Вы не авторизовались

На краю бездны бесплатное чтение

Скачать книгу

S. J. Watson

FINAL CUT

This edition is published by arrangement with Conville & Walsh UK

and Synopsis Literary Agency

Серия «Звезды мирового детектива»

Перевод с английского Ирины Тетериной

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Вадима Пожидаева-мл.

* * *

Посвящается
Анне, Арчи, Нилу и Оливии
а также
памяти Анцеля Бритца
(1979–2020)

Дважды жизнь моя кончилась – раньше конца —
Остается теперь открыть —
Вместит ли Вечность сама
Третье такое событье…
Эмили Дикинсон. Перевод Веры Марковой

Тогда

Она бежит через пустошь, бежит отчаянно, во весь дух. В небе над ней висит тоненький серп стареющей луны, а где-то далеко позади анемично желтеют огни деревни. Но она смотрит только под ноги. Она не видит ничего, кроме дороги, и слышит лишь собственное дыхание, со свистом рвущееся из пересохшего горла, да пронзительные вопли кувыркающихся в вышине чаек. Нет ни шума погони, ни криков, ни лая собак. Ей ничто не грозит. Можно успокоиться и перейти на шаг. Все уже позади.

Но она бежит. Она гонит себя вперед, шаг за шагом. Ноги по инерции несут ее все быстрее и быстрее, пока она едва не летит кубарем, точно марионетка, у которой лопнули нити. Где-то у горизонта мелькают фары машины, и тут ее накрывает. Внезапно она чувствует скованность, словно барахтается в вате. Ее руки и ноги продолжают работать, но они будто чужие, они двигаются самостоятельно, она больше не властна над ними. Она словно смотрит в подзорную трубу не с того конца.

Она хочет сделать вдох, вернуть себя в реальность, но теперь слишком поздно. Ее тело взбунтовалось. Она пытается остановиться, но уже не может.

И тут ее нога на что-то налетает. Где-то на краешке сознания вчуже всколыхивается смутная боль, тупая, как от сверла стоматолога после укола; она спотыкается и, как в замедленной киносъемке, начинает падать – словно погружается в вязкий ил. Руки вскидываются вперед, и она плашмя грохается на холодную землю – так, что воздух вышибает из легких, точно из бумажного пакета.

Она лежит неподвижно. И может пролежать здесь вот так целую вечность. Она видит себя со стороны, словно в документальной съемке. Тело распласталось в темноте, глаза широко раскрыты, губы посинели. Так завтра ее и найдут, замерзшую насмерть. И это не худший вариант.

Но нет. Она не готова умереть здесь, да еще таким образом. Ощущая внезапный прилив энергии, адреналиновый всплеск, она неуклюже поднимается. Потом идет, старательно переставляя ноги одну за другой, снова и снова, пока наконец не оказывается у перекрестка. Ее взгляд блуждает. Она дрожит, хотя страха не чувствует. Она вообще ничего не чувствует. Она опускает рюкзак на землю и вскидывает руку с поднятым большим пальцем.

В столь ранний час машин на дороге не слишком много. Они едут мимо, но вот одна все же останавливается. Водитель опускает стекло. Мужчина, разумеется, но не в ее положении привередничать.

– Куда, милая? – спрашивает водитель, но она не знает, что ответить: об этом она еще не думала.

Прямо перед ней словно вырастает Блафф-хаус, отчетливо вырисовываясь на фоне бледного неба, – огромный, давящий, с одним-единственным освещенным окном на верхнем этаже. Она ни за что туда не вернется!

– Милая?

Она мотает головой; она знает, где хочет оказаться, но не знает, как туда попасть, необходимо дать хоть какой-то ответ, пока водитель не уехал.

– Куда угодно, – произносит она и, открыв дверцу, забирается в машину. – Куда угодно… Лишь бы подальше отсюда.

1

Веб-сайт газеты «Ивнинг стандард», 14 марта 2011 года
НОВОСТИ КОРОТКОЙ СТРОКОЙ>
НА ПЛЯЖЕ В ДИЛЕ НАЙДЕНА НЕИЗВЕСТНАЯ ДЕВУШКА
ОЛИВЕР ДЖОНСОН | 0 КОММЕНТАРИЕВ
Полиция пытается установить личность девушки, которая была доставлена в больницу на прошлой неделе, после того как ее без сознания обнаружил на пляже города Дила, графство Кент, случайный прохожий.
Промокшую до нитки девушку, на вид 15–18 лет, при которой не оказалось никаких документов, поместили в больницу Королевы Елизаветы в Маргите, где ей был поставлен диагноз «переохлаждение». Придя в себя, она не смогла назвать врачам ни своего имени, ни места жительства или рождения. Также она утверждает, что ей неизвестно, каким образом она очутилась в приморском городке.
По словам медиков, подросток пребывает в состоянии чрезвычайного беспокойства, с ужасом реагирует на любое новое лицо и отказывается говорить. Врачи не обнаружили у нее никаких повреждений, а полиция заявляет, что нет оснований предполагать в этом деле криминальный след.
Пока доктора решают вопрос о необходимости дальнейшего лечения, пациентка остается в больнице. Если ее состояние не улучшится, полиция, возможно, обратится к общественности за помощью в установлении личности.
Рост девушки, со слов медиков, составляет 5 футов 7 дюймов, телосложение плотное. Волосы каштановые, до плеч. Когда ее нашли, была одета в черную куртку, белый жилет и синие джинсы.

Сейчас
2

Нельзя спать. Я знаю это, это очевидно. Подобные истории у всех на слуху. Человек попадает в ловушку и в конце концов оставляет попытки спастись. Поддается усталости и закрывает глаза. Его тело отключается, и он погибает.

Но что делать, чтобы не уснуть? Этот вопрос неотступно крутится в голове.

Когда все произошло, я только-только въехала на вершину холма. Мертвое существо лежало на дороге, будто обесцвеченное, совершенно неподвижное, и, едва заметив тело, я поняла, что ни единого шанса объехать его у меня нет. Оставалось лишь ударить по тормозам и надеяться на лучшее.

Машина пошла юзом. Я увидела себя словно со стороны, как мог бы увидеть некий оператор, снимающий аварию для потомков, и задалась вопросом, выберусь ли из этой переделки живой. Мне представилось, как автомобиль медленно выписывает зрелищную кривую, прежде чем с тошнотворным треском врезаться в низенькую каменную ограду. Перед глазами мелькает сминающийся в гармошку капот, на мгновение все замирает и наступает абсолютная тишина, а потом кадр озаряет ослепительный пламенный шар.

Я горю заживо. Мою красную плоть пожирает огненное инферно, а затем меня окутывает блаженная прохладная чернота. Труп найдут обугленным до неузнаваемости. Им придется попотеть, устанавливая мою личность – по слепкам зубов или, может, по номеру кузова автомобиля, – но даже тогда они не узнают, кому сообщить о моей смерти. У меня никого нет. Соседка по квартире, которую я толком и не знаю, да бывший бойфренд, которому все равно.

Еще, наверное, Дэн, хотя его заинтересованность будет чисто профессиональной. Если история попадет в газеты, он скажет журналистам, что это очень печально. Какая трагедия. Карьера, оборвавшаяся на взлете, коллега, с которой приятно было работать, следующий фильм обещал стать настоящей бомбой, еще один талант, покинувший нас до срока. Бла-бла-бла.

Что-нибудь в таком духе. Они все запишут и напечатают на седьмой странице, если не подвернется ничего поинтереснее. Большего я не заслуживаю.

Впрочем, все, разумеется, было не так. Машину развернуло на девяносто градусов и выбросило в неглубокий придорожный кювет. Ремень безопасности впился мне в плечо, приборная панель понеслась навстречу, и зубы больно клацнули, а лоб впечатался в руль. Все вокруг померкло, и секунду или две в ушах стоял странный пронзительный писк. Когда я открыла глаза, в них двоилось. Черт, подумала я, только сотрясения мозга мне не хватало.

Но в следующий миг зрение прояснилось, и я взяла себя в руки. Фары не горели, а двигатель, хотя и с горем пополам, все-таки завелся. Все это сопровождалось пугающим скрежетом и едкой вонью паленой резины. Колеса завертелись.

Я сдалась и заглушила мотор. Воцарилась тишина, торфяники проглотили меня, не жуя. В помятом салоне было тесно и не хватало воздуха, я заставляла себя дышать.

Ну почему именно здесь? Ближайший городок остался во многих милях позади, до следующего, куда я направлялась, еще ехать и ехать. За последние полчаса я не встретила на дороге ни одной машины, и телефон тут наверняка тоже не ловит, можно даже не проверять.

Я попыталась найти в ситуации хоть один плюс: я не ранена. Оглушена, но жива. Костяшки пальцев, сжимавших руль, побелели до полной бескровности, кожу щипало от холода. Нужно что-то делать. Пешком дойти невозможно, но и сидеть здесь до скончания веков тоже нельзя. К тому же то, из-за чего я улетела с дороги, никуда не делось.

Камера лежала на пассажирском сиденье, и я инстинктивно к ней потянулась – я же ехала снимать фильм. Я собралась с духом и открыла дверцу машины. В нос ударил густой запах разложения. К горлу подкатила тошнота, но я усилием воли подавила ее. Мне доводилось чувствовать вонь и похуже – или как минимум столь же отвратительную. К примеру, во время съемок моего первого фильма «Черная зима». Я тогда ночевала на помойке. Жила среди смрада протухшей еды, открытых ран и гнойных нарывов, одежды, которую не снимали так долго, что она вросла в гниющую плоть, вместо того чтобы ее защитить. По сравнению с этим здесь сущая ерунда, всего лишь мертвое животное, истекшее кровью в грязном снегу.

Времени даром я не теряла – включила камеру и принялась снимать. И мгновенно успокоилась. Теперь появилась цель. Меня охватила особая отстраненность, которая уже успела стать привычной с тех пор, как я впервые заметила ее. Она появилась, когда я жила на улице вместе с девочками, снимая их для «Черной зимы». Я становлюсь невидимым наблюдателем. Могу переключаться между крупными и мелкими планами, на ходу перестраивать кадр, но все это художественные решения. Я всего лишь бесстрастный регистратор, а не действующее лицо. Меня вообще нет.

Это была овца со слипшейся грязной шерстью. Что-то темное и желеобразное – судя по всему, кровь, хотя в тусклом свете она показалась машинным маслом – пятнало верхнюю четверть ее туши. Я присела, чтобы она попала в кадр вместе с узкой полоской горизонта на заднем плане и звездным небом сверху. Под таким углом стало видно, что шея у нее свернута, а морда перепачкана черным. Из разодранных губ на лед сочилась розоватая сукровица; глаза напоминали два стеклянных шарика. Я начала дрожать, ведя камеру вниз вдоль брюха несчастного животного к источнику отвратительной вони: рваной ране в боку, из которой вываливались темные дымящиеся внутренности. Когда я наехала на овцу, она, скорее всего, уже была мертва, но у меня все равно мелькнула смутная мысль, не из-за меня ли отверзлась рана, не я ли совершила над беднягой это самое последнее чудовищное надругательство.

Я продолжала снимать, но моя защита трещала по швам. Я вновь вернулась в суровую реальность. Машина превратилась в гору металлолома, дорога обледенела, и я понимала, что маршрут скоро может стать непроходимым. Руки занемели, уши тоже, и я стояла над телом, над трупом – истекающим кровью и омерзительным. Совершенно одна. Я выключила камеру. Я понимала, что мне нужна помощь, но к кому обратиться?

Я не размышляла. Чемодан так и остался лежать в машине. Идти оказалось куда труднее, чем представлялось. Снегу было не много, но под свежевыпавшим слоем старый уже успел основательно смерзнуться, так что, преодолев всего несколько ярдов, я дважды едва не упала.

– Черт, – пробормотала я себе под нос, и в следующую секунду лодыжка подвернулась, ногу прострелила жгучая боль, я снова поскользнулась и на этот раз плюхнулась в мокрый снег.

Я сразу поняла, что ничего не сломала, но с досадой признала поражение. Оставалось только ждать. Я поковыляла обратно к машине.

Все это случилось час тому назад, может, два. Сложно сказать точнее. Температура упала еще ниже; дыхание повисает в воздухе перед моими глазами туманным облачком, потом развеивается. Кажется, салон машины сжимается вокруг меня все сильнее и сильнее, но окно не открыть, потому что снаружи слишком холодно. Я смотрю на звезды. Отыскиваю Бетельгейзе, пояс Ориона, пламенеющую Венеру. Я даю слово. Позволь мне выбраться отсюда – я развернусь и прямиком уеду в Лондон. К черту Четвертый канал, к черту Дэна, к черту фильм!

Впрочем, я понятия не имею, с кем торгуюсь. Точно не с Богом. Даже если Он и существует, то отвернулся от меня много лет назад. Как бы то ни было, ответа нет, лишь бессловесный ветер демонически завывает над торфяниками. Снег тихо падает и уже не тает на лобовом стекле. Зубы начинают стучать. В зеркале заднего вида показывается машина, но она не останавливается; наверное, померещилось. Интересно, как я буду выглядеть, когда меня найдут? Заледеневшие губы, обындевевшие волосы, лицо все в мерзлых соплях, зато в обнимку с камерой, как будто нет ничего важнее. Умерла ради искусства, скажут они. Ха-ха-ха.

Я клюю носом, начиная соскальзывать во тьму, в мягкое обволакивающее черное ничто.

Но вовремя спохватываюсь. Нет уж, говорю я себе. Не для того я прошла через то, через что прошла, и достигла того, чего достигла, чтобы умереть здесь. И вообще, это не война и даже не ледяные просторы Аляски с ее сорокаградусными морозами. Это север Англии. Неподалеку отсюда толпятся перед ночными клубами подростки. На девицах по традиции из одежды только макияж, мини-юбки, туфли на высоченном каблуке да коротенькие топики. Парням повезло чуть больше; они одеты поплотнее, в джинсы и футболки, хотя тоже не тепло. Я отчетливо представляю эту тусовку, да что там, когда-то я вполне могла стоять среди них, дрожа не от холода, а от нетерпения. Предвкушая выпивку и танцы, смех и огни, приторный запах сухого льда и разогретых тел, трущихся друг от друга в темноте. Сигареты, водка. Таблетки и порошок.

Нет. Я не намерена околеть. Надо не дать себе уснуть, вот и все. Я всаживаю ногти в ладони – кажется, даже до крови, – и тут в зеркале заднего вида вижу свет.

Поначалу я думаю, что это снова лишь игра воображения, но потом оборачиваюсь и понимаю, что мне не померещилось. Над вершиной холма блеснули два луча. Спасение! На секунду мелькает мысль, что торг с высшими силами сработал, но как только машина появляется на холме, я велю себе выбросить из головы этот бред. Совпадение, и ничего более.

Автомобиль осторожно приближается по скользкой дороге, но скорости не снижает. Я соображаю, что мой автомобиль не освещен, наполовину съехал в кювет и проглядеть его легче легкого. Еще не слишком поздно, но нужно торопиться. Нужно выйти. Смешно будет, если эта машина тоже попадет в аварию, вылетит с дороги и окажется в том же самом кювете. Надо остановить ее.

Я беру с приборной панели телефон и распахиваю дверцу. Холод бодрит, и я даже умудряюсь не поскользнуться. Размахиваю светящимся телефоном и кричу, и на этот раз удача мне улыбается. Машина замедляет ход, останавливается у обочины, и из нее выбирается высокий незнакомец. Мне немедленно вспоминаются женщины, которых я снимала на улицах, странные машины, притормаживающие в темноте, загадочные силуэты внутри. И никогда не поймешь заранее, что у этих людей на уме.

Что ж, думаю я, глядя, как он приближается. Посмотрим.

– У вас там все в порядке?

Ветер приглушает его голос, но звучит он вполне дружелюбно. Лица я различить пока не могу, но выдыхаю с облегчением.

– Н-не совсем. – Зубы начинают стучать, и я киваю в сторону разбитой машины. – Вы мне не поможете?

Он делает шаг вперед и оказывается в свете фар своего автомобиля.

– Сломалась?

На вид ему лет тридцать, он высокий – очень высокий, хорошо так за шесть футов, – и худощавый. На нем квадратные очки в толстой оправе, лицо удлиненное, все черты какие-то угловатые. Улыбка его, хоть и теплая, кажется несколько настороженной. Сложением он напоминает мне Эйдана, моего друга из прошлого, и даже двигается он так же неуклюже. Я вспоминаю, как с Эйданом было весело, и немного расслабляюсь. С виду незнакомец достаточно безобиден, хотя мне ли не знать, как обманчива бывает внешность. Уж что-что, а это за первые несколько месяцев жизни в Лондоне я усвоила накрепко.

– Я вылетела с трассы. Там овца…

Он смотрит мимо меня на неподвижное существо, лежащее посреди дороги, – черную тень на льду, смутно различимую в темноте.

– Это вы ее сбили?

Я оглядываюсь. Голова, вывернутая под неестественным углом, направлена в нашу сторону. Она смотрит на нас. Она обвиняет. Это все ты, говорит она.

– Нет. Она была уже мертвая. Я ее не заметила.

Интересно, он мне верит? По выражению лица понять ровным счетом ничего невозможно, но он протягивает мне руку.

– Разрешите вам помочь, – произносит он. – Меня зовут Гэвин.

3

До меня запоздало доходит, кто он такой. Гэвин. Моя ассистентка Джесс искала среди местных того, кто мог бы распространить листовки с объявлением о встрече в деревенском досуговом центре, где я собиралась рассказать о своем проекте, а он был организатором тамошнего киноклуба и предложил свою помощь. По крайней мере, у нас схожие интересы.

– Алекс.

В его взгляде ни намека на узнавание; возможно, Джесс не упоминала мое имя.

– Надо бы пойти посмотреть на…

Он кивает в сторону мертвой овцы, явно не горя желанием о ней говорить.

– Спасибо.

Мы вместе приближаемся к туше, и он с фонариком в руке наклоняется над несчастным существом.

– Сильный был удар, – говорит он, и по его лицу пробегает тень беспокойства. – Все явно произошло очень быстро.

Я устремляю взгляд на животное. Черная лужа крови расплывается вокруг задней части тела, пятная белый снег.

– Нельзя ее здесь оставлять.

– Да, наверное, – вздыхает Гэвин, понурившись.

Мы присаживаемся на корточки и беремся за две ноги каждый, потом дружно тянем. Туша тяжелая, но по мерзлой дороге скользит относительно легко. Внутренности размазываются по снегу, и нас обдает волной зловония. Я задерживаю дыхание и косо поглядываю на хмурого Гэвина: он тоже не дышит; но миг спустя запах пропадает. Мы сваливаем тушу в канаву.

– Ладно, – говорит он, распрямляясь. – В каком состоянии ваша машина?

Я перешагиваю через окровавленные останки животного. Интересно, что он обо мне думает? Что я беспомощно жду спасителя и понятия не имею о машине, которой доверила свою безопасность? Я вглядываюсь в его лицо, но не вижу и тени подобных мыслей. Только желание помочь.

– Раздолбана, думаю. Нужно вызвать техпомощь. Здесь просто телефон не берет, а так я справлюсь.

Он качает головой:

– Послушайте, мой приятель поможет.

– Починит ее?

– Или отбуксирует. У него «рейнджровер».

«Рейнджровер»? Вспоминаю машину, которая проехала мимо. В свете фар я не успела ничего разглядеть – ни водителя, ни даже марку. Какой-то большой внедорожник.

– А он тут, случайно, не проезжал, этот ваш приятель? – спрашиваю я. – С полчаса назад.

– Нет, – смеется Гэвин. – Мы с ним только расстались. А что?

– Тут была еще одна машина. Вроде бы она собиралась остановиться, но поехала дальше.

– Вы уверены?

– Да. Но это не важно.

На мгновение мне кажется, что Гэвин хочет задать еще один вопрос, но, похоже, передумывает и спрашивает о другом:

– Куда вы ехали?

– В Блэквуд-Бей.

Он улыбается:

– Садитесь в машину. Я вас подброшу.

Он ведет практически в полном молчании, внимательно следя за заснеженной дорогой. Я гадаю, что он за человек, и ищу подсказки. В машине идеальная чистота, ни намека на мусор, которым завален салон моего авто; единственный признак того, что она не новая, – это пакетик лакричных палочек в подстаканнике между нашими сиденьями. В животе у меня урчит.

– Повезло мне, что вы проезжали мимо, – говорю я – скорее для того, чтобы прервать молчание.

Он улыбается. Я смотрю сквозь лобовое стекло вперед, в сторону Блэквуд-Бей. В черном небе отчетливо различимы созвездия. Вдалеке видна вспышка: луч маяка на Крэг-Хед прорезает низкую облачность. Я ближе, чем думала. И вновь мелькает мысль, что глупо было ехать сюда зимой. Впрочем, выбирать не приходилось. Через пару минут Гэвин слегка прибавляет газу. Фары выхватывают что-то из темноты – лучи на миг пронизывают мрак, но мы проезжаем мимо, и я не успеваю разглядеть, что это. Еще одна овца? Кролик? Олень? Даже размер точно определить невозможно: в этой темноте законы перспективы не работают. Гэвин выкручивает регулятор температуры.

– Никак не согреться?

Я уверяю, что все в порядке, и спрашиваю, откуда он родом.

– Ведь не из Блэквуд-Бей?

Вид у него становится озадаченный.

– Почему вы так в этом уверены?

– Из-за вашего говора. Вернее, из-за его отсутствия.

– А, ну да, – произносит он застенчиво. – Мои родители из Мерсисайда. Но мы переехали на юг, в Лондон.

– А теперь вы здесь.

– Да. Мне захотелось перемен. Я работал в Сити и в какой-то момент понял, что больше не могу. Дорога в офис, постоянный стресс… Ну, вы понимаете.

«Мне», отмечаю я. Не «нам». Вслух ничего не говорю. Я уже удостоверилась, что на безымянном пальце у него нет обручального кольца, хотя сама не знаю, зачем посмотрела. По привычке, наверное.

– И давно вы здесь живете?

– Почти год, ничего себе!

Он будто сам удивлен, что прошло столько времени. Можно подумать, приехал сюда на пару недель и застрял.

– Ну и как вам тут, нравится?

Говорит, нормально. Скучать некогда.

– А вы? Откуда вы? – спрашивает он.

– Из Лондона, – отвечаю я уклончиво. – Вы не женаты?

– Нет! – смеется Гэвин.

Он притормаживает перед слепым поворотом.

– Но родились вы не в Лондоне?..

Значит, от него тоже не укрылся мой говор. Ничего удивительного. Я почти избавилась от показательных особенностей произношения некоторых слов, но кое-что въедается намертво, как ни старайся. Видимо, у Гэвина тренированное ухо.

– В окрестностях Лидса, – говорю я.

– А, понятно. В гости приехали?

Теперь, когда вопрос задан, я не очень понимаю, как на него ответить. Вообще-то, я не хотела светиться. В конце концов, в мои планы не входило здесь появляться. Но мир неидеален, и скрываться всю жизнь у меня не получится.

– Вроде того, – отвечаю я. – Работаю здесь над фильмом.

– Я сразу подумал, что вы занимаетесь чем-то подобным! – смеется он. – И что вы делаете?

– Да так, то одно, то другое.

Некоторое время он ведет машину молча. Потом кашляет.

– Ну и о чем ваш фильм? – Он делает паузу. – О Зои?

При упоминании пропавшей девушки у меня перехватывает дыхание, но он ничего не замечает.

– Не совсем, – говорю я.

– Но вы же про нее знаете? И про Дейзи. Знаете?

Да, отвечаю. И думаю про всю ту подготовительную работу, которую проделала, и про наши беседы с Дэном. Пожалуй, я знаю даже слишком много.

– Но на самом деле это фильм про жизнь деревни, – небрежным тоном произношу я.

– Почему тогда именно здесь, если ваш фильм не имеет отношения к девочкам?

– Да кто его поймет, – говорю я. – Думаю, об этом лучше спросить у продюсера. Решения принимает он, а я просто делаю, что мне сказано.

Он смеется, но я различаю в его смехе нотки разочарования. Мне вспоминается, что́ о нем рассказывала Джесс. «Приятный парень, – заметила она, – а не задавал бы столько вопросов, цены б ему не было».

Я вспоминаю, как начинался этот проект. Я познакомилась с Дэном на фестивале в Амстердаме, и он сказал, что ему понравилась «Черная зима», а вот второй мой фильм – «Адам, собственной персоной» – показался «достойным, но тебе следовало бы заниматься чем-то другим». Меня это восхитило: он был, наверное, единственный, кто честно сказал, что думает. Он спросил, есть ли у меня в планах что-то новое.

– Да, есть кое-что, – соврала я.

Он оставил свою визитку, и несколько месяцев спустя я заявилась к нему в офис. В царство белой мебели, стеклянных перегородок, эргономичных кресел и масалы. Награды смотрели на меня со стены за спинкой его кресла, и я мысленно перенеслась в тот вечер, когда получила свою.

Я прикупила новый наряд – брючный костюм с белым жакетом – и чувствовала себя на высоте. Но несмотря на это, когда наконец дошел черед до приза зрительских симпатий, последнее, чего я ожидала, – это услышать свое имя. Слова проникали в мозг точно сквозь толстый слой ваты, и мне казалось, что все присутствующие сверлят меня взглядом. Я поднялась и, внезапно будто опьянев, пожалела, что надела туфли на шпильке, которые купила в порыве. Изо всех сил стараясь не упасть, я преодолела проход, поднялась на сцену и пересохшими губами произнесла речь, прежде чем вернуться на свое место под улыбки и аплодисменты собравшихся. Мне вспомнились все те девушки, которых я снимала и которые стали героинями моего фильма. Они находились всего в нескольких милях от меня – те из них, кто еще был жив. Они дрожали от холода на тех же самых улицах, но наши миры в тот миг настолько отдалились друг от друга, что разделявшее их расстояние стало немыслимым. Я почувствовала, как шампанское подступает к горлу, и прошла мимо своего столика и дальше к выходу, еле успев выскочить на улицу, прежде чем меня вывернуло прямо на мостовую. Никто этого не видел, но мне было ничуть не легче, и, сидя на корточках и глядя на собственную блевотину, я подумала, что у меня, по крайней мере, хватило совести почувствовать себя виноватой. Я дала себе слово, что вернусь туда, на эти улицы, разыщу девочек, которых снимала, и отдам им только что выигранные деньги.

– Алекс?

Я вскинула глаза. Дэн ждал, когда я заговорю.

– В общем, я тут подумала… Давай снимем фильм о повседневной жизни. О сообществе. О простых людях. О переменах. Что сейчас вообще понимается под словом «сообщество»? Теперь стало проще найти товарищей по духу в Интернете, чем среди собственных соседей. Во всяком случае, так гласит популярный миф. Но так ли это, если отъехать чуть подальше от большого города? Я подумала, мы могли бы понаблюдать за жизнью какой-нибудь британской деревушки с убывающим населением, ну или что-нибудь в этом духе. Показать, какова настоящая жизнь.

Дэн кивнул. Он явно хотел что-то сказать, когда его взгляд упал на мое предплечье. Рукав задрался, обнажив шрам. Я замерла, перехватив его взгляд, с трудом подавила желание рассказать, откуда он у меня, и спрятала руки под стол. Дэн поерзал в своем кресле.

– Это совершенно не похоже на «Черную зиму». И я не вижу изюминки.

– Ну, – замялась я, – фильм может состоять по большей части из наблюдений, снятых его героями на свои телефоны, цифровые видеокамеры, айпады и все прочее. Таким образом мы получим жизнь деревни глазами ее жителей. Каждый сможет внести свою лепту.

– Получается, это будет нечто вроде помеси «Трех салонов» с «Жизнью за один день»?

– Именно.

Он улыбнулся, и я задалась вопросом, не испытывал ли он меня. Фильм «Три салона на взморье», хотя и ставший классикой, был снят около девяносто четвертого года. То есть мало того что старье, так еще и – учитывая тот факт, что его героиням, женщинам с севера, на протяжении всего фильма моют и укладывают волосы, – на первый взгляд крайне далекое от области моих интересов.

Но это если меня не знать. А он меня знал. Он был в курсе, что я получила школьный аттестат уже взрослой и пошла учиться кинопроизводству и фотографии. Он был в курсе, что я пришла к этому со страстью человека, который после долгих метаний наконец нашел свое призвание; человека, у которого, несмотря на северный говор и затрапезный вид, хватило нахальства втюхать свой первый фильм одному из наших приглашенных лекторов.

– Фишка в том, что сюжеты для фильма будут находиться сами собой, – пояснила я. – А мне останется только нужным образом их подать. Я сделаю веб-сайт, люди смогут анонимно загружать туда свои видео…

– Тебя завалят фотографиями членов.

Я воззрилась на Дэна. Знал бы он, что мне довелось повидать. Да он даже отдаленно не представляет, сколько жалких сморщенных микрочленов я насмотрелась за свою жизнь и как мало меня беспокоила перспектива увидеть еще десяток-другой.

– Думаешь, меня это пугает? И вообще, у меня будут права администратора. Так я смогу просматривать публикации и удалять заведомо бесполезные. А те, в пригодности которых появятся сомнения, можно просто убирать из общего доступа, так чтобы их видела только я. Все остальное выложим в Сеть. После регистрации человек сможет посмотреть все, что публикуют на сайте другие люди.

– Это может оказаться интересным. А о согласии на применение данных ты подумала?

– Да. Тут есть разные варианты. Для начала можно спрятать этот пункт в условиях пользования сайтом. Ну, при первом входе автоматически принимаешь правила…

– Когда куда-нибудь ткнешь.

– Именно.

Он пожал плечами в знак согласия. Все эти детали можно продумать, равно как и простоту пользования сайтом. Я понимала, что нужно сделать так, чтобы загрузить видео можно было в два клика.

– А место действия?

– Я пока не решила. Надо посмотреть… Поездить по округе.

Это была моя ошибка. Стоило сначала все разведать, найти подходящее место и преподнести его Дэну на блюдечке с голубой каемочкой. И я не очутилась бы в Блэквуд-Бей.

Впрочем, тогда я еще этого не знала.

– Думаю, может получиться что-то дельное, Дэн. Что-то новое и неизбитое.

– Ты же знаешь, мне нравятся твои работы, – произнес он, немного помолчав.

– Да?

– Просто… Мне кажется, тебе нужна какая-то изюминка.

– Изюминка?

– Да. Думаю, стоит найти местечко с историей. Не обязательно нашумевшей, но такой, за которую можно зацепиться. О чем люди смогут рассказать.

Я заколебалась. Я была на мели, делила съемную квартиру с соседкой, хваталась за любую подработку – хоть барменшей, хоть официанткой, хоть администратором, даже статьи писать пыталась, пусть все это и приносило смешные деньги. У меня не было ни запасного аэродрома в виде родителей, ни кого-либо еще, к кому я могла бы прийти с протянутой рукой.

– Хорошо, – согласилась я, и он, улыбнувшись, сказал, что попробует кое-кому позвонить.

Прошла пара недель, прежде чем он снова пригласил меня к себе в офис.

– Со мной связалась Анна с Четвертого канала, – сообщил он, когда я уселась.

Меня затопила волна надежды.

– И?..

Он ухмыльнулся:

– Мои поздравления.

– Они заинтересовались?

– Ну, они предлагают три тысячи. Им нужна пробная серия. На несколько минут. Десять максимум.

Пробная серия, которая даст представление о том, что я хочу снять. Тогда они смогут решить, сделать ли из этого сериал, разовую передачу или вообще отказаться от идеи.

Но три тысячи? Не разгуляешься.

– Они ждут пробник к концу года, и Анна хочет, чтобы ты как можно скорее определилась с местом действия. – Он помолчал. – Пойдем куда-нибудь выпьем? Надо же как-то отпраздновать!

На секунду я даже поддалась искушению, но кто знает, к чему это приведет? И я обещала бойфренду, что буду не поздно; я не могла его подвести. В очередной раз.

– Извини, но мне нужно идти, – сказала я, складывая свои вещи.

Расстроил ли его мой отказ? По лицу ничего понять было нельзя. Он проводил меня до двери.

– Придется выдать потрясный материал, и я знаю, что ты справишься. Однажды ты это уже сделала, сможешь и повторить. И не забудь, тебе нужна история.

– Я ее найду, – заверила я Дэна.

Другого выхода не было. Мой второй фильм провалился. Мне дали последний шанс.

4

Последний шанс. Дорога делает поворот, и я на мгновение вижу море: россыпь далеких огней у края воды.

Блэквуд-Бей. Крохотная, притулившаяся в ложбинке между холмами, а за ней – скалы и бесконечная береговая линия, тонущая во мраке. Луна льет белый свет на заснеженные крыши. Все это выглядит прекрасно, но будто таит опасность; нетрудно представить здесь логово контрабандистов, которые когда-то облюбовали эти места, чтобы проворачивать свои незаконные делишки под покровом ночи. Чувствую, как напрягается мое тело, точно готовясь распахнуть дверцу и на ходу выпрыгнуть из машины, бросить вызов судьбе в этой глухомани.

Я никогда не планировала здесь оказаться. В список возможных локаций для съемок Блэквуд-Бей не входила ни на каком этапе. Я точно знала, какое место ищу. То, от которого внутри что-то неуловимо екнет, как бывает, когда приходишь на просмотр новой квартиры и вдруг чувствуешь себя как дома. Или когда встретишься с кем-то в баре, ваши взгляды случайно пересекутся, и вроде бы ничего такого, но стоит заговорить друг с другом, как понимаешь: это оно, вы переспите. Я осматривала разные места, но ни одно меня не зацепило. А потом в офис Дэна пришла открытка, и все переменилось.

Я была дома, когда он позвонил, читала про какую-то невнятную деревушку в Оксфордшире. Он без предисловий приступил к делу:

– В жизни про нее не слышал, но если ты за, то и я за.

– Ты о чем?

– Об открытке.

– О какой открытке, Дэн?

– Из Блэквуд-Бей.

Поначалу я решила, что ослышалась.

– Откуда?

Он повторил название, и, несмотря на хриплое эхо в трубке, на этот раз я поняла, что услышала правильно.

– Блэквуд-Бей? А что там такое?

Эхо в трубке повторило мои слова.

– Открытка. Она что, не от тебя пришла? Странно. – Это прозвучало как пожатие плечами и целенаправленное уклонение от ответа на мой вопрос. – Так ты про нее что-нибудь знаешь?

– Слушай, о чем, черт побери, вообще речь? – рявкнула я, не сумев сдержать раздражение.

– Мне пришла открытка, – сказал он, не обращая на мой тон никакого внимания. – С фотографией бухты. Блэквуд-Бей. На обратной стороне написано: «Может, здесь?» Я подумал, она от тебя.

Трясущимися руками я поднесла к губам чашку и сделала большой глоток кофе. Он оказался слишком горячим, я обожгла горло.

– Не-а.

– Ладно, это не важно.

«Да нет, это важно, – подумала я. – Еще как важно».

Я почувствовала, как меня накрывает паника, и стала считать вдохи.

– Кроме нас с тобой, про проект никто не знает?

– Ну, на Четвертом канале-то определенно знают.

– Но они вряд ли станут слать открытки.

– Согласен, но, может, они кого-нибудь попросили поразнюхать. Ладно, вернемся к этой Блэквуд-Бей. Ты там бывала?

Меня подмывало соврать, что никогда в жизни о ней не слышала.

– Угу, – произнесла я. – В детстве. Если честно, она не произвела на меня особого впечатления.

– Но как вариант?

– Нет, не думаю.

– Почему? Все так плохо?

– Просто… Понимаешь, она очень далеко. Если все-таки придется туда ехать.

– На канале хотят, чтобы действие происходило на севере. Так что…

– Ты мне этого не говорил.

– А по-моему, говорил. Ты просто, кроме своего юга, ничего не видишь.

– Но это маленькая деревушка. Слишком маленькая. Кому интересно смотреть фильм, действие которого происходит в такой дыре? Это… просто это не то, что нам нужно. Понимаешь?

Мне показалось, я услышала в трубке его вздох. На мгновение я подумала, что он сейчас скажет: лучше тогда вообще прикрыть эту лавочку и взяться за что-нибудь другое или с извинениями вернуть деньги Четвертому каналу и признать, что моя карьера не удалась.

– Открытка все еще у тебя? – спросила я.

– А что?

– Не выбрасывай ее.

Я уже «разбудила» ноутбук и вышла в «Гугл». Набрала в строке поиска «Блэквуд-Бей». Если Дэн упрется, нужна будет веская причина, чтобы убедить его там не снимать. Я хотела увидеть те самые страницы, на которые будет смотреть Дэн. Я хотела быть во всеоружии.

Одну за другой, наискосок, я проглядывала статьи по ссылкам. Поначалу я успокоилась: в большинстве своем это были ничем не примечательные заметки. Рестораны, закрывшиеся навсегда; звание самой живописной деревушки в Йоркшире в третий раз подряд, хотя эта статья была столетней давности; кампания против закрытия местной станции спасения на водах, которая грозила провалиться. Я уже было понадеялась, но потом увидела его. Материал о пропавшей девочке-подростке по имени Дейзи, которую теперь официально признали покончившей жизнь самоубийством.

Рассчитывать, что Дэн пропустит такое, не приходилось. Он просто не мог за это не ухватиться.

– Нам надо поговорить, – произнесла я. – Сейчас приеду.

Вскоре я была у него. Открытка лежала на столе – фотография Блэквуд-Бей, снятая с утесов. Она выцвела, как будто ее долго держали на солнце. Я взяла картонку в руки, но она не вызвала внутри никакого отклика.

Я перевернула ее. Эти два слова, написанные черной пастой. «Может, здесь?» Почтовый штемпель оказался смазан, и разобрать на нем что-либо было невозможно.

Дэн налил мне кофе.

– Странно, да?

– Ты уверен, что никто из редакции не мог ее прислать?

Он склонил голову набок:

– Я спрашивал, никто не признается. Но…

Я знала, что он скажет.

– …ты-то что так разволновалась?

На этот вопрос я ответить не могла. Впрочем, Дэн тут же про него забыл.

– Ты уверена, что это не то? – спросил он. – Я посмотрел в Интернете. Деревушка небольшая, но не крошечная. И население сокращается. Кажется, это именно то, что ты ищешь. Народу там достаточно мало, чтобы можно было говорить о сообществе, но, по-моему, не настолько, чтобы у тебя были основания волноваться, что желающих сниматься в твоем фильме будет раз-два и обчелся.

Он развернул ко мне монитор и принялся прокручивать картинки, которые выдал ему «Гугл».

– И место живописное. Сама посмотри.

Я бросила взгляд на экран. Фотография главной улицы. Слейт-роуд. Погожий летний день. Резкие тени, улочка, уходящая вверх так круто, что у меня закружилась голова, симпатичные домишки, кафе и сувенирные магазинчики. Все хорошенькое, нарядное. Я наклонилась и изобразила на лице интерес. Вид на деревню с утесов, маяк вдалеке, фотография, сделанная с галечного пляжа, лодочный спуск, занимающий весь передний план.

– Картинка получится красивая. Впрочем, ты сама это знаешь, если там бывала.

– Но мы будем снимать зимой. Могут возникнуть сложности.

– Но снимать-то будешь не ты! Я думал, в этом и заключается весь смысл. А непогода может сделать фильм еще атмосфернее.

Он переключился на следующую картинку. Булыжная улочка, слишком узкая для автомобилей. Висячие кашпо для цветов, окна в частых переплетах.

– Машин там явно не так уж много. Дорога очень крутая. И главное, это место с историей.

Я поднялась, не желая слушать дальше:

– Обещаю подумать.

Склонив голову набок, он сверлил меня взглядом.

– Ты знаешь, что там пропала девушка?

Я поколебалась, но делать вид, что я не в курсе, смысла не было. Я подумала про Дейзи.

– Много лет назад. И это признанное самоубийство. А при чем тут…

– Нет. Я имею в виду недавнее исчезновение. И про самоубийство тут речи не идет. – Он открыл новую страницу браузера. – Смотри.

Публикация была с веб-сайта «Молби мессенджер».

«Съемки уличной камеры наблюдения могут пролить свет на загадочное исчезновение несовершеннолетней Зои Персон, поиски которой до сих пор не дали никакого результата», – гласил заголовок над размытой фотографией, точнее, стоп-кадром из видеосъемки. Девушка в черной куртке, с собранными в хвост черными волосами; на зернистом изображении различить черты лица невозможно. В подписи говорилось, что ее видели на автобусном вокзале в Мидоухолле. Я отвела взгляд, пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь другом, но перед глазами все плыло.

Он прокрутил страницу вниз, где та же девушка, только на фотографии лучшего качества, смотрела прямо в камеру. Волосы у нее были распущены, и казалось, она вот-вот улыбнется – но нет, она не улыбалась.

– Она исчезла неподалеку от Блэквуд-Бей. Около трех с половиной лет назад.

Я покачала головой.

«Нет, – хотелось мне сказать. – Это невозможно. Я бы знала».

Неужели? Я так долго избегала этого места, случиться могло все, что угодно.

Дэн вскинул на меня глаза:

– Что ты говорила? Самоубийство?

Черт. Теперь ходу назад нет.

– Девушка по имени Дейзи, – произнесла я. – Она покончила с собой.

Дэн открыл новую страницу и ввел поисковый запрос.

– Дейзи Уиллис. Десять лет назад. – Он откинулся на спинку кресла. – Сначала она, потом Зои Персон.

Он ухмыльнулся так, будто сорвал джекпот. Где-то в глубине души у меня шевельнулось презрение.

– Тебе это не кажется странным? – спросил он. – Сразу две пропавшие девушки!

– Дейзи покончила с собой, – услышала я собственный голос. – Это подтвердили официально.

Он принялся бегать по строчкам глазами.

– Но тела так и не нашли. Я имею в виду…

– Это было самоубийство.

– Не важно. – Он снова уткнулся в экран. – Она спрыгнула со скалы. Исчезла. А семь лет спустя эта Зои, как ее там, тоже исчезает. Что тебе еще нужно?

Он глянул на меня в упор и на мгновение показался мне в точности тем самодовольным придурком, каким я когда-то его считала.

– Я всецело верю в тебя, Алекс. А вот другие не обязаны.

– В смысле?

Я очень старалась, чтобы мой голос не сорвался. Не удалось.

Он покачал головой, как будто я ребенок, который его разочаровал. И добил меня последним ударом:

– Я пообещал, что ты найдешь место с историей, с неразгаданной тайной, с интригой. В противном случае они не дали бы тебе денег.

Я не могла загубить проект, и потом, фотография Зои чем-то меня зацепила и теперь не шла из головы, не давала покоя. Когда я закрывала глаза, передо мной вставала еще и Дейзи, мертвая. Она тянулась ко мне, пытаясь сказать, что я единственная, кто способен ей помочь. И да, должна признаться, когда я думала об этом, на меня волной расплавленного металла накатывала гордость. Как знать, вдруг я и в самом деле та, кто поможет ей обрести покой. На другое утро я позвонила Дэну.

– Я приняла решение, – сообщила я. – Блэквуд-Бей так Блэквуд-Бей.

Он обрадовался, и следующие пару недель мы все утрясали и делали веб-сайт. Джесс нашла кого-то из местных – Гэвина, организатора киноклуба, – кто согласился помочь мне, и в начале октября смоталась туда. Они устроили встречу в деревенском досуговом центре перед очередным кинопоказом. Джесс объяснила суть проекта, сказала, что он призван запечатлеть на пленке картину жизни в небольшой деревне – все в очень легкой манере. Никто ни с кем счеты сводить не должен.

На нашем сайте стали появляться видеосюжеты. Поначалу медленно, по капельке, но потом, когда люди увидели, что их друзья и соседи включились в съемки, их становилось все больше и больше. В основном сцены повседневной жизни – играющие дети, люди за стряпней, вечеринки в садике на заднем дворе. Немало было животных, видов утесов. Без членов, разумеется, не обошлось, но я их оперативно удаляла. Сценки из паба; приземистый мужчина, сталкивающий лодку в воду. Все в положительном ключе. Про Дейзи и Зои не было ровным счетом ничего, ни малейшего намека, и в то время как я разрывалась между облегчением и разочарованием, Дэн явно склонялся к последнему. Как и Анна, которая, не преминул он мне напомнить, платила и заказывала музыку.

– Выход только один, – сказал он мне. – Придется тебе самой туда поехать. Попробуй-ка что-нибудь раскопать.

Вот так я и оказалась в машине, которая везет меня в Блэквуд-Бей – место, где я никогда не хотела очутиться, чтобы разобраться в истории, в которую никогда не хотела вникать. Странно, я даже не против. Может, мой фильм от этого только выиграет.

Гэвин все говорит и говорит. Усилием воли заставляю себя включиться в разговор.

– Где вы будете жить?

– В частном доме, – говорю я. – На Хоуп-лейн, так, кажется?

– А, у Моники? – уточняет он. – Здорово. Только я не смогу вас туда отвезти. Дорога слишком крутая.

– Знаю, – ляпаю я и тут же спохватываюсь, – вообще-то, мне не полагается ничего знать про здешние края. – Моника предупреждала. Если высадите меня наверху, я спущусь пешком.

– Договорились, – кивает он, и мы едем дальше.

Чем ближе мы подъезжаем, тем сильнее сгущается воздух, становится удушающим. Я пытаюсь взять себя в руки, время от времени бросая взгляды на Гэвина, но он ничего не замечает, вид у него совершенно безмятежный. Он въезжает на парковку и глушит двигатель.

Я смотрю в ночь. Фонари слегка разбавляют темноту, улицы пустынны: не видно ни одной живой души, ни даже собаки или лисы, роющейся в помойке. Я вылезаю из машины, беру свои вещи – и чувствую, как погружаюсь в прошлое. Я вижу контрабандистов в блестящих от влаги штормовках – они взваливают на плечи бочонки с ромом и табаком и направляются к давно заброшенным туннелям, которые, по слухам, соединяют катакомбы разветвленной сетью подземных ходов. Легенда гласит, что когда-то контрабандный товар доставляли прямо с берега на самую вершину утесов так, что он даже не попадал на поверхность, и, глядя на все это, я ей верю.

– Вы в порядке?

– Да, все нормально, – отзываюсь я.

Мои глаза уже успели привыкнуть к темноте. В домах внизу кое-где светятся окна.

– Я помогу вам донести сумки.

На мгновение кажется, что он вот-вот пригласит меня выпить или поужинать вместе, и я вдруг понимаю, что, пожалуй, и он мне симпатичен. Он производит впечатление неплохого парня, а мне тут друг точно не помешает.

– Ладно.

Мы выходим. Я смотрю на север, в направлении поросшего травой полуострова, который вдается в залив невысоким утесом. В темноте сложно толком что-то разобрать, но в одиноком доме на самом его краю горит свет.

– Что это там светится? – спрашиваю я.

– А, это Скалы. – Он некоторое время молчит. – Блафф-хаус.

Его слова эхом отзываются в темноте. Прошло столько времени, я и забыла, что здесь вообще есть дом. Такое впечатление, что мой мозг просто-напросто стер его из моей картины мира.

– Блафф-хаус?

Гэвин смотрит на меня так, будто собирается еще что-то сказать, но потом лишь застенчиво улыбается.

– Давайте лучше пойдем, – говорит он.

Я беру вещи, и мы начинаем спускаться. Мы идем молча: тишина кажется всеобъемлющей, обволакивающей; снег заглушает даже звук наших шагов, слышно лишь негромкое похрустывание. Все здесь совсем не такое, каким я его помню; окружающее видится мне словно сквозь какой-то фильтр, искажающий восприятие. С каждым шагом дорога, кажется, сужается все больше и больше, и, когда уклон становится совсем крутым, я замечаю сбоку ржавый поручень и хватаюсь за него. Я знаю, что где-то там, впереди и внизу, море – этот знакомый запах рыбьего жира и водорослей, соленый и сернистый, ни с чем не перепутаешь. Мы проходим мимо темных домов и пустых кафе, одиноких лавчонок, закрытых на ночь ставнями. Теперь там и сям появляются пешеходные дорожки и переулки, отходящие в разные стороны от главной улицы под немыслимыми углами, но они не освещены и теряются в чернильной темноте. Я представляю, кто может в ней скрываться, и радуюсь, что не одна.

Просто воображение разыгралось. Я тут, в этой деревушке, во многих милях от дома. Без машины и без друзей. С мыслями о Дейзи и Зои, одна из которых мертва, а вторая бесследно исчезла. Я кошусь на Гэвина и думаю: кто же все-таки послал Дэну открытку? Может, он? Но как он узнал, что мы ищем место для съемок? Как вообще кто-то мог узнать?

Внезапно Гэвин останавливается:

– Ну вот мы и пришли. – Он указывает на улочку чуть дальше по Слейт-роуд. – Вы знаете дорогу?

– Да, спасибо. Посмотрела по карте.

Он протягивает мне сумку.

– Я вам позвоню. Насчет машины, я имею в виду.

– Спасибо.

Гэвин на мгновение умолкает.

– Что ж, приятно было познакомиться. Увидимся.

Отвечаю, что очень на это надеюсь, но он не трогается с места. Просто стоит, переминаясь с ноги на ногу. Он явно хочет сказать что-то еще.

– Ладно, пока.

Поворачиваюсь, чтобы идти, но тут он произносит:

– Дейзи…

Я замираю.

– Что?

– Просто… – Он понижает голос. – Вы должны знать. Некоторые считают, что это не самоубийство. И исчезновение Зои тоже. Кое-кто думает, что есть взаимосвязь.

– Кто?

– Я не могу вам сказать. Просто люди.

– Но…

– Это все, что мне известно. – Он оглядывается через плечо. – Мне надо идти.

Он разворачивается, быстро и решительно, и исчезает во тьме. Я выдыхаю. Мне как никогда хочется вообще здесь не появляться, но теперь пути назад нет. Нужно снять фильм, сроки уже поджимают, так что надо работать. Я устремляю взгляд на Скалы, на Блафф-хаус и высокие утесы, потом опускаю глаза и иду, глядя себе под ноги. Иду в сторону перевернутых гребных лодок и ржавых омаровых садков. Иду в сторону паба – «Корабль на мели», так он называется, – иду под уклон, в направлении лодочного спуска, и все это время, пока я дальше и дальше углубляюсь в Блэквуд-Бей, из головы у меня не выходят пропавшие девушки.

Тогда
5

ВЫПИСКА ИЗ ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ
Имя: нет данных
Идентификационный номер: 87498565К
Дата рождения: нет данных
Адрес: нет данных
Дата обращения: 28 марта 2011 года
Пациентка – девушка неустановленного возраста, предположительно от пятнадцати до восемнадцати лет. Была направлена в клинику лечения нарушений памяти в марте 2011 года. Изначально была доставлена в отделение экстренной медицинской помощи больницы Королевы Елизаветы в Маргите, графство Кент, с переохлаждением и подозрением на травму головы, после того как ее обнаружили без сознания в Диле. При ней не оказалось документов и личных вещей, за исключением мобильного телефона. Сообщается, что после прихода в сознание пациентка находилась в состоянии дезориентации и не смогла вспомнить никаких подробностей автобиографического характера, в том числе свое имя, дату рождения, домашний адрес и т. п. В процессе лечения пациентка демонстрировала полнейшее замешательство всякий раз, когда ей задавали вопрос относительно ее прошлого. Впоследствии была переведена в клинику лечения нарушений памяти для стационарного обследования и назначения дальнейшего лечения.
По прибытии пациентка была сильно испугана, дезориентирована и замкнута, хотя в сознании и не полностью неконтактна. Согласно заключению местного госпиталя, полученная ею травма головы была легкой и определенно не могла стать причиной столь серьезного повреждения мозга, способного вызвать наблюдающиеся у нее симптомы. Пациентка утверждает, что, хотя ей и удалось восстановить в памяти некоторые фрагменты событий, происходивших на протяжении примерно года до госпитализации, она по-прежнему не помнит ни своего имени, ни каких-либо других существенных биографических подробностей, за исключением впечатления, будто она родом из Северной Англии, что подтверждается ее выговором. Также ей кажется, что некоторое время, предшествовавшее ее госпитализации, она жила на улицах Лондона. Никаких других подробностей своей жизни вспомнить не может. Не помнит ни как добралась до Дила, ни каким транспортом воспользовалась, ни чем оплатила проезд. Возможность путешествия автостопом отрицает, утверждая, что «ни за что в жизни на такое не пошла бы». Жалуется на сниженное настроение и плохой аппетит. Спит плохо, просыпается рано утром и больше не может уснуть. Суицидальные намерения отрицает.
Из наблюдений
Пациентка – молодая девушка, опрятная, с небольшим избыточным весом, несмотря на имеющиеся признаки плохого питания; зрительного контакта избегает. Способности к рассуждению и критичность сохранены. Во время осмотра напряжена, ориентирована во времени и пространстве, но не в вопросах собственной личности и биографии. Настроение подавленное. Некоторые симптомы указывают на синдром деперсонализации-дереализации, хотя признаков расстройства мышления не обнаружено. Непосредственное воспроизведение и кратковременная память не затронуты. Воспоминания, относящиеся к периоду после госпитализации, сохранены практически полностью, в то время как воспоминания о периоде, предшествовавшем госпитализации, серьезно пострадали.
Хотя полный анамнез в настоящий момент не представляется возможным в силу нарушений памяти пациентки, осмотр не выявил никаких симптомов эпилепсии, биполярного расстройства, маниакального эпизода, шизофрении, тревожного или каких-либо других органических расстройств. Хотя пациентка отрицает употребление психоактивных веществ, некоторые признаки свидетельствуют о возможности недавнего внутривенного введения наркотиков.
Медицинский, психиатрический, семейный и личный анамнез неполны в силу состояния пациентки.
Физикальный осмотр без особенностей. Лабораторные исследования не выявили никаких отклонений. Неврологический осмотр без особенностей. ЭЭГ без очаговой и эпилептической активности.
Произведена оценка по шкале диссоциации, хотя вследствие отсутствия долговременной памяти к интерпретации результатов следует подходить с осторожностью. Однако они определенно не исключают диссоциативного расстройства идентичности.
Заключение и план лечебных мероприятий
Предположительный диагноз: диссоциативная фуга, сопровождаемая диссоциативной амнезией. Показано физиотерапевтическое лечение в условиях стационара; пациентке объяснено, что при таком состоянии симптомы нередко исчезают самопроизвольно. Хотя о выписке в ближайшей перспективе речи не идет, насущной проблемой является отсутствие у пациентки жилья. Пациентка дала согласие на передачу ее персональных данных социальным службам и другим соответствующим организациям. Она не может вспомнить четырехзначный цифровой пароль от своего мобильного телефона (и, к сожалению, пока так и не дала своего согласия на обращение в полицию для расследования), но она, похоже, серьезно рассчитывает (и я настроена оптимистически) в конечном итоге именно так и поступить.
Выписка подготовлена, но не подписана
Доктор Лора Олсен, к. м. н., член Королевской коллегии педиатрии и детского здоровья

Сейчас
6

Хоуп-коттедж – и еще три-четыре практически неотличимых друг от друга кирпичных здания – стоит чуть в глубине вымощенной брусчаткой старинной площади в конце Слейт-роуд, добраться до которой можно только через узенький, изогнутый под прямым углом проулок. Море здесь так близко, что я чувствую на языке соленый привкус. Это идеальное жилье, скромное, но уютное, со всем, что мне необходимо. Уединенное убежище, где я могу скрыться от всех.

Внизу располагаются кухня и гостиная с низенькими диваном и креслом и ковром с орнаментом в виде морской травы на полу. В одном углу стоит телевизор, слева от него на стене круглое зеркало, а в противоположном углу, у двери, висит барометр, стрелка которого, по всей видимости, навечно застыла между «дождем» и «бурей». Наверху спальня и ванная. Отделан интерьер с большим вкусом: в кремовых и серых тонах, с небрежно разбросанными там и сям подушками контрастных цветов, кучей покрывал на кровати, открыточными черно-белыми фотопейзажами в рамках на стенах. На некоторых снимках запечатлена женщина – судя по всему, сама Моника. На одном она сидит на фоне фотографического задника вполоборота к камере, с улыбкой глядя в объектив, на другом она снята у лодочного спуска, окруженная стайкой ребятишек, а две девочки стоят чуть поодаль. Лучшие подруги.

Я наливаю себе черный кофе и жадно пью. Он горчит, но, едва допив первую чашку, я наливаю вторую. Я тут уже третий день и толком не могу спать. В деревне все осталось прежним, и в то же время неуловимо изменилось, будто давний знакомый переоделся в другой наряд. Но людей на улицах больше, чем я ожидала. Я вижу, как они ходят по магазинчикам, поднимаются на холм, отдыхают на скамейках у кромки воды. Нет, тут не оживленно и уж точно не толпы, но улицы совсем не так безлюдны и пусты, как я боялась. И видеосюжетов на наш сайт загружают больше, чем я смела надеяться, и я собственными глазами несколько раз видела, как люди что-то снимали. Все будет хорошо. Иначе и быть не может.

Я перебираю в памяти вчерашние ролики: мужчина просыпается, жена вручает ему открытку и поздравляет с днем рождения. Девчушка бежит по пляжу во весь дух, потом спотыкается и падает. Пожилая женщина в доме престарелых. Девушки компанией едят жареную рыбу с картошкой у края воды. Особенно меня зацепил один ролик, хотя в дело его пустить, пожалуй, не получится. Девочка-подросток стоит на лодочном спуске рядом с «Кораблем на мели» в хмуром свете дня, глядя на волны. Она хватается за поручень и начинает медленно перебираться через него. Цепляется за металлический прут, а потом, театрально взмахнув руками, падает. Кажется, что она бросается в воду, и мне мгновенно приходит на ум Дейзи. Я почти готова поверить, что это она, хотя Дейзи не могла прыгнуть с этого места, там до пляжа всего-то несколько футов. Но что делает эта девочка? Я внимательно смотрю, как она появляется вновь и со смехом взбегает по лодочному спуску. Камера берет ее лицо крупным планом, и она ухмыляется, как бы говоря: «Ну что, получилось снять? Я молодец?», и я понимаю, что она просто дурачится.

Мои мысли перескакивают на Дейзи, а с нее на Зои. Если не считать Гэвина, никто о них не упоминал, но я сама провела небольшое расследование. Я погуглила Дейзи, но на этот раз копала тщательней. Все случилось под самое Рождество; она прыгнула со скалы на рассвете без малого десять лет назад. Дома, в трейлере, в котором она жила, всю ее одежду и вещи потом нашли нетронутыми, в том виде, в каком она их оставила. Пару дней спустя волны вынесли в нескольких милях дальше по побережью ее кроссовок, а вскоре и то, что осталось от куртки. Тело так и не обнаружили, поэтому формально она до сих пор считается пропавшей без вести, хотя не может быть практически никаких сомнений в том, что она покончила с собой. Ни у кого не нашлось оснований считать, что к исчезновению причастен кто-то еще.

А вот с Зои Персон дело обстоит совершенно иначе. Она исчезла поздней весной чуть больше трех с половиной лет назад. Вечером была – а наутро пропала. Родители, обнаружив пустую постель, решили, что она сбежала на свидание, но она так и не вернулась. Ну сбежала и сбежала; никто даже не заикнулся о самоубийстве, никто не считает, что ее похитили. Почему же тогда – во всяком случае, если верить Гэвину – «некоторые» полагают, что между двумя этими происшествиями существует связь?

Допиваю кофе и иду за пальто и камерой. Сидя тут, ничего не разузнаешь.

Я протискиваюсь сквозь узкий проход и оказываюсь на Слейт-роуд. В деревне более-менее безлюдно. Рядом с лодочным спуском в одиночестве сидит мужчина, а чуть впереди, возле паба, группка девушек оккупировала одну из скамеек. Курят, должно быть, хотя я слишком далеко, чтобы сказать наверняка. Больше никого не видно. Я быстро записываю на камеру эту сцену и иду дальше.

На лодочном спуске я снимаю чаек, которые кружат над омаровыми садками, то резко пикируя, то вновь взмывая ввысь. Облепленные водорослями веревки хлопают на ветру. Я снимаю «Корабль на мели». «Корабль», как его называют местные, – сувенирные лавки, книжный магазин, который обнаружился в одном из переулков. Потом снимаю маяк и делаю себе мысленную зарубку вернуться сюда ночью. За пабом береговая линия, круто изгибаясь, образует мыс, который вдается в залив, – Скалы, так Гэвин его назвал, – и там, на этом мысу, стоит черный дом. Блафф-хаус. Его я тоже снимаю, потом решаю подняться по крутой тропке вверх, на парковку.

Внимательно глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на обледенелых участках, я стараюсь по возможности использовать ступеньки и то и дело останавливаюсь перевести дух и запечатлеть вид. Потом окидываю взглядом горизонт и снимаю далекие деревья, гнущиеся на ветру. Здесь, наверху, воздух кажется менее густым и мне легче дышать. Я поворачиваю налево, миную парковку и деревенскую администрацию. Справа располагаются овощная лавка и почтовое отделение с примыкающим к нему благотворительным магазинчиком. И там, и там продаются открытки практически в одинаковом ассортименте, и я заглядываю внутрь, чтобы посмотреть, нет ли среди них такой же, какую прислали Дэну. Теперь я уверена, что она пришла из Блэквуд-Бей, и хотя я в красках рисую себе, как выхожу на след, на этот раз мне не везет. На открытках в изобилии представлены виды деревни и ее окрестностей, изображения паба многие столетия назад, но той самой среди них нет. Надо продолжать поиски.

Через дорогу находится сквер, и я, с усилием толкнув калитку, захожу в него. Он совсем малюсенький, по сути, всего лишь детская площадка, несколько качелей и горка, да еще крошечная эстрада посередине, но зато отсюда открывается отличный вид на деревню и на бухту. Вдали виднеется Блафф-хаус, безмолвный и безжизненный. Он чем-то неодолимо притягивает меня, я чувствую связь с ним даже отсюда. В этом есть нечто гипнотическое, он как черная дыра у самого моря, которая засасывает в себя все, даже солнечный свет. Меня вдруг охватывает необъяснимая уверенность, что это именно то место, откуда спрыгнула Дейзи.

Я заставляю себя оторваться от дома и скольжу взглядом дальше. Вдалеке, еле различимый за водной гладью, виднеется соседний городок. Молби. По сравнению с Блэквуд-Бей просто мегаполис. Там крупные жилые массивы, новостройки с аккуратными лужайками и дорогими машинами, припаркованными в проездах. Там школы, супермаркеты, рестораны быстрого питания, а также крохотный кинотеатр и одинокий ночной клуб. С таким же успехом мог быть расположен и в миллионе миль отсюда.

Я решаю выпить чего-нибудь горяченького, прежде чем вернуться в Хоуп-коттедж. В середине Слейт-роуд я заметила кафе и теперь туда направляюсь. Я переступаю порог, и дверь за мной с грохотом захлопывается. Это натуральная забегаловка: клеенчатые скатерти, мисочки с кубиками кускового сахара в бумажных обертках, яйца и жареная картошка, чай, который подают в щербатых кружках. Свободных столиков более чем достаточно. На стойке в глубине зала помаргивает миниатюрная новогодняя елка; на конце каждой ее синтетической ветки мигает пошлый светодиод. Я заказываю кофе у женщины, которая стоит за стойкой в безупречно-белом фартуке и затемненных очках. Ей лет, наверное, сорок с небольшим, ее слишком рано поседевшие волосы коротко подстрижены – с этой стрижкой пикси выглядит она очень стильно.

Не успеваю я усесться за столик со своим кофе, как дверь распахивается и входит мужчина в прорезиненной куртке. Он невысокий, лишь немногим выше меня, и крепко сбитый. Небрит, а его длинные волосы в художественном беспорядке. Он заказывает сэндвич с беконом, и, когда оборачивается, чтобы выбрать столик, наши взгляды едва не встречаются, но тут он замечает какого-то парня, сидящего в углу, и подходит к нему поздороваться. Потом берет журнал и устраивается с ним в ожидании еды. Его лицо кажется мне знакомым, хотя и смутно, но я никак не могу сообразить, где же его видела. Может, в одном из роликов с моего сайта? Как бы то ни было, в его облике есть что-то магнетическое; хотя особенно привлекательным его не назовешь, он обладает особой энергетикой, от него исходят флюиды, притягивающие взгляд. Я утыкаюсь обратно в свой кофе, но уже поздно. Он заметил, как я на него таращилась.

– Славный сегодня денек, – произносит он, и я вновь смотрю на него.

Он широко улыбается, но глаза у него странные, пугающие: один темнее другого и слегка подергивается. Он откладывает в сторону журнал:

– Погостить приехали?

Я говорю, что да, и добавляю:

– Кажется, здесь довольно тихо.

– Да тут чертово затишье в последнее время, – смеется он.

– Правда?

– Ага. Вы где-то тут остановились?

Я бросаю взгляд в окошко на стайку девушек, которые идут мимо, хихикая на ходу. Не знаю, зачем я разыгрываю безразличие, просто это кажется правильным.

– Ну да. Внизу, в деревне.

Он некоторое время молчит.

– Фильмом, что ли, занимаетесь?

Прежде чем я успеваю ответить, дневной свет на мгновение приглушается, и я бросаю взгляд на улицу. Мимо окна проходит одинокий мужчина, и у меня мелькает мысль, что он преследует тех хихикающих девушек, но я говорю себе, что это разыгралась паранойя, и я просто проецирую на них опыт первых дней жизни в Лондоне.

– Я заметил камеру.

Она лежит на столе рядом с сахарницей.

– Вы меня раскусили, – улыбаюсь я.

– Да я прям настоящий Шерлок Холмс, – ухмыляется он. – Видимо, я вашу машину чиню.

– Что, правда? Вы друг Гэвина?

– Угу. – Он протягивает руку через весь стол. – Брайан. Еще пара дней, и будет ваша машинка как новенькая. У нее подвеска накрылась. – Он указывает на стул напротив. – Не возражаете, если я к вам подсяду?

– Ни капли. Я Алекс.

Он подходит и опускается за мой столик. С такого расстояния до меня доносится запах его лосьона после бритья, сладковато-пряный, хотя я улавливаю и еще какую-то ноту. Возможно, кожу. Нечто темное и грязное. Он кладет на стол свой журнал, что-то про морскую рыбалку, и тут я вспоминаю, где его видела. Одна из статей о Блэквуд-Бей, которые я проглядывала в Интернете, была посвящена кампании – в конечном итоге безуспешной – за сохранение местной станции спасения на водах, и на фотографии к этой статье был он, в желтой куртке и со стопкой листовок.

– Ну и как продвигается?

– Прошу прощения?

– Я про фильм, – смеется он.

– Да нормально, – говорю я. – Мы только начали.

– И что же народ снимает?

– Всякую всячину.

Я вспоминаю вчерашние ролики. Девушка разыгрывает сцену самоубийства. Подростки перекусывают на скамеечке у паба.

– Всё уже на сайте, заходите посмотреть.

– Может, и зайду как-нибудь. А знаете, это здорово. Приятно будет наконец увидеть нашу деревню на карте.

Брайан косится на женщину за стойкой, но та усердно полирует столешницу в ожидании, когда приготовят заказ. Он понижает голос:

– Тяжело, понимаете ли, жить в такой глуши. Может, ваша программа даст людям какой-то толчок. – Он откидывается на спинку стула. – Во всяком случае, мы все на это надеемся.

– Посмотрим, что из всего этого выйдет.

Я колеблюсь. В голове звучат слова Дэна: «Попробуй-ка что-нибудь раскопать».

– Наверное, вам хочется, чтобы ваша деревня попала в новости в позитивном ключе?

Его глаза слегка сужаются.

– В каком смысле?

Я беру из мисочки сахарный кубик.

– Просто вспомнила ту погибшую девушку. Дейзи, так ее звали?

– Да, так.

– Наверное, всем пришлось нелегко. В такой-то маленькой деревне… Вы тогда тут были?

– Угу. Но я живу не здесь. Мой дом неподалеку от Молби.

– Получается, вы ее не знали?

– Знал, но совсем немного.

– Ну да, тут все близко.

Он делает глоток из своей чашки. Я прикидываю, насколько далеко можно зайти.

– Говорят, самоубийство…

– Ну, раз говорят, значит так и есть.

– Но почему?

– Пес его знает! Подростковый возраст. Может, с парнем поссорилась.

– Это же не повод сразу покончить с собой?

Он сокрушенно улыбается, и я задаюсь вопросом, есть ли у него дети. Что-то в его манере держаться подсказывает, что нет, хотя и сама не пойму, что именно. Какая-то грусть, опустошенность, которая нет-нет да и проскальзывает, несмотря на все его обаяние. Его будто что-то гнетет. Бремя упущенных возможностей и ошибок прошлого.

– Так тогда поговаривали, – произносит он, тщательно подбирая слова. – Но, по правде, думаю, сыграло роль и то, как они жили. Матери она была не слишком-то нужна. Ее другое интересовало. Выпивка. Наркотики. Вы в курсе, что они жили в трейлере?

Я киваю. Женщина за стойкой возится с радиоприемником, делая вид, что не слушает.

Я наклоняюсь вперед и понижаю голос:

– Но была же еще одна девушка, Зои? Зои Персон.

Он колеблется. Кажется, этого говорить не стоило. В конце концов, почему он должен мне доверять?

– Ну да, – соглашается он наконец, – но там совсем другое дело. Она сбежала. Это все, что я знаю.

Он ставит свою чашку на стол.

– Так вот о чем на самом деле ваш фильм?

В голосе слышатся разочарование и настороженность, и я качаю головой:

– Нет. Я просто… Просто мне стало интересно. Две девушки из одной деревни…

– Но это разные вещи, – настаивает он. – Одна сбежала. Вторая сиганула со скалы.

Я вижу, как он раздумывает, завершить разговор или нет, но, видимо, я взяла правильный тон, потому что он продолжает:

– Конечно, была еще ее подружка. Пропала без вести приблизительно тогда же, лет десять тому назад…

Меня вдруг бросает в холод.

– Кое-кто считает, что между ними что-то произошло. Поссорились, или еще что-то в этом роде. Но кто знает?

Повисает молчание. Сахарный кубик рассыпается в моих пальцах, и я рукой сметаю крошки со стола, потом устремляю взгляд за окно, в темнеющее небо.

– А мать Дейзи еще жива?

Брайан качает головой:

– Судя по тому, что я слышал, это стало для нее последней каплей. Она к тому времени и так-то уже почти спилась, а потрясение окончательно ее добило.

– А остался здесь хоть кто-нибудь, кто их знал? – спрашиваю я. – Дейзи и эту ее подружку. Кто-то, кто мог быть в курсе, что между ними произошло?

Он на мгновение задумывается.

– Может, Моника?

– Моника? Моя квартирная хозяйка?

– Так, значит, вы живете в Хоуп-коттедже?

Я киваю. Ему приносят сэндвич, завернутый в пергамент, и кофе. Он благодарит официантку.

– Попробуйте поговорить с ней, если вам так хочется, но, понимаете, жизнь есть жизнь. Нельзя вести себя так и надеяться, что все сойдет с рук.

– Как она себя вела?

Он сокрушенно улыбается:

– Могла иногда что-нибудь отчебучить. Ладно, пойду я, пожалуй. – Он весело подмигивает мне и сгребает свои вещи. – Надеюсь, еще увидимся.

7

Я сижу перед темным экраном компьютера. Уговорила Монику встретиться со мной сегодня утром, но немного времени поработать еще есть. На сайт выложили видео, как пожилой мужчина гладит свою собаку, и еще одно: на нем женщина печет что-то вкусное, а рядом на высоком стульчике весело агукает малыш. Я включаю древнюю машину, и из ее недр вырывается скрежет. На этом компьютере я смонтировала свой первый фильм, и, хотя я отдаю себе отчет в том, что это глупо и сентиментально, изменить ему сейчас для меня было бы все равно что Самсону самому отстричь себе волосы.

Я жду, пока он раскочегарится, потом нажимаю «Воспроизведение». Следующий ролик начинается с черного экрана и шума – вернее будет сказать, нечленораздельного вопля. Потом камера выравнивается, и в кадре сперва возникает пожелтевшая стена, а затем на ее фоне появляется женщина. Она полноватая, в кофте, с длинными волосами, стянутыми в тугой хвост на затылке.

– Нет! – чеканит она. – Даже думать забудь!

Ответ доносится из-за кадра, прямо из-за камеры:

– Это несправедливо!

– «Несправедливо»? Ах ты, дрянь малолетняя… Я тебе покажу «несправедливо»! Что еще ты затеяла?

– Затеяла?

– Зачем тебе телефон, Элли?

– Ни за чем.

– А ну убери его сейчас же!

Ответа нет. Женщина смотрит вправо, где, прислонившись к дверному косяку, стоит мужчина в джинсах и рубашке и наблюдает за перебранкой, явно не горя желанием вмешиваться.

– А ты так и будешь стоять столбом? – набрасывается на него женщина. – Или, может, все-таки скажешь ей что-нибудь?

Он с жалким видом пожимает плечами.

– Крис, черт бы тебя побрал! – свирепеет женщина.

Теперь он обращается к той, кто находится за камерой.

– Элли, – мямлит он, – послушай, что мать говорит.

– Но это несправедливо!

– Тебе было сказано: никакого танцевального кружка, если не станешь лучше учиться.

– Но!..

Он вскидывает ладони:

– Хватит! Марш в свою комнату! И выключи эту чертову штуковину!

В кадре мельтешение: девушка, которая держит телефон, Элли, поворачивается влево. На стене рядом с ее отцом висит зеркало, и в нем секунду или две мелькает ее отражение. Я нажимаю кнопку «Назад» и ставлю видео на паузу. Она выглядит совсем юной. Лет тринадцати-четырнадцати, с бледной кожей и роскошными рыжими волосами, обрамляющими усыпанное веснушками невинное личико.

