В погоне за красотой бесплатное чтение

Давид Фонкинос
В погоне за красотой

Часть первая

1

Парижский музей Орсэ расположен в здании бывшего железнодорожного вокзала. И прошлое властно накладывает свой отпечаток на настоящее. Бродя по музею от Мане к Моне и обратно, можно, забавы ради, представлять себе посреди картин прибытие поездов. Но в наше время путешествия стали иными. Возможно, в тот день кое-кто из посетителей приметил застывшего перед музеем Антуана Дюри. У него такой остолбенелый вид, словно он с луны свалился. Да, остолбенелый – именно так можно назвать его состояние в данный момент.

2

Антуан явился на собеседование с директором по персоналу задолго до назначенного времени. Уже несколько дней все его помыслы были сосредоточены на этой встрече. Он хотел работать именно здесь, в Орсэ. Наконец он размеренным шагом направился к служебному входу. В телефонном разговоре Матильда Маттель особо подчеркнула, что не следует входить через дверь для посетителей музея. Его остановил охранник:

– У вас есть бедж?

– Нет, мне назначено…

– Кем?

– …

– Кто вам назначил?

– Извините… у меня встреча с мадам Маттель.

– Ладно, подойдите к стойке секретаря.

Спустя несколько минут ему пришлось еще раз объяснить причину своего появления. Молодая женщина за стойкой сверилась с большим черным блокнотом.

– Вы господин Дюри?

– Да.

– Будьте добры, ваше удостоверение личности.

– …

Ну что за нелепость: кто бы захотел выдавать себя за него?! Он послушно предъявил ей документ, сопроводив этот жест понимающей улыбкой, чтобы скрыть замешательство. Итак, процедура собеседования уже как будто началась – сперва в диалоге с охранником, затем с этой дамой. И нужно было с первого же слова выказать себя энергичным, деловым человеком, а не мямлить: здесь явно не потерпят какого-нибудь размазню. Убедившись, что он и есть Антуан Дюри, молодая женщина указала ему на длинный коридор.

– Пройдете по нему до самого конца и там увидите лифт. Это очень просто, вы не заблудитесь, – сказала она.

«Ну, теперь-то я уж точно заблужусь», – подумал Антуан.

И верно: дойдя до середины коридора, он уже не мог вспомнить, что делать дальше. Взглянув в застекленный проем, он увидел картину Гюстава Курбе. Красота – лучшее лекарство от неуверенности. Он уже много недель боролся с самим собой, чтобы не пойти ко дну. И теперь почувствовал, как обессилел: только два этих коротеньких допроса потребовали от него неимоверного напряжения. А ведь ему пришлось всего-то сказать несколько слов, ответить на вопросы, не содержавшие никаких подвохов. Он словно вернулся к первобытному восприятию мира, временами поддаваясь совершенно необъяснимым страхам. И с каждым днем все сильнее ощущал последствия пережитого. Сможет ли он выдержать собеседование с мадам Маттель?

Стоя в лифте, который поднимал его на третий этаж, он мельком взглянул на себя в зеркало и нашел, что сильно осунулся. Ничего удивительного: он теперь меньше ел, а иногда и вовсе забывал пообедать или поужинать. И желудок, оставшийся пустым, даже не протестовал. Можно было пропустить время трапезы, не услышав его урчания, словно организм находился под воздействием анестезии. Один лишь рассудок теперь бодрствовал, нашептывая ему: «Антуан, ты должен есть!» Человеческие существа делятся в пору несчастья на два лагеря – на тех, кто борется с ним телом, и тех, кто борется с ним разумом. Либо телом, либо разумом, и очень редко – одновременно.

Выйдя из лифта, он увидел женщину. Обычно Матильда Маттель ждала кандидатов у себя в кабинете, но для Антуана Дюри она решила сделать исключение. Ей не терпелось поскорее узнать причины его необычной просьбы.

– Это вы Антуан Дюри? – спросила она для вящей уверенности.

– Да. Показать вам мое удостоверение?

– Нет-нет, зачем же!

– Внизу у меня его спросили.

– Просто у нас сейчас повышены меры безопасности, ничего не поделаешь.

– Странно… Кто может замышлять покушение на директора по персоналу музея Орсэ?

– Ну, всякое бывает, – с улыбкой ответила она.

То, что могло сойти за шутку или даже за остроумие, встретило со стороны Антуана полное безразличие. Матильда жестом указала ему дорогу к своему кабинету. Они прошли по длинному узкому коридору, где не встретили ни души. Шагая за ней, Антуан подумал: наверно, у этой женщины очень уж скучная жизнь, если она принимает потенциальных служащих в такое время, когда прочий персонал еще не явился в музей. Впрочем, искать хоть какую-то логику в путаных мыслях Антуана было бесполезно.

Войдя в кабинет, Матильда предложила ему чай, кофе, воду, от которых Антуан не отказался бы, но предпочел ответить: нет, спасибо; нет, спасибо; нет, спасибо. Тогда она приступила прямо к делу:

– Должна вам сказать, что ваше резюме меня чрезвычайно удивило.

– Отчего же?

– Отчего? И это вы у меня спрашиваете?! Вы преподаватель высшей школы…

– …

– …который пользуется такой известностью. Мне как-то довелось прочесть одну из ваших статей. И вот вы, доцент, просите принять вас на должность музейного смотрителя!

– Да.

– А вам не кажется это странным?

– Ну… в общем, нет.

– Я позволила себе навести справки в Лионской академии художеств, – призналась Матильда после паузы.

– …

– И мне подтвердили, что вы решили уволиться. Притом неожиданно, без всяких оснований.

– …

– Вам что, надоела преподавательская работа?

– …

– Может быть, у вас… депрессия? Это я могу понять. Такой burn-out^[1] встречается все чаще и чаще.

– Нет… Нет. Я просто решил прекратить… остановиться. Вот и все. Конечно, со временем я вернусь к преподаванию, но…

– Но – что?

– Послушайте, мадам: я подал заявление о приеме на эту работу и хочу знать, есть ли у меня шансы ее получить.

– А вам не кажется, что у вас слишком высокая квалификация для такой скромной должности?

– Я люблю искусство. Я его изучал. Потом я его преподавал. Да, преподавал, но теперь мне хочется просто сидеть в зале музея, среди картин.

– Это не очень-то спокойная работа. Вам будут непрерывно задавать вопросы. Кроме того, здесь, в Орсэ, всегда много туристов, и нужно быть крайне бдительным.

– Если вы сомневаетесь, возьмите меня с испытательным сроком.

– Вообще-то, нам нужны люди: на следующей неделе мы открываем большую ретроспективу картин Модильяни. Эта выставка привлечет толпы народу. Такое важное событие…

– А вот это очень кстати.

– Почему?

– Я писал о нем диссертацию.

Матильда ничего не ответила. Антуан полагал, что это сообщение сыграет ему на руку. Однако оно, напротив, только усугубило в глазах директора по персоналу странность его просьбы. Что тут делать такому эрудиту, как этот человек? И правда ли то, что он говорит? Антуан походил на загнанного зверя: казалось, он проникся убеждением, что этот музей – единственное надежное убежище, где можно укрыться.

3

Меньше чем за сутки Антуан расторг все свои договоры и вернул ключи от квартиры домовладельцу. Тот возмутился: «Господин Дюри, вы были обязаны предупредить за два месяца… Вы не можете вот так просто взять и выехать, мне же придется срочно искать новых жильцов!» И продолжал громко сокрушаться по поводу своих убытков. Антуан оборвал его монолог на полуслове: «Не беспокойтесь, я вам оплачу эти два месяца». Затем вызвал фургон и загрузил в него коробки с вещами. В основном это были книги. Когда-то ему довелось прочесть статью о том, как решительно японцы порывают с привычным образом жизни. Таких называли «испарившиеся». Прекрасное слово – оно удачно камуфлировало трагизм ситуации. Чаще всего речь шла о людях, потерявших работу и, соответственно, положение в обществе, основанном на мнимых ценностях. Они считали, что лучше исчезнуть, стать бездомными бродягами, чем выдерживать сочувственные взгляды жены, родных и соседей. Но это не имело ничего общего с положением Антуана, достигшего вершины своей карьеры, заслуженного и всеми уважаемого преподавателя. Ежегодно десятки студентов стремились попасть к нему, чтобы писать диплом под его руководством. Так что же произошло? Да, конечно, случился этот разрыв с Луизой, но долгие месяцы разлуки давно уже залечили его сердечную рану. И потом, такое бывает со всеми, – кто из нас не страдал от любовных горестей?! Однако это не причина, чтобы разрушать свою жизнь.

Антуан перевез все свои коробки и кое-какую мебель на лионский склад. И с одним-единственным чемоданом сел в парижский поезд. В первые дни он ночевал в дешевом привокзальном отеле, потом снял студию в рабочем квартале Парижа. Он не указал свое имя на почтовом ящике, не стал никуда записываться. Электричество и газ оплачивал через домовладельца. Здесь никто не мог его найти. Разумеется, родные Антуана заволновались. Чтобы успокоить их или, вернее, чтобы они оставили его в покое, он разослал им такой текст:

Дорогие мои,

я глубоко огорчен тем, что доставил вам столько волнений. В последние дни я был так занят, что не мог отвечать на ваши письма. Не волнуйтесь, у меня все в порядке. Я вдруг решил отправиться в длительное путешествие. Вам известно, что я давно мечтаю написать роман, и вот я взял положенный мне академический отпуск и уезжаю. Понимаю, что должен был отметить свой отъезд каким-нибудь торжественным сборищем, но все случилось слишком быстро. Не обижайтесь, – мой проект требует полного уединения. Телефона у меня теперь нет, но я обещаю писать вам время от времени.

Любящий вас Антуан

Одни ответили ему восторженными письмами, другие посчитали, что он слегка свихнулся. Но, в общем-то, он был холост, не имел детей, так почему бы ему не воспользоваться шансом и не осуществить свою мечту? В конце концов, большинство друзей одобрили его намерения. Он прочел их письма, но не ответил. И только Элеонора, сестра Антуана, не поверила во всю эту историю. Она была слишком близким ему человеком и даже мысли не допускала, что он мог вот так взять и уехать, не пообедав с ней на прощанье, не поцеловав племянницу, с которой обожал играть. Нет, этот поступок выглядел очень странно. Элеонора засыпала брата паническими письмами: «Умоляю, сообщи, где ты находишься, что с тобой стряслось? Я ведь твоя сестра и всегда готова прийти тебе на помощь; пожалуйста, не исчезай, напиши о себе хоть что-нибудь!» Увы, ответа не последовало. Элеонора испробовала все, тон ее писем резко изменился: «Ты не имеешь права так поступать со мной. Это просто мерзко! Я не верю в твои россказни о написании романа!» Эсэмэски следовали одна за другой. Антуан больше не включал свой телефон: однажды, сделав это, он увидел нескончаемый поток умоляющих посланий сестры. Ему достаточно было написать всего несколько слов, чтобы успокоить ее. Или коротко переговорить. Что же ему мешало? Он в оцепенении просидел больше часа, глядя на включенный экран мобильника. И понял, что это невозможно. Его одолевало чувство, похожее на стыд. Тот стыд, который не позволяет действовать.

В конечном счете ему удалось выдавить из себя ответ: «Мне нужна короткая передышка. Я скоро сообщу о себе, но пока прошу не волноваться. Поцелуй от меня Жозефину. Твой брат Антуан». И торопливо выключил телефон, побоявшись, что Элеонора сразу ответит. Подобно преступнику, который опасается, что его засекут по звонку, он извлек из аппарата сим-карту и сунул ее в ящик стола. Теперь его никто уже не достанет. Элеонора слегка утихомирилась, прочитав послание брата. Конечно, она тут же поняла, что он лжет и что ему пришлось сделать над собой неимоверное усилие для написания этих скупых, но вежливых слов. Однако беспокойство ее не утихло, она сердцем чувствовала, что Антуану плохо. Вдобавок ее крайне удивила его подпись «Твой брат Антуан». Он впервые прибег к этой формулировке, словно хотел подчеркнуть их родственную связь и убедить в ней себя самого. Элеонора не знала, что` он переживает, почему так ведет себя, но знала другое: она не бросит брата в беде. Письмо ее не утешило, но укрепило решимость как можно скорее разыскать Антуана. Разумеется, это потребует много времени и усилий, но она была уверена, что добьется своего, пусть и самым неожиданным способом.

4

Выйдя из квартиры, Антуан столкнулся с соседом по площадке, человеком неопределенного возраста, от сорока до шестидесяти. Тот внимательно посмотрел на него и спросил: «Вы новый жилец? Вместо Тибо?» Антуан буркнул «да» и добавил, что очень спешит, стремясь избежать следующих вопросов. Ну почему людям обязательно хочется знать, кто мы и что мы, чем занимаемся, с какой стати живем именно здесь, а не в другом месте?! Сбежав из Лиона, Антуан очень скоро убедился, что это не избавляет человека от жизни в обществе и, как бы он ни жаждал одиночества, ему не удастся проскользнуть «между людскими струйками».

Но на этой работе его хотя бы не заметят. Музейный смотритель подобен невидимке: мимо него проходят, не обращая внимания, устремив взгляд на ближайшую картину. Эта необыкновенная профессия позволяет оставаться одиноким в гуще толпы. В конце собеседования Матильда Маттель объявила Антуану, что он может приступить к работе со следующего понедельника. И добавила, провожая его до двери своего кабинета: «Я так и не поняла причину вашего решения, но считаю, что нам очень повезло – иметь в стенах музея такого специалиста». Она сказала это теплым, сердечным тоном. Для Антуана, отрезанного от остального мира, она стала единственным человеком, с которым он по-настоящему поговорил за прошедшую неделю. Имя этой женщины неожиданно обрело для него невероятную значимость. В последующие дни он то и дело вспоминал о ней, – так человек, оказавшийся в темноте, сосредотачивает взгляд на какой-нибудь светящейся точке. Интересно, замужем ли она? Есть ли у нее дети? Каким образом она стала начальником отдела кадров музея Орсэ? Любит ли она фильмы Пазолини, книги Гоголя, «Экспромты» Шуберта? Проникшись интересом к этой женщине, Антуан поневоле признал, что еще не совсем умер. Любопытство – вот что разделяет мир живых и мир теней.

И вот он сидит на стуле, в своей неброской форме. Ему выделили место в одном из залов, отведенных для экспозиции Модильяни, как раз напротив портрета Жанны Эбютерн. Какое странное совпадение: уж он-то досконально знал жизнь этой женщины, ее трагическую судьбу. Однако в первый день посетителей было так много, что ему не удавалось спокойно разглядывать картину. Публика валом валила на эту выставку. Интересно, как отнесся бы к этому сам Модильяни? Антуана всегда волновала тема успешной жизни – ставшей успешной после смерти художника. Слава, признание, деньги – все это теперь пришло к Модильяни, но, увы, слишком поздно; люди воздают почести кучке костей. Эти запоздалые восторги выглядят почти извращением, если вспомнить, сколько страданий и унижений выпало на долю Модильяни при жизни. Кто из нас захотел бы пережить самую прекрасную историю своей любви post mortem?^[2] А Жанна… эта несчастная Жанна? Могла ли она вообразить, что публика будет осаждать музей, желая полюбоваться ее лицом, навсегда заключенным в раму? Впрочем, какое там полюбоваться – скорее, мельком увидеть из-за чужих спин. Антуан искренне не понимал, как можно получать удовольствие от искусства в этой толчее. О, конечно, хоть так, да приобщиться к красоте – это тоже удача, но в чем смысл созерцания картин в таких условиях, под шумные, надоедливые комментарии других зрителей? Антуан пытался прислушаться к тому, что говорилось в толпе. Там звучали восторженные отзывы мужчин и женщин, впервые открывших для себя полотна Модильяни, но были и другие – прискорбно пошлые. Со своего места он мог оценить все многообразие человеческого сообщества. Некоторые посетители не говорили: «Я посетил музей Орсэ», они бросали: «Я прошвырнулся по Орсэ», выражая этим глаголом некую социальную обязанность, – так обычно говорят: «Я прошвырнулся по магазинам». Словно накупили товаров по списку. Такие туристы не стесняются употреблять подобные слова, даже говоря о странах: «Прошлым летом я прошвырнулся по Японии»… Вот так: страны уже не посещают, по ним теперь модно «прошвырнуться». Представьте себе: вы съездили в Краков, а заодно «прошвырнулись» по Освенциму.

Да, Антуана, конечно, одолевали скорбные мысли, но теперь он, по крайней мере, размышлял, и это избавляло его от летаргии, в которой он пребывал с некоторых пор. Благодаря нескончаемому потоку посетителей он избавлялся от самого себя. И часы бежали теперь с сумасшедшей скоростью, в отличие от последних дней, когда каждая минута тянулась как вечность. Учась в Академии, а затем и преподавая в ней, он проводил жизнь в музеях. Ему помнилось, как он целыми днями бродил по залам того же Орсэ. Мог ли он тогда вообразить, что вернется сюда, через много лет, в качестве музейного смотрителя?! Эта должность совсем под иным углом открывала ему музейную атмосферу. Нынешняя скитальческая жизнь, несомненно, позволит ему обогатить свое восприятие мира искусства. Но так ли это важно теперь? Разве он намерен когда-нибудь вернуться в Лион, к прежней жизни? Нет, маловероятно.

Так он сидел, погруженный в свои экзистенциальные метания, как вдруг к нему подошел другой служитель, по имени Ален, надзиравший за противоположной частью зала. Оттуда он то и дело дружески махал Антуану, который в ответ выдавливал из себя скупую улыбку. Видимо, здесь было принято поддерживать новых коллег.

– Ну и денек, с ума сойти! – присвистнув, воскликнул он.

– Да…

– Слава богу, у меня перерыв.

– …

– Послушай, что я тебе скажу. Утречком я пришел и подумал: вряд ли сегодня будет много народу. Я про него и знать не знал, про этого Модильяни. Но теперь честно признаю: этот парень молодец, снимаю шляпу!

– …

– Как насчет того, чтобы выпить по кружечке пивка после смены? Сегодня нам крепко досталось, это нас взбодрит.

– …

Вот он – образец социальной западни. Отказ грозил тем, что Антуана осудят за высокомерие, возьмут на заметку, начнут сплетничать. А он стремился любой ценой избегать интереса окружающих. Как ни парадоксально, но заставить других забыть о себе можно лишь одним способом, пусть и мучительным, – смешавшись с ними. Оставалась лишь одна лазейка – уклониться под предлогом какой-нибудь срочной встречи или приезда родственников. Но это требовало быстрой реакции, врожденного умения изобретать отговорки. Иными словами, того, что Антуан теперь утратил напрочь. И чем больше он медлил, тем труднее было отклонить предложение. Как ему ни хотелось вернуться домой, он в конце концов промямлил: «Да… хорошая мысль…»

Два часа спустя они оба сидели у стойки бара, и Антуан пил в компании совершенно незнакомого человека. Все казалось ему неестественным, даже вкус пива, щипавшего горло^[3]. Новый приятель говорил не умолкая, что в данной ситуации вполне устраивало Антуана: ему не приходилось поддерживать беседу. Он просто разглядывал лицо Алена, и это помогало не вникать в смысл его рассуждений. Некоторым людям трудно одновременно смотреть и слушать, – Антуан принадлежал именно к этой категории. Ален отличался могучим сложением, как будто его вытесали из гранитной глыбы. Однако, несмотря на грозный вид, все его движения были не резкими, не порывистыми, а, скорее, почти деликатными. Чувствовалось, что он старается выглядеть «благороднее», но ему не хватало того, что люди обычно называют обаянием. Его лицо, отнюдь не безобразное, все же напоминало роман, который не очень-то хочется читать.

– А ты не похож на других, – неожиданно объявил он.

– Вот как? – откликнулся Антуан, слегка обеспокоенный тем, что его можно выделить из общей массы.

– Вид у тебя такой… отсутствующий. Будто мыслями ты где-то за тридевять земель.

– …

– Я на тебя часто поглядывал сегодня там, в зале, и заметил, что ты не сразу реагировал на мои знаки.

– Ах, так…

– Ты, небось, из этих – из мечтателей, вот и все. Заметь, у нас к смотрителям особых требований не предъявляют, и это неплохо. Тут набирают всех подряд – студентов художественных школ, живописцев и даже обыкновенных служащих, которым плевать на искусство. Сиди себе на стуле да наблюдай, вот и все дела. Я тоже из таких. Раньше я работал ночным сторожем в гараже. И под конец уже видеть не мог эти тачки – как они снуют взад-назад! Ну а картины – дело другое: висят себе и кушать не просят.

– …

И Ален завел длинный монолог, один из тех монологов, что могут длиться бесконечно. Чувствовалось, что ему нужно выговориться после целого дня, проведенного в молчании, у дверей зала. Он начал рассказывать о своей жене – не то Одетте, не то Анриетте, – Антуан не успел запомнить ее имя в потоке слов. С тех пор как Ален стал работать в Орсэ, он почувствовал, что супруга больше уважает его. Это его несказанно радовало. И он заключил: «В конечном счете человек все время добивается уважения той, кого любит…» И в его голосе неожиданно прозвучала легкая меланхолия. Возможно, в недрах этого грубого тела таилась поэтическая душа. Но тут Антуан, внезапно охваченный каким-то параноидальным подозрением, перестал его слушать. Почему этот человек весь день следил за ним и подавал знаки? Чего добивался? Может, он обратил на него внимание не случайно? Может, что-то замыслил против него? Антуан подумал: а вдруг ему поручили меня разыскать? Хотя… нет, вряд ли, что за бредовая мысль! Ведь Ален поступил на работу в Орсэ раньше, чем он. Так что это предположение не выдерживает критики. И все же… ведь зачем-то он уговорил его выпить с ним. Антуан совсем растерялся. Теперь ему внушало подозрение абсолютно все, вплоть до самых невинных мелочей.

Ему хотелось встать и уйти, прямо сейчас, оборвав разговор. Но это было невозможно: его удерживало все то же абсурдное убеждение, что нужно притворяться общительным, дабы не навлечь на себя подозрения. Борясь с неудержимым страхом, он пытался почаще улыбаться, но эти улыбки невпопад противоречили словам Алена. И тот в конечном счете раскусил Антуана:

– Извини, я тебе надоел своими историями. А ты, я вижу, меня и не слушаешь.

– Нет-нет… ты мне совсем не надоел.

– Да ладно… А хочешь, я тебе расскажу совсем уж уморительную хохму?

– …

– Знаешь, что однажды спросил один смотритель в Лувре у другого?

– Нет.

– Где тут у нас «Джоконда» Леонардо Ди Каприо?

– …

– «Джоконда»… Ди Каприо, представляешь? Ну есть же на свете идиоты! Смешно, верно?

– Да… – мрачно подтвердил Антуан.

Вскоре они расстались. Вернувшись к себе, Антуан с ужасом подумал: как бы эта короткая выпивка не вошла в привычку! Он согласился пойти в бар, чтобы не выделяться, а теперь конца этому не будет. Ален вполне способен пригласить его к себе на обед, чтобы похвастаться женой. А потом неизбежно последуют вопросы, много вопросов о его собственной жизни. Он угодил в коварную западню. Необходимо срочно придумать какую-нибудь отговорку – тяжелую болезнь или, лучше, умирающего родственника, словом, все, что угодно, лишь бы это звучало убедительно. Импровизация тут не пройдет, нельзя сторониться людей без веской причины.

5

На следующий день Антуан явился на работу раньше времени. Ему пришлось постоять у пропускного турникета до прихода охранников. Попасть в музей так же сложно, как в самолет. Он выложил свои ключи в пластиковый контейнер, прошел в воротца металлоискателя, не вызвав звонка. И уже облегченно вздохнул, как вдруг охранник спросил:

– А ваш мобильник, он-то где?

– У меня его нет.

Охранник с подозрением оглядел Антуана. Как такое возможно, чтоб у человека не было мобильника? Странный народ эти смотрители – живут прошлым и знать не знают, что мир-то идет вперед! Он тут же поделился этой мыслью с другим охранником, и тот заключил: «Ничуть не удивляюсь, какой-то он блаженный, этот тип, – кто будет звонить такому?» И оба от души рассмеялись: да, вот уж диковина так диковина – человек, не желающий общаться с другими!

Антуан решил отныне брать с собой на работу мобильник, пусть и выключенный. Так оно будет лучше, если он не хочет привлекать к себе внимание. Он уже начал осваивать искусство мимикрии. Войдя в свой зал, Антуан увидел, что там никого нет. Слава богу, короткая отсрочка перед людским нашествием! Он направился к портрету Жанны Эбютерн. Какая дивная привилегия – очутиться наедине с шедевром живописи! В экстазе он прошептал несколько слов. И не услышал, как подошла Матильда Маттель. До этого она несколько мгновений стояла в дверях, разглядывая cмотрителя, застывшего перед портретом, словно тот заразил его своей неподвижностью. Потом наконец мягко спросила:

– Разговариваете с портретом?

– Нет… вовсе нет… – пролепетал он, обернувшись.

– О, до начала работы вы можете делать все, что хотите, – с улыбкой сказала она. – Это меня не касается.

– …

– Я хотела узнать, как прошел ваш первый рабочий день.

– Мне кажется, прекрасно.

– Эта неделя обещает быть очень напряженной, потом будет спокойнее. Вчера мы поставили рекорд посещаемости. Вы принесли нам удачу.

– …

– С вами не так-то легко разговаривать, вы все время молчите.

– Прошу прощения… Я просто не знаю, что сказать.

– Ну ладно, желаю вам хорошего дня.

– Благодарю. И вам того же, – ответил Антуан, но Матильда уже отошла от него. Она ходила быстро, а ему требовалось слишком много времени, чтобы отреагировать.

Эта женщина была не так уж не права: Антуану следовало вести себя активнее. Она относилась к нему доброжелательно, – вот, например, пришла справиться у него, как дела, а он стоял столбом, не в силах собраться с мыслями. Да, ему казалось, что он неспособен реагировать быстрее. Он сейчас переживал то, что именуется социальной реабилитацией. Период реабилитации следует, например, за вывихом или переломом ноги, только в данном случае речь шла о переломе в сознании. Когда с ним заговаривали, он не мог ответить сразу, ему требовалось время, чтобы в голове начали возникать слова – неуверенные, неловкие, путаные – и чтобы они сложились во фразы, еле слышные, а то и вовсе беззвучные. Он, который прежде мог часами говорить перед своими студентами, теперь словно заново учился произносить слова. Он, который привык стоять перед полной аудиторией, жадно впитывающей его лекции, теперь безуспешно пытался преодолеть это страшное препятствие – немоту. Антуан не знал, сможет ли он когда-нибудь объяснить своим близким, что` он испытывает. Сколько времени ему понадобится на выздоровление? Ибо это было особое время, оно не зависело ни от его желания, ни от его воли. Отныне царством его эмоций и длительностью его страданий повелевало только тело.

Второй рабочий день прошел точно так же, как первый. Антуану надлежало главным образом следить, чтобы посетители не подходили к картинам слишком близко. В одном из американских музеев был такой случай: ученик лицея нечаянно облил кока-колой ценное полотно и это стоило страховой компании многомиллионной компенсации. Во избежание таких происшествий смотрителям следовало проявлять бдительность. Большинство туристов к ним не обращались, разве что спрашивали, где туалет. Десятки раз, даже не дожидаясь, когда прозвучит этот вопрос, Антуан указывал дорогу: «Туалеты расположены у главного входа в музей». Эту фразу он часто произносил по-английски, – наверное, cкоро ему придется освоить ее на многих других языках, если он хочет стать образцовым служащим. Тем, кто пережил хотя бы легкую депрессию, знакомо это состояние одержимой сосредоточенности на определенной, конкретной задаче. Можно врачевать психическую травму каким-нибудь повторяющимся механическим движением, словно сам этот простой факт действия, пусть даже нелепого, позволяет человеку вернуться в общество полезных людей.

Антуан решил, не спрашивая позволения, слегка передвинуть свой стул так, чтобы можно было свободно любоваться портретом Жанны Эбютерн. Таким образом, несмотря на толпы посетителей, ему удавалось целыми часами созерцать ее лицо. Он любил неслышно беседовать с ней; между ними словно соткалась некая мистическая связь. По ночам Жанна иногда возникала в его снах, словно и ей хотелось в свой черед рассмотреть его. В каком-то смысле они говорили друг с другом взглядами. Антуан спрашивал, не слишком ли это грустно – жить заключенной в раму? Ведь вот верят же некоторые в реинкарнацию или в метемпсихоз; так почему бы и этому портрету не таить в себе флюиды изображенной на нем женщины? Ему чудилось, будто какая-то часть живой Жанны и впрямь переселилась на полотно.

