Хакерская этика и дух информационализма бесплатное чтение

Пекка Химанен
Хакерская этика и дух информационализма

Pekka Himanen

The Hacker Ethic and the Spirit of the Information Age


Copyright © 2001 Pekka Himanen

Prologue copyright © 2001 Linus Torwalds

Epilogue copyright © 2001 Manuel Castells

© Денис Сироченко, перевод, 2014

© Издание на русском языке. AST Publishers, 2019

* * *

Предуведомление научного редактора русского издания

Эта книга вышла по-английски в 2001 году и только сейчас добралась до русского читателя. Коммуникационные технологии, о которых идет речь в книге и которые сегодня определяют культуру человечества, развиваются с такой скоростью, что в этой области восемнадцать лет – это настоящая геологическая эра, бесконечно долгое время, в течение которого мир, о котором пишет Пекка Химанен, изменился до неузнаваемости. Конечно, некоторые утверждения и прогнозы автора устарели, да и реалии забылись, так что мы добавили в соответствующих местах необходимые примечания.


И тем не менее эта книга сохраняет свою ценность как ностальгический памятник ушедшей эпохе, когда хакеры-идеалисты, которые и обеспечили невиданный расцвет коммуникационных технологий, видели свою миссию не в том, чтобы извлечь из этого расцвета максимум коммерческого успеха, но надеялись переустроить общество на более справедливых началах свободного и равного для всех доступа к информации.


Владимир Харитонов,

исполнительный директор Ассоциации интернет-издателей

Июнь 2019

Предисловие

У истоков нашей высокотехнологичной эпохи стоит весьма примечательная группа людей, называющих себя хакерами. Они не телевизионные знаменитости, их имена не на слуху, но их достижения, составляющие значительную часть формирующегося на глазах нового технологического базиса нашего общества, известны всем: это интернет и Паутина (вместе их называют просто Сеть), персональный компьютер и существенная часть программного обеспечения.

The Jargon File («Файл [хакерского] жаргона»), составленный по материалам Сети, определяет хакеров как «энтузиастов программирования[1][2], верящих, что


распространение информации приносит огромную пользу и моральный долг хакера состоит в том, чтобы делиться опытом путем написания бесплатных программ и облегчения доступа к информации и вычислительным ресурсам при любой возможности[3].


Такова была этика хакера с тех самых пор, когда на заре 1960-х члены группы программистов-энтузиастов из МТИ[4] впервые назвали себя хакерами[5]. (Позднее, в середине 1980-х, пресса стала называть хакерами компьютерных преступников. Сами хакеры, чтобы их не путали с авторами вирусов и нарушителями информационной безопасности, именуют таких деструктивных типов кракерами (crackers), то есть взломщиками[6]. В настоящей книге разделение на хакеров и взломщиков соблюдается.)

Мой интерес к теме хакеров поначалу носил технический характер и был продиктован тем впечатляющим фактом, что самые известные символы нашего времени – Сеть, персональный компьютер, такое программное обеспечение, как ОС Linux, – были разработаны не какой-то компанией или правительством, а в основном усилиями отдельных энтузиастов, объединившихся для реализации общих идей в команду единомышленников, работающих в произвольном ритме (интересующихся деталями этих разработок отсылаю к приложению «Краткая история компьютерного хакерства»). Мне хотелось понять, что двигало этими людьми, постичь внутреннюю логику их действий. И чем больше я размышлял о хакерах, тем очевиднее мне становилось, что человеческий аспект их деятельности даже интереснее технического. В хакерах воплотился духовный вызов нашего времени, и сами они признают, что хакерские подходы могут применяться далеко за пределами компьютерной области. «Файл жаргона» подчеркивает, что хакером может называться


профессионал или энтузиаст в любом деле. Например, можно быть хакером в астрономии[7].


То есть в определенном смысле можно быть хакером, вообще не имея никакого отношения к компьютерам. И я спросил себя: а что, если рассмотреть хакеров в более общем контексте? Какое значение приобретут их достижения тогда? С этой точки зрения «этика хакера» – это развивающееся в наш информационный век страстное отношение к работе вообще, это новая рабочая этика, призванная разбить оковы традиционного восприятия труда, продиктованного протестантской рабочей этикой, изложенной Максом Вебером в классическом труде «Протестантская этика и дух капитализма» (1904–1905)[8].

Кое-кому из самих хакеров такая связь между их этикой и трактатом Вебера может показаться надуманной. Но напомню, что в нашей книге выражение «этика хакера» имеет значение, выходящее за пределы компьютерного хакерства, и затрагивает общественные факторы, обычно не упоминаемые в дискуссиях на компьютерные темы. Таким образом, расширительное толкование понятия «этика хакера» представляет собой интеллектуальный вызов и компьютерным хакерам в том числе.

Но прежде всего этика хакера бросает вызов нашему обществу и каждому из нас по отдельности. Следующим по важности после рабочей этики аспектом этого вызова является денежная этика хакера – то, что Вебер определяет как второй важнейший компонент протестантской этики. Очевидно, что распространение информации, упомянутое в приведенном выше определении этики хакера, не является в наше время главным способом заработка; наоборот, деньги, как правило, приносит владение информацией. Так же как и кредо первых хакеров – человеком должны двигать не деньги, а желание создать нечто ценное в глазах его окружения – не является общим подходом. И хотя мы не можем утверждать, что все компьютерные хакеры разделяют положения этой денежной этики или что она, подобно рабочей этике хакера, распространится на общество в целом, но мы можем сказать, что это отношение было важной движущей силой при формировании нашей эпохи и что дискуссии хакеров о природе информационной экономики могут привести по крайней мере к столь же радикальным последствиям, как и переход на рабочую этику хакера.

Третьей изначальной составляющей этики хакера, на которую намекают слова из процитированного выше определения «облегчение доступа к информации и вычислительным ресурсам», является сетевая этика (или «нэтика», nethic). Она отражает такие идеи, как свобода выражения в Сети и доступность Сети для всех. Большинство компьютерных хакеров разделяют лишь некоторые положения сетевой этики, но с точки зрения ее общественной значимости сетевая этика должна восприниматься как одно целое. Нам еще предстоит оценить все влияние этих вопросов, но они, безусловно, являются ключевыми для морали информационной эпохи.

В основе данной книги лежит продолжающееся уже несколько лет в разных формах сотрудничество между тремя ее авторами (Мануэль Кастельс был моим коллегой по исследованиям в Калифорнии, а Линус Торвальдс – по совместному веселью). Идея книги об этике хакера родилась во время нашей первой встречи осенью 1998 года, когда каждого из нас пригласили выступить на симпозиуме в Калифорнийском университете в Беркли, исконной цитадели хакерства. Мы решили расширить наши презентации, посвященные тем же вопросам, что и данная работа.

Линус должен был выступить первым как представитель компьютерного хакерства, затем Мануэль представлял свою теорию информационной эпохи (состоящей из развития информационализма – новой информационно-технической парадигмы – и новой общественной формации – сетевого сообщества), а мне предстояло проанализировать значение этики хакера путем сопоставления компьютерного хакерства Линуса и более общей картины нашего времени, нарисованной Мануэлем. Каждый из нас тем не менее говорил от своего имени.

Данная книга построена по тому же плану: в прологе, озаглавленном «Что движет хакерами, или Закон Линуса», Линус Торвальдс, инициатор самого известного хакерского творения нашего времени, операционной системы Linux, излагает свой взгляд на факторы, способствовавшие успеху хакерства.

Исследования нашей эпохи, которым Мануэль посвятил последние пятнадцать лет, воплотились в трехтомнике The Information Age («Информационная эпоха») общим объемом в полторы тысячи страниц. В эпилоге данной книги, озаглавленном «Информационализм и сетевое общество», Мануэль впервые представляет результаты своих исследований, с некоторыми важными дополнениями и в доступной для обычного читателя форме. Мои собственные исследования размещены между главами Линуса и Мануэля и разделены на три части, в соответствии с тремя уровнями этики хакера: рабочая этика, отношение к деньгам и сетевая этика (дальнейшее развитие этих тем освещается на сайте данной книги, www.hackerethic.org[9]).

Читатели, которые предпочитают ознакомиться с теорией с самого начала чтения (а не в итоговом разделе книги), могут сразу обратиться к эпилогу Мануэля. Для всех остальных пусть начинает Линус.

Пролог. Что движет хакерами, или Закон Линуса

Линус Торвальдс

Я познакомился с Пеккой и Мануэлем на встрече, которую Калифорнийский университет в Беркли организовал в Области залива Сан-Франциско: это был однодневный симпозиум на тему вызовов, стоящих перед сетевым обществом. Там присутствовали большие шишки от социологии, рассуждавшие о современных технологиях и обществе. Там присутствовал и я – в качестве представителя технической стороны дела. Меня не так легко выбить из колеи, но обстановка была не из самых комфортных. Как мой доклад будет выглядеть на фоне социологических рассуждений о технологиях? Но постойте-ка, подумал я, если социологи говорят о технологиях, почему бы инженеру не поговорить о социологии? В худшем случае меня не позовут на следующую встречу – так что мне терять?

Я всегда тяну с презентацией до последнего дня, и вечером накануне конференции я лихорадочно пытался составить план выступления. Как только у вас появляется план – ваша платформа, – написать несколько слайдов становится не так уж и трудно. Мне нужна была идея.

В конце концов я принялся объяснять, что движет хакерами и почему Linux, небольшая операционная система, которую я разрабатывал, так нравилась хакерам и настолько совпадала с их ценностями.

От этого я перешел к размышлениям не только о хакерах, но и о самых высоких наших мотивах в целом. Я назвал свое наблюдение (в присущей мне скромной и самоотверженной манере) «законом Линуса».

Закон Линуса

Закон Линуса гласит, что все движущие нами факторы делятся на три основных категории. Что более важно, развитие заключается в последовательном прохождении этих же самых категорий, каждая из которых является своего рода фазой в эволюции человека. Категории, в порядке возрастания, – это «выживание», «общественная жизнь» и «развлечения».


Первая фаза, выживание, – это трюизм. Всякое живое существо стремится прежде всего выжить. А как же остальные две фазы? Если мы примем, что выживание действительно является базовой движущей силой, то прочие факторы вырастают из ответа на вопрос: «Во имя чего люди готовы расстаться с жизнью?» Я бы сказал, что если вы готовы пожертвовать во имя чего-то своей жизнью, то это что-то является действительно фундаментальным стимулом. С моим выбором можно спорить, но я уверен в его правильности. Мы легко можем подобрать примеры как людей, так и прочих живых существ, для которых общественные связи значат больше, чем собственная жизнь. Классический пример из книг – это, конечно, «Ромео и Джульетта», но концепции смерти за семью, родину или веру можно также представить как иллюстрацию того факта, что социальные связи бывают важнее собственно жизни.

Развлечения могут показаться спорным выбором, но под развлечениями я имел в виду нечто большее, чем игры на Nintendo. Это шахматы. Рисование. Интеллектуальные упражнения в попытках постичь законы Вселенной. В занятиях физикой Эйнштейн руководствовался отнюдь не соображениями выживания. И вряд ли физика сближала его с обществом. Для Эйнштейна физика была развлечением. Развлечения – это то, что само по себе захватывающе интересно.

Человек испытывает сильнейшую потребность в поиске развлечений. Вы, возможно, и не готовы умереть за свою Nintendo, но подумайте о выражении «умереть со скуки»: для некоторых лучше смерть, чем вечная рутина, и именно поэтому люди прыгают с парашютом со вполне исправных самолетов – просто для встряски, для борьбы со скукой.

Могут ли деньги мотивировать? Деньги, конечно, полезная штука, но для большинства деньги не являются стимулом сами по себе. Деньги мотивируют, потому что их можно обменять на что-то по-настоящему ценное.

Следует заметить, что, хотя деньги легко обеспечивают выживание, с общественной жизнью и развлечениями все не так просто. Особенно с Развлечениями с большой буквы Р – теми, что придают смысл всей вашей жизни. Не следует полностью отвергать значение богатства для общественной жизни, тратите вы его или нет. Деньги – мощный инструмент, но это лишь инструмент, посредник между вами и более мощными стимулами.

Закон Линуса говорит не столько о трех базовых стимулах как таковых, сколько о том, что развитие человека состоит в прохождении от «выживания» к «общественной жизни» и «развлечениям» как основному движущему фактору. Секс? Конечно, вначале он был средством выживания, да и сейчас им вне всякого сомнения остается. Но у наиболее развитых животных секс давно стал частью общественных отношений, а для человека главная прелесть секса заключается в развлечении. Еда и выпивка? То же самое. Война? То же самое. Может, война еще и не приняла свою финальную форму, но CNN активно работает над этим. Война началась как борьба за выживание, превратилась в средство поддержания общественного порядка и неудержимо превращается в развлечение.

Хакеры

Все вышеизложенное полностью относится и к хакерам. Для них выживание не главное. Они прекрасно проживут на пирожных «Твинки» и энергетической коле. Кроме шуток, раз уж у вас появился компьютер, вряд ли вы озабочены поисками пищи или крыши над головой. О выживании все еще приходится думать, но оно уже не заслоняет прочие факторы.

«Хакер» – это человек, в использовании компьютера прошедший путь от выживания («я добываю хлеб насущный программированием») до следующих двух стадий. Он или (в меньшей степени, чем хотелось бы) она применяет компьютер для укрепления общественных связей – электронная почта и Сеть отлично для этого подходят. А еще для хакера компьютер является развлечением. Не игры, не смешные картинки в Сети, а именно сам компьютер. Вот почему появляются такие вещи, как Linux. Не из-за стремления к заработку. Linux-хакеры просто занимаются тем, что им интереснее всего, и им нравится рассказывать об интересных вещах друг другу. В какой-то момент охвативший вас интерес начинает играть и социальную роль. Вот как образуется эффект сетевого взаимодействия – множество хакеров совместно работают над Linux, потому что работа приносит им удовольствие.

Хакеры убеждены, что нет большего стимула, чем этот, – убеждение, сыгравшее, как покажет Пекка, огромную роль в областях, весьма далеко отстоящих от Linux.


Линус Торвальдс

Часть первая. Этика труда

Глава первая. Рабочая этика хакера

Линус Торвальдс уже рассказал в прологе, что для хакера компьютер сам по себе уже развлечение, имея в виду, что хакер считает процесс программирования как таковой интересным, волнующим и радостным.

Другие создания хакеров проникнуты тем же духом. Не один Торвальдс описывает свою работу словами вроде «Linux-хакеры занимаются тем, что кажется им очень интересным». К примеру, вот как Винтон Серф, которого иногда называют «отцом интернета»[10], говорит об увлекательности написания программ: «В программировании было нечто восхитительно захватывающее»[11]. Стив Возняк, который построил первый в полном смысле этого слова персональный компьютер[12], откровенно рассказывает о своем знакомстве с чудесами программирования: «Это был просто самый интригующий мир из всех»[13]. Таков общий дух: хакеры программируют, потому что им очень интересно. Связанные с программированием задачи разжигают в хакере неподдельное любопытство и побуждают его узнавать все больше и больше; хакер – энтузиаст своего дела, в нем он черпает энергию.

Начиная с МТИ шестидесятых, классический хакер просыпается после обеда, чтобы с рвением засесть за написание программ и просидеть погруженным в хитросплетения кода до самого утра. Ярким примером служит рассказ Сары Флэннери, шестнадцатилетней хакерши из Ирландии, о своей работе над так называемым алгоритмом шифрования Кэйли – Персера:


Меня переполнял азарт… Я работала целыми днями, и это было восхитительно. Временами мне вообще не хотелось останавливаться[14].


А еще работа приносит хакеру радость, это полная открытий увлекательная игра. Как-то в сети Торвальдс рассказал, что Linux начался с небольших экспериментов на только что приобретенном им компьютере, а всю свою мотивацию при разработке операционной системы он объяснил весьма просто: «Эта работа была и остается развлечением»[15]. Тим Бернерс-Ли, создатель Всемирной паутины[16], также вспоминает, что все началось с экспериментов по объединению «игровых программ»[17]. Возняк говорит, что многие характеристики компьютеров Apple


пришли из игры, а встроенные прикольные штучки родились при работе над маленьким проектом – написать… [игру под названием] «Прорыв» и показать ее в клубе[18].


Флэннери рассказывает, как менялась ее работа по разработке технологии шифрования при переходе от изучения теорем в библиотеке к практике исследовательского программирования:


Если попадалась особенно интересная теорема… я писала программу – генератор примеров… И каждый раз программирование становилось игрой, которой я предавалась часами, вместо того чтобы корпеть над конспектом[19].


Радость творчества выплескивается временами и в реальную жизнь хакеров. К примеру, Сэнди Лернер известна не только своим вкладом в разработку маршрутизаторов[20], но и привычкой ездить верхом обнаженной. Ричард Столлман[21], длинноволосый и бородатый гуру хакерства, появляется на компьютерных конференциях облаченным в мантию волшебника и проводит обряды изгнания коммерческих программ из машин, принесенных ему последователями. Знаменитый защитник хакерской культуры Эрик Рэймонд[22] ведет экстравагантную жизнь: будучи фаном ролевых игр живого действия, он бродит по улицам родного городка в Пенсильвании и окрестным лесам, одетый то как древний мудрец, то как римский сенатор, то как придворный кавалер XVII века.

Рэймонд дал краткое изложение сути хакерского духа в своем описании философии UNIX-хакеров[23]:


Для правильного понимания философии UNIX вы должны быть приверженцем совершенства. Вы должны верить, что искусство программирования достойно приложения всего интеллекта и всей страсти, на которые вы только способны. Разработка и внедрение программ должны быть веселым искусством и высокой игрой. И если такой подход смущает вас или кажется чересчур выспренним, самое время хорошенько задуматься; спросите себя, не забыли ли вы о чем-то важном. Почему из всех способов зарабатывать деньги или проводить время вы выбрали именно программирование? Возможно, потому что когда-то оно было вашей страстью…

Для правильного понимания философии UNIX вы должны выработать такой подход (или вернуться к нему). Вам нужен искренний интерес. Вам нужен вкус к игре. Вам нужен зуд первооткрывателя[24].


Определяя дух хакерства, Рэймонд говорит о страсти, что резонирует с развлечением, которое Линус Торвальдс упоминает в прологе. Слово Рэймонда подходит даже больше, потому что, хотя оба понятия вызывают не предусмотренные в данном контексте ассоциации, интуитивно страсть лучше развлечения выражает все три описанные выше аспекта: преданность делу – интересному, вдохновляющему и приносящему радость.

Страстное отношение к работе не является исключительным достоянием компьютерных хакеров. К примеру, мир научных исследований демонстрирует его испокон веков. Дух страстного научного любопытства получил свое выражение около 2500 лет назад, когда основатель первой академии Платон сказал о философии:


Только если кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него внезапно, как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание и само себя там питает[25].


Тот же подход разделяют профессионалы во всех других сферах жизни – в искусстве, технике, работе с информацией; менеджеры и инженеры, работники медиа и дизайнеры.

Не только «Файл хакерского жаргона» раскрывает нам суть хакера. На первой Хакерской конференции 1984 года в Сан-Франциско Беррелл Смит, один из первых разработчиков Apple Macintosh, выразил ее так:


Хакер может заниматься чем угодно и оставаться хакером. Можно быть хакером-плотником. Необязательно заниматься хай-теком, главное – это мастерство и увлеченность своим делом[26].


В своем пособии How to Become a Hacker («Как стать хакером», 1999) Эрик Рэймонд пишет:


Люди применяют хакерский подход и в других сферах [кроме программирования], например в электронике и музыке, – по сути, мы видим его во всех высших проявлениях профессионального мастерства[27].


С этой точки зрения компьютерные хакеры являются превосходным примером следования более общей рабочей этике – назовем ее рабочая этика хакеров, – которая завоевывает позиции в нашем сетевом обществе, где роль информационных профессионалов непрерывно возрастает. И хотя мы будем использовать термин, зародившийся в хакерской среде, мы должны помнить, что можно говорить о хакерской этике вообще без какой-либо связи с компьютерами. Мы обсуждаем вызов довлевшей над нами многие века протестантской рабочей этике, которая все еще не потеряла своей власти.

