!

– Чушь! Вообрази, что чертишь какую-то схему в тетради по физике и хочешь произвести огромное впечатление на Духа Смерти.

Роквелл начал что-то рисовать прямо перед собой. Линия, как обычно, выходила из-под кончика карандаша и повисала в воздухе.

– Ух, ты! Как круто! – воскликнул он.

Орешек улыбнулась.

Через несколько минут Роквелл закончил схему.

– Ну вот. Что скажешь?

– Неплохо для того, кто не умеет рисовать. Совсем неплохо, – кивнула Орешек. – Для нас с Лялябет просто идеально. Нарисуй-ка ещё одно для себя и Штришка.

– Для меня и Штришка? Ни за что! Я уже говорил, что хочу домой.

– Ну, перестань, Роквелл, ты нужен нам! Не могу же я разом держать и Штришка, и Эль-Би. Ты здорово всё придумал – неужто ты не хочешь увидеть, как это работает?

– Да, Роквелл, перестань! Что ты как маленький? – вставила Лялябет, а Штришок завертелся «восьмёркой» у ног Роквелла.

Роквелл покачал головой. Он и сам понимал, когда сдался.

– Ладно, побуду ещё. Недолго. Круто будет опробовать эту идею в реальных условиях. Но, чтобы вы знали, я хочу вернуться домой как можно скорее. Ясно?

– Как скажешь, – обрадовалась Орешек. – Нарисуешь – а я раскрашу.

39. Полёт

Орешек и Роквелл стояли на склоне в шести метрах друг от друга лицом к обрыву. Лялябет привязали наспех нарисованными ремнями за спиной у сестры, а Штришок выглядывал из набросанной так же второпях переноски у Роквелла на животе. Одноклассники крепко держались за нижнюю перекладину нарисованного маркером треугольника, который верхним углом крепился к большому плоскому крылу в виде стрелки. Ещё несколько тонких карандашных верёвок зачем-то тянулись от пассажиров к различным точкам крыла. Роквелл объяснил Орешку, что эти верёвки необходимы «для устойчивости».

Орешек посмотрела на Роквелла:

– Ты готов?

– Ещё нет, – заикаясь, ответил Роквелл. Он чувствовал себя точно так же, как в тот раз, когда папа заставил его в бассейне спрыгнуть со средней вышки: – Просто доверься физике.

– Да, Эйнштейн, поняла. Давай уже покончим с этим, идёт?

Орешек боялась гораздо больше, чем готова была признаться.

– Так. Начинаем. На счёт три бежим со всей силы к краю обрыва и прыгаем.

Орешек набрала в грудь побольше воздуха:

– РАЗ… ДВА… ТРИ!

Ни один из них не двинулся с места.

– Орешек, я не могу. У меня ноги совсем не слушаются.

– У меня тоже малость трясутся.

От страха она содрогалась так, что казалось, дрожит не она, а кто-то другой.

Внезапно наверху склона раздался шум. Они повернулись и увидели несколько серебристых фигур, которые очень быстро двигались к ним по снегу и все до единого издавали знакомый пронзительный звук.

– Это что… люди? – закричал Роквелл.

– Какая разница, – ответила Орешек. – Пора удирать. БЕЖИМ!

И оба они припустили вниз по холму что было сил. Огромные крылья казались то лёгкими, будто пёрышко, то тяжёлыми, будто камень, но крутизна холма была на стороне беглецов. Чем ближе подбегали они к краю обрыва, тем сильнее всё существо Роквелла приказывало ему упасть на землю, но каким-то чудом он продолжал бежать. И на самом краю обрыва они мчались уже с такой скоростью, что он не смог бы остановиться, даже если бы захотел.

И вдруг… земля исчезла у них из-под ног. Они не рухнули вниз ни на дюйм. Они всё так же продвигались вперёд, яростно колотя ногами по воздуху.

– МЫ ЛЕТИМ! – рассмеялась Орешек.

– ПОЛУЧИЛОСЬ! – закричал Роквелл.

Они плыли над бездной, окружённые внезапным покоем. Мир будто распахнулся под ними, и слышался только тихий стремительный шорох ветра, который скользил по крыльям.

Лялябет оглянулась и посмотрела назад. Двенадцать высоких серебристых роботов застыли над сломанным мостом на краю обрыва. Они будто парили в воздухе, сантиметрах в тридцати над землёй, и глаза их сверкали ярко-красными огнями.

– Орешек, а те, кто за нами гонится, это же, наверно…

– ГАРПУНы… – сказала Орешек. – И они уже знают, что мы здесь.

40. Бу-бум

В воздухе Орешек и Роквелл обнаружили, что планерами можно управлять, перенося вес из стороны в сторону.

– Как здорово! – прокричал Роквелл, выписывая в небе длинную изогнутую дугу.

– Посмотри вниз! – крикнула Орешек.

Далеко-далеко внизу, слева, у подножия горной гряды, они увидели маленький городок. Он был почти целиком застроен словно по сетке низенькими домиками, среди которых то тут, то там взмывал ввысь под умопомрачительным углом какой-нибудь острый чёрный небоскрёб.

– Это же Манга-таун, – сказала Лялябет. – Я видела его на карте. Как я туда хочу!

С высоты было гораздо легче осознать, какой всё величины. Озеро оказалось огромным. Оно было не особенно широким, но в длину вытянулось в обе стороны на многие мили. Орешка захлестнуло отчаяние: она не представляла, каким чудом им удастся отыскать связного из Сопротивления, посланного миссис М, тем более что старушка не сказала почти ничего о том, кто им нужен. На ум ей пришли слова «иголка» и «стог сена». Однако отчаяние вскоре сменилось твёрдой решимостью – это Орешек вспомнила папу, запертого в Спирали. Пускай эта миссия тяжела, неважно, она всё равно добьётся успеха. Ради него.

– По крайней мере, внизу нет снега! – закричал Роквелл, обрывая её задумчивость. – Где будем приземляться?

Пока Орешек искала среди деревьев, росших на берегу озера, подходящее место для приземления, она заметила краем глаза кое-что серебристое.

– Ты видел? – закричала она.

Нечего было и спрашивать.

По бокам от Роквелла, на расстоянии метра, летели две механические рыбы, точь-в-точь такие же, с которыми им пришлось встретиться на вершине горы. Их телескопические глаза сияли красным и, точно прицел, были наведены на летящего мальчика.

– Орешек! Что делать?

С перепугу все мысли перемешались у неё в голове. Можно этих рыб как-то прикончить прямо сейчас? Как быть, если они опять поднимут тревогу? Как уберечься от ГАРПУНов, которые наверняка ждут, когда они приземлятся?

Но то, что произошло следом, было невозможно даже предположить. Из красных рыбьи глаза внезапно сделались белыми, и обе они вдруг замерли на полпути. Планеры пролетели ещё несколько метров, и тут… БУ-БУМ! Рыбы взорвались за спиной у детей.

– Чт-чт-что это было? – визгливо завопил Роквелл.

– Понятия не имею, – Орешек переместила вес вперёд, чтобы планер начал снижаться быстрее. – Но, видимо, надо поскорей приземлиться и отыскать укрытие.

41. В поисках Сопротивления

Оглядываясь назад, можно, пожалуй, сказать, что было ошибкой доверить Лялябет карандаш и акварель.

После долгих уговоров Орешек сдалась и разрешила сестре нарисовать простую палатку, в которой они могли бы укрыться – главным образом потому, что: а) после приземления Орешек была занята тем, что при помощи ластика стирала дельтапланы, тем самым уничтожая улики, которые свидетельствовали об их прилёте на озеро, и б) Роквелл и Штришок прочёсывали окрестности в поисках связного миссис М.

– Я хочу сказать, что это очень красиво, – говорила Орешек, глядя на палатку, – но, по-твоему, это не привлечёт к нам ненужного внимания?

Лялябет ничего не успела ответить – из-за чернильных деревьев показался Роквелл, а за ним по пятам с громким сопением бежал Штришок.

– Э-э… это что? – ткнул пальцем в палатку Роквелл.

– Да не бойся. Мы глубоко в лесу. Никто не увидит.

– Смеёшься? Её же наверняка видно из космоса!

Орешек протянула ему свеженарисованную чашку чая:

– Как вам? Повезло?

– Не-а, – Роквелл отпил глоток и сморщился. У чая был вкус мясной подливки. – Слушай, почти стемнело. Не знаю, как ты, а я просто без сил. И мне к тому же как-то не по себе от того, что за нами охотится целая злобная армия серебристых роботов. Может, продолжим поиски утром, когда у меня будет возможность восполнить уровень храбрости?

Орешек не смогла подавить зевок. И согласно кивнула.

– А когда мы их найдём, – продолжал Роквелл, – ты нарисуешь мне дверь.

– Ой, опять затянул свою песню про эту дверь! – раздался из палатки голос Лялябет. – А я-то начала думать, что ты мне нравишься.

– Заткнись, мелочь, – проворчал в ответ Роквелл. – Ужинать не пора?

* * *

Когда они уговорили последние бутерброды миссис М, Орешек нарисовала три простых спальных мешка, несколько очень пышных подушек (для этого подошла самая толстая кисточка) и уютную лежанку из флиса для Штришка. Она отнесла их в палатку Лялябет, и все четверо стали устраиваться на ночлег.

– Как думаешь, мама беспокоится из-за нас? – спросила Лялябет, сворачиваясь калачиком в тёплой постели.

– Нет. Она, наверное, только что вернулась с работы, – прошептала Орешек. – Не забывай, что здесь, в Хроме, время бежит по-другому. Скучаешь по ней? Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Но вместо ответа в темноте раздалось лишь тихое дыхание Лялябет, Роквелла и Штришка.

Орешек снова зевнула. И как только глаза у неё начали смыкаться, она услышала возле палатки слабый шорох. Поначалу она решила, что ей почудилось, но шорох повторился. Хрустнула ветка. Орешек села и затаила дыхание. Снаружи определённо кто-то был.

Она схватила Хвостик, собрала всю свою храбрость и выскочила из палатки. А там, залитый лунным светом, стоял… САМЫЙ БОЛЬШОЙ, САМЫЙ СВИРЕПЫЙ АЛЛИГАТОР, КАКИХ ЕЙ НЕ ДОВОДИЛОСЬ ВСТРЕЧАТЬ ЕЩЁ НИ РАЗУ В ЖИЗНИ!

42. Джонатан Хиггинботтом

Орешек хотела вскрикнуть, но ей удалось издать лишь какой-то жалкий писк. Этого, однако, хватило, чтобы разбудить Лялябет, Роквелла и Штришка, которые тут же высунули головы из палатки.

– МА-МО-ЧКИ! – заверещал Роквелл.

– ААААЛЛЛЛЛЛИИИИГГГААААААТТТТОООРРРРР! – завопила Лялябет.

А Штришок снова исчез в палатке.

– Ну, хватит, неужели родители не учили вас никогда не судить о книге по обложке?

Лялябет перестала вопить.

Орешек выронила карандаш.

Если им ничего такого не примерещилось, это чудовищное существо, что стояло перед ними, только что… заговорило. И не то чтобы просто заговорило, но ещё и самым кротким и дружелюбным голосом, который можно себе представить. В общем, аллигатор оказался… вежливым.

– Могу вас уверить, что бояться нечего, – говорил аллигатор. – Я прекрасно сознаю, что на первый взгляд могу показаться немного… страшным, и, видит Бог, я хотел бы, чтоб было иначе, но, когда вы узнаете меня лучше, вы поймёте, что, несмотря на вид, я большой добряк.

Роквелл почесал голову. Лялябет застыла, широко открыв рот.

Аллигатор улыбнулся, выставив напоказ по крайней мере сотню острых, как лезвия, зубов.

– Позвольте представиться. Меня зовут Джонатан Хиггинботтом. Я так полагаю, вам необходима кое-какая помощь.