Искусствоведы много писали о ее красоте, об этом лице, которое потрясло Модильяни. Художник, привыкший писать хорошеньких, часто нагих девушек, был очарован его своеобычной прелестью. И она стала его музой, женщиной его жизни, той, кого он никогда не писал обнаженной. В грациозной, воздушной фигуре Жанны было что-то лебединое, в мягком взгляде таилась неуловимая печаль. С каждым днем этот волшебный портрет все сильнее притягивал Антуана. Жанна заставляла его забывать о ходе времени. Он продолжал разговаривать с ней, точно с родственной душой. Это успокаивало, утешало его. Каждый из нас ищет свой собственный путь к исцелению. Можно ли излечиться, доверяясь картине? В наши дни часто говорят об арт-терапии, о занятии творчеством, позволяющем выразить свои душевные муки, разобраться в себе через интуитивные поиски вдохновения. Но в данном случае дело обстояло совсем иначе. Созерцание красоты помогало Антуану забыть об уродстве окружающего мира. И так было всегда. Стоило ему почувствовать недомогание, как он шел в музей – побродить по залам. Волшебная сила искусства служила ему самым надежным средством от собственной уязвимости.

6

По-английски:

Toilets are located at the main entrance.

* * *

По-немецки:

Die Toiletten sind am Haupteingang.

* * *

По-испански:

Los baсos se encuentran en la entrada principal.

* * *

По-китайски:

洗手间位于正门旁

* * *

По-японски:

トイレはメインの入り口の近くにございます。

* * *

По-русски:

Tyaлеты pacположены y главного входа.

* * *

По-итальянски:

Il bagno si trova presso l’ingresso principale.

* * *

По-арабски:

7

А несколько дней спустя произошло событие, слегка изменившее ход вещей. Один из гидов, довольно высокий и стройный парень, которого звали, судя по беджу, Фабьен, рассказывал посетителям о жизни Модильяни. Антуан уже не впервые видел этого молодца; его рассказ не отличался глубиной анализа, но в общем он делал свою работу с положенным профессиональным усердием. Обычно он сопровождал небольшие, человек по десять, группы, состоявшие в основном из пожилых дам, членов общества «Друзья музея». Вероятно, их абонемент давал право на осмотр выставки в сопровождении гида, и, судя по всему, дамы были счастливы, что заполучили именно Фабьена; они заранее восхищались его экскурсией по той простой причине, что он молод и привлекателен.

Антуан уже имел случай убедиться в говорливости Фабьена и считал его типичным представителем племени студентов художественных школ, которые подрабатывали, водя экскурсии. На самом деле Антуан заблуждался: Фабьену уже перевалило за тридцать, он был наделен всеми качествами профессионального, знающего гида. И это занятие являлось для него вовсе не побочным, студенческим приработком. Антуан все чаще ошибался в оценках встреченных им мужчин и женщин. А ему стоило сосредоточиться на фактах: сейчас гид излагал биографию Модильяни. Он чересчур долго повествовал о детстве художника, омраченном болезнью, зато всего в нескольких коротких фразах упомянул о его довольно-таки сложных отношениях с Пикассо. Рассказ о женщинах Модильяни оказался более подробным, словно Фабьену доставляло удовольствие ставить себя на его место, воображать, как он пишет обнаженные девичьи тела. Затем он перешел к агонии художника. В этот ранний час в музее было довольно мало посетителей, и Антуан мог не так бдительно следить за своей половиной зала, поэтому он внимательно слушал:

«Ему сделали укол, чтобы снять боль, но через несколько часов он скончался. Эта смерть буквально потрясла сообщество художников. На похоронах Модильяни присутствовало более тысячи человек».

– Ну надо же! – заметила одна из старушек с легкой завистью в голосе.

«А потом все, конечно, обсуждали еще одну трагедию: Жанна Эбютерн, узнав о смерти мужа, покончила с собой. Она выбросилась из окна, с шестого этажа, будучи беременной их вторым ребенком…»

– О-о-о, какой ужас!.. – запричитали дамы жалобным хором.

Антуан встал и подошел к их группе, но тут остановился и замер. Посетительницы недоуменно поглядывали на него. Наконец он решился заговорить:

– Прошу прощения, что вмешиваюсь… но на самом деле Жанна, узнав о смерти Модильяни, покончила с собой не сразу. Она погибла днем позже, после того как сделала нечто замечательное…

– Вот как? Что же она сделала? – спросила одна из дам.

– Она помолилась у его гроба, потом отрезала у себя прядь волос и положила ему на грудь…

– О, как трогательно! – восхищенно сказала дама, представив себе этот последний знак любви.

Фабьен, стоявший рядом, был глубоко шокирован неожиданным вторжением какого-то музейного смотрителя в свое заповедное царство. И хотя многие его слушательницы сочли очаровательным тот факт, что простой смотритель обладает такими познаниями, сам Фабьен расценил его выходку как посягательство на свои права гида. Испепелив Антуана взглядом, он сквозь зубы поблагодарил его за «ценный вклад» и увел свою группу в следующий зал.

Антуан вернулся на свое место и вскоре забыл об этом инциденте. Его вдохновил какой-то неосознанный порыв, скрытая сила, которая иногда толкает людей на поступки, совершенно им не свойственные. Каким образом он, запуганный изгой общества, выступил перед группой посетителей с такой непринужденной легкостью?! Однако его эскапада стала всего лишь коротким отклонением от взятой линии. Антуан снова вернулся к своей нынешней жалкой ипостаси, и этот рабочий день прошел точно так же, как все предыдущие. Ален, сидевший в другом конце зала, временами бросал на него какие-то странные взгляды – наверно, осуждал его поведение. Однако дело обстояло иначе: Одетта (или Анриетта?) решила бросить мужа. Два дня назад она холодно объявила ему, перед тем как лечь спать: «Ален, мне нужно с тобой поговорить». Вообще-то, когда один из супругов предупреждает другого, что нужно «поговорить», это уже недобрый знак. Но Ален не сразу заподозрил опасность: он знал склонность жены анализировать все на свете – она была мастерицей рассуждать на любые темы – и давно уже понял, что в такие минуты лучше все бросить и слушать. Однако на сей раз ее взгляд был совсем уж чужим. Еще до того как она заговорила, он уловил в ее глазах, в глубине ее зрачков, угрозу их счастью и, наконец, услышал самое страшное. Жена объявила Алену, что у нее связь с неким Бертраном Девассером, совладельцем того самого гаража, где он работал до музея. Она собиралась уехать с любовником в Дижон, где ему предложили выгодную работу. У Алена отнялся язык, он даже не смог ответить и молча покорился неизбежному. Никогда и никому он не расскажет об этой катастрофе и отныне будет носить горе в себе.

8

В конце дня Антуана вызвали к Матильде Маттель. Неужели он в чем-то провинился? Уж не пришло ли какое-нибудь сообщение из Лионской академии? Он шагал по бесконечно длинному коридору, чувствуя, как на его висках выступают капли пота. На самом деле никакой испарины не было, а было только ощущение, казавшееся невероятно реальным.

Наконец он подошел к кабинету, робко стукнул в дверь. Матильда впустила его. Сейчас она говорила гораздо более холодным тоном, чем прежде.

– Садитесь.

– …

– Я буду с вами откровенна. Господин Фрасье требует вашего увольнения.

– А кто это такой?

– Один из наших гидов, Фабьен Фрасье. Тот, кто работает с «Друзьями музея Орсэ». Он доложил мне, что вы сегодня прервали его во время экскурсии. И тем самым унизили перед слушателями.

– …

– Это правда?

– Но… вовсе нет…

– Так вы вмешались в его рассказ, да или нет?

– Да. Но всего лишь на минутку. Чтобы уточнить один хронологический момент…

– Но вы же могли это сделать потом, наедине, а не перед всей группой.

– Я… я не подумал, что это его так обидит.

– Вы не подумали, что это его так обидит, – повторила Матильда, повысив голос. – Просто поверить не могу! Представьте себе, что вы читаете лекцию в аудитории и вдруг кто-нибудь входит и прерывает вас, чтобы объяснить слушателям какую-то подробность, о которой вы забыли… Вам это было бы приятно?

– Нет… вы правы, – признал Антуан.

– Ну так вот, Фабьен оскорблен до глубины души. Ситуация сложная. Он больше не желает вас видеть. А его высоко ценят все наши группы, и это существенно. Он пожаловался на вас в дирекцию, и его, разумеется, все поддержали. Я в большом затруднении… ведь это я приняла вас на работу…

…

– А значит, тут есть и моя вина. Мне не следовало принимать в музей человека, написавшего диссертацию о Модильяни.

– Я очень сожалею. Я хотел бы извиниться перед ним.

– Вообще-то, это следует сделать в любом случае. Посмотрим, – может быть, тогда он смягчится. Но я вам ничего не гарантирую.

– …

При виде убитого лица Антуана Матильда, разжалобившись, добавила:

– Да, вы… вы действительно странный человек…

Антуан был потрясен собственной бестактностью. Матильда права: сам он ни за что не простил бы такого оскорбления. Теперь он прекрасно понимал причину реакции гида. А что он будет делать, если его не оставят в музее? Подыщет себе другую работу? Но ведь и там повторится та же история: у него опять начнут выспрашивать, почему он бросил Лионскую академию. А он больше не хотел оправдываться. Наверно, зря он нашел себе работу в области, столь близкой к его профессии. Нужно было наняться официантом в кафе или ночным портье в отель. Пока он перебирал про себя все эти соображения, Матильда молча смотрела на него. Долго ли он еще намерен сидеть здесь, не говоря ни слова? С тех пор как она начала работать в Орсэ, ей приходилось иметь дело с самыми что ни на есть разными и оригинальными категориями людей, но Антуан не укладывался ни в одну из них. Все его поведение было совершенно непредсказуемым.

В глубине души Матильда забавлялась этой ситуацией: музейный смотритель, который вмешивается в рассказ гида, – это просто смеху подобно. Честно говоря, такая нелепая выходка не заслуживала увольнения. Она решила заступиться перед Фабьеном за этого смотрителя-эрудита, с его импульсивным характером. Была ли это нормальная реакция специалиста по персоналу на профессиональный конфликт? Скорее всего, нет. Просто Матильде не хотелось, чтобы Антуан ушел из музея. Ей импонировало его своеобразие, она обожала смотреть, как он беседует по утрам с картинами. С самой первой их встречи она пребывала в каком-то непонятном смятении. А ведь она уже давно не испытывала никаких сентиментальных чувств. Мужчины – что элегантные, что интеллигентные – оставляли ее совершенно равнодушной. Матильда убедила себя, что ее тяга к представителям другого пола умерла навсегда. И теперь не понимала, что с ней творится. Она считала Антуана непредсказуемым, но в этом его свойстве таилась мягкость, а не грубость или жестокость, хотя из-за этого было сложно понять, как он поступит через минуту. И ведь это только начало.

Они вместе вышли из кабинета. Коридор, ведущий к лифту, теперь, на обратном пути, показался Антуану гораздо более коротким. Музей был уже закрыт, и, кроме ночных охранников, они никого не встретили. Вместо того чтобы направиться к выходу, Матильда повела Антуана в один из залов. Она хотела что-то ему показать. Они миновали широкий застекленный проем. Из него открывалась волшебная панорама вечернего города. В темноте виднелись огни вдоль Сены, гирлянды лампочек на речных пароходиках, а вдали, за площадью Согласия, иллюминация на большом колесе обозрения. Антуану почудилось, что он только сейчас впервые по-настоящему увидел Париж с тех пор, как поселился здесь.

Войдя в тускло освещенный зал, Матильда остановилась перед фотопортретом девушки:

– Мне тоже случается разговаривать с произведениями искусства. Иногда я прихожу сюда по вечерам… чтобы навестить «Мод». Так ее зовут, а больше я ничего не знаю о ней.

– …

Антуан подошел к портрету; лицо девушки тонуло в цветах. Он прочел имя женщины-фотографа, оно было ему неизвестно: Джулия Маргарет Камерон (1815–1879)^[4]. Матильда добавила:

– Я придумываю ей биографию. Пытаюсь представить себе, как она выглядела в жизни. На самом деле я уверена, что фотография нужна именно для этого. Вроде бы реальное изображение, но, глядя на него, можно нафантазировать все, что угодно.

Антуан нашел ее мысль замечательной. Этот интимный разговор, после неприятного объяснения в кабинете, казался ему чудом. По прошествии нескольких минут они покинули юную незнакомку в ее раме. Уходя, Антуан бросил на девушку прощальный взгляд, но различил только отблеск томной усталости на ее лице.

9

Выйдя из музея, они молча постояли на площадке у дверей. Наконец Матильда предложила:

– Я сегодня иду на вернисаж. Не хотите ли со мной?

– Я не могу. У меня тяжело больна мать, – машинально солгал Антуан.

– О, простите, я не знала. Сочувствую вам.

– …

Антуан загодя приготовил эту отговорку на тот случай, если Ален снова предложит ему выпить вместе. Ален… или кто-нибудь другой. Очень удобный предлог для отказа, вполне убедительный. Он пошел было прочь, но уже через несколько шагов пожалел, что отклонил приглашение. Эта женщина успокаивала его смятенную душу. Повернув назад, он догнал ее:

– Извините меня. Я все-таки пойду с вами.

– А как же ваша мать?

– Она не больна. Она хорошо себя чувствует. Даже прекрасно.

– Да-а-а… вас трудно понять…

– О, это просто уловка, – видите ли, меня все время куда-нибудь приглашают. Люди стремятся завязывать знакомства… и говорят, говорят без конца… а человеку, знаете ли, иногда хочется побыть одному…

Антуан слегка запутался в объяснениях, голос его утратил четкость, и теперь Матильда не могла разобрать, что он там бормочет. Но подумала: какое это имеет значение, понятны его слова или нет. Она была счастлива, что он согласился пойти с ней.

И вот они очутились в одной из парижских галерей, где увидели серию удивительных полотен. Художник скопировал самые известные картины великих мастеров, убрав человеческие фигуры. Так, например, одна из них представляла собой зеленовато-коричневый пейзаж под названием «Джоконда без Джоконды». На другой фигурировал американский бар, но пустой, без посетителей, это была знаменитая картина Хоппера^[5]. Самое сильное впечатление производил красочный вихрь, подразумевавший «Крик» Мунка, но без его вопящего призрака. Автор – Ив Камото^[6] – гордо расхаживал по трем залам галереи, разъясняя публике свой замысел: «вызволить персонажей из их тесных рам». Чувствовалось, что он на верху блаженства: вернисаж для живописца – поистине звездный час его жизни. Однако же как часто это торжество оборачивается пирровой победой: художника из вежливости осыпают градом пустых похвал, которые, в силу своей неискренности, утрачивают смысл и значение. Бывает, он тяжко работает долгие годы, чтобы удостоиться в конце концов такого вечера жалкого самоудовлетворения.

Матильда дружила с Агатой, сестрой и пылкой поклонницей Ива, которая отсутствовала здесь в этот знаменательный день. Она отправилась в полугодовое кругосветное путешествие, придя в отчаяние оттого, что в ее жизни нет ни работы, ни мужчины. Возможно, Агата надеялась подыскать то или другое где-нибудь в Китае или в Чили. Однако она слишком быстро растратила свое выходное пособие, и не исключалось, что этот вояж придется сократить. Временами подруги говорили по скайпу, делясь повседневными новостями и стараясь, насколько возможно, приукрасить их: сидя перед экраном, труднее признаться, что дела не очень-то хороши. Тем не менее Агата несколько раз настойчиво повторила: «Ты обязательно должна сходить на вернисаж моего брата; он жутко обиделся, что я уехала как раз в это время, а ты хоть как-то меня заменишь». Таким образом, на этой выставке Матильда отчасти представляла Агату.

Зато Антуан был полностью Антуаном, иными словами, все время спрашивал себя, что он здесь делает. Какое безумие – принять это приглашение! И очутиться в толпе, которая через призму его внутреннего смятения казалась враждебной. За прошедшие годы Антуан посетил множество вернисажей, перезнакомился с большинством лионских живописцев, но смотреть на все, что здесь творилось, было невыносимо. И он потихоньку ретировался. Его побег не ускользнул от внимания Камото, который заключил, что этому типу не понравились его шедевры. Выйдя на улицу, Антуан уже решил ехать домой, но задумался: прилично ли вот так сбежать, даже не попрощавшись с Матильдой? Он должен ей объяснить, что одно дело – принять приглашение и совсем другое – видеть, как оно претворяется в действительность; это было уже выше его сил. И тут его догнала Матильда.

– Что с вами? Вам нехорошо?

– Нет, все в порядке. Мне просто захотелось проветриться.

– Вам не понравилось? – спросила она.

– Нет… нет… не в этом дело…

– Хотите, пойдем еще куда-нибудь? Я знаю тут рядом одно кафе.

– Да, хорошо. Пойдемте туда.

И они улизнули, словно парочка похитителей красоты.

10

Кафе, предложенное Матильдой, оказалось довольно жалким; единственным его достоинством была близость к галерее – буквально в нескольких метрах. Матильда сразу почувствовала, что не стоит идти слишком далеко, иначе Антуан может передумать. Приходилось каждую минуту развеивать одолевающие его сомнения. Они вошли и уселись в дальнем, спокойном уголке – чисто инстинктивно, ибо заведение пустовало. Полная аналогия с творчеством Камото: казалось, отсюда тоже убрали всех персонажей – завсегдатаев бара.

Подошел официант. Они решили заказать красное вино. И это опять же было внове Антуану. В его душевных метаниях не случалось таких моментов отчаяния, когда кажется, будто спасти вас может один лишь алкоголь. До сих пор его болезненное состояние не требовало утешения в вине. Зато Матильде не терпелось выпить – вино помогало достичь состояния того легкого хмеля, которое позволяет расслабиться. Ситуация была тягостной для них обоих – они ведь едва знали друг друга. В таких случаях всегда легче стоять, чем сидеть лицом к лицу с незнакомцем. Бродя по галерее и шагая по улице, они чувствовали себя более непринужденно. Но теперь, когда они остались наедине, это начало походить на свидание – реальное, исполненное какого-то особого значения. Матильда, которая выглядела такой решительной в Орсэ, сейчас невольно поддалась сомнениям. В каком-то смысле она заразилась от Антуана неуверенностью в себе.

Нужно сказать, что Матильде нечасто удавалось выходить из дома по вечерам. Как правило, она проводила свободное время с детьми. Бывший муж брал их к себе на выходные всего два раза в месяц, а baby-sitter она приглашала довольно редко. По счастливой случайности Антуан вмешался в рассказ гида именно в тот день, когда Матильда собиралась пойти на вернисаж. Стало быть, случай привнес свою долю ответственности за их встречу. Но на этом его роль и кончилась. Теперь нужно было сообразовываться с реальностью – иными словами, вести беседу. И Матильда наконец спросила:

– Вы имеете какое-то отношение к актеру Ромену Дюри?

– Это мой кузен.

– Вот как! Он мне очень нравится. Передайте ему при встрече мои слова. Хотя… это звучит так банально…

– Вообще-то… он мне никакой не кузен. Это я сболтнул просто так, извините…

– Но зачем?

– Меня часто о нем расспрашивают. А я почти ничего не знаю. И вообще редко хожу в кино. Но иногда говорю, что он мой кузен или даже родной брат. И сразу приобретаю какую-то нелепую значимость в глазах людей. Мне всегда казалось это странным.

– Вы и меня сочли нелепой?

– Нет, вовсе нет. Я был бы счастлив стать его кузеном, лишь бы доставить вам удовольствие.

– Спасибо.

– Ну а вы… Маттель?

– Не поняла…

– Вы имеете какое-то отношение к игрушкам?^[7]

Матильда ответила неопределенной улыбкой: она не знала, серьезно или с иронией говорит Антуан. Его настрой всегда трудно было определить.

В конце концов вино сделало свое дело, прогнав робость: теперь они завели оживленную беседу. И тут Матильда решилась задать вопрос, который с самого начала вертелся у нее на языке:

– Вы так и не хотите мне сказать, что делаете в Орсэ?

– …

– Обещаю вам, что это останется между нами.

– Я уже говорил, что не хочу затрагивать…

– Хорошо, хорошо, я не настаиваю. Но если вы передумаете, я всегда готова вас выслушать.

– …

Матильда понимала, что ей не следовало поднимать эту тему, но ею двигало не вульгарное любопытство, она просто хотела убедить Антуана в своем дружелюбии, в том, что она готова прийти ему на помощь. Она догадывалась, что за его решением круто изменить свою жизнь стоит нечто серьезное. В тот момент, когда Антуан сказал, что не хочет это обсуждать, она уловила подавленное рыдание в его дрогнувшем голосе; оно было едва слышно, но казалось, вот-вот прорвется наружу, заглушив слова. Подошел официант: кафе уже закрывалось. Пора было уходить.

11

Последствия этого вечера оказались по меньшей мере странными: с тех пор они виделись очень редко. Ночная тьма и хмель способствовали духовной близости, которая выглядела невозможной в стенах музея. Матильда не понимала, какую линию поведения следует избрать в отношениях с Антуаном. Теперь она не решалась подходить к нему по утрам. Не знала, можно ли предложить еще одну встречу. Ясно было, что сам он не проявит никакой инициативы. По-видимому, он воспринял ту их эскападу как резкое отклонение от нормы, от своего привычного образа жизни. Да и чего ждать от человека, который на любое приглашение готов ответить, что его мать находится при смерти?!

На самом же деле Антуану очень понравился вечер, проведенный с Матильдой, – более того, их беседа несказанно утешила его. Он впервые вздохнул свободно после всего пережитого. Просто у него не было сил завязывать хоть какие-то новые знакомства. Единственным человеком, с которым он перебросился несколькими словами, был Ален. Но и тот внезапно исчез. Видимо, после ухода жены ему понадобилось сменить обстановку. На его место заступила Лоранс, стройная худощавая женщина с угловатым лицом, словно сошедшая с полотен Модильяни. Неужели здесь нанимали только тех служащих, которые гармонировали с картинами? Что ж, вполне возможно. Однако в данном случае дело обстояло иначе: Лоранс уже давно работала в музее и просто сменила зал, чем была страшно довольна. Эта импульсивная особа бурно жестикулировала по любому поводу и без повода. Антуан видел, как она то и дело вскакивает с места, чтобы сделать выговор посетителю, слишком близко подошедшему к картине. Сотни раз за день он слышал ее пронзительный голос: «No flash, please!»^[8] Казалось, эта скромная власть доставляет Лоранс огромное удовольствие, – возможно, тем самым она компенсировала свою убогую жизнь вне музея.

Лоранс, как всех других сотрудников, очень интересовала личность Антуана. Кто он такой, почему никогда не рассказывает о себе, с какой стати вечно ходит с кислой миной? Однако посетители по-прежнему валом валили на выставку, и оба смотрителя главного зала практически не видели друг друга. Люди толпились, толкались, теснились перед полотнами. И вдруг однажды в этой толчее появилась женщина, которая не обращала внимания на картины. Она стояла перед Антуаном и смотрела на него. Обнаружив ее рядом с собой, он не поверил своим глазам.

Это была его сестра, это была Элеонора.

12

Каждый вечер Матильда с бьющимся сердцем спешила домой, к детям. По пути от музея до дома она предвкушала, как ее маленькая дочка, а следом и сын бросятся к ней в объятия. Потом их няня сообщит ей новости из детского сада дочки и начальной школы сына. Матери слушают рассказы о жизни своих детей, как волшебную сказку. И наконец они останутся втроем. С тех пор как дети расстались с отцом, их жизнь обрела новую точку опоры, став куда более уравновешенной. В последние месяцы перед разводом отношения супругов были донельзя напряженными. В семейной жизни бывают такие месяцы мучительных колебаний, когда брак кажется скорее тягостной обязанностью, чем добровольным союзом. Ни муж, ни жена не хотят верить, что конец неизбежен, они внушают себе, что это временный кризис, преходящие трудности, жизнь ведь не может состоять из одних любовных утех – но иногда на нее набегает такая мрачная тень, которую уже невозможно прогнать. Разрыв совершается задолго до того утра, когда люди вынуждены сказать себе: все кончено.

Матильда открыла дверь, и встреча с детьми произошла точно так, как она предвидела. Несколько минут спустя няня ушла, и семейное трио расположилось в кухне, чтобы поужинать. Продукты были закуплены, как обычно, еще в прошлую субботу, оставалось только прикинуть, чем можно разнообразить вечернее меню. Чаще всего Матильда после долгих раздумий варила все те же макароны. Дети препирались друг с другом, всегда по одним и тем же поводам, а их мать пыталась погасить раздражение, вызванное усталостью. Она тешила себя мыслью, что через несколько минут усадит их смотреть мультики. По дороге домой Матильда радовалась, что скоро увидит сына и дочку, но теперь чувствовала себя измученной. В какой-то миг ей вдруг безумно захотелось провести вечер в одиночестве, поужинать перед телевизором, смотря какой-нибудь фильм, а потом лечь и почитать в постели. Пока варились макароны, она присела на диван между детьми, которые упивались сто раз виденным мультиком. Накрыв на стол, Матильда собралась выключить телевизор, но, как и каждый вечер, услышала горестные вопли и, сдавшись, уступила. После долгого рабочего дня у нее не было сил бороться с детьми.

После ужина Матильда проверила уроки сына, приготовила дочке на завтра костюм для танцев. Затем началась нескончаемая перепалка по поводу вечернего мытья. Дети больше не желали принимать ванну вместе – только по очереди, и никак иначе. Но при этом каждый хотел быть первым. Матильда призывала на помощь все свое искусство логистики и дипломатии, управляя этим маленьким королевством, где страсти в любой момент грозили перерасти в международный конфликт. Наконец с мытьем было покончено, и началась процедура надевания пижам, затем Матильде пришлось почитать детям сказку, заверить их, что «злые волки ушли под елки», и понервничать из-за того, что они никак не засыпали. Добравшись наконец до своей спальни, она упрекнула себя в том, что весь вечер главным образом раздавала приказы и слишком скупо выказывала свою любовь. Она включила телевизор, попала на фильм «Мое сердце биться перестало»^[9], с Роменом Дюри в главной роли, и увидела в этом знак судьбы.

13

Элеонора ходила взад-вперед по тесной комнатке брата, сама не своя от изумления. Как он может ютиться в этой мрачной конуре, в этих убогих стенах, – он, который бросил в Лионе прекрасную трехкомнатную квартиру окнами на Рону?! Конечно, это была только материальная сторона проблемы, но и она ясно говорила о сложившейся ситуации. И все же, несмотря на нервозность, которую трудно было подавить, Элеонора испытывала глубокое облегчение. После многих недель розысков ей наконец удалось найти своего Антуана. И теперь сестра пыталась держать себя в руках, не докучать ему упреками – по крайней мере, сразу. Ей было ясно, что любые наскоки только испортят дело. Для начала следовало разобраться в мотивах Антуана. Ну почему, почему же он все-таки исчез, да еще солгал, выдумав этот дурацкий предлог – написание романа; почему обрек своих близких на страхи и треволнения?! Неужели для того, чтобы забиться в эту крысиную нору?!

Часто подобный душевный надлом удается предугадать. Мы не удивляемся, когда некоторые мужчины и женщины впадают в подавленное состояние, обычно именуемое депрессией: этой болезни предшествовали определенные симптомы. Но, как правило, такие люди теряют почву под ногами постепенно. А в случае с Антуаном дело обстояло совсем иначе. Ничто в его жизни не предвещало такого срыва. Сестра всегда считала его жизнерадостным и веселым. Конечно, и он временами уходил в себя, терзался сомнениями^[10], но в целом это был душевно здоровый человек, на него можно было положиться. Неужели все эти годы он скрывал свою подлинную натуру? Элеонора винила себя в том, что ничего не заметила, не заподозрила. «Никто никого по-настоящему не знает», – сказала одна из подруг, желая ее утешить.

В глубине души Элеонора отчасти понимала Антуана. Ведь и она порой в приступе гнева испытывала желание сбросить с себя и тяготы семейной жизни, и бремя работы. В такие моменты все начинало казаться бессмысленным, безнадежным. И пока это безумие не проходило, хотелось вырваться, сбежать куда-нибудь подальше, ощутить вкус свободы. Потом буря стихала, и оказывалось, что можно преспокойно жить дальше.