Посмотрим, каким историческим и общественным силам этика хакера в этом смысле противостоит. Известное выражение «протестантская рабочая этика» происходит, как мы уже говорили, из книги Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Вебер начинает с указания на то, что восприятие работы как долга лежит в основе духа капитализма, зародившегося в XVI веке:


В самом деле, столь привычное для нас теперь, а по существу отнюдь не само собой разумеющееся представление о профессиональном долге, об обязательствах, которые каждый человек должен ощущать и ощущает по отношению к своей «профессиональной» деятельности, в чем бы она ни заключалась и независимо от того, воспринимается ли она индивидом как использование его рабочей силы или его имущества (в качестве «капитала»), – это представление характерно для «социальной этики» капиталистической культуры, а в известном смысле имеет для нее и конститутивное значение[28].


Вебер продолжает:


…Совершенно необходимы не только развитое чувство ответственности, но и такой строй мышления, который, хотя бы во время работы, исключал неизменный вопрос, как бы при максимуме удобства и минимуме напряжения сохранить свой обычный заработок, – такой строй мышления, при котором труд становится абсолютной самоцелью, «призванием».


Затем Вебер показывает, как вторая описанная им и также возникшая в XVI веке сила, протестантизм, развила и укрепила эти взгляды. Богослов Ричард Бакстер изложил протестантскую рабочую этику предельно ясно:


Бог помогает нам и поддерживает в нас энергию для того, чтобы мы могли осуществить нашу деятельность, труд – нравственная и естественная цель власти… Пренебрегать этим, говоря: я буду молиться и предаваться медитациям – равносильно тому, что твой слуга отказал бы тебе в самой необходимой услуге, выполняя другую, значительно менее важную[29].


Богу не нужны молитвы и медитация – ему нужен труд. Истинный приверженец духа капитализма, Бакстер советует работодателям добиваться от работников наилучших результатов, внушая им, что труд – дело совести:


Истинно благочестивая прислуга будет выполнять свои обязанности как долг послушания Богу, как если бы сам Бог требовал от нее выполнения работы[30].


Бакстер подводит итог своим рассуждениям, называя труд «призванием», – подходящее определение для протестантской рабочей этики: работа самоценна, выполнять свою работу следует как можно лучше, относиться к работе нужно как к долгу, который следует выполнять, потому что его следует выполнять.

В то время как рабочая этика хакеров уходит корнями в академию, единственный исторический предшественник протестантской этики, согласно Веберу, – монастырь. И действительно, углубившись в сравнение Вебера, мы увидим много общего. К примеру, в уставе монахов-бенедиктинцев VI века мы обнаружим требование к монахам воспринимать назначенную им работу как долг и укор склонным к лености братьям: «Праздность – враг души»[31]. Монахи также обязаны были безропотно исполнять все, что им сказано. В V веке предшественник бенедиктинцев Иоанн Кассиан в своем монастырском уставе с похвалой отзывался о некоем брате Иоанне, покорно взявшемся по приказу старца перетаскивать неподъемный камень:


Однажды другие братья хотели по примеру Иоанна научиться послушанию. Старец, призвав его, приказал скорее прикатить огромный камень, который и много народа не могли сдвинуть с места. Иоанн с таким усилием стал напирать на камень, что от пота не только одежда его промокла, но и камень увлажнился. И теперь он принялся за исполнение приказания со всем простосердечием и не думая о несбыточности его, ибо он уверен был, что старец ничего не может приказывать ненужного и неосновательного[32].


Такой сизифов труд воплощает главную идею монашества – выполнять любое послушание не сомневаясь[33]. Устав бенедиктинцев прямо говорит, что смысл работы неважен, ибо ее подлинная цель – не сделать что-либо, а усмирить душу работника послушанием – правило, которое до сих пор соблюдается во многих офисах[34]. В Средние века эта протопротестантская этика практиковалась только в стенах монастырей и не была главной даже в церкви в целом, не говоря уже о мирянах. И только на волне протестантской Реформации монашеское мышление выплеснулось из келий во внешний мир.

Тем не менее Вебер подчеркивает, что, хотя дух капитализма и черпал свое религиозное оправдание в протестантской этике, последняя сама скоро секуляризировалась и зажила по своим собственным законам. По знаменитому выражению самого Вебера, этика протестанта стала отрешенной от религии железной клеткой[35]. Это принципиальное определение. В нашем глобальном мире к выражению «протестантская этика» следует относиться так же, как и к понятию «платоническая любовь». Когда мы говорим, что кто-то платонически влюблен, мы отнюдь не имеем в виду, что этот влюбленный – поклонник античного философа Платона с его метафизикой и прочим. Платонически любить способен последователь каких угодно философских, религиозных и культурных воззрений. Точно так же протестантской этики можно придерживаться независимо от принадлежности к культуре и вере Реформации. Японец, атеист, ревностный католик могут – и часто ведут себя – в соответствии с канонами протестантской этики.

За примерами влияния протестантской этики не нужно далеко ходить. Фразы вроде «я всегда все делаю хорошо» или те части прощальных речей при проводах на пенсию, в которых говорится о том, что работник всегда был «трудолюбивым / ответственным / надежным / верным сотрудником», – вот наследие протестантской этики, поскольку в них нет ни слова о сути работы, которую выполнял виновник торжества. Возвышение работы до цели и смысла жизни – в крайних случаях у трудоголиков нет времени на собственных близких – еще один признак протестантской этики. Работу выполняют, стиснув зубы, забыв обо всем, кроме ответственности, и мучась угрызениями совести, если приходится пропустить денек-другой по болезни.

В более широком историческом контексте продолжающееся господство протестантской этики не должно удивлять: хотя современное общество во многом отличается от общества предшествующей индустриальной эпохи, наша «новая экономика» не подразумевает полного разрыва с описанным у Вебера капитализмом, это просто новый капитализм. В «Информационной эпохе» Кастельс подчеркивает, что работа в смысле ежедневного обязательного труда никуда не денется, несмотря на радужные прогнозы – наподобие тех, что содержатся в книге Джереми Рифкина The End of Work («Конец работы»). Легко поддаться иллюзии, что технический прогресс каким-то образом снизит нашу зависимость от работы, но если мы посмотрим на факты, сопровождающие подъем сетевого общества, и экстраполируем имеющиеся тенденции в будущее, то нам придется согласиться с оценкой, которую дал Кастельс:


Работа является и будет оставаться на протяжении обозримого будущего ядром человеческой жизни[36].


Хакеры не ставят под вопрос протестантскую этику как таковую. Дух сосредоточенности на работе и без опоры на церковь легко продолжает доминировать в сетевом обществе.

Так что в более общем контексте радикальная сущность хакерства состоит как раз в том, чтобы предложить этому обществу альтернативный дух – который наконец бросит наконец вызов господству протестантской этики. В этом единственном смысле все хакеры действительно взломщики – они ломают запор железной клетки.

Цель жизни

Победить протестантскую этику за один день не получится. Это потребует времени и больших перемен в культуре. Протестантская этика так глубоко укоренилась в сознании, что воспринимается как нечто естественное, как часть человеческой природы. Конечно же, это не так. Даже краткого взгляда на отношение к работе в эпоху до Реформации достаточно для того, чтобы полностью в этом убедиться. И протестантская, и хакерская этики возникли в определенный момент и стали развиваться.

Взгляды Ричарда Бакстера на работу совершенно нехарактерны для средневековой католической церкви. До Реформации духовные отцы посвящали время раздумьям о загробной жизни, но никто из них никогда не думал о загробном труде. Работа не входила в число церковных идеалов. Сам Господь трудился лишь шесть дней, а в седьмой отдыхал. Отдых и для людей стал высочайшей целью: на небесах, словно в вечное воскресенье, человеку не придется работать. В раю нет офисов. Можно сказать, что на вопрос «В чем цель жизни?» христианство давало ответ: «В том, чтобы всегда было воскресенье».

И это не шутка. В V веке св. Августин прямо сравнивал жизнь человеческую с пятницей, так как, согласно церковному преданию, именно в этот день согрешили Адам и Ева, в этот же день Иисус страдал и умер на кресте[37]. Августин писал, что на небесах мы обретем вечный выходной, день отдыха Господа и воскресения Христа: «Это будет поистине великою, не имеющей вечера субботою». Жизнь есть лишь долгое ожидание выходных.

Взгляд отцов церкви на труд как проклятие, как следствие грехопадения отразился в концептуальном подходе к описанию жизни Адама и Евы в раю. Что бы первые люди ни делали, это трудно назвать работой. Августин подчеркивает, что в Эдеме «земледелие было не мучительным трудом, а отрадным наслаждением» – не более чем приятным хобби[38].

До Лютера церковь понимала работу, «труд» как наказание. В средневековой визионерской литературе орудия труда предстают в своем истинном обличье орудий пыток: в аду грешников истязают молотами и другими инструментами. Больше того, согласно видениям духовных отцов, есть в аду пытка страшнее, чем физические муки, – бесконечный труд. В «Плавании святого Брендана» (VI в.) есть эпизод, когда Брендан видит рабочего – и немедленно осеняет себя крестным знамением, потому что понимает, что явился в место, где всякие надежды следует оставить. Вот текст этого эпизода:


Они увидели невдалеке остров, весь покрытый камнями и металлическим шлаком, неприветливый, лишенный растительности, на котором повсюду стояли кузницы. Достопочтенный отец сказал своим спутникам: «Воистину, братья, бедствия сулит нам этот остров, так что не хочу я даже приближаться к нему, но ветер несет нас прямо туда». Когда же они с поспешностью проследовали мимо, до них донесся звук, издаваемый кузнечным мехом, подобный свисту брошенного камня, а также удары, подобные грому, молотов по железу и наковальне. Услышав это, достопочтенный отец укрепил себя и осенил крестным знамением все четыре стороны света, сказав: «Господи Иисусе Христе, избави нас от этого острова».

Едва закончил молитву человек Божий, как один из обитателей этого острова вышел наружу будто бы по какому-то делу. Он был очень космат, вспыльчив и мрачен. Когда он увидел рабов Божьих, проплывающих мимо острова, то возвратился в свою кузницу, восклицая: «Горе! Горе! Горе!»[39][40]


Если ты не будешь вести себя хорошо в этой жизни, развивали свою мысль отцы церкви, то тебя обрекут на работу и в следующей. И что еще хуже, эта работа будет абсолютно бесполезной, лишенной смысла до такой степени, какую ты и представить не мог в самый худший свой рабочий день на Земле.

Наиболее сжато тема выражается в ставшей апофеозом допротестантского мировоззрения «Божественной комедии» Данте, которую поэт завершил незадолго до смерти в 1321 году. Грешники, посвятившие жизнь деньгам, – и скупцы, и расточители – обречены катать перед собой по бесконечному кругу огромные булыжники:

Их множество казалось бесконечным;
Два сонмища шагали, рать на рать,
Толкая грудью грузы, с воплем вечным;
Потом они сшибались и опять
С трудом брели назад, крича друг другу:
«Чего копить?» или «Чего швырять?» —
И, двигаясь по сумрачному кругу,
Шли к супротивной точке с двух сторон,
По-прежнему ругаясь сквозь натугу;
И вновь назад, едва был завершен
Их полукруг такой же дракой хмурой[41].

Данте взял идею из греческой мифологии. В Тартаре, куда отправлялись худшие представители рода человеческого, самому суровому наказанию подвергся жадный Сизиф, обреченный без конца затаскивать огромный камень на вершину горы, откуда тот неизменно срывался.

Я и Сизифа увидел, терпящего тяжкие муки.
Камень огромный руками обеими кверху катил он.
С страшным усильем, руками, ногами в него упираясь,
В гору он камень толкал. Но когда уж готов был тот камень
Перевалиться чрез гребень, назад обращалася тяжесть.
Под гору камень бесстыдный назад устремлялся, в долину.
Снова, напрягшись, его начинал он катить, и струился
Пот с его членов, и тучею пыль с головы поднималась[42].

Отдых манит Сизифа и Дантовых грешников, но никогда не наступает. Они обречены на вечную пятницу.

С учетом такого исторического фона мы можем полнее оценить, как сильно изменила наше отношение к работе протестантская Реформация. В аллегорическом смысле центр тяжести всей нашей жизни сместился от воскресенья к пятнице. Протестантская этика изменила идеологию так сильно, что даже небо и ад встали вверх тормашками. Когда труд стал самоцелью на Земле, духовенству уже труднее было представлять рай как место вечного отдыха и работа перестала быть вечной карой. Так, протестантский богослов XVIII века Иоганн Каспар Лафатер писал, что на небесах «мы не можем вкушать блаженство без занятий. Иметь занятие означает иметь призвание, должность, свое особенное дело». Баптист Уильям Кларк Ольят в начале XX века выразил эту мысль предельно сжато: «В сущности, рай – это мастерская»[43][44].

Протестантская этика со своим культом труда оказалась столь сильна, что проникла даже в наше воображение. Яркий тому пример – роман «Робинзон Крузо» (1719), написанный Даниэлем Дефо, воспитанником протестантского проповедника. Выброшенный на необитаемый остров Робинзон не предается безделью, а постоянно трудится. Он настолько трудолюбив, что работает даже по воскресеньям, хотя в остальном старается соблюдать недельный цикл[45]. Дикаря, спасенного им от соплеменников, он весьма уместно называет Пятницей, воспитывает в протестантском духе и хвалит словами, точно передающими протестантский идеал работника:


Никто еще не имел такого любящего, такого верного и преданного слуги, какого имел я в лице моего Пятницы: ни раздражительности, ни упрямства, ни своеволия; всегда ласковый и услужливый, он был привязан ко мне, как к родному отцу[46].


В XX веке Мишель Турнье сатирически переписал роман Дефо, назвав его Vendredi («Пятница»). В этой версии обращение Пятницы в протестантскую этику выглядит еще более радикально. Крузо решает проверить слугу с помощью даже более бессмысленного задания в духе Сизифа, чем то, что мы находим в уставе Кассиана:


Я поручил ему самую дурацкую работу, которая на всех каторгах мира считается наиболее унизительной: вырыть яму, рядом – вторую, чтобы свалить в нее землю из первой, рядом – третью, чтобы свалить в нее землю из второй, и так далее. Он трудился целый день под раскаленным добела небом, в удушливом зное… Так вот: сказать, что Пятница не возмутился этим бессмысленным занятием, – значит не сказать ничего. Мне редко приходилось видеть, чтобы он трудился с таким беспримерным усердием[47].


Воистину, Сизиф превратился в героя.

Жизнь со страстью

При рассмотрении хакерской этики в широком историческом контексте нетрудно заметить, что эта этика – понимаемая не только как этика компьютерных хакеров, но и как более общий социальный феномен – куда больше напоминает этику допротестантской эпохи, чем протестантскую. В этом смысле можно сказать, что для хакеров цель жизни ближе к воскресенью, чем к пятнице. Но только ближе: по большому счету хакерская этика не совпадает с допротестантской, с ее идеалом рая как полного ничегонеделания. Хакер стремится реализовать свою страсть и готов принять, что работа даже над интересным заданием не всегда приносит одну только чистую радость. Для хакера страсть означает общее направление его жизни, хотя движение по нему далеко не всегда и не во всем бывает веселой игрой. Линус Торвальдс описывает работу над Linux как сочетание приятного хобби и серьезной работы: «Linux во многом был хобби (хотя и очень серьезным – лучшее сочетание)»[48][49].

Страстные и творческие, хакеры в то же самое время не уклоняются от тяжелого труда. В руководстве «Как стать хакером» Рэймонд говорит: «Быть хакером – удовольствие, но это удовольствие требует больших усилий»[50]. Да, чтобы создать хоть что-то стоящее, надо постараться. Если надо, хакер готов взять на себя наименее интересную часть работы в общем проекте. Осмысленность общего труда придает значение даже самым скучным частям проекта. Рэймонд пишет: «Самоотверженность и тяжелый труд становятся насыщенной игрой, а не рутиной»[51]. Есть разница между всегдашней серостью и страстью всей жизни, при воплощении которой иногда приходится решать монотонные, но необходимые задачи.

Глава вторая. Время – деньги?

Еще одна важная особенность специфического отношения хакеров к работе – их отношения со временем. Linux, интернет и персональный компьютер разработаны не в офисе с девяти до пяти. Когда Торвальдс писал первые версии Linux, он обычно работал допоздна, ложился под утро и просыпался к обеду, чтобы продолжить работу. Иногда он переключался с написания кода на компьютерные игры или на что-то вообще постороннее.

Подобные свободные отношения со временем типичны для хакеров, которые ценят индивидуальный жизненный ритм. В своем знаменитом труде Вебер подчеркивает органическую связь между концепциями работы и времени, указывая на характерное чувство времени как на неотъемлемую часть протестантской рабочей этики. Вебер цитирует девиз Бенджамина Франклина «Время – деньги»[52]. Дух капитализма вырос из подобного отношения ко времени.

При рассмотрении доминирующего в современном обществе подхода ко времени становится очевидно, что, хотя структура экономики во многом изменилась со времен промышленного капитализма, заветы протестантской этики в части организации времени большей частью остались в силе. Сейчас даже маленькие промежутки времени рассматриваются как весьма ценные. Для обозначения этой тенденции сетевого общества Кастельс подобрал удачный термин «сжатие времени»[53].

Оптимизация времени

Подобная оптимизация времени так или иначе касается всех. Формат деловых новостей – отличный культурный показатель ускорившегося пульса нашей эпохи. Экономические новости на CNBC сопровождаются фоновой музыкой более энергичного ритма, чем музыкальные новости MTV, а графические эффекты опережают музыку. Даже если не вникать в суть новостей, становится ясно, что надо поторапливаться. А еще становится понятно, что именно высокоскоростная экономика, которую нам преподносят в формате прогноза погоды, определяет темп нашей повседневной жизни. Как и в прогнозе погоды, нам просто сообщают об условиях, к которым нам остается лишь приспособиться: в Нью-Йорке солнечно и приятные плюс 80 пунктов на NASDAQ, к Токио приближается ураган и возможны финансовые потери…

В своей «Информационной эпохе» Кастельс эмпирически доказывает, что в условиях построенной на информации глобальной экономики (или, точнее, информационной экономики, поскольку современная экономика строится на новой информационно-технической парадигме) конкуренция усиливается[54]. Из-за стремительного технологического прогресса становится критически важным донести до потребителя новые технологии до того, как это сделают конкуренты. Недостаточно быстрые компании предлагают устаревшие продукты; еще хуже дела у тех, кто слишком поздно реагирует на фундаментальные технологические сдвиги.

Яркие примеры этой культуры скорости – компании Amazon.com, Netscape и Dell Computer, символы современной информационной экономики[55]. Джефф Безос, бывший биржевой брокер и основатель онлайн-магазина Amazon.com, объясняет, почему так важно идти в ногу с прогрессом:


При росте в 2300 процентов за год [так бурно развивалась всемирная сеть во времена основания Amazon.com] нельзя стоять на месте. Чувство ценности времени становится важнее всего[56].


Джим Кларк, основатель трех компаний стоимостью в миллиард долларов каждая (одна из них – как раз Netscape), так описывает свой перелет из Иллинойса, где был разработан веб-браузер Mosaic, сделавший возможным взрывной рост интернета, обратно в Кремниевую долину, после того как стало ясно, какие перспективы сулит развитие Сети:


Часы тикали. Даже те три с половиной часа, что я провел в воздухе между Иллинойсом и Сан-Франциско, можно было бы потратить с пользой. По сравнению с этим постоянно растущим ускорением закон Мура с его восемнадцатимесячным шагом[57] казался описанием ленивого покоя. В значительно меньшие сроки нам предстояло создать принципиально новый продукт и вывести его на рынок… Отныне восемнадцать месяцев Мура превращались в целую эру, а мысль теперь бежала со скоростью светового сигнала по оптоволокну.


