Копи царя Соломона / King Solomon's Mines бесплатное чтение

Chapter I

I meet sir Henry Curtis

Глава I

Я встречаюсь с сэром Генри Куртисом

It is a curious thing that at my age – fifty-five last birthday – I should find myself taking up a pen to try to write a history. I wonder what sort of a history it will be when I have finished it, if ever I come to the end of the trip!

curious ['kjʊǝriǝs]

Может показаться странным, что, дожив до пятидесяти пяти лет, я впервые берусь за перо. Не знаю, что получится из моего рассказа и хватит ли вообще у меня терпения довести его до конца.

I have done a good many things in my life, which seems a long one to me, owing to my having begun work so young, perhaps. At an age when other boys are at school I was earning my living as a trader in the old Colony. I have been trading, hunting, fighting, or mining ever since. And yet it is only eight months ago that I made my pile. It is a big pile now that I have got it – I don't yet know how big – but I do not think I would go through the last fifteen or sixteen months again for it; no, not if I knew that I should come out safe at the end, pile and all. But then I am a timid man, and dislike violence; moreover, I am almost sick of adventure. I wonder why I am going to write this book: it is not in my line. I am not a literary man, though very devoted to the Old Testament and also to the “Ingoldsby Legends.”

violence ['vaɪǝlǝns]

Оглядываясь на прожитую жизнь, я удивляюсь, как много я успел сделать и как много мне пришлось пережить. Наверно, и жизнь мне кажется такой длинной оттого, что слишком рано я был предоставлен самому себе. В том возрасте, когда мальчики еще учатся в школе, я уже вынужден был работать, торгуя всякой мелочью в старой колонии[5]. Чем только я не занимался с тех пор! Мне пришлось и торговать, и охотиться, и работать в копях, и даже воевать. И только восемь месяцев назад я стал богатым человеком. Теперь я обладаю огромным состоянием – я еще сам не знаю, насколько оно велико, – но не думаю, что ради этого я согласился бы вновь пережить последние пятнадцать или шестнадцать месяцев, даже если бы заранее знал, что все кончится благополучно и я так разбогатею. Я скромный человек, не люблю крови и насилия, и, откровенно говоря, мне изрядно надоели приключения. Не знаю, зачем я собираюсь писать эту книгу: это ведь совсем не по моей части. Да и образованным человеком я себя не считаю, хоть и очень люблю читать Ветхий завет[6] и легенды Инголдзби[7].

Let me try to set down my reasons, just to see if I have any.

Все же попробую изложить причины, побудившие меня написать эту книгу.

First reason: Because Sir Henry Curtis and Captain John Good asked me.

Во-первых, меня просили об этом сэр Генри Куртис и капитан Гуд.

Second reason: Because I am laid up here at Durban with the pain in my left leg. Ever since that confounded lion got hold of me I have been liable to this trouble, and being rather bad just now, it makes me limp more than ever. There must be some poison in a lion's teeth, otherwise how is it that when your wounds are healed they break out again, generally, mark you, at the same time of year that you got your mauling? It is a hard thing when one has shot sixty-five lions or more, as I have in the course of my life, that the sixty-sixth should chew your leg like a quid of tobacco. It breaks the routine of the thing, and putting other considerations aside, I am an orderly man and don't like that. This is by the way.

liable ['laɪǝbl ]

mauling ['mɔ:lɪŋ]

routine [ru:'ti:n]

Во-вторых, я сейчас нахожусь у себя в Дурбане, и делать мне все равно нечего, так как боль в левой ноге снова приковала меня к постели. Я страдаю от этих болей с тех самых пор, как в меня вцепился этот проклятый лев; сейчас боли усилились, и я хромаю больше чем обычно. Вероятно, в львиных зубах есть какой-то яд, иначе почему же совсем зажившие раны снова открываются, причем – заметьте! – ежегодно и в то же самое время.

На своем веку я застрелил шестьдесят пять львов, оставшись живым и невредимым, и не обидно ли, что какой-то шестьдесят шестой изжевал мою ногу, как кусок табака! Это нарушает естественный ход вещей, а я, помимо всех прочих соображений, люблю порядок, и мне это очень не нравится.

Third reason: Because I want my boy Harry, who is over there at the hospital in London studying to become a doctor, to have something to amuse him and keep him out of mischief for a week or so. Hospital work must sometimes pall and grow rather dull, for even of cutting up dead bodies there may come satiety, and as this history will not be dull, whatever else it may be, it will put a little life into things for a day or two while Harry is reading of our adventures.

satiety [sǝ'taɪǝtɪ]

Кроме того, я хочу, чтобы мой сын Гарри, который сейчас работает в лондонской больнице, готовясь стать врачом, читая этот рассказ, отвлекся хотя бы на некоторое время от своих сумасбродств.

Работа в больнице, вероятно, иногда надоедает и начинает казаться довольно скучной – ведь можно пресытиться даже вскрытием трупов.

Fourth reason and last: Because I am going to tell the strangest story that I remember. It may seem a queer thing to say, especially considering that there is no woman in it – except Foulata. Stop, though! there is Gagaoola, if she was a woman, and not a fiend. But she was a hundred at least, and therefore not marriageable, so I don't count her. At any rate, I can safely say that there is not a petticoat in the whole history.

queer [kwɪǝ]

fiend [fi:nd]

Во всяком случае, рассказ мой Гарри скучным не покажется и хоть на денек-другой внесет немного разнообразия в его жизнь, тем более что я собираюсь рассказать самую удивительную историю, которая когда-либо случалась с человеком. Это может показаться странным, так как в ней нет ни одной женщины, за исключением Фулаты. Впрочем, нет! Есть еще Гагула, хотя я не знаю, была она женщина или дьявол. Но нужно сказать, что ей было по крайней мере сто лет, и поэтому как женщина особого интереса она не представляла, так что в счет идти не может. Во всяком случае, могу с уверенностью сказать, что во всей этой истории нет ни одной юбки.

Well, I had better come to the yoke. It is a stiff place, and I feel as though I were bogged up to the axle. But, “sutjes, sutjes,” as the Boers say – I am sure I don’t know how they spell it – softly does it. A em team will come through at last, that is, if they are not too poor. You can never do anything with poor oxen. Now to make a start.

yoke [jǝʊk]

axle ['æksl ]

Но не пора ли мне впрягаться в ярмо? Почва тут трудная, и мне кажется, будто я увяз в трясине по самую ось. Однако волы справятся с этим без особого труда. Сильная упряжка всегда в конце концов вытянет, со слабыми же волами, конечно, ничего не поделаешь! Итак, я начинаю!

I, Allan Quatermain, of Durban, Natal, Gentleman, make oath and say – That’s how I headed my deposition before the magistrate about poor Khiva’s and Ventvögel’s sad deaths; but somehow it doesn’t seem quite the right way to begin a book. And, besides, am I a gentleman? What is a gentleman? I don’t quite know, and yet I have had to do with niggers – no, I will scratch out that word “niggers,” for I do not like it. I’ve known natives who are, and so you will say, Harry, my boy, before you have done with this tale, and I have known mean whites with lots of money and fresh out from home, too, who are not.

«Я, Аллан Квотермейн из Дурбана, в Натале[8], джентльмен, приношу присягу и заявляю…» – так начал я свои показания на суде относительно печальной кончины Хивы и Вентфогеля, но, пожалуй, для книги это не совсем подходящее начало. И вообще, могу ли я назвать себя джентльменом? Что такое джентльмен? Мне это не совсем ясно. В своей жизни я имел дело не с одним ниггером[9]. Нет, я зачеркну это слово, оно мне совсем не по душе! Я знал туземцев, которые были джентльменами, с чем ты согласишься, Гарри, мой мальчик, прежде чем прочтешь эту книгу до конца. Знавал я также очень скверных и подлых белых, которые, однако, джентльменами не были, хоть денег у них было очень много.

At any rate, I was born a gentleman, though I have been nothing but a poor travelling trader and hunter all my life. Whether I have remained so I know not, you must judge of that. Heaven knows I've tried. I have killed many men in my time, yet I have never slain wantonly or stained my hand in innocent blood, but only in self-defence. The Almighty gave us our lives, and I suppose He meant us to defend them, at least I have always acted on that, and I hope it will not be brought up against me when my clock strikes. There, there, it is a cruel and a wicked world, and for a timid man I have been mixed up in a great deal of fighting. I cannot tell the rights of it, but at any rate I have never stolen, though once I cheated a Kafir out of a herd of cattle. But then he had done me a dirty turn, and it has troubled me ever since into the bargain.

innocent ['ɪnǝsnt]

wicked ['wɪkɪd]

bargain ['bɑ:gɪn]

Во всяком случае, я родился джентльменом, хоть и был в течение всей жизни всего-навсего бедным странствующим торговцем и охотником. Остался ли я джентльменом, не знаю, – судите об этом сами. Богу известно, что я старался им остаться! На своем веку мне пришлось убить много людей, однако я никогда не запятнал свои руки невинной кровью и убивал, только защищаясь. Всевышний даровал нам жизнь, и я полагаю, что он имел в виду, что мы будем ее защищать; по крайней мере, я всегда действовал на основании этого убеждения. И я надеюсь, что, когда пробьет мой смертный час, это мне простится. Увы! В мире много жестокости и безнравственности! И вот такому скромному человеку, как я, пришлось принимать участие во многих кровавых делах. Не знаю, правильно ли я сужу об этом, но я никогда не воровал, хотя однажды обманом выманил у одного кафра[10] стадо скота. И несмотря на то что он тоже подложил мне свинью, я до сих пор чувствую угрызения совести.

