Вирус бесплатное чтение

Скачать книгу

© Storyside, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019

Эпизод 1

Аманда

Аманда просыпается. Ее голова раскалывается от боли.

Она хочет облизнуть пересохшие губы, но во рту пересохло. Не понимая, где находится, она ощупывает правой рукой кровать и натыкается на что-то мягкое и колючее. От неожиданности сердце выпрыгивает у нее из груди. Потом она догадывается, что это всего лишь бородатая щека.

Понятно. Она не одна.

Аманда приподнимает другую руку и вытягивает ее в сторону. Стены нет. Она выдыхает и успокаивается.

Слава богу, она не дома.

Аманда с трудом открывает глаза. Лежащий рядом с ней человек тяжело дышит во сне. Похоже, еще слишком рано.

Ее кровать стоит в нише, скрытой за книжным стеллажом. Через щель между стеной и полками она видит проекционный экран. Солнечные лучи отражаются от его белой поверхности и слепят ее. Видимо, поэтому она и проснулась.

Что вчера произошло? Сначала она выпила с Филиппом бокал пива в «Кокене», потом еще два, потом он вспомнил про жену с ребенком, у него внезапно проснулась совесть, и он ушел. Минут через десять к ней подсел какой-то парень – может быть, это он и есть?

Медленно повернув голову набок, она разглядывает его бороду и бритый наголо череп. Да, похоже, это он.

Аманда вспоминает пару выпитых коктейлей, глупую фразу: «Нет, мне пора домой», за которой последовал еще один коктейль и… поездка на такси? Да, она точно уехала на такси. Вопрос только куда. Если не на восток, то куда угодно, но только не в Эстермальм. Хорошего в этом мало, зато теперь она прокатится на метро.

Она тихонько приподнимается, стараясь не разбудить его. Стены комнаты начинают стремительно вращаться. Она замирает на несколько секунд и затем встает на ноги. Неужели он действительно спит? Да, судя по ровному дыханию, он не притворяется.

Куда поехало такси? Пошатываясь, она на цыпочках подходит к окну. Из-за сильного похмелья она едва сохраняет равновесие.

В комнате идеальный порядок, на стенах висят постеры к инди-фильмам, чуть в стороне стоят винтажный зеленый диван и журнальный столик, через приоткрытую дверь видна светло-зеленая кухня. В угловом шкафчике собрана неплохая коллекция спиртного. На подоконнике лежит айпад. Типичный парень из мира массмедиа. Не то чтобы ей было это интересно. Скорее, она изучила комнату по привычке.

Щурясь от яркого солнца, она разглядывает унылую серую улицу за окном. Дома 20-х годов и ни одного магазина или перекрестка в поле зрения. По крайней мере, она в городе.

Аманда открывает кран и наливает воду в один из двух бокалов, которые незнакомец, очевидно, успел помыть перед тем, как лечь спать. У раковины стоит пустая бутылка красного вина. Да уж. Пиво, коктейли, красное вино – привет, головная боль. Она наливает еще один бокал воды и жадно выпивает его.

Такси остановилось перед мигающими синими огнями. «Черт, что происходит?» – вспоминает она слова водителя. Сначала он энергично жестикулировал, а потом высунулся в окно. Синий заборчик, огораживающий стройплощадку. Она помнит, как посмотрела вверх и увидела шпиль собора.

Аманда ополаскивает бокал и ставит его на сушилку.

Улица перекрыта. Повсюду стоят кареты скорой помощи и пожарные машины. Недовольные водители непрерывно гудят. Разозлившись, ее попутчик бросил водителю смятую сотню и выскочил из такси. Тут недалеко, сказал он, всего четыре или пять кварталов, но его слова потонули в вое сирен. «Ты куда?» – крикнул он. Обернувшись, она бросила через плечо: «Пока. Была рада познакомиться» – и направилась к ближайшей станции метро, обозначенной голубой буквой «Т».

Она возвращается в комнату и заглядывает в альков. Мужчина по-прежнему спит.

Аманда встает на четвереньки, чтобы достать лежащую под кроватью одежду, и внезапно у нее темнеет в глазах. Едва не потеряв сознание от прилившейся к голове крови, она закрывает глаза и на ощупь находит лифчик, жилетку, джинсы. Носков почему-то нет. Не важно. Она выползает с вещами из-под кровати и, не вставая, одевается. Потом Аманда берет на журнальном столике телефон парня и проверяет время. 7.52. Не так уж и рано.

Уденплан. Она помнит, что зашла на станцию метро «Уденплан» со стороны церкви Густава Васы и стройплощадки. На эскалаторе она копалась в сумочке и…

Твою мать.

Она в панике хватает сумочку, лежащую на полу у входной двери.

Телефон. Последний раз Аманда проверяла его в такси. Затем появились синие огни полицейских мигалок, и машина резко затормозила. Что было дальше, она не помнит. Неужели она забыла его в машине? Она в панике побежала по эскалатору наверх и через пару минут выскочила на улицу, где уже успела собраться толпа зевак. Увы. Такси уехало. Прощай, айфон.

Аманда на цыпочках крадется к журнальному столику, берет чужой телефон и просматривает (спасибо, что не используешь пин-код) недавние звонки. Ага. Семь исходящих вызовов на ее номер в период с 23.27 до 00.32. Все сброшены.

Она проверяет свои карманы и находит чек, судя по которому в 23.21 она заплатила в ресторане «Транан» пятьдесят девять крон за пиво «Старопрамен».

Аманда вспоминает, что догнала мужчину на улице и пригласила его в ресторан. Там она заказала пиво и воспользовалась его телефоном, чтобы позвонить на свой номер. Она почему-то надеялась, что таксист возьмет трубку и вернет айфон.

Что ж. Хорошо, что она хотя бы сама заплатила за пиво.

Аманда удаляет свой номер и надеется, что, кроме имени, мужчина больше про нее ничего не знает.

Ее тошнит. Пора уходить.

Мужчина начинает шевелиться. Аманда вздрагивает и роняет телефон на стол.

– О, привет! – говорит он хриплым голосом. – Ты… ээ… встала?

– Типа того, – быстро отвечает она и, не оборачиваясь, выходит в коридор.

– Черт, как же мне хреново, – стонет он. – Живот сильно болит.

– Кто бы сомневался, – язвительно отзывается Аманда, открывая входную дверь. – Пока.

Она стремительно выскакивает на лестничную клетку, хлопает дверью и почти бегом спускается по лестнице.

Выйдя на улицу, Аманда оглядывается по сторонам. Она не понимает, где находится, и начинает психовать. Она всегда бесится, когда чувствует себя беспомощной. Аманда доходит до ближайшего перекрестка и выясняет, что стоит на углу улиц Хагагатан и Ванадивеген. Значит, он не соврал. Она действительно всего в четырех-пяти кварталах от Уденплана и может поехать домой на метро. Судя по всему, они шли вчера этой же дорогой, только в обратном направлении.

Яркое солнце светит Аманде прямо в глаза, пока она плетется по Ванадивеген. Аманда вспотела, во рту пересохло. Дома ей придется долго отмокать в ванне, чтобы прийти в себя после бурной ночи.

К счастью, на улице Аманде попадаются только неодобрительно посмотревшая на нее старушка с собачкой и куда-то бегущий мужчина в деловом костюме. О боже, как же она хочет поскорее оказаться дома. Наконец Аманда сворачивает на Нортулсгатан и идет по ней на юг в сторону метро.

На площади Уденплан ни души. В конце июня все уезжают на каникулы или в отпуска, и город пустеет. Только на перекрестке Аманда видит трех человек, ожидающих зеленого сигнала светофора. Она останавливается рядом с ними и напряженно смотрит вперед, едва справляясь с очередным приступом тошноты. Загорается зеленый. Сделав глубокий вдох, Аманда переходит дорогу и, пройдя по тротуару вдоль уже такого знакомого синего ограждения, наконец оказывается перед входом в метро.

На дверях висит объявление, написанное размашистым почерком: ЗАКРЫТО ПО ТРЕБОВАНИЮ ПОЛИЦИИ.

– Что за… – Аманда раздраженно пинает ногой дверь.

Как же хочется домой. Живот скрутило от боли, а голова буквально разрывается на части.

Она разворачивается и идет к станции «Родмансгатан». Вряд ли она тоже не работает. Вероятно, закрытие метро как-то связано со вчерашними событиями, со всеми этими синими мигалками и воем сирен. Возможно, на стройке произошел несчастный случай. На следующем перекрестке, метрах в двадцати от Аманды, останавливается автобус. Он идет в другую сторону – к станции «Санкт-Эриксплан», – но Аманде все равно. Не раздумывая, она бежит к остановке и запрыгивает в автобус через заднюю дверь. От боли все темнеет перед глазами. Аманда сползает на ближайшее сиденье, надеясь, что водитель не заметил ее. У нее, конечно, есть немного наличных, но ими невозможно оплатить проезд, а купить билет с помощью эсэмэски она не сможет, потому что потеряла телефон. Она решает, что безбилетный проезд – это не ее проблема.

Автобус плавно катится по улице Уденгатан. У парка Васы Аманда замечает бездомного, лежащего под столиком закрытого кафе.

Она выходит на остановке в конце парка и направляется к станции «Санкт-Эриксплан». К счастью, она открыта. Аманда незаметно проскальзывает мимо контролера и идет к эскалатору. Следующий поезд будет через две минуты. Аманда прижимается лбом к облицованной плиткой колонне и наслаждается прохладой.

Раздается звуковой сигнал, предупреждающий о прибытии поезда.

Она занимает свободное место в душном вагоне и мечтает только о том, чтобы поскорее попасть домой. У нее снова сводит живот. Нет, только не здесь. Не сейчас.

За мгновение до отправления машинист делает объявление:

– По требованию полиции поезд следует без остановки на станции «Уденплан». Следующая станция «Родмансгатан».

Двери закрываются, и, плавно набирая ход, поезд уходит в сторону «Уденплан». Несмотря на туман в голове, Аманда поворачивается к окну, чтобы увидеть, что происходит на злополучной станции.

Поезд сбрасывает ход, и на плохо освещенной платформе Аманда успевает заметить полупустой пакет из супермаркета, из которого выкатились консервные банки и помидоры. Чуть дальше стоит чемодан. Она непрерывно крутит головой, чтобы не упустить ни одной детали. Интересно, кто это разбросал свои вещи и почему их до сих пор не убрали?

В центре станции установлен огромный белый тент. Два мощных прожектора, скрытых за тентом, освещают путь на другой стороне платформы.

– Что за наваждение… – бормочет Аманда и, пошатываясь, встает на ноги.

Тент исчезает из поля зрения, и она растерянно оглядывается на немногочисленных попутчиков. Она не понимает почему, только все это ей кажется странным.

Она снова поворачивается к окну и видит мужчину в желтом защитном костюме. Он сидит на скамейке в самом конце платформы, опершись локтями о колени и обхватив голову руками. Через мгновение поезд прибавляет скорость и исчезает во мраке туннеля.

Она снова обводит взглядом попутчиков. Неужели они ничего не видели? Судя по их невозмутимому виду, никто из восьми пассажиров действительно не заметил, а может быть, сделал вид, что не заметил ничего странного. На следующей станции она переходит в другой вагон и видит двух громко разговаривающих молодых мужчин.

Аманда подходит к ним ближе и слышит, как один говорит другому: «Вчера тут творилось что-то невероятное». Другой мужчина пожимает плечами и говорит: «Не знаю, ничего не слышал. Во сколько это было?» Первый также пожимает плечами и отвечает: «Около девяти вечера». Второй, отрицательно помотав головой, говорит: «Не, не видел. Что в газете пишут?» На этих словах первый мужчина хлопает друга по плечу и говорит: «На следующей выходим». Аманда замечает у него в руке газету «Метро».

Ну дела. Ей никогда не приходило в голову, что кому-то интересно читать эту газету. Аманда вздыхает и идет дальше по ходу движения поезда. Машинист резко тормозит, и она едва не падает на сидящего в конце вагона старика. Она ловит его взгляд и понимает, что ему тоже очень плохо. В вагоне невыносимо жарко и душно. Похоже, сломался термостат.

– Извините, – говорит Аманда. Тошнота снова подкатывает к горлу, и во рту появляется отвратительный привкус. Она прижимается к дверям и тихо шепчет: – Быстрее, ну же.

Поезд выскакивает из туннеля и приближается к наземной станции. Быстрее, пожалуйста. Она умрет от стыда, если ее вытошнит прямо в поезде во вторник утром.