Антуан сидел молча, понурясь, как провинившийся ребенок. Ему было стыдно за то, что он причинил сестре столько волнений. Когда-нибудь, думал он, она его поймет. Но сейчас его сковывало молчание. Слова, звучавшие внутри, были бессильны претвориться в связную речь. По прошествии часа Элеонора, уже слегка успокоившись, присела рядом с ним, на краешек кровати:

– Антуан, ты должен мне объяснить…

– Я пытался. Много раз хотел тебе позвонить, но… не смог.

– Неужели это из-за Луизы?

– Нет.

– Послушай, ты можешь говорить со мной вполне откровенно. Я знаю: когда вы разошлись, ты держался очень мужественно. Ты же мне сказал, что вы расстались по обоюдному согласию, хотя… хотя я в это не верю… и потом…

– Что «потом»?

– Да нет, ничего.

– Ты хотела сказать, что она встретила другого? Мне это известно. И я рад за нее.

– Тогда скажи, что случилось? Я тебя пойму.

– Знаю, что поймешь. Мне стыдно, что я вот так сбежал от вас. Но я не мог поступить иначе, поверь мне… И поверь, что я все рассказал бы тебе, если бы мог.

– Господи, да что же произошло? Если это не из-за Луизы, то из-за чего?

– …

Антуан встал и подошел к окну, отвернувшись от сестры. Он безуспешно пытался справиться с захлестнувшим его волнением. Почему он сбежал? Да именно потому, что боялся расспросов, не желал отвечать на них. Но, с другой стороны, он понимал сестру. Он и сам действовал бы точно так же, если бы она исчезла неожиданно, без всяких объяснений. Антуан надеялся, что время и расстояние помогут ему залечить душевную рану. Увы, его все еще терзала боль воспоминаний о случившемся. Слезы текли беззвучно, но Элеоноре казалось, что она слышит его рыдания. И она поняла, что брат не заговорит – по крайней мере, сейчас. Слава богу, он здесь, рядом с ней, живой и невредимый, и это самое главное.

Она предложила ему сходить куда-нибудь поужинать. Они вошли в таиландский ресторанчик, находившийся в этом же доме, на первом этаже. В оформлении зала царил махровый китч, но это, как ни странно, помогало разогнать гнетущее настроение момента. Элеонора заговорила о своей дочке, о перипетиях их домашней жизни. И Антуан вдруг задумался: не усугубило ли его депрессию бегство из Лиона? Ведь тем самым он лишил себя всего, что доставляло ему столько радостей, – например, общения с любимой племянницей. Уехав тайком, как преступник, он отрезал все пути возврата к счастью.

Помолчав, он спросил:

– А как же ты меня разыскала?

– Да почти случайно. Тебе прекрасно удалось вычеркнуть нас из своей жизни. Невозможно было узнать, где ты и что ты, – ни телефона, ни адреса, ни подписки на газеты. Я уж не знала, что и думать. Даже вообразила, что ты, может быть, разведчик и тебе грозит какая-то опасность. Но потом решила, что это все-таки маловероятно.

– …

– Я опросила всех твоих друзей, хотела узнать, как ты был настроен в последние месяцы. Все они считали твою историю с написанием романа чистейшей выдумкой.

– …

– Ну и конечно, я позвонила Луизе.

– И что же она тебе сказала?

– Да ничего определенного. Что ваши последние объяснения проходили вполне мирно, но что она чувствовала в твоем голосе печаль.

– Это естественно, мы ведь прожили вместе целых семь лет. Делили и горе и радости. После этого разговаривать о пустяках всегда немного грустно. Она тоже выглядела подавленной при встречах.

– Ну еще бы…

– Я повторяю: у нас с ней вполне нормальные отношения. Ну, разошлись, и все тут, ничего страшного.

– А я продолжаю думать, что ты скрывал в тот момент свое горе.

– Я просто не хотел вам докучать. Такой разрыв – это же банально до ужаса. Тут и говорить не о чем. И давай больше не будем поминать Луизу, хорошо?

– Ладно, не будем.

– Так как же все-таки ты меня нашла?

– Я набрала твое имя в поисковой строке. Надеялась, что, если кто-нибудь упомянет о тебе в интернете, я это узнаю. И каждое утро прочесывала соцсети – проверяла, не появился ли ты где-нибудь. И мне повезло!

– Неужели?!

– Один из твоих студентов заметил тебя в Орсэ и узнал. Он разместил в «Твиттере» фото, где ты сидишь на стульчике в зале, и коммент к нему: «Какое падение! Господин Антуан Дюри, мой бывший преподаватель в Академии художеств, стал музейным смотрителем!»

– …

– Ну и как только я это увидела, так сразу и приехала, чтобы проверить.

– А кто он – этот студент?

– Уже и не помню, – кажется, его зовут Уго. Да какая разница?! Главное, я тебя нашла.

– С ума сойти…

– Что ты имеешь в виду?

– Человеку уже негде скрыться, всегда найдется какой-нибудь тип, который раззвонит на весь свет, кто вы и где находитесь. Тебя это не пугает?

– Да бог с ним, с этим Уго! Спасибо на том, что известил меня: благодаря ему я и сижу тут, рядом с тобой. И могу наконец спокойно вздохнуть. Знаешь, сначала я жутко сердилась на тебя за то, что ты вот так исчез, но сегодня вечером я счастлива.

– Я тоже…

– Так когда ты намерен вернуться? Не вечно же тебе прозябать здесь. Возвращайся, поселишься у меня, я буду за тобой ухаживать…

Антуан опустил ладони на руку сестры. Он и сам не знал, сколько времени собирается вести такой образ жизни, но впервые со дня своего побега сказал себе, что должен вернуться к прежнему существованию.

14

На следующий день Элеонора уехала в Лион, взяв с брата клятву регулярно сообщать о себе. Он обещал, но в ответ заставил ее дать слово, что она никому не расскажет, где он находится. Два дня спустя он исполнил свое обещание, вставив сим-карту в мобильник и прислав ей успокаивающее письмецо. Внешний мир постепенно принимал реальные очертания в глазах Антуана. Приезд сестры, ее твердая и вместе с тем благожелательная позиция заставили его осознать всю тяжесть своего поступка, и он решил, что скоро для него начнется новый жизненный этап.

Включив телефон, он увидел лавину посланий, и среди них мелькнуло имя Луизы: «Антуан, говорят, ты куда-то уехал. Мы все волнуемся. Сообщи нам что-нибудь о себе, пожалуйста. Сообщи МНЕ о себе». Элеонора рассказала Луизе об исчезновении брата в надежде, что та сможет заставить его как-то отреагировать. Но она ошиблась. Письмо Луизы, как и остальные пятьдесят три послания, осталось без ответа. Антуан подумал: не исключено, что Луиза сочла себя виновницей моего отъезда. Наверно, так и говорила себе время от времени: «Он уехал из-за меня». С другой стороны, откуда ему знать, что она думала? Ничего-то он не знал. И не знал уже очень давно. В последние несколько месяцев их совместная жизнь была чередой недопониманий, словно между ними встала завеса тумана. Антуан не заметил, когда и отчего она возникла, эта завеса, – наверно, он слишком долго жил в счастливом ослеплении первых лет их любви. Какими же далекими они теперь виделись ему!

Перед его мысленным взором промелькнули беглые воспоминания о том времени. Времени любви и времени нелюбви. Это казалось каким-то жутким абсурдом: все, что они пережили вместе, съежилось, подобно шагреневой коже, сошло на нет. Он вспомнил их поездку в Париж, когда они вместе побывали в музее Орсэ. Наверно, какой-нибудь тогдашний смотритель заметил парочку, которая бродила, держась за руки, по тому самому залу, где Антуан просиживал теперь целыми днями. В те дни они были молоды, красивы, неотразимы и, как все влюбленные, абсолютно уверены, что это счастье – навечно.

15

Приятное воспоминание о встрече не потускнело; достаточно было вспомнить тот момент, когда Матильда и Антуан после закрытия музея любовались портретом «Мод». Во время своих рабочих перерывов он иногда возвращался к этой фотографии, и не столько из-за ее художественных достоинств, сколько из желания снова испытать сладость минут, проведенных здесь вместе с Матильдой. Это было нечто вроде сентиментального путешествия – таким образом он мысленно сближался с Матильдой. Человек любит то, что любят те, кого он любит. Он жалел, что им больше не удается поговорить по душам. Почему она не приходит? Неужели стесняется? Вполне возможно. Тем вечером он понял из некоторых ее признаний, что они оба, пусть и по-разному, выздоравливают после любовного крушения. Ему часто хотелось прийти к ней в кабинет, но под каким предлогом? Что он мог ей сказать? Попросить прибавки к жалованью? Он вполне серьезно рассматривал такой вариант. Абсурд – верный спутник желания.

Антуан по-прежнему сидел напротив портрета Жанны Эбютерн. Иногда он позволял себе молча говорить с ней, с этой своей тайной конфиденткой среди толпы. Да еще какой толпы, – казалось, сюда нахлынули люди со всего света, жаждущие увидеть эту выставку. Тысячи лиц мелькали у него перед глазами, дни сливались в одну сплошную череду, а Фабьен Фрасье снова и снова приходил рассказывать своим группам о картинах. После их стычки Антуан старался не попадаться ему на глаза. Он и так был почти незаметен в своем скромном обличье, но, завидев гида, еще больше съеживался на стуле в уголке зала.

Однако это не мешало Антуану слушать экскурсии Фабьена, всегда прискорбно одинаковые, почти слово в слово. Гид монотонно, как автомат, излагал биографию художника, что, в общем-то, было вполне нормально: ведь нельзя же измышлять новые факты, лишь бы придать стандартному описанию побольше пикантности. И все-таки, слушая Фрасье, Антуан чувствовал в нем равнодушие, в котором никогда не мог бы упрекнуть себя: долгие годы он читал один и тот же курс лекций, но никогда не делал это автоматически. Атмосфера на его занятиях менялась в зависимости от состава студентов, от обстановки. Так хорошие актеры много лет подряд играют одну и ту же пьесу, но в каждый спектакль вносят какую-нибудь свежую краску.

Фабьен Фрасье несомненно любил свою работу, но в нем чувствовалось скрытое самодовольство, внушенное уверенностью в собственной эрудиции. Он держался так, словно только накануне ужинал с Модильяни, и теперь рассуждал о нем с непомерным апломбом знатока. Тогда как Антуан, защитивший диссертацию об этом художнике, считал его очень сложной, трудноопределимой личностью. Это был человек, страстно желавший успеха, но притом необыкновенно капризный и непостоянный, часто действовавший вопреки собственным интересам. «Бывают судьбы, написанные как бы на погибель их владельцам, – так думал Антуан о Модильяни. – Его темная сила смешивалась с ослепительной мечтой о свете». Поэтому о нем нельзя было говорить дежурными словами, не прибегая к нюансам. Разумеется, Фрасье выступал не перед тонкими знатоками живописи – работа гида ограничивалась упрощенным рассказом о жизни гения, без анализа сложных сторон его творчества.

В то утро Антуан внезапно встал и подошел к группе Фабьена. Гид стоял к нему спиной и не видел дерзкого смотрителя. Он уже пустился в длинные объяснения живописной техники Модильяни, как вдруг услышал сзади чей-то голос:

– Прошу меня извинить…

– …

Фабьен обернулся и в ужасе замер. Нет… не может быть… неужели этот тип снова посмеет?..

Но Антуан посмел.

– Я позволил себе прослушать ваши последние разъяснения и хотел бы добавить к ним одну подробность, которую считаю очень важной и необыкновенно трогательной. После смерти любимого мужа его вдова Жанна Эбютерн…

И Фабьену, с трудом скрывавшему холодную ярость, пришлось еще раз выслушать историю о пряди волос, возложенной на грудь покойного Модильяни. Гид был вне себя: этот психопат снова посмел прервать его экскурсию! А ведь он, Фабьен, согласился простить его первую выходку только по просьбе Матильды. Но теперь все стало ясно: это не внезапный порыв и не глупая бестактность, а сознательный, злонамеренный акт.

Тем временем Антуан, стоя среди его группы, продолжал разглагольствовать. «Что делать? – лихорадочно размышлял Фабьен. – Врезать ему по физиономии? Нет-нет, спокойствие, главное – спокойствие… Вспыльчивость повредит моей репутации и репутации музея… но как оставаться спокойным рядом с этим психом?!» И Фабьен, собрав все свое самообладание, которым сам возгордился, с широкой улыбкой прервал монолог Антуана:

– Ну что ж, большое вам спасибо за эти уточнения. Дамы и господа, теперь давайте пройдем в соседний зал. А вы, наверно, не можете оставить свой пост?

– Нет, не могу, – признал Антуан.

Группа потянулась за Фабьеном. Одна из посетительниц шепнула ему:

– Какой он очаровательный, этот смотритель! И эрудированный!

– О да, мы просто счастливы, что он у нас работает, – ответил Фабьен, метнув последний злобный взгляд на соперника.

16

Часом позже Антуана вызвали в кабинет начальницы отдела кадров. Он шел по длинному коридору, обуреваемый страхом. Но страхом не перед тем, что скажет ему Матильда, – он попросту боялся снова увидеться с ней. А Матильду этот новый инцидент поразил до глубины души. Почему Антуан так поступил? Она ведь встала на его защиту, и он это знал. И теперь уже под угрозой оказалась не его, а ее репутация. Ее, несомненно, упрекнут в том, что она взяла на работу помешанного. Хуже того, заступилась за него после первого тревожного сигнала.

Антуан робко постучал в дверь, робко вошел. И, увидев Матильду, не смог сдержать улыбку, хотя и знал, что ситуация скверная.

– Вас это забавляет? – сухо спросила она.

– …

– Я спрашиваю: вас это забавляет?

– Нет… извините… просто я счастлив, что снова вижу вас.

– Я бы предпочла, чтобы это случилось при других обстоятельствах.

– Но я не знал, как быть. Вы больше не приходили и…

– Я не понимаю: вы что – снова прервали Фабьена… только для того, чтобы я вас вызвала?

– Ну… да… – смущенно признался Антуан, словно только сейчас осознал всю странность своего поступка.

Матильда изумленно смотрела на него. Она была возмущена до крайности, но это чувство отступало перед другим – нахлынувшим восхищением. Кто еще осмелился бы на такое безумие ради того, чтобы увидеться с женщиной?! Она знаком велела ему сесть и, помолчав, пролепетала:

– Даже не знаю, что вам сказать. Разве не было других способов встретиться? Вы поставили меня в очень затруднительное положение.

– Я сожалею, простите…

– И на этот раз я ничем не смогу вам помочь. Вам придется уволиться.

– Да, я так и понял.

– И что вы намерены делать дальше? – помолчав, спросила Матильда.

– Наверно, вернусь в Лион.

– …

– В последнее время я много размышлял. Вот мы с вами провели вместе тот вечер. Потом приехала моя сестра…

И Антуан умолк. Вернуться в Лион… Никогда еще он так четко не формулировал сложившуюся ситуацию. О, конечно, он действовал сегодня таким образом, чтобы увидеться с Матильдой, но в его поступке была также и решимость человека, намеренного раз и навсегда покончить со своими душевными метаниями. Он просто не мог спокойно объявить о своем уходе, как это делают все нормальные, цивилизованные люди, – нет, им руководило то же чувство, которое заставило его все бросить и уехать из Лиона. И теперь следовало так же резко оборвать все здешние связи, чтобы покончить с этой нелепицей.

Наконец Матильда заговорила, неожиданно обратившись к нему на «ты»:

– И что ты будешь делать в Лионе? Вернешься в Академию?

– Нет, не сразу. Пока еще не могу.

– Тогда что же? Ты можешь говорить откровенно…

– Я хотел бы, чтобы ты поехала со мной, – внезапно попросил Антуан.

– Куда – в Лион?

– Да. Проводи меня туда.

– Но… я не могу вот так, вдруг, взять и уехать…

– Всего на один вечер… Проводишь меня и завтра вернешься. Ты мне нужна…

Антуан буквально преобразился. Теперь он уже не подыскивал слова убеждения, а твердо знал, чего хочет, и был готов снова встретиться с ситуацией, от которой бежал. Он начал излагать Матильде свой план. Они дождутся закрытия музея и уедут в ее машине. Матильда слабо возразила: «А как же дети?» – но сама уже знала ответ. Она вполне могла позвонить своей матери, чтобы та провела с ними вечер и ночь. А начальству сообщит, что берет отгул. Словом, ничто не мешало ей уступить этому внезапному порыву. Матильда еще делала вид, будто колеблется, но уже знала, что не сможет отказать Антуану. Она хотела уехать с ним, все равно куда.

17

В тот вечер дорожное движение на магистрали почти замерло; временами автомобиль Матильды и вовсе мчался по шоссе в одиночку, словно его пассажиры были последними выжившими во вселенской катастрофе. Впрочем, погода вполне отвечала этой гипотезе. Мрачное небо так низко нависло над землей, будто желало продемонстрировать ей свое могущество. Тем не менее эта гнетущая атмосфера никоим образом не чувствовалась в салоне машины. Антуан и Матильда все больше молчали, лишь изредка скупо перебрасываясь словами о том о сем, явно не собираясь вести нескончаемую оживленную беседу. Их разговор и в прошлый раз перемежался долгими паузами. Возможно, это и есть признак духовного родства – когда люди не чувствуют себя обязанными говорить из вежливости. Им даже не пришло в голову послушать музыку или новости по радио – это путешествие в ночной темноте само по себе свидетельствовало о важности момента.

Матильда редко садилась за руль, и теперь ей захотелось передохнуть. Она остановила машину на пустующей стоянке заправочной станции. Они подошли к автомату с напитками. Поколебавшись, Антуан объявил, что не может сделать выбор между горячим шоколадом и бульоном. Матильда от души расхохоталась.

– Что с тобой? Что такого я сказал? – обеспокоился Антуан.

– Нет-нет… ничего… просто шоколад и бульон – настолько разные напитки. Как правило, люди колеблются в выборе между однородными вещами. Ну, представь себе, что ты хочешь поехать в отпуск и не можешь решить, куда отправиться – на Балеарские острова или в Исландию?

Антуан смущенно улыбнулся и стал оправдываться:

– В вопросе отдыха я всегда твердо знаю, чего хочу. Мои колебания касаются одних только напитков.

– Хорошо! Тогда я предлагаю взять и шоколад и бульон, и мы с тобой поделимся.

– Прекрасная мысль!^[11]

Они все еще обсуждали этот парадокс, когда к заправке подъехала другая пара. Мужчина направился к автомату, без малейших колебаний сунул в щель монету и нажал на кнопку «черный кофе». Его спутница уверенно выбрала кофе с молоком, трижды нажала на кнопку «сахар», и они ушли со своими картонными стаканчиками так же быстро, как появились. Антуан проводил их восхищенным взглядом: до чего же умело некоторые ориентируются в мире напитков!

Матильда воспользовалась передышкой, чтобы подробнее расспросить Антуана об их маршруте:

– А где мы остановимся в Лионе – у тебя?

– Нет, я ведь отказался от своей квартиры.

– Тогда, значит, в отеле?

– Не знаю, посмотрим. Сначала мне нужно кое-куда заехать.

– Ладно, – ответила она, решив не настаивать.

Матильде было ясно, что не стоит задавать Антуану слишком много вопросов. Она чувствовала, что под его внешним спокойствием таится все тот же неистребимый страх. Антуан боролся с ним, пытаясь набраться храбрости перед возвращением в Лион, но, казалось, его все еще терзают сомнения. Он без конца твердил, что не смог бы одолеть это путешествие без ее помощи. Матильда была счастлива: она хотела быть опорой этому человеку. Хотела быть рядом с ним и в горе и в радости. Теперь ее подстегивало не только любопытство. Она, конечно, скоро узнает, что` произошло в жизни Антуана, что` заставило его бежать из родного города, а пока важнее всего – его душевный покой. В день их первой встречи Матильда инстинктивно почувствовала, что этот человек скользит по наклонной плоскости, – казалось, ему, даже сидящему, грозит падение. Но сейчас, в этой безлюдной ночной пустоте, они как будто снова нашли друг друга. И, несмотря на вопиющее убожество этого места, здесь было нечто, пробудившее в них нежность.

18

Около полуночи они уже подъезжали к Лиону, городу, который зовется Городом света. Антуан указал Матильде дорогу, и они свернули к коммуне Тассен-ля-Деми-Люн^[12], расположенной в западном предместье. Матильда сочла это название поэтичным, – сейчас она все вокруг находила поэтичным. И хотя она знала, что проведет в Лионе только одну ночь, ей казалось, что эти короткие часы продлятся вечно. На улицах не было ни души, она не знала, куда они едут. Да и сам Антуан как будто не очень-то хорошо ориентировался в этих местах. Поколебавшись, он в конце концов все же нашел то, что искал, указав ей вперед, в самый конец улицы. Матильда вела машину все медленнее, слыша, как учащается дыхание Антуана. Наконец он знаком велел ей остановиться: они подъехали к кладбищу.

Антуан выбрался из машины, подошел к решетчатой ограде. Матильда предпочла остаться на месте, пока он ее не позовет. С минуту Антуан неподвижно стоял перед воротами, не понимая, почему они заперты, – как будто смерть тоже работала по расписанию.

Затем он молча вернулся к машине. Было ясно, что ворота откроются только утром. Антуан чувствовал себя вконец измученным: казалось, вся его энергия ушла на то, чтобы добраться до этого места. «Нужно найти какой-нибудь отель», – подумала Матильда. Включив мобильник, она отыскала местный отель «Кампаниль», где постояльцев принимали круглосуточно. Они поехали туда. Все это они проделали автоматически, не отдавая себе отчета в реальном положении вещей, не заботясь о том, что им придется провести ночь в одном номере. Все было так просто между ними – и нежность, и желание. Но оба понимали, что сейчас не время для любви. Они легли в постель, Матильда положила голову на грудь Антуана. Он крепко обнял ее. Она тут же заснула, а он ни на минуту не сомкнул глаз. С неба к ним в окно заглядывал полумесяц. «Плюс название городка, вот вам и полная луна», – подумал он.

19

В это время года кладбище открывали в четверть девятого. Матильда проснулась в той же позе, как и заснула, прижавшись к Антуану. Давно уже она не спала рядом с мужчиной; так давно, что показалось, будто это впервые. Всю ночь ее мучили кошмары, – такие приходят к человеку, когда его жизнь рушится и все подсознательное разрастается до чудовищных размеров. Антуан так и не заснул, но, как ни странно, чувствовал себя отдохнувшим. Они дождались, когда встанет солнце, и тогда уже встали сами.

Из отеля они уехали, даже не позавтракав: Антуан больше не хотел ждать ни минуты. На аллеях кладбища они оказались первыми. В отличие от вчерашнего вечера, небо вернулось в свои первозданные выси, озаряя рождавшийся день мирным, благостным светом. Антуан подошел к одной из могил. Матильде не сразу удалось прочитать из-за его спины надпись, выбитую на каменной плите. Она осторожно шагнула в сторону, и перед ней буква за буквой стало возникать, словно призрак, имя:

Камилла Перротен

1999–2017

Часть вторая

1

Несколько месяцев назад Луиза и Антуан сидели в своей гостиной, по разные стороны дивана. Луиза только что впервые произнесла слово «разрыв».

Долгие годы они были одной из тех пар, которые неразлучны, как человек и его душа. О них не говорили «Антуан» и «Луиза», их звали «Антуан-и-Луиза». Им прочили счастливое будущее, их свадьбы ждали с нетерпением, им уже предсказывали рождение ребенка. И все же после семи лет совместной жизни они решили расстаться. Для всех окружающих это стало настоящим шоком. Однако Луиза уже давно подумывала об уходе. Она призналась в этом самой близкой своей подруге, но та стала ее отговаривать: мол, такое случается со всеми счастливыми парами – в какой-то момент сердце вдруг начинает биться не так бурно, пламя страсти колеблется, грозя угаснуть. Луиза задумалась над этим выражением – пламя страсти. Как это понимать? Наверно, то время, когда ждешь не дождешься ночи, когда поцелуи горячи, как ожог; когда живешь своей жизнью лишь для того, чтобы рассказать о ней любимому. Да, это пламя угасло, но его магия еще не умерла. Вначале, когда Луиза думала об Антуане, ее сердце трепетало, точно крылья мотылька, но чем дальше, тем спокойнее оно билось. А это очень нелегко – жить с сердцем, которое бьется спокойно.

Слабеющее желание можно уподобить слабеющему телу. На самом же деле проблема была не в этом. Луиза с большим опозданием разобралась в себе и поняла, что все гораздо сложнее: она не представляла Антуана в роли отца своих детей. И жестоко корила себя за такие кощунственные мысли – ведь она любила его все эти долгие семь лет. Но дальнейшая жизнь с ним казалась ей невозможной. Им обоим было уже за тридцать, Антуану даже тридцать семь, а Луиза все еще считала их союз юношеским романом. Она много раз пробовала объясниться с ним, но выражалась так туманно, что он не понимал, куда она клонит. Конечно, временами Антуан чувствовал, что она отдаляется, и это его огорчало. Но он был настолько поглощен своей работой, книгами, лекциями, что не разглядел надвигавшегося кризиса. И когда Луиза решила уйти, она постаралась внушить ему, что их отношения давно уже исчерпали себя. Ей хотелось заставить Антуана разделить с ней ответственность за это решение, принять его как совместное. Но разве при разрыве такое возможно? Когда люди оправдывают его совместным решением, это означает, что один из них сумел убедить в этом другого.

Антуан не мог вообразить себе жизнь без Луизы: ему казалось, что они всегда были вместе. Он даже не мог вспомнить, как жил «до Луизы», словно ее появление окутало туманом его прошлое. До тридцати лет это был молодой человек слегка не от мира сего, полностью поглощенный книгами и картинами, а затем долгой подготовкой диссертации; свое преподавание в Академии художеств он воспринимал как некую священную миссию. Потом в его жизни появилась Луиза, и он понял: вот оно – настоящее счастье.

Прошло семь лет, и счастья больше не стало.

Антуан был убит горем, но признавал правоту Луизы. Он не сумел ее убедить, что их любовь – залог будущего прочного союза. И теперь силился доказать это, но было уже слишком поздно. Последние месяцы совместной жизни Луиза отметила тревожными переменами настроения – предвестиями разрыва. Желал ли Антуан создать с ней настоящую семью? Разумеется, он отвечал, что желает. Хотя иногда и колебался. Его вполне устраивало их нынешнее, насыщенное и свободное существование. Но теперь он решил круто изменить ситуацию, внушить Луизе, что еще не поздно все исправить. Увы, возродить умершее чувство было невозможно. Время любви кончилось.

– Признайся, ты встретила другого?

– Нет. Конечно нет, – сказала Луиза.

2

Через несколько дней она ушла. Стоя в ванной, Антуан глядел на стаканчик для зубных щеток. Теперь в нем осталась только одна, его собственная. Значит, все это правда. Каждая такая мелочь принимала размеры непоправимого несчастья. Он решил выбросить стаканчик и все другие вещи, напоминавшие об отсутствии Луизы, – диванные подушки, вилки и даже дверную ручку, на которую она вешала свои бусы. После нескольких часов этой бессмысленной суеты Антуан решил, что проще переехать. Покидая их квартиру, он не почувствовал ни малейшего волнения. Горе в каком-то смысле притупило мелкие переживания. Он прощался со стенами, видевшими самую большую любовь его жизни, но боль разлуки отдавалась в его сердце еле слышными глухими толчками.

* * *

Антуан часто думал о ребенке, который никогда уже не родится у них с Луизой. По ночам образ младенца часто являлся ему, как виртуальное воплощение умершего будущего. Кто это был бы – девочка или мальчик? Какое имя они дали бы ему – Жанна или Гектор? Невозможно себе представить: то был роман, который никто никогда не напишет.

