Легенда об Огненной Птице бесплатное чтение

Честь и нечисть

Откуда в романе все эти странные названия, боги, духи, мифы и легенды?

Хочу сразу предупредить читателя, что в этой книге нет традиционной легенды о фениксе. Да, название книги с самого начала повествования может вызвать у читателя своего рода слом сознания. Легенда об Огненной Птице придумана мною специально для этой книги, это плод моего воображения и фантазии.

Названия королевств, замков и крепостей вымышленные, в них есть аллюзии и реминисценции к известным произведениям прошлого, другим видам искусства и археологическим находкам, которые вызывали в своё время живейший мой интерес. Например, королевства Марралор и Барлотт – отсылка к роману Джона Бойнтона Пристли «31 июня» (правда, там был Парлот, но мне захотелось переделать его в Барлотта). И название местности Верхние Мхи – тоже отсылка-перевёртыш к этому произведению.

В Гроте Мандрен во Франции недавно был найден наконечник древней стрелы, а ещё в нём, похоже, по датировкам учёных были обнаружены самые древние останки кроманьонца на территории Европы. Название этого грота фигурирует в одной из историй моего романа.

Имя профессора Дэмиена Макмануса, изучавшего огамическое письмо древних кельтов и пиктов, дало имена двум персонажам: Дэмиен – друг главного героя, а Макмансус – первое имя волшебника-отшельника. Его второе имя приведёт любознательного читателя к Алмаделю. По мнению Иоанна Вейера, создателя «Иерархии демонов», «Арс Алмадель» – это трактат из «Малого ключа Соломона» (один из наиболее известных гримуаров о христианской демонологии и гоетии – колдовстве) восходит к имени арабского мага Алмаделя.

Это мой сын посоветовал мне для создания имён персонажей воспользоваться иерархией демонов Вейера, а уж через него я пришла к «Малому ключу Соломона».

Курган Монганум в моём романе получил своё название от кельтской легенды о Монгане, реальном историческом лице, короле, история которого со временем обросла преданиями и смешалась с мифом. Описание кургана и кромлеха (кельтское название – «каменные круги») вокруг него – это фэнтезийная интерпретация важнейших памятников мегалитической культуры древности – гробницы Нью Грейндж, Стоунхенджа, Карнакских камней и дольменов. Кстати, дольмены тоже присутствуют в романе как культовые сооружения друидов.

Я не описываю жизнь друидов достоверно, потому что не могу быть до конца уверенной в найденных мною скудных источниках информации. О них до нас дошло действительно слишком мало правдивых сведений. (Хотя некоторые заклинания друидов приведены так, как их сегодня трактуют реконструкторы.) Как и выдуманный мною курган Монганум, друиды ещё в эпоху римского расцвета обросли легендами, а века спустя от них остался лишь ореол таинственности и дырка от бублика. Но неуёмная моя фантазия на основе этих тайн и загадок истории создала образ лесных жрецов и волшебников, власть которых превышала порой власть королей и князей.

Как уже понятно из выше изложенного, моя легенда основана на авторской интерпретации и синтезе кельтских сказаний и легенд – ирландских, британских и валлийских.

Приготовьтесь к тому, что столкнётесь с несколько необычным для романа поэтичным языком повествования. У этого есть причина. Кельты, на самом деле, по свидетельствам древних бытописателей, разговаривали витиеватым метафорическим языком. При этом у них не было письменных памятников их культуры. Особенно преданий друидов. А огамическое письмо больше походило на тайнопись. Для составления документов кельты пользовались письменностью, основанной на греческом алфавите и письме.

Кельты считали себя просвещённым народом и тянулись к наукам и искусствам, важнейшими из которых были поэзия и музыка, пока ещё не разделимые в их древнем сознании. Стихи они всегда пели, не обязательно в сопровождении инструмента. Барды, поющие стихотворцы, пользовались привилегиями у вождей и воинов, а самые искусные служили своим искусством в «импровизированных» храмах (в те времена у кельтов не было настоящих храмовых построек, а только священные «места силы»: рощи, курганы, пещеры, гроты, дольмены). Высшие барды пели ритуальные гимны богам и героям, эти барды приравнивались к друидам. Низшие барды могли исполнять застольные песни во славу вождей (королей) и воинов.

В кельтском мифе богиня Керридвен, хранительница котла знаний и вдохновения, была матерью барда Талиесина, поэтому её имя ассоциировалось с поэзией. Это основа для фигуры барда, отца главного героя. Удивительный факт: я придумала своего барда, рождённого от феи из Страны Грёз (упс! – это спойлер, простите меня за него), за несколько дней до того, как вычитала факт о Керридвен.

Я синтезировала истории о кельтах древнейших времён доримского периода, дошедших до нас в легендах и мифах, с представлениями о кельтах, оставленными нам древними «лидерами мнений» – Юлием Цезарем, Гекатеем, Геродотом, Аристотелем, Платоном, Александром Македонским и др.

Чтобы было более понятно, откуда «растут ноги» всех этих чудиков, в конце текста даю справку по именам и понятиям, встречающимся в книге на каждом шагу.

Зачин (Пролог)

Над долиной сверкали зарницы, рассекая тяжёлые тучи, за лесом уже громыхало. Дорога петляла между пшеничных полей и заливных лугов. Пахло грозой. Крытая повозка тряслась на пыльной дороге, доставляя лежащему в ней ребёнку невыносимую боль, но мальчик, скрепившись, не плакал, а только сильнее стискивал в руках край отцовского плаща. Башмачник знал, его сын умирает, и они могут не успеть.

Но что это? Тёмная тень мелькнула у края дороги. Сильным порывом ветра им навстречу будто швырнуло одинокого путника. И он поднял вверх обе руки, пытаясь остановить повозку.

– Тпру! Стой, Мартин! Кто это там машет?