Наконец поезд останавливается. Зажимая ладонями наполненный рвотной массой рот, Аманда выскакивает из вагона и, согнувшись пополам, бежит на другую сторону платформы. На самом краю она падает на колени, и ее сразу выворачивает наизнанку прямо на рельсы. Она долго содрогается, задыхаясь от непрекращающихся спазмов в желудке.

Когда все заканчивается, она медленно встает и, не обращая внимания на косые взгляды, отходит в сторону.

Раздается сигнал о приближении поезда. Собрав остатки сил, Аманда на трясущихся ногах заходит в вагон и падает на сиденье. До дома осталось совсем чуть-чуть.

Аманда в полузабытьи слышит объявление: «Следующая станция „Марияторгет“» – и, с трудом открыв глаза, поднимается. Держась за поручень, она пробирается к дверям. Аманду снова тошнит, и она в отчаянии шепчет: «Ну же. Скорее». Поезд останавливается, и она вываливается из вагона. Свежий ветерок на платформе не приносит ей облегчения. Шатаясь из стороны в сторону, она ковыляет к эскалатору. Он почему-то не двигается. У Аманды нет сил подниматься пешком, однако внезапно эскалатор оживает и приходит в движение.

Аманда садится на прорезиненную ступеньку и замечает на груди темное пятно. Неужели она так сильно вспотела? Что происходит? Почему так сильно скрутило живот?

Аманда медленно сходит с эскалатора и сильно ударяется обо что-то левой ногой. Она закрывает глаза и, стараясь не думать о боли, плетется на выход вдоль стены, чтобы не упасть и ни с кем не столкнуться.

Кое-как она выходит на улицу, где ее сразу чуть не сбивает с ног бородатый скейтбордист в надетой задом наперед бейсболке. «Осторожней!» – кричит он. Аманда едва сдерживается, чтобы не пнуть его ногой. К счастью, кафе на углу дома закрыто, а значит, ей не придется из вежливости болтать с соседями. Аманда подходит к своему подъезду и видит большой грузовик, припаркованный на тротуаре. Двое крепких молодых людей устанавливают на ступеньках рампу, а третий тем временем выгружает из кузова коробки.

Он делает это настолько театрально, что один из первых двух мужчин начинает его подкалывать:

– Хорош дуться. Подумай лучше, как ты в одиночку потащишь по лестнице пианино. Я сомневаюсь, что оно влезет в лифт.

Аманда не выдерживает и, кривясь от боли, с удивлением спрашивает:

– Пианино?

Другой мужчина заканчивает монтировать рампу и оборачивается.

– Ага. Здоровое, зараза. Оно еще в кузове. Мы всегда оставляем самое вкусное на десерт, – отвечает он с улыбкой.

– Какой этаж? – спрашивает Аманда.

– Четвертый. Вы тоже на нем живете?

Она вздыхает:

– На третьем, но это ненамного ближе.

Аманда улыбается и, вяло махнув им на прощанье рукой, заходит в подъезд. В лифте она ищет ключи и одновременно старается не дышать, чтобы справиться с подступающей тошнотой. Наконец она выходит на своем этаже и трясущимися руками открывает замок.

Аманда заходит в квартиру, захлопывает дверь и сбрасывает обувь. На кухне она наливает стакан воды и медленно опускается на пол рядом с холодильником. Крошечными глотками выпивает воду и, обессиленная, ложится на спину. Мысль о пианино почему-то не выходит у нее из головы.

Аманда закрывает глаза и засыпает, как ей кажется, навсегда.

Айрис

Айрис стоит за стойкой регистрации и заносит в базу возвращенные читателями книги, когда понимает, что происходит что-то странное. Аппарат сканирует штрих-коды, и она складывает книги в тележку рядом со столом. Иногда на экране монитора выскакивают сообщения о просроченных платежах, и Айрис легким движением кликает по ним. На аккаунт читателей автоматически начисляется штраф, который им придется заплатить в следующий раз, когда они придут за новой книгой.

Почти половина двенадцатого. За последние полтора часа всего трое читателей пришли брать книги. Айрис помогала им отыскивать книжные новинки. Сегодня у нее побывал мужчина, искавший книгу, которая была еще не напечатана, а другую читательницу, что хотела редкий том о природных лекарствах, она и вовсе направила в городскую библиотеку. Она даже выдала читательский билет девушке, которая явно интересовалась лишь вай-фаем.

Трое читателей. Всего восемь книжек. Пять романов, две книги о вязании и один сборник стихов. Читателей пришло бы в два, а то и в три раза больше, если бы не середина лета.

Айрис сканирует последние книги. Краем глаза она видит, как к ней направляется Рамир, но внезапно он застывает на месте. Пьяный в стельку мужчина, спотыкаясь, вваливается к ним с площади Сергеля через вращающуюся дверь. Его одежда яснее ясного говорит о том, что ночь он провел на улице. Пьяница, заметив, что охранник тоже вытаращился на него, выпрямляет спину и с беспечным видом направляется к туалетам.

Мужчине удается сделать всего несколько ровных шагов, затем его начинает пошатывать, и он, споткнувшись, обрушивает один из стульев, что стоят за пределами зоны кафе. Вымученно улыбнувшись, пьяница пытается сделать вид, что ничего не произошло, но тщетно: следующим движением он переворачивает еще один стул, а затем и стол в кафетерии. Следом сам падает на пол и замирает. Рамир бросается к нему со всех ног, а по пятам за ним следует их коллега Сюзанна, которая наблюдала эту сцену стоя поодаль.

Что-то не так. За сегодня это их первый посетитель из тех, которых ноги не держат.

– С вами все о’кей? – спрашивает Рамир.

Как правило, бомжи и пьяницы идут к ним нескончаемой вереницей. Выходящие на площадь Сергеля двери библиотеки – словно прямое приглашение для них.

– Боюсь, мне нужно домой. – Лотта, одна из библиотекарей, появляется у Айрис за спиной. – Мне что-то нехорошо… Ох, что здесь произошло? – спрашивает она, уставившись на сцену в фойе библиотеки.

– Да вот принес черт беднягу, – отвечает Айрис.

Лотта кивает.

– Прости, но остаться я точно не могу. Голова жутко раскалывается, и температура, кажется, за сорок. – Лотта пытается улыбнуться, но по ее лицу видно, что ей сейчас не до улыбок.

Айрис смотрит на нее и решает, что Лотте действительно очень худо.

– Все в порядке, иди домой. В любом случае у нас и посетителей-то почти нет.

– Да, как-то необычно тихо, – говорит Лотта, не обращая внимания на то, что человек на полу начинает кричать, что на него напали. – Ты как, справишься? Я скажу Хуану, что ухожу домой, так что он будет в курсе. Не уверена, что смогу прийти завтра.

– Сегодня среда, и на твоем месте я взяла бы отгул до понедельника. Ты выглядишь, мягко говоря, не очень, – говорит Айрис и улыбается.

Лотта издает короткий смешок:

– Очень может быть.

Айрис занимает свое место за стойкой регистрации и через смартфон заходит на свою страничку в соцсети. Двое лайкнули ее последний статус, а на страничке библиотеки в фейсбуке кто-то оставил вопросительный комментарий. Она пишет ответ: нет, мы не закроемся на лето, в июле мы работаем в обычные часы, приходите к нам всегда, когда удобно, искренне ваша… Айрис перечитывает свой ответ и меняет «искренне ваша» на менее официальное «спасибо!». Никто в фейсбуке в своих постах не пользуется фразочками вроде «искренне ваша».

Обратный отсчет до отпуска: осталось две недели и два дня. Неделю они проведут в коттедже на Аландских островах, а затем еще две – с родственниками в их летнем домике на озере Эльмарен.

Краем глаза она замечает приближающегося к ней Рамира.

– Наш Хуан, кажется, по образованию медбрат, верно? Там что-то… что-то не так с тем пьяным. Но я не хочу звонить в скорую, если нет ничего серьезного. Вчера мы их дважды вызывали, а пациенты попросту оказались старыми пьянчугами. Как думаешь, он может посмотреть? Этот пьяный не агрессивен, но… я не знаю. Что-то с ним не так.

– Да, он был медбратом, но если человек болен, звонить в скорую все-таки придется…

У нее завибрировал смартфон. Айрис смотрит на экран: звонок из «Маленьких Фазанов».

– Извини, звонят из детсада моей дочери. Я должна ответить. Хуан сейчас вон там, – говорит она и неопределенно кивает в глубь офиса.

– Здравствуйте, Айрис слушает, – говорит она, и ее пульс учащается: воспитатели детского сада еще ни разу не звонили ей, просто чтобы поболтать.

– Доброе утро, это Стина из «Маленьких Фазанов». Мы обзваниваем всех родителей, так как мы… в общем, на сегодня нам придется закрыться. Биргитта явилась утром на работу совсем больная, и, если быть честной, я чувствую, что и сама уже от нее заразилась. Вы же понимаете, мы меньше всего хотим, чтобы дети свалились с гриппом. И, сдается мне, некоторые уже заразились, многие жалуются на боль в животе, и…

– А что с Сигрид? – взволнованно перебивает ее Айрис.

– Что? О, с ней все о’кей. Извините, мне следовало сказать: она в полном порядке, никаких проблем, – но мы решили, что после обеда закроемся. Как только мы договоримся со всеми родителями, я отпущу Биргитту и закроюсь. Сегодня у нас не так уж много детей. Я знаю, вы не забираете Сигрид по средам, но я звонила вам на другой номер, а трубку никто не взял, так что… вот так.

– Хорошо… Мм… По правде говоря, мы сегодня тоже многих отпустили домой… Ну конечно, я за ней заеду. Или постараюсь передать мужу. В общем, что-нибудь придумаю. Это займет… ну, полчаса точно. У меня только велосипед.

На том конце провода нажимают на отбой.

Рамир отыскал Хуана, и оба присаживаются на корточки рядом с пьяным. Тот сумел кое-как приподняться и садится, прислонившись к стене около туалетов. Он кашляет не переставая, хватается за грудь и тяжело дышит. Хуан поднимается на ноги и хлопает Рамира по плечу:

– Ничего не поделаешь, давай звони в скорую.

И Хуан направляется обратно в свой офис.

Айрис достает смартфон и звонит мужу. Ну давай же, ответь мне. Но слышатся одни гудки. Она ждет, что он, как всегда запыхавшийся, схватит трубку и скажет: «Привет?», а потом быстро прибавит: «Я был в душе». Но вместо этого одни гудки.

Черт.

Айрис проверяет, закрыта ли касса, дважды нажимает клавишу «Esc» на клавиатуре, чтобы выйти из системы, и уносит с собой в офис библиотечный беспроводной телефон. Хуан сидит за столом в своем кабинете. Когда она входит, он поднимает голову:

– Только не говори, что и ты туда же.

– Что?

– Я же вижу – ты хочешь отпроситься домой.

Айрис невольно улыбается. Люди часто говорят, что по ее лицу сложно что-либо прочесть, но Хуан всегда знает, что у нее на уме.

– Мне только что позвонили из детсада, они вот-вот закроются. Воспитательницы, все как один, слегли с гриппом. Только что звонили.

– А твой муж не сможет ее забрать?

– Мы все пытались ему дозвониться – и я, и из детсада, – но он не берет трубку.

Хуан вздыхает и смотрит на часы, что висят на стене. Без двадцати двенадцать.

– Кафе уже закрылось. Подожди пять минут, я куплю себе салат на втором этаже. Поем за стойкой регистрации.

Семь минут спустя Айрис уже на мосту Норрбро по дороге в Старый город. Она поворачивает налево к Скепсброну. Застежка шлема сильно давит ей на подбородок. Она так нервничала, что затянула ее слишком туго, и теперь ей кажется, что это удавка. Айрис едет в южном направлении, а в голове крутятся вопросы: почему, почему он не взял трубку? был ли он здоров сегодня утром? что он говорил ей?

Сегодня ей пришлось встать в самую рань, в пять тридцать пять, потому что Сигрид канючила «завтлак», который упорно продолжала называть именно так, хотя прекрасно знала, как правильно говорить. Айрис встала, приняла душ, и они позавтракали все втроем, а потом она ушла на работу в семь тридцать, после того как прочла Сигрид вслух две главы из сказки «Нелли Рапп и Франкенштейн». Правда, потом дочка снова заскучала и в четвертый раз за эти дни села смотреть мультик «Головоломка» на айподе.

Что же он говорил ей сегодня утром? Айрис покраснела от стыда, когда поняла, что не может вспомнить, обменялась ли она утром с мужем хоть одной фразой. Да это просто смешно.

Уличное движение на Скепсброне обычно довольно спокойное, но тут она чуть было не врезается в автобус. Тот резко тормозит, чтобы избежать столкновения с туристическим автобусом, который внезапно выехал на красный свет.