* * *

А жизнь – по избитому выражению – продолжалась. Антуан поселился в чудесной просторной квартире на набережной Роны. Он теперь прекрасно зарабатывал и, конечно, мог себе позволить снимать такие хоромы, но зачем они ему понадобились? Вероятно, это был способ доказать и другим и себе, что у него все в порядке, – словно размеры комнат могли свидетельствовать о неуемном жизнелюбии. Впрочем, возможно и другое: Антуан неосознанно подбирал большую квартиру в смутной надежде на возвращение Луизы. После разрыва человеку хочется убедить себя, что это временно, что он переживает короткий, преходящий кризис и скоро воротит себе потерянное. Увы, это была всего лишь иллюзия, которая рассеялась уже через несколько недель. Антуан понимал, что Луиза к нему не вернется. По телефону она говорила с ним суховато-дружеским тоном. Но звонила ежедневно: такова учтивость нелюбви. Антуан стал чем-то вроде кухонного комбайна – сломанного, но с еще не истекшим гарантийным сроком. Он старался не огорчать и не упрекать Луизу и как мог скрывал свое отчаяние. Уверял, что все отлично, что он по ней, конечно, тоскует, но что они, несомненно, приняли разумное решение. И это было не совсем неправдой: иногда ему случалось думать именно так. В какие-то дни Антуану даже начинала нравиться его новая жизнь, хотя чаще всего им владела неизбывная тоска. Бывало, он просыпался среди ночи и спрашивал себя: а что она сейчас делает? Человеку хочется знать все о жизни того или той, с кем он делит свою жизнь. И это желание становится подобием наркотика, от которого невозможно отвыкнуть. Где она сейчас? Что видит? Чем занимается? Может, солгала ему и попросту встретила кого-то другого? Нет, не может быть. В конце концов он убедил себя в том, что Луиза ушла от него не к другому мужчине. Она предпочла ему одиночество.

Но шли недели, звонки раздавались все реже, а если и раздавались, то никого уже не интересовали новости и мелочи жизни; и то, что доселе связывало этих двоих, безвозвратно уходило в прошлое.

3

Антуан с головой погрузился в работу. Он часто приходил к ректору Академии, господину Патино, чтобы поделиться с ним новыми планами. То предлагал организовать для группы студентов долгую поездку в Италию; то хотел создать киноклуб для показа учебных фильмов по искусству; то считал необходимым приглашать в Академию побольше лекторов со стороны. «Самое ценное в нашем деле – выступления художников, галеристов, искусствоведов перед студенческой аудиторией!» – доказывал он.

– Но у нас и без того избыток приглашенных лекторов! – возразил наконец Патино. – Только на этой неделе здесь будут выступать двое философов, социолог и писатель!

– Что верно, то верно, – неохотно признал Антуан.

Директор уже начал побаиваться: не предвещает ли избыточная активность его преподавателя нервный срыв?

Начался учебный год. Антуана ждало новое поколение студентов. С некоторыми из них у него завяжутся дружеские отношения – не исключено, что на долгое время. Он очень любил встречаться на улицах с бывшими учениками и всегда искренне радовался, услышав, что такой-то будет выставляться в Праге, а другой участвует в подготовке Венецианской биеннале. Антуан чувствовал, что облечен важнейшей миссией – помогать раскрыться юным талантам. Как правило, он читал лекции по истории искусства на первом и втором курсах, и его аудитории всегда были битком набиты молодежью, жаждущей знаний. В начале их с Луизой романа она любила тайком устроиться где-нибудь в верхних рядах амфитеатра, чтобы послушать Антуана. И тот вдруг, посреди лекции о Мунке или Альфонсе Мухе, замечал свою подругу, взиравшую на него с озорной улыбкой. Они условились, что, увидев ее, он должен вставить в свою лекцию слова «абрикосовый сок». Это был их секретный код, их игра. И Антуан пускался в непонятные отступления, из коих слушатели узнавали, что этот напиток очень любил Пикассо. Студенты недоумевали: какое значение имеет эта подробность для творчества Пикассо? Но, в конце концов, с лектором не поспоришь – он имеет право говорить все, что угодно. Увы, отныне уже никому из художников не суждено будет пить абрикосовый сок.

В новом учебном году Антуан решил отдохнуть от своих любимых сюжетов^[13]. Он не станет читать лекций ни о Модильяни, ни о Тулуз-Лотреке. Но вернется вспять по времени к Караваджо с лекцией под названием «Караваджо в зеркале», посвященной рождению формы в его картинах. А затем выступит с другим циклом, более современным, – об американской живописи 1970–1980-х годов, сосредоточившись на влиянии панк-культуры и СПИД-культуры на искусство этого периода. Таким образом он переберется из одного мира живописи в другой. Вдобавок Антуан вел практические занятия и руководил дипломными работами небольшой группы студентов.

По крайней мере, в этом отношении его жизнь не изменилась: преподавание всегда доставляло ему огромную радость, он любил своих учеников. Стоило ему войти в аудиторию, как он чувствовал себя на верху блаженства, – вот где было его настоящее место, здесь и только здесь.

Подростком он страдал от одиночества, от неприкаянности: отец и мать, в общем-то совсем не злые, все же не баловали сына проявлениями родительской любви и заботы. В результате он пришел к убеждению, что «сделал себя сам», и гордился этим. Его сестра Элеонора пережила то же самое. Она очень рано покинула отчий дом, вышла замуж и почти сразу родила Жозефину, компенсировав таким образом недополученное в детстве тепло домашнего очага. Антуан любил бывать у нее в гостях, а главное – видеться с племянницей. Она всегда кидалась к нему навстречу с радостным воплем: «Дядечка пришел!» Как же это было сладостно – знать, что тебя хоть где-то ждут!

4

Элеонора постоянно твердила брату: «Ты должен встречаться с людьми, должен завести роман с какой-нибудь девушкой, – не обязательно с серьезными намерениями, просто спи с ней, и тебе сразу полегчает». Антуану не очень нравилось обсуждать эту тему с сестрой, но он понимал, что она права: связь с другой женщиной – наилучший способ прогнать воспоминания о Луизе. Только как это сделать? Соблазнитель из него был неважный, да и сама мысль о «свидании» в постели шокировала его.

Вот, например, Сабина, одна из его коллег по Академии. Время от времени он обедал вместе с ней и однажды, рассказав о разрыве с Луизой, сразу почувствовал, что она увидела в этом возможность изменить характер их отношений. Антуану нравилось общаться с Сабиной, но он никогда не смотрел на нее как на возможную любовницу. Она была не очень-то красива, хотя Антуан ценил ее старания казаться привлекательной и женственной. К тому же Сабина отличалась жизнерадостным характером, неизменно позитивным настроем. Ему представлялось, что она любит бродить по воскресным блошиным рынкам, что у нее милая, добрая семья и какой-нибудь слегка ненормальный, влюбленный в нее кузен. Когда она предложила Антуану не пообедать, а поужинать вместе, он тут же заподозрил в ее приглашении некую стандартную подоплеку: двое холостых коллег в большом городе – такие просто обречены на то, чтобы и спать в одной постели.

Сабина три года встречалась с женатым мужчиной, и все эти три года он обещал ей бросить жену, но Сабина устала ждать. Ей казалось, что разрыв приведет ее в отчаяние, однако случилось обратное: она испытала большое облегчение оттого, что ждать больше нечего. Сабина долго жила надеждой на счастливую жизнь, которая так и не сбылась, и только теперь поняла, насколько нелепо было уповать на эту зыбкую мечту. Теперь, задним числом, ей все стало ясно. Тот человек никогда и не собирался вступать с ней в серьезные отношения, он просто использовал ее, играя подлую сентиментальную комедию. Сабина чувствовала себя униженной. К счастью, ее неизменный оптимизм, побеждавший любую логику чувств, довольно скоро помог ей переключиться на другой объект.

Сабина всегда высоко ценила Антуана и стала ценить еще больше с тех пор, как заметила на его лице тень печали. Бывают люди, которых очень хочется утешить, и нередко это желание выливается в эротические помыслы. Сабина решила утешить Антуана, раздев его, упившись его поцелуями, проведя ночь в его объятиях. С этой целью она предложила поужинать в ресторане, который расхвалила за отличную кухню, умолчав о его главном достоинстве – близости к ее дому. Она уже много недель не спала с мужчиной и расценивала этот ужин как увертюру к главному действию. Антуан после ухода Луизы тоже ни с кем не занимался любовью, и ему, конечно, хотелось провести ночь с женщиной хотя бы для того, чтобы проверить свою способность испытывать плотские радости. Все это зарядило их встречу нетерпеливой энергией: они поспешили напиться, чтобы достичь состояния благостного хмеля.

За столом они решили ни словом не поминать своих коллег и систему образования в Академии, да и вообще забыть о том, что они оба в ней работают. Ибо нет ничего менее романтичного, чем копаться в своей профессиональной жизни во время романтического свидания. Они же не мясники какие-нибудь, у которых на уме одни только антрекоты. И Сабина взяла на себя выбор темы, как можно более далекой от повседневности:

– Знаешь, я никогда не решалась тебя спросить… но…

– Но что?

– Ты имеешь какое-то отношение к актеру Ромену Дюри?

– Да! Это мой кузен!

– Ой, я его просто обожаю. Наверно, это прекрасно – иметь в семье такую знаменитость!

– Верно. И вдобавок он симпатяга. Всегда рассказывает такие хохмы о своих съемках…

– А где он сейчас снимается?

– В одном полнометражном фильме… американском… Только он просил меня держать это в секрете.

– О, я понимаю, – с восхищенным вздохом ответила Сабина.

И они перешли от Ромена Дюри к другим своим кинематографическим пристрастиям, потом к музыкальным, а от них – к литературным. Говорить о любимых вещах – самый удобный повод рассказать о самом себе. Очень скоро культурный ареал каждого из них определил его характер и темперамент. Разумеется, они были знакомы уже давно, но никогда еще не интересовались личной жизнью друг друга. И теперь перешли к более интимным темам, начав с детства. Правда, Антуан сразу дал понять, что этот сюжет ему неприятен, и Сабина – воплощенная деликатность – почувствовала, что лучше не настаивать. А потому начала рассказывать сама, поведав о кончине своего отца – он умер через несколько дней после того, как ей исполнилось восемнадцать лет, и эта трагедия омрачила всю ее жизнь. Она произнесла эти несколько слов медленно, но с такой болью, что Антуан был потрясен до глубины души. Он упрекнул себя в том, что поверхностно судил о ней. Потом Сабина заговорила о женатом человеке, с которым у нее была связь. Но при этом поостереглась описывать свой роман в слишком мрачных тонах: признаться в такой печальной развязке значило сбавить себе цену. Поэтому Сабина пошла на ложь, заявив, что была счастлива со своим любовником:

– Я понимала, что это тупик, но мне все равно было с ним хорошо.

– Понимаю.

– Ну а ты? Что произошло между тобой и Луизой? Я-то всегда считала ваш роман идеальным.

– Что делать, даже идеальный роман когда-нибудь кончается, – скорбно ответил Антуан.

Сабина сразу поняла, что совершила промах, заговорив о Луизе, и начала извиняться. Но Антуан ее успокоил:

– Ничего страшного. Я давно уже проанализировал ситуацию и понял, что все к лучшему. Самое странное, что для нашего разрыва не было никакой конкретной причины. У Луизы даже не было любовника.

– А ты? – вырвалось у Сабины, хотя она прекрасно знала ответ. Антуан только молча улыбнулся.

К концу ужина, когда разговор, по идее, должен был оживиться, он, напротив, начал сбавлять обороты. Жестам уже не терпелось заменить слова. Они не стали заказывать десерт, вышли и направились к дому Сабины, избавив себя от лишних объяснений того, что предстояло. Им было легко друг с другом – легко, просто и приятно. Антуана окрыляло чувство какой-то необычайной свободы, – конечно, вино тут сыграло не последнюю роль, но, кроме этого, к нему вернулось давно забытое сладкое предвкушение первых минут любовной игры. Вдобавок он обнаружил, что вечерняя Сабина совершенно не похожа на дневную. Ночная темнота наделила ее удивительным очарованием, как будто с заходом солнца тело этой женщины, пронизанное манящим эротическим трепетом, волшебно преобразилось.

Они сидели в гостиной. Антуан ничего не видел вокруг себя: Сабина не сочла нужным включить свет. Она придвинулась к нему и стала осыпать легкими поцелуями, водя рукой по его телу. А через минуту скинула блузку, обнажив груди. Антуан начал их ласкать, Сабина издавала легкие стоны удовольствия. Желание уже воспламенило их обоих, как вдруг произошло нечто странное: Антуану внезапно привиделась Луиза. Это было невероятно! Сидя в ресторане, он с каждой минутой чувствовал себя все более счастливым и раскованным, сексуальное возбуждение росло, и вот теперь, когда пора было перейти к объятиям, его словно парализовало. Предвкушение удовольствия вдруг омрачилось непонятной печалью, почти тревогой. Ему-то казалось, что он больше не страдает от разрыва с Луизой, но вот теперь, когда настал момент заняться любовью с другой женщиной, у него словно пелена с глаз упала: он понял, что ему безумно не хватает именно ее.

И он отстранился. «Тебе нехорошо?» – спросила Сабина. Но Антуану не удавалось ей объяснить, что с ним происходит. Рука этой женщины ласкала его член, и это было приятное ощущение, но разум на него не откликался. Он пролепетал, что это невозможно, что у него не получается… Сабина попыталась урезонить его: «Послушай, это же глупо, так нельзя – останавливаться на полдороге». Но Антуан извинился и сделал попытку встать. Она все еще пробовала остановить его словами и жестами. Потом спросила: «Это из-за нее?» И ему пришлось сказать: да. Он вскочил и выбежал из квартиры.

5

В последующие дни они старались избегать друг друга на работе. А когда это все-таки случилось, обменялись на ходу несколькими банальными словами. Чуть позже Сабина прислала ему эсэмэску: «Я провела с тобой замечательный вечер. Не сержусь и жду тебя». Антуан и хотел бы ей ответить, но не смог себя заставить.

Он был не готов связать свою жизнь с другой женщиной и теперь ясно понимал это. А ведь речь шла вовсе не о начале серьезного романа; он всего лишь собирался приятно провести с Сабиной вечер – сначала в ресторане, а потом в ее постели. Но что-то мешало ему. Некоторые из его друзей могли без всяких проблем переспать с первой попавшейся девицей. Антуану хотелось бы заводить такие же мимолетные связи, лишенные всякого намека на чувства. И как раз в тот момент, когда у него сложилась эта мысль, он получил эсэмэску от Луизы: «Хочешь пообедать вместе на следующей неделе?» Это был знак судьбы. Антуан ответил: «С удовольствием». Он безмерно радовался, что увидит Луизу, хотя все еще пребывал в душевном смятении, то признавая ее уход справедливым, то впадая от него в отчаяние.

Со времени их последнего разговора прошло уже много недель, а ему все казалось, что это было только вчера. Антуан допускал, что Луиза пребывает в таком же угнетенном состоянии, как и он сам: она хотела этого разрыва, но, вероятно, тоже тяжело переживала его; да, наверняка так и есть! Может, и ей случилось сбежать в последний момент от мужчины, с которым она собралась лечь в постель? Наверно, только столкнувшись с другими партнерами, люди способны понять, что не могут жить друг без друга. Многие пары расходятся, чтобы потом, с возрожденными чувствами, сойтись вновь. Антуан надеялся, что и между ними не все еще кончено.

Как-то вечером он ужинал у Элеоноры. Ее муж куда-то уехал, и Антуан всегда предпочитал навещать сестру в его отсутствие. Он ничего не имел против зятя, но это был коммерсант, неизменно смотревший на других свысока. По его мнению, профессия Антуана была скорее приятным хобби, нежели работой для серьезного человека. Не говоря уж о том, что все их дискуссии на эту тему кончались вопросом: «Ну и сколько за это платят?» – и ответ был, увы, не в пользу Антуана. Короче говоря, он старался навещать сестру, если «путь был свободен». Когда-то Антуан купил в подарок Жозефине альбом с репродукциями картин великих живописцев. Всякий раз он проводил много времени с племянницей, пока ее не отправляли спать. Они вместе разглядывали картины Энгра или Вермеера, и девочка засыпала, унося в сновидения образы прекрасного.

Вернувшись из детской в гостиную, Антуан сел за стол. Сестра приготовила на ужин салат, напоминавший бессвязную речь, настолько непонятен был его состав.

– Знаешь, я последовал твоему совету, – сообщил Антуан.

– Ну да? Это какому же?

– Провел вечер с девушкой.

– Прекрасная новость! И кто она? Я ее знаю?

– Это Сабина.

– А, твоя коллега. Я давно знала, что ты ей нравишься. Ну и как, хорошо было?

– В общем… да…

– Будешь и дальше с ней встречаться?

– Конечно.

Антуан рассказал об этом свидании лишь для того, чтобы успокоить сестру на свой счет, но ему вовсе не хотелось вдаваться в подробности. Особенно в те, которых на самом деле не было. Он предпочел сменить тему и рассказать ей о работе.

– Я еще не успел тебе рассказать: в этом году я буду читать цикл лекций о Караваджо.

– Но это же не твоя специальность.

– Вот именно; мне хочется освоить новые области.

– Да-а-а, я вижу, ты и впрямь начал новую жизнь. А как там Луиза, от нее-то есть какие-нибудь новости?

– С тобой невозможно разговаривать, ты все об одном и том же!

– Ну извини.

– Кстати, мы с ней договорились пообедать на следующей неделе, – сообщил он наконец, стараясь говорить безразличным тоном.

Они еще немного поболтали. Антуан любил общаться с Элеонорой; они всегда были близки, а за последние годы стали понимать друг друга еще лучше. Его восхищало жизнелюбие сестры. Она работала в банке и, хотя в этом занятии не было ничего увлекательного, всегда восторженно говорила о нем. В отличие от Антуана, Элеонора обладала удивительной способностью находить хорошую сторону в любых ситуациях. Что и придавало им дополнительную привлекательность. Вот и сейчас произошло то же самое: Элеонора пила чашку за чашкой травяной чай, снисходительно наблюдая, как Антуан усердно прикладывается к бутылке вина – ему хотелось забыться. В конце концов сестра спросила: может, хватит с тебя? Но было слишком поздно, он уже не держался на ногах, и Элеонора решила, что ему лучше остаться ночевать у нее. Она довела брата до дивана, помогла лечь, заботливо укрыла одеялом, шепнула напоследок: «Все-таки ты слегка чокнутый, ей-богу!» – и ушла, пожелав спокойной ночи. Антуан тотчас заснул, а наутро его разбудила племянница, прыгнувшая к нему на диван. Ему почудилось, что он спал всего какую-нибудь минуту, словно этой ночи и вовсе не было.

6

Студенты нового набора показались Антуану более беспокойными, чем прежние. Еще недавно он буквально физически ощущал абсолютную тишину, царившую в аудитории на его лекциях. Ему удавалось полностью овладевать вниманием слушателей, которые благоговейно впитывали каждое его слово. А теперь он постоянно слышал бормотание или шепотки, хотя никак не мог определить, откуда они доносятся. И дело было не только в шуме. Новым студентам прискорбно не хватало терпения. Он видел, как быстро они теряют интерес к лекции, как общаются друг с другом жестами, думают о чем-то постороннем. Временами его это задевало, иногда даже слишком сильно, – он и сам это сознавал.

Господин Патино любил прохаживаться по коридорам в перерывах между лекциями, наблюдая за своей паствой. Ректор был не из категории кабинетных руководителей, а главное, не хотел прослыть чинушей, с которым можно беседовать, только испросив аудиенцию. Он считал себя человечным и современным. И казалось, очень нравился себе таким, как есть. Это было заметно, например, по его волосам^[14]. Почти полностью облысев, господин Патино позволял трем жиденьким прядкам, стойко боровшимся с капиллярным геноцидом, свободно разгуливать по просторам своего оголенного черепа. Он не опускался до того, чтобы начесывать их на лоб, как поступают некоторые кокетливые мужчины, желая создать впечатление хотя бы скудной шевелюры, – нет, он беззаботно позволял природе творить свою разрушительную работу. Его уверенность в себе была весьма впечатляющей. Это выражалось также в походке, энергичной и четкой. Он заговорил с Антуаном:

– Ну, как дела? Лекция прошла хорошо?

– Да, прекрасно. А ты заметил, что наши новые студенты менее усидчивы? – спросил Антуан, решив поделиться с ректором этим впечатлением.

– Нет, я ничего такого не наблюдаю.

– Похоже, им все равно, что изучать – искусство или юриспруденцию.

– О, ты же знаешь – с первым курсом всегда так. Те, кто начинает скучать на лекциях, очень скоро отсеиваются. Происходит естественный отбор.

– Да, но они непрерывно шепчутся в аудитории.

– Ну, не переживай ты так. Твои лекции всегда очень интересны, – с улыбкой ободрил его Патино.

– Спасибо на добром слове, – уныло отозвался Антуан.

– Может, у тебя сейчас какие-то проблемы? – осведомился ректор.

– Нет… А почему ты спрашиваешь?

– Просто так… сам не знаю. Учти, ты всегда можешь зайти поговорить, если что…

– Но у меня действительно все в порядке.

– Ну, тем лучше. Ладно, будь здоров…

И Патино бодро зашагал дальше в поисках других собеседников. С минуту Антуан стоял неподвижно. Он уклонился от расспросов о своей личной жизни, но понял, что нужно быть начеку. Под личиной говорливого добряка Патино скрывал свою подлинную сущность грозного диктатора. Он бдительно изучал настроения своих подчиненных и мысленно выстраивал их согласно своей табели о рангах. Это был один из тех улыбчивых руководителей, которых трудно даже заподозрить в том, что они способны принимать жестокие, подчас бесчеловечные решения.

7

Из чисто практических соображений Антуан и Луиза встретились в ресторане, который был им издавна знаком. Нужно сказать, что это была не очень удачная мысль – обедать в том самом месте, где витал призрак их любви, где все дышало их воспоминаниями о прошлом. Антуан пришел первым и долго колебался в выборе стола. Каждый столик отсылал его к какому-нибудь эпизоду их общей истории. Вон за тем, у окна, они отпраздновали свое новоселье. А за этим, рядом с барной стойкой, сидели, расслабляясь после того, как Луиза успешно прошла собеседование и была принята на работу в адвокатскую контору, где работала и по сей день. Но чаще всего они устраивались в одном темном, уединенном углу, где можно было целоваться вдали от нескромных глаз. Антуан шагнул было в ту сторону, но у него сжалось сердце при мысли о том, что больше им целоваться не суждено. В конечном счете он остановился на первом попавшемся столике, прямо посреди зала, в нейтральной зоне.

Луиза вошла и сразу же с улыбкой направилась к Антуану; казалось, ее нежность к нему ничуть не угасла. Он подумал: «А она все такая же красивая – может, даже еще больше похорошела с тех пор, как мы расстались». Нужно было поздороваться, и тут оба на секунду заколебались: поцеловаться? Или не надо? После неловкой паузы она решила обойтись без поцелуя и села. Антуан спросил: «Тебя устраивает этот столик? Или ты предпочитаешь тот… в углу?» В его вопросе крылся намек, может быть и бессознательный. Трудно сказать, уловила ли это Луиза, но она ответила: «Нет-нет, здесь очень удобно, меня вполне устраивает».

За истекшее время ресторан сильно обветшал: видимо, его владелец с трудом сводил концы с концами и каждый месяц отодвигал срок необходимого ремонта. Здешняя кухня не отличалась изысками: в меню были только салаты да фирменный киш^[15]. Хозяин хорошо помнил их обоих и подошел со словами: «Ну как, влюбленные голубки, все хорошо?» Наступила короткая пауза, после которой Луиза быстро ответила, стараясь скрыть замешательство: «Да-да, прекрасно. А у вас? Дела идут?» Хозяин состроил трагическую мину и пробормотал, что дела плохи, налоги и бумажная волокита совсем задавили. Но сегодня Антуан и Луиза не испытывали никакого желания вникать в административные проблемы ресторатора. Это в прежние времена они выслушивали его причитания с жалостью, свойственной счастливым людям. А теперь все было совсем иначе. Они разошлись, и у них уже не хватало терпения ободрять его сочувственными кивками и понимающей миной. Наконец хозяин выговорился и принял у них заказ, спросив: «Как обычно?» Луиза, а за ней Антуан сказали «да». В кулинарном плане ничто не изменилось.

Они начали с банальной беседы о погоде, о политике, об общих друзьях. Словно не хотели – а может, попросту боялись – затронуть самое важное. Они ведь давно не разговаривали, и теперь, после такого долгого перерыва, им было трудно возобновить откровенный диалог. Наконец Антуан не вытерпел и признался:

– Я очень рад тебя видеть.

– Я тоже.

– Знаешь, я часто о тебе думаю. Честно говоря, каждый день.

– Да и я… я тоже. Как твои дела в Академии?

– Ну… студенты немного изменились, но в общем все хорошо.

– Что значит – изменились?

– Даже не могу точно сформулировать. Не такие сосредоточенные, что ли… Да ты приходи ко мне на лекцию, и сама убедишься, – с улыбкой предложил он.

– Вообще-то, меня всегда впечатляло твое вдохновение, когда ты выступал перед студентами. Я тебе нечасто это говорила, но у меня каждый раз возникало странное чувство, что существуют два Антуана – тот, кого я хорошо знаю, и другой, способный два часа владеть вниманием аудитории. Ты прямо раздваивался у меня на глазах.

– Ага, значит, ты бросила нас обоих, – не удержавшись, парировал Антуан.

– Я тебя не бросила. Мы же все это подробно обсудили. И ты со мной согласился. Наша совместная жизнь пошла не так, как прежде… Ты действительно считаешь, что это я тебя бросила?

– Не знаю. Просто, когда ты начала сомневаться, что мы можем быть вместе… я как-то растерялся. И покорно плыл по течению, потому что ощущал твою решимость… Скажи, ты осталась бы со мной, если бы я на коленях умолял тебя передумать? Ведь нет? Я же тебя знаю, Луиза. Знаю, как самого себя. Если уж ты принимаешь решение, значит всесторонне обдумала его. И тогда уговаривать тебя бесполезно.

– Ты так хорошо меня изучил?

– Что ж ты хочешь – семилетний опыт совместной жизни. Но знаю ли я тебя теперешнюю… вряд ли. Вот, например, я совершенно не представляю, что ты думаешь в данный момент.

Настала очередь Луизы говорить, объяснять причину этой встречи. Но именно в ту минуту, когда она пыталась сосредоточиться, чтобы связно ответить, вмешался хозяин:

– Эй, друзья, в чем дело? Что происходит? Вы ничего не едите. Вам не нравится?

– Нет-нет… очень вкусно, – пролепетала Луиза.

– Вы, главное, не стесняйтесь, говорите смело, если что не так.

И он, успокоившись, отошел от их стола. Ну почему им взбрело в голову выбрать это заведение для такого серьезного разговора?! Здесь все слишком больно напоминало о прошлом, и вдобавок докучал этот настырный тип, неспособный понять, что нельзя вмешиваться в беседу пары, которая ничего не ест в его ресторане. Ибо тому есть две причины: либо они безумно влюблены друг в друга, либо обсуждают свой разрыв. В обоих случаях им не до еды. Наконец Луиза промолвила – тихо, почти беззвучно:

– Я встретила другого.

– …

– И я не хотела, чтобы ты узнал об этом из чужих уст. Поэтому и предложила прийти сюда и поговорить.

– …

– Антуан…

– И давно ты его встретила?

– Три недели назад. Ну, то есть мы были знакомы и раньше… но у нас все началось примерно три недели назад.

– Луиза, признайся: ты меня бросила из-за него?

– Да нет же, вовсе нет, клянусь! Я тебе не лгала, просто чувствовала, что наши отношения зашли в тупик… Тогда я один-единственный раз согласилась поужинать с ним….

– И кто же этот господин?

– Он адвокат. Несколько месяцев назад он кого-то защищал, а я представляла другую сторону, и мы понравились друг другу. Просто понравились, ничего более.

– Даже не знаю, что тебе сказать.

– Прости, мне жаль…

– Судя по тому, как ты о нем говоришь, это серьезно.

– Да.

– Ты дала мне понять, что не представляешь меня отцом своих детей. А с ним у тебя все по-другому?

– Не знаю. Мы ведь встречаемся совсем недавно.

– Ну, значит, мы с тобой встречаемся в последний раз, – отрубил Антуан.

– Погоди…

– А что ты хотела от меня услышать? Я не собираюсь мешать твоему счастью. Ты женщина, которую я любил больше всего на свете. И, в отличие от тебя, не могу представить, что встречаюсь с другой, по крайней мере в данный момент. Это невозможно. Это просто не-воз-мож-но! Ты понимаешь?

