Убийство Иисуса. Расследование самого громкого преступления в истории бесплатное чтение

Билл О’Рейли, Мартин Дьюгард
Убийство Иисуса: расследование самого громкого преступления в истории

Всем, кто любит ближних, как самих себя, посвящаем эту книгу

Bill O’Reilly

and Martin Dugard

KILLING JESUS:

A History

Copyright © 2013 by Bill O’Reilly and Martin Dugard

Published by arrangement with Henry Holt and Company, New York.

All rights reserved.

Перевод с английского Наталии Холмогоровой

© Холмогорова Н.Л., перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Обращение к читателям

В НАЧАЛЕ БЫЛО…

Назвать Иисуса Назареянина самым влиятельным человеком в истории – значит сказать банальность. В наше время, почти через две тысячи лет после его жестокой казни, более 2,2 миллиарда человек по всему миру стремятся следовать его учению и считают его Богом. В их число, согласно опросам Института Гэллапа, входят 77 % жителей США. Идеи Иисуса оказывали и продолжают оказывать огромное влияние на все человечество.

Об Иисусе, сыне скромного плотника, написаны бесчисленные тома. Но знаем мы о нем по-прежнему немного. Разумеется, у нас есть Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, но порой они, кажется, противоречат друг другу, а кроме того, представляют скорее духовный взгляд на Иисуса, чем его историческое жизнеописание. О том, кем был Иисус и что именно с ним произошло, и по сей день ведутся ожесточенные споры.

Создавая эту книгу, основанную на фактах, мы с Мартином Дьюгардом не пытались сделать вид, что знаем об Иисусе все. Но знаем мы многое – и расскажем то, чего вы, возможно, никогда не слышали. Наши поиски откроют вам увлекательную, а местами, пожалуй, и шокирующую историю. В биографии Иисуса имеются серьезнейшие пробелы, и временами нам остается лишь гадать, опираясь на известные свидетельства, о том, что происходило с ним тогда-то и там-то. По возможности мы старались опираться на классические труды. Основные наши источники перечислены на последних страницах этой книги. Как и в предыдущих наших книгах, «Убийство Линкольна» и «Убийство Кеннеди», в тех случаях, когда мы не знаем, что произошло, или не можем с уверенностью полагаться на свидетельства, мы откровенно в этом признаемся.

У римлян государственный учет и контроль был поставлен отлично; несколько иудейских историков, живших в Палестине приблизительно в одно время с Иисусом, также сохранили для нас известия о происходивших тогда событиях. Проблема в том, что Иисус привлек внимание общества и властей лишь в последние несколько месяцев своей недолгой жизни. До того он был просто иудеем, одним из многих, выживающим в суровом мире, и его слова и дела интересовали только его друзей.

Однако эти друзья многое передавали из уст в уста; с их слов записаны евангельские повествования. Но мы написали не религиозную книгу. Мы описываем Иисуса не как Мессию, а лишь как человека, который, проповедуя философию мира и любви, вызвал волнения в отдаленной провинции Римской империи и нажил себе могущественных врагов. Пожалуй, ненависть к Иисусу и ее последствия могут даже ошеломить наших читателей. Действие этой мрачной истории происходит и в Иудее, и в самом Риме, где императорам также поклонялись как богам.

Мартин Дьюгард и я – католики, получившие образование в религиозных школах. Но, кроме этого, мы историки и в первую очередь стремимся рассказывать правду о выдающихся людях, а не обращать кого-то в веру. С таким намерением мы исследовали биографии Авраама Линкольна и Джона Кеннеди, с тем же намерением приступаем и к биографии Иисуса. Кстати сказать, и Линкольн, и Кеннеди верили, что Иисус – Бог.

Чтобы понять, что совершил Иисус и за что он заплатил жизнью, необходимо ясно представить, что происходило вокруг него. Он жил во времена, когда западным миром правил Рим, не терпевший своеволия. Человеческая жизнь стоила очень мало. Средняя продолжительность жизни составляла меньше сорока лет, а для тех, кому случалось разозлить римскую власть, – и того меньше. Прекрасное – хотя, быть может, несколько велеречивое – описание этой эпохи дал в 1949 году журналист Вермонт Ройстер:

Все, кроме кесаря Тиберия и немногих его друзей, жили под жестоким гнетом… Зачем живет человек, если не для того, чтобы служить Тиберию?

Рим преследовал тех, кто думал иначе, кто при-слушивался к чуждым голосам или читал странные рукописи. Рим порабощал выходцев из иных земель, презирал всех, кто был не похож на римлян. И прежде всего – безмерно презирал человече-скую жизнь. Чего стоил в многолюдном мире один-единственный человек?

И вдруг в этом мире воссиял свет. Явился некий галилеянин и сказал: отдавайте кесарю кесарево, а Богу Божье.

И этот голос из Галилеи, должно быть разъяривший кесаря, проповедовал новое царство – царство, в которое каждый войдет с поднятой головой и не будет кланяться никому, кроме Бога… Свет воссиял в мире – и люди, жившие во тьме, ужаснулись и попытались скрыть этот свет за завесой, чтобы подданные по-прежнему искали спасения в царях и князьях.

Но, как ни старались люди тьмы погасить этот свет, объятые страхом и злобой, у них ничего не вышло. Ибо в мир пришла Истина и сделала нас свободными.

И все же, хоть и на краткий миг, люди тьмы одержали победу. Иисус был казнен.

Но эта невероятная история о смертельной схватке добра и зла никогда еще не была рассказана полностью. Мы попытаемся рассказать ее от начала до конца: в этом цель нашей книги. Спасибо за то, что решили ее прочитать.

Билл О’Рейли

Лонг-Айленд, Нью-Йорк

Книга I
Мир Иисуса

Глава первая

ВИФЛЕЕМ, ИУДЕЯ

МАРТ, 5 ГОД ДО Н.Э.

УТРО

Этому ребенку предстоит прожить на свете тридцать шесть лет. Сейчас ему всего несколько дней от роду. Но за ним уже охотятся.

Воины, вооруженные до зубов, идут из столицы – Иерусалима – в этот маленький городок, чтобы найти и убить младенца. Это солдаты разных национальностей и даже рас: наемники из Греции, Галлии, Сирии. Имя младенца, им неизвестное, – Иисус; его единственная вина – в том, что некоторые верят, что он станет следующим царем еврейского народа. Нынешний монарх, полуеврей-полуараб по имени Ирод, сам стоит на пороге смерти – но так жаждет гибели этого ребенка, что приказал своим войскам перебить в Вифлееме^[1] всех мальчиков младше двух лет. Как выглядят мать и отец мальчика или где именно находится их дом, никому из солдат не ведомо; но они готовы истребить всех детей в округе, чтобы будущий царь Иудейский точно от них не ушел!

В Иудее весна, сезон зеленеющих лугов и пастбищ. Воины маршируют по грязной дороге мимо густых масличных рощ и пастухов, пасущих свои стада. Грязь летит из-под сандалий. Ноги воинов обнажены, чресла прикрыты птеругами – своего рода юбками. Под железными доспехами и глухими бронзовыми шлемами, закрывающими макушку, лоб и щеки, солдаты обливаются потом.

Воинам прекрасно известна жестокость Ирода, неустанная готовность преследовать всякого, кто, как ему чудится, готов покуситься на его престол. Но приказ убивать младенцев их не смущает^[2]. Они не обсуждают, хорошо это или дурно. Не спрашивают себя, хватит ли им духу вырвать плачущего ребенка из рук матери и совершить над ним казнь. Когда придет время, они выполнят приказ и сделают то, что должны сделать, – иначе сами будут казнены на месте за неповиновение.

Избиение младенцев. Питер Пауль Рубенс. 1609−1610 гг.

Избавляться от младенцев воины намерены ударами мечей. Все они вооружены иудейской разновидностью острых, как бритва, pugio и gladius, какими пользуются в римских легионах; сейчас меч висит у каждого на поясе. Впрочем, мечами или кинжалами никакие правила их не ограничивают. Любой воин может, если пожелает, размозжить младенческую головку камнем, сбросить ребенка со скалы или просто придушить голыми руками.

Способ убийства неважен. Важно лишь одно: царь ли он Иудейский или нет – младенец должен умереть.

* * *

В Иерусалиме царь Ирод смотрит из окна своего дворца на Вифлеем, нетерпеливо ожидая вестей о свершившемся убийстве. Внизу, среди мощеных городских улиц, перед царем, ставленником Рима, раскинулся многолюдный рынок, где торгуют всем: от воды и фиников до бараньего жаркого и сувениров. Около восьмидесяти тысяч жителей города стиснуты на обнесенном стенами клочке земли площадью менее двух с половиной квадратных километров, на шумном перекрестке торговых путей восточного Средиземноморья. Достаточно скользнуть взглядом по толпе, чтобы различить гостей города – бедно одетых галилейских крестьян, сирийских женщин в ярких одеяниях, чужеземных солдат на службе Ирода: сражаются они отважно, однако ни слова не понимают по-иудейски.

Ирод вздыхает. Прежде, в молодости, ему не случалось вот так стоять у окна и с тревогой думать о будущем. Великий царь и воин, он не стал бы полагаться на солдат – приказал бы оседлать любимого белого скакуна, сам помчался бы в Вифлеем и убил младенца своими руками. Но Ирод уже не тот, что прежде. Ему шестьдесят девять лет. Он безобразно тучен и очень болен – болен так, что уже не выходит из дворца, не говоря уж о том, чтобы садиться в седло. Уродливое раздутое лицо его окаймлено бородой, едва прикрывающей адамово яблоко. Сегодня он одет на римский манер: белая шелковая туника с короткими рукавами, а поверх нее – пурпурная царская мантия. Обычно на ногах у Ирода мягкие кожаные сапожки, но сегодня прикосновение даже мягчайшей материи к воспаленному большому пальцу ноги причиняет ему нестерпимую боль. Так что Ирод, самый могущественный человек в Иудее, ковыляет по своему дворцу босиком.

Ирод Великий. Гравюра

Но подагра – самый меньший из недугов Ирода. Царь иудеев (так любит он себя называть, хотя давно уже не выполняет предписаний иудейской религии) страдает от болезни легких, проблем с почками, болезни сердца, глистов, венерических заболеваний, а также от кошмарной гангрены, из-за которой его гениталии загноились, почернели и кишат паразитами, так что Ирод не может даже сесть в седло, не говоря уж о том, чтобы скакать на коне.

К своим болезням Ирод притерпелся, но слухи о новом царе, родившемся в Вифлееме, его пугают. С тех пор как римляне поставили его царем над Иудеей, – а было это больше тридцати лет назад, – Ирод разоблачил бесчисленное множество заговоров и одержал множество побед, чтобы остаться царем. Он убивал всех, кто пытался сместить его с трона, казнил даже тех, кого только подозревал в заговоре. Над жителями Иудеи он всевластен. Никто здесь не в безопасности. Ирод казнил своих противников мечом, огнем, повешением, приказывал душить, побивать камнями, бросать к зверям или змеям, забивать до смерти, заставлял публично бросаться с крыш высоких зданий. Впрочем, он никогда не применял распятия – длительной казни, самой мучительной и унизительной из смертей, когда человека бичуют, а затем нагим прибивают к деревянному кресту и выставляют на позор перед всем городом. Мастера в этом жестоком искусстве – римляне, и фактически только они одни его практикуют. Ирод не собирается злить своих римских господ, присваивая их любимую казнь.

У Ирода десять жен – точнее, теперь девять, ибо страстную Мариамну он казнил, заподозрив в заговоре против него. Для верности он казнил также ее мать и двоих собственных сыновей, Александра и Аристобула. Не пройдет и года, как от руки Ирода погибнет и третий его наследник. Неудивительно, что римский император Август, услышав об этом, сказал: «Лучше быть свиньей Ирода, чем его сыном».

Но эта новая угроза, хоть и исходит она от ничтожного младенца, – самая опасная из всех. На протяжении столетий иудейские пророки предсказывали, что придет новый царь и начнет править народом^[3]. Они называли пять событий, которые укажут на рождение Мессии.

Первое: на небе вспыхнет яркая звезда.

Второе: ребенок родится в Вифлееме – там же, где тысячу лет назад родился великий царь Давид.

Третье: младенец будет прямым потомком Давида – факт, легко проверяемый по тщательно ведущимся в Храме родословным записям.

Четвертое: великие и знатные люди явятся из дальних стран, чтобы поклониться ему.

Пятое: мать ребенка будет девственницей^[4].

Больше всего беспокоит Ирода, что первые два пророчества точно исполнились.

Он бы встревожился еще сильнее, если бы узнал, что верны оказались все пять. Ребенок – из рода Давидова; могущественные люди явились издалека поклониться ему; а его мать, юная Мария, несмотря на беременность, клянется, что не познала мужчины.

Он не знает еще, что ребенка зовут Йешуа бен Иосиф, или Иисус, что означает «Господь – спасение».

Сперва Ирод узнает об Иисусе от путешественников, пришедших поклониться младенцу. Эти люди называют себя волхвами; по пути к Иисусу они останавливаются у него во дворце. Это астрономы, прорицатели, мудрейшие люди, изучившие священные тексты всех великих религий мира. Среди этих текстов – Танах^[5], собрание исторических сочинений, поэзии, пророчеств и песен, рассказывающих историю еврейского народа. Богатые и знатные паломники проделали путь почти в полторы тысячи километров по безводной пустыне, следуя за поразительно яркой звездой, вспыхивавшей в небесах каждое утро перед рассветом.

– Где родившийся царь Иудейский? – спросили они, прибыв во дворец Ирода. – Мы видели его звезду на востоке и пришли поклониться ему^[6].

Поразительно, но волхвы везли с собой сундуки, полные золота и благовонных смол – смирны и ладана. Это были мудрые, высокоученые священнослужители. Они провели жизнь в наблюдениях и размышлениях. Что оставалось заключить Ироду? Либо эти волхвы безумны, раз решили рискнуть такими сокровищами в путешествии по обширной и беспокойной Парфянской пустыне, либо действительно верят, что это дитя – новый царь.

Взбешенный, Ирод призывает своих религиозных советников. Сам он человек светский и мало смыслит в иудейских пророчествах. Ирод требует, чтобы первосвященники и учителя религиозного закона объяснили ему точно, ясно и подробно, где искать нового царя?

Ответ приходит немедленно:

– В Вифлееме Иудейском.

Учителя закона, которых допрашивает Ирод, – люди смиренные, в простых белых льняных ризах и плащах. Но длиннобородые храмовые священники – совсем другая история! Одеты они роскошно: в синие ризы, украшенные яркими кистями и колокольцами, и бело-голубые льняные головные платы, перехваченные золотыми обручами. Поверх риз носят плащи и сумки, расшитые золотом и драгоценными камнями. Обычно этот наряд выделяет их из толпы на улицах Иерусалима. Но в царском дворце нет богаче, нет величественнее вида, чем у самого Ирода – даже сейчас, когда он болен и не в духе. Он продолжает изводить учителей и священников вопросами:

– Где же этот так называемый «царь Иудейский»?

– В Вифлееме, земле Иудиной, – цитируют они буквально слова пророка Михея, жившего около семи столетий назад. – Оттуда выйдет вождь, который станет пастырем народа Израилева.

Ирод отправляет волхвов своей дорогой. И, прощаясь с ними, приказывает, чтобы, найдя младенца, они вернулись в Иерусалим и сообщили Ироду, где он, дабы и царь мог поклониться новому царю.

Но волхвы мудры, они прозревают обман – и не возвращаются.

Проходит время, волхвов нет – и Ирод понимает, что должен действовать сам. Из окон хорошо укрепленного дворца ему виден весь Иерусалим. Слева высится огромный Храм – самое важное, самое священное здание во всей Иудее. Возведенный на массивном каменном основании, придающем ему сходство скорее с цитаделью, чем с простым домом молитвы, Храм воплощает в себе иудейский народ и его древнюю веру. Первый храм был построен Соломоном в X веке до н. э. В 586 году до н. э. вавилоняне сравняли его с землей, а почти семьдесят лет спустя, при власти персов, Зоровавель и другие отстроили Второй храм. Ирод недавно обновил и расширил храмовый комплекс, придав ему громадные размеры: теперь Храм намного больше, чем был при Соломоне. Храм и его дворы стали символами не только иудаизма, но и самого грозного царя.

По иронии судьбы, к этому моменту, когда Ирод беспокойно бродит по дворцу и смотрит в сторону Вифлеема, Иисус и его родители уже дважды побывали в Иерусалиме и посетили эту величественную каменную крепость, возведенную на том самом месте, где иудейский праотец Авраам едва не принес в жертву своего сына Исаака. Первый визит состоялся через восемь дней после рождения Иисуса^[7], чтобы его обрезать. Тогда же, в соответствии с пророчеством, мальчика нарекли Иисусом. Второй визит состоялся, когда ребенку исполнилось сорок дней. В этот день, согласно иудейскому закону, он был внесен в Храм и формально представлен Богу. В честь этого важного события его отец, плотник Иосиф, принес в жертву двух молодых голубей.

В день, когда родители Иисуса во второй раз вошли вместе с ним в Храм, произошло нечто странное и мистическое – нечто, указывающее на то, что у них и вправду родился очень необычный ребенок. Двое незнакомцев, старик и старуха, ничего не знавшие ни об Иисусе, ни об исполнении пророчеств, заметили семью в многолюдной толпе и поспешили к ней.

Мария, Иосиф и Иисус путешествовали совершенно неизвестными, избегая всего, что могло привлечь к ним внимание. Старца звали Симеон; он был убежден, что не умрет, пока не увидит нового царя Иудейского. Симеон попросил разрешения подержать новорожденного. Иосиф и Мария согласились. Взяв Иисуса на руки, Симеон вознес молитву, в которой благодарил Бога за то, что тот позволил ему своими глазами увидеть нового царя. Затем отдал Иисуса Марии с такими словами: «Cе, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, и Тебе Самой оружие пройдет душу».

В этот же миг подошла и женщина по имени Анна^[8]. Эта вдова восьмидесяти четырех лет, имевшая славу пророчицы, все свое время проводила в Храме, постилась и молилась. Слова Симеона еще звучали в ушах Марии и Иосифа, когда Анна, приблизившись к ним, также вознесла хвалу Иисусу и громко возблагодарила Бога за то, что в мир явилось это чудесное дитя. Сделала она и очень необычное пророчество: предсказала Марии и Иосифу, что их сын освободит Иерусалим от власти Рима.

Мария и Иосиф дивились словам Симеона и Анны. Как всякие молодые родители, они гордились вниманием, оказанным их сыну, но и не могли взять в толк, что значат все эти разговоры об оружии и об искуплении. Они закончили свое дело и вышли из Храма в шумный город, полные воодушевления, но и тревоги за будущее сына.

* * *

Если бы только Ирод знал, что Иисус так близко – буквально в каких-нибудь пятистах метрах от его дворца! Но для него Иисус и его родители остались невидимыми и безымянными: всего лишь трое прохожих, протискивающихся сквозь густую и шумную толпу на узких улочках Иерусалима.

Всего лишь люди – что в них проку? Храм – вот истинное чудо света, вот вечный памятник величию Ирода! По крайней мере, так думает сам Ирод. По иронии судьбы, сам он – редкий и неохотный гость в храмовых стенах: властности и жестокости у него в избытке, но веры и благочестия ему определенно недостает.

За Храмом, по другую сторону от долины Кедрон, находится крутая Масличная гора, на чьих зеленых склонах, испещренных вкраплениями известняка, пастухи пасут свои стада. Скоро придет праздник Пасхи, и склоны горы запестреют палатками: десятки тысяч еврейских пилигримов со всего царства Ирода стекутся сюда, готовые платить хорошие деньги за то, чтобы ритуально принести в жертву в Храме своего ягненка.

Резня младенцев в Вифлееме во многом напоминает жертвоприношение. Детей приносят в жертву на благо правления Ирода – а значит, и на благо Римской империи. Ведь без Рима Ирод – никто, марионетка, полностью обязанная своей властью этой жестокой и почти всемогущей республике. Поддерживать ее власть и продвигать ее безжалостные идеалы – для него не только право, но и обязанность. Дело в том, что царство Ирода отлично от всех остальных, которые подчинил себе Рим и которыми правит железной рукой. Иудеи – древняя цивилизация, чья вера решительно отличается от веры римлян и прочих окрестных народов: все они поклоняются множеству языческих богов, иудеи же – одному-единственному Богу.

Ясно, что отношения Рима и Иудеи не могут складываться гладко. Ирод – необходимый посредник между ними. И, если с этим новым так называемым царем Иудейским начнутся какие-то проблемы, кто окажется виноват? Ирод! Римляне не потерпят царя, которого не сами выбрали. А если последователи этого нового «царя» затеют восстание, римляне мгновенно и безжалостно раздавят недовольных. Нет, уж лучше Ирод займется этим сам!

Из своего дворца Ирод не видит Вифлеем – город всего в каких-нибудь десяти километрах от Иерусалима, по ту сторону цепочки невысоких зеленых холмов. Не видит, как по улицам льется кровь, не слышит, как душераздирающе кричат дети и их матери. Ирод смотрит на свои владения из окна, и взор его чист и ясен. Пусть другие винят его в убийстве более десятков младенцев! Он уснет сегодня со спокойной совестью, зная, что убийства эти свершились во благо его правления, во благо Иудеи, во благо Рима. Если кесарь Август услышит о резне, то, конечно, поймет: Ирод поступил так, как должно.

* * *

Иисус и его родные едва уходят из Вифлеема живыми. Иосиф пробуждается от страшного сна: то, что сейчас произойдет, явилось ему в видении. Он будит Марию и Иисуса, и они бегут в ночи. Воины Ирода приходят слишком поздно. Напрасно они избивают младенцев, выполняя пророчество, возвещенное пять столетий назад пророком-бунтарем Иеремией^[9].

В Писании множество пророчеств о жизни Иисуса. Медленно, но уверенно, по мере того как ребенок растет и взрослеет, эти пророчества одно за другим исполняются. Иисус станет бунтарем, известным по всей Иудее зажигательными речами и смелыми, парадоксальными учениями. Народ Иудеи будет его обожать, но он станет угрозой для тех, кто наживается на народе: первосвященников, книжников, старейшин, марионеточных правителей Иудеи и, прежде всего, для Римской империи.

А Рим не терпит угроз. Видя перед собой примеры предыдущих империй – Македонской, Греческой, Персидской – Рим в совершенстве овладел искусством пыток и гонений. С бунтарями и мятежниками он расправляется показательно и жестоко, чтобы другие не вздумали брать с них пример.

Так будет и с Иисусом. И в этом тоже исполнится пророчество.

Поклонение волхвов. Римский горельеф, IV век

Но все это впереди. Пока Иисус – младенец, нежно любимое дитя Марии и Иосифа. Он родился в яслях для скота, его посетили волхвы и принесли драгоценные дары, а теперь он бежит от Ирода и от Рима^[10].