– Вы? – ахнула Орешек. – Вы связной Сопротивления, посланный миссис М?

– Верно, – улыбнулся во всю пасть Джонатан Хиггинботтом.

– Но… но… вы же… гигантский аллигатор! – воскликнула Лялябет.

– Десять баллов за наблюдательность!

– Но зачем аллигатору вступать в Сопротивление?

– Ах, это долгая история. Давайте-ка выпьем все по чашечке вкусного чая, и я вам расскажу.

* * *

Когда все наконец уселись, Джонатан Хиггинботтом начал свой рассказ.

– Когда я окончил университет, мне по-настоящему хотелось лишь одного – стать воспитателем в детском саду. Понимаете, я просто люблю детей, – он взглянул на Лялябет и хитро улыбнулся. – Правда, целого мне не съесть.

Лялябет боязливо хихикнула.

– Беда в том, что, сколько бы я ни обращался, любой детский сад видел во мне лишь страшного аллигатора, – вздохнул он и громко отхлебнул чая. – Просто, наверное, не суждено.

– Так как же вы оказались в Сопротивлении? – спросил Роквелл.

– Я, как и все, был потрясён нападением мистера Бела на Хрому и на всё, что нам дорого, и решил: раз я не могу найти работу, чтобы помогать детям, я могу найти работу, чтобы защищать наш образ жизни, и это не менее благородно. Я могу, например, помогать несчастным, которых держит в тюрьме мистер Бел. Словом, я подал заявление, вступил, и миссис М незамедлительно определила меня на Чернильное озеро. Я полагаю, это вполне естественная среда для представителя фракции эузухиев.

– По-моему, вы такой смелый! – вскочила на ноги Лялябет и подбежала его обнять.

– О-о-ой, спасибо! – и глаза Джонатана Хиггинботтома наполнились слезами. – Меня никто никогда не обнимает.

– Что ж, – перешла к делу Орешек, – какой дальше план? Я имею в виду, у нас.

– Ну, у мистера Бела повсюду шпионы, как вам известно…

– Да. Мы уже видели несколько ГАРПУНов и пару летучих рыб.

– Разумеется! Значит, вы согласны, что нашим главным козырем будет отправиться в путь под покровом темноты?

– А куда мы идём?

– По имеющейся информации, один из моих коллег встретит вас на Ленте.

– Значит, вы проводите нас через лес?

– Не через лес. Нам нужен более безопасный маршрут, – он отставил кружку. – Дети, накалякайте-ка себе что-нибудь водонепроницаемое. Мы отправляемся вплавь.

43. Вплавь по Чернильному озеру

Несмотря на протесты Лялябет («Но… это же мой самый лучший рисунок!»), Орешек и Роквелл первым делом стёрли все следы лагеря, и только затем Джонатан Хиггинботтом повёл их через лес к берегам Чернильного озера. Вблизи зрелище было потрясающее. Идеально ровная гладь тянулась сколько хватало глаз, и в этой глади, словно в бескрайнем чёрном зеркале, отражались мерцающие звёзды и яркая полная луна.

– Лучше места и не придумаешь, отсюда и поплывём, – сказал аллигатор. – Забирайтесь!

Штришок и трое детей вскарабкались на гигантскую спину рептилии и уселись лицом вперёд, свесив ноги в прохладную, чёрную как смоль воду. Как только все заняли свои места, Джонатан Хиггинботтом тихонько оттолкнулся от берега и плавно выплыл на бескрайнюю гладь озера.

– А вы знаете, кто будет ждать нас на Ленте? – спросила Орешек.

– Боюсь, что нет, – ответил Джонатан Хиггинботтом. – Нам никогда не открывают личность других агентов из опасения, что нас могут схватить. А если не знаешь имён, никого не выдашь. Понимаете, мистер Бел не гнушается никакими доступными ему методами… э-э… убеждения.

– Так если вы не знаете, кто это, как же узнаем мы?

– Не беспокойтесь, всё выяснится. Так же, как и при нашей встрече.

– А что это вообще за Лента такая? – спросила Лялябет, обмакнув руку в воду и любуясь тем, какими чёрными сделались её пальцы. – Кажется, что-то весёлое?

– Ну, всё зависит от того, что ты называешь весельем. Если тебе нравится шум, от которого лопаются уши, кошмарно запруженные улицы и хаос, от которого начинается паника, тогда ты будешь в восторге.

– О-о-о-о! – обрадовалась малышка. – Это и правда весело!

– А я уверен, было бы лучше бросить вызов Чёрным горам и отправиться прямиком к Спирали, – заявил Роквелл. – Мне кажется, этот гигантский крюк подвергает нас большей опасности.

– Тебе доводилось слышать такое выражение – «прятаться у всех на виду»? – спросил аллигатор. – Поверь мне, будет гораздо сложнее заметить вас на Ленте среди толпы, чем если бы вы в одиночку крались через Чёрные горы. Я не стану утверждать, что сам разрабатываю тактику, но в этом случае я совершенно определённо принял бы точно такое же решение. По правде сказать, если я чему и научился у мистера и миссис М, так это всегда доверять их суждению.

– Джонатан Хиггинботтом, – настала очередь Орешка задать вопрос, – когда мы летели над долиной и за нами гнались две эти летучие рыбы, они вдруг взорвались без всякой причины. Вы не знаете, что случилось?

Аллигатор улыбнулся.

– Я как раз хотел рассказать вам об этом, когда переберёмся на другой берег озера, но, думаю, сейчас тоже можно. Мои чрезвычайно умные коллеги по Сопротивлению разработали маленькое устройство, которое способно вызывать сбой в программе Экзосетий – летучих рыб, как вы их называете. Попросту говоря, ты нажимаешь кнопку, и устройство начинает испускать звуковые волны, неразличимые человеческим ухом, эти волны вызывают сильную вибрацию, отчего Экзосетии перегреваются и в конечном счёте взрываются. Если до них будет не больше ста метров – в идеале по прямой и без преград, – устройство должно сработать.

– Ух ты! – восхитился Роквелл. – Значит, Гавро был прав?

Орешек бросила на него озадаченный взгляд.

– Да ладно, ты уж точно слыхала про Владимира Гавро! Тот самый французско-русский учёный, который в шестидесятые проводил исследования в области военного применения звуковых волн! Это вызывало огромные сомнения у большинства…

– ЗАНУДА! – крикнула Лялябет.

Орешек посмотрела на Роквелла и согласно кивнула.

– Значит, это вы их взорвали? – повернулась она к Джонатану Хиггинботтому.

– Я. Я наблюдал за вами из леса и увидел, что вас преследуют Экзосетии. Пришлось ждать гораздо дольше, чем мне бы того хотелось, чтобы выстрелить наверняка, однако, надеюсь, я всё же вмешался раньше, чем они успели передать новые сведения мистеру Белу и ГАРПУНам.

– Спасибо вам, – сказал Роквелл. – Большое спасибо.

– Такова моя служба. Кстати, я взял на себя смелость, молодой человек, и положил устройство во внешний карман вашего рюкзака. Рано или поздно оно вполне может пригодиться. В конце концов, мы все рассчитываем на вас.

Роквелл залился краской.

– Ну, всё ещё хочешь, чтобы я нарисовала дверь? – спросила Орешек.

– М-м-м… Так и быть. Пожалуй, останусь ещё немного.

– Превосходно, старина! – прощебетал Джонатан Хиггинботтом. – А теперь я бы на вашем месте прилёг у меня на спине и поспал. До другого берега озера ещё несколько часов, а завтра вам предстоит занятой день.

44. Прибытие

Орешек открыла глаза и с удивлением обнаружила, что уже светло.

– К-который час? Где мы?

Прошло несколько секунд, пока фигурки от тетриса в её голове упали на место и она вспомнила, что произошло минувшей ночью.

– А-а, доброе утро, Орешек! Уже почти семь часов, – добродушно ответил Джонатан Хиггинботтом. – Мы доплыли до южного берега озера почти два часа назад. Я не сумел заставить себя вас разбудить – вы так мирно спали!

Орешек оглянулась назад и увидела, что Лялябет прикорнула к Роквеллу, и оба они спят крепким сном у аллигатора на спине.

Штришок стоял на берегу. Увидев Орешка, он завилял хвостом и громко гавкнул, чем разбудил двоих спящих.

– Мы уже там? – зевнула Лялябет. – Уже доплыли до Ленты?

– Да, – сказал Джонатан Хиггинботтом. – Вот и она.

И он показал хвостом на ряд одинаковых деревьев в пятидесяти метрах от них. За деревьями слышалось, как разгоняются моторы, громыхают по рельсам трамваи, сигналят автомобильные гудки.

– А если точно, то что нам делать, когда мы туда попадём? – спросил, протирая глаза, Роквелл.

– Выходите на Главную улицу и сворачиваете направо. Это центральная улица, которая проходит через всю Ленту и ведёт прямиком к Спирали. Не потеряетесь. Ведите себя сдержанно, старайтесь не привлекать внимания, а для начала, дорогая Орешек, надо бы спрятать все эти ручки и карандаши. По пути к Радужному озеру кто-то из Сопротивления вас найдёт. Вы будете в надёжных руках, это я вам обещаю.

– Ну так чего мы ждём? – воскликнул Роквелл. – Чем скорее доберёмся до Спирали, тем скорее освободим папу Орешка и мистера М и тем скорее вернёмся домой. Ведите, сеньор Хиггинботтом…

– Увы, сейчас я вас должен покинуть. Я завершил свою миссию и теперь должен вернуться на пост. И, помимо всего прочего, мы, аллигаторы, не очень-то созданы для городской жизни.

– Значит, вам нельзя пойти с нами? – опечалилась Лялябет. – Я ещё никогда не дружила с аллигаторами.

– Мы навсегда останемся друзьями, и неважно, буду я вас сопровождать или нет, – он легонечко ткнулся носом в щёку Лялябет. – Я никогда не забуду, малышка, что ты не испугалась меня обнять. И скоро мы снова увидимся. Я уверен.

– Спасибо вам, Джонатан Хиггинботтом. За всё, – сказала Орешек. – Я была рада познакомиться с вами. Если я узнаю о вакансии в каком-нибудь детском саду, я сразу же предложу вашу кандидатуру.

– Это очень любезно с твоей стороны.

Аллигатор скользнул в чёрную воду и скрылся из глаз.

Они снова остались одни…

45. Лента

Орешек натянула на себя кардиган, который нарисовала, пока их четвёрка шагала мимо деревьев. Её радовало, что кардиган пришёлся впору и, са�

Published 2021 by Macmillan Children’s

Books an imprint of Pan Macmillan

Text and illustrations copyright © Rob Biddulph 2021

Печатается с разрешения издательства

Macmillan Publishers International Limited

© Биддальф Р., 2021

© Биддальф Р., илл., 2021

© Шишин П., пер., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Пролог

Мир, похожий на совершенно новенькую страницу, стоял весь белый. Бескрайнее полотно неба, украшенное несколькими бледными облачками, выведенными кисточкой, висело над снежной равниной. Всё вокруг тихо и неподвижно.

Вдруг – что-то зашевелилось. Разрезая долину надвое ровной линией, по снегу бежала маленькая тёмная фигурка. Какой-то зверёк. Ну, или набросок зверька. Каракули меха с лапами и хвостом. Может, собака. Кто бы то ни был, он двигался с определённой целью: спастись от того, кто его преследовал.

Прижимая к голове острые уши, он мчался что было духу к маленькой кучке деревьев возле указательного столба. Через каждый десяток прыжков он оборачивался и смотрел через плечо перепуганными чернильными глазами. Чем короче оставалось расстояние до деревьев, тем медленнее, казалось, бежало время. Сто метров. Пятьдесят метров. Десять метров. И вот… зверёк пулей метнулся в рощицу.