Well, it is eighteen months or so ago since first I met Sir Henry Curtis and Captain Good. It was in this way. I had been up elephant hunting beyond Bamangwato, and had met with bad luck. Everything went wrong that trip, and to top up with I got the fever badly. So soon as I was well enough I trekked down to the Diamond Fields, sold such ivory as I had, together with my wagon and oxen, discharged my hunters, and took the post-cart to the Cape. After spending a week in Cape Town, finding that they overcharged me at the hotel, and having seen everything there was to see, including the botanical gardens, which seem to me likely to confer a great benefit on the country, and the new Houses of Parliament, which I expect will do nothing of the sort, I determined to go back to Natal by the Dunkeld, then lying at the docks waiting for the Edinburgh Castle due in from England. I took my berth and went aboard, and that afternoon the Natal passengers from the Edinburgh Castle transshipped, and we weighed and put to sea.

diamond ['daɪǝmǝnd]

ivory ['aɪvri]

Итак, с тех пор как я впервые встретил сэра Генри Куртиса и капитана Гуда, прошло примерно восемнадцать месяцев. Произошло же это следующим образом. Во время охоты на слонов за Бамангвато[11] мне с самого начала не повезло, и в довершение всего я схватил сильную лихорадку. Немного окрепнув, я добрался до Алмазных россыпей, продал всю слоновую кость вместе с фургоном и волами, рассчитался с охотниками и сел в почтовую карету, направляющуюся в Кап[12]. В Кейптауне я прожил неделю в гостинице, где, кстати сказать, меня здорово обсчитали, и осмотрел все его достопримечательности. Видел я и ботанические сады, которые, по моему мнению, приносят стране огромную пользу, и здание парламента, который, полагаю, никакой пользы не приносит. В Наталь я решил вернуться на пароходе «Данкелд». Он в это время стоял в доке в ожидании «Эдинбург Кастла», который должен был прибыть из Англии. Я оплатил проезд, сел на пароход, и в тот же день пассажиры, направляющиеся в Наталь, пересели с «Эдинбург Кастла» на «Данкелд». Мы снялись с якоря и вышли в море.

Among these passengers who came on board were two who excited my curiosity. One, a gentleman of about thirty, was perhaps the biggest-chested and longest-armed man I ever saw. He had yellow hair, a thick yellow beard, clear-cut features, and large grey eyes set deep in his head. I never saw a finer-looking man, and somehow he reminded me of an ancient Dane. Not that I know much of ancient Danes, though I knew a modern Dane who did me out of ten pounds; but I remember once seeing a picture of some of those gentry, who, I take it, were a kind of white Zulus. They were drinking out of big horns, and their long hair hung down their backs. As I looked at my friend standing there by the companion-ladder, I thought that if he only let his grow a little, put one of those chain shirts on to his great shoulders, and took hold of a battle-axe and a horn mug, he might have sat as a model for that picture. And by the way it is a curious thing, and just shows how the blood will out, I discovered afterwards that Sir Henry Curtis, for that was the big man’s name, is of Danish blood.[13] He also reminded me emly of somebody else, but at the time I could not remember who it was.

curiosity [,kjʊǝri'ɒsɪti]

Среди новых пассажиров на борту нашего парохода два человека сразу же привлекли мое внимание. Один из них был джентльмен лет тридцати. Я никогда не встречал человека такого богатырского сложения. У него были соломенного цвета волосы, густая борода, правильные черты лица и большие, глубоко сидящие серые глаза. В своей жизни я не видел более красивого человека, и он чем-то напоминал мне древнего датчанина. Это, конечно, не значит, что я много знаю о древних датчанах; я знал только одного современного датчанина, который, кстати сказать, выставил меня на десять фунтов. Я вспомнил, что однажды где-то видел картину, изображающую несколько таких господ, которые, мне кажется, очень похожи на белых зулусов. У них в руках были кубки из рога, и длинные волосы ниспадали им на спину. Смотря на этого человека, стоявшего у трапа, я подумал, что если бы он немного отрастил себе волосы, надел стальную кольчугу на свою могучую грудь, взял бы боевой топор и кубок из рога, то вполне смог бы позировать для этой картины. И, между прочим, странная вещь (как сказывается происхождение!): позже я узнал, что в жилах сэра Генри Куртиса – так звали этого высокого джентльмена – текла датская кровь. Он очень напоминал мне еще кого-то, но кого – я не мог вспомнить.

The other man, who stood talking to Sir Henry, was stout and dark, and of quite a different cut. I suspected at once that he was a naval officer; I don't know why, but it is difficult to mistake a navy man. I have gone shooting trips with several of them in the course of my life, and they have always proved themselves the best and bravest and nicest fellows I ever met, though sadly given, some of them, to the use of profane language. I asked a page or two back, what is a gentleman? I'll answer the question now: A Royal Naval officer is, in a general sort of way, though of course there may be a black sheep among them here and there. I fancy it is just the wide seas and the breath of God's winds that wash their hearts and blow the bitterness out of their minds and make them what men ought to be.

stout [staʊt]

profane [prǝ'feɪn]

Другой человек, который стоял, разговаривая с сэром Генри, был совсем другого типа. Я сейчас же подумал, что он морской офицер. Не знаю почему, но морского офицера сразу видно. Мне приходилось с ними ездить на охоту, и должен сказать, что они всегда оказывались необыкновенно храбрыми и симпатичными людьми, каких редко можно встретить. Одно в них плохо: уж очень они любят ругаться. Несколько раньше я задал вопрос: что такое джентльмен? Теперь я на него отвечу: это офицер Британского Королевского флота, хотя, конечно, и среди них иногда встречаются исключения. Я думаю, что широкие морские просторы и свежие ветры, несущие дыхание Господа Бога, омывают их сердца и выдувают скверну из сознания, делая их настоящими людьми.

Well, to return, I proved right again; I ascertained that the dark man was a naval officer, a lieutenant of thirty-one, who, after seventeen years’ service, had been turned out of her Majesty’s employ with the barren honour of a commander’s rank, because it was impossible that he should be promoted. This is what people who serve the Queen have to expect: to be shot out into the cold world to find a living just when they are beginning really to understand their work, and to reach the prime of life. I suppose they don’t mind it, but for my own part I had rather earn my bread as a hunter. One’s halfpence are as scarce perhaps, but you do not get so many kicks.

ascertained [,æsǝ'teɪnd] (ascertain)

lieutenant [lef'tenǝnt]

Но вернемся к рассказу. Я опять оказался прав. Действительно, этот человек был морским офицером. Безупречно прослужив во флоте Ее Величества семнадцать лет, неожиданно и вопреки его желанию он был зачислен в резерв с чином капитана. Вот что ожидает людей, которые служат королеве[14]. В полном расцвете сил и способностей, когда они приобретают большой опыт и знания, их выбрасывают в холодный, неприветливый мир без средств к существованию. Возможно, что они и примиряются с этим; что же касается меня, я все же предпочитаю зарабатывать на хлеб охотой. Денег у тебя будет так же мало, но пинков ты получишь меньше!

The officer's name I found out – by referring to the passengers' lists – was Good – Captain John Good. He was broad, of medium height, dark, stout, and rather a curious man to look at. He was so very neat and so very clean-shaved, and he always wore an eye-glass in his right eye. It seemed to grow there, for it had no string, and he never took it out except to wipe it. At first I thought he used to sleep in it, but afterwards I found that this was a mistake. He put it in his trousers pocket when he went to bed, together with his false teeth, of which he had two beautiful sets that, my own being none of the best, have often caused me to break the tenth commandment. But I am anticipating.

Его фамилия – я нашел ее в списке пассажиров – была Гуд, капитан Джон Гуд. Это был коренастый человек лет тридцати, среднего роста, темноволосый, плотный, довольно оригинальный с виду. Он был чрезвычайно опрятно одет, тщательно выбрит и всегда носил в правом глазу монокль. Казалось, что этот монокль врос ему в глаз, так как носил он его без шнура и вынимал, только чтобы протереть. По простоте души я думал, что он и спит с ним, но потом узнал, что ошибался. Когда он ложился спать, то клал монокль в карман брюк вместе со вставными зубами, которых у него было два прекрасных комплекта, что часто заставляло меня нарушать десятую заповедь[15], так как своими я похвастаться не могу. Но я забегаю вперед.

Soon after we had got under way evening closed in, and brought with it very dirty weather. A keen breeze sprung up off land, and a kind of aggravated Scotch mist soon drove everybody from the deck. As for the Dunkeld, she[16] is a flat-bottomed punt, and going up light as she was, she rolled very heavily. It almost seemed as though she would go right over, but she never did. It was quite impossible to walk about, so I stood near the engines where it was warm, and amused myself with watching the pendulum, which was fixed opposite to me, swinging slowly backwards and forwards as the vessel rolled, and marking the angle she touched at each lurch.

pendulum ['pendjʊlǝm]

Вскоре после того, как мы снялись с якоря, наступил вечер, и погода неожиданно испортилась. Пронизывающий ветер подул с суши, спустился густой туман с изморосью, и все пассажиры вынуждены были покинуть палубу. Наше плоскодонное судно было недостаточно нагружено, и потому его сильно качало – иногда казалось, что мы вот-вот перевернемся. Но, к счастью, этого не случилось. Находиться на палубе было невозможно, и я стоял около машинного отделения, где было очень тепло, и развлекался тем, что смотрел на кренометр. Стрелка его медленно раскачивалась взад и вперед, отмечая угол наклона парохода при каждом крене.

“That pendulum's wrong; it is not properly weighted,” suddenly said a somewhat testy voice at my shoulder. Looking round I saw the naval officer whom I had noticed when the passengers came aboard.