– Это я! – отозвался незнакомец и приблизился к повозке. Ветер откинул капюшон и волосы от лица его, и башмачник увидел, что это совсем ещё молодой человек, приятной наружности. Под плащом у него на полуприкрытой рубахой груди болтался почерневший крестик на кожаном шнурке. Знать, парень был католиком, что говорило в его пользу.

– Кто это ты? И куда путь держишь? – спросил возница, разглядывая незнакомца и обдумывая, взять ли его с собой или бросить на дороге, не тратя драгоценного времени, ведь они могут не успеть.

Молодой путник ухватился за поводья и погладил бок усталого коня, который и ухом не повёл от присутствия чужака, знать, неплохой человек. Возница кивнул головой, приглашая его на козлы рядом с собой. Парень быстро сообразил и забрался в повозку, когда конь уже тронулся.

– Здравствуй, – повернулся незнакомец к ребёнку, а усталый отец бросил в его сторону недовольный взгляд.

– Оставь. Он болен. Нам надо успеть к священнику.

– Так значит, нам по пути. Я тоже иду в Дорпмунде, там жили мои родители. Не знаю, живы ли. Я – поэт, учился при монастыре францисканцев, пока его окончательно не разграбили. Две чёрные смерти не пощадили святилища. И я остался без приюта.

– Бродяга… – пробормотал возница, а сын его натужно закашлялся, как будто задыхаясь. Отец повернулся к мальчику, потрогал лоб. – Горячка… Не успеем.

Нежданный попутчик тоже обернулся и бесцеремонно разглядывал мальчонку. Худой, бледный, с прозрачными от болезни и голода руками, тот лежал на соломе, прикрытый отцовским плащом из грубой холстины. Молодой человек пересел внутрь закрытой повозки, поближе к ребёнку. Тот тихо подал голос:

– Расскажи что-нибудь, – и больше приоткрыл глаза, в них стояли слёзы. И он снова закашлялся.

Поэт взял мальчика за руку и заговорил так, будто перед ним принц или отпрыск вельможи:

– О, я расскажу тебе удивительную историю, которая развлечёт нас в пути и не даст тебе мучиться тягостными думами. Ехать нам ещё далеко, дай Бог, к ночи доберёмся.

Башмачник хмыкнул, глядя на дорогу: – В такую погоду можно и к утру. Но если Езус, учение которого тебе преподали братья-францисканцы, милостив, сильного дождя не будет, докатим быстрее, – он хлебнул мутной жижи из бутыли, что висела у него на поясе в чехле, продрал горло и хрипло добавил: – Когда-то, давным-давно, жили на свете такие же бездельники, как ты, только они умели исцелять своими бреднями. А ты мог бы помочь Иво хотя бы добраться до священника живым. Начинай. Или тебе нужна лютня?

Попутчик промолчал на это, а потом спросил у мальчика:

– Иво, ты слышал легенду про короля с огненным сердцем?

Услышав это, башмачник обернулся, и увидел, как сын слабо помотал головой из стороны в сторону. Поэт улыбнулся, заботливо поправил ему подстилку и начал неторопливый рассказ.

Живая не жива

Не погуби, Владыка!

Спящую не тронь!

Спит священным сном

Дева трона твоего.

В далёкие времена, когда магия была так же естественна, как чертополох на огороде, и встречалась так же часто, как кусты тамаринда на пути в Валиндор, великий король Олдрин задумал выдать свою красавицу-дочь за могущественного короля Гвенельда, Чёрного Властелина из соседнего королевства. Приготовления к свадьбе шли уже третий месяц, и третий месяц между Валиндором и Чернолесьем царило шаткое перемирие. Все в окрестных землях трепетали, зная, что Чёрный Властелин скрепил союз с волшебником Лугенусом, и сила его воинства на поле брани велика. Пало пред ним королевство Хельмлингов, где живут знаменитые ковачи и создатели самых прочных мечей, ножей и кольчуги. Да и поля их полны табунов самых быстрых коней. Вот только перед силой иной не устояли воины Хельмлингов.

Потому-то Олдрин и решил породниться с Гвенельдом, а в приданое принцессе Айне, кроме богатого убранства и золотой утвари для замка высокородного жениха, отдать приграничные земли Верхних Мхов и Тамариндовых Зарослей. Там вовсю уже орудовали орды чёрных всадников, наводя ужас на окрестные поселения.

Подобно дикому ветру, вздымая клубы пыли, несутся воины Чернолесья, по полям и дорогам. Кони их черны, как ночь, быстры, как ястребы, и сами они, в кожаных тёмных одеждах своих, подобны теням и мгле ненастной. И только серебряные нити на кончиках их остроконечных шапок, блистая на солнце, напоминают о том, что тени сии из мира живых, а в ножнах у них длинные обоюдоострые клинки из самого прочного металла.

Олдрин и сам был могучим воином, и собрал огромное воинство. Приглашал он на службу воинов из соседних княжеств и королевств, не гнушался принять и одарить своим вниманием и янтарных воинов из далёких земель восточных. Те воины был свирепы, но такой преданности, как у них, сложно было бы во всём свете сыскать. Бритые головы свои янтарные воины покрывали не шапками, а накручивали большие куски ткани поверх них. А клинки их – клинки гнутые, огромные, тяжёлые. И руки их не ведали усталости в бою. Оттого Олдрин приблизил к себе янтарных «баторов», как сами они о себе говорили, так, что отряд их всегда в замке службу нёс при короле – для устрашения приходящих, своих и чужих.

В отличие от прочих правителей, Олдрин повелел построить на границах Валиндора земляные валы, чтобы могли там укрываться селяне во время набегов диких соседей, и поставить укреплённые заставы, где непременно часть воинов пеших и конных несла охранную службу. И в тронном граде своём, в Лундгарде, Олдрин держал отряды воинов, во главе которых стояли высокородные князья, отличившиеся в многочисленных войнах с дикими виктами, приходящими с юга, и коварными аксами с севера.