Согласно «закону постоянного ускорения» Кларка, технологические продукты должны выходить на рынок все чаще и чаще. Соответственно должна была возрасти и скорость перемещения капитала успешных предпринимателей. Инвестиции часто перераспределяются за несколько часов, минут или даже секунд. Капитал не должен застаиваться в виде складов, магазинов или зарплат сотрудников, без которых можно обойтись: он должен быть под рукой в любую минуту для вложений в новые технологии или постоянно меняющиеся приоритетные цели на финансовых рынках.

Сжатие времени дошло до такой стадии, когда техническая и экономическая конкуренция заключается в обещаниях, что будущее наступит раньше, чем у конкурентов. По словам маркетологов, технические новинки принесут нам будущее уже сегодня. Соответственно, в сфере экономики никто не хочет ждать до завтра, вот почему стоимость интернет-компаний взлетела до небес в рекордные сроки, задолго до того, как начали сбываться возложенные на них ожидания.

В этом высокоскоростном мире стремительно меняющаяся обстановка (например, технические изменения или неожиданные колебания финансового рынка) может навредить даже процветающим компаниям и повлечь увольнения даже отлично справлявшихся со своей работой сотрудников. Чтобы приспособиться к постоянным изменениям и выжить в мире ускорившейся технико-экономической конкуренции, корпорации перешли на более гибкий режим работы.

Во-первых, гибкость достигается за счет использования сетевой модели. В эпилоге своей книги Мануэль Кастельс описывает взлет сетевых предприятий[58][59]. Такие предприятия сосредоточиваются на главном, а удовлетворение сиюминутных потребностей отдают на откуп временным субподрядчикам и консультантам. Если учиться все делать самому, это отнимает массу времени, а избыточные кадры после выполнения задачи становятся обузой. Сетевые предприятия даже готовы войти во временный союз с непримиримыми конкурентами для совместной реализации того или иного проекта. Даже внутренняя структура таких предприятий представлена относительно независимыми отделами, совместно работающими лишь в рамках конкретных проектов. Структура занятости стала куда более гибкой по сравнению с моделью постоянной работы по найму. Кастельс говорит о работниках с гибким графиком[60]. Сетевая модель дает предприятию возможность нанимать только тех людей, которые нужны для текущих проектов, что фактически означает, что в качестве работодателей выступают не предприятия как таковые, а их проекты – которые компания ведет самостоятельно или в кооперации с другими предприятиями[61].

Во-вторых, в сетевом обществе работа ускоряется за счет оптимизации процессов, или реинжиниринга – термин, введенный теоретиком менеджмента Майклом Хаммером. Его статья Reengineering: Don’t Automate, Obliterate («Реинжиниринг: не автоматизируйте, вычеркивайте») была опубликована в 1990 году в журнале Harvard Business Review и оказала большое влияние на современный менеджмент[62]. Переход к новой экономике не сводится к открытию собственного веб-сайта; такой переход подразумевает полное переосмысление процесса, после которого этот процесс, возможно, будет состоять из совершенно иных этапов; в любом случае все лишние этапы сокращаются и задержка товаров на складах минимизируется или устраняется полностью. В культуре скорости неподвижность еще хуже, чем промедление[63].

В-третьих, знакомая уже индустриальному обществу автоматизация сохраняет свое значение. Показательно, что в новостях о высокотехнологичном производстве мы часто видим людей у конвейера. После оптимизации процесса каждый из его этапов все равно следует ускорить путем автоматизации (иногда оптимизация и автоматизация меняются местами, что легко может привести к ускорению ненужных или прямо вредящих делу производственных циклов). Даже индустрия высоких технологий все еще включает материальное производство, но людям в нем отводится по возможности минимальная роль, и их обучают выполнять свои задачи максимально быстрым способом. Таким образом, улучшенная версия тейлоризма – разработанного Фредериком Уинслоу Тейлором метода оптимизации временных затрат в условиях промышленного капитализма – все еще находит себе место в сетевом обществе.

Культура скорости требует от информационного профессионала нашего времени постоянно повышать собственную эффективность. Рабочий день разбит на ряд подзадач, и приходится торопиться, чтобы все их выполнить. В постоянном стремлении сдать очередной проект в сжатые сроки у профессионала не остается времени на пустяки, он обязан оптимизировать время, чтобы оставаться на высоте.

Воскресенье становится пятницей

Центральное место, занимаемое работой в старой протестантской этике, уже означало, что на работе нет времени на игры. Апофеозом этой этики в информационной экономике стал тот факт, что идеалы оптимизации времени теперь распространяются и на жизнь вне работы (если таковая осталась). Под прессом оптимизации рабочего времени – или пятницы, если оставаться в рамках метафор из первой главы, – теперь исчезает и противолежащий полюс протестантской этики – непринужденная беззаботность воскресенья.

После того как рабочее время оптимизировано до предела, все другие стороны жизни также подчиняются требованиям оптимальности. Чем бы вы ни занимались в свободное время, надо выполнять это максимально эффективно. К примеру, только новичок может позволить себе расслабиться, не пройдя курс по техникам релаксации. Заниматься каким-либо хобби на любительском уровне просто смешно, вас засмеют. Сначала непринужденность убрали из работы, потом из игры, оставив в результате лишь оптимизированный отдых.

В своей книге Waiting for the Weekend («В ожидании уик-энда») Витольд Рыбчинский приводит отличный пример такой перемены:


Раньше люди просто играли в теннис; теперь они отрабатывают удар слева[64].


Другие способы подчинить отдых работе – это оттачивание в свободное время навыков, необходимых для работы; или, напротив, максимальная изоляция от работы, чтобы с новыми силами наброситься на нее в понедельник.

В оптимизированной жизни даже время отдыха организовано как рабочее. Время, проведенное дома, планируется со всей тщательностью рабочего распорядка: отвести ребенка в спортивный кружок 5:30–5:45. Тренажерный зал 5:45–6:30. Сеанс терапии 6:30–7:20. Забрать ребенка из кружка 7:20–7:35. Приготовить еду и поесть 7:35–8:00. Посмотреть телевизор с семьей 8:00–11:00. Уложить ребенка спать. Поговорить с супругом 11:00–11:35. Посмотреть вечернее шоу 11:35–12:35. Уделить еще кое-какое внимание супругу (время от времени) 12:35–12:45. День на манер рабочего разделен на четкие отрезки, а расписанная по минутам телепрограмма только укрепляет такое деление. Домашнее время часто воспринимается как рабочее: бег от задания к заданию, чтобы все успеть. Как это удачно сформулировала одна мать семейства в интервью о новых символах социального статуса домохозяйств,


раньше были просто дом и машина. А теперь мы говорим друг другу: «Вы заняты? Да вы только посмотрите, как заняты мы[65]


В своей книге «Цепь времени» социолог Арли Рассел Хохшильд дает прекрасное описание степени, до которой дошла оптимизация домашнего времени по рабочим образцам. Хохшильд не анализирует связь между этим феноменом и информационной экономикой, но его легко вписать в более общий контекст, представив произошедшие изменения как результат применения трех форм оптимизации временных затрат, взятых из деловой жизни. Дом подвергся тейлоризации, стал автоматизирован так, чтобы люди выполняли свои предельно упрощенные задачи как можно быстрее. По мнению Хохшильд, «уровень родительских навыков упал»: приготовленная в микроволновке еда пришла на смену домашним ужинам по семейному рецепту. Семья больше не изобретает собственные формы досуга, теперь достаточно нажать кнопку на пульте и встроиться в социальный конвейер телевидения:


После ужина члены семьи устраиваются поудобнее и в молчании наблюдают, как мамы, папы и дети из сериалов энергично общаются друг с другом[66].


Домашний менеджмент взял на вооружение сетевую бизнес-стратегию, в частности аутсорсинг, от еды с доставкой до детских садов и яслей (субподряд на приготовление еды и уход за детьми). Хохшильд описывает, во что превратились матери (и отцы):


Страдая от вечного недостатка времени, мать вынуждена выбирать между выполнением родительских обязанностей самой или покупкой их как товара у кого-то еще. Полагаясь на растущее меню товаров и услуг, мать все больше становится менеджером материнства, координатором отданных на аутсорсинг частей семейной жизни[67].


Наконец, приходит оптимизация процесса. Даже дома «процесс» ухода за ребенком оптимизирован, «лишние» этапы выброшены. Родители перестали неэффективно тратить время, «бесцельно» возясь с ребенком; теперь у такой активности есть начало и конец и она состоит из какого-то определенного события или преследует конкретную цель (например, подготовка ребенка к школьному спектаклю или спортивному конкурсу или визит в парк развлечений). Всякий простой минимизирован или вычеркнут. Родитель, вполне усвоивший культуру скорости, даже может поверить, что и для ребенка так лучше, чем если бы родители проводили с ним время «просто так». Хохшильд иронизирует:


Можно подумать, что интенсивность совместно проведенного по расписанию времени может скомпенсировать общую нехватку внимания и таким образом сохранить нормальные отношения[68].

Гибкое время

В условиях информационной экономики вся наша жизнь оптимизирована по лекалам, характерным для работы (а в прежние времена нехарактерным и для нее). Но и это еще не все. В дополнение к оптимизации времени во имя работы протестантская этика предусматривает еще и организацию времени вокруг работы. Протестантская этика внесла идею рабочего графика как стержня всей жизни. На долю самоорганизации оставлены лишь объедки рабочего времени: вечер – то, что осталось от рабочего дня, выходные – то, что осталось от рабочей недели, и жизнь на пенсии – то, что осталось после жизни на работе. Время всей жизни строится вокруг неизменного изо дня в день расписания.

Вебер указывает, что в протестантской этике


случайную работу, которую часто вынужден выполнять рядовой поденщик, следует рассматривать как подчас неизбежное, но всегда нежелательное временное занятие. В жизни человека «без определенной профессии» отсутствует тот систематически-методический характер, который является… непременным требованием мирского аскетизма[69].


Пока что в информационной экономике такая организация времени не слишком изменилась. Немногие имеют возможность отвязаться от жесткого расписания несмотря на то, что новые информационные технологии не только сжимают время, но и делают его гибким. (Кастельс говорит о «разбиении последовательного времени».) С помощью интернета и мобильного телефона можно работать откуда и когда угодно. Эта новая гибкость не означает, однако, что время автоматически будет распределяться более равномерно. Фактически доминирующая тенденция информационной экономики состоит в еще большем усилении роли работы за счет гибкости. Специалисты информационной эпохи чаще делают «перерывы на работу» во время отдыха, чем наоборот. На практике отведенное на работу время все еще строится на восьмичасовом (как минимум) рабочем дне, но и отдых теперь прерывается краткими делами: полчаса на телевизор, полчаса работы с почтой, полчаса на воздухе с детьми, и за это время еще и звонок-другой по работе.

Беспроводные технологии вроде мобильного телефона не дарят свободу, а обеспечивают срочность. Каждый звонок легко становится неотложным, мобильный телефон превращается в инструмент борьбы со срочными вызовами дня. На таком фоне уместно обратить внимание на иронию того факта, что в свое время телефоны (стационарные, а затем и радио-) массово начали применяться прежде всего в тех сферах и профессиях, которые требуют немедленной реакции, – например, в полиции. Аронсон и Гринбаум описывают, как врачи, у которых появился телефон, «постепенно, но неуклонно приняли на себя моральное обязательство всегда отвечать на звонок»[70].

Широкой общественности телефон поначалу был представлен прежде всего как средство экстренной помощи. Реклама 1905 года описывала, каким образом телефон может спасти одинокую домохозяйку:


Телефон избавляет современную женщину от ужасов чрезвычайных ситуаций. Она всегда может вызвать врача, полицию или пожарных за меньшее время, чем требуется обычно для вызова прислуги[71].


Маркетологи также указывали, что по телефону деловой человек может предупредить жену, что задержится из-за срочного дела. На рекламной листовке 1910 года муж говорит жене: «Я опаздываю на полчаса», а та приветливо отвечает: «Хорошо, Джон». Текст под картинкой гласит:


Непредвиденные обстоятельства часто задерживают делового человека в конторе. Имея один телефон Белла на рабочем столе, а другой – дома, он всегда может предупредить семью. Всего пара слов – и домашним не о чем беспокоиться[72].


Уже первая фраза, произнесенная по телефону (изобретатель Александер Грэм Белл в 1876 году вызвал своего помощника из соседней комнаты словами: «Мистер Уотсон, подойдите, вы мне нужны»), сразу же встроила это устройство в культуру срочности. Парадокс в том, что чем выше взлетают технологии, тем глубже мы погружаемся в пучину неотложных дел, где вынуждены постоянно находиться на связи, реагируя на срочные вызовы. В информационной экономике образ успешного человека обретает черты некоторой суетливости: если ранее успех заключался в возможности больше никуда не торопиться, то нынешняя деловая элита состоит из людей, которые на бегу решают срочные проблемы по мобильному телефону в отчаянных попытках уложиться в очередной дедлайн.

Пятница становится воскресеньем

Если новые технологии только укрепляют центральное положение работы в нашей жизни, то мобильная связь, например, может легко размыть границы между работой и отдыхом – в пользу работы. И оптимизация, и гибкость графика все больше и больше превращают воскресенье в пятницу.

Этого, однако, можно избежать. Хакеры оптимизируют время таким образом, чтобы расчистить место для маленьких радостей: философия Торвальдса вполне допускала перерывы в серьезной работе по разработке Linux ради бассейна или программистских экспериментов, не преследующих сиюминутных целей. Подобное поведение отличало хакеров, начиная с МТИ 1960-х.

Хакерская версия гибкого времени предполагает менее жесткое разделение между работой, семьей, друзьями, хобби и так далее, и при этом работа не всегда во главе угла. Хакер может пообедать с друзьями посреди рабочего дня или пропустить стаканчик вечером – а потом вернуться к работе. Иногда хакер может спонтанно прерваться на целый день ради чего-то совершенно постороннего. С точки зрения хакера, использование машин для оптимизации и гибкости времени должно избавить людей от того, чтобы самим превратиться в машины, занимающиеся однообразной, рутинной деятельностью. Рэймонд пишет:


Чтобы стать хакером, вы должны верить, что людям не пристало заниматься тупой монотонной работой, и стремиться автоматизировать всю скучную работу – и для себя, и для других.


Когда идея хакеров о самостоятельном контроле времени воплощается, пятница (рабочая неделя) становится похожей на воскресенье («оставшуюся жизнь»).

Свобода самоорганизации имеет исторические корни в академической науке. Наука всегда отстаивала право ученого самому решать, чем и когда ему заниматься. Платон выразил академическое отношение к времени, определив понятие skhole[73] как свойство людей, у которых


всегда есть досуг, и они в тишине досуга рассуждают… не заботятся, длинно или коротко они говорят… только бы найти истину. В занятии этого рода ничто не стесняет.


Skhole подразумевает не только то, что у вас есть время, но и определенное отношение ко времени: человек науки мог в полном смысле распоряжаться временем, совмещая труды и отдых как хочет. И хотя свободный человек мог добровольно взять на себя какие-то обязанности, никто не смел указывать ему, как он должен потратить свои часы. Отсутствие этого права – асхолия – было признаком заключенных и рабов.

Однако и за пределами мира науки люди в эпоху до Реформации свободнее распоряжались своим временем, чем после. В своей работе французский историк Эммануэль Ле Руа Ладюри дает в своей книге «Монтайю, окситанская деревня (1294–1324)»[74][75] обаятельное описание жизни крестьян на рубеже XIII и XIV веков. У сельских жителей не было способа точного определения времени. В разговорах использовались неопределенные выражения вроде «в то время года, когда вязы зеленеют» или «длиной с две молитвы „Отче наш“». У жителей Монтайю не было нужды в более точном определении времени, так как деревня не жила по рабочему графику. Ле Руа Ладюри пишет:


Монтайонцы не боятся труда; если надо, могут и поднажать, но понятие временного графика им остается чуждым… Рабочий день для них имеет смысл только вперемежку с долгими и беспорядочными перерывами, во время которых можно поболтать с другом, наливая и попивая винцо. При этих словах (говорит Арно Сикр) я отложил свою работу и отправился к Гийеметте Мори… И то же самое: Пьер Мори послал за мной в мастерскую, где я тачал башмаки… Гийеметта послала сказать, чтобы я шел к ней, что я и сделал… Заслышав такое, я оставил незаконченную работу…[76]

В Монтайю темп работы определялся не часами, а в большой степени самим работником. В наше время сапожник, решивший в разгар рабочего дня пойти пропустить стаканчик винца с приятелем, был бы уволен вне зависимости от того, сколько превосходных сапогов он до этого стачал, поскольку наши современники больше не могут распоряжаться своим временем так же свободно, как сапожник или пастух «темного» Средневековья. Конечно, картина средневекового труда будет неполной без упоминания крепостного права, но за этим важным исключением можно сказать, что, если разумные показатели выполнялись, никто не стоял у работника над душой.

Только в монастырях вся деятельность шла по часам; таким образом, корни протестантской этики опять прослеживаются в монашеской жизни. Когда читаешь монастырский устав, кажется, что перед тобой описание господствующей в современных компаниях повседневной практики. Хороший пример – устав преподобного Бенедикта. Он гласит:


И прочее последование часов… каждый день одни и те же должны быть совершаемы, как установлено.


Эти «часы» – семь канонических служебных часов (лат. horas officiis):


на рассвете – Хвалитны (лат. laudes)

шесть часов утра – Первый час (prima)

полдень – Шестой час (sexta)

три часа дня – Девятый час (nona)

шесть часов дня – Вечерня (vespera)

на закате – Повечерие (completorium, завершение дня)

ночью – Утреня (matutinae)


Канонические часы определяли, когда и что полагается делать. Следуя расписанию служб, монахи вставали и ложились в одно и то же время. Работа, учеба и приемы пищи также следовали по часам. Согласно уставу Бенедикта, отклонение от расписания рассматривалось как проступок. Встать позже, чем следует, означало навлечь наказание:


Впрочем, всячески надобно стараться, чтобы этого не было; и, если случится, тот, по чьей небрежности это случилось, тут же… понесет епитимью[77][78].


Запрещалось делать самовольные перерывы на перекус:


Никто не дерзает принимать пищу или питие прежде или после установленного часа[79].


Опоздание к началу церковных служб также каралось, и единственным послаблением в требованиях абсолютной пунктуальности было дозволение слегка опоздать на ночную службу – но только если еще не прочли второй псалом («скользящий график»)[80].

Протестантская этика вынесла практику часовых служб из монастырей в повседневную жизнь, положив начало концепции современного работника и понятиям рабочего места и связанного с ним рабочего времени. После этого слова Франклина (он пишет это в автобиографии) стали подходить любому из нас: «Каждому из моих дел назначен свой час»[81]. Несмотря на все новые технологии, информационная экономика все еще строится в основном на канонических часах, где нет места личным предпочтениям.

Это весьма странный мир, и переход к нему прошел не без сопротивления. В статье Time, Work-Discipline, and Industrial Capitalism («Время, трудовая дисциплина и промышленный капитализм», 1967)[82] социальный историк Эдвард Томпсон описал трудности, связанные с переходом к промышленному производству. В частности, средневековые крестьяне привыкли, что работа определяется конкретными задачами. Традиционное мышление ставило во главу угла завершение какого-то конкретного дела. Погода накладывала свои ограничения, в пределах которых каждый сам решал, когда именно приступать и заканчивать. В противоположность этому промышленные рабочие работали по времени: сколько было времени, столько и работы. Идея работать по времени, а не по задачам была полностью чужда людям доиндустриальной эпохи и встречала их сопротивление. Новые информационные технологии могут в перспективе вернуть нам работу над задачами, а не по времени, но это не произойдет автоматически. На деле новые технологии парадоксальным образом только увеличивают контроль над временем работника с помощью табельных часов и других устройств.