«Мамочка, смотри, дяди водить не умеют!» – сказала бы на это Сигрид, окажись она рядом.

В последний миг Айрис удается свернуть вправо на тротуар. Из переулка на полной скорости вылетает курьер на велосипеде и, недовольно ругаясь, проносится мимо. Айрис едва сдерживается, чтобы не показать ему средний палец.

Когда она въезжает на холм в Слюссене, загорается зеленый свет. Айрис радуется своей удаче: она ненавидит тормозить во время подъема на холм, а в Слюссене и без того постоянные пробки. И тут прямо перед ней на дороге появляется какая-то бабуля на ходунках.

– Неееет! – орет Айрис, когда колесо ее велосипеда врезается в ходунки.

Бабка только ошарашенно смотрит на нее, когда Айрис в падении успевает вытянуть руку и оттолкнуть ходунки в сторону. Затем бабка пропадает из виду. Велосипед с грохотом падает на землю. Айрис со всего маху ударяется об асфальт головой – хорошо, что она в шлеме, – следом плечом: «АЙ!», а затем спиной: «АЙ! АЙ! АЙ!» Падая, она с размаху врезается в бордюр и, кажется, ломает себе руку.

– АААУУУ!

Ее тело прошивает нестерпимая боль.

– Черт, черт, черт! Господи, как же больно!!

Айрис орет благим матом и пытается поднять левую руку, чтобы согнуть ее, но в глазах все темнеет от страшной боли. Она до крови прикусывает себе язык, из глаз брызжут слезы.

Кто-то наклоняется к ней, что-то говорит, когда громкое «хрясь» заглушает все звуки. Айрис видит, как автобус, которому она совсем недавно уступила дорогу, превратил ее велосипед в груду металлолома.

– Дерьмо, – сплевывает она, но теперь ее голос звучит куда спокойнее. Айрис прислушиваясь к боли, от которой пульсирует все тело. И внезапно вспоминает: – Сигрид.

– А? – спрашивает мужчина.

– Моя дочь, – отвечает Айрис сквозь стиснутые зубы. – Мне нужно забрать ее из детсада.

Бабка по-прежнему стоит на дороге и таращится на свои ходунки. Потом поворачивается к Айрис, и выражение ее лица становится испуганным. Что она там себе придумала? Что Айрис будет бить ее? С ее-то раненой рукой?

– Неприятно говорить такое, но, кажется, вы ее сломали, – говорит мужчина и кивает на ее левую руку.

В это время автобус останавливается, и водитель выходит из кабины, красный от стыда. Айрис боится смотреть на свою руку, она ненавидит вид крови, даже на фотографиях. Она переводит взгляд на автобус. Маршрут номер два. Все пассажиры прилипли к окнам и глазеют на нее. К счастью, утром в автобусе ехало всего семь-восемь человек.

– Вам нужно немедленно обратиться в больницу, – говорит мужчина.

Айрис качает головой:

– Ну… может, я и обращусь туда, если рука и впрямь сломана. Но сперва мне нужно забрать моего ребенка. – И Айрис сжимает губы в прямую линию.

Она сидит на асфальте, стараясь не двигать рукой. Затем, задержав дыхание, хватается за столб светофора и, оперевшись, медленно поднимается на ноги. Волны боли проходят от плеча вверх по шее и отдаются прямо в голову.

– Черт, как же больно, – выдыхает она.

Бабка по-прежнему таращится на нее, не произнося ни слова. На светофоре для пешеходов мигает желтый свет, и когда загорается зеленый, бабка послушно идет по переходу вместе с ходунками. Кажется, ей нет никакого дела до того, что синий автобус наглухо перегородил переход в нескольких метрах впереди.

Из-за угла выруливает полицейская машина и останавливается. Широкоплечий офицер лет сорока вылезает из машины и с обеспокоенным видом оглядывается по сторонам.

– Что все это значит? – спрашивает он повелительным тоном, словно герой мультфильма.

– Бабуля вышла на дорогу на красный свет, я врезалась в ее ходунки на велосипеде, упала, сломала себе руку, а автобус раздавил мой велосипед, – отвечает Айрис как можно спокойнее. Боль не унимается – в ушах шумит, перед глазами плавают огненные пятна. – И теперь она пытается удрать, – невинно добавляет Айрис и смотрит на бабку, которая уже доковыляла до автобуса, но не остановилась, хотя должна была вот-вот клюнуть в него носом.

– Эй вы, там! – кричит полицейский, повернувшись к бабке. К нему присоединяется его коллега, стройная женщина лет тридцати, только что вышедшая из машины. – Вы там, с ходунками! А ну, стойте!..

– Извините, – останавливает его Айрис, – а можно мы просто уберем с дороги мой велосипед и забудем об этом? Если не считать моей травмы, то все в порядке. Бабуля просто не успела убраться с велосипедной дорожки, когда на светофоре загорелся красный. Я очень спешу. Мне необходимо забрать дочь из детсада. У них заболели все воспитатели, и некому больше ее забрать. Может, вы меня туда подбросите?

Полицейские одновременно поворачиваются к Аманде. Затем они обмениваются взглядами. Женщина отводит глаза, и Айрис слышит, как она тихо присвистывает:

– Все они там, что ли?

– Что-что? – не поняла Айрис.

– Воспитатели детсада. Они что, все сразу заболели?

Теперь приходит очередь Айрис удивленно переводить взгляд с одного офицера полиции на другого. Ее удивляет то, как быстро они сменили тему.

– Да. Мне позвонили, сказали, что все заболели и что надо приехать за Сигрид, потому что…

– Она тоже больна? Ваша дочь?

Айрис уставилась на них во все глаза. Даже рука вдруг перестала болеть.

– Нет, она-то как раз в порядке, в отличие от остальных. Во всяком случае, мне так сказали.

Полицейские снова обмениваются взглядами. Старший из них открывает было рот, чтобы что-то сказать, но в последний момент передумывает.

– Что? Что-то не так? – обеспокоенно спрашивает Айрис.

– Мы должны… – начинает было офицер.

Вдруг позади автобуса начинает истошно сигналить какая-то машина, и полицейский тут же поворачивается в ту сторону. Его напарница, нахмурившись, упирает руки в бока и выпрямляет спину. Они при исполнении.

– Постойте-ка, что происходит? Что там насчет того, что персонал заболел? – На сей раз к полицейским обращается человек, который сообщил Айрис о сломанной руке. – Я тоже плохо себя чувствую, как раз шел в аптеку.

Оба офицера резко вздрагивают. На миг кажется, что они растерялись, но потом быстро приходят в себя. Айрис, не задумываясь, трет лоб левой, сломанной, рукой. И едва не теряет сознание от боли. Черт, как же хреново! На долю секунды у Айрис появляется безумное желание, чтобы полиция застрелила ее и избавила от этой боли.

– Мы не можем… – начинает было полицейский, но тут же замолкает, когда за его спиной одна за другой принимаются оглушительно сигналить машины.

В чем дело? – думает Айрис. С каких это пор люди стали сигналить при авариях, тем более на полицейские машины? Разве так можно? Мы же совсем рядом от них, должны же они видеть, что произошло.

Полицейский направляется к первому авто, но человек за рулем, словно очнувшись, отпускает сцепление, и машина катится. И тут внезапно водитель выжимает газ. Машина с визгом пролетает мимо Айрис и выскакивает на встречную полосу. Краем глаза она замечает красный фургон, который мчится вниз с холма Слюссена. Вот он поравнялся с автобусом, слышится визг тормозов, и через полсекунды машины врезаются друг в друга.

Раздается оглушительный звук сминаемого металла, точь-в-точь как от алюминиевой банки, кинутой в перерабатывающую машинку, только в десятки раз громче. Айрис невольно вспоминает, как она держала на руках маленькую Сигрид, поднимая ее повыше, чтобы та положила банки в перерабатывающую машину, стоящую в супермаркете. И как дочка радостно хлопала в ладоши, когда раздавался восхитительный звук сминаемого металла. Счастливое воспоминание сменяется жестокой реальностью. Вылетевший на встречную полосу автомобиль пытается затормозить, чтобы избежать столкновения, но его, словно снаряд, отбрасывает назад. Капот сминается, с резким хлопком выскакивает подушка безопасности. Фургон еще раз ударяет в машину, ветровое стекло разлетается вдребезги. Оба авто отбрасывает к остановке, правое заднее колесо машины врезается в бордюр, и он падает набок на велосипедной дорожке. Фургон, оглушительно скрежеща, отлетает на несколько метров подальше и врубается в металлическую ограду, защищающую пешеходов от машин на мосту Скепсброн.

Все. Значит, никто меня сегодня уже никуда не подбросит, как-то отстраненно думает Айрис.

Дано

«Папочка, почему мы стоим?»

Действительно – почему? Дано смотрит на отца, на коленях которого сидит его маленькая сестренка Лине. Лицо отца раскраснелось от жары, капли пота стекают по густой щетине. Дано не привык видеть отца таким. Его аби всегда чисто выбрит, он неукоснительно следовал этому правилу даже в последние полгода. Они все, как могли, старались следить за собой, чтобы окончательно не опуститься и не утратить последние крохи своего достоинства.

«Не знаю, – отвечает отец и смотрит в окно поезда. – Мы не могли так быстро приехать. Я что-то не вижу… никакой станции».

Он переводит взгляд на мать Дано, которая сидит рядом с сыном. Все последние полчаса она пытается убаюкать самого младшенького, Билала, но безуспешно, и Дано видит, как же она устала. Стук колес укачивал Билала, но, когда поезд встал, малыш проснулся и начал крутиться.

«На, держи», – мама протягивает Дано единственный мобильный телефон, который у них остался. Им повезло – почти всю дорогу, от самого Мальмё, им доставались места с розетками для зарядки телефонов. Рука матери запуталась в зарядном кабеле. Прежде чем Дано удается его распутать, Билал выплевывает соску на пол. Та подскакивает и приземляется в проходе. Сидящий напротив швед подбирает ее и протягивает им обратно.

«Thank you, – быстро улыбнувшись, мама благодарит его по-английски. – Thank you so much».

Дано открывает гугл-карты на своем «Самсунге». В ожидании загрузки проводит пальцем по трещине на экране. Телефон он выронил, когда их выталкивали из переполненного микроавтобуса, следующего из Белграда в Мюнхен. Мобильный вылетел на проезжую часть, прямо на мокрый от дождя асфальт. Дано очень повезло, что его не сбила машина, когда он, не глядя по сторонам, выскочил на дорогу, чтобы подобрать его. Телефон был слишком ценным, чтобы так просто дать ему погибнуть под колесами автомобиля.

На экране медленно появляется изображение – вид со спутника, – но Дано переключает его в режим карты. Так легче понять, где они сейчас находятся.

Флемингсберг, читает он. Они только что проехали местечко под названием Флемингсберг. Дано уменьшает картинку в несколько раз, пока в углу экрана не появляется Стокгольм. Смотрит на шкалу масштаба внизу. Два километра на карте равны ширине его большого пальца. Он измеряет. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь больших пальцев.

«Осталось почти шестнадцать километров», – сообщает он.

Отец вздыхает. Лине вытягивается во весь рост и, подпрыгнув, цепляется за верхний край приспущенного окна. Свесив челку наружу, она смотрит по сторонам, но вскоре это ей надоедает, потому что все, что она видит, это депо: беспорядочное сплетение железнодорожных путей и замусоренный пустырь. Поперек тянется забор из колючей проволоки, на заднем плане – серое скопление каких-то зданий: то ли складов, то ли ремонтных мастерских. В общем, довольно унылая картина. Точная копия того, что она видела в последние шесть месяцев.

На руках матери ворочается Билал. Спать он не хочет, спокойно лежать тоже. Он пытается подняться, и после бесплодных попыток его угомонить мама сдается и ставит его лицом к себе, поддерживая под руки. Билал покачивается, но уверенно стоит, опираясь своими маленькими ножками на колени матери. Он смеется, ему нравится стоять, нравится смотреть на мир с высоты своего восьмимесячного роста.

В динамике раздается треск, и женский голос зачитывает сообщение. Должно быть, на шведском. По звучанию язык немного напоминает немецкий, но знакомых слов Дано почти не слышит. Во всяком случае, никаких тебе «Achtung», «schnell», «nein» или «Flüchtingeschweine» (то есть по-немецки «беженцы-свиньи»), только периодически повторяющееся слово «Stockholm» на протяжении длинной непонятной речи. Затем женщина-диктор замолкает и, откашлявшись, повторяет то же самое на запинающемся, непривычном для уха Дано английском: «Вынужденная остановка нашего поезда вызвана аварией на станции. Мы надеемся вскоре продолжить наш путь до Центрального вокзала в Стокгольме».