Глава вторая

РИМ

15 МАРТА, 44 ГОД ДО Н.Э.

11 ЧАСОВ УТРА

Диктатор, которому осталось жить всего час, едет на плечах рабов. Юлий Цезарь удобно восседает в носилках, одетый с обычным франтовством: свободный пояс, пурпурная шерстяная тога поверх белой шелковой туники, на голове венок из дубовых листьев – символ героизма, заодно маскирующий лысину, которую Цезарь ненавидит. Недавно он полюбил носить высокие красные сапоги, но сегодня утром обут, как обычно, в сандалии.

О предстоящем заседании римского Сената, на которое он уже опоздал, Цезарь почти не думает. Мысли его заняты в основном слухами о смерти – его собственной смерти. Но, разумеется, ему и в голову не приходит, что на этот раз предсказания грядущей скорой кончины оправдаются.

Гай Юлий Цезарь

Юлий Цезарь – самый могущественный человек в мире. Власть его такова, что он не только изменил число дней в году, но и переименовал в свою честь месяц, а также весь календарь. Если бы римляне исчисляли время, как мы, семидневными неделями, сегодня была бы среда. Но неделя у римлян восьмидневная, и дни не имеют названий, а обозначаются буквами, так что сегодня день G. Кроме того, римляне нумеруют дни в каждом месяце: так что сегодня пятнадцатое число месяца martius по новому юлианскому календарю.

Еще этот день известен как мартовские иды. И скоро прославленный римский оратор и юрист Цицерон напишет: «Иды изменили все».

Пятидесятипятилетний Divus Julius – «Божественный Юлий», какой титул скоро присвоит ему Сенат, – плывет, покачиваясь, над шумным Римом. День сегодня теплый, но не жаркий. Видя носилки Цезаря, люди в трепете расступаются перед ним. Он среднего роста и непримечательной внешности, однако беспримерная настойчивость и решимость помогла ему завоевать для Рима, подчинить Риму или сделать союзниками Рима страны, известные нам как Испания, Британия, Франция, Египет и Италия. В личной жизни Цезарь полон противоречий. Он мало ест, а пьет и того меньше, однако с размахом тратит деньги – как недавно, когда выстроил себе новую виллу, но тут же приказал срыть до основания готовую постройку, решив, что она несовершенна. Многие мужчины Рима считают нужным сдерживать свои сексуальные желания, полагая, что половая невоздержанность ослабляет мужественность, но у Цезаря таких опасений нет. Кальпурния – его третья жена, а кроме жен, у него было множество любовниц, в том числе и прославленная Клеопатра Египетская.

Сейчас, развалившись в паланкине, этот крепкий телом воин и политик размышляет об убийстве – своем собственном. Друзья, доброжелатели, даже любимая Кальпурния (с ней он впервые возлег в сорок лет, когда она была шестнадцатилетней девственницей) предостерегали его: сегодня должно произойти нечто ужасное. Это из-за Кальпурнии Цезарь теперь опаздывает. Ночью ей приснился сон, на удивление яркий и живой, о том, как мужа убивают, и она умоляла его не ехать в Сенат. В обычных обстоятельствах Цезарь не обратил бы внимания на эти страхи, но в последние несколько дней информанты настойчиво предупреждают, что против него затеян заговор. К таким предостережениям можно прислушиваться, а можно игнорировать. Цезарь предпочитает их отметать – и даже смеяться над ними.

– Какая смерть лучше всего? – спросил два дня назад за ужином Лепид, второй человек после Цезаря.

– Та, что приходит без предупреждения, – ответил диктатор.

Однако сегодня утром Цезарь принял слова Кальпурнии всерьез. Даже отправил вестника с приказом отложить заседание Сената. Однако Децим Брут, прославленный полководец, разбивший в Галльской войне флот венетов, сам пришел к Цезарю и убедил его не придавать значения дурным снам жены. Он напомнил Цезарю о предстоящем путешествии в Парфию, страну к западу от Иудеи, где почти десять лет назад в битве при Каррах римская армия потерпела одно из самых болезненных поражений. Но Цезарь не оставил надежды покорить парфян, населяющих пустынные горы современного Ближнего Востока, и продолжить расширение мировой империи Рима.

Отъезд назначен на 18 марта – всего через три дня. Цезаря не будет много месяцев, быть может целый год. Так что необходимо встретиться с Сенатом и закончить все незавершенные дела. Кроме того, Брут намекает, что на заседании Цезаря ждет какой-то приятный сюрприз. Месяц назад девятьсот сенаторов провозгласили его пожизненным диктатором. Теперь же Брут дает понять, что сегодня его провозгласят царем – и это в Риме, где уже пятьсот лет не было царей!

Рим не знает царской власти с тех пор, как около 509 года до н. э. был свергнут Луций Тарквиний Гордый; идея единоличного и самодержавного правления так ненавистна римлянам, что само слово «царь» – rex – их пугает. Однако, приближаясь к Сенату, Цезарь постепенно уверяет себя в том, что к нему народ относится иначе. Долгие годы он делал все, чтобы склонить на свою сторону толпу. Например, сделал популярные развлечения доступными для всех и каждого, чтобы отвлечь людей от любых неприятных мыслей о правительстве. Вот и сейчас, выехав на Священную дорогу (Via Sacra) и двигаясь к померию – священной границе Рима, он слышит, как доносится издалека, из величественного Театра Помпея, гул толпы, собравшейся полюбоваться на кровавый бой гладиаторов.

Театр Помпея возвел одиннадцать лет назад и назвал своим именем величайший соперник Цезаря. В отличие от деревянных театров, известных в Риме издавна, это здание с колоннами выстроено из камня и бетона. Это огромное и сложное произведение архитектуры: за все семьсот лет существования Рима не бывало здесь построек крупнее и величественнее! Половина его – амфитеатр в форме буквы D, где проходят популярные развлечения: ставятся пьесы, сражаются гладиаторы. Разыгрываются здесь и постановочные битвы с участием слонов, и вполне реальные сражения людей со львами.

Театр окружен садом с роскошными клумбами и аркадами, фонтанами и статуями, частично крытым, чтобы под навесами люди могли укрываться от солнца и дождя. Здесь же, с другой стороны от амфитеатра, есть просторный и прохладный зал, облицованный мрамором, где проходят заседания римского Сената. После убийства Помпея Цезарь мог бы изменить название театра, но не видел в этом практического смысла. Так что величественное здание по-прежнему носит имя его соперника, и с портика смотрит, словно прислушиваясь к тому, что происходит в Сенате, статуя павшего полководца.

Простонародье радостно толпится вокруг носилок Цезаря, когда рабы выносят его на Campus Martius — Марсово Поле, открытую равнину на берегу Тибра, откуда обыкновенно отправляются в поход римские легионы. Когда-то, желая увеличить свою популярность в армии, Цезарь дал каждому солдату личного раба из числа только что плененных галлов. Легионеры не забыли этого дара и до сих пор отвечают Цезарю безусловной преданностью. Так что, в отличие от многих правителей, в своей безопасности Цезарь вполне уверен. Он даже отказался от личной гвардии в две тысячи солдат и не боится свободно ходить по улицам Рима, чтобы все видели: перед ними не тиран. «Лучше мне умереть, – говорит Цезарь, – чем внушать страх».

Возле Театра Помпея путь подходит к концу, здесь Цезарь замечает в толпе знакомое лицо. «Вот и настал день, о котором ты предостерегал меня!» – окликает Цезарь Спуринну, прорицателя, решившегося предсказать, что в мартовские иды правителя империи постигнет страшная участь. Это открылось Спуринне, когда он рассматривал сырую требуху жертвенных овец и цыплят. Личное божество Цезаря – Венера Genetrix (Прародительница), в ее честь он возвел большой храм; но нынче утром Цезарь не думает ни о богах, ни о суевериях. Он самоуверенно улыбается, но улыбка стирается с лица, едва он слышит ответ Спуринны.

– Верно, – громко, перекрикивая толпу, отвечает этрусский прорицатель.

Спуринна вполне уверен в своем предсказании и говорит смело, не боясь последствий.

– Этот день настал – но он еще не окончен!

Цезарь слышит эти слова, но не отвечает. Подобрав левой рукой край пурпурной тоги, он выходит из носилок, надеясь скоро услышать, как его провозгласят царем Рима.

* * *

Но коронации не будет. В Сенате Цезаря ждут убийцы. Не воины, не разгневанные сограждане – самозваные «освободители», несколько десятков ближайших друзей и доверенных союзников Цезаря, люди высокого происхождения и воспитания, которым он полностью доверяет, с которыми не раз разделял трапезы и военные победы. Этих сенаторов-заговорщиков пугает растущее могущество Цезаря и его стремление стать царем. В этом случае Цезарь не просто сохранит власть до конца жизни, но и сможет передать ее наследнику, которого сам выберет. Недавно, когда добрый друг Марк Антоний публично предложил ему корону, Цезарь ее отверг – но сенаторов это не успокаивает. Снедаемые сомнениями, не зная, сумеют ли выполнить продуманный заранее план убийства, все утро прождали они в Сенате, скрывая в складках тог pugiones – наточенные кинжалы.

Освободители в меньшинстве – всего около шестидесяти человек из девятисот. Они знают: стоит потерять присутствие духа – и, скорее всего, их казнят, бросят в темницу или отправят в изгнание. Цезарь известен своим великодушием, но и скор на месть, как тогда, когда отдал приказ распять банду пиратов, похитивших его. «Великодушие» в этом случае состояло в том, что каждому пирату перерезали горло бритвенно-острой сталью pugio, прежде чем пригвоздить к кресту, чтобы смерть его была быстрой.

Некоторые сенаторы, как, например, полководец и политик Децим Юний Брут Альбин, сражались в битвах и умеют убивать. Именно Брута, как все его называют, заговорщики отправили к Цезарю домой, чтобы заманить в Сенат, когда пришло известие, что Цезарь может сегодня не явиться. Должность претора или магистрата дал Бруту Цезарь. Но Брут не первый в своем роду боролся с тиранами: эта долгая история началась в 509 году, когда тогдашний Юний Брут сверг с престола Тарквиния и положил конец римской монархии. То восстание было таким же хладнокровным, как и нынешнее убийство Цезаря, которое готовят Освободители.

Другие сенаторы, например пьяница Луций Тиллий Цимбр и его союзник Публий Сервилий Каска Лонг, – гражданские чиновники: изнеженные руки их не знают ни труда, ни оружия. Нанести смертельный удар – это станет для них чем-то новым и неизведанным.

Убить Цезаря! Что за дерзкая и опасная мысль! Ведь он не таков, как другие смертные. В сущности, он сделался живым символом мощи и агрессии Рима. Цезарь так крепко держит в руках вожжи всей римской политики, что его убийство может привести лишь к анархии – и, быть может, к падению Римской республики.

* * *

Разумеется, не в первый раз Юлию Цезарю желают смерти. Рим населяет около миллиона человек, непредсказуемых и скорых на гнев. Цезаря здесь знают все – и большинство обожает. С пятнадцати лет, когда отец его внезапно умер, застегивая сандалию, Цезарь отважно встречал одно испытание за другим с единственной целью – добиться успеха. Каждая битва делала его сильнее, с каждой победой, завоеванной потом и кровью, росла его слава – и сила.

Но по силе и славе ни один его день не мог сравниться с 10 января 49 года до н. э.

Цезарю пятьдесят: он прославленный полководец, бóльшую часть прошедшего десятилетия провел в Галлии, подчиняя власти Рима местные племена и обогащаясь при этом. Солнце заходит. Цезарь стоит на северном берегу вздувшейся, наполовину покрытой льдом реки, называемой Рубикон. За спиной у него четыре тысячи тяжеловооруженных солдат из Тринадцатого Парного легиона: закаленные в боях воины, последние девять лет служившие под его началом. В четырехстах километрах к югу – Рим. По Рубикону проходит граница между Цизальпинской Галлией и Италией – или, что вернее для нынешнего положения Цезаря, между свободой и изменой.

Войны Цезаря опустошили Галлию. Из четырех миллионов человек, населявших эту страну, раскинувшуюся от Альп до Атлантики, миллион погиб в битвах, еще миллион был обращен в рабство. Захватив Укселлодун, город на реке Дордонь, близ современного Вейрака, Цезарь отрубил руки всем, кто сражался против него. А после эпической осады Алезии, на холмах близ нынешнего Дижона, захватил крепость, которую защищали шестьдесят тысяч человек и мощные оборонительные сооружения в 14,5 километров длиной. Высокие башни, воздвигнутые инженерами Цезаря, позволили римлянам обозревать все это сверху, а лучникам – осыпать вражеские силы дождями стрел. Галлы оказались в ловушке: чтобы выбраться из осажденного города, им следовало преодолеть простреливаемую зону.

Когда в городе стала заканчиваться еда, галлы под командованием легендарного полководца Верцингеторикса позволили выйти из города женщинам и детям, чтобы римляне накормили их. Доброта этого поступка была сомнительной – женщин и детей далее ожидала жизнь в рабстве; но лучше уж так, чем умереть голодной смертью в осажденном городе. Однако Цезарь не позволил этим ни в чем не повинным людям пересечь римские укрепления. Мужья и отцы смотрели со стен, как их жены и дети, запертые на узкой полосе ничейной земли, жуют траву, пьют росу и медленно гибнут от голода и жажды. Звать их обратно в город было бессмысленно – там ждала такая же смерть. Прибавив к жестокости оскорбление, Цезарь не позволил галлам забрать тела умерших для погребения.

Но страшнейшую свою жестокость – ту, за которую враги его в римском Сенате сейчас требуют отдать Цезаря под суд как военного преступника, – совершил он в 55 году до н. э. против германских племен усипетов и тенктеров. Эти вражеские захватчики медленно двигались вдоль Рейна в Галлию: римляне опасались, что скоро они обратят свое внимание на юг и повернут на Италию. В период с апреля по июнь 55 года до н. э. армия Цезаря снялась со своих зимних баз в Нормандии и перешла туда, где племена разбойников-германцев соединились с галлами против римлян. «Племена» эти были не мелкими группками кочевников, а мощной силой численностью в пол-Рима: если считать и воинов, и женщин, и детей, и стариков, то германцев насчитывалось до пятисот тысяч человек.

Узнав о приближении Цезаря, германцы отправили ему навстречу послов, чтобы поторговаться о мире. Цезарь отказался, предложив им просто повернуть назад и убраться за Рейн. Германцы сделали вид, что готовы исполнить требование Цезаря, однако через несколько дней, нарушив слово, внезапно напали на его армию. Когда кавалерия Цезаря поила коней в реке, сейчас именуемой Нирс, восемьсот германских всадников помчались прямо на них с самыми недобрыми намерениями. Германцы воспользовались своеобразной и жуткой тактикой: вместо того, чтобы драться, сидя верхом, они спрыгивали с коней и боевыми мечами или короткими копьями вспарывали животы лошадям врагов. Легион, лишившийся коней, в панике бежал.

Цезарь воспринял это нападение, произошедшее во время перемирия, как акт вероломства. «Обманным и предательским образом запросив мира, – писал он позже, – они без предупреждения начали войну». Цезарь решил показать германцам, с кем они имеют дело. Поместив опозорившихся кавалеристов в арьергард армии, он приказал своим легионерам передвигаться бегом и преодолеть тринадцать километров до германского лагеря за время вдвое меньшее, чем требуется пешему. На сей раз застать врага врасплох удалось римлянам. Те германцы, что начали защищаться, были истреблены на месте, за теми, что пытались бежать, погнались спешенные кавалеристы, жаждущие отомстить и доказать, что еще на что-то способны. Некоторые германцы добежали до самого Рейна, однако утонули, пытаясь переплыть реку шириной в несколько сот метров.

Но на этом Цезарь не остановился. Его люди окружили всех оставшихся членов германских племен и перебили всех до единого – стариков, женщин, подростков, детей, младенцев. В среднем на каждого легионера пришлось по восемь убитых германцев.

Римские солдаты были в целом образованными людьми. Они цитировали поэтов и любили острое словцо. У многих остались дома жены и дети, и мысль, что кто-нибудь проявит такую же варварскую жестокость к их близким, была бы для них невыносима. Но они были легионерами – и привыкли исполнять приказы. Сталью мечей и остриями копий они рубили, и кололи, и пронзали, не слушая ни детских криков, ни рыданий и молений матерей.

Месть Цезаря, начатая как военное сражение, скоро переросла в геноцид: по оценкам историков, он убил около 430 тысяч человек. А затем, желая показать германцам, оставшимся на другом берегу Рейна, что его армия способна прийти куда угодно и совершить что угодно, Цезарь приказал своим инженерам построить мост через непреодолимую прежде реку. Эту задачу они выполнили всего за каких-то десять дней. Цезарь пересек Рейн, нанес германцам несколько ударов, затем вернулся на другой берег и разрушил за собой мост.

Рим – жестокое государство, врагам здесь пощады не дают. Но такое зверство сочли чрезмерным даже безжалостные сенаторы – и потребовали арестовать Цезаря. Катон, политик, известный не только красноречием, но и многолетней враждой с Цезарем, потребовал казнить полководца и выдать его голову на пике побежденным германцам. Обвинения против Цезаря, разумеется, имели под собой основания. Однако истинной причиной их стала не резня на берегах Рейна, а политическое соперничество. Враги Цезаря хотели от него избавиться.

* * *

В 49 году до н. э., почти через шесть лет после этой резни, Галлия была покорена полностью. Настало время Цезарю вернуться домой – и ответить наконец за свои дела. Он получил приказ распустить армию на границе Италии.

Таков римский закон. Все полководцы при возвращении домой обязаны расформировать армию перед тем, как пересекут границу провинции – в данном случае реку Рубикон. Это знак, что они возвращаются с миром, а не в надежде устроить переворот. Отказ распустить войска расценивается как объявление войны.

Но Цезарь готов к войне. Он решает перейти Рубикон на своих условиях. Юлию Цезарю пятьдесят, он в расцвете сил и славы. Весь день 10 января он проводит в раздумьях и колебаниях: если проиграет – своего пятьдесят первого дня рождения он уже не увидит. Пока легионеры играют в кости, точат оружие, пытаются согреться под тусклым зимним солнцем, Цезарь неторопливо принимает ванну и пьет вино. Так поступает человек, знающий, что не скоро ему снова представится случай насладиться этими удобствами. И еще так ведет себя тот, кто старается оттянуть неизбежное.

У Цезаря есть серьезные причины для колебаний. В Риме его ждет Помпей Великий, строитель крупнейшего в Риме театра, его зять и бывший союзник. Сенат доверил Помпею будущее Республики и поручил остановить Цезаря любой ценой. Фактически Юлий Цезарь вот-вот начнет гражданскую войну. Близится схватка не только с Римом, но и с Помпеем. Победитель получит власть над Римской республикой. Побежденному достанется смерть.

Цезарь осматривает свои войска. Тринадцатый легион стоит разомкнутым строем, ожидая сигнала к выступлению. У каждого на спине около тридцати килограммов снаряжения, от походной постели и котелка до трехдневного запаса провизии. В этот холодный зимний вечер на них кожаные башмаки с обмотками и плащи на плечах для защиты от мороза. Идут они пешком, в сверкающих бронзовых шлемах и кольчугах. У каждого с собой деревянный щит, обтянутый кожей и холстиной, и два копья, одно легкое, другое более тяжелое и опасное. Кроме этого, они вооружены обоюдоострыми «испанскими мечами», которые висят в ножнах у каждого на толстом кожаном поясе, и pugiones. У некоторых с собой пращи, у других луки. Годы, проведенные под солнцем и ветром, оставили следы на их лицах; у многих видны шрамы – круглые раны от вражеских копий, длинные багровые полосы от мечей. В основном это молодые люди, от семнадцати до двадцати трех, однако кое-где виднеются и бороды, тронутые сединой, – ведь записаться в легион имеет право любой римский гражданин моложе сорока шести лет. Все, молодые и старые, прошли суровые тренировки, благодаря которым выносливость легионеров вошла в легенды. Новобранцы часами маршируют с выкладкой весом двадцать килограммов, при этом строго выдерживая сложные построения: клин, квадрат, круг и testudo, или «черепаху». Все римские легионеры должны уметь плавать, на случай если в бою придется форсировать реку. За неудачи на тренировках наказание простое и суровое – палкой по спине.

Четыре месяца тренировок окончены; но суровые условия и изнурительные физические усилия остаются частью повседневной жизни легионера. От каждого требуется сделать в месяц по три перехода длиной более тридцати километров с тяжелым грузом на спине. А пройдя десятки километров в построении и став на привал, нужно еще выстроить укрепленный лагерь с земляными валами и рвами.

Эти мощные, надежные, закаленные в боях люди отменно владеют всем известным в ту эпоху оружием, искушены в военной стратегии, умеют интуитивно подмечать и использовать сильные и слабые стороны врага. Живут они «на подножном корме», реквизируя запасы зерна и мяса у местных жителей. Они строили дороги и мосты, доставляли письма, собирали налоги, поддерживали порядок на завоеванных территориях, терпели суровые галльские зимы. В их бронзовые шлемы со звоном ударялись камни, выпущенные из-за угла. Случалось им работать и палачами – вбивать гвозди в руки и ноги беглых рабов или собственных бывших товарищей, дезертиров, пойманных и приговоренных к распятию. Самые старшие из них помнят восстание 71 года до н. э., когда семь тысяч рабов, возглавляемых мятежником по имени Спартак, были разбиты, пленены и распяты вдоль дорог общей длиною более 300 километров, почти на всем пути от Неаполя до Рима.

Все эти люди поклялись Цезарю в верности. Они восхищаются тем, как он вдохновляет их своим примером, как наравне с ними переносит все труды и тяготы военных походов. В пути он предпочитает не ехать на коне, а идти пешком среди «товарищей», как называет своих легионеров. Хорошо известен Цезарь в войсках и привычкой щедро вознаграждать за преданность, и своим обаянием. Солдаты с гордостью рассказывают о том, скольких женщин покорил их командир в Галлии, Испании и Британии, и даже посмеиваются над тем, что он лысеет, распевая песенки про «нашего лысого бабника». Своим солдатам Цезарь тоже дает полную свободу в увольнительных играть в азартные игры и бегать за женщинами. «Что с того, что от моих людей несет духами? – говорит он. – Сражаются они от этого не хуже».

Но прежде всего и более всего легионеры сражаются друг за друга. Они вместе тренировались, бок о бок прошли сотни километров, едят у одного костра, спят в одной потертой кожаной палатке. Нет для них преступления страшнее, чем бросить commilito (соратника) на поле брани. Они называют друг друга frater (брат), и высшую награду легионера – венок из дубовых листьев, именуемый corona civica, – получает тот, кто рискнул жизнью, спасая раненого товарища. Такой венок носит и сам Юлий Цезарь: для солдат это весомое доказательство, что их командующий – не «говорящая голова», а человек, выигрывающий битвы мужеством и умением, человек, которому можно без страха доверить свою жизнь.