Десять секунд тишины.

А потом – звук.

Нет, ты ещё не слышишь его, ты его чувствуешь – лёгким трепетом глубоко в животе, а потом начинается тихий низкий гул. Постепенно гул становится громче. И громче. И громче. И через минуту вся долина начинает мерцать, когда миллиард снежинок затрепещет под нарастающий рокот.

И на горизонте появится громадная, чудовищная, вселяющая страх машина…

Часть 1

…в которой Орешек познаёт несколько удивительных истин

1. Наказание

«Нельзя рисовать огнедышащих вампиров-единорогов в тетради по физике».

Крепкий орешек Джонс только что написала это предложение в четыреста девяносто шестой раз. Это отняло у неё почти два часа и оставило на среднем пальце левой руки огромную мозоль. Не считая учителя, мистера Докинса, во всей школе, кроме неё, не было никого.

– Сэр, я закончила, – подняла она руку.

Докинс оторвал взгляд от кроссворда; его чёрную бороду усыпáли крошки от картофельных палочек с солью и уксусом.

– Сейчас проверим, Пернилла, – презрительно усмехнулся он. Он подошёл к девочке и принялся быстро пролистывать большую стопку бумаги, лежавшую перед ней на парте.

Орешек так разозлилась, что почувствовала, как её лицо заливает краской. Она терпеть не могла, когда её называли по имени. В свидетельстве о рождении, может, и было написано «Пернилла Энн Джонс», но с того времени, как она появилась на свет, её называли Орешек. И даже раньше, ещё до того, как она появилась на свет. Папа часто рассказывал: «Когда мама была беременна пару месяцев, мы узнали из интернета, что ты была размером с орешек. Так мы и стали тебя называть: Орешек». Так её все называли и в «Мелодии», её старой школе, однако было бы чересчур ожидать того же от Докинса – Духа Смерти.

Докинс торжествующе помахал перед ней листами бумаги:

– Ты заполнила тридцать одну сторону формата А4. Учитывая, что на каждой странице умещается максимум шестнадцать строк, простая арифметика мне подсказывает, что из пятисот строк, которые были тебе заданы, ты выполнила только четыреста девяносто шесть. Это 99,2 процента задания. А как тебе известно, любой ученик, которому повезло учиться в Школе Святого Хьюберта для бесповоротно одарённых научно-математически, обязан выполнять каждый аспект любой задачи, за которую он берётся. На. Сто. Процентов. А в данном случае очевидно, что ты не достигла результата на 0,8 процента.

И где-то под его усыпанной крошками бородой расплылась самодовольная улыбка.

– В качестве наказания за попытку увильнуть от полнейшего выполнения работы ты не только выполнишь задание целиком, но и напишешь дополнительно ещё сто строк. Этого времени должно хватить, чтобы я закончил кроссворд, съел яйцо по-шотландски и успел домой к телевикторине «Университет бросает вызов».

– Но, сэр…

– Никаких «но», Джонс. Выполняй. Я не знаю, до какой степени терпели безвольную расхлябанность в твоей прежней школе, но тебе следует осознать: точность превыше всего. Легкомысленному творчеству в «Святом Хьюберте» места нет. Нет места совершенно.

2. Роквелл Райли

Устало волоча ноги, Орешек прошла через школьные ворота и заметила высокого стройного мальчика с идеальным шаром буйных чёрных волос, окружавших голову; он ждал её на автобусной остановке. Увидев Орешка, Роквелл Райли улыбнулся, встал со скамейки и бросил ей яблоко:

– Я подумал, ты захочешь перекусить.

– Спасибо, – вздохнула она, – но всё равно не стоило тут болтаться.

– А, ерунда. Пока ждал, повторил кое-что из химии. Строение атома – это же так интересно, правда? Ты знаешь, что, когда натрий взаимодействует с неметаллами, например с хлором, он полностью теряет внешний электрон? Вся оболочка, которая его окружает, попросту растворяется, не остаётся вообще ничего. Ничегошеньки. Пустота. Ну, то есть это же просто взрыв мозга!

Орешек посмотрела на него без всякого интереса.

– Я совершенно не понимаю, о чём ты говоришь, – сказала она.

– Ага, ну да! – улыбаясь, ответил Роквелл. – Не надо меня дурачить. Хоть ты и скрываешь, я считаю, что ты умнее всех нас, вместе взятых. Тебе же поэтому не нравится вся эта штука про школьного товарища? Чтобы никто случайно не узнал, какая ты суперумная?

Орешек вздохнула. Программу «Школьный товарищ» придумали в «Святом Хьюберте», чтобы помогать новеньким освоиться. Товарищам полагалось встречаться на один час каждый день и обсуждать любые вопросы, которые появлялись у нового ученика, но с тех пор как в первый же день два месяца назад Орешка поставили в пару с Роквеллом, он сделался её тенью. Орешек, однако, старалась увильнуть от их встреч. Она подозревала, что Роквелла приставили к ней не только ради неё, но и ради него самого: насколько она сумела понять, друзей у него в школе не было. И даже неясно почему, ведь он казался таким милым мальчиком. Если б она искала себе друзей, ей бы наверняка могло повезти гораздо меньше.

Но она никого не искала, и этим всё объяснялось. У Орешка не было никакого намерения осваиваться в «Святом Хьюберте», хоть с товарищем, хоть без товарища. Уж как хотите, а она не задержится тут надолго.

– Слушай, ты сегодня опять пропустила встречу. Если в обед не выходит, тогда, может, будем встречаться по утрам перед школой? – спросил Роквелл, с надеждой широко распахнув глаза. – Давай прямо завтра? Неохота получать нагоняй за то, что опять пропустили, ага?

Снова вздох. Зная, что он не отстанет, пока она не согласится на встречу, Орешек сдалась.

– Ладно. Если так надо.

– Правда? Великолепно! – лицо Роквелла просияло от радости. – Я… э-э… я зайду тогда часиков в восемь, ага? На Мелодия-роуд, да?

– Да, – громко выдохнула она. – Дом номер восемьдесят.

3. Нерис и большой автомобиль

Не успела Орешек откусить яблоко, как на дорогу вывернул огромный серебристый автомобиль с затемнёнными стёклами и на полной скорости поехал к ним.

Когда автомобиль плавно остановился, Орешек и Роквелл невольно вытянули руки по швам. Заднее окно опустилось, и в нём показалось лицо, которое Орешек хорошо знала.

– Привет, красотка!

Орешек разулыбалась. Это была Нерис, мамин секретарь из бухгалтерской фирмы. Орешек её обожала. Она единственная с маминой работы разговаривала с ней как с нормальным человеком, а не как с ребёнком.

Орешек даже не представляла, сколько Нерис было лет. Её волосы были того самого пепельного цвета, который тут же делает человека семидесятилетним, а то и старше, однако лицо у неё было на удивление гладким, не считая нескольких мелких морщин в уголках глаз. Морщинки от улыбок. Нерис улыбалась часто.

– Мама отправила меня за тобой. Она получила из школы сообщение по телетексту, что тебя оставили после уроков, вот я и здесь. Я не знаю, эти учителя всё время на что-то жалуются, разве не так?

Нерис открыла дверь автомобиля.

– Ну что, красотка, умираю, как хочу чашку чая. Давай-ка забирайся, да поживее, и будем в офисе быстрей, чем успеешь сказать Лланвайрпуллгуингиллгогерихуирндробуллллантисилиогогогох.

Светлые глаза Нерис мельком глянули в сторону Роквелла:

– Твоего маленького друга куда-нибудь подвезти?

– А… а… – бессвязно залопотал Роквелл, – сп-сп-спасибо, но нет, спасибо, мадам. Э-э… мэм. Э-э… в-ваше высочество. Я на скейтборде. Увидимся утром, Орешек.

И с этими словами он оттолкнулся ногой и исчез в конце улицы.

– Ах, какой милый мальчик! – сказала Нерис, когда Орешек забралась внутрь. – Я рада, что ты наконец заводишь друзей в «Святом Хьюберте».

– Мы с Роквеллом не друзья. Это он со мной такой милый, потому что ему так сказали в школе и он не хочет получить нагоняй. И вообще, не хочу я заводить никаких друзей в «Святом Хьюберте», – глаза у Орешка наполнились слезами. – «Друзья» означает, что мне с ними весело и я не против остаться. А я ни за что не останусь!

Она выглянула в окно.

– И вообще это ни к чему. Папа скоро вернётся. Они с мамой всё выяснят, и тогда я смогу вернуться в «Мелодию» к старым друзьям.

Нерис нахмурилась.

– Девочка моя дорогая, не забывай, что мама отправила тебя в «Святого Хьюберта», потому что хочет для тебя самого лучшего. Она любит тебя, ты же знаешь. Не маши пока рукой на эту школу, моя хорошая. Всё ещё может измениться.

Она повернулась к человеку на переднем сиденье:

– Поехали, Хэммонд…

4. Закладки на клейких листочках из коробки с обедом

Орешку было непросто выразить словами, как сильно она скучала по папе. Он исчез год назад, и не проходило ни минуты, когда бы она не желала изо всех сил, чтобы он вошёл в комнату, схватил её на руки и сжал в своих медвежьих объятиях. Каждый раз, услышав звонок телефона или увидев, как открывается дверь, она затаённо надеялась, что это он. И всякий раз, обманувшись, чувствовала боль от его отсутствия заново. Папа у Орешка был художником, как и она. Живописцем, если сказать точнее. Причём хорошим – по крайней мере, Орешек считала так. Она унаследовала от него страсть рисовать и творить искусство. Папу Орешек боготворила.

Она любила часами просиживать в маленькой, залитой светом оранжерее позади дома, в которой папа устроил студию. Там царил беспорядок, но всегда находилось столько всякого интересного: и полупустые тюбики с краской, и старые кружки, полные кисточек, и цветовые диаграммы, приклеенные к стенам на скотч, и деревянные куклы, которые можно было усадить в какую захочешь позу, и мольберты всех мыслимых размеров. Но лучше всего были картины, тут и там расставленные по студии.

Некоторые закончены полностью, некоторые наполовину, а некоторые, уже, казалось, законченные, были перечёркнуты в последний момент. Орешек любила их все, но больше всего она обожала пустые холсты. Картины, которым ещё только суждено появиться. Таилось в них что-то волшебное.

Всякий раз, увидев широкое пространство чистейшего белого, она знала, что папа скоро превратит его во что-то гораздо большее. Во что-то новое. Как же ей повезло с отцом! Он умеет сотворить красоту просто-напросто из ничего.

А ещё были закладки на клейких листочках.

Когда Орешек была совсем маленькой, она очень боялась переходить из детского сада в школу. В детском саду ей приходилось проводить только утро, а в школе придётся проводить целый день. Это её страшно пугало. Ей же будет не хватать того времени после обеда, которое они с папой так весело проводили вместе! Неделю перед школой она проплакала. Родители очень встревожились.

– У меня есть идея, – сказала мама за день до школы. – А что, если папа будет рисовать тебе каждый день маленькую картинку на клейком листочке и класть в коробку с обедом? И тогда всё утро ты будешь ждать, когда сможешь открыть коробку, а после обеда тебе будет над чем посмеяться. Мне кажется, это поможет.

Вот так у Орешка начала складываться коллекция закладок на клейких листочках из коробки с обедом. Каждый день папа рисовал для неё картинку на маленьком квадратике жёлтой бумаги и прятал между бутербродами, йогуртами и фруктовыми батончиками. И каждый день она с нетерпением ждала новой картинки. Папа рисовал её любимых персонажей из книжек, из телепередач и из фильмов, портреты членов семьи, миниатюрные копии знаменитых картин и много всего другого. Всё-всё, что только могло прийти ему в голову. И на каждом из этих рисунков стояли спрятанные под штрихами слова: «Навеки люблю тебя! Х».