Дано ждет продолжения – первое сообщение, на шведском, было куда длиннее, но после треска в динамике воцаряется тишина. Дано вопросительно смотрит на мать.

– Авария? Какая авария? – спрашивает он.

Мама пожимает плечами и пытается улыбнуться, но это ей плохо удается. Дано видит, что мать страшно измучена. В постоянных заботах о нем, Лине и Билале она совсем забыла про себя.

– Авария на станции впереди, – объясняет мужчина-швед, сидящий через проход. – Вы, наверное, не поняли, что сказала диктор?

Дано кивает, с любопытством глядя на мужчину. Тому лет тридцать, может меньше. Кто их разберет, этих скандинавов, думает он.

– Наш поезд следует через станцию пригородных поездов Стувста, но на платформе произошел несчастный случай, поэтому нам придется подождать, пока поезд продолжит путь.

Отец Дано поворачивается к мужчине.

– Спасибо, – благодарит он, и мужчина кивает в ответ:

– Добро пожаловать.

Дано снова переводит взгляд на депо в окне, пытаясь отвлечься от мыслей о туалете. Их все позакрывали еще два часа назад, и никто не знает почему. Он в этот момент как раз стоял в очереди и перед ним оставался всего один человек, когда из подсобки вышел проводник и запер дверь туалета. Бросил на ходу что-то вроде «он не работает», и еще Дано показалось, что он расслышал слово «подгузники».

Просто с ума сойти, насколько же тупым надо быть, чтобы пытаться спустить подгузник в унитаз! Кабинка на противоположном конце вагона стояла запертой с самого начала, еще когда они садились в поезд, а дальше Дано идти не решался. Он боялся надолго терять из виду свою семью.

Шум вентиляторов постепенно стихает и наконец смолкает совсем. Отец тоже это замечает, и они вместе с Дано поднимают головы и пристально смотрят на длинные металлические пластинки с дырочками на потолке.

«Это они так экономят энергию, пока мы стоим», – объясняет отец и пытается ободряюще улыбнуться. Однако ситуация выглядит безрадостной. Отец вздыхает и снова отворачивается к окну. Дано разглядывает морщины на его лице. Отец сильно постарел за последние несколько лет.

Кажется, что прошло два часа, но, судя по мобильнику в руке Дано, всего пятьдесят четыре минуты, когда нарастающая в вагоне атмосфера раздражения сменяется ожиданием – по проходу идет мужчина в спецовке и желтом светоотражающем жилете. На бедрах – пояс с инструментами, в руке – здоровенный потрепанный том в пластиковой обложке. При виде него Дано почему-то мгновенно покрывается потом. Мужчина проходит мимо, направляясь в конец вагона, где вокруг проводника уже собралось несколько пассажиров. Со своего места Дано может разобрать только часть текста, написанного черными буквами на спине мужчины:

ШВЕДСКАЯ ТРАНСП…..НИЯ

– Думаешь, поезд потерпел аварию? – тихо спрашивает он. Лине спит на руках отца. – Этот тип смахивает на ремонтника.

Отец осторожно поворачивается, чтобы не разбудить сестренку Дано, и смотрит на толпу в конце вагона.

– Похоже, – кивает он. – Будем надеяться, что скоро все уладится, и мы снова поедем. Или они объяснят нам, что же все-таки случилось.

Дано кажется, что в бороде отца стало еще больше капель пота, чем раньше. После того как вентиляторы выключили, температура в вагоне стала резко подниматься. Билал капризничает. Он устал стоять на маминых коленях, но спать все равно отказывается. Он хочет, чтобы его спустили на пол. Даже Дано не сидится на месте. Желание сходить в туалет из досадной помехи перерастает в острую необходимость.

Он встает.

– Пойду попробую найти работающий туалет, – говорит он. – А то я сейчас с ума сойду.

Мама поднимает голову, в ее глазах читается беспокойство.

– Мы с Билалом тоже пойдем, – говорит она. – Ему нужно сменить подгузник.

Она нагибается и начинает рыться в сумке, стоящей у ее ног, достает из пакета потрепанный подгузник, который они купили в Лидле, на самой границе с Данией, потратив почти все свои последние деньги.

На новую бритву уже не хватило, думает Дано, посмотрев на отца. Тот, глядя тяжелым взглядом в окно, нежно гладит спящую Лине по головке.

Дано с матерью встают и двигаются по проходу. Дано идет первым, стараясь расчистить дорогу матери и младшему брату. Все места заняты, некоторые пассажиры даже стоят, и они с трудом продвигаются вперед. Дано слышит ворчание и вздохи, в вагоне жарко и почти нечем дышать.

Навстречу им попадаются другие беженцы, у многих обтрепанный вид, и выглядят они куда хуже, чем Дано с семьей. Все-таки им повезло: если бы не дедушкино состояние, вряд ли бы им удалось покинуть страну. Дано знает, что отец сначала хотел отказаться от этого наследства, пока нападки в адрес его жены не приняли угрожающий характер. Деньги помогли им избежать многих неприятностей, которые подстерегают почти всех беженцев, включая унижение от худших представителей клана перевозчиков, занимающихся транспортировкой людей.

Многие пассажиры столпились в конце вагона, где проводник пытается успокоить краснолицего мужчину средних лет, европейской наружности. Тяжело, прерывисто дышит ремонтник в жилете, из-за своей толщины он, должно быть, больше всех страдает от жары в вагоне, несмотря на то что только что сел в поезд. Толстяк пытается утихомирить разволновавшегося мужчину с красным лицом, но тот даже слушать его не желает и продолжает пытаться открыть дверь тамбура, чтобы прорваться в другой вагон.

– Простите, – говорит мама Дано, не делая никакого секрета из того, что у нее на руках ребенок. Наоборот, она поднимает его повыше, чтобы всем было видно. – Разрешите нам пройти, пожалуйста.

Проводник и мужчина в желтом жилете почти одновременно поворачиваются к ней. Проводник окидывает ее взглядом, желая понять, заслуживает ли она его внимания, но, заметив малыша на ее руках, принимает какое-то решение. Он что-то говорит взволнованному мужчине и поворачивается к матери Дано.

– Мы можем пройти, пожалуйста? Мне нужно сменить подгузник малышу, а мой сын очень хочет в туалет.

Проводник колеблется, но потом неожиданно качает головой:

– Все туалеты закрыты. Проблемы с электричеством.

От слов проводника живот у Дано сводит судорогой.

– Но ему действительно очень нужно. – Мама изо всех сил пытается держаться уверенно. Она смотрит в окно. Вечернее солнце отражается в нагретых за день рельсах. – Тогда не могли бы вы открыть дверь?

Тут проводника прорывает.

– Нет! Почему вы все такие непонятливые?! – кричит он, бросая взгляд на мужчину с красным лицом. – Открывать двери строго запрещено! Может пойти поезд и…

– Но ведь вы сказали, что впереди авария на станции.

– Что?

– Авария на станции. Разве остальные поезда не будут тоже остановлены?

– Что вы… Нет… Я имел в виду… Короче, вы не можете открыть дверь!

Дано вдруг замечает, что на них все смотрят. Он оглядывается, встречает вопросительные взгляды, у многих на лицах написано сочувствие.

Толстяк в желтом жилете наклоняется и что-то шепчет на ухо проводнику. Тот внимательно слушает, кивает, словно с чем-то соглашаясь, и, кажется, сказанное производит на него впечатление. Суровое выражение его лица, то самое, которое Дано так много раз доводилось видеть за последние шесть месяцев, смягчается и даже сменяется выражением удивления, а следом – сочувствия. Однако краснолицый мужчина явно недоволен тем, что о нем забыли. Он сердито жестикулирует в опасной близости от лица мужчины в жилете, который инстинктивно делает шаг назад, и с еще большим пылом принимается объяснять что-то проводнику.

Мать приобнимает Дано за талию и тянет его назад.

– Должно быть, этот господин страдает клаустрофобией, – тихо говорит она Дано.

В этот момент краснолицый мужчина бросается на ремонтника и вцепляется в рукоятку молотка, висящего у того на ремне. Ему мешает застежка, удерживающая инструмент на поясе. Он бешено дергает и, резко рванув, высвобождает его. При этом чуть не падает сам, но в последний момент ему удается уцепиться за спинку ближайшего сиденья и удержать равновесие. Он рявкает на сидящих рядом женщин, и те судорожно закрывают руками лица, когда мужчина, размахнувшись, ударяет молотком по стеклу.

Раздается глухой звук и следом – вопль разочарования. Отчаяние краснолицего сменяется страхом. Однако… Дано даже не представлял себе, что окна в шведских поездах настолько прочные, что их невозможно не то что открыть, но даже разбить молотком. Мужчина снова размахивается и бьет с еще большей яростью. На оконном стекле появляется крохотная трещинка. Вдохновленный успехом, он в третий раз заносит молоток, готовясь нанести последний, решающий удар.

– СТОООООЙ! – ревет Желтый Жилет.

И неожиданно это срабатывает. Мужчина останавливается и со смесью страха и ненависти в упор смотрит на толстого потного ремонтника, в чьей дрожащей правой руке зажат какой-то предмет, только Дано не удается разглядеть какой именно. Мужчина пытается успокоиться, долго собирается с мыслями и, наконец, произносит что-то по-шведски.

Тут решает вмешаться проводник, но толстяк в жилете останавливает его, грозно взмахнув своим тяжеленным фолиантом. Проводник замолкает на полуслове. Пассажиры в проходе, словно по команде, отступают назад и в стороны, освобождая дорогу ремонтнику.

Тот медленно движется по проходу, на мгновение останавливается и, тяжело откашлявшись, продолжает свой путь к дверям. Свободное пространство за спиной ремонтника тут же смыкается, и один за другим пассажиры тянутся за ним к выходу.

– Он собирается нас выпустить, – говорит Дано матери. – Должно быть, испугался, что остальные пассажиры тоже могут выйти из себя.

Мать обхватывает его и прижимает к себе.

– Нет, мы с тобой сейчас вернемся на наши места. Лучше пока подождем и посмотрим, что будет, – говорит она.

Почти все пассажиры поняли, что происходит, и начинают вставать со своих мест, собирать вещи и стаскивать сумки с багажных полок. Один мужчина слишком резко сдергивает вниз свою тяжелую сумку, она выскальзывает из его пальцев и падает на голову стоящей рядом женщины. Та зло огрызается, на лице мужчины появляется виноватое выражение, но ненадолго. Как ни в чем не бывало он хватает свою сумку и устремляется по проходу. Мать едва успевает увернуться вместе с Билалом, когда мужик протискивается мимо них. Дано хочет крикнуть: «Смотри, куда прешь!» – или еще что-нибудь похуже, но он быстро понимает, что лучше стерпеть и не привлекать к себе лишнего внимания.

Наконец они добираются до Лине с папой, который тоже встал, ища взглядом в толпе жену. Почти весь вагон пришел в движение. Какой-то мужчина с маленькой девочкой на руках спрашивает мать Дано, что происходит. Судя по акценту, он из Северной Африки. И когда мама отвечает ему, что, кажется, все покидают поезд, он оборачивается и, крикнув что-то стоящим позади него людям, торопливо устремляется вперед, прижимая к себе ребенка.

Мать с отцом вместе собирают то немногое, что у них осталось: два больших рюкзака и один поменьше, который отец носит на животе. В нем самые ценные вещи, за исключением паспортов и денег, которые лежат в крепком пластиковом пакете в переднем кармане отцовских джинсов.

– Мы подождем, – говорит мама Дано. – Пусть сначала сойдут другие. Они не закроют двери, пока все не выйдут. И посмотрим, куда пойдут остальные. Не верится, что нам так просто дадут разгуливать по путям.

Отец кивает и остается на месте с Лине на руках.

– Дано, мобильный у тебя? Потерпишь еще немного с туалетом?

Дано улыбается, достает телефон и кивает маме.

– Где наше зарядное устройство? – обеспокоенно спрашивает она, и отец хлопает по рюкзаку у него на животе.

Билал тихонько хнычет на руках у мамы. Она качает его, шепчет, что все хорошо, что они почти приехали и что весь этот кошмар скоро останется позади.

– Осталось всего шестнадцать километров… – Мама с трудом подавляет кашель. – Всего шестнадцать из пяти тысяч двухсот.

Эпизод 2

Айрис

Слава богу, что я успела утром зарядить телефон, думает Айрис, сидя в приемном отделении Южной больницы. Иначе ей бы ни за что не удалось просидеть здесь вместе с Сигрид и пяти минут без того, чтобы дочь не начала канючить, что ей скучно.

