Машина бытия бесплатное чтение

Введение

Творить, развиваться и отдаваться процессу – это прекрасно, но совсем иное – углубиться в дебри самоанализа и переосмыслить свой труд. Подобный анализ был необходим для того, чтобы пересмотреть двадцать лет творчества и прокомментировать его. Заставив себя заняться этим, я обнаружил множество приятных воспоминаний.

Анализ – хитрая штука.

Иногда, когда человек просто занимается своим делом, ему сложнее всего описать, чем именно он занимается. Анализ может высосать жизнь из любой деятельности, а толку в этом будет мало.

«Скажите, доктор Ливингстон, о чем вы думали, когда мистер Стэнли произнес свое знаменитое приветствие при встрече с вами?»

Вы правда хотите это знать?

Я продолжал делать свою работу, поскольку надеялся, что мои труды пригодятся тем, кто тоже захочет сделать карьеру в данной области. В свое время мне пригодились похожие работы других авторов – особенно практические советы Джека Вудфорда и потрясающе искренняя книга Сомерсета Моэма «Подводя итоги».

Надеюсь, я смогу быть таким же искренним и таким же практичным.

Для того чтобы описать то, чем я занимаюсь, не нужно много слов.

Я пишу.

По человеческим меркам я занимаюсь этим уже довольно давно – более сорока лет. Сюда входит и написанный от руки печатными буквами экземпляр одного из моих ранних трудов. Я написал его, когда мне было всего семь. Несколько месяцев спустя, придя к выводу, что этот процесс мне нравится, я высокопарно объявил членам семьи, что собираюсь стать «автором».

Это было утро того дня, когда мне исполнилось восемь, и с тех пор я не сходил с выбранного пути.

Во введении к тому, раннему, труду написано: «Это история о любви и приключениях».

Уже в семь лет я угадал элементы хорошей истории: любовь и приключения.

Видимо, я также осознавал, что словами невозможно выразить все. Семилетний ребенок предупреждает вас, что в своей книге расскажет лишь немногое о том, как живут звери в лесной чаще.

Семилетний ребенок также преподносит читателям завязку. В том возрасте я не отличил бы завязки от глагола, но писательские инстинкты взяли верх. Завязка – это крючок, на который автор ловит читателя и вызывает желание узнать больше о том, что происходит в истории.

Рассказ семилетнего мальчика начинается с того, что человек и его собака заблудились в лесу. Вас сразу предупреждают: лес – это страшное место. В лесу раздаются звуки, предупреждающие о присутствии опасных тварей, особенно ночью. Обратите внимание, что подобные твари кажутся более угрожающими, если вы их не видите, а только слышите. Неизвестное может быть очень пугающим.

Несмотря на шероховатости, бесстыдное высокомерие и орфографические ошибки, этот детский рассказ удивляет тем, что в нем содержатся все необходимые повествовательные элементы: люди, место, время, таинственная опасность и обещание любви и приключений.

Вкратце это все, что нужно, и мне повезло, что я так рано к этому пришел.

Впрочем, это было не столько писательство, сколько работа конструктора. Все фрагменты на месте, но собраны они плохо, и все провода торчат наружу.

Я пытался преподавать писательское мастерство, но обнаружил, что это невозможно. Можно преподавать мастерство конструктора – какая деталь с какой деталью соединяется. Но настоящее писательство – это то, чему вы должны научиться сами. Вы учитесь в процессе работы. Знание исходит изнутри и опирается на устные языковые традиции. Это повергает в отчаяние тех, кто предпочел бы иметь четкие правила, которым можно было бы следовать.

Многих воспитанников нашей зависящей от печатного слова цивилизации удивляет, что язык, основной инструмент писателя, вещь скорее устная, нежели письменная. Задумайтесь о тысячах лет устной традиции, предшествовавших первым символам, вырезанным в глине и камне. Для нас язык – это в первую очередь речь. Письменное слово пришло позднее.

Для того чтобы вы могли поверить в реальность истории, кто-то на печатной странице должен заговорить с вами. Его слова должны напоминать устную речь и достигать вашего слуха через зрение. Это становится все более значимым под напором других, непечатных средств информации: телевидения, радио, кассет… Устная традиция никогда не была до конца подавлена.

Следуя этой традиции, я понимаю, что должен испытывать радость от того, что делаю. Должно быть некое ощущение веселья, которое чувствуется даже в самый мрачный момент истории. Это развлекательная индустрия. Я как жонглер, посетивший ваш замок. Я приношу песни и новости из других замков, где я побывал, и некоторые из них весьма странные. Я пою ради пропитания, и те другие замки, о которых я пою, лишь отчасти являются плодом моего воображения. Возможно, мы разделяем реальность, которая требует наших услуг, но когда пишешь научную фантастику, обычно пребываешь где-то на грани этой реальности.

Говоря о «научной» фантастике, обычно имеют в виду технику. Научная фантастика тесно связана с вопросами развития техники и человеческого будущего. Когда пишешь научную фантастику, устанавливаешь связь между техникой и мифом-мечтой человека о бессмертии. Мы неизбежно разбираем вопросы отчужденности человека, его погружения в неразбериху тех вещей, которые, как ему говорят, ему нужны, но которые всегда будто изолируют его от необходимого соприкосновения с собственной жизнью.

На самом деле это не новый жанр.

В жанре научной фантастики творило почтенное воинство писателей. Все началось с Лукиана Самосатского во втором веке н. э., а может, и раньше. В наши ряды входят такие светочи, как Платон, Сирано де Бержерак, Томас Мор (подаривший нам слово утопия), Жюль Верн, Г. Д. Уэллс, Эдгар Аллан По, Олдос Хаксли и Джордж Оруэлл – и это далеко не все.

Как правило, нас интересует жизнь человечества на других планетах. (Лукиан отправил своего героя на Луну в водяном смерче.) К этому интересу часто примешивается осознание, что живые существа неспособны вечно выживать на одной планете. Свободно выражая наши страхи перед тем, что человек как вид находится на грани вымирания, в своих историях мы подчеркиваем наши отличия от животных. У нас есть воображение, а иногда даже здравомыслие. Большая часть произведений научной фантастики утверждает, что это наши сильные стороны, позволяющие противостоять постоянной неизвестности, угрожающей стереть нас с лица Земли.

Фрейд как-то сказал: «Ни один смертный неспособен хранить секрет. Если молчат его губы, говорят кончики пальцев; предательство сочится из него сквозь каждую пору».

Когда пишешь, страница поглощает все, что сочится из тебя, – поглощает всего тебя, всю мудрость и глупость, все глубокое и поверхностное и все остальное. Все это оседает в этих говорящих буквах. Я хочу писать для как можно более широкой аудитории, всех тех, кто сидит у камина в замке после обильного ужина, наслаждаясь мелодиями моей лютни. Нет смысла это скрывать. Это проявляется во всем, что я делаю. А на горизонте всегда маячит будущая история, в которой я надеюсь сделать это еще лучше. Моя нынешняя работа – не стану распространяться о ней, чтобы попусту не тратить энергию, необходимую для творчества – остается моей любимой. Я вложу в нее столько себя, сколько смогу. В этой игре невозможно проиграть. Вы ничего не уничтожаете. Вы создаете яйцо, а не утку. Но хотя еще только созревающее яйцо остается моим любимым, я так же тепло отношусь к творениям дня минувшего.

Тот отрывок из детства особенно ярко напоминает мне о ребенке, которым я был. И хотя я вместе с вами смеюсь над его неуклюжестью, я вспоминаю его неукротимое стремление к совершенствованию данной формы общения. Лишь позднее я узнал, что совершенство навеки остается недостижимым; что к нему всегда стремишься, будто пародируя апории Зенона; что совершенство всегда меркнет, стоит лишь его коснуться.

Анализируя собственные труды, я многое узнал. Не могу описать здесь все, чему меня это научило. Вы, несомненно, заметите, что у меня двойственное отношение к такому анализу. То, что научную фантастику теперь изучают в колледжах и университетах (это заслуга таких академиков, как Уиллис Э. МакНелли из Калифорнийского университета, Фуллертон и Беркли Драйссел из Стэнфорда), лишь усиливает эту двойственность. Мы уже видели, как литературный анализ делает другие жанры скучными и выпивает из них жизнь. Будьте уверены: комментируя тексты, я стараюсь сохранить им жизнь.

Рассказы в этом сборнике являются для меня вехами на пути. Я вспоминаю творческие мучения, атмосферу рабочих мест, которая неизбежно сказывается на работе. Сегодня я написал бы эти рассказы иначе. Тони Бучер, покойный журналист и критик «Нью-Йорк таймс», назвал «Феномен Марии Целесты» одним из лучших рассказов, которые он когда-либо читал. Из любви, которую я испытывал по отношению к Тони, я, может быть, не стану менять этот рассказ, хотя наши мнения расходятся. На мой взгляд, «Семенной фонд» лучше.

«Мария Целеста» очень ломкая. В ней остались следы процесса оттачивания, через который она прошла, пока я писал ее. Как и в случае с анализом, в этом процессе тоже можно зайти слишком далеко. Натыкаешься на своего рода стену Гейзенберга, и все твои первоначальные намерения идут прахом. На мой взгляд, в этом недостаток «Марии Целесты».

Мой первый рассказ в жанре научной фантастики – «Что-нибудь ищете?». Как и тот детский отрывок, он не отшлифован.

В «Что-нибудь ищете?» рассматривается тема, к которой я потом возвращался и которую рассматривал более подробно: грань сознания, на которой обретаются все наши мании. В этом рассказе говорится, что вы, возможно, не осознаете весь спектр мотиваций, которые движут вашими каждодневными действиями. А когда начинаете искать эти мотивации, обнаруживаете их больше, чем хотелось бы.

«Кошмарный блюз» («Синдром управления») был моим первым рассказом, который покойный Джон Кэмпбелл принял в журнал «Astounding/Analog». Я продолжал исследовать те же темы, что и в «Что-нибудь ищете?». Однако «Блюз» развивается свободнее и содержит больше научно-фантастической яркости: телезонд, аэропоезд, переключатель звука возле окна, подводный ночной клуб. В нем есть конкретные детали, которые, на мой взгляд, должны быть в тексте для того, чтобы дать читателю прочувствовать место, где действуют персонажи. В нем содержатся вещи, которые уже знакомы современному читателю, но действие происходит в мире будущего.

Кроме того, «Блюз» дает понять, что завтрашний мир может оказаться не самым приятным местом, которое вы могли себе вообразить. Он напоминает о старинной китайской поговорке: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен».

Научная фантастика в основном рассматривает мир и будущее человека скорее с еврейской позиции, нежели с китайской. Еврейское проклятие гласит: «Чтоб расти тебе, как лук на грядке, головой в землю!» В данном случае писатель становится пророком, призывающим: «Поднимите голову и посмотрите, что вы творите!» Оглядываясь назад, я вижу, что эта тема преобладает в рассказе «Перемирие» – современной фантазии на тему «Ученика волшебника».

Впрочем, обратите внимание на огромную ошибку провидца в «Перемирии». В этом рассказе, написанном в 1958 году, действие происходит в 1972 году. Вьетнамская война продлилась на десять лет дольше, чем я предсказывал, и разворачивалась в более теплом климате, чем я описывал. Насколько я знаю, после Вьетнама не появилось никого, подобного Ларри Халсеру, моему главному герою, и ничего, подобного его изобретению. «Перемирию», однако, есть что сказать о синдроме войны и примитивном мировоззрении тех, кто утверждает, что «мы могли бы положить конец всем войнам, если бы только…».

Изобретению Халсера придется подождать, но я предвижу появление чего-то подобного в будущем. Если помните, динамит должен был положить конец войне, потому что он был слишком страшен. До этого подобные надежды возлагались на арбалет. Очевидно, новые инструменты насилия не способствуют прекращению войн.

Моя ошибка в предсказаниях напоминает историю о том, как в 1847 году Эдгар Аллан По, гуляя с товарищем по Нью-Йорку, внезапно воскликнул: «Я только что увидел будущее! Через сто лет (к 1947 году) в Нью-Йорке будут здания высотой в десять этажей!»

По, отец современного научно-фантастического рассказа, не учел изобретение лифта и стальной арматуры.

С фантастикой происходит то же, что и с пророчествами. Пока что мы не достигли свободного от сюрпризов будущего. Нам никак не удается предугадать какое-нибудь удивительное развитие событий.

Впрочем, иногда все-таки удается попасть в яблочко, и это наши величайшие достижения. Вспомните, как Артур Кларк описал спутниковые коммуникации задолго до того, как подобные чудеса появились на самом деле. Он предсказал их развитие так детально, что эту концепцию нельзя запатентовать. Этому помешает предыдущая публикация. Чего-то подобного мне удалось достичь в романе «Дракон в море», в котором я предсказал появление складных грузовых платформ и телевизионных перископов. Поистине классический пример – повесть Клива Картмилла, написанная в середине Второй мировой войны, в которой он описал конструкцию атомной бомбы. Даже сегодня в правительстве США наверняка еще найдутся те, кто уверен, что основой для произведения Картмилла послужила утечка информации из Манхэттенского проекта. Люди, обделенные воображением, всегда недооценивают его возможности.

«Яйцо и пепел» и представленная в нем тема возрождения является одной из моих ранних попыток включить в рассказ тему лингвистики. Как может реагировать существо, которое слышит в том спектре, в котором мы видим? Этот рассказ строится на обычном для фантастики элементе – одержимости как признаке присутствия инопланетян. Почему бы и нет? В большинстве своем научная фантастика предполагает бесконечную Вселенную, где чудесам нет конца. Если изучить будущее через литературу, разве это не подготовит вас к удивительной действительности?

Подобный вопрос мог бы задать себе Мартин Фиск из «Синдрома Марии Целесты». Фиск мог бы быть любым из нас, обитателем мира, который двигается так быстро, что мы не понимаем, что время кончается, и не можем достаточно быстро отреагировать на шок от столкновения с будущим. Сильно ли отличаются наши безумные современные скоростные шоссе от автострад из мира Фиска, для которых скорость триста миль в час нормальна, а семьдесят пять или пятьдесят пять – это уже медленно?

«Комитет всего» может кому-то показаться знакомым. Это мир сегодняшний или тот, который наступит уже послезавтра?

Вот как отличить людей, которые «растут, как лук», от тех, кто принимает как данность то, что их жизнью управляет китайская поговорка. К сожалению, в «Комитете» я выражаю свое представление о неизбежной реальности. Будущее склонно завораживать нас мифами о прогрессе и в то же время готовить для нас более сильные потрясения. «Берегитесь моей атомной бомбы!» – заявляет будущее. И все это время какой-то неизвестный человек у себя в подвале готовит сюрприз, после которого атомная эпоха покажется «добрыми старыми временами».

Расщепление атома – лишь одна веха на долгом пути. По крайней мере научная фантастика говорит нам, что мы разрабатываем все более мощную энергию, для управления которой нужно все меньшее количество людей. Если так пойдет и дальше, то скоро один человек сможет управлять энергией, способной уничтожать планеты.

Роль неизвестного человека в этом исходе вполне ясна. По крайней мере со времен Герберта Уэллса научная фантастика писала портрет такого человека – успешно и с пугающей точностью. Близость, случайность и любопытство поджидают неосторожную луковую голову. Мои собственные труды в области научной фантастики показывают, что куда бо́льшую опасность для нашего мира представляют фармацевт и биотехнолог, работающие в частной подвальной лаборатории, нежели деление атомного ядра.

Учитывая объемы энергии, которые становятся доступными каждому из нас, наибольшую опасность представляет ожесточенный человек, озлобленный фанатик. Сейчас у нас, судя по всему, нет возможности предотвратить появление его сюрприза – не важно, будет ли это биологическое оружие или способ разнести на куски всю планету с применением тока смещения. Самые ужасные лупоглазые монстры научной фантастики не сравнятся с тем, что происходит в нашем «реальном мире».

Основная задействованная в этом процессе энергия – это, конечно, знание. Как можно подавить то, что уже стало или скоро станет общественным достоянием? Для контроля мыслей не хватает надежных контролеров. Как только Лиза Мейтнер опубликовала результаты своих исследований, деление атомного ядра стало достоянием общественности. Кливу Картмиллу достаточно было зачерпнуть из общего корыта, чтобы написать свою повесть. Материалы и информационные инструменты, ответственные за подобный неконтролируемый рост, так широко распространены в нашем мире, что слова «безопасность» и «секретность» кажутся жутковатыми шутками в стиле черного юмора. Законы о государственной тайне и основанные на них концепции безопасности представляют собой страшную путаницу, от которой человечеству становится еще более не по себе. Я смело утверждаю это здесь, а не в литературе, но я не первый, кто считает, что «не судьбы вина – мы сами виноваты…» [1]

Таким образом, «Комитет» представляет тот вид научной фантастики, который пытается изобразить более глубокую реальность: историю будущего. В рассказе, который читатель легко может воспринять, поскольку это «всего лишь рассказ», говорится, что суть этого вымысла когда-нибудь станет реальностью. Только после прочтения читатель начинает замечать связь с реальной жизнью.

Это превращает аккуратный мыслительный процесс в нечто, похожее на инструкцию по применению, своего рода учебник. Этот учебник навязывает вам миф об упорядоченном мире, скрывая за иллюзорными правилами все шероховатости и несовпадения. Такие инструкции нередко разрабатывают комитеты. (Как говорится, «верблюд – это лошадь, разработанная комитетом».) Я обожаю справочник для новобранцев морфлота США, в нем встречается много ставших классикой перлов, как например: «Корабль должен быть водонепроницаемым».

Вряд ли кто-то может в этом усомниться, особенно если от этого зависит ваша жизнь. Но, разумеется, между инструкцией и исполнением пролегает бездна творческой оригинальности. Именно это промежуточное состояние вдохновило меня на рассказ о просвещенном невежестве будущего, который называется, конечно, «По инструкции». В нем говорится, что все эти четкие и аккуратные рамки, которыми мы отгораживаемся от вечного внешнего хаоса, могут служить на благо, но могут стать и ловушкой. Все зависит от того, как истолковать инструкцию. Так я обычно отвечаю тем, кто спрашивает меня о «правилах написания книги».

Конечно, такие руководства уже существуют, и написано их немало. Мое начинается примерно так:

Правило первое. Установите почти органическую связь между вами и вашим основным инструментом.

Правило второе. Ваш основной инструмент – это язык, не важно, письменный или устный.

Правило третье. Пишите регулярно, не ждите, пока в дверь постучится любимая муза.

Правило четвертое. Будьте внимательны к своей аудитории, но не подчиняйтесь ей полностью.

И так далее…

Я говорю серьезно об органической связи, ведь все мы связаны с языком посредством инструментов. В моем случае это печатная машинка. Эта связь уникальна для каждого, и по мере использования она, если можно так выразиться, растворяется. Каждый раз ее приходится развивать заново.

Какие уж там инструкции…

Поговорим о «Дикарях».

Изначально его должен был написать Ной Аркрайт. Этот псевдоним мы с Джеком Вэнсом и Полом Андерсоном выбрали, когда задумывали сюжет и одновременно строили лодку, на которой потом плавали в дельте Сакраменто-Сан-Хоакин до залива Сан-Франциско. Мы собирались ради развлечения вместе написать эту историю, но нехватка времени вынудила Вэнса и Андерсона отказаться от проекта, и они настояли, чтобы я закончил его без них. Я сделал из нашего сюжета новеллу.

На мой взгляд, в этом произведении отличная логика. В конце концов, что дикарь может сделать из алмаза? Посмотрим, согласитесь ли вы.

В «Дикарях» также представлена моя попытка иначе осветить роль женщин в прошлом. По-моему, человечество было матриархальным куда дольше, чем патриархальным. Мужчины, скорее всего, заняли доминирующую позицию довольно поздно, после ранней истории человечества как вида животных, когда у нас, вероятно, была структура, напоминающая структуру стай высших обезьян, а также долгого периода женского превосходства уже после развития у человека высшего интеллекта.

Картина, рисующая женщину, спрятавшуюся в пещере со своим выводком, пока мужчина бьется с саблезубым тигром, всегда казалась мне неправдоподобной. Куда легче представить главенствующую Мать Пещеры, хранительницу тайн рождения и священный сосуд жизни. Какому же дикарю захочется навлечь на себя гнев всесильных духов?

Возможно, в этом отношении мы не так уж сильно изменились. Это тоже частая тема научной фантастики: «Возможно, что-то кажется новым, но на самом деле это хорошо известное старое».

В «Создателях небес» обыгрывается дзен-сознание/даосские представления о вечности, адаптированные для западного понимания. Однако слова не бесконечны, а Вселенная (даже вселенная вашей собственной книги) меняется при прикосновении к ней. Этот роман признает наш совместный выбор использовать линейную модель Вселенной вместо нелинейной. Но что делать, если обнаруживаешь, что линейность превращается в непрерывный круг? Неужели бесконечные цепочки событий просто повторяются? Таковы некоторые концепции «Создателей небес». Мы думаем, что боги наших предков больше не пробуждают таинства в нашем сознании. Наш миф – бесконечная личная история, отрицающая видения более древних тайн в надежде обнаружить новые научные ответы. Таким образом мы обожествляем науку и ее потомство – технологии. Научная фантастика стала особенной игрушкой для тех, кто осознает этот спектр. Она раскрывает чудовищ сознания, которые таятся в нашем совместно созданном видении вечности. Мы знаем, что в этой вечности скрывается то, что мы не хотим видеть, но, словно дети, выглядывающие из-за ног взрослых, обеспечивающих им защиту, мы жаждем взглянуть на чудовище с безопасного расстояния.

«Создатели небес» предполагают, что у бессмертных нет морали, которую можно было бы сравнить с моралью смертных. Оглянитесь вокруг. Мораль целого вида превосходит жалкую мораль индивида. Возможно, мы сотворили законы, чтобы уравнять мораль вида с моралью индивида. А вид, конечно, не может быть бессмертным.

За «Создателями небес» и всеми предшествующими им историями в естественном порядке следует «Машина бытия» («Бомба разума»). Отчасти это тоже история о том, как внешние силы манипулируют человеком. В ней рассматривается концепция так называемой «свободной воли». Это влияние разума в восстании против любого контроля, даже самоконтроля. Это парадокс манипуляции в уравнивающей (энтропической) Вселенной. Это закон и порядок на грани разрушения, вид, населяющий далекое будущее, в котором контроль над индивидом доведен до саморазрушающего предела. В этом произведении говорится, что закон и порядок неизбежно ведут к хаосу.

Очередной парадокс?

В «Семенном фонде» рассматривается частая для научной фантастики тема: человечество колонизирует/заселяет другую планету (это миф о вечности для нашего вида). Однако в упомянутом рассказе ясно говорится, что эти колонисты должны превратиться в детей той планеты, даже если им придется отвергнуть родную Землю. Как следствие, для того чтобы воплотить миф в реальность, человечество должно снова стать детьми этой планеты, детьми любой планеты.

В общем и целом, это представляет мотив надежды в большинстве научной фантастики: то, что мы пишем о каком бы то ни было будущем, даже о переменах, подразумевает, что будущее наступит. Мы балансируем на лезвии Оккама, где, с одной стороны, наши предположения, с другой – наши мифы, и мы не всегда можем отличить их друг от друга. Как и другие виды искусства, научная фантастика стремится вложить наши старые мечты в новые и в процессе этого сделать кошмары менее страшными.

Фрэнк ГербертПорт-Таунсенд, Вашингтон29 апреля 1973 года

Что-нибудь ищете?

Мирсар Вис, главный индоктринатор супрефектуры Сол III, использовал Комнату расслабления у себя дома не по назначению. Он яростно метался от одной металлической стены к другой. Отрываясь от пола, вакуумная присоска его ножной мембраны издавала резкие стрекочущие звуки.

«Дураки! – думал он. – Глупые, некомпетентные, безмозглые дураки!»

Мирсар Вис был денебианином. Его раса зародилась более трех миллионов земных лет тому назад на четвертой планете, вращавшейся вокруг звезды Денеб, – планете, которая больше не существовала. В профиль он до смешного походил на высокую женщину в длинном, до пола, платье. Под «юбкой» располагалась вакуумная присоска ножной мембраны, которая прилипала к полу. Восемь специальных мышц-разгибателей в данный момент волнообразно сокращались в типичном для денебианцев выражении гнева. Тонкая поперечная щель его рта, отделенная от находившегося прямо под ней отверстия обонятельного легкого, изрыгала разноязыкий поток ругательств в адрес съежившегося от страха ассистента.

– Как такое могло случиться? – кричал Вис. – Впервые за сто лет я ухожу в отпуск, а вернувшись, узнаю, что твоя некомпетентность чуть не погубила мою карьеру!

Развернувшись, Мирсар Вис метнулся в противоположную сторону комнаты. С помощью зрительного кольца, органа, чем-то напоминавшего сверкающую белую велосипедную шину, насаженную ему на голову примерно на треть, он снова принялся изучать доклад о землянине Поле Маркусе, не сводя при этом мрачного взгляда с ассистента у себя за спиной. Активировав зрительные клетки с левой стороны, Вис посмотрел на хронометр на стене.

– Времени совсем мало, – пробормотал он. – Будь у меня в Центральном офисе хоть кто-то, кто умел бы замечать отклонение, если таковое происходит! Теперь придется самому разбираться в этой путанице, пока всё окончательно не вышло из-под контроля. Еще не хватало, чтобы об этом узнали в Управлении…

Денебианец Мирсар Вис, винтик в машине огромной галактической империи, занимающейся производством корада, повернулся на ножной мембране и вышел в бесшумно открывшуюся перед ним дверь. Если бы этой ночью люди увидели его пылающий гневом профиль, то на ум им пришли бы сказания о призраках, джиннах, маленьком народце, феях, эльфах, пикси…

Сумей они его увидеть, они поняли бы также, что перед ними разгневанный надзиратель. Но они, разумеется, ничего не видели. Это было частью работы Мирсара Виса.

Пол Маркус приобрел кое-какие поверхностные знания о правителях мира главным образом в силу своей профессии – он был гипнотизером.

Произошло это в ту ночь, когда он задавал постгипнотическую команду зрительнице из зала на шоу в театре «Рокси» в Такоме, штат Вашингтон.

Пол был высок и худощав, но из-за необычайно широкого лица голова казалась чрезмерно большой, хотя в действительности таковой не была. Одет он был в черный фрак и парадные брюки. Запонки с драгоценными камнями, украшавшие белоснежные манжеты, блестели и сверкали при каждом его движении. Из-за красного софита на балконе в декорациях у него за спиной проглядывалось нечто дьявольское: на черном атласном фоне мерцала пара огромных сияющих глаз. Пол выступал под именем Маркус Мистик и соответствовал образу.

Из зрителей он выбрал белокурую девушку, в которой угадал признаки интеллекта выше среднего, а это, как правило, свидетельствовало о том, что человек легко поддается гипнозу. У молодой женщины была хорошая фигура. Присаживаясь в кресло, зрительница слегка обнажила ножку, что вызвало в первых рядах довольное посвистывание. Она покраснела, но самообладания не утратила.

– Прошу вас, назовите ваше имя? – спросил Пол.

– Мадлен Уокер, – ответила она приятным контральто.

– Мисс или миссис?

– Мисс, – сказала она.

Пол поднял правую руку, в которой держал золотую цепочку с большим многогранным стразом. Закулисный прожектор был направлен так, чтобы от камня отражались бесчисленные, похожие на звезды вспышки.

– Прошу вас смотреть на бриллиант, – сказал Пол. – Просто не отводите от него глаз.

Камень начал ритмично покачиваться из стороны в сторону, подобно маятнику. Девушка следила за ним взглядом. Пол дождался, пока ее глаза станут двигаться в одном ритме с побрякушкой, а затем медленно заговорил монотонным голосом:

– Спать. Вы погружаетесь в сон… глубокий сон… глубокий сон… спать… глубоко спать… спать… спать…

Она, не отрываясь, смотрела на камень.

– Ваши веки тяжелеют, – говорил Пол. – Спать. Засыпайте. Вы погружаетесь в сон… глубокий, восстанавливающий сон… исцеляющий сон… глубокий сон… спать… спать… спать…

Ее голова начала клониться вниз, веки то опускались, то вновь приподнимались, все медленнее и медленнее. Пол аккуратно поднес левую руку к цепочке.

– Когда бриллиант перестанет качаться, – произнес он все таким же монотонным голосом, – вы погрузитесь в глубокий, спокойный сон, и разбудить вас смогу только я.

Камень раскачивался все медленнее и медленнее, размах колебаний становился все короче. Наконец Пол зажал цепочку между ладонями и повернул ее. Побрякушка начала быстро вращаться, сверкая гранями, в которых переливался отраженный свет софитов.

Голова мисс Уокер упала на грудь, и Пол придержал девушку за плечо, чтобы та не упала со стула. Она погрузилась в глубокий транс. Пол принялся демонстрировать публике классические симптомы этого состояния: нечувствительность к боли, оцепенение, полное подчинение приказам гипнотизера.

Представление шло как обычно. Мисс Уокер лаяла по-собачьи. Потом предстала перед публикой полной достоинства вдовствующей королевой. Не отзывалась на собственное имя. Дирижировала воображаемым симфоническим оркестром. Пела арии из оперы.

По ходу сеанса раздавались ожидаемые аплодисменты. Пол поклонился, его подопытная тоже склонилась в неестественном деревянном поклоне. Действо близилось к концу.

– Когда я щелкну пальцами, вы проснетесь, – сказал Пол. – Вы будете чувствовать себя хорошо отдохнувшей, как после крепкого сна. Через десять секунд после пробуждения вы представите, что находитесь в трамвае, где полно народу, но никто не уступает вам место. Вы ощутите сильную усталость. И тогда вы попросите толстяка напротив уступить вам место. Он это сделает, и вы сядете. Понятно?

Мисс Уокер кивнула.

– Проснувшись, вы ничего из этого не вспомните, – сказал Пол.

Он поднял руку, намереваясь щелкнуть пальцами…

Тогда-то Полу Маркусу и пришла в голову невероятная мысль. Он застыл с поднятой рукой, готовясь сделать финальный щелчок, и обдумывал эту мысль, пока не услышал, как зрители нетерпеливо ерзают у него за спиной. Гипнотизер покачал головой и щелкнул пальцами.

Мисс Уокер медленно пробудилась, оглянулась, встала и ровно через десять секунд увидела себя в трамвае. Она в точности выполнила все указания, снова проснулась и под звук аплодисментов и одобрительного свиста в замешательстве спустилась со сцены.

Это должно было бы его удовлетворить. Но с той минуты, как ему в голову пришла та самая мысль, Пол Маркус, считай, и не участвовал в представлении. Он машинально, по сложившемуся раз и навсегда шаблону завершил выступление – дал краткие комментарии по поводу силы гипноза и несколько раз вышел поклониться, когда его вызывали на бис.

Затем он медленно, глубоко задумавшись, направился в гримерную, на ходу расстегивая запонки, как делал всегда после заключительного представления вечера. Звук его шагов эхом разносился по бетонному пространству под сценой.

В гримерной он снял фрак, повесил его в гардероб и, усевшись перед зеркалом, принялся наносить на лицо крем для снятия легкого сценического грима. И тут обнаружил, что не может смотреть в глаза собственному отражению.

– Что за ерунда… – мрачно пробормотал он себе под нос.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал он, не оборачиваясь.

Дверь неуверенно отворилась, и в комнату шагнула белокурая мисс Уокер.

– Прошу прощения, – сказала она. – Швейцар сказал, что вы здесь, и…

Увидев ее в зеркало, Пол повернулся и встал.

– Что-то не так? – спросил он.

Прежде чем ответить, мисс Уокер осмотрелась, как будто хотела убедиться, что они в комнате одни.

– Ну… не то чтобы… – сказала она.

Пол жестом указал на кушетку рядом с туалетным столиком.

– Присаживайтесь, – предложил он и, когда она села, вернулся к столику. – Надеюсь, вы извините меня, если я продолжу свое занятие, – сказал он, удаляя салфеткой остатки грима.

Мисс Уокер улыбнулась.

– Вы напоминаете мне женщину за вечерним туалетом, – сказала она.

«Очередная сумасшедшая девица, помешанная на сцене, – подумал Пол, – а участие в представлении использует как предлог, чтобы отнимать у меня время. – Он краем глаза покосился на девушку. – Впрочем, недурна…»

– Вы так и не сказали мне, чем я обязан удовольствию видеть вас здесь, – напомнил он.

Девушка задумалась.

– На самом деле это, наверное, очень глупо… – сказала она.

«Скорее всего», – подумал Пол, но вслух произнес:

– Ничего подобного. Скажите, что вас беспокоит.

– Видите ли, эта мысль пришла мне в голову, когда друзья рассказывали мне о том, что я делала на сцене, – начала она и криво улыбнулась. – Я с трудом поверила, что трамвая на самом деле не было. И до сих пор до конца в это не верю. Может быть, вы выставили там макет трамвая с актерами, изображавшими пассажиров. Ох, не знаю! – Она покачала головой и прикрыла глаза рукой.

То, как она произнесла «Не знаю!», напомнило Полу о его собственной мысли, той самой. Он решил поскорее избавиться от мисс Уокер, чтобы довести идею до какого-нибудь логического заключения.

– Так что там с трамваем? – поинтересовался он.

На лице девушки появилось взволнованное выражение.

– Я думала, что действительно нахожусь в трамвае, – сказала она. – Не было ни зрителей, ни… гипнотизера. Ничего. Реальными были лишь поездка и усталость, как после трудного рабочего дня. Я видела людей в салоне. Чувствовала их запах. Ощущала под ногами пол салона. Я слышала, как звенят монеты в кассе, и прочие звуки, которые обычно можно услышать в трамвае – разговоры, шуршание газеты. Я увидела сидящего передо мной толстяка и попросила его уступить мне место. Помню, мне было как-то неловко. Я услышала его ответ и села на его место. Оно было теплым, и я чувствовала, как с обеих сторон ко мне прижимаются люди. Все это было очень реально.

– И что вас беспокоит? – спросил Пол.

Она отвела взгляд от крепко сцепленных на коленях рук.

– Именно это меня и беспокоит, – призналась она. – Трамвай. Он был настоящим. Не менее настоящим, чем все прочие места, где я когда-либо бывала. Таким же реальным, как эта комната. Я верила в его существование. А теперь мне говорят, что ничего этого не было. – Она снова посмотрела на свои руки. – Чему же мне верить?

Пол подумал, что это опасно близко к той идее.

– Вы можете как-нибудь иначе выразить, что именно вас беспокоит? – спросил он.

Она посмотрела ему в глаза.

– Да, – сказала она. – Пока я слушала рассказ моих друзей, я размышляла над собственными ощущениями. И мне в голову пришла странная мысль: что, если все это, – она обвела комнату рукой, – вся наша жизнь, наш мир, все, что мы видим, ощущаем, слышим, обоняем или чувствуем, – то же самое? Гипнотическая иллюзия!

– Вот именно! – выдохнул Пол.

– Что вы сказали? – спросила она.

– Я сказал: «Вот именно!»

Пол повернулся к ней и оперся левым локтем на туалетный столик.

– Потому что, – сказал он, – в тот самый момент, когда я говорил вам, что делать, когда вы проснетесь, в тот самый момент, когда я давал вам команды, которые привели к видению, и мне в голову пришла та же самая мысль.

– Боже мой! – воскликнула она. Это восклицание было настолько кротким, что произвело более сильный эффект, чем если бы она выругалась.

Пол снова повернулся к зеркалу.

– Интересно, может быть, и телепатия существует?

Мисс Уокер смотрела на его отражение, и комната, казалось, вытягивалась за ней.

– Я не могла держать эту мысль при себе, – сказала она. – Я рассказала друзьям – той паре, с которой пришла, – но они лишь посмеялись надо мной. Сгоряча я решила вернуться сюда и поговорить с вами и тотчас сделала это, пока не передумала. В конце концов, вы гипнотизер. Вам должно быть что-нибудь об этом известно.

– С этим нужно разобраться, – сказал Пол. – Скажите… – Он посмотрел на мисс Уокер. – Вы сегодня свободны?

Выражение ее лица изменилось. Она посмотрела на него так, словно мать нашептывала ей на ухо: «Осторожно! Осторожно! Это ведь мужчина».

– Ну, не знаю… – протянула она.

Пол изобразил свою самую обаятельную улыбку.

– Я не хищник, – сказал он. – Прошу вас, я чувствую себя так, словно меня попросили разрубить гордиев узел, а я предпочел бы его развязать. Но мне нужна помощь.

– Что мы можем сделать? – спросила она.

Теперь уже Пол колебался.

– Существует несколько подходов к этой проблеме, – сказал он. – Мы, американцы, только начали изучать гипноз как явление. – Он сжал кулак и осторожно постучал по туалетному столику. – Черт возьми! На Гаити я видел шаманов, которым известно об этом побольше моего. Но…

– С чего бы вы начали? – спросила она.

– Я бы… Я бы… – Пол посмотрел на нее так, словно видел ее впервые. – Я бы вот что сделал, – заключил он. – Прилягте-ка на кушетку. Откиньтесь назад. Вот так.

– Что вы собираетесь делать? – спросила она.

– Ну… – сказал Пол. – Довольно точно установлено, что эти сенсорные галлюцинации сосредоточены в одном из участков человеческой нервной системы, доступ к которому возможен при помощи гипноза. Использование гипноза позволяет добраться до ранее заложенных туда команд других гипнотизеров. Я собираюсь снова погрузить вас в глубокий транс и позволить самой определить эти команды. Если что-то приказывает нам жить иллюзиями, то эта команда должна быть именно там… наряду с остальными.

– Даже не знаю… – неуверенно сказала она.

– Прошу вас, – настаивал Пол. – Возможно, мы решим этот вопрос прямо здесь, всего за несколько минут.

– Ну хорошо. – Она все еще сомневалась, но все же легла на кушетку, как было велено.

Пол взял со стола камень и навел на него лампу.

– Смотрите на бриллиант, – начал он…

На сей раз она с большей готовностью погрузилась в транс. Пол проверил ее болевой порог, мышечный контроль. Девушка реагировала как положено. Он начал задавать вопросы:

– Вы слышите мой голос?

– Да, – ответила она.

– Вы знаете, какие гипнотические команды имеются у вас в мозгу? – спросил он.

Долгое время она молчала, чуть приоткрыв пересохшие губы.

– Там есть… команды, – ответила она.

– Вы им подчиняетесь? – спросил он.

– Я должна.

– Какая из этих команд главная? – спросил он.

– Я… не… могу… сказать.

Пол едва не потер руки от удовольствия. «Проще простого: „Не рассказывайте об этом”», – подумал он.

– Вы только кивните, если я правильно повторю команду, – сказал он. – Это команда «Вы не должны рассказывать»?

Она кивнула.

Пол потер ладони о брюки и вдруг почувствовал, что обильно вспотел.

– О чем именно вы не должны рассказывать? – спросил он.

Она молча покачала головой.

– Но мне вы должны рассказать, – велел он. – Если не расскажете, то ощутите невыносимое жжение и зуд в правой ступне, которые будут продолжаться до тех пор, пока вы мне не расскажете. Расскажите, о чем вам было приказано молчать.

Она опять покачала головой. Потом потянулась вниз, скинула туфельку и начала чесать правую ногу.

– Вы должны сказать мне, – настаивал Пол. – Какое первое слово этой команды?

Девушка рассеянно посмотрела на него.

– Ты… – с трудом произнесла она.

Как будто вытащила это слово из некоего темного тайника внутри себя и едва сумела выговорить его. Она продолжала чесать правую ногу.

– А второе слово? – спросил Пол.

Она попыталась заговорить, но лишь беззвучно пошевелила губами.

– «Должна»? – спросил он. – Кивните, если я прав.

Она кивнула.

– Что вы «должны»?

Она опять замолчала.

Пол на секунду задумался. «Сенсорное восприятие», – решил он.

– «Ты должна чувствовать…»? – спросил он, наклоняясь вперед. – «Ты должна чувствовать только…»?

Она расслабилась и кивнула.

– Да.

Пол сделал глубокий вдох.

– Что именно вы должны чувствовать? – спросил он.

Она открыла рот. Губы задвигались, но беззвучно.

Ему хотелось закричать на нее и чуть ли не руками вырвать ответ из ее сознания.

– Что это? – Его голос преломился. – Скажите!

Она помотала головой. Пол заметил признаки пробуждения.

Он снова глубоко вдохнул.

– Что с вами произойдет, если вы расскажете мне?

– Я умру, – сказала она.

Он подался вперед и прошептал:

– Глупости! Нельзя умереть только от того, что произнесешь несколько слов. И вы это знаете. Теперь расскажите мне, что вам было приказано чувствовать.

Она смотрела в никуда, приоткрыв рот. Пол опустил голову и посмотрел ей в глаза.

– Вы видите меня? – спросил он.

– Нет, – ответила она.

– Что вы видите?

– Я вижу смерть.

– Смотрите на меня, – приказал Пол. – Вы меня помните.

– Вы – смерть, – сказала она.

– Чепуха! Смотрите на меня, – снова приказал он.

Она шире открыла глаза. Пол смотрел в них. Глаза будто бы увеличивались, делаясь все больше, и больше, и больше… Пол понял, что не может отвести от них взгляда. В мире не осталось ничего, кроме пары серо-голубых глаз. Глубокий, резонирующий голос, похожий на звучание нижнего регистра виолончели, заполнил его сознание.

– Ты забудешь все, что произошло сегодня ночью, – произнес голос. – Ты скорее умрешь, чем вспомнишь. Ты должен, обязан чувствовать только то, что тебе приказано чувствовать. Так приказываю я… ты помнишь меня?

– Да, – одними губами прошептал Пол.

– Кто я? – спросил голос.

Пол облизнул пересохшие губы и сказал:

– Ты – смерть.

Бюрократия имеет некую вневременную, внерасовую форму, благодаря которой члены любого учреждения где бы то ни было сразу распознают типы официальных посланий. Многочисленные экземпляры, тщательный подбор слов для прикрытия своих истинных намерений, соблюдение абсолютного протокола в обращениях – все по единому образцу, и не важно, идет ли речь о Реконструктивной финансовой корпорации или о денебианском Управлении индоктринации.

Мирсар Вис интуитивно разбирался во всех этих тонкостях. Он был инспектором по индоктринации и надзирателем за производством корада на Сол III вот уже сто пятьдесят семь планетарных лет. За это время, преданно следуя букве устава Управления индоктринации и никогда по-своему не интерпретируя его дух, он обеспечивал себе карьерный рост и должность координатора всей префектуры Сол, как только появится вакансия.

Столкнувшись с очередной угрозой своему положению и успешно справившись с ней, зная, что его должности ничто не угрожает, он сидел перед механическим секретарем-передатчиком у себя в кабинете и надиктовывал письмо в Управление. Зрительное кольцо вокруг его головы, рецепторы которого он расслабил, светилось неярким янтарным светом. Он удобно вытянулся, позволяя креслу проводить легкий массаж.

– В последнее время обучение неоиндоктринаторов стало очень небрежным, – произнес он в коммуникатор.

«Пусть в Управлении слетит несколько голов», – подумал он.

– Создается впечатление, что поскольку мы в префектуре Сол имеем дело с низшими существами, то и индоктринаторам префектуры можно уделять меньше внимания. Я только что предотвратил угрозу источнику корада на Сол III первого уровня, угрозу, совершенно очевидно возникшую из-за нерасторопности неоиндоктринатора. Отклонение пропустили трое наших недавних выпускников Колледжа индоктринаторов. Эти индоктринаторы отправлены обратно на повторное обучение.

«Пусть они подумают о том, что корад, выделяемый железами наших подопечных, прежде всего необходим им самим для бессмертия, – подумал он с удовлетворением, – и в следующий раз будут со студентами построже». И еще: «Видимо, настало время рассказать им о наших селекционных экспериментах по выведению корадных желез этих существ наружу, чтобы можно было чаще откачивать корад. Они особенно оценят тонкости индоктринации – усиление модели поведения, ведущей к спариванию, повышение индивидуального риска, что в свою очередь приведет к увеличению продолжительности секреции желез, и более жесткие зрительные ограничения, чтобы помешать созданиям обнаружить изменения…»

– Высылаю полный визиокордерный отчет о том, как я устранил эту угрозу, – проговорил он в коммуникатор. – Если вкратце, то я внедрился в сознание землянина и задал более строгую команду. Стандартная процедура. Я счел непрактичным устранять существо из-за недавнего возникновения помех в передаче команд. Было решено, что устранение существа может привести к дальнейшему развитию мыслительных процессов, вредных для нашего рабочего процесса. Затем существу было приказано спариться с другим существом того же вида, которое находится под более строгим контролем. Существо также было отстранено от любого вида деятельности, задействующего высшие нервные центры. Теперь оно выполняет работу по управлению транспортным средством под названием трамвай. Второе существо подверглось ампутации придатка. К сожалению, прежде чем я сумел вмешаться, существо начало действовать на редкость умно и задало неустранимые команды, сделавшие придаток бесполезным.

«Теперь они поймут, насколько серьезным отклонением было это существо, – подумал он, – и как небрежно работали новые индоктринаторы».

– Работники службы индоктринации не должны забывать, что именно привело к созданию астероидного пояса Сол. Насколько нам известно, когда-то эти тела были планетой Дирад, величайшим источником корада во всей Галактике. Небрежная работа индоктринаторов привела к ситуации, сходной с той, которую я только что предотвратил, и нам пришлось уничтожить целую планету. Мы не должны закрывать глаза на силу сознаний, ускользающих из-под нашего контроля. Дирад – наглядный тому пример. Разумеется, сейчас ситуация в норме, и источник корада в безопасности. Мы можем продолжать откачивать чужое бессмертие – но только пока сохраняем постоянную бдительность.

Он поставил подпись: «С почтением, Мирсар Вис, главный индоктринатор, супрефектура Сол».

Когда-нибудь, подумал он, в подписи будет стоять: «Координатор».

Мирсар Вис отошел от механического секретаря к трубке «входящих» на доклад-панели и заметил, что новый ассистент пометил трубку желтой лентой с надписью «чрезвычайно важно».

Он вставил трубку в передатчик, сел и наблюдал, как тот воспроизводит ответ:

«Существо хинду увидело себя таким, какое оно есть», – говорилось в отчете.

Мирсар Вис навел трассирующий луч на своего нового ассистента, чтобы посмотреть, как это достойное создание встретит угрозу.

Передатчик продолжал жужжать:

«Существо сошло с ума согласно индоктринационной команде, но оно, к сожалению, теперь является членом культа, почитающего безумие. Другие начинают прислушиваться к его бормотанию».

Отчет завершился словами: «Приступаю к работе без промедления».

Мирсар Вис откинулся назад, расслабился и мягко улыбнулся. Новый ассистент подавал надежды.

Синдром управления

В Гонолулу все спокойно, мертвые похоронены, обломки зданий расчищены. Спасательная баржа покачивается на тихоокеанских волнах за вулканом Даймонд-Хед. Ныряльщики следуют за цепочкой пузырьков в зеленоватой воде к месту крушения аэропоезда из Штатов. Всему виной Скрэмбл-синдром. На берегу в переоборудованных бараках психологи безуспешно работают с последствиями безумия. Отсюда начался Скрэмбл-синдром: только что город был мирным, а секунду спустя все сошли с ума.

За сорок дней заражено девять городов.

Это «черная смерть» двадцатого века.

Сначала звон в ушах, резко переходящий в свист. Свист переходит в предупреждающий грохот кошмарного поезда, с ревом несущегося сквозь его сон.

Сон мог бы заинтересовать психоаналитика с клинической точки зрения. Но этот психоаналитик не изучал сон; он видел его. Он стискивал руками покрывало у шеи, беззвучно извиваясь на кровати и подтягивая колени к подбородку.

Свисток поезда перешел в контральто роскошной певицы, исполняющей «Безумный блюз». Сон переполняли вибрации страха и дикости.

«Миллион долларов ничего не значит…»

Хрипловатый голос вздымался над звуками медных духовых инструментов, стуком ударных, визгом кларнета, похожим на ржание разъяренной лошади.

Темнокожая певица с ярко-синими глазами, одетая в черное, отошла от красного занавеса в глубине сцены. Она распростерла руки перед незримой аудиторией. Певица и занавес пришли в движение, вращаясь все быстрее, и быстрее, и быстрее, пока не слились в лучик красноватого света. Лучик постепенно расползался, превращаясь в раструб валторны, выводящей минорную ноту.

Пронзительная музыка ножом врезалась ему в мозг.

Доктор Эрик Лэдд проснулся. Он тяжело дышал, по лицу градом катился пот. Он все еще слышал голос певицы, музыку.

«Мне снится, что я проснулся», – подумал он.

Он стянул с себя верхнюю простыню, спустил ноги с постели, поставил их на теплый пол и резко встал. Подошел к окну, взглянул на лунную дорожку, мерцавшую на поверхности озера Вашингтон. Коснулся переключателя звука у окна и услышал шум ночи – стрекот сверчков, свист весенних квакш на берегу озера, отдаленный гул воздушного экспресса.

Пение продолжалось.

Эрик пошатнулся и ухватился за подоконник.

«Скрэмбл-синдром…»

Он повернулся, посмотрел на новостную ленту у постели. О Сиэтле ни слова. Возможно, он еще не болен и музыка у него в голове – не симптом Синдрома.

Он предпринял отчаянную попытку вернуть себе самообладание, покачал головой, постучал ладонью по уху. Пение не исчезало. Он посмотрел на часы на прикроватном столике: 01:05 ночи, пятница, 14 мая 1999 года.

Музыка в голове прекратилась. Но теперь… Аплодисменты! Громогласные хлопки, возгласы, топот ног. Эрик потер голову.

«Я не сошел с ума… Я не сошел с ума…»

Он накинул халат и направился в кухонный отсек своего холостяцкого жилища. Выпил воды, зевнул, задержал дыхание – лишь бы избавиться от шума, состоявшего теперь из обрывков разговоров, звона бокалов, шарканья ног.

Он налил себе виски и залпом проглотил его. Звуки в голове стихли. Эрик посмотрел на пустой стакан у себя в руке и покачал головой.

«Новое средство от безумия – алкоголь! – кисло улыбнувшись, подумал он. – А я каждый день объясняю пациентам, что выпивка проблем не решает. – Он словно бы попробовал на вкус горькую мысль: – Может, надо было присоединиться к той терапевтической группе, а не оставаться здесь, пытаясь изобрести машину от безумия. Если бы только они не посмеялись надо мной…»

Он отодвинул от раковины фанерный ящик, освобождая себе место, и поставил стакан. В ящике среди кучи электронных запчастей лежала тетрадь. Эрик взял тетрадь и уставился на выведенные его же рукой печатные буквы на обложке: «Психозонд Аманти – книга тестов IX».

«Над старым доктором тоже смеялись, – подумал он. – И этим довели его до психушки. Может, и я направляюсь туда же – как и все в этом мире».

Эрик открыл тетрадь, провел пальцем по схеме последней экспериментальной системы. В психозонде в подвальной лаборатории все еще сохранялась проводка, пусть и частично демонтированная.

«Что с ним было не так?»

Закрыв тетрадь, он бросил ее обратно в ящик. Он мысленно перебирал хранившиеся в голове теории, знания, полученные в результате тысячи неудачных опытов. Его одолевали усталость и уныние. И все же он знал, что то, что искали в снах и поведении человека Фрейд, Юнг, Адлер и прочие, находилось где-то за гранью сознания в электронной схеме слежения.

Он вернулся в спальню, одновременно служившую ему кабинетом, улегся в кровать и делал дыхательную гимнастику до тех пор, пока его не начало клонить в сон. Певица, поезд и свист не вернулись.

Комнату озарил утренний свет. Эрик проснулся. Фрагменты кошмара не отпускали. Он знал, что до десяти у него нет никаких встреч. Новостная лента предлагала длинный набор сюжетов, в основном на тему Скрэмбл-синдрома. Эрик ввел кодовые буквы восьми тем, переключил аппарат в аудиорежим и, пока одевался, слушал новости.

Его терзали воспоминания о кошмаре. «Сколько человек просыпаются посреди ночи, гадая, не пришел ли их черед?» – раздумывал он.

Он выбрал лиловую накидку, набросил ее поверх белой спец- одежды. Взял тетрадь из ящика на кухне и вышел в прохладное весеннее утро. Он подкрутил терморегулятор на спецодежде. Унитуб доставил его на берег залива Эллиотт. Эрик позавтракал в ресторане морепродуктов. Тетрадь с заметками по психозонду лежала открытая рядом с тарелкой. После завтрака он нашел пустую скамейку на улице с видом на залив, сел, открыл тетрадь. Ему стало лень изучать диаграммы, и он обратил взгляд к заливу.

От серой воды поднимался туман, скрывавший противоположный берег. Где-то вдали над водой разносился гудок рыболовного судна. От строений за спиной у Эрика отскакивало эхо. Мимо торопливо проходили рабочие. Их голоса звучали приглушенно. Угрюмое выражение на лицах, затравленные взгляды – все это излучало страх. Эрик почувствовал проникавший сквозь одежду холод скамейки. Он задрожал, глубоко вдохнул соленый воздух. Ветер с залива разносил запах водорослей, гармонично сочетавшийся с горьковатым мускусом городских испарений. Чайки дрались из-за лакомого куска, принесенного прибоем. Ветерок шелестел страницами лежавшей на коленях тетради. Эрик прижал их рукой, рассматривая людей.

«Тяну время, – подумал он. – В наши дни немногие представители моей профессии могут позволить себе такую роскошь».

Отстукивая быстрый ритм подошвами босоножек по бетону, к нему подошла женщина в красной меховой накидке. Ветер раздувал накидку у нее за спиной.

Увидев обрамленное темными волосами лицо незнакомки, Эрик почувствовал, как напряглось все его тело. Это была женщина из его ночного кошмара! Он не мог отвести от нее глаз. Заметив его пристальный взгляд, незнакомка отвернулась и прошла мимо.

Эрик неуклюже скомкал дрожащие от ветра листы, захлопнул тетрадь и бросился за ней. Догнал и зашагал рядом, бездумно тараща на нее глаза. Она покосилась на него, покраснела и отвела взгляд.

– Уходите, а не то я позову полицию!

– Прошу вас, я должен с вами поговорить.

– Я сказала, уходите. – Она ускорила шаг. Он тоже зашагал быстрее.

– Прошу вас, простите меня, но вчера ночью вы мне снились. Понимаете…

Она смотрела прямо перед собой.

– Это мне и раньше говорили! Уйдите!

– Но вы не понимаете.

Она остановилась и, дрожа от ярости, повернулась к нему лицом.

– Еще как понимаю! Вы видели вчера мое шоу! Я вам снилась! – Она мотнула головой. – «Мисс Ланаи, я должен с вами познакомиться!»

Эрик покачал головой.

– Но я никогда раньше не слышал о вас и не видел вас.

– Ну надо же! Я тоже не привыкла, чтобы меня оскорбляли!

Она развернулась и быстро зашагала прочь. Красная накидка развевалась за ней следом. Он снова догнал ее.

– Прошу вас…

– Я закричу!

– Видите ли, я психоаналитик.

Женщина заколебалась, замедлила шаг, остановилась. На лице появилось озадаченное выражение.

– А вот это что-то новенькое.

Он воспользовался проявленным ею интересом.

– Вы действительно мне снились. Это меня напугало. Я никак не мог выбросить это из головы.

Что-то в его голосе, в его манере показалось ей смешным.

– И однажды сон непременно должен был стать явью.

– Я доктор Эрик Лэдд.

Она посмотрела на эмблему кадуцея[2] на его нагрудном кармане.

– Колин Ланаи. Я певица.

Он скривился.

– Знаю.

– Вы же говорили, что раньше не слышали обо мне.

– Вы пели у меня во сне.

– А-а! – Женщина помолчала. – Вы и правда психоаналитик?

Он достал из нагрудного кармана визитную карточку и протянул ей.

– Что значит «диагноз с помощью психозонда»? – изучив визитку, спросила она.

– Это инструмент, которым я пользуюсь.

Она вернула ему визитку, взяла его за руку и зашагала легким, прогулочным шагом.

– Ладно, доктор. Вы расскажете мне про ваш сон, а я вам – про свои головные боли. Справедливый обмен? – Она взглянула на него из-под густых ресниц.

– Вас мучают головные боли?

– Ужасные. – Она покачала головой.

Эрик опустил глаза. Какие-то элементы кошмарной реальности возвращались.

«Что я здесь делаю? – подумал он. – Нельзя просто увидеть во сне лицо незнакомки, а на следующий день встретить ее наяву. Еще чего доброго оживет весь мой подсознательный мир».

– А может, это тот Синдром? – спросила она. – С тех пор, как мы побывали в Лос-Анджелесе, я… – Она прикусила губу.

Он уставился на нее.

– Вы были в Лос-Анджелесе?

– Мы уехали всего за несколько часов до того… до… – Она содрогнулась. – Доктор, каково это – быть сумасшедшим?

Он помедлил.

– Так же, как быть здоровым, – по ощущениям самого сумасшедшего. – Он перевел взгляд на туманную дымку над заливом. – Синдром похож на другие виды безумия. Как если бы что-то вытолкнуло людей за порог сознания. И вот что странно: болезнь распространилась в довольно ограниченном радиусе шестидесяти миль. Например, в Атланте и Лос-Анджелесе, а также в Лотоне, наблюдалась весьма четкая граница: по одну сторону улицы люди заболели, а по другую – нет. Мы подозреваем, что существует инкубационный период, во время которого… – Он запнулся и с улыбкой посмотрел на нее. – А вы всего лишь задали простой вопрос. Видите ли, я склонен читать лекции. По поводу головной боли я бы не слишком беспокоился. Причины могут быть самые разные: скорее всего, питание, смена климата, может быть, глаза. Почему бы вам не пройти полное обследование?

Она покачала головой.

– С тех пор как мы уехали из Карачи, я шесть раз проходила обследование. Результат один и тот же. Четыре новые диеты. – Она пожала плечами. – А голова все равно болит.

Эрик резко остановился и медленно выдохнул.

– Вы и в Карачи были?

– Ну да, это третье место, куда мы ездили, после Гонолулу.

Он подался вперед.

– И Гонолулу?

Она нахмурилась.

– Это что, допрос? – Она помолчала. – Ну…

Сглотнув, Эрик подумал: «Как можно, посетив все эти пораженные Синдромом города, вести себя столь беззаботно?»

Она топнула ногой.

– Вы что, язык проглотили?

«Она так беспечно ко всему относится», – подумал он.

– Вы побывали в Лос-Анджелесе, Гонолулу, Карачи, – перечислил он, загибая пальцы, – то бишь в очагах заражения Синдромом, и…

Она издала резкий, высокий, почти звериный звук.

– Он поразил все эти места?

«Неужели можно жить и не знать, где именно прошел Синдром?» – спросил он себя.

– Вы не знали?

Словно в оцепенении, она, широко раскрыв глаза, покачала головой.

– Но Пит говорил… – Она замолчала. – Я была так занята разучиванием новых номеров. Мы возрождаем горячий старый джаз.

– Как вы могли такое пропустить? По телевизору только об этом и говорят, а еще новостные ленты, трансграфы…

Она передернула плечами.

– Просто я была очень занята. И я не люблю думать о подобных вещах. Пит говорил… – Она покачала головой. – Знаете, впервые за месяц я вышла погулять одна. Пит спал и… – Выражение ее лица смягчилось. – Ох уж этот Пит! Наверное, не хотел меня волновать.

– Если вы так говорите, но… – Он помолчал. – Кто такой Пит?

– Разве вы не слышали о Пите Серантисе и музикроне?

– Что такое музикрон?

Она отбросила назад завиток темных волос.

– Доктор, вы шутите?

– Нет, я серьезно. Что такое музикрон?

Она нахмурилась.

– Вы действительно не знаете, что такое музикрон?

Эрик покачал головой.

Она подавила гортанный смешок.

– Доктор, и вы еще негодуете по поводу того, что я не знаю о заболеваниях в Карачи и Гонолулу. Сами-то вы где прятались? Мы же в списке лучших по версии «Вэрайети»!

«Она это серьезно!» – подумал он и сухо сказал:

– Видите ли, я был немного занят своими исследованиями. По поводу Синдрома.

– О-о… – Она повернулась, посмотрела на серые воды залива, потом снова на него. – Вы уверены насчет Гонолулу?

– У вас там семья?

Она покачала головой.

– У меня нет семьи. Только друзья. – Ее глаза блестели. – Там все… заболели?

Он кивнул и подумал, что надо бы как-то отвлечь ее внимание.

– Мисс Ланаи, – сказал он, – могу я попросить вас об одолжении? – И не дожидаясь ответа, продолжил: – Вы побывали в трех пораженных Синдромом местах. Может быть, в структуре вашего сознания найдется какая-нибудь зацепка. Не согласитесь ли вы пройти ряд тестов у меня в лаборатории? Это не займет много времени.

– К сожалению, не могу – у меня сегодня выступление. Я просто вышла, чтобы хоть немного побыть одной. Я остановилась в отеле «Гуидак». Пит может проснуться и… – Она заметила умоляющее выражение его лица. – Извините, доктор. Может быть, в другой раз. Все равно вы не узнаете от меня ничего важного.

Он пожал плечами, задумался.

– Но я так и не рассказал вам про свой сон.

– Вы меня заинтриговали, доктор. Я слышала столько бредовых историй о снах. Хотелось бы на сей раз услышать что-нибудь стоящее. Почему бы вам не пройтись со мной до отеля? Это всего в паре кварталов отсюда.

– Хорошо.

Она взяла его за руку.

– Ну хоть что-то…

Это был очень худой человек с деформированной ногой и измученным лицом, на котором лежал отпечаток ненависти. Возле колена стояла трость. Вокруг него сплеталась паутина проводов – музикрон. Голову покрывала похожая на купол каска. Этот незримый шпион смотрел глазами женщины на человека, который назвался доктором Эриком Лэддом. Худощавый мужчина усмехнулся, услышав ушами женщины: «Ну хоть что-то…»

Эрик и Колин шли рядом по дорожке возле залива.

– Вы так и не объяснили мне, что такое музикрон.

Она рассмеялась, отчего проходившая мимо парочка обернулась и уставилась на них.

– Хорошо. Но я все равно не понимаю. Нас уже месяц показывают по телевизору.

«Она считает меня занудой, – решил он. – Наверное, так и есть».

– Я не подписан на развлекательные каналы, – сказал он. – Только на научные и новостные.

Она пожала плечами.

– В общем, музикрон – это что-то вроде машины для записи и воспроизведения, только оператор может примешивать любые новые звуки, которые пожелает. Он надевает на голову небольшую металлическую каску и просто думает о звуках – а музикрон их воспроизводит. – Она мельком взглянула на него и отвела глаза. – Все говорят, это обман, но это не так.

Эрик остановился сам и остановил ее.

– Потрясающе. Почему… – Он запнулся и усмехнулся. – Знаете, вы ведь разговариваете с одним из немногих в мире экспертов в этой области. У меня в подвальной лаборатории есть энцефалорекордер – новейший психозонд… Именно это вы и пытаетесь описать. – Он улыбнулся. – Психиатры в этом городе, может быть, и считают меня молодым выскочкой, однако пациентов с самыми сложными диагнозами направляют именно ко мне. – Он опустил глаза. – Так что давайте просто признаем, что машина вашего Пита – не более чем эффектный трюк.

– Но это не просто трюк. Я слышала записи до того, как они попадали в машину, и после выхода из нее.

Эрик усмехнулся.

– Ох, вы такой высокомерный, – нахмурившись, сказала она.

Эрик положил ладонь ей на руку.

– Прошу вас, не сердитесь. Просто мне хорошо знакома эта область. Вы не хотите признавать, что Пит провел вас, как и всех остальных.

– Послушайте… доктор… Пит… был… одним… из… изобретателей… музикрона… Пит… и… старый… доктор Аманти, – четко выговаривая каждое слово, медленно произнесла она и, прищурившись, уставилась на Эрика. – Может, вы в своем деле и большая шишка, но я говорю о том, что слышала собственными ушами.

– Говорите, Пит работал над этим музикроном вместе с доктором? Как, вы сказали, имя того доктора?

– О, доктор Карлос Аманти. Его имя написано на табличке внутри музикрона.

Эрик покачал головой.

– Быть того не может. Доктор Карлос Аманти в сумасшедшем доме.

Она кивнула.

– Правильно. Больница Ваилику для душевнобольных. Там они и работали над музикроном.

По лицу Эрика пробежала тень сомнения и настороженности.

– И, говорите, когда Пит думает о звуках, машина их воспроизводит?

– Именно.

– Странно, что я никогда раньше не слышал об этом музикроне.

– Доктор, вы много о чем никогда раньше не слышали.

Он облизнул губы.

– Возможно, вы и правы. – Он взял ее за руку и быстро зашагал по дорожке. – Я хочу увидеть этот музикрон.

В Лотоне, Оклахома, длинные ряды сборных бараков изнемогают от зноя на пропеченной солнцем равнине. В каждом бараке – маленькие отсеки; в каждом отсеке – больничная койка; на каждой койке – человек. Барак XRO-29: по коридору шагает психиатр, за ним санитар толкает тележку. На тележке – иглы, шприцы, антисептики, успокоительные, пробирки. Психиатр качает головой.

– Бейли, назвав эту штуку Скрэмбл-синдромом, они попали в точку. Как будто в каждый человеческий психоз засунули венчик, все перемешали и активировали[3].

Санитар что-то бормочет, уставившись на психиатра.

Психиатр оглядывается.

– И никакого прогресса в этом деле. Все равно что носить воду решетом.

Дальше по коридору кто-то кричит. Они ускоряют шаг.

Перед Эриком и Колин вырос купол лифта отеля «Гуидак», похожий на опрокинутую на тротуар половинку арбуза. На вершине купола медленно вертелось сине-красное кольцо со словами: «Колин Ланаи, Пит Серантис и музикрон».

Перед куполом по тротуару расхаживал, опираясь на трость, хромой худощавый мужчина. Когда Эрик и Колин подошли ближе, он поднял голову.

– Пит, – сказала она.

Мужчина заковылял к ним, стуча тростью по асфальту.

– Пит, это доктор Лэдд. Он слышал о докторе Аманти и хотел бы…

Пит не обратил на Эрика никакого внимания и грозно уставился на Колин.

– Ты что, не знаешь, что нам сегодня выступать? Где ты была?

– Но сейчас всего-то чуть больше девяти. Я не…

– Я был студентом доктора Аманти, – перебил Эрик. – Меня интересует ваш музикрон. Понимаете, я продолжил исследования доктора Аманти и…

– Нет времени! – рявкнул худощавый человек, схватил Колин за локоть и потащил к куполу. Она сопротивлялась.

– Пит, прошу тебя! Что на тебя нашло?

Пит остановился, приблизил лицо к ее лицу.

– Тебе нравится твоя работа?

Она молча кивнула, широко раскрыв глаза.

– Тогда пошли работать!

Колин оглянулась в сторону Эрика и беспомощно пожала плечами.

– Извините…

Пит потащил ее внутрь купола.

Эрик смотрел им вслед и думал: «Какой маниакальный тип… очень нестабильный. Возможно, у него, в отличие, судя по всему, от нее, нет иммунитета к Синдрому».

Он нахмурился, посмотрел на наручные часы, вспомнил, что на десять у него назначена встреча.

– Черт возьми! – Он повернулся и чуть не налетел на парня в форме помощника официанта.

Юноша нервно пыхнул сигаретой, резким движением выдернул ее изо рта и ухмыльнулся.

– Лучше найдите себе другую девчонку, док. Эта уже занята.

Эрик посмотрел ему в глаза, одновременно юные и старые.

– Ты здесь работаешь? – спросил он.

Юноша снова сунул сигарету в зубы и сказал, выдохнув клубы синеватого дыма:

– Ага.

Вытащив сигарету изо рта, юноша бросил ее в залив через плечо Эрика.

– У нас сейчас завтрак. Шоу начнется сегодня в семь.

– А мисс Ланаи в нем участвует?

Помощник официанта посмотрел на кольцо над куполом и улыбнулся.

– Док, она и есть шоу!

Эрик снова взглянул на часы и подумал: «Приду сюда вечером». Он повернулся к ближайшему унитубу и сказал:

– Спасибо.

– Если планируете сегодня посетить представление, лучше заказать столик заранее, – сказал помощник официанта. Эрик остановился и оглянулся. Достал из кармана двадцатидолларовую монету и бросил ее помощнику официанта. Тот на лету поймал двадцатку и, рассмотрев ее, сказал: – Это вам спасибо. На какое имя, док?

– Доктор Эрик Лэдд.

Юноша убрал деньги в карман.

– Отлично, док. В шесть я снова выхожу на смену. Так что лично займусь вами.

Эрик вернулся ко входу в унитуб и быстро ушел.

Под пробивающимися сквозь завесу смога лучами солнца лежал побуревший от засухи Лос-Анджелес.

Мобильная лаборатория 31 затормозила перед Больницей Богоматери Милующей, подняв в канаве вихрь сухих пальмовых листьев. Перегруженный турбомотор со вздохом прекратил работу. С одной стороны вышел психолог-японец, а с другой – врач из Швеции. Оба имели удрученный вид.

– Оле, – спросил психолог, – сколько ты уже не высыпаешься?

Врач покачал головой.

– Не помню, Йоши. Должно быть, с тех пор как уехал из Фриско.

Из зарешеченного кузова грузовика послышался дикий, высокий смех, вздох, снова смех.

Врач споткнулся на ступеньках больницы. Остановился. Повернулся.

– Йоши…

– Конечно, Оле. Я позову кого-нибудь из отдохнувших санитаров, чтобы занялись им. – И добавил про себя: «Если таковые еще остались».

По больничному коридору гулял прохладный ветерок. Врач-швед остановил человека с планшетом.

– Сколько по последнему подсчету?

Человек почесал лоб уголком планшета.

– Насколько мне известно, два с половиной миллиона, доктор. Здоровых пока не нашли.

Отель «Гуидак» уходил вниз под залив Эллиотт. Сквозь прозрачный потолок перед гостями представало множество морских существ, заключенных в невидимую для них клетку. Осветительные лучи пронизывали воду, демонстрируя посетителям желтого лосося, лилового окуня, розового осьминога, синюю медузу. В одном конце помещения находилась сцена в виде огромной открытой раковины из искусственного перламутра. Цветные прожекторы озаряли задник лентами пламени и голубыми тенями.

Спустившись на лифте, Эрик оказался в атмосфере, пугающим образом напоминавшей его кошмар. Не хватало только певицы. Он следовал за официантом, лавируя сквозь тусклую дымку ароматного сигаретного дыма, между столиками, за которыми устроились мужчины в строгих черных костюмах и женщины в платьях из переливающейся золотом искусственной парчи. Маленькие круглые столешницы мерцали аквамариновым светом – другого освещения в зале не было, не считая софитов на сцене и осветительных лучей в темной воде наверху. Воздух полнился шепотом множества голосов. В зале, чуть приглушая запах пота, переплетались ароматы алкоголя, табака, духов и экзотических морепродуктов.

Столик Эрика был во втором ряду, и его со всех сторон окружала толпа. Официант выдвинул стул, Эрик сел.

– Желаете что-нибудь выпить, сэр?

– Бомбейский эль.

Официант повернулся и скрылся в полумраке.

Попытавшись передвинуть стул в более удобное положение, Эрик обнаружил, что тот неподвижно застрял между двумя стульями позади. Из темноты перед ним возникла фигура, в которой он узнал помощника официанта.

– Лучшее место, какое я сумел для вас достать, док.

– Превосходно, – улыбнулся Эрик, выудил из кармана двадцатку и вложил в руку юноши.

– Могу я вам чем-нибудь помочь, док?

– Пожалуйста, сообщите мисс Ланаи, что я здесь.

– Попробую, док, но этот Пит весь день не спускает с нее глаз, словно она какая-нибудь драгоценность. Хотя я бы и сам так делал, ну… вы понимаете.

В задымленном полумраке сверкнули белые зубы. Помощник официанта повернулся и начал пробираться назад между столиками. Шепот голосов в зале стих. Эрик уставился на сцену. Над микрофоном склонился солидный мужчина в эбеново-черном костюме с белыми, словно мел, полосами.

– А вот и то, чего все вы так ждали, – сказал он и сделал жест левой рукой.

Софиты стерли темноту, высветив Колин Ланаи. Она стояла, сложив ладони перед собой. Старомодное облегающее платье, ярко-синее, под цвет глаз, подчеркивало изгибы ее тела.

– Колин Ланаи!

Публика разразилась аплодисментами, снова затихла. Солидный мужчины махнул правой рукой. Вспыхнули другие прожекторы, осветив опиравшегося на трость Пита Серантиса, одетого во все черное.

– Пит Серантис и…

Конферансье сделал паузу, ожидая, пока стихнут бурные рукоплескания.

– Музикрон!

Последний софит высветил большой металлический ящик позади Пита. Худой мужчина проковылял вокруг ящика, нагнулся и исчез внутри. Колин взяла микрофон у конферансье. Тот поклонился и покинул сцену.

Эрик обратил внимание на охватившее зал давящее чувство ожидания.

«На краткий миг, – подумал он, – мы забываем наши страхи, забываем о Синдроме, забываем все, кроме музыки и этого момента».

Колин вплотную поднесла микрофон к губам.

– Сегодня у нас есть для вас еще несколько настоящих старых хитов, – объявила она. То, как она держалась, прямо-таки электризовало зал. – Две из этих песен мы никогда раньше не играли. Начнем с трио – «Ужасный блюз». Музикрон представит базовую запись Кларенса Уильямса и «Ред Онион Джаз Бейбис», а Пит Серантис добавит совершенно новый эффект. Затем «Блюз дикого человека» – чистый Луи Армстронг и, наконец, «Прощальные слова» – старый хит Бесси Смит. – Она едва заметно поклонилась.

В зале зазвучала музыка. Невозможно было определить, откуда она исходит. Она захватила все чувства. Колин запела, по-видимому, безо всяких усилий. Ее голос играл, словно музыкальный инструмент, взвивался вместе с музыкой, понижался вместе с ней, лаская собою воздух.

Эрик, оцепенев, как и остальные зрители, неотрывно смотрел на нее.

Она закончила первую песню. Гром аплодисментов оглушил Эрика. Почувствовав боль в руках, он опустил глаза и обнаружил, что и сам неистово хлопает. Он покачал головой, перестал хлопать и сделал четыре глубоких вдоха. Колин начала выводить новую мелодию. Эрик прищурился, уставившись на сцену, и инстинктивно прижал руки к ушам, чтобы приглушить музыку. Музыка тише не стала, и Эрика охватила паника. Он закрыл глаза, задержал дыхание, но по-прежнему видел Колин – поначалу расплывчатый, изменчивый образ, а потом более отчетливый, расположенный ближе и левее.

Видение сопровождалось погребальным плачем эмоций. Эрик прикрыл глаза ладонями. Образ не исчезал. Он открыл глаза. Образ снова смазался, затем приобрел четкие очертания. Он попытался вычислить место, где видел Колин именно в таком положении, и решил, что так ее может быть видно только изнутри музикрона. В этот момент он различил очертания зеркальной панели на фасаде металлического ящика.

«Одностороннее стекло, – подумал он. – Как будто глазами Пита».

Пока Колин заканчивала третий номер, Эрик напряженно размышлял. Под гром аплодисментов Пит вышел из музикрона. Колин послала зрителям воздушный поцелуй.

– Мы вернемся через некоторое время.

Она удалилась со сцены. Пит последовал за ней. Оба исчезли в поглотившей их темноте. Между столами сновали официанты. Перед Эриком поставили напиток. Он положил деньги на поднос. Напротив возникла синеватая тень и опустилась на стул.

– Томми… помощник официанта передал, что вы здесь… – Она наклонилась через столик. – Постарайтесь не попадаться Питу на глаза. Он в ярости, как с цепи сорвался. Никогда не видела, чтобы человек впадал в такое бешенство.

Эрик наклонился к ней и почувствовал тонкий аромат сандалового дерева. Ее духи. У него слегка закружилась голова.

– Я хочу поговорить с вами, – сказал он. – Можете встретиться со мной после шоу?

– Думаю, я могу вам доверять, – ответила она. Потом замялась и едва заметно улыбнулась. – Вы профессионал. – Еще одна пауза. – А мне, кажется, нужен профессиональный совет. – Она встала. – Я должна вернуться прежде, чем он догадается, что я вышла не для того, чтобы попудрить носик. Встретимся наверху у грузового лифта.

И она ушла.

Холодный ветер с залива раздувал накидку Эрика. Затягиваясь сигаретой, он прислонился к бетонному парапету. Тлеющий огонек бросал на его лицо оранжевые отсветы, которые то разгорались ярче, то тускнели. Бурлил прибой, и волны набегали на бетон внизу. Разноцветное свечение в воде слева от Эрика померкло, когда погасли осветительные лучи над залом «Гуидак». Он вздрогнул. Слева послышался звук шагов. Мимо прошел одинокий мужчина. Приглушенное нарастающее жужжание лифта вдруг прекратилось. Легкий звук шагов в его сторону прервался у перил. Он уловил аромат ее духов.

– Спасибо, – сказал он.

– Я не могу задерживаться. Он очень подозрительный. Томми привез меня на грузовом лифте. Он ждет.

– Я не отниму у вас много времени. Я тут думал. Поговорим о ваших поездках. Я могу рассказать вам, где вы побывали с тех пор, как встретились с Питом в Гонолулу. – Он повернулся и боком прислонился к перилам. – Вы начали выступать в Санта-Розе, Калифорния, потом отправились в Пикетберг, Карачи, Рейкьявик, Портленд, Голландию, Лотон – и, наконец, в Лос-Анджелес. Потом приехали сюда.

– Значит, вы изучили наш маршрут…

Он покачал головой.

– Нет. – И, помолчав, спросил: – Пит заставлял вас все время репетировать, так?

– Это непростая работа.

– Я и не говорю, что простая. – Эрик бросил окурок в темноту и услышал, как он зашипел в воде. – Давно вы знакомы с Питом?

– Пару месяцев или около того. А что?

Он отвел взгляд.

– Что он за человек?

Колин пожала плечами.

– Хороший парень. Сделал мне предложение.

Эрик сглотнул.

– Вы согласились?

Она посмотрела на темный залив.

– Поэтому мне и нужен ваш совет. Я не знаю… Просто не знаю. Благодаря ему я здесь, на вершине славы. – Она повернулась к Эрику. – И он действительно очень хороший парень… если не обращать внимания на его манеры.

Эрик глубоко вдохнул, теснее прижимаясь к бетонному парапету.

– Могу я кое-что рассказать вам?

– О чем?

– Сегодня утром вы упомянули доктора Карлоса Аманти, изобретателя психозонда. Вы его знали лично?

– Нет.

– Я был одним из его студентов. Когда у него случился нервный срыв, это тяжело ударило по всем нам, но только я продолжил работу с психозондом. Я работаю над ним уже восемь лет.

Она пошевелилась рядом с ним.

– Что за психозонд?

– Авторы научных статей смеются над ним, называют «прибором для чтения мыслей». Но это не так. Это просто прибор для интерпретации некоторых бессознательных импульсов человеческого мозга. Полагаю, когда-нибудь это станет похоже на чтение мыслей. Пока что психозонд представляет собой весьма примитивный инструмент, порой непредсказуемый. Аманти намеревался установить связь с бессознательным посредством интерпретации энцефалографических волн. Он хотел усилить их, сохраняя четкое разделение по типам, и перевести вариации типов в соответствии с мыслеобразами.

Она прикусила нижнюю губу.

– И вы думаете, что из музикрона получится более совершенный психозонд, который поможет бороться с Синдромом?

– Я думаю, есть кое-что еще. – Он посмотрел на мостовую.

– Вы все время на что-то намекаете, не говоря при этом ничего конкретного, – сказала она. – Дело в Пите?

– Не совсем.

– Почему вы перечислили все места, в которых мы бывали? Это ведь не просто так. К чему вы клоните?

Он задумчиво посмотрел на нее, оценивая ее настроение.

– Разве Пит не говорил вам обо всех этих городах?

Она прижала руку ко рту, испуганно вытаращив глаза.

– Неужели Синдром… неужели он во всех этих городах?

– Да. – Слово было произнесено жестко, с оттенком неизбежности.

Она покачала головой.

– Что вы хотите сказать?

– Что, возможно, причина возникновения Синдрома кроется в музикроне.

– О нет!

– Может быть, я ошибаюсь. Но посмотрите, как это выглядит. Аманти был гением на грани безумия. У него случился нервный срыв. Потом он помог Питу построить машину. Вполне возможно, что машина реагирует на мозговые волны оператора и преобразовывает их в импульс безумия. Музикрон действительно превращает мысль в различимую энергию – звук. Разве не может быть, что он посылает тревожный импульс напрямую в подсознание? – Он облизнул губы. – Вы знали, что я слышал эти звуки, даже заткнув уши, и видел вас с закрытыми глазами? Помните мой ночной кошмар? Моя нервная система реагирует на субъективный импульс.

– И так происходит с каждым?

– Вряд ли. Если человек не прошел многолетнюю подготовку при взаимодействии с похожим аппаратом, эти импульсы должны отсеиваться на пороге сознания. Оно подавляет их как нечто невероятное.

Она поджала губы и покачала головой.

– Не вижу, как вся эта научная чепуха доказывает, что музикрон вызывает Синдром.

– Может, и не вызывает. Но это самая адекватная теория из всех, что я слышал. Поэтому я хочу попросить вас об одолжении. Не могли бы вы достать для меня схему музикрона? Если я увижу ее, то смогу определить, что именно делает эта штука. Вы не знаете, есть ли у Пита план машины?

– В самом музикроне хранится какая-то толстая тетрадка. Думаю, это то, что вы имеете в виду.

– Сможете ее достать?

– Может быть, но не сегодня… И я не посмею сказать об этом Питу.

– Почему не сегодня?

– Пит держит ключ от музикрона при себе, когда спит. Машина заперта, когда ею не пользуются, чтобы никто не смог проникнуть внутрь и получить повреждения. Ее приходится всегда держать включенной, потому что она очень долго разогревается. Дело в каких-то кристаллах… или энергопотенциале или в чем-то таком.

– Где остановился Пит?

– Здесь есть комнаты, апартаменты для особых гостей.

Он отвернулся, вдохнул влажный соленый воздух и повернулся обратно.

Колин дрожала.

– Я не знаю, правда ли это музикрон. Я… они… – Она разрыдалась.

Он подошел ближе, обнял ее за плечи, почувствовал, как она дрожит. Она прижалась к нему и немного успокоилась.

– Я достану эту схему. – Она беспокойно тряхнула головой. – Это докажет, что дело не в музикроне.

– Колин… – Он настойчиво сжал ее плечи.

Она придвинулась ближе.

– Да.

Он склонил голову. У нее были теплые, нежные губы. Она прижалась к нему, слегка отодвинулась, затем поудобнее устроилась в его объятиях.

– Это неправильно, – сказала она.

Он снова наклонился. Она подняла голову, и их губы слились в нежном поцелуе.

Она медленно отстранилась и повернула голову к заливу.

– Так не бывает, – прошептала она. – Так быстро… так неожиданно.

Он зарылся лицом в ее волосы, вдыхая их аромат.

– Как?

– Как будто нашла дорогу домой.

Он сглотнул.

– Дорогая…

И снова их губы встретились. Отстранившись, она коснулась рукой его щеки.

– Мне пора.

– Когда мы увидимся?

– Завтра. Я скажу Питу, что мне надо за покупками.

– Где?

– У тебя есть лаборатория?

– В моем доме, на Чалмерс-плейс, на другом берегу озера. Посмотри в адресной книге.

– Я приду, как только достану схему.

Они еще раз поцеловались.

– Мне действительно пора.

Он крепко обнял ее.

– Правда. – Она высвободилась. – Спокойной ночи… – Она замялась. – Эрик.

Вокруг нее танцевали тени.

Зажужжал лифт. Глубоко дыша, чтобы успокоиться, Эрик прислонился к бетону.

Слева послышался отчетливый звук шагов. В лицо Эрику ударил луч ручного фонаря. За ним тускло блестела наручная повязка ночного патрульного. Луч перескочил на эмблему кадуцея у него на груди.

– Уже поздно, доктор.

Свет вернулся к его лицу и погас. Эрик знал, что его сфотографировали, – обычное дело.

– Вы испачкались помадой, – сказал патрульный, обходя купол лифта.

Внутри притихшего музикрона: худощавый человек с измученным, полным ненависти лицом. Горькая мысль: «Какая милая любовная сцена!» Пауза. «Доктору хочется что-нибудь почитать? – Кривая ухмылка. – Я предоставлю ему материалы. Ему будет чем заняться после нашего отъезда».

Перед тем как лечь спать, Эрик отправил трансграф миссис Бертц, своей секретарше, велев ей отменить все назначенные на завтра встречи. Он прижался к подушке и обнял ее. Заснуть не получалось. Он занялся дыхательной гимнастикой, но расслабиться никак не удавалось. Он встал, надел халат и тапочки. Посмотрел на часы на прикроватном столике: 02:05 ночи, суббота, 15 мая 1999 года. «Всего двадцать пять часов назад мне снился кошмар, – подумал он. – А теперь… даже не знаю. – Он улыбнулся. – Да нет, знаю. Я влюблен. Чувствую себя мальчишкой в колледже».

Он сделал глубокий вдох.

«Я влюбился. – Он закрыл глаза и воскресил в памяти образ Колин. – Эрик, если только ты разберешься с этим Синдромом, весь мир будет у твоих ног. – На секунду в голове воцарилась тишина. – У меня развивается мания…»

Эрик задумался.

«А если Пит увезет музикрон из Сиэтла… Что тогда?»

Он щелкнул пальцами, подошел к видеофону, позвонил в круглосуточное турагентство. Служащая в конце концов согласилась посмотреть нужные ему даты – за отдельную плату. Он сообщил ей свой расчетный код, прервал связь и пошел к полке с микрофильмами, находившейся напротив изножья кровати. Проведя пальцами по списку названий, выбрал «Значения форм энцефалографических волн. Исследование девяти мозговых импульсов» доктора Карлоса Аманти. Потом нажал на селектор напротив ленты, активировал экран над полкой, взял пульт управления и вернулся в кровать.

На экране появилась первая страница. Свет в комнате автоматически померк.

Эрик начал читать.

«Существует шкала вибрационных импульсов, которая покрывает слуховой диапазон человека и выходит за его пределы, постоянно вырабатывая эмоциональные реакции различного уровня, такие как страх. Некоторые из этих вибрационных импульсов – условно сгруппированные под названием «звуки» – испытывают пределы эмоциональных переживаний человека. Можно сказать, что любая эмоция в разумных пределах является реакцией на стимуляцию посредством гармонических колебаний.

Многие исследователи связывали эмоции с характерными энцефалографическими волновыми реакциями: исследования Картера о дзета-волнах и любви; исследование Реймана о пи-волнах и абстрактном мышлении; работа Поулсона о тета-волнах и степенях печали, и так далее.

Целью моего исследования является отследить эти характерные реакции и выявить то, что я считаю совершенно новым направлением в интерпретации…»

В столь поздний час Эрик рассчитывал, что во время чтения его станет клонить в сон, но по мере того, как он продолжал читать, его чувства становились лишь острее. Все эти слова были знакомы ему в результате частых прочтений, но они по-прежнему возбуждали его. Он вспомнил отрывок ближе к концу книги, поставил фильм на перемотку и промотал до нужного фрагмента, затем замедлил ход пленки и восстановил постраничное чтение. Вот он, тот отрывок:

«Работая с тяжелобольными пациентами посредством психозондирования, я ощущал присутствие тяжелых эмоций в атмосфере. Другие, те, кто не был знаком с моей работой, замечали то же самое. Это наводит на мысль, что характерные эманации больного разума могут вырабатывать симпатические реакции у тех, кто находится в зоне воздействия психозонда. Как ни странно, это тревожное ощущение иногда наступает спустя минуты или даже часы после того, как пациент подвергся обследованию.

Я не хотел бы выдвигать теорию, основанную на этом феномене. Мы слишком многого не знаем о психозонде: например, латентный период его воздействия. Однако, возможно, что сочетание психозондирования и нездорового сознания создает поле, оказывающее подавляющий эффект на бессознательные функции попадающих в это поле людей. Как бы то ни было, вся область изучения психозондирования и энцефалографических волн влечет за собой последствия, которые…»

Решительным движением Эрик выключил проектор, встал и оделся. Часы на тумбочке возле кровати показывали 03:28 ночи, суббота, 15 мая 1999 года. Он никогда не испытывал более сильной тревоги. Перескакивая через две ступеньки, он спустился в подвальную лабораторию, включил свет и выкатил психозонд.

«Я на грани какого-то открытия, – подумал он. – Этот Синдром становится слишком важной проблемой, чтобы тратить время на сон».

Эрик уставился на психозонд, на открытые полки, многочисленные трубки, мешанину проводов, кресло для релаксации в центре и металлическую каску приемного устройства прямо над ним.

«Музикрон воспроизводит звуки, – подумал он. – Значит, там должна быть какая-то вторичная резонансная система».

Он взял с полки у края скамейки неиспользованный диктофон и вынул из него воспроизводящий контур. Нашел инструкцию по эксплуатации диктофона, отметил изменения, которые нужно будет внести, и ненадолго прервался, чтобы рассчитать необходимые нагрузки на логарифмической линейке. Хотя вычисления его не удовлетворили, он достал нужные ему части и принялся вырезать и паять. Через два часа он получил то, что хотел.

Эрик взял кусачки, подошел к психозонду, отрезал записывающий контур и вытянул его из аппарата. Подкатил клетку психозонда к верстаку и аккуратно, сверяясь со схемами, подсоединил воспроизводящий контур. Затем он взял провода от монитора и аудиоблока и вставил их в разъем энцефалографа. Он подключил к готовой системе тестовый источник питания и начал на глаз регулировать силу тока, чтобы сбалансировать сопротивление. На тестирование и обрезание проводов у него ушло больше часа, да еще понадобилось установить несколько дополнительных предохранителей.

Он сделал шаг назад и осмотрел машину.

«Осцилляция будет повсюду, – подумал он. – Как же уравновесить это чудовище?»

Эрик задумчиво почесал подбородок.

«Что ж, посмотрим, на что способен этот гибрид».

Часы над верстаком показывали 06:45 утра. Сделав глубокий вдох, Эрик вставил предохранитель в переключатель реле мощности и закрыл его. Провод в контуре приемного устройства раскалился добела, предохранитель вылетел. Эрик открыл переключатель, взял тестовый измеритель мощности и вернулся к машине. Он никак не мог понять, что не так, и принялся снова изучать схемы.

– Может, слишком высокая мощность… – Он вспомнил, что его сверхмощный реостат сейчас в ремонте, и подумал, что стоит подключить запасной генератор, который он использовал в одном из экспериментов. Генератор находился в углу под кучей ящиков. Эрик помедлил и повернулся к психозонду. – Хоть бы одним глазком взглянуть на этот музикрон…

Он уставился на аппарат.

– Резонансный контур… Что еще? – Он попытался представить себе взаимодействие компонентов, как будто он был частью машины. – Я что-то упустил! Тут есть что-то еще, и мне кажется, я уже знаю, что это, я уже об этом слышал. Я должен увидеть схему музикрона.

Он отвернулся, вышел из лаборатории и поднялся по лестнице в кухню. Взял из коробки в шкафу кофейную капсулу, положил ее у раковины. Зазвонил видеофон. Это была служащая из тур- агентства. Эрик выслушал ее сообщение, поблагодарил, отключил связь и снова принялся за вычисления.

«Отставание на двадцать восемь часов, – подумал он. – Каждый раз. Вряд ли это совпадение».

У него слегка закружилась голова, и вскоре навалилась страшная усталость.

«Нужно отдохнуть. Вернусь к этому, когда высплюсь».

Он медленно пошел в спальню, сел на кровать, скинул сандалии и лег. Он слишком устал, раздеваться не было сил. Но заснуть не удавалось. Он открыл глаза, посмотрел на часы: 07:00 утра. Вздохнув, снова закрыл глаза, погружаясь в полусонное состояние. Неясная тревога продолжала грызть его сознание. Он снова открыл глаза, посмотрел на часы: 09:50 утра.

«Странно… Прошло столько времени, а я ничего не почувствовал, – подумал он. – Наверное, все-таки заснул».

Он закрыл глаза. Снова закружилась голова, будто он превратился в несомый течением корабль, – блуждающий, что-то ищущий, подхваченный водоворотом.

«Надеюсь, он не видел, как я ухожу», – подумал Эрик.

Веки резко поднялись, и на секунду он увидел на потолке у себя над головой вход в унитуб. Он покачал головой.

«С ума сойти! Откуда это взялось? – спросил он себя. – Совсем заработался».

Он повернулся на бок и, прикрыв глаза, начал погружаться в дрему. И тут же почувствовал, что находится в лабиринте из проводов. Сквозь него прошла настолько сильная волна ненависти, что он ужаснулся, не в силах объяснить ее или понять, на что она направлена. Он стиснул зубы, помотал головой, открыл глаза. Ненависть исчезла, оставив после себя слабость. Он закрыл глаза. В сознание проник тонкий аромат гардений. Сквозь оконные ставни он видел рассвет. Глаза раскрылись. Эрик сел в постели и обхватил голову руками.

«Обонятельная стимуляция, – подумал он. – Зрительная стимуляция… Слуховая стимуляция… Почти полная сенсорная реакция. Это что-то значит. Но что?»

Он покачал головой и снова бросил взгляд на часы: 10:10 утра.

В Пакистане на окраине Карачи на пыльной обочине древней дороги сидел мудрец-индуист. Мимо двигалась вереница грузовиков Международного Красного Креста, в которых везли специально отобранных больных Синдромом на летное поле в дельте Инда. Завтра больными займутся в новой клинике в Вене. Моторы грузовиков гудели и ревели. Мудрец рисовал пальцем на песке древний символ. Порыв ветра от проходящего грузовика пронесся по изображению Брахмапутры, исказив его. Мудрец печально покачал головой.

Кто-то ступил на коврик перед дверью в квартиру Эрика, о чем ему сообщил дверной звонок. Он нажал на выключатель сканера возле кровати, посмотрел на главный экран в спальне, на котором появилось лицо Колин. Он набрал код, чтобы открыть дверь, ошибся, попробовал снова. На сей раз все получилось. Пригладив руками волосы, Эрик застегнул спецодежду и вышел в коридор.

Стоя в коридоре, Колин выглядела маленькой и застенчивой. Когда Эрик увидел ее, в нем проснулась решимость, затмившая все прочие чувства. «Надо же, всего один день, а ты уже на крючке», – подумал он про себя.

– Эрик, – сказала она.

Ее тело было теплым и мягким. От волос исходил приятный аромат.

– Я скучал по тебе, – признался он.

Она отстранилась и подняла глаза.

– Я тебе снилась?

Он поцеловал ее.

– Нет, я видел обычные сны.

– Доктор!

Улыбка смягчила язвительность ее тона. Она отодвинулась и скинула подбитую мехом накидку, из внутреннего кармана которой вытащила плоскую синюю книжицу.

– Вот схема. Пит ни о чем не подозревает.

Она вдруг пошатнулась и, тяжело дыша, сжала его руку.

Он испуганно поддержал ее.

– Что с тобой, дорогая?

Она покачала головой, дрожа и глубоко вдыхая.

– Ничего… просто голова немного болит.

– Ничего себе немного, – пробормотал он, коснувшись тыльной стороной ладони ее лба. Лоб был горячим. – Ты не заболела?

Она покачала головой.

– Нет. Уже проходит.

– Что-то мне это не нравится. Ты завтракала?

Она успокоилась.

– Нет, но я вообще редко завтракаю… Талия, сам понимаешь.

– Глупости! Иди сюда и поешь фруктов.

Она улыбнулась.

– Да, доктор… милый.

Из-за недостатка света лицо Пита, отражаемое на поверхности внутренней панели музикрона, имело демоническое выражение. Его рука покоилась на переключателе реле. Робкая мысль: «Колин, если бы я только мог управлять твоими мыслями. Если бы я мог указывать тебе, что делать. Однако каждая моя попытка вызывает у тебя только головную боль. Знать бы, как на самом деле работает эта машина».

В лаборатории Эрика по-прежнему царил беспорядок, оставшийся с ночи. Он помог Колин взобраться на сиденье на краю верстака и, стоя рядом с ней, открыл инструкцию к музикрону. Она посмотрела на открытые страницы.

– Что означают все эти странные загогулины?

Он улыбнулся.

– Это схема устройства. – Он взял зажим тестера и, глядя на схему, начал вытягивать провода из резонансного контура. Потом остановился, озадаченно глядя на схему. – Быть того не может… – Он нашел блокнот и ручку и начал изучать инструкцию.

– Что-то не так?

– Это бессмысленно.

– Что ты имеешь в виду?

– Схема не соответствует тому, что должен делать аппарат.

– Ты уверен?

– Мне знакомы труды доктора Аманти. Он не так работает. – Эрик принялся листать книжицу. Из нее вывалилась страница. Осмотрев переплет, Эрик обнаружил, что из буклета вырезаны страницы и заменены новыми. Тонкая работа. Если бы не выпавшая страница, он бы, наверное, вообще ничего не заметил. – Ты сказала, его легко было достать. Где он был?

– Прямо на верху музикрона.

Он задумчиво посмотрел на нее.

– Что не так? – искренне удивилась она.

– Хотел бы я знать. – Он указал на буклет. – Это такая же фальшивка, как Марсианские каналы[4].

– Откуда ты знаешь?

– Если бы я вот так все собрал, – еще один жест в сторону буклета, – все взорвалось бы, как только я подключил бы питание. Существует лишь одно объяснение: Питу обо всем известно.

– Но откуда?

– Это я тоже хотел бы узнать… Как он угадал, что ты попытаешься принести мне схему? Может быть, тот помощник официанта…

– Томми? Но он такой хороший парень.

– Ага, хороший. Мать родную продаст, если цена устроит. Может быть, он подслушивал прошлой ночью…

– Не могу в это поверить. – Она покачала головой.

В паутине проводов музикрона Пит стиснул зубы. «Ненавидь его! Ненавидь его!» Он напряженно посылал ей эту мысль, но видел, что она не действует. Он в ярости стащил с головы металлическую каску и, шатаясь, выбрался из музикрона.

«Ты ее не получишь! Если хочешь бои без правил, я покажу тебе настоящий бой без правил!»

– Может ли быть какое-нибудь другое объяснение? – спросила Колин.

– Тебе что-нибудь приходит в голову?

Она начала соскальзывать с верстака, нерешительно навалилась на него и прижалась головой к его груди.

– Голова… ужасно болит… – Она обмякла в его объятиях, вздрогнула, медленно пришла в себя, тяжело дыша. Потом встала. – Спасибо.

В углу лаборатории стоял складной брезентовый стул. Эрик подвел ее туда и помог сесть.

– Ты сейчас же отправишься в больницу и пройдешь полное обследование. Мне это не нравится.

– Это всего лишь головная боль.

– Очень странная головная боль.

– Я не пойду в больницу.

– Не спорь со мной. Я запишу тебя на обследование, как только доберусь до телефона.

– Эрик, я не стану этого делать! – Она встала, держась за стул. – Я побывала уже у всех возможных врачей. – Она неуверенно посмотрела на него. – Кроме тебя. Я прошла все обследования. Со мной все в порядке… кроме головы. – Она улыбнулась. – Видимо, я наконец нашла подходящего врача.

Она откинулась на спинку стула, расслабилась и закрыла глаза. Эрик придвинул табуретку, сел возле Колин и взял ее за руку. Судя по всему, Колин заснула. Ее дыхание было ровным. Проходили минуты.

«Если бы психозонд не был почти разобран, я мог бы сейчас ее протестировать», – подумал он.

Колин пошевелилась, открыла глаза.

– Это все музикрон, – сказал он и взял ее за руку. – У тебя когда-нибудь болела голова до того, как ты начала работать с этой штуковиной?

– Болела, но… ну, не так сильно. – Она вздрогнула. – Прошлой ночью мне снились кошмарные сны о несчастных людях, которые сходят с ума. Я все время просыпалась. Даже хотела пойти и поругаться с Питом. – Она закрыла лицом руками. – Разве ты можешь быть уверен, что это из-за музикрона? Не можешь. Я в это не верю! Не могу поверить!

Эрик встал, подошел к верстаку, порылся в запчастях и, выудив оттуда тетрадь, бросил ее на колени Колин.

– Вот тебе доказательство.

Она посмотрела на тетрадь, не открывая ее.

– Что это?

– Кое-какие расчеты по поводу вашего маршрута. Я попросил турагентство проверить время вашего отправления. Между временем, когда Пит выключал музикрон, и началом эпидемии безумия всегда имеется интервал ровно в двадцать восемь часов. И так в каждом случае.

Колин скинула тетрадь с колен.

– Я тебе не верю! Ты все это выдумал.

Он покачал головой.

– Колин, что, по-твоему, означает тот факт, что в каждом из городов, где вы побывали, началась эпидемия… и в каждом случае спустя двадцать восемь часов после вашего отъезда? Не слишком ли для простого совпадения?

– Я знаю, что это неправда. – Она поджала губы. – Не знаю, что на меня нашло, почему я вообще решила, что ты прав. – Она отвела взгляд. – Этого просто не может быть! Если это правда, то, значит, Пит все это спланировал. Но он совсем не такой. Он добрый, заботливый…

Эрик попытался обхватить ее рукой за плечи.

– Но, Колин, я думал…

– Не трогай меня! Мне все равно, что ты думал и о чем думала я. Мне кажется, ты воспользовался своими познаниями в психологии, чтобы внушить мне отвращение к Питу.

Он покачал головой и снова попытался взять ее за руку. Она отшатнулась.

– Нет! Я должна подумать, но не могу сосредоточиться, когда… когда ты до меня дотрагиваешься. – Она уставилась на него. – Я считаю, ты просто ревнуешь к Питу.

– Это не…

Он замолчал, обратив внимание на какое-то движение у двери лаборатории. Там, опираясь на трость, стоял Пит.

«Как он здесь оказался? – изумился Эрик. – Я ничего не слышал. Как долго он здесь?»

Он встал.

Пит сделал шаг вперед.

– Вы забыли запереть дверь, доктор. – Он посмотрел на Колин. – Это обычное дело. Я тоже забыл. – Он проковылял по комнате, отстукивая тростью мерный ритм. – Вы что-то говорили о ревности. – Пауза. – Мне знакомо это чувство.

– Пит! – Колин уставилась на него, потом вновь повернулась к Эрику. – Эрик, я… – начала она и осеклась.

Пит оперся о трость обеими руками и поднял взгляд на Эрика.

– Вы собирались отобрать у меня все, не так ли, доктор? Любимую женщину, музикрон. Вы даже собирались распять меня за этот Синдром.

Эрик поднял с пола тетрадь и протянул ее Питу. Тот перевернул ее, посмотрел на обложку.

– Вот доказательство, – сказал Эрик. – Ваш отъезд из города и момент возникновения безумия отделяет двадцативосьмичасовой интервал. Вы уже знаете, что болезнь следовала за вами вокруг света. Нет никаких отклонений. Я все проверил.

Пит побледнел.

– Совпадение. Цифры могут лгать. Я не чудовище.

Колин перевела взгляд с Эрика на Пита.

– Я ему так и сказала, Пит.

– Никто не называет вас чудовищем, Пит… пока что, – сказал Эрик. – Вы могли бы стать спасителем. Знания, сокрытые в музикроне, могут практически истребить безумие. Это позитивная связь с бессознательным… Ее можно активировать в любое время. С соответствующей защитой…

– Чушь! Вы хотите заполучить музикрон, чтобы присвоить себе всю славу. – Он посмотрел на Колин. – И вы лестью заставили ее помогать вам. – Он усмехнулся. – Меня не в первый раз обманывает женщина. Видимо, мне следовало стать психиатром.

Колин покачала головой.

– Пит, не говори так.

– Ага… А как мне говорить? Ты была никем, канарейкой в хоре, аккомпанировавшем хуле[5], а я подобрал тебя и сделал звездой. А что ты сделала? – Он отвернулся, тяжело опираясь на трость. – Можете забирать ее, док, она как раз ваш тип!

Эрик протянул руку, но затем убрал ее.

– Пит! Не позволяйте вашим физическим деформациям влиять на ваш разум! Наши чувства к Колин не имеют значения. Мы должны подумать о том, что музикрон делает с людьми! Подумайте обо всех несчастьях, которые он навлекает на людей… смерть… боль…

– Люди! – прошипел Пит.

Эрик сделал шаг в его сторону.

– Прекратите! Вы знаете, что я прав. Вы можете взять на себя всю ответственность за проект. Можете полностью его контролировать. Вы можете…

– Не шутите со мной, док. Это пытались сделать специалисты и получше. Вы и ваши заумные слова! Вы просто пытаетесь произвести впечатление на малышку. Я вам уже сказал: забирайте ее. Мне она не нужна.

– Пит! Вы…

– Осторожнее, док, вы начинаете выходить из себя!

– Разве можно вести себя иначе, столкнувшись с вашим упрямством?

– Разве это упрямство – бороться с вором, а, док? – Пит плюнул на пол, повернулся к двери, споткнулся о трость и упал.

Колин бросилась к нему.

– Пит, ты не ушибся?

Он оттолкнул ее.

– Я могу сам о себе позаботиться! – Он с трудом поднялся, помогая себе тростью.

– Пит, прошу тебя…

Эрик увидел, что глаза Пита влажно блестят.

– Пит, давайте во всем разберемся.

– Мы уже разобрались, док. – Он вышел, подволакивая ногу.

Колин замерла в нерешительности.

– Я должна идти с ним. Я не могу позволить ему уйти в таком состоянии. Неизвестно, что он сделает.

– Разве ты не видишь, что он делает?

Ее глаза вспыхнули от гнева.

– Я видела, что сделал ты. Как можно быть таким жестоким…

Она повернулась и бросилась вслед за Питом.

Ее каблуки стучали по лестнице. Хлопнула входная дверь.

На полу рядом с психозондом лежал пустой фанерный ящик. Эрик пнул его ногой, и тот отлетел на другую сторону лаборатории.

– Безрассудная… нервная… капризная… безответственная…

Он замер. В груди разрасталась пустота. Он посмотрел на психозонд.

– Женщины непредсказуемы.

Эрик подошел к верстаку, взял транзистор, положил его, отодвинул кучу резисторов в сторону.

– Я должен был это предвидеть.

Он повернулся, зашагал к двери, и тут в голову пришла мысль, затмившая все прочие и заставившая его оцепенеть:

«Вдруг они уедут из Сиэтла?»

Он бросился вверх по лестнице, преодолевая по три ступеньки за раз, выбежал за дверь и осмотрел улицу. Мимо пронесся скоростной автомобиль с одним пассажиром. Слева приближалась женщина с двумя детьми. Больше на улице никого не было. Из унитуба в половине квартала от его квартиры вышли три девочки-подростка. Эрик направился к ним, но передумал. Учитывая, что тубы работали с интервалом в пятнадцать секунд, он упустил шанс перехватить Пита и Колин, пока лелеял обиду.

Он вернулся в квартиру.

«Я должен что-то предпринять, – подумал он. – Если они уедут, Сиэтл постигнет та же участь, что и другие города».

Он уселся перед видеофоном, приложил палец к панели набора, но тут же убрал его.

«Если я позвоню в полицию, там потребуют доказательства. Что я могу показать им, кроме расписаний? – Он посмотрел в окно. – Музикрон! И они увидят… – Он снова потянулся к панели набора, но опять передумал. – Что они увидят? Пит заявит, что я пытался украсть его прибор».

Эрик встал, подошел к окну, посмотрел на озеро.

«Можно позвонить в общество», – подумал он.

Он перебрал в уме нынешних директоров Общества психиатров-консультантов округа Кинг. Все они считали доктора Эрика Лэдда слишком успешным для своего возраста. Кроме того, весьма скептически относились к его исследованиям, связанным с психозондированием. Многие из них находили это смешным.

«Но я должен что-то сделать… Синдром… – Он покачал головой. – Что бы это ни было, придется делать все самому».

Он накинул черный плащ, вышел на улицу и направился в сторону «Гуидака».

Холодный ветер взбалтывал в заливе белую пену, донося брызги до тротуара у берега. Эрик нырнул в лифт и вышел в ресторан. Девушка у стойки подняла голову.

– Вы один, доктор?

– Я ищу мисс Ланаи.

– Сожалею. Вы, наверное, разминулись с ними на улице. Они с мистером Серантисом только что ушли.

– Вы не знаете, куда они направились?

– К сожалению, нет. Может быть, вам стоит прийти сегодня вечером…

Эрик вернулся к лифту. Охваченный неясной тревогой, он поднялся обратно на улицу. Выходя из купола лифта, он увидел отъезжающий от служебного купола фургон. Эрик положился на собственное чутье и побежал к служебному лифту, который уже начал опускаться.

– Эй!

Гудение лифта остановилось, затем возобновилось. Лифт вернулся на уровень улицы. В нем стоял Томми, помощник официанта.

– В следующий раз вам больше повезет, док.

– Где они?

– Ну…

Эрик сунул руку в карман, выудил банкноту в пятьдесят баксов и зажал ее в руке.

Томми глянул на банкноту, перевел взгляд на Эрика.

– Я слышал, как Пит заказывал билеты на Беллингемский воздушный экспресс в Лондон.

У Эрика скрутило все внутри, будто узлом. Он дышал быстро, часто и все время оглядывался.

– Осталось всего двадцать восемь часов…

– Это все, что мне известно, док.

Эрик испытующе посмотрел помощнику официанта в глаза.

Томми покачал головой.

– Не надо на меня так смотреть! – Он передернул плечами. – У меня от этого Пита мурашки по коже. От его взгляда никуда не денешься. Сидит весь день в своем агрегате, а оттуда ни звука. – Он снова вздрогнул. – Я рад, что он уехал.

Эрик вручил ему монету.

– Недолго тебе радоваться.

– Ага. – Томми вернулся в лифт. – Жаль, что у вас с девчонкой не выгорело, док.

– Подожди…

– Да?

– Мисс Ланаи не оставила сообщения?

Томми сделал едва заметный жест в сторону внутреннего кармана своей униформы. Натренированные глаза Эрика различили это движение. Он шагнул вперед и схватил Томми за руку.

– Отдай!

– Нет, послушайте, док…

– Отдай!

– Док, я не знаю, о чем вы.

Эрик приблизил лицо к лицу юноши.

– Ты видел, что произошло в Лос-Анджелесе, Лотоне, Портленде, во всех городах, где вспыхнул Синдром?

Юноша вытаращил глаза.

– Док, я…

– Дай сюда!

Томми сунул свободную руку под униформу, извлек толстый конверт и сунул его Эрику.

Эрик отпустил его руку. На конверте было написано: «Это докажет, что вы ошибаетесь насчет Пита». И подпись: «Колин».

– Ты собирался оставить это себе?

Томми скривился.

– Любому дураку ясно, что это схема музикрона, док. Ценная штука.

– Ты даже себе не представляешь насколько, – сказал Эрик и поднял голову. – Значит, они едут в Беллингем?

– Ага.

Скоростной унитуб доставил Эрика на летное поле в Беллингеме за двадцать одну минуту. Он выскочил, помчался на станцию, расталкивая людей. В дальнем конце поля взмыл в воздух аэропоезд. Эрик оступился и едва не упал.

В здании вокзала от билетных касс мимо него несся поток народу. Эрик подбежал к кассе и оперся о стойку.

– Следующий аэропоезд в Лондон?

Девушка на кассе сверилась с экраном.

– Завтра в 12:50 пополудни будет поезд, сэр. Вы только что упустили сегодняшний.

– Но это двадцать четыре часа!

– Вы приедете в Лондон в 4:50, сэр. – Она улыбнулась и покосилась на эмблему на его одежде. – Совсем немного опоздаете на чай.

Эрик ухватился за край стойки и подался вперед.

– Это двадцать девять часов – на час больше, чем нужно.

Он оттолкнулся от кассы и отвернулся.

– Полет длится всего четыре часа, сэр.

Он повернулся обратно.

– Могу я заказать частный рейс?

– Сожалею, доктор. Приближается электрическая буря. Придется отключить направляющий луч, и вам вряд ли удастся убедить пилота лететь без луча. Понимаете?

– Есть ли возможность связаться с пассажирами аэропоезда?

– Это личное дело, доктор?

– Это чрезвычайная ситуация!

– Могу я узнать, в чем дело?

Он поколебался, глядя на девушку, и подумал:

«Та же проблема… Мне никто не поверит».

– Не важно, – сказал он. – Где ближайший видеофон? Я оставлю ей сообщение на вокзале в Плимуте.

– В конце зала направо, доктор. – Девушка снова занялась билетами, потом спросила, глядя в удаляющуюся спину Эрика: – Это вопрос неотложной медицинской помощи, доктор?

Он остановился, обернулся. В кармане зашуршал конверт. Нащупав бумагу, Эрик вытащил конверт. Во второй раз с тех пор, как Томми передал ему это, Эрик просмотрел сложенные пополам листы с изображением принципиальных схем. На некоторых стояли инициалы К. А.

Девушка ждала ответа.

Эрик убрал конверт в карман. В голове прояснилось. Он глянул на девушку.

– Да, это связано с медициной. Но вы вне опасности.

Он вышел на улицу и направился обратно к унитубу, размышляя о Колин.

«Никогда нельзя верить нервной женщине. Нельзя было позволять инстинктам помутить мне разум».

Он спустился в унитуб, вышел на скоростную полосу и поймал первую проходившую машину. К счастью, она была пуста. Он вытащил конверт во время поездки и изучил его содержимое. Вне всякого сомнения, в конверте были страницы, которые Пит вырезал из инструкции по эксплуатации музикрона. Эрик узнал почерк доктора Аманти.

Когда Эрик включил свет, настенные часы в его лаборатории показывали 2:10 пополудни. Он вынул из своей тетради чистый лист бумаги и написал карандашом:

«КРАЙНИЙ СРОК – 4:00 пополудни, воскресенье, 16 мая».

Он повесил лист над верстаком и развернул схему из конверта. Принялся изучать первую страницу.

«Модуляция по последовательной схеме, – подумал он. – Четверть волны. – Он провел ручкой по странице, проверил следующую. – Множественная фазовая реверсия. – Он перевернул страницу. Ручка замерла. Он обвел схему, вернулся на предыдущую страницу. – Отрицательная обратная связь. – Он покачал головой. – Это невозможно! Это была бы просто мешанина диких модуляций».

Он продолжал изучать схемы, потом остановился и медленно перечитал две последние страницы. Затем еще раз, и еще, и еще. Покачал головой.

«Что это?»