Я раздумываю. Стоит ли выкладывать это в публичный доступ? Кадры сняты в гневе и, без сомнения, отправлены на сайт в приступе бешенства – этакий выплеск возмущения бесправностью подростка. Но она может потом об этом пожалеть. Понять, что вовсе не хотела, чтобы это увидел кто-то посторонний, не говоря уж о всей деревне. Проснется завтра утром и будет метаться от беспокойства, что родители вовсе не обрадуются, когда узнают о ее поступке.

Я перемещаю ролик в папку «Личное» и иду наверх. Необходимо подготовиться к встрече и придумать, как склонить Монику на свою сторону.

Мы договорились встретиться в конце переулка, и, едва завидев меня под сводом арки, Моника жизнерадостно восклицает: «Доброе утро!» Она протягивает мне руку, и на ее запястье брякает пластмассовый браслет.

– Рада наконец-то с вами познакомиться!

– Взаимно! – отзываюсь я.

Она выглядит моложе, чем на фотографии; ей, наверное, чуть за тридцать. Всего на несколько лет старше меня. Но плотнее. Сейчас волосы у нее длиннее, перехвачены светло-желтой банданой на манер ободка. На ней линялые голубые джинсы и непромокаемая фиолетовая куртка. Я замечаю ядерно-желтый ворот свитера; поверх него пластмассовое ожерелье из ярко-голубых бусин размером с детские стеклянные шарики. Глаза у нее блестят, и вся она какая-то дерганая, нервная; она похожа на женщину, помешанную на натуральных продуктах, из тех, что сами делают себе мюсли и еду покупают исключительно с маркировкой «эко» и «не содержит ГМО». Или, может быть, на школьную учительницу, дружелюбную, но слегка рассеянную.

– Ну как, обустроились? Все хорошо?

Я заверяю ее, что все в полном порядке.

– Я оставила вам всю информацию. В папке.

Она имеет в виду папку на кофейном столике в гостиной. Я просмотрела ее в первый же вечер. Она набита буклетами с описаниями местных достопримечательностей и мероприятий – куда пойти и чем заняться. Большая их часть безнадежно устарела.

– А я живу прямо через стенку.

– Ясно, а я не знала, – киваю я.

Она бросает на меня любопытный взгляд. Уловила в моем голосе беспокойство?

– Удобно, наверное.

– Удобно. Да не переживайте, я не буду вам надоедать. – Она похлопывает меня по руке. – Может, пойдем чего-нибудь выпьем? Я отведу вас к Лиз.

Отвечаю, что это было бы здорово, и мы идем вверх по склону. Добравшись до кафе – того самого, где я вчера познакомилась с Брайаном, – мы садимся у окна, и Моника берет запаянное в пленку меню.

– Ну что, чайку?

Подходит вчерашняя женщина – Моника представляет ее как Лиз, – сегодня она натянуто улыбается, стараясь не встречаться со мной взглядом, когда принимает заказ. Открытой враждебности она не проявляет, но мне кажется, она выяснила, кто я такая, и ей это не нравится. Ладно, думаю, да и черт с ней. Чтобы проект удался, вовсе не обязательна поддержка всех до единого, не переживать же теперь из-за каждой старой выдры с кислой миной.

– Что-нибудь еще?

Отрицательно качаю головой, и она уходит. Моника подается вперед:

– Так о чем вы хотели со мной побеседовать?

Я колеблюсь, но вспоминаю про свой фильм: нужно, чтобы на канале им заинтересовались. Удалось же мне разговорить девочек из «Черной зимы», значит что-то я все-таки могу.

– О Дейзи, – говорю я.

Она отстраняется, еле заметно, но потом, похоже, берет себя в руки.

– О Дейзи Уиллис? Так вот зачем вы здесь?

– Это всего лишь фон для фильма. Меня интересует, как все эти события подействовали на сообщество. Вы ее знали?

Она уже открывает рот, но тут распахиваются двери и в кафе вваливается компания девушек. Им лет пятнадцать-шестнадцать, и, судя по школьной форме, они заявились сюда прямо с занятий. Они весело болтают и смеются, их кипучая энергия в один миг преображает сонное кафе. Одна из них, самая высокая, явно заводила; она главенствует в разговоре, наигранно закатывая глаза, – речь, очевидно, идет том, кого здесь нет.

– С чего вы взяли, что я ее знала? – уточняет Моника.

Я кошусь на девушек и думаю о Дейзи. Интересно, она тоже была такой?

– Брайан сказал.

– А, так вы говорили с Брайаном. – Она, похоже, слегка расслабляется. – Ну да, знала немного. У нас тут все друг друга знают.

– Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

Изгиб ее губ наводит на мысль, что перспектива не слишком ее вдохновляет.

– Я думала, этот ваш фильм будет про всякую ерунду. Никто не обязан никого закладывать. Разве ваша подруга не так сказала?

Подруга. Она, разумеется, имеет в виду Джесс, мою ассистентку. Похоже, Моника присутствовала на встрече.

– Ну да, именно, – говорю я со всей возможной теплотой в голосе. – Можете мне поверить, никто и не обязан.

Прежде чем она успевает ответить, появляется Лиз с чаем. Она водружает на стол щербатый чайник и ставит перед каждой из нас по разномастной чашке с блюдцем, после чего, перекинувшись парой слов с Моникой, удаляется. Приходит на ум фраза Гэвина о том, что не все здесь считают смерть Дейзи самоубийством.

– Я просто пытаюсь понять, что произошло, – объясняю я.

Она отвечает не сразу. На ее лице мелькает беспокойство. Секунду спустя она косится на Лиз, наблюдающую за нами со своего места, потом на девушек, вошедших в кафе следом.

– Перекурим? – предлагает она, понизив голос.

Мы выходим на холод. Пожелтевшими пальцами она вытаскивает сигарету и закуривает, потом протягивает пачку мне. Меня подмывает угоститься, но я удерживаюсь. Зря я, что ли, столько времени не курю? Она выдувает из ноздрей сизоватый дым.

– Что вы слышали?

– Только то, что есть люди, которые не верят в суицид.

– В самом деле? – Моника затягивается и понижает голос: – Послушайте, я могу вам только сказать, что она была пропащая душа. По слухам, у нее были большие проблемы с парнем. Ну, как обычно, понимаете?

Пропащая душа? Проблемы с парнем? Мне немедленно вспоминается мой бывший. Он говорит, что с него хватит. Моя работа его достала. Ему мало моего тепла. Между нами все кончено. Да, я была расстроена. Намного сильнее, чем позволила себе показать. Он был первым мужчиной, которому я доверилась. Я плакала. Я давала себе зароки никогда больше ни в кого не влюбляться. И даже едва не докатилась до того, чтобы усесться смотреть какой-то сопливый фильм с соседкой по квартире. Но топить горе в бутылке не стала. И прыгать со скалы тоже.

– Моника, люди не кончают с собой только потому, что их бросили!

– Некоторые кончают. – Она мнется. – Может, дело было еще и в другом.

– В чем еще?

– Кто знает? – Она тушит недокуренную сигарету о стену. – Вы поймите, нам тогда всего этого хватило по горло. Тело так и не нашли. Никто не хочет ворошить прошлое. Это уже история. Людям лишь бы поскорее все забыть, и дело с концом. И вам тоже лучше забыть. Ведь даже если мы узнаем, почему она спрыгнула со скалы, ее все равно не вернуть.

– Разумеется, это так. Но…

– Ну и какой тогда во всем этом смысл?

Докопаться до правды, подмывает меня сказать. Вот какой в этом смысл. Докопаться до правды. И это, собственно, то, чем я занимаюсь. Чем зарабатываю себе на жизнь. Но потом я думаю про «Черную зиму». Сильно моя правда помогла всем этим девушкам?

– Послушайте, – смягчается Моника. – Не знаю, что вы там себе о нас понапридумывали, но мы самые обычные люди. Мы живем своей жизнью, как и все остальные. Может, вы этого не понимаете, но мои заработки целиком и полностью зависят от туристов, которые сюда приезжают. И почти у всех так. Мы не можем позволить, чтобы ваш фильм распугал весь народ, ясно?

На мгновение мне чудятся в ее голосе угроза, но она улыбается.

– Разумеется, – говорю я. – Но я же не рекламу снимаю для вашей деревушки. «Приезжайте в Блэквуд-Бей, здесь сбываются мечты!»

– Я смотрю ролики, – говорит она и каблуком вдавливает окурок в землю.

Я раздумываю. Мне не нужно ее одобрение, и тем не менее не могу удержаться:

– И что?

– Мы все смотрим. Просто… мы хотим, чтобы наша деревня была известна чем-нибудь еще.

– Я понимаю.

Она печально улыбается:

– У Дейзи никого не было, вот что я думаю.

– Но мне сказали, у нее была подруга. Что с ней случилось?

– Она сбежала. Не помню, куда именно.

В вышине проносится ветер, и хотя его дуновение никак меня не затрагивает, я ежусь.

– Кто она была?

Мои слова звучат неестественно, косноязычно, будто кто-то чужой заставляет меня говорить, но Моника ничего не замечает.

– Девочка из Молби. Они вместе учились в школе, но, как я уже говорила, она сбежала. Ходили слухи, что ее видели в Лондоне, но мне об этом ничего не известно.

Нет, хочется мне сказать. Нет. Все было не так. Они едва знали друг друга. Может, Моника что-то перепутала? Может, она вспомнила о ком-то другом? Может, тогда исчезла еще одна девушка?

Но нет. Я бы об этом знала. Ведь знала бы?

– Значит, всего пропали три девушки, – констатирую я, понимая, как глупо должны звучать мои слова. – Дейзи, Зои и эта подруга?

– Дейзи не пропала. Она покончила с собой. А ее подругу, если верить слухам, потом видели. Но так – да.

– Эта ее подруга…

Меня охватывает чувство, будто мне заткнули горло. Слова приходится выдавливать из себя с усилием, точно сквозь густую слизь.

– Когда она сбежала?

– Наверняка не помню. Примерно в то же время, когда погибла Дейзи. А что?

Я словно цепляюсь за край скалы и вот-вот сорвусь.

– Как ее звали?

– Сэди.

И хотя мне следовало быть к этому готовой, нужно было держать удар, имя поражает меня, точно молния. Оно отзывается эхом крика в темной комнате, угрожая вывести меня из равновесия.

– Ее звали Сэди.

Тогда
8

Многие дни пребывания в той лондонской больнице слились в один, но я хорошо помню день, когда я выяснила, кто я такая, – день, когда я родилась заново. День, когда я стала Алекс.

Я проснулась рано оттого, что сквозь тонкие голубые занавеси просачивался бледный свет, и не сразу сообразила, где нахожусь. В комнате пахло дешевым освежителем воздуха, и практически ничего, что могло натолкнуть меня на верную мысль, не было – лишь комод с телевизором и цветами в вазе, зеркало на противоположной стене, прикроватная тумбочка с лампой и пустым стаканом. В первое мгновение я решила, что я в отеле, и из-за двери вот-вот послышится звук спускаемой в унитазе воды, а дальше появится какой-нибудь хрен и велит мне проваливать. Но потом я вспомнила: я в больнице, где нахожусь с тех самых пор, как меня привезли сюда из Кента.

После завтрака я встретилась с доктором Олсен. Она ждала меня в общей комнате. Там будет удобнее, сказала она, словно мы давние подружки и просто собрались поболтать после долгой разлуки. Но истинная причина заключалась в том, что я терпеть не могла ее кабинет, слишком крохотный, тесный и душный. Всякий раз, стоило мне там очутиться, я начинала потеть. Мы опустились на засаленные стулья, и она придвинула свой поближе к моему. В тот день на ней было платье и высокие кожаные сапоги, хотя на улице было уже не холодно.

– Ну, как твои дела? – спросила она.

В ее речи улавливался еле различимый акцент.

Я пожала плечами, потом вспомнила, что тоже умею говорить. Доктор Олсен мне нравилась, она не сделала мне ничего плохого.

– Нормально.

Она улыбнулась:

– Нормально?

– Да.

– А подробнее рассказать не хочешь?

– Не особенно.

Она ждала. Пауза тянулась, пока я наконец не почувствовала себя обязанной заполнить ее.

– Да нечего там рассказывать.

– Что, по-прежнему ничего?

Я помотала головой. Доктор Олсен полагала, что в один прекрасный день может сработать мышечная память и я автоматически что-нибудь вспомню – например, пароль от своего телефона, – но пока ничего такого не происходило.

– Вообще никаких воспоминаний?

Ну, какие-то все же были. Я помнила автобус. Сидевшего рядом верзилу, который ел чипсы с сыром и луком, запивая кока-колой, а потом обдал меня своей вонючей отрыжкой. Симпатичного парнишку с копной тугих кудрей, которого за что-то отчитывала мать.

Но я не горела желанием делиться этими воспоминаниями. Они были только мои. Кроме них, у меня ничего не осталось. И потом, были ли эти воспоминания о том, как я ехала в Дил? Или то была какая-то другая поездка, из более давнего прошлого?

– Вообще никаких.

– Ты уверена?

– Да, – горячо кивнула я.

Вид у нее сделался разочарованный, но она попыталась скрыть досаду. Я почувствовала себя виноватой, что не оправдала ее ожиданий, но ничем помочь ей не могла. Минут через десять она сказала, что ей пора идти.

– Да, кстати, – произнесла доктор Олсен, поднимаясь. – Я хотела кое о чем тебя попросить.

Она вытащила свой телефон. Новый айфон, последняя модель.

– Думаю, ты в них соображаешь лучше меня. Хотела поснимать внука, но не смогла разобраться. В нем явно есть видеокамера, но…

Она беспомощно пожала плечами. Я протянула руку, и она отдала мне телефон; я машинально попыталась разблокировать его.

– Какой у вас пароль? – спросила я, но она смотрела на меня со странным выражением лица, вернее, на мои руки.

– Ты только что набрала тринадцать-семнадцать, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты попробовала этот пароль на своем телефоне. Договорились?

Я уставилась на телефон, который держала в руке, потом отдала его ей. Она подловила меня, и я ощутила, как внутри поднимается волна жгучего возмущения. Но, с другой стороны, может, это и сработало.

– Попробую, – пообещала я.

Я лежу на кровати, глядя в потолок и чувствуя на ладони тяжесть своего телефона. В его памяти обнаружился всего один номер. Казалось бы, все проще простого. Если хочу выяснить, кто я такая, достаточно лишь позвонить. Почему же тогда мне никак не заставить себя это сделать?

Как глупо. Я уселась на постели и набрала номер. Я ждала, пока на том конце не возьмут трубку, а когда взяли, в ней повисло молчание, которое, казалось, тянулось целую вечность.

– Алло? – произнесла я наконец.

Последовала пауза, затем в трубке послышался голос, звучный и бархатистый, с легким говором, происхождение которого я затруднилась определить.

– Алло? – озабоченно произнес он. – Сэди?

Это слово сработало как иголка, которой проткнули воздушный шарик, и я немедленно опознала в нем свое имя. Никаких сомнений; оно было как спасательный трос, перекинутый через пропасть; как тайный код, способный вывести меня из сырого затхлого подвала, где я томилась в заточении. Воспоминания обрушились на меня все разом, грозя захлестнуть. Я вспомнила Блэквуд-Бей, вспомнила, как ехала автостопом до Шеффилда, где остановилась на несколько ночей, прежде чем продолжить свой путь в Лондон. Вспомнила я и то, что мне грозит опасность и что я ни в коем случае не должна никому ничего говорить, даже свое имя. Вот только почему, я не знала.

– Сэди? – повторил голос в трубке.

Может, этот человек знал. В конце концов, его номер был единственным в памяти моего телефона.

– Кто это? – выдавила я.

– Что?

Я поспешно повторила вопрос:

– С кем я разговариваю? Я не…

Связь оборвалась.

– Черт, – пробормотала я и немедленно набрала номер снова, надеясь, что нас прервали случайные неполадки на линии.

В этот раз в трубке не было даже гудков, и во второй раз, и в третий. В конце концов я сдалась. Все равно больше ничего не сделать.

Чуть позже в дверь моей палаты постучала доктор Олсен.

– Ну как, получилось что-нибудь?

– Пароль сработал, – сообщила я.

Она улыбнулась, но выражение моего лица подсказывало, что ничего хорошего она от меня не услышит.

– И?..

Я вспомнила свою уверенность в том, что не должна никому ничего говорить.

– В памяти был всего один номер. – Я вздохнула. – Там бросили трубку.

Она присела на краешек кровати рядом со мной. Я видела, что ей очень хочется обнять меня за плечи, но она не стала этого делать. Наверное, ей нельзя.

– Они что-нибудь сказали? – спросила она вместо этого.

Глядя на ее полное надежды лицо, я поняла, что это и есть он, тот самый прорыв, которого она так долго ждала. На протяжении всей нашей совместной работы, когда она настойчиво выспрашивала, бывало ли со мной такое: я что-то делаю, а потом не могу этого вспомнить («А разве не со всеми такое случается?» – говорила я); не нахожу ли я дома какие-то вещи, которые не помню, как покупала («Дома? Это где?»); не доводилось ли мне испытывать ощущение, что тело мне не принадлежит или им управляет кто-то другой? Потом она сказала, что, по ее мнению, у меня была такая штука под названием «диссоциативная фуга», и что она может быть вызвана множеством причин, и что у меня явно в последнее время была не самая легкая жизнь, и что обычно такие вещи рано или поздно проходят сами по себе.

Значит, это и есть тот самый прорыв, на который она надеялась? И снова я почувствовала, будто должна что-то ей подкинуть, иначе она так и будет сыпать вопросами.

– Только назвали мое имя, – сказала я.

– Это же очень хорошо!

– Одно имя, без фамилии.

– Ясно, – произнесла она, чуть менее уверенно, чуть более разочарованно. – И как тебя зовут?

Соображать пришлось быстро. Я не могла назвать ей мое настоящее имя; она уже заводила речь о том, чтобы дать объявление по телевидению или обратиться в национальную прессу. В голове само возникло другое имя.

– Алекс, – сказала я. – Меня зовут Алекс.

– Алекс?

Я кивнула.

– Это уже кое-что, – улыбнулась доктор Олсен. – И даже многое! Твое имя… Мы можем им перезвонить. Хочешь, я перезвоню? Могу объяснить…

– Нет, – отрезала я. – Я сама. Попозже.

Она заколебалась.

– Обещай мне, что перезвонишь, – нерешительным тоном произнесла она.

Я заверила ее, что непременно перезвоню, и сдержала слово. Я звонила каждый день на протяжении недели, и каждый день она спрашивала меня об этом, а я говорила правду. Трубку не взяли больше ни разу, а на восьмой день звонки вообще перестали проходить. Тогда доктор Олсен передала номер полиции, но там сказали, что владелец нигде не зарегистрирован и, скорее всего, это вообще неименная предоплаченная симка. Она просила меня не волноваться, ведь теперь, когда я узнала свое имя, рано или поздно все остальное тоже вспомнится.

– Но нам с тобой нужно решить еще один вопрос, – сказала она. – Я не хочу тебя тревожить, но рано или поздно нам придется тебя выписать на амбулаторное наблюдение. Не можешь же ты всю жизнь здесь оставаться. Тебе есть куда пойти?

Она знала, что идти мне некуда. Она уже направила меня куда-то, где обещали помочь с жильем, хотя я, если честно, в это не верила.

Я покачала головой. Она положила руку мне на плечо, и на этот раз я не отшатнулась.

– Не волнуйся, Алекс, милая. Я тебя не брошу. Все будет хорошо. Обещаю.

Сейчас
9

Мы с Моникой допиваем чай, и я возвращаюсь в Хоуп-коттедж. Я знаю, что теперь выгляжу совсем не так, как тогда, но меня все равно потряхивает. Я сбросила лишний вес, и немалый. Волосы крашу в черный цвет – вместе с чересчур кустистыми бровями, которые старательно выщипываю – и коротко стригу. Нужда в очках, без которых я раньше не могла выйти из дома, после лазерной коррекции зрения отпала. Щель между передними резцами закрылась сама собой, к тому же я выровняла и отбелила зубы. Часть денег, полученных за «Черную зиму», я потратила на пластику: пришпилила к голове торчащие уши и укоротила нос, а подбородок нашпиговала филлерами, чтоб был повыразительнее.

Но есть и другие, более существенные отличия. Все изменилось, когда я стала Алекс, нашла в себе силы уйти с улицы и устроилась на работу; когда начала воспринимать свою съемочную деятельность всерьез. Абсолютно все: мой гардероб, манера держаться, ходить и говорить. Появилась уверенность в себе. Даже родная мать меня сейчас едва ли узнала бы, хотя не могу сказать, что горю желанием это проверить. А люди из прошлой жизни? Да, возможно, они уловили бы мимолетное сходство, как если бы мы с Сэди были сестрами. Но не более, в этом я совершенно уверена, иначе ни за что не рискнула бы появиться так близко к Молби. Ни за что не уступила бы Дэну и не вернулась бы в Блэквуд-Бей. Ни за что не стала бы говорить с Моникой.

Я тянусь за стаканом с водой. На столе передо мной стоит ноутбук с открытым браузером. «Гугл» к моим услугам. Я вспоминаю слова Моники – о том, что мой побег мог стать для Дейзи последней каплей. Но это не так. Память подвела ее, а может, она заблуждается. Мы с Дейзи никогда не дружили, мы были едва знакомы. Не уверена, что я вообще узнала бы ее, появись она сейчас прямо передо мной. Хотя это, конечно, невозможно. Значит, нет никакой моей вины в том, что она решила спрыгнуть со скалы. Или есть?

И что за слухи, будто меня видели в Лондоне? Неужели это правда? Я набираю свое имя и нажимаю «Найти». Машина на мгновение задумывается, но потом на экране появляется список результатов. Ни на первой, ни на второй странице меня нет. Я делаю еще одну попытку, на этот раз добавив к имени «Блэквуд-Бей».

И пожалуйста, я на самом верху. «Пропала местная девочка-подросток». Моя рука зависает над трекпадом. Я могу перейти по ссылке, углубиться в эту тему, выяснить, что они там понаписали про меня, связали ли мое исчезновение с гибелью Дейзи, а могу закрыть браузер и сосредоточиться на фильме. Некоторое время я раздумываю. Кто знает, на что я там наткнусь, куда все это может завести? Я прошла весь длинный путь, ни разу не оглянувшись назад. Нужно сосредоточиться на своем фильме, а не на себе.

Но вдруг исчезновения как-то связаны? Я перехожу по ссылке.

Статья с местного новостного сайта. В ней нет ничего такого, чего бы я не знала. Я просто исчезла. В один прекрасный день вышла из дома – из нашего дома неподалеку от Молби, – намереваясь отправиться в гости к подруге, и, по словам моей матери, больше меня не видели.

Открываю следующие пару ссылок, надеясь отыскать что-нибудь еще, но, хотя и нахожу несколько материалов, эта история, судя по всему, очень быстро заглохла. Пробежав глазами пару статей, понимаю, что везде написано плюс-минус одно и то же. Меня видели на дороге с сумкой, я пыталась поймать попутку. Подробностей там негусто – да и понятно, откуда им знать, что меня занесло сначала в Шеффилд, потом в Лондон. А дальше, после всего того, что произошло со мной там, как именно я очутилась без сознания на пляже в Диле? И все-таки я ожидала чего-то большего.

Я перехожу по следующей ссылке. В статье обнаруживается коротенькое интервью с моей матерью. Нет, совершенно не в ее характере, утверждает она, ее малышка никогда бы не сбежала из дома. Она обращается ко мне с призывом выйти на связь. «Что бы ни произошло, мы вместе со всем разберемся». Угу, думаю я. Точно так же, как ты разобралась и с остальным, приняв сторону своего хахаля и заявив, что мое мнение никого не интересует, а если мне что-то не нравится, я могу выметаться из дома.

В сети только одна моя фотография, и она кочует из статьи в статью. Черно-белый школьный снимок, обрезанный под горло. Это радует. Я бегло скольжу по нему взглядом: узнать меня практически невозможно. Та девочка, которой я когда-то была, обладала абсолютно невыразительной внешностью, под ее приметы легко подгоняется кто угодно. Единственное, за что цепляется взгляд, – это щель между передними зубами. Волосы у меня темно-русые, цвета кофе с молоком, аккуратно заправленные за уши, а глаза хоть и живые, но кожа вся в прыщах, лицо одутловатое, подбородок практически отсутствует. Пухленькая, говорили про меня – это если выражались мягко. А такое случалось нечасто.

Быстро закрываю браузер, будто меня вдруг пристыдили. Что я сделала? Почему кто-то считает, что я имею отношение к гибели Дейзи? Правда в том, что я не помню; судя по всему, произошло нечто ужасное, от чего я сбежала аж в Лондон и поклялась никогда не возвращаться, никогда не использовать мое настоящее имя. Но, как ни стараюсь, я не могу этого вспомнить.

Я снова открываю «Гугл» и теперь ищу «Дейзи Уиллис». Выпадают новые статьи, хотя это уже давно дело прошлое, подробностей еще меньше, и вообще во всей истории до сих пор так и не удалось установить ничего определенного. Упоминается предсмертная записка, которая нигде раньше не фигурировала, но больше ничего. Ни слова обо мне – ничто не наводит на мысль, что мы с Дейзи были близки или что мой побег имел какое-то отношение к ее гибели.

И все же кое-что там было, я в этом уверена. Где-то в мозгу всколыхивается смутное воспоминание, готовое, кажется, вот-вот вынырнуть на поверхность, но никак не дающее себя рассмотреть, и, блеснув на свету, вновь ускользает в глубины памяти. Я принимаюсь рыть «Гугл», пытаюсь даже искать по изображениям, а потом вдруг в голове что-то щелкает: мы с Дейзи стоим на лодочном спуске в окружении ребятишек. Кто-то фотографирует.

Я отыскиваю фото на стене над лестницей. Я обратила на него внимание в самый первый вечер, но не придала значения. Моника с компанией, две девочки, стоящие чуть на отшибе, не обращая внимания на камеру. Вид у них заговорщицкий, они явно что-то затевают. Я протягиваю руку и касаюсь холодного стекла, мои пальцы оставляют жирный след. Я наклоняюсь поближе, хотя это лишнее. Теперь мне совершенно очевидно, кто они такие, и я шепотом произношу имена.

Дейзи. Сэди. Дейзи. Я.

Значит, это все-таки правда. Мы общались ближе, чем я думала. Я отворачиваюсь от фотографии и спускаюсь обратно на первый этаж. Мне вспоминаются слова Гэвина: кое-кто считает, будто исчезновение Зои связано с пропажей Дейзи. Она тоже часть головоломки, даже если и сгинула несколько лет спустя. Я совершенно в этом уверена.

Я беру в руки телефон. Он отвечает с третьего гудка.

– Гэвин?

До меня не сразу доходит, что он не узнал мой голос. Настроение падает, но что с того? Чего я ожидала?

– Это Алекс, – говорю я. – Мы позавчера познако…

– А, привет! – не дает он договорить. – Как вы? Все в порядке?

Я пропускаю его вопрос мимо ушей:

– Послушайте, я тут все размышляю о том, что вы сказали. Про Зои Персон и самоубийство Дейзи.

– Да?

– Вот и решила, может, у вас есть что еще мне рассказать.

– Вы все-таки будете это расследовать!

– Только в качестве фона для фильма. Я подумала… Вдруг есть кто-нибудь, с кем можно об этом поговорить? Вы не знаете, у Зои были друзья, которые до сих пор здесь живут?

– Ну, – отзывается он в конце концов, – я слышал, у нее был парень, но они расстались. И вроде бы кто-то говорил, что она общалась с Софи Стедман. Думаю, можно попробовать пообщаться с ней.

Я торопливо записываю имя в блокнот.

– А где я могу ее найти?

– Она работает в тату-салоне. «Игла и чернила». – Пауза. – Хотите, я схожу с вами?

Некоторое время я едва не всерьез обдумываю его предложение, но проще будет, если я пойду одна.

– Не надо, я справлюсь.

10

Камера фокусируется, и слова «Игла и чернила» обретают четкость: причудливый золотой шрифт на черной деревянной доске, которая уже начинает лупиться. Я медленно веду камеру сверху вниз; ширмы в витрине загораживают от взгляда интерьер салона; перед ними кто-то соорудил композицию из свечей, позолоченного черепа и открытого альбома с эскизами татуировок. Табличка рядом со входом предлагает пирсинг и прочее. «По всем вопросам просьба обращаться к персоналу», – написано на ней.

Я еще с минуту снимаю, потом вхожу внутрь. Передняя часть салона представляет собой зону ожидания, и там в одном из плетеных кресел, расставленных вокруг низенького стеклянного столика, сидит девушка. Когда я вхожу, она вскидывает голову, но, мазнув по мне взглядом, тут же утыкается обратно в телефон. Из-за ширмы доносятся приглушенные голоса.

Стены украшены сотнями эскизов татуировок. Тут и цветы, и вьющиеся лозы, и шипы с каплями крови. Одна часть стены занята бабочками и ангелами, а на другой красуются змеи, птицы, револьверы, черепа. Над дверью висит фотография мужской спины с набитым огнедышащим драконом. Он изумительно хорош: в ярких сине-красно-желтых тонах, с острыми зубами и когтями, с затейливой чешуей. Интересно, как он выглядит в реальности, на лоснящейся от пота коже, под которой перекатываются мускулы?

Однажды я тоже собиралась сделать татуировку. Может, даже здесь. Это одно из тех смутных воспоминаний, которые вернулись ко мне. Я пошла с подружкой, но в последний момент струсила – видимо, испугалась боли или, может, гнева матери. Это было еще в то время, когда мы с ней ладили.

Я чувствую укол воображаемой иглы и невольно накрываю предплечье ладонью. Что бы я набила сейчас, если бы решилась на вторую попытку? Наверное, что-нибудь личное. Чтобы значение было бы известно лишь мне одной. Строчку из стихотворения или песни? А может, лучше выбрать что-нибудь красивое, но бессмысленное?

Впрочем, это невозможно. Во всяком случае, на предплечье. Не с моими шрамами от сильных ожогов, много лет назад превративших кожу в поле боя. Я тогда жила в хостеле; наливала себе томатный суп – не что-нибудь! – но кастрюля оказалась тяжеленная, я задела ею край плиты и вывернула на себя все содержимое. Боль неописуемая; рука мгновенно покраснела и пошла пузырями, я была как освежеванная. Кожа там до сих пор иногда обостренно чувствительная, до сих пор саднит, как будто все случилось лишь вчера, но чаще дело обстоит с точностью до наоборот. Дотрагиваясь до руки, я ничего не чувствую, боль живет лишь в моей памяти, но все равно не могу даже представить себе, что в это место вопьется игла, прокладывая дорогу краске. Не сейчас.

Я с завистью смотрю на девушку напротив, на ее гладкую кожу. Она совсем молоденькая, лет восемнадцати от силы. На ней футболка, поверх которой накинута куртка, синие джинсы и вязаная шапочка. Ее лицо кажется мне знакомым, должно быть, по одному из видеосюжетов. Я наклоняюсь вперед и откашливаюсь.

– Прошу прощения, можно задать вам вопрос? Вы пришли сделать татуировку?

Она вскидывает на меня глаза. Вид у нее озадаченный, как будто я заговорила с ней по-тарабарски.

– Что вы хотите набить?

Молча пожав плечами, она вновь утыкается в телефон.

– Понимаете… я тут со съемочной группой.

– Я не… – произносит она, морщась от звука собственного голоса. – Я не могу…

– Не беспокойтесь, – принужденно смеюсь я. – Я на вас не давлю!

Она слегка расслабляется, но вид у нее по-прежнему настороженный. Ее глаза, прикованные к эскизам на стене за моей спиной, поблескивают.

– Простите, если я вас…

– Слушайте, оставьте меня в покое.

Я открываю рот, чтобы извиниться, когда дверь позади распахивается и появляется темноволосая женщина. Судя по всему, это и есть Софи. Она моложе, чем я думала; лишь немногим старше своей клиентки. В дверном проеме за ее спиной виднеется раковина, кожаное кресло и полки, уставленные пластмассовыми флакончиками.

– Кэт? – зовет она. – Ну что, готова?

Девушка поднимается. На долю секунды ее взгляд смягчается.

– Извините, – обращаюсь я к Софи. – Можно попросить вас на пару слов, когда закончите?

Та окидывает меня взглядом.

– Да пожалуйста, – хмыкает она, потом поворачивается к Кэт. – Идем.

Девушка появляется спустя полчаса. Она бросает на меня взгляд, лишь оказавшись за дверью, когда переходит через дорогу. Меня удивляет опустошенное выражение ее лица. Должна же она хоть что-то чувствовать, пусть даже и облегчение? Если уж на то пошло, вид у нее такой, как будто она недовольна, как будто сделала эту несчастную татуировку ради кого-то другого. Она вытаскивает из кармана телефон – не тот, которым пользовалась в салоне, – и подносит к уху. Некоторое время она внимательно слушает, потом молча кивает и, сунув телефон в карман, скрывается из виду.

Софи появляется мгновение спустя.

– Вы еще здесь, – говорит она. – Проходите. Мне нужно тут все прибрать.

Я иду следом за ней в кабинет. В глаза немедленно бросаются машинки, иглы в футлярах, банки с ватными шариками, лотки с одноразовыми бритвами. Меня одолевает тревога, грудь точно перехватывает железный обруч.

– Вы по поводу Зои?

Я оказываюсь не готова к ее прямоте. Такое чувство, будто я иду в бой.

– Отчасти, – говорю я. – Почему вы так решили?

– А зачем еще вам сюда приезжать? Думаю, ваш фильм на самом деле об этом.

Тон у нее насмешливый, снисходительный. Я не реагирую.

– У Кэт все в порядке?

Она отводит взгляд и, повернувшись к одной из своих машинок, принимается ее разбирать.

– Все нормально. Так что вы хотели?

– Зои была вашей подругой?

Она смотрит на меня в упор. Я выдерживаю ее немигающий взгляд. Ни одна из нас не произносит ни слова. За окном слышатся голоса: кто-то идет по улице. Я точно знаю, что она сейчас думает. Я для нее – фифа со столичным выговором в дорогой одежде. Какое мне дело до Блэквуд-Бей? До Дейзи и Зои? Знала бы она.

– Так что, фильм будет о ней? Или о Дейзи?

Я качаю головой. Интересно, может, она и Дейзи знала? Да нет, скорее всего, слишком молода.

– Нет. Он будет не о чем-то конкретном.

– Ясно.

Я делаю еще одну попытку:

– Так Зои была вашей подругой?

Она вновь берется за машинку. Движения у нее методичные и четкие.

– Да. Была. И что?

Воздух между нами начинает потрескивать от напряжения.

– Что, по вашему мнению, с ней случилось?

– Без понятия. Об этом надо у нее самой спрашивать.

– Я бы с радостью, но не могу.

Она ничего не отвечает. Я вспоминаю, что Зои видели на автовокзале – те зернистые кадры с камеры наблюдения в Мидоухолле.

– Думаете, она жива?

– Мне-то откуда знать?

Софи слишком явно обороняется. Что-то тут не так.

– Она была здесь счастлива?

Отрывистый смешок.

– А вы бы были?

– На вид тут не так уж и плохо.

– Правда?

Я игнорирую сарказм:

– Послушайте, я пытаюсь выяснить, что произошло. Вероятно, я смогу помочь. Она ничего вам не говорила перед отъездом?

Софи вздыхает и поворачивается ко мне лицом.

– Зои была тут белой вороной. Она была хорошенькая. И умная. Дальше сами догадаетесь?

– Значит, ее травили?

Несмотря на враждебность, ее явно распирает желание выговориться.

– Поначалу не было ничего серьезного. Так, время от времени. А потом они начали рассылать всем фотографии в «Снэпчате».

– Что за фотографии?

– Зои в душе, и… В общем…

Я могу себе это представить. Слово «ЖИРНАЯ» в качестве оружия. Слово «МРАЗЬ». И еще что похуже.

– И она никому ничего не рассказывала? Даже родителям?

– Они тогда уже практически не разговаривали друг с другом. Зои приходила домой поздно. Пила. Они говорили, что это отражается на учебе.

– А отражалось?

– Я же сказала, она была умная. Родители хотели, чтобы она поступала в университет.

– А она хотела?

– Думаю, она сама не знала, чего хочет.

Софи кидает жвачку в мусорное ведро. Рукав футболки задирается, и мой взгляд падает на ее плечо. Там, прикрытый вытатуированной розой, багровеет синяк, похожий на отпечаток большого пальца. Я с трудом удерживаюсь от вопроса, откуда он у нее.

– Она принимала наркотики?

– А сами-то как думаете? – смеется Софи. – Вы же смотрели видео. У нас тут все этим занимаются. Больше все равно нечем.

– Какое видео?

Она театрально хохочет:

– То, где Кэт с Элли едят чипсы. Вы что, совсем слепая?

Я подавляю искушение заглотить наживку и сообщить, что я в своей жизни кое-что повидала и лучше бы ей меня не злить. Вместо этого натянуто улыбаюсь. Я помню сюжет, который она упомянула. Надо будет его пересмотреть.

– А парень у нее был?

– Какое это имеет отношение к делу?

– Я слышала, что был. И что они расстались.

– Может, и был кто-то, но она вела себя очень странно. Всю дорогу скрывала, что у нее кто-то есть. Врала, что занята, когда я звала ее куда-нибудь пойти.

Голос у нее уязвленный. Интересно, она чувствует свою вину? Подружка сбежала, а она понятия не имеет почему. Может, мы с ней не такие уж и разные.

– У вас нет никаких мыслей, кто это мог быть?

Она устремляет взгляд мимо меня, на Скалы:

– Кто-то мне говорил, что ее видели там.

– Правда? В том большом старом доме?

Она кивает.

– Кто там живет?

Повисает тишина. Мы с Софи словно оказываемся на дне колодца. Я вижу в вышине кусочек неба, но стены гладкие и слизкие.

– Дэвид.

Дэвид? От этого имени внутри все смерзается, будто я погружаюсь в ледяную воду, но, когда пытаюсь вспомнить почему, ничего не выходит.

– Один?

Она смеется, словно я сказала что-то очень забавное:

– Угу. Он живет один.

– Что в этом смешного?

– Сходите посмотрите на него, сами увидите.

Может, и схожу, думаю я.

– Что он за человек?

Софи неловко переминается с ноги на ногу.

– Он старый.

– Прям совсем старый?

– Старше Зои, скажем так. И странный.

– В чем это выражается?

– Его никогда не видно. А если он все-таки попадается тебе на глаза, при нем всегда бинокль. Выходит на пляж ночью и стоит. Всегда в одиночестве. – Она на некоторое время умолкает. – И Дейзи «спрыгнула» прямо рядом с его домом.

Воздух аж вибрирует от ее сарказма. Я слышу кавычки вокруг слова.

– На что вы намекаете?

– Послушайте, я ничего не знаю. Но говорят, что Дейзи была не из тех, кто склонен к самоубийству. И тем не менее она это сделала. А я знаю, что Зои была не из тех, кто сбегает из дома. Но она тоже это сделала.

И тут я сама не успеваю опомниться, как уже задаю вопрос:

– А еще одна девушка, Сэди?

– Сэди? – переспрашивает Софи.

Она смотрит на меня в упор, и на мгновение возникает ощущение, будто она видит меня насквозь, несмотря на исправленные зубы и лазерную коррекцию зрения, все пластические операции, сброшенный вес и перекрашенные волосы, – видит и знает, кто я такая. Бедная непутевая Сэди.

– Про нее вообще уже никто особо не вспоминает. Говорят, ее нашли, но она не захотела возвращаться. И думаю, после гибели Дейзи она совсем перестала кого-либо интересовать.

– Но… – начинаю я, но тут лязгает дверь и кто-то входит в салон с настойчивым «Софи?».

– Мне надо идти, – произносит она, понизив голос. – Но, как я уже говорила, одни считают, что Дейзи покончила с собой, а другие нет. Они думают, что ее столкнули. Можете вставить это в свой фильм, если хотите. Только не говорите, что это я вам рассказала.

11

Я нахожу тот ролик. Скамья с видом на воду в конце Слейт-роуд между лодочным спуском и «Кораблем». На ней сидят две девушки, каждая с пакетиком чипсов. За плечом той, что повыше ростом, виднеются скалы. Вторая выглядит помоложе; у нее рыжие волосы и грязный розовый рюкзак, который она поставила на землю у ног. Камера берет крупный план, изображение характерно подрагивает – так бывает, когда держишь телефон в руке. Теперь мы видим их вблизи. Младшая торопливо поглощает чипсы, едва жуя, в то время как старшая ест более сдержанно, иногда затягиваясь сигаретой.

Я наклоняюсь вперед, поближе к экрану. Кроме Кэт, я узнаю и ту, что пониже; она сняла одно из недавних видео – то самое, в котором ругалась с родителями. Элли. Теперь, пересматривая ролик, я понимаю: девочки не подозревают, что их снимают. Оператор, судя по всему, стоит где-то в укромном месте – возможно, в переулке, который проходит между туристическим бюро и пабом, – наблюдая за ними.

И подслушивая. Доносится их разговор, хотя качество звука не ахти, да и контекста недостаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Мы слышим: «Ничего страшного… остальные…» Старшая выпускает струю дыма и передает сигарету подруге. Та мотает головой: «Нет» и «Я не хочу», далее «Потому». Старшая настаивает. «Попробуй, – говорит она. – Все равно придется». А потом, хотя с такого расстояния толком не разглядеть, я понимаю, что это не сигарета, а косяк. Младшая сопротивляется, взгляд у нее пустой, на худом лице написан страх, но ее подруга неумолима. «Давай уже», – говорит она, и в конце концов рыженькая берет косяк, подносит к губам и вдыхает дым. «Задержи дыхание», – инструктирует подруга, младшая пытается, но все равно закашливается, прежде чем вернуть косяк.

Видео заканчивается. Мне даже хочется улыбнуться. Травка? Всего-то? В мое время забавы были похлеще. Я вспоминаю слова Софи о Зои и ее парне. Не исключено, что и в ее время все было похлеще. Не исключено, что она вляпалась во что-то, с чем не смогла справиться.

Мои пальцы зависают над мышкой. Может, убрать видео из публичного доступа? Я вспоминаю, чему нас учили в колледже (хочешь снять приличный фильм, забудь о щепетильности), и решаю не трогать. Все равно уже слишком поздно. Все успели его посмотреть, это больше не моя забота, и вообще, у меня полно дел.

Софи сказала, что Дейзи спрыгнула со Скал недалеко от Блафф-хауса. Пора сходить туда и увидеть это место своими глазами, а заодно и поснимать материал, который можно будет выложить на сайте. Вероятно, это расшевелит чью-нибудь память, подтолкнет людей к разговору о происшествии, выведет историю Дейзи на передний план.

Порывы ледяного ветра режут лицо, словно осколки стекла. Безмолвие нарушается лишь шумом волн, бьющихся внизу о скалы, да заунывными криками чаек. Уже стемнело, небо усыпано звездами. Невозможно представить здесь что-то иное, кроме пустоты.

Низко опустив голову, я с усилием двигаюсь дальше, но это все равно что брести сквозь масло. Уши у меня горят. Позади темным пятном лежит Блэквуд-Бей; даже уютные огни «Корабля» кажутся сегодня странно приглушенными. Впереди дорога уходит вверх, в направлении мрачной тени Блафф-хауса, за которой нет ничего, кроме моря и отвесных черных утесов.

Внезапно я понимаю, что не хочу здесь находиться. Не хочу делать то, что делаю. Но я вытаскиваю телефон и с минуту снимаю бескрайнюю непостижимую гладь воды, испещренную булавочными головками огней суденышек. Я представляю, как местные будут смотреть это видео, ломая голову, кто же его снял и зачем, и отправляю ролик на сайт, пока не передумала. Пусть ломают.

Дейзи, должно быть, стояла на этом самом месте без малого десять лет назад, глядя на эту же черную воду. Но что побудило ее развернуться, подойти к обрыву и сделать шаг? Что вынудило ее выбрать небытие? Может, она вовсе не прыгала, а ее столкнули и она полетела в воду, точно груда тряпья?

Или есть другое объяснение: никто не виноват; она бежала, спасаясь от преследования. Поскользнулась на мокрой траве, потеряла равновесие и сорвалась со скалы. Несчастный случай. Вроде того.

Я пытаюсь представить, где она сейчас, что от нее осталось столько лет спустя. Подводные течения здесь непредсказуемы, глазом не успеешь моргнуть, как тебя уже унесло. Купаться не рекомендуется. Куртку выбросило на берег на полпути к Молби, но никаких следов Дейзи так и не нашли. Будто она ушла на дно или уже была мертва.

Я устанавливаю камеру на треногу и смотрю на Блафф-хаус, темнеющий на фоне ночного неба. Здесь, вблизи, он выглядит еще печальнее. Заброшенное двухэтажное строение под остроконечной крышей из дранки. В одном из окон второго этажа одиноко горит свет, но в целом дом погружен в абсолютную, безнадежную тьму.

Кто по доброй воле согласился бы жить здесь, в этом забытом богом месте? Несмотря на размеры – в нем, судя по всему, три или четыре спальни, – дом производит впечатление совершенно необитаемого.

Я беру в кадр строение на краю обрыва и включаю камеру на запись. Высокую траву колышет ветер. Сэди, шепчет он, Сэди… Звучит как предостережение. Я делаю глубокий вдох и решительно вхожу в кадр. Я приближаюсь к дому со стороны утеса. Там обнаруживается калитка, тропка от нее ведет через лужайку к дому; содержимое терракотовых вазонов, которые смутно виднеются в бледном свете луны, давным-давно приказало долго жить. Дверь заперта. В ней есть окошечко с витражным стеклом, в котором дробится и преломляется рыжими, зелеными и красными сполохами свет изнутри.

Теперь, подойдя так близко, я ощущаю, как в груди всколыхивается смутное узнавание, будто я уже стояла тут, хоть и не помню когда. Обрывки воспоминаний расплываются, пытаться воскресить их в памяти все равно что стоять вплотную к телевизору: видишь пиксели, но не изображение, в которое они складываются.

Я смотрю на окна. Где-то в глубине горит свет, и все строение будто подрагивает. Я стучу в дверь, и удары глухим эхом отзываются в недрах дома.

Никто не отвечает.

– Дэвид? – зову я, приникнув к витражу. – Вы там?

Безрезультатно. Некоторое время жду, потом делаю еще одну попытку. На этот раз я барабаню в дверь так сильно, что она колотится о дверную коробку, дребезжа почтовым ящиком.

Вот теперь я слышу какой-то шум. Он звучит странно, будто доносится откуда-то из глубины дома – или даже из-за его пределов. В прихожей вспыхивает свет, потом сквозь гнойного цвета стекло я вижу приближающийся силуэт. Голова низко опущена, размыта и призрачна. Лишь когда оказывается прямо передо мной и нас разделяет только дверь, он вскидывает глаза. Черты его лица практически неразличимы, искаженные цветным стеклом. Он отодвигает засов, и дверь на цепочке слегка приоткрывается.

– Да?

Голос у него тонкий и шелестящий.

– Вы Дэвид?

– Что тебе надо?

Я не могу толком его разглядеть. Источник света у него за спиной, крыльцо погружено в темноту. Но он худой и высокий, угловатый и неуклюжий.

– Привет! – Я стараюсь говорить ровным тоном. – Надеюсь, мое вторжение вам не помешало.

Я протягиваю руку, но он не делает ни малейшей попытки пожать ее, и я испытываю облегчение. Мне не хочется, чтобы он ко мне прикасался. Кажется, он смотрит на что-то чуть позади меня.

– Меня зовут Алекс. Я просто…

– Я знаю, кто ты такая.

Он наклоняется вперед. На его худое лицо падает лунный свет. Кожа будто восковая, он весь какой-то выбеленный, пересвеченный. Меня немедленно бросает в дрожь, и я подавляю желание бежать прочь со всех ног, бежать, пока не окажусь за много миль отсюда.

– Зачем ты пришла?

«Чтобы узнать про Дейзи, – думаю я. – И про Зои».

Я опускаю руку, и он вздрагивает; глаза у него лихорадочно бегают, но он старательно избегает смотреть на меня. Его взгляд блуждает по моей шее, по щеке, по виску – лишь бы не в глаза. За все это время он ни разу не моргнул. Даже в этом тусклом свете я замечаю островок щетины на шее там, куда не дошла бритва, и крохотный шрам над верхней губой. Такое впечатление, что ему отчаянно хочется дать деру, хотя он стоит на пороге собственного дома, а незваный гость здесь я.

– Я просто пришла спросить про…

– Зачем ты приехала в Блэквуд-Бей?

Я открываю рот, но слова застревают в горле. Не могу выдавить из себя ни звука.

– Уезжай.

Голос у него дрожит. И вообще он какой-то странный. Испуганный. Или, может, пьяный.

– Что?

– Тебе опасно здесь находиться. Зря ты сюда приехала.

Он произносит эти слова угрожающе-тихим голосом. Я наклоняюсь вперед, совсем немного, хотя мое тело отчаянно сопротивляется.

– Я просто… Хочу с вами поговорить.

– Уезжай. Зачем ты вообще…

– Подождите!

Он пытается закрыть дверь. Я подавлена, мои шансы побеседовать с ним тают на глазах.

– Вы знали Зои Персон.

– Нет, – говорит он. – Нет. Я бы никогда в жизни… после того, что случилось.

– А что случилось?

Он не отвечает.

– Поговорите со мной. – Я кошусь на край утеса. – Дейзи ведь отсюда спрыгнула?

Он качает головой. Вид у него затравленный.

– Дэвид, пожалуйста! – настаиваю я. – Вы мне поможете?

– Я не могу! – говорит он. – Не могу! Оставь меня в покое.

Он отпускает дверь, и она захлопывается. Дом дрожит. Я вновь приникаю к стеклу, но могу различить лишь его силуэт и его затылок.

Я вплотную подхожу к двери. Я знаю, что с такого расстояния камера не уловит слова, но не уверена, что сейчас это имеет значение. Мой фокус сместился. Необходимо узнать, что случилось с моей подругой Дейзи и с Зои.

– Расскажите мне, что произошло с девушками, Дэвид.

– Сама знаешь, – неожиданно отвечает он. – Уж кто-кто, а ты должна знать.

Я никак не реагирую. У меня нет сил. Что он имеет в виду? Как бы то ни было, свет гаснет, и в доме вновь воцаряется тишина.

Я ухожу, возвращаюсь обратно к камере. Это невозможно. Не может же быть, чтобы он меня раскрыл? Тем более в этой полутьме, тем более я сама его не узнала. Не может же он быть единственным человеком в Блэквуд-Бей, уверенным, что я Сэди Дэвис.

А потом в голове что-то щелкает. А вдруг он не единственный? А вдруг я зря воображаю, что никто больше не в курсе, кто я? Оглядываюсь на дом и вижу на крыльце что-то темное, смутный силуэт во мраке. Это Дэвид, мелькает мысль, и меня снова накрывает желание сбежать. Но потом я понимаю, что ошиблась. Это вовсе не Дэвид, а какая-то девушка. Она просто стоит, глядя на меня. Я делаю шаг к ней, но ноги внезапно наливаются свинцовой тяжестью, я будто вязну в трясине. Не знаю, что меня к этому побуждает, но я едва не произношу вслух: «Дейзи?» Но слова застревают в горле, а в следующий миг на крыльце уже никого нет, никого и ничего. Вокруг ни единой живой души, зато во дворе, за домом, холодным стальным блеском отсвечивая в лунном свете, виднеется он – трейлер.

Тогда
12

От: Александра Янг
Отправлено: 22 июня 2011 17:06
Тема: без темы
Получатель: Д-р Лора Олсен <[email protected]>
Здравствуйте, доктор Олсен!
Я знаю, Вы просили написать, как устроюсь, но возможность появилась только сейчас. Тут всего один компьютер, так что нам приходится пользоваться им по очереди, да к тому же Интернет постоянно не работает.
Я все еще живу в общежитии. Тут нормально, только шумно. Через три двери от меня живет девушка с грудным ребенком, который беспрерывно кричит, но все не так страшно. Он миленький, так что можно привыкнуть. Мы с ней не то чтобы дружим, но иногда она дает мне подержать малыша, а однажды попросила посидеть с ним.
Но другом я здесь все-таки обзавелась. Его зовут Эйдан. Он живет примерно через пять комнат от меня, только по противоположной стороне коридора. Он попал сюда недели три назад, когда я уже жила здесь пару недель. Он забавный и очень мне нравится. Он говорит, что единственная его цель в жизни – встретить нормального мужчину и создать семью! Жаль, что он гей. Отец вышвырнул его из дома после того, как прочитал об этом в его дневнике (да, вы говорили, что мне стоит подумать о дневнике, но я пока так и не завела его, простите! Зато я начала снимать разные штуки на телефон, просто на память), и Эйдану пришлось податься в Лондон. Несколько дней он ночевал в какой-то сауне, пока не познакомился с типом, который пригласил его к себе. Он не говорит, что произошло, но в конечном итоге он оказался здесь. Он хорошо ко мне относится. Мы стреляем друг у друга сигареты и прочую фигню. Мы поклялись, что будем дружить всегда, что бы ни случилось. Поначалу он думал, что я лесбиянка, потому что, говорит, в присутствии мужчин я веду себя тише воды ниже травы, как будто хочу стать невидимой.
Он пытается помочь мне вспомнить, что случилось перед моим попаданием в больницу, но пока что-то вспоминается не слишком многое. Кажется, я несколько раз спала в ночных автобусах и на скамейках. Эйдан сказал, как-то раз он украл у одной тетки сумочку, чтобы попасть в кутузку и хоть там выспаться, но вряд ли я делала что-то в этом роде, и вообще, его план все равно не сработал. Думаю, у меня здесь до того, как я сбежала в Дил, была подруга, но это всего лишь ощущение, я не могу вообще ничего про нее вспомнить. А хотелось бы. Может, я рассказывала ей, кто я такая, до того как потеряла память. Если бы мне удалось вспомнить ее и поговорить с ней, это бы мне помогло, правда?
Еще я пытаюсь воскресить в памяти более ранние события, но это тоже только смутные ощущения, ничего вразумительного, и порой я не могу даже понять, реальность это или просто сон. Иногда я пугаюсь, я будто не в состоянии контролировать собственное тело, оно вроде вообще не мое, ну или что-то в этом роде. Я вспомнила, что мне нравилось ходить в школу, и, думаю, я хорошо училась. Вспомнила свою маму и что мы с ней неплохо ладили до тех пор, пока она не встретила какого-то мужчину. Не знаю точно, что изменилось. Помню только, что после его появления все стало плохо. Видимо, это было незадолго до того, как я сбежала, но меня не отпускает странное чувство, что прямо перед тем, как я ушла из дома, произошло что-то очень плохое. Не могу вспомнить, что именно.
Ладно, мне пора идти. Тут уже выстроилась целая очередь желающих посидеть за компьютером! Надеюсь, у Вас тоже все хорошо.
Алекс

Сейчас
13

Девушка лежит на кушетке лицом вниз. Ее плечо обнажено. В кадре появляется рука в перчатке и начинает протирать кожу. До меня не сразу доходит, где это и что происходит. Кэт. Видимо, она пристроила свой телефон где-нибудь на столешнице или попросила Софи поснимать. Появляется игла.

– Будет немного больно, – предупреждает Софи. – Постарайся не шевелиться.

Кэт обещает постараться. Выражение лица у нее страдальческое, брови сведены. Жужжит машинка.

– Ты точно не передумала?

Она ничего не отвечает. Нижняя губа закушена. Софи работает медленно, каждые несколько секунд промокая кожу салфеткой. Краска течет, пульсируя под кожей. На поверхности выступает кровь, и Софи вытирает ее. Кровь выступает снова.

Закончив татуировку, Софи отодвигается. На плече Кэт чернеет ровный круг. Он напоминает букву «О» или обручальное кольцо.

– Готово, – произносит Софи, и Кэт усаживается.

В кадр она попадает лишь частично, и очень жаль. Ее тело изворачивается.

– Все, выключай камеру, – говорит она, и через миг экран темнеет.

Голова у меня идет кругом. Я почти ничего не ела и неважно спала. Направляюсь в кухню и отрезаю себе кусок сыра, потом еще один. Мои мысли заняты трейлером, который я видела в саду у Дэвида. Интересно, мог он оказаться там случайно, безотносительно Дейзи? Следующий вопрос: действительно он не знал Зои или это вранье? Меня охватывает злость. Странная рассеянная ярость циркулирует внутри, как будто пытаясь обрести фокус. Я не могу понять, что меня гложет. Фильм? Время поджимает, а сюжет уходит в сторону от моего изначального замысла. Может, все подстроил Дэн, которому непременно понадобилась история? Я не хотела снимать фильм о самоубийстве Дейзи и не хотела вникать в исчезновение Зои. И уж точно не хотела переживать за Кэт и Элли.

Работая над «Черной зимой», я хотя бы была на своей территории; что бы ни случилось, я могла поехать домой и лечь спать в собственную постель. А здесь что? Я застряла, у меня нет ни съемочной группы, ни оператора, ни звукорежиссера. Даже машины и той нет. Но я не могу отступиться. Если отступлюсь, с карьерой можно попрощаться. Тогда у меня не останется вообще ничего.

Я возвращаюсь к компьютеру и выбираю видео, которое сняла прошлой ночью. Поначалу изображение расплывается, но мало-помалу обретает четкость. Трейлер на заднем дворе дома на Скалах едва различим в темноте, но определенно вызывающе материален.

Это совпадение, твержу я себе. Дейзи жила в трейлере, и у Дэвида в саду стоит трейлер. Это еще не значит, что они связаны.

Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Я снова открываю «Гугл» и ищу местные новости. Не знаю, что я ожидаю найти – может быть, адрес в подтверждение того, что трейлер Дейзи стоял на своем месте дальше по побережью, когда она прыгнула, – но я снова ищу. На этот раз мой взгляд цепляется за снимок матери Дейзи, сделанный через несколько месяцев после гибели дочери. Она сидит за кухонным столом, держа в руках фотографию Дейзи в рамке. Вид у нее – краше в гроб кладут.

Я где-то видела ее раньше, знаю, что видела. Но где? Один за другим я просматриваю видеосюжеты, пока не нахожу нужный. Застеленный темно-коричневым, как шоколад, ковролином пол. Картины с цветами на стенах, клетка с двумя волнистыми попугайчиками, белая доска с надписью: «Наши именинники: Джон Р., с днем рождения!»

Камера резко уходит влево. За стеклянной перегородкой стоит пустующий мягкий уголок. Вдали виднеются деревья.

Мы проходим по коридору и оказываемся в ярко освещенной комнате. Два кресла сдвинуты вплотную. В одном сидит женщина. Она крохотная, совершенно седые волосы зачесаны назад, сквозь них просвечивает кожа. Она смотрит на посетителя, который сидит во втором кресле. Это мужчина лет сорока с небольшим или тридцати с хвостиком. Сын? Внук?

Женщина улыбается: ее лицо озаряет почти детская радость. Мужчина разговаривает с ней, хотя нам не слышно, о чем именно. Его губы слабо шевелятся. Это грустно, но в то же самое время до странности прекрасно. А позади в сером спортивном костюме, глядя прямо в камеру пустыми, ничего не выражающими глазами, сидит еще одна женщина, и я немедленно понимаю, что была права.

Это мать Дейзи.

14

Если верить Интернету, поблизости есть только один дом престарелых, Холбрук-хаус. Я вызываю такси. Возможность проехаться действует на меня как глоток свежего воздуха, и я вдруг понимаю, что все это время чувствовала себя как человек, запертый в герметичной комнате, который старается не дышать, не зная, хватит ли кислорода на следующий вдох. Мы проезжаем место, где моя машина вылетела в кювет, и меня бросает в дрожь при воспоминании о невидящем взгляде мертвой овцы. Я подспудно ожидаю увидеть ее на том же месте, но ничто даже не напоминает об аварии. Пейзаж пустынен, мили и мили пустоты под хмурым болезненным небом.

Мы проезжаем через деревушку еще меньше Блэквуд-Бей – всего три или четыре дома и паб, судя по всему, закрытый, – а вскоре оставляем позади и узкую тропку, ведущую к церкви. Дорога все петляет и петляет, пока мы не сворачиваем на ярко освещенную подъездную дорожку, которая, изгибаясь, ведет к большому зданию из красного кирпича. Оно выглядит более современно, чем я ожидала, и, похоже, в нем два крыла. Вывеска над главным входом гласит: «Холбрук-хаус, дом престарелых». Мы въезжаем на парковку, и я, внезапно занервничав, отстегиваю ремень безопасности и выхожу из машины.

Двери со вздохом разъезжаются. Я представляюсь женщине за стойкой администрации. Она окидывает меня взглядом – как хорошо, что я убрала камеру в сумку! – и спрашивает, не нужна ли мне помощь.

– Да, – говорю я с улыбкой (у нее розовая прядь в волосах и колечко в носу). – Я приехала к Джеральдине Уиллис.

– А, понятно, – отзывается она. – А кем вы ей приходитесь?

Я смотрю ей прямо в глаза:

– Племянницей.

В ее взгляде читается откровенное недоверие, но я твердо выдерживаю его.

– Я надолго уезжала.

Она некоторое время колеблется, потом придвигает ко мне журнал и просит расписаться.

– Как она сегодня?

– Как обычно.

Это ни о чем мне не говорит, но я грустно улыбаюсь.

– Вы, судя по всему, хорошо ее знаете. Она здесь уже… Сколько лет?

Женщина равнодушно пожимает плечами:

– Я работаю тут шесть лет. Когда я пришла, она уже была здесь.

Благодарю ее, и она кивает в сторону лестницы.

На площадке я останавливаюсь. Воздух тут спертый, всепроникающий, как дым, и чересчур жаркий, я начинаю потеть. Чуть дальше по длинному коридору находится ярко освещенный сестринский пост, где сидит женщина в светло-зеленом халате, а в самом конце я вижу комнату со стеклянными стенками, несколько кресел и мерцание телеэкрана.

– А где мне найти Джеральдину? – спрашиваю я у медсестры.

– Дальше по коридору. Если она не у себя, посмотрите в комнате отдыха.

Я иду на свет. Навстречу, тяжело опираясь на ходунки, ковыляет пожилая женщина. Кожа у нее сморщенная, как пергамент, и вся в старческих пятнах; вокруг головы рдеет облачко похожих на рыжую сахарную вату волос. Чуть дальше я вижу комнату Джеральдины. Ее имя указано на двери рядом с заламинированной фотографией. Войти я решаюсь не сразу: нужно морально подготовиться.

Вспоминаю слова Брайана о выпивке и наркотиках. Я прекрасно знаю, что они способны сделать с человеком. Насмотрелась на улицах. На людей, чьи дурные привычки вылились в проблемы с памятью, проблемы с координацией, а некоторых так и вовсе чуть не убили. На людей, которые с трудом сознавали, кто они, людей, которые никогда больше не будут независимы.

Я собираюсь с духом и переступаю через порог. Джеральдина, сгорбившись, сидит в кресле; спортивный костюм велик ей на несколько размеров. Взгляд ее прикован к телевизору, который прикручен к стене. Она похожа на призрак, но меня точно молнией пронзает – я ее узнаю. Лишь теперь я задаюсь вопросом, почему из слов Брайана сделала вывод, что она умерла.

– Джеральдина?

Она не отрывается от экрана, и я снова окликаю ее. На этот раз она поворачивает голову. Движения у нее медленные и раскоординированные. Я замечаю легкий тремор, такую кукольную разболтанность, как будто какой-то сустав решил развинтиться, и она вот-вот развалится на части.

– Это ты? – спрашивает она.

Я делаю к ней еще один шаг. Уж кто-кто, а она-то вряд ли меня узнала, хотя наверняка утверждать невозможно.

– Джеральдина?

Пульт от телевизора лежит на подлокотнике кресла, и она трясущимися руками тянется к нему. Вблизи она выглядит намного старше своих лет: лицо иссохшее, волосы растрепанные и немытые. Она кажется изможденной, съеденной изнутри. Глаза тусклые, серовато-зеленые, но когда Джеральдина устремляет на меня взгляд, они на мгновение вспыхивают, будто в ее мозгу проскочила искра, что-то щелкнуло.

– Что такое, дорогуша, уже пора? – спрашивает она.

Глаза снова тускнеют, теперь ее взгляд устремлен мимо, куда-то поверх моего плеча.

На столике стоит графин с водой. Я наливаю себе стакан, а второй дрожащими руками протягиваю Джеральдине. Не надо было мне сюда приезжать, не надо было ее беспокоить. Нужно отступить. Нужно собраться с духом.

Я вытаскиваю из сумки камеру. Поначалу кажется, что Джеральдина ничего не замечает, но потом косится на нее.

– Что это у тебя? Ты будешь меня фотографировать?

– Вы против?

В ответ она лишь молча дергает плечами, что можно истолковать как угодно, поэтому я нажимаю кнопку «Запись» и ставлю камеру на комод.

– Меня зовут Алекс.

Дрожащими руками она подносит к губам стакан, но, когда я тянусь к ней, чтобы помочь, отмахивается. Проливает она совсем немного, потом отдает стакан мне.

– А ты знаешь, что я тебя засекла? – Она неопределенно машет рукой. – Я смотрела в окно. Это твой хахаль?

Может, она про таксиста? Он ждет меня внизу, на парковке. Интересно, что Джеральдина видит, какие связи выстраивает. Как заполняет белые пятна в мыслях.

Я думаю о собственных белых пятнах. Мне удалось по кусочкам воссоздать почти всю картину своей жизни, но многие воспоминания кажутся чужими, а большинство отсутствует вовсе. В каком-то смысле это даже милосердно. Может, эти белые пятна меня защищают.

– Ты заслуживаешь приличного парня.

Она ждет моей реакции.

– Он нормальный, – отвечаю я.

Мне стыдно. Врать и использовать ее состояние нечестно, но я просто пытаюсь наладить контакт. Именно этим я и занимаюсь.

– Вот и хорошо.

– Джеральдина, – произношу я мягко.

И снова ее взгляд на мгновение проясняется, чтобы тут же потухнуть.

– Да?

– Можно задать вам один вопрос?

Необходимо выяснить, имеет ли к ней отношение трейлер, стоящий во дворе у Дэвида. Я понижаю голос:

– Про Дейзи.

Она моргает, но этим ее реакция и ограничивается. Я опасалась, что она разволнуется, замкнется, а она словно даже не помнит про свою дочь.

– Вы можете сказать, где жили до того, как оказались здесь?

Она вскидывает голову:

– Да! На заливе. В трейлере. Неподалеку от Молби. Я подрабатывала там уборщицей.

Я улыбаюсь – я даже готова рассмеяться, – но тут она говорит:

– Только они меня вышвырнули. Нам пришлось переехать.

Моя веселость улетучивается.

– Куда переехать? К Дэвиду?

Она не отвечает. Я беру ее за руку – холодную и невесомую, как иссохшая птичья лапка. Когда мы касаемся друг друга, между нами проскакивает искра статического электричества. Я практически чувствую, как пульсирует в ее жилах кровь. С сестринского поста в коридоре доносятся голоса и смех, но все это сейчас где-то там, за тысячу миль.

– К тому времени, когда Дейзи не стало, вы переставили свой трейлер к Дэвиду?

Джеральдина мнется. Вид у нее озадаченный, как будто она забыла, что ее дочери нет в живых. Но потом в ее мозгу что-то в очередной раз замыкает, вспыхивает новый синапс. Она тепло улыбается:

– Как у него дела?

– Почему вы к нему переехали?

– Он был нашим другом. Как у него дела?

– Вашим другом? Или другом Дейзи?

Она смотрит на меня с таким видом, будто я спросила заведомую глупость.

– Вы ему доверяли?

– Конечно доверяла.

– И в отношении Дейзи тоже? Вы не боялись, что между ними может что-то быть?

– Да ничего между ними не было. Он вел себя достойно. По отношению к нам обеим. – В ее глазах загорается решимость. – Заруби себе это на носу. Это не он их обижал.

– Дейзи кто-то обидел?

– Да.

– Вы сказали «их». Кто еще пострадал?

Судя по всему, она меня не слышит. Из коридора доносятся приближающиеся шаги, и я вспоминаю про установленную на комоде включенную камеру.

Я наклоняюсь к Джеральдине:

– Кто-то так страшно ее обидел, что она… покончила с собой?

Женщина вскидывает голову:

– Она никогда бы так не поступила. Она была сильная.

Ее глаза потухают.

– Она же вроде оставила записку? Вы ее не сохранили?

Джеральдина ничего не отвечает. Я повторяю вопрос, и на этот раз она горько смеется:

– Записку…

– Ее подбросили?

Она мямлит что-то невразумительное, как будто разговаривает сама с собой, споря с голосами в голове.

– Джеральдина?

– Говорят, ее даже кто-то видел, – смеется она с таким видом, как будто это полный бред.

– Видел, как она прыгала, – уточняю я. – Кто?

– Да только все это вранье.

– Кто ее видел? Где сейчас записка?

– Они ее забрали. Но там все неправда, – печально бормочет она себе под нос. – Я знаю. Я чувствую.

В комнате повисает молчание. Где-то в коридоре открывается и закрывается дверь. Слышатся голоса. Тот, кто шел сюда, судя по всему, где-то задержался. Мне хочется встать и уйти прочь, не оглядываясь, но в то же время хочется остаться с ней. Или забрать с собой, заботиться о ней, попытаться вернуть ей дочь.

Но как это сделать? Я присаживаюсь на кровать рядом с Джеральдиной. На мгновение даже кажется, что это самый обычный визит, что я пришла сюда с цветами и ее любимым тортиком, чтобы просто подержать ее за руку, поболтать и прокатить на машине.

Но это не так. И как вообще такое возможно?

Внезапно она вскидывает голову:

– Бедная Сэди…

Имя оглушает меня, точно гром. Земля уходит из-под ног.

– Сэди? – шепчу я. – А что с ней случилось?

Молчание. Меня тут как будто и нет, я словно ничего и не говорила. Краткие просветления чередуются с затмениями, она будто бы выныривает на поверхность перед тем, как снова провалиться в черный омут. Она отводит взгляд и смотрит в пол. Голова падает, но когда она вновь ее вскидывает, глаза мечутся, точно мальки в воде.

– Бедная девочка. Доведется же пережить такое. Говорят, она оставила записку. Ты знала об этом?

– Что?

Не было никакой записки. Я бы ее помнила.

– Ее мама мне рассказывала.

– Мама Сэди? – переспрашиваю я, пытаясь не выдать ни своего раздражения, ни своего отчаяния.

У нее в голове все перепуталось. Вспоминает то, чего не было, не иначе. Интересно, можно ли верить хоть одному ее слову. Я уже готова сдаться, развернуться и выключить камеру, но что-то меня останавливает. Я не могу. Я должна докопаться до правды, по крайней мере в этом вопросе.

– Где она? – спрашиваю я. – Что случилось с мамой после исчезновения Сэди?

Молчание. Я снова кладу ладонь ей на локоть, и она внимательно на нее смотрит.

– Они подружки были неразлейвода.

– Кто? Дейзи и Сэди?

– Что у тебя с рукой?

Ее взгляд устремлен на мой шрам.

Я ничего не отвечаю. Не хочу рассказывать, что со мной произошло, но она с неожиданными проворством и силой завладевает моей рукой.

– Ты бы показала его врачу.

Я отдергиваю руку.

– Расскажите мне о Сэди. Вы сказали, она тоже оставила записку?

– Они убили ее.

– Дейзи? Они ее убили?

Она складывает руки на коленях и устремляет взгляд в окно. Там ничего нет, просто серая квадратная дыра в стене, за которой, точно пепел, серебрятся в гаснущем свете зимнего дня снежинки.

– Джеральдина?

И снова голоса. Потом в дверь стучат.

– Джеральдина? – словно эхо доносится из коридора чей-то голос. – У вас все в порядке?

Я оглядываюсь на дверь, но прежде чем успеваю что-либо ответить, Джеральдина вновь стискивает мою руку. Лицо ее искажено болью. Я чувствую себя последней скотиной, что мучаю ее, что заставляю заглянуть в потаенные закоулки памяти.

– Она тут, моя Дейзи.

Ее взгляд упирается в некую точку повыше моего плеча.

– Тут?

Я оборачиваюсь. На пороге стоит женщина, темноволосая, в светло-зеленом халате. Наверное, она похожа на Дейзи, или так Дейзи могла бы выглядеть сейчас.

– Джеральдина?

Женщина переводит взгляд с нее на меня. Потом замечает камеру, явно направленную на нас двоих.

– Мисс?

Внезапно я ощущаю на своем локте еще одну руку. Пальцы медсестры сжимаются железной хваткой.

– Мисс, я думаю, вы ее расстраиваете.

Я сбрасываю с себя руку, но уже слишком поздно. Джеральдина ускользнула от меня окончательно и бесповоротно. Она сидит, уткнувшись в телевизор, не замечая, что он давно выключен.

– Я как раз собиралась уходить, – говорю я.

И уже протягиваю Джеральдине на прощание все еще трясущуюся кисть, как меня вдруг охватывает желание сделать нечто большее, обнять ее. Я совершенно убеждена, что мы никогда больше не увидимся, и это меня ужасно огорчает. Я поддаюсь порыву – обнимаю ее, и, хотя сначала мне кажется, что она отшатнется, этого не происходит. Некоторое время она сидит неподвижно, а потом вдруг подается ко мне, обвивает руками мою спину и крепко прижимает к себе. Мы сливаемся друг с другом. Она шепчет мне на ухо, тоненько и отчаянно:

– Пожалуйста…

– Что?

– Это прекратилось?

– Что именно?

– Девочки. Ты должна помочь им.

– Кому? – не понимаю я. – Каким девочкам?

– Помоги им. Пожалуйста.

Мне вспоминается Кэт. И ее подружка, Элли.

– Кому – им? Что случилось?

Она глядит на меня с непроницаемым выражением.

– Мисс! – произносит за спиной голос, на этот раз строго.

Я смотрю Джеральдине в глаза, но они уже потускнели. Я опять обнимаю ее. Это все, что я могу сделать.

– Мне пора идти. Простите.