За всю начальную школу и за первое время в «Мелодии» папа не пропустил ни одного дня, и Орешек бережно хранила каждую закладку. День за днём она приносила их домой и складывала в полиэтиленовый пакет под кроватью. А в прошлом году папа смастерил ей деревянную шкатулку – складывать закладки, «чтобы не потерялись».

– Почему «Хвостик»? – спросила она, прочитав надпись на крышке.

– Это, – ответил он, – от одного латинского слова, которое означает «кисть художника», оно переводится на английский как «хвостик». От него и произошло английское слово «карандаш». Я подумал, оно будет здесь к месту, ведь я пользуюсь кисточкой и карандашом, когда рисую для тебя.

Орешек по-прежнему хранила эту шкатулку, которую заполняли до краёв больше двух тысяч рисунков. Разумеется, с тех пор, как папа исчез, никаких новых закладок не появлялось. Теперь, открывая коробку с обедом и не находя внутри никакого рисунка, она день за днём получала напоминание о его пропаже, и это было для неё будто нож по сердцу. Время обеда превратилось из лучшего времени дня в худшее. Каждый день она задавала себе один и тот же вопрос: «Где же папа?»

5. Исчезновение

Когда папа исчез, это ничем нельзя было объяснить.

Орешек с мамой, братом и сестрой отправились навестить тётю Джин. Папа решил остаться дома и закончить особенно сложную картину, на которой собака такса играла на скрипке.

– Не беспокойтесь обо мне, – сказал он. – Если честно, я не испытываю особой нужды слушать о том, чем занималась в ближайшем парке собака сестры водопроводчика тётки начальника брата Джеки, подружки Джин. Как вернётесь, посвятите меня в подробности, и это меня вполне устроит.

Однако, вернувшись домой, они обнаружили только записку на кухонном столе.

Лео, старший брат Орешка, тут же начал звонить ему, но едва он успел набрать номер, как мама обнаружила папин телефон – он звонил в коридоре. Мама поговорила со всеми, с кем только можно – с папиными друзьями, с бабушкой, с дядей Эдом, – вдруг папа что-то давно задумывал. Но никто ничего такого не видел и не слышал. Всё это было очень странно.

С самого начала Орешек поняла, что одно не складывается с другим. Во-первых, когда они уходили утром, папа с виду был совершенно счастлив. Даже шутил о том, как скучно им будет у тёти Джин! Во-вторых, если он ушёл навсегда, почему не взял ничего с собой (кроме паспорта, которого нигде не было)? Наверняка бы он захватил с собой телефон, кошелёк и хоть что-нибудь из одежды? Всё это сбивало с толку.

Но больше всего она не могла поверить, что он мог просто взять и вот так их бросить. Не объясниться. Не попрощаться. Он же такой замечательный папа! Ему всегда интересно, чем заняты дети. К нему всегда можно прийти, когда случаются беды. А ещё он вечно разговаривает дурацкими голосами и рассказывает ужасные анекдоты, как умеют одни лишь папы. К тому же, как думала Орешек, папа с мамой были по-настоящему счастливы. Они держались за руки при всякой возможности и, в отличие от соседей, мистера и миссис Герберт, почти никогда не спорили о том, чья очередь выносить мусор.

Мама поначалу наверняка чувствовала то же самое – тем же вечером она позвонила в полицию. Орешек слышала, как она говорила по телефону: да, последние пару месяцев он вёл себя несколько странно. Как будто его что-то заботило, и он выскакивал куда-то из дома на час-другой, ни слова не говоря ей о том, куда он идёт. Она решила, сказала она полиции, это из-за того, что за долгое время он не продал ни одной картины и очень расстраивался.

Расследование продолжалось день или два. Полиция проверила службу паспортного контроля и выяснила, что в день исчезновения он сел на самолёт в Мексику. Полиция сообщила маме, что, по их мнению, никаких подозрений в том, что совершено преступление, нет, а есть, судя по всему, человек, который сбежал от своих обязанностей, – ничего необычного. Ещё они сказали, что папа даст о себе знать, когда будет готов.

И, похоже, они были правы. Через два дня мама получила из Мехико вот такую открытку:

Вот тогда-то мамино беспокойство сменилось злостью. Огромной злостью.

– Как он мог с нами так поступить? Какой эгоизм! – покачала она головой. – Что-то произошло, как же я не заметила? Я понимаю, что много работаю в последнее время, но всё равно…

Орешек не разделяла маминой злости. Слишком уж всё подозрительно, это же ясно. Для начала: зачем лететь в такую даль, в Мексику, и без денег? К тому же буквы, написанные от руки на записке, – очевидно же, что это фальшивка. Папа никогда не писал заглавными буквами. Да неужто этих улик не хватает, чтобы возникло хотя бы малюсенькое подозрение? Почему полиция, а самое главное, мама не делают ничего, чтобы его отыскать?

– За последние двое суток я многое узнала о вашем отце, – объяснила мама Орешку и Лео, уложив спать их младшую сестру. – Я вчера открыла браузер у него на компьютере и прошлась по истории запросов. Стало ясно, что он планировал это несколько месяцев. Вот, смотрите.

Она показала им несколько страничек из интернета с заголовками вроде: «Как начать новую жизнь» или «Десять признаков, что вам пора уйти от жены и детей».

– НЕТ! – закричала Орешек. – Это неправда! Он не мог! Только не папа!

На этом, не говоря ни слова, Лео вышел из комнаты и исчез на втором этаже.

– Пойми, Орешек, – грустно сказала мама, – папа – не тот человек, за которого мы его принимали. Мы все жили во лжи несколько месяцев, может быть, даже лет.

– А я не верю! – заливалась слезами Орешек. – Папа бы никогда, НИКОГДА нас не бросил! Он просто не мог! Его надо найти.

– Ох, солнышко, я уже и не знаю, что думать, – сказала мама, подтянула к себе Орешка и обняла. – Не знаю. Правда.

* * *

Прошло два месяца, от папы не было ни слова, и каждую неделю мамина злость становилась капельку сильнее. И однажды она решила вынести все папины принадлежности для рисования в сарай.

– Пора избавиться от этого мусора! – сказала она. – Ясно уже, что он не вернётся. А оранжерею, пожалуй, можно использовать по назначению.

Прошло ещё несколько месяцев, и мама сбросила настоящую бомбу:

– Орешек, я решила забрать тебя из «Мелодии» и отправить в школу Святого Хьюберта.

– Что? Почему?! – закричала Орешек. Её школа оставалась единственным местом, которое помогало пережить исчезновение папы. – Мне нравится в «Мелодии», у меня там всё хорошо. Учитель по рисованию говорит, что я начинаю делать успехи.

– Краски, карандаши – это всё, конечно, неплохо, – воскликнула в раздражении мама. – Этим хорошо заниматься как хобби, а вот карьеру, Орешек, на этом не построишь. Посмотри на отца. Всё это творчество его погубило. Высосало из него и силы, и честолюбие. И в конце концов у него не осталось никаких устремлений. По крайней мере, до тех пор, пока он куда-то не устремился.

– Но, мама…

– Послушай, коллеги на работе мне говорили, что слышали много хорошего о том, как в «Святом Хьюберте» преподают математику, – с непреклонным видом сказала мама. – И преподавание естественных наук там тоже ни с чем не сравнится по результатам. Вот на какой сфере тебе надо сосредоточиться.

– Но так же нечестно! А Лео?

– У Лео в этом году экзамены, я не хочу его отрывать. И потом, меня гораздо меньше беспокоит направление, в котором движется он. – Мама стиснула зубы. – Извини, Орешек, решение принято. В «Святом Хьюберте» согласились дать тебе место. Я уже оплатила первый год обучения, ты приступаешь на следующей неделе.

Вот так Орешек Джонс и оказалась на заднем сиденье автомобиля за спиной у шофёра, рядом с маминым секретарём, которая заехала за ней в школу, которую Орешек ненавидела и в которой её оставили после уроков в наказание за нарисованного в тетрадке по физике огнедышащего вампира-единорога.

6. Блад, Стоун & партнёры

Всякий раз, оказываясь рядом со зданием, в котором располагалась мамина бухгалтерская фирма, Орешек чувствовала себя совсем крошечной. Здание вздымалось на такую высоту, что казалось, оно вот-вот рухнет и раздавит её.

– Маме надо ещё поработать, а после вы вместе отправитесь домой, – сказала Нерис и, шаркая ногами, направилась к зданию, где перед ней разъехались в стороны автоматические двери. – Можем подняться и подождать у неё в кабинете. Я поставлю чайник.

В фирме «Блад, Стоун & партнёры» мама Орешка работала немногим больше трёх лет. Орешек хорошо помнила день, когда мама получила эту работу, – хотя бы потому, что папа выскочил в магазин и купил бутылку шампанского и крем-соду детям. Орешку, Лео и их малютке-сестричке никогда не дозволялось пить газировку, и крем-сода – это было так здорово!

– За мою жену, бухгалтера высокого полёта! – прокричал, сияя от гордости, папа, и они с мамой звякнули бокалами. – Я всегда знал, что ты этого добьёшься!

Какой счастливый был тогда день! А теперь он казался далёким-далёким прошлым.

Орешек с Нерис вышли из лифта и по длинному стеклянному коридору направились к маминому кабинету. Орешек насчитала по шестнадцать дверей с каждой стороны. Каждая дверь открывалась в неотличимый от других кабинет-куб, в котором стоял неотличимый от других письменный стол с неотличимым от других креслом и неотличимым от других компьютерным экраном. Везде было пусто. И как только работники фирмы помнят, где их кабинет, подивилась Орешек.

В конце коридора была большая деревянная дверь с золотой табличкой:

Нерис постучала и вошла, не дожидаясь ответа. Орешек вошла за ней.

В отличие от стеклянного лабиринта снаружи, мамин кабинет выглядел очень старомодно. К примеру, все стены, весь пол и потолок были покрыты совершенно одинаковым деревом. От этого на Орешка тут же навалилась дремота, как будто она очутилась в огромной дубовой колыбели. К тому же всё вокруг немного сбивало с толку – можно было легко позабыть, где здесь верх, а где низ. Мешало ещё и то, что в комнате не было окон. Единственными источниками тусклого света были массивная круглая люстра из железа с десятью искусственными свечами (эту люстру как будто украли со съёмочной площадки «Игры престолов») и вмонтированный в одну из стен восьмидесятидюймовый плоский телевизор. В телевизоре постоянно работал только один канал – «Эн-Би-Би» («Новости Большого Бизнеса»). На этом канале, как замечала Орешек, только и делали, что показывали очень серых людей в очень серых костюмах, и эти люди без конца рассуждали о каких-то невразумительных цифрах, которые плыли бесконечным потоком внизу экрана. «Что за глупость, – размышляла Орешек. – Если бы я работала здесь, я бы весь день смотрела фильмы "Марвел"».

Мама сидела во вращающемся кресле из тёмно-зелёной кожи за рабочим столом – массивным чудищем из красного дерева, отделанным по сторонам кельтскими узлами из перламутра, – и что-то ожесточённо выстукивала на компьютере.

– Привет, дорогая! – сказала она, не поднимая головы. – Я скоро закончу. Ты посиди, а Нерис принесёт тебе чашку чая. О школе поговорим позже.

Орешек уселась в кресло, стоявшее в углу кабинета возле стола гораздо меньшего размера. Нерис подошла к стене позади Орешка и отодвинула одну из панелей. За ней, к восхищению Орешка, скрывалась маленькая, безукоризненно чистая кухня. Нерис шагнула в кухню и наполнила чайник.