Абсурдность подобного применения технологий напоминает мне месяц на стажировке в Индии, которая сейчас переживает стремительную индустриализацию. Гуляя изо дня в день по одному и тому же маршруту, я стал замечать, что, хотя уборщики улиц сновали по улицам с утра до вечера, улицы не становились чище. Когда я в недоумении спросил одного своего индийского друга, почему начальство, ответственное за уборку улиц, не принимает мер, мой друг ответил, что я смотрю на ситуацию под совершенно неверным углом. Я ошибочно предполагал, что уличный уборщик должен мести улицу, в то время как истинной обязанностью индийского уборщика является безукоризненное исполнение роли уборщика! Что ж, отличная иллюстрация идеологии, стоящей за почасовым рабочим графиком. В своих пиковых проявлениях почасовой график включает десятки предписаний, которым люди обязаны следовать, чтобы каждую секунду было видно, какой именно аспект безукоризненного исполнения рабочих обязанностей их в данный момент занимает, включая и состояние пищеварительной системы, этой главной уважительной причины для перерывов. Вот она, технология на службе контроля за временем, в чистом виде!

Творческий ритм

Нельзя отрицать, что наши управленцы все еще уделяют слишком много внимания внешним факторам, таким как рабочее место и график сотрудника, вместо того чтобы стимулировать творческий подход, на котором и строится успех компаний информационной экономики. Большинство менеджеров не осознает, как далеко простираются последствия ответа на вопрос: «Мы на работе что делаем – отсиживаем время или идем к какой-то цели?» В начале 1970-х Лес Эрнест из Лаборатории искусственного интеллекта Стэнфордского университета емко сформулировал хакерский ответ:


Мы судим о людях не по тому, сколько времени они бездельничают, а по их достижениям за достаточно долгий период, скажем за полгода[83].


Этот ответ можно понимать как с чисто практической, так и с этической точки зрения. Его практическая ценность в том, что творческий подход является главным источником производительности в информационной экономике, а творчество невозможно загнать в строгие рамки вечной спешки с девяти до пяти. Так что даже с чисто экономических позиций важно оставлять место для веселья и индивидуального творческого стиля, так как в условиях информационной экономики строгий надзор и контроль приводят к эффекту, противоположному ожидаемому.

Конечно, в рамках культуры проектов очень важно выставлять временны́е рамки с некоторым запасом, чтобы не мешать естественному творческому ритму выполнения задач. Разумеется, этический аспект здесь даже более важен, чем практические соображения: мы говорим о достойной жизни. Культура контроля за временем работника как бы подразумевает, что взрослые люди не доросли до ответственности за собственную жизнь. Что в любом учреждении, на любом предприятии есть только горстка зрелых самостоятельных людей, а прочим остается следовать исходящим от них указаниям. В этой культуре большинство сотрудников обречены на повиновение. Хакеры всегда уважали права личности и выступали против авторитаризма. Рэймонд так обозначает позицию хакера:


Боритесь с авторитаризмом, где бы вы его ни встретили, пока он не задушил вас и других хакеров[84].


Этика хакера напоминает нам, что, несмотря на продолжающийся отказ от личного достоинства и свободы во имя «работы», живем мы здесь и сейчас. Работа – лишь составная часть нашей гармоничной жизни, в которой должно быть место и для других страстей. Изменения в рабочем процессе должны выражаться в уважении к работнику как к человеку. Девизом хакера стали не слова «Время – деньги», а слова «Это моя жизнь». И без всякого сомнения, теперь это наша жизнь, и она должна быть насыщенной и полноценной, а не урезанной бета-версией.

Часть вторая. Этика денег

Глава третья. Деньги как движущая сила

Денежная этика

Как мы уже увидели, хакерская этика подразумевает трудовую этику, бросающую вызов доминирующей в нашем мире этике протестантизма. Со многими аспектами отношения хакеров к работе легко согласиться – несмотря на продолжающееся господство протестантской рабочей этики в информационной экономике, рабочая этика хакеров постепенно распространяется за пределы круга компьютерных хакеров, находя новых сторонников среди информационных профессионалов.

Но когда мы переходим к следующей главной составляющей концепции протестантской этики Вебера – денежной этике, то есть нашему отношению к деньгам, – реакция неизбежно будет более радикальной.

Описывая данное измерение духа старого капитализма, Вебер говорит:


Summum bonum [лат. «высшее благо»] этой этики прежде всего в наживе, во все большей наживе[85].


В протестантской этике и работа, и деньги представляют ценность сами по себе. «Новизна» новой экономики заключается отнюдь не в отказе от старой цели стяжательства. Говоря по правде, мы живем в самую капиталистическую эпоху в истории, подходящим символом которой стало то, что традиционный антипод духа капитализма – пропитанное антирыночным духом воскресенье – стало настолько чуждо нам, что мы хотим, чтобы магазины больше не закрывались по воскресеньям, чтобы воскресенье стало еще одной пятницей.

Наше изменившееся отношение к воскресенью указывает на важный сдвиг в «протестантской этике» новой экономики: воскресенье, время отдыха, рассматривается главным образом как апофеоз потребления. Описанный Вебером пуританин XVII века сменился безудержным гедонистическим потребителем из века XXI. Таким образом, главный конфликт протестантской этики нашел сегодня новое разрешение. Собственно, конфликт заключался в том, что работа должна была способствовать дальнейшему процветанию и в то же самое время рассматривалась как безусловный долг.

Если работа – это высшая ценность, то неважно, приносит она прибыль или нет. А если высшей ценностью являются деньги, то работа больше не цель, а всего лишь средство. В капитализме былых времен труд ставился выше денег, что нашло отражение в массовом восприятии протестантской этики как протестантской трудовой этики. В новой экономике труд все еще является самостоятельной ценностью, но он подчинился деньгам. Конечно, многие еще считают, что труд важнее, и общество продолжает осуждать бездельников, даже если те достаточно богаты, чтобы не работать. Но баланс постепенно смещается в сторону денег, особенно с учетом того, каким образом в новой экономике создается богатство.

Финансовые результаты деловой активности (дивиденды) не так важны, как рост капитализации, то есть стоимости ценных бумаг. Отношения между трудом (прибылью) и капиталом сдвигаются в пользу капитала. К этому привели биржевые опционы, многочисленные стартапы, передача доли акций компании как форма поощрения сотрудников, а также частные лица, предпочитающие игру на бирже банковским вкладам. Протестанты XVII века запрещали и всячески преследовали азартную игру, а новая экономика всецело от нее зависит.

Рост значимости денег в новой экономике сопровождается укреплением ключевого для старого капитализма понятия права собственности, которое в небывалой степени распространилось на информацию. В информационной экономике компании стремятся максимизировать прибыль, закрепляя свои права на информацию с помощью патентов, торговых марок, копирайта, соглашений о неразглашении и т. д. Информацию охраняют так строго, что меры по ее защите делают офисы информационных компаний похожими на тюрьмы строгого режима. А радикальным отличием этики компьютерных хакеров от возрожденной протестантской этики с самого начала была принципиальная открытость. Как говорит «Файл жаргона»,


распространение информации приносит огромную пользу, и моральный долг хакера состоит в том, чтобы делиться опытом путем написания бесплатных программ[86].


Возражения против свободного обмена информацией исторически также уходят корнями в средневековые монастыри (один из принципов устава св. Бенедикта сформулирован в цитате из Библии, которую могли бы принять на вооружение многие предприятия новой экономики: «И от добрых речей надобно иногда воздерживаться»[87]); в монастырских уставах любопытство – то есть стремление к свободному получению информации – почиталось греховным[88]. Хакерская же этика восходит к этическим принципам науки. В своем знаменитом описании эволюции научной этики эпохи Возрождения социолог науки Роберт Мертон подчеркивает, что краеугольным камнем тогдашних представлений был «коммунизм», то есть представление о необходимости общего доступа к научному знанию[89], – идея, пришедшая в Возрождение из научной этики первого научного сообщества, платоновской Академии, основанной на принципе синузии – совместной работы и беспрепятственного обмена знаниями[90].

В соответствии с этическими нормами своего сообщества многие хакеры выкладывают результаты своего творческого труда в общий доступ, чтобы другие могли пользоваться ими, тестировать их и совершенствовать. Так родилась Сеть, так появился Linux, созданный в свободное время группой сотрудничающих хакеров. Чтобы и в дальнейшем обеспечить открытость Linux, Торвальдс с самого начала защитил его лицензией copyleft – этот вид лицензирования гарантирует, что оригинальное произведение и все его модификации навсегда сохраняются в свободном доступе как для пользователей, так и для дальнейшей разработки.

(Правовой режим copyleft изначально был разработан в рамках проекта GNU, который ведет Ричард Столлман. Сам термин copyleft представляет собой игру слов: Столлман придумал ее, когда ему попался на глаза почтовый конверт с надписью Copyright: all rights reserved[91]. Столлман переделал ее в Copyleft: all rights reversed[92].)[93]

Деньги как мотивирующая сила

Удивительно, что в наше время, когда из-за усиливающегося стремления к деньгам все больше и больше информации запирается на замок, хакеры создали такой масштабный проект, как Linux, не ради денег, а, наоборот, сделав его совершенно открытым для всех. В начале этой книги Торвальдс сформулировал свой «закон Линуса», где указал на место хакерства среди человеческих мотивов. Сознательно упрощая, Линус говорит о трех фундаментальных мотивах, а именно о «выживании», «общественной жизни» и «развлечении». Выживание упомянуто лишь вскользь, как база для реализации прочих стремлений. В рамках данной книги «развлечение» у Торвальдса соответствует «страсти», когда человеком движет нечто принципиально интересное, захватывающее, радостное.

«Общественная жизнь» охватывает стремление к причастности, признанию и любви. Трудно спорить с тем, что это фундаментальные движущие силы. Каждый из нас хочет быть частью некоей группы, в которой нас принимают. Но простого принятия недостаточно: нам нужно признание нашей деятельности и еще более глубокое чувство – любить и быть любимым. Другими словами, человеческому существу важно быть частью нас перед лицом других групп, быть уважаемым им или ею в рамках какого-то сообщества и быть единственным собой с кем-то одним.

Многие хакеры разделяют подобные взгляды с шестидесятых годов. Возняк, к примеру, подробно рассказал о собственных мотивах в речи на церемонии выпуска из Калифорнийского университета в Беркли в 1986-м:


Все, что вы делаете, должно приносить вам счастье… Вот моя теорема жизни… Простая формула: С=П3. Счастье состоит из пропитания, приятелей и приключений[94].


В терминах Возняка «пропитание» соответствует «выживанию» Торвальдса, «приятели» – «общественной жизни» и «приключения» – «развлечениям». И конечно же, хакерская точка зрения во многом совпадает с классификацией человеческих потребностей, предложенной психологами, в особенности с пятиуровневой иерархией, описанной Абрахамом Маслоу в книгах Motivation and Personality («Мотивация и личность», 1954) и Toward a Psychology of Being («По направлению к психологии бытия», 1962). Иерархию Маслоу часто представляют в виде пирамиды, которую венчают мотивации высокого уровня. В основании пирамиды лежат физиологические потребности и стремление выжить, примыкающие ко второму уровню – потребности в безопасности. На третьем уровне находятся потребности в социальных связях и любви, на четвертом – в общественном признании. Высший уровень потребностей – потребность в самореализации.

Нетрудно увидеть, что триада Торвальдса: выживание, общественная жизнь и развлечения – в целом соответствует модели Маслоу. Конечно, подобное упрощение не учитывает психологическую разносторонность человеческой деятельности, но тем не менее модель Торвальдса – Маслоу проливает некоторый свет на отличия движущих мотивов хакеров от мотивации, заложенной протестантской этикой.

«Выживаем!» или «Надо же как-то зарабатывать на жизнь!» – так многие люди ответили бы на вопрос, зачем они ходят на работу (часто подобные ответы даются с некоторым удивлением, словно человека спрашивают о совершенно очевидных вещах). Строго говоря, речь не идет о буквальном выживании – еда, крыша над головой и так далее. В данном контексте «выживание» относится к поддержанию определенного обществом стиля жизни: люди работают не только для обеспечения физического существования, но и чтобы иметь возможность удовлетворять общественным потребностям, заданным текущим состоянием общества.

В нашем проникнутом протестантской этикой обществе работа на деле является источником общественного одобрения. Крайний пример такого отношения мы встречаем у философа XIX века Анри Сен-Симона в его концепции идеального общества: только те, кто работает, могут считаться гражданами – резкий контраст с античными представлениями об идеальном обществе, например, с тем, что описано в «Политике» Аристотеля, где гражданином может быть только тот, кто свободен от обязательного труда[95]. Даже если работа как таковая не обеспечивает социального взаимодействия, общественное одобрение, а не только добывание средств к существованию, остается важным социальным стимулом занятости.

Конечно, при выполнении почти любых обязанностей потребность в принадлежности к сообществу находит удовлетворение в рабочей обстановке, так как люди получают возможность социального взаимодействия с коллегами и клиентами. На рабочем месте можно делиться слухами, обсуждать бытовые ситуации и спорить о политике. Хорошо выполняя обязанности, человек может получить и признание. Кроме того, на рабочем месте можно найти и любовь. Естественно, что и до появления протестантской этики труд обеспечивал перечисленные социальные потребности, но Реформация повлекла за собой новые, причудливые формы их реализации. Когда работа сместилась в центр жизни, у людей не осталось друзей за пределами работы и найти любовь больше практически негде (подумайте, сколько людей в наше время женятся или выходят замуж за коллег или других людей, с которыми познакомились по работе, и как часто вспыхивают романы на рабочем месте). Протестантская этика часто не оставляет места для жизни вне работы, а значит, и для чувства причастности, признания или любви, которые всегда сопровождали домашнюю жизнь. Таким образом, работа легко превращается в суррогат дома, но не в смысле непринужденной домашней атмосферы, а потому что человеку приходится искать удовлетворения этим потребностям на работе, потому что последняя поглотила и отдых, и дом.

В хакерском сообществе социальная мотивация также играет важную роль, но совершенно иную. Невозможно понять, почему в свободное время хакер создает программы, которые затем бесплатно отдает другим, если не учитывать сильных социальных мотивов. Рэймонд говорит, что хакерами движет стремление к признанию со стороны равных[96]. Для хакера признание внутри разделяющего его страсть сообщества важнее денег и приносит гораздо большее удовлетворение, совсем как для ученых в академии. В отличие от положений протестантской этики, для хакера признание равных не заменяет страсть – оно является результатом страстной деятельности по созданию чего-то, ценного в глазах творческого сообщества. Для протестантской этики часто верно обратное: социальная мотивация отвлекает внимание от идеи, что работа сама по себе должна служить реализации страстей. В итоге упор протестантской этики на социальные стороны работы становится двойным суррогатом: вне работы нет общения, а в самой работе отсутствует элемент страсти.

Именно связь общественного взаимодействия и личной страсти придает такую силу хакерской модели. Хакеры оценили весь громадный потенциал приносящих наиболее глубокое удовлетворение социальных стимулов. Стереотипное представление об асоциальности хакеров никогда не совпадало с действительностью (Марвин Минский, знаменитый исследователь искусственного интеллекта, предоставивший свою лабораторию первым хакерам в МТИ, возможно, имел в виду именно этот парадокс, когда сказал: «В противоположность распространенному убеждению, хакеры общительнее других людей»[97]). Протестантская этика в своей погоне за работой и деньгами также опирается на нашу троицу социальных стимулов, но поскольку в ее рамках удовлетворение социальных потребностей происходит посредством денег и работы, а не является прямым следствием самой работы и ее плодов, схожего эффекта не достигается. Как следствие, когда социальные потребности не сопровождаются страстью, на смену последней приходит выживание и жизнь сосредотачивается вокруг «зарабатывания на жизнь».

Хакеры, такие как Торвальдс, сторонники страсти и общения, находят столь приземленную жизнь, пропитанную духом выживания, весьма странной. Стоит задуматься, почему при всех наших технологических достижениях жизнь многих людей вертится вокруг добычи хлеба насущного. Разве техническая эволюция не должна была вознести нас от низших потребностей к высшим? Но кажется, что прогресс направлен не на то, чтобы жизнь стала легче, а на то, чтобы добывать кусок хлеба становилось все труднее и труднее. Как заметил китайский философ Линь Ютан, рассуждая о цивилизации под гнетом протестантской этики,


цивилизация строится вокруг поисков пищи, а прогресс состоит в том, чтобы сделать пищу все менее и менее доступной[98].


Есть огромная разница между выбором предмета изучения или устройством на работу ради максимального дохода и тем, чтобы сначала решить, чему посвятить свою жизнь, и только потом обдумать, где взять на это деньги. Для хакеров вроде Торвальдса фундаментальный фактор организации жизни – не работа или деньги, а страстное желание совместно создать нечто общественно значимое.

Этот основной вопрос жизненной организации имеет огромное значение. Если главная цель человека – заработать денег, то такой человек часто забывает, каковы его подлинные интересы, чем именно он хотел завоевать уважение и признание. Гораздо тяжелее привнести другие интересы в жизнь, начавшуюся с голой погони за деньгами, чем финансово обеспечить призвание или даже сделать его прибыльным. В первом случае дело, которым я занимаюсь без интереса, вряд ли заинтересует и других, а чтобы выгодно продать его результаты, мне пришлось бы убедить других, что на в принципе неинтересные вещи на самом деле стоит обратить внимание (чем большая часть рекламщиков и занимается).

Хакеры-капиталисты

Не следует думать, что хакеры относятся к деньгам в духе райской утопии или с каким-то особенным отвращением. Изначально этика хакера определяла лишь место денег в системе мотивации и то, как уберечь прочие стимулы от пагубного влияния наживы. Хакеры не наивны. Для них не тайна, что в капиталистическом обществе очень трудно быть по-настоящему свободным, если у тебя нет значительного личного капитала. Деньги дают капиталисту власть над людьми. Именно работая на другого, человек лишается возможности строить работу вокруг личной страсти, самому определять свой жизненный ритм и следовать идеалам открытости. Лишь облеченный властью капиталист вправе сам определять свою жизнь.

Многие хакеры пошли по пути «капиталистического хакерства». Некоторые из них окунулись в традиционный капитализм лишь на время, чтобы добиться финансовой независимости за счет доли в акциях, полученной за управление компанией, или на несколько лет променяв страсть на высокооплачиваемую работу. Отличный пример – Стив Возняк. Когда 29-летний Воз покинул компанию Apple, основанную всего шесть лет назад, у него уже было акций на сумму около 100 млн долларов (даже после того, как он продал значительную их часть коллегам, причем по весьма заниженной цене – просто справедливости ради[99]). Финансовая независимость позволила Возняку самому решать, чем заниматься. Описывая жизнь после ухода из Apple, Стив говорит:


Я поручил секретарям и бухгалтерам заботу обо всем, чтобы как можно больше времени оставалось на работу с компьютерами, школами и детьми[100].


Покинув Apple, Возняк решил вернуться в университет и получить ученую степень, чтобы исполнить свою мечту – готовить новые поколения хакеров (дома и в школах по соседству Возняк обучает детей компьютерной грамотности). Другие хакеры считают, что в хакерстве главное – страсть к делу и свобода самоорганизации, и пока эти базовые этические принципы не нарушаются, нет ничего страшного в постоянном заработке средствами традиционного капитализма. Многие известные высокотехнологичные компании служат здесь примерами. Группа молодых людей, основавшая в 1982 году Sun Microsystems для разработки сетевых рабочих станций, состояла из выпускника Беркли Билла Джоя и трех студентов Стэнфорда, в том числе Андреаса «Энди» Бехтольшайма. Название компании – это акроним словосочетания Stanford University Network, Сеть Стэнфордского университета, над которой Бехтольшайм в то время работал. Он вспоминает энтузиазм этого первоначального коллектива:


Нам было по двадцать с чем-то лет, мы едва познакомились, но мы были одержимы общей страстью[101].


И Бехтольшайм, и Джой остались в бизнесе: последний продолжил управлять Sun, а первый перешел в Cisco Systems – компанию по производству сетевых маршрутизаторов, также созданную хакерами. Вот из таких технологичных компаний, у истоков которых стояли хакеры, этика хакера и начала свое медленное распространение по деловому миру, подобно тому как, согласно Веберу, протестантская этика вышла из недр влиятельных компаний, основанных протестантами, и понемногу стала главенствующей концепцией эпохи капитализма.