– Тогда приезжай ко мне еще.

– Обязательно, – говорю я, поднимаясь.

Мне ужасно стыдно за это вранье, но что еще я могу сказать? Она с облегчением прикрывает глаза.

– Дейзи… – бормочет она, но язык уже заплетается; она снова ускользает, зависая где-то между прошлым и настоящим, между чистым вымыслом и ложной памятью.

– Не бросай меня здесь, – просит она, и на мгновение мне больше всего на свете хочется, чтобы я могла пообещать ей, что не брошу.

Двери с шипением разъезжаются, мое такси уехало. На дорожке пусто, если не считать одинокой машины у входа. Внутри смутно различим чей-то силуэт, и у меня возникает ощущение, что кто-то наблюдает за выходом, поджидая, когда я появлюсь. Я озираюсь в поисках парковки, и тут дорогу расчерчивает свет фар загадочной машины. Дав задний ход, она разворачивается, и передо мной на миг мелькает профиль человека за рулем. Внезапно меня охватывает странная уверенность, что это Дэвид, но по мере того, как машина удаляется, она уступает место сомнениям. Да никто за мной не следит, убеждаю я себя. Это совпадение, и ничего более, еще один посетитель, спешащий куда-то по своим делам. У меня просто разыгралась паранойя.

Я возвращаюсь в вестибюль и оттуда звоню Гэвину. Он приезжает через двадцать минут.

– Вы мой ангел-хранитель, – выдыхаю я, забираясь в машину, и он смеется.

– Не мог же я бросить вас в безвыходном положении. – Он наклоняется ко мне, совсем слегка. – Вы не замерзли? Надеюсь, вы ждали внутри?

Я пропускаю его вопросы мимо ушей:

– Поехали?

Мы едем по парковке. На выезде он сворачивает налево, в направлении Блэквуд-Бей. Я вижу, что его прямо-таки распирает от желания поинтересоваться, что я делала в доме престарелых, и точно: не проходит и минуты, как он, деликатно кашлянув, спрашивает:

– Вы навещали мать Дейзи?

– Да. Хотела узнать, что она думает.

– И?..

– Ну, – вздыхаю я, – с головой у нее совсем беда. Но она настаивала, что Дейзи не совершала самоубийства.

– Она не единственная, кто так считает. Я уже говорил.

– А кто еще?

– Да много кто. Женщина, которая держит гостевой дом, где я жил, когда только сюда приехал. Она сказала, когда Дейзи только признали мертвой, ходило много толков, но потом все как-то улеглось… – Он замолкает. – Но если уж родная мать утверждает, что она этого не делала…

– Знаю. Но она совершенно не в себе.

– Так вы ей верите? Что, по ее мнению, произошло?

– Не поймешь, – пожимаю плечами я. – Она твердила только, что «они убили ее».

– «Они»?

– Ничего больше она не вспомнила. И про записку говорила как-то не очень твердо. И еще сказала, будто кто-то видел, как Дейзи прыгнула, но она этому не верит. И кто это был, тоже не помнит.

Я устремляю взгляд в окно.

– Да, не помешало бы узнать, кто у нас такой наблюдательный, – говорит Гэвин. – Если хотите, я могу поспрашивать. Вдруг получится что-нибудь выяснить?

– Зачем вам это?

– Не знаю. – Он пожимает плечами. – Хочу помочь.

Я улыбаюсь. Первая мысль – отказаться, но, наверное, помощь мне все-таки не помешает. Он знает местных, знает, кого расспросить.

– Ну ладно. – Я некоторое время молчу. – Она говорит, Дэвид из Блафф-хауса ни при чем.

– А почему вы решили иначе?

– Ну, на эту мысль меня навел разговор с Софи из тату-салона. Она думает, что Зои могла знать Дэвида. Как полагаете, ее родители согласятся со мной побеседовать?

– Родители Зои? – Гэвин качает головой. – Очень сомневаюсь. Честно говоря, я бы их не трогал. По слухам, они не любят, когда им напоминают о случившемся.

– Можно подумать, они когда-нибудь об этом забудут.

– Вы же понимаете, что я имею в виду. – Он о чем-то раздумывает. – Слышали про Сэди Дэвис?

На мгновение у меня перехватывает дыхание. К счастью, он, кажется, ничего не заметил.

– О подружке Дейзи?

– Да. Она пропала прямо перед тем, как Дейзи покончила с собой.

Нет, думаю я. Неверная хронология. Это я помню. Первой была Дейзи. Я вижу себя в прошлом, хотя сейчас это воспринимается как сон. Я сижу на полу в какой-то комнате; тут же лежит голый матрас, пахнет чем-то странным. Я прижимаю к груди колени скрещенных ног, обхватив их руками. Из глаз текут слезы, потому что Дейзи больше нет и я ничем не смогла ей помочь.

Гэвин снова осторожно кашляет.

– А Сэди тоже была знакома с Дэвидом? – спрашивает он.

Я смотрю на свои руки. Они поглаживают друг друга как заведенные. Усилием воли заставляю их замереть.

– Нет, – говорю я.

Хоть в этом я уверена.

Я устремляю взгляд на безоблачное звездное небо, которое на глазах превращается из темно-синего в черное. В вышине проносится огонек, слишком быстрый для самолета. Метеор, наверное, падающая звезда. Мне вспоминается Лондон. Ночуя на улицах, я устраивалась где-нибудь в дверном проеме, рядом с выходным отверстием вентиляционной шахты, если удавалось его найти, и смотрела на небо. Выглядывала звезды. Обычно их скрывали облака, а если и нет, то воздух был слишком грязным, а городские огни слишком яркими, но мне становилось легче при одной мысли о том, что где-то там, далеко, есть звезды. Она непостижимым образом отгоняла на время голод и отчаяние. И одиночество.

– Возможно, Зои вообще никак с ними двумя не связана, – замечает Гэвин. – Она была не из тех, кто сбегает из дома. А Сэди и Дейзи…

– Что? Они были из тех?

– Ну вот про Дейзи, например, ходили слухи, что она, ну, в общем…

Некоторое время он смущенно ерзает на сиденье, потом делает глубокий вдох, как человек, который собирается броситься грудью на нож.

– Она спала со всеми подряд.

– Что?!

У меня вырывается смешок, хотя я признательна, что он, по крайней мере, испытывал неловкость, произнося это вслух.

– Ей было всего пятнадцать!

Гэвин весь как-то съеживается:

– Не судите меня строго. Я просто повторяю то, что говорили люди.

– Кто? Кто это говорил?

– Ох, ну вы же понимаете. – Он снова принимается ерзать на кресле. – Люди.

Я ничего не отвечаю. Нужно выпустить пар, иначе меня разорвет. Мне вспоминается, как одна из девушек, которых я снимала в «Черной зиме», рассказывала, как в социальной службе ей сказали, что она шлюха и сама во всем виновата. Ей тогда было тринадцать.

Но сейчас не стоит затевать этот спор. Не хочу вот так с ходу ссориться с новым другом.

Я задумываюсь над этим словом. А друг ли он?

– Вы смотрели последние ролики?

– Да, пару посмотрел.

– Видели то, в котором две девушки едят чипсы?

– Кэт и Элли. Да.

– И?.. Они же там курят косяк! Софи говорит, здесь весь молодняк это делает.

– Потому-то я и веду киноклуб, – смеется Гэвин.

Я мнусь, не зная, на что решиться. Кажется, он не лукавит, по крайней мере в этом, но я по-прежнему не понимаю, насколько ему можно доверять и стоит ли открывать ему душу. Очень не хочется показаться ненормальной, одержимой теорией заговора, которой надо во что бы то ни стало раздуть интерес к своему фильму, но я решаюсь.

– Джеральдина сказала еще кое-что, – произношу я наконец. – Она считает, что ничего не закончилось.

Тогда
15

Дневник Алекс, 29 июня 2011 года

Рассчитывать надо только на себя. Доверять нельзя никому, я поняла это после того, что случилось сегодня.

Меня тошнит при одной мысли об этом, но я попытаюсь записать все по порядку. Итак, мы собирались ехать в Дил – вдруг это подстегнуло бы мою память и я вспомнила бы, что там делала. Это предложил Эйдан, и доктор Олсен сказала, что решать мне, но если я поеду, нужно обязательно взять кого-нибудь с собой и предупредить ее. Но я не стала. Чем бы она мне помогла? Поехала бы с нами?

Мы наскребли денег и сели в автобус до автовокзала. Всю дорогу Эйдан говорил, как он хочет встретить кого-нибудь, кто заботился бы о нем, а потом спросил, какие планы на жизнь у меня. Сейчас, после всего, что стряслось сегодня, это кажется диким, но я вдруг поняла, что не особенно задумывалась о будущем, потому что была одержима прошлым и попытками выяснить, что же со мной произошло в Блэквуд-Бей и здесь, в Лондоне, что заставило меня бежать.

Короче, я сказала, что раньше хотела стать ветеринаром или врачом, и он посоветовал мне озаботиться сдачей экзаменов, доктор Олсен должна знать, каких именно, можно поговорить с ней на эту тему.

Когда мы доехали до вокзала Виктория, район мне показался знакомым, а когда автобус выехал на главную улицу, возникло стойкое ощущение, что и здесь я уже бывала. На автовокзале в нос немедленно ударила вонь автобусных выхлопов и фастфуда, а увидев указатель туалетов (вниз по лестнице), я поняла, что в точности знаю, как они выглядят. Воспоминания вдруг всплыли в голове сами собой: я покупала там наркотики, я постоянно ошивалась в этом месте.

Пришел Эйдан с билетами, но я не могла сейчас ехать в Дил, я практически вплотную приблизилась к ответу на вопрос, кем была прежде. Он двинулся следом за мной к выходу. Снаружи одна сторона улицы была заставлена дорогущими машинами, «бентли» и прочими в том же роде, а другая, судя по всему, застроена социальным жильем. Мы очутились перед входом в итальянский ресторан, расположенный по соседству с собачьей парикмахерской. Их разделяли железные ворота, за которыми скрывался вход в жилой подъезд в три или четыре этажа. На панели домофона виднелись кнопки с номерами квартир, и я, даже не раздумывая, нажала кнопку с номером тридцать два. Сердце у меня колотилось как сумасшедшее, но когда дверь открылась, я двинулась вверх по лестнице, и Эйдан последовал за мной, хотя всю дорогу спрашивал, уверена ли я, что это хорошая идея. Дверь тридцать второй квартиры оказалась приоткрыта, а изнутри доносилась музыка. Оттуда тянуло табачным дымом и травкой, но мы все равно вошли внутрь. Это было отвратительно: пожелтевшие облупленные стены, всюду мусор. От двери я заметила спальню с засаленным, в пятнах, голым матрасом на полу и омерзительно грязную кухню, а в дальней комнате в конце коридора виднелся раскладной стол с разбросанными по нему наркотиками, пластиковыми бутылками, пакетиками с каким-то порошком и кухонными весами.

На диване сидели двое парней, а между ними девушка, которая выглядела так, словно вот-вот отключится. Тот, что сидел справа, при виде меня поднялся и произнес:

– А, это ты!

«Кто? – подмывало меня спросить. – Кто я?» Но по выражению лица можно было подумать, что он хочет меня убить, и у него наверняка был нож или еще что похуже. А когда на пороге появился Эйдан, он рассвирепел.

Я все время смотрела на девушку на диване, потому что когда-то сама была на ее месте. И тот матрас на полу в соседней комнате. Я на нем спала, я на нем трахалась – вернее, меня на нем трахали, потому что не припомню, чтобы я этого хотела.

Я понимала, что надо сматываться, но мои ноги словно приросли к полу. Эйдан потянул меня за руку.

– Идем! – сказал он, а потом произнес мое имя, Алекс, и те парни заржали.

– Алекс? – переспросил второй. – Значит, теперь тебя так зовут, малышка Сэди?

И тогда мы рванули. Вниз по лестнице. Я не знала, пытались ли нас догнать, знала лишь, что надо сматываться от них. На выходе я увидела на другой стороне улицы какую-то девушку. Она смотрела прямо на меня, и я вдруг поняла, что раньше мы дружили и что она могла знать, кто я такая и почему сбежала.

– Подожди! – закричала я, но она уже улизнула.

Я попыталась ее догнать, но ничего не вышло, она скрылась в одном из переулков. Эйдан орал мне вслед, чтобы я остановилась. Он спросил, что это за девушка и почему я за ней побежала, и я ответила правду:

– Не знаю.

Я предвидела следующий вопрос.

– И кто эта чертова Сэди?

Голос у него был почти сердитый. Но я ничего не сказала. И никогда никому не скажу, даже – нет, особенно – доктору Олсен. Как я уже писала, рассчитывать надо только на себя.

Сейчас
16

Я вновь проживаю тот день – день, когда воспоминание, родившееся в одном месте, привело меня в другое, и я заявилась прямиком в наркопритон, о существовании которого за мгновение до того даже не догадывалась. Один раз это сработало, а значит, вполне может сработать и в другой. Это как наткнуться на опушке леса на тропку и, двинувшись по ней, мало-помалу углубиться в чащу. Мне очень хочется докопаться до истины, но меня пугает то, что я могу обнаружить в доме Дейзи. Темный, без единого огонька, Блафф-хаус кажется еще более неживым; он недобро чернеет в ночной мгле. Я огибаю его кругом и захожу с тыла, со стороны садика, обнесенного невысокой стеной и неким подобием живой изгороди. Через лужайку по диагонали натянута бельевая веревка, привязанная к столбу в одном углу, а в другом – к ржавому и помятому трейлеру.

Я включаю камеру и прикрепляю к ней фонарь для ночной съемки, потом некоторое время снимаю. Но когда я опускаю камеру, то понимаю: что-то не так. Трейлер как бы в пикселях, будто я по-прежнему смотрю на него сквозь объектив. Я моргаю и трясу головой, но лучше не становится, а когда я делаю шаг к калитке, которая отделяет меня от трейлера Дейзи, кажется, что я и не двигаюсь с места. Я словно парю в воздухе, в дюйме от собственного тела, чуть выше и левее, наблюдая за тем, как я открываю калитку.

Что-то не так. Похоже на дежавю, только более острое, как будто вот-вот случится нечто ужасное. Я оглядываюсь по сторонам, но никого не вижу; Блафф-хаус все такой же неумолимо темный.

Я заставляю себя сделать глубокий вдох. Ничего не случится, говорю я себе. Это просто короткое замыкание в мозгу, не более, сейчас все пройдет. Диссоциация. Доктор Олсен давным-давно предупреждала, что такое время от времени может происходить. Тут мое мировосприятие возвращается в норму, но вновь обрести контроль над своим телом мне удается лишь после того, как я поднимаю камеру и продолжаю снимать.

Трейлер стоит под странным углом, наполовину съехав с опоры и уйдя в грязь. Остатки краски порыжели от ржавчины, через все лобовое стекло змеится трещина, а колеса жутко поражены коррозией, их будто изъела моль, они полупрозрачные, как марля. Дверца висит на петлях, ступенек к ней давным-давно нет. Над окном красуется название марки: «Пегас».

Я заглядываю внутрь. В нос немедленно ударяет густой сернистый дух с вкрадчивой нашатырной ноткой застарелой мочи, если не чего-то похуже. Не прекращая снимать, я освещаю фонарем убогий интерьер. Стены исписаны бессмысленными лозунгами, именами и датами, тут же яркой краской из баллончика намалевана странная мультяшная фигурка. Пол усеян пивными банками и пустыми бутылками; вперемешку валяются какие-то деревяшки, коробки из-под пиццы, старые журналы. Наверное, подростки облюбовали это место для своих сборищ, пока тут не стало слишком опасно или слишком мерзко. Интересно, Дэвид разрешал им здесь собираться? Может, он даже не думал препятствовать. Я представляю, как он сидит в своем доме за закрытыми дверями, а в это время молодняк тусуется у него под окнами, слушает музыку, принимает наркотики, трахается. Может, он прятался, забившись в дальнюю комнату, а может, наблюдал за ними из окна. Интересно, что он обо всем этом думал? Завидовал?

Я вижу прямо перед собой ржавую электроплитку и грязную раковину. Складная дверь в глубине, похоже, ведет в единственную спальню, а за второй, судя по всему, скрывается туалет. Я пытаюсь представить себе иные времена. Те, когда здесь жила Дейзи.

Наверное, тут она спала. Я воображаю постеры на стенах – с Кэти Перри или, может, с Леди Гагой? Или с героями «Сумерек»? Мягкое стеганое покрывало ярко-фиолетового цвета, что-нибудь в этом роде. Сомневаюсь, чтобы у нее был айпод, скорее уж дешевенькая стереомагнитола. Я представляю ее мать, дожидающуюся, когда дочь угомонится, чтобы сложить обеденный столик и постелить себе на диванных подушках вместо матраса. Постоянно друг у друга на голове. Перебиться так пару недель где-нибудь на отдыхе, наверное, можно, но чтобы каждую ночь? Кому захотелось бы так жить – в таком убожестве? Это должно быть просто невыносимо. Я вспоминаю свои скитания по лондонским хостелам. Какому подростку понравилось бы жить на глазах у матери и, в свою очередь, наблюдать ее жизнь во всех подробностях – изо дня в день?

Я одергиваю себя. Наверное, любому, если альтернатива этому… то, что произошло в день, когда она не выдержала. То, что подтолкнуло ее к роковому шагу со скалы… Замешана ли я хоть как-то? Я закрываю глаза и пытаюсь представить нас вместе. Может, в кафе, как те девушки позавчера. Мы пихаемся и толкаемся, жалуемся друг другу на приятелей, но это все в шутку, ничего такого не имея в виду. Или мы сидим на пляже, она рассказывает про какого-нибудь мальчика: они снова встречались, и на этот раз он поцеловал ее. Она не верит своему счастью: первый поцелуй, да еще с тем, кто по-настоящему нравится! Он старше, говорит она, почти взрослый. От него пахло сигаретами, но она не возражала, потому что это были его сигареты, и она чувствовала их вкус на его губах.

Я трясу головой. Нет, не сходится. Страдания по парню? Что там говорил Гэвин? Люди считали ее шлюхой, – по крайней мере, слухи такие ходили.

Внутри вскипает гнев. Эти «люди» ни хрена не знают. Люди могут засунуть свое бесценное мнение себе в задницу. Да пошли они, эти люди.

И все-таки… Мы должны поверить, что она покончила с собой? Бросилась со скалы всего в нескольких шагах отсюда? Я вспоминаю, где нахожусь, и мои глаза резко распахиваются. Может, все было совсем не так. Может, ее первый поцелуй случился именно здесь, в этом вонючем трейлере. Чужие руки лапали ее, несмотря на сопротивление. Чужой рот слюнявил ее губы. А может, это произошло в парке, на эстраде или в зале игровых автоматов. Или вообще здесь, в этом темном доме, с мужчиной, годившимся ей в отцы.

Но где же среди всего этого была я? В чем заключалась моя роль? Я подтягиваюсь на руках и забираюсь в трейлер. Все это время я снимаю, сама толком не понимая, что ожидаю найти внутри. Если после Дейзи и ее матери что-то здесь и оставалось, то наверняка ничего уже не сохранилось. Я жду, но дымка не рассеивается. Я собираюсь с духом, готовясь к неприятному открытию. Трейлер скрипит под моими ногами. Я тщательно выбираю, куда ступить: среди мусора может оказаться что угодно, вплоть до использованных шприцев. Хорошо еще я в ботинках. Дрожа от холода, я навожу камеру на ободранные стены, потом пытаюсь пробраться в спальню. Дверь, которая отделяет ее от остального пространства, не поддается: что-то с другой стороны мешает ее открыть. Я налегаю сильнее – как выясняется, это тонкий матрас – и в конце концов оказываюсь внутри. Запах тут хуже, воздух более спертый. Я уже хочу сбежать отсюда, как вдруг взгляд цепляется за что-то в самом низу, у драного матраса. Там, прикрытое грязным тряпьем, что-то нацарапано на стене.

Это послание, мелькает мысль, но я тут же велю себе не выдумывать. И для сомнений у меня есть все основания. Это всего лишь череда точек, соединенных двумя линиями, которые смыкаются с одного конца, образуя горизонтальную «V». Она не несет в себе никакого смысла, думаю я сперва, удивительно, что я вообще ее заметила, но потом в мозгу что-то внезапно щелкает, и я понимаю, что это, возможно, Андромеда. Семь крупных звезд, часть созвездия Персея. Названные в честь прекрасной царевны, которую принесли в жертву, приковав обнаженной к утесу и оставив там на съедение морскому чудовищу. Созвездие, видимое только в зимнее время.

Но зачем Дейзи понадобилось рисовать его на стене у своей постели? Я уже собираюсь подняться, чтобы удобнее было снимать, когда замечаю рядом с рисунком еще что-то. Два слова. Оба практически неразличимы, но одно из них наверняка «Дейзи».

Опускаюсь на корточки, чтобы разобрать второе, и тут на меня снова накатывает ощущение дежавю, на этот раз более сильное. Кажется, я знаю, что это за слово. Я различаю «С» и «д». С колотящимся сердцем я стираю пыль, отодвигаю мусор и читаю слово целиком. «Сэди».

Я поднимаюсь. Значит, это все-таки правда. Мы были близки. Лучшие подруги, как я и подумала, когда впервые увидела ту фотографию в гостевом доме. Я наверняка бывала здесь. Так почему же я этого не помню?

Приподнимаю камеру, чтобы сделать кадр, но тут снаружи доносится какой-то звук. Кто-то приближается. Какое-то животное, довольно крупное, если, конечно, мне не послышалось. Звук повторяется, на этот раз громче, отчетливей, а следом за ним слышится шум, затем грохот сотрясает весь трейлер, и я понимаю, что это захлопнулась входная дверь.

Я роняю камеру и распахиваю дверь в жилую зону. Входная дверь закрыта, но я знаю, что снаружи кто-то есть. Дергаю дверную ручку, но она не поддается, и тогда я принимаюсь колотить в плексигласовое окошко кулаком.

– Откройте! – кричу я.

Снова трясу ручку, потом разворачиваюсь и оседаю на пол, и через миг полного затмения вокруг меня, как в калейдоскопе, все приходит в движение.

Я оказываюсь где-то в другом месте, как будто переключили канал; по экрану пробегает рябь помех, и вот я уже в пустой комнате с пожелтевшими стенами и замызганным матрасом на полу. От незнакомца рядом разит табаком и застарелым потом, его одежда давно требует стирки. Его рука у меня между ног. Я ничего не чувствую. Это все нереально. Или, по крайней мере, происходит не со мной.

«Оставь меня в покое!» – кричу я, но его ладонь зажимает мне рот.

Я брыкаюсь, но не попадаю по нему, а потом он пытается поцеловать меня. Хуже всего – его вонючее дыхание, и даже в таком положении я ловлю себя на мысли, что этот урод мог хотя бы пожевать жвачку или почистить зубы. Он расстегивает ремень, и я чувствую во рту металлический привкус.

Я до крови укусила его за язык. Он сплевывает. Прямо мне в лицо. Хочется плюнуть в него в ответ, но я ничего не ощущаю, и вообще у меня нет выбора. И никогда не было. Мне нужно то, что есть у него, а он даст это, только если я все сделаю, поэтому я лежу неподвижно и не сопротивляюсь. Так мне и надо, так мне и надо, так мне и надо. Да и какая разница, меня все равно там нет.

Я открываю глаза. Обстановка трейлера мерцает передо мной, будто я смотрю сквозь огонь. Сердце колотится в груди, во рту пересохло. Нет, думаю я. Нет. Это случилось не здесь. Это случилось в Лондоне, в той квартире у вокзала Виктория. Случилось позже.

Так ведь?

17

Обратно со Скал я возвращаюсь, низко опустив голову. Меня трясет. Я не оглядываюсь. Камера болтается на шее, как удавка.

Когда я снова налегла на дверь, она распахнулась так легко, как будто петли кто-то смазал. Я выбралась наружу, впопыхах едва не свалившись на землю. Мне не терпелось поскорее вырваться из ядовитых стен трейлера, я принялась хватать ртом воздух – жадно, отчаянно, как утопающая. Холодная громада Блафф-хауса по-прежнему безмолвно темнела рядом. Может, кто-то попытался так предостеречь меня? Донести, что здесь мне угрожает опасность?

Мне очень хочется очутиться подальше, но возвратиться в Хоуп-коттедж я не могу. Не сейчас. Мне нужно успокоиться, а там ничего для этого нет. На мгновение я останавливаюсь перед входом в «Корабль» и заставляю себя продышаться, но, когда переступаю порог, мне становится не по себе. По спине, несмотря на холодную погоду, стекает струйка пота. Но, может, я здесь что-нибудь вспомню. Может, я бывала тут с Дейзи.

Практически все здесь такое, каким я помню. Разве что стало больше блеска и цвета: в моих воспоминаниях все черно-белое. Очутившись внутри, я скидываю пальто и оглядываюсь по сторонам. В камине весело трещат поленья; воздух в зале спертый, но от этого, как ни странно, лишь уютнее. По стенам развешаны латунные таблички, карты и репродукции в рамках – все то, чем обычно украшают пабы. Только здесь, в отличие от того, к чему я привыкла в Лондоне, все это явно любовно собиралось годами, а не было куплено оптом на каком-нибудь складе.

Я представляю здесь молодняк. Софи и ее подружек. Выпивка, которую продают позже установленного законом часа, выключенный свет, горящие свечи. В этом захолустье не надо даже скрываться. Перебор с коктейлями; пьяные обжимания по углам становятся все смелее, тормоза отпущены, руки шарят где не следует. Горячие влажные губы. Сожаление, едкой изжогой подкатывающее к горлу на следующий день, глушится парой таблеток парацетамола и стаканом теплой воды. Я вижу нас с Дейзи здесь, в этом зале, в гуще событий – но что это, воспоминание или наведенный морок?

Никто не приветствует меня, когда я иду к бару, даже не кивает.

– Что пить будете?

От неожиданности я вздрагиваю и оглядываюсь. Это Брайан.

– Позвольте вас угостить, – говорит он.

Язык у него заплетается, совсем слегка, стакан в его руке почти пуст. Судя по всему, он здесь уже довольно давно, но, пожалуй, компания мне сейчас не повредит. Я прошу джин с тоником.

– Двойной джин, – бросает он девице за стойкой, а себе заказывает еще пинту пива.

Барменша – высокая и крепкая блондинка с короткой стрижкой, волосы не длиннее дюйма. Я замечаю, что на правой руке у нее недостает безымянного пальца, ниже второй фаланги аккуратная культя.

– Как дела? – спрашивает она у Брайана, разливая напитки по стаканам.

Голос у нее сиплый, прокуренный. Интересно, как она потеряла палец. Несчастный случай? Впрочем, драка кажется столь же вероятной.

– Слышал про Дэвида?

– Нет, – отвечает он. – А что с ним?

– Судя по всему, у него были гости. – Позавчера вечером.

Черт. Это она про меня. Под ложечкой у меня холодеет, и Брайан бросает в мою сторону быстрый взгляд. Неужели знает?

– Да? И кто же?

– Без понятия. Мэтт сказал. Говорит, они с ребятами стояли на берегу и видели кого-то у него наверху.

Нет, рвется у меня с языка. Никто там не стоял, на берегу. Никто меня не видел. Я в этом абсолютно уверена.

Или видел?

– Судя по фигуре, какая-то девица.

– Я бы не стал беспокоиться, – пожимает плечами Брайан.

– Наверное, ты прав. Вроде она там что-то снимала. – Барменша устремляет на меня взгляд и вдруг подмигивает. – Хотя смотреть там особо не на что.

Она имеет в виду снятые мною кадры: черная морская гладь, корабли вдалеке.

– Ладно, оставляю это тебе.

Мы несем свои стаканы к столику у самого камина. Я придвигаюсь к огню, пока жар не начинает обжигать ноги. Гляжу на барменшу, которая уже обслуживает следующего клиента. Она подмигнула по-дружески. Выходит, она смотрит видео на моем сайте. Может, они все смотрят. Я обвожу зал взглядом. Пара человек отводят глаза. Они явно знают, кто я.

– Давно она тут заправляет? – интересуюсь я, когда мы усаживаемся.

– Беверли? – Он косится на барную стойку. – Да уже лет девять. Может, десять.

– Ясно.

Я автоматически прикидываю: судя по всему, она появилась вскоре после моего отъезда.

– Значит, она здешняя?

– До мозга костей, – говорит он. – Как и я.

Меня бросает в дрожь, несмотря на камин. Но нет никаких признаков, что кто-то из них узнал меня. Я изучаю лицо Брайана и пытаюсь представить, как он выглядел десять лет назад. У меня не выходит.

– Вы в порядке?

Отвожу взгляд и заверяю его, что все лучше не бывает.

– Черт, чуть не забыл! Ваша машина, она готова. – Он неуклюже роется в кармане и протягивает мне ключи. – Я поставил ее там, наверху.

Я с облегчением расплываюсь в улыбке. Все, теперь я свободный человек. Никаких больше таксистов, которые уезжают, когда им вздумается, бросив меня на произвол судьбы.

– Отлично! Спасибо огромное! Сколько я вам должна?

– Потом разберемся, – отмахивается он.

Значит, он считает, что будет «потом». Что ж, я не против, вроде парень неплохой. Я уже собираюсь рассыпаться в благодарностях, но он впивается в меня взглядом:

– Я хотел задать вам один вопрос.

Я вдруг будто прирастаю к стулу, точно бабочка, пришпиленная к бумажному листу.

– Эти ваши видео… С Кнопкой и Кэт…

– С Кнопкой?

– Прошу прощения, с Элли. Кнопка ее прозвище. – Он некоторое время мнется. – Они там еще едят чипсы.

Я делаю глоток джина.

– А что с этим видео?

– Ну… Вы же понимаете, что я имею в виду?

– Косяк? – улыбаюсь я. – Неужели это прям из ряда вон?

Он смеется:

– Нет, дело не в этом! Нас больше беспокоит, что кто-то тайком снимает девочек.

– «Нас»?

– Меня и еще пару человек. Ну, понимаете? Есть мысли, кто это?

Качаю головой:

– Мы же говорили, что ролики загружаются анонимно.

Я колеблюсь. Так вот почему он захотел меня угостить.

– Вы считаете, в деревне что-то происходит? – спрашиваю я.

– С чего вы взяли?

Я понижаю голос:

– Я видела Кэт в тату-салоне. Она выглядела… Не знаю, испуганной. И у нее был второй телефон.

– И что с того?

– Вроде как одноразовый.

– Что?

– Одноразовый телефон, – поясняю я. – Ну, дешевый, с поминутной оплатой. Который можно легко скинуть.

– Зачем он ей?

Я пожимаю плечами:

– Обычно это связано с наркотиками.

– Это не про Кэт, – говорит он.

– Или, например, у нее есть парень, которому нужно с ней созвониться, даже если родители отберут телефон.

– И это тоже не про Кэт, – смеется он. – Откуда вы столько всего знаете?

Я думаю про девушек из «Черной зимы». Про их одноразовые телефоны… И про мой собственный.

– Ну, я же не вчера родилась. Расскажите про Дэвида.

Брайан ставит на стол свой стакан.

– Послушайте, – говорит он. – Я бы рад помочь, но… В общем, мы не хотим поднимать всю эту историю. Нам хватило и прошлого раза.

– В смысле? Какую историю?

– Всю эту историю с Дейзи и прочей ерундой.

– А Дэвид-то какое к этому имеет отношение?

Брайан набычивается:

– Никакое.

– Нет уж, – упираюсь я. – Сказали «а», говорите «б». Едва я упомянула Дэвида, как вы назвали имя Дейзи. Какая между ними связь?

– Дэвид, он… В общем, у него случилось что-то вроде нервного срыва. Сразу после самоубийства Дейзи. До того он был нормальным – то есть с причудами, но вполне дружелюбным. А потом вдруг перестал появляться на людях. Когда мы все-таки видели его в деревне, он вел себя очень странно. Приходил сюда и ни с кем не разговаривал. Просто сидел один и наблюдал за людьми. Бормотал что-то себе под нос. Будто не в себе. Как-то даже драку затеял. Взял и ни с того ни с сего набросился на какого-то парня, не помню уже на кого. Просто на ровном месте. Разумеется, получил по физиономии и убежал. Потом, после того как исчезла Зои, у него совсем крышу снесло. Машину свою разбил. Въехал в дерево. Ходили слухи, что он это сделал специально.

– В смысле, пытался покончить с собой?

– Так говорят.

Но он сказал, что не был знаком с Зои, думаю я и лишь в последний момент спохватываюсь, чтобы не произнести это вслух. Может, пора уже побеседовать с родителями Зои, несмотря на предостережение Гэвина? Теперь, когда у меня есть своя машина, сделать это будет легче. Не придется никому ничего говорить.

– Думаете, он может быть как-то причастен?

– Дэвид? – Брайан берет свой стакан и делает глоток пива. – Нет, он, конечно, всегда был со странностями. Но мне он нравится.

– А вы уверены, что хорошо его знаете?

– Ну, достаточно хорошо, чтобы он доверил мне ключи от своего дома. Я приглядываю за ним, когда Дэвид в отъезде, ну и все такое. Просто… В общем, некоторые вели себя с ним довольно некрасиво. После того как все это случилось сначала с Дейзи, а потом с Зои, видимо, люди сложили два и два. Нет дыма без огня. Писали на его машине всякие гадости, окна в доме били. – Он откидывается на спинку стула. – Ну и, в общем…

– Зачем вы мне все это рассказываете, если считаете, что об этом не надо снимать фильм?

– Сам не знаю.

Он неуклюжим движением ставит на стол стакан.

– Вы, кажется, человек неплохой, и вам явно не плевать на судьбу тех девушек. – Он тяжело вздыхает. – Может, в глубине души я надеюсь, что кто-нибудь выяснит, что произошло. Просто не надо выставлять нас такими уж говнюками, ладно? В вашем фильме. Нам тут и так нелегко.

Он обводит взглядом зал.

– Постараюсь, – обещаю я.

– Я с радостью помогу вам, если надо.

– Поможете?

– Вы же знаете, что у меня есть лодка?

Я киваю, хотя не очень понимаю, зачем он мне это говорит.

– Кажется, на сайте было видео с вами в лодке.

– Угу, я на ней рыбачу. Вот подумал, я ведь могу покатать вас на лодке. – Он кивает на камеру, лежащую на столе между нами. – В смысле, чтобы поснимать. С моря наша деревня выглядит очень красиво. Конечно, если это вам нужно.

– А-а, – говорю я. – Ясно.

Никогда в жизни, ни за что. Я не могу. Ненавижу воду, не выношу лодки, даже плавать не умею. Уже сейчас, при одной мысли об этом, перед глазами встает чернота, сверху и снизу, леденящий холод пронизывает меня, не давая возможности вдохнуть, обволакивает, и я превращаюсь в ничто, растворяясь в пустоте.

Но я не могу сказать это вслух. Это будет глупо.

– Может, как-нибудь. Звучит заманчиво.

Он широко улыбается, а потом вытаскивает из кармана бумажник и ручку:

– Вот вам мой телефон.

Брайан записывает номер на обороте чека, и хотя я ни за что на свете не сяду в его лодку, я беру его.

– Да, кстати, – говорит он, понижая голос. – Хотел предупредить вас насчет Гэвина…

– Насчет Гэвина?

– Вы с ним поосторожней.

Вот уж не ожидала. Я думала, они друзья. Это же Гэвин попросил Брайана взглянуть на мою машину.

– А что?

– Да так. Просто он слишком много спрашивает. Все пытается что-то раскопать, сейчас поменьше, а когда только приехал, прямо всюду совал свой нос. Почти как вы.

– В самом деле? Мне кажется, он просто хочет стать своим парнем.

– Думаете? Как по мне, слишком уж усердствует. Как будто хочет что-то доказать. И есть еще один момент.

– Что еще за момент?

Брайан наклоняется вперед, хотя в баре шумно и никто не обращает на нас ни малейшего внимания.

– Может, это ничего и не значит, но помните ту ночь, когда вы приехали? Он попросил сказать вам, что ехал от меня, когда на вас наткнулся.

Несмотря на огонь в камине, меня внезапно пробирает озноб.

– И?..

– Это неправда, – качает он головой. – Мы с ним в тот день вообще не виделись.

18

Родители Зои живут на окраине Молби, все в том же доме, из которого исчезла их дочь. Я выезжаю после завтрака, никому не сказав, куда направляюсь. Снова сесть за руль очень приятно, несмотря на беспокойство из-за предстоящей встречи. Бледные лучи утреннего солнца пробиваются сквозь жидкую облачность, и в памяти вдруг всплывает другое утро, видимо незадолго до гибели Дейзи. Мы с ней сидим на скамейке на утесах, неподалеку от Блафф-хауса. Близится рассвет, мы не спали всю ночь, шатались по округе, болтая, куря и глядя на море. А потом появилось солнце: сперва сияние, затем узенькая каемка золотого диска над горизонтом. Рождение нового дня, тогда оно казалось таким важным – как новый год, новое тысячелетие. Новое начало. Но что мы с ним сделали? К чему пришли?

Усилием воли я отгоняю эту мысль и концентрируюсь на дороге. На въезде в Молби трасса изгибается, пересекая реку. Далеко позади в утреннем свете темнеют монастырские развалины. Через минуту-другую навигатор сообщает, что я на месте.

Домик у родителей Зои совсем маленький, годов, я бы сказала, тридцатых постройки, с грубо оштукатуренным фасадом и запущенным садиком, подступающим вплотную к входной двери. В холле горит свет, на моих глазах зажигается окно в соседней комнате. Женщина отдергивает штору и с любопытством глядит на мою припаркованную машину. Судя по всему, это мать Зои. Я вылезаю из машины, подхожу к дому и нажимаю кнопку звонка.

Изнутри не доносится ни звука, но в следующее мгновение дверь распахивается. На пороге стоит мужчина в джинсах и серой толстовке с капюшоном. Он уже начал лысеть; остатки волос, подстриженные совсем коротко, открывают взгляду бугристый череп. Я протягиваю ему руку:

– Здравствуйте.

Он не отвечает на мой приветственный жест.

– Нам ничего не надо, спасибо.

– Я ничего не продаю…

Он явно намеревается закрыть дверь. Наверное, решил, что я из какой-нибудь религиозной общины вроде «Свидетелей Иеговы» или собираю подписи за очередного политика.

Из глубины дома слышится женский голос:

– Кто там, милый?

– Миссис Персон? – зову я, прежде чем мужчина успевает захлопнуть дверь у меня перед носом.

Появляется его жена:

– Откуда вы знаете мое имя?

Она моложе мужа, на ней мешковатая толстовка и обтягивающие джинсы. Сходство с дочерью бросается в глаза.

– Что вам нужно? – настораживается она.

– Меня зовут Алекс, – тараторю я. – Я приехала из Блэквуд-Бей.

– Да ну! А нам-то что за дело?

– Я хотела поговорить с вами о Зои.

По лицу женщины пробегает судорога боли, но она немедленно подавляет ее.

– Да неужели? – с неприкрытой враждебностью цедит она. – Знаете что, катитесь вы к черту.

– Я не журналистка, я не хочу вам докучать. Не могли бы вы уделить мне всего десять минут?

Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но я не даю ей:

– Пожалуйста! Я боюсь, с девушками творится неладное…

– Что?

– Дайте мне десять минут, и я все объясню.

Она колеблется, затем чеканит:

– Пять минут, и ни секундой больше.

Я благодарю ее.

– Можно мне войти в дом?

– Нет. Выкладывайте прямо тут.

Отец Зои делает несколько глубоких вдохов.

– Милая, – произносит он, – на улице холодно. Давай впустим девушку в дом.

И снова она сверлит меня взглядом, но потом смягчается. Я иду следом за ними в гостиную.

– Садитесь.

Она указывает на кресло. От комнаты веет уютом: старомодный телевизор, сервант, фарфоровые статуэтки. Хозяева бок о бок усаживаются на диван. Возникает ощущение, будто у меня берут интервью. Или допрашивают.

– Давайте выкладывайте.

Я открываю рот, но меня перебивают.

– Меня зовут Шон, – произносит отец Зои. – А это Джоди.

Признательно киваю, но мать Зои будто не слышала слов мужа.

– Вас, наверное, уже тошнит от всех, кто задает вопросы…

– Что есть, то есть, – отзывается Джоди.

Я скашиваю глаза на Шона. Он покусывает губу. У меня вдруг мелькает мысль: то, что я поначалу приняла за пренебрежение, может на самом деле быть страхом. Но кого он боится? Не меня же.

Он поворачивается к жене:

– Дай ей сказать, милая.

Значит, и не ее. Джоди сверлит меня взглядом.

– Я приехала сюда снимать фильм. Но честное слово, он будет не про Зои.

– Про что же тогда?

Я кратко объясняю, памятуя об отпущенных мне пяти минутах.

– И какое же отношение все это имеет к нам? – интересуется Джоди, когда я умолкаю.

– Понимаете, я со всех сторон слышу, что сначала Дейзи совершила самоубийство, а позднее и Зои сбежала…

– Ха! – Она сухо смеется, потом язвительно передразнивает меня: – «Самоубийство»!

Шон бросает на жену укоризненный взгляд:

– Милая!

Она умолкает.

– А что? – цепляюсь я. – Вы не считаете, что Дейзи покончила с собой?

Она отбрасывает волосы со лба.

– Кто может сказать наверняка? Многие сомневались. Пока Зои не «сбежала».

И снова саркастический тон.

– Вы полагаете, все было не так?

Джоди впивается в меня взглядом, но ничего не отвечает. Она похожа на фотоснимок; я практически вижу ее на черно-белом кадре, наполовину в тени, наполовину в ярком свете из окна, эффектную игру светотени. Вид у нее невыносимо печальный и в то же самое время вызывающий.

– Расскажите вашу версию, – прошу я.

Шон берет ее за руку.

– Мы же с тобой это обсуждали, помнишь? – произносит он мягко и поворачивается ко мне. – Разумеется, она сбежала. Какие могут быть варианты?

Джоди вырывает руку:

– Или ее увезли.

– Что?

Шон вскакивает с дивана, прежде чем она успевает ответить.

– Все, хватит! – восклицает он, но жена не желает сдаваться.

– Нет, не хватит, – настаивает она. – Зачем ей было убегать? От нас, от меня!

Шон устремляет взгляд на меня.

– Простите ее, пожалуйста, – просит он, но я не обращаю на него внимания.

– Была же и другая девушка, – наседаю я. – Как там ее звали?

– Сэди.

– Точно. Она тоже сбежала.

– Так говорят. Ходят слухи, что ее потом видели. Но я не единственная, у кого есть сомнения.

– Правда? А вы обсуждали это с кем-нибудь еще?

Шон снова предостерегающе смотрит на жену, но она игнорирует его взгляд:

– Лиз, например. Из кафе, знаете?

Я помню Лиз. Она вела себя со мной недружелюбно и подозрительно. Интересно, как же мне разговорить ее? Ладно, об этом я подумаю позже.

– Ясно. Как я уже сказала, я тоже обеспокоена. – Стараюсь подобрать слова. – И то, что побудило Сэди сбежать, Дейзи толкнуло на ее поступок, а Зои… В общем, боюсь, все это продолжается до сих пор.

Судя по всему, ни для кого из них мое предположение не становится неожиданностью.

– Джоди, – говорю я, – что, по вашему мнению, произошло?

Шон принимается ерзать в кресле, но она на него не смотрит. У нее вырывается тяжелый вздох.

– Я не знаю, – качает она головой. – Но как минимум некоторые люди утверждали, что Дейзи не стала бы прыгать со скалы. Они считали, что там было что-то другое. А наша Зои… Она изменилась. Мы перестали узнавать нашу девочку.

– Самые обычные подростковые выходки, – вмешивается Шон. – Хамство, выпивка, курево.

– Да скажи ты уже правду, – ядовито набрасывается на него Джоди.

– Какую еще правду?

– Все было куда хуже. Она росла такой хорошей девочкой, пока не связалась с ним.

– С кем?

– Да с каким-то парнем. Зои не хотела нам про него рассказывать. Но она начала прогуливать школу. Пропадала где-то допоздна. Шлялась по Блэквуд-Бей. Домой заявлялась пьяная. От нее несло.

– Несло?

– Табаком. Травкой. Она даже сделала себе татуировку.

– Значит, она принимала наркотики. Где она их брала?

– У него, разумеется. Он был старше ее.

Я думаю про Дэвида.

– Насколько старше?

– Без понятия. Мы никогда его не видели. Она встречалась с ним тайком. Мы лишь знали, что он не из школы. Одна наша соседка сказала, что видела ее с мальчиком постарше, но…

– С мальчиком? Не с мужчиной?

– Она сказала, с мальчиком. Но только я ей не верю.

– Почему?

– Потому что я вообще уже не знаю, чему верить.

Теперь она чуть ли не шепчет. Хочется обнять ее, взять за руку, но я сдерживаюсь. Вместо меня это делает Шон, и она не отстраняется, хотя и не отвечает тем же. Из нее словно выпустили воздух, осталась одна оболочка, сосуд, в котором нет ничего, кроме боли.

Наверное, то же самое я сделала со своей матерью, мелькает у меня мысль. В точности то же самое. Но потом я вспоминаю ее хахаля. Представляю, с каким облегчением он вздохнул, когда отпала необходимость терпеть мое присутствие в доме, и на мгновение меня охватывает уверенность, что в глубине души моя мать тоже была рада, когда я свалила.

И все равно совесть связывает мой желудок в тугой жгут.

– Ей было четырнадцать, – произносит Джоди, опуская глаза. – Четырнадцать.

Я решаюсь на следующий вопрос:

– Она занималась сексом?

Джоди смеется, и Шон вновь пытается заставить ее замолчать:

– Хватит!

– Ну, надо полагать. Она была беременна.

В комнате повисает мертвая тишина.

– Беременна?

Собственный голос кажется мне чужим и фальшивым. Поначалу я даже не уверена, что произнесла это вслух, но Джоди отвечает:

– Она не хотела нам говорить. Но это было очевидно.

– Зои не сказала вам от кого?

– Это тоже было очевидно.

– От него.

– От кого же еще?

Я снова мешкаю с вопросом.

– По-вашему, она… Она вела беспорядочную половую жизнь?

– Беспорядочную половую жизнь? Вы говорите как полицейский. – Женщина наклоняется вперед. – Ей было четырнадцать, милочка. Это изнасилование, как ни крути.

Я вцепляюсь в подлокотник кресла:

– Мне очень жаль.

– Мы уверяли, что позаботимся о ней. Никакой нужды сбегать у нее не было, – подает голос Шон.

– И она была совсем еще девочкой, – говорит Джоди. – Ребенком. Это целиком и полностью его вина, кем бы он ни был. А этого мы никогда уже не узнаем.

– Она не упоминала о человеке по имени Дэвид?

Джоди на мгновение задумывается, потом качает головой:

– По-моему, нет. А что?

– Не уверена, – говорю я. – Но есть один мужчина из Блэквуд-Бей… Ходят слухи…

– Слухи?

– Вы о нем не знаете?

– Я знаю о нем, – отвечает она, – но…

– Мы туда не ездим, – поясняет Шон. – Больше не ездим.

– Да, – подтверждает Джоди. – Мы застряли здесь.

Ее муж понижает голос:

– Мы не застряли. Мы можем переехать.

Она смеется, но ничего не отвечает, и я знаю, что именно она сейчас думает: «А вдруг она вернется? Вдруг она вернется, а нас нет?»

– Разрешите мне взглянуть на ее комнату. Может, там найдется что-то, что поможет понять, от кого она забеременела или почему сбежала.

– Извините, но…

Однако Джоди решительно встает:

– Идемте. – Она поворачивается к мужу. – Она мне нравится. В любом случае никакого вреда не будет.

«Она мне нравится». Наверное, я должна быть польщена. Мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, она идет впереди. Печаль, точно аромат, тянется за ней; я, кажется, могу почти физически уловить ее запах, длинный шлейф горя.

– Мы все оставили в ее комнате нетронутым, – говорит Джоди.

Она открывает дверь рядом с лестницей. В воздухе стоит какой-то въедливый запах вроде старых духов. Сама комната маленькая, стены выкрашены в розовато-лиловый цвет, над письменным столом висит пробковая доска. Узкая кровать с прикроватной тумбочкой, по соседству с ней комод, шкаф в дальнем углу комнаты – все из разных гарнитуров. Одежда вывалена из ящиков и разбросана по постели – взрыв розового, белого, фиолетового и черного. В изножье кровати стоит прислоненная к спинке акустическая гитара. Все выглядит так, будто Зои вышла из комнаты сегодня утром, а теперь может в любую минуту вернуться из школы и с каким-нибудь перекусом подняться к себе, потребовав, чтобы ее оставили в покое.

– Я тут не прибиралась, – словно извиняясь, произносит Джоди. – Ну, практически. Тут были бутылки. И пачки из-под сигарет… Их я убрала.

– Ничего страшного. Вы не возражаете, если я поснимаю?

Джоди говорит, что нет, и я переступаю через порог. Первым делом мой взгляд падает на прикроватную тумбочку. На ней валяется зарядка от телефона, воткнутая в розетку, стоит лампа с разбитым основанием, стакан, коробка с салфетками и средство для снятия макияжа. Ящик выдвинут, но в нем ничего нет. Я беру камеру и начинаю снимать.

– Тут что-нибудь лежало?

Джоди качает головой, но я вижу, она лукавит. Интересно, что она там нашла? Любовные письма? Презервативы? Что же там могло быть такого предосудительного, что ей стыдно об этом говорить? Пакетик кокаина? Лубрикант?

Очень хочется сообщить ей, что меня в этой жизни вряд ли чем-то шокируешь. Я видела такое, что ей и в страшном сне не приснится.

Подхожу к письменному столу. Он завален всяким хламом: ножницами, мотками скотча, старыми наушниками, ручками, книжками и обрывками бумаги.

– У нее был компьютер?

– Она пользовалась школьными. И своим телефоном.

Я разглядываю пробковую доску. Кроме расписания уроков и каких-то открыток, на ней практически ничего нет. Среди фотографий встречаются вырезки из журналов и несколько снимков самой Зои с подружками. Селфи в тщательно продуманных позах, старая фотография, на которой она, не подозревая, что ее снимают, хохочет в компании приятеля. Она счастлива и беззаботна, как, наверное, была и Дейзи в ее возрасте, как и я. Если бы она только знала, что готовит ей судьба. Если бы могла этого избежать.

– Там ничего нет, – говорит Джоди печально. – Я все просмотрела. И полиция тоже.

Я наклоняюсь ближе и внимательно рассматриваю фотографии. На одной из них она стоит на солнцепеке в майке. Выглядит она тут прилично старше своих лет. Из-под лямки лифчика виднеется край набитой на плече татуировки. Она похожа на круг, крошечное «О». Я снимаю ее, потом приподнимаю еще пару фотографий, чтобы взглянуть, что под ними. В глаза бросается знакомый узор. Череда точек, соединенных друг с другом линиями, нарисованная фломастером на обрывке открытки. Я открепляю ее от доски.

– Что это? – спрашивает Джоди.

– Орион, – поясняю я. – Созвездие. Охотник из древнегреческой мифологии. Зои увлекалась астрономией?

– Нет, – качает головой Джоди. – Во всяком случае, я об этом не знала.

Я возвращаю открытку на место и заглядываю под остальные:

– А это что?

Показываю Джоди фотографию. На ней Зои; она одета в школьную форму, стоит спиной к камере. Чуть наклонившись вперед, она смотрит в короткий толстый телескоп. Джоди говорит, что не помнит этого снимка.

Я вдруг понимаю: не хочу ничего ей рассказывать. Что ее дочь не единственная девушка с татуировкой в виде идеально ровного круга. Что Дейзи тоже нацарапала на стене рядом со своей постелью схему другого созвездия. Что она, Зои и я как-то связаны, что нас троих кое-что объединяет: астрономия, склонность смотреть на звезды.

– Вы в этом уверены?

– Пойду спрошу Шона.

Она забирает у меня фотографию и, выйдя на лестницу, зовет мужа. Когда через минуту тот поднимается, Джоди показывает ему карточку.

– Понятия не имею, – говорит он. – Никогда этот снимок не видел. Может, она из их поездок?

– С ее парнем, вы имеете в виду?

Я пытаюсь сглотнуть, но в горле пересохло.

Джоди смотрит на меня:

– Нет. Он имеет в виду ее дядю. Моего брата. Она иногда с ним встречалась, после школы и вообще. Они были близки.

– А где он сейчас? Вы не думаете, что он имеет какое-то отношение к тому, что произошло? К ее бегству?

Женщина качает головой:

– Когда-то, может, и думала, но теперь нет. Во всяком случае, полицейские с ним говорили. – Она всматривается в фотографию у меня в руке. – Только его никакие телескопы никогда не интересовали. Не знаю, кто ее во все это втянул, но вряд ли это был он.

Тогда
19

КЛИНИКА СЕКСУАЛЬНОГО ЗДОРОВЬЯ ДОКТОРА ЧАПМАН, МОЛБИ
РАБОЧИЕ ЗАМЕТКИ
Дата: вторник, 11 апреля 2017 года (18:15)
Снова была Зои (фамилию по-прежнему называть отказывается). Пришла приблизительно в 16:20, опять вместе с девушкой постарше (Ханна? Лора? Та самая девушка, которая приходила с остальными, и ее называли и так, и так. Довольно агрессивная. Я уверена, что это именно она, из-за примечательной татуировки в виде круга на ее плече). Зои сказала, что пришла за презервативами, и, после настойчивых уговоров со стороны старшей девушки, попросила еще взять у нее анализы на ЗППП. Я спросила про ее партнера, но она отказалась отвечать; старшая девушка сказала, что у нее есть бойфренд, и поинтересовалась, зачем мне это знать. Зои казалась очень тихой и отрешенной. Я заподозрила, что она что-то приняла, и спросила ее об этом. Вместо ответа она заметила, что это не мое дело, ей нужно просто «со всем разобраться и уйти», чтобы ехать в другое место. Когда я уточнила, что это за место, она ~~не захотела~~ отказалась отвечать. Я сказала, что беспокоюсь за нее, и спросила, не хочет ли Зои что-нибудь мне рассказать. Она ответила отрицательно, но у меня снова возникло отчетливое впечатление, что она боялась ту девушку и что эта то ли Ханна, то ли Лора следит, чтобы она не сболтнула лишнего. Тогда я спросила прямо, были ли все сексуальные отношения, в которые она вступала, добровольными, и она кивнула, но вслух ничего не сказала. Я дала ей презервативы, которые она просила, и предложила пройти со мной в отдельный кабинет, чтобы обсудить ее беспокойство относительно ЗППП. Она согласилась, но когда я попросила то ли Ханну, то ли Лору подождать в коридоре, та снова довольно агрессивно заявила, что хочет проследить, чтобы с ее подругой все было в лучшем виде. Я не стала настаивать из опасения отпугнуть девушек, но подозреваю, что с Зои происходит нечто, о чем она ~~не хочет~~ боится рассказывать.
Я пошла в кабинет за информационными буклетами, но, когда вернулась в коридор, девушек уже не было.
План: когда (если?) Зои вернется, попытаться вытянуть из нее фамилию и, если получится, поговорить наедине про наркотики и возможное сексуальное насилие. Но действовать нужно очень аккуратно. Подумать о привлечении социальных служб и полиции при необходимости.
Шрейя Дивекар, специалист службы сексуального здоровья

Сейчас
20

Я просыпаюсь вся в испарине и дрожу. Во рту пересохло, не могу дышать, и на мгновение кажется, что я тону, а мои легкие полны воды. А потом вспоминаю: я здесь, в Хоуп-коттедже, я Алекс, приехала снимать фильм. Все будет хорошо.

Откидываю одеяло. Оно насквозь промокло от пота, но при этом меня знобит. Дыхание серебристой дымкой стынет у лица. Я протягиваю руку и щупаю батарею – ее не назовешь даже чуть теплой.

Хочется забраться обратно, натянуть одеяло на голову и попытаться сохранить хотя бы остатки тепла. Но я уже проснулась и больше не усну. Теперь я совершенно уверена: Дейзи, Зои, Кэт. Эти три девушки связаны между собой. И я тоже, хотя и не знаю как. И каждый раз, только закрою глаза, я вижу в темноте Дейзи, стоящую на краю утеса. Есть ли кто-то у нее за спиной? Может, кто-то подтолкнул ее вполне буквально и не надо винить во всем одни только обстоятельства? Я должна восстановить в памяти события того времени, должна вспомнить.

Дэвид? Может он быть как-то замешан? Джеральдина уверена, что нет. Это был краткий миг просветления среди мрака, но ее воспоминания казались реальными. Но что это на самом деле значит? Уж мне ли не знать, какая ненадежная штука – человеческая память?

На столе оживает мой телефон – звонит Дэн. Я смотрю, как трубка, вибрируя, ползет по гладкой столешнице, но не могу заставить себя ответить. Что бы там ни было, подождет. Он буквально вынудил меня поехать в Блэквуд-Бей и заняться этой историей, однако теперь я чувствую сродство с девушками – теми, что пропали в прошлом, и теми, что еще тут. Именно поэтому я намерена снять фильм так, как считаю нужным.

Я натягиваю свитер грубой вязки, джинсы, вчерашние толстые носки и плетусь вниз. Пахнет горелыми тостами и кофе, а дешевенький ароматизатор воздуха, воткнутый в розетку в гостиной, добавляет к этому еще и химический запах яблока. Запах не противный, но он напоминает о моей жизни в хостеле.

В кухне я наливаю воды в чайник и беру из сушилки тарелку. Ее поверхность поцарапана; отметина похожа на пепел, как будто об нее затушили окурок. Я думаю о том, что Брайан сказал про Гэвина, и о мертвой овце, так кстати оказавшейся ровно в том месте, где я неминуемо наехала бы на нее и вылетела в кювет. И меня потребовалось бы вытаскивать. Пожалуй, стоит побольше разузнать о моем новом друге. Но это подождет.

Из головы не идут Элли и Кэт. Татуировка на плече Кэт, в точности такая, какую сделала себе Зои; то, что кто-то тайком заснял, как эти две курят травку. В моем сознании эти две девушки намертво сплелись с Дейзи и мной, хотя я не совсем понимаю, кто есть кто. Иногда Дейзи – это Кэт, а я – Элли, иногда наоборот. Но их участь представляется мне отражением нашей. Они кончат так же, как и мы: одна погибнет, другая исчезнет. И хотя я осознаю, что уже никак не исправить прошлое, не могу не верить: если выясню, что происходит с ними, то узнаю и что случилось с нами.

Снег стаял. За ночь ощутимо потеплело, но небо смурное, как бывает под вечер, хотя время еще только подбирается к обеду. Подходя к концу Хоуп-лейн, я замечаю высокую долговязую фигуру, маячащую в сером сумраке на другой стороне улицы. Судя по всему, это Гэвин, однако я не уверена. Что ему от меня нужно? Может, стоит его остерегаться? Он уже раз соврал мне, и если сейчас решил устроить засаду… Я перехожу улицу, но, когда оглядываюсь, его уже нет – видимо, скрылся в одном из переулков. Я поднимаюсь к кафе Лиз.

Внутри горит яркий свет – беспощадные к недостаткам внешности люминесцентные лампы, и я чувствую себя голой. Но интуиция меня не подвела: девушки здесь. Большой компанией сидят за столом в углу, а над ними помаргивает огоньками искусственная елка. Я устраиваюсь за столиком неподалеку и достаю телефон, чтобы притвориться, будто полностью им поглощена, но тут понимаю, что Кэт с Элли здесь нет, и падаю духом. Потом все равно решаю подождать. Я заказываю у Лиз чай – сегодня она настроена дружелюбнее, хотя и ненамного. Впрочем, когда несут мой заказ, дверь распахивается, и на этот раз мне улыбается удача. В зал входят Кэт с Элли в сопровождении парня постарше. Я наблюдаю, как они направляются к соседнему с компанией столику, и Кэт на ходу обменивается приветствиями, тогда как Элли и парень словно воды в рот набрали.

Кэт высокая и шумная. На ней школьная форма бутылочно-зеленого цвета и дутая куртка. Элли одета практически так же, только на плече у нее розовый рюкзак, который диссонирует с ее рыжими волосами. Парень постарше, ему как минимум восемнадцать. Уже бреется, но еще не перерос прыщи, которые, должно быть, крайне осложняют процесс. Это, впрочем, его не портит, он симпатичный, этакий дерзкий красавчик из бой-бенда. Через минуту они вдвоем поднимаются, подходят к стойке и делают заказ, после чего возвращаются к столику с алюминиевыми банками в руках. Кэт с Элли бросают свои куртки и школьные блейзеры на свободный стул. На джемпере Элли, на локте, виднеется небольшая прореха; на Кэт, несмотря на холодную погоду, блузка с коротким рукавом. Она с отсутствующим видом крутит в пальцах кусочек сахара в бумажной обертке, который взяла из вазочки на столе. Она напоминает мне меня саму.

Они устраиваются за столиком и перестают замечать людей вокруг. До меня лишь изредка доносятся отдельные слова. Говорит главным образом Кэт. Речь, судя по всему, идет о какой-то девочке. Подростковые сплетни. Она тараторит, притопывая ногой под столом, как будто ее переполняет неудержимая энергия, в то время как парень, наоборот, сидит со скучающим видом. В какой-то момент он что-то вполголоса говорит Элли и разражается смехом. Она не только не присоединяется к нему, но еще глубже уходит в себя.

Я подношу к губам чай; он успел остыть, но даже горячим пить его было бы невозможно. Когда я вскидываю глаза, парень как раз вытаскивает из кармана парки небольшую бутылку водки. Он оглядывается по сторонам, и наши взгляды встречаются. Я смотрю на бутылку, потом слегка улыбаюсь, только чтобы дать понять, что все видела, но поднимать шум не собираюсь. Я утыкаюсь в свой телефон. Есть вещи, которые не меняются.

Интересно, получится потом с ним поговорить? Наедине. Парень мне не нравится, само высокомерие; настуле сидит развалившись, широко раздвинув ноги и перекинув руку через спинку. Его ладонь небрежно лежит на плече Кэт, и со стороны этот жест выглядит скорее собственническим, нежели ласковым. Я фотографирую их на телефон, но они ничего не замечают. Я так неприметна, что подумываю, не включить ли камеру.

Внезапно в другом конце зала поднимается шум, доносятся гневные возгласы. Это девушки; их сердитая перебранка напоминает мне чаячий гомон на берегу моря.

– Отвали!

– Я сама видела! Мы все видели!

Одна из девушек мотает головой. Она смеется, но совершенно очевидно, что ей очень хочется, чтобы в центре всеобщего внимания оказался кто-нибудь другой. Вторая копается в телефоне, в то время как третья, судя по всему, снимает происходящее на видео.

– Смотрите!

Телефон идет по кругу.

– Это не я!

– А кто тогда? Эми, это же ты!

Снова смех, заливистый, пронзительный. Они и впрямь похожи на чаек, подобно истребителям-камикадзе пикирующих над домами.

– Что вы вообще несете?

– Гляди! Ты тут бухая в хламину!

– Неправда! – едва не кричит Эми.

Одна из девчонок тычет телефоном ей в лицо, и я мельком вижу ролик, который они смотрят. Он давнишний, один из первых, если я правильно помню. Девочка бежит по пляжу к воде, на ходу спотыкается и падает. Все покатываются со смеху, как будто в жизни ничего забавнее не видели.

Девочка поднимается с места. Лицо у нее пунцовое; это уже не смешно. Я наблюдаю за ней, гадая, что она сделает дальше. Даст им отпор, постоит за себя. Так же нельзя. Но вместо этого она принимается лупить себя по щекам, словно в наказание. Краем глаза я замечаю, что Элли вжимается в стул, как будто до смерти боится, что в любой момент всеобщее внимание переключится на нее.

Но ей везет, во всяком случае пока.

– Оставьте меня в покое! – рыдает несчастная Эми.

Но ее никто не слушает; со всех сторон несутся смешки. Не выдержав, она хватает со стола свой телефон, отпихивает стул, так что тот со скрежетом отлетает прочь, сдергивает со спинки куртку и выскакивает из кафе. Я разрываюсь между желаниями пойти за ней следом и утешить, устроить выволочку девицам, которые довели ее до слез, и остаться наблюдать за Кэт и Элли. Побеждает последний вариант, да чем я могу ей помочь? Это моя вина: видео, где она падает, не стало бы достоянием общественности, не выложи я его в сеть. Именно я подкинула им повод поглумиться над подружкой.

И тем не менее в глубине души я испытываю радость. По крайней мере, они смотрят ролики. Им не все равно.

Я возвращаюсь взглядом к Элли. Та внимательно рассматривает собственные руки. Кэт все еще ухмыляется, веселясь по поводу ухода девочки. Состояния Элли она то ли не замечает, то ли ей наплевать. А вот от парня оно явно не укрылось. Он наблюдает за Элли, и его губы кривятся в гаденькой усмешке.

Меня толкают сзади: мимо неуклюже пробирается одна из девиц. Чай выплескивается из чашки на блюдце.

– Твою мать! – вырывается у нее.

В тоне нет ни намека на неловкость за собственную оплошность, одно лишь раздражение на препятствие, попавшееся на пути. В следующее мгновение я слышу скрежет стульев по полу и гомон возбужденных голосов: остальные девочки тоже собираются уходить.

И мы остаемся одни в кафе. Я и подростки за столиком в углу, ну и Лиз за барной стойкой. В зале тут же становится слишком тихо, слишком пусто. Какое-то время ничего не происходит, потом парень бросает взгляд на Кэт.

– Посидите здесь, – говорит он и тоже выходит.

Я хватаюсь за этот шанс. Не раздумывая, включаю камеру в телефоне и плюхаюсь на стул, который он только что освободил. Элли вздрагивает, зрачки у Кэт расширяются.

– Какого?..

– Не бойтесь, – перебиваю я. – Я просто хочу поговорить.

Кэт косится на входную дверь, наверняка надеясь, что сейчас вернется бойфренд и придет ей на выручку. Я небрежно держу телефон в руке, молясь про себя, чтобы она не просекла, что я ее снимаю.

– Поговорить?

– Да.

– О чем?

– Мне просто показалось… У вас все хорошо?

– Хорошо?

Кэт смеется – угрюмо и безрадостно. Она выдерживает мой взгляд секунду-другую. Сейчас она кажется намного старше своих лет, и я начинаю догадываться, почему она не в состоянии усидеть на месте.

– Ты под кайфом?

– Отвали, – снова смеется она.

– Элли?

Младшая девочка смотрит на лежащий между нами телефон с таким видом, будто хочет кому-то позвонить и попросить о помощи, потом вскидывает на меня глаза:

– Что?

Голос у нее тоненький и высокий – как у совсем маленькой девочки, намного младше, чем можно дать по ее внешности. Складывается впечатление, что обе они повидали то, что не должны были видеть, побывали там, где не должны были оказаться.

Но Элли? Она кажется такой робкой. Кнопка – ее прозвище, сказал Брайан. И тем не менее у нее хватило духу заснять своих родителей, когда они сажали ее под домашний арест. Судя по всему, с тех пор что-то произошло.

– У тебя все в порядке?

Она пожимает плечами. Вместо нее отзывается вторая девушка:

– А в чем дело?

– Я не тебя спрашиваю. Элли?

– Разумеется, с ней все в порядке. А с вами?

Девочка помладше вскидывает глаза на подружку. В их взглядах что-то мелькает. Кажется, это любовь, хотя если и она, то пополам с отчаянием. Мольба о спасении или, возможно, о прощении. Я протягиваю руку, но она шарахается от меня.

– Я не желаю вам зла.

– Тогда почему бы вам не отвалить? – огрызается Кэт.

Пристально смотрю на нее. Я ее пока не раскусила. Она определенно то ли под какой-то дрянью, то ли на отходняке. Может, спиды? Снова спрашивать об этом, как и интересоваться, где она их достала, явно без толку. Перевожу глаза обратно на Элли. Она примерно на год младше Кэт и выглядит соответственно – во всяком случае, пока не смотрит мне прямо в глаза и не пытается улыбнуться. Тоже, что ли, наелась какой-нибудь гадости? Я уже открываю рот, чтобы спросить, и тут Кэт протягивает руку за очередным кусочком сахара. Рукав ее блузки задирается, и я вижу на плече татуировку. Идеально ровный черный круг.

– Что значит твоя татуировка? – спрашиваю я.

Ее губы растягиваются в ухмылке, но это бравада. Девчонка явно струхнула. Она тянет рукав вниз.

– Отвяжитесь.

– Я пытаюсь вам помочь, пойми ты это.

– А кто сказал, что нам нужна помощь?

– Вы знаете Дэвида?

– Дэвида?

Она отвечает быстро – даже, пожалуй, слишком быстро – и напористо. Но в ее глазах на мгновение мелькает напряженное выражение. Это страх.

– Да, Дэвида. Из Блафф-хауса.

– Нет, не знаю я вашего Дэвида, – качает она головой.

Но уже слишком поздно, я видела ее страх. И знаю, что она лжет.

– Точно?

– Угу, точно.

Она отвечает с притворным отвращением в голосе. Ладно, без толку говорить, что я на ее стороне, она все равно не поверит.

– Элли, а ты его знаешь? Это он дает тебе наркотики?

Девочка качает головой, но я перехватываю ее ищущий одобрения взгляд, устремленный на Кэт.

– И чем вы напичкались?

– Ничем.

– Элли!

Я поворачиваюсь к Кэт:

– Дай ей сказать. Элли?

– Пожалуйста, – шепчет она. – Не трогайте его.

– Не буду, – уверяю я. – Честное слово. Я просто хочу с ним побеседовать.

Ее взгляд затуманивается; кажется, она вот-вот расплачется.

– Нет! Нет, только не рассказывайте ему, что мы с вами говорили!

Кэт берет младшую подругу за локоть:

– Элли, хватит!

Я наклоняюсь вперед:

– Я могу защитить вас. Вас обеих.

– Каким образом? – смеется Кэт.

Прежде чем я успеваю что-либо ответить, она хватает куртку Элли и подталкивает подругу к двери.

– Вставай, – говорит она. – Мы уходим.

Элли на ходу оглядывается на меня, и выражение ее лица в точности напоминает мне то, какое было у ее подруги, когда она выходила из «Иглы и чернил» со свежей татуировкой на плече, закрытой полиэтиленовой пленкой.

Идти за ними не имеет смысла. Они лгут, я это вижу. Лгут и боятся. Причем обе. Если я хочу им помочь, необходимо поговорить с Дэвидом.

21

Я натыкаюсь на него у Смагглерс-уэй, переулка, идущего от «Корабля». Прямо как знала, что он там окажется. Он стоит в полумраке: неподвижный, голова вскинута, как будто кого-то поджидает.

Я наблюдаю за ним издалека, и тут он внезапно срывается с места. Следую за ним узким переулком к ряду домиков, за которыми начинается крутая лестница, ведущая наверх, к утесам. Осторожно поднявшись по ступеням – они скользкие, а уже темнеет – на вершину, я вижу на заросшей дорожке чуть впереди Дэвида.

Стараюсь не потерять его из виду. Через минуту он сворачивает с дорожки и исчезает на узкой тропке, которая круто уходит вниз, к краю утеса. Я продираюсь по ней сквозь кусты, и через несколько шагов заросли расступаются.

Он стоит спиной ко мне в тусклом свете. Перед ним отвесно уходит в воду стена, построенная, видимо, чтобы прибой не подмывал утесы. Его взгляд устремлен поверх нее на море, бьющееся о подножие волнолома.

Я замираю. На секунду мне кажется, что он сейчас бросится туда, вниз, на камни. Но этого не происходит. Он подносит что-то к глазам, и тут я вспоминаю слова Софи. Это бинокль.

Присаживаюсь на корточки в полумраке и минуту-другую снимаю его, но потом понимаю, что не могу больше ждать. Я встаю и подхожу к нему:

– Дэвид.

Слова застревают в горле. Он шарахается. Бинокль падает у него из рук и повисает на шее.

– Кто?..

В его голосе слышится страх, и это меня радует. Придает мне уверенности.

– Мне очень нужно с вами поговорить.

Он щурится в темноту на мой голос.

– Это Алекс.

У него перехватывает дыхание.

– Ты!

Теперь меня отделяет от него всего пара ярдов. В сумерках он выглядит еще бледнее. Пепельная кожа словно прозрачная, кажется, я почти различаю за ней вены, напряженные и учащенно пульсирующие.

– Оставь меня в покое, – говорит он. – Пожалуйста.

– Не могу, – качаю я головой. – Вы знаете Кэт. – (Он никак не реагирует.) – И Элли.

А вот теперь, кажется, в его лице что-то дрогнуло. Хотя уже слишком темно, чтобы утверждать наверняка.

– Признайте это.

– Я никогда не… – начинает он, но потом, точно на ходу передумав, меняет формулировку. – Нет, я их не знаю.

– Если вы их хоть пальцем…

– Нет! – В его голосе звучит отчаяние. – Ты же знаешь, я бы никогда не…

– Они принимают наркотики, вы ведь в курсе?

Он молчит.

– Где они их берут? У вас?

– У меня?

Он явно в глубоком шоке, будто это последнее, что он ожидал от меня услышать, будто одна мысль об этом – полный абсурд.

– Нет, не у меня. Лучше спроси у своего приятеля.

Моего приятеля? Кого он имеет в виду?

– У Гэвина?

Он не отвечает. Нет, не может быть; где и когда он мог видеть нас вместе? Но если не Гэвин, то кто?

– При чем тут Гэвин? – спрашиваю я (никакой реакции). – Кто вы вообще такой?

Он словно не слышит моего вопроса.

– Что здесь происходит?

– Ты сама знаешь, что происходит. Лучше всех остальных.

Он делает шаг вперед, и на мгновение мне кажется, что сейчас он протянет ко мне руку, но вместо этого он говорит:

– Смотри.

– Куда?

Он указывает на небо:

– Смотри.

Я против воли прослеживаю направление его взгляда. Что-то светящееся мелькает в вышине, слишком быстро для самолета. Метеор.