В отличие от маминого, стол, возле которого сидела Орешек, был в совершеннейшем беспорядке. Всюду разбросаны ручки и карандаши, всюду лежат открытые гроссбухи с загнутыми уголками страниц. Перед ними стояла какая-то штука, похожая на шоколадку «Тоблерон», из чёрного пластика с напечатанными на ней словами: «Нерис Дженкинс, секретарь НОСБ». Орешек машинально взяла карандаш и принялась что-то рисовать в одном из блокнотов.

Вдруг она обратила внимание на компьютер Нерис. Экран был уклеен жёлтыми квадратными листочками, полностью исписанными и с крошечными окошечками для галочек.

Волна грусти захлестнула Орешка. При виде этих маленьких квадратиков жёлтой бумаги она ужасно затосковала по папе.

7. Мистер Стоун

В мамином кабинете хлопнула дверь, заставив Орешка вздрогнуть и пробудиться от воспоминаний. В кабинет уверенной походкой вошёл очень красивый человек очень маленького роста, в чёрном костюме, чёрной рубашке, чёрных туфлях и чёрном галстуке в тёмно-тёмно-тёмно-серый горошек.

Когда он заговорил, его голос оказался гораздо тоньше, чем могла бы предположить Орешек.

– Трейси, дорогая, как продвигается отчёт по расследованию потенциального участия «Глобалгород Лимитед» в карусельном мошенничестве с НДС? Надо прямо с утра положить его на глаза Бладу – пусть наливаются кровью.

С тех пор как Орешек начала учиться в «Святом Хьюберте», она почти привыкла слышать слова, в которых не могла отыскать решительно никакого смысла. Но это был какой-то другой уровень непостижимого. «Что ещё, во имя Мэри Поппинс, за "карусельное мошенничество"?» – думала она. Видимо, кто-то в парке аттракционов пытается выдать круговое движение за карусель.

– Скоро закончу, Мильтон, – ответила мама таким странным голосом, что Орешек её даже не узнала. – Надо только перечитать его ещё раз вечером.

– Ага! А кто это у нас тут? – Человек повернул голову к Орешку, и на его зализанных назад напомаженных благоухающих волосах заплясали отблески огоньков от люстры из «Игры престолов». Бледными серыми глазами человек оглядел её с ног до головы.

– Ой… Это моя дочь, Оре… э-э, Пернилла. Пернилла, это Мильтон Стоун. Мой шеф.

Орешек знала всё про Мильтона Стоуна. Знала, что двадцать лет назад они с мамой вместе учились в университете. Знала, что оба они изучали математику. Она даже подозревала, что он вынашивал планы на романтические отношения с мамой, пока на горизонте не появился папа. С чего бы ещё он стал звать её «дорогая»? От одной мысли, что так могло случиться, ей сделалось дурно.

– Пернилла? Прекрасное имя. – Его тонкий голос был таким же маслянистым, как и волосы. – И ты, я вижу, рисуешь в одном из наших фирменных блокнотов. В художники метишь, да?

– Типа того, – буркнула Орешек. Её всё ещё трясло – из-за того, что он называл маму «дорогая» и из-за всей этой ерунды с «Перниллой».

– Сбегаю принесу распечатки отчёта, – сказала мама, выбегая из кабинета к одному из стеклянных кубов в коридоре.

Стоун мельком взглянул на Нерис, которая что-то сосредоточенно черкала на очередном жёлтом квадратике, и вновь повернулся к Орешку. Он выдернул блокнот у неё из рук, вырвал лист бумаги, на котором она рисовала, скомкал и выбросил в корзину.

– Деточка, я прошу тебя впредь не переводить бумагу в моих блокнотах своими бесчисленными каракулями, – прорычал он. – Бумага, знаешь ли, не растёт на деревьях! А эти блокноты нужны моей фирме для настоящей работы.

Мама вернулась в кабинет, и Стоун мгновенно переменился.

– Очаровательная девочка, Трейси. Совершенно очаровательная. А какие яркие рыжие волосы! Поразительно.

– Э-э… – смотрела с изумлением мама, – очень приятно слышать. Оре… э-э, Пернилла, скажи спасибо мистеру Стоуну!

Но Орешек молчала – её опять затрясло, уже из-за второй «Перниллы».

– Пернилла! Что надо сказать?.. – прошипела мама.

– Спасибо, – пробормотала она в ответ.

– Не за что, – осклабился Стоун. – Не за что. Трейси, я буду с нетерпением ждать отчёт у себя на столе завтра в девять утра. Огромное спасибо, дорогая!

И с этими словами он вышел из кабинета и уверенно пошагал прочь по стеклянному коридору.

Орешек смотрела ему вслед.

– Вообще-то, – прошептала она, – бумага растёт именно на деревьях.

8. Лео

– Приехали, мадам.

– Спасибо, Хэммонд. Не хотите заглянуть на чашечку чая?

– Очень мило с вашей стороны, мадам, но надо вернуться в офис, отвезти домой мистера Стоуна. – Глубокий голос Хэммонда звучал тепло и успокаивающе. – Рано или поздно он закончит работу, не пройдёт, надеюсь, и четырёх часов, и мне надо быть наготове и ждать, а не то… хм… сами знаете…

Хэммонд провёл рукой, будто перерезая горло.

– Да. Конечно. Спасибо, что подвезли.

– К вашим услугам, мадам. И очень рад познакомиться с вами, юная мисс.

– И я с вами, – улыбнулась в ответ Орешек.

Семья Джонс жила в доме номер 80 на Мелодия-роуд пятнадцать лет. Это был ничем не примечательный викторианский дом среднего размера, и единственное, что отличало его от ряда других таких же домов на их улице, – это ярко-жёлтая дверь и выкрашенные ей в цвет оконные рамы. Мама с Орешком прошли по дорожке, выложенной чёрно-белой плиткой, и поднялись на крыльцо.

– Мы дома! – крикнула мама, как только они вошли в коридор. – Всё хорошо?

– Всё прекрасно, – ответил откуда-то из глубины дома низкий безжизненный голос.

Это был Лео, старший брат Орешка.

Лео уже исполнилось шестнадцать, и он, так же как мама, обожал математику. Особенно ту, что называлась чистая математика. Орешек воображала себе, что это как обычная математика, только ещё больше математическая. Математика в квадрате. Лео мечтал, когда вырастет, стать математиком-теоретиком.

Когда Орешек спросила у него, кто такие математики-теоретики, он радостно просиял и сказал ей:

– Ну, это такие люди, которые пытаются найти ответы на математические вопросы, на которые ещё никто никогда не сумел ответить.

– И зачем людям тратить на это время? – удивилась Орешек. – Я бы просто спросила учителя!

– Ха! Ты, голова (Орешек очень любила, когда он называл её так), хочешь верь, хочешь нет, только есть вопросы, на которые даже учителя не знают ответа. На самом деле математикам-теоретикам иногда приходится уделять больше времени прежде всего тому, чтобы сформулировать вопрос, а не тому, чтоб отыскать ответ.

– Так, ты меня пугаешь…

– Ха! Нет, это правда очень интересно. И можно найти кучу способов, как применить это в жизни. Вот, скажем, врачу надо выяснить скорость, с которой будет распространяться определённое заболевание, или инженеру понадобится узнать, как научить плавать определённый тип кораблей. А я мог бы всё это для них рассчитать – придумать какое-то совершенно новое уравнение.

– То есть если ты скажешь им, сколько будет шестью семь, то сможешь отправить корабль в Тимбукту? Тебе видней, Пифагор.

Так они могли дразнить друг друга часами, иной раз сопровождая подшучивания борьбой и всякий раз хохотом.

Теперь же Лео почти не смеялся. С тех самых пор, как ушёл папа. Сказать по правде, за последний год он изменился до неузнаваемости и уже не был тем весёлым и острым на язык братом, которого так обожала Орешек. На лице у него застыло выражение бесконечной озабоченности, и он почти полностью отгородился от семьи. Почти всё своё время он проводил один у себя в комнате или где-нибудь с друзьями.

Орешек не могла даже припомнить, когда он в последний раз называл её головой.

9. Лялябет

– ОРРРРРРЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕШЕЕЕЕЕЕЕЕЕК!

Крик начался в гостиной и, постепенно приближаясь, окончился в коридоре.

– ЛЯЛЯ-БЕТ! – прокричала в ответ Орешек, хватая радостную младшую сестру в объятия. – Ну, какие приключения были сегодня?

Привычка раздавать прозвища сидела у семейства Джонс в генах. Самая младшая в их семье родилась всего лишь пять лет назад. Родители назвали её Элизабет Мэй. Элизабет заговорила необычайно рано – своё первое слово («брюки») она произнесла, когда ей не исполнилось даже года, но вот выговорить собственное имя оказалось для неё бесконечной пыткой. В лучшем случае ей удавалось сказать «Лилибет». Со временем (и не без помощи старшей сестры) «Лилибет» сменилось на «Лялябет». Прозвище – что и говорить – прилипло.

– Такие, – принялась рассказывать Лялябет. – Сегодня в школе я играла в игрушечную кухню с Марли, и Марли сказал, что хочет приготовить на игрушечной кухне игрушечную яичницу, а я сказала Марли, что у него не получится приготовить на игрушечной кухне игрушечную яичницу, потому что я уже готовлю на игрушечной сковородке игрушечные сосиски, и Марли тогда сказал, что он будет готовить игрушечную яичницу в духовке, а я сказала, чтоб Марли не говорил ерунды: для этого нужна горячая ровная плоскость сковородки, и тогда молекулы яйца станут двигаться гораздо быстрее, начнут сталкиваться между собой, это ослабит связи между цепочками аминокислот, позволяя свободным протеиновым нитям перемещаться и образовывать сеть, отчего жидкое яйцо перейдёт в полутвёрдое состояние, а если делать это в духовке, яйцо в конце концов испечётся, но на это уйдёт слишком много времени. – Она остановилась перевести дух. – И знаешь, что сделал Марли?

– И что сделал Марли? – рассмеялась Орешек.

– Ушёл играть с Вероникой – наряжаться и кого-то изображать.

Орешек, хотя и была на семь лет старше, обожала проводить время с младшей сестрой. Лялябет была необычайной умницей, да и Орешек при всяком удобном случае охотно вспоминала себя в пять лет, и тогда становилось ясно, что у сестёр совершенно одинаковое чувство юмора.

Почти всякий раз они вовлекали в игры домашних животных. Собака Жиль, например, частенько оказывался в кепке и солнечных очках и, разъезжая по полу на скейтборде, пытался ухватить зубами собачье лакомство, привязанное к маленькой удочке, в свою очередь привязанной к кепке.

А их кошка (по имени Которяшка), наоборот, то и дело оказывалась в чепчике и, сидя за партой в воображаемой кошачьей школе, зубрила алфавит, который объясняла ей Лялябет. Чтобы придать игре достоверности, кошка получала имя Дженнифер Годачетыре. Орешку обычно доставалась роль Лаванды Богатствен, одноклассницы Дженнифер.

– Ну, так ему же хуже, этому Марли, – пожала плечами Лялябет. – Мама, а что на ужин?

10. Прерванный ужин

– Ну, так зачем ты это сделала? – спросила мама между куском пастушьего пирога и глотком красного вина.

– Сделала что? – спросила в ответ Орешек.

– Зачем ты намеренно сделала то, из-за чего тебя оставили после уроков? Уже четвёртый раз за три недели.

– А, это. Ну, в основном меня постоянно оставляют после уроков, потому что… ВСЕ УЧИТЕЛЯ В «СВЯТОМ ХЬЮБЕРТЕ» – ПОЛНЫЕ ИДИОТЫ!

При одной мысли о Духе Смерти Орешек впала в ярость.

– Не надо повышать на меня голос, юная леди. Я думаю, пора уже повзрослеть, – вот что я думаю. Хватит уже рисовать в тетрадках вампиров-зомби. Тебе давно уже не семь лет!