Цезарь ведет легион в битву, но расправляются с врагами его люди. Для них это не вопрос страстного порыва: к страстям они не склонны. Они – легионеры, и их задача – выполнять тяжелую и кровавую работу, которая поможет Риму оставаться величайшей мировой державой.

В сгущающихся сумерках Цезарь обращается к своей армии. Напоминает солдатам, что означает пересечь Рубикон. «Мы еще можем отступить, – говорит он, хотя все вокруг понимают, что момент для отступления давно позади. – Но стоит перейти этот мостик – и придется драться».

Любимый легион Цезаря – не Тринадцатый, а другой, Десятый. Но, как и многие другие, он еще в Галлии. Дожидаться всех невозможно: единственное спасение сейчас в том, чтобы молниеносно овладеть сердцем Рима.

Становится все холоднее, солдаты ежатся от промозглой сырости. Тревожно ли Цезарю? Быть может. Но мысль о том, что в его руках – легион безупречных машин убийства, изгоняет страх.

Беда в том, что такие же солдаты и на другой стороне. Цезарю придется бросить римлян против римлян, легионеров против легионеров, брата против брата.

Цезарь переходит Рубикон. Гравюра

Время пришло. Цезарь стоит в одиночестве, не сводя глаз с противоположного берега Рубикона. Офицеры его мнутся поодаль, ожидая приказов. Их лица, как и лица легионеров, ярко освещены пламенем факелов.

– Alea jacta est, – наконец говорит Цезарь, ни к кому в отдельности не обращаясь. Он цитирует строку греческого драматурга Менандра: «Жребий брошен».

Цезарь и его легион переходят Рубикон и вторгаются в Италию.

* * *

Далее следует не просто гражданская война в Риме, а первая мировая война в истории. Скоро все Средиземноморское побережье обращается в поле битвы: равнины и пустыни его полны легионеров, моря кишат военными судами, перевозящими войска из одной страны в другую. Идут жестокие битвы, часто врукопашную. Пленников ждут пытки и смерть, и многие, видя, что битва проиграна, кончают жизнь самоубийством, чтобы не попасть в руки победителям. За два месяца Цезарь берет Рим, но тут же его покидает. Просто овладеть Римом ему недостаточно. Нужна полная победа. А Помпей бежал – и Цезарь бросается за ним в погоню через Средиземное море, в Египет.

Сойдя на берег, чтобы встретиться с Птолемеем Тринадцатым, юным царем Египта, Помпей – великий полководец, архитектор, строитель, неутомимый женолюбец, женившийся пять раз, человек, в молодости трижды удостоенный триумфального шествия по улицам Рима, – гибнет от удара мечом в спину. Убийцы ударяют его несколько раз, для верности. Не желая, чтобы они видели выражение его лица в миг смерти, Помпей успевает закрыть лицо краем тоги. Убийцы отсекают ему голову, а тело бросают на песчаном берегу, чтобы его расклевали птицы. Думая, что это порадует Цезаря, египтяне приносят ему отрезанную голову врага. Но Цезарь потрясен. Он плачет над Помпеем, а затем приказывает отыскать тело, чтобы достойно похоронить его по римскому обычаю.

Но убийство Помпея – еще не конец войны; знамя скоро подхватывают его союзники и жаждущие мести сыновья. В конце концов Цезарь выиграет гражданскую войну и получит власть над Римской республикой, к радости основной массы глубоко почитающих его горожан. Но до этого дня – еще четыре года боев. И в то же время Цезарь продолжит командовать легионами за пределами Рима, от Фарсала в Греции до Тапса в Тунисе и до равнин Мунда в нынешней южной Испании^[11], и слава его будет расти и шириться.

Однако Цезарь одерживает победы не только на поле боя.

* * *

48 год до н. э. Одновременно с гражданской войной в Риме идет гражданская война и в Египте. На одной стороне – Клеопатра, ей двадцать один год. На другой – ее тринадцатилетний брат Птолемей Тринадцатый, во всем следующий советам своего наставника, евнуха Потина. Птолемей успешно изгнал Клеопатру из ее дворца в приморской столице Александрии. Сюда же в погоне за Помпеем явился Цезарь, и египетские проблемы переплелись с римскими. Это Потин, решив встать на сторону Цезаря, приказал обезглавить Помпея на египетском берегу.

Но Цезарь хотел обойтись с Помпеем великодушно, и варварское злодеяние Потина вызвало у него отвращение. «Более всего удовольствия, – напишет впоследствии о Цезаре историк Плутарх, – доставляла ему возможность спасать жизни сограждан, воевавших против него».

На время Цезарь останавливается во дворце египетских царей. Однако опасается, что Потин попытается убить и его, поэтому боится засыпать и подолгу не ложится в постель. В один из таких вечеров Цезарь вдруг слышит какой-то шорох у двери. Но это не Потин и не его убийцы – в комнату входит одна, без сопровождения, молодая женщина. Это Клеопатра – хоть Цезарь этого еще не знает. Она пробралась во дворец с черного хода и незамеченной прошла по каменным коридорам. Женщина закутана в плотный черный плащ, волосы и лицо скрыты под покрывалом. Заинтригованный, Цезарь ждет, что же скажет эта таинственная незнакомка.

Медленно и соблазнительно Клеопатра открывает лицо с полными губами и орлиным носом. Плащ ее спадает на мраморный пол; под ним – лишь тонкая льняная рубашка. Темные глаза Цезаря скользят по ее телу: он видит и небольшие груди Клеопатры, и изгиб бедер, и многое другое. Клеопатра тоже не сводит глаз с Цезаря: «Желание ее все более росло» – как напишет позже об этом моменте один историк.

Клеопатра знает силу своих чар и теперь готова подарить Цезарю самый драгоценный свой дар – разумеется, в обмен на серьезное политическое вознаграждение. Смелый гамбит немедленно окупается. В эту ночь между Цезарем и Клеопатрой начинается один из самых страстных романов в истории, политическая и романтическая связь, имевшая важные следствия для всего мира. Еще до восхода солнца Цезарь, как и надеялась Клеопатра, решает вернуть ей трон Египта. Для Цезаря это значит вступить в союз с женщиной, унаследовавшей свою власть от Александра Великого, всесильного македонского завоевателя, которым он так восхищается. Объединить силы и, быть может, династии, – что может быть соблазнительнее? Они разговаривают по-гречески, хотя Клеопатра, как сообщают, бегло говорит на девяти языках. Оба проницательны, остроумны и харизматичны. Обоих подданные считают справедливыми и милосердными, оба способны зачаровать толпу своим ораторским искусством. Клеопатра и Египет нуждаются в военной мощи Цезаря, Цезарь и Рим – в природных ресурсах Египта, особенно в изобильной египетской пшенице. Можно было бы сказать, что они – идеальная пара, если бы только Цезарь не был женат.

Впрочем, прежде это Цезаря никогда не останавливало. У него было три жены: одна умерла в родах, с другой он развелся за неверность, а теперь женат на Кальпурнии. Он спит с женами друзей – и нередко при этом получает от них важную информацию. Любовь его жизни – Сервилия Цепиона, мать предателя Марка Юния Брута, которого многие считают внебрачным сыном Цезаря.

Не чужды Цезарю и связи иного рода. Ходят упорные слухи, что в юности он год провел в любовниках у царя Вифинии^[12] Никомеда IV, и с тех пор к нему прилипло прозвище «царица Вифинская».

Однако при всех этих многочисленных связях у Цезаря до сих пор нет наследника. Число его незаконных детей, рассеянных по Галлии и Испании, легендарно, однако законный ребенок у него был лишь один – дочь Юлия, по иронии судьбы выданная замуж за его соперника Помпея; да и та давно скончалась в родах. Кальпурния, нынешняя жена Цезаря, бездетна.

23 июня 47 года до н. э. у Клеопатры рождается сын. Она дает ему имя Филопатор Филометор Цезарь или, сокращенно, Цезарион. Год спустя Клеопатра вместе с сыном отправляется в Рим, и Цезарь и Кальпурния принимают их на вилле Цезаря в Трастевере. Когда Цезарю приходится вернуться на войну, Клеопатра и ее сын остаются с Кальпурнией, которая терпеть не может египтянку (что неудивительно). Однако Цезарь приказывает Клеопатре остаться в Риме; ходят даже слухи, что он вот-вот на ней женится. Вдобавок Цезарь приказывает установить в храме Венеры статую обнаженной Клеопатры в образе богини любви.

Клеопатра, возлюбленная Цезаря и Марка Антония. Э.-С. Шерон. Гравюра на основе изображения на античном медальоне

По причинам, известным только ему самому, Цезарь позволяет Цезариону носить свое имя, однако отказывается избрать его своим наследником. Вместо этого он издает указ, по которому после его смерти приемным сыном и законным наследником должен считаться его племянник Октавиан.

Клеопатра – женщина хитроумная и безжалостная. Она понимает, что, потеряв Цезаря, потеряет и власть в Египте. И она начинает потихоньку готовить заговор – египетский переворот в Риме. Все зависит от того, признает ли Юлий Цезарь своим законным наследником и преемником Цезариона; а значит, нужно как-то заставить Цезаря изменить решение.

Или, быть может, есть и другой способ: если Цезаря коронуют царем Рима, ему понадобится жена из царского рода, дабы заключить истинно царский брак. Так что план Клеопатры прост: подталкивать Цезаря к тому, чтобы он объявил себя царем. Затем они поженятся, а сын ее станет наследником Цезаря после смерти.

И, кажется, все идет как надо. Очевидно, что Сенат уже готов провозгласить Цезаря царем. Осталось лишь выйти за него замуж и устранить Октавиана, угрозу будущим притязаниям Цезариона на престолы Египта и Рима.

Цезарем, искушенным политиком, манипулирует женщина вдвое его моложе и без единого солдата в распоряжении! Тысячи людей погибли в римской гражданской войне, в попытках взять власть над республикой. Но Клеопатра почти достигла этой цели, не сражаясь и не проливая крови, – одними лишь женскими чарами.

План безупречен. Все идет гладко. Но вот наступают мартовские иды. Война возобновляется – и, когда она подойдет к концу, не будет уже ни Римской республики, ни Цезариона, ни самой Клеопатры.

* * *

«Друг», затеявший разговор с Цезарем в те минуты, когда он сходит с носилок и направляется в Сенат, – это Попилий Ленат, отпрыск древнего рода знатных римских землевладельцев, издавна известных жестокостью и вероломством. Так что у заговорщиков, которые смотрят на них издали и не слышат, что говорит Цезарю Попилий, есть причины тревожиться. Лишь несколько секунд назад Попилий желал Марку Бруту удачи в заговоре – но, быть может, все это притворство. Освободители видят, что он разговаривает с Цезарем серьезно и по-дружески. Внутри у них все сжимается от страха: что, если он сейчас открывает Цезарю их заговор? «Не слыша, что он говорит, но догадываясь по тому, что у них самих лежало на сердце… и глядя друг на друга, они по лицам понимали, что, возможно, сейчас им, дабы не быть схваченными, [вместо Цезаря] придется убить себя», – напишет об этой минуте историк Плутарх.

В завершение разговора Попилий целует руки Божественному Юлию и уходит прочь из Театра Помпея. Цезарь не выглядит взволнованным. С облегчением заговорщики садятся на свои места и ждут его прихода.

Цезарь входит в Сенат. Сверху смотрит на него огромное величественное изваяние Помпея. Кассий, главный убийца наравне с Брутом, поворачивается к статуе и возносит молитву, прося, чтобы бывший враг Цезаря вселил в него мужество.

Цезарь входит в зал, и весь Сенат поднимается с мест. Все утро здесь обсуждали государственные дела, а теперь молча ждут, когда Цезарь займет свое место на позолоченном троне. Почти сразу к нему направляется большая группа людей под предводительством Луция Тиллия Цимбра. В их поведении нет ничего зловещего – сенаторы часто обращаются к Цезарю с разными личными просьбами, вот и сейчас Цезарь видит в одной руке Тиллия свиток… но не видит, что в другой он сжимает кинжал.

Цезарю несложно догадаться, о чем будет просить Тиллий. Брат старого сенатора отправлен в изгнание; скорее всего, на свитке просьба о помиловании.

Группа сенаторов окружает кресло Цезаря. С каждой секундой их становится больше; вот вокруг него уже собралась небольшая толпа. Один за другим они склоняются, чтобы в знак почтения поцеловать Цезаря в голову или в грудь, напирают на него и теснят.

Диктатор в гневе вскакивает с трона.

Этого-то и ждали убийцы! Тиллий хватает Цезаря за верхнюю часть тоги и сдергивает с плеч, так что руки диктатора оказываются прижаты к бокам. В тот же миг Освободитель по имени Публий Сервилий Каска Лонг, или просто Каска, вонзает кинжал ему в плечо. Удар слаб, крови почти не видно, но вспышка боли заставляет Цезаря вскрикнуть.

– Злодей Каска, – восклицает он по-латыни, перехватив руку с кинжалом, – что ты делаешь?

Но, повернувшись, чтобы сопротивляться напавшему, Цезарь видит перед собой не один кинжал, а шестьдесят. Чувствует не один удар, а десятки. Каждый сенатор выхватил из-под тоги pugio. Цезарь видит лица врагов – нет, лица друзей: Децима Брута и еще одного Брута, Марка Юния, надменного стоика сорока одного года от роду, о котором также ходят слухи, что он сын Цезаря. Заговорщики вонзают в безоружного Цезаря остро наточенные кинжалы, снова и снова. Такова их ярость и стремление поскорее разделаться с врагом, что многие в сутолоке по ошибке бьют друг друга, и скоро уже все они покрыты кровью.

Цезарь отчаянно сопротивляется.

Убийство Цезаря. Фрагмент. Карл Теодор фон Пилоти, 1865

Но вот Марк Брут наносит смертельный удар. Вместо того, чтобы ударить в сердце или пытаться перерезать горло, незаконный сын Цезаря бьет его ножом в пах. Удар убийственный – и унизительный, словно Брут стремится лишить мужского достоинства человека, отказавшегося признать его сыном. Кровь хлещет ручьем, заливает тунику Цезаря, окрашивает алым его обнаженные бледные ноги. Цезарь в изнеможении падает на трон.

– И ты, дитя мое? – в отчаянии спрашивает он, глядя Бруту в глаза.

Не желая, чтобы убийцы видели на его лице печать смерти, Цезарь набрасывает край тоги себе на голову. На мраморном полу собирается кровавая лужа; тело Цезаря безвольно соскальзывает с трона и падает, распростершись у ног статуи Помпея.

Так приходит смерть. И лишь после смерти Юлий Цезарь достигает высшего величия: римский Сенат посмертно объявляет его «божественным Юлием».

Но Бог Юлий смертен – в этом мы только что убедились.

Глава третья

ФИЛИППЫ, СЕВЕРНАЯ ГРЕЦИЯ

23 ОКТЯБРЯ, 42 ГОД ДО Н.Э.

УТРО

Сын бога считает себя бессмертным^[13]. Но сейчас он борется с простудой.

Гай Юлий Цезарь Октавиан, или просто Октавиан, болеет, кажется, уже целую вечность. И то, что его армия разбила лагерь на берегу огромного болота, не способствует выздоровлению. Сейчас этот молодой человек, носящий титул Divi Filius («сын бога»), плотно завернулся в плащ и разглядывает безоблачное синее небо, надеясь, что какие-нибудь добрые вести облегчат его дурное самочувствие. Над ним в небесах летают кругами два золотистых орла: похоже, у них схватка. Орел – символ римского легиона, и увидеть, как два крылатых хищника сражаются друг с другом, – несомненно, важное предзнаменование.

Но для кого? Кто победит: Октавиан или Освободители, убийцы его дяди?

Две могучие армии – вместе более трех дюжин легионов и двухсот тысяч человек – смотрят друг на друга с противоположных концов этой плоской балканской низины. Обширная равнина, огражденная с одной стороны цепью невысоких гор, с другой болотом, раскинувшимся сейчас за спиной у Октавиана, – отличное место, чтобы растить пшеницу или вести войну. С обеих сторон поднимаются в небо столбы дыма. В обоих лагерях спешно готовятся к битве – битве-возмездию за смерть Юлия Цезаря, убитого два года назад более чем за тысячу километров отсюда, в Риме.

Цезарь Август, первый правитель Римской империи

В воздухе разносится звон и скрежет: солдаты точат мечи. Выбирая оружие для сегодняшнего дня, легионеры отложили копья и стрелы. Бой будет лицом к лицу, врукопашную. Вместо копий, не слишком удобных на близком расстоянии, вкладывают в ножны мечи и затыкают за пояса кинжалы. Сотни тысяч закаленных в бою воинов с обеих сторон укрепляют чресла свои, подоткнув полы плащей за пояс, чтобы в бою плащи не путались в ногах и не мешали бежать. Кавалерийские лошади терпеливо ждут, пока их взнуздывают и седлают, зная, что совсем скоро им предстоит помчаться в кровавую сечу.

За приготовлениями наблюдает союзник Октавиана, полководец, политик, пьяница и любитель молоденьких девушек Марк Антоний. Вид у него самый воинственный: Антоний высок и крепок телом и с удовольствием обнажает широкую мускулистую грудь. Особенно гордится он своими мощными, сильными бедрами. В отличие от Октавиана, который во время битвы останется в лагере, Марку Антонию не терпится броситься в бой и сражаться с такой же яростью, как и его легионы.

Октавиан совсем на него не похож. Ему всего двадцать лет, но он худосочен, вял, с большим носом, слабым подбородком и высокими скулами, с короткими волосами, которые постоянно нервно приглаживает. Приемный сын Цезаря не командует даже собственными людьми. Эту обязанность он передал своему ровеснику, телесно и душевно крепкому интеллектуалу с необычной страстью к географии, по имени Марк Випсаний Агриппа.

Физической силы и отваги Октавиану недостает, зато хитрости и дерзости ему не занимать. Узнав, что волею Юлия Цезаря он провозглашен законным наследником диктатора, Октавиан первым делом направил огромные суммы общественных денег на личные нужды, поднял налоги и объявил себя «сыном бога». Позаботился о том, чтобы Освободители Марк Брут и Кассий, чьи легионы стоят сейчас на другой стороне равнины, были объявлены врагами государства. Все имущество их конфисковано, сами они бежали из Рима, спасая свою жизнь, и теперь надеются снова туда вернуться с помощью собранной ими армии. Октавиан и Марк Антоний со своими легионами бросились за ними в погоню – и встретились с Освободителями на этой равнине пять долгих месяцев назад. Обе армии остановились здесь на лето, выстроили частоколы и другие оборонительные сооружения и теперь смотрят друг на друга, ожидая битвы. Для Октавиана время тянется невыносимо долго: в холодные зимние месяцы он подхватывает одну болезнь за другой.

Первой жертвой стал Кассий: он пал три недели назад в первой стычке между двумя армиями. Думая, что кампания проиграна, он совершил самоубийство, дабы не подвергнуться ужасам плена. Страшная смерть Марка Лициния Красса, полководца, служившего бок о бок с Цезарем, любого заставила бы страшиться пленения. В 53 году до н. э. Красс потерпел поражение от парфян в битве при Каррах, и его убили, залив ему в глотку расплавленное золото^[14].

Итак, Кассий пал на свой меч, решив, что все потеряно. Но Освободитель ошибся. Вскоре после самоубийства его легионы успешно отбили атаку противника и выиграли бой.

Октавиан в тот день едва не погиб. Контратака войск Кассия опрокинула его строй, и молодой полководец спасался, спрятавшись в болоте, пока легионеры Кассия опустошали его лагерь. Стыдясь своего малодушия и того, что позволил убить более пятнадцати тысяч своих людей, Октавиан скрывался в болоте еще три дня, и лишь на четвертый день потихоньку проскользнул к себе в палатку.

Теперь, три недели спустя, с одного до другого края равнины разносится трубный зов медных tubae (труб) – звук, который ни с чем не спутаешь, от которого сердце каждого легионера начинает биться быстрее, ибо это сигнал к началу битвы.

Сегодня трус отомстит за свой позор! Октавиан это знает, ибо битва двух орлов в небесах только что закончилась. Две царственные птицы не были частью какого-либо спланированного ритуала: они появились над полем боя и вступили здесь в схватку по чистой случайности. Однако орел, прилетевший со стороны войск Марка Брута, теперь камнем летит к земле, убитый царственным хищником, вступившим в битву со стороны Октавиана.

Это доброе предзнаменование! А в предзнаменования Divi Filius, как и его покойный дядя Юлий, верит твердо.

* * *

Даже сейчас, два года спустя, смерть Юлия Цезаря оказывает влияние на все части света. Она ощущается и в Риме, где по-прежнему творится хаос, и в Египте, где Клеопатра отчаянно пытается удержать власть, безжалостно расправляясь с собственными братьями. До Иудеи ударная волна доходит медленно; но скоро ее ощутят и в провинции Галилея, и в селении Назарет, где строитель по имени Иаков растит сына Иосифа.

Иаков – прямой потомок Авраама, праотца иудеев, и Давида, величайшего из известных Иудее царей. От Авраама его отделяет двадцать шесть поколений, от Давида – не меньше четырнадцати. Но богатство Авраама было, как песок морской, а Давида и сына его Соломона – и того больше; ныне же для их потомков настали тяжелые времена. Тихий и скромный Назарет в галилейской глуши ничем не походит на царскую столицу. В этой деревушке, расположенной в лощине меж холмов южной Галилеи, всего три десятка домов и не больше четырехсот жителей. Тесные домишки^[15] сложены из мягкого известняка и других камней, разбросанных по склонам холмов. Иаков, строитель и плотник, работает и с камнями для фундамента, и с деревом из соседнего леса, из которого делает крыши и мебель. В Назарете работы немного, зато в грекоязычном городе Сепфорисе, расположенном примерно в часе ходьбы отсюда, дело всегда найдется.

Иаков учит Иосифа идти по его стопам, как когда-то отец учил его самого. Учит не только строительному мастерству, но и другим жизненно важным навыкам: как давить сок из винограда и масло из олив, как разбить на крутом склоне поле, урожай с которого прокормит семью, как орошать свои посадки водой из местного родника. Но прежде всего Иаков растит сына в иудейской вере. Ибо, хотя греческая, аравийская и римская культура оставили в Назарете свои следы на протяжении столетий, наследие Иакова и его преданность единому истинному Богу не изменились за две тысячи лет – со времен, когда по земле ходил его праотец Авраам.