– Это…

– Геминиды, – перебивает Дэвид.

Я смотрю на него. Он изучает небо.

– Еще один! Смотри!

Вскидываю глаза и успеваю заметить новую вспышку. Это обломки космических тел, сгорающие в атмосфере. Метеорный поток. Я вспоминаю фотографию Зои с телескопом и гляжу на Дэвида, изучающего звездное небо в бинокль, и тут начинает твориться что-то непонятное. Я утрачиваю контроль над своим телом. Мои члены превращаются в студень, как будто я накурилась травы.

– Потрясающе, правда?

– Вы обидели Зои, – шепчу я еле слышно.

Я делаю шаг вперед и вцепляюсь в волноломную стену, но Дэвид ошибочно истолковывает это как благоговейный трепет. Он запускает руку в волосы.

– Нет, я не обижал ее.

Он произносит это мягко, но решительно. Я не могу понять, стоит ли ему верить. И не знаю, почему мне до боли этого хочется. Он снова наклоняет голову, и я вдруг смутно припоминаю это движение, оно словно из другой жизни.

– Она сбежала. Ты это знаешь. Я не сделал ей ничего плохого. И никому другому тоже. Почему ты мне не веришь?

Жизнь возвращается в мои члены, но я по-прежнему слышу свое оглушительное дыхание. Я силюсь сосредоточиться, не уплывать. Я смотрю на бескрайнее море, на эту безмятежную и неукротимую стихию. В лицо летят соленые брызги, и я вдруг оказываюсь на неизведанной дороге; хочется развернуться и идти прочь не останавливаясь. Но я не делаю этого. Я не могу. Будто зачарованная, я наблюдаю, как серебристое облачко моего дыхания клубится перед лицом, постепенно развеиваясь, точно напрасная надежда, потом снова устремляю взгляд в небо. Надо мной проносится очередной метеор, и я представляю себе Дейзи: она нежится на пляже где-нибудь на другом краю света, в Индии, или путешествует с рюкзаком по Мексике, или исследует Камбоджу. И сейчас она наверняка смотрит на те же звезды, на те же космические осколки, сгорающие в небесной выси. Может, рядом с ней есть мужчина – муж или возлюбленный. Она подумывает осесть где-нибудь. Или даже завести детей. Интересно, вспоминает ли она обо мне хоть изредка?

Беда в том, что не вспоминает. Я точно знаю. Она мертва. Так или иначе – прыгнула сама, сорвалась случайно, или ее кто-то столкнул, – она мертва.

Я оборачиваюсь. Взгляд Дэвида по-прежнему устремлен на небо.

– Кто вы такой?

Он смотрит на меня в упор. Его лицо, исполненное боли, надежды и вызова, непроницаемо.

– Ты прекрасно знаешь, кто я такой, – говорит он.

22

Брайан сидит на корточках на вершине лодочного спуска рядом с катером, закрепленным на ржавом металлическом прицепе. Похоже, это его катер, хотя он выглядит меньше, чем тот, из фильма: всего несколько ярдов в длину, с крохотной кабиной на носу. Услышав мои шаги, он вскидывает голову:

– Алекс!

Судя по интонации, он рад меня видеть. Он гордо косится на свой катер. Нет, большие мальчики с их игрушками – это, конечно, очень мило, но надеюсь, он расчехлил катер не для меня. Сейчас, глядя на суденышко, я еще меньше хочу прокатиться на нем: оно кажется совсем крошечным, слишком хлипким, чтобы противостоять безжалостной водной стихии.

– Готовь сани летом, а лодку зимой… – Он вытирает руки о промасленную тряпку, с виду куда грязнее его ладоней. – Как идут дела?

Некоторое время я молчу.

– Хотела кое о чем с вами поговорить.

– Вы про машину? Все в порядке?

– Лучше не бывает, – отвечаю я. – Поговорить я хотела про Дэвида.

– Про Дэвида? – Он бросает тряпку в катер. – А что с ним такое?

– Вы сказали, он ваш друг. Вы ему доверяете… по части девушек?

– Ну да, – кивает он. – А что?

– Не знаете, где они могут быть? Я имею в виду Кэт и Элли.

Он смотрит на часы.

– Сейчас? Возможно, в игровых автоматах.

– Спасибо.

– Хотите, я пойду с вами? – В его взгляде читается надежда. – А потом заглянем куда-нибудь пропустить по стаканчику.

Я колеблюсь. Вероятно, если я приду в компании хорошо знакомого им человека, девушки будут посговорчивее.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Идемте.

В зале игровых автоматов все нестерпимо блестит и сверкает; с потолка посреди зала свисает огромный зеркальный шар, переливаются огнями столы для пинбола, а довершает картину зловещий речитатив в исполнении какого-то басовитого рэпера. Вся обстановка словно перенеслась сюда из другого города, даже из другой эпохи. В дальнем углу в будочке размена денег, опустив глаза, сидит парень. То ли что-то читает, то ли уткнулся в телефон и не замечает посетителей. Девушек нигде не видно.

– Можем подождать, – говорит Брайан. – Только перекинусь парой слов с Питом.

Я провожаю его взглядом, и меня вдруг пробирает дрожь узнавания, как тогда с Дэвидом. На мгновение я жалею, что никак не могу спросить, помнит ли он меня, были ли мы знакомы прежде.

Увы, это невозможно. Я отворачиваюсь и тут же слышу сбоку чей-то голос:

– Алекс!

Это Моника. В руках у нее мешочек с двадцатипенсовыми монетками. Я приветствую ее, всячески демонстрируя радость, и она спрашивает у меня, как дела.

– Как же хорошо, что я вас встретила. – Моника бросает взгляд в сторону Брайана. – Слышала, вы говорили с Кэт и Элли?

– От кого?

– Они сами мне рассказали.

– Вы с ними знакомы?

– Ну да. Просто хотела вас успокоить, волноваться не о чем. С ними все в полном порядке. Кэт не понравилось, что ее поймали за курением, а вы выложили видео в общий доступ, но…

– За курением травки?

– Кэт настаивала, что это была не травка.

– И вы ей верите?

– Не очень, – понижает она голос. – Но это же не смертный грех. И вообще, я, собственно, к чему: они говорят, что все хорошо и волноваться не о чем.

Она вскидывает глаза на Брайана, который идет обратно.

– Ладно, не буду вам мешать.

Мешать чему? – хочу спросить я, но Моника уже направляется к «однорукому бандиту», на ходу обмениваясь приветствиями с Брайаном.

Минуту спустя в зал вваливаются пять-шесть девушек и тоже идут к автоматам. Я лихорадочно ищу среди них Кэт и, разумеется, нахожу, хотя теперь она выглядит совершенно иначе. На ней грубые ботинки, обтягивающие джинсы и черная кожаная куртка. Губы ярко накрашены, на щеках румяна. Глаза будто два темных провала. Макияж делает ее намного взрослее. А рядом с ней, не так вызывающе, но все же накрашенная, стоит Элли. Ни одна из них меня не замечает. Моника выдает каждой по пригоршне монет, потом кладет руку на плечо Кэт. Этот жест по-матерински покровительственный, совершенно очевидно, что девушки полностью ей доверяют. Меня вдруг охватывает желание вытащить телефон и заснять их на видео. Чтобы противопоставить хоть что-то всему плохому, что я здесь успела увидеть.

– Ну так как насчет выпить? – спрашивает Брайан, и я поворачиваюсь к нему.

В углу примостился круглый пластмассовый столик с четырьмя стульями, и мы устраиваемся друг напротив друга. Между нами стоит блюдце с шоколадными конфетами. Брайан достает из заднего кармана флягу.

– Будете?

Я киваю, и он разливает, наверное, виски по одноразовым стаканчикам. Я наблюдаю за Кэт с Элли. Обе они уже уткнулись в свои телефоны и увлеклись непонятно чем. В компании друг друга им настолько комфортно, что это уже граничит с безразличием. Элли показывает экран своего телефона Кэт, и та с заговорщицким видом рассматривает его, но потом обе снова впериваются каждая в свой телефон, а Моника, точно наседка, стоит рядом, прислонившись к автомату.

– Полагаете, у них все в порядке? – спрашиваю я.

Брайан бросает взгляд в сторону девушек:

– С виду более чем.

Делаю глоток из своего стаканчика.

– Я тут все размышляла о том, что вы рассказали про Гэвина. В смысле, про тот вечер, когда я приехала. Как думаете, зачем ему понадобилось врать?

– Понятия не имею, – качает головой Брайан.

– Дэвид сказал, что это Гэвин продает девушкам наркотики.

Он вскидывает голову:

– Дэвид так сказал?

– Да.

– Сказал, что это Гэвин? Вы уверены?

– Ну, не совсем так. Имени он не назвал. Он сказал «твой приятель», но кого еще он мог иметь в виду?

Брайан раздумывает, потом одним глотком осушает свой стаканчик и наливает снова. Я замечаю, как дергается у него кадык.

– Он не Гэвина имел в виду. Думаю, он говорил обо мне.

Я не верю своим ушам. Что?!

– Когда-то давно я промышлял этим, – поясняет он.

– Чем? Торговали наркотиками?

– Толкал травку время от времени. Я сто лет как с этим завязал, но Дэвид может быть не в курсе. В основном сам употреблял всякую дрянь, похлеще травки. Но это было в юности, тогда тут вообще больше нечего было делать. Вы же понимаете, как это бывает?

Он говорит многозначительно, как будто знает о моем прошлом.

– Я попал в плохую компанию и не сразу просек, что к чему. А вон та девушка, – он кивает в сторону Моники, – меня вытащила.

– Вытащила? Вы были вместе?

– Я бы так не сказал, но она убедила меня, что такими темпами я закончу в тюрьме. Если не хуже.

– Неужели все было так плохо?

Он смеется:

– О да, я был отпетый. Воровал. Ну и все прочее в полном комплекте.

Интересно, что же входило в этот «комплект»? И собой торговал? Ублажал вонючих пьяных проходимцев, лишь бы вмазаться? Нет, вряд ли, хотя, конечно, всякое возможно.

– Вот почему теперь я стараюсь помогать другим, понимаете?

– Каким образом?

– Я отремонтировал местный досуговый центр, чтобы ребятишкам было чем заняться. И Моника помогает, придумывает для молодежи всякие интересные занятия, чтобы увести их с кривой дорожки. Это наш вклад в благополучие местного сообщества.

Он кивает в сторону автоматов, где Кэт и Элли, стоящие рядом с Моникой, со смехом болтают о чем-то с подругами.

– Как по мне, с ними все в полном порядке, – заключает Брайан.

Я улыбаюсь. Он прав. При взгляде на них я на мгновение вспоминаю, зачем вообще хотела снять свой фильм.

– Может, я просто слишком тревожная.

– Может, и так.

Но потом я вспоминаю беременность Зои, слухи о насильственной смерти Дейзи, слова Брайана о том, что она и Сэди поссорились.

– Думаете, смерть Дейзи была как-то связана с бегством Сэди? Вы говорили, они поругались.

– Я не знаю. – Он вздыхает, потом наклоняется вперед. – Возможно. Ходили слухи, что там была не просто размолвка. Одна угрожала другой.

– Кто?

– Дейзи. Дейзи угрожала Сэди, насколько я помню. Она говорила, что убьет ее. Во всяком случае, так я слышал. Не знаю, что тут правда. Сто лет прошло.

– Без малого десять, – ляпаю я. – Практически день в день.

– Короче, много.

Он сверлит меня взглядом. Ему явно очень хочется сменить тему. Я смотрю на Кэт с Элли и снова вижу нас двоих, меня и Дейзи.

«Ты же не собираешься так пойти? Выглядишь как шлюха. – А разве не в этом весь смысл?»

– Вам нехорошо?

Я моргаю, чтобы прогнать картинку. Брайан накрывает мою руку своей.

– Нет-нет, все в порядке, – говорю я. – Просто… Просто несколько человек выразили мнение, что Дейзи не кончала с собой.

– Кто именно?

– Во-первых, родители Зои.

– Ну, то, что случилось с Зои, очень сильно на них сказалось. Я бы не стал придавать их словам особое значение. – Он печально улыбается. – Разумеется, она покончила с собой. Просто люди винят себя, я так думаю. Она была совсем юной…

На секунду мне кажется, что он готов заплакать. Я чувствую на себе чей-то взгляд и обнаруживаю, что Моника смотрит на нас с непроницаемым выражением. Она немедленно отводит глаза. Брайан убирает руку с моей руки, но обстановка у игровых автоматов уже переменилась. Плечи Элли поникли, она вдруг стала выглядеть отчаянно несчастной. Она вскидывает на меня глаза, будто почувствовав, что я сверлю ее взглядом. В этих широко раскрытых глазах читается мольба, губы сжимаются в ниточку, и меня охватывает желание подойти к ней и спросить, что случилось, что ее так расстроило. Но я не могу: Кэт на страже, она немедленно вмешается, как днем в кафе, будет отвечать на все вопросы вместо подруги, и я ничего не добьюсь. Придется действовать хитрее.

Я перевожу взгляд обратно на Брайана. Он ничего не заметил.

– Можно мне еще выпить?

– Скажите, когда хватит.

Он наклоняет флягу, и я смотрю, как янтарная жидкость течет в стаканчик, но при этом меня словно тут нет или, вернее, есть, но я не участвую в происходящем, а наблюдаю одновременно откуда-то из невообразимого далека и немыслимой близи. И когда я вижу, что алкоголя в моем стаканчике уже достаточно, то не понимаю, как попросить Брайана остановиться, как послать сигнал из мозга по нервам в мышцы челюсти. Вместо этого я безмолвно смотрю, как он продолжает лить, до тех пор, пока, по моим ощущениям – несколько минут спустя, мне не удается качнуть головой.

– Достаточно.

Он вскидывает на меня глаза. На его губах играет ухмылка. Я слышу, что благодарю его, затем поднимаюсь:

– Простите, я на секундочку.

Я направляюсь к туалетам в конце зала. На ходу получается перехватить взгляд Элли, и, хотя она немедля отводит глаза, я надеюсь, что она поняла, куда я иду, и прочитала мое безмолвное послание.

Захожу в туалет. Там освещение еще ярче; я вижу раковину, сломанный диспенсер для бумажных полотенец, рассохшийся кусок розового мыла. Когда дверь за мной закрывается, шум игровых автоматов превращается в приглушенный гул, но все равно бьет по ушам. Я пью воду из-под крана – она тепловатая и невкусная, – потом иду в кабинку и запираюсь там. Я прислушиваюсь, но слышу лишь доносящуюся сквозь две двери музыку, стихшие голоса и грохот собственного сердца. Я глубоко дышу, стараясь успокоиться, но у меня не выходит.

Дверь открывается, и я слышу шаги. Выхожу из кабинки.

Это Элли. Она стоит на пороге, крохотная, как птичка.

– Элли, – говорю я, – у тебя все в порядке?

Она не делает попытки сдвинуться с места, лишь смотрит на меня, застывшая, как изваяние. Кажется, если я сейчас сделаю шаг в ее сторону, она бросится бежать, как перепуганное животное.

– Поговори со мной, – прошу я максимально мягко, но она мотает головой.

– Я не могу.

– Можешь, – киваю я. – Можешь мне довериться. Честное слово.

– Он подслушивал, – произносит она тихо.

– Кто? Что?

– В тот раз. Он нас подслушивал.

– Тот парень? – уточняю я. – Бойфренд Кэт?

Она снова мотает головой.

– Тогда кто?

Она ничего не отвечает. Я вспоминаю телефон, который лежал на столе, и одноразовый телефон Кэт.

– Что с тобой, Элли? Что вообще происходит?

Молчание.

– Это Дэвид?

При упоминании его имени она вскидывает глаза, но ничего не говорит. Она в ужасе.

– Расскажи мне, что он сделал?

Дверь снова открывается, и входит Кэт. С такого расстояния я вижу, что глаза у нее жирно подведены черным карандашом, а помада на губах цвета спелой сливы. Она переводит взгляд с меня на Элли и обратно. Ее лицо похоже на один большой синяк.

– А, вот ты где.

На ней майка, и я вижу на ее плече свежую татуировку в виде круга. Она сверлит Элли взглядом.

– Нам пора уходить.

– Элли, не…

Кэт делает шаг вперед и хватает подругу за локоть:

– Идем, я сказала!

Элли смотрит на меня, но ее уже тащат к двери.

– Лучше я пойду, – говорит она, и я понимаю, что обязана найти способ побеседовать с нею с глазу на глаз.

23

Я возвращаюсь к Брайану, но лишь затем, чтобы сообщить, что мне пора. Он закусывает губу.

– Ничего не случилось?

– Нет, – отвечаю я уклончиво. – Просто уже поздно.

Он отрывисто смеется над моей отговоркой, и я бросаю взгляд на автоматы, рядом с которыми стояла Моника с девушками. Она отошла немного в сторону, и теперь Кэт с Элли кучкуются вместе с остальными. Вид у них вполне довольный.

Я улыбаюсь как можно обаятельней.

– Понимаете, у меня много работы. Надо уже закончить с монтажом. Сроки горят, продюсер торопит, – добавляю я, на что Брайан медленно кивает, не скрывая разочарования. – Увидимся.

Выходя, я держусь подальше от Элли с Кэт, но зато прохожу совсем рядом с Моникой. Я улыбаюсь ей, и она отвечает мне тем же, но без энтузиазма. Интересно, если она так рвется помогать девушкам, то почему пыталась убедить меня, что у Элли все в порядке, когда это определенно не так? Хотела бы я знать, о чем она думает на самом деле.

Я сворачиваю влево. Воздух сырой и холодный. В нескольких шагах дальше по улице есть глубокий дверной проем, откуда можно незаметно наблюдать за входом в зал игровых автоматов. Я мысленно прошу Элли выйти одну, но пятнадцать минут ожидания приносят разочарование: в дверях появляется Кэт, за ней подружка, следом идет Моника, а за ней на улицу высыпают и все остальные. Девушки окружают Монику, она бросает взгляд на часы.

– Идемте, девочки, – говорит она. – Нам нельзя опаздывать.

Девушки возбужденно щебечут. Одна откалывается от группы, сказав, что сегодня не может, но обязательно придет в следующий раз, а оставшиеся пятеро или шестеро в сопровождении Моники идут в сторону «Корабля». Я дожидаюсь, когда они завернут за угол, и только тогда иду следом, стараясь не потерять их из виду на Слейт-роуд. Они оживленно болтают, им явно не терпится поскорее оказаться там, куда их ведет Моника. Даже Элли участвует в общем веселье, хотя выглядит намного младше всех остальных; такое впечатление, что она пытается во всем подражать им, равняться на Кэт.

Наверху Слейт-роуд Моника останавливается, чтобы подождать отставших, и затем они идут на парковку – ни дать ни взять наседка с выводком цыплят. Моника подходит к помятому универсалу «вольво» и садится на водительское сиденье, Кэт плюхается рядом с ней, а одна из девушек помогает Элли забраться в багажник. Наконец все размещаются, и Моника дает задний ход. Заинтригованная, я направляюсь к своей машине.

Меня никто не замечает, я трогаюсь, внезапно вспомнив про виски, гуляющий в моей крови. Моника выезжает из деревушки и сворачивает влево – не в сторону Молби, как я ожидала, а в направлении Крэг-Хед. Поворот на маяк остается позади, потом она съезжает на второстепенную дорогу, ведущую в противоположную от моря сторону, затем на еще одну, еще уже. Я наблюдаю, как машина Моники удаляется, но сама следом не еду. Вместо этого проезжаю чуть вперед и паркуюсь, а дальше иду пешком.

Ее авто я нахожу перед металлическими воротами. Дорога слегка уходит вверх, по обе стороны поросшая высокими кустарниками, которые заслоняют мне вид. В тишине до меня доносятся веселые звонкие голоса Моники и девушек да жалобное карканье вороны где-то вдалеке. И больше ни звука. Я перехожу на бег, опасаясь потерять их, но через несколько шагов преодолеваю очередной изгиб дороги и вижу их прямо перед собой. Они толпятся еще у одних ворот, пока Моника сражается с массивным навесным замком. Я снимаю короткое видео, потом отступаю назад, по-прежнему никем не замеченная. Я жду, когда они пройдут, чтобы пройти за ними через эти ворота и очутиться в полях.

Камеру, по-прежнему включенную, я держу прямо перед собой. Компания девушек решительным шагом направляется к большому сараю, который стоит в ближнем углу поля. Перед сараем простирается двор. Я крадусь вдоль живой изгороди, стараясь держаться у самых кустов, и подхожу так близко, как только осмеливаюсь. В центре поля я замечаю двух лошадей – серую, цвета неба, и гнедую, – укрытых попонами, и все сразу встает на свои места.

Я подбираюсь поближе. Моника отпирает самую маленькую из трех дверей конюшни, не переставая оживленно болтать.

– Кэт! – слышу я. – Ты нам не поможешь, милая?

Все остаются ждать на улице, а Кэт с Моникой исчезают внутри; судя по всему, это помещение для хранения упряжи. Несколько минут спустя они вновь появляются, неся в руках одеяла и недоуздки, после чего Моника ведет девушек на поле.

Я стою далеко и не слышу, что она говорит, но одна из девушек с ее подачи свистит – неожиданно громко. Обе лошади как по команде вскидывают головы и, прекратив щипать травку, к очевидной радости девушек, скачут в их сторону. Моника нашептывает что-то на ушко серой, а девочки окружают гнедую; потом она учит надевать недоуздок и прикреплять к нему веревку. Покончив с этим, они ведут фыркающих лошадей обратно во двор и там привязывают. Моника показывает, как снять попону, а потом дает девочкам самим это проделать, прежде чем они принимаются оглаживать лошадиные холки. Моника энергично похлопывает лошадей по крупу, попутно что-то поясняя, а девочки восторженно воркуют. Общение с животными для них редкое удовольствие; даже Элли явно пребывает в своей стихии и ничем не напоминает ту напуганную пичужку, которую я увидела на выходе из зала игровых автоматов. Кэт и еще пара девочек разражаются смехом. Я ищу способ подобраться поближе, чтобы слышать их слова, но это слишком опасно, нельзя попадаться им на глаза, у меня нет совершенно никаких оснований здесь находиться.

И тем не менее я решаюсь рискнуть. Я жду, пока Моника и девочки не оказываются полностью поглощены своим делом. Она присаживается на корточки рядом с копытом одной из лошадей и принимается ковыряться в нем чем-то вроде железного крючка, а девочки наблюдают, затаив дыхание. Я делаю шаг вперед, за ним другой – очень медленно, не прерывая съемки.

– Так, а теперь нам понадобится щетка, – говорит Моника, и Кэт что-то ей передает. – Вот, смотрите.

– А это не больно? – спрашивает Элли.

– Нет, милая, – качает головой Моника. – Этой штукой ты ей больно не сделаешь. Хочешь сама попробовать?

– А можно?

Моника передает крючок взволнованной Элли. Остальные наблюдают, как она чистит лошадиное копыто, хотя пара девочек никак не могут успокоиться и то и дело хихикают.

– Девочки, – говорит Моника, вскидывая голову, – можете сходить за кормом? Кэт?

Кэт ведет подружек в конюшню, и вскоре они возвращаются с двумя цветными бочонками – желтым и зеленым. Они дочищают обеим лошадям копыта, и Моника накидывает на серую свежую попону, потом девочки по ее примеру укрывают гнедую. Напоследок они гладят лошадей по мордам. Моника просит девочек отвести лошадей в конюшню и ласково смотрит, как те их отвязывают. Элли, кажется, особенно наслаждается общением с этими грациозными животными.

Я перемещаюсь чуть влево, чтобы удобнее было снимать, но наступаю на ком земли и подворачиваю лодыжку. Острая боль, пронзившая меня, через мгновение утихает, но от неожиданности я успеваю вскрикнуть. Моника слегка приподнимает голову.

– Кэт, будь добра, подойди на минуточку, – просит она.

Кэт слушается. Моника что-то негромко говорит ей, но, к счастью, обе смотрят в другую сторону, в поле, а не туда, где прячусь я. Я очень осторожно отступаю назад и вправо, держась так, чтобы между Моникой и мной все время были лошади, которых девочки ведут в конюшню. Вскоре я оказываюсь за углом здания, которое надежно скрывает меня из виду. Пригнувшись, я смотрю, как Моника запирает дверь конюшни на засов и ведет девочек в помещение для хранения упряжи. Воспользовавшись возможностью улизнуть, я возвращаюсь к своей машине и еду обратно в Блэквуд-Бей.

На парковке я глушу двигатель и некоторое время сижу в машине. День клонится к вечеру, скоро начнет темнеть. Я достаю камеру и просматриваю то, что удалось наснимать. Это очень мило. После монтажа сюжет выйдет просто отличный. И девочки, и сообщество в целом будут показаны в позитивном свете. Но как получить согласие Моники на использование этих съемок? Можно, конечно, честно признаться, что я следила за ней. Или, наоборот, утверждать, что я вообще ни при чем, а видео на сайт загрузили анонимно. В любом случае не вижу никаких причин для отказа с ее стороны, особенно после того, как она просмотрит ролик.

На лобовое стекло ложится тень. Прежде чем я успеваю среагировать, водительская дверца распахивается и надо мной нависает кто-то в водонепроницаемой куртке с натянутым на голову капюшоном. Первая реакция – закричать и наброситься на него, но что-то меня удерживает.

– Двигайся! – слышу я знакомый голос, женский. – Давай на пассажирское сиденье.

Я обретаю дар речи:

– Не буду. Это еще что за?..

Она на секунду приспускает капюшон, и я узнаю лицо.

– Шевелись давай, – произносит она уже не так резко, хотя и не ласково. – У нас мало времени.

24

Лиз бешено гонит машину, как будто ее преследуют. Она отрывается от руля, чтобы переключить передачу, и я вижу, что ее рука дрожит. Лиз отпускает сцепление, и мотор ревет. Неужели она напугана не меньше моего?

– В чем дело? – срывающимся слабым голосом спрашиваю я. – Куда мы едем?

Лиз молчит. Она нервничает, она явно на пределе. Может, она действует против собственной воли, ее заставили подкараулить меня и куда-то отвезти?

Или к кому-то. Все мое тело звенит, как струна, по спине, несмотря на холод, струится пот. Я в панике. Я тянусь к дверце, но пальцы не слушаются, я не смогу даже взяться за ручку, да и вообще, что я сделаю? Выпрыгну на обочину и буду надеяться, что приземление в заросли вереска окажется мягким?

Мне вспоминается мертвая овца. Ее вывалившиеся наружу кишки и натекшая на асфальт лужа крови.

– Лиз?

В моем голосе против воли слышится страх.

Машину заносит. Не слишком сильно, но дорога узкая, в ширину чуть больше автомобиля, с кюветами по обе стороны. Что она намерена делать? Может, меня кто-то поджидает? И снова перед глазами встает мертвая овца.

– Просто заткнись, понятно?

Она бросает взгляд в зеркало заднего вида. Позади маячит свет фар, нас нагоняет какая-то машина, и Лиз прибавляет газу. Даже перед перекрестками она едва притормаживает, проезжая их на полном ходу. Впереди на многие мили нет ничего. Ничего, кроме унылых торфяников.

Мы пересекаем невысокий каменный мостик, и моя рука снова тянется к дверце. Костяшки у меня побелели.

– Даже не…

Угроза, если это она, повисает в воздухе.

Она съезжает с главной дороги на совсем узкий проселок, а с него на утрамбованную площадку и глушит двигатель.

– Идем.

Бескрайняя пустошь в сером вечернем свете кажется призрачной, но, кроме нас, никого не видно. Лиз шагает впереди, и я машинально вытаскиваю из кармана джинсов телефон. Он уже снимает, хотя я не помню, чтобы включала камеру. В ближайший момент мне ничто не грозит.

Она доходит до невысокой каменной оградки и двигается вдоль нее, затем неловко перебирается по мосткам, перекинутым через стену, на другую сторону и устремляется к одинокому дереву, стоящему вдалеке посреди поля. Я могу различить лишь смутный силуэт. Кажется, это тис. Дойдя до него, Лиз оборачивается и делает мне знак подойти.

Меня раздирают противоречивые чувства, но желание все выяснить и заснять побеждает, и я трусцой бегу к ней. Под корявым деревом на земле лежит букет в целлофановой обертке, перетянутой резинкой. Белые цветы пожухли. Они мертвы. Лепестки по краям все бурые, точно в пятнах никотина.

– Это еще что такое?

– Могила.

В ее лице происходит неуловимая перемена, оно смягчается – или это игра света и тени?

– Той девушки, – шепчет она. – Которая пропала.

– Дейзи?

Лиз отшатывается, точно от удара, и я тоже вздрагиваю. Все мое тело напрягается, и я втягиваю голову в плечи, будто пытаюсь съежиться и стать совершенно невидимой.

– Нет, – говорит она. – Сэди.

– Но она сбежала. Ее видели живой.

– Нет, – качает головой она, и меня бросает в дрожь.

Тут, на возвышенности, дико свищет ветер, изгоняя из головы все мысли.

– Тогда что с ней случилось?

Лиз раздумывает, а когда все-таки отвечает, ее слова вырываются, как рыдание:

– Она здесь.

Земля уходит у меня из-под ног, хотя это никак не может быть правдой. Она печально качает головой, не поднимая на меня глаз.

Этого не может быть, хочется мне воскликнуть, но я не могу рисковать разоблачением.

Она привезла меня сюда, чтобы что-то рассказать, но, похоже, сейчас просто не в состоянии этого сделать.

– Лиз, что вы такое говорите?

Она открывает рот, но каждое слово срывается с ее губ как вздох, как свидетельство поражения, и она, кажется, просто сдувается на глазах, словно схлопываясь, оседая, как разрушенный дом.

– Я не знала. Честное слово.

– Чего не знала?

Она пропускает мой вопрос мимо ушей. Ее голос опускается до шепота.

– Он сказал, что никогда не хотел причинить ей зла.

– Кто? Кто сказал? Кому причинить зло?

Она оглядывается и смотрит на машину. Куда угодно, лишь бы не на меня.

– Мой отец, – шепчет она.

Ее отец? Я заставляю себя вернуться в прошлое. Ни его, ни ее саму вспомнить я не могу, как ни стараюсь. Сколько ему тогда было? Сорок? Пятьдесят? Но я могу его представить. Я понимаю, о чем она говорит. Видит бог, за свою жизнь я узнала множество таких «папочек» – обрюзгших, дряблых, от которых вечно несет попкорном пополам с вонючим дыханием; которые захлебываются слюнями, впопыхах расстегивая свои ремни и спуская брюки.

Но все это было позднее, уже после того, как я сбежала. Здесь ничего такого не произошло, в этом я совершенно уверена. По крайней мере, если и произошло, то не со мной.

– Хотите сказать, что ваш отец убил Дейзи?

Я оговорилась случайно, но отмечаю, что Лиз не поправляет меня.

– Он уверял, что не убивал ее, – качает она головой, – но…

– Но как-то причастен?

Она молча кивает.

– А в полиции что сказали?

– Он никогда не сообщал им о том, что знал.

Она говорит без обиняков. Тон у нее холодный.

– Отец открылся мне пару лет назад, уже перед самой смертью. У него был рак. Он понимал, что ему недолго осталось. – Она мнется. – Потом была еще одна девочка, Зои. Он сказал, что с ней все было так… так похоже. Как будто история повторилась. Все говорили, что она не из тех, кто склонен сбегать из дома.

Я вспоминаю свою подругу, Элис, – наше знакомство в Лондоне. Вот что, значит, про нас болтали? Что мы не из тех, кто склонен сбегать из дома? Может, вообще ни один человек к этому не склонен, пока не оказывается, что другого выхода нет и надо бежать?

– Тогда он и сказал мне, что Сэди никуда не уехала. Она мертва.

Дейзи, думаю я. Он имел в виду Дейзи. Похоже, он плохо соображал, ведь наверняка перед смертью он был на сильнодействующих препаратах.

– Он уверял, что ее убили.

– Кто?

– Он умер, не успев рассказать.

Слова застревают у нее в горле. Я практически вижу, как в ее душе горе сражается с негодованием, разочарованием и стыдом.

– Утонул.

Ее слова эхом звучат в ушах. Лиз расплывается перед глазами, уходит из поля зрения. Мне приходится сконцентрироваться, чтобы вернуть ее в фокус.

– Его нашли почти у самого Молби.

– Самоубийство?

– Так нам сказали, – с презрением в голосе тут же отзывается она. – Я знаю только, что он кого-то боялся.

– Тех, кто был причастен к смерти Дейзи?

– Сэди, – поправляет она на этот раз. – Возможно. Кто знает?

– Послушайте, вы уверены, что он не имел в виду Дейзи? – спрашиваю я.

– Не знаю. Он принимал наркотические обезболивающие…

Вот именно, думаю я про себя, но вслух ничего не говорю.

– Полагаю, это намного логичнее, чем слухи о том, что она якобы нашлась, – произносит Лиз.

– В каком смысле?

– Я про Сэди. Говорили, она нашлась. Но отец был уверен, что они все выдумали.

Она не могла найтись. Это невозможно. Единственные, кто знал мое настоящее имя, – это Элис и Дев. И наверное, еще Эйдан, хотя, если не ошибаюсь, он слышал его всего однажды. Я никак не могла найтись. Если только…

– Когда она нашлась?

– Я не помню. Знаю лишь, что полицейские связались с ее матерью. Она все это время была безутешна.

Безутешна? Я с трудом удерживаюсь от смеха. Надо же, как ей удалось так убедительно разыграть горе? На самом деле все с точностью до наоборот. Перед глазами у меня встает мать, равнодушно пожимающая плечами: «Она вернется. А если даже не вернется, мне без разницы». И новый хахаль, который уговаривает ее не волноваться, а все это время тайно или явно надеется, что я никогда не вернусь и не буду больше сидеть у на его шее. Скатертью дорожка! Безутешна. Тоже мне.

– И где же ее видели?

– В Шеффилде, кажется.

Нет. Это неправда. Такого просто не могло быть.

– А не в Лондоне?

– Нет. А что?

Я пропускаю ее вопрос мимо ушей:

– Но если так, они ведь должны были вернуть ее домой!

– Они сказали матери, будто Сэди не хочет возвращаться, она боится, потому что бойфренд ее матери изнасиловал ее.

Я замираю. Нет, думаю я. Нет. Я помню ее мужика. Эдди, дальнобойщик. Месяц мать была в полном моем распоряжении, а потом он возвращался из рейса – и я становилась не нужна. Она каждый вечер уходила из дома, слишком много пила и не удосуживалась даже предупредить меня, где ее искать, если что, и когда она вернется. Я как будто жила с двумя разными людьми, а когда через несколько месяцев он перебрался к нам, стало еще хуже. Казалось, его единственная цель – выжить меня из дома. Но он никогда даже пальцем меня не тронул. В этом я абсолютно уверена. Он часто говорил, что скорее бы отрубил себе яйца, чем стал бы подкатывать их ко мне.

– Изнасиловал?

– Они сказали, что ее пристроят в другую семью, где она будет жить до совершеннолетия. Говорить ее матери, где она, отказались. Вроде она не хочет, чтобы ее нашли. Ее мама никогда в это не верила, уверяла, что полиция лжет. Да, Сэди не ладила с ее бойфрендом, но он никогда бы не… не сделал этого. А придумывать такое Сэди не стала бы. Она была хорошей девочкой в глубине души. Она никогда не сбежала бы из дома.

Я подавляю рвущийся из груди смех. Хорошей девочкой? Моя мать всегда любила переписывать прошлое. И делала это так искусно, что сама в конце концов начинала верить.

Внезапно меня охватывает желание увидеть ее, выяснить правду. Но я не могу. Не настолько пластические операции изменили мой облик, чтобы можно было надеяться провести родную мать.

Тут вступает в действие какой-то инстинкт. Я не могу позволить себе погрузиться в воспоминания, в свое же собственное прошлое. Сейчас неподходящий момент. Я считаю – один, два, три, – но это не работает. Я называю про себя все, что вижу. Машина. Стена. Дорога. Тисовое дерево. Лиз.

Этого оказывается достаточно, чтобы прийти в себя. Дейзи. Что с ней произошло? Я собираюсь с духом и задаю вопрос:

– А Дейзи? Думаете, она покончила с собой?

– Возможно. Но многие так не считают. Или не считали. Ходила история про парня, который бросил одну ради другой, но мне в это слабо верится. Ее мать никогда в это не верила. И мой отец тоже. Он говорил, это было совершенно не в ее духе. Она была боец. Отец сказал, что, судя по всему, они в конце концов добрались и до нее. В общем, я лично никогда не видела во всем этом никакой логики. Прыгать со скалы? Да еще не с самой высокой? Если ты в самом деле хочешь умереть, можно найти способ понадежней. – Она устремляет на меня взгляд. – Если только это не показательное выступление.

– А что, если так и было? – возражаю я. – Если то, что вы говорите, правда, возможно, это была месть. Что-то вроде эффектного «да пошли вы» для тех, кто ее обидел.

– Да, но только она теперь лежит в могиле. Хороша месть. И потом, Сэди…

– А что сказала ее мама, когда вы рассказали ей правду?

– Мама Сэди? У меня не получилось с ней связаться.

– Может, вы просто плохо старались?

У нее резко меняется настроение.

– Думаешь, мне легко? – шипит она.

От нее пахнет чесноком. Уже темнеет, но я различаю вокруг ее рта обесцвеченные волоски.

– Он был моим отцом. Думаешь, мне нравилось то, чем он занимался? Думаешь, я на его стороне? Думаешь, я не ненавижу этого козла, несмотря на то что он уже мертв?

– Тогда почему вы мне все это рассказываете?

– А кому еще мне рассказать? – ухмыляется она. – Гэвину?

– А почему нет?

Она язвительно смеется:

– Я ему не доверяю с этим его киноклубом. Как по мне, ерунда какая-то. Такое впечатление, что ему что-то нужно. И, только приехав, он задавал еще больше вопросов, чем ты.

– Про Дейзи?

– В основном про Зои.

– Но он живет здесь уже довольно давно.

– Месяца два, от силы три.

Я холодею. Он сказал – около года.

– Вы уверены?

– Просто держи с ним ухо востро. – Она делает глубокий вдох. – Как бы то ни было, я хотела поговорить с тобой.

И тут до меня доходит.

– Так это вы послали ту открытку?

– Какую открытку? Понятия не имею ни о какой открытке.

Я ей верю. Мне ее жаль. Она разом потеряла и отца, и хорошие воспоминания о нем. В каком-то смысле она тоже жертва.

– Я подумала, вдруг ты поможешь?

– Чем?

– Ты ведь тоже заметила: что-то происходит.

– Что именно?

– Не знаю. Я каждый день вижу этих девчонок в кафе. Выпивка рекой. И наркотики тоже. И время от времени они ведут себя очень странно, как будто напуганы. Им кто-то звонит, и они тут же уходят. Такое впечатление, что они до смерти кого-то боятся. – Она вздыхает. – Может, конечно, я просто все выдумываю.

Я устремляю взгляд на тисовое дерево:

– Не выдумываете. Я тоже это видела.

25

Отвожу Лиз обратно в Блэквуд-Бей. Всю дорогу я борюсь с искушением поподробнее расспросить о Гэвине, однако, высадив ее, решаю, что должна сама вывести его на чистую воду.

Это не занимает много времени. Один телефонный звонок Джесс, и я узнаю́ его фамилию – Клейтон, дальше я за две минуты нахожу в Интернете его профиль с сайта «Линкедин». Через секунду устанавливаю его последнее место работы, это лондонская компания «Файненшал сервисез текнолоджи», где он трудился программистом.

А вот следующий шаг требует некоторой изобретательности. Затаив дыхание, я звоню в отдел кадров, но поначалу там отказываются дать сведения о его ближайших родственниках, хотя я заявляю, что дело крайне неотложное, но конфиденциальное, и даже намекаю, что произошло что-то ужасное. Максимум, что они могут, – это взять мой номер телефона и попросить Таню перезвонить мне. Я говорю, что это было бы замечательно.

Что еще за Таня? Может, мать? Или сестра? А может, он все-таки женат?

– Алло?

– Кто это?

У звонящей американское произношение. Она то ли встревожена, то ли раздражена, не могу определить.

– Я хотела поговорить с вами о Гэвине Клейтоне.

– Я в курсе, – отвечают в трубке. – Что он натворил?

«Что он натворил?» Не «Что такое?» и не «Что-то случилось?».

– Ничего, просто… Прошу прощения, с кем я разговариваю?

– С его женой. Теперь вы можете мне сказать, что происходит?

Пожалуй, я не удивлена.

– Я звоню из Блэквуд-Бей, – говорю я ровным тоном.

– Он все еще там?

– Да, он здесь.

– А вы кто?

– Мы друзья, я надеюсь.

– «Я надеюсь»? Вы с ним спите?

– Нет.

Она произносит слова четко, отрывисто. Так и представляю ее в строгом черном жакете и узкой юбке с телефоном в руке. Она, наверное, адвокат.

– Я приехала сюда снимать фильм. Гэвин помог мне решить кое-какие вопросы с местными.

– Не сомневаюсь. Так что вам от меня надо?

– Он не говорил, что женат.

– А он и не женат, – смеется она.

– Вы в разводе?

– Практически.

– Что произошло?

Она фыркает:

– Вас это совершенно не касается, но если вам так хочется знать, пусть сам ответит. Спросите его, что он сделал.

Поколебавшись, я задаю вопрос:

– Это имеет отношение к Зои?

– К пропавшим девушкам, – говорит она. – О да. Все, что он делает, только к ним и имеет отношение. Вы что, до сих пор этого не поняли?

Гэвин весело машет мне рукой, поворачивая на парковку, и я принужденно улыбаюсь в ответ. Дожидаясь его, я снимала виды деревни – чтобы успокоиться и убить время. Солнце висит над самым горизонтом, и длинные тени в теплом свете кажутся абстрактным рисунком. Гэвин уверенным шагом подходит ко мне:

– Доброе утро! Все в порядке?

– Почти.

– Что случилось?

Я обвожу взглядом парковку. На ней никого нет, но я все равно не хочу заводить разговор в общественном месте.

– Не здесь. Давайте зайдем внутрь?

– Хорошо.

Он достает ключ и, оглянувшись через плечо, отпирает дверь деревенского досугового центра. Лицо у него хмурое; теперь, когда ему известно, что что-то случилось, он явно встревожен. Хотелось бы мне знать, о чем Таня умолчала в нашем разговоре. Может, я зря считаю, что я в безопасности?

– В чем дело?

Я закрываю за собой дверь и вытираю ноги о коврик в вестибюле. Сразу слева от входа находятся туалеты, за дверью справа – небольшая кухня. В воздухе стоит какой-то слабый трудноопределимый запах: кажется, это смесь дезинфектанта и въевшегося кофе.

– Сколько вы уже здесь? В Блэквуд-Бей, я имею в виду.

– Я же вам говорил, – раздраженно отзывается Гэвин.

Мы переступаем порог маленького зала. На потолке висят люминесцентные лампы; в стене пробито раздаточное окно из кухни. В одном конце расположена небольшая сцена.

Гэвин поворачивается ко мне лицом:

– Почти год. А что?

– Мне сказали, что вы сюда приехали только пару месяцев назад.

Он закрывает глаза и медленно кивает. Этот жест напоминает мне об Эйдане: тот тоже так делал, когда я ловила его на вранье, что он не под кайфом, что он не пил, что у него все в полном порядке. Не пойму, трогает меня это или нет.

– Кто?

– Лиз, – отвечаю я. – Зачем вы мне солгали?

Он мнется:

– Я… В общем, я хотел вам помочь. Показать тут все, понимаете? Хотел сделать что-то полезное. Простите меня.

– Гэвин, я говорила с Таней.

Он морщится. Выглядит это почти смешно.

– Что?

– Она рассказала мне про вас.

Гэвин запускает в волосы руку:

– Что именно?

Я решаю рискнуть.

– Все. Она рассказала, что вы сделали.

Он роняет голову на грудь и что-то неразборчиво бормочет. То ли «вот черт», то ли «вот тварь».

– Гэвин?

Он не отвечает.

– Если ищете моего доверия, пора бы вам начать говорить правду.

– Это была не моя вина.

«Что – это? Ну же, колись», – думаю я.

– А Таня сказала, все было по-другому, – произношу я вслух. – Это правда?

Он придвигает ко мне стул:

– Давайте присядем.

Мы садимся лицом друг к другу. Вид у Гэвина покаянный, он расстроен и сердит. Он принимается ковырять заусенец на большом пальце. Выглядит это не слишком привлекательно. Я боюсь, что так он очень скоро доковыряется до крови.

– Я хочу услышать вашу версию.

Он закрывает глаза и делает глубокий вдох. Это попытка собраться с духом, и, когда он вновь открывает глаза, в них блестят слезы.

– Я был зол на нее. С моим же начальником! Неужели нельзя было выбрать кого-нибудь другого?

Я в упор смотрю на него. Роман? Судя по всему, да.

– И долго это продолжалось?

– Она сказала, несколько недель. Но как проверить?

Я представляю себе разнузданную Таню в деловом костюме и строгой блузке. Мелькает мысль, что, пожалуй, от нее можно такого ожидать, но я тут же понимаю, насколько это глупо. От нее можно ожидать? А что, разве от любого из нас нельзя – при определенных обстоятельствах?

– И что? Когда вы обо всем узнали…

– Я не собирался распускать руки.

Пан или пропал. Я предполагала совсем другое.

– Вы ударили ее?

– Она вам так сказала?

– А как тогда все было?

– Я ударил его.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться от накатившего облегчения. Пытаюсь представить эту сцену, вообразить Гэвина, подкарауливающего на улице своего соперника, а может, даже заявившегося к нему домой. Как все было? Возможно, он нанес удар холодно и расчетливо, трясясь от ужаса и переживая, к чему это все приведет, но считая, что альтернативы нет. Или гнев внезапно ослепил его, и все остальное просто померкло. Может, он сам себе удивился, опустив глаза и увидев на полу поверженного соперника, и лишь тогда осознал, на что способен?

– Вы ударили своего начальника?

– Он сказал, что заберет заявление из полиции, если я уволюсь, так что у меня не было особого выбора.

Хладнокровный Гэвин победил.

– Мне очень жаль, – говорю я.

– Сейчас, задним числом, я понимаю, что давно хотел перемен в жизни, – пытается он шутить. – Просто тогда я не отдавал себе в этом отчета.

Его оптимизм явно наигранный; не знаю уж, кого из нас он хочет обмануть. Впрочем, я молчу. В глубине души я даже испытываю облегчение: правда оказалась вовсе не такой ужасной, как я боялась.

– Ладно, какая теперь разница, – говорит Гэвин устало. – Это все дело прошлое. – Он вскидывает на меня глаза. – Да, кстати, я в курсе, кто вы такая.

Мне вдруг становится нечем дышать, перед глазами все плывет и двоится. Я будто смотрю на Гэвина сквозь треснувший объектив.

– Что?

Прикидываю, получится ли у меня сбежать.

– Здесь сложно сохранить что-то в тайне. По крайней мере, надолго… С вами все в порядке?

– Что вы узнали?

– О, лишь то, что это вы сами снимаете фильм. Зачем вы сказали, что просто помогаете собирать материал?

Меня снова накрывает волной облегчения.

– А-а, – тяну я. – Да так, совершенно без причины…

– Из скромности? Я все про вас прочитал. Даже не подозревал, что вы такая знаменитость. «Черная зима», да? – Он явно прошерстил Интернет, и я невольно чувствую себя польщенной. – Пока не успел его посмотреть.

– Вы и не обязаны.

– Я сам хочу.

Это действительно так. Я вижу. Это не попытка ко мне подольститься. А если и попытка, то очень тонкая. Некоторое время мы сидим молча, глядя друг на друга.

– Кажется, мы оба были не совсем откровенны, – замечает Гэвин.

Я внимательно изучаю крышу. Там, высоко над землей, висит зацепившийся за стропила уже слегка сдувшийся ярко-зеленый воздушный шарик.

– Похоже на то.

– Простите.

– И вы меня.

Он понижает голос:

– Я правда хочу помочь. Выяснить, что здесь происходит.

«Знаю», – думаю я. Он полон решимости, надо отдать ему должное.

– Может, раз такое дело, перейдем уже на «ты»?

Я пожимаю плечами.

– Я видела Лиз, – говорю я. – Она забралась ко мне в машину, практически меня похитила.

Гэвин аж рот разевает от неожиданности:

– Что?!

– Она хотела кое-что мне показать на торфяниках.

Я молча наблюдаю за его реакцией. Но ее нет, он лишь еле заметно нервозно морщится, терпеливо ожидая, когда я продолжу.

– Она считает, что там похоронена Дейзи. – Я выдерживаю небольшую паузу. – Или Сэди.

– Сэди?!

– Да.

– Но Сэди сбежала.

Я пересказываю ему то, что услышала от Лиз, и когда заканчиваю, он присвистывает:

– Звучит как полный бред.

– Я знаю. Но что, если они нашли тело Дейзи, когда его вынесло на берег? Я имею в виду, раньше полиции. И похоронили ее, чтобы скрыть улики.

– Кто «они»? И что на это сказала полиция?

– Лиз туда не обращалась.

– Значит, мы должны обратиться.

Я качаю головой. Нельзя этого допустить. Нельзя допустить, чтобы делом занялась полиция. Они меня вычислят.

– Нет.

– Нет? – Он вскакивает на ноги. – Речь, на минуточку, идет о неучтенном захоронении!

Пора давать задний ход, и быстро.

– Да никакое это не захоронение, просто чья-то нездоровая шутка. Букетик под деревом. Судя по всему, у отца Лиз под конец в голове все перемешалось.

– Но…

– Сэди не может быть там похоронена, не может, и все.

– Почему?

– Просто поверьте мне.

Он устремляет на меня вопросительный взгляд.

– Так, значит, вы как-то связаны с этим местом? – догадывается он. – С Блэквуд-Бей.

Утыкаюсь глазами в колени. Внутренний голос твердит, что надо все отрицать, никому ничего не говорить, но я понимаю, что теперь слишком поздно. Он ни за что мне не поверит. И ни за что не выбросит это из головы.

Я сижу совершенно неподвижно. Потом чешу запястье, но ничего не чувствую.

– Я уверена, что Сэди жива. Я ее знала. Еще в Лондоне. Мы обе жили на улице. Бомжевали. Познакомились в одном из хостелов. Так что если я в чем-то и уверена, так это в том, что Сэди никак не может быть там похоронена.

– Если только она в какой-то момент не вернулась сюда.

– Она не возвращалась.

– Вы, кажется, чересчур уверены.

– Так и есть.

– Почему? Что с ней здесь произошло?

Она не знает, думаю я. В этом-то и беда. Хотела бы она знать. Она считает, что это может иметь отношение к гибели Дейзи.

Но я не могу ему этого сказать.

– Я не знаю.

– Вы никогда ее об этом не спрашивали?

Я устремляю на него взгляд:

– Нет, не спрашивала. Люди сами тебе все расскажут, если захотят, когда будут готовы. Давить нельзя.

Не уверена, что он меня понимает. Мужчина в идеально отглаженной рубашке, с профессией, к которой он, без сомнения, сможет вернуться в любой момент. Он думает, малышку Сэди в один прекрасный день все достало, потому что у нее, бедняжки, кто-то стащил пенал или обозвал жирной, и она собрала манатки и рванула сначала в Шеффилд, а потом в Лондон. Надеюсь, когда-нибудь смогу рассказать ему, каково это на самом деле. Я почти завидую его бескомпромиссности, его уверенности в том, что существуют единые для всех незыблемые нравственные принципы.

– А где она сейчас, вы не знаете?

– Мы потеряли связь.

– Вы же дружили.

– Я такого не говорила. И вообще, это было очень давно.

Он садится. Повисает молчание. Жаль, что он не курит, я бы стрельнула у него сигарету. Момент сейчас как раз такой, когда впору снова начать курить. Я на мгновение закрываю глаза и представляю: сигарета зажата между губами, вспыхивает зажигалка; первая, головокружительно желанная затяжка, терпкий вкус табачного дыма, слегка дерущего горло.

Он еще некоторое время молчит, потом спрашивает:

– А про Зои Лиз не упоминала?

Я качаю головой.

– Вы знаете, я полагаю, надо кому-то рассказать, – мягко говорит Гэвин.

– Про так называемое захоронение?

– Нет, про то, что вы встречали Сэди. Ее родные…

Нет, думаю я. Нет. Я отчаянно хочу выяснить, что же такое случилось – что я сделала с Дейзи, прежде чем сбежать, – но вернуться назад я не могу. Я не могу встретиться со своей матерью, она неминуемо меня раскроет, и что я тогда ей скажу?

– Ее мама была бы рада узнать, что с ней все в порядке.

Вот только с ней не все в порядке, думаю я. Совсем не в порядке.

– Я просто… Нет.

– Алекс, – все так же мягко произносит он. – Это ведь чистый эгоизм.

И снова эта бескомпромиссность, сказал как отрезал. Наверное, он прав. Наверное, у меня и нет другого выхода. Может, она и есть тот самый человек, который наконец поведает мне, почему я сбежала и что произошло между мной и Дейзи. Ответит на вопросы, которые не дают мне покоя.

И если она это сделает, если я смогу вспомнить, кто причинил зло Дейзи и почему я сбежала, тогда, вероятно, я узнаю, кого боится Лиз и что происходит с Кэт и Элли.

– И как мы ее найдем?

– Способы есть, кто-нибудь нам подскажет. Или поищем в Интернете.

Ну разумеется. У меня заканчиваются отговорки. И это, может быть, не так уж и ужасно.

Но потом я думаю, что она меня узнает. Узнает ту, кто я есть на самом деле. И тогда жизни, которую я так долго для себя строила, конец.

– Гэвин? – зову я, и он вскидывает на меня взгляд.

На мгновение мне чудится в его глазах решимость сделать ради меня все, что угодно. Такое впечатление, что, раскрыв друг другу свои тайны, мы вступили на новую территорию, вместе пересекли серую линию, которая отделяет темную сторону луны от светлой, ночь ото дня.

– Да, – отзывается он.

– Может, ты сам с ней поговоришь?

Тогда
26

Дневник Алекс, среда, 6 июля 2011 г.

Я нашла ее! Праздновать победу еще рано, но это уже что-то!

Целую неделю я каждый день ездила на Викторию. Эйдану об этом решила не говорить. Я же знаю, что он не одобрит. Нашла одну кафешку на другой стороне улицы, практически напротив дома. Она ужасно пафосная, там подают какие-то особенные колбаски, и ветчину, и органические лимонады (понятия не имею, что это значит!) – все в таком роде, но зато там можно сидеть на подоконниках, так что я беру кофе, устраиваюсь и наблюдаю за входом в подъезд. Иногда снимаю его на телефон. Хозяйка кафе меня не гонит, вчера даже дала мне сэндвич и сказала, что это за счет заведения.

В общем, сегодня я наконец увидела ту самую девушку, которую узнала в тот раз. Она шла ко мне лицом вместе с каким-то парнем. На ней была та же самая одежда, что и тогда, хотя, думаю, я и так бы ее узнала. Сегодня мне даже почудилось, что я вспомнила ее имя – Дейзи, но выяснилось, что я ошиблась. Интересно, чье это имя? Кого-то из прошлого?

Когда я догнала ее, мне показалось, что она снова убежит, но я попросила не делать этого. Парень, который был с ней, сказал «Сэди?» с таким удивлением в голосе, как будто совершенно не ожидал меня увидеть.

– Пожалуйста, – попросила я их. – Мне нужно с вами поговорить.

Сначала я думала, что они не согласятся, но потом девушка велела подождать десять минут, пока они сходят наверх. И они зашли в подъезд.

Вернулась девушка одна.

– Идем, – сказала она, и мы пошли обратно в сторону автовокзала, на парковку, расположенную над галереей магазинов. – Сюда.

Там ужасно воняло и повсюду были лужи мочи, но мы поднялись по лестнице на второй этаж и отыскали укромное местечко рядом с большим серебристым «вольво».

– Ты вернулась! – произнесла она просто.

Меня охватило возбуждение пополам со страхом.

– Как тебя зовут?

Она ничего не ответила, лишь молча закурила. Пришлось спросить снова.

– Элис.

Элис. Интересно, не из-за нее ли я назвалась Алекс, когда надо было сказать доктору Олсен какое-то имя. Она протянула мне сигарету и спросила, где я была все это время. Я рассказала все, что смогла.

– Так это была ты? – удивилась она.

Оказывается, про меня говорили в новостях и писали в газетах. «На пляже в Диле найдена неизвестная девушка». Очень надеюсь, что никто из наших лондонских этого не видел, хотя сама не знаю почему.

А потом Элис сказала странную вещь. Сказала, что мне нельзя здесь находиться и что я пообещала ей больше не появляться на Виктории, в особенности в той квартире. Когда я спросила почему, она просто ответила:

– Тебе грозит опасность, девочка.

Я спросила, что за опасность, но она не ответила, и еще спросила, кололась ли я, когда жила в той квартире. Она лишь рассмеялась, как будто это было нечто само собой разумеющееся. Сказала, что сама не употребляла, а вот ее друг, Дев, ширялся.

Дев. Имя показалось мне знакомым. Она сказала, что это тот самый парень, который был с ней.

– Он снова начал, – произнесла она таким тоном, как будто меня это должно было очень расстроить.

В общем, она рассказала, что мы познакомились на вокзале Ватерлоо. Я бомжевала с тех пор, как приехала в Лондон. Сумку украли, так что у меня не осталось ни денег, ни вещей. Я не посветила ее в то, что именно со мной произошло, хотя дала понять: это было что-то плохое, очень плохое. Будто кто-то погиб. Она думала, что это самоубийство, но я сказала: нет, все гораздо хуже, но я никогда и ни с кем этим не поделюсь.

Тогда она уговорила меня пожить в той квартире. Я очень долго не соглашалась, и, когда уточнила почему, она сказала, что не знает, но ей показалось, что я боялась Дева.

Собственно, это все, что мне удалось узнать. Мы договорились встретиться снова, и она пообещала рассказать все остальное в следующий раз. У меня возникло чувство, что там происходило что-то очень нехорошее. Поэтому я слиняла в Дил. И поэтому она убежала, когда в тот раз увидела меня. Мне страшно, но я рада, что все это затеяла и повидала Элис. Чем больше мне открывается прошлая жизнь, тем больше я вспоминаю.

Сейчас
27

К дому ведет грунтовая дорога, отходящая от заасфальтированной улицы. Прежде я проходила здесь десятки тысяч раз, но если это место и вызывает внутри какой-то отклик, то совсем слабый. На обочине установлен знак «Участок с ограниченной видимостью», которого я не помню, подъездная дорожка засыпана свежим гравием, а сам дом, стоящий слегка на отшибе, кажется каким-то маленьким. Наверное, в те давние времена, когда здесь была действующая ферма, это был хозяйский дом. Странно, подобная мысль никогда раньше не приходила мне в голову. У нас было четыре спальни, и, судя по всему, моя мать переделала одну из хозяйственных пристроек в пятую. По крайней мере, так я думаю, потому что никаких других вариантов для этого помещения придумать не могу: ни в комнате для престарелых родственников, ни в рабочем кабинете нужды у нее быть не могло. Хотя куда ей такая уйма спален, тоже не очень понятно.

– Это и есть ее дом?

Кажется, Гэвин изумлен. Интересно, что он ожидал увидеть? Я соврала ему, что откопать адрес Сэди в Интернете оказалось не так уж и сложно.

– Угу.

– Выглядит весьма впечатляюще.

Я оглядываю вазоны, обрамляющие подъездную дорожку. Они подготовлены под посадку. Все очень чистенькое и аккуратное. Я понимаю, что он имеет в виду. Все это не похоже на место, откуда хочется сбежать. Впрочем, что он знает? Что знает любой из нас?

– Интересно, есть кто-нибудь дома? Машин во дворе не видно.

Подъездная дорожка пуста, окна темны, хотя еще слишком рано, едва-едва светает.

– Давай постоим здесь немного, – говорю я и останавливаю машину прямо перед домом.

Мне нужно унять сердцебиение. Внутренний голос малодушно нашептывает, что лучше плюнуть на эту затею, пусть все остается как есть – потерянная память и все прочее. Не хочу я в это влезать. Но я не могу уступить этому голосу. Я слишком глубоко увязла, все это уже не ради фильма, куда серьезнее – все это уже ради меня самой. Ради того, чтобы узнать, кто я такая. Что произошло. Как именно я связана с Дейзи.

Я снова смотрю на дом. Интересно, почему вместо большей части воспоминаний о нем в моей памяти белое пятно? Что же со мной случилось? Доктор Олсен говорила, что я вытесняю из сознания самые болезненные вещи.

В принципе, вполне логично: если ты чего-то не помнишь, этого с тобой не было.

– Гэвин, может, ты уже пойдешь?

Его взгляд еле заметно смягчается.

– Ладно. Схожу прощупаю почву. Если она окажется дома и будет не против пообщаться, вернусь и ты при желании сможешь пойти и поговорить с ней сама.

Я благодарю его. Он открывает дверцу, потом оглядывается. Его широко раскрытые глаза светятся надеждой, и на мгновение у меня мелькает мысль, что сейчас он попытается меня поцеловать – и, если попытается, я позволю.

– Пожелай мне удачи, – говорит он и выходит из машины.

Я смотрю, как он приближается к воротам. Их тут тоже раньше не было. Прежде в ограде зияла брешь – такой ширины, чтобы мог проехать автомобиль. Гэвин входит во двор и направляется к дому. Он нажимает кнопку звонка, и через минуту за матовым остеклением двери вспыхивает свет и мелькает чей-то силуэт.

Дверь открывает молодая женщина. На руках она держит младенца. Я с неизмеримым облегчением и в то же время горьким разочарованием наблюдаю, как они недолго разговаривают, а потом Гэвин, не оглянувшись, входит в дом.

Я откидываюсь на спинку кресла. Доктор Олсен как-то сказала, что в этом нет ничего необычного, люди часто не помнят подробности событий, из-за которых пришлось бежать, и могут восстановить их лишь в общих чертах. Мне, похоже, и это недоступно. Я снова смотрю на дом. Моя комната находилась в глубине дома, из ее окна открывался вид на поля, за которыми было невидимое отсюда море. По ночам вдали светились огни Блэквуд-Бей, а за ними мигал маяк.

Но что же произошло в этом доме? Имел ли к этому отношение хахаль матери? Было ли там что-то? Почему я начисто вытеснила все воспоминания, стерла их из памяти, заместив новыми, как будто мой мозг – переполненный компьютерный диск? Связано ли это с Зои и с тем, что сейчас происходит с Кэт, Элли и всеми остальными?

Я поникаю в своем кресле. Хорошо, что есть Гэвин, с ним не так одиноко.

Всего через пару минут он снова появляется на пороге, следом выходит женщина с ребенком. Он оборачивается и что-то ей говорит, она грустно улыбается в ответ и машет ему рукой.

– Что случилось? – спрашиваю я еле слышно, когда он садится в машину. – Кто это был?

– Они живут тут уже семь или восемь лет.

Кажется, бетонная плита опускается мне на грудь. Следующий вопрос из себя приходится выдавливать.

– А с матерью Сэди что стряслось? Она не оставила своего нового адреса?

– Нет, – качает головой Гэвин. – Мы опоздали. Она умерла.

– С тобой точно все в порядке?

Он спрашивает уже в третий или в четвертый раз. Мы сидим в кафе в крохотной деревушке на полпути к Блэквуд-Бей. Гэвин захотел угостить меня завтраком, а я не смогла придумать хорошей отговорки, чтобы отказаться. Зато заставила себя попросить у хмурого подростка за прилавком один тост. Гэвин перемещает ко мне тарелку, и я беру нож. Я режу хлеб, и звук напоминает скрежет плиты, надвигаемой в склепе на могилу.

– Все нормально.

Я стараюсь придать голосу убедительности. Надо взять себя в руки.

– Честно.

– То-то ты такая бледная.

Он хмурится, вид у него озабоченный. Приятно, что ему не все равно.

Гэвин разбивает ложечкой скорлупу яйца, которое взял себе на завтрак, и, очистив верхушку, аккуратно складывает осколки на тарелку. Звук кажется слишком громким: хруст, с которым сминается хрупкая скорлупка, вызывает у меня ассоциацию с раскалывающимся черепом, а когда Гэвин погружает ложечку в крутой резиновый белок, я против воли думаю о скальпеле, рассекающем человеческую плоть.

Стены кафе начинают сжиматься вокруг меня, я кладу тост на тарелку и закрываю глаза. Я не могу сидеть сложа руки. События набирают скорость, я физически это чувствую. Я беспокоюсь за Элли. И за Кэт. Нельзя оставаться здесь ни одной лишней минуты.

– Поехали отсюда, а?

– Что, прямо сейчас? Но…

– Черт тебя побери, давай просто уже поедем!

Он откладывает ложку и пристально на меня смотрит. Интересно, что сейчас творится у него в голове – что он собирается сказать, как отреагировать? Я ведь знаю, что он может вспылить. Послать меня, велеть не злиться. Может потребовать ответить, что происходит; может заявить, что мой фильм ко всему этому определенно не имеет и не может иметь никакого отношения. Я представляю, как все эти мысли крутятся у него в голове, потом он принимает решение.

– Давай позавтракаем, – произносит он мягко. – Я купил тебе еду. Поешь. А после поедем.

Он некоторое время молчит.

– Хотя, конечно, я буду благодарен, если ты расскажешь, что происходит. Честное слово.

– Я беспокоюсь, – говорю я. – За девочек.

И все же в моем голосе явственно слышится раздражение. Он смотрит на тарелку с нетронутой едой, потом переводит взгляд на меня. На секунду перед моим мысленным взором мелькает искаженное гневом лицо, налитые кровью глаза, пузырьки слюны на губах. Рука, сжимающая ремень. «Ты у меня сейчас договоришься, дрянь малолетняя», – слышу я голос, и все, что мне остается, – это сжаться в комочек, и надеяться, и твердить себе: это не значит, что я ничтожество, он не будет измываться надо мной вечно, все когда-нибудь обязательно закончится, когда-нибудь я сбегу; но он все равно меня бьет, и снова, и еще, и еще, и еще.

Но ничего этого не происходит, и я вспоминаю, что он хороший. Он никогда и пальцем меня не тронул.

– Ладно, тогда вперед, – мягко произносит Гэвин. – Не так уж я и голоден.

Мы едем молча. Я сижу, подавшись вперед и крепко вцепившись в руль, чтобы не так сильно тряслись руки. Не могу сказать, что мне особенно полегчало. Машина давит на меня, защитные силы на исходе. Жаль, что нельзя спрятаться за объективом камеры. Я замечаю поворот к церкви и понимаю, что надо туда заехать. Откуда-то я знаю, что найду там свою мать.

– Хочу кое-куда заскочить, – говорю я.

– Куда?

– На кладбище. Сейчас как раз идеальный свет.

Звучит неубедительно, я и сама понимаю.

– На кладбище? Но…

– Хочу там поснимать.

– Прямо сейчас?

Заткнись, думаю я. Заткнись.

– Да, просто… Не могу тебе объяснить. Гэвин, пожалуйста.

И снова он уступает. Мы сворачиваем с главной дороги и едем вдоль аллеи. Она представляет собой немногим более чем тропу под пологом голых черных ветвей, точно выгравированных на фоне неба. Дорога идет под уклон и петляет, а под конец сужается так, что мне приходится ползти практически с черепашьей скоростью, чтобы вписаться в повороты, но потом я выезжаю на открытое место. Мы находимся на уровне моря, а впереди на фоне сереющего неба темнеет силуэт церквушки. Все вокруг кажется каким-то не таким, как будто мир пошел вразнос, и все торчит в разные стороны. Я вдруг ощущаю невыносимую давящую тяжесть, меня будто хоронят заживо.

Она не может здесь лежать. Просто не может. Она жива и здорова.

Я глушу двигатель.

– Подождешь тут?

– Пойду лучше с тобой. Ты, кажется…

Достаю с заднего сиденья камеру и протягиваю ему:

– Тогда поснимаешь меня?

Он соглашается, и мы вместе идем к церкви. Массивная дверь заперта, окна закрыты ставнями. Тихий посвист ветра вдали проникнут отчаянием, шаги Гэвина, который держится чуть позади, эхом вторят моим собственным. В дальнем конце виднеется скамейка, а за низенькой каменной оградой блестит море. Перед ней, расколотые, точно раскрошившиеся зубы, лежат могильные плиты.

– Подожди здесь.

– Почему…

– Пожалуйста, – цежу я. – Можно мне минуту побыть одной?

Гэвин выполняет мою просьбу. Он насухо протирает влажную скамью, но потом передумывает садиться. Вместо этого он наблюдает – насколько я вижу, ни на мгновение не прерывая съемки, – за тем, как я медленно иду по запущенному кладбищу между замшелых надгробий. Я внимательно вглядываюсь в надписи на могилах и в конце концов нахожу искомое.

Ребекка Дэвис, 23 ноября 1968 – 4 августа 2012

Это она. Не знаю, чего я ожидала, но это она. Могила совсем маленькая и скромная. На надгробии нет ни изречения, ни цитаты из Библии, – впрочем, ничего такого она бы все равно не захотела, – ни даже «Помним, любим, скорбим» или «Светлая память». Только даты, сухие, неприкрашенные. Имя, год рождения, год смерти. Две тысячи двенадцатый. Чуть больше полутора лет после того, как исчезла ее дочь. Через девятнадцать месяцев после погибели Дейзи. Я вяло задаюсь вопросом, что случилось с ее хахалем, потом понимаю, что меня это нисколько не волнует.

Я подхожу ближе. Под подошвой что-то негромко тошнотворно хрустит, как будто я наступила на улитку, и мне представляется, как острые осколки панциря пронзают ее студенистое тело и то, что до этой секунды служило защитой и убежищем, становится орудием смерти. На трясущихся ногах я присаживаюсь на корточки и протягиваю руку к надгробию. Камень ледяной на ощупь, подернут патиной изморози. Я провожу кончиками занемевших пальцев по контуру букв. Ребекка Дэвис.

Сажусь на замерзшую землю и подкладываю под себя ноги. Сквозь джинсы чувствуется каждый бугорок, каждый острый камешек, но я не обращаю внимания на боль. Так мне и надо, мало еще. За то, что так с ней поступила.

Закрываю глаза. Я отдаю себе отчет в том, что там, едва ли в двадцати шагах, в тени церкви стоит Гэвин с моей камерой в руках. Наплевать. Я разрешаю себе уронить голову и качнуться вперед.

– Что произошло? – шепчу я, но ответом лишь гулкая тишина камня.

Из глаз катятся слезы. Я могла ей помочь. Должна была. Я могла бы спросить, что случилось, почему она так изменилась, почему так ведет себя, почему позволяет придурку, с которым совсем недавно познакомилась, вбивать между нами клин. Но я ничего не сделала. Я опустила руки. Я отвернулась от нее. Предпочла искать утешение в ночных клубах и вечеринках. Начала пить, наркоманить, спать со всеми подряд. Да пошла ты, думала я. Ты пускаешь свою жизнь под откос, а мне нельзя? В эту игру можно играть вдвоем, можно губить себя наперегонки.

Слезы льются сильнее. Прошлое накатывает на меня со всей силой. Вспоминается тот день, когда я сбежала. Я шла пешком, пока до крови не стерла ноги, потом поймала попутку. Одну, другую, третью. Они слились в моей памяти в единое целое. Добралась до Шеффилда, а оттуда до Лондона. Дальше провал, одно сплошное белое пятно, на фоне которого время от времени случайно всплывают отрывочные образы и не связанные друг с другом сцены. Элис, Дев, Ги. Шприцы, щекочущий ноздри дым. Я отключаюсь на заднем сиденье чьей-то машины. Я отдаю все, потому что никогда ничего не заслуживала. Я отдаюсь кому-то – сначала за деньги, потом за дозу, потом по привычке. Все это бездумно, бесцельно; большую часть времени я вообще не соображаю, кто я и что делаю. Я думала, что бегу из ада, а на самом деле полным ходом неслась к нему – к провалам в памяти и непониманию, хочу ли жить дальше. А потом случилось нечто такое, что привело меня в Дил и я очнулась на берегу моря, одна, промокшая до нитки, – и мой рассудок не выдержал, обнулился.

Я открываю глаза. Надгробие, несмотря на свой скромный размер, маячит передо мной, заслоняя весь мир, и от правды не убежать. После моего бегства она прожила всего девятнадцать месяцев. Я разрушила не только свою жизнь. Я унесла с собой все надежды, которые у нее еще, возможно, оставались.

– Мама, – шепчу я. – Это я, Сэди. Прости меня.

Молчание. Лишь свист ветра и грохот моего сердца. Осознание собственной вины безжалостно обрушивается на меня, сжимает горло, стискивает желудок. Но я никак не могла остаться. Я должна это помнить. Я должна твердо на этом стоять, как бы жизнь ни старалась подкинуть мне повод для самобичевания.

Да и чего я ожидала? Ответа из-за черты? Прощения?

Слишком поздно теперь на все это рассчитывать. У меня был шанс, но я его профукала.

– Я выясню, что происходит, – обещаю я. – Я все исправлю.

28

Мы доходим до машины. Гэвин молча протягивает мне камеру. Она успокоительно увесистая, и я некоторое время держу ее на коленях, прежде чем нажать на кнопку воспроизведения. На экранчике оживает зернистая картинка, я слышу хруст гравия под ботинками. В кадре появляется фигура: женщина пристально смотрит на надгробия. Она делает шаг вперед, потом наклоняется.

Знаю, что это я, но воспринимать картинку как нечто реальное не могу. Она – отдельно, я – отдельно. Я касаюсь могильного камня, и по моему телу пробегает дрожь, потом камера головокружительно ухает вниз, затем картинка вновь стабилизируется. Теперь мы видим ту же самую сцену, но из более низкой точки; камера лежит на скамейке. В кадре появляется Гэвин, идущий в мою сторону. Он опускается на корточки рядом со мной, но я не шевелюсь; я вообще ничем не выказываю, что заметила его. Он протягивает мне руку и помогает подняться, потом мы вдвоем идем к камере, я первая, он, все так же безмолвно, следом.