– Во-первых, я уже почти взрослая – вообще-то. Во-вторых, это был не вампир-зомби, а вампир-единорог. А в-третьих, может, оставишь меня в покое?

– Я согласна с Орешком, – добавила неожиданно Лялябет, не поднимая глаз от тарелки с хлопьями-динозавриками.

– Тебя не спрашивают! – отрезала мама. – Орешек, я понимаю, что тебе ещё только предстоит освоиться в «Святом Хьюберте», но я надеюсь, что ты приложишь хотя бы чуть-чуть усилий. Может, тебе подружиться с кем-то? Начни хотя бы с этого.

Послышался звонок телефона. Мама соскочила со стула и принялась копаться у себя в сумке.

– Да где же он? А, нашла. – Она провела пальцем по экрану: – Алло?.. О, привет, Мильтон!

Мама снова заговорила тем же странным голосом, так что Орешек снова её не узнала.

– Ты по поводу отчёта по «Глобалгороду»? Что-то ещё надо включить? А!.. А, вот оно что! Понятно. Ну… э-э… было бы… превосходно. Да, да, завтра в половине седьмого, отлично. Да. Спасибо. Ну… э-э… увидимся утром! Да, хорошо. Спокойной ночи!

Орешек с подозрением сверлила её глазами.

– Скажи мне, пожалуйста, то, что произошло, – это ведь не то, что, по-моему, произошло? – проговорила она, и на лбу у неё проступила капелька пота.

– Ну, это зависит от того, что, по-твоему, произошло, так ведь? Заканчивай ужин, Орешек.

– Ага, значит, снова «Орешек»? Уже не Пернилла? Интересно, как ты будешь называть меня завтра, на свидании с этим мерзопакостным мистером Сальноволосым?!

– Хватит! Мильтон пригласил меня завтра вечером на ужин, чтобы просто обсудить мои карьерные перспективы, – залилась краской мама. – И ничего больше. Лео, ты сможешь посидеть с сёстрами, когда няня уйдёт домой?

– Наверно, – ответил Лео, пожимая плечами и избегая встречаться глазами с матерью. Это было первое слово, которое он произнёс за ужином.

– О’кей! – закричала Орешек. – Остановите Землю, я сойду!

– Что, прости? – не поняла мама.

– Ты как будто совсем забыла о папе! Я поверить не могу, что ты собираешься притворяться, будто его никогда и не было, и станешь встречаться с этим гадостным человеком! Если бы папа был с нами…

– Папа вообще-то не с нами, – ледяным тоном ответила мама.

– Не с нами. Его, наверно, похитили и держат в каком-нибудь чудовищном подземелье против воли. Однако тебе это безразлично, только и бегаешь на свидания!

– Никто его не похитил, Орешек. Он от нас ушёл. Он сам так написал почти год назад.

– Он так никогда бы не поступил! – У Орешка задрожал голос. – Ты сама знаешь: никогда бы он так не поступил!

– Знаешь что? Я уже досыта наотчитывалась перед двенадцатилетним ребёнком. Если тебе не нравится, можешь взять и… пойти в свою комнату.

– Не беспокойся! Иду!

Орешек с грохотом выскочила из столовой и со всей силы затопала ногами по лестнице. Забежав к себе в комнату, она захлопнула за собой дверь и прыгнула на кровать.

Она лежала неподвижно и дышала глубоко, и мало-помалу сердце снова стало биться медленнее, ровнее. Через несколько минут она перекатилась на одеяле и дотянулась рукой до деревянной шкатулки, которая стояла на столике возле кровати, доверху наполненная закладками. Она медленно провела пальцами по буквам, вырезанным на крышке, а потом открыла шкатулку. Смотреть на картинки, которые папа нарисовал для неё за много лет, всегда было утешением. В такие минуты Орешку начинало казаться, что он где-то рядом. И пускай он написал «Навеки люблю тебя! Х» больше чем на двух тысячах рисунков, Орешек никогда не уставала читать эти слова.

– Я тоже тебя люблю, папа, – прошептала она. – Я найду тебя. Обещаю.

Она высыпала закладки на кровать и разложила на одеяле. Микки Маус, медвежонок Паддингтон, очаровательный пёсик из карандашных каракулей и ещё сотни и сотни знакомых физиономий смотрели на неё. Орешек потянулась рукой к особенно замысловатой миниатюрной копии картины Густава Климта под названием «Поцелуй» и случайно толкнула локтем пустую шкатулку, которая с грохотом упала на пол.

– Когда вы поймёте, что для вас хорошо, юная леди, – раздался громкий голос с нижнего этажа, – вы передумаете швыряться вещами!

Вздохнув, Орешек нагнулась и подняла шкатулку. Не успев положить её на кровать, она почувствовала внутри какое-то лёгкое движение. Она заглянула под крышку. Ничего. Пусто. Она потрясла шкатулку. И вот опять. Едва уловимый стук. Что это? Она ощупала шкатулку изнутри – длинные бока, короткие бока, дно. Ага. Кажется, поддаётся. Она попробовала приподнять края. Не выходит. Она нажала пальцами на основание. И вдруг что-то щёлкнуло, точно дверца у кухонного шкафчика. И открылось.

Секретное отделение было выложено тонким тёмно-зелёным бархатом, точь-в-точь как у мамы в шкатулке для драгоценностей. По центру пробегал длинный, узкий желобок, а в этом желобке уютно устроился…

…карандаш.

11. Хвостик

Карандаш оказался восемнадцать сантиметров длиной, ярко-жёлтый. Это был не тот знакомый всем карандаш, вытесанный на станке, – идеальный восьмигранный цилиндр из дерева с гладким остриём с одного конца и ластиком с другого. О, нет! Во-первых, он был очень старый. В том смысле, что очень-очень старый. Во-вторых, возникало ощущение, что его выстрогали вручную. Вырезали ножом. Ни одна из граней не была совершенно прямой. Он больше походил на скульптуру карандаша, чем на настоящий инструмент для письма.

Но самое примечательное, что было в нём, – заострённый кончик. Неокрашенное дерево в сантиметр длиной (жёлтое покрытие выглядело так, будто его стесали крошечным топором) окружало толстый чёрный грифель. Выступающий грифель оказался гораздо длиннее, чем привыкла Орешек: почти в половину большого пальца. Его тоже, судя по всему, сделали вручную: он довольно ровно выдавался из дерева на пару сантиметров и внезапно сужался в очень тонкое остриё.

На другом конце поблёскивало что-то похожее на тоненькую серебряную верёвочку, в шесть витков намотанную на карандаш. Она удерживала бледно-голубую стирательную резинку длиной в сантиметр, грубо обкромсанную до цилиндрической формы.

Но больше всего Орешка поразили поблёкшие буквы, которые бежали по телу карандаша. Напечатанные очень неровно чёрной краской, они читались как

L. . . O R. . E

Не было, одним словом, никакого сомнения, что за всю жизнь Орешек не видела ничего прекраснее. Хвостик – это имя стояло на шкатулке. Орешек не сводила с карандаша глаз добрых пять минут, не осмеливаясь взять в руки.

А когда осмелилась, он оказался тяжелее, чем она думала. Она нарисовала в воздухе несколько фигур. За этим с застывшим на морде изумлением наблюдала Которяшка, которая пряталась в своём обычном месте – под шкафом. Орешек соскочила с кровати, порылась в одной из стопок бумаги у себя на столе и вытащила чистый лист плотного ватмана. Она вспомнила о том, как изменилась её жизнь за последний год, и почувствовала себя совершенно беспомощной. Как бы ей хотелось, чтобы всё стало как раньше! Она бы отдала всё на свете, только чтобы просыпаться по утрам, целовать на прощание маму и папу и торопиться в «Мелодию».

Она вспомнила, что говорил ей папа, когда становилось тяжело:

– Не забывай, Орешек: когда расцветает цветок, расцветает и надежда. Даже у крошечного растения могут оказаться крепкие корни.

И она стала рисовать. Карандаш гладко скользил по бумаге, оставляя чёткие, ровные линии. Он удобно лежал в ладони, словно сделался продолжением руки. Орешек и сама не заметила, как закончила. Она взяла рисунок в руки.

– Когда расцветает цветок, расцветает и надежда, – произнесла она вслух.

Которяшка зевнула. Орешек взглянула на кошку и зевнула вместе с ней. Она вдруг поняла, что очень устала. Она отыскала кусочек мастики и прикрепила рисунок к стене, рядом со своей любимой открыткой с Фантастической Четвёркой. Орешек бережно убрала карандаш в секретное отделение шкатулки, надела пижаму и забралась в постель. И, едва опустив голову на подушку, заснула.

12. Пролитая вода

Орешек проснулась, как обычно, в 6.59 утра, ровно за одну минуту до будильника. Она оторвала голову от подушки, потянулась, свесила ноги из-под одеяла и села на краешке кровати. Она протёрла глаза, вспомнила про ссору с мамой вчерашним вечером, и плечи её тут же поникли.

Потом она вспомнила про замечательный карандаш, и настроение чуть-чуть улучшилось. Она взглянула на рисунок, который нарисовала вечером. И, глядя на него, не могла поверить своим глазам.

– Что? Да нет. Это как?

Цветок, который она нарисовала… завял. И теперь в нарисованной вазе стоял нарисованный мёртвый цветок.

Тысяча разных мыслей пробежали разом в её голове.

«Кто-то ночью забрался в комнату и всё перерисовал!»

«Может, я всё ещё сплю и мне снится сон?»

«Может, всё это мне только привиделось?»

«Может, я сама вчера так и нарисовала?»

«Я схожу с ума, да?»

«Аааааааааааааааа!»

Она соскочила с кровати и ухватилась за листок с рисунком. Но едва она оторвала его от стены, как случилось ещё более невероятное: нарисованная ваза упала и разбилась. Разбилась! На самом деле! И вдобавок по рисунку растеклась маленькая лужица воды. Капли воды забрызгали даже открытку с Фантастической Четвёркой.

Орешку вдруг стало как-то не по себе. Кровь отхлынула от лица, и вся комната начала белеть. Закружилась голова. Орешек снова улеглась на кровать и закрыла глаза.

А немного погодя открыла, поднялась и ещё раз взглянула на рисунок, который лежал на кровати рядом с ней. На рисунке в лужицах воды плавали осколки вазы, и в этой кучке фарфоровых обломков лежал печальный цветок.

– Что такое творится? – ахнула Орешек.

Дверь в комнату распахнулась.

– Орешек! Пять минут назад пришёл некто по имени Роквелл, – сказала с порога мама. – Он утверждает, что вы договорились пойти вместе в школу. Ты, однако, уже полчаса не обращаешь на меня никакого внимания. Видимо, проспала. Давай одевайся и поживее. А я дам вам каких-нибудь фруктов, съедите по дороге. Кстати, твой новый друг – очень милый мальчик.

– Мы с ним не друзья, – пробормотала Орешек, соскочив с кровати и натягивая школьную форму. – Мы только учимся вместе.

Она бросилась в ванную, почистила зубы, влетела обратно в комнату, открыла деревянную шкатулку, нажала двойное дно, схватила карандаш, сунула в карман пиджака и затопала вниз по лестнице.

– Прости, – сказала она Роквеллу, который ждал её в коридоре. – Я проспала. Возьму яблоко.

13. Странная история, рассказанная Орешком

– Вот, я подумал, можно начать с каких-нибудь основ физики, – сказал Роквелл, едва сдерживая радость в голосе. – Может быть, с силы и движения? Дух Смерти говорил, что хочет дать завтра контрольную, и, чувствую, второй закон Ньютона там точно будет. Надо запомнить, что ускорение обратно пропорционально массе. Эту часть я всегда забываю.

Орешек откусила от яблока:

– По фиг.

– Так, что такое? – вздохнул Роквелл. – Передумала заниматься вместе? Мне пойти на пять метров впереди, как обычно?