Однако идея хакерства в рамках традиционного капитализма несет в себе неустранимое противоречие. «Капитализм» и «хакер» – понятия из разных миров. Протестантская этика ценит деньги, соответственно, высшая цель капитализма – рост капитала. Рабочая этика хакера, с другой стороны, делает упор на страсти и свободном жизненном ритме. Теоретически можно примирить оба подхода, но на практике противоречие часто разрешается в пользу предписаний протестантской этики, а хакерство забывается. Яркий тому пример – враг номер один всех компьютерных хакеров, корпорация Microsoft Билла Гейтса. Когда Гейтс вошел в число основателей компании в 1975 году, он был обычным хакером, как Джой, Возняк или Торвальдс. Компьютеры были его страстью с детства, и все свободное время он проводил в компьютерном зале компании Computer Center Corporation. Гейтс даже снискал уважение хакеров, после того как созданный им интерпретатор языка программирования BASIC для компьютера MITS Altair успешно заработал, несмотря на то что в процессе написания у Гейтса не было к нему доступа.

Вместе со своим другом Полом Алленом Гейтс основал Microsoft. Первоначальной целью компании было создание языков программирования для персональных компьютеров – весьма хакерское начало, поскольку только хакеры программировали в то время на ПК[102]. В дальнейшей истории Microsoft мотив денег взял верх над страстью. Так как цели капиталистического хакерства и протестантской этики совпадают в части максимизации дохода, это оказывает все более сильное влияние и в конце концов подминает под себя всю рабочую этику предприятия. Когда деньги становятся самоцелью, страсть больше не учитывается при выборе рабочих приоритетов. Зеленый свет дается тем проектам, которые обещают наибольший доход. А признание определяется личной властью – уровнем полномочий внутри организации и персональным состоянием.

Когда Microsoft чуть подросла, Гейтс заговорил с интонациями, более уместными в протестантской, а не хакерской этической парадигме:


Если вам не нравится много и напряженно работать, отдавая всего себя, поищите другое место[103].

Экономика свободного рынка

Учитывая, как трудно совместить хакерство и текущую форму капитализма, хакеры ищут новые пути поддержки нового типа экономики, основанного на так называемых предприятиях с открытым кодом, которые разрабатывают программы в рамках открытой модели. Примером может служить преуспевающая компания-разработчик операционной системы Red Hat, варианта ОС Linux: каждый может изучить исходный код разработанных программ и даже переработать его в собственные программные продукты[104]. Духовным отцом таких компаний является Ричард Столлман – спорная личность с мышлением настолько радикальным, что многие предприятия, фактически придерживающиеся открытой модели, предпочитают держаться от него подальше. Характерное выражение бескомпромиссного подхода Столлмана – «Песнь свободных программ», записанная им для Сети:

Встань в ряды, открой программы,
Ты свободен, хакер, на века.
(повтор)
Скряга деньги собирает,
Это так, хакер, это так.
Никому не помогает.
Он наш враг, хакер, он наш враг.
У нас будет много кода,
Под рукой, хакер, под рукой,
Нет лицензий, есть свобода,
Для тебя, хакер, для тебя.
Встань в ряды, открой программы,
Ты свободен, хакер, на века.
(повтор)[105]

Многие сочтут такой подход коммунистическим или даже утопическим, но при ближайшем рассмотрении это не так. Несмотря на явно антикапиталистический тон, хакерство Столлмана не борется с капитализмом как таковым[106]. Столлман поясняет, что слово «свободный», которое вынесено в заглавие его песни (а также используется в более серьезных публикациях Ричарда), необязательно синоним слова «бесплатный»; оно должно вызывать ассоциации со свободой слова, а не бесплатным пивом. Столлман выступает за рынок, свободный в гораздо большей степени, чем это обычно подразумевает капитализм, но все же рынок. Именно эта идея оказалась настолько радикальной, что многим компаниям открытого кода трудно полностью придерживаться принципов Столлмана, и они предпочитают следовать открытой модели в чисто прагматическом русле: открытая модель применяется только там, где она технически или экономически оправданна; в других случаях используется закрытая модель[107].

Подход Столлмана ставит этические вопросы более высокого порядка. Допустимо ли с моральной точки зрения ограничивать доступ к информации? То, что текущая практика именно такова, вовсе не означает, что она правильная или что она строится на разумных аргументах. Голоса в пользу сохранения этой практики без изменений редко звучат убедительно, хотя бы потому, что должны учитывать многие фундаментальные вопросы нашей информационной эпохи, например парадоксальную зависимость закрытой информации от открытой. Таков парадокс нашего времени: если успех технологических компаний действительно зависит от научных исследований, то этическая дилемма информационной экономики состоит в том, что успех капиталиста возможен только в том случае, если большинство исследователей останутся «коммунистами» (в терминологии Роберта Мертона). Только в условиях общедоступности научного знания небольшие засекреченные изменения приводят к впечатляющему личному успеху. Сетевое общество зависит от «коммунизма» науки по крайней мере в такой же степени, что и от капиталистических отношений. Последователь Столлмана воскликнул бы тут: «Современный капитализм построен на эксплуатации научного коммунизма!» Постоянно использовать информацию, созданную другими, и при этом закрывать информацию, полученную самостоятельно, – поведение этически небезупречное, и оно становится еще более ущербным по мере того, как с развитием информационной эпохи ценность любого продукта все больше определяется предшествующими исследованиями.

Вопрос, которым искушает нас хакерская этика в своей крайней форме, таков: может ли существовать свободная рыночная экономика, в которой конкуренция будет основываться не на контроле за информацией, а на других факторах, – экономика, где конкуренция будет проходить в иной плоскости, причем не только в области разработки ПО, но и в других областях? При разрешении этого вопроса следует избегать простого – и неверного – ответа: мол, это новая форма коммунизма, а коммунизм, как мы видели, не работает. Это на самом деле не коммунизм, ведь тот, будучи формой государственной экономики, подразумевает централизованное управление, чуждое хакерству (и поэтому термин «коммунизм» выбран неудачно: ведь Мертон имел в виду нечто противоположное – открытость информации).

К тому же расхождение хакерской этики с капитализмом относительно роли труда в жизни распространяется и на коммунизм. Следует помнить, что, несмотря на принципиальные разногласия, и капитализм, и коммунизм построены на протестантской этике; как пишет социолог Питер Энтони в своей книге The Ideology of Work («Идеология труда»),


все компоненты протестантской этики [на которой основан капитализм]: работа, расчет, рационализм, материализм – присутствуют и в коммунистической идеологии не как второстепенные дополнения к чему-то более значимому, но как главные темы, вытесняющие все остальное[108].


С этой точки зрения капиталистический босс в рубашке с закатанными рукавами не особенно отличается от советского ударника коммунистического труда на колхозной жатве: оба они ставят работу превыше всего. Капитализм, коммунизм и, пока что, сетевая экономика – все они всего лишь воспроизводят ту форму протестантской этики, которую считают самой правильной. Хакерская же денежная этика в любой своей форме означает вызов всем существующим системам. Хакерское сообщество не пришло к единому ответу на большие вопросы, но даже обсуждение этих вопросов в самом сердце информационной экономики – уже достаточно радикальный вызов.

Глава четвертая. Академия и монастырь

Открытая модель

Согласно основам денежной этики хакера, господствующий в новой экономике подход «разумного и систематического поиска прибыли» (так Вебер описывает дух старого капитализма, и это описание отнюдь не устарело)[109] сменяется открытой моделью, в которой хакер безвозмездно делится плодами своего труда с другими для использования, тестирования и доработки.

Для первых хакеров из МТИ эта идея была столь же важна в их этической системе, как и отношение к работе, но в наши дни, говорит «Файл жаргона», идею открытости разделяют «многие, но не все» хакеры[110]. И хотя данная книга посвящена главным образом этическим аспектам хакерства, у этого рода деятельности есть и прагматическая сторона, весьма интригующая и важная. Подобно тому как этические доводы в пользу страстной и свободной работы дополняются прагматическим доводом (информация лучше всего создается в индивидуальном ритме и непринужденной обстановке), так и открытая модель не только морально оправданна, но и весьма полезна на практике (согласно «Файлу хакерского жаргона», она приносит огромную пользу). Стоит взглянуть поближе на хакерскую идею открытости с этой точки зрения. Развитие Сети – хороший пример, но пример ОС Linux, которая на данный момент полнее всего воплотила идеал открытости, – еще лучше. Когда мы увидим, как открытая модель сделала возможным появление Сети и Linux, мы сможем подумать о ее применении за пределами программирования.

Торвальдс приступил к работе над Linux в 1991 году, когда учился в Университете Хельсинки[111]. Заинтересовавшись проблемами операционных систем, Торвальдс портировал на свой домашний компьютер UNIX-подобную ОС Minix, написанную голландским профессором информатики Эндрю Таненбаумом. Minix стал учебным пособием и прототипом для собственной ОС Линуса[112]. Важной особенностью работы Торвальдса стало участие в ней с самого начала других людей. 25 августа 1991 года он разместил в Сети сообщение, озаглавленное «Чего вам больше всего не хватает в Minix?», в котором объявил о начале работы над «бесплатной операционной системой»[113]. В ответ ему прислали несколько идей и даже пообещали помочь с тестированием программы. Первая версия новой ОС появилась в Сети в виде общедоступного исходного кода в сентябре того же года[114]. Следующая, улучшенная, версия вышла уже в начале октября.

После этого Торвальдс прямо предложил всем желающим присоединиться к нему в разработке новой системы[115]. В сообщении в Сети он попросил поделиться источниками информации. Их прислали, и дело пошло. В течение месяца в проект пришли новые программисты. С тех пор сетевое сообщество Linux набрало потрясающий творческий темп. Тысячи программистов приняли участие в разработке ОС, и их число постоянно растет – как и число пользователей Linux, уже достигшее миллионов. Любой желающий может принять участие в разработке системы, и каждый может бесплатно ею пользоваться[116].

Для координации процесса разработки Linux хакеры используют весь инструментарий Сети: электронную почту, списки рассылки, новостные группы, файловые серверы и веб-страницы[117]. Разработка поделена на отдельные модули, и группы хакеров создают конкурирующие версии этих модулей. Затем группа, куда входят Торвальдс и несколько главных разработчиков, решает, какая из версий войдет в улучшенную версию Linux (разумеется, структура модулей также постепенно развивается). У группы Торвальдса нет никакой формальной власти, она принимает решения только до тех пор, пока ее выбор совпадает с мнением хакерского сообщества. Если выбор группы покажется сообществу предвзятым, оно поведет проект в собственном направлении, в обход вчерашних лидеров.

Чтобы упорядочить продолжающееся развитие Linux, его версии обозначают согласно определенному стандарту. Номера версий имеют стандарт номера x. y.z, и в стабильных версиях, которые уже можно доверить среднему пользователю, y всегда либо 0, либо четное число (например, версия 1.0.0). А в разрабатываемых версиях, которые выпускаются для программистов, к значению y предыдущей стабильной версии прибавляют единицу (улучшенная, но еще не полностью протестированная версия 1.0.0 получит обозначение 1.1.0). Х увеличивается только при внесении фундаментальных изменений (на момент написания книги последняя доступная версия имела номер 2.4.0[118]).

Этот простой стандарт на удивление хорошо работает при управлении разработкой Linux. В широко известном эссе The Cathedral and the Bazaar («Собор и базар»), впервые опубликованном в Сети, Эрик Рэймонд описывает разницу между открытой моделью Linux и предпочитаемой большинством других компаний закрытой моделью, сравнивая их с базаром и собором соответственно. Будучи техническим специалистом, Рэймонд признает тем не менее, что главная инновация Linux имеет не технический, а социальный характер: это новая, полностью открытая процедура разработки. Говоря словами Рэймонда, произошел сдвиг от собора к базару.

По Рэймонду, соборная модель – это когда один человек или очень небольшая группа заранее составляет план и реализует его под собственным контролем. Разработка ведется за закрытыми дверями, общественность видит лишь готовый результат. Базарная же модель позволяет каждому выдвигать идеи, которые тут же проверяются на прочность другими участниками. Очень важно, чтобы в обсуждении идеи приняло участие большое количество людей: тогда она сможет вобрать конструктивные замечания и дополнения на раннем этапе, в то время как после открытия построенного собора исправить недостатки его фундамента невозможно. На базаре пробуют разные подходы, и, если кого-то осеняет удачная мысль, ее перенимают и берут за основу другие.

В общем, модель с открытым исходным кодом можно описать так: все начинается с проблемы или цели, важной для кого-то лично. Этот кто-то может просто описать проблему или поставить цель, но, как правило, у него (или нее) уже есть Решение – версии 0.1.1, если следовать системе нумерации Linux. Адресаты сообщения имеют право свободно использовать, тестировать и дорабатывать Решение, что возможно, только если вся использовавшаяся при разработке Решения информация (исходный код) передана вместе с ним. В открытой модели передача указанных прав влечет два условия: во-первых, при дальнейшем распространении Решения или его улучшенной версии (0.1.2) должны передаваться те же права, а во-вторых, независимо от передаваемой версии, обязательно надо указывать предыдущих разработчиков. В рамках такого совместного процесса разработчики постепенно (а иногда и стремительно, скажем от 0.y.z сразу к 1.y.z) переходят к улучшенным версиям. Конечно, в действительности эта идеальная модель соблюдается лишь до известной степени.

Академия и монастырь

Модель с открытым кодом также можно сравнить опять-таки с системой академической науки, которую она напоминает даже больше, чем базар. Ученые также предоставляют свои работы другим для использования, тестирования и доработки. Исследования строятся на принципах открытости и саморегулирования. Идею саморегулирования особенно подчеркивал Роберт Мертон, называя ее, наряду с открытостью, краеугольным камнем научной этики[119][120]. Мертон назвал такой подход организованным скептицизмом – понятие, ставшее историческим преемником платоновской синузии, также включавшей идею приближения к истине посредством критического диалога[121].

На основе научной этики строится модель, при которой теории разрабатываются совместно, а их недостатки распознаются и постепенно устраняются с помощью критики со стороны всего научного сообщества в целом[122]. Конечно, и ученые отдали предпочтение такой модели не только по этическим соображениям, но и потому, что она оказалась наиболее эффективной в деле выработки научного знания. Все, что мы знаем о природе, построено на научной модели. Причина эффективности модели с открытым кодом, которую использовали первые хакеры, состоит в том, что эта модель в значительной степени повторяет научную, а последняя, как показала история, лучше всего подходит для создания информации. К тому же хакеры работали со страстным увлечением, и их подстегивала жажда получить признание со стороны сообщества – точь-в-точь как это происходит и в науке.

Можно сказать, что в академической среде отправной точкой исследований также является проблема или цель, лично интересная каким-либо исследователям; затем они предлагают собственное Решение (хотя во многих случаях одна только формулировка задачи или намерение написать определенную программу интересны сами по себе). Согласно требованиям научной этики, каждый может использовать, критиковать и развивать Решение. Информация, на которой основываются выводы или способы решения, важнее любого конечного результата (мало просто опубликовать формулу E=mc2 – надо еще и обосновать эту формулу теоретически и подтвердить эмпирически).

Тем не менее научная этика не только дает права, но и налагает две уже знакомые нам фундаментальные обязанности: необходимо всегда упоминать источники (плагиат этически недопустим), а новое Решение также должно быть опубликовано для блага всего научного сообщества. Выполнение этих обязанностей закреплено не законом, но внутренними моральными установками научного сообщества, имеющими большую силу. В соответствии с такой моделью обычные исследования, к примеру в области физики, постоянно добавляют новые данные («версия для разработчиков») к уже известным, и после их проверки научное сообщество вносит эти данные в статьи и учебники («стабильные версии»). Очень редко происходит «смена парадигм» – это термин, введенный философом науки Томасом Куном в книге «Структура научных революций»[123]. В самом обобщенном виде, в физике было только три долгоживущих парадигмы: Аристотеля – Птолемея, «классическая» физика Ньютона и физика Эйнштейна – Гейзенберга, основанная на теории относительности и квантовой механике. Так что нынешнюю версию физики можно обозначить номером 3.y.z. (многие физики уже окрестили четвертую парадигму своей науки, появление которой считают неизбежным, «теорией всего». Компьютерные хакеры не столь оптимистичны относительно версии 4.0.0.).

Модель, противоположная академическому и хакерскому подходам, – это закрытая модель, в рамках которой не только закрывается доступ к информации, но и навязывается авторитарное управление. В предприятиях, построенных по монастырскому принципу, руководитель определяет задачу и подбирает закрытую группу сотрудников, которые должны решить ее. После того как группа выполнила свою работу, остальным сотрудникам остается только принять результат как есть. Другие пользователи являются «неавторизованными». Монастырь служит весьма подходящей метафорой такого стиля, сформулированного в монастырском уставе св. Василия Великого (IV в.):


никому не входить в любопытные исследования о действиях настоятеля и не любопытствовать о том, что делается[124].


Закрытая модель не оставляет места инициативе и критике, которые могли бы исправить недостатки и добавить новые идеи. Как мы уже упоминали, хакеры не принимают иерархии по этическим соображениям, ибо иерархия легко перерастает в культуру ежедневного унижения, но, кроме того, хакеры считают, что неиерархическая модель наиболее эффективна. С точки зрения традиционного бизнеса в этом нет особенного смысла. Как это вообще может работать? Не пора ли загнать разработчиков Сети и Linux в организованную иерархическую структуру?

Интересно, что ровно то же самое можно сказать и о науке. Как вообще мог Эйнштейн прийти к формуле E=mc2 в условиях хаотически самоорганизующихся групп исследователей? Может, ввести четкую научную иерархию и назначить генерального директора науки, с ответственным заместителем по каждой научной дисциплине?

И ученые, и хакеры знают по опыту, что их модель настолько эффективна в том числе и из-за отсутствия жестких структур. Хакеры и ученые приступают к тому, что им интересно, а потом объединяют усилия с единомышленниками. Этот дух явно отличается от порядков, царящих не только в бизнесе, но и в государственных учреждениях. В последних идея автократии пронизывает все стороны деятельности в еще большей степени, чем в частных компаниях. Для хакеров обычная манера чиновников предварять любое дело сбором бесконечных совещаний, организацией бесчисленных комитетов, разработкой нудных планов стратегического развития и т. д. ничем не лучше проведения исследований рынка для экономического оправдания идеи, без которого нельзя приступать к творчеству (а еще как ученых, так и хакеров безмерно раздражает, когда университет превращается в бюрократическое болото или в монастырь).

Однако отсутствие жесткой структуры вовсе не означает отсутствия порядка. Несмотря на вечный хаос, хакерство подвержено анархии не в большей степени, чем научный мир. В хакерских и научных проектах есть ведущие фигуры, такие как Торвальдс, которые помогают правильно выбрать общее направление и поддерживают творческий подход других участников. К тому же и академическая, и хакерская модели предполагают определенную структуру публикаций. Исследования открыты для всех, но на практике материалы для публикации в серьезных научных источниках отбираются небольшой группой экспертов. Но все же модель выстроена таким образом, что на длинной дистанции лишь истина определяет, кто будет экспертом, а не наоборот. Как и в науке, у хакеров есть своя группа сетевых арбитров, сохраняющая влияние только до тех пор, пока они соответствуют ожиданиям сообщества. Если группа арбитров перестает оправдывать эти ожидания, сообщество создает новые каналы в обход экспертной группы. Это означает, что вход в группу лидеров открыт для каждого и зависит только от личных достижений – пожизненной почетной кафедры нет ни у кого. Никакие регалии не освобождают от критического внимания коллег к результатам вашей работы – и настойчивость этого внимания одинакова для всех.