Объезжая дозором земли Верхних Мхов и Тамариндовых Зарослей, звеня кольчугой и гремя оружием, охранные отряды Валиндора с недоверием выслушивали громогласное приветствие чёрных всадников: «Да живёт Великий Олдрин!» и с неизменным надмением рокотали в ответ: «Да живёт Гвенельд, Чёрный Властелин!» Ещё совсем недавно все они готовы были разорвать друг друга на части. Ныне их связала клятва двух королей о мире и взаимопомощи в войнах против дикарей и распоясавшихся соседей.

Трепетали местные селяне, особенно в землях Верхних Мхов, потому как обирали их ныне с двух сторон – и свои, охранные воины Олдрина, приходя за урочной данью, и чужеродные чёрные всадники, предъявляющие права как новые хозяева. И приходилось платить. Сметливый народец жил в этих Верхних Мхах, придумали они одну диковину, чтобы обезопасить себя от воинственных пришельцев, от которых зависела мирная их и спокойная жизнь. Чтобы воины не проносились по всем селениям в кольчугах своих да на конях тяжёлых и резвых, не разбивали мелкие дорожки между домами, не пылили, не наводили страх на детей и стариков, сколотили селяне амбар на краю одной деревни у проезжей дороги, ведущей через Верхние Мхи в глубь Валиндора. В амбар к исходу полной луны каждая семья тащила хлеб, соль, молоко, коровье масло, яйца кур, вяленое мясо и дулдурму (домашнюю колбасу – у кельтов), коренья и зелень, плоды из своих садов да бочонки с кормой (кельстское пиво) и ягодным взваром, а то и амфоры с вином, приготовленным из ячменя или с добавлением хмеля и тмина.

Болота в Верхних Мхах перемежались лесом, потому все селения стояли на пригорках и холмах с густой растительностью. Куда ни глянь, домишек и землянок нигде не видно за густыми кронами ясеня, чёрной ольхи и за еловым частоколом.

В сухой низине, где поставили амбар для сбора дани, даже в солнечный день с утра стелился густой туман, наползающий с верховых болот, покрытых смарагдовыми (изумрудными) мхами. Как сошёл туман, зазвенела, запылила дорога: всадники Олдрина прибыли к трапезе. Возле амбара селяне смекнули поставить гостевой дом с огромным шатром неподалёку, чтобы воины могли там пировать на славу и убирались восвояси, по добру по здорову.

Солнце встало высоко, сияла кольчуга и богатая упряжь коней, пасущихся неподалёку. А селяне всё несли и несли блюда гостям, не прошенным, у котлов умирали от жары поварята, мешая варево из мяса и горьких трав.

– Как думаешь, Тристан, они ещё долго тут пировать будут? – почёсывая затылок и поглядывая на воинов, возлежащих и сидящих на шкурах , вопрошал подручный хозяина гостевого дома своего приятеля, разносящего угощения для пирующих.

– Король велел им тут подольше оставаться. Дороги стеречь. Свадьба принцессы со дня на день. Большой обоз идёт из Чернолесья. О принцессе и свадьбе её спорят, того гляди на ножи поднимутся. Ты что, Доннал, не слышишь, как воевода огрызается на вон того верзилу? – Тристан ловко забросил корзину со снедью на плечо и двинулся к шатру пирующих, откуда доносились крики и хохот.

– Говорят так хороша принцесса Айне, что прелестями её приторговывает даже старая нянька её и кормилица! Нет? – гоготал на всю округу розовощёкий и круглолицый молодой воин, смачно жующий дикий лук, заедая его хлебом. – Что, Фаррелл, по нраву тебе она? – подначивал он воеводу.

Тот шуток не любил, могучее тело его сплошь было покрыто шрамами – ибо за словом он в суму не лез, хватал длинный нож с набедренного чехла и нападал стремительно, как вихрь. Дрался воевода так отчаянно, что не чуял ни боли, ни угрызений совести, как берсерк. И всегда побеждал, оттого и доля героя всегда ему доставалась по праву, оттого и шли за ним люди в огонь и воду. Вот и теперь он медленно встал, не проронив ни слова, снял кольчугу и рубаху и с одним малым трапезным ножом пошёл на вероломного негодяя, дерзнувшего бесчестить имя королевской дочери.

– Конец тебе, Ангус! – кричали воины и поднимали хохот, пока Фаррелл наносил удары дерзкому верзиле, а тот не ожидая нападения, отбивался, неуклюже раскидывая в стороны зелень и свиные кости, не имя возможности подняться на ноги. Ему мешала тяжёлая кольчуга и слишком богато украшенный золотом пояс.

Наконец, Ангус вскочил с боевым ножом в руке, и началась настоящая борьба. Каждый наносил удары точно, у Фаррелла уже были поранены руки и щека.

– Я не хочу тебя убить, господин, но я моложе, и на мне кольчуга, – говорил Ангус, то и дело, отбивая удары воеводы.

Тот свирепо смотрел на негодяя и снова упредил его выпад, процедив сквозь зубы:

– Говорил я тебе, что не потерплю оскорбительных речей о принцессе? Говорил! Говорил я тебе, что убью, хоть ты и сын могучего Даннима? Говорил!

– Не гневись, воевода! – взмолился негодяй. – Видели их! Видели! У водопада в священном лесу…

На этих словах Фаррелл поймал руку Ангуса с зажатым в ней ножом, отобрал нож и швырнул его в сторону, а самого верзилу, скрутил, отбив ещё пару ударов и повалив его на землю ничком, сел на него верхом и придавил всем весом.

– А ну, говори всё, что ты там слышал, и главное, не забудь сказать, от кого ты это всё слышал!

Ангус хрипел под тушей воеводы, едва подбирая слова:

– Видели их у водопада, вроде принцессу и какого-то барда. Я не при чём! Это кухарка нашептала рабыне, которая разносит амфоры с вином, а та напела в уши отцу моему за трапезой у короля, тот протрезвел и разболтал домочадцам. Так эта байка и до меня докатилась.

