Все не так закончилось бесплатное чтение

Глава 1

Июль 2018, настоящее время

Исламорада, штат Флорида

Говорят, что вся наша жизнь – это сплошная череда выборов. Перед нами простираются тропинки – иногда мы сами принимаем осознанное решение, а иногда вмешивается судьба и делает выбор за нас.

Знай я, что в эти утренние часы в моей жизни все перевернется с ног на голову, я, возможно, пошла бы выгуливать Санни где-нибудь в другом месте. Мы могли бы срезать путь к рынку на Оверсиз-хайвей и уйти оттуда на десять минут раньше. Но тогда бы Санни не набегался вдоволь и не прихлопывал бы так весело золотистым хвостом комаров, которые запутались в его лоснящейся шерсти. А я бы пропустила великолепный рассвет, зарождавшийся в утреннем небе, пока дощатые домишки на Олд-хайвэй пробуждаются к жизни.

Но мы ничего этого не знали и потому не стали срезать путь.

Войдя в двери рынка одновременно с каким-то мальчиком и его отцом, мы застали язвительную Люсиль за ее обычными жалобами на жару во Флориде. Мальчик лет девяти-десяти буквально впился в меня взглядом, и в зеркале его зеленых в крапинку глаз читался немой вопрос: «Можно погладить собаку?».

– Его зовут Санни, – сказала я, видя, как мальчик неловко застыл, из-за чего пес впал в смятение. – Сначала нужно дать ему понюхать руку.

Предсказать, к кому проявит свое расположение мой темпераментный пес, было решительно невозможно. Его логику еще никому не удавалось понять. Ему практически никогда не нравилось, когда хоть кто-нибудь приближался ко мне. Хоть собаки, хоть люди. Пес даже не особо любил Филиппа, а ведь именно он, Филипп, мне его подарил. Я потянула поводок, и Санни послушно сел, позволяя мальчику погладить свою густую шерсть. Глаз мальчишки теперь не было видно из-под бейсболки с логотипом «Ковбойз», и я могла разглядеть лишь прилипшие к шее вихры каштановых волос.

А я вышла лишь купить немного меда и ложку сахара для моего ежедневного стакана горячей воды с лимоном. Раньше бы я просто попросила мед и сахар у соседей, но все изменилось, когда в прошлом году ураган Ирма с яростным ревом обрушился на Исламораду и дом наших соседей сравняло с землей. Это было настоящее везение, что наш будущий дом уцелел.

Мужчина с мальчиком двинулись дальше по узким коридорам рынка, а я, удерживая Санни теперь поближе, мысленно благодарила его за то, что он не стал устраивать шумных «сцен». Я изучила весь ассортимент меда – органический, необработанный, мед из цветов авокадо, пастеризованный – и была впечатлена тем, что местному рынку есть чем сбить с толку кого угодно. И тут Санни потянул меня за собой. Я, не обращая на это внимания, одернула его обратно, но он сделал рывок посильнее и потащил меня к проходу.

– Санни!

Пес увлек меня за собой с такой силой, что баночка с медом в моей руке – медвежонок с животиком, наполненным медом, – полетела на землю. Санни рвался прямо к Люсиль, которая раздавала стаканчики с десертом на пробу. Мальчик, который минуту назад гладил Санни, там стоял, схватившись за горло.

– Ну же, Санни! – хотела я одернуть собаку, но все мое внимание уже было приковано к мальчику, который вцепился пальцами себе в горло и, казалось, задыхался. Его отца почему-то не было поблизости, и у меня болезненно сдавило в груди. А Санни, как одержимый, тащил меня дальше по проходу рынка.

Мальчик рухнул на пол, рядом с ним упал его рюкзак, и следующие шестьдесят секунд прошли для меня как в тумане. Я будто бы наблюдала за происходящим из окна поезда, едущего на полной скорости, так одна картинка сливалась с другой. Из-за угла появился отец мальчика, и зеленая пластиковая корзина из его рук полетела на землю. Ее содержимое рассыпалось в проходе – помидоры, огурцы, пакет молока.

Увидев болтающийся на запястье мальчика блестящий металлический медицинский браслет, я поняла, что дело плохо. Не иначе, тяжелая аллергия. Мужчина бросил взгляд в белый стаканчик и наклонился к сыну, который лежал, закатив глаза.

Покопавшись в сумке, он достал шприц «Эпипен».

Отец мальчика не сразу сумел сорвать колпачок, так дрожали его пальцы. Я присела рядом с ним, ожидая, когда мужчина проткнет шприцом кожу, но он внезапно застыл. Мы словно погрузились в жуткие клокочущие звуки – именно так звучало слабое дыхание его сына.

Вокруг нас начали собираться покупатели, и мой инстинкт взял верх. Я выхватила «Эпипен» из рук мужчины, а он стал держать голову мальчика. Мы действовали в тандеме, плечом к плечу, как будто уже делали это раньше. Тощие ноги мальчика торчали из шорт, и я действовала на автомате. Я воткнула «Эпипен» в его бедро и, мне показалось, что я услышала звук прокалывающей кожу иглы.

В инструкции к лекарству говорилось, что препарат действует незамедлительно, но ожидание показалось мне целой вечностью. Мужчина словно окаменел, продолжая держать руку мальчика. Я прикоснулась к его плечу, чтобы приободрить его, но он не поднял головы до тех пор, пока мальчик наконец не пошевелился.

– Он снова с нами, – сказала я, чувствуя, как воспрянуло мое собственное сердце. Его ровный ритм напомнил мне о том, что мальчика нужно отвезти в больницу.

Мужчина притянул мальчика к себе и шептал в его волосы: «Джимми… Джимми…».

– Джимми нужно в больницу, – произнесла я. Хоть и могло показаться, будто его состояние стабилизировалось, я знала, как протекает анафилактический шок. У многих пациентов часто случается повторный приступ после того, как концентрация эпинефрина снижается, и тогда может понадобиться повторная инъекция.

– Не знаю, что на меня нашло, – сказал мужчина, поникнув головой. – Я впервые запаниковал.

Его взгляд был прикован к маленькому Джимми, а Люсиль тем времени уже кричала в старый раскладной телефон: «Пришлите кого-нибудь. Немедленно. У мальчика тяжелая аллергическая реакция».

Я обратила внимание на табличку у стойки с пирожными брауни. «Веганские, без глютена». Видимо, у Джимми все же была аллергия на что-то в их составе. Я осмотрела наполовину съеденную сладость на полу и увидела в центре орех.

А отец продолжил говорить, с трудом произнося каждое слово:

– Мы… я… мне так давно не приходилось этим пользоваться.

Он снял бейсболку и взъерошил рукой волосы. Его подбородок покрывала темная щетина.

Джимми все еще корчился на земле. Покупатели стали разбредаться, осторожно переступая через его рюкзак. Глаза у мальчика были почти того же зеленого оттенка, что и у отца, хотя волосы казались светлее. На носу и щеках Джимми можно было разглядеть едва заметные веснушки.

Верный пес Санни, далеко не убегая, расхаживал вперед-назад. Я приказала ему сидеть, он пытался послушаться, но все равно то садился, то вставал от любопытства. Я гладила место укола на ноге мальчика, и это размеренное движение меня успокаивало. Я все еще держала пустой шприц, и мужчина протянул мне руку, чтобы забрать его.

Именно тогда я заметила, что на моем пальце нет кольца. Кольца, которое совсем недавно подарил мне Филипп.

Я бросилась искать кольцо на земле, и все внутри меня оледенело от страха. Мужчина наблюдал, тщетно пытаясь понять причину моего отчаяния. Должно быть, кольцо слетело с пальца во всей этой суматохе. Филипп предупреждал, чтобы я отнесла его на подгонку размера, но я была слишком занята тем, что постоянно любовалась им. Мужчина понял, что я ищу что-то важное, и стал искать вместе со мной, пока не наткнулся на что-то блестящее поблизости, под полкой с консервированной кукурузой.

Придерживая голову Джимми, он потянулся через проход и передал мне сверкающий бриллиант. Мужчина наблюдал, как я надеваю его обратно на палец, и тут воздух пронзили резкие звуки сирены. Нас обступили врачи скорой помощи, они осматривали и трогали терпеливо сидевшего Джимми, чем-то в него тыкали.

Санни следил за ослабевшим ребенком, как он часто наблюдал и за мной – положив лапу на плечо мальчика. Джимми медленно поглаживал его мягкие уши, улыбаясь то мне, то псу. У мальчика были безупречные белоснежные зубы.

Но ситуация и не думала заканчиваться. Принесли носилки, и на них положили Джимми. Его отец – к нему кто-то обратился по имени Бен – медленно встал.

Мы с Санни последовали за носилками на улицу, где палило ослепляющее утреннее солнце. Пока носилки с Джимми грузили в машину, медбрат, похожий на дюжего Дензела Вашингтона, стал подгонять меня, чтобы я забиралась в машину.

– Мальчику нужно, чтобы рядом была мама, – произнес он.

– Но я не его мама.

Затем Джимми что-то сказал, и его сиплый голос заглушило ветром.

Медбрат – имя которого я, к сожалению, не знала – «перевел»:

– Он интересуется, не можете ли вы поехать с ним вместе с собакой…

Я отступила, чтобы выдержать необходимую дистанцию:

– Я не могу… Я даже не знаю этих людей…

Несмотря на это, мне показалось, что будет неправильно сейчас уйти. А Санни был уже согласен – он сам потянул меня к открытому фургону, скребя землю так, что поднялось облако пыли.

– Обычно это запрещено правилами, но я сделаю исключение… для мальчика, – сказал медбрат.

– Я не могу, – ответила я, проклиная себя за то, что этим утром мне понадобился мед. И еще за то, что меня не будет дома, когда Филипп переступит через порог.

Отец мальчика, Бен, он изо всех сил сдерживал эмоции, и меня поразила его растерянная уязвимость. Не раздумывая, я позволила Санни потащить меня вперед, а сама тем временем отгоняла мысли о Филиппе, который с минуты на минуту должен был прибыть ночным рейсом из Лос-Анжелеса в Майами. Филиппе, который будет удивлен моему отсутствию, ведь он ждет нашего воссоединения и, конечно же, близости. Вместо этого я подумала о маленьком мальчике, невинном и яснолицем, как любой из моих бывших учеников, чьи нужды я всегда ставила превыше своих. Знакомое чувство кольнуло меня, и незаметно для себя я села в фургон.

Глава 2

Май 2016, прошлое

Рейс 517 авиакомпании «United Airlines»

из Майами, Флорида, до Канзас-сити, Миссури

Филипп любил рассказывать историю нашей первой встречи. Он называл ее причудливым сочетанием судьбы и обстоятельств, а я посмеивалась, потому что на самом деле познакомились мы в результате того, что в одном из крупнейших аэропортов страны произошла замена самолета. Говоря начистоту, мне не следовало тогда никуда лететь тем дождливым днем. А Присцилле, директору школы, в которой я преподавала, не следовало настаивать на том, чтобы я посетила семинар по профессиональному развитию чуть ли не накануне экзаменов, и не где-нибудь, а в городке Корал Гейблс. Но я никогда не умела отказывать Присцилле и отвергать ее абсурдные предложения, связанные с личностным ростом. Ведь это всегда означало дополнительную работу, но я, похоже, никогда ее не боялась.

Я была в Майами впервые, и на меня обрушилась вся «движуха» этого города вдобавок с его душным климатом.

Возможно, у меня хорошо получалось оставаться жизнерадостной и не терять головы из-за влажности благодаря тем знаниям, которые давали нам на семинарах по инновационным способам подъема вдохновения у детей. Тем утром я летела обратно в Канзас-сити. Местные новости обещали дождь, но нас ожидало кое-что гораздо хуже. На крышу моего такси обрушились крупные куски града, а по улицам хлынули пугающие потоки воды. Когда я прибыла в аэропорт, электронные табло спешили сообщить о множественных задержках рейсов, и когда прибывающий самолет перенаправили в город Уэст-Палм-Бич, мы были вынуждены сесть в другой самолет.

Я заняла свое место по билету в тринадцатом ряду, хорошо осознавая все предрассудки, связанные с этой цифрой. Пассажиры сворачивали в проход, их шарканье сливалось с цокотом капель снаружи. Я пристегнула ремень на своем месте у окна, с осторожным оптимизмом надеясь, что никто не займет пустующее место между мной и пожилой женщиной, севшей у прохода.

Так и было… пока в узкий проход не ввалился Филипп.

Как ни банально может прозвучать такое описание нашей встречи, но Филипп не просто появился в моей жизни, он в нее ворвался. Иначе и не скажешь. Филипп был зол. Его точеные скулы пылали, губы были поджаты, а сверкающие голубые глаза выражали откровенное замешательство. Если бы он не огрызался на стюардессу, то я бы сказала, что он был красив, как известный персонаж из «Игры престолов», но его раздувающиеся ноздри в сочетании с раздражительным высокомерием на лице лишили его, как и меня, малейших проблесков доброты.

– Это билет первого класса, – орал он с сильным британским акцентом на хрупкую стюардессу, которая привела его к моему ряду. Женщина с уложенными каштановыми волосами с сединой на корнях попыталась объяснить, что они не в силах повлиять на замену самолета, и так сложилось, что новый самолет оказался меньше.

– Ваш ряд был переведен в эконом. Мне очень жаль, но мы ничего не можем поделать.

Но странный пассажир так размахивал своим билетом первого класса, будто тот был в силах растянуть самолет и наколдовать еще один ряд, где можно было усесться. Я перебирала в голове всевозможные синонимы к словосочетанию «самодовольный придурок» и прочие оскорбительные слова для описания мужчины, которого собирались посадить рядом со мной.

– Какое безобразие! Мои ноги тут едва умещаются.

– Сэр, – продолжала женщина, – Мы приносим извинения за доставленные неудобства. Обещаю вам, что, когда мы приземлимся в Канзас-сити, наш представитель по работе с клиентами компенсирует вам разницу в цене. А сейчас попрошу вас занять место и пристегнуться.

– Компенсирует?! – завопил мужчина, – Да я могу купить этот крошечный самолет со всеми его потрохами.

Пассажиры, наблюдавшие сцену со сменой места, неодобрительно морщились, но стоявшая рядом с ним стюардесса в голубом джемпере сохраняла невозмутимость.

Мужчина неохотно протиснулся по узкому ряду и занял место слева от меня. Пожилая женщина, мимо которой он пробрался на свое кресло, любезно предложила ему поменяться местами.

– Может быть, здесь для вас будет больше места, – сказала она, улыбаясь.

Мужчина улыбнулся ей в ответ:

– Вы будете так любезны ради меня?

Моей единственной мыслью было: «Да, отличная идея. Не заставляйте меня сидеть рядом с этим типом».

Когда мужчина открыл рот, чтобы ответить, я уже была готова услышать просьбу поменяться местами, но ему удалось удивить меня и женщину с места 13D своим ответом:

– Я ни за что не допущу, чтобы прелестная дама пересаживалась ради меня на другое место.

Вскоре он уже покупал нам напитки и интересовался внуками Маргарет, которые остались в Хомстеде. Мне решительно не хотелось испытывать к нему никакой симпатии. Я буквально заставляла себя вспоминать, как отвратительно он ныл из-за понижения класса и как вызывающе кичился своими деньгами, но было что-то в его красивых голубых глазах, что заставило меня его простить. И я тут же простила ему это высокомерие, списав все на мелкую аэропортную драму, в которой любой из нас может преобразиться до неузнаваемости. Он принес свои извинения Энн, проходившей мимо с тележкой с напитками, и даже та сочла обаяние Филиппа достаточным для того, чтобы простить ему его вспышку дерзости. Когда он говорил мягким, деликатным тоном, его акцент меньше резал слух, а еще Филипп заказал всем пассажирам напитки за свой счет в качестве извинения за свое неподобающее поведение.

Полет до Канзас-сити должен был занять три часа двадцать минут. Но в тот день из-за града во Флориде это время неприятно растянулось до пяти часов. Рейс 517 оказался в самом конце длинной вереницы вылетающих самолетов, а когда до него наконец дошла очередь, нам пришлось ждать еще пятьдесят минут, пока не пройдет мимо группа молний.

К моменту, когда мы поднялись в воздух, Маргарет, которой никогда не доводилось выпивать днем, похрапывала в своем кресле, а я была поглощена фильмом, загруженным на iPad. Филипп был таким высоким, что его ноги то и дело случайно задевали мои, а наши плечи соприкасались над подлокотником. Мы находились чересчур близко для людей, которые не были даже знакомы. Я чувствовала, как его взгляд скользит по моей коже, оценивая меня и будто изучая что-то.

Время от времени я отрывала глаза от экрана, чтобы украдкой взглянуть в его сторону. По аккуратной одежде и розовому платку, заправленному в нагрудный карман темно-синего пиджака, было видно, что этот мужчина утончен и привык добиваться своего. Когда он извинился за то, что задел ногой столик передо мной, я заметила, как его губы изогнулись в усмешке, а щеки залила бледность. Случайные мелочи побудили меня поставить фильм на паузу, и началось легкое прощупывание почвы.

– Я из Канзас-сити, – ответила я на первый из множества последовавших вопросов, – Приехала на конференцию.

– На самом деле я впервые встречаю кого-то из Канзас-сити, – начал он, но потом передумал.

– Нет, беру свои слова обратно. Я никогда еще не встречал такую прелестную женщину из Канзас-сити.

Я рассмеялась, что, кажется, разочаровало его.

– Прелестную, – повторила я, – А ведь вы сказали то же самое Маргарет.

– Да, действительно, – ответил он, указывая на мой столик, – А что вы смотрите?

На экране застыла стройная блондинка.

– Габриэлла Уайлд, а рядом с ней Алекс Петтифер.

– А она привлекательная, – сказал он, и мне понравилось, как это слово прозвучало у него на языке.

– Вы похожи на нее, – добавил он, указывая на светловолосую богиню на экране. Алкоголь и высота явно повлияли на него в лучшую сторону. Я выглядела в лучшем случае так, как будто проглотила Габриэллу Уайлд.

– Ну, – сказала я, рассматривая профиль актрисы на экране, – У нас одинаковый цвет волос… и глаз.