– Ну и кренометр! Он же не выверен! – послышался рядом со мной чей-то раздраженный голос.

Оглянувшись, я увидел того морского офицера, на которого уже раньше обратил внимание.

“Indeed, now what makes you think so?” I asked.

– Разве? Почему вы так думаете?

“Think so. I don't think at all. Why there” – as she righted herself after a roll – ”if the ship had really rolled to the degree that thing pointed to, then she would never have rolled again, that's all. But it is just like these merchant skippers, they are always so confoundedly careless.”

– Думаю? Тут и думать нечего! Как же, – продолжал он, когда наш пароход снова восстановил равновесие после очередного крена, – если бы судно действительно накренилось до того градуса, который показывает эта штука, – тут он указал на кренометр, – мы бы перевернулись. Но что еще можно ожидать от капитанов торгового флота! Они чертовски небрежны.

Just then the dinner-bell rang, and I was not sorry, for it is a dreadful thing to have to listen to an officer of the Royal Navy when he gets on to that subject. I only know one worse thing, and that is to hear a merchant skipper express his candid opinion of officers of the Royal Navy.

Как раз в этот момент прозвучал обеденный гонг, чему я очень обрадовался, потому что если офицер Британского флота начинает ругать капитанов торгового флота, то слушать его невыносимо. Хуже этого только одно – слушать, как капитан торгового флота выражает свое откровенное мнение об офицерах Британского флота.

Captain Good and I went down to dinner together, and there we found Sir Henry Curtis already seated. He and Captain Good were placed together, and I sat opposite to them. The captain and I soon fell into talk about shooting and what not; he asking me many questions, for he is very inquisitive about all sorts of things, and I answering them as well as I could. Presently he got on to elephants.

Мы с капитаном Гудом спустились в кают-компанию и там застали сэра Генри Куртиса уже за столом. Капитан Гуд сел с ним рядом, я же занял место напротив. Мы с капитаном разговорились об охоте. Он задавал мне много вопросов, и я старался давать наиболее исчерпывающие ответы. Вскоре разговор перешел на слонов.

“Ah, sir,” called out somebody who was sitting near me, “you’ve reached the right man for that; Hunter Quatermain should be able to tell you about elephants if anybody can.”

– Ну, сэр, – сказал кто-то из сидевших недалеко от меня, – вам повезло: если кто-нибудь может толком рассказать вам о слонах, то это только охотник Квотермейн.

Sir Henry, who had been sitting quite quiet listening to our talk, started visibly.

quite [kwaɪt]

quiet [kwaɪǝt]

Сэр Генри, который все время молча прислушивался к нашему разговору, при последних словах заметно вздрогнул.

“Excuse me, sir,” he said, leaning forward across the table, and speaking in a low deep voice, a very suitable voice, it seemed to me, to come out of those great lungs. “Excuse me, sir, but is your name Allan Quatermain?”

– Простите меня, сэр, – тихо сказал он низким басом, именно таким, какой должен был исходить из таких могучих легких, – простите меня, сэр, вы не Аллан Квотермейн?

I said that it was.

Я ответил утвердительно.

The big man made no further remark, but I heard him mutter “fortunate” into his beard.

fortunate ['fɔ:tʃnǝt]

Сэр Генри больше ко мне не обращался, но я слышал, как он тихо произнес про себя: «Какая удача!»

Presently dinner came to an end, and as we were leaving the saloon Sir Henry strolled up and asked me if I would come into his cabin to smoke a pipe. I accepted, and he led the way to the Dunkeld deck cabin, and a very good cabin it is. It had been two cabins, but when Sir Garnet Wolseley or one of those big swells went down the coast in the Dunkeld, they knocked away the partition and have never put it up again. There was a sofa in the cabin, and a little table in front of it. Sir Henry sent the steward for a bottle of whisky, and the three of us sat down and lit our pipes.

После обеда, когда мы выходили из кают-компании, сэр Генри предложил мне зайти к нему выкурить трубку. Я принял приглашение, и мы с капитаном Гудом пошли в его каюту, которая выходила на палубу. Это была прекрасная просторная каюта, когда-то состоявшая из двух. Когда кто-то из наших важных франтов совершал поездку на «Данкелде» вдоль побережья, перегородку сняли, а на прежнее место так и не поставили. В каюте был диван, перед которым стоял маленький стол. Сэр Генри послал стюарда за бутылкой виски, мы втроем сели и закурили трубки.

“Mr. Quatermain,” said Sir Henry Curtis, when the man had brought the whisky and lit the lamp, “the year before last about this time, you were, I believe, at a place called Bamangwato, to the north of the Transvaal.”

– Мистер Квотермейн, – обратился ко мне сэр Генри, когда стюард принес виски и зажег лампу, – в позапрошлом году, примерно в это время, вы, кажется, были в поселке, который называется Бамангвато, к северу от Трансвааля?

“I was,” I answered, rather surprised that this gentleman should be so well acquainted with my movements, which were not, so far as I was aware, considered of general interest.

acquainted [ǝ'kweɪntɪd] acquaint

– Да, был, – отвечал я, несколько удивленный, что этот незнакомый джентльмен так хорошо осведомлен о моих странствиях, которые, как я полагал, особого интереса представлять не могли.

“You were trading there, were you not?” put in Captain Good, in his quick way.

– Вы там торговали? – с живостью спросил меня Гуд.

“I was. I took up a wagon-load of goods, made a camp outside the settlement, and stopped till I had sold them.”

– Да, я взял туда фургон с товаром, остановился у поселка и пробыл там, пока все не распродал.

Sir Henry was sitting opposite to me in a Madeira chair, his arms leaning on the table. He now looked up, fixing his large grey eyes full upon my face. There was a curious anxiety in them, I thought.

anxiety [æŋ'zaɪǝti]

Сэр Генри сидел против меня в плетеном кресле, облокотившись на стол. Он смотрел мне прямо в лицо своими проницательными серыми глазами, и казалось, что его взгляд выражает какое-то странное волнение.

“Did you happen to meet a man called Neville there?”

– Вы случайно не встречали там человека по фамилии Невилль?

“Oh, yes; he outspanned alongside of me for a fortnight to rest his oxen before going on to the interior. I had a letter from a lawyer a few months back, asking me if I knew what had become of him, which I answered to the best of my ability at the time.”

– Ну как же, конечно, встречал! Он распряг упряжку рядом с моим фургоном и прожил там две недели, чтобы дать возможность отдохнуть волам, перед тем как отправиться в глубь страны. Несколько месяцев назад я получил письмо от какого-то стряпчего, который просил меня сообщить, не знаю ли я, что сталось с Невиллем. Я сразу же написал ему все, что знал.

“Yes,” said Sir Henry, “your letter was forwarded to me. You said in it that the gentleman called Neville left Bamangwato at the beginning of May in a wagon with a driver, a voorlooper, and a Kafir hunter called Jim, announcing his intention of trekking if possible as far as Inyati, the extreme trading post in the Matabele country, where he would sell his wagon and proceed on foot. You also said that he did sell his wagon, for six months afterwards you saw the wagon in the possession of a Portuguese trader, who told you that he had bought it at Inyati from a white man whose name he had forgotten, and that he believed the white man with the native servant had started off for the interior on a shooting trip.”

– Да, – сказал сэр Генри, – он переслал мне ваше письмо. В нем вы сообщили, что джентльмен по фамилии Невилль уехал из Бамангвато в начале мая в фургоне с погонщиком, проводником и охотником-кафром по имени Джим. Он говорил, что намеревается добраться, если будет возможно, до Айнайти, конечного торгового пункта Земли Матабеле. Там он предполагал продать свой фургон и отправиться дальше пешком. Вы также сообщили, что он действительно продал свой фургон, потому что шесть месяцев спустя вы видели его у какого-то португальского торговца. Этот человек рассказал вам, что он купил его в Айнайти у белого, имени которого он не помнит, и нужно полагать, что белый со слугой-туземцем отправился в глубь страны на охоту.

“Yes.”

– Совершенно верно, – подтвердил я.

Then came a pause.

Наступило молчание.

“Mr. Quatermain,” said Sir Henry suddenly, “I suppose you know or can guess nothing more of the reasons of my – of Mr. Neville’s journey to the northward, or as to what point that journey was directed?”

– Мистер Квотермейн, – неожиданно сказал сэр Генри, – я думаю, что вы ничего не знаете и не догадываетесь о том, каковы были причины, заставившие моего… мистера Невилля предпринять путешествие на север?

“I heard something,” I answered, and stopped. The subject was one which I did not care to discuss.

– Кое-что я об этом слышал, – ответил я и замолчал. Мне не хотелось говорить на эту тему.

Sir Henry and Captain Good looked at each other, and Captain Good nodded.

Сэр Генри и Гуд переглянулись, и капитан многозначительно кивнул головой.

“Mr. Quatermain,” went on the former, “I am going to tell you a story, and ask your advice, and perhaps your assistance. The agent who forwarded me your letter told me that I might rely on it implicitly, as you were,” he said, “well known and universally respected in Natal, and especially noted for your discretion.”

rely [rɪ'laɪ]

– Мистер Квотермейн, – сказал сэр Генри, – я хочу рассказать вам одну историю и попросить вашего совета, а возможно, и помощи. Мой поверенный передал мне ваше письмо и сказал, что я могу вполне на вас положиться. По его словам, вас хорошо знают в Натале, где вы пользуетесь всеобщим уважением. Кроме того, он сказал, что вы принадлежите к людям, которые умеют хранить тайны.

I bowed and drank some whisky and water to hide my confusion, for I am a modest man – and Sir Henry went on.