– Да.

– Что в нем есть такого, чего мне не хватает?

– Не знаю, что тебе ответить. Я нахожу его… надежным.

– Сколько ему лет?

– Сорок пять.

– То есть он гораздо старше тебя.

– Да, на пятнадцать лет. И у него есть восемнадцатилетняя дочь.

– Восемнадцатилетняя… Ты с ней знакома?

– Да, мы познакомились в прошлые выходные.

– Значит, собираешься играть в дочки-мачехи, – едко сказал Антуан.

Луиза подозревала, что объяснение будет тяжелым, но она никогда еще не видела Антуана в таком состоянии. Ей-то казалось, что эта новость его просто огорчит, однако вышло иначе. Чувствовалось, что он разъярен до крайности. Антуан решил оборвать разговор и немедленно уйти из ресторана. Встав, он подошел к хозяину, чтобы расплатиться. Тот наконец уразумел, что у его клиентов проблемы, и не сказал ни слова. Антуан вышел на улицу, даже не оглянувшись на Луизу. Он понимал, что ведет себя грубо, слишком грубо, но мог ли он вообразить, что она так быстро увлечется другим мужчиной?! Он еще был способен принять их разрыв, но только не это. Вернувшись домой, Антуан послал Патино электронное письмо с сообщением, что из-за желудочного расстройства не сможет прочесть послеобеденные лекции.

8

Назавтра Антуан уже вернулся к обычной жизни. Он решил никому, даже сестре, не рассказывать о том, что` испытал, услышав признание Луизы. Нет, он похоронит горе в глубине своего сердца и, возможно, сумеет таким образом забыть. Эта новость имела по крайней мере одно достоинство: она прояснила ситуацию. Антуану уже нечего было ждать, надеждам и сомнениям не осталось места. Что ж, бесспорно, так оно и лучше: он с содроганием вспоминал этот период неопределенности, эту транзитную зону любви.

Теперь у него начнется новая жизнь. То есть жизнь-то, конечно, останется прежней, но все в ней пойдет по-другому. Нужно просто найти ей иное применение. Он еще глубже погрузится в работу, и только в работу, будет тщательнее готовиться к лекциям, расширять свою эрудицию. Начнет регулярно посещать библиотеки и, несомненно, обретет утешение, обогатившись новыми познаниями. А еще можно засесть за книгу: он уже давно лелеял мечту написать о Монпарнасе 1920-х годов. Ведь защитил же он диссертацию о Модильяни – так, может, пришла пора создать о нем и роман, почему бы и нет?! Это прекрасный способ бороться с черными мыслями, не хуже всех прочих.

В тот первый вечер своей новой жизни он послал эсэмэску Сабине. Час был поздний; она могла уже спать, но нет, – видимо, еще бодрствовала, потому что сразу же ответила. Сабина, как и многие другие, никогда не выключала телефон, боясь хоть на миг выпасть из реальности. Антуан спрашивал, нельзя ли к ней зайти. Это означало: зайти, чтобы продолжить ту, прерванную встречу. Его уже несколько недель буквально раздирали противоречивые желания, и теперь вдруг обуяла какая-то бешеная решимость покончить с этой мукой. Он желал стать желанным, упиваться жизнью, завладев другим телом. И чувства тут были совершенно ни при чем. Антуан не любил Сабину и знал, что вряд ли когда-нибудь полюбит. Но бывают моменты, когда то, что хочешь иметь, кажется гораздо менее важным, чем то, что можешь иметь.

Сабина была твердо уверена, что Антуан к ней вернется. И не потому, что она так уж сильно в него верила: скорее, это было подспудное убеждение, что их прошлое вечернее свидание не должно остаться незавершенным. Так же, как для завершения фразы требуется точка. Сабина понимала, что Антуан волей-неволей смирится с уходом Луизы; этот тонко чувствующий человек, с его цельной натурой, был неспособен долго блуждать в лабиринте отношений. Но тут она жестоко ошибалась. Он звал ее не потому, что ему полегчало, а именно потому, что ему стало еще больнее. Впрочем, соображения Антуана, честно говоря, мало интересовали Сабину. Ее-то желание не угасло, и это она считала самым важным^[16].

Таким образом, встретившись прямо среди ночи, Антуан и Сабина могли сделать вид, будто прошедших дней, когда он ее избегал, и вовсе не было. Они продолжили с того момента, на котором тогда все прервалось, вот только Антуан повел себя совершенно иначе. Он схватил Сабину за волосы и с какой-то неистовой яростью овладел ею. Вся его жизнь, все его сомнения и страхи вылились в грубый механический акт. Этот мягкий, деликатный человек, который никогда не оскорблял женщин, внезапно повел себя самым непристойным образом. Нельзя сказать, что он действовал как зверь или дикарь, он просто стремился достичь оргазма, совершенно не заботясь о своей партнерше. Сабина не узнавала Антуана, но в конечном счете эта внезапная перемена и ее возбудила до крайности, удвоив силу наслаждения. Она уже сама хотела, чтобы он обращался с ней так жестоко и бесцеремонно, упивалась этим свирепым, почти варварским напором. Ни разу в жизни ей не приходилось испытывать такой мощный оргазм. И когда все кончилось, когда Антуан, с трудом переводя дыхание, отстранился от нее, она смогла вымолвить лишь одно слово: «Еще!»

Время их сентиментальных отношений безвозвратно ушло в прошлое. Теперь они уже не смогли бы вернуться к прежним беседам, отмеченным деликатностью и взаимным уважением. Антуан встал, начал одеваться. И ушел, не сказав ни слова, даже не взглянув на растерянную Сабину.

9

Днем, встречаясь на работе, они не разговаривали. А по вечерам сходились, чтобы заниматься любовью. Антуана раздирали противоречивые чувства. Физические услады, избавлявшие его от мук воздержания, при этом оставляли горький осадок в душе. Плотские радости шли бок о бок с тягостной меланхолией. Он непрестанно думал о Луизе – о нагой Луизе в постели с ее новым любовником – и не мог отделаться от мучительных вопросов. Как она ведет себя с «тем» – неужели так же, как с ним? Неужели делает то же самое? Ему безумно хотелось это узнать; что ж, такое любопытство вполне объяснимо.

Антуан был твердо уверен только в одном: Луиза счастлива. И эта мысль, как ни странно, его успокаивала. Он не потерпел бы, чтобы их с Луизой любовь уступила место какому-нибудь банальному романчику; если она сейчас испытывала настоящую страсть, это в какой-то мере оправдывало ее уход. Таким образом, в этой любовной кадрили все упорядочивалось. Шли дни, и его обида постепенно утихала. Луиза была самой большой любовью его жизни и, несомненно, останется таковой еще надолго. Какое счастье, что на его долю выпало это великое чувство! Но возможно, она ощущает себя виноватой после их последней встречи в ресторане, когда он так резко отреагировал на ее признание. И Антуан решил успокоить Луизу, написав ей: «Желаю тебе большого счастья в твоей новой жизни. Ты замечательная женщина!» Луиза вздохнула с облегчением, эти слова растрогали ее до слез. Она даже подумала: не назначить ли ему встречу – просто посидеть, поболтать за чашкой кофе. Но потом решила: нет, лучше уж сразу сжечь мосты и больше не видеться.

Однако тут следует сказать о последнем желании Антуана, который еще не окончательно порвал с прошлым. Он был готов начать новую жизнь; он смирился с тем, что Луиза не видела в нем отца своих будущих детей, и это ускорило их разрыв, но ему нужен был решительный толчок, чтобы освободиться окончательно: он хотел увидеть человека, к которому она ушла от него. Увидеть, что` он собой представляет, услышать – если удастся – его голос. Разве это такое уж преступное желание? Напротив, он находил его вполне естественным. Он знал, что не сможет возродиться, пока ясно не представит себе новое окружение Луизы. Конечно, он мог бы ее попросить: «Познакомь меня с твоим возлюбленным!»… Нет, невозможно, – она сочтет это извращением. Или можно было бы организовать совместный ужин вчетвером – те двое и он с Сабиной, – в обстановке фальшивой непринужденности и натянутых улыбок, скрывающих трагизм ситуации. Но Сабина, по мнению Антуана, не годилась на эту роль. Вряд ли она достойна участвовать в такой встрече на равных с новым возлюбленным Луизы. Кстати, как его зовут? Антуан даже этого не знал. Ничего он не знал. Кроме того, что тот — адвокат и что у него восемнадцатилетняя дочь. А вдруг она учится в его Академии? Такое ведь вполне возможно. Он понятия не имел, чем она занимается, эта девица. «В общем, ничего-то я не знаю», – горестно твердил он себе. Все-таки Луизе следовало рассказать ему все поподробнее, объяснить, что такого хорошего она нашла в этой своей «новой жизни». Антуан на минуточку забыл, что сбежал из ресторана, не попрощавшись и не дав ей возможности объясниться. Зато сейчас ему не терпелось все разузнать. Он надеялся, что это ему поможет. Он ведь искренне хотел смотреть вперед, да-да, только вперед, и потому твердил себе: «Коли уж я решил навсегда порвать с прошлым, то имею право на некоторые подробности, а почему бы и нет, разве это незаконно?»

10

Так прошло несколько вечеров, и вдруг Сабина спросила Антуана: «Ты не хочешь сходить куда-нибудь поужинать? Или, например, в кино?» Он воззрился на нее с таким изумлением, словно она обращалась к кому-то другому. Конечно, он мог бы откровенно сказать, что она ему нужна лишь для эротических утех, но предпочел все-таки смягчить свой ответ. И объяснил, что в данный момент очень занят, – кстати, это отчасти соответствовало истине. Кроме чтения лекций, он вел семинары в трех группах, и проверка студенческих работ отнимала у него массу времени. Дважды в месяц он составлял рейтинг своих учеников (хотя это не входило в его обязанности) в зависимости от их результатов по QCM^[17] или контрольных. Таким образом он не позволял им расслабляться. Ленивые студенты старались любой ценой избежать зачисления на его курс; другие, более усердные, стремившиеся к успеху, трудились в поте лица, зная, что преподаватель оценит их усилия и поможет. В результате нагрузка Антуана многократно возросла: он проводил долгие часы за анализом письменных работ, стараясь предельно точно формулировать свои поправки. Разумеется, он мог бы даже при этом найти время сходить в кино или посидеть в кафе вместе с Сабиной, но чем чаще он занимался с ней любовью, тем больше убеждался в том, что их отношения должны ограничиваться постелью. А ведь Антуану многое нравилось в этой женщине. Они издавна были в прекрасных отношениях – скорее друзья, чем просто коллеги, – но с тех пор как он наслаждался упоительной лаской ее рта, а Сабина стонала от наслаждения под его чувственным напором, ему трудно было даже представить, что можно с легкостью перейти из одного мира в другой. Сабина мирилась с такой ситуацией ради своих чувственных услад. Прежде она считала, что близость с мужчиной должна сопровождаться взаимной влюбленностью, общностью интересов, равенством интеллектов, но теперь с некоторым удивлением обнаружила, что заниматься любовью можно без всяких дополнительных условий. Она, конечно, понимала, что все это не надолго, но твердо решила держаться за эти преходящие минуты наслаждения, сколько хватит сил.

То малое свободное время, которым располагал Антуан, он предпочитал проводить с друзьями. Расставшись с Луизой, он начал видеться с ними чаще прежнего и по субботним вечерам засиживался в их компании, не глядя на часы, – дома его никто не ждал. Встреча затягивалась до полуночи, а то и позже; друзья вели одни и те же разговоры, смеялись над затасканными анекдотами, – прошлое подобно старому, много раз виденному фильму. Антуан нередко чувствовал себя одиноким среди этих людей, и это ощущение было реальным до ужаса. Любые отношения с окружающими казались ему пустыми и ничтожными. Ни один из его друзей не мог его понять. Антуан даже не пытался завязать знакомство с другой женщиной. А если ему какая-то и нравилась, был не в силах заговорить с ней. И мог только робко надеяться, что она сама сделает первый шаг к сближению. Увы, такое случается редко, разве только в снах или в романах.

Подобное чувство неприкаянности вполне типично для подвыпившего человека, блуждающего в ночной темноте. На самом же деле Антуан вовсе не был несчастным: он виделся с Сабиной – временами, виделся с сестрой – часто, виделся со своими студентами – ежедневно. Кроме того, у него было немало и других радостей. Он обожал бродить по городу, от улицы к улице, обнаруживая там и сям новые живописные уголки. И самое подходящее время для таких открытий наступало по вечерам, после лекций. Гуляя по набережным Роны, он любовался пароходами, причалившими к молу на один вечер. Разглядывал старушек на палубах или в окошках кают их плавучих домиков. Приветливо махал им рукой: есть некое молчаливое родство между пешеходами и пассажирами, какое бы средство передвижения они ни выбрали; главное – помахать на прощанье и тем и другим. Это была самая любимая дорога Антуана, по ней он ходил встречать Луизу с работы. Он все еще не расстался с мыслью разведать ее новую жизнь, и в один из вечеров решил прогуляться до ее конторы.

Адвокатская контора располагалась в большом доме напротив Дворца правосудия. Антуан сел на террасе кафе, откуда мог увидеть выходившую Луизу. Стояла удивительно теплая для ноябрьского дня погода. Попивая кофе, Антуан наблюдал за виновными и невиновными, спускавшимися по ступеням дворца. Адвокаты, как всегда, бежали вприпрыжку, словно для успеха их миссии требовалось умение порхать грациозно, как в балете. Наконец вышла и Луиза. Антуан взволновался, увидев издали ее фигурку, слегка размытую светом, хотя он мог различить ее лицо в мельчайших подробностях. Она стояла, явно кого-то поджидая. Через несколько минут к ней подошел мужчина. Антуан с удивлением констатировал, что у него волосы с проседью и что он выглядит старше своего возраста. Но… почему бы и нет, ведь за что-то Луиза его выбрала. И не ему, Антуану, судить о ее новой жизни по цвету волос избранника. Итак, Антуан увидел то, что хотел. Ему, конечно, было больно, но делать нечего. Он продолжал следить за ними. Мужчина поцеловал Луизу в шею, и они пошли по улице. Так просто, будто делали это всю жизнь.

Антуан расплатился за кофе и встал, чтобы идти за ними. Один раз, он сделает это один только раз. Просто чтобы узнать, где они живут. Узнать, где находится приют их счастья. Это желание вовсе не казалось ему странным.

11

Он следовал за ними на почтительном расстоянии, чтобы не быть замеченным, как вдруг его окликнула какая-то девушка:

– Добрый вечер, господин Дюри.

– Добрый вечер, – ответил Антуан, не отрывая глаз от Луизы.

– Как приятно снова увидеть вас!

– Да-да… мне тоже, – пробормотал он, даже не понимая, с кем говорит, и порываясь идти дальше.

– Знаете, ваши лекции так повлияли на мою жизнь!

– Благодарю вас, – машинально ответил он. Этот короткий диалог вынудил Антуана замедлить шаг, и он потерял из виду Луизу. Но это не страшно: теперь ему некуда спешить. Он вернется сюда завтра или в другой день. Сегодня он уже вполне утолил свою жажду разузнать о ней побольше. Получил убедительное доказательство ее счастья, этой новой жизни, которая протекала не с ним, вдали от него. Так что же еще ему нужно? Выяснить, где они живут? Это его интересовало меньше всего. Живут себе где-то здесь, втроем, в любви и согласии. Из Луизы, наверно, получится прекрасная мачеха. Наверняка обе женщины ходят по субботам в магазины вместе. Словом, не жизнь, а мечта.

И Антуан поневоле приостановился, чтобы выслушать биографический отчет своей бывшей студентки:

– Знаете, мне повезло провести полгода в Нью-Йорке, в Музее Гуггенхейма; это был такой замечательный опыт!

– Да… возможно…

– Просто невероятно, что я вас встретила вот так, прямо на улице, – я ведь всего несколько дней как вернулась в Лион. А через неделю еду в Гамбург, я буду там жить.

– Ах, так… Прекрасно…

– И работать франкоговорящим гидом в Музее современного искусства. Потрясающий музей! Я там побывала два месяца назад, чтобы ознакомиться с условиями работы…

Девушка так увлеченно вела свой рассказ, что Антуану едва удавалось вставлять отдельные реплики. Судя по ее словам, она не только слушала его лекции в Академии, но и посещала его практические занятия. Антуан недоумевал: он никак не мог ее вспомнить. Но из вежливости притворился, будто прекрасно ее знает, хотя тщетно напрягал память – эта девица не оставила в ней ни малейшего следа. И даже непонятно почему: выглядела она очень соблазнительной. Правда, ее неумолчная болтовня слегка раздражала Антуана, умаляя очарование, но все-таки это была вполне привлекательная юная особа. Он холостяк, она им восторгалась, – так почему бы им не провести этот вечер вместе?

Девушка пришла в восторг от предложения бывшего преподавателя посидеть с ним в кафе, – какая удача! Она благословляла случай за этот царский подарок. Они уселись на террасе, которую Антуан только что покинул. Казалось, эта встреча – знак судьбы, пожелавшей залечить его душевную рану: в тот самый миг, когда он следил за Луизой и ее новым возлюбленным, она послала ему юную прекрасную девушку, преклонявшуюся перед ним. Значит, судьба решила в каком-то смысле уравновесить их будущее – его и Луизы. Когда Антуан стал заказывать напитки, девушка^[18] спросила:

– Можно мне задать вам вопрос?

– Да.

– Ваш рассказ про абрикосовый сок, который якобы любил Пикассо, – это ведь выдумка, не правда ли?

– Гм…

– Вы теперь можете говорить откровенно, я клянусь, что никому ничего не скажу! Но я просто уверена, что это было нечто вроде тайного послания кому-то, кто сидел в аудитории. Или я ошибаюсь?

– Нет, вы правы, – ответил он сдавленным голосом.

Ну почему именно сейчас, когда прелесть этой девушки сулила ему чудесный вечер, она, сама того не подозревая, напомнила ему о былом беззаботном времени, о том, как Луиза тайком пробиралась в аудиторию и сидела между студентами?! Антуан постарался согнать с лица тоскливую тень, омрачившую его лицо.

Время пролетело незаметно, как бывает с близкими знакомыми, которым нужно многое рассказать друг другу. Девушка втайне дивилась: как странно, что у этого знаменитого человека нет никаких планов на сегодняшний вечер! Она случайно встретила Антуана на улице, и он оказался свободным. Не будь она такой хорошенькой, он бы, верно, не уделил ей столько времени. Пока она говорила, он исподтишка оглядывал ее фигурку. Ну настоящая красавица! Чем дальше, тем больше он недоумевал: как же он мог ее забыть? Кроме того, ему действительно было приятно слушать комплименты, которые расточала эта девушка: она с искренним восторгом вспоминала его лекции. Антуан впервые оказался в такой ситуации. Живя с Луизой, он никогда не задавался вопросом, может ли он нравиться другим женщинам. Счастье взаимной любви надело на него шоры верности. А теперь его поманил новый прекрасный мир. Эта девушка безумно восхищается им и скоро уедет в Гамбург – самая удобная ситуация, чтобы провести с ней короткий волшебный вечер. Вот он – подходящий случай, чтобы вырвать у монотонной жизни свою долю прекрасного.

Антуан придвинулся к девушке, положил руку ей на плечо.

– Что вы делаете? – строго спросила она.

– Ничего. Я просто подумал: может, мы продолжим беседу у меня дома?

– У вас? Но… зачем?

– Ну, не знаю… просто, чтобы побыть вдвоем.

– Но мы и так вдвоем здесь… в этом кафе.

– …

Она либо притворялась, что не понимает, либо просто не желала «побыть с ним вдвоем». Антуан сразу уловил резкую перемену в ее поведении. Теперь девушка выглядела куда менее восторженной, чтобы не сказать – шокированной. Антуан ничего не понимал. Он ведь решился на это дерзкое предложение лишь потому, что она осыпáла его такими горячими похвалами. Увы, он спутал восхищение с вожделением. В глазах бывшей студентки он представлял собой не только бесполый символ академической власти, но и мужчину, слишком старого для нее. Девушка, разумеется, угадала намерения Антуана и через несколько минут объявила, что ей пора домой. Перед уходом она из вежливости поблагодарила его за прекрасный вечер, но не требовалось особой проницательности, чтобы уловить в ее тоне глубокое разочарование. Эта оборванная встреча напоминала «Титаник», так же мгновенно канувший в ледяную воду. Неужели этот человек слушал ее рассказы с одной-единственной целью – завершить их беседу сексуальным финалом? Такая перспектива вызвала у девушки отвращение. Она с натянутой улыбкой пожала Антуану руку и ушла. Он глядел ей вслед, думая, что никогда еще так позорно не опускался в чьем-нибудь мнении. Чтобы разочаровать Луизу, понадобились годы, а тут он за какой-нибудь час превратился из обожаемого идола в жалкую посредственность. Поистине, он скатывается все ниже и ниже.

12

Когда человек круто меняет свою жизнь, это грозит ему неустойчивостью. И приходится брать судьбу в свои руки – как любят выражаться многие. Антуан ненавидел подобные ходульные выражения, он был готов убить любого, кто посоветует ему перестроить свою жизнь. И решил найти другой способ «перестроить» свои отношения с людьми. Дело в том, что долгие годы жизни с Луизой погрузили его в некую социальную спячку, и теперь настала пора перевоспитать себя самым решительным образом. Последнее недоразумение – фиаско в истории с бывшей студенткой – стало типичным примером этой заторможенности. Антуан никогда не был грубым или самодовольным ловеласом, он просто не сумел правильно сориентироваться. Понимание мотивов поведения окружающих – вот чего ему не хватало, чтобы переродиться в эмоциональном плане.

Единственной стороной жизни, оставшейся незыблемой, была профессиональная деятельность Антуана. Уж она-то никак не изменилась под напором обуревавших его чувств. Преподавание иногда способствует некоему раздвоению личности: лектор, выступающий перед студентами, подобен актеру, играющему другого человека. Луиза так и сказала во время их последней встречи: она видела в нем двух Антуанов. Именно по этой причине его работа в Академии ничуть не пострадала от личной драмы. И он был не единственным преподавателем, подверженным этому виду шизофрении. Многие властные, строгие профессора ведут себя дома как покорные ягнята. Многие суровые методисты после занятий становятся беспомощными, как младенцы. Работу Антуана-преподавателя можно было уподобить современной автостраде, тогда как его частная жизнь вне Академии напоминала департаментскую или вовсе проселочную дорогу, а иногда и безнадежный тупик.

Он любил приобщаться к сокровенным мыслям своих учеников – к их мечтам, к их желаниям и надеждам. А это бывало иногда непросто: новое поколение казалось ему таким далеким от его собственного. Антуану не было еще и сорока, но он уже чувствовал, какая глубокая пропасть пролегла между ними. Большинство его студентов готовились к карьере директоров музеев, хранителей культурного достояния. Но были также и другие – молодые художники, которые не считали себя достойными вторгаться в область современного искусства, не изучив предварительно все, относящееся к прошлому. Их не обязывали записываться в группы истории искусств, но они знали Антуана как блестящего преподавателя и ценили то, что он интересовался каждым отдельным учеником, следил за его развитием, обсуждал – никогда не осуждая – его проблемы. Антуан не жалел времени на проверку студенческих работ, стараясь как можно полнее и точнее сформулировать свою оценку. Ему нравилось проводить будние вечера или выходные дни за чтением этих своеобразных трактатов, которые вызывали у него то искреннее восхищение какой-нибудь дерзкой, оригинальной мыслью, то невольное раздражение при скудости или неточности комментария. Луиза часто говорила, что он не просто проверяет работы, а вживается в них.

13

После долгих колебаний Антуан решил наконец повторить свою неудавшуюся слежку. Он хотел знать, где живет Луиза, в полной уверенности, что это его успокоит и поможет окончательно перевернуть страницу^[19]. Он расположился на террасе того же кафе, и все произошло точно так же, как в первый раз. Луиза вышла из подъезда, немного постояла в ожидании мужчины. И точно так же, как тогда, он поцеловал ее в шею. А ведь это были двое взрослых людей, вольных как угодно варьировать свои жесты. Но первые дни новой любви всегда бывают отмечены неким обязательным ритуалом, словно перемены грозят разрушить хрупкую механику нарождающегося счастья.

Они направились в ту же сторону, что и в прошлый раз. Их походка по-прежнему выглядела странно противоречивой – одновременно и поспешной и неспешной, – как будто им хотелось поскорей вернуться домой, при этом наслаждаясь прогулкой. Антуан хорошо помнил эту манеру: в начале их с Луизой романа он ждал ее у дверей факультета, и когда они встречались, самый банальный маршрут преображался в волшебное странствие. Каким же далеким и вместе с тем близким казалось ему то время, – словно их разрыв бесследно стер годы усталости и привычки, милостиво оставив в памяти чудесное сияние взаимной любви.

На сей раз никакая восторженная студентка не помешала его слежке. Антуан держался на приличном расстоянии от влюбленной пары, чтобы его не заметили. На какое-то мгновение он даже остановился: что подумает Луиза, если увидит его? Наверняка разгневается. Он, конечно, будет все отрицать, но вряд ли она ему поверит, и благородная печаль их разрыва превратится в нечто подозрительное, чтобы не сказать извращенное. К счастью, Луиза ничего не заметила. Этот квартал Лиона идеально подходил для тайного наблюдения издали. Пара шла по набережной Виктора Оганёра^[20], а не по улочкам Старого города. Потом свернула на мост Лафайета, с него – направо, на улицу Республики, и оттуда налево, на Новую улицу. Вот тут Антуан ускорил шаг, чтобы не потерять их из виду (проходя по мосту, он предусмотрительно оставил между ними и собой большое расстояние). Осторожно выглянув из-за угла, он увидел, как Луиза и ее спутник вошли в один из домов на Новой улице. Значит, вот где они живут. И он подумал о безжалостной символике названия улицы.

Антуан решил было подойти к углу здания, но ему показалось, что это слишком рискованно: вдруг Луиза откроет окно. И тогда уж наверняка засечет его. Поэтому он выбрал закоулок, откуда мог наблюдать за домом, оставаясь незамеченным. В нескольких окнах зажегся свет, но ему не удалось разглядеть влюбленную пару. Может, они вообще живут с другой стороны, – почему бы и нет, там гораздо тише и окна выходят в сад или во внутренний двор. Что же теперь делать? Дальнейшая слежка потеряла смысл. Он увидел того мужчину. Он увидел счастливую Луизу. Ну и довольно с него, можно спокойно уходить.

Но тут из глубины его души, словно из бездонного колодца, выплыло новое желание. Дочь нового спутника Луизы! Он хотел увидеть ее лицо, сегодня, сейчас. Нельзя же подстерегать их тут ежедневно. Может, она вообще сегодня вечером у своей матери? Едва он об этом подумал, как из дома вышла Луиза в сопровождении возлюбленного и девушки – видимо, его дочери. У Антуана замерло сердце. Он съежился в своем укрытии. К счастью, те трое направились в другую сторону. Антуан перевел дух и пошел следом за ними. Он дрожал всем телом, он уже перестал понимать, как и зачем оказался здесь. Ах да, чтобы увидеть новую жизнь Луизы. Антуан не успел как следует разглядеть лицо девушки, но ее внешность ничего ему не говорила, – нет, она явно не принадлежала к числу его студенток. Несколько минут спустя они вошли в китайский ресторан; на улице уже стемнело.

Антуан снова нашел укромное местечко, откуда мог наблюдать за ними, оставаясь невидимым. Это было тем более удобно, что трио расположилось за столиком у окна. Луиза сидела с одной стороны, отец с дочерью напротив. Официантка встретила их широкой улыбкой – признак того, что здесь хорошо знали и Луизу, и ее спутников. Мужчина встал и вышел, вероятно, в туалет, и женщины остались вдвоем. Антуану поневоле пришлось признать, что они хорошо ладят между собой. Девушка оживленно говорила – наверняка поверяла свои секреты, и Луиза слушала, слегка кивая (Антуан прекрасно знал эту ее манеру, она всегда была настроена благожелательно к собеседнику), и наконец что-то сказала – видимо, дала совет или выразила свои чувства, что явно понравилось девушке. Вернулся ее отец, тут же подоспели и заказанные блюда, – в общем, вполне идиллическая картина.