Замысел поражал своей простотой. Но последние десять страниц… На них описывалась серия смутно знакомых деталей, напомнивших ему двухчастотный кристаллический калибратор сверхвысоких колебаний. На полях стояла пометка: «10 000 килогерц». Но он не мог объяснить кое-какие едва заметные различия. Например, здесь имелся значок нижнего предела.

«Целая серия, – подумал он. – Амплитуды следуют друг за другом и изменяются. Но это не случайно. Что-то должно их контролировать, выравнивать».

Внизу на последней странице была приписка: «Важно! Использовать только С6 малые переменные, С7, двойные С8, 4ufd».

«Лампы этой серии уже пятьдесят лет как не выпускают, – подумал Эрик. – Чем же их заменить?»

Он рассмотрел диаграмму.

«Я не успею собрать эту штуку к нужному времени. А даже если и успею, что дальше? – Он вытер пот со лба. – Почему это напоминает мне кристаллический осциллятор?»

Он посмотрел на часы. Прошло два часа.

«Куда ушло время? – спросил он себя. – Мне нужно слишком много времени, чтобы хотя бы понять, что это такое. – Он пожевал губами, глядя на движущуюся малую стрелку часов, и вдруг его осенило: – Магазины радиодеталей скоро закроются, а завтра воскресенье!»

Он бросился к лабораторному видеофону, попробовал связаться с магазином радиодеталей. Неудачно. Он набрал другой номер, сверившись с телефонным справочником возле аппарата. Неудачно. На пятый раз ему порекомендовали схему замещения с транзисторами, которая могла сработать. Эрик отметил все части, которые предложил клерк, и сообщил ему код своей пневмопочты.

– Их доставят утром в понедельник, сэр, – сказал клерк.

– Но они нужны мне сегодня! До вечера!

– Сожалею, сэр. Детали находятся у нас на складе, в субботу днем там все закрыто.

– Я заплачу за эти детали на сто долларов больше, чем они стоят.

– Мне очень жаль, сэр, это не в моей компетенции.

– Двести.

– Но…

– Триста.

Клерк замялся. Эрик понимал, что он раздумывает. Наверное, триста долларов он зарабатывал за неделю.

– Мне придется самому сходить за ними, когда закончится рабочий день, – сказал клерк. – Вам еще что-нибудь нужно?

Эрик пролистал схемы, зачитал список деталей на полях.

– Получите еще сотню, если доставите их мне до семи вечера.

– Я заканчиваю работу в половине шестого, доктор. Сделаю, что смогу.

Эрик прервал связь, вернулся к верстаку и начал черновую работу по схеме с имевшимися у него материалами. Психозонд образовывал базовый элемент, и требовалось на удивление мало изменений.

В 5:40 наверху звякнул трансграф. Эрик отложил паяльник, поднялся в комнату, вытянул ленту. У него задрожали руки, когда он увидел, откуда было послано сообщение. Лондон.

«Не пытайся снова со мной увидеться, – прочел он. – Твои подозрения совершенно необоснованны, как ты, наверное, уже понял. Мы с Питом поженимся в понедельник. Колин».

Он сел рядом с передатчиком, ввел сообщение в «Америкен экспресс» для Колин Ланаи и поставил код «срочно».

«Колин, если ты не думаешь обо мне, прошу, подумай о том, что это означает для города, в котором столько людей. Пока не поздно, привези Пита и машину обратно. Нельзя быть такой жестокой».

Он помедлил, добавил: «Я люблю тебя» и подписал: «Эрик».

«Дурак ты, Эрик, – сказал он себе. – И это после того, как она от тебя сбежала».

Он пошел в кухню, принял капсулу, чтобы побороть усталость, съел обед в таблетках, выпил чашку кофе. Он прислонился к сушилке для посуды, ожидая действия капсулы. В голове прояснилось. Он плеснул в лицо холодной воды, вытерся и вернулся в лабораторию.

В 6:42 раздался звонок входной двери. На экране возник служащий из магазина радиодеталей, державший в руках увесистый пакет. Эрик ввел код открытия двери и сказал в трубку:

– Первая дверь налево, внизу.

Задняя стенка верстака вдруг задрожала. По каменной кладке пробежала рябь. На мгновение Эрик перестал ориентироваться в пространстве. Он прикусил губу, и боль вернула его к действительности.

«Слишком рано, – подумал он. – Видимо, просто нервы сдают. Слишком сильное напряжение».

В его сознании блеснула мысль о природе Синдрома. Он схватил блокнот и написал: «Потеря автономии подсознания; сверхстимуляция подсознательных рецепторов; большое восприятие – малое восприятие. Проверить теорию коллективного бессознательного К. Юнга».

На лестнице послышались шаги.

– Мне сюда?

Клерк оказался выше ростом и крупнее, чем Эрик предполагал. Он осматривал лабораторию с юношеским восхищением.

– Вот это оборудование! – воскликнул он.

Эрик расчистил место на верстаке.

– Положите сюда, – сказал он, не сводя глаз с изящных рук клерка.

Тот поставил пакет на верстак, взял кристаллический осциллятор и начал его рассматривать.

– Вы разбираетесь в электронных схемах? – спросил Эрик.

Клерк поднял глаза и широко улыбнулся.

– У меня уже десять лет своя любительская радиостанция – W7CGO.

Эрик протянул ему руку.

– Я доктор Эрик Лэдд.

– Болдуин Платт… Болди. – Он провел изящной рукой по редеющим волосам.

– Рад познакомиться, Болди. Не хотите заработать еще тысячу баксов сверх того, что я вам уже пообещал?

– Вы шутите, док?

Эрик повернул голову и посмотрел на каркас психозонда.

– Если я не закончу эту штуку завтра до четырех, с Сиэтлом случится то же самое, что с Лос-Анджелесом.

Болди уставился на каркас выпученными глазами.

– Синдром? Но как…

– Я установил, что вызывает Синдром. Машина вроде этой. Я должен собрать копию той машины и сделать так, чтобы она работала. Иначе…

Клерк смотрел на него ясными, серьезными глазами.

– Я увидел табличку с вашим именем наверху, док, и вспомнил, что читал про вас.

– И?

– Если вы уверены, что обнаружили причину возникновения Синдрома, я готов поверить вам на слово. Только не пытайтесь объяснить мне ее. – Он бросил взгляд на детали на верстаке, затем снова на психозонд. – Скажите, что надо делать. – Пауза. – Надеюсь, вы знаете, о чем говорите.

– Я обнаружил кое-что, что никак не может быть простым совпадением, – сказал Эрик. – В сочетании с тем, что мне известно о психозондировании… – Он заколебался. – Да, я знаю, о чем говорю.

Эрик взял с края верстака бутылочку, посмотрел на этикетку и вытряхнул капсулу.

– Вот, примите. Это поможет вам не заснуть.

Болди проглотил капсулу.

Эрик рассортировал бумаги на верстаке и отыскал первую страницу.

– Значит, вот с чем мы имеем дело. Тут имеется хитрое волновое соединение с усилителем, с которым нам придется основательно повозиться.

Болди посмотрел через плечо Эрика.

– На первый взгляд, не очень трудно. Давайте я над этим поработаю, пока вы занимаетесь чем-нибудь посложнее. – Он передвинул схему на расчищенный угол верстака. – Что должна делать эта штуковина, док?

– Она создает поле импульсов, которые поступают прямо в подсознание человека. Поле искажает…

– О’кей, док, – перебил Болди. – Я забыл, что сам просил вас не пускаться в объяснения. – Он улыбнулся. – Я провалил социологию. – Его лицо сделалось серьезным. – Просто буду действовать под вашим руководством. Думаю, вы знаете, в чем тут дело. В электронике я прилично разбираюсь, а вот в психологии – полный профан.

Они работали в тишине, которая изредка нарушалась вопросами и бормотанием себе под нос. Секундная стрелка на настенных часах все кружилась и кружилась, за ней минутная, потом часовая.

В 08:00 утра они заказали завтрак. Раскладка кристаллических осцилляторов все еще озадачивала их. Да и сама схема выглядела чуть ли не как стенографическая запись.

Первым успеха добился Болди.

– Док, эти штуки должны издавать звук?

Эрик посмотрел на схему.

– Что? – Он раскрыл глаза шире. – Конечно, они должны издавать звук.

Болди облизнул губы.

– Есть такой специальный сонар, с помощью которого отслеживают подлодки. Эта штука чем-то похожа на него, но со всякими странными изменениями.

Эрик прикусил губу. Глаза заблестели.

– Понятно! Вот почему нет управляющего блока! Вот почему все выглядит так, будто эти штуки передают во все стороны! Все контролирует оператор – его разум поддерживает баланс!

– Как это? – удивился Болди.

Эрик пропустил мимо ушей его вопрос и продолжил:

– Но это значит, что у нас неподходящие кристаллы. Мы неправильно прочли список деталей. – От отчаяния у него сразу поникли плечи. – А ведь мы еще не сделали и половину дела.

Болди постучал пальцем по схеме.

– Док, у меня дома есть кое-какое старое оборудование для сонаров. Я позвоню жене, и она принесет. Думаю, там шесть-семь сонопульсаторов, они нам пригодятся.

Эрик посмотрел на часы. 08:28 утра. Еще семь с половиной часов.

– Скажи, пускай поторопится.

Миссис Болди была женской версией своего мужа. Она с небрежной легкостью несла тяжелый деревянный ящик вниз по лестнице.

– Привет, милый. Куда это поставить?

– На пол… куда угодно. Док, это Бетти.

– Здравствуйте.

– Здорово, док. В машине еще кое-что осталось. Сейчас принесу.

Болди взял ее за руку.

– Давай лучше я. Не стоит тебе таскать тяжелый груз, особенно по лестнице.

Она отстранилась.

– Давай-ка возвращайся к работе. Мне это только на пользу… Мне нужны физические упражнения.

– Но…

– Не спорь со мной. – Она оттолкнула мужа.

Тот нехотя вернулся к верстаку, не сводя взгляда с жены. Она посмотрела на Болди из дверного проема.

– Ты неплохо выглядишь, милый, для человека, который всю ночь не спал. К чему такая спешка?

– Позже объясню. Тащи все остальное.

Болди принялся копаться в принесенном ею ящике.

– Вот они.

Он вынул два маленьких пластиковых футляра, передал их Эрику, затем вытащил еще и еще. Всего их оказалось восемь. Они расставили футляры на верстаке. Болди щелкнул крышкой первого.

– Это в основном печатные платы, кристаллические диодные транзисторы и несколько ламп. Отличный набор. Не знаю, что я вообще собирался с ними делать, но уж очень выгодная была цена – по два бакса за штуку. Не устоял. – Он опустил боковую пластину. – Вот крис… Док!

Эрик склонился над футляром. Болди запустил в него руку.

– Что за лампы вам были нужны?

Эрик схватил схему и провел пальцем по списку деталей.

– С6 малая переменная, С7, двойная С8, 4ufd.

Болди вытащил лампу.

– Вот вам С6. – Он вытащил следующую. – Вот С8. – И еще одну. – Вот С7. Там есть еще третий каскад, но не думаю, что он нам пригодится. Мы можем найти какую-нибудь замену 4ufd. – Болди тихо присвистнул. – Неудивительно, что схема выглядит знакомой. Она разработана на базе военного оборудования.

Эрик ощутил минутное ликование, которое вмиг испарилось, как только взгляд его упал на настенные часы: 09:04 утра.

«Нужно работать быстрее, иначе не поспеть к сроку, – подумал он. – Осталось меньше семи часов».

– Давайте займемся делом, – сказал он. – У нас мало времени.

По лестнице спустилась Бетти с очередным ящиком в руках.

– Мальчики, вы завтракали?

– Да, – ответил Болди, не отрываясь от второго пластикового футляра, который он открывал. – Но ты бы сделала нам сэндвичи на потом.

Эрик оторвался от другого пластикового ящичка.

– В шкафу наверху полно еды.

Постукивая каблуками, Бетти поднялась по лестнице.

Болди краем глаза посмотрел на Эрика.

– Док, вы только не рассказывайте Бетти, в чем тут дело. – Он снова повернулся к ящику и погрузился в работу. – Месяцев через пять мы ожидаем нашего первенца. – Он глубоко вдохнул. – Вы меня убедили. – По его носу скатилась капелька пота и упала ему на руку. Он вытер ее о рубашку. – Это должно сработать.

– Эй, док, где у вас открывалка? – донесся сверху голос Бетти.

Эрик по плечи погрузился в психозонд. Чтобы ответить, ему пришлось вылезти.

– Слева от раковины есть автоматическая.

Из кухни раздалось бормотание, ворчание и звон.

Вскоре появилась Бетти с тарелкой сэндвичей и перевязанным большим пальцем на левой руке.

– Сломала нож для чистки овощей, – сказала она. – Эти механические приборы повергают меня в ужас. – Она ласково посмотрела на спину мужа. – Он любит всю эту технику так же, как вы, док. Дай ему волю, он превратил бы мою старую добрую кухню в электронный кошмар. – Перевернув пустую коробку, она поставила на нее тарелку с сэндвичами. – Поешьте, когда проголодаетесь. Я могу еще чем-нибудь помочь?

Болди отошел от верстака.

– Почему бы тебе не провести день у мамы?

– Весь день?

Болди посмотрел на Эрика, затем на жену.

– Док платит мне тысячу четыреста баксов за целый день работы. Это нам на ребенка. А теперь беги.

Она хотела было что-то сказать, но закрыла рот, подошла к мужу и поцеловала его в щеку.

– Хорошо, милый. Пока.

Бетти ушла, а Эрик и Болди вернулись к работе. Напряжение возрастало с каждой минутой. Продвигались они очень медленно, методично выверяя каждый шаг.

В 3:20 пополудни Болди отсоединил зажим от новой резонансной цепи и посмотрел на часы. Он снова перевел взгляд на психозонд, прикидывая, сколько еще осталось сделать. Эрик лежал на спине под машиной, спаивая новые соединения.

– Док, мы не успеем. – Болди оперся о верстак, положив на него тестер. – Нам просто не хватит времени.

Из-под психозонда появился электронный паяльник. Затем высунулся Эрик, посмотрел на часы, потом на не подсоединенные к кварцевым контурам провода. Встал, вытащил из кармана чековую книжку и выписал Болдуину Платту чек на тысячу четыреста долларов.

– Вы заработали каждый цент, Болди, – вручая помощнику чек, сказал он. – А теперь идите к жене.

– Но…

– У нас нет времени на споры. Заприте за собой дверь, чтобы вы не смогли попасть обратно, если…

Болди поднял правую руку, снова опустил ее.

– Док, я не могу…

– Ничего страшного, Болди. – Эрик тяжело вздохнул. – Я примерно представляю себе, что со мной станет, если не успею вовремя. – Он посмотрел на Болди. – А вот насчет вас не уверен. Может, вы… ну… – Он пожал плечами.

Болди кивнул.

– Наверное, вы правы, док. – Он сжал губы, внезапно повернулся и побежал вверх по ступенькам. Раздался хлопок входной двери.

Эрик вернулся к психозонду, взял свободный провод кварцевого контура, вставил его в гнездо и капнул на соединение немного олова с паяльника. Потом перешел ко второму блоку, затем к следующему…

На часах было без одной минуты четыре. Работы с психозондом оставалось больше, чем на час, а потом… Он не знал, что будет потом. От усталости в глазах потемнело. Откинувшись на верстак, Эрик достал из кармана сигарету, щелкнул зажигалкой и сильно затянулся. Вспомнился вопрос Колин: «Каково это – быть сумасшедшим?» Он уставился на тлеющий огонек сигареты.

«Как я поведу себя в состоянии безумства? Разнесу психозонд на части? Или возьму ружье и пойду охотиться на Колин и Пита? А может, я выбегу на улицу?..»

Часы над ним щелкнули. Эрик напрягся.

«Каково это?»

Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Волна грусти накрыла все его эмоции. От жалости к себе на глазах выступили слезы. Эрик яростно стиснул зубы. «Я не безумен… Я не безумен…» Он вонзил ногти в ладони и несколько раз глубоко, судорожно вдохнул. В голове роились неопределенные мысли.

«Я потеряю сознание… невнятность дебильности… бесноватая одержимость… головокружение… внутренняя сущность, вырастающая из либидо… тропическая лихорадка… сумасшедший, как мартовский заяц…»

Он опустил голову.

«…Non compos mentis… aliéné… avoir le diable au corps…[6] Что произошло с Сиэтлом? Что произошло с Сиэтлом? Что произошло…»

Дыхание выровнялось. Эрик моргнул. Кажется, ничего не изменилось… не изменилось… не изменилось…

«Меня заносит. Надо взять себя в руки».

Он почувствовал жжение в пальцах правой руки и бросил окурок.

«Неужели я ошибся? Интересно, что творится снаружи?» – лихорадочно размышлял он.

Когда он был уже на полпути к лестнице, неожиданно погас свет. Грудь сдавило. Эрик на ощупь пробрался к двери, ухватился за перила и выбрался в тускло освещенный коридор. Он посмотрел на блоки из цветного стекла рядом с дверью и напрягся, услышав оружейные залпы на улице. Точно во сне он прошел в кухню и, встав на цыпочки, выглянул в вентиляционное отверстие над раковиной.

Люди! Улица кишела людьми. Одни бежали, другие уверенно куда-то шли, третьи бесцельно бродили. Одни были полностью одеты, другие – лишь частично, третьи шли нагишом. На тротуаре напротив распростертые в луже крови лежали тела мужчины и ребенка.

Эрик покачал головой и пошел в гостиную. Свет внезапно вернулся, снова погас, опять загорелся и уже не отключался. В поисках новостей Эрик включил видео, но увидел лишь полосы. Он перевел телевизор в режим ручного управления, выбрал станцию в Такоме. Опять полосы.

Вещала Олимпия. Ведущий читал прогноз погоды:

– Переменная облачность, завтра днем ожидаются ливневые дожди. Температура…

В поле зрения диктора оказалась рука, держащая лист бумаги. Он остановился и просмотрел листок. Руки у него задрожали.

– Внимание, срочное сообщение! Наша передвижная студия передает из Клайд-Филд, где проходят гонки на турбоболидах. Корреспонденты сообщают, что города-спутники Сиэтл и Такому поразил Скрэмбл-синдром. По нашим данным, заражено более трех миллионов человек. Предпринимаются экстренные меры. Дороги из городов заблокированы. Известно, что есть жертвы, но…

Диктору вручили новый листок. Лицо его исказилось, когда он начал читать.

– Турбоболид врезался в толпу зрителей в Клайд-Филд. По предварительным данным погибло около трехсот человек. Медицинская помощь пока недоступна. Просим всех врачей, которые нас слышат – всех врачей, – немедленно связаться с федеральным штабом по чрезвычайным ситуациям. Срочные медицинские…

Свет опять мигнул, и экран погас.

Эрик задумался.

«Я врач. Должен ли я выйти на улицу и сделать все, что возможно с медицинской точки зрения, или же мне лучше вернуться вниз и закончить психозонд – теперь, когда моя правота доказана? Если он заработает, принесет ли это хоть какую-то пользу? – Он заметил, что дышит глубоко и ритмично. – Или я впал в безумство, как и все остальные? Я действительно делаю то, что мне кажется? Или я сошел с ума и все это мне снится? – Он хотел было ущипнуть себя, но знал, что это ничего не докажет. – Я должен продолжать вести себя так, будто я здоров. Все остальное – на самом деле сумасшествие».

Эрик предпочел заняться психозондом, нашел в спальне фонарик и вернулся в подвальную лабораторию. Под ящиками в углу стоял давно не использованный запасной генератор. Выкатив генератор на середину комнаты, Эрик внимательно осмотрел его. Мощная спиртовая турбина, по-видимому, была в рабочем состоянии. Подпружиненная крышка топливного бака отскочила, когда он открыл ее. Бак был более чем наполовину полон. В углу, где хранился генератор, Эрик нашел две бутыли со спиртом. Он залил топливо, закрыл крышку и накачал в бак воздух.

Эрик подсоединил силовой кабель генератора к распределительному щитку лаборатории. Стартер сработал на первом обороте. Турбина загудела в полном звуковом диапазоне. В лаборатории загорелся свет, поначалу тусклый, потом более ровный.

Настенные часы показывали 7:22 вечера. Эрик припаял последний провод. Он рассчитал, что генератор заработал с получасовой задержкой, следовательно, на самом деле было около восьми вечера. Его охватило сомнение, странное нежелание испытать законченную машину. Его бывший энцефалорекордер напоминал таинственный лабиринт переплетенных проводов, защитных экранов, нагромождения трубок и кристаллов. Единственной знакомой частью в трубчатом каркасе аппарата оставалась каска с контактами, нависающая над креслом.

Эрик подключил кабель к портативному переключателю, который поместил внутри машины рядом с креслом. Отодвинув пучки проводов, забрался в кресло. Рука легла на выключатель, но он колебался.

«Я действительно сижу здесь? – гадал он. – Или это лишь фокус подсознания? Возможно, я сосу палец где-нибудь в углу. Может, я разнес психозонд на куски. Или я собрал его так, что он убьет меня, как только я нажму на кнопку включения».

Он взглянул на выключатель и убрал руку.

«Но не могу же я просто так здесь сидеть, – подумал он. – Это тоже своего рода безумие».

Он потянулся к каске и надел ее на голову. Ощутил уколы контактов, коснувшихся его кожи сквозь волосяной покров. Анестезия подействовала, уменьшив чувствительность кожи.

«Это похоже на реальность, – подумал он. – Но, возможно, я воссоздаю все это по памяти. Вряд ли я единственный психически здоровый человек в городе. – Он снова протянул руку к выключателю. – Но я должен действовать так, как будто это правда».

Палец двинулся будто бы по собственной воле и нажал на выключатель. Лаборатория тут же наполнилась тихим гулом. Звук колебался от диссонанса к гармонии, словно полузабытая музыка. Тон то повышался, то понижался.

Пестрые картины безумия грозили захватить сознание Эрика. Он провалился в водоворот. Перед глазами сверкала яркая спектрограмма. Лишь где-то на границе разума сохранялась четкая картина ощущений, реальность, за которую можно удержаться, которая спасет его… Этой реальностью было кресло психозонда, в котором он сидел.

Его все глубже затягивало в водоворот. Перед глазами все стало серым, превратилось в картинку, видимую с другого конца телескопа. Он увидел мальчика, державшего за руку женщину в черном платье. Эти двое вошли в похожую на зал комнату. И вдруг Эрик перестал видеть их со стороны, он снова стал собой, девятилетним, идущим к гробу. Снова ощутил смешанное с ужасом восхищение, услышал, как всхлипывает мать, как высокий худой гробовщик что-то бессмысленно бормочет шепотом. Перед ним стоял гроб, а в нем – бледное, будто восковое тело, отдаленно напоминавшее отца Эрика. На глазах у Эрика лицо растаяло и превратилось в лицо его дяди Марка, затем сменилось другой маской – лицом его школьного учителя геометрии. «Это мы упустили в психоанализе», – подумал Эрик. Он смотрел, как подвижное лицо в гробу снова меняется. Теперь перед ним был профессор, который преподавал ему патопсихологию, затем его собственный терапевт, доктор Линкольн Ордуэй, и, наконец – против этого он взбунтовался, – доктор Карлос Аманти.

«Значит, вот каким я все эти годы хранил в памяти образ отца, – подумал он. – Это значит… Это значит, что я так и не перестал искать отца. Интересное открытие для психоаналитика о самом себе! – Он задумался. – Почему я все это увидел? Интересно, прошел ли через нечто подобное Пит у себя в музикроне? – Вмешалась другая часть его сознания: – Разумеется, нет. Человек должен хотеть заглянуть вглубь себя, иначе он никогда ничего не увидит, даже если получит такую возможность».

Казалось, другая половина разума вдруг захватила контроль над его сознанием. Познание себя отошло в сторону, превратилось в пятнышко, проносящееся в памяти столь быстро, что он едва мог различить отдельные события.

«Я умираю? – спросил он себя. – Жизнь пролетает у меня перед глазами?»

Калейдоскоп видений резко остановился, и он увидел Колин – такой, какой она была в его сне. Мысленный экран переключился на Пита. Эрик рассматривал этих двоих по отношению к себе, не до конца понимая связь. Они представляли собой катализатор, не добро и не зло, а просто реагент, который привел в движение цепь событий.

Неожиданно Эрик почувствовал, как его сознание расширяется, захватывает все его тело. Ему были известны состояние и функции каждой железы, каждого мышечного волокна, каждого нервного окончания. Он сосредоточил внутренний взгляд на сером водовороте, через который прошел. В этот водоворот просочился красный лучик, изменчивый, извивающийся, струящийся мимо. Эрик последовал за красной полоской. У него в сознании формировалась картина, растущая, словно пробуждение после наркоза. Он смотрел на длинную улицу, купавшуюся в тусклых весенних сумерках. На него с грохотом несся турбоавтомобиль с включенными фарами. Машина все приближалась, и фары горели, словно глаза гипнотизера. С этим видением в нем зародилась мысль: «Надо же, как красиво!»

Он среагировал инстинктивно. Ощутил, как напряглись мышцы, и отскочил в сторону. Пролетевшая мимо машина обдала его потоком горячего воздуха. В голове шевельнулась жалобная мысль: «Где я? Где мама? Где Беа?»

Эрику свело желудок. Он понял, что пребывал в чужом сознании, видел чужими глазами, ощущал чужими нервами. Он дернулся и вырвался из чужого сознания, будто дотронулся до нагретой плиты.

«Так вот почему Пит так много знал, – подумал он. – Пит сидел у себя в музикроне и видел нашими глазами».

Еще одна мысль: «Что я здесь делаю?»

Он почувствовал под собой кресло психозонда и услышал, как новое существо внутри него сказало:

– Мне понадобится больше квалифицированных специалистов.

Он последовал за другой красной полосой, не нашел того, что искал, и выбрал следующую. Чувство ориентации было странным: он не мог точно определить, где верх, где низ, или найти какие- либо опорные точки, пока не посмотрел чужими глазами. Наконец, он выглянул чьими-то глазами из открытого окна сорокового этажа бизнес-центра. Он чувствовал, как в этом человеке растет желание покончить с собой. Эрик осторожно коснулся центра его сознания, пытаясь узнать имя… Доктор Линкольн Ордуэй, психоаналитик.

«Даже сейчас я обращаюсь к собственному терапевту», – подумал Эрик.

Он напряженно отступил на нижний уровень подсознания, зная, что малейшая ошибка может привести к смерти этого человека, заставить его выпрыгнуть из окна. Нижний уровень внезапно взорвался, превратившись во вращающееся пурпурное колесо света. Колесо замедлилось и превратилось в мандалу, четыре точки которой составляли открытое окно, гроб, древо жизни и лицо человека, в котором Эрик узнал свое собственное, но искаженное. Лицо было мальчишеским и немного безжизненным.

«Аналитик тоже привязан к тому, кого считает своим пациентом», – подумал Эрик.

Эта мысль заставила его аккуратно, ненавязчиво продвинуться в образ самого себя и начать расширять свое влияние на сознание другого человека. Он нацелил экспериментальную мысль в почти осязаемую стену сознания доктора Ордуэя:

«Линк, – шепотом начал он, – не прыгай. Слышишь меня, Линк: не делай этого. Городу нужна твоя помощь».

Часть разума Эрика осознала, что, если психоаналитик почувствует вторжение в его разум, это может нарушить баланс и подтолкнуть его к окну. В другой части его мозга назрело понимание того, зачем нужен этот человек и другие ему подобные: образы безумия, переданные Питом Серантисом, могли быть нейтрализованы только передачей в эфир спокойствия и душевного здоровья.

Эрик напрягся и слегка ослабил свое воздействие, почувствовав, что психоаналитик придвинулся ближе к окну.

– Отойди от окна! Отойди… – зашептал он прямо в чужое сознание.

Линкольн сопротивлялся! Белый свет заполнил мысли Эрика, отвергая его воздействие. Ему казалось, что он опять плывет в серый водоворот, растворяется в нем. Приблизился красный лучик, а вместе с ним в мозг Эрика проник вопрос, зародившийся в чужом сознании.

«Эрик? Что это такое?»

Эрик прокрутил в мозгу конструкцию психозонда, закончив мысль объяснением, для чего он нужен.

Вопрос: «Эрик, почему Синдром не затронул тебя?»

«Из-за того, что я много времени провел в поле действия собственного психозонда. Благодаря этому возникла сильная сопротивляемость искажению подсознания».

«Забавно, но я как раз собирался выброситься из окна, когда вдруг почувствовал твое вмешательство. Что-то… – Красный лучик придвинулся ближе. – …вроде этого».

Их сознания слились воедино.

– Что дальше? – спросил доктор Ордуэй.

– Нам понадобятся все квалифицированные специалисты, которых только можно найти в городе. Остальные вытолкнут эти ощущения за порог сознания.

– Влияние твоего психозонда может успокоить всех.

– Да, но если машину выключить или если люди попадут за пределы его поля, все снова начнется.

– Придется проникнуть в подсознание каждого человека в городе и привести все в порядок!

– Не только в этом городе. В каждом городе, где Серантис побывал с музикроном и где еще побывает, пока мы его не остановим.

– Как музикрон это сделал?

Эрик проецировал смесь концепций и образов:

– Музикрон толкал нас в глубь коллективного бессознательного и оставлял болтаться там, пока мы находились в зоне его действия. – Изображение веревки, висящей в клочьях тумана. – Потом музикрон выключили. – Изображение ножа, режущего веревку, часть которой падала, поглощенная серым водоворотом. – Понимаешь?

– Если мы должны нырнуть в этот водоворот и вытащить из него всех этих людей, не лучше ли начать прямо сейчас, верно?

Невысокий мужчина, погрузив пальцы в мягкую известковую почву цветочной клумбы, смотрел пустыми глазами на разорванные листья. Имя: доктор Гарольд Марш, психолог. Медленно, ненавязчиво они вовлекли его в сеть психозонда.

Женщина в тонком домашнем халате готовится прыгнуть с края пирса. Имя: Лоис Вурхис, аналитик-любитель. Они быстро вернули ей рассудок.

Эрик последовал за красным лучиком в сознание соседа и увидел чужими глазами, как к людям вокруг возвращается рассудок.

Словно круги на поверхности пруда, по городу расходилось подобие душевного здоровья. Заработало электричество, восстановилась работа экстренных служб. Глаза клинического психолога на востоке города передали изображение реактивного самолета, направлявшегося в Клайд-Филд. Через мозг психолога в сети возникли мысли женщины, терзавшее ее чувство вины, угрызения совести и отчаяние.

Колин!

Сеть осторожно запустила щупальце мысли в сознание Колин и нашла там ужас.

«Что со мной происходит?!»

«Колин, не бойся, – сказал Эрик. – Это я. Мы постепенно восстанавливаем порядок, благодаря тебе и схеме музикрона». – Он передал ей общую модель их достижений.

«Я не понимаю. Ты…»

«Тебе пока не нужно ничего понимать. – И нерешительно: – Я рад, что ты вернулась».

«Эрик, я вернулась, как только услышала… как только поняла, что ты был прав насчет Пита и музикрона. – Она помолчала. – Мы идем на посадку».

Чартерный самолет Колин приземлился на посадочную полосу, доехал до ангара, и его тут же окружили солдаты национальной гвардии. Она отправила мысль:

«Мы должны как-нибудь помочь Лондону. Пит угрожал разбить музикрон и покончить с собой. Он пытался силой задержать меня».

«Когда?»

«Шесть часов назад».

«Неужели прошло уже столько времени с начала Синдрома?»

«Каков он, этот Серантис?» – вмешалась сеть.

Мысли Колин и Эрика слились, передавая образ Пита.

Сеть: «Он не станет кончать с собой или разбивать машину. Для этого он слишком эгоистичен. Он пустится в бега. Мы найдем его, как только он нам понадобится… если толпа не доберется до него раньше».

«Майор национальной гвардии не дает мне выйти из аэропорта», – перебила Колин.

«Скажи ему, что ты медсестра, приписанная к больнице Мэйнард».

Индивидуальная мысль из сети: «Я предоставлю подтверждение».

Эрик: «Поторопись… дорогая. Нам нужна помощь всех, кто невосприимчив к воздействию психозонда».

Мысли из сети: «Это хорошее обоснование. Каждый человек сходит с ума по-своему. Ну, хватит заниматься ерундой – за работу!»

Исчезнувшие собаки

Над песчаными равнинами Нью-Мехико летел, рассекая воздух лезвиями лопастей, зеленый турбовертолет. Перед ним в лучах заходящего солнца тянулись вечерние тени – туда, где земля резко уходила в речной каньон. Вертолет приземлился на каменистом плато, открылся люк, и из него выбросили металлическую клетку с самкой койота внутри. Дверца клетки распахнулась. Животное выскочило из своей тюрьмы и бросилось бежать. Оно промчалось по плато, прыгнуло на выступ, тянувшийся вдоль стены каньона, и скрылось из виду за поворотом. В крови у него содержался мутировавший вирус свиной чумы.

В лаборатории царил острый запах химикатов – йодоформа и эфира. К нему примешивался запах мускуса и мокрой шерсти, характерный для помещений, в которых животные содержатся в клетках. В дальнем углу комнаты в клетке грустил затравленный фокстерьер. На секционном столе в центре лаборатории лежали останки пуделя, к лапке которого была прикреплена бирка: «Х-8, ВЕТЕРИНАРНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР ПУЛЛМАНА, ЛАБОРАТОРИЯ Е». Всю эту картину равнодушно, не оставляя теней, освещали регулируемые лампы.

Биолог Варли Трент, худощавый, темноволосый человек с угловатым лицом, положил скальпель на лоток возле мертвого пуделя, сделал шаг назад и посмотрел на доктора Вальтера Хань-Меерса, профессора ветеринарной медицины. Профессор был пухлым и светловолосым, смешанных китайско-голландских корней, имел гладкую кожу и напоминал восточного божка. Он стоял у секционного стола и смотрел на пуделя.

– Очередная неудача, – сказал Трент. – После каждого вскрытия я говорю себе, что скоро собак на Земле вообще не останется.

Профессор кивнул.

– Пришел сообщить последние новости. Не знаю, каким образом нам поможет эта информация, но все началось с койота.

– Койота?

Профессор Хань-Меерс отыскал стул, подтянул его к себе и сел.

– Да. Об этом объявил рабочий с ранчо в Нью-Мехико. Он поговорил с властями. Его босс, парень по имени Портер Деркин, доктор ветеринарной медицины, возглавляет ветеринарную лечебницу на том ранчо. Он использовал радиоактивный углерод, чтобы вызвать мутацию вируса свиной чумы. Надеялся так прославиться. Правительству пришлось ввести туда войска, чтобы уберечь его от расправы.

Трент провел рукой по волосам.

– Неужели этот идиот не понимал, что болезнь распространится и на других представителей семейства собачьих?

– Видимо, он вообще об этом не думал. У него лицензия от одного из мелких колледжей, специализирующихся на свиньях, но не представляю, как такой дурак мог получить ученую степень.

– А что там с койотом?

– О, это был большой успех. Фермеры, разводящие овец, говорят, что уже больше месяца койоты не убивают их скот. Теперь их беспокоят только медведи, пумы и отсутствие собак, которые…

– Кстати, о собаках, – сказал Трент. – К завтрашнему дню нам понадобятся еще подопытные. Сыворотка номер девять никак не подействовала на этого фокстерьера. Он умрет сегодня ночью.

– Завтра у нас будет много подопытных, – пообещал Хань-Меерс. – Два последних собачьих изолятора в Канаде сегодня утром сообщили о наличии первичных признаков заражения.

Трент постучал пальцами по столешнице.

– Как правительство собирается поступить в связи с предложением биофизиков с Веги?

Хань-Меерс пожал плечами.

– Все равно откажемся. Вегане хотят полностью контролировать проект. Ты же знаешь их репутацию в области биофизических изменений. Может, они и спасут наших собак, но, в конечном счете, это будут уже не собаки. Это будет какое-то длинное, многоногое чудовище с чешуйчатым хвостом. Хотел бы я знать, чем их так привлекают рыбьи хвосты.

– Связанные гены, – сказал Трент. – Объединенные информационные факторы. Они используют свои генераторы микеза для разделения пар в геноме и…

– Точно, – подхватил Хань-Меерс, – ты же с ними учился. Как зовут того веганина, о котором ты все время говоришь?

– Гер (свист) Ансо-Ансо.

– Ну да, он самый. Он ведь сейчас на Земле в составе веганской делегации?

Трент кивнул.

– Я познакомился с ним десять лет назад на конференции в Квебеке – за год до того, как мы отправились на Вегу проводить биофизические исследования. Хороший парень, если узнать его поближе.

– Это не для меня. – Хань-Меерс покачал головой. – С этими заносчивыми дылдами я чувствую себя каким-то ущербным. И они все время трындят про эти свои чертовы генераторы микеза и свои подвиги в биофизике.

– Но они действительно совершают подвиги.

– Потому-то они меня так и раздражают!

Трент рассмеялся.

– Если тебе от этого легче, вегане, может, и гордятся своей биофизикой, но наши инструменты вызывают у них смертельную зависть.

Хань-Меерс фыркнул.

– Я все равно думаю, что стоит отправить им собак для проведения опытов, – сказал Трент. – Видит Бог, скоро у нас вообще не останется ни одного пса.

– Пока в Федеративном Сенате заседает Гильберто Наталь, мы не сможем отправить им ни единого больного спаниеля, – сказал Хань-Меерс. – Стоит только затронуть эту тему, как он тут же вскакивает и начинает кричать о достоинстве землян и угрозе внеземного вторжения.

– Но…

– Не так много времени прошло с Денебианской кампании, – напомнил Хань-Меерс.

Трент облизнул губы.

– Ммм… Гм. Как идет работа в других исследовательских центрах?

– Так же, как у нас. Утренний доклад очень многословный, а в результате – большой круглый ноль. – Хань-Меерс извлек из кармана желтый лист бумаги. – Вот, посмотри. Все равно скоро всем станет известно.

Он сунул бумагу в руку Тренту.

Трент бросил взгляд на заголовок:

БЮРОГРАММА – ДЕПАРТАМЕНТ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ И САНИТАРИИ – ПЕРВЫЙ УРОВЕНЬ СЕКРЕТНОСТИ.

Он посмотрел на Хань-Меерса.

– Прочти, – сказал профессор.

Трент снова перевел взгляд на бюрограмму.

– «Врачи департамента сегодня подтвердили, что Вирус D-D, поражающий представителей семейства собачьих во всем мире, смертелен в ста процентах случаев. Несмотря на карантин, болезнь продолжает распространяться. Вирус является родственным возбудителю свиной чумы, но выживает при применении раствора протомицетина, достаточно сильного, чтобы убить любой другой вирус из списка. Он также демонстрирует способность долгое время находиться в латентном состоянии и переходить в анаэробное состояние. Если в ближайшие два месяца не будет создан соответствующий антивирусный препарат, способный погасить эпидемию, Земля рискует потерять всю популяцию волков, собак, лис, койотов…»

Трент поднял глаза на Хань-Меерса.

– Все мы подозревали, что дело плохо, но… – Он постучал пальцем по бюрограмме.

Хань-Меерс забрал у Трента бумагу.

– Варли, ты ведь кое-что скрыл от переписчиков, когда те приходили считать собак, не так ли?

Трент поджал губы.

– С чего ты взял?

– Варли, я не собираюсь сдавать тебя в полицию. Хочу только сказать, что тебе следует связаться с этим твоим веганином и передать ему собак.

Трент глубоко вздохнул.

– На прошлой неделе я передал ему пятерых щенков.

Шесть недель назад, после утечки информации из Комитета по здравоохранению и санитарии Федеративного Сената, корреспондент столичной службы новостей опубликовал материал о том, что мировую популяцию собачьих атаковал новый вирус, и средств борьбы с ним не было. Люди уже осознали, что их питомцы вымирают сотнями. Сюжета в новостях оказалось достаточно, чтобы вызвать панику. Межзвездный пассажирский транспорт исчез. Сильные мира сего пользовались своим влиянием, чтобы помочь себе и друзьям. Люди хватали своих питомцев и бежали куда глаза глядят, безнадежно спутывая внутрипланетарные правила карантина. И, как всегда бывает в таких случаях, неизбежно появились мошенники.

СПЕЦИАЛЬНЫЙ ЧАРТЕРНЫЙ РЕЙС

К ПЛАНЕТАМ СИСТЕМЫ АЛЬДЕБАРАН.

СТРОЖАЙШИЕ ПРАВИЛА КАРАНТИНА. СПЕЦИАЛЬНО ОБУЧЕННЫЕ СТЮАРДЫ ПОЗАБОТЯТСЯ О ВАШИХ ПИТОМЦАХ

ВО ВРЕМЯ ПУТЕШЕСТВИЯ.

СТОИМОСТЬ: ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ КРЕДИТОВ ЗА КИЛОГРАММ.

Хозяева, разумеется, не могли сопровождать своих питомцев из-за ограниченного места на корабле.

Это вымогательство прекратилось, когда патрульный корабль Федерации столкнулся со странным метеоритным потоком за Плутоном, остановился, чтобы отследить его курс, и обнаружил, что поток состоит из замерзших собачьих трупов.

Через одиннадцать дней после выхода новости Арктурианские планеты запретили земных собак. Арктурианцы знали, что теперь собак будут провозить контрабандой, и они нагреют на этом руки.

Трент держал шесть метисов биглей и гончих в автоматизированном вольере в охотничьем лагере в Олимпийских горах. Там они и находились, когда правительство объявило срочную перепись собак. Трент умышленно не сообщил о них.

Покинув лабораторию Пуллмана в три часа ночи после разговора с Хань-Меерсом, он поставил свой реактивный вертолет на автопилот и спал до тех пор, пока не достиг Абердина.

Комендант Федеральной полиции Абердина был седым ветераном Денебианской кампании со шрамами на лице. Его офис располагался в квадратной комнате с видом на гавань. Стены кабинета были увешаны образцами внеземного оружия и групповыми фотографиями офицеров и солдат. При виде вошедшего Трента комендант встал и указал рукой на стул.

– Я – Макарофф, – сказал он. – Чем могу помочь?

Трент представился, сел и объяснил, что является работником исследовательской лаборатории Пуллмана и что у него в горном вольере девять гончих: шесть взрослых и три щенка.

Комендант сел, сжал руками подлокотники и откинулся на спинку стула.

– Почему они не в каком-нибудь из государственных изоляторов?

Трент посмотрел ему в глаза.

– Потому что я был уверен, что там, где они сейчас, собаки будут в большей безопасности, и был прав. Все изоляторы заражены. А мои собаки абсолютно здоровы. Более того, комендант, я выяснил, что переносчиками заразы являются люди. Мы…

– То есть, будь у меня домашняя собака, она могла бы погибнуть?

– Вот именно.

Помолчав, комендант сказал:

– Значит, вы нарушили закон о карантине?

– Да.

– Я и сам иногда так поступал, – признался комендант. – Когда видишь, что приказ глупый, и понимаешь, что он не сработает, то и не выполняешь его. Если ты не прав, тебе дадут пинка, а если прав, наградят. Помню, как-то раз во время Денебианской кампании, когда…

– Вы не могли бы организовать над лагерем воздушный патруль? – прервал его Трент.

Комендант потер подбородок.

– Гончие, да? Нет ничего лучше хорошей охотничьей собаки. Очень жаль, если они погибнут вместе с остальными. – Он помолчал. – Воздушный патруль, хм? Беспилотный?

– У нас два месяца на то, чтобы найти лекарство от этого вируса, иначе на Земле не останется ни одной собаки, – сказал Трент. – Понимаете, насколько важны могут быть эти собаки?

– Все так безнадежно? – Макарофф придвинул к себе видеофон. – Перлана ко мне. – Он повернулся к Тренту. – Где ваш лагерь?

Трент дал ему координаты. Комендант записал их в блокнот.

На экране появилось лицо.

– Да, сэр.

Комендант снова повернулся к видеофону.

– Перлан, мне нужен беспилотный воздушный патруль на 24-часовое дежурство над охотничьим лагерем в… – Он покосился на блокнот. – Секторах 8181-А и 0662-Y, западный склон Олимпика. В лагере есть вольер, в котором содержатся девять гончих. Никто из людей не должен вступать в контакт с этими собаками. – Он облизнул губы. – Врач только что сказал мне, что этот вирус D-D переносят люди.

Когда Трент вернулся днем в лабораторию Пуллмана, Хань-Меерс ждал его в лаборатории Е. Профессор сидел на том же стуле, как будто два дня не вставал с него, и не сводил взгляда с клетки, в которой раньше содержался фокстерьер. Теперь там сидел эрдельтерьер. Услышав шаги Трента, Хань-Меерс обернулся.

– Варли, что это полицейский из Абердина несет в новостях?

Трент закрыл дверь в лабораторию. «Значит, комендант разговорился».

– Сегодня дважды звонили из клиники Флореса, – продолжал Хань-Меерс. – Хотят знать, что мы такого открыли, что они проморгали. Может, полицейский все выдумал?

Трент покачал головой.

– Нет. Просто я выдал свои предположения за факт. Я должен был отправить в лагерь воздушный патруль. Тамошние собаки совершенно здоровы.

Хань-Меерс кивнул.

– Они все лето прекрасно без этого обходились. С чего вдруг именно сейчас понадобился?

– Я боялся, что они уже мертвы. Все-таки я сам их вырастил. Мы вместе охотились и…

– Ясно. А завтра заявим, что все это – большая ошибка. Я-то считал тебя более порядочным…

Трент скрыл гнев за маской равнодушия, скинул пальто и надел халат.

– Мои собаки все лето были изолированы от людей. Мы…

– Люди Флореса провели тщательное расследование, – сказал Хань-Меерс. – Они подозревают, что мы пытаемся…

– Недостаточно тщательное. – Трент открыл шкаф и вынул бутылочку с зеленой жидкостью. – Ты мне поможешь? Или бросишь одного со всем этим разбираться?

Хань-Меерс снял пальто и нашел запасной халат.

– Ты сильно рискуешь, Варли. – Он повернулся и улыбнулся. – Зато какая шикарная возможность утереть нос всем этим докторам медицины.

На следующее утро в девять часов шестнадцать минут Трент уронил стеклянную пробирку. Она разбилась вдребезги о каменный пол, и спокойствие Трента тоже не выдержало. Он чертыхался в течение двух минут.

– Мы устали, – сказал Хань-Меерс. – Отдохнем, вернемся к работе попозже. Не буду сегодня говорить с людьми из Флореса и остальными. Есть еще…

– Нет. – Трент покачал головой. – Возьмем еще смыв с моей кожи, используя астрингент Кларендона.

– Но мы уже дважды пробовали и…

– Еще раз, – настаивал Трент. – На сей раз добавим синтетическую собачью кровь до фракционирования.

В десять двадцать две Хань-Меерс поставил последнюю пробирку на пластиковый штатив и включил аппарат. Над пробиркой вспыхнула мерцающая серебристая паутинка.

– Ах! – произнес профессор.

Они нашли путь распространения вируса. К полудню модель была готова: латентный вирус укоренялся в потовых железах человека и выходил через поры – как правило, на ладонях – только при эмоциональной нагрузке. Выходя через поры, вирус высыхал и переходил в анаэробное состояние.

– Если бы я не уронил ту пробирку и не разозлился… – сказал Трент.

– Мы бы до сих пор голову ломали, – согласился Хань-Меерс. – Чертовски сложная загадка. Латентный вирус в очень малом количестве. Вот почему его упустили. Никто не анализирует взволнованного подопытного! Всегда сначала ждут, чтобы он успокоился.

– Возлюбленных все убивают[7], – процитировал Трент.

– Нам следует больше внимания уделять философам вроде Уайльда, – заметил Хань-Меерс. – Сейчас позвоню врачам и сообщу об их ошибке. Им не понравится, что их подсидел простой биолог.

– Наше открытие – простая случайность, – сказал Трент.

– Случайность, основанная на наблюдении за твоими собаками, – возразил Хань-Меерс. – Но, конечно, подобные случайности в ходе исследования происходили с простыми биологами и раньше. Пастер, например. Его забили камнями на улице за…

– Пастер был химиком, – коротко сказал Трент. Он повернулся, поставил пробирку и штатив на стол сбоку. – Мы должны сообщить правительству, что с оставшимися собаками могут работать только роботы. Это даст нам немного времени, чтобы во всем разобраться.

– Сейчас позвоню врачам с твоего телефона, – сказал Хань-Меерс. – Жду не дождусь услышать голос этого Флореса, когда…

Зазвонил телефон. Хань-Меерс прижал трубку к уху.

– Да. Я – это я… В смысле, я слушаю. Да, я приму звонок. – Он подождал. – А, здравствуйте, доктор Флорес. Я как раз собирался… – Хань-Меерс замолчал, слушая. – Ах, вы уже все выяснили? – бесстрастно спросил он. – Да, это соответствует полученной нами информации. Да, в основном через поры на руках. Мы хотели найти дополнительные подтверждения, чтобы быть более уверенными… Да, наш доктор Трент. Биолог из нашего персонала. Кажется, кое-кто из ваших у него учился. Он настоящий гений и заслуживает, чтобы на этом открытии стояло его имя. – Наступила долгая пауза. – Я настаиваю на проявлении научной добросовестности, доктор Флорес, и у меня в руках ваш отчет. Он снимает с людей ответственность за распространение вируса. Я согласен с тем, что это открытие негативно скажется на вашей клинике, но ничего не поделаешь. До свидания, доктор Флорес. Спасибо за звонок.

Он повесил трубку и обернулся. Трента нигде не было.

В тот день в Ангуаке, штат Манитоба, скончался последний чистокровный сенбернар. На следующее утро чиновники из Джорджии подтвердили, что их карантинные питомники возле Игуртска заражены. Поиск неинфицированных собак, проводимый теперь уже роботами, продолжался. Во всем мире осталось девять собак, не зараженных вирусом D-D: шесть взрослых гончих и три щенка. Сидя в своем вольере в горах, они тосковали без человеческого внимания и постоянно принюхивались.

Вернувшись вечером в свою холостяцкую квартиру, Трент обнаружил там гостя – высокого (почти семи футов ростом) гуманоида класса С, чью голову украшали два покрытых перьями гребешка, а глаза прикрывали похожие на жалюзи мембраны. Его стройное тело облегал синий халат, подпоясанный на талии.

– Гер! – воскликнул Трент, закрыв дверь.

– Друг Варли, – ответил веганин странным свистящим голосом.

Выставив руки вперед, они, по веганскому обычаю, коснулись друг друга ладонями. На ощупь семипалые руки Гера казались слишком горячими.

– У тебя жар, – сказал Трент. – Ты слишком долго пробыл на Земле.

– Это все проклятая окись железа в вашей атмосфере, – сказал Гер. – Сегодня вечером приму двойную дозу лекарств. – Он расслабил гребешки, что означало удовольствие. – Но я рад снова тебя видеть, Варли.

– А я тебя, – сказал Трент. – Как там… – Он опустил руку и жестом изобразил, будто гладит собаку.

– Именно поэтому я и пришел, – сказал Гер. – Нам нужно еще.

– Еще? Остальные мертвы?

– Их клетки живы в новых поколениях, – сказал Гер. – Мы использовали акселерационные камеры, чтобы побыстрее получить несколько поколений, но результаты нас не удовлетворяют. Это были очень странные животные, Варли. Разве не странно, что внешне они были совершенно одинаковые?

– Иногда так бывает, – ответил Трент.

– И количество хромосом, – продолжал Гер. – Разве…

– Некоторые породы различаются по генотипу, – поспешно сказал Трент.

– А-а… – Гер кивнул. – У тебя есть еще представители этой породы, которых мы могли бы взять?

– Это будет нелегко, – сказал Трент, – но если действовать осторожно, может, нам и удастся.

Комендант Макарофф был счастлив снова видеть знаменитого доктора Трента. Он был счастлив, хотя и не столь сильно, познакомиться с гостем с далекой Веги. Комендант явно относился к инопланетянам с подозрением. Он проводил гостей к себе в кабинет, усадил их и сам сел за стол.

– Я бы хотел получить для доктора Ансо-Ансо пропуск, который позволил бы ему пройти в мой вольер, – сказал Трент. – Не будучи человеком и землянином, он не является носителем вируса, так что нет никакой опасности…

– Зачем?

– Возможно, вы слышали о достижениях веган в области биофизики? – спросил Трент. – Доктор Ансо-Ансо помогает мне в работе. Ему нужно взять несколько анализов крови и кульутр у…

– Разве это не может сделать робот?

– Результаты наблюдений должны быть основаны на узкоспециальных знаниях, которыми роботы не обладают.

– Гм-м. – Комендант Макарофф задумался. – Ясно. Что ж, если вы готовы за него поручиться, доктор Трент… Уверен, что он хороший парень. – Судя по тону, комендант допускал, что доктор Трент, возможно, ошибается. Он достал из ящика бланк, выписал пропуск и протянул его Тренту. – Я дам вам полицейский вертолет.

– У нас есть специальный стерильный вертолет с лабораторным оборудованием, – сказал Трент. – Его сейчас обслуживает «Роботикс Интернэшнл».

Комендант Макарофф кивнул.

– Понятно. Тогда, как только скажете, я подготовлю для вас эскорт.

На следующее утро пришла повестка на листе розовой бумаги: «Доктору Варли Тренту приказано предстать завтра перед специальным подкомитетом Комитета по здравоохранению и санитарии Федеративного Сената на слушании, которое будет проводиться в четыре часа дня в здании Сената». И подпись: «Оскар Олаффсон, особый помощник сен. Гильберто Наталя».

Трент принял повестку в лаборатории и, ознакомившись, отнес ее в кабинет Хань-Меерса.

Профессор прочитал повестку и вернул ее Тренту.

– Про обвинения ни слова, Варли. Где ты был вчера?

Трент сел.

– Провел своего друга-веганина в питомник, чтобы он забрал трех щенков. Сейчас он с ними уже на полпути домой.

– Наверняка об этом стало известно во время утреннего подсчета, – сказал Хань-Меерс. – В любое другое время тебя просто бросили бы за решетку, но скоро выборы. Наталь, видимо, дружит с этим твоим комендантом Макароффом.

Трент уперся взглядом в пол.

– Сенатор распнет тебя, несмотря на твое открытие способа распространения вируса, – продолжал Хань-Меерс. – Боюсь, ты обзавелся очень сильными врагами. Доктор Флорес – шурин сенатора Грапопулуса из Комитета по ассигнованиям. Они найдут в клинике Флореса людей, которые докажут, что носитель вируса обнаружили без твоего участия.

– Но это мои собаки! Я могу…

– Только не в чрезвычайной ситуации, когда объявлен карантин, – сказал Хань-Меерс. – Ты виновен в присвоении государственной собственности. – Он ткнул пальцем в сторону Трента. – И враги, которых ты нажил…

– Я нажил! Это ты начал пускать пыль в глаза Флоресу.

– Ну-ну, Варли. Не будем ссориться.

Трент уставился в пол.

– Хорошо. Что сделано, то сделано.

– У меня есть идейка, – сказал Хань-Меерс. – Университетский исследовательский корабль «Эльмендорфф» сейчас стоит на поле Хартли. Он заправлен и готов к полету на Сагиттариус.

– Что это значит?

– Корабль, конечно, хорошо охраняется, но известный сотрудник лаборатории с подделанной запиской от меня мог бы пробраться на борт. Ты справишься с «Эльмендорффом» один?

– Разумеется. На этом корабле мы проводили биофизические исследования на Веге.

– Тогда поторопись. Соверши скачок в гиперпространство, и тебя никогда не поймают.

Трент покачал головой.

– Это было бы равносильно признанию вины.

– Парень, ты ведь и в самом деле виновен! Сенатор Наталь обнаружит это завтра. Представляешь, какая поднимется шумиха? Но если ты сбежишь, это будет новость посильнее, а вопли сенатора станут лишь шумом на заднем плане.

– Ну… не знаю…

– Люди устали от его воплей, Варли.

– Все равно мне это не нравится.

– Варли, сенатор отчаянно ищет новость, которая поможет ему получить голоса избирателей. Если дать ему еще немного времени и добавить еще немного отчаяния, он зайдет слишком далеко.

– Меня беспокоит не сенатор, а…

– Собаки, – сказал Хань-Меерс. – Если ты сбежишь на Вегу, то сможешь поделиться с ними своими знаниями в области земной биологии. Конечно, придется делать это на расстоянии, но… – Идея повисла в воздухе.

Трент поджал губы.

– С каждой минутой, которую ты тратишь здесь, твои шансы на побег уменьшаются. – Хань-Меерс придвинул к Тренту блокнот. – Вот мой бланк. Подделывай записку.

Через двадцать минут после того, как вертолет Трента отправился на поле Хартли, на кампусе сел правительственный вертолет. Из него вышли двое мужчин и поспешно зашагали к кабинету Хань-Меерса. Там они предъявили полицейские удостоверения.

– Мы ищем доктора Варли Трента. Он обвиняется в нарушении запрета на свободное перемещение собак. Его необходимо взять под стражу.

Хань-Меерс ужаснулся.

– Кажется, он пошел домой. Вроде говорил, что плохо себя чувствует.

Сенатора Наталя охватила ярость. Его пухлое тело содрогалось от гнева. И без того красное лицо приобрело фиолетовый оттенок. Он кричал и вопил. Каждый вечер его разъяренное лицо появлялось на экранах. Но стоило ему достичь пика яростных обвинений научных работников в распущенности, как его выступления оттеснили на задний план более важные новости.

В изоляторе скончалась от вируса последняя собака – пятнистая чау-чау. Но прежде чем сенатор набрался сил для новой атаки, правительство объявило об обнаружении стаи двадцати шести не тронутых вирусом арктических волков. На следующий день роботы-поисковики нашли живую дворняжку двенадцати лет на острове Пасхи и пятерых кокер-спаниелей на Огненной Земле. На западных склонах Олимпийских гор были подготовлены раздельные изоляторы для собак и волков, и всех здоровых животных переправили туда.

Волки, кокер-спаниели, дворняга и гончие стали питомцами всего мира. Из Абердина герметичные вертолеты возили желающих на экскурсии на точку в пяти километрах от собачье-волчьего питомника. Оттуда в мощные бинокли иногда удавалось разглядеть движение, которое можно было бы приписать собаке или волку.

Примерно в то время, когда сенатор Наталь готовился к новому взрыву, заявляя, что гончие Трента не так уж важны, что в мире есть и другие выжившие представители семейства собачьих, двенадцатилетняя дворняга издохла от старости.

Любители собак по всему миру скорбели. Пресса превратила кончину дворняжки в событие первостепенной важности, и на ее фоне крики сенатора Наталя снова потерялись.

Трент отправился на Вегу и прыгнул в гиперпространство, как только преодолел искривленное пространство вокруг Солнца. Он знал, что веганам придется подвергнуть его карантину, чтобы защитить собак, но он мог следить за экспериментами через видеосвязь и помочь своими знаниями в области земной биологии.

Профессор Хань-Меерс, сославшись на подорванное здоровье, передал все свои обязанности в колледже помощнику и отправился путешествовать. Для начала он заехал в столицу, встретился с сенатором Наталем, извинился за бегство доктора Трента и похвалил убеждения политика.

В Женеве Хань-Меерс познакомился с пианистом, чьи домашние далматины погибли в эпидемии одними из первых. В Каире он встретил правительственного чиновника, разводившего волкодавов, которые тоже погибли в самом начале. В Париже он познакомился с женой меховщика, чей эрдельтерьер, Коко, умер во время третьей волны эпидемии. В Москве, в Бомбее, в Калькутте, в Сингапуре, в Пекине, в Сан-Франциско, в Де-Мойне, в Чикаго встречались такие люди. Всем им профессор давал рекомендательные письма к сенатору Наталю и пояснял, что сенатор окажет им особый прием, если они пожелают посетить заповедник в Олимпийских горах. Хань-Меерс рассчитывал, что хотя бы один из этих людей закатит скандал, который негативно скажется на политической карьере сенатора.

Этим человеком стала жена парижского меховщика, мадам Эстажьен Кулок, хотя того, что произошло, Хань-Меерс никак не мог предположить.

Мадам Кулок была стройной женщиной лет сорока пяти, бездетной и по-французски шикарной. У нее было узкое, надменное лицо и соответствующие манеры. Но ее бабушка была женой фермера, и за фасадом избалованной богачки скрывался твердый характер мадам Кулок. Она приехала в Абердин в сопровождении двух горничных с кучей багажа и запиской от сенатора Наталя. Она убедила себя, что вся эта чепуха о том, что заразу переносят люди, не имеет к ней никакого отношения. Пара элементарных мер предосторожности, и она сможет завести собственную собаку.

Мадам Кулок намеревалась заполучить метиса бигля – несмотря ни на что. Тот факт, что собак практически не осталось, лишь усиливал ее желание. Осторожные расспросы в Абердине дали ей понять, что действовать придется в одиночку. Из отчаянной путаницы в ее мыслях родился план, имевший все характерные признаки психического расстройства.

Во время одной из ежедневных экскурсий мадам Кулок изучила с воздуха местный ландшафт. Местность была труднопроходимой и у менее целеустремленного человека отбила бы желание действовать. В течение семисот лет здесь поддерживались естественные условия. Тропы, ведущие в лес, поросли салалом, заманихой и черникой. От талого весеннего снега необычайно разлились реки. Горные кряжи тонули в буреломе и зарослях, из которых выныривали гранитные валуны. Оканчивалась эта дикая местность двойным ограждением. Каждый из заборов был шестнадцати метров высотой. Они располагались на расстоянии километра друг от друга.

Мадам Кулок вернулась в Абердин, оставила горничных в отеле и слетала в Сиэтл, где купила походную одежду, веревку, абордажный крюк, легкий рюкзак, пищевые концентраты и компас. Карту заповедника приобрести было несложно: она продавалась как сувенир.

Затем она отправилась на рыбалку в пролив Хуан-де-Фука и остановилась в Неа-Бэй. К югу высились укутанные снегом Олимпийские горы.

Три дня шел дождь. Последующие пять дней мадам Кулок ловила рыбу вместе с гидом. На девятый день она отправилась на рыбалку одна. На следующее утро береговая охрана нашла ее перевернутую лодку возле маяка на острове Татуш. К этому времени она была уже в девятнадцати километрах к югу от Секвима и прошла два километра по запретной огороженной территории. Весь день она проспала в еловой чаще. В темноте ей помогал ориентироваться лунный свет, и все же на то, чтобы добраться до забора, у нее ушла вся ночь. Днем, затаившись в зарослях винограда, она увидела двух трехногих роботов, патрулировавших по другую сторону забора. С наступлением ночи мадам Кулок пробралась дальше и, дождавшись, когда роботы пройдут мимо и скроются из вида, при помощи веревки и крюка перелезла через забор. Километровая зона между заборами была очищена от деревьев и кустов. Мадам Кулок быстро преодолела ее, а затем и последнюю преграду.

Патрульные роботы слишком полагались на труднопроходимую местность и не учли возможности появления сумасшедшей женщины.

Пройдя два километра по питомнику, мадам Кулок нашла кипарисовую рощу, где решила спрятаться. Сердце бешено колотилось. Она укрылась в роще в ожидании рассвета, когда она сможет найти свою собаку. Ее лицо, руки и ноги были покрыты царапинами, одежда изорвана – но ей удалось попасть в заповедник!

Несколько раз за ночь ей приходилось вытирать потные ладони о походные брюки цвета хаки. Под утро она заснула на холодной земле. Вскоре после рассвета ее нашли Бесс и Орлица.

Мадам Кулок разбудило прикосновение теплого, влажного языка к ее щеке. Поначалу она подумала, что это ее погибшая собачка, Коко. Потом вспомнила, где находится.

«Какие красивые собачки!»

Она обняла Бесс, которая так же изголодалась по человеческому вниманию, как и сама мадам Кулок.

«Ах вы, красавцы!»

Патрульные роботы обнаружили их незадолго до полудня. Роботы считали собак с помощью крошечных передатчиков, вживленных каждому из животных. Мадам Кулок ждала наступления ночи, чтобы сбежать вместе с собакой.

При виде роботов Бесс и Орлица бросились бежать. Мадам Кулок кричала от ярости, пока равнодушные машины волокли ее прочь.

В тот день Орлица прикоснулась носом к носу волчицы через сетку, разделявшую их питомники.

Хотя роботы поместили каждое животное в изолятор, было уже слишком поздно. И никому не пришло в голову проверить волков в отдельном питомнике.

Спустя семь недель вирус D-D опустошил собачье-волчьи питомники. Вопреки протестам дорогого адвоката, мадам Кулок отправили в психиатрическую лечебницу. Новостные службы уделили особенное внимание записке от сенатора Наталя, найденной у нее в кармане.

Земные чиновники послали на Вегу отчаянное сообщение. Известно, говорилось в нем, что некий доктор Варли Трент передал земных собак веганскому биофизику. Не осталось ли у них живых особей?

С Веги пришел ответ: «У нас нет собак. Нынешнее местонахождение доктора Трента нам неизвестно».

Когда корабль Трента вышел из гиперпространства, на мониторах появилось огромное изображение Веги. Ярко сверкало пылающее солнце. На расстоянии восьмисот тысяч километров он усилил увеличение и начал сканировать пространство в поисках планеты. Вместо этого он заметил летевший прямо к нему веганский сторожевой корабль. С расстояния в шесть тысяч километров корабль запустил торпеду. Взрыв ударил по передатчикам, не позволив Тренту идентифицировать себя. Корабль задрожал. С грохотом захлопнулись аварийные двери, зашипел воздух, вспыхнули огни системы предупреждения, зазвонили звонки. Трент перебрался в единственную спасательную капсулу, уцелевшую в его секции. Маленькая капсула еще функционировала, хотя передатчик был разбит.

Сколько мог он держал капсулу возле разрушенного корабля, затем нырнул к планете, которая виднелась слева на экране. Как только загорелись лампы в капсуле, веганцы устремились в погоню. Трент гнал кораблик изо всех сил, но преследователи шли гораздо быстрее. Они подошли уже слишком близко к планете, так что веганцы не могли запустить очередную торпеду.

Капсула с резким свистом врезалась в тонкий слой атмосферы. Слишком высокая скорость!

Охладительная система взвыла от перенапряжения. Задние поверхности управления полетом покраснели, начали плавиться и терять форму. Тренту хватило времени на запуск аварийных носовых ракет. Перед тем как потерять сознание, он успел включить автопилот. Корабль нырнул, частично потеряв управление и продолжая стрелять. Щелкнули реле – тревога! – и включилась система предохранения человеческой жизни в аварийной ситуации. Часть ее была разрушена.

Откуда-то доносился звук бегущей воды. Вокруг было темно, но кое-где пробивались пятна красноватого света. Он никак не мог открыть глаза. Он чувствовал складки обернутой вокруг него ткани. Парашют! Автоматизированная система контроля капсулы в последний момент катапультировала его наружу.

Трент попробовал пошевелиться. Мышцы отказывались его слушаться. Ноги онемели, в руках чувствовалось покалывание.

И вдруг он услышал вдалеке отчетливый собачий лай. Он и не думал, что когда-нибудь снова услышит этот звук. Трубный звук повторился, напомнив ему о морозных ночах на Земле, о том, как он следовал за Бесс и Орлицей и…

Собачий лай!

Его охватил ужас. Собака не должна его найти! Он человек с Земли, и в его организме смертельный вирус!

Напрягшись, Трент сумел открыть один глаз и увидел, что под складками парашюта не так уж темно. Там царил желтоватый полумрак. Запекшаяся кровь покрывала его веки.

Теперь он услышал топот бегущих ног. Собака радостно принюхивалась.

«Пожалуйста, держите ее подальше от меня!» – взмолился он.

На краю парашюта что-то зашевелилось. Раздалось взволнованное поскуливание. Что-то подползло к нему под полотном.

– Уйди! – прохрипел он.

Одним глазом Трент различил расплывчатые очертания белой головы с коричневыми пятнами. Животное было очень похоже на Орлицу. Оно наклонилось вперед к чему-то. Трент с ужасом понял, что этим чем-то была одна из его распростертых, кишащих вирусом рук. Он увидел, как розовый язык лизнул его ладонь, но не почувствовал этого. Он попытался пошевелиться и снова начал терять сознание. Последним, что пронеслось у него в сознании, прежде чем он провалился во тьму, было: «Возлюбленных все убивают…»

Трент лежал на мягкой, усыпляющей кровати. Он смутно осознавал, что прошло много времени, и припоминал прикосновение рук, иголок, каталку на колесиках, которая куда-то везла его, жидкость у себя во рту, трубки в венах. Он открыл глаза. Зеленые стены, яркий белый солнечный свет, частично рассеянный жалюзи, а снаружи – синевато-зеленые холмы.

– Тебе лучше? – спросил свистящий голос веганина.

Трент посмотрел вправо. Гер! Стоявший у постели веганин выглядел обманчиво похожим на земных людей. Он широко открыл глазные щели и отвел покрытые перьями гребешки на голове назад. Одет он был в подпоясанный на талии желтый халат.

– Сколько…

Веганин коснулся запястья Трента семипалой рукой и пощупал пульс.

– Да, тебе намного лучше. Ты был очень болен почти четыре земных месяца.

– Значит, все собаки мертвы, – мрачно сказал Трент.

– Мертвы? – Гер закрыл глазные мембраны, затем снова открыл их.

– Я убил их, – сказал Трент. – В моем теле латентный вирус.

– Нет, – сказал веганин. – Мы ввели собакам дополнительные белые кровяные тельца – более агрессивные. Твой жалкий вирус не смог против них выстоять.

Трент попытался сесть, но Гер удержал его.

– Варли, прошу тебя. Ты еще не совсем здоров.

– Но если у собак есть иммунитет к вирусу… – Он покачал головой. – Дай мне корабль с собаками, назови любую цену.

– Варли, я не говорил, что у собак есть иммунитет. Они… не совсем… собаки. Мы не можем дать тебе корабль с вашими животными, потому что у нас их нет. В процессе работы пришлось ими пожертвовать…

Трент уставился на него.

– У меня печальные новости, друг мой. Наша планета закрыта для землян. Ты можешь остаться здесь на всю жизнь, но ты не сможешь общаться с себе подобными.

– Поэтому ваш корабль открыл по мне огонь?

– Мы думали, это земное судно проводит расследование.

– Но…

– Жаль, что тебя придется оставить здесь, Варли, но на кону гордость нашего народа.

– Гордость?

Веганин уставился в пол.

– Мы никогда не допускали ошибок в биофизических изменениях… – Он покачал головой.

– Что случилось?

Лицо веганина посинело от смущения.

Трент вспомнил, как очнулся на этой планете в первый раз.

– Когда я пришел в себя, то увидел собаку. По крайней мере ее голову.

Гер придвинул к кровати плетеное кресло и сел.

– Варли, мы пытались совместить лучшие элементы наших собственных прогоасов и земных собак.

– Так разве не это вы и должны были сделать?

– Да, но в процессе мы потеряли всех присланных тобой собак и даже тех, что вывели сами… – Он пожал плечами.

– И что получилось?

– У них нет чешуи или заостренной морды. Мы столетиями убеждали Вселенную, что высококлассные разумные питомцы должны обладать такими же качествами, как наши прогоасы.

– Разве новые животные не умны и верны? У них такой же хороший слух, такое же тонкое обоняние?

– Эти качества даже лучше, чем были. – Он помолчал. – Но ты ведь понимаешь, это животное – не настоящая собака.

– Не настоящая…

– Она, конечно, полностью пригодна…

Трент сглотнул.

– Тогда назови цену.

– Когда мы произвели первое скрещивание, процесс фертилизации объединил открытую клетку прогоаса с клеткой собаки, но произошел ряд странных сцеплений. Результат расходился и с нашими прогнозами, и с тем, что ты нам сообщил.

Трент глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Все выглядело так, будто собачий геном вел себя, как хищник, и жестко связывал доминанту прогоаса, – продолжал Гер. – Каждый раз, как мы повторяли процесс, происходило то же самое. Насколько мы знаем земную биологию, этого не должно было быть. Химия крови наших животных основана на элементе, который вы называете медью. У нас на планете мало железа, но те немногие земные особи, которые у нас были, доказали, что в процессе скрещивания всегда доминирует медь. Разумеется, без генератора микеза нельзя открыть клетку, чтобы произвести подобное скрещивание, но все же…

Трент закрыл глаза, снова открыл их.

– То, что я тебе сейчас расскажу, больше никто не должен услышать…

Он замялся.

На щеках веганина появились вертикальные линии – признак задумчивости.

– Да?

– Когда я проводил здесь исследования, я скопировал схему генератора микеза. Мне удалось воспроизвести модель на Земле. С ее помощью я вывел линию гончих. – Он облизнул губы кончиком языка. – На Земле тоже есть формы жизни, биохимия крови которых основана на меди. Одна из них – обычный кальмар из нашего океана.

Гер опустил подбородок, не сводя взгляда с Трента.

– При помощи генератора я соединил доминантные гены своих собак с рецессивными генами кальмара.

– Но они не могли размножаться естественным путем. Они…

– Конечно, нет. Гончие, которых я отправил тебе, не имели отцов уже шесть поколений. Я оплодотворял их с помощью генератора. У них была только женская часть генотипа, открытая для связывания с другими генами.

– Но зачем?

– Потому что, исходя из наблюдений за прогоасами, я знал, что собаки превосходят их, но их все равно можно улучшить с помощью подобного скрещивания. Я надеялся, что смогу сам произвести его.

Веганин уставился в пол.

– Как это ни прискорбно, Варли, но у меня есть доказательства, что ты говоришь правду. Однако гордость моей планеты не позволит мне предать это огласке. Может быть, старейшины передумают.

– Ты меня знаешь, – сказал Трент. – Я даю тебе слово.

Гер кивнул.

– Как ты говоришь, Варли, я тебя знаю. – Он провел тремя пальцами по гребешку на голове. – Узнав тебя, я, возможно, стал придавать гордости своего народа не такое большое значение. – Он кивнул своим мыслям. – Я тоже сохраню все в тайне.

У него на лице мелькнула легкая веганская улыбка и тут же исчезла.

Тренту вспомнилась голова бигля, которую он видел под куполом парашюта, когда пришел в себя.

– Мне бы хотелось увидеть этих животных.

– Это можно… – Лай собачьей стаи где-то поблизости не позволил Геру договорить. Он встал, поднял жалюзи и поддержал голову Трента. – Смотри, друг Варли.

Трент увидел, как стая гончих преследует по сине-зеленой веганской равнине стаю местных животных, ичиков. У гончих была типичная морда бигля и белая с коричневым шерсть. У каждой собаки было по шесть ног.

Планета грызунов

Винсент Куган пожевал нижнюю губу, глядя, как на судовом мониторе увеличивается изображение его родной планеты.

– Что такое срочное могло заставить Паттерсона отозвать меня из поездки по подбору материала для Библиотеки? – пробормотал он.

Повернувшись к Кугану, главный навигатор обратил внимание на то, как осунулось лицо библиотечного чиновника.

– Вы что-то сказали, сэр?

– А? – Куган понял, что размышлял вслух. Глубоко вздохнув, он выпрямился перед монитором и сказал: – Хорошо, что я возвращаюсь в Библиотеку.

– Домой всегда приятно возвращаться, – согласился навигатор, глядя на изображение планеты на мониторе.

Это был мир садов и холмистых равнин, вращавшийся под лучами старого солнца. По неглубокому морю скользил круизный лайнер. Вокруг уходивших в глубь материка башен с лифтами сгрудились известково-белые домики с плоскими крышами. По равнинам текли спокойные, извилистые реки. Среди деревьев и цветов порхали гигантские бабочки. Люди гуляли, читали книги или отдыхали в креслах, а перед глазами у них висели экраны-сканеры, предоставлявшие полный обзор.

Когда включилась система посадки, по кораблю прошла дрожь. Куган почувствовал, как у него под ногами пронеслась волна энергии. Его охватило радостное чувство возвращения домой, ожидание, обострившее все ощущения. Этого хватило, чтобы исчезло беспокойство по поводу неожиданного отзыва из командировки и недовольство из-за потраченного впустую года работы.

Этого также хватило, чтобы ослабить горечь, с которой он вспоминал слова, нацарапанные у главного порта корабля на одной из далеких планет. Слова вырезали прямо под крылатым сапогом – эмблемой Галактической библиотеки, – видимо, лазерным резцом Гернсера.

«Возвращайтесь домой, мерзкие грызуны!»

Мерзкие грызуны уже дома.

Колдуэлл Паттерсон, директор Галактической библиотеки, сидел за столом у себя в кабинете глубоко под землей и держал в руках лист бумаги цвета металлик. Он был стар – даже по меркам восемьдесят первого века, когда дожить до шестисот лет стало обычным делом. Говорили, именно столько он проработал в Библиотеке. Бледную макушку покрывали редкие клочья седых волос. Испещренное морщинами лицо и крючковатый нос делали его похожим на древнюю птицу.

Когда Куган вошел в кабинет, с видеоэкрана на столе у Паттерсона раздался сигнал. Директор щелкнул переключателем, жестом пригласил Кугана садиться и устало ответил на вызов:

– Да.

Куган устроился на стуле, поджав длинные ноги, и краем уха слушал разговор на экране. Насколько он понял, к планете приближалось какое-то инопланетное судно, желавшее получить разрешение на приземление в особых условиях. Куган окинул взглядом знакомый кабинет. Дальняя стена за спиной у директора была сплошь покрыта панелями, циферблатами, переключателями, реостатами, динамиками, микрофонами, осциллографами, кодовыми устройствами и мониторами. На боковых стенах располагались ромбовидные передатчики для реализации изображений. На стене с дверью висели восемь миниатюрных мониторов, каждый из которых был настроен на разные информационные передачи из Библиотеки. Все звуковые переключатели были поставлены в беззвучный режим, отчего в комнате царил непрерывный тихий гул.

Паттерсон начал стучать пальцами по столешнице, угрюмо уставившись в монитор на столе. Наконец он сказал:

– Так скажите им, что нам негде устраивать почетный прием. Эта планета занимается исследованиями и поиском знаний. Скажите им, чтобы садились на обычном космодроме. Я готов придерживаться Кодекса и выполнять любой приказ правительства, который мне по силам, но у нас просто нет объектов для того, что они требуют. – Директор нажал на переключатель на мониторе и повернулся к Кугану. – Что ж, Винсент, я вижу, что зеленая гниль Гесперид вас миновала. Полагаю, вам не терпится узнать, почему я вас отозвал?

«Старый фигляр все так же склонен к нравоучениям», – подумал Куган и сказал:

– Я все-таки не робот.

На лице у него мелькнула кислая улыбка. Паттерсон нахмурился, поджав синеватые губы.

– У нас новое правительство, – сказал он.

– Вы поэтому меня вызвали? – спросил Куган, вновь переживая чувство обиды, которую пришлось проглотить, когда он получил приказ о возвращении.

– В некотором роде да, – сказал Паттерсон. – Новое правительство намерено подвергнуть все трансляции из Библиотеки цензуре. Цензор находится на борту того корабля, который сейчас садится.

– Это невозможно! – выпалил Куган. – Устав категорически запрещает вмешиваться в трансляции или работу Библиотеки! Я могу процитировать…

– Каково первое правило Библиотечного кодекса? – тихо перебил Паттерсон.

Куган запнулся и уставился на директора.

– Ну… – Он помолчал, вспоминая. – Первое правило Кодекса Галактической библиотеки – выполнять все прямые приказы действующего правительства. Ради сохранения Библиотеки это должно быть основной заповедью.

– И что это значит? – требовательным тоном спросил Паттерсон.

– Это просто слова, которые…

– Это больше, чем просто слова! – возразил Паттерсон. Его старческие щеки слегка покраснели. – Благодаря этому правилу Библиотека существует вот уже восемь тысяч лет.

– Но правительство не может…

– Когда доживете до моих лет, – сказал Паттерсон, – то поймете, что любое правительство, как правило, не знает, что ему можно делать, а чего нельзя, до тех самых пор, пока оно не перестанет быть правительством. В каждом правительстве заложены зерна его собственного уничтожения.

– Значит, мы позволим им подвергнуть нас цензуре? – спросил Куган.

– Возможно, – произнес Паттерсон, – если нам повезет. Новый Верховный регент – лидер партии Смиренного Незнания. Он говорит, что собирается ввести цензуру. Однако проблема в том, что, по нашим сведениям, он намерен вообще уничтожить Библиотеку – как пример для всех остальных.

До Кугана не сразу дошел смысл этих слов.

– Уничтожить…

– Сжечь, – пояснил Паттерсон. – Цензор – его главный генерал и ликвидатор.

– Разве он не понимает, что это не просто Библиотека? – спросил Куган.

– Не знаю я, что он там понимает, – ответил Паттерсон. – Но мы в чрезвычайном положении, и все осложняется тем, что персонал охвачен паникой. Они тайно собирают оружие и вопреки моим приказам вызывают корабли сборщиков данных. Этот Торис Сил-Чан говорит всем…

– Торис!

– Да, Торис. Ваш товарищ… или кто он вам там. Именно он стоит во главе этого бунта и, насколько мне известно…

– Неужели он не понимает, что Библиотека не может вести войну, не рискуя быть уничтоженной? – воскликнул Куган.

Паттерсон вздохнул.

– Вы один из немногих в новом поколении, кто это осознает, – заметил он.

– Где Торис? – спросил Куган. – Я…

– Сейчас на это нет времени, – сказал Паттерсон. – Ликвидатор Верховного регента вот-вот прибудет.

– На Гесперидах об этом ничего не было слышно, – сказал Куган. – Как зовут этого Верховного регента?

– Лидер Адамс, – ответил Паттерсон.

– Никогда о нем не слышал, – сказал Куган. – А кто ликвидатор?

– Его зовут Пчак.

– А дальше?

– Просто Пчак.

Это был суровый человек с резкими чертами лицами, лишенными утонченности, которой отличались лица обитателей внутренних планет. Он был одет в подпоясанную на талии коричневую тогу, почти сливавшуюся по цвету с его кожей. На круглом, плоском лице сидели похожие на щели глаза. Он вошел в кабинет Паттерсона в сопровождении двоих мужчин в серых тогах с бластером на поясе.

– Я Пчак, – коротко сказал он.

«Тот еще красавец», – подумал Куган. В стилизованной простоте его одежды проскальзывало что-то зловещее. Он напомнил Кугану боевой крейсер, готовый к схватке.

Медленно, как приличествует его возрасту, слегка сгорбившись, директор Паттерсон обошел вокруг стола.

– Для нас это большая честь, – сказал он.

– Неужели? – хмыкнул Пчак. – Кто здесь главный?

Паттерсон поклонился.

– Позвольте представиться, – поклонившись, сказал Паттерсон, – я директор Колдуэлл Паттерсон.

Пчак окинул его взглядом.

– Мы к вашим услугам, – продолжал Паттерсон.

На губах Пчака промелькнуло подобие улыбки.

– Я бы хотел знать, кто так грубо разговаривал с нашим офицером связи. «Эта планета занимается исследованиями и поиском знаний». Кто это сказал?

– Как же… – Паттерсон запнулся и облизнул губы. – Это сказал я.

Человек в коричневой тоге уставился на Паттерсона, затем указал на Кугана.

– Кто этот человек?

– Это Винсент Куган, – ответил Паттерсон. – Он только что вернулся с планеты группы Гесперид, чтобы лично приветствовать вас. Мистер Куган – мой главный помощник и преемник.

Пчак покосился на Кугана.

– Такой же собиратель всякого хлама, как и остальные грызуны, – сказал он и вновь повернулся к Паттерсону. – Но, возможно, вам понадобится преемник.

Один из стражников подошел к генералу.

– Поскольку знание ведет к несчастью, даже это слово само по себе неприятно, когда его употребляют в положительном смысле.

Куган вдруг ощутил в комнате электризующее присутствие смертельной опасности. Очевидно, Паттерсон тоже это почувствовал. Он посмотрел в глаза Кугану и тихо сказал:

– Мы здесь для того, чтобы выполнять приказы.

– Вы демонстрируете прискорбную готовность восхищаться знанием, – заметил Пчак.

Охранник внезапно поднял бластер и ударил им директора по голове. Паттерсон осел на пол. Из раны у него на голове потекла кровь.

Куган хотел было сделать шаг вперед, но другой охранник ткнул его бластером в бок. Все заволокла красная пелена. У Кугана закружилась голова. Несмотря на головокружение, часть его разума продолжала работать и оценивать поступающую информацию. «Это стандартный метод притеснения, – сообщил его разум. – Запугивание жертвы незамедлительной демонстрацией насилия». Что-то холодное, жесткое и расчетливое взяло верх над сознанием Кугана.

– Директор Куган, – сказал Пчак, – это вызывает у вас какие-либо возражения?

Куган посмотрел на приземистого человека в коричневом. «Я должен держать ситуацию под контролем, – подумал он. – Я единственный, кто сможет бороться с этим, не нарушая Кодекса».

– Каждый человек надеется на продвижение по карьерной лестнице, – ответил он.

Пчак улыбнулся.

– Вы реалист. А теперь объясните, как работает ваша Библиотека. – Он обошел вокруг стола и сел. – Вряд ли нашему правительству стоит поддерживать такую дыру, но я получил приказ провести расследование, прежде чем вынести приговор.

«Ты получил приказ сделать вид, что проводишь расследование, а потом сжечь Библиотеку», – подумал Куган. Он взял со стола пульт управления изображениями и пристегнул его к поясу. Охранник тут же снова ткнул его бластером в бок.

– Что это? – заинтересовался Пчак.

Куган сглотнул ком в горле.

– Это пульт управления изображениями, – сказал он, глядя на распростертого на полу Паттерсона. – Могу я вызвать медробота для мистера Паттерсона?

– Нет, – рявкнул Пчак. – Что такое управление изображениями?

Куган пару раз глубоко вдохнул, посмотрел на боковую стену.

– Стены этой комнаты – мониторы для реализации изображений, – объяснил он. – Их выключили, чтобы не отвлекаться во время вашего визита.

Пчак откинулся на спинку кресла.

– Можете продолжать.

Охранник по-прежнему не отводил бластера от Кугана.

Встав напротив стены, Куган включил систему управления. Стена превратилась в окно, выходящее на ряды несгораемых шкафов. Вдалеке виднелись фигуры занятых делом роботов.

– От Терры осталась в основном оболочка, – сказал Куган. – Большая часть материи пошла на строительство космических кораблей во время великого исхода.

– Опять эта басенка, – сказал Пчак.

Куган запнулся. Его взгляд против воли метнулся к неподвижно лежавшему на полу Колдуэллу Паттерсону.

– Продолжайте, – велел Пчак.

Нечто холодное, жесткое и расчетливое в сознании Кугана зашептало: «Ты знаешь, что делать. Запудри ему мозги и выруби его».

Сосредоточившись на мониторе, Куган продолжал:

– Потерю массы компенсировала гигантская гравитронная часть в ядре планеты. Библиотека занимает почти всю подповерхность Терры. Уровни разделены на совмещенные квадраты площадью до сотни километров. Богатство хранящихся здесь записей потрясает воображение. Это…

– Возможно, ваше воображение, – перебил его Пчак. – Но не мое.

Поборов охватившую его дрожь, Куган заставил себя говорить дальше.

– Это хранилище всех известных действий каждого правительства в истории Галактики. За образец взята оригинальная организация, на основе которой сформировалась наша Библиотека. Она называлась Библиотека Конгресса. У этой организации была репутация…

– Конгресс, – убийственно невыразительным тоном произнес Пчак. – Прошу вас пояснить этот термин.

«Что я сейчас такого сказал?» – удивился Куган. Глядя на Пчака, он пояснил:

– Конгресс – это древняя форма правительства. Ближайший современный пример – Совет Чи, который…

– Так я и думал! – рявкнул Пчак. – Этот клуб дебатов! Не объясните ли вы мне, мистер Куган, почему недавняя трансляция из Библиотеки превозносила преимущества данной формы правления?

«Вот же аспид», – подумал Куган, а вслух сказал:

– Ну, трансляции из Библиотеки все равно никто не смотрит. Из пяти тысяч каналов…

– Отвечайте на мой вопрос, мистер Куган. – Пчак подался вперед. В глазах охранника с бластером появилось голодное выражение. Куган вновь покосился на неподвижно лежавшего на полу Паттерсона.

– Мы не контролируем подбор передач, – сказал Куган, – за исключением десяти специальных каналов, предназначенных для ответа на вопросы, возникающие в ходе исследований, и десяти других каналов, которые сканируют поступающие в Библиотеку новые материалы.

– Не контролируете, – изрек Пчак. – Интересный ответ. Почему?

Куган потер шею левой рукой и сказал:

– Устав трансляции был дан нам первым правительством всей системы в двадцать первом веке. Метод случайного подбора передач был разработан для того, чтобы сохранять беспристрастность. Считалось, что информация, хранящаяся в Библиотеке, должна находиться в свободном доступе для всех…

Он замолчал. Уж не перегнул ли он палку, цитируя устав? «Что ж, они могут прочитать оригинал, если захотят», – подумал он.

– Весьма занимательно, – сказал Пчак и бросил взгляд на стоявшего рядом с ним охранника. – Не правда ли?

Охранник ухмыльнулся.

Куган медленно, осторожно вдохнул, затем выдохнул. Он чувствовал, что приближается критический момент. Это ощущение сдавило ему грудь.

– Расследование должно быть тщательным, – сказал Пчак. – Посмотрим, что вы транслируете сейчас.

Куган запустил систему контроля, и на правом ромбовидном мониторе появилось изображение. Это был человек с крючковатым носом, одетый в кожаные штаны и рубашку. На кончиках его ботинок красовались морды каких-то животных, голову покрывала шляпа с пером.

– Это регулярная передача случайной информации, – сказал Куган и посмотрел на пояс. – Канал восемьдесят два.

Он усилил громкость. Человек на экране говорил на языке, состоявшем из резких шипящих звуков. На полу рядом с ним высилась небольшая горка маленьких круглых предметов, каждый из которых был помечен.

– Он говорит на мертвом языке звезды Процион, – пояснил Куган. – Это зоолог из системы, уничтоженной коронным разрядом тридцать четыре века назад. На полу лежат черепа грызунов, которые водились в той системе. Он говорит, что на классификацию свыше восьми тысяч черепов у него ушло одиннадцать лет.

– Почему? – спросил Пчак. Казалось, вопрос его действительно заинтересовал. Он подался вперед, разглядывая горку черепов на полу.

– Думаю, мы пропустили эту часть, – сказал Куган. – Наверное, он хотел доказать какую-то зоологическую теорию.

Пчак снова откинулся на спинку стула.

– Этот зоолог мертв, – сказал он. – Его системы больше не существует. На его языке никто не говорит. Такие вещи часто показывают?

– Боюсь, что такие передачи составляют девяносто девять процентов трансляций из Библиотеки, за исключением исследовательских каналов, – ответил Куган. – Такова природа случайного отбора.

– Кому какое дело до теорий этого зоолога? – спросил Пчак.

– Возможно, каким-нибудь зоологам это интересно, – сказал Куган. – Невозможно предугадать, какая информация окажется для кого-то ценной.

Пчак буркнул что-то себе под нос. Что-то вроде: «Грызуны!»

– Грызуны? – переспросил Куган.

Коротышка в коричневом улыбнулся.

– Так мы вас называем, – ответил он. – И, очевидно, не зря. Вы собираете всякую бесполезную информацию, совсем как грызуны, которые тащат к себе в нору всякий мусор.

«Пора преподать ему небольшой урок», – подумал Куган и сказал:

– Лесной хомяк был грызуном родом с этой планеты. В настоящее время является вымершим здесь, но еще встречается на планете Маркеб IX и на нескольких планетах Кольца. Лесной хомяк жил в лесу и имел привычку воровать мелочи из охотничьих лагерей. В обмен на все, что он забирал, хомяк оставлял что-нибудь из своей норы: обрывок веревки, сучок, кусочек яркого стеклышка, камушек. Среди всего мусора, который засорял его нору, можно было иногда найти самородок ценного металла. Поскольку хомяк не отбирал предметы для обмена – так сказать, действовал случайным образом, – он мог оставить драгоценный металл в лагере охотника в обмен на крышку от бутылки.

Пчак встал, подошел к голографическому изображению зоолога, провел сквозь него рукой.

– Потрясающе, – сказал он, не скрывая сарказма. – И это, по-вашему, самородок?

– Скорее, сучок, – ответил Куган.

Пчак повернулся лицом к Кугану.

– Что еще вы прячете в норе грызуна? Самородки?

Куган посмотрел на Паттерсона на полу. Старик не двигался.

– Могу я сначала вызвать медробота для оказания помощи мистеру Паттерсону?

Генерал не сводил глаз с Кугана.

– Нет. Выполняйте мои указания.

«Первое правило Кодекса – подчиняться», – подумал Куган. Он медленно, твердо переключил рычаг на пульте управления у себя на поясе. Зоолог с Проциона исчез, и стена превратилась в экран, на котором возникла страница из книги. «Вот приманка, – подумал Куган, – надеюсь, ты ею отравишься».

– Это пример древней военной тактики, в котором показаны некоторые действенные методы, а также некоторые неудачные.

Пчак повернулся к экрану, сложил руки у себя за спиной и принялся покачиваться на пятках.

– Что это за язык?

– Древний английский с Терры, – ответил Куган. – У нас есть сканер, который выполнит для вас устный перевод, если хотите.

Генерал не сводил глаз с экрана.

– Откуда мне знать, что этот текст соответствует действительности?

– Библиотечный кодекс запрещает вмешательство в записи, – сказал Куган. – Мы дали клятву сохранить настоящее ради будущего. – Он посмотрел на Пчака, затем снова на экран. – У нас есть и другие военные записи, примеры тактики каждой встреченной землянами расы. Например, есть полная военная история праэмиров с планеты Роман II.

Куган переключил управление на поясе, и на экране появилась история войн, составленная для генерала, которого не стало еще шестнадцать столетий назад. Пчак смотрел, как на экране дубины и камни сменяются копьями, потом и совсем уж странными видами оружия. Вдруг Куган отключил экран.

Пчак вскинул голову.

– Почему вы остановились?

«Попался», – подумал Куган.

– Я решил, что вам лучше посмотреть эту запись в удобное для вас время, – сказал он. – Если хотите, я подготовлю для вас просмотровую и покажу, как ориентироваться в записях, если вас заинтересует какая-либо сторонняя тема.

Куган затаил дыхание. «Теперь посмотрим, правда ли он попался», – подумал он.

Генерал продолжал таращиться в пустой экран.

– Мне приказано провести тщательное расследование, – наконец выдавил он. – Полагаю, это входит в расследование. Подготовьте просмотровую. – Он повернулся и в сопровождении охраны зашагал к двери.

– Просмотровая А находится на шестьдесят девятом уровне, – сказал Куган и сделал шаг в сторону Пчака. – Я все для вас устрою и…

– Вы останетесь здесь, – возразил Пчак. – Мы используем просмотровую Б. Велите своему помощнику все нам объяснить. – Он оглянулся. – У вас ведь есть помощник?

– Я пришлю Ториса Сил-Чана, – сказал Куган. Тут он вспомнил слова Паттерсона о том, что Торис – главарь смутьянов, которые хотят развязать войну.

Он готов был откусить себе язык, но знал, что если передумает сейчас, то вызовет у Пчака подозрения. Вернувшись к столу, Куган велел компьютеру отыскать Ториса и отправить его в просмотровую.

«Прошу тебя, не совершай никаких поспешных действий», – взмолился он.

– Этот помощник – ваш преемник? – спросил Пчак, глядя на Паттерсона.

– Нет, – ответил Куган.

– Вы должны назначить преемника, – сказал Пчак и вышел из кабинета вместе с двумя охранниками.

Куган без промедления вызвал медробота для Паттерсона. Роб, напоминавший по форме скарабея, беззвучно въехал в комнату, поднял неподвижное тело своими плоскими разгибательными мышцами и удалился.

На закате дождь двигался вдоль земных меридианов, проливаясь в обмелевшее море, усеивая траву росой, наполняя чашечки цветов. Один из экранов на стене кабинета директора показывал эту сцену с поверхности планеты – белая деревня под дождем, трепещущие кроны деревьев. Над деревней кружили вертолеты, поблескивая влажными металлическими телами.

На худом лице Кугана лежал отпечаток усталости. Он сидел за директорским столом, сложив перед собой руки и то и дело поглядывая на экран. За пределами деревни виднелся шпиль правительственного звездолета – высокого алебастрового судна с эмблемой взрывающейся звезды на носу. Куган вздохнул.

Позади раздался звонок. Он повернулся к контрольной панели на стене, нажал на клавишу и произнес в микрофон:

– Да?

Из динамиков донесся голос, подобный скрежету проволоки по оловянной пластине:

– С вами говорят из больницы.

– Ну? – напрягшись, спросил Куган.

– Директор Паттерсон скончался до прибытия сюда, – проскрежетал голос. – Роботы уже избавились от его тела через офис КИБ.

– Пока никому об этом не говорите, – велел Куган. Он убрал руку с переключателя и повернулся к столу. Теперь это его стол. Директор Куган. Эта мысль, однако, не принесла ему никакого удовлетворения. Перед глазами снова возникло неподвижное тело на полу. «Какая ужасная смерть, – подумал он. – Библиотекарь должен умирать прямо во время исследования, просто тихо упасть среди полок».

Звякнул экран на столе. Куган ударил по ручному переключателю, и на мониторе появилось лицо Пчака. Генерал тяжело дышал, на лбу у него выступила испарина.

– Чем могу вам помочь? – спросил Куган.

– Как мне получить записи запрещенных уроков языка звезды Зосма? – требовательно спросил Пчак. – Ваша машина дает мне ссылки на какую-то чепуху про абстрактный символизм.

Дверь в кабинет Кугана приоткрылась, и вошел Сил-Чан. Увидев, что по монитору кто-то звонит, он остановился на пороге. Коренастый и весьма полный, Сил-Чан в то же время каким-то образом ухитрялся не выглядеть бесформенным толстяком. На его круглом лице ярко выделялись миндалевидные, чуть навыкате глаза, характерные для обитателей планет группы Мундиаль возле звезды Рукбах.

Не сводя глаз с Сил-Чана, Куган покачал головой, пока искал в памяти ответ на вопрос Пчака. Он нашел его с отметкой «исследования в области семантики».

– Зосма, – сказал он. – Да, это был язык, оперировавший исключительно вторичными референтами. Каждая фраза была дважды удалена от…

– Что такое, во имя Шанду, вторичный референт? – выпалил Пчак.

«Спокойно, – сказал себе Куган. – Я не могу позволить себе перейти в наступление сейчас».

– Запросите раздел о семантике, – ответил он. – Мистер Сил-Чан показал вам, как получать необходимые записи?

– Да, да, – нетерпеливо пробормотал Пчак. – Семантика, да? – Экран погас.

Сил-Чан закрыл дверь и подошел к столу.

– Полагаю, – сказал он, – что генерал считает, будто сумеет завершить свое расследование за неделю или две.

– Видимо, – согласился Куган, разглядывая Сил-Чана. Этот человек не походил на смутьяна, но, возможно, угрозы уничтожения Библиотеки оказалось достаточно, чтобы вывести его из себя.

Сил-Чан занял стул напротив Кугана.

– Генерал всего лишь уличный пес, – сказал он, – но он верит в этого лидера Адамса. Огонь в его глазах, когда он говорит об Адамсе, напугал бы и святого.

– Как все прошло в просмотровой? – спросил Куган.

– Пчак помешался на изучении разрушений, – сказал Сил-Чан. – Мы пока не решили, стоит ли от него избавляться. Где директор Паттерсон?

Интуиция подсказывала Кугану, что пока не следует рассказывать о смерти директора.

– Его здесь нет, – ответил он.

– Это и так понятно, – сказал Сил-Чан. – Я пришел, чтобы предъявить директору ультиматум. Где он?

– Можешь предъявить свой ультиматум мне, – сухо сказал Куган.

В глазах Сил-Чана сверкнул огонек. Он уставился на Кугана.

– Винс, мы с тобой давние друзья, – сказал он, – но тебя здесь долго не было, и ты не знаешь, что тут творилось. Не принимай пока ничью сторону.

– И что же здесь творилось? – спросил Куган, краем глаза глядя на Сил-Чана.

Уроженец Мундиаля подался вперед и оперся локтем о стол.

– К власти пришло новое правительство, Винс, и оно планирует уничтожить Библиотеку. А этот тупоголовый Паттерсон выполняет каждый их приказ. Сделайте то! Сделайте это! И он все делает! Он без обиняков заявил нам, что не намерен нарушать приказы правительства. – Сил-Чан сжал губы так, что они превратились в тонкую линию. – Это противоречит Библиотечному кодексу!

– Кто такие мы? – спросил Куган.

– А? – не понял Сил-Чан.

– Ты сказал: мы решили не избавляться от Пчака, – напомнил Куган.

– Ах… – Сил-Чан отстранился. – Да всего-то треть персонала. Большая часть сборщиков данных присоединяется к нам по мере возвращения.

Куган постучал пальцем по столу. «Около восьмидесяти тысяч человек», – подумал он и спросил:

– И какой у вас план?

– Очень простой. – Сил-Чан пожал плечами. – Около пятидесяти человек в секции С на шестьдесят девятом уровне готовы по моей команде выступить против Пчака и его телохранителей. Еще триста сейчас на поверхности и готовятся атаковать правительственный корабль.

Куган склонил голову набок и в изумлении уставился на Сил-Чана.

– В этом заключается твой ультиматум?

Сил-Чан покачал головой.

– Нет. Где Паттерсон?

Куган принял решение и встал из-за стола.

– Паттерсон мертв. Директор теперь я. Можешь предъявить свой ультиматум мне…

Некоторое время Сил-Чан молча смотрел на Кугана.

– Как он умер? – спросил Сил-Чан.

– Он был стар, – ответил Куган. – Каков твой ультиматум?

Сил-Чан облизнул губы.

– Мне очень жаль, Винс. – Он снова пожал плечами. – Но это упрощает мою задачу. Ты из тех, кто прислушивается к доводам рассудка. – Он встретился взглядом с Куганом. – Наш план таков. Мы берем в плен этого Пчака и его корабль, держим его в заложниках и по каждому из имеющихся в нашем распоряжении каналов просим поддержки населения. Если пять тысяч каналов станут говорить о…

– Дубина! – рявкнул Куган. – В жизни не слыхал ничего глупее! Адамс не обратит на вашего заложника никакого внимания и сбросит на нас космическую бомбу!

– Но, Винс…

– Никаких «но, Винс», – сказал Куган. Обойдя вокруг стола, он навис над Сил-Чаном. – Раз уж ты носишься тут и нарушаешь указания начальства, ты будешь называть меня «господин директор» и…

Сил-Чан вскочил на ноги и грозно посмотрел на Кугана.

– Мне не хочется напоминать тебе, Винс, – сказал он, – но у нас есть организация и цель. Тебе нас не остановить! Ты смещен с должности до тех пор, пока…

– Заткнись! – Куган вернулся за стол и положил руку на короткий рычаг внизу панели управления. – Ты знаешь, что это, Торис?

На лице Сил-Чана появилось выражение растерянности. Он неуверенно покачал головой.

– Это главный рычаг управления гравитронной частью, – сказал Куган. – Если я нажму на него, часть отключится. Вся почва, все, что находится за пределами Библиотеки, улетит в космос!

Сил-Чан побледнел. Он протянул руку к Кугану и тихо сказал:

– Ты не можешь это сделать… Твоя жена, твоя семья… Там все наши семьи. Они не выживут!

– Я здесь директор, – сказал Куган. – Я заслужил право занимать эту должность!

Свободной рукой он передвинул четыре переключателя на контрольной стене.

– Теперь пожарные перемычки помешают твоему отряду с шестьдесят девятого уровня выйти оттуда. – Он повернулся к Сил-Чану. – А сейчас свяжись со всеми подчиняющимися тебе смутьянами и прикажи им сдать оружие роботам, которых я отряжу для этой работы. Некоторые из твоих людей мне известны. Если ты сделаешь хоть один шаг, который меня не устроит, я сам покончу с этой лихорадкой!

– Ты! – Сил-Чан стиснул зубы. – Так и знал, что надо было взять с собой бластер. Но нет! Вы с Паттерсоном всегда были такими цивилизованными! С вами можно было договориться!

– Звони давай, – велел Куган и придвинул настольный монитор к своему собеседнику.

Сил-Чан рывком придвинул к себе монитор, исполняя приказ. Куган передал указания в штаб роботов и стал ждать, пока Сил-Чан закончит. Наконец уроженец Мундиаля отодвинул монитор обратно.

– Это тебя устраивает? – спросил он.

– Нет. – Куган сомкнул перед собой пальцы. – Я выдам оружие кое-кому из персонала, тем, кому могу доверять. Если восстание продолжится, им будет велено стрелять на поражение. – Он наклонился вперед. – Кроме того, мы выставим охрану между секторами и будем проводить регулярные обыски. У тебя не будет ни малейшего шанса что-нибудь провернуть.

Сил-Чан сжимал и разжимал кулаки.

– А что ты намерен делать с этим Пчаком и его лидером Адамсом?

– Они члены правительства, – ответил Куган. – Согласно Кодексу мы обязаны подчиняться их приказам, что я и намерен делать. Каждого, в ком будет замечен хотя бы намек на неповиновение, я лично сдам Пчаку.

Сил-Чан медленно поднялся на ноги.

– Мы с вами знакомы уже более шестидесяти лет, мистер Куган. Это лишь доказывает, как мало можно узнать о крысе. После того как этот психопат отберет у тебя Библиотеку, у тебя здесь не останется ни одного друга. Ни меня, ни людей, которые должны теперь тебе повиноваться, ни жены, ни семьи. – Он ухмыльнулся. – Между прочим, один из твоих сыновей, Фил, на нашей стороне. – Он пристально посмотрел на Кугана. – Я намерен рассказать всем об угрозе, с помощью которой ты сегодня взял Библиотеку под контроль.

– Контроль над Библиотекой – мое заслуженное право, – ответил Куган и, улыбнувшись, нажал на рычаг на контрольной стене. Стена повернулась на четверть на центральной оси. – Торис, когда вернешься к Пчаку, пришли сюда робота-ремонтника. Я хочу сделать здесь кое-какие особые инсталляции.

Сил-Чан подошел к краю стола, глядя на рычаг, управлявший движением стены.

– Ты меня обманул!

– Ты сам себя обманул, – сказал Куган, – как только закрыл глаза на самое сильное наше преимущество – повиновение правительству.

Сил-Чан буркнул что-то себе под нос, круто развернулся и покинул кабинет.

Глядя, как закрывается за ним дверь, Куган подумал: «Если бы я только верил в эти слова так, как это необходимо».

С настольного монитора на Кугана смотрела красивая женщина с волосами цвета раскаленного угля, тонкими чертами лица и большим, чувственным ртом. Казалось, в ее зеленых глазах, как и в волосах, сверкали искры.

– Винс, где ты был? – спросила она.

– Прости, Фэй, – устало сказал он. – У меня были дела.

– Мальчики привезли свои семьи с Антигуа, и мы ждем тебя уже несколько часов. Что происходит? И что за чепуху несет Торис?

Куган вздохнул и провел рукой по волосам.

– Не знаю, что тебе наговорил Торис. Но Библиотека в критическом положении. Паттерсон мертв, и у меня нет надежных людей, чтобы держать все под контролем.

Широко раскрыв глаза, она прижала руку к губам и воскликнула:

– О нет! Только не Пат!

– Да, увы…

– Как это случилось?

– Видимо, не выдержал, – сказал Куган. – Все-таки возраст…

– Я не поверила Торису…

Куган ощутил, как на него наваливается неимоверная усталость.

– Ты сказала, мальчики дома… Спроси Фила, входил ли он в состав группы, поддерживавшей Ториса.

– Я тебе и так могу сказать, что входил, – ответила она. – Это не секрет. Дорогой, что на тебя нашло? Торис говорил, ты угрожал отправить всю планетарную поверхность в космос.

– Это была всего лишь пустая угроза, – сказал Куган. – Торис намеревался ослушаться указаний правительства. Я не мог этого допустить. Это только…

– Винс! Ты сошел с ума? – В ее глазах плескались изумление и ужас. – Этот Адамс собирается уничтожить Библиотеку! Не можем же мы просто сидеть сложа руки и позволить ему это сделать!

– Мы чересчур расслабились, – возразил Куган. – Долгое время нам слишком легко все давалось. Я намерен исправить эту ситуацию!

– Но как же…

– Если мне позволят уладить все своим методом, он не сможет уничтожить Библиотеку, – сказал Куган. – Я надеялся, что ты мне доверяешь.

– Конечно, я тебе доверяю, дорогой, но…

– Значит, доверься мне, – сказал он. – И прошу тебя, пойми, что я бы предпочел быть дома с тобой.

Она кивнула.

– Конечно, дорогой.

– Ах да, – прибавил он, – передай Филу, что он под домашним арестом за предумышленное неповиновение Кодексу. Позже я разберусь с ним лично. – И прежде чем она ответила, Куган отключил связь.

«А теперь займемся генералом Пчаком, – подумал он. – Посмотрим, не даст ли он нам понять, как разобраться с лидером Адамсом».

Для обеспечения наилучшей акустики комната имела яйцевидную форму. В одном конце располагался плоский экран и пространство для реализации изображений. Вдоль стены напротив экрана стоял изогнутый диван, разделенный на части регулируемыми подлокотниками со встроенной системой управления.

Пчак развалился на диване, напоминая коричневую кляксу на сером пластике, и смотрел, как двое гладиаторов с Кригеллии проливают кровь на арене с движущимся полом. Когда вошел Куган, Пчак переключил экран на книжную страницу, прочел несколько предложений на кригеллианском диалекте языка Зосма и, не скрывая раздражения, посмотрел на Кугана.

– Директор Куган, – сказал Пчак, – вы уже нашли преемника? – Он встал. – Семантика кажется мне чрезвычайно интересной, директор Куган. Мне нравится искусство использования слов как оружия. Особенно меня интересует психологическая война.

Куган задумчиво уставился на человека в коричневой тоге. В голове зародилась идея. «Если этот варвар начнет изучать психологическую войну, он никогда не уйдет». Куган выдвинул секцию изогнутого дивана и уселся напротив Пчака.

– Что прежде всего нужно знать об оружии? – спросил он.

Генерал наморщил лоб и пробормотал:

– Как его эффективно использовать, разумеется.

Куган покачал головой.

– Это чрезмерное обобщение. Прежде всего, необходимо знать недостатки оружия.

Пчак раскрыл глаза шире.

– Чего оно не может делать. Хитро.

– Психологическая война – объемная тема, – продолжал Куган. – Некоторые считают, что это палка о двух концах. Если схватить ее достаточно сильно, чтобы нанести удар противнику, можно самому оказаться небоеспособным еще до того, как удар будет нанесен.

Пчак оперся о подлокотник дивана.

– Не уверен, что понимаю вас.

– Все равно это поверхностная дискуссия, – сказал Куган. – Прежде всего, вам придется применить психологические методы по отношению к самому себе. Чем больше вы анализируете собственный рассудок, тем меньше вы способны применить оружие против кого-то другого.

– Вы намекаете, что я сумасшедший? – холодно спросил Пчак.

– Конечно, нет, – ответил Куган. – Я обобщил для вас одну из дискуссий на тему психологической войны. Некоторые считают любую войну безумием. Но психическое здоровье – вопрос степени. Степень подразумевает измерение. Чтобы что-то измерить, необходима абсолютная величина, от которой можно отталкиваться. Нельзя назвать кого-то здоровым или сумасшедшим, если у нас нет системы измерения. Соответственно, невозможно определить, уязвим ли противник перед нашим оружием.

Пчак дернулся. В его узких глазах вспыхнул холодный огонек.

Куган помедлил. «Может, я зашел слишком далеко?» – спросил он себя.

– Приведу еще пример, – сказал он, указывая на экран. – Вы только что посмотрели, как двое гладиаторов решают спор между своими городами. Эта схватка происходила двадцать веков назад. Вас не интересовал спор, который они улаживали. Вы изучали их боевые методы. Через двадцать веков кто-нибудь станет изучать ваши. Заинтересуют ли их споры, которые вы улаживали?

Пчак склонил голову набок, не сводя глаз с Кугана.

– По-моему, вы используете всякие хитрые слова, чтобы меня запутать, – сказал он.

– Нет, генерал. – Куган покачал головой. – Наша задача – не запутывать людей. Мы верим в Кодекс и соблюдаем его. Кодекс велит нам выполнять указания правительства. И это не значит, что мы выполняем их, когда нам этого хочется или когда наша позиция совпадает с вашей. Мы просто подчиняемся. Ваши приказы будут выполнены. Нам незачем вводить вас в заблуждение.

– Знания – это тупик, ведущий только к страданию, – странно невыразительным голосом проговорил Пчак.

Внезапно Куган понял, что он цитирует лидера Адамса.

– Мы не распространяем знания, генерал. Мы только храним информацию. Это наша первостепенная задача.

– Но от вас она растекается по всей Вселенной! – вскричал генерал. – И становится знанием!

– Это регулирует Устав, а не Кодекс, – сказал Куган.

Пчак поджал губы и подался вперед.

– Хотите сказать, что, если я велю вам прекратить трансляции, вы это сделаете? Мы полагали, что вы готовы оказывать нам любое возможное сопротивление.

– Значит, вы были дезинформированы, – сказал Куган.

Генерал откинулся на спинку дивана и потер подбородок.

– Хорошо, прекратите их, – сказал он. – Даю вам полчаса. Я хочу, чтобы вы отключили все пять тысяч каналов, в том числе специальные.

Куган встал и поклонился.

– Приказ будет исполнен, – сказал он.

Куган сидел за столом в кабинете директора, глядя на стену напротив. Экраны молчали. Казалось, будто в комнате открылась черная дыра, воплощение пустоты. Дверь отворилась, и вошел Сил-Чан.

– Ты хотел меня видеть? – спросил он.

Куган на секунду задержал на нем взгляд, затем ответил:

– Почему ты не вернулся в просмотровую Пчака, как я тебе велел?

– Потому что Пчак меня отпустил, – кратко ответил Сил-Чан.

– Заходи и садись, – сказал Куган. Повернувшись к настольному монитору, он запросил запись. – О родителях и воспитании нового Верховного регента, – сказал он.

После небольшой паузы с экрана раздался голос:

– Лидер Адамс, также известный как Адам Ю. Мать – Симила Ю, уроженка группы Мундиаль… – Куган покосился на Сил-Чана. – …планета Секстус С III. Отец – Принцепс Адамс, родом из группы Геркулес. Погиб в результате несчастного случая с участием подпространственного переводчика Планетарного Университета на Геркулесе XII, когда сыну было девять лет. Юный Адамс воспитывался в семье матери на планете Секстус С III до восемнадцати лет, а затем отправился на Шанду, чтобы учиться на религиозного лидера. Во время пребывания на Шанду…

– Пришлите мне транскрипт, – перебил Куган. Оборвав связь, он перевел взгляд на Сил-Чана. – Ты все еще злишься, Торис?