Фаррелл сильнее прижал дерзкого негодяя к земле, тот уже и дышать не мог и взмолился о пощаде.

– Кто ещё так просвещён? Говори! – наседал Фаррелл, красный и мокрый от борьбы.

Ангус с трудом прохрипел:

– Все, господин, все… Наверное, уже и королю донесли…

Не выдержал Фаррел, встал с негодяя, схватил свой ножик с травы, отряхнул шаровары и вместе с подоспевшим юным оруженосцем направился к своему коню, а по дороге крикнул остальным:

– Ждите меня завтра. Я в замок. Не спокойно, ох, не спокойно! Бигмун, надеюсь на тебя! Если подам знак, будь начеку!

Если и жила на земле прекрасная дева, румяна и бела лицом, тонка станом и хороша собою, то это непременно была дочь короля Олдрина, принцесса Айне. Все от Марралора до кургана Монганум на самом краю земли, у священного моря Энам, знали, что нет более пригожей и милой красавицы, чем она. Когда она подросла, Олдрин стал запрещать дочери показываться на пирах, боясь, что в пылу бесчисленных винных возлияний, князья и воины не устоят перед её красотой, и честь королевская будет тотчас же поругана.

Охранять покои принцессы в замке Лундгарда должны были доверенные баторы, чья сдержанность слыла притчей во языцех, а если нужно было сопровождать юную Айне куда-то на прогулку или для совершения обрядов у друидов в священной роще, окружавшей замок, её несли рабы на носилках с большим балдахином, и сопровождали это шествие только воевода Фаррелл и его лучшие воины.

Уж не раз сватались к принцессе все по очереди князья Северных Земель и Синегорья, да и соседние короли Марралора и Барлотта, и три брата Хельмлинги. Никому Олдрин её не отдавал, потому что давно решил породниться с могучим Чёрным Властелином, который был вдовцом.

В эту ночь в замке Лундгарда было неспокойно. Трижды сменив коней, лишь в густых сиренево-синих сумерках при свете полной луны, которая огромным диском нависла над рвом, отделявшим священную рощу от замка, воевода добрался к его каменным стенам. Заполненный водою ров, не источал зловоний, как в других местах, вода в нём постоянно обновлялась протокой из небольшого ручья, текущего по окраине Лундгарда.

Оставив коня и пройдя внутренний двор, Фаррелл поднимался по ступеням главного входа, как внутри вдруг раздался безумный крик Олдрина и ужасающий женский рёв. Фаррелл выхватил нож и побеждал по коридорам наверх. Грохот ломающихся дверей, слетающих с петель, крики, визг и плачь, как будто старой служанки, кормилицы принцессы, разносились по замку. Все стражники и полупьяные князья бежали туда же – к покоям принцессы.

– Что стряслось? – на ходу спросил Фаррелл, схватив за шиворот слугу, бегущего прочь оттуда, откуда доносился шум.

Мальчишка закрылся руками, боясь, что сейчас его ударят, и, трясясь от страха, прокричал:

– Пощади, господин! Это не я, не я!

– Говори, или я убью тебя на месте! – взревел воевода, тряся парня над каменными плитами пола.

– Я не виноват! Господин мой! Владыке донесли, что принцесса улетела бабочкой к неизвестному возлюбленному, он то ли бард, то ли друид, а то и вовсе проходимец. Король рассвирепел и ворвался в покои дочери. Но делать этого было нельзя. Старая Гвиневра не хотела пускать стражу к своей воспитаннице. И вот…

– Что?

– Владыка Олдрин отмахнулся от старой няньки, та ударилась головой о стену. А между тем, баторы и сам король вломились в опочивальню. Гвиневра, истекая кровью, бросилась туда же. Они там! Там!

– Где принцесса? – проорал воевода, опуская парня на землю.

– Там она! Там! Спит. Только не дышит.

Отшвырнув слугу в сторону, Фаррелл побежал по коридору к опочивальне принцессы. Олдрин, сидел возле ложа, убранного белоснежным балдахином с амарантовыми подвязками и лентами, сидел там и рыдал. Девушка на постели, будто спала, но точно, как и сказал слуга, не дышала.

Держась рукой за голову, с лицом, перекошенным от боли, старая Гвиневра, не переставая плакать, причитала и молила:

– О, Владыка, не тронь тела дочери твоей. Не губи! Сон её не простой, спит она сном священным, сокровенным… Не губи, Владыка…

– Что ты несёшь, старая колдунья! – вскочил король и бросился к ногам дочери, обнял их и зарыдал ещё сильнее, причитая: – О, дочь моя, кто погубил тебя? Кто морок сей навёл? Несдобровать ему, будь он хоть сам безголовый Дуллахан, хоть вопящая Маллат, преследующая скорбящие души!

Фаррелл обнял своего короля и, рыдая вместе с ним, оторвал его от тела дочери, усадил на приступок рядом с ложем.

– Что же делать? Гвин, старушка, помоги, – обратился он к умирающей няньке.

Подняв на воеводу тусклые заплаканные глаза, Гвиневра тихо вздохнула:

– Ох, господин, знаю, ты был предан моей девочке, сердце твоё чисто и благородно, вели всем прочим уйти. Я должна открыть тайну Владыке.

Фаррелл махнул князьям, почтительно стоящим на входе, и слугам удалиться прочь. Когда покои принцессы опустели, воевода вновь приблизился к старухе, перепачканной кровью, приподнял её и усадил в кресло. Лицо ей озарил лунный луч, струящий тихий свет свой из большого стрельчатого окна. Гвиневра, будто ожила, и, тяжело дыша, проговорила:

– Олдрин, Олдрин, ты – великий король Валиндора, и тебе подвластно многое в мире земном. Что знаешь ты о мире запредельном? – Король встрепенулся и подошёл ближе. А старая Гвиневра всё говорила: – Дочь твоя – фея.