Я нажимаю «Стоп» и кладу аппарат перед собой на переднюю панель.

– Все получилось? – спрашивает Гэвин.

Что ему сказать? Я не знаю, что он видел, какие из моих слов слышал. Я больше не плачу, но глаза наверняка красные.

– У тебя все нормально?

Я снова бросаю ее одну. Здесь, в холоде, в этой черной глинистой земле. В точности так же, как до нее Джеральдину. И Элис. И Эйдана, хотя в случае с ним я отдалялась скорее постепенно.

И Дейзи. Ее я тоже бросила. Я поворачиваюсь к Гэвину.

– Я в полном порядке. – Завожу машину. – Поехали.

Мы паркуемся на площадке над деревней. Тишина окутывает нас, точно пелена густого черного дыма.

– Я рядом, – произносит он, немного помолчав. – Если ты вдруг захочешь об этом поговорить.

Он это искренне. Он действительно хочет мне помочь. И не чтобы оставить меня в долгу. Не потому, что надеется снова стать моим спасителем, как в ту первую ночь. Не как те люди, которые жаждали помочь, когда я жила на улицах, чтобы почувствовать себя хорошими. Попробуй только лишить таких этой возможности, попробуй только сказать им, что у тебя все в порядке, что тебе ничего прямо сейчас не нужно, и это их совсем не порадует. Внезапно ты превратишься в их врага. Они снизошли до тебя, а ты, неблагодарная скотина, осмелилась швырнуть им их благодеяние в лицо.

– Куда ты ездил? – спрашиваю я. – Когда нашел меня на дороге в ночь нашего знакомства.

– В каком смысле?

– Ты сказал, что встречался с Брайаном.

Он мнется, но лишь секунду.

– Я с ним и встречался.

– Он говорит, что это не так. Зачем ему врать?

– Не знаю.

Я вдруг понимаю, что мне хочется ему верить.

– Вижу, что ты хочешь помочь, – говорю я мягко. – Но лучше будет, если скажешь правду.

– Я не встречался с ним, – произносит он, тщательно подбирая слова. – Вернее, не совсем так. Я видел его, в пабе. Я был там один.

Он поднимает глаза.

– Но суть от этого не меняется. Я знаю, что он не мог быть за рулем машины, которая не остановилась.

Я ничего не говорю.

– Ты мне веришь?

– Да.

– Что мне сделать? Чем помочь?

– Она не сказала, как умерла мама Сэди?

На мгновение Гэвин приходит в замешательство, потом понимает, что я имею в виду ту женщину с ребенком.

– Нет.

Он с минуту молчит, но я вижу, что он хочет добавить что-то еще.

– Так ты из-за Сэди сюда приехала?

Возможно, стоило бы рассказать ему правду. Но как я могу это сделать?

– Пожалуй, отчасти. Она не идет у меня из головы. Жаль, что мы с Сэди потеряли друг друга.

– И сколько лет ей было бы сейчас?

– Не знаю. Двадцать с чем-то.

– Зачем ты сказала, что твой фильм не про то, что случилось с девочками? Могла бы мне довериться. Я всего лишь хочу…

– Помочь, – договариваю я за него. – Знаю. Дело в том, что изначально я и не собиралась про это снимать, но мой продюсер предложил сделать фильм о девочках. Он прочитал про Дейзи. И про Зои.

– И конечно, ты просто не смогла пройти мимо такой чернухи.

Чернуха. Слово задевает меня. Мне приходилось слышать его прежде, когда я снимала «Зиму». Немало времени ушло на то, чтобы расположить к себе некоторых девушек, чтобы убедить их, что я не обычная вуайеристка, пытающаяся заработать очки на их несчастье. «Мы для тебя – просто способ раскрутиться на чернухе», – сказала одна из них. В общем-то, не только она.

Я смотрю на Гэвина:

– Ты так говоришь, будто мне на них плевать.

– А тебе не плевать?

– Нет.

Он долго молчит. Я помню, как после награждения вернулась на улицы, чтобы найти девушек, которых снимала. Они были не слишком мне рады, хотя и не слишком на меня обижены. Для них я вырвалась с улицы и больше ничего, так делают все, если, конечно, не погибают раньше. Передавая им конверт с банкнотами – там было три тысячи фунтов, – я сказала, что эти деньги по праву принадлежат им. На самом деле мне они никогда и не принадлежали.

Гэвин смущенно откашливается.

– Зои никуда не сбегала.

Он произносит это так уверенно, что слова звучат как признание.

– Я просто знаю это, и все, – продолжает он. – Не могу объяснить, но думаю, ты права. Дейзи и Зои мертвы. Сэди – единственная, кому удалось вырваться.

В машине становится совершенно тихо. Даже воздух, кажется, замер. Мне вдруг оказывается нечем дышать. Зубы стучат, но я все равно открываю окошко.

– Что за история с тобой и Зои?

Гэвин пожимает плечами:

– Да нет там никакой истории. Просто… я думал, что смогу найти ее. Когда только приехал сюда. Мне казалось, что местные примут меня, если я покажу, что мне не все равно.

– И как? Оправдались твои надежды?

Он пропускает мой вопрос мимо ушей:

– Мы должны обратиться в полицию…

– Нет.

И снова он не слышит меня.

– Сэди – единственная, кто знает, что с ними всеми случилось.

Беда в том, что она тоже этого не знает, думаю я. Она не знает.

– Нужно отыскать ее. Ты можешь сказать, что была с ней знакома.

– Нет!

Его взгляд устремлен на меня. Он проникает внутрь, прожигает меня насквозь.

– Нет, – горячо повторяю я, на этот раз чуть мягче. – Сэди взяла с меня слово. А что касается той могилы, там никого нет. Там просто не может кто-то лежать.

– Но…

– Тебе не понять, Гэвин.

Это удар ниже пояса. Он всегда будет чужаком, тщетно пытающимся разобраться. На меня вновь наваливается чувство вины.

– Я думал, ты беспокоишься за судьбу девочек. Элли и Кэт.

– Так и есть, – говорю я.

Я представляю, что это я похоронена там, на торфяниках. Совершенно одна, обнаженная. Я словно и в самом деле лежу в мягкой земле, теплой, несмотря на погоду, она окружает меня со всех сторон, обволакивает, поглощает целиком. А потом возникает такое чувство, точно шнурок, пропущенный сквозь меня, вдруг туго натягивается. Когда вокруг столько смертей, накатывает острое желание жить. Воздух в машине сгущается. Я почти отстраненно думаю, как просто было бы протянуть руку и положить ладонь Гэвину на бедро, прижаться к нему. От изумления он разинул бы рот. На меня пахнуло бы лакрицей, – пожалуй, запах даже не был бы мне неприятен. Наши губы встретились бы, и поцелуй все длился бы, с каждым мгновением становясь все смелее.

Что-то останавливает меня, но лишь на краткий миг. Я накрываю его руку своей. Почему нет? Почему бы не взять то, что мне хочется? В конце концов, один раз живем. Я целую его. Поначалу он противится; и я уже думаю, что сейчас он скажет: «Не надо, перестань», и в глубине души поднимается горячая волна стыда. Но тут он сдается. Губы у него более жесткие, чем я ожидала; от него пахнет кофе. Целует он меня нерешительно и руки держит при себе, за что я очень ему благодарна.

– Пойдем, – говорю я, уткнувшись ему в грудь, но он качает головой.

– Давай лучше не будем…

– Что не будем?

Меня охватывает знакомое ощущение отверженности. Я почти готова засмеяться.

– Извини. Я просто…

Жду, когда он договорит, но он, похоже, не в состоянии ничего из себя выдавить. Он открывает дверцу машины и выходит.

– Гэвин? – зову я. – Не говори никому, ладно? Про сегодняшний день.

Вид у него становится уязвленный. Так… кажется, он решил, что я про наш поцелуй.

– Я имею в виду, про кладбище. Про то, что я знала Сэди.

Он улыбается, потом легонько кивает:

– Не буду.

Я благодарю его, вылезаю из машины и пешком иду в Хоуп-коттедж.

29

Но даже в коттедже я не могу найти себе места. Нужно чем-то себя занять. Поснимаю-ка еще что-нибудь для фильма. Может, виды деревни вечером. Откуда-нибудь сверху, из парка например. Уже почти стемнело, так что я выхожу из дома. Только на подходе к летней эстраде, попытавшись начать съемку, я понимаю, что карта памяти в моей камере заполнена, а запасную я взять забыла. Приходится возвращаться.

На Слейт-роуд я вдруг кожей чувствую на себе чей-то взгляд. Не останавливаясь, я поворачиваю голову то вправо, то влево, и каждый раз мне мерещится какое-то мельтешение, как будто кто-то скрывается в темноте, предугадывая мои движения и ускользая обратно в тень за мгновение до того, как я успеваю его заметить. Я ныряю в переулок и, оказавшись в своем дворе, выдыхаю с облегчением, но ощущение слежки никуда не исчезает. Мне кажется, я замечаю, как занавеска в окне дома Моники слегка колышется, совсем слабо, еле уловимо, но, когда я снова бросаю туда взгляд, она уже неподвижна.

Я поворачиваю ключ в замочной скважине, но дверь не заперта. Должно быть, в спешке я забыла запереть ее и просто захлопнула. Следует быть внимательнее.

Стрелка барометра застыла посередине между «бурей» и «дождем». Я поднимаюсь наверх, моя сумка лежит в спальне, но за секунду до того, как включить лампу, я понимаю: что-то не так. Дверь приоткрыта, и свет из коридора льется внутрь, выхватывая из темноты кусочек ковра и край кровати. Другая часть комнаты тонет во мраке. Я слышу негромкий выдох и вижу на границе света и тени какое-то движение. Кто-то со скрипом поднимается с кровати и делает шаг в мою сторону.

Первыми показываются его ноги в уродливых черных ботинках, далее – голубые джинсы и черная куртка. Я замираю. Его лицо по-прежнему в тени за дверью, но, кто бы этот человек ни был, я вижу, что его взгляд устремлен на меня. Его запавшие глаза горят пугающим огнем.

– Алекс.

Он произносит имя так, словно оно заключено в кавычки, и я понимаю, что меня засекли. Я пытаюсь отступить назад, прочь от него, но не могу. Я одеревенела от страха.

– Какого рожна?

– Не надо… – говорит он, делая шаг вперед. – Я тебя не обижу.

Шелестящий голос кажется мне смутно знакомым, но от ужаса мозг работает со скрипом, и я никак не могу сообразить, где я его слышала, кому он принадлежит. Я способна лишь тупо сжимать дверную ручку. И тут до меня доходит.

– Дэвид?

Звук собственного голоса выводит меня из оцепенения. Я нащупываю выключатель и щелкаю им. Я не ошиблась: Дэвид надвигается на меня, легко ступая, его рука в кармане. Еще миг, и он вытащит ее – блеснет лезвие или покажется веревка. А может, пистолет. Нужно действовать.

– Стой, где стоишь!

Мой окрик ошарашивает его. Он вытаскивает руку из кармана. В ней ничего нет.

– Не подходи!

– Я ничего тебе не сделаю, – уверяет он. – Просто позволь мне уйти.

Я понимаю, что он не знает, что сказать; он не поджидал меня здесь, я застукала его. Меня разбирает смех, хотя ничего забавного в этой ситуации нет. Мой страх переплавился во что-то другое. Я стою между Дэвидом и входной дверью, и, если придется бежать, у меня есть все шансы выскочить наружу.

– Что ты здесь делаешь?

– Ничего, я просто…

Я окидываю комнату быстрым взглядом. Все в том же виде, в каком я оставляла. Ящики комода не вывернуты, в моих вещах никто не рылся. Он не ожидал, что я так быстро вернусь. Я смотрю ему в глаза.

– Как ты попал в дом?

– Через дверь. Она была открыта. – Он делает несколько шагов в мою сторону. – Послушай, я просто хочу…

– Не подходи, я сказала. Ты меня понял?

Он стоит неподвижно. В ярком электрическом свете он кажется бледным и худым, еще суше, чем я его помню. Он производит впечатление человека нездорового – человека, живущего в аду и давно толком не спавшего. С такого расстояния я вижу его гладкую, отливающую синевой кожу, порезы от бритвы на подбородке. Мелькает мысль, что он выглядит практически как восковая фигура, но потом я смотрю на свою собственную руку и понимаю, что я не лучше.

– Я на твоей стороне, – произносит он негромко. – Но ты должна уехать, тебе нельзя здесь оставаться.

– Нет.

– Ради твоего же блага.

– Это угроза?

Его голова поникает, как будто он расстроен, что я могла подумать такое.

– Не надо было тебе сюда возвращаться.

В мозгу что-то пугающе щелкает – словно перед поездом, летящим на полном ходу, внезапно перевели стрелку и он помчался совершенно в другом направлении или в фильме резко сменился кадр. Так, значит, это правда. Он все знает. Он с самого начала все знал. Поэтому он здесь? Чтобы найти доказательства? Можно подумать, у меня хватило бы глупости привезти с собой что-то с моим прежним именем. Он знает меня, так что я тоже знала его в своей прошлой жизни. Но почему я не могу его вспомнить?

– Дэвид, я…

Слова застревают в горле. Он стискивает мой локоть. Плечо пронзает электрический разряд, и я морщусь, как от зубной боли.

– Зачем? Зачем ты притворяешься?

Я хватаю ртом воздух, но он весь куда-то делся. Мне удается вывернуться из пальцев Дэвида, но боль в локте не проходит.

– Оставь меня в покое!

Он снова протягивает ко мне руку, но на этот раз она застывает в воздухе.

– Ты же знаешь, что я на твоей стороне. Как всегда. – Он пытается коснуться моих волос. – А ты изменилась.

Я отталкиваю его руку.

– Ты же знаешь, я всегда приглядывал за тобой.

– Убери свои вонючие грабли!

– Пожалуйста…

Я силюсь говорить ровным тоном.

– Я тебя не знаю. Никогда раньше не встречала.

– Не ври. Со мной можешь не притворяться. Что с тобой произошло?

– Что?

– После того, как ты уехала. Что произошло?

Мотаю головой, и он снова протягивает руку:

– Это и правда ты.

Я реагирую автоматически, без раздумий – влепляю ему пощечину. Ладонь гудит.

Он отшатывается:

– Пожалуйста. Я ничего не слышал, ни слова. Я…

Это ты заманил меня сюда, думаю я, ты отправил Дэну ту открытку. Другого объяснения нет.

– Ты должна уехать. Сейчас же.

– Что ты делаешь с девочками? Говори, ублюдок. Говори, быстро!

Он дрожит и съеживается у меня на глазах, становясь меньше, окукливаясь, проваливаясь внутрь себя. Мне вспоминается Джеральдина, от сознания которой остался лишь еле теплящийся огонек. Дэвид сейчас, кажется, где-то далеко, как будто разговаривает с кем-то, видимым лишь ему.

– Мы поклялись друг другу никому об этом не говорить. Это был наш секрет.

– Дейзи, – говорю я, и внезапно меня охватывает неизвестно откуда взявшаяся уверенность. – Ты убил ее. Она была в твоем доме, ее видели.

– Нет!

Я лезу в карман за телефоном. Жаль, нет никакой возможности заснять все происходящее. Так, чтобы он не заметил.

А, к черту все. Я направляю телефон на него и нажимаю кнопку «Запись». Его рука взлетает к лицу, как будто он боится, что я пшикну ему в глаза слезоточивым газом.

– Перестань! Не надо!

– Давай колись. Ты убил ее!

Он замирает с широко раскрытыми глазами, как будто готов сделать признание. Но потом, похоже, передумывает.

– Ты же знаешь, что это неправда! – произносит он вместо этого. – Ты же знаешь, что не я ее убил! Дейзи…

– Что ты скрываешь?

Он пятится.

– Дейзи… Что с ней произошло? Кто ее столкнул?

– Никто. Ты сама знаешь. Поговори с Моникой. Она была там. Она все видела. Она все это видела. Ты же знаешь.

Хочется закатить ему оплеуху, заставить рассказать, почему он помнит меня, а я его нет, почему я разрываюсь между надеждой, что он на моей стороне, и желанием убить. А еще хочется попросить его никому не говорить, кто я такая. Я разжимаю кулак, потом сжимаю снова.

– Убирайся вон, – цежу я.

Собственные слова отдаются эхом в ушах, но я чувствую себя странно, нечеловечески спокойной, будто мной завладела какая-то неведомая сила. Точно робот, я безучастно стою и смотрю, как он, медленно кивнув, проходит мимо. На верхней ступеньке лестницы он останавливается и оборачивается.

– Пожалуйста, уезжай, – говорит он. – Пожалуйста. Если ты останешься, значит все было зря.

30

Я сижу в кресле: руки сжаты в кулаки, костяшки побелели. Дверь заперта на замок, но я все равно не свожу с нее глаз.

В окне сперва мелькает тень, потом возникает чье-то лицо. Я узнаю очки Гэвина.

– Алекс? Это я.

Поднимаюсь на негнущихся ногах и отпираю дверь. Не успев даже толком переступить через порог, он обнимает меня, – а может, это я хватаюсь за него.

– Чего он хотел?

«Сказать, что он знает, что я – Сэди», – мысленно отвечаю я, но произнести это вслух, разумеется, не могу.

– Думаю, именно он убил Дейзи, – говорю я вместо этого. – Я беспокоюсь за Элли. Она все отрицает, но он с ней встречается, я уверена.

– Но…

– Это еще не все. Он сказал, что Дейзи видели, когда она прыгала. Моника.

– Моника? Но как такое возможно, если он ее убил?

– Не знаю. Может, он врет.

Гэвин утыкается носом мне в волосы.

– С тобой все в порядке? – спрашивает он.

Я вскидываю на него глаза. Какая же теплая у него кожа! Мне вспоминается прикосновение его губ к моим.

– Ты вся дрожишь. Идем в дом.

Мы сидим на диване. Он обнимает меня за плечи, и я купаюсь в исходящей от него теплоте; кутаюсь в нее, точно в одеяло. Он разжег камин. Воцарившееся молчание звенит всем тем, что повисло между нами невысказанным; воздух, пропитанный вожделением, кажется густым, как сироп. Я поднимаю на него глаза, но в полумраке его лицо непроницаемо. Я понимаю, что хочу его, и ровно в тот момент, когда я вскидываю голову, чтобы поцеловать его, он опускает свою. Его губы приникают к моим, поначалу робко и неумело, но потом мы находим общий ритм. Его рука касается моей шеи, потом скользит вниз, к груди.

– Если что-то не так, скажи, – бормочет он.

Я не в состоянии выдавить ни слова, поэтому вместо ответа стягиваю свой свитер и принимаюсь теребить пряжку его ремня.

– Пойдем наверх.

Я мотаю головой, из которой не идет Дэвид с его биноклем.

– Нет, давай лучше здесь. – Я бросаю взгляд на огонь. – Поэксплуатируем клише.

Рассмеявшись, он осторожно укладывает меня на пол, потом снимает оставшуюся одежду. Поначалу он действует нерешительно, будто боится, что я в любой момент попрошу его перестать, но потом, когда я подаюсь к нему со всей распаленной им страстью, смелеет и становится менее аккуратным и более напористым. Я направляю его внутрь и, закрыв глаза, заставляю себя забыть обо всех тревогах и всецело отдаться тому, что происходит здесь и сейчас с моим телом.

– Алекс?

Я открываю глаза, потом целую его. Оказывается, он все еще в очках, и я снимаю их.

– Так лучше, – говорю я.

Заканчивается все довольно быстро, и он, неуклюже поднявшись с пола, приносит мне плед со спинки дивана, а я получаю возможность в первый раз взглянуть на его тело с расстояния. Он худой, но гибкий; под блестящей вспотевшей кожей угадываются мышцы. Внезапно смутившись, он отыскивает на полу свои бо́ксеры, отворачивается и принимается их натягивать. Тем временем я прокручиваю в голове то, что произошло сейчас между нами, и гадаю, будет ли у нас шанс повторить все это, только медленнее и не в тишине.

Но разделяет ли он мои чувства? Или теперь, получив, что хотел, он утратит ко мне интерес? Сомневаюсь, но я уже ошибалась в прошлом. Собственно, чаще ошибалась, чем нет.

– Все нормально? – спрашивает Гэвин.

Я киваю. Он заслуживает большего, но я не могу выдавить из себя ни слова.

– Можешь принести мне воды? – прошу я, скорее чтобы чем-то заполнить паузу.

Когда он возвращается, вид у него несчастный. Собрав с пола свои вещи, он принимается одеваться.

– Останься, – прошу я.

– Не могу. Прости, не надо мне было…

– Останься, – повторяю я, на этот раз более настойчиво. – Пожалуйста. Все было здорово.

Он замирает, не успев застегнуть джинсы:

– Точно?

Я киваю, и он снова целует меня.

Мы валяемся в постели. Уходит он лишь поздним утром и даже тогда говорит, что остался бы, если бы мог. Еще некоторое время я лежу в кровати, потом принимаю душ. Моюсь я долго и тщательно; в том месте на руке, где меня касался Дэвид, кожа до сих пор горит. Как будто он ядовитая тварь, на которую у меня аллергия. Даже нежности Гэвина оказалось не под силу перебить впечатление. Закончив, я натягиваю джинсы и самый толстый из моих свитеров, потом тоже ухожу, тщательно заперев за собой дверь и дважды ее подергав.

Дом Моники будто вымер. Я звоню в дверь, но никто не открывает, изнутри не доносится ни звука. Улицы тоже безлюдны, снег практически стаял. Вдали мрачно маячат Скалы, а на краю, безмолвный и пустой, темнеет Блафф-хаус.

Я не могу заставить себя посмотреть на него, поэтому устремляю взгляд прямо перед собой, в направлении паба. Из его голых стен торчат крюки, вкрученные на равном расстоянии друг от друга. Я успокаиваю себя: должно быть, летом на них висят корзины с цветами – фуксиями, например, ядерно-розовыми и огненно-красными, – но сама картина кажется нереальной. Вместо цветов я вижу освежеванные туши – зарезанных свиней, заколотых ягнят. Вздернутых на крюках и истекающих кровью. Девушку, кричащую от боли. Внезапно меня охватывает желание развернуться и убежать.

Нет. Все это нездоровые фантазии. Я заставляю себя подняться по ступенькам и вхожу в теплое помещение, не обращая внимания на посетителей, заскочивших в обед пропустить по стаканчику. Они молча провожают меня взглядами до барной стойки.

– Как дела, золотце? – спрашивает хозяйка, когда я подхожу.

Вид у нее какой-то подавленный.

– Спасибо, неплохо. Можно мне воды?

– И все?

Я на мгновение задумываюсь. До вечера еще далеко, ну и что?

– Нет, лучше дайте-ка мне виски.

Она наливает порцию в бокал. Маслянистая тягучая жидкость липнет к стеклу, точно кровь.

– Моника не появлялась? – спрашиваю я, протягивая ей деньги.

– Да вон сидит.

Она кивает на столик в уголке. Моника одна; заметив меня, жестом просит подойти. Я усаживаюсь рядом, и она закрывает книжку, которую держит на коленях.

– Все в порядке?

Она склоняет голову набок, и я задаюсь вопросом, не слышала ли она нас прошлой ночью. Стены в домах тонкие, – в конце концов, слышу же я, как она ходит за стенкой.

– Это правда? – спрашиваю я.

– Что?

– Что вы видели, как Дейзи прыгнула со скалы.

У нее вытягивается лицо.

– С чего вы взяли?

– Дэвид сказал.

– Правда, что ли? – удивляется она. – А зачем вам вообще понадобилось с ним разговаривать? Да еще об этом.

Отвечать на этот вопрос я не хочу.

– Так как?

Моника вздыхает, потом обводит зал взглядом:

– Не здесь. Идемте наверх.

Она встает из-за стола, и мы подходим к барной стойке. Моника спрашивает Беверли, не возражает ли та, и, получив согласие, ведет меня к двери в углу. Я чувствую, как с каждым шагом где-то глубоко внутри, точно костер из уголька, начинает разгораться страх, неопределенный, но вполне живой.

– Идемте, – говорит Моника.

Дверь разевает пасть, черную и необъятную, и в нос ударяет странный запах, соленый с сернистой ноткой. Меня подмывает сбежать, но я понимаю, что это глупо, и заставляю себя двинуться следом за Моникой по ступеням.

Наверху она щелкает выключателем, и под потолком тускло загорается пыльная лампочка. Мы стоим в узком коридорчике; пожелтевшие от времени обои отклеиваются от стен, слева и справа тянутся ряды дверей. Мы входим в одну из них и оказываемся в захламленной гостиной. Все свободные поверхности заставлены немытыми чашками из-под кофе, в углу беззвучно работает огромный телевизор. В комнате стоит застарелый табачный дух, и меня немедленно начинает подташнивать; сердце колотится в груди, точно дикий зверь, отчаянно пытающийся вырваться из клетки.

Моника плюхается на диван и указывает мне на кресло напротив.

– Бев пускает меня сюда, когда мне хочется покурить, – поясняет она, хотя я ни о чем не спрашивала.

– Ясно.

Она с улыбкой вытаскивает из пачки сигарету.

– Значит, Дэвид сказал вам, что я видела, как Дейзи прыгнула со скалы.

– Вы не говорили мне об этом.

Мой голос звучит слабо и жалобно. Я откашливаюсь, но это не помогает.

– Не говорила.

– Почему?

– Просто так.

– Что вы видели?

– В смысле? Она спрыгнула со скалы. Вот и все, что я видела.

Иногда я тоже вижу, хочется мне сказать. Я вижу, как она стоит на краю обрыва в длинном струящемся платье, ветер подхватывает и раздувает его и оно блестит в свете луны. В этом бледно-голубом свечении она кажется совершенно призрачной, неземной. Я вижу, как она делает шаг вперед, к краю утеса, за ним другой, практически плывет по воздуху. Потом без паузы она делает еще один, самый последний роковой шаг и беззвучно исчезает.

Впрочем, я знаю, что все было не так. На ней были джинсы. Ботинки. Куртка. Ничего возвышенного. Ничего утонченного и хрупкого. Ни намека на поэтичность.

– Что вы там делали?

– Просто гуляла.

Она щелкает зажигалкой, и я шарахаюсь, как от выстрела, а когда вскидываю голову, вижу сразу двух Моник: в глазах двоится.

– Алекс?

Я моргаю, и все вокруг вновь обретает четкость. Нужно хоть что-то сказать. Нельзя уплывать. Я всаживаю ногти себе в ладонь, но ничего не чувствую.

– Что именно вы видели?

Она качает головой: то ли не хочет рассказывать, то ли ей больно воспоминать. Наконец она начинает говорить, но очень тихо:

– Она просто там стояла. Неподвижно. Поначалу я ее даже не узнала. Она была слишком далеко, на самом краю. Просто стояла и смотрела вдаль.

– Она точно была там одна?

– Да, совершенно одна.

Она лжет. Однозначно лжет. Дейзи убил Дэвид. Он едва не сознался.

– Она вас видела?

– Нет. Она оглянулась, всего один раз, но при этом явно находилась где-то в своем мире. Кажется, я что-то ей крикнула. А потом она прыгнула.

Моника произносит это так просто, так буднично. «Она прыгнула». И все. Как будто она шагнула с тротуара на проезжую часть на пешеходном переходе.

– И?..

– Что – и?..

Неужели она не кричала? Даже не вскрикнула? Неужели ты не попыталась ничего сделать, чтобы помешать ей?

Впрочем, что она могла сделать? Сигануть с утеса следом за Дейзи? Отрастить крылья и поймать ее на лету?

– И что вы предприняли?

– Я подбежала, разумеется. Что еще я могла предпринять? – Она выдувает из ноздрей дым. – Посмотрела с края утеса вниз. Кажется, что-то кричала, сейчас уже точно не помню.

– Вы не стучались в дом к Дэвиду? В трейлер?

– Стучалась, – отвечает она. – Дэвид сказал, что он уже лег. Я решила, что разбудила его.

– Вы ему поверили?

Она раздумывает.

– Так поверили?

– Я не знаю. Со стороны-то как понять? Не знаю. Он вроде зевал, но это выглядело как-то…

– Как?

– Фальшиво, что ли. Но может, он и ни при чем.

– Не уверена, – говорю я. – Он был знаком и с Дейзи, и с Зои.

– Откуда вы знаете?

– Знаю. Думаю, Элли тоже с ним общается.

– Она бы мне рассказала, – качает головой Моника. – Я уверена.

– Так что вы сделали, когда Дэвид вам открыл?

– Мы позвонили в полицию.

Некоторое время я наблюдаю за ней: глаза подернуты дымкой, будто она переживает все заново.

– Поэтому кто-то считает, что Дэвид причастен? Потому что он солгал, что спал?

– Я никому об этом не рассказывала. Какой смысл? Мне всего лишь показалось.

– Почему же тогда?

– Кое-кто говорил, что Дейзи там видели.

– Но она там жила. Им пришлось переставить трейлер к нему в сад…

– Нет. В его доме. На крыше. У него там что-то вроде террасы, я думаю. А когда ее об этом спросили, она все отрицала. Как будто ей велели держать язык за зубами. Так что люди рассудили, что он имеет какое-то отношение к ее решению… Ну, вы понимаете.

– Покончить с собой.

– Да. – Некоторое время она молчит. – Послушайте, оставьте вы это дело в покое. Правда. Не стоит слишком глубоко во все это влезать.

Но я уже влезла. И если бы ты только знала, насколько глубоко.

– Прошло десять лет, – произносит она. – Дейзи все равно не вернуть.

Но я так просто не сдамся.

– А вдруг Зои сбежала по той же причине? Это произошло всего несколько лет назад. По-вашему, двух пропавших девушек мало?

– Трех, – поправляет она, сощурившись.

– Тем более. И это длится до сих пор. Сколько еще должно исчезнуть?

– Нисколько. В смысле, ничего не длится.

– Но…

– Послушайте, – перебивает Моника. – Мне пора.

Мы выходим обратно в коридорчик. Та дверь…

– Что там?

Мой голос звучит слабо и безжизненно. На лбу бисером выступает пот.

– Что? А, там спальни, кухня и прочее. Еще, кажется, подсобка.

И тут перед моими глазами всплывает картина. Приоткрытая дверь. Какие-то ящики с бутылками, бухты пластиковых труб, упаковки хомутов для кабелей. Шезлонг. Продавленный матрас на полу.

Что-то впивается мне в запястье. Меня словно с размаху ударяют под дых, и я сгибаюсь пополам.

– Алекс! – обеспокоенно зовет Моника. – Что с вами? Что случилось?

Нет, думаю я. Нет.

Не здесь, это было не здесь.

Но может, я ошибаюсь. Может, это было именно здесь.

Тогда
31

Она закрывает глаза. Его руки шарят по ее телу, но она старается о них не думать.

Внизу грохочет музыка. Вибрация ощущается даже через пол.

Он говорит, она сама этого хотела, значит, видимо, и правда хотела.

Он говорит, ее бойфренд сказал, что в этом нет ничего такого, значит и правда нет ничего такого.

Он говорит, ее бойфренд сказал, что ничего не имеет против, значит он правда ничего не имеет против.

Поначалу было так: «А не хочешь попробовать втроем»?

«Нет».

Потом началось: «Если бы ты меня любила, то согласилась бы».

«Я люблю».

«Тогда нечего ломаться».

Потом «втроем» превратилось во «вдвоем». И не с ее бойфрендом. Она вдруг запоздало понимает, что с самого начала так и было задумано.

Она вспоминает, что советовали другие девушки. Не надо плакать. И сопротивляться тоже. Будет только хуже. Если не думать, все не так и ужасно.

Она и не думает. Она думает о своем бойфренде. Он сказал, что любит ее. Она знает, что у него было много девушек, но они для него ничего не значат, по-настоящему он любит ее одну. Значит, так и есть, иначе зачем это говорить? И если она тоже его любит, как говорила, то должна сделать то, что он просит, это ведь не так уж и много, сущая мелочь. Ради него? Ради них обоих?

Она ведь в долгу перед ним. Она в долгу перед своим бойфрендом – и перед этим мужчиной, который сейчас, кажется, раздавит ее. Она в долгу перед обоими.

Что-то с треском рвется. Он сопит ей в ухо, хрюкая, как боров. Изо рта у него воняет. Она лежит неподвижно, стараясь не шевелиться. Может, если поднатужиться, получится представить, что ничего не происходит. И вообще это не она.

Он сказал, что любит ее, а ради любви иногда приходится потерпеть. По ее лицу что-то течет. Это слезы. Просто слезы. По крайней мере, скоро уже все закончится, это последний раз. Он обещал. Один раз, и все.

Но это только начало. Она уже это знает.

Сейчас
32

Я спускаюсь по лестнице следом за Моникой. В зале, кажется, прибавилось народу – я вижу за барной стойкой несколько новых лиц, и перед входом в лаунж-зону толпятся люди, – но все они будто притихли. Хозяйка озабоченно хмурится, да и все остальные явно встревожены и даже переговариваются вполголоса. Расслабленную атмосферу как ветром сдуло.

– Что-то случилось, – замечает Моника, прокладывая нам дорогу сквозь толпу к барной стойке. – Пойду спрошу у Беверли.

Дурное предчувствие, которое все это время спало, теперь просыпается и уверенно поднимает голову. Моника добирается до стойки первой и вполголоса переговаривается с хозяйкой. Мне отчаянно не хочется ни о чем спрашивать: кажется, задав вопрос вслух, я впущу случившееся в область реальности, но выбирать не приходится.

– Элли. Она пропала.

На меня накатывает странное чувство, чем-то напоминающее облегчение. То, чего я все это время так боялась, наконец произошло.

– Когда?

– Они с Кэт должны были встретиться, – поясняет Моника. – Но она так и не появилась. И дома ее нет.

– Дозвониться пробовали?

– Да, Кэт звонила. У нее отключен телефон.

– А полиция?

– Они сказали, рано поднимать панику.

– Рано? А про Дейзи им не напомнили? И про Зои?

– Напомнили. Они возразили, что девочка, скорее всего, найдется, но все равно на всякий случай пришлют кого-нибудь. Ее отец уже едет. Кое-кто из ребят собирается идти на поиски.

Я чувствую слабость, из меня словно выпустили весь воздух. Я не успела ее спасти. Беверли придвигает ко мне бокал с виски, который я заказала ранее.

– Вот, выпейте.

Я делаю большой глоток. Напиток обжигает пищевод, и я наслаждаюсь этим ощущением. Все это нереально. Неужели опять? Внезапно меня охватывает нестерпимое желание закурить. Я уже готовлюсь попросить у Моники сигарету, но сдерживаю себя усилием воли. В дальнем углу поднимается шум, разговор на повышенных тонах, еще не ссора, но что-то близкое. Один голос перекрывает остальные:

– Мне плевать! Я своими глазами видел! Чего мы ждем?

– Нет! – отзывается знакомый голос.

Брайан. Тон у него умоляющий и в то же время раздосадованный; он явно пытается удержать ситуацию под контролем.

– Ну ребята! Хватит…

– Эй, народ! – кричит поверх голов Беверли, и все в пабе умолкают. – Что у вас там происходит?

– Ладно, валяй, – говорит кто-то из группы, окружившей Брайана.

Вперед выступает парень, в котором я узнаю Пита из зала игровых автоматов. Гомон более-менее стихает.

– Я просто сказал. – Пит обводит взглядом зал. – Мы все знаем, что именно он снимал девочек на видео. Так что это вполне логично. Надо идти туда к нему, наверх.

Я замираю. Кое-кто бросает взгляды в мою сторону. Я понимаю, кого Пит имеет в виду и что это за видео.

– Откуда вы знаете, что это он?

Теперь взгляд Пита устремлен прямо на меня. Я не могу сообразить, что именно привлекло его внимание, как будто из съемки выпали несколько кадров, но потом он спрашивает, что я имею в виду, и до меня доходит, что это я заговорила. Кашлянув, я повторяю:

– Откуда вы знаете, что это Дэвид? Что именно он снимал девушек?

От толпы отделяется еще парень, стоявший у двери:

– Я его видел.

Все оборачиваются на него.

– Он ошивался там, внизу, – говорит он, указывая в сторону лодочного спуска. – С камерой в руках. Вел себя в натуре странно. Потом я увидел девушек, Кэт и Элли. А он начал их снимать. Типа исподтишка. Со Смагглерс-уэй.

Он имеет в виду переулок, который начинается сразу за пабом.

– А ты-то сам что там делал? – интересуется кто-то из толпы.

В ответ без промедления следует язвительное:

– Не лез в чужие, мать твою, дела. И тебе советую. Суть в том, что он их снимал. На хрена? После того, что случилось с Дейзи и остальными, гадать не приходится.

– Гадать о чем? – Это снова говорю я, и все взгляды обращаются ко мне. – Вы считаете, она у него?

– Вам-то что?

– Да ладно тебе, – перебивает Моника. – Она просто пытается помочь.

– Никто ее о помощи не просил.

Они сверлят меня взглядами. Я не знаю, что сказать.

– Он и с Зои был знаком.

Едва я произношу эти слова, как тут же понимаю, что делать этого не стоило. Теперь расспросов не миновать. Придется рассказать, что Зои изнасиловал взрослый мужчина, которого она называла своим бойфрендом. По толпе пробегает шепот.

– Зря вы, – тихонько говорит мне Моника, без злобы, но с укором.

На мгновение в зале наступает тишина, но решение уже принято. Народ тянется в сторону двери.

– Ну раз так, идем, – заключает кто-то в первых рядах, невысокий малый с рыжим ежиком. – Разберемся с ним.

– Погодите! – взывает Брайан из задних рядов, но почти никто его не слушает. – Давайте хорошенько все обдумаем…

В толпе назревает раскол. С десяток человек под предводительством рыжего вываливаются наружу. Цель подогревает их: они думают, будто знают, где Элли, сейчас пойдут и вернут ее, а может, и отомстят попутно за Дейзи и Зои.

Честное слово, им только вил не хватает. Меня накрывает чувством вины, гнетущим и странно знакомым. Это все моих рук дело, думаю я. Все из-за меня. Я кошусь на Брайана, словно он может остановить их, вернуть обратно и утихомирить, но он ничего не замечает. Он подходит к нам и заговаривает с Моникой.

– Лучше нам тоже пойти, там будет жарко. – Он поворачивается ко мне. – Идем.

Мы доходим до Скал и поднимаемся к Блафф-хаусу. Воздух кажется наэлектризованным, он дерет горло, я кошусь на своих спутников: они, похоже, ничего подобного не чувствуют. Брайан шагает впереди, пока перед нами не вырастает Блафф-хаус, все такой же мрачный и зловещий даже при свете дня. Я вытаскиваю камеру и немедленно испытываю очередной приступ угрызений совести, но напоминаю себе, что это моя работа и я не друзей искать сюда приехала. Толпа добралась до Блафф-хауса раньше нас, успев прирасти еще несколькими людьми, видимо присоединившимися по дороге. Большинство держатся в отдалении, вполголоса о чем-то друг с другом шушукаясь, но рыжий заводила уже стоит перед дверью Блафф-хауса. Он колотит в нее кулаком, раз, другой, потом отступает на несколько шагов.

– А ну выходи, скотина! – кричит он срывающимся от гнева и ненависти голосом.

Я беру его крупным планом. В глубине души я не могу не радоваться возможности заснять эту сцену, хотя ради того, чтобы вернуть Элли домой в целости и сохранности, я отказалась бы даже от нее.

Брайан выступает вперед.

– Ну хватит, – произносит он, и рыжий, похоже, одумывается.

Он что-то говорит (мне не расслышать), на что Брайан так же негромко отвечает, после чего сходит с крыльца, чтобы тот мог постучать в дверь.

– Дэвид? Это я, Брайан. Выходи, дружище.

Дружище? Звучит как-то натянуто. И тем не менее мы ждем. Откроет или нет? Воцаряется гробовая тишина; толпа как один замирает, затаив дыхание, как перед началом представления. Внутри что-то мелькает, еле различимое сквозь разноцветное окошко в двери, мгновенная игра света и тени. Брайан придвигается ближе к двери, но ничего не говорит. Я ошиблась, это было всего лишь отражение в стекле. Дэвида там нет. Через несколько минут Брайан обращается к толпе:

– Он не открывает. Подождите тут, я схожу взгляну на дом с тыла.

– Мы только зря теряем время!

– Да пусть сходит посмотрит! – выкрикивает кто-то.

Это, похоже, слегка успокаивает собравшихся. Брайан исчезает за домом. Проходит примерно минута, он возвращается и объявляет:

– Нет его тут.

– Ни хрена! – раздается чей-то голос. – Он в доме ныкается. Смотрите!

Мы все как по команде вскидываем голову. На этот раз в окне второго этажа невооруженным взглядом заметно движение. Колышется штора, как будто ее сдвинули в сторону, потом отпустили. Возбуждение в толпе нарастает, и кто-то запускает увесистый камень.

Меткий бросок: камень попадает в то самое окно и со звоном влетает в дом. Толпа разражается радостным улюлюканьем, будто почуяв первую кровь. Я кошусь на Монику: та набирает что-то на экране своего телефона, и я вздыхаю с облегчением, когда понимаю, что она звонит в полицию. Ситуация на грани и грозит выйти из-под контроля. Это все из-за меня. Это я виновата. Перед глазами одна за другой мелькают картины: толпа высаживает дверь и врывается в дом; Дэвида вытаскивают на улицу, нос у него расквашен, лицо наливается синевой. Я вижу охваченный огнем дом, поднимающиеся к небу клубы едкого черного дыма.

А может быть, Элли и правда там? Может, мы действительно зря теряем время, вместо того чтобы ворваться в дом и освободить ее?

Брайан поворачивается лицом к толпе и вскидывает руки ладонями вперед:

– Ребята, не будем пороть горячку!

Ответом ему становится приглушенный хор презрительных возгласов.

– Дайте мне поговорить с ним. – Не дожидаясь ответа, Брайан поворачивается к дому. – Дэвид! Спускайся, мы просто хотим поболтать!

Толпа умолкает, но ответом Брайану – лишь свист свирепого ветра, дующего из-за дома. И тут над толпой разносится другой голос, звонкий и пронзительный, и к нам быстро приближается тоненькая фигурка.

– Прекратите!

Это Кэт.

– Прекратите! – повторяет она. – Оставьте его в покое!

Моника бросается ей навстречу, но Кэт решительно протискивается мимо нее.

– Прекратите сейчас же! – срывается она на крик. – Ее там нет!

Рыжий сплевывает.

– И где же она тогда?

Кэт стоит намертво.

– Я не знаю! – сквозь слезы говорит девушка. – Но точно не здесь. Он тут совершенно ни при чем.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю, – не сдается Кэт. – Оставьте его в покое! Он не виноват в том, что случилось с Элли!

Рыжий качает головой и рассматривает что-то у себя под ногами, будто пытается принять решение. Когда он поднимает глаза, становится ясно, что теперь, предвкушая драку, он жаждет крови. Он бросает в сторону Кэт что-то неразборчивое, потом вновь поворачивается к двери Дэвида.

– Давайте-ка выкурим оттуда этого ублюдка.

Кэт кидается на него. Она выше ростом, и хотя он гораздо крепче, на нее работает эффект неожиданности. Ей почти удается сбить его с ног, но после кратковременного замешательства он приходит в себя и отпихивает ее с такой силой, что она, хватая ртом воздух, шлепается в грязь, в жидкую снежную кашу. Моника бросается поднимать ее.

– Свинья, – цедит она.

Рыжий, пропустив ее слова мимо ушей, идет обратно и вновь налегает на дверь.

Тишину пронзает пронзительный вой сирены. Там, внизу, по ту сторону скалистого выступа, на крохотной разворотной площадке, где дорога обрывается в никуда, вспыхивают красно-голубые сполохи. Полицейская машина паркуется. Краем глаза я отмечаю две или три фигуры в форме, мелькает ядовито-желтый светоотражающий жилет. Остаток пути полицейские проделывают пешком, за ними спешат несколько жителей деревни. Когда расстояние между нами сокращается, я различаю среди них Гэвина. Не он ли их созвал? Как он узнал и какую вообще роль во всем этом играет? Он подходит ко мне и останавливается в нерешительности, как будто не очень понимает, что делать дальше.

– С тобой все в порядке?

Я заверяю его, что все отлично, и мы поворачиваемся к дому. Полицейские, похоже, разделились. Один стучит в дверь, крича что-то в щель почтового ящика, а второй обходит дом с тыла.

– Мы ведь позже увидимся? – спрашивает Гэвин, легонько касаясь моей руки.

– Угу.

– Тут кое-кто собирается прочесывать местность в поисках Элли.

– Это хорошо. – Я вскидываю на него глаза. – Мы должны помочь.

Он ничего не отвечает. Двое полицейских выводят из дома Дэвида. Рев толпы резко нарастает. Он идет, уставившись себе под ноги, вид у него перепуганный до смерти. Кто-то орет ему в лицо («Педофил!» – слышится мне), и он вздрагивает. Офицер справа взглядом заставляет крикунов умолкнуть.

– Придержите-ка языки, ребята, – говорит он, крепче сжимая локоть Дэвида. – И лучше будет, если вы разойдетесь.

– Что он сделал? – доносится голос. – Где девчонка?

– Ничего, насколько нам известно, – бросает в ответ полицейский, не замедляя шага.

– Что ж вы тогда его заломали?

Ответа нет, и до меня вдруг доходит, что Дэвид вовсе не арестован, а взят под защиту. Слышатся еще несколько выкриков, и полицейский наконец отвечает:

– Послушайте, мы пока не знаем, где находится Элли. Так что лучше будет, если вы все отправитесь ее искать, вместо того чтобы устраивать здесь бучу.

По толпе пробегает ропот. Некоторые оглядываются на Блафф-хаус, но Брайан уже скрылся внутри и захлопнул за собой дверь. Моники нигде не видно.

– И это все? – осведомляется кто-то из собравшихся. – Больше вы ничего не собираетесь делать?

– Люди уже едут, – отвечает полицейский, что стоит слева от Дэвида. – А теперь проваливайте.

Я поворачиваюсь к Гэвину:

– Давай-ка выбираться отсюда.

33

Мы решаем пройтись пешком. Уже начался отлив. Не успеваем мы добраться до лодочного спуска, как слышим смех, оживленные голоса и звон бутылок. Над океаном, перекрывая шум волн, разносится музыка, монотонное «тынц-тынц-тынц». Чуть поодаль на пляже, у одного из волнорезов, вокруг костра сидят пятеро или шестеро парней, пьют и курят. Судя по всему, по кругу передают косяк. И бутылку водки.

– Идем, – говорю я Гэвину.

Мы обходим подростков, стараясь держаться подальше от воды, и двигаемся вдоль кустов в тени утеса.

– Как ты думаешь, что случилось с Элли?

Он сглатывает.

– Я не знаю.

– История повторяется?

Он устремляет взгляд на далекие облака:

– Пока не уверен. Может, она просто загулялась и забыла о встрече. В конце концов, прошло не так много времени.

Мы останавливаемся.

– Ты в самом деле так думаешь?

– Нет, – качает он головой. – Наверное, нет.

Я размышляю о том, что увидела на втором этаже в пабе. И о том, что сказали мне родители Зои.

– Полагаю, девочек насилуют.

Впервые за все время с моего возвращения я произношу вслух эти слова. Они не идут у меня с языка. Гэвин скрещивает руки на груди, и я не пойму – то ли потому, что не хочет в это верить, то ли потому, что не хочет признавать, что у него были те же подозрения.

– Нет…

– Ты знаешь, что Зои была беременна? – перебиваю я.

Он весь как-то сдувается.

– Кто тебе сказал?

– Ее родители. Точнее, мать.

Он устремляет взгляд на воду:

– Ты ездила к ним? Когда?

– Несколько дней назад. Но…

– Ты мне не говорила.

Он смотрит на меня. Я некоторое время изучаю его лицо. Что это? Гнев? Раздражение?

– Нет, не говорила.

– Почему?

На мою грудь опускается свинцовая тяжесть. Я провинилась, сейчас меня накажут. Я осмелилась раскрыть рот, хотя должна была держать его на замке.

Пошло все к черту. Я смотрю на него в упор:

– С каких пор я обязана докладывать тебе обо всем, что делаю?

Он утыкается в землю. Наверное, я была не права, теперь он развернется и уйдет прочь. Однако, подняв голову, Гэвин пытается выдавить из себя улыбку:

– Извини. Просто… я мог бы поехать с тобой.

Он замолкает, и мы идем дальше.

– Что еще они тебе сказали?

Я не горю желанием выкладывать ему подробности, во всяком случае сейчас, поэтому ограничиваюсь уклончивым:

– Не слишком много.

– От кого она забеременела?

– Они не знают. Но мать считает, что у нее был взрослый бойфренд отсюда, из Блэквуд-Бей. Там еще есть дядя, с которым она была близка, но они не думают, что он имеет к этому отношение.

– Они убеждены?

– Вполне. – Я делаю паузу. – И в то, что Дейзи покончила с собой, они не особо верят.

– Так, может, есть взаимосвязь?

– Нужно отыскать Элли, – киваю я.

Гэвин бросает взгляд через плечо на подростков у костра:

– Попробуем их расспросить?

– Попробуем.

Мы приближаемся к костру. Камера висит у меня на шее, и я начинаю снимать еще на подходе.

– Простите, – заговариваю я.

Парни вскидывают голову. Один пытается спрятать косяк в ладони, но терпкий запах травки выдает его с потрохами.

– Что?

Это парень из кафе, тот самый, что был с Элли и Кэт. Он умудряется одновременно демонстрировать агрессию и полное отсутствие интереса ко всему, что я в принципе могу сказать.

– Я тут подумала… Ты знаешь Элли?

– А тебе-то что?

– Знаешь, где она сейчас?

– Без понятия, лапуля.

Меня подмывает сказать, что у него нет ни малейшего права так со мной разговаривать, что, если он не будет следить за своим языком, я ему такое устрою, мало не покажется. Но сейчас не время лезть в бутылку.

– Ты в курсе, что она пропала?

– Угу.

– Но ты не знаешь, куда она отправилась?

– Не-а. Не знаю я, где Элли, ясно? Я тут вообще не при делах.

Больше ничего от него добиться не удается, лишь из колонки, подсоединенной к телефону, грохочет музыка, которую даже не удосужились сделать потише. Парень глядит на меня с вызовом, так что я решаю обратиться к остальным:

– А вы, народ? Подозреваю, тоже без понятия?

Парочка юнцов начинает беспокойно ерзать. Тот, что пытался спрятать «дудку», косится сначала на своих друзей, потом на Гэвина и наконец смотрит на меня.

– Это же он сделал, тот чокнутый пидор.

Он машет рукой с косяком в сторону Блафф-хауса, будто и так неясно, кого он имел в виду. Я бросаю взгляд наверх, и на мгновение мне кажется, что там кто-то есть – одинокая фигура стоит прямо на краю утеса и смотрит на нас. Или готовится прыгнуть. Я отвожу глаза.

– Это он ее забрал, – говорит парень. – И всех остальных тоже.

Я сверлю его взглядом. Прыщавый юнец, что ты вообще понимаешь?

– Почему ты так уверен?

– Да все это знают, – усмехается он. – Просто говорить никто не хочет.

Я оглядываюсь на Скалы, но там никого нет.

– Пойдем, – произносит Гэвин. – Нам пора.

Мы шагаем по лодочному спуску. Небо обложено плотными облаками, уже начинает темнеть. Где-то там, неизвестно где, Элли. Вероятно, пытается сбежать, одна. Конечно, если ей повезло.

– Мы должны ее найти, – говорю я Гэвину, но он не успевает ответить, потому что звонит телефон.

– Это Брайан, – поясняет он, дав отбой. – Им нужны ключи от досугового центра. Там сейчас полиция.

Перед входом нас уже ждет группа людей. Среди них Моника и Брайан. Рядом с ними стоит женщина, чье лицо мне незнакомо, и два полицейских в форме. Только их мне не хватало.

– Прости, – говорит Брайан Гэвину, когда мы подходим. – Я не захватил свой комплект ключей.

Женщина протягивает руку. На ней длинная черная куртка, брюки и ботинки. Вид у нее недовольный и суровый; судя по всему, она не из тех, кто привык, чтобы ее заставляли ждать.

– Старший следователь Батлер, – представляется она, когда Гэвин пожимает ей руку. – Хейди. Очень приятно. – Она оборачивается ко мне. – А вы кто?

– Алекс Янг. Я тут не живу, я тут… – Я замолкаю, и она склоняет голову набок. – Работаю.

– Работаете? И кем же?

– Снимаю фильм.

Она на мгновение переводит взгляд с меня на Гэвина:

– Ясно. Ну что, идемте?

Гэвин открывает дверь, и мы вваливаемся внутрь. Я смотрю на Батлер со спины. Она подтянутая и деловитая. Она излучает уверенность, и совершенно очевидно, что как минимум Брайан уже подпал под ее чары. Ходит за ней хвостиком. Она бегло оглядывает помещение, потом спрашивает у одного из полицейских:

– Где девушка?

Сначала я думаю, что она имеет в виду Элли, но потом понимаю, что речь о Кэт.

– Уже едет. И отец пропавшей девушки тоже.

– Ясно. – Она качает головой. – Итак, кому что-нибудь известно?

Полицейский принимается листать свой блокнот, и она со вздохом обводит помещение взглядом.

– Ну?

Моника выходит вперед.

– Кэт, – произносит она нерешительно, – ну, подружка Элли, сказала, что они договорились встретиться, но Элли не пришла, и…

– Когда это было?

Моника бросает взгляд на часы в конце холла:

– Почти три часа назад.

– Где они договаривались встретиться?

– У летней эстрады, если не ошибаюсь.

– Зачем?

Все молчат. Никто не знает. Видимо, чтобы вместе поболтаться. Покурить травку. Одновременно побездельничать и натворить дел, как все подростки.

– Ее кто-нибудь видел? – спрашивает Батлер.

– Нет, – отвечает полицейский справа от нее.

– Свидетельства о похищении имеются?

Он качает головой.

– Она просто не явилась на встречу с подружкой и отключила телефон?

– Да, – говорит он. – Но…

– Она подросток.

– Я знаю…

– Они постоянно так делают.

– …но прошлые события, – вставляет он. – Здесь это не первый случай. Возможно, придется объявить ее в розыск.

Батлер оглядывает помещение:

– Введите меня в курс дела.

Видимо, она не из местных. Моника выступает вперед, Брайан тоже. Оба явно нервничают.

– Десять лет назад, – говорит Моника, – у нас тут исчезла одна девушка. Сэди Дэвис.

Я против воли смотрю себе под ноги. Чувствую себя нашкодившей трехлеткой, которую уличили в содеянном.

– Десять лет назад. Она потом нигде не объявилась?

– Не думаю, – качает головой полицейский.

– Вы не думаете?

– Вообще-то, она вроде как объявлялась, – подает голос Брайан. – Ее матери сообщили, что она нашлась в Лондоне. Но возвращаться домой отказалась.

– Ясно, – говорит Батлер. – Значит, мы имеем одну девушку, сбежавшую в Лондон. Десять лет тому назад.

– Есть и еще кое-что, – выступает вперед Гэвин. – Зои Персон. Она тоже сбежала, года три с половиной назад, ее так и не нашли.

И Дейзи, думаю я. И Дейзи. Но я молчу. По официальной версии, она мертва. По официальной версии, это было самоубийство.

Батлер склоняет голову набок:

– Хорошо. Еще что-нибудь?

– Зои… – Гэвин косится на меня. – Была беременна.

Моника и Брайан вскидывают голову.

– Сколько ей было лет?

– Четырнадцать.

Батлер поворачивается к полицейскому.

– Розыск объявлять рановато, – говорит она. – По крайней мере, пока мы не опросили ее подружек и родителей. Но почву подготовить надо, просто на всякий случай. Давайте пока изымем ее компьютер и отследим местонахождение телефона. Ее ищут?

– Группа добровольцев, – отвечает Моника.

– Хорошо. Нужно, чтобы кто-нибудь все это координировал.

Кажется, Гэвин готов вызваться, но тут подскакивает Брайан, едва скрывая рвение:

– Я могу. Из паба, например.

– А почему не отсюда? – интересуется Гэвин.

– Из паба лучше, – говорит Моника. – В это время года народу там всяко больше, чем здесь.

Батлер смотрит на всех троих, ожидая, когда они придут к общему решению. Мгновение спустя Гэвин отступает.

– Ладно, значит, с этим разобрались. – Детектив поворачивается к полицейским. – А мы тогда разобьем штаб здесь. Так. Где там застрял ее папаша? Они что, ползком сюда добираются?

34

Еще даже не рассвело. Я бесшумно поднимаюсь, оставив Гэвина тихонько похрапывать. Вчера мы допоздна бродили по утесам в поисках хоть малейших зацепок. Ввалившись наконец в «Корабль», мы обнаружили, что не одни такие, вернувшиеся ни с чем. На столах лежали карты, расчерченные на квадраты маркером; каждой поисковой группе был присвоен свой квадрат. Однако никто ничего не нашел, Элли как сквозь землю провалилась. Родители Элли сказали Батлер, что такое не в ее характере; Кэт заявила, что подруга никогда не забывала о встречах и всегда предупреждала, если не могла прийти. И в конце концов вчера, уже поздно вечером, Элли объявили в розыск.

На кухне я наливаю себе стакан воды и отправляю Монике сообщение с вопросом, нет ли новостей. В ожидании ответа усаживаюсь за стол и смотрю на небо. Я думаю об Элли, будто мои мысли могут как-то вернуть ее. От Моники приходит ответ, очень краткий: «Пока ничего. Скоро ребята снова выйдут на поиски. Я отпишусь».

Что ж, хотя бы не нашли труп. И одежду, вынесенную на какой-нибудь отдаленный пляж. Ну или пока не нашли. Я ставлю стакан на стол. Необходимо чем-то себя занять.

Я беру треногу и иду к Скалам, мимо Блафф-хауса. Навожу камеру на утес и смотрю в видоискатель. Справа, у самой кромки кадра, смутно виднеется Крэг-Хед. Если взять чуть левее, вдали переливается огнями Молби. Но я фокусируюсь на Блафф-хаусе и крае утеса всего в нескольких ярдах от его крыльца. Пять шагов до тропинки, еще пара за нее – и обрыв. Дальше нет ничего, кроме моря, черного, как деготь, чьи рокочущие волны таят в себе секреты, тела, смерть.

Может, именно тут стояла в ту ночь Моника, обозревая этот вид? Вдруг Элли тоже там, внизу? Я нажимаю кнопку «Запись», потом, немного поколебавшись, отступаю от камеры и вхожу в кадр. Шаг, второй, третий. Голова низко опущена, руки крепко обнимают тело. Я подхожу к Блафф-хаусу, пытаясь представить, что я – Дейзи. Теперь впереди обрыв. Четвертый шаг, пятый – дальше и дальше, к головокружительной круче, навстречу вечному мраку. Но почему? Зачем я здесь? Что на меня нашло? Кто меня к этому толкает? Парень в кожаной куртке, который никогда не скажет, что любит меня? Подруга, предавшая меня? Мужчина, воспользовавшийся мной?

Шесть, семь. Но Моника видела ее. И осталась записка. Восемь. Девять. Записка, которую родная мать Дейзи назвала ерундой. Десять, одиннадцать, двенадцать, и галечная дорожка остается позади, а я оказываюсь по другую ее сторону на пробивающейся траве.

Но как записка может быть ерундой? Хочет ли она сказать, что Дейзи никогда ее не писала? Но ведь Джеральдина сама подтвердила полиции ее подлинность, узнав почерк дочери. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать.

Зачем бы ей так говорить, если это неправда?

Шестнадцать. Все, я пришла. Я могу заглянуть туда, вниз, за край. Еще один шаг – и я окажусь на зыбкой почве. Пучки влажной травы, готовые сорваться камни, смерзшаяся земля. Если бы не оттепель, все это было бы покрыто ледяной коркой – еще одна опасность, еще одна возможность поскользнуться и полететь вниз. Хочется развернуться и убежать, но я этого не делаю. Я смотрю вниз, на волны, и словно пытаюсь сквозь белую пену настоящего проникнуть взглядом в черноту прошлого. Правда сводит с ума своей близостью. Кажется – вот она, совсем рядом, только руку протяни. Если бы я могла сделать еще один шаг, всего один шажок или два, я бы поняла, я бы узнала, что она чувствовала, я бы узнала, что произошло. В какой-то момент я едва не делаю этот шаг. Едва.

– Алекс!

Голос кажется невообразимо далеким и резким, а имя, которое он произносит, – чужим. Только через секунду я понимаю, что оно принадлежит мне, и еще через одну вскидываю голову, чтобы взглянуть, кому я понадобилась. Позади меня на тропинке, ведущей к деревне, виднеется темный силуэт, но он все еще слишком далеко, чтобы я могла узнать его, и тем не менее человек бежит ко мне.

– Алекс! – кричит он снова. – Стой!

Стой, думаю я. Стой. Я смотрю в воду. Моника, наверное, то же самое кричала Дейзи. Почему она не послушалась?

– Не надо!

Я делаю шаг назад. Чьи-то руки смыкаются вокруг меня, стискивают, отрывают от земли, и на мгновение мелькает мысль, что сейчас меня столкнут вниз. Это Гэвин, думаю я. Попалась. Он меня обманывал. Все-таки это он похитил Элли.

Или вернувшийся из участка Дэвид, который узнал там, что именно я заварила всю эту кашу, и теперь жаждет мести. Я готовлюсь полететь с обрыва, но меня разворачивают лицом к дому и лишь затем разжимают руки.

Это Брайан. Лицо у него красное; когда он орет, слюна долетает до моих губ.

– Ты что творишь?!

Он держит меня на расстоянии вытянутой руки. Ноздри у него раздуваются, голос дрожит: он до смерти перепуган. Или разъярен.

На мгновение кажется, что он сейчас тряханет меня или влепит пощечину. Я подавляю желание броситься в драку, накинуться на него, вцепиться ногтями, выцарапать ему глаза; да хоть коленом засадить ему в пах, если ничего другого не получится. Это животная реакция, инстинкт. Не знаю, откуда она исходит.

– Ничего, – выдыхаю я, и его руки бессильно повисают вдоль туловища.

На краткий ошеломляющий миг я вдруг очень хочу, чтобы они вновь сомкнулись вокруг меня.

– Ты меня напугала! Я подумал…

Я смотрю на него. Это всего лишь Брайан, встревоженный и обеспокоенный. Я знаю, что он подумал. Представляю, как это выглядело со стороны.

– Я просто смотрела вниз. – Указываю на камеру. – И снимала все на видео… А в чем, вообще, дело?

– Мне нужно с тобой поговорить.

– О чем? О господи, про Элли? Она что?..

– Нет, нет. Ее до сих пор не нашли. – Он вскидывает глаза на окна Блафф-хауса. – Послушай, давай поищем другое место?

– Как ты меня отыскал?

– Я был у Моники. Говорил с Гэвином. Он сказал, ты должна быть здесь.

Он смущенно кашляет и снова протягивает ко мне руку – его ладонь ложится на мой локоть. На этот раз заботливо, но я ловлю себя на желании сопротивляться. Наверное, потому, что он хочет увести меня от края обрыва, не очень понимая, чего еще ожидать.

– Ты идешь? Можем поговорить по дороге.

– Нет! – мотаю я головой. – Расскажи, в чем дело!

Брайан понижает голос, хотя, кроме нас, тут никого нет. Похоже, он нервничает, и я пытаюсь понять, чего он боится.

– Я получил открытку, – говорит он.

От нервозного нетерпения меня бросает в дрожь.

– Открытку? От кого?

– От Дэвида.

Повисает пугающая тишина. Даже ветер, кажется, утих. Значит, я была права. Именно Дэвид послал Дэну ту открытку, благодаря которой я в конечном итоге оказалась здесь. Но зачем?

– От Дэвида? И что там написано?

– Смотри.

Порывшись в кармане куртки, он вытаскивает картонный прямоугольник.

– Вот. Ее подсунули мне под дверь.

Я беру ее трясущимися руками. На лицевой стороне фотография маяка на Крэг-Хеде.

– Но он же до сих пор в полицейском участке!

– Его уже отпустили. Я не знаю, где он сейчас. Читай.

Я переворачиваю открытку.

«У меня есть доказательства, не оставляющие вопросов. Я готов их предоставить. Передай, что буду ждать ее сегодня в восемь вечера. Пусть приходит одна. Только никому больше ничего не говори. Пожалуйста. Прости меня».

– Ты показывал это полицейским? Этой Батлер?

– Нет еще.

– Почему?

– Я все еще… Не верю, что Дэвид имеет к этому отношение…

– А открытка? Похоже, он хочет во всем признаться.

Брайан устремляет взгляд на облака:

– Если Элли у него, то ей, скорее всего, ничего не грозит. Давай посмотрим, что он скажет.

– Но…

– Он сбежит, если заподозрит, что мы приплели к этому Батлер. Или еще что похуже.

Я вспоминаю, что Брайан рассказывал мне про нервный срыв Дэвида. Может, он и прав.

– Ты уверен, что эта открытка вообще от него?

– Это его почерк.

Я внимательно рассматриваю текст. Буквы мелкие и ровные. Открытка, которую послали Дэну, подписана другой рукой.

– Где он будет меня ждать? – Я вскидываю глаза на Блафф-хаус. – Здесь?

– Нет, – качает головой Брайан. – Думаю, он слишком напуган, чтобы возвращаться сюда после всего, что случилось.

– Где тогда? – Я переворачиваю открытку. – У маяка?

– Наверное.

Меня охватывает нетерпение. Что это за доказательства и что именно они подтверждают?

– Ты пойдешь со мной?

– Он хочет, чтобы ты пришла одна.

Нет.

– Он послал эту открытку тебе, – уговариваю я. – Ты и так в курсе…

Брайан неохотно кивает.

Я должна пойти, ради Элли, но Дэвид знает обо мне что-то, чего я сама не знаю, и я не уверена, что готова услышать правду.

Но мне уже доводилось переживать нечто подобное, напоминаю я себе. Я очнулась в Диле, понятия не имея, почему сбежала. Я лежала в больнице, потом меня перевели оттуда в клинику лечения нарушений памяти, к доктору Олсен. Там я стала Алекс, отыскала Элис в наркопритоне у вокзала Виктория и постепенно по кусочкам собрала воедино все свое прошлое. Или по меньшей мере какую-то его часть.

Ради этого, видимо, я и вернулась сюда, ради этого сняла «Черную зиму».

И похоже, ради этого я здесь. Ради того, чтобы узнать правду. Правду о том, что случилось тогда, и о том, что происходит сейчас.

Тогда
35

Через несколько недель после того, как я поселилась в той квартире, они устроили вечеринку. Я все время ходила уставшая, живот был постоянно раздут, и тем не менее я все ела и ела. В тот день одна из девушек – она называла себя Кристал, с одной «л», – поинтересовалась, не показалось ли ей, что я ем за двоих. Я покачала головой, но без особой уверенности; месячные у меня стали такими нерегулярными, что я уже давным-давно не беспокоилась из-за каждой задержки. Остаток вечера я провела, читая в Интернете про признаки беременности, и к тому времени, когда явились приятели Дева с водкой, пивом и еще бог знает какой дрянью, была на взводе.

Ги, которого на самом деле звали Гленном, зажал меня в углу в ванной.

– Сэди, – сказал он таким тоном, будто крайне удивился нашей встрече.

Он был пьян в хламину, двигался заторможенно, язык у него заплетался.

– Сэди, Сэди, скорей мне дай ответ, – затянул он песенку, потом наклонился меня поцеловать.

Рот его походил на открытую рану, и я сказала, что лучше умру. Вид у него сделался такой, как будто я влепила ему пощечину.

– Думаешь, ты слишком хороша для меня? – процедил он. – Да ты просто жирная шлюха, которая дает всем подряд.

Он положил руку мне на промежность и снова попытался поцеловать. Не знаю, что случилось дальше. Помню, как заметила наше отражение в зеркале над раковиной и не узнала ни его, ни себя. Я словно видела все происходящее сквозь видоискатель камеры или на экране, где актеры разыгрывали роли. На подоконнике рядом с унитазом стояла пустая бутылка из-под вина, и не успела я опомниться, как она оказалась у меня в руке, а в следующее мгновение Ги лежал на полу и по его лицу и шее текла кровь, собираясь в алую лужу. Я опустилась на корточки рядом с ним, но он не шевелился.

Я выбежала из ванной и отыскала Дева:

– Я убила Ги.

Когда мы вернулись в ванную, Элис уже стояла на коленях рядом с распростертым на полу телом, прижимая полотенце к разбитой голове Ги.

– Все не так плохо, как выглядит, – сказала она.

Глаза Ги распахнулись, уродливый рот пришел в движение.

– Я убью эту тварь.

– Уведи ее отсюда, – бросила Элис Деву.

Я будто приросла к месту. Я глядела вокруг, и мне казалось, что все происходит на экране и не имеет никакого отношения ко мне. Дев схватил меня и потащил сквозь толпу, собравшуюся в коридоре. У входной двери он сказал, что найдет меня, и велел ждать в парке напротив.

Я повиновалась. Через час с небольшим он появился и дал мне мобильный телефон.

– Вот, возьми.

– Что это?

– Один из моих запасных, – пояснил он. – Тебе надо валить.

– Но мои шмотки!

– Какие еще шмотки? – Он вздохнул. – Послушай, с Ги шутки плохи. Придется на какое-то время залечь на дно. Я забил в телефон свой номер, позвонишь мне. Только выжди несколько недель, ладно? Он спросит, где ты, и лучше мне этого не знать.

Я включила телефон:

– Какой у него пин-код?

– Тринадцать семнадцать, – сказал он и поцеловал меня. – Мне надо идти.

Я проводила его взглядом, потом развернулась и зашагала в ночь.

Сейчас
36

Я включаю воспроизведение.

Из темноты медленно проступает картинка. Подвал. По сырым стенам, поблескивая, сочится влага. В жестком безжалостном свете осветительной лампы все тени резкие, четко очерченные. Камера внезапно отъезжает назад, угол расширяется, в следующую секунду фокус перемещается вправо – и в кадре возникает лицо.

Это Дейзи. Она вся в слезах и соплях, волосы спутаны, глаза красные. «Помоги мне, – молит она. – Помоги, пожалуйста». Она повторяет эти слова снова и снова, но тут съемка обрывается, экран заливает чернота, и вскоре появляется новая картинка. Мы на улице, камера дрожит и дергается, земля залита все тем же резким слепящим светом; сухая листва, подернутая инеем, звездное небо, чьи-то ноги в ботинках поначалу переступают медленно, но потом набирают скорость, и вот уже камера несется к темнеющему вдали тису. Под ним навалена груда камней. Камера выхватывает из темноты мертвые цветы и женщину, стоящую на коленях у могилы; она клонится вперед, ее руки погружены в землю, лоб почти касается земли. Все ее тело сотрясается, как будто она рыдает. Мы приближаемся, и она наконец нас замечает. Она вскидывает голову. «Помогите мне». В ее голосе слышится облегчение. «Вы пришли! – Она принимается яростно раскапывать землю. – Мы должны вытащить ее оттуда. Помогите мне. Помогите, пожалуйста».

Мы подходим ближе. Она достает из могилы тело. Сквозь тонкий слой земли проступает лицо. Оно попадает в круг света, и камера резко фокусируется. Это я.

В следующую секунду я просыпаюсь.

Когда я добираюсь до парковки наверху Слейт-роуд, Брайан уже ждет, подпирая стену у въезда. Он весело меня приветствует, но на его лице написана тревога.

– Мы приедем раньше времени, – замечает он, усаживаясь в машину.

– Тем лучше. Только тебе придется показывать дорогу, – говорю я, пристегиваясь.

Я кривлю душой. Дорога отлично мне известна, но я не хочу, чтобы он это знал. Я выруливаю с парковки.

– Наверху налево, – подсказывает он.

– Про Элли никаких новостей?

Он качает головой. Всю вторую половину дня мы оба провели в поисках, хоть и врозь. Видимо, потому меня и сморило. Мне даже кое-что удалось поснимать. Тайком. Ребят в пабе, распределяющих, какая группа в каком квадрате ведет поиски. Толпы местных жителей прочесывают утесы. Среди них я заметила Лиз. И Софи с Моникой.

До маяка недалеко, и вскоре я паркуюсь на обочине неровной дорожки, усыпанной гравием. Вокруг ни души, машины Дэвида тоже нигде не видно, и когда я глушу мотор, воцаряется полная темнота, если не считать регулярных вспышек маяка.

– Ты фонарь не прихватила?

– Посвечу телефоном, – говорю я.

Вокруг нас коконом смыкается тишина.

– Ты ему доверяешь? Он не попытается что-нибудь со мной сделать? – спрашиваю я, хотя под ложечкой у меня сосет вовсе не от страха за свое благополучие.

– Все будет в порядке, – ободряюще улыбается Брайан.

Я выхожу на гравийную дорожку, которая ведет к маяку. Справа виднеется невысокое строение, и, подойдя ближе, я понимаю, что когда-то это было бюро информации для посетителей. С трех сторон его огибает деревянная терраса, уже сгнившая, а все окна или разбиты, или заколочены. Над входом висит обломок знака, на котором масляной краской выведено слово «Хед». Я оглядываюсь: Брайан сидит в машине, по-прежнему в темноте.

Поднимаюсь дальше. Маяк выкрашен белой краской, у его основания виднеются несколько заброшенных построек. Сама башня не очень высокая, но все равно впечатляющая – стоит на самом краю утеса, мрачная и величественная.

Вскидываю камеру и некоторое время снимаю, затем отпускаю, и она, работающая, повисает на ремне у меня на шее. Тропинка заканчивается, но наверху никого нет. Я нахожу невысокую ограду, с которой хорошо видно всех, кто поднимается к маяку, и присаживаюсь.