Ее руку уже осмотрел молодой, но какой-то нервный врач. Почему-то на нем была маска. Сигрид вопросительно уставилась на него, но доктор ничего ей не сказал.

У Айрис подозрение на перелом лучевой кости, и теперь они ждут своей очереди, чтобы сделать рентген, который должен подтвердить диагноз. Если врач окажется прав, то ей наложат гипс, и после этого они смогут отправиться домой.

– Мамочка. – Сигрид внезапно поворачивается к ней. – Мамочка, почему вокруг так много больных?

Айрис дала дочери свой телефон не только для того, чтобы она играла, но и чтобы не задавала лишних вопросов. Однако номер не прошел. Сигрид уже слишком большая и порой соображает быстрее, чем сама Айрис.

– Мы же в больнице. Поэтому здесь столько больных.

Сигрид некоторое время сидит, раздумывая.

– И все-таки их слишком много, – наконец изрекает она.

Все в порядке, это нормально, вертится на языке у Айрис. Больницы всегда такие переполненные. Но вслух она этого не говорит, потому что не хочет лгать своему ребенку.

Дело в том, что она действительно еще никогда не встречала такого переполненного отделения травматологии, как сегодня. Ну, разве что по телевизору, в каком-нибудь сериале. Но на этот раз не было ни открытых ран, ни жутких криков, ни сложных переломов. Просто в приемном покое собралось очень много внезапно заболевших людей, которые хотели, чтобы все узнали, что они заболели. Отовсюду доносились громкие вздохи, стоны, кашель, хрипы и сморкания.

И никто не вызывал никого в кабинет, не улыбался, не провожал к выходу и не указывал на соседнюю аптеку, не выдавал свежий рецепт, только что распечатанный на компьютере. Врачи напоминали взмыленных лошадей, у всех были одинаковые пустые взгляды. И все как один обходили пациентов стороной.

– У тебя болит рука, мамочка?

Айрис кивает:

– Да, очень сильно. Надеюсь, скоро нам сделают рентген.

– Тебе наложат гипс? Как Улле?

Она снова кивает:

– Думаю, да. Он нужен, чтобы зафиксировать сломанную кость и дать ей правильно срастись.

Сигрид задумчиво смотрит на руку матери, висящую на временной повязке.

Затем проверяет мобильник и протягивает его Айрис:

– Можешь снова позвонить папе?

Айрис пытается улыбнуться как можно более непринужденно.

– Он позвонит нам, когда у него будет время. Я отправила ему эсэмэску, что мы здесь.

На самом деле она отправила ему четыре эсэмэски. И трижды звонила, пока Сигрид не видела.

– Почему он тогда не отвечает?

– Наверно, ушел куда-то, а телефон забыл дома. Он иногда работает в кафе; должно быть, он и сейчас там.

– Но…

Сигрид понуро сидит на стуле. Айрис отчаянно хочется сказать ей что-нибудь ободряющее, чтобы хоть как-то утешить дочку. Но она слишком устала. Они здесь уже три часа, скоро вечер, и Айрис чувствует, как ее саму раздирает беспокойство.

Она вся взмокла от пота, пока добралась до детсада. Пешком в горку до самого Седера и потом еще пара кварталов до церкви Святой Софии было то, что надо в ее состоянии. Какой-то мальчишка, случайно оказавшийся на месте аварии и с любопытством взиравший на все происходящее, помог ей сделать временную повязку из кардигана, но это мало облегчило боль. Но Айрис больше не кричала и не жаловалась – она чувствовала, что сейчас не время. Всего несколько секунд назад откуда ни возьмись появилась скорая. Не обращая внимания на легковую машину, врачи сразу же направились к фургону. Водитель был мертв, это она поняла сразу. Было ужасно видеть, как они быстро прошли мимо искореженных обломков легковушки и бросились к водителю фургона.

И так как никому больше не было до нее дела, она ушла.

– Айрис?

Медбрат равнодушно оглядывает переполненную приемную. Айрис осторожно поднимает здоровую руку и улыбается, но тот никак не реагирует на приветствие.

Она берет Сигрид за руку:

– Пойдем, нам нужно сделать рентген.

Они идут по бесконечным коридорам больницы. Теперь Айрис понимает, что то, что она видела в приемной, просто цветочки, все коридоры забиты пациентами, просто яблоку упасть негде. Неподалеку от лифтов какой-то пожилой мужчина заходится в кашле. Кажется, его лихорадит. Рядом с ним сидит женщина. Она молча наблюдает за страданиями своего соседа и беспомощно озирается вокруг. Увидев медбрата в сопровождении Айрис и Сигрид, она оживает:

– Эй, вы! Да, я к вам обращаюсь! Ему нужна помощь! Мы ждем уже два часа, а его кашель становится только хуже. Должен был подойти врач, но никто не появился. Чем вы там занимаетесь?

Медбрат пытается ее успокоить, но она слишком расстроена, чтобы его слушать.

– Почему нам никто не помогает? У него высокая температура. А кашель… Господи, какой жуткий кашель. Я тут просто с ума схожу! Кто-то же должен ему помочь!

– Вы… подождите, – неуверенно просит медбрат, но запинается и оглядывается в поисках других врачей. – Я не знаю, где все, я работаю на рентгене. – И с этими словами он нажимает кнопку вызова лифта.

– Тогда возьмите его наверх и сделайте рентген легких! Уж вы-то должны понять, что с ним такое.

– Но… так не делается, – возражает медбрат.

Пот ручьями катится по лбу женщины. Она открывает было рот, чтобы разразиться новой тирадой, но встречается глазами с Айрис и замолкает.

Как только за ними закрываются двери лифта, Айрис не выдерживает и решается задать вопрос. Пусть даже этот ответ напугает Сигрид, но она должна узнать правду!

– Что происходит?

Медбрат явно не желает отвечать и смотрит на маленький экранчик, на котором сменяют друг друга номера этажей.

– Я знаю не больше вашего, – отвечает он наконец. – Всплеск заболевания произошел сегодня примерно в одиннадцать утра – у нас и в больницах по всему городу. Сначала все происходило только в центре. Толпы людей приходили с симптомами гриппа, высокой температурой и постоянным кашлем. Грипп сразу поражает легкие. Большинство также жалуется на сильную боль в животе.

Раздается звоночек, и лифт останавливается.

Медбрат поспешно выходит и указывает направо:

– Нам сюда.

В рентгеновском кабинете сидит женщина в медицинской маске. Она кашляет, и Айрис чувствует, как Сигрид испуганно прижимается к ней. Медбрат быстро выходит в соседнюю комнату, явно не желая ни минуты задерживаться в обществе кашляющей коллеги, которая, в свою очередь, устало смотрит на Айрис. Затем она замечает Сигрид и делает попытку встать.

– Ваша дочь должна подождать снаружи, пока мы будем делать рентген. Хочешь посидеть здесь или в коридоре? – спрашивает она с нарочитым дружелюбием в голосе, но это еще больше усиливает подозрения Сигрид.

– Подожди меня в коридоре. Думаю, дверь можно оставить приоткрытой, так что ты будешь все время меня видеть, – говорит Айрис, стараясь, чтобы ее слова звучали как можно увереннее, и медсестра не вздумала возражать.

Сигрид неохотно выходит, но придерживает дверь ногой, боясь, что она может захлопнуться. Айрис видит в дверной щелке ее маленький желтый ботинок и кончик носа. Ее одновременно захлестывают любовь и страх.

Медсестра помогает встать ей на подставку, поднимает руку Айрис до нужной высоты и велит ей не двигаться. Айрис пронзает жгучая боль, и она едва сдерживается, чтобы не двинуть медсестре кулаком в зубы, но тут же вспоминает о маленьком носе в дверном проеме и стискивает зубы.

Сделав три снимка, они спускаются с дочерью вниз по лестнице.

– Врач вас сам вызовет! – кричит им вдогонку медсестра.

Однако, вернувшись в приемную, Айрис начинает сомневаться, что они когда-нибудь еще увидят врача.

Пока их не было, количество людей в приемной увеличилось вдвое. Они с трудом находят крохотное местечко на полу у стены. Сигрид садится на колени к Айрис. Шум вокруг стоит просто оглушительный: люди кашляют, чихают, задыхаются и беспрестанно ноют. Все это напоминает Айрис сюжет из какого-то реалити-шоу, из тех, что снимают скрытой камерой. Время от времени то там то сям очередные бедолаги, перекрикивая шум, вопят, почему никто к ним не подходит, что, черт возьми, происходит, и на чем свет стоит ругают шведскую систему здравоохранения.

Сигрид пугает вся эта обстановка, Айрис чувствует, как дочка все сильнее дрожит от страха.

– Мамочка, я хочу домой, – несколько раз повторяет она. – Почему мы не можем вернуться домой и посмотреть, пришел ли папа?

Он будет дома, когда мы вернемся, обещаю, хочет ответить Айрис. Но эта мысль не приносит облегчения. Скорее наоборот.

– Сейчас поедем домой, – говорит она вместо этого и устало улыбается дочери. – Не волнуйся, с папой все в порядке.

Сидящий рядом с ними мужчина лет пятидесяти внезапно поднимается и начинает копаться в кармане. Он невольно делает шаг вперед, словно пытаясь удержать равновесие, и какой-то парень тут же занимает его место.

– Что, черт возьми, ты делаешь?

Парень поднимает на него безумные от лихорадки глаза.

– А что такого, ты же сам встал. – И, прищелкнув языком, парень отворачивается к стене.

Удар мужчины на удивление оказывается точным и сильным. Он со всего маху бьет парню в лицо, и у того из носа выступает кровь.

– Какого черта?! – воет парень, разворачиваясь к обидчику.

Но резкое движение только усиливает кровотечение, и он забрызгивает кровью джинсы Айрис, оставляет красный узор на туфлях Сигрид и пачкает девушку рядом с ними.

Реакция девушки потрясает Айрис. Вскочив на ноги, та со всей злости бьет коленом парню в пах.

Тот охает и, схватившись за промежность, сгибается пополам.

– Мамочка, – всхлипывает Сигрид, – мамочка, что они…

Она запинается, потому что девушка снова бьет парня, теперь уже по голове.

– Идиот! – визжит она. – Конченый идиот!

Она бьет его еще раз. Парень падает на пол, пытаясь защититься от ударов.

Тем временем мужчина с удивлением наблюдает за развитием событий, явно раздумывая, как ему остановить девушку, когда внезапно его самого вдруг охватывает та же ярость.

– Ты просто кусок дерьма! – орет он. – Такие, как ты, и разрушают нашу страну!

И он с размаху бьет парня ногой в пах.

– Остановитесь, что вы… – начинает было Айрис, но тут же замолкает, сообразив, что никто не собирается вмешиваться, несмотря на то что в приемной столпилось с полсотни человек и почти все наблюдают за дракой.

Айрис внезапно понимает, что зрелище избиения пробудило чувство агрессии в заболевших людях, но не потому, что они обеспокоены несправедливостью происходящего, а скорее потому, что они ХОТЯТ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ДРАКЕ.

Айрис медленно поднимается на ноги и, сделав два шага вперед, кричит:

– Прекратите! Вы что, не видите, что делаете?

Девушка поворачивается к Айрис. Она вся взмокла. Ее глаза горят злобой.

– Хочешь, я и тебя убью? – спрашивает она будничным тоном. – Убью, если приблизишься.

Айрис в шоке смотрит на нее.

И тут мужчина начинает задыхаться от яростного кашля и прекращает лупить парня, который уже почти не двигается. Мужчина прислоняется к стене, чтобы передохнуть, но вместо этого кашляет еще страшнее и внезапно замирает.

Какое-то время он стоит, слегка покачиваясь над своей жертвой. И вдруг его рот открывается, и из него потоком льется кровь. Она забрызгивает стены и пол, но большая часть кровавого ливня оказывается на лице и теле лежащего на полу парня, который явно в шоке и не соображает, что происходит. Издав долгий мучительный стон, мужчина валится на него сверху и, дернувшись, замирает. Парень пытается высвободиться, но он больше похож на вытащенную из воды рыбу, которая бьется в последних предсмертных судорогах. На несколько секунд воцаряется тишина. И затем в приемном отделении разгорается массовая драка.

Дано

Дано сидит на скамейке крохотной пригородной станции. «Худдинге» – гласит надпись на табличке. Его младший брат Билал сидит у него на коленях и невыносимо громко орет. В сущности, так делают все восьмимесячные дети, когда у них резь в животе. Вместе с пронзительным криком они пытаются исторгнуть из себя боль, превратить ее в смесь слюней, соплей и пота.