Люди, ужинавшие там, за стеклом, походили на персонажей картины в пышной раме. Картины, запечатлевшей бытовую сценку, от которой веяло полнотой жизни. Антуан, который посвятил жизнь анализу живописных полотен, созерцал это эфемерное произведение, отражавшее все – и сердечное согласие, и благородную простоту отношений. Даже интерьер ресторана, который вполне мог быть вульгарным, таковым не оказался. Антуан внимательно рассматривал девушку. Она выглядела счастливой, как ребенок, горячо любимый родителями. Антуан не помнил, чтобы он когда-нибудь ужинал со своими родителями в ресторане. Он имел полную возможность разглядывать эту идеальную семью, но видел теперь только одно – незанятый стул рядом с Луизой. Это был знак его отсутствия. Доказательство того, что ему нет места на этом празднике новой жизни.

14

Антуан больше не хотел встречаться с Сабиной. Он все отчетливее понимал, что она ждет от него большего. В другое время он, возможно, и согласился бы жить с ней, но сейчас ее надежды угнетали его. Луиза не видела в нем отца своих детей, – вот так же и Антуан не видел себя в роли законного мужа Сабины. Трудно подобрать объяснение тому, что сердце отвергает без всяких объяснений.

Однако же ему пришлось найти слова, чтобы выразить свое решение. Он заговорил о пропасти, разделяющей их желания. Стал объяснять, что ни одна пара не может создать прочный союз, застрахованный от скуки. Но Сабина давно уже сама все поняла. И они условились о прощальном свидании, которое, в отличие от прежних бурных встреч, прошло вполне мирно, даже с оттенком нежности. Таким образом, они расстались без ссоры, хотя и не без горечи со стороны Сабины. Вопрос был в том, смогут ли они вернуться к прежним дружеским отношениям после того, как предавались своей неистовой страсти, – время от времени обедать вдвоем, спокойно беседовать о делах в Академии или о планах на выходные. Но нет, это им не удавалось. Отныне при встрече обоих сковывало молчание. Секс разрушил то, что прежде их объединяло.

Иногда они виделись на различных совещаниях. И старались садиться подальше друг от друга, что выглядело довольно нелепо: все давно уже знали об их прежней близости. Эта отчужденность только подчеркивала факт разрыва, вместо того чтобы помочь его скрыть. Слухи об их связи ходили в кулуарах Академии, пока новая пара любовников не вызвала новые пересуды. С тех пор они больше не фигурировали даже в сплетнях.

Как ни странно, в последнее время у Антуана полегчало на сердце, словно он избавился от тяжкого груза. Ему понадобилась вся эта история с Сабиной, потом слежка за Луизой; эти два эпизода, внешне совершенно несхожие, свидетельствовали об одном и том же – об интуитивном стремлении выстоять в этой личной трагедии. И теперь он хотел снова делать то, от чего давно отвык, – ходить в кино, читать, сидя в парке. Такое отрадное чувство свободы посещает человека, когда он благополучно минует черную полосу своей жизни. Антуан отдавал себе отчет, что перенес такую жестокую встряску, какой никогда доселе не испытывал. Эта встряска заставила его полностью пересмотреть всю свою жизнь. И теперь он впервые почувствовал себя возмужавшим.

15

Вопреки первоначальному ошибочному впечатлению Антуана, новые студенты оказались не такими уж легкомысленными. Просто, глядя на них через призму своего несчастья, он приписывал им воображаемую распущенность. Одна из его групп практических занятий состояла из особенно одаренных студентов. Он был счастлив, занимаясь с ними, и считал каждый свой урок большой удачей. Ученики понимали его с полуслова, работали активно и дружно, – это было настоящее творческое соревнование. Антуан не раз отклонялся от подготовленной темы и устраивал импровизированную дискуссию по поводу той или иной выставки, проходившей в Лионе. Ему хотелось развивать этих ребят, приучать их мыслить не хаотично, по наитию, а логически, как положено настоящим интеллектуалам.

В числе студентов этой группы была девушка, которую Антуан считал самой даровитой из всех. Увидев ее впервые, он подумал: «Ее лицо овеяно мечтами», не слишком даже понимая, что это значит. Внешне она выглядела несколько отрешенной, но сразу поразила Антуана своей эрудицией и сосредоточенностью. Поэтому его не удивило, что ее последняя самостоятельная работа оказалась лучшей из всех. Антуан ходил по рядам, возвращая студентам проверенные эссе и сопровождая каждое из них коротким отзывом, одобрительным или же негативным. Дошла очередь до Камиллы, и он горячо расхвалил ее, не пожалев лестных слов. Девушка не вызывала зависти товарищей, – напротив, все единодушно считали, что она по праву заслужила самую высокую оценку, и горячо поздравили ее. Обычно Камилла была сдержанной и замкнутой, но в тот день, услышав оценку Антуана, ответила ему сияющей улыбкой.

Часть третья

1

Улыбка все еще светилась на лице Камиллы Перротен, когда она вечером пришла к матери.

2

Камилла недавно переехала и теперь жила одна в съемной меблированной студии поблизости от Академии художеств, но по уик-эндам обычно приезжала к родителям. У них был домик в пригороде Лиона. По правде говоря, все свое отрочество Камилла провела в основном с матерью. Ее отец, страховой агент, постоянно уезжал на четыре-пять дней. Каждый день Изабель и ее дочка спрашивали друг друга: «Где папа?» Но ни одна, ни другая не знали ответа. Дижон, Лимож, Тулуза, – в конце концов, не все ли равно? Главное, что его нет дома. Мать Камиллы трудилась медсестрой в больнице Святых Иосифа и Луки; ее работа представляла собой неисчерпаемый источник жалоб. Вечерами она возвращалась измученная; да, конечно, у нее не всегда хватало сил на дочку. Сегодня, увидев счастливое лицо Камиллы, Изабель испытала потрясение и тут же спросила: «У тебя хорошие новости?» Дочка не ответила; ей не хотелось делиться своим редким счастьем, ведь в словах его так легко было растратить. Преподавателю уже случалось ее хвалить, но сегодня она впервые смогла оценить его слова по-настоящему. Учась в Академии художеств, она чувствовала себя все лучше и лучше; ей особенно нравились занятия, которые проводил Антуан Дюри.

Камилла ушла к себе, а Изабель все еще вспоминала ее улыбку. Она даже написала мужу, и он ей ответил, хотя вообще такого в их привычках не было. Они иногда не разговаривали по нескольку дней. Странно, конечно, для семейной пары, но им не хотелось себя заставлять. К чему задавать стандартные вопросы, если ответы тебя не очень-то интересуют. Тьерри не вникал в профессиональные сложности жены, а она не проявляла любопытства относительно его маршрутов. Если говорить, то лишь о действительно важном. Может, кто-то счел бы такие отношения ненормально отчужденными; их обоих они вполне устраивали. Но сегодня Изабель хотелось рассказать Тьерри об улыбке Камиллы. И Тьерри даже положил вилку на бумажную скатерть. Он был один в огромном зале ресторана дешевой гостиницы и сейчас доедал основное блюдо из меню, специально придуманного для страховых агентов. Новость пролила ему бальзам на душу. Ему даже показалось, что он слышит эту улыбку. Иногда появление того, на что ты долго надеялся, превращает молчание в грохот.

Возвращаясь к одному и тому же, Изабель и Тьерри вспоминали последние годы. Было трудно определить, когда все изменилось. К тому же тут они друг с другом не соглашались. Матери казалось, что Камилла погрузилась в апатию внезапно, а отцу – что ее болезненное состояние развилось постепенно. Но какая разница, результат ведь один. Камилла больше не была прежней жизнерадостной девочкой, вся ее беззаботность улетучилась.

Изабель часами сидела в интернете, пытаясь понять, что же произошло, сравнивая чужие жизни с симптомами, которые, по ее мнению, обнаруживались у Камиллы. Шизофрения, биполярное расстройство, депрессия? Интернетные истории были одна другой страшнее. Нет, следовало кончать с форумами и наконец обратиться к специалисту. Их семейный врач мало что понимал в психических отклонениях^[21], но жаждал помочь. Этот врач обычно принимал чрезвычайно серьезный вид, словно желая, чтобы полученные им дипломы отразились у него на лице. Он обратился к Камилле, как к ребенку:

– Скажи мне, что тебя беспокоит. Твоя мама говорит, что ты почти ничего не ешь. У тебя что-нибудь болит?

– …

Камилле тогда только что исполнилось шестнадцать. Родители уже давно волновались из-за нее. Ведь она всегда училась блестяще, а сейчас отказывалась ходить в лицей. Мать без конца спрашивала, не произошло ли чего-то неприятного, но ответ всегда был один: нет, ничего. Просто утром она не хотела вставать. И однажды прошептала: «У меня внутри такая тяжесть, что ее невозможно поднять». Мать уже слышала похожие фразы в больнице от депрессивных пациентов. Любое действие становится невыносимо трудным. Изабель вообразила, что, если помочь дочери в быту, облегчить ее передвижения, она снова обретет энергию. Надо утром отвозить Камиллу в лицей, вечером из лицея домой. Но ничего не изменилось. Камилла не хотела вылезать из постели. Изабель испытывала ужасающее чувство бессилия.

Сидящий рядом с Камиллой доктор не знал, что сказать. Он измерил ей давление, пощупал железки, велел покашлять, встать, затем снова лечь, пытаясь за привычными жестами скрыть свою растерянность. Анализы крови показывали абсолютную норму.

– Ты можешь мне все сказать. Ты знаешь, что я ваш друг. Я тебя помню с тех пор, как ты была совсем маленькая.

– Я знаю.

– Ну так скажи, что с тобой. Где у тебя болит?

– У меня нигде не болит, – твердо ответила Камилла, надеясь на этом положить конец консультации. Она хотела, чтобы ее оставили в покое. Когда она была одна и в темноте, боль становилась почти терпимой.

Но мать не желала опускать руки. «Доченька, прошу тебя… скажи доктору, что с тобой… ты же вчера мне говорила… что плохо себя чувствуешь…» Никакой реакции. Все равно что обращаться к стенке. Доктор встал и сделал знак Изабель. На него словно бы снизошло некое врачебное откровение, а с ним и решение проблемы. Он прошептал: «Иногда дети не хотят говорить при родителях. Может, тебе лучше выйти. Надо попробовать…» Изабель вышла.

Доктор появился через несколько минут, все его попытки разговорить девочку ни к чему не привели. Чувствовалось, что ему хочется сказать: «Ничего у нее нет. Как всем соплячкам в этом возрасте, ей просто надо привлечь к себе внимание». Но, увидев обеспокоенное лицо матери, он понял, что не стоит, и прибегнул к традиционным банальностям:

– Знаешь, я думаю, что в ее годы это обычное дело.

– Правда?

– Да. Детство кончилось, а ведь детство – это райское существование. Тебя любят и балуют, ты центр мира. А тут надо расти. И ты понимаешь, что жизнь – трудная штука. Помню, что я сам в этом возрасте впадал в меланхолию. Нет, правда, Иза, не беспокойся… Классическая молодежная хандра. Ко мне много приходит таких подростков, некоторые становятся готами и одеваются только в черное.

– Камилла ничего такого не делает.

– Я знаю. Но говорю тебе, в этом возрасте почти все обязательно чувствуют себя неприкаянными. Одни курят наркотики, другие не вылезают из постели. Честное слово, тебе почти что повезло, могло быть гораздо хуже. Что поделаешь, неприятный момент, надо его пережить.

– Надеюсь, что ты прав.

– Поверь мне. Нужно постараться ее отвлечь.

– Она больше ничего не хочет.

– А школа? Она много пропустила?

– Неделю с чем-то. Сегодня утром я пыталась заставить ее пойти, она устроила истерику. Я уж не знаю, что делать.

– Я могу ей прописать что-нибудь успокоительное, но, на мой взгляд, это не поможет.

Помолчав и поколебавшись, он добавил:

– Может, стоило бы показать ее психиатру.

– Она не сумасшедшая.

– Я этого не говорил. Я прекрасно знаю, что она не… но она безусловно нуждается в наблюдении. Причем в наблюдении специалиста.

– Не понимаю тебя. Сначала ты говоришь, что это классическая хандра, а теперь хочешь отправить ее…

– Я вместе с тобой ищу решение. Я только хочу сказать, что нужно использовать разные возможности. А рисование? Она вроде так любила рисовать.

– Да, но теперь и с этим покончено. Можно сказать, сейчас она вообще ничего не любит.

Внезапно врачу пришла в голову новая мысль.

– Ты уверена, что с ней ничего не случилось?

– Что ты хочешь сказать?

– Ты уверена, что в ее жизни ничего не произошло?

– Например?

– Ну, не знаю… Какая-нибудь история с мальчиком, что-то такое…

– Нет, она бы мне сказала. Мы друг другу все говорим.

Но Изабель произнесла эту фразу без всякой убежденности: она не понимала собственную дочь. Откровенно говоря, дело обстояло еще хуже: она ее не узнавала. В конце концов она сказала:

– Ты думаешь, она от меня что-то скрыла?

– Не знаю, может быть. У нее нет дневника?

– Нет.

– Аккаунт в «Фейсбуке»?

– По-моему, она его деактивировала.

– По-твоему или точно?

– Точно.

– Подумай. Позвони ее знакомым. Вдруг что-нибудь найдешь.

– Хорошо, – ответила Изабель. Да, в жизнь дочери придется вмешаться.

– Во всяком случае, я всегда готов помочь. Тебе и твоим.

– Спасибо за все.

Врач дружески попрощался с Изабель. Она предложила ему чего-нибудь выпить, но он отказался. Они с Тьерри были большими друзьями, и, хотя в нынешней ситуации не крылось ничего двусмысленного, что-то его смущало. Он и сам не понимал что. Может быть, атмосфера этого дома. Какая-то тяжелая. По зрелом размышлении, дело тут не в обычном кризисе переходного возраста. Что-то должно было произойти, что-то очень серьезное.

3

В тот же день, немного позже, из очередной поездки вернулся Тьерри. Жена рассказала ему о визите врача. Тьерри счел, что помочь Камилле не сможет никакой специалист. Во время поездки он постоянно думал о ней и пришел к выводу, что только он сам способен что-то сделать. Он постарается работать меньше. «Я нужен дочке, и все тут». Было уже больше десяти вечера, но он все-таки решил поговорить с Камиллой. Три раза стукнул ей в дверь^[22]. Камилла не ответила, но Тьерри все же открыл дверь. К его величайшему изумлению, дочка рисовала и так была этим поглощена, что ничего не слышала. Какая радость для отца – ведь она так давно не брала в руки карандаш!

Тьерри осторожно приблизился к ней, сердце у него отчаянно билось. Раз она снова рисует, значит ей лучше, может, все еще станет как прежде. Но когда он увидел набросок… Что-то жуткое, вызывающее чуть ли не отвращение, какой-то жук со щупальцами. Камилла обернулась, не выразив при виде отца никакого удивления. В последнее время ничто не выводило ее из апатии. Она быстро поцеловала его, а он не стал делать замечаний в связи со страшным рисунком,

© И. Я. Волевич, перевод, 2019

© И. В. Дмоховская, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство АЗБУКА®

Часть первая

1

Парижский музей Орсэ расположен в здании бывшего железнодорожного вокзала. И прошлое властно накладывает свой отпечаток на настоящее. Бродя по музею от Мане к Моне и обратно, можно, забавы ради, представлять себе посреди картин прибытие поездов. Но в наше время путешествия стали иными. Возможно, в тот день кое-кто из посетителей приметил застывшего перед музеем Антуана Дюри. У него такой остолбенелый вид, словно он с луны свалился. Да, остолбенелый – именно так можно назвать его состояние в данный момент.

2

Антуан явился на собеседование с директором по персоналу задолго до назначенного времени. Уже несколько дней все его помыслы были сосредоточены на этой встрече. Он хотел работать именно здесь, в Орсэ. Наконец он размеренным шагом направился к служебному входу. В телефонном разговоре Матильда Маттель особо подчеркнула, что не следует входить через дверь для посетителей музея. Его остановил охранник:

– У вас есть бедж?

– Нет, мне назначено…

– Кем?

– …

– Кто вам назначил?

– Извините… у меня встреча с мадам Маттель.

– Ладно, подойдите к стойке секретаря.

Спустя несколько минут ему пришлось еще раз объяснить причину своего появления. Молодая женщина за стойкой сверилась с большим черным блокнотом.

– Вы господин Дюри?

– Да.

– Будьте добры, ваше удостоверение личности.

– …

Ну что за нелепость: кто бы захотел выдавать себя за него?! Он послушно предъявил ей документ, сопроводив этот жест понимающей улыбкой, чтобы скрыть замешательство. Итак, процедура собеседования уже как будто началась – сперва в диалоге с охранником, затем с этой дамой. И нужно было с первого же слова выказать себя энергичным, деловым человеком, а не мямлить: здесь явно не потерпят какого-нибудь размазню. Убедившись, что он и есть Антуан Дюри, молодая женщина указала ему на длинный коридор.

– Пройдете по нему до самого конца и там увидите лифт. Это очень просто, вы не заблудитесь, – сказала она.

«Ну, теперь-то я уж точно заблужусь», – подумал Антуан.

И верно: дойдя до середины коридора, он уже не мог вспомнить, что делать дальше. Взглянув в застекленный проем, он увидел картину Гюстава Курбе. Красота – лучшее лекарство от неуверенности. Он уже много недель боролся с самим собой, чтобы не пойти ко дну. И теперь почувствовал, как обессилел: только два этих коротеньких допроса потребовали от него неимоверного напряжения. А ведь ему пришлось всего-то сказать несколько слов, ответить на вопросы, не содержавшие никаких подвохов. Он словно вернулся к первобытному восприятию мира, временами поддаваясь совершенно необъяснимым страхам. И с каждым днем все сильнее ощущал последствия пережитого. Сможет ли он выдержать собеседование с мадам Маттель?

Стоя в лифте, который поднимал его на третий этаж, он мельком взглянул на себя в зеркало и нашел, что сильно осунулся. Ничего удивительного: он теперь меньше ел, а иногда и вовсе забывал пообедать или поужинать. И желудок, оставшийся пустым, даже не протестовал. Можно было пропустить время трапезы, не услышав его урчания, словно организм находился под воздействием анестезии. Один лишь рассудок теперь бодрствовал, нашептывая ему: «Антуан, ты должен есть!» Человеческие существа делятся в пору несчастья на два лагеря – на тех, кто борется с ним телом, и тех, кто борется с ним разумом. Либо телом, либо разумом, и очень редко – одновременно.

Выйдя из лифта, он увидел женщину. Обычно Матильда Маттель ждала кандидатов у себя в кабинете, но для Антуана Дюри она решила сделать исключение. Ей не терпелось поскорее узнать причины его необычной просьбы.

– Это вы Антуан Дюри? – спросила она для вящей уверенности.

– Да. Показать вам мое удостоверение?

– Нет-нет, зачем же!

– Внизу у меня его спросили.

– Просто у нас сейчас повышены меры безопасности, ничего не поделаешь.

– Странно… Кто может замышлять покушение на директора по персоналу музея Орсэ?

– Ну, всякое бывает, – с улыбкой ответила она.

То, что могло сойти за шутку или даже за остроумие, встретило со стороны Антуана полное безразличие. Матильда жестом указала ему дорогу к своему кабинету. Они прошли по длинному узкому коридору, где не встретили ни души. Шагая за ней, Антуан подумал: наверно, у этой женщины очень уж скучная жизнь, если она принимает потенциальных служащих в такое время, когда прочий персонал еще не явился в музей. Впрочем, искать хоть какую-то логику в путаных мыслях Антуана было бесполезно.

Войдя в кабинет, Матильда предложила ему чай, кофе, воду, от которых Антуан не отказался бы, но предпочел ответить: нет, спасибо; нет, спасибо; нет, спасибо. Тогда она приступила прямо к делу:

– Должна вам сказать, что ваше резюме меня чрезвычайно удивило.

– Отчего же?

– Отчего? И это вы у меня спрашиваете?! Вы преподаватель высшей школы…

– …

– …который пользуется такой известностью. Мне как-то довелось прочесть одну из ваших статей. И вот вы, доцент, просите принять вас на должность музейного смотрителя!

– Да.

– А вам не кажется это странным?

– Ну… в общем, нет.

– Я позволила себе навести справки в Лионской академии художеств, – призналась Матильда после паузы.

– …

– И мне подтвердили, что вы решили уволиться. Притом неожиданно, без всяких оснований.

– …

– Вам что, надоела преподавательская работа?

– …

– Может быть, у вас… депрессия? Это я могу понять. Такой burn-out[1] встречается все чаще и чаще.

– Нет… Нет. Я просто решил прекратить… остановиться. Вот и все. Конечно, со временем я вернусь к преподаванию, но…

– Но – что?

– Послушайте, мадам: я подал заявление о приеме на эту работу и хочу знать, есть ли у меня шансы ее получить.

– А вам не кажется, что у вас слишком высокая квалификация для такой скромной должности?

– Я люблю искусство. Я его изучал. Потом я его преподавал. Да, преподавал, но теперь мне хочется просто сидеть в зале музея, среди картин.

– Это не очень-то спокойная работа. Вам будут непрерывно задавать вопросы. Кроме того, здесь, в Орсэ, всегда много туристов, и нужно быть крайне бдительным.

– Если вы сомневаетесь, возьмите меня с испытательным сроком.

– Вообще-то, нам нужны люди: на следующей неделе мы открываем большую ретроспективу картин Модильяни. Эта выставка привлечет толпы народу. Такое важное событие…

– А вот это очень кстати.

– Почему?

– Я писал о нем диссертацию.

Матильда ничего не ответила. Антуан полагал, что это сообщение сыграет ему на руку. Однако оно, напротив, только усугубило в глазах директора по персоналу странность его просьбы. Что тут делать такому эрудиту, как этот человек? И правда ли то, что он говорит? Антуан походил на загнанного зверя: казалось, он проникся убеждением, что этот музей – единственное надежное убежище, где можно укрыться.

3

Меньше чем за сутки Антуан расторг все свои договоры и вернул ключи от квартиры домовладельцу. Тот возмутился: «Господин Дюри, вы были обязаны предупредить за два месяца… Вы не можете вот так просто взять и выехать, мне же придется срочно искать новых жильцов!» И продолжал громко сокрушаться по поводу своих убытков. Антуан оборвал его монолог на полуслове: «Не беспокойтесь, я вам оплачу эти два месяца». Затем вызвал фургон и загрузил в него коробки с вещами. В основном это были книги. Когда-то ему довелось прочесть статью о том, как решительно японцы порывают с привычным образом жизни. Таких называли «испарившиеся». Прекрасное слово – оно удачно камуфлировало трагизм ситуации. Чаще всего речь шла о людях, потерявших работу и, соответственно, положение в обществе, основанном на мнимых ценностях. Они считали, что лучше исчезнуть, стать бездомными бродягами, чем выдерживать сочувственные взгляды жены, родных и соседей. Но это не имело ничего общего с положением Антуана, достигшего вершины своей карьеры, заслуженного и всеми уважаемого преподавателя. Ежегодно десятки студентов стремились попасть к нему, чтобы писать диплом под его руководством. Так что же произошло? Да, конечно, случился этот разрыв с Луизой, но долгие месяцы разлуки давно уже залечили его сердечную рану. И потом, такое бывает со всеми, – кто из нас не страдал от любовных горестей?! Однако это не причина, чтобы разрушать свою жизнь.

Антуан перевез все свои коробки и кое-какую мебель на лионский склад. И с одним-единственным чемоданом сел в парижский поезд. В первые дни он ночевал в дешевом привокзальном отеле, потом снял студию в рабочем квартале Парижа. Он не указал свое имя на почтовом ящике, не стал никуда записываться. Электричество и газ оплачивал через домовладельца. Здесь никто не мог его найти. Разумеется, родные Антуана заволновались. Чтобы успокоить их или, вернее, чтобы они оставили его в покое, он разослал им такой текст:

Дорогие мои,

я глубоко огорчен тем, что доставил вам столько волнений. В последние дни я был так занят, что не мог отвечать на ваши письма. Не волнуйтесь, у меня все в порядке. Я вдруг решил отправиться в длительное путешествие. Вам известно, что я давно мечтаю написать роман, и вот я взял положенный мне академический отпуск и уезжаю. Понимаю, что должен был отметить свой отъезд каким-нибудь торжественным сборищем, но все случилось слишком быстро. Не обижайтесь, – мой проект требует полного уединения. Телефона у меня теперь нет, но я обещаю писать вам время от времени.

Любящий вас Антуан

Одни ответили ему восторженными письмами, другие посчитали, что он слегка свихнулся. Но, в общем-то, он был холост, не имел детей, так почему бы ему не воспользоваться шансом и не осуществить свою мечту? В конце концов, большинство друзей одобрили его намерения. Он прочел их письма, но не ответил. И только Элеонора, сестра Антуана, не поверила во всю эту историю. Она была слишком близким ему человеком и даже мысли не допускала, что он мог вот так взять и уехать, не пообедав с ней на прощанье, не поцеловав племянницу, с которой обожал играть. Нет, этот поступок выглядел очень странно. Элеонора засыпала брата паническими письмами: «Умоляю, сообщи, где ты находишься, что с тобой стряслось? Я ведь твоя сестра и всегда готова прийти тебе на помощь; пожалуйста, не исчезай, напиши о себе хоть что-нибудь!» Увы, ответа не последовало. Элеонора испробовала все, тон ее писем резко изменился: «Ты не имеешь права так поступать со мной. Это просто мерзко! Я не верю в твои россказни о написании романа!» Эсэмэски следовали одна за другой. Антуан больше не включал свой телефон: однажды, сделав это, он увидел нескончаемый поток умоляющих посланий сестры. Ему достаточно было написать всего несколько слов, чтобы успокоить ее. Или коротко переговорить. Что же ему мешало? Он в оцепенении просидел больше часа, глядя на включенный экран мобильника. И понял, что это невозможно. Его одолевало чувство, похожее на стыд. Тот стыд, который не позволяет действовать.

В конечном счете ему удалось выдавить из себя ответ: «Мне нужна короткая передышка. Я скоро сообщу о себе, но пока прошу не волноваться. Поцелуй от меня Жозефину. Твой брат Антуан». И торопливо выключил телефон, побоявшись, что Элеонора сразу ответит. Подобно преступнику, который опасается, что его засекут по звонку, он извлек из аппарата сим-карту и сунул ее в ящик стола. Теперь его никто уже не достанет. Элеонора слегка утихомирилась, прочитав послание брата. Конечно, она тут же поняла, что он лжет и что ему пришлось сделать над собой неимоверное усилие для написания этих скупых, но вежливых слов. Однако беспокойство ее не утихло, она сердцем чувствовала, что Антуану плохо. Вдобавок ее крайне удивила его подпись «Твой брат Антуан». Он впервые прибег к этой формулировке, словно хотел подчеркнуть их родственную связь и убедить в ней себя самого. Элеонора не знала, что` он переживает, почему так ведет себя, но знала другое: она не бросит брата в беде. Письмо ее не утешило, но укрепило решимость как можно скорее разыскать Антуана. Разумеется, это потребует много времени и усилий, но она была уверена, что добьется своего, пусть и самым неожиданным способом.

4

Выйдя из квартиры, Антуан столкнулся с соседом по площадке, человеком неопределенного возраста, от сорока до шестидесяти. Тот внимательно посмотрел на него и спросил: «Вы новый жилец? Вместо Тибо?» Антуан буркнул «да» и добавил, что очень спешит, стремясь избежать следующих вопросов. Ну почему людям обязательно хочется знать, кто мы и что мы, чем занимаемся, с какой стати живем именно здесь, а не в другом месте?! Сбежав из Лиона, Антуан очень скоро убедился, что это не избавляет человека от жизни в обществе и, как бы он ни жаждал одиночества, ему не удастся проскользнуть «между людскими струйками».

Но на этой работе его хотя бы не заметят. Музейный смотритель подобен невидимке: мимо него проходят, не обращая внимания, устремив взгляд на ближайшую картину. Эта необыкновенная профессия позволяет оставаться одиноким в гуще толпы. В конце собеседования Матильда Маттель объявила Антуану, что он может приступить к работе со следующего понедельника. И добавила, провожая его до двери своего кабинета: «Я так и не поняла причину вашего решения, но считаю, что нам очень повезло – иметь в стенах музея такого специалиста». Она сказала это теплым, сердечным тоном. Для Антуана, отрезанного от остального мира, она стала единственным человеком, с которым он по-настоящему поговорил за прошедшую неделю. Имя этой женщины неожиданно обрело для него невероятную значимость. В последующие дни он то и дело вспоминал о ней, – так человек, оказавшийся в темноте, сосредотачивает взгляд на какой-нибудь светящейся точке. Интересно, замужем ли она? Есть ли у нее дети? Каким образом она стала начальником отдела кадров музея Орсэ? Любит ли она фильмы Пазолини, книги Гоголя, «Экспромты» Шуберта? Проникшись интересом к этой женщине, Антуан поневоле признал, что еще не совсем умер. Любопытство – вот что разделяет мир живых и мир теней.