Даже великий Юлий Цезарь не пытался изменить иудейские традиции. Расчетливый диктатор, веривший в божественность Венеры и чаще искавший добрых знамений в гаданиях по внутренностям жертвенных животных, чем в молитвах, оказался, как ни странно, горячим сторонником Иудеи и иудейского образа жизни – хотя бы потому, что эта страна представляла собой естественный буфер между Египтом и Сирией. Цезарь, как и нацисты две тысячи лет спустя, понимал, как важно для сохранения империи оставлять местным правителям какую-то долю власти над собственной судьбой. В сущности, у Цезаря нацисты позаимствовали основную схему оккупации: марионеточные местные чиновники, назначенные оккупантами, широкая сеть информантов, чтобы предупреждать мятежи в зачатке, и сохранение под ярмом внешних признаков «нормальной» жизни.

Смерть Цезаря возмутила и тихую иудейскую гавань, хотя жители Иудеи этого пока не понимают. Но битва при Филиппах, эпический момент истории, сыграет для этой страны еще более важную роль. Когда битва закончится, для иудеев ничто уже не будет прежним.

* * *

Битва окончена. Сражение было жестоким и кровавым, именно таким, как боялись многие: люди буквально вцеплялись друг другу в глотки, стараясь сразить врага в рукопашной. Кровь хлещет из открытых ран: многие изуродованы, немало воинов лишились рук или глаз. Многим подрубили мечами ноги: лишившись способности ходить, они обречены на медленную смерть на поле боя.

Вся равнина, от гор до болота, завалена тысячами и тысячами мертвых тел. Недолго им лежать здесь: сперва местные жители снимут с мертвецов все ценное, следом за ними стекутся на кровавый пир волки и вороны.

Те, кто проиграл, но выжил, сейчас в цепях, но сохраняют неукротимый дух. При приближении Октавиана они свистят и плюют в его сторону.

Проигравшего полководца, Марка Брута, среди них нет: он убедил раба заколоть себя одним ударом меча. Голову Брута отрубят и привезут в Рим, а тело сожгут на месте гибели.

Еще до первого зова tubae все понимали: этот день, эта битва решит судьбу Римской республики.

Так и случилось. Республики больше нет: отныне ее сменит деспотическая империя. И, хотя одиннадцать долгих лет понадобится Октавиану, чтобы утвердить над страной самодержавную императорскую власть, уже сейчас он предвидит этот миг своей славы. Он будет править до конца жизни, с каждым годом становясь все более мелочным и жестоким. И, как Иаков из Назарета учит Иосифа идти по своим стопам, так же и новый император будет учить своего пасынка Тиберия править железной рукой, чтобы, когда придет время ему стать императором, он безжалостно удерживал власть в своих руках: давил несогласных, сокрушал любой мятеж, обнажал, бичевал и публично прибивал к кресту любого, кто представляет угрозу для Рима.

В том числе и одного иудейского плотника.

Еще один полководец сегодня празднует победу. Сорокалетний Марк Антоний решительным шагом идет по полю боя, среди трупов и умирающих, и приближенные восхищаются его силой.

Победителей двое: но правителем новой империи, разумеется, может стать только один. Так что следующий десяток лет этим двоим предстоит вести жестокую и изнурительную войну за власть над Римом. И исход этой войны затронет весь мир.

Последний раз враги сходятся в 31 году до н. э. в битве при Акции, у самых берегов Греции. Перед самым началом битвы один из высших офицеров Марка Антония, Квинт Деллий, перебегает к Октавиану, унося с собой все планы Антония. Это приводит к уничтожению флота, и девятнадцать легионов и двенадцать тысяч кавалеристов Марка Антония бросаются бежать по суше^[16]. Лишенный армии, преследуемый, как дикий зверь, Антоний ищет спасения в Египте у своей давней возлюбленной, когда-то могущественной царицы Клеопатры, которая предпочла могучего воина Октавиану. Октавиан в гневе бросается за ними; Марк Антоний закалывается, чтобы не попасть в руки врага, и умирает на руках у своей возлюбленной. Клеопатра вскоре следует за ним – выпивает ядовитую смесь опиума и цикуты^[17]. Ей тридцать девять лет.

Не желая, чтобы кто-либо мог оспорить его права на престол дяди, Октавиан приказывает убить и Цезариона, незаконнорожденного сына Клеопатры от Юлия Цезаря. Шестнадцатилетний Цезарион бежит в Индию, но его заманивают обратно в Египет обещаниями провозгласить его фараоном. Разумеется, это ложь. Палачи Октавиана удушают юного претендента на престол и тем кладут конец амбициозным планам Клеопатры, задуманным много лет назад, когда она впервые разделила ложе с Цезарем. Великая интрига окончилась поражением.

Итак, новой Римской империей единолично и единовластно правит один человек, называющий себя сыном бога: Октавиан, который скоро начнет откликаться на другое имя.

Его будут славить под именем Цезаря Августа.

Глава четвертая

ДОЛИНА РЕКИ ИОРДАН, ИУДЕЯ

22 МАРТА, 7 ГОД Н.Э.

ПОЛДЕНЬ

Мальчик, которому осталось жить двадцать три года, куда-то пропал.

Северо-восточная Иерусалимская дорога пыльна и пустынна. Безмолвно спускается она через город к реке Иордан и к лежащей дальше каменистой пустыне Перея. Тени почти нет, и негде укрыться от солнца. Мария и Иосиф идут в длинной череде паломников, возвращаясь в Назарет из Иерусалима после праздника Пасхи: это ритуальное путешествие, согласно иудейскому закону, они должны совершать каждый год.

За спиной пары остается город, совсем не похожий на тот, где родился Иисус. Царь Ирод давно мертв: перед смертью он потерял рассудок, размахивал ножом и приказал убить еще одного своего сына – однако после кончины тирана жизнь иудейского народа сделалась только хуже.

За смертью его, последовавшей в марте 4 года до н. э., начались мятежи. Едва жители Иерусалима поняли, что наследник Ирода по силе характера далеко уступает отцу, в городе воцарилась анархия. Однако новый царь, известный под именем Архелай, собрался с духом и подавил мятеж с жестокостью, не уступающей Иродовой. Резня произошла во время Пасхи – праздника в честь ночи, когда ангел смерти «прошел мимо» домов евреев, рабами живших в Египте во времена фараонов, и убил в египетских домах каждого первенца, а иудейских детей не тронул. Праздник символизирует последующее избавление из рабства, когда Моисей вывел свой народ из Египта и направился на поиски родной земли, которую обещал им Бог.

Пасха – время, когда Иерусалим полон сотен тысяч молящихся со всего мира; но Архелай бестрепетно направил свою кавалерию прямо в гущу толпы, заполнившей дворы Храма. Вавилонские, фракийские и сирийские наемники Архелая, вооруженные копьями и длинными, прямыми стальными и бронзовыми мечами, перебили три тысячи ни в чем не повинных паломников. Мария, Иосиф и маленький Иисус своими глазами видели эту кровавую баню, но, по счастью, успели бежать. Стали они и свидетелями распятия за стенами Иерусалима более двух тысяч иудейских мятежников, когда для подавления восстания в город явились римские войска. Вопреки иудейскому закону^[18], тела казненных не были сняты и похоронены; они остались гнить на крестах, пожираемые дикими псами и стервятниками, как символ участи тех, кто осмеливается противостоять Риму.

Вскоре Рим полностью подчинил себе всю иудейскую политику^[19]. В 6 году н. э. император Цезарь Август счел Архелая негодным правителем и отправил в изгнание в Галлию. Иудея сделалась римской провинцией, управляемой присланным из Рима префектом. Бывшее царство Ирода было разделено между четырьмя иудейскими правителями, однако они были сущими марионетками, и даже назывались не царями, а тетрархами. Тетрарх полностью подчинялся Римской империи. Само это слово означает «четвертовластник» и связано с тем, что после смерти Ирода Иудея была разделена на четыре неравные части. Все они отошли его сыновьям: две части Архелаю, по одной – Ироду Младшему и Филиппу. После смещения Архелая в 6 году н. э. Рим отправляет сюда для надзора за страной иудеев своих префектов.

Иерусалимом правит местная аристократия и храмовые первосвященники; высшей судебной властью обладает Великий Синедрион, суд, состоящий из семидесяти одного судьи и имеющий полномочия свободно применять иудейский закон во всех случаях, кроме смертной казни, – чтобы кого-то казнить, необходимо одобрение римского прокуратора.

Таким образом император Август соблюдает баланс сил и обеспечивает безопасность имперской власти, не посягая при этом на иудейскую веру. Но все же он требует полного подчинения себе – и иудеи воспринимают это как унижение, однако вынуждены терпеть. Но это не значит, что они прекратили бунтовать. В сущности, в этом регионе мятежей происходит больше, чем в любом другом месте могущественной Римской империи, распростершейся по всей Европе, вплоть до песков Парфии, и захватившей все Средиземноморье. Самое мощное восстание случилось в 4 году до н. э., когда Иисусу был лишь год от роду. Отряды мятежников ворвались в укрепленный дворец в Сепфорисе, разграбили царскую оружейную, раздали оружие жителям города, а затем попытались свергнуть местную власть. По распоряжению Цезаря Августа Публий Квинтилий Вар, римский прокуратор Сирии, приказал своей кавалерии истребить мятежников, Сепфорис сравнять с землей, а всех его жителей, более восьми тысяч человек, обратить в рабство.

Кроме того, иудеи перестали есть и пить из римской посуды. Такой акт неповиновения может показаться пассивным и мелочным – однако он служит ежедневным напоминанием о том, что, несмотря на подавление восстаний, иудеи никогда не смирятся под пятой Рима. Ведь если Римская республика во времена Юлия Цезаря в иудейскую политику особо не вмешивалась, то Римская империя правит иудеями все более и более тяжелой рукой.

Но сейчас тысячи благочестивых паломников, живой рекой спускающихся по дороге к Иордану, могут забыть и о римских солдатах, расквартированных в бараках возле Храма, и обо всех связанных с ними страхах и горестях. Пасха позади. У городских ворот каждый паломник остановился, чтобы уплатить мытарю очередной налог – один из многих, делающих жизнь ежедневной борьбой за существование: на сей раз налог на приобретенные в Иерусалиме товары. Теперь они возвращаются домой, в Галилею. Паломники идут огромным караваном: многолюдность защищает их от грабителей, похитителей детей и торговцев рабами. Немногие счастливцы ведут в поводу осла, нагруженного скарбом, но большинство несет еду и воду на плечах. Мария и Иосиф не видели двенадцатилетнего Иисуса со вчерашнего дня, но уверены, что он где-то здесь, с караваном, идет с друзьями или с кем-то из родственников.

Путь домой не самый легкий или короткий, но самый безопасный. Идя напрямую, можно было бы сократить его на два дня. Но прямой путь ведет на север через Самарию, а самаряне известны своей ненавистью к иудеям, и на горных перевалах поджидают неосторожного путника банды разбойников, в чьих сердцах национальная неприязнь удачно служит корысти.

Так что караван обходит Самарию стороной. Кружной путь труден: источников пищи и воды по дороге немного, по обочинам пустыня сменяется горами и диким лесом. Но в толпе бояться нечего, да и все здесь друг друга знают: ведь эти люди вместе ходят в Иерусалим и обратно каждый год. Паломники приглядывают друг за другом и за детьми. Если ребенок на закате отобьется от родных, его накормят, дадут переночевать, а утром отправят искать родителей.

Мария и Иосиф считают, что именно это произошло с Иисусом. Он мальчик обаятельный и общительный, легко сходится с людьми, и нечего удивляться, что прошлой ночью его не было с ними у костра. Должно быть, заболтался с какими-нибудь старыми или новыми друзьями – но утром обязательно появится!

Но наступает утро, за ним и день. Полуденное солнце ярко светит с небес, и Мария с Иосифом вдруг понимают, что уже очень долго не видели Иисуса.

В поисках потерянного сына они обходят весь караван. Все больше тревожась, расспрашивают всех и каждого: не приметил ли кто? Нет, кажется, ни один человек не видел Иисуса с тех пор, как бесконечная колонна путников вышла из Иерусалима.

Мария и Иосиф понимают, что сын не просто потерялся: очень вероятно, что он остался в городе.

Выбора нет: они поворачивают назад. Придется снова пройти пешком весь путь до Иерусалима, снова поклониться римлянам, если понадобится. Главное – найти Иисуса.

Встревоженным родителям невдомек, что пока им беспокоиться не о чем. Верно, их сына ждет поистине ужасная судьба; но ужасы еще впереди.

Глава пятая

ИЕРУСАЛИМ

23 МАРТА, 7 ГОД Н.Э.

ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

Долгий путь Марии и Иосифа назад в Иерусалим, на поиски Иисуса, наконец окончен. Теперь нужно его найти – где-то в шумном многолюдном городе, среди торговцев, солдат и путешественников со всех концов земли.

Тем временем Сын Божий (этим именем Иисус сегодня назовет себя впервые) в восторге, словно зачарованный, слушает беседу нескольких иудейских ученых об их общей вере.

Двенадцатилетний Иисус из Назарета сидит в тени великого Храма, на террасе близ Зала из тесаного камня, где собирается всемогущий Синедрион. Совсем недавно на этом самом месте праздновали Пасху бесчисленные паломники: собравшись плотной толпой на террасе и ступенях, ведущих вниз, они слушали поучения мудрецов и храмовых священников. Но, несмотря на духовную значимость этого момента, иудеи ни на секунду не забывали о том, что за ними, в поисках малейших признаков неповиновения, внимательно следят римляне, солдаты императора Цезаря Августа.

Но теперь пилигримы начали долгий путь к дому, а солдаты вернулись к себе на квартиры в соседней Антониевой башне, позволив молящимся в сей священной цитадели обратиться к своим обычным делам: молитве, посту, богослужениям, жертвоприношениям и проповеди.

Никогда прежде мальчик не видел подобной жизни, и теперь очарован ею. Если кто-то и полагает, что странно видеть безбородого мальчика в простой одежде, родом из сельской Галилеи, среди седобородых раввинов в одеяниях до земли и с энциклопедическим знанием иудейской истории, то вслух об этом не говорит. Напротив, священники и учителя поражены тем, как Иисус схватывает на лету самые сложные религиозные понятия. Они слушают его слова и обращаются с ним, как со знатоком, поражаясь его чудесным дарованиям.

Иисус понимает, что его родители, должно быть, уже возвращаются в Иерусалим. Он любит отца и мать, однако жажда знаний и желание поделиться с этими учеными людьми тем, что открывается ему, столь велики, что о тревоге Марии и Иосифа он сейчас совсем не думает. Свои действия Иисус не считает непослушанием родителям. Необходимость лучше узнать Бога для него выше всех иных соображений, правил и запретов. Как и все еврейские мальчики, с началом полового созревания он превратится из «ребенка» в полноценного члена религиозной общины, ответственного за свои поступки. Но Иисус не таков, как его ровесники. Ему недостаточно выслушать устные предания о вере от родителей; он испытывает острое желание узнать больше, поговорить об этом, разобраться во всех нюансах и деталях. Столь велика его потребность в знании, что и сейчас, уже несколько дней пребывая в Храме, Иисус не может ее утолить.

* * *

Тем временем Мария и Иосиф в панике обыскивают узкие улочки и базары Нижнего Города, страшась самого худшего. Что, если Иисус отбился от каравана, и его похитили? Такое случается. Но все же они верят, что он в Иерусалиме – без сомнения, одинокий, голодный и напуганный. Быть может, первосвященники сжалились над ним и позволили переночевать где-нибудь в Храме, в одном из многочисленных его помещений? А может быть, он спит, свернувшись клубочком, где-нибудь на улице, дрожа от холодного ночного воздуха. Самое странное в исчезновении Иисуса то, что это совсем на него не похоже. Как правило, он ведет себя безупречно и никогда не огорчает родителей.

Они входят в Храм через южные ворота и поднимаются по широкой каменной лестнице, ведущей на Храмовую гору. Оказавшись на просторной многолюдной площади, оглядываются кругом в поисках потерянного сына.

Но здесь почти невозможно понять, куда смотреть. Храмовая гора – платформа площадью более двенадцати тысяч квадратных метров, вдвое больше римского Форума; она окружена стенами общей протяженностью в четыреста метров и смотрит на долину Кедрона с высоты в сто тридцать семь метров. Всего за полтора года возвел Ирод Великий это исполинское сооружение на месте, где когда-то стоял Храм Соломона, а затем Зоровавеля. Большая часть горы – просторный открытый двор, именуемый Двором язычников, поскольку он открыт не только для иудеев. Здесь и стоят сейчас Мария и Иосиф.

Иисуса нигде не видно, и они направляются к центру Горы. Здесь, словно пятнадцатиэтажный сверкающий золотом белокаменный остров, высится Храм. Это не просто место совершения религиозных обрядов – это и убежище от тягот римской оккупации, место, где все иудеи могут говорить свободно и молиться Богу без страха. Здесь есть отдельные дворы для мужчин и женщин, комнаты, где спят священники, пока дежурят в Храме, лестницы и террасы, с которых эти священники проповедуют людям иудейскую веру, алтари, на которых приносятся в жертву агнцы, тельцы и голуби. Храм, возвышающийся над окрестными холмами и с высоты глядящий на город, – вот первое, что видит каждый, кто входит или въезжает в Иерусалим.

С четырех сторон Храм окружен невысокой стеной, отделяющей его от Двора язычников. Пространство внутри стены предназначено только для иудеев. На случай, если римскому солдату или иному язычнику захочется заглянуть внутрь, на воротах висит грозное предупреждение: «ЧУЖЕЗЕМЦЫ! НЕ ВСТУПАЙТЕ В ПРЕДЕЛЫ ХРАМОВОЙ ОГРАДЫ. ВСЯКИЙ, КТО БУДЕТ ЗАСТИГНУТ ВНУТРИ, САМ СТАНЕТ ВИНОВНИКОМ СОБСТВЕННОЙ СМЕРТИ».

Это пустая угроза. Иудей, осмелившийся убить легионера-нарушителя, будет немедленно казнен. И время от времени, чтобы утвердить свой авторитет, римляне в самом деле вводят войска в Храм. Однако грозная надпись служит важной цели. Она напоминает, что Храм свят и неприступен, ибо возведен, согласно преданию, на том самом месте на горе Мориа, где когда-то Авраам едва не принес в жертву сына своего Исаака, где царь Давид решил построить Первый храм, где Бог поднял с земли горсть праха, чтобы создать из нее первого человека Адама. Нет более глубокого, более величественного символа иудейской веры.

* * *

Мария и Иосиф оставляют Двор язычников позади и входят в ворота Храма. Теперь задача их еще труднее: в Храме множество помещений, и Иисус может быть в любом из них – или ни в одном. Они проходят мимо колоннады Восточных Ворот и входят во Двор женщин. Этот квадрат со сторонами в семьдесят один метр, освещенный четырьмя фонарями высотой двадцать шесть метров каждый, вмещает до шести тысяч молящихся. Во время Пасхи – всего несколько дней назад – народу здесь было никак не меньше. Но сейчас здесь пусто, и Мария и Иосиф сразу видят, что во дворе Иисуса нет.

Они пытаются рассуждать методом исключения. Очевидно, Иисусу нечего делать в Палате прокаженных. В Палате очага живут священники, служащие в Храме, там только их рабочие кабинеты и спальни; маловероятно, что Иисус там. В Зале из тесаного камня заседает Синедрион, совет избранных первосвященников: там Иисус тоже вряд ли может быть. Но Мария и Иосиф в отчаянии и готовы искать повсюду. Они начинают обыскивать Храм так же торопливо, с тем же волнением, с каким чуть раньше рыскали по иерусалимским улочкам и базарам.

Мария и Иосиф пробираются по внутренним дворам, где воздух наполнен мычанием коров, блеянием овец и запахом скотины: здесь священники готовят животных к ритуальной смерти на алтарях, здесь свежуют туши и выливают литры крови, выпущенные из тела при жертвенном убийстве. Ритуальные жертвоприношения животных – важная часть повседневной жизни Храма. Корову или овцу убивают ради прощения грехов ее хозяина. Густой запах крови витает в воздухе.

Наконец снаружи, на террасе, с которой на Пасху и другие праздники мудрецы и книжники учат верующих Писанию, Мария слышит голос Иисуса. Однако слова из его уст звучат так, словно вовсе не принадлежат ее сыну. Никогда Иисус не демонстрировал таких глубоких познаний в иудейском законе и обычаях. Мария и Иосиф потрясенно ахают, слыша, как легко он говорит о Боге.

Однако они рассержены, что вполне понятно.

– Чадо! – восклицает мать. – Что ты сделал с нами? Вот, отец твой и я с великою скорбью искали тебя!

– Зачем вам было искать меня? – простодушно отвечает он. – Или вы не знали, что мне должно быть в том, что принадлежит Отцу моему?^[20]

Если бы ответ Иисуса услышали многознающие храмовые раввины, он определенно привлек бы их внимание. Похоже, мальчик называет Бога своим отцом, и не фигурально, а в буквальном смысле! Это же настоящее богохульство, притязание на божественность, которое в их глазах ничем не отличается от притязаний Цезаря Августа. Римский император – не иудей и не может отвечать за нарушение иудейского закона. Но для иудея наказание за такие слова, согласно заветам праотца Моисея, – смерть.

Иисус – иудей. А иудейский закон гласит: если кто повинен в богохульстве, пусть все собрание возложит на него руки, а затем отой-дет и бросает камни в его беззащитную голову и тело, пока он не упадет на землю и не умрет.

Такая судьба могла ждать Иисуса из Назарета. Ибо не Иосифа – плотника, сына Иакова, человека, беспомощно стоящего сейчас рядом с Марией в храмовом дворе, – он назвал отцом. Нет, своим законным родителем назвал он единого истинного Бога иудеев, Творца неба и земли.

Впрочем, по закону Иисуса не могут обвинить в богохульстве. Он еще ребенок и не отвечает за свои слова. Так что, быть может, раввины все-таки услышали его смелое заявление – и вздохнули с облегчением, зная, что жестокая казнь этому блестящему юному дарованию не грозит.

* * *

Мария и Иосиф ведут сына из Храма домой. В Назарете мощеных дорог не найти, нет здесь и стен или иных укреплений, защищающих деревню от непрошеных гостей. Семьи живут в тесных домишках, иногда отделенных друг от друга крошечными двориками. Назарет расположен в долине меж пологих галилейских холмов. Километрах в десяти от него проходит древний караванный путь, но сам Назарет стоит вдалеке от больших дорог. Это небольшой поселок, которому не суждено вырасти не только из-за месторасположения, но и потому, что источников воды здесь на всю деревню – один-единственный родник.