На самом деле Дано не знает, действительно ли у Билала болит живот. Это только его догадка. Но что еще это может быть, если его брат колотит своими маленькими кулачками по нижней части живота – все, что он может сделать, чтобы прогнать боль. Дано наблюдает за судорожными движениями малыша и пытается поймать его взгляд. Словно этим можно его отвлечь, заставить перестать стучать по напряженному животу…

Нет. Ничего не получается. Дано хочет спустить Билала вниз, на бетонное покрытие платформы. Закрыть глаза и зажать руками уши, чтобы ничего не видеть и не слышать. Вместо этого он прижимает Билала к своей груди, пытаясь разделить с ним его боль.

Мать лежит рядом на земле. Она хрипло, прерывисто дышит, ее лицо осунулось и утратило все краски. Мамина голова покоится на маленьком рюкзачке отца Дано, том самом, который он обычно носил на своем животе. Мужчина оставил его здесь, а сам ушел с Лине на руках за помощью, которую им не смогли оказать люди на другом конце телефонного провода. Они набирали 112, номер экстренной помощи, но им никто не ответил. Никто не сказал им «Здравствуйте, слушаю» ни на шведском, ни на английском, ни на арабском языке.

– Оставайся здесь, – сказал ему отец. – Приглядывай за матерью и братом. Мы скоро вернемся с подмогой.

Дано понятия не имеет, сколько с тех пор прошло времени. Кажется, что много, очень много.

– Мама? – окликает он мать. – Эми, ты слышишь меня?

Мама отвечает не сразу, но он видит, что она слышит его. Ее лицо сводит судорогой, она тяжело, с трудом поворачивается к нему, пытается открыть глаза, но после нескольких бесплодных попыток остается лежать с закрытыми.

– Да… Дан… – едва слышно произносит она.

Дано разбирает только это. Крик Билала заглушает все остальные звуки. Дано соскальзывает со скамейки, по-прежнему прижимая к себе вопящего брата, и становится рядом с мамой на колени. У него по щекам текут слезы, но мама их не замечает: она слишком измучена.

Но внезапно, когда он протягивает руку, чтобы погладить ее по щеке, она судорожно вздрагивает и рывком перекатывается на бок. Ее рвет, еще и еще. Вся платформа забрызгана зловонной желчью, но Дано кажется, что он видит в рвоте следы крови, и его захлестывает паника.

– Мама! – в страхе кричит он. – Мама, перестань, пожалуйста!

В паре метров от них на скамейке лежит молодой человек лет двадцати. На нем черные джинсы и выцветшая голубая футболка. Вылитый немец. В Германии Дано видел много похожих парней с такими же белыми, словно выгоревшими на солнце, волосами. Он начал кричать еще раньше Дано, завывая и ругаясь на языке, не похожем на обычный немецкий. Значит, вот какой он, этот шведский… Парень порывался было кинуться на них, но тут же остановился. На лбу его выступила испарина. Скорчившись, он начал хвататься за живот, точь-в-точь как это только что делала мама Дано. На секунду Дано заметил промелькнувшую в глазах парня ненависть, но тот был слишком слаб и, согнувшись пополам, вернулся обратно на скамейку, где замер в позе зародыша и ворочался лишь когда начиналась рвота.

Дано кажется, что с тех пор прошли часы.

Билал по-прежнему кричит у него на руках, по-прежнему барабанит по своему животику, тук-тук-тук, решив во что бы то ни стало изгнать из него эту боль.

– Билал, пожалуйста, остановись, – тихо просит Дано сквозь стиснутые зубы. Он еще сильнее прижимает к себе братишку. – Пожалуйста, не надо, это не поможет. Оставь свой животик в покое. Перестань, перестань, перестань…

Но малыш не перестает, его маленькие ручки дрожат от изнеможения, но он продолжает стучать.

Перед ними на путях стоит поезд. Голубой поезд с куда меньшим количеством выгонов, чем у того, серебристого, который привез их сюда из Мальмё. Все сиденья в нем разные, и Дано догадывается, что, должно быть, это и есть тот самый пригородный поезд, о котором ему говорил мужчина, сидевший по другую сторону от прохода. Двери электрички открыты, и на первый взгляд она кажется покинутой, но изнутри доносятся стоны, больше похожие на жалобы. Должно быть, там, внутри, тоже лежат люди.

Тот мужчина в желтом жилете в конце концов открыл двери их поезда. После чего сел рядом с вагоном, и, пока пассажиры выходили, Дано видел, как он сидел, прижав одну руку к груди, а в другой сжимая ключ странной формы. Он дышал так же неглубоко и часто, как дышит сейчас мать Дано.

Это он заразил ее, думает Дано. Толстяк в желтом жилете заразил его маму и Билала. Кто знает, возможно, его отец тоже болен. Разве он не кашлял так же страшно и жутко, как и остальные, когда отправлялся с Лине за помощью?

Все же странно, ведь Дано стоял совсем близко от ремонтника и, по идее, сейчас тоже должен был валяться на бетоне, захлебываясь рвотой. Однако он совершенно здоров.

Только очень измучен и едва держится на ногах от усталости и голода.

Мама начала жаловаться на жару почти сразу же, как они покинули поезд. Вскоре после этого у нее начался кашель, она стала потеть, ее зазнобило, начались судороги. Всю дорогу Дано нес Билала на себе, а когда они наконец добрались до станции, отцу пришлось помочь матери взобраться на платформу, потому что сама она была уже не в силах этого сделать. Остальные пассажиры выглядели тоже неважно. Люди то и дело останавливались, садились на рельсы, хватались за лоб и, кое-как поднявшись, шли снова, еле волоча ноги. Многих начинало рвать, и они стояли, скорчившись и держась за забор, чтобы не упасть. Те, у кого еще оставались какие-то силы, разбрелись в поисках тенечка; остальные же, страшно измученные, лежали где придется, надеясь, что кто-нибудь отправится за помощью. Кое-кто падал на рельсы и даже друг на друга, словно грязь, пыль и тела незнакомых людей перестали быть чем-то материальным.

Неподалеку от того места, где они находились, над железнодорожными путями нависал мост. Непривычно громко и часто сигналили на нем автомобили. Промчалась машина скорой помощи с сиреной, следом – пара полицейских автомобилей с голубыми мигалками.

Что-то теплое и липкое стекает по руке Дано, и, глянув вниз, он обнаруживает, что у Билала тоже началась рвота. Горячая желто-белая клейкая субстанция – грудное молоко, смешанное с чем-то более густым, – медленно течет по рукам Дано. Страх сдавливает ему горло, он хочет закричать, чтобы освободиться от него, но вместо этого наклоняет Билала вперед, чтобы тот не захлебнулся рвотой. Содержимое желудка Билала покидает своего хозяина куда медленнее по сравнению с жестокими приступами рвоты его матери, словно в маленьком тельце уже не осталось сил.

– Дано… – слышит он слабый голос матери. – Дано, как ты?..

– Со мной все в порядке, мама, – быстро отвечает он, чтобы она не тратила лишних сил на разговоры. – Я не болен.

– Билал…

– С ним тоже все хорошо, – не задумываясь, отвечает Дано. – Плачет только. Наверное, испугался, – частит он, отворачиваясь вместе с Билалом от матери. Ее глаза закрыты, но он все равно не хочет рисковать.

Он не понимает, откуда у него взялись силы на ложь. Все, что он сейчас хочет, это уберечь свою маму от жуткого чувства бессилия, когда видишь своего умирающего ребенка и не имеешь никакой возможности взять его на руки или еще хоть как-то помочь ему.

Билала снова рвет, на этот раз с кровью. Дано не может на это смотреть, с куда большей охотой он отшвырнул бы сейчас своего младшего братишку куда подальше – как можно дальше. Господи, пусть это будет только сон. Он проснется, и окажется, что все кошмары позади… Дано прижимается своей щекой к горячей щеке брата, что-то шепчет ему и, поднявшись, начинает быстро ходить по платформе, баюкая Билала, как это делала мама, укладывая малыша спать.

На станции там и сям лежат люди. Женщина в служебной форме какое-то время стояла, прислонившись к колонне, но теперь упала и лежит неподвижно. Должно быть, она мертва. Остекленевшие глаза с укоризной смотрят на стоящий поезд, словно обвиняя его в том, что он так и не привез ее домой. На подбородке – след липкой желто-белой субстанции, которая, вытекая из ее приоткрытого рта, собралась в лужицу на бетоне.

В нескольких метрах подальше какая-то старушка рухнула прямо на свой чемодан. Дано не видит ее лица, но, кажется, она не дышит. Сердитый парень с выцветшими волосами тоже перестал подавать признаки жизни.

Все умирают. Дано ничего не понимает, но пассажиры из поезда дохнут вокруг него как мухи.

У Билала новый спазм, и его в третий раз выворачивает наизнанку. Каждый мускул его худенького тельца напряжен в попытке избавиться от терзающей его боли. На этот раз лишь розовая мокрота с ниточками свежей красной крови. Дано прижимает к своей груди стиснутые кулачки брата, чтобы тот ощутил биение его сердца, но он видит, что силы малыша тают.

– Прости меня, Билал, – шепчет он. – Я люблю тебя. Только поэтому я делаю это.

Дано удается высвободить одну руку, не уронив при этом брата, и он кладет ее на лицо Билала. Большим и указательным пальцами зажимает ему нос и нежно, но решительно закрывает своей ладонью рот малыша.

Сперва ничего не происходит. Грудная клетка брата продолжает подниматься и опускаться, но через пять или шесть секунд он резко дергает головой, словно этого усилия достаточно, чтобы высвободиться. Дано всхлипывает, по его лицу текут слезы и падают на мокрые от пота, спутанные волосы Билала. На всякий случай он отходит еще дальше от матери, чтобы та ничего не поняла. Дано встает позади колонны и съезжает по ней вниз, что-то крича, вопя и напевая в крохотное ушко брата. Отказываясь уступить зову любви в своей груди, который просит не делать этого.

Но вскоре все заканчивается. Маленькое тельце обмякает в руках Дано и остается лежать неподвижно.

Какое-то время Дано продолжает сидеть за колонной. Теперь, когда Билал больше не кричит, тишина на станции кажется просто невыносимой. Порой до него доносится звук автомобильного мотора, но движение на мосту почти прекратилось, да и сирен тоже больше не слышно.

Он вытирает следы рвоты на лице брата. Сначала рукой, потом подолом своей футболки. После чего пытается стереть кровь и рвоту с колонны и бетона под ногами.

Он поднимается и на дрожащих ногах идет обратно к маме, которая лежит неподвижно, словно уже…

– Мама?

Сначала ему кажется, что она его не слышит. Наверное, она слишком устала, думает он, но потом на мамином лице появляется слабая улыбка.

– Мой дорогой Да… – шепчет она.

– Мне удалось уложить его спать. – Дано старается, чтобы его голос звучал спокойно и не срывался. – Я убаюкал его, как ты всегда это делаешь.

Ему кажется, что дыхание матери стало еще более прерывистым. Ее снова рвет. Темная, почти черная кровь. Дано отворачивается.

– Ты должен уходить, – шепчет она. – Ты… помнишь… адрес? И номер?

Он кивает:

– Да. Но, мама…

– Может быть… брат твоего отца… может быть, он… – Она заходится в новом приступе кашля. – Постарайся.

Он молчит. Пытается собраться с мыслями.

– Я обещаю.

– Положи Билала мне на грудь, – просит она. – Я хочу… Я хочу, чтобы он был со мной.

– Но, мама, он же спит…

Она поднимает руку, всего на несколько сантиметров отрывает ее от земли, но этого достаточно, чтобы он все понял и замолчал.

– Я знаю, что он мертв, – говорит она.

И в это мгновение полностью и окончательно рушится крошечный мирок Дано. Откуда-то из самой глубины его души прорываются сдерживаемые доселе рыдания, и он кричит так, как никогда раньше не кричал. Он кладет безжизненное тело брата на грудь матери, поднимает ее руки и помогает ей обнять свое мертвое дитя.

– Ты останешься со мной? – шепчет она. – Посидишь рядом, пока я не…

Но еще раньше, чем она успевает закончить, Дано кладет свою голову ей на грудь рядом с головкой брата, в последний раз чувствуя тепло маминых рук.

Айрис

Айрис с Сигрид бегут к Розенлундсгатан. Айрис крепко держит Сигрид за руку своей здоровой рукой и что есть силы тянет ее за собой. Им нужно скорее вернуться домой. Немедленно.

Повсюду гудят автомобили. Все мчатся как оглашенные, нарушая правила. На повороте на Розенлундсгатан столкнулись две машины. На дороге валяются искореженные обломки, а две женщины стоят рядом и выясняют, кто из них виноват. В момент, когда Айрис и Сигрид оказываются на тротуаре, женщины переходят от слов к делу.