Но я не стала указывать на более очевидное. А именно, что мои черты лица не были такими точеными, как у нее, и что никто никогда не называл меня красивой, а его эпитет «прелестная» был не самым лучшим из тех, что мне доводилось слышать в свой адрес.

Пока я думала, что он отвратительный тип, меня не волновало, что я смотрю римейк всем надоевшей «Бесконечной любви». Дело в том, что я включила этот фильм в свой план уроков в старшей школе. Мои ученики, современные подростки, воротили нос от любых книг, и поэтому я регулярно пополняла длинный список классической литературы современными произведениями и их визуальными аналогами. Я оценивала теорию Стефани Липпман, которую она подготовила по нашему последнему заданию. В ней поднималась тема запретной любви – в своей работе она рассматривала социальные классы, религию и причины, по которым нас привлекает то, чего мы не можем иметь.

– У вас губы как у нее, – он показал на экран, прервав мои размышления. И, потирая собственные губы изящными пальцами, добавил:

– Чудесные губы.

– Вы заигрываете со мной? – спросила я прямо.

– Да, – и тут же добавил, – Извините. Вы правы. Это было совершенно грубо с моей стороны. Я ведь даже не знаю вашего имени. Мне следовало бы представиться, прежде чем приставать к вам. Я – Филипп.

Он протянул мне свою красивую руку:

– Я больше не сделаю вам ни единого комплимента. По крайней мере до тех пор, пока мы не познакомимся должным образом. Обещаю. А свои обещания я никогда не нарушаю.

Мы обменялись рукопожатием, и я сказала ему, что меня зовут Шарлотта.

Он улыбнулся дерзкой улыбкой, показавшись мне теперь честным и искренним, и стена, которую я пыталась возвести между нами, дала трещину. В этот миг самолет тряхнуло.

– Тебе не нравится турбулентность? – спросил Филипп, заметив, что я вцепилась в подлокотники.

– Мне не нравится летать.

– Но как, скажи мне, ты собираешься повидать мир, не летая? Не нужно бояться полетов, невозможность летать – вот что гораздо хуже.

Он расспросил меня про мои немногочисленные путешествия. Судя по его реакции, он посчитал, что я не живу, а существую.

– Я побывала везде, куда мне было нужно попасть, – ответила я. – В местах, где ты никогда не был… тебе не понять…

Конечно, я имела в виду книги, истории. Благодаря ним я чувствовала себя живой, они переносили меня в любую точку мира – на такие расстояния, которые сравнимы только с глубинами жизни, которые я стала понимать лишь недавно.

– Тебе не обязательно переноситься куда-либо физически, чтобы почувствовать что-нибудь волшебное.

Выражение лица Филиппа изменилось, как будто он впервые увидел меня.

– А ты интересная, Шарлотта. Чем ты занимаешься, когда не очаровываешь немолодых мужчин в самолетах?

Конечно, он не был таким уж немолодым, но он определенно был старше меня. Его влажные волосы начали подсыхать, и на золотистых прядях проявилась легкая седина. Мне недавно исполнилось тридцать. Ему же могло быть сорок, а может и больше.

– Надеюсь, что очаровываю учеников старших классов на уроках английского, – ответила я. – Фильм снят по книге, которую мы с ними читаем. Одна из моих учениц выдвинула блестящую теорию о желании обладать тем, чего в принципе не можешь получить.

Вместо того чтобы потерять интерес, он стал забрасывать меня вопросами:

– И в чем ее суть, по-твоему?

– Запретный плод, – ответила я, – Такова человеческая природа. Когда нам говорят, что мы не можем что-то получить, наше желание только возрастает.

– Так ли это ужасно? – спросил Филипп, подзывая Энн, чтобы заказать нам еще по напитку. – Я принял несколько очень разумных деловых решений, когда мне говорили, что мне чего-то не заполучить. Мне кажется, что для одних это имеет благоприятные результаты, а для других может обернуться чем-то плохим. Думаю, моя жена была бы не очень рада услышать, что твое пристальное внимание ко мне в самолете было вызвано тем, что ты не можешь меня заполучить.

Парни вроде Филиппа были предсказуемы. Я знала несколько таких ребят – уверенные до самодовольства, обаятельные и словоохотливые, поэтому я даже не удивилась.

На его пальце не было кольца, хотя это никогда ничего не значило. Он смотрел пристально, будто видел меня насквозь, и я почувствовала, что где-то в глубине души немного расстроилась.

– Все в порядке, – сказал он утешающим шепотом, приблизив губы к моему уху.

– Я просто проверял твою гипотезу. Сейчас я свободен. Сработало? – добавил он.

Это было забавно. Филипп показался мне весьма занятным. Подошла Энн с вином для меня, бурбоном для Филиппа и пакетиками орешков.

Я сказала, что у меня аллергия на орехи и протянула пакетик обратно. Я понимала, что не стоило больше пить. Компания Филиппа уж слишком начала мне нравиться, но мы все равно соприкоснулись бокалами.

– Расскажи мне, как раскрывается теория запретной любви в этом фильме с красоткой?

Я посмотрела на экран и на прекрасную пару на нем. Несчастные возлюбленные.

– Синдром богатой девушки и бедного парня. Мама и папа не одобряют их связи. Назревает драма. Сопротивление. И к моменту, когда они наконец вместе, у них уже накопилось столько нереализованных чувств, столько дофамина… что это как наркотик… все заканчивается эйфорией… и это приносит несравнимо больше удовлетворения, чем в случае, когда парень встречает девушку, они влюбляются и живут долго и счастливо. Борьба, конфликт, настоящие чувства… и вот тогда это действительно счастливый конец.

– Но ты говоришь мне, что их любовь не настоящая, а просто передозировка дофамина? Эти два чудесных создания, – он снова указал на мой экран, – Когда они наконец будут вместе, все разрушится?

Его любопытство льстило мне. Большинству мужчин подобные теории казались по-детски наивными и скучными.

– Не всегда, – сказала я, – К тому же, все переоценивают хрестоматийные «долго и счастливо». Это все очень запутанно.

Он посмотрел на часы и произнес:

– У нас полно времени.

– Я думаю, дело вот в чем, – поправила я себя, – Мысль, к которой подводит моя ученица, в том, что определенное начало вызывает преувеличенные, сбивающие с толку чувства, и, хоть и не всегда, но бывает следующее. Когда возлюбленные наконец вместе, они забывают, почему они вообще стремились друг к другу.

Он внимательно смотрел на меня.

– Подобное стремление может оставить человека очень одиноким и раздосадованным.

– Ты одинока и раздосадована, Шарлотта?

Я повернула голову к бескрайним облакам за иллюминатором, но его пальцы коснулись моего подбородка, и вот я уже смотрела в его глаза, говорящие без слов.

– Если ты спрашиваешь о том, в отношениях ли я, – сказала я, чувствуя всю настойчивость его прикосновений, – То я избегаю подобных обязательств. Мне вполне достаточно шести классов подростков пять дней в неделю.

Он отпустил мой подбородок, и мой взгляд упал на пластиковый стаканчик. Я провела кончиками пальцев по его краю.

– Знаешь, люди одиноки не потому, что они одни. Это потому, что они рядом не с теми людьми.

– Отношения! – протянул он, допив свой напиток и бросив на язык кубик льда. – Проклятье всей моей жизни. Если следовать твоему рассуждению, то все хорошее довольно быстро сменяется полным разочарованием.

– Я не очень хорошо умею встречаться на современный лад, – добавил он, с треском раскусив кубик льда. – Можешь спросить у моей бывшей жены, Наташи. Храни ее Господь! У нее было ангельское терпение. Неужели все увлечения обречены на провал? Ты веришь в это?

– Я этого не говорила, – напомнила я ему. – Ты цитируешь сейчас Стефани Липпман. Старшеклассницу, у которой каждую неделю новый парень.

– Но ты все же в это веришь? – спросил он снова.

Я выдержала паузу. В голове всплыл образ моего отца, пересекающего дорогу и садящегося в машину, чтобы больше в моей жизни не появиться.

– Я не знаю, во что верю.

– Но во что-то же ты должна верить.

Я посмотрела на него:

– А ты во что веришь?

Он ни на секунду не замешкался:

– Во многое. Не вера, а организованный культ – корень разногласий. Люди могут удивлять других, но далеко не все. Любовь – предвестник ненависти.

– Цинично. И никакого пессимизма.

– А как насчет тебя?

– Ожидания, – сказала я. – Реалистичные. Верю в пользу неподчинения, но все это приманка в виде хорошей истории.

– А из того, как мы познакомились, могла бы выйти чудесная история, не так ли? – спросил Филипп.

– Возможно.

– Реальная жизнь разочаровывает, – сказал он. – Ты ведь поэтому и уходишь с головой в эти фильмы?

– Книга всегда лучше. Безграничный полет фантазии. Мы сами выбираем, что увидим… людей и места.

– Расскажи мне об одном месте. Что за город Канзас-сити?

– Он сильно протяжен с севера на юг и очень узок с востока на запад. Центр города – это настоящая паутина дорог… Это город фонтанов, и кроме Роялсов[1], которые победили в мировом чемпионате 2015 года, все наши команды, как правило, продували. Но зато именно у нас изобрели «хэппи мил[2]».

– О, этот щебет. Ты очаровательна, Шарлотта.

Признаться, я всегда так разговаривала, когда нервничала.

– Теперь я хотел бы услышать о твоем Канзас-сити. Что прелестного находишь в нем лично ты?

Он произнес слово «прелестный» так, будто звук «л» был пуховым одеялом.

– Стэйк и Ламар Донатс, – ответила я без колебаний. – Эрнест Хемингуэй начинал свою карьеру в газете «Канзас Сити Стар». Говорят, он спал в ванной отеля Мюлебах, который сейчас стал частью отеля Мариотт в центре.

Лицо Филиппа ничего не выражало, и я не могла определить, был ли он заинтересован или скучал.

– Ты увиливаешь, дорогая. Но ты не можешь увильнуть от мастера увиливания.

– Там живет моя мама, – сказала я наконец, не договаривая печальную часть этой истории. – Мы очень близки. И у меня никогда не было другого дома.

Филипп даже вытянул шею:

– Дом. Это такое изменчивое понятие.

Затем, опустив подбородок, он поймал мой взгляд:

– Говорят, что дом находится в сердце. Быть дома – значит быть с людьми, которых любишь.

– Я верю, что это так.

– Только почему сердце всегда разбивается первым?

У меня захватило дыхание от его мудрости, и трепет, возникший в груди, навел на мысль, что, возможно, между нами было гораздо больше общего, чем мы предполагали.

Когда мы выходили из самолета, он спросил мою фамилию.

– Майерс. Шарлотта Майерс, – охотно сказала я.

Я знала, что Филипп приехал в город на несколько дней для деловых встреч, и что у него был номер в «Рафаэле» в миле от моей квартиры в Вестпорте. Я ожидала, что он сейчас побежит впереди меня к месту выдачи багажа, но он остался со мной, и мы пристально рассматривали друг друга.

– Какой чудесный цвет у твоей одежды, – сказал он. Мне пришлось бросить взгляд на свою одежду, чтобы вспомнить, что она была бледно-голубой.

– Он так восхитительно подходит под цвет твоих глаз. Но, Шарлотта, как утонченно ты бы выглядела в черном. Просто обворожительно.

Я покраснела от его комплимента. В этом было некоторое очарование – встретить кого-то в самолете и провести вместе короткое мгновение, зная, что ваши пути, возможно, никогда больше не пересекутся. И тем не менее, когда мы разошлись при получении багажа, он пошел к джентльмену с табличкой «Филипп Стаффорд», а я к желтому такси у обочины и Филипп остановил меня до того, как дверца такси захлопнулась.

– Вот, – сказал он, передавая мне визитку. – На случай, если тебе вдруг захочется снова обсудить теории своих учеников.

Глава 3

Июль 2018 года, настоящее время

Исламорада, штат Флорида

Мы направлялись в больницу Мариньерс, и вокруг нас во всей красе разворачивался город. Городок Флорида-Кис представлял собой участок островов, омываемых Мексиканским заливом и Атлантическим океаном и соединенных с континентом множеством мостов. За стеклами машины скорой помощи раскинулась нетронутая природа островов с теплыми морскими берегами и великолепными видами, однако мы находились в замкнутом пространстве с искусственным освещением и холодным кондиционированным воздухом.

Бен сидел рядом с сыном, поглаживая его голову. Я наблюдала за ними словно самозванка, не зная, куда себя девать. Санни тяжело дышал, и капли слюны то и дело капали на пол. Время от времени пес облизывал пальцы Джимми, и мальчик смеялся. Бен осторожно посматривал на меня, а я пыталась поддерживать с ним светский разговор о том и о сем. Санитар компенсировал молчание тем, что заполнял паузы вопросами. Джимми было одиннадцать. Он чувствовал себя хорошо, и у него только немного болела голова.

– Ты ведь помнишь, что тебе нельзя пробовать еду, пока не узнаешь, что в ней. – произнес Бен.

– На упаковке было написано, что они веганские и без глютена. Я не думал, что может что-то случиться.

– Там были орехи, – вмешалась я, – Они забыли указать это.

Я чувствовала благодарность отца мальчика. Что, если бы меня не оказалось рядом? Смог бы он сделать укол тогда? Мы то пытались избежать встречи взглядами, то наоборот, заглядывали друг другу в глаза, но все без слов… Этот Бен был не очень-то разговорчив.

Мой телефон завибрировал. Это было сообщение от Филиппа: «Приземлился».

Бен наблюдал за тем, как я печатаю сообщение: «Увидимся дома. Скоро буду. Гуляю с Санни. Потом зайду в продуктовый». Я подумала про себя, что объяснить всю эту ситуацию в сообщении было бы слишком сложно.

Он ответил: «Буду ждать тебя», и я почувствовала, как к лицу прихлынула кровь.

Мы все находились в больнице – в том числе и Санни – и я предложила отцу мальчика посидеть с рюкзаком Джимми в приемной отделения экстренной помощи. Бен поблагодарил меня, и я ответила на его немой вопрос:

– Мы будем рядом.

Его волосы все еще были примяты кепкой, которую он потерял где-то на пути от машины скорой помощи до дверей больницы. Уставшие глаза покраснели, и когда он, наконец, заговорил со мной, взгляд его был направлен на линолеум.

– Спасибо. Я даже не знаю, как вас зовут.

Во мне всколыхнулось желание утешить Бена. Уголки его губ опустились под тяжестью того, что мы только что пережили, плечи поникли, хотя он был довольно высоким.

– Я – Шарлотта.

Прошел еще час, и Филипп написал мне, спрашивая, почему он уже дома, а меня все еще нет. Я не ответила и засунула телефон в сумку. После вчерашнего разговора я не была уверена, что обязана ему отвечать.

Я умиротворенно прислонилась головой к свежевыкрашенной бледно-розовой стене и закрыла глаза. Санни прилег у моих ног. Почти все в Кис было ярким и веселым – ракушки в шелковистых нарядах, золотисто-лиловые закаты и бирюзово-голубая гладь воды. Блики солнца скрывали ракушки, водоросли и осевший на берегу ил.

– Шарлотта.

Я не сразу осознала, что услышала свое имя. Когда я выпрямилась, этот мужчина, Бен, смотрел на меня сверху вниз. Я поерзала на сиденье, то скрещивая, то распрямляя ноги. Санни приподнялся.

– Вы спасли ему жизнь, – сказал Бен, садясь на пустой стул рядом со мной.

– Они сказали, что с ним все будет в порядке, – продолжил он.

В его словах проявились эмоции, которые он прежде скрывал.

– Кто знает, как он был близок к…

– Хорошо, – сказала я, – Все хорошо.

Он хотел заглянуть мне в глаза, но я не осмеливалась повернуться к нему. Хотя и чувствовала облегчение, я в то же время знала, что не всем так везет, и меня пронзило чувство пустоты. Я сосредоточилась на милой индийской парочке, устроившейся в углу. Пожилой мужчина храпел, а женщина смотрела передачу «Охотники за недвижимостью».

– Не знаю, как вас отблагодарить, – сказал Бен.

Я отмахнулась от Бена, но он оказался быстрее. Он схватил меня за руку с кольцом и сжал.

– Он мог умереть, – настойчиво повторил Бен.

Дрожь в его голосе достигла моих ушей, и он так сильно сжал мою руку, что на это трудно было не обращать внимание. Санни тоже это заметил и прижался ко мне носом.

– Мне это ничего не стоило, – сказала я. – Правда.

– Нам это стоило всего, – поправил он меня. – Как вы поняли, что делать?

Он выпустил мою руку, и я нащупала в сумке ярко-желтый цилиндр «Эпипена».

– А на что аллергия у вас? – спросил Бен.

– Миндаль.

– Я не знаю, что бы я делал, не окажись вас рядом. На меня что-то нашло.

Чувствуя беспокойство Бена, я повернулась в его сторону и посмотрела на него. Печаль на его лице стала заметнее и глубже. Я знала, как печаль окрашивает людей. Ее тона и оттенки говорят то, чего не могут сказать слова.

– Я работаю на доктора Скотт, – начала я, снова запустив руку в сумку. – Она известна в этих краях.

Я нашла то, что искала и протянула ему смятую визитную карточку. Он выглядел смущенным.

Может быть, это было не самое подходящее время. Не все были так открыты и могли слушать об альтернативных методах лечения аллергии, особенно в больнице после того, как практически заглянули в лицо смерти.

– Это звучит безумно, – сказала я. – Это и есть безумие. Я боролась с этой идеей несколько месяцев. Но поверьте мне, это сработало. Идите домой. Поговорите об этом со своей женой… а когда будете в ясном уме, почитайте в интернете про метод NAET[3]. Это непросто объяснить… не сейчас. Вы должны быть открыты для этого. Но не выбрасывайте эту визитку. Поговорите с мамой Джимми, а затем с доктором Скоттом… Ее зовут Либерти.

Казалось, Бен обдумывал то, что я сказала. Он начал говорить, но сделал паузу. А затем закончил мысль:

– У вас больше нет аллергии?

– Нет, – согласно кивнула я.

– Тогда почему вы носите с собой «Эпипен»?

– Старая привычка.

Он снова, уже более рассеянно, спросил, и я поняла, что его мысли были где-то в другом месте.