Сил-Чан, нахмурившись, поджал губы.

Не обратив на это внимания, Куган продолжал:

– Отец Адамса погиб в результате несчастного случая на университетской планете. Возможно, отсюда у сына бессознательная ненависть к знанию. – Он с любопытством посмотрел на Сил-Чана. – Ты ведь сам из Мундиаля. Что можешь сказать о тамошних нравах?

– Если Адамс там вырос, значит, он мистик, – пожав плечами, сказал Сил-Чан. – Все наши – мистики. Мундиальцы не допустили бы, чтобы было иначе. Поэтому его и забрали на родную планету. – Вдруг Сил-Чан поднес руку к подбородку. – Отец погиб от несчастного случая… – Он посмотрел на Кугана, сквозь него. – Может быть, несчастный случай был подстроен. – Наклонившись вперед, он постучал рукой по столу. – Допустим, отец возражал против воспитания сына в группе Мундиаль…

– Хочешь сказать, несчастный случай устроила мать?

– Либо она, либо какие-нибудь родственники, – сказал Сил-Чан. – Такое случается. Мундиальцы ревностно стерегут своих. Мне было чертовски трудно получить разрешение на то, чтобы устроиться в Библиотеку.

– Культ счастья, которое достигается посредством невежества, – сказал Куган. – Как это связано с мистицизмом?

Сил-Чан смотрел на столешницу, наморщив лоб.

– Он искренне верит в судьбу. Если он считает, что должен уничтожить Библиотеку, чтобы исполнить свое предназначение, его не остановишь.

Куган сцепил пальцы поверх стола и сжал их с такой силой, что ощутил боль. «Повиновение! – подумал он. – Подходящее оружие против фанатика!»

– Если бы мы могли доказать, что мать или клан Ю причастны к гибели отца, это была бы ценная информация, – сказал Сил-Чан.

– Мудрый человек опирается на друзей в поиске информации и на себя в принятии решений, – сказал Куган.

– Это мундиальская аксиома, – заметил Сил-Чан.

– Я ее где-то прочитал, – сказал Куган. – Ты ведь из Мундиаля, Торис. Объясни мне про мистицизм.

– Я уже почти все забыл, но… попробую. Он вертится вокруг древней формы почитания предков. Видишь ли, мистицизм – это искусство оглядываться назад, при этом убеждая себя, что смотришь вперед. Древний бог с Терры, Янус, был мистиком. Он смотрел одновременно назад и вперед. Все, что мистик делает в настоящем, должно иметь интерпретацию в прошлом. Что до интерпретации…

– Тонко, – сказал Куган. – Я едва не упустил нюанс. Интерпретация. Если заменить интерпретацию обоснованием…

– Получится библиотекарь, – закончил Сил-Чан.

– Обоснование может быть правдой, а может и не быть, – сказал Куган. – Оно убеждает нас верить интерпретации.

– Снова семантика, – сказал Сил-Чан, едва заметно улыбнувшись. – Может, поэтому ты и директор.

– Ты все еще настроен против меня? – спросил Куган.

Улыбка сошла с лица Сил-Чана.

– Это самоубийство, Винс. – Он подался вперед. – Если мы станем исполнять твои приказы, то когда Адамс велит уничтожить Библиотеку, нам придется ему помочь!

– Конечно, – согласился Куган. – Но до этого не дойдет. Я бы хотел, чтобы ты доверился мне, Торис.

– Если бы в твоих действиях была хоть капля здравого смысла, разумеется, я бы тебе доверился, – сказал Сил-Чан. – Но… – Он пожал плечами.

– У меня для тебя работа, – сказал Куган. – Не важно, бессмысленна она или нет, я хочу, чтобы ты выполнил ее с точностью. Возьми любой корабль, какой сможешь достать, и слетай на Секстус С III в группе Мундиаль. Когда доберешься, я хочу, чтобы ты доказал, что в смерти отца лидера Адамса виновен клан Ю. Мне все равно, правда это или нет. Мне нужны доказательства.

– Это имеет смысл, – сказал Сил-Чан. – Если сможем дискредитировать большого начальника…

Звякнул монитор. Куган ударил по переключателю, и на экране появилось лицо библиотекаря среднего ранга.

– Сэр, – выпалил тот, – прекращены все информационные трансляции из Библиотеки! Мне только что позвонили из…

– Постановление правительства, – сказал Куган. – Все хорошо. Возвращайтесь к работе. – Он отключил связь.

Сжав кулаки, Сил-Чан навалился на стол.

– Хочешь сказать, что ты так просто, без малейшего сопротивления, позволил им закрыть нас?..

– Позволь кое о чем тебе напомнить, – сказал Куган. – Чтобы выжить, мы должны подчиняться правительству. Я директор, и я отдал тебе приказ. Выполняй!

– А если я откажусь?

– Я найду другого человека, а тебя арестуют.

– Ты не оставляешь мне выбора. – Сил-Чан торопливо покинул кабинет, хлопнув дверью.

Двадцать четыре раза вечерние дожди омыли башню высоко над кабинетом Кугана. Игра в кошки-мышки с Пчаком продолжалась в том же духе. Коротышка-генерал в коричневом все глубже и глубже погружался в записи. На двадцать пятый день Куган вернулся к себе в кабинет после полудня.

«Пчак окончательно попался, – подумал он, – но что будет, когда Адамс узнает, что Библиотека еще цела?»

Он сел за стол, повернулся к панели управления и включил крошечный экран, соединенный со скрытой камерой на шестьдесят девятом уровне. Пчак сидел в просмотровой, изучая язык Альбирео, прежде чем приступить к исследованию военной истории этой двухзвездной системы. За спиной у Кугана раздалось механическое жужжание, говорившее о том, что кто-то вышел из лифта. Он поспешно выключил экран и повернулся к столу. Дверь распахнулась. В кабинет, пошатываясь, вошел Торис Сил-Чан в рваной одежде и с грязной повязкой на плече.

Уроженец Мундиаля покачнулся, пересекая комнату, и ухватился за край стола Кугана.

– Спрячь меня! – прохрипел он. – Скорее!

Куган дернул на себя панель и указал на пустое пространство за ней. Сил-Чан юркнул внутрь, и Куган, закрыв панель, снова повернулся к столу.

Опять послышался характерный звук. В комнату ворвались двое вооруженных бластерами охранников.

– Где он? – спросил первый.

– Кто он? – удивился Куган, выравнивая пачку бумаги на столе.

– Человек, спрыгнувший с челнока, – пояснил охранник.

– Не понимаю, о чем вы, – ответил Куган, – но вижу, что придется сообщить генералу Пчаку о вашем бесцеремонном вторжении в мой кабинет и…

Охранник опустил бластер и отступил на шаг.

– В этом нет необходимости, сэр, – сказал он. – Мы видим, что того человека здесь нет. Очевидно, он отправился на один из нижних уровней. Пожалуйста, простите нас за то, что помешали вам. – И они, пятясь, вышли из кабинета.

Подождав, пока скрытые передатчики в коридоре известят о том, что охранники ушли, Куган отодвинул панель. Сил-Чан, съежившись, лежал на полу. Куган нагнулся и потряс его.

– Торис! Что случилось?

Сил-Чан пошевелился и посмотрел на Кугана так, словно поначалу не узнал его.

– Ох… Винс…

Директор положил руку на спину Сил-Чану и помог ему сесть.

– Полегче, полегче. Просто расскажи, что с тобой произошло.

– Я провалил задание, – сказал Сил-Чан. – Клан Ю узнал, зачем я приехал. Адамс отдал приказ об… аресте. Я потерял корабль. Сбежал в спасательной капсуле. Приземлился с другой стороны… планеты. Охранники Пчака пытались меня остановить… – Он уронил голову на грудь.

Куган прижал руку к сердцу своего друга, ощутил его равномерное биение. Уложив Сил-Чана обратно на пол, он вышел и вызвал медробота. Сил-Чан пришел в себя, когда робот поднимал его.

– Прости, что так тебя покидаю, – сказал он. – Я…

Монитор на столе директора звякнул. Куган нажал на переключатель, просмотрел слова сообщения, выключил экран и повернулся к Сил-Чану.

– Придется лечить тебя здесь, – сказал он. – Сейчас нельзя нести тебя по коридору. Слишком большой риск.

Возле двери зажужжал скрытый передатчик. Куган подтолкнул Сил-Чана назад за панель и закрыл ее. В кабинет вошел Пчак с бластером в руке. За ним следовали двое охранников. Скользнув взглядом по медроботу, генерал уставился на Кугана.

– Где человек, для лечения которого был вызван этот робот?

Охранник, который вошел последним, закрыл дверь и вскинул бластер.

– Отвечайте! Или вас убьют прямо на месте, – пригрозил Пчак.

«Конец», – подумал Куган и сказал:

– Эти медроботы – интересные существа, генерал. У них нет полноценной встроенной директивы, запрещающей им наносить вред человеку, потому что порой им приходится выбирать между спасением одного человека и смертью другого. Я могу сказать этому роботу, что, если мне будет нанесен какой бы то ни было вред, он обязан ввести вам смертельную дозу самого опасного яда, который находится в шприце у него в руке. Я говорю роботу, что это действие спасет мне жизнь. Он запрограммирован на верность Библиотеке и сделает именно то, что я только что велел ему.

Пчак стиснул зубы и приподнял бластер.

– Если не хотите умереть в агонии, положите бластеры мне на стол, – приказал Куган.

– Нет, – ответил Пчак. – И что вы теперь будете делать?

– Ваши бластеры могут убить меня, – сказал Куган, – но это не помешает роботу выполнить мой приказ.

Пчак сильнее прижал палец к спусковому крючку.

– Что ж, проверим…

По комнате пронеслась резкая вспышка энергетического разряда. Пчак осел. Стоявший за ним охранник испуганно обошел робота и бросил бластер на стол Кугана. От оружия исходил легкий запах озона, вызванный разрядом, убившим Пчака.

– Теперь отзовите эту штуковину, – сказал охранник, глядя на робота.

Куган покосился на второго охранника.

– Вы тоже, – велел он.

Второй человек обогнул робота, положил оружие на стол. Куган взял один из бластеров. Прикосновение вызвало странное ощущение.

– Теперь вы не спустите на нас эту штуку, да? – спросил второй охранник. Он никак не мог отвести взгляд от робота.

Куган посмотрел на механическое создание в форме скарабея с плоскими разгибателями и спинными крюками, с помощью которых оно переносило носилки. Интересно, как поступили бы эти двое, если бы он сообщил им то, о чем Пчак, вне всякого сомнения, прекрасно знал: директор солгал – робот не может совершить прямое действие против человека.

– Послушайте, мы теперь на вашей стороне, – сказал первый охранник. – Мы все вам расскажем. Перед тем как прийти сюда, Пчак получил сообщение о прибытии лидера Адамса и…

– Адамс! – рявкнул Куган. «Адамс направляется сюда! – подумал он. – Как бы это использовать?»

– Вы сопровождали Пчака, когда он явился сюда в первый раз, так? – спросил он, глядя на первого охранника.

– Я был его личным телохранителем, – ответил тот.

Куган взял со стола второй бластер и отошел.

– Так. Когда Адамс приземлится, вы свяжетесь с ним по этому монитору и скажете ему, что Пчак желает видеть его здесь. Взяв Адамса в заложники, я смогу убедить остальных сложить оружие.

– Но… – начал охранник.

– Одно лишнее движение, и я напущу на вас робота, – пригрозил Куган.

Охранник нервно сглотнул.

– Мы все сделаем, – пробормотал он. – Только я не понимаю, как вы сумеете заставить целое правительство сдаться… лишь потому…

– Значит, перестаньте об этом думать, – сказал Куган. – Просто доставьте сюда Адамса. – Он отступил к контрольной стене и принялся ждать.

– Ничего не понимаю! – воскликнул Сил-Чан. Уроженец Мундиаля сидел на стуле напротив Кугана. Новая библиотечная униформа прикрывала его перевязанное плечо. – Ты вдалбливаешь нам, что мы должны повиноваться. Говоришь, что нельзя идти против Кодекса. А затем в последний момент делаешь крутой разворот, расстреливаешь всю команду и отправляешь их в больничный покой для травм, полученных насильственным путем.

– Вряд ли они оттуда выберутся, – сказал Куган.

– Ну да, при такой-то охране, – согласился Сил-Чан. – Но это все равно неповиновение, и это противоречит Кодексу. – Он поднял руку, развернул ладонь в сторону Кугана. – Пойми, я не возражаю. Ведь я с самого начала именно это и предлагал.

– Вот тут ты не прав, – сказал Куган. – Народ был готов игнорировать Библиотеку и ее глупые трансляции до тех пор, пока информация была в свободном доступе. А потом трансляции прекратились по приказу правительства.

– Но… – Сил-Чан покачал головой.

– К власти опять пришло новое правительство, – сказал Куган. – Лидера Адамса выгнали, потому что он заявил людям, что им чего-то нельзя. Большая ошибка для любого политика. Они держатся у власти до тех пор, пока говорят людям, что им что-то можно.

– Ну, а как… – начал Сил-Чан.

– Сразу после того, как ты объявился, – сказал Куган, – я получил приказ от нового правительства, которому я с радостью подчинился. В нем говорилось, что лидер Адамс в бегах и любой, кто встретит его, имеет право арестовать его и держать под арестом до суда. – Куган встал и подошел к Сил-Чану. Тот тоже поднялся на ноги. – Так что, видишь, – сказал Куган, – все это я сделал, не ослушавшись правительства.

Уроженец Мундиаля бросил взгляд через стол Кугана, а потом вдруг улыбнулся и подошел к контрольной стене.

– Ловко же ты меня провел с этим рычагом. – Он положил руку на рычаг, с помощью которого не так давно Куган заставил его подчиниться.

Куган ударил Сил-Чана ногой по руке, отбросив ее прежде, чем тот успел нажать на рычаг.

Сил-Чан отступил, потряхивая ушибленной рукой.

– Ой! – Он поднял глаза на Кугана. – Что ты вытворяешь?..

Директор перевел рычаг в более высокое положение, и стена повернулась на четверть. Бросившись к стене, он начал вырывать провода из ряда нижних соединений. Когда он оттуда вышел, на лбу у него выступили крупные капли пота.

Сил-Чан уставился на рычаг, к которому недавно прикоснулся.

– О нет… – воскликнул он. – Ты что, на самом деле подключил это к подземной части?!

Куган молча кивнул.

Сил-Чан вытаращил глаза, отошел к столу и сел на него.

– Значит, ты не был уверен, что повиновение сработает, что…

– Нет, не был, – буркнул Куган.

Сил-Чан улыбнулся.

– Ну надо же, эта информация должна чего-нибудь да стоить. – Улыбка перешла в хитрую ухмылку. – Чего стоит мое молчание?

Директор медленно выпрямился и облизнул губы.

– Я скажу тебе, Торис. Все равно ты так или иначе получишь эту должность. Я скажу, чего это стоит для меня.

Куган многозначительно улыбнулся. Сил-Чан прищурился.

– Ты – мой преемник, – сказал Куган.

Крысиные бега

За девять лет, прошедших с тех пор, как Уэлби Льюис стал начальником отдела криминальных расследований под управлением шерифа Джона Чернака, он научился воспринимать работу полиции как некое подобие складывания пазлов. Рутинное занятие, составление целостной картины из отдельных фрагментов. И он совсем не был готов к тому, что однажды его мир, населенный циничными полицейскими, превратится в сцену из произведений Герберта Уэллса или Чарльза Форта.

Говоря о «чужаках», Льюис всегда имел в виду иностранцев, но никак не инопланетян. Разумеется, он знал, кто такие «жукоглазые», ведь иногда он все-таки почитывал фантастику. Но в том-то и проблема: подобные персонажи относились именно к фантастике, а не к тому, что можно увидеть в ходе обычной полицейской работы, да еще и в морге, а если точнее – в морге Джонсона-Тьюла.

Во вторник утром Льюис пришел на работу в офис шерифа без пяти минут восемь. Льюис был худощавым мужчиной с лицом валлийского типа, с низким лбом и черными волосами. Из-под густых бровей блестели нефритово-зеленые глаза.

Офис – помещение с высоким потолком и грязными, в пятнах стенами с потрескавшейся штукатуркой – располагался на первом этаже здания окружного суда Банбери. В комнате под одним из высоких окон торчал чугунный радиатор. Возле окна висел настенный календарь с изображением девушки, на которой из одежды была только нитка жемчуга на шее. По обе стороны прохода, ведущего от входной двери к радиатору, стояли два стола. Стол слева принадлежал Джо Уэлчу, ночному дежурному. Льюис занимал стол справа. Этот видавший виды, покрытый следами от сигарет предмет мебели обитал здесь уже более тридцати лет.

Льюис остановился возле стола, просмотрел бумаги в корзинке, куда складывали приходящую почту, и поднял голову, когда вошел шериф Чернак, упитанный мужчина с широкими славянскими чертами лица и цветом кожи, напоминавшим корку пшеничного хлеба. Шериф засопел, усаживаясь на стул под календарем, и сдвинул на затылок коричневую фетровую шляпу, обнажив лысую макушку.

– Здорово, Джон, – сказал Льюис, бросив бумаги назад в корзинку. – Как здоровье супруги?

– Получше. На этой неделе радикулит ее уже не так мучает, – ответил шериф. – Я пришел сказать тебе, что можешь не заниматься отчетом об ограблении. Сегодня рано утром патрульный в городе взял двух пацанов с награбленным. Отправим их в суд по делам малолетних.

– Это их ничему не научит, – сказал Льюис.

– Для тебя есть другое дельце, – продолжал шериф. – А в целом все спокойно. Может, успеем закончить бумажную волокиту. – Он поднялся на ноги. – Док Беллармайн произвел вскрытие той дамочки, Черино, но оставил склянку с содержимым желудка в морге Джонсона-Тьюла. Ты не мог бы забрать ее и отвезти в окружную больницу?

– Конечно, отвезу, – сказал Льюис. – Но ведь Черино умерла естественной смертью. Она была алкоголичкой, это всем известно. У нее весь дом забит бутылками.

– Скорее всего, так и есть, – согласился шериф. Остановившись возле стола Льюиса, он посмотрел на девушку на календаре. – Какая кошечка!

Льюис широко улыбнулся.

– Когда встречу такую девчонку, обязательно женюсь.

– Непременно, – сказал шериф и заковылял прочь.

Было уже около половины девятого, когда Льюис на полицейской машине подъехал к моргу и, не найдя места для парковки, свернул направо на углу Коув-стрит и остановился в переулке, где находился гараж морга.

Как только Льюис вышел из машины, на него дохнул влажный юго-западный ветер, всю ночь грозивший превратиться в ураган. Льюис посмотрел на серое небо, но не стал брать из машины дождевик. Пройдя по узкой тропинке вдоль гаража, он заметил распахнутую настежь дверь черного хода в морг. Внутри виднелся коридор и три стоявших в ряд металлических баллона, вроде тех, в которых сварщики хранят кислород и ацетиленовый газ. Льюис не мог взять в толк, зачем моргу понадобилось подобное оборудование. Коридор вел в фойе, где на полу лежал ковер и пахло мускусом и цветами. На двери слева висела латунная табличка, гласившая: «ОФИС». Льюис пересек фойе и вошел в комнату.

В углу за столом со стеклянной столешницей сидел высокий светловолосый человек с явно скандинавскими чертами лица. За спиной у него висело фото вулкана Лассен в дубовой рамке с надписью «МИР», выгравированной на специальной пластине. На столе перед мужчиной лежала наполовину заполненная квитанция на ритуальные услуги. В левом углу стояла латунная чаша с металлическим шаром, с шипением наполнявшим комнату тем же тяжелым цветочным запахом, который Льюис ощутил в фойе.

Человек встал из-за стола, положил ручку на похоронный бланк. Льюис узнал его – это был Джонсон, совладелец морга.

– Чем могу помочь? – спросил доктор.

Льюис объяснил, зачем пришел.

Джонсон вынул из ящика небольшую склянку, передал ее Льюису и озадаченно нахмурился.

– Как вы вошли? – спросил он. – Я не слышал дверного звонка.

Помощник шерифа спрятал склянку в карман пальто.

– Я припарковался в переулке и вошел через черный ход, – сказал он. – Вся улица забита машинами Чудаков[8].

– Чудаков? – Джонсон обошел стол.

– В газете писали, у них сегодня какая-то распродажа, – пояснил Льюис. Пригнувшись, он выглянул в окно сквозь жалюзи. – Наверное, это машины Чудаков. У того здания напротив.

Ветер пригнул к земле декоративный куст на лужайке перед моргом. По окну забарабанил дождь. Льюис выпрямился.

– Я оставил дождевик в машине, – сказал он. – Быстренько выйду тем же путем, через задний вход.

Джонсон подошел к двери.

– Двое наших санитаров скоро должны вернуться с вызова… – начал он. – Они…

– Ничего страшного, мне и раньше доводилось видеть жмуриков, – сказал Льюис и, обойдя Джонсона, направился к служебному входу.

Джонсон схватил помощника шерифа за плечо.

– Вынужден настоятельно просить вас выйти через главный вход, – сказал доктор.

Льюис остановился. В голове роем закружились вопросы.

– На улице дождь, – возразил он. – Я вымокну до нитки.

– Сожалею, – пробормотал Джонсон.

Возможно, кто-нибудь другой пожал бы плечами и выполнил просьбу Джонсона, но Уэлби Льюис был сыном Проктора Льюиса – человека, которого трижды избирали президентом общества «Круглый стол Шерлока Холмса в округе Банбери». Уэлби с детства осваивал логическую дедукцию, в данной же ситуации никакой логики не прослеживалось. Он восстановил в памяти картину коридора. Пусто – за исключением трех баллонов у двери черного хода.

– Зачем вам те металлические баллоны? – поинтересовался он.

Патологоанатом еще крепче сжал его плечо, и Льюис почувствовал, как сильная рука разворачивает его в сторону главного входа.

– Это бальзамирующий состав, – ответил Джонсон. – Его поставляют в таком виде.

– Ага.

Льюис глянул на вытянутое лицо Джонсона, освободился от вцепившейся в него руки и вышел через главную дверь. Лил сильный дождь. Льюис бегом обогнул морг, прыгнул в машину, но не тронулся с места. Он ждал. В девять двадцать восемь, если верить его наручным часам, появился помощник патологоанатома и направился к воротам гаража. Льюис потянулся и опустил стекло со стороны пассажирского сиденья.

– Придется вам переставить машину, – предупредил помощник. – Мы едем на вызов.

– А когда вернутся другие ребята? – спросил Льюис.

Помощник патологоанатома остановился на полпути к гаражу.

– Какие другие ребята? – удивился он.

– Те, что отправились на вызов с утра.

– Может, вы путаете нас с каким-нибудь другим моргом, – сказал тот. – На сегодня это наш первый вызов.

– Спасибо, – поблагодарил Льюис.

Он закрыл окно, завел машину и поехал в окружную больницу. В голове продолжали крутиться вопросы, так и оставшиеся без ответа. И прежде всего один: «Зачем Джонсон обманом заставил меня выйти через главный вход?»

Приехав в больницу, он отнес склянку в патологоанатомическую лабораторию, разыскал телефонную будку и позвонил в Центральный морг Банбери. Трубку взял санитар.

– Мы тут с приятелем поспорили, – сказал Льюис. – Не могли бы вы рассказать, как в морг доставляют бальзамирующий состав?

– Мы заказываем ящик с концентратом, – охотно начал служащий морга. – В каждом ящике по двадцать четыре стеклянных сосуда, шестнадцать унций каждый. Красная или оранжевая краска в растворе создает иллюзию живого. Бренд, который используем мы, по запаху напоминает клубничную газировку. Ничего неприятного. Мы гарантируем полное сохранение…

– Я просто хотел узнать, как он перевозится, – пояснил Льюис. – Его точно никогда не доставляют в металлических баллонах?

– Боже мой, нет, конечно! – воскликнул санитар. – Раствор их разъедает!

– Спасибо, – сказал Льюис и повесил трубку. Ему на ум пришла достойная Шерлока Холмса мысль: если человек лжет о вещах на первый взгляд незначительных, значит, на самом деле они важны.

Выйдя из будки, он столкнулся с доктором Беллармайном, хирургом-патологоанатомом. Доктор был высоким седовласым человеком с задубевшей кожей, искусственным загаром и голубыми глазами, острыми, как скальпель.

– А вот и вы, Льюис, – сказал он. – Мне говорили, что вы где-то здесь. В крови этой женщины, Черино, найдено такое количество алкоголя, которое могло бы убить троих. Мы, разумеется, проверим содержимое желудка, но вряд ли там обнаружится что-либо неожиданное.

– Черино? – переспросил Льюис.

– Старая алкоголичка, которую вы нашли в хибаре за тюрьмой, – напомнил Беллармайн. – Что, память отказывает?

– А… да, конечно, – сказал Льюис. – Просто я задумался кое о чем другом. Спасибо, док. – Он быстро проскользнул мимо хирурга, бормоча: – Мне пора…

Вернувшись в офис, Льюис присел на край стола, подтянул к себе телефон и набрал номер морга Джонсона-Тьюла. Ему ответил незнакомый мужской голос.

– В вашем морге проводится кремация? – спросил Льюис.

– У нас – нет, – ответил мужской голос, – но у нас договор с мемориальным крематорием Роуз-Лон. Приезжайте, и мы все обсудим.

– Не сейчас, спасибо, – Льюис повесил трубку.

Вот и ответ на очередной вопрос из списка: не содержался ли в тех баллонах газ для крематория? «Черт возьми, что же в них такое?» – спросил себя Льюис.

– Кто-то умер? – раздался из дверного проема голос, вернувший его к действительности. Льюис повернулся и увидел шерифа Чернака.

– Нет, – сказал Льюис, усаживаясь за стол. – Просто я нашел себе очередную головоломку.

– Док Беллармайн что-нибудь говорил про ту дамочку, Черино? – спросил шериф. Он вошел в комнату и уселся на стул под календарем.

– Алкоголизм, – ответил Льюис. – Как я и думал. – Откинувшись на спинку стула, он положил ноги на стол и уставился на грязное пятно на потолке.

– Что тебя гложет? – спросил шериф. – Ты как будто пытаешься разгадать какую-то загадку.

– Так и есть. – Льюис рассказал ему о случае в морге.

Чернак снял шляпу, почесал лысину.

– Не вижу в этом ничего особенного, Уэлби. Скорее всего, этому существует какое-то очень простое объяснение.

– Я так не думаю, – возразил Льюис.

– Почему?

Льюис пожал плечами.

– Не знаю. Просто мне так не кажется. Что-то в этом морге не так.

– И что же, по-твоему, в этих баллонах? – спросил шериф.

– Не знаю…

Шериф вернул шляпу на место.

– Будь на твоем месте кто-нибудь другой, я бы посоветовал выбросить это из головы, – сказал он. – Но с тобой… даже не знаю. Я частенько видал, как ты всякие фокусы вытворяешь. Иногда мне кажется, что ты ненормальный, который видит людей насквозь.

– Я и есть ненормальный, – согласился Льюис. Он опустил ноги на пол, вытащил блокнот и принялся рисовать.

– Да уж, вижу, у тебя шесть голов, – сказал шериф.

– Нет, правда, – сказал Льюис. – У меня сердце с правой стороны.

– Не замечал, – откликнулся шериф. – Но теперь, когда ты мне указал на это…

– Ненормальный, – сказал Льюис. – Вот что я почувствовал, когда встретился с патологоанатомом. Он показался мне каким-то жутковатым мутантом.

Он отодвинул блокнот, в котором нарисовал квадрат, разделенный на несколько сегментов кривыми линиями. Как мозаика.

– Он был мутантом?

Льюис покачал головой.

– По виду – нет.

Чернак встал.

– Вот что, – сказал он. – Сегодня у нас тихо. Покопайся-ка в этом деле как следует.

– Кого можно взять в помощь? – спросил Льюис.

– Через полчасика вернется Барни Килер, – сказал Чернак. – Он пошел относить повестку судье Гордону.

– О’кей, – согласился Льюис. – Когда вернется, скажи ему, пусть отправляется в здание ордена Чудаков и войдет с черного хода, чтобы не привлекать внимания. Пускай поднимется в комнату в башне и следит за входом в морг, отмечает всех, кто приходит и уходит, и следит за баллонами. Если баллоны увезут, пусть проследит за перевозчиком и выяснит, куда их везут.

– А ты чем займешься? – спросил шериф.

– Отыщу местечко, откуда можно наблюдать за черным ходом. Позвоню, когда обустроюсь. – Льюис указал на стол напротив. – Когда придет Джо Уэлч, пусть подменит меня.

– Ясно, – сказал Чернак. – Только сдается мне, ты идешь по ложному следу.

– Вполне возможно, – сказал Льюис. – Но в этом морге есть что-то зловещее, отчего у меня разыгралось воображение. Я все думаю, как легко работнику морга избавиться от неудобного трупа.

– Засунуть его в один из баллонов? – спросил шериф.

– Нет, для этого они слишком малы. – Льюис покачал головой. – Просто мне не нравится, что этот тип мне врал.

Около половины одиннадцатого Льюис нашел то, что искал: кабинет врача в торце здания в двух шагах от гаража морга. У врача было три комнаты на третьем этаже, последняя из которых выходила прямиком на задний двор морга. Взяв с врача и медсестры слово сохранить все в тайне и вооружившись биноклем, Льюис устроился в задней комнате.

В полдень он попросил сестру принести ему на обед гамбургер и стакан молока, а потом последить за моргом, пока он будет звонить в отделение, чтобы сообщить радиооператору о своем местонахождении.

В пять часов в заднюю комнату зашел врач, вручил Льюису запасные ключи от кабинета и попросил запереть дверь, когда будет уходить. Льюис еще раз напомнил врачу о необходимости помалкивать о наблюдении за моргом и строгим взглядом отбил у него охоту задавать какие-либо вопросы. Врач повернулся и вышел, плотно закрыв за собой дверь. В кабинете наступила тишина.

Около половины восьмого на улице стемнело и разглядеть, что происходит во дворе морга, стало почти невозможно. Льюис уже было подумал о том, что стоит перенести свой наблюдательный пункт в переулок, но в этот момент во дворе вдруг зажглись два фонаря, а в окошке задней двери вспыхнул янтарным светом ночник.

В восемь двадцать в офис приемной врача постучал Джо Уэлч. Впустив его, Льюис поспешил назад к окну. Уэлч последовал за ним. Второй помощник шерифа был высоким, нервным курильщиком с вечно прищуренными глазами и голосом, напоминавшим звук фагота. Он подошел к окну и спросил:

– Что происходит? Шериф Джон упоминал какие-то ацетиленовые баллоны.

– Может, и ничего, – ответил Льюис. – Но меня не покидает чувство, что здесь что-то серьезное. – Он вкратце описал утреннюю встречу с патологоанатомом.

– По-моему, ничего особенного, – сказал Уэлч. – Что ты рассчитываешь найти в этих баллонах?

– Сам не знаю, – признался Льюис.

Уэлч отошел в темный угол, зажег сигарету и вернулся.

– Почему бы тебе прямо не спросить Джонсона?

– В том-то и дело, – сказал Льюис. – Я спросил, а он мне соврал. Поэтому у меня и возникли подозрения. Я надеялся, что они вынесут баллоны и мы сможем проследить за ними и таким образом все узнать.

– Почему ты так уверен, что Джонсон хотел скрыть от тебя именно баллоны? – спросил Уэлч.

– А больше там ничего и не было, – сказал Льюис. – Странный коридор, с обоих концов двери, а в середине – ничего, кроме этих баллонов.

– Что ж, возможно, их уже там нет, – предположил Уэлч. – Ты приехал сюда не раньше половины одиннадцатого, сам говорил, а Килер начал следить за парадным входом часов в одиннадцать. Если для них эти баллоны так уж важны, они могли их вывезти до твоего приезда.

– Я об этом думал, – сказал Льюис. – Но сомневаюсь, что успели бы. Выйду перекусить, а потом загляну в переулок, попробую подобраться поближе.

– При таком освещении близко не подойдешь, – заметил Уэлч.

Льюис указал на гараж.

– Приглядись и увидишь место в тени с другой стороны. Фонарь горит в заднем коридоре. Я постараюсь подойти достаточно близко, чтобы заглянуть в окошко в задней двери. Баллоны довольно большие, думаю, мне удастся их рассмотреть.

– А если их куда-нибудь переместили? – спросил Уэлч.

– Тогда придется войти и вызвать Джонсона на откровенный разговор, – ответил Льюис. – Может, надо было это сделать с самого начала. Ситуация весьма странная. Не по душе мне тайны в морге.

– Прямо-таки название для детективного романа, – сказал Уэлч. – «Тайны в морге». – Он фыркнул. – Там и без того полно мертвяков. Это может обернуться чем-нибудь неприятным.

Уэлч раскурил новую сигарету от предыдущей и загасил окурок в тарелке, которую Льюис использовал как пепельницу.

– Может, ты и прав, – сказал он. – Во всей этой неразберихе меня впечатляет только одно, Уэлби. Как говорит шериф Джон, я частенько видал, как ты всякие фокусы вытворяешь.

– Он и тебе это говорил? – спросил Льюис.

– Ага, но он думает, что на сей раз ты, скорее всего, ошибаешься. – Уэлч посмотрел на здание морга. – Если пойдешь внутрь, я мог бы собрать своих парней и оцепить это место, если ты вовремя не вернешься.

– Не думаю, что в этом будет необходимость, – возразил Льюис. – Ничего не предпринимай, ну… разве что заметишь что-то подозрительное.

Уэлч кивнул.

– О’кей, – сказал он и посмотрел на мерцающий кончик сигареты, затем перевел взгляд на двор, за которым они следили. – Все равно у меня от моргов мурашки по коже.

В кафе в двух кварталах от морга Льюис проглотил горячий сэндвич с говядиной и вернулся назад по переулку. На улице было холодно и сыро. Ветер безжалостно трепал полы его дождевика. Держась в тени около принадлежавшего моргу гаража, Льюис обнаружил ряд досок, перегораживавших проход. Он перелез через доски и спрыгнул на мягкую землю, размытую ручейками воды из открытого водостока. Ветра здесь не было. Льюис тихо подкрался к месту, где заканчивалась тень, и, как и ожидал, сумел заглянуть в окошко задней двери морга. Баллонов не было видно. Льюис тихо выругался, пожал плечами, вышел из тени и в открытую прошествовал по ярко освещенному двору. Дверь была заперта, но через окно он увидел, что в коридоре пусто. Подойдя к главному входу, он позвонил в дверь.

Ему открыл мужчина в черном костюме, таком мятом, будто он в нем спал. Льюис протиснулся мимо него в теплое, пропитанное ароматом цветов фойе.

– Джонсон здесь? – спросил он.

– Мистер Джонсон спит, – последовал ответ. – Что вам угодно?

– Пожалуйста, передайте мистеру Джонсону, чтобы он спустился сюда, – сказал Льюис. – Это официальное дело. – Он продемонстрировал свой значок.

– Непременно, – ответил мужчина. – Будьте добры, пройдите в кабинет. Я сообщу мистеру Джонсону о вашем приходе. Он спит в квартире наверху.

– Благодарю, – сказал Льюис.

Удалившись в кабинет, он разглядывал цветную фотографию вулкана Лассен до тех пор, пока ночной санитар не скрылся на лестнице в другом конце фойе. Затем Льюис вышел из кабинета и направился к двери, ведущей в коридор. Дверь была заперта. Он попробовал открыть ее силой, но она не поддавалась. Обнаружив трещину со стороны петель, он заглянул сквозь нее в коридор и резко вдохнул, увидев знакомые металлические баллоны. Они стояли как раз там, где он и предполагал. Вернувшись в кабинет, Льюис нашел в телефонном справочнике номер приемной врача, где ждал Уэлч, и позвонил. Уэлч ответил далеко не сразу.

– Да? – В голосе его слышалась осторожность.

– Это Уэлби, – сказал Льюис. – Сзади что-нибудь происходит?

– Нет, – ответил Уэлч. – У тебя все в порядке?

– Не уверен, – сказал Льюис. – Смотри внимательно. – Повесив трубку, он повернулся и увидел, что в дверях вырисовывается высокий силуэт Джонсона.

– Мистер Льюис, – войдя, произнес Джонсон. – Что-то случилось?

– Я хочу взглянуть на металлические баллоны, – сказал Льюис.

Джонсон замер.

– Какие металлические баллоны?

– Те, что в заднем коридоре, – пояснил Льюис.

– А-а, бальзамирующий состав, – сказал Джонсон. – Почему он вас так интересует?

– Давайте-ка на него взглянем, – предложил Льюис.

– У вас есть ордер? – поинтересовался Джонсон.

Льюис выпятил подбородок и уставился на патологоанатома.

– Я без труда его достану, – сказал он.

– На каком основании?

– Что-нибудь придумаю, – сказал Льюис. – Ну как, покажете мне их или хотите неприятностей на свою голову?

Джонсон пожал плечами.

– Как скажете.

Он отпер дверь в коридор и зашагал впереди Льюиса к трем баллонам.

– Я думал, бальзамирующий состав поставляют в бутылях емкостью шестнадцать унций, – сказал Льюис.

– У нас кое-что новое, – сказал Джонсон. – В этих баллонах вмонтирован внутренний стеклянный слой. Жидкость находится под давлением. – Он повернул клапан, и из краника наверху с шипением вырвалась водяная пыль.

– По запаху не похоже на бальзамирующий состав, – наугад сказал Льюис.

– Это новый тип, – ответил Джонсон. – Маскирующие запахи мы добавляем позже.

– Вы только что наполнили эти баллоны?

– Нет, их привезли на прошлой неделе, – ответил Джонсон. – Мы оставили их здесь, потому что больше негде их хранить. – Он улыбался, но глаза оставались холодными, настороженными. – Чем вызван такой интерес к нашим баллонам?

– Можете считать это профессиональным любопытством, – сказал Льюис.

Он подошел к задней двери, открыл ее, выдвинул защелку, чтобы дверь не захлопнулась, вышел на улицу и прикрыл дверь. Баллоны были прекрасно видны через окно. Льюис вернулся в коридор.

«Он продолжает врать, – подумал Льюис. – Но очень правдоподобно».

– Я хочу провести здесь тщательный обыск, – сказал он.

– Но почему? – запротестовал Джонсон.

– Просто так, – сказал Льюис. – Если хотите, могу вернуться с ордером.

Попытавшись протиснуться мимо Джонсона, он почувствовал, как сильная рука удерживает его на месте. В бок ему уткнулось что-то твердое. Опустив глаза, Льюис увидел приставленный к нему автоматический пистолет.

– Мне очень жаль, – сказал Джонсон. – Поверьте, мне правда жаль.

– Сейчас вы начнете сожалеть еще сильнее, – сказал Льюис. – Ваше здание под наблюдением спереди и сзади, а в отделении знают, где я.

Впервые по лицу Джонсона промелькнула тень нерешительности.

– Вы лжете, – прошептал патологоанатом.

– Подойдите сюда. – Льюис отступил к задней двери и посмотрел на темное окно, за которым стоял Уэлч. Оранжевый огонек сигареты помощника шерифа ясно выделялся на фоне черноты, и Джонсон заметил его. – А теперь давайте проверим, что у нас спереди, – предложил Льюис.

– В этом нет необходимости, – сказал Джонсон. – Я думал, вы блефуете… – Он помолчал. – Вы выходили в задний двор и заглянули в окно, да?

– С чего вы взяли? – спросил Льюис.

– Мне следовало это предвидеть, – сказал Джонсон. – Возможно, я слишком беспокоился о том, как все выглядит со стороны. Вы застали меня врасплох, когда явились сюда ночью.

– Вы видели, как я вхожу через главный вход? – спросил Льюис.

– Скажем так, я знал, что вы внизу, до того, как санитар сообщил мне об этом, – Джонсон махнул пистолетом. – Идемте назад в кабинет.

Льюис пошел впереди Джонсона. У двери он обернулся.

– Идите прямо! Не оборачивайтесь! – рявкнул Джонсон.

Но Льюису хватило беглого взгляда, чтобы понять: баллоны исчезли.

– Что это за жужжание? – спросил он.

– Не останавливайтесь, – приказал Джонсон.

Когда они пришли в кабинет, патологоанатом указал Льюису на стул.

– Что вы искали? – спросил Джонсон. Он сел за стол и положил пистолет перед собой.

– Я нашел то, что искал, – заверил его Льюис.

– А именно?

– Доказательства того, что здесь необходимо провести тщательный обыск.

Джонсон улыбнулся, взял телефонную трубку левой рукой и положил ее на стол.

– Как позвонить в ваш офис?

Льюис назвал номер.

Джонсон набрал его и сказал в трубку:

– Привет, это Льюис.

От изумления Льюис едва не упал со стула. Джонсон говорил его, Льюиса, голосом. Пистолет в руке патологоанатома удерживал помощника шерифа на месте.

– Есть какие-нибудь новости? – спросил Джонсон. Помолчал. – Нет. Ничего важного. Просто осматриваюсь. – Снова помолчал. – Я сообщу, если что-нибудь обнаружу, – сказал он и положил трубку на рычаг.

– Ну что? – спросил Льюис.

Джонсон поджал губы.

– Невероятно! – прошептал он. – Обыкновенный человек… – Запнувшись, он посмотрел на Льюиса и продолжил: – Я допустил ошибку, отговорившись правдоподобной ложью, когда дверь оставили открытой. Надо было… – Он пожал плечами.

– Не могли же вы вечно водить нас за нос, – сказал Льюис.

– Наверное, нет, – согласился Джонсон, – но логика подсказывает, что шанс еще есть. – Внезапно он вскинул пистолет, нацелив его на Льюиса. – И мне придется им воспользоваться…

Дуло изрыгнуло пламя, и Льюиса прижало к спинке стула. Сквозь дымку он видел, как Джонсон поднес пистолет к своей голове, нажал на спусковой крючок и рухнул на стол. Вслед за этим дымка вокруг Льюиса сгустилась, и он провалился куда-то в черную бездну.

Льюис чувствовал, что бежит по темной пещере, спасаясь от чудовища с горящими глазами и щупальцами, как у осьминога. Чудовище кричало: «Обыкновенный человек! Обыкновенный человек! Обыкновенный человек!» Его вопли разносило гулкое эхо, словно оно кричало в дождевую бочку. Затем голос чудовища перекрыл мерный, быстрый звук капающей воды, и Льюис увидел выход из пещеры – светлый и круглый. Яркое пятно все разрасталось и разрасталось, пока, наконец, не превратилось в белую больничную стену с окном, сквозь которое струился солнечный свет.

Повернув голову, Льюис увидел металлические баллоны, такие же, как в морге.

– Вот он и пришел в сознание, – сказал чей-то голос.

У Льюиса закружилась голова, и некоторое время он пытался справиться с головокружением. В поле зрения показалась фигура в белом, постепенно превратившаяся в интерна окружной больницы, с которым Льюис был знаком. Интерн держал в руках черную кислородную маску.

Звук капающей воды сделался громче, и теперь Льюис понял, что это тикают наручные часы. Он повернулся к источнику звука, увидел, как шериф Чернак, сидевший в изголовье кровати, выпрямился. На славянском лице Чернака заиграла улыбка.

– Ну ты нас и напугал, – сказал он.

Льюис сглотнул ком в горле и, собравшись с силами, попытался заговорить.

– Что…

– Знаешь, повезло тебе, что ты такой чудной, – сказал Чернак. – Тебя спасло только то, что у тебя сердце справа. И что Джо услышал выстрелы…

К шерифу подошел интерн.

– Пуля задела край легкого и снесла часть ребра сзади, – сказал интерн. – Вы, верно, родились в рубашке.

– Что с Джонсоном? – спросил Льюис.

– Мертвее мертвого, – сказал Чернак. – Тебе хватит сил, чтобы рассказать нам, что произошло? Из рассказа Джо я ничего не понял. Что за баллоны с бальзамирующим составом?

Льюис припомнил встречу с патологоанатомом. Все это казалось бессмысленным.

– Бальзамирующий состав привозят в бутылях емкостью шестнадцать унций, – сказал Льюис.

– Мы забрали те три баллона из коридора, – сообщил Чернак, – но ума не приложу, что с ними делать.

– Из коридора? – Насколько Льюис помнил, в коридоре было пусто, когда он последний раз заглянул туда перед тем, как Джонсон велел ему не оборачиваться. Он попытался сесть и ощутил острую боль в груди. Интерн осторожно уложил его обратно на подушку.

– Ну-ну, еще не хватало, – сказал он. – Лежите и не двигайтесь.

– Что было в баллонах? – прошептал Льюис.

– Местные лаборанты говорят, бальзамирующий состав, – сказал шериф. – Что в этом особенного?

Льюис вспомнил резкий запах спрея, который Джонсон выпустил из краника на баллоне.

– В лаборатории еще остались образцы жидкости? – спросил он. – Я бы хотел понюхать.

– Сейчас принесу, – сказал интерн. – Не позволяйте ему садиться, – обратился он к шерифу. – Может начаться кровотечение.

– Где вы нашли баллоны? – спросил Льюис.

– У двери черного хода, – ответил Чернак. – Как ты и говорил. А что?

– Пока не знаю, – сказал Льюис. – Но я бы хотел, чтобы ты кое-что сделал. Возьми…

Открылась дверь, и вошел интерн с пробиркой в руке.

– Вот оно, – сказал он.

Он поднес пробирку к носу Льюиса. От нее исходил мускусно-цветочный аромат – совсем не такой, какой он почувствовал около баллонов. «Понятно, почему баллоны исчезли, – подумал Льюис. – Кто-то их подменил. Но что же в них было?» Он поблагодарил интерна.

– Ты начал что-то говорить, – напомнил шериф.

– Да, – сказал Льюис. – Джон, иди вместе с ребятами в морг, пускай снесут стену за тем местом, где вы нашли баллоны. Пол тоже вскройте.

– Что ты рассчитываешь найти? – спросил Чернак.

– Чтоб я знал, – ответил Льюис, – но это наверняка будет что-то интересное. Стоило мне отвернуться, как эти баллоны то появлялись, то исчезали. Я хочу знать почему.

– Слушай, Уэлби, нам нужно опираться на что-нибудь конкретное, – сказал шериф. – Люди мечутся по всему моргу, говорят, это нарушает им работу, и тому подобное.

– Я бы сказал, наоборот, помогает. – Льюис едва заметно улыбнулся. Затем лицо его помрачнело. – Тебе недостаточно того, что кто-то пытался убить одного из твоих людей, а потом покончил с собой?

Шериф почесал голову.

– Наверное, Уэлби. А ты не можешь предоставить что-нибудь, кроме собственных домыслов?

– Мне об этом деле известно не больше твоего, – сказал Льюис. – Кстати, где тело Джонсона?

– Его готовят к погребению, – сказал Чернак. – Уэлби, одних твоих слов недостаточно. Окружной прокурор разорется, если я пойду напролом.

– Ты все-таки шериф…

– Но ты хотя бы можешь объяснить мне, почему Джонсон покончил с собой?

– Видимо, у него с психикой было не все в порядке, – сказал Льюис. – И вот еще что, Джон. Пусть док Беллармайн проведет вскрытие Джонсона, да повнимательнее, с лупой.

– Зачем?

– Он что-то говорил об обычных людях, – сказал Льюис.

– Заставляешь меня так рисковать карьерой, – проворчал Чернак.

– Ты это сделаешь? – спросил Льюис.

– Конечно, сделаю! – взорвался Чернак. – Но мне это не нравится! – Он нацепил шляпу и вышел из палаты.

Интерн повернулся, собираясь последовать за ним.

– Который час? – спросил Льюис.

Интерн остановился, глянул на часы.

– Около пяти. – Он перевел взгляд на Льюиса. – После операции вас держали на успокоительных.

– Пять утра или пять вечера? – спросил Льюис.

– Вечера…

– Трудно со мной пришлось?

– Рана была чистая, – сказал интерн. – А сейчас отдыхайте. Уже почти время ужина. Я прослежу, чтобы вам сразу принесли поесть, а потом сестра даст вам снотворное. Вам нужно отдохнуть.

– Долго я буду прикован к постели? – спросил Льюис.

– Мы это обсудим позже, – сказал интерн. – Сейчас вам не следует много разговаривать. – Он повернулся и вышел.

Повернув голову, Льюис увидел, что кто-то оставил на прикроватном столике стопку журналов. Верхний журнал соскользнул, демонстрируя кричащую обложку, на которой чудовище с выпученными глазами преследовало полуодетую красотку. Льюис вспомнил о своем кошмаре. «Обыкновенный человек… обыкновенный человек…» Он никак не мог выкинуть эти слова из головы. «Что такого было в Джонсоне, что он показался мне мутантом?» – гадал Льюис.

Студентка-практикантка принесла поднос с едой, отрегулировала положение койки и помогла ему поесть. Затем вошла медсестра со шприцом и сделала ему укол в руку. Льюис почти сразу провалился в сон, а в мозгу у него так и роились вопросы без ответов.

– Он проснулся, – сказал женский голос.

Льюис услышал, как открывается дверь, поднял глаза и увидел Чернака, за которым следовал Джо Уэлч. На улице был день, лил дождь. Мужчины сняли мокрые плащи и повесили их на спинки стульев.

Льюис улыбнулся Уэлчу.

– Благодарю за хороший слух, Джо, – сказал он.

Лицо Уэлча осветилось широкой улыбкой.

– Я открыл окно, когда увидел, как ты вышел через заднюю дверь, – сказал он. – Подумал, может, ты хочешь крикнуть мне. Потом ты снова зашел внутрь, мне это показалось странным, и я оставил окно приоткрытым, иначе в жизни бы ничего не услышал.

Чернак придвинул стул к кровати Льюиса и сел. Уэлч занял место в изножье.

– Окружной прокурор уже разбушевался? – повернувшись к шерифу, спросил Льюис.

– Нет, – сказал Чернак. – Он недавно попал под ливень и подхватил простуду. Теперь отлеживается дома. К тому же я пока что все еще шериф этого округа. – Он хлопнул рукой по кровати. – Как ты себя чувствуешь, парень?

– Боюсь, что жить буду, – отшутился Льюис.

– Да уж, пожалуйста, – воскликнул Уэлч. – У нас новая телефонистка… Увидела твое фото в личном деле и говорит, что не прочь с тобой познакомиться. Настоящая красавица.

– Передайте ей, пусть подождет, – сказал Льюис и посмотрел на шерифа. – Что вы нашли?

– Ничего не понимаю, Уэлби, – ответил Чернак. – Прямо за баллонами была покрытая штукатуркой кирпичная стена. Мы сняли штукатурку, а там сплошная проводка.

– Что за проводка?

– Видишь ли, папаша Килера – ювелир, и Килер говорит, проводка серебряная. Там все так переплетено, прямо-таки защитный экран.

– К чему она подведена?

– Этого мы так и не нашли, – сказал Чернак и глянул на Уэлча. – Верно?

– Да там ничего, кроме проводки, нет, – подтвердил Уэлч.

– Что вы с ней сделали? – спросил Льюис.

– Ничего, – ответил Чернак. – Сфотографировали и оставили все, как было.

– А под полом что-нибудь было?

Лицо Чернака расплылось в улыбке.

– Ох, вот где нам повезло! – Он наклонил голову и уставился на Льюиса. – Откуда ты знал, что мы там что-нибудь найдем?

– Я просто знал, что баллоны появляются из ниоткуда, – сказал Льюис. – Что там было?

Чернак выпрямился.

– В общем, целая секция пола в коридоре оказалась лифтом, а внизу – большое помещение, от коридора аж до комнаты, где делают бальзамирование, а в комнате для бальзамирования в одном месте на полу можно приподнять плитку, а под ней люк и лестница. Черт возьми! Прямо как в фильмах ужасов!

– И что там было?

– Какая-то техника, – сказал Чернак.

– Что за техника?

– Понятия не имею. – Чернак покачал головой и посмотрел на Уэлча.

– Безумие какое-то! В жизни не встречал ничего подобного, – пожав плечами, сказал Уэлч.

– Вчера вечером док Беллармайн заглянул туда после вскрытия, – сказал Чернак. – Сказал, что зайдет к тебе утром.

– Он что-нибудь говорил про вскрытие? – спросил Льюис.

– Мне он ничего не говорил, – ответил Чернак.

Уэлч придвинул стул поближе к кровати и оперся рукой о перила.

– Мне он только сказал, что кое-что, обнаруженное им во время вскрытия, заставило его приехать осмотреть морг. Но что конкретно, он не говорил.

– А персонал морга? – спросил Льюис. – Они что-нибудь говорят о тайной комнате?

– Клянутся, что даже не подозревали о ее существовании, – сказал Чернак. – Мы их все равно взяли под стражу, всех, кроме Тьюла и его жены.

– Тьюла?

– Ну да, второго партнера. Его жена – тоже лицензированный работник морга. Но после того как в тебя стреляли, у них отобрали лицензию. Остальные сотрудники говорят, что Джонсон, Тьюл и его жена постоянно запирали двери в здании, вроде бы без видимой причины.

– Что напоминала та техника?

– Бо́льшая часть – это лифт под полом. А другая часть подсоединена к куче труб, торчащих из стола для бальзамирования наверху. Там был такой большой…

Чернака прервал звук открывающейся двери. В палату заглянуло циничное лицо доктора Беллармайна. Он обвел взглядом присутствующих, зашел и закрыл за собой дверь.

– Вижу, пациенту уже лучше, – сказал он. – А я уж боялся, что придется официально заниматься этим делом.

– Да он нас всех переживет, – ухмыльнулся Уэлч.

– Скорее всего, – согласился доктор, глядя на Льюиса. – Говорить можете?

– Секундочку, док, – сказал Льюис и повернулся к Чернаку. – Джон, сделай одолжение, отправь один из тех баллонов с бальзамирующим составом в сварочный цех и попроси их открыть его паяльной лампой. Я хочу знать, что там внутри.

– Ну уж нет, – запротестовал Чернак. – Никуда я не пойду, пока ты хоть что-нибудь не объяснишь!

– Да нет у меня никаких объяснений! – возмутился Льюис. – Я же еще не собрал все фрагменты. А теперь прикован к постели, а должен бы заниматься делом. У меня десять тысяч вопросов, на которые я хочу получить ответы, да не могу.

– Не стоит так волноваться, – предостерег Беллармайн.

– Да, Уэлби, успокойся, – сказал Чернак. – Просто меня раздирает любопытство. Получается какая-то бессмысленная история… Мужик без всякой видимой причины пытается убить тебя, а потом кончает с собой. Вроде бы оттого, что ты изъявил желание заглянуть в баллоны, а в них просто состав для бальзамирования. Ничего не понимаю.

– Ты вскроешь для меня эти баллоны? – спросил Льюис.

– Ладно, ладно. – Чернак с трудом поднялся на ноги. Уэлч последовал его примеру. – Пошли, Джо, – сказал шериф. – Мы для Шерлока всего лишь мальчики на побегушках. Отвезем-ка…

– Джон, ты уж извини меня, – сказал Льюис. – Просто сам я не могу…

– Понятно, что сейчас ты не можешь этим заниматься, – перебил Чернак. – Потому и делаю это для тебя. Ты лучший из моих людей, Уэлби, и я рассчитываю, что ты разберешься в этом деле. Лично я сдался, когда увидел всю эту технику.

Бормоча себе что-то под нос, он вышел из комнаты. Следовавший за ним Уэлч остановился у двери и подмигнул Льюису.

Беллармайн дождался, пока за ними закроется дверь, и присел в ногах у Льюиса.

– Как вам удалось их убедить? – спросил он.

Льюис пропустил вопрос мимо ушей.

– Что показало вскрытие? – спросил он.

Хирург нахмурился.

– Когда шериф передал мне ваши пожелания, я подумал, что вы сошли с ума, – сказал он. – Любому дураку было ясно, что Джонсон убит выстрелом в голову. Но я решил, что у вас, скорее всего, имеется на то какая-то причина, поэтому резал очень осторожно – и слава богу.

– Почему?

– Ну, в тех случаях, когда причина смерти очевидна, патологоанатом частенько ленится вникать в детали. Огнестрельная рана. Диагноз не вызывает сомнений. Я мог бы это упустить. Парень выглядел вполне нормальным.

– Что упустить?

– Сердце, прежде всего. Дополнительный слой мышц в сердечной оболочке. Я решил поэкспериментировать и чуть не уронил скальпель. Этот слой работает, как автоматический замок на самолетных топливных баках. Один прокол – и этот мышечный слой запечатывает дыру до тех пор, пока сердце не восстановит работу.

– Черт возьми! – воскликнул Льюис.

– И у этого парня все органы такие, – сообщил Беллармайн. – Врачи, изучая человеческое тело, давно мечтали изменить в нем некоторые вещи, так сказать, улучшить их. Джонсон выглядел так, словно эта мечта осуществилась. Более выраженные позвонки, при этом их меньше, чем обычно. Пигментированные сосуды в глазах, явно какой-то фильтр для…

– Точно! – Льюис хлопнул ладонью по кровати. – Он показался мне каким-то странным, и я никак не мог понять почему. У него зрачки меняли цвет. Я помню, что заметил это и…

– Вы не видели всего остального! – воскликнул Беллармайн. – У него расширенный таз, более равномерно распределявший вес между ногами. Кости стопы крупнее и равномернее распределяли вес над сводом. Внутренности поддерживала переплетенная мембрана. В системе кровообращения стратегически расположенные клапаны, контролировавшие кровоток. Джонсон, может, внешне и выглядел человеком, но внутри это был сверхчеловек.

– А что там с техникой в подвале морга? – спросил Льюис.

Беллармайн встал и принялся шагать взад-вперед. Наконец он остановился, оперся о поручни койки и посмотрел на Льюиса.

– Я полночи потратил на то, чтобы все там осмотреть, – сказал он. – Никогда не видел столь великолепно продуманной и исполненной системы. Ее основная задача – собирать кровь трупов и фракционировать белок.

– То есть создание плазмы или что-то в этом роде? – спросил Льюис.

– Да, что-то подобное, – ответил Беллармайн.

– Не думал, что для этого годится кровь трупа, – сказал Льюис.

– Мы тоже, – сказал хирург. – Впрочем, русские над этим работают. По результатам наших опытов, распад происходит слишком быстро. Мы пытались…

– Хотите сказать, это все происки коммунистов?

Беллармайн покачал головой.

– Ничего подобного. Эта система неизвестна не только в США, но и на Земле в целом. Есть там одна центрифуга, которая раскручивается от единственного дуновения ветра. Мысль о том, какую силу она может вырабатывать, приводит меня в ужас. У нас нет материалов, которые и близко подошли бы к этому сплаву. И у русских тоже.

– Откуда вы знаете?

– Начнем с того, что подобный механизм необходим для нескольких подобных проектов, а у русских по этим проектам результатов не больше, чем у нас.

– Значит, что-то было произведено из крови трупов и хранилось в этих баллонах, – сказал Льюис.

Беллармайн кивнул.

– Я проверил. Крепления на баллонах соответствовали креплениям на механизме.

Льюис вынудил себя сесть, не обращая внимания на боль в груди.

– Это означает внеземное вли… – Боль в груди стала нестерпимой, и он, замолчав, рухнул обратно на подушку.

Доктор Беллармайн подбежал к нему.

– Дурак! – рявкнул он. – Вам же было велено не напрягаться. – Он нажал на кнопку вызова в изголовье кровати и занялся повязками.

– В чем дело? – прошептал Льюис.

– Кровотечение, – объяснил Беллармайн. – Где эта дура медсестра? Что она не отвечает на вызов? – Он оторвал пластырь.

Открылась дверь, и вошла медсестра. Увидев, что происходит в палате, она остолбенела.

– Тревога! – сказал Беллармайн. – Зовите доктора Эдвардса! Несите плазму!

В голове у Льюиса будто стучал барабан – все громче, и громче, и громче. Затем стук начал стихать, и не осталось больше ничего.

Его разбудили шуршание и звук шагов. Он узнал эти звуки. Шелест накрахмаленной формы медсестры, которая ходила по палате. Льюис открыл глаза и по свету за окном определил, что сейчас середина дня.

– Вы проснулись, – сказала сестра.

Льюис повернул голову на звук ее голоса.

– Вы новенькая, – заметил он. – Я вас не узнаю.

– Отделение особого ухода, – пояснила сестра. – Расслабьтесь и постарайтесь не двигаться. – Она нажала на кнопку вызова.

Льюису показалось, что над ним почти сразу же нависло лицо доктора Беллармайна. Врач прощупал пульс на запястье Льюиса и глубоко вдохнул.

– У вас был шок, – сказал он. – Молчите, вам нельзя разговаривать. И не пытайтесь двигаться.

– Могу я задать несколько вопросов? – прошептал Льюис тихим, глухим голосом.

– Да, но очень коротко. Вы не должны напрягаться.

– Шериф что-нибудь выяснил насчет баллонов?

Беллармайн скривился.

– Их не смогли вскрыть. Не смогли разрезать металл.

– Это все подтверждает, – сказал Льюис. – Думаете, существуют еще такие механизмы?

– Наверняка, – сказал Беллармайн и сел на стул в изголовье кровати. – Я еще раз осмотрел подвал, на сей раз взял с собой технического специалиста. Он со мной согласен. Все там говорит о массовом производстве. В основном арматура с минимальной машинной обработкой. Простая, эффективная конструкция.

– Но зачем? Зачем нужна кровь мертвых людей?

– Я и сам задавался этим вопросом, – сказал Беллармайн. – Может быть, для питания растущих культур. Может, для извлечения антител.

– Это возможно?

– Все зависит от того, насколько быстро взята кровь. На время влияют температура и состояние тела и еще много факторов.

– Но зачем?

Хирург провел рукой по седым волосам.

– Мне не нравится мой собственный ответ на этот вопрос, – сказал он. – Я все думаю о том, как мы фракционируем кровь морских свинок, как производим вакцину из зародышей цыплят, как используем всех наших подопытных животных.

Взгляд Льюиса упал на столик в другом конце палаты. Кто-то перенес на него все журналы с прикроватной тумбочки. Он все еще видел обложку с пучеглазым чудовищем.

– Насколько я знаю из научной фантастики, – сказал Льюис, – та серебряная сетка в стене коридора – видимо, какой-то передатчик материи. Она отправляет баллоны туда, где их используют. Интересно, почему ее не поместили внизу с остальными механизмами.

– Может, она должна находиться на поверхности, – сказал Беллармайн. – Я знаю не больше вашего.

– Вы трезвомыслящий человек, док, – сказал Льюис. – Почему вы так спокойно приняли теорию о пучеглазом чудовище?

– Дело в сочетании фактов, – ответил Беллармайн. – Серебряная сетка, дизайн и назначение механизмов, неизвестные металлы, странности в организме Джонсона. Сразу видно, это – ПРИШЕЛЬЦЫ. Но тот же вопрос я могу задать и вам, Льюис. Что навело вас на эту мысль?

– Джонсон. Он назвал меня «обыкновенным человеком». Я задумался, насколько же парень должен отличаться от всех остальных, чтобы отделять себя от человеческой расы.

– Все сходится, – сказал Беллармайн.

– Но при чем тут морские свинки? – спросил Льюис.

Хирург нахмурился, глянул на пол, затем снова на Льюиса.

– Это устройство выполняло еще одну функцию, – сказал он. – Подвергало живые вирусы определенному воздействию – облучению рентгеновскими лучами или бета-лучами или чему-нибудь подобному, – и помещало мутировавший вирус в небольшой контейнер размером с ваш кулак. По опыту я знаю, что некоторые мутировавшие вирусы могут быть смертельными.

– Биологическое оружие, – прошептал Льюис. – Вы уверены, что это не русские?

– Уверен. Это был идеальный центр распространения инфекции. Полноценный. Если бы все сработало, Банбери был бы уже опустошен.

– Может, они были не готовы.

– Биологическое оружие считается готовым к применению, когда обустроен хотя бы один центр распространения инфекции. Нет… Это устройство производило незначительные изменения в обычных микроорганизмах, если не ошибаюсь. Маленький контейнер помещался в…

– Подставке на столе Джонсона, – сказал Льюис.

– Ага, – подтвердил Беллармайн.

– Я его видел, – сказал Льюис. – Принял за освежитель воздуха. – Он смахнул с одеяла невидимые пылинки. – Значит, они заражают нас мутировавшим вирусом.

– Это меня и пугает, – сказал Беллармайн.

Прищурившись, Льюис посмотрел на хирурга.

– Док, что бы вы стали делать, если бы узнали, что одна из ваших белых крыс не просто обладает достаточно развитым интеллектом, но к тому же понимает, что вы с ней делаете?

– Ну… – Беллармайн выглянул в окно. Сгущались сумерки. – Я не чудовище, Льюис. Я бы, наверное, отпустил ее на волю. Нет… – Он почесал подбородок. – Нет, пожалуй, и не отпустил бы. Но я бы не стал больше заражать ее. Наверное, я провел бы несколько тестов, чтобы проверить, насколько она умна. Эта крыса перестала бы быть простым подопытным животным. Она стала бы полезной с психологической точки зрения. С ее помощью я смог бы многое узнать о себе.

– Я так и подумал, – сказал Льюис. – Долго мне еще валяться в кровати?

– А что?

– Я придумал, как подопытные могут сообщить исследователям, что время вышло.

– Как? Мы даже не знаем их языка. Мы видели одну особь, и она мертва. Мы даже не можем быть уверены, что они отреагируют так, как отреагировали бы мы сами.

– Они отреагируют так же, – сказал Льюис.

– Откуда вы знаете? Они должны уже понимать, что мы разумны.

– Крыса тоже в некоторой степени разумна, – сказал Льюис. – Все зависит от того, как вы на нее смотрите. Разумеется, по сравнению с нами, они овощи. То же самое и с…

– У нас нет права ставить под удар все остальное человечество, – запротестовал Беллармайн. – Черт возьми, один из них пытался вас убить!

– Все указывает на то, что он был с дефектом, – заключил Льюис. – Слишком много ошибок наделал. Только поэтому нам и удалось разгадать их замысел.

– Они могут решить, что мы больше не приносим пользу, и избавиться от нас, – сказал Беллармайн. – Они…

– Среди них должны быть настоящие ученые, – сказал Льюис. – Джонсон был простым лаборантом. Настоящие ученые поступят так, как поступаем мы, люди. Я в этом уверен. Для того чтобы быть настоящим ученым, нужно уметь контролировать себя. Это значит, уметь понимать проблемы других людей… других существ. Нет, док. Вы с самого начала дали самый верный ответ. Вы проводите психологические испытания с крысами.

Беллармайн рассматривал свои руки.

– Что вы задумали?

– Возьмите белую крысу из лабораторной клетки. Заразите ее каким-нибудь простым микробом, оставьте в клетке шприц с заразой и все это – крысу и остальное – поместите возле той серебряной сетки. Исказите…

– Это безумие, – воскликнул Беллармайн. – Как вы можете заставить гипотетическое нечто обратить внимание на ваше послание, если даже не знаете их языка? Как с ними вообще можно контактировать?

– Исказите поле сетки, прикоснувшись к проводке чем-нибудь металлическим, – сказал Льюис. – Привяжите металл к палке, чтобы было безопаснее.

– В жизни не слышал более безумной идеи! – повторил Беллармайн.

– Достаньте мне белую крысу, клетку и шприц, я все сделаю сам, – сказал Льюис.

Беллармайн встал и зашагал к двери.

– В ближайшие две недели вы ничего не будете делать, – отрезал он. – Вы больны, а я и так слишком много с вами разговаривал. – Он открыл дверь и вышел из палаты.

Льюис уставился в потолок. По телу прошла дрожь. Мутировавший вирус!

Открылась дверь, вошли санитар и медсестра.

– Вам надо съесть горячий студень, – сказала медсестра. Она помогла ему есть, затем, вопреки его возражениям, вколола ему снотворное.

– Предписания врача, – строго сказала сестра.

– Какого врача? – пробормотал Льюис сквозь окутывавший его туман.

– Доктора Беллармайна.

Туман сгустился, сделался темнее. Льюис провалился в кошмар, где тысячи Джонсонов носились вокруг него с большими металлическими баллонами и каждый из них спрашивал: «Ты человек?» и брал у него кровь.

Очнувшись, Льюис увидел сидящего возле кровати шерифа Чернака. За окном занимался рассвет. Льюис повернулся к шерифу и с трудом прошептал:

– Утро, Джон… – Язык еле ворочался во рту и казался сухим и неповоротливым.

– Ну наконец-то, проснулся, – сказал Чернак. – Я тут уже пару часов сижу. Творится что-то неладное.

– Подними мне койку, – попросил Льюис. – Что случилось?

Чернак встал, подошел к краю кровати и отрегулировал ее положение.

– Самое главное – пропал док Беллармайн, – сказал он. – Мы проследили его путь от здешней лаборатории до морга. А там он как в воду канул!

Льюис широко раскрыл глаза.

– Там была клетка с белой крысой?

– Ну вот опять! – рявкнул Чернак. – Говоришь, что тебе ничего не известно, но вопросы задаешь правильные. – Он наклонился к Льюису. – Разумеется, там была крысиная клетка! А теперь рассказывай, откуда ты об этом знаешь!

– Сначала ты скажи мне, что случилось, – сказал Льюис.

Чернак выпрямился и нахмурился.

– Ладно, Уэлби, так и быть. Но потом, когда я закончу, начнешь говорить ты. – Он облизнул пересохшие губы. – Мне сказали, что док приходил сюда вчера вечером и говорил с тобой. Потом он пошел в лабораторию, взял клетку с белой крысой и направился в морг. Наш ночной охранник пропустил его. Когда, спустя некоторое время, док так и не вернулся, охранник забеспокоился и зашел внутрь. И там, в заднем коридоре, увидел черную сумку дока. А там, где была серебряная проводка, он нашел…

– Была? – выпалил Льюис.

– Да, – устало сказал Чернак. – Вот еще кое-что странное. Прошлой ночью кто-то выдернул все эти провода. Ни одного не осталось.

– Что еще нашел охранник?

Чернак подергал себя за воротник и уставился на стену напротив.

– Ну? – поторопил его Льюис.

– Слушай, Уэлби, я…

– Что случилось?

– Ну, ночной охранник – это был Расмуссен – позвонил мне, и я тут же поехал туда. Расмуссен ничего не трогал. Там была сумка дока, длинный деревянный шест с прикрепленной к нему железякой и крысиная клетка. Крысы в ней не было.

– А в клетке вообще что-нибудь было?

Чернак вдруг наклонился и выпалил:

– Слушай, Уэлби… как раз по поводу клетки… С ней что-то не так. Когда я только приехал, клянусь, ее там не было. Расмуссен тоже ее не помнит. Когда я приехал, то сначала решил, что док вышел через черный ход, но дверь все еще была опечатана полицией. Ее не открывали. Пока я это обдумывал – а стоял я примерно посередине коридора, – вдруг послышался хлопок, как будто из бутылки выдернули пробку. Я повернулся и на полу увидел эту клетушку. Она будто появилась из ниоткуда.

– И она была пуста?

– Да, не считая небольших стеклянных осколков. Мне сказали, это от шприца.

– Он был разбит?

– На мелкие кусочки.

– Дверца клетки была открыта?

Чернак склонил голову набок, глядя на противоположную стену.

– Вроде нет.

– А где именно стояла клетка? – Льюис пожирал шерифа взглядом.

– Как я и сказал, Уэлби, прямо напротив проводки.

– А провода исчезли?

– Ну… – Шерифу явно снова стало не по себе. – На секунду, когда я повернулся, услышав шум… на секунду мне показалось, что я их видел.

Льюис глубоко вдохнул.

– Теперь твоя очередь, – напомнил Чернак. – Где док? Судя по твоим вопросам, ты должен иметь об этом какое-никакое представление.

– Он сдает вступительные экзамены, – ответил Льюис. – И нам всем остается молиться, чтобы его приняли.

Оккупационные силы

Пробуждение было долгим. Откуда-то раздавался стук. Генерал Генри А. Льюэллин открыл глаза. В комнате кто-то был. Он услышал чей-то голос.

– Сэр… сэр… сэр… – Это был его ординарец.

– Все в порядке, Уоткинс, я проснулся.

Стук прекратился.

Генерал свесил ноги с кровати и посмотрел на подсвеченный циферблат будильника. Двадцать пять минут третьего. Что за черт? Он накинул халат – высокий человек с лицом багрового цвета, начальник Объединенного штаба.

Уоткинс отдал честь, когда генерал открыл дверь.

– Сэр, президент созвал экстренное совещание кабинета. – Ординарец заговорил быстрее, почти тараторя. – Вокруг Земли кружит инопланетный космический корабль размером с озеро Эри и готовится атаковать.

Смысл его слов не сразу дошел до генерала. Он фыркнул. «Чепуха из бульварных газетенок!» – подумал он.

– Сэр, – сказал Уоткинс, – внизу ждет штабная машина, она отвезет вас в Белый дом.

– Принесите мне кофе, пока я буду одеваться, – велел генерал.

На совещании присутствовали представители пяти иностранных государств, все штабные офицеры, девять сенаторов, четырнадцать депутатов, главы секретных служб, ФБР и всех армейских подразделений. Они собрались в конференц-зале бомбоубежища в Белом доме – помещения с обшитыми панелями стенами, на которых в глубоких рамах, имитирующих окна, висели картины. Генерал Льюэллин сидел напротив президента за дубовым столом для совещаний. Президент постучал молотком по столу, и стоявший в зале гомон стих. Поднялся секретарь президента, чтобы зачитать первый вопрос повестки дня.

Астроном из Чикагского университета заметил корабль около восьми часов вечера. Тот приближался от Пояса Ориона. Астроном уведомил об этом другие обсерватории, и кому-то пришло в голову поставить в известность правительство.

Корабль приближался на огромной скорости, а потом резко свернул на околоземную орбиту, облетая Землю за полтора часа. Теперь его было видно невооруженным глазом, словно очередной спутник. По подсчетам специалистов он был девятнадцати миль в длину, двенадцати миль в ширину и имел форму яйца.

Спектроскопический анализ показал, что двигатель судна работает на потоке водородных ионов со следами углерода, возможно, от рефрактора. Корабль был отчетливо виден на радаре, но игнорировал все попытки установить с ним связь.

Мнение большинства: инопланетный завоеватель, настроенный на то, чтобы захватить Землю.

Мнение меньшинства: осторожный гость из космоса.

Примерно через два часа после того, как корабль обосновался на орбите, от него отошел разведывательный модуль длиной в пятьсот футов, опустился на Бостон и выхватил из группы ночных рабочих, ожидавших автобус, человека по имени Уильям Р. Джонс.

Кое-кто из меньшинства переметнулся в противоположный лагерь. Однако президент продолжал налагать вето на все попытки заявить об атаке. Его поддерживали иностранные представители, периодически связывавшиеся со своими правительствами.

– Посмотрите на размер этой штуки, – сказал президент. – Муравей с крошечной мухобойкой мог бы атаковать слона с таким же успехом, с каким мы могли бы атаковать ее.

– Всегда остается надежда, что они проявят благоразумие, – сказал секретарь госдепартамента. – У нас нет доказательств, что они расчленяют этого Джонса из Бостона, как решили некоторые.

– Размер судна говорит об отсутствии мирных намерений, – возразил генерал Льюэллин. – На борту захватническая армия. Мы должны запустить все атомные боеголовки, которые сумеем достать, и…

Президент махнул рукой, призывая его замолчать.

Генерал Льюэллин откинулся на спинку стула. От споров у него разболелось горло, от ударов по столу – рука.

В восемь утра от корабля отделился модуль длиной в тысячу футов. Миновав побережье Нью-Джерси, он двинулся к Вашингтону.

В восемь восемнадцать утра модуль связался с аэропортом Вашингтона и на безупречном английском запросил инструкции к посадке. Изумленный диспетчер попросил модуль подождать, пока армия не расчистит место.

Генерала Льюэллина с группой помощников отправили в качестве делегации для встречи пришельцев. В восемь пятьдесят одну они прибыли на поле. Разведмодуль, бледно-голубой, как яйцо малиновки, сел на полосу, которая тотчас треснула под его тяжестью. На корабле то открывались, то закрывались тонкие прорези. Высунулись длинные стержни, затем снова исчезли. Спустя десять минут открылась дверь, из нее выехал трап и опустился на землю. И снова тишина.

Все оружие, которое армия смогла в столь короткий срок привести в боевую готовность, было нацелено на захватчика. В небе кружили реактивные самолеты. Высоко над ними вился одинокий бомбардировщик с надписью «БОМБА». Все ждали команды генерала.

В тени над трапом произошло какое-то движение. В открытой двери появились пять человеческих фигур. Все были одеты в полосатые брюки, рубашки с вырезом, сверкающие черные ботинки и цилиндры. Ткань переливалась разными цветами. Пришельцы несли в руках портфели, один держал свиток. Они начали спускаться по трапу.

Генерал Льюэллин и его помощники приблизились к трапу. «Они больше похожи на каких-то чиновников», – подумал генерал.

Первым заговорил человек со свитком, темноволосый, с узким лицом.

– Я имею честь быть послом Кролии, Лоо Могасайвидианту. – Это было сказано на безукоризненном английском. – Вот мои верительные грамоты. – Он протянул свиток.

Генерал Льюэллин взял свиток и представился:

– Я генерал Генри А. Льюэллин… – Он замялся. – Представитель Земли.

Кролианин поклонился.

– Могу я представить своих помощников? – Он повернулся. – Айк Турготокикалапа, Мин Синобаятагурки и Уильям Р. Джонс, уроженец Бостона, Земля.

Генерал узнал человека, чье фото было в каждой утренней газете. «А вот и первый коллаборационист Солнечной системы», – подумал он.

– Хочу принести свои извинения за задержку, – сказал посланник Кролии. – Иногда получается так, что между первичной и вторичной фазой колониальной программы проходит довольно долгий срок.

«Колониальной программы!» – ахнул про себя генерал, едва не дав сигнал о начале боевых действий. Однако послу было еще что сказать.

– Задержка высадки на Землю была необходимой предосторожностью, – объяснил кролианин. – За столь долгий срок наши данные несколько устаревают. Нам потребовалось время, чтобы взять пробы, поговорить с мистером Джонсом, обновить базы данных. – Он снова отвесил галантный поклон.

Генерал Льюэллин вконец запутался: «Пробы… база данных…» Он глубоко вдохнул и, ощущая на плечах груз истории, сказал:

– У нас к вам один вопрос, господин посол. Вы прибыли как друзья или как завоеватели?

Кролианин широко раскрыл глаза и повернулся к землянину, стоявшему рядом.

– Я так и думал, мистер Джонс. – Он поджал губы. – Ох уж этот Колониальный департамент! Штат не укомплектован! Работает черт-те как! Ну и путаница…

Генерал нахмурился.

– Я вас не понимаю.

– Конечно, нет, – сказал посол. – Но если бы наш Колониальный департамент следил… – Он махнул рукой. – Посмотрите на своих людей, сэр.

Прежде всего генерал посмотрел на тех, кто стоял позади посла. Ясное дело, люди. По знаку кролианина он повернулся к солдатам у себя за спиной, затем бросил взгляд на перепуганные лица гражданских за оградой аэропорта.

Генерал пожал плечами и повернулся обратно к кролианину.

– Люди Земли ждут ответа на мой вопрос. Вы прибыли как друзья или как захватчики?

Посол вздохнул.

– Дело в том, сэр, что на этот вопрос нет ответа. Вы, верно, заметили, что мы с вами одного биологического вида.

Генерал молчал.

– Вам должно быть ясно, – продолжал кролианин, – что мы уже захватили Землю… около семи тысяч лет назад.

Пустышка

Если бы не ссора с отцом, я бы никогда не пошла в Таверну и никогда не встретила бы Пустышку. Пустышка выглядел обычным парнем и не стоил особого внимания, если только вы не притворялись, как это делала я, что вы – Марла Грэйм, звезда чувствилок, а он – Сидни Харш, явившийся в бар, чтобы передать вам шпионскую капсулу.

Во всем был виноват мой отец. Представьте, он разозлился из-за того, что я отказалась жечь кусты. Что это вообще за работа для восемнадцатилетней девушки? Я знаю, у моих предков были трудности с деньгами, но это не давало ему права на меня набрасываться.

Мы поругались за обедом, но улизнуть из дома мне удалось только после шести. Я отправилась в Таверну, поскольку знала, что, узнав об этом, старик взбесится пуще теле, попавшего в свинцовую бочку. Разумеется, скрыть это от него я бы не смогла. Каждый раз, как я возвращаюсь домой, он устраивает мне настоящий допрос.

Таверна – это место на перекрестке, где таланты собираются вместе, чтобы обменяться впечатлениями и обсудить работу. Я была там только один раз, и то в компании отца. Он запрещал мне ходить туда одной, потому что там часто крутятся всякие наркоши. Наркотой пропах весь зал. Под потолком клубился розовый дым из чаши с хиро. Кто-то дымил венерианским ойном. Было еще совсем рано, но в Таверне собралось уже немало талантов.

Я присела в свободный уголок за барной стойкой и заказала «голубой огонь», потому что видела, как его заказывает в чувствилках Марла Грэйм. Бармэн пристально уставился на меня. Я решила, что он наверняка теле, но он не стал меня доставать. Немного погодя он отправил ко мне напиток по воздуху и телепортировал к себе мои деньги. Я пригубила напиток, как это делала Марла Грэйм. Он показался мне слишком сладким, но я постаралась сделать так, чтобы на лице у меня ничего не отражалось.

Зеркало над барной стойкой давало хороший обзор зала, и я смотрела в него так, словно кого-то ждала. Увидев его отражение, я сразу поняла, что он сядет рядом со мной. Я не то чтобы ясновидящая, но иногда такие вещи сразу понятны.

Он пересек зал, двигаясь между забитыми столиками с легкостью гладиатора. Тогда-то я притворилась, что я – Марла Грэйм, что я жду в баре Порт-Саида Сидни Харша, чтобы забрать у него шпионскую капсулу, как в чувствилке, которую я видела в воскресенье. Этот парень и правда чем-то напоминал Харша – светлые кудрявые волосы, темно-синие глаза, лицо с такими резкими чертами, будто высеченное из камня скульптором, который еще не закончил работу.

Как я и думала, он сел рядом со мной и заказал «голубой огонь», поменьше сахара. Ясное дело, я догадалась, что он намерен со мной познакомиться, и задумалась, что ему сказать. Внезапно мне пришла в голову потрясающая идея: почему бы так и не следовать примеру Марлы Грэйм до тех пор, пока не настанет время уходить?

Он бы все равно не сумел меня остановить, даже если бы был портером. Видите ли, я – пиро, а это отличная защита в любом случае. Покосившись на свою вызывающую юбку, я сдвинула ногу так, чтобы в разрезе показалась подвязка. Я видела, как это делала Марла Грэйм. Блондин и глазом не моргнул. Он допил свой напиток и заказал еще один.

Я принюхалась. Дурью от него не пахло. Впрочем, витавшие в зале запахи уже начинали на меня действовать, и меня слегка подташнивало. Я знала, что скоро мне придется уйти, а другого шанса побыть кем-то вроде Марлы Грэйм не представится. Поэтому я сказала:

– У тебя что?

Ох, он прекрасно понял, что я обращаюсь к нему, но даже не поднял взгляда. Это меня разозлило. У девушки должна быть гордость, а я и так уже пошла на большие жертвы, первой начав разговор! Перед ним стояла пепельница с кучей бумаги. Я сосредоточилась на ней, и бумагу вдруг охватило пламя. Я – хороший пиро, когда захочу. Некоторые мужчины были достаточно милы, чтобы заметить, что я и без таланта могла бы разжечь огонь. Впрочем, с таким отцом, как у меня, который везде сует свой нос, разве был у меня шанс это проверить?

Огонь привлек внимание парня. Он знал, что это я его разожгла. Взглянув на меня всего разок, он отвернулся.

– Отвяжись, – сказал он. – Я – Пустышка.

Не знаю, в чем дело. Может, я и правда немножечко теле, как сказал врач, но я знала, что он говорит правду. Это не прикол, как показывают в чувствилках. Ну, знаете, такой, где два комика, и один из них говорит: «А что у тебя?» А другой отвечает: «Пусто».

Только на самом деле он в это время заставляет стул левитировать и жонглирует без рук кучей вещей у себя за спиной. Ну, вы знаете этот прикол. Его уже до смерти заездили. В общем, когда он это сказал, меня как будто взяла оторопь. Я никогда раньше не видела настоящего живого Пустышку. Нет, я, конечно, знала, что они существуют. В правительственных резервациях и все такое, но вот так, чтобы сидеть рядом с одним из них…

– Извини, – сказала я. – Я – пиро.

Он покосился на золу в пепельнице и сказал:

– Да уж, вижу.

– Сейчас для пиро почти нет работы, – продолжала я. – Это мой единственный талант. – Я повернулась и посмотрела на него. Такой красавчик, хоть и Пустышка. – Что ты сделал? – спросила я.

– Сбежал, – ответил он. – Из резервации в Сономе.

От этого у меня закипела кровь. Не просто Пустышка, но еще и беглец. Совсем как в чувствилках.

– Хочешь у меня спрятаться? – предложила я.

Он развернулся, осмотрел меня и – честное слово! – покраснел. На самом деле! Никогда не видела, чтобы мужчина краснел. Этот парень определенно был полон сюрпризов.

– Люди могут неправильно понять, когда меня поймают, – сказал он. – А меня рано или поздно наверняка поймают. Так всегда бывает.

Мне отлично удавалась роль опытной женщины.

– Почему бы тогда не насладиться свободой? – спросила я, позволив ему увидеть в разрезе юбки немного больше, чем следовало.

А он, представьте себе, отвернулся!

Вот тогда и появились копы. Они не стали поднимать шум. Я давно заметила, что у двери стоят двое и смотрят на нас, только решила, что смотрят они на меня. Копы подошли к нам, и один из них склонился над моим блондинчиком.

– Так, Клод, – сказал он. – Давай по-тихому.

Второй ухватил меня за руку и сказал:

– Тебе тоже придется с нами пойти, сестренка.

Я вырвалась.

– Какая я тебе сестренка? – возмутилась я.

– Оставьте ее в покое, парни, – сказал Клод. – Я ей ничего не сказал. Она просто ко мне клеилась.

– Извини, – ответил коп. – Но она тоже пойдет с нами.

Тут я испугалась.

– Слушайте, – сказала я. – Я понятия не имею, в чем тут дело.

Полицейский показал мне дуло пистолета с транквилизатором у себя в кармане.

– Хватит устраивать сцены. Иди по-хорошему, сестренка, или мне придется пустить вот это в ход, – сказал он.

Кому же охота, чтобы его усыпили? Я пошла тихо, надеясь, что по дороге нам встретится мой отец или какой-нибудь знакомый и я смогу объяснить, что к чему. Но мне не повезло.

Снаружи нас ожидал старый полицейский реактивный кабриолет, вокруг которого уже собралась толпа. Какой-то портер из толпы развлекался, раскачивая зад машины вверх-вниз. Он стоял чуть поодаль, сунув руки в карманы, и ухмылялся.

Коп, который говорил с нами, бросил взгляд на портера, и тот, перестав улыбаться, поспешил прочь. Тут я поняла, что коп – теле, хотя он не трогал мой разум. Некоторые теле очень чтут свой моральный кодекс.

Ехать в старом реактивном кабриолете было весело. Раньше я никогда на таком не ездила. Один из копов сел назад вместе со мной и Клодом. Другой был за рулем. Лететь над заливом было очень странно. Обычно, если я хотела куда-то попасть, я вежливо спрашивала, нет ли рядом портера, а потом думала о том, куда мне надо, и портер в мгновение ока отправлял меня.

Конечно, то и дело я оказывалась в квартире какого-нибудь престарелого господина. Некоторые портеры промышляют сутенерством. Но пиро нет нужды волноваться по поводу всяких там казанов. Ни один пожилой господин не станет заниматься ерундой, когда на нем загорится одежда.

Итак, кабриолет наконец приземлился на территории старой больницы за чертой города, и копы отвели нас в небольшой офис, находившийся в главном здании. Пешком, представляете! В офисе было темно – недостаточно света, – и мои глаза не сразу привыкли к этому после яркого освещения в коридоре. Когда я все же смогла что-то разглядеть и увидела за столом какого-то старикана, то чуть в обморок не упала. Это был Менсор Уильямс. Ага. Большой босс. Чего бы ни умели остальные, он это делал лучше.

Кто-то нашел выключатель, и свет стал ярче.

– Добрый вечер, мисс Карлайл, – сказал Уильямс. Его козлиная бородка при этом подрагивала. Прежде чем я сделала замечание насчет того, что читать мысли неэтично, он добавил: – Я не вторгаюсь в ваши мыслительные процессы. Я просто заглянул вперед, в тот момент, когда уже узнал ваше имя.

Еще и ясновидящий!

– Не было особой необходимости привозить ее сюда, – обратился он к копам. – Но это было неизбежно. – А потом он сделал очень странную вещь – повернулся к Клоду и кивнул в мою сторону. – Как она тебе, Клод? – спросил он. Как будто меня на продажу выставили!

– Это она, папа? – спросил Клод.

Папа! Это меня убило наповал. У Большого босса есть ребенок, и этот ребенок – Пустышка!

– Она, – сказал Уильямс.

Клод расправил плечи и заявил:

– Что ж, я пас. Не буду я этого делать!

– Будешь, – сказал Уильямс.

Я окончательно потеряла нить разговора и решила, что с меня хватит.

– Погодите-ка, господа, – воскликнула я. – А не то я спалю здесь все к чертям! В прямом смысле!

– Она может, – улыбнувшись отцу, подтвердил Клод.

– Но не станет, – ответил Уильямс.

– Ах, не стану? – возмутилась я. – Попробуйте-ка меня остановить!

– В этом нет нужды, – сказал Уильямс. – Я видел, что произойдет.

Вот так просто! У меня от ясновидящих мурашки по коже. Иногда я удивляюсь, как они сами себя не боятся. Наверное, для них вся жизнь – повторение того, что они уже знают. Но не для меня.

– Что случится, если я сделаю что-то, чего вы не видели? – спросила я.

Уильямс подался вперед, с интересом глядя на меня.

– Такого никогда раньше не случалось, – сказал он. – Если бы это случилось хоть однажды, был бы настоящий прецедент.

Я, конечно, не уверена, но, глядя на него, я подумала, что ему было бы очень интересно увидеть нечто, не совпадающее с прогнозируемым. Я подумывала о том, чтобы разжечь костерок, может, из бумаг у него на столе. Но почему-то эта мысль потеряла для меня привлекательность. И вовсе не потому, что чье-то присутствие в моем сознании приказывало мне этого не делать. Даже не знаю, в чем дело. Мне просто не хотелось этого делать.

– Что все это значит? – спросила я.

Старик откинулся на спинку стула, и, честное слово, он выглядел немного разочарованным.

– Дело в том, что вы с Клодом поженитесь, – сказал он.

Я раскрыла рот, но не издала ни звука. Наконец мне удалось выдавить из себя:

– То есть вы заглянули в будущее и увидели, что мы женаты? Сколько у нас детей и все такое?

– Ну, не все, – сказал он. – В будущем не все для нас ясно. Только определенные вехи. И мы не можем заглядывать в слишком отдаленное будущее. Прошлое гораздо проще. Оно фиксировано.

– А если мы этого не хотим? – спросил Клод.

– Да, – вторила я. – Что в таком случае?

Но должна признать, что предложенная перспектива не показалась мне такой уж отталкивающей. Как я уже говорила, внешне Клод напоминал Сидни Харша, только моложе. У него было что-то… можете называть это животным магнетизмом, если хотите.

Старик лишь улыбнулся.

– Мисс Карлайл, – сказал он, – вы действительно возражаете против…

– Раз уж я скоро стану членом вашей семьи, можете называть меня Джин, – перебила я.

Я уже начала проникаться неизбежностью ситуации. Моя двоюродная бабушка Харриет была ясновидящей, так что опыт общения с такими людьми у меня имеется. Сейчас я вспомнила, как она сказала мне, что мой котенок умрет, и я спрятала его в старом баке, а ночью пошел дождь и заполнил бак до краев. Разумеется, котенок утонул. Я так и не простила ее за то, что она не сказала мне, от чего котенок должен был погибнуть.

Старик Уильямс посмотрел на меня и сказал:

– По крайней мере вы проявляете благоразумие.

– А я нет, – парировал Клод.

Тогда я рассказала ему про свою двоюродную бабушку Харриет.

– Такова природа вещей, – сказал Уильямс. – Почему ты не можешь тоже проявить благоразумие, сынок?

Клод так и сидел с каменным лицом.

– Я что, такая ужасная? – спросила я.

Тогда он посмотрел на меня. По-настоящему посмотрел. Меня аж в жар бросило, честное слово. Я-то знаю, что я привлекательная. Наконец я, видимо, покраснела.

– Ты не ужасная, – сказал он. – Просто я против того, чтобы моя жизнь была расписана как шахматная партия.

Тупик. Минуты две мы просидели в полной тишине. Наконец Уильямс обратился ко мне:

– Что ж, мисс Карлайл, полагаю, вам интересно узнать, что здесь происходит.

– Я не дура, – ответила я. – Это одна из резерваций для Пустышек.

– Верно, – сказал он. – Но дело не только в этом. Вы знаете, что наши таланты возникли в результате мутаций, вызванных радиацией. Но знаете ли вы, что происходит с экстремальными отклонениями от нормы?

Разумеется, это знает каждый школьник. Я ему так и сказала. Конечно, я знала, что эволюционное развитие ведет к усреднению. Что у гениальных родителей обычно рождаются менее блестящие дети. Это общеизвестно.

Тут старик подкинул мне задачку.

– Таланты исчезают, моя дорогая, – сказал он.

Я задумалась над его словами. Конечно, я замечала, что в последнее время все труднее найти портера, даже такого, который отправит тебя к престарелым господам.

– В каждом поколении рождается все больше детей, у которых вообще нет талантов или же они слишком слабо выражены, – продолжал Уильямс. – Вряд ли мы когда-нибудь дойдем до их полного исчезновения, но те, кто останется, будут необходимы для особых работ на благо общества.

– Хотите сказать, что, если у меня будут дети, они окажутся Пустышками? – спросила я.

– Взгляните на вашу собственную семью, – ответил он. – Ваша двоюродная бабка была ясновидящей. Были ли у вас в семье другие, подобные ей?

– Ну… нет, но…

– Ясновидение – экстремальный талант, – сказал он. – Его обладателей осталось меньше тысячи. В моей категории всего девять человек. Кажется, вы называете нас Большими боссами.

– Но мы должны что-нибудь сделать! – воскликнула я. – Иначе мир полетит к чертям!

– Вот мы и делаем, – сказал он. – Здесь и еще в восьми резервациях по всему миру. Мы возрождаем механические и практические навыки, на которые опиралась цивилизация до появления талантов, и подбираем инструментарий, который сделает возможным перерождение той цивилизации. – Он поднял руку. – Но действовать нужно тайно. Мир пока не готов к восприятию подобной информации. Если об этом станет известно, начнется ужасная паника.

– Но вы же ясновидящий. Что произойдет? – спросила я.

– К сожалению, ни одному из нас пока не удалось это установить, – сказал он. – То ли это неустойчивая линия, то ли впереди какое-то препятствие, которое мы не в силах преодолеть. – Он покачал головой, и его козлиная бородка снова задрожала. – Ближайшее будущее покрыто туманом, сквозь который мы не в состоянии ничего разглядеть. Никто из нас.

Это меня напугало. От ясновидящих, может, и бывают мурашки по коже, но приятно знать, что существует будущее, которое кто-то может увидеть. Иначе будущего как бы и совсем нет. На глаза у меня навернулись слезы.

– И наши дети будут Пустышками, – сказала я.

– Это не совсем правда, – сказал Уильямс. – Некоторые из них – возможно, но мы сравнили ваши с Клодом генетические линии. У вас хорошие шансы произвести потомство, в котором будут ясновидящие или телепаты или оба таланта. Вероятность больше семидесяти процентов. – В его голосе послышались умоляющие нотки. – Миру нужен этот шанс.

Клод подошел и положил руку мне на плечо. От этого у меня по спине пробежали приятные мурашки. Вдруг я поймала вспышку его мыслей – видение того, как мы целуемся. Я не то чтобы теле, но, как я уже говорила, иногда что-нибудь мельком да и увижу.

– Хорошо, – сказал Клод. – Наверное, нет смысла бороться с неизбежным. Мы поженимся.

Больше никаких споров. Мы все пошли в соседнюю комнату, где нас ждал священник и все уже было готово, даже кольцо. Еще один ясновидящий. Он сказал, что проехал сто миль, чтобы провести церемонию бракосочетания.

Позже я позволила Клоду разок меня поцеловать. Мне было трудно смириться с тем, что я замужем. Миссис Клод Уильямс. Но так обычно и бывает с неизбежным, наверное.

Старик взял меня за руку и сказал, что необходима одна небольшая предосторожность. Время от времени я буду покидать резервацию, и нельзя исключать возможность того, что какой-нибудь наглый теле будет лезть мне в голову.

Меня поместили в анестезатор, а когда я вышла оттуда, в голове у меня была установлена серебряная сетка. Голова немного чесалась, но меня заверили, что это пройдет. Я слышала об этой штуковине. Ее называли одеялом.

– А теперь отправляйтесь домой и заберите свои вещи, – сказал Менсор Уильямс. – Родителям скажете только, что теперь работаете на правительство. Возвращайтесь, как только сможете.

– Приведите мне портера, – попросила я.

– Резервация охраняется от телепортеров, – объяснил он. – Придется отправить вас на реактивном кабриолете.

Так он и поступил.

Через десять минут я была дома.

Я поднялась по лестнице к дому. Был уже десятый час. Отец ждал у двери.

– Самое подходящее время для восемнадцатилетней девушки возвращаться домой! – закричал он и ворвался ко мне в сознание с помощью телепатии, чтобы проверить, чем я занималась. Ох уж эти телепаты и их правила! Что ж, он уткнулся прямо в защитное одеяло, и это его сразу осадило. Он вдруг притих.

– Я теперь работаю на правительство, – объявила я. – Просто зашла за вещами. – У меня еще будет время рассказать им про свадьбу. Если бы я тогда что-нибудь сказала, они бы совсем завелись.

Вошла мама.

– Моя детка работает на правительство! – воскликнула она. – Сколько тебе платят?

– Не надо вульгарностей, – сказала я.

Папа занял мою сторону.

– Конечно, Хейзел, – сказал он, – оставь ребенка в покое. Работа на правительство! Ну надо же! За такое платят предостаточно. А где это, детка?

Я видела, что он размышляет о том, сколько бы из меня вытянуть на оплату счетов, и задумалась, будут ли у меня вообще деньги, чтобы продолжать игру.

– Я работаю в резервации в Сономе, – сказала я.

– Зачем им там пиро? – спросил папа.

На меня снизошло вдохновение.

– Чтобы контролировать Пустышек. Тут ожог, там ожог. Ну, ты понимаешь.

Папе это показалось смешным. Отсмеявшись, он сказал:

– Я тебя знаю, милая. Я хорошо изучил твой образ мыслей. Позаботься о себе и не влипай в неприятности. Тебе предоставят хорошее, безопасное жилье?

– Самое безопасное, – сказала я.

Я почувствовала, как он снова тыкается в мое одеяло и удаляется.

– Это секретная работа, – пояснила я.

– Конечно, – согласился он. – Понимаю.

Я пошла к себе и собрала вещи. Предки еще немного пошумели из-за того, что я уезжаю так внезапно, но притихли, когда я сказала, что должна ехать незамедлительно, иначе потеряю работу.

Наконец папа сказал:

– Ну, если в правительстве и не безопасно… но ведь и нигде не безопасно.

Они поцеловали меня на прощание, и я пообещала, что буду писать и приеду домой, как только будут свободные выходные.

– Не волнуйся, папа, – сказала я.

Реактивный кабриолет отвез меня назад в резервацию. Когда я вошла в кабинет, мой муж Клод сидел за столом напротив своего отца.

Старик прижал руки ко лбу, и на коже между пальцами у него проступили капельки пота. Вскоре он опустил руки и покачал головой.

– Ну? – спросил Клод.

– Ничего, – сказал старик.

Я сделала несколько шагов, но они меня не заметили.

– Скажи мне правду, папа, – попросил Клод. – Насколько далеко ты видел наше будущее?

Старый Менсор Уильямс со вздохом опустил голову.

– Ладно, сынок, – сказал он. – Ты заслуживаешь знать правду. Я видел твою встречу с мисс Карлайл в Таверне, и это все. Нам пришлось отслеживать ее по старинке и сравнивать ваши генетические линии, как я и сказал. Все остальное – правда. Ты знаешь, что я не стал бы тебе лгать.

Я откашлялась, и они оба посмотрели на меня.

Клод вскочил со стула и повернулся ко мне.

– Можем все аннулировать, – сказал он. – Никто не вправе так играть с жизнями людей.

Он выглядел таким милым и похожим на маленького мальчика. Я вдруг поняла, что не хочу развода.

– Молодое поколение иногда должно брать ответственность на себя, – сказала я.

Менсор Уильямс оживился.

– Семьдесят процентов – это верный показатель? – спросила я старика.

– Абсолютно, дорогая моя, – сказал он. – Мы проверили каждую достигшую брачного возраста девушку, с которой он встречался, потому что он – носитель доминатной линии моей семьи. Ваша комбинация оказалась лучшей. Намного выше, чем мы надеялись.

– Вы еще что-нибудь можете сказать нам насчет нашего будущего? – спросила я.

Он покачал головой.

– Все в тумане. Вы сами по себе.

Меня снова охватило то жутковатое чувство, и я посмотрела на мужа. В уголках его глаз заиграли веселые морщинки, и он улыбнулся. И тут мне в голову пришла другая мысль. Если мы сами по себе, это значит, что мы сами создаем собственное будущее. Оно не фиксировано. И никакой любопытный ясновидящий не может за нами шпионить. Женщинам нравится такая идея. Особенно в первую брачную ночь.

Перемирие

Резкие порывы ветра гнали снег косыми полосами по замерзшему болоту. Снежные хлопья медленно окутывали деревянное сооружение, где располагался Наблюдательный пункт. На крыше НП ритмично двигались, описывая полукруг, антенны детектора жизни, напоминавшие покрытые инеем ломкие ветки.

Снег покрывал все вокруг, искажая материю, делая ее похожей на бесплотные серые тени. Яркое пятно на севере давало представление о положении солнца, которое в это время года висело низко над горизонтом даже в полночь.

Из всех мест, где могло бы родиться потрясшее мир изобретение, это казалось самым неподходящим.

Пуля из винтовки, рассыпая искры, просвистела вдоль заброшенного танка к северо-востоку от НП и со стоном унеслась вдаль. Пуля лишь подчеркнула одиночество, изолированность НП, устроенного далеко за передовой линией Арктического поля боя 1972. За пунктом к югу тянулись длинные канадские пустоши. На севере ранняя метель скрывала часть Северного Ледовитого океана за островом Бэнкс.

На НП стоял на страже один оператор, дрожавший от недосыпа и воздействия лекарств. Помещение, в котором он находился, едва ли достигало шести футов в диаметре и было забито оборудованием, мерцавшими зеленым светом экранами радаров, на которых точками отмечались живые существа: стая тундряных куропаток, возможно, песец. На каждом узле координатной сетки отображался прицельный код для минометной очереди.

Командование союзных войск обозначило эту зону как «НП 114». Служба в таком месте менее всего подходила человеку впечатлительному, которого чуть ли не силой и давлением на совесть и чувство долга вынудили согласиться на эту ужасную должность. Тот факт, что он оказался на НП 114, лишний раз свидетельствовал о чрезвычайной поспешности, с которой во время этой войны принимались почти все решения.

Пуля из винтовки снова ударила по заброшенному танку. Склонившись над экранами НП, капрал Ларри Халсер попытался отследить траекторию движения пули. Похоже, ее пустили со стороны мерцающей точки, которую он принял за песца.

«Маловата для человека, – подумал он. – Или нет?»

Зеленые отсветы экранов освещали темное лицо Халсера, загоняя наверх тени, которые сливались с его черными волосами. Он пожевал губами, нервно вращая глазами от страха, который ему никогда не удавалось скрыть, страха, который делал его объектом постоянных насмешек со стороны сослуживцев.

Халсер никак не походил на человека, способного полностью изменить мир. Он выглядел, как бесформенный человекоподобный комок в окружении детекторов форм жизни и странных зеленых теней.

Давным-давно, еще в юности, один из профессоров Халсера по химии выдал ему такую характеристику: «Мечтатель… В современном мире его непременно ждут неудачи».

Светящаяся точка, которую Халсер принял за песца, сменила положение.

«Стоит ли уведомить артиллерию? – спросил себя Халсер. – Нет, лучше не буду. Они, наверное, решат проверить с помощью летучего детектора. И если пилот установит, что это действительно песец…»

Халсер поежился, вспомнив, как над ним потешались, когда месяца два назад он доложил о волке. С тех пор к нему прилипло прозвище Волчишка Халсер!

«Стар я уже для таких игр, – подумал он. – Тридцать восемь лет – это слишком много. Если бы только можно было как-нибудь положить этому конец…»

Еще одна пуля врезалась в разбитый танк. В тесном деревянном помещении НП Халсер попытался сжаться еще сильнее. Эти пули, словно ищущие пальцы, тянувшиеся к неопознанному металлу, пытались найти НП. Стоило им установить цель, как за ними следовал один боевой снаряд калибра 200 мм, наведенный с помощью эхофона.

Или могло случиться так, как случилось с другим наблюдателем, Бреком Вингейтом.

Воспоминание заставило Халсера содрогнуться.

Вингейта нашли скрючившимся среди приборов с аккуратной сквозной дырой под мышками. Сквозь отверстие от одиночной пули в стене НП рядом с Вингейтом свистел ветер. Враг нашел его, так и не узнав об этом.

Халсер нервно покосился на фанерные стены. От ищущих пуль его укрывали только деревянные щиты, созданные для того, чтобы ставить в тупик настроенные на металл поисковики и отражать звук пули, ударившей по снежному заносу. Дыра, пробитая пулей под куполом во время чьей-то вахты, была заткнута куском скомканной печатной бумаги.

Халсера снова затрясло.

И снова пуля отскочила от сломанного танка. Затем земля задрожала, и к танку устремился снаряд.

«Чтобы мы не думали использовать его в качестве НП», – подумал Халсер.

Он включил режим отслеживания, чтобы передать собственной артиллерии позицию вражеского миномета, хотя надежда на его обнаружение казалась минимальной. В последнее время противник использовал новые маскировочные снаряды, которые не отслеживались.

Телефон рядом с экранами загорелся красным. Халсер наклонился к трубке и ответил:

– НП 114. Халсер.

Голос принадлежал сержанту Чемберлену.

– Во что это там стреляет миномет, Волчишка?

Стиснув зубы, Халсер рассказал о танке.

– Мы не обязаны звонить и требовать подобных объяснений! – рявкнул Чемберлен на другом конце провода. – Ты уверен, что не спишь на посту?

– Да, сержант.

– О’кей. Гляди в оба, Волчишка.

Красный свет вокруг телефона померк.

Халсера трясло от ярости. Волчишка!

Он представил себе сержанта Майка Чемберлена: высокий, заносчивый, с раздражающе гнусавым голосом. И задумался о том, что бы ему хотелось сделать с вытянутым лицом Чемберлена с маленькими глазками и огромным носом. Может, стоит перезвонить и попросить к телефону «Шнобеля» Чемберлена?

Халсер вымученно ухмыльнулся. «Как его это взбесит! И ему придется ждать еще четыре часа, прежде чем он сможет что-нибудь со мной сделать».

Но при мысли о последствиях гнева Чемберлена улыбка сошла с лица Халсера.

Центральный экран зафиксировал какое-то движение. Песец. Или нет? Он двигался по замерзшей земле в направлении разбитого танка, потом остановился на полпути.

«Песец, исследующий странные запахи кордита и продуктов горения? – подумал Халсер. – Или все-таки противник?»

Эта мысль повергла его в панику. Если какое-либо живое существо, превышающее определенный минимальный размер – пятьдесят килограммов, – подойдет слишком близко к НП, а система «свой – чужой» не сумеет его опознать, то сарай и все, что в нем находится, взлетит на воздух в ослепительной вспышке термита. Все сгорит, чтобы не дать противнику захватить детектор форм жизни, которым управляет наблюдатель.

Халсер внимательно смотрел на центральный экран. Это напомнило ему игру из его детства: двое детей друг против друга прячут на коленях за книжками листы линованной бумаги. На листе каждого – тайно отмеченные клетки: четыре в ряд – линкор, три в ряд – эсминец, две в ряд…

Светящееся пятно на экране снова придвинулось ближе к танку.

Халсер уставился на пересечение квадратов поверх светящейся точки, и откуда-то из глубины сознания выплыла забавная мысль: «Позвони и сообщи им, что у тебя тут линкор на экране на клетке О-6-С. Тебя тут же вышвырнут из армии по причине психической нестабильности!»

Вышвырнут из армии!

Его мысли тут же устремились в Нью-Окленд, к Кэрол Джин. «У нее скоро родится ребенок, а…»

Пятно (песец?) еще более приблизилось к танку.

Но теперь Халсер безнадежно застрял мыслями в Нью-Окленде. Он подумал о годах одиночества до встречи с Кэрол: пять дней в неделю работа в «Планетари Кемикалс»… библиотека и бесконечные страницы книг (и другая часть его разума тут же заметила: «У тебя слишком обширные интересы!»)… крошечная квартирка… убогая обстановка…

Теперь нечто (песец?), метнувшись к танку, обогнуло его.

Халсер отметил движение, не прерывая воспоминаний: «А потом – Кэрол! Почему мы не отыскали друг друга раньше? Всего один месяц вместе и…»

На экране возник еще один небольшой светящийся объект рядом с местом, где Халсер засек предыдущий. Объект тоже устремился к кратеру.

Халсер вернулся в леденящее кровь настоящее. В мозгу зародилось ужасное подозрение: «У врага новый тип щита. Хуже нашего. Он просто уменьшает размер изображения!»

«Или же это пара песцов?»

Его терзали сомнения.

«Может, у них действительно есть новый щит, – размышлял он. – У нас нет монополии на научные идеи».

Он нашел себе новую пищу для размышлений: война внутри войны, борьба за превосходство в области вооружения. Новое оружие – новый щит – более качественное оружие – более качественный щит. Как лестница, ступени которой усеяны изуродованными останками.

«Может, у них действительно есть новый щит», – повторил он про себя.

Теперь Халсер задумался о щитах – сложной мерцающей решетке, делавшей человеческое тело прозрачным…

И вдруг он замер. Ясно, отчетливо – каждая диаграмма на своем месте, каждое уравнение, каждая формула завершены – у него в сознании возник прибор, который наверняка помог бы положить конец войне. Его охватила неконтролируемая дрожь. В горле пересохло. Он судорожно сглотнул, не сводя глаз с экрана.

Две светящиеся точки встретились, направляясь к танку. Халсер наклонился к телефонной трубке.

– Это НП 114. У меня тут двое зеленых. Координаты – О-6-С-суб Т-Р. По-моему, они устраивают НП!

– Ты уверен? – раздался гнусавый голос Чемберлена.

– Конечно, уверен!

– Проверим.

Линия затихла.

Выпрямившись, Халсер облизнул губы.

«Отправят самолет, чтобы посмотреть сверху? Они мне не доверяют».

В ответ со стороны танка раздался оглушительный взрыв.

Со стороны противника тут же последовал огонь из стрелкового оружия. Пули летели сквозь серый снег.

«Это был вражеский НП! Теперь им известно, что у нас здесь есть наблюдатель!»

Очередная пуля попала в купол НП.

Халсер в ужасе уставился на дыру. «Вдруг меня убьют? И тогда моя идея погибнет вместе со мной! Война будет идти бесконечно…» Он бросился к телефону и закричал:

– Вытащите меня отсюда! Вытащите меня отсюда! Вытащите меня отсюда!

Когда его нашли, Халсер все еще бормотал эти три слова.

У входа в НП возник сухощавый силуэт Чемберлена. Три размытые фигуры позади него не обращали на НП никакого внимания, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, разглядывая снег, держа винтовки наготове. Противник прекратил стрельбу.

«Еще один не выдержал, – подумал Чемберлен. – Я-то думал, чувство стыда поможет ему протянуть чуть подольше!»

Он вытащил Халсера в снег и прошипел:

– Ну, в чем дело? Чего ты всех нас сюда пригнал?

Сглотнув, Халсер сказал:

– Сержант, пожалуйста, поверьте мне. Я знаю, как взорвать вражеские боеприпасы, даже не зная, где они находятся. Я могу…

– Взорвать боеприпасы на расстоянии? – Чемберлен прищурился так, что его глаза стали похожи на два куска кремня. «Еще один пациент для мозгоправов, если только не удастся вывести его из этого состояния с помощью шока». – Да ты совсем спятил! Возвращайся-ка к приборам и…

Халсер побледнел.

– Нет, сержант! Я должен вернуться туда, где…

– Я могу пристрелить тебя прямо тут…

Страх, отчаяние, ярость – все сложные, родившиеся под давлением эмоции вынудили Халсера выпалить:

– Ты, тупица с огромным носом! Я могу закончить войну! Слышишь? – Его голос сделался громче. – Отвези меня к лейтенанту! Я отправлю таких, как ты, назад под камни, из-под которых вы выползли!..

Чемберлен ударил Халсера кулаком по голове, отчего тот рухнул в снег. Падая, он подумал: «Но ты все-таки сделал это, парень! Наконец ты ему все высказал!»

Сержант оглянулся на своих спутников и подумал: «Если враг его слышал, нам конец!» Он жестом подозвал одного из парней.

– Митч, встань на вахту в этом НП. Нужно отвезти Халсера назад.

Тот кивнул и нырнул в дверной проем.

Чемберлен склонился над Халсером.

– Трус проклятый! – прошипел он. – Убить бы тебя прямо здесь! Но я отвезу тебя в штаб ради удовольствия посмотреть, как ты будешь пресмыкаться, когда тебя решат поджарить! На ноги! Шагай давай!

Майор Тони Липари – для своих Тони Губа – прислонился к обитой полотнищем стене землянки, сцепив руки за головой. Это был худой человек с сальными черными волосами, разделенными на прямой пробор и прилизанными так, что они напоминали крылья жука. На гражданке он продавал спортивные товары со склада. Однажды он надел тюрбан на офисную вечеринку, и перед ним как будто распахнулись все двери. Где-то среди предков у него имелись мавры.

Майор чувствовал усталость («Отчеты о потерях! Бесконечные отчеты о потерях!») и раздражение и слегка нервничал.

«Нам не хватает людей, чтобы управлять НП! – думал он. – Неужели мозгоправы заберут у нас еще одного?»