Модель обучения хакера

Само собой разумеется, влияние науки было огромным задолго до появления компьютерных хакеров. К примеру, начиная с XIX столетия ни одна промышленная технология (электричество, телефон, телевидение и т. д.) не была бы возможной без лежавшей в ее основе научной теории. Уже промышленная революция обозначила переход к обществу, опирающемуся на научные достижения; хакеры напоминают, что в информационную эпоху открытая академическая модель еще важнее, чем отдельные научные достижения, которые и появились благодаря этой модели. И в этом сама суть. Это настолько важно, что вторая главная причина практического успеха хакерской модели состоит в том, что само обучение хакера построено по тем же принципам, что и разработка ПО (которая, в свою очередь, сама же и является передовым краем коллективного обучения хакеров). Иными словами, у модели обучения хакеров те же сильные стороны, что и у модели разработки.

Процесс обучения хакера, как правило, начинается с постановки интересной задачи, попыток ее решения с привлечением разных источников и передачи решения сообществу для всестороннего тестирования. Узнать как можно больше о задаче и способах ее решения – это быстро превращается в азарт, в страсть. Линус Торвальдс самостоятельно научился программированию на компьютере, который достался ему от дедушки. Он сам ставил себе задачи и понимал, каких именно знаний ему недостает для решения. Многие хакеры научились программировать таким же неформальным способом, в процессе решения интересной задачи. Способность десятилетних детей к решению сложных программистских задач красноречиво подтверждает огромную роль интереса в процессе обучения, особенно по сравнению с тем, как медленно продвигаются их сверстники в обычных школах[125].

В 1991 году Торвальдс начал изучать возможности процессора своего нового компьютера, и это в результате запустило работу над новой ОС. В чисто хакерской манере простые эксперименты с программой, демонстрировавшей особенности процессора выводом на экран литер А или В, постепенно выросли в план написания программы по чтению новостных групп в Сети, а затем и в амбициозную идею создания полноценной ОС[126]. Но хотя Торвальдса и можно назвать программистом-самоучкой, так как он получил основы знаний, не посещая никаких курсов, он изучил без посторонней помощи далеко не всё. В частности, для знакомства с операционными системами Торвальдс прибегал к исходному коду ОС Таненбаума Minix, а также к другим источникам информации, предоставленным хакерским сообществом. С самого начала, будучи истинным хакером, он не затруднялся обращаться за помощью в тех областях, где у него еще не было достаточного опыта. Сила хакерской модели обучения в том, что, обучаясь, хакер учит других. Часто хакер, изучив исходный код программы, совершенствует его, и другие могут узнать что-то новое на его примере. Обмениваясь информацией на общедоступных ресурсах в Сети, хакеры исправляют и дополняют ее на основе собственного опыта. Вокруг актуальных проблем не смолкает критичная, развивающая дискуссия, наградой за участие в которой становится признание со стороны равных.

Открытая образовательная модель хакеров – это их «Сетевая академия». Это постоянно развивающаяся среда обучения, созданная самими учениками. Образовательная модель, принятая хакерами, имеет массу достоинств. В мире хакеров в роли учителей или проводников к источникам информации зачастую выступают те, кто сами только что чему-то научились. Такой подход оправдывает себя, так как находящийся в вихре процесса познания зачастую лучше объяснит предмет, чем эксперт с замыленным глазом, уже успевший забыть, как устроена голова у новичков. Для эксперта сопереживание новичку может означать недопустимое упрощение, совершенно неприемлемое интеллектуально. Кроме того, преподавание основ не всегда приносит эксперту удовлетворение, в то время как студент, как правило, еще не привыкший к роли инструктора, может получить от раскрытия своих преподавательских талантов огромную отдачу. Кроме того, когда вы учите кого-то, вы сами глубже погружаетесь в материал. Если я действительно хочу чему-то кого-то обучить, то я прежде всего должен сам понимать предмет предельно ясно. При подготовке материала следует внимательно проанализировать его на предмет возможных возражений и уточняющих вопросов. И тут опять наша хакерская модель напоминает платоновскую Академию, в которой ученики были не пассивными восприемниками знаний, но товарищами в познании истины (синетэис)[127]. С точки зрения Академии главной целью обучения было развить в учениках способность к постановке задач, поискам путей решения и обоснованной критике. Соответственно, преподаватель сравнивался с повивальной бабкой[128], свахой[129] и распорядителем на пирах[130]. Задачу свою учитель видел в том, чтобы не вдолбить в головы учеников заранее подготовленное знание, а помочь им развивать свои собственные задатки. В хакерском сообществе эксперты также видят себя всего лишь учениками, которые, в силу чуть более глубоких знаний, могут быть возмутителями спокойствия, повивальными бабками и симпосиархами – распорядителями пира для других.

Сетевая академия

Идеал изначальной академии и хакерской модели – отлично сформулированный Платоном в виде утверждения «Свободный человек никакой науке не должен учиться рабски»[131] – полностью расходится с идеалами монастыря, дух которого изложен в уставе св. Бенедикта:


Говорить и учить принадлежит учителю, ученику же приличнее слушать и молчать[132].


Ирония здесь состоит в том, что современные научные учреждения копируют монастырскую образовательную модель «отправитель – получатель». Ирония только усиливается, когда научные учреждения принимаются за строительство «виртуальных университетов»: в результате получается монастырская школа с компьютерами. Научная революция XVII века должна была покончить со схоластикой и открыть дорогу науке, которая жадно искала новых знаний. Тем не менее в университетах сохранились учебная модель и иерархия средневековых школ, вплоть до терминов (к примеру, словом «декан» (dean) изначально назывался монастырский администратор). Научная революция произошла уже четыре века назад, но ее результаты не получили должного отражения в наших университетах в виде системы обучения, построенной на исследованиях. Странно, что мы ожидаем, будто схоластическими методами обучения можно воспитать современную личность, способную к независимому мышлению и созданию нового знания.

Хакерская образовательная модель важна и потому, что напоминает о мощном потенциале, таящемся в идее обучения по образцу научной разработки. Мы могли бы воплотить эту идею в создании универсальной Сетевой академии, в которой каждый сможет использовать, критиковать и дополнять все учебные материалы. Улучшая имеющиеся материалы во всех направлениях, Сеть беспрестанно обеспечивала бы наличие под рукой самых эффективных ресурсов по всем предметам. Члены сетевого сообщества вдохновлялись бы собственной увлеченностью и признанием со стороны коллег. Логично, что развитие и усовершенствование материала, так же как и его обсуждение и проверка, стали бы единственным критерием Сетевой академии на выделение средств, и, в полном соответствии с ее духом, самые большие средства должны выделяться на те достижения, которые представляют наибольшую ценность для сообщества в целом. Хакерское изучение материала, с постоянной нацеленностью на его критику и исправление – то есть на конкретное мотивирующее дело – также было бы куда полезнее для учебы, чем сегодняшняя тенденция просто читать то, что скажут.

Следуя хакерской модели, Сетевая академия генерировала бы постоянно усложняющийся массив знаний всех уровней – от компетентности начинающего студента до ведущего исследователя в области. Студенты с первых дней учились бы в процессе исследования, сначала в тесном контакте с более опытными исследователями, затем – самостоятельно изучая научные публикации по избранной теме.

В Сетевой академии ни одно научное или учебное достижение не пропадало бы втуне. Студент, один или в группе, добавлял бы свои результаты к общедоступным материалам. Не так, как в нашей нынешней модели – когда результаты выбрасываются на ветер, когда каждый следующий студент начинает с самого начала, сдает те же самые экзамены в полной изоляции от других, не имея возможности изучить достижения предшественников. Хуже того, после экзамена экзаменатор просто выбрасывает все наработки в корзину. Это столь же нелепо, как если бы каждое поколение ученых отправляло бы в конце концов все свои результаты на помойку («Так-так, говорите, E=mc2? Ну и что такого – в мусор!»), так чтобы следующее поколение начинало все сначала[133].

Нечего и говорить, что практическая реализация универсальной Сетевой академии – дело непростое. К примеру, как и в мире хакеров и ученых, понадобится направляющая структура для совместного создания учебного материала. Когда материалы постоянно меняются и дополняются, одновременно появляются отличающиеся версии одного и того же. Так всегда бывает в области исследований и хакерства. Хакеры решили возникающие на этой почве проблемы, разработав так называемые системы одновременных версий, в которых на лету отслеживаются различия между версиями. На более высоком уровне проблему можно решить с помощью арбитров. Применяя систему одновременных версий, самоорганизующаяся группа арбитров сможет выбрать из них наилучшую и дополнить ее, если нужно. После того как хакеры продемонстрировали полную мощь академической модели, было бы очень странно по-прежнему придерживаться нашей привычной практики давать учащимся только результат, без изучения самой академической модели, состоящей в коллективной постановке задач, их обсуждении и нахождении решения, – процесс, движимый интересом и жаждой признания. Сама суть науки – не чьи-то личные достижения, а метод, которым они были получены.

Социальная модель

Конечно, разговор о возможном применении преимуществ хакерской модели не следует понимать в том смысле, что мы должны сидеть и ждать, пока правительства и корпорации наконец этим займутся. Главная идея хакерства состоит именно в том, что прямое сотрудничество отдельных людей в рамках открытой модели может принести потрясающие результаты. Мы ограничены лишь собственным воображением. К примеру, на основе хакерской открытой модели можно построить социальную модель – назовем ее моделью открытых ресурсов, – в которой кто-то постоянно будет объявлять: «У меня есть идея, сам я могу вложить в нее столько-то сил, присоединяйтесь!» И хотя такая модель предполагает и физическое взаимодействие на местном уровне, Сеть станет мощным средством мобилизации ресурсов и последующей совместной доработки и реализации идеи. К примеру, я размещаю в Сети объявление, где выражаю готовность время от времени помогать пожилым людям. Или сообщаю, что соседские дети могут поиграть у нас дома после школы. Или что я с удовольствием погуляю с соседской собакой по выходным.

Эффективность такой модели повысится, если получивший помощь будет в свою очередь готов помочь кому-то еще. Сеть станет средством организации местных ресурсов. Постепенно все больше людей втянутся в реализацию полезных идей и предложат новые идеи. В силу вступит самоподдерживающийся эффект, какой мы можем наблюдать в сообществах компьютерных хакеров. Как мы убедились, с помощью хакерской модели в киберпространстве можно многого добиться, без посредников в виде государств или корпораций. И нам еще предстоит увидеть, чего смогут добиться отдельные люди, напрямую сотрудничая в «физическом мире».

Часть третья. Этика Сети

Глава пятая. От сетевого этикета к сетевой этике

Сетевой этикет и сетевая этика

Помимо трудовой и денежной этики хакера, существует и не менее важный третий раздел хакерской этики – «нэтика», то есть этические правила поведения в Сети. Это понятие более широкое, чем распространенный термин «нэтикет» (netiquette), который описывает повседневные правила приличия, такие как «не устраивайте флеймов» или «прочитайте раздел FAQ, прежде чем задать собственный вопрос» и т. д.[134] Не каждый хакер принимает все элементы сетевой этики, но все они увязаны между собой и с этикой хакера в целом.

Первая часть хакерской сетевой этики относится к медиасетям, таким как интернет. Хотя можно сказать, что принципиальное отношение хакеров в этом плане сложилось еще в эпоху формирования хакерской этики в 1960-е, в последние годы оно было переформулировано в более осмысленном ключе. Переломный момент наступил в 1990 году, когда Митч Капор и Джон Перри Барлоу основали в Сан-Франциско Фонд электронного фронтира (Electronic Frontier Foundation, EFF) для защиты базовых прав человека в киберпространстве[135]. Барлоу, дитя контркультуры шестидесятых годов, автор текстов песен Grateful Dead, стал пионером движения защиты киберправ. Он первым расширил значение понятия «киберпространство» (позаимствованного из романа Уильяма Гибсона «Нейромант») на все электронные сети[136].

Митч Капор сыграл важную роль в развитии персональных компьютеров, создав в 1982 году электронные таблицы Lotus, обеспечившие доселе невиданное удобство при работе с таблицами; это стало одним из важных факторов прорывного успеха персональных компьютеров[137]. Название Lotus отражает личные склонности Капора: дипломированный психолог, консультант по психическому здоровью и инструктор по трансцендентальной медитации, он интересуется философскими системами Востока. Предприятие, которое Капор построил вокруг своей программы, быстро выросло в крупнейшую софтверную компанию своего времени. Но по мере того как деловой подход вытеснял хакерские идеалы, Капор чувствовал нарастающее отчуждение и через четыре года ушел из бизнеса:


На душе было скверно. Так что я ушел. Однажды просто встал и ушел… То, что было важно для успеха бизнеса в целом, вызывало у меня все меньше и меньше энтузиазма[138].


Барлоу и Капор считали очень важным сохранение свободы слова и частной жизни в киберпространстве. Непосредственным толчком к созданию EFF стали подозрения со стороны ФБР, что Барлоу и Капор используют краденые программы. Барлоу и Капора посчитали «хакерами» (то есть взломщиками), и к ним обоим домой заявились агенты Бюро. Подозрения не имели под собой никаких оснований, но Барлоу и Капор поняли, что ни законодатели, ни полиция понятия не имеют о том, кто такие настоящие хакеры и что такое киберпространство. К примеру, сотрудник ФБР, посетивший Барлоу, почти ничего не знал о компьютерах и называл кракерскую группу «Новый Прометей» (Nu Prometheus), которая в самом деле украла коды, «новым протезом» (New Prosthesis).

Барлоу и Капор сначала не придали особого значения этим визитам, но затем задумались: не приведет ли подобное недопонимание со стороны властей к тому, что они решат тотально регулировать киберпространство? Это стало бы серьезным ударом по свободе слова и частной жизни, столь дорогой сердцу каждого хакера. Интересно, что агента

Скачать книгу

Pekka Himanen

The Hacker Ethic and the Spirit of the Information Age

Copyright © 2001 Pekka Himanen

Prologue copyright © 2001 Linus Torwalds

Epilogue copyright © 2001 Manuel Castells

© Денис Сироченко, перевод, 2014

© Издание на русском языке. AST Publishers, 2019

* * *

Предуведомление научного редактора русского издания

Эта книга вышла по-английски в 2001 году и только сейчас добралась до русского читателя. Коммуникационные технологии, о которых идет речь в книге и которые сегодня определяют культуру человечества, развиваются с такой скоростью, что в этой области восемнадцать лет – это настоящая геологическая эра, бесконечно долгое время, в течение которого мир, о котором пишет Пекка Химанен, изменился до неузнаваемости. Конечно, некоторые утверждения и прогнозы автора устарели, да и реалии забылись, так что мы добавили в соответствующих местах необходимые примечания.

И тем не менее эта книга сохраняет свою ценность как ностальгический памятник ушедшей эпохе, когда хакеры-идеалисты, которые и обеспечили невиданный расцвет коммуникационных технологий, видели свою миссию не в том, чтобы извлечь из этого расцвета максимум коммерческого успеха, но надеялись переустроить общество на более справедливых началах свободного и равного для всех доступа к информации.

Владимир Харитонов,

исполнительный директор Ассоциации интернет-издателей

Июнь 2019

Предисловие

У истоков нашей высокотехнологичной эпохи стоит весьма примечательная группа людей, называющих себя хакерами. Они не телевизионные знаменитости, их имена не на слуху, но их достижения, составляющие значительную часть формирующегося на глазах нового технологического базиса нашего общества, известны всем: это интернет и Паутина (вместе их называют просто Сеть), персональный компьютер и существенная часть программного обеспечения.

The Jargon File («Файл [хакерского] жаргона»), составленный по материалам Сети, определяет хакеров как «энтузиастов программирования[1][2], верящих, что

распространение информации приносит огромную пользу и моральный долг хакера состоит в том, чтобы делиться опытом путем написания бесплатных программ и облегчения доступа к информации и вычислительным ресурсам при любой возможности[3].

Такова была этика хакера с тех самых пор, когда на заре 1960-х члены группы программистов-энтузиастов из МТИ[4] впервые назвали себя хакерами[5]. (Позднее, в середине 1980-х, пресса стала называть хакерами компьютерных преступников. Сами хакеры, чтобы их не путали с авторами вирусов и нарушителями информационной безопасности, именуют таких деструктивных типов кракерами (crackers), то есть взломщиками[6]. В настоящей книге разделение на хакеров и взломщиков соблюдается.)

Мой интерес к теме хакеров поначалу носил технический характер и был продиктован тем впечатляющим фактом, что самые известные символы нашего времени – Сеть, персональный компьютер, такое программное обеспечение, как ОС Linux, – были разработаны не какой-то компанией или правительством, а в основном усилиями отдельных энтузиастов, объединившихся для реализации общих идей в команду единомышленников, работающих в произвольном ритме (интересующихся деталями этих разработок отсылаю к приложению «Краткая история компьютерного хакерства»). Мне хотелось понять, что двигало этими людьми, постичь внутреннюю логику их действий. И чем больше я размышлял о хакерах, тем очевиднее мне становилось, что человеческий аспект их деятельности даже интереснее технического. В хакерах воплотился духовный вызов нашего времени, и сами они признают, что хакерские подходы могут применяться далеко за пределами компьютерной области. «Файл жаргона» подчеркивает, что хакером может называться

профессионал или энтузиаст в любом деле. Например, можно быть хакером в астрономии[7].

То есть в определенном смысле можно быть хакером, вообще не имея никакого отношения к компьютерам. И я спросил себя: а что, если рассмотреть хакеров в более общем контексте? Какое значение приобретут их достижения тогда? С этой точки зрения «этика хакера» – это развивающееся в наш информационный век страстное отношение к работе вообще, это новая рабочая этика, призванная разбить оковы традиционного восприятия труда, продиктованного протестантской рабочей этикой, изложенной Максом Вебером в классическом труде «Протестантская этика и дух капитализма» (1904–1905)[8].

Кое-кому из самих хакеров такая связь между их этикой и трактатом Вебера может показаться надуманной. Но напомню, что в нашей книге выражение «этика хакера» имеет значение, выходящее за пределы компьютерного хакерства, и затрагивает общественные факторы, обычно не упоминаемые в дискуссиях на компьютерные темы. Таким образом, расширительное толкование понятия «этика хакера» представляет собой интеллектуальный вызов и компьютерным хакерам в том числе.

Но прежде всего этика хакера бросает вызов нашему обществу и каждому из нас по отдельности. Следующим по важности после рабочей этики аспектом этого вызова является денежная этика хакера – то, что Вебер определяет как второй важнейший компонент протестантской этики. Очевидно, что распространение информации, упомянутое в приведенном выше определении этики хакера, не является в наше время главным способом заработка; наоборот, деньги, как правило, приносит владение информацией. Так же как и кредо первых хакеров – человеком должны двигать не деньги, а желание создать нечто ценное в глазах его окружения – не является общим подходом. И хотя мы не можем утверждать, что все компьютерные хакеры разделяют положения этой денежной этики или что она, подобно рабочей этике хакера, распространится на общество в целом, но мы можем сказать, что это отношение было важной движущей силой при формировании нашей эпохи и что дискуссии хакеров о природе информационной экономики могут привести по крайней мере к столь же радикальным последствиям, как и переход на рабочую этику хакера.

Третьей изначальной составляющей этики хакера, на которую намекают слова из процитированного выше определения «облегчение доступа к информации и вычислительным ресурсам», является сетевая этика (или «нэтика», nethic). Она отражает такие идеи, как свобода выражения в Сети и доступность Сети для всех. Большинство компьютерных хакеров разделяют лишь некоторые положения сетевой этики, но с точки зрения ее общественной значимости сетевая этика должна восприниматься как одно целое. Нам еще предстоит оценить все влияние этих вопросов, но они, безусловно, являются ключевыми для морали информационной эпохи.

В основе данной книги лежит продолжающееся уже несколько лет в разных формах сотрудничество между тремя ее авторами (Мануэль Кастельс был моим коллегой по исследованиям в Калифорнии, а Линус Торвальдс – по совместному веселью). Идея книги об этике хакера родилась во время нашей первой встречи осенью 1998 года, когда каждого из нас пригласили выступить на симпозиуме в Калифорнийском университете в Беркли, исконной цитадели хакерства. Мы решили расширить наши презентации, посвященные тем же вопросам, что и данная работа.