– Значит, вы можете себе представить, какова его жизнь?

– Могу.

Действительно, мне мама часто делала уколы в ногу. Я слышала, как она говорила по телефону друзьям о том, что боится уйти на работу и оставить меня дома, боится, что я останусь одна и умру.

Взгляд Бена метался в разные стороны, что-то кричащее было в его глазах.

– Это ужасно, – сказал он, снова впадая в меланхолию, – Наблюдать, как страдает твой ребенок. Опасаться за жизни близких.

В нерешительности он держал визитку в руках, а я встала, чтобы уйти. Ничто не мешало мне написать Филиппу, чтобы тот заехал за мной, но я решила вызвать Uber, чтобы мне не пришлось объяснять, почему я была в больнице, а не в продуктовом магазине.

– С вами все в порядке? – спросила я.

Бен посмотрел на меня.

– Да, я в порядке, – ответил он, хотя явно не был. – Спасибо, Шарлотта.

Я махнула рукой:

– Правда, в этом нет ничего такого.

– Еще как есть, – сказал он. – Спасибо.

– Пожалуйста, Бен.

Глава 4

Май 2016 года, прошлое

Канзас-сити, штат Миссури

Я секунду подержала визитку Филиппа в руках, прежде чем попросить водителя ехать на юг по магистрали I-29. Я могла бы закинуть ее в сумку к стопке визиток, которые у меня накопились за годы – бесполезная дыра, собирающая пыль и забытые мечты – но что-то в визитке Филиппа и в нем самом зацепило меня. Он был забавным и еще странным. Он не был похож ни на кого из тех, кого я встречала раньше.

Тем вечером я забралась в кровать со своим верным пультом от телевизора и стопкой работ по английской литературе. Я уже давно простила себе свою одержимость запойными просмотрами Netflix, но у меня не было никакого настроения для того, чтобы смотреть на хромающего в кадре Хью Лори с его бесчувственным женоненавистничеством.

Я переключала каналы и, остановившись на вечерних новостях, начала просматривать эссе Роберта Бейкера о «Заводном апельсине». Я комментировала работу красной ручкой, а голоса теледикторов сливались в монотонное бормотание. Но это пока я не услышала его голос. От знакомого акцента у меня встали дыбом волосики на руках, и я подняла взгляд. Направив пульт на телевизор, я увеличила громкость. Это был он, Филипп Стаффорд, а его имя только что промелькнуло на экране.

Роберт Бэйкер с его критикой неизбежного зла тут же полетел на тумбочку, а я закуталась поглубже в одеяла. Его глаза на экране казались ярче и голубее, и песчано-светлые волосы были зачесаны назад. Приталенный серый костюм подчеркивал его изящную фигуру, а подпись под его белой рубашкой сообщала: «”Стаффорд групп” покупает контрольный пакет акций компании TQV Air-Bag Systems».

Он обсуждал новое руководство, прогнозируемую прибыль и вопросы научных исследований и разработок. А затем он улыбнулся симпатичной журналистке, задававшей ему все эти вопросы.

– Прекрасный вопрос, мисс Джонсон. Я думаю, тут все просто. Люди хотят того, чего у них нет. А я ведь тоже человек. Этим можно объяснить заключение многих сделок. Разве вы не согласны? Как же так получается, что мы продаем свою душу человеку или идее, когда для этого нет никакого логического обоснования?

От этого его утверждения – ответа на вопрос, которого я не слышала – у меня в жилах закипела кровь. Конечно, он не обращался ко мне, хотя это вполне могло быть и так, но его слова заполнили пустоту, которая преследовала меня даже в постели.

Его губы шевелились, и Эшли Джонсон – невозмутимая журналистка Пятого канала – что-то говорила, запинаясь. Должно быть, ее нарумяненные бронзой щеки скрывали поистине королевский румянец. Я нажала на кнопку звука, и он после минуты тишины продолжал свой разговор с Эшли, глядя через камеру прямо на меня.

– Нет, я не соглашусь, – произнес он в ответ на какое-то из ее утверждений. – Для меня причина того, что я здесь… того, что я приобрел TQV… не в том, чтобы удовлетворить… ну, хорошо, да… в какой-то мере я хочу владеть этой компанией… я хотел этого годами… но я собираюсь сделать из нее нечто блестящее, сделать ее лучше, чем она была. Я буду защищать и развивать ее даже после того, как угаснет мой энтузиазм первых лет. Для меня это не просто победа. Во всяком случае, в отношении этой компании. Она – драгоценна.

Я закрыла глаза. С такими людьми, как я, обычно не происходит ничего подобного. Я всегда была слишком практичной, чтобы допустить такое, и остерегалась тех, кто сверкал слишком ярко. Я видела, как чувства могут уничтожать, брать в плен ничего не подозревающих жертв и лишать их жизни.

Когда я открыла глаза, он все еще был там, его присутствие ощущалось настолько сильно, что натолкнуло меня на мысль, что он мог бы стоять прямо здесь, перед моей кроватью, готовый запрыгнуть в нее. И я бы не возражала.

Камера отодвинулась от лица Филиппа и показала студию. В стороне уединенно стояла женщина и улыбалась Филиппу, который улыбался ей в ответ. Красивая блондинка из тех, при взгляде на которых вспоминаешь, почему для любви существуют правила, и, вопреки всем известным банальностям, вы не всегда можете получить то, что хотите. Смущенная тем, куда привело меня мое воображение, я смахнула с простыни несуществующую пылинку, хотя на самом деле я отмахивалась от Филиппа и своей глупой фантазии. Филипп явно желал кого-то другого, но не меня. Чувствуя безнадежность, я выключила телевизор и заснула.

На следующий вечер я сделала то, чего мне делать не следовало. Это был день рождения мамы, и я повела ее в Кэпитал Гриль.

– Приведи с собой своего восхитительного Даниэля, – умоляла мама. – Вы с ним такая чудесная пара.

Мне и в этот раз не хватало смелости признаться, что мы расстались. Все разговоры, связанные с моей личной жизнью, непременно приводили к настойчивому прощупыванию почвы и длинной череде вопросов.

– Ты не молодеешь, Шарлотта. Нельзя быть такой привередливой.

И, как это часто происходило в общении с мамой, я сдалась. К тому же мне дало дополнительный толчок то, что я увидела по телевизору, как Филипп нежно поглядывал на красивую женщину. Даниэль, встретивший нас в ресторане, выглядел спокойным и отчаянным одновременно.

– Я знал, что ты одумаешься.

Он широко улыбнулся, вручая каждой из нас по букету роз. У Даниэля был ограниченный бюджет, поэтому я знала, что он пускает пыль в глаза. Вот что бывает, когда смотришь шоу «Холостяк» слишком много раз.

Мама сияла. Ее короткие светлые локоны подпрыгивали, а голубые глаза блестели.

– Какой джентльмен, – ворковала она.

Мы устроились в кабинке в дальнем углу, и я позволила черному цвету моего любимого атласного комбинезона развеять свои сомнения. Мама вела праздную беседу с Даниэлем, и было чудесно видеть ее такой счастливой. То, что она была рядом, успокаивало меня.

Даниэль рассказывал мне в деталях о своей работе по управлению самым прибыльным в штате Миссури магазином сети Home Depot, и я наблюдала, как уголки его губ приподнимались, когда он произносил слова «садовая распродажа». Однажды мягкий характер Даниэля и его любовь к семейной жизни показались мне привлекательными. Сегодня все было иначе. Сегодня во мне боролись чувства, и на смену безопасному и праздному комфорту пришел таинственный океан, но наполненный чувствами, а не водой. Океан, в который я могла окунуться с головой и выплыть на поверхность довольной и освеженной. Протянувшись к стакану с водой, я сделала глоток.

– Как твои уроки? – спросил Даниэль, – Что сейчас читают дети?

Меня охватило чувство, которое невозможно было сдерживать. Я не хотела говорить на эту тему с Даниэлем. Он абсолютно не разбирался во всем этом, и пригласить его на вечер было большой ошибкой. Лучшей тактикой были короткие ответы, которые не позволяли ему развернуть обсуждение. Мама толкнула меня ногой под столом, сверкнув взглядом, но Даниэль ничего не заметил. Он так быстро перешел к обсуждению команды «Роялс» и премьеры «Людей Икс», как мог только самый бесчувственный человек. После того, как официант принес наши напитки, и мы подняли бокалы в честь ее дня рождения, мама ускользнула в дамскую комнату. Даниэль потягивал пиво, а я пила мартини.

– Я стараюсь, Шарлотта, – сказал он. – Я хочу, чтобы у нас все получилось.

Меня охватило раскаяние. Что я пыталась доказать? Даниэль не заслуживал подобного, и мне как никогда стало очевидно, чего именно мне не хватало раньше. Мог ли Филипп Стаффорд, незнакомец из самолета, так повлиять на меня? Даниэль увидел, что я погрузилась в свои мысли, и попытался помочь мне.

– Не хочешь поделиться со мной? – спросил он. Его глаза были серьезными и пытливыми. – Я хочу понять.

Он не смог бы понять ни одну из причин, которые я ясно видела. Теории и гипотезы вообще плохо вписывались в наши разговоры. Он занимался электроинструментами и сантехникой. Я – литературой и лингвистикой.

Сложно представить что-то менее сочетающееся.

Я согласилась встречаться с ним только потому, что он просил об этом так много раз, и у меня не хватило духу сказать ему «нет». В течение недели я была занята проверкой работ и репетиторством, и мы встречались только субботними вечерами. Это длилось шесть месяцев. На шесть месяцев больше, чем мне следовало бы позволить.

Мне всегда было сложно сближаться с людьми. Решающим фактором было доверие, и я уже заранее решила, что, вероятнее всего, брак не для меня. Преподавание приносило мне то удовлетворение, которого не могли дать отношения. Цветущие молодые умы доставляли гораздо больше удовольствия, чем череда утомительных попыток тянуть и толкать что-то, что наверняка закончится сожалением. Причины, по которым я выбрала преподавание английского, были взяты из мутного прошлого. Дело в том, что слова имеют силу. Они обладают весом и, будучи связаны вместе, приглашают вас в свой особый мир. Мир, который не причинит вам боли. Я чувствовала боль и печаль, подъемы и счастье других, но мое собственное сердце было под надежной охраной.

И все же мне было тридцать – худший возраст для одиночества, как мне однажды сказали.

– Забудь об этом, Даниэль. Правда. Это неважно.

– Важно. Это важно для тебя.

Даниэль говорил, но я услышала еще чей-то голос.

Рядом со мной проплыла мама, ее знакомый запах защекотал мне нос, как вдруг я увидела, как в ресторан с великолепной блондинкой, той, что была на интервью, вошел… Филипп. Моим первым порывом было спрятаться. Или, по крайней мере, спрятать куда-нибудь Даниэля. Я наблюдала за тем, как он непринужденным жестом предложил блондинке сесть, и как официанты обращались с ним, как с кем-то важным. Они столпились возле его столика, а Филипп, как и ожидалось, не обращал на это ни малейшего внимания.

Я открыла рот от изумления, затем попыталась снова обратить внимание на Даниэля, но мне это не удалось. Все мое тело кричало Филиппу: «Ты чувствуешь, что я здесь?».

Мама и Даниэль были увлечены разговором о пылесосе, который она подумывала купить.

– Почему ты такая тихая, Шарлотта? – спросила мама, приобнимая меня.

– Извини, – сказала я. – Я просто устала.

– Ты уверена, дорогая?

Я сжала ее руку, и она сжала мою в ответ.

– Вы двое так похожи, – произнес Даниэль.

Мы придвинулись ближе, и он сделал снимок на свой телефон.

– Спасибо, что пригласили меня, – сказал Даниэль. – Приятно отмечать праздник здесь вместе с вами.

Я сделала последний глоток мартини и взглянула в сторону Филиппа. Он был увлечен блондинкой, ловящей каждое его слово, а она увлечена им.

– Поблагодари его, Шарлотта, – сказала мама, слегка подтолкнув меня.

В следующую секунду я наклонилась через стол, подставив губы для поцелуя.

Я задержалась дольше, чем следовало. Губы Даниэля оказались мягкими, а на вкус они были, как пиво, и вызывали множество в основном приятных воспоминаний. Однако мне хотелось почувствовать нечто большее – что-то необъяснимое, что заставляло бы мое сердце биться сильнее. Я отстранилась первой. Даниэль попытался удержать меня, но я была уже далеко – в другом конце зала, где я встретилась взглядом с Филиппом.

– Эти двое, – сказала она, – Благодаря вам, у меня самый счастливый день рождения.

Филипп смотрел на меня так долго, что блондинка невольно повернулась тоже. У нее были волосы, которые пружинили при каждом движении, но при этом каждая прядь оставалась на месте. Я прикоснулась к своим волосам, лежащим растрепанными светлыми волнами, в попытке создать сексуальный пляжный стиль прически, но в сравнении с ней я выглядела небрежной и словно потрепанной ветром.

Пока я была озабочена своей внешностью, Филипп приблизился к нашему столику. Блондинка мельком взглянула на свое отражение в карманном зеркальце и подправила губы. Я же сползла поглубже в свое кресло.

– Шарлотта! Какое совпадение!

Его английский акцент привлек внимание присутствующих к нашему столику, и мое лицо залилось румянцем. Я пыталась не сравнивать мальчишеские черты Даниэля с отточенным очарованием Филиппа. Даниэль был в обтягивающей и наглухо застегнутой оранжевой рубашке и коричневых вельветовых джинсах. Филипп – в серой рубашке строгого кроя и обтягивающих брюках. Полные противоположности.

Домашняя простота против европейского шика.

– Ты выглядишь великолепно, Шарлотта. Этот цвет тебе идет, – подмигнул мне Филипп.

– А кто эта прелестная юная леди? – спросил он, протянув руку к маминой руке. Обычно моя мама была той еще болтуньей, но при Филиппе она онемела.

– Филипп, познакомься с моей матерью, Кэтрин.

Они обменивались приторным восхищением до тех пор, пока мама не толкнула меня локтем:

– Шарлотта, разве ты не собираешься представить своего друга Даниэлю?

И снова она подмигнула Филиппу. Как много подмигиваний!

– Даниэль – ее кавалер.

Филипп протянул руку Даниэлю, окидывая его взглядом.

– Шарлотта мне много о тебе говорила, приятель, – сказал он, но получилось как-то неубедительно.

– Ты в порядке, Шарлотта?

Глаза Филиппа бешено скакали.

– Я в порядке.

Хотя моя мама улыбалась, я была уверена, что она совершенно сбита с толку.

– Даниэль, мама Шарлотты, пожалуйста, присоединяйтесь ко мне за моим столиком, – настаивал Филипп. – Я знаю, как Шарлотта любит хорошее вино. Позвольте мне угостить вас всех бутылкой вина.

Глаза Даниэля сузились, когда Филипп бросил взгляд на его полупустую бутылку пива.

– Это какой-то сюрприз на мой день рождения? – спросила мама, на что Филипп подхватил, что она не выглядит ни на день старше сорока девяти, а ее родинка напомнила ему о Синди Кроуфорд. Я буквально видела, как моя мама тонет, словно в зыбучих песках, у ног Филиппа.

– Пойдемте, – сказал он, подзывая официанта.

Не успела я оглянуться, как мы уже сидели в кабинке с принцем Филиппом и настоящей принцессой. Я никогда в жизни не чувствовала себя более неуместной.

Меган – так звали блондинку – была и очаровательна, и прелестна. Я обычно не называю женщин прелестными, однако все это влияние британской атмосферы превратило меня во что-то новое. Меган говорила с таким же выразительным британским акцентом, что и Филипп, и я легко вообразила, что история их отношений началась в далеких замках Лондона или Шотландии. Я рассмеялась, чтобы выкинуть эту картинку из головы, и Филипп вопросительно посмотрел на меня. Ладонь Даниэля меж тем лежала на моем плече и жгла его.

– Ты не говорила мне, что у твоей мамы сегодня день рождения, – сказал Филипп.

Меган была доброжелательной и веселой, взгляд ее блестящих голубых глаз оценивал меня, но она делала это вовсе ненавязчиво. Она завела с мамой разговор о ее брошке, семейной реликвии, а когда Даниэль спросил, откуда мы с Филиппом знаем друг друга, Меган выпалила:

– Они познакомились на Юнайтед.

Даниэль убрал руку.

– Это сайт знакомств?

Мне было жаль Даниэля, но еще более виноватой я чувствовала себя за то, что собиралась сделать. Наши отношения не работали. Они бы никогда не сработали, и уж точно тогда, когда такие мужчины, как Филипп, были рядом и напоминали о том, что мне было нужно больше всего. Но почему Меган не замечала этого? И не слишком ли много выпила моя мама?

Филипп выглядел неподдельно обеспокоенным за Даниэля.

– Это авиакомпания, мой друг. Юнайтед Эирлайнс. Мы познакомились на взлетной площадке, в Майами.

Рука Даниэля вернулась обратно, хотя я чувствовала, как все мое тело желало уклониться от его объятий.

Меган поднесла к губам бокал вина и сделала глоток:

– Я слышала, что моего брата чуть не высадили из самолета.

Я превратилась вся во внимание.

– Филипп – твой брат?

– А кто же еще? – она встряхнула волосами.

Филипп рассмеялся.

– Американцы любят соревнования, Меган. Им нравится желать того, чем они не могут обладать.

– О чем речь? – спросила мама.

– Ни о чем, – ответила я, накрыв ее руки своими.

Напоминание о нашем разговоре пронзило мою кожу, и меня окатило волной жара. Вне всяких сомнений, нас тянуло друг к другу. О таком можно прочесть в книгах – неосязаемый всплеск эмоций, который заставляет тебя ощущать зрительный контакт как касание кончиками пальцев, а вкрадчивое слово – как прикосновение ладони к коже. Филипп прикоснулся ко мне, несмотря на то, что нас разделял столик.

Я взволнованно поднялась со своего места и направилась к дамской комнате.

В ресторане было темно, и я споткнулась.

– Шарлотта? – послышался сзади голос моей матери.

Я, наверное, шла шатаясь, потому что несколько посетителей в переполненном ресторане огляделись на меня с беспокойством. Закрыв за собой дверь, я прислонилась к ней и перевела дух. Я ждала, когда пульс моего сердца вернется в свой привычный ритм. Я ждала, пока мое тело не перестанет дрожать.