Я поклонился и отпил немного разбавленного виски, чтобы скрыть свое смущение, так как я скромный человек. Сэр Генри продолжал:

“Mr. Neville was my brother.”

– Мистер Квотермейн, я должен сказать вам правду: мистер Невилль – мой брат.

“Oh,” I said, starting, for now I knew of whom Sir Henry had reminded me when first I saw him. His brother was a much smaller man and had a dark beard, but now that I thought of it, he possessed eyes of the same shade of grey and with the same keen look in them: the features too were not unlike.

features ['fi:tʃǝz] (feature)

– О! – промолвил я вздрогнув.

Теперь стало ясно, кого напоминал мне сэр Генри Куртис, когда я его впервые увидел. Мистер Невилль был гораздо меньше ростом, с темной бородой, но глаза у него были такие проницательные и такого же самого серого оттенка, как и у сэра Генри. В чертах лица также было некоторое сходство.

“He was,” went on Sir Henry, “my only and younger brother, and till five years ago I do not suppose that we were ever a month away from each other. But just about five years ago a misfortune befell us, as sometimes does happen in families. We quarrelled bitterly, and I behaved unjustly to my brother in my anger.”

quarrelled ['kwɒrǝld] (quarrel)

– Мистер Невилль – мой младший и единственный брат, – продолжал сэр Генри, – и мы впервые расстались с ним пять лет назад. До этого времени я не помню, чтобы мы разлучались даже на месяц. Но около пяти лет назад нас постигло несчастье: мы с братом поссорились не на жизнь, а на смерть (это иногда случается даже между очень близкими людьми), и я поступил с ним несправедливо.

Here Captain Good nodded his head vigorously to himself. The ship gave a big roll just then, so that the looking-glass, which was fixed opposite us to starboard, was for a moment nearly over our heads, and as I was sitting with my hands in my pockets and staring upwards, I could see him nodding like anything.

Тут капитан Гуд, как бы в подтверждение этих слов, энергично закивал головой. В это время наш пароход сильно накренился, и изображение капитана Гуда, отчаянно кивающего головой, отразилось в зеркале, которое в этот момент оказалось над моей головой.

“As I daresay you know,” went on Sir Henry, “if a man dies intestate, and has no property but land, real property it is called in England, it all descends to his eldest son. It so happened that just at the time when we quarrelled our father died intestate. He had put off making his will until it was too late. The result was that my brother, who had not been brought up to any profession, was left without a penny. Of course it would have been my duty to provide for him, but at the time the quarrel between us was so bitter that I did not – to my shame I say it (and he sighed deeply) – offer to do anything. It was not that I grudged him justice, but I waited for him to make advances, and he made none. I am sorry to trouble you with all this, Mr. Quatermain, but I must to make things clear, eh, Good?”

intestate [ɪn'testeɪt]

– Как вам, я полагаю, известно, – продолжал сэр Генри, – если человек умирает, не оставив завещания, и не имеет иной собственности, кроме земельной, называемой в Англии недвижимым имуществом, все переходит к его старшему сыну. Случилось так, что как раз в это время, когда мы поссорились, умер наш отец, не оставив завещания. В результате брат остался без гроша, не имея при этом никакой профессии. Конечно, мой долг заключался в том, чтобы обеспечить его, но в то время наши отношения настолько обострились, что, к моему стыду (тут он глубоко вздохнул), я ничего для него не сделал. Не то чтобы я хотел несправедливо поступить с ним, нет, – я ждал, чтобы он сделал первый шаг к примирению, а он на это не пошел. Простите, что я утруждаю ваше внимание всеми этими подробностями, но для вас все должно быть ясно. Правда, Гуд?

“Quite so, quite so,” said the captain. “Mr. Quatermain will, I am sure, keep this history to himself.”

– Само собой разумеется, – ответил капитан. – Я уверен, что мистер Квотермейн никого в это дело не посвятит.

“Of course,” said I, for I rather pride myself on my discretion, for which, as Sir Henry had heard, I have some repute.

– Конечно, – сказал я, – вы можете быть в этом уверены.

Надо сказать, что я очень горжусь тем, что умею хранить тайны.

“Well,” went on Sir Henry, “my brother had a few hundred pounds to his account at the time. Without saying anything to me he drew out this paltry sum, and, having adopted the name of Neville, started off for South Africa in the wild hope of making a fortune. This I learned afterwards. Some three years passed, and I heard nothing of my brother, though I wrote several times. Doubtless the letters never reached him. But as time went on I grew more and more troubled about him. I found out, Mr. Quatermain, that blood is thicker than water.”

paltry ['pɔ:ltri]

– Итак, – снова продолжал сэр Генри, – в это время у моего брата было на текущем счету несколько сот фунтов стерлингов. Ничего мне не говоря, он взял эту ничтожную сумму и под вымышленным именем Невилля отправился в Южную Африку с безумной мечтой нажить себе состояние. Это стало известно мне уже позже. Прошло около трех лет. Я не имел никаких сведений о брате, хотя писал ему несколько раз. Конечно, письма до него не доходили. С течением времени я все более и более о нем беспокоился. Я понял, мистер Квотермейн, что такое родная кровь.

“That’s true,” said I, thinking of my boy Harry.

– Это верно, – промолвил я и подумал о своем Гарри.

“I found out, Mr. Quatermain, that I would have given half my fortune to know that my brother George, the only relation I possess, was safe and well, and that I should see him again.”

– Я отдал бы половину своего состояния, чтобы только узнать, что мой брат Джордж жив и здоров и я его снова увижу!

“But you never did, Curtis,” jerked out Captain Good, glancing at the big man's face.

– Но на это надежды мало, Куртис, – отрывисто сказал капитан Гуд, взглянув на сэра Генри.

“Well, Mr. Quatermain, as time went on I became more and more anxious to find out if my brother was alive or dead, and if alive to get him home again. I set enquiries on foot, and your letter was one of the results. So far as it went it was satisfactory, for it showed that till lately George was alive, but it did not go far enough. So, to cut a long story short, I made up my mind to come out and look for him myself, and Captain Good was so kind as to come with me.”

enquiries [ɪn'kwaɪǝrɪz] (enquiry)

– И вот, мистер Квотермейн, чем дальше, тем больше я тревожился, жив ли мой брат, и если он жив, то как вернуть его домой. Я принял все меры, чтобы его разыскать, в результате чего получил ваше письмо. Полученные известия были утешительны, поскольку они указывали, что до недавнего времени Джордж был жив, но дальнейших сведений о нем до сих пор нет. Короче говоря, я решил приехать сюда и искать его сам, а капитан Гуд любезно согласился меня сопровождать.

“Yes,” said the captain; “nothing else to do, you see. Turned out by my Lords of the Admiralty to starve on half pay. And now perhaps, sir, you will tell us what you know or have heard of the gentleman called Neville.”

– Видите ли, – сказал капитан, – мне все равно делать нечего. Лорды Адмиралтейства выгнали меня из флота умирать с голоду на половинном окладе. А теперь, сэр, вы, может быть, расскажете нам все, что знаете или слышали о джентльмене по фамилии Невилль.

Chapter II

The legend of Solomon's mines

Глава II

Легенда о копях царя Соломона

“What was it that you heard about my brother's journey at Bamangwato?” asked Sir Henry, as I paused to fill my pipe before replying to Captain Good.

Я медлил с ответом, набивая табаком свою трубку.

– Так что же вы слышали относительно дальнейшего путешествия моего брата? – спросил в свою очередь сэр Генри.

“I heard this,” I answered, “and I have never mentioned it to a soul till to-day. I heard that he was starting for Solomon's Mines.”

– Вот что мне известно, – отвечал я, – и до сегодняшнего дня ни одна живая душа от меня об этом не слышала. Я узнал тогда, что он отправляется в копи царя Соломона[17].

“Solomon's Mines?” ejaculated both my hearers at once. “Where are they?”

ejaculated [ɪ'dʒækjʊleɪtɪd] (ejaculate)

– Копи царя Соломона! – воскликнули вместе оба мои слушателя. – Где же они находятся?

“I don't know,” I said; “I know where they are said to be. Once I saw the peaks of the mountains that border them, but there were a hundred and thirty miles of desert between me and them, and I am not aware that any white man ever got across it save one. But perhaps the best thing I can do is to tell you the legend of Solomon's Mines as I know it, you passing your word not to reveal anything I tell you without my permission. Do you agree to that? I have my reasons for asking.”

desert ['dezǝt]

– Не знаю, – сказал я. – Мне только приходилось слышать, что говорят об этом люди. Правда, я как-то видел вершины гор, по другую сторону которых находятся Соломоновы копи, но между мною и этими горами простиралось сто тридцать миль пустыни, и, насколько мне известно, никому из белых людей, за исключением одного, не удалось когда-либо пересечь эту пустыню. Но, может быть, мне лучше рассказать вам легенду о копях царя Соломона, которую я слышал? А вы дадите мне слово не разглашать без моего разрешения ничего из того, что я вам расскажу. Вы согласны? У меня есть серьезные основания просить вас об этом.

Sir Henry nodded, and Captain Good replied, “Certainly, certainly.”

Сэр Генри утвердительно кивнул головой, а капитан Гуд ответил:

– Конечно, конечно!

“Well,” I began, “as you may guess, generally speaking, elephant hunters are a rough set of men, who do not trouble themselves with much beyond the facts of life and the ways of Kafirs. But here and there you meet a man who takes the trouble to collect traditions from the natives, and tries to make out a little piece of the history of this dark land. It was such a man as this who first told me the legend of Solomon’s Mines, now a matter of nearly thirty years ago. That was when I was on my first elephant hunt in the Matalebe country.