И вот он сидит на стуле, в своей неброской форме. Ему выделили место в одном из залов, отведенных для экспозиции Модильяни, как раз напротив портрета Жанны Эбютерн. Какое странное совпадение: уж он-то досконально знал жизнь этой женщины, ее трагическую судьбу. Однако в первый день посетителей было так много, что ему не удавалось спокойно разглядывать картину. Публика валом валила на эту выставку. Интересно, как отнесся бы к этому сам Модильяни? Антуана всегда волновала тема успешной жизни – ставшей успешной после смерти художника. Слава, признание, деньги – все это теперь пришло к Модильяни, но, увы, слишком поздно; люди воздают почести кучке костей. Эти запоздалые восторги выглядят почти извращением, если вспомнить, сколько страданий и унижений выпало на долю Модильяни при жизни. Кто из нас захотел бы пережить самую прекрасную историю своей любви post mortem?[2] А Жанна… эта несчастная Жанна? Могла ли она вообразить, что публика будет осаждать музей, желая полюбоваться ее лицом, навсегда заключенным в раму? Впрочем, какое там полюбоваться – скорее, мельком увидеть из-за чужих спин. Антуан искренне не понимал, как можно получать удовольствие от искусства в этой толчее. О, конечно, хоть так, да приобщиться к красоте – это тоже удача, но в чем смысл созерцания картин в таких условиях, под шумные, надоедливые комментарии других зрителей? Антуан пытался прислушаться к тому, что говорилось в толпе. Там звучали восторженные отзывы мужчин и женщин, впервые открывших для себя полотна Модильяни, но были и другие – прискорбно пошлые. Со своего места он мог оценить все многообразие человеческого сообщества. Некоторые посетители не говорили: «Я посетил музей Орсэ», они бросали: «Я прошвырнулся по Орсэ», выражая этим глаголом некую социальную обязанность, – так обычно говорят: «Я прошвырнулся по магазинам». Словно накупили товаров по списку. Такие туристы не стесняются употреблять подобные слова, даже говоря о странах: «Прошлым летом я прошвырнулся по Японии»… Вот так: страны уже не посещают, по ним теперь модно «прошвырнуться». Представьте себе: вы съездили в Краков, а заодно «прошвырнулись» по Освенциму.

Да, Антуана, конечно, одолевали скорбные мысли, но теперь он, по крайней мере, размышлял, и это избавляло его от летаргии, в которой он пребывал с некоторых пор. Благодаря нескончаемому потоку посетителей он избавлялся от самого себя. И часы бежали теперь с сумасшедшей скоростью, в отличие от последних дней, когда каждая минута тянулась как вечность. Учась в Академии, а затем и преподавая в ней, он проводил жизнь в музеях. Ему помнилось, как он целыми днями бродил по залам того же Орсэ. Мог ли он тогда вообразить, что вернется сюда, через много лет, в качестве музейного смотрителя?! Эта должность совсем под иным углом открывала ему музейную атмосферу. Нынешняя скитальческая жизнь, несомненно, позволит ему обогатить свое восприятие мира искусства. Но так ли это важно теперь? Разве он намерен когда-нибудь вернуться в Лион, к прежней жизни? Нет, маловероятно.

Так он сидел, погруженный в свои экзистенциальные метания, как вдруг к нему подошел другой служитель, по имени Ален, надзиравший за противоположной частью зала. Оттуда он то и дело дружески махал Антуану, который в ответ выдавливал из себя скупую улыбку. Видимо, здесь было принято поддерживать новых коллег.

– Ну и денек, с ума сойти! – присвистнув, воскликнул он.

– Да…

– Слава богу, у меня перерыв.

– …

– Послушай, что я тебе скажу. Утречком я пришел и подумал: вряд ли сегодня будет много народу. Я про него и знать не знал, про этого Модильяни. Но теперь честно признаю: этот парень молодец, снимаю шляпу!

– …

– Как насчет того, чтобы выпить по кружечке пивка после смены? Сегодня нам крепко досталось, это нас взбодрит.

– …

Вот он – образец социальной западни. Отказ грозил тем, что Антуана осудят за высокомерие, возьмут на заметку, начнут сплетничать. А он стремился любой ценой избегать интереса окружающих. Как ни парадоксально, но заставить других забыть о себе можно лишь одним способом, пусть и мучительным, – смешавшись с ними. Оставалась лишь одна лазейка – уклониться под предлогом какой-нибудь срочной встречи или приезда родственников. Но это требовало быстрой реакции, врожденного умения изобретать отговорки. Иными словами, того, что Антуан теперь утратил напрочь. И чем больше он медлил, тем труднее было отклонить предложение. Как ему ни хотелось вернуться домой, он в конце концов промямлил: «Да… хорошая мысль…»

Два часа спустя они оба сидели у стойки бара, и Антуан пил в компании совершенно незнакомого человека. Все казалось ему неестественным, даже вкус пива, щипавшего горло[3]. Новый приятель говорил не умолкая, что в данной ситуации вполне устраивало Антуана: ему не приходилось поддерживать беседу. Он просто разглядывал лицо Алена, и это помогало не вникать в смысл его рассуждений. Некоторым людям трудно одновременно смотреть и слушать, – Антуан принадлежал именно к этой категории. Ален отличался могучим сложением, как будто его вытесали из гранитной глыбы. Однако, несмотря на грозный вид, все его движения были не резкими, не порывистыми, а, скорее, почти деликатными. Чувствовалось, что он старается выглядеть «благороднее», но ему не хватало того, что люди обычно называют обаянием. Его лицо, отнюдь не безобразное, все же напоминало роман, который не очень-то хочется читать.

– А ты не похож на других, – неожиданно объявил он.

– Вот как? – откликнулся Антуан, слегка обеспокоенный тем, что его можно выделить из общей массы.

– Вид у тебя такой… отсутствующий. Будто мыслями ты где-то за тридевять земель.

– …

– Я на тебя часто поглядывал сегодня там, в зале, и заметил, что ты не сразу реагировал на мои знаки.

– Ах, так…

– Ты, небось, из этих – из мечтателей, вот и все. Заметь, у нас к смотрителям особых требований не предъявляют, и это неплохо. Тут набирают всех подряд – студентов художественных школ, живописцев и даже обыкновенных служащих, которым плевать на искусство. Сиди себе на стуле да наблюдай, вот и все дела. Я тоже из таких. Раньше я работал ночным сторожем в гараже. И под конец уже видеть не мог эти тачки – как они снуют взад-назад! Ну а картины – дело другое: висят себе и кушать не просят.

– …

И Ален завел длинный монолог, один из тех монологов, что могут длиться бесконечно. Чувствовалось, что ему нужно выговориться после целого дня, проведенного в молчании, у дверей зала. Он начал рассказывать о своей жене – не то Одетте, не то Анриетте, – Антуан не успел запомнить ее имя в потоке слов. С тех пор как Ален стал работать в Орсэ, он почувствовал, что супруга больше уважает его. Это его несказанно радовало. И он заключил: «В конечном счете человек все время добивается уважения той, кого любит…» И в его голосе неожиданно прозвучала легкая меланхолия. Возможно, в недрах этого грубого тела таилась поэтическая душа. Но тут Антуан, внезапно охваченный каким-то параноидальным подозрением, перестал его слушать. Почему этот человек весь день следил за ним и подавал знаки? Чего добивался? Может, он обратил на него внимание не случайно? Может, что-то замыслил против него? Антуан подумал: а вдруг ему поручили меня разыскать? Хотя… нет, вряд ли, что за бредовая мысль! Ведь Ален поступил на работу в Орсэ раньше, чем он. Так что это предположение не выдерживает критики. И все же… ведь зачем-то он уговорил его выпить с ним. Антуан совсем растерялся. Теперь ему внушало подозрение абсолютно все, вплоть до самых невинных мелочей.

Ему хотелось встать и уйти, прямо сейчас, оборвав разговор. Но это было невозможно: его удерживало все то же абсурдное убеждение, что нужно притворяться общительным, дабы не навлечь на себя подозрения. Борясь с неудержимым страхом, он пытался почаще улыбаться, но эти улыбки невпопад противоречили словам Алена. И тот в конечном счете раскусил Антуана:

– Извини, я тебе надоел своими историями. А ты, я вижу, меня и не слушаешь.

– Нет-нет… ты мне совсем не надоел.

– Да ладно… А хочешь, я тебе расскажу совсем уж уморительную хохму?

– …

– Знаешь, что однажды спросил один смотритель в Лувре у другого?

– Нет.

– Где тут у нас «Джоконда» Леонардо Ди Каприо?

– …

– «Джоконда»… Ди Каприо, представляешь? Ну есть же на свете идиоты! Смешно, верно?

– Да… – мрачно подтвердил Антуан.

Вскоре они расстались. Вернувшись к себе, Антуан с ужасом подумал: как бы эта короткая выпивка не вошла в привычку! Он согласился пойти в бар, чтобы не выделяться, а теперь конца этому не будет. Ален вполне способен пригласить его к себе на обед, чтобы похвастаться женой. А потом неизбежно последуют вопросы, много вопросов о его собственной жизни. Он угодил в коварную западню. Необходимо срочно придумать какую-нибудь отговорку – тяжелую болезнь или, лучше, умирающего родственника, словом, все, что угодно, лишь бы это звучало убедительно. Импровизация тут не пройдет, нельзя сторониться людей без веской причины.

5

На следующий день Антуан явился на работу раньше времени. Ему пришлось постоять у пропускного турникета до прихода охранников. Попасть в музей так же сложно, как в самолет. Он выложил свои ключи в пластиковый контейнер, прошел в воротца металлоискателя, не вызвав звонка. И уже облегченно вздохнул, как вдруг охранник спросил:

– А ваш мобильник, он-то где?

– У меня его нет.

Охранник с подозрением оглядел Антуана. Как такое возможно, чтоб у человека не было мобильника? Странный народ эти смотрители – живут прошлым и знать не знают, что мир-то идет вперед! Он тут же поделился этой мыслью с другим охранником, и тот заключил: «Ничуть не удивляюсь, какой-то он блаженный, этот тип, – кто будет звонить такому?» И оба от души рассмеялись: да, вот уж диковина так диковина – человек, не желающий общаться с другими!

Антуан решил отныне брать с собой на работу мобильник, пусть и выключенный. Так оно будет лучше, если он не хочет привлекать к себе внимание. Он уже начал осваивать искусство мимикрии. Войдя в свой зал, Антуан увидел, что там никого нет. Слава богу, короткая отсрочка перед людским нашествием! Он направился к портрету Жанны Эбютерн. Какая дивная привилегия – очутиться наедине с шедевром живописи! В экстазе он прошептал несколько слов. И не услышал, как подошла Матильда Маттель. До этого она несколько мгновений стояла в дверях, разглядывая cмотрителя, застывшего перед портретом, словно тот заразил его своей неподвижностью. Потом наконец мягко спросила:

– Разговариваете с портретом?

– Нет… вовсе нет… – пролепетал он, обернувшись.

– О, до начала работы вы можете делать все, что хотите, – с улыбкой сказала она. – Это меня не касается.

– …

– Я хотела узнать, как прошел ваш первый рабочий день.

– Мне кажется, прекрасно.

– Эта неделя обещает быть очень напряженной, потом будет спокойнее. Вчера мы поставили рекорд посещаемости. Вы принесли нам удачу.

– …

– С вами не так-то легко разговаривать, вы все время молчите.

– Прошу прощения… Я просто не знаю, что сказать.

– Ну ладно, желаю вам хорошего дня.

– Благодарю. И вам того же, – ответил Антуан, но Матильда уже отошла от него. Она ходила быстро, а ему требовалось слишком много времени, чтобы отреагировать.

Эта женщина была не так уж не права: Антуану следовало вести себя активнее. Она относилась к нему доброжелательно, – вот, например, пришла справиться у него, как дела, а он стоял столбом, не в силах собраться с мыслями. Да, ему казалось, что он неспособен реагировать быстрее. Он сейчас переживал то, что именуется социальной реабилитацией. Период реабилитации следует, например, за вывихом или переломом ноги, только в данном случае речь шла о переломе в сознании. Когда с ним заговаривали, он не мог ответить сразу, ему требовалось время, чтобы в голове начали возникать слова – неуверенные, неловкие, путаные – и чтобы они сложились во фразы, еле слышные, а то и вовсе беззвучные. Он, который прежде мог часами говорить перед своими студентами, теперь словно заново учился произносить слова. Он, который привык стоять перед полной аудиторией, жадно впитывающей его лекции, теперь безуспешно пытался преодолеть это страшное препятствие – немоту. Антуан не знал, сможет ли он когда-нибудь объяснить своим близким, что` он испытывает. Сколько времени ему понадобится на выздоровление? Ибо это было особое время, оно не зависело ни от его желания, ни от его воли. Отныне царством его эмоций и длительностью его страданий повелевало только тело.

Второй рабочий день прошел точно так же, как первый. Антуану надлежало главным образом следить, чтобы посетители не подходили к картинам слишком близко. В одном из американских музеев был такой случай: ученик лицея нечаянно облил кока-колой ценное полотно и это стоило страховой компании многомиллионной компенсации. Во избежание таких происшествий смотрителям следовало проявлять бдительность. Большинство туристов к ним не обращались, разве что спрашивали, где туалет. Десятки раз, даже не дожидаясь, когда прозвучит этот вопрос, Антуан указывал дорогу: «Туалеты расположены у главного входа в музей». Эту фразу он часто произносил по-английски, – наверное, cкоро ему придется освоить ее на многих других языках, если он хочет стать образцовым служащим. Тем, кто пережил хотя бы легкую депрессию, знакомо это состояние одержимой сосредоточенности на определенной, конкретной задаче. Можно врачевать психическую травму каким-нибудь повторяющимся механическим движением, словно сам этот простой факт действия, пусть даже нелепого, позволяет человеку вернуться в общество полезных людей.

Антуан решил, не спрашивая позволения, слегка передвинуть свой стул так, чтобы можно было свободно любоваться портретом Жанны Эбютерн. Таким образом, несмотря на толпы посетителей, ему удавалось целыми часами созерцать ее лицо. Он любил неслышно беседовать с ней; между ними словно соткалась некая мистическая связь. По ночам Жанна иногда возникала в его снах, словно и ей хотелось в свой черед рассмотреть его. В каком-то смысле они говорили друг с другом взглядами. Антуан спрашивал, не слишком ли это грустно – жить заключенной в раму? Ведь вот верят же некоторые в реинкарнацию или в метемпсихоз; так почему бы и этому портрету не таить в себе флюиды изображенной на нем женщины? Ему чудилось, будто какая-то часть живой Жанны и впрямь переселилась на полотно.

Искусствоведы много писали о ее красоте, об этом лице, которое потрясло Модильяни. Художник, привыкший писать хорошеньких, часто нагих девушек, был очарован его своеобычной прелестью. И она стала его музой, женщиной его жизни, той, кого он никогда не писал обнаженной. В грациозной, воздушной фигуре Жанны было что-то лебединое, в мягком взгляде таилась неуловимая печаль. С каждым днем этот волшебный портрет все сильнее притягивал Антуана. Жанна заставляла его забывать о ходе времени. Он продолжал разговаривать с ней, точно с родственной душой. Это успокаивало, утешало его. Каждый из нас ищет свой собственный путь к исцелению. Можно ли излечиться, доверяясь картине? В наши дни часто говорят об арт-терапии, о занятии творчеством, позволяющем выразить свои душевные муки, разобраться в себе через интуитивные поиски вдохновения. Но в данном случае дело обстояло совсем иначе. Созерцание красоты помогало Антуану забыть об уродстве окружающего мира. И так было всегда. Стоило ему почувствовать недомогание, как он шел в музей – побродить по залам. Волшебная сила искусства служила ему самым надежным средством от собственной уязвимости.

6

По-английски:

Toilets are located at the main entrance.

* * *

По-немецки:

Die Toiletten sind am Haupteingang.

* * *

По-испански:

Los baсos se encuentran en la entrada principal.

* * *

По-китайски:

洗手间位于正门旁

* * *

По-японски:

トイレはメインの入り口の近くにございます。

* * *

По-русски:

Tyaлеты pacположены y главного входа.

* * *

По-итальянски:

Il bagno si trova presso l’ingresso principale.

* * *

По-арабски:

7

А несколько дней спустя произошло событие, слегка изменившее ход вещей. Один из гидов, довольно высокий и стройный парень, которого звали, судя по беджу, Фабьен, рассказывал посетителям о жизни Модильяни. Антуан уже не впервые видел этого молодца; его рассказ не отличался глубиной анализа, но в общем он делал свою работу с положенным профессиональным усердием. Обычно он сопровождал небольшие, человек по десять, группы, состоявшие в основном из пожилых дам, членов общества «Друзья музея». Вероятно, их абонемент давал право на осмотр выставки в сопровождении гида, и, судя по всему, дамы были счастливы, что заполучили именно Фабьена; они заранее восхищались его экскурсией по той простой причине, что он молод и привлекателен.

Антуан уже имел случай убедиться в говорливости Фабьена и считал его типичным представителем племени студентов художественных школ, которые подрабатывали, водя экскурсии. На самом деле Антуан заблуждался: Фабьену уже перевалило за тридцать, он был наделен всеми качествами профессионального, знающего гида. И это занятие являлось для него вовсе не побочным, студенческим приработком. Антуан все чаще ошибался в оценках встреченных им мужчин и женщин. А ему стоило сосредоточиться на фактах: сейчас гид излагал биографию Модильяни. Он чересчур долго повествовал о детстве художника, омраченном болезнью, зато всего в нескольких коротких фразах упомянул о его довольно-таки сложных отношениях с Пикассо. Рассказ о женщинах Модильяни оказался более подробным, словно Фабьену доставляло удовольствие ставить себя на его место, воображать, как он пишет обнаженные девичьи тела. Затем он перешел к агонии художника. В этот ранний час в музее было довольно мало посетителей, и Антуан мог не так бдительно следить за своей половиной зала, поэтому он внимательно слушал:

«Ему сделали укол, чтобы снять боль, но через несколько часов он скончался. Эта смерть буквально потрясла сообщество художников. На похоронах Модильяни присутствовало более тысячи человек».

– Ну надо же! – заметила одна из старушек с легкой завистью в голосе.

«А потом все, конечно, обсуждали еще одну трагедию: Жанна Эбютерн, узнав о смерти мужа, покончила с собой. Она выбросилась из окна, с шестого этажа, будучи беременной их вторым ребенком…»

– О-о-о, какой ужас!.. – запричитали дамы жалобным хором.

Антуан встал и подошел к их группе, но тут остановился и замер. Посетительницы недоуменно поглядывали на него. Наконец он решился заговорить:

– Прошу прощения, что вмешиваюсь… но на самом деле Жанна, узнав о смерти Модильяни, покончила с собой не сразу. Она погибла днем позже, после того как сделала нечто замечательное…

– Вот как? Что же она сделала? – спросила одна из дам.

– Она помолилась у его гроба, потом отрезала у себя прядь волос и положила ему на грудь…

– О, как трогательно! – восхищенно сказала дама, представив себе этот последний знак любви.

Фабьен, стоявший рядом, был глубоко шокирован неожиданным вторжением какого-то музейного смотрителя в свое заповедное царство. И хотя многие его слушательницы сочли очаровательным тот факт, что простой смотритель обладает такими познаниями, сам Фабьен расценил его выходку как посягательство на свои права гида. Испепелив Антуана взглядом, он сквозь зубы поблагодарил его за «ценный вклад» и увел свою группу в следующий зал.

Антуан вернулся на свое место и вскоре забыл об этом инциденте. Его вдохновил какой-то неосознанный порыв, скрытая сила, которая иногда толкает людей на поступки, совершенно им не свойственные. Каким образом он, запуганный изгой общества, выступил перед группой посетителей с такой непринужденной легкостью?! Однако его эскапада стала всего лишь коротким отклонением от взятой линии. Антуан снова вернулся к своей нынешней жалкой ипостаси, и этот рабочий день прошел точно так же, как все предыдущие. Ален, сидевший в другом конце зала, временами бросал на него какие-то странные взгляды – наверно, осуждал его поведение. Однако дело обстояло иначе: Одетта (или Анриетта?) решила бросить мужа. Два дня назад она холодно объявила ему, перед тем как лечь спать: «Ален, мне нужно с тобой поговорить». Вообще-то, когда один из супругов предупреждает другого, что нужно «поговорить», это уже недобрый знак. Но Ален не сразу заподозрил опасность: он знал склонность жены анализировать все на свете – она была мастерицей рассуждать на любые темы – и давно уже понял, что в такие минуты лучше все бросить и слушать. Однако на сей раз ее взгляд был совсем уж чужим. Еще до того как она заговорила, он уловил в ее глазах, в глубине ее зрачков, угрозу их счастью и, наконец, услышал самое страшное. Жена объявила Алену, что у нее связь с неким Бертраном Девассером, совладельцем того самого гаража, где он работал до музея. Она собиралась уехать с любовником в Дижон, где ему предложили выгодную работу. У Алена отнялся язык, он даже не смог ответить и молча покорился неизбежному. Никогда и никому он не расскажет об этой катастрофе и отныне будет носить горе в себе.

8

В конце дня Антуана вызвали к Матильде Маттель. Неужели он в чем-то провинился? Уж не пришло ли какое-нибудь сообщение из Лионской академии? Он шагал по бесконечно длинному коридору, чувствуя, как на его висках выступают капли пота. На самом деле никакой испарины не было, а было только ощущение, казавшееся невероятно реальным.

Наконец он подошел к кабинету, робко стукнул в дверь. Матильда впустила его. Сейчас она говорила гораздо более холодным тоном, чем прежде.

– Садитесь.

– …

– Я буду с вами откровенна. Господин Фрасье требует вашего увольнения.

– А кто это такой?

– Один из наших гидов, Фабьен Фрасье. Тот, кто работает с «Друзьями музея Орсэ». Он доложил мне, что вы сегодня прервали его во время экскурсии. И тем самым унизили перед слушателями.

– …

– Это правда?

– Но… вовсе нет…

– Так вы вмешались в его рассказ, да или нет?

– Да. Но всего лишь на минутку. Чтобы уточнить один хронологический момент…

– Но вы же могли это сделать потом, наедине, а не перед всей группой.

– Я… я не подумал, что это его так обидит.

– Вы не подумали, что это его так обидит, – повторила Матильда, повысив голос. – Просто поверить не могу! Представьте себе, что вы читаете лекцию в аудитории и вдруг кто-нибудь входит и прерывает вас, чтобы объяснить слушателям какую-то подробность, о которой вы забыли… Вам это было бы приятно?

– Нет… вы правы, – признал Антуан.

– Ну так вот, Фабьен оскорблен до глубины души. Ситуация сложная. Он больше не желает вас видеть. А его высоко ценят все наши группы, и это существенно. Он пожаловался на вас в дирекцию, и его, разумеется, все поддержали. Я в большом затруднении… ведь это я приняла вас на работу…

…

– А значит, тут есть и моя вина. Мне не следовало принимать в музей человека, написавшего диссертацию о Модильяни.

– Я очень сожалею. Я хотел бы извиниться перед ним.

– Вообще-то, это следует сделать в любом случае. Посмотрим, – может быть, тогда он смягчится. Но я вам ничего не гарантирую.

– …

При виде убитого лица Антуана Матильда, разжалобившись, добавила:

– Да, вы… вы действительно странный человек…

Антуан был потрясен собственной бестактностью. Матильда права: сам он ни за что не простил бы такого оскорбления. Теперь он прекрасно понимал причину реакции гида. А что он будет делать, если его не оставят в музее? Подыщет себе другую работу? Но ведь и там повторится та же история: у него опять начнут выспрашивать, почему он бросил Лионскую академию. А он больше не хотел оправдываться. Наверно, зря он нашел себе работу в области, столь близкой к его профессии. Нужно было наняться официантом в кафе или ночным портье в отель. Пока он перебирал про себя все эти соображения, Матильда молча смотрела на него. Долго ли он еще намерен сидеть здесь, не говоря ни слова? С тех пор как она начала работать в Орсэ, ей приходилось иметь дело с самыми что ни на есть разными и оригинальными категориями людей, но Антуан не укладывался ни в одну из них. Все его поведение было совершенно непредсказуемым.

В глубине души Матильда забавлялась этой ситуацией: музейный смотритель, который вмешивается в рассказ гида, – это просто смеху подобно. Честно говоря, такая нелепая выходка не заслуживала увольнения. Она решила заступиться перед Фабьеном за этого смотрителя-эрудита, с его импульсивным характером. Была ли это нормальная реакция специалиста по персоналу на профессиональный конфликт? Скорее всего, нет. Просто Матильде не хотелось, чтобы Антуан ушел из музея. Ей импонировало его своеобразие, она обожала смотреть, как он беседует по утрам с картинами. С самой первой их встречи она пребывала в каком-то непонятном смятении. А ведь она уже давно не испытывала никаких сентиментальных чувств. Мужчины – что элегантные, что интеллигентные – оставляли ее совершенно равнодушной. Матильда убедила себя, что ее тяга к представителям другого пола умерла навсегда. И теперь не понимала, что с ней творится. Она считала Антуана непредсказуемым, но в этом его свойстве таилась мягкость, а не грубость или жестокость, хотя из-за этого было сложно понять, как он поступит через минуту. И ведь это только начало.

Они вместе вышли из кабинета. Коридор, ведущий к лифту, теперь, на обратном пути, показался Антуану гораздо более коротким. Музей был уже закрыт, и, кроме ночных охранников, они никого не встретили. Вместо того чтобы направиться к выходу, Матильда повела Антуана в один из залов. Она хотела что-то ему показать. Они миновали широкий застекленный проем. Из него открывалась волшебная панорама вечернего города. В темноте виднелись огни вдоль Сены, гирлянды лампочек на речных пароходиках, а вдали, за площадью Согласия, иллюминация на большом колесе обозрения. Антуану почудилось, что он только сейчас впервые по-настоящему увидел Париж с тех пор, как поселился здесь.

Войдя в тускло освещенный зал, Матильда остановилась перед фотопортретом девушки:

– Мне тоже случается разговаривать с произведениями искусства. Иногда я прихожу сюда по вечерам… чтобы навестить «Мод». Так ее зовут, а больше я ничего не знаю о ней.

– …

Антуан подошел к портрету; лицо девушки тонуло в цветах. Он прочел имя женщины-фотографа, оно было ему неизвестно: Джулия Маргарет Камерон (1815–1879)[4]. Матильда добавила:

– Я придумываю ей биографию. Пытаюсь представить себе, как она выглядела в жизни. На самом деле я уверена, что фотография нужна именно для этого. Вроде бы реальное изображение, но, глядя на него, можно нафантазировать все, что угодно.

Антуан нашел ее мысль замечательной. Этот интимный разговор, после неприятного объяснения в кабинете, казался ему чудом. По прошествии нескольких минут они покинули юную незнакомку в ее раме. Уходя, Антуан бросил на девушку прощальный взгляд, но различил только отблеск томной усталости на ее лице.

9

Выйдя из музея, они молча постояли на площадке у дверей. Наконец Матильда предложила:

– Я сегодня иду на вернисаж. Не хотите ли со мной?

– Я не могу. У меня тяжело больна мать, – машинально солгал Антуан.

– О, простите, я не знала. Сочувствую вам.

– …

Антуан загодя приготовил эту отговорку на тот случай, если Ален снова предложит ему выпить вместе. Ален… или кто-нибудь другой. Очень удобный предлог для отказа, вполне убедительный. Он пошел было прочь, но уже через несколько шагов пожалел, что отклонил приглашение. Эта женщина успокаивала его смятенную душу. Повернув назад, он догнал ее:

– Извините меня. Я все-таки пойду с вами.

– А как же ваша мать?

– Она не больна. Она хорошо себя чувствует. Даже прекрасно.