Выключаю фонарь на телефоне и жду, когда глаза привыкнут к темноте. Вокруг стоит абсолютная тишина, потом я слышу за спиной механический шум – негромкое ритмичное жужжание поворачивающихся линз маяка. В вышине реет чайка, кувыркаясь в луче света. Ее пронзительный крик звучит как насмешка.

«Это ты во всем виновата, – кажется, говорит она. – Ты, и никто другой».

Виновата. Мои мысли немедленно возвращаются к тому, что случилось тогда, к тому, что я сделала с Ги во время вечеринки. Я усилием воли отбрасываю их и устремляю взгляд на море. Дует пронизывающий ветер, засовываю покрасневшие руки поглубже в карманы. Восемь тридцать медленно перетекают в восемь сорок пять, но Дэвида по-прежнему не видно. Ловлю себя на мысли: где-то в глубине души я ожидала, что он появится в обществе Элли и с извинениями отдаст ее мне, прежде чем снова укрыться у себя в Блафф-хаусе. Ноги давно задубели от холода. Около девяти часов я уже готова сдаться, как вдруг на тропинке появляется темный силуэт.

– Я начал волноваться.

Освещаю телефоном обеспокоенное лицо Брайана и поднимаюсь с оградки, испытывая облегчение пополам с разочарованием.

– Он не пришел.

Лицо у него вытягивается.

– Поехали обратно, – предлагает Брайан.

– Нет, давай пройдемся вокруг.

Мы обходим постройки с намерением заглянуть в каждую по очереди, но когда во второй из них я замечаю приоткрытую дверь, то сразу понимаю: это не к добру.

Брайан стоит прямо у меня за спиной.

– Что там такое? – спрашивает он, и я говорю, что не знаю.

За дверью виднеется помещение, в котором нет ничего, кроме нескольких полок и лестницы, уходящей вниз, в темноту.

– Наверное, тут было что-то вроде склада, – замечает Брайан.

В его голосе я слышу отзвук собственного страха.

– Пошли-ка отсюда, пока не поздно.

– Нет, – говорю я. – Я иду внутрь.

Он заходит следом. Стены сочатся влагой, скользкие каменные ступени грозят предательски уйти из-под ног. Я осторожно спускаюсь, снимая на ходу. Собственное дыхание оглушает меня. Внизу не видно ничего, кроме черноты.

– Элли? – произношу я негромко, но отвечает мне лишь эхо.

Брайан, идущий следом, спрашивает:

– Есть что-нибудь?

Я поднимаю телефон. В луче фонарика, точно звезды, танцуют пылинки. Подвал совсем крошечный; в углу стоят бочки и пустые банки из-под краски, у стены в беспорядке свалены доски. Я обвожу фонариком помещение, и тут мой взгляд цепляется за что-то на полу. Это уродливый ботинок Дэвида.

– Брайан, – срывающимся голосом зову я. – Смотри.

Мы находим его в углу за бочками. Голова неловко вывернута набок. Сначала я думаю, что он мертв, но потом замечаю, что грудь его еле различимо вздымается и опадает, а когда заставляю себя прикоснуться к его руке, она оказывается теплой.

Брайан опускается на корточки рядом со мной:

– Никаких следов Элли?

Я качаю головой. Зато замечаю на земле что-то, выглядывающее из-под бедра Дэвида. Пустой коричневый флакончик.

– Надо вызвать «скорую», – говорю я. – Он чего-то наглотался.

37

Брайан возвращается на парковку, чтобы дождаться медиков, а я остаюсь с Дэвидом. Я прикасаюсь к его руке, но ничего не чувствую. Никакая искра не загорается во мне, ни намека на узнавание. Ощущаю одну лишь усталую плоть.

– Где она? – шепчу я, но ответа, разумеется, не получаю.

Я расстегиваю молнию его куртки и нащупываю сердце. «Только не умирай, – твержу я про себя. – Только не умирай. Ты должен рассказать мне все, что знаешь».

Сердце у него бьется ровно, но интервалы между каждым ударом будто чуть длиннее нормы. Кажется, оно замедляется. Где-то вдалеке, перекрывая шум моря, воют сирены. Я убираю руку и застегиваю куртку. Что он собирался мне передать? Я нащупываю бумажник, оттягивающий карман его куртки.

Это ведь никому не повредит? Я вытаскиваю бумажник и принимаюсь рассматривать в тусклом свете экрана телефона. Он сшит из фиолетового нейлона, закрывается на растрепанную липучку. Практически невесомый. Я дергаю за липучку, и в темноте подвала треск кажется неожиданно громким. Внутри обнаруживаются несколько банкнот по десять и пять фунтов и одинокая двадцатка, а также кредитная карта. Еще там лежат скидочные карты из супермаркета и сетевой аптеки. В соседнем отделении, за прозрачным пластиковым окошечком, я нахожу ключ и фотографию девушки.

С бешено колотящимся сердцем я вытаскиваю снимок. Это Зои, я мгновенно ее узнала. Она сидит за столом в каком-то ресторанчике быстрого питания, широко улыбаясь в камеру. Судя по всему, фото сделано на чьем-то дне рождения; на столе стоит еда, к ней тянутся чьи-то руки. Я подношу карточку поближе к экрану телефона.

«Где же ты? – безмолвно спрашиваю я. – Почему ты сбежала? Расскажи мне».

На лестнице слышатся шаги. Думать некогда. Я сую себе в карман фотографию, ключ и возвращаю бумажник на место. В следующее мгновение появляется Брайан, за ним идут медики с мощными фонарями.

– Позвольте, мы им займемся, мисс, – говорит один из них.

– Ну и что будем делать теперь? – спрашиваю я Брайана.

Мы снова сидим в машине. Он говорит, что звонил в полицию: они хотят взять у нас показания, но пока мы можем быть свободны.

– Думаешь, Дэвид попытался покончить с собой, потому что сотворил что-то с Элли?

Брайан вздыхает. Я чувствую, как в воздухе нарастает напряжение.

– Мне очень не хочется так думать, – произносит он. – Но кто знает? Может, он действительно что-то с ней сотворил и не смог вынести угрызений совести.

На мой взгляд, что-то тут не вяжется.

– Но тогда зачем он послал ту открытку? Что он хотел мне передать? Или он все затеял, только чтобы я его нашла?

Не могу задать вслух вопрос, который на самом деле меня сейчас занимает. Может, он вообще не собирался ничего рассказывать про Дейзи? И про меня.

Я откидываюсь на спинку сиденья.

– Куда они его повезут?

– В больницу Святой Марии, наверное.

Я завожу машину. Фотография Зои, кажется, сейчас прожжет дыру в моем кармане.

– Может, он еще выкарабкается и, когда придет в себя, расскажет, что ему известно.

Брайан кивает и спрашивает:

– Так что будем делать?

В его тоне мне чудится что-то сродни приглашению. Смотрю на него: лицо совершенно непроницаемо. Видимо, в самом деле почудилось.

Я нажимаю педаль газа.

– Будем дальше искать Элли. Ну что, едем в «Корабль»?

На этот раз там играет музыка, но не так громко, как обычно. Атмосфера мрачная, в воздухе стоит гул приглушенных разговоров и висит все то, что осталось невысказанным. При виде нас несколько человек вскидывают голову и кивают Брайану или приветственно взмахивают рукой. В его обществе я чувствую себя здесь не очень уютно. Интересно, как будет воспринято наше появление вдвоем, что подумают люди? И в каком виде это дойдет до Гэвина. Хотя не все ли мне равно? А если не все равно, то почему?

Мы идем через зал к барной стойке. Пара человек склонилась над картами, разложенными на столе. Остальные, видимо, продолжают поиски.

– Возьму нам что-нибудь выпить, – говорю я, и Брайан идет пообщаться с людьми.

Вернувшись, я протягиваю ему пиво, и он от души прикладывается к кружке.

– Ты рассказал им про Дэвида? – тихонько спрашиваю я.

Он кивает.

– Но в деле появились новые факты. Судя по словам этой Батлер, кто-то сообщил в полицию, что видел, как некую девушку увезли на машине, похожей на такси. – Он некоторое время молчит. – Мне надо покурить. Ты идешь?

Я киваю. Мы выходим в переулок за углом паба. Он предлагает мне пачку, и я автоматически беру сигарету. Не успеваю я понять, что делаю, как он уже поджигает обе – и мою, и свою. Я нерешительно затягиваюсь, впервые черт знает за сколько времени, и отмечаю, что держу сигарету между безымянным и средним пальцами; кто-то давным-давно сказал мне, что так меньше видны пятна от никотина. Мы минуту-другую курим в молчании, потом я перехватываю взгляд Брайана, устремленный на мою руку. Он смущенно кашляет.

– Ты не замужем, – говорит он.

Это звучит скорее как утверждение, чем как вопрос.

– Нет.

– Вы с Гэвином встречаетесь?

Голова у меня уже кружится от никотина, но я все равно делаю еще одну затяжку. Почему он спрашивает? Неужели думает, что я его клею?

Нет, говорю я себе, не будь дурой. Я смотрю на него в упор:

– А что?

Он опускает глаза:

– Да так… Просто спросил.

Мы умолкаем. Сверху несется приглушенный гул паба. Фонари льют слабый свет на Слейт-роуд. Луна висит над самой водой. На мгновение меня охватывает уверенность, что он сейчас что-то скажет, попытается подкатить ко мне, и я отчаянно надеюсь, что этого не произойдет. Он давит окурок подошвой, как будто готовясь к разговору, потом вздыхает. Но произносит лишь:

– Я внутрь. Тебе взять еще выпить?

Оглядываюсь по сторонам, чтобы скрыть облегчение.

– Да, – выдыхаю я. – Спасибо.

Он поднимается по ступенькам паба. Я с ощущением подступающей к горлу тошноты тушу сигарету и, привалившись к стене, делаю глубокий вдох. Внезапно мне очень хочется увидеть Гэвина; как жаль, что его здесь нет. Я уже собираюсь вернуться в паб и сказать Брайану, что передумала пить, когда за спиной раздается голос:

– Я хотела с вами поговорить.

Сердце у меня грохает, как дверь, захлопнутая порывом ветра. Я оборачиваюсь. Прямо передо мной стоит Кэт.

– Вы ездили на встречу с ним.

Тон у нее отчаянный. Сердитый.

– С кем? – спрашиваю я глупо.

– С Дэвидом.

– С Дэвидом?

Должно быть, она меня видела. Или слышала, как Брайан рассказывал в пабе.

– Нет, я просто…

– Что вы ему наговорили?

– Ничего, я просто…

– Вы наверняка что-то ему сказали. Наверняка.

Она плачет. Я двигаюсь к ней, но медленно: кажется, она в любой момент может метнуться прочь. Даже в тусклом свете я вижу то, что призван скрыть макияж. По ее лицу расплывается синяк, переливаясь всеми оттенками багрового, синего и черного.

– Это его рук дело?

– Что?

– Кто тебя избил? Дэвид? Это был он?

Она язвительно смеется:

– Не говорите ерунды. Дэвид? Он не такой. Вы ничего не знаете.

– Это он забрал Элли?

– Разумеется, нет. Он никогда не сделал бы ничего подобного.

– Тогда кто?

Кэт замолкает, и я вдруг понимаю, что она смертельно напугана. Я протягиваю руку и кладу ладонь ей на локоть.

– Дейзи, – произношу я негромко.

Она вырывает руку, и секунду спустя я осознаю, что именно сказала.

– Я имею в виду, Кэт. Прости, я…

– Как вы меня назвали? – переспрашивает она, но не дает мне возможности объясниться. – Это правда все из-за нее. Вы чокнутая. Дэвид сделал это из-за вас.

Она качает головой, будто я ее разочаровала, потом разворачивается, чтобы уйти.

– Кэт! – зову я, но она меня игнорирует.

– Поговори со мной!

Вот теперь она смотрит на меня.

– Если он умрет, – цедит она, – это будет на вашей совести, понимаете? И то, что случилось с Элли, тоже. Все это будет на вашей совести.

38

Когда я захожу в паб, меня колотит. Моника, появившаяся, пока меня не было, кивает мне со своего места, но я едва отвечаю. В голове полнейший сумбур. У барной стойки Брайан с остальными раздают фонари, проверяя их исправность. Все говорят вполголоса, в пабе царит атмосфера сурового товарищества. В углу полицейский в яркой светоотражающей куртке поверх униформы болтает о чем-то с одним из местных. Когда я подхожу к Брайану, он протягивает мне вино и спрашивает, что случилось.

– Ничего, – вру я.

Мне не хочется рассказывать ему о Кэт и о том, в чем она меня обвинила.

– Точно?

Я киваю, потом отхлебываю из своего бокала. Вино отдает пробкой, а на вкус напоминает размокший картон, и я молча ставлю бокал на стол. Я чувствую себя загнанной в угол и уже собираюсь сказать Брайану, что хотела бы присоединиться к поискам, как вдруг по залу пробегает шум, у двери слышатся изумленные возгласы, потом начинается суета. Я вскидываю голову, чтобы посмотреть, что происходит, но Брайан уже вскочил на ноги.

– Боже правый!

Я поднимаюсь. У двери стоит тоненькая фигурка; ее обнимают, ей радуются. Лица я разглядеть не могу, но вижу копну рыжих волос и мгновенно понимаю, кто это.

– Это она?

Брайан смотрит на дверь:

– Черт побери, похоже на то!

Следом за ним я подхожу к двери. Элли промокла до нитки, она дрожит. На ней джинсы, футболка и кроссовки с розовыми вставками, но вся ее одежда покрыта грязью, а обувь можно отправлять в помойку. Я включаю камеру. Это кажется неуместным, я надеюсь, что никто не заметил, но даже если и заметили, плевать. События будто закручиваются вокруг меня спиралью, я теряю контроль, а мой фильм – единственное, за что можно уцепиться.

– Элли! – восклицает женщина, обнимающая ее. – Элли, милая, где ты была?

Девушка поднимает голову. Поначалу кажется, что она не понимает вопроса, но потом бормочет что-то в ответ.

– Что? Говори погромче, милая. – Потом женщина бросает через плечо: – Кто-нибудь, ради бога, позвоните ее родителям!

Полицейский что-то торопливо говорит в рацию.

– Нет, – возражает Элли.

Голос у нее очень слабый, она едва может произнести вслух одно-единственное слово. Колени подгибаются, как будто на это «нет» ушли все оставшиеся жизненные силы.

– Где?.. – шелестит Элли.

– Кто? Кто, милая?

Она отчаянно ищет взглядом кого-то в зале. Я тоже ищу. Кэт нигде не видно.

– Дэвид, – выдавливает Элли.

Ропот толпы становится немного громче.

– Где он? – повторяет она взволнованно.

Внезапно вперед решительно выступает Брайан.

– Хватит наседать на бедную девочку, – говорит он и добавляет: – Элли, ты вся задубела. Первым делом согреем тебя, а уж потом расскажешь, что случилось, идет?

Она вскидывает на него глаза и произносит:

– Я хочу его видеть.

Брайан озирается по сторонам, потом встречается взглядом с Моникой:

– У кого-нибудь есть вещи, в которые можно ее переодеть?

Моника подходит к девочке и обнимает ее за плечи.

– У меня есть, могу отвести ее к себе. Элли, ты не против?

Девочка кивает, однако, несмотря на то что Моника берет ее под свое крылышко, вид у нее до смерти перепуганный. Полицейский явно пребывает в нерешительности, но потом все же кивает в знак согласия.

– Идем, – ласково говорит Моника.

Я выхожу из паба следом и бегом нагоняю их.

– Моника!

Она ждет меня.

– Позвольте мне помочь.

Моника не возражает. Я подхватываю Элли с другой стороны, и она повисает на нас всей своей тяжестью, если это можно так назвать. Сквозь одежду я чувствую ее косточки; кожа у нее влажная и холодная; такое ощущение, что я прикасаюсь к покойнику.

– Вот так, – говорю я, и хотя это очень тяжело ей дается, она отвечает еле слышным спасибо.

Меня подмывает расспросить, где она была, сколько ей пришлось идти пешком, но я понимаю, что сначала надо отвести ее в дом, в тепло.

Мы добираемся до Хоуп-лейн, и Моника открывает дверь. Ее гостиная – зеркальное отражение моей. В дальнем углу громоздится пирамида коробок, составленных по три-четыре друг на друга, а кофейный столик прогибается под тяжестью книг, буклетов и старых чеков, придавленных к столешнице коллекцией пресс-папье, степлером и даже камнем, принесенным, судя по всему, из сада. На полу у дивана стоит тарелка с присохшими остатками завтрака, а рядом с ней – кружка и переполненная пепельница.

– Садись, милая, – говорит Моника, и Элли повинуется.

Моника разжигает камин.

– Выпьешь что-нибудь? Может, горячего шоколада?

Элли не отвечает.

– Пойду пока поищу тебе что-нибудь теплое переодеться. – Моника вопросительно смотрит на меня. – Вы побудете с ней?

Я киваю и опускаюсь на диван рядом с девушкой, а хозяйка поднимается на второй этаж. Элли дрожит, и я обнимаю ее. От моего прикосновения она вся сжимается.

– Все хорошо, – ласково говорю я. – Я тебя не обижу.

Элли слегка расслабляется, хотя по-прежнему смотрит в пол. Я немного выжидаю, потом спрашиваю:

– Где ты была?

Она пожимает плечами.

– Можешь мне довериться. Я никому не расскажу, обещаю.

– Я шла к Дэвиду.

– Это он увез тебя на машине?

Она мотает головой. Ну разумеется. Стала бы она так рваться к нему, так просить с ним встречи, если бы он ее похитил?

– Кто-то другой? – спрашиваю я.

Она не отвечает, но я понимаю, что ее молчание означает «да».

– Кто?

– Никто.

– Куда они тебя увезли?

И снова молчание. Но я даже сквозь мокрую одежду чувствую, как она напряжена.

– Как ты добралась обратно?

– Шла пешком.

– Далеко?

Она легонько дергает подбородком.

– С какой стороны?

– С торфяников.

– Откуда именно с торфяников?

– Я не знаю.

Весь этот путь она преодолела пешком. Это кажется невозможным, и тем не менее состояние ее одежды говорит о том, что это правда.

– Есть хочешь?

– Да.

Я поднимаюсь, но тут появляется Моника с ворохом вещей.

– Можете ее переодеть?

Я помогаю Элли стащить мокрую футболку. Она морщится. На спине у нее багровеет огромный синяк, еще один виднеется на внутренней стороне плеча, а когда я осторожно стягиваю с нее джинсы, то вижу, что и ноги все в ушибах.

Я понимаю, один неверный вопрос, и она снова спрячется в свою раковину, поэтому молчу. Когда она заканчивает одеваться, я сообщаю, что родители уже едут, хотя она и не спрашивала о них. Никакой реакции.

Моника возвращается из кухни с горячим шоколадом и тарелкой бутербродов с джемом.

– Вот, – говорит она. – Налегай.

Элли ест медленно и молча, отщипывая от хлеба маленькие кусочки и с усилием глотая, словно они застревают в горле. Потом дует на шоколад и делает небольшой глоток. Такое впечатление, что ей неловко есть у нас на глазах, как будто потребление пищи – нечто постыдное. Покончив с едой, она говорит, что устала. Моника отводит ее наверх и укладывает спать в ожидании, когда приедут ее родители.

– Она явно попала в беду, – замечаю я, когда Моника возвращается. – Она вся в синяках. Она перепугана. Она кого-то выгораживает.

– Дэвида.

– Но она говорит, что он ни при чем.

Я беру бокал вина, который Моника мне наливает, не спрашивая.

– Есть один момент.

– Какой?

Вытаскиваю фотографию:

– Я нашла это в бумажнике Дэвида.

Некоторое время она внимательно рассматривает снимок.

– Это Зои.

Я киваю.

– Но зачем ему хранить карточку, если он сам замешан? – спрашивает Моника.

– Я не знаю. Просто… Кэт говорит, он ни при чем. И мне не показалось, что Элли его боится.

– И?.. Кто тогда ее увез?

– Я не знаю. А вы?

– Почему вы меня об этом спрашиваете? – мгновенно вскидывается Моника.

– Просто так… Вы ведь прожили здесь всю жизнь. Вы лучше знаете, что тут у вас происходит и кто есть кто. Во всяком случае, лучше, чем я.

Вид у Моники скептический. Я колеблюсь.

– Кто-то увез ее на торфяники и бросил там.

– Но зачем?

Я вспоминаю истории, которые когда-то рассказывала Элис.

– В качестве наказания? Чтобы проучить? И расчет сработал. Она насмерть перепугана.

Моника закрывает глаза. Когда она вновь их открывает, я вижу, что она приняла какое-то решение.

– Я должна кое-что вам показать.

– Что?

Она подходит к столу рядом с диваном и берет лист бумаги, протягивает мне, и я его разворачиваю. Это записка, почерк мелкий и неровный, как будто кто-то очень спешил.

– Прочтите.

«Простите меня. За все, что я сделал. Я убил ее. Я убил их обеих. Это моя вина. Я не хотел этого делать, но выбора не было. Я любил их. Я понимал, что это неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Я убедил Дейзи спрыгнуть со скалы, когда она пригрозила рассказать, что я сделал с Сэди. Я убил ее и похоронил на торфяниках. А потом Зои сбежала. Я виноват. Я очень, очень виноват. Пожалуйста, простите меня».

В самом низу нацарапано: «Дэвид».

Я крепко сжимаю записку в руке, чтобы та не тряслась. Потом перечитываю снова и поднимаю глаза на Монику. «Это вранье, – хочется мне сказать. – Фальшивка». Он не мог этого написать. Сэди никто не убивал. Она жива.

– Зачем он дал ее вам? – спрашиваю я ее вместо этого.

Моника смотрит мне прямо в глаза. Сомнение в моем голосе от нее не укрылось. Кажется, она вот-вот во всем признается, скажет, что он никогда этого не писал, что это сделала она. Сейчас объяснит, зачем ей нужно, чтобы Дэвид взял на себя вину за смерть Сэди, которая на самом деле жива, и Дейзи, которой, увы, уже нет.

Я надеюсь, что она будет со мной честна. Что расскажет, кого покрывает, кто сочинил эту записку. Что откроет, кто обидел меня и кто на самом деле убил Дейзи.

Но она ничего из этого не говорит.

– Я не знаю. Ее подбросили мне в почтовый ящик. Сегодня днем.

Я не отвечаю. У меня появляется другая мысль. Если записка Дэвида фальшивая, то, может, и попытка самоубийства инсценирована. Что, если это была попытка убийства?

– Вы отнесете ее в полицию?

Она сомневается:

– Думаете, надо?

Я уже открываю рот, чтобы сказать – да, надо. Чтобы пояснить, почему я так считаю: мне вовсе не кажется, что записку подбросил Дэвид, а это значит, что и передозировка вполне может быть не добровольной. Но потом понимаю, что полиция будет допрашивать всех без исключения. В том числе меня. Придется раскрыть свою личность, и моя тайна выплывает наружу.

Нельзя этого допустить, пока нельзя – до тех пор, пока не разберусь, что именно здесь происходит. Я качаю головой.

– Вы уверены?

Я киваю. Она с явным облегчением опускается в кресло. Интересно, почему она не хочет говорить о записке никому, кроме меня?

– Мы должны помочь девочкам, – произносит она.

– Вы уверяли, что у них все в полном порядке и что вы за ними приглядываете.

– Я и приглядываю. Приглядывала. Ну или считала, что приглядываю.

Она тянется к пачке с сигаретами. Вид у нее усталый.

– Но после того, что случилось с Элли… Я думала, она придет ко мне, вместо того чтобы сбегать. Наверное, она больше мне не доверяет.

Я вспоминаю кое-какие свои поступки. Поступки совершенно бессмысленные, настолько, что я и сама отдавала себе в этом отчет.

– Вы не виноваты, – говорю я вслух.

– Думаете?

Я беру с подлокотника кресла фотографию Зои и снова принимаюсь ее разглядывать. На этот раз в глаза мне бросается одна деталь, на которую я не обратила внимания раньше. На заднем плане, повернувшись в профиль и улыбаясь, как будто говорит с кем-то за кадром, стоит парень. Волосы у него длиннее, чем сейчас, но это определенно он. Даже очки те же самые.

Гэвин.

Я убираю снимок в карман, откуда он продолжает безмолвно предъявлять обвинение.

– А где сегодня вечером был Гэвин? – спрашиваю я.

– Понятия не имею, – пожимает плечами Моника.

39

Уже поздно, но в досуговом центре горит свет, дверь не заперта. Внутри полицейский в форме наводит порядок, и я здороваюсь. Все так запутанно и непонятно, никак не могу разобраться в своих мыслях. Но на переднем плане лишь одно чувство – стыд. Хотя за что, я не понимаю. Как будто Кэт права и все это произошло из-за меня, а переспав с Гэвином, я каким-то образом еще все усугубила.

– Мы почти закончили, – говорит полицейский, не подозревая, что творится у меня на душе. – Спасибо, что пришли закрыть за нами.

– Ой, да не за что. – Я выдавливаю из себя улыбку. – Значит, расследование завершено?

– Ну да. Девчонка утверждает, что сбежала, а потом одумалась и вернулась. Расследовать нечего.

– И вы ей верите?

– Не мне решать. Ладно, мне надо заканчивать.

Я прохожу в кухню. Скоро заявится Гэвин, и придется объяснять, зачем я соврала полицейскому, будто это он попросил меня прийти и закрыть помещение. Зато можно воспользоваться возможностью что-нибудь выяснить. Раздаточное окошко открыто, и сквозь него я вижу полицейского, заканчивающего уборку. Дверь в дальнем конце кухни, видимо, ведет куда-то в подсобку или кладовку.

Она не заперта. Внутри я обнаруживаю полки, заставленные коробками с чайными пакетиками и огромными банками с растворимым кофе и горячим шоколадом. В одном углу стоит контейнер с игрушками, а к стене прислонен проекционный экран, – должно быть, Гэвин показывает на нем фильмы, когда собирается его киноклуб. Все очень аккуратно, никакого беспорядка. В углу за дверью прячется картотечный шкаф.

Пытаюсь открыть верхний ящик, но он не поддается. На стене висит ключница, но внутри нет ни одного ключа, по виду подходившего бы к замку. Я облокачиваюсь на шкаф. Черт. Не знаю, что я надеялась найти. Наверное, хоть что-нибудь, способное пролить свет на то, как именно Гэвин связан с Зои. Я в очередной раз понимаю, что переспала с человеком, который оказался совершенным незнакомцем.

– Алекс?

Я резко вскидываю голову. На пороге стоит Гэвин и смотрит на меня. Не знаю, сколько времени он здесь. Кажется, он разочарован. Или зол. Из основного помещения доносится голос полицейского:

– Тогда я пошел.

Гэвин бросает взгляд через плечо и натянуто-бодро отвечает:

– Давайте! Пока!

Потом поворачивается ко мне и понижает голос:

– Что ты делаешь?

Я вызывающе вскидываю голову:

– Могу задать тебе тот же вопрос.

Он смотрит на шкаф, как будто желая убедиться, что он по-прежнему заперт.

– Алекс?

– Ты знал Зои.

– Нет, все не так, – качает он головой. – Я просто…

– Гэвин! Хватит пудрить мне мозги!

Он сощуривается:

– Ты снова ездила к ее родителям?

– Нет, но нашла вот что. – Я показываю ему фотографию. – Это ведь ты?

Он внимательно смотрит на снимок, потом, закрыв глаза, делает глубокий вдох:

– Где ты его взяла?

Я оставляю этот вопрос без ответа и прикидываю: он стоит между мной и дверью, может понадобиться оружие для самообороны. Но под рукой ничего такого нет, если не считать висящей на шее камеры. Она, конечно, увесистая, но не настолько.

– Что ты с ней сделал? – спрашиваю я. – Где она?

Он смотрит на меня круглыми глазами:

– Что? Ты думаешь, это я? Да я никогда бы…

Я сую ему под нос снимок:

– Тогда как ты объяснишь вот это?

Гэвин качает головой:

– Это она дала тебе фотографию?

«Она»? Не может же он иметь в виду Зои?

– «Она» – это кто?

– Джоди? Или Шон?

– Кто? Нет. С чего бы вдруг? Они-то еще…

– Идем. – Он берет меня за локоть. – Я должен кое-что тебе рассказать.

Его пальцы сжимают мою руку крепко, но не грубо. Он тащит меня к выходу из кухни, но я вырываюсь и иду сама. Очутившись в основном помещении, я поворачиваюсь к нему лицом:

– Ну, выкладывай. Ты знал Зои. Откуда? Где сделано фото?

– На ее дне рождения. В «Макдоналдсе». Ей исполнилось тринадцать.

– А ты что там делал?

Он утыкается взглядом в пол:

– Я ее дядя.

– Что?

– Джоди – моя сестра.

Чего-чего, а этого я никак не ожидала.

– Но…

– Мы с ней не разговариваем. Уже давно.

– Она в курсе, что ты здесь?

Он качает головой.

– Зачем ты вообще приехал?

– Чтобы найти ее. Или выяснить, что с ней случилось.

– Значит, все эти россказни про новую жизнь…

– Отчасти тоже правда. Мне было нечего больше делать.

– Но зачем тебе понадобилось действовать тайком? Почему нельзя было сказать ей? Она же твоя сестра! Что произошло?

Он вздыхает:

– После исчезновения Зои мы поссорились. Они оба были вне себя от горя. Я взял отпуск, приехал сюда и поселился у них. Пытался их поддержать. Думал, им это нужно.

– А им это не было нужно?

– Не знаю. Поначалу мы нормально уживались. Но потом… Зои все не возвращалась, и все вокруг стали изображать ее жизнь такой идеальной, а их – такими распрекрасными родителями.

– А на самом деле?

– Нет, они не хуже большинства. Но как-то раз я стал свидетелем их скандала, на Рождество, за пару лет до того, как она исчезла. Мы тогда все собрались у нашей мамы. Они орали друг на друга как ненормальные…

– На глазах у Зои?

– На глазах у всех нас. Он кричал, что это была мимолетная интрижка, что ничего ужасного не произошло. Но потом Зои пришла ко мне. Она сказала, что больше не может этого выносить. Она не знала, что делать. Родители постоянно ссорились: мама была уверена, что у папы роман на стороне. Ничего необычного.

– Сестра тебе что-нибудь об этом рассказывала?

– Нет. Даже после того, как Зои исчезла. Она делала вид, что все прекрасно, что все отлично друг с другом ладят и она понятия не имеет, с чего вдруг Зои как с цепи сорвалась… В общем, такое впечатление, что ее куда больше волновала репутация лучшей в мире мамочки, чем возможность найти и вернуть домой дочь.

– И ты ей это высказал?

Он криво улыбается:

– Скажем так, однажды это всплыло в разговоре. Им это не понравилось. Шон поинтересовался, какое все это вообще имеет ко мне отношение. И даже очень прозрачно намекнул, что я… В общем, ты понимаешь.

– Что?

– Что я был с Зои чересчур близок, сформулируем это так. Только в других выражениях. В общем, он практически в открытую обвинил меня в том, что она сбежала из-за меня.

Некоторое время я подбираю слова.

– Вряд ли они по-прежнему так считают.

Он морщится, словно от боли, потом поднимает глаза к потолку.

Я внимательно смотрю на него:

– Может, стоит с ними поговорить. Общаться с Джоди было нелегко, но, думаю, она хочет высказаться.

Он переводит взгляд на меня:

– Может, и хочет, но точно не мне. Да и я тоже не горю желанием с ней беседовать. Я просто хочу выяснить, что случилось с Зои, Дейзи и Сэди. А теперь еще и с Элли. И сделать так, чтобы это не повторилось больше ни с кем.

Глаза у него влажно блестят. Очень хочется поверить ему, но можно ли? Я представляю, как выхожу из кухни, а он идет в нескольких шагах позади. Один удар – и я падаю. Никто не знает, что я здесь. Никто меня не хватится. Это будет легче легкого.

– Где ты был? – спрашиваю я.

– Когда?

– Сегодня. Когда вернулась Элли.

Он сверлит меня взглядом:

– Думаешь, я имею к этому отношение?

Нет, я так не думаю. Не всерьез. Но мне уже доводилось ошибаться в людях, поэтому я должна быть уверена на сто процентов.

– Так как?

– Алекс, я искал Элли. Как и все остальные.

Я медленно отступаю:

– Но…

– Можешь спросить у Брайана. Или у Лиз. У кого угодно. Когда они ушли, я остался там, на торфяниках. Пытался отыскать ее.

Он делает шаг вперед и протягивает ко мне руки. Выражение лица у него умоляющее.

– Поверь мне. Вот, смотри. – Он показывает свой телефон. – Я немного поснимал. На всякий случай. Вдруг пригодится для твоего фильма.

Гэвин включает воспроизведение. На экране появляется торфяник, окутанный темнотой.

– Это мог снять кто угодно и когда угодно.

Он показывает мне время съемки. Час назад.

– Смотри.

Он прокручивает ролик вперед. В самом конце в кадре появляется его лицо.

Я поднимаю голову и открываю рот, чтобы что-то сказать, хотя сама не знаю что. Наверное, «извини», хотя желания извиняться у меня нет.

– Не ври мне больше, – говорю я.

– Не буду, – качает он головой.

Он вскидывает на меня глаза, и в его взгляде мелькает что-то неуловимое. Как будто он обдумывает слова, взвешивая за и против, решая, как ответить. Но в конце концов произносит лишь:

– Если ты пообещаешь мне то же самое.

40

Гэвин приносит мне кофе, потом уходит. Еще совсем рано, даже не рассвело. Чувство утраты оплетает меня своими щупальцами, я будто что-то потеряла, но не могу вспомнить, что именно. Что-то важное и невосполнимое. Я лежу в постели, думая о матери Дейзи, медленно угасающей в своей комнатушке в доме престарелых, не способной уже отличить реальность от фантазий помраченного разума; и о моей собственной матери, лежащей в могиле в холодной земле, обратившейся в тлен. Я думаю о Зои, сгинувшей, возможно, навсегда, в чьей комнате все остается в точности так, как было при хозяйке, чьи родители изо всех сил стараются не раскисать и сохраняют надежду вопреки очевидному. Как они держатся? Как держимся все мы?

Потом мысли перескакивают на Элли, вернувшуюся неизвестно откуда. Права ли я, считая это наказанием, или она пыталась скрыться – и если так, то от чего?

По пути вниз бросаю взгляд на барометр: стрелка не сдвинулась ни на йоту, она упрямо стоит посередине между «дождем» и «бурей», точно пытаясь предостеречь. Я знаю, что прибор всего-навсего измеряет атмосферное давление, влажность или температуру, а может, все разом. Чистой воды наука, никакой загадки, ничего сверхъестественного. Может, он вообще сломан. Я думаю о Дэвиде, заявившемся ко мне в спальню. Может, я сама сломана.

Я беру свой ноутбук. Он тренькает: на сайт загружено новое видео.

Что ж, посмотрим.

На экране появляется небо. День ясный, и оно синее-синее. Где-то вдалеке виднеются деревья. Светит солнце, но тени длинные, а деревья стоят голые. Дело происходит зимой, и что-то в атмосфере видео наполняет меня уверенностью, что оно снято много лет назад. Ясный, погожий зимний день. Камера поворачивается, и на мониторе возникает трейлер. «Пегас».

Я отшатываюсь. В кадр входит девушка, крупным планом видны ее голова и плечи. Она широко улыбается. Дейзи. Изображение четкое, резкое, словно снято не так давно, но это никак невозможно, она мертва.

И все равно я будто смотрю на привидение – кажется, я могу потянуться к ней туда, сквозь экран, схватить ее, спасти. Спросить, что случилось, кто ее обидел, почему она спрыгнула со скалы и почему я сбежала.

И кто прислал это видео? Кто стоял за камерой?

Я не могу тут больше оставаться. На ночном небе ни облачка, морозный воздух неподвижен. Преодолев всего половину Слейт-роуд, я успеваю запыхаться. Кажется, что сгустившийся воздух обволакивает меня плотным коконом. Я словно вернулась в те времена, когда выкуривала по пачке в день.

Моя машина стоит там, где я ее оставила, но теперь, рядом с ней, я не знаю, куда ехать. С чего я вообще взяла, что бегство – это выход? Представляю, что сказал бы на это Дэн, и понимаю: он прав. Закончи свой фильм.

Я иду дальше, в парк, толкаю тугую калитку. Ледяной гравий на дорожке хрустит под ногами. Впереди зловеще темнеет летняя эстрада, но ветер усилился, и я решаю укрыться там. Подойдя поближе, я вижу, что она не пустует: внутри кто-то сидит, сгорбившись и опустив голову.

Я не ухожу. Кажется, мое подсознание каким-то образом вычислило, что она будет здесь, и привело меня сюда. Поднимаюсь по ступенькам и останавливаюсь перед ней. Она курит. На ней застегнутая под самый подбородок теплая куртка, но она все равно дрожит от холода. Я осторожно кашляю.

– Кэт?

Лишь тогда она замечает меня и поднимает голову:

– Что вы тут делаете?

Резкий тон не слишком убедителен. Я вижу, что она рада. В глубине души, а может, и сама не отдавая себе в этом отчета. Я – это как минимум компания.

– Можно присесть?

– У нас свободная страна.

Я усаживаюсь рядом с ней, но не вплотную и с минуту или две смотрю на бухту и на открытое море за ней. Наверное, я тоже приходила сюда, когда была чем-то расстроена. Наконец Кэт заговаривает со мной:

– Как вы меня нашли?

– Я не искала. Даже не подозревала, что ты тут.

Она гасит окурок и скрещивает на груди руки.

– Что это вы сегодня ничего не снимаете?

– А что, надо? Я могу.

Ее негромкий отрывистый смешок больше похож на презрительное фырканье. Мы снова погружаемся в неловкое молчание.

– Вы видели Элли? – спрашивает она некоторое время спустя.

– Мельком, – отвечаю я. – Вчера вечером.

Кэт сопит. Я не могу понять, какие чувства ее одолевают.

– А ты?

– Они меня к ней не пустили, – качает Кэт головой.

– Кто? Ее родители?

– Она сказала, что хотела сбежать. Они считают, что я плохо на нее влияю.

Она смотрит на море, губы ее сжаты в ниточку.

– А ты хорошо на нее влияешь?

Кэт наклоняет голову в мою сторону. Губы ее недовольно кривятся, но кажется, я вижу еще кое-что. Пожалуй, это невольное уважение. С примесью гордости. Мы с ней одинаковые, она и я. Подруга явно в беде, а мы – справедливо или нет – берем вину на себя.

– Ты пьешь, я это знаю. И наркотиками, надо полагать, балуешься.

Она ничего не отвечает.

– Представь, я в твоем возрасте занималась тем же.

– Да неужели?

Ее ухмылка тоже выглядит не очень убедительно, и я негромко смеюсь.

– Ты бы очень удивилась. Больше-то все равно нечем заняться, правда?

Она снова устремляет взгляд на море.

– Знаешь, я прекрасно все помню. Ты слишком мала, чтобы пойти в клуб и даже чтобы выпить чего-нибудь в пабе. В моем случае это были спиды. Поначалу.

– Спиды?

– Так, самую чуточку. Потом… А потом чего только не было.

Она смотрит на свои руки, крутя туда-сюда кольцо на среднем пальце. Дешевенькое серебро тускло поблескивает.

– А ты что употребляешь?

– Только травку, – шепчет она. – И бухло.

– Точно?

По тому, как она пожимает плечами, я делаю вывод, что нет, но это все, что она готова признать.

– И Элли тоже?

Она качает головой.

– Где ты все это берешь? Ребята снабжают?

Я вспоминаю парня, которого мы видели с ней в кафе. Сердцееда с пляжа.

– Твой бойфренд?

Она отводит глаза в сторону и делает глубокий вдох. Плачет, что ли? Не пойму.

– Расскажи, что случилось с Элли.

– Я не знаю, но она точно не пыталась никуда сбежать. Только не она. А если пыталась, то зачем тогда вернулась?

– Выходит… – говорю я нерешительно, опасаясь ее спугнуть. – Выходит, ее увезли и выбросили на торфяниках?

Кэт ничего не отвечает, но я воспринимаю ее молчание как «да».

– Ты беспокоилась за Дэвида, – вспоминаю я. – Вчера вечером.

Она на мгновение замирает:

– С ним все будет хорошо?

– Не знаю, – как можно мягче говорю я.

Она оборачивается ко мне. Глаза у нее совершенно сухие.

– Дэвид твой друг?

– Да. И друг Элли тоже. – Она на секунду замолкает. – Это не то, что вы сейчас подумали.

– Я ничего сейчас не подумала.

– Он помогает нам с уроками. И подкармливает нас сэндвичами, когда… Ну, в общем, подкармливает.

Когда вашим матерям недосуг, думаю я. Или отцам.

– И больше ничего?

Она сует руку в карман куртки в поисках сигарет, и я вспоминаю сцену из другого времени. Дейзи сидит там, где сейчас я, а я на скамейке рядом с ней. Зима, темно, летняя эстрада кажется громадной пещерой. Мы обе курим. Я делаю последнюю затяжку и щелчком отправляю окурок под скамейку напротив, где она приземляется, рассыпая сноп рыжих искр.

– Говорю, он нормальный чувак, – произносит Дейзи. – У него есть телескоп, это так круто! Он дает нам посмотреть. В него можно разглядеть звезды и планеты, а один раз я видела целую галактику! Ты тоже приходи как-нибудь.

Меня пробирает дрожь. Телескоп. Кажется, я с самого начала это знала. Наверное, и правда знала.

– У него есть телескоп?

Кэт кивает.

– Где?

– На крыше.

Я закрываю глаза и вижу все в мельчайших подробностях. Дэвид снимает с телескопа пластиковый кожух и спрашивает у девочек, на что бы они хотели посмотреть. Сегодня ясно, говорит он, видимость просто отличная.

Видимость? Я сразу понимаю, что он имеет в виду: атмосфера практически спокойная, изображение будет четким и качественным. Но откуда я это знаю? Дейзи мне объяснила? Или он сам?

Закрываю глаза и вижу Дэвида. Он смотрит на мои руки.

– О, ты принесла свою камеру, – замечает он.

Я резко открываю глаза. Я снова сижу на летней эстраде в обществе Кэт.

Камера. Моя первая.

– Там Бетельгейзе, – говорит Кэт.

Она смотрит на небо, и я, проследив за направлением ее взгляда, вижу красноватую кляксу.

– Хочешь услышать кое-что интересное? – спрашиваю я. – Звезда, на которую ты смотришь, возможно, уже не существует.

– Но я ее вижу.

– Да. Но она так далеко, что ее свету требуется пятьсот лет, чтобы дойти до нас. Это означает, что картинка, которую мы сейчас видим в телескопе, это то, как Бетельгейзе выглядела в тысяча пятьсот каком-то году. А Бетельгейзе – сверхгигант, который приближается к концу своего жизненного цикла. Она может взорваться в любой день.

Мы обе устремляем взгляд на красную звезду.

– Только не забывай, что ты видишь прошлое. К тому времени, когда мы сможем наблюдать ее взрыв с Земли, он будет фактом уже свершившимся. Пятьсот лет тому назад.

Она с минуту молчит, потом спрашивает:

– Вам тоже она нравится больше всех других звезд?

Я ищу глазами Андромеду. Нет, хочется мне сказать. Но я молчу и лишь плотнее кутаюсь в куртку, пытаясь защититься от пронизывающего холода.

– Знаешь, что я думаю?

Не дожидаясь, когда она ответит, я говорю:

– Я думаю, что Элли увезли на торфяники, чтобы проучить. – Выдерживаю паузу. – Или предупредить.

Молчание Кэт красноречивей любой реакции.

– Предупредить, чтобы никому не рассказывала о происходящем. Вот что я думаю.

Она смотрит куда-то вдаль. Волосы падают ей на лицо.

– Я помогу тебе, – уверяю я. – Если ты разрешишь. Если расскажешь, кто тебя обижает.

Она молчит. Забытая сигарета тлеет у нее в руке.

– Это ведь не твой бойфренд? Или не только он. Кто еще?

Я жду, но она и на этот раз не отвечает. Тогда я сую руку в карман и достаю телефон.

– Можно, я кое-что тебе покажу?

Я нахожу видео, которое прислали сегодня утром, и запускаю воспроизведение.

– Что это?

– Смотри.

Она молча повинуется. Когда ролик заканчивается, она переводит взгляд на меня.

– Это девушка, которую они убили, – говорит Кэт.

Она не спрашивает, не раздумывает. У нее нет сомнений, она уверена: именно так все и было.

– Ты знаешь, кто прислал ролик? Кто мог его сохранить?

Она качает головой. Я снова включаю видео. Дейзи позирует и кривляется. Она надевает темные очки и отворачивается от камеры.

«Ну как?» – спрашивает она, хотя на самом деле на видео нет звука, ее голос звучит лишь в моей голове.

«Я все правильно делаю?»

Я останавливаю видео и приближаю картинку. В стеклах ее темных очков что-то отражается, расплывчатое пятно, в котором совсем смутно угадывается лицо. Опознать человека невозможно.

Но только теперь я знаю, кто это. Знала с самого начала, но старательно отгораживалась от этого, не подпуская к себе, всячески избегая, как какую-то мертвую тварь, на которую не хочется смотреть. Животное, истекающее кровью на снегу.

Это я. Это я там, по другую сторону камеры. Я говорю ей, что делать, руковожу ею, одолжив свою куртку, свои очки и туфли на каблуках. Я снимаю, как она кривляется и прихорашивается на фоне трейлера. Это все я.

Но зачем? И как видео оказалось у того, кто загрузил его на сайт?

Я откладываю телефон:

– Думаю, это предупреждение.

– От кого?

– От убийц Дейзи, от кого же еще? Они хотят, чтобы я прекратила задавать вопросы.

Кэт не возражает. Она знает, что я права.

– Может, идея и не плохая.

– Я не боюсь, Кэт. За свою жизнь я побывала в таких переделках, ты даже не представляешь. Так просто меня не запугать.

Она смотрит на меня в упор:

– Вы понятия не имеете, о чем говорите. Просто ни малейшего понятия.

– О чем ты?

Она поднимается:

– Мне надо идти.

– Кэт, пожалуйста, поговори со мной. Я помогу тебе.

– Нет, не поможете, – роняет она. – Мне никто не поможет.

Я провожаю ее взглядом до выхода из парка. Я была знакома и с Дэвидом, теперь я уверена. Так почему же я совершенно его не помню? Я снова беру в руки телефон. На экране крупным планом застыло лицо Дейзи.

Опускаю голову. Пытаюсь восстановить в памяти тот день, когда я сняла это видео, но ничего не выходит. Воспоминание есть, но оно где-то прячется, я словно вижу его сквозь газовую ткань; пленка поцарапана и прожжена, утрачено слишком много кадров, ничего не понять. Мне удается выудить из памяти лишь ощущения. Я иду туда. Готовлюсь. Одалживаю ей косметику, хотя она точно прихватила с собой что-то из своей, вытаскиваю из сумки портативную камеру.

Камера. Почему я не помню ее? Наверняка она была первой в моей жизни. Видимо, с нее все и началось – потребность записывать все на видео и хранить. Но где я ее достала?

Она очень много для меня значила. Это я помню. Но откуда она взялась? Может, я украла ее? Села в автобус, приехала в город, украдкой сунула в сумку и вынесла из магазина, молясь, чтобы никто не поймал меня с поличным и чтобы в торговом зале не оказалось видеонаблюдения?

Да нет, вряд ли. Не мой масштаб. Ладно еще стащить помаду из парфюмерного. Или, на худой конец, банку дешевого сидра из супермаркета. Но не камеру. Не вещь стоимостью в несколько сотен фунтов.

Тогда откуда? Откуда она у меня взялась?

Может, мне ее подарили? Да, точно. Она не была красиво упакована и перевязана ленточкой, просто лежала в полиэтиленовом пакете, но мне все равно ее подарили. Помню, я еще не поняла, что это такое. Помню, это был сюрприз. Помню, мне сказали, что я его заслужила.

Но от кого? И как? Голос был мужской. Он принадлежал кому-то, кого я любила, но при этом боялась. Вытаскивая камеру из коробки, я понимала: к ней прилагаются определенные условия. Ты – мне, я – тебе.

Меня пробирает дрожь. Я чувствую на плече чью-то руку, она легонько подталкивает меня. Давай, подбивает эта рука, давай. Мы же договаривались, ты же обещала. Ты не можешь теперь пойти на попятный. Рука становится настойчивей, я привстаю. Открываю глаза, но рядом никого нет.

Может, это был хахаль моей матери? Когда я вспоминаю его, перед глазами появляется только лицо, изуродованное отвращением. Он никогда не стал бы дарить мне камеру.

Тогда остается Дэвид. Возможно. Не могу отделаться от ощущения, что с ним было бы все в порядке, если бы я не приехала сюда, если бы не начала совать нос не в свое дело. И не чувствовать себя виноватой тоже не могу. И прогнать мысль, что когда-то его любила.

Я должна его вспомнить. Он – ключ ко всему.

41

Я звоню в больницу Святой Марии и представляюсь подругой Дэвида. Ожидая соединения, я думаю о телескопе на крыше, о выцарапанной отметине на стене трейлера в спальне Дейзи, о фотографии Зои. Мне очень нужно, чтобы он очнулся. Я должна увидеться с ним, заставить его рассказать, как все мы связаны и что происходит. Кто увез Элли и зачем, кто убил Дейзи. Я будто уперлась в стену: как ни стараюсь все вспомнить, не могу сквозь нее пробиться. Но палатная медсестра сообщает, что его состояние без изменений. Тон ее нельзя назвать оптимистичным.

Я откладываю телефон, и на меня волной накатывает чувство вины. Я пытаюсь справиться с ним, глубоко дыша и стараясь сосредоточиться. Мне надо работать, доделывать фильм. Рождество на носу, а на канале хотят получить пилотную серию до конца года. Что же касается меня лично, нужно выяснить, что происходит с девушками, и попытаться положить этому конец. Кто-то подсаживает их на наркотики и потом использует. Кто-то вывозит их на торфяники и бросает там, чтобы проучить. Я должна докопаться до правды. Нельзя раскисать.

Я нажимаю кнопку воспроизведения. Двое мальчишек, судя по всему братья-близнецы, проносятся мимо на велосипедах. На столе стоит открытая коробка с пиццей, к которой тянутся сразу пять или шесть рук. Ферма, свиньи с хрюканьем толкаются у корыта. Стайка ребятишек запускает воздушного змея где-то на утесе, неподалеку от маяка. Черный экран, вспышка света, камера пытается навести резкость, и размытое пятно мало-помалу обретает четкость и превращается в человека. В Элли.

Я подаюсь вперед и впериваюсь в экран. Она безудержно хохочет, запрокинув голову. Рядом с ней еще одна девушка, которую я не узнаю, а чуть позади – два парня постарше. Камера перестает дрожать, и я понимаю, что они сидят на походных стульях, расставленных широким кругом; под ногами у них земля, а из-за спин поверх низких воротец выглядывает лошадь.

Конюшня. Хорошо. Пойдет в пару ролику, который там же сняла я.

– Так, кому добавки? – слышится за кадром голос Моники.

Элли вскидывает глаза, остальные тоже. Картинку на мгновение заслоняет чья-то влезшая в кадр нога, и я понимаю, что человек с камерой сидит на стуле напротив Элли и снимает исподтишка.

– Элли?

Моника что-то ей протягивает, не могу разглядеть.

– Еще кому-нибудь?

Пара голосов что-то бормочут.

– Грейс?

Девочка рядом с Элли тянет руку и получает свою долю. Моника входит в кадр и поворачивается лицом к тому, кто держит камеру.

– Кэт?

– Спасибо, не надо, – слышится голос из-за кадра.

Значит, это она снимает. Девушка по имени Грейс смеется; экран темнеет, и звук становится приглушенным. Судя по всему, Кэт прикрывает объектив. Наверное, сунула телефон между колен или спрятала под мышку.

– Ой, да хватит ломаться!

– Я же сказала, нет.

– Оставь ее в покое, – говорит Моника, и секунду спустя объектив вновь оказывается на свободе.

Теперь Элли в углу экрана, в руке у нее сигарета. Я увеличиваю картинку. Разумеется, это косяк. Моника подносит к ее лицу зажигалку. Элли подается вперед, чтобы прикурить, и едва не падает со стула. Это страшно ее смешит; она уже явно под кайфом, а может, еще и пьяна. Под ногами у нее валяются пустые бутылки из-под вина и водки и коробка из-под апельсинового сока, а также штабель использованных пластиковых стаканчиков. Моника устраивается на одном из стульев, камера трясется.

– Так, – говорит она жизнерадостно. – Значит, все довольны?

Ей негромко отвечает хор нестройных голосов, выражающих согласие.

– Ты довольна, Элли?

Элли рассеянно кивает и делает глубокую затяжку.

– Ну что, все готовы к вечеринке?

– К вечеринке? Что еще за вечеринка? – вскидывается Грейс.

– Я же тебе говорила. Сегодня будет вечеринка, Грейс. Ты сказала, что хочешь пойти. Помнишь?

Грейс коротко кивает.

– Кэт? – спрашивает Моника. – Ты идешь? А Элли?

Улыбка сползает с лица Элли, но она ничего не говорит. Интересно, снимали до ее исчезновения? До того, как ее увезли?

– Там будет Ричи, он за тобой присмотрит. Не бойся.

Элли глядит на Кэт. Кто этот Ричи? Ее бойфренд, которого я видела в кафе? Она на мгновение вскидывает глаза на камеру, которую Кэт, судя по всему, примостила в ладони, и создается впечатление, что она в упор смотрит на меня, но потом взгляд перемещается выше. В ее широко раскрытых глазах явственно читается отчаяние, и она кажется невыразимо юной и одновременно умудренной не по годам.

– Так, еще один момент, – повышает голос Моника. – Эта женщина, Алекс. Она задает слишком много вопросов. И все мы должны быть очень аккуратны в том, что ей говорим.

Слышится шепоток, но никто ей не отвечает.

– А не то все сразу закончится, поняли?

Она обводит ребят взглядом, но если за этим и следует продолжение, я его уже не слышу. Кэт, видимо, сообразила, что ее вот-вот засекут и она лишится шанса послать мне ролик.

Видео обрывается, экран чернеет, и наступает тишина.

До меня доносятся голоса, время от времени прерываемые музыкой. Радио. Приложив ухо к стене, я, хоть и с трудом, могу расслышать, как она ходит по дому. Она поднимается по лестнице прямо рядом со мной, и минуту-две спустя с гудением включается бойлер и журчит вода в трубах.

Я возвращаюсь к окну и жду. Вчера ночью я опять ходила к летней эстраде в надежде застать там Кэт, но эстрада пустовала. Лишь разбитая бутылка валялась под скамейкой и окурки усеивали дощатый настил. В дальнем конце парка, смутно различимая в сумерках, прогуливалась незнакомая девушка. Кэт не было, и сегодня я тоже ее не видела.

Впрочем, это не имеет особого значения. Не знаю, что бы я ей сказала. Наверное, поблагодарила бы за видео. Спросила бы о дате съемки и о том, что было на той вечеринке, а еще – почему Элли не хотела идти с другими девушками. Как будто сама не могла догадаться.

Я знаю, как проходят такие вечеринки. Молоденькие девушки стоят у стенок, перепуганные до смерти. Они изо всех сил стараются ничем не выдать свой страх в надежде, что, если получше изобразят энтузиазм, их не будут бить. Мужчина, выбрав себе девочку по вкусу, кивком подзывает ее и на пятнадцать минут уходит с ней наверх.

Но знает ли Моника, что именно творится? В том видео она вовсе не выглядит человеком безжалостным. Мне показалось, она вполне искренне пообещала девушкам, что Ричи присмотрит за ними.

Из-за стенки доносится скрип. Моника спускается по лестнице, и я надеюсь, что она собирается уходить. Но тут включается телевизор, а чуть позже она принимается греметь посудой – явно что-то готовит.

Лишь после обеда я слышу, как в замочной скважине поворачивается ключ. Она появляется под окном с большой джутовой сумкой в руке, облаченная в непромокаемую куртку, хотя на небе бледнеет солнце. Держась так, чтобы меня не было заметно с улицы, я смотрю, как она запирает за собой дом и уходит, бросив взгляд на мою дверь. Я выжидаю пять минут, отслеживая время на экране своего телефона, потом выбираюсь из Хоуп-коттеджа. Сейчас или никогда.

Входная дверь заперта, ручка не поддается. Сквозь матовое остекление виден свет в кухне в конце коридора, но я не улавливаю ни шума, ни радио, ни мерцания телевизора. Я делаю шаг назад. Нужно попасть внутрь. Я должна выяснить, что происходит.

От моего двора ее двор отделяет только деревянный заборчик. В дальнем углу я вижу колченогий столик со сваленными под ним садовыми стульями и, разложив один из них, встаю на него. Его высоты хватает, чтобы перебраться через забор, и я приземляюсь с обратной его стороны в зеркальной копии дворика, который только что покинула. Вдоль забора выставлены знакомые керамические вазоны, а в противоположном углу стоит очень похожий стол. На низенькой каменной ограде с другой стороны дома Моника поставила двух гномов с растрескавшимися лицами, третий валяется на земле с отбитой головой.

Стеклянная дверь, выходящая в сад, заперта, но я дергаю ее, и она слегка подается. Я отыскиваю в садике большой камень, которым придавлен к земле брезент, и несколько раз с силой бью им по ручке снизу. Не знаю, откуда это взялось в голове, я действую инстинктивно. Через пару секунд дверь приподнимается, и мне удается сдвинуть ее в сторону. Я проскальзываю внутрь.

В кухне грязь и беспорядок: в раковине киснут кастрюли и сковородки, рядом с чайником громоздится многодневная груда немытых тарелок и три-четыре кружки, из одной торчат грязные ложки и вилки. В воздухе стоит тяжелый запах табачного дыма, жареной еды и помойного ведра, которое давным-давно следовало бы вынести. Сама не знаю, зачем забралась сюда, что именно хочу найти. Кажется, я воображала, что, очутившись внутри, мгновенно получу ответы на все вопросы, но их придется поискать. На диване в гостиной валяется скомканный плед; пепельница с позавчерашнего дня то ли так и не вынесена, то ли уже успела снова наполниться окурками. Два бокала с опивками красного вина. Внезапно мне кажется, что у Моники невыразимо печальная жизнь; я представляю, как она лежит под пледом, смотрит телевизор, курит, пьет вино и беспрестанно жалеет себя.

Почему ты так живешь? Что тебя гложет? Несчастная любовь, которую ты теперь переплавляешь в любовь к этим девочкам, загнивая в своей досаде? А может, эта деревня? Так уезжала бы. А если совесть, так призналась бы кому-нибудь. Сняла бы тяжесть с души.

«Как сделала ты?»

Вопрос, заданный не моим голосом, сам собой возникает в голове, я как будто слышу его наяву. Вскидываю глаза. Она сидит в кресле напротив и смотрит на меня. Это она задала вопрос.

– Дейзи? – шевелю я внезапно пересохшими губами.

Комната вокруг плывет и вот-вот пойдет кругом, а я вот-вот упаду. К счастью, я вовремя нащупываю спинку кресла и удерживаюсь на ногах.

– Дейзи! – повторяю я, но она сидит на своем месте, молчаливая и бесстрастная. – Каким об…

«Ты так ничего и не поняла?»

– Но…

«Тебе недолго осталось, ты в курсе? Я до тебя доберусь, и тогда ты заплатишь за все».

Я делаю шаг к ней, и тут, так же внезапно, как появилась, она исчезает. Кресло, в котором она сидела, пусто, в нем никого нет. Лишь валяется небрежно брошенный на спинку кардиган и лежит подушка с пятном от… Кофе, вина, крови?..

Что это было? Игра воображения? Я на нетвердых ногах взбегаю по лестнице в спальню и с такой силой захлопываю за собой дверь, что она отскакивает. Я почти готова увидеть ее, сидящую на кровати, но нет, ее там нет, все-таки это выдумка, от начала и до конца. Мой мозг сыграл со мной злую шутку, вот и все.

Я делаю глубокий вдох. Комната Моники точно той же формы, что и моя, точно такая же кровать точно так же заправлена, только у нее покрывало в цветочек и выгоревшее на солнце. Кроме кровати, тут имеется туалетный столик, заваленный бумагами, письмами, счетами, газетами и журналами вперемежку с лаком для волос, дезодорантом и дешевыми духами.

Я не знаю, что ищу. Я выдвигаю один из ящичков, он битком набит всякой всячиной: тут и упаковки таблеток, и баллончик репеллента, и пожелтевшая книжка в мягкой обложке. Я заглядываю в следующий, но и он оказывается забит хламом, я перехожу к комоду.

Делаю глубокий вдох. Это вторжение на сугубо личную территорию, нечто более серьезное, чем проникновение в дом. Я уже готова сдаться и вернуться к себе, но тут вспоминаю, зачем пришла и что было в видео, которое прислала Кэт. Я должна узнать правду.

В верхнем ящике комода хранится нижнее белье – в основном белое или телесного цвета, скорее удобное, чем красивое. Я запускаю пальцы глубже и обнаруживаю светло-розовый вибратор, засунутый под скрученные в шарики носки. Еще глубже мои пальцы натыкаются на что-то мягкое и плоское – судя по всему, книгу или тетрадь, – и я аккуратно выуживаю находку, стараясь не разворошить все остальное.

Это пухлая светло-голубая тетрадка. Раскрыв ее, я обнаруживаю сделанные поляроидом фотографии, вложенные между страницами. Я бегло просматриваю снимки, они явно сделаны на конюшне; на каждой запечатлена девушка. Все они смотрят прямо в камеру и улыбаются более или менее натянуто. Этих девушек там по меньшей мере пятнадцать, все плюс-минус одного возраста. Я бы сказала, от тринадцати до шестнадцати, хотя в некоторых случаях определить трудно.

Большинство из них мне незнакомы, но на третьем сверху фото я узнаю Кэт. Здесь есть и Элли, и та девушка с видео. Грейс. Я просматриваю остальные снимки, уже подозревая, кого увижу.

Я оказываюсь права. Портрет Зои тут как тут, а дальше я нахожу и Дейзи – в той самой одежде, в которой она была на видео, присланном мне на сайт. И наконец, в самом низу я обнаруживаю свой снимок.

Я заставляю себя сконцентрироваться, оставаться в настоящем. Отложив фотографии, я возвращаюсь к тетради. На первой странице список имен, рядом с каждым значится какая-то последовательность цифр и букв. На следующих страницах еще списки, даты рождения, телефонные номера, адреса и другие, по всей видимости случайные, цифры. На первый взгляд записи никак между собой не связаны, и хотя я подозреваю, что тут что-то зашифровано, времени разбираться нет. Я фотографирую первую страницу на телефон, потом раскладываю фотографии на постели и снимаю их на видео, медленно ведя камеру слева направо, потом возвращаюсь к тетради. За несколькими исписанными страницами идет пустая, потом снова несколько исписанных, на этот раз мужскими именами – Дейл, Шон, Билл, Марк, Карл, Кевин – и еще телефонными номерами и датами. Брайана, к моему огромному облегчению, среди них нет, и Гэвина тоже. Я изучаю даты; они слишком свежие, точно не дни рождения девушек. Долистав до последней страницы, я вижу число приблизительно недельной давности.

Я возвращаюсь к информации о девушках, потом перехожу к «мужским» листам. Там нет ничего конкретного, никаких неопровержимых улик, но догадаться, какая между ними связь, совсем не сложно. Я вспоминаю видео, которое прислала Кэт. «Сегодня будет вечеринка».

– Твою мать, – вырывается у меня.

Внезапно доносится какой-то шум. Шаги снаружи, скрежет ключа в замочной скважине. Ну вот, накликала.

– Черт!

Я торопливо сгребаю фотографии с покрывала и запихиваю их обратно в тетрадь, запоздало осознав, что понятия не имею, в каком порядке они лежат. Потом сую тетрадь в ящик, примерно в то же место, где и нашла, и обвожу взглядом комнату. Она совсем крохотная, спрятаться совершенно негде, и я принимаюсь лихорадочно соображать. Что я здесь делаю? В голову ничего не лезет. Я слышу, как Моника в прихожей снимает куртку. Потом доносится ее голос. Тон у нее взвинченный, нервозный.

– Нет, – говорит она. – Нет. Не может быть! Это просто бред!

Разговаривает по телефону. Я пытаюсь угадать, что она будет делать дальше, куда пойдет. Выскальзываю из спальни, на цыпочках пробираюсь в ванную и прячусь за дверь, успев заметить нечищеный унитаз и раковину, заляпанную зубной пастой с мыльным налетом. Мое тело кажется неподатливым, оно как будто чужое – костюм, надетый на меня, и ничего более. В мозгу всплывает слово из лексикона доктора Олсен – «диссоциация».

Заставляю себя собраться. Схватив с бортика раковины маникюрные ножницы, я вонзаю их в ладонь и держу, пока боль не приводит меня в чувство. Я концентрируюсь на том, что происходит внизу. Моника закрывает входную дверь и принимается расхаживать у лестницы, всего в нескольких ярдах от меня.

– Так, давай помедленней, – говорит она.

Тон у нее настойчивый и растерянный. Что случилось? Эх, жаль, я не могу слышать вторую половину разговора.

Она идет в кухню, оттуда доносится бульканье воды в чайнике, хотя, судя по голосу, Монике сейчас не помешало бы что-нибудь покрепче.

– Но с чего вдруг такая уверенность?

Молчание, потом слабый смех. Я напрягаю слух, чтобы не упустить продолжение.

– Ты в самом деле считаешь, что она это сделает? Она не осмелится! – Пауза. – Или осмелится?

Убеждаю себя, что это обычная болтовня, но, судя по тону разговора, это не так. Похоже, речь идет о чем-то серьезном, о проблеме, которую придется решать, так или иначе. Я жду, что она произнесет имя собеседника, но она не произносит.

Моника пытается подавить вырвавшийся вздох.

– Ты же меня знаешь, я никогда тебя не подводила.

Ее голос становится громче. Она поднимается по лестнице. Мое сердце колотится так сильно, что, кажется, Моника вот-вот услышит его стук. Потом на мгновение оно ухает куда-то в пятки: а я закрыла комод? Не могу вспомнить. Все равно, пусть лучше войдет в комнату, чем сюда, где мне не скрыться. Я сползаю по стене и сижу на корточках, сжимая в руке ножницы. Из прокола в ладони течет кровь. Но я не чувствую боли.

Моника останавливается прямо под дверью. Она так близко, что я почти слышу ее собеседника, хотя, возможно, это лишь игра воображения.

– Не знаю, – говорит Моника. – Придется нам что-нибудь придумать.

Я слышу ее дыхание. Чувствую ее цветочный запах, запах тех самых дешевых духов, которые видела на туалетном столике; он напоминает освежитель воздуха для туалета. Встань, твержу я себе, встань. По крайней мере, встретишь ее на ногах, если уж это неизбежно.

Она заходит в спальню. Вот он, мой шанс. Я как можно тише поднимаюсь на ноги и смотрю в щелку на дверь комнаты. Моника оставила ее открытой, но ее самой нигде не видно. Надо действовать. Немедленно.

Не отрывая глаз от входа в спальню, я огибаю дверь ванной. В проеме замечаю зеркало туалетного столика. В нем отражается Моника: она переодевается, прижав телефон к уху, уже успела снять джемпер. Из одежды на ней только лифчик, я вижу на ее плече полустертую татуировку. Она выглядит как самопальная, и поначалу мне кажется, что это сердце, но в следующее мгновение Моника поворачивается боком, и я понимаю, что ошиблась. Впрочем, засматриваться некогда; я бесшумно пересекаю площадку и оказываюсь на лестнице. Ступеньки скрипят, я знаю это, но что поделаешь? Я спускаюсь на цыпочках, через ступеньку, стараясь как можно меньше шуметь и затаив дыхание. Входная дверь прямо напротив лестницы, и я молюсь, чтобы она оказалась не заперта. Моя рука тянется к дверной ручке, я уже ни о чем не думаю, но тут внезапно раздается щелчок, громкий, как ружейный выстрел, и я застываю.

Это отключился чайник, вот и все. Я стискиваю ручку, и в этот момент сверху слышится раздраженный голос Моники:

– Не нервничай, я с этим разберусь. Ты же знаешь, что разберусь. Все равно выбора у меня нет. Если ты точно уверен, что это она.

Моника некоторое время молчит.

– У Юлиана?

Она смеется, впрочем не особо весело, и я задаюсь вопросом, кто такой этот Юлиан.

– Боюсь, что так. Тогда увидимся? – Пауза. – Нет, не сейчас. Потом.

Я нажимаю на ручку, и дверь открывается. Фух, вырвалась.

И тут я вспоминаю про татуировку на плече у Моники. Идеально ровный круг. Буква «О». И предостережение относительно меня из того видео. Я задавала слишком много вопросов. И «они» узнали об этом.

Тогда
42

МЕДИЦИНСКИЙ ЦЕНТР НА СПЕНСЕР-СТРИТ
ПАЦИЕНТ: Зои Персон, 07/03/2003 г. р.
ДАТА ОБРАЩЕНИЯ: 17 мая 2017 года
Девочка пришла в клинику с мамой. Жалуется на необычную усталость, потерю веса и аппетита, нежелание идти в школу, тошноту и рвоту. Постоянную сонливость. Со слов мамы, часто допоздна гуляет. Общий осмотр не выявил патологий. Рекомендован постельный режим и обильное питье. Звонок для контроля состояния через три дня.
Курение отрицает. Утверждает, что в школе успевает хорошо и не испытывает никаких проблем ни там, ни дома. У нее много друзей. На руке выше локтя виден синяк, который, с ее слов, она получила на уроке физкультуры в школе. На предплечье татуировка в виде круга.
План: дальнейшее наблюдение. Контроль здоровья и психологического состояния, при обнаружении других признаков возможно обращение в социальные службы.
Подпись: доктор Вайзман

ДАТА: 22 мая 2017 года
Позвонила маме. Ответила подруга семьи, Моника Браун. Сказала, что Зои полностью выздоровела, в данный момент находится в школе. Дальнейшее наблюдение не требуется.
Подпись: доктор Вайзман

Сейчас
43

«Она вернулась. Я с этим разберусь. Я же никогда тебя не подводила».

Они говорили о Сэди. Обо мне. Они намерены со мной «разобраться». С моей стороны было очень глупо сюда приехать и начать копать. Мне грозит опасность. Может, позвонить Гэвину и попросить о помощи? Но что он сделает? Он до сих пор тут чужой и тоже не слишком далеко продвинулся в своем расследовании. Брайан? Он общается с Моникой, но, может, это удастся обратить нам на благо – мне на благо, – к тому же он точно не откажет, когда узнает, что происходит с девушками.

Я спешу к лодочному спуску в надежде, что он занимается там своим катером. Но Брайана нет, все будто вымерли. Я направляюсь в «Корабль» и захожу внутрь. Молодая женщина, чье лицо мне незнакомо, в одиночестве стоит за барной стойкой.

– Привет, – здоровается она.

– А где все?

– На службе, – говорит женщина таким тоном, будто я обязана сама знать.

– На какой службе?

– На рождественской. В церкви Святого Юлиана. Все сейчас там.

Ну разумеется. Юлиан. Видимо, Моника как раз собиралась туда, и, возможно, Брайан тоже там будет. Я спрашиваю, во сколько начнется служба, и барменша бросает взгляд на часы.

– Скоро. Часа в четыре, думаю. Заказывать что-нибудь будете?

Я качаю головой и поясняю, что передумала. Выхожу из паба, торопливо иду по Слейт-роуд на парковку и сажусь в машину. Скорее всего, служба будет именно там. В той церкви, рядом с которой похоронена моя мать, там, где я бы с радостью никогда больше не появлялась.

Когда я сворачиваю на дорогу, ведущую к церкви Святого Юлиана, уже почти темно. На парковке столько машин, что приходится остановиться, слегка не доезжая до места. Остаток пути я бегу, глядя прямо перед собой; на могилу матери я даже не смотрю. В нефе старой церкви никого нет, и звук моих шагов эхом отражается от холодных каменных плит пола. Несмотря на свечи, оранжевые огоньки которых трепещут в полутьме, и на забитую машинами парковку, на мгновение меня охватывают сомнения, а не ошиблась ли я церковью, но тут слышатся оживленные голоса и смех. Я прохожу чуть дальше и обнаруживаю дверь, а за ней помещение поменьше. В отличие от нефа, оно ярко освещено и заполнено народом. В углу стоит наряженная елка. Тут и дети, и взрослые; большинство лиц мне незнакомы, но я вижу среди них Лиз с Беверли и Монику тоже – она как раз снимает пальто. Некоторое время я в нерешительности мнусь на пороге, потом замечаю в дальнем углу Гэвина и вхожу. Тут же меня засекает Брайан и машет рукой. Я машу в ответ, но продолжаю пробираться к Гэвину.

– Все в порядке?

Я качаю головой. К нам приближается Брайан.

– Потом поговорим.

– Что случилось? – тревожится он. – В чем дело?

– Не сейчас, – бормочу я. – Потом.

Он понижает голос:

– Ты меня пугаешь.

Я кошусь на Монику:

– Просто… Просто не могу сейчас говорить.

Подходит Брайан.

– Как дела? – весело спрашивает он.

В одной руке у него сладкий рождественский пирожок, в другой – пластиковый стаканчик.

– Будешь? Это глинтвейн. То есть как бы глинтвейн, безалкогольный.

– Нет, спасибо. – Я поворачиваюсь к Гэвину. – Я найду тебя, ладно?

Брайан провожает Гэвина взглядом. По его лицу пробегает странное выражение. Ревность?

– Как дела?

– Нормально, – говорит он. – Попробуй пирожок, очень вкусно.

Он протягивает мне рождественский пирожок на картонной тарелке. Они явно самодельные; песочное тесто крошится под пальцами, не успеваю я взять его в руку. Брайан понижает голос:

– Моника сказала тебе про записку от Дэвида?