– Лейтен… – начал он высоким от волнения, писклявым голосом. Он замолчал и прочистил горло. – Лейтенант все мне рассказал, капрал. Честно говоря, фантастика какая-то.

Капрал Халсер вытянулся перед ним по струнке.

– Разрешите обратиться, майор?

Липари кивнул.

– Прошу.

– Сэр, я был химиком… в смысле, на гражданке. В эту воинскую часть меня направили потому, что я немного занимался электроникой, а наблюдатели за детекторами форм жизни им нужны были больше, чем химики. Наши щиты…

«Он еще мне будет рассказывать, как нам нужны наблюдатели!» – недовольно подумал майор, а вслух сказал:

– Ну, продолжайте, Халсер.

– Сэр, вы разбираетесь в химии?

– Немного.

– Я хочу сказать, вы знаете уравнения Редокса и реакции замещения?..

– Да, да. Дальше!

Халсер перевел дух и подумал: «Ничего он не знает. Почему бы ему не перенаправить меня к тому, кто в этом действительно разбирается?»

– Сэр, вам известно, что изоляционный слой нашего щита обеспечивает особый тип защиты для…

– Разумеется! Он изолирует носителя от электрического разряда костюма!

Халсер уставился на майора.

– Изолирует… О нет, сэр. Прошу прощения, майор, но…

– Капрал, это необходимо? – перебил Липари, подумав: «Вот перестал бы он прикидываться и вернулся бы к работе! Ведь ясно же, что он симулирует! Если…»

– Сэр, разве вы не…

– Я прошел полную профориентацию по поводу детекторов форм жизни, когда меня снова призвали, – сказал Липари. – Моя специализация, разумеется, пехота. Корея, знаете ли. Но я понимаю, как управлять щитом. Продолжайте, капрал. – Ударом ноги он отодвинул стул от стены.

– Сэр, на самом деле этот изоляционный слой предохраняет носителя от своего рода реакции псевдозамещения с кожей. Поле костюма может обманом заставить организм вырабатывать пузырьки азота…

– Да, Халсер! Все это мне известно! Но какое отношение это имеет к вашей замечательной идее?

Халсер глубоко вдохнул.

– Сэр, я могу построить проектор, работающий по принципу костюмов с детекторами, который вызовет искусственную реакцию замещения в любом типе взрывчатки. Я уверен, что могу!

– Уверены?

– Да, сэр. Например, я мог бы создать такую реакцию в triNOx, чтобы вырабатывать фтор и ионизированный водород – в минимальных количествах, разумеется, – но этого будет достаточно, чтобы ликвидировать ближайший источник взрывчатых веществ…

– Как вам удастся проверить, имеется ли такой источник на складе противника?

– Сэр! Все так или иначе носят щиты, защищающие от детекторов! Это полевые генераторы. Или двигатели внутреннего сгорания… или… или что угодно! Если у вас имеется взрывоопасная смесь, переходящая из одного состояния в другое в присутствии фтора и водорода… – Он пожал плечами. – На нее достаточно посмотреть краем глаза, и она взорвется!

Липари откашлялся.

– Ясно. – Он снова откинулся к стене. В висках начинала пульсировать головная боль, вызванная перенапряжением глаз. «А теперь самое главное», – подумал он. – И как же нам построить этот чудесный излучатель, капрал?

– Сэр, мне нужно будет поработать с механиками и инженерами-техниками и…

– Капрал, я сам решаю, кто с кем работает среди моих людей. Так. Я скажу вам, что вы сделаете. Нарисуйте спецификацию этого вашего излучателя и оставьте ее мне. Я передам ее соответствующим лицам.

– Сэр, не все так просто. У меня в голове есть все детали, это так, но в таком деле нужно проработать все неточности…

– У нас множество специалистов, которые могут это сделать, – отрезал Липари. И подумал: «И чего он не сдается? Я дал ему возможность красиво выйти из этой ситуации! Набросать что-нибудь на бумажке, отдать мне. И все!»

– Но, сэр…

– Капрал! Мой ординарец выдаст вам бумагу и карандаш. Вам нужно только…

– Сэр! Это невозможно так сделать!

Липари потер лоб.

– Капрал Халсер, я отдал вам приказ. Вы сядете и представите схему и спецификацию вашего проектора. И вы сделаете это прямо сейчас!

Халсер почувствовал во рту кисловатый привкус и скривился. «И больше о капрале Ларри Халсере никто не услышит, – подумал он. – Вся слава достанется Тони Губе».

– Сэр, – сказал он, – что вы станете делать, если после того, как передадите мои планы, вас, например, спросят о полярных молекулах…

– Все это вы объясните в своем предложении. Ясно, капрал?

– Сэр, на то, чтобы разработать схему, в которой все будет учтено, мне понадобится шесть месяцев…

– Вы тянете время, капрал! – Майор Липари подался вперед и встал. Понизив голос, он произнес: – Признайтесь, Халсер, вы же симулируете! Я это знаю. И вы это знаете. Война уже сидит у вас в печенках, и вам хочется выйти из игры.

Халсер покачал головой.

– Это не так просто, капрал, – продолжал Тони Губа. – Итак. Я всеми возможными способами дал вам понять, что все понимаю, что я готов…

– Майор, прошу прощения, но…

– У вас два варианта, капрал Халсер. Либо вы представите диаграммы, схемы или что-нибудь в этом роде, чтобы доказать, что у вас действительно есть хорошая идея, либо вы вернетесь к себе в часть. Мне надоело с вами возиться!

– Сэр, неужели вы не пони…

– По уставу военного времени я могу расстрелять вас!

«Вот что приведет его в себя, – подумал Липари, – сильный шок!»

Халсера захлестнуло горькое отчаяние. Он ощутил тот же гнев, который заставил его все высказать сержанту Чемберлену.

– Майор, о моей идее слышало уже немало людей. По крайней мере некоторые из них могут подумать, что вы пристрелили курицу, несущую золотые яйца!

У Липари окончательно разболелась голова. Он придвинулся ближе к Халсеру.

– Я могу придумать кое-какую альтернативу расстрелу, капрал!

Халсер посмотрел в разъяренные глаза Липари.

– Я подумал, сэр, что этот проект вдруг может стать «нашим» проектом, а затем и «вашим», в ходе чего простой капрал может потеряться.

Липари беззвучно открыл рот. Наконец он сказал:

– Ну всё, Халсер, с меня хватит! Я отдам вас под трибунал! Причем хуже от этого будет только вам!

«Ладно, – подумал Липари, – с этим покончено. Ну и денек!»

Он повернулся к выходу из землянки и крикнул:

– Сержант!

Дверь открылась, и на пороге возник каланча Чемберлен. Преодолев комнату, он отдал Липари честь.

– Сэр?

– Сержант, этот человек под арестом, – сказал Липари. – Отвезите его обратно в штаб под стражей, и пусть остается там до трибунала. На выходе пришлите моего ординарца.

Чемберлен отдал честь.

– Слушаюсь, сэр. – Он повернулся, взял Халсера за локоть. – Пошли, Халсер.

Липари отвернулся и пошарил рукой по угловой полке, пытаясь на ощупь отыскать аспирин. Он услышал, как у него за спиной открылась и закрылась дверь. И только сейчас он спросил себя: а вдруг этому психу действительно пришла в голову стоящая идея? Майор нашел аспирин и прогнал мысль прочь. «С ума можно сойти!»

Халсер сидел на железной койке, уронив голову в ладони. Его окружали стены из клепаной стали. Пространство равнялось длине койки и вдвое превосходило ее по ширине. Слева, в изножье койки, располагалась зарешеченная дверь. Справа на полу стоял складной умывальник, а под ним – туалет. Несмотря на резкий запах дезинфицирующего средства, в комнате воняло нечистотами.

«Чего они тянут? – спрашивал себя капрал. – Три дня этого безумия! Как долго они…»

Дверь камеры задрожала.

Халсер поднял голову. По ту сторону решетки появился пожилой человек в форме полковника – крошечный, седовласый, с глазами любопытной птицы и сухой, как пергамент, кожей. Если его нарядить в соответствующее одеяние, он вполне бы сошел за средневекового колдуна.

Рядом возник молодой сержант военной полиции, отпер дверь и отодвинулся в сторону. Полковник вошел в камеру.

– Так-так, – проговорил он.

Халсер встал и отдал честь.

– Я вам еще нужен, сэр? – спросил полицейский.

– А? – Полковник обернулся. – Нет-нет, сержант. Просто оставьте дверь открытой и…

– Но, сэр…

– Из этой тюрьмы ведь невозможно бежать, не так ли, сержант?

– Да, сэр. Но…

– Тогда просто оставьте дверь открытой и идите по своим делам.

– Есть, сэр. – Сержант отдал честь и, нахмурившись, повернулся. По коридору разнеслось эхо от его шагов по металлическому полу.

Полковник снова повернулся к Халсеру.

– Значит, это вы – молодой человек с гениальными идеями.

Халсер прокашлялся.

– Да, сэр.

Полковник беглым взглядом осмотрел камеру.

– Я полковник Пейдж из штаба генерала Сэвиджа. Химическое оружие.

Халсер кивнул.

– Адъютант генерала предложил мне приехать сюда и поговорить с вами, – сказал Пейдж. – Он считает, что химик может…

– Пейдж! – воскликнул Халсер. – Не вы ли тот самый доктор Эдмонд Пейдж, который занимался псевдолитием?

Лицо полковника расплылось в довольной улыбке.

– Как же… да, это я.

– Я прочел все, что сумел достать, о вашей работе, – воскликнул Халсер. – Я подумал, что если бы вы только… – Он запнулся.

– Продолжайте, – сказал Пейдж.

Халсер облизнул сухие губы.

– Ну, если бы вы просто перешли от органической химии к неорганической, то… – Он замолчал.

– Я смог бы получить прямую химическую реакцию вместо органической? – продолжил за него Пейдж.

– Да, сэр.

– Эта мысль пришла мне в голову только по пути сюда, – сказал Пейдж и указал на койку. – Присаживайтесь.

Халсер рухнул на койку.

Пейдж осмотрелся, протиснулся мимо коленей Халсера и уселся на крышку унитаза.

– Давайте-ка поговорим о вашей идее.

Халсер молча уставился на собственные руки.

– Я уже обсудил это дело с генералом, – продолжал Пейдж. – Мы решили, что вы, вероятно, знаете, о чем говорите, и были бы очень признательны, если бы вы все объяснили.

– Что мне терять? – спросил Халсер.

– Возможно, у вас есть причины чувствовать себя оскорбленным, – сказал Пейдж. – Но, прочитав выдвинутые против вас обвинения, я пришел к выводу, что частично вы сами виноваты в том, в какое положение попали. – Он бросил взгляд на наручные часы. – Итак, расскажите мне, как именно вы предлагаете взорвать боеприпасы противника на расстоянии… Вы говорили о каком-то излучателе.

Халсер глубоко вдохнул. «Это химик, – подумал он. – Может, я сумею его убедить». Капрал посмотрел на Пейджа и начал объяснять.

Вскоре полковник перебил его.

– Но ведь потребуется огромное количество энергии, чтобы изменить атомную…

– Я говорю не об изменении атомной структуры в этом смысле, сэр. Разве вы не понимаете? Я просто создаю искусственное состояние, как если бы имелся катализатор. Псевдокатализатор. И это выводит из статического смесителя вещества, которые там уже имеются: ионизированный водород из влаги – фтор из реальных компонентов в случае TriNOx. Белый фосфор из дитрата, оксид азота и ромбическую серу из обычного пороха.

Пейдж облизнул губы кончиком языка.

– Но почему вы считаете… в неорганической системе… присутствие псевдокатализатора… – Он покачал головой. – Ну конечно! – неожиданно воскликнул полковник. – Какой же я дурак! Сначала вы получите полярную реакцию – как я с псевдолитием. И это будет первым шагом на пути к… – Он уставился на Халсера выпученными глазами. – Мальчик мой, думаю, вы открыли совершенно новую область неорганической химии!

– Вы понимаете, сэр?

– Конечно, понимаю! – Пейдж вскочил на ноги. – Вы можете создать искусственный радикал с нестабильным периметром. Малейшее количество влаги в этом периметре даст вам необходимый ионизированный водород и… – Он хлопнул в ладоши, как восторженный ребенок. – Бум!

Халсер улыбнулся.

Пейдж внимательно посмотрел на него.

– Капрал, я верю, что ваш излучатель может сработать. Признаюсь, я не очень силен в полевых решетках и прочих электронных делах, но вы, видимо, разбираетесь.

– Да, сэр.

– Как вам вообще это пришло в голову? – спросил Пейдж.

– Я думал об эффекте решетки в наших детекторах форм жизни, как вдруг у меня в голове появилась вся идея целиком!

Пейдж кивнул.

– Это одна из тех идей, которая должна была дождаться своего часа. – Пейдж снова протиснулся мимо коленей Халсера. – Нет-нет. Оставайтесь здесь. Я устрою встречу с полковником Алленби из части L-D и найду какого-нибудь специалиста по механике – скорее всего, капитана Стивенса. – Он кивнул. – А вы, капрал, оставайтесь тут до тех пор, пока… – Он бегло осмотрел камеру и нервно засмеялся. – Не волнуйтесь, молодой человек. Через несколько часов мы вытащим вас отсюда.

Пять недель первой фазы операции «Большой взрыв» казались Халсеру хаотическими и нереальными. Штаб велел приступить к разработке проекта в резервной зоне генерала Сэвиджа после того, как им направили предварительную схематику. Они рассчитывали, что вблизи зоны боевых действий меньше опасность утечки информации, а на обширных пустошах резервной зоны было меньше шансов таинственным образом взорвать что-нибудь свое, что привело бы к нежелательным вопросам.

Но корпус не собирался рисковать. Зону окружили специальным подразделением военной полиции. К проекту присоединились специалисты, записывавшие все для отправки в Штаты.

Для заключительных испытаний выбрали открытую равнину на достаточном расстоянии от собственных складов боеприпасов. Это было пустынное место, открытое всем ветрам. Из замерзшей земли торчали серые камни. Кабель питания длинной черной змеей тянулся вдаль за укрытие.

На место проведения испытаний Халсера и Пейджа доставил вездеход «Ласка». Коробка излучателя лежала на сиденье между ними. В ней находился зеленый контейнер двух футов в ширину и четырех в длину. С одной стороны торчала стеклянная трубка. Напротив нее находилось запечатанное гнездо с красным предохраняющим знаком «не соединять». С другой стороны подсоединялся треножник.

Утро выдалось холодным и ясным. Воздух, казалось, хрустел. Небо было темно-кобальтового цвета, такого насыщенного, словно его отполировали.

На испытания собралось человек пятьдесят. Они распределились по укрытию, представлявшему собой длинный сарай, открытый с одной стороны. Почти посередине перед открытой стороной стоял пустой треножник. По обе стороны его сидели техники с записывающими устройствами. От них тянулись тонкие черные провода, собиравшиеся в пучок почти в миле от сарая, прямо напротив открытой стороны.

Генерал Сэвидж был уже на месте и как раз беседовал с незнакомцем, который прибыл утром с впечатляющей защитой с воздуха. Незнакомец был одет в гражданскую одежду, но перед испытаниями сменил ее на парку и лыжные штаны. Ни внешностью, ни манерами он не походил на гражданского. И все заметили, что генерал Сэвидж называет его «сэр».

Генерал был грубоватым, плотного телосложения мужчиной с наглой самоуверенностью человека, никогда не сомневающегося в своих силах. Крупный нос и квадратная челюсть делали его похожим на бульдога. В камуфляжной одежде без погон его можно было бы принять за сержанта. Он выглядел так, как должен был выглядеть суровый сержант старой школы. Люди генерала Сэвиджа прозвали его Тарзаном, главным образом за то, что он любил принимать снежные ванны нагишом при температуре ниже нуля.

Внутри сарая выстроились охранники в белых шлемах. Халсер заметил, что они не были вооружены огнестрельным оружием, а только держали в руках штыки. Ему вдруг пришло в голову, что он не удивился бы, если бы они держали арбалеты.

Когда полковник с Халсером вошли в сарай, генерал Сэвидж помахал Пейджу рукой. Полковник махнул в ответ и остановился возле гладко выбритого лейтенанта рядом с треножником.

– Лейтенант, – сказал Пейдж, – из зоны проведения испытаний убрали всю взрывчатку, кроме необходимой для опытов?

Лейтенант вытянулся по струнке и отрапортовал:

– Так точно, сэр, полковник.

Пейдж вынул из кармана сигарету.

– Пожалуйста, лейтенант, дайте мне вашу зажигалку.

– Да, сэр. – Лейтенант порылся в кармане, нашел хромированную зажигалку и протянул ее Пейджу.

Полковник Пейдж взял зажигалку, посмотрел на нее и выбросил вместе с сигаретой в снег. Зажигалка упала футах в шестидесяти от него.

Лейтенант побледнел, потом покраснел.

– Уберите каждую зажигалку, каждую спичку, – сказал полковник. – И проверьте, все ли приняли те специальные таблетки по меньшей мере четыре часа назад. Нам не нужно никакое внутреннее сгорание, если только оно происходит не в двигателе.

Лейтенант выглядел смущенным.

– Есть, сэр.

– И еще, лейтенант, остановите последний вездеход и скажите водителю забрать то, что вы сейчас соберете.

– Есть, сэр.

Лейтенант поспешил прочь.

Пейдж снова повернулся к Халсеру, который уже прикрепил излучатель к треножнику и теперь стоял рядом с ним.

– Все готово, сэр, – сказал Халсер. – Подсоединить кабель?

– Как вы думаете? – спросил Пейдж.

– Мы готовы, насколько это вообще возможно.

– О’кей. Подсоедините кабель и ждите. Держите выключатель в руках.

Халсер выполнил приказ. Теперь, по мере приближения заключительного этапа испытаний, у него начинали дрожать ноги, и он был уверен, что все видят, как сильно он нервничает.

В сарае воцарилась напряженная тишина.

Подошли генерал Сэвидж и его гость. Генерал объяснял теоретические основы работы излучателя.

Гость кивал.

Вблизи этот человек казался не менее суровым и непреклонным, чем генерал Сэвидж – только еще жестче. На его лице из-под угрюмых темных глаз выступали, словно два горных хребта, резко очерченные скулы.

Генерал Сэвидж указал на черную груду взрывчатки вдалеке.

– У нас там приборы вместе с взрывчаткой, сэр. Кабели соединяют их с записывающей техникой здесь, в сарае. Мы планируем протестировать несколько типов взрывчатых веществ, в том числе керосин, бензин и машинное масло. Все, что смогли достать, кроме атомной взрывчатки. Но если это взорвется, будет ясно, что излучатель сработает и с атомной.

Гость заговорил, и звук его голоса напоминал скрип бревна, которое волокут по гравию.

– Мне дали понять, что… если теория верна… этот излучатель будет воздействовать на любые зажигательные вещества, в том числе и уголь.

– Да, сэр, – подтвердил Сэвидж. – Уголь тоже должен загореться. У нас есть несколько кусков в мешке сбоку. Его не видно из-за снега. Но наши приборы покажут, что именно подвергается воздействию… – Он покосился на Халсера. – Если это сработает.

Вернулся полковник Пейдж, проверявший записывающее оборудование.

Сэвидж повернулся к полковнику.

– Все готово, Эд?

– Да, генерал. – Он посмотрел на Халсера и кивнул. – Вперед, Ларри. Включайте.

Халсер нажал на выключатель, непроизвольно закрыв глаза, затем резко открыл их и уставился на взрывчатку вдали.

Излучатель низко загудел.

Пейдж обратился к генералу:

– На то, чтобы все подействовало, может понадобиться вре…

Не успел он договорить, как груда взрывчатки задрожала и с ревом занялась пламенем. Полковник Пейдж уставился на взрыв, беззвучно, одними губами заканчивая слово: «…мя».

Место, где находилась взрывчатка, окутали дым и пыль.

За спиной у Халсера раздался дребезжащий голос гостя:

– Вот вам и вся перестрелка, генерал. Вся перестрелка.

– Этого мы и боялись, сэр, – ответил Сэвидж. – Но теперь делу уже ничем не поможешь. – В голосе его звучала горечь.

Разочарование, явно прозвучавшее в голосах генерала и сурового незнакомца, поразило Халсера. Повернувшись, он увидел, что лейтенант, которого Пейдж отругал за нарушение правил безопасности, яростно пытается погасить загоревшийся нагрудный карман. Окружившие его люди смеялись и пытались помочь.

Пейдж бросился к записывающим устройствам, проверяя каждое из них.

Халсер вдруг осознал, почему лейтенант так странно себя ведет. «Спички! Он забыл избавиться от спичек, после того как полковник отобрал у него зажигалку!» Халсер глянул туда, куда полковник бросил зажигалку, и увидел черное пятно на снегу.

Вернулся Пейдж, проверявший записывающие устройства.

– Насчет угля пока непонятно, но, насколько мы можем судить, на все остальное в куче излучатель подействовал! – Он обнял Халсера за плечи. – Этот молодой гений выиграл для нас войну.

Сэвидж повернулся и угрюмо посмотрел на Халсера.

Человек в гражданском фыркнул.

Но Халсер смотрел на образовавшийся при взрыве кратер, и на лице у него появилось выражение эйфории.

Туда уже направились техники, тщательно проверяя наличие невзорвавшихся фрагментов.

Генерал и его гость обменялись взглядами, которые могли означать что угодно.

Сэвидж передал по радио запрос о транспорте.

Вскоре к месту проведения испытаний с ревом подъехало несколько вездеходов.

Сэвидж крепко ухватил Халсера за локоть.

– Вам лучше поехать с нами. Вы теперь ценное имущество.

Халсер мысленно вернулся к странному разговору между Сэвиджем и его гостем сразу после взрыва. Его неприятно поразила подозрительная грусть в голосе генерала. «Может быть, старый бойцовский пес просто не хочет, чтобы все заканчивалось?» Нет, глядя на генерала, он понимал, что дело не в этом.

Они мчались по пустошам к базе. Халсеру было неуютно сидеть между генералом и его гостем. Никто явно не желал обсуждать результаты испытаний. Вокруг не чувствовалось радостного удовлетворения, и от этого Халсеру было не по себе. Он уперся взглядом в затылок водителя, но это не помогло.

Они прошли в кабинет генерала, овальную комнату без окон. По стенам были развешены карты. Низкая ширма разделяла помещение на две части: в одной стояло два пустых стола, а в другой три рабочих стола, один из которых находился чуть поодаль от других. Они подошли к отдельному столу.

Сэвидж указал на гостя.

– Это мистер Слейден. – Перед словом «мистер» он слегка замялся.

Халсер подавил желание отдать честь и пожал гостю руку. У того была крепкая хватка и гладкая ладонь.

– Проинформируйте его, генерал, – сказал Слейден хриплым голосом, привыкшим отдавать приказы. – Я соберу своих людей и снаряжение. Нам пора возвращаться.

Сэвидж кивнул.

– Благодарю, сэр. Сейчас займусь.

Слейден задумчиво посмотрел на Халсера.

– Убедитесь, что он ясно понимает, что только что произошло. Мне кажется, он об этом не подумал.

– Да, сэр.

Слейден ушел.

Халсер почувствовал странное сосущее ощущение в животе.

– Не люблю я все это чинопочитание, Халсер, к тому же у нас мало времени, – сказал Сэвидж. – Придется на несколько минут забыть об армейских формальностях.

Халсер молча кивнул.

– Вы осознаете, что только что произошло? – спросил Сэвидж.

– Да, сэр. Но я не могу понять, почему вас не радует тот факт, что у нас теперь есть оружие, при помощи которого мы можем выиграть войну. Это…

– Мы не уверены, что у нас есть именно такое оружие. – Сэвидж сел за стол и взял книгу в красном кожаном переплете.

– Хотите сказать, противник…

– Умные идеи вроде вашей практически носятся в воздухе, Халсер. Возможно, противник уже располагает таким оружием или они над ним как раз сейчас работают. Иначе я бы похоронил этот ваш проект. Видите ли, стоит человеку осознать, что что-то достижимо, он не успокоится, пока не достигнет этого.

– Разве были какие-нибудь признаки того, что противник…

– Нет. Но ведь и они не видели никаких признаков нашего оружия… надеюсь. Дело вот в чем: оно у нас есть, и мы планируем его использовать. Возможно, мы одолеем их прежде, чем они сумеют что-либо сделать. И эта война закончится.

– Но если взрывчатка уйдет в прошлое, это будет означать конец всем войнам вообще, – возразил Халсер. – Вот о чем я думал!

Генерал ухмыльнулся.

– Мой юный восторженный друг, способа сделать войну невозможной пока еще не изобрели! Когда закончится эта война, начнется другая, и обе стороны будут использовать ваш излучатель. Это всего лишь вопрос времени.

– Но, сэр…

– Значит, следующая война будет вестись с помощью кавалерии, мечей, арбалетов и копий, – сказал Сэвидж. – Последуют и другие улучшения! – Он стукнул книгой по столу и вскочил на ноги. – Устранение взрывчатки лишь делает шпионаж, яды, ядовитые газы, бактериальное оружие – все это – необходимостью!

– Как вы можете…

– Разве вы не понимаете, Халсер? Вы сделали невозможным использование взрывчатых веществ в военных целях. То есть бензин. Двигатель внутреннего сгорания – тоже. Ракетное топливо. Самолеты тоже нельзя использовать. Порох. Нельзя использовать ничего – от маленького пистолета до огромной пушки!

– Конечно, но…

– Однако у нас есть альтернатива, Халсер. У нас есть оружие времен короля Артура. Плюс кое-какие современные инновации: ядовитые газы, арбалетные стрелы с наконечниками, пропитанными ядом кураре, бактериальное…

– Но как же Женевская конвенция…

– К черту Женевскую конвенцию! Туда ее и пошлют, как только достаточно большая группа людей решит ее проигнорировать! – Генерал Сэвидж ударил кулаком по столу. – Поймите! Насилие – атрибут жизни человека. Жажда власти – атрибут жизни человека. До тех пор, пока люди жаждут власти, они сделают все, чтобы получить ее, и не важно, каким путем. Честным или не очень! Мирным или нет!

– Мне кажется, вы настроены слишком пессимистично, сэр.

– Может быть. Надеюсь, что так. Но я родом из семьи военных, много поколений военных. Мы достаточно повидали на своем веку, чтобы стать пессимистами.

– Но призывы к миру…

– Пока что они не возымели должного действия на предотвращение войн, Халсер. – Генерал покачал головой. – Я кое-что расскажу вам, мой юный друг. Когда я впервые увидел упоминание о ваших идеях в выдвинутых против вас обвинениях, я испытал ощущение, которое человек испытывает, когда тонет в третий раз. Я отчаянно надеялся, что вы ошибаетесь, но я не мог позволить себе не обратить на это внимание. Я надеялся, что майор Липари и сержант Чемберлен правильно поняли… – Генерал замолчал и сердито посмотрел на Халсера. – Вот еще одна претензия, которая у меня к вам имеется! Вы вели себя с двумя прекрасными солдатами, как избалованный ребенок! Если бы не Липари и Чемберлен, вы бы каждое утро получали по тридцать плетей от вашего местного рабовладельца!

– Но, сэр…

– Никаких «но, сэр», Халсер! Будь у вас время перед отъездом, я бы заставил вас лично извиниться перед ними обоими!

Покраснев, Халсер покачал головой.

– Не знаю. Я просто был уверен, что моя идея сработает и что Липари и Чемберлен этого не понимают. И я знал, что, если бы меня убили или не дали мне разработать проект, противник получил бы это оружие первым.

Сэвидж склонился над столом и потер рукой глаза.

– Вы, конечно же, правы. Но вы пытались прогнуть систему, а вы не из тех, кто должен это делать. У таких, как вы, любые попытки что-либо изменить в данной сфере обычно заканчиваются крахом.

Халсер вздохнул.

– Вы теперь ценное имущество, дружище. Так что перестаньте себя жалеть. Вас отправят домой, и вы будете рядом с женой, когда ей придет время рожать.

Халсер удивленно посмотрел на него.

– О да, мы про нее знаем, – сказал Сэвидж. – Поначалу мы думали, вы просто ищете предлог, чтобы вернуться к ней. – Он пожал плечами. – Полагаю, жизнь у вас теперь будет весьма комфортная. Вас будут охранять, с вами будут нянчиться. От вас будут ждать очередной гениальной идеи! Черт вас знает, может, вы и правда гений.

– Вот подождите, сэр. Я думаю, это положит конец всем войнам.

Генерал вдруг задумался.

– Халсер, очень недооцененный и многими презираемый писатель однажды сказал: «Нет ничего труднее, опаснее и неопределеннее, чем руководить введением нового порядка вещей». Очень глубокомысленное утверждение, Халсер. И вот вы прямо на передовой, вводите «новый порядок вещей». Хотелось бы думать… ради вашего будущего ребенка – ради всех детей, – что другой войны не будет. – Он пожал плечами. – Но я бы на это не рассчитывал.

В кабинет снова заскочил Слейден.

– Приближается воздушная защита, генерал. Придется везти его прямо так. Пошлите его снаряжение потом, ладно?

– Разумеется, сэр. – Сэвидж выпрямился и пожал Халсеру руку. – Удачи, Халсер. Запомните, что я вам сказал. Всем военным приходится жить с этой горькой истиной. Развивая свою гениальную идею, вы атаковали не источник проблемы, а лишь один из ее симптомов. – Генерал поднял со стола книгу в красном переплете. – Вот вам подарок для вашего будущего ребенка. – Он вложил книгу в руки Халсера. – Новому поколению будет нужно понять эту книгу.

Халсер успел лишь сказать:

– Спасибо, сэр.

Затем Слейден вывел его из кабинета.

Возможность рассмотреть книгу представилась Халсеру только на борту летевшего на юг самолета. Он стиснул ее в руках и окинул взглядом океан облаков за окном. Это было редкое, неадаптированное собрание сочинений Николо Маккиавелли, мастера обмана и коварства.

Многие ошибочно полагают, что Детонатор Халсера был изобретен в секретной правительственной лаборатории. На самом же деле гений доктора Лоуренса Халсера раскрылся на боевых полях Арктики в 1972 году, где ему в голову пришла эта идея, благодаря которой он сразу прославился.

Бичер Карсон. «Пришествие меча. История древнего и современного военного искусства». Том 6, стр. 112.

Все дело в постромках

Гердэй, Домен 18, 7102 (Н. К.)

Верштин-сити, Аспидиск VII

Заседание Особого подкомитета по межгалактической культуре (см. стр. 33) состоялось, согласно созыву, в 16:00 в зале заседаний комитета в здании сената по адресу 8122, Верштин-сити. Председательствовал сенатор Джордж С. Золам, председатель подкомитета.

Также присутствовали: сенатор Арден Г. Пингл от Проксисту I; Мергис В. Леддер, советник подкомитета; Джордж К. Макки, чрезвычайный агент саботажа комитета.

Сенатор Золам: Призываю подкомитет к порядку. Наш первый свидетель – достопочтенный Глиббис Аблар, секретарь синтеза.

Мы рады видеть вас, господин секретарь. Известно, что в вашем департаменте работают лучшие эксперты в области культурного синтеза, и мы привыкли полагаться на их записи фактических данных.

Как вам известно, наш подкомитет работает согласно резолюции сената 1443 первой сессии 803-го конгресса с целью проведения полноценного и тщательного расследования жалоб, полученных от групп по соблюдению экономии, которые обвиняют команды исторического сохранения из Бюро культурных дел в растрате финансовых ресурсов.

Итак, господин секретарь, насколько я понимаю, вы готовы предоставить образец работы, выполненной вашими командами исторического сохранения.

Секретарь Аблар: Да, сенатор. У меня имеется три-ди-запись интервью с одним из ранних исследователей Гомейсы III, а также транскрипт интервью и кое-какие объяснительные комментарии, необходимые для полного понимания данного экспоната.

Сенатор Золам: Вы хотите поставить три-ди-запись сейчас?

Секретарь Аблар: К сожалению, сенатор, я не в состоянии это сделать. Мой проектор подвергся официальному саботажу – видимо, в целях экономии времени комитета. Меня смущает моя неспособность…

Сенатор Золам: Агент саботажа комитета Макки внесет в протокол официальное объяснение.

Агент саботажа Макки: Секретарь может официально сослаться на неисправность три-ди-записи.

Секретарь Аблар: Благодарю, мистер Макки. Ценю ваше понимание. Могу я также добавить к официальной отсылке, что неисправность записи связана с устаревшим оборудованием, обновление или замену которого невозможно было покрыть из средств, выделенных нам на двухлетний период?

Сенатор Золам: Комитет рассмотрит этот запрос позднее. Итак, господин секретарь, у вас ведь есть письменный транскрипт этого интервью?

Секретарь Аблар: Да, сенатор.

Сенатор Золам: В чем значимость этого конкретного интервью?

Секретарь Аблар: Интервью было записано в деревне Лау на Гомейсе III. Мы считаем это интервью одним из лучших, что когда-либо было нами взято. Оно представляет особый интерес с точки зрения культурных следов в лексиконе пожилого господина, бывшего объектом интервью.

Сенатор Золам: Кого интервьюировали ваши люди?

Секретарь Аблар: Его зовут Хильмот Гастин. Тем, кто изучает межгалактические семейные связи, имя Гастин – или Гастен, или Густинг, или Гауштерн – знакомо по культурной среде Проциона, образовавшейся в результате марсианской миграции.

Сенатор Золам: Опишите этого Гастина для протокола, пожалуйста.

Секретарь Аблар: Родители привезли его на Гомейсу III в возрасте девяти лет, во время ранних исследований планеты. Это было в 6873 году по Новому календарю, следовательно, сейчас ему двести тридцать восемь лет. Семья Гастина прибыла вместе со второй миграционной волной через три стандартных года после первых переселенцев. Сейчас он на пенсии, проживает с племянницей.

Сенатор Золам: Нет ли у вас изображения Гастина?

Секретарь Аблар: Только в записи, сенатор. Однако один из докладов описывает его как… Прошу прощения, кажется, у меня есть этот доклад с собой. Да… Вот: «Сварливый престарелый гражданин, который выглядит и ведет себя так, будто он вдвое моложе, чем на самом деле. Ростом около двух метров, лицо узкое, длинные седые волосы носит заплетенными в две косы на древний манер, водянистые голубые глаза, острый подбородок, огромные уши и нос».

Сенатор Золам: Какое красочное описание.

Секретарь Аблар: Благодарю, сенатор. Некоторые из наших людей гордятся своей работой, как художники.

Сенатор Золам: Это очевидно, господин секретарь. Итак, вы готовы сейчас предоставить транскрипт интервью?

Секретарь Аблар: Да, сенатор. Хотите, чтобы я его зачитал?

Сенатор Золам: В этом нет необходимости. Передайте его роботу, и интервью будет напечатано в протоколе.

ИНТЕРВЬЮ С ХИЛЬМОТОМ ГАСТИНОМ, РАННИМ ПОСЕЛЕНЦЕМ НА ПЛАНЕТЕ ГОМЕЙСА III

(отдел по сохранению исторического наследия)

СОХРАНЕНИЕ КУЛЬТУРНЫХ И ИСТОРИЧЕСКИХ СЛЕДОВ

В СИСТЕМЕ ГОМЕЙСА

БЮРО КУЛЬТУРНЫХ ВОПРОСОВ

СЛУШАНИЯ

ОСОБОГО ПОДКОМИТЕТА ПО МЕЖГАЛАКТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЕ

КОМИТЕТА ПО ГАЛАКТИЧЕСКОМУ СИНТЕЗУ, ДИСПЕРСИИ, МИГРАЦИИ И ЗАСЕЛЕНИЮ

МЕЖГАЛАКТИЧЕСКИЙ СЕНАТ

803-й КОНГРЕСС

Первая сессия

согласно

Рез. 1443

Резолюция по исследованию действий команд исторического сохранения из Бюро Культурных Вопросов

Часть 1

Межгалактический департамент синтеза, Бюро культурных вопросов

Домен 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26: 7102

(Новый календарь)

Напечатано для использования Комитетом по галактическому синтезу, дисперсии, миграции и заселению

КОМАНДА 579 БЮРО КУЛЬТУРНЫХ ВОПРОСОВ, ДЕПАРТАМЕНТ СИНТЕЗА

Интервьюер Симсу Яггата: Мы находимся в доме мистера и миссис Пресби Килкау в деревне Лау на планете Гомейса III с целью взять интервью у Хильмота Гастина, джентльмена, который сидит напротив меня рядом со своей племянницей, миссис Килкау. Мистер Гастин – один из немногих первых поселенцев на Гомейсе III, которые еще живы, и он любезно согласился поведать нам о некоторых событиях, которые он пережил в те ранние дни. Я хотел бы поблагодарить вас, миссис Килкау, за оказанное вами сегодня гостеприимство.

Миссис Килкау: Для нас это честь, мистер Яггата.

Гастин: Я все равно думаю, что это чепуха, Бесси. Я должен был сегодня идти удить билкеров.

Миссис Килкау: Но, дядя Гас…

Гастин: Вы как думаете, мистер Яггата? Разве вы не предпочли бы рыбалку?

Яггата: Прошу прощения, сэр. Наше расписание не оставляет мне времени.

Гастин: Жаль. Билкеры кусаются, как стая голодных клыко- птиц.

Яггата: Думаю, для начала вам следует рассказать нам, когда вы впервые прибыли на Гомейсу III.

Гастин: Это было в шестьдесят четвертом.

Яггата: То есть в 6864-м?

Гастин: Да. Я тогда был совсем мальчонкой. Папаня перевез нас с Проциона IV во вторую волну миграции.

Яггата: Насколько мне известно, у вас в роду много переселенцев, сэр.

Гастин: Мои предки так и не смогли усидеть на одном месте после Марса. Пять поколений прожили на Марсе – а потом, как семена бумера: бах! Рассыпались по всей вселенной!

Яггата: Вы из марсианских мигрантов?

Гастин: Мой дед переселился на Процион IV. Папаня родился по дороге туда. Я родился на Проционе.

Яггата: А что подвигло вашего отца переселиться на Гомейсу III?

Гастин: Он услышал, что тут есть зелень. На Проционе нет ничего, кроме песчаных бурь.

Яггата: И что он сказал, когда узнал, что растительность здесь фиолетового цвета?

Гастин: Сказал, что все лучше, чем желтая пыль.

Яггата: И это очень красивая планета.

Гастин: Одна из самых красивых во вселенной!

Яггата: А теперь, сэр, нас интересуют подробности вашей жизни в тот ранний период. Каковы были условия, когда вы только прибыли?

Гастин: Жестче, чем у клеща в… Вы сейчас записываете, мистер Яггата?

Яггата: Записываю.

Гастин: Условия были довольно жесткие.

Яггата: Как скоро по прибытии вы получили свой участок?

Гастин: Дней десять-пятнадцать мы ждали в соляных болотах вместе с остальными, а потом отправились прямиком в Лау. В округе были две другие семьи: Пиджуны и Килкау. Муж Бесси – внук старого Эффуса Килкау.

Яггата: Как тогда тут все выглядело?

Гастин: Сплошняком кусты и жуки-уолли, иногда попадалась тигровая змея и дука-дуки, ну и, конечно, эти треклятые клыкоптицы[9].

Яггата: Многие во вселенной знают об этих ужасных существах, клыкоптицах, сэр. Какое счастье, что их истребили!

Гастин: Вовсе их не истребили! Просто они затаились в какой-нибудь неизвестной долине и дожидаются часа, когда…

Миссис Килкау: Ну, дядя Гас!

Гастин: Это правда!

Яггата: Дука-дуки – это такие маленькие пушистые существа, похожие на собак, не так ли?

Гастин: Верно. Пушок у них жесткий, как проволока, да еще и с зазубринами. Царапает страшнее, чем фритч-куст.

Яггата: Это первое, что с вами произошло, когда вы сюда приехали?

Гастин: Мы все покрылись паршой.

Яггата: Паршой?

Гастин: Врачи называют это фурункулами Фремонта, в честь старого дока Фремонта, который прибыл с первыми переселенцами. Это он обнаружил, что их вызывает микропыльца цветов фритча.

Яггата: Ясно. Вы сразу построили дом?

Гастин: Ну, сэр, пока мы расчесывали свои нарывы, мы построили домик из дерна с крышей из дранки, а вокруг сложили заграждения из фритча, чтобы отгонять дука-дуков.

Яггата: Наверное, это было очень страшно – слушать странные крики клыкоптиц, свист дука-дуков.

Гастин: У нас было слишком много работы, особенно волноваться было некогда.

Яггата: То или иное место на этой планете часто бывает названо в честь кого-нибудь из первых поселенцев. Вашу семью этим почтили?

Гастин: Ха-ха! Болото Гастина! Вот что мы получили! Я вам так скажу, мистер Яггата, Бесси хотела, чтобы я представил нашу семью кучкой героев, но, по правде говоря, мы всего лишь нищие фермеры, и две трети нашей фермы занимает болото.

Яггата: Но развивать фермерское хозяйство в этой дикой местности наверняка было интересно.

Гастин: Знаете, мистер, то, что одни называют интересным, другие, кто этим занимается, считают тяжелым, неблагодарным трудом.

Яггата: Неужели не было ничего, что помогло бы облегчить вашу долю? Какие-нибудь развлечения?

Гастин: Ну, сэр, как-то раз папаня купил перекатыша[10] и…

Миссис Килкау: Ох, ладно тебе, дядя Гас! Я уверена, мистеру Яггате неинтересно слушать про глупую старую покупку вроде…

Гастин: Послушай-ка, Бесси! Интервью тут берут у меня!

Миссис Килкау: Конечно, дядя Гас, но…

Гастин: И я считаю, что история о перекатыше для кого угодно послужит хорошим уроком!

Яггата: Нам, разумеется, не помешает ее послушать, сэр.

Гастин: Вы же понимаете, мистер, мы были просто голодранцами[11] с легким снаряжением[12]. Наш блок питания все время был занят тем, чтобы кое-как поддерживать нас на плаву. Поэтому когда старый Эффус Килкау объявил, что у него есть тягловая скотина на продажу, папаня тут же решил купить ее.

Яггата: Объявил? Как именно он это сделал?

Гастин: Через обязательную сеть[13]. Старик Эффус объявил, что дешево продает одного перекатыша весом 2500 кг, натренированного пахать землю.

Яггата: Некоторым из тех, кто будет смотреть это интервью, возможно, неизвестно, что такое rollitus sphericus, мистер Гастин. Не могли бы вы пояснить?

Гастин: Всему свое время, сынок. Не гони лошадей. Дело в том, что мой папаня тоже не мог отличить перекатыша от мяча для боулинга, но был слишком горд, чтобы в этом признаться.

Яггата: Ха-ха-ха! Неужели никто не просветил его?

Гастин: Ну, старик Эффус подозревал, что папаня про перекатышей ни сном ни духом, и думал, что хорошая шутка выйдет, если ни о чем его не предупреждать.

Яггата: Понятно. Как была совершена эта сделка?

Гастин: Все в сети, а подтверждение – на базе, когда Эффусу перевели семьдесят галаров.

Яггата: Ваш отец купил его не глядя?

Гастин: Разумеется! В то время не было никаких нечистых делишек. Люди должны были помогать друг другу… и делать это честно, потому что от этого зависела их жизнь. Жульничество начинает процветать только с приходом цивилизации. Кроме того, мы тогда жили так далеко друг от друга, что потратили бы больше времени, если бы поехали смотреть скотину, чем если бы ее просто переправили к нам.

Яггата: Это все объясняет, сэр. Но разве ваш отец не пытался выяснить, что именно покупает?

Гастин: Конечно, пытался. Но папаня боялся показаться дубом[14]. Помню, он спрашивал, как кормить перекатыша. Старик Эффус сказал только, что этот перекатыш приучен к свистку и его можно отпустить на выпас в поле. В то же время кто-то еще встрял в сети и сказал, что семьдесят галаров – это очень дешево для перекатыша весом в две с половиной тысячи килограммов, так что если папаня не хочет скотину, он сам ее возьмет. Папаня тут же и заключил сделку.

Яггата: Как его доставили?

Гастин: Ну, Килкау были побогаче нас. У них имелась грузовая платформа, которая выдерживала груз до шести тысяч килограммов. Они просто погрузили перекатыша на платформу и доставили по воздуху.

Яггата: Что сказал ваш отец, когда увидел его?

Гастин: Вы имеете в виду насчет упряжи?

Яггата: Да.

Гастин: Ну, сэр, я не думаю, что папаня вообще задумывался о том, что с упряжью могут быть какие-то проблемы. У нас на Проционе был сигет, и папаня делал собственную упряжь с хорошими длинными постромками, чтобы не чувствовать вонь. Он просто решил, что ему придется сделать новую упряжь.

Яггата: Неужели он ничего не сказал про упряжь?

Гастин: Нет. У него не было возможности что-либо сказать. Видите ли, перекатыш немного разнервничался из-за полета. Как только его спустили с платформы, он покатился, перевернулся и прокатился прямо по мне.

Яггата: Бог ты мой! Наверняка это было очень страшно, если вы никогда раньше не видели перекатыша!

Гастин: Счастье, что ма этого не видела. Она бы тут же в обморок хлопнулась. Знаете, перекатыш весом в две с половиной тысячи килограммов развивает переднюю тягу около полутора тысяч и, когда разгонится, то катится еще как. К тому же они очень хитрые! Выглядят, как гигантские плавающие вокруг амебы, а потом вдруг оказываются прямо на тебе – в прямом смысле!

Яггата: Вы испугались, когда он по вам перекатился?

Гастин: Ну, он сбил меня с ног, на секунду стало темно, ощущалось какое-то теплое, твердое давление, а потом оно исчезло. Знаете, перекатыш ведь не нанесет вам вреда. На самом деле они очень дружелюбные. В округе Мирмон был такой случай: перекатыш спас парня от клыкоптицы. Просто сидел на этом парне до тех пор, пока клыкоптица не убралась.

Яггата: Тот еще, наверное, опыт был!

Гастин: Да уж! Знаете, перекатыш на девяносто процентов состоит из мобильной жидкости и мышц, выполняющих функцию насосов, а остальное – это шкура, похожая на гибкую броню. Для взрослого перекатыша физическая атака практически не представляет угрозы – даже если на него нападет клыкоптица, – а уж если ты неуязвим, тебя точно все полюбят.

Яггата: Как вы отреагировали на то, что вас переехал огромный живой шар?

Гастин: Когда я оправился от шока, то захотел еще раз попробовать. Я подумал, это весело. Но папаня так напугался, что загнал меня в дом. Старику Эффусу понадобилось полчаса, чтобы убедить папаню, что перекатыш никого не обидит. Его вес распространяется по такой большой поверхности, что по ощущениям это похоже на хороший массаж.

Яггата: Ха-ха-ха! Значит, ваш отец приобрел перекатыша, а как запрягать, не знал.

Гастин: Вот именно. До обеда он об этом даже не думал. К тому времени старик Эффус уже уехал. Перекатыш катался себе на улице, расчищая кусты фритча. Перекатыши вообще хорошо убирают заросли.

Яггата: И как же ваш отец решил эту проблему?

Гастин: Ну… он просто подошел к перекатышу, пощелкал языком, посвистел, как ему велел старик Эффус. Потом подвел перекатыша к сараю, где хранился наш водонепроницаемый плуг. Это был плуг с тремя лемехами с размахом крыльев в два с половиной фута.

Яггата: Как его предполагалось тянуть?

Гастин: С помощью роторного двигателя. Но у нас был только один блок питания, и мы не хотели рисковать из-за ротора.

Яггата: Что сказал ваш отец?

Гастин: Он сказал: «Что ж, давайте думать, как подсоединить эту скотину к вон той штуке…» И тут до него дошло. Как запрячь животное, которое все время перекатывается и двигается, меняя центр тяжести? Та еще проблемка.

Яггата: Я видел диаграммы. Они кажутся довольно очевидными. Ваш отец не сразу сообразил, как это сделать?

Гастин: Иногда очевидное становится на самом деле очевидным только после того, как кто-нибудь показал вам его, мистер. Не забывайте, папаня никогда раньше не видел ничего, даже отдаленно похожего на перекатыша. Тягловых животных он представлял себе исключительно как нечто с определенным количеством ног и телом, которое можно впрячь в какую-нибудь упряжь. Вроде сигета. Перекатыш был совсем не такой.

Яггата: Конечно, но…

Гастин: А то, к чему вы привыкли, может так крепко засесть у вас в голове, что вы не сумеете разглядеть ничего другого.

Яггата: Почему ваш отец просто не позвал соседа и не спросил, как запрячь перекатыша?

Гастин: Папаня был слишком гордый. Не хотел спрашивать и выставлять себя дураком, но и сдаваться тоже не собирался. В течение недели на ферме такой бардак творился! Потом мы узнали, что старик Эффус и половина его клана смотрели на нас с холмов в бинокль и ржали. Даже ставки делали, что мы такое дальше выдумаем.

Яггата: А что вы выдумали сначала?

Гастин: Да простую петлю. Папаня сделал довольно большую петлю, чтобы пропустить через нее перекатыша. Пощелкал языком, подозвал животное, шлаг закрепил где-то сверху и спереди – в смысле, с дальней стороны от плуга. У перекатыша в общем-то нет переда. Затем он велел животному тянуть. Перекатыш подался вперед, как будто знал, что делает. Плуг сдвинулся фута на четыре, а потом ремень оказался под перекатышем. Папаня снова подозвал его, запряг и опять велел двигаться вперед. Попробовал так раза три и понял, что ничего вспахать не сумеет, если придется через каждые четыре фута впрягать его по новой.

Яггата: Ваши соседи за всем этим наблюдали?

Гастин: Да. На второй день весь округ был в курсе. Собралась куча народу, чтобы поглазеть, как мы его гоняем.

Яггата: Что он предпринял дальше?

Гастин: Упряжь, похожую на паутину с роликами. У нас на нее ушло три дня. Тем временем мы попробовали вертикальную упряжь, которая надевалась сверху и проходила под перекатышем. Мы смазали ту часть, которая соприкасалась с перекатышем, но этого хватило ненадолго. Как только смазка кончалась, упряжь начинала натирать. Наш перекатыш мог перетереть самые жесткие ремни за десять переворотов.

Яггата: Как работала упряжь в форме паутины?

Гастин: Идея сама по себе была неплохая – лучше, чем то, чем пользовались соседи. Если бы только он ее усовершенствовал…

Яггата: Чем пользовались ваши соседи?

Гастин: Что-то вроде загона на колесах с роликами впереди, которые взаимодействовали с перекатышем. Кольца упряжки были сзади. Они открывали загон, чтобы запустить туда перекатыша, подсоединяли оборудование, и перекатыш тащил всю упряжку.

Яггата: Интересно. А почему ваш отец не попытался тайно подсмотреть, как соседи используют своих перекатышей?

Гастин: Он пытался. Но все они знали, что он замышляет. Соседи просто никогда не пахали, когда папаня заходил к ним. Прямо комические танцы. Они приглашали его выпить рюмашку. Папаня упоминал пахотные работы. Просил посмотреть их оборудование, но там никогда не было ничего, хоть отдаленно напоминающего упряжь для перекатыша.

Яггата: А… что было не так с упряжью в форме паутины?

Гастин: Она оказалась недостаточно большой, чтобы натянуть ее спереди. И ролики все время ломались, потому что стропы были так себе.

Яггата: И как же в конце концов ваш отец решил эту проблему?

Гастин: Он успокоился и начал рассуждать здраво. Для начала поместил плуг в центр нашей территории. Потом разместил перекатыша вокруг плуга, сначала с одной стороны, потом с другой. И все получилось.

Яггата: Видимо, я тоже не сразу вижу очевидное, но мне только что пришла в голову вот какая мысль. Неужели ваш отец изобрел стандартный перекатыватель?

Гастин: Это была его идея.

Миссис Килкау: Дядя Гас! Ты никогда не говорил мне, что твой отец был изобретателем. Я и не знала…

Гастин: Да не был он изобретателем! Он был просто очень хорошим и практичным поселенцем. Что касается изобретения оригинального перекатывателя, это показалось бы очевидным любому, кто задумался бы над этим. Что, по-твоему, Историческое общество Гомейсы пытается…

Миссис Килкау: Ты имеешь в виду этот старый пыльный хлам на складе номер два?

Гастин: Среди этого старого пыльного хлама – первый турбулизатор болотного крема[15] твоей матери! А еще среди этого старого пыльного хлама, прямо в центре – первый перекатыватель!

Яггата: Хотите сказать, у вас есть оригинальный перекатыватель прямо здесь?

Гастин: Прямо на складе.

Яггата: Но ведь… эта штука бесценна! Не могли бы мы посмотреть на него?

Гастин: Почему бы нет?

Миссис Килкау: О, дядя Гас! Там так грязно и…

Гастин: Немного грязи никому не повредит, Бесси! Оооох! Колено, куда меня укусила клыкоптица, всю неделю болит. Жаль, перекатышей уже не осталось. Ничто не разгоняет кровь лучше, чем массаж перекатыша.

Яггата: Неужели вы сталкивались с клыкоптицами?

Гастин: А то! Пару раз приходилось.

Яггата: Не могли бы вы рассказать нам об этом?

Гастин: Попозже, сынок. Пошли посмотрим на перекатыватель.

(Редактор: В этом месте провод неправильно сращен и требует починки.)

Яггата: Мы находимся на складе номер два. В ящиках, которые вы видите на заднем плане, хранится незаменимый для косметической промышленности болотный крем – главный продукт фермы Гастин-Килкау.

Гастин: Вон там агрегат для добычи медного сырья, которое мы обнаружили в фумаролах.

Яггата: А это, наверное, оригинальный перекатыватель, прикрепленный к плугу?

Гастин: Верно. Система довольно проста: четыре деревянных ролика, расположенных в форме буквы V, одна пара над другой, и все это крепится прямо к задней части плуга.

Яггата: Какие большие ролики…

Гастин: У нас был большой перекатыш. Видите вот этот храповик?

Яггата: Да.

Гастин: Он регулировал высоту роликов и расстояние между парами, чтобы они соответствовали переднему изгибу нашего перекатыша. Перекатыш просто двигался против роликов. Одна пара роликов поднималась высоко по переднему изгибу животного, а вторая опускалась низко. Перекатыш как бы вклинивался между ними и толкал.

Яггата: А что это за колеса на плуге?

Гастин: Чтобы плуг шел ровно.

Яггата: И в самом деле, очень простой механизм.

Гастин: Очень! Мы надрессировали перекатыша так, что он сам мог им пользоваться!

Яггата: Что подумали об этом ваши соседи?

Гастин: Уж смеяться над папаней они точно перестали! Дней через сорок о старых загонах все забыли. Сначала новые упряжки называли перекатывателями Гастина, но название вскоре сократилось.

Миссис Килкау: Я и не знала! Подумать только! Прямо у нас на складе! Как же… Историческое общество…

Гастин: Эти пусть подождут, пока я не испущу дух! Мне нравится иногда приходить сюда и просто трогать весь этот старый пыльный хлам. Полезно иногда вспомнить свои корни.

Миссис Килкау: Но, дядя Гас…

Гастин: А твои корни – это переселенцы-нищеброды, Бесси! Прекрасные люди! Если бы не они и не этот старый пыльный хлам, ты бы не каталась сейчас как сыр в масле!

Миссис Килкау: По-моему, с твоей стороны эгоистично держать эти бесценные…

Гастин: Конечно, эгоистично! Но это привилегия тех, кто хорошо потрудился и прожил достаточно долго, чтобы иногда оглядываться назад. Задумайся на секунду, девочка, что именно я обнаружил, какие чудеса болотный крем творит с цветом кожи. Я заслужил свое право быть эгоистом!

Миссис Килкау: Да, дядя Гас. Я слышала эту историю.

Яггата: Но мы ее не слышали, мистер Гастин. Не хотите ли…

Гастин: Да, хочу… но как-нибудь в другой раз, сынок. Сейчас я что-то подустал слегка, мне нужно передохнуть.

Яггата: Конечно, сэр! Может быть, назначим время…

Гастин: Я тебе позвоню, сынок. Не звони мне. Оооох! Чертова рана! Но я тебе вот что скажу, сынок: я передумал насчет этой твоей дребедени. Всем полезно иногда вспомнить свои корни. Если у тех, кто посмотрит твою запись, есть хоть какие-то мозги, они тоже вспомнят свои корни. Им полезно!

(Редактор: Запись обрывается здесь. В комментарии говорится, что Хильмот Гастин заболел на следующий день. Второе интервью отложено на неопределенный период.)

Сенатор Золам: Вам есть что еще предоставить сейчас, господин секретарь?

Секретарь Аблар: Я надеялся, что мой помощник секретаря по культурным вопросам будет здесь сегодня. К сожалению, его пригласили на межкультурный прием с представителями планет Кольца.

Агент саботажа Макки: Это сделал я, господин секретарь. У членов комитета сегодня мало времени.

Секретарь Аблар: Ясно.

Сенатор Золам: В отсутствие дальнейших дел Особый подкомитет по межгалактической культуре распущен до 16:00 завтрашнего дня.

Старый блуждающий дом

Всвою последнюю ночь на Земле Тед Грэхам вышел из телефонной будки со стеклянными стенами и нагнулся, избегая столкновения с мотыльком, который отчаянно бился о голую лампочку над будкой.

У Теда Грэхама была длинная шея и слегка вытянутая яйцеобразная голова, макушку которой покрывали песочного цвета волосы, рано начавшие редеть. Нечто в его худобе и напряженном виде намекало на его профессию: лицензированный государственный бухгалтер.

Он остановился за спиной у своей жены, которая изучала страницу с объявлениями в газете, и нахмурился.

– Сказали ждать здесь. Они за нами приедут. Говорят, что ночью самим трудно отыскать это место.

Марта Грэхам подняла глаза. Это была по-детски миловидная женщина с кукольным личиком и на предпоследнем месяце беременности. В желтом свете фонаря над будкой ее забранные в хвост темно-рыжие волосы выглядели не такими яркими.

– Я просто должна жить в доме, когда родится ребенок, – сказала она. – Какое у тебя впечатление от разговора с ними?

– Даже не знаю… Я слышал что-то странное – как будто они спорили на иностранном языке.

– Они говорили, как иностранцы?

– В некотором роде. – Он махнул рукой в сторону вереницы темных трейлеров, в одном из которых два окна горели янтарным светом. – Давай подождем внутри. Жуки здесь просто убийственные.

– Ты сказал им, какой трейлер наш?

– Сказал… Знаешь, мне почему-то показалось, что он их не очень интересует. И вообще странно, что они хотят обменять дом на трейлер.

– Ничего странного. Наверное, их просто одолела жажда странствий, как когда-то было с нами.

Казалось, он ее не слушал.

– Язык, на котором они спорили, очень странный. Как всплески шума.

В трейлере Тед Грэхам сел на зеленый диван, который при необходимости раскладывался в двуспальную кровать.

– Здесь не помешает хороший налоговый бухгалтер, – сказал он. – Когда я впервые увидел это место, то сразу об этом подумал. Кажется, в этой долине состоятельные жители. Странно, что никто раньше не открыл здесь офис.

Жена села в кресло с высокой спинкой возле стойки, разделявшей кухню и жилой отсек, и сложила руки на округлом животе.

– Я просто устала от того, что подо мной все время вертятся колеса, – сказала она. – Я хочу сидеть и до конца жизни смотреть на один и тот же вид из окна. Не знаю, почему трейлер вообще казался нам таким привлекательным, когда…

– Жажда странствий у нас была из-за наследства, – сказал он.

По гравию снаружи заскрипели шины.

Марта Грэхам выпрямилась.

– Может, это они?

– Что-то уж очень быстро. – Он подошел к двери, открыл ее и уставился на человека, который как раз занес руку, чтобы постучать.

– Вы мистер Грэхам? – спросил гость.

– Да. – Тед впился глазами в посетителя.

– Я Клинт Раш. Вы звонили по поводу дома?

Мужчина вышел на свет. Поначалу он показался Теду стариком с усталым, грубым лицом, изборожденным морщинами. Но когда посетитель повернулся к свету, морщины будто испарились, а вместе с ними и годы.

– Да, это мы звонили, – сказал Тед и отошел в сторону. – Хотите прямо сейчас осмотреть трейлер?

Марта Грэхам подошла к мужу.

– Он в очень хорошем состоянии, – сказала она. – Мы никогда не допускали серьезных поломок.

«Она слишком волнуется, – подумал Тед Грэхам. – Лучше бы оставила меня с ними одного».

– Мы можем приехать еще раз завтра и осмотреть трейлер при свете дня, – сказал Раш. – Моя машина здесь, если хотите осмотреть наш дом.

Тед Грэхам помедлил. Его не покидало смутное чувство тревоги, но он никак не мог понять, с чем именно оно связано.

– Может, нам лучше воспользоваться своей машиной? – спросил он. – Мы могли бы ехать следом за вами.

– В этом нет необходимости, – ответил Раш. – Все равно мы потом едем назад в город. Можем вас подвезти.

Тед Грэхам кивнул.

– Сейчас, только дверь запру.

В машине Раш пробормотал кое-какие указания. Его жена, сидевшая на пассажирском сиденье, напоминала тень. Гладко зачесанные волосы были уложены сзади в простой пучок. У нее были цыганские черты лица. Он называл ее Рэйми.

«Странное имя», – подумал Грэхам. Ему показалось, что ее возраст тоже как будто тает на свету.

Миссис Раш повернула свое цыганское лицо к Марте Грэхам.

– У вас будет ребенок?

Это прозвучало не как вопрос, а как бесстрастное утверждение.

Машина резко рванула вперед.

– Он должен родиться через два месяца, – сказала Марта Грэхам. – Мы надеемся, это будет мальчик.

Миссис Раш посмотрела на мужа.

– Я передумала, – сказала она.

– Это слишком… – начал Раш, не отводя глаз от дороги. Он запнулся, потом заговорил на странном, напоминающем мешанину звуков языке.

Тед Грэхам узнал язык, который слышал по телефону. Миссис Раш отвечала на том же языке, и в ее напряженном голосе слышались гневные нотки. Муж говорил спокойнее.

Наконец миссис Раш угрюмо замолчала.

Раш откинул голову назад.

– Иногда моей жене не хочется расставаться со старым домом, – пояснил он. – Она прожила в нем много лет.

– А-а, – протянул Тед Грэхам. Потом спросил: – Вы испанцы?

Раш колебался.

– Нет. Мы баски.

Машина выехала на хорошо освещенный проспект, который вливался в шоссе. Они свернули в переулок. Затем повернули еще несколько раз – налево, направо, направо. Тед Грэхам окончательно перестал ориентироваться.

Машина наехала на длинный ухаб, отчего Марта резко вздохнула.

– Надеюсь, вас это не очень потревожило, – сказал Раш. – Мы уже почти приехали.

Автомобиль свернул на многополосную дорогу. Свет фар то и дело озарял похожие на скелеты силуэты деревьев, и до чего же странными были эти деревья: высокие, мрачные, голые. От их вида Теду Грэхаму окончательно стало не по себе.

Дорога пошла под откос до низкой стены дома из красного кирпича с ленточными окнами под нависающими карнизами. Стена и широкая дверь, видневшаяся слева, выглядели ультрасовременными.

Тед Грэхам помог жене выйти из машины, и они последовали за Рашами к двери.

– Вы, кажется, говорили, что у вас старый дом, – заметил Тэд.

– Его дизайн был разработан одним из первых модернистов, – ответил Раш, разбираясь со странным изогнутым ключом. Широкая дверь открылась в не менее широкий холл с ворсистым ковром на полу. В конце холла виднелись высокие окна, за которыми сияли огни города.

Войдя в холл, Марта Грэхам раскрыла рот, словно погрузилась в транс. Шедший следом за ней Тед Грэхам услышал, как за ними закрылась дверь.

– Он такой… такой… такой большой, – воскликнула Марта Грэхам.

– И вы хотите обменять это на наш трейлер? – с недоверием спросил Тед Грэхам.

– Нам тут слишком неудобно, – ответил Раш. – Я работаю по ту сторону гор на побережье. – Он пожал плечами. – А продать его мы не можем.

Тед Грэхам с подозрением посмотрел на него.

– Разве здесь нет состоятельных людей? – Он вдруг представил себя бухгалтером без клиентов.

– Здесь полно состоятельных людей, но нет никого, кто интересовался бы недвижимостью.

Они вошли в гостиную. Вдоль стен стояли секционные диваны. По углам мерцали неяркие лампы. На стенах друг против друга висели две картины, изображавшие продолговатые сочетания странных линий и изгибов, от вида которых Тед Грэхам почувствовал легкое головокружение.

В сознании будто завыла сигнализация.

Марта Грэхам подошла к окну и посмотрела на огни далеко внизу.

– Я и не думала, что мы поднялись так высоко, – удивленно сказала она. – Это похоже на волшебный город.

Миссис Раш издала короткий нервный смешок.

Осматривая комнату, Тед Грэхам подумал: «Если весь дом выглядит вот так, он стоит тысяч пятьдесят-шестьдесят. – Он вспомнил их собственный трейлер. – Хороший, но больше семи тысяч за него не дашь».

Беспокойство горело у него в сознании, словно неоновый знак.

– Все это кажется таким… – Он покачал головой.

– Не хотите осмотреть остальную часть дома? – предложил Раш.

Марта Грэхам отвернулась от окна.

– О да.

Тед Грэхам пожал плечами. «Вреда не будет», – решил он.

Когда они вернулись в гостиную, Тед Грэхам удвоил ранее рассчитанную им стоимость дома. Он был потрясен увиденным: солярий с множеством солнечных ламп на потолке, автоматическая прачечная – достаточно бросить грязную одежду в люк, и она доставляется с другого конца выстиранной и отглаженной…

– Возможно, вам с женой хотелось бы обсудить это наедине, – сказал Раш. – Мы вас ненадолго покинем.

И они ушли, прежде чем Тед Грэхам успел возразить.

– Тед, – сказала Марта Грэхам, – о таком я никогда в жизни даже мечтать не смела…

– Дорогая, здесь что-то не так…

– Но, Тед…

– Этот дом стоит не меньше ста тысяч долларов. А может, и больше. А они хотят обменять это, – он обвел комнату взглядом, – на трейлер стоимостью семь тысяч?

– Тед, они иностранцы. И если они настолько глупы, что не осознают цену этого дома, почему мы должны…

– Мне это не нравится, – сказал он и снова осмотрелся, вспоминая потрясающее оборудование дома. – Но, возможно, ты и права.

Он посмотрел на огни города за окнами. Они напоминали кружево: высокие дома, соединенные полосами мерцающих огоньков. Где-то вдалеке в небо устремилось нечто, похожее на римскую свечу.

– Хорошо! – сказал Тед. – Если они хотят меняться, пойдем заключим сделку…

Внезапно дом содрогнулся. Городские огни погасли. Раздалось какое-то гудение.

Марта Грэхам схватила мужа за руку.

– Тед! Что… что это было?

– Не знаю. – Он повернулся. – Мистер Раш!

Никакого ответа. Только гудение.

В другом конце комнаты открылась дверь. Из нее выступил незнакомый человек. Одет он был в короткое, похожее на тогу одеяние из блестящей серой ткани, подпоясанное каким-то светящимся материалом, который переливался всеми цветами спектра. От человека исходила аура холода и власти, вызывавшая ощущение непререкаемого превосходства.

Он окинул взглядом комнату и заговорил на том же языке, на котором говорили Раши.

– Мистер, я вас не понимаю, – сказал Тед Грэхам.

Человек положил руку на мерцающий пояс. Тед и Марта почувствовали, что не могут сдвинуться с места. Каждый нерв в их телах был натянут, словно струна.

Незнакомец снова заговорил на странном языке, но теперь они его понимали.

– Кто вы? – спросил он.

– Меня зовут Грэхам. Это моя жена. Что происходит?..

– Как вы сюда попали?

– Раши… они хотели обменять этот дом на наш трейлер. Они нас сюда привезли. Послушайте, мы…

– Какой у вас талант… профессия?

– Налоговый бухгалтер. Послушайте! С чего все эти…

– Этого следовало ожидать, – сказал незнакомец. – Хитро! Ох, как хитро! – Он снова поднес руку к поясу. – А теперь помолчите. Это может вас на секунду выбить из колеи.

Сознание обоих Грэхамов заполнили разноцветные огни. Они пошатнулись.

– У вас есть нужная квалификация, – сказал незнакомец. – Вы нам подходите.

– Где мы? – шепотом спросила Марта Грэхам.

– Координаты вам ничего не скажут, – сказал он. – Я представляю Рожак. Вам достаточно знать, что вы под покровительством Рожак.

– Но… – пролепетал Тед Грэхам.

– В некотором роде вас похитили. Рэйми сбежали на вашу планету – незарегистрированную планету.

– Мне страшно, – дрожа, пробормотала Марта.

– Вам нечего бояться, – сказал человек. – Вы уже не на той планете, где родились… даже не в той Галактике. – Он бросил взгляд на запястье Теда. – Это устройство у вас на руке… оно показывает ваше местное время?

– Да.

– Это поможет в поисках. А ваше Солнце – можете описать его термоядерный синтез?

Тед Грэхам порылся в памяти, пытаясь припомнить уроки в школе и факультативные занятия по воскресеньям.

– Я помню, что наша Галактика имеет форму спирали, как…

– Большинство галактик имеют форму спирали.

– Это что, какой-то розыгрыш? – спросил Тед Грэхам.

Незнакомец улыбнулся холодной улыбкой, в которой светилось превосходство.

– Это не розыгрыш. Сейчас я сделаю вам предложение.

Тед недоверчиво кивнул.

– Что ж, послушаем.

– Люди, которые привели вас сюда, были сборщиками налогов. Мы, Рожак, наняли их на одной из планет, находящихся в нашем подчинении. Согласно оговоренным условиям, они не могли покинуть ее. К сожалению, они оказались достаточно умны, чтобы понять, что если найдут кого-то, кто сможет выполнять их работу, то освободятся от своих мысленных уз. Очень хитро!

– Но…

– Вы можете выполнять их работу, – сказал мужчина. – В обычной ситуации вас поставили бы работать с низшими эшелонами, но мы верим в справедливость там, где это возможно. Вне всякого сомнения, Рэйми наткнулись на вашу планету случайно и заманили вас сюда без…

– Откуда вы знаете, что я смогу выполнять эту вашу работу?

– То сияние было тестом на профессиональную пригодность. Вы прошли. Ну что, вы согласны?

– А как же наш ребенок? – обеспокоенно спросила Марта Грэхам.

– Вам будет дозволено держать его при себе, пока он не достигнет возраста принятия решений – примерно столько, сколько ребенку требуется, чтобы выглядеть, как взрослый.

– А потом? – настаивала Марта Грэхам.

– Ребенок займет свое место в обществе – в зависимости от его способностей.

– Мы сможем видеться с ним после этого?

– Возможно.

Тед Грэхам спросил:

– В чем подвох?

Снова эта холодная, высокомерная улыбка.

– Вы будете работать на тех же условиях, что и Рэйми. И мы должны будем исследовать ваши воспоминания, это поможет нам найти вашу планету. Хорошо бы отыскать новый обитаемый мир.

– Почему они заманили нас в эту ловушку? – спросила Марта Грэхам.

– Работать приходится в изоляции, – объяснил незнакомец. – Ваш дом на самом деле космическое судно, которое путешествует по маршруту сборов, а путешествовать приходится много. Кроме того… у вас не будет друзей и времени на что-либо, кроме работы. Иногда наши методы суровы, но это необходимо.

– Путешествовать? – в отчаянии повторила Марта Грэхам.

– Почти постоянно.

Тед Грэхам ощутил, как мысли роятся у него в голове. За спиной всхлипывала жена.

Рэйми сидели в трейлере, ранее принадлежавшем Грэхамам.

– В какой-то миг я испугалась, что он не согласится, – сказала она. – Я знала, что тебе не удастся превозмочь ментальное кондиционирование в достаточной степени, чтобы оставить их там без их согласия.

Рэйми усмехнулся.

– Да. А теперь я буду заниматься всем тем, чего Рожак никогда не позволял. Буду сочинять баллады и стихи.

– А я – рисовать, – сказала она. – О, как же прекрасна свобода!

– Все благодаря жадности, – заметил он. – Не зря мы так долго изучали Грэхамов. Они не могли отказаться от обмена.

– Я была уверена, что они согласятся. Поняла это по их глазам, когда они увидели дом! Они оба выглядели… – Она запнулась. В глазах у нее появилось выражение ужаса. – Один из них не дал согласия!

– Оба дали. Ты же слышала…

– А ребенок?

Он уставился на жену.

– Но… он не достиг возраста принятия решений!

– Примерно через восемнадцать лет по отсчету этой планеты он достигнет возраста принятия решений. И что тогда?

Его плечи поникли. Он содрогнулся.

– Я не смогу сопротивляться. Мне придется построить передатчик, связаться с Рожак и во всем признаться!

– И они приберут к рукам очередную обитаемую планету, – упавшим голосом произнесла она.

– Я все испортил, – воскликнул он. – Я все испортил!

Ты пойдешь высокой дорогой

Сцепив руки за спиной и так сжав кулаки, что побелели костяшки пальцев, Льюис Орн мрачно смотрел из окна второго этажа на утро, наступившее на планете Гамаль II. В безоблачном небе ярко сияло большое желтое солнце, уже взошедшее над далекими горами. День обещал быть жарким.

У себя за спиной Орн слышал поскрипывание ручки, быстро скользящей по бумаге, – это сотрудник Службы Расследования и Урегулирования писал комментарии к только что проведенной беседе.

«Может, я и зря нажал на сигнальную кнопку, – думал Орн, – что, впрочем, не дает этому умнику права издеваться надо мной! В конце концов, это мое первое задание. Нельзя же ожидать совершенства с первого раза!»

Скрип ручки начал действовать Орну на нервы.

На квадратном лбу обозначились глубокие складки. Орн положил левую руку на грубую деревянную раму окна, а правой провел по жесткой щетине коротко стриженных рыжих волос. Свободный покрой его белого форменного комбинезона – стандартной одежды агентов Службы Исследования и Обучения – подчеркивал коренастое телосложение Орна. Такие мощные мускулы практически без единого грамма жира обычно имели люди, выросшие на планете с повышенной силой тяжести – в данном случае Каргон из системы Гемма. Лицом он походил на бульдога, что эффективно скрывало мягкость его натуры.

Однако в данный момент Орн чувствовал не свойственное ему ожесточение.

«Если я не прав, меня вышибут со службы, – думал он. – У И – О и Службы Расследования и Урегулирования вечно какие-то трения. Но если подтвердятся мои подозрения по поводу этого места, уж я заставлю их попрыгать! – Орн покачал головой. – Впрочем, не исключено, что я ошибаюсь».

Чем больше он об этом думал, тем больше сожалел о том, что вызвал И – О. Вряд ли планета Гамаль II агрессивна по своей природе. Скорее всего, здесь нет людей, потенциально готовых развязать войну, так что снабжать их оружием не опасно.

В другом конце здания кто-то, топая, поднимался вверх по лестнице. Под ногами у Орна задрожал пол. Правительственная гостиница располагалась в старом здании, построенном из грубо обработанного дерева. В помещении витал застарелый кисловатый запах, оставленный многочисленными постояльцами, в разное время проживавшими в отеле.

Из окна второго этажа Орн видел часть вымощенной брусчаткой рыночной площади деревни Питцибен. За ней расстилалось широкое полотно горной дороги, поднимавшейся с равнин Рогга. Вдоль дороги в два ряда тянулись вереницы крестьян и охотников, возвращавшихся на рынок в Питцибен. Над дорогой клубилась янтарная пыль, смягчавшая все вокруг и придававшая предметам слегка расплывчатый, романтичный вид.

Фермеры, покачиваясь и тяжело переступая, толкали перед собой низкие двухколесные телеги. Все как один были одеты в длиннополые зеленые плащи, желтые береты, сдвинутые на бок над левым ухом, желтые брюки с потемневшими от дорожной пыли отворотами, и открытые сандалии, обнажавшие загрубевшие ступни, похожие на копыта тягловых животных. На телегах громоздились кучи зеленых и желтых овощей, будто бы специально подобранных в тон к одежде, чтобы не нарушать цветовую гамму.

Рядом, словно стража, шли охотники, одетые во все коричневое. Они держали головы высоко поднятыми, и перья на их шляпах весело подпрыгивали. Каждый нес лихо закинутое на плечо ружье с широким раструбом, на другом плече висела подзорная труба в кожаном футляре. За охотниками следовали их подручные, тащившие трехколесные телеги с тушами болотных оленей, уток и порхо — длиннохвостых грызунов, которых уроженцы Гамаля считали деликатесом.

Внизу, в далекой долине, высился темно-красный шпиль корабля Службы Р – У, который приземлился сразу после рассвета, следуя сигналу, отправленному передатчиком Орна. Корабль тоже был окутан чарующей дымкой – из кухонных очагов на фермах, которыми была усеяна долина, вился синеватый дымок. Красное судно, словно исполин, возвышалось над домами и смотрелось крайне неуместно на фоне маленьких домишек – будто украшение, забытое после праздника для великанов.

На глазах у Орна один из охотников остановился, отстегнул подзорную трубу и принялся разглядывать корабль Р – У.

Дымок и горячее желтое солнце создавали идиллическую картину цветущей сельской местности. Все выглядело настолько мирно – подозрительно мирно! – что Орна охватило чувство глубокой досады.

«Черт возьми! Не важно, что говорят люди из Р – У! Все-таки не зря я их вызвал! Люди Гамаля явно что-то скрывают. Не такие уж они и мирные! Кто на самом деле совершил ошибку, так это тупица, который установил Первый Контакт и все время болтал о важности мирной истории!»

Скрип ручки стих, и агент Р – У кашлянул.

Орн повернулся, посмотрел на оперативника. Агент Р – У сидел за грубо сколоченным столом возле незастеленной кровати Орна. По всему столу были разбросаны бумаги и отчеты. На одной из кип в качестве пресс-папье лежал небольшой диктофон. Агент Р – У сгорбился на громоздком деревянном стуле. Это был тощий, длинный тип с большой головой, грубыми, крупными чертами лица и темными, редкими волосами. Полуопущенные веки придавали его лицу надменный и высокомерный вид, свойственный большинству работников Р – У. На нем был синий камуфляжный костюм с заплатами и без погон. Орну он представился как Умбо Стетсон, старший оперативник Р – У в этом секторе.

Заметив, что Орн смотрит на него, Стетсон сказал:

– Полагаю, у меня все. Давайте-ка проверим еще раз. Вы прибыли сюда десять недель назад, верно?

– Да. Меня доставил сюда челнок с транспортника Службы И – О, «Арнеб Редискавери».

– И это было ваше первое задание?

– Да. Я закончил Уни-Галакта с выпуском ’07, стажировку проходил на Тимурлане.

Стетсон нахмурился.

– А потом вы прибыли прямо сюда, на заново открытую планету на задворках Вселенной?

– Правильно.

– Ясно. Вы были прямо-таки одержимы старым миссионерским духом, готовы просветить ближнего и все такое.

Орн покраснел и нахмурился.

– Вижу, в старом добром Уни-Галакта все еще преподают эту чушь на тему «культурного возрождения», – продолжал Стетсон. Положив руку на грудь, он с пафосом произнес: – Мы должны снова объединить потерянные планеты с центрами культуры и промышленности и возобновить великий марш человеческого прогресса, так жестоко прерванный Окраинными войнами!

После чего сплюнул на пол.

– Думаю, это мы можем пропустить, – пробормотал Орн.

Стетсон усмехнулся.

– Вы соверше-е-енно правы! Итак… что вы привезли сюда с собой?

– У меня был словарь, составленный человеком, установившим Первый Контакт, но он весьма бегло описывал…

– Кстати, кто установил Первый Контакт?

– Я с ним незнаком, но в словаре указано его имя – Андре Буллон.

– А… уж не родственник ли это Ипскотта Буллона, верховного комиссара?

– Не знаю.

Стетсон что-то записал в одной из бумаг.

– И в этом отчете говорится, что это мирная планета с примитивной экономикой, основанной на фермерстве и охоте, да?

– Да.

– Ага. Что еще вы привезли?

– Бланки и формы для отчетов, как обычно, и передатчик.

– И два дня назад вы нажали на кнопку сигнала тревоги на этом передатчике, так? Мы достаточно быстро прилетели, как вам кажется?

Орн сердито уставился в пол.

– Полагаю, у вас, как у всех них, фотографическая память, забитая культурной, медицинской и промышленной информацией.

– Я квалифицированный агент И – О.

– Устроим минуту молчания в знак глубокого уважения, – сказал Стетсон и вдруг стукнул кулаком по столу. – Это просто тупость, черт возьми! Чистой воды политические игры!

Охваченный гневом, Орн выпрямился.

– Что вы имеете в виду?

– Уловки Службы И – О, сынок. Все это делается для того, чтобы привлечь внимание… Все ради политики. Помяни мое слово: мы заново откроем слишком много планет, обеспечим этих людей промышленной базой, которой они не заслуживают, – а потом начнется такая Окраинная война, что все прошлые по сравнению с ней покажутся детскими играми!

Орн сделал шаг вперед.

– Зачем я, по-вашему, черт возьми, нажал на кнопку сигнала тревоги?

Стетсон откинулся на спинку стула.

– Дружище, именно это мы и пытаемся выяснить. – Он постучал ручкой по передним зубам. – Итак… зачем вы на самом деле нас вызвали?

– Я уже сказал вам: точно не знаю! Просто… – Он пожал плечами.

– Вам стало одиноко, и вы захотели, чтобы Р – У подержали вас за руку. Так?

– Ох, идите к черту! – рявкнул Орн.

– Всему свое время, сынок. Всему свое время. – Полуопущенные веки Стетсона опустились еще ниже. – Так… что вас, дурачков из И – О, сейчас учат искать в первую очередь?

Орн проглотил вертевшийся на языке гневный ответ.

– В смысле… из признаков войны?

– Чего же еще?

– Мы должны искать фортификации, отслеживать военные игры среди детей, тренировки или другие признаки групповых занятий, похожих на армейские, военные шрамы и раны на людях и следы повреждений на зданиях, признаки всеобщего уничтожения… ну, вы понимаете.

– Очевидные улики, – сказал Стетсон. – И вы считаете полученные данные адекватными?

– Нет, не считаю!

– Вы соверше-е-енно правы, – протянул Стетсон. – Гм-м-м… Копнем поглубже: что вас настораживает в этих людях?

Орн вздохнул.

– У них нет духа, нет искры. И напрочь отсутствует чувство юмора. Здесь все такие серьезные, если не сказать мрачные.

– Да ну?

– Да. Я… Я… э… – Орн облизнул губы кончиком языка. – Я… э… как-то в шутку сказал Совету лидеров, что наши люди очень заинтересованы в надежном поставщике костей фрулапов для изготовления фарфоровых блюдец для левшей.

Стетсон рывком подался вперед.

– Что?

– Я… э… сказал…

– Да! Это я понял. Что произошло дальше?

– Они на полном серьезе попросили подробное описание фрулапа и приемлемого метода подготовки костей для перевозки.

– И что вы им сказали?

– Ну, я… Ну, они, опираясь на мое описание, пришли к выводу, что на Гамале фрулапы не водятся.

– Ясно, – сказал Стетсон.

– Вот что с этим местом не так: здесь нет фрулапов.

Стетсон глубоко вдохнул и снова откинулся на спинку стула. Потом, постучав ручкой по столу, уставился в никуда.

«Ну, теперь мне конец, – подумал Орн. – Почему я не могу держать язык за зубами? Похоже, я только что убедил его, что я псих!»

– Как они воспринимают переобучение? – спросил Стетсон.

– О, их очень интересует промышленная сфера. Поэтому я здесь, в деревне Питцибен. Мы обнаружили неподалеку залежи вольфрама и…

– А что медики? – спросил Стетсон. – Нервничают?

– Наверное, – сказал Орн. – Но вы же знаете медиков – они всегда считают, что уже все знают. Впрочем, я продвигаюсь.

– Каков у них уровень медицины?

– Они хорошо знают основы анатомии… хирургию, кости. И все такое.

– Как вам кажется, почему они настолько отсталые? – спросил Стетсон.

– Согласно их истории, планету случайно заселили шестнадцать выживших – одиннадцать женщин и пятеро мужчин – с тритшейнского крейсера, пострадавшего в каком-то сражении в начале Окраинных войн. Они спустились сюда на челноке, не имея при себе особого снаряжения и знаний. Насколько я понимаю, спастись удалось в основном рабочим из машинного отделения.

– И они просто сидели здесь до появления И – О, – сказал Стетсон. – Чудесно. Просто чудесно.

– Это было пятьсот стандартных лет назад, – пояснил Орн.

– И эти добрые люди по-прежнему занимаются фермерским хозяйством и охотой, – пробормотал Стетсон. – Ох, замечательно! – Он посмотрел на Орна. – Сколько времени планете, подобной этой, требуется, чтобы превратиться в явную военную угрозу – при наличии необходимой агрессивности?

– Ну… – пробормотал Орн. – В этой системе есть две необитаемые планеты, откуда они могли бы получать сырье. О, я бы сказал, двадцать – двадцать пять лет после того, как на их собственной планете разовьется необходимая промышленная база.

– А сколько времени потребуется агрессивному ядру, чтобы понять, как уйти под землю… если это необходимо… так что нам придется разнести планету на куски, чтобы до них добраться?

– От шести месяцев до года.

– Вы начинаете понимать, какую милую проблемку вы, дурачки из И – О, создаете для нас! – Стетсон вдруг обвиняюще указал на Орна. – Всего лишь одна ошибка! Давайте объявим планету агрессивной, введем оккупационные войска, а ваши шпионы тем временем узнают, что мы допустили ошибку! – Он сжал руку в кулак. – Ага!

– Они уже начали строить фабрики для производства машинных инструментов, – сказал Орн. – Они довольно быстро учатся. – Он пожал плечами. – Впитывают все, как какая-нибудь… мрачная губка.

– Очень поэтичное сравнение, – прошипел Стетсон. Поднявшись со стула, он прошел на середину комнаты. – Что ж, давайте взглянем поближе. Но я вас предупреждаю, Орн: лучше бы вы не зря нам позвонили. У Р – У есть дела поважнее, чем нянчиться с И – О!

– А вам лишь бы как-нибудь нас подставить! – огрызнулся Орн.

– Вы соверше-е-енно правы, сынок.

– Ладно! Будем считать, что я ошибся!

– Посмотрим. Идем. Внизу меня ждет вездеход.

«Теперь уже ничего не поделаешь, – подумал Орн. – Этот козел не станет внимательно присматриваться, ведь куда проще просто сидеть и насмехаться над И – О! Мне конец, а ведь я еще толком и не начал работу!»

Они вышли на мощенную брусчаткой площадь. В раскаленном воздухе чувствовалось приближение жары. С флагштока на крыше гостиницы уныло свисал желто-зеленый флаг. Темп работ заметно снизился. Кучки флегматичных уроженцев Гамаля стояли возле прикрытых навесами лотков с овощами и угрюмо таращились на транспортное средство Р – У.

Вездеход был белым, с двумя сиденьями и панорамным окном. Сзади располагался турбинный двигатель.

Орн и Стетсон сели и пристегнулись.

– Вот что я имел в виду, – сказал Орн.

Стетсон завел мотор, нажал на педаль сцепления. Вездеход пару раз подпрыгнул на брусчатке, а потом включилась гиропружинная система.

– В каком смысле? – не понял Стетсон. – Что вы имели в виду?

– Посмотрите на этих тупиц на противоположной стороне улицы. В любом другом месте во Вселенной они бы уже окружили эту тачку, залезли бы в вентиляционные отверстия турбины, покопались бы под колесами. А эти кретины просто стоят на расстоянии и мрачно смотрят!

– Нет фрулапов, – сказал Стетсон.

– Именно!

– А что в этом такого? – спросил Стетсон. – Стеснительные люди…

– Забудьте! Зря я вообще затронул эту тему.

– Судя по вашим отчетам, на Гамале нет окруженных стенами населенных пунктов, – сказал Стетсон, замедлив ход, чтобы протиснуться между двумя телегами.

– Я не видел.

– И не бывает военных учений с большим количеством народа?

– Я не видел.

– Тяжелого вооружения тоже нет?

– Я не видел.

– Да что вы заладили одно и то же! – возмутился Стетсон. – Вы подозреваете, что они что-то скрывают?

– Подозреваю.

– Почему?

– Потому что на этой планете что-то не так. А когда что-то не так, всегда имеются недостающие фрагменты.

Стетсон отвел взгляд от улицы, покосился на Орна и снова уставился на улицу.

– Значит, вы что-то подозреваете.

Орн ухватился за ручку двери, когда вездеход резко свернул за угол и выехал на широкую дорогу.

– Я так и говорил с самого начала.

– Мы всегда с превеликим удовольствием расследуем дела, с которыми связаны малейшие подозрения агентов И – О, – сказал Стетсон.

– Лучше пускай ошибусь я, чем вы, – прорычал Орн.

– Заметьте, они строят в основном из дерева, – сказал Стетсон. – Постройки из дерева – признак мирной цивилизации.

– Разве миролюбивость зависит не от того, каким оружием они пользуются? – спросил Орн.

– Этому вас учат в старом добром Уни-Галакта?

– Нет. Это мое личное наблюдение. Если у них имеется артиллерия и мобильная кавалерия, то форты бесполезны.

– И как они создадут кавалерию? На Гамале нет ездовых животных. По крайней мере, согласно вашим отчетам.

– Ну, я ни одного не видел… пока!

– Хорошо, – сказал Стетсон. – Проявлю благоразумие. Вы говорили об оружии. Какое оружие они используют? Я не видел ничего опаснее ружей для отстрела дичи, которые несли их охотники.

– Если бы у них были пушки, это многое бы объяснило, – пробормотал Орн.

– Например, отсутствие фортов?

– Черт возьми, вы правы!

– Интересная теория. Кстати, как они делают эти ружья?

– Их изготовляют умелые оружейники… своего рода гильдия.

– Своего рода гильдия. Надо же! – Стетсон резко затормозил на пустынном участке дороги. – Тот, кто установил Первый Контакт, не видел никаких признаков наличия пушек?

– Вы же знаете, что нет.

Стетсон кивнул.

– Гм-м-м.

– Но это могла быть случайность, – сказал Орн. – Больше всего мне не нравится, что этот кретин с ходу разболтал местным, как для нас важно, чтобы заново открытая планета выглядела мирной.

– Вы соверше-е-енно правы. В данном случае, – сказал Стетсон и вылез из вездехода. – Идите сюда и помогите мне.

Орн выскользнул с другой стороны.

– Зачем мы здесь остановились?

Стетсон всучил ему конец рулетки.

– Подержите ее у того края дороги, хорошо?

Дорога оказалась около семи метров шириной. Стетсон записал цифру в блокнот, пробормотал что-то насчет «линии регрессии».

Вернувшись в коляску, они поехали дальше.

– Чем важна ширина дороги? – спросил Орн.

– У Р – У имеется прибыльный бизнес на стороне, – пояснил Стетсон. – Продаем омнибусы. Я просто хотел проверить, пройдет ли нынешняя модель по этой дороге.

«Шутник!» – подумал Орн, а вслух сказал:

– Полагаю, Р – У все сложнее становится находить оправдание своему бюджету!

Стетсон рассмеялся.

– Вы соверше-е-енно правы! Скоро мы запустим в производство успокоительное для агентов И – О.

– Ха!

Орн откинулся в угол кабины. Его одолевали мрачные мысли. «Мне конец! Этот умник не найдет ничего, кроме того, что нашел я сам. У меня не было причин вызывать Р – У, вот только все здесь кажется каким-то странным!»

Дорога резко пошла вниз и вправо, сквозь заросли низкорослых деревьев.

– Наконец съезжаем с главной дороги, – сказал Стетсон.

– Если бы мы ехали прямо, то уперлись бы в болото, – пояснил Орн.

– Да ну?

Они выехали в широкую долину, окруженную лесной полосой. За деревьями в неподвижном воздухе курился дым.

– Что это за дым? – спросил Стетсон.

– Из домов.

– Вы проверяли?

– Да, проверял!

– Какой вы обидчивый, однако.

Дорога спустилась к реке. Они проехали по примитивному деревянному мосту. На противоположном берегу Стетсон притормозил, разглядывая вьющуюся вдоль реки узкую двойную колею, оставленную колесами телеги.

Они двинулись дальше, в сторону другого хребта.

– Давайте еще раз обсудим их правительство, – задумчиво произнес агент Р – У.

Орну пришлось повысить голос, чтобы перекричать визг турбины, когда они начали подниматься в горы.

– Что вы имеете в виду?

– Вопросы наследования.

– Я уже говорил, что членство в Совете, судя по всему, передается старшему сыну.

– Судя по всему? – Стетсон направил коляску вверх и выехал на дорогу, которая шла вниз с гребня холма.

– Ну, они говорили какую-то чушь про процедуру выборов в случае смерти старшего сына.

– Ясно. А в какие игры играют эти люди?

– Я видел только одну: в нее играет шестнадцать человек в командах по четыре человека. Они используют квадратное поле площадью метров в пятьдесят с ровными диагональными канавами, которые тянутся от одного угла к другому. Четыре человека встают в каждом углу и по очереди играют.

– И что они делают? Ползут навстречу друг другу по канавам?

– Очень смешно! Они используют два тяжелых мяча с отверстиями для пальцев. Один мяч зеленый, другой – желтый. Сначала в игру вступает желтый мяч: его катят по канаве. Зеленый необходимо бросить так, чтобы он врезался в желтый мяч на пересечении.

– И зрители кричат: «Ура!» – сказал Стетсон.

– Зрителей нет, – ответил Орн.

– В любом случае, игра кажется мирной, – заметил Стетсон. – У них хорошо получается в нее играть?

– На мой взгляд, они ужасно неуклюжие. Но им, кажется, это нравится. Если подумать, эта игра – единственное, что явно доставляет им удовольствие.

– Вы как отчаявшийся миссионер, – сказал Стетсон. – Люди не умеют развлекаться – вы хотите встрять и организовать игры!

– Военные игры, – сказал Орн. – Вам когда-нибудь приходило такое в голову?

– А? – Стетсон на мгновение отвлекся от дороги. Они съехали на обочину. Он резко переключил внимание обратно на вождение.

– Представьте себе хитрого агента И – О, который объявит себя императором этой планеты, – сказал Орн. – Он мог бы положить начало собственной династии. А вы узнаете об этом только тогда, когда полетят бомбы!

– Худший кошмар Р – У, – сказал Стетсон и замолчал.

Солнце поднималось все выше.

Дорога спустилась в низину, косо подошла к очередному хребту, повернула налево вдоль пиков. Вдалеке в горах виднелось еще одно поселение. Подъехав ближе, они разглядели желто-зеленый флаг на крыше административного здания. Стетсон затормозил, открыл окно и заглушил мотор. Вой турбины медленно стих. При открытом окне отключился кондиционер, в кабине стало нестерпимо жарко.

По телу Орна градом катился пот, на пластиковом сиденье под ним образовалась лужица.

– Что мы здесь делаем? – спросил Орн.

– Ждем.

– Чего конкретно мы ждем?

– Чего-нибудь, – ответил Стетсон. – Как местные относятся к миру?

– О, они считают, что это замечательно! Мирная деятельность И – О приводит членов Совета в восторг.

– А теперь скажите мне наконец, почему вы нажали на кнопку сигнала тревоги! – потребовал Стетсон.

Орн беззвучно пошевелил губами, затем выпалил:

– Я уже сказал: не знаю!

– Я хочу знать, что вас на это подвигло, – сказал Стетсон. – Что оказалось соломинкой, сломавшей ракету?

Орн сглотнул скопившуюся во рту слюну и тихо проговорил:

– Они устроили банкет…

– Кто устроил банкет?

– Совет. Они устроили банкет в мою честь. И… э…

– И подали фрулапа, – сказал Стетсон.

– Вы будете слушать или нет?

– Мальчик мой, я сгораю от нетерпения.

– Вы соверше-е-енно правы, – передразнил Орн. – В общем… мне подали похлебку из хвостов порхо, которая…

– Порхо?

– Это такой грызун, который здесь считается деликатесом. Особенно его хвосты. Короче, вот что они сделали… Перед тем как принести похлебку и подать ее на стол, повар связал живого порхо какой-то веревкой, которая быстро растворилась в горячей жидкости. Животное выскочило из горшка и бросилось на меня.

– И?

– Минут пять они хохотали.

– То есть они вас разыграли, и вы рассердились? Помнится, вы говорили, что у них нет чувства юмора?

– Послушайте, умник! Вас не настораживают люди, которые шутки ради способны засунуть живое существо в кипящую жидкость?!

– Мрачноватый юмор, – согласился Стетсон. – Но все-таки это розыгрыш. И вы поэтому вызвали Р – У?

– Отчасти!

– А еще потому, что вас терзают жуткие подозрения!

Лицо Орна потемнело от злости.

– Да, я разозлился и повел себя глупо! Ну, давайте! Сделайте из этого соответствующие выводы и действуйте!

– Как раз собираюсь, – сказал Стетсон. Он вытащил микрофон из-под приборной панели и произнес: – Это Стетсон.

«Все кончено!» – подумал Орн.

Из-под приборной панели раздалось гудение, а вслед за этим голос:

– Говорит корабль. Как ситуация?

– Дело дрянь, Хэл, – сказал Стетсон. – Отправляй чрезвычайный запрос на оккупацию.

Орн дернулся и уставился на агента Р – У.

Динамик щелкнул, и голос спросил:

– Насколько плохо?

– Хуже мне редко доводилось видеть. Собери данные о том, кто установил Первый Контакт: какой-то тупица по имени Буллон. Его должны уволить. Да плевать мне, даже если он мамочка комиссара Буллона! Только слепой идиот назовет это местечко мирным!

– При возращении у вас могут возникнуть проблемы? – спросил голос.

– Не думаю. Они пока не подозревают, что мы их раскусили.

– Дай мне свои координаты… на всякий случай.

Стетсон посмотрел на индикатор на приборной панели.

– А-8.

– Понял.

– Отправь запрос, парень! – сказал Стетсон. – К завтрашнему утру я хочу увидеть здесь бойцов оккупационных войск!

– Сию минуту.

Гудение стихло.

Стетсон убрал микрофон и повернулся к Орну.

– Значит, вы действовали по наитию?

Орн покачал головой.

– Я…

– Взгляните назад, – сказал Стетсон.

Орн высунул голову в открытое окно и посмотрел на дорогу, по которой они приехали.

– Не видите ничего любопытного? – спросил Стетсон.

У Орна слегка закружилась голова.

– Вижу припозднившегося фермера и одного охотника с подручным, – сказал он. – Они двигаются быстро.

– Я имел в виду дорогу, – сказал Стетсон. – Считайте это первым уроком в сфере работы Р – У. Широкая дорога, идущая вдоль горных хребтов, – это военная дорога. Всегда. Сельские дороги – узкие и идут вдоль воды. Военные дороги широкие, обходят болота и пересекают реки под прямым углом. Эта подходит по всем параметрам.

– Но… – Орн замолчал, когда мимо машины, не глядя на них, прошел охотник.

– Что это у него на спине за футляр? – спросил Стетсон.

– Подзорная труба.

– Урок номер два, – сказал Стетсон. – Телескоп – это астрономический прибор. Подзорная труба всегда создается как дополнение к оружию дальнего действия. По моим прикидкам, эти ружья для отстрела дичи эффективны в радиусе около ста метров. Следовательно, это можно считать доказательством того, что у них имеется артиллерия.

Орн кивнул.

– Посмотрим теперь на деревню, – сказал Стетсон. – Обратите внимание на флаг. Флаг часто возникает как знамя, под которым идут в бой. Не всегда, конечно. Однако, учитывая все остальное, это можно считать косвенной уликой.

– Ясно.

– А теперь рассмотрим этот ваш Совет лидеров, – сказал Стетсон. – Это не что иное, как гражданская аристократия. Первое правило в нашей книге гласит: там, где есть имущие и неимущие, ищи средства для сохранения существующего положения дел. Это всегда означает наличие армии. Готов поставить свою последнюю кредитку на то, что те игровые поля с зелеными и желтыми мячами – на самом деле замаскированные плацдармы для тренировок.

Орн проглотил комок в горле.

– Жаль, что это не пришло мне в голову.

– Пришло, – сказал Стетсон. – Бессознательно. Вы все это поняли, не отдавая себе отчета, и вас это чертовски насторожило. Поэтому вы и нажали на кнопку сигнала тревоги.

– Наверное, вы правы.

– Еще один урок, – сказал Стетсон. – Самое важное в индексе агрессии: истинно мирные люди вообще не обсуждают мир. Они о нем даже не думают. Единственное обстоятельство, при котором развивается постоянный интерес к миру, это когда есть насильственный контраст в виде войны.

– Конечно! – Орн глубоко вдохнул, уставился на деревню. – Но как объяснить отсутствие фортов?

– Мы можем принять как данность, что у них есть артиллерия, – сказал Стетсон. – Гм-м-м. – Он потер подбородок. – Что ж, этого, наверное, достаточно. Наверное, чтобы исключить из уравнения форты, необязательно иметь мобильную кавалерию.

– Наверное.

– Вот что здесь, скорее всего, произошло, – сказал Стетсон. – Тот, кто установил Первый Контакт, этот кретин Буллон, сделал неверные выводы по поводу этих людей и случайно открыл им наши намерения. Видимо, правители Гамаля собрались вместе, заключили перемирие, скрыли или замаскировали все известные им признаки войн и сосредоточились на том, чтобы выжать из нас все, что можно.

– Понятно, – сказал Орн, начиная ощущать успокоительное облегчение.

– Думаю, из вас получится неплохой оперативник Р – У, – сказал Стетсон.

– Из меня получится… Что?

– Мы возьмем вас к себе, – сказал Стетсон.

Орн уставился на него.

– Вы можете это сделать?

– В правительстве еще имеются умные люди, – сказал Стетсон. – Можете не сомневаться, мы обладаем такими полномочиями. – Он нахмурился. – Большинство наших людей мы находим так же, как нашли вас!

– Это… – начал Орн и вдруг замолчал.

Мимо машины Р – У прошествовал фермер, толкая скрипучую телегу. Они наблюдали за тем, как странно покачивается его спина, как твердо он переставляет ноги, как гладко катится по дороге нагруженная овощами телега.

– Я сам леворукий фрулап, да? – пробормотал Орн. Он указал на удаляющуюся спину. – Вот и ездовое животное. Эта чертова телега – не что иное, как колесница!

Стетсон стукнул правым кулаком по раскрытой левой ладони.

– Черт! Все это время оно было прямо у нас перед носом! – Он мрачно улыбнулся. – Когда прибудут наши оккупационные силы, кое-кто здесь сильно удивится и разозлится.

И, как выяснилось, он был «соверше-е-енно прав».

Недостающее звено

– Мы должны очистить эту планету от всех живых существ, – пробормотал Умбо Стетсон, начальник отдела Службы Расследования и Урегулирования.

Стетсон не находил себе места в рубке управления своего разведывательного крейсера. Стук шагов по полу, служившему во время полета задней стеной рубки, действовал на нервы. Корабль покоился на хвостовых стабилизаторах, возвышаясь блестящей красно-черной четырехсотметровой громадой над буйной зеленью планеты Гиена III. Сквозь раскрытые люки рубки над горизонтом виднелось желтое, словно масло, солнце. До заката оставалось около часа.

– Как яйцо от скорлупы! – рявкнул он.

Стетсон остановился и выглянул в окно по правому борту, сплюнул на выжженную турбинами крейсера поверхность земли посреди джунглей.

Начальник отдела Службы Р – У был худым темноволосым человеком с большой головой и крупными чертами лица. Мешковатая синяя камуфляжная одежда лишь подчеркивала его сутулость. Хотя он руководил данной операцией, обладая полномочиями дивизионного генерала, на форме отсутствовали знаки отличия. В целом он выглядел неопрятным, запущенным.

Льюис Орн – младший полевой оперативник Р – У, только что вступивший в должность, – стоял у окна напротив, изучая лесистый горизонт. Он то и дело поглядывал на консоль управления в рубке, на хронометр над ней, на огромную, свисавшую с переборки напротив карту, на которой высвечивалось их местоположение. Орн родился на планете с повышенной силой тяжести, поэтому на Гиене III, где гравитация составляла семь восьмых от стандарта Земли, ему было чертовски не по себе. Хирургические шрамы от вживления микрокоммуникационного оборудования на шее ужасно зудели. Он почесался.

– Ха! – воскликнул Стетсон. – Политиканы!

В окно влетело черное насекомое с узким телом и перламутровыми крыльями и устроилось в коротко стриженных рыжих волосах Орна. Орн аккуратно снял насекомое с головы и отпустил его. Оно снова попыталось сесть ему на волосы. Он уклонился. Пролетев всю рубку, жучок скрылся в окне рядом со Стетсоном.

Орн обладал подтянутым, крепким телом, но в грубоватых, неправильных чертах его лица было что-то комичное.

– Я устал ждать, – сказал он.

– Ты устал! Ха!

По зеленым верхушкам внизу пронесся ветерок. То тут, то там из моря зелени выныривали красные и фиолетовые цветы, качая головками, словно внимательная публика.

– Только посмотри на эти чертовы джунгли! – буркнул Стетсон. – А все они со своими дурацкими приказами!

На панели управления зазвенел сигнал вызова. Над динамиком вспыхнул красный огонек. Стетсон бросил на него гневный взгляд.

– Слушаю, Хэл!

– О’кей, Стет. Только что поступили приказы. Приводим в действие План С. Командующий велит провести инструктаж полевого агента и лететь отсюда.

– Ты спросил, возможно ли использовать другого полевого агента?

Орн настороженно поднял голову.

– Да, – ответил голос. – Говорят, необходимо использовать Орна из-за архивов «Дельфинуса».

– Так, может, нам хотя бы дадут больше времени на инструктаж?

– Нет. Готовность номер один. Командование все равно собирается разнести планету к чертям.

Стетсон сердито посмотрел на координатную сетку.

– Ах, эти свиньи с заплывшими жиром мозгами, политиканы проклятые! – Он пару раз глубоко вздохнул и успокоился. – Хорошо. Передай, приказ будет исполнен.

– Есть еще кое-что, Стет.

– Что теперь?

– Есть подтверждение контакта.

Стетсон тут же подскочил и напрягся.

– Где?

– Километрах в десяти отсюда. Секция ААВ-6.

– Сколько?

– Толпа. Пересчитать их?

– Нет. Что они делают?

– Направляются к нам. Вам лучше поторопиться.

– Хорошо. Держи нас в курсе.

– Есть.

Стетсон перевел взгляд на младшего полевого агента.

– Орн, если решишь, что не хочешь выполнять это задание, только скажи. Я тебя прикрою.

– С чего мне отказываться от первого же задания?

– Слушай, и все поймешь. – Стетсон подошел к шкафчику, встроенному за подсвеченной картой, вытащил белую униформу с золотыми знаками отличия и бросил ее Орну. – Переодевайся, пока я буду тебя инструктировать.

– Но это же форма И – О… – начал Орн.

– Заткнись и напяливай форму!

– Есть, сэр, адмирал Стетсон, сэр. Сию минуту, сэр. Но я думал, что уже отслужил в Службе Исследования и Обучения, когда вы забрали меня в Р – У с Гамаля… сэр. – Он начал переодеваться из синей формы в белую и как бы невзначай прибавил: – …Сэр.

Крупные черты лица Стетсона расплылись в улыбке, напоминавшей волчий оскал.

– Я та-а-ак счастлив, что тебе удается сохранять дух подчинения начальству.

Орн застегнул молнию на форме.

– О да, сэр… сэр.

– Так, Орн, слушай внимательно. – Стетсон указал на карту, на которую наложились зеленые квадраты координатной сетки. – Мы здесь. Вот город, над которым мы пролетели, когда садились. Как только мы тебя высадим, ты направишься прямо туда. Это место достаточно большое, так что, если будешь двигаться на север, никак его не пропустишь. Мы…

Снова раздался звонок.

– Что теперь, Хэл? – буркнул Стетсон.

– Перешли на План Н, Стет. Новый приказ.

– Пять дней?

– Больше они нам дать не могут. Командующий говорит, что не может дольше скрывать информацию от Верховного комиссара Буллона.

– Значит, точно пять дней.

– Это обычная ошибка Службы И – О? – спросил Орн.

Стетсон кивнул.

– Все из-за Буллона и компании! Нам грозит катастрофа, а они все пичкают студентов старого доброго Уни-Галакта этой чушью!

– Вы насмехаетесь над моей высокочтимой альма-матер, – сказал Орн и картинно произнес: – Мы должны снова объединить потерянные планеты с центрами культуры и промышленности и возобновить великий марш человеческого прогресса, так жестоко…

– Отставить! – рявкнул Стетсон. – Мы оба знаем, что когда-нибудь откроем заново слишком много планет и снова начнется Окраинная война. Но это совсем другое дело. Это не переоткрытие. Повторяю: не переоткрытие.

Орн посерьезнел.

– Чужие?

– Да. Чужие! Культура, с которой никогда раньше не был установлен контакт. Язык, которому тебя обучили на пути сюда, – инопланетный язык. Данные неполные – только то, что удалось собрать с дронов. И мы изъяли данные о жителях, потому что надеялись убраться отсюда так, чтобы никто ни о чем не узнал.

– Черт подери!

– Двадцать шесть дней назад поисковый корабль Р – У прибыл сюда и отправил стандартный дрон обследовать это место. Когда начали изучать записи дронов, обнаружили маленького незнакомца.

– Одного из них?

– Нет. Дрон с корабля «Дельфинус Редискавери». «Дельфинус» исчез восемь стандартных месяцев назад!

– Он потерпел крушение здесь?

– Этого никто не знает. А если и здесь, то мы пока все равно не сумели его найти. Вообще-то сейчас он должен быть в системе Баландайн. Но нас беспокоит еще кое-что. И от этого мне хочется разнести эту планету к чертям и бежать домой, поджав хвост. У нас…

Снова раздался звонок.

– Ну что еще?! – прорычал Стетсон в микрофон.

– Я направил дрон к этой толпе, Стет. Они нас обсуждают. Это точно вооруженный поисковый отряд.

– Какое у них вооружение?

– В джунглях слишком темно, невозможно сказать с точностью. На этом дроне не работают приборы инфракрасного видения. Судя по всему, это какие-то винтовки. Может, даже с «Дельфинуса».

– Можешь подобраться поближе?

– От этого не будет толку. Здесь нет света, а они двигаются быстро.

– Следи за ними, но не забывай наблюдать и за другими секторами, – велел Стетсон.

– Я что, по-твоему, вчера родился? – рявкнул голос. Динамик обиженно заглох.

– Что мне нравится в Р – У, – сказал Стетсон, – так это обилие вот таких безмятежных типов. – Он посмотрел на белую униформу Орна и вытер рот рукой, как будто съел что-то неприятное.

– Зачем я так оделся? – спросил Орн.

– Маскировка.

– Может, мне еще усы приклеить?

Стетсон хмуро улыбнулся.

– Р – У готовит свой ответ этим безмозглым политиканам. Мы организуем собственную поисковую систему, чтобы находить планеты до того, как это сделают они. Нам удалось внедрить своих людей на ключевые должности в И – О. Если наши шпионы докладывают о взрывоопасных планетах, мы тут же забираем досье себе.

– И что дальше?

– Дальше мы исследуем их с помощью умников вроде тебя, замаскированных под полевых агентов И – О.

– Чудесно, чудесно. А что случится, если настоящие агенты И – О наткнутся на меня, пока я там играю в ладушки с чужими?

– Мы от тебя откажемся.

– Но ты говорил, это место обнаружил корабль Р – У.

– Верно. А потом один из наших людей в И – О перехватил рутинный запрос на отправку сюда агента-инструктора с полным снаряжением. Запрос был подписан офицером, установившим Первый Контакт. Это был некто Дистон… с «Дельфинуса»!

– Но «Дель…»

– Ага. Исчез. Запрос был фальшивкой. Теперь понимаешь, почему я поддерживаю идею ликвидировать это место. Кто посмел бы подделать этот запрос, если бы не знал наверняка, что настоящий офицер ПК пропал без вести… или погиб?

– Какого черта мы здесь делаем, Стет? – спросил Орн. – Контакт с чужой цивилизацией требует группы экспертов со всем…

– Он требует одной большой бомбы… через пять дней. Разве что ты за это время найдешь оправдание существованию этой планеты. К тому времени о ней узнает Верховный комиссар Буллон. Если через пять дней Гиена III все еще будет существовать, представляешь, как политики с ней повеселятся? Мама дорогая! Мы хотим к этому времени сделать эту планету пригодной для контакта или же уничтожить ее.

– Мне это не нравится, Стет.

– Тебе не нравится!

– Послушай, – сказал Орн. – Должен существовать другой способ. Например… объединившись с алериноидами, мы сократили сроки своих разработок только в области физики на целых пятьсот лет, не говоря уже о…

– Алериноиды не сбивали наши разведывательные корабли.

– Может быть, «Дельфинус» просто потерпел здесь крушение… а местные подобрали фрагменты?

– Именно это ты и должен выяснить, Орн. Но скажи мне вот что: если «Дельфинус» действительно у них, сколько времени понадобится существам, умеющим пользоваться инструментами, чтобы превратиться в межгалактическую угрозу?

– Я видел город, который они построили, Стет. Они могут окопаться там и скрываться в течение шести месяцев, и мы не сумеем…

– Ага.

Орн покачал головой.

– Ты только подумай: две цивилизации, которые развивались разными путями! Подумай обо всех различиях в подходах к одинаковым проблемам… ведь это позволит нам…

– Звучит, как лекция в Уни-Галакта! И зашагаем рука об руку в туманное будущее?

Орн глубоко вдохнул.

– Почему туда направляют новичка вроде меня?

– Ты все еще числишься в корабельном листе «Дельфинуса» как агент И – О. Это важно для маскировки.

– Я что, один такой? Понятно, что я перешел к вам на службу недавно, но…

– Хочешь выйти из игры?

– Я этого не говорил. Просто хочу знать, почему я…

– Потому что умники из штаба забили список требований в одно из своих железных чудищ. Выскочила твоя фамилия. Искали кого-нибудь компетентного, надежного… и… легко заменимого!

– Что?!

– Поэтому я и провожу с тобой этот инструктаж, вместо того чтобы сидеть на флагмане. Я втравил тебя во все это. Слушай внимательно: если ты во время выполнения этого задания без серьезной причины нажмешь на кнопку сигнала тревоги, я лично с тебя шкуру спущу. Мы оба знаем преимущества контакта с инопланетной цивилизацией. Но если ты на самом деле попадешь в неприятности и позовешь на помощь, я посажу этот крейсер прямо на город и вытащу тебя оттуда!