– Не может быть! – вскричали оба разом король и его военачальник.

– Тише, тише. Где ты был во время беременности твоей жены Панфирии?

– В походе. Аксы захватили селение вблизи Монганума. Я не мог допустить их к священному кургану… Ты думаешь, что моя Панфирия тоже? – багровея от злости прохрипел Олдрин.

– О, боги, как ты глуп. Кто был при ней? Я! Верная Гвиневра. При мне госпожа моя, фея-инид, положила зерно новой жизни в цветок мартилианской розы, что росла в горшке на окне в ваших покоях. И через время, пока ты покорял непокорных и завоёвывал себе славу, отчего тебя стали называть Великим, из зёрнышка вышла наша принцесса, мать нарекла ей имя Айне…

Король сорвал в гневе одно полотнище балдахина и стукнул кулаком по столбу, его держащему. Раздался треск.

– Тише, тише, Владыка… Хотя… теперь ты ей не поможешь. Спит Айне мёртвым сном. Потому что тебе не хватило терпения, и ты потревожил волшебный сон инид. Спала она лишь телом, а душа её нежной бабочкой упорхнула прочь. Да, король, да… К любимому. Того, кого сама фея выберет, когда приходит время, того она и уносит туда, где ей угодно стать его женою и дать жизнь новой фее.

– Но что нам делать с телом? Похоронить, рука не поднимется, – бормотал Фаррелл, искоса поглядывая в сторону ложа. Прикрытая балдахином, юная дева там была так прекрасна и лежала, как живая.

Олдрин стряхнул с лица последнюю слезу и взял себя в руки. Он схватил няньку за плечи и слегка потряс её, приводя в чувство.

– Эй, старая, не умирай, подожди. Ты хоть скажи, что делать, чем сон её развеять!

Едва дыша, Гвиневра отвечала, водя невидящими уже глазами из стороны в сторону:

– Вспомни про Огненную Птицу, Владыка… Её перо может пробудить принцессу и вернуть её душу-бабочку из Страны Грёз, куда её унесло ветром гнева из-за того, что покой её спящего тела ты потревожил так некстати.

– Но это же легенда, небылица! – вскричал и Фаррелл.

– Разве можно полагаться на древние байки о какой-то там птице? Ты бредишь, старая… – Олдрин отпустил няньку из своих рук и направился к дверному проёму, где ещё несколько мгновений назад были закрыты резные дубовые двери.

Поддерживаемая Фарреллом, которому всё происходящее стало казаться наваждением, Гвиневра приподняла голову в последний раз и прошептала:

– Найти Огненную Птицу сможет только сын принцессы… Потомок друидов и бардов, владеющий древней магией… Хвала богам, он уже рождён… – с этими словами она испустила дух.

Олдрин был безутешен и вышел из опочивальни в сильном смятении. Он повелел слугам поместить тело дочери в хрустальный гроб, который искусные мастера Валиндора приготовили для самого Владыки. С большой торжественностью поместили богато одетое и украшенное тело принцессы в этот сияющий гроб из цельного куска горного хрусталя. Знак величайшего богатства недр той стороны Синих гор, что принадлежала Валиндору, стал в одночасье знаком величайшей скорби и утраты. Его поместили в специальном шатре в священном лесу, что расположен неподалёку от Лундгарда и приставили охрану. Девять дней и девять ночей должно было оно лежать там, пока друиды совершают обряды. Но уже на следующую ночь гроб с телом спящей принцессы похитили, а воинов при всём вооружении нашли убитыми, будто они даже не сопротивлялись, – руки их лежали на рукоятях мечей, так и не успев выхватить их из ножен.

Чёрный Властелин и волшебник Лугенус

Друиды – вестники богов,

Волшебники из леса,

Их тайн не ведает никто,

Им обо всём известно.

В крепости Торн в самом сердце Чернолесья день убывающей луны начался большими потрясениями. Чёрный Властелин с самого раннего утра пребывал в страшном гневе и выслал всех приближённых и слуг, всю охрану прочь за стены главной башни, оставив служить себе одного только верного торина, юношу по имени Гвидион. Весь день король провёл в терзаниях и мучительной внутренней борьбе: бесцельно ходил по ступеням вниз, затем вверх, проделал этот путь несколько раз, долго стоял на смотровой площадке, слушая привычный рёв водопада и устремив взор куда-то далеко, в самую глубь непроглядной чащи густых лесов, будто хотел разглядеть там лик Нантосвельты (богиня природы), а после сидел в тронном зале до самых сверчков.

Посреди зала на огромном каменном ложе стоял гроб из цельного куска чистейшего горного хрусталя, какой добывают у соседей. Руки искусных мастеров Валиндора украсили стенки гроба и крышку его причудливыми резными узорами. И среди этих узоров перед глазами короля разыгрывались древние друидовы ритуалы, победоносные военные походы, многолюдное строительство крепостей. Гвенельд всё смотрел и смотрел на эти узоры и не решался сдвинуть со своего места тяжёлую крышку гроба, сквозь прозрачную толщу которой хорошо просматривалось лицо и стан юной девы в драгоценном уборе и золотом венце.

Уже едва горели и больше чадили факелы, давно зажжённые Гвидионом, когда в тронном зале раздались гулкие шаги, и к гробу в центре его приблизился величественный и невозмутимый Лугенус в белоснежном одеянии, держа в одной руке своей волшебный посох, а в другой – курящуюся чашу. Тонкий аромат лесных трав и цветов окутал скорбного короля, и тот встрепенулся.

– Известно ли тебе, Гвенельд, – вкрадчиво заговорил Лугенус и поставил на край каменного ложа курящуюся чашу, – что мир зримый, земной, в котором ты снискал себе славу как Чёрный Властелин, граничит с миром таинственным, незримым, но прозреваемым людьми особого склада, способными видеть сквозь тусклое свечение магического кристалла?