Через несколько минут Филипп толкнул дверь, и я не остановила его. Древесный аромат его духов наполнил воздух маленькой кабинки. Мы смотрели друг на друга, как будто наша встреча здесь была самой естественной в мире.

– Вам нельзя здесь находиться, мистер Стаффорд.

– Мужской туалет, женский туалет. Какая разница?

Затем он стал серьезным:

– Не понимаю, почему я думал о тебе весь день, Шарлотта Майлз.

– Майерс, – поправила я его. – Моя фамилия – Майерс.

Но похоже, Филипп не заметил, или ему было все равно, что он ошибся в моем имени.

– Ты, – сказал он, указывая пальцем в мою сторону, – С тобой у меня был один из самых интересных разговоров из всех, которые у меня бывали с женщинами за последние годы.

Комплимент заставил меня задуматься.

– Ничего не ответишь? Ты была такой болтливой в самолете… даже усыпила Маргарет.

Я засмеялась.

– Это ты усыпил ее всеми теми напитками.

– Знаешь, что! Я знал, что увижу тебя снова. У тебя бывало такое чувство на счет кого-либо? Конечно, я бы нашел способ увидеться, если бы судьба не вмешалась. Ты интересная женщина, Шарлотта. Я еще не встречал таких, как ты.

Лицо Филиппа было так близко к моему, что я чувствовала его дыхание.

И тут он поцеловал меня. Это было мягкое прикосновение к моему лбу, которое напомнило мне о том, как любима я была много лет назад.

– Скажи мне, Шарлотта, ты думала обо мне?

Он держал мои щеки в своих нежных руках.

Я покачала головой и отвела взгляд.

– Ах, значит, я ошибся. – Филипп медленно попятился назад. – Мне уйти?

Мне было стыдно сказать «нет». Мне хотелось остаться с ним там, в этой тускло освещенной комнате, пахнущей хурмой и копаловым мылом. Я бы хотела, чтобы Даниэль внезапно вспомнил, что он оставил в своем магазине работающий электроинструмент, и ему бы пришлось с извинениями уйти. Я бы хотела переписать работу Стефани Липпман, потому что, возможно, она была неправа. Сердце знало, чего оно хотело, и это было несложно. Это было нечто чистое и простое. Очень простое.

Я придвинулась ближе.

Он закрыл дверь на замок, и его глаза пробежались по черной ткани вдоль моего плеча.

– Это было для него? Или ты думала обо мне?

Я мельком поймала собственное отражение в зеркале, и Филипп повернулся, ловя мой взгляд.

– Ты прекрасна, Шарлотта.

Он тоже был прекрасен, но я не могла сказать ему это. Он был не просто прекрасен. Он был нереален. Он был моей фантазией, стремительно вышедшей из-под контроля. Его присутствие лишало меня слов, что так редко случалось со мной. Я чувствовала себя ошеломленно и зыбко.

Молчание было прервано настойчивым стуком в дверь.

– Шарлотта, ты там в порядке?

Это был Даниэль. Филипп нежно прикоснулся к моему уху губами:

– Скажи ему, что все в порядке, Шарлотта.

Его голубые глаза смотрели прямо мне в душу. Я не могла отвернуться. Мой голос дрожал, и я не узнавала его.

– Еще минуту, Даниэль. Я в порядке.

Затем Филипп поцеловал меня снова. Он целовал меня так долго и сильно, будто мы виделись в последний раз. Он целовал меня так, будто мы не пролетали тысячи миль вместе, чтобы оказаться здесь и сейчас. Его поцелуи были такими страстными, что мне стало больно, но я не остановила его. Вскоре он ускользнул в приоткрытую дверь.

– Мы не закончили, – сказал он с игривой улыбкой. – Это еще только начало.

Глава 5

Июль 2018, настоящее время

Исламорада, штат Флорида

Когда я, стряхивая с себя тяжесть последних нескольких часов, переступила порог пляжного домика лимонного цвета, обшитого вагонкой, было позднее утро. Меня преследовали испуганные лица этого мужчины и его сына. Они виделись мне в эркерных окнах с видом на темно-синий океан и в бетонных полах, промытых кислотой.

Соприкосновение старого мира с новым – природа среди ярких тонов дома – резало мне глаза. Филипп очень гордился тем, что создал такой эклектичный дом.

Санни обернулся, как он всегда делал, когда хотел убедиться, что я следую за ним. Он послушно ждал угощения у нарядного белого шкафа, задевая виляющим хвостом кухонную гарнитуру. Мне не нужно было приказывать ему сесть, он уже сидел на задних лапах с надеждой в глазах.

Пластиковый пакет в моих руках смялся, и Санни коснулся мордой моей протянутой ладони. Я плюхнулась рядом с ним напротив шкафа и смотрела, как он грыз зажатую в лапах кость.

Время от времени он поглядывал в мою сторону. Услышав чавкающие звуки, я решила остаться на кухне и встревоженные глаза собаки гадали, в порядке ли я. Пес хорошо чувствовал подобные вещи, как и большинство собак. Ему уже случалось видеть, как я скорблю о ком-то, кого люблю. Он знал, как слизывать мои слезы и купать меня в своей любви.

Чего он не знал, как и Филипп, так это того, что за дыра была во мне задолго до нашей встречи. Я отогнала воспоминания и прислонила голову к шкафу.

Шаги оповестили о приближении Филиппа, и Санни зарычал. Я поднялась и критически оглядела комнату. Когда Филипп выбрал ярко-синие плитки, я вступила с ним в спор.

– Этот цвет очень назойливый, – сказала я тогда, – И кричащий.

Но кто я такая, чтобы спорить, когда Филипп уже не раз декорировал дома других людей? Со временем я полюбила яркие цвета в сочетании с гладкими стальными поверхностями и деревянные балки, тянувшиеся по потолку.

– Что, черт возьми, ты делаешь на полу, Чарли? – воскликнул Филипп.

Я похлопала Санни по голове, чтобы в сотый раз заверить его, что Филипп безобиден. Затем я собралась с духом и встала навстречу Филиппу. Он был по-прежнему красив – самоуверенно и в то же время совершенно по-мальчишески. Женщины обращали внимание на его высокую фигуру и красивую одежду. Куда бы мы ни пошли, я чувствовала, что мне постоянно для него искали замену. Я была далеко не самой выдающейся красавицей – не самой высокой, не самой худой и уж точно не самой яркой. Поклонницы Филиппа часто заставляли меня вспоминать о том, какие мы с ним разные.

Их переполнял энтузиазм по поводу его британского происхождения, а мерцание его глаз заставляло их поверить в то, что они были единственными в комнате.

Уделяя пристальное внимание этим его достоинствам, я заметила, что с тех пор, как мы впервые встретились, выраженность его акцента стала меньше, кстати, как и объем его талии. Во время всех своих путешествий Филипп придерживался строгой, здоровой диеты, часто ссылаясь на новую средиземноморскую диету с точными рекомендациями для человека с его габаритами. Сегодня в его темно-русых волосах пробивалось несколько новых седых волос, а бледное лицо казалось осунувшимся. Меня окутал его одеколон – мускусный аромат, который тянулся сквозь всю нашу историю.

– Я просто общаюсь тут с Санни, – сказала я, позволяя ему обнять себя.

Его мягкие губы коснулись моей щеки.

– Я ждал тебя.

Это вырвалось у него шепотом, нежным поцелуем, и я почувствовала, как мое тело ожило, а образы маленького мальчика и его отца стали медленно отступать.

– Ты все еще расстроена?

Я и правда была расстроена, но прятала разочарование, как делала уже несколько недель. Я нащупала кольцо, вспоминая, как тогда думала, что оно изменит ситуацию.

– Я в порядке.

– Отправимся сегодня в Мораду? – спросил Филипп.

Я отступила назад:

– Давай сходим в какое-нибудь новое место.

– Тебе ведь там нравится, – сказал он.

Нравилось. Когда-то. На пляже Морада-Бэй находились высококлассный ресторан «Пьерс» и пляжное кафе «Морада-Бэй Бич», где мы провели бессчетное количество вечеров.

Когда мы только переехали сюда, то с удовольствием смешивались с толпой на берегах залива, а гитарист пел песни Тейлор и Баффета под светом звезд. Мы лежали в завязанных узлами сетях, как в гамаках, любуясь раскидистыми пальмами. Наши ноги касались песка, и я нежилась в объятьях Филиппа, потягивая через соломинку разноцветные напитки. Мы говорили о будущем, о мечтах, скрепленных солнечным светом и смехом. За столиком у воды мы наблюдали за закатами над заливом, одними из самых захватывающих, которые я когда-либо видела. Стоило мне представить, как энергичный прибой обрушивается на выступающие скалы, как я чувствовала запах моря. Я вспомнила, как зародилась и росла наша любовь, и это заставило меня чувствовать себя еще более одинокой, чем когда-либо.

– Там будет Гус, – пробормотал Филипп мне на ухо.

– Он уже вернулся?

– Да. Он закончил свои дела с рестораном.

Владелец и шеф-повар Морада-Бэй уехал, чтобы открыть элитный ресторан в Далласе, прямо перед тем, как мы обосновались в Кис, хотя он был одной из причин, по которой мы сюда приехали. Филипп говорил о нем самым искренним тоном, который всегда сбивал меня с толку. Они познакомились много лет назад в одном из знаменитых заведений Гуса на Манхэттене. Филипп, пожалуй, мог считать его своим другом. У него было много деловых партнеров. Клиенты и команда юристов, готовых в любой момент помочь в решении любых юридических проблем. Но не было никого достаточно примечательного, чтобы заслужить подобное обожание.

– Мне не терпится посмотреть на выражение его лица, когда он увидит женщину, которая делает из меня честного мужчину.

– Звучит идеально, – солгала я, но в тоже время я была рада видеть Филиппа в таком восторге.

Он поцеловал меня в макушку.

– Присоединяйся ко мне в душевой. Поможем друг другу привести себя в порядок.

Его хрипловатый голос был нежным и сексуальным, и я подавила невольный смешок.

– Ты же не думаешь, что можно соблазнить женщину такими словами, как «душевая» и «порядок»?

Санни наблюдал за нами со своей подушки у стеклянной двери, одновременно поскуливая и что-то жуя.

– Помнится, однажды ты набросилась на меня в уборной как безумная.

Он улыбался, заглядывая мне в глаза, и я почувствовала, что таю. Утро выдалось утомительным, и меня соблазняла идея смыть больничных микробов, но нам предстояло обсудить кое-что еще.

– Не выйдет, Филипп.

Он потянулся ко мне, но я отступила.

– Ты все еще злишься?

– Я не злюсь… Я огорчена.

Выражение его лица переменилось. Его отсутствия были нами оговорены, и я не возражала, ни поначалу, ни когда-либо, пока не почувствовала перемену – в нем, во мне, в нас. Я действительно думала, что Филипп это тот самый человек, с которым я смогу устроить семейную жизнь. Тот, кого я могла бы подпустить к себе и полюбить. То, что его часто не бывало рядом, было далеко не единственной проблемой.

Последние несколько раз, когда Филипп бывал дома, он большую часть времени проводил на созвонах и подготовке к встречам. И это был тот самый человек, который не мог находиться в одной комнате, не прикасаясь ко мне. Эта перемена заставила меня погрузиться в размышления. Неужели в конце концов я наскучила Филиппу? Или у него был кто-то еще?

Могло ли кольцо быть ошибкой? С физической дистанцией я могла жить и жила, но недостаток эмоциональной близости был чем-то другим. У меня никак не получалось наладить с ним контакт. Я присела на один из наших хромированных кухонных стульев.

– А ты вообще хотел жениться? Или думал, что у тебя не осталось выбора?

Он отвернулся, избегая моего взгляда.

– Меня обижает твое обвинение, Шарлотта. Я помню твои сомнения по поводу брака. Если быть точным, ты говорила…

Я подняла ладонь.

– Я знаю, что говорила… но ты… С тобой все складывалось по-другому, Филипп. По крайней мере, я думала, что все может быть иначе.

– Ты сказала, тебе нравится, что я путешествую. Что это в какой-то мере ослабляет давление на тебя. Это то, что дает тебе передышку и свободу…

– Мне хотелось расти, – прошептала я. – Какое-то время этого было достаточно. И я выросла. Но не мы выросли.

Не мы с Филиппом. Не как пара.

– О, женщины, – воскликнул он, и, оставив меня, направился в сторону нашей спальни и теплого душа. Я последовала за ним, и по полированным полам разносились звуки наших шагов.

– То ты хочешь, то не хочешь. Иногда я не понимаю тебя, Шарлотта. Ты просишь об одном, а хочешь другого.

Я не знала, чего я хочу, поэтому позволила ему раздеться одному, не сделав ни движения, чтобы снять свою одежду. Его отражение в зеркале ванной удивило и даже напугало меня. Интенсивные поездки сказались на нем, он выглядел более худым, чем обычно, и я сказала ему об этом.

– Если я быстро расправлюсь с ужином и десертом, то могу попросить тебя присоединиться ко мне в бассейне?

В этом был весь Филипп. Для него что угодно служило поводом для шуток. Ничто не было для него слишком серьезно. Во многом это было утешением для моей внутренней печали, но сегодня мне обидны были его шутки, и я вышла из ванной, оставив его принимать душ без меня.

Глава 6

Май 2016, прошлое

Канзас-сити, штат Миссури

Я оставила Филиппа в туалетной комнате ресторана. Мы с Даниелем молча сидели бок о бок, пока у моей матери был самый лучший день рождения в ее жизни. Филипп забрасывал ее непристойными шутками, а когда принесли десерт, он позаботился о том, чтобы тот был причудливо украшен обилием свечей. Когда мама закрыла глаза и загадала желание, я увидела, как ее лицо озарилось радостью. Это поддерживало меня энергией, но в то же время желание побыть где-нибудь наедине с Филиппом не давало мне покоя – его глубокий взгляд говорил, что он чувствовал ко мне то же самое.

Покидая ресторан, мы с Даниелем не разговаривали, попрощавшись лишь на стоянке. Все это произошло резко и ужасно неловко. Даниэль понял еще раньше меня, что мы больше никогда не увидимся.

– Было интересно, – сказал он угрюмо и подавленно. – Ничего, если я удалю тебя из своих контактов?

Я отвезла маму в дом, где провела детство, и проследила взглядом, как она выпорхнула на тротуар. Она была такой красивой и счастливой в тот момент. Мне достался от нее поцелуй в щеку и то особенное желание, которое, по ее словам, она загадала.

– Не могу сказать тебе, что это, а то не сбудется.

Раздевшись перед сном, я ждала, пока по телу разольется тепло. Моя светлая кожа сияла от прикосновений Филиппа, а его комплименты продолжали кружить мне голову.

Мой ноутбук лежал раскрытым на кухонном столе, и свет от экрана окрашивал мои щеки в нежно-голубой цвет. Моя квартира представляла собой маленькую студию, поэтому, сделав один небольшой шаг, я перебралась за стол и набрала его имя в окошке Google.

Пролистала вниз. Еще раз. На пол пути я остановилась. Я не хотела знать. Не хотела попадать под влияние слов и картинок, которые рассказывали бы другую версию истории. Наконец я увидела слово «Манчестер» и увидела что-то про Фонд прямых инвестиций, хотя понятия не имела, в каком контексте он имел отношение к карьере Филиппа. И как только его изображение оказалось в центре экрана, я закрыла ноутбук.

Меня разбудил жужжащий звук мобильного. Я перекатилась по кровати и потянулась за телефоном.

– Слушаю.

– Чарли.

Он произнес мое имя так, будто пропал звук «р». Ча-а-ли.

Мою грудь наполнило головокружительное предвкушение, и, поддавшись ностальгическим воспоминаниям, я сильнее прижала телефон к уху. Только один человек раньше называл меня Чарли.

– Можно с тобой встретиться?

Я перевернулась на спину, любуясь огнями города, и вздохнула в телефон.

– Как ты меня нашел? – выдохнула я в трубку.

– Знаешь, сколько Шарлотт Майлз живет в Канзас-Сити?

Я рассмеялась бодро и настороженно.

– Если мы назовем тебя Чарли, тебя будет легче найти.

То, как он это произнес, взволновало меня. Дело было в его голосе. Он был тем выстрелом, который заставил меня взлететь. Броситься бежать. Спрыгнуть с края без сети внизу. Я закрыла глаза.

– Могу я заехать? – спросил он.

Я покачала головой:

– Ты сумасшедший.

– У меня рейс в восемь утра.

Я взглянула на экран телефона, на часах было 11:11. Это были числа, на которые загадывают желания. Они намекали мне: «Рискни». Прыжок. Я загадала желание.

– Тебе придется вернуться, – сказала я, сглотнув. – Ты ведь вернешься сюда ради бизнеса?

– Возможно, Чарли. Но я думал, что вернусь ради тебя.

Я еще глубже провалилась в матрас. Как бы я ни хотела видеть Филиппа, я не была готова к тому, чтобы он узнал меня ближе. Моя собственная маленькая квартирка – достижение, которым я гордилась – никак не выглядела подходящей для Филиппа и его выдающейся личности, особенно в то время, как мое сердце было переполнено ощущениями, которые я даже не могла описать.

– Чем закончился фильм? – спросил он, когда я уже думала, что он пожелает спокойной ночи. – Они оказались вместе?

Он имел в виду Джейд и Дэвида. «Бесконечная любовь».

Я вздохнула.

– Да.

– И они счастливы?

Я не знала ответа, но мне хотелось думать, что да.

– В следующий раз, когда мы увидимся, Чарли Майлз, мы будем смотреть «Бесконечную любовь».

Я не стал его поправлять. Мне хотелось сказать что-нибудь остроумное или очень трогательное, что заставило бы его думать обо мне каждый раз, когда он слушает песню Росс и Ричи[4], но я не находила слов, чтобы передать свое чувство. Я почти не знала этого человека, но невидимые нити притянули нас друг к другу. Воспоминание о его поцелуе витало в воздухе, и я слушала его дыхание.