– Мамочка, почему они бьют друг друга? Это же плохо… – спрашивает Сигрид, но Айрис молча толкает ее вперед.

Сигрид начинает плакать, и Айрис тут же чувствует себя виноватой. Она закусывает губу. Им надо бежать, надо вернуться домой. Они и так уже слишком долго туда добираются. У нее сломана рука, с ней маленький ребенок, и она уже боится оставаться на улице.

Повсюду они натыкаются на одни и те же блестящие от пота лица и зверские гримасы. Одежда, промокшая от крови и рвоты. Люди орут друг на друга благим матом или сидят на земле и тихонько хнычут. Кто-то падает на тротуар как подкошенный и замирает.

Айрис с дочкой бегут со всех ног, спеша покинуть этот ад. Айрис мечтает вернуться домой и посадить Сигрид в шкаф в компании с тарелкой сэндвичей, стаканом шоколадного молока и полностью заряженным айподом. Спрятать дочь как можно дальше, пока окружающий их мир не вернется к нормальной жизни.

– Мамочка, как твоя рука? – внезапно спрашивает Сигрид, и Айрис испуганно улыбается:

– Еще не прошла, но немножко лучше. Мы с тобой потом посмотрим на рентгеновские снимки, когда они будут готовы. Пойдем скорее, – просит Айрис и тянет дочь за собой вперед – домой.

Они сворачивают направо и по велосипедной дорожке бегут в сторону парка Розенлундс. В Сканеглантане будет спокойней: там люди не мутузят друг друга на детских площадках.

Они заходят в парк и идут мимо большой детской игровой площадки, которая сейчас выглядит странно опустевшей. Она вообще редко пустовала, потому что дети постарше и подростки обычно приходили сюда где-то в шесть вечера и превращали ее в баскетбольную площадку. Но сегодня все было не так, как обычно.

Сигрид с грустью переводит взгляд с мамы на горку и обратно, но не произносит ни слова. Несмотря на свой возраст, она понимает, что сейчас не время для развлечений.

Внезапно Сигрид выпускает руку Айрис:

– Мама, смотри, не все ушли домой.

Айрис смотрит в ту сторону, куда указывает ее дочь. В укромном уголке парка на самом краю песочницы, окруженной заборчиком, сидит ребенок – темноволосый мальчик в коричневой футболке. Айрис с дочкой подходят к нему. Мальчик слышит их шаги и поворачивается. Ему года два, прикидывает Айрис. Глаза заплаканы, из носа текут густые сопли.

– Привет, – говорит Сигрид. – Что ты тут делаешь?

Мальчик смотрит на Сигрид, потом на Айрис и отворачивается.

– Папа, – тихо говорит он.

– Где твой папа? – спрашивает Айрис.

Мальчик показывает лопаткой:

– Там.

Айрис отпускает руку Сигрид, хватается за заборчик, который едва достает ей до талии, и перелезает через него. Только не это, в страхе думает она. Нет, только не это. Нет, нет и еще раз нет.

Но ее опасения оказываются верными. В песочнице, повернувшись лицом к ребенку, лежит мужчина.

Первой мыслью Айрис было броситься к отцу ребенка, перевернуть его на спину и сделать искусственное дыхание, но затем она видит, как мальчик закапывает его песком; она сама сколько раз играла в эту игру с Сигрид. В игру, которая когда-то казалась ей забавной. Но сейчас, глядя на то, как мальчик бросает песок на лицо мужчины, Аманде становится не по себе.

– Папа… – повторяет мальчик.

– Твой… твой папа… – бормочет Айрис и неуклюже останавливает мальчика, который сгреб лопаткой еще больше песка и уже замахнулся, чтобы кинуть его на своего отца. – Нет… – говорит она. – Он… мы… давай-ка лучше кинем песок вот сюда.

Она отодвигает руку мальчика, и вместе они высыпают песок в игрушечное ведерко.

– Мама? – зовет Сигрид. – Что случилось с его папой?

– Подожди, – отвечает Айрис, повернувшись так, чтобы видеть и Сигрид, и мальчика. – Мы должны… он…

Айрис замолкает. Этого не может быть, думает она, и кровь шумит у нее в ушах. Этого просто не может быть. Отцы не умирают в песочницах, оставляя маленьких детей без присмотра, да еще так, чтобы никому не было до этого дела. Мимо них ведь проходят люди, катаются велосипедисты. Этого не может быть, просто не может. Такого еще никогда не было.

– Мы должны… ему нужно…

Мозги Айрис отказываются что-либо соображать. Что ей делать? Она не может просто так увести чужого ребенка с детской площадки. Но и оставить его здесь она тоже не может… Или может?..

– Он мертв? – спрашивает Сигрид дрожащим голоском. – Его папа мертв?

Айрис смотрит на побледневшее лицо дочери. Сигрид отколупывает с ограды шелушащуюся краску. Айрис хочется сказать что-нибудь успокоительное, как-то пошутить, чтобы сгладить ситуацию, но единственное, о чем она сейчас может думать, так это о том, что ограду, с которой Сигрид только что сдирала краску, больше уже никогда не покрасят. Она не знает, откуда в ней взялась эта уверенность, но чувствует, что это только начало.

– Пойдем, – говорит она мальчику. – Можешь встать?

Он послушно подчиняется, и Айрис осторожно стряхивает песок с его штанов.

– Я сейчас приподниму тебя, ладно? – говорит она и берет ребенка на руки.

Айрис едва не падает, но все же ей удается удержать равновесие.

– Можешь присмотреть за ним? – просит она Сигрид, опуская мальчика на землю по ту сторону ограды. – Я должна кое-что проверить.

Она поворачивается к песочнице и приседает на корточки рядом с мужчиной. На вид ему немного за тридцать. Щетина, загар. Изо рта сочится струйка крови. Может быть, ребенок бросал ему в лицо песок, чтобы остановить кровь?

Айрис шарит в карманах мужчины. Ее тошнит оттого, что приходится прикасаться к телу, но тут удача улыбается ей. Она нащупывает в заднем кармане джинсов что-то тяжелое и после некоторых усилий вытаскивает айфон. Айрис нажимает кнопку «домой». Айфон заблокирован, но она видит несколько пропущенных звонков и две эсэмэски от какой-то Магды. Не читая сообщений, Айрис просто тыкает пальцем на имя Магды в пропущенных вызовах, глубоко вздыхает и, закрыв глаза, слушает гудки. Сигрид спрашивает мальчика, как его зовут, но тот молчит.

– Алло?! – Голос в трубке задыхается и звенит, как струна. – Почему ты не отвечал? Что с Лукасом? Когда ты вернешься… тут такое произошло. В соседнем доме вызвали скорую, и… где ты?

Айрис вздыхает.

– Здравствуйте, – говорит она. – Меня зовут Айрис, и я тут стою рядом с вашим… я рядом с Лукасом, вашим сыном. Мы в песочнице в Сканеглантане.

Она слышит в трубке удивленный возглас и испуганное дыхание Магды.

– С ним все в порядке? Где Николас?

– Он… – Айрис смотрит на Сигрид.

Та молча наблюдает за матерью, и Айрис понимает, что дочь, пытаясь разобраться в происходящем, ловит каждое ее слово. Моя взрослая, моя любимая девочка, с нежностью и болью думает Айрис, наверное, тебе уже никогда не забыть этот день.

– Он болен, – выходит она из положения. – И не в состоянии с вами говорить. Вы можете немедленно сюда приехать? Я должна отвести домой дочь, и… в общем, вы, похоже, уже сами заметили, что кругом творится…

– Я уже иду, никуда не уходите! Я иду!

Женщина бросает трубку.

Айрис подходит к детям и присаживается на корточки рядом с ними. Сигрид насупилась, всем своим видом показывая, что хочет вернуться домой, но пока не жалуется. Айрис хочет только одного: поскорее оказаться дома, в безопасности, и узнать, что все ее страхи были напрасны. Но она не может уйти прямо сейчас.

– Твое имя – Лукас, правда? – спрашивает она мальчика.

Тот вяло кивает и показывает на песочницу.

– Мой папа, – повторяет он.

Айрис кивает:

– Да, там твой папа. И мама тоже скоро придет. Я только что говорила с ней по телефону.

Мальчик улыбается, но почти сразу отворачивается, застеснявшись от такого количества внимания от незнакомых ему людей.

– У тебя есть братья или сестры? – спрашивает Айрис. – Может, старшая сестра? Младший брат?

– Иджа, – говорит мальчик. – Иджа.

Айрис кивает.

– Мама, я хочу домой… – тихонько начинает Сигрид.

– Знаю, – отвечает Айрис. – Потерпи. Уже совсем скоро.

Звуки города едва долетают до них. Слышится отдаленный шум проезжающих машин, где-то воет сирена или даже две. Такое чувство, что это место все покинули, ушли куда-то, бесконечно далеко… но куда?..

– ЛУКАС! – где-то за горкой внезапно раздается женский крик. Айрис оглядывается и видит, что к ним на велосипеде несется женщина. – ЛУКАС!

Айрис встает. Мальчик смотрит с беспокойством сперва на Айрис, затем на Сигрид. Кажется, он не соображает, что происходит, но потом вдруг понимает, кто к ним едет.

– Мама! – кричит он. – Мамочка!

Магда резко тормозит и, отбросив велосипед в сторону, пытается отдышаться. Ее лицо раскраснелось от слез. Она бросается к сыну и подхватывает его на руки, а потом испуганно смотрит на Айрис:

– Что с ним?.. Где он?.. Где Николас?

Айрис переводит взгляд на песочницу, где до сих пор стоит ведерко с лопаткой. Магда сперва ничего не понимает, но потом узнает игрушки сына.

– Он там, – тихо говорит Айрис. – В песочнице.

Прижимая к себе Лукаса, женщина делает несколько шагов вперед и останавливается у ограды. Она тяжело и прерывисто дышит, пару раз кашляет, а потом замирает, не в силах отвести взгляд от тела мужа.

– Спасибо, – еле слышно произносит она. – Приятно было познако… – Внезапно начавшийся кашель обрывает конец фразы.

– С вами все в порядке? – спрашивает Айрис. – Может быть, нам следует…

– Нет-нет, все нормально. Спасибо, – отвечает та, но Айрис видит, что по лицу женщины ручьями льется пот и что ее лихорадит.

Она без конца переводит взгляд с неподвижного тела в песочнице на Айрис и обратно.

– Но…

– Я сказала «спасибо», о’кей?!

Магда ставит сына на землю, поднимает велосипед и сажает Лукаса к себе за спину. Она снова кашляет, на этот раз тяжелее, прочищает горло и, вытирая слезы, смотрит на Айрис и Сигрид с непонятным выражением на лице. И затем, не прощаясь, уезжает.

– Покаааа! – слышат они крик Лукаса, когда Магда на велосипеде огибает игровую площадку.

– А что с его папой? – спрашивает Сигрид.

Айрис берет руку дочери и сжимает ее:

– Мы уже ничего не можем для него сделать. – Она вздыхает и отводит взгляд, видя, что Сигрид вот-вот расплачется. – Пойдем. Пойдем домой.

Они идут все дальше. Парк заканчивается, и они словно снова оказываются в страшном сне. Людей на улицах становится все больше, велосипедистов и машин тоже прибавилось, и никто не обращает на них ни малейшего внимания. Люди обливаются потом, грозят друг другу кулаками и осыпают проклятиями всех, кто попадается им на пути. Айрис тащит Сигрид за собой к переходу. Наплевав на всякую осторожность, они бегут прямо наперерез потоку машин. Их обгоняют три велосипедиста и две машины, которые едут как попало, не разбирая дороги. Айрис стремится убежать со Сканеглантана, чтобы забыть прощальный взгляд мальчика, которого мать увезла на велосипеде. Ее раненая рука взрывается болью, когда она едва успевает оттолкнуть Сигрид на тротуар, чтобы ее не сшиб велосипедист. Айрис слишком измучена, чтобы что-то кричать ему вслед. Вместо этого она опять переходит на бег, таща за собой дочь.

Вперед. Домой.

Машины на Гетгатан намертво застряли пробке, и кажется, что движение остановилось на всем протяжении улицы Гетбексгатан и в южном направлении до самого Сканстулла. Вой сирен, крики, рыдания жутким эхом отражаются от стен зданий, усиливая и без того царящую вокруг атмосферу ужаса. Непрерывно хлопают дверцы машин, которые люди бросают прямо посреди проезжей части. Айрис видит в их глазах ярость, страх и отчаяние, и у всех по лицу ручьями струится пот, так что они не успевают его вытирать. Со всех сторон доносятся кашель и истеричные рыдания. Кажется, до людей начинает доходить, что их ждет. При виде этой картины Айрис едва сдерживает слезы. Но она не хочет поддаваться панике – только не здесь, не перед Сигрид, не посреди Гетгатан.