– Это еще не все, – кивнув, шепчу я. – Ты не против выйти за дверь?

Он хмурит брови, но ведет меня к выходу. По пути он останавливается переговорить с каким-то парнем, и тот со смехом хлопает его по руке, прежде чем отпустить. Гэвин провожает нас взглядом и, хотя я слегка киваю ему, не улыбается в ответ. Я оставляю тарелку с пирожком на столе у двери, и мы вместе выходим в неф.

– Давай присядем, – предлагает он, направляясь к первому ряду скамей. – Все равно служба скоро начнется.

– Не здесь, – говорю я. – Пойдем подальше.

Мы выбираем пятый ряд и садимся. Скамья скрипит, и я чувствую тот особый затхлый запах, который стоит во всех церквях. Дверь в боковое помещение захлопывается, и мы оказываемся в гулкой тишине.

Я стараюсь говорить очень тихо, но собственный шепот кажется мне ревом.

– Это Моника.

– Что – Моника?

– Она снабжает девочек выпивкой. И наркотиками. Я уверена. Хуже того, я думаю, она…

Я запинаюсь. Брайан поворачивается ко мне. Оранжевый отсвет свечей играет на его лице.

Пытаюсь подобрать слово.

– …она использует девочек.

– Нет, – горячо возражает он, качая головой. – Не может этого быть. Только не Моника.

Дверь в боковое помещение открывается, и входит викарий, молодой лысеющий мужчина в черном облачении. Он со смехом останавливается, чтобы пропустить вперед женщину. Следом показывается мужчина, двое детей, а потом, прямо как по заказу, Моника собственной персоной.

Брайан наклоняется к самому моему уху:

– Это… Это попросту невозможно.

– Думаешь?

Моника обводит неф взглядом. Заметив нас, она взмахивает рукой. Надо было сесть в последних рядах. Не хочу, чтобы она подходила, но она направляется прямиком к нам.

Брайан вздыхает, глядя, как она приближается. Все остальные тоже рассаживаются по местам. Какая-то пара опускается на скамью прямо перед нами.

– Послушай, я знаю ее лучше других. Мы встречались. Очень давно. Она не стала бы этого делать.

Я смотрю на Монику. Они встречались? В глубине души это для меня не новость, и я в очередной раз задаюсь вопросом: может, раньше я знала их обоих, просто не помню?

– Ты в курсе, что именно она помогла мне слезть с наркотиков?

– Люди меняются, – пожимаю я плечами.

Моника уже поравнялась с нами. Я выдавливаю из себя улыбку, но она, похоже, в последний момент передумывает садиться рядом. Она машет нам обоим и одними губами произносит:

– Увидимся позже.

Брайан машет в ответ и, когда она уходит к задним рядам, вновь поворачивается ко мне:

– Только не она. Я просто не могу в это поверить.

Мимо нас протискивается молодая пара, волоча за собой ребенка.

– Если бы не она, меня бы уже в живых не было. Это она меня вытащила.

– Она любила тебя.

Люди все прибывают, хотя поток изрядно поредел. Кажется, сейчас начнется служба.

– Дело не только в этом. Просто она хороший человек.

– Почему тогда вы расстались? Что произошло?

– Наверное, меня просто больше не надо было спасать. Оказалось, наши отношения держались исключительно на этом.

Викарий на амвоне откашливается.

– Добро пожаловать! – произносит он.

Я пропускаю его слова мимо ушей:

– Сколько вам тогда было?

– Мы были подростками, – шепчет он. – Послушай, к чему все эти вопросы? Моника и мухи не обидит.

– Ты знаешь, что она водит ребят на конюшню?

– Да, чтобы им было чем заняться. Им это нравится.

Женщина, сидящая перед Брайаном, с укоризненным видом оглядывается на нас. Брайан беззвучно извиняется, и она улыбается в ответ.

– Пошли отсюда, – говорит он. – Там сзади есть дверь.

Я пригибаюсь и торопливо пробираюсь в направлении выхода; Брайан следует в нескольких шагах позади, не сводя с меня глаз. На секунду все происходящее кажется мне милой шалостью, как будто мы решили сбежать с собрания, чтобы перепихнуться где-нибудь в закутке за туалетами, но тут я перехватываю взгляд Моники.

– У меня есть доказательства, – говорю я, как только мы оказываемся на свежем воздухе. – Вот, смотри.

Я вытаскиваю телефон.

– Не надо, – просит он. – Пожалуйста. Просто оставь эту тему.

– Нет, – настаиваю я. – Ты должен посмотреть.

Я отыскиваю видео, которое прислала мне Кэт, и включаю воспроизведение. Поначалу он отворачивается – видимо, из солидарности с Моникой, – но потом все-таки смотрит. Смотрит, как Элли берет косяк, как Грейс и остальным сообщают о вечеринке, как Моника предупреждает, чтобы не слишком со мной откровенничали.

– Кто это снял?

– Точно не знаю. Полагаю, Кэт.

– Ты с ней говорила?

– Я не могу ее найти.

– И это было до того, как Элли сбежала?

– Видимо, да. И я не думаю, что она сбежала. Думаю, ее туда увезли, чтобы проучить.

– Моника? Но это же бред какой-то!

– Нет, – говорю я, и меня на мгновение охватывает нерешительность. – Я не могу доказать, но подозреваю, во всем этом замешаны и другие люди.

Я рассказываю, как проникла в дом к Монике, как нашла у нее в комоде тетрадь, как увидела фотографии и мужские имена.

– Но и это еще не все. Она вернулась раньше, чем я ушла, и…

– И что?

Я в сомнениях. Без его помощи мне не изобличить Монику, не выяснить, кто еще в этом замешан. Но можно ли ему доверять настолько, чтобы рискнуть своим разоблачением?

Выбора нет. Мне нужна помощь.

– Она разговаривала по телефону. Я слышала фразу «она вернулась».

Он склоняет голову набок:

– «Она вернулась?»

– Да.

– Она имела в виду Элли.

– Нет, – возражаю я. – Это ее определенно не радовало.

– Кто же тогда вернулся?

У меня вдруг сводит живот от неожиданной мысли. Может, Моника на самом деле не знает, кто я такая. Откуда ей знать? «Она вернулась». Разговор шел о Дейзи!

– Дейзи, – произношу я вслух.

– Что?!

Я киваю, но теперь, когда имя прозвучало, все становится на свои места. Брайан недоверчиво качает головой.

– Ее видели, – говорю я. – На Скалах, у Блафф-хауса. Я тоже ее видела. В тот день, когда пропала Элли, я была на пляже. Я видела Дейзи, она стояла у входа в Блафф-хаус и смотрела на меня.

Некоторое время он молчит.

– Господи, да ты все это серьезно!

Мне вспоминается, как прошлой ночью я искала на летней эстраде Кэт. Вспоминается силуэт в темноте. Может, она следит за мной.

– Это была она. Я уверена.

– Но есть свидетели, которые своими глазами видели, как она прыгнула со скалы.

– Да, и эти свидетели – Моника.

Он качает головой:

– А как же признание Дэвида?..

– Ты ему веришь?

– Верю ли я тому, что человек написал в своей предсмертной записке? – уточняет он. – Да.

Я делаю глубокий вдох:

– Записка подделана. Думаю, кто-то пытался его убить.

– Эй, притормози…

– Я думаю, это Дейзи пыталась его убить.

– Алекс, честное слово…

– Она прислала мне видео с собой, – говорю я, торопясь выложить все до конца, пока он окончательно не перестал мне верить. – Это было предупреждение. И я убеждена, что записка Дэвида липовая, потому что я знала Сэди.

– Что?! Как?..

– Мы познакомились в Лондоне. Она попросила меня приехать и разобраться, что происходит. Поэтому я здесь. Но суть в том, что она жива, так что…

– Так что он не мог ее убить. Но…

Я стискиваю его запястье. За дверями начались песнопения. Я узнаю «Вдали в яслях».

– Ты что, не понимаешь? – не сдаюсь я. – Он не убивал Сэди. Он не мог ее убить, она жива и здорова. Но в его записке сказано, что он ее убил. Кто-то пытается его подставить, но главное – это…

– Это означает, что и все остальное в этой записке, возможно, неправда? И его признание в убийстве Дейзи?

– Да! Именно! И все это завязано на Монику.

– Черт! – Он задумывается, и я уже знаю, что сейчас услышу. – Ты ходила в полицию?

– Нет, я не могу. Пока не могу. Нужна стопроцентная уверенность, что это Моника. Что именно она за всем стоит. В том числе за событиями десятилетней давности. Тогда можно будет им сказать.

Я вижу, что ему нелегко все это переварить.

– Ты мне поможешь?

Он оправляется от замешательства, пока только немного.

– Ну разумеется. Но Элли, вернувшись, пошла к Монике. Она ее не боится. Там, судя по всему, дело куда серьезнее, и Моника не одна замешана. Так что, думаю, ты права. Давай не будем спешить с полицией. Пока не соберем больше фактов. Кому еще ты об этом рассказала?

– Гэвину. Не все, но кое-что.

И снова по лицу Брайана пробегает странное выражение.

– Но мы ведь можем держать все в тайне? – спрашиваю я. – Пока я не придумаю, что делать.

– Можем. – Он улыбается и неловко пожимает мне плечо. – Конечно можем.

44

Вместе мы все равно ничего не разузнаем, так что из церкви Святого Юлиана Брайан едет на своей машине, а я на своей. Почти всю дорогу он висит у меня на хвосте и лишь на въезде в Блэквуд-Бей сворачивает в сторону своего дома. Я паркуюсь и иду в Хоуп-коттедж пешком. Деревня по-прежнему как вымершая, все на рождественском концерте, и я с трудом удерживаюсь от желания перейти на бег. Перед тем как свернуть на Хоуп-лейн, я вижу «Корабль»; его оранжевые огни расплываются в сгущающемся тумане. Я представляю, как мы с Гэвином вдвоем сидим за стаканчиком, болтая, как будто все в полном порядке и ничего страшного не происходит. Воображаю, как мы смотрим на воду, любуемся луной, наблюдаем за кораблями, смутно виднеющимися вдали. Где-то там, в другой жизни.

Войдя в дом, я закрываю замок на два оборота. Надеюсь, теперь я в безопасности. В Хоуп-коттедже все спокойно. Тишину нарушают лишь нескончаемое мерное тиканье часов на каминной поле, негромкое пощелкивание холодильника и монотонное капанье воды из подтекающего наверху крана. Я некоторое время стою у двери, потом, на всякий случай еще раз убедившись, что она заперта, иду на кухню и наливаю себе бокал вина. Вдруг поможет. Необходимо понять, как Дейзи могла вернуться. И что делать с Моникой.

Я разглядываю свое отражение в оконном стекле. Оно выглядит совершенно бесплотным; сквозь себя я могу различить двор за окном, пожухлые растения в керамических вазонах, стул, который так и остался стоять на улице после того, как я подставила его к забору, чтобы перелезть к Монике.

Подхожу к окну. Луна сегодня яркая, но не полная. Она сейчас в фазе между полнолунием и третьей четвертью. Убывает.

Откуда я это знаю? Кто мне рассказал?

Дэвид, разумеется, немедленно подсказывает внутренний голос.

Я снова устремляю взгляд на свое отражение. Я все время забываю, что теперь существую в двух лицах. Я, кто стоит внутри и смотрит в темноту, и я, кто стоит снаружи и смотрит из темноты. Я, кто выросла здесь, в Блэквуд-Бей, и я, кто сделала все, чтобы вырваться отсюда.

Но так жить невозможно. Я вполголоса произношу свое имя. Алекс. Меня зовут Алекс. Все остальное – иллюзия, ничего более. Свет, отражающийся от стекла. Сэди мертва, и если понадобится, я похороню ее снова, на этот раз так глубоко, что она уже не восстанет из мертвых.

Я выдавливаю из себя улыбку, и мой призрак в застеколье улыбается в ответ. Так-то лучше. И все же до меня доносится голос Дэвида, теперь совсем слабый и далекий. Как будто сквозь нарастающий шорох помех я пытаюсь поймать волну, затерявшуюся между двумя радиостанциями.

«А знаешь, – говорит он, – древние считали, что луна охотится за людьми. Думали, луна путешествует по небу и ищет их, чтобы убить и съесть. Потом, в более поздние времена, верили, что на луну отправляются души умерших. И сейчас еще есть те, кто считает, что луна способна толкнуть на безумства. Что даже если просто смотреть на нее слишком долго, можно сойти с ума».

Я ничего не отвечаю.

«Ну что, ты допила?»

«Нет еще, – отзываюсь я. – Они уже появились?»

Я снова устремляю взгляд вверх, на звезды. И выискиваю среди них Орион. Бетельгейзе. Андромеду.

«Да. Видимость сегодня обещает быть отличной».

«Тогда пошли?»

Дэвид. Он сказал, что всегда присматривал за мной, и я начинаю верить, что так и было. И Кэт с Элли поручились за него, и Джеральдина.

Я отворачиваюсь от окна, делаю глоток красного вина и машинально закуриваю сигарету из пачки, которая лежит на столешнице – видимо, купила ее сегодня днем, – потом иду наверх.

Черт. Мне нужна пепельница. Я уже собираюсь спуститься вниз, когда замечаю сбоку от кровати блюдечко с торчащим посередине окурком. Некоторое время я в замешательстве смотрю на него, пытаясь вспомнить, когда успела принести его наверх, когда снова начала покупать сигареты, когда стала оставлять грязные пепельницы на прикроватной тумбочке. Где-то в мозгу брезжит воспоминание: думаю, сегодня днем или вчера вечером. Но как только я пытаюсь напрячь память на предмет подробностей, она буксует. Может, это была не я?

Я задумываюсь о Дейзи. Где она сейчас? Это блюдце, приспособленное под пепельницу… Может, именно она здесь побывала? Наверное, она ненавидит меня за мой поступок. И кстати, что это за поступок?

Я пытаюсь перенестись в прошлое, заново пережить все с начала до конца. Дейзи и Сэди, лучшие подружки, они все делали вместе, вот только над Дейзи надругались, а над Сэди нет.

Что она тогда чувствовала? Пыталась ли со мной поделиться? Стала ли я ее слушать? Почему я все забыла?

Видимо, мы поссорились; я не могу даже вспомнить эту нашу ссору, но другие люди уверены, что она стала для Дейзи огромным ударом. Что случилось с ней после? Это я что-то сделала? Я просто должна вспомнить. Очевидно, она винит во всем меня, хочет меня наказать. А как я могу все исправить, если даже не представляю, что произошло?

Я прислоняюсь спиной к стене. Если не считать кроссовка и куртки, которые вынесло на пляж дальше по побережью, единственное свидетельство того, что она спрыгнула со скалы, – слова Моники, а теперь я знаю, что они ровным счетом ничего не стоят. Возможно, она в самом деле вернулась.

Я тянусь за телефоном. Уже поздно, но мне так одиноко, а воспоминания не желают возвращаться, как бы я ни старалась их подстегнуть. Экран оживает, и я вижу уведомление. На сайт загрузили новое видео.

Запускаю ноутбук и включаю воспроизведение.

Экран заливает темнота. Всполохи света, тусклая сероватая мгла, но ничего не разобрать. Потом мрак прорезает яркая вспышка, выхватывая что-то непонятное, размытое. Срабатывает автофокус, и картинка становится чуть резче, но фокус вновь пропадает, после чего изображение неожиданно делается очень резким.

Стена. Каменная темно-серая стена цвета ночи, но с каким-то странным болезненным отливом. Слышно, как где-то падают капли, их стук, многократно усиливаясь, отдается гулким эхом. Это подвал. Темный зловонный подвал. Камера рывком перемещается вправо, и я вижу ее. Дейзи.

Я нажимаю «Стоп» – и кадр застывает. Не могу смотреть, я уже бывала в этом подвале, я уже видела все это раньше – во сне. Отчаянно хочется проснуться.

Но я не могу. Я не сплю, а лицо Дейзи на экране искажено гримасой беспримесного ужаса. Ее черты будто схлопнулись; никакой надежды больше нет, осталась одна боль. И когда я отрываю взгляд от экрана, чтобы не видеть этой жуткой картины, то вижу свою комнату. Телевизор на стене, круглое зеркало, в которое я так и не могу заставить себя посмотреть. Все как всегда. И это реальность. Я не сплю и не могу сбежать. Не в этот раз.

Я снова включаю воспроизведение.

«Помоги мне, – просит она. – Пожалуйста».

Снова и снова. «Помоги мне. Пожалуйста. Не делай этого». Вид у нее больной, она за гранью отчаяния. Она сломлена. Ни один человек в мире не может ей помочь.

Она смотрит прямо в камеру, сквозь года – прожигая меня взглядом до самого нутра. «Ты говорила, они меня не тронут», – всхлипывает она.

«Нет, – хочется мне закричать. – Нет!» Хочется влезть туда, в ноутбук, повернуть время вспять. «Я тут, я рядом! – хочется мне закричать. – И всегда была рядом».

Почему ты не доверилась мне? Почему не рассказала, кто тебя мучает? Я могла положить этому конец. Я знаю, что могла. Я никогда не бросила бы тебя в беде.

Но это неправда, я точно знаю. Я видела этот ролик во сне, не могла же я все придумать? Значит, я уже смотрела его раньше. Или бывала там, где его сняли.

Но тогда я наверняка бы это запомнила. Я сделала бы что-нибудь. Я открылась бы кому-нибудь или пошла бы в полицию.

Разве могло быть иначе? Я вспоминаю, что рассказывал мне Брайан. Сэди с Дейзи поссорились. Одна угрожала другой. Некоторые считают, что Сэди была причастна к случившемуся с Дейзи и именно потому сбежала.

И вообще, кто стал бы держать у себя подобное видео? Наверное, тот, кто его снял, но разве это могла быть я? Или Дейзи? Стала бы она хранить такое?

Если я в чем-то и уверена, так это в том, что сама себе видео не посылала. Значит, она и в самом деле вернулась. Именно ее имели в виду Моника и тот человек на другом конце провода. Теперь я еще тверже знаю. Не Сэди. Не меня. Дейзи.

Я захлопываю ноутбук и, поднимаясь, неловко задеваю бедром прикроватную тумбочку – бокал летит на пол, вино плещет во все стороны и льется на ковер. Оно забрызгивает стены, и на мгновение кажется, что идет кровавый дождь.

45

Я должна отправиться в Блафф-хаус и найти ее. Закрываю за собой дверь. В окнах Моники не горит свет, в доме тихо и пусто. Видимо, она «разбирается» с Дейзи, как обещала. Нужно попасть туда раньше ее.

Не оглядываясь назад, я бросаюсь бежать и мчусь изо всех сил. В мозгу без конца крутятся одни и те же мысли. Может, я оставила ящик комода открытым и Моника, вернувшись из церкви, обнаружила, что фотографии в ее книжечке позора лежат не в том порядке? Может, она вообще заметила меня, когда я наблюдала за ней в зеркало или спускалась по лестнице? Тогда мне тоже грозит опасность. Но мы связаны. Нужно найти Дейзи и спасти нас обеих, и не важно, сердится она на меня или нет.

А может, мне, наивной дуре, следовало бы спасаться от Дейзи, а не ее спасать?

Я добегаю до Скал и до усыпанной гравием дорожки. Я лечу подобно призраку. Я не вижу ни одной живой души, и ни одна живая душа не видит меня. Блэквуд-Бей кажется вымершей, но дело не только в этом. Я кажусь себе невидимой.

Закрываю глаза, чтобы их не резал ледяной ветер. Чем ближе Блафф-хаус, тем могущественней я себя ощущаю; что-то ведет меня, какая-то загадочная сила, чуть ли не сверхъестественная. Ноги сами несут вперед, и на мгновение возникает желание закричать, но я сдерживаюсь. В том подвале рядом со своей лучшей подругой, которая молит меня о спасении, я вижу себя. Это правда? Я была там?

Я должна вспомнить, что натворила.

Мои глаза распахиваются, и я резко останавливаюсь. Внизу темнеет ледяная вода. «Где ты? – хочется закричать мне. – Зачем ты вернулась?»

Слышу голос и поворачиваюсь лицом к Блафф-хаусу. Никого нет. Я одна. Это всего лишь ветер, пронзительные крики черных чаек, которые устроились под стрехами и смеются, и скрип старого дома, проседающего под собственной тяжестью, уходящего в землю.

Снова закрываю глаза и глубоко вдыхаю, на сей раз черпая силы в ледяном воздухе, потом делаю шаг к дому. И тут в окне одной из комнат на верхнем этаже мелькает свет. Как будто сработала вспышка камеры или луна отразилась в стекле.

Внезапно я падаю, голова идет кругом. Ноги подгибаются подо мной, словно я споткнулась или поскользнулась на сырой траве, хотя в следующую секунду понимаю, что меня, должно быть, толкнули в спину. Я выбрасываю вперед руки и успеваю частично смягчить удар, но все равно лечу на каменистую землю, едва прикрытую тонким слоем почвы, с тошнотворным «шмяк». Зубы клацают друг о друга, в ушах звенит. Я не могу сделать вдох: в рот набилась земля. В глазах темнеет, и на секунду я вижу перед собой туннель, однако соткан он отнюдь не из света. Этот туннель ведет вниз, глубоко-глубоко в холодное черное чрево земли.

Я отплевываюсь и делаю наконец глоток воздуха. Если меня и правда толкнули, значит напавший сейчас стоит надо мной. Я пытаюсь повернуть голову, но боль не позволяет. По моей щеке течет что-то теплое.

Привет, дежавю.

Дыши, приказываю я себе. Главное – не забывай дышать. Я приподнимаю голову. Звон в ушах усиливается и, стремительно нарастая, достигает крещендо, а потом вдруг прекращается.

– Дейзи? – зову я (или мне так кажется).

Из горла вырывается лишь сипение. Я пытаюсь привстать, понять, что происходит, но слышу только собственное тяжелое дыхание. Не уверена, что она здесь – и что она вообще когда-либо здесь была.

Но, может, именно этого она и хочет. Увидеть меня беспомощной и умоляющей о пощаде. Хочет заставить меня заплатить за мой поступок, пусть даже я сама не знаю, какой именно.

Я слышу какое-то поскребывание, но оно не кажется реальным. Оно раздается лишь в моей голове, игра воображения. Рот наполнился кровью; должно быть, падая, я прикусила щеку. Я сплевываю розовую пенистую слюну на траву и усилием воли заставляю себя перевернуться на бок.

«Я хочу тебя увидеть, – молю я. – Раз уж до такого дошло, позволь хотя бы снова увидеть твое лицо перед тем, как все будет кончено».

Такой возможности мне не дают. В лунном свете что-то мелькает – очень быстро, не могу даже предположить, что это, – и я получаю болезненный удар в висок.

В последнюю долю секунды краем гаснущего сознания я успеваю уловить смысл произошедшего, а потом все меркнет.

46

В себя я прихожу в темноте. Голова гудит, как слишком туго натянутый барабан, перед глазами все расплывается, а когда зрение наконец обретает четкость, я могу разглядеть лишь край драного матраса, на котором, судя по всему, лежу. Все остальное утопает во мраке; в помещении стоит едкий сернисто-аммиачный сортирный дух.

Мне знакома эта вонь. Я в трейлере Дейзи. В спальне. Я должна отсюда выбраться.

Сердце гулко бухает в груди. Я пытаюсь подняться на ноги, но комната начинает кружиться, и я падаю на пол, больно ударившись локтем об угол кровати. Я подношу руку к голове, и мои пальцы натыкаются на какую-то корку. Судя по всему, это кровь, хорошо хоть запекшаяся. Я делаю вторую попытку, и на сей раз мне удается удержаться в вертикальном положении. Глаза понемногу привыкают к тусклому свету луны, но я по-прежнему могу различить лишь то, что находится на расстоянии вытянутой руки. Дергаю хлипкую пластиковую дверь. Она заперта или чем-то привязана, чтобы нельзя было открыть. Тяну изо всех сил, но дверь, хотя и выгибается, больше чем на дюйм не поддается.

Озираюсь вокруг: сбоку есть окно, пластиковое, в металлической раме. Я пытаюсь его открыть, но оно приржавело насмерть. Все, мне конец. Я отчетливо это понимаю. Она войдет сюда с пистолетом, ножом или ломиком и прикончит меня.

Нужно выбраться. Я колочу по стеклу, но оно даже не думает поддаваться. Мелькает смутная мысль, что оно может быть небьющимся, но моим доведенным до предела разумом уже овладела паника. Я озираюсь по сторонам в поисках чего-нибудь, что можно было бы пустить в ход, но тщетно. Сознание начинает ускользать, но я изо всех сил стараюсь не выпасть из реальности, контролировать свои действия. Я молочу кулаками в дверь, отчаянно осматриваясь. На глаза попадаются шторы: рваные и заплесневелые, они свисают с металлического карниза. Возможно, это то, что мне нужно.

Я подпрыгиваю и, ухватившись за трубу обеими руками, повисаю на ней всем своим весом. Этого оказывается достаточно, чтобы оторвать ее от стены. Я с размаху бью по окну, но все напрасно. Оно содрогается с такой силой, что отдача бьет мне в руку и в плечо, но пластик остается абсолютно невредимым. Ни единой трещинки. Я делаю еще одну попытку – третью, четвертую, пятую – ровно с тем же результатом. Одна надежда – дверь. Вгоняю карниз в щель между дверью и дверной коробкой и налегаю на него всем телом. Щель слегка увеличивается, я просовываю карниз дальше и пытаюсь снова. Наконец щель расширяется настолько, что я могу в нее выглянуть; Дейзи привязала что-то к ручке – кажется, это галстук, темно-коричневый, видимо позаимствованный у Дэвида, – и как-то его закрепила. Его не растянуть.

Я хватаюсь за галстук, но пальцы онемели. Я будто смотрю видеосюжет для моего фильма. Я всаживаю ногти в ладони – что есть силы, до нестерпимой боли.

Внезапно сознание озаряет идея. Я достаю из кармана куртки сигареты и вытаскиваю из пачки зажигалку. Приходится снова и снова крутить колесико, прежде чем в темноте вспыхивает огонек. Подношу его к галстуку снизу, насколько удается, молясь, чтобы он занялся, и когда это происходит, огонь начинает быстро пожирать дешевый материал, распространяя запах горелой резины. Синтетика чернеет и плавится, и я изо всех сил тяну на себя дверь – с последней вспышкой огонь доедает галстук, и дверь с грохотом распахивается. Я ликую, я свободна! И тут до меня доходит, что я попала в основную комнату трейлера, и от свободы меня отделяет еще одна дверь.

Она, разумеется, заперта. Я взвешиваю в руке карниз и обвожу взглядом комнату. По лобовому стеклу змеится трещина; есть надежда, что она окажется слабым местом. Я бью по ней сначала карнизом, потом ногой в тяжелом ботинке. Стекло не поддается, но с каждым ударом трещина слегка удлиняется. Я стаскиваю ботинок и колочу им по пластику до тех пор, пока он не раскалывается с треском ломающейся линейки. Я руками выбираю осколки, и вскоре мне удается пропихнуться в образовавшуюся брешь.

Я падаю на землю, но заставляю себя тут же подняться на ноги. Окна дома в свете луны отливают серебром. Интересно, она сейчас там, наблюдает за мной? Теперь я понимаю, что мне следовало сделать еще несколько недель назад. Заявиться к Дэвиду, выдавить дверь, оборвать цепочку и как следует потолковать с ним. Усадить его напротив и заставить выложить все, что ему известно. Добиться ответа, где Дейзи. Если бы я не была так зациклена на сокрытии своей личности, возможно, так бы и поступила. Что, если проблема с самого начала таилась именно в этом? В том, что я помнила, кто я такая. Лихорадочное возбуждение разбегается по всему моему телу, точно рой легкокрылых мотыльков.

Несомненно, входная дверь заперта, но все равно дергаю ручку. Разумеется, она даже не думает поддаваться; как стояла, так и стоит не шелохнувшись. Наверное, можно разбить стекло и открыть ее изнутри, но я не уверена, что из этого выйдет толк. Должен быть другой способ.

Отхожу назад и смотрю на дом. Что это было – там, в окошке второго этажа? Какое-то движение? Или просто мимолетный отблеск, игра света на темном стекле? Я снова смотрю вверх. На этот раз сомнения быть не может: в комнате за окном что-то мелькает. Я не свожу с него глаз, ожидая увидеть ее лицо, но она скрылась. Все неподвижно. И тем не менее я уверена, что Дейзи там, наверху, что она наблюдает за мной. Чувствую на себе ее взгляд. О чем она думает? Господи, ну надо же быть такой идиоткой, такой непроходимой дурой! Она заманила меня сюда.

Сердце словно стискивает чья-то холодная рука. Хоть бы показалась, что ли. На мгновение хочется закричать ей: «Дейзи! Что произошло? Что я тебе сделала? Почему ты меня ненавидишь?» Но я не кричу. Ее глаза прожигают меня насквозь. Не хочу, чтобы она видела, как мне страшно, как сильно терзает меня чувство вины. Не хочу принимать на себя ее гнев, ее язвительность, поэтому склоняю голову и обхожу дом кругом. Задняя дверь слегка подается, когда я ее дергаю, но не открывается, и я оглядываюсь по сторонам в поисках других способов проникнуть внутрь. За трейлером обнаруживается рассохшееся на вид подъемное окошко с матовым стеклом – судя по всему, это ванная или туалет на первом этаже. Я подсовываю руку под раму и пытаюсь выдавить ее, но она тоже не поддается. Деревянная рама крепче, чем выглядит; с нее пластами облезает краска, и ничего более. Я отыскиваю в саду камень поувесистей и бью им по верхней створке. По стеклу с хрустом разбегается паутина трещин, но оно упрямо сидит в раме. Я бью снова – на этот раз стекло разлетается на куски, а дальше уже дело техники. Я осторожно просовываю руку в брешь, нащупываю защелку и открываю ее. Нижняя створка неохотно сдвигается вверх, и я, подтянувшись, вскарабкиваюсь на подоконник, а оттуда кое-как протискиваюсь внутрь.

Глаза не сразу привыкают к темноте, но запах говорит сам за себя. В помещении затхло, как будто кто-то вывесил сушить забытое на несколько дней в стиральной машине белье. Где-то внизу слышится журчание подтекающей воды. Туалет. Я сползаю на пол и автоматически нащупываю в углу выключатель. Он не работает. Раздается щелчок, но свет не загорается, и, задрав голову, я различаю под потолком пустой патрон. Черт, шепчу я себе под нос, и тут же, словно в ответ, откуда-то из угла доносится топоток. Мышь. Или крыса. Закрываю глаза и пытаюсь сделать глоток воздуха. Я убеждаю себя, что могу в любой момент развернуться и уйти отсюда. Никто не заставляет меня это делать.

Но беда в том, что это не так. Я тянусь к дверной ручке. У меня нет выбора. И никогда не было. Теперь я это понимаю. Все дороги вели меня сюда.

Я включаю фонарик на телефоне и начинаю снимать на ходу. Дверь уборной выходит прямо в коридор, и свет фонарика выхватывает из мрака перила, лестницу из добротного темного дерева, столик сбоку от входной двери, на котором стоит телефон. У противоположной стены темнеют старинные часы, неподвижные и безмолвные. Повсюду лежит пыль, ее частички танцуют в луче света. Слева от меня дверь ведет в кухню, а еще одна, справа – в гостиную, в которой я различаю огромный диван, разномастные кресла и старый громоздкий телевизор. Эта комната производит на меня пугающее впечатление, и я закрываю дверь, прежде чем двинуться дальше.

Следующая дверь ведет в просторную столовую – посередине стоит стол с пятью или шестью стульями, а у дальней стены буфет, на который стопками составлены тарелки, – все это тоже покрыто густым слоем пыли. Все остальные комнаты на первом этаже выглядят такими же нежилыми. Куча зловонной одежды в прачечной и немытая посуда в кухне – единственные следы какого бы то ни было человеческого присутствия в этом доме. В воздухе разлита печаль; эта кухня явно когда-то задумывалась как место, где будет шумно и весело, но теперь тут готовит всего один человек – и только для себя. Я поворачиваюсь, чтобы идти на второй этаж, и тут наверху прямо надо мной слышится негромкий скрип. Все в порядке, убеждаю я себя, просто дом оседает или ветер гуляет в щелях, но, начиная подниматься по лестнице, я дрожу. Я уже всадила ногти в ладони, как будто готовясь к тому, что неминуемо должно произойти.

Звук повторяется, на этот раз громче и куда более похожий на поскрипывание половиц под ногами, нежели на треск стен или перекрытий.

– Дейзи?

Ответа нет, и тишина, которая воцаряется после моих слов, кажется оглушительной, пугающей.

– Дейзи? – повторяю я, поднявшись по лестнице до середины. – Ты там?

Ответа по-прежнему нет, но едва площадка оказывается на уровне моих глаз, я немедленно понимаю: здесь что-то произошло. Все двери на втором этаже распахнуты, и луч моего фонарика освещает горы вещей, бумаг и книг вперемешку. Все вверх дном. Я пробегаю по коридору и захожу в разгромленную главную спальню. Ящики комода вывернуты, их содержимое в беспорядке разбросано по полу и кровати. Одежда, бумаги, украшения, которые никак не могут принадлежать Дэвиду. Тут царит хаос; контраст с сонным запустением внизу просто разительный.

Кто-то побывал здесь – возможно, Дейзи – и устроил на втором этаже полный разгром. Но что этот кто-то искал?

Ветер за окном усиливается. Его вой напоминает хохот, и я опускаю камеру. За всем этим наверняка кроется нечто важное. Что я упустила?

Я подхожу к окну, и тут все встает на свои места. Я уже бывала здесь. Мне знаком этот вид: море, луна, низко висящая над водой, корабли вдалеке, очертания гор за ними. Тот самый пейзаж. И тонкая линия горизонта, перерезающая ее посередине, словно туго натянутая проволока, тоже та самая. Воображаемая картинка в точности накладывается на реальность. Не отличишь. Я смотрю вниз и вижу то самое место, где она стояла, готовясь спрыгнуть.

Я слышу, как скрипит под чьей-то ногой ступенька, за ней вторая. Словно кто-то на цыпочках крадется вниз.

– Дейзи! – кричу я. – Постой! Вернись!

Ее нигде не видно, но я могу определить, где она только что была; весь дом содрогается от возмущения. Такое впечатление, что она призрак, перемещающийся по эфиру, и ее присутствие возможно обнаружить лишь по едва уловимому следу, оставляемому ею в воздухе. Я сбегаю вниз по лестнице, чуть не полетев кувырком; луч фонарика мечется по сторонам, внезапно налившееся свинцом сердце колотится о ребра.

Да где же она?!

Я медленно продвигаюсь вперед, убавив яркость фонаря. Она может быть где угодно. Мне не спрятаться от нее, я свечусь как маяк.

Снова зову ее по имени. Соседняя с кухней дверь внизу слегка приоткрыта. По пути наверх я не обратила на нее внимания. Это кладовка под лестницей, откуда остро тянет уксусом.

– Дейзи?

Протискиваюсь внутрь. Верхняя одежда, обувь, пара складных стульев. Коробки, составленные одна на другую, в глубине. Здесь она быть никак не может, и все-таки…

Делаю шаг вперед. Пол под ногами слегка подается, и, бросив взгляд вниз, я вижу, что половица не закреплена. Дейзи хитрая, она заманила меня и сюда. Я опускаюсь на корточки и приподнимаю ее с одного конца, уже зная, что обнаружу.

Так и есть. В углублении под половицами спрятан металлический ящик. Я вытаскиваю его, всколыхнув облако пыли. Он заперт, но при мне есть ключ, который я нашла в бумажнике Дэвида, и, когда я пробую его, он подходит. Там лежит портфель, отсыревший и заплесневелый, и я осторожно открываю его. Он такой старый, что даже застежки проржавели. Внутри полиэтиленовый пакет, в который замотано что-то прямоугольное, похожее на коробку, но неправильной формы. Разворачивая полиэтилен, я уже точно знаю, что это такое. Мне знакома эта тяжесть, эта увесистость. Я раньше держала в руках эту штуковину. Я пользовалась ею, снимала ею; это та самая вещь, благодаря которой я вступила на тот путь, что привел меня сюда. Моя первая камера.

Открываю футляр. В него даже вставлена пленка, но на попытки включить его аппарат не реагирует. Наверное, батарейка разряжена, а может, время и сырость привели его в полную негодность.

Но, кажется, в портфеле есть еще что-то. Две почтовые открытки. Я вытаскиваю их, чувствуя, как голова идет кругом. Первая представляет собой коллаж из нескольких изображений: ярко-красный лондонский автобус, Тауэрский мост, здание Парламента, собор Святого Павла – расположенных вокруг напечатанного большими буквами слова «ЛОНДОН», как будто и так не догадаться. Я переворачиваю открытку, затаив дыхание, но на обороте нет ничего, кроме адреса Дэвида (Блафф-хаус, Блэквуд-Бей) и одинокого почтового штемпеля.

На второй открытке изображено колесо обозрения, знаменитый «Лондонский глаз». А на обороте тем же самым почерком, что и адрес на первой, выведены два слова.

«Я возвращаюсь».

Некоторое время я смотрю на них. Почерк тот же, что и на открытке, которую прислали Дэну. Сердце перестает колотиться как безумное. Меня охватывает странное спокойствие. Теперь, когда никакой неопределенности не осталось, я испытываю чувство, граничащее с облегчением. Я знаю, что должна сделать. Я кладу камеру себе в сумку и поднимаюсь.

И немедленно понимаю: что-то не так. На кухонном потолке дрожат отблески света, мятущиеся оранжевые сполохи, как будто кто-то зажег свечу.

– Дейзи? – зову я, но отвечает мне лишь эхо собственного неровного голоса. – Дейзи?

Я выхожу в кухню. Из окна как на ладони виден трейлер, теперь гадать об источнике света не приходится. Он объят огнем, языки пламени вырываются из оплавленных окошек, из люка в крыше валит дым.

Сомнений больше нет. Она думает, что я там. Она пытается меня убить.

47

Мы с Гэвином договариваемся встретиться в кафе у Лиз на следующий день. Когда я подхожу, он стоит на улице, дрожа от холода. Внутри никого нет, свет не горит, дверь закрыта рольставнями. В витрине висит объявление, что кафе закрыто на праздники.

– Это обычная практика? – спрашиваю я.

– Понятия не имею.

Он не делает попытки ни обнять, ни поцеловать меня, даже в знак приветствия.

– Что случилось?

– Ничего.

Вранье.

– Гэвин?

Он утыкается взглядом в землю и неловко переступает с ноги на ногу. Нас разделяет меньше ярда, а кажется, что целый каньон. Я не знаю, что сказать, но, когда он все-таки поднимает на меня глаза, в них читается боль. Он некоторое время молчит, покусывая губу.

– Я тут подумал… И…

– И?..

– Ты обещала.

– Что?

– Не врать мне больше.

Приходится сосредоточиться: сейчас нельзя сболтнуть лишнего. По крайней мере, пока не пойму, что он имеет в виду.

– Я думал, я что-то для тебя значу.

– Так и есть, – уверяю я, и в этот самый миг, когда, возможно, уже слишком поздно, вдруг понимаю, что это правда.

– Хватит мне врать, Сэди, – говорит он. – Я знаю, кто ты.

Земля уходит из-под ног, и мир на мгновение накреняется. Передо мной разверзается пропасть. Черная дыра. Нет, она меня не засосет, я не допущу этого. Я делаю глубокий вдох. Он не должен догадаться, что происходит, но я не могу сдерживаться.

– Сэди? – произносит Гэвин.

Имя эхом отдается в моих ушах. Зачем он снова и снова повторяет его? Кто-нибудь может услышать.

– Тебе плохо?

Поначалу я ничего не отвечаю, но потом различаю собственный голос: «Прости меня». У меня перехватывает дыхание, но, даже произнося эти слова, я не уверена в их искренности. Это его не касается, так за что я извиняюсь? Он не имеет права предъявлять мне претензии.

И тем не менее я повторяю:

– Прости меня.

Он ласково обхватывает мое лицо ладонями. Я с трудом подавляю желание вывернуться и послать его куда подальше.

– Ты не могла мне признаться?

Я ничего не отвечаю. Хочется спросить, откуда он знает, но, наверное, это очевидно. Он видел меня на могиле матери. Слышал, как я настаивала, что Сэди жива, и отказывалась идти в полицию, потому что она никак не может быть похоронена под тем деревом на торфяниках.

– Ты сложил два и два?

– И это тоже.

Гэвин берет меня за запястье, и я не отнимаю руку. Он задирает рукав моей куртки.

– Я заметил это в ту первую ночь, когда мы с тобой были вместе. Всегда остаются следы. Над тобой издевались?

Я пытаюсь выдернуть руку, но он не дает. Он держит меня ласково, но крепко и медленно проводит пальцами по моим шрамам. От его прикосновений внутри разбегаются мурашки, точно тысячи крошечных насекомых копошатся под кожей.

– Я еще раньше хотел с тобой поговорить – после того, как мы побывали на могиле твоей матери, но потом пропала Элли – и стало не до того… И я понимаю, почему ты пыталась все скрыть, но тебе нечего стыдиться. И этих шрамов тоже.

Нет, думаю я. Нет. Все это произошло уже после того, как я сбежала.

– Не надо.

– Многие жертвы насилия сами себя калечат. Это совершенно…

– Я себя не калечила, я просто обварилась. Кипящим супом.

Он внимательно смотрит на меня. По глазам я вижу, что он не верит.

– Ты разговариваешь во сне. Знаешь об этом?

Мне вспоминается мой бывший парень. Он находил это забавным. Ты просто не затыкаешься, сказал он однажды. Постоянно бормочешь что-то себе под нос, как будто с кем-то препираешься.

– Ты все время повторяла ее имя. Дейзи.

Я киваю. Молча. Да, не зря, видимо, все-таки говорят, что все тайное рано или поздно становится явным. Все пропавшие действительно всегда отчаянно пытаются найтись.

– Ты же никому не расскажешь?

Он обещает не рассказывать, но мне почему-то не очень верится. Возможно, я опоздала и он уже с кем-нибудь поделился.

– От меня не надо было скрывать, – говорит он.

Я подаюсь к нему. Очень хочется ему верить. Хочется, чтобы он обнял меня и притянул к себе. Хочется надеяться, что кто-то может любить меня просто так, не требуя ничего взамен. Но я не думаю, что смогу.

Он внимательно смотрит на меня, склонив голову набок. На его губах застыла печальная полуулыбка сострадания, которая, однако, не отражается в глазах.

– Можешь мне доверять.

Я не знаю, что сказать. Не знаю, как дать ему достаточно, не отдавая всего целиком. В этом-то и беда. Я так не умею.

– Ты мне нравишься, – говорит он. – Очень.

Внезапно он становится похож на оробевшего школьника. В этом случае я знаю, каких слов от меня ждут. Они готовы сорваться с языка, но застревают в горле, и я молчу. Гэвин печально качает головой:

– А я тебе не нравлюсь.

– Дело не в этом, – уверяю я.

– А в чем тогда?

Я раздумываю. Такое ощущение, будто я захожу в море: в черной воде не видно дна, которое грозит в любой миг уйти из-под ног, оставив меня беспомощно барахтаться в волнах.

– Просто я чувствую себя такой…

Какой? Какой я себя чувствую? Потерянной? Опустошенной? В конце концов я нахожу нужное слово. Я наглухо его запечатала и задвинула подальше, но оно, разумеется, никуда не исчезло. Да и не могло исчезнуть. Меня не было рядом, когда она нуждалась во мне. Я предпочла сбежать, и тогда она тоже сгинула. От этого никуда не деться.

– Виновной.

– Это не твоя вина.

– Что именно?

– Что Дейзи покончила с собой. Ты сделала все, что могла. Те люди… Они причиняли тебе зло; тебе было необходимо бежать. Они не оставили тебе другого выхода. Ни один человек не стал бы тебя винить.

Но такие люди есть. Как минимум один. Дейзи.

– Ты не понимаешь. Я сбежала не поэтому.

– Мне можешь не врать, – понижает он голос.

– Что?

Он утыкается взглядом себе под ноги:

– Я знаю… То же самое было с Зои.

Молчу. Думаю, он прав.

– Я пытался поддержать ее.

Не знаю, что ему на это сказать, поэтому говорю просто:

– Мне очень жаль.

– Неудивительно, что она сбежала. Если именно так все и было. – Он вскидывает на меня блестящие от слез глаза. – А вдруг на самом деле она мертва? Как Дейзи. Вдруг?..

– Дейзи жива.

– Что?!

Я смотрю на него в упор. Мгновение растягивается настолько, что, кажется, готово уже порваться, и лишь тогда я отвечаю.

– Именно она прислала открытку. Именно она проехала мимо меня в самую первую ночь перед тем, как появился ты. Думаю, в машине Дэвида. Именно она за всем этим стоит.

Гэвин смотрит на меня. Он и так считает мою психику хрупкой, но теперь начинает задумываться, насколько глубокий отпечаток оставила на ней моральная травма.

– Ты серьезно?

Внутри у него явно происходит борьба. Сквозь облака потихоньку пробивается солнечный свет.

– Она там, – произношу я. – В доме Дэвида. Я в этом совершенно уверена.

Я рассказываю, как очнулась взаперти в трейлере, и он хрипло сглатывает.

– Мы должны пойти в полицию, – говорит он.

Я накрываю его руку своей ладонью:

– Не могу. Пока не могу. – Вытаскиваю из сумки камеру. – Но мне нужна твоя помощь. Ни о чем не спрашивай, просто помоги мне. Пожалуйста!

Он берет аппарат и взвешивает его на ладони.

– Можешь сделать так, чтобы она заработала? Или перенести видео с пленки?

– И тогда мы пойдем в полицию?

– Да, – говорю я, понимая, что других вариантов не осталось. – Я обещаю.

48

Я включаю камеру на запись.

Она установлена на туалетном столике, а я сижу на краю кровати. Мягкий свет прикроватной лампы направлен так, что мое лицо наполовину утопает в тени. Черты различимы лишь совсем смутно; я могу быть кем угодно.

– Это сообщение для моей подруги, – говорю я.

Я смотрю в объектив, мысленно видя на месте равнодушного глаза камеры лицо Дейзи. Потом делаю глубокий вдох.

– Для моей лучшей подруги.

Пауза. Я не продумывала слова заранее. Я представляю, как это видео смотрят Моника, Беверли в пабе. Кэт. Гэвин и все остальные. Интересно, что они подумают?

– Я знаю, что именно ты послала мне открытку.

Лиз, перебираю я в уме. Она тоже может посмотреть. Софи, Кэт, Элли. Кто угодно. Нужно быть очень осторожной; нельзя дать им понять, что Дейзи вернулась. Я не хочу выдать ее, снова подвести. Такое чувство, будто я стою на карнизе на пятнадцатом этаже, один неверный шаг – и я сорвусь. Главное – ни в коем случае не смотреть вниз, иначе я оступлюсь и упаду. Или не смогу побороть искушение прыгнуть.

– Мне кажется, я знаю, зачем ты это сделала, и хочу, чтобы ты знала: я не думала причинить тебе зло. Я надеюсь тебе помочь.

Я наклоняюсь вперед, ближе к камере, и представляю, что она сейчас смотрит на меня – насмешливо, с вызовом поблескивая глазами. Смелее, говорит она. Если ты так уверена, что способна помочь мне, если ты воображаешь, что во всем разобралась, давай докажи.

На память приходит символ, который я нашла в трейлере рядом с ее постелью.

– Я видела Андромеду, – говорю я. – И помню, как ты сделала татуировку.

Моя ладонь непроизвольно тянется к плечу, я физически чувствую укол воображаемой иглы. Мы тогда пошли в салон вместе, собираясь сделать парные татуировки, но в итоге решилась только она. Я струсила, как будто с самого начала знала про несчастный случай, который позднее сделал нашу затею бессмысленной.

Я помню мастера, которая набивала ей тату; волосы у нее были кроваво-красного цвета, но с глянцевым отливом, каким отличаются спелые помидоры. На груди у нее пылало сердце, обвитое колючей проволокой.

– В тот раз я сдрейфила.

Знаю, она вспомнит, она поймет, что я обращаюсь к ней, и только к ней.

– Но на этот раз я не буду дрейфить. Обещаю.

Закрываю глаза и делаю глубокий вдох, затем устремляю взгляд прямо в камеру.

– Я помогу тебе. Если ты разрешишь.

Нажимаю «Стоп», потом загружаю видео на сайт и выкладываю его в общий доступ. Интересно, скоро она его увидит? Я знаю, что она их смотрит. И смотрела с самого начала.

Теперь остается только ждать. Как бы я ни устала, спать не хочу. Слишком пугает меня то, что может скрываться там, в глубине. Что может всплыть на поверхность, если пристально вглядываться.

Поэтому, вместо того чтобы уснуть, я заставляю себя двигаться. Я завариваю крепкий горький кофе, густой, как ил, и наливаю себе чашку за чашкой. Я выключаю лампочки в гостиной и сижу в озерце света от экрана моего ноутбука. В оконном стекле видно мое отражение, но ничего больше. К дому снаружи подступает темнота. Черное ничто; даже луну не найти, она прячется за облаками. Я знаю, что Дейзи там. Ты сбежала, говорит она, в то время как я вполне могла лежать в земле. Ты хотела, чтобы я гнила там.

Я делаю глоток кофе. Меня потряхивает. Наверное, это все кофеин. Экран ноутбука меркнет, переходя в спящий режим, и комната погружается в темноту. Глаза закрываются. Я клюю носом. Мгновение черноты, потом сквозь нее проступает ее лицо, и я с нечленораздельным возгласом вскидываюсь, сгоняя с себя сон.

Наливаю еще кофе и цежу его медленными глотками. Экран ноутбука снова светится во мраке.

Я посматриваю на часы, то погружаясь в забытье, то вновь выныривая. Но даже когда не сплю, я пребываю в состоянии оцепенения, зыбкой полудремы. Такое впечатление, что мое тело превратилось в марионетку, в манекен. Нитки перерезаны. Часы тикают и тикают без остановки. «Дождь» плавно перетекает в «бурю».

Около полуночи меня выдергивает из забытья короткое «пип»: на сайт загружено новое видео. Меня вдруг охватывает абсолютное спокойствие, я точно знаю, что там и от кого. Делаю глубокий вдох, набираю полные легкие воздуха, потом пробуждаю компьютер. Вот он, мой шанс спасти Дейзи. Мой шанс попросить у нее прощения за содеянное. Мой шанс вернуть ее дружбу.

Экран черен и пуст. Я запускаю воспроизведение. В кадре возникают низкие облака, далекая луна, то вплывающая в фокус, то выплывающая из него, потом изображение стабилизируется. На экране появляется Блафф-хаус.

Картинка дрожит, а в следующую секунду, низкий и грубый, нарочито искаженный, но пугающе знакомый, слышится женский голос:

– Я сейчас здесь. Приходи одна.

49

Переступая через порог Хоуп-коттеджа, я испытываю ощущение, что больше сюда не вернусь. По соседству у Моники горит свет, в окне второго этажа мелькает чья-то тень, а изнутри доносятся голоса. Даже не остановившись, чтобы подумать, я стучусь и жду.

Дверь открывает Моника:

– Алекс!

Вид у нее удивленный. Выгляжу я ужасно, это точно. Ненакрашенная, на голове черт знает что, всю ночь не спавшая. Я не знаю, что сказать. Думала, наброшусь на нее, как только увижу, но теперь понимаю, что не могу ее ненавидеть. Она кажется такой жалкой. Такой слабой.

– Можно войти?

Она смотрит на меня ничего не выражающим взглядом:

– Сейчас не самый подходящий момент.

Я изо всех сил заставляю себя говорить спокойно. С ней я разберусь потом, после того, как поговорю с Дейзи и узнаю, что натворила. В конце концов, Моника не знает, что именно мне известно. Она понятия не имеет, что я видела.

Мне вспоминаются ее же слова, сказанные тогда по телефону.

– Она вернулась, – сообщаю я. – Вы это знаете, и я это знаю.

Моника озадаченно склоняет голову набок. Ее попытка изобразить недоумение почти забавна.

– Бросьте, – усмехаюсь я. – Давайте перестанем валять дурака и будем откровенны.

На секунду кажется, что Моника вот-вот захлопнет дверь у меня перед носом, но она передумывает.

– Лучше будет, если вы зайдете в дом.

Я обвожу взглядом комнату. На диване никого нет, на кофейном столике стоит одинокий бокал из-под вина. Голоса, которые я слышала, несутся сверху: по телевизору в спальне идет какая-то мыльная опера.

– Вы же в курсе, что она у Дэвида?

– Кто?

– Дейзи.

Я вижу, как ее зрачки расширяются, но она тут же отворачивается, чтобы взять сигареты. Она присаживается на край кресла напротив и чопорно скрещивает ноги, снова овладев собой, затем придвигает пачку ко мне. Я не обращаю на сигареты внимания.

– Вы ошибаетесь. Она мертва. – Моника говорит ровным тоном; ее слова звучат неубедительно. – Она спрыгнула со скалы. Я видела…

– Расскажите мне правду. Дейзи не прыгала со скалы.

– Я видела собственными глазами.

– Она жива. Она вышла со мной на связь.

Моника нашаривает зажигалку.

– Каким образом? Через этот ваш ролик? Знаете, мы все его посмотрели. – Огонек неохотно вспыхивает, и она закуривает. – Вы, посторонний человек, приехали сюда, чтобы разворошить прошлое…

– Нет, – возражаю я, но она не обращает на меня никакого внимания.

– …прошлое, о котором не имеете ни малейшего понятия.

Я делаю шаг вперед, пытаясь сохранять спокойствие. Ее злость – это самозащита. Думаю, ей страшно. Я задаюсь вопросом, что именно ей известно.

– Это не так.

Она выпускает струю сизого дыма, уже совершенно овладев собой.

– И все это ради того, чтобы снять свой очередной фильм. Про нас.

Я качаю головой, не желая сдаваться:

– Она жива.

– Мы хорошие люди, понимаете? Она бросилась со скалы. Это печально, но именно так все и было. Она бросилась со скалы и умерла. И вы с вашими нелепыми обвинениями нам тут не нужны.

– Нет, – говорю я. – Над ней издевались. У меня есть видео. А вы, конечно, не подозревали об этом?

– И что же это за видео?

– С Дейзи. Она умоляет о пощаде. Она его мне послала.

Сигарета застывает посередине между губами Моники и пепельницей.

– Что здесь происходит? – спрашиваю я.

– Ничего. – Она опускает глаза. – Ничего, клянусь.

– Вы лжете. Я знаю, что вы к этому причастны.

Она вскидывается и ехидно смотрит на меня сощуренными глазами:

– Что?!

Я повторяю свои слова, но теперь она держит себя в руках. Она холодна и невозмутима, как изваяние. Как пробить ее броню?

– Моника, в том видео она плачет. Умоляет сохранить ей жизнь. Расскажите мне, что происходит. Что вы делаете с девочками?

Она снова подносит сигарету к губам. Рука у нее трясется, но она ничего не говорит.

– Можете сказать мне правду. – Я перехватываю ее взгляд. – Я все равно все знаю. У меня есть доказательства.

– Ничего вы не знаете.

– Я знаю, что происходит на конюшне.

Она замирает.

– Я знаю про наркотики. Про выпивку. – Я некоторое время колеблюсь. – И про вечеринки.

– Ни черта вы не знаете. Я не делаю девочкам ничего плохого, я им помогаю.

Кровь приливает к моим щекам. Я разражаюсь смехом. Не смогла удержаться.

– Помогаете им? Интересно как? Вы же знаете, что происходит на этих вечеринках!

– Нет, это не то, что вы думаете. Мальчики… Они отвозят их туда. И привозят обратно. Они приглядывают за ними.

– Вы сами-то в это верите?

Она выдерживает мой взгляд, но глаза у нее бегают, она похожа на испуганное животное в свете фар – как та овца на дороге за мгновение до того, как ее сбила машина.

– Это правда. Им нравятся вечеринки. Их никто не заставляет туда ходить.

– Они вам так говорят? Вы уверены, что у них вообще есть выбор?

Она молчит.

– Их там насилуют, Моника. Вы ведь это знаете?

– Им платят деньги.

– Деньги? За что?

– Они заводят мужчин. Фотографируются. Но дальше этого не идут. Если только…

– Если только?

– Не решат заняться сексом. Но это их собственный выбор! Я тут ни при чем…

Мое тело напрягается, и я чувствую, как меня с головой накрывает волна гнева.

– Вы в своем уме? Сколько им? Тринадцать? Четырнадцать?

– Но…

– Они дети! Это изнасилование, Моника, как бы вы ни пытались это выставить. Зои была беременна!

Она роняет голову, и я вижу свой шанс.

– Почему Сэди сбежала? Расскажите мне. Что она сделала?

– Нет.

Голос у нее дрожит, самую капельку.

– Расскажите, а не то, клянусь, я пойду в полицию, покажу им все видео, которые мне прислали, и…

– Прекратите!

Она с трудом сдерживается. Глаза у нее сверкают, она явно на грани.

– Она умерла!

– Что?

– Сэди умерла. Она умерла, ясно?

– Нет. Она жива.

Моника не обращает на меня внимания. Силы покинули ее, и она вздыхает. Это судорожный и протяжный вздох, от которого она словно бы даже становится меньше.

– Это правда. Все до единого слова правда. Она умерла и похоронена. Она умерла, а потом и Дейзи покончила с собой.

Моника произносит слова практически шепотом. Я едва ее слышу, но все равно говорю:

– Нет.

Качаю головой, но я и сама иду ко дну, тону в накатывающих волнах. Нужно сохранить свой секрет. Он ни в коем случае не должен выплыть наружу. Но потом вмешивается другой голос, громкий и настойчивый. «Какой смысл скрывать? – нашептывает он. – Гэвин все равно все знает».

– Вы не понимаете.

– Чего я не понимаю?

Я больше не могу держать это в себе.

– Сэди не умерла.

– Что?

Я уже не могу остановиться. Знаю, что надо, но не могу. И, прежде чем успеваю успокоиться, бухаю:

– Сэди не могла умереть. Я Сэди.

Мне удалось пробить броню. Вид у нее потрясенный. На сей раз недоверие на ее лице абсолютно искреннее.

– Это правда, – шепчу я. – Я и есть Сэди. Я поменяла имя.

– Нет, – произносит она, резко поднимаясь на ноги.

Пепельница соскальзывает с ее колен и летит на пол, рассыпая искры во все стороны. Моника наклоняется вперед и смотрит на меня с любопытством.

– Это правда, – повторяю я. – Поэтому я и вернулась.

– Нет.

– Дейзи была моей подругой. Я просто хочу понять, что произошло.

– Сэди?

– Да.

– Сэди Дэвис?

– Да. Я сбежала. Я похудела, сделала пластическую операцию. Хотела начать все с чистого листа.

Она гладит меня по щеке. Ее прикосновение, хотя и ласковое, ощущается как ожог.

– Но…

– Что со мной произошло?

– А вы сами разве не знаете?

Сердце заходится стуком. Нет, думаю я. Нет! Все завязано на этом, а я не могу вспомнить. В комнате вдруг резко становится нечем дышать, она начинает кружиться перед глазами, и я чувствую, как вся кровь отливает у меня от лица.

– Вам нехорошо?

Она прижимает вторую руку к моей щеке, так что мое лицо оказывается в ее ладонях. Ласковое выражение в ее глазах становится для меня последней соломинкой, и я начинаю плакать.

– Я все время вспоминаю всякое… точно не знаю… кажется, со мной случилось что-то плохое, но я не помню, что именно. Я вытеснила это из памяти.

Она ничего не говорит. Приходится спросить напрямую.

– Почему Дейзи исчезла на самом деле?

И снова молчание.

– Это все из-за меня? Из-за какого-то моего поступка? Что-то серьезное я бы наверняка вспомнила. Пожалуйста, помогите мне найти ее.

Она вздыхает и вскидывает на меня горящие глаза. Ее взгляд прожигает меня насквозь, до самого нутра.

– Я не могу.

– Почему?

– Не могу объяснить. Я просто… Не могу.

– Тогда хотя бы не говорите никому больше, ладно? – прошу я. – Про то, кто я такая. Никто не должен знать.

Некоторое время она внимательно смотрит на меня, потом ее лицо смягчается.

– Не скажу. Обещаю.

Я благодарю ее и поднимаюсь на ноги. Я думала, она мне поможет, но теперь знаю, что она не в силах. И никто не в силах. Я утираю слезы. Остается рассчитывать только на себя.

50

Блафф-хаус полностью погружен в темноту, как и несколько часов назад, когда я уходила. Трейлер потушили; пожарные, которых я вызвала анонимно, судя по всему, уже уехали. Улицы пустынны, вокруг «Корабля» безлюдно и тихо. Лишь размытые пятна фонарей слабо светятся в темноте.

Я должна это сделать. Я не могу пройти по Слейт-роуд, низко опустив голову, сесть в машину, на развилке повернуть налево, а не направо и гнать всю дорогу до дома, выжав до упора педаль газа. К утру я уже была бы в своей квартирке, с мирно посапывающей соседкой и горой немытой посуды в раковине. Я не могу вернуться без фильма, хотя теперь даже фильм не имеет значения. Я должна выяснить правду. Разорвать порочный круг.

Снова идет снег. Снежинки танцуют в воздухе и тают, не успев приземлиться на мои волосы и лицо. Я запрокидываю голову, смотрю на облака, и кажется, они несутся мне навстречу – или я мчусь сквозь них прямо в космос. Я чувствую ее взгляд, она внимательно наблюдает за мной. Она знает, что я здесь.

Негромко стучу в дверь. На языке крутится заранее заготовленное извинение. Я умолю ее рассказать мне правду о том, что произошло, позволить мне все исправить. Я готова сделать все, что она скажет.

Но дверь никто не открывает, и я стучу снова, и снова, и снова, пока не понимаю, что открывать она не собирается. Тогда я разворачиваюсь и осторожно подхожу к краю обрыва, растерянная и сбитая с толку. Там я устраиваюсь на большом валуне и сижу, глядя на море, как будто волны могут подсказать, что делать.

В кармане вибрирует телефон. Это Гэвин.

– Ты где?

– На Скалах.

– Что ты там делаешь?!

Поколебавшись, я все же рассказываю ему.

– Я знаю, ты не поверишь, но Дейзи вышла на связь. Я должна была встретиться с ней в Блафф-хаусе.

– И?

– Ее тут нет.

– Не могу сказать, что я удивлен, – говорит он. – Мне удалось вернуть к жизни твою камеру. На пленке было одно видео. Сейчас я тебе его отправлю.

– Что там?

– Посмотри. Посмотри немедленно.

Я нажимаю отбой, и в следующее мгновение на телефон приходит сообщение. Включаю воспроизведение, чувствуя, как мой желудок скручивается в узел. На экранчике появляются Скалы, то самое место, где я сейчас сижу. Дело происходит ночью, но вокруг довольно светло, на небе висит полная луна; она бликует в мерцающей воде, серебрит глубины. Съемка ведется с высокой точки, как будто с воздуха. Но это, разумеется, не так. Видео снято из дома Дэвида, со второго этажа. Вероятнее всего, из его спальни. Слышатся первые такты песенки, которую негромко напевает себе под нос снимающий. Судя по всему, это Дэвид. Больше некому.

«Дей-зи, Дей-зи, скорей мне дай ответ…»

Камера перемещается ниже; в самом низу кадра появляется девушка, идущая по дорожке от дома. На ней короткая черная куртка, синие джинсы и белые кроссовки. Ее волосы неистово развеваются на ветру, как будто хотят улететь или задушить ее. Голова низко опущена. Она сходит с дорожки на траву и приближается к краю обрыва. Она не останавливается. И не смотрит по сторонам.

«Дей-зи, Дей-зи, скорей мне дай ответ, Дей-зи, Дей-зи, любишь или нет».

Она останавливается. Я приникаю к экрану практически вплотную, так что стекло запотевает от моего дыхания. Нет, думаю я. Ты не прыгнешь. Ты снимешь с себя кроссовки и бросишь их в волны. И куртку тоже. А потом развернешься и пойдешь обратно в дом, к записке, которую сочинила. Ты уже убедила Монику рассказать всем, будто она видела, как ты бросилась со скалы, – не знаю уж, каким образом. Все продумано. Я раскусила твою игру. Если ты прыгнешь, почему ты до сих пор жива?

Я смотрю, как она опускается на корточки, будто собирается помолиться или заглянуть через край – прикинуть, далеко ли внизу море, долго ли падать. А может, стаскивает с ноги кроссовок.

Она распрямляется. Лунный свет озаряет ее. Окруженная сияющим ореолом, в темноте она похожа на призрак. Она низко опускает голову и, не оглянувшись, делает шаг вперед, за ним другой и третий – и оказывается на самом краю.

А потом она прыгает.

Я пересматриваю видео. Пересматриваю снова и снова, и каждый раз, нажимая кнопку воспроизведения, надеюсь: может, на этот раз она передумает и все будет по-другому. Но она не передумывает. Она идет. Она останавливается, опускается на корточки, распрямляется. А потом исчезает.

Неужели я ошибалась? Я думала, что ее самоубийство было инсценировкой, что на самом деле она жива. Но это видео… Оно подтверждает слова Моники. Дейзи в полном одиночестве шагает в пропасть с края земли.

Мои мысли перескакивают на Дэвида. Зачем он это снимал? Почему не помог ей? И никакой паники после того, как она спрыгнула. Он не выронил из рук камеру, не вскрикнул от неожиданности или ужаса. Картинка даже не дрогнула. Он был готов к этому, наблюдал за этим. Изображение на несколько секунд замирает, а потом обрывается, экран чернеет в тот момент, когда ее тело должно погрузиться в воду.

Нет, думаю я. Нет. Не могло все быть именно так. Однако какое еще объяснение можно придумать? Она спрыгнула со скалы. Все элементарно. Никто ее не толкал, это не был несчастный случай. Она ничего не инсценировала. Она просто подошла к краю земли и шагнула в пустоту.

Тогда что происходит? Кто напал на меня? Кто, если не она, посылал мне сообщения? Как она могла залить на сайт видео, на котором молит о пощаде? И как отправила ту самую первую открытку, заманившую меня сюда?

Могла ли Дейзи выжить после прыжка? Я представляю, как она таится в темноте среди рыб, сливается со скалами рядом с ракушками и крабами, плывет под водой.

Вот только куда? Даже если она пережила падение, течения здесь очень сильны, а расстояние слишком велико, чтобы преодолеть его в одиночку, к тому же в ночное время. Если только она не…

Я поднимаюсь и иду к краю утеса. Подхожу почти вплотную и смотрю вниз. Возможно ли это?

Там, внизу, чернеет вода в барашках белой пены, мерцающей в лунном свете. Она бурлит. И тем не менее до нее не очень далеко. Лиз была права: тут совсем не так уж и высоко. Чуть в отдалении от деревни берег круто изгибается, а за тем краем уходит вверх, поначалу плавно, но чем дальше, тем круче. Ей не пришлось бы долго искать утес повыше, обрыв покруче, берег покаменистей. Тогда почему она решила свести счеты с жизнью здесь, прямо под окнами дома Дэвида?

Что там сказала Лиз? «Если ты в самом деле хочешь умереть, можно найти способ и понадежней. Если только это не показательное выступление».

Дейзи. Умница ты моя.

Я падаю на колени и подползаю к самому краю. Вцепляюсь ногтями в землю и заглядываю туда, за край, высовываясь так далеко, как только осмеливаюсь. В ушах завывает ветер, внизу бушуют волны, и я гадаю: а что будет, если я тоже прыгну? Но не сейчас, слишком темно. Ничего не разглядеть.

Нужно подобраться поближе.

51

Я дожидаюсь рассвета. Он обещает прекрасный зимний день – день, в который ровно десять лет назад исчезла Дейзи. Почему-то это не кажется совпадением.

За ночь я нашла всему объяснение. Дэвид помог ей, как помог Кэт и Элли. Он снял на видео, как Кэт с Элли едят чипсы и курят косяк, чтобы донести до меня, что в деревне что-то происходит, а прыжок Дейзи снял на тот случай, если у когда-нибудь возникнут сомнения в том, что она действительно спрыгнула со скалы. Поэтому он и собирался встретиться со мной в ту ночь, когда я нашла его у маяка. Он хотел отдать мне пленку из камеры. Доказательство.

Так что Дейзи не погибла. Единственный вопрос, на который у меня пока нет ответа, – как? Как ей удалось выжить? Это и еще – зачем она вернулась, почему прячется и, если хочет убить меня, почему до сих пор этого не сделала?

Я переворачиваюсь и смотрю на телефон. Сейчас восемь тридцать, а мы с Гэвином договорились встретиться в десять. Я пообещала ему, что мы пойдем в полицию и расскажем все, что нам удалось узнать, признала, что он прав и это единственный выход.

Но сначала нужно еще кое-что сделать.

Я встречаюсь с Брайаном у лодочного спуска. Сейчас прилив, и его катер уже покачивается на воде. Он кажется даже меньше, чем я помню, очень хрупким.

– У тебя все в порядке? – спрашивает он при виде меня.

– Да, все нормально, – отвечаю я, хотя это совершенно не так.

Руки у меня трясутся, голос срывается. Надеюсь, он спишет это на мою простуду.

– Ничего нового про Дейзи не выяснила?

– Пока в процессе, – отвечаю я с вымученной улыбкой.

– Ты тепло одета? На воде будет холодно. Ты же умеешь плавать?

Я устремляю взгляд на перистые облака, белеющие над Блафф-хаусом. Рассказывать ему правду бессмысленно.

– Да, умею. Просто не люблю воду. Если вывалюсь за борт, придется тебе прыгать за мной.

Он настороженно смотрит на меня, не очень понимая, шучу я или говорю серьезно. Но в его взгляде мелькает что-то такое… Он прыгнет. Если дело дойдет до этого. Он прыгнет в воду и спасет меня, я это знаю.

Но откуда у меня эта уверенность? Я смотрю ему в глаза. Их металлический блеск мне знаком. Я помню их со времен той, другой жизни. Но если так, почему тогда о нем нет никаких воспоминаний?

– Ну что, поехали?

Он берется за веревку и подтягивает катер к спуску. Море спокойное, практически неподвижное. Даже чаек нигде не видно.

– Запрыгивай.

Я забираюсь в катер, Брайан – следом за мной. Я устраиваюсь на корме, а он отвязывает веревку и заводит мотор. Мы отчаливаем от берега. Время от времени он поглядывает на меня, проверяя, как я держусь. Я слабо улыбаюсь. Меня начинает бить дрожь, отчасти от холода, но главным образом от страха. Ничего не могу с собой поделать. Неопределенный страх овладевает каждой моей клеточкой. Я не в состоянии видеть ничего, кроме воды, простирающейся во все стороны без конца и края, соленой и холодной. И не могу думать ни о чем, кроме бездонной пучины подо мной, которая только и хочет, что меня поглотить. И о существах, скрывающихся там, в темноте.

Брайан слегка ускоряется, и мы, подскакивая, мчимся над поверхностью воды – быстрее, чем я считала возможным, быстрее, чем мне бы хотелось. Решил покрасоваться передо мной? Через минуту я понимаю, что больше не могу этого выносить. Со дна желудка медленно поднимается волна тошноты.

– А можно немного потише?

– Ась?

Я изо всех сил пытаюсь перекричать рев мотора и хлопаю ладонью по камере, которую предусмотрительно убрала в водонепроницаемый чехол.

– Хочу поснимать!

Он приглушает двигатель до негромкого тарахтения, и я настраиваю видоискатель. Я снимаю «Корабль», лодочный спуск, волноломы, которые врезаются в береговую линию. Материал вполне может потом пригодиться, но это так, побочное соображение. Главное для меня сейчас – отвлечься от качки. Я устремляю взгляд на Блафф-хаус. Отсюда, с воды, он кажется дальше, а утесы – выше.

– А мы можем подплыть вон туда?

– Угу, – говорит он и поворачивает лодку в сторону скал, снова ускоряясь.

Сердце колотится громче рева мотора, я не могу заставить себя взглянуть ни вниз, на воду, которую мы рассекаем, ни вдаль, на обрыв, с которого бросилась моя лучшая подруга. Поэтому я смотрю вверх, на голубое небо и полупрозрачную завесу облаков. Вдалеке появляется одинокая птица, неузнаваемая с такого расстояния, и начинает кружить над водой, точно стервятник.

Я думаю о Дейзи, о том, как она плыла здесь, в этой воде, глядя на ночное небо. Что она видела? Луну, наверное, а может, звезды Ориона, Пегаса или Андромеды. Темно-красную Бетельгейзе, такую далекую и уже мертвую. Безбрежную черноту сверху и снизу.

Но что произошло дальше? Удалось ли ей выплыть? Удалось ли достичь безопасного места?

Брайан оглядывается на меня:

– Ты там как?

– А можно подойти немного поближе?

Мы покидаем бухту. Тут, за ее пределами, волнение сильнее; в лицо мне летит колючая водная пыль. От запаха бензина подташнивает. Мы уже подходим к дому. Утес кряжистый, складчатый, иззубренный от времени. Его венчает уступ, и я представляю, как Дейзи летит с него прямо в воду.

– Так пойдет?

Камера болтается на шее, я поднимаю ее и начинаю снимать дом и скалы. Потом Молби с его мерцающими вдалеке огнями. Почему мы, Дейзи и я, не уехали туда? Почему не сбежали вместе? Что же я такого сделала, не оставив тебе другого выхода, кроме как сигануть со скалы? И снова я прикидываю, могла ли она остаться в живых после такого прыжка, а потом доплыть через всю бухту до лодочного спуска или в противоположную сторону, до ближайшего пляжа. Расстояние кажется слишком большим даже для такой хорошей пловчихи, как Дейзи.

– Еще подойти?