Все это было так нелепо. Я смотрела «Красотку» достаточно раз, чтобы понять, что фильм должен был закончиться, когда Джулия Робертс вернула ожерелье, передав сверкающие бриллианты, как украденное воспоминание.

Когда Эдвард приземлился на ее пожарной лестнице, признаваясь в своей чистейшей любви, я знала, что у них ничего бы не вышло. Как бы Вивиан вписалась в жизнь Эдварда? Некоторые формы любви были далеко не такими блестящими, как те бриллианты.

И далеко не такими крепкими. Когда один из школьных учителей попытался убедить нескольких из нас в холле, что продюсеры уже снимают вторую часть «Красотки», я привела всевозможные доводы против, на что я услышала, что я пессимистка, и мне нужно больше верить в чудо.

Это было не так. Может быть, не так от части. Но я знала, что нет ничего более трогательного, чем то, как Вивиан сказала Эдварду, что хочет сказку.

– Чарли?

Голос Филиппа прервал мое видение, в котором Эдвард уходит от Вивиан со словами, что он не может дать ей сказку.

– Чарли? – повторил Филипп, как будто боялся, что я повесила трубку.

– Я здесь.

В ту ночь мы проговорили до самого рассвета. И пусть я узнала о важной должности Филиппа от Google, но именно он сам подробно описал мне, на что на самом деле похожа его жизнь и работа в частной инвестиционной компании, которой он владел. Также узнала я о его детстве в Манчестере. Его родители погибли в автокатастрофе, когда он был маленьким мальчиком, и когда я попыталась узнать подробности, его пренебрежение к ним показалось мне знакомым.

– Я не вдаюсь в подобные подробности.

Дверь, едва открывшись, быстро захлопнулась.

– А теперь ты рассказываешь мне свою историю, Чарли. Твой ход.

– Я бы не хотела тебя утомлять.

– Где твой папаша?

Я обдумала свой ответ. Честный ответ вызовет сочувствие, и мне станет неловко.

– Он пилот. Он путешествует по всему миру… как ты.

– Такой человек мне по душе, – сказал он, – но я уверен, что для тебя это было нелегко.

– Мы к этому привыкли, – слетело с моего языка, будто это было правдой.

– Ты мне нравишься, Чарли. Смелая и благоразумная. У тебя мудрое сердце.

Он не мог оказаться рядом со мной, но его слова нашли меня. Меня окутало одеяло его доброты, и я позволила ему пересмотреть свою историю. Какая разница, что я изменила детали, если результат оставался тем же?

На самом деле мой отец просто ушел, и со временем я привыкла к его отсутствию. Я научилась держаться на расстоянии от глубоких чувств и их выражений, поскольку они были столь же сложными, сколь и красивыми. Филипп был тем, кто понимал, что связи могут истончаться, что узы могут разрываться так, будто их и вовсе никогда не было.

Мое молчание не осталось незамеченным.

– Я сказал что-то, что тебя расстроило?

– Нет, все хорошо. Я просто думаю.

– Я тоже думаю, – сказал он. – Думаю о том, чтобы снова тебя увидеть.

Мое сердце громко забилось, и я была уверена, что он услышит его по телефону. Но только это оказалось не мое сердце. Раздался мягкий стук в дверь.

– Ко мне кто-то пришел.

Его дыхание было громким. Оно щекотало мне щеку, и я поднялась с кровати.

Я захватила с собой простыню, и заглянула в глазок.

– Филипп!

– Чарли.

Это он стучал в дверь и в мое сердце.

Глава 7

Июль 2018, настоящее время

Исламорада, штат Флорида

Пока Филипп был в душе, у него зазвонил телефон. Этот звук вырвал меня из шквала болезненных воспоминаний, и я не понимала, как мы оказались в нынешней точке. Когда-то мы с Филиппом шли по правильному пути, но затем отклонились от курса. Обычно он сам отвечал на все звонки, но звонивший был настойчив, телефон все продолжал жужжать. Увидев имя Наташи на экране, я взяла трубку.

– Наташа?

– Привет, Шарлотта.

Ее шелковистый акцент подчеркивал, насколько мы разные, хотя она никогда не использовала это против меня. То, что мне когда-то слышалось в ее тоне как пренебрежение, теперь звучало как дружелюбие. Наташа была интересной, почти такой же очаровательной, как Филипп. Она никогда не упускала возможности упомянуть, как она была благодарна за то, что я появилась в жизни Филиппа. Однажды она сказала, что мой практичный характер хорошо подходит ее бывшему мужу, и тогда я ей поверила.

– Где Филипп?

– В душе.

Наташа сделала паузу. С ней это случалось редко. Она была деловой и прозаичной.

– Что случилось? – спросила я.

– Да что может случиться?

Ее голос совсем немного изменился, но я сразу уловила это.

– Унылый лондонский день, – сказала она и рассмеялась, – Хотя в Лондоне каждый день унылый. Будь душкой, попроси Филиппа перезвонить мне.

Наташа что-то от меня скрывала.

– Все в порядке?

Но она уже переключилась на нервную болтовню, и я слушала ее историю о случае с недавним клиентом – старым знакомым ее и Филиппа – и про работу, которую она выполняла в его доме в Холланд-парке. Она думала, что я не замечу ее попытку отвлечь меня.

– Наташа, выкладывай все!

На заднем плане хлопнула дверь.

– Шарлотта, мне нужно бежать. Брюс только что вернулся домой. Передай мое сообщение Филиппу. Ему нужно сразу же перезвонить мне.

Я встретила Филиппа около душа, он смахивал капли воды со своего тела.

– Звонила Наташа. Она была странной.

– Она всегда странная.

– Нет, в этот раз это было что-то другое.

– Я уверен, что все в порядке, Шарлотта. Что она сказала?

– Важнее то, чего она не сказала.

Я взяла полотенце и промокнула места, которые он пропустил. Его кожа была мягкой, и я заметила веснушку, которую не видела раньше.

– Филипп, что происходит?

Он коснулся моего носа кончиком пальца.

– Ты слишком беспокоишься, дорогая.

Гудок с улицы напомнил, что Филипп опаздывает. Я наблюдала, как он готовится к поездке в центр города, и пыталась спрятать свои опасения в складках постиранного белья.

– Ты не очень хорошо все спланировал, – напомнила я ему. – Тебе стоило отправиться туда прямо из аэропорта.

– Но тогда я бы лишился этого, Чарли, – сказал Филипп, увлекая меня в глубокие объятия.

Пока он был в пути к своему офису в Брикелле, я уселась за столом на нашей кухне. До центра города было больше часа, и Филипп проводил время, просматривая газеты и отвечая на звонки.

Опершись локтями о белый мрамор, я в оцепенении помешивала чай и смотрела на неспокойную бурлящую воронку. Хотя я привыкла к нашим мимолетным встречам, когда Филипп приходил и уходил прежде, чем у нас была возможность настроиться, это чувство грызло меня. Санни скулил у моих ног, откликаясь на мои эмоции. Для него потребность в прикосновении, в ласке была первобытной. Он стал моей тенью, преследуя меня, куда бы я ни шла.

Мой телефон зажужжал. Наверное, он сейчас едет по Стретч – 18-мильному участку шоссе US-1, который соединяет Флорида-Сити и Ки-Ларго.

«Перестань волноваться, Чарли. Все в порядке.»

Таившееся во мне напряжение исчезло, унося с собой мои прежние заботы. Я потрепала Санни по голове.

– Твой папа – сумасшедший, – сказал я, глядя в его жалобные глаза и на блестящий черный нос.

– Что нам ему написать?

Санни тяжело дышал, а я потянулась к телефону и начала печатать.

Я люблю тебя. И я любила. Мне нравилось, как он скорее хихикал, чем смеялся. Как он разбудил меня утром, поцеловав ступни моих ног. Он был ничуть не против киномарафона – просмотра девчачьих фильмов ленивыми воскресеньями, не против завтрака вместо обеда. Мне нравились его глупые, бессмысленные факты: «Фамилия принца Чарльза – Маунтбеттен-Виндзор», «Запах дождя называется петрикор». Его непристойные шутки. Мне нравились все-все дешевые снежные шары, которые он мне привозил из всех городов, где бывал. Лучше самих подарков было только представлять, как он заходит в сувенирные магазины и спрашивает, где находятся снежные шары. Он одет в свой отглаженный костюм и итальянские мокасины, а продавцы следуют за ним между рядами, гадая, для кого он покупает подарок. Для дочери? Девушки? Жены?

Жена.

Это слово распространилось по всему моему телу до кончиков пальцев. Я напечатала: «Не могу дождаться, когда стану твоей женой, Филипп».

Он сразу ответил: «Ты уже моя жена. Ужин в 8. Гусу не терпится тебя увидеть».

Я закинула телефон в сумку и оставила Санни внизу, где он мог воспользоваться своей собачьей дверцей. Когда я шла к парадным воротам, наш обшитый вагонкой гостевой дом словно улыбнулся мне, его поведение было очень похоже на поведение Филиппа. Нелепо. Навязчиво. Вызывающе. Дом достался нам с собственностью – островным бунгало на сваях, которое мы оставили в первоначальном состоянии для пляжного отдыха. Бунгало было предназначено для наших гостей. В нем была кухня и ванная, а на крыльце висела табличка: «Хижина любви».

Воздух был теплый, как всегда в Кис, и я совершила короткую прогулку до клиники Либерти. Филипп никогда особо не хотел, чтобы я работала. Он поощрял амбиции и поддерживал мои поиски работы, но в то же время мягко напоминал, что мне нет никакой необходимости снова работать. Школы на юге были укомплектованы квалифицированными учителями, и члены профсоюза смотрели на меня с сочувствием и обещали, что будут на связи. Я скрывала тоску по своим ученикам, и мне было дико ничем не заниматься, но, когда я встретила Либерти, в моей жизни произошли перемены.

Помню, что, когда я впервые увидела, как Либерти блуждает вверх и вниз по пляжу Анны, я подумала, что у нее тот тип красоты, который говорит о хорошо прожитой жизни. Еще до того, как она протянула мне визитку и пленила своими чарами, меня поразила ее живая энергия. Либерти была неистовым оратором, редко останавливающимся, чтобы перевести дыхание. Ее слова сливались друг с другом в один изнурительный монолог. Санни откопал в ближайшем песке что-то похожее на кость, и Либерти крикнула:

– Не дай этим костям себя обмануть.

У меня не было ни малейшего понятия, что она имела в виду, и, честно говоря, я подумала, что она может быть немного чокнутой, поэтому я притянула Санни к себе.

Это только заставило Либерти придвинуться ближе. У нее была бледная безупречная кожа.

– Ты здесь новенькая?

Я кивнула, и тогда она подошла и схватила меня за запястье. Санни не вздрогнул.

– Легенда гласит, что на этом пляже есть человеческие останки.

Это была наша вторая неделя в городе. Мы с Филиппом наконец-то закончили разгружать коробки, и я была не в настроении слушать небылицы.

Я попыталась вырвать у нее свою руку, но она вцепилась сильнее. Санни, с его проницательностью и неистовыми навыками сторожевого пса, тоже не помог. Ему понравилась энергичная женщина, и он предпочел терпеливо сидеть у ее ног, вгрызаясь в предмет, который, возможно, был частью легенды.

Она продолжила вдаваться в детали ужасной истории сильного урагана 1935 года. Рузвельт послал ветеранов построить шоссе, соединяющее Ки-Уэст с Майами, и они трагически погибли в сильном шторме.

– Ужасающие последствия, – продолжила она – Несчастные люди, без охлаждения, без транспортировки… не было возможности похоронить их должным образом. Единственным выходом было сжечь тела.

Как я ни старалась, мои ноги были неспособны увести меня от Либерти Скотт. Ее история приковала меня к земле.

– Я думаю, что скелеты этих несчастных время от времени выносит волнами на берег.

Я нагнулась и стала рассматривать то, что свисало из пасти Санни.

– Напугала тебя, да?

И тут она разразилась смехом.

– Это что, была шутка? – спросила я.

Она заглянула своими прозрачно-голубыми глазами в мои.

– Разве можно шутить над чем-то подобным? Легенда гласит, что эти разгневанные люди разбушевались на небесах и пригнали Ирму в наши края. Восемьдесят два года спустя.

Вскоре я узнала, что Либерти родилась и выросла на лоне соединенных островов и была известна, тем, что делилась их преданиями. В тот первый день Либерти развлекала меня длинным гобеленом, который лег в историю острова. Она рассказала мне, что в Исламораду тянет разных людей, но у них всех есть что-то общее: чувство близости к великолепию природы, глубокое уважение к сокровищам земли и, конечно же, к Джимми Баффетту. Мне нравилось думать, что я влюбилась в эту часть страны, взглянув на нее радужным взглядом Либерти, но чувствовала, что это еще не все.

В поле зрения появилось обособленное здание, напоминающее очаровательный коттедж, и я повернула дверную ручку. Несмотря на то, что я опоздала, по коридору разнесся жизнерадостный сумбурный голос Либерти. Несмотря на попытки шокировать меня своими странными, жуткими историями и пугающими легендами, она взяла меня под свое крыло, и я всегда буду ей благодарна.

Те, кто не понимал Либерти, легко могли бы назвать ее «умалишенной» или «чокнутой». Санни она понравилась с самого начала, а это всегда для меня что-то значило. Мое тело расслабилось, когда я вспомнила о том дне и обо всем, что она мне открыла. Либерти утверждала, что может помочь с аллергией на миндаль, и я перестану жить в страхе, и настояла на том, чтобы я позвонила ей на следующий день. Я это и сделала.

Я заметила один из наших знаков, свисающий с доски объявлений в зале ожидания: «Из соображений уважения к людям с серьезной аллергией, пожалуйста, не приносите еду или напитки в нашу клинику и воздержитесь от использования духов или лосьонов с сильным запахом». Я вставила канцелярскую кнопку в хрустящую бумагу и разгладила края.

Клиника была первым и единственным центром лечения методом NAET в Исламораде.

Я узнала, что люди как активно критиковали, так и серьезно обсуждали метод по избавлению от аллергии имени Намундрипад. Критиковали и саму Либерти, но, поскольку я прошла эту программу, то имела все права защищать ее действенность. Сделав запрос в Google, я прочитала, что NAET лечит тех, кто страдает умеренной и тяжелой аллергией, причем неинвазивным и безыгольным методом. Это было совсем не похоже на мой преподавательский опыт с практичной структурой предложений и точными правилами грамматики. Лечение подходило не всем, и я понимала и уважала скепсис людей.

Я никогда не забуду выражение лица Либерти, ее сияющую улыбку, слезы, текущие из глаз, когда она показала фотографию бывшей пациентки, впервые пробующей праздничный торт. Ребенку было двенадцать. Множество сильнейших аллергий исключили из ее жизни шоколад и глазурь. Я удивлялась, что за сила притягивает нас, столь разных и чуждых, друг к другу и по каким принципам она работает. Но все же я угодила в собственную ловушку, когда Либерти предложила мне работу в ее офисе.

– Ты можешь какое-то время поработать моим помощником, – сказала она однажды на пляже, когда мы направлялись к своим машинам. Вечернее небо было так красиво усыпано звездами.

– Просто на время, пока у тебя не появится преподавательская вакансия. Я хорошо справляюсь со своей работой, Шарлотта, но я крайне неорганизованная. Держу пари, ты смогла бы привести мой офис в порядок, верно? Это будет на высоте!

Когда говорила, она жестикулировала активно руками:

– Шарлотта, тебе понравится!

Хотя я скучала по преподаванию и общению с учениками, Либерти Скотт была тем человеком, кому я не могла отказать.

Была пятница, и до двух часов мы не принимали пациентов. Обычно я приходила к часу, но сегодняшний день был исключением. В клинике лечили не только аллергию. Либерти практиковала иглоукалывание и утверждала, что лечит дисбаланс веса, бесплодие, тревогу и хронические боли. Она также исповедовала идею о том, что ничего не пропагандирует. Метод NAET был ее «личным решением», а восточная и западная медицина, «вместе взятые, могли быть очень эффективными».

Устроившись за столом, я включила компьютер и радио. Только мои пальцы прикоснулись к клавиатуре, как раздался пронзительный голос Либерти:

– Сегодня днем придет какой-то парень, Бен, со своим сыном. Он сказал, что это ты его направила?

Глава 8

Май 2016, прошлое

Канзас-сити, штат Миссури

Мама однажды сказала мне, что уважающая себя девушка никогда не выйдет замуж за того, с кем она переспала на первом свидании. Если еще точнее, она сказала: «Не будь такой девушкой. Если он так легко переспал с тобой, он, вероятно, также поступает и со многими другими».

Я была взрослым человеком со своим собственным пониманием ограничений, но, надо признать, я все-таки оказалась в постели с Филиппом на нашем первом свидании, хотя я вряд ли назвала бы это свиданием. Ключевое слово здесь в постели.

Он появился у моей двери, его покрасневшие глаза были затуманены поволокой страсти. Солнце уже поднималось, и его лучи превращались из нежных в палящие. Жгучее желание прикосновений. Жгучая жажда слиться воедино и больше никогда не расставаться.

Его телефон с громким грохотом упал на кафельный пол, и мне казалось, будто я вижу свое отражение в треснувшем стекле, и каждый осколок словно кричал мне: «Спасайся!».

Он перешагнул через разбитый телефон и взял меня за руку. По одежде Филиппа нельзя было сказать, что он собирается на самолет. Он был в выцветших синих джинсах и тонком свитере цвета металлик. В Миссури почти наступил июнь. Температура поднималась за пределы нормы. Ладони Филиппа были вспотевшими, он дышал как человек, который куда-то спешит. Я огляделась, рассчитывая увидеть на полу его чемодан. Это ведь было прощание. Он пришел попрощаться перед тем, как отправиться в аэропорт. Но чемодана не было.

– А как же твой рейс? – нервно осведомилась я, когда он сделал со мной несколько коротких шагов в направлении кровати.

– Это то, что я думаю? – спросил Филипп.

Мое дыхание тоже участилось. Его вопрос сбил меня с толку. Я чувствовала, как смущение окрашивает мою кожу в пунцовый цвет.

– Сто лет не видел подъемной кровати.

Он ошеломленно оглянулся.

– О, Чарли, я не должен здесь находиться.

Я была слишком поражена, чтобы говорить. Филипп был в моей квартире!