Линус должен был выступить первым как представитель компьютерного хакерства, затем Мануэль представлял свою теорию информационной эпохи (состоящей из развития информационализма – новой информационно-технической парадигмы – и новой общественной формации – сетевого сообщества), а мне предстояло проанализировать значение этики хакера путем сопоставления компьютерного хакерства Линуса и более общей картины нашего времени, нарисованной Мануэлем. Каждый из нас тем не менее говорил от своего имени.

Данная книга построена по тому же плану: в прологе, озаглавленном «Что движет хакерами, или Закон Линуса», Линус Торвальдс, инициатор самого известного хакерского творения нашего времени, операционной системы Linux, излагает свой взгляд на факторы, способствовавшие успеху хакерства.

Исследования нашей эпохи, которым Мануэль посвятил последние пятнадцать лет, воплотились в трехтомнике The Information Age («Информационная эпоха») общим объемом в полторы тысячи страниц. В эпилоге данной книги, озаглавленном «Информационализм и сетевое общество», Мануэль впервые представляет результаты своих исследований, с некоторыми важными дополнениями и в доступной для обычного читателя форме. Мои собственные исследования размещены между главами Линуса и Мануэля и разделены на три части, в соответствии с тремя уровнями этики хакера: рабочая этика, отношение к деньгам и сетевая этика (дальнейшее развитие этих тем освещается на сайте данной книги, www.hackerethic.org[9]).

Читатели, которые предпочитают ознакомиться с теорией с самого начала чтения (а не в итоговом разделе книги), могут сразу обратиться к эпилогу Мануэля. Для всех остальных пусть начинает Линус.

Пролог. Что движет хакерами, или Закон Линуса

Линус Торвальдс

Я познакомился с Пеккой и Мануэлем на встрече, которую Калифорнийский университет в Беркли организовал в Области залива Сан-Франциско: это был однодневный симпозиум на тему вызовов, стоящих перед сетевым обществом. Там присутствовали большие шишки от социологии, рассуждавшие о современных технологиях и обществе. Там присутствовал и я – в качестве представителя технической стороны дела. Меня не так легко выбить из колеи, но обстановка была не из самых комфортных. Как мой доклад будет выглядеть на фоне социологических рассуждений о технологиях? Но постойте-ка, подумал я, если социологи говорят о технологиях, почему бы инженеру не поговорить о социологии? В худшем случае меня не позовут на следующую встречу – так что мне терять?

Я всегда тяну с презентацией до последнего дня, и вечером накануне конференции я лихорадочно пытался составить план выступления. Как только у вас появляется план – ваша платформа, – написать несколько слайдов становится не так уж и трудно. Мне нужна была идея.

В конце концов я принялся объяснять, что движет хакерами и почему Linux, небольшая операционная система, которую я разрабатывал, так нравилась хакерам и настолько совпадала с их ценностями.

От этого я перешел к размышлениям не только о хакерах, но и о самых высоких наших мотивах в целом. Я назвал свое наблюдение (в присущей мне скромной и самоотверженной манере) «законом Линуса».

Закон Линуса

Закон Линуса гласит, что все движущие нами факторы делятся на три основных категории. Что более важно, развитие заключается в последовательном прохождении этих же самых категорий, каждая из которых является своего рода фазой в эволюции человека. Категории, в порядке возрастания, – это «выживание», «общественная жизнь» и «развлечения».

Первая фаза, выживание, – это трюизм. Всякое живое существо стремится прежде всего выжить. А как же остальные две фазы? Если мы примем, что выживание действительно является базовой движущей силой, то прочие факторы вырастают из ответа на вопрос: «Во имя чего люди готовы расстаться с жизнью?» Я бы сказал, что если вы готовы пожертвовать во имя чего-то своей жизнью, то это что-то является действительно фундаментальным стимулом. С моим выбором можно спорить, но я уверен в его правильности. Мы легко можем подобрать примеры как людей, так и прочих живых существ, для которых общественные связи значат больше, чем собственная жизнь. Классический пример из книг – это, конечно, «Ромео и Джульетта», но концепции смерти за семью, родину или веру можно также представить как иллюстрацию того факта, что социальные связи бывают важнее собственно жизни.

Развлечения могут показаться спорным выбором, но под развлечениями я имел в виду нечто большее, чем игры на Nintendo. Это шахматы. Рисование. Интеллектуальные упражнения в попытках постичь законы Вселенной. В занятиях физикой Эйнштейн руководствовался отнюдь не соображениями выживания. И вряд ли физика сближала его с обществом. Для Эйнштейна физика была развлечением. Развлечения – это то, что само по себе захватывающе интересно.

Человек испытывает сильнейшую потребность в поиске развлечений. Вы, возможно, и не готовы умереть за свою Nintendo, но подумайте о выражении «умереть со скуки»: для некоторых лучше смерть, чем вечная рутина, и именно поэтому люди прыгают с парашютом со вполне исправных самолетов – просто для встряски, для борьбы со скукой.

Могут ли деньги мотивировать? Деньги, конечно, полезная штука, но для большинства деньги не являются стимулом сами по себе. Деньги мотивируют, потому что их можно обменять на что-то по-настоящему ценное.

Следует заметить, что, хотя деньги легко обеспечивают выживание, с общественной жизнью и развлечениями все не так просто. Особенно с Развлечениями с большой буквы Р – теми, что придают смысл всей вашей жизни. Не следует полностью отвергать значение богатства для общественной жизни, тратите вы его или нет. Деньги – мощный инструмент, но это лишь инструмент, посредник между вами и более мощными стимулами.

Закон Линуса говорит не столько о трех базовых стимулах как таковых, сколько о том, что развитие человека состоит в прохождении от «выживания» к «общественной жизни» и «развлечениям» как основному движущему фактору. Секс? Конечно, вначале он был средством выживания, да и сейчас им вне всякого сомнения остается. Но у наиболее развитых животных секс давно стал частью общественных отношений, а для человека главная прелесть секса заключается в развлечении. Еда и выпивка? То же самое. Война? То же самое. Может, война еще и не приняла свою финальную форму, но CNN активно работает над этим. Война началась как борьба за выживание, превратилась в средство поддержания общественного порядка и неудержимо превращается в развлечение.

Хакеры

Все вышеизложенное полностью относится и к хакерам. Для них выживание не главное. Они прекрасно проживут на пирожных «Твинки» и энергетической коле. Кроме шуток, раз уж у вас появился компьютер, вряд ли вы озабочены поисками пищи или крыши над головой. О выживании все еще приходится думать, но оно уже не заслоняет прочие факторы.

«Хакер» – это человек, в использовании компьютера прошедший путь от выживания («я добываю хлеб насущный программированием») до следующих двух стадий. Он или (в меньшей степени, чем хотелось бы) она применяет компьютер для укрепления общественных связей – электронная почта и Сеть отлично для этого подходят. А еще для хакера компьютер является развлечением. Не игры, не смешные картинки в Сети, а именно сам компьютер. Вот почему появляются такие вещи, как Linux. Не из-за стремления к заработку. Linux-хакеры просто занимаются тем, что им интереснее всего, и им нравится рассказывать об интересных вещах друг другу. В какой-то момент охвативший вас интерес начинает играть и социальную роль. Вот как образуется эффект сетевого взаимодействия – множество хакеров совместно работают над Linux, потому что работа приносит им удовольствие.

Хакеры убеждены, что нет большего стимула, чем этот, – убеждение, сыгравшее, как покажет Пекка, огромную роль в областях, весьма далеко отстоящих от Linux.

Линус Торвальдс

Часть первая. Этика труда

Глава первая. Рабочая этика хакера

Линус Торвальдс уже рассказал в прологе, что для хакера компьютер сам по себе уже развлечение, имея в виду, что хакер считает процесс программирования как таковой интересным, волнующим и радостным.

Другие создания хакеров проникнуты тем же духом. Не один Торвальдс описывает свою работу словами вроде «Linux-хакеры занимаются тем, что кажется им очень интересным». К примеру, вот как Винтон Серф, которого иногда называют «отцом интернета»[10], говорит об увлекательности написания программ: «В программировании было нечто восхитительно захватывающее»[11]. Стив Возняк, который построил первый в полном смысле этого слова персональный компьютер[12], откровенно рассказывает о своем знакомстве с чудесами программирования: «Это был просто самый интригующий мир из всех»[13]. Таков общий дух: хакеры программируют, потому что им очень интересно. Связанные с программированием задачи разжигают в хакере неподдельное любопытство и побуждают его узнавать все больше и больше; хакер – энтузиаст своего дела, в нем он черпает энергию.

Начиная с МТИ шестидесятых, классический хакер просыпается после обеда, чтобы с рвением засесть за написание программ и просидеть погруженным в хитросплетения кода до самого утра. Ярким примером служит рассказ Сары Флэннери, шестнадцатилетней хакерши из Ирландии, о своей работе над так называемым алгоритмом шифрования Кэйли – Персера:

Меня переполнял азарт… Я работала целыми днями, и это было восхитительно. Временами мне вообще не хотелось останавливаться[14].

А еще работа приносит хакеру радость, это полная открытий увлекательная игра. Как-то в сети Торвальдс рассказал, что Linux начался с небольших экспериментов на только что приобретенном им компьютере, а всю свою мотивацию при разработке операционной системы он объяснил весьма просто: «Эта работа была и остается развлечением»[15]. Тим Бернерс-Ли, создатель Всемирной паутины[16], также вспоминает, что все началось с экспериментов по объединению «игровых программ»[17]. Возняк говорит, что многие характеристики компьютеров Apple

пришли из игры, а встроенные прикольные штучки родились при работе над маленьким проектом – написать… [игру под названием] «Прорыв» и показать ее в клубе[18].

Флэннери рассказывает, как менялась ее работа по разработке технологии шифрования при переходе от изучения теорем в библиотеке к практике исследовательского программирования:

Если попадалась особенно интересная теорема… я писала программу – генератор примеров… И каждый раз программирование становилось игрой, которой я предавалась часами, вместо того чтобы корпеть над конспектом[19].

Радость творчества выплескивается временами и в реальную жизнь хакеров. К примеру, Сэнди Лернер известна не только своим вкладом в разработку маршрутизаторов[20], но и привычкой ездить верхом обнаженной. Ричард Столлман[21], длинноволосый и бородатый гуру хакерства, появляется на компьютерных конференциях облаченным в мантию волшебника и проводит обряды изгнания коммерческих программ из машин, принесенных ему последователями. Знаменитый защитник хакерской культуры Эрик Рэймонд[22] ведет экстравагантную жизнь: будучи фаном ролевых игр живого действия, он бродит по улицам родного городка в Пенсильвании и окрестным лесам, одетый то как древний мудрец, то как римский сенатор, то как придворный кавалер XVII века.

Рэймонд дал краткое изложение сути хакерского духа в своем описании философии UNIX-хакеров[23]:

Для правильного понимания философии UNIX вы должны быть приверженцем совершенства. Вы должны верить, что искусство программирования достойно приложения всего интеллекта и всей страсти, на которые вы только способны. Разработка и внедрение программ должны быть веселым искусством и высокой игрой. И если такой подход смущает вас или кажется чересчур выспренним, самое время хорошенько задуматься; спросите себя, не забыли ли вы о чем-то важном. Почему из всех способов зарабатывать деньги или проводить время вы выбрали именно программирование? Возможно, потому что когда-то оно было вашей страстью…

Для правильного понимания философии UNIX вы должны выработать такой подход (или вернуться к нему). Вам нужен искренний интерес. Вам нужен вкус к игре. Вам нужен зуд первооткрывателя[24].

Определяя дух хакерства, Рэймонд говорит о страсти, что резонирует с развлечением, которое Линус Торвальдс упоминает в прологе. Слово Рэймонда подходит даже больше, потому что, хотя оба понятия вызывают не предусмотренные в данном контексте ассоциации, интуитивно страсть лучше развлечения выражает все три описанные выше аспекта: преданность делу – интересному, вдохновляющему и приносящему радость.

Страстное отношение к работе не является исключительным достоянием компьютерных хакеров. К примеру, мир научных исследований демонстрирует его испокон веков. Дух страстного научного любопытства получил свое выражение около 2500 лет назад, когда основатель первой академии Платон сказал о философии:

Только если кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него внезапно, как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание и само себя там питает[25].

Тот же подход разделяют профессионалы во всех других сферах жизни – в искусстве, технике, работе с информацией; менеджеры и инженеры, работники медиа и дизайнеры.

Не только «Файл хакерского жаргона» раскрывает нам суть хакера. На первой Хакерской конференции 1984 года в Сан-Франциско Беррелл Смит, один из первых разработчиков Apple Macintosh, выразил ее так:

Хакер может заниматься чем угодно и оставаться хакером. Можно быть хакером-плотником. Необязательно заниматься хай-теком, главное – это мастерство и увлеченность своим делом[26].

В своем пособии How to Become a Hacker («Как стать хакером», 1999) Эрик Рэймонд пишет:

Люди применяют хакерский подход и в других сферах [кроме программирования], например в электронике и музыке, – по сути, мы видим его во всех высших проявлениях профессионального мастерства[27].

С этой точки зрения компьютерные хакеры являются превосходным примером следования более общей рабочей этике – назовем ее рабочая этика хакеров, – которая завоевывает позиции в нашем сетевом обществе, где роль информационных профессионалов непрерывно возрастает. И хотя мы будем использовать термин, зародившийся в хакерской среде, мы должны помнить, что можно говорить о хакерской этике вообще без какой-либо связи с компьютерами. Мы обсуждаем вызов довлевшей над нами многие века протестантской рабочей этике, которая все еще не потеряла своей власти.

Посмотрим, каким историческим и общественным силам этика хакера в этом смысле противостоит. Известное выражение «протестантская рабочая этика» происходит, как мы уже говорили, из книги Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Вебер начинает с указания на то, что восприятие работы как долга лежит в основе духа капитализма, зародившегося в XVI веке:

В самом деле, столь привычное для нас теперь, а по существу отнюдь не само собой разумеющееся представление о профессиональном долге, об обязательствах, которые каждый человек должен ощущать и ощущает по отношению к своей «профессиональной» деятельности, в чем бы она ни заключалась и независимо от того, воспринимается ли она индивидом как использование его рабочей силы или его имущества (в качестве «капитала»), – это представление характерно для «социальной этики» капиталистической культуры, а в известном смысле имеет для нее и конститутивное значение[28].

Вебер продолжает:

…Совершенно необходимы не только развитое чувство ответственности, но и такой строй мышления, который, хотя бы во время работы, исключал неизменный вопрос, как бы при максимуме удобства и минимуме напряжения сохранить свой обычный заработок, – такой строй мышления, при котором труд становится абсолютной самоцелью, «призванием».

Затем Вебер показывает, как вторая описанная им и также возникшая в XVI веке сила, протестантизм, развила и укрепила эти взгляды. Богослов Ричард Бакстер изложил протестантскую рабочую этику предельно ясно:

Бог помогает нам и поддерживает в нас энергию для того, чтобы мы могли осуществить нашу деятельность, труд – нравственная и естественная цель власти… Пренебрегать этим, говоря: я буду молиться и предаваться медитациям – равносильно тому, что твой слуга отказал бы тебе в самой необходимой услуге, выполняя другую, значительно менее важную[29].

Богу не нужны молитвы и медитация – ему нужен труд. Истинный приверженец духа капитализма, Бакстер советует работодателям добиваться от работников наилучших результатов, внушая им, что труд – дело совести:

Истинно благочестивая прислуга будет выполнять свои обязанности как долг послушания Богу, как если бы сам Бог требовал от нее выполнения работы[30].

Бакстер подводит итог своим рассуждениям, называя труд «призванием», – подходящее определение для протестантской рабочей этики: работа самоценна, выполнять свою работу следует как можно лучше, относиться к работе нужно как к долгу, который следует выполнять, потому что его следует выполнять.

В то время как рабочая этика хакеров уходит корнями в академию, единственный исторический предшественник протестантской этики, согласно Веберу, – монастырь. И действительно, углубившись в сравнение Вебера, мы увидим много общего. К примеру, в уставе монахов-бенедиктинцев VI века мы обнаружим требование к монахам воспринимать назначенную им работу как долг и укор склонным к лености братьям: «Праздность – враг души»[31]. Монахи также обязаны были безропотно исполнять все, что им сказано. В V веке предшественник бенедиктинцев Иоанн Кассиан в своем монастырском уставе с похвалой отзывался о некоем брате Иоанне, покорно взявшемся по приказу старца перетаскивать неподъемный камень:

Однажды другие братья хотели по примеру Иоанна научиться послушанию. Старец, призвав его, приказал скорее прикатить огромный камень, который и много народа не могли сдвинуть с места. Иоанн с таким усилием стал напирать на камень, что от пота не только одежда его промокла, но и камень увлажнился. И теперь он принялся за исполнение приказания со всем простосердечием и не думая о несбыточности его, ибо он уверен был, что старец ничего не может приказывать ненужного и неосновательного[32].

Такой сизифов труд воплощает главную идею монашества – выполнять любое послушание не сомневаясь[33]. Устав бенедиктинцев прямо говорит, что смысл работы неважен, ибо ее подлинная цель – не сделать что-либо, а усмирить душу работника послушанием – правило, которое до сих пор соблюдается во многих офисах[34]. В Средние века эта протопротестантская этика практиковалась только в стенах монастырей и не была главной даже в церкви в целом, не говоря уже о мирянах. И только на волне протестантской Реформации монашеское мышление выплеснулось из келий во внешний мир.

Тем не менее Вебер подчеркивает, что, хотя дух капитализма и черпал свое религиозное оправдание в протестантской этике, последняя сама скоро секуляризировалась и зажила по своим собственным законам. По знаменитому выражению самого Вебера, этика протестанта стала отрешенной от религии железной клеткой[35]. Это принципиальное определение. В нашем глобальном мире к выражению «протестантская этика» следует относиться так же, как и к понятию «платоническая любовь». Когда мы говорим, что кто-то платонически влюблен, мы отнюдь не имеем в виду, что этот влюбленный – поклонник античного философа Платона с его метафизикой и прочим. Платонически любить способен последователь каких угодно философских, религиозных и культурных воззрений. Точно так же протестантской этики можно придерживаться независимо от принадлежности к культуре и вере Реформации. Японец, атеист, ревностный католик могут – и часто ведут себя – в соответствии с канонами протестантской этики.

За примерами влияния протестантской этики не нужно далеко ходить. Фразы вроде «я всегда все делаю хорошо» или те части прощальных речей при проводах на пенсию, в которых говорится о том, что работник всегда был «трудолюбивым / ответственным / надежным / верным сотрудником», – вот наследие протестантской этики, поскольку в них нет ни слова о сути работы, которую выполнял виновник торжества. Возвышение работы до цели и смысла жизни – в крайних случаях у трудоголиков нет времени на собственных близких – еще один признак протестантской этики. Работу выполняют, стиснув зубы, забыв обо всем, кроме ответственности, и мучась угрызениями совести, если приходится пропустить денек-другой по болезни.

В более широком историческом контексте продолжающееся господство протестантской этики не должно удивлять: хотя современное общество во многом отличается от общества предшествующей индустриальной эпохи, наша «новая экономика» не подразумевает полного разрыва с описанным у Вебера капитализмом, это просто новый капитализм. В «Информационной эпохе» Кастельс подчеркивает, что работа в смысле ежедневного обязательного труда никуда не денется, несмотря на радужные прогнозы – наподобие тех, что содержатся в книге Джереми Рифкина The End of Work («Конец работы»). Легко поддаться иллюзии, что технический прогресс каким-то образом снизит нашу зависимость от работы, но если мы посмотрим на факты, сопровождающие подъем сетевого общества, и экстраполируем имеющиеся тенденции в будущее, то нам придется согласиться с оценкой, которую дал Кастельс:

Работа является и будет оставаться на протяжении обозримого будущего ядром человеческой жизни[36].

Хакеры не ставят под вопрос протестантскую этику как таковую. Дух сосредоточенности на работе и без опоры на церковь легко продолжает доминировать в сетевом обществе.