– Таких, как ты, Лугенус? – ответствовал король и спустился с тронного места своего. Тяжёлая поступь его теперь была тиха, он старался идти как можно мягче, чтобы не тревожить, возможно, витающий над телом принцессы, её бессмертный дух.

– И скромный твой слуга чего-нибудь да стоит, – волшебник склонился перед Властелином, не снимая, однако, покрова с головы своей.

Мрачный Гвенельд стоял на почтительном расстоянии, зная силу волшебного посоха Лугенуса и его скрытный и противоречивый нрав. Одно неловкое движение, и в тебя полетит заклинание вместе со щепоткой неведомых кореньев или грибов, на лету воспламеняющихся и заволакивающих всё кругом дыханием наклави (морской демон, вызывавший увядание посевов и болезни скота, засухи и эпидемии).

– Так всё же дева спит, а не умерла? Как это возможно, коль она не дышит? – не питая напрасных надежд, король пытался разговорить волшебника. – И как же нам теперь пробудить мою невесту?

Не так прост был этот волшебник, хоть и принял приглашение жить при Чёрном Властелине, когда тот покорил себе королевство Хельмлингов и отбил натиск свирепых дикарей, родом из восточных племён, перешедших нижние отроги Синих гор, которые тянутся почти по всей северо-восточной границе Чернолесья.

Никто не знал, откуда взялся Лугенус, и где род его? Но окрестные друиды на совете своём все до единого провозгласили Лугенуса великим волшебником и воздали почести – вместе с белыми одеждами он получил немалую казну. Жил, однако, волшебник, как и подобает его собратьям, скромно, в землянке в ельнике неподалёку от большого дольмена, где, как известно всем местным торинам, покоится верховный друид Чернолесья. Там-то и повстречал волшебника Чёрный Властелин, совершая паломничество к дольмену для сотворения обряда, как требовал обычай.

Один из сопровождавших Гвенельда воинов позволил себе насмехаться над скромным жилищем лесного отшельника, думая, что этот человек из простых торинов, живущих в этих местах с незапамятных времён. Откуда ни возьмись в руках отшельника возникла палка, ставшая на глазах паломников большим посохом искусной работы, лишь раз хозяин посоха стукнул им о землю, и та с треском разверзлась и поглотила надменного воина, не успевшего даже крикнуть, края возникшей ямы обвалились внутрь, и наглец был погребён неоплаканным. А невозмутимый отшельник, между тем, продолжал творить свою магию: осыпал поляну возле дольмена каким-то пахучим мелким составом, крикнул: «Огма!», и тут же из сыпучей смеси сложились письмена на земле, сами собой загорелись, пламя закрутилось вихрем, поднялось над верхушками густо растущего ельника, не тронув его, и унеслось прочь, не ведомо, куда. Отшельнику поклонились все бывшие там друиды, а тот провозгласил, что место очищено, и досточтимый король может совершить свой обряд. Чёрный Властелин пригласил отшельника, которым и был волшебник Лугенус, жить в его замке и служить своей мудростью и магией интересам трона.

– Вижу, ты и после того, как я доставил тебе гроб с принцессой, не веришь в силу моей магии, – покачав головой, проговорил волшебник. – Сейчас я всё узнаю о ней. Вели своему слуге плотнее закрыть все двери зала, а самому ему вели спуститься вниз и передать воинам отступить от стен башни и укрыться в крепости. Не то морок мой настигнет их, и тогда они могут лишиться разума. Пусть поспешит твой торин.

– А как же я и ты? – Гвенельд не хотел показать свою слабость, но был бы не против, чтобы его меч и кольчуга оказались с ним в тронном зале.

– Ничего не случиться с тобой, если ты, Гвенельд, соблаговолишь встать рядом со мной, вот точно здесь, у гроба, и мы будем под покровом Тевтата.

***

Когда за слугой плотно закрылась последняя дверь, и в тронном зале Торна остались только король и волшебник, воздух у каменного ложа затрепетал и поплыл так, будто вместо гроба на нём разложен костёр, и пламя вздымается к самым высоким сводам потолка. В тишине Гвенельд слышал своё гулкое дыхание. Лугенус был по-прежнему тих. На его лице с небольшой, чуть подрагивающей бородкой не выражалось ничего, а внимательные серые глаза, подобно двум кристаллам, отражали то, на чём был сосредоточен его немигающий взгляд, – лик юной девы. Беззвучно он творил свои молитвы или заклинания, – кто же поймёт их, этих отшельников, да ещё с такой внутренней магией. По его облику и не скажешь сразу, что перед тобой умудрённый тайными познаниями друид высшего порядка. Он выглядел молодо, даже чересчур молодо и свежо.

И вот Лугенус бросил в курящуюся чашу щепотку как бы древесного мелкого состава, из чаши повалил густой дым и окутал место, где стояли король и волшебник, серо-белым покровом. На удивление, дым не был едким и по-прежнему источал приятный, чуть дурманящий аромат. Веки Гвенельда отяжелели, ему было трудно удержаться, и он криво зевнул.

– Терпи, король, терпи, – тихо проговорил Лугенус и выставил перед собой ладонь. Хрустальная крышка гроба сама собою двинулась в сторону, и взору творящего обряд и наблюдателя предстала принцесса в парадном облачении – лежала она, как живая, лице её было свежим, белым, румяным в лёгком облаке шелковистых волос цвета посеребрённого льна, густая поволока ресниц обрамляла плотно сомкнутые тонкие веки, но юная грудь её не вздымалась.

Гвенельд сдавленно ахнул при виде юной красавицы и с горечью сжал кулаки, и отвернул на мгновение лицо своё от спящей мёртвым сном принцессы.

Лугенус поднял руки и возгласил:

– Теперь молчи, король, и стой смирно! Ибо если ты произнесёшь хотя бы звук, если поворотишься или шевельнёшь хоть пальцем, покров Тевтата не спасёт тебя, унесёт тебя морок в подземные воды Улая.