– Джентльмену неприлично находиться в женской спальне.

Он повернулся, чтобы уйти, но ко мне вернулся голос.

– Все наоборот, – подхватила я взволнованно.

Включился кондиционер, но даже его громкий звук не мог заглушить мое желание.

– Это леди не следует находиться в спальне мужчины.

Он посмотрел на кровать, а затем на меня. Моя тонкая белая майка подчеркивала те части тела, которые я еще не была готова ему показать. Он нетерпеливо наблюдал, как я стягиваю вниз ткань майки, чтобы прикрыть живот. Одну руку он положил на мою, другой – притянул меня за затылок. Его губы коснулись моих, и я прошептала:

– Может быть, я не леди.

Мы целовались медленно, и за его спиной холст пустого неба простирался на многие мили. Я оказалась в ловушке, в шелковистом лабиринте, из которого я не могла сбежать. И не хотела. Не знаю, о чем я думала в тот момент. Я вполне представляла, куда приведет нас поцелуй и соблазн неубранной кровати. В моей голове кружились десятки образов, хотя ни один из них не сравнился с тем, что произошло в то утро.

Филипп отстранился первым, он приобнял меня и повел к постели.

Часы у кровати показывали 7:17. Он заметил, как я смотрю на цифры, и в одно мгновенье снял часы со стены и отбросил их в сторону.

– Я куплю новые, – сказал он сквозь поцелуй, когда я услышала, как часы с грохотом ударились об пол.

– Ты ведь сейчас должен садиться в самолет…

Он бросил меня на кровать, а раннее солнце осветило его лицо лучом света.

– У меня изменились планы.

Похоже, мне не нужно было беспокоиться о физических несовершенствах, потому что Филипп не собирался раздевать меня, он не собирался делать нас парой в таком смысле. Он обнимал меня, полностью одетую. И мы разговаривали.

– Ты что-то со мной сделала, Чарли Майлз.

Я легонько ударила его кулаком:

– Майерс.

Он сделал вид, что не заметил, и устроился поудобнее под одеялом. Наши тела ощущались, как одно целое, и я прислонилась головой к его свитеру, перебирая мягкую ткань.

– Тебе не нравится, когда я зову тебя Майлз?

– Нет.

– Все называют тебя Майерс. Я не хочу быть как как все.

– Это мое имя, мистер Стаффорд.

– Имена можно изменить.

Он улыбнулся.

Это станет одним из моих самых ранних воспоминаний о Филиппе. Его странное чувство юмора. Он был мужчиной, который меня заинтриговал интеллектуально.

Кем-то, кто, как мне казалось, разделял мои страдания и умел скрывать самые тяжелые чувства. Мы обнимались, не обращая внимания на время и предстоящую неотложную поездку Филиппа.

Это было одно объятие, которое продлилось четыре дня. Четыре дня изучения мыслей, а в конечном итоге и тел друг друга. Мы говорили о его работе, о компании, которую они вместе с Меган поставили на ноги и которой теперь управляли на международном уровне.

О покупке и продаже убыточных предприятий с имуществом и землей и о превращении их в жизнеспособные компании, в которых работают тысячи человек. Пока мы не дошли до более глубоких тем. Его успех и осторожный путь, который он избрал для его достижения, если подвести итог. Но Филипп представлял собой нечто гораздо большее, чем его победы.

Например, Филипп плакал, когда пел национальный гимн на спортивном мероприятии. Я знала об этом, потому что видела его на матче Роялс. Мы обсудили это позже за барбекю, после того как я напомнила ему, что в Канзас-Сити одни из лучших ребрышек в стране.

– Есть что-то удивительно патриотичное в том, чтобы стоять плечом к плечу с товарищами, положив руку на сердце. Гордость. Это просто прекрасно.

– Ты же британец, – напомнила я ему.

– У меня есть сердце, Чарли. Оно многое слышит. Многое.

Это объясняло также и то, почему он посещал клубы для подростков почти в каждом городе своего маршрута. Там он обедал с детьми, играл в баскетбол и обсуждал их будущее. Для него эти дни были столь же вдохновляющими и мотивирующими, как и для самих детей.

– Из-за своего бизнеса я мотаюсь по всему свету, Чарли. Как бы вычурно это ни звучало, но везде преобладает бедность. Ни в одной стране, которая отвергает нуждающихся, нет очарования. Я могу тратить на все это огромные деньги, но этим детям нужны люди, на которых они могут равняться, те, кто в них верит. Это куда более продуктивно.

Я наклонилась ближе:

– Держу пари, женщины находят тебя невероятно притягательным, когда ты так говоришь.

– Большинство, да, – сказал он, кусая кукурузный маффин.

– Именно так я отношусь к своим ученикам. Поэтому я и призываю их читать. Это бесплатные каникулы, возможность посетить места, в которых они никогда не были, и, возможно, никогда не смогут побывать. Чтение обогащает их словарный запас, учит лучше писать и говорить. Это мой посильный вклад в то, чтобы изменить мир к лучшему.

Возможно, он этого не замечал, но я точно знала, что теперь мы помогаем нуждающимся детям во многом из-за нашего неполноценного детства. Когда-то мы были такими же детьми.

– Вот это точно сексуально. Ты собираешь волосы в пучок на затылке и надеваешь очки как у библиотекаря? Держу пари, что некоторые парнишки влюблены в тебя по уши.

Боже, каким же он был привлекательным, когда был бодрым… Я погладила его щеки пальцами, испачканными в барбекю, а он их поцеловал.

– Мне нравится, что ты заставила меня ждать, Чарли. Сколько времени тогда прошло? Два дня? Три? Он поднял пальцы в подтверждение своей точки зрения. – Была еще лишь одна женщина, которая заставляла меня ждать, и я на ней женился.

Наташа.

Я слушала, как он говорил о ней, вытирая лицо салфеткой.

Я представила себе супермодель, на фоне которой мои недостатки становились еще заметнее.

– Она жила по соседству с нами. Раньше я пытался наблюдать за ней в окно. Мы безумно влюбились друг в друга после того, как одним летним днем она выстрелила в меня пальцем. Мы поженились в восемнадцать. Развелись в двадцать два. Мы до сих пор разговариваем каждый день.

Когда я слушала их историю, у меня по спине стекал пот. И он не был вызван палящим на меня солнцем или острыми ресторанными приправами.

Он был вызван чем-то другим.

В глазах Филиппа блеснул огонек, как будто он уличил меня в какой-то неотесанности. Но мне было чуждо чувство ревности.

– Тебя это беспокоит? – спросил он.

– А должно?

– Это она бросила меня, – сказал он, – А не я ее.

Его признание повисло в воздухе.

– Я уже не влюблен в нее, – продолжил он, – если вдруг ты об этом подумала.

Я не знала, о чем я думала, но понимала, что хочу услышать больше.

– Она замужем. Пятеро детей и муж-врач.

– Что произошло?

– То, что и всегда, – сказал он, сжимая мою руку и ведя меня через переполненный внутренний дворик. – Ожидания…

В моей голове роились вопросы о Наташе и их неудавшемся браке, но Филипп думал кое о чем другом. О мороженом. Он привел меня в диковинный магазин, известный своими вафельными рожками, где он заказал клубничное мороженое, а я – с кусочками мятного шоколада. Он сказал:

– Ты знаешь, что люди, которые выбирают клубнику – отличные любовники?

Я проглотила холодный кусочек и закатила глаза.

– А еще они интроверты и полностью преданы любимым.

Он взял мою руку.

– А как насчет мятной шоколадной крошки? – спросила я.

– Ты действительно хочешь знать, Чарли?

Я с готовностью кивнула.

– Любители мяты обожают поспорить.

– Это я-то?

Я пританцовывала вокруг него, мороженое стекало с моей руки, сарафан развевался на ветру.

– Я не спорила, когда ты заявился в мою квартиру.

Он взял в руки свой новый телефон и поискал в Google статью о мороженом.

– Вот, послушай, – сказал он. – Любители мяты демонстрируют амбиции, уверенность, бережливость и склонность к спорам. Они не успокоятся, пока не обнаружат потускнение на серебряном подносе.

Я потянулась к телефону и выбрала клубнику: «Любители клубники обычно терпимы, преданы и замкнуты… Поклонники ягодного вкуса также логичны и вдумчивы».

– Здесь нигде не говорится, что они хороши в постели, Филипп.

Филипп убрал стекавшее мороженное губами с моего подбородка. Маленький мальчик и девочка, проходившие мимо со своей мамой, захихикали, и мы рассмеялись в ответ. Мы были так счастливы – я и этот незнакомец, которого я встретила всего несколько дней назад.

– Теперь я знаю, что ты интроверт и сексуальный любитель клубники, но я понятия не имею, куда все же ты должен был улететь в то утро, когда появился в моей квартире. Ты собирался домой?

– Дом, – пожал он плечами, притянув меня к себе, когда мы шли к художественному музею. – У меня нет места, которое я бы назвал домом. В отличие от тебя, Чарли. Как тот дом, который у тебя здесь с мамой.

Мама звонила мне не меньше ста раз после того, как получила от меня загадочное сообщение: «Я знаю, что ты загадала. Думаю, это сбылось».

Моему взору открылась нижняя часть айсберга, и вот уж где все было на славу запутано.

– Я нахожусь в разъездах, Чарли. Постоянно. Я никогда не привязан к одному месту. В Англии у меня не осталось семьи, и я постоянно в пути. Меган такая же. Никаких корней. Никаких привязок. У нее есть девушка в Бостоне, так что полагаю, там и есть ее дом, как ты его называешь. У нас есть бизнес, который мы должны поддерживать.

Если бы я была настоящим любителем мятной шоколадной крошки, я бы заметила предсказуемое потускнение его образа, но этого не произошло. К тому же, меня охватило знакомое чувство. Меня обволакивало едва зародившееся увлечение.

Пострадавшие видят только то, что хотят видеть. Мы шли дальше по многолюдной улице.

– Знаешь, я ведь тогда подумала, что она твоя любовница.

– Наверное, поэтому ты и засунула язык в глотку того парня, как там его зовут?

– Даниэль, – подсказала я ему. – Ты все правильно понял.

– Конечно, понял, Чарли, – он обнял меня крепче. – Они с Микой вместе уже много лет, но это могло бы стать отличным сюжетом для сериала.

Мы смеялись, пока он не вернулся к теме своей занятости, объясняя, что его компании для него как дети.

– Каждое место – это дитя, за которым нужно ухаживать.

– У тебя правда нет дома? – снова спросила я с вопросительным выражением лица.

– Нет.

Он ждал моего ответа, а я, открывавшая его разные стороны, гадала, что делать с этой.

На нем была бледно-синяя рубашка и белые хлопковые брюки. После пары дней наших прогулок по городу и пикника в парке в послеобеденное время его кожа порозовела.

У меня возник угрожающий вопрос. Его жуткая вездесущность не давала мне покоя.

– Я не понимаю. Где ты хранишь свою одежду? В каком штате тебе выдали водительские права?

Он усмехнулся, и я уже знала, что будет дальше. Он собирался сначала подразнить меня, а затем познакомить с другой феерической стороной себя.

– Моя милая Чарли, – произнес он. – Ты сказала «дом». У меня есть несколько домов.

Это было неудивительно. Такому светскому и искушенному человеку, как Филипп, просто полагалось иметь несколько домов. Но мне было интересно, в какое место я могла бы вписаться. В какое место вписались бы мы вдвоем.

В те первые недели я часто задавалась вопросом, что же привлекло Филиппа в таком человеке, как я. Хотя мы пришли из противоположных концов спектра, наша встреча произошла где-то посередине. Такой мужчина, как он, мог заполучить любую женщину, которую бы захотел, но он выбрал меня. В каком-то смысле я верила, что наши личные истории связывают и защищают нас. Наши прошлые раны стали источником силы, обеспечивая безопасное и разумное расстояние, создавая непроницаемый щит от будущей боли. Что касается настоящего, в котором мы оказались без всяких усилий, оно было озарено живым и ярким светом.

То, что поначалу вызывало во мне откровенное смущение – моя убогая квартира, скучный родительский дом, моя тихая жизнь за пределами классной комнаты – превратилось в нечто иное. Наблюдение за собственной жизнью глазами Филиппа пролило свет на то, что у нас много общего. У нас было больше схожего, чем различного. Несмотря на весь свой успех, ему ничуть не меньше нравилось сидеть на старомодном диване моей мамы и хвалить ее блюда.

– Кэтрин, – говорил он, – Это лучшая курица терияки, которую я когда-либо ел. Поверьте мне, я пробовал много терияки за свою жизнь.

Он чувствовал себя комфортно и непринужденно, и вы никогда не догадались бы, что ему здесь не место. Мне подумалось, что и без блеска, который преследовал его повсюду, Филипп мог быть самим собой.

Мама очень обрадовалась, увидев его снова.

– Я тоже приложила к этому руку, – прошептала она мне на ухо.

– Не надо, – остановила я ее. – Нельзя произносить это вслух.

Но мы обе знали – она загадала, чтобы кто-то полюбил ее дочь.

– Только не упоминай о папе, – попросила я.

Мы с Филиппом сидели в моей старой спальне и изучали артефакты моей юности. В окружении детективов о Нэнси Дрю и среди огромных афиш с фильмами я чувствовала себя юной и ребячливой рядом с ним. Филипп листал мои альманахи, и смотрел выцветшие фотографии с пухлыми щеками и ужасными прическами.

Потом мы осматривали город, делали покупки в Ривер-маркет, где он купил мне мой первый снежный шар, а затем отправились в музей Первой мировой войны. Он провел меня по музею моего любимого города моей любимой страны, рассказывая бесчисленное множество историй о героях войны. Мы шли рука об руку через парк Свуп и сфотографировались с животными в зоопарке. Он бросил мне в голову яблоко. Правда. Потому что, как он сказал, именно так признавались в любви в Древней Греции. Я села ему на колени в вагончике канатной дороги и позволила ему обнимать себя, пока не почувствовала, будто мы одно целое.

Я вспомнила фильм «9 ½ недель», где Ким Бейсингер и Микки Рурк после секс-марафона отправились в путешествие по Чикаго под отличную музыку. Романтическая музыка и сцены были такими притягательными, что мне захотелось поучаствовать в чем-то подобном. Филипп смог дать мне это за четыре дня в Канзас-Сити штата Миссури, и мое желание, загаданное в 11:11 и слившееся с желанием мамы, сбылось.

Глава 9

Июль 2018, наши дни

Клиника NAET, Исламорада, штат Флорида

– Ты меня слышала? – спросила Либерти, подходя к моему столу так, что от ее приближения с него слетели листы бумаги. Часы показывали 2:22 пополудни. Я все еще загадывала желания, хотя теперь они были другими. Мир во всем мире. Меньше рака. Я ответила ей, лишь очнувшись от грез и потянувшись за упавшими бумагами:

– Да. Они придут по моей рекомендации.

– Беспокойное утро? – спросила она.

– Можно и так сказать.

– Расскажи мне об этом Джимми.

– Анафилактический шок. Реакция на яйца, арахис и глютен.

– Бедный ребенок!

Я рассказала ей про случай на рынке и про наш визит в больницу.

– Удивлена, что они позвонили тебе так быстро. Люди обычно гораздо более скептичны, – заметила я.

Либерти шутливо отмахнулась:

– Тебе всегда зазывать людей удавалось лучше. Я думаю, это твое благотворное очарование.

Можно подумать, будто я чародейка. Когда мне впервые диагностировали аллергию на миндаль, мама отправила меня к врачу в Канзас-Сити, который провел массу анализов, лишив нас почти всех сбережений. Я вышла из офиса со следами шрифта Брайля на своих руках и спасительным шприцом «Эпипена». До того дня я была здоровой восьмилетней девочкой, у которой в медицинской карте значилась только одна неприятная ушная инфекция.

Внезапно я оказалась под наблюдением врача и нам рекомендовали приходить на дорогостоящие ежемесячные уколы от аллергии. Все свое ранее детство я не беспокоилась о том, что кладу в рот, и ненавидела новые ограничения и то, что теперь мне приходилось быть бдительной.

Я держала при себе «Эпипен» словно свою третью руку, отказывалась от прививок от аллергии и избегала не только миндаля, но и всего, что казалось мне подозрительным. Исключение составила моя новая знакомая Либерти.

Сначала я упорно отрицала ее методы лечения. Но те, кто шли на это, были еще большими чудаками, чем она. Спустя несколько недель ее колдовства, в течение которых я завтракала цветной капустой и картофельными чипсами, а она массировала меня мини-массажером, я могла спокойно есть миндаль. Я никогда больше не буду предвзято относиться к колдовству. Для меня это в прошлом.

– Что за кислая мина, Шарлотта? Тебе удалось поговорить с Филиппом?

Пока она уткнулась своим большим носом в таблицы, я любовалась ее одеждой в стиле бохо. С ее огненно-рыжими волосами, ниспадающими на плечи, она бы выглядела шикарно, даже облачившись в скатерть. Я никак не могла угадать ее возраст. Кое-кто из местных поговаривал, что ей было около семидесяти, но ее упругая кожа и детский взгляд зорких глаз создавали иллюзию пятидесяти. Она утверждала, что оставаться молодой и с гладкой кожей ей помогает естественный образ жизни, который она ведет. Никакого алкоголя или лекарственных препаратов, десять стаканов воды в день, мюсли, органические продукты без консервантов, без глютена – с таким же успехом я могла бы есть одну капусту всю оставшуюся жизнь. Но я была убеждена, что дело не только в этом. Некоторые люди были посланы на эту землю, чтобы делать добро, быть самим добром. Либерти в прямом смысле спасала людей. Я думаю, что Бог хранит ее в знак благодарности.

– У нас с Филиппом все хорошо, – ответила я, избегая ее взгляда.

– Ты совершенно не умеешь врать, Чарли.

Я полюбила Либерти и как подругу, и как нового члена своей семьи.

Она была мне словно старшая сестра, любимая тетя и первая, кто вернул мне покой, утраченный из-за отсутствия матери. Она была всем вышеперечисленным, но больше всего она была тем человеком, от которого я не могла спрятаться, человеком, который всегда говорил мне правду.