Но для маленького мальчика, который здесь растет, Назарет полон чудес^[21]. Здесь можно лазить по холмам, бегать по полям, исследовать пещеры. Летом, в жаркую погоду, когда Иисус спит на плоской земляной крыше родительского дома, деревья клонятся под тяжестью смокв и маслин. Весна – время сеять пшеницу, без которой в доме не будет хлеба. Назарет всего в тридцати километрах от Средиземного моря, но с тем же успехом мог бы быть и в тысяче: рыба на столе у семьи появляется не чаще, чем мясо. Жизнь довольно скудная, но все же голодать не приходится: поля, сады и огороды дарят пшеницу, маслины, лук, бобы, изредка бывает кусок ягненка, а также яйца, приготовленные на драгоценном оливковом масле. Масло используется не только для готовки: им заправляют лампы и смазывают растрескавшуюся кожу.

Мария и Иосиф глубоко преданы своей вере и не жалеют сил, чтобы внушить благочестие и Иисусу. Над дверями у них прибит деревянный ящичек, а в нем обрывок пергамена. На пергамене написана Шма, основная иудейская молитва: «Слушай, Израиль, Господь – Бог наш, Господь – один». Эту молитву вся семья читает утром, встав с постели, и перед сном, загнав скот в стойло на первом этаже дома. Иисус обрезан, как велит завет Бога с Авраамом. Одежда его, сообразно повелению Книги Чисел, украшена кистями^[22], и каждую неделю он бывает в синагоге. Там, в небольшой квадратной комнатке, Иисус накидывает на голову молитвенное покрывало, садится на скамью, прислонившись спиной к стене, читает из священных свитков и поет псалмы. Именно в синагоге он, еще совсем маленьким, учится читать и писать. Дело в том, что во время римской оккупации иудейский народ начал придавать еще больше значения передаче своих традиций. Группа набожных учителей, называемых фарисеями, помогла создать в синагогах целую систему школ, где детей учили еврейскому языку и наставляли в иудейском законе.

В синагоге Назарета Иисус сидит в шаббат рядом с Иосифом, в окружении людей, называющих Иосифа другом. На Пасху все они вместе, одним большим караваном, отправляются в Иерусалим; и многие из них помнят, как Мария совершала то же паломничество до рождения Иисуса, беременная – и незамужняя. Помнят, какой позор обрушился на нее и на Иосифа, когда распространился слух, что она зачала ребенка вне брака. Помнят упрямую верность Иосифа, его отказ выгнать жену. Со временем весь Назарет последовал его примеру и принял союз Иосифа и Марии. Так Иисус достиг совершеннолетия, став трудолюбивым ремесленником и набожным иудеем, стремящимся вести духовную жизнь – подобно прочим жителям Назарета.

История иудеев – бесконечная цепь насилия, завоеваний и сопротивления иноземным захватчикам, жаждущим завладеть землей Израильской. В каком-то смысле римская оккупация лишь продолжает многовековую традицию. Так что ухудшение своего положения при Цезаре Августе иудеи принимают без ропота, хоть и с растущей горечью.

В жизни и окружении Иисуса пока нет ничего примечательного. Жители Иерусалима, где он бывает каждый год на Пасху, подмечают его резкий галилейский выговор. Шесть дней в неделю он плотничает вместе с отцом: изготовляет и чинит в Назарете крыши и дверные косяки, кладет фундамент домов в близлежащем Сепфорисе. Кажется, ему предстоит остаться здесь навсегда, обзавестись семьей и выстроить собственный дом на склоне холма.

Но юный Иисус не хочет оставаться в деревне. Святость и величие Иерусалима влекут его к себе. Во время ежегодных посещений города он учится узнавать и понимать его запахи, музыку его неумолчного шума, все легче ориентируется в местной географии: Масличная гора, Гефсиманский сад, долина Кедрон, Храм. Иисус растет, из мальчика становится взрослым мужчиной с широкими плечами и натруженными руками плотника – и с каждым годом растет его мудрость и понимание веры. Он развивает в себе дар безмятежности духа и мощного личного обаяния, учится красноречиво выступать перед народом.

Впрочем, говоря перед толпой, Иисус не забывает об осторожности. В тринадцать лет он сделался полноправным членом иудейской религиозной общины: теперь он отвечает за свои слова и действия, а значит, богохульные речи о том, что он Сын Божий, приведут к немедленной публичной казни. За такие слова иудеи побьют Иисуса камнями, да и римляне не будут рады, услыхав, что он равняет себя с божественным императором. А побиение камнями не так уж страшно в сравнении с теми зверствами, на которые способны римляне, – зверствами, которые Иисус видел собственными глазами.

* * *

По-видимому, всего годом раньше в Сепфорисе был распят Иуда из Гамалы^[23]. Иисус, как и все прочие галилеяне, стал свидетелем этого ужаса. Иуда, ученый человек, любящий муж и отец, мечтал растить детей в лучшем мире – в Галилее, которой будут править сами израильтяне, а не римские ставленники, душащие народ непомерными налогами. Иуда странствовал по крестьянским деревушкам и рыбацким портам Галилеи и сеял крамолу среди бедняков – призывал не платить больше ни налоги Риму, ни десятину в Иерусалимский храм. Он даже основал новую иудейскую секту, создал радикально новое богословие с акцентом на нерушимой преданности израильтян одному лишь истинному Господу. «Склоняться перед Цезарем Августом и Римом – грех перед Богом!» – убеждал Иуда всех, кто готов был его слушать.

Римляне могли бы счесть Иуду обычным фанатиком, помешанным на религии, и не обратить на него внимания – однако он собрал из недовольных крестьян армию и попытался вооруженной силой свергнуть проримское правительство Галилеи. Такие действия встретили немедленный отпор: Иуда должен был умереть.

Таков был приказ Ирода Антипы, пятого по счету сына Ирода Великого, когда-то открывшего охоту на младенца Иисуса. И отец, и сын готовы были на все, чтобы добрые галилеяне трепетали перед ними – или в страхе бежали кто куда.

Разумеется, первые «сливки» со всех собираемых налогов снимал Цезарь Август. Со времен своей молодости он, пожалуй, несколько смягчился. Абсолютная власть сделалась его вторым именем; тщеславный наследник Юлия Цезаря, давным-давно, перед битвой при Филиппах, ославивший себя трусом, ныне превратился в семидесятилетнего монарха, воздвигающего по всей империи роскошные публичные здания и храмы. Он даже восхищался иудеями и их беззаветной преданностью своей вере. Цезарь Август жил в роскоши, но не чрезмерной. Любовь к излишествам и распутству на престоле еще предстояло проявить Тиберию, его приемному сыну и наследнику.

Однако именно Цезарь Август позволил Ироду Великому почти сорок лет оставаться на троне, и он же после смерти тирана разделил его царство на четыре части и даровал власть над Галилеей Ироду Антипе.

Воины Антипы схватили Иуду из Гамалы и начали казнь.

Сперва его раздели догола во дворе царского дворца. Толпа, собравшаяся посмотреть на казнь, видела все его мучения, от начала и до конца. Там, в толпе, были и его сыновья, Иаков и Симон. Мальчики еще не знали, что, когда повзрослеют и попытаются отомстить за отца, – их будет ждать та же участь.

Солдаты Антипы заставили Иуду из Гамалы встать на колени перед невысоким столбом. Руки его подняли над головой и привязали к столбу. Двое солдат взяли в руки треххвостые плетки с короткими рукоятями: кожаные ремни их оканчивались свинцовыми грузилами и обломками бараньих костей. Встав по обе стороны от Иуды, солдаты принялись поочередно наносить удары. Каждый удар вспарывал кожу и разрывал мышцы; острые концы бараньих костей оставляли после себя глубокие раны, а свинцовые грузила вызывали сильное внутреннее кровотечение. Как и все элементы римских казней, обнажение и бичевание имели свою цель: публичная нагота считалась унизительной, а плети должны были сломить волю Иуды, чтобы он не сопротивлялся, когда его опрокинут наземь и начнут прибивать к кресту. Римское распятие – не просто варварски жестокая казнь: это процесс постепенного физического и морального уничтожения жертвы, будь то мужчина, женщина или ребенок. К моменту, когда Иуда повиснет на кресте, от него должна была остаться лишь пустая оболочка человека.

Иудейский закон гласит, что человеку нельзя наносить более тридцати девяти ударов плетью или бичом – «сорока ударов без одного», как сказано в Писании. Однако у римлян – или, в данном случае, у языческих наемников Ирода Антипы – такого запрета нет. Они – не иудеи, и могут бичевать жертву, сколько им вздумается. Единственное требование состоит в том, чтобы казнимый остался в силах сам донести к месту распятия перекладину креста.

Так что солдаты считали удары; и все же ясно было, что flagrum (бич) опустится на спину, плечи, бедра и голову Иуды намного больше тридцати девяти раз. Ведь Иуда – не обычный преступник. Он изменник. Преступление его в том, что он «возбуждал народ, призывая утвердить свою свободу» от Рима, как писал о нем великий историк Иосиф Флавий. Но еще страшнее то, что Иуда стремился освободить народ Иудеи от несправедливых налогов в пользу Рима и Ирода. Он сравнивал налоговое бремя с рабством и призывал собратьев-иудеев восстать против угнетателей.

Плети вздымались и опускались, и Иуда вскрикивал от боли, но не проклинал своих мучителей, ибо знал, что за этим лишь последуют новые удары. Пытку он терпел молча. Через несколько минут он был весь в крови.

Самыми распространенными способами убийства приговоренного в Римской империи были повешение, сожжение заживо, обезглавливание, зашивание в мешок со скорпионами с последующим утоплением, а также распятие. Все казни достаточно страшны, но настоящий ужас вызывала последняя. Хотя распятие и применялось по всей Римской империи – не только самими римлянами, но и, например, тетрархом Иродом Антипой, – эта смерть считалась столь страшной, что римских граждан было запрещено казнить таким образом.

После бичевания Иуда из Гамалы рухнул на землю, истекая кровью. Затем солдаты принесли грубо обтесанный деревянный брус и бросили его на землю. Иуду, из ран которого лилась кровь, заставили подняться. Палачи взвалили ему на плечи шершавый, занозистый patibu-lum – будущую перекладину. Как все приговоренные, Иуда должен был вынести ее из стен Сепфориса туда, где уже стоял вкопанный в землю деревянный столб – вертикальная часть креста. К этому кресту его прибьют и оставят умирать. Чтобы медленное умирание стало еще мучительнее и страшнее, ему перебьют ноги. Он будет висеть обнаженным на глазах у тысяч жителей Сепфориса, пачкая крест мочой и фекалиями: это довершит его унижение. Если Иуде повезет, он умрет к ночи.

Известие о казни Иуды распространилось по всей Галилее. Однако преследовали не его одного. Бесчисленное множество самозваных пророков пытались положить конец римской оккупации силой. Все платили за это жизнями – и всех быстро забывали. Несколько поколений спустя очень немногие помнили имя Иуды из Гамалы.

* * *

Галилея – самая северная провинция региона, при праотце Аврааме носившего название Ханаан. Один из внуков Авраама, Иаков, позднее получил имя Израиль: он и стал отцом народа, по нему назвавшего себя «израильтянами». В будущем это имя получит и та территория, что сейчас находится под властью римлян и зовется Иудеей.

От соседних областей Галилею отделяют два «моря»: Средиземное море и крупное озеро, часто называемое «морем Галилейским», по берегам которого расположены рыбацкие селения вроде Капернаума. К северу и западу лежит Сирия, к югу – Самария. Местность довольно пустынная: пологие холмы, широкие поля, деревни и земледельцы, возделывающие участки, что переходят от отца к сыну.

Вернувшись в Галилею десять лет назад, Ирод Антипа занялся перестройкой Сепфориса. Он задался целью сделать свою столицу роскошнее и величественнее Иерусалима. Раздел отцовской империи между тремя братьями означал не только то, что Иудея сделалась разделенным государством – в Галилее теперь правил Антипа, в нынешнем Иордане его брат Филипп, а на юге, в Иерусалиме, его брат Архелай, – но и то, что впервые в истории правитель Галилеи переселился в Галилею.

Теперь Сепфорис постепенно становится многоязычным и многонациональным городом, шумным перекрестком путей и культур, резко противостоящим и пейзажам, и образу жизни сельской Галилеи. Для Иосифа из Назарета в этом городе постоянно есть работа: строительные проекты Ирода Антипы не ведают конца. В этом огромном, сияющем белокаменном «мегаполисе» на вершине холма строитель всегда найдет чем заняться – возводить новые здания, штукатурить стены, выкладывать мозаичные полы.

Сепфорис так велик, что в нем два рынка, верхний и нижний. На прилавках все, чего только можно пожелать: стеклянная и глиняная посуда, сушеная рыба, лук, приправы, скот… А если выскользнуть из шумной толпы и незаметно углубиться в соседний тихий переулок, то можно купить себе и подружку на ночь.

Как и Иерусалим, Сепфорис окружен стенами; каждую неделю у городских ворот появляются караваны нагруженных товарами ослов, и погонщики просят их впустить. Сепфорис не похож ни на один другой город в Галилее. Со времени своего возрождения он стал городом врачей, юристов, ремесленников, сборщиков налогов, антрепренеров, ставящих в местном театре комедии и пантомимы. Однако строительство этого грандиозного мегаполиса дается дорогой ценой. Благодаря Антипе Сепфорис стал домом и для многочисленных крестьян, разорившихся и потерявших землю из-за непомерных поборов. Эти люди, лишившиеся и полей, и домов, толпятся теперь в беднейших районах города, а на жизнь зарабатывают попрошайничеством, торговлей собственным телом или воровством. Так что под глянцевым лоском этого так называемого «украшения Галилеи» таится гниение и распад.

Сепфорис – воплощение процветания; однако многие в Галилее голодают.

* * *

Иосиф и Мария, как и большинство иудеев, живут в страхе перед Иродом Антипой. Этот правитель, с острой черной бородкой и тонкими усиками, даже с виду похож на злодея. За отцом его, Иродом Великим, водилось много тяжких грехов, однако сделал он и немало хорошего. Об Антипе этого не скажешь: он изнежен и мелок душой, и бороться с судьбой не привык – власть досталась ему даром.

Антипа родился в Иудее, однако образование получил в Риме, городе, который он обожает. Он отдает дань уважения Цезарю Августу и Риму, не только грабя подданных непосильными налогами, но и введя у себя римскую казнь для тех, кто осмеливается с ним спорить.

Ненависть галилеян к Риму растет уже несколько десятилетий. Налоги изнуряют и душат простой народ. Антипа, ценящий роскошь превыше всего на свете, тратит деньги не только на благоустройство Сепфориса, но и на собственную привольную жизнь. Ему постоянно хочется большего – и налоги все растут.

Денег как таковых в обращении немного. Каждый взрослый мужчина-иудей обязан ежегодно платить храмовый налог – полшекеля звонкой монетой. Остальное крестьяне могут выплатить зерном, смоквами или оливковым маслом. Избежать уплаты невозможно: всем приходится ездить в Сепфорис, чтобы продать там свой урожай. Приезжают – а их уже ждет ненавистный мытарь. Рыбакам приходится еще тяжелее. Помимо обычных поборов, они должны выплачивать особый налог за позволение забрасывать сети в море или швартовать свои лодки в порту.

Во всей Галилее нет людей ненавистнее мытарей: они не только выдаивают бедняков досуха, но и публично унижают, а порой и пытают тех, кто не может заплатить. Никакие поблажки не допускаются. Нечем платить – возьми зерно или масло взаймы из хранилищ, которыми управляют люди Антипы, под немыслимые проценты: 100 % на масло, 25 % на зерно. А если не сможешь выплатить и эти долги – конец всему. Нередко крестьянам приходится отдавать детей в услужение кредиторам или продавать в долговое рабство, или же продавать землю и идти в батраки. Некоторые теряют дома и все имущество и становятся нищими, меняя спокойную и достойную жизнь иудейского землевладельца на жалкое существование маргинала.

Впрочем, есть неподалеку процветающий город тысяч в сорок населения, куда отправляются многие из этих бедолаг – там их принимают, несмотря на незавидное положение. Это место под названием Магдала, или, на греческий и римский манер, «Магдалина». Молодого Иисуса нередко можно встретить на улицах Сепфориса; а по улицам Магдалы в это же время ходит цветущая юная девушка по имени Мария. Ее родители – нищие. На пыльных улицах трущобного пригорода ей недолго удастся сохранить невинность. Мария станет блудницей – начнет торговать собой, чтобы не умереть с голоду; но в глубине ее души будет жить стремление к чему-то большему.

* * *

Иосиф – умелый плотник, так что у него есть возможность платить налоги. На самом деле большинству населения Галилеи удается платить, но едва-едва. Многие галилеяне страдают от недоедания: после уплаты налогов у них не остается еды для себя. От постоянного голода выпадают волосы, истощаются силы, на смену надежде приходит отчаяние и злоба. Однако вместо того, чтобы винить Рим или Цезаря Августа, народ Галилеи начинает срывать злость друг на друге. Галилеяне уже не одалживают друзьям и родственникам ни зерно, ни масло, страшась, что доброта истощит их собственные запасы. Забывают об иудейском обычае прощать долги. Сплоченная крестьянская община, пережившая власть греков, персов и ассирийцев, под властью Августа и Антипы начинает распадаться.

Великие легенды иудейского народа рассказывают о героях, подвижниках веры, бесстрашно встававших на борьбу с иноземными завоевателями. Люди с тоской вспоминают славные дни царя Давида, много веков назад, когда иудеи были сами себе хозяевами и никому не приходило в голову спорить с тем, что Бог – единственный полновластный повелитель вселенной. Обитатели Галилеи обнищали и озлобились, но не утратили ни гордости, ни способности мыслить. Они упорно верят, что рано или поздно вернут свою землю себе, – поэтому так охотно откликнулись на бунтарские призывы Иуды из Гамалы.

Вера и надежда для них – одно. Чем неприветливее земля, чем суровее римская власть, тем сильнее верят они в иудейского Бога, тем пламеннее молят его о спасении и освобождении.

В таком мире живет юный Иисус из Назарета. Такие молитвы слышит изо дня в день. Обетование освобождения Божьего – единственный луч света, ободряющий и поддерживающий угнетенных галилеян. Надо только держаться – и рано или поздно Бог пришлет им освободителя, как в былые времена послал народу Авраама, Моисея, Даниила, Самсона и Давида.

Через десять лет после смерти Ирода Великого население родной деревни Иисуса Назареянина и соседних деревень страстно и нетерпеливо ожидает явления Царя Иудейского.

* * *

Насколько влияет все это на Иисуса, нам неизвестно. Он растет, становится крепким молодым человеком. По-прежнему живет с родителями и глубоко их почитает. Где-то между тринадцатым и тридцатым днем рождения Иисуса Иосиф умирает и оставляет сыну семейное дело. Иисус остается глубоко предан матери, а она ему. Однако, перейдя тридцатилетний рубеж, Иисус из Назарета понимает, что не может больше молчать. Настало время исполнить свое предназначение.

Это его решение изменит мир.

А самого Иисуса приведет к мучительной смерти.

Книга II
Се, Человек

Глава шестая

РЕКА ИОРДАН, ПЕРЕЯ 26 ГОД Н.Э. ПОЛДЕНЬ

Стоя по пояс в холодной мутной воде, Иоанн Креститель терпеливо ждет, когда к нему подойдет следующий паломник. Взгляд его устремлен на берег – на илистый берег Иордана, где выстроилась цепочка верующих. Не замечая палящей жары, ждут они ритуального погружения в воду, которое очистит их от грехов.

Эти верующие – по большей части бедняки, рабочий люд. В учении Иоанна их привлекает радикальность. Этот молодой человек, длинноволосый, с сожженным солнцем лицом и длинной растрепанной бородой, долго жил один в пустыне, питаясь лишь диким медом (источником энергии) и саранчой (источником белка). Вместо пышных одеяний надменных фарисеев вроде тех, что сейчас украдкой следят за ним с берега, на Иоанне грубая туника, кое-как сшитая из верблюжьей шкуры, перехваченная простым кожаным поясом. Иоанн не женат и не знал женщин: единственная его страсть – к Богу. Иные считают его чудаком, иные мятежником, многих смущают его прямые и резкие речи, но все согласны: он обещает нечто такое, чего ни Рим, ни первосвященники предложить не могут. Надежду. На это обещание и стекаются верующие.

Близится конец мира, каким мы его знаем, проповедует Иоанн. Грядет новый царь, чтобы судить народ свой. Войдите в воду и очиститесь от грехов, иначе вас ждет страшнейшее наказание от этого нового помазанного правителя, «Христа». Эта проповедь имеет и религиозный, и политический смысл: она направлена прямо против Рима и иудейской храмовой иерархии.

Приближается следующий паломник, и Иоанн протягивает к нему руку. Однако прежде, чем он окрестит этого человека, с берега обращается к нему с вопросом мытарь:

– Учитель, что нам делать?

Он имеет в виду людей своей профессии: сборщики налогов всем ненавистны, ибо отбирают деньги у иудеев и отправляют в Рим, языческому царю.

– Ничего не требуйте более определенного вам, – отвечает Иоанн.

Тени у берегов Иордана не найти, и паломники, ожидая своей очереди погрузиться в прохладную воду, часами стоят под палящим солнцем. Но, не обращая внимания на физический дискомфорт, они ловят каждое слово Иоанна.

– А нам что делать? – спрашивает воин.

Известно, что во имя нового римского императора Тиберия, человека развратного и ненавистного своим подданным, многие солдаты творят самые бесчестные дела.

Но и воину Иоанн отвечает мягко:

– Никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем.

И снова Креститель поворачивается к человеку, стоящему в воде подле него. Внимательно слушает, как паломник исповедует ему свои многочисленные грехи. Затем молится за него и произносит загадочные слова:

– Идущий за мною сильнее меня, я недостоин развязать ремень обуви его. Я крещу тебя водой, а он будет крестить Духом Святым.

Снимать с кого-либо обувь – занятие для раба, так что в словах Иоанна звучит огромное почтение к этому неведомому «идущему за мною». Пилигрим понимающе кивает. Иоанн кладет ему руку на спину, заставляет присесть и с головой скрыться в воде, а несколько секунд спустя помогает подняться на ноги. Избавившись от грехов, паломник с облегчением пробирается поперек течения назад, к берегу. Он еще не успевает выйти из воды, а навстречу ему идет другой верующий, которому не терпится пережить то же.

– Кто ты? – звучит голос с берега.

Иоанн ждал этого вопроса. Высокомерный голос принадлежит священнику, присланному из Иерусалима выяснить, не проповедует ли Иоанн ересь. «Святой человек» не один: он совершил путешествие в компании других фарисеев, саддукеев и левитов^[24].

– Я – не Христос, – громко отвечает Иоанн.

Первосвященники знают, что он говорит о грядущем иудейском царе, человеке, подобном Саулу и Давиду, великим вождям прошлого, которых выбрал Бог, чтобы они правили Израилем.