– Итак, – начал я, – вам, вероятно, известно, что охотники на слонов – грубые, неотесанные люди и их мало что интересует, кроме обычных житейских дел да кафрских обычаев. Правда, время от времени среди них можно встретить человека, который увлекается собиранием преданий среди туземцев, пытаясь восстановить хоть малую часть истории этой таинственной страны. Как раз от такого человека я впервые услышал легенду о Соломоновых копях. Было это почти тридцать лет назад, во время моей первой охоты на слонов в Земле Матабеле.

His name was Evans, and he was killed the following year, poor fellow, by a wounded buffalo, and lies buried near the Zambesi Falls. I was telling Evans one night, I remember, of some wonderful workings I had found whilst hunting koodoo and eland in what is now the Lydenburg district of the Transvaal. I see they have come across these workings again lately in prospecting for gold, but I knew of them years ago. There is a great wide wagon road cut out of the solid rock, and leading to the mouth of the working or gallery. Inside the mouth of this gallery are stacks of gold quartz piled up ready for roasting, which shows that the workers, whoever they were, must have left in a hurry. Also, about twenty paces in, the gallery is built across, and a beautiful bit of masonry it is.”

wounded ['wu:ndɪd] (wound)

buffalo ['bʌfǝlǝʊ]

buried ['berɪd] (bury)

Звали этого человека Иванс. На следующий год бедняга погиб – его убил раненый буйвол. Его похоронили около водопадов Замбези. Однажды ночью, помню, я рассказывал Ивансу об удивительных разработках, на которые натолкнулся, охотясь на антилоп куду[18] и канну[19] в той местности, которая теперь называется Лиденбургским районом Трансвааля. Я слышал, что недавно золотопромышленники снова нашли этот прииск, но я-то знал о нем много лет назад. Там в сплошной скале проложена широкая проезжая дорога, ведущая к входу в прииск или галерею. Внутри, в этой галерее, лежат груды золотоносного кварца, приготовленного для дробления. Это указывает на то, что рабочим, кем бы они ни были, пришлось поспешно покинуть прииск. На расстоянии шагов двадцати вглубь там есть поперечная галерея, с большим искусством облицованная камнем.

“‘Ay,’ said Evans, ‘but I will spin you a queerer yarn than that’; and he went on to tell me how he had found in the far interior a ruined city, which he believed to be the Ophir of the Bible, and, by the way, other more learned men have said the same long since poor Evans's time. I was, I remember, listening open-eared to all these wonders, for I was young at the time, and this story of an ancient civilisation and of the treasures which those old Jewish or Phoenician adventurers used to extract from a country long since lapsed into the darkest barbarism took a great hold upon my imagination, when suddenly he said to me, ‘Lad, did you ever hear of the Suliman Mountains up to the north-west of the Mushakulumbwe country?’ I told him I never had.

«Ну! – сказал Иванс. – А я расскажу тебе нечто еще более удивительное!»

И он начал мне рассказывать о том, как далеко, во внутренних областях страны, он случайно набрел на развалины города. По его мнению, это был Офир, упоминаемый в Библии. Между прочим, другие, более ученые люди подтвердили мнение Иванса спустя много лет после того, как бедняга уже погиб. Помню, я слушал как зачарованный рассказ обо всех этих чудесах, потому что в то время я был молод и этот рассказ о древней цивилизации и о сокровищах, которые выкачивали оттуда старые иудейские и финикийские авантюристы, когда страна давно уже вновь впала в состояние самого дикого варварства, подействовал на мое воображение. Внезапно Иванс спросил меня: «Слышал ли ты когда-нибудь, дружище, о Сулеймановых горах, которые находятся к северо-западу от земли Машукулумбве?»[20] Я ответил, что ничего не слышал.

‘Ah, well,’ he said, ‘that is where Solomon really had his mines, his diamond mines, I mean.’

«Так вот, – сказал он, – именно там находились копи, принадлежавшие царю Соломону, – я говорю о его алмазных копях!»

“‘How do you know that?’ I asked.

«Откуда ты это знаешь?» – спросил я.

“‘Know it! why, what is “Suliman” but a corruption of Solomon?[21] Besides, an old Isanusi or witch doctoress up in the Manica country told me all about it. She said that the people who lived across those mountains were a “branch” of the Zulus, speaking a dialect of Zulu, but finer and bigger men even; that there lived among them great wizards, who had learnt their art from white men when “all the world was dark,” and who had the secret of a wonderful mine of “bright stones.”’

wizards ['wɪzǝdz] (wizard)

«Откуда я знаю? Как же! Ведь что такое «Сулейман», как не испорченное слово «Соломон»? И, кроме того, одна старая изанузи[22] в Земле Маника мне много об этом рассказывала. Она говорила, что народ, живший за этими горами, представлял собою ветвь племени зулусов и говорил на зулусском наречии, но эти люди были красивее и выше ростом, чем зулусы. Среди них жили великие волшебники, которые научились своему искусству у белых людей тогда, когда «весь мир был еще темен», и им была известна тайна чудесной копи, где находили «сверкающие камни».

“Well, I laughed at this story at the time, though it interested me, for the Diamond Fields were not discovered then, but poor Evans went off and was killed, and for twenty years I never thought any more of the matter. However, just twenty years afterwards – and that is a long time, gentlemen; an elephant hunter does not often live for twenty years at his business – I heard something more definite about Suliman's Mountains and the country which lies beyond them. I was up beyond the Manica country, at a place called Sitanda's Kraal, and a miserable place it was, for a man could get nothing to eat, and there was but little game about. I had an attack of fever, and was in a bad way generally, when one day a Portugee arrived with a single companion – a half-breed. Now I know your low-class Delagoa Portugee well. There is no greater devil unhung in a general way, battening as he does upon human agony and flesh in the shape of slaves.

beyond [bi'jɒnd]

fever ['fi:vǝ]

Ну, в то время эта история показалась мне смешной, хоть она и заинтересовала меня, так как алмазные россыпи тогда еще не были открыты. А бедный Иванс вскоре уехал и погиб, и целых двадцать лет я совершенно не вспоминал его рассказа. Но как раз двадцать лет спустя – а это долгий срок, господа, так как охота на слонов опасное ремесло и редко кому удается прожить столько времени, – так вот, двадцать лет спустя я услышал нечто более определенное о горах Сулеймана и о стране, которая лежит по ту сторону гор. Я находился в поселке, называемом крааль[23] Ситанди, за пределами Земли Маника. Скверное это место: есть там нечего, а дичи почти никакой. У меня был приступ лихорадки, и чувствовал я себя очень плохо. Однажды туда прибыл португалец, которого сопровождал только слуга-метис. Надо сказать, что я хорошо знаю португальцев из Делагоа[24], – нет на земле худших дьяволов, жиреющих на крови и страданиях своих рабов.

But this was quite a different type of man to the mean fellows whom I had been accustomed to meet; indeed, in appearance he reminded me more of the polite doms I have read about, for he was tall and thin, with large dark eyes and curling grey mustachios. We talked together for a while, for he could speak broken English, and I understood a little Portugee, and he told me that his name was José Silvestra, and that he had a place near Delagoa Bay. When he went on next day with his half-breed companion, he said ‘Good-bye,’ taking off his hat quite in the old style.

accustomed [ǝ'kʌstǝmd] (accustom)

appearance [ǝ'pɪǝrǝns]

mustachios [mǝ'stæʃiǝʊz]

Но этот человек резко отличался от тех, с которыми я привык встречаться. Он больше напоминал мне вежливых испанцев, о которых мне приходилось читать в книгах. Это был высокий, худой человек с темными глазами и вьющимися седыми усами. Мы немного побеседовали, так как он мог объясняться на ломаном английском языке, а я немного понимал по-португальски. Он сказал мне, что его имя Хозе Сильвестр и что у него есть участок земли около залива Делагоа. Когда на следующий день он отправился в путь со своим слугой-метисом, он попрощался со мной, сняв шляпу изысканным старомодным жестом.

“‘Good-bye, se^~nor,’ he said; 'if ever we meet again I shall be the richest man in the world, and I will remember you.’ I laughed a little – I was too weak to laugh much – and watched him strike out for the great desert to the west, wondering if he was mad, or what he thought he was going to find there.

«До свиданья, сеньор, – сказал он. – Если нам суждено когда-либо встретиться вновь, я буду уже самым богатым человеком на свете и тогда не забуду о вас!»

Это меня немного развеселило, хоть я и был слишком слаб, чтобы смеяться. Я видел, что он направился на запад, к великой пустыне, и подумал – не сумасшедший ли он и что он рассчитывает там найти.

“A week passed, and I got the better of my fever. One evening I was sitting on the ground in front of the little tent I had with me, chewing the last leg of a miserable fowl I had bought from a native for a bit of cloth worth twenty fowls, and staring at the hot red sun sinking down over the desert, when suddenly I saw a figure, apparently that of a European, for it wore a coat, on the slope of the rising ground opposite to me, about three hundred yards away. The figure crept along on its hands and knees, then it got up and staggered forward a few yards on its legs, only to fall and crawl again. Seeing that it must be somebody in distress, I sent one of my hunters to help him, and presently he arrived, and who do you suppose it turned out to be?”

chewing ['ʧu:ɪŋ] (chew)

fowl [faʊl]

staggered ['stægǝd] (stagger)

Прошла неделя, и я выздоровел. Однажды вечером я сидел перед маленькой палаткой, которую возил с собой, и глодал последнюю ножку жалкой птицы, купленной мною у туземца за кусок ткани, стоивший двадцать таких птиц. Я смотрел на раскаленное красное солнце, которое тонуло в бескрайней пустыне, и вдруг на склоне холма, находившегося напротив меня на расстоянии около трехсот ярдов, заметил какого-то человека. Судя по одежде, это был европеец. Сначала он полз на четвереньках, затем поднялся и, шатаясь, прошел несколько ярдов. Потом он вновь упал и пополз дальше. Видя, что с незнакомцем произошло что-то неладное, я послал ему на помощь одного из моих охотников. Вскоре его привели, и оказалось, что это – как вы думаете, кто?