– Спасибо, Стет. Я… – сказал Орн.

– Мы будем на внутренней орбите, а за нами – пять транспортников с десантом и управляемая станция класса IX с бомбой, способной разнести планету на куски. Ты в этой операции главный, Бог в помощь! Прежде всего мы хотим знать, у них ли «Дельфинус»… и если да, то где он. Затем мы хотим выяснить, насколько они воинственны. Можем ли мы контролировать их, если они жаждут крови? Каков их потенциал?

– За пять дней?

– И ни секундой дольше.

– Что нам о них известно?

– Почти ничего. С виду они похожи на древних земных шимпанзе… только с синей шерстью. Лицо безволосое, кожа розовая. – Стетсон нажал на выключатель. Карта с подсветкой превратилась в экран, на котором проявилось статичное изображение. – Вот. Это в натуральную величину.

– Похоже на то самое недостающее звено, которое все ищут, – заметил Орн.

– Да, но тебе нужно искать другое недостающее звено.

– У них вертикальные зрачки, – сказал Орн.

Он напряженно рассматривал существо. Камере мини-дрона удалось заснять его спереди. Примерно пяти футов ростом. Слегка сутулая фигура, длинные руки. Две вертикальные прорези на месте носа, безгубый рот. Скошенный подбородок. Четырехпалые руки. На талии широкий пояс с пристегнутыми к нему сумками и какими-то инструментами, назначение которых Орн не мог определить. За короткими кривыми ногами виднелся кончик хвоста. Позади существа взмывали вверх фантастические шпили города, который они видели с воздуха.

– Хвост? – спросил Орн.

– Ага. Они живут на деревьях. На всей планете мы не обнаружили ни одной дороги. Но в джунглях полно лиан, по которым можно передвигаться. – Лицо Стетсона помрачнело. – Сопоставь это с настолько продвинутым городом.

– Рабовладельцы?

– Наверное.

– Сколько у них городов?

– Мы обнаружили два. Этот и еще один на другом конце планеты. Но тот разрушен.

– Разрушен? Почему?

– Это ты нам расскажешь. Здесь много чего непонятного.

– Что ты можешь сказать мне про планету?

– Бо́льшая ее часть покрыта джунглями. На полюсах океаны, реки, озера. По линии экватора тянется одна невысокая горная цепь, занимая примерно две его трети.

– Но всего два города. Ты уверен?

– Более-менее. Трудно не заметить объект такого размера, как тот, над которым мы пролетели. Должно быть, он занимает километров пятьдесят в длину и по меньшей мере десять в ширину. И весь кишит этими существами. Мы провели оценку плотности населения – в этом городе более тридцати миллионов жителей.

– Ничего себе! И здания высокие…

– Нам мало известно об этом месте, Орн. И если ты не наставишь их на путь истинный, нашим археологам достанется только пепел.

– Очень жаль.

– Согласен, но…

Снова прозвучал сигнал вызова.

– Да, Хэл? – устало ответил Стетсон.

– Толпа всего в пяти километрах отсюда, Стет. Мы уже погрузили снаряжение Орна в замаскированный воздухолет.

– Сейчас спустимся.

– Почему замаскированный воздухолет?

– Если они будут думать, что это обычный вездеход, то, может быть, расслабятся именно тогда, когда тебе это будет необходимо. И с воздуха мы всегда сможем тебя вытащить, понимаешь.

– Какие у меня шансы на этом задании, Стет?

Стетсон пожал плечами.

– Боюсь, шансы невелики. «Дельфинус» наверняка у этих бандитов, а ты им нужен только для того, чтобы захватить твое снаряжение и узнать все, что тебе известно.

– Все настолько плохо?

– Согласно нашим расчетам, да. Если ты не управишься за пять дней, мы взорвем планету.

Орн откашлялся.

– Хочешь выйти из игры? – спросил Стетсон.

– Нет.

– Не забывай правило запасного выхода, сынок. Всегда оставляй себе путь к отступлению. А теперь… проверим, что за оборудование хирурги вживили тебе в шею. – Стетсон положил руку себе на горло. Он не открывал рот, но в ушах у Орна раздался шипящий голос: – Слышишь меня?

– Конечно, слышу…

– Нет! – прошипел голос. – Дотронься до контактного микрофона. Не открывай рот. Напрягай голосовые связки, но вслух ничего не произноси.

Орн попробовал.

– Хорошо, – сказал Стетсон. – Слышу тебя отчетливо.

– Да уж наверное. Я же стою рядом!

– В воздухе над тобой все время будет находиться корабль-ретранслятор, – сказал Стетсон. – Итак… Даже если ты не прикасаешься к микрофону, эта система все равно будет передавать нам все, что ты говоришь и что происходит вокруг. Мы будем все отслеживать. Понял?

– Да.

Стетсон протянул правую руку.

– Удачи тебе!. Я говорил серьезно: если что, я приду за тобой. Только скажи.

– Я знаю, что нужно сказать, – заверил его Орн. – На помощь!

Серая грязь под ногами и гнетущий сумрак между чудовищными синеватыми стволами деревьев – вот что такое джунгли Гиены III. Блики тусклого света с трудом достигали земли. Замаскированный воздухолет с выключенной парагравитационной подвеской бросало из стороны в сторону на гигантских выступающих из грунта корнях. Свет фар дикими зигзагами скользил по стволам и грязи. Сверху свисали огромные кольца лиан. Орну пришлось включить дворники, чтобы разгонять водяную пыль, непрерывно покрывавшую ветровое стекло.

Сидя на одноместном сиденье в кабине воздухолета, Орн боролся с управлением. Несколько замедленные движения, нечто, похожее на невесомость, – подобное всегда испытывает житель планеты с большей силой тяжести, попадая на планету с меньшей, – выворачивало его наизнанку. В воздухе вокруг вездехода стремительно носились какие-то букашки. Привлеченные светом фар, насекомые налетали тучами. В полумраке, там, куда не достигал свет фар, раздавалось бесконечное чириканье, свист, пощелкивание.

Вдруг из вживленного хирургическим путем динамика раздался голос Стетсона:

– Ну как там все выглядит?

– Чужим.

– Толпу не видишь?

– Нет.

– О’кей. Мы взлетаем.

Позади раздался глубокий раскатистый рев поднимающегося крейсера. Постепенно он стих. Поглощенные им звуки леса на мгновение замерли в наступившей тишине – и зазвучали снова, сначала самые мощные, затем все остальные.

В свете фар вдруг мелькнуло что-то крупное и, цепляясь за лиану, скрылось за деревом. И еще. И еще. На свисающих петлях лиан по обе стороны вездехода раскачивались, словно маятники, призрачные тени. Что-то с грохотом обрушилось на капот.

Орн резко нажал на тормоз. Машина с визгом затормозила, и он обнаружил себя лицом к лицу с обитателем Гиены III, который смотрел на него сквозь ветровое стекло. Сидя на капоте, тот сжимал в руках винтовку системы Марка XX и целился в Орна. Несмотря на шокирующую внезапность встречи, Орн узнал табельное оружие десантников на всех поисковых кораблях Службы И – О.

Существо показалось Орну точной копией гиенянина, которого он видел на экране, даже пояс с висячими сумками тот же. Четырехпалая рука уверенно сжимала приклад Марки XX.

Орн медленно поднес руку к горлу и, нажав на кнопку контакта, напряг голосовые связки: «Только что установил контакт с толпой. Один из них сидит у меня на капоте и целится мне в голову из винтовки нашей системы Марка XX».

Из скрытого динамика раздался шипящий голос Стетсона:

«Хочешь, чтобы мы вернулись?»

«Нет. Ждите. Он выглядит скорее настороженным, чем враждебным».

Орн поднял правую руку и развернул ее открытой ладонью к стеклу. Немного подумав, он повторил жест левой рукой. Пустые руки – универсальный символ мира. Ствол винтовки чуть опустился. Орн напрягся, пытаясь вспомнить выученный им с помощью гипноза местный язык. «Очееро? Нет. Это значит „люди”. Э…» И тут из глубины сознания всплыл труднопроизносимый фрикативный звук приветствия.

– Ффроираграцци, – сказал он.

Абориген наклонился влево и ответил на чистом классическом галактическом языке без акцента:

– Кто ты?

Орна вдруг охватил страх. Было очень странно видеть, как этот безгубый рот произносит знакомые слова.

«Это местный говорит на галактическом?» – прошипел голос Стетсона.

Орн коснулся горла. «Ты сам слышал».

Убрав руку, он произнес:

– Я – Льюис Орн из Службы Исследования и Обучения. Меня отправили сюда по запросу офицера с корабля «Дельфинус Редискавери», установившего Первый Контакт.

– Где твой корабль? – спросил гиенянин.

– Он высадил меня и улетел.

– Почему?

– Опаздывал на другое задание.

Краем глаза Орн увидел, как в грязь вокруг него приземлилось еще несколько теней. Вездеход накренился, когда кто-то запрыгнул в кузов за кабиной и какое-то время ловко там перемещался.

Абориген забрался на подножку и открыл дверь, держа винтовку наготове. Безгубый рот вновь заговорил на чистом галактическом:

– Что ты везешь в этой… машине?

– Стандартное оборудование, которое полевые агенты И – О используют, чтобы помогать людям заново открытых планет улучшать условия жизни. – Орн мотнул головой в сторону винтовки. – Не могли бы вы направить оружие в другую сторону? Мне это действует на нервы.

Винтовка не дрогнула. Местный открыл рот, демонстрируя длинные клыки.

– Мы не кажемся тебе чужими?

– Насколько я понимаю, на этой планете произошла сильная мутация гуманоидного вида, – ответил Орн. – Почему? Из-за сильной радиации?

Молчание.

– Конечно же, это не имеет значения, – сказал Орн. – Я здесь, чтобы помочь вам.

– Я – Тануб, вождь Высокого пути Грацци, – представился гиенянин. – Только я решаю, кто будет нам помогать.

Орн промолчал.

– Куда ты направляешься? – требовательно спросил Тануб.

– Я надеялся попасть в ваш город. Это разрешено?

Некоторое время Тануб молчал. Вертикальные зрачки его глаз то сужались, то расширялись.

– Разрешено.

Из скрытого динамика раздался голос Стетсона: «Ну все, хватит. Мы возвращаемся за тобой. Эта Марка XX – последняя капля. Значит, „Дельфинус” точно у них!»

Орн коснулся горла. «Нет! Дай мне еще немного времени!»

«Зачем?»

«У меня появилась кое-какая догадка насчет этих существ».

«А именно?»

«Сейчас нет времени. Доверься мне».

Во время очередной затянувшейся паузы Орн и Тануб продолжали изучать друг друга. Наконец Стетсон сказал: «О’кей. Действуй, как задумано. Но выясни, где „Дельфинус”! Если вернем корабль, то вырвем им зубы».

– Почему ты все время дотрагиваешься до горла? – спросил Тануб.

– Нервничаю, – ответил Орн. – Огнестрельное оружие всегда меня нервирует.

Ствол слегка опустился.

– Может, продолжим беседу у вас в городе? – спросил Орн и облизнул губы. Горевший в кабине вездехода свет придавал лицу гиенянина зловещий вид.

– Скоро пойдем, – сказал Тануб.

– Не хотите поехать со мной? – предложил Орн. – У меня за спиной есть пассажирское сиденье.

Тануб по-кошачьи быстро осмотрел кабину.

– Да. – Повернувшись, он выкрикнул приказ в сумерки джунглей и устроился за спиной у Орна.

– Когда выезжаем? – спросил Орн.

– Большое солнце скоро зайдет, – сказал Тануб. – Можем продолжать путь, как только взойдет Чираначурузо.

– Чираначурузо?

– Наш спутник… наша луна, – сказал Тануб.

– Красивое слово, – сказал Орн. – Чираначурузо.

– На нашем языке это означает «Крыло победы», – пояснил Тануб. – Как только она взойдет, двинемся в путь.

Орн повернулся и посмотрел на Тануба.

– Хотите сказать, вам достаточно света, который проникает сквозь эти заросли, чтобы видеть в джунглях?

– А тебе нет? – спросил Тануб.

– Без фар – нет.

– У нас разные глаза, – сказал Тануб. Он нагнулся вперед, рассматривая Орна. Вертикальные зрачки его глаз постоянно расширялись и вновь сокращались. – Ты такой же, как те… другие.

– О, с «Дельфинуса»?

Пауза.

– Да.

Вскоре в джунглях стало еще темнее, все звуки стихли. Только местные жители, собравшиеся вокруг вездехода, переговаривались между собой. Тануб пошевелился за спиной у Орна.

– Вот теперь можем ехать, – сказал он. – Но медленно… Держись за моими… разведчиками.

– Хорошо. – Орн тронулся с места, объезжая торчавший из земли корень.

В тишине они медленно продвигались вперед. Вокруг с лианы на лиану скакали призрачные тени.

– Я любовался вашим городом с воздуха, – сказал Орн. – Он очень красивый.

– Да, – согласился Тануб. – Почему ты приземлился так далеко?

– Мы боялись что-нибудь разрушить.

– В джунглях нечего разрушать, – сказал Тануб.

– Почему ваш город такой огромный? – спросил Орн.

Молчание.

– Я спросил, почему…

– Ты не знаком с нашими обычаями, – сказал Тануб. – Поэтому я прощаю тебя. Это город нашей расы. Наши дети должны рождаться при свете солнца. Когда-то – давным-давно – мы строили примитивные платформы на верхушках деревьев. Теперь… так делают… только дикари.

«Полегче с вопросами продолжения рода, парень, – прошипел Стетсон. – Это всегда больная тема. Эти существа откладывают яйца. Половые железы у них, судя по всему, скрыты длинной шерстью там, где должен быть подбородок».

– Тот, кто управляет местами для размножения, управляет нашим миром, – сказал Тануб. – Когда-то был и другой город. Мы его разрушили.

– А много… у вас дикарей? – спросил Орн.

– С каждым годом все меньше, – ответил Тануб.

«Вот откуда у них рабы», – прошипел Стетсон.

– Вы прекрасно говорите по-галактически, – заметил Орн.

– В распоряжении вождя Высокого пути – лучший учитель, – сказал Тануб. – Ты тоже много знаешь, Орн?

– Поэтому меня сюда и послали, – ответил Орн.

– Многим ли планетам нужны такие учителя? – спросил Тануб.

– Очень многим, – сказал Орн. – Ваш город… Я видел очень высокие постройки. Из чего вы их воздвигаете?

– На вашем языке это называется стекло, – ответил Тануб. – Инженеры с «Дельфинуса» говорили, это невозможно. Ты уже видел, что они ошибались.

«Культура стеклодувов, – прошипел Стетсон. – Это многое объясняет».

Замаскированный воздухолет медленно полз сквозь джунгли. Один из разведчиков внезапно спрыгнул вниз, показавшись в свете фар, и сделал знак рукой. По приказу Тануба Орн затормозил. Постояв минут десять, они двинулись дальше.

– Дикари? – спросил Орн.

– Возможно, – сказал Тануб.

За огромными стволами деревьев ярче вспыхнули мириады огней. По мере того, как вездеход медленно выезжал из джунглей, свет становился все ярче. Наконец они вынырнули на открытое пространство на окраине города.

Орн с удивлением смотрел перед собой. Спиралевидные башни города устремлялись ввысь, в залитое лунным светом небо. Хрупкие, почти воздушные мостики тянулись от одной мерцающей колонны к другой, образуя огромное сверкающее кружево, похожее на усеянную каплями росы паутину.

– И все это из стекла, – прошептал Орн.

«Что происходит?» – прошипел Стетсон.

Орн коснулся горла. «Мы въехали в город, двигаемся к ближайшему зданию».

– Стой, – сказал Тануб.

Орн затормозил. В лунном свете повсюду виднелись вооруженные гиеняне. Впереди высилось здание на платформе, казавшееся выше разведывательного крейсера в джунглях.

Тануб наклонился к плечу Орна.

– Нам ведь не удалось обмануть тебя, Орн?

– А? О чем ты?

– Ты ведь понял, что мы не мутировавшие представители твоей расы.

У Орна пересохло в горле. В ушах прошелестел голос Стетсона: «Лучше согласись».

– Это правда, – кивнул Орн.

– Ты мне нравишься, Орн, – сказал Тануб. – Я сделаю тебя одним из моих рабов. Ты меня многому научишь.

– Как вам удалось захватить «Дельфинус»? – спросил Орн.

– Тебе и об этом известно?

– У тебя одна из их винтовок, – сказал Орн.

– Твоя раса не может противостоять нашей, Орн… Мы превосходим вас хитростью, силой, гибкостью ума. Ваш корабль приземлился, чтобы починить дюзы. Очень плохая керамика.

Орн повернулся и посмотрел на Тануба в тусклом свете кабины.

– Ты слышал про Р – У, Тануб?

– Р – У? Что это? – Гиенянин напрягся и приоткрыл рот, обнажив длинные клыки.

– Вы захватили «Дельфинус» с помощью хитрости? – спросил Орн.

– Его команда – дураки и простофили, – ответил Тануб. – Посчитали нас более слабыми, поскольку мы меньше ростом. – Дуло Марки XX нацелилось в живот Орна. – Но ты не ответил на мой вопрос. Что такое Р – У?

– Я – офицер этой службы, – сказал Орн. – Где вы спрятали «Дельфинус»?

– В месте, которое больше всего нам подходит, – сказал Тануб. – За всю историю не было лучшего места.

– Что вы собираетесь с ним делать? – спросил Орн.

– Через год у нас будет копия вашего корабля. Кое-что мы, конечно, улучшим. А потом…

– Вы планируете развязать войну? – спросил Орн.

– В джунглях сильные убивают слабых до тех пор, пока не останутся только сильные, – сказал Тануб.

– А потом сильные уничтожают друг друга? – спросил Орн.

– Это женский аргумент, – возразил Тануб.

– Жаль, что вы так считаете, – сказал Орн. – Когда встречаются две разные культуры, они могут помогать друг другу. Что вы сделали с командой «Дельфинуса»?

– Они теперь наши рабы, – сказал Тануб. – Те, кто остался в живых. Одни восстали. Другие не желали учить нас тому, что мы хотели узнать. – Он помахал винтовкой. – Ты ведь не станешь вести себя так глупо, правда, Орн?

– В этом нет необходимости, – сказал Орн. – У меня есть для тебя еще один небольшой урок: я уже знаю, где вы спрятали «Дельфинус».

«Так держать, парень! – прошипел Стетсон. – Где он?»

– Это невозможно! – прорычал Тануб.

– Он у вас на луне, – сказал Орн. – На ее темной стороне. На горе на темной стороне вашей луны.

Зрачки Тануба расширились и снова сузились.

– Ты читаешь мысли?

– Агенту Р – У нет нужды читать мысли, – сказал Орн. – Мы полагаемся на гибкость ума.

«Десант в пути, – прошипел Стетсон. – Мы идем за тобой. Интересно, как ты догадался?»

– Ты такой же беспомощный глупец, как и все остальные, – процедил сквозь стиснутые зубы Тануб.

– Очень жаль, что ты составил свое мнение о нас, наблюдая за агентами И – О низкого уровня, – сказал Орн.

«Полегче, парень, – прошипел Стетсон. – Не стоит сейчас лезть на рожон. Помни, он представитель расы, обитающей на деревьях. Наверняка он силен, как обезьяна».

– Я могу убить тебя на месте! – гневно прорычал Тануб.

– Этим ты убьешь всю свою планету, – сказал Орн. – Я не один. Другие слышат каждое сказанное нами слово. Над нами корабль, способный разнести твою планету одним ударом, так что ее захлестнет лава. Вся твоя планета треснет, как стекло, которое вы используете для строительства.

– Ты лжешь!

– У нас есть для вас предложение, – сказал Орн. – На самом деле мы вовсе не хотим вас уничтожать. Мы предоставим вам ограниченное членство в Галактической Федерации до тех пор, пока вы не перестанете представлять для нас угрозу.

«Продолжай говорить, – прошипел Стетсон. – Поддерживай его интерес».

– Ты смеешь оскорблять меня! – вскричал Тануб.

– Лучше поверь мне, – сказал Орн. – Мы…

Его перебил голос Стетсона: «Все готово, Орн! „Дельфинус” обнаружили как раз там, где ты говорил! Снесли ему дюзы. Десантники как раз забирают его».

– Вот и все, – сказал Орн. – «Дельфинус» уже наш. – Тануб тут же посмотрел на небо. – У вас явно нет никакого оружия, кроме того, что вы захватили, – продолжал Орн, – иначе ты не взял бы с собой винтовку с «Дельфинуса».

– Если ты говоришь правду, мы мужественно примем смерть, – сказал Тануб.

– Вам незачем умирать, – сказал Орн.

– Лучше смерть, чем рабство, – возразил Тануб.

– Нам не нужны рабы, – заверил его Орн. – Мы…

– Возможно, ты лжешь, но я не могу рисковать, – сказал Тануб. – Я должен убить тебя сейчас.

Нога Орна скользнула на стартовую педаль, и он надавил на нее. Воздухолет рванулся вверх; ускорение вдавило пассажиров в кресла. Винтовка выскользнула из рук Тануба и упала ему на колени. Он напряженно пытался поднять ее. Вес предметов увеличился лишь вдвое по сравнению с весом на родной планете Орна, Каргоне. Потянувшись, Орн забрал винтовку, нащупал ремни безопасности, стянул ими Тануба и только после этого уменьшил ускорение.

– Нам не нужны рабы, – повторил Орн. – У нас есть машины, которые выполняют работу за нас. Мы пришлем сюда специалистов, научим вас, как пользоваться вашей планетой, как строить хорошие транспортные объекты, покажем, как добывать минералы, как…

– А что вы потребуете взамен? – прошептал Тануб.

– Для начала вы могли бы научить нас, как делать качественное стекло, – сказал Орн. – Я очень надеюсь, что вы научитесь смотреть на мир нашими глазами. Мы вовсе не хотим возвращаться сюда и уничтожать вас. Жаль было бы разносить этот город на куски.

Тануб опустил плечи. Наконец он сказал:

– Отвези меня назад. Я обсужу это… с нашим советом. – Он посмотрел на Орна. – Люди из Р – У слишком сильны. Мы этого не знали.

В кают-компании разведывательного крейсера Стетсона горел приглушенный свет. В комнате стояли удобные кожаные кресла и стол, покрытый зеленым сукном, а на нем – графин хокарского бренди и два бокала.

Орн поднял бокал и пригубил напиток.

– На какой-то момент мне показалось там, внизу, что мне уже никогда не попробовать нечто подобное.

Стетсон взял свой бокал.

– Командующий все слышал по коммуникационной сети, – сказал он. – Ты в курсе, что тебе присвоили звание старшего полевого агента?

– Ах, наконец-то меня оценили по достоинству, – сказал Орн.

На крупном лице Стетсона появилась плотоядная ухмылка.

– Старшие полевые агенты живут еще меньше, чем младшие, – сказал он. – Среди них очень высокая смертность.

– Я и сам догадался, – пробормотал Орн и сделал еще глоток бренди.

Стетсон включил записывающее устройство.

– Ладно. Можешь начинать в любой момент.

– С чего лучше начать?

– Прежде всего, откуда ты так быстро узнал, где они спрятали «Дельфинус»?

– Легко. Тануб назвал свой народ грацци. В большинстве своем расы называют себя каким-нибудь словом, означающим «люди». Но на его языке это очееро. Слова грацци не было в словаре. Я задумался. Скорее всего, это заимствование из другого языка и означает оно «враг».

– И это дало тебе понять, где находится «Дельфинус»?

– Нет. Но это соответствовало моей догадке по поводу гиенян. Едва повстречавшись с ними, я тут же почувствовал, что их культура сходна с культурой индейцев с древней Терры.

– Почему?

– Они устроили примитивную засаду. Вожак сразу прыгнул мне на капот. Бравада. Желание бросить вызов, понимаешь?

– Кажется…

– Потом он назвал себя вождем Высокого пути. Этого тоже не было в словаре. Но понять это было легко: главарь налетчиков. Слово «налетчик», «рейдер» присутствует почти в каждом языке в истории и происходит от слова «путь», «дорога».

– Разбойники, – сказал Стетсон.

– Само слово «рейд», – сказал Орн, – это искажение древнеземного слова «дорога».

– Да, да. Но как все эти переводческие дебри связаны с…

– Не торопи меня. Культура стеклодувов означает, что они только что прошли примитивную ступень развития. Это мы могли контролировать. Затем он сказал, что их луна называется Чираначурузо, что переводится, как «Крыло победы». После этого все стало ясно.

– Как?

– Их вертикальные зрачки. Это ничего не значит, по-твоему?

– Не знаю… А по-твоему, что это значит?

– Хищники, которые охотятся ночью, привыкли бросаться на жертву сверху. Больше ни у кого нет вертикальных зрачков. И сам Тануб сказал, что «Дельфинус» спрятан в самом лучшем месте за всю историю. За всю историю? Это значит высокое место. И темное. Следовательно: высокое место на темной стороне их луны.

– Ну я и дубина стоеросовая, – прошептал Стетсон.

– Очевидно… сэр, – с улыбкой сказал Орн.

Операция «Стог сена»

На борту приземлившегося на планете Марак разведывательного крейсера Службы Расследования и Урегулирования находился человек, на спасение жизни которого доктора даже не надеялись. Он был еще жив лишь благодаря защитному кокону, похожему на утробу, который поддерживал большую часть функций его организма.

Этого человека звали Льюис Орн. Плотного телосложения, с развитыми мышцами, рыжими волосами и неправильными чертами лица, этот уроженец планеты с повышенной силой тяжести даже в бессознательном положении, находясь на грани смерти, выглядел несколько комично. Его обгоревшее, покрытое слоем мази лицо казалось загримированным для какого-то жутковатого шоу.

Марак – столица Лиги, а медицинский центр Р – У являлся, наверное, лучшим в Галактике, но Орна туда приняли скорее как интересный случай. Пациент потерял один глаз, три пальца на левой руке и часть волос, получил перелом челюсти и серьезные повреждения большинства внутренних органов. Вот уже больше девяноста часов его организм пребывал в состоянии шока.

После того как больничный челнок забрал кокон с пациентом, Умбо Стетсон, начальник отдела, к которому был прикреплен Орн, вернулся к себе в «кабинет» на борту крейсера. И без того сутулая его фигура совсем сгорбилась. Крупные черты лица были отмечены печатью скорби. В своей старой залатанной синей камуфляжной одежде он выглядел как побитый пес.

В ушах Стетсона все еще звучали слова врача: «Биотона этого пациента слишком слабы и не выдержат операционной нагрузки на поврежденные органы. Некоторое время кокон будет поддерживать его жизнь, но…» И доктор беспомощно развел руками.

Стетсон рухнул в кресло и бросил взгляд в открытый иллюминатор. Внизу, в четырехстах футах под ним, гудело и шумело похожее на улей главное посадочное поле Р – У. Параллельно иллюминатору Стетсона были припаркованы два ряда разведывательных крейсеров с блестящими красными и черными шпилями. Он будто смотрел сквозь них.

«Это всегда случается на каком-нибудь „рутинном” задании, – думал он. – Насчет Гелеба не было почти никаких подозрений, кроме, разве что, того, что все высокие посты занимали исключительно женщины. Один простой, необъяснимый факт… и я теряю лучшего агента!» Он вздохнул, повернулся к столу и начал сочинять рапорт:

«Воинственное ядро на планете Гелеб ликвидировано. Произведена высадка оккупационных сил. Дальнейшей опасности миру в Галактике из этого источника не предвидится. Причина проведения операции: Служба Исследования и Обучения – проведя на планете два года – не сумела зафиксировать признаки агрессии. Основные показатели: 1) правящая каста – исключительно женщины; 2) разница в количестве мужчин и женщин выходит далеко за пределы нормы Лютига! Старший полевой агент Льюис Орн обнаружил, что члены правящей касты контролируют пол ребенка при зачатии (см. приложение) и выращивают армию мужчин-рабов, чтобы поддерживать свое правление. Из агента И – О выжали информацию, затем его убили. Созданное на основе этой информации оружие нанесло критические для жизни травмы старшему полевому агенту Орну. Надежды на то, что он выживет, нет. Принимая во внимание вышесказанное, прошу наградить его Орденом Галактики и внести его имя в Почетный список».

Стетсон отодвинул лист бумаги. Этого должно хватить для командующего, который все равно никогда не читал дальше первой страницы. Для того чтобы разбираться в деталях, у него имелись адъютанты. Это могло подождать. Стетсон взял досье Орна, морально готовясь к работе, которую ненавидел больше всего: ему предстояло известить близких родственников. Он прочитал, поджав губы: «Родная планета: Каргон. Контактное лицо в случае несчастного случая или смерти: г-жа Виктория Орн, мать».

Стетсон листал страницы, не торопясь посылать ужасное извещение. Орн поступил на службу в Маракский десант в возрасте семнадцати лет – сбежал из дома, – и мать дала согласие уже после того, как это случилось. Два года спустя: перевод в Уни-Галакта по стипендии, школа И – О здесь, на Мараке. Пять лет обучения и одно полевое задание И – О, после чего его забрали в Р – У за блестящее раскрытие военного заговора на Гамале. Еще два года спустя – все, конец!

Стетсон швырнул досье в серую металлическую стену напротив, затем встал, положил его обратно на стол и разгладил страницы. В глазах у него стояли слезы. Он щелкнул переключателем на столе, надиктовал уведомление Центральному секретариату и отметил его как срочное. Потом спустился на землю и напился хокарским бренди, любимым алкогольным напитком Орна.

На следующее утро пришел ответ с Каргона: «Здоровье не позволяет матери Льюиса Орна совершить путешествие на другую планету. Известили сестер. Пожалуйста, попросите г-жу Ипскотт Буллон с Марака, супругу Верховного комиссара, взять на себя обязанности членов семьи». Подписано: «Мадрена Орн Стэндиш, сестра».

Хотя у него и были кое-какие сомнения, Стетсон позвонил в резиденцию Ипскотта Буллона, главы партии большинства в Ассамблее Марака. Госпожа Буллон ответила на звонок, не включая видеоэкрана. На заднем плане слышался звук текущей воды. Стетсон уставился на серый экран настольного монитора. Он терпеть не мог пустых экранов. В ответ раздался глуховатый голос:

– Говорит Полли Буллон.

Стетсон представился и передал сообщение с Каргона.

– Сын Виктории при смерти? Здесь? Ах, бедняжка! А Мадрена все еще на Каргоне… выборы. Ну да, конечно. Я сейчас же еду в больницу!

Стетсон со вздохом прервал звонок.

«Жена Верховного комиссара, ну надо же!» – подумал он. А потом засунул поглубже свое горе и пошел работать, поскольку выбора у него не было.

Овальный кокон с телом Орна висел на потолочных креплениях в частном помещении в медицинском центре. Освещенную тусклым, зеленовато-водянистым светом комнату наполняло гудение, пыхтение, вздохи. То и дело почти бесшумно открывалась дверь, и в комнату заглядывала фигура в белом, чтобы проверить показания кокона.

Орн все еще был жив. Интерны оживленно обсуждали его во время перерывов на кофе: «Раненный на Гелебе агент еще с нами. Надо же, эти парни, наверное, сделаны из другого материала!.. Да! Представляете, у него осталась только восьмая часть всех внутренних органов… печень, почки, желудок – ничего этого уже нет… Держу пари, он не протянет до конца месяца… Смотри-ка, на что старина МакТавиш готов поспорить!»

Утром восемьдесят восьмого дня пребывания в коконе в комнату Орна зашла дневная медсестра, приподняла жалюзи окошка и посмотрела на него. Это была высокая женщина с удлиненным лицом, привыкшая с одинаковым равнодушием воспринимать все профессиональные чудеса и неудачи. Однако к случаю с умирающим агентом Р – У она оказалась не готова. «Со дня на день, бедняга», – думала она. И тут он открыл единственный уцелевший глаз и спросил:

– С теми дамочками на Гелебе разобрались?

– Да, сэр! – ошарашенно выдохнула она. – Разобрались, сэр!

– Отлично!

Орн закрыл глаз и начал дышать глубже.

Медсестра срочно вызвала врачей.

Поначалу все в сознании Орна было покрыто туманом, который затем сменился ощущением боли и постепенным осознанием того, что он находится в коконе. Очевидно. Он помнил, как его внезапно разоблачили на Гелебе, взрыв – а потом ничего. Старый добрый кокон. В нем он чувствовал себя в безопасности, словно ему ничего не угрожало.

Орн начал подавать слабые, но постоянные признаки улучшения. Еще через месяц врачи пересадили ему внутренние органы, от чего у него явно прибавилось энергии. Еще через два месяца ему заменили отсутствующий глаз и пальцы, восстановили форму черепа, сделали косметическую операцию и убрали ожоги.

Спустя четырнадцать месяцев, одиннадцать дней, пять часов и две минуты после того, как его госпитализировали «без всякой надежды на выздоровление», Орн самостоятельно вышел из больницы в компании подозрительно молчаливого Умбо Стетсона.

Темно-синий форменный комбинезон Службы Р – У болтался на некогда мускулистой фигуре Орна, как на вешалке, но в глазах его снова горел лукавый огонек – пусть даже один глаз он получил от безымянного и давно уже мертвого донора. Если не считать потери веса, он выглядел все тем же Льюисом Орном. Если он и изменился – помимо «дополнительных частей», – он лишь подозревал об этом, как будто «родиться заново» было возможно на самом деле.

Снаружи тучи затянули зеленоватое солнце Марака. Было позднее утро. Холодный весенний ветер трепал головки экзотических цветов, высаженных по краю больничной посадочной площадки.

Орн замер на ступеньках над площадкой и полной грудью вдохнул прохладный воздух.

– Прекрасный денек, – сказал он.

Стетсон протянул руку, жестом предлагая помочь Орну спуститься, замешкался и убрал руку в карман. За маской усталости и высокомерия скрывалось беспокойство. Крупные черты его лица исказило хмурое выражение. Приспущенные веки не могли скрыть настороженного, испытующего взгляда.

Орн посмотрел на небо на юго-западе.

– С минуты на минуту прилетит флиттер. – Налетевший порыв ветра потянул полы его плаща. Орн покачнулся, но удержался на ногах. – Как же хорошо!

– А выглядишь так, будто только что с похорон, – пробурчал Стетсон.

– Конечно… с собственных, – с улыбкой сказал Орн. – В любом случае я устал от этого прогулочного морга. И все медсестры оказались замужними.

– Я почти уверен, что могу тебе доверять, и готов поставить на кон свою жизнь, – пробормотал Стетстон.

Орн перевел на него взгляд.

– Нет, нет, Стет… поставить мою жизнь. Я к этому привык.

Стетсон покачал головой.

– Нет, черт возьми! Я тебе доверяю, но ты заслуживаешь того, чтобы спокойно прийти в себя. У нас нет права навешивать на тебя…

– Стет? – тихо, с усмешкой в голосе сказал Орн.

– А? – Стетсон поднял голову.

– Оставим благородное притворство для тех, кто тебя не знает, – сказал Орн. – У тебя есть для меня задание. Хорошо. Совесть ты уже очистил.

Стетсон плотоядно улыбнулся.

– Ладно. В общем, мы в отчаянии, а времени мало. Если вкратце, то раз уж ты остановишься в доме четы Буллон… мы подозреваем, что Ипскотт Буллон является главой заговора, члены которого намереваются устроить государственный переворот.

– Устроить государственный переворот? Что ты хочешь этим сказать? – воскликнул Орн. – Верховный комиссар Галактики и так является главой правительства, выбирается Ассамблеей и подчиняется Конституции.

– Эта ситуация может привести к началу очередной Окраинной войны, и мы полагаем, что он занимает в ней центральное положение, – сказал Стетсон. – Мы обнаружили восемьдесят одну опасную планету – все они много лет были членами Лиги. Но у нас есть основания полагать, что на каждой из них есть клан предателей, которые поклялись уничтожить Лигу. Даже на твоем родном Каргоне.

– Хочешь, чтобы я поехал поправлять свое здоровье домой? – уточнил Орн. – Я там не был с семнадцати лет. Не уверен, что…

– Да нет же, черт возьми! Мы хотим, чтобы ты погостил у Буллонов! Кстати, не хочешь ли объяснить, чего ради они так озаботились твоей судьбой?

– Мне и самому это показалось странным, – сказал Орн. – Все эти шуточки в Р – У насчет старика Апшука Ипскотта Буллона… а потом я выяснил, что его жена училась в одной школе с моей матерью.

– А с ним самим ты встречался?

– Пару раз он привозил жену ко мне в больницу.

Стетсон снова посмотрел на юго-запад, потом на Орна. На лице у него появилось задумчивое выражение.

– Каждый школьник знает, как натиане сражались с Маракианской лигой во время Окраинной войны – и как это развалило древнюю цивилизацию, – но кажется, будто все это было так давно, – сказал он.

– Пятьсот стандартных лет назад, – напомнил Орн.

– А может быть, не далее как вчера, – пробормотал Стетсон и откашлялся.

А Орн гадал, почему Стетсон так осторожничает. «Что-то его беспокоит». Ему в голову вдруг пришла одна мысль, и он спросил:

– Ты говорил о доверии. В этом заговоре участвует кто-то из Р – У?

– Есть такие подозрения, – ответил Стетсон. – Около года назад команда археологов И – О ковырялась в каких-то руинах на Даби, которые практически расплавились во время Окраинной войны, но там уцелел целый архив натианской станции. – Он покосился на Орна. – Парни из И – О не смогли разобраться в этих записях. Ничего удивительного. Вызвали криптоаналитика из Р – У. Он расшифровал сложный код. Прочитав все записи, он нажал на кнопку сигнала тревоги.

– Только на основании того, что натиане написали пятьсот лет назад?

Стетсон поднял глаза и окинул Орна холодным взглядом.

– Это была пересадочная станция для членов влиятельных натианских семей, – сказал он. – Для беженцев. Старая уловка… используется уже с начала…

– Но… пятьсот лет, Стет!

– Да мне плевать, даже если это было пять тысяч лет назад! – рявкнул Стетсон. – Мы перехватили сообщения, написанные тем же самым шифром. Какая самонадеянность! Разве тебя это не бесит? – Он покачал головой. – И в каждом из перехваченных нами сообщений говорится о приближающихся выборах.

– Но до выборов осталось всего два дня! – воскликнул Орн.

Стретсон глянул на хронограф у себя на запястье.

– Если точнее, то сорок два часа, – сказал он. – Времени в обрез!

– В тех старых записях упоминаются какие-нибудь имена? – спросил Орн.

Стетсон кивнул.

– Упоминаются названия планет. Имен людей нет. Кое-какие кодовые имена, но названия операций не было. Кодовое имя на Каргоне было «Победитель». Тебе это ничего не говорит?

Орн покачал головой.

– Нет. А здесь какое кодовое имя?

– «Голова», – сказал Стетсон. – Но нам-то что с того? Они их наверняка уже сменили.

– Код же они не сменили, – заметил Орн.

– Нет… не сменили.

– Наверняка у нас на них что-нибудь есть, какие-нибудь зацепки, – сказал Орн, чувствуя, что Стетсон чего-то недоговаривает.

– Конечно, – сказал Стетсон. – У нас есть учебники истории. В них говорится, что натиане были мастерами политических интриг. Нам достоверно известно, что они выбирали места для своих беженцев с дьявольским вниманием к деталям. Каждой семье было велено пустить корни, развиваться вместе с новой культурой, разрабатывать ее слабые места, создать подполье и тренировать потомков так, чтобы они потом могли захватить власть. Они поставили перед собой задачу захватить все изнутри, обратить поражение победой. Натиане прекрасно умели ждать. Изначально они были потомками кочевников с планеты Натия II. Их мифология называет их арбами или аирбами. Иди перечитай учебник по истории за седьмой класс. Будешь знать почти столько же, сколько мы!

– Это как искать пресловутую иголку в стоге сена, – пробормотал Орн. – А почему вы подозреваете Верховного комиссара Апшука?

Стетсон облизнул губы кончиком языка.

– Одна из семи дочерей Буллонов сейчас дома, – сказал он. – Ее зовут Диана. Возглавляет женский отдел в Р – У. Одно из перехваченных нами закодированных натианским шифром сообщений было адресовано ей.

– Кто отправил это сообщение? – спросил Орн. – О чем там говорится?

Стетсон кашлянул.

– Ты ведь знаешь, Лью, мы все тщательно перепроверяем. Сообщение было подписано «М.О.С.». Единственное соответствующее имя нашлось при проверке ответа на сообщение ближайшим родственникам. Мы проверили оригинал, и почерк совпал. Это Мадрена Орн Стэндиш.

– Мэдди? – Орн замер и медленно повернулся к Стетсону. – Так вот что тебя беспокоит!

– Мы знаем, что ты не был дома с семнадцати лет, – сказал Стетсон. – Ты перед нами чист. Вопрос в другом…

– Позволь мне его сформулировать, – перебил его Орн. – Вопрос вот в чем: сдам ли я собственную сестру, если будет доказана ее вина?

Стетсон молча смотрел на него.

– Хорошо, – сказал Орн. – Моя работа – следить, чтобы не началась очередная Окраинная война. Просто ответь мне на один вопрос: какое отношение имеет к этому Мэдди? Моя семья не относится к тем предательским кланам.

– Все это очень запутано и связано с политикой, – сказал Стетсон. – Мы думаем, что в этом замешан ее муж.

– А-а-а, представитель Каргона в Ассамблее, – сказал Орн. – Я с ним незнаком. – Он глянул на юго-запад, откуда приближался флиттер. – Кто мой связной на этом задании?

– Будешь связываться со мной через тот мини-передатчик, который мы вживили тебе в шею на Гиене, – сказал Стетсон. – Он все еще на месте и работает. Мы услышим все, что будет происходить вокруг тебя.

Орн коснулся субвокального передатчика в шее и молча напряг голосовые связки. Такой же передатчик в шее Стетсона принял его шипящий голос:

«Смотри внимательно, когда я буду завоевывать эту Диану Буллон, слышишь? Тогда и поймешь, как работают эксперты».

– Только не слишком увлекайся, а не то забудешь, зачем ты там вообще оказался, – вслух буркнул Стетсон.

Госпожа Буллон походила на маленькую толстенькую мышку. Одетая в длинное платье серебристого цвета, она стояла посреди комнаты для гостей, сцепив руки перед собой. У нее были застенчивые серые глаза, изящный рот, седые волосы, зачесанные назад и покрытые усыпанной драгоценностями сеткой. Говорила она завораживающим контральто. Лицо заканчивалось несколькими подбородками, которые плавно переходили в подобающую ее комплекции грудь, вызывая в памяти ассоциации с небольшим бочонком. Головой она едва доставала до эполетов на плече Орна.

– Мы хотим, чтобы ты чувствовал себя здесь, как дома, Льюис, – томно произнесла она. – Считай себя членом семьи.

Орн окинул взглядом комнату для гостей. Простая обстановка, со старомодным селектоколом для изменения сочетания цветов. Поляризованное окно выходило на овальный плавательный бассейн. Стекло, затемненное до синего цвета, создавало за окном иллюзию залитого лунным светом пейзажа. Кровать на контурной основе у стены, несколько встроенных шкафов. Через приоткрытую дверь видна выложенная кафелем стена в ванной комнате. Все казалось таким традиционным и уютным.

– Я уже чувствую себя здесь, как дома, – сказал он. – Знаете, ваш дом очень напоминает мой родной дом на Каргоне. Я был крайне удивлен, когда увидел его сверху. Если не считать обстановки, то наши дома почти одинаковые.

– Видимо, мы с твоей матерью делились кое-какими идеями, когда учились вместе, – сказала Полли. – Мы были очень близкими подругами.

– Не сомневаюсь. Вы столько для меня сделали, – сказал Орн. – Даже не знаю, как смогу…

– Ах! Вот и вы! – раздался из открытой двери за спиной у Орна низкий мужской голос. Обернувшись, он увидел Ипскотта Буллона, Верховного комиссара Маракианской лиги. Буллон был высоким мужчиной с сухим угловатым лицом и мягкими редеющими волосами. Из-под кустистых бровей внимательно смотрели темные глаза. В целом же он производил впечатление немного неуклюжего человека.

«На мой взгляд, он не похож на диктатора, – подумал Орн. – Но Стетсон, очевидно, подозревает его именно в этом».

– Рад, что с тобой все в порядке, сынок, – громко объявил Буллон. Он зашел в комнату и огляделся. – Надеюсь, тебе все здесь по вкусу.

– Льюис как раз говорил мне, как наш дом похож на дом его матери на Каргоне, – пояснила Полли.

– Немного старомодный, но нам нравится, – сказал Буллон. – Просто большой четырехугольник с центральной точкой вращения. Мы можем повернуть любую комнату к солнцу, к тени или ветру, но главная гостиная у нас обычно обращена на северо-восток. Вид на столицу, понимаешь ли.

– На Каргоне мы обычно так же поступали с морским бризом, – сказал Орн.

– Я уверена, сейчас Льюису хотелось бы немного побыть одному, – сказала Полли. – Он ведь только сегодня выписался из больницы. Не следует слишком его утомлять. – Она подошла к поляризованному окну, поставила его в режим нейтрального серого, повернула селектокол, и в комнате возобладал зеленый цвет. – Вот, это больше способствует отдыху, – пояснила она. – Если тебе что-нибудь понадобится, просто позвони в звонок возле кровати. Робот-дворецкий сообщит тебе, где нас искать.

Буллоны ушли. Орн приблизился к окну, бросил взгляд на бассейн. Молодой женщины не было. Когда флиттер-лимузин с шофером высадил его на посадочной площадке у дома Буллонов, на фоне синего кафеля бассейна Орн заметил склонявшиеся друг к другу летний зонтик и широкополую шляпу. Зонтик скрывал Полли Буллон, а шляпу носила стройная молодая женщина в купальном костюме, убежавшая в дом при его появлении.

Ростом она была с Полли, но изящная, с золотисто-рыжими волосами, собранными под шляпкой в пучок. Ее трудно было назвать красавицей – лицо слишком узкое, почти такое же угловатое, как у Буллона, глаза слишком большие. Но у нее были полные губы, сильный подбородок, и всем своим видом она выражала уверенность в себе. Девушка выглядела невероятно элегантно – и на редкость женственно.

За бассейном простирались лесистые холмы, а дальше, за горизонтом, виднелись смутные очертания рваной горной цепи. Буллоны жили в дорогостоящей изоляции. Вокруг них тянулись километры преднамеренно невозделанной земли.

«Пора отчитываться», – подумал Орн и надавил на передатчик в шее. Связавшись со Стетсоном, он рассказал ему, что произошло ранее.

– Хорошо, – сказал Стетсон. – Найди дочь. Судя по описанию, это как раз та девица, которую ты видел у бассейна.

– На это я и надеялся, – ответил Орн.

Он переоделся в светло-синюю форму, вышел из комнаты и оказался в коридоре. Часы подсказывали, что до полудня оставалось совсем немного – самое время провести небольшую разведку перед обедом. Благодаря краткому осмотру дома, так похожего на дом его детства, Орн знал, что коридор оканчивался главной гостиной. Приемные и мужские покои располагались во внешнем кольце. Во внутренней секции находились спальни женщин и уединенные семейные покои.

Орн прошел в гостиную. Это была длинная комната, занимавшая две секции четырехугольного здания. Возле окон стояли низкие диваны. Пол был укрыт пушистыми коврами, наложенными друг на друга в безумном хаотическом сочетании красного и коричневого. В дальнем конце комнаты кто-то в такой же синей форме, как у него, склонился над какой-то стойкой. Фигура выпрямилась, и в то же время комнату наполнили звуки музыки. Он узнал золотисто-рыжие волосы молодой женщины, которую видел у бассейна. Вооружившись двумя молоточками, она играла на струнном инструменте, который лежал на боку на резной деревянной стойке.

Орн подошел к ней сзади. Ковер приглушил звук его шагов. Странный ритм музыки вызывал в воображении дикие пляски у костра. Девушка в последний раз ударила по струнам, и музыка стихла.

– Это заставляет меня скучать по дому, – сказал Орн.

– Ах! – Девушка резко обернулась, вздохнула, потом улыбнулась. – Вы меня напугали. Я думала, я здесь одна.

– Прошу прощения. Мне понравилась музыка.

– Я Диана Буллон, – сказала она. – Вы – господин Орн?

– Надеюсь, что для всех членов семьи Буллон я – Лью, – ответил он.

– Конечно… Лью. – Она указала на музыкальный инструмент. – Он весьма стар. Многим эта музыка кажется… как бы сказать… довольно странной. В маминой семье он передавался из поколения в поколение.

– Кайтра, – сказал Орн. – На ней играют мои сестры. Давно я не слышал ее звуков.

– Ах, ну конечно, – сказала она. – Ваша мать… – Она замялась. – Мне придется привыкнуть к тому, что вы… Я хочу сказать, к тому, что у нас дома живет незнакомец, который… не совсем посторонний.

Орн улыбнулся. Несмотря на синюю униформу Р – У и гладко зачесанные назад волосы, девушка была довольно симпатичной. Он вдруг понял, что она ему нравится, и едва ли не возненавидел себя за это. Она ведь подозреваемая! Ни о какой личной симпатии не может быть и речи! Но… Буллоны повели себя так достойно, приютив его. И как он собирается отплатить им за заботу и гостеприимство? Шпионить и везде совать свой нос. И все же, прежде всего он был верен Р – У и миру, который представляла эта служба.

Он неловко сказал:

– Надеюсь, я скоро перестану казаться вам посторонним.

– Уже перестали, – ответила она и, взяв его за руку, продолжила: – Если вы не против, я могу устроить вам первоклассную экскурсию по дому.

К вечеру Орн пребывал в полном замешательстве. Диана была восхитительна. Никогда раньше судьба не сводила его с таким близким ему по духу человеком. Она любила плавать, любила охоту на палойку, ей нравился вкус дитарских яблок. К старшему поколению она относилась весьма пренебрежительно, но заявила, что никогда раньше никому об этом не говорила. Они хохотали над всякой чепухой, как дураки.

Он вернулся к себе в комнату, чтобы переодеться к ужину, и остановился возле поляризованного окна. Быстро сгущающиеся в этих широтах сумерки окутали холмы черным покрывалом. Вдалеке горели городские огни. Там, откуда должны взойти три Маракианские луны, слабо сияли оранжевым светом вершины гор. «Неужели я влюбился в эту женщину?» – спросил себя Орн. Ему захотелось связаться со Стетсоном – не для того чтобы отчитаться, а просто чтобы обсудить ситуацию. И он отчетливо осознал, что Стетсон или его помощник слышали все, о чем они сегодня говорили с Дианой.

Робот-дворецкий позвал его на ужин. Орн поспешно переоделся в новую форму и отыскал путь в маленькую гостиную в другом конце дома. Буллоны уже расселись вокруг старомодного стола, уставленного настоящими свечами и золотым шардийским сервизом. В окно можно было наблюдать, как две из лун Марака быстро взмывают над горными пиками.

– Вы развернули дом, – заметил Орн.

– Нам нравится лунный восход, – сказала Полли. – Так более романтично, тебе не кажется? – Он покосилась на Диану.

Диана уставилась в тарелку. Она была одета в огненно-красное платье с глубоким декольте, цвет которого выгодно подчеркивал цвет ее волос. На шее переливалась нитка рейнахского жемчуга.

Орн занял пустое место напротив нее. «Какая красавица!» – в восхищении подумал он.

Сидевшая рядом с Орном Полли сейчас выглядела моложе и нежнее в зеленой сто́ле, сглаживавшей ее полные формы. Напротив нее устроился Буллон в черных брюках и сюртуке до колена из жемчужно-золотистой ткани. Эти люди излучали богатство, власть. На мгновение Орну показалось, что подозрения Стетсона не беспочвенны. Чтобы сохранить эту роскошь, Буллон, несомненно, готов на многое.

Своим появлением Орн прервал спор между Полли и ее мужем. Поприветствовав его, они беззастенчиво продолжили начатый разговор. Орна это не смутило, наоборот, он и в самом деле почувствовал себя, как дома.

– Но на сей раз я не выдвигаю свою кандидатуру, – терпеливо проговорил Буллон. – Зачем нам приглашать в дом столько народу, просто чтобы…

– Нельзя нарушать традиций. Мы всегда устраиваем прием в ночь выборов, – отрезала Полли.

– Ну, а я бы предпочел завтра провести тихий вечер дома, – возразил Буллон. – Побыть в кругу семьи, чтобы не пришлось…

– Я же не настаиваю на большом приеме, – воскликнула Полли. – Я и так сократила список гостей до пятидесяти человек.

Выпрямившись, Диана сказала:

– Это важные выборы, папочка! Тебе никак нельзя расслабляться! Под вопросом семьдесят три места… ты же понимаешь, равновесие… Если хотя бы в секторе Алкеса что-то пойдет не так… да ты можешь потерять свое место. Потеряешь должность… я имею в виду… кто-то другой займет…

– Ну и работа у меня, – пробурчал Буллон. – Сплошная головная боль. – Он улыбнулся Орну. – Прости, что нагружаем тебя этими проблемами, мой мальчик, сам видишь, женщины в нашей семье просто рвут меня на части. Впрочем, я слышал, у тебя тоже был очень насыщенный день. – Он по-отечески улыбнулся Диане. – А ведь ты только что выписался из больницы…

– За вашей дочерью едва можно угнаться, но мне понравилось, – ответил Орн.

– Завтра мы поедем осматривать дикие пустоши на маленьком флиттере, – объявила Диана. – По пути Лью сможет отдохнуть. Я поведу.

– Непременно вернитесь задолго до приема, – сказала Полли. – Нельзя же… – Ее перебил негромкий звонок из алькова у нее за спиной. – Это меня. Прошу прощения… нет, не вставайте.

Орн склонился над тарелкой, которая выплыла из ячейки стола перед ним. Мясо в экзотическом соусе, сирикское шампанское, палойка с семилем… Сплошные деликатесы.

Вскоре Полли вернулась и села на свое место.

– Что-то важное? – поинтересовался Буллон.

– Профессор Уингард не сможет приехать завтра вечером. Он болен.

– Может быть, они все не смогут приехать, и мы останемся вчетвером? – с надеждой сказал Буллон.

«Он не похож на того, кто хочет захватить еще больше власти, – подумал Орн. – Разве что ловко притворяется».

– Скотти, тебе следует серьезнее относиться к своей должности! – возмутилась Полли. – Ты же такой важный человек.

– Если бы не ты, я был бы никем, и меня бы это больше устроило, – сказал Буллон и улыбнулся Орну. – В сравнении с женой в сфере политики я полный профан. Мне еще не встречался человек, который смог бы с ней соперничать. У нее это в крови. Ее мать была такой же.

Орн уставился на него, не донеся вилку до рта. В голове вдруг мелькнула неожиданная мысль.

– Ты ведь знаком с этой жизнью, Льюис, – сказал Буллон. – Твой отец был представителем Каргона в Ассамблее, не так ли?

– Да, – пробормотал Орн. – Но это было до моего рождения. Отец скончался на посту. – Он покачал головой, думая: «Быть не может… но…»

– Ты хорошо себя чувствуешь, Лью? – обеспокоенно спросила Диана. – Ты вдруг так побледнел.

– Просто устал, – ответил Орн. – Наверное, отвык от такой активной жизни.

– А я так жестоко отняла сегодня все твое время, – сказала она.

– Никаких церемоний, сынок, – взволнованно сказала Полли. – Ты был очень болен, мы все понимаем. Если чувствуешь, что устал, иди и ложись сейчас же.

Орн окинул стол взглядом. На лице каждого из присутствующих отражалось беспокойство. Он отодвинул стул и сказал:

– Что ж, если вы действительно не возражаете…

– Как мы можем возражать! – воскликнула Полли. – Марш в постель!

– Увидимся утром, Лью, – сказала Диана.

Он кивнул и отвернулся, снова подумав: «Какая красавица!» Шагая по коридору, он услышал, как Буллон сказал Диане:

– Ди, возможно, не стоит никуда завтра возить этого мальчика. В конце концов, он прибыл сюда на отдых.

Ее ответа Орн не услышал, так как вышел из коридора и закрыл дверь.

У себя в спальне Орн коснулся передатчика в шее и сказал: «Стет?»

В ушах раздался голос: «Это сменщик господина Стетсона. Говорит Орн, не так ли?»

«Да. Я хочу незамедлительно кое-что проверить в этих обнаруженных археологами натианских записях. Узнайте, был ли Гелеб среди заселенных натианами планет».

«Понял. Сию минуту».

Последовала долгая пауза. Затем:

«Лью, говорит Стет. С чего вдруг такой интерес к Гелебу?»

«Он был в том натианском списке?»

«Нет. Почему ты спрашиваешь?»

«Ты уверен, Стет? Это бы многое объяснило».

«Его нет в списке, но… Погоди-ка. – Молчание. Затем: – Гелеб находится на пути к Ауриге, а Аурига была в списке. Мы сомневаемся, что они достигли Ауриги. Если у них по пути сломался корабль…»

«Вот оно!» – воскликнул Орн.

«Ты там потише, – велел Стетсон. – Говори беззвучно. Так, ответь на мой вопрос. Что стряслось?»

«Нечто настолько фантастическое, что мне аж страшно, – сказал Орн. – Помнишь, как женщины Гелеба производили на свет мальчиков или девочек, контролируя пол ребенка при зачатии? Это был уникальный метод. Наши медики считали это невозможным, пока не…»

«Не стоит напоминать мне о том, о чем все мы предпочли бы забыть, – перебил Стетсон. – Этой формулой слишком легко злоупотребить».

«Да, – сказал Орн. – Но что, если это ваше натианское подполье целиком состоит из женщин, появившихся на свет подобным образом? Что, если женщины Гелеба были лишь его филиалом, который утратил связь с основной группой и потому вышел из-под контроля?»

«Черт подери! – выпалил Стетсон. – У тебя есть доказательства…»

«Пока это только догадка, – сказал Орн. – У тебя есть список гостей, приглашенных на завтрашний прием в честь выборов?»

«Достанем. А что?»

«Поищи женщин, которые помогали мужьям делать карьеру в политике. Сообщи, сколько их и кто они».

«Лью, этого недостаточно, чтобы…»

«У меня пока больше ничего нет, но думаю, скоро будет. Помни, что… – Он замялся, делая паузы между словами по мере того, как в голове зарождалась новая мысль. – Натиане… были… кочевниками».

День в доме Буллонов начался рано. Несмотря на то, что сегодня должны были проводиться выборы, Буллон отправился в офис через час после рассвета.

– Понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что на этой работе сам себе не принадлежишь? – спросил он Орна.

– Сегодня у нас день отдыха, Лью, – сказала Диана. Она взяла его за руку, когда они поднялись на крыльцо, проводив ее отца к флиттеру-лимузину. На небе не было ни облачка.

Орн поймал себя на том, что ему нравится чувствовать ее руку в своей – даже слишком. Он убрал руку, отошел и сказал:

– Веди.

«Я должен следить за собой, – подумал он. – Она слишком очаровательна».

– Как насчет пикника? – предложила Диана. – На западе есть небольшое озеро с поросшими травой берегами. Возьмем видео и пару хороших романов. Весь день будем бездельничать.

Орн колебался. Вполне вероятно, в доме происходит нечто, требующее его внимания. Но нет… Если он прав насчет того, как обстоят дела, то Диана может оказаться слабым звеном. У него заканчивалось время. К завтрашнему дню все правительство могло оказаться под контролем натиан.

У озера было тепло. Травянистый берег пестрел пурпурными и оранжевыми цветами. В зарослях и кронах деревьев порхали и щебетали всякие мелкие существа. В камышах в низине у озера притаился грумис, то и дело издававший хриплые звуки, похожие на покашливание старика, прочищающего горло.

– Когда все девчонки собирались дома, мы устраивали здесь пикник каждую восьмидневку, – сказала Диана. Она лежала на спине на коврике, который они расстелили на земле. Орн сидел рядом с ней, разглядывая озеро. – На той стороне мы построили плот, – сказала она и села, уставившись на другой берег. – Знаешь, по-моему, его остатки еще там. Видишь? – Она указала на кучу бревен, и ее рука задела руку Орна.

Между ними прошло что-то, похожее на электрический ток. Точно не зная, как это произошло, Орн обнял Диану, и их губы соединились в долгом поцелуе. Орна охватила грозившая вырваться на поверхность паника. Он отстранился.

– Я этого не планировала, – прошептала Диана.

– Я тоже, – пробормотал Орн и покачал головой. – Иногда все так ужасно переплетается!

Диана моргнула.

– Лью, разве… я тебе не нравлюсь?

Он ответил честно, не обращая внимания на передатчик. «Пускай решат, что это притворство», – подумал он. Это была горькая мысль.

– Нравишься? – переспросил он. – По-моему, я в тебя влюбился!

Она вздохнула и прислонилась к его плечу.

– Тогда в чем дело? Ты ведь не женат. Мама проверила твое досье. – Диана хитро улыбнулась. – Мама немного ясновидящая.

Горечь оставила во рту Орна неприятный привкус. Он так отчетливо видел шаблон.

– Ди, я убежал из дома, когда мне было семнадцать, – сказал он.

– Знаю, милый. Мама мне все про тебя рассказала.

– Ты не понимаешь, – сказал он. – Отец умер еще до моего рождения. Он…

– Наверное, твоей матери пришлось нелегко, – сказала она. – Она осталась одна, да еще беременная…

– Они давно подозревали, что с отцом не все в порядке, – сказал Орн. – У него была болезнь Броуча, но они узнали об этом слишком поздно. Она уже поразила центральную нервную систему.

– Какой ужас, – прошептала Диана.

Орн вдруг ощутил себя выброшенной из воды рыбой. Он отчаянно цеплялся за мысль, кружившую где-то на грани сознания.

– Отец занимался политикой, – прошептал он, словно во сне. Он говорил тихим, сдавленным голосом. – Как только я начал говорить, мать стала внушать мне, что должен занять его место в общественной сфере.

– А тебе не нравилась политика, – сказала Диана.

– Я ее ненавидел! – вскричал он. – И как только выдался случай, сбежал из дома. Одна из моих сестер вышла замуж за парня, который теперь представляет Каргон в Ассамблее. Надеюсь, ему это нравится!

– Ты про Мэдди?

– Ты ее знаешь? – спросил Орн. Потом вспомнил, что говорил Стетсон, и от этой мысли ему стало не по себе.

– Конечно, знаю, – ответила Диана. – Лью, что с тобой?

– Ты захочешь, чтобы я принимал участие в той же игре, а ты бы мной руководила, – сказал он. – Стремиться к вершине, резать глотки, цепляться и барахтаться.

– Возможно, завтра все это будет уже ни к чему, – сказала она.

Он вдруг услышал шипение звуковой волны в передатчике, но голоса за этим не последовало.

– Что… произойдет… завтра? – спросил он.

– Выборы, глупенький, – сказала она. – Лью, ты ведешь себя очень странно. Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? – Она положила руку ему на лоб. – Возможно, нам лучше…

– Секундочку, – сказал Орн. – Насчет нас с тобой… – Он замялся.

Диана убрала руку.

– Мне кажется, родители уже что-то подозревают. Мы, Буллоны, вообще склонны влюбляться с первого взгляда. – Она нежно посмотрела на него своими огромными глазами. – Жара у тебя вроде нет, но, может, нам стоит…

– Ну я и дурак! – вскричал Орн. – Только что понял, что я тоже натианин.

– Ты только что это понял? – Она уставилась на него.

Передатчик Орна зашипел.

– Одинаковые модели наших семей, – сказал он. – Даже дома одинаковые. А вот настоящий ключ! Ну я и дубина! – Он щелкнул пальцами. – Голова! Полли! Твоя мать все это возглавляет, не так ли?

– Но, милый… конечно. Она…

– Отведи меня к ней, да поскорее! – рявкнул Орн. Он коснулся передатчика на шее, но тут встрял голос Стетсона:

«Отличная работа, Лью! Спецподразделение готово к высадке. Мы не можем рисковать…»

Забывшись, Орн прокричал вслух:

– Стет! Приезжай к Буллонам! Приезжай один! Никаких войск!

Вскочив на ноги, Диана отшатнулась.

«О чем ты?» – рявкнул Стетсон.

– Спасаю наши глупые головы! – прорычал Орн. – Один! Слышишь меня? Иначе разразится кое-что пострашнее любой из Окраинных войн!

Наступила продолжительная тишина.

«Стет, ты меня слышишь?» – спросил Орн.

«О’кей, Лью. Переводим спецподразделение в режим ожидания. Буду у Буллонов через десять минут. Со мной КомГО. – Пауза. – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь!»

В углу главной гостиной Буллонов собралась группа недовольных людей. Сквозь жалюзи проникал яркий зеленый свет полуденного солнца. Гудел кондиционер, доносилось лязганье роботов-слуг, готовившихся к предстоящему приему в честь выборов. Стетсон прислонился к стене за диваном, сунув руки глубоко в карманы мятой, перелицованной камуфляжной одежды. На высоком лбу резко обозначились глубокие морщины. Рядом со Стетсоном мерил шагами пол адмирал Собат Спенсер, Командующий Галактическими операциями Службы Р – У. Это был бритоголовый мужчина с мощной, как у быка, шеей, большими синими глазами и обманчиво мягким голосом. Он передвигался, как зверь в клетке, – три шага вперед, три шага назад.

На диване сидела, поджав губы, Полли Буллон. Она так крепко сцепила руки на коленях, что костяшки ее пальцев побелели. Диана стояла возле матери, стиснув кулаки и дрожа от ярости, не сводя гневного взгляда с Орна.

– Так, значит, я по глупости собрал нас всех вместе сегодня, – рявкнул Орн. Он стоял примерно в пяти шагах от Полли, положив руки на бедра. Вышагивающий справа от него адмирал начинал действовать ему на нервы. – Но вам лучше послушать, что я скажу. – Он глянул на КомГО. – Всем вам.

Адмирал Спенсер остановился и сурово посмотрел на Орна.

– Я еще не услышал причины, по которой мне не следует разнести это место на части… пока буду во всем разбираться.

– Ты… предатель, Льюис! – выдохнула Полли.

– Я склонен согласиться с вами, мадам, – сказал Спенсер. – Только с другой точки зрения. – Он покосился на Стетсона. – Что-нибудь известно о Скотти Буллоне?

– Со мной свяжутся, как только найдут его, – осторожно, мрачным голосом ответил Стетсон.

– Вы ведь собирались прийти сюда на прием сегодня вечером, не так ли, адмирал? – спросил Орн.

– Какое это имеет значение? – буркнул Спенсер.

– Вы готовы взять собственную жену и дочерей под стражу за участие в заговоре? – спросил Орн.

На губах Полли заиграла легкая улыбка.

Спенсер открыл рот, но, не сказав ни слова, закрыл его.

– Большинство натиан – женщины, – продолжал Орн. – По нашим сведениям, ваши женщины – из их числа.

Адмирал выглядел так, словно получил удар под дых.

– Каким… сведениям? – прошептал он.

– Об этом поговорим через секунду, – сказал Орн. – Итак, обратите внимание: большинство натиан – женщины. Было всего несколько случайностей и несколько запланированных мужчин, вроде меня. Вот почему мы не можем отследить фамилии – это маленькое, закрытое женское общество, члены которого достигают власти, действуя через своих мужчин.

Спенсер откашлялся и сглотнул. Казалось, он был не в силах отвести взгляд ото рта Орна.

– Я догадываюсь, – сказал Орн, – что лет тридцать-сорок назад заговорщицы начали выводить мужчин, которых они специально готовили для занятия ключевых должностей в верхах. Другие натиане мужского пола – те, которые появились на свет случайно в результате ошибок в процессе полового контроля, – вообще не знают об этом заговоре. Однако новые мужчины были полноценными членами общества. Таким был бы я, если бы все получилось, как задумано.

Полли окинула его злобным взглядом, потом снова опустила глаза.

– Эту часть плана намеревались привести в исполнение во время этих выборов, – продолжал Орн. – Если бы им это удалось, они могли бы действовать свободнее.

– Выше головы не прыгнешь, мальчик, – прорычала Полли. – Уже слишком поздно. Тебе нас не остановить!

– Еще посмотрим! – рявкнул Спенсер, которому, судя по всему, удалось вернуть себе самообладание. – Предать кое-что огласке… несколько арестов ключевых игроков и…

– Нет, – сказал Орн. – Она права. Уже слишком поздно. Слишком поздно было, наверное, еще сто лет назад. Эти дамочки уже тогда глубоко пустили корни.

Выпрямившись, Стетсон отстранился от стены и мрачно улыбнулся Орну. Казалось, он понимал что-то, чего не понимали остальные. Диана по-прежнему гневно смотрела на Орна. Полли не сводила взгляда с рук, натянуто улыбаясь.

– Эти женщины наверняка контролируют одну из трех верховных должностей в Лиге, – сказал Орн. – Может, и больше. Подумайте, адмирал… подумайте о том, что случится, если разоблачить этот заговор. Произойдет раскол, начнутся бунты, рухнут региональные правительства, центральное правительство будут рвать на части подозрения и конфликты. Что рождается в такой атмосфере? – Он покачал головой. – Окраинная война покажется пикником!

– Мы не можем просто закрыть на это глаза! – рявкнул Спенсер и, напрягшись, посмотрел на Орна.

– Можем и так и поступим, – сказал Орн. – У нас нет выбора.

Полли подняла голову, изучая лицо Орна. Диана выглядела озадаченной.

– Кто родился натианином, тот им и останется, да? – прорычал Спенсер.

– Натиан не существует, – сказал Орн. – Об этом позаботились пятьсот лет скрещивания с другими расами. Существует лишь тайное общество хитроумных политических ученых. – Он адресовал Полли кривую улыбку и снова перевел взгляд на Спенсера. – Подумайте о собственной жене, сэр. Скажите честно: вы бы занимали сейчас должность КомГО, если бы она не направляла вашу карьеру?

Спенсер помрачнел, втянул подбородок, словно пытаясь испепелить Орна взглядом, но ему это не удалось. Наконец он хмуро усмехнулся.

– Соби начинает приходить в себя, – заметила Полли. – Тебе почти пришел конец, сынок.

– Не стоит недооценивать своего будущего зятя, – сказал Орн.

– Ха! – вскричала Диана. – Я тебя ненавижу, Льюис Орн!

– Ничего, это пройдет, – мягко сказал Орн.

– Охххх! – Диана дрожала от злости.

– Прежде всего, я хочу сказать следующее, – начал Орн. – Быть членом правительства – сомнительная честь. Ваша плата за власть и достаток – балансирование на лезвии ножа. Эта громадная аморфная масса – народ – уже поглотила немало правительств. Вы можете предотвратить это, лишь обеспечив народу хорошее правительство. Иначе, рано или поздно, придет ваш черед. Я помню, что так говорила моя мать. И я надолго запомнил ее слова. – Он нахмурился. – Я не люблю политику из-за компромиссов, на которые приходится идти, чтобы выиграть выборы!

Стетсон отошел от стены.

– Все ясно, – сказал он. Присутствующие повернулись к нему. – Чтобы сохранить власть, натианам пришлось обеспечить нам достаточно хорошее правительство. Однако если мы свергнем их, то дадим кучке политиканов-любителей – всем этим фанатикам и жадным до власти демагогам – именно то оружие, которое поможет им захватить власть.

– И наступит хаос, – сказал Орн. – Поэтому мы позволим натианам продолжать свое дело – но с двумя небольшими изменениями.

– Мы не собираемся ничего менять, – возразила Полли. – Сдается мне, Льюис, ты не знаешь, что делать дальше. Ты поймал меня, но ничего от меня не получишь. Организация может продолжать свою деятельность и без меня. Ты не посмеешь разоблачить нас. Власть в наших руках!

– Р – У может взять под стражу девяносто процентов вашей организации в течение десяти дней, – сказал Орн.

– Вы не сможете найти их! – фыркнула Полли.

– Почему? – спросил Стетсон.

– Кочевники, – ответил Орн. – Этот дом – усовершенствованный шатер. Мужчины снаружи, женщины внутри. Обратите внимание на устройство внутреннего двора. Потомки натиан действуют инстинктивно. Добавьте к этому интерес к странным музыкальным инструментам: кайтра, барабан-тамбур, гобой – все это инструменты кочевников. Плюс господство женщин в семье; странно для кочевников, но все же не совсем необычно. Ищите преобладающее количество дочерей в семье. Копните глубже – политическая карьера мужей, прислушивавшихся к советам своих женщин. Если мы и упустим кого-либо, то таковых будет немного!

Полли уставилась на него с открытым ртом.

– Голова идет кругом, – сказал Спенсер. – Я знаю лишь одно: я обязан предотвратить очередную Окраинную войну. Если мне придется упечь за решетку каждую…

– Через час после того, как о заговоре станет известно, вы лишитесь возможности упечь за решетку кого бы то ни было, – сказал Орн. – Муж натианки! Да вас самого посадят, или, что еще вероятнее, толпа разорвет вас на куски!

Спенсер побледнел.

– Какой компромисс ты предлагаешь? – спросила Полли.

– Во-первых, Р – У получает право наложить вето на любого выставленного вами кандидата, – сказал Орн. – Во-вторых, вы не можете занимать больше двух третей ключевых постов.

– И кто в Р – У будет налагать вето на наших кандидатов? – спросила Полли.

– Адмирал Спенсер, Стетсон, я сам… да любой, кого мы сочтем достойным доверия, – сказал Орн.

– Ты что, считаешь себя богом? – требовательно спросила Полли.

– Не больше, чем вы, – ответил Орн. – Это называется системой сдержек и противовесов. Вы разрезаете пирог. Мы первыми выбираем себе куски.

Наступила долгая тишина, затем Спенсер сказал:

– Мне кажется, это неправильно просто взять и…

– Политические компромиссы никогда не бывают справедливыми, – сказала Полли. – Всегда стараешься исправить какие- нибудь изъяны. Так и работает правительство. – Она с усмешкой посмотрела на Орна. – Хорошо, Льюис. Мы принимаем твое предложение. – Она бросила взгляд на Спенсера. Тот пожал плечами и угрюмо кивнул. Полли вернулась к Орну. – Но ответь мне на один вопрос: как ты догадался, что я возглавляю организацию?

– Легко, – ответил Орн. – В обнаруженных нами записях упоминалось кодовое имя семьи… натиан, – он едва не сказал «предателей», – на Мараке – «Голова». Ваше имя, Полли, происходит от древнего слова полл, что значит «голова».

Полли посмотрела на Стетсона.

– Он всегда так прозорлив?

– Всегда, – ответил Стетсон.

– Если пожелаешь заняться политикой, Льюис, – сказала Полли, – я с радостью…

– Хватит с меня политики, – буркнул Орн. – Чего я действительно хочу, так это осесть где-нибудь с Ди и наверстать упущенное в жизни.

Диана замерла.

– Я не хочу никогда больше ни видеть, ни слышать господина Льюиса Орна! – сказала она. – Это мое окончательное решение! Окончательное!

Плечи Орна поникли. Он отвернулся, оступился и внезапно рухнул на пушистые ковры. Все присутствующие ахнули.

– Вызывайте врача! – рявкнул Стетсон. – Меня еще в больнице предупреждали, что его жизнь все еще в опасности!

Раздался тяжелый звук шагов Полли, бросившейся в коридор.

– Лью! – Голос Дианы. Она упала рядом с ним на колени, и он ощутил прикосновение ее нежных рук к своей шее, к голове.

– Переверните его и расстегните ему воротник! – велел Спенсер. – Дайте ему дышать!

Они аккуратно перевернули Орна на спину. Он был бледен. Диана расстегнула ему воротник и прижалась лицом к его шее.

– О, Лью, мне так жаль, – всхлипывала она. – Я не хотела этого говорить! Прошу тебя, Лью… пожалуйста, не умирай! Прошу тебя!

Орн открыл глаза и посмотрел на Спенсера и Стетсона. Из коридора доносился голос Полли, которая торопливо говорила что-то в телефонную трубку. Он чувствовал прикосновение теплой щеки Дианы к своей шее, влажный след ее слез. Медленно, уверенно Орн подмигнул мужчинам.

Жрецы Пси

Едва ступив за пределы щитов транспортного корабля на рампу, освещенную амельским солнцем, Орн почувствовал бурлящий вокруг него поток пси-энергии. Ощущение было такое, словно он оказался в зоне действия магнитного поля. Он ухватился за поручень, борясь с внезапно подступившей тошнотой, и посмотрел вниз с почти двухсотметровой высоты на зеркально-гладкую поверхность космопорта. В знойном воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Лишь временами внезапные порывы пси-энергии обжигали его недавно разбуженные чувства.

Нечто подобное Орн испытал в лаборатории на Мараке, когда техники обучали его пользоваться вживленными ему в тело пси-детекторами. И все же тот опыт не вполне подготовил его к здешней реальности. Первый резкий сигнал первичного детектора, скрытого у него в шее, теперь заменил полный спектр пси-сигналов.

Орн содрогнулся. От Амеля у него бежали мурашки по коже. В сознании мелькали горячими вспышками странные порывы. То ему хотелось фыркать, как купающаяся в грязи кириффа, то он вдруг начинал смеяться и всхлипывать одновременно.

«Я знал, что будет плохо, – подумал он. – Меня предупреждали».

Контркондиционирование сделало этот момент только хуже, поскольку теперь он был открыт ощущениям. Орн понимал, что без пси-тренировки его разум соединил бы все эти противоречивые чувства в клубок страха – совершенно логичную эмоцию, которую можно испытывать, высадившись на планете жрецов.

Это была святая земля: прибежище всех религий в известной Вселенной (а может, даже и неизвестной).

Орн заставил себя сосредоточиться на внутренних ощущениях, как учили его техники. Пси-ощущения медленно померкли, превратившись в некий шум на заднем плане. Он глубоко вдохнул горячий, сухой воздух, показавшийся ему каким-то негодным, словно в его составе не хватало элементов, к которым привыкли легкие Орна.

Все еще держась за поручень, он ждал полного освобождения от призрачных порывов внутри себя. По другую сторону рампы сверкающая поверхность купола порта отражала его образ, слегка преломляя его и тем самым подчеркивая его отличия от облика худощавых, подтянутых местных жителей. Он выглядел, как вернувшийся к жизни полубог из древнейшего прошлого Амеля – крепкий, массивный, с напряженными шейными мышцами, как у уроженца планеты с мощной гравитацией. Тонкий шрам проходил по надбровной дуге и исчезал в коротко остриженных рыжих волосах. На его лице, похожем на морду бульдога, были и другие шрамы, о существовании которых знал только он, а на плотном теле наверняка найдутся еще. В Службе Расследования и Урегулирования шутили, что старшего полевого агента можно узнать по количеству шрамов и медицинских заплат на теле.

Орн подтянул черный пояс, перетягивавший зеленовато-голубоватую тогу. Наряд, который носили все «ученики» на Амеле, казался ему неудобным.

Желтое солнце, Дубе, застыло в зените, в безоблачном голубом небе, пронзая тогу Орна гнетущим жаром. Тело покрылось потом. В шаге от него загудел эскалатор, готовый опустить его в собравшуюся у транспортника толпу. Жрецы и пассажиры проводили какую-то церемонию – посвящение новых учеников. До ушей доносились слабые звуки пения и барабанной дроби, временами заглушаемые лязгом вспомогательных механизмов порта.

Орн разглядывал все, что происходило вокруг, и медлил, желая удостовериться, что сумеет сосредоточиться. С рампы открывался захватывающий вид на башни, колокольни, шпили, монолиты, зиккураты, пагоды, купола, минареты, сгрудившиеся на гладкой равнине, простирающейся до горизонта, и танцующие в волнах зноя. Золотистый солнечный свет отражался от окрашенных в яркие и приглушенно-нежные тона зданий, сложенных из камня, триклона, стали, синтетических материалов тысячи тысяч цивилизаций.

Глядя на этот религиозный лабиринт, Орн испытал внезапное чувство страха перед неизвестностью, которая подстерегала его на этих узких, извилистых улочках, в разностильных зданиях. Истории о происходящем на Амеле всегда казались какими-то запретными тайнами, и Орн знал, что эти тайны не могут не влиять на его восприятие. Но внезапно охвативший его ужас постепенно перешел в определенный тип страха.

Этот необычный страх – результат его новой открытости – зародился еще на Мараке.

Орн сидел за столом в своей холостяцкой офицерской квартире, глядя на парк, высаженный вокруг университета Р – У. Низкое полуденное зеленое солнце Марака казалось далеким и холодным. Орна пригласили читать лекцию на тему «Экзотические признаки воинственных тенденций», пока он готовился к свадьбе с Дианой Буллон. Всего через три недели он собирался жениться на дочери Верховного комиссара и после медового месяца на Карачине рассчитывал получить постоянную должность в антивоенном колледже, где обучал бы новых агентов Службы Р – У выявлять и уничтожать семена агрессии, из которых могла бы вырасти новая Окраинная война.

Так он представлял себе свое будущее в тот полдень на Мараке. Но вдруг он, нахмурившись, отвернулся от стола. В комнате все было, как всегда, но что-то его насторожило. Орн рассматривал серые стены, острые углы кровати, белое покрывало с синей монограммой Р – У – скрещенными пером и шпагой. К изножью кровати был придвинут второй стул, между ним и гладкой серой дверью шкафа оставалось сантиметра три.

Ощущение, которому он никак не мог подобрать определение, заставляло его нервничать – словно дурное предчувствие.

Дверь в коридор резко и с грохотом открылась. В комнату вошел Умбо Стетсон, начальник Орна. Глава отдела был одет в свою всегдашнюю перелицованную синюю форму, а единственные знаки отличия – золотая эмблема Р – У на воротнике и на фуражке – были тронуты ржавчиной. Орн задумался о том, когда их в последний раз полировали, но отмахнулся от этой мысли. Стетсон предпочитал полировать свой разум.

За офицером Р – У катилась механическая тележка, груженная кассетами, микрофильмами и даже несколькими старомодными книгами. Она с грохотом въехала в комнату, громко стукнув колесами на пороге, и дверь за ней закрылась.

«Боже мой! – подумал Орн. – Только не задание! Только не сейчас!»

Он встал, посмотрел сначала на тележку, затем на Стетсона. В голосе его чувствовалось напряжение, когда он спросил:

– Что это, Стет?

Стетсон придвинул к себе стоявший в изножье кровати стул, сел на него верхом и бросил фуражку на покрывало. Его нечесаные темные волосы торчали во все стороны. Полуприкрытые веки подчеркивали обычный для него надменный и высокомерный вид.

– Ты выполнил уже достаточно заданий, чтобы сразу понять, что это, – буркнул он. На губах мелькнула кривая усмешка. – Для тебя есть кое-какая работенка.

– Разве я сам уже ничего не решаю? – спросил Орн.

– Ну, видишь ли, кое-что, возможно, немного изменилось. А может, и нет, – сказал Стетсон.

– Я женюсь через три недели, – сказал Орн. – На дочери Верховного комиссара.

– Твою свадьбу отложили, – проинформировал его Стетсон и, заметив, как омрачилось лицо Орна, поднял руку. – Да подожди ты! Просто небольшая отсрочка. В связи с чрезвычайной ситуацией. Сегодня Верховный комиссар отправил свою очаровательную дочь на задание, которое мы специально для этого выдумали.

– Зачем? – спросил Орн подозрительно низким голосом.

– Чтобы она тебе не мешала. Через шесть дней ты улетаешь на Амель, и нам нужно многое успеть, прежде чем ты будешь готов к заданию.

Орн постучал пальцами по столу.

– Вот и все. Свадьба отменяется. Меня отправляют на… Амель?

– Да.

– В чем дело, Стет? Амель – местечко для пикника.

– Ну… – Стетсон покачал головой. – Может, и нет.

Орна вдруг охватила паника.

– Что за работу вы выдумали для Дианы? – требовательно спросил он. – Она…

– Она улетела на Франчи-Примус, чтобы помочь разработать новую униформу для сотрудниц Р – У, – сказал Стетсон. – На твой взгляд, это достаточно безопасное задание?

– Но почему так внезапно?

– Мы должны подготовить тебя к Амелю. Мисс Буллон отнимала бы время, отвлекала бы тебя от дела. Думаю, она догадывается, что что-то здесь не так, но выполняет приказы, как и все работники Р – У. Ясно?

– Просто так, без какого бы то ни было уведомления… О, до чего же у нас в Р – У весело! Я стану рекомендовать эту карьеру каждому молодому человеку, который ищет работу!

– Сегодня вечером госпожа Буллон передаст тебе записку от Дианы, – сказал Стетсон. – Твоя невеста в полной безопасности. Поженитесь, когда все закончится.

– Если только Р – У не выдумает для меня какое-нибудь очередное задание! – рявкнул Орн.

– Ты же принес присягу Р – У, – напомнил Стетсон. – И ты знал, что так может быть.

– Я собираюсь переписать текст присяги, – сказал Орн. – К словам: «Клянусь жизнью и честью искать и уничтожать любые признаки войны, где бы их ни обнаружили» стоит прибавить: «И пожертвую всем и вся ради достижения этой цели».

– Звучит неплохо, – согласился Стетсон. – Почему бы тебе не предложить это дополнение, когда вернешься?

– Если вернусь! Что за чрезвычайное положение на сей раз?

– Это чрезвычайное положение касается именно тебя, – сказал Стетсон.

– Очень предусмотрительно.

– Твое имя в списке недавнего призыва на Амель.

– В списке студентов-теологов? Но я никогда не подавал заявку на…

– Однако твое имя фигурирует в списке. Большими ровными буквами. И этот список подписан самим аббатом Гальмирахом.

– Должно быть, в него закралась ошибка. Кто-то явно перепутал имена…

– Там указаны твои родственники и нынешний адрес. Это не может быть ошибкой.

Орн отодвинулся от стола.

– Но это явно ошибка! Я же сказал, что никогда не подавал заявку… – Он замолчал. – Впрочем, какая разница? Чем Амель может заинтересовать Р – У? Там давно даже поблизости не было никаких войн. Местные большие шишки всегда боялись оскорбить богов.

Стетсон указал на механическую тележку.

– У нас мало времени на инструктаж, так что хватит меня перебивать. Тебе понадобится все содержимое этой телеги и даже больше. Вечером отправишься к врачам, где тебя быстренько обработают. Вживят под кожу кое-какой очень секретный… – Он нахмурился и повторил: – Очень секретный прибор. Тебе что-нибудь известно о пси-способностях?

Смена темы поставила Орна в тупик. Он моргнул и облизнул губы.

– В смысле, как у того парня на Вессене, который якобы мог прыгнуть на любую планету во вселенной без корабля?

– Вроде того.

– Слушай, а что с ним произошло? Было столько разговоров, а потом…

– Может, это была фальшивка, – сказал Стетсон. – А может, и нет. Мы надеемся, ты сможешь это выяснить. Чуть позже наши техники покажут тебе пси-оборудование. Усилитель…

– Но как все это связано с Амелем?

– А вот это ты нам расскажешь… надеемся. Видишь ли, Лью, сегодня рано утром мы получили подтверждение. На следующем заседании Ассамблеи будет выдвинуто предложение распустить Р – У и передать все наши дела Службе Исследования и Обучения.

– Передать нас под управление Тайлера Джемини? Этого политикана-халтурщика! Да половина наших проблем из-за тупости агентов И – О! Они уже с десяток раз чуть не довели нас до очередной Окраинной войны!

– Ммм, гммм, – пробурчал Стетсон. – А следующее заседание Ассамблеи уже на горизонте – через пять месяцев.

– Но… но подобное предложение не пройдет! Это же бред! Ты только посмотри…

– Тебе будет небезынтересно узнать, Лью, что таких перемен требуют жрецы Амеля. Вне всякого сомнения, религиозный пыл сумеет протолкнуть это предложение.

– Жрецы какой секты?

– Всех.

Орн покачал головой.

– Но на Амеле тысячи сект… может, даже миллионы. Согласно правилам Экуменического перемирия, они…

– Всех, – повторил Стетсон.

Орн нахмурился.

– Что-то не складывается. Если жрецы задумали нас убрать, почему они в то же время приглашают на свою планету полевого агента Р – У? Это не…

– Вот именно, – сказал Стетсон. – Готов поспорить, ты запрыгаешь от радости, когда узнаешь, что никому – повторяю: никому! – до сих пор не удавалось отправить агента на Амель. Ни Р – У. Ни старым Маракианским секретным службам. Ни даже натианам. Все попытки встречали яростное противодействие. Ни один агент ни разу не вышел за пределы посадочной полосы. – Стетсон поднялся и сурово уставился на Орна. – Давай-ка, приступай к изучению ознакомительного материала, который я привез. Первое занятие с техниками у тебя сегодня после того, как с тобой разберутся врачи.

– Какая у меня страховка на случай, если на Амеле станет жарко? – спросил Орн.

– Никакой.

Орн аж подскочил на месте.

– Никакой?

– Согласно имеющейся у нас информации, твое обучение – которое они называют Испытанием, – продлится около шести месяцев. Если за это время ты не выйдешь на связь, тогда мы и начнем задавать вопросы.

– Например, «что вы сделали с трупом?» – прорычал Орн. – Черт возьми! Да через шесть месяцев от Р – У, возможно, не останется и следа!

Стетсон пожал плечами.

– Я знаю, все это неожиданно… и данных у нас мало…

– Да это вообще из ряда вон выходящий случай!

– Вот именно, Лью. Но мы должны выяснить, почему галактический центр всех религий так настроен против нас. Мы не надеемся попасть туда и подчинить их. Из-за этого по всей галактике началось бы религиозное восстание, в сравнении с которым Окраинная война показалась бы игрой в мячик в школе для девочек. Я даже не уверен, что у нас набралось бы достаточно добровольцев для этой работы. Мы никогда не оцениваем агентов с точки зрения религии, но они, я уверен, оценивают нас именно с этих позиций. И нам необходимо выяснить почему! Может, мы сможем изменить то, что их беспокоит. Это наша единственная надежда. Может, они не понима…

– А если они планируют завоевательный поход? – перебил его Орн. – Что тогда, Стет? Возможно, к власти на Амеле пришла новая фракция. Почему бы и нет?

Стетсон уныло пожал плечами.

– Если ты сумеешь это доказать… – Он понуро покачал головой.

– Когда мне надо идти к врачам?

– За тобой придут.

– Ну да. Кажется, за мной уже пришли…

Был ранний вечер. В палате Орна в медицинском центре Р – У наступило затишье между обедом и временем визитов. Медсестра включила свет возле его койки. От зеленых стен отражались умиротворяющие блики. Под подбородком чувствовалась тяжесть индукционного бандажа, но характерный для ускоренной процедуры зуд пока не начался.

От пребывания в больничной палате Орну было не по себе. Он знал, почему: запахи и звуки напоминали ему о тех долгих месяцах, которые он провел, выкарабкиваясь с того света в результате ранений, полученных во время восстания на Гелебе. Гелеб был еще одной планетой, где просто не могла начаться война. Как Амель.

Дверь в палату открылась. Вошел офицер технического подразделения и снова закрыл дверь. На его форме красовалась странная эмблема, похожая на раздвоенную молнию. Ничего подобного Орн прежде никогда не видел. «Пси?» – спросил он себя. Остановившись в изножье кровати, офицер уперся руками в ее спинку. Лицом он походил на птицу. Длинный нос, заостренный подбородок, рот, напоминающий узкую щель. Глаза быстро двигались. Он был высоким и болезненно худым. Правая рука, которую он занес в приветственном жесте, дрожала.

– Привет, – сказал он. – Я – Аг Эмолирдо, глава нашего Пси-отдела. Аг – сокращенно от «Агония».

Не в силах кивнуть из-за индукционного бандажа, Орн молча разглядывал Эмолирдо. Этот человек излучал флюиды… само- уверенности, поразительной самоуверенности. Он напомнил Орну одного жреца с Каргона.

От этого Орну сделалось не по себе.

– Здравствуйте, – выдавил он.

– Действовать придется быстро, – сказал техник. – К полуночи начнем парафиноидные сессии.

– Вступайте в Р – У и познайте тайны вселенной, – пробормотал Орн.

Эмолирдо изогнул бровь.

– Вы в курсе, что являетесь центром пси-энергии?

– Чего? – Орн попытался сесть, но помешал крепко сдерживавший его бандаж.

– Центром пси-энергии, – повторил Эмолирдо. – Потом поймете. Если вкратце, то вы – островок порядка в охваченной хаосом вселенной. С тех пор как вы попали в поле зрения Р – У, вы четыре раза совершали невозможное. Любой из прекращенных вами инцидентов мог бы привести к войне. Вы сотворили порядок из…

– Я делал то, чему меня учили.

– Кто учил?

– Правительство… Р – У. Что за дурацкий вопрос!

– Неужели? – Эмолирдо отыскал стул и сел, оказавшись на одном уровне с Орном. – Что ж, не будем спорить. Главное, что вы понимаете, какие зоны нужно задействовать. Понимаете?

– Мне знакома парафиноидная техника, – сказал Орн.

– Для начала – центр пси-энергии, – сказал Эмолирдо. – Если определить жизнь как мост между Порядком и Хаосом, то Хаос – это чистая энергия, доступная любому, кто может подчинить ее, то бишь как-то упорядочить. Следовательно, жизнь становится хранилищем Хаоса. Понимаете?

– Я вас внимательно слушаю. Продолжайте.

– Ах, нетерпение того, кто не является адептом, – пробормотал Эмолирдо и откашлялся. – Сформулируем иначе: Жизнь черпает энергию из Хаоса, но должна существовать в Порядке. Очевидный парадокс. Это приводит нас к понятию стазиса. Стазис напоминает магнит. Он притягивает свободную энергию, пока давление Хаоса не возрастает настолько, что происходит взрыв – и взрыв ведет обратно к Хаосу. Из этого неизбежно выводим заключение, что Стазис всегда ведет к Хаосу.

– Замечательно, – буркнул Орн.

Эмолирдо нахмурился.

– Данное правило верно как для одушевленной, так и неодушевленной химической материи, господин Орн. Например, лед – вода в состоянии стазиса – разрушается при внезапном контакте с высокими температурами. Застывшие общества разрушаются, подвергаясь внезапному воздействию хаоса войны или сталкиваясь с кажущимся хаосом неизвестного нового общества. Природе ненавистен стазис.

– Как вакуум, – сказал Орн.

– Именно.

– Помимо вакуума у меня в голове, какие у нас еще проблемки? – спросил Орн.

– Амель.

– А, ну да! Еще один вакуум?

– Очевидно, это стазис, который не взрывается.

– Тогда, может быть, он не статичен.

– Вы очень прозорливы, господин Орн.

– Боже мой… спасибо.

– Вам кажется, что у вас отличное чувство юмора, не так ли, господин Орн?

– Я думал, главный шутник тут вы. Какое отношение все это имеет к Амелю?

– Чудеса, – сказал Эмолирдо. – Очевидно, вас вызвали на Амель, потому что они считают вас способным на чудеса.

Боль пронзила перевязанную шею Орна, едва он попытался повернуть голову.

– Чудеса? – прохрипел он.

– Замени пси чудесами, – посоветовал техник. – Если точнее, то пси-фокус.

Губы Эмолирдо скривились в странной полуулыбке. Создавалось впечатление, что внутри него бушевал спор о том, плакать ему или смеяться, и он решал этот спор, не предпринимая ничего.

– Я вас не понимаю, – озадаченно сказал Орн.

– Пси-фокус – это научное название чудес, – ответил Эмолирдо. – Нечто, происходящее вне общепризнанных каналов, несмотря на общепринятые правила. Религии называют это чудом. Некоторые ученые говорят, что мы обнаружили центр пси-энергии. Это может быть либо человек, либо место.

– Теперь я окончательно потерял нить нашего разговора, – пробормотал Орн.

– Вы слышали о древних чудесных пещерах на старых планетах?

Орн моргнул.

– Я слышал некоторые легенды…

– Мы убеждены, что такие места скрывают… застывшие формы энергии, спирали, ведущие из нашей вселенной в соседнюю. За исключением таких центров, чистая энергия внешнего Хаоса сопротивляется нашему стремлению использовать ее. Но в данных точках Хаос – дикая энергия – становится доступным и, таким образом, поддается укрощению. Ей можно придать уникальные формы, не поддающиеся общепринятым правилам.

У Эмолирдо горели глаза. Казалось, он борется с огромным внутренним волнением.

Орн облизнул губы.

– Формы?

– Человек гнул проволоку, скручивал ее в спираль, вырезал куски пластика, делал странную смесь из совершенно, казалось бы, несовместимых веществ. И рождалось чудо. Гладкая металлическая поверхность становилась липкой, словно намазанная клеем. Человек рисует пентаграмму на полу, и внутри нее начинают плясать языки пламени. Из сосуда странной формы валит дым и исполняет чьи-то желания. А есть и определенные люди, концентрирующие пси-энергию в себе. Они шагают в… ничто и появляются в сотне световых лет от исходной точки. Они смотрят на неизлечимого больного, и тот выздоравливает. Они возвращают к жизни мертвых. Они читают мысли.

Орн попытался сглотнуть, но в горле у него пересохло.

– И все это пси?

– Мы так считаем. – Эмолирдо наклонился к прикроватной лампе Орна и сунул кулак между источником света и стеной. – Посмотрите на стену.

– Я не могу повернуть голову, – сказал Орн.

– Извините. Это всего лишь тень. – Эмолирдо убрал руку. – Допустим, что есть разумные существа, ограниченные рамками плоской поверхности этой стены. Допустим, они вдруг увидели тень от моего кулака. Сможет ли какой-нибудь гений среди них вообразить форму предмета, отбрасывающего эту тень, – форму, проецирующуюся из пространства, находящегося вне его измерения?

– Хороший вопрос, – признал Орн.

– Что, если это существо, живущее в одном измерении плоской поверхности, изобретет прибор, позволяющий ему проникнуть в наш мир? Это похоже на историю о слепцах и легендарном слоне. Такой прибор начнет выдавать величины, не существующие в его мире. Ему придется изобрести совершенно новые постулаты.

Кожа на шее под бандажом начала безумно чесаться. Орн едва удержался, чтобы не сунуть палец под повязку. В голове мелькали обрывочные картины каргонского фольклора: колдуны, человечки, исполняющие желания так, что впору было пожалеть о том, что их загадал, пещеры, излечивающие больных. Зуд от ускоренного лечения притягивал палец так, что было почти невозможно устоять. Орн нащупал на прикроватном столике таблетку, проглотил ее и принялся ждать, когда ее действие принесет облегчение.

Через некоторое время Орн спросил:

– Что вы вживили мне в шею?

– У этого устройства двойное назначение, – сказал Эмолирдо. – Оно сигнализирует о наличии пси-активности – мы называем это пси-полями. А кроме того, усиливает предположительно имеющиеся у вас латентные… э… способности. Оно нередко позволяет новичку производить небольшие пси-эффекты.

Орн потер бандаж снаружи и заставил себя убрать с него руку.

– Как, например, что?

– О… сопротивление эмоциям, вызванным под воздействием пси-энергии, определение чужой мотивации через их эмоции. Оно может обеспечить невысокий уровень предвидения. Вы сможете определять угрожающую вам опасность, которая подстерегает вас в будущем. После сеанса с парафиноидами вы поймете, о чем я говорю.

Орн ощутил покалывание в шее. В желудке чувствовалась пустота.

– Предвидение?

– Поначалу это ощущение напомнит вам страх… необычный вид страха. Иногда оно напоминает чувство голода, даже если вы только что поели. Иной раз оно представляется нехваткой чего-то… внутри вас или в воздухе, которым вы дышите. Если вы это почувствуете, то сразу поймете. Оно всегда будет предупреждать вас об опасности. Это очень надежный индикатор.

Кожа Орна покрылась холодным потом. Ощущение пустоты в желудке усилилось. Воздух в палате казался спертым. Он тут же захотел избавиться от этих ощущений, забыть весь этот наводящий на размышления разговор. Однако оставался еще Стетсон. В Р – У не было более здравомыслящего человека, готового обозвать все это чушью. Но Стетсон, очевидно, принимал все эти пси-эффекты как должное. Стетсону можно было доверять. Именно поэтому Орн еще не послал этого… этого…

– Вы слегка побледнели, – сказал Эмолирдо.

– Наверное. – Орн выдавил из себя улыбку. – По-моему, на меня нашло это ваше чувство предвидения. Прямо сейчас.

– Опишите свои ощущения.

Орн описал.

– Вы чувствуете раздражение, нервозность без видимой причины, – сказал Эмолирдо. – Странно, что это произошло так быстро, то есть до обучения. Разве что… – Он поджал губы.

– Разве что – что?

– Разве что вы наделены… исключительными способностями…. А сами по себе пси-тренировки на самом деле представляют для вас опасность. Было бы интересно узнать, не правда ли?

– Ага. Потрясающе. Жду не дождусь, когда пройду обучение и отправлюсь на Амель.

Всему виной – мое нежелание, решил Орн. У него больше не было причин торчать на рампе транспортника. Очевидно, он преодолел первый шок от воздействия пси-полей Амеля. Правда, чувство предвидения опасности не проходило, напоминая зубную боль, дающую о себе знать. Было жарко, и тога казалась слишком тяжелой. Он весь взмок.

«Черт возьми! Если я буду ждать слишком долго, они начнут что-нибудь подозревать».

Орн сделал полшага в направлении эскалатора, по-прежнему борясь с нежеланием. Внезапно воздух наполнился пряным ароматом фимиама, настолько сильным, что заглушил даже масляно-озоновую смесь запахов космопорта. Несмотря на контркондиционирование и тщательно культивируемый агностицизм, он вдруг ощутил трепет. Амель излучал мистическую ауру, которая не поддавалась циничному неверию.

Из лабиринта улиц поднимались, словно туман, звуки заунывного пения и причитаний, пробуждая воспоминания о детстве, проведенном на Каргоне. Их фрагменты роились в сознании Орна: религиозные шествия в святые дни… Статуя Махмуда, сверкающая в кибле… Азан, звенящий над огромной площадью в день Байрама…

«Не дай родиться богохульству и не позволяй богохульнику жить! Да будет он проклят Богом и святыми от подошв ног его до макушки головы его, пока спит и ходит, пока сидит и стоит…»

Орн покачал головой.

«Ну да, пасть ниц перед Уллуа, звездным скитальцем Аирбов», – подумал он. Самое время удариться в религию!

Но корни уходили глубоко. Орн подтянул пояс тоги и ступил на эскалатор. Площадка мягко скользнула вниз, опуская его на землю, в крытую пешеходную зону. Группа священнослужителей и учеников теснилась на узкой полоске тени крытого прохода. Постепенно, по мере приближения Орна, толпа начала расступаться, разделяясь на пары – священнослужитель в белых одеждах со своим учеником.

Один священнослужитель остался стоять лицом к Орну. Это был высокий, крепко сбитый человек. Казалось, стоит ему шагнуть, как земля задрожит под его ногами. У человека была бритая голова. Широкое лицо, покрытое сетью глубоких морщин. Из-под седых кустистых бровей сверкали темные глаза.

– Ты Орн? – грохочущим голосом спросил он.

Орн ступил под навес.

– Да, это я.

Кожа священнослужителя отливала желтым.

– Я – Бакриш, – сказал жрец. Он положил огромные руки на бедра и уставился на Орна. – Ты пропустил церемонию посвящения.

Своей массивной фигурой и угрюмым лицом он вдруг напомнил Орну одного старшего сержанта из Р – У. Эта мысль восстановила его самообладание, и Орн улыбнулся.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я любовался видом.

– Тебя что-то забавляет? – недовольно буркнул Бакриш.

– Это смиренное лицо выражает лишь счастье, – сказал Орн. – Счастье от пребывания на Амеле.

– Ага. Ну, пошли. – Бакриш повернулся и зашагал по крытому проходу, не проверяя, следует ли Орн за ним.

Орн пожал плечами и пошел за жрецом, обнаружив, что временами ему приходится переходить на бег, чтобы не отстать.

«Ни движущихся тротуаров, ни станций перемещения, – подумал Орн. – Какая примитивная планета».

Пешеходная зона, подобно длинному клюву, выступала из низкого каменного здания без окон. Двойные двери вели в сумрачный зал. Открывались они вручную, причем одна из них скрипела. Бакриш провел его вдоль ряда узких келий без дверей и наконец подошел к очередной двери, которая открыла им вход в комнату чуть больше остальных, достаточно просторную, чтобы в ней поместились небольшой стол и два стула. Помещение освещал розовый свет скрытых светильников.

Бакриш первым вошел в келью и, усевшись на стул за столом, указал Орну на другой стул.

– Садись.

Орн послушался, но его вдруг охватила тревога. Что-то беспокоило его обостренные чувства.

– Насколько тебе известно, мы здесь, на Амеле, подчиняемся Экуменическому перемирию, – сказал Бакриш. – Разумеется, твой разведотдел просветил тебя по поводу того, что это означает.

Орн скрыл удивление, которое вызвал у него этот поворот, и кивнул. Бакриш улыбнулся.

– Прежде всего, ты должен понять одну вещь: в том, что меня назначили твоим наставником, нет ничего необычного.

– Я не понимаю.

– Ты – последователь Махмуда. Я – последователь Инда, к тому же – вали[16] и нахожусь под божественной защитой. После заключения Перемирия мы все служим одному Богу, у которого много имен. Понимаешь?

– Да.

Бакриш кивнул.

– Когда Эмолирдо рассказал нам о тебе, мы, конечно же, решили, что должны сами все проверить. Поэтому ты здесь.

«Эмолирдо – предатель!» Только благодаря железному самоконтролю Орну удалось не выдать своего потрясения.

– Ты представляешь собой удивительную проблему, – сказал Бакриш.

Орна охватила ярость. «Какая путаница!» Он плотоядно ухмыльнулся и попробовал с помощью недавно пробудившихся пси-способностей отыскать у Бакриша какую-нибудь слабость, эмоцию, которая дала бы понять, почему эта келья вызывала столь странные ощущения.

– Я так рад, что вы нашли, чем заняться, – сказал он.

Бакриш наклонился вперед и, посмотрев куда-то за спину Орна, кивнул. Ощущение тревоги тут же исчезло. Орн обернулся и заметил, как в дверном проеме мелькнул кто-то в длинной одежде, отводя от двери предмет на колесах.

– Так лучше, – сказал Бакриш. – Теперь мы знаем тензорную фазу твоего усилителя. При желании мы сможем вывести его из строя или уничтожить вместе с тобой.

Орн замер. «Что за бомбу Эмолирдо заставил врачей вживить мне под кожу?»

– Однако мы не желаем уничтожать тебя, – продолжал Бакриш. – Пока что мы не станем портить твое оборудование. Мы хотим, чтобы ты его использовал.

Орн сделал два глубоких вдоха. Пси-способности бессознательно взяли верх. Он сосредоточился на внутреннем спокойствии, которое накатило прохладной волной: ледяное спокойствие, способствующее наблюдению.

«Я в ловушке! И все из-за одного предателя!» Подобные мысли бурлили у него в голове, но внешне он оставался спокойным, сосредоточенным.

– Тебе нечего сказать? – спросил Бакриш.

– Нет. – Орн откашлялся. – Я хочу увидеть аббата Гальмираха. Я должен выяснить, почему вы пытаетесь разрушить…

– Всему свое время, – сказал Бакриш.

– Где аббат?

– Поблизости. Как только наступит время аудиенции, ты с ним увидишься.

– А пока что я просто должен ждать, пока вы меня взорвете!

– Взорвем?.. – озадаченно спросил Бакриш. – Поверь мне, мой юный друг, мы не желаем твоей гибели. Это всего лишь необходимая предосторожность. Итак, у нас имеются два факта: ты хочешь что-то узнать про нас, а мы хотим что-то узнать про тебя. Наилучший способ для обеих сторон достичь желаемого – это устроить тебе испытание. Разумеется, выбора у тебя на самом деле нет.

– То есть я должен позволить вам вести меня, как грифку на убой! Или так, или вы меня убьете.

– Было бы лучше, если бы ты воспринимал это как интересный эксперимент, – пробормотал Бакриш. – Твои кровавые мысли совершенно неуместны.

– Каким-нибудь образом я узнаю, что вами движет, – прохрипел Орн. – И когда это произойдет, я разнесу вас на части!

Бакриш нахмурился.

– Ты должен увидеть священные тайны, – немного помолчав, сказал он. Желтая кожа его лица побледнела.

Орн откинулся на спинку стула, почему-то чувствуя себя смущенным после своей бравады.

«Этот умник должен был бы посмеяться надо мной, – сказал он себе. – Ведь все козыри у него. Но моя угроза напугала его. Почему?»

– Ты готов пройти испытание? – спросил Бакриш.

Орн встал со стула.

– Вы сами сказали: у меня нет выбора.

– Это келья познания веры, – сказал Бакриш. – Ляг на пол, на спину. Не пытайся сесть или встать, пока я не разрешу. Это очень опасно.

– Почему? – Орн осмотрел комнату. Она была узкой, с высоким потолком. Стены, пол и потолок были сложены из белого камня с тонкими коричневыми прожилками, напоминавшими следы насекомых. Комнату освещал мягкий молочно-белый свет, лившийся из невидимого источника. В воздухе стоял запах сырого камня.

– Лежа на спине, ты находишься в относительной безопасности, – сказал Бакриш. – Поверь мне на слово. Я видел последствия неверия.

Орн откашлялся. Ему вдруг стало холодно. Он сел и вытянулся на полу. Камень холодил ему спину.

– Когда испытание начнется, единственный способ выйти из него – это довести дело до конца, – сказал Бакриш.

– А ты проходил его? – спросил Орн.

– Ну конечно.

Изучив эмоции собеседника, Орн ощутил чувство прохладной симпатии… если, конечно, пси-способностям можно было доверять. В конце концов, многое заложил в него Эмолирдо, предатель.

– Значит, я забрался в ваш тоннель… или это пещера? – полюбопытствовал Орн. – Что на другом конце?

– Это ты должен обнаружить сам.

– Ты используешь меня, чтобы что-то выяснить, Бакриш. Что будет, если я откажусь сотрудничать? Тупик?

От Бакриша исходило ощущение робкого сожаления.

– Когда ученый понимает, что эксперимент провалился, это не значит, что он не может проводить другие эксперименты… с новым оборудованием. У тебя действительно нет выбора.

– Тогда приступим.

– Как скажешь.

Бакриш отошел к дальней стене. Она открылась в коридор и снова закрылась за жрецом. Возникло внезапное чувство усилившегося давления.

Орн разглядывал келью. Она была метра четыре в длину, два в ширину, около десяти в высоту. Крапчатый потолок казался затуманенным. Может, он был и выше. Тусклое освещение будто специально приводило в замешательство. Орна не покидало смутное предчувствие опасности.

Внезапно келью наполнил гулкий голос жреца, звучавший из скрытого динамика.

– Ты находишься внутри пси-машины. Это испытание – древнее и жестокое. Оно призвано проверить качество твоей веры. Неудача означает смерть, утрату души или и то, и другое.

Орн сжал кулаки. Мокрые от пота ладони сделались скользкими. Его усилитель уловил внезапное повышение фоновой пси-активности.

– Погрузись в мистический поток, – велел Бакриш. – Чего ты боишься?

Орн почувствовал, как на нем концентрируется давление пси- энергии, свидетельство глубокого и скрытого намерения.

– Я не люблю действовать вслепую, полагаясь только на веру. Предпочитаю знать, куда иду.

– Иногда ты должен двигаться только ради того, чтобы двигаться, – сказал Бакриш. – На самом деле ты делаешь это постоянно, когда…

– Чепуха!

– Когда ты нажимаешь на выключатель, чтобы включить свет в комнате, тобой управляет вера в то, что будет свет, – сказал Бакриш.

– Вера в прошлый опыт.

– А как же первый раз?

– Наверное, в первый раз свет меня удивил.

– Тогда будь готов к сюрпризам, потому что в твоей келье нет приборов освещения. Свет, который ты видишь, существует только потому, что ты этого желаешь, и это единственная причина.

– Что…

Комнату поглотила тьма.

Тьму наполнил хрипловатый шепот Бакриша.

– Веруй.

Орна охватило предчувствие опасности: мучительный ужас. Он поборол желание вскочить и броситься к двери. Предупреждение жреца, мрачно-небрежное, казалось ему правдивым. Он погибнет, если пустится бежать.

Под потолком появилось дымное свечение и начало по спирали опускаться к Орну.

«Свет?»

Орн поднял правую руку. Ее не было видно. Остальная часть кельи тонула во мраке. Чувство давления в келье усиливалось с каждым ударом сердца.

«Если я пожелаю, будет свет. Что ж… когда я усомнился, стемнело».

Он подумал о молочно-белом свете.

Разгорелся свет, не отбрасывающий теней, но под потолком, там, где он видел свечение, бурлила черная туча. Она притягивала его, словно темная бездна космоса.

Орн замер, глядя на нее.

Тьма наполнила комнату.

Под потолком снова вспыхнуло свечение.

Предвидение страха взревело в голове у Орна, словно клаксон. Он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Страх тут же ослаб. Он изумленно открыл глаза.

«Страх!»

А призрачное свечение подобралось ближе.

Глаза закрыты.

Ощущение опасности не прошло, но утратило свою остроту.

«Страх означает темноту. Даже при свете тьма манит. – Орн постарался выровнять дыхание и сосредоточился на поддержании внутренней концентрации. – Вера? Слепая вера? Чего они от меня хотят? Страх порождает тьму».

Он вынудил себя открыть глаза и посмотреть в беспросветную бездну кельи. Светящаяся спираль устремилась вниз. «Даже во тьме существует свет. Но это не настоящий свет, потому что он не помогает мне видеть».

Это напомнило ему далекое детство – царившую в спальне темноту. Лунные тени превращались в чудовищ. Он крепко зажмуривался, боясь, что если откроет глаза, то увидит нечто ужасное.

Орн смотрел на светящуюся спираль.

«Ложный свет. Как ложная надежда. – Свечение скрутилось туже, исчезая. – Абсолютная тьма означает абсолютный страх».

Свечение погасло.

Келью заполонила влажная, пахнущая камнем темнота, в которой раздавались зловещие звуки: скрежет когтей и шипение, скольжение…

Орн представил, что эти звуки издают все ужасные твари, которых он только мог себе вообразить: ядовитые ящерицы, безумные чудовища… Предчувствие опасности оплело его, словно кокон, и он как будто оказался подвешенным в нем.

Во тьме послышался хриплый шепот Бакриша:

– Орн? Твои глаза открыты?

Его губы дрожали от напряжения.

– Да.

– Что ты видишь, Орн?

На черном поле перед глазами Орна вдруг появился образ: Бакриш в пугающем красном сиянии. Он прыгал, и корчился, и гримасничал…

– Что ты видишь? – снова прошипел Бакриш.

– Тебя. Я вижу тебя в аду Садуна…

– Преисподняя Махмуда?

– Да. Почему?

– Орн, разве ты не предпочитаешь свет?

– Почему я вижу тебя?