– Вчера ты сказала, что собираешься поговорить с ним, – сказала она, уперев руки в бедра. – Вчера ты вышла отсюда с планом. Ты собиралась рассказать ему о своих чувствах… о том, что тебе от него нужно.

Я замолчала, чувствуя, как она дергает за ниточки, которые связывали меня с моим женихом. Казалось, будто наш с ним спор произошел целую вечность назад. А потом из-за звонка Наташи подозрения нахлынули снова.

– Может, я параноик, может, у него просто стресс… Он много работает. Я последний человек, чье нытье ему нужно слышать, когда он появляется на пороге.

Я сказала все это одним убедительным предложением, задаваясь вопросом, видит ли Либерти меня насквозь, позволяет ли ее колдовство читать мои мысли.

– Шарлотта Майерс.

Она называла меня так, когда хотела привлечь мое внимание. Я посмотрела ей в глаза, и это тепло не могло не стереть мучительные эмоции.

– Ты обещала мне, Шарлотта.

В маленьком кабинете раздался звон колокольчиков, и вошел следующий пациент. Либерти подошла к ней и поздоровалась, а я вернулась к рутинным задачам: заполнять документы, отвечать на телефонные звонки и ждать прибытия отца и сына. Я не хотела говорить о Филиппе. Или о расстоянии, которое возникло между нами с тех пор, как он надел кольцо мне на палец три месяца назад.

Когда дверь офиса снова зазвенела, пришли Бен и Джимми.

– Привет, Джимми! – я приняла сияющий вид специально для угрюмого мальчика с пухлыми щеками.

Либерти уделила им много внимания, оценив храбрость Джимми и его непростую поездку в больницу. Мальчика ее внимание не смутило.

Она перевела взгляд на его отца.

– Рада видеть вас здесь, мистер…

Мужчина протянул руку.

– Зовите меня Бен.

– С моей соратницей Шарлоттой вы уже знакомы, – произнесла Либерти, показывая в мою сторону.

Мы помахали друг другу, и Либерти присела, чтобы пообщаться с насупившимся Джимми. Ее браслеты звенели, и в глазах мальчика отражалось их сияющее золото. Его нижняя губа дрожала.

– Мне будут делать укол?

Либерти положила руки ему на плечи.

– Никаких уколов и больше никаких игл.

Затем она протянула мизинец. Джимми сомневался, стоит ли принять ее предложение, а его отец наблюдал за этим, слегка его подталкивая, пока их мизинцы не сплелись.

Наблюдая за тем, как Либерти ведет их по коридору, я почувствовала глубокую тоску. Ее вызвал вид любящей руки Бена, лежащей на спине его сына, и стоило этому чувству возникнуть, как по моему телу пробежала волна. Поездки Филиппа, которые когда-то были приемлемой частью наших отношений, чем-то, что я не раз защищала, потому что их наличие делало нас лучше, когда мы были вместе, стали отходить на второй план перед чем-то другим. Чем-то, что все это время оставалось в тени.

Я проглотила ком в горле, ту боль, из-за которой мне было трудно говорить, и сосредоточилась на пути, который начинался сейчас для Джимми – и для Бена.

Стопка файлов передо мной манила – расписание приема пациентов, головоломки, которые предстояло решить, – в то время как в воздухе звучал рассеивающий тревоги голос Либерти. Она внимательно изучала историю болезни Джимми, выписывая себе на листочек аллергены, подтвержденные его врачами.

Я восхищалась приверженностью Либерти методу NAET, но он подходил далеко не всем. Не смотря на противоречивость метода, некоторые обращались к нему как к крайней мере в приступе отчаяния. И когда я слушала, как за стенкой Либерти объясняет метод, описывая, как при помощи кинезиологии – проверки мышечного тонуса – выявляются различные виды аллергии и реакции, это напоминало мне об абсолютной его непригодности.

– Любой человек с тяжелой аллергией, как правило, имеет аллергию более низкого уровня, которая повышает уровень гистамина в организме. Например, когда Джимми ест арахис, уровень гистамина уже настолько высок, что вызывает анафилаксию.

Если мы лечим аллергии более низкого уровня, мы уменьшаем уровень гистамина, и организм становится менее чувствительным к арахису.

Бен спросил об аллергиях низшего уровня.

– Они есть у Джимми, – сказала Либерти. – Просто не так серьезно проявлялись, как три основные, поэтому вы, вероятно, их просто не заметили. Возможно, он чихал, испытывал легкий зуд или головную боль. Никаких причин поднимать тревогу.

Я слышала голос Джимми. Он повысил голос, спеша поделиться информацией с доктором Скоттом.

– Помнишь тот день в парке? Я тогда сказал тебе, что у меня зуд от сидения на траве?

Бен, кажется, припоминал историю мальчика.

– У него бывали какие-то реакции, но они всегда были умеренными. Парфюм вызывает у него головную боль. Часто бывает заложен нос. Это может быть аллергией?

– Даже не сомневайтесь, – сказала Либерти. – Мы проверим Джимми на пятнадцать основных витаминов и питательных веществ и исключим те, на которые у него обнаружится аллергия.

Как только он пройдет все тесты, а это может занять несколько месяцев, мы сможем перейти на яйца, арахис и глютен. К этим крепким орешкам.

Затем последовал вопрос на миллион долларов.

– Как вы уменьшите его чувствительность?

– Мы еще дойдем до этого, – сказала она. – Для начала давайте завершим тестирование, чтобы понять, с чем мы имеем дело. Джимми будет держать несколько флаконов в руке, а я буду надавливать на противоположную руку. Если рука ослабнет, это будет признаком того, что у него аллергия.

Это напомнило мне день, когда я пришла домой и попыталась объяснить Филиппу, в чем заключается лечение Либерти. Он засмеялся. Его откровенное хихиканье охладило мой энтузиазм. Но вскоре Филипп оживился и с интересом сузил глаза. Он взял меня за руки и сказал, что я могу делать все угодно, если это приносит мне радость, даже если для этого нужно сесть в один сумасшедший поезд с Либерти Скотт. А я еще даже не рассказала ему о лечении.

– Ты хочешь сказать, что за этим дурацким колдовством стоит нечто большее? – спросил он.

За этим «колдовством» действительно было нечто большее, и Джимми с Беном со временем попадут под чары Либерти, точно так же, как попала я.

Ладно, теоретически это и правда выглядело нелепо. Лечение аллергий низшего уровня заключалось в том, что я держала в руке флаконы с чем угодно от специй до перца и папайи. Чем больше бутылочек вкладывали в мою вспотевшую ладонь, тем больше я задавалась вопросом, что, черт возьми, я делаю. Я усмирила свои разраставшиеся сомнения в темной комнате, где Либерти велела мне расслабиться и вздремнуть. Как я, да и вообще любой думающий человек, могли поверить в то, что эти нетрадиционные методы лечения изменят химический состав тела? Но я не сопротивлялась, и после короткого сна меня перевели на особую диету на двадцать пять часов.

Филипп с любопытством смотрел на меня, когда я после моего первого лечения кальцием вошла на кухню с сумкой разрешенных продуктов. Мне было неловко сказать ему, что я буду завтракать пастой и курицей, а молоко или молочные продукты мне запрещены. Я выделила время и заставила себя перечитать состав своих любимых блюд. Двадцать пять блаженных часов переобучения моего тела, чтобы оно принимало эти лакомства, а не отвергало их. Либерти выдала мне список блюд и продуктов, к которым я не должна была даже прикасаться, пока проходил этап десенсибилизации. Без соответствующих медицинских исследований казалось нелогичным и крайне неправдоподобным, что это лечение способно победить аллергию, но я согласилась попробовать. Девять недель подряд. И, о чудо, это сработало! Я избегала основных минералов и витаминов, содержащихся почти во всех продуктах питания. И это все из любви к миндалю.

Джимми, возможно, придется лечить дольше. Может быть, он не сможет пройти за положенное время некоторые тесты на продукты или ингредиенты, и тогда ему придется повторять лечение и снова соблюдать диетические ограничения. Поживем – увидим. Я была бы счастлива узнать, что он ездил на экскурсию или в летний лагерь вместе с другими детьми. Это стоило бы затраченного времени и всех ограничений.

Дверь открылась, и Джимми побежал по коридору. Я крикнула ему:

– Ты готов?

Он кивнул, и я повела его к первому этапу тестирования – мытью рук.

– Сначала тебе нужно снять обувь, – сказала я.

Он сбросил ярко-зеленые кроссовки у двери офиса Либерти и схватил меня за руку. Это меня удивило, и я почувствовала, как по моим пальцам прошелся легкий трепет.

Включив кран, я посмотрела на его отражение в зеркале, представляя, как выглядит его мать. Были ли у него ее губы? Ее нос? Кем была женщина, любившая этого маленького парня?

– У тебя все хорошо? – спросила я.

– Больше никаких игл, – улыбнулся он. – Хороший день.

– Знаешь, раньше у меня была аллергия на миндаль.

Глупо рассказывать об этом ребенку, у которого аллергия чуть ли не на воздух. Он сосредоточился на намыливании рук и не поднимал взгляда. Я продолжила.

– Это было страшно. И иногда тяжело.

– Вам делали уколы? – спросил он.

– Иногда.

– Мне тоже, – сказал он.

– Что ж, ты, должно быть, очень храбрый мальчик.

Он смыл мыло с пальцев и вытер их бумажным полотенцем, которое я протянула ему.

– Спасибо, – сказал он, на этот раз встретившись со мной взглядом.

Мы молча прошли по узкому коридору. Я слышала голос Бена через дверь кабинета Либерти. Отчасти в нем слышалось беспокойство, отчасти сомнения. Либерти проводила его в комнату ожидания, а Джимми занял его место, готовый к началу тестов. Мы с Беном сидели в тишине.

Часы за моим столом громко тикали, и я пыталась сосредоточиться на оформлении документов для следующего пациента – пожилой женщины с аллергией на реактивное топливо. Но потом я сдалась, обошла перегородку и села рядом с Беном. Он листал старый выпуск журнала «Айлэнд лайф», но, когда я присела, он бросил журнал на стол и закрыл лицо руками. Тату вокруг пальца, символизирующее вечность, приоткрыло мне в нем что-то новое, чего я не замечала раньше.

– Вы в порядке? – спросила я, списывая его молчание на пережитый ранее стресс в сочетании с подробными инструкциями от Либерти. Это был долгий день – казалось, что мы были в больнице целую вечность назад, – и я могла различить напряжение в его лице, в складках на рубашке и в том, как были растрепаны его волосы.

– Вам нужно многое переосмыслить… Может, еще слишком рано…

Он сел прямо.

– Нет. Джимми достаточно долго страдал. Это подарок от Бога.

Он повернулся ко мне и добавил:

– Вы были посланы Богом.

Он не спорил со мной, как и все скептики.

– В следующий раз вам следует привести с собой жену, – сказала я. – Полезно иметь еще одну пару ушей, чтобы все это воспринимать.

– Его мама уехала.

Мне подумалось, что, должно быть, она очень красивая. Я уже могла представить, как он скучал по ней. У него это было написано на лице. Я нарисовала в своем воображении руководительницу бизнеса, во многом похожую на Филиппа – утонченную женщину с важной работой.

– Она, должно быть, испугалась, когда услышала…

Он кивнул.

– Вам предстоит со многим разобраться, – сказала я. – Всем вам.

Он поигрывал кожаным ремешком на запястье.

– К этому привыкаешь.

Я не придумывала себе какое-то одиночество, которое нас объединяло. Оно действительно было здесь, в тусклой дымке, упавшей на него. В том, как он, должно быть, скучал по ней, так же как я стала скучать по многим чертам Филиппа и по многим людям в моей жизни.

Бен взглянул на мой палец, и кольцо, во всей своей заметности, сверкнуло между нами.

– Он тоже много путешествует по работе. Я совсем не так представляла себе нашу помолвку.

Я покрутила кольцо, яркое сияние которого всегда выглядело роскошно и ослепляюще.

– Мы никогда не поженимся, если он будет придерживаться своего графика, – произнесла я и добавила. – Не уверена, что его это волнует.

Мне показалось, будто он собирался сказать что-то еще, но остановился, и я осознала свою ошибку. Я сказала слишком много и поэтому извинилась.

Он сделал вид, что я вовсе не перегнула палку, и поблагодарил меня за то, что я предложила ему прийти.

– Кажется, твоя подруга знает, что делает. Думаю, это так. Сейчас я уже готов попробовать что угодно.

Мы сосредоточились на изучении противоположной стены. Мое смущение постепенно проходило.

– Как я могу тебя отблагодарить? – спросил Бен.

– Увидеть Джимми без аллергии будет более чем достаточно.

Раздался звук моего телефона, и это был Филипп. Появлявшийся на экране текст напоминал мне в его отсутствие, что он всегда рядом. Сообщение начиналось со слов: «Я люблю тебя». И заканчивалось: «Прости меня». Держа телефон в руке, я размышляла над каждым словом, едва заметив, как Либерти уже позвала Бена, чтобы поделиться с ним результатами. Когда они скрылись из виду, я вернулась к своему столу и перечитала текст.

Любовь Филиппа ко мне никогда не была под вопросом. Он любил меня целиком и полностью, хотя в основном это было на условиях Филиппа – когда он был в городе в коротком отпуске, когда он был один в иностранном отеле и мы созванивались в Фэйстайм, когда дела и обязанности не отбирали его у меня. Некоторое время это работало, но теперь перестало. Я собиралась ответить, но чуть позже.

Вскоре Бен и Джимми уехали с планом действий, а в офисе Либерти появилась Эми с аллергией на реактивное топливо. Эми жаловалась на сильные головные боли во время полета, и я поначалу сомневалась в том, что Либерти способна вылечить аллергию на окружающую среду. Ведь для этого ей было необходимо подвергнуть пациента воздействию аллергена.

– Как ты планируешь раздобыть реактивное топливо? – спросила я.

– Я не могу его раздобыть, а вот твой классный парень может.

Было достаточно одного телефонного звонка его товарищам по авиации, и к нам в офис прибыла бутылка с реактивным топливом.

Я была рада, что Филипп смог помочь, но доступ к реактивному топливу был ранним звоночком растущей проблемы.

Я повернулась к компьютеру, слова «страхование» и «налог» на экране слились воедино. Я скучала по дням с Шекспиром и Остин, с жертвами войны за любовь. Недавно звонила Присцилла, моя старая директриса, и, услышав от нее о своих бывших учениках, я затосковала по дням, когда я с головой погружалась в эссе, анализ связанных тем и разбор Джейн Эйр. Я ценила то, чего достигли мы с Либерти, но мое желание творческого самовыражения явно страдало.

Я набрала номер Филиппа, зная, что звонок пойдет прямо на голосовую почту, которую он включал в такой режим на весь рабочий день. Это было не важно. Мне нравилось слушать его акцент, его веселый баритон, переносящий Филиппа через телефон в мои уши, жаждущие услышать его голос.

– Дорогая.

Когда Филипп произнес это, его голос прозвучал приятной мелодией.

– Я не ожидала, что ты поднимешь трубку.

– Ты прочитала мою записку?

– Это сообщение, Филипп. Никто не называет это запиской. Да, я прочитала.

– Ты не ответила.

Я растворилась в его голосе, похоронив свои прежние дурные предчувствия.

– Я скучаю по тебе, – сказала я пронзительным голосом, изменившимся до неузнаваемости. – Скучаю по нам.

– Я люблю тебя, – сказал он, словно касаясь бархатной нежностью моей кожи.

– Мы не обсуждали свадьбу с тех самых пор, как ты сделал мне предложение…

– Ах, дорогая, даты это формальность. Или ты мне не доверяешь? Выбор даты не меняет того, что у нас есть.

Я вздрогнула отчасти из-за того, как он со мной поступал. Я почувствовала покалывание в венах. Все еще. Даже сейчас. А еще из-за того, что он этого не понимал. Ни после нашего вчерашнего разговора, ни даже после того, как я напомнила ему, что у нас не может быть свадьбы без жениха, что мы не сможем построить дом, если он находится где-то еще. Он не понимал, что, когда я сказала, что скучаю по нему, я действительно скучала. Даже когда Филипп был дома, казалось, что он где-то еще, и я не могла достучаться до него.

Потом он стал что-то говорить. Что-то настолько честное и искреннее, что его слова развеяли мои сомнения. Филипп любил меня, и я любила Филиппа. Я доверилась ему, когда мир оказался ненадежным и отвернулся от меня. Он собирал меня по осколкам. И это были большие острые осколки, которые нужно было снова соединить вместе. Это было настоящим испытанием из-за печали и отчаяния, но он вытащил меня. Он всегда вытаскивал. И эта черная полоса в отношениях была небольшой жертвой ради подлинного счастья, которое мы обрели рядом друг с другом.

– Почему бы нам не пропустить ужин? – сказала я. – Остаться дома. Только мы вдвоем.

И я добавила, понизив голос:

– Я позволю тебе делать то, что ты любишь…

Его дыхание было тяжелым, и я почувствовала, как по моему телу разливается тепло.

– Чарли, дорогая, я бы отдал что угодно, лишь бы оказаться рядом с тобой прямо сейчас.

В телефоне раздались посторонние звуки. Серия гудков.

– Филипп? Где ты?

Он или не слышал, или не понял вопроса.

– Неужели ты не позволишь мне это сделать?

Я растворилась в своих ощущениях, и когда я уже думала, что Филипп отменит ужин с Гусом, он оборвал разговор со словами:

– Моя дорогая, мне нужно бежать. Вернемся к этому плану после ужина.

Глава 10

Июнь 2016 – октябрь 2017, прошлое

Канзас-сити, штат Миссури

и несколько путешествий за границей

Несмотря на наши скрытые раны, Филипп и я безумно полюбили друг друга. Разница в возрасте – десять лет – ничуть не отдаляла нас. Наша общая боль, запрятанная глубоко внутри, представляла собой самую серьезную угрозу. Когда школу закрыли на каникулы, я смогла присоединиться к Филиппу в его поездках по всему миру. Он даже как-то свозил меня и маму в Париж, где побаловал неделей прогулок по музеям и шоппингам. Он никогда не возражал, чтобы она составляла нам компанию, что трогало меня каким-то непонятным образом, и он понимал это, потому что знал меня. Когда наступила осень, и вновь начались занятия в школе, мы стали чаще проводить время врозь, чем вместе. Я это знала, потому что считала дни по календарю. Приезды Филиппа всегда были отмечены красным, цветом страстной любви. Это было время бесконечного балансирования: мы согласовывали расписание выходных, высчитывали временные периоды.