“José Silvestra, of course,” said Captain Good.

– Конечно, Хозе Сильвестр! – воскликнул капитан Гуд.

“Yes, José Silvestra, or rather his skeleton and a little skin. His face was a bright yellow with bilious fever, and his large dark eyes stood nearly out of his head, for all the flesh had gone. There was nothing but yellow parchment-like skin, white hair, and the gaunt bones sticking up beneath.

gaunt [gɔ:nt]

– Да, Хозе Сильвестр, вернее – его скелет, обтянутый кожей. Его лицо было ярко-желтого цвета от лихорадки, и большие темные глаза, казалось, торчали из черепа – так он был худ. Его кости резко выступали под желтой кожей, похожей на пергамент, волосы были седые.

“‘Water! for the sake of Christ, water!’ he moaned and I saw that his lips were cracked, and his tongue, which protruded between them, was swollen and blackish.

moaned [mǝʊnd] (moan)

«Воды, ради бога, воды!» – простонал он; губы его растрескались, и язык распух и почернел.

“I gave him water with a little milk in it, and he drank it in great gulps, two quarts or so, without stopping. I would not let him have any more. Then the fever took him again, and he fell down and began to rave about Suliman's Mountains, and the diamonds, and the desert. I carried him into the tent and did what I could for him, which was little enough; but I saw how it must end. About eleven o'clock he grew quieter, and I lay down for a little rest and went to sleep. At dawn I woke again, and in the half-light saw Silvestra sitting up, a strange, gaunt form, and gazing out towards the desert. Presently the first ray of the sun shot right across the wide plain before us till it reached the faraway crest of one of the tallest of the Suliman Mountains more than a hundred miles away.

Я дал ему воды, в которую добавил немного молока, и он выпил не менее двух кварт[25] залпом, огромными глотками. Больше я побоялся ему дать. Затем у него начался приступ лихорадки, он упал и начал бредить о горах Сулеймана, об алмазах и пустыне. Я взял его к себе в палатку и старался облегчить его страдания, насколько это было в моих силах. Многого сделать я, конечно, не мог. Я видел, чем это неизбежно должно кончиться. Около одиннадцати часов он немного успокоился. Я прилег отдохнуть и заснул. На рассвете я проснулся и в полумраке увидел его странную, худую фигуру. Он сидел и пристально смотрел в сторону пустыни. Вдруг первый солнечный луч осветил широкую равнину, расстилавшуюся перед нами, и скользнул по отдаленной вершине одной из самых высоких гор Сулеймана, которая находилась от нас на расстоянии более сотни миль.

“‘There it is!’ cried the dying man in Portuguese, and pointing with his long, thin arm, 'but I shall never reach it, never. No one will ever reach it!'

“Suddenly, he paused, and seemed to take a resolution. ‘Friend,’ he said, turning towards me, ‘are you there? My eyes grow dark.’”

«Вот она! – воскликнул умирающий по-португальски, протянув по направлению к вершине свою длинную, тощую руку. – Но мне уже никогда не дойти до нее, никогда! И никто никогда туда не доберется! – Вдруг он замолчал. Казалось, что он что-то обдумывает. – Друг, – сказал он, оборачиваясь ко мне, – вы здесь? У меня темнеет в глазах».

“‘Yes,’ I said; ‘yes, lie down now, and rest.’

«Да, – ответил я, – я здесь. А теперь лягте и отдохните».

“‘Ay,’ he answered, ‘I shall rest soon, I have time to rest – all eternity. Listen, I am dying! You have been good to me. I will give you the writing. Perhaps you will get there if you can live to pass the desert, which has killed my poor servant and me.’

eternity [ɪ'tɜ:nɪti]

«Я скоро отдохну, – отозвался он. – У меня будет много времени для отдыха – целая вечность. Я умираю! Вы были добры ко мне. Я дам вам один документ. Быть может, вы доберетесь туда, если выдержите путешествие по пустыне, которое погубило и меня и моего бедного слугу».

“Then he groped in his shirt and brought out what I thought was a Boer tobacco pouch made of the skin of the Swart-vet-pens or sable antelope. It was fastened with a little strip of hide, what we call a rimpi, and this he tried to loose, but could not. He handed it to me. ‘Untie it,’ he said. I did so, and extracted a bit of torn yellow linen on which something was written in rusty letters. Inside this rag was a paper.

Затем он пошарил за пазухой и вынул предмет, который я принял за бурский кисет для табака, сделанный из шкуры сабельной антилопы. Он был крепко завязан кожаным ремешком, который мы называем «римпи». Умирающий попытался развязать его, но не смог. Он передал его мне. «Развяжите это», – сказал он. Я повиновался и вынул клочок рваного пожелтевшего полотна, на котором что-то было написано буквами цвета ржавчины. Внутри находилась бумага.

“Then he went on feebly, for he was growing weak: ‘The paper has all that is on the linen. It took me years to read. Listen: my ancestor, a political refugee from Lisbon, and one of the first Portuguese who landed on these shores, wrote that when he was dying on those mountains which no white foot ever pressed before or since. His name was José da Silvestra, and he lived three hundred years ago. His slave, who waited for him on this side of the mountains, found him dead, and brought the writing home to Delagoa. It has been in the family ever since, but none have cared to read it, till at last I did. And I have lost my life over it, but another may succeed, and become the richest man in the world – the richest man in the world. Only give it to no one, señor; go yourself!’

ancestor ['ænsestǝ]

Он продолжал говорить очень тихо, так как силы его слабели:

«На бумаге написано то же самое, что и на обрывке материи. Я потратил многие годы, чтобы все это разобрать. Слушайте! Мой предок, политический эмигрант из Лиссабона, был одним из первых португальцев, высадившихся на этих берегах. Он написал этот документ, умирая среди тех гор, на которые ни до этого, ни после не ступала нога белого человека. Его звали Хозе да Сильвестра, и жил он триста лет назад. Раб, который ожидал его по эту сторону гор, нашел его труп и принес записку домой, в Делагоа. С тех пор она хранилась в семье, но никто не пытался ее прочесть, пока наконец мне не удалось это сделать самому. Это стоило мне жизни, но другому может помочь достичь успеха и стать самым богатым человеком в мире – да, самым богатым в мире! Только не отдавайте эту бумагу никому, отправляйтесь туда сами!»

“Then he began to wander again, and in an hour it was all over.

wander ['wɒndǝ]

Затем он снова начал бредить, и час спустя все было кончено.

“God rest him! he died very quietly, and I buried him deep, with big boulders on his breast; so I do not think that the jackals can have dug him up. And then I came away.”

Мир его праху! Он умер спокойно, и я похоронил его глубоко и положил валуны на могилу, поэтому не думаю, чтобы шакалам удалось вырыть его труп. А потом я оттуда уехал.

“Ay, but the document?” said Sir Henry, in a tone of deep interest.

– А что же сталось с документом? – спросил сэр Генри, слушавший меня с большим интересом.

“Yes, the document; what was in it?” added the captain.

– Да, да, что же было написано в этом документе? – добавил капитан Гуд.

“Well, gentlemen, if you like I will tell you. I have never showed it to anybody yet except to a drunken old Portuguese trader who translated it for me, and had forgotten all about it by the next morning. The original rag is at my home in Durban, together with poor Dom José’s translation, but I have the English rendering in my pocket-book, and a facsimile of the map, if it can be called a map. Here it is.”

facsimile [fæk'sɪmɪli]

– Хорошо, господа, если хотите, я расскажу вам и это. Я еще никому его не показывал, а пьяный старый португальский торговец, который перевел мне этот документ, забыл его содержание на следующее же утро.

Подлинный кусок материи у меня дома, в Дурбане, вместе с переводом бедного дона Хозе, но у меня в записной книжке есть английский перевод и копия карты, если это вообще можно назвать картой. Вот она. А теперь слушайте:

“I, José da Silvestra, who am now dying of hunger in the little cave here no snow is on the north side of the nipple of the southernmost of the two mountains I have named Sheba’s Breasts, write this in the year 1590 with a cleft bone upon a remnant of my raiment, my blood being the ink. If my slave should find it when he comes, and should bring it to Delagoa, let my friend (name illegible) bring the matter to the knowledge of the king, that he may send an army which, if they live through the desert and the mountains, and can overcome the brave Kukuanes and their devilish arts, to which end many priests should be brought, will make him the richest king since Solomon. With my own eyes I have seen the countless diamonds stored in Solomon’s treasure chamber behind the white Death; but through the treachery of Gagool the witch-finder I might bring nought away, scarcely my life. Let him who comes follow the map, and climb the snow of Sheba’s left breast till he reaches the nipple, on the north side of which is the great road Solomon made, from whence three days’ journey to the King’s Palace. Let him kill Gagool. Pray for my soul. Farewell.