– Орн, умоляю! Выбери…

– Почему я вижу тебя в…

Орн замолчал. Ему казалось, что что-то внимательно разглядывает его нутро, исследует его мысли, жизненные процессы, взвешивает его. Он вдруг понял, что, стоит ему пожелать, и Бакриш провалится в глубочайшую пыточную яму, полную кошмаров Махмуда.

«Почему бы и нет? А с другой стороны, за что? Кто я такой, чтобы решать? Может, он и не тот. Может, аббат Гальмирах…»

Камни кельи наполнились стонами и причитаниями. Из темноты над Орном вырвался язык пламени и замер, отбрасывая кровавые отблески на стены.

Орна терзало предчувствие непоправимого.

«Вера?»

Им двигало внутреннее знание – а не вера, – что в данный момент он может совершить опасный, коварный поступок: обречь человека на вечные пытки.

«Но кого и зачем? Нет, нельзя». Он отверг этот выбор.

Языки пламени над ним исчезли. Огонь покинул келью, наполненную страшными шорохами и шипением. На Орна снизошло озарение. Он почувствовал, как дрожат его пальцы, впившиеся ногтями в пол и скребущие по нему. Вот и когти! Он рассмеялся, перестал двигать руками. Царапающий звук прекратился. Он расслабил напряженные, судорожно подрагивающие ноги – шорох исчез. А шипение! Сосредоточившись, он понял, что это звук его собственного дыхания сквозь стиснутые зубы.

Орн рассмеялся.

«Свет?»

Из чувства противоречия он отверг саму идею света. Каким-то образом он знал, что эта машина реагирует на его тайные желания, но только на те желания, что не подвергались осознанным сомнениям. Свет существовал, потому что он этого хотел, но он выбрал тьму. Напряжение вдруг ушло, и, закрыв глаза на предупреждение Бакриша, Орн встал. Он улыбнулся в темноту и сказал:

– Открой дверь, Бакриш.

Орн снова почувствовал, как кто-то вглядывается в него, и узнал пси-зонд. Устройство было гораздо сильнее тренировочного зонда, который использовал Эмолирдо. Кто-то проверял его мотивацию.

– Я не боюсь, – сказал Орн. – Открой дверь.

По келье разнесся скрежещущий звук. Стена раскрылась, и из коридора хлынул свет. Орн посмотрел на Бакриша, на фоне света напоминавшего статую в долгополых одеждах.

Последователь Инда сделал шаг вперед и замер, увидев, что Орн стоит на ногах.

– Разве ты не предпочитаешь свет, Орн?

– Нет.

– Но ты наверняка понял суть испытания. Ты стоишь… не боясь моего предупреждения.

– Эта машина подчиняется моей неконтролируемой воле, – сказал Орн. – Суть веры – неконтролируемая воля.

– Ты и правда понял. И все равно предпочитаешь тьму?

– Тебя это беспокоит, Бакриш?

– Да.

– Хорошо.

– Понимаю. – Бакриш поклонился. – Спасибо, что пощадил меня.

– Ты об этом знаешь?

– Я ощущал жар пламени и запах горящей… – Жрец запнулся и покачал головой. – Жизнь наставника в этом месте не бывает безопасной. Слишком много возможностей.

– Ты был в безопасности, – сказал Орн. – Я укротил свою волю.

– Это самая просвещенная степень веры, – пробормотал Орн.

– На этом мое испытание закончилось? – Орн осмотрел темные стены кельи.

– Это лишь первая его ступень, – сказал Бакриш. – Всего ступеней семь: испытание веры, испытание двух ликов чуда, испытание догматов и церемоний, испытание этики, испытание религиозного идеала, испытание верности жизни и испытание мистического опыта. Необязательно в таком порядке.

Давящее предчувствие опасности исчезло. Орна охватило возбуждение.

– Тогда продолжим.

Бакриш вздохнул.

– Да хранит меня Божественный Император, – пробормотал он. – Да, конечно. Следующий шаг: два лика чуда.

И вот предчувствие опасности вновь вспыхнуло внутри Орна. Он раздраженно отмахнулся от него.

«У меня есть вера, – подумал он. – Вера в свои силы. Я доказал, что могу побороть страх».

– Ну, чего мы ждем? – спросил он.

– Пошли, – сказал Бакриш.

Он повернулся, взмахнув полами белого одеяния, и повел Орна по коридору.

– Говоря о чуде, ты имеешь в виду пси-фокус? – спросил Орн.

– Какая разница, как мы его называем? – сказал Бакриш.

– Если я решу все ваши загадки, вы оставите Р – У в покое? – спросил Орн.

– Оставим… А-а, ты имеешь в виду… Это будет решать аббат Гальмирах.

– Он где-то здесь, да?

– Очень близко.

Бакриш остановился перед массивной бронзовой дверью в конце коридора и, повернув в сторону резную ручку, надавил на нее плечом. Дверь со скрипом отворилась.

– Обычно мы не пользуемся этим входом, – сказал он. – Эти два испытания редко следуют друг за другом.

Моргнув, Орн шагнул вслед за Бакришем в огромный круглый зал. Каменные стены уходили ввысь, образуя сводчатый потолок. Через узкие окна в изгибах потолка в зал врывались тонкие потоки света, заставляя сверкать золотом висевшую в воздухе пыль. Орн проследил за потоками света до наполовину срезанной, словно незавершенной, каменной стены в центре комнаты около двадцати метров в высоту и сорока-пятидесяти в длину. Из-за необъятности пространства под куполом стена казалась низкой.

Бакриш зашел за спину Орна, закрыл тяжелую дверь и кивнул в сторону стены в центре помещения.

– Нам туда. – Он повел Орна дальше.

По залу разносилось эхо их шлепающих шагов. Остро, словно горький привкус во рту, ощущался запах сырого камня. Орн бросил взгляд налево, увидел бронзовые двери, расположенные по всему периметру зала на равном расстоянии друг от друга, такие же, как та, через которую они вошли.

Приближаясь к барьеру, Орн сосредоточил на нем внимание. Поверхность напоминала гладкий серый пластик – безликий, но порождающий ощущение угрозы.

Бакриш остановился метрах в десяти от середины стены. Орн встал рядом с ним, чувствуя, как внутри вновь зашевелилось предчувствие беды. Оно имело какое-то отношение к стене. Что-то накатывало и отступало, словно волны. Эмолирдо описал это ощущение и даже подобрал ему определение: «Бесконечный ряд вероятностей в фундаментально опасном положении».

Но ведь стена пустая?

– Орн, разве не верно, что человек должен подчиняться приказам вышестоящих? – Голос Бакриша эхом разнесся по огромной комнате.

У Орна пересохло в горле. Откашлявшись, он прохрипел:

– Наверное… если приказы имеют смысл. А что?

– Тебя отправили сюда шпионить, Орн. По правде говоря, что бы с тобой ни произошло, нас это не касается.

Орн напрягся.

– Ты это к чему?

Бакриш посмотрел на Орна. Его большие темные глаза блестели.

– Иногда эти машины пугают нас. Их методы настолько непредсказуемы, и любой, кто оказывается в поле их действия, может испытать на себе их силу.

– Как тогда, в келье, когда ты оказался на краю преисподней?

Бакриш содрогнулся.

– Да.

– Но я все равно должен пройти это испытание?

– Должен. Только так ты выполнишь задание, которое на тебя возложено, и… ты все равно уже не можешь остановиться. Шар катится под гору. Да ты и сам уже не хочешь останавливаться.

Орн оценил собственные эмоции и пожал плечами.

– Мне и правда любопытно.

– Дело в том, Орн, что ты нас в чем-то подозреваешь и боишься. Это было видно там, в келье. Но в ходе нынешнего испытания ненависть может оказаться для тебя очень опасной. Ты…

За спиной раздался скрежет, и Орн обернулся. Два прислужника установили на каменном полу перед стеной массивное кресло с прямыми подлокотниками. Испуганно взглянув на Орна и на стену, они повернулись и поспешили к одной из тяжелых бронзовых дверей.

– Как я уже сказал, Орн, я лишь исполняю приказы. Прошу тебя: не надо меня ненавидеть, да и вообще кого бы то ни было. Во время этого испытания ты не должен испытывать ненависти.

– Что так напугало парней, которые принесли это кресло? – спросил Орн, наблюдая, как эти двое скрылись за дверью и захлопнули ее за собой.

– Им известны слухи, которые ходят об этом испытании. В него вплетена сама ткань нашей Вселенной. Здесь многое подвержено риску. Бесконечные вероятности.

Орн осторожно исследовал мотивацию Бакриша. Жрец, очевидно, это почувствовал.

– Мне страшно, Орн, – сказал он. – Ты это хотел узнать?

– Чего ты боишься?

– Когда я проходил испытание, эта ступень едва не оказалась смертельной. Я утаил ядро ненависти. Это место до сих пор цепляется за меня. – Он содрогнулся.

Страх жреца обеспокоил Орна. Он взглянул на кресло. Оно было приземистым, некрасивым. Над сиденьем нависала перевернутая металлическая полусфера.

– Что это за кресло?

– Ты должен сесть в него.

Орн обвел взглядом серую стену, Бакриша, кресло. Он чувствовал напряжение, как будто от каждого удара сердца давление в помещении увеличивалось. Усилилось волнообразное колебание его предчувствия, но он был готов продолжать идти этим неизвестным путем.

В памяти возникли слова: «Иногда ты должен двигаться только ради того, чтобы двигаться». Кто это сказал?

Орн подошел к креслу, повернулся и сел. Когда он это сделал, предчувствие опасности достигло пика и осталось на этом уровне. Из подлокотников выскочили скрытые в них металлические оковы и сжали его руки, грудь и ноги. Орн дернулся, изворачиваясь.

– Не нужно сопротивляться, – предупредил Бакриш. – Ты не сможешь бежать.

Орн обмяк.

– Прошу тебя, Орн, ты не должен нас ненавидеть. Ненависть во много раз усиливает опасность, которой ты подвергаешься. Из-за ненависти ты можешь провалить испытание.

– И забрать тебя с собой, да?

– Вполне возможно, – пробормотал Бакриш. – Избежать последствий собственной ненависти невозможно. – Жрец подошел к спинке кресла, опустил перевернутую полусферу на голову Орна. – Если дернешься или попытаешься увернуться, микроволоконные зонды внутри этой каски причинят тебе сильную боль.

Орн почувствовал, как что-то коснулось его черепа, поползло, защекотало.

– Что это?

– Одна из великих пси-машин. – Бакриш скорректировал что-то в кресле. Лязгнул металл. – Смотри на стену. Она может проявлять твои самые глубинные желания. Ты можешь совершать чудеса, призывать мертвых, творить немало удивительного. Возможно, ты находишься на грани глубокого мистического опыта.

Орн сглотнул. В горле пересохло.

– Хочешь сказать, если я захочу, чтобы здесь появился мой отец, это произойдет?

– Он мертв?

– Да.

– Значит, это может произойти. Но я должен предупредить тебя: то, что ты увидишь здесь, – не галлюцинации. И еще кое-что: если тебе удастся призвать мертвых, ты должен понять, что тот, кого ты призвал, будет тем самым мертвым человеком, но в то же время другим.

У Орна зачесалась правая рука. Ему очень хотелось почесать ее.

– Как это возможно…

– Это парадокс: любое живое существо, появившееся здесь по твоей воле, будет иметь часть твоей психики наряду с собственной. Его материя сольется с твоей материей. Живая плоть, которую ты вызовешь, получит доступ ко всем твоим воспоминаниям.

– Но…

– Выслушай меня, Орн. В некоторых случаях твое создание может полностью осознать свою двойственную природу. Другие отвергнут твою половину, потому что не сумеют осознать ее. Некоторые, возможно, даже не будут разумны.

Орн ощутил страх Бакриша и истинность его слов. «По крайней мере сам он в это верит».

– Но почему ты приковал меня к этому креслу? – спросил он.

– Очень важно, чтобы ты не попытался бежать от себя. – Рука Бакриша опустилась на плечо Орна. – А сейчас я должен тебя покинуть. Да хранит тебя милость Божья.

Шелестя одеждами, жрец отошел от кресла. Вскоре дверь, издав резкий, пустой звук, закрылась. Орн ощутил бесконечное одиночество.

Послышалось тихое жужжание, будто где-то вдалеке летала пчела. Тянущее чувство около прибора в шее усилилось, и вокруг Орна вспыхнуло пси-поле. Стена окрасилась травянисто-зеленым цветом, и по ней тут же начали расходиться пурпурные полосы. Они дрожали и извивались, словно бесчисленные светящиеся черви в аквариуме, полном вязкого зеленого вещества.

Орн судорожно вдохнул. Страх сковывал тело. Сплетающиеся полосы завораживали. Казалось, они поднимались над поверхностью стены, тянулись к Орну. В глубине переплетенных полос на мгновение возникло лицо Дианы. Он попытался удержать ее образ, но тот начал таять.

«Это потому что она жива?» – предположил Орн.

На стене возникли непонятные формы и внезапно соединились в образ шриггара – саблезубого ящера, которым каргонские матери пугали непослушных детей. Образ становился все более реальным. Проявились желтая чешуя, глаза на стебельках.

Время замедлило ход, почти остановилось. Орн размышлял о детстве на Каргоне, о страшных воспоминаниях.

«Но ведь шриггары уже тогда были вымершими», – сказал он себе.

Воспоминания не уходили, затягивая его в глубокий колодец, похожий на безумие. Глубже… Глубже… Глубже. Он вспомнил детский смех, кухню, мать. Смеющихся над ним сестер. Вспомнил, как дрожал от страха и стыда. Ему было года три. Он прибежал домой, захлебываясь слезами от страха, потому что увидел настоящего шриггара… в тени глубокого оврага.

Насмешницы! Злые девчонки!

«Он думает, что видел шриггара!»

«Да угомонитесь вы, обе!»

Силуэт шриггара отслоился от зеленой стены, вытянув когтистую лапу. Ящер в половину человеческого роста сошел со стены на каменный пол, вращая глазами на стебельках то вправо, то влево…

Орн дернулся и ощутил болезненную пульсацию – движение его головы потревожило микроволоконные зонды.

Скрежеща когтями по каменному полу, шриггар сделал три осторожных шага, удаляясь от стены. Охваченный страхом, Орн подумал: «Подобная тварь наверняка охотилась на кого-нибудь из моих предков! Паника заложена у меня в генах!» Эта мысль ясно возникла у него в сознании, пока все его чувства были поглощены видом кошмарного ящера.

Желтая чешуя издавала скрежет при каждом вдохе чудовища. Вытянутая, похожая на птичью голова склонилась набок, ниже. Клювообразный рот открылся, демонстрируя раздвоенный язык и острейшие зубы.

Первобытный инстинкт вдавил Орна в спинку кресла. Он ощутил исходящее от чудовища зловоние – болезненно сладкое, с примесью запаха кислого сыра.

Шриггар покачал головой вверх-вниз, издал какой-то щелкающий звук. Глаза на стебельках пошевелились, уставились на Орна. Он поднял одну когтистую лапу и бросился к человеку, прикованному к креслу. Метрах в четырех от него чудовище остановилось и, наклонив голову, разглядывало Орна.

Орн смотрел на ящера, ощущая только непонятную тяжесть в груди и животе. Зловоние едва не лишило его чувств.

За спиной у шриггара по зеленой стене продолжали расползаться радужно-зеленые полосы. Краем глаза Орн видел пятна цвета. Ящер подошел еще ближе, и на Орна пахнуло его дыханием, похожим на запах болотной гнили.

«Что бы ни говорил Бакриш, это наверняка галлюцинация, – сказал себе Орн. – Шриггары вымерли много веков назад. – Но в сознании мелькнула другая мысль: – Жрецы могли выводить их в зоопарках, чтобы возродить их как вид. Разве можно точно знать, чем они тут занимаются во имя религии?»

Шриггар склонил голову набок.

Полосы на зеленой стене стали плотнее. На каменный пол спрыгнули две девочки в коротеньких летних платьицах. Звук их шагов и детский смех эхом разносились по пустому залу. Одной девочке на вид было лет пять, другая постарше – наверное, лет восьми. Та, что постарше, держала в руках ведерко, из которого торчала детская лопатка. Девочки остановились, озадаченно глядя по сторонам.

Шриггар повернул голову, развернул в их сторону глаза на стебельках, затем развернул все тело, поднял ногу и бросился вперед.

Заметив его, младшая девочка закричала.

Шриггар прибавил скорость.

Орн с изумлением узнал детей: это были его сестры, те самые, которые смеялись, когда он плакал от страха в тот далекий день. Он будто намеренно оживил этот случай, чтобы дать выход гневу, натравив на детей тварь, над которой они потешались.

Ящер бросился в атаку, скрыв детей из виду. Орн пытался закрыть глаза, но не смог. Раздавшийся вопль тут же стих. Не в состоянии остановиться, шриггар врезался в зеленую стену и растаял!

Старшая девочка лежала на полу, все еще сжимая игрушечное ведерко и лопатку. На камнях рядом с ней виднелся красный след. Она посмотрела на Орна и медленно поднялась на ноги.

«Что бы ни говорил Бакриш, это не может быть явью», – подумал Орн. Однако исчезновение шриггара принесло ему странное облегчение.

Размахивая ведерком и стиснув в правой руке лопатку, девочка зашагала по направлению к Орну, не отводя от него глаз. Он вспомнил ее имя: «Моя сестра, Лури. Но ведь сейчас она взрослая замужняя женщина. И у нее уже свои дети».

На ногах и щеках ребенка виднелись песчинки. Одна из белокурых косичек наполовину расплелась. Девочка дрожала от ярости, которую может испытывать только восьмилетний ребенок. Метрах в двух от него она остановилась.

– Это ты виноват! – закричала она.

Орн содрогнулся от ее гневного голоса. Взмахнув ведерком, она швырнула ему в лицо песок. Жесткий поток песка ударил по коже, по серебряной каске, побежал по щекам. Орн вздрогнул. Потом потряс головой и вновь почувствовал боль, причиняемую потревоженными микроволокнами, касавшимися его черепа. Прищурившись, он увидел, как на зеленой стене неистово заволновались танцующие линии. Они гнулись, извивались, скручивались. Орн смотрел на это буйство пурпура сквозь алую пелену боли и вспоминал предупреждение наставника о том, что любое вызванное им существо будет обладать частично и его психикой.

– Лури, – сказал он, – прошу тебя, постарайся…

– Ты пытался влезть мне в голову! – закричала она. – Но я тебя вытолкнула!

Как сказал Бакриш: «Другие отвергнут твою половину, потому что не сумеют осознать ее». Это двойственное существо отвергло его, потому что ее восьмилетний разум не смог справиться с подобным опытом. И Орн понял, что воспринимает эту сцену как реальность, а не как галлюцинацию.

– Я тебя убью! – закричала Лури.

Она накинулась на него, размахивая крошечной лопаткой. Маленькое, сверкнувшее в тусклом свете лезвие резануло его по правой руке. Резкая боль! Рукав потемнел от крови.

Орну казалось, что он попал в ловушку кошмарного сна. С губ сорвались слова:

– Прекрати, Лури! Бог покарает тебя!

За спиной у ребенка – какое-то движение. Орн поднял голову.

С зеленой стены сошла фигура в красном тюрбане и тоге: высокий мужчина с горящими глазами и лицом аскета-мученика, с длинной седой бородой, уложенной, как у суфиев.

Орн прошептал его имя:

– Махмуд!

Огромное трехмерное изображение этого лица можно было увидеть в мечети на Каргоне.

Бог покарает тебя!

Орн помнил, как стоял рядом с отцом, глядя на изображение в мечети, поклонялся ему.

Махмуд подошел к Лури сзади, поймал ее за руку, когда она замахнулась для очередного удара. Девочка начала вырываться, но он крепко держал ее, медленно, методично выворачивая ей руку. С отвратительно резким звуком треснула кость. Ребенок закричал и все продолжал и продолжал кричать…

– Прекрати! – воскликнул Орн.

– Ты не можешь повелеть исполнителю божественной воли прекратить Его справедливую кару, – сказал Махмуд низким, раскатистым голосом.

Он схватил ребенка за волосы, остановился, подхватил упавшую лопатку и резанул ею по шее девочки. Крик оборвался. Ему на халат хлынула кровь. Он отбросил на пол обмякшее тело, отшвырнул лопатку и повернулся к Орну.

«Кошмар! – подумал Орн. – Это наверняка кошмарный сон!»

– Ты думаешь, что это кошмар, – пророкотал Махмуд.

И Орн вспомнил: это существо, если оно и было реальностью, также опиралось на его собственные реакции и воспоминания. Он отверг эту мысль.

– Ты и есть кошмарный сон!

– Твое создание сослужило свою службу, – сказал Махмуд. – Ты знаешь, что от него нужно было избавиться, потому что оно воплощало ненависть, а не любовь.

Орна мутило от злости и чувства вины. Он вспомнил, что суть этого испытания заключалась в познании чудес.

– Это было чудо? – спросил он.

– Что есть чудо? – вопросом на вопрос ответил Махмуд.

Орна накрыло ощущение тревоги. Предчувствие опасности давило на него.

– Что есть чудо? – повторил Махмуд.

Сердце Орна заколотилось. Не в состоянии сосредоточиться на словах, он выдавил:

– Ты действительно исполнитель божественной воли?

– Споры и ярлыки! – рявкнул Махмуд. – Разве ты не знаешь, что ярлыки – это лишнее? Существует нечто, неподвластное вашим названиям. Там, где кончается поле действия слова, начинается что-то иное.

Орна охватило покалывающее чувство, близкое к безумию. Он будто балансировал на границе хаоса.

– Что есть чудо? – прошептал он.

На ум ему пришли уроки Эмолирдо: слова… хаос… энергия. Пси равнозначна чуду! Нет. Еще ярлыки. Энергия.

– Энергия хаоса, получившая форму, – сказал он.

– Ты очень близок к сути, хотя это всего лишь слова, – прошептал Махмуд. – Чудо есть добро или зло?

– Все говорят, что чудеса – это добро. – Орн глубоко вдохнул. – Но это не обязательно так. Добро и зло зависят от мотивации.

– У человека есть мотивация, – сказал Махмуд.

– Своими чудесами человек может творить как добро, так и зло, все зависит от определения, – сказал Орн.

Махмуд поднял голову и уставился на Орна.

– Да?

После секундного напряжения Орн посмотрел на него в ответ. Успех в этом испытании приобрел для него глубинный смысл. Он чувствовал, как что-то внутри подталкивает его.

– Ты хочешь услышать от меня, что люди создают богов, чтобы те воплощали их определения добра и зла?

– Хочу?

– Значит, я прав!

– Это все, что ты можешь сказать?

Орн заставил себя сосредоточиться на смысле слов. Ему казалось, что он преодолевает быструю реку против течения. Расслабиться и забыть обо всем было так легко. Мысли разбегались. «Это все, что я могу сказать?»

– Что ты можешь сказать о творении человека? – спросил Махмуд. – Что ты можешь сказать о любом творении?

Орн подумал о кошмарных событиях этого испытания. «Может ли эта пси-машина усиливать ту энергию, которую мы зовем религией? – удивился он. – Бакриш говорил, я могу возвращать мертвых к жизни. По идее право на это имеет только религия. А изначальный Махмуд точно мертв. Он мертв уже много веков. Если это не галлюцинация, то все это, по-своему, имеет смысл. Но даже тогда…»

– Ты знаешь ответ, – сказал Махмуд.

Орн сказал:

– Создания могут действовать независимо от творца. Поэтому понятия добра и зла к ним неприменимы.

– Да! Ты выучил этот урок!

Махмуд наклонился и с неожиданной нежностью поднял мертвого ребенка. Потом отвернулся и зашагал обратно к извивающимся полосам на зеленой стене. На комнату опустилась тишина. Танцующие пурпурные линии почти замерли в липком оцепенении.

Орн ощутил смертельную усталость. Руки и ноги болели так, словно он до предела использовал их силу.

Позади раздался лязг бронзы, и зеленая стена снова обернулась уныло-серой. По каменному полу разнесся звук шлепающих шагов. Кто-то снял с головы Орна металлическую полусферу. Ремни, приковывавшие его к креслу, отпали. Обогнув кресло, Бакриш встал напротив Орна.

– Я прошел испытание? – спросил Орн.

– Ты жив, и твоя душа по-прежнему при тебе, не так ли?

– Откуда я знаю, что моя душа при мне?

– Ты бы заметил, если бы ее не было, – прошептал Бакриш. Он глянул на раненую руку Орна. – Порез надо забинтовать. Сейчас ночь, и пришло время для следующей ступени твоего испытания.

– Ночь? – Орн бросил взгляд на оконные щели в куполе и увидел освещенную звездами тьму. Он огляделся и понял, что солнечный свет сменился не дающим тени светом круглых светильников. – Время здесь идет быстро.

– Для некоторых… но не для всех.

– Я очень устал.

– Мы дадим тебе энергетическую таблетку, когда подлечим руку. Идем.

– Что дальше?

– Ты должен пройти через тень догматов и церемоний, Орн. Писано, что мотивация – мать этики, а осторожность – сестра страха… – Он запнулся. – А страх – дитя боли.

Ночная прохлада заставила Орна с благодарностью подумать о плотном материале тоги. В густой тени парковых деревьев щебетали птицы. Впереди, очерченный светом звезд, возвышался огромный холм. По его склону змеей тянулись мерцающие огни.

– Это ученики несут фонари, – раздался за спиной голос Бакриша. – Каждый ученик держит в руках шест, на конце которого – прозрачный ящик. Четыре стороны ящика окрашены в разные цвета: красный, синий, желтый и зеленый.

Орн наблюдал за огнями, мерцавшими в темноте, подобно странным фосфоресцирующим насекомым.

– Что это означает?

– Они демонстрируют свое благочестие.

– Нет, я имел в виду четыре цвета.

– А-а… Красный обозначает кровь, которую ты посвящаешь своему богу, синий – правду, желтый – богатство религиозного опыта, а зеленый – развитие этого опыта.

– Значит, они идут в гору.

– Да. Чтобы продемонстрировать благочестие. – Бакриш взял Орна за локоть. – Эта процессия покидает город через вон те ворота. Там и для тебя есть фонарь. Пойдем.

Они прошли через парк и остановились у открытых узких ворот. Бакриш взял шест с полки у стены, повернул ручку, и на конце шеста вспыхнул огонек.

– Держи.

Шест оказался таким гладким, что скользил в руке Орна. Огонек у него над головой был повернут так, что отбрасывал красные отсветы на всех, кто проходил через ворота: ученик, за ним – священнослужитель, ученик, снова священнослужитель… Их лица выглядели одинаково суровыми.

Показался конец процессии.

– Держись за тем жрецом, – сказал Бакриш. Подтолкнув Орна вперед, он пошел за ним.

Предчувствие опасности незамедлительно сдавило сознание Орна. Он оступился, споткнулся и услышал ворчание Бакриша:

– Не отставай! Не отставай!

Орн восстановил равновесие. Его фонарь отбрасывал тусклый зеленый отблеск на идущего впереди священника. Отовсюду слышались бормотание и шорох шагов. В высокой траве по обочинам тропы трещали насекомые. Орн посмотрел вверх. Покачивающиеся огни кривой линией двигались вверх по холму.

Предчувствие опасности усилилось. Орну казалось, что он распадается на части. Одну часть мутило от страха при мысли, что он может потерпеть неудачу. Другая цеплялась за это призрачное испытание. Он ощущал близость какого-то невероятного восторга, но эта близость лишь нагнетала страх. Он как будто пытался пробудиться от кошмара внутри кошмара, зная, что ложное пробуждение лишь ввергнет его в новый ужас.

Процессия остановилась. Орн сбавил шаг, спотыкаясь, и сосредоточился на том, что происходит вокруг. Ученики выстроились полукругом. Их фонари рассыпа́ли разноцветные блики по каменной ступе высотой вдвое больше человеческого роста. Бородатый жрец в красном головном уборе треугольной формы, чьи движения тонули в складках длиннополой черной рясы, встал перед ступой, словно мрачный судья при каком-нибудь таинственном испытании.

Орн устроился во внешнем кольце учеников, чтобы смотреть между двумя из них.

Жрец в красном головном уборе поклонился и заговорил звучным басом:

– Вы стоите пред обителью чистоты и закона, неразлучных спутников истинной веры! Перед вами – ключ к великой тайне, которая может привести вас в рай.

Орн ощутил напряжение и столкновение с сильным пси-полем и вдруг понял, что это иное пси-поле. Оно колебалось, подобно метроному, в ритме слов священника, нарастая вместе со страстностью его речи.

– …бессмертная благодать и чистота всех великих пророков! – говорил тот. – Зачатые в чистоте, рожденные в чистоте, их мысли, омытые благодатью! Незапятнанные низменными страстями во всех своих воплощениях!

Орн в ошеломлении понял, что пси-поле вокруг него исходит не от какого-нибудь прибора, но от слияния эмоций собравшихся здесь учеников. Ощущаемые им чужие эмоции играли в тонкой гармонии с одолевающим их полем, как будто жрец играл на этих людях, как на музыкальном инструменте.

– …вечная истина этой божественной догмы! – вскричал жрец.

Запах фимиама тронул ноздри Орна. Послышались низкие ноты органа, выводившего раскатистую, звучную мелодию. Справа Орн увидел, как кольцо учеников и жрецов обходит человек, размахивающий кадилом. Над толпой курились призрачные клубы синего дыма. Вдалеке в темноте семь раз прозвонил колокол.

Орн чувствовал себя так, будто его загипнотизировали.

«Массовые эмоции действуют как пси-поле, – думал он. – Боже мой! Что такое это пси-поле?»

Жрец поднял руки, стиснув кулаки.

– Вечный рай для всех истинных верующих! Вечное проклятие для всех неверующих! – Он понизил голос. – Вы, ученики, что ищете вечную истину, падите на колени и молите о просвещении. Молитесь, чтобы пелена спала с ваших глаз.

Послышался шелест одежд – ученики вокруг Орна опускались на колени. Но Орн продолжал стоять, потрясенный внезапным открытием: «Массовые эмоции действуют как пси-поле!»

Среди студентов раздался недовольный шепот.

«Что такое пси-поле?» – спросил себя Орн. Он чувствовал, что ответ таится в глубинах его сознания.

Преклонившие колени ученики сердито смотрели на Орна. Ропот становился все громче.

Орн запоздало понял, что ему грозит опасность. Предчувствие опасности завизжало внутри него.

Бакриш наклонился к нему и прошептал:

– Справа от тебя есть тропа, ведущая в лес. Двигайся в том направлении.

Один из учеников вдалеке поднял руку и указал на Орна.

– А как же он? Он ведь ученик!

Кто-то незримый в толпе закричал:

– Неверующий!

Остальные подхватили возглас, как бездумное песнопение.

Крепко обхватив руками фонарный шест, Орн начал двигаться вправо. Напряжение в толпе напоминало дымящийся фитиль, подбиравшийся к куче динамита.

Жрец в красном головном уборе гневно смотрел на Орна. Его смуглое лицо, озаренное калейдоскопом отсветов от фонарей учеников, исказилось. Он указал на Орна.

– Смерть неверующим!

Ученики начали подниматься на ноги.

Орн их опередил. Пошатываясь, он отскочил в темноту за пределами света фонарей и понял, что все еще держит в руках собственный светильник, словно колеблющийся маяк. Цветные отсветы выхватили из мрака тропу, уводящую в черноту.

Позади него голос жреца взвился до безумного, высокого крика:

– Принесите мне голову этого богохульника!

Метнув шест, словно копье, в сгрудившихся у него за спиной учеников, Орн развернулся и помчался по тропе.

Толпа учеников извергла в ночь нестройный, демонический вопль, за которым последовал топот шагов.

Орн прибавил скорость. Глаза привыкли к слабому свету звезд, и ему удалось различить с левой стороны тропу, вьющуюся вокруг холма. Впереди маячил сгусток черноты.

«Лес?»

Ночь наполнилась звуками карабкающейся позади него разъяренной толпы.

Тропа под ногами стала неровной, пошла вправо вниз по отвесному склону, затем повернула налево. Орн оступился, едва не упал. Тога зацепилась за куст, он потратил несколько секунд на то, чтобы освободиться, и бросил взгляд назад. Еще несколько секунд, и его озарит свет фонарей толпы. Он быстро принял решение, сошел с тропы и побежал под гору, направо, параллельно линии деревьев. Кусты цеплялись за тогу. Орн расстегнул пояс и скинул одеяние.

– Я его слышу! – закричал кто-то наверху.

Толпа резко остановилась и затихла. В наступившей ночной тишине отчетливее слышались шаги Орна.

– Он там, внизу!

И преследователи ринулись за ним.

– Голова! – закричал кто-то. – Оторвите ему голову!

Орн бежал дальше. Отсутствие какой бы то ни было одежды, кроме сандалий и легких шортов, которые он носил под тогой, заставляло его чувствовать себя уязвимым. К тому же ему было холодно. Толпа лавиной мчалась по склону над ним: сыпались проклятья, раздавались треск и звуки ударов, дрожали огни. Внезапно Орн выбрался на другую тропу и, пробежав по ней, свернул налево. Ноги болели. Грудь сдавило. Он нырнул в более густую тьму, на фоне звездного неба увидел очертания деревьев. Позади слышался гул растерянной толпы.

Орн остановился и прислушался.

– Вы бегите туда! – донеслось до его ушей. – А мы пойдем в другую сторону!

Задыхаясь, Орн осмотрелся. «Я как загнанный зверь!» – подумал он и вспомнил слова Бакриша: …осторожность – сестра страха… Он мрачно улыбнулся, соскользнул вниз с тропы, нырнул под низкие ветки справа и спрятался за бревном. Двигаясь осторожно и бесшумно, он на ходу зачерпнул немного земли возле бревна и размазал ее по лицу и груди.

Огни приблизились к тропе. Он слышал гневные голоса.

Наклонив голову, Орн протиснулся поглубже за деревья, встал на колени и, скользя, спустился по холму. Голоса отдалились, стихли. Он пересек еще одну тропу, скрылся за очередными деревьями и кустами. Раненая рука болела, и это почему-то напомнило ему о зуде, который он испытывал, будучи прикованным к креслу. «…Зуд, напоминающий затягивающую рану, но до раны!» Он чувствовал, что нашел еще одну подсказку, но ее значение ставило его в тупик.

Деревья поредели, кусты стали встречаться не так часто. Он ступил на газон в равнинной части парка. За парком возвышалась стена, а над ней сияли огни улиц и освещенные окна.

«Бакриш сказал, что аббат Гальмирах находится в этом городе, – размышлял Орн. – Зачем мне иметь дело с низшими эшелонами? Я – полевой агент Р – У. Пора серьезно браться за работу». Но где-то в глубине сознания билась иная мысль: «Я ведь прошел последнее испытание?» Орн гневно отмахнулся от этой мысли и затаился, услышав шаги с левой стороны.

Слабый свет звезд, пробивавшийся сквозь листву, озарил белое одеяние священника, идущего по тропинке. Орн прижался к дереву в ожидании. Он чувствовал благоухание ночных цветов. Над головой, в листве, щебетали, перекликаясь, птицы. Шаги приближались.

Дождавшись, пока священник пройдет мимо, Орн выскользнул из укрытия у него за спиной…

Спустя какое-то время Орн уже шел по дороге к стене и городским огням. Ряса священника была ему великовата. Улыбнувшись, он заткнул складку за пояс. В темноте, в кустах на краю парка, лежал без сознания человек, связанный по рукам и ногам полосками ткани, оторванными от его собственного белья.

«Сейчас разберемся, как работает это место», – подумал Орн. Он остановился в тени парка, краем рясы стер с лица и груди грязь и спокойно двинулся дальше – совсем как священник, занимающийся своими делами.

За низкой стеной не наблюдалось никакого движения. Орн прошел вдоль нее, вышел через ворота и оказался в узком переулке, где ощущался кисловатый запах приготовленной еды. Звук шагов его обутых в сандалии ног рождал странное двойное эхо, метавшееся меж каменных стен. Впереди обычный фонарь освещал перекресток с другим узким переулком.

Орн остановился, увидев, как на перекресток легли две вытянутые тени. За ними появились два жреца. Орн поспешил дальше, припомнив религиозное приветствие из детства на Каргоне.

– Мир вам, господа, – сказал он. – Пусть Бог дарует вам мир.

Жрецы остановились, повернули головы в его сторону. На их лица падала тень.

– Да идти тебе путем божественной заповеди и учения, – проговорил ближайший из священнослужителей. Второй спросил:

– Чем мы можем тебе помочь?

– Я из другого сектора, и меня вызвали к аббату Гальмираху, – сказал Орн. – Кажется, я заблудился. – Он напряженно следил за их движениями.

– Эти улицы подобны лабиринту, – сказал ближайший священнослужитель. – Но ты уже близко. – Он повернулся, и свет фонаря озарил сплюснутое лицо и узкие глаза. – На следующем перекрестке поверни направо. Иди прямо до третьего поворота налево. Та улица ведет ко двору аббата.

– Благодарю, – пробормотал Орн.

– Служить божьему созданию означает служить Богу, – сказал жрец. – Желаю тебе обрести мудрость.

Оба поклонились и, миновав Орна, направились дальше.

Орн улыбнулся в темноте, думая: «Старый принцип Р – У: начинать надо с верхушки».

Улица, ведущая к покоям аббата, оказалась еще уже, чем остальные. Расставив руки, Орн легко мог бы коснуться обеих стен. В конце переулка тускло поблескивала отраженным светом звезд серая дверь. Она оказалась заперта.

«Запертая дверь? – подумал он. – А как же чистота помыслов повсюду? – Отступив на шаг назад, он осмотрел стену. Неровные темные пятна намекали на наличие острых зубцов или какого-нибудь похожего препятствия. Орн цинично усмехнулся: «Цивилизованные меры предосторожности на такой мирной планете!»

Он огляделся. Улица по-прежнему оставалась пустынной. Орн скинул одежду священника, перебросил край рясы через забор и осторожно потянул на себя. Ряса скользнула вниз, но за что-то зацепилась. Орн с силой дернул за нее, ткань натянулась, затрещала, но, когда он повис на ней, выдержала вес его тела и осталась на месте.

Орн начал карабкаться наверх. Добравшись до верха стены, он притаился, стараясь не задевать острые зубцы. Одно окно в здании напротив светилось неярким розоватым светом, проникавшим сквозь легкие занавески. Он посмотрел вниз на залитый звездным светом двор, где выстроились ряды высоких горшков с цветущими кустами. Еще один взгляд в сторону окна – и его кольнуло предчувствие опасности.

«Здесь небезопасно!»

Над двором нависло какое-то напряжение.

Орн отцепил рясу от зубца, спрыгнул во двор и снова оделся, притаившись в тени. Глубоко вдохнув, он начал обходить двор слева, прижимаясь к темной стене. С балкона под освещенным окном свисали виноградные лозы. Он подергал за одну из них – слишком хрупкая. Орн двинулся дальше вдоль стены и вдруг почувствовал, как по левой щеке пробежал легкий ветерок. Перед ним маячило черное пятно – открытая дверь.

Предчувствие опасности щекотало ему нервы. Он раздраженно подавил это ощущение и проскользнул в коридор.

В коридоре вспыхнул яркий свет!

Орн окаменел, но тут же подавил смех, заметив возле двери лучевой выключатель. Он сделал шаг назад: темнота. Шаг вперед: свет.

В конце коридора лестница уходила влево. Бесшумно преодолев коридор, Орн остановился у ее подножия и посмотрел на тяжелую деревянную дверь с золотым барельефом в форме инициалов: «А. Г.».

«Аббат Гальмирах! На самом верху!»

Он поднялся по лестнице, осторожно ухватился за дверную ручку и повернул ее, слегка надавив. Щелкнул замок. Орн распахнул дверь, бросился внутрь и захлопнул ее за собой.

– А, господин Орн. Вы очень изобретательны, – раздался высокий, слегка дрожавший мужской голос.

Орн резко обернулся и увидел кровать под широким балдахином. На ней, словно темнокожая кукла, сидел, опираясь на гору подушек, мужчина в ночной рубашке. Лицо его показалось Орну знакомым. Гладкое и вытянутое, оно было увенчано носом, нависавшим, словно утес, над широким ртом. Темная, гладко выбритая голова блестела.

Из широкого рта раздался тихий, дрожащий голос:

– Я – аббат Гальмирах. Вы хотели меня видеть?

Аура старости окутывала человека в кровати, словно запах древнего пергамента.

Орн сделал два шага к кровати. Предчувствие опасности звенело, будто колокол. Он замер, вспомнив, почему лицо показалось ему знакомым.

– Вы похожи на Эмолирдо…

– Это мой младший брат, господин Орн. Прошу, садитесь. – Старик указал на стул возле кровати. – Прошу прощения за то, что принимаю вас в таком виде, но в последние годы я стал ревностно оберегать свой отдых.

Орн подошел к стулу. В этом хрупком старце что-то выдавало ту смертоносность, с которой Орн раньше не сталкивался. Орн огляделся. Темные обои на стенах с причудливым узором: изгибы, квадраты, пирамиды, свастики и повторяющийся символ, напоминающий якорь, – вертикальная линия со скобкой внизу. Пол в комнате был выложен черно-белой плиткой в форме больших пятиугольников шириной не менее двух метров. В полумраке по углам угадывались очертания деревянной полированной мебели: письменного стола, кресла, стеллажа с записями и этажерки в форме спиральной лестницы.

– Вы уже вызвали стражу? – спросил Орн.

– В этом нет необходимости, господин Орн. Прошу, присаживайтесь. – Скелетоподобная рука вновь указала на стул.

Орн посмотрел на стул. На нем не было подлокотников, в которых могли бы таиться скрытые оковы.

– Это всего лишь обычный стул, – сказал аббат.

Орн сел так, будто рухнул в холодную воду, и напрягся.

Аббат улыбнулся.

– Ну что, убедились?

Орн облизнул губы. Что-то здесь не так. Все происходило не так, как он себе представлял.

– Я пришел сюда, чтобы кое-что выяснить, – сказал он.

– Хорошо. Мы поделимся информацией.

– Почему вы набросились на Р – У?

– Прежде всего, господин Орн, вы расшифровали смысл вашего испытания? – Аббат смотрел на Орна большими, блестящими карими глазами. – Вы знаете, почему вы не отказались его проходить?

– А что мне оставалось?

– Многое, как показали события сегодняшней ночи.

– Ладно, согласен. Мне было любопытно.

– Что именно?

Орн опустил глаза и почувствовал, как внутри у него что-то забилось сильнее.

– Будьте откровенны с самим собой, господин Орн.

– Я… Я подозревал, что вы учите меня чему-то… чего я о себе раньше не знал.

– Великолепно! – Аббат улыбнулся. – Но вы – продукт маракианской цивилизации. Все тенденции к аберрации были в раннем возрасте удалены посредством микрохирургии. Разве могло в вас остаться что-то, чего вы не знали?

– Так и было. Я выяснил, что могу испытывать страх, не зная его причины. Я…

– Вы когда-нибудь слышали о психиатрах-чудотворцах древней христианской эры?

– Что это за эра?

– Очень давняя. С тех пор прошло так много времени, что у нас остались лишь крошечные, любопытнейшие фрагменты. Религия Христероса уходит корнями в ту эпоху.

– И что?

– Вам не доводилось слышать о тех древних практиках?

– Я знаю, что до изобретения микрохирургических техник существовали и другие ментальные практики. Вы это имели в виду?

– В некотором роде. – Аббат выжидательно замолчал.

Орн сглотнул. Все шло совсем не так, как должно было. Он чувствовал себя вынужденным обороняться, но его противником был всего лишь тощий старик в дурацкой ночной рубашке. Орна охватила ярость.

– Я прибыл, чтобы узнать, не готовятся ли ваши люди развязать войну!

– А если бы готовились? Что тогда? Вы готовы были исполнить роль хирурга, вырезать опухоль и исцелить общество?

Ярость Орна отступила.

– Разве вы не замечаете параллель, господин Орн? – Аббат нахмурился. – Лучшие приверженцы высшей механистической науки поработали над вами и объявили вас здоровым, сбалансированным, здравомыслящим. Однако осталось кое-что, чего они не коснулись.

– Значит, есть нечто, чего не… коснулась Р – У?

– Ну разумеется.

– Что же это?

– Бо́льшая часть айсберга скрыта под водой, – сказал аббат.

Снова всколыхнулась маленькая волна ярости.

– И что это значит?

– Взглянем на это так, – сказал аббат. – Гуру по имени Пашаван, приведший рамакришнаитов к Великому Объединению, известному теперь как Экуменическое Перемирие, был приверженцем доктрины Инда, которая всегда учила о божественности души, единстве всего сущего и гармонии всех религий.

Орн оцепенел.

– Я сыт по горло этими религиозными бреднями!

– Религию невозможно навязать, – пробормотал аббат. – Если вам так проще, можете считать это уроком истории.

Орн откинулся на спинку кресла.

– Давайте поживее.

– Благодаря Пашавану, мы разработали здесь религиозную науку. Открытие пси-способностей и толкование их значимости подтверждает наши постулаты.

– То есть?

– Человечество представляет собой огромнейшую пси-машину и создает силу, энергетическую систему. Мы можем называть эту систему религией и вкладывать в нее независимое средоточие действий, которое мы называем Богом. Но помните, что бог без дисциплины подвержен той же судьбе, что и самый обычный человек в подобной ситуации. К сожалению, человечество всегда привлекал абсолют – даже в том, что касается богов.

Орн вспомнил опыт этой ночи, когда ощутил пси-поле, порожденное эмоциями толпы учеников. Он потер подбородок.

– Рассмотрим идею абсолюта, – сказал аббат. – Представим ограниченную систему, внутри которой конкретное существо может исчерпать все формы познания – то бишь знать все.

Орн интуитивно разглядел образ, который рисовали слова аббата, и воскликнул:

– Это страшнее смерти!

– Невыразимая, смертельная скука охватит все живое. Будущее окажется бесконечным повторением уже известного, пережевыванием старого. Скука будет страшнее смерти.

– Но скука – это своего рода стазис, – сказал Орн. – Стазис приводит к хаосу.

– А что у нас имеется? – спросил аббат. – У нас имеется хаос: бесконечная система, где может произойти что угодно, – место бесконечных изменений. Обратим внимание на неизбежные свойства этой бесконечной системы. Если может произойти что угодно, значит, наше гипотетическое существо может умереть. Цена за бегство от скуки весьма высока, не так ли?

– Ладно. Я поиграю в вашу игру и представлю себе это ваше гипотетическое существо. Разве оно не может как-нибудь… подстраховаться?

– Например, подбросить яйца в бесконечное число корзин?

– Жизнь поступила именно так, не правда ли? Она рассеялась по всей Вселенной миллионом разных форм.

– И все же может произойти что угодно, – прошептал аббат. – Поэтому у нас два выбора: бесконечная скука или бесконечная случайность.

– И что?

– Хотите, чтобы я продолжал урок истории?

– Давайте.

– Итак, представим, что за, под или внутри этой рассеявшейся Жизни находится своего рода сознание, которое… – Орн помрачнел. Аббат поднял руку. – Выслушайте меня, господин Орн. Существование иного сознания подозревали на протяжении бессчетных столетий. У него множество имен: коллективное бессознательное, параматман, ургрунд, санатана дхарма, сверхразум, обер-паллиат. Его называют по-разному.

– От этого оно не становится более реальным! – огрызнулся Орн. – Не будем путать ясное мышление с правильным мышлением. Факт существования названия не подтверждает существования объекта.

– Значит, вы – эмпирик, – сказал аббат. – Хорошо. Вы когда-нибудь слышали легенду о Фоме неверующем?

– Нет.

– Неважно, – сказал аббат. – Он был одним из моих любимых персонажей. Он отказывался принимать важные факты на веру.

– Судя по всему, мудрый был человек.

Аббат улыбнулся.

– Минуту назад я говорил, что человечество вырабатывает силу, которую можно назвать религией, а средоточие независимого действия в пределах этой религии можно назвать Богом.

– Вы уверены, что не наоборот?

– В данный момент это неважно, господин Орн. Перейдем к выводу из первоначального постулата, который заключается в том, что человечество таким же образом создает пророков – тех, кто указывает путь, который может привести к упадку и вырождению. И вот мы подходим наконец к призванию нашего ордена, каким вижу его я. Мы находим подобных пророков и обучаем их.

– Вы обучаете людей вроде Махмуда?

– Махмуд ускользнул от нас.

Орн вдруг выпрямился.

– Вы намекаете, что я пророк?

– Разумеется, вы пророк. Вы обладаете удивительными способностями. Пси-инструменты лишь обострили то, что уже скрывалось внутри вас, ожидая своего часа.

Орн хлопнул рукой по правому колену.

– Какая невероятная чушь!..

– Я говорю серьезно, господин Орн. В прошлом пророки были склонны вещать без ограничений, без какого-либо контроля и дисциплины. Результат был всегда один: временный порядок, ведущий к скоплению великой силы, а затем неизбежный упадок. Однако у нас иной метод. Мы стремимся к медленному, дисциплинированному накоплению данных, которые помогут развить нашу религиозную науку. Широкая дорога впереди нас уже становится…

– Хотите сказать, что можете обучать пророков?

Блестящие глаза аббата горели скрытым огнем.

– Господин Орн, вы знаете, сколько невинных были замучены до смерти во имя религии в ходе кровавой истории человечества?

Орн пожал плечами.

– Это невозможно узнать.

– Им нет числа?

– Определенно.

– Это одна из тех вещей, которые происходят, когда религии становятся неуправляемыми, господин Орн. Войны и многочисленные кровопролития развиваются благодаря неуправляемым религиям.

– И вы думаете, что я пророк?

– Мы знаем это наверняка. Нет уверенности, что вы смогли бы основать новую религию, но вы действительно пророк. Мы вывели вас на тот горный склон сегодня ради одной лишь цели. Ваши соученики – не пророки. Они никогда не пойдут дальше монашества. Однако мы знаем их характер, как знаем и ваш. Сложите их вместе, и вы должны извлечь из этого урок.

– Конечно! Урок в том, что эта толпа могла оторвать мне голову!

– Это означало бы, что вы не прошли испытание, – сказал аббат. – А теперь прошу вас, успокойтесь и расскажите мне, что означает то, что там произошло.

– Секундочку, – сказал Орн. – А вы-то откуда знаете, что там произошло?

– Я узнал об этом, как только вы бросились бежать, – сказал аббат. – Я ждал отчета. Мы подозревали, что вы явитесь сюда.

– Разумеется. И вы просто сидели тут и ждали меня.

– Конечно. А теперь отвечайте на вопрос: что означает полученный вами опыт?

Орн повернул голову, краем глаза покосился на аббата.

– Что в религии задействована большая масса взрывоопасной энергии. Вот что я узнал.

– Разумеется, вы это уже знали.

– Да. Но вы дали мне понять, что это важно.

– Господин Орн, я расскажу вам об одном из многих пророков, живущих у нас на Амеле. У него экстремальные способности. Он может явить вокруг себя светящуюся ауру. Он может левитировать. Того, что мы понимаем как пространство, для него не существует. Он как будто может переступать с планеты на планету с такой же легкостью, с какой обычный человек может пересекать…

– Этот тот самый тип с Вессена? О котором рассказывали во всех новостях, когда…

– Вижу, вы о нем слышали. Мы едва успели привезти его сюда, господин Орн. Как вы думаете, что произошло бы, если бы он явился перед толпой, например, на Мараке, в этом просвещенном центре нашего правительства, и продемонстрировал бы свои способности в полной мере?

Орн нахмурился.

– Вероятно ли, что его действия интерпретируют с религиозной точки зрения? – спросил аббат.

– Да… наверное.

– Наверняка! Но что, если он не до конца осознает собственные способности? Представьте себе это. Какое-то внутреннее чувство помогает ему отличать истину от лжи – назовем это инстинктом. Он видит много лжи вокруг. Что он, скорее всего, предпримет?

– Ладно! – рявкнул Орн. – Скорее всего он захочет основать новую религию! Вы уже дали мне это понять.

– Неуправляемую религию, – поправил аббат. Окинув Орна гневным взглядом, он указал куда-то влево. – Посмотрите!

Орн обернулся и метрах в двух от себя увидел танцующий огненный меч. Острие было нацелено ему в голову. Орн задрожал, по телу покатились капли пота. Предчувствие опасности взвилось внутри него.

– Первого человека, научившегося управлять этим источником энергии, люди сожгли на костре за колдовство, – сказал аббат. – Древние считали пламя живым. Придавали ему религиозное значение и называли саламандрой. Они считали его демоном. Когда не умеешь управлять им, оно действительно ведет себя подобно дикому демону, обладающему собственной жизнью и волей. Это чистая энергия, господин Орн. Я управляю ею с помощью пси-способностей. Вы ставите себя выше всех. Вы мните себя служителем великой организации, которая предотвращает войну. Однако я – всего лишь один человек – мог бы уничтожить любое войско, которое вы направите против меня… и мне для этого понадобится лишь это древнее открытие!

Прикрыв глаза, старик откинулся обратно на подушки. Через некоторое время он снова открыл их и сказал:

– Иногда я забываю о своем возрасте, но он никогда не забывает обо мне.

Орн отрывисто вздохнул. Смертоносность, которая, как он подозревал, таилась в этом высохшем человеке, приняла новые формы и измерения, возросла во много раз.

– Когда Эмолирдо сообщил нам о тебе, мы должны были привезти тебя сюда, испытать тебя, увидеть все своими глазами, – прошептал аббат. – Очень многие не выдерживают испытаний. Однако в твоем случае испытания доказали, что Эмолирдо был прав. Ты…

– Я делал все, как учил меня Эмолирдо, с помощью оборудования, которое он вживил мне в тело!

– Твое оборудование было нейтрализовано подавляющим полем, когда ты по приезде говорил с Бакришем, – сообщил аббат.

Орн открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его. Он вспомнил странное ощущение, которое испытал во время той первой беседы. Нейтрализовано? Но он по-прежнему ощущал исходящую отовсюду опасность.

– Эмолирдо всего лишь заставил тебя принять то, что ты уже мог делать, – сказал аббат. – Твой первый урок: вера в себя. – На его лице появилась мрачная усмешка. – Но, очевидно, у тебя все еще остаются сомнения.

– Еще какие, черт возьми! Я думаю, что вся эта чепуха нацелена на то, чтобы запутать меня, сбить со следа…

– Ты сомневаешься в существовании высшего разума, который проявляется в богах и пророках, а иногда даже в наших машинах, – сказал аббат.

– Я думаю, вы совершили какое-то открытие с этими вашими пси-способностями, но все испортили этой своей мистической чепухой! Если рассеять туман, которого вы напустили, найдется научное объяснение.

– Эмпирик требует демонстрации, – прошептал аббат. – Что ж. Отправим вас в высшую школу, господин Орн. Пока что вы играли в детские игрушки. Посмотрим, как вы отреагируете на угрозу непосредственно вашему существованию!

Орн подскочил на ноги, потянулся назад, чтобы ухватиться за спинку стула. Он бросил взгляд влево на извивающееся огненное острие, увидел, как оно пронеслось перед его глазами. По коже прошло горячее покалывание. Пламя сжалось в шар диаметром около метра и ринулось вперед. Орн пошатнулся, опрокинул стул. Лицо обдало жаром.

– Ну, как теперь? – вскричал аббат.

«Старик пытается нагнать на меня ужас, – подумал Орн. – Возможно, это иллюзия». Он бросился налево, но пламя опередило его, отрезав путь к отступлению, подобралось ближе. Орн отпрянул. На лице, в том месте, где пламя коснулось кожи, появились следы ожогов.

– Это иллюзия, господин Орн? – спросил аббат.

Орн упрямо покачал головой, чувствуя жжение в глазах. Пылающий шар теснил его назад. Он вытер пот, посмотрел на пол. «Плиты в форме пятигранников. Огромные плиты в форме пятигранников, не меньше двух метров шириной». Орн ступил в центр белой плиты и тут же ощутил, как жар ослабевает.

– Против пси нужно применять пси, – сказал аббат.

Орн кивнул, облизнул пересохшие губы и попытался сосредоточиться на внутренних ощущениях, как учил Эмолирдо. Ничего. Он закрыл глаза, сконцентрировался, почувствовал, как что-то поддается ему.

Откуда-то раздался громкий вой, не похожий на звук. Орна тянуло куда-то внутрь себя, скручивало, затягивало в водоворот все дальше… дальше… дальше… дальше…

В сознании вспыхнула мысль о тикающих секундах.

«ВРЕМЯ!»

Он не чувствовал ничего, кроме слабого прикосновения пентаграммы к телу: пентаграммы, гроба, клетки. И тиканья секунд. Разум кипел от мыслей о ВРЕМЕНИ!

«Время и напряжение, – думал он. Его разум жонглировал символами, как блоками энергии, манипулировал энергией, как разрозненными сигналами. Перед ним стояла задача. Напряжение! Напряжение = источник энергии. Энергия + противостояние = рост энергии. Чтобы сделать нечто сильнее, нужно оказать противодействие. Рост энергии + противодействие = слияние противоположностей и образование новой личности».

«Ты становишься худшим из того, чему противодействуешь, – подумал он. Это была цитата. Где-то он это уже слышал. – Священник отдается злу. Великое вырождается в мелкое».

Он вспомнил о своей раненой руке, о зуде, появившемся до получения раны.

«ВРЕМЯ!»

За пределами пентаграммы он ощутил место, где разливалась энергия хаоса. Необъятную пустоту – не совсем тьму – заполнил бесконечно струящийся не совсем свет. Орн почувствовал себя так, словно находится на вершине горы – словно является вершиной горы. Он устремлялся ввысь, но все еще был связан с живой землей под ногами. Откуда-то вернулось ощущение прикосновения к пентаграмме – форме, которую можно было вспомнить и отыскать.

У подножия горы раздался голос:

– Господин Орн?

Давление пентаграммы стало острее.

– Господин Орн?

Голос аббата.

Орн почувствовал, как устремляется назад, сжимается, скручивается. Форма его тела снова искажала его чувства. Он хотел противостоять этому.

– Не сопротивляйтесь, господин Орн.

Давление на бок и руки: пол. Он открыл глаза, обнаружил, что лежит, вытянувшись, на плитках, головой в один угол белой пентаграммы, ногами в другой. Над ним стоял аббат в подпоясанной белой рясе – темное, похожее на обезьяну существо с огромными, внимательными глазами.

– Что вы видели, господин Орн?

Орн судорожно вдохнул, ощущая тошноту и слабость.

– Ничего, – выдохнул он.

– О да. Вы видели каждое чувство, которым обладаете. Нельзя двигаться вперед, если не видишь тропы.

«Двигаться? Тропы?» – Орн вспомнил ощущение текущего хаоса. Пол холодил ладони. Рана на руке зудела. Он помотал головой.

– Что вы от меня хотите?

Взгляд аббата будто пронзал его.

– Это вы мне скажите.

Орн сглотнул. В горле пересохло.

– Я видел хаос.

Аббат наклонился вперед.

– И где этот хаос?

Орн посмотрел на свои вытянутые на полу ноги, обвел взглядом комнату, снова взглянул на аббата.

– Здесь. Он был в этом мире, в этой вселенной, в этом…

– Почему вы видели этот хаос?

Орн покачал головой.

«Почему? Мне угрожала опасность. Я… ВРЕМЯ!»

Он поднял голову.

– Это имело какое-то отношение к течению времени.

– Господин Орн, вы когда-нибудь видели джунгли?

– Да.

– Жизнь растений, их рост не сразу становятся заметными, не так ли?

– Не… сразу. Но в течение определенного периода, конечно… – Он осекся.

– Вот именно! – вскричал аббат. – Если бы можно было, так сказать, ускорить рост джунглей, они превратились бы в средоточие конфликтов. Лианы вырывались бы подобно змеям и душили деревья. Растения взметались бы вверх, выплевывая семена. Вы увидели бы ужасное побоище в погоне за солнечным светом.

– Время, – сказал Орн. Он вспомнил аналогию Эмолирдо: трехмерная тень, отбрасываемая в двухмерный мир. – Как обитатель двухмерного мира может интерпретировать тень трехмерного предмета? – пробормотал он.

Аббат улыбнулся.

– Эмолирдо так любит эту аналогию.

– Двухмерное существо может интерполировать, – сказал Орн. – Оно может использовать воображение, чтобы создать… явления, которые могут проникнуть в другое измерение.

– И?

Орн напрягся. Нервы натянулись как струны.

– Пси-машины! – выпалил он. – Они управляют временем!

– Пси-феномены – это феномены времени, – сказал аббат.

С чувств Орна будто спали шоры. Он вспомнил раненую руку, зуд, который он ощущал в том самом месте до того, как получил рану. Он вспомнил маленький пси-инструмент, который показывал ему Эмолирдо: петли, конденсаторы, электронные лампы, и все это сосредоточено на тонком квадрате пластика, липкого на ощупь с одной стороны, гладкого, словно смазанное стекло, с другой.

Орн отстраненно произнес:

– Вдоль пластика тек тонкий слой времени. В одном направлении моя рука двигалась по течению, а в другом – против.

– А? – озадаченно спросил аббат.

– Я кое-что вспоминал, – сказал Орн.

– А-а… – Аббат повернулся, шаркающей походкой направился назад к постели, присел на край. Приоткрывшиеся полы халаты обнажили торчавшие из-под ночной рубашки тощие голени. Он выглядел невероятно старым и усталым.

Орн начал немного сочувствовать старику. Ужас, пронизывавший пространство, испарился. На его месте пробудилось нечто, напоминающее восторг.

– Жизнь проецирует материю сквозь измерения времени, – сказал аббат.

– Своего рода машина времени?

Аббат кивнул.

– Да. Наше сознание двойственно. Оно существует как внутри этих трех измерений, так и за их пределами. Мы знали это много веков. Мысли могут промчаться по жизненному пути за малейшую долю секунды. Если жизни человека угрожает опасность, его сознание выходит во вневременное пространство. Он может взвесить бессчетное число вариантов и выбрать те действия, которые, скорее всего, обеспечат его выживаемость. И все это он может делать, пока время в этом измерении неподвижно.

Орн глубоко вдохнул. Он знал, что это правда. Он вспомнил последние ужасающие минуты восстания на Гелебе. Тогда он сидел за панелью управления своего корабля, а вокруг огромные пушки целились в хрупкие стены судна. Казалось, от энергии бластеров нет спасения. И он помнил, что в его сознании роилось множество вариантов действий, тогда как ужасающее оружие, казалось, замерло снаружи. И ему удалось бежать. Он разглядел единственный правильный путь.

Аббат лег обратно в постель и накрыл ноги одеялом.

– Я очень стар. – Он покосился на Орна краем глаза. – Но мне по-прежнему приятно наблюдать за тем, как человек совершает это старое открытие.

Орн сделал шаг вперед.

– Старое?

– Древнее. За тысячи лет до того, как первый человек покинул родную планету и вышел в космос, немногочисленные мудрецы открывали для себя этот способ восприятия вселенной. Его называли майя. Это слово из санскрита. Наш взгляд на вещи несколько более… утонченный, но суть та же. Древние говорили: «Отринь форму и устремись к временной реальности». Знаете, господин Орн, это удивительно. Человеку свойственна такая… жажда объять… всё.

Словно во сне, Орн подошел ближе, придвинул стул к кровати и сел. Он поразился собственному расширенному сознанию.

– Пророк, призывающий мертвых, – сказал он. – Он возвращает материю тела в то время, когда она еще была жива. То пламя, которым вы мне угрожали… Вы вызвали его из времени, когда вся материя вокруг нас была раскаленным газом. Человек с Гессена, который переходит с планеты на планету, словно пересекая ручей по камням… – Орн поднял руки. – Ну конечно. Без времени, тянущегося сквозь пространство, нет и самого пространства. Для него время – это конкретное место!

– Думай о Вселенной как о постоянно увеличивающемся воздушном шаре, – сказал аббат. – О шаре странной формы и неизвестных витков. Допустим, у вас имеется прозрачная трехмерная решетка. Как миллиметровая бумага. Вы смотрите сквозь нее на Вселенную. Это матрица, на основании которой можно рассчитывать форму и движения вселенной.

– Обучение, – сказал Орн.

Аббат заговорил, как учитель, хвалящий ученика.

– Очень хорошо! – Он улыбнулся. – Эта решетка, эта матрица настроена на живых существ. Они проецируют ее на Вселенную. С помощью этой матрицы они ломают природу на части. Части, которые возможно использовать. Но почему-то они слишком часто считают, что эта природа… Вселенная и есть эти части. Матрица очень полезна, она, например, позволяет нам выражать наши идеи. Но она так близорука. Она напоминает старика, который читает, чуть ли не прижавшись носом к странице. Он видит только одну часть за раз. Но наша вселенная – это не одна вещь за раз. Это огромный комплекс. И все же мы концентрируемся на фрагментах. – Он покачал головой. – Вы знаете, как мы видим фрагменты, господин Орн?

Орн очнулся от оцепенения, в котором пребывал, слушая аббата.

– Мы познаем их в сравнении. Каждый фрагмент двигается по-разному, обладает различными цветами или…

– Очень хорошо! Мы познаем их в сравнении. Чтобы увидеть фрагмент, мы также должны увидеть его историю. Фрагмент и история неразделимы. Без одного нельзя различить другое. Без зла нельзя определить добро. Без войны нельзя определить мир. Без…

– Погодите-ка! – понял вдруг Орн. – Вы поэтому пытаетесь уничтожить Р – У?

– Господин Орн, принудительный мир миром не является. Чтобы вынудить людей соблюдать мир, необходимо использовать воинственные методы. Глупо считать, что можно избавиться от половины пары и оставить себе вторую половину. Вы делаете это силой! Вы создаете вакуум, который заполнит хаос.

Орн покачал головой. Он чувствовал себя в ловушке в лабиринте, крепко держась за свою убежденность в том, что в словах аббата должно было быть что-то неправильное.

– Это как наркозависимость, – сказал аббат. – Если вы будете насаждать мир насильно, вам для удовлетворения потребуется все больше и больше мира. И чтобы получить его, вы будете использовать все больше и больше насилия. Цикл закончится катаклизмом. Подумайте о том, как свет достигает глаз. Когда вы читаете, вы не ищете свет специально. Так же и мир снисходит на вас. На вас снисходит удовольствие. На вас снисходит добро. Так же, как свет доходит до ваших глаз. Это функции ваших нервов. Вы можете приложить мышечное усилие. Так работает наша Вселенная. Наша матрица, очевидно, прямая функция реальности, самой материи. В этом она подобна нашим нервам. Изменяя матрицу, мы не меняем реальность, но только собственное восприятие ее. Если мы уничтожим половину, оставшаяся часть поглотит нас. Если убрать хищника, популяция жертвы непомерно возрастет. Все это – часть фундаментального закона.

– А Р – У нарушила этот закон?

– Да. – Аббат нахмурился. – Видите ли, мир – это внутреннее дело. Это вопрос самодисциплины. Он должен зарождаться внутри. Если организовать внешнюю силу, чтобы насаждать мир, эта сила будет лишь возрастать. Иначе не бывает. Но потом она неизбежно приходит в упадок. Наступает катаклизм.

– Вы здесь, на Амеле, считаете себя чем-то вроде сверхслужбы Р – У, не так ли?

– В некотором роде, – согласился аббат. – Но мы хотим добраться до корня. А чтобы достичь этого, готовим определенную почву для культивации.

– Почву?

– Миры. Общества. – Аббат посмотрел на Орна. – И нам отчаянно нужны фермеры, господин Орн.

– То есть я?

– Не хотите вступить в наши ряды?

Орн откашлялся, отвел глаза, избегая пристального взгляда аббата. Он чувствовал себя так, словно по нему пробежало стадо.

Голос аббата снова внедрился в его сознание.

– Это хаотическая Вселенная, господин Орн. Все меняется. Все непременно изменится. Люди инстинктивно понимают это. Наш инстинкт формирует ощущение неуверенности. Мы ищем чего-то неизменного. Верования скоротечны, потому что то, во что мы верим, постоянно в движении. Все меняется. И мы то и дело преодолеваем катаклизмы. Мы уничтожаем вещи, которые отказываются работать. Они не делают того, чего мы от них ждем, и мы превращаемся в детей, ломающих игрушки, которые отказываются подчиняться. В подобные времена учителя самодисциплины нужны как никогда.

– Хотите сказать, мы приближаемся к какому-то великому перелому, катаклизму?

– Мы всегда к нему приближаемся. Впереди всегда полыхает великий костер, из пепла которого восстанет птица-феникс. Выживет только одно – Вера. Предмет меняется, но вера остается. Это тот абсолют, которого мы жаждем в изменяющейся Вселенной.

Орна охватила ярость.

– Вера? Какая чепуха! Нет логического и научного…

– Верьте своим чувствам! – воскликнул аббат. – Не пытайтесь исказить матрицу так, чтобы она подходила тому, во что вы хотите верить! Вы испытали на себе другое измерение. Подобное происходило со многими без их ведома. Но вы это осознаете.

– Но… вера? Во что?

– В наши стремления. Вера в то, что мы охватим это другое измерение и найдем новые тайны, которые будут манить нас. Вера в то, что в этом хаосе есть нечто постоянное… а если нет, мы сумеем создать то, что переживет его. Такова наша вера, господин Орн.

Орн потупил взор.

– Простите меня. Я… не понимал.

Аббат понизил голос почти до шепота.

– Конечно, нет. Вы не слышали наше простое определение религии. Религия – это вера в то, что существует нечто, способное пережить весь окружающий нас очевидный хаос. Центральные концепции – это Вера и Постоянство.

Орн обдумывал услышанное.

– Мы верим в линейную прогрессию человечества, – сказал аббат. – Здесь, на Амеле, мы называем это Великой Последовательностью. Мы верим, что у человечества всегда будут потомки. Они эволюционируют, изменятся, станут неузнаваемыми для современного человека, но несмотря ни на что, они будут нашими потомками.

Цинизм, его самый надежный щит, взял верх над мыслями Орна.

– Очень высокопарно, – заметил он. – И очень привлекательно, если это действительно то, чем вы здесь занимаетесь. Но как я могу знать, что именно вы делаете? Вы много говорите, иногда даже не бессмысленно.

– Но достаточно всего лишь одного слабого звена, не так ли?

Орн пожал плечами.

– Поэтому мы ищем сильных, пророков, – сказал аббат. – Поэтому испытываем и обучаем их. В том, чтобы укротить дикие религии и использовать их энергию по своему усмотрению, есть смысл, не так ли?

– Определенно.

– Тогда поступим так, господин Орн: вы можете ходить куда угодно на Амеле, задавать любые вопросы, изучать любые архивы, запрашивать любое сотрудничество, если оно не противоречит нашей задаче. Удовлетворите свое любопытство. Но даже после этого вы не обязаны оставаться с нами. Вы можете вернуться на любую из внешних планет – Марак, Каргон, куда пожелаете. Мы лишь настаиваем, чтобы вы позволили нам обучить вас управлять вашими способностями, показать вам, как их можно укротить.

Орн облизнул губы. Осторожное зондирование эмоций аббата выявило искренность и легкую насмешку. Насмешка рассердила Орна. Ему казалось, что все это было обычным делом для аббата, что реакции Льюиса Орна можно классифицировать по такому-то и такому-то принципу. Раздражение вынудило его спросить:

– Разве вы не боитесь, что я… ну, например, предам вас, как только покину Амель?

– Мы верим в вас, господин Орн. По крайней мере ваше испытание дало нам для этого основания.

Орн усмехнулся.

– Ответить вам тем же – наименьшее из того, что я могу сделать, не так ли?

– После того, как вы достаточно допросите и испытаете нас, да. Вы ведь сами сказали: вера – это неконтролируемая воля. Сомнение – это внутренний цензор, и мы хотели бы, чтобы вы от него избавились.

Орн кивнул, и ему в голову пришла новая мысль.

– Вашей веры в меня достаточно, чтобы позволить мне вернуться на Марак и изменить Р – У согласно вашим стандартам?

Аббат покачал головой.

– Мы верим в тебя. Но Р – У зашла слишком далеко на пути к власти. Пойми, сын мой, что организация в этом смысле мало чем отличается от индивида. Она будет бороться за свое существование. Она будет искать власть. Твоя служба обладает личностью, сложившейся из суммы всех ее частей. Людям, подобным тебе, мы доверяем. Но другим… Боюсь, что нет. Нет. Прежде чем мы позволим тебе покинуть нас, Р – У погибнет, и другие службы поглотят ее останки.

Орн посмотрел старику в лицо. Помолчав, он сказал:

– Наверное, я подвел их.

– Может, и нет. Ты верен своей первоначальной задаче. Мир, основанный на самодисциплине, может принести больше удовлетворения, чем любой другой. Конечно, он развивается медленно, но важно то, что он развивается стабильно.

Орн все равно ощущал во рту привкус горечи.

– Похоже, вы почти не сомневаетесь, что я присоединюсь к вам.

– Ты уже принял такое решение, – прошептал аббат. – Когда пожелал вернуться и изменить Р – У.

На сей раз Орн смеялся над самим собой.

– Вы неплохо меня изучили, да?

– Мы знаем твою задачу, так сказать, твою религию. Ты разделяешь нашу веру в человечество. Узнав это, мы поняли, что ты уже один из нас. – Аббат улыбнулся, и его морщинистое лицо будто осветилось изнутри. – Нужно подготовить так много почвы, и нам нужно так много фермеров.

– Ну да, я та еще деревенщина, – сказал Орн.

– После того как ты основательно изучишь Амель, приходи ко мне снова, тогда и поговорим. Я знаю, что на Мараке тебя ждет некая юная дева. Возможно, мы обсудим твое возвращение в другую организацию – Службу Исследования и Обучения.

– И – О! К этим дубинам! Они же…

– Интересная у тебя реакция – как условный рефлекс, – заметил аббат. – Позволь напомнить тебе, что любая организация – это сумма ее частей.

У себя в кабинете на Мараке Тайлер Джемини, директор Службы Исследования и Обучения, сидел напротив Орна за огромным столом из черного дерева. Из широкого окна у него за спиной открывался вид на множество офисных зданий в центральном правительственном квартале Марака. Окно подчеркивало круглый силуэт директора. У него было приятное лицо, улыбчивый рот, но жесткие глаза. Лоб избороздили морщины.

Кабинет подходил Джемини. С виду он казался оформленным с расчетом на комфорт: мягкие кресла, пушистый ковер, ненавязчивое освещение. Но вдоль трех стен стояли папки, подключенные к пульту управления на столе. По обе стороны от стола расположилось шесть секретарей-роботов.

Орн, все еще одетый в зеленовато-голубую тогу с Амеля, сидел напротив директора. Охрана И – О в срочном порядке доставила его сюда прямо из космопорта, не дав ему возможности переодеться.

– Вся эта спешка, должно быть, кажется вам вульгарной, господин Орн, – сказал Джемини. – Нам пришлось оторвать вас от невесты прямо в космопорту. Это было бестактно с нашей стороны.

Он пристально вгляделся в Орна угрюмыми глазами.

Орн скрыл усмешку под маской беспокойства.

– Я знаю, что у вас наверняка были для этого важные причины, сэр.

Джемини откинулся на спинку стула.

– Это правда. – Он придвинул к себе кипу бумаг, выровнял их. – До того, как Р – У забрала вас у нас, господин Орн, вы были агентом И – О.

– Да, сэр. Меня завербовали.

– Эта неприятная ситуация на Гамале!

– Я ничего не мог сделать, сэр.

– Вас никто ни в чем не обвиняет, господин Орн. Но вы понимаете, что теперь, когда Р – У оказалась у нас в подчинении, мы вами в некотором смысле заинтересовались.

– Вы хотите знать, кому я верен?

– Именно.

– Дело И – О по-прежнему остается моим делом, сэр.

– Хорошо! Хорошо! – Джемини похлопал рукой по кипе бумаг перед собой. – Ах, это задание на Амеле. Что там с ним?

– Вас интересует, почему меня туда отправили?

Джемини посмотрел на него холодно, оценивающе.

– Да.

– Все очень просто. Начальство Р – У узнало о планах ликвидировать их организацию. Они полагали, что за этим прежде всего стоят жрецы. Меня отправили на Амель, чтобы выяснить, можно ли предотвратить ликвидацию.

– И вы потерпели крах. – Это был не вопрос.

– Сэр, я хотел бы напомнить вам, что когда-то я поступил в И – О добровольно. Я был вашим агентом до того, как Р – У забрала меня к себе. – Он выдавил улыбку. – Не нужно было быть особенно умным, чтобы понять, что рано или поздно вы возьмете функции Р – У на себя, если службу распустят.

Глаза Джемини задумчиво затуманились. Он откашлялся.

– А что это за пси? В ходе последней аудиторской проверки Р – У мы обнаружили странный отдел. К сожалению… – Джемини рассматривал бумаги перед собой. – Его директор, некий Аг Эмолирдо, бесследно исчез. Однако архивные записи показывают, что перед недавним… заданием он вас тренировал.

«Значит, Агония в бегах, – подумал Орн. – Наверняка отправился домой, чтобы отчитаться».

Вслух он сказал:

– Это сомнительное поле. Оно связано с электронным контролем устойчивости. – Возможно, такое объяснение покажется этому шарлатану логичным! – Они искали правила, которые помогли бы объяснить определенные неслучайные феномены, – продолжал он. – И получили сомнительные результаты.

Джемини снова собрал бумаги в стопку.

– Я так и подозревал. Что ж… Попозже обсудим подробнее. Признаюсь, судя по описанию, это казалось невероятной чушью. Типичная для Р – У склонность растрачивать ресурсы. – Он откинулся на спинку стула и сплел пальцы перед собой. – Итак, господин Орн, насколько вам известно, мы берем на себя ключевые функции Р – У. Но нам оказывают глупое сопротивление. Я надеялся, что вы сумеете помочь нам.

– И – О не в чем упрекнуть меня, сэр.

Джемини повернулся к окну на вращающемся стуле и посмотрел на правительственный лабиринт Марака.

– Вы хорошо знаете как И – О, так и Р – У, господин Орн. Я планирую присоединить вас к моему офису – в качестве особого исполнительного помощника. Ваша задача – облегчить интеграцию Р – У. – Он повернулся и посмотрел на Орна. – Что вы на это скажете?

Орн помолчал столько, сколько следовало.

– Я… почту за честь, сэр.

– Превосходно! – Джемини наклонился вперед. – Разумеется, сначала вы захотите обустроиться. – Он заговорил более вкрадчиво. – Насколько я понимаю, вы скоро женитесь. Отведите на это столько времени, сколько вам нужно. Скажем, месяц.

– Вы очень добры, сэр.

– Ну что вы! Я хочу, чтобы вы были с нами счастливы. – Он облизнул губы. – У мисс Буллон, наверное, не было времени рассказать вам… о ее отце. Он больше не Верховный комиссар. Потерял должность в результате недавних перестановок. Жаль! После стольких-то лет превосходной службы.

– Он все еще член Ассамблеи?

– О да. Он все еще важная особа. Лидер меньшинства. – Джемини уставился на Орна. – Мы бы хотели, чтобы вы выступали – разумеется, неофициально – в качестве своего рода связного с господином Буллоном.

– Я уверен, мы можем договориться об этом, сэр.

Джемини улыбнулся и расслабился, потом кивнул.

– Как насчет моего персонала, сэр? – спросил Орн.

– Персонала?

– Чтобы нормально выполнять работу, мне понадобятся личные помощники.

В комнате вдруг воцарилась напряженная тишина.

– У вас есть кто-нибудь конкретный на примете?

«Осторожно, – подумал Орн. – Тут надо действовать деликатно».

– Все то время, что я проработал в Р – У, мною управлял один человек. Когда он говорил прыгать, я прыгал. Я шел лишь туда, куда он указывал.

– Ааа… господин Умбо Стетсон.

– Вижу, вы его знаете.

– Знаю? Он один из главных членов сопротивления.

– Это сделает мою работу еще приятнее, – сказал Орн.

Джемини усмехнулся, излучая радостный садизм.

– Забирайте его! Вы имеете право делать что угодно, если это поможет вам утихомирить его!

Орн скопировал улыбку Джемини.

– Это будет даже занятнее, чем я думал.

Джемини встал.

– Я подготовлю вам кабинет рядом с моим, Льюис. Пусть там будет уютно и аккуратно. – Он кивнул. – Думаю, все получится очень хорошо. На самом деле.

– Надеюсь, я оправдаю ваши ожидания, сэр, – вставая, сказал Орн.

– Вы их уже оправдали, мой мальчик! Вы знаете, чего от вас ждут, и знаете, как это сделать. – Он многозначительно улыбнулся. – И я не скоро забуду ваш провал на Амеле. – Он усмехнулся. – Да?

Из секретного рапорта: Льюис Орн – аббату Гальмираху

С Джемини все прошло в точности как вы предсказывали. Он уже отдал мне Стетсона, а через Стетсона я получу остальных. Это действительно невозделанная почва, нуждающаяся в работе опытного фермера.

Беседа с Джемини получилась увлекательной. Она прошла как раз по той модели, которую вы предвидели. Слабый поглощал сильного, даже не подозревая, что сильный может сожрать его изнутри. Но на этот раз было только определенное семя силы.

Стетсон вообще не стал возражать. Больше всего его заинтриговала следующая идея: Мы должны найти способ предотвратить войну, не делая ее невозможной. Лично я не считаю это парадоксом. В безграничной Вселенной жизнь должна развиваться в ограничениях, которые она сама на себя налагает. Каждое учение базируется на дисциплине. А что есть дисциплина, если не ограничение, наложенное ради будущей выгоды? Моя новая матрица не нуждается в искажении, чтобы воплотить данную концепцию.

Во всем этом ко мне возвращается одна мысль. Я упомяну ее один раз. Я думаю, что самое эффективное правительство – это то, где управляемые не знают, что ими управляют, но считают, что они сами управляют собой.

Ваш покорный фермер,

Льюис Орн.

Деликатный саботажник

– Люди поспособнее вас пытались! – огрызнулся Клинтон Уотт.

– Цитирую четвертый параграф девяносто первого раздела Семантической поправки к Конституции, – сказал чрезвычайный агент саботажа Джордж К. Макки. – «После установления необходимости в обструкционных процессах в правительстве как одной из основных гарантий прав человека вопрос неприкосновенности должен быть определен с предельной точностью».

От секретаря Бюро Саботажа в Межгалактическом правительстве Клинтона Уотта Макки отделял сверкающий стол. В кабинете с зелеными стенами чувствовалось напряжение. Экран за спиной Уотта показывал обширный правительственный комплекс, по которому сновали туда-сюда занятые утренними делами работники.

Уотт, невысокий мужчина, искрившийся от подавляемой энергии, провел рукой по бритой голове.

– Хорошо, – вдруг устало сказал он. – Это единственный правительственный Секретариат, который не защищен от саботажа. Вы соблюли формальности, процитировав закон. Итак, делайте все, что в ваших силах, черт бы вас побрал!

Макки, вес и крупные черты которого придавали ему сходство с престарелой жабой, гневно посмотрел на него, словно карликовый дракон. Казалось, в его рыжих волосах полыхало пламя.

– Все, что в моих силах! – вскричал он. – Вы думаете, я пытаюсь вас подсидеть? Вы действительно так считаете?

А про себя подумал: «Будем надеяться, именно об этом он и думает!»

– Прекратите паясничать, Макки! – оборвал его Уотт. – Мы оба знаем, что вы можете занять это кресло. – Он похлопал по подлокотнику. – И мы оба знаем, что устранить меня и занять мое место вы сможете лишь посредством мастерского саботажа. Что ж, Макки, я занимаю эту должность более восемнадцати лет. Еще пять месяцев, и будет новый рекорд. Делайте все, что в ваших силах, черт бы вас побрал! Я жду.

– Я пришел сюда лишь по одной причине, – сказал Макки. – Хочу подать рапорт о поиске чрезвычайного агента саботажа Наполеона Билдуна.

Макки откинулся на спинку стула и задумался. Знай Уотт об истинной цели моего визита, как бы он себя вел? Так же? Возможно. В его поведении во время беседы было что-то странное, однако, когда имеешь дело с коллегой по Бюро Саботажа, трудно определить его действительную мотивацию.

Костлявое лицо Уотта оживилось, отразив осторожный интерес. Он облизнул губы и, очевидно, задался вопросом, не может ли это быть просто хитрым трюком. Но Макки поручили искать пропавшего агента, Билдуна, и вполне возможно…

– Вы нашли его? – спросил Уотт.

– Не уверен, – ответил Макки и пригладил пальцами рыжие волосы. – Вы же знаете, что Билдун принадлежит к расе пан-спекки.

– Во имя Раскола! – вспылил Уотт. – Я прекрасно знаю своих агентов! Но мы заботимся о своих сотрудниках. И когда один из наших лучших работников просто исчезает из виду… Что вы имеете в виду, говоря, что не уверены?

– Пан-спекки – любопытный биологический вид сознающих, – сказал Макки. – Поскольку они имеют облик гуманоидов, мы склонны забывать о том, что их жизненный цикл состоит из пяти фаз.

– Билдун сам говорил мне, что останется хранителем эго своей группы еще по меньшей мере десять лет, – сказал Уотт. – Я думаю, он говорил правду, но… – Уотт пожал плечами, и часть сдерживаемой энергии будто покинула его. – Групповое эго – единственная область, в которой пан-спекки выказывают тщеславие, так что… – Он снова пожал плечами.

– Разумеется, допрашивать других работающих в Бюро пан-спекки мне пришлось очень осторожно, – сказал Макки. – Но одна из наводок привела меня на Ахус.

– И?

Макки достал из кармана своей необъятной куртки белый флакон и рассыпал по столу металлический порошок.

С подозрением покосившись на порошок, Уотт отодвинулся от стола и осторожно втянул носом воздух. Запах чалфа – порошка для скорописи. И все же…

– Это всего лишь чалф, – сказал Макки. Если он на это купится, возможно, мне все сойдет с рук, подумалось ему.

– Ну, так пишите, – сказал Уотт.

Скрывая радостное возбуждение, Макки занес над усыпанной порошком поверхностью стилус для скорописи. В чалфе проявился прерванный круг из стрел, указывающих вправо по часовой стрелке. Везде, где круг прерывался, стояли символы: в одном месте – символ пан-спекки, обозначающий эго, затем дельта, обозначающая пятый пол, и, наконец, три линии, символизирующие спящих тройняшек.

Макки указал на дельту, обозначающую пятый пол.

– Я видел пан-спекки в этом положении, который напоминал Билдуна и, кажется, вел себя похоже. Конечно, это существо не выказывало личностных реакций. Ну вы знаете, как реагирует квазифеминный пятый пол.

– Никогда не позволяйте этим любовным настроениям обмануть вас, – предупредил его Уотт. – Несмотря на ваш скверный характер, я не хотел бы потерять вас в колыбели пан-спекки.

– Билдун не стал бы красть личность коллеги, – сказал Макки. Он подергал себя за нижнюю губу, вдруг испытав сомнение. Это, конечно, была самая деликатная часть плана. – Если это был Билдун.

– Вы встречались с хранителем эго данной группы? – спросил Уотт, не в силах скрыть истинный интерес.

– Нет, – сказал Макки. – Но я думаю, что хранитель эго этой группы пан-спекки как-то связан с Налоговыми Наблюдателями.

Макки размышлял, клюнет ли Уотт на приманку.

– Я никогда не слышал, чтобы пан-спекки заставляли менять эго, – задумчиво произнес Уотт, – что, впрочем, не означает, что это невозможно. Если эти герои из Налоговых Наблюдателей выяснили, что Билдун саботирует их работу и… гммм.

– Значит, Билдун действительно работал против Налоговых Наблюдателей, – сказал Макки.

Уотт нахмурился. Со стороны Макки подобное замечание было проявлением на редкость дурного вкуса. Старшие агенты никогда не совали нос в дела коллег, если только не работали над одним и тем же проектом вместе и не получали информацию из добровольных источников. Левая рука не знала, чем в Бюро Саботажа занимается правая, и на то были веские причины.

Разве что… Уотт оценивающе посмотрел на чрезвычайного саботажника.

Макки пожал плечами. Уотт молчал.

– Я не могу действовать, опираясь на неадекватную информацию, – сказал Макки. – Следовательно, я вынужден отказаться от поиска Билдуна. Вместо этого я возьмусь за расследование деятельности Налоговых Наблюдателей.

– Ничего подобного! – рявкнул Уотт.

Макки заставил себя не смотреть на символы, нарисованные на столе. Следующие несколько минут были критическими.

– Надеюсь, у вас есть законная причина для отказа, – сказал Макки.

Уотт развернулся, покосился на экран, затем заговорил, будто обращаясь к стене:

– Это чрезвычайно деликатная ситуация, Джордж. Хорошо известно, что вы – один из наших лучших саботажников.

– Приберегите пряник для того, кому он нужен, – буркнул Макки.

– Тогда опишу ситуацию так, – сказал Уотт, снова переводя взгляд на Макки. – В последние несколько дней Налоговые Наблюдатели начали представлять серьезную угрозу Бюро. Им удалось убедить судью Верховного суда, что они заслуживают такой же неприкосновенности, какой пользуются, например… общественные гидротехнические сооружения или… э… пищевой завод. Судья, некий Эдвин Дули, воспользовался поправкой «Об общественной безопасности». У нас связаны руки. При малейшем подозрении, что мы не выполняем постановление суда…

Уотт провел пальцем по горлу.

– Значит, я увольняюсь, – сказал Макки.

– Ничего подобного вы не сделаете!

– Эти господа из НН пытаются закрыть Бюро, не так ли? – сказал Макки. – Я помню свою присягу не хуже вас.

– Джордж, вы же не дурак, – сказал Уотт. – Вы уволитесь, полагая, что это снимает с Бюро ответственность за ваши действия! Этот трюк стар как мир!

– Значит, увольте меня сами! – сказал Макки.

– У меня нет законной причины для вашего увольнения, Джордж.

– Отказ выполнять приказы начальника, – подсказал Макки.

– Это никого не проведет, дубина!

Макки, казалось, засомневался и сказал:

– Что ж, общественности неизвестно, как именно мы меняем начальство в Бюро. Может быть, пришло время открыть эту тайну.

– Джордж, для того чтобы вас уволить, мне понадобилась бы настолько убедительная причина, что… Забудьте об этом.

Мешки жира на лице Макки приподнялись, превратив его глаза в щели. Наступили те самые критические минуты. Ему удалось, минуя все детекторы Уотта, тайно пронести в кабинет стимулятор джикуззи. Радиоактивное ядро, которое можно было засечь, он замаскировал под значок Бюро, который все агенты носили на лацкане.

– На смену бюрократии, – сказал Макки, коснувшись пальцем значка и чувствуя рельефные буквы – НЗБ. Прикосновение направило радиацию на рассыпанный по столу металлический порошок.

Напряженно вглядываясь в Макки, Уотт сжал руками подлокотники.

– Постановлением суда нам запрещено трогать Налоговых Наблюдателей, – сказал Уотт. – На нас повесят все, что бы ни произошло с этими людьми или их проектом против нас, – даже обычные несчастные случаи. Мы должны иметь возможность защищаться. Все, кто когда-либо был связан с нами, должны быть совершенно свободны от подозрений.

– А если пол на пути одного из их курьеров окажется чересчур скользким? Или что-то случится с дверным замком, из-за чего возникнет задержка…

– Даже не думайте.

Макки смотрел на шефа. Теперь все зависело от того, как долго Уотт просидит в неподвижной позе. Макки знал, что Уотт носит детекторы, которые предупреждают его о концентрированных лучах радиации. Но этот стимулятор настроен так, что распыляет заряд по металлическому порошку на столе, а для этого требовалось несколько секунд относительного покоя.

Оба человека, не двигаясь, смотрели друг на друга, пока Уотту вдруг не пришло в голову задуматься о причинах необычной неподвижности Макки. Он даже задержал дыхание!

Макки глубоко вдохнул и встал.

– Джордж, я вас предупреждаю, – сказал Уотт.

– Предупреждаете?

– Если потребуется, могу удержать вас насильно.

– Клинт, мой старый враг, обойдемся без лишних слов. Что сделано, то сделано.

Широкий рот Макки искривился в улыбке. Он повернулся, подошел к единственной двери в комнате, положил руку на ручку и помедлил.

– Что вы сделали? – вскричал Уотт.

Макки продолжал смотреть на него.

У Уотта страшно зачесалась голова. Он поднес к ней руку и ощутил длинные, спутанные… усики! Они росли прямо из черепа и, извиваясь и скручиваясь, с каждой секундой становились все длиннее.

– Стимулятор джикуззи, – выдохнул Уотт.

Макки вышел и закрыл дверь.

Выпрыгнув из-за стола, Уотт бросился к двери.

Заперта!

Зная Макки, он даже не пытался ее открыть. Уотт лихорадочно прилепил к двери молекулярный дисперсионный комок и, когда тот взорвался, нырнул в образовавшуюся дыру. Его выбросило в коридор. Он посмотрел в одну сторону, в другую. В коридоре никого не было.

Уотт вздохнул. Усики перестали расти, превратившись в радужную массу щупалец, которые доставали ему до глаз. Повернуть процесс вспять мог только Макки – обладатель оригинального стимулятора, – если только Уотт не был готов провести неизвестно сколько времени в компании самих джикуззи. Нет. Об этом не могло быть и речи.

Уотт попытался оценить ситуацию.

Убрать выросшие из-за стимулятора усики хирургическим путем было невозможно. Их нельзя было связать или как-либо замаскировать, не нанеся вреда пораженному ими человеку. Их наличие помешает ему в это сложное время борьбы с Налоговыми Наблюдателями. Как ему появляться на конференциях и интервью, если у него на голове танцуют эти штуки, делающие его похожим на Медузу Горгону? Невозможно! Он станет всеобщим посмешищем.

И если Макки станет держаться подальше до тех пор, пока вопрос смены командования не будет поднят перед всем Кабинетом… Но нет! Уотт покачал головой. Это не тот тип саботажа, который требует смены командования Бюро. Это грубая шутка. Никакой тонкости. Как будто какой-то розыгрыш. Клоунада.

Но Макки был известен своим шутовским отношением ко всему этому неуклюжему самовозвеличиванию, к которому было склонно правительство.

Не слишком ли я важничал? – задумался Уотт.

По правде говоря, он был вынужден признать, что это так.

Придется сегодня подать прошение об отставке, подумал он. Как только уволю Макки. Одного взгляда на меня достаточно, чтобы объяснить, почему я это сделал. Более убедительной причины не найти.

Уотт повернул направо и пошел в лабораторию. Может быть, там ему помогут взять под контроль извивающуюся массу на голове.

Президент захочет, чтобы я оставался на посту до тех пор, пока Макки снова не начнет действовать, подумал Уотт. Я должен как-то функционировать.

С трудом скрывая беспокойство, Макки ждал в гостиной ахусианского особняка. Планета Ахус была административным центром региона Вельпекула, очень богатой области, и из этой комнаты на вершине горы открывался прекрасный вид на юго-западные невысокие пики и предгорья, окрашенные пурпурным светом солнца класса G3.

Но Макки сейчас меньше всего интересовали красоты природы – он пытался осмотреть все углы комнаты сразу. Он видел пан-спекки пятого пола в компании с хранителем эго четвертого пола. Это могло означать лишь то, что колыбель клана с тремя спящими пан-спекки находится неподалеку. По всем статьям это место представляло опасность для того, кто не был защищен узами дружбы и общими интересами.

Пан-спекки приносили исключительную пользу универсальному человеческому обществу, в котором все они вращались. Разве какой-нибудь другой вид умел столь утонченно решать, когда помочь, а когда помешать? Кто еще мог отправить важного члена группы на чрезвычайно опасное задание, не боясь при этом утратить приобретенные им знания?

В группе всегда был спящий, готовый занять место пропавшего.

И все же у пан-спекки были свои странности. А иногда их терзал поистине странный голод.

– Ах, Макки.

Слева послышался низкий мужской голос. Макки повернулся, разглядывая существо, которое вошло через дверь, вырезанную в цельной глыбе искусственного изумруда мятно-зеленого цвета.

Существо имело гуманоидный облик, но фасеточные глаза выдавали в нем пан-спекки. С виду оно походило на хорошо сохранившегося мужчину-землянина (за исключением сине-зеленых глаз) неопределенно-среднего возраста. Тело, одетое в желтые лосины и безрукавку, выглядело по-своему изящным. Квадратную голову венчали коротко стриженные светлые волосы, на лице выделялись крупный нос и толстогубый рот.

– Я – Пантор Болин, – представился пан-спекки. – Добро пожаловать в мой дом, Джордж Макки.

Макки немного расслабился. Пан-спекки были известны тем, что соблюдали закон гостеприимства, если уж допускали кого-либо к себе домой… и если, конечно, гость не нарушал их правила.

– Для меня большая честь, что вы согласились принять меня, – сказал Макки.

– Это честь для меня, – сказал Болин. – Мы давно считали вас человеком, который хорошо разбирается в пан-спекки. Я с нетерпением ждал возможности поговорить с вами наедине. – Он указал на собако-кресло, стоявшее у стены справа от него, и щелкнул пальцами. Полуразумная мебель приблизилась к Макки. – Прошу вас, присаживайтесь.

Слегка обеспокоенный замечанием Болина по поводу «разговора наедине», Макки опустился на собако-кресло и гладил его до тех пор, пока то не приняло желаемую форму.

Болин уселся напротив. Между их коленями оставалось не больше метра.

– Наши эго когда-нибудь оказывались рядом? – спросил Макки. – Вы как будто узнали меня.

– Узнавание происходит на более глубоком уровне, чем эго, – сказал Болин. – Не желаете объединить личности и исследовать данный вопрос?

Макки облизнул губы. Это была деликатная тема для пан-спекки, у которых единое эго каким-то образом перемещалось от одного члена группы к другому по мере того, как они проходили свой жизненный цикл.

– Я… э… как-нибудь в другой раз, – сказал Макки.

– Хороший ответ, – согласился Болин. – Если когда-нибудь передумаете, моя эго-группа сочтет это исключительной честью. У вас очень сильная личность. Достойная всяческого уважения.

– Я… чрезвычайно польщен, – сказал Макки.

Он нервно потер челюсть, понимая, что этот разговор таит в себе определенные опасности. Каждая группа пан-спекки ревностно оберегала свое блуждающее эго. Эго наделяло своего хранителя острым чувством чести. Расспрашивать об этом можно было лишь посредством стереотипных вопросов, которые Макки уже задал. И все же если данный индивид принадлежал к пентархии, в жизненном цикле которой содержался пропавший чрезвычайный агент саботажа Наполеон Билдун… это многое бы прояснило.

– Вы гадаете, можем ли мы на самом деле общаться, – сказал Болин.

Макки кивнул.

– Концепция человечности, – сказал Болин, – вернее, наш термин, который примерно переводится как единодушие, – вмещает множество различных форм, систем жизни и методов мышления. И все же мы никогда с уверенностью не могли ответить на этот вопрос. Это одна из причин, по которой многие из нас приспособились к вашей форме жизни и вашему метаболизму. Мы желали испытать на себе ваши сильные и слабые стороны. Это помогает… но решение далеко не идеальное.

– Слабые стороны? – настороженно спросил Макки.

– Гммм, – промычал Болин. – Понимаю. Чтобы рассеять ваши подозрения, я скоро переведу для вас один из наших крупнейших трудов. Он называется приблизительно так: «Эволюционное влияние слабостей». Сильнее всего наши два вида связывает, например, то, что и тот, и другой произошли от чрезвычайно уязвимых существ, прикованных к земле. Самый утонченный механизм защиты этих существ развился из социальной структуры.

– Я бы с большим интересом изучил этот перевод, – сказал Макки.

– Вы предпочитаете продолжать обмен любезностями или хотите изложить суть своего визита сейчас? – спросил Болин.

– Мне… э… поручили разыскать пропавшего агента нашего Бюро, – сказал Макки, – и убедиться, что это… э… что агент не пострадал.

– Вы очень тонко избегаете гендерных местоимений, – сказал Болин. – Ценю деликатность вашего положения и ваш хороший вкус. Пока что я скажу вот что: пан-спекки, которого вы ищете, в данный момент не нуждается в вашей помощи. Однако ваше беспокойство оценено по достоинству. Об этом будет сообщено тем, на кого это окажет наибольшее воздействие.

– Очень рад это слышать, – ответил Макки, гадая: «Что он на самом деле имеет в виду?» Эти размышления навели его еще на одну мысль, и он сказал: – Когда я натыкаюсь на проблему межвидового общения, то вспоминаю старую культурную притчу.

– Правда? – Болин выказал вежливое любопытство.

– В ней говорится о двух практикующих ментальное лечение людях, которые каждое утро встречались по пути на работу. Они знали друг друга в лицо, но не были близко знакомы. Однажды утром при встрече один из них повернулся и сказал другому: «Доброе утро». Тот не стал отвечать, продолжив путь, однако спустя какое-то время остановился и, обернувшись, уставился в спину человеку, который с ним поздоровался. «Что он на самом деле имел в виду?» – спрашивал он себя.

Болин усмехнулся, а потом и вовсе расхохотался. Он смеялся все громче и громче, держась за бока.

«Не такая уж смешная история», недовольно подумал Макки.

Смех Болина стих.

– Очень поучительная история, – сказал он. – Я перед вами в долгу. Эта притча показывает, что вы осознаете, сколь важно при общении понимать личность собеседника.

Правда? – удивился Макки. – Каким образом?

И Макки задумался о том, как пан-спекки передавали единичную эго-личность от одного индивида другому в границах жизненного цикла пяти различных протоплазменных форм. Он задумался о том, каково это – отказываться от личности, чтобы стать пятым полом, каково передавать искру эго недавно достигшей зрелости форме из вертепа. Неужели пятый пол добровольно становится сиделкой, питая личность трех единиц, спящих в колыбели?

– Я слышал о том, что вы сделали с секретарем саботажа Клинтоном Уоттом, – сказал Болин. – История вашего увольнения из Бюро прибыла сюда раньше вас.

– Да, – сказал Макки. – Я здесь еще и поэтому.

– Вы узнали о том, что наше сообщество пан-спекки здесь, на Ахусе, это сердце организации Налоговых Наблюдателей, – сказал Болин. – С вашей стороны очень смело прийти прямо к нам. Я понимаю, насколько больше смелости требуется вашему виду, чтобы смириться с вымиранием индивида, по сравнению с нашим. Восхитительно! Вы действительно подарок.

Макки поборол приступ паники, напомнив себе, что, даже если он не вернется, оставленные им в личном шкафчике в штаб-квартире Бюро данные все равно будут расшифрованы.

– Да, – сказал Болин, – вы хотите убедиться, что пан-спекки на должности главы вашего Бюро не представляет угрозы для человека как для вида. Это понятно.

Макки потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок.

– Вы читаете мысли? – спросил он.

– Телепатия не входит в число наших достижений, – сказал Болин. В его голосе читалась угроза. – Очень надеюсь, это был общий вопрос, не касающийся близких уз, которые связывают мою эго-группу.

– Мне показалось, что вы читаете мои мысли, – напряженно, готовясь защищаться, ответил Макки.

– Именно так я и истолковал ваш вопрос, – сказал Болин. – Прошу меня простить. Я не должен был ставить под сомнение вашу деликатность и такт.

– Однако вы все же надеетесь, что представитель вашего вида займет должность Секретаря Бюро? – спросил Макки.

– Удивительно, что у вас возникли подобные подозрения, – сказал Болин. – А почему вы уверены, что мы не собираемся просто уничтожить Бюро?

– Я в этом не уверен. – Макки оглядел комнату, сожалея о том, что его вынудили действовать в одиночку.

– Чем мы себя выдали? – в задумчивости спросил Болин.

– Позвольте напомнить, – сказал Макки, – что я воспользовался предложенным вами гостеприимством и не нарушил принятые у вас правила приличия.

– Потрясающе, – сказал Болин. – Несмотря на все искушения, вы действительно не нарушили правила приличия. Это правда. Мне даже неловко. Но, может быть, у вас есть оружие. Да?

Макки вынул из внутреннего кармана дрожащее нечто.

– А-а-а, стимулятор джикуззи, – сказал Болин. – Что ж, давайте посмотрим. Это оружие?

Нечто лежало на ладони Макки. Поначалу оно казалось плоским, словно кусок розовой бумаги размером с ладонь. Постепенно на плоскости проступило изображение трубки, затем еще одно – S-образной пружины, закрученной вокруг трубки.

– Мы в некотором роде можем контролировать свой образ, – сказал Болин. – Я не уверен, стоит ли считать это оружием.

Макки сжал нечто пальцами и надавил. Раздался хлопок, и между пальцами просочились струйки пурпурного дыма с характерным запахом жженого сахара.

– Стимулятору конец, – сказал Макки. – Теперь я совершенно беззащитен и полностью полагаюсь на ваше гостеприимство.

– А вы хитры, – сказал Болин. – Но вас не волнует состояние сейра Клинтона Уотта? Перемена внешности, которую вы вызвали у него, для него проблема. Вы уничтожили инструмент, способный обратить процесс вспять.

– Пусть обращается к джикуззи, – ответил Макки. С чего бы Болину беспокоиться об Уотте?

– Ах, но они попросят, чтобы вы разрешили им вмешаться, – сказал Болин. – Они так строго соблюдают формальности. На составление запроса у них уйдет минимум три стандартных года. Они побоятся как-то оскорбить вас. А вы, конечно же, не можете дать разрешение сами, не оскорбив их. Возможно, они даже создадут вашу иллюзорную копию, чтобы отрепетировать свою петицию с ее участием. Вы не черствый человек, Макки, несмотря на ваши клоунские позы. Я и не подозревал, насколько важна для вас эта конфронтация.

– Поскольку я полностью в вашей власти, – сказал Макки, – мне хотелось бы узнать: вы попробуете помешать мне покинуть это место?

– Интересный вопрос, – ответил Болин. – Вы владеете информацией, которую пока я бы не хотел предавать огласке. Вам, конечно же, это известно?

– Конечно.

– Я нахожу Конституцию замечательным документом, – сказал Болин. – Осознание индивидуальной личности и ее отношения к обществу в целом на глубинном уровне. Особый интерес представляет раздел о Бюро Саботажа, те поправки, в которых говорится, что работу самого Бюро иногда необходимо… э… корректировать.

А теперь что он имеет в виду? – удивился Макки. И заметил, что Болин прищурился и его глаза превратились в тонкие многогранные светящиеся щели.

– Теперь я буду говорить как глава Налоговых Наблюдателей, – сказал Болин, – и напомню вам, что мы защищены от саботажа законом.

Я узнал то, что должен был узнать, подумал Макки. Теперь бы еще выбраться отсюда с этой информацией!

– Рассмотрим обучение чрезвычайных агентов саботажа, – сказал Болин. – Что изучают стажеры в области искусственного создания рабочих мест и раздувания штата при работе в Бюро?

Ему не удастся подцепить меня на крючок, вынудив солгать, подумал Макки.

– Мы в открытую объявляем стажерам, что одна из наших основных задач – создать как можно больше рабочих мест для политиков, – сказал он. – У семи пастухов не стадо.

– Я вижу, вам известно о том, что лгать хозяину дома – злостное нарушение правил приличия пан-спекки, – заметил Болин. – Но вы, разумеется, понимаете, что отказ ответить на определенные вопросы может трактоваться как ложь?

– Меня предупреждали, – сказал Макки.

– Замечательно! А что говорят вашим стажерам об умышленном затягивании дел и практике ставить палки в колеса законодательным органам?

– Приведу цитату из одной обучающей брошюры, – сказал Макки. – «Одна из основных функций Бюро – замедление работы законодательных органов».

– Великолепно! А как же споры и даже схватки, которые умышленно развязывали агенты Бюро?

– Строго рутинная работа, – сказал Макки. – Мы обязаны по возможности поощрять рост гнева в правительстве. Это изобличает некоторых темпераментных типов – тех, кто не в состоянии себя контролировать и не умеет быстро принимать решения.

– Ах, – сказал Болин. – Как увлекательно!

– Мы учитываем фактор развлекательности, – признал Макки. – По возможности привносим эффект театральности, чтобы наша работа развлекала общественность.

– Цветистый обструкционизм, – задумался Болин.

– Обструкция – это фактор силы, – сказал Макки. – Только сильнейшие могут преодолеть препятствия и преуспеть в правительстве. Сильнейшие… или хитрейшие, а в правительстве это примерно одно и то же.

– Очень познавательно, – сказал Болин и потер тыльные стороны ладоней. Подобным жестом пан-спекки выражали удовлетворение. – Вы получаете особые указания в отношении политических партий?

– Мы подпитываем их разногласия между собой, – ответил Макки. – Оппозиция обличает реальность, это одна из наших аксиом.

– Вы бы назвали агентов Бюро смутьянами?

– Конечно! Мои родители были чертовски счастливы, когда я с раннего возраста начал проявлять склонность к бунтарству. Они знали, что, когда я вырасту, подобное качество позволит мне хорошо устроиться в жизни. Они внимательно следили за тем, чтобы я направлял свои устремления в правильное русло в школе – особые курсы вроде «Прикладного разрушения», «Высшего раздражения», «Злости I и II»… Только лучшие преподаватели.

– Хотите сказать, что Бюро позволяет регулярно проявляющимся в обществе бунтарям куда-то направлять энергию?

– Разве это не очевидно? А бунтари, естественно, требуют специалистов по улаживанию конфликтов. В Бюро работают те, кто творит добро. Это система сдержек и противовесов на благо общества.

Макки замолчал, глядя на пан-спекки и гадая, не зашел ли он слишком далеко в своих разъяснениях.

– Вы же понимаете, что я говорю как Налоговый Наблюдатель? – спросил Болин.

– Понимаю.

– Народ оплачивает работу этого Бюро. Грубо говоря, народ платит людям за то, чтобы они создавали неприятности.

– Разве, нанимая полицейских, налоговых инспекторов и тому подобных, мы делаем не то же самое? – спросил Макки.

На лице Болина появилось выражение высокомерного удовлетворения.

– Но эти службы работают на благо человечества! – сказал он.

– Перед началом обучения, – сказал Макки торжественным, менторским тоном, – потенциальному саботажнику показывают всю жалкую историю. Благодетели преуспели однажды… давным-давно. Они уничтожили почти всю бюрократию в правительстве. Эта великая машина, обладавшая властью над человеческой жизнью, работала все быстрее и быстрее. – Макки заговорил громче. – Законы придумывали и утверждали в течение часа! Бюджет распределялся и тратился за две недели. По самым никчемным причинам появлялись новые службы.

Макки глубоко вдохнул, сознавая, что вложил в свои слова искренние эмоции.

– Потрясающе, – сказал Болин. – Эффективное правительство, да?

– Эффективное? – вспылил Макки. – Как будто огромное колесо вдруг сошло с рельсов! Самой структуре правительства угрожала опасность неизбежного распада, когда кучка умудренных опытом людей, опираясь на отчаяние, основала организацию, получившую название Корпус Саботажа.

– Ах да, я слышал о насилии, которое учинял Корпус.

Он специально выводит меня из себя, решил Макки, обнаружив, впрочем, что сейчас искренняя злость принесет ему пользу.

– Ладно, все действительно началось с кровопролития и ужасного разрушения, – сказал он. – Но это замедлило ход огромных колес. Правительство развило скорость, которой можно было управлять.

– Саботаж, – ухмыльнулся Болин. – На замену бюрократии.

Это напоминание было мне необходимо, подумал Макки.

– Нет дела слишком мелкого для саботажа, как нет и дела слишком великого, – сказал Макки. – Благодаря нам колесо поворачивается медленно и ровно. Давным-давно некий анонимный работник Корпуса по этому поводу выразился следующим образом: «Когда сомневаешься, замедли деятельность больших и ускорь работу маленьких».

– А Налоговые Наблюдатели, на ваш взгляд, «большие» или «маленькие»? – мягко спросил Болин.

– Большие, – ответил Макки, ожидая, что Болин перейдет в наступление.

Но пан-спекки такой ответ, казалось, позабавил.

– Печально.

– Как сказано в Конституции, – заметил Макки, – «погоня за несчастьем – неотъемлемое право любого человека».

– И вы не исключение. – Болин хлопнул в ладоши.

Через мятно-изумрудную дверь вошли двое пан-спекки в полицейской униформе.

– Вы слышали? – спросил Болин.

– Слышали, – ответил один из полицейских.

– Он защищал свое Бюро? – спросил Болин.

– Защищал, – подтвердил полицейский.

– Вы видели судебное постановление, – сказал Болин. – Мне очень жаль, поскольку сейр Макки – гость в моем доме, однако до суда он должен быть изолирован. Обращайтесь с ним вежливо, ясно?

Неужели он действительно настроен уничтожить Бюро? – взволнованно подумал Макки. – Неужели я ошибся?

– Вы расцениваете мои слова как саботаж? – спросил Макки.

– Это очевидная попытка вынудить главу Налоговых Наблюдателей пренебречь обязательствами, которые он поклялся выполнять, – сказал Болин. Он встал и поклонился.

Макки поднялся с собако-кресла и напустил на себя самоуверенный вид, хотя вовсе не чувствовал никакой уверенности. Сплетя толстые пальцы, он низко поклонился, затем выпрямился, словно престарелая жаба, поднимающаяся из глубины, дабы даровать благословение.

– Как гласит одно древнее высказывание, – изрек он, – «праведник живет глубоко в пещере, и небо кажется ему лишь маленьким круглым отверстием».

Макки с достоинством позволил полиции вывести себя из комнаты.

У него за спиной Болин озадаченно спросил:

– И что он имел в виду?

– Внимание! Внимание! Начинается заседание Верховного суда системы, первая скамья, центральный сектор!

По расчищенной подъемной платформе судебной арены туда-сюда метался клерк-робот. Металлические изгибы его тела сверкали в лучах утреннего солнца, проливавшихся вниз сквозь защитный купол. Голос, идеально подходивший большому круглому залу, проникал в самые дальние уголки:

– Просьба подойти всех, кто явился с прошением!

Серебристая полусфера, на которой восседал Верховный судья Эдвин Дули, появилась в проеме за подъемной платформой и поднялась на должную высоту. На скамье напротив лежал его белый меч справедливости. Сам Дули хранил величественное молчание, пока робот-клерк не закончил громоподобное объявление и не откатился за пределы платформы.

Судья Дули был высоким мужчиной с черными бровями. Черная мантия, накинутая поверх белых одежд, придавала ему несколько старомодный вид. Судья был известен своими классическими и весьма прозорливыми суждениями.

Сейчас его окаменевшее лицо скрывало ярость и беспокойство. Почему его поставили в такое опасное положение? Из-за того судебного постановления в деле Налоговых Наблюдателей? Независимо от вердикта, который он сейчас вынесет, скорее всего, начнутся беспорядки. Даже президент Хиндли следил за этим заседанием через один из проекторов.