– Тогда кто же ты? – спрашивает фарисей. – Быть может, Илия?

Это сравнение Иоанн уже слышал. Как и он сам, пророк Илия проповедовал скорый конец мира.

– Нет, – твердо отвечает Иоанн.

– Так кто же ты? – повторяет свой вопрос священник. – Дай нам ответ, чтобы мы передали его пославшим нас.

Всем прочим пророкам Иоанн предпочитает пророка Исайю, имя которого значит «Господь спасает». Он жил восемьсот лет назад и, как рассказывают, за свои смелые пророчества погиб мученической смертью – был распилен надвое. В одном пророчестве Исайя предсказывал: придет человек и будет проповедовать людям о дне, когда Бог явится на землю и миру наступит конец. Человек этот будет «гласом вопиющего в пустыне, говорящим: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему»^[25].

Иоанн молился и постился много дней. Он искренне верит: он и есть тот человек, о котором пророчествовал Исайя. Даже если ему суждено умереть самой страшной смертью – все же он чувствует себя обязанным странствовать из города в город, свидетельствуя всем и каждому, что конец мира близок и необходимо очиститься от грехов водным крещением.

– Кто же ты? – повторяет священник настойчиво, с нотками раздражения.

И Иоанн отвечает:

– Я – глас вопиющего в пустыне.

* * *

Храмовые священники – не единственные представители власти, не спускающие глаз с Иоанна Крестителя. Из своей новой столицы Тивериады, города еще роскошнее и грандиознее Сепфориса, Ирод Антипа отправил на реку Иордан соглядатаев, чтобы следить за каждым его шагом. О Крестителе много говорят в Галилее, и Ирод опасается, как бы этот харизматичный проповедник не возбудил народ против него.

Антипа готов расправиться с Иоанном таким же манером, как и с Иудой из Гамалы почти двадцать лет назад. Иоанн не призывает к насилию, однако нечто в нем вызывает ощущение еще более серьезной угрозы.

Со времен казни Иуды жизнь в Галилее стала еще труднее. Всего через десять лет после перестройки Сепфориса Ирод решил возвести на восточном берегу Галилейского моря новую столицу – Тивериаду, и финансовое бремя, лежащее на его подданных, удвоилось. Как и с предыдущими своими строительными проектами, Антипа не экономил и в расходах себя не ограничивал. А оплачивать его желания пришлось, как и прежде, галилейским крестьянам.

Новый город Антипа назвал в честь римского императора, двенадцать лет назад сменившего на троне Цезаря Августа. До восшествия на престол Тиберий прославился как полководец: он защитил Рим от варваров-германцев. Однако жизнь, полная разочарований, превратила его в чудовище. Тиберий не знает слова «нет». Одно из любимых его развлечений – плавать в императорском бассейне вместе с избранными «рыбками», обнаженными юношами.

Любовь к таким купаниям – самый меньший из пороков императора; но кто такой Антипа, чтобы его судить? Он провел на троне уже более двух десятилетий, но правит, думая лишь об одном: как угодить Риму. И потом, у него и своих пороков хватает. Он развелся с женой и женился на жене своего брата – для иудеев деяние неслыханное и мерзостное.

Вот почему, планируя убить Иоанна Крестителя, проповедника, чья единственная вина – пламенная вера в скорое пришествие Господа, Антипа одновременно нарекает столицу богобоязненной иудейской провинции именем престарелого язычника, который устраивает у себя на виллах оргии и избавляется от врагов, сбрасывая их с высокой скалы.

Нет, Антипа не станет судить Тиберия, старого развратника, держащего в руках его судьбу. Но Креститель не последует его примеру.

* * *

В Иерусалиме между религиозной и государственной властью кое-как, со скрипом, установился союз. Это нечестивое сотрудничество тоже возмущает Крестителя.

С тех пор как двадцать лет назад Август объявил Архелая, сына Ирода Великого, неспособным к правлению, в Иудее сменились уже четверо римских прокураторов.

Недавно явился пятый. Его имя – Понтий Пилат.

* * *

Пока Иоанн Креститель проповедует на берегах Иордана, а Иисус из Назарета готовится прервать добровольное молчание и открыть миру свою истинную сущность, Понтий Пилат сходит на берег в приморской крепости Кесария, чтобы занять место, недавно оставленное Валерием Гратом.

Массивный и крепкий, с военной выправкой, Пилат происходит из сословия всадников и прежде служил в армии в Центральной Италии. Он женат на Клавдии Прокуле; она приехала в Иудею с ним вместе. Назначение обоим не по вкусу: всем известно, что Иудеей крайне сложно управлять. Но если муж Клавдии справится со своей задачей в этой отдаленной стране – римские власти убедятся в его способностях, и следующее его назначение станет куда более престижным.

Пилат – не друг иудеям. Одно из первых его официальных распоряжений на новом месте обращено к римским войскам, расквартированным в Иерусалиме: он приказывает им украсить штандарты бюстами императора Тиберия^[26]. Народ восстает, протестуя против скульптурных изображений человека, запрещенных иудейским законом; в ответ на это Пилат приказывает солдатам окружить восставших и рубить, если они попробуют напасть. Иудеи отказываются отступить. Вместо этого встают на колени и подставляют шеи под мечи, показывая, что готовы умереть за свои убеждения.

В первый раз Пилат своими глазами видит силу иудейской веры. И приказывает солдатам отступить – и убрать штандарты.

Так Пилат понимает, что с иудеями нужно действовать иначе. Хоть и без особого желания, он заводит дружбу с Кайафой, самым влиятельным первосвященником в Иерусалимском храме. Кайафа происходит из священнического рода и живет в роскошном особняке в Верхнем Городе. Именно ему подчиняется вся религиозная жизнь города, в том числе он имеет право наказывать – даже смертью – за нарушения иудейского закона.

Разумеется, он может лишь вынести смертный приговор; чтобы этот приговор был приведен в исполнение, его должен утвердить римский прокуратор.

Пилат – римский язычник. Кайафа – иудей. Они поклоняются разным богам, едят разную пищу, говорят на разных языках и по-разному надеются на будущее. Пилат служит божественному императору, Кайафа – Богу. Но оба владеют греческим – и оба уверены в своем праве на все, что послужит сохранению их власти.

Так религия и государство в Иудее вступают в союз. И Кайафа отправляет своих священников в глушь приглядывать за служением Иоанна Крестителя с ведома Пилата.

* * *

– Порождения ехиднины! – кричит Иоанн на храмовых священников, на берегу Иордана подступивших к нему с вопросами. – Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь!

Все взгляды обращаются на пораженных священнослужителей, а затем снова на Иоанна: всем не терпится узнать, что он скажет дальше. В самом деле, известно, что некоторые из этих ученых людей – отъявленные лицемеры; но никто не осмеливается критиковать их публично. Однако Иоанн смело приказывает фарисеям и саддукеям креститься – или идти в огонь вечный.

Священнослужители молчат, также потрясенные его словами.

Иоанн снова оборачивается к толпе, ждущей крещения. Крестьяне, ремесленники, сборщики податей, солдаты – все они чувствуют уважение и к аскетической жизни Иоанна, и к его красноречию и энергии. В его поведении ощущается бесстрашие и независимость, которым многие хотели бы подражать. Он как будто вовсе не боится Рима! Некоторые в толпе шепотом спрашивают друг друга, платит ли Иоанн налоги – и, если нет, что же с ним будет?

И все эти люди в глубине души задают себе один и тот же вопрос: сам ли Иоанн – тот грядущий Мессия, о котором он проповедует, или ждать другого?

* * *

Ответ приходит на следующий день.

Снова Иоанн стоит в Иордане. За спиной у него, на дальнем берегу, виднеется селение Вифания. День, как обычно, жаркий. На берегу выстроилась очередь ожидающих крещения.

На расстоянии Иоанн замечает человека, идущего к реке. У Иисуса из Назарета длинные волосы и борода, как и у самого Крестителя. На нем простая одежда и сандалии. У него широкие плечи рабочего человека и ясный взгляд. Выглядит он немного моложе Иоанна.

Вдруг на плечо Иисусу садится голубь. Тот не пытается его согнать, и птица сидит спокойно.

Этот голубь меняет все^[27]. Гнев, столь часто воспламеняющий слова Иоанна, исчезает без следа. На его место приходит изумление и трепет: Иоанн осознает, что его прозрения становятся явью. Толпа паломников недоуменно смотрит, как Иоанн идет навстречу Иисусу.

– Вот агнец Божий. Я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нем. Я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: «на Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, Тот есть крестящий Духом Святым». И я видел и засвидетельствовал, что Сей есть Сын Божий.

Верующие падают на колени, лицом в землю. Иисус не реагирует на этот знак почитания, но и не мешает им. Назареянин просто входит в воду и становится рядом с Иоанном, ожидая крещения.

Иоанн поражен:

– Мне надобно креститься от тебя, и ты ли приходишь ко мне?

Иисус пока не говорит о том, кто он. Все знают его как простого плотника и строителя, человека, зарабатывающего на жизнь тяжелым трудом. Он знает наизусть Псалтирь и Писания. Платит налоги, заботится о матери. Для случайного наблюдателя он – самый обычный небогатый иудей. Ничто в нем не говорит о божественности.

В иудейской культуре провозгласить себя Богом – страшнейшее богохульство. Так что лишь теперь, вполголоса обращаясь к Иоанну, Иисус намеком дает понять, кто он. Склонив голову к воде, он отвечает:

– Оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду.

Иоанн кладет руку Иисусу на спину и мягко пригибает его к воде.

– Крещу тебя водою для покаяния, – говорит он, погружая Иисуса в поток.

Затем поднимает Иисуса на ноги.

– Вижу и свидетельствую, что сей есть Сын Божий! – громко объявляет Иоанн.

«Сын Божий» – царский титул; так называли царя Давида, теперь же он означает, что носитель его – Мессия. Считается, что Мессия, когда явится в мир, станет царем иудеев, подобным Давиду, первому и идеальному царю. Так что титулование «Сын Божий» применяется к помазаннику, к тому, кто придет как царь и правитель^[28].

Толпа всё стоит на коленях, а Иисус выходит на берег и спокойно идет прочь. В одиночестве направляется он в пустыню, чтобы поститься там сорок дней и сорок ночей. Это путешествие он предпринимает по доброй воле, зная, что должен встретить лицом к лицу и преодолеть любое искушение, и тем очистить душу и тело перед тем, как начать проповедь благой вести, проповедь веры и надежды.

Работа Иоанна Крестителя теперь окончена. Но вместе с тем – предопределена и его судьба.

* * *

Иоанну выпала редкая для пророка судьба: он прожил достаточно, чтобы увидеть, как исполняются его пророчества. Но люди по-прежнему жаждут крещением очиститься от грехов, и всюду, куда бы ни шел Иоанн, вокруг собираются огромные толпы. Паства его растет день ото дня. Более нет нужды пророчествовать о грядущем Христе, однако могучий дар красноречия, присущий Иоанну, его не покинул. Иоанн не из тех людей, что помалкивают, видя безнравственность или несправедливость. Поэтому, услыхав, что Ирод Антипа развелся с женой и нарушил иудейский религиозный закон, взяв в жены бывшую супругу своего брата, он не может молчать. Проходя по городам и селениям, Иоанн Креститель громко обличает Антипу и настраивает народ против правителя.

Антипа приказывает соглядатаям, везде следующим за Иоанном, арестовать его. Иоанн схвачен и закован в цепи. Ему предстоит пройти двадцать четыре километра по пустыне: в конце этого пути ждет его грандиозный вид – крепость Антипы в Махероне, на вершине горы. Иоанна заставляют подняться на три тысячи шагов в гору – в цитадель, со всех сторон окруженную скалами и ущельями. Антипа позаботился о том, чтобы сделать свой замок неприступным. Он страшится нападения из Аравии, лежащей на востоке, поэтому усилил естественные укрепления, воздвигнув стены в восемнадцать метров и угловые башни в двадцать семь метров высотой. «Более того, – напишет в будущем о строительстве этой крепости историк Иосиф Флавий, – на стены он поместил множество стрелометов и иных военных машин, а в стенах крепости собрал все необходимое для того, чтобы обитатели ее могли выдержать как можно более долгую осаду».

Из дворца, расположенного в центре укрепленного сооружения, открывается потрясающий вид. Если бы Иоанну позволили им насладиться, он увидел бы, как в долине далеко внизу змеится, мягко извиваясь, тонкая коричневая лента его любимой реки Иордан. Быть может, Иоанн на миг задержался у окна и бросил последний взгляд вниз прежде, чем его ввели в огромные дубовые двери. Но слишком быстро эти двери захлопнулись за ним. Все еще в цепях, его вводят в тронную залу Ирода; бесстрашно, с гордо поднятой головой стоит Иоанн перед этим человеком, называющим себя царем Иудейским. Тот даже предлагает ему покаяться и отказаться от своих обвинений – но Иоанн не слушает.

– Не по закону это, что ты имеешь жену брата своего, – твердо отвечает он правителю.

Женщина, о которой идет речь, Иродиада^[29], сидит рядом с Антипой. Своими обвинениями Иоанн обличает не только ее нового мужа, но и ее саму. Однако Иродиада видит, что Антипа боится Иоанна и не готов обречь его на казнь. Но Иродиада терпелива: она уверена, что рано или поздно сможет отомстить дерзкому пророку. Как смеет этот нищий отшельник оскорблять ее?

Так Иоанна бросают в подземелья Махерона, чтобы он гнил там, пока Антипа не решится его освободить, или Иродиада – убить.

Антипа не знает, что на горизонте уже появилась куда более серьезная угроза. Иисус из Назарета начал свое духовное путешествие, свою миссию, которая бросит вызов могучим мира сего.

Глава седьмая

ВИЛЛА ЮПИТЕРА, КАПРИ

26 ГОД Н.Э.

НОЧЬ

Перенесемся теперь в Рим, к человеку, считающему себя пасынком бога. Жизнь в Риме тяжела для Тиберия Юлия Цезаря Августа – по крайней мере, сам он так думает. Поэтому он удалился на остров Капри, в крепость на вершине горы, и здесь проводит дни в уединении и удовольствиях. Сейчас он нежится в спальне, наблюдая, как ради его наслаждения совокупляются обнаженные юноши и девушки. Все они были выбраны за красоту и насильно привезены из дальних уголков Римской империи, чтобы сексуально развлекать «старого козла», как называют за глаза шестидесятивосьмилетнего Тиберия. Иногда он приказывает юным рабам и рабыням одеться сатирами и нимфами, бегать по императорскому саду и предлагать себя как друг другу, так и избранным гостям императора.

Но сегодня оргия происходит внутри – в огромном дворце с мраморными полами, эротическими картинами и статуями, изумительными видами на синеющее далеко внизу Средиземное море. На случай, если эротические выступления юных «артистов» покажутся истощенному воображению императора слишком пресными, в их распоряжении имеются наставления по искусству секса, привезенные из Египта.

Занятые своим делом, молодые люди нет-нет да и бросают украдкой взгляды на Тиберия. Если им удастся его порадовать, быть может, он присоединится и выберет одного юношу или девушку для себя. Но если они не смогут возбудить его своими телодвижениями, он не просто выйдет из комнаты. Нет, произойдет нечто куда худшее. Очень вероятно, что их сбросят с «Тибериева утеса» – скалы в триста метров высотой, расположенной неподалеку от дворца. Когда человек летит с такой высоты, неважно, приземлится ли он на каменистый берег или в воды Неаполитанского залива. В любом случае, падения он не переживет.

Именно это и нравится Тиберию. Старый извращенец наслаждается не только сексом или наблюдением за тем, как им занимаются другие, – особое удовольствие испытывает он, слушая, как жертва молит о пощаде.

В сущности, все, кто сегодня участвует в оргии, долго не проживут. Тиберий не может допустить и мысли о том, что слухи о его распутстве достигнут Рима. А лучший способ заставить этих юнцов замолчать – убить, едва в них исчезнет нужда.

Но они этого еще не знают. Они верят, что рано или поздно их отпустят с Виллы Юпитера и позволят вернуться домой, к отцам и матерям. Поэтому стараются так, словно от этого зависит их жизнь, и безропотно подчиняются любому желанию или капризу развратного Тиберия.

А пока стареющий император – человек, когда-то знавший истинную любовь и счастье, – лежит, откинувшись на гору подушек, с чашей вина под рукой, с остекленелым взглядом. Кожа его испещрена экземой и гнойными язвами. Таков Тиберий – человек, лишенный совести.

* * *

Возможно, на Капри привела Тиберия смерть двоих сыновей. Или, быть может, дело было в невыносимом присутствии матери, интриганки Ливии, вдовы великого Цезаря Августа. А может быть, в огромных толпах просителей, источающих вонь отчаяния, что, умоляя о разных милостях, день за днем осаждали его в Риме. Или в страхе погибнуть от руки убийцы – ибо в Риме интриги недовольных министров, разочарованной бывшей жены и дальних родственников, мечтающих о троне, становились опаснее день ото дня.

А может быть, все проще: Тиберию надоели разговоры о том, что он слишком много пьет. Он давно износил порфиру наследника, рожденного для власти, со всеми ее ожиданиями и надеждами. Как бы там ни было, он бежал в замок на холме, на прекрасном Капри, за оградой средиземноморских волн – на чудный бирюзовый остров, где можно есть что хочешь, спать с кем пожелаешь, пить сколько угодно и править Римом на расстоянии.

Император Тиберий

Он хочет знать, какую судьбу готовят ему боги. С собой Тиберий привез человека, которому больше всех доверяет – Трасилла, императорского звездочета. Помимо ванн, цистерн, просторных залов, уютных жилых покоев и маяка – всего возможного, чтобы сделать жизнь на Капри как можно более удобной и комфортной, – он выстроил здесь обсерваторию, из которой Трасилл может каждую ночь наблюдать за звездами.

Разумеется, если однажды Трасилл сделает ложное предсказание – неважно, по злому умыслу или по ошибке, – судьба его не будет отличаться от судьбы юных секс-рабов: точно так же он полетит в море.

Ибо Тиберий давным-давно понял: доверять нельзя никому.

Он родился через два года после смерти Юлия Цезаря, чье имя носит. Когда мать его развелась с его родным отцом и вышла за того, кто впоследствии стал Августом, трехлетний Тиберий от этого предательства только выиграл. Вскоре римский император усыновил его, и на празднестве по случаю победы над Марком Антонием и Клеопатрой мальчик ехал по римским улицам в колеснице вместе с новым отцом.

Мальчик рос в роскоши и довольстве, получил классическое образование с упором на ораторское мастерство. К двадцати годам уже командовал войсками. Отличный тактик и бесстрашный воин, Тиберий прославился победами на поле брани – но еще и гнойными прыщами, покрывавшими его лицо, и нравом угрюмым и жестоким. По возвращении в Рим он нашел свою любовь и женился на девушке благородного происхождения по имени Випсания. У них родился сын, Друз Юлий Цезарь, а вскоре после этого Випсания забеременела вторым ребенком. Но тут вмешался Август – и его жестокий поступок навеки изменил Тиберия и его жизнь. Самозваный сын божий приказал Тиберию развестись с Випсанией, с которой он прожил уже восемь лет, и жениться на недавно овдовевшей дочери Августа Юлии. Тиберий начал спорить; Август приказал ему повиноваться, пригрозив суровым наказанием. От горя у Випсании произошел выкидыш.

Тиберий был в отчаянии, но повиновался императору. Вскоре после этого случайно столкнулся со своей возлюбленной Випсанией на улице – и, забыв о самообладании, рухнул перед ней на колени, рыдал и просил у нее прощения на глазах у толпы. Когда весть об этом достигла ушей Августа, он приказал, чтобы Тиберий никогда более не разговаривал с бывшей женой.

После этого в Тиберии умерло все человеческое. С того времени он начал пить, предался жестокости и необузданному разврату. Человек, когда-то изучавший риторику и нежно любивший мать своего сына, превратился в чудовище. Никогда больше и ни к кому не проявлял он милосердия или любви. Впрочем, новую жену Юлию его поведение не беспокоило – она ведь и сама не отличалась добродетелью. Юлия питала слабость к карликам, и, когда Тиберий снова уехал на войну, на сей раз в Галлию, один такой миниатюрный любовник начал сопровождать ее повсюду, готовый в любой момент доставить ей удовольствие. Юлия славилась поразительной красотой; это помогало ей удовлетворять свои низменные инстинкты. Она участвовала в оргиях, открыто продавалась за деньги и публично выражала презрение к Тиберию. Вернувшись из Галлии, Тиберий обнаружил, что дом его превратился в бордель.

Неприятно поражен был даже Август. Он даровал Тиберию развод. Однако человек, которому предстояло стать императором, больше не женился.

Глубоко оскорбленный, Тиберий, годы которого уже приближались к сорока, удалился на греческий остров Родос. Там он поглощал в огромных количествах вино и упражнялся в жестоких выходках. Именно там Тиберий пристрастился к безжалостным казням, которые до самого дня смерти оставались для него обыденностью. Он убивал людей чуть ли не ежедневно и по самым ничтожным поводам; например, одного приказал обезглавить за то, что тот не сумел решить математический пример.

В последние годы своего царствования Август вызвал Тиберия с Родоса и начал готовить к престолу. Более подходящих кандидатов не было. Тиберий принял власть с готовностью и в своей обычной безжалостной манере. После смерти Августа в 14 году н. э. первым делом распорядился казнить всех прочих возможных претендентов. Двенадцать долгих лет Тиберий вел борьбу с Сенатом и не покладая рук трудился над управлением империей. Но внезапные и необъяснимые смерти, одна за другой, приемного сына Германика^[30] и родного сына Друза^[31], в возрасте тридцати трех и тридцати четырех лет, его подкосили.

Сытый по горло римскими интригами, Тиберий приказал перестроить и переоборудовать виллы Августа на Капри. Среди новых помещений были и «уголки разврата», и особые бассейны, в которых Тиберий любил плавать с юношами обнаженным. Он разрешил своим слугам похищать юношей и девушек; при нем состоял даже так называемый «мастер императорских наслаждений», чьей единственной обязанностью было поставлять императору свежие молодые тела.

Однако и с Капри Тиберий продолжает править необъятной Римской империей. С вершины горы, надежно защищенный от убийц, окруженный лишь людьми, любого из которых он может убить по своему капризу, Тиберий Юлий Цезарь Август издает законы и указы, влияющие на судьбы миллионов людей. В первую очередь его указы обращены к римским чиновникам.