José da Silvestra.”[26]

illegible [ɪ'ledʒǝbl]

nought [nɔ:t]

«Я, Хозе да Сильвестра, умирая от голода в маленькой пещере, где нет снега, на северном склоне вершины ближайшей к югу горы, одной из двух, которые я назвал Грудью Царицы Савской[27], пишу это собственной кровью в год 1590-й, обломком кости на клочке моей одежды. Если мой раб найдет эту записку, когда он придет сюда, и принесет ее в Делагоа, пусть мой друг (имя неразборчиво) даст знать королю о том, что здесь написано, чтобы он мог послать сюда армию. Если она преодолеет пустыню и горы и сможет победить отважных кукуанов и их дьявольское колдовство, для чего следует взять с собой много священнослужителей, то он станет богатейшим королем со времен Соломона. Я видел собственными глазами несметное число алмазов в сокровищнице Соломона, за Белой Смертью, но из-за вероломства Гагулы, охотницы за колдунами, я ничего не смог унести и едва спас свою жизнь. Пусть тот, кто пойдет туда, следует по пути, указанному на карте, и восходит по снегам, лежащим на левой Груди Царицы Савской, пока не дойдет до самой ее вершины. На северном ее склоне начинается Великая Дорога, проложенная Соломоном, откуда три дня пути до королевских владений. Пусть он убьет Гагулу. Молитесь о моей душе. Прощайте. Хозе да Сильвестра».

When I had finished reading the above, and shown the copy of the map, drawn by the dying hand of the old Dom with his blood for ink, there followed a silence of astonishment.

Когда я окончил чтение документа и показал копию карты, начерченной слабеющей рукой старого португальца – его собственной кровью вместо чернил, – наступило глубокое молчание. Мои слушатели были поражены.

“Well,” said Captain Good, “I have been round the world twice, and put in at most ports, but may I be hung for a mutineer if ever I heard a yarn like this out of a story book, or in it either, for the matter of that.”

mutineer [,mju:tɪ'nɪǝ]

yarn [jɑ:n]

– Да, – сказал наконец капитан Гуд, – я дважды объехал вокруг света и был во многих местах, но пусть меня повесят, если мне когда-либо приходилось слышать или читать этакую историю.

“It's a queer tale, Mr. Quatermain,” said Sir Henry. “I suppose you are not hoaxing us? It is, I know, sometimes thought allowable to take in a greenhorn.”

hoaxing ['hǝʊksɪŋ] (hoax)

– Да, это странная история, мистер Квотермейн, – прибавил в свою очередь сэр Генри. – Надеюсь, вы не подшучиваете над нами? Я знаю, что это иногда считается позволительным по отношению к новичкам.

“If you think that, Sir Henry,” I said, much put out, and pocketing my paper – for I do not like to be thought one of those silly fellows who consider it witty to tell lies, and who are forever boasting to newcomers of extraordinary hunting adventures which never happened – “if you think that, why, there is an end to the matter,” and I rose to go.

– Если вы так думаете, сэр Генри, тогда лучше покончим с этим, – сказал я очень раздраженно, кладя бумагу в карман и поднимаясь, чтобы уйти. – Я не люблю, чтобы меня принимали за одного из этих болванов, которые считают остроумным врать и постоянно хвастаются перед приезжими необычайными охотничьими приключениями, которых на самом деле никогда не было.

Sir Henry laid his large hand upon my shoulder. “Sit down, Mr. Quatermain,” he said, “I beg your pardon; I see very well you do not wish to deceive us, but the story sounded so strange that I could hardly believe it.”

Сэр Генри успокаивающим жестом положил свою большую руку мне на плечо.

– Сядьте, мистер Квотермейн, – сказал он, – и извините меня. Я прекрасно понимаю, что вы не хотите нас обманывать, но согласитесь, что ваш рассказ был настолько необычен, что нет ничего удивительного, что я мог усомниться в его правдивости.

“You shall see the original map and writing when we reach Durban,” I answered, somewhat mollified, for really when I came to consider the question it was scarcely wonderful that he should doubt my good faith.

– Вы увидите подлинную карту и документ, когда мы приедем в Дурбан, – сказал я, несколько успокоившись. Действительно, когда я задумался над своим рассказом, я понял, что сэр Генри совершенно прав.

“But,” I went on, “I have not told you about your brother. I knew the man Jim who was with him. He was a Bechuana by birth, a good hunter, and for a native a very clever man. That morning on which Mr. Neville was starting I saw Jim standing by my wagon and cutting up tobacco on the disselboom.

– Но я еще ничего не сказал о вашем брате. Я знал его слугу Джима, который отправился в путешествие вместе с ним. Это был очень умный туземец, родом из Бечуаны, и хороший охотник. Я видел Джима в то утро, когда мистер Невилль готовился к отъезду. Он стоял у моего фургона и резал табак для трубки.

“‘Jim,’ said I, ‘where are you off to this trip? It is elephants?’

«Джим, – сказал я, – куда это вы отправляетесь? За слонами?»

“'No, Baas,’ he answered, ‘we are after something worth much more than ivory.’

«Нет, баас[28], – отвечал он, – мы идем на поиски чего-то более ценного, чем слоновая кость».

“‘And what might that be?’ I said, for I was curious. 'Is it gold?'

«А что же это может быть? – спросил я из любопытства. – Золото?»

“‘No, Baas, something worth more than gold,’ and he grinned.

– Нет, баас, нечто более ценное, чем золото». – И он усмехнулся.

“I asked no more questions, for I did not like to lower my dignity by seeming inquisitive, but I was puzzled. Presently Jim finished cutting his tobacco.

inquisitive [ɪn'kwɪzɪtɪv]

Я более не задавал вопросов, потому что не желал показаться любопытным и тем самым уронить свое достоинство. Однако его слова сильно меня заинтересовали.

Вдруг Джим перестал резать табак.

“‘Baas,’ said he.

“I took no notice.

“‘Baas,’ said he again.

“‘Eh, boy, what is it?’ I asked.

“‘Baas, we are going after diamonds.’

“‘Diamonds! why, then, you are steering in the wrong direction; you should head for the Fields.’

«Баас», – сказал он.

Я сделал вид, что не слышу.

«Баас», – повторил он.

«Да, дружище, в чем дело?» – отозвался я.

«Баас, мы отправляемся за алмазами».

«За алмазами? Послушай, тогда вы совсем не туда едете, – вам же нужно ехать в сторону россыпей».

“‘Baas, have you ever heard of Suliman's Berg?’ – that is, Solomon's Mountains, Sir Henry.

“‘Ay!’

“‘Have you ever heard of the diamonds there?’

“‘I have heard a foolish story, Jim.’

«Баас, ты слышал когда-нибудь о Сулеймановых горах?»

«Да!»

«Ты слышал когда-нибудь, что там есть алмазы?»

«Я слышал какую-то дурацкую болтовню об этом, Джим».

“‘It is no story, Baas. Once I knew a woman who came from there, and reached Natal with her child, she told me: – she is dead now.’

«Это не болтовня, баас. Я когда-то знал женщину, которая пришла оттуда со своим ребенком и добралась до Наталя. Она сама рассказывала мне об этом. Теперь она уже умерла».

“‘Your master will feed the assvögels’ – that is, vultures – ‘Jim, if he tries to reach Suliman's country, and so will you if they can get any pickings off your worthless old carcass,’ said I.

carcass ['kɑ:kǝs]

«Твой хозяин пойдет на корм хищным птицам, Джим, если он не откажется от намерения добраться до страны Сулеймана. Да и ты тоже, если только они найдут какую-нибудь поживу в твоем никчемном старом скелете», – сказал я.

“He grinned. ‘Mayhap, Baas. Man must die; I'd rather like to try a new country myself; the elephants are getting worked out about here.’

Он усмехнулся: «Может быть, баас. Но человек должен умереть. А мне самому хотелось бы попытать счастья в новом месте. К тому же здесь скоро перебьют всех слонов».

“‘Ah! my boy,’ I said, ‘you wait till the “pale old man” gets a grip of your yellow throat, and then we shall hear what sort of a tune you sing.’

«Вот что, дружище! – сказал я. – Подожди-ка, пока «бледнолицый старик»[29] не схватит тебя за твою желтую глотку, тогда мы послушаем, какую ты запоешь песенку».

“Half an hour after that I saw Neville's wagon move off. Presently Jim came back running. ‘Good-bye, Baas,’ he said. ‘I didn't like to start without bidding you good-bye, for I daresay you are right, and that we shall never trek south again.’

Полчаса спустя я увидел, что фургон Невилля двинулся в путь. Вдруг Джим повернул обратно и подбежал ко мне.

«Послушай, баас, – сказал он, – я не хочу уезжать, не попрощавшись с тобой, потому что, пожалуй, ты прав: мы никогда обратно не вернемся».

“‘Is your master really going to Suliman's Berg, Jim, or are you lying?’

«Так твой хозяин действительно собрался в Сулеймановы горы, Джим, или ты лжешь?»

“‘No,’ he answered, ‘he is going. He told me he was bound to make his fortune somehow, or try to; so he might as well have a fling for the diamonds.’

«Нет, – отвечал Джим, – это действительно так. Он сказал, что ему необходимо во что бы то ни стало попытаться составить себе состояние, – так почему бы ему не попытаться разбогатеть на алмазах?»

“‘Oh!’ I said; ‘wait a bit, Jim; will you take a note to your master, Jim, and promise not to give it to him till you reach Inyati?’ which was some hundred miles off.

«Подожди-ка немножко, Джим, – сказал я, – ты возьмешь записку для своего хозяина, но обещай мне отдать ее только тогда, когда вы достигнете Айнайти» (это было на расстоянии около ста миль).

“‘Yes, Baas.’

«Хорошо», – ответил он.

“So I took a scrap of paper, and wrote on it, ‘Let him who comes… climb the snow of Sheba's left breast, till he reaches the nipple, on the north side of which is Solomon's great road.’

Я взял клочок бумаги и написал на нем: «Пусть тот, кто пойдет туда… восходит по снегам, лежащим на левой груди Царицы Савской, пока не дойдет до самой ее вершины. На северном ее склоне начинается Великая Дорога, проложенная Соломоном».