Стал Лугенус сам, как мёртвый, застыл с поднятыми над телом принцессы руками и уставился куда-то поверх головы стоящего с другой стороны гроба Гвенельда, в пустоту сумрачного зала. И только теперь король приметил, что факелы давно погасли, а полной темноте вокруг них с Лугенусом стоит неведомое свечение, будто день благой, и яркое солнце озаряет лик прекрасной девы. По стенам забегали чёрные тени, заметались, как встревоженное стадо диких коней, дрогнул каменный пол и с потолка посыпалась каменная крошка, стены ходили ходуном, факелы пали, столы и ложа, и каменный трон – всё задрожало и затрещало кругом.

Гвенельд уставился на Лугенуса и не смел более даже глазом повести в сторону. Над гробом возникло будто бы облако и стало прозрачным, как хрусталь, внутри трепещущего облака появлялись и пропадали картины, одна чуднее другой. Ничего не мог разобрать в этом трепете король, не знавший доселе страха, даже смерть не пугала его, ибо, как и все в народе его, он верил в бессмертие души и вечные пиры героев в Небесных Чертогах. Как долго длился морок, мгновение или же целую вечность, уразуметь Гвенельд, будто вросший ногами в кожаных поршнях (обувь кельтов, башмаки) своих в каменные плиты, не мог.

Облако развеялось, густой дым ещё валил из чаши на краю каменного ложа, но теперь он стелился понизу, тени замерли, а чудное свечение в центре зала стало тускнеть, пока король и волшебник не погрузились в полный мрак и непроницаемую тишь. Лугенус гулко выдохнул, и в тот же миг на конце его посоха загорелась яркая звезда. Оказалось, что он уже держит посох в руке своей, хотя во время обряда посох стоял рядом, у ложа. Гроб был плотно закрыт.

– Сядь, господин, – тихо проговорил Лугенус и пошёл к трону, ведя обессилевшего короля под руку.

Когда Гвенельд начал понемногу приходить в себя, волшебник придвинул к тронному месту кресло и тоже сел, положив посох рядом. Король молча ждал объяснений.

– Готов ли ты услышать правду? – спросил, наконец, Лугенус.

– Говори без утайки, – потребовал король и выпрямил уставшую спину свою.

– Добро, – улыбнулся волшебник. – Так знай, Чёрный Властелин, что невеста твоя, которая теперь спит мёртвым сном, фея, – на этом слове король окинул волшебника гневным взглядом и помотал головой, не желая соглашаться. – Да, господин, да. Не гневись, это так. Принцесса Айне – фея. Но кто её мать, я не смог разведать. Есть и ещё одна загадка… – не решаясь произнести слова свои, Лугенус вдруг смолк.

– Да говори же! – взревел нетерпеливый дух Властелина Чернолесья.

– На руках принцессы-феи я видел лучезарное дитя, а внутри дитя – божественный огонь – элан. Но ведомо народу моему, что это синее живое пламя может быть только у Огненной Птицы из Страны Грёз, которая находится так далеко, что и дороги туда уже позабыты давно, заросли лесами, покрылись болотами, и никому из живущих ныне не ведомы. Схватился руками за голову Гвенельд, вскочил с трона и не помня себя рванулся ко гробу, сжимая кулаки. Сокрушить, сокрушить, сокрушить!

И тогда Лугенус сказал Чёрному Властелину:

– Спасти из цепких объятий мертвенного сна принцессу-фею может только её новорождённый сын, если принесёт перо Огненной Птицы. – Но откуда? Откуда дитя? Откуда элан? – Гвенельд развернулся и пошёл на Лугенуса, забыв, что перед ним опаснейший из смертных.

Он сделал лишь пару шагов, дыша гневом, протягивая руки, будто уже трясёт этого заносчивого друида, но тут же стал, как вкопанный, застыл на месте, и ноги его погрузились в камень.

– Прости! Прости, Лугенус! – взмолился король, пытаясь вырваться из каменного плена, но сделать этого она не мог, и руки, и ноги, и всё тело его словно само стало каменным. И он издал такой рык отчаяния, что стены вздрогнули.

А волшебник ослабил хватку, повёл рукой в сторону, и Гвенельд смог вырвать одну ногу из каменной плиты, та неровно пошла трещинами, и другую ногу сдавило ещё больше. Король издал ещё более истошный крик и стал разбирать каменный завал в разломе, чтобы высвободить ногу. Лугенус хохотал и водил руками перед собой, выговаривая заклинания:

– А элвинтодд двир синддин дио керриг ир вверллуриг ноин; ос сириаехт экх савваер ти веор элхлин мор, некромбор алин.

Закончив свой обряд, он успокоился и протянул королю свой посох. Гвенельд резко вздёрнулся на этот жест, сочтя его недостойным, но быстро скрепился и ухватился руками за протянутый ему предмет. Нога, застрявшая в камне, сама собой вышла невредима, и вот уже король стоял прямо, а разлома в полу как не бывало.

На следующий день отправил Чёрный Властелин своих верных слуг искать лучезарное дитя. Вручая предводителю чёрных всадников волшебное зеркало, Лугенус объяснил, что распознать искомое дитя можно только с помощью этого зеркала – его заволакивает синим горением, если в нём отразится человек с огненным сердцем. Откуда в ребёнке принцессы-феи божественный огонь, элан, волшебнику было не ведомо, ибо знание сие было ото всех запечатано такой магией, о которой никто из местных друидов никогда не слыхал. Чёрные всадники поскакали по свету, но не знали они, что искать им нужно не младенца.