Понтий Пилат, недавно назначенный прокуратором Иудеи, знает: и личное, и профессиональное будущее его зависит от того, сумеет ли он угодить погрязшему в пороках Тиберию. Несмотря на собственный языческий образ жизни, Тиберий восхищается религиозными законами иудеев. По его мнению, когда доходит дело до соблюдения субботы, иудеи оказываются самыми благочестивыми среди его подданных. Тиберий посылает Понтию Пилату указ о том, как управлять иудеями: «Ничего, освященного обычаем, не переменяй, но относись как к святыне и к самим иудеям, и к законам их, относящимся до общественного порядка».

И Понтий Пилат старается, как может, «хранить святыню»: укрепляет связи с Кайафой, «говорящей головой» иудейской веры и самым могущественным человеком в Иерусалиме. Следуя указаниям Тиберия, не вмешивается в иудейские религиозные дела.

Этот приказ Пилат исполнит даже слишком точно.

* * *

Ирод Антипа, которому уже под пятьдесят, ясно понимает: от верности Тиберию зависит и власть его, и сама жизнь. Он долго прожил в Риме, там получил образование, впитал римскую любовь к литературе, поэзии и музыке. Еврей Антипа даже одевается как римский аристократ: простой одежде собственного народа он предпочитает римскую тогу.

В Риме Антипа приучился поливать еду рыбным соусом – острой приправой с сильным запахом и вкусом, изобретенной римскими поварами, чтобы маскировать несвежую пищу (ведь люди еще не знают холодильников!). Он посещал гонки колесниц в Большом Цирке. Вполне возможно, даже держал любовницу-рабыню. Проституция в Риме вполне легальна и даже облагается налогом. Для мужчины-гражданина Рима непозволительно лишь одно – играть пассивную роль в гомосексуальной связи; поэтому слухи о романе Юлия Цезаря с царем Вифинии враги припоминали ему еще много лет.

Власть Антипы над иудейскими крестьянами безгранична, однако перед Римом он бесправен. С каждым днем римская власть все более тяжела для иудеев; но Антипа не смеет даже намеком выразить недовольство каким-либо решением Тиберия. Страх перед императором мешает ему провести реформы, которые облегчили бы положение еврейского народа. Антипа в ловушке: он держит рот на замке и находит облегчение в том, что богатство его все растет.

* * *

Быть может, Римская империя необъятна; но во все концы ее распростерлись дороги, проложенные римскими легионами, и даже с самыми дальними аванпостами Рим связывают оживленные морские пути, а это означает, что слухи здесь распространяются быстро. Слуги не умеют держать язык за зубами, и рассказы о жестокости и распутстве Тиберия расползаются по стране. Говорят, он убивает ни за что, по подозрению в малейшем проступке истребляет целые семьи. Растлевает детей. Жестоко мстит тем, кто ему отказывает, – даже женщин благородного происхождения, жен знатных и заслуженных людей, бросает на поругание своим рабам.

Антипа – не Тиберий. У правителя Галилеи немало пороков, худшие среди них, пожалуй, тщеславие и слабость характера, но на императора Рима он ничуть не похож. И все же испорченность Тиберия, словно гниль, просачивается в плоть даже самых отдаленных провинций, подрывает дисциплину и законность. Император никогда не ступит на землю Иудеи, никогда не встретится лицом к лицу с Иисусом из Назарета или с паломниками, прибывающими в Иерусалим на каждую Пасху; однако каждое решение нового римского прокуратора Понтия Пилата вызвано желанием угодить Тиберию. То же можно сказать и об Антипе: достаточно вспомнить, что свою роскошную новую столицу на берегу Галилейского моря он назвал именем всемогущего императора.

Такова жизнь в Римской империи, уже начавшей медленный путь к закату. В правящем классе почти не найти ни справедливости, ни благородства. Так что иудейские крестьяне ждут спасителя, обещанного им пророками. Некоторое время люди думали, что это Иоанн Креститель. Но теперь он в темнице.

И вот, начинаются осторожные разговоры о другом человеке, который больше Иоанна. Об Иисусе из Назарета.

Глава восьмая

ИЕРУСАЛИМ

АПРЕЛЬ, 27 ГОД Н.Э.

ДЕНЬ

Сжимая в руке свернутый веревочный бич, Иисус поднимается по ступеням храмового двора. Вокруг паломники, прибывшие в Иерусалим на Пасху. Сотни тысяч верующих иудеев вновь преодолели немалое расстояние – многие приехали из Галилеи, Сирии, Египта, даже из Рима, – чтобы отпраздновать главный день иудейского года. Надо сказать, решение это не совсем добровольное: отсутствие в Храме во время Пасхи – одно из тридцати шести прегрешений, влекущих за собой священное наказание, именуемое карет, то есть «отсечение» от Бога. Те, кто совершит такой грех, неминуемо умрут безвременной смертью или претерпят другую кару, известную только Божеству^[32]. Так что и в этом году, как и каждую весну, начиная с детства, Иисус из Назарета совершил путь в Иерусалим.

Весь город охвачен духовным подъемом – ведь все это множество иудеев сошлось вместе, чтобы отдать дань своей вере и воспеть хвалу своему Богу. Храмовые рабочие отремонтировали грязные городские улицы, привели их в порядок после зимних дождей. Кладбища и гробницы отмечены особыми знаками, чтобы никто из паломников случайно не осквернил себя, прикоснувшись к нечистому. Выкопаны колодцы, в которых можно совершить ритуальное очищение, прежде чем входить в Святой Город. В скалах высечены миквот (бассейны для очищения), в которые спускаются по каменным ступеням набожные пилигримы.

Сам Иисус также погружается в микву на последнем привале перед Иерусалимом. В стенах города встречают его сотни временных глиняных очагов, сложенных для того, чтобы каждый паломник мог приготовить себе пасхальный ужин из жертвенного ягненка, прежде чем сядет за Седер – пр

Bill O’Reilly

and Martin Dugard

KILLING JESUS:

A History

Copyright © 2013 by Bill O’Reilly and Martin Dugard

Published by arrangement with Henry Holt and Company, New York.

All rights reserved.

Перевод с английского Наталии Холмогоровой

© Холмогорова Н.Л., перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Обращение к читателям

В НАЧАЛЕ БЫЛО…

Назвать Иисуса Назареянина самым влиятельным человеком в истории – значит сказать банальность. В наше время, почти через две тысячи лет после его жестокой казни, более 2,2 миллиарда человек по всему миру стремятся следовать его учению и считают его Богом. В их число, согласно опросам Института Гэллапа, входят 77 % жителей США. Идеи Иисуса оказывали и продолжают оказывать огромное влияние на все человечество.

Об Иисусе, сыне скромного плотника, написаны бесчисленные тома. Но знаем мы о нем по-прежнему немного. Разумеется, у нас есть Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, но порой они, кажется, противоречат друг другу, а кроме того, представляют скорее духовный взгляд на Иисуса, чем его историческое жизнеописание. О том, кем был Иисус и что именно с ним произошло, и по сей день ведутся ожесточенные споры.

Создавая эту книгу, основанную на фактах, мы с Мартином Дьюгардом не пытались сделать вид, что знаем об Иисусе все. Но знаем мы многое – и расскажем то, чего вы, возможно, никогда не слышали. Наши поиски откроют вам увлекательную, а местами, пожалуй, и шокирующую историю. В биографии Иисуса имеются серьезнейшие пробелы, и временами нам остается лишь гадать, опираясь на известные свидетельства, о том, что происходило с ним тогда-то и там-то. По возможности мы старались опираться на классические труды. Основные наши источники перечислены на последних страницах этой книги. Как и в предыдущих наших книгах, «Убийство Линкольна» и «Убийство Кеннеди», в тех случаях, когда мы не знаем, что произошло, или не можем с уверенностью полагаться на свидетельства, мы откровенно в этом признаемся.

У римлян государственный учет и контроль был поставлен отлично; несколько иудейских историков, живших в Палестине приблизительно в одно время с Иисусом, также сохранили для нас известия о происходивших тогда событиях. Проблема в том, что Иисус привлек внимание общества и властей лишь в последние несколько месяцев своей недолгой жизни. До того он был просто иудеем, одним из многих, выживающим в суровом мире, и его слова и дела интересовали только его друзей.

Однако эти друзья многое передавали из уст в уста; с их слов записаны евангельские повествования. Но мы написали не религиозную книгу. Мы описываем Иисуса не как Мессию, а лишь как человека, который, проповедуя философию мира и любви, вызвал волнения в отдаленной провинции Римской империи и нажил себе могущественных врагов. Пожалуй, ненависть к Иисусу и ее последствия могут даже ошеломить наших читателей. Действие этой мрачной истории происходит и в Иудее, и в самом Риме, где императорам также поклонялись как богам.

Мартин Дьюгард и я – католики, получившие образование в религиозных школах. Но, кроме этого, мы историки и в первую очередь стремимся рассказывать правду о выдающихся людях, а не обращать кого-то в веру. С таким намерением мы исследовали биографии Авраама Линкольна и Джона Кеннеди, с тем же намерением приступаем и к биографии Иисуса. Кстати сказать, и Линкольн, и Кеннеди верили, что Иисус – Бог.

Чтобы понять, что совершил Иисус и за что он заплатил жизнью, необходимо ясно представить, что происходило вокруг него. Он жил во времена, когда западным миром правил Рим, не терпевший своеволия. Человеческая жизнь стоила очень мало. Средняя продолжительность жизни составляла меньше сорока лет, а для тех, кому случалось разозлить римскую власть, – и того меньше. Прекрасное – хотя, быть может, несколько велеречивое – описание этой эпохи дал в 1949 году журналист Вермонт Ройстер:

Все, кроме кесаря Тиберия и немногих его друзей, жили под жестоким гнетом… Зачем живет человек, если не для того, чтобы служить Тиберию?

Рим преследовал тех, кто думал иначе, кто при-слушивался к чуждым голосам или читал странные рукописи. Рим порабощал выходцев из иных земель, презирал всех, кто был не похож на римлян. И прежде всего – безмерно презирал человече-скую жизнь. Чего стоил в многолюдном мире один-единственный человек?

И вдруг в этом мире воссиял свет. Явился некий галилеянин и сказал: отдавайте кесарю кесарево, а Богу Божье.

И этот голос из Галилеи, должно быть разъяривший кесаря, проповедовал новое царство – царство, в которое каждый войдет с поднятой головой и не будет кланяться никому, кроме Бога… Свет воссиял в мире – и люди, жившие во тьме, ужаснулись и попытались скрыть этот свет за завесой, чтобы подданные по-прежнему искали спасения в царях и князьях.

Но, как ни старались люди тьмы погасить этот свет, объятые страхом и злобой, у них ничего не вышло. Ибо в мир пришла Истина и сделала нас свободными.

И все же, хоть и на краткий миг, люди тьмы одержали победу. Иисус был казнен.

Но эта невероятная история о смертельной схватке добра и зла никогда еще не была рассказана полностью. Мы попытаемся рассказать ее от начала до конца: в этом цель нашей книги. Спасибо за то, что решили ее прочитать.

Билл О’Рейли

Лонг-Айленд, Нью-Йорк

Книга I

Мир Иисуса

Глава первая

ВИФЛЕЕМ, ИУДЕЯ

МАРТ, 5 ГОД ДО Н.Э.

УТРО

Этому ребенку предстоит прожить на свете тридцать шесть лет. Сейчас ему всего несколько дней от роду. Но за ним уже охотятся.

Воины, вооруженные до зубов, идут из столицы – Иерусалима – в этот маленький городок, чтобы найти и убить младенца. Это солдаты разных национальностей и даже рас: наемники из Греции, Галлии, Сирии. Имя младенца, им неизвестное, – Иисус; его единственная вина – в том, что некоторые верят, что он станет следующим царем еврейского народа. Нынешний монарх, полуеврей-полуараб по имени Ирод, сам стоит на пороге смерти – но так жаждет гибели этого ребенка, что приказал своим войскам перебить в Вифлееме[1] всех мальчиков младше двух лет. Как выглядят мать и отец мальчика или где именно находится их дом, никому из солдат не ведомо; но они готовы истребить всех детей в округе, чтобы будущий царь Иудейский точно от них не ушел!

В Иудее весна, сезон зеленеющих лугов и пастбищ. Воины маршируют по грязной дороге мимо густых масличных рощ и пастухов, пасущих свои стада. Грязь летит из-под сандалий. Ноги воинов обнажены, чресла прикрыты птеругами – своего рода юбками. Под железными доспехами и глухими бронзовыми шлемами, закрывающими макушку, лоб и щеки, солдаты обливаются потом.

Воинам прекрасно известна жестокость Ирода, неустанная готовность преследовать всякого, кто, как ему чудится, готов покуситься на его престол. Но приказ убивать младенцев их не смущает[2]. Они не обсуждают, хорошо это или дурно. Не спрашивают себя, хватит ли им духу вырвать плачущего ребенка из рук матери и совершить над ним казнь. Когда придет время, они выполнят приказ и сделают то, что должны сделать, – иначе сами будут казнены на месте за неповиновение.

Избиение младенцев. Питер Пауль Рубенс. 1609−1610 гг.

Избавляться от младенцев воины намерены ударами мечей. Все они вооружены иудейской разновидностью острых, как бритва, pugio и gladius, какими пользуются в римских легионах; сейчас меч висит у каждого на поясе. Впрочем, мечами или кинжалами никакие правила их не ограничивают. Любой воин может, если пожелает, размозжить младенческую головку камнем, сбросить ребенка со скалы или просто придушить голыми руками.

Способ убийства неважен. Важно лишь одно: царь ли он Иудейский или нет – младенец должен умереть.

* * *

В Иерусалиме царь Ирод смотрит из окна своего дворца на Вифлеем, нетерпеливо ожидая вестей о свершившемся убийстве. Внизу, среди мощеных городских улиц, перед царем, ставленником Рима, раскинулся многолюдный рынок, где торгуют всем: от воды и фиников до бараньего жаркого и сувениров. Около восьмидесяти тысяч жителей города стиснуты на обнесенном стенами клочке земли площадью менее двух с половиной квадратных километров, на шумном перекрестке торговых путей восточного Средиземноморья. Достаточно скользнуть взглядом по толпе, чтобы различить гостей города – бедно одетых галилейских крестьян, сирийских женщин в ярких одеяниях, чужеземных солдат на службе Ирода: сражаются они отважно, однако ни слова не понимают по-иудейски.

Ирод вздыхает. Прежде, в молодости, ему не случалось вот так стоять у окна и с тревогой думать о будущем. Великий царь и воин, он не стал бы полагаться на солдат – приказал бы оседлать любимого белого скакуна, сам помчался бы в Вифлеем и убил младенца своими руками. Но Ирод уже не тот, что прежде. Ему шестьдесят девять лет. Он безобразно тучен и очень болен – болен так, что уже не выходит из дворца, не говоря уж о том, чтобы садиться в седло. Уродливое раздутое лицо его окаймлено бородой, едва прикрывающей адамово яблоко. Сегодня он одет на римский манер: белая шелковая туника с короткими рукавами, а поверх нее – пурпурная царская мантия. Обычно на ногах у Ирода мягкие кожаные сапожки, но сегодня прикосновение даже мягчайшей материи к воспаленному большому пальцу ноги причиняет ему нестерпимую боль. Так что Ирод, самый могущественный человек в Иудее, ковыляет по своему дворцу босиком.

Ирод Великий. Гравюра

Но подагра – самый меньший из недугов Ирода. Царь иудеев (так любит он себя называть, хотя давно уже не выполняет предписаний иудейской религии) страдает от болезни легких, проблем с почками, болезни сердца, глистов, венерических заболеваний, а также от кошмарной гангрены, из-за которой его гениталии загноились, почернели и кишат паразитами, так что Ирод не может даже сесть в седло, не говоря уж о том, чтобы скакать на коне.

К своим болезням Ирод притерпелся, но слухи о новом царе, родившемся в Вифлееме, его пугают. С тех пор как римляне поставили его царем над Иудеей, – а было это больше тридцати лет назад, – Ирод разоблачил бесчисленное множество заговоров и одержал множество побед, чтобы остаться царем. Он убивал всех, кто пытался сместить его с трона, казнил даже тех, кого только подозревал в заговоре. Над жителями Иудеи он всевластен. Никто здесь не в безопасности. Ирод казнил своих противников мечом, огнем, повешением, приказывал душить, побивать камнями, бросать к зверям или змеям, забивать до смерти, заставлял публично бросаться с крыш высоких зданий. Впрочем, он никогда не применял распятия – длительной казни, самой мучительной и унизительной из смертей, когда человека бичуют, а затем нагим прибивают к деревянному кресту и выставляют на позор перед всем городом. Мастера в этом жестоком искусстве – римляне, и фактически только они одни его практикуют. Ирод не собирается злить своих римских господ, присваивая их любимую казнь.

У Ирода десять жен – точнее, теперь девять, ибо страстную Мариамну он казнил, заподозрив в заговоре против него. Для верности он казнил также ее мать и двоих собственных сыновей, Александра и Аристобула. Не пройдет и года, как от руки Ирода погибнет и третий его наследник. Неудивительно, что римский император Август, услышав об этом, сказал: «Лучше быть свиньей Ирода, чем его сыном».

Но эта новая угроза, хоть и исходит она от ничтожного младенца, – самая опасная из всех. На протяжении столетий иудейские пророки предсказывали, что придет новый царь и начнет править народом[3]. Они называли пять событий, которые укажут на рождение Мессии.

Первое: на небе вспыхнет яркая звезда.

Второе: ребенок родится в Вифлееме – там же, где тысячу лет назад родился великий царь Давид.

Третье: младенец будет прямым потомком Давида – факт, легко проверяемый по тщательно ведущимся в Храме родословным записям.

Четвертое: великие и знатные люди явятся из дальних стран, чтобы поклониться ему.

Пятое: мать ребенка будет девственницей[4].

Больше всего беспокоит Ирода, что первые два пророчества точно исполнились.

Он бы встревожился еще сильнее, если бы узнал, что верны оказались все пять. Ребенок – из рода Давидова; могущественные люди явились издалека поклониться ему; а его мать, юная Мария, несмотря на беременность, клянется, что не познала мужчины.

Он не знает еще, что ребенка зовут Йешуа бен Иосиф, или Иисус, что означает «Господь – спасение».

Сперва Ирод узнает об Иисусе от путешественников, пришедших поклониться младенцу. Эти люди называют себя волхвами; по пути к Иисусу они останавливаются у него во дворце. Это астрономы, прорицатели, мудрейшие люди, изучившие священные тексты всех великих религий мира. Среди этих текстов – Танах[5], собрание исторических сочинений, поэзии, пророчеств и песен, рассказывающих историю еврейского народа. Богатые и знатные паломники проделали путь почти в полторы тысячи километров по безводной пустыне, следуя за поразительно яркой звездой, вспыхивавшей в небесах каждое утро перед рассветом.

– Где родившийся царь Иудейский? – спросили они, прибыв во дворец Ирода. – Мы видели его звезду на востоке и пришли поклониться ему[6].

Поразительно, но волхвы везли с собой сундуки, полные золота и благовонных смол – смирны и ладана. Это были мудрые, высокоученые священнослужители. Они провели жизнь в наблюдениях и размышлениях. Что оставалось заключить Ироду? Либо эти волхвы безумны, раз решили рискнуть такими сокровищами в путешествии по обширной и беспокойной Парфянской пустыне, либо действительно верят, что это дитя – новый царь.

Взбешенный, Ирод призывает своих религиозных советников. Сам он человек светский и мало смыслит в иудейских пророчествах. Ирод требует, чтобы первосвященники и учителя религиозного закона объяснили ему точно, ясно и подробно, где искать нового царя?

Ответ приходит немедленно:

– В Вифлееме Иудейском.

Учителя закона, которых допрашивает Ирод, – люди смиренные, в простых белых льняных ризах и плащах. Но длиннобородые храмовые священники – совсем другая история! Одеты они роскошно: в синие ризы, украшенные яркими кистями и колокольцами, и бело-голубые льняные головные платы, перехваченные золотыми обручами. Поверх риз носят плащи и сумки, расшитые золотом и драгоценными камнями. Обычно этот наряд выделяет их из толпы на улицах Иерусалима. Но в царском дворце нет богаче, нет величественнее вида, чем у самого Ирода – даже сейчас, когда он болен и не в духе. Он продолжает изводить учителей и священников вопросами:

– Где же этот так называемый «царь Иудейский»?

– В Вифлееме, земле Иудиной, – цитируют они буквально слова пророка Михея, жившего около семи столетий назад. – Оттуда выйдет вождь, который станет пастырем народа Израилева.

Ирод отправляет волхвов своей дорогой. И, прощаясь с ними, приказывает, чтобы, найдя младенца, они вернулись в Иерусалим и сообщили Ироду, где он, дабы и царь мог поклониться новому царю.

Но волхвы мудры, они прозревают обман – и не возвращаются.

Проходит время, волхвов нет – и Ирод понимает, что должен действовать сам. Из окон хорошо укрепленного дворца ему виден весь Иерусалим. Слева высится огромный Храм – самое важное, самое священное здание во всей Иудее. Возведенный на массивном каменном основании, придающем ему сходство скорее с цитаделью, чем с простым домом молитвы, Храм воплощает в себе иудейский народ и его древнюю веру. Первый храм был построен Соломоном в X веке до н. э. В 586 году до н. э. вавилоняне сравняли его с землей, а почти семьдесят лет спустя, при власти персов, Зоровавель и другие отстроили Второй храм. Ирод недавно обновил и расширил храмовый комплекс, придав ему громадные размеры: теперь Храм намного больше, чем был при Соломоне. Храм и его дворы стали символами не только иудаизма, но и самого грозного царя.

По иронии судьбы, к этому моменту, когда Ирод беспокойно бродит по дворцу и смотрит в сторону Вифлеема, Иисус и его родители уже дважды побывали в Иерусалиме и посетили эту величественную каменную крепость, возведенную на том самом месте, где иудейский праотец Авраам едва не принес в жертву своего сына Исаака. Первый визит состоялся через восемь дней после рождения Иисуса[7], чтобы его обрезать. Тогда же, в соответствии с пророчеством, мальчика нарекли Иисусом. Второй визит состоялся, когда ребенку исполнилось сорок дней. В этот день, согласно иудейскому закону, он был внесен в Храм и формально представлен Богу. В честь этого важного события его отец, плотник Иосиф, принес в жертву двух молодых голубей.

В день, когда родители Иисуса во второй раз вошли вместе с ним в Храм, произошло нечто странное и мистическое – нечто, указывающее на то, что у них и вправду родился очень необычный ребенок. Двое незнакомцев, старик и старуха, ничего не знавшие ни об Иисусе, ни об исполнении пророчеств, заметили семью в многолюдной толпе и поспешили к ней.

Мария, Иосиф и Иисус путешествовали совершенно неизвестными, избегая всего, что могло привлечь к ним внимание. Старца звали Симеон; он был убежден, что не умрет, пока не увидит нового царя Иудейского. Симеон попросил разрешения подержать новорожденного. Иосиф и Мария согласились. Взяв Иисуса на руки, Симеон вознес молитву, в которой благодарил Бога за то, что тот позволил ему своими глазами увидеть нового царя. Затем отдал Иисуса Марии с такими словами: «Cе, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, и Тебе Самой оружие пройдет душу».