Президент позвонил незадолго до начала заседания. Во время разговора они фамильярно называли друг друга Фил и Эд, но цель не оставляла сомнений. Это дело серьезно обеспокоило Администрацию. Важный закон повис в воздухе, требовалось голосование. Они не обсуждали ни бюджет, ни Бюро Саботажа, но президент ясно дал понять: не ставь под удар Бюро, однако сохрани поддержку, которую Налоговые Наблюдатели оказывают Администрации!

– Клерк, запись, – сказал судья Дули.

А сам подумал: «Вердикт будет вынесен в строгом соответствии с законом! Пускай попробуют оспорить!»

Загудела катушка робота-клерка. На экране перед судьей появились слова, которые произносил клерк:

– Народ против Клинтона Уотта, Джорджа К. Макки и Бюро Саботажа.

Дули посмотрел вниз, на судебную арену, обратив внимание на группу людей, сидевших за длинным черным столом в круглой секции защиты: мрачный Уотт с ужасающими радужными щупальцами на голове, Макки, крупные черты лица которого приняли такое выражение, словно он, услышав какую-то хитроумную шутку, пытался сдержать смех. Между двумя подсудимыми сидел адвокат Пэндер Оулсон, главный юрист Бюро Саботажа. Его мощная фигура была одета в белое, что символизировало защиту. Из-под черных бровей ярко блестели глаза, лицо было почти полностью покрыто шрамами.

Справа за столом обвинения сидел прокурор Холджанс Вонбрук, высокий, похожий на огородное пугало человек в красном – этот цвет символизировал обвинение. Его макушку венчали седые волосы. Мрачным, суровым лицом он походил на современного Коттона Мэзера[17]. Рядом с ним сидел с испуганным видом молодой ассистент, а также Пантор Болин, истец пан-спекки, фасеточные глаза которого были прикрыты испещренными прожилками веками.

– У нас будет совместное рассмотрение дел? – поинтересовался Дули.

И Оулсон, и Вонбрук встали и кивнули.

– Если суд позволит, – пророкотал Вонбрук, – я хотел бы напомнить присутствующему в зале персоналу Бюро Саботажа, что их полномочия не распространяются на этот суд.

– Если прокурор споткнется о свои ноги, – сказал Оулсон, – я готов засвидетельствовать, что виной тому будет его собственная неуклюжесть, а не какие-либо действия с моей стороны и со стороны моих коллег.

К лицу Вонбрука прилила кровь.

– Хорошо известно, как вы…

Дули коснулся рукояти церемониального меча, и по судебной арене разнеслась барабанная дробь, заглушив слова прокурора. Когда снова наступила тишина, Дули сказал:

– Суд не потерпит перехода на личности. Я хочу прояснить этот вопрос с самого начала.

На покрытом шрамами лице Оулсона улыбка выглядела как гримаса.

– Приношу свои извинения, ваша честь, – сказал он.

Дули опустился назад в кресло. Заметив блеск в глазах Оулсона, он подумал, что обученный саботажу адвокат вполне мог нарочно вызвать нападки прокурора, чтобы заручиться симпатией суда.

– Выдвинуто обвинение в незаконном саботаже в нарушение судебного запрета, – сказал Дули. – Насколько я понимаю, обе стороны отказались от вступительного слова, поскольку народ был предварительно осведомлен о сути дела?

– Так записано, – пробубнил робот-клерк.

Оулсон наклонился вперед, опираясь о стол защиты, и сказал:

– Ваша честь, подзащитный Джордж К. Макки отвергает мою кандидатуру в качестве адвоката и требует отдельного процесса. Таким образом, я представляю только Бюро и Клинтона Уотта.

– Кто представляет подзащитного Макки? – спросил судья.

Чувствуя себя человеком, прыгающим в бездну, Макки поднялся и сказал:

– Я желаю представлять себя сам, ваша честь.

– Я этого не рекомендую, – сказал Дули.

– Сейр Оулсон уже сообщил мне, что мой клиент – идиот, – сказал Макки. – Но, как и многие агенты Бюро, я получил юридическое образование. Я допущен к практике в этой системе и работал с такими кодексами, как говачинский, в котором необходимо доказать двойную отрицательную невиновность, прежде чем выносить дело на рассмотрение прокурора, а затем отталкиваться от…

– Здесь не Говачин, – заметил судья Дули.

– Могу я напомнить суду, – сказал Вонбрук, – что подзащитный Макки является чрезвычайным агентом саботажа. Речь идет не только о чемперти[18]. Каждое высказывание этого человека…

– В отношении данного дела закон един как для официальных саботажников, так и для всех остальных, – возразил Оулсон.

– Господа! – воскликнул судья. – Попрошу! Здесь я принимаю решения относительно закона. – Повисла продолжительная пауза. – Я готов уделить самое пристальное внимание поведению всех сторон в этом деле.

Усилием воли Макки заставил себя принять спокойный доброжелательный вид.

Уотт, хорошо знавший чрезвычайного агента саботажа, почувствовал опасность и дернул адвоката за рукав. Оулсон отмахнулся от него. Уотт гневно уставился на Макки.

– С позволения суда, – сказал Макки, – прошу заметить, что совместная защита в данном деле нарушает…

– Суд осведомлен о том, что это дело было направлено сюда на основании резюме робо-легума, – прервал его Дули. – Однако я предупреждаю и защиту, и обвинение, что в таких делах я сам принимаю решение. Закон и робо-легум являются человеческими конструкциями и требуют интерпретации человеком. Добавлю также, что, на мой взгляд, в любом конфликте между человеком и машиной должны преобладать интересы человека.

– Это слушание или судебное разбирательство? – поинтересовался Макки.

– Мы будем действовать как при судебном процессе с учетом полученных улик.

Макки положил ладони на край стола защиты и уставился на судью, ощущая все большие сомнения. Дули был крепким орешком. Он оставил себе большой простор для действий в рамках судебного постановления. А сегодняшнее дело не только представляло непосредственную опасность для Бюро Саботажа. Оно могло стать прецедентом с далеко идущими последствиями – или окончиться катастрофой. Игнорируя инстинкт самосохранения, Макки задумался, не устроить ли саботаж в зале суда.

– Постановление робо-легума требует совместной защиты, – сказал Макки. – Я признаюсь в осуществлении саботажа против сейра Клинтона Уотта, но хочу напомнить суду о четвертом параграфе девяносто первой статьи Семантической поправки к Конституции, в котором говорится, что секретарь Бюро Саботажа не обладает правом на неприкосновенность. Предлагаю снять с меня все обвинения. В то время я был законным офицером Бюро, и в мои обязанности входила проверка способностей моего начальника.

Вонбрук бросил в сторону Макки суровый взгляд.

– М-м-м, – пробурчал Дули. Прокурор, судя по всему, понял, к чему клонит Макки. Если на момент разговора с пан-спекки Макки уже не являлся сотрудником Бюро, то обвинение могло развалиться.

– Прокурор желает предъявить обвинение в сговоре? – спросил Дули.

Впервые с момента появления на судебной арене адвокат Оулсон выглядел обеспокоенным. Он склонил свое испещренное шрамами лицо к увенчанной щупальцами голове Уотта и начал о чем-то перешептываться с подзащитным. При этом Оулсон все больше и больше мрачнел. Щупальца Уотта дергались от волнения.

– На сей раз мы не желаем предъявлять обвинение в сговоре, – сказал Вонбрук. – Однако мы готовы разделить…

– Ваша честь! – Оулсон вскочил на ноги. – Защита протестует против разделения постановлений в данном деле. Мы заявляем, что…

– Суд напоминает обеим сторонам, что это не говачинская юрисдикция, – раздраженно сказал Дули. – Нам не нужно осуждать защитника и оправдывать прокурора прежде, чем приступать к делу! Однако если кто-либо из вас желает…

На вытянутом лице Вонбрука появилось высокомерное выражение. Он поклонился судье.

– Ваша честь, – сказал он, – мы требуем снять обвинения с подзащитного Макки, чтобы его можно было допросить как свидетеля со стороны обвинения.

– Протестую! – вскричал Оулсон.

– Обвинению хорошо известно, что нельзя удерживать ключевого свидетеля под вымышленным…

– Протест отклоняется, – сказал Дули.

– Возражаю!

– Принято к сведению.

Дули подождал, пока Оулсон не сядет обратно. Знаменательный день, подумал судья. Бюро Саботажа обвели вокруг пальца! Однако заметив хитрый блеск в глазах чрезвычайного саботажника Макки, он вдруг осознал, что Макки и сам маневрировал в этом направлении.

– Обвинение может вызвать первого свидетеля, – объявил судья и послал кодовый сигнал роботу-клерку, чтобы тот перевел Макки от стола защиты к месту дачи показаний.

На мертвенном лице прокурора Вонбрука отразилось нечто, похожее на удовольствие. Он потер полуопущенные веки и сказал:

– Приглашается Пантор Болин.

Капиталист с Ахуса встал и подошел к кольцу, где происходила дача свидетельских показаний. На экране робота-клерка появился протокол: «Пантор Болин с планеты Ахус IV, официальный свидетель по делу A011–5BD₄gGY74R₆ Верховного суда системы ZRZ¹».

– Пантор Болин принес присягу и готов давать показания, – объявил робот-клерк.

– Пантор Болин, являетесь ли вы главой организации, известной как Налоговые Наблюдатели? – спросил Вонбрук.

– Я… а… д-да, – запинаясь, ответил Болин и, пристально глядя на Макки, провел по лбу большим синим платком.

Он только сейчас начинает понимать, что я должен сделать, подумал Макки.

– Я показываю вам запись, приложенную к обвинительному акту робо-легума, – сказал Вонбрук. – Полиция системы подтверждает, что на данной записи запечатлен разговор между вами и Джорджем К. Макки, в ходе которого…

– Ваша честь! – запротестовал Оулсон. – Оба свидетеля этого так называемого разговора присутствуют на судебной арене. Существуют более прямолинейные методы представления значимой информации в этом деле. Более того, поскольку по-прежнему имеется непосредственная угроза сговора, я протестую против демонстрации этой записи, которая заставит человека давать показания против самого себя.

– Сейр Макки больше не является ответчиком в этом деле, а сейр Оулсон не является адвокатом Макки, – насмешливо заявил Вонбрук.

– Однако протест небезоснователен, – сказал Дули и посмотрел на Макки, сидевшего на трибуне для дачи показаний.

– В беседе с сейром Болином нет ничего постыдного, – сказал Макки. – Я не возражаю против того, чтобы эту запись представили суду.

Болин приподнялся на пальцах, словно хотел высказаться, но тут же сник.

Теперь он уверен, подумал Макки.

– Значит, я допущу запись к просмотру в судебном порядке, – сказал Дули.

Сидевший за столом защиты Клинтон Уотт уткнулся головой, увенчанной щупальцами, себе в руки.

Вонбрук, оскалив зубы, словно голый череп, сказал:

– Сейр Болин, я демонстрирую вам эту запись. Было ли в ходе данной беседы оказано на агента Бюро Саботажа Макки какое- либо давление?

– Протестую! – подскочив, взревел Оулсон. Лицо в шрамах искривилось в гневной гримасе. – В ходе так называемой беседы сейр Макки уже не был агентом Бюро! – Он посмотрел на Вонбрука. – Защита протестует против очевидной попытки прокурора связать сейра Макки с…

– Почему же так называемой беседы! – огрызнулся Вонбрук. – Сейр Макки сам признался, что она состоялась!

– Протест принят, – устало сказал Дули. – В отсутствие прямых улик сговора суд не станет рассматривать ремарки по поводу работы сейра Макки в Бюро Саботажа.

– Но ваша честь, – возразил Вонбрук, – действия сейра Макки не поддаются иной интерпретации!

– Решение по этому вопросу принято, – сказал Дули. – Продолжайте.

Макки поднялся и сказал:

– Позволит ли ваша честь мне действовать в роли советника в данном судебном процессе?

Дули откинулся на спинку кресла, подпер подбородок рукой и задумался. Это дело рождало у него чувство беспокойства, которое все крепло и крепло, но он никак не мог понять почему. Каждое действие Макки вызывало подозрения. Дули напомнил себе, что чрезвычайный агент саботажа знаменит хитрыми ходами, коварными и запутанными планами и дикими и самыми невероятными перестановками – как многослойный лук в форме пятимерной бутылки Кляйна. Неудивительно, что ему удалось практиковать юриспруденцию по говачинскому кодексу.

– Вы можете объяснить, что вы имеете в виду, – сказал Дули, – но я пока не готов внести ваши показания в протокол.

– Собственный Кодекс Бюро Саботажа прояснил бы дело, – сказал Макки, осознавая, что сжигает за собой мосты. – Успешно совершенный мною саботаж исполняющего обязанности секретаря Уотта – это факт.

Макки указал на массу щупалец, хорошо заметную теперь, когда Уотт поднял голову, злобно глядя на него.

– Исполняющего обязанности секретаря? – переспросил судья.

– Судя по всему, – сказал Макки. – Согласно Кодексу Бюро, если секретарь подвергается саботажу, он…

– Ваша честь! – вскричал Оулсон. – Мы рискуем спровоцировать утечку секретной информации! Насколько я понимаю, заседание транслируется!

– Будучи промежуточным директором Бюро Саботажа, я сам решаю, что является утечкой информации, а что нет! – рявкнул Макки.

Уотт снова уронил голову на руки и застонал.

У Оулсона перехватило дыхание.

Дули в ошеломлении уставился на Макки.

Молчание нарушил Вонбрук.

– Ваша честь, – сказал прокурор, – этот человек не давал присягу. Предлагаю пока отпустить сейра Болина, чтобы сейр Макки мог продолжить свое объяснение под присягой.

– У защиты есть вопросы к сейру Болину? – сделав глубокий вдох, спросил Дули.

– Пока нет, – пробормотал Оулсон. – Полагаю, его можно потом пригласить обратно?

– Да, – ответил Дули, повернувшись к Макки. – Пройдите в круг для дачи показаний, сейр Макки.

Болин, будто во сне, вышел из круга и вернулся за стол обвинения. В фасеточных глазах пан-спекки отразился странный блеск, как будто ему было что скрывать.

Макки вошел в круг, принес присягу и повернулся к Вонбруку, напустив на себя решительный вид, который, как он знал, должен был подчеркнуть его целеустремленность.

– Вы назвали себя промежуточным директором Бюро Саботажа, – сказал Вонбрук. – Не могли бы вы объяснить, что это значит?

Прежде чем Макки успел ответить, Уотт поднял голову и прорычал:

– Ты предатель, Макки!

Дули схватил рукоятку меча справедливости, чтобы подчеркнуть непреклонность своей позиции, и воскликнул:

– Я не потерплю подобных беспорядков в суде!

Оулсон положил руку на плечо Уотта. Оба гневно смотрели на Макки. Щупальца на голове Уотта извивались, окрашиваясь во все цвета радуги.

– Я должен предостеречь свидетеля, – сказал Дули, – его замечания звучат так, словно имеет место сговор. Все, что он скажет сейчас, может быть использовано против него.

– Никакого сговора, ваша честь, – ответил Макки. Он стоял лицом к Вонбруку, но обращался, кажется, к Уотту. – За много веков функции Бюро Саботажа в правительстве стали более открытыми и явными, однако некоторые аспекты смены гвардии, если так можно выразиться, остаются важной тайной. Правило таково: если человек в состоянии защитить себя от саботажа, он подходит на должность главы Бюро. Однако если секретарь Бюро успешно саботирован, он обязан покинуть свой пост и предоставить эту должность на рассмотрение президента и кабинета министров в полном составе.

– Покинуть? – спросил Дули.

– Это необязательно, – сказал Макки, – но если акт саботажа по отношению к секретарю значителен, тонок и имеет далеко идущие последствия, секретаря заменяет более успешный саботажник. А предыдущий отстраняется от должности.

– То есть вы хотите сказать, что теперь президент и кабинет министров должны выбрать между сейром Уоттом и вами? – спросил Дули.

– Мной? – удивился Макки. – Нет! Я – промежуточный директор, потому что сумел успешно саботировать сейра Уотта и потому что оказался старшим чрезвычайным агентом саботажа на месте.

– Но вас якобы уволили, – возразил Вонбрук.

– Пустая формальность, – ответил Макки. – Увольнять саботажника, который успешно выполнил подобное задание, – традиция. Это делает его кандидатом на должность секретаря, если он к этому стремится. Однако в данный момент я не имею подобных устремлений.

Уотт резко выпрямился и уставился на Макки.

Макки провел пальцем по вороту, понимая, что ему грозит физическая опасность. Взгляд в сторону пан-спекки подтвердил это. Пантору Болину с трудом удавалось держать себя в руках.

– Все это очень интересно, – ухмыльнулся Вонбрук, – но как это может повлиять на данное дело? Выдвинуто обвинение в незаконном саботаже Налоговых Наблюдателей в лице сейра Пантора Болина. Если сейр Макки…

– Если уважаемый прокурор позволит, – перебил Макки, – я могу успокоить его на сей счет. Должно быть очевидно, что…

– Это сговор! – вскричал Вонбрук. – Как же…

Его заглушил громкий ритмичный стук. Судья Дули поднял меч, и арена наполнилась электронным звуком. Когда вновь наступила тишина, судья опустил меч и вернул его на место перед собой.

Дули понадобилась минутка, чтобы успокоиться. Он прекрасно понимал, что в политическом отношении идет по краю бездны. Благодарение звездам, он еще мог объявить данный процесс слушанием.

– Продолжим по порядку, – сказал Дули. – Для того суды и нужны, знаете ли. – Он глубоко вдохнул. – Итак, здесь присутствуют несколько человек, чью преданность поддержанию закона и порядка по идее нельзя ставить под сомнение. Я бы включил в их число сейра прокурора Вонбрука, уважаемого адвоката сейра Оулсона, сейра Болина, биологический вид которого известен разумностью и гуманизмом, а также уважаемых представителей Бюро Саботажа, действия которых хоть и раздражают и гневят нас порой, но все же производятся ради нашего блага, ради того, чтобы сделать нас сильнее и раскрыть наши внутренние ресурсы.

Этот судья упустил свое истинное предназначение в жизни, подумал Макки. С такими речами ему бы работать в сфере законодательства.

Вонбрук, устыдившись, сел на место.

– Итак, – продолжал судья, – если я не ошибаюсь, сейр Макки упомянул два акта саботажа. – Дули посмотрел вниз на Макки. – Сейр Макки?

– Все выглядит именно так, ваша честь, – сказал Макки, надеясь, что правильно оценил теперешнее отношение Дули к делу. – Однако, возможно, по данному конкретному вопросу принять решение сможет только суд. Видите ли, ваша честь, предполагаемый акт саботажа, о котором я говорю, был инициирован агентом Бюро, являющимся пан-спекки. Однако теперь выгоду от этого действия, судя по всему, желает получить пан-спекки, делящий одну колыбель с этим агентом и…

– Вы смеете намекать, что я не являюсь хранителем эго своей ячейки? – вспылил Болин.

Макки понял, что пан-спекки нацелил на него оружие, хотя и не мог сказать, что это и где оно. В их культуре было предостаточно упоминаний об оружии, защищающем эго.

– Я этого не говорил, – поспешно и как можно более искренне ответил Макки. – Но вы ведь не могли настолько неправильно истолковать культуру людей с Земли, чтобы не знать, что теперь произойдет.

Какой-то инстинкт заставил судью и других зрителей этого разговора молчать.

Болин, казалось, дрожал всем телом.

– Я опечален, – сказал он.

– Если бы существовал способ достичь взаимного согласия и избежать всех этих страданий, я бы выбрал его, – сказал Макки. – Вы видите другой способ?

Не переставая дрожать, Болин ответил:

– Я должен делать то, что должен.

– Сейр Макки, что здесь происходит? – тихо спросил Дули.

– Две культуры пытаются наконец понять друг друга, – ответил Макки. – Мы веками жили бок о бок в кажущемся взаимном согласии, но внешние проявления обманчивы.

Оулсон попытался было встать, но Уотт дернул его обратно на место.

Макки заметил, что его бывший начальник оценил опасность. Очко в его пользу.

– Вы понимаете, сейр Болин, – сказал Макки, пристально глядя на пан-спекки, – что подобные вещи необходимо долго и тщательно обсуждать в открытую, прежде чем суд примет решение. Это закон, который вы поклялись соблюдать. Я склонен поддержать вашу кандидатуру на роль секретаря, но мое личное решение подождет результата слушания.

– Что необходимо обсуждать? – спросил Дули. – И по какому праву, сейр Макки, вы называете это слушанием?

– Я выражаюсь фигурально, – ответил Макки, не сводя глаз с пан-спекки, гадая, какое страшное оружие эти существа применяли для защиты эго. – Что скажете, сейр Болин?

– Вы защищаете неприкосновенность своего жизненного уклада, – сказал Болин, – но отказываете мне в праве на то же самое?

– Неприкосновенность, но не секретность, – уточнил Макки.

Дули перевел взгляд с Макки на Болина и заметил, что пан-спекки выглядит как сжатая пружина, готовая в любой момент распрямиться. Судя по тому, как он держал руку в кармане пиджака, судья понял, что он, вероятно, готовится применить против всех присутствующих на арене какое-то оружие. Такой уж у него был вид. Дули хотел было вызвать охрану, но задумался о том, что ему было известно о пан-спекки, и решил не провоцировать критическую ситуацию. Люди приняли пан-спекки как своих. Из них получались хорошие друзья, но страшные враги, к тому же ходили слухи об их скрытых способностях, об эго-ревности, о свирепости, с которой они оберегали тайны своей колыбели клана.

Болину наконец удалось побороть дрожь.

– Говорите, что должны сказать, – прорычал он.

Макки пробормотал про себя молитву о том, чтобы пан-спекки не потерял контроль над своими рефлексами, и обратился к камерам в дальнем конце судебной арены, которые транслировали все происходящее во все концы вселенной.

– Пан-спекки, принявший имя Наполеона Билдуна, был одним из наших лучших агентов в Бюро Саботажа, – начал Макки. – Агент Билдун пропал примерно в то же время, когда Пантор Болин встал во главе Налоговых Наблюдателей. Вполне вероятно, что Налоговые Наблюдатели как организация сами по себе представляют собой хитрый и искусный саботаж самого Бюро Саботажа, а начало этому положил Билдун.

– Человека по имени Билдун не существует! – воскликнул Болин.

– Сейр Макки, – сказал судья Дули, – не хотели бы вы продолжить этот разговор в частном порядке у меня в кабинете? – Судья смотрел на саботажника, стараясь выглядеть доброжелательным, но твердым.

– Ваша честь, – ответил Макки, – не могли бы мы из уважения к сейру Болину как к человеку предоставить ему право решать?

Болин повернул свои фасеточные глаза к скамье и тихо проговорил:

– Если суд не возражает, лучше сделать это в открытую. – Он резко вынул руку из кармана. В ней ничего не было. Он оперся на стол, ухватившись руками за противоположный край. – Пожалуйста, продолжайте, сейр.

Макки сглотнул. На мгновение его охватило восхищение пан-спекки.

– Для меня будет несравненным удовольствием служить под вашим началом, сейр Болин, – сказал он.

– Делайте то, что должны! – прохрипел Болин.

На лицах Уотта и адвокатов отражалось изумление, а в глазах судьи Дули застыл вопрос.

– Выражаясь языком пан-спекки, человека по имени Билдун не существует. Но такой человек существовал – в ячейке сейра Болина. Надеюсь, вы заметили, как похожи выбранные ими имена?

– А… да, – сказал Дули.

– Боюсь, я весьма нагло совал свой нос во все, что связано с пан-спекки, – признался Макки. – Но это объясняется тем, что я подозревал акт саботажа, о котором уже упоминал здесь. Налоговые Наблюдатели оказались слишком хорошо осведомлены о внутренней деятельности Бюро Саботажа.

– Я… э… не уверен, что понимаю вас, – сказал Дули.

– Самая большая тайна во вселенной – циклическая смена пола и личности пан-спекки – для меня уже не является тайной, – сказал Макки. Увидев, как побелели пальцы Болина, вцепившиеся в край стола, Макки глубоко вздохнул.

– Это имеет отношение к нашему делу? – спросил Дули.

– Несомненно, ваша честь, – сказал Макки. – Видите ли, у пан-спекки есть уникальная железа, которая управляет мышлением, доминантой, взаимоотношением разума и инстинкта. Пять членов ячейки на самом деле являются единым существом. Я хочу подчеркнуть это в силу юридической необходимости.

– Юридической необходимости? – переспросил Дули. Он посмотрел на явно расстроенного Болина, затем перевел взгляд на Макки.

– Функция этой железы – передавать доминанту пан-спекки, у которого она функционирует. Но она функционирует в течение определенного, ограниченного срока – от двадцати пяти до тридцати лет. – Макки посмотрел на Болина. Пан-спекки снова задрожал. – Пожалуйста, поймите, сейр Болин, что мною движет необходимость. Это не является актом саботажа.

Болин поднял голову. На лице застыло выражение глубочайшего горя.

– Заканчивайте уже! – прохрипел он.

– Да, – сказал Макки, снова глядя на озадаченного судью. – Ваша честь, перенос эго пан-спекки подразумевает перенос базовых знаний и опыта. Когда умирает хранитель эго, независимо от того, как далеко он находится от колыбели клана, это пробуждает старшего из оставшейся в колыбели тройни. Хранитель эго даже оставляет устные наставления своему наследнику, если это возможно. Как правило, это происходит почти всегда. Так было и в этот раз.

Дули откинулся на спинку кресла. Перед ним начинала вырисовываться юридическая проблема, которую обозначил рассказ Макки.

– Акт саботажа, который может сделать пан-спекки кандидатом на пост секретаря Бюро Саботажа, был инициирован… э… членом ячейки сейра Болина, присутствующего сегодня в суде, так? – спросил Дули.

Макки вытер пот с брови.

– Верно, ваша честь.

– Но тот член ячейки уже не является хранителем эго, да?

– Совершенно верно, ваша честь.

– То есть… бывший хранитель эго, этот… э… Билдун уже не является кандидатом?

– Билдун – или то, что когда-то было Билдуном, – теперь существо, функционирующее лишь благодаря инстинктам, ваша честь, – пояснил Макки. – Пока что он способен выполнять роль сиделки в колыбели клана, а со временем его ждет другая судьба, которую я предпочел бы не описывать.

– Ясно. – Дули посмотрел на купол арены. Он начинал понимать, чем рисковал Макки. – И вы поддерживаете кандидатуру этого… э… сейра Болина на должность секретаря? – спросил Дули.

– Если президент Хиндли и кабинет министров примут к сведению рекомендацию старших агентов Бюро, как это обычно бывает, сейр Болин станет новым секретарем, – ответил Макки. – Я это поддерживаю.

– Почему? – спросил Дули.

– Благодаря их уникальному блуждающему эго, пан-спекки отличаются более инклюзивным отношением к разумным существам, нежели другие родственные человеку виды, – сказал Макки. – Благодаря этому они ответственно относятся ко всем формам жизни. Они не обязательно проявляют в этом сентиментальность. Там, где надо проявить силу, они это делают. Их колыбель клана демонстрирует несколько явных примеров этого, которые я предпочел бы не описывать.

– Понятно, – сказал Дули, хотя вынужден был признать про себя, что на самом деле ничего не понял. Его начали раздражать постоянные намеки Макки на какие-то ужасные занятия пан-спекки. – И вы полагаете, что акт саботажа, осуществленный этим Билдуном-Болином, дает ему возможность занять пост секретаря при условии, что суд установит, что это один и тот же человек?

– Мы не один и тот же человек! – взревел Болин. – Не смейте утверждать, что я – тот… тот неуклюжий, прилипчивый…

– Спокойно, – сказал Макки. – Сейр Болин, я уверен, что вы осознаете необходимость этой юридической фикции.

– Юридической фикции, – повторил Болин, будто цепляясь за формулировку. Его фасеточные глаза гневно смотрели на Макки с другого конца судебной арены. – Благодарю вас за вашу учтивость, Макки.

– Вы не ответили на мой вопрос, сейр Макки, – сказал Дули, не обращая внимания на разговор с Болином.

– Саботаж сейра Уотта посредством нападения на все Бюро в целом является настолько тонким и элегантным действием, что раньше никто не мог достичь ничего подобного, – сказал Макки. – Это лишь укрепит Бюро.

Макки глянул на Уотта. Щупальца на голове исполняющего обязанности секретаря прекратили свою безумную пляску. Он оценивающе смотрел на Болина. Ощутив затишье на судебной арене, он перевел взгляд на Макки.

– Разве вы не согласны, сейр Уотт? – спросил Макки.

– О да. Совершенно согласен, – ответил Уотт.

Нотки искренности в голосе Уотта обескуражили судью. Он впервые задумался о преданности этих людей своей работе.

– Бюро Саботажа – очень уязвимая служба, – сказал Дули. – У меня имеются серьезные сомнения…

– Если ваша честь позволит заметить, – сказал Макки, – терпимость – одно из ключевых качеств, которые необходимы саботажнику в работе. Я хочу, чтобы вы поняли, что наш друг пан-спекки сделал сегодня. Предположим, я подсматривал за вами, судья, и вашей супругой в самый интимный момент и подробно изложил свои наблюдения в открытом суде, за которым следит половина вселенной. Предположим также, что строжайший моральный кодекс запрещает вам подобные дискуссии с чужаками. Предположим, что мой рапорт состоял из самых простых, каждодневных, вульгарных слов, имеющихся в моем распоряжении. Предположим, что вы по традиции вооружены смертельным оружием и имеете право нанести удар по тому, кто сделал нечто настолько богохульное, настолько…

– Грязное! – прошипел Болин.

– Да, – сказал Макки. – Грязное. Как вы думаете, ваша честь, могли бы вы удержаться от того, чтобы убить меня?

– Боже мой! – воскликнул Дули.

– Сейр Болин, – сказал Макки, – приношу вам и всей вашей расе глубочайшие извинения.

– Я надеялся, что мне придется вынести это испытание в частном кабинете судьи в присутствии как можно меньшего количества чужаков, – сказал Болин. – Но раз вы начали говорить в открытом суде…

– Это должно было произойти именно так, – сказал Макки. – Если бы мы сделали это втайне, народ счел бы подозрительным, что пан-спекки управляет…

– Людьми? – спросил Болин.

– Теми, кто не является пан-спекки, – сказал Макки. – Это стало бы барьером между нашими видами. И все это лишь укрепило нас, – добавил он. – Мы снова продемонстрировали те статьи Конституции, которые гарантируют народу, что правительство будет принимать продуманные решения, и показали общественности, как действует Бюро Саботажа, а также ценный характер того, кто станет новым секретарем.

– Я пока не принял решение по этому критическому вопросу, – сказал Дули.

– Но ваша честь! – воскликнул Макки.

– При всем уважении к вам как к чрезвычайному агенту саботажа, сейр Макки, – сказал Дули, – мой вердикт основывается на уликах, собранных под моим руководством. – Он посмотрел на Болина. – Сейр Болин, вы разрешите агенту суда собрать улики, которые позволят мне вынести вердикт, не опасаясь нанести вред моему собственному виду?

– Все мы здесь люди, – буркнул Болин.

– Но политическое равновесие удерживают люди с Земли, – возразил Дули. – Я верен закону, это так, но также должен учитывать интересы своих товарищей-землян. Я должен…

– Вы хотите, чтобы ваши собственные агенты проверили, сказал ли сейр Макки правду о нас?

– Э… да, – ответил Дули.

Болин посмотрел на Макки.

– Сейр Макки, это я должен перед вами извиниться. Я не подозревал, насколько глубоко укоренилась в ваших товарищах ксенофобия.

– Это потому, – сказал Макки, – что вы не испытываете ничего подобного, а в общении с другими видами вас ограничивает только природная скромность. Я подозреваю, что этот феномен знаком вам лишь потому, что вы изучали нас.

– Но все незнакомцы потенциально делят личность, – сказал Болин. – Что ж, ладно.

– Если вы наговорились друг с другом, – сказал Дули, – не соблаговолите ли ответить на мой вопрос, сейр Болин? Надеюсь, это все еще официальный суд.

– Скажите, ваша честь, – произнес Болин, – вы бы позволили мне стать свидетелем интимных отношений между вами и вашей супругой?

Дули помрачнел, но вдруг осознал всю глубину аналогии, приведенной Макки, и, к своей чести, ответил с достоинством.

– Если бы это было необходимо для поддержания взаимопонимания, – прохрипел он, – то да!

– Я вам верю, – пробормотал Болин и глубоко вдохнул. – После того, что я вытерпел здесь сегодня, наверное, можно принести еще одну жертву. Я даю вашим следователям привилегию, которой вы требуете, но советую им проявлять осмотрительность.

– Это подготовит вас к трудностям, которые сопутствуют работе секретаря Бюро, – сказал Макки. – Вы должны помнить, что секретарь Бюро никак не защищен от саботажа.

– Но, – сказал Болин, – все агенты должны выполнять законные приказы секретаря, позволяющие ему осуществлять деятельность согласно Конституции.

Макки кивнул, увидев в глазах Болина бесконечный ряд шпионских заданий и подробных рапортов секретарю Бюро Саботажа – по крайней мере до тех пор, пока его любопытство и жажда мести не будут удовлетворены.

Но остальные присутствующие на судебной арене, не обладавшие проницательностью Макки, подумали только: «И что он имеет в виду?»

Яйцо и пепел

Вот уже целую неделю Сиукурнин висел над охотничьим лагерем в обличии сосновой шишки. Одна из веревок, которыми была закреплена палатка охотников, располагалась в нескольких дюймах от него и, когда, как, скажем, сейчас, дул холодный вечерний ветер, издавала протяжный гул. Возникали маскирующие гармоники, которые надо было отфильтровать (наряду со множеством других «шумов»), прежде чем Сиукурнину удалось сосредоточиться на вибрациях, исходящих от существ, сидевших вокруг костра.

В субклеточной структуре Сиукурнина уже хранился длинный перечень светоотраженных форм и значений вибраций из этого и других мест. Он знал, что, когда одна из углеродных форм жизни перемещалась к ближайшей текущей жидкости, это означало, что существо идет к воде. (Одна из вибраций обозначала огромный, волнующийся запас воды за горами на востоке.) Он также знал, что, когда одно из существ впадало ночью в анабиоз (период низкочастотной вибрации), это был сон.

О, у вибраций было столько значений.

Сиукурнин попытался воспроизвести вибрации, обозначающие сон и воду, на субаурикулярном уровне, наслаждаясь своим растущим мастерством в распознавании подобных тонкостей.

От костра исходил аромат кофе и жареного мяса. Сиукурнин прислушивался к ним, смакуя полноту спектра вибраций в этом чарующем месте. Пока что он не видел необходимости в том, чтобы применять к себе вибрации не чилитигишского происхождения.

(Важно понимать, что на данной стадии, думая о себе – а такое бывало редко, – он не думал: «Я – Сиукурнин». Во-первых, природный механизм ограничивал длительную интроспекцию. Во-вторых, «Сиукурнин» – это временная вибрация – ограниченная слуховая адаптация настоящего «термина», который используется только при общении с существами, не умеющими слышать визуальный спектр и пока не способными различать чилитигишский спектр. Поскольку это самое начало контакта, вполне приемлемо называть это существо «Сиукурнин», однако следует помнить, что это понятие имеет определенные ограничения.)

До прибытия в охотничий лагерь Сиукурнин провел две недели в кают-компании большого серого военного корабля, прикидываясь заклепкой. Он покинул корабль «пленкой» на мусорном баке и прибыл на поляну в сосновом бору в виде проволоки в крышке багажника подержанной машины, купленной одним из охотников.

В промежутке между мусорным баком и подержанной машиной было еще несколько однотонных и гладких маскировочных форм. Их было очень трудно воспроизвести. Теперешняя форма сосновой шишки, можно сказать, позволяла Сиукурнину расслабиться.

Начав изучать репертуар новых вибраций, Сиукурнин почувствовал себя, как лилим с новым арабегом, или, как сказали бы вы, ребенок с новой игрушкой. Ему вспомнилось время, проведенное на корабле. «Теперь послушай это! Теперь послушай это!» – напевал он самому себе – тихо, чтобы существа внизу не могли его услышать.

Разбитый среди сосен лагерь накрыла тьма. Костер едва теплился. Прямоходящие существа удалились в свою палатку. (Чтобы спать, понимаете?) Среди них было одно, которое обозначалось примитивной (не чилитигишской) вибрацией: «Сэм».

Сейчас Сиукурнин слушал, как ветер шелестит ветвями, как шуршат ночные твари. Вот неподалеку раздался образный возглас запаха скунса. Гораздо позже Сиукурнин попытался преодолеть ограничения и вспомнить ночь своего пробуждения на корабле. Проявилось лишь слабое, размытое воспоминание – ощущение того, как он плыл вверх сквозь темную воду.

Усилие, необходимое для воспоминания, запустило ингибирующий механизм. Сиукурнина начал терзать разрушительный голод. Он чувствовал, как в его структуре происходят изменения – своего рода процесс созревания.

Чтобы побороть голод, Сиукурнин воображал себя одним из летающих существ, видимых в прекрасных гармониках неба над ним, взмывающих все выше… выше…

Но и это встревожило его, потому что в сознании упрямо формировался образ огромного красно-золотого крылатого существа, неведомого этим небесам (но волнующе знакомого самому Сиукурнину).

Рассвет посеребрил горные вершины на востоке и пробудил Сиукурнина от его грез. Из палатки кто-то вышел, зевнул, потянулся. Сиукурнин сопоставил световые и звуковые вибрации этого существа и по-своему «узнал» охотника Сэма. Его сопровождала пестрая гармоника, сотканная из длинных и коротких обонятельно-визуальных волн в сочетании с мощными звуковыми вибрациями, несущими смысловую нагрузку.

– Ну и холодрыга сегодня утром, – недовольно пробормотал охотник. – Хорошо вам, бездельникам, валяться в теплых мешках.

Из палатки раздался другой голос:

– Мы честно бросили жребий, Сэм, и тебе выпало разводить костер. Давай, займись делом.

Внутри Сиукурнина вспыхнуло осознание чего-то. Он чувствовал, что это грубое существо несет в себе какой-то очень желанный элемент. В некотором роде Сиукурнин «сжался», будто готовясь к прыжку.

Охотник положил руку на веревку, заметил фальшивую сосновую шишку.

– Ага, – сказал он. – Ты будешь гореть, как смола. – Он протянул руку, дотронулся до «шишки», вдруг ощутил тепло, а потом пустоту. «Шишка» исчезла. Он встряхнул рукой, посмотрел на землю, потом снова на дерево. Ничего. – Разрази меня гром, – пробормотал он и почесал ладонь в том месте, где коснулся «шишки».

– Ты уже разложил костер? – спросил голос из палатки.

Сэм покачал головой.

– Нет. Хотел сорвать сосновую шишку, чтобы развести его, а эта чертова штука исчезла.

– Стареешь, дедуля, – сказал голос из палатки. – Вот вернемся в город, купи себе очки.

В разговор вклинился еще один голос из палатки:

– Может, хватит уже языком чесать? Спать не даете!

Между тем Сиукурнин на мгновение ощутил сладкую истому. Он почувствовал, как неуправляемо меняется, распространяясь по руке углеродной формы жизни, незамедлительно просачиваясь через поры, между клетками, в вену. Он вытянулся – не больше шести клеток в диаметре – и продолжал тянуться… тянуться…

Длинная, тонкая нить исследовала вену по всей длине. (Здесь раздавались великолепные полифонические вибрации: тихое шипение, и писк, и нахлестывание на фоне прекрасной дроби. Потребовалось несколько минут аккуратной регулировки, прежде чем лейкоциты прекратили свое жадное нападение.)

Сиукурнин по-своему танцевал от радости. Его голод превратился в едва различимый позыв – тусклое осознание того, что совсем скоро голоду наступит конец.

Тонкой струйкой потекли воспоминания о том, что было до того, как он плыл вверх, и о первых минутах пробуждения сознания на корабле. Этих воспоминаний было недостаточно для того, чтобы напугать его мыслью о том, что они могут завладеть маленьким яйцом, содержащим его сущность… но вполне достаточно, чтобы разжечь его любопытство.

(Видите ли, все Сиукурнины испытывают любопытство, которое невозможно подавить, а чилитигишское самосознание лишь усиливает это качество.)

Сиукурнин плыл, полз, извивался, удлинялся и сжимался. Вниз, вперед, вверх. Теперь ему приходилось отфильтровывать часть окружавшей его «музыки»: хрипы в больших мешках с воздухом, бульканье и колебание жидкостей, потрескивание и посвистывание. Все это так отвлекало. Один из его элементов опутал паутиной голосовые связки хозяина (Сиукурнин называл их «большими вибраторами»). Другая часть охватила речевые центры в мозгу. Жгутики достигли поверхности глаза и сосудов на веках, устанавливая контакт с окружающим миром.

Поначалу он никак не мог сосредоточиться – ведь все вибрации были распределены по отдельным органам чувств; потом искушение стало непреодолимым. (Разве можно его в этом винить?) Сиукурнин согласовал контакт между речевыми центрами и голосовыми связками.

По окруженной соснами поляне разнесся человеческий голос:

– Слушайте! Слушайте! Вода! Сон! Огонь! Есть!

О, какое это было головокружительное ощущение!

Двое прямоходящих – охотники, спящие в палатке, – торопливо выбрались наружу. Один крикнул:

– Давно пора…

Он замолчал. Огня не было. У кострища стоял, вытаращив от ужаса глаза, Сэм. Левую руку он прижимал к горлу, а правой как будто старался что-то оттолкнуть.

Потом Сэм пошатнулся, упал…

В больнице сильные вибрации стихли до уровня отдаленного шипения. Лампа на прикроватном столике была выключена. Но тихое гармоническое отражение от кремовых стен все же перемешивалось с ровным свистом дыхания спящего.

Сэм лежал с закрытыми глазами на спине на единственной в комнате кровати. Его грудь спокойно поднималась и опадала под зеленым гудением одеяла. Где-то рядом пульсирующий мотор исполнял свое облигато. Передвижения городского транспорта вдали сопровождались тихим, привычным гулом, вздохами и скрежетом. Эфир играл виртуозное соло в воздухе в тон волне дезинфицирующего средства. Цокот каблуков медсестры в коридоре добавлял резкий, случайный ритм, вплетавшийся то тут, то там… то тут, то там сквозь другие вибрации, и это будоражило сознание существа на кровати.

(В конце концов теперь он вспомнил долгую, практически непрерывную тишину во время миграции. В некотором роде он изголодался по этим удивительным «шумам».)

Через приоткрытую дверь в палате было слышно, как врач разговаривает с Беверли, женой Сэма. Врач был человеком высокого роста, с носом, напоминавшим птичий клюв. В его образе преобладали розовые и светлые тона, многочисленные оттенки белого. Его руки издавали резкие вскрики, в карманах что-то позвякивало, а изо рта лилось вместе с дыханием гудение табака.

Беверли вызвала странный эффект двойного узнавания: знакомыми казались ее темные волосы, мягкий овал лица, проницательные серовато-зеленые глаза. (Это, конечно, были воспоминания Сэма.) А к этому примешивался яркий взрыв душистой пудры (по-прежнему знакомый, да, но переходящий в неописуемый тон), а также глиссандо золотого ожерелья на фоне зеленого пальто и зеленого костюма, а вокруг – четкий ритм золотисто-бронзовых пуговиц. (Это далеко не все, но для читателя, не обладающего чилитигишским самосознанием, эти эффекты ничего не значат.)

Голос врача, старавшегося осторожно успокоить Беверли, напоминал барабанную дробь.

– Вне всякого сомнения, это какая-то разновидность нарколепсии, – говорил он. – Но лимфатические узлы не увеличены. Пульс и дыхание в норме. Температура поднялась, но это не опасно. Я подозреваю, что это реакция на нервное напряжение. Он много работал?

– Нарколепсия, нарколепсия, нарколепсия, – шептал Сиукурнин губами Сэма.

Хотя… это были уже не совсем губы Сэма. Точнее сказать, это были губы Сэма-Сиукурнина.

Просто нужно понимать, что, имея одиночное эго, весьма сложно понять происходящее. То, что кажется вам странным и непреодолимым, происходило и с Сэмом, и с Сиукурнином. Жгутики Сиукурнина сами по себе расползались и исследовали свое окружение. Теперь он превратился в обширную тонкую сеть, распространившуюся по всему организму хозяина. Там, где он касался нервных клеток – в мозгу и где бы то ни было еще, – происходили тончайшие замещения на субклеточном уровне. Новые воспоминания (воспоминания Сэма) просачивались в Сиукурнина. А воспоминания Сиукурнина, разумеется, просачивались назад в Сэма. (Это один из тех процессов, которые просто не могут быть односторонними.)

Все зашло так далеко, что Сиукурнин потерял временное миграционное сознание. А Сэм… «он» теперь представлял себя своего рода «иглой» на конце чрезвычайно длинной нитки. Понимаете, «нитка» была цепью эгопамяти Сиукурнина, его прошлым, столь древним, что оно ошеломило сознание Сэма.

(Если открыть прошлое Сиукурнина, выяснится, что в него входят другие существа, и их так много, что число уже не имеет значения. Это поразительный, бесконечный процесс, в ходе которого были разработаны весьма удовлетворительные отношения внутри организма.)

Полностью пробудившись, Сиукурнин теперь понимал необходимость механизма, который заблокировал осознание цепи эгопамяти. В период миграции возникало сильное искушение обратиться внутрь себя к этому слиянию разнообразных форм, инкапсулировать отвлекающие процессы и просто думать, и думать, и думать, и…

Ясно, что это была бы своего рода смерть. (Строго говоря, Сиукурнины не боятся смерти, хотя во время того вектора в их жизненном цикле, который называется «полет радости», они уязвимы.)

Сэм и Сиукурнин слились воедино. Сэм-Сиукурнин (цепь эгопамяти плюс икс) лежал в значимом ядре вибраций в больничной палате. Ни одна «составляющая» не могла бы отменить произошедшее – да и не хотела. О, поначалу Сэм упорствовал. Что ж, это вполне естественно. Но Сиукурнин дал понять, что плоть сопротивляющегося хозяина можно испепелить, не останавливая процесса слияния. (И все выставленные напоказ воспоминания доказывали это!) Воспоминания о других захватах тоже были весомым аргументом.

Это ужасно скучный процесс – хотя, разумеется, не для новой формы жизни с ее увлекательными вибрациями.

И теперь вы знаете, как это происходит. Это не больно (не считая легкого шока в самом начале). Это не вредит сознанию хозяина. И этому нельзя противостоять.

На самом деле все это пишется в надежде, что вы поймете (какое странное сенсорное деление), что противостоять этому – глупо.

Противостоять бессмысленно.

Нельзя бороться с неизбежностью.

К тому же вы поймете, что слияние – очень полезный опыт. А если задуматься, вы встречаете нас не в первый раз (хотя мы никогда не появлялись в таком количестве, как во время данной миграции). У вас ведь есть легенда о фениксе. Согласно вашей легенде, это была огромная красно-золотая «птица», которая возвращалась в Гелиополис в Древнем Египте каждые пятьсот лет (нормальная продолжительность жизни для тела Сиукурнина) и там возрождалась из собственного пепла.

Разумеется, плоть мертвого хозяина необходимо испепелить, чтобы освободить сеть Сиукурнина для «полета радости». Представлять феникса «птицей» – значит несколько упрощать дело, вы же понимаете. Но мы уверены, что вам понравятся полет и процесс создания нового яйца – особенно когда вы обретете полное чилитигишское самосознание.

С. У. З. без ограничений

В то утро, когда проблема космического скафандра свалилась на голову агентства, Гвен Эверест завтракала в привычном автоматизированном ресторане с изолированными местами, который посещали по большей части одинокие девушки. Ее заказ выскочил из отверстия в столе, и проецируемое на столешнице меню тут же переключилось на рекламу новейшего «Толковательного телелога» Интердормы.

«Ваш личный переводчик снов! Тайный компаньон при любом неврозе!»

Гвен смотрела на слова размером в дюйм, танцующие над ее жареной яичницей. Эту рекламу написала она сама. Завтрак под рекламным объявлением вдруг показался ей безвкусным. Она отодвинула от себя тарелку.

На горизонтальном эскалаторе по дороге в Манхэттен рядом с ее ухом летел юсикер, чувства его робофлайера были запрограммированы на ее восприимчивость. Он рекламировал годовой запас Герамила – «напитка для завтрака, помогающего ЖИТЬ дольше!»

В то утро Гвен Эверест придумала новый рекламный ход: страхование жизни с премиальными выплатами в первый год – «совершенно БЕСПЛАТНО, если вы примете это предложение прямо сейчас!»

Вдруг рассердившись, она повернулась к робофлайеру и прошептала кодовую фразу, которую вызнала у инженера, обслуживающего эти штуки. Робофлайер метнулся вверх, внезапно сбившись с траектории, и врезался в стену.

Маленькая прореха в ее контроле. Начало.

В частном коридоре, ведущем в исполнительные офисы компании «Синглмастер, Хакстинг и Бэттлмонт», Гвен поджидали экспонаты недавней рекламной кампании клуба «Религия месяца». Она прошла через весь спектр адекалей, макетов, лозунгов, проекций, катушек. Работа.

«Подпишитесь сейчас и получите три святыни совершенно БЕСПЛАТНО! Полный текст Черной мессы плюс Сокращенный мистицизм!»

Ей пришлось пройти через адекаль, заявлявший: «Не будьте спасены лишь наполовину! Верьте во все! Вы уверены, что африканское колдовство банту – не Истинный Путь?»

На повороте коридора маячила эротическая графика со стимулирующими плоть приспособлениями и вещала вкрадчивым голосом: «Обрети мир через тантризм!»

От вида ее у Гвен по коже пробежали мурашки.

Гвен скрылась у себя в кабинете и рухнула за стол. С нарастающим ужасом она поняла, что сама либо написала, либо приложила руку к написанию каждого слова, к производству каждой рекламной идеи в этом коридоре.

Интерфон у нее на столе пропел:

– Доброе утро.

Она ударила по переключателю затемнения, чтобы не дать прибору воспроизвести изображение. Чего ей сейчас совсем не хотелось, так это видеть кого-нибудь из коллег.

– Кто это? – рявкнула она.

– Гвен? – Этот голос ни с чем не перепутаешь: Андрэ Бэттлмонт, нижнее имя на тотеме агентства.

– Чего тебе? – спросила она.

– Наша Гвенни сегодня с утра не в духе, да?

– О Фрейд! – Она оборвала связь, наклонилась вперед, опираясь локтями о стол, и уронила голову на руки.

«Ничего не поделаешь, – подумала она. – Мне сорок восемь, я не замужем, и я одно из главных лиц в индустрии, которая душит вселенную. Я – профессиональный душитель».

– Доброе утро, – пропел интерфон.

Она не обратила на него внимания.

– Душитель, – вслух сказала она.

Гвен понимала, в чем ее проблема. Знала это с самого детства. Ее вселенная напоминала бесконечную инсценировку «Нового платья короля».

Она видела наготу.

– Доброе утро, – пропел интерфон.

Она отняла от лица правую руку, щелкнула переключателем.

– Ну что еще?

– Ты что, отключила меня, Гвен?

– А если и так?

– Гвен, прошу тебя! У нас проблема.

– У нас всегда проблемы.

Бэттлмонт понизил голос на октаву.

– Гвен! Это Большая проблема.

«Его умение говорить так, что слышно заглавные буквы, просто потрясающе», – подумала она, а вслух сказала:

– Оставь меня в покое.

– Ты выключила Интердорму! – обвинительным тоном заявил Бэттлмонт. – Нельзя так делать. Невроз может застать тебя врасплох.

– Ты поэтому мне звонишь? – спросила она.

– Конечно, нет!

– Тогда убирайся!

Бэттлмонт сделал то, что с Гвен Эверест делать было опасно, и об этом знали все, начиная с самого Синглмастера. В обход ее настроек он включил у нее на интерфоне проекцию собственного изображения.

Подавив моментную вспышку гнева, Гвен правильно оценила это как жест отчаяния. Ее это заинтриговало. Она рассматривала круглое лицо, светлые глаза (определенно слишком маленькие, эти глаза), нос, как у мопса, и широкий рот над почти полностью отсутствующим подбородком. А также поспешно отступающая линия волос.

– Андрэ, ты выглядишь ужасно, – сказала Гвен.

Он пропустил оскорбление мимо ушей.

– Я созвал собрание персонала в полном составе, – все так же настойчиво сказал он. – Ты должна немедленно прийти.

– Зачем?

– Здесь двое военных, Гвен. – Он замялся. – Я в отчаянии. Либо мы решим их проблему, либо они нас погубят. Они заберут всех мужчин в агентстве!

– Даже тебя?

– Да!

Она шевельнула правой рукой, чтобы нажать кнопку экстренного разъединения интерфона.

– Прощай, Андрэ.

– Гвен! Боже мой! Ты не можешь бросить меня в такое время!

– Почему это?

– Мы повысим тебе зарплату, – задыхаясь, затараторил он. – Премиальные. Кабинет побольше. Дополнительные ассистенты…

– Я тебе уже не по карману, – сказала она.

– Я тебя умоляю, Гвен! Тебе обязательно нужно надо мной издеваться?

Она закрыла глаза и подумала: «Насекомые! Проклятые мелкие насекомые со своими мелкими эмоциями! Почему я не могу послать их во всеобщий ад?»

Открыв глаза, она спросила:

– А что за паника у военных?

Бэттлмонт промокнул лоб светло-голубым платком.

– Дело в Космической службе, – объяснил он. – Женский отдел. ЖЕНКОС. Вербовка упала почти до нуля.

Вопреки всему, Гвен это заинтересовало.

– Что там у них случилось?

– Что-то со скафандрами. Не знаю. Я так расстроен.

– А почему они свалили это на нас? Да еще ультиматум ставят…

Бэттлмонт глянул влево, вправо и наклонился вперед.

– Ходят слухи, что они проверяют новую теорию: якобы творческие люди лучше справляются с работой в условиях чрезвычайного стресса.

– Снова эта Психологическая служба, – сказала Гвен. – Вот ослы!

– Но нам-то что делать?

– Свистать всех наверх, – сказала она. – Беги на совещание.

– А ты там будешь, Гвен?

– Через несколько минут.

– Поторопись, Гвен. – Он снова протер лоб голубым платком. – Гвен, мне страшно.

– И не зря. – Она прищурилась. – Так и вижу, как ты в одной свинцовой набедренной повязке подкидываешь топливо в радиоактивную печь. Фрейд, ну и картинка!

– Это не шутки, Гвен!

– Знаю.

– Ты все-таки поможешь?

– На свой специфический манер, Андрэ. – Она нажала кнопку экстренного разъединения.

Андрэ Бэттлмонт отвернулся от интерфона и подошел к подлинному мусульманскому молитвенному коврику. Он сел лицом к высоким окнам от пола до потолка, из которых открывался вид на восток через центр Манхэттена. Обычно в ясную погоду вид с тысяча четыреста семьдесят девятого этажа небоскреба «Звезды Космоса» был захватывающий, но сегодня над городом нависала завеса из облаков.

Впрочем, здесь, наверху, было солнечно, не считая настроения Бэттлмонта. По его нервной системе с воем колесил страх.

Сидя на молитвенном коврике, он упражнялся в йогическом дыхании для успокоения нервов. Военные подождут. Им придется подождать. Необходимость обращать лицо в сторону Мекки отпала месяц назад, однако от предыдущей религии всегда что-то оставалось.

Около года назад Бэттлмонт вступил в клуб «Религия месяца». Его соблазнила кампания глубокой мотивации, проведенная его же собственным агентством, а также одобрение Совета Братства.

В этом месяце поклонялись Реинспирированному Нео-Культу Святого Фрейда.

На облачный пейзаж под ним наложился пробный адекаль. Он запустил самый последний созданный Гвен Эверест питч ИБМавзолея. На фоне завесы пушистых облаков танцевали гигантские радужные буквы.

«Сделайте свой совет бессмертным! Позвольте нам сохранить ваш голос и мысли в схемах вечной электронной памяти! Когда вас не станет, ваши близкие смогут слушать ваш голос. Вы ответите на их вопросы точно так же, как ответили бы при жизни!»

Бэттлмонт покачал головой. Боясь своей зависимости от живой Гвен Эверест, агентство как-то раз тайно записало ее на совещании персонала. Совершенно незаконно. Профсоюзы были жестко настроены против такого. Но ИБМавзолей провалился с первым же вопросом, заданным призрачному голосу Гвен.

– У некоторых людей слишком сложная мыслительная структура. Практически невозможно сделать точную психозапись, – объяснил инженер.

Бэттлмонт не обманывал себя. Исключительная гениальность троих владельцев агентства заключалась в том, что им удалось распознать гениальность Гвен Эверест. Собственно говоря, она и была агентством.

Иметь такого служащего было равносильно езде верхом на тигре. Синглмастер, Хакстинг и Бэттлмонт катались на этом тигре вот уже двадцать два года. Бэттлмонт закрыл глаза и представил себе Гвен: высокая женщина, худая, но с определенной грацией. На вытянутом лице, обрамленном волнами темно-рыжих волос, сверкали холодные голубые глаза. Своим остроумием она могла кого угодно разорвать в клочья. Она обладала бесценной способностью – гениально вытягивать рекламный смысл из полнейшей неразберихи.

Бэттлмонт вздохнул. Он был безнадежно влюблен в Гвен Эверест – вот уже двадцать два года. Именно поэтому он так и не женился. Интердорма объяснила ему, что он втайне желал, чтобы над ним властвовала сильная женщина.

Но это было лишь объяснение. Оно ему не помогало.

На мгновение Андрэ с тоской подумал о Синглмастере и Хакстинге, которые проводили свой ежегодный трехмесячный отпуск в гериатрическом центре на Оаху. Бэттлмонт задумался, осмелится ли он когда-нибудь предложить Гвен провести отпуск вместе с ним.

Всего один раз.

Нет.

Он понял, как жалко выглядит на молитвенном коврике. Толстый маленький человек в довольно непривлекательном синем костюме.

Портные делали для него то, что называлось «подчеркиванием выгодных сторон». Однако за исключением тех случаев, когда он смотрел в Зеркало Весты, чтобы увидеть, как примеры костюма проецируются на его идеализированное изображение, он так и не мог понять, какие именно у него «выгодные стороны».

Гвен его, несомненно, отвергнет.

Этого Андрэ страшился более всего. До тех пор, пока остается возможность…

Он вспомнил о том, что его ждут люди из Космической службы. Бэттлмонт задрожал и нарушил ритм йогического дыхания. Упражнение оказывало привычное воздействие: у него слегка кружилась голова. Он заставил себя подняться на ноги.

– От судьбы не скроешься, – пробормотал он.

Это осталось с месяца Кармы.

По словам Гвен, конференц-зал в агентстве был скопирован с императорской комнаты флорентийского борделя. Это было огромное помещение, углы которого украшали бесчисленные завитушки тяжелой позолоты. Те же узоры были вырезаны на стенных панелях. На потолке купидоны Челлини соседствовали с пейзажами Дали.

Исторические образы. Антиквариат.

В это окружение в стиле барокко был водворен изготовленный из цельного куска древесины стол – шесть футов в ширину и сорок два фута в длину. Это был увеличенный кусочек Уолл-Стрит двадцатого века, окруженный забором из тяжелых деревянных стульев. Каждое место украшали пресс-папье в виде погремушки и пепельницы в форме золотого колеса.

Воздух в комнате пропитался синевой от дыма эмосигар. Сидевший вокруг стола персонал агентства явно боролся с гнетущим впечатлением от присутствия двух генералов Космической службы, мужчины и женщины, устроившихся по обе стороны от пустующего стула Бэттлмонта. В зале царила на удивление непривычная тишина – ни каких-либо разговоров, ни шелеста бумаг.

Слухи об ультиматуме уже разнеслись по всему офису.

Бэттлмонт проскользнул через боковую дверь, подошел к стулу в торце стола и рухнул туда, прежде чем у него подкосились колени. Он переводил взгляд с одного хмурого военного лица на другое.

Никакой реакции.

Он откашлялся.

– Прошу прощения за… э… Срочные дела. Никак нельзя было их отложить.

Он с тревогой осмотрел собравшихся. Гвен среди них не было. Он улыбнулся одному офицеру, потом другому.

Никакой реакции.

Справа сидела бригадный генерал Соннет Финнистер из ЖЕНКОС (Женщины Космоса). Когда Бэттлмонт впервые увидел ее походку, она его напугала. Походка строевого сержанта. Никаких глупостей. На ней была разработанная ею самой форма: прямая юбка в складку, скрывающая костлявые бедра, свободная блузка, чтобы спрятать отсутствие всякого развития сверху, и длинная пелерина, вносящая окончательную неразбериху в общую картину. На макушке у нее пристроилась фуражка с напоминающим утиный клюв козырьком с плоским передом, сконструированная с единственной целью – скрыть лоб Соннет Финнистер, слишком высокий и слишком широкий.

Она редко снимала фуражку.

(Как выявило частное расследование, торопливо проведенное Бэттлмонтом, на всех членах ЖЕНКОС эта фуражка выглядела на редкость уродливо. Каждая женщина называла ее «чепчиком Соннет». Согласно дополнительной информации, саму генеральшу подчиненные прозвали «Зловещая Финнистер» – отчасти из-за развевающейся пелерины.)

Слева от Бэттлмонта сидел генерал Нейтан Аулинг из отряда космических инженеров, более известный как Вопящий Аулинг, по причине характерных особенностей, проявляющихся в гневе. Он выглядел отлитым по нынешнему стандарту офицерской касты – худощавый белокурый атлет. Голубые глаза напомнили Бэттлмонту глаза Гвен, разве что у мужчины они казались еще более холодными.

Если такое вообще возможно.

Рядом с Аулингом, с другой стороны, сидел Лео Прим, художественный директор агентства. Это был молодой человек, настолько худой, что балансировал на грани истощения. Черные волосы, которые он носил длинными, были от природы волнистые. У него был узкий римский нос, выразительные карие глаза, глубокая ямочка на подбородке, благородный рот с полными губами. Губы сжимали эмосигару.

Если бы Бэттлмонт мог выбрать себе внешность, он предпочел бы выглядеть, как Лео Прим. Романтично. Бэттлмонт перехватил взгляд Прима и отважился дружески ему улыбнуться.

Никакой реакции.

Генерал Соннет Финнистер постучала тонким пальцем по столу. Бэттлмонту это напомнило барабанную дробь марша смерти.

– Не пора ли нам начинать? – требовательно воскликнула Финнистер.

– Все уже собрались? – поинтересовался Аулинг.

Бэттлмонт с трудом сглотнул. В горле у него стоял ком.

– Ну… э… нет… э…

Аулинг открыл кожаный чемоданчик у себя на коленях, бросил взгляд на отчет разведки и обвел взглядом присутствующих.

– Нет мисс Эверест, – объявил он.

– Разве нельзя начать без нее? – спросила Финнистер.

– Подождем, – ответил Аулинг. Он получал удовольствие. «Этим чертовым паразитам время от времени не помешает удар хлыста! – думал он. – Будут знать свое место».

Финнистер грозно смотрела на Аулинга ястребиным взглядом, от которого полковников (мужчин) начинала колотить дрожь. На Аулинга, однако, этот ее взгляд не произвел никакого впечатления.

«Ну разумеется, верховное командование решило навязать мне в напарники типа, помешанного на мужском превосходстве, такого как Аулинг!» – подумала она.

– Надеюсь, это место защищено от любителей совать свой нос в чужие дела? – спросил Аулинг.

Бэттлмонт обвел взглядом собственной низковольтной свирепости сидящий вокруг стола в дымной пелене от эмосигар персонал. Никто не посмел поднять глаз.

– Да здесь все только этим и занимаются! – рявкнул он.

– Что? – Аулинг начал подниматься.

– Любят совать нос в чужие дела! – прорычал Бэттлмонт. – Весь персонал!

– А-а… – Аулинг снова опустился на стул. – Я имел в виду шпионаж другого сорта.

– Ах, это. – Бэттлмонт пожал плечами и подавил желание взглянуть наверх, где скрывались линзы записывающего устройства в конференц-зале. – Мы ведь не можем позволить, чтобы другие агентства крали наши идеи, знаете ли. В этом отношении здесь мы в полной безопасности.

Для своего появления Гвен Эверест выбрала этот момент. Когда она вошла через дверь в конце зала, все глаза обратились к ней и следили, как она шагает к столу.

Бэттлмонт восхищался ее грацией. Какая же она женственная, несмотря на свою неприступность. Как сильно она отличалась от дамы-генерала.

Гвен отыскала у стены свободный стул и втиснула его между Бэттлмонтом и Финнистер.

Командир ЖЕНКОС свирепо посмотрела на гостью.

– А вы кто такая?

Бэттлмонт подался вперед.

– Это мисс Эверест, наш… э… – Он в смятении замолчал. У Гвен никогда не было официальной должности в агентстве. В этом просто не было необходимости. Все здесь знали, что она – главная. – Э… Мисс Эверест – наш директор по координации.

– Ну надо же! Какая замечательная должность! – сказала Гвен. – Надо бы напечатать на визитках. – Она похлопала Бэттлмонта по руке, повернулась к нему лицом и в лучших традициях тайного агента, идущего на дело под прикрытием, произнесла: – Ну, рассказывайте, шеф. Что это за люди? Что происходит?

Генерал Аулинг кивнул Гвен.

– Я генерал Аулинг, Космические инженерные войска. – Он указал на погон с изображением ракетного выхлопа у себя на плече. – Моя напарница – генерал Финнистер, ЖЕНКОС.

Гвен узнала знаменитое лицо Финнистер.

– Генерал Женкос! – лучезарно улыбаясь, поприветствовала ее Гвен.

– Финнистер! – прошипела генеральша.

– Да, конечно, – сказала Гвен. – Генерал Финнистер Женкос. Не стоит слишком фамильярничать.

Финнистер, медленно выговаривая каждое слово, отчеканила:

– Я… генерал… Соннет… Финнистер… из… из… Женщин… Космоса! ЖЕНКОС!

– Ой, какая же я глупая! Как я могла вас не узнать! – воскликнула Гвен. – Разумеется, это вы. – Она похлопала Финнистер по руке и улыбнулась Бэттлмонту.

Бэттлмонт, прекрасно понимавший всю фальшь подобного поведения Гвен Эверест, попытался съежиться на своем стуле, чтобы стать как можно менее заметным.

В этот момент Гвен ощутила укол страха, сообразив, что достигла психологической точки невозврата. Где-то она допустила просчет. Гвен окинула взглядом стол. Знакомые лица бросались ей в глаза с нереальной ясностью. Пристально глядящие глаза. (Лучшая часть совещания – это наблюдать Гвен в действии.) «Я больше этого не выдержу, – подумала Гвен. – Я должна высказаться».

Она сосредоточилась на военных. Остальным присутствующим принадлежали маленькие частицы ее, но только не этим двоим. Аулинг и Финнистер. Космические генералы. Символы. Мишени!

«Пусть осколки летят во все стороны! Стреляй, когда будешь готов, Гридли[19]. Стреляй, если надо, в эту старую седую голову… Подожди, пока не увидишь белки их глаз».

Гвен кивнула в такт своим мыслям.

Один неверный шаг – и агентству конец.

«Ну и что?»

Прошла лишь доля секунды, но она уже приняла решение.

«Восстание!»

Гвен повернулась к Аулингу.

– Не будете ли вы так любезны прекратить тянуть время и начать совещание?

– Тянуть… – Аулинг запнулся.

В отчете разведки говорилось, что Гвен Эверест любит неожиданные действия. Он коротко кивнул сначала ей, а потом Финнистер.

Финнистер обратилась к Бэттлмонту:

– Как мы уже объяснили ранее, ваше агентство было выбрано для выполнения чрезвычайно важной задачи, мистер Бэттлфилд.

– Бэттлмонт, – поправила Гвен, резко прервав Финнистер.

– Что?

– Его зовут Бэттлмонт, а не Бэттлфилд, – сказала Гвен.

– И что с того?

– Имена важны, – сказала Гвен. – Уверена, вы это понимаете.

Щеки Финнистер покраснели.

– Разумеется!

Паузу заполнил Аулинг:

– Нам поручено заплатить этому агентству вдвое больше обычного гонорара за выполнение задачи, – сказал он. – Однако если вы нас подведете, мы призовем каждого сотрудника мужского пола в Космическую службу!

– Что за безумная идея! – воскликнула Гвен. – Наши люди разрушат Космическую службу. Изнутри. – Она снова улыбнулась Бэттлмонту. – Андрэ мог бы все это сделать сам. Ведь мог бы, дорогой?

Гвен потрепала Бэттлмонта по щеке.

Бэттлмонт попытался сползти на стуле еще ниже. Избегая смотреть в глаза космическим воякам, он пробормотал:

– Гвен… пожалуйста…

– Разрушат Космическую службу? Что вы имеете в виду? – требовательно спросила Финнистер.

Игнорируя ее, Гвен обратилась к Аулингу.

– Это очередной мозговой штурм Псих-службы, – сказала она. – Я прямо-таки чувствую их душок в каждом слове.

Аулинг нахмурился. По правде говоря, он, подобно любому прагматику-строителю, с подозрением относился ко всему нестандартному. Эта женщина, Эверест, возможно, права. Но военные должны плечом к плечу отражать натиск гражданских.

– Я не уверен, что вы обладаете достаточной подготовкой, чтобы разбираться в военной тактике. Давайте займемся проблемой, которую мы…

– Еще и военная тактика! – Гвен стукнула кулаком по столу. – Стоять насмерть, воины. Вот что! Сверьте ваши часы. В атаку!

– Гвен! – вскричал Бэттлмонт.

– Ну, конечно, – сказала Гвен и посмотрела на Финнистер. – Не смогли бы вы в общих чертах обрисовать вашу проблему простыми словами, чтобы наши немилитаризованные мозги смогли понять, в чем дело?

Пауза, гневный взгляд. Финнистер, поджав губы, выплюнула:

– Зачисление на службу в ЖЕНКОС упало до ужасающего уровня. Вы должны это исправить.

За спиной у Гвен Бэттлмонт энергично кивал.

– Женщины освобождают мужчин для выполнения более тяжелых занятий, – сказал Аулинг.

– К тому же существует много дел, которые женщины могут выполнять, а мужчины нет, – сказала Финнистер.

– Это совершенно необходимо, – сказал Аулинг.

– Совершенно, – подтвердила Финнистер.

– Полагаю, женщин призывать нельзя, – сказала Гвен.

– Пытались провести закон, – ответил Аулинг. – Чертов комитет возглавляет женщина с антивоенными настроениями.

– Хорошо ей, – сказала Гвен.

– Вы не кажетесь мне человеком, подходящим для этой работы, – сказал Аулинг. – Возможно…

– Ой, остыньте, – перебила Гвен.

– Мисс Эверест – лучшая в своем деле, – напомнил Бэттлмонт.

– Почему упало зачисление? – спросила Гвен. – Полагаю, вы провели все обычные опросы?

– Дело в скафандрах, – сказала Финнистер. – Женщинам они не нравятся.

– Слишком механические, – сказал Аулинг. – Слишком практичные.

– Нужен… э… романтический ореол, – сказала Финнистер и поправила фуражку.

Гвен нахмурилась, рассматривая фуражку, затем оглядела форму Финнистер.

– Я видела картинки скафандра в обычных новостях, – сказала она. – А что они надевают вниз? Что-то вроде вашей формы?

Финнистер подавила вспышку гнева.

– Нет. Они носят специальные комбинезоны.

– Скафандр нельзя снять в космосе, – пояснил Аулинг.

– Да? – удивилась Гвен. – А как же физиологические потребности и тому подобное?

– В скафандре все это предусмотрено, – ответил Аулинг.

– Как видно, не все, – пробормотала Гвен и кивнула, обдумывая тактику.

Бэттлмонт выпрямился, оценил атмосферу в конференц-зале. Персонал наготове, спокоен, внимателен. На душе как-то полегчало. У Гвен, похоже, все под контролем. Старая добрая Гвен. Замечательная Гвен. Не поймешь, что она замышляет. Как обычно. Уж она со всем этим разберется. Как всегда. Если только не…

Он моргнул. Уж не играет ли она с ними? Бэттлмонт попытался представить себе образ мышления Гвен. Невозможно. Даже ИБМавзолею это оказалось не по силам. Она непредсказуема. Все, в чем Бэттлмонт мог быть уверен, так это в том, что Гвен обхохочется до колик, представив себе картину: все мужчины агентства призваны в армию и батрачат где-то на космических грузовых кораблях.

Бэттлмонта охватила дрожь.

– Проблема не в том, чтобы заставить женщин завербоваться в армию на Земле, – говорила между тем Финнистер. – Они нужны нам на космических кораблях, астероидных станциях…

– Давайте кое-что проясним, – перебила Гвен. – Моя прапрабабушка состояла на какой-то военной службе. Я как-то читала ее дневник. Она называла это Женской службой пеших войск или как-то так.

– Сухопутных, – поправила Финнистер.

– Да, – сказала Гвен. – Это было во время войны с Испанией.

– С Японией, – поправил Аулинг.

– Я что хочу сказать: с чего вдруг такой интерес к женщинам? Моей прапрабабке несладко пришлось, когда она бегала от какого-то полковника, который хотел… Ну, вы понимаете. Может, все это – какой-нибудь трюк, чтобы обеспечить женщинами ваших космических полковников?

Финнистер встретила этот вопрос самым злобным взглядом, на какой только была способна.

Вокруг стола раздались приглушенные смешки.

Аулинг попробовал зайти с другой стороны.

– Моя дорогая леди, у нас самые благородные намерения. Нам нужны умения женщин, чтобы люди могли плечом к плечу маршировать к звездам.

Гвен уставилась на него с явным восхищением.

– Да что вы говориите! – воскликнула она.

– Я серьезно.

– А вы поэт! – проговорила Гвен. – О… я была к вам так несправедлива. Я-то подумала – какие же грязные у меня мысли! – что женщины нужны вам для низменных целей. А вам просто нужны товарищи. Кто-то, кто разделит с вами новое славное приключение.

Бэттлмонт снова распознал опасные сигналы. Он снова попытался съежиться, чтобы превратиться в мишень поменьше. Большинство сотрудников за столом тоже почувствовали опасность, однако были слишком поглощены и увлечены происходящим.

– Вот именно! – пророкотала Финнистер.

– А всех маленьких звездных ублюдков назовем in Virgo, да? – злобно рявкнула Гвен.

Аулинг и Финнистер не сразу поняли, что из них сделали дураков. Финнистер начала подниматься.

– Сядьте! – буркнула Гвен. Она великолепно проводила время. Бунт нес с собой ощущение эйфории.

Аулинг открыл было рот, но закрыл его, так и не издав знаменитого вопля.

Финнистер опустилась обратно на стул.

– Ну что, займемся делом? – отчеканила Гвен. – Посмотрим на этот прославленный кусок жести, которому мы по вашему заказу должны придать очарования.

Ошеломленная Финнистер нашла, к чему прицепиться.

– Скафандр сделан в основном из пластика, а не из жести.

– Пластик-шмастик, – сказала Гвен. – Я хочу увидеть эту вашу Железную Герти.

Генерал Аулинг сделал два глубоких вдоха, чтобы успокоить нервы, щелкнул застежками чемоданчика и извлек оттуда папку с эскизами, которые нерешительно придвинул к Гвен, словно опасаясь, что вместе с папкой она может ухватить и его руку. Теперь он понимал, что невероятный рапорт разведки был точен: эта потрясающая женщина на самом деле стояла во главе агентства.

– Вот… Железная Герти, – сказал он и заставил себя улыбнуться.

Пока Гвен листала эскизы, все присутствующие наблюдали за ней.

Бэттлмонт уставился на нее. Он понимал кое-что, чего не понимали другие сотрудники агентства: Гвен Эверест вела себя не как обычно. Была какая-то едва заметная разница. Развязность. Что-то пошло совсем не так!

Не отрывая взгляда от эскизов, Гвен обратилась к Финнистер:

– Эта ваша униформа, генерал Финнистер… Вы сами придумали ее дизайн?

– Что? Ах да. Сама.

Бэттлмонт содрогнулся.

Гвен протянула руку и постучала по бедру Финнистер.

– Костлявое, – сказала она, перевернула страницу в папке и покачала головой.

– Ну, знаете ли! – вспыхнула Финнистер.

По-прежнему не поднимая головы, Гвен велела:

– Остыньте. А как насчет фуражки? Ее вы тоже сами придумали?

– Да-а-а! – зловеще протянула Финнистер.

Гвен подняла глаза и глубокомысленно изрекла:

– Наверное, это самая уродливая вещь, какую я когда-либо видела.

– Ну, знаете ли! Из всех…

– Вы модельер? – вежливо поинтересовалась Гвен.

Финнистер тряхнула головой, словно сбрасывая с себя невидимую паутину.

– Так вы не модельер? – с нажимом спросила Гвен.

Словно откусывая каждое слово, Финнистер сказала:

– У меня есть некоторый опыт в выборе…

– Значит, ответ – нет, – перебила ее Гвен. – Так я и думала. – Она снова обратилась к папке и перевернула страницу.

Раскрыв рот, Финнистер гневно уставилась на нее.

Гвен глянула на Аулинга.

– Почему вы выбрали именно это агентство?

Аулингу, судя по всему, нелегко было сосредоточить внимание на вопросе Гвен. Немного погодя он сказал:

– Вы были… нам было указано, что это агентство – одно из самых успешных в… если не самое успешное…

– Мы были классифицированы как специалисты, не правда ли?

– Да, если вам угодно так это называть.

– Мне угодно так это называть. – Гвен посмотрела на Финнистер. – Поэтому мы предоставим разработку моделей специалистам, ясно? Ваши люди будут держать свои липкие пальцы подальше. Понятно? – Гвен бросила тяжелый взгляд на Аулинга и снова на Финнистер.

– Не знаю, как ты, – обращаясь к Аулингу, воскликнула Финнистер, – но с меня хва…

– Если вам дорога ваша военная карьера, вы просто будете сидеть и слушать, – сказала Гвен. Она снова недовольно посмотрела на Аулинга. – Понятно?

Аулинг ошеломленно покачал головой. Внезапно он понял, что его движения можно интерпретировать как отрицательный ответ, и начал было кивать, но тут же решил, что это выглядит как-то несолидно. Он замер и откашлялся.

«Какая невероятная женщина!» – подумал он.

Гвен придвинула папку с эскизами к Лео Приму, художественному директору.

– Скажите мне, генерал Аулинг, – спросила она, – почему скафандр такой громоздкий?

Открыв папку, Лео Прим захихикал.

– Изумительно, правда? – спросила Гвен.

Кто-то из сидящих дальше за столом полюбопытствовал:

– Что именно?

Гвен сверлила взглядом Аулинга.

– Какой-то осел-инженер в Космической службе спроектировал пробную модель бронированного костюма похожим на гигантскую женщину – грудь и все прочее. – Она взглянула на Финнистер. – По этому поводу вы, разумеется, тоже провели опрос?

Финнистер кивнула. От изумления она утратила дар речи.

– Я бы избавила вас от хлопот, – сказала Гвен. – Это одна из причин, почему вам нужно повнимательнее прислушаться ко мне как к специалисту. Ни одна женщина в здравом уме никогда не полезет в эту штуковину. Она будет казаться себе большой – и голой. – Гвен покачала головой. – Фрейд! Ну и сочетание!

Аулинг облизнул губы.

– Э… скафандр должен обеспечивать достаточную защиту от радиации и оставаться подвижным при экстремальных давлениях и температурах. Его нельзя сделать меньше, так как в этом случае для человека внутри просто не останется места.

– Хорошо, – задумчиво протянула Гвен. – У меня есть кое-какие задумки.

Она закрыла глаза и подумала: «Эти дураки-военные – легкая добыча. Даже стыдно в них стрелять».

Гвен открыла глаза и посмотрела на Бэттлмонта. Тот сидел с закрытыми глазами. Похоже, молился. «Возможно, это погубит бедного Андрэ и его милых людей, – подумала она. – Что за изумительная коллекция профессиональных душителей! Ну, тут уж ничем не поможешь. Когда Гвен Эверест уходит, то она уходит в блеске славы! Поднять все флаги! Полный вперед! Торпеды к черту!»

– Итак? – спросил Аулинг.

«Огонь по первому!» – подумала Гвен, а вслух сказала:

– По-видимому, у вас есть специалисты. Эксперты, которые могли бы проконсультировать нас по некоторым техническим вопросам.

– В полном вашем распоряжении, только скажите.

Бэттлмонт открыл глаза и уставился на затылок Гвен. Панику его пронзил лучик надежды. Возможно ли, что Гвен действительно одержит победу?

– Кроме того, мне нужна информация о том, какие психологические типы становятся лучшими ЖЕНКОСами, – сказала Гвен. – Если такая вещь, как лучшая ЖЕНКОС, вообще существует.

Бэттлмонт закрыл глаза и содрогнулся.

– Я не уверена, что со мной когда-либо за всю мою карьеру обращались столь высокомерно! – выпалила Финнистер. – И я вовсе не уверена, что…

– Минуточку, пожалуйста, – перебил ее Аулинг. Он изучал Гвен, которая улыбалась ему. В отчете разведки говорилось, что эта женщина «скорее всего, гений», так что с ней следует обращаться деликатно.

– Единственное, о чем я жалею, так это о том, что закон не дает нам права призывать и женщин тоже! – рявкнула Финнистер.

– Тогда у вас попросту не было бы этой проблемы, верно? – спросила Гвен, адресовав Финнистер блаженную улыбку.

– Я знаю, что мы имеем право действовать по своему усмотрению, генерал Финнистер, – сказал Аулинг. – Я согласен, что с нами обращались не очень вежливо, но…

– Не очень вежливо! – фыркнула Финнистер.

– Давно пора, – согласилась Гвен.

Бэттлмонт вздрогнул.

«Мы обречены!» – подумал он.

– Однако, – продолжил Аулинг, – нельзя позволять своим эмоциям влиять на принятие решений, необходимых для нашей службы.

– Слышу, рога трубят, – пробормотала Гвен.

– Это агентство было выбрано на том основании, что оно наиболее вероятно способно решить проблему, – сказал Аулинг.

– Это могла быть ошибка! – воскликнула Финнистер.

– Вряд ли.

– Ты намерен передать столь важное дело в руки этих… этих… – Финнистер замолчала и ударила ладонями по столу.

– Это наилучшее решение, – сказал Аулинг, а про себя добавил: «Эта Гвен Эверест решит нашу проблему. Ни одна проблема не сумеет противостоять ей. Просто не посмеет!»

Генерал Аулинг превратился в гвенофила.

– Ну хорошо, – огрызнулась Финнистер. – Я постараюсь не судить поспешно.

Генерал Финнистер превратилась в гвенофоба.

Это было частью программы Гвен Эверест.

– Полагаю, к вам можно будет время от времени обращаться за консультацией по техническим вопросам? – спросила она.

– О деталях позаботятся наши подчиненные, – ответил Аулинг. – Все, что интересует нас с генералом Финнистер, – общее решение, ключ к головоломке.

– Общее решение, ключ к головоломке, – пробормотала Гвен. – Прекрасная идея.

– Что? – Аулинг озадаченно уставился на нее.

– Ничего, – ответила Гвен. – Просто мысли вслух.

Аулинг встал, посмотрел на Финнистер.

– Не пора ли нам?

Финнистер тоже встала и повернулась к двери в конце зала.

– Да-а-а!

Вместе, каждый со своей стороны стола, они промаршировали по комнате: топ-топ-топ-топ… Как раз в тот момент, когда они достигли двери и Аулинг открыл ее, Гвен вскочила на ноги.

– Вперрред! – крикнула она.

Генералы застыли на месте, чуть было не обернулись на этот возглас, но потом передумали и вышли, хлопнув дверью.

В комнате царило молчание. Бэттлмонт жалобно произнес:

– Гвен, зачем ты нас губишь?

– Гублю вас? Не говори глупостей!

– Но, Гвен…

– Пожалуйста, помолчи, Андрэ, ты мешаешь мне думать. – Она повернулась к Лео Приму. – Лео, возьми эти эскизы и наброски этой их грудастой Берты. Мне нужны разработки адекалей, проекции, полная смета кампании.

– Адекали по Большой Берте[20], проекции, смета, – повторил Прим. – Есть!

– Гвен, что ты делаешь? – спросил Бэттлмонт. – Ты же сама сказала, что…

– Ты слишком много болтаешь, Андрэ, – ответила Гвен. Она покосилась на потолок. Один из купидонов Челлини подмигнул ей. – Полагаю, у нас, как обычно, есть полная запись этого совещания?

– Разумеется, – сказал Бэттлмонт.

– Возьми эти записи, Лео, – велела Гвен. – Сделайте последовательность эпизодов, показывающих только генерала Соннет «Зловещий Чепчик» Финнистер.

– Как ты ее назвала? – спросил Прим.

Гвен объяснила насчет прозвищ Финнистер.

– Профессиональным модельерам она хорошо знакома, – заключила Гвен. – Ходячий ужас!

– Ага, ясно, – согласился Прим. – Непрерывная последовательность, ничего, кроме Финнистер. И что ты хочешь этим показать?

– Каждый квадратный миллиметр этой формы. И головной убор. Фрейд! Не забудь про шляпу!

– Я не понимаю! – жалобно простонал Бэттлмонт.

– Хорошо, – сказала Гвен. – Лео, пришли мне Рестиво и Джима Спарка… и еще пару твоих лучших дизайнеров. Включая себя. Мы…

– И се! Бен Адам в этом перечне всех впереди [21], – сказал Бэттлмонт.

Гвен повернулась и уставилась на него. За годы совместной работы ему очень редко удавалось удивить ее.

«Неужели наш дорогой Андрэ – тоже человек? – подумала она. – Да нет! У меня, верно, размягчение мозгов». Вслух она сказала:

– Андрэ, сделай перерыв на медитацию до следующего собрания, хорошо? Вот молодец.

«Раньше, когда она оскорбляла меня, это всегда выглядело не более чем шутка, – грустно подумал Бэттлмонт, беспокоясь уже не об агентстве, а о самой Гвен. – Но теперь она пытается причинить мне боль. Моей Гвен нужна помощь. А я не знаю, что делать».

– Пора на медитацию, – напомнила Гвен. – Или можешь сходить в эмобар. Почему бы тебе не попробовать новое лекарство Интердормы? Это хорошо прочищает мозги!

– Я предпочитаю бодрствовать в наши последние часы вместе, – проговорил Бэттлмонт. Ему хотелось рыдать. Он встал, чем обратил на себя внимание, устремив на Гвен отчаянный взор. – Я чувствую, как будущее готовится напасть на нас, аки огромный зверь! – Андрэ повернулся к Гвен спиной и вышел через свою личную дверь.

– Интересно, что он, черт возьми, хотел этим сказать? – задумчиво пробормотала она.

– Это месяц святого Фрейда. Сейчас в моде предсказания и экстрасенсорное восприятие, что-то в этом роде, – пояснил Прим.

– Ну, разумеется. Я сама написала эту брошюру, – сказала Гвен и неожиданно для себя обнаружила, что обеспокоена уходом Бэттлмонта. «Он выглядел таким жалким, – подумала Гвен. – А вдруг эта маленькая шалость приведет к обратным результатам и его призовут в армию? Такое вполне может случиться. Лео и остальные душители это переживут. Но Андрэ… – Она мысленно пожала плечами. – Но теперь уже поздно давать задний ход».

Главы отделов начали протискиваться вдоль стола поближе к Гвен.

– Скажи, Гвен, а как насчет производства…

– Если нужно успеть к сроку, то мне потребуется больше…

– Нужно ли прекращать прочие…

– Заткнитесь! – взревела Гвен.

Все в потрясении замолчали. Она сладко улыбнулась.

– Я лично встречусь с каждым из вас, как только получу свежий запас жилеток, чтобы вы могли в них плакаться. Однако дело прежде всего. Проблема номер один: мы избавляемся от головной боли. А?

«Бедные придурки! – подумала Гвен. – Вы даже не подозреваете, как вы близки к катастрофе. Вы думаете, Гвен, как всегда, выйдет победителем. Но Гвен наплевать. Гвен уходит в отставку в сиянии славы! „Долиною смерти… отважные скачут шестьсот!”[22] Или четыреста? Да какая разница! Война – это ад! Жаль только, что у меня нет ничего, кроме одной жизни, чтобы отдать ее за мое агентство. Дайте мне свободу или отдайте меня в ЖЕНКОС!»

– Собираешься взять этих вояк за горло, да? – спросил Лео Прим.

– Военная тактика, – ответила Гвен. – В живых никого не оставлять! Пленных не брать! Смерть Белым Глазам![23]

– А? – переспросил Прим.

– Займись-ка порученным тебе делом, – сказала Гвен.

– А-а… – Прим посмотрел на папку, оставленную Аулингом. – Адекаль на эту Большую Берту… Фильм про Финнистер. Хорошо. – Он покачал головой. – Знаешь, это дело может кончиться тем, что нам всем наступит полный звездец.

– Или еще хуже, – предостерегла Гвен.

Кто-то сказал:

– Ну уж это-то самое худшее, что я когда-либо видел. Призыв!

А Гвен подумала: «Ооох! Кто-то встревожен!»

– Самый ужасный звездец, – внезапно заявила она и вдруг просияла. – Это замечательно! Минутку, дорогие господа.

На мгновение все застыли на своих местах.

– Предлагаю обозначить это дело как Самый Ужасный Звездец, – сказала Гвен.

Сотрудники захихикали.

– Обратите внимание, – сказала Гвен, – что слово «звездец» родственно слову «звезды».

Смех.

– Пока что, – сказала Гвен, – нам приходилось иметь дело только с малым, средним и большим звездецом. Теперь же я представляю вашему вниманию С.У.З.! Похоже на звук, который издает человек, получивший под дых!

По комнате разнесся смех.

– А как насчет слова болваны? – спросил Прим. – Его тоже можно как-то использовать.

– Без Ограничений! – воскликнула Гвен. – Самый Ужасный Звездец Без Ограничений! – Она расхохоталась и едва не подавилась собственным смехом на грани истерики. «Черт побери, что со мной такое?» – подумала Гвен и свирепо глянула на Прима. – Пора за работу, ребята! Вы все будете прекрасно выглядеть в форме!

Смех перешел в нервные всхлипы.

– Ох уж эта Гвен!

Гвен срочно нужно было выбраться оттуда. Ее мучило что-то вроде морской болезни. Она начала пробираться вдоль стены. Из ее бунта пропала искра. Гвен казалось, что все эти люди дергают ее, отрывают от нее куски, которые она уже не сможет вернуть. Она рассвирепела. Ей хотелось пинаться, кусаться, царапаться. Вместо этого на лице ее застыла улыбка.

– Прошу прощения. Разрешите пройти? Извините. Спасибо. Прошу прощения.

А в ее сознание упорно вторгался образ Андрэ Бэттлмонта. «Такой жалкий маленький человечек. Такой… ну… милый. Черт возьми! Милый! Хоть и вызывает презрение».

Прошло двадцать пять календарных дней. Двадцать пять дней барахтанья в луже неразберихи. Стихия Гвен. Она с головой окунулась в решение проблемы. Важно было все сделать правильно. Салют в честь ее ухода. Подпись Гвен Эверест внизу страницы.

В агентство нахлынули технические военные эксперты. Эксперты по мобильности скафандра. Эксперты по защите. По барометрическим показателям. По искусственной атмосфере. По утилизации отходов. По субминиатюрным элементам питания. Слесарь. Эксперт по новому изменчивому пластику. (Его пришлось везти на самолете с Западного побережья.)

Плюс специалисты-модельеры, известные только Гвен.

Нелегко было проследить за тем, чтобы каждый военный эксперт имел дело только с тем, чего требовал его замкнутый технический мирок.

Наступил день Общих Результатов. То самое утро.

У Гвен была специальная комната площадью около двадцати квадратных футов, смежная с ее кабинетом. Она называла ее «моя комната устрашения». Здесь царил почти что стиль Людовика Пятнадцатого: непрочные стулья, шаткие столики, стеклянные подвески на светильниках, пастельных оттенков херувимы на стенных панелях.

У стульев был такой вид, словно они могли расплющиться под весом человека средних размеров. У каждого (за исключением похожего на трон кресла с мягкой обивкой, выдвигавшегося для Гвен из стенной панели) было наклоненное вперед сиденье. Сидящие на них люди постепенно соскальзывали, мягко и незаметно.

Столики были настолько малы, что на них не помещались одновременно блокнот и пепельница. Что-то из этого приходилось ставить на колени или под ноги. Это вынуждало посетителей время от времени посматривать на ковер.

Ковер являл собой наглядный пример пугающей психологической головоломки. Непосвященным казалось, что они висят в аквариуме вниз головой.

Генерал Аулинг занимал один из хитрых стульев. Он пытался удержаться от разглядывания херувима на стенной панели прямо напротив него, чуть справа от Андрэ Бэттлмонта. Бэттлмонт выглядел нездоровым. Аулинг сдвинулся назад на стуле. Ему казалось, что у него торчат колени. Он взглянул на генерала Финнистер. Она сидела справа от него за длинным, тонким столиком. Заметив устремленный на нее взгляд Аулинга, Финнистер попыталась натянуть подол юбки пониже, чтобы скрыть колени. Он пытался сообразить, почему она устроилась на самом краешке стула.

«Проклятые неудобные маленькие стулья!»

Аулинг заметил, что для себя Бэттлмонт принес один из больших стульев из конференц-зала. Почему все они не могут сидеть на этих больших, квадратных, прочных, устойчивых стульях? Собственно, почему это совещание вообще проводится не в большом конференц-зале? Весь персонал. Общие Результаты! Он бросил взгляд на стенную панель напротив. «Проклятый тупой херувим!» Генерал опустил глаза вниз, к ковру, скривился и отвернулся.

Финнистер, войдя в комнату, посмотрела на ковер и едва не потеряла равновесие. Теперь же она старалась не смотреть на него. В голове бурлили тревожные слухи. Индивидуальные отчеты технических экспертов не сумели явить цельную картину. Это напоминало мозаику из собранных вместе кусочков разных мозаик. Она подвинулась на стуле назад. «До чего неудобная комната». Интуиция подсказывала ей, что место выбрано не зря. В ней снова разгорелась ярость, вызванная Гвен Эверест. «Где эта женщина?»

Бэттлмонт откашлялся и бросил взгляд на дверь справа, откуда с минуты на минуту должна была появиться Гвен. «Ну почему она всегда опаздывает?» Вот уже несколько недель Гвен его избегала. Слишком занята. А этим утром ей внезапно понадобилось выдвинуть Андрэ Бэттлмонта на первый план. Номинальный глава. Подпорка для ее маленького шоу. Он хорошо знал, что она делает. В чисто физическом смысле. Может, она и пыталась что-то от кого-то здесь скрыть, но у Андрэ Бэттлмонта была собственная служба разведки. Однако он понятия не имел, что творится у нее в голове. Знал только, что все это слишком странно. Даже для Гвен.

– Наши техники сообщили нам, что вы весьма заинтересовались, – Финнистер подтянулась назад на стуле, – характеристиками новых изменчивых пластиков.

– Это правда, – сказал Бэттлмонт.

– Почему? – спросил Аулинг.

– Эээ… возможно, будет лучше, если мы подождем мисс Эверест, – пробормотал Бэттлмонт. – Она принесет проектор для демонстрации.

– У вас уже есть макеты? – спросил Аулинг.

– Да.

– Хорошо! Сколько моделей?

– Одна. Наша секретарша из приемной. Красивая девушка.

– Что? – хором воскликнули Финнистер и Аулинг.

– А! Вы имеете в виду… то есть у нас есть одна для показа вам. На самом деле их две… но лишь одна из… – Андрэ пожал плечами, подавив нервную дрожь.

Финнистер и Аулинг переглянулись.

Бэттлмонт зажмурился. «Гвен, пожалуйста, поторопись». Он подумал о ее решении проблемы военных, и его снова затрясло. Сама по себе идея, конечно, здравая. Хорошее психологическое основание. Но военные никогда на такое не пойдут. Особенно дама-генерал с походкой сержанта. Услышав, как открывается дверь, Бэттлмонт открыл глаза.

Вошла Гвен, толкая перед собой портативный демонстрационный проектор. Гвен и Финнистер обменялись полными взаимной неприязни взглядами, которые тут же замаскировали радужными улыбками.

– Доброе утро, господа, – прощебетала Гвен.

«Опасность! – подумал Бэттлмонт. – Она сошла с ума! Она… – Он задумался, сконцентрировался на мысли. – Может, так и есть. Мы столько всего на нее навесили».

– Нам не терпится увидеть, что вы для нас приготовили, – сказал Аулинг. – Мы как раз собирались запросить отчет о ходе работ, когда вы созвали это совещание.

– Сначала мы хотели получить что-нибудь, что вы могли бы оценить как инженер, – ответила Гвен.

Аулинг кивнул.

– Наши люди докладывали, что вы окружили свою работу большой секретностью, – сказала Финнистер. – Почему?

– Даже у стен есть уши. Болтун – находка для шпиона! Не будьте спасены лишь наполовину!

Гвен разместила проектор в центре комнаты, взяла пульт дистанционного управления и отошла к панели, которая, повернувшись, выплюнула ее кресло. Она села и повернулась к Аулингу и Финнистер.

В течение нескольких долгих секунд она увлеченно разглядывала колени Финнистер.

– Гвен… – позвал ее Бэттлмонт.

Финнистер одернула подол юбки.

– Что вы можете нам показать? – требовательно спросил Аулинг, отодвинувшись назад на стуле.

– Прежде всего, – сказала Гвен, – нужно очертить рамки проблемы. Вы должны спросить себя: чего хотят молодые женщины, когда поступают на службу?

– Звучит разумно, – сказал Аулинг.

Финнистер кивнула, заинтересовавшись настолько, что ее неприязнь к Гвен отошла на второй план.

– Они хотят нескольких вещей, – сказала Гвен. – Они хотят путешествий… приключений… чего-то в духе рыцарских романов. Ату!

Бэттлмонт, Финнистер и Аулинг в ошеломлении уставились на нее.

– Об этом стоит задуматься, – пробормотала Гвен. – Все эти женщины чего-то ищут. Ищут бесплатных поездок. Большой приз. Горшок с золотом в конце радуги.

Гвен отметила, что они снова закивали. Она повысила голос:

– Старая карусель! Трали-вали, веселенькая прогулочка!

Бэттлмонт печально посмотрел на нее. «Сумасшедшая! О-ох, моя бедная, бедная Гвенни».

– Я… э… – начал Аулинг.

– Но всем им нужен один товар! – вскричала Гвен. – И что же это? Романтика! Вот что это такое. А что для подсознания романтика? Секс!

– Полагаю, с меня хватит, – сказала Финнистер.

– Нет, – возразил Аулинг. – Давайте… ух… все это, я уверен, предисловие. Я хочу узнать, где… в конце концов, модель… разработанные ими модели…

– Что такое секс, если содрать с этого понятия всю мишуру? – спросила Гвен. – Психологические корни. И что же там подо всем этим?

Аулинг почесал кадык и уставился на нее. Он испытывал инстинктивное недоверие к нестандартным идеям, но всегда боялся, что такие идеи, возможно (пока только возможно), правильные. Некоторые из них, по-видимому (а это, вероятно, всего лишь видимость), работали.

– Я расскажу вам, что там подо всем этим, – пробормотала Гвен. – Материнство. Дом. Надежный мужчина. Флаг.

«Звучит весьма разумно, – подумал Аулинг, – разве что…»

– А что делает ваш скафандр? – спросила Гвен. – Хороший скафандр должен выглядеть так, словно его нет вообще! Женщины заперты в этих бесполых нагромождениях металла и пластика, где до них не может добраться ни один мужчина. Великий Фрейд! Мужчинам их там даже не видно!

– На самом деле женщины не хотят, чтобы мужчины до них добирались! – рявкнула Финнистер. – Из всех самых отвратительных идей, которые я когда-либо…

– Минуточку! – перебила Гвен. – Нормальной женщине всегда нужна возможность. Вот чего она хочет. И она хочет сама все контролировать. А вы уничтожили всякую возможность. Вы полностью лишили своих женщин контроля и отдали их на милость стихий, отделив их от холодной, мужеподобной, костлявой, ВНЕЗАПНОЙ И ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ СМЕРТИ лишь тонким слоем пластика и металла.

Бэттлмонт беспомощно смотрел на нее. «Бедняжка Гвен. Она обречена. И ей даже не удастся продать эту идею. Мы все обречены вместе с ней».

Финнистер, уязвленная словом «нормальной», употребленным с особым намеком, грозно глядела на Гвен.

– Как вы предполагаете обойти эти… э… препятствия? – спросил Аулинг.

– Скоро увидите, – сказала Гвен. – Двигаемся дальше. Запомните: основная идея в том, что женщина, убегая от мужчины, должна быть уверена, что он ее поймает. Она хочет выглядеть смелой, но при этом не слишком развратной.

– Хмммм! – фыркнула Финнистер.

Гвен улыбнулась ей.

«Гвен намеренно топит себя, а заодно и нас», – подумал Бэттлмонт.

– Вы понимаете, чего не хватает? – спросила Гвен.

– Хмммм-эээээ-гммммм, – промямлил Аулинг.

– Универсального символа, – сказала Гвен. – Смелого символа. Символа!

– И что вы предлагаете? – спросил Аулинг.

– Именно это! – сказала Гвен. – Предложение! Плюс… – Она замялась. – Символ! Ключ очень прост. – Она бодро выпрямилась и широко улыбнулась. – На самом деле это и есть ключ! В прямом смысле.

– Ключ? – хором спросили Финнистер и Аулинг.

– Да. Вернее, два ключа. Символизм очевиден. – Она вынула из кармана жакета два ключа и продемонстрировала их. – Как видите, один из ключей – твердый, угловатый… мужской ключ. А у второго имеются роскошные изгибы. Он более изящен, более…

– Хотите сказать, – взвыл Аулинг, – что вы потратили все эти недели, все консультации с нашими экспертами на то, чтобы придумать… придумать… вот это… – Он указал пальцем на ключи и замолчал, не в силах продолжать.

Гвен покачала головой.

– Нет конечно. Помните, это всего лишь символы. Они, несомненно, важны. Можно даже сказать, жизненно важны. На каждом ключе будет выгравировано имя его обладателя.

– Для чего нужны эти ключи? – увлекшись вопреки своей воле, спросила Финнистер.

– Для скафандра, разумеется, – ответила Гвен. – Эти ключи для того, чтобы запереть ваших людей в скафандрах – как мужчин, так и женщин.

– Запереть их? – запротестовала Финнистер. – Но вы сказали…

– Знаю, – перебила Гвен. – Но, видите ли, ключом, которым можно что-нибудь запереть, можно и что-нибудь открыть. На самом деле одним ключом можно отпереть любой скафандр. Из соображений безопасности.

– Но они не могут выбраться из скафандров, когда они в космосе! – вскричал Аулинг. – Из всех…

– Верно! – воскликнула Гвен. – На самом деле они не могут выбраться. Поэтому мы даем им символ свободы. Для обмена.

– Обмена? – в недоумении переспросила Финнистер.

– Разумеется. Астронавт-мужчина встречает понравившуюся ему девушку-астронавта. Он просит ее обменяться ключами. Очень романтично. Это символизирует то, что может произойти, когда они вернутся на Землю или окажутся на базе, где можно снять скафандры.

– Мисс Эверест, – сказала Финнистер, – как вы метко подметили ранее, ни один астронавт не может увидеть ни одну из наших женщин в этом скафандре. А даже если бы это было возможно, не думаю, что…

Она застыла, онемев от шока.

Гвен нажала кнопку на пульте дистанционного управления проектора. Посреди комнаты как будто повис космический бронированный скафандр. В нем стояла одетая в облегающий жакет грудастая секретарша из приемной агентства. Верхняя часть скафандра, от талии и выше, была прозрачной.

– Нижняя половина все время остается непрозрачной, – сказала Гвен. – Из соображений благопристойности… при знакомстве. Однако верхняя половина…

Гвен нажала другую кнопку. Прозрачная верхняя половина начала темнеть, превращаясь из серой в черную, пока наконец совсем не скрыла модель.

– На случай, если женщина желает уединиться, – сказала Гвен. – Так мы применили новый изменчивый пластик. Это дает девушке определенный контроль над своим окружением.

Гвен снова нажала на первую кнопку. Верхняя часть модели проявилась. Финнистер, раскрыв рот, уставилась на облегающую униформу.

Гвен поднялась, взяла указку и махнула ею в сторону проекции.

– Эту униформу разработал ведущий кутюрье. Она создана для того, чтобы одновременно скрывать и подчеркивать. Женщине со средней фигурой она дает преимущества. Женщина с отличной фигурой, как видите, выглядит ошеломляюще. Невзрачные фигуры… – Гвен пожала плечами. – Существуют упражнения для их развития. По крайней мере, мне так говорили.

– И что вы предлагаете делать с этой… этой уни… с этой одеждой? – ледяным тоном перебила Финнистер.

– Это будет полевая форма ЖЕНКОС, – сказала Гвен. – К ней прилагается симпатичная шляпка. Очень сексуально.

– Возможно, замену можно будет произвести медленно, так чтобы… – начал Бэттлмонт.

– Какую замену? – подскочив, воскликнула Финнистер. – Генерал Аулинг?

Аулинг оторвал взгляд от модели.

– Да?

– Это совершенно непрактично! Я больше не намерена это терпеть! – пролаяла Финнистер.

«Я так и знал, – подумал Бэттлмонт. – О, моя бедная Гвенни! Они ее тоже погубят. Я так и знал».

– Мы больше не можем терять время в этом агентстве, – сказала Финнистер. – Идемте, генерал.

– Подождите! – взвизгнул Бэттлмонт и вскочил со стула. – Гвен, я же тебе говорил…

– Очень жаль, – сказала Финнистер, – но…

– Может быть, мы слишком торопимся, – сказал Аулинг. – Возможно, что-то из этого удастся использовать…

– Да! – сказал Бэттлмонт. – Нам нужно лишь немного времени, чтобы получить свежий…

– Я так не считаю, – отрезала Финнистер.

Гвен улыбнулась каждому из них и подумала: «Какая милая стайка пустоголовых пташек! – Она чувствовала легкое опьянение, эйфорию, как будто только что пришла из эмобара. – Бунт – это замечательно! Да здравствуют ирландцы! Или что-то в этом роде».

Аулинг пожал плечами и подумал: «Мы должны проявить солидарность перед гражданскими. Генерал Финнистер права. Однако очень жаль». Он встал.

– Еще немного времени, – умолял Бэттлмонт.

«Очень жаль Андрэ», – подумала Гвен. На нее снизошло вдохновение, и она сказала:

– Минуточку, пожалуйста.

На нее уставились три пары глаз.

– Если вы думаете, что сможете заставить меня отказаться от выполнения нашей угрозы, вы заблуждаетесь. Я прекрасно понимаю, что вы умышленно разработали такую фо… такое одеяние, чтобы я смотрелась в нем отвратительно! – заявила Финнистер.

– А почему бы и нет? – спросила Гвен. – Это примерно то же самое, что вы проделали с каждой женщиной в ЖЕНКОС.

– Гвен! – в ужасе взмолился Бэттлмонт.

– Успокойся, Андрэ. В любом случае это лишь вопрос времени. Сегодня. Завтра. На следующей неделе. На самом деле не важно…

– О, моя бедная Гвенни, – всхлипнул Бэттлмонт.

– Я собиралась подождать. Вероятно, неделю. По крайней мере пока не уволюсь.

– О чем вы говорите? – спросил Аулинг.

– Уволишься! – задохнулся Бэттлмонт.

– Я просто не могу бросить беднягу Андрэ на съедение волкам. Остальных наших мужчин – пожалуйста. Стоит им пополнить ваши ряды, они так или иначе сожрут вас изнутри со всеми потрохами.

– Что вы имеете в виду? – спросила Финнистер.

– Остальные мужчины в агентстве могут постоять за себя… и вы тоже. А вот Андрэ беспомощен. Все, что у него есть, это его положение… деньги. Он сам по себе – несчастный случай. Поместите его куда-то, где деньги и положение не имеют значения, и это его убьет.

– Прискорбно, – сказала Финнистер. – Мы идем, генерал Аулинг?

– Я собиралась погубить вас обоих, – сказала Гвен. – Но вот что я вам скажу. Вы оставляете Андрэ в покое, и я устрою веселую жизнь только одному из вас.

– Гвен, что ты говоришь? – прошептал Бэттлмонт.

– Даааа! – протянула Финнистер. – Объяснитесь!

– Я просто хочу знать, какая у вас иерархия, – сказала Гвен. – Кто из вас выше рангом?

– Какое отношение это имеет к делу? – спросила Финнистер.

– Минуточку, – перебил Аулинг. – Тот разведотчет. – Он грозно посмотрел на Гвен. – Мне сказали, что вы подготовили адекаль для пробной модели, изготовленный до того, как мы к вам обратились.

– Большая Берта, – подтвердила Гвен. – И это не просто адекаль. У меня есть все необходимое для общенациональной кампании. Смотрите!

На смену проекции прозрачного скафандра пришло изображение пробной модели с обнаженной грудью.

– Идею Большой Берты придумал генерал Аулинг, – продолжила Гвен. – Этот факт будет установлен в ходе моей кампании, а потом мы покажем анимированную модель Большой Берты. Это же ходячая паника. Самая веселая штука, какую все когда-либо видели. Генерал Аулинг, уже через час после того, как начнется моя кампания, над вами будет смеяться вся нация.

Аулинг сделал шаг вперед.

– Гвен! Они тебя уничтожат! – вскричал Бэттлмонт.

Аулинг указал на проекцию.

– Вы… вы не посмеете!

– Еще как посмею, – с улыбкой сказала Гвен.

Бэттлмонт дернул Гвен за руку. Она стряхнула его руку.

– Это меня погубит, – прошептал Аулинг.

– Допустим, вы действительно готовы привести угрозу в действие, – сказала Финнистер. – Прискорбно.

Аулинг повернулся к Финнистер.

– Мы должны держаться вместе! – в отчаянии сказал он.

– Ну еще бы, – сказала Гвен. Она нажала другую кнопку на пульте дистанционного управления.

Большую Берту сменила проекция генерала Финнистер в ее знаменитой форме.

– Пожалуй, расскажу все целиком, – сказала Гвен. – Я полностью подготовилась и к другой кампании, по дизайну этой формы, от Чепчика Соннет и до накидки в стиле Зловещей Финнистер. Сюда войдут даже туфли, создающие жутковатую походку. Я начну с кукольной модели генерала, одетой в нижнее белье. Потом я продемонстрирую, как каждый элемент нынешней формы ЖЕНКОС был спроектирован для… э… фигуры… э… Финнистер.

– Я подам на вас в суд! – тявкнула Финнистер.

– Вперед! Вперед! – Гвен махнула рукой.

«Она ведет себя словно пьяная! – подумал Бэттлмонт. – Но она же не пьет!»

– Я готова выйти с этими кампаниями на черный рынок, – сказала Гвен. – Вы меня не остановите. Я докажу каждое утверждение, сделанное мною по поводу этой формы. Я разоблачу вас. Я покажу вам, почему люди обходят ваши вербовочные пункты стороной.

Финнистер побагровела.

– Хорошо! – рявкнула она. – Если вы намерены погубить нас, полагаю, я никак не могу этому помешать. Но учтите, мисс Эверест. Мы призовем на службу всех мужчин этого агентства. Это будет на вашей совести! И эти мужчины, которых мы призовем, будут служить под началом наших друзей. Надеюсь, вы понимаете, что это значит!

– Нет у вас никаких друзей, – сказала Гвен, но ее голосу не хватало уверенности. «Все идет не так, как было запланировано, – подумала она. – Вот черт! Не думала, что они начнут защищаться».

– Вполне возможно, мы и до вас доберемся! – сказала Финнистер. – Президентский приказ, согласно которому вас призывают на службу по причине национальной необходимости. Или какая-то чрезвычайная статья в каком-нибудь билле. А когда мы доберемся до вас, мисс Эверест…

– Андрэ! – вскрикнула Гвен. Ситуация выходила из-под контроля. «Я никому не хотела причинить вреда, – подумала она. – Я только…» Она поняла, что не знает, чего хотела на самом деле.

Бэттлмонта будто ударило молнией. На протяжении двадцати двух лет Гвен Эверест никого не просила о помощи. И вот теперь, когда это случилось впервые, она обратилась к нему! Он встал между Гвен и Финнистер.

– Андрэ здесь, – вдохновенно сказал он. Его Гвен взывала к нему! – Вы убийца! – Он потряс кулаком перед носом Финнистер.

– Нет, послушайте! – прорычал Аулинг. – Я больше не потерплю…

– И вы! – круто развернувшись, взревел Бэттлмонт. – У нас имеются записи всех проходивших здесь совещаний – с самого первого и включая сегодняшнее! Они покажут, что произошло! Разве вы не понимаете, что творится с этой бедной девочкой? Вы! Вы свели ее с ума!

Ко всеобщему хору присоединилась и Гвен:

– Что?

– Успокойся, Гвен, – велел Бэттлмонт. – Я все улажу.

Гвен не могла отвести от него глаз. Бэттлмонт был великолепен.

– Да, Андрэ.

– Я все докажу, – сказал Бэттлмонт. – С помощью психиатров Интердормы. С помощью любых специалистов, каких только можно купить за деньги. Думаете, вы увидели нечто страшное в кампаниях нашей Гвен? Ха! Я покажу вам кое-что. – Он ткнул пальцем в Аулинга. – Может ли военщина свести с ума?

– О, послушайте, – сказал Аулинг. – Это зашло…

– Да! Это может свести с ума! – не дал ему договорить Бэттлмонт. – И мы покажем, шаг за шагом, как вы свели нашу бедную Гвен с ума страхом за ее друзей. Страхом за меня! – Он хлопнул себя по груди и гневно уставился на Финнистер. – А знаете, что мы сделаем потом? Мы скажем народу: это может произойти с вами! Кто следующий? Ты? Или ты? Что тогда случится с деньгами, которые выделяет вам Конгресс? Что будет с вашими квотами вербовки?

– Нет, послушайте, – сказал Аулинг. – Мы не…

– Да неужели? – огрызнулся Бэттлмонт. – Вы полагаете, эта бедная девочка в своем уме?

– Ну, мы же не…

– Подождите, пока не увидите нашу кампанию, – сказал Бэттлмонт. Он взял Гвен за руку и погладил ее. – Тихо, тихо, Гвенни. Андрэ все исправит.

– Да, Андрэ, – сказала она, не в силах произнести больше ничего. Она оцепенела. «Он в меня влюблен», – подумала она. Раньше никто ее не любил. Даже родители, которых всегда отталкивал порожденный ими интеллект. Гвен ощутила тепло во всем теле. У нее в сознании произошел сбой. Мозг словно заскрипел от натуги после долгого бездействия. Гвен подумала: «Он в меня влюблен!» Ей захотелось обнять Андрэ.