Рождение героя

Раннее утро в лесу, когда трава в росе, а лёгкий ветерок, спустившийся с отрогов Синих гор, свеж и прохладен, – это самое любимое и самое суетное время для лесных фей. Столько всего надо сделать! А малышка Лилидон сидела под сосной и напевала себе под нос новую балладу, никак не желая приступать к давно изученным обязанностям:

– Трава густа, трава чиста,

Моя любовь, любовь проста, Летящий ветер с Синих гор,

Ах, как я люблю простор!

– Что за блажь, моя милая? – крикнула старшая фея Панфирия, проносясь мимо с оленёнком в руках, малышка-фея подняла глаза и улыбнулась зверушке, поймав его взгляд, она тут же узнала, что он потерял маму-олениху, а добрая Панфирия не прошла мимо и спасла его. Старшая фея любила порядок, потому поучала на ходу: – Разве ты не знаешь, Лилидон, что праздность феям вредна. Смотри, у тебя завяли и полегли все цветы на полянке у большого дуба. Спеши, солнце встаёт!

Медленно, нехотя Лилидон расправила крылышки, она ещё не приняла привычный человеческий облик, свойственный феям в дневное время, её полупрозрачное тело трепетало, наполняясь живительной силой, идущей от земли и деревьев. Она подумала, что будет лучше долететь до полянки с увядшими цветами в облике феи, навести там порядок и принять человеческий вид, чтобы какой ранний крестьянин, проходящий через лес по своим делам, не приметил ничего необычного и волшебного. У фей с этим строго.

Большой раскидистый дуб был самым древним в лесу, люди прозвали его Тригорн, и его имя постепенно перешло на весь лес. Возле этого великана с могучими корявыми ветвями почти ничего не росло, только густые шелковистые травы да цветы самых причудливых форм. Феи давно приметили эту полянку и приносили сюда цветы со всего света, оберегая их во время холодов и дождей. Это был их любимый сад цветов в лесу.

Возле самого дуба росла астромерия, лиловые лепестки которой радовали фей более всего. Кусты астромерии густо разрослись над выступающими корнями дуба, и можно было присесть под ним в знойную пору на корень и наслаждаться прохладой, вдыхая сладковатый аромат астромерии. Крона Тригорна была такой густой и огромной, что, если сидеть под ним, не видно неба. Лилидон прилетела на поляну и увидела, что в эту ночь, последнюю ночь полнолуния, какая была накануне, кто-то примял почти все травы и цветы вокруг их любимого старого дерева, но один куст астромерии стоял не тронутым, а новый розовато-лиловый бутон на самой верхушке его трепетал, будто в нём хозяйничал крупный шмель, и с готовых раскрыться лепестков опадала на землю звёздная пыльца. Это было очень странно, звёздная пыльца означала, что в чашечке этого прекрасного цветка – фея!

– Этого не может быть! – воскликнула Лилидон, уж она-то бы точно не пропустила такое событие, если бы проведала, что в это утро родится её сестра. Малышка фея была рождена самой последней и никогда ещё не видела, как из цветка появляется на свет другая лесная волшебница.

Феям дано знать очень многое, да и они, все семь лесных сестёр, живущих окрест Тригорна и Озера Слёз, расположенного неподалёку, у подножия Синих гор, уж наверняка прознали бы, что одна из них нашла избранника и готова дать жизнь новой фее. Это очень долгий процесс, к нему следует тщательно готовиться и дождаться благоприятного времени – непременно полнолуния, чтобы свершить обрядовый танец под звёздами. Это сам избранник часто не ведает, что его выбрала фея, наслала на него крепкий сон и закружила эфирное тело его в своём танце. Нет, так просто это бы не прошло мимо лесных сестёр. Они бы тут же почуяли, да и лесные духи не смогли бы утаить, что здесь под покровом ночи твориться волшебство высокого рода. Но ничего не почувствовала малышка Лилидон, разглядывая качающийся бутон и вот-вот готовый выпустить из своих крепких объятий того, кто притаился там, внутри. Сильная и совершенно новая магия держала сокрытым то, что было в бутоне. И Лилидон порхала над полянкой, осыпая травы и кустики роз, астромерий, пионов и других цветов своей волшебной пыльцой, чтобы оживить и укрепить их стебли, листья и корешки под землёй. Она не отлучалась далеко от качающегося свежего бутона и ждала, что же будет дальше. Ей не терпелось поприветствовать новую подружку и показать её остальным лесным жителям.

Как вдруг чашечка цветка треснула, распахнулись два лепестка, и вместе с обильно просыпавшейся искрящейся, ароматной пыльцой, запах которой сильно напоминал что-то очень знакомое, на ближайший листок астромерии, а затем и кубарем на землю свалился крохотный младенец. И это была…

– Совсем не фея! – вскрикнула Лилидон, открыв от удивления рот, а затем, словно опомнившись, маленькая фея звонко позвала: – Панфирия! Панфирия! Сёстры, все скорее сюда! Чудо в лесу! Чудо!

В тот же миг на поляну сбежались, слетелись все местные феи и лесные духи, а также множество любопытных зверей и птиц. Самым любопытным был Ворон. Приметив переливающуюся в первых лучах восходящего солнца пыльцу, покрывающую всего младенца с курчавой головки до крохотных пяточек, Ворон подлетел поближе и стал важно прохаживаться рядом с чудесным ребёнком и клювом подбрасывать вверх звёздную пыльцу с травы и земли.

Ребёнок, по виду, если бы не был так удивительно мал, походил бы на человеческого годовалого малыша. Он сидел на траве и сминая в цепких кулачках звёздную пыльцу, обращал её в кругляки чистого золота, подкидывал их, катал рядом с собой, и вскоре под кустом астромерии всё было усеяно золотыми кругляшками.

Лесные волшебницы смотрели на дитя, резвящееся на траве и перешёптывались, а звери подходили его обнюхать и поприветствовать. По всему было видно, что малыш их понимает, затем он встал на четвереньки и подполз к Ворону, обнял его и положил голову ему на грудь, а большая чёрная птица подняла крыло и укрыла им чудесное дитя.