В этот же миг подошла и женщина по имени Анна[8]. Эта вдова восьмидесяти четырех лет, имевшая славу пророчицы, все свое время проводила в Храме, постилась и молилась. Слова Симеона еще звучали в ушах Марии и Иосифа, когда Анна, приблизившись к ним, также вознесла хвалу Иисусу и громко возблагодарила Бога за то, что в мир явилось это чудесное дитя. Сделала она и очень необычное пророчество: предсказала Марии и Иосифу, что их сын освободит Иерусалим от власти Рима.

Мария и Иосиф дивились словам Симеона и Анны. Как всякие молодые родители, они гордились вниманием, оказанным их сыну, но и не могли взять в толк, что значат все эти разговоры об оружии и об искуплении. Они закончили свое дело и вышли из Храма в шумный город, полные воодушевления, но и тревоги за будущее сына.

* * *

Если бы только Ирод знал, что Иисус так близко – буквально в каких-нибудь пятистах метрах от его дворца! Но для него Иисус и его родители остались невидимыми и безымянными: всего лишь трое прохожих, протискивающихся сквозь густую и шумную толпу на узких улочках Иерусалима.

Всего лишь люди – что в них проку? Храм – вот истинное чудо света, вот вечный памятник величию Ирода! По крайней мере, так думает сам Ирод. По иронии судьбы, сам он – редкий и неохотный гость в храмовых стенах: властности и жестокости у него в избытке, но веры и благочестия ему определенно недостает.

За Храмом, по другую сторону от долины Кедрон, находится крутая Масличная гора, на чьих зеленых склонах, испещренных вкраплениями известняка, пастухи пасут свои стада. Скоро придет праздник Пасхи, и склоны горы запестреют палатками: десятки тысяч еврейских пилигримов со всего царства Ирода стекутся сюда, готовые платить хорошие деньги за то, чтобы ритуально принести в жертву в Храме своего ягненка.

Резня младенцев в Вифлееме во многом напоминает жертвоприношение. Детей приносят в жертву на благо правления Ирода – а значит, и на благо Римской империи. Ведь без Рима Ирод – никто, марионетка, полностью обязанная своей властью этой жестокой и почти всемогущей республике. Поддерживать ее власть и продвигать ее безжалостные идеалы – для него не только право, но и обязанность. Дело в том, что царство Ирода отлично от всех остальных, которые подчинил себе Рим и которыми правит железной рукой. Иудеи – древняя цивилизация, чья вера решительно отличается от веры римлян и прочих окрестных народов: все они поклоняются множеству языческих богов, иудеи же – одному-единственному Богу.

Ясно, что отношения Рима и Иудеи не могут складываться гладко. Ирод – необходимый посредник между ними. И, если с этим новым так называемым царем Иудейским начнутся какие-то проблемы, кто окажется виноват? Ирод! Римляне не потерпят царя, которого не сами выбрали. А если последователи этого нового «царя» затеют восстание, римляне мгновенно и безжалостно раздавят недовольных. Нет, уж лучше Ирод займется этим сам!

Из своего дворца Ирод не видит Вифлеем – город всего в каких-нибудь десяти километрах от Иерусалима, по ту сторону цепочки невысоких зеленых холмов. Не видит, как по улицам льется кровь, не слышит, как душераздирающе кричат дети и их матери. Ирод смотрит на свои владения из окна, и взор его чист и ясен. Пусть другие винят его в убийстве более десятков младенцев! Он уснет сегодня со спокойной совестью, зная, что убийства эти свершились во благо его правления, во благо Иудеи, во благо Рима. Если кесарь Август услышит о резне, то, конечно, поймет: Ирод поступил так, как должно.

* * *

Иисус и его родные едва уходят из Вифлеема живыми. Иосиф пробуждается от страшного сна: то, что сейчас произойдет, явилось ему в видении. Он будит Марию и Иисуса, и они бегут в ночи. Воины Ирода приходят слишком поздно. Напрасно они избивают младенцев, выполняя пророчество, возвещенное пять столетий назад пророком-бунтарем Иеремией[9].

В Писании множество пророчеств о жизни Иисуса. Медленно, но уверенно, по мере того как ребенок растет и взрослеет, эти пророчества одно за другим исполняются. Иисус станет бунтарем, известным по всей Иудее зажигательными речами и смелыми, парадоксальными учениями. Народ Иудеи будет его обожать, но он станет угрозой для тех, кто наживается на народе: первосвященников, книжников, старейшин, марионеточных правителей Иудеи и, прежде всего, для Римской империи.

А Рим не терпит угроз. Видя перед собой примеры предыдущих империй – Македонской, Греческой, Персидской – Рим в совершенстве овладел искусством пыток и гонений. С бунтарями и мятежниками он расправляется показательно и жестоко, чтобы другие не вздумали брать с них пример.

Так будет и с Иисусом. И в этом тоже исполнится пророчество.

Поклонение волхвов. Римский горельеф, IV век

Но все это впереди. Пока Иисус – младенец, нежно любимое дитя Марии и Иосифа. Он родился в яслях для скота, его посетили волхвы и принесли драгоценные дары, а теперь он бежит от Ирода и от Рима[10].

Глава вторая

РИМ

15 МАРТА, 44 ГОД ДО Н.Э.

11 ЧАСОВ УТРА

Диктатор, которому осталось жить всего час, едет на плечах рабов. Юлий Цезарь удобно восседает в носилках, одетый с обычным франтовством: свободный пояс, пурпурная шерстяная тога поверх белой шелковой туники, на голове венок из дубовых листьев – символ героизма, заодно маскирующий лысину, которую Цезарь ненавидит. Недавно он полюбил носить высокие красные сапоги, но сегодня утром обут, как обычно, в сандалии.

О предстоящем заседании римского Сената, на которое он уже опоздал, Цезарь почти не думает. Мысли его заняты в основном слухами о смерти – его собственной смерти. Но, разумеется, ему и в голову не приходит, что на этот раз предсказания грядущей скорой кончины оправдаются.

Гай Юлий Цезарь

Юлий Цезарь – самый могущественный человек в мире. Власть его такова, что он не только изменил число дней в году, но и переименовал в свою честь месяц, а также весь календарь. Если бы римляне исчисляли время, как мы, семидневными неделями, сегодня была бы среда. Но неделя у римлян восьмидневная, и дни не имеют названий, а обозначаются буквами, так что сегодня день G. Кроме того, римляне нумеруют дни в каждом месяце: так что сегодня пятнадцатое число месяца martius по новому юлианскому календарю.

Еще этот день известен как мартовские иды. И скоро прославленный римский оратор и юрист Цицерон напишет: «Иды изменили все».

Пятидесятипятилетний Divus Julius – «Божественный Юлий», какой титул скоро присвоит ему Сенат, – плывет, покачиваясь, над шумным Римом. День сегодня теплый, но не жаркий. Видя носилки Цезаря, люди в трепете расступаются перед ним. Он среднего роста и непримечательной внешности, однако беспримерная настойчивость и решимость помогла ему завоевать для Рима, подчинить Риму или сделать союзниками Рима страны, известные нам как Испания, Британия, Франция, Египет и Италия. В личной жизни Цезарь полон противоречий. Он мало ест, а пьет и того меньше, однако с размахом тратит деньги – как недавно, когда выстроил себе новую виллу, но тут же приказал срыть до основания готовую постройку, решив, что она несовершенна. Многие мужчины Рима считают нужным сдерживать свои сексуальные желания, полагая, что половая невоздержанность ослабляет мужественность, но у Цезаря таких опасений нет. Кальпурния – его третья жена, а кроме жен, у него было множество любовниц, в том числе и прославленная Клеопатра Египетская.

Сейчас, развалившись в паланкине, этот крепкий телом воин и политик размышляет об убийстве – своем собственном. Друзья, доброжелатели, даже любимая Кальпурния (с ней он впервые возлег в сорок лет, когда она была шестнадцатилетней девственницей) предостерегали его: сегодня должно произойти нечто ужасное. Это из-за Кальпурнии Цезарь теперь опаздывает. Ночью ей приснился сон, на удивление яркий и живой, о том, как мужа убивают, и она умоляла его не ехать в Сенат. В обычных обстоятельствах Цезарь не обратил бы внимания на эти страхи, но в последние несколько дней информанты настойчиво предупреждают, что против него затеян заговор. К таким предостережениям можно прислушиваться, а можно игнорировать. Цезарь предпочитает их отметать – и даже смеяться над ними.

– Какая смерть лучше всего? – спросил два дня назад за ужином Лепид, второй человек после Цезаря.

– Та, что приходит без предупреждения, – ответил диктатор.

Однако сегодня утром Цезарь принял слова Кальпурнии всерьез. Даже отправил вестника с приказом отложить заседание Сената. Однако Децим Брут, прославленный полководец, разбивший в Галльской войне флот венетов, сам пришел к Цезарю и убедил его не придавать значения дурным снам жены. Он напомнил Цезарю о предстоящем путешествии в Парфию, страну к западу от Иудеи, где почти десять лет назад в битве при Каррах римская армия потерпела одно из самых болезненных поражений. Но Цезарь не оставил надежды покорить парфян, населяющих пустынные горы современного Ближнего Востока, и продолжить расширение мировой империи Рима.

Отъезд назначен на 18 марта – всего через три дня. Цезаря не будет много месяцев, быть может целый год. Так что необходимо встретиться с Сенатом и закончить все незавершенные дела. Кроме того, Брут намекает, что на заседании Цезаря ждет какой-то приятный сюрприз. Месяц назад девятьсот сенаторов провозгласили его пожизненным диктатором. Теперь же Брут дает понять, что сегодня его провозгласят царем – и это в Риме, где уже пятьсот лет не было царей!

Рим не знает царской власти с тех пор, как около 509 года до н. э. был свергнут Луций Тарквиний Гордый; идея единоличного и самодержавного правления так ненавистна римлянам, что само слово «царь» – rex – их пугает. Однако, приближаясь к Сенату, Цезарь постепенно уверяет себя в том, что к нему народ относится иначе. Долгие годы он делал все, чтобы склонить на свою сторону толпу. Например, сделал популярные развлечения доступными для всех и каждого, чтобы отвлечь людей от любых неприятных мыслей о правительстве. Вот и сейчас, выехав на Священную дорогу (Via Sacra) и двигаясь к померию – священной границе Рима, он слышит, как доносится издалека, из величественного Театра Помпея, гул толпы, собравшейся полюбоваться на кровавый бой гладиаторов.

Театр Помпея возвел одиннадцать лет назад и назвал своим именем величайший соперник Цезаря. В отличие от деревянных театров, известных в Риме издавна, это здание с колоннами выстроено из камня и бетона. Это огромное и сложное произведение архитектуры: за все семьсот лет существования Рима не бывало здесь построек крупнее и величественнее! Половина его – амфитеатр в форме буквы D, где проходят популярные развлечения: ставятся пьесы, сражаются гладиаторы. Разыгрываются здесь и постановочные битвы с участием слонов, и вполне реальные сражения людей со львами.

Театр окружен садом с роскошными клумбами и аркадами, фонтанами и статуями, частично крытым, чтобы под навесами люди могли укрываться от солнца и дождя. Здесь же, с другой стороны от амфитеатра, есть просторный и прохладный зал, облицованный мрамором, где проходят заседания римского Сената. После убийства Помпея Цезарь мог бы изменить название театра, но не видел в этом практического смысла. Так что величественное здание по-прежнему носит имя его соперника, и с портика смотрит, словно прислушиваясь к тому, что происходит в Сенате, статуя павшего полководца.

Простонародье радостно толпится вокруг носилок Цезаря, когда рабы выносят его на Campus Martius — Марсово Поле, открытую равнину на берегу Тибра, откуда обыкновенно отправляются в поход римские легионы. Когда-то, желая увеличить свою популярность в армии, Цезарь дал каждому солдату личного раба из числа только что плененных галлов. Легионеры не забыли этого дара и до сих пор отвечают Цезарю безусловной преданностью. Так что, в отличие от многих правителей, в своей безопасности Цезарь вполне уверен. Он даже отказался от личной гвардии в две тысячи солдат и не боится свободно ходить по улицам Рима, чтобы все видели: перед ними не тиран. «Лучше мне умереть, – говорит Цезарь, – чем внушать страх».

Возле Театра Помпея путь подходит к концу, здесь Цезарь замечает в толпе знакомое лицо. «Вот и настал день, о котором ты предостерегал меня!» – окликает Цезарь Спуринну, прорицателя, решившегося предсказать, что в мартовские иды правителя империи постигнет страшная участь. Это открылось Спуринне, когда он рассматривал сырую требуху жертвенных овец и цыплят. Личное божество Цезаря – Венера Genetrix (Прародительница), в ее честь он возвел большой храм; но нынче утром Цезарь не думает ни о богах, ни о суевериях. Он самоуверенно улыбается, но улыбка стирается с лица, едва он слышит ответ Спуринны.

– Верно, – громко, перекрикивая толпу, отвечает этрусский прорицатель.

Спуринна вполне уверен в своем предсказании и говорит смело, не боясь последствий.

– Этот день настал – но он еще не окончен!

Цезарь слышит эти слова, но не отвечает. Подобрав левой рукой край пурпурной тоги, он выходит из носилок, надеясь скоро услышать, как его провозгласят царем Рима.

* * *

Но коронации не будет. В Сенате Цезаря ждут убийцы. Не воины, не разгневанные сограждане – самозваные «освободители», несколько десятков ближайших друзей и доверенных союзников Цезаря, люди высокого происхождения и воспитания, которым он полностью доверяет, с которыми не раз разделял трапезы и военные победы. Этих сенаторов-заговорщиков пугает растущее могущество Цезаря и его стремление стать царем. В этом случае Цезарь не просто сохранит власть до конца жизни, но и сможет передать ее наследнику, которого сам выберет. Недавно, когда добрый друг Марк Антоний публично предложил ему корону, Цезарь ее отверг – но сенаторов это не успокаивает. Снедаемые сомнениями, не зная, сумеют ли выполнить продуманный заранее план убийства, все утро прождали они в Сенате, скрывая в складках тог pugiones – наточенные кинжалы.

Освободители в меньшинстве – всего около шестидесяти человек из девятисот. Они знают: стоит потерять присутствие духа – и, скорее всего, их казнят, бросят в темницу или отправят в изгнание. Цезарь известен своим великодушием, но и скор на месть, как тогда, когда отдал приказ распять банду пиратов, похитивших его. «Великодушие» в этом случае состояло в том, что каждому пирату перерезали горло бритвенно-острой сталью pugio, прежде чем пригвоздить к кресту, чтобы смерть его была быстрой.

Некоторые сенаторы, как, например, полководец и политик Децим Юний Брут Альбин, сражались в битвах и умеют убивать. Именно Брута, как все его называют, заговорщики отправили к Цезарю домой, чтобы заманить в Сенат, когда пришло известие, что Цезарь может сегодня не явиться. Должность претора или магистрата дал Бруту Цезарь. Но Брут не первый в своем роду боролся с тиранами: эта долгая история началась в 509 году, когда тогдашний Юний Брут сверг с престола Тарквиния и положил конец римской монархии. То восстание было таким же хладнокровным, как и нынешнее убийство Цезаря, которое готовят Освободители.

Другие сенаторы, например пьяница Луций Тиллий Цимбр и его союзник Публий Сервилий Каска Лонг, – гражданские чиновники: изнеженные руки их не знают ни труда, ни оружия. Нанести смертельный удар – это станет для них чем-то новым и неизведанным.

Убить Цезаря! Что за дерзкая и опасная мысль! Ведь он не таков, как другие смертные. В сущности, он сделался живым символом мощи и агрессии Рима. Цезарь так крепко держит в руках вожжи всей римской политики, что его убийство может привести лишь к анархии – и, быть может, к падению Римской республики.

* * *

Разумеется, не в первый раз Юлию Цезарю желают смерти. Рим населяет около миллиона человек, непредсказуемых и скорых на гнев. Цезаря здесь знают все – и большинство обожает. С пятнадцати лет, когда отец его внезапно умер, застегивая сандалию, Цезарь отважно встречал одно испытание за другим с единственной целью – добиться успеха. Каждая битва делала его сильнее, с каждой победой, завоеванной потом и кровью, росла его слава – и сила.

Но по силе и славе ни один его день не мог сравниться с 10 января 49 года до н. э.

Цезарю пятьдесят: он прославленный полководец, бóльшую часть прошедшего десятилетия провел в Галлии, подчиняя власти Рима местные племена и обогащаясь при этом. Солнце заходит. Цезарь стоит на северном берегу вздувшейся, наполовину покрытой льдом реки, называемой Рубикон. За спиной у него четыре тысячи тяжеловооруженных солдат из Тринадцатого Парного легиона: закаленные в боях воины, последние девять лет служившие под его началом. В четырехстах километрах к югу – Рим. По Рубикону проходит граница между Цизальпинской Галлией и Италией – или, что вернее для нынешнего положения Цезаря, между свободой и изменой.

Войны Цезаря опустошили Галлию. Из четырех миллионов человек, населявших эту страну, раскинувшуюся от Альп до Атлантики, миллион погиб в битвах, еще миллион был обращен в рабство. Захватив Укселлодун, город на реке Дордонь, близ современного Вейрака, Цезарь отрубил руки всем, кто сражался против него. А после эпической осады Алезии, на холмах близ нынешнего Дижона, захватил крепость, которую защищали шестьдесят тысяч человек и мощные оборонительные сооружения в 14,5 километров длиной. Высокие башни, воздвигнутые инженерами Цезаря, позволили римлянам обозревать все это сверху, а лучникам – осыпать вражеские силы дождями стрел. Галлы оказались в ловушке: чтобы выбраться из осажденного города, им следовало преодолеть простреливаемую зону.

Когда в городе стала заканчиваться еда, галлы под командованием легендарного полководца Верцингеторикса позволили выйти из города женщинам и детям, чтобы римляне накормили их. Доброта этого поступка была сомнительной – женщин и детей далее ожидала жизнь в рабстве; но лучше уж так, чем умереть голодной смертью в осажденном городе. Однако Цезарь не позволил этим ни в чем не повинным людям пересечь римские укрепления. Мужья и отцы смотрели со стен, как их жены и дети, запертые на узкой полосе ничейной земли, жуют траву, пьют росу и медленно гибнут от голода и жажды. Звать их обратно в город было бессмысленно – там ждала такая же смерть. Прибавив к жестокости оскорбление, Цезарь не позволил галлам забрать тела умерших для погребения.

Но страшнейшую свою жестокость – ту, за которую враги его в римском Сенате сейчас требуют отдать Цезаря под суд как военного преступника, – совершил он в 55 году до н. э. против германских племен усипетов и тенктеров. Эти вражеские захватчики медленно двигались вдоль Рейна в Галлию: римляне опасались, что скоро они обратят свое внимание на юг и повернут на Италию. В период с апреля по июнь 55 года до н. э. армия Цезаря снялась со своих зимних баз в Нормандии и перешла туда, где племена разбойников-германцев соединились с галлами против римлян. «Племена» эти были не мелкими группками кочевников, а мощной силой численностью в пол-Рима: если считать и воинов, и женщин, и детей, и стариков, то германцев насчитывалось до пятисот тысяч человек.

Узнав о приближении Цезаря, германцы отправили ему навстречу послов, чтобы поторговаться о мире. Цезарь отказался, предложив им просто повернуть назад и убраться за Рейн. Германцы сделали вид, что готовы исполнить требование Цезаря, однако через несколько дней, нарушив слово, внезапно напали на его армию. Когда кавалерия Цезаря поила коней в реке, сейчас именуемой Нирс, восемьсот германских всадников помчались прямо на них с самыми недобрыми намерениями. Германцы воспользовались своеобразной и жуткой тактикой: вместо того, чтобы драться, сидя верхом, они спрыгивали с коней и боевыми мечами или короткими копьями вспарывали животы лошадям врагов. Легион, лишившийся коней, в панике бежал.

Цезарь воспринял это нападение, произошедшее во время перемирия, как акт вероломства. «Обманным и предательским образом запросив мира, – писал он позже, – они без предупреждения начали войну». Цезарь решил показать германцам, с кем они имеют дело. Поместив опозорившихся кавалеристов в арьергард армии, он приказал своим легионерам передвигаться бегом и преодолеть тринадцать километров до германского лагеря за время вдвое меньшее, чем требуется пешему. На сей раз застать врага врасплох удалось римлянам. Те германцы, что начали защищаться, были истреблены на месте, за теми, что пытались бежать, погнались спешенные кавалеристы, жаждущие отомстить и доказать, что еще на что-то способны. Некоторые германцы добежали до самого Рейна, однако утонули, пытаясь переплыть реку шириной в несколько сот метров.

Но на этом Цезарь не остановился. Его люди окружили всех оставшихся членов германских племен и перебили всех до единого – стариков, женщин, подростков, детей, младенцев. В среднем на каждого легионера пришлось по восемь убитых германцев.

Римские солдаты были в целом образованными людьми. Они цитировали поэтов и любили острое словцо. У многих остались дома жены и дети, и мысль, что кто-нибудь проявит такую же варварскую жестокость к их близким, была бы для них невыносима. Но они были легионерами – и привыкли исполнять приказы. Сталью мечей и остриями копий они рубили, и кололи, и пронзали, не слушая ни детских криков, ни рыданий и молений матерей.

Месть Цезаря, начатая как военное сражение, скоро переросла в геноцид: по оценкам историков, он убил около 430 тысяч человек. А затем, желая показать германцам, оставшимся на другом берегу Рейна, что его армия способна прийти куда угодно и совершить что угодно, Цезарь приказал своим инженерам построить мост через непреодолимую прежде реку. Эту задачу они выполнили всего за каких-то десять дней. Цезарь пересек Рейн, нанес германцам несколько ударов, затем вернулся на другой берег и разрушил за собой мост.

Рим – жестокое государство, врагам здесь пощады не дают. Но такое зверство сочли чрезмерным даже безжалостные сенаторы – и потребовали арестовать Цезаря. Катон, политик, известный не только красноречием, но и многолетней враждой с Цезарем, потребовал казнить полководца и выдать его голову на пике побежденным германцам. Обвинения против Цезаря, разумеется, имели под собой основания. Однако истинной причиной их стала не резня на берегах Рейна, а политическое соперничество. Враги Цезаря хотели от него избавиться.

* * *

В 49 году до н. э., почти через шесть лет после этой резни, Галлия была покорена полностью. Настало время Цезарю вернуться домой – и ответить наконец за свои дела. Он получил приказ распустить армию на границе Италии.