– Да-а-а… вас трудно понять…

– О, это просто уловка, – видите ли, меня все время куда-нибудь приглашают. Люди стремятся завязывать знакомства… и говорят, говорят без конца… а человеку, знаете ли, иногда хочется побыть одному…

Антуан слегка запутался в объяснениях, голос его утратил четкость, и теперь Матильда не могла разобрать, что он там бормочет. Но подумала: какое это имеет значение, понятны его слова или нет. Она была счастлива, что он согласился пойти с ней.

И вот они очутились в одной из парижских галерей, где увидели серию удивительных полотен. Художник скопировал самые известные картины великих мастеров, убрав человеческие фигуры. Так, например, одна из них представляла собой зеленовато-коричневый пейзаж под названием «Джоконда без Джоконды». На другой фигурировал американский бар, но пустой, без посетителей, это была знаменитая картина Хоппера[5]. Самое сильное впечатление производил красочный вихрь, подразумевавший «Крик» Мунка, но без его вопящего призрака. Автор – Ив Камото[6] – гордо расхаживал по трем залам галереи, разъясняя публике свой замысел: «вызволить персонажей из их тесных рам». Чувствовалось, что он на верху блаженства: вернисаж для живописца – поистине звездный час его жизни. Однако же как часто это торжество оборачивается пирровой победой: художника из вежливости осыпают градом пустых похвал, которые, в силу своей неискренности, утрачивают смысл и значение. Бывает, он тяжко работает долгие годы, чтобы удостоиться в конце концов такого вечера жалкого самоудовлетворения.

Матильда дружила с Агатой, сестрой и пылкой поклонницей Ива, которая отсутствовала здесь в этот знаменательный день. Она отправилась в полугодовое кругосветное путешествие, придя в отчаяние оттого, что в ее жизни нет ни работы, ни мужчины. Возможно, Агата надеялась подыскать то или другое где-нибудь в Китае или в Чили. Однако она слишком быстро растратила свое выходное пособие, и не исключалось, что этот вояж придется сократить. Временами подруги говорили по скайпу, делясь повседневными новостями и стараясь, насколько возможно, приукрасить их: сидя перед экраном, труднее признаться, что дела не очень-то хороши. Тем не менее Агата несколько раз настойчиво повторила: «Ты обязательно должна сходить на вернисаж моего брата; он жутко обиделся, что я уехала как раз в это время, а ты хоть как-то меня заменишь». Таким образом, на этой выставке Матильда отчасти представляла Агату.

Зато Антуан был полностью Антуаном, иными словами, все время спрашивал себя, что он здесь делает. Какое безумие – принять это приглашение! И очутиться в толпе, которая через призму его внутреннего смятения казалась враждебной. За прошедшие годы Антуан посетил множество вернисажей, перезнакомился с большинством лионских живописцев, но смотреть на все, что здесь творилось, было невыносимо. И он потихоньку ретировался. Его побег не ускользнул от внимания Камото, который заключил, что этому типу не понравились его шедевры. Выйдя на улицу, Антуан уже решил ехать домой, но задумался: прилично ли вот так сбежать, даже не попрощавшись с Матильдой? Он должен ей объяснить, что одно дело – принять приглашение и совсем другое – видеть, как оно претворяется в действительность; это было уже выше его сил. И тут его догнала Матильда.

– Что с вами? Вам нехорошо?

– Нет, все в порядке. Мне просто захотелось проветриться.

– Вам не понравилось? – спросила она.

– Нет… нет… не в этом дело…

– Хотите, пойдем еще куда-нибудь? Я знаю тут рядом одно кафе.

– Да, хорошо. Пойдемте туда.

И они улизнули, словно парочка похитителей красоты.

10

Кафе, предложенное Матильдой, оказалось довольно жалким; единственным его достоинством была близость к галерее – буквально в нескольких метрах. Матильда сразу почувствовала, что не стоит идти слишком далеко, иначе Антуан может передумать. Приходилось каждую минуту развеивать одолевающие его сомнения. Они вошли и уселись в дальнем, спокойном уголке – чисто инстинктивно, ибо заведение пустовало. Полная аналогия с творчеством Камото: казалось, отсюда тоже убрали всех персонажей – завсегдатаев бара.

Подошел официант. Они решили заказать красное вино. И это опять же было внове Антуану. В его душевных метаниях не случалось таких моментов отчаяния, когда кажется, будто спасти вас может один лишь алкоголь. До сих пор его болезненное состояние не требовало утешения в вине. Зато Матильде не терпелось выпить – вино помогало достичь состояния того легкого хмеля, которое позволяет расслабиться. Ситуация была тягостной для них обоих – они ведь едва знали друг друга. В таких случаях всегда легче стоять, чем сидеть лицом к лицу с незнакомцем. Бродя по галерее и шагая по улице, они чувствовали себя более непринужденно. Но теперь, когда они остались наедине, это начало походить на свидание – реальное, исполненное какого-то особого значения. Матильда, которая выглядела такой решительной в Орсэ, сейчас невольно поддалась сомнениям. В каком-то смысле она заразилась от Антуана неуверенностью в себе.

Нужно сказать, что Матильде нечасто удавалось выходить из дома по вечерам. Как правило, она проводила свободное время с детьми. Бывший муж брал их к себе на выходные всего два раза в месяц, а baby-sitter она приглашала довольно редко. По счастливой случайности Антуан вмешался в рассказ гида именно в тот день, когда Матильда собиралась пойти на вернисаж. Стало быть, случай привнес свою долю ответственности за их встречу. Но на этом его роль и кончилась. Теперь нужно было сообразовываться с реальностью – иными словами, вести беседу. И Матильда наконец спросила:

– Вы имеете какое-то отношение к актеру Ромену Дюри?

– Это мой кузен.

– Вот как! Он мне очень нравится. Передайте ему при встрече мои слова. Хотя… это звучит так банально…

– Вообще-то… он мне никакой не кузен. Это я сболтнул просто так, извините…

– Но зачем?

– Меня часто о нем расспрашивают. А я почти ничего не знаю. И вообще редко хожу в кино. Но иногда говорю, что он мой кузен или даже родной брат. И сразу приобретаю какую-то нелепую значимость в глазах людей. Мне всегда казалось это странным.

– Вы и меня сочли нелепой?

– Нет, вовсе нет. Я был бы счастлив стать его кузеном, лишь бы доставить вам удовольствие.

– Спасибо.

– Ну а вы… Маттель?

– Не поняла…

– Вы имеете какое-то отношение к игрушкам?[7]

Матильда ответила неопределенной улыбкой: она не знала, серьезно или с иронией говорит Антуан. Его настрой всегда трудно было определить.

В конце концов вино сделало свое дело, прогнав робость: теперь они завели оживленную беседу. И тут Матильда решилась задать вопрос, который с самого начала вертелся у нее на языке:

– Вы так и не хотите мне сказать, что делаете в Орсэ?

– …

– Обещаю вам, что это останется между нами.

– Я уже говорил, что не хочу затрагивать…

– Хорошо, хорошо, я не настаиваю. Но если вы передумаете, я всегда готова вас выслушать.

– …

Матильда понимала, что ей не следовало поднимать эту тему, но ею двигало не вульгарное любопытство, она просто хотела убедить Антуана в своем дружелюбии, в том, что она готова прийти ему на помощь. Она догадывалась, что за его решением круто изменить свою жизнь стоит нечто серьезное. В тот момент, когда Антуан сказал, что не хочет это обсуждать, она уловила подавленное рыдание в его дрогнувшем голосе; оно было едва слышно, но казалось, вот-вот прорвется наружу, заглушив слова. Подошел официант: кафе уже закрывалось. Пора было уходить.

11

Последствия этого вечера оказались по меньшей мере странными: с тех пор они виделись очень редко. Ночная тьма и хмель способствовали духовной близости, которая выглядела невозможной в стенах музея. Матильда не понимала, какую линию поведения следует избрать в отношениях с Антуаном. Теперь она не решалась подходить к нему по утрам. Не знала, можно ли предложить еще одну встречу. Ясно было, что сам он не проявит никакой инициативы. По-видимому, он воспринял ту их эскападу как резкое отклонение от нормы, от своего привычного образа жизни. Да и чего ждать от человека, который на любое приглашение готов ответить, что его мать находится при смерти?!

На самом же деле Антуану очень понравился вечер, проведенный с Матильдой, – более того, их беседа несказанно утешила его. Он впервые вздохнул свободно после всего пережитого. Просто у него не было сил завязывать хоть какие-то новые знакомства. Единственным человеком, с которым он перебросился несколькими словами, был Ален. Но и тот внезапно исчез. Видимо, после ухода жены ему понадобилось сменить обстановку. На его место заступила Лоранс, стройная худощавая женщина с угловатым лицом, словно сошедшая с полотен Модильяни. Неужели здесь нанимали только тех служащих, которые гармонировали с картинами? Что ж, вполне возможно. Однако в данном случае дело обстояло иначе: Лоранс уже давно работала в музее и просто сменила зал, чем была страшно довольна. Эта импульсивная особа бурно жестикулировала по любому поводу и без повода. Антуан видел, как она то и дело вскакивает с места, чтобы сделать выговор посетителю, слишком близко подошедшему к картине. Сотни раз за день он слышал ее пронзительный голос: «No flash, please!»[8] Казалось, эта скромная власть доставляет Лоранс огромное удовольствие, – возможно, тем самым она компенсировала свою убогую жизнь вне музея.

Лоранс, как всех других сотрудников, очень интересовала личность Антуана. Кто он такой, почему никогда не рассказывает о себе, с какой стати вечно ходит с кислой миной? Однако посетители по-прежнему валом валили на выставку, и оба смотрителя главного зала практически не видели друг друга. Люди толпились, толкались, теснились перед полотнами. И вдруг однажды в этой толчее появилась женщина, которая не обращала внимания на картины. Она стояла перед Антуаном и смотрела на него. Обнаружив ее рядом с собой, он не поверил своим глазам.

Это была его сестра, это была Элеонора.

12

Каждый вечер Матильда с бьющимся сердцем спешила домой, к детям. По пути от музея до дома она предвкушала, как ее маленькая дочка, а следом и сын бросятся к ней в объятия. Потом их няня сообщит ей новости из детского сада дочки и начальной школы сына. Матери слушают рассказы о жизни своих детей, как волшебную сказку. И наконец они останутся втроем. С тех пор как дети расстались с отцом, их жизнь обрела новую точку опоры, став куда более уравновешенной. В последние месяцы перед разводом отношения супругов были донельзя напряженными. В семейной жизни бывают такие месяцы мучительных колебаний, когда брак кажется скорее тягостной обязанностью, чем добровольным союзом. Ни муж, ни жена не хотят верить, что конец неизбежен, они внушают себе, что это временный кризис, преходящие трудности, жизнь ведь не может состоять из одних любовных утех – но иногда на нее набегает такая мрачная тень, которую уже невозможно прогнать. Разрыв совершается задолго до того утра, когда люди вынуждены сказать себе: все кончено.

Матильда открыла дверь, и встреча с детьми произошла точно так, как она предвидела. Несколько минут спустя няня ушла, и семейное трио расположилось в кухне, чтобы поужинать. Продукты были закуплены, как обычно, еще в прошлую субботу, оставалось только прикинуть, чем можно разнообразить вечернее меню. Чаще всего Матильда после долгих раздумий варила все те же макароны. Дети препирались друг с другом, всегда по одним и тем же поводам, а их мать пыталась погасить раздражение, вызванное усталостью. Она тешила себя мыслью, что через несколько минут усадит их смотреть мультики. По дороге домой Матильда радовалась, что скоро увидит сына и дочку, но теперь чувствовала себя измученной. В какой-то миг ей вдруг безумно захотелось провести вечер в одиночестве, поужинать перед телевизором, смотря какой-нибудь фильм, а потом лечь и почитать в постели. Пока варились макароны, она присела на диван между детьми, которые упивались сто раз виденным мультиком. Накрыв на стол, Матильда собралась выключить телевизор, но, как и каждый вечер, услышала горестные вопли и, сдавшись, уступила. После долгого рабочего дня у нее не было сил бороться с детьми.

После ужина Матильда проверила уроки сына, приготовила дочке на завтра костюм для танцев. Затем началась нескончаемая перепалка по поводу вечернего мытья. Дети больше не желали принимать ванну вместе – только по очереди, и никак иначе. Но при этом каждый хотел быть первым. Матильда призывала на помощь все свое искусство логистики и дипломатии, управляя этим маленьким королевством, где страсти в любой момент грозили перерасти в международный конфликт. Наконец с мытьем было покончено, и началась процедура надевания пижам, затем Матильде пришлось почитать детям сказку, заверить их, что «злые волки ушли под елки», и понервничать из-за того, что они никак не засыпали. Добравшись наконец до своей спальни, она упрекнула себя в том, что весь вечер главным образом раздавала приказы и слишком скупо выказывала свою любовь. Она включила телевизор, попала на фильм «Мое сердце биться перестало»[9], с Роменом Дюри в главной роли, и увидела в этом знак судьбы.

13

Элеонора ходила взад-вперед по тесной комнатке брата, сама не своя от изумления. Как он может ютиться в этой мрачной конуре, в этих убогих стенах, – он, который бросил в Лионе прекрасную трехкомнатную квартиру окнами на Рону?! Конечно, это была только материальная сторона проблемы, но и она ясно говорила о сложившейся ситуации. И все же, несмотря на нервозность, которую трудно было подавить, Элеонора испытывала глубокое облегчение. После многих недель розысков ей наконец удалось найти своего Антуана. И теперь сестра пыталась держать себя в руках, не докучать ему упреками – по крайней мере, сразу. Ей было ясно, что любые наскоки только испортят дело. Для начала следовало разобраться в мотивах Антуана. Ну почему, почему же он все-таки исчез, да еще солгал, выдумав этот дурацкий предлог – написание романа; почему обрек своих близких на страхи и треволнения?! Неужели для того, чтобы забиться в эту крысиную нору?!

Часто подобный душевный надлом удается предугадать. Мы не удивляемся, когда некоторые мужчины и женщины впадают в подавленное состояние, обычно именуемое депрессией: этой болезни предшествовали определенные симптомы. Но, как правило, такие люди теряют почву под ногами постепенно. А в случае с Антуаном дело обстояло совсем иначе. Ничто в его жизни не предвещало такого срыва. Сестра всегда считала его жизнерадостным и веселым. Конечно, и он временами уходил в себя, терзался сомнениями[10], но в целом это был душевно здоровый человек, на него можно было положиться. Неужели все эти годы он скрывал свою подлинную натуру? Элеонора винила себя в том, что ничего не заметила, не заподозрила. «Никто никого по-настоящему не знает», – сказала одна из подруг, желая ее утешить.

В глубине души Элеонора отчасти понимала Антуана. Ведь и она порой в приступе гнева испытывала желание сбросить с себя и тяготы семейной жизни, и бремя работы. В такие моменты все начинало казаться бессмысленным, безнадежным. И пока это безумие не проходило, хотелось вырваться, сбежать куда-нибудь подальше, ощутить вкус свободы. Потом буря стихала, и оказывалось, что можно преспокойно жить дальше.

Антуан сидел молча, понурясь, как провинившийся ребенок. Ему было стыдно за то, что он причинил сестре столько волнений. Когда-нибудь, думал он, она его поймет. Но сейчас его сковывало молчание. Слова, звучавшие внутри, были бессильны претвориться в связную речь. По прошествии часа Элеонора, уже слегка успокоившись, присела рядом с ним, на краешек кровати:

– Антуан, ты должен мне объяснить…

– Я пытался. Много раз хотел тебе позвонить, но… не смог.

– Неужели это из-за Луизы?

– Нет.

– Послушай, ты можешь говорить со мной вполне откровенно. Я знаю: когда вы разошлись, ты держался очень мужественно. Ты же мне сказал, что вы расстались по обоюдному согласию, хотя… хотя я в это не верю… и потом…

– Что «потом»?

– Да нет, ничего.

– Ты хотела сказать, что она встретила другого? Мне это известно. И я рад за нее.

– Тогда скажи, что случилось? Я тебя пойму.

– Знаю, что поймешь. Мне стыдно, что я вот так сбежал от вас. Но я не мог поступить иначе, поверь мне… И поверь, что я все рассказал бы тебе, если бы мог.

– Господи, да что же произошло? Если это не из-за Луизы, то из-за чего?

– …

Антуан встал и подошел к окну, отвернувшись от сестры. Он безуспешно пытался справиться с захлестнувшим его волнением. Почему он сбежал? Да именно потому, что боялся расспросов, не желал отвечать на них. Но, с другой стороны, он понимал сестру. Он и сам действовал бы точно так же, если бы она исчезла неожиданно, без всяких объяснений. Антуан надеялся, что время и расстояние помогут ему залечить душевную рану. Увы, его все еще терзала боль воспоминаний о случившемся. Слезы текли беззвучно, но Элеоноре казалось, что она слышит его рыдания. И она поняла, что брат не заговорит – по крайней мере, сейчас. Слава богу, он здесь, рядом с ней, живой и невредимый, и это самое главное.

Она предложила ему сходить куда-нибудь поужинать. Они вошли в таиландский ресторанчик, находившийся в этом же доме, на первом этаже. В оформлении зала царил махровый китч, но это, как ни странно, помогало разогнать гнетущее настроение момента. Элеонора заговорила о своей дочке, о перипетиях их домашней жизни. И Антуан вдруг задумался: не усугубило ли его депрессию бегство из Лиона? Ведь тем самым он лишил себя всего, что доставляло ему столько радостей, – например, общения с любимой племянницей. Уехав тайком, как преступник, он отрезал все пути возврата к счастью.

Помолчав, он спросил:

– А как же ты меня разыскала?

– Да почти случайно. Тебе прекрасно удалось вычеркнуть нас из своей жизни. Невозможно было узнать, где ты и что ты, – ни телефона, ни адреса, ни подписки на газеты. Я уж не знала, что и думать. Даже вообразила, что ты, может быть, разведчик и тебе грозит какая-то опасность. Но потом решила, что это все-таки маловероятно.

– …

– Я опросила всех твоих друзей, хотела узнать, как ты был настроен в последние месяцы. Все они считали твою историю с написанием романа чистейшей выдумкой.

– …

– Ну и конечно, я позвонила Луизе.

– И что же она тебе сказала?

– Да ничего определенного. Что ваши последние объяснения проходили вполне мирно, но что она чувствовала в твоем голосе печаль.

– Это естественно, мы ведь прожили вместе целых семь лет. Делили и горе и радости. После этого разговаривать о пустяках всегда немного грустно. Она тоже выглядела подавленной при встречах.

– Ну еще бы…

– Я повторяю: у нас с ней вполне нормальные отношения. Ну, разошлись, и все тут, ничего страшного.

– А я продолжаю думать, что ты скрывал в тот момент свое горе.

– Я просто не хотел вам докучать. Такой разрыв – это же банально до ужаса. Тут и говорить не о чем. И давай больше не будем поминать Луизу, хорошо?

– Ладно, не будем.

– Так как же все-таки ты меня нашла?

– Я набрала твое имя в поисковой строке. Надеялась, что, если кто-нибудь упомянет о тебе в интернете, я это узнаю. И каждое утро прочесывала соцсети – проверяла, не появился ли ты где-нибудь. И мне повезло!

– Неужели?!

– Один из твоих студентов заметил тебя в Орсэ и узнал. Он разместил в «Твиттере» фото, где ты сидишь на стульчике в зале, и коммент к нему: «Какое падение! Господин Антуан Дюри, мой бывший преподаватель в Академии художеств, стал музейным смотрителем!»

– …

– Ну и как только я это увидела, так сразу и приехала, чтобы проверить.

– А кто он – этот студент?

– Уже и не помню, – кажется, его зовут Уго. Да какая разница?! Главное, я тебя нашла.

– С ума сойти…

– Что ты имеешь в виду?

– Человеку уже негде скрыться, всегда найдется какой-нибудь тип, который раззвонит на весь свет, кто вы и где находитесь. Тебя это не пугает?

– Да бог с ним, с этим Уго! Спасибо на том, что известил меня: благодаря ему я и сижу тут, рядом с тобой. И могу наконец спокойно вздохнуть. Знаешь, сначала я жутко сердилась на тебя за то, что ты вот так исчез, но сегодня вечером я счастлива.

– Я тоже…

– Так когда ты намерен вернуться? Не вечно же тебе прозябать здесь. Возвращайся, поселишься у меня, я буду за тобой ухаживать…

Антуан опустил ладони на руку сестры. Он и сам не знал, сколько времени собирается вести такой образ жизни, но впервые со дня своего побега сказал себе, что должен вернуться к прежнему существованию.

14

На следующий день Элеонора уехала в Лион, взяв с брата клятву регулярно сообщать о себе. Он обещал, но в ответ заставил ее дать слово, что она никому не расскажет, где он находится. Два дня спустя он исполнил свое обещание, вставив сим-карту в мобильник и прислав ей успокаивающее письмецо. Внешний мир постепенно принимал реальные очертания в глазах Антуана. Приезд сестры, ее твердая и вместе с тем благожелательная позиция заставили его осознать всю тяжесть своего поступка, и он решил, что скоро для него начнется новый жизненный этап.

Включив телефон, он увидел лавину посланий, и среди них мелькнуло имя Луизы: «Антуан, говорят, ты куда-то уехал. Мы все волнуемся. Сообщи нам что-нибудь о себе, пожалуйста. Сообщи МНЕ о себе». Элеонора рассказала Луизе об исчезновении брата в надежде, что та сможет заставить его как-то отреагировать. Но она ошиблась. Письмо Луизы, как и остальные пятьдесят три послания, осталось без ответа. Антуан подумал: не исключено, что Луиза сочла себя виновницей моего отъезда. Наверно, так и говорила себе время от времени: «Он уехал из-за меня». С другой стороны, откуда ему знать, что она думала? Ничего-то он не знал. И не знал уже очень давно. В последние несколько месяцев их совместная жизнь была чередой недопониманий, словно между ними встала завеса тумана. Антуан не заметил, когда и отчего она возникла, эта завеса, – наверно, он слишком долго жил в счастливом ослеплении первых лет их любви. Какими же далекими они теперь виделись ему!

Перед его мысленным взором промелькнули беглые воспоминания о том времени. Времени любви и времени нелюбви. Это казалось каким-то жутким абсурдом: все, что они пережили вместе, съежилось, подобно шагреневой коже, сошло на нет. Он вспомнил их поездку в Париж, когда они вместе побывали в музее Орсэ. Наверно, какой-нибудь тогдашний смотритель заметил парочку, которая бродила, держась за руки, по тому самому залу, где Антуан просиживал теперь целыми днями. В те дни они были молоды, красивы, неотразимы и, как все влюбленные, абсолютно уверены, что это счастье – навечно.

15

Приятное воспоминание о встрече не потускнело; достаточно было вспомнить тот момент, когда Матильда и Антуан после закрытия музея любовались портретом «Мод». Во время своих рабочих перерывов он иногда возвращался к этой фотографии, и не столько из-за ее художественных достоинств, сколько из желания снова испытать сладость минут, проведенных здесь вместе с Матильдой. Это было нечто вроде сентиментального путешествия – таким образом он мысленно сближался с Матильдой. Человек любит то, что любят те, кого он любит. Он жалел, что им больше не удается поговорить по душам. Почему она не приходит? Неужели стесняется? Вполне возможно. Тем вечером он понял из некоторых ее признаний, что они оба, пусть и по-разному, выздоравливают после любовного крушения. Ему часто хотелось прийти к ней в кабинет, но под каким предлогом? Что он мог ей сказать? Попросить прибавки к жалованью? Он вполне серьезно рассматривал такой вариант. Абсурд – верный спутник желания.

Антуан по-прежнему сидел напротив портрета Жанны Эбютерн. Иногда он позволял себе молча говорить с ней, с этой своей тайной конфиденткой среди толпы. Да еще какой толпы, – казалось, сюда нахлынули люди со всего света, жаждущие увидеть эту выставку. Тысячи лиц мелькали у него перед глазами, дни сливались в одну сплошную череду, а Фабьен Фрасье снова и снова приходил рассказывать своим группам о картинах. После их стычки Антуан старался не попадаться ему на глаза. Он и так был почти незаметен в своем скромном обличье, но, завидев гида, еще больше съеживался на стуле в уголке зала.

Однако это не мешало Антуану слушать экскурсии Фабьена, всегда прискорбно одинаковые, почти слово в слово. Гид монотонно, как автомат, излагал биографию художника, что, в общем-то, было вполне нормально: ведь нельзя же измышлять новые факты, лишь бы придать стандартному описанию побольше пикантности. И все-таки, слушая Фрасье, Антуан чувствовал в нем равнодушие, в котором никогда не мог бы упрекнуть себя: долгие годы он читал один и тот же курс лекций, но никогда не делал это автоматически. Атмосфера на его занятиях менялась в зависимости от состава студентов, от обстановки. Так хорошие актеры много лет подряд играют одну и ту же пьесу, но в каждый спектакль вносят какую-нибудь свежую краску.

Фабьен Фрасье несомненно любил свою работу, но в нем чувствовалось скрытое самодовольство, внушенное уверенностью в собственной эрудиции. Он держался так, словно только накануне ужинал с Модильяни, и теперь рассуждал о нем с непомерным апломбом знатока. Тогда как Антуан, защитивший диссертацию об этом художнике, считал его очень сложной, трудноопределимой личностью. Это был человек, страстно желавший успеха, но притом необыкновенно капризный и непостоянный, часто действовавший вопреки собственным интересам. «Бывают судьбы, написанные как бы на погибель их владельцам, – так думал Антуан о Модильяни. – Его темная сила смешивалась с ослепительной мечтой о свете». Поэтому о нем нельзя было говорить дежурными словами, не прибегая к нюансам. Разумеется, Фрасье выступал не перед тонкими знатоками живописи – работа гида ограничивалась упрощенным рассказом о жизни гения, без анализа сложных сторон его творчества.

В то утро Антуан внезапно встал и подошел к группе Фабьена. Гид стоял к нему спиной и не видел дерзкого смотрителя. Он уже пустился в длинные объяснения живописной техники Модильяни, как вдруг услышал сзади чей-то голос:

– Прошу меня извинить…

– …

Фабьен обернулся и в ужасе замер. Нет… не может быть… неужели этот тип снова посмеет?..

Но Антуан посмел.

– Я позволил себе прослушать ваши последние разъяснения и хотел бы добавить к ним одну подробность, которую считаю очень важной и необыкновенно трогательной. После смерти любимого мужа его вдова Жанна Эбютерн…

И Фабьену, с трудом скрывавшему холодную ярость, пришлось еще раз выслушать историю о пряди волос, возложенной на грудь покойного Модильяни. Гид был вне себя: этот психопат снова посмел прервать его экскурсию! А ведь он, Фабьен, согласился простить его первую выходку только по просьбе Матильды. Но теперь все стало ясно: это не внезапный порыв и не глупая бестактность, а сознательный, злонамеренный акт.

Тем временем Антуан, стоя среди его группы, продолжал разглагольствовать. «Что делать? – лихорадочно размышлял Фабьен. – Врезать ему по физиономии? Нет-нет, спокойствие, главное – спокойствие… Вспыльчивость повредит моей репутации и репутации музея… но как оставаться спокойным рядом с этим психом?!» И Фабьен, собрав все свое самообладание, которым сам возгордился, с широкой улыбкой прервал монолог Антуана:

– Ну что ж, большое вам спасибо за эти уточнения. Дамы и господа, теперь давайте пройдем в соседний зал. А вы, наверно, не можете оставить свой пост?

– Нет, не могу, – признал Антуан.

Группа потянулась за Фабьеном. Одна из посетительниц шепнула ему:

– Какой он очаровательный, этот смотритель! И эрудированный!

– О да, мы просто счастливы, что он у нас работает, – ответил Фабьен, метнув последний злобный взгляд на соперника.

16

Часом позже Антуана вызвали в кабинет начальницы отдела кадров. Он шел по длинному коридору, обуреваемый страхом. Но страхом не перед тем, что скажет ему Матильда, – он попросту боялся снова увидеться с ней. А Матильду этот новый инцидент поразил до глубины души. Почему Антуан так поступил? Она ведь встала на его защиту, и он это знал. И теперь уже под угрозой оказалась не его, а ее репутация. Ее, несомненно, упрекнут в том, что она взяла на работу помешанного. Хуже того, заступилась за него после первого тревожного сигнала.