Планы его поездок были запутанными, но мне удавалось пересечься с ним в Сан-Франциско, Бостоне, а однажды и в Нью-Йорке, где мы остановились в чудесном номере с видом на парк. Поскольку я была в Нью-Йорке впервые, Филипп устроил мне полный тур по городу: Статуя свободы, Эмпайр-стейт-билдинг, Таймс-сквер, Центральный парк, по которому мы совершили прогулку в карете, и один из самых превосходных ресторанов в мире. Мы смотрели мюзиклы «Гамильтон» и «Красавица», прогуливались за руку по музеям. Филипп глубоко ценил искусство и давал мне содержательные объяснения редких и прекрасных работ Нью-Йоркского музея современного искусства. В наш последний день мы посетили Национальный мемориал и Музей 11 сентября. Поездка была чудесной, но мы могли находиться и в любом другом месте, и это было тогда неважно. Мы были по уши влюблены друг в друга.

Когда мы не могли быть рядом, наши дни были примечательны звонками среди поздней ночи и его хриплым голосом на рассвете. Когда мы созванивались по «ФейсТайм», он всегда держал камеру так, чтобы я была прямо там, рядом с ним.

Так мы продолжали быть вместе. Филипп, разъезжавший по всему свету, был на одном конце, я в своей раскладной кровати в центре Канзас-сити – на другом.

Когда Филипп попросил меня взять пару дней отпуска в школе, чтобы провести небольшой отпуск в Кабо, я изо всех сил попыталась его отговорить. За исключением праздничных дней, я предпочитала не пропускать занятия. Замена преподавателя сбивала преемственность, что неблагоприятно сказывалось на детях и подаче материала.

Уже наступил апрель, и мы приближались к нашей первой годовщине отношений. Филипп считал, что нам выпал подходящий случай отпраздновать эту дату.

– Мы могли бы отметить ее в Кабо, а потом снова в мае там же.

Мне было приятно, что он помнил о дате, поэтому я и согласилась.

В первый день мы лениво нежились на пляже. Я немного загорела и перепробовала слишком много коктейлей с симпатичными зонтиками.

– Не закрывай глаза, – сказал Филипп, ущипнув меня за руку. – А то все пропустишь.

Солнце погружалось в океан, растворяя свой пламенный оттенок в покрытой рябью воде и напоминая мне о том, что этот идеальный день подходит к концу, чему я совсем не радовалась.

Зазвонил телефон Филиппа, и он ответил, поскольку это была Элиза – его ассистентка, которая беспокоила его только в случае крайней необходимости.

– Не закрывай глаза, – передразнила я его, переворачиваясь на живот и подкладывая руки под голову.

– Соедини меня с ней, – сказал он резким голосом.

В тот светлый, спокойный момент, предшествующий грядущему сну, он потянулся ко мне, и по настойчивому жесту его руки я сразу же поняла, что что-то не так. Неожиданно я услышала в трубке голос мамы.

– Дорогая, я ни за что бы не стала тебя беспокоить, если бы это не было важно…

Ее голос дрожал, и я даже привстала. Солнце медленно садилось за моей спиной.

– Что случилось?

Она рассказала мне, что говорила со своей подругой Милли, сын которой – Том – был врачом.

– Ты помнишь Тома? Я попросила ее узнать у него насчет моих симптомов. Моя кожа выглядит желтоватой. И еще у меня зуд по всему телу. Ты не заметила, что я немного похудела за последнее время?

Я была настолько сосредоточена на Филиппе, что действительно не заметила. «Не закрывай глаза».

– Том сказал Милли, что мне следует перестать принимать мое лекарство от холестерина. Дело может быть в печени, но прошло уже несколько дней и ничего не изменилось. Говорят, что это может занять около недели. Я посмотрела в интернете. Причина либо в этом, либо же это гепатит С. Может ли у человека моего возраста быть гепатит С?

Я ожидала от нее другого слова. Я сделала глубокий вздох, но это не помогло развеять охватившее меня чувство неопределенности.

– Мама, я же просила тебя не читать всякую ерунду в интернете. Это сведет тебя с ума.

– Они дали мне контакты одного человека в Сент-Луке, он друг Тома и врач. Брайан Дойч. Врач. Он сказал, что был знаком с тобой. У вас было свидание после последнего бейсбольного матча в старшей школе. Милли сказала, что он женат, и у него трое детей.

Она болтала дальше, а я абсолютно не помнила этого парня, и не имела никакого желания вспоминать.

– Так вот, завтра я буду у него. У доктора Дойча. Меня записали на несколько тестов… Я хотела, чтобы ты знала…

Филипп потянулся к телефону и сказал маме, что если ей что-нибудь будет нужно, то он обо всем позаботится. Он знает лучших врачей мира.

– Вам не о чем беспокоиться, Кэтрин. Мы с Чарли будем рядом с вами на каждом шагу.

Реакция Филиппа на болезнь моей матери дала мне представление о жизни, в которую я вхожу.

– Давай вернемся, – сказал он, как если бы это был его дом. – Ей не следует проходить через все это одной.

Если Филипп хотел вернуться, это было не к добру. Солнце исчезло с небосклона, и я продрогла до костей.

– Да, – я повернулась к нему, охваченная легким разочарованием. – Давай вернемся.

Через два часа мы сели в маленький самолет – кошмар клаустрофоба. Я не смыкала глаз весь полет, завершившийся в частном аэропорту в пригороде Канзас-Сити.

Когда мы добрались до больницы, серия анализов и холодные залы ожидания, тихие молитвы и приступы плача подтвердили серьезность болезни моей матери. Филиппу пришлось поддерживать меня, когда мое тело совсем обмякло. Замысловатый рентгеновский аппарат подтвердил именно то, что я не хотела знать.

У мамы было образование на головке поджелудочной железы. Биопсия подтвердила, что это была раковая опухоль.

Серьезность ее диагноза и стремительность угасания были для меня как удар хлыстом. Мой мир, когда-то равномерно залитый лимонным солнцем, стал дымно-серым.

У меня не было времени, чтобы все это осознать.

Филипп помог мне упаковать чемодан, и я вернулась в дом, в котором выросла. Прогноз для моей мамы был мрачным – большинство пациентов прожили меньше года. Я стала сомневаться в мудрости Вселенной и все чаще задавалась вопросом, почему Бог забирает тех, кто все делает правильно – тех, кто любит своих детей и заботится о них, тех, кто жертвует своим счастьем ради благополучия других, тех, в чьих сердцах живет самоотверженность.

К тому времени Филипп уже понял, что моего отца с нами не было. Он меня не расспрашивал, не задавал никаких вопросов. Это была правда, которую мы опустили и не обсуждали.

Время породило зверинец смешанных, запутанных сообщений.

Время – украденные мгновения, несколько радостных моментов без химиотерапии и обезболивающих, без тяжелого плаща горя, обхватившего нас мертвой хваткой.

Время – противник. Оно было вне досягаемости и в то же время так близко. Оно приближалось, оно исчезало. Я обезумела и измучилась от погони за ним. Противоречие тех месяцев было явным.

Я сомневалась в судьбе и абсолютной силе любви. Как могло мое сердце испытывать такую глубокую, пронизывающую любовь, когда оно медленно разрывалось на части?

Как моя душа могла открыться незнакомцу, пока она была сосредоточена на человеке, которого я любила больше всех на свете?

Учебный год закончился, и мои ученики отправили меня домой, осыпая молитвами. Они знали, что, возможно, когда они вернутся осенью, я могу уже остаться без матери, и их объятия были очень крепкими. Пока они наслаждались каникулами, я все лето держала маму за руку на курсах химиотерапии и возила ее на сканирование. А потом врачи сказали нам, что они больше ничего не могут сделать.

Вновь начались занятия в школе, и мама настояла, чтобы я вернулась к работе. Они сговорились с Филиппом и не оставили мне выбора.

– Я не могу, – кричала я. – Не могу начать что-то новое… не сейчас…

Мама понимала, что мне нужно выбраться из дома. То, что я оставалась дома, не шло на пользу никому из нас. Я вернулась в школу дождливым сентябрьским днем, придавленная грузом того, что должно было произойти. Я никогда не забуду объятия директора Присциллы, когда я вошла в офис.

– Ты не одна. Мы вместе с тобой.

Мрачным октябрьским утром воскресенья, когда мама сидела в своей постели рядом с мусорной корзиной, я услышала легкий стук в дверь.

Она засыпала под мое чтение. Мама предпочла классику. Мы читали роман «Под стеклянным колпаком», как будто маминой болезни нам было недостаточно.

– Помни, Шарлотта, – сказала она мне перед тем, как уснуть, – помни о своих ожиданиях. Всегда лучше ожидать меньшего, тогда ты не разочаруешься.

Я знала, что тогда она говорила о Сильвии Плат, но от меня не ускользнул истинный смысл ее фразы. Она имела в виду моего отца.

Она имела в виду мое отношение к мужчинам. Мы никогда не говорили об отце и о том, как повлияло на нас его отсутствие, хотя я уверена, что у нее было припасено несколько уроков, которыми ей нужно было со мной поделиться перед лицом приближающейся смерти.

– Филипп много путешествует, Чарли. Я знаю, что ты счастлива. Я знаю, что для тебя это не проблема.

Она замолчала, чтобы перевести дух. Я наблюдала, как поднимается и опускается ее грудь. Ее кожа была тускло-серой. Бледно-лиловая шапочка, которую связала для нее подруга, соскользнула, и я увидела обнаженную кожу – сильнодействующие лекарства лишили ее жизнерадостных локонов. Я надевала ей шапочку обратно на голову, когда она закончила свою мысль.

– Мы счастливы, мама.

Слезы затуманили мне глаза.

– У нас с Филиппом все будет хорошо, обещаю.

Она сжала мою руку. Стук продолжался.

Большую часть времени я не беспокоилась об одежде или мытье головы. Когда в дверь звонили, это была одна из медсестер из хосписа. Иногда это мог быть сочувствующий друг, достаточно храбрый, чтобы навестить маму и ее увядающее тело. Стоило мне распахнуть дверь, как меня разбудил поток свежего воздуха. Несколько недель я ходила как во сне.

– Чарли!

Я затянула халат и заправила за ухо жирную прядь волос. Я не могла вспомнить, когда в последний раз мылась.

– Чарли, что за дела?

Филипп прошел мимо меня с большим ящиком в руке. Он поставил ящик на пол, и я, уткнувшись в него, протяжно взвыла. Меня охватили сильные животные рыдания. Настолько, что я почти не заметила похожие звуки, доносившиеся из ящика. Когда в конце концов у меня перехватило дыхание, Филипп вытер мое лицо рукавом.

– Филипп, это что? – спросила я, указывая на коробку. – И что ты здесь делаешь? Я думала, ты в Сан-Франциско.

Или он должен был находиться в Лос-Анджелесе? Мне сложно было уследить за его передвижениями.

– Разве ты не рада меня видеть? – он перевел на меня свои усталые глаза.

Вероятно, Филипп провел эту ночь в самолете, хотя это было и не видно по его свежему костюму.

Его опрятный внешний вид успокоил меня. Я привыкла к непрекращающимся стенаниям и рыданиям. Услышать речь и полные предложения было словно найти буханку теплого хлеба, когда голодаешь неделями. Я жадно поедала этот хлеб, жадно поедала Филиппа, падая в его объятия.

– Я здесь, дорогая.

Я позволила последним нескольким неделям и месяцам раствориться в моей памяти. Я не хотела вспоминать, каким разрушенным, истощенным было тело моей матери, когда я подсовывала под нее горшок. Мне не хотелось слышать, как она в глубоком отчаянии плачет по собственной матери. Таков был ужас неминуемой смерти.

Когда мои ноги подкосились, Филипп подхватил меня.

– Я больше не могу выносить это.

– Я здесь, Чарли.

Его хватка была очень крепкой.

– Я хочу, чтобы это уже закончилось, – вскрикнула я. – Я больше не могу видеть, как она страдает.

В ту самую секунду, как эти слова сорвались с моего языка, я почувствовала сожаление, как будто высшие силы могли их услышать и вынести еще более жестокое наказание. Но что могло быть хуже?

– Это неправильно? Я ошибаюсь?

Мои слова тонули в рыданиях. Существо в ящике скулило от отчаяния.

Я отступила назад и открыла крышку. Подросший щенок с золотистой шерсткой выскочил и прижал меня к земле. Он извивался надо мной, облизывая мои губы, пробуя мои слезы. Его дыхание пахло материнским молоком, а хвост яростно вилял взад и вперед.

– Филипп, – начала я между нелепыми поцелуями, – Ты сумасшедший. Сейчас худшее время для…

– Тебе будет с ним хорошо, Чарли.

Невинность и радость щенка угнетали меня, пробивали мою защиту.

– Я не могу. Не сейчас. Я и о себе с трудом могу позаботиться.

Время. Оно было повсюду. Подходящее время, неподходящее время. Я снова поглядела на очаровательное создание, о котором мечтала с юных лет, но отец запрещал мне заводить собаку. Мы встретились взглядом, и я отвернулась.

– Прошу тебя, Филипп. Ты должен вернуть его.

– Я не могу этого сделать, Чарли. Возврат не предусмотрен. Кроме того, вы нужны друг другу.

Жизнерадостный щенок с большим животиком резко контрастировал с увядающим телом моей матери. Он символизировал надежду, в то время как ее оставалось совсем немного и во мне, и в ней. Я не могла полюбить это пушистое животное. В моем сердце не хватало для него места.

– Филипп, я должна заботиться о маме.

Ему нравилось, когда я говорила его словами.

– У меня нет времени дрессировать щенка. Он устроит беспорядок. Я не могу ухаживать даже за растением.

В дверь позвонили, и я сразу поняла, что это медсестра хосписа.

Они приходили посменно – женщины с такими именами, как Марта, Джанет и Шерил. Надежные имена для женщин с важной работой. Марта улыбнулась Филиппу и увидела меня на полу у его ног. Ее присутствие означало конец. Сколько бы брошюр я ни читала, сколько бы социальных работников ни переступало через наш порог, чтобы заверить меня, будто дело не в смерти, а в качестве жизни, они словно были стаей черных птиц, окруживших свою добычу. Марта наклонилась, чтобы поприветствовать щенка, который взволнованно вскочил ей навстречу. Она узнала о нем раньше меня. Они обе узнали раньше.

И тут я все поняла. Щенок был утешительным призом. Своего рода обмен. Одно сердцебиение вместо другого. Я сразу возненавидела щенка и отвернулась. Марта почувствовала мое раздражение и подхватила его на свои пухлые руки, а он принялся лизать ее смуглые щеки.

– Он никогда не заменит ее, Филипп.

– Чарли…

Я покачала головой.

– Как ты мог подумать, что он сможет…

– Чарли, позволь мне объяснить…

Мое тело впервые так оживилось за последние несколько недель. Щеки пылали жаром.

– Ты же не ожидаешь, что все наладится… Ты не понимаешь…

Слезы жгли мне глаза, и я пыталась их сдержать.

– Этого никогда не будет достаточно… Понимаешь?

По его лицу пробежало выражение сострадания.

– От этого не станет легче. Это только все усложнит…

К тому времени я уже плакала. Слезы были повсюду, текли по щекам, капали с носа. Марта отнесла щенка в другую комнату, захватив с собой его принадлежности, которые Филипп оставил у двери. Я слышала, как из коридора доносился его визг. Филипп опустился рядом со мной и обнял меня. Я не могла сопротивляться. Мое тело обмякло, и я бы уже прижалась к холодному твердому полу, если бы не он.

Филипп обнимал меня, раскачивая взад и вперед.

– Чарли, я здесь. Ничего страшного, любовь моя. Ты не одна. Я всегда с тобой…

Было трудно видеть женщину, которую он любил, разбитой и сломленной.

– Так будет не всегда.

Он потянулся к моим волосам и нежно погладил их кончиками пальцев. Этот жест заставил меня плакать сильнее. Его присутствие ослабило стержень, который помогал мне держаться на ногах все это время. Теперь это стержень разламывался.

Филипп обхватил мой подбородок ладонями и заставил повернуться к нему лицом.

Я наклонилась, чтобы найти его губы, наслаждаясь ароматом зубной пасты с перечной мятой и оживляя воспоминания, охватывающие мили и месяцы. Стоило мне достаточно сильно вдохнуть, и его сила оживляла меня.

И, как с большинством вещей, которые предлагал Филипп, так оно и произошло. Поддавшись, я позволила ему крепко обнять себя и дала обещание, которое еще не полностью осознавала.

Освободившись от объятий Филиппа, я поднялась с пола в поисках Марты и четвероногой проблемы, с которой мне предстояло иметь дело. Они играли на цветастом коврике, и щенок свирепо бросался на нее, мило вилял хвостом. Когда он увидел меня, он уронил игрушку и с разбегу уткнулся мне в ступни. Он облизывал и покусывал меня, пытался поймать мой взгляд.

Щенок был умен. Он понимал, что, если мы встретимся глазами, я стану его пленником. Нечто похожее произошло у нас с Филиппом.

– Он такой милый, Шарлотта. Посмотрите на эту мордочку, – сказала Марта.

Я знала, что означает этот щенок. Меня поразила предусмотрительность Филиппа. Мама застонала в соседней комнате, и Марта встала.

– Я пойду к ней.

Я не знала, чувствовала ли я облегчение или испугалась. Окно у моей кровати было распахнуто, а розовые занавески широко раздвинуты, открывая чистое небо. Луч солнца пронзил серые облака и, проникнув сквозь просвет в них, рикошетом отразился от зеркала. Луч разнесся по комнате, и щенок попытался поймать его своей игривой пастью. На секунду я восхитилась его храбростью.

Филипп стоял рядом, не решаясь вмешаться.

– Марта, – крикнула я. – Подождите. Я сама пойду.

Нагнувшись, я взяла щенка на руки и направилась к маме. Щенок заерзал и вцепился острыми зубками в мои пальцы.