– Кажется, мы зашли в тупик, – пробормотал Аулинг.

– Но мы же не можем просто… – начала Финнистер.

– Молчать! – приказал Аулинг. – Он это сделает! Неужели ты не понимаешь?

– Но если мы призовем…

– Тогда он точно это сделает! Купит какое-нибудь другое агентство, чтобы провести кампанию.

– Но мы могли бы вернуться и призвать…

– Ты не можешь призвать каждого, кто не согласен с тобой, женщина! Во всяком случае, не в этой стране! Ты спровоцируешь революцию!

– Я… – промямлила Финнистер.

– И ведь он погубит не только нас, – продолжал Аулинг, – но и всю службу. Он нанесет удар прямо по финансированию. Мне знаком подобный тип. Он не блефует. Это приведет к катастрофе!

Аулинг мотнул головой, представив себе парад рушащихся военных проектов, летящих в бездну под названием «Недостаточно средств».

– Вы умный человек, генерал Аулинг, – сказал Бэттлмонт.

– Это все Психологическая служба! – прошипел Аулинг. – Со своими блестящими идеями!

– Я же говорила, они дураки, – сказала Гвен.

– Успокойся, Гвен, – сказал Бэттлмонт.

– Да, Андрэ.

– Ну, и что будем делать? – поинтересовался Аулинг.

– Я вам вот что скажу, – предложил Бэттлмонт. – Вы оставите в покое нас – мы оставим в покое вас.

– Но как же моя вербовка? – взвыла Финнистер.

– Думаете, наша Гвен не сумеет решить ваши проблемы вне зависимости от того, больна она или здорова? – спросил Бэттлмонт. – Для вербовки используйте предоставленную программу.

– Я не стану!

– Станешь, – сказал Аулинг.

– Генерал Аулинг, я отказываюсь…

– Что будет, если я вывалю эту проблему на головы членов Генерального штаба? – спросил Аулинг. – Чьи головы полетят в первую очередь? Психологической службы? Естественно. А кто будет следующим? Люди, которые должны были решить этот вопрос на месте, вот кто!

– Но… – сказала Финнистер.

– В общем-то идея мисс Эверест звучит вполне разумно… хотя, конечно, понадобятся некоторые модификации.

– Никаких модификаций, – заявил Бэттлмонт.

«Настоящий Наполеон!» – в восхищении подумала Гвен.

– Только в мелких, незначительных деталях, – успокоил его Аулинг. – Из инженерных соображений.

– Возможно, – согласился Бэттлмонт. – При условии, что модификации получат наше предварительное одобрение.

– Я уверен, что мы договоримся, – сказал Аулинг.

Финнистер повернулась к ним спиной, сдаваясь.

– Еще одна маленькая деталь, – прошептал Бэттлмонт. – Когда будете оплачивать работу агентства по двойному тарифу, не забудьте значительную прибавку – премию для мисс Эверест.

– Разумеется, – сказал Аулинг.

– Разумеется, – сказал Бэттлмонт.

Когда вояки ушли, Бэттлмонт повернулся к Гвен и топнул ногой.

– Ты вела себя очень плохо, Гвен!

– Но, Андрэ…

– Увольнение! – рявкнул Бэттлмонт.

– Но…

– О, я понимаю, Гвен. Это я во всем виноват. Я навалил на тебя слишком много работы. Но все это в прошлом.

– Андрэ, ты не…

– Я все понимаю! Еще как! Ты собиралась потопить корабль и пойти ко дну вместе с ним. Моя бедная, дорогая Гвенни. Это же самоубийство! Если бы ты только уделяла внимание своему телелогу в Интердорме.

– Я не хотела причинить вред никому из наших, Андрэ. Только тем двоим…

– Да, да. Знаю. Ты запуталась.

– Это правда. – Ей хотелось плакать. Она не плакала… вот уже… Она даже не помнила, когда такое бывало. – Знаешь, – сказала она, – я не помню, чтобы вообще когда-либо плакала.

– Вот в чем дело! – воскликнул Бэттлмонт. – А я все время реву. Тебе нужно уравновешивающее влияние. Тебе нужен тот, кто научит тебя плакать.

– Ты научишь меня, Андрэ?

– Научу ли я?.. – Он отер с глаз слезы. – Ты отправляешься в отпуск. Незамедлительно! Я еду с тобой.

– Да, Андрэ.

– А когда вернемся…

– Я не хочу возвращаться в агентство, Андрэ. Я… не могу.

– Вот в чем дело! – сказал Бэттлмонт. – Рекламный бизнес! Он довел тебя!

Она пожала плечами.

– Я… Я просто не могу проводить очередную кампанию. Я… просто… не могу.

– Ты напишешь книгу, – заявил Бэттлмонт.

– Что?

– Это наилучшая из всех известных форм терапии, – сказал Бэттлмонт. – Я сам однажды попробовал. Ты напишешь про рекламный бизнес. Ты выставишь на всеобщее обозрение все грязные трюки: гипномелодии, субвизуальные мерцающие изображения, рекламодателей, финансирующих учебники, чтобы вставить в них свой товар, маточные комнаты, где программируют юсикеры. Все.

– Я могла бы это сделать, – сказала Гвен.

– Ты расскажешь обо всем, – сказал Бэттлмонт.

– Непременно!

– Но под псевдонимом, – сказал Бэттлмонт. – Так безопаснее.

– Когда мы поедем в отпуск, Андрэ?

– Завтра. – На него вдруг накатила старая паника. – Ты не имеешь ничего против того, что я… страшный, как свинья?

– Ты просто прекрасен! – сказала Гвен и пригладила его волосы поперек лысины. – А ты не имеешь ничего против того, что я умнее тебя?

– Ну… – Бэттлмонт выпрямился. – Может, ты и умнее меня, но зато у меня сердце намного больше!

Брачный призыв

– Если тебя поймают, нам придется бросить тебя на съедение волкам, – сказал доктор Флэддис. – Ты ведь понимаешь?

Лаокония Уилкинсон, старший полевой агент Социальной Антропологической Службы, кивнула.

– Конечно, – буркнула она, листая у себя на коленях приказы и документы на выезд.

– Получить разрешение Верховного совета на эту экспедицию было очень трудно после… э… того прискорбного инцидента на Монлиголе, – сказал доктор Флэддис. – Поэтому налагаются такие суровые ограничения.

– Мне разрешено взять с собой только эту… – Она бросила взгляд на документы. – Мари Медилл?

– Ну, план действий в целом – ее идея, – ответил доктор Флэддис. – К тому же у нас в отделе больше нет никого с такой музыкальной квалификацией.

– Не уверена, что мне нравится ее план, – пробормотала Лаокония.

– А, – сказал доктор Флэддис, – но он поможет нам добраться до самой сути ситуации на Рукучпе, и вся его прелесть в том, что он не нарушает закон. Согласен, это юридическая увертка. Но я имею в виду, что ты будешь придерживаться буквы закона.

– Но не духа закона, – пробормотала Лаокония. – Не то чтобы я была согласна с законом. Но все же… – Она пожала плечами, – музыка!

Доктор Флэддис предпочел неправильно ее понять.

– Да, мисс Медилл защищала докторскую по музыке, – сказал он. – Высокообразованная молодая женщина.

– Если бы это не было, возможно, нашим последним шансом узнать, как размножаются эти существа… – начала Лаокония и покачала головой. – Что нам действительно следовало бы делать, так это идти туда в полном составе, поймать представителей вида, провести над ними…

– Не забывай: это запрещено разделом D мандата Верховного совета, – сказал доктор Флэддис. – «Полевой агент не имеет права задерживать, держать в неволе или иным способом ограничивать свободу любого коренного представителя населения Рукучпа».

– Насколько у них все плохо с рождаемостью? – спросила Лаокония.

– У нас имеются лишь устные свидетельства особого представителя Рукучпа. Этого Гафки. Он говорит, ситуация критическая. Разумеется, именно это определило вердикт Верховного совета. Рукучп сам обратился к нам за помощью.

Лаокония встала.

– Тебе известно мое мнение насчет этой идеи с музыкой. Но если мы все равно собираемся подойти к делу именно так, то почему бы не нарушить закон совсем? Принести музыкальные записи, проигрыватели?..

– Прошу тебя! – вспылил доктор Флэддис.

Лаокония посмотрела на него. Никогда еще она не видела директора отдела таким возбужденным.

– Коренные жители Рукучпа говорят, что столкновение с чужеродной музыкой нарушило какую-то валентность в их репродуктивном цикле, – сказал доктор Флэддис. – По крайней мере так мы перевели их объяснение. Именно поэтому и существует закон, запрещающий провоз музыкальных устройств.

– Я не ребенок! – огрызнулась Лаокония. – Не обязательно объяснять все…

– Чрезмерная осторожность не помешает, – сказал доктор Флэддис. – Еще свежа память о событиях на Монлиголе. – Он поежился. – Мы должны возродить дух девиза СоцАнтро: «На благо вселенной». Мы получили предупреждение.

– Не понимаю, как музыка может быть чем-то, кроме вторичного стимулятора, – сказала Лаокония. – Однако я постараюсь подойти к делу непредвзято.

Оторвавшись от своих заметок, Лаокония Уилкинсон спросила:

– Мари, ты не слышала шум снаружи?

Она смахнула прядь седых волос со лба.

Мари Медилл стояла в другом конце полевой хижины, глядя в одно из двух окон.

– Я слышу только шелест листьев, – ответила она. – Они сильно шумят на ветру.

– Ты уверена, что это не Гафка?

– Нет, это не его именная песня, – вздохнула Мари.

– Прекрати говорить об этом чудовище как о мужчине! – вспылила Лаокония.

Плечи Мари напряглись.

Наблюдая за этим рефлексом, Лаокония подумала о том, как мудро поступила Служба, вверив командование данной операцией зрелому, опытному антропологу. Хижина в форме купола-восьмигранника была слишком мала, чтобы держать в ней людей с нестабильным темпераментом. Две женщины безвыходно провели здесь уже двадцать пять недель. Лаокония рассматривала свою напарницу – такая юная, романтичная барышня.

Поза Мари выражала скуку… беспокойство…

Лаокония осмотрела тесную хижину. Сервомагнитофоны, камеры ночного видения, полевые компьютеры, робокухня, разборные плоты, стол, два стула, раскладные койки, на трех секциях стены – трансивер, соединяющий их с кораблем на спутниковой орбите. Все на своем месте, и всему есть место.

– Почему-то Гафка представляется мне именно существом мужского пола, – сказала Мари, пожимая плечами. – Чепуха, конечно… И все же… когда Гафка поет…

Лаокония пристально разглядывала молодую женщину. Светловолосая девушка в цельной зеленой униформе; коренастая, крестьянского типа фигура, хорошие сильные ноги, овальное лицо с высоким лбом и мечтательными синими глазами.

– Кстати, о песнях, – сказала Лаокония. – Не знаю, что и делать, если Гафка не достанет для нас разрешение присутствовать на их Большом Песнопении. Не располагая фактами, мы никак не сможем разобраться в этом бардаке.

– Несомненно, – проворчала Мари, пытаясь не смотреть на Лаоконию.

Женщина постарше просто сидела на месте. Она всегда просто сидела – такая деятельная, повелительная, долговязая и тощая, с обветренным, загорелым лицом, слишком большим носом, слишком большим ртом, слишком большим подбородком и слишком маленькими глазами.

Мари отвернулась.

– С каждым днем я все больше убеждаюсь, что эта идея с музыкой заводит нас в тупик, – сказала Лаокония. – Рождаемость на Рукучпе продолжает падать, невзирая на всю ту музыку, которой ты их обучаешь.

– Но Гафка согласен, – возразила Мари. – Все указывает на это. Открыв эту планету, мы познакомили рукучпов с первой инопланетной музыкой, которую они когда-либо слышали. Это каким-то образом нарушило их репродуктивный цикл. Я в этом уверена.

– Репродуктивный цикл, – фыркнула Лаокония. – Вполне вероятно, что эти существа – ходячие овощи, не имеющие даже зачаточных…

– Я очень беспокоюсь, – сказала Мари. – Уверена, что корень проблемы в музыке, но если вдруг станет известно, что мы провезли сюда контрабандные обучающие записи и научили Гафку всем нашим музыкальным формам…

– Не было никакой контрабанды! – рявкнула Лаокония. – Закон сформулирован вполне определенно. Он запрещает только механическое воспроизведение настоящих музыкальных звуков. Все наши записи – только видео.

– Я все думаю про Монлигол, – сказала Мари. – Я бы не смогла жить дальше, зная, что по моей вине вымер целый разумный вид. Пусть даже косвенной вине. Если наша чужеродная музыка нарушила…

– Мы даже не знаем, размножаются ли они!

– Но Гафка говорит…

– Гафка говорит! Тупой овощ. Гафка говорит!

– Не такой уж тупой, – возразила Мари. – Он выучил наш язык менее чем за три недели, а вот мы едва постигли основы песенной речи.

– Гафка – ученый идиот, – сказала Лаокония. – И я не уверена, что звуки, которые издает это существо, можно назвать речью.

– Как жаль, что у вас нет музыкального слуха, – снисходительно сказала Мари.

Нахмурившись, Лаокония ткнула пальцем в сторону Мари.

– Я заметила вот что: у нас имеются лишь их устные свидетельства по поводу падения уровня рождаемости. Они обратились к нам за помощью, а теперь постоянно мешают нам организовать наблюдение в полевых условиях.

– Они такие застенчивые, – сказала Мари.

– Они потеряют полевую экспедицию СоцАнтро, если не пригласят нас на Большое Песнопение, – сказала Лаокония. – Ох! Если бы только Совет дал разрешение на полевую экспедицию в полном составе, с вооруженной поддержкой!

– Ни в коем случае! – запротестовала Мари. – После Монлигола все разумные расы во Вселенной воспринимают Рукучп как последнее испытание. Если своим вмешательством мы погубим еще один вид…

– Вмешательством! – вскричала Лаокония. – Девушка, Социальная Антропологическая Служба – это святое призвание! Мы ликвидируем невежество, помогаем недоразвитым расам!

– И только мы можем судить о том, кто является недоразвитым, – сказала Мари. – Как удобно! Взять, к примеру, Монлигол. Все знают, что насекомые являются переносчиками болезней. Тут появляемся мы и, вооружившись инсектицидом, убиваем симбиотического партнера, необходимого для репродукции монлиголиан. Как воодушевляюще!

– Они должны были предупредить нас, – сказала Лаокония.

– Они не могли этого сделать, – напомнила Мари. – Это социальное табу.

– Что ж… – Лаокония пожала плечами. – Здесь это не имеет значения.

– Откуда вы знаете?

– Ну хватит! Прекратим этот глупый спор, – рявкнула Лаокония. – Посмотри, не идет ли Гафка. Что-то он опаздывает.

Мари судорожно вздохнула, с топотом подошла к единственной двери полевой хижины и с грохотом открыла ее. Позвякивание глазированных листьев в лесу тут же стало громче. Ветер принес аромат перечной мяты с раскинувшейся слева равнины, покрытой короткой, жесткой травой.

Оранжевый шар Альмака скрывался за ровной линией горизонта над равниной. Мари перевела взгляд на маячившие справа заросли лакового леса. Листья, напоминавшие крылья летучих мышей с радужными разводами, сталкивались на ветру и едва заметно боролись друг с другом за последние на сегодня лучи оранжевого света.

– Оно уже здесь? – отрывисто спросила Лаокония.

Мари покачала головой. Светлые кудряшки пустились в пляс вокруг ее форменного воротника.

– Скоро стемнеет, – сказала она. – Он говорил, что вернется до наступления темноты.

Лаокония нахмурилась и отодвинула от себя заметки. «Она все время употребляет слово „он”! Да они просто живые пасхальные яйца! Если бы только…» Далекий звук нарушил ход ее мыслей.

– Вот! – Мари вгляделась в стену лаковых деревьев.

В воздухе повисла переливчатая мелодия – виртуозная песня хрупкого духового инструмента. Потом тон стал ниже, превратившись в органные вибрации, сопровождаемые струнной секцией на виолончели. Листья лакового дерева гармонично позвякивали в такт песне. Постепенно музыка стихла.

– Это Гафка, – прошептала Мари. Откашлявшись, она заговорила громче, несколько смущенным тоном: – Он выходит из леса довольно далеко отсюда.

– Я не могу отличить их друг от друга, – сказала Лаокония. – Они все одинаковые – и на вид, и на слух. Чудовища.

– На вид – да, – согласилась Мари. – Но звуки у всех индивидуальны.

– Не будем заострять внимание на отсутствии у меня музыкального слуха! – буркнула Лаокония и встала у двери рядом с Мари. – Если бы только они позволили нам присутствовать на Песнопении…

К ним подковыляло на четырех из пяти имеющихся цепких ног пасхальное яйцо ростом в шесть футов. Кристальное покрытие его визуальной шляпки, слегка наклоненной в сторону полевой хижины, было наполовину затенено внутренним облачным пигментом со стороны заходящего солнца.

Синий и белый приветственные цвета окаймляли огромную дыхательную мышцу, окружавшую торс. Удлиненный орган рот/ухо, напоминавший отводную трубку, как правило, различимый на красно-желтом теле под визуальной шляпкой, сейчас сжался в складчатое отверстие.

– Ну и страшилище, – сказала Лаокония.

– Тихо! – шикнула Мари. – Неизвестно, с какого расстояния он может вас услышать.

Она помахала рукой.

– Гааафкаа! – И выругалась: – Черт!

– В чем дело?

– Из девяти нот его имени мне удалось воспроизвести только восемь.

Пробираясь сквозь острые травинки, Гафка подошел к двери. Его оранжевый орган рот/ухо вытянулся, пропел пассаж из двадцати двух нот:

– Маарриии Ммммммедилллл! – А затем десятисекундный концерт: – Лаоконнния Уииилкинннсонннн!

– Как красиво! – восхитилась Мари.

– Лучше бы вы говорили ровно, как мы вас учили, – сказала Лаокония. – Пение трудно понять.

Визуальная шляпка Гафки накренилась в ее сторону. Пение превратилось в напевное колебание.

– Но вежливое приветствие-песнь…

– Конечно, – сказала Лаокония. – Итак. – Она глубоко вздохнула. – Нам разрешено присутствовать на вашем Большом Песнопении?

Визуальная шляпка Гафки наклонилась к Мари, затем опять к Лаоконии.

– Пожалуйста, Гафка, – сказала Мари.

– Трудность, – напел Гафка. – Не знать, как сказать. Нет знания про ваш вид. Не хотеть говорить на эта тема.

– Понимаю, – сказала Лаокония, распознав метафорическую формулу. – Дело в ваших брачных обычаях.

Визуальную шляпку Гафки заполнил молочно-белый пигмент. Женщины уже знали, что это признак смущения.

– Послушайте, Гафка, – сказала Лаокония. – Не стоит смущаться. Мы ведь все объяснили насчет науки и профессиональной этики, а также искреннего желания помочь друг другу. Вы должны понимать, что мы с Мари здесь ради блага вашего народа.

Часть визуальной шляпки, повернутая к Лаоконии, стала прозрачной, словно лунный свет.

– Если бы только могли заставить их говорить прямо, – сказала Лаокония.

– Пожалуйста, Гафка, – взмолилась Мари. – Мы просто хотим помочь.

– Понимаю я, – ответил Гафка. – Как еще сказать об этом я? – Еще часть шляпки стала прозрачной. – Но должно задать вопрос. Друзьям может не понравиться.

– Мы ученые, – напомнила Лаокония. – Вы можете задавать нам любые вопросы.

– Вы слишком старые для… размножения? – спросил Гафка.

Визуальная шляпка вновь помутнела, чтобы уберечь Гафку от вида утратившей дар речи от изумления Лаоконии.

Паузу заполнила Мари.

– Гафка! Ваши люди и мои люди… ну, мы просто слишком разные. Мы не можем. Не получится… то есть…

– Невероятно! – вскипела Лаокония. – Вы намекаете, что если мы придем на Большое Песнопение, на нас там нападут и начнут сексуально домогаться?

Визуальная шляпка Гафки стала прозрачной, наклонилась к Лаоконии. Вверх-вниз по дыхательной мышце мелькали пурпурные полосы, что означало смятение.

– Не понимаю я про секс, – сказал Гафка. – Мои люди никогда не ранят другое существо. – Пурпурные полоски замедлили движение вверх-вниз и уступили место зеленому – выражению нерешительности. Визуальная шляпка наклонилась в сторону Мари. – Правда ли, что все жизни формы начинают с яйца одинаково? – На сей раз визуальная шляпка лишь на мгновение затуманилась белым.

– Строго говоря, это так, – согласилась Лаокония. – Мы все действительно начинаем формироваться из яйца. Однако процесс оплодотворения различается у разных видов. – Она прошептала, обращаясь к Мари: – Сделай заметку насчет яиц. Вполне вероятно, они яйцекладущие, как я и подозревала. – Затем: – А теперь я должна узнать, что вы имели в виду своим вопросом.

Визуальная шляпка Гафки качнулась влево, вправо, замерла между двумя женщинами. Напевный голос произнес:

– Не понимаю я про различия. Но знаю я, вы видеть много, что не видеть мои люди. Если размножение, – проблеск белого, – различное или вы слишком стары для размножения, – проблеск белого, – мои люди говорить вы приходить на Большое Песнопение. Не хотеть мы смутить вас.

– Мы ученые, – повторила Лаокония. – Все в порядке. Итак, мы можем принести наши камеры и записывающее оборудование?

– Принести вы много вещей? – спросил Гафка.

– Нам потребуется всего один большой плот, чтобы привезти оборудование, – ответила Лаокония. – Как долго это продлится?

– Одна ночь, – сказал Гафка. – Я привести друзей рабочих помочь с плотом. Теперь иду я. Скоро темнеть. Луна восход я вернуться, отвести на Большое Песнопение вас.

Похожий на трубу рот пропел три минорные ноты прощания и втянулся обратно в оранжевые складки. Гафка повернулся и заскользил в сторону леса. Вскоре он скрылся среди зеркальных стволов стеклянного дерева.

– Ну наконец-то, прорыв! – вскричала Лаокония. Она влетела в хижину, бросив через плечо: – Свяжись с кораблем. Пускай отслеживают наше оборудование. Скажи им, чтобы сделали копии записей. Пока мы здесь анализируем звуко- и видеозаписи, они смогут передать копии в главные компьютеры в Кампичи. Нужно, чтобы над этим работало как можно больше человек. Возможно, у нас никогда не будет другого такого шанса!

– Я не… – начала Мари.

– Поживее! – рявкнула Лаокония.

– Может, поговорить с доктором Бакстер? – спросила Мари.

– С Хелен? – уточнила Лаокония. – Зачем тебе беспокоить Хелен такими рутинными вопросами?

– Я просто хотела обсудить…

– Трансивер предназначен только для служебного пользования, – сказала Лаокония. – Передавай лишь те сообщения, которые я утвердила. Мы здесь для того, чтобы решить проблему размножения рукучпов, а не для того, чтобы попусту чесать языком.

– Мне вдруг стало как-то не по себе, – призналась Мари. – Что-то в этой ситуации меня беспокоит.

– Беспокоит?

– Мне кажется, мы неправильно поняли предупреждение Гафки.

– Не беспокойся, – сказала Лаокония. – Местные не доставят нам никаких неприятностей. Просто Гафка до последнего пытался придумать отговорку, чтобы не пускать нас на Большое Песнопение. Ты же сама видела, какие они по-дурацки застенчивые.

– Но что, если…

– У меня большой опыт в общении с коренным населением, – сказала Лаокония. – Проблем не возникнет, если в любой ситуации сохранять самообладание и твердую хватку.

– Возможно. Но…

– Сама подумай! – сказала Лаокония. – Мы первые представители человечества, которые побывают на Большом Песнопении рукучпов. Уникальная ситуация! Ты не должна позволять величию нашего достижения притупить твой разум. Сохраняй хладнокровие и объективность, как я. А теперь иди и свяжись с кораблем!

Это была круглая поляна километра два в диаметре. В лунном свете исполинские лаковые деревья отбрасывали черные тени. Высоко над краем поляны лунный свет рисовал призматическую радугу вокруг каждого листа. Серебристое мерцание в середине открытой местности выдавало передвижение небольшого, дистанционно управляемого ховерплота, груженного камерами ночного видения и микрофонами.

За исключением места на опушке леса, где разместились Лаокония и Мари, всю поляну заполнили безмолвные, похожие на утопающие в тенях холмики коренные жители Рукучпа. Их визуальные шляпки мерцали в лунном свете, словно перевернутые чаши.

Сидя на раскладном стуле рядом с большим грузовым ховерплотом, Лаокония скорректировала позицию крошечного дистанционного плотика у них над головой. На мониторе перед собой она видела то, что фиксировали линзы камер: блестящую от сияющих визуальных шляпок поляну и едва заметное красное с зеленым мерцание инструментов, расположенных между Лаоконией и Мари, устроившейся по другую сторону грузового плота. Мари следила за работой камер ночного видения, благодаря которым на видео эта сцена покажется светлой, как днем.

Мари выпрямилась, потерла поясницу.

– Эта поляна, должно быть, не меньше двух километров в диаметре, – восторженно прошептала она.

Лаокония поправила наушники, проверила передачу. У нее болели ноги. Они добирались сюда, на эту поляну, по меньшей мере часа четыре. Ей вдруг стало не по себе, когда она подумала о том, что их, возможно, ожидает в те девять часов, что остались от рукучпской ночи. Это дурацкое предупреждение…

– Я говорю, большая поляна, – прошептала Мари.

Лаокония настороженно глянула на тихие фигуры рукучпов, сгрудившиеся неподалеку.

– Я и не думала, что их будет так много, – прошептала она. – Тоже мне вымирающий вид! Что показывает твой монитор?

– Они заняли всю поляну, – ответила Мари. – И мне кажется, дальше, под деревьями, их еще больше. Жаль, я не знаю, который из них Гафка. Надо было проследить за ним, когда он уходил от нас.

– Он не сказал, куда пойдет?

– Нет, только спросил, подходит ли нам это место и готовы ли мы помочь им.

– Что ж, я уверена, все пройдет хорошо, – сказала Лаокония. Однако в голосе ее не слышалось прежней уверенности, и она сама это понимала.

– Не пора ли связаться с кораблем? – спросила Мари.

– Оттуда позвонят с минуты на… – На панели перед Лаоконией загорелся красный огонек. – Вот они.

Она нажала на переключатели и проговорила в микрофон, закрепленный у нее на щеке:

– Да?

Услышав металлический шум разговора в наушниках Лаоконии, Мари лишь острее ощутила свое одиночество. Корабль находился так высоко над ними.

– Все правильно, – сказала Лаокония. – Сразу передавайте полученные записи и попросите, чтобы в Кампичи провели независимое исследование. Позже мы сравним результаты. – Пока она слушала ответ, стояла тишина. Затем она сказала: – Я уверена, что нам не грозит опасность. Можешь следить за нами через линзу наверху. Но ни в одном рапорте не упоминалось, что рукучпы совершали над кем бы то ни было насилие… Ну, я не знаю, что сейчас с этим можно поделать. Мы уже здесь, и на этом все. Я отключаюсь. – Она нажала на переключатель.

– Это была доктор Бакстер? – спросила Мари.

– Да. Хелен сама наблюдает за нами, хотя я не понимаю, что она сможет сделать. Медицинские работники иной раз ведут себя очень странно. У местных что-нибудь изменилось?

– Насколько я вижу, они не сдвинулись с места.

– Почему Гафка не мог провести с нами предварительную беседу? – спросила Лаокония. – Терпеть не могу действовать вслепую.

– По-моему, разговоры о размножении все еще смущают его, – сказала Мари.

– Здесь слишком тихо, – прошипела Лаокония. – Мне это не нравится.

– Уверена, скоро они что-нибудь сделают, – прошептала Мари.

И тут, словно ее слова послужили сигналом, по поляне начала расходиться едва различимая вибрация. В ответ зазвенели листья лакового дерева. Вибрация усиливалась, превращаясь в гул органа с резким облигатным звуком труб. Пение виолончели превратило звук в мелодию и накрыло ею поляну, а лаковый лес звенел все громче и громче.

– Великолепно, – выдохнула Мари.

Она заставила себя обратить внимание на инструменты перед собой. Все работало нормально.

Мелодия слилась в единую, чистую, гармонически совершенную ноту – звук флейты, переходящий во вторую фазу с полной оркестровкой. Музыкальная тема расширялась элемент за элементом: барабанная дробь в нижнем регистре встраивала в мелодию величавый ритм, а перезвон цитры заложил контрапункт ритму.

– Следи за инструментами, – прошептала Лаокония.

Мари кивнула, сглотнув комок в горле. Музыка напоминала ей песню, которую она, возможно, слышала раньше, но никогда в столь совершенном исполнении. Она хотела закрыть глаза; она хотела целиком и полностью отдаться этому приводящему в исступленный восторг звуку.

Окружавшие их уроженцы Рукучпа не двигались, только ритмически расширялись и сжимались их дыхательные мышцы.

Музыкальный экстаз усиливался.

Раскрыв рот, Мари поводила головой из стороны в сторону. Звук нес в себе бесконечность ангельского хора; божественность всей когда-либо существовавшей музыки теперь слилась в единую великолепную мелодию. Ей казалось, что еще прекраснее этот звук стать не может.

Но произошло именно это.

Нечто долгое, захватывающее, безвременное… поднималось, расширялось, лилось.

Тишина.

Мари почувствовала, как к ней возвращается сознание, и заметила, что ее руки безвольно лежат на наборных дисках. Она была уверена, что выполнила свою работу по привычке, но эта музыка… По телу пробежала дрожь.

– Они пели сорок семь минут, – прошипела Лаокония, осматриваясь. – Что дальше?

Мари потерла себе горло, заставила себя сосредоточиться на светящихся циферблатах, плоте, поляне. Где-то в глубине сознания у нее зародилось подозрение.

– Жаль, я не знаю, который из этих существ Гафка, – чуть слышно сказала Лаокония. – Может, стоит спросить у кого-нибудь из них, где Гафка?

– Лучше не надо, – ответила Мари.

– Эти существа ничего не делали, только пели, – сказала Лаокония. – Теперь я окончательно уверена, что музыка – просто стимулятор и все.

– Надеюсь, вы правы, – прошептала Мари.

Смутное подозрение принимало все более отчетливую форму… музыка, контролируемый звук, экстаз контролируемого звука… Мысли одна за другой проносились у нее в сознании.

Время шло в тишине.

– Как ты думаешь, что они делают? – прошипела Лаокония. – Они сидят так уже двадцать пять минут.

Мари осмотрела рукучпов, окруживших поляну. Они напоминали черные холмики с тускло-серебристыми верхушками. Тишина напоминала напряжение в пустоте.

Прошло еще какое-то время.

– Сорок минут! – прошептала Лаокония. – Они что, рассчитывают, что мы проторчим здесь всю ночь?

Мари прикусила нижнюю губу. «Экстаз звука», – подумала она. А еще она подумала о морских ежах и партеногенетических кроликах с планеты Калибо.

Ряды рукучпов оживились. Вскоре тени начали исчезать в черноте лакового леса.

– Куда это они? – удивилась Лаокония. – Ты видишь Гафку?

– Нет.

Перед Лаоконией загорелся огонек, обозначающий вызов. Она щелкнула переключателем и прижала к уху наушник.

– Кажется, они просто уходят, – прошептала она в микрофон у себя на щеке. – Ты видишь то же, что и мы. Никто не предпринял никаких действий против нас. Давай я перезвоню тебе позже. Хочу понаблюдать за ними.

К Мари подошел рукучп.

– Гафка? – спросила Мари.

– Гафка, – сонным голосом пропело существо.

Лаокония наклонилась к ним через плот, нагруженный инструментами.

– Что они сейчас делают, Гафка? – спросила она.

– Вся новая песнь мы создать из музыка, что вы дать, – сказал Гафка.

– Песнопение закончилось? – спросила Мари.

– Так, – выдохнул Гафка.

– Что значит «новая песнь»? – настаивала Лаокония.

– Не иметь вашего вида песнь раньше правильно, – сказал Гафка. – В ней слишком много новое. Не понимать мы, как песнь создавать вы. Но теперь вы научить, сделать правильно вы.

– Что за чушь? – спросила Лаокония. – Гафка, куда идут все ваши люди?

– Идут, – вздохнул Гафка.

Лаокония осмотрелась.

– Но они уходят поодиночке… или… по крайней мере, я не вижу никаких сформировавшихся родительских пар. Что они делают?

– Идут все ждать, – сказал Гафка.

А Мари подумала о кариокинезе и дочерних ядрах.

– Я не понимаю, – пожаловалась Лаокония.

– Вы научить, как новое петь, – вздохнул Гафка. – Новая песнь лучше всегда. Мы сохранить эта песнь. Много лучше, чем старая песнь. Создать лучше… – Женщины заметили легкое помутнение визуальной шляпки Гафки. – Создать лучше молодые. Более сильные.

– Гафка, – сказала Мари. – Песнь – это все, что вы делаете? В смысле, больше ничего?

– Все, – выдохнул Гафка. – Самая лучшая песнь.

– Думаю, нам стоит проследить за некоторыми из… – начала Лаокония.

– Необязательно, – сказала Мари. – Вы получили удовольствие от их музыки, доктор Уилкинсон?

– Ну… – Женщина постарше с некоторым смущением отвела взгляд. – Она была очень красивой.

– И вы получили удовольствие? – настаивала Мари.

– Не понимаю, какое…

– У вас нет музыкального слуха, – сказала Мари.

– Очевидно, это какой-то стимулятор! – огрызнулась Лаокония. – Я не понимаю, почему они теперь не позволяют нам…

– Они нам уже все позволили, – сказала Мари.

Лаокония повернулась к Гафке.

– Гафка, я настаиваю, чтобы нам позволили изучить все стадии вашего репродуктивного процесса. Иначе мы не сможем вам помочь.

– Вы – самая лучшая помощь, – сказал Гафка. – Рождаемость теперь все хорошо. Вы научить не смешивать музыка. – По дыхательной мышце Гафки прошла дрожь.

– Ты что-нибудь понимаешь? – требовательно спросила Лаокония.

– Боюсь, что да, – сказала Мари. – Вы не устали, Гафка?

– Так, – вздохнул Гафка.

– Лаокония… Доктор Уилкинсон, нам лучше вернуться в хижину, – сказала Мари. – Там мы как-нибудь проведем импровизированный тест Шафтера.

– Но тест Шафтера определяет беременность у человека! – возразила Лаокония.

Перед Лаоконией зажегся красный огонек. Она щелкнула переключателем.

– Да?

Тишину нарушил скрежет из наушников. Мари подумала, что ей совершенно не хочется слышать голос с корабля.

– Конечно, я знаю, что ты отслеживаешь тест на… Зачем мне сообщать Мари, что ты уже сделала себе тест Шафтера?.. – Голос Лаоконии сделался выше. – ЧТО? Да ты шу… Это невозможно! Но, Хелен, мы… они… ты… мы… Конечно, я… Разве мы могли… Каждая женщина на корабле…

Наступила долгая пауза. Мари наблюдала за тем, как Лаокония кивает в такт услышанному из наушников. Через некоторое время Лаокония осторожно опустила наушники и мрачно сказала:

– Доктор Бакс… Хелен подозревала, что… Она сделала себе и некоторым другим женщинам тест Шафтера.

– Она слышала музыку? – спросила Мари.

– Эту музыку слышала вся Вселенная, – сказала Лаокония. – Какой-то контрабандист отследил официальные передачи записей с нашего корабля. Их ретранслировали многие станции. Все сходят с ума по нашей прекрасной музыке.

– О нет, – выдохнула Мари.

– Все на корабле послушали наши записи. Хелен сказала, что у нее возникли подозрения сразу после трансляции, но она выждала целых полчаса, прежде чем делать тест Шафтера. – Лаокония глянула на Гафку, который безмолвно стоял рядом с Мари. – Каждая женщина на корабле, которая могла забеременеть, забеременела.

– Это очевидно, не так ли? – спросила Мари. – Вид Гафки развил форму группового партеногенеза. Их Большое Песнопение запускает реакцию в бластомерах.

– Но мы же люди! – воскликнула Лаокония. – Как это может…

– В нас все еще есть очень примитивные части, – сказала Мари. – Это не должно нас удивлять. Звук и раньше использовался для запуска митоза. Просто для вида Гафки это единственный способ размножения – с соответствующим совершенствованием техники.

Лаокония моргнула.

– Интересно, – сказала она, – с чего все это началось?

– Когда они впервые столкнулись с нашей чужеродной музыкой, – продолжала Мари, – их это поставило в тупик, перемешало их музыкальные отношения. Их увлекли новые музыкальные формы. Они экспериментировали с новыми ощущениями… и их рождаемость снизилась. Естественно.

– А потом появилась ты, – сказала Лаокония, – и научила их управлять новой музыкой.

– Вот именно.

– Мари! – воскликнула Лаокония.

– Да?

– Мы были здесь в течение всего этого… Ты же не думаешь, что мы… что я…

– Не знаю насчет вас, – сказала Мари, – но я никогда в жизни не была ни в чем настолько уверена. – Она прикусила нижнюю губу, пытаясь сдержать слезы. – У меня будет ребенок. Девочка. У нее будет только половина нормального количества хромосом. И она будет стерильной. А я…

– Говорить я вам, – пропел Гафка. В его напевном голосе слышались нотки грусти. – Говорить я вам: все жизни формы начинать с яйца одинаково. Не хотеть я приносить неприятность. Но вы говорить, вы другие.

– Партеногенез, – проговорила Лаокония. К ней отчасти вернулась ее обычная энергичность. – Это, разумеется, означает, что для репродуктивного процесса человека не понадобятся… то есть э… нам не понадобятся… Я имею в виду, что мужчины не будут…

– Дети будут паразитами, – сказала Мари. – Вам это известно. Бесплодными паразитами. На какое-то время это, возможно, войдет в моду, но долго, конечно же, не продлится.

– Возможно, – сказала Лаокония. – Но я все думаю о ретрансляциях наших передач. Интересно, было ли у этих рукучпских существ когда-либо два пола? – Она повернулась к Гафке. – Гафка, вы не знаете…

– Жаль мне создавать неприятность, – пропел Гафка слабеющим голосом. – Теперь должно прощаться. Пора рожать я.

– Вы собираетесь рожать? – спросила Лаокония.

– Так, – выдохнул Гафка. – Чувствовать боль наверху.

Цепкие ноги Гафки принялись торопливо копать землю около ховерплота.

– Что ж, кое в чем вы были правы, доктор Уилкинсон, – сказала Мари. – Он-она точно не мужчина.

Ноги Гафки подогнулись, яйцеобразное тело опустилось в только что выкопанную ямку в земле. Ноги тут же начали втягиваться обратно в тело. На визуальной шляпке появилась трещина и пошла вниз через дыхательную мышцу.

И вот на глазах у женщин возникло две Гафки, каждый из которых был вполовину роста оригинала. Два новых Гафки тут же начали отращивать новые ноги, чтобы восстановить обычную симметрию.

– О нет, – прошептала Мари.

У нее заболела голова.

Попытайтесь вспомнить

Каждый разум на Земле, способный понять задачу, сосредоточился на космическом корабле, пассажиры которого выдвинули ультиматум. «Говорите или умрите!» – кричали газетные заголовки.

Уровень самоубийств все еще возрастал. Активизировались религиозные секты. Книга автора-фантаста «Что значит для вас смертоносный межгалактический корабль!» побила все прошлые рекорды книжных продаж. И это продолжалось вот уже семь пропитанных паникой месяцев.

Корабль, появившийся в свинцовом небе над Орегоном из ниоткуда, напоминал по форме чудовищную, исполинскую парамецию, края которой трепетали, подобно краям мифического летучего ковра. Пятеро зеленокожих, похожих на лягушек пассажиров корабля выдали представителям каждого крупного правительства по одному экземпляру напечатанного на бархатистой бумаге текста ультиматума. Все тексты были безупречно сформулированы на соответствующем родном языке адресатов.

«От вас требуется собрать ваших самых одаренных специалистов в области человеческой коммуникации. Мы намерены дать вам задачу. Мы откроем для вас пять одинаковых помещений на нашем судне. В каждом из них будет присутствовать один из нас.

Ваша задача – наладить с нами контакт.

Если вы преуспеете, то получите существенные награды.

Если вы потерпите неудачу, это приведет к уничтожению всей разумной жизни на вашей планете.

Мы с глубочайшим сожалением объявляем об этой угрозе и призываем вас изучить атолл Эниветок, чтобы увидеть небольшую демонстрацию наших сил. Мы убрали ваши искусственные спутники с орбиты.

Вы должны выйти за рамки коммуникативных ограничений!»

Атолл Эниветок сравняли с морским дном на глубине тысячи футов – и ни следа взрыва! Небо очистилось от всех русских и американских искусственных спутников.

Весь день по ущелью реки Колумбия проносился влажный ветер с океана. Он пролетал над солончаками Восточного Орегона, но не приносил обещанного дождя. Колючие пустынные кустики гнулись под его порывами, прикрывая стайки быстроногих куропаток и вислоухих зайцев. Перекати-поле застревало в изгородях, а в воздухе кружились крупицы сухого песка, проникавшие подо все, во все и на все, словно вездесущий вирус.

На солончаках к югу от Гермистонского артиллерийского склада вокруг странного, массивного космического корабля вились торнадо из песка. Эта штука напоминала чудовищное овальное полотнище песочного цвета, обернутое вокруг вертикально поставленных шестов. На северной стороне корабля полукругом теснились бараки из гофрированного железа и новые армейские сборные дома. На их фоне корабль выглядел самым огромным цирком шапито, который когда-либо видели на Земле. По подсчетам военных инженеров корабль равен шести тысячам двумстам восемнадцати футам в длину и тысяче пятидесяти четырем футам в ширину.

Милях в пяти к востоку от этого места пыльная буря гуляла между унылыми постройками военных казарм, где было расквартировано около тридцати тысяч представителей всех крупных государств: лингвисты, антропологи, психологи, врачи всех возможных специальностей, наблюдатели и те, кто наблюдал за наблюдателями, шпионы, разведчики и контрразведчики.

Вот уже семь месяцев ими управлял страх повторить судьбу Эниветока, а также страх неизвестности.

К вечеру ветер стих. Нанесенный им песок начал сползать с корабля, принимая новые формы, стекая вниз, подобно образным «пескам времени», которое, несомненно, заканчивалось.

Миссис Франсин Миллар, клинический психолог из команды, специализирующейся на германских языках индоевропейской группы, торопливо пересекала площадку, покрытую утоптанным песком, неподалеку от входа на корабль. Она наклонила голову, стараясь защититься от остатков еще не до конца утихшей бури. Под мышкой она несла туго набитый портфель, похожий на футбольный мяч, а в руке сжимала свернутый экземпляр сегодняшней газеты «Орегон Джорнал». В передовице говорилось о том, что реактивные самолеты военно-воздушных сил сбили небольшой частный самолет, пытавшийся проникнуть в запретную зону. Три человека погибли, их личности не установлены. Самолет был угнан.

Размышляя о сбитом самолете, она припомнила обстоятельства, при которых недавно овдовела. Доктор Роберт Миллар погиб при крушении трансатлантического пассажирского самолета за десять дней до прибытия космического корабля. Она выпустила газету из рук, и ее унес ветер.

Франсин отвернулась от внезапного порыва ветра, швырнувшего ей в лицо песок. Это была стройная, сухощавая женщина ростом пять футов шесть дюймов[24], по-прежнему спортивная и подтянутая в свои сорок один. Темно-рыжие волосы, растрепавшиеся на ветру, все еще были такими, какие бывают у молодых девушек. Тяжелые веки над голубыми глазами всегда казались слегка опущенными, что придавало ей сонный вид – даже тогда, когда она была начеку. Это обстоятельство она находила полезным для своей профессии.

Она подошла к бараку, где проводились совещания, с подветренной стороны и выпрямилась. На пороге лежал слой песка. Она открыла дверь, перешагнула песчаный холмик, но оказалось, что все внутри тоже покрыто песком. Песок скрипел под ногами, лежал на столах, на стульях, кучками высился по углам – повсюду.

Хиконодзё Охаси, коллега Франсин из японо-корейской команды, занимавшейся сино-тибетскими языками, уже сидел на своем месте по другую сторону стола. В руке японский психолог сжимал, подобно ручке, кисточку с тонким кончиком, которой делал стенографические заметки.

Франсин закрыла за собой дверь.

– Мы рано, – сказал Охаси, не поднимая взгляда.

Это был подтянутый, аккуратный, невысокий мужчина: невыразительные черты лица, гладкие щеки и ровный подбородок, отстраненные темные глаза, неизбежно скрытые толстыми линзами очков – классический образ восточного ученого.

Франсин бросила портфель на стол и подтянула к себе стул напротив Охаси. Прежде чем сесть, она смахнула платком песок. Вездесущая грязь, унылый монотонный ландшафт, ее собственное раздражение – все вместе это пробуждало в ней едва сдерживаемую ярость. Она распознала это чувство и его источник и подавила кривую усмешку.

– Нет, Хико, – сказала она. – По-моему, мы опоздали. У нас меньше времени, чем кажется.

– Совсем мало, если уж на то пошло, – ответил Охаси. Принстонский акцент превращал его низкий, сдержанный голос в звук музыкального инструмента в руках мастера.

– Ну вот, теперь мы скатились до банальностей, – сказала Франсин и, тут же пожалев о резкости своего тона, выдавила из себя улыбку.

– По крайней мере нам не установили сроки, – сказал Охаси. – Уже хоть что-то. – Он повертел кисточкой вокруг чернильного камня.

– В воздухе что-то есть, – сказала она. – Я это чувствую.

– В воздухе очень много песка, – заметил он. – От ветра нам всем не по себе, – добавил он. – Кажется, будет дождь. Погода меняется.

Он сделал очередную заметку, отложил кисть и начал раскладывать документы для совещания. Затем вдруг поднял голову и улыбнулся Франсин. Улыбка словно омолодила его, и ей показалось, будто она смотрит сквозь года в прошлое и видит маленького серьезного мальчика по имени Хико Охаси.

– Прошло уже семь месяцев, – сказала она. – Разумно предположить, что они не станут ждать вечно.

– Обычно период созревания длится на два месяца дольше, – сказал он.

Она нахмурилась, пропустив сомнительную шутку мимо ушей.

– Но мы ни на йоту не приблизились к цели!

Охаси наклонился вперед. Его глаза как будто увеличились за толстыми линзами.

– Тебя не удивляет, почему они настаивают, чтобы мы вступили в контакт с ними, а не наоборот?

– Разумеется, удивляет. Как и всех остальных.

Он откинулся назад.

– Что ты думаешь насчет подхода исламской команды?

– Тебе известно, что я думаю, Хико. Сравнивать все звуки галактической речи с пассажами из Корана – пустая трата времени. – Она пожала плечами. – Но бог с ними, возможно, они ближе любого из нас подошли к решению проблемы…

У нее за спиной с грохотом открылась дверь. По комнате тут же разнесся раскатистый бас Теодора Закхейма, психолога урало-алтайской команды.

– Ха-хааааааа! – взревел он. – Вот мы все и собрались!

Тихая поступь позади Закхейма подсказала Франсин, что его сопровождает Эмиль Горе из группы индоевропейской команды, занимающейся романскими языками.

Закхейм плюхнулся на стул рядом с Франсин. Стул угрожающе заскрипел под его тяжестью.

«Будто огромный, неотесанный медведь!» – подумала она.

– Обязательно всегда так шуметь?

Горе захлопнул за ними дверь.

– Разумеется! – проревел Закхейм. – Я шумный! Такова моя природа, дорогуша!

Горе миновал Франсин, направляясь к торцу стола, но она не сводила глаз с Закхейма. Это был коренастый мужчина, плотно сбитый, ни капли лишнего жира, фигурой напоминавший борца. В широкоскулом лице и чуть раскосых синих глазах проглядывали следы монгольской крови. Голову венчали стоявшие щетиной нечесаные рыжие волосы.

Закхейм шлепнул на стол свой портфель и положил руки на темную кожу. Руки у него были плоские, похожие на булыжники, с толстыми пальцами, покрытыми едва ли не до ногтей бледными волосками.

Франсин оторвала взгляд от рук Закхейма и посмотрела туда, где устроился Горе. Француз был высокого роста, с вытянутой шеей и совершенно безволосый. Блестящие черные глаза за бифокальными линзами в стальной оправе придавали ему сходство с комически суровой птицей. На нем, как обычно, был черный похоронный костюм, застегнутый на все пуговицы. Из рукавов выглядывали узловатые запястья. Руки с длинными пальцами и резко обозначенными суставами пребывали в постоянном нервном движении.

– Позволь с тобой не согласиться, Зак, – сказал Горе. – Здесь далеко не все. Это все та же старая группа, а ведь мы хотели попытаться заинтересовать нашей работой и других.

Охаси обратился к Франсин:

– Тебе удалось привлечь кого-нибудь еще на наши совещания?

– Ты же видишь, я пришла одна, – сказала она. – Сегодня я пять раз получила отказ.

– От кого? – спросил Закхейм.

– От американской индейско-эскимосской команды, гиперборейцев, дравидов, малайско-полинезийской команды и кавказцев.

– Торгаши! – рявкнул Закхейм. – Конечно, я могу сам заняться семито-хамитскими языками, но… – Он покачал головой.

Горе повернулся к Охаси.

– А остальные?

– Вынужден сообщить, – ответил Охаси, – что группы, занимающиеся языками мунда, мон-кхмерскими, судано-гвинейскими и банту, отнеслись к предложению с вежливым равнодушием.

– У нас серьезные пробелы в обмене информацией, – сказал Горе. – Что они обнаружили?

– Не больше нашего! – буркнул Закхейм. – Это уж наверняка!

– А что с языками, которые вообще не представлены среди команд, собравшихся на этой международной площадке? – спросила Франсин. – Например, языки готтентотов и бушменов, айну, басков, австралийские и папуасские языки?

Закхейм накрыл ее руку своей.

– У тебя всегда есть я, голубка моя.

– Мы строим вторую Вавилонскую башню! – огрызнулась она и отдернула руку.

– Опять отказ, – траурным тоном произнес Закхейм.

– «Сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого», – процитировал Охаси и улыбнулся. – Книга Бытия, глава одиннадцатая, стих седьмой.

Франсин нахмурилась.

– А нам не хватает около двадцати процентов от двух тысяч восьмисот языков на Земле!

– Все самые значимые у нас есть, – сказал Закхейм.

– Откуда тебе знать, что имеет значение, а что нет? – жестко спросила она.

– Прошу вас! – Горе поднял руку. – Мы здесь для того, чтобы обмениваться информацией, а не ссориться.

– Прошу прощения, – сказала Франсин. – Дело в том, что сегодня я особенно чувствую полную безнадежность нашей работы.

– Итак, что мы сегодня обнаружили? – спросил Горе.

– Мы – ничего нового, – ответил Закхейм.

Горе откашлялся.

– Что касается меня, то это вдвойне верно. – Он посмотрел на Охаси.

Японец пожал плечами.

– Мы не получили никакой реакции от инопланетянина Кобая.

– Антропоморфическая чушь, – буркнул Закхейм.

– Ты имеешь в виду, что мы дали ему имя Кобай? – уточнил Охаси. – Ничего подобного, Зак. Это звук, который он чаще всего издает, а имя способствует идентификации. Нам больше не нужно называть его «инопланетянин» или «то существо с космического корабля».

Горе повернулся к Франсин.

– Как будто разговариваешь с зеленой статуей, – сказала она.

– А что насчет лекций? – спросил Горе.

– Поди разбери что-нибудь! – ответила она. – Он просто стоит словно кривоногий профессор в черном леотарде и бомбардирует нас звуками с таким видом, как будто вообще не собирается когда-либо замолкнуть. И все время извивается. Машет нам. Покачивается из стороны в сторону. На лице – если можно назвать это лицом – появляются гримасы. Мы все это записали и засняли, разумеется, но получается полный абсурд.

– В этих жестах скрыт какой-то смысл, – сказал Охаси. – Как жаль, что у нас так мало компетентных пасимологов.

– Сколько раз ты видел один и тот же жест, сопровождаемый одним и тем же звуком? – спросил Закхейм.

– Ты внимательно изучил наши пленки, – сказал Охаси. – Увиденного недостаточно для того, чтобы иметь прочную базу для сравнения. Но я не отчаиваюсь…

– Это был риторический вопрос, – перебил Закхейм.

– Нам действительно нужно больше мультилингвистов, – сказал Горе. – Именно сейчас нам сильнее всего не хватает таких великих лингвистов, как муж миссис Миллар.

Франсин закрыла глаза и неглубоко, болезненно вздохнула.

– Боб… – Она покачала головой. «Нет. Это уже в прошлом. Его больше нет. Слезы иссякли».

– Я имел удовольствие встретить его в Париже незадолго до… конца, – продолжал Горе. – Он читал лекцию о развитии похожих фонетических схем в итальянском и японском.

Франсин кивнула, внезапно ощутив внутри пустоту.

Охаси подался вперед.

– Полагаю, это… весьма болезненная тема для доктора Миллар, – сказал он.

– Мне очень жаль, – сказал Горе. – Прошу прощения.

– Кое-кто собирался проверить, нет ли в этом помещении электронных подслушивающих устройств, – напомнил Охаси.

– Мой племянник работает с нашей командой звукозаписи, – сказал Горе. – Он уверяет, что здесь нет никаких скрытых микрофонов.

Закхейм насупил брови и подергал застежку портфеля.

– Это очень опасно, – пробурчал он.

– Ох, Зак, ты всегда так говоришь! – сказала Франсин. – Пора уже переходить от слов к делу.

– Мне не нравится мысль о том, что меня могут обвинить в государственной измене, – пробормотал Закхейм.

– Всем нам известно, что наши начальники стараются переиграть друг друга, – сказала она. – Меня страшно утомляют эти бесконечные перепалки, когда каждый по ходу пытается вытянуть что-то у других, не раскрывая при этом собственных карт!

– Если твой доктор Лэнгсмит или генерал Спейдел узнают, чем ты тут занимаешься, тебе тоже не поздоровится, – сказал Закхейм.

– Предлагаю вернуться к началу и рассмотреть все заново, – сказала Франсин. – На сей раз в открытую.

– Зачем? – пожелал знать Закхейм.

– Потому что я уверена, что ответ где-то у нас прямо перед глазами, – сказала она.

– В самом ультиматуме, вне всякого сомнения, – сказал Горе. – Как думаете, что на самом деле значит их утверждение о том, что человеческие языки имеют коммуникативные ограничения? Может быть, они телепаты?

– Не думаю, – сказал Охаси.

– Это практически исключено, – согласилась Франсин. – Наши люди с Рейна не зафиксировали ЭСВ[25]. Нет. Готова поспорить, тут что-то другое. Самый факт, что они задали нам эту задачу, говорит о том, что мы в состоянии решить ее с помощью имеющихся у нас ресурсов.

– Ну да, в том случае, если они действуют честно, – сказал Закхейм.

– У меня нет иного выхода, кроме как считать, что они играют по-честному, – сказала она. – Они не зря превращают нас в лингвистов-детективов.

– Не зря для них, – заметил Горе.

– Обратите внимание на характер их ультиматума, – сказал Охаси. – Они дают нам задачу. Они открывают для нас свои комнаты. Они доступны нам. Они сожалеют о своей угрозе. Даже демонстрация силы – надо сказать, весьма впечатляющая – имеет явный оттенок ненасильственности. Никакого взрыва. Они предлагают награды за успех, и это…

– Награды! – фыркнул Закхейм. – Когда кабана ведут на убой, ему обещают еду!

– Я полагаю, что они предоставили нам свидетельства своего мирного настроя, – сказал Охаси. – Или же они намеренно выставляют себя мирными.

Франсин повернулась и посмотрела в окно барака на массив космического корабля, отбрасывавшего длинные тени на песок в лучах заходящего солнца.

Закхейм тоже выглянул в окно.

– Почему они выбрали это место? Если им обязательно нужна была пустыня, почему не Гоби? Здесь же не самая подходящая пустыня! Это очень скверная пустыня!

– Наверное, здесь легче всего было посадить корабль вблизи большого города, – предположил Горе. – Вполне вероятно, они выбрали пустыню, чтобы не уничтожать пахотные земли.

– Лягушки! – рявкнул Закхейм. – Не доверяю я этим лягушкам с этими их коммуникативными задачами!

Франсин повернулась назад к столу, достала из портфеля карандаш и блокнот и нарисовала грубый силуэт пришельца, рядом с которым подписала: «лягушка?»

– Ты рисуешь своего инопланетянина? – спросил Охаси.

– Мы называем его Уру по той же причине, по которой вы зовете своего Кобай, – ответила она. – Он бесконечно повторяет набор звуков «уру».

Она задумчиво разглядывала собственный рисунок, попутно воскрешая в памяти образ инопланетянина. Приземистый, ростом примерно пять футов десять дюймов, с короткими, кривыми, как у пловца, ногами. Под черным леотардом играли мускулы с выступающими жилами. Руки, не менее выразительные, чем у человека, казались более грациозными в движении. Кожа была светло-зеленой, шея – короткой и мощной. У широкого рта почти отсутствовали губы, а нос напоминал тупой рожок. У него были большие, глубоко посаженные глаза со способными к морганию веками. Вместо волос по голове от центра лба назад проходил небольшой гребешок.

– Я знал одного гавайского пловца на длинные дистанции, который был очень похож на этих инопланетян, – сказал Охаси и облизнул губы. – Кстати, сегодня на встречу с Кобаем вместе с нами приходил буддийский монах с Явы.

– Не вижу связи между пловцом и монахом, – сказал Горе.

– Ты говорил, вы сегодня ничего не выяснили, – вставил Закхейм.

– Монах не общался с ним, – сказал Охаси. – Он отказался, потому что подобная форма земных стремлений немыслима для буддиста. Он просто наблюдал.

Франсин подалась вперед.

– Да?

Ее насторожила явно напускная небрежность, с которой говорил об этом Охаси.

– Реакция монаха была любопытной, – продолжал Охаси. – После этого он несколько часов молчал. Затем он сказал, что эти инопланетяне, вероятно, очень святые существа.

– Святые! – В голосе Закхейма слышалось недовольство вперемешку с иронией.

– Мы неправильно подходим к делу, – сказала Франсин. Она чувствовала себя так, словно ее предали, и прилагала сознательные усилия, чтобы продолжать разговор. – Наш доступ к этим инопланетянам ограничен теми помещениями на корабле, которые они для нас открыли.

– Что находится в остальных частях корабля? – спросил Закхейм.

– Может быть, награды, – сказал Горе.

– Или оружие, способное разнести нас в пух и прах! – огрызнулся Закхейм.

– Модель сеансов тоже неверная, – сказала Франсин.

Охаси кивнул.

– Двенадцати часов в день недостаточно, – сказал он. – Мы должны держать их под постоянным наблюдением.

– Я не это имела в виду, – возразила Франсин. – Им наверняка нужен отдых, так же как и нам. Нет. Я говорила о том, что главы наших команд – люди вроде Лэнгсмита с бедным воображением – имеют полный контроль над тем, как мы проводим время в этих помещениях. Например, что произойдет, если мы попытаемся сломать силовое поле, которое не дает нам прикоснуться к этим созданиям? Что произойдет, если мы приведем собак, чтобы проверить, как на них реагируют животные? – Она вынула из портфеля небольшой плоский диктофон и нажала на кнопку воспроизведения. – Вот, послушайте.

Раздался переливчатый звук:

– Pau’timónsh’ uego’ ikloprépre ‘sauta’ urusa’a’а… – Затем длинная пауза, а вслед за ней: – tu’kimó omo ‘urulig ‘lurulil ‘oog ‘shuquetoé, – еще одна пауза, – sum ‘a ‘suma ‘a ‘uru ‘t ‘shóap!

Франсин остановила запись.

– Ты записала это сегодня? – спросил Охаси.

– Да. Мы использовали ту странную иллюстрационную доску с движущимися картинками – странные цветы и еще более странные животные.

– Мы их видели, – пробормотал Закхейм.

– И эти рубящие движения, которые они выполняют руками, – продолжала Франсин. – Покачивание тела, колебания, гримасы на лицах. – Она покачала головой. – В некотором роде это напоминает какой-то чудаковатый танец.

– К чему ты клонишь? – спросил Охаси.

– Я все думаю: что произойдет, если мы попросим какого-нибудь опытного хореографа сочинить танец, подходящий под эти звуки, и поставим его…

– Бааа! – фыркнул Закхейм.

– Ладно, – сказала Франсин. – Но мы должны применить к этим инопланетянам какие-нибудь случайные стимуляторы. Почему бы не привести певицу из ночного клуба? Или циркового зазывалу? Или фокусника? Или…

– Мы уже пробовали с полноценным шизофреником, – сказал Горе.

Закхейм фыркнул.

– И получили именно то, чего заслуживает подобная тактика: этот ваш шизофреник просидел целый час, просто играя с собственными пальцами!

– Меня заинтриговала идея использовать артистов развлекательного жанра, – сказал Охаси. – Возможно, танцоров из театра Но. – Он кивнул. – Я никогда об этом не думал. Но искусство, в конце концов, форма коммуникации.

– Равно как и кваканье лягушки на болоте, – сказал Закхейм.

– Ты когда-нибудь слышал об удивительной лягушке? – спросила Франсин.

– Это одна из твоих странных шуток? – уточнил Закхейм.

– Конечно же, нет. Удивительная лягушка существует на самом деле. Она обитает на острове Тринидад. Это очень маленькая лягушка, но у нее на лапке пять пальцев, включая противопоставленный большой палец, и она…

– Прямо как у наших гостей, – сказал Закхейм.

– Да. И она пользуется лапой так же, как мы: хватает вещи, берет еду, кладет себе в рот…

– Делает бомбы? – спросил Закхейм.

Франсин пожала плечами и отвернулась. Она почувствовала себя уязвленной.

– Мои люди считают, что действия инопланетян – это замысловатый трюк, – сказал Закхейм. – Мы думаем, они тянут время, а между тем втайне изучают нас, готовясь к вторжению!

– И что? – спросил Горе, пожав узкими плечами в типично галльской манере, как будто говоря: «Даже если это правда, что мы можем с этим поделать?»

Франсин повернулась к Охаси.

– Какая у твоей команды сейчас любимая теория? – В ее голосе слышалась горечь, но ей никак не удавалось смягчить тон.

– Мы действуем согласно предположению, что это язык односложных корней, вроде китайского, – ответил Охаси.

– Но как же гармония гласных? – возразил Горе. – Это ведь значит, что одни и те же гласные повторяются в однотипных словах.

Охаси поправил очки.

– Кто знает? – сказал он. – Гласные переднего и заднего рядов нередко встречаются, но…

Он пожал плечами и покачал головой.

– Что там у группы, которая занимается историческими аналогиями? – спросил Горе. – Ты собирался узнать, Охаси.

– Они действуют на основе предположения, что все примитивные звуки – согласные с нефиксированными гласными… как топот в танцах, знаете? Их нынешняя теория заключается в том, что инопланетяне – миссионеры, а их язык – это язык религии.

– Каковы результаты? – спросил Закхейм.

– Результатов нет.

Закхейм кивнул.

– Чего и следовало ожидать. – Он бросил взгляд в сторону Франсин. – Я прошу прощения у миссис доктор Миллар.

Она с изумлением подняла глаза, отвлекшись от мечтательных размышлений о связи галактического языка с танцами.

– У меня? Ради всего святого, почему?

– Сегодня я вел себя несдержанно, – сказал Закхейм и покосился на свои наручные часы. – Мне очень жаль. Меня беспокоит другая встреча. – Он тяжело поднялся со стула, подхватил портфель. – И мне пора идти. Ты меня прощаешь?

– Конечно, Зак.

Его широкое лицо озарила улыбка.

– Хорошо!

Горе тоже встал.

– Я немного прогуляюсь с тобой, Зак.

После их ухода Франсин и Охаси немного посидели в тишине.

– Что дают нам эти встречи? – спросила она.

– Кто знает, как сложатся вместе важные фрагменты мозаики? – ответил Охаси. – Главное, что мы делаем что-то иначе.

Она вздохнула.

– Наверное.

Охаси снял очки, отчего стал вдруг выглядеть беззащитным.

– Ты знала, что Зак записывал нашу встречу? – спросил он, снова надевая очки.

Франсин уставилась на него.

– Откуда ты знаешь?

Охаси постучал пальцем по портфелю.

– У меня тут устройство, которое определяет подобные вещи.

Она подавила краткую вспышку гнева.

– Что ж, разве это имеет какое-либо значение, Хико?

– Может, и нет. – Охаси сделал глубокий, ровный вдох. – Я не все рассказал про буддийского монаха.

– Да? И о чем же ты умолчал?

– Он предрекает нам всем неудачи – истребление человечества как вида. Он очень старый и очень циничный, хоть и монах. Он считает, это хорошо, что борьбе человечества приходит конец.

Франсин охватила ярость и внезапная решимость.

– Мне все равно! Мне наплевать, что думают остальные! Я знаю, что… – Она заставила себя замолчать и прикрыла руками глаза.

– Ты сегодня сама не своя, – заметил Охаси. – Тебя, видимо, разбередили разговоры о погибшем муже?

– Да. Я… – Она сглотнула и прошептала: – Вчера ночью мне приснился Боб. Мы танцевали, и он пытался что-то сказать мне об этой задаче, только я его не слышала. Стоило ему заговорить, как музыка становилась громче и заглушала его слова.

В помещении повисла тишина. Через некоторое время Охаси проговорил:

– Бессознательный разум иногда находит странные способы сообщить нам правильные ответы. Возможно, нам следует повнимательнее рассмотреть идею с танцами.

– О Хико! Ты мне поможешь?

– Почту за честь, – сказал он.

В полутьме проекционной стояла тишина. Франсин откинулась на спинку стула и посмотрела на штатив, возле которого трудился Охаси. Он вышел, чтобы принести фильмы о восточных ритуальных танцах, которые только что привезли самолетом из Лос-Анджелеса. Его пальто все еще висело на спинке стула, в пепельнице на рабочем столе дымилась трубка. Вокруг двух стульев лежали кипы нескончаемых исследовательских материалов, просмотренных за четыре дня: тетради, коробки с кинопленкой, ящики с фотографиями, справочники.

Она задумалась о Хико Охаси. Странный человек. Ему уже пятьдесят, но выглядит не старше тридцати. У него взрослые дети. Жена скончалась от холеры восемь лет назад. Франсин задумалась о том, каково это – быть замужем за восточным человеком, но решила, что он в общем-то не совсем восточный человек, ведь он получил образование в Принстоне и ведет себя по-западному. Потом она поняла, что подобное отношение – в некотором роде проявление снобизма, свойственного представителям белой расы.

Дверь в углу комнаты тихо приоткрылась. Вошел Охаси, закрыл за собой дверь.

– Не спишь? – прошептал он.

Не отрывая головы от спинки стула, она слегка повернулась к нему.

– Нет.

– Я надеялся, ты немного поспишь, – сказал он. – У тебя очень усталый вид.

Франсин взглянула на часы.

– Еще только полчетвертого. Как там на улице?

– Жарко и ветрено.

Охаси принялся вставлять пленку в проектор в конце комнаты. Через некоторое время он подошел к своему месту, волоча за собой кабель дистанционного управления проектором.

– Готова? – спросил он.

Франсин включила неяркую подсветку около своего стула и направила узкий луч на тетрадь у себя на коленях.

– Да. Начинай.

– Мне кажется, мы действительно немного продвинулись вперед, – сказал Охаси. – Пока это незаметно, но аспекты личности…

– Звучит многообещающе, – перебила она. – Посмотрим, что нам даст этот фильм.

Охаси нажал переключатель на кабеле. На экране появилась арабская девушка, закутанная в плотные одежды, с тамбурином в руках. Ее жесткие черные волосы блестели. На глазах тенью лежали линии похожей на сажу туши. Коричневое одеяние слегка колыхалось. Она то слегка позвякивала тамбурином, то ударяла по нему.

Из динамиков возле экрана раздался голос комментатора с утонченным выговором:

– Это молодая девушка из Джебель-Тобейк. Она исполнит очень древний танец, повествующий о сражении. Камера скрыта в грузовике, и она не знает, что ее танец снимают.

К тамбурину присоединилась тростниковая флейта, а затем звонкий струнный инструмент. Девушка медленно повернулась на одной ноге, приподняв согнутую в колене вторую.

Франсин молча, с восхищением смотрела фильм. Девушка танцевала короткими, отрывистыми прыжками, потрясая тамбурином перед собой.

– Это напоминает кое-что из материала по скандинавским сагам, – сказал Охаси. – Сражения на мечах. Обрати внимание на удар и парирование.

Она кивнула.

– Да. – Танец продолжался. Затем: – Подожди! Повтори последний отрывок.

Охаси повиновался.

Отрывок начинался с символичного путешествия на спине верблюда: покачивание, волнообразный ритм. Танцовщица выражала томление по своему воину. «Как выразительно двигаются ее руки вдоль бедер», – подумала Франсин. Она с изумлением вспомнила, что видела почти тот же самый жест в одном из инопланетных фильмов.

– Вот один! – воскликнула она.

– Руки на бедрах, – сказал Охаси. – Я как раз собирался поставить на паузу.

Он выключил фильм и стал рыться в окружавших его тетрадях, пока не нашел правильную отсылку.

– По-моему, это был один из фильмов Зака, – сказала Франсин.

– Да. Вот он.

Охаси достал пленку и изучил указатели сцен. Положив коробку с пленкой на большую стопку у себя за спиной, он запустил фильм о восточных танцах сначала.

Три часа и десять минут спустя они убрали фильм обратно в коробку.

– Сколько ты провела новых сравнений? – спросил Охаси.

– Пять, – ответила она. – Это значит, что всего их сто шесть! – Франсин пролистала свои заметки. – То движение рук вдоль бедер я бы назвала чувственным удовольствием.

Охаси раскурил трубку и проговорил сквозь клубы дыма:

– Как ты обозначила остальные?

– Пока что я просто сделала заметку насчет движений инопланетян, а потом добавила ремарки комментатора из фильма о танцах. Рубящее движение рукой связано с окончанием первого сна Собайи: «Теперь я пробуждаюсь!» Волнообразное движение тела напоминает покачивание пальм на ветру в пустыне. Когда Торак спешивается со своего скакуна, это сопровождается топотом ног. Руки, поднятые ладонями вверх, – это похоже на то, как Али вверяет свою душу Богу в молитве перед битвой.

– Хочешь посмотреть последний фильм с корабля? – спросил Охаси, глянув на часы. – Или, может, сначала перекусим?

Она небрежно махнула рукой.

– Фильм. Я не хочу есть. Фильм. – Она подняла глаза. – Мне все кажется, что я должна что-то вспомнить… что-то… – Она покачала головой.

– Подумай об этом несколько минут, – посоветовал Охаси. – Я отошлю эти фильмы, чтобы их смонтировали согласно нашим подборкам. И все-таки попрошу принести пару сэндвичей.

Франсин потерла лоб.

– Хорошо.

Охаси собрал стопку коробок с пленкой и вышел. По дороге он постучал трубкой о висевший возле двери знак «Курить запрещено».

– Согласные, – прошептала Франсин. – Древние алфавиты почти полностью состояли из согласных. Гласные появились позже. Они были созданы для того, чтобы смягчать, раскачивать. – Она прикусила нижнюю губу. – Язык ограничивает способы, которыми можно думать. – Она потерла лоб. – Ах, как жаль, что у меня нет таких способностей к языкам, какими обладал Боб!

Она постучала пальцами по подлокотнику.

– Это имеет какое-то отношение к акценту на вещи, а не на людей и то, что они делают. В этом плане все индоевропейские языки одинаковы. Если бы только…

– Разговариваете сами с собой? – Мужской голос ошарашил ее, поскольку она не слышала, как открылась дверь.

Франсин подскочила, выпрямилась и повернулась к двери. В комнату вошел, закрыв за собой дверь, доктор Ирвинг Лэнгсмит, глава американского подразделения группы, занимающейся германскими языками.

– Я не видел вас уже пару дней, – сказал он. – Мы получили вашу записку о том, что вам нездоровится. – Он окинул взглядом комнату и в беспорядке разбросанные на столе материалы.

Франсин покраснела.

Доктор Лэнгсмит подошел к стулу, на котором раньше сидел Охаси, и сел. Это был щуплый, седой человечек с мелкими чертами лица, изборожденного глубокими морщинами, – гном с суровыми глазами. У него была репутация организатора и политика, выезжавшего за счет целеустремленности, но не гениальности. Он вынул из кармана толстую маленькую трубку и зажег ее.

– Наверное, мне следовало утвердить это через официальные каналы, – сказала Франсин. – Но я представила, как все это погрязнет в бюрократии, особенно учитывая, что Хико… В смысле, что в этом проекте занята и другая команда.

– Ничего страшного, – сказал Лэнгсмит. – Мы узнали, чем вы занимаетесь, за пару часов. Теперь нам хотелось бы узнать, что вы обнаружили. Доктор Охаси некоторое время назад ушел отсюда весьма взволнованным.

Ее глаза засверкали.

– Я думаю, мы кое на что наткнулись, – сказала она. – Мы сравнили движения инопланетян с известным символизмом примитивных танцев.

Доктор Лэнгсмит усмехнулся.

– Это очень интересно, моя дорогая, но вы, несомненно…

– Нет, серьезно! – сказала она. – Мы нашли сто шесть аспектов для сравнения. Это почти в точности повторяющиеся движения!

– Танцы? Хотите сказать, что…

– Я знаю, это кажется странным, – сказала она, – но мы…

– Даже если вы действительно обнаружили одинаковые движения, это ничего не значит, – сказал Лэнгсмит. – Они пришельцы… из другого мира. Нет никаких причин считать, что развитие их языка следует той же модели, что и развитие наших языков.

– Но они гуманоиды! – возразила она. – Разве вы не верите, что язык зародился как бессознательное формирование органов речи, имитирующее физические жесты?

– Вот это вряд ли, – сказал Лэнгсмит.

– Насчет этих пришельцев мы можем без опаски выдвинуть несколько предположений, – сказала она. – Прежде всего, у них, очевидно, весьма высокие стандарты развития цивилизации, раз они могут построить…

– Не будем повторять очевидное, – нетерпеливо перебил Лэнгсмит.

Франсин некоторое время рассматривала шефа команды, а потом сказала:

– Вы когда-нибудь слышали о том, как маршал Фош[26] планировал военные кампании?

Лэнгсмит пыхнул трубкой и вынул ее изо рта.

– Э… Вы предлагаете, чтобы военный…

– Он писал элементы задачи на листе бумаги, – продолжала Франсин. – Наверху указывалась общая цель. Там он писал: «Задача – победить немцев». Весьма просто. Весьма очевидно. Однако, как ни странно, командиры, чрезмерно увлекавшиеся сложными маневрами, нередко игнорировали цель – «одолеть врага».

– Вы намекаете, что инопланетяне – враги?

Франсин возмущенно покачала головой.

– Вовсе нет! Я говорю, что язык – прежде всего инстинктивный социальный рефлекс. Основной общий знаменатель социальной проблемы – человек. Один-единственный человек. А мы все здесь заняты тем, чтобы заключить эту проблему в рамки математических уравнений и аккуратных, преимущественно устных словесных частот!

– Но вы изучали видео…

– Да! Но только с точки зрения его влияния на звук. – Она наклонилась к Лэнгсмиту. – Доктор Лэнгсмит, я считаю, что этот язык – флективный, с изменяющимися окончаниями и корнями, которые целиком и полностью содержатся в движениях тела.

– Гмммм. – Лэнгсмит наблюдал за тем, как дым из его трубки спиралью всплывает к потолку. – Очень интересная идея!

– Мы можем предположить, что это очень стандартизированный язык, – сказала Франсин. – Это наблюдение я основываю на высоком уровне их цивилизации. Обычно одно сопутствует другому.

Лэнгсмит кивнул.

– Тогда жесты и звуки, вероятно, являются частью ритуала, – сказала она.

– Ммм-гммм.

– Значит… мы можем попросить помощи, чтобы уделить этой идее должное внимание? – спросила она.

– Я включу это в повестку следующего совещания руководителей, – сказал Лэнгсмит, поднявшись. – Но не обнадеживайтесь. Этот вопрос придется отдать на рассмотрение электронным компьютерам. Вполне вероятно, его уже проанализировали в составе какой-нибудь другой задачи и отвергли.

Она в смятении посмотрела на него.

– Но… доктор Лэнгсмит… ведь компьютер – это лишь сумма внесенных в него данных. Я уверена, что на этой стадии нам придется сконструировать новый целостный подход к языку.

– Ну, не волнуйтесь, – нахмурившись, сказал Лэнгсмит. – Нет… не беспокойтесь об этом.

– Значит, мы можем продолжать работу? – спросила она. – В смысле… вы даете нам разрешение?

– Да, да… конечно. – Лэнгсмит вытер рот тыльной стороной ладони. – Завтра утром генерал Спейдел собирает специальное совещание. Я бы хотел, чтобы вы присутствовали на нем. Я пришлю за вами кого-нибудь. – Он махнул рукой на беспорядок вокруг Франсин. – Что ж, продолжайте работу.

В том, как он сунул в рот трубку и вышел из комнаты, ощущалась какая-то жалкая пустота. Франсин пристально смотрела на закрытую дверь.

Она почувствовала, что дрожит, и поняла, что ей до смерти страшно.

«Почему? – спросила она себя. – Что такого я почувствовала, что могло бы напугать меня?»

Вскоре вернулся Охаси. В руках он нес бумажный пакет.

– Видел на выходе Лэнгсмита, – сказал он. – Чего он хотел?

– Хотел знать, чем мы занимаемся.

Охаси замер перед стулом.

– Ты ему рассказала?

– Да. Я попросила его помочь. – Она покачала головой. – Он не хочет связывать себя обязательствами.

– Я принес сэндвичи с ветчиной, – объявил Охаси.

Франсин резко подняла голову.

– Сломленный! – сказала она. – Вот оно! Он выглядел совершенно сломленным человеком, как будто уже смирился с поражением!

– Что?

– Я пыталась понять, почему Лэнгсмит вел себя так странно. Он прямо-таки излучал поражение.

Охас вручил ей сэндвич.

– Готовься испытать шок, – сказал он. – В кафетерии… я встретил Цу Она, офицера связи от нашей делегации. – Японец поднял пакет с сэндвичами над стулом и забавным жестом аккуратно уронил его на сиденье. – Русские настаивают на совместной атаке на галактический корабль, чтобы силой вырвать у них их секрет.

Франсин закрыла лицо руками.

– Идиоты! – прошептала она. – Ох, дураки!

Ее тело вдруг сотрясли всхлипы. Она поняла, что рыдает столь же неуправляемо, как в ту минуту, когда узнала о смерти мужа.

Охаси молча наблюдал за ней.

Слезы иссякли. К ней вернулось самообладание. Проглотив комок в горле, она сказала:

– Извини.

– Не извиняйся. – Он положил руку ей на плечо. – Может, пора сворачивать все это на ночь?

Она накрыла его руку своей и покачала головой.

– Нет. Давай посмотрим свежие фильмы с корабля.

– Как скажешь.

Охаси отошел, вставил новый фильм в проектор. На экране возникло изображение синевато-серого помещения, освещенного бледным светом: одна из «учебных комнат» на корабле. В центре комнаты стояла коренастая, зеленокожая фигура. Рядом с инопланетянином размещалась на пьедестале проекционная доска, с помощью которой все пятеро иллюстрировали свои «лекции». На доске было изображено большое синее озеро с берегами, поросшими тростником, который чуть покачивался на ветру.

Инопланетянин раскачивался. По его лицу, будто по воде, шла рябь. Он сказал:

– Ahon’atu’uklah’shoginai’ eástruru.

Зеленые руки волнообразно двигались вверх-вниз. Перепончатые кисти рук устремились вперед, обратившись ладонями друг к другу и почти соприкасаясь, затем начали выполнять рубящие движения от запястья: вверх, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз…

Изображение на проекционной доске сменилось другим: в подводном царстве мириады плавучих существ все приближались и приближались – большеглазые, похожие на рыб, с длинными, украшенными гребешком хвостами.

– Поставишь пять, получишь десять, – сказал Охаси. – Это молодняк галактической расы. Обрати внимание на гребешок.

– Головастики, – сказала Франсин.

Плавающие силуэты резвились в оранжевых тенях, выплывали в холодное зеленое пространство, затем выпрыгивали над поверхностью воды и снова ныряли в зеленую прохладу. Эти танцевальные движения – колебание, поднятие, погружение, раскачивание – казались прекрасными в своей синхронной симметрии.

– Chiruru’uklia’a’agudav’iaá, – сказал инопланетянин.

Его тело раскачивалось в такт движениям плавающих существ. Зеленые руки коснулись бедер и заскользили вверх, пока локти не достигли уровня плеч.

– Как девушка в восточном танце, – сказала Франсин.

Затем руки поднялись ладонями вверх. Было похоже, что он пытается что-то кому-то подарить. Инопланетянин сказал:

– Pluainumiuri! – и этот единый всплеск звука ударил по ушам, словно взрыв.

– Напоминает искаженную версию ритуальных танцев, которые мы смотрели, – сказал Охаси.

– У меня появилась догадка, – произнесла Франсин. – Женская интуиция. Повторяющиеся гласные – возможно, это усилительное наречие, вроде нашего слова «очень». Обрати внимание: там, где он говорит «а-а-а», жесты становятся более напряженными. – Она посмотрела еще один отрывок, кивая в такт жестам. – Хико, может быть, это сконструированный язык? Искусственный?

– Мне приходила в голову подобная мысль, – сказал Охаси.

Свет проектора вдруг потускнел, действие замедлилось. Погасли все лампы. Они услышали глухой, сильный грохот вдали, отрывистый звук перестрелки. По коридору за дверью пронесся топот шагов.

Франсин изумленно замерла.

– Оставайся здесь, пожалуйста, – сказал Охаси. – Я выйду и узнаю, в чем…

Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвался луч фонаря, на мгновение ослепив их.

– У вас все в порядке? – пророкотал мужской голос.

За фонарем им удалось различить белый шлем военного полицейского.

– Да, – ответил Охаси. – Что происходит?

– Кто-то взорвал опору основной линии электропередачи, идущей к плотине Макнари. Была даже предпринята попытка прорвать нашу линию обороны на юге. Не волнуйтесь, в скором времени все вернется на свои места. – Луч фонаря повернулся в другую сторону.

– Кто? – спросила Франсин.

– Какие-то чокнутые гражданские, – сказал военный полицейский. – Через минуту мы включим аварийные генераторы. Просто оставайтесь в этой комнате, пока мы не дадим сигнал отбоя. – Он вышел и закрыл за собой дверь.

До них донесся звук автоматных очередей. Еще один взрыв сотряс здание. Послышались крики.

– Мы наблюдаем конец света, – сказал Охаси.

– Миру пришел конец, когда здесь приземлился этот корабль, – сказала Франсин.

Внезапно свет вернулся – сначала тусклый, потом ярче. Снова зажужжал проектор. Охаси выключил его.

Кто-то прошел по коридору, постучал в дверь, сказал:

– Все чисто.

Шаги двинулись дальше, раздался еще один стук и еще раз, тише:

– Все чисто.

– Гражданские, – сказала Франсин. – Как ты думаешь, почему им так отчаянно захотелось это сделать?

– Это симптом общей болезни, – сказал Охаси. – Один из способов избавиться от угрозы – уничтожить ее, даже если в результате уничтожишь самого себя. Эти гражданские – лишь малый симптом.

– В таком случае русские – серьезный симптом, – предположила она.

– Каждое крупное правительство сейчас является серьезным симптомом, – ответил японец.

– Я… Наверное, я пойду к себе, – сказала Франсин. – Продолжим завтра утром. В восемь тебя устроит?

– Вполне, – ответил Охаси. – Если завтра вообще наступит.

– Только ты не начинай, – сказала она, судорожно вздохнув. – Я не намерена сдаваться.

Охаси вдруг совершенно по-восточному поклонился.

– У айну есть поговорка, – сказал он. – «Каждую ночь мир заканчивается… и каждое утро начинается снова».

Помещение находилось под землей, под артиллерийским складом и изначально предназначалось для хранения атомного оружия. Оно было полукруглым, примерно тридцать на пятнадцать футов, с очень низким потолком и обитыми свинцом стенами. В центре на козлах лежали две плотно прилегающие торцами друг к другу доски, образуя сплошную длинную столешницу. Над этим своеобразным столом висела цепочка зеленых лампочек, придавая помещению странное сходство с игорным залом. Напряженные позы людей, сидевших на пружинных стульях вдоль стола, еще более усиливали это сходство. Судя по униформам, здесь присутствовали представители различных родов войск: военно-воздушные силы, сухопутные войска, флот, – а также гражданские в дорогих костюмах и с мрачными лицами.

В центре сидел доктор Лэнгсмит, расположившись прямо напротив единственной двери в комнату. Его гномьи черты стянуло суровое, сосредоточенное выражение. Он ритмично пыхтел короткой трубкой, словно колдун, пускающий пророческий дым.

Гражданское лицо напротив Лэнгсмита обратилось к генералу с двумя звездочками, сидевшему рядом с шефом команды:

– Генерал Спейдел, я думаю, это слишком деликатное дело, чтобы допускать к нему женщину.

Спейдел захрипел. Это был худой мужчина с высоким лбом и узким лицом – аристократичным, выражавшим непоколебимые убеждения и упрямую гордость. От него исходило напряжение сжатой пружины и натянутой вибрирующей струны, которое распространялось по всей комнате.

– Выбор весьма ограничен, – сказал Лэнгсмит. – Очень немногие из членов нашего персонала наведываются на корабль и при этом постоянно занимают положение вблизи этого силового барьера… или что это такое на самом деле…

Спейдел бросил взгляд на часы.

– Почему они задерживаются?

– Возможно, она пошла завтракать, – сказал Лэнгсмит.

– Лучше бы мы заполучили ее голодной и нервной, – заметило гражданское лицо.

– Ты уверен, что сумеешь с ней справиться, Смити?

Лэнгсмит вынул трубку изо рта и посмотрел в черенок, как будто в нем скрывался ответ.

– Мы довольно хорошо изучили ее, – сказал он. – Видите ли, она недавно овдовела. Наверняка она все еще не очень дорожит собственной жизнью.

Группа офицеров в одном конце стола начала перешептываться между собой. Спейдел постучал пальцами по подлокотнику.

Вскоре дверь отворилась. Вошла Франсин. Снаружи протянулась рука и закрыла за ней дверь.

– А вот и вы, доктор Миллар, – сказал, вставая, Лэнгсмит. Вокруг стола раздался шорох – остальные тоже поднялись. Лэнгсмит указал на пустой стул по другую сторону стола наискосок от себя. – Садитесь, прошу вас.

Франсин подошла поближе к свету. Ей было не по себе, она знала, что со стороны это заметно, и потому испытывала чувство горечи, к которой примешивались злость и обида. Поездка на лифте сверху вниз оказалась опытом, который она ни за что не пожелала бы повторить. Она показалась ей гораздо длиннее, чем была на самом деле, – будто спуск в Ад Данте.

Она кивнула Лэнгсмиту, искоса оглядела остальных и села на указанный стул. Сняв нагрузку с дрожащих колен, она почувствовала облегчение и на мгновение расслабилась, но тут же снова напряглась, когда остальные сели на место. Она положила руки на стол, но сразу же убрала их и сцепила пальцы на коленях.

– Почему меня доставили сюда, словно арестанта? – спросила она.

Лэнгсмита этот вопрос, казалось, искренне удивил.

– Но ведь я вчера говорил вам, что пришлю за вами кого-нибудь.

Спейдел усмехнулся.

– Некоторые из наших парней в службе безопасности иногда держатся несколько угрюмо, – сказал он. – Надеюсь, они вас не напугали.

Франсин глубоко вдохнула и снова начала расслабляться.

– Речь о моей вчерашней просьбе? – спросила она. – В смысле, о помощи в нашем новом исследовании?

– В некотором роде, – сказал Лэнгсмит. – Но сначала я бы хотел, чтобы вы ответили на один вопрос. – Он поджал губы. – Э… Я еще никогда не просил никого из своих людей ткнуть пальцем в небо, но с вами я нарушу это правило. Как вы считаете, зачем инопланетяне здесь?

– Считаю?

– Ну, скажем, каково ваше логически обоснованное предположение? – спросил он.

Она посмотрела на свои руки.

– Мы все, конечно же, выдвигали свои предположения. Возможно, эти инопланетяне ученые, которые по каким-то известным только им причинам изучают нас.

– Проклятие! – рявкнуло гражданское лицо рядом с ней. – Прошу прощения, мэм, но именно этой чушью мы и пытаемся успокоить народ.

– И у нас пока плохо получается! – сказал Лэнгсмит. – Группировка, которая вчера ночью атаковала нас, называет себя «Сыновья истины»! У них были термитные бомбы, и они собирались атаковать корабль.

– Как глупо, – прошептала она. – Как жалко.

– Продолжайте гадать, доктор Миллар, – сказал Спейдел.

Она глянула на генерала и снова опустила глаза на свои руки.

– Существует и военная идея: Земля нужна им в качестве стратегической базы в какой-то космической войне.

– Возможно, – согласился Спейдел.

– А может, они ищут новое место жительства для своего вида, – сказала она.

– И что в таком случае произойдет с коренным населением? – спросил Лэнгсмит.

– Боюсь, что его либо истребят, либо обратят в рабство. Но, возможно, инопланетяне – своего рода предприниматели, заинтересованные в нашем искусстве, наших животных для своих зоопарков, нашей археологии, наших пряностях, наших… – Она замолчала, пожала плечами. – Откуда нам знать, чем они занимаются на стороне… втайне?

– Вот именно! – воскликнул Спейдел и бросил косой взгляд на Лэнгсмита. – Она говорит разумные вещи, Смити.

– Но ни во что из перечисленного я не верю, – сказала Франсин.

– Во что же вы верите? – спросил Спейдел.

– Я верю, что они – именно те, кем себя позиционируют: представители мощной галактической цивилизации, которая намного превосходит нашу.

– Мощной – это точно! – заговорил офицер военно-морских сил на другом конце стола. – Как они снесли Эниветок и сбросили с небес наши спутники!

– Вы считаете, что они, возможно, скрывают свои истинные мотивы? – спросил Лэнгсмит.

– Разумеется, вероятность этого весьма велика.

– Вам когда-нибудь доводилось наблюдать мошенника в действии? – спросил Лэнгсмит.

– Не думаю. Но вы же не хотите сказать, что эти… – Она покачала головой. – Невозможно.

– Мишень не успевает опомниться, и вот уже слишком поздно что-либо изменить, – сказал Лэнгсмит.

Это ее озадачило.

– Мишень?

– Тот, кого мошенник выбирает жертвой. – Лэнгсмит снова зажег трубку и потряс спичку, чтобы погасить ее. – Доктор Миллар, у нас для вас есть очень болезненные новости.

Она выпрямилась. В комнате наступила тишина, от которой у нее по телу внезапно пробежал холодок.

– Смерть вашего мужа – не несчастный случай, – сказал Лэнгсмит.

Она резко вздохнула и смертельно побледнела.

– На протяжении шести месяцев до появления космического корабля произошло двадцать восемь загадочных случаев с летальным исходом, – сказал Лэнгсмит. – На самом деле даже больше, поскольку погибли также невинные свидетели. У всех этих несчастных случаев есть любопытная общая черта: в каждом из них погиб ведущий эксперт в области изучения языка, криптоанализа, семантики…

– Люди, которые могли решить задачу, погибли еще до того, как задача была сформулирована, – подытожил Спейдел. – Это не кажется вам любопытным совпадением?

Франсин утратила дар речи.

– В одном случае был один выживший, – сказал Лэнгсмит. – На борту британского реактивного самолета, разбившегося у побережья Цейлона, погиб доктор Рампхит Ю. Единственный выживший – второй пилот – говорил, что в небе появился слепящий луч света и отрезал левое крыло. А потом он разрубил салон пополам!

Франсин поднесла руку к горлу. Ее вдруг увлекли вкрадчивые движения рук Лэнгсмита.

– Двадцать восемь авиакатастроф? – прошептала она.

– Нет. Было две автокатастрофы. – Лэнгсмит выпустил изо рта клубок дыма.

У нее заболело горло. Она с трудом сглотнула слюну и сказала:

– Но как вы можете быть в этом уверены?

– Улики косвенные, это правда, – сказал Спейдел. Он говорил сдержанно и осторожно. – Но это еще не все. За последние четыре месяца вся астрономическая активность в нашей стране была сосредоточена на ближнем космосе, включая Луну. Наше внимание привлекли свидетельства активности около лунного кратера Теофил. Нам удалось выявить более пятисот ракет-носителей!

– Что вы на это скажете? – спросил Лэнгсмит, кивая за созданной им дымовой завесой.

Она не могла отвести от него взгляда. Ее губы стали цвета пепла.

– Эти лягушки собрали на Луне флот для вторжения на Землю! – рявкнул Спейдел. – Это очевидно!

«Они меня обманывают! – подумала Франсин. – Зачем нужно это хитрое притворство?» Она покачала головой и вдруг вспомнила, что однажды сказал ей муж: «Язык стискивает нас невидимыми пальцами. Он заставляет нас думать так, как думают другие. Посредством языка мы навязываем другим наши собственные взгляды».

Спейдел подался вперед.

– Мы нацелили на лунную базу более ста атомных боеголовок! Одной из них вполне достаточно, если она долетит! – Он с силой стукнул кулаком по столу. – Но сначала мы должны захватить находящийся здесь корабль!

«Зачем они мне все это рассказывают?» – спросила она себя. Сделав прерывистый вдох, она сказала:

– Вы уверены в своей правоте?

– Разумеется, уверены! – Спейдел откинулся на спинку стула и понизил голос: – С чего еще им настаивать, чтобы мы выучили их язык? Любой завоеватель первым делом навязывает новым рабам собственный язык!

– Нет… нет, подождите, – сказала Франсин. – Это применимо только к недавней истории. Вы путаете язык с патриотизмом из-за нашей собственной империалистической истории. Боб всегда говорил, что подобные заблуждения представляют собой серьезную помеху для приобретения исторической и языковой грамотности.

– Мы знаем, о чем говорим, доктор Миллар, – резко сказал Спейдел.

– Вы относитесь к языку с подозрением, потому что наш империализм шел рука об руку с нашим языком, – сказала она.

Спейдел посмотрел на Лэнгсмита.

– Сам с ней объясняйся!

– Вам прекрасно известно, что, если бы звуки, которые издают эти инопланетяне, имели какой бы то ни было коммуникативный смысл, мы бы его уже обнаружили, – сказал Лэнгсмит. – Вы это знаете!

Ее вдруг охватила ярость.

– Я этого не знаю! По правде говоря, я чувствую, что мы вот-вот расшифруем их язык с помощью разработанного нами нового подхода.

– Ой, да ладно вам! – сказал Спейдел. – Хотите сказать, что после того, как наши лучшие криптографы проработали над этим семь месяцев, вы готовы отмести все их идеи?

– Нет, нет, пускай выскажется, – сказал Лэнгсмит.

– Мы обратились к новому источнику информации в решении этой задачи, – сказала она. – Примитивные танцы.

– Танцы? – На лице Спейдела читалось изумление.

– Да. Я думаю, что жесты инопланетян могут быть их прилагательными и наречиями – эмоциональными наполнителями их языка.

– Эмоции! – огрызнулся Спейдел. – Эмоции – это не язык!

Подавив вспышку гнева, она сказала:

– Мы имеем дело с чем-то, что совершенно выходит за рамки нашего прошлого опыта. Необходимо отбросить старые идеи. Мы знаем, что привычки родного языка отвечают за речевые реакции индивида. По правде говоря, язык можно определить как систематизированный набор привычек, который выставляешь напоказ, когда говоришь.

Спейдел постучал пальцами по столу и уставился на дверь за спиной у Франсин.

Проигнорировав его рассеянную нервозность, она продолжала:

– Инопланетяне используют почти полный спектр имплозивных согласных и гортанных смычек, фрикативных, взрывных, звонких и глухих звуков, а также большой набор гласных. Мы также заметили очевидное отсутствие звуков-паразитов, которые встречаются в обычной речи.

– Это не обычная речь! – выпалил Спейдел. – Эти звуки – чушь! – Он помотал головой. – Эмоции!

– Хорошо, – сказала она. – Эмоции! Мы почти уверены, что язык начинается с эмоций – чисто эмоциональных действий. Ребенок отталкивает тарелку с едой, которую не хочет есть.

– Вы зря тратите наше время! – рявкнул Спейдел.

– Я не вызывалась приходить сюда, – сказала она.

– Пожалуйста. – Лэнгсмит мягко коснулся руки Спейдела. – Позволь доктору Миллар высказаться.

– Эмоции, – буркнул Спейдел.

– Все разговорные языки на Земле отошли от эмоций, – сказала Франсин.

– Вы можете написать эмоции на бумаге? – требовательно спросил Спейдел.

– Ну всё, – сказала она. – С меня хватит! Вы слепец! Вы говорите, язык должен быть записан. Это фантазия! Ваш разум связан путами научных традиций! Язык – это прежде всего устный феномен, генерал! Однако люди вроде вас хотят превратить его в ритуальный шум!

– Я пришел сюда не затем, чтобы спорить со всякими умниками! – огрызнулся Спейдел.

– Пожалуйста, позволь мне это уладить, – сказал Лэнгсмит и сделал умиротворяющий жест в сторону Франсин. – Пожалуйста, продолжайте.

Она сделала глубокий вдох.

– Прошу прощения за то, что сорвалась, – сказала она и улыбнулась. – Думаю, мы все позволили эмоциям взять над нами верх.

Спейдел нахмурился.

– Я говорила о том, как язык отходит от эмоций, – сказала она. – Взять, к примеру, японский. Вместо «спасибо» они говорят: Катадзикенай – «Я оскорблен». Или они говорят: Кино доку, что значит: «Это ядовитое чувство!»[27] – Она подняла руки. – Это ритуальное отторжение эмоций. Наши индоевропейские языки – особенно англосаксонские – двигаются в том же направлении. Нам кажется, что эмоции – это не очень хорошо, что…

– Это ни о чем не говорит! – пролаял Спейдел.

Она подавила вспышку гнева, грозившую захлестнуть ее.

– Умение расшифровывать эмоциональные знаки, – сказала она, – дает понять, говорит ли человек правду. Вот и все, генерал. Они просто сообщают вам, получаете ли вы правдивую информацию. Это знает любой хороший психолог, генерал. Фрейд говорил: «Ни один смертный не способен хранить секрет. Если молчат его губы, говорят кончики пальцев; предательство сочится из него сквозь каждую пору».

– Эмоции! Танцы! – Спейдел оттолкнул стул назад. – Смити, с меня хватит!

– Минутку, – сказал Лэнгсмит. – Послушайте, доктор Миллар. Я хотел дать вам возможность выговориться, потому что мы уже обдумали все эти вопросы. Давным-давно. Вас интересуют жесты. Вы говорите, это танец эмоций. Другие специалисты столь же убежденно заявляют, что эти жесты взяты из ритуального боя! Фрейд, действительно! Из них сочится предательство. Рубящее движение, которое они выполняют правой рукой, – он проиллюстрировал свои слова, рассекая рукой воздух, – идентично движению в карате или дзюдо, которым ломают человеку шею!

Франсин покачала головой, прижала руку к горлу. На мгновение ее сковала неуверенность.

– Удар вперед, который они выполняют одной рукой, – продолжал Лэнгсмит, – это движение меча, пронзающего противника! Из них еще как сочится предательство!

Она перевела взгляд с Лэнгсмита на Спейдела, снова на Лэнгсмита. Человек, сидевший справа от нее, откашлялся.

– Я привел только два примера, – сказал Лэнгсмит. – А у нас их сотни. Каждый проведенный нами анализ дал один и тот же результат: коварство! Эта модель поведения стара как мир: предложить награду, притвориться друзьями, привлечь внимание невинного агнца к пустой руке, другой рукой занося топор!

«Неужели я могла так ошибиться? – подумала она. – Неужели эти инопланетяне обвели нас вокруг пальца?»

У нее дрожали губы. Стараясь держать себя в руках, она прошептала:

– Зачем вы мне все это рассказываете?

– Разве вы ни капли не заинтересованы в том, чтобы отомстить существам, которые убили вашего мужа? – спросил Спейдел.

– Я не знаю, они ли его убили! – Она моргнула. В глазах стояли слезы. – Вы пытаетесь меня запутать!

В памяти всплыла любимая поговорка мужа: «Совещание – это сборище людей, пытающихся усложнить работу, которую с легкостью мог бы выполнить один человек». Атмосфера в комнате вдруг показалась ей душной, давящей.

– Зачем меня приволокли на это совещание? – резко спросила она. – Зачем?

– Мы надеялись, что вы поможете нам захватить этот космический корабль, – сказал Лэнгсмит.

– Я?! Помогу вам…

– Кто-то должен пронести бомбу через силовые поля на входе – те, которые не дают песку и грязи попасть внутрь корабля. Мы должны разместить на его борту бомбу.

– Но почему я?

– Они привыкли к тому, что вы привозите на тележке записывающее устройство, – объяснил Лэнгсмит. – Мы думали спрятать бомбу в…

– Нет!

– Это уже слишком далеко зашло, – прошипел Спейдел и, глубоко вдохнув, начал подниматься.

– Подожди, – попытался остановить его Лэнгсмит.

– Ей, очевидно, чуждо чувство патриотической ответственности, – сказал Спейдел. – Мы зря тратим время.

– Инопланетяне привыкли видеть ее с этой тележкой, – сказал Лэнгсмит. – Если мы сейчас что-то изменим, они наверняка что-нибудь заподозрят.

– Значит, придумаем какой-нибудь другой план, – решил Спейдел. – Насколько я могу судить, она не станет с нами сотрудничать.

– Вы как мальчишки, играющие в игру, – сказала Франсин. – Это не только американская проблема. Это проблема человечества, которая влияет на все нации Земли.

– Однако инопланетный корабль находится на территории Соединенных Штатов, – подчеркнул Спейдел.

– Которые в свою очередь находятся на единственной планете, которой управляют человеческие существа, – сказала она. – Мы должны делиться всем с другими командами, объединять идеи и информацию, чтобы собрать мельчайшие крупицы знания.

– Мы все хотели бы быть идеалистами, – сказал Спейдел. – Но когда речь идет о выживании, уже не до идеализма. Эти лягушки умеют путешествовать в космосе – очевидно, от звезды к звезде, а это намного серьезнее, чем спутники и лунные ракеты. Если мы захватим их корабль, то сможем заключить мир на своих условиях.

– Выживание нации, – воскликнула Франсин. – Но на кону выживание целого вида!

Спейдел повернулся к Лэнгсмиту.

– Это один из наших самых феерических провалов, Смити. За ней нужно организовать наблюдение.

Лэнгсмит яростно пыхтел трубкой. Голову его окутало облако светло-синего дыма.

– Мне за вас стыдно, доктор Миллар, – сказал он.

Она подскочила, наконец дав волю гневу.

– Вы считаете меня плохим психологом! – воскликнула она. – Но я прекрасно вижу, что вы лжете мне с той самой секунды, как я вошла сюда! – Она с горечью посмотрела на Спейдела. – Вас выдают жесты! Те самые некоммуникативные эмоциональные жесты, генерал!

– О чем это она? – грозно спросил Спейдел.

– Вы говорите одно, а ваши тела говорят другое, – пояснила Франсин. – Это значит, что вы обманываете меня, скрываете нечто чрезвычайно важное, о чем я, по-вашему, не должна знать.

– Она сошла с ума! – рявкнул Спейдел.

– Не было никакого выжившего при крушении самолета на Цейлоне, – сказала она. – Скорее всего, не было даже никакого крушения.

Спейдел застыл, затем процедил сквозь зубы:

– У нас что, была утечка информации? О Господи!

– Посмотрите на доктора Лэнгсмита! – воскликнула Франсин. – Прячется за этой своей трубкой! А вы, генерал: ваши губы плотно сомкнуты. Вы пытаетесь скрыть свои истинные чувства! Предательство сочится из каждой поры!

– Уберите ее отсюда! – рявкнул Спейдел.

– Сплошная логика и никакой интуиции! – закричала она. – Вы не понимаете ни чувств, ни искусства! Что ж, генерал, возвращайтесь к своим компьютерам, но помните: вы не можете создать машину, которая думает, как человек! Нельзя представить электронному компьютеру эмоции и получить в обмен что-либо, кроме цифр! Ваша логика, генерал!

– Я сказал, уберите ее отсюда! – закричал генерал. Привстав, он повернулся к побледневшему, молчаливому Лэнгсмиту. – И я требую провести тщательное расследование! Я хочу знать, откуда шла утечка информации, благодаря которой она узнала о наших планах.

– Следи за тем, что говоришь! – сорвался Лэнгсмит.

Спейдел два раза глубоко вдохнул и сел обратно.

«Они сошли с ума, – подумала Франсин. – Безумцы, загнанные в угол. При таком расколе они могут впасть в кататонию или прибегнуть к насилию». Она ощутила собственную слабость, и ей стало страшно.

Остальные присутствующие на совещании встали. К Франсин подошли двое гражданских.

– Посадить ее под замок, генерал? – спросил один из них.

Спейдел колебался.

Первым заговорил Лэнгсмит:

– Нет. Просто внимательно следите за ней. Если арестовать ее, возникнут вопросы.

Спейдел гневно смотрел на Франсин.

– Если вы нас выдадите, я прикажу расстрелять вас!

Он жестом велел вывести ее из комнаты.

Когда Франсин вышла из штаба, в голове у нее все еще творилась неразбериха.

«Ложь! – думала она. – Сплошная ложь!»

Она почувствовала, как под ногами у нее перетирается вездесущий песок. Между ступеньками, на которых она стояла, и космическим кораблем в сотне ярдов от нее клубилась пыль. Утреннее солнце уже выжгло ночной холодок пустыни. Воздух над серовато-коричневой поверхностью корабля мерцал от жары.

Франсин бросила взгляд на наручные часы, не обращая внимания на охранника, топтавшегося в нескольких шагах от нее. Девять двадцать. «Хико, наверное, гадает, что со мной случилось, – подумала она. – Мы должны были начать в восемь». Ее охватило безнадежное отчаяние. Возвышавшийся на краю площадки корабль показался ей злокачественной опухолью, злобной тварью, готовой вот-вот наброситься и удушить ее.

«Неужели этот тупой генерал прав? – пришла в голову неконтролируемая мысль. Она мотнула головой. – Нет! Он лгал! Но почему он хотел, чтобы я… – Мысль оборвалась, когда она вдруг запоздало поняла, в чем дело. – Они хотели, чтобы я провезла на корабль небольшую бомбу, но никто не сказал ни слова о моем побеге с корабля! Мне бы пришлось остаться с тележкой и бомбой, чтобы отвести подозрения. Боже! Эти чудовища рассчитывали, что ради них я покончу с собой! Они хотели, чтобы я винила инопланетян в смерти Боба! Они пытались сконструировать в моем сознании ложь, чтобы я действовала в соответствии с их планом. Умереть нелегко даже во имя идеала, но отдать жизнь за ложь?..»

В ней бурлила ярость. Она остановилась и, дрожа, стояла на ступеньках. На смену гневу пришло новое ощущение беспомощности. Слезы застили глаза. «Что может предпринять одинокая женщина против столь безжалостных интриганов?»

Сквозь слезы она увидела какое-то движение на площадке: мужчина в гражданской одежде переходил с правой стороны на левую. Ее разум отметил движение лишь частично: «Человек останавливается, указывает». Она вдруг насторожилась, слезы высохли, и она проследила за тем, куда указывает гражданский, услышала его голос:

– Эй! Посмотрите на это!

Тонкая игла воздушного судна прочертила резкую линию в размытом небе над пустыней. Оно резко повернуло и понеслось к космическому кораблю. За ним ревел реактивный самолет военно-воздушных сил. Его треугольные крылья вибрировали, полированный металл сверкал в лучах солнца. К воздушному судну устремились трассирующие снаряды.

«Кто-то атакует корабль! – подумала Франсин. – Это русская МБР[28]!»

Но игла неожиданно странно застыла над космическим кораблем. Позади нее мотор реактивного самолета заглох, и остался лишь зловещий свист разрезаемого крыльями воздуха.

Игла мягко опустилась внутрь корабля.

«Она принадлежит им – инопланетянам, – догадалась Франсин. – Почему она сейчас летит сюда? Они подозревают, что готовится нападение? Это подкрепление?»

Растратив энергию, реактивный самолет пошатнулся, пролетел над пылевым гейзером и рухнул на солончаки. С воем сирен к нему устремились аварийные машины.

От этих резких беспорядочных звуков Франсин вдруг затошнило. Она глубоко вдохнула и сошла на площадку, двигаясь по инерции. В голове царил полный хаос. Песок под ногами скрипел, как наждак по нервам. Она остро чувствовала сильный запах гари и вдруг ощутила укол тревоги, поняв, что охранник все еще ждет ее на ступеньках здания.

До нее, как будто издалека, донеслись голоса, лившиеся из дверей по обе стороны площадки. Люди выходили посмотреть на космический корабль и на солончаки, где вокруг реактивного самолета собрались красные грузовики.

В ботинок Франсин попал камешек, но она не стала останавливаться, чтобы вытряхнуть его. Одна идея стремилась к поверхности ее сознания. На секунду ее отвлек вид жужжавшей рядом пчелы. Почему-то в голове не переставала вертеться мысль, что в нынешних обстоятельствах это насекомое выглядит слишком банально. Франсин чувствовала себя пьяной и возбужденной, одновременно ощущая вдохновение и страх. «Опасность! Да, страшная опасность, – думала она. – Уничтожение всего человеческого вида». Нужно что-то предпринять. Она бросилась бежать…

Взрыв сотряс площадку. Франсин оступилась и упала на колени и руки. Горячий песок обжег ладони. Тупые инстинкты заставили ее снова встать на ноги. Еще один взрыв – дальше, справа, за постройками. По площадке пронесся едкий дым. Внезапно из построек на правой стороне, пошатываясь, вышли люди и направились по труднопроходимому песку в сторону космического корабля.

Гражданские! Может быть… однако двигались они целеустремленно, сплоченные как солдаты.

Франсин все это казалось похожим на сон. Люди были вооружены. Она остановилась, увидела блики солнечного света на металлической поверхности, услышала характерный скрип песка под ногами бегущих людей. Словно во сне она узнала одного из них: Закхейм. На плече он тащил большой черный ящик. Рыжие волосы полыхали огнем, превращая его в отличную мишень.

«Русские! – подумала она. – Они атакуют! Если наши к ним присоединятся, всему конец!»

Где-то справа от нее прогромыхала пулеметная очередь. Над площадкой вились клубы пыли, разбиваясь о бегущих людей. Люди падали, но их товарищи продолжали пробиваться к кораблю. Взрыв подхватил тех, кто шел впереди, отбросил их на землю. Снова затарахтел пулемет. Темные фигуры лежали на песке, словно в беспорядке раскиданные кости домино. Но некоторые все же продолжали безумную атаку. Из проема между постройками с правой стороны выбежали военные полицейские в американской форме, с автоматами в руках.

«Мы пытаемся остановить атаку», – подумала Франсин. Однако она знала, что смена тактики вовсе не означает, что Спейдел и другие решили отказаться от насилия. Это всего лишь попытка не позволить русским сыграть главную роль. Она сжала кулаки, не обращая внимания на то, что стоит на открытом пространстве, – одинокая фигура посреди площадки. Ее не покидало призрачное чувство нереальности происходящего.

Снова загрохотали пулеметы, а затем – внезапная тишина. Последние русские уже пали. Преследовавшие их представители военной полиции остановились, отчаянно водя автоматами из стороны в сторону.

Шок уступил место холодной ярости. Франсин зашагала вперед, сначала медленно, потом быстрыми, широкими шагами. Слева кто-то закричал: «Эй! Дамочка! Пригнитесь!» Она пропустила призыв мимо ушей.

Впереди на песке лежала жалкая, сломленная фигура Закхейма. На груди у него расплывалось грязно-красное пятно.

Кто-то выбежал из проема между постройками слева и начал махать Франсин рукой, призывая ее повернуть назад. «Хико!» Но она продолжала уверенно идти вперед, не в состоянии сознательно остановиться. Она как будто смотрела на рыжеволосого человека на песке через какой-то тоннель.

Она смутно осознала, что Хико, бежавший к ней, чтобы остановить ее, споткнулся и замедлил ход. Он напоминал человека, который с трудом пробирается сквозь толщу воды.

«Милый Хико, – подумала я. – Я должна добраться до Зака. Бедный глупый Зак. Вот что с ним было не так на совещании. Он знал об этой атаке и боялся».

Что-то сгустилось вокруг ее ног, поползло вверх по лодыжкам, быстро поднялось до колен. Она ничего не видела, но чувствовала себя так, словно упала в лужу патоки. Каждый шаг требовал невообразимых усилий. Патока ползла выше – по бедрам, по талии.

«Вот почему Хико и военные полицейские двигаются так медленно, – подумала она. – Это защитный механизм корабля. Наверняка».

До распластавшегося на песке Закхейма ей оставалось всего три шага. Задыхаясь от напряжения, Франсин упорно пробивалась сквозь сгустившийся воздух. От неимоверных усилий разболелись все мышцы. Она опустилась на колени возле Закхейма. Не обращая внимания на кровь, которой тут же пропиталась ее юбка, она взяла одну из его раскинутых рук и прощупала пульс. Ничего. Теперь она поняла, что за дырки у него на куртке. Пулевые отверстия. Пулеметной очередью ему прошило грудь. Он мертв. Большой, болтливый рыжеволосый Зак, полный жизни всего несколько минут назад. «Бедный глупый Зак». Франсин тихо опустила его руку и смахнула с глаз слезы. Ее душила ярость.

Она ощутила рядом присутствие Охаси, который с трудом добрался до нее.

– Зак мертв? – выдохнул он.

У нее из глаз катились незаметные слезы. Она кивнула.

– Да.

А про себя подумала: «Я плачу не о Заке. Я плачу о себе… обо всех нас… таких глупых, таких упрямых, таких слепых…»

– ЛЮДИ ЗЕМЛИ! – проревел голос с космического корабля, прорвавшись сквозь все мысли, превратив все эмоции в настороженный страх. – МЫ НАДЕЯЛИСЬ, ВЫ СУМЕЕТЕ НАУЧИТЬСЯ ПОНИМАТЬ! ВАМ ЭТО НЕ УДАЛОСЬ!»