– Нет, дело не в этом. Просто… Ладно, забудь.

– Ну, Орешек, рассказывай! В конце концов, для того и нужны друзья.

– Мы с тобой не друзья! – выпалила она, нечаянно усыпав Роквелла кусочками жёванного яблока.

– О’кей, – ответил он, вытирая лицо. – Значит, для того и нужны школьные товарищи.

Он улыбнулся, приоткрыв идеально ровный ряд белых зубов:

– Ну, пожалуйста…

– Хорошо. Только предупреждаю: история малость странная.

У Роквелла пересохло в горле, но он набрался решимости и сказал:

– Ладно. Валяй.

И она рассказала ему всё, что произошло накануне вечером. О ссоре, о деревянной шкатулке, о закладках, о карандаше и о рисунке, который загадочно ожил. Она так давно не делилась ни с кем никакими рассказами о себе, что даже сама удивилась тому, как стало хорошо. И потом, когда что-то говоришь вслух, оно становится будто бы настоящим, будто оно вправду произошло.

Закончив описывать «воду», которая забрызгала открытку с Фантастической Четвёркой, Орешек замолчала и посмотрела на Роквелла.

– Что, думаешь, я рехнулась?

– Неееееет! – запротестовал Роквелл. – С чего мне так думать? Если ты считаешь, что всё это видела, значит, я делаю вывод, ты считаешь, что ты это видела. И-и… просто интересно… а ты хорошо себя чувствуешь в эти дни? Может, погода или съела что-нибудь… не совсем обычное?

– Я не считаю, что я это видела! Я в самом деле всё это видела! – крикнула от злости Орешек. – Понял? Так и знала! Бесполезно тебе рассказывать!

– Ладно, ладно, прости. А ты не взяла с собой этот волшебный карандаш?

– Конечно, взяла! У меня в кармане.

Роквелл ненадолго задумался.

– Ладно. Значит, как говорит мистер Докинс, если хочешь узнать, проявит ли себя то или иное явление так, как ты предполагаешь, следует провести контролируемый эксперимент, который либо подтвердит, либо опровергнет твою гипотезу.

– Твою – что?

– Гипотезу. Это такое предположение, которое можно проверить. Другими словами, надо провести эксперимент с карандашом. – Он сунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил записную книжку и перелистал страницы. – Превосходно! Сегодня УКЛФ! Встречаемся в Третьей лаборатории в двенадцать тридцать.

– Что за УКЛФ? – спросила Орешек.

– Ученический клуб любителей физики. Не волнуйся, я там единственный, так что вся лаборатория будет наша. Сможем провести наш экспериментик спокойно.

14. Эксперимент

– Зачем это надевать? – Орешек натянула на голову пластиковые защитные очки, имевшиеся в школьной лаборатории. Эластичная резинка щёлкнула по затылку.

– Меры безопасности, чтоб избежать опасности, – ответил Роквелл, довольный собой, что сумел вовремя припомнить одну из множества излюбленных поговорок Духа Смерти. – Так, давай начинать. Где карандаш?

Орешек вытащила карандаш из кармана пиджака и подала Роквеллу. Тот осторожно взял карандаш и, держа его в раскрытых ладонях, словно это не карандаш, а Бузинная палочка, медленно поднял к свету. Орешку даже почудилось, что где-то поблизости хор грянул «Аллилуйя».

– Какой красивый! – произнёс Роквелл странным, будто под воздействием гипноза, голосом. И неожиданно расхохотался.

Орешек, которая приняла всё всерьёз, от неловкости тут же залилась краской. Роквелл понял, что немного перестарался.

– Вообще-то я… э-э… по-моему, лучше, может быть, чт-чтобы ты. Это всё-таки твой к-карандаш, – заикался он, возвращая карандаш Орешку.

– Конечно же, лучше я! – фыркнула Орешек. И, выхватив у него карандаш, она достала из рюкзака альбом.

Орешек села на скамейку и стала рисовать. И снова она поразилась весом карандаша и тем, с какой лёгкостью грифель скользил по бумаге. Штрихи ложились гладко, как шёлк. Карандаш так приятно лежал в руке, что Орешек, позабыв обо всём, даже сама не успела понять, что рисует, когда рисунок оказался почти закончен. Там было нарисовано яблоко. Точно такое же, какое она съела утром по пути в школу.

Орешек посмотрела на рисунок и улыбнулась. Хорошо получилось. Лучше обычного. А если по правде, подумала она, это, наверное, самый лучший её рисунок. Она подняла карандаш к глазам, внимательно осмотрела кончик, потом взяла в руки альбом и повернулась показать Роквеллу.

– Что скажешь?

– Ничего себе! – воскликнул он. – Превосходно!

Орешек снова почувствовала, как заалели щёки.

– Спасибо.

Она вырвала из альбома страницу, схватила скотч и приклеила рисунок на доску.

– Давай, – сказала она, – возьми яблоко.

– Ага, ну да! – рассмеялся Роквелл.

Орешек даже не улыбнулась.

– Ой, – вдруг осёкся Роквелл. – Ты что, серьёзно? Хватит, уже не до шуток. Может, ты решила выставить меня идиотом, но ничего не выйдет.

– Ты сам говорил, надо провести контролируемый эксперимент, чтобы проверить гипотезу. Вот моя теория: всё, что я рисую этим карандашом, становится настоящим. А если ты такой умный, докажи, что я неправа!

Роквелл посмотрел на неё. Было ясно, что она не шутит.

– О`кей. Сама напросилась… – робко ответил он.

Роквелл протянул руку к картинке, расставив широко пальцы, словно собирался ухватить яблоко. Улыбнувшись Орешку, он впился глазами в рисунок и глубоко вздохнул.

И тут случилось загадочное. Роквелл ожидал коснуться бумаги, но не почувствовал… ничего. Совсем. Рука продолжала двигаться. Она погружалась вглубь рисунка, прямиком к яблоку. Кончики пальцев что-то нащупали, рука безотчётно сжалась, и – чудо из чудес! – изумлённый Роквелл вытащил из листа бумаги рисунок и замер, держа яблоко в вытянутой руке.

15. Яблочная пыль

Глаза у Роквелла открылись так широко, что Орешек даже подумала, они сейчас выскочат из головы и запрыгают по полу, как мячики от пинг-понга.

– Ну что, теперь ты мне веришь? – спросила Орешек.

Не успела она договорить эти слова, как произошло ещё кое-что загадочное. Нарисованное яблоко, которое Роквелл держал в руке, стало медленно осыпаться.

– Что такое? – пронзительно вскрикнул Роквелл, глядя, как яблоко исчезает.

Через несколько секунд от яблока осталась только маленькая кучка очень тонкого серебристо-серого порошка.

Роквелл посмотрел на Орешка.

Потом посмотрел себе на руки.

Потом снова посмотрел на Орешка.

– Что, во имя всего доброго и хорошего, что есть на свете, только что произошло? – прошептал он.

– А я тебе говорила, что история странная.

– Странная?! – завопил он. – Да это чертовски же потрясающе! Это как что-то из Гарри Поттера!

Орешек в замешательстве смотрела на этот непомерный и неуместный восторг Роквелла.

– НИФИГАСЕБЕ! НАСТОЯЩЕЕ ВСАМДЕЛИШНОЕ ВОЛШЕБСТВО! Ты понимаешь, что это значит? Ты станешь такоооооооооой богатой!

И он пустился в пляс по лаборатории, распевая какую-то чушь, будто в мире богатых людей никогда не заходит солнце.

Когда он, двигаясь лунной походкой, вернулся наконец к Орешку (да ещё крутанулся на месте, громко выкрикнув ей в лицо: «Ух-ху!»), она прижала палец к его губам.

– Тссссссссссс! Ты что, хочешь, чтобы весь мир узнал, что у нас тут?

– Э-э… да. Да, я хочу. И я не только хочу, чтобы весь мир узнал, что у нас тут, но ещё я хочу, чтобы весь мир заплатил нам кучу денег, чтобы только увидеть, что у нас тут!

– Жаль тебя разочаровывать, Роквелл, но, боюсь, деньги меня совершенно не интересуют, – тихо сказала Орешек. – Чего я хочу, так это выяснить, откуда у папы этот карандаш и почему он его хранил.

– Ну так спроси у него!

Лишь в эту минуту Орешек поняла, что Роквелл ничего не знает. Не имеет ни малейшего представления. Ни о папином загадочном исчезновении, ни о полицейском расследовании, ни о том, что мама сошла с ума и заставила её сменить школу. Ни о чём. Ни о чём таком она ему не рассказывала, потому что… ну… они же с ним не друзья.

– Слушай. Мне надо тебе кое-что рассказать.

Орешек набрала в грудь побольше воздуха и второй раз за день принялась поверять Роквеллу свои тайны.

* * *

– Ой, Орешек, – сказал он, когда она закончила, – мне так жаль. Я помню, как было грустно, когда мой папа от нас переехал – хоть и в том же доме, только на три этажа ниже. Всё равно было плохо, представляю, какой это ужас – не знать, куда пропал папа.

Орешек кивнула.

– Да. Ужас. – На её губах заиграла слабая улыбка. – Спасибо, Роквелл.

– За что? – растерялся он.

– Ты единственный, кто, кроме меня, не верит, что он сбежал в Мексику.

– Ну, да, но… ты же знаешь своего папу? Если ты уверена, что он исчез, значит, он исчез.

– Уверена, – согласилась она.

– Ну, вот… Слушай! Знаешь, что я подумал? – взволнованно произнёс Роквелл. – Я подумал, что твой папа хотел, чтобы ты нашла карандаш. Мне кажется, это ключ к тому, что с ним могло случиться. Можно ещё раз посмотреть?

Орешек протянула ему карандаш:

– Там сбоку какие-то странные буквы. Кажется, «LORE». Что означает «lore»?

Роквелл вытащил из кармана носовой платок и осторожно завернул в него карандаш.

– Есть только один способ выяснить, – ответил он, поднимая сумку. – Идём в библиотеку!

16. Николя-Жак Конте

Пробежав сломя голову по коридорам, Орешек и Роквелл едва успели остановиться возле справочного отдела библиотеки. На поиски у них оставалось минут десять – как раз до звонка на следующий урок.

– Ну, вот скажи: нельзя, что ли, просто взять и погуглить дома? – спросила Орешек, помня, что мобильные телефоны в «Святом Хьюберте» были под запретом.

– Куй железо пока горячо! – воскликнул в ответ Роквелл. – Ты же хочешь отыскать папу? И вообще, чувствуешь запах?

– Какой ещё запах? Ой, нет! Потерпеть не мог?

– Да нет же! – вскрикнул, краснея, Роквелл. – Я говорю: чувствуешь запах… знаний?

– Не знаю про «знания», но запах пыли от старых книг я чувствую точно. Это словарь ещё, наверно, с девяностых годов. Он же древний!

– А я обожаю запах библиотек, – мечтательно произнёс Роквелл. – Все эти страницы, полные фактов, суждений, оценок. Пойми меня правильно: компьютеры – это круто, но, когда дело касается обучения, ничто не сравнится с простейшим аналоговым процессом. Когда-нибудь целый отдел в этом зале будет посвящён мне и моим открытиям. Вот увидишь.

– Ты прав, я не сомневаюсь, – сказала Орешек. – А пока давай лучше посмотрим, что означает «LORE», хорошо?

Она вытащила с полки словарь, сдула с обложки пыль, открыла и принялась листать страницы со словами на букву «L».

– А, вот оно! – закричала она.

– Знание! Здесь говорится «знание»! Видишь? Я же говорил, что чувствую его запах, – заулыбался Роквелл.

– Не понимаю, – сказала Орешек. – Что за совокупное знание или мудрость? Что за учение? Роквелл? Роквелл!