Какой-то парень выскакивает из торгового центра «Скрапан-плаза» с ноутбуками под мышкой. За ним выбегает охранник, но посреди дороги останавливается и, согнувшись пополам, кашляет, кашляет, кашляет без остановки, а потом садится прямо на дорогу. Не проходит и секунды, как в него врезается велосипедист. Охранник, заорав, падает и снова заходится в кашле, а велосипедист валится на землю в нескольких метрах от него и, распластавшись на асфальте, замирает.

– Смотри, на нем нет защитного шлема, – говорит Сигрид, глядя, как под головой велосипедиста расплывается большая лужа крови.

Айрис поворачивается к ней, чтобы что-то сказать, но внезапно замечает, что поток велосипедистов поредел, и они вместе с Сигрид перебегают дорогу. Айрис кусает губы, чтобы не завыть от боли, но им приходится торопиться – оставаться надолго на дороге опасно. Они пробираются вперед, огибая стоящие машины. В это время какой-то водитель опускает окно машины, чтобы глотнуть свежего воздуха, но вместо этого начинает харкать кровью. Айрис силой разворачивает Сигрид, чтобы та смотрела в другую сторону.

Хватит, думает Айрис. Хватит с нее болезней, смертей, несчастных случаев, искореженных груд металла, раздробленных костей, разбитых сердец.

– Скорее, Сигрид, дом уже близко, – просит Айрис дочь.

Они ныряют в переулок и бегут в сторону Сканегатан.

Дано

Спустя минуту она умирает. Дано слышит ее последний хриплый вздох, словно мама хочет в последний раз наполнить свои легкие воздухом. Короткая пауза, словно она пытается задержать в себе кислород. Каждый мускул ее тела напрягается, и на несколько секунд она застывает в неподвижности. После чего ее грудная клетка опускается, и мама замирает. Уже навеки. Дано остается один.

Он продолжает лежать, обнимая мать и брата, словно пытаясь вобрать в себя их последнее тепло. Дано хочет, чтобы эта сцена навсегда осталась в его памяти. За двенадцать лет своей короткой жизни он еще ни разу не хотел чего-то так страстно.

Наконец Дано встает и осматривается. Никаких признаков жизни вокруг. Все, что он слышит, звук проезжающей машины наверху. Он ничего не понимает. Что происходит?

Чуть дальше вдоль платформы тянется застекленное помещение – что-то вроде небольшого зала ожидания. Дано берет мать за плечи и тянет ее вместе с телом брата по бетонному покрытию, спиной открывает крутящуюся дверь и втаскивает их внутрь. Здесь жарко, как в парилке, совсем скоро тела начнут разлагаться, пойдет запах, но, по крайней мере, здесь их не тронут звери и птицы. Дано возвращается обратно к оставленным на перроне вещам и достает из отцовского рюкзака самое большое одеяло. Он накрывает им трупы, бережно подоткнув края под тело матери.

Дано чувствует себя беспомощным, ему очень хочется сделать для мамы и братика что-то большее – закопать их, помолиться за упокой их души, спеть. Несколько минут он сидит рядом с ними, напевая мелодию, которую они пели на похоронах их двух кузин в январе, прямо перед отъездом. Слов он не помнит, да это и не важно.

Дано идет обратно к рюкзакам, собирает оставшиеся пожитки и делит их на две равные кучки, включая то небольшое количество еды, которое у них еще оставалось. Затем упаковывает все обратно в два рюкзака. Один из них он относит в зал ожидания и оставляет рядом с мамой и Билалом. Из папиного блокнота из маленького рюкзака он вырывает страничку и пишет записку.

Дано решает, что будет ждать отца и Лине здесь, пока не стемнеет. Если они за это время не вернутся, он прикрепит записку к рюкзаку и оставит его.

Он перечитывает написанное: «Со мной все хорошо. Я пошел в город. Попробую найти Ахмеда. Пожалуйста, не теряйте меня. Дано».

И, не выдержав, снова начинает плакать.

Айрис

Пока они бегут по Сканегатан, Айрис так сильно сжимает руку дочери, что ей даже страшно становится – вдруг у нее останутся синяки? Но сейчас некогда об этом думать. Наступает вечер, а сам город тем временем стремительно погружается в хаос. Сейчас перед Айрис стоит одна-единственная задача – спасти своего ребенка и оказаться вместе с ним в безопасности.

На Седерманагатан она видит женщину, лежащую без сознания неподалеку от «Il Caffe». Кажется, Сигрид ее не заметила, так как засмотрелась на пробегавшего мимо пса. Тот держит голову низко к земле – видно, взял чей-то след. Во всяком случае, Айрис очень надеется на то, что дочь не заметила тело, поскольку женщина очень похожа на Стину, воспитательницу из детского сада Сигрид. Когда Айрис, последняя из родителей, наконец-то приехала за дочкой, Стина едва стояла на ногах, настолько ей было нехорошо.

Впрочем, кто знает, возможно, эта женщина действительно Стина? У Айрис нет полной уверенности на этот счет. В конце концов, это может быть кто угодно, но разве Стина не живет где-то рядом? Ведь раньше Айрис несколько раз встречала ее в этом районе, и сейчас ей, конечно, следовало бы притормозить и попытаться помочь женщине. В обычной жизни любой поступил бы так, увидев валяющуюся без сознания воспитательницу своего ребенка. Но сегодня был далеко не обычный день, и к тому же у этой женщины следы кровавой рвоты на лице. Как у того мужчины в песочнице или водителя машины на Гетгатан. Вокруг незнакомки расплывается огромная лужа крови, и Айрис решает не приближаться к ней. Вместо этого она торопит дочь.

Наконец они оказываются у двери своего подъезда, рядом с магазином «Севен-Элевен», что возле парка Ниторгет. Айрис отпускает руку Сигрид, чтобы ввести код на домофоне. Замок щелкает, и Айрис тянет на себя дверь. Боль в руке настолько острая, что ей приходится стиснуть зубы, чтобы не закричать.

Оказавшись внутри, Сигрид подбегает к лифту и нажимает кнопку.

– Нет, мы поднимемся по лестнице, – говорит Айрис.

– Но он же работает, смотри, – возражает Сигрид и указывает пальцем вверх.

– Хм, верно, но мы все-таки пойдем пешком.

Еще не хватало застрять в их шатком допотопном лифте, который, по словам риелтора, якобы «полон деревенского очарования». Нет, только не сегодня. Хватит с них приключений.

Сигрид неуверенно смотрит на маму, словно собираясь поспорить, но, увидев выражение материнского лица, передумывает. Она подходит к лестнице и начинает демонстративно медленно подниматься по ней.

Айрис тем временем пытается взять себя в руки и успокоиться. Что ждет их дома? Все ли в порядке с Филиппом?

Он жив?.. Нет, нет, не надо. Сейчас еще не время об этом думать. Хотя, кто знает, может быть, будет лучше, если она зайдет в квартиру первой, чтобы убедиться, что там всё в порядке…

Айрис внезапно замирает на месте. Несколькими этажами выше раздается кашель. Отражаясь от стен, он звучит как звук иерихонской трубы. Сигрид тоже замирает и в испуге смотрит на нее.

– Еще кто-то болен, мамочка, – говорит она.

Айрис, кивнув, подталкивает дочь. Вперед. Домой. Что бы ни ждало их в квартире, лучше быть там, чем здесь.

Проходя мимо двери на третьем этаже, они вновь слышат кашель. Наверное, ей следовало бы позвонить в дверь, спросить, не нужна ли помощь. Да, она должна это сделать, но не может. И самое главное – не хочет.

Вместо этого она подходит к двери своей квартиры и по привычке принимается нащупывать сумочку, которую всегда носит на плече, но ее нет.

– Что случилось, мамочка?

– Кажется, я забыла свою сумку в больнице, – устало выдыхает она.

– Разве мы не привезли с собой Картмана?

Айрис слышит панические нотки в голосе дочери.

В любой другой ситуации Айрис улыбнулась бы оттого, что дочка называет ключи Картманом. И не потому, что ей было невдомек, как называются ключи. Когда ей было два, Сигрид узнала, что у игрушечного персонажа-брелока, который болтался на связке материнских ключей, есть имя, и связала его с открыванием дверей. С тех пор все ключи стали называться для нее Картманами. Это порой ставило в тупик ее бабушку и воспитательниц в детском саду.

– Похоже на то.

– Что же нам теперь делать?

– Будем молиться, чтобы папа оказался дома, – ответила Айрис.

– Как ты сказала, мо… – переспрашивает Сигрид, но запинается, поскольку Айрис нажимает на звонок.

Через дверь доносится приглушенный сердитый звон. Через несколько секунд Айрис отпускает кнопку, и на лестничной клетке воцаряется тишина. Они молча ждут.

Ну же, давай, мысленно просит Айрис. Открывай, мой милый, мой дорогой.

Но мантра оказывается бесполезной, да и сами слова кажутся ей неестественными.

Айрис поворачивает ручку двери, хотя и знает, что они никогда не оставляют дверь открытой.

– Попробуй снова позвонить ему, мамочка, – говорит Сигрид спустя минуту, которая похожа на целую вечность. – Позвони ему по телефону.

Айрис вытаскивает телефон из кармана джинсов. Ни одной эсэмэски. Осталось двадцать три процента заряда батареи. Она снимает телефон с блокировки и, не глядя, нажимает уже в который раз за день на знакомый номер. Айрис даже не подносит его к уху, а просто безнадежно смотрит на экран. У нее больше нет сил. Черт.

– Он работает, мамочка.

– Да, я знаю, я же звоню ему сейчас.

– Нет, я не про это. Телефон звонит. Он звонит в самой квартире. Разве ты не слышишь?

Эпизод 3

Дано

Дано просыпается. Кто-то кричит. Не рядом, на расстоянии, но громко и пронзительно. Проходит всего несколько секунд, и крик обрывается так же внезапно, как и начался. Снова тишина.

Но тишина не абсолютная. Время от времени город дает о себе знать, но как-то странно. Непривычные звуки, совсем не подходящие для теплой летней ночи. Машины очень долго разгоняются, а потом резко, с визгом, тормозят, беспорядочно гудят клаксоны, и несколько раз до слуха Дано доносится короткий режущий звук сминаемого металла. Снова крики. Вопли ужаса и предсмертной агонии, но и те и другие полны отчаяния и страха.

Ему знакомы эти звуки. Так кричат люди, которые в панике спасаются бегством.

Дано достает мобильник, который убрал в карман шорт, прежде чем свернуться калачиком у тел матери и брата. 21.18. Садится солнце.

Отца с Лине до сих пор нет.

Несколько часов назад Дано выбирался на площадь перед станцией. Прошелся по близлежащим улицам и убедился в том, чего он так боялся: всюду трупы, трупы, трупы и никаких признаков жизни.

Два мертвых тела он обнаружил почти сразу. Мужчина и женщина по дороге на станцию или, наоборот, от нее. Должно быть, поняли, что поезда не ходят, повернули обратно, но далеко уйти не успели и без сил рухнули на площади. Оба держались за свои животы. Липкие лица со следами крови и рвоты. Зловоние испражнений, исторгнутых прямо на асфальт.

Дано видел нескольких человек, которые выглядели здоровыми, но при этом все куда-то ужасно спешили. Одна женщина что-то крикнула ему на ходу, несколько слов, которых он не понял, и махнула рукой так, словно прихлопывала муху. После чего понеслась дальше, прямо на бегу скинула туфли на шпильках и вскоре скрылась из виду. Какая-то девчушка одних лет с Лине прокладывала путь через лежавшие на площади тела. На мгновение Дано показалось, что это его сестра, но это была не она: чересчур светлые волосы и совсем другая одежда. Она плакала и, похоже, звала своего папу. Дано хотел помочь ей, сделать хоть что-нибудь, но что он мог сделать, если не знал ее языка? Не знал, что происходит и даже где он оказался.

Какой-то поезд все же проследовал на юг, пока он сидел на станции, механически поглощая те скудные запасы еды, которые у него еще оставались. Дано догадался, что это был ремонтный состав, потому что он состоял всего из одного вагона, и даже тот был меньше обычного и покрашен в оранжевый и красный цвета. А еще он производил слишком много шума и вонял дизельным топливом. Точь-в-точь как тот генератор в турецком лагере для беженцев, который так ужасно чадил, что палатка для больных, по соседству с которой он находился, была вся покрыта копотью.

Скачать книгу