Так что в более общем контексте радикальная сущность хакерства состоит как раз в том, чтобы предложить этому обществу альтернативный дух – который наконец бросит наконец вызов господству протестантской этики. В этом единственном смысле все хакеры действительно взломщики – они ломают запор железной клетки.

Цель жизни

Победить протестантскую этику за один день не получится. Это потребует времени и больших перемен в культуре. Протестантская этика так глубоко укоренилась в сознании, что воспринимается как нечто естественное, как часть человеческой природы. Конечно же, это не так. Даже краткого взгляда на отношение к работе в эпоху до Реформации достаточно для того, чтобы полностью в этом убедиться. И протестантская, и хакерская этики возникли в определенный момент и стали развиваться.

Взгляды Ричарда Бакстера на работу совершенно нехарактерны для средневековой католической церкви. До Реформации духовные отцы посвящали время раздумьям о загробной жизни, но никто из них никогда не думал о загробном труде. Работа не входила в число церковных идеалов. Сам Господь трудился лишь шесть дней, а в седьмой отдыхал. Отдых и для людей стал высочайшей целью: на небесах, словно в вечное воскресенье, человеку не придется работать. В раю нет офисов. Можно сказать, что на вопрос «В чем цель жизни?» христианство давало ответ: «В том, чтобы всегда было воскресенье».

И это не шутка. В V веке св. Августин прямо сравнивал жизнь человеческую с пятницей, так как, согласно церковному преданию, именно в этот день согрешили Адам и Ева, в этот же день Иисус страдал и умер на кресте[37]. Августин писал, что на небесах мы обретем вечный выходной, день отдыха Господа и воскресения Христа: «Это будет поистине великою, не имеющей вечера субботою». Жизнь есть лишь долгое ожидание выходных.

Взгляд отцов церкви на труд как проклятие, как следствие грехопадения отразился в концептуальном подходе к описанию жизни Адама и Евы в раю. Что бы первые люди ни делали, это трудно назвать работой. Августин подчеркивает, что в Эдеме «земледелие было не мучительным трудом, а отрадным наслаждением» – не более чем приятным хобби[38].

До Лютера церковь понимала работу, «труд» как наказание. В средневековой визионерской литературе орудия труда предстают в своем истинном обличье орудий пыток: в аду грешников истязают молотами и другими инструментами. Больше того, согласно видениям духовных отцов, есть в аду пытка страшнее, чем физические муки, – бесконечный труд. В «Плавании святого Брендана» (VI в.) есть эпизод, когда Брендан видит рабочего – и немедленно осеняет себя крестным знамением, потому что понимает, что явился в место, где всякие надежды следует оставить. Вот текст этого эпизода:

Они увидели невдалеке остров, весь покрытый камнями и металлическим шлаком, неприветливый, лишенный растительности, на котором повсюду стояли кузницы. Достопочтенный отец сказал своим спутникам: «Воистину, братья, бедствия сулит нам этот остров, так что не хочу я даже приближаться к нему, но ветер несет нас прямо туда». Когда же они с поспешностью проследовали мимо, до них донесся звук, издаваемый кузнечным мехом, подобный свисту брошенного камня, а также удары, подобные грому, молотов по железу и наковальне. Услышав это, достопочтенный отец укрепил себя и осенил крестным знамением все четыре стороны света, сказав: «Господи Иисусе Христе, избави нас от этого острова».

Едва закончил молитву человек Божий, как один из обитателей этого острова вышел наружу будто бы по какому-то делу. Он был очень космат, вспыльчив и мрачен. Когда он увидел рабов Божьих, проплывающих мимо острова, то возвратился в свою кузницу, восклицая: «Горе! Горе! Горе!»[39][40]

Если ты не будешь вести себя хорошо в этой жизни, развивали свою мысль отцы церкви, то тебя обрекут на работу и в следующей. И что еще хуже, эта работа будет абсолютно бесполезной, лишенной смысла до такой степени, какую ты и представить не мог в самый худший свой рабочий день на Земле.

Наиболее сжато тема выражается в ставшей апофеозом допротестантского мировоззрения «Божественной комедии» Данте, которую поэт завершил незадолго до смерти в 1321 году. Грешники, посвятившие жизнь деньгам, – и скупцы, и расточители – обречены катать перед собой по бесконечному кругу огромные булыжники:

  • Их множество казалось бесконечным;
  • Два сонмища шагали, рать на рать,
  • Толкая грудью грузы, с воплем вечным;
  • Потом они сшибались и опять
  • С трудом брели назад, крича друг другу:
  • «Чего копить?» или «Чего швырять?» —
  • И, двигаясь по сумрачному кругу,
  • Шли к супротивной точке с двух сторон,
  • По-прежнему ругаясь сквозь натугу;
  • И вновь назад, едва был завершен
  • Их полукруг такой же дракой хмурой[41].

Данте взял идею из греческой мифологии. В Тартаре, куда отправлялись худшие представители рода человеческого, самому суровому наказанию подвергся жадный Сизиф, обреченный без конца затаскивать огромный камень на вершину горы, откуда тот неизменно срывался.

  • Я и Сизифа увидел, терпящего тяжкие муки.
  • Камень огромный руками обеими кверху катил он.
  • С страшным усильем, руками, ногами в него упираясь,
  • В гору он камень толкал. Но когда уж готов был тот камень
  • Перевалиться чрез гребень, назад обращалася тяжесть.
  • Под гору камень бесстыдный назад устремлялся, в долину.
  • Снова, напрягшись, его начинал он катить, и струился
  • Пот с его членов, и тучею пыль с головы поднималась[42].

Отдых манит Сизифа и Дантовых грешников, но никогда не наступает. Они обречены на вечную пятницу.

С учетом такого исторического фона мы можем полнее оценить, как сильно изменила наше отношение к работе протестантская Реформация. В аллегорическом смысле центр тяжести всей нашей жизни сместился от воскресенья к пятнице. Протестантская этика изменила идеологию так сильно, что даже небо и ад встали вверх тормашками. Когда труд стал самоцелью на Земле, духовенству уже труднее было представлять рай как место вечного отдыха и работа перестала быть вечной карой. Так, протестантский богослов XVIII века Иоганн Каспар Лафатер писал, что на небесах «мы не можем вкушать блаженство без занятий. Иметь занятие означает иметь призвание, должность, свое особенное дело». Баптист Уильям Кларк Ольят в начале XX века выразил эту мысль предельно сжато: «В сущности, рай – это мастерская»[43][44].

Протестантская этика со своим культом труда оказалась столь сильна, что проникла даже в наше воображение. Яркий тому пример – роман «Робинзон Крузо» (1719), написанный Даниэлем Дефо, воспитанником протестантского проповедника. Выброшенный на необитаемый остров Робинзон не предается безделью, а постоянно трудится. Он настолько трудолюбив, что работает даже по воскресеньям, хотя в остальном старается соблюдать недельный цикл[45]. Дикаря, спасенного им от соплеменников, он весьма уместно называет Пятницей, воспитывает в протестантском духе и хвалит словами, точно передающими протестантский идеал работника:

1 The Jargon File («Файл [хакерского] жаргона”) обновляется и поддерживается Эриком Рэймондом и доступен по адресу www.tuxedo.org/~esr/jargon. [В настоящее время недоступен. – Примеч. науч. ред.]
2 Сноски, обозначенные цифрами, принадлежат автору и ведут в конец книги. Постраничные сноски, обозначенные астерисками (*), принадлежат научному редактору.
3 The Jargon File, s. v. hacker ethic.
4 МТИ – Массачусетский технологический институт в Бостоне (США), один из главных исследовательских центров в области компьютерных наук.
5 В книге Hackers: Heroes of the Computer Revolution («Хакеры: герои компьютерной революции», 1984) Стивен Леви, описывая дух хакеров МТИ, говорит об их вере в то, что «вся информация должна быть бесплатной» и «доступ к компьютерам… должен быть неограниченным и полным» (p. 40).
6 The Jargon File дает следующее определение взломщику: «Тот, кто взламывает безопасность системы. Понятие введено хакерами около 1985 года, чтобы избежать путаницы в прессе со словом “хакер”». Характерно, что в книге о хакерах 1984 года Леви еще не видел необходимости разделять хакеров и взломщиков, так как история компьютерных вирусов, или самораспространяющихся компьютерных программ, по-настоящему началась во второй половине восьмидесятых. Саму концепцию «компьютерного вируса» ввел в оборот Фред Коэн в своей диссертации в 1984 году, а первые настоящие вирусы разошлись по миру на дискетах в 1986-м (см. также Solomon, A Brief History of PC Viruses (1990), и Wells, Virus Timeline (1996)). Первый печально известный пример проникновения в информационные системы также произошел во второй половине восьмидесятых. Одна из самых известных хакерских групп, «Легион Судьбы», основана в 1984-м, а манифест взломщика написал Mentor, вошедший в состав Легиона позже. Манифест опубликован в 1986 году (он назывался The Conscience of a Hacker («Совесть хакера»)) и примечателен тем, что именно в нем взломщики впервые назвали себя «хакерами»; историю группы см. в The History of the Legion of Doom (1990)).
7 The Jargon File, s. v. hacker.
8 Max Weber. Die protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus // Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik, Vl. 20–21 (1904–1905) [Здесь и далее цит. по изданию: Макс Вебер. Избранные произведения: Пер. с нем. / сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; предисл. П. П. Гайденко. М.: Прогресс, 1990. – Примеч. пер.]
9 Сайт книги давно не работает, но частично доступен в Архиве интернета по адресу: https://web.archive.org/web/ 20130930173523/ http://www.hackerethic.org/.
10 Винтон Серф (р. 1943) – один из разработчиков TCP/IP, ключевого протокола интернета. Долгое время возглавлял управляющую интернетом корпорацию ICANN, в настоящее время – вице-президент Google.
11 Hafner and Lyon, Where Wizards Stay Up Late: The Origins of the Internet (1998), p. 139.
12 Стив Возняк (р. 1950) разработал дизайн первого персонального компьютера Apple и стал одним из основателей Apple.
13 Wolfson and Leyba, Humble Hero.
14 Flannery with Flannery, In Code: A Mathematical Journey (2000), p. 182.
15 Сообщение в конференции comp.os.minix от 19 декабря 1991 года.
16 Сэр Тим Бернерс-Ли (р. 1955), создатель URL, HTML и первых стандартов веба. Глава Web Consortium, объединяющего тысячи программистов, компаний и некоммерческих организаций, который отвечает за разработку базовых стандартов веба.
17 Berners-Lee, Weaving the Web, pp. 9–13.
18 Connick, …And Then There Was Apple (1986), p. 24.
19 Flannery, In Code, p. 182.
20 Сэнди Лернер (р. 1955) – разработчик и сооснователь компании Cisco, крупнейшего производителя сетевых маршрутизаторов.
21 Ричард Столлман (р. 1953) – известный программист, основатель движения свободного программного обеспечения.
22 Эрик Стивен Рэймонд (р. 1957) – известный программист, идеолог движения открытого программного обеспечения.
23 UNIX – семейство операционных систем (ОС), восходящих к операционной системе компьютеров-мейнфреймов. На базе или на основе совместимости с ОС UNIX развиваются ОС Linux, Android и ОС для компьютеров и мобильных устройств Apple.
24 Raymond, The Art of Unix Programming (2000), ch. 1.
25 Письмо 7.341c – d, [цит. по изданию: Платон. Законы, послезаконие, письма (Слово о сущем). СПб.: Наука, 2014]. Научная страсть – постоянная тема всех «сократовских» трудов Платона. Алкивиад в «Пире» говорит о «философском неистовстве» Сократа (218b). В «Федре» сказано, что простой народ считает философов безумцами, но это божественное безумие (или высшая страсть). Платон также подчеркивает буквальное значение слова «философия» («любовь к мудрости») в диалогах, затрагивающих роль философии, таких как «Государство», «Пир», «Федр», «Теэтет», «Горгий», а также в «Апологии».
26 Levy, Hackers, p. 434.
27 Raymond, How to Become a Hacker, p. 232.
28 Здесь и далее цитаты из книги «Протестантская этика…» даны в переводе Ю. Н. Давыдова.
29 Ричард Бакстер, Christian Directory, цитируется у Вебера в «Протестантской этике», стр. 249–250 русского издания.
30 Там же, с. 268.
31 Устав святого Бенедикта, глава 48. Цит. по http://www.odinblago.ru/feofan_inocheskie_ustavi/18.
32 Кассиан. Послание к Кастору, епископу Аптскому, о правилах общежительных монастырей. Книга 4, глава 26. Здесь и далее цит. по https://azbyka.ru/otechnik/Ioann_Kassian_Rimljanin/kastoru/.
33 Знаменитый отшельник Антоний, которого считают основателем христианского монашества в IV веке, своей работой подавал пример всем монахам последующих времен. Афанасий Великий в «Житии Антония» пишет: «Работал собственными своими руками, слыша, что праздный ниже да яст (2 Сол. 3: 10), и иное издерживал на хлеб себе, иное же на нуждающихся» (3). [Цит. по изданию: Святитель Афанасий Великий. Творения в 4 томах. Том III. М.: Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1994. С. 178–251. Репринтное воспроизведение издания: Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902–1903, из фондов Государственной исторической библиотеки; ссылка http://www.orthlib.ru/Athanasius/ant.html.] См. также Apophthegmata Patrum: «Св. авва Антоний, пребывая некогда в пустыне, впал в уныние и в большое омрачение помыслов и говорил Богу: Господи! я хочу спастись, а помыслы не позволяют мне. Что мне делать в скорби моей? Как спасусь? – И вскоре встав, Антоний вышел вон, – и вот видит кого-то похожего на себя, который сидел и работал, потом встал из-за работы и молился; после опять сел и вил веревку; далее опять стал на молитву. Это был Ангел Господень, посланный для наставления и подкрепления Антония. И Ангел сказал Антонию: и ты делай так, – и спасешься! Услышав сие, Антоний возымел великую радость и дерзновение, – и поступая так, спасался». [Цит. по: Древний патерик. Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. https://azbyka.ru/otechnik/Zhitija_svjatykh/drevnij-paterik/7.] В дополнение к уставам Кассиана и Бенедикта, важную роль играл устав св. Василия Великого. Василий говорит о том, как труд способствует благочестию: «Господь наш Иисус Христос говорит, что не просто всякий и во всяком случае „достоин пропитания“, но „трудящийся“ (Мф. 10: 10), и апостол повелевает трудиться и делать своими руками „полезное“, дабы иметь что подать „нуждающемуся“ (Еф. 4: 28), то из сего само собою явствует, что надобно ревностно заниматься рукоделием. Ибо цель благочестия надобно почитать не предлогом к бездействию и не удалением от труда, но побуждением к подвижничеству, к большим трудам, к терпению в скорбях, чтобы и нам можно было сказать: „в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде“ (2 Кор. 11: 27)». («Правила, пространно изложенные в вопросах и ответах», вопрос 37, цит. по: https://azbyka.ru/otechnik/Vasilij_Velikij/pravila-prostranno-izlozhennye-v-voprosah-i-otvetah/.) Единственной ветвью античной философии, восхвалявшей работу, был стоицизм, влияние которого на монашескую жизнь хорошо известно. К примеру, Эпиктет учил: «Не следовало ли бы и при вскапывании, и при пахании, и при еде петь гимн в честь бога?» и «Что же я хочу этим сказать? Что живое существо должно быть бездеятельным? Ни в коем случае!» («Беседы», 1.16 и 1.10, цит. по: https://www.e-reading.club/bookreader.php/90268/Epiktet_-_Besedy.html.) Но ни монахи, ни стоики не пошли в восхвалении работы так далеко, как протестантская этика (см. Birgit van den Hoven, Work in Ancient and Medieval Thought, 1996).
34 Бенедикт писал: «Мастера, если бывают в монастыре (из братий), должны делать свои дела со всем смирением. Если кто из них станет гордиться мастерством своим, яко доставляющий чрез него монастырю нечто, такого отставить надо от мастерства, и опять не приставлять к нему; разве только, когда смирится, авва может позволить ему опять заняться им» (Устав святого Бенедикта, глава 57).
35 Вебер. Протестантская этика. С. 181–183. Исследование Вебера имеет два измерения. С одной стороны, это историческая теория о важной роли протестантской этики в становлении духа капитализма. С другой – внеисторический анализ определенной социальной этики. Так как первое из этих измерений можно до некоторой степени опровергнуть эмпирически – скажем, на примере католической Венеции, где дух капитализма развивался параллельно с протестантской Европой (краткую сводку наиболее значимых контраргументов к теории Вебера приводит Энтони Гидденс в предисловии к английскому изданию), и оно не является значительным фактором нашего времени, я сосредоточусь на втором, используя термины «дух капитализма» и «протестантская этика» в аналитическом, а не в историческом значении. Так как два главных аспекта значений этих терминов совпадают, в предметной дискуссии они взаимозаменяемы. (Подробнее о взаимоотношениях протестантской этики и духа капитализма см. у Вебера части 1–3.)
36 Castells, Information Age (2000). [Цит. по изданию: Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура / пер. с англ. под науч. ред. О. И. Шкаратана. М.: ГУ ВШЭ, 2000.] Мартин Канрой в работе Sustaining the New Economy: Work, Family, and Community in the Information Age (2000) приходит к тем же выводам: «Отсутствие зависимости между уровнем IT-индустрии и уровнем занятости означает, что распространение вычислительных технологий не относится к факторам, определяющим уровень безработицы» (p. 38).
37 Блаженный Аврелий Августин. О граде Божьем. Книга 22, глава 30. И далее там же: «Седьмым днем будем даже и мы сами, когда будем исполнены и обновлены Его благословением и освящением». [Цит. по: https://azbyka.ru/otechnik/Avrelij_Avgustin/o-grade-bozhem/.] В VI веке Григорий Великий писал: «Поэтому и самое истинное страдание нашего Искупителя, и истинное воскресение, преобразовали нечто о Его теле в днях страдания Его. Ибо в пятый день недельный Он пострадал, в субботу Он покоился во гробе, а в воскресный день воскрес от смерти. Так как настоящая жизнь для нас есть еще пятый день недельный, потому что проводится в скорбях и терпит мучения в теснотах. Но в субботу мы покоимся как бы во гробе, потому что находим успокоение души после тела. Но в день воскресный, именно в третий от страдания, осмой, как сказали мы, от сотворения, мы уже телом воскресаем от смерти, и в славе души мы будем радоваться даже с плотью». (Беседы на пророка Иезекииля, 2.4.2. Цит. по: https://azbyka.ru/otechnik/Grigorij_Dvoeslov/besedy-na-proroka-iezekiilja/.)
38 О книге Бытия, 2:11.
39 «Плавание святого Брендана». Цит. по: https://www.e-reading.club/chapter.php/101390/3/Gorelov_-_Plavanie_Svyatogo_Brendana.html.
40 Перевод Николая Горелова.
41 Перевод М. Лозинского.
42 Перевод В. Вересаева.
43 Lavater, Aussichten in die Ewigkeit (1773), 3: 93.
44 Ulyat, The First Years of the Life of the Redeemed After Death (1901), p. 191.
45 Вот как Робинзон объясняет потребность в исчислении времени: «Вскоре после того, как я поселился на острове, мне вдруг пришло в голову, что я потеряю счет времени и даже перестану отличать воскресенья от будней, если не заведу календаря. Календарь я устроил так: обтесал топором большое бревно и вбил его в песок на берегу, на том самом месте, куда меня выбросило бурей, и прибил к этому столбу перекладину, на которой вырезал крупными буквами такие слова: «Здесь я впервые ступил на этот остров 30 сентября 1659 года». С тех пор я каждый день делал на своем столбе зарубку в виде короткой черточки. Через шесть черточек я делал одну длиннее – это означало воскресенье; зарубки же, обозначающие первое число каждого месяца, я делал еще длиннее. Таким образом я вел мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы» (перевод К. Чуковского). Однако привычка отдыхать по воскресеньям позабылась весьма скоро.
Скачать книгу