Мы плывем дальше, и тут я замечаю под водой что-то темное. Это всего лишь тень в скале, углубление, неровная, неправильной формы дыра. Подводная пещера – размером не более ярда в самом широком месте, но все равно в ней можно укрыться. Я представляю себе Дейзи, загнанную под воду, извивающуюся, точно червяк, насаженный на крючок. Ждущую спасения, но от кого?

Брайан глушит двигатель.

– А ты знаешь, что сегодня ровно десять лет? – вдруг спрашивает он.

Я недоуменно смотрю на него. Но он же не дурак, он видел, что именно я снимаю: Блафф-хаус и пещеру в скале под ним. Он понимает, что это отнюдь не фоновые съемки для фильма про повседневную жизнь Блэквуд-Бей – фильма, который я теперь едва ли смогу доделать. Он прекрасно знает, в чем дело.

– В смысле, ровно десять лет, как она прыгнула?

Я оглядываюсь на него. Мы качаемся на воде в тени утеса. Брайан внимательно смотрит на меня. Лицо у него спокойное, говорит он тихим голосом, но в тоне есть что-то нарочитое, будто он расстроен сильнее, чем хочет показать, и ему приходится делать над собой усилие, чтобы сохранять безмятежный вид.

Внезапно все встает на свои места.

– Ты ее знал, – произношу я. – Лучше, чем говорил.

– Ты так ничего и не поняла.

Я не отвечаю, и он остается сидеть неподвижно. Его черные, как два голыша, глаза, кажется, просверлят меня насквозь. Мне становится страшно, хотя я сама не могла бы сказать, чего именно боюсь. Я не могу думать ни о чем, кроме толщи темной воды подо мной, неподвижной под поверхностным волнением. Дежавю.

Он поводит плечами и, пригнувшись, делает шаг ко мне.

– Зря ты сюда вернулась.

«Вернулась». Он знает.

– Тебе Моника рассказала?

Голос у меня ровный, но он пропускает вопрос мимо ушей.

– Чего ты добиваешься? – говорит он. – Хочешь снять свою документалку?

Тон у него насмешливый.

– Нет. – Я в упор смотрю на него. – Выяснить правду.

– О чем?

– Ты прекрасно знаешь.

Он смеется, негромко, но с ядовитым сарказмом. Я помню его голос. Он звучит у меня в ушах, и его смех тоже.

«Ты прекрасно знаешь, кто ты такая, – говорит он. – И кем всегда была».

Мое сознание снова ускользает, разваливается на куски. Я вцепляюсь в борт катера.

– Зачем ты врешь? – наседает он.

Мы были знакомы, понимаю я. В той моей прошлой жизни. Мы были знакомы.

– Хочешь довести дело до конца?

– Какое дело?

Он смеется.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – поясняю я, мой мозг лихорадочно работает. – Я хочу лишь разобраться, что случилось с моей подругой.

– С твоей подругой? С той самой, которую ты убила?

– Нет! – вырывается у меня.

Мое сознание съеживается, пытается забиться в темный угол, но от воспоминаний уже никуда не скрыться. Перед глазами встает Дейзи, какой я ее видела в ролике. Она умоляет. «Помоги мне! Пожалуйста! Ты сказала, они меня не тронут!»

И я при этом присутствую. С камерой в руках. Я переношусь туда, в прошлое.

«Я не буду этого делать», – говорю я, но уверенности нет, потому что за спиной кто-то стоит, наблюдая за нами с Дейзи, и этот кто-то ждет, что я сделаю ей больно, что я ее убью. Мне отчаянно хочется обернуться, сказать ему, что я передумала и это безумие, он сошел с ума, мы должны отпустить ее, но я не могу. Это единственный способ получить то, что мне необходимо, единственный способ заставить дурноту отступить.

Я слышу собственный всхлип. Не знаю, кто это – я, Алекс, сидящая сейчас в лодке, или Сэди из прошлой жизни.

«Будешь», – раздается голос. И я снова оказываюсь там. Я кладу камеру на пол так, чтобы моя подруга находилась в кадре, и делаю к ней шаг.

Слышится чей-то смех, и я вздрагиваю: я сижу в катере, и на меня надвигается Брайан, здесь и сейчас.

Голова идет кругом от качки, от прошлого и настоящего, волнами накатывающих на меня и отступающих прочь. Я поднимаюсь, и катер кренится; в лицо тысячей ледяных игл летят соленые брызги. Я теряю равновесие, но в последний момент все-таки удерживаюсь на ногах. Это приводит меня в чувство.

– Поосторожнее на воде, малышка.

Малышка? Несмотря на саркастичный тон, это слово падает на мою кожу невесомой снежинкой, и через него, как через лазейку, я могу провалиться в прошлое. Я помню, раньше он меня так называл. Это он подарил мне камеру. Подарок для моей любимой девочки, так он сказал. Знала бы я, что именно он однажды потребует этим подарком снимать.

В голове перещелкивает. Я вижу Дейзи, она стоит на коленях. Камера включена на запись. Но что случилось потом? Этот момент в моей памяти отсутствует; он утрачен, поверх него в следующие десять лет было записано что-то другое.

Он выпрямляется в полный рост и идет ко мне. Катер снова кренится, и он смеется, когда я едва не лечу кувырком.

Брайан. Это Брайан смеется сейчас – и смеялся тогда. Это Брайан сказал, что моя лучшая подруга должна умереть.

– Ты! Это ты убил ее!

Он все с той же улыбкой качает головой.

– Теперь я вспомнила, я все вспомнила! Это ты ее убил! И заставил меня снимать это на видео!

Его улыбка становится еще шире.

– Нет, малышка. Это все ты.

Кажется, я падаю и куда-то лечу. В лицо шрапнелью бьют соленые брызги, и мой разум скукоживается, мое тело уже истлело. От оставшегося равновесия теперь нет и следа. Все мое существо восстает против слов Брайана. «Нет! Я никого не убивала!» – кричит оно. Но в ту же самую секунду я понимаю, что это неправда.

Ну что ж, поздравляю, насмехается надо мной внутренний голос. Хотела узнать правду – на, получи.

Я хватаюсь за борт и смотрю вдаль поверх головы Брайана. Солнце уже взошло, но оно скрыто облаками.

– Отвези меня обратно.

– Чтобы ты всем рассказала, что произошло?

Я пячусь, но дальше кормы не убежишь. Нога зацепляется за что-то – наверное, за бухту каната, – и я спотыкаюсь.

– Осторожнее, – говорит он, но искренней тревоги в его голосе не слышно.

Он подходит ближе и толкает меня, не сильно, но достаточно для того, чтобы я с размаху плюхнулась на борт катера. Брюки сзади немедленно пропитываются ледяной водой.

– Мы же не хотим, чтобы ты вывалилась за борт. Какой трагический несчастный случай…

Я вспоминаю подругу:

– Что ты с ней сделал?

– Мы ее похоронили. Ты это знаешь.

Я не могу не спросить, несмотря на то что ответ очевиден:

– Где?

– И это ты знаешь.

Я лихорадочно соображаю, что произошло. Неужели она выжила после прыжка с утеса лишь для того, чтобы Брайан ее убил? Ублюдок, думаю я. Ублюдок. Но инстинктивно понимаю, что говорить вслух этого не следует. Я вижу, как он стоит надо мной с ремнем в руках. Он затянул его у меня на шее. Он намерен преподать мне урок. Это будет забавно. Пора мне уже научиться себя вести. Пора понять, кто любит меня сильнее всех.

Нет, оскорблениями ничего не добиться. Теперь я вспомнила. Единственное, что с ним работало, – это валяние у него в ногах, мольбы и уговоры. Да и то под конец перестало помогать.

– Отпусти меня.

– Алекс, – ядовито ухмыляется он, – ты же понимаешь, что я не могу этого сделать.

– Пожалуйста.

Он качает головой:

– Знаешь, я в самом деле считал, что ты сгинула навсегда. Мы все так считали. А ты взяла и вернулась. Не станем же мы второй раз наступать на те же грабли.

– Не надо! Я буду держать язык за зубами, обещаю.

– Как жаль, что я не могу тебе поверить.

Он нависает надо мной с багром в руке. Я знаю, что он собирается сделать. Убить меня, как убил Дейзи.

– Брайан, пожалуйста.

– Она упала за борт, – издевательски тянет он, изображая ужасное горе.

Он говорит обо мне, разыгрывая допрос в полиции, после того как заявит о моей гибели.

– Я пытался ее спасти. Но она, видимо, ударилась головой.

– Брайан, не надо! Пожалуйста!

– Думаю, это было самоубийство. Наверное, совесть замучила. Нет, я даже не догадывался, кто она на самом деле. И никто не догадывался. Она так сильно изменилась.

– Брайан, пожалуйста, – шепчу я, как будто это чем-то мне поможет.

Его рука, сжимающая багор, дергается.

– Все к лучшему, – говорит он и заносит багор над головой, как бейсбольную биту.

Я смотрю ему в глаза и понимаю, теперь уже с абсолютной уверенностью, что он намерен меня убить.

Выбора нет. Лучше утонуть, погибнуть по собственной воле, чем позволить ему победить. Я набираю полную грудь воздуха.

И прыгаю в ледяную черную воду.

52

Я иду ко дну. В ушах стоит многоголосый рев; сердце от холода вот-вот остановится, и я уверена, что больше уже никогда не забьется. Соль обжигает горло, и я заставляю себя не дышать. Нужно бороться, но я не знаю как – не понимаю, где верх, а где низ, в каком направлении двигаться, чтобы выплыть. Я барахтаюсь в пустоте, думая о Дейзи, задаваясь вопросом, не то же ли самое произошло и с ней и как вышло, что она, выбравшись из подвала, где умоляла сохранить ей жизнь, бросилась со скалы?

Эти вопросы неотступно крутятся в моей голове. Жива ли она? Как она может быть жива, если я ее убила?

Не время размышлять. Я слишком тяжелая. Джинсы и куртка тянут меня вниз, но я не уверена, что, избавляясь от них, не потрачу впустую силы – и драгоценные секунды, за которые можно было бы попытаться всплыть, а не идти ко дну. Я не в состоянии думать, я ничего не знаю. Я чувствую себя одновременно невесомой и тяжелой, как булыжник.

Потом что-то, должно быть инстинкт самосохранения, выступает на первый план, и я начинаю молотить ногами. Я выбрасываю руки и загребаю ледяную воду, прежде чем снова опустить их, как будто пытаясь втащить себя на уступ. Почувствовав, что вода потихоньку подталкивает меня кверху, я принимаюсь сильнее бить ногами и скольжу сквозь темноту. И наконец выныриваю на поверхность, к свету, отчаянно хватая ртом воздух.

Сориентироваться получается не сразу. Катер позади меня, а впереди утесы. Нужно доплыть до них, но я не знаю как, а в следующую секунду что-то с плеском приземляется в воду совсем рядом со мной. Брайан с дикими глазами перегибается через борт, зажав в руке багор. Он вскидывает его, и я стараюсь угадать, куда придется удар, и увернуться. На этот раз багор со свистом пролетает в нескольких дюймах от моего виска. Я успеваю уйти под воду.

Не выныривая, я наугад плыву в сторону утесов. Пусть и небыстро, но я все же продвигаюсь вперед. Позади взвывает двигатель, но, несколько раз чихнув, захлебывается и стихает. Наконец-то мне повезло, но надолго ли? Я принимаюсь отчаянно работать конечностями и постепенно как-то приноравливаюсь, вхожу в ритм, потихоньку понимаю, как координировать руки и ноги. Такое ощущение, что я всегда умела плавать, просто почему-то забыла.

Шесть или семь гребков спустя я выныриваю на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Лодка теперь довольно далеко позади, но я не знаю, долго ли еще Брайан будет сражаться с мотором. А когда заведет его, моя песенка будет спета, он довершит начатое. В голове шевелится та же мысль, которая промелькнула тогда, в машине, в мою первую ночь здесь, – это еще не конец, я еще не умираю, – вот только на этот раз она кажется абсолютно неубедительной. Сквозь нее пробивается голос Дейзи: «А вдруг ты ошибаешься и это конец? Вдруг это именно то, чего ты заслуживаешь после того, что сделала со мной?»

Я принимаюсь грести с удвоенной силой. До противоположного берега ни за что не доплыть, так что моя цель – утес. От холода я уже ничего не чувствую. Я выдохлась. Течение теперь немного мне помогает, но, даже если я дотяну до скал, там ничего нет. Не могу же я всерьез рассчитывать подняться наверх и добраться до дома Дэвида.

И тут я вижу ее – пещеру. Крохотное, наполовину скрытое под водой углубление в скале. Я слышу, как позади, взревев, оживает двигатель, и отчаянно гребу к ней. Еще один глоток воздуха – и я вновь ухожу под воду. Руки-ноги, руки-ноги. Рев двигателя становится все громче, яростней, и я понимаю, что не доплыву, не успею, но потом он вдруг удаляется и стихает, как будто Брайан плюнул на меня и решил вернуться в бухту. А может, подумал, что я пошла ко дну. Как бы то ни было, это уже не важно.

Руки. Ноги. Руки. Ноги. Раз за разом, снова и снова, и вот наконец я у цели. Расщелина лишь немногим больше меня; придется нырнуть под воду, чтобы проскользнуть внутрь. Я протискиваюсь в темноте. Меня окружает непроницаемая чернота, но, когда я опускаю ноги, они натыкаются на камень. У пещеры есть дно. Тишина смыкается вокруг меня, точно земля в могиле.

Я дышу. Вдох. Выдох. Я жива! Продрогла, но жива. Потихоньку изнеможение заявляет о себе; сон готов накатить на меня мягкой волной. Ни в коем случае нельзя этого допустить.

Я стою по грудь в воде. Конечности сводит от боли. Я поднимаю руку вверх и принимаюсь ощупывать свое убежище, чтобы понять, куда попала. Свод пещеры всего в нескольких дюймах над моей головой, твердый и слизкий. Стены справа и слева отстоят чуть дальше, но ненамного. Такое чувство, что я очутилась в гробу, поставленном вертикально. В воображении немедленно возникают картины, как у меня заканчивается воздух, как прилив заполняет пещеру водой. Я в красках представляю, как буду тонуть. И как мое тело окажется замурованным здесь один бог знает на какой срок. И я знаю, что скажет Брайан, даже если его спросят.

«Понятия не имею, куда она делась. Я ее не видел».

Дейзи. Так вот что с тобой случилось…

В темноте раздается гулкий женский голос:

– Ты до скончания века собралась там торчать?

Он обрушивается на меня, как удар. Я узнаю этот голос. Я узнала бы его где угодно. Это она.

– Дейзи?

Меня захлестывает невыразимое облегчение. Все-таки я была права. Я не убивала ее. Брайан солгал. Она спрыгнула со скалы в воду и доплыла до пещеры. Она спаслась. Я ее не убивала. Она здесь, а не в могиле на торфяниках.

Но неужели она все это время просидела здесь? В этой пещере под скалой, ожидая меня.

– Ты доплыла, – говорит она. – Я знала, что ты сможешь. Только ты еще не выбралась.

Я пытаюсь отдышаться. Зубы больно клацают друг о друга от холода.

– Помоги мне.

– Повернись.

Я послушно поворачиваюсь на ее голос.

– Протяни руку. Влево. Можешь нащупать отверстие?

Слепо шарю пальцами по скале и наконец натыкаюсь на узкую расщелину в камне.

– Пробирайся внутрь.

Может, это подземный ход? Он едва шире щели.

– Дейзи? – произношу я нерешительно. – Я не смогу.

– Сможешь, – уверяет она. – Тебе придется. Я же смогла.

Я поворачиваюсь боком. Воздух в пещере спертый, остро пахнет солью. Если бы не ее голос, я была бы уверена, что это тупик.

– Дейзи?

– Все в порядке, – говорит она. – Просто постарайся.

Я протягиваю руку. Она совсем рядом, но как она тут оказалась? Наверняка какой-то подземный ход ведет отсюда наверх. Это единственное объяснение.

Мне вспоминаются легенды о контрабандистах, которые могли выгрузить свой товар и поднять его на скалы, не выходя на поверхность земли. Видимо, это один из их тайных маршрутов.

Внезапно меня охватывает необъяснимая уверенность. Ощущение, что я знала об этом месте, знала с самого начала.

– Дейзи, пожалуйста!

Она ничего не говорит, и я понимаю, что ей неоткуда было знать, что я приплыву сегодня утром в эту пещеру. Если только…

До меня доходит, что я упустила. Должно быть, Брайан сказал ей, что привезет меня сюда; эти двое наверняка заодно. Несмотря на то что всего несколько минут назад он изо всех сил пытался меня убить, все это, видимо, было исключительно ради того, чтобы заставить меня прыгнуть в воду, доплыть до пещеры и намертво застрять в этой щели.

– Не глупи, – говорит она. – Ты пролезешь. В прошлый раз же пролезла.

– В прошлый раз?

Но я и сама понимаю, что она права. Я уже бывала здесь, уже застревала в этой узкой щели. И точно так же гадала, пролезу или нет. Я делаю глубокий вдох и принимаюсь протискиваться. Иззубренная скала царапает мое лицо и бедра, во рту стоит привкус крови, но я вдруг проскальзываю и едва не падаю на дно более просторной пещеры с другой стороны.

– Ну вот, а ты боялась, – говорит Дейзи.

Теперь, когда мы с ней находимся в одном помещении, ее голос звучит громче. Такое впечатление, что она видит меня в темноте.

– Так, давай еще немного вперед.

Я двигаюсь на ее голос. Моя рука нащупывает уступ, и я, подтянувшись, выбираюсь из воды.

– Я тут.

Она где-то совсем рядом. Я слышу ее дыхание, перемешивающееся с моим собственным. Наконец-то она так близко, что я могу коснуться ее, и тем не менее я даже не пытаюсь.

– Что ты от меня хочешь?

– Я все это время была здесь. Наблюдала за тобой.

– Та открытка. Это ты ее послала.

– Да.

– И видео тоже были от тебя.

– Да, некоторые.

Я вслушиваюсь в гипнотическое «кап-кап-кап» – это вода сочится со свода пещеры. Я была права.

– Но зачем? Зачем ты все это делала?

– Ты до сих пор ничего не поняла?

– Чтобы отомстить мне? – спрашиваю я. – Но ты жива. Я ничего тебе не сделала.

Она вздыхает:

– Я думала, мы друзья.

– Так и есть! Мы до сих пор друзья. Ты ведь здесь.

– И ты все снимала. Ты все снимала!

– У меня не было выбора!

В ее голосе слышится насмешка.

– Не было выбора? «Меня заставили»? Ты и твой бойфренд Брайан. – Она смеется. – Ты думала, что он тебя любит. Он дарил подарки. Ты думала, что вытащила счастливый билетик. До тех пор, пока он не подсадил тебя на наркоту и не начал продавать своим дружкам.

– Нет. Все это было уже потом. После того, как я уехала в Лондон.

Она снова издает отрывистый смешок, больше похожий на презрительное фырканье. Как же мне холодно. Я чувствую, как тело отключается. Хочется закрыть глаза и уснуть.

– Ты серьезно? И ты говоришь, что до сих пор в это веришь? Даже ты не можешь быть такой дурой.

– Это правда, – настаиваю я.

И в это самое мгновение на меня со всей ясностью обрушивается шокирующая реальность. Я и Брайан, мы с ним в постели; он сказал, что любит меня, и я счастлива, но в то же самое время у меня отчаянно сводит живот. По венам в разные стороны разбегаются крохотные мурашки; меня начинает мутить, но потом он что-то мне предлагает. «Сейчас тебе полегчает, малышка, – говорит он. – Все будет как в первый раз».

В мои воспоминания врывается голос Дейзи:

– Ну что, теперь дошло?

Меня раздирают две противоборствующие силы. Со дна желудка вверх рвется волна тошноты, а сверху вниз опускается волна головокружения. Это не может быть правдой. Просто не может.

Но она права. Он делил меня с другими мужчинами. Сначала со своим дилером, как он его назвал. Ему нечем было с ним расплатиться, не хватало денег.

«Но есть и другой способ, – намекнул он. – Ты ведь передо мной в долгу». И хотя я говорила «нет», особо не сопротивлялась. Ломка довела меня до ручки. К тому времени я уже плотно сидела на наркотиках и была готова сделать что угодно.

– Что угодно? – спрашивает Дейзи, как будто прочитав мои мысли. – Даже втравить в это лучшую подругу? Отдать в их лапы? Подсадить и ее? Сперва на любовь к тебе, а потом и на наркоту.

– Нет, – говорю я. – Нет.

И немедленно понимаю: это тоже правда.

– А потом, когда она пригрозила все рассказать, они заставили тебя убить ее.

– Но я не убивала, – всхлипываю я. – Ты же не умерла. Дейзи, ты не умерла.

– Да, это правда, – соглашается она. – Я не умерла. А она умерла.

– Кто? Кто умер?

– Сама знаешь кто.

Она делает паузу, и в глубине души я знаю, что произойдет дальше.

Правда раскалывает меня напополам. Нет, твержу я, нет. Это невозможно, в голове не укладывается. Теперь я вижу в подвале нас обеих. У меня в руках камера, моя подруга связана и стоит на коленях. Я заманила ее сюда, сказав, что один человек хочет с ней познакомиться. Пообещала, что будет весело, что мы сможем попробовать кое-что новенькое, что мой бойфренд выбрал именно нас, что впечатления будут супер, лучше даже, чем в прошлый раз, нужно только расслабиться и дать этой штуке подействовать.

– Я не знала, что они задумали, клянусь тебе.

– Тем не менее ты все исполнила.

Я вспоминаю, как положила камеру на пол. Дейзи вскинула на меня глаза, из носа у нее текло.

«Не надо, – просила она. – Не надо, пожалуйста».

Она стояла на полу на коленях, умоляя меня о помощи. А я не могла ничего сделать, потому что теперь сама стала частью всего этого.

«У меня нет выбора», – прорыдала я.

И тут послышался голос Брайана:

– Давай! Если откажешься, мы сделаем все сами и повесим на тебя. Так что лучше давай сама.

И я подчинилась. Я приблизилась к ней с ремнем в руке. Мне не давал покоя вопрос, зачем ему понадобилось все снимать: то ли для того, чтобы было чем потом меня припугнуть, то ли он нашел кого-то, кто готов был заплатить за видео. Я не понимала. Но все равно сделала то, чего он от меня хотел. Я обвила ремнем шею моей лучшей подруги. А потом…

«Нет!»

– Ну что, теперь понимаешь? – спрашивает Дейзи.

В этот момент где-то в дальнем углу пещеры открывается нечто вроде дверцы, и темноту прорезает луч фонаря. Я мгновенно зажмуриваю привыкшие ко мраку глаза, но это не помогает. Тогда я усилием воли открываю их и озираюсь по сторонам в поисках подруги, но в пещере нет ни души. И никогда не было. Кажется, кто-то вытащил затычку и то, что еще оставалось от меня, утекло в водосток.

Я вижу все в мельчайших подробностях, в высочайшем разрешении. Я смотрю на стены пещеры – сырые, сочащиеся влагой стены, которые, изгибаясь, уходят вверх, к источнику ослепительного света; на следы кирки там, где своды расширили, чтобы сделать туннель проходимее.

Я невесомая, более живая, чем была на протяжении многих лет. Но этот мимолетный блаженный вакуум схлопывается. Все это время я разговаривала сама с собой, голос Дейзи звучал исключительно в моей голове. Она действительно жива и сейчас находится здесь, со мной, как находилась все это время – в Хоуп-коттедже, в Лондоне, и тогда, когда я сбежала. С самого начала.

Потому что Дейзи никогда не умирала. Я и есть Дейзи.

Тогда
53

Постель ледяная, одеяло невыносимо тяжелое. В доме есть центральное отопление, но Дэвид его не включает. В углу комнаты стоит тепловентилятор, но он едва дует и воняет паленой шерстью.

Поэтому я лежу в постели и дрожу. Все равно я ничтожество.

Дэвид стучится в дверь:

– Дейзи?

«Не называй меня так», – думаю я. Как угодно, только не так.

– Можно мне войти?

Все должно произойти сегодня ночью. Уже совсем скоро. На море отлив. Я с самого начала все так и планировала, но теперь, когда время пришло, уже ни в чем не уверена.

– Дейзи, у тебя все в порядке? Я принес тебе супа.

Я сажусь в постели. Я и впрямь голодна. И мне понадобятся силы.

Знаю, что должна сбежать; мне нельзя здесь оставаться. План начал обретать очертания, как только они вернулись с торфяников, где похоронили Сэди. Брайан заявил, что теперь я его с потрохами и что, если не буду слушаться, он отправит видео, на котором я убиваю Сэди, в полицию. И я знаю, что он это сделает. И тогда все будет кончено. То, что я ненавижу себя за это, ничего не изменит, как и то, что они заставили меня это сделать, что у меня не было выбора. И это не видимость, у меня действительно не было выбора. Сэди взбунтовалась, угрожала всем рассказать, так что Брайан решил – надо преподать ей урок, а если бы я отказалась помогать, то и мне тоже.

Может, так было бы лучше, думаю я теперь. Тогда бы мне, по крайней мере, не пришлось жить с самой собой, с тем, что я сделала.

Это была моя идея, но теперь, когда доходит до дела, мне до жути страшно. Меня пугает даже не прыжок, не необходимость нырнуть в ледяную воду, доплыть до пещеры и добраться до подземного хода. Если все получится, если удастся уйти и никто не кинется в погоню, считая меня погибшей, этого будет мало, чтобы праздновать победу. Еще нужно будет перебороть наркозависимость. Мне понадобится помощь, а как ее получить, я не знаю. Прежде чем станет лучше, сначала станет куда хуже; вопрос лишь в том насколько.

Возможно, лучше остаться здесь и умереть. Возможно, именно этого я заслуживаю.

Дэвид осторожно ставит суп на тумбочку у кровати:

– Поешь.

– Мне страшно.

Голос у меня совсем слабый, как у маленькой девочки, и в глубине души я ненавижу себя за это.

– Я знаю, – говорит он. – Но ты справишься. Тебе помогут. Ты сильная.

Он всегда верил в меня. Это его голос я слышала в те мгновения, когда по-настоящему хотела броситься со скалы. Его голос, убеждающий в том, что под слоем всего наносного я хороший человек. Он всегда это знал.

– Думаешь, у меня получится?

Он кладет ладонь мне на локоть:

– Я в этом уверен.

Голос у него душевный и ласковый. Ни один другой мужчина в жизни не был со мной так добр. Добрее, чем я заслуживаю.

– Ты составила записку?

– Да.

– Я позабочусь о том, чтобы ее нашли.

– Ты покажешь ее маме?

– Придется. Она должна будет подтвердить, что это твой почерк.

– Но ты скажешь ей правду? Потом. Скажешь ей, что со мной все в порядке?

Он мягко кивает:

– Попытаюсь. Но это может быть слишком опасно.

Я благодарю его. Очень хочется рассказать ему, почему мне нужно уехать отсюда на самом деле; почему убедить их в том, что я мертва, – единственный способ покончить с преследованием. Очень хочется рассказать, как Брайан обманул меня: нужно только притвориться, что никто не собирается ее убивать. «Мы просто хотим ее припугнуть», – говорил он, и когда я поняла, что это ложь, было уже слишком поздно. Он заставлял меня затягивать ремень все туже и туже, даже когда она уже перестала кричать и тело ее обмякло. Он заставлял меня.

И тем не менее это сделала я. Это я оказалась недостаточно сильной, чтобы отказаться, чтобы дать отпор, чтобы заявить ему в лицо, какой он мерзавец. Если бы можно было повернуть время вспять! Я никогда не стала бы знакомить ее с Брайаном и никогда не стала бы знакомиться с ним сама. Мы с Сэди до сих пор были бы подругами, и одна не лежала бы в холодной земле, а вторая не готовилась бы инсценировать собственное самоубийство, рискуя погибнуть в процессе.

– Значит, ты помнишь, что тебе надо будет сделать после прыжка.

– Да, – отвечаю я.

Я знаю, что туннель ведет сквозь толщу скалы прямо в подвал к Дэвиду.

– И ты снимешь это на видео? Просто на всякий случай.

Он говорит, что все сделает. Мы уже все обсудили. Мое тело не найдут; в воде я сниму с себя кроссовки и куртку, но этого может оказаться недостаточно, чтобы убедить всех в моей гибели. Если придется, он должен будет доказать, что я действительно свела счеты с жизнью.

– И мы подождем. Подождем, пока кто-нибудь не окажется поблизости, чтобы все увидеть.

– Да, – подтверждает он. – Я буду смотреть в телескоп, пока не замечу, что кто-то идет. Спешить тебе некуда. Тогда мы можем быть уверены, что найдется свидетель. Все, что тебе останется сделать, – это прыгнуть и доплыть до пещеры.

Я говорю ему, что готова. Я буду ждать в туннелях. Мы заранее отнесли туда полотенца, смену одежды, фонарь, одеяло и запас еды. Возвращаться к Дэвиду сразу слишком рискованно, ведь меня могут искать, но когда опасность минует, он придет за мной и выведет наружу.

– Куда планируешь податься? – спрашивает он.

Я отвечаю без заминки. За много дней я все обдумала.

– В Лондон.

– Нельзя оставлять твое настоящее имя.

– Я знаю.

– Ты уже решила, как назовешься?

Сэди, думаю я. Я так долго хотела быть ею, представляла, что живу в их большом доме с ее мамой, а не в нашем задрипанном трейлере с моей. Воображала, что я такая же умная, как она, что я хорошо учусь в школе, что у меня есть будущее. Это вошло в привычку, так что, даже когда ее жизнь начала разваливаться на куски, я уже не могла остановиться. Каждый раз, когда очередной мужик взгромождался на меня, каждый раз, когда приходилось раздвигать ноги на этих их вечеринках, пока они один за другим по очереди проходили через меня, я представляла, что я – это не я. Я заставляла себя поверить, что я – это она. А я сейчас дома, смотрю телевизор; или я сейчас с парнем, который действительно меня любит, а не убеждает, что любит, до тех пор, пока я не оказываюсь перед ним в долгу. А может, просто делаю домашку или пеку с мамой пирог. Живу нормальной жизнью. У меня вошло в привычку притворяться Сэди всякий раз, когда мне было плохо, чтобы настоящая я, Дейзи, могла ничего не чувствовать.

Я вдруг понимаю, что все это время завидовала ей. Иначе почему, когда Брайан сказал, что пришел мой черед привести кого-нибудь новенького, я выбрала ее? И теперь, пусть вернуть ее не в моих силах, я могу попытаться жить так, как жила бы она. Хотя бы в память о ней, если уж не из каких-то других соображений.

Я открываю рот, чтобы назвать имя, которое собираюсь взять, но он не дает мне.

– Нет, – говорит Дэвид. – Мне лучше не знать.

– Но…

– Нам с тобой нельзя поддерживать связь, Дейзи, – печально качает он головой.

Я принимаюсь рассматривать свои руки. Потом произношу:

– Ладно.

Он протягивает мне ложку:

– Ешь.

Я зачерпываю суп, но тут же обжигаю язык.

– Ты разыщешь Сэди?

По вопросу Дэвида я понимаю, что в деревне поверили в историю, которую сочинил Брайан, – о том, что Сэди сбежала, что кто-то якобы видел, как она ловила попутку в сторону Лондона.

Нет, все-таки я не могу ему врать. Я опускаю ложку.

– Она умерла.

Дэвид замолкает. Я жду от него какой-то реакции – гнева или хотя бы потрясения, но он ничего не говорит. Наверное, он с самого начала это подозревал. На секунду мне кажется, он сейчас скажет, что мне это с рук не сойдет, что я должна пойти в полицию.

– Но она написала своей маме записку.

– Они заставили.

– А люди, которые видели, как она ловила попутку?

– Выдумывают. Или, может, им заплатили, чтобы они так говорили. В любом случае это была не она.

Мне очень хотелось бы, чтобы было так, как говорят, – больше всего в жизни. Но нет. Они вывезли ее тело на торфяники и там похоронили.

У меня разрывается сердце.

– Не могу больше ничего тебе рассказать.

Он касается моей руки:

– Ты и не обязана.

Я сделала бы что угодно, лишь бы вернуть ее. Лишь бы изменить то, что произошло. Я сделала бы ради этого все на свете. И тут мне вдруг слышится ее далекий голос. «Да? И что бы ты сделала? Оттерла свою руку с хлоркой? Вытравила татуировку, которая выдает в тебе Дейзи, убийцу? Срезала бы ее?»

Может, и срезала бы. Даже шрамы лучше, чем это клеймо на моем предплечье, этот идеальный круг, это «О». Как же глупо было с моей стороны наколоть ее там, где я могла ее видеть, где она была вечным напоминанием. А ведь он позволил выбрать место. Где тебе больше нравится, сказал он. Но я думала, что делаю это ради любви, мне хотелось, чтобы все ее видели, поэтому я выбрала то, что выбрала.

Я смотрю на тарелку с супом. Пар поднимается над ней, точно дым над пожарищем. Выжечь, что ли, эту проклятую татуировку? Что ж, если такова цена, да будет так.

Сейчас
54

И вот я снова здесь. Клюнула на открытку, которую, судя по всему, хранила десять лет, потом послала Дэну и забыла об этом. Я здесь, в сыром туннеле, ведущем в подвал Дэвида. Он, похоже, узнал меня еще в тот день, когда я к нему заявилась. Причем узнал по-настоящему – что я Дейзи, а не Сэди, как я тогда думала и чего боялась. Видимо, он был настолько в этом уверен, что проник в мою комнату и стал рыться в вещах в поисках доказательств. Неудивительно, что он спросил, зачем я вернулась. Неудивительно, что он убеждал меня уехать, пока не поздно. Неудивительно, что он пытался показать мне запись прыжка.

Вот только Брайан опередил Дэвида. И заставил замолчать, прежде чем тот успел поделиться своими свидетельствами. Прежде чем успел передать мне видео со сценой моего самоубийства. Но Брайан допустил ошибку. Он позволил этому видео попасть мне в руки.

Я слышу голос, эхом отражающийся от каменных стен.

– Алекс?

Он возвращает меня в настоящее, но доносится словно из другого мира. Алекс? Кто это?

Некоторое время я вспоминаю. Голос слышится снова.

– Ты там?

Нет, думаю я, нет. Это все нереально. Но это не голос Дейзи и не мой тоже. Он принадлежит кому-то другому. Кому-то знакомому.

– Алекс! Отзовись!

Я жмурюсь на свет. Пытаюсь сосредоточиться, и постепенно остатки Сэди исчезают. Я заставляю себя ответить:

– Кто здесь?

Вопрос рикошетом отражается от стен пещеры. Я вижу чуть выше темный силуэт, размахивающий фонарем.

– Моника?!

Меня придавливает к земле дикий страх. Она во всем этом замешана. Неужели она в самом деле верит, что девушки ходят на «вечеринки» исключительно ради того, чтобы заводить мужчин и потом их шантажировать, а заниматься сексом их никто не принуждает? Она пришла за мной? Возможно, все-таки придется драться, хотя с ней шансы выйти победительницей несколько выше. И тут я вспоминаю: именно она была девушкой Брайана до того, как ее место заняла я; именно она завлекла меня к нему в лапы, обещая выпивку, сигареты и веселые тусовки, когда дома все было хуже некуда. Выходит, она с ним заодно, она все эти годы ему помогала.

И сейчас занимается тем же. Интересно, что случилось с Зои? Наверное, они заманили в западню ее, Кэт, Элли и всех остальных точно так же, как когда-то заманили меня.

– Алекс? – повторяет Моника. – Ты там?

Я молчу. Я в ловушке, бежать некуда. Думаю, я знала ее. Точно так же, как знала Брайана. Она была на несколько лет старше, она познакомила меня с одним из своих друзей, взрослым мужчиной, чье имя я вытеснила из памяти, тем самым бойфрендом в кожаной куртке, который угощал меня выпивкой, покупал подарки и говорил, что я красивая. Мы занимались сексом, и это было даже приятно, вот только вскоре он заявил, что я должна все это заслужить, и начал подкладывать меня под других мужчин – мужчин, готовых платить. Он привозил меня, а сам ждал снаружи – у притонов Молби, в пустых ремонтируемых домах, в зале игровых автоматов в Блэквуд-Бей и на втором этаже паба. Я пыталась сбежать, но Моника каждый раз говорила, что я, должно быть, сама провоцировала всех этих мужчин, что я несовершеннолетняя и уже увязла по самую шею и, если я пойду жаловаться, меня посадят в тюрьму. Я ей верила. А потом, когда от моей самооценки ничего не осталось, она познакомила меня со своим бойфрендом. С Брайаном. Прошло довольно много времени, прежде чем до меня дошло, что он все это контролирует, но к тому моменту было уже поздно. Я была по уши в него влюблена.

Я задерживаю дыхание. Нельзя допустить, чтобы она меня увидела. Но тут к ее голосу присоединяется еще один:

– Сэди?

Гэвин?

Луч фонаря мечется по стенам пещеры и в конце концов натыкается на меня.

– Черт. Вот она! Сэди!

В его голосе слышится невыразимое облегчение.

– Ты здесь! – выдыхает он, потом обращается к Монике: – Она здесь!

Неужели и он во всем этом замешан? Надо спасаться. Оскальзываясь на влажных камнях, я вступаю обратно в воду и погружаюсь с головой. Она, ледяная, смыкается надо мной, и я понимаю, что не могу даже пошевелиться. Нужно бежать, но куда?

Вариант только один. Обратно в темноту, в пещеру, а оттуда в море.

Впрочем, нерешительность дорого мне обходится. Гэвин дотягивается до меня и хватает за локоть.

– Стой! – кричит он. – Что ты делаешь?

Я вырываюсь, но он держит крепко. Чуть позади него Моника с фонарем в руках пытается перебраться через камни.

– Пусти меня!

Взмахиваю рукой, и, хотя удается высвободиться, я поскальзываюсь на ослизлых камнях и падаю лицом в воду. Черная глубина летит мне навстречу, я не могу дышать. Гэвин вновь хватает меня и пытается поставить на ноги.

– Дейзи! – кричит Моника. – Подожди!

Имя смыкается вокруг меня точно тиски. Желание сбежать пропадает; я прекращаю сопротивляться. Я обмякаю – должно быть, от шока. Гэвин крепко держит меня, и я слышу его изумленный голос:

– Дейзи?

Время останавливается. Я не знаю на сколько, но молчание нарушает Моника.

– Да, – подтверждает она. – Так, ладно.

Гэвин колеблется, у него явно масса вопросов, но она подхватывает меня под вторую руку:

– Помоги ей.

Они вытягивают меня из ледяной воды на узенький карниз и склоняются надо мной. Я закашливаюсь, и из ноздрей вытекает теплая соленая вода вперемешку с соплями. Гэвин придерживает мою голову, Моника тоже. Ее пальцы лежат на моем горле, и мне кажется, что сейчас она сожмет их и будет сжимать до тех пор, пока не выдавит из меня жизнь.

– Дейзи, – произносит она, наклоняясь к самому моему лицу, – ты должна пойти с нами.

Я мотаю головой. Мое тело отключается. Я не могу вернуться туда, в Блэквуд-Бей. Теперь, когда я знаю, что сделала с Сэди, не могу.

– Дейзи, идем! Здесь небезопасно, поверь мне.

Похоже, она имеет в виду Брайана. Он бросит катер у лодочного спуска и поспешит сюда. Но почему она мне помогает?

Нет ни сил, ни желания спрашивать. Теперь, когда я узнала, что сделала, все потеряло смысл. Мне плевать, что со мной будет.

Подождав секунду, Моника поворачивается к Гэвину:

– Помоги поднять ее наверх, а потом беги в деревню и приведи кого-нибудь.

Он стоит у нее за спиной и смотрит на нас обеих. Кажется, он растерян, не может понять, что происходит и стоит ли оставлять меня здесь наедине с Моникой.

– Я пытаюсь ей помочь! – кричит она, и Гэвин наконец стряхивает с себя оцепенение.

Вместе они поднимают меня на ноги, и мы карабкаемся по туннелю в подвал Дэвида. В темном углу скрывается выход – рассохшаяся дверца, заставленная старыми коробками. Над головой висит одинокая лампочка, оплетенная паутиной.

Моника поворачивается к Гэвину:

– Бога ради, скорее приведи помощь.

Я пытаюсь выдавить что-то сквозь клацающие зубы, но Моника мне не дает.

– Поверь, я хочу все исправить. – Она снова смотрит на Гэвина. – Иди! Что стоишь?

Он наконец решается и бежит вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Мы с Моникой приваливаемся к пыльной стене, слишком уставшие, чтобы говорить. Меня бьет дрожь, промокшая одежда липнет к телу, руки и ноги болят. Я могла бы умереть тут, в этом подвале, просто уснуть и больше не проснуться. И по заслугам. Но в глубине души я понимаю, что не имею права погибнуть. У меня есть важное дело: не допустить, чтобы все сошло Брайану с рук.

– Моника?

Поначалу кажется, она не слышит меня, но потом все же нарушает молчание:

– Ты была права. А я, идиотка, не желала замечать, что происходит у меня под носом. Он убеждал, что ничего такого нет. Девочки ходят на вечеринки, потому что им нравится. Они соблазняли мужчин, делали фото, а он потом их шантажировал. Девочки были в доле. Так он говорил.

Ее подбородок дрожит, и она закрывает лицо руками, чтобы я не видела, как ей стыдно, но не может сдержать слез.

– Я любила его, – рыдает она. – Всю жизнь. И верила каждому его слову. А он просто меня использовал.

Она все говорит, теперь уже шепотом:

– Он догадался, что ты вернулась. Сказал, ему бросилось в глаза, как странно ты держала сигарету – точно Дейзи. Сказал, нужно разрулить ситуацию. Он заставил меня заснять Блафф-хаус и потребовать, чтобы ты пришла туда одна. Но потом… Добавил, что единственный способ тебя заткнуть, – это убить. Тогда-то я все и поняла. Тогда-то я и поняла, что смерть Сэди не была случайной. Что он и ее убил.

Я смотрю на Монику, и меня сжигает стыд за наше общее прошлое.

– Нет. Это я ее убила, – вырывается у меня рыдание.

Мне хочется со всей силы вжаться в пол, провалиться сквозь землю.

– Дейзи, милая, он заставил тебя. У тебя не было выбора.

Я пытаюсь ей поверить. Ничего не выходит, но звучание моего настоящего имени действует странным образом – выводит меня из ступора. Я снова испытываю какие-то чувства. Острую жалость к Сэди и к остальным девочкам. К Монике.

– Ты все еще его любишь.

Она качает головой, но я вижу ответ в ее глазах.

– Как можно быть такой дурой?! – восклицает Моника. – Я думала, он меня спас.

– Спас тебя?

– От моего отца.

Она выдавливает эти слова еле слышно, но я понимаю, что она имеет в виду. Насилие описывает круг за кругом, как говорила доктор Олсен. Но, может, сейчас у Моники появился шанс разорвать этот порочный круг.

Впрочем, как и у меня. Мало-помалу я чувствую, как оживаю, просыпаюсь, очухиваюсь, точно мой старенький ноутбук.

– Как ты узнала, где меня искать?

– Мы с Гэвином вместе сообразили. Если ты спрыгнула со скалы и осталась жива, значит должен быть способ попасть обратно в дом. Он читал про контрабандистов и догадался. – Она замолкает, потом спрашивает: – Вчера вечером, когда приходила ко мне… Ты правда считала, что ты Сэди?

– Да, – отвечаю (я искренне в это верила, пусть даже одна на всем белом свете). – Но ты знала, что ее нет в живых.

Я размышляла о том моем эпизоде потери памяти, состоянии фуги. Должно быть, я сама выдумала большую часть своих якобы вернувшихся воспоминаний, в которых разрозненные обрывки реальности переплелись с моими собственными фантазиями и представлениями о жизни Сэди. А самые важные факты – что она мертва и что это я ее убила – начисто стерла из памяти.

– Моя психика… В какой-то момент она просто не выдержала. Я верила, что я – Сэди… Все эти годы.

Не выдержала и расщепилась надвое, думаю я. Наполовину Сэди, наполовину Дейзи.

И тут на меня обрушивается осознание: я понятия не имею, кто я такая.

Вот только это неправда. Я Алекс. Я снимаю фильмы. Я успешный режиссер, ну или была им когда-то.

– Ты пойдешь в полицию? – спрашиваю я.

Она смотрит в пол. Ей, разумеется, не хочется.

– Наверное, – произносит она наконец. – Расскажу, что здесь произошло. Мне придется.

– И о том, что я сделала.

– Это не твоя вина, – качает она головой. – Ты была совсем девочкой.

– Но уже и не ребенком.

– Не вини себя, Дейзи. Ты никак не могла ее спасти.

– Но это не отменяет того факта, что именно я ее убила.

Она открывает рот, чтобы возразить, но тут сверху раздается голос:

– Да, Дейзи. Ее убила ты.

Он доносится от входа в подвал. Поддерживая друг друга, мы пытаемся подняться, но я обессилена, и прежде чем хотя бы одна из нас успевает твердо встать на ноги, Брайан уже бежит вниз по лестнице. В руке у него что-то металлическое, он с размаху бьет Монику в висок. Она ахает, оседает и, цепляясь за все подряд, едва не увлекает за собой меня. Но я все же удерживаюсь на ногах, в то время как она с тошнотворным хрустом валится на землю.

Я бросаюсь на Брайана, но он слишком силен, плюс на его стороне эффект неожиданности; он толкает меня, и я падаю навзничь, больно ударившись головой о стену. Однако от удара во мне словно что-то прорывает. Как он смеет? Как он смеет считать, что может меня убить? Он жалок. Тогда я была ребенком, но теперь-то нет; я скорее умру, чем позволю ему снова хоть пальцем меня тронуть. Чувствуя, как подступают слезы, я вскидываю на него глаза и вижу нацеленный на меня пистолет. Ствол у него короткий и широкий, как у игрушечного. Ракетница.

– Брайан, – произношу я, ощущая, как рот наполняется кровью. – Не надо.

Он со смехом надвигается на меня. Я кошусь на Монику, но она не поднимается. Шевелится, но ее глаза закрыты.

– Моника, вставай, – умоляю я.

– Она тебе не поможет, – усмехается Брайан. – Больше не поможет.

Он бросает взгляд на дверь.

– И Гэвин тоже. Здесь только ты и я.

По подбородку у меня течет кровь.

– Дейзи…

– Не называй меня так!

– Почему? Это твое имя. Тебя так зовут.

– Нет. Я изменилась.

– Ты изменила имя. Но ты не стала другим человеком, и поступок твой никуда не делся.

Глаза у него ледяные, как океан.

– Ты заставил меня.

– Ну да, да. Я тебя заставил. И каким же образом?

Я ничего не говорю.

– Как все это будет выглядеть, Дейзи? Я сохранил все твои записки. О том, как сильно ты меня любишь. И все фотографии, на которых мы с тобой вдвоем. – Он делает паузу. – На которых мы занимаемся… В общем, сама знаешь чем.

Он с печальным видом качает головой.

– И те, на которых ты занимаешься тем же с другими. Так что не составит никакого труда убедить народ, что ты была шлюхой. И что ты приревновала, когда я выбрал Сэди. Поэтому и убила ее. Не смогла видеть меня с другой.

Это неправда. Мы собирались сбежать вдвоем. Она хотела меня спасти.

Я набрасываюсь на него – неожиданно, но мы в разных весовых категориях, и мне не удается сбить его с ног. Мы сцепляемся, наши силы теперь равны: он мощнее, зато я яростнее. Он пытается швырнуть меня в стену, но я хватаюсь за его куртку, и мы боремся, пока его лицо не оказывается в дюйме от моего.

– Ты ничтожество, – цедит он. – И всегда им была.

В мои вены точно впрыснули дозу адреналина. Я не та Дейзи, которую он помнит, я слишком часто дралась, выбиралась из слишком многих опасных переделок. Моя правая нога оказывается между его ногами, и я резко всаживаю колено ему в пах, одновременно дергая куртку вниз. Он воет от боли, и я с нечленораздельным воплем толкаю его. Он шлепается на пол, подняв тучу пыли, и я, для верности еще раз наподдав ему, уже лежащему, ногой, хватаю с пола ракетницу и трясущимися руками направляю дуло ему в грудь.

– Ты испоганил мне жизнь.

Он с глухим смехом сплевывает на пол кровь.

– Ты сама себе ее испоганила. А знаешь, я сохранил то видео. То самое, на котором ты убиваешь Сэди. Это ли не доказательство, Дейзи?

Я не могу дышать. В воздухе висит пыль. Перед глазами опять мелькают кадры, на которых я стою над моей подругой, затянув ремень на ее шее.

Прошлое вновь обрушивается на меня всей тяжестью. Он прав. Я убила ее. Я убила Сэди. Я должна была сказать «нет», я должна была сопротивляться, даже если бы это стоило мне жизни.

Я не смогу себя простить. Никогда. Пистолет трясется в руке. Брайан не сводит с него глаз, дожидаясь своего шанса. На секунду кажется, что я слышу вой сирен, но даже если и так, они слишком далеко и становятся тише. Это лишь игра воображения, последний ужасный фокус моего сознания.

– Мне было пятнадцать, – оправдываюсь я.

– И что?

Я слышу голос Сэди. «Вернись, – говорит она. – Мы можем сбежать. Мы победим его, поедем домой и доделаем наш фильм и дальше будем жить так, как будто ничего этого не было».

Нет.

«Оставь ее. Оставь Дейзи здесь. Пусть лежит на дне моря, как ты и считала все это время. Идем со мной, идем домой».

– Я не могу.

– Чего ты не можешь, Дейзи?

Я произнесла это вслух. Брайан не знает, что внутри меня живут два человека, две перепуганные девочки-подростка препираются друг с другом.

– Мне очень жаль, – говорю я.

На сей раз мне отвечает голос Дейзи.

«Нет, ты здесь не для того, чтобы сказать, как тебе жаль. Ты здесь для того, чтобы наконец принять наказание. Так прими его».

Я смотрю на пистолет в своей руке. Она права. Я убила Сэди и не понесла за это никакой кары. Я здесь не для того, чтобы победить. И даже не для того, чтобы извиниться. Я здесь затем, чтобы взять на себя ответственность.

Меня охватывает искушение бросить ему ракетницу, пусть покончит с этим. Но я этого не делаю. После всего, что он сотворил? Я невольно закрываю глаза. Он превратил меня в ничтожество, а потом заставил убить подругу. Это не моя вина. Его победой ничего не исправишь. И не стоит забывать и об Элли, и о Кэт, и о скольких еще других.

Я поднимаю пистолет, но уже поздно. Брайан на ногах, он перехватывает ствол. Я неистово сопротивляюсь, но он слишком силен; один толчок – и я лечу назад. Теперь оружие в его руках.

Он ухмыляется. О, я хорошо помню эту его кривую ухмылку! Оседаю на колени и склоняю голову, радуясь: если это конец, то я, по крайней мере, знаю свое имя.

– Давай не тяни, – говорю я.

Я в кои-то веки – как раз тогда, когда мне меньше всего этого хочется, – всецело оказываюсь в своем теле. Я ощущаю все неровности пола под ступнями и коленями. Я чувствую вкус пыли, висящей в воздухе, запах влаги, сочащейся из стен. Я слышу судорожное дыхание Моники, похожее на предсмертные хрипы.

Я закрываю глаза, ожидая приговора, ожидая смерти.

– Нет, – произносит он негромко. – Вставай. На этот раз ты спрыгнешь. На этот раз ты у меня спрыгнешь по-настоящему!

55

Небо затянуло облаками, волны бьются о скалу подо мной. Я смотрю назад, на Блэквуд-Бей: «Корабль», лодочный спуск, плавный изгиб береговой линии, уходящей вдаль к Крэг-Хед, ни единой живой души вокруг. Никого, кто помог бы мне. За десять лет ничего тут не изменилось. Все в точности такое, каким я помню.

Я делаю шаг к обрыву. По логике вещей, сейчас должна быть ночь, над головой – непроглядно-черное небо, усыпанное звездами. Пятнадцать шагов, от силы двадцать. Я иду вперед, Брайан позади меня. В одной руке он держит кочергу, которую нашел в гостиной Дэвида после того, как скрутил Монику по рукам и ногам и привязал к подвальной лестнице, а в другой – ракетницу. Но все это исключительно ради самозащиты. Я знаю, что он намерен сделать – довести меня до края утеса и заставить спрыгнуть, а если откажусь, столкнуть. Так или иначе я полечу вниз. Все будет выглядеть как несчастный случай или еще одно самоубийство. Брайан расскажет всем, что видел, как я падала, а он не смог меня остановить.

Теперь, когда уже слишком поздно, я наконец-то понимаю. Тогда, десять лет назад, я прыгнула со скалы, пытаясь сбежать из Блэквуд-Бей, и назвалась именем Сэди, пытаясь сбежать от самой себя. Я делала вид, что она не умерла, ведь это значило, что я ее не убивала и, следовательно, я не убийца. Я не чудовище.

А потом случилась диссоциативная фуга. Я дозвонилась Деву, и тот назвал меня единственным именем, которым я всегда называлась сама. И в тот момент я поверила, что меня так зовут. Вот только Дейзи на самом деле никогда не исчезала. Ни когда я получала специальность, ни когда опять вышла на улицы снимать «Черную зиму». Все это время она просто пряталась глубоко внутри, растравляя свою больную совесть и выжидая подходящего момента. А потом, десять лет спустя, я совершила ошибку. Я вернулась в Блэквуд-Бей и привезла ее с собой.

Не стоило вообще сюда ехать. Но откуда мне было знать?

Я смотрю вниз. По крайней мере, я встретилась с матерью. По крайней мере, я в последний раз увидела ее и теперь понимаю, что и она меня узнала. Несмотря на резкие перемены в моей внешности, она смутно поняла, кто я такая. Все, что она говорила, встало на свои места.

И Дэвид. Мой друг. Он тоже узнал меня. И пытался предостеречь.

Я стою на самом краю. В прошлый раз я прыгала с открытыми глазами. Теперь я это помню. Я поднимаю взгляд к небу. Жаль, что нельзя последний раз увидеть Бетельгейзе. Мертвую звезду. Впрочем, мне достаточно знать, что она там.

– Стой, – командует Брайан и указывает мне под ноги. – Камни видишь? Клади в карманы.

На земле лежат булыжники. Они утянут меня за собой. На этот раз он хочет быть уверен, что я мертва. И что мой прыжок точно будет выглядеть, как самоубийство.

Я наклоняюсь и поднимаю с земли первый камень. Он, скользкий от дождя, едва не вываливается у меня из рук.

– В карман.

Я подчиняюсь. Шрам на руке отчаянно чешется. Я избавилась от татуировки, но это не помогло. Да и как помогло бы? Я Дейзи, нравится мне или нет; я сделала то, что сделала, и теперь придется заплатить.

Но какой ценой? Неужели вот так?

– А Моника? – спрашиваю я. – А Гэвин? Даже если меня не станет, тебе ни за что не скрыть убийство. Разве что и их убить.

Он улыбается – жестоко и криво.

– О, за них не беспокойся. Моника поймет, чем ей это грозит, и вернется ко мне. Что же до Гэвина…

Он оставляет фразу висеть в воздухе. Я гадаю, что он собирается сделать. Сжечь Блафф-хаус вместе с ним? Я бы не удивилась. Вывез же он беднягу Элли на торфяники и бросил там для острастки – чтобы не болтала. А Дэвиду организовал передозировку и заставил его замолчать. Так что я знаю, на что он способен.

– Кто тебе помогает? – спрашиваю я. – Неужели все местные замешаны?

– Не все, – презрительно пожимает он плечами. – Но многие. Просто поразительно, как сговорчивы становятся люди, если у тебя оказывается видео, на котором они развлекаются с симпатичной малюткой вроде Зои.

– Зои, – говорю я. – Она что, тоже?..

– Мертва? Нет, она свалила. Никто даже не в курсе куда. Впрочем, вряд ли она вернется. Она не такая дура.

Я пропускаю эту шпильку мимо ушей и думаю о девушках из видео про конюшню. И о тех, кто записан в книжечку Моники, и о Кэт с татуировкой, которую ей явно не хотелось делать, – точно такой же, как у меня и у Моники. И кто знает, у скольких еще девушек? Он заклеймил нас всех.

– Сколько всего их было? Девушек.

– Немало. – Он взмахивает кочергой. – Больше камней клади!

Я беру еще один булыжник. Может, он прав, и я заслуживаю именно этого. Но неужели будет лучше, если я умру? Сэди больше нет, моя смерть ее не вернет. Лишь ознаменует победу Брайана.

И если я подчинюсь, если я прыгну, у него будут развязаны руки. Он не остановится. Кто знает, сколько еще юных жизней он сломает, прежде чем попадется или умрет. Я расстегиваю карман и кладу в него камень. Но там уже что-то лежит. Мой телефон. Не сразу, но мышечная память срабатывает, и я вслепую нахожу нужную кнопку. «Запись». Это водонепроницаемая модель, но я все равно боюсь, что телефон может не включиться. А если и включится, на видео будет только звук, к тому же приглушенный моей курткой, но больше ничего и не надо.

– Зачем? – спрашиваю я.

– Что «зачем»?

– Зачем ты все это делал? Зачем ты все это делаешь?

Он ничего не говорит.

– Ради секса?

– Нет, – смеется он. – Дело не в нем.

– Значит, ради денег? Мужики платят тебе?

– Разумеется, платят. Но деньги тоже ни при чем.

– Тогда ради чего?

Он машет в сторону Блэквуд-Бей:

– Посмотри вокруг. Эта деревушка вся моя, с потрохами! И половина Молби тоже. Можешь себе представить, у меня есть компромат практически на любого здешнего мужчину! А если не на него самого, то на его отца, или брата, или друга. Им всем есть что скрывать. И они очень не хотят, чтобы их секреты всплыли. И как я уже сказал, просто поразительно, как сговорчивы становятся люди, когда боятся.

– Ты говорил, что любишь меня.

Он смеется. Презрительно, недобро.

– Я тебе говорил? Тебе было пятнадцать. Соплячка, ты ничего для меня не значила. И никто из вас не значил.

Несмотря ни на что, его слова ранят.

– Ты же говорил.

– Мало ли что я говорил.

– Но… Зачем?

– Так было проще всего заставить тебя делать то, что мне нужно.

– Все эти мужчины…

– Ой, только не начинай, – кривится он. – Ты ведь шлюха. Тебе это нравилось.

Я смотрю на Брайана. Ненависть вскипает во мне обжигающей волной, белой и слепящей. Мне хочется на него броситься, выцарапать ему глаза и вырвать язык. Но я скрываю свои чувства, как скрывала всегда, как научилась скрывать вообще все.

– Ты подсадил меня на наркоту.

– И это тебе тоже нравилось.

– Нет, ты меня заставлял. И требовал, чтобы я их отрабатывала.

– За все надо платить. И ты получала то, чего хотела. Спрос рождает предложение, вот и все.

– Но Сэди! Зачем ее убивать?

Давай, думаю я, признайся. Произнести это вслух. Но он молчит.

– Неужели забавы ради?

Он ощеривается:

– Забавы ради? Она была опасна. Она распускала язык. Она сказала что-то Дэвиду, я уверен. И своей матери тоже. От нее надо было избавиться, неужели ты не понимаешь? А сделав это твоими руками, я убил сразу двух зайцев. Заткнул вас обеих.

– Дэвид. Ты изображал из себя его друга.

– Врагов, говорят, надо держать поближе к себе.

– Он ничего не знал?

– Нет. Даже не догадывался. Он думал, это кто-то другой, из Молби. Даже малышка Сэди не отважилась ему про меня рассказать. Она же знала, что я сделаю с ее лучшей подругой, если она не удержит язык за зубами.

– В смысле, со мной?

– Угу.

– Что с ним случилось? Что за передозировка?

– Сама же знаешь ответ. Хватит тянуть время.

– Ты думал, если подделать его признание в обоих убийствах, их никогда с тобой не свяжут.

– Возможно.

– Ты чудовище, – выдыхаю я. – Ты просто больной.

– Весь мир болен, малышка.

В мыслях наступает полная ясность. Я очень четко себе представляю, как именно впишу только что снятое видео в фильм, который я по-прежнему планирую закончить. Как наложу его голос на кадры из того самого ролика, где я, пятнадцатилетняя, в одиночестве иду к краю земли. Может, на канале от меня ожидают чего-то другого, но какая разница? Именно такой фильм я должна снять, именно такой надо было снимать с самого начала.

– Поворачивайся, Дейзи.

– Нет, – говорю я, вытаскивая из кармана телефон. – Думаю, на этом можно закончить. Уверена, чтобы упечь тебя за решетку, этого будет более чем достаточно.

Как только он понимает, чем я размахиваю, его глаза расширяются; он пытается выхватить у меня телефон, но я прячу его за спину. Внезапно воцаряется полная тишина, нарушаемая лишь шумом моря внизу под нами; даже ветер и тот, кажется, утих.

– Отдай мне телефон.

– Нет, – повторяю я.

– Убежать ты все равно не сможешь, – ухмыляется он. – Просто некуда.

– А я и не собираюсь бежать, Брайан. Мне это не нужно. Записи достаточно. – Я нажимаю кнопку на сайте. – А теперь видео загружено на сервер. Что бы здесь ни произошло, покончено будет именно с тобой.

Я улыбаюсь. Его глаза забегали. Он понимает, ему крышка. Его преступления стали достоянием общественности. Он вскидывает кочергу, я задерживаю дыхание и в тот самый момент, когда он с силой опускает ее, уворачиваюсь в сторону. Я стою у самого края, но на этот раз сохраняю равновесие. Я не упаду, не полечу вниз.

– Даже если я сейчас погибну, – говорю я, – люди посмотрят видео с твоим признанием. Его услышат все.

Глаза Брайана прожигают меня насквозь, но я вижу, что в его взгляде что-то потухло. Он понимает, что ему не уйти. И что выход теперь только один. Он отбрасывает кочергу, и она со звоном летит вниз с обрыва. Его голова на мгновение падает, но потом он вскидывает ее. Он впивается в меня взглядом и неожиданно бросается ко мне. Что он хочет? Схватить меня, столкнуть вниз?

– Дейзи? – произносит он. – Малышка…

Я вспоминаю, что он сделал со мной, с Сэди, с Зои и бог знает со сколькими еще девушками, и, собрав все свои силы, толкаю его. Брайан теряет равновесие и срывается вниз с леденящим душу криком, который можно даже принять за смех. Провожаю его взглядом. Его тело мешком летит вниз, кувыркаясь в воздухе, и с плеском уходит в серую воду. Его голова то выныривает, то вновь скрывается в волнах. Раз, другой, третий. Я глубоко дышу, глотая холодный чистый воздух, и жду, не сводя глаз с моря, которое плещется далеко внизу.

Волны в последний раз накрывают его и смыкаются над головой. Больше он не всплывает.

Завтра
56

Я паркуюсь и выхожу из машины. Раннее утро, не так давно рассвело. Лето на излете, и небо кажется бледным, но я уже вижу, что день будет ясным и погожим. На всякий случай я еще раз проверяю адрес. Каменные ступени ведут к внушительной входной двери. Я нахожу кнопку домофона и звоню.

Доктор Олсен уже вышла на пенсию, но, несмотря на это, согласилась со мной встретиться. Я рассказала ей всю правду – что мне удалось собрать ее по кусочкам и что я наконец выяснила, что произошло. Через несколько секунд дверь с жужжанием открывается.

– Алекс, дорогая, – говорит доктор Олсен, когда я поднимаюсь к двери ее квартиры.

Олсен ничуть не изменилась со времени нашей последней встречи. Она протягивает мне обе ладони и сжимает мои руки.

– Я так рада тебя видеть!

Она увлекает меня внутрь, и мы обнимаемся.

– Теперь я Дейзи, – поправляю я, и она извиняется.

Ничего страшного, говорю я.

Я и сама только недавно привыкла.

– Пожалуйста, зови меня Лорой, – просит она. – Проходи скорее! Ни за что бы тебя не узнала!

Я улыбаюсь. Квартирка у нее меньше, чем я ожидала, но очень уютная. Она наливает мне чая, потом усаживается на диван, а я тем временем устанавливаю камеру. Я работаю над новым фильмом. Он будет обо всем, что произошло в Блэквуд-Бей. О травме, насилии и о том, к чему они могут привести. О сломанных жизнях. Обо мне.

Я рассказала доктору Олсен, что до сих пор не могу вспомнить некоторые моменты из прошлого и что бывают дни, когда я вдруг ловлю себя на каком-то занятии, но совершенно не помню, как и зачем за него взялась.

– У тебя склонность к диссоциации, – поясняет Лора. – Возможно, она всегда у тебя была, но пережитая травма, скорее всего, усугубила ее. Это довольно распространенное явление.

– Вы хотите сказать, что многие люди притворяются кем-то другим?

– Не совсем. Диссоциация может принимать различные формы, и, разумеется, в чистом виде это расстройство встречается не так уж часто. У многих людей оно проявляется в том, что им кажется, будто они больше не находятся в собственном теле. Или как будто они под водой и руки и ноги им не подчиняются. Что же касается тебя… Подозреваю, когда все это происходило, твой мозг диссоциировал, чтобы защитить тебя от боли. Ты представляла, что живешь жизнью Сэди, а не своей собственной, и, возможно, травматические переживания привели к тому, что в моменты насилия ты практически превращалась в нее.

– Поэтому я убила ее? Из зависти?

– Дейзи, милая, – мягко говорит доктор Олсен. – Ты пережила чудовищную травму. Ты пила и принимала наркотики, зачастую против своей воли. Тебе угрожали убийством, если не подчинишься. И давай не будем забывать, что, со слов Брайана, он хотел просто припугнуть Сэди, чтобы она не рассказала вашему другу…

– Дэвиду?

– Да, Дэвиду. Чтобы она не рассказала Дэвиду больше того, что уже успела. Вероятно, после смерти Сэди ты испытывала колоссальное чувство вины, возможно, и ненависть к себе. Мне кажется, на то, чтобы пойти к Дэвиду и сказать ему, что тебе нужно уехать, у тебя ушли все оставшиеся силы. После этого твое сознание расщепилось. Подсознательно ты пыталась убить Дейзи – личность, погубившую Сэди, – и в то же самое время воскресить Сэди и вернуть ей жизнь, которую у нее отняли. Когда ты сбежала в Лондон и приняла решение назваться Сэди, ты делала это сознательно, но насилие не прекратилось и в Лондоне, и ты продолжила диссоциировать и верить, что ты – это она. Чем дальше, тем меньше ты различала, какие из воспоминаний принадлежат реальной Дейзи, а какие – вымышленной Сэди.

– А потом я напала на того парня, Ги.

– Да. И тебе снова пришлось бежать. Думаю, мы уже никогда не узнаем, почему ты выбрала именно Дил. Возможно, ты просто стремилась на побережье, а возможно, собиралась покончить с собой. В любом случае ты пережила состояние, называемое диссоциативной фугой, при котором люди обычно теряют память о своей личности, и диссоциативную амнезию (то есть твои воспоминания о жизни до фуги к тебе так и не вернулись). А потом, когда ты позвонила Деву и он назвал тебя Сэди…

– Я стала думать, что я и в самом деле она.

– Да. Вымышленные воспоминания, принадлежавшие той твоей субличности, которая была Сэди, стали реальными. А те, которые принадлежали Дейзи, начисто стерлись.

– А потом я еще раз сменила имя и стала Алекс.

– Да. И истина оказалась погребена еще глубже.

Я вздыхаю и устремляю взгляд поверх ее плеча, в окно. Чувство вины никуда не исчезло: я могла сделать больше, чтобы бежать, я должна была бороться отважней, попытаться спасти жизнь Сэди, даже если бы поплатилась за это своей. И не важно, что на самом деле это ни к чему бы не привело. Брайан просто-напросто убил бы нас обеих.

– Это обычное явление?

– Твой случай – пример исключительно ярко выраженного течения. Но диссоциация как механизм защиты от насилия – отнюдь не редкость.

Я киваю. Последний вопрос я задала больше на камеру. Доктор Олсен уже поделилась со мной статистическими данными для фильма, а еще связалась с некоторыми из своих бывших пациентов с предложением принять участие в съемках. Двое уже согласились, и еще один, кажется, склоняется к тому же.

Меня это очень радует. Не знаю, какую часть своей собственной истории я в конечном итоге смогу использовать. Мы с Моникой рассказали Хейди Батлер все – ну, или почти все. В данный момент Моника ожидает суда, что же касается меня, из Королевской прокурорской службы не далее как на прошлой неделе сообщили, что после тщательного расследования и рассмотрения всех обстоятельств дела они приняли решение не выдвигать против меня обвинения в убийстве Сэди. В этом не последнюю роль сыграла запись с признанием Брайана, пояснили они, вкупе с тем фактом, что на тот момент я была несовершеннолетней и действовала по принуждению. Брайан исчез.

Теперь я понимаю: Кэт, скорее всего, знала, что Сэди мертва; видимо, Дэвид рассказал ей. Именно на это она и намекала, когда я показала ей видео с Сэди, снятой на фоне трейлера. А я считала, что на нем Дейзи. «Это девушка, которую они убили».

Но я считала, что Сэди – это я, а на пленке – Дейзи. Я снова и снова ошибалась – каждый раз, когда видела фотографию моей подруги, будучи наивно убеждена, что уж я-то знаю, кто я.

Мы с доктором Олсен еще некоторое время беседуем, потом я выключаю камеру и благодарю ее.

– Посидишь еще? – спрашивает она. – Сейчас я приготовлю ужин. Ничего сверхъестественного, но я буду очень рада, если ты останешься.

Я качаю головой. Мы с Гэвином договорились встретиться вечером; он нашел какой-то новый ресторан и горит желанием мне его показать. Мы в самом начале отношений, но, кажется, уже друг в друга влюблены.

– Я бы с радостью, но никак не могу. Простите.

– Ничего страшного, – говорит Лора.

Я складываю свое оборудование, и доктор Олсен провожает меня до двери.

– А что случилось с Дэвидом? – спрашивает она.

– Он поправился.

– Хорошо. Ты до сих пор с ним общаешься?

– Нет, – отвечаю я.

В Блэквуд-Бей я вернулась всего однажды – когда мы с Гэвином приехали забрать мою мать и отвезти ее на юг. Дэвида я тогда видела мельком; я поблагодарила его и сказала, что никогда не забуду всего, что он для меня сделал. Для нас.

– Ты не должна себя винить, – говорит доктор Олсен, снова взяв мои руки в свои. – Знаешь что? Если бы не ты, все до сих пор так бы и тянулось.

Я говорю, что понимаю это.

В тот свой визит в Блэквуд-Бей я заехала еще кое-куда. На могилу Сэди – туда, где она пролежала десять лет, завернутая в полиэтилен. Ее тело даже не искали, потому что какой-то продажный полицейский – на которого у Брайана тоже был компромат – сказал, что якобы кто-то видел, как она ловила попутку на шоссе, а потом составил рапорт, что она нашлась в Лондоне, но не желает общаться ни с кем из своей прошлой жизни.

Теперь она на кладбище при церкви Святого Юлиана. Мне хочется думать, что она покоится с миром.

– Прости меня, – произнесла я в то утро на ее могиле. – За все.

И в это мгновение вдруг поняла: я рада, что приехала снимать фильм в Блэквуд-Бей. Если бы не это, она до сих пор лежала бы под деревом на торфяниках. Я так и была бы Алекс. Брайан благополучно сломал бы Элли и занялся бы следующей. А Моника так и любила бы его, теша себя иллюзиями, что девочки участвуют во всем добровольно.

Некоторое время я сидела на могиле Сэди. Поднялось солнце, вдалеке вспыхивало в его лучах море. Мне бы очень хотелось вернуть Сэди, но это не в моих силах. Глупо было думать, что у меня получится.

Я принесла для нее охапку цветов, розовых пионов, и оставила их там.

– Прощай, Сэди, – произнесла я, а потом поехала домой.

Благодарности

Спасибо вам, Клер Конвилл и все сотрудники литературного агентства «С+W», Фрэнки Грей, Ларри Финли, Элисон Барроу, Сара Дэй и все сотрудники издательства «Transworld», Дженнифер Барт, Мэри Голь и «HCUS», Айрис Таполм и «HC Canada», Майкл Хейворд, Дэвид Винтер и «Text». Благодарю всех моих зарубежных издателей и переводчиков.

Спасибо Марии А. и Биллу М., Элис Кинс-Соупер, Ребекке Киннарни и Сью Си-Джей.

Спасибо Ричарду, Эми и Антонии, Гэбриелу Коулу, Сэму Лиру и Рубену Коулу, а также Хелене. Спасибо Чарльзу, и отдельное спасибо Эндрю Деллу.

И наконец, самое огромное спасибо всем моим родным и друзьям, которые на протяжении последних нескольких лет не давали мне (и по большей части успешно) спятить.

От автора

Блэквуд-Бей – вымышленный населенный пункт. Его география и топография отчасти списаны с Робин-Худс-Бей в Северном Йоркшире, но на этом сходство заканчивается, а все события этой книги являются вымыслом от начала и до конца.

Скачать книгу

На краю бездны бесплатное чтение

Тогда

1

Сейчас2

3

4

Тогда5

Сейчас6

7

Тогда8

Сейчас9

10

11

Тогда12

Сейчас13

14

Тогда15

Сейчас16

17

18

Тогда19

Сейчас20

21

22

23

24

25

Тогда26

Сейчас27

28

29

30

Тогда31

Сейчас32

33

34

Тогда35

Сейчас36

37

38

39

40

41

Тогда42

Сейчас43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

Тогда53

Сейчас54

55

Завтра56

Благодарности

От автора

Сейчас
2

Тогда
5

Сейчас
6

Тогда
8

Сейчас
9

Тогда
12

Сейчас
13

Тогда
15

Сейчас
16

Тогда
19

Сейчас
20

Тогда
26

Сейчас
27

Тогда
31

Сейчас
32

Тогда
35

Сейчас
36

Тогда
42

Сейчас
43

Тогда
53

Сейчас
54

Завтра
56