Он стоял в глубине прохода и листал книгу. Такой огромной книги Орешек не видела никогда в жизни. Роквелл всячески исхитрялся, переворачивая страницы, ведь книгу приходилось держать обеими руками – такой тяжеленной она была.

– Помочь? – спросила Орешек.

– Да, пожалуйста, – пропыхтел от натуги Роквелл. – Я решил взять энциклопедию, посмотреть, кто изобрёл карандаш. Может, там и про наш написано.

– А вот это очень даже хорошая мысль, – сказала Орешек, помогая Роквеллу опустить книгу на пол. – Так, погоди-ка. Что значит – «наш»?

– Короче. Давай искать, – сказал Роквелл, делая вид, будто не слышит. – Ага! Вот. «История карандаша».

Он взялся читать статью, и лицо у него приобрело сосредоточенный вид.

– Ну? – с нетерпением выпалила Орешек.

– Здесь говорится, что его изобрёл в восемнадцатом веке какой-то французский чувак по имени Николя-Жак Конте. В общем, британцы отказались продавать французам графит, и он решил смешать графитный порошок, который у них был, с глиной и таким образом изготовить грифель. Потом он поместил его между двух полуцилиндров из дерева и получил самый первый образец доступнейшего инструмента для рисования, который мы все знаем и любим.

– Хм, – задумалась Орешек, – так, может быть, тогда наш карандаш из Франции?

– Ага, значит, теперь уже наш? – улыбнулся Роквелл.

ДДДЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗИИИИИИИИИННННННННЬЬЬЬЬЬЬ!!!

Звонок об окончании большой перемены чуть не оглушил их обоих. Роквелл захлопнул энциклопедию и, тяжело дыша, затолкал обратно на полку.

– Надо бежать, Орешек! Сейчас две химии, а миссис Блойс – ух! – опозданий не поощряет.

– О’кей. Тогда… э-э… встретимся после школы? Посмотрим, может, ещё что-то узнаем? – спросила Орешек.

– Не могу. Шахматный клуб. Утром я зайду за тобой, и придумаем, как быть дальше. Идёт?

– Идёт. Только помни: это не значит…

– Да знаю, знаю, – заулыбался он. – Это не значит, что мы друзья. Утром зайду. Пока!

17. Большая помощь от маленькой Лялябет

– Лиэнн, я дома! – крикнула Орешек.

– Наконец-то! – раздался голос из кухни. – Ты где была? Уже почти шесть. Я начала беспокоиться.

– Ясно же: оставили после уроков, – усмехнулась Орешек. – Последние два часа я исполняла обязанности по уборке мусора.

Орешек бросила пальто на перила, скинула туфли и отправилась прямиком на кухню – перекусить. Няня, которая работала у Джонсов, создавала на кухне своеобразный скульптурный шедевр, а материалом ей служили волосы Лялябет.

– Ты, наверно, проголодалась, солнышко. Там, в духовке, лазанья. Возьми сама.

Но Орешек изумлённо смотрела на косу, которую заплетала няня.

– Это называется «водопадное плетение», – сказала Лиэнн. И правда, медовые локоны младшей сестрёнки ниспадали ей на плечи из-под аккуратного плетения, полукругом огибавшего голову. Точь-в-точь водопад.

– Потрясающе! – сказала Орешек.

– Спасибо, солнышко. Не забывай, что мама сегодня ужинает со своим шефом, так что Лео за старшего, – напомнила Лиэнн. – Она вернулась с работы пораньше, чтобы переодеться.

– Уф! Такое забудешь! – простонала Орешек, схватила батончик со злаками и мандарином и, не снимая рюкзака, бросилась вверх по лестнице к себе в комнату. – Я спущусь к ужину, когда она уйдёт, – крикнула Орешек, оглядываясь на бегу.

Первым, что увидела Орешек, распахнув дверь в комнату, был рисунок с разбитой вазой, который лежал на кровати. Она подбежала к рисунку, бережно взяла его в руки и переложила на стол. Потом вынула из кармана пиджака карандаш, всё ещё завёрнутый в носовой платок Роквелла, развернула и положила рядом с рисунком. Из множества альбомов, лежавших на столе, она вытащила один, отыскала чистую страницу и большими печатными буквами написала «LORE» (украсив довольно очаровательным трёхмерным эффектом).

Она внимательно вглядывалась в альбом. Что это может значить? Анаграмма? Она принялась корябать на листе разные другие слова:

Она почесала голову. Ни одной догадки. Как вдруг дверь в комнату с грохотом распахнулась.

– ОРРРРЕЕЕЕЕЕЕЕЕШШШШШЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕК!

Лялябет стремительно влетела в комнату, водопад волос развевался позади. Орешек едва успела повернуться, чтобы поймать сестру и крепко обнять.

– Привет, Эль-Би!

– Чего делаешь? – спросила Лялябет, глядя на открытый альбом, который лежал на столе позади Орешка.

– Так. Хочу кое-что выяснить.

– Что выяснить? Какие буквы пропали на твоём новом карандаше?

Лялябет схватила карандаш со стола.

– Осторожнее с ним, – сказала Орешек. – И вообще, что значит – пропали?

– Ну, это как в игре, где не хватает букв; у меня есть сборник головоломок, там таких много.

– Не хватает букв? Там же есть буквы. L, O, R и E.

– Да, но я сразу заметила две вещи. Во-первых, эти буквы почти не видно. Вот R, например, – она будто совсем исчезла. Будто её стирали. А во-вторых, расстояния между буквами неодинаковые. Как по мне, это подозрительно. Если можно стереть букву R, значит, когда-то на пустых местах могли быть и другие буквы. И, по-моему, так и случилась. Это головоломка, где не хватает букв.

Иной раз иметь младшую сестру, которая очевидно умнее тебя, страшно бесит. На этот раз было иначе.

– Лялябет, ты гений! – вскрикнула Орешек и крепко поцеловала сестру в щёку.

Снизу раздался дверной звонок.

– Я открою! – крикнула мама, и девочки услышали, как её высокие каблуки неуклюже затопали вниз по лестнице.

– Трейси, дорогая, добрый вечер! Давненько не виделись. Ха-ха.

От одного голоса мистера Стоуна, от того, как он подлизывался к маме, Орешку сделалось дурно.

– Дети, пока! Лиэнн, пока! Ложимся спать вовремя, ребятки! – крикнула мама.

И дверь захлопнулась.

– Лялябет! Надевай пижаму! – раздался снизу пронзительный вопль Лиэнн. – Мне скоро домой!

– Иди, – сказала Орешек. – А то ещё и ты наживёшь неприятностей. Утром я тебе расскажу, если разгадаю головоломку.

– Обещаешь? – спросила Лялябет.

– Обещаю, – сказала Орешек.

18. Дверь

Орешек снова написала буквы, но на этот раз на расстоянии друг от друга – точно так, как на карандаше.

Она просидела час, переставляя буквы всеми возможными способами, но не смогла отыскать ни одного подходящего слова.

Она стала вспоминать результаты исследования, которое они с Роквеллом провели в библиотеке. «Совокупное знание или мудрость». «Учение».

– Так. Если б я придумала этот волшебный карандаш, что бы я на нём написала? – сказала она, не обращаясь ни к кому в особенности.

И вдруг что-то в этих словах натолкнуло её на блестящую мысль.

– Если бы я придумала карандаш… – пробормотала она.

Конечно, это не она придумала карандаш – ни этот, ни какой-либо другой. Как они с Роквеллом выяснили днём, его придумал Николя-Жак Конте, а он был… ФРАНЦУЗ!

– Это же французское слово! – закричала она.

Орешек снова взглянула на головоломку, и всё тут же стало гораздо яснее.

«Значит, – догадалась она, – слово должно начинаться с «le» или «la»». Насколько Орешек знала, почти все французские слова начинались так. Она принялась заполнять пропуски.

И тут на неё снизошло озарение – та самая редкая штука, которая снисходит лишь после дождичка и только в четверг. Припомнив исключительно смешной прошлогодний урок французского языка в «Мелодии», Орешек взяла карандаш и написала…

– La Porte, – прошептала она. – По-французски «дверь». Может быть, карандаш – это какой-то ключ…

И тогда в голове возникла ещё одна мысль.

– Да нет, ничего не выйдет. А может, выйдет?

Орешек соскочила со стула, подбежала к шкафу и достала большой рулон бумаги. Она развернула рулон на полу, взяла в руку жёлтый карандаш и принялась рисовать.

Закончив, она подняла рулон с пола, схватила кусочек мастики и прикрепила рисунок на дверцу шкафа.

Потом отступила назад и присмотрелась. Довольно хорошо – пусть даже это её собственные слова. Она живо натянула на себя халат и школьные туфли, проверила на часах время (8:01 вечера), заткнула карандаш за ухо и вперилась глазами в нарисованную дверную ручку.

Потом глубоко вздохнула и, протянув к рисунку ладонь, взялась за ручку. Ручка оказалась холодной, как будто из латуни, а вовсе не из графита. Орешек слегка повернула её против часовой стрелки. Что-то щёлкнуло.

Дверь открылась…

Часть 2

…в которой Орешек обнаруживает город

19. Хрома

Орешек робко шагнула за порог и закрыла за собой дверь. Её тут же окатило ледяной волной морозного воздуха, глаза пытались приспособиться к ослепительно яркому свету. И когда им в конце концов удалось, она поняла, что стоит совершенно одна посреди бескрайней, укутанной снегом равнины. Трудно было сказать, где заканчивалась земля и начиналось небо. Всё вокруг было чистейше белым, если не считать несколько кривых деревьев, которые пробивались из снега и царапали небеса, точно шипастые чёрные пальцы. Казалось, кто-то очень быстро нарисовал их куском угля.

Орешек затянула на халате пояс и, проваливаясь по щиколотку, с трудом двинулась по снегу.

Спустя минуту-другую она оглянулась и с облегчением отметила, что, в отличие от яблока, которое она нарисовала днём, дверь не осыпалась тонким серебристо-серым порошком. Видимо, теперь, когда она оказалась внутри рисунка, волшебство работает по-другому, подумала Орешек. Вот только внутри ли? А вдруг через картинку она попала в совершенно другое место? И тут она заметила краем глаза ещё кое-что, кроме двери. Она пошагала назад. Подходя ближе, она увидела два указателя: один – низенький и широкий, другой – высокий и узкий. Они тоже казались нарисованными. Она пустилась бежать.

Первым делом она подбежала к низенькому.

Другой указатель был гораздо выше, чуть ли не в половину высоты её дома на Мелодия-роуд. Он состоял из толстого шеста в центре и множества отходивших от него плоских стрелок. Каждая указывала разное направление. На всех было что-то написано. Орешек прочитала несколько надписей. «Чернильный район», «Уорхолия», «Лента». На самом верху виднелась табличка, превосходившая по размеру все стрелки, с надписью: «Вы находитесь в Северном Контуре».

Решая, в какую сторону отправиться, Орешек заметила в снегу возле основания следы маленьких лап. Они точь-в-точь походили на следы, которые после прогулки в Большом Лесу оставлял на кухонном полу Жиль. Она безотчётно отправилась по ним.

Следы начинались далеко позади у горной гряды, пробегали по долине и, обогнув указатель, вели к небольшому скоплению угольных деревьев. Орешек подошла ближе к деревьям, и ей послышался какой-то звук. Может быть, просто ветер? Она подобралась к первому дереву и прислонилась к стволу. На ощупь ствол оказался непривычно пыльным и оставил на ладони тонкий слой чёрного порошка. Она вытерла его о халат и, затаив дыхание, прислушалась. Да. Вот опять. И снова. Чей-то тихий плач. Почти стон. Под деревьями определённо кто-то был, определённо кто-то живой.

Орешек проглотила застрявший в горле комок и направилась в рощицу.