“‘Now, Jim,’ I said, ‘when you give this to your master, tell him he had better follow the advice on it implicitly. You are not to give it to him now, because I don’t want him back asking me questions which I won’t answer. Now be off, you idle fellow, the wagon is nearly out of sight.’

idle ['aɪdl]

«Так вот, Джим, – сказал я, – когда ты отдашь эту записку своему хозяину, скажи ему, что нужно точно придерживаться этого совета. Помни, что ты не должен сейчас отдавать ему эту бумажку, потому что я не хочу, чтобы он повернул обратно и стал задавать мне вопросы, на которые у меня нет желания отвечать. А теперь иди, лентяй, – фургона уже почти не видно».

“Jim took the note and went, and that is all I know about your brother, Sir Henry; but I am much afraid – ”

«Джим взял записку и побежал догонять фургон. Вот и все, что мне известно о вашем брате, сэр Генри. Но я очень боюсь, что…»

“Mr. Quatermain,” said Sir Henry, “I am going to look for my brother; I am going to trace him to Suliman’s Mountains, and over them if necessary, till I find him, or until I know that he is dead. Will you come with me?”

– Мистер Квотермейн, – прервал меня сэр Генри, – я отправляюсь на поиски моего брата. Я пройду по его пути до Сулеймановых гор, а если потребуется, то и дальше. Я буду идти, пока не найду его или не узнаю, что он погиб. Вы пойдете со мной?

I am, as I think I have said, a cautious man, indeed a timid one, and this suggestion frightened me. It seemed to me that to undertake such a journey would be to go to certain death, and putting other considerations aside, as I had a son to support, I could not afford to die just then.

cautious ['kɔ:ʃǝs]

suggestion [sǝ'dʒesʧn]

Мне кажется, я уже говорил, что я осторожный человек и, кроме того, человек тихий и скромный, и меня ошеломило и испугало это предложение. Мне казалось, что отправиться в подобное путешествие – значит пойти на верную смерть. Кроме того, уж не говоря обо всем прочем, я должен помогать сыну и поэтому не могу позволить себе так скоро умереть.

“No, thank you, Sir Henry, I think I had rather not,” I answered. “I am too old for wild-goose chases of that sort, and we should only end up like my poor friend Silvestra. I have a son dependent on me, so I cannot afford to risk my life foolishly.”

– Нет, благодарю вас, сэр Генри, я предпочел бы отказаться от вашего предложения, – ответил я. – Я слишком стар для того, чтобы принимать участие в сумасбродных затеях подобного рода, которые несомненно окончатся для нас так же, как для моего бедного друга Сильвестра. У меня есть сын, который нуждается в моей поддержке, и я не имею права рисковать своей жизнью.

Both Sir Henry and Captain Good looked very disappointed.

Сэр Генри и капитан Гуд казались очень разочарованными.

“Mr. Quatermain,” said the former, “I am well off, and I am bent upon this business. You may put the remuneration for your services at whatever figure you like in reason, and it shall be paid over to you before we start. Moreover, I will arrange in the event of anything untoward happening to us or to you, that your son shall be suitably provided for. You will see from this offer how necessary I think your presence. Also if by chance we should reach this place, and find diamonds, they shall belong to you and Good equally. I do not want them. But of course that promise is worth nothing at all, though the same thing would apply to any ivory we might get. You may pretty well make your own terms with me, Mr. Quatermain; and of course I shall pay all expenses.”

remuneration [rɪ,mju:nǝ'reɪʃn]

expenses [ɪk'spensɪz]

– Мистер Квотермейн, – сказал сэр Генри, – я состоятельный человек и от своего намерения не откажусь. За свои услуги вы можете потребовать любое вознаграждение. Эта сумма будет вам уплачена до нашего отъезда. Одновременно с этим, на случай нашей гибели, я приму меры, чтобы ваш сын был соответствующим образом обеспечен. Из сказанного мною вы поймете, насколько необходимым я считаю ваше участие. Если же нам посчастливится добраться до Сулеймановых копей и найти алмазы, вы поделите их поровну с Гудом. Мне они не нужны. Я сильно сомневаюсь в том, что нам удастся туда добраться, так как надежды на это нет почти никакой. Но я не сомневаюсь в том, что в пути мы сможем добыть слоновую кость, и вы поступите с нею таким же образом. Вы можете поставить мне свои условия, мистер Квотермейн. Кроме того, я, конечно, оплачу все расходы.

“Sir Henry,” said I, “this is the most liberal proposal I ever had, and one not to be sneezed at by a poor hunter and trader. But the job is the biggest I have come across, and I must take time to think it over. I will give you my answer before we get to Durban.”

– Сэр Генри, – сказал я, – я никогда не получал более щедрого предложения, и бедному охотнику и торговцу следует о нем поразмыслить. Но мне еще не приходилось иметь дело с таким крупным предприятием. Мне нужно время, чтобы все это обдумать. Во всяком случае, я дам вам ответ до нашего прибытия в Дурбан.

“Very good,” answered Sir Henry.

– Прекрасно, – ответил сэр Генри.

Then I said good-night and turned in, and dreamt about poor long-dead Silvestra and the diamonds.

Затем я пожелал им доброй ночи и ушел к себе.

В эту ночь мне снились бедный, давно умерший да Сильвестра и алмазы.

Chapter III

Umbopa enters our service

Глава III

Амбопа поступает к нам в услужение

It takes from four to five days, according to the speed of the vessel and the state of the weather, to run up from the Cape to Durban. Sometimes, if the landing is bad at East London, where they have not yet made that wonderful harbour they talk so much of, and sink such a mint of money in, a ship is delayed for twenty-four hours before the cargo boats can get out to take off the goods. But on this occasion we had not to wait at all, for there were no breakers on the Bar to speak of, and the tugs came out at once with the long strings of ugly flat-bottomed boats behind them, into which the packages were bundled with a crash. It did not matter what they might be, over they went slap-bang; whether they contained china or woollen goods they met with the same treatment. I saw one case holding four dozen of champagne smashed all to bits, and there was the champagne fizzing and boiling about in the bottom of the dirty cargo boat. It was a wicked waste, and evidently so the Kafirs in the boat thought, for they found a couple of unbroken bottles, and knocking off the necks drank the contents. But they had not allowed for the expansion caused by the fizz in the wine, and, feeling themselves swelling, rolled about in the bottom of the boat, calling out that the good liquor was “tagati” – that is, bewitched. I spoke to them from the vessel, and told them it was the white man's emest medicine, and that they were as good as dead men. Those Kafirs went to the shore in a very great fright, and I do not think that they will touch champagne again.

vessel ['vesl]

harbour ['hɑ:bǝ]

champagne [ʃæm'peɪn]

Чтобы добраться морем от Кейптауна до Дурбана, нужно затратить четыре-пять дней: это зависит от состояния погоды и скорости хода судна. В Ист-Лондоне[30] постройка порта еще не закончена, несмотря на то что на него уже ухлопали целую кучу денег. Поэтому, вместо того чтобы причаливать к пристани в прекрасно оборудованном порту, о котором давно прожужжали все уши, пароходы до сих пор бросают якорь далеко от берега. Если море неспокойно, то бывает, что приходится ждать целые сутки, пока наконец от берега смогут отойти буксиры с шлюпками за пассажирами и грузом. Но нам, к счастью, ждать не пришлось. Когда мы подошли к Ист-Лондону, волнение на море было совсем незначительное, и с берега сразу же отчалили буксиры, ведя за собой вереницу безобразных плоскодонных шлюпок. С нашего парохода со всего размаха начали швырять в них тюки с товаром, не обращая внимания на то, что в них находится: шерсть, фарфор – все летело вниз в одну кучу. Стоя на палубе, я видел, как вдребезги разбился ящик с четырьмя дюжинами шампанского и искристое вино брызнуло и запенилось по дну грязной грузовой шлюпки. Ужасно досадно было смотреть, как бессмысленно пропадает столько вина! Это быстро сообразили и находившиеся в лодке грузчики-кафры. Они нашли две случайно уцелевшие бутылки, отбили у них горлышки и выпили все до дна. Шампанское ударило им в голову, и они сразу же опьянели. Этого кафры никак не ожидали: в страшном испуге они начали кататься по дну лодки, крича, что добрый напиток «тагати» – то есть заколдован. Я вступил с ними в разговор и подтвердил, что они выпили самую страшную отраву белого человека и должны умереть. В диком ужасе кафры налегли на весла, и лодка помчалась к берегу. Я уверен, что никогда в жизни они не дотронутся больше до шампанского.

Well, all the time that we were steaming up to Natal I was thinking over Sir Henry Curtis's offer. We did not speak any more on the subject for a day or two, though I told them many hunting yarns, all true ones. There is no need to tell lies about hunting, for so many curious things happen within the knowledge of a man whose business it is to hunt; but this is by the way.

Всю дорогу в Наталь я думал о предложении сэра Куртиса. Первые дня два мы не затрагивали этого вопроса, хотя и были все время вместе. Я рассказывал сэру Генри и Гуду о своих охотничьих приключениях, причем ничего не выдумывал и не преувеличивал, как это имеют обыкновение делать охотники. Я считаю, что и не имеет смысла нам, африканским охотникам, привирать и плести небылицы. У нас бывают такие необыкновенные приключения, что и без того есть чем поделиться. Впрочем, это к моему рассказу не относится.

At last, one beautiful evening in January, which is our hottest month,[31] we steamed past the coast of Natal, expecting to make Durban Point by sunset. It is a lovely coast all along from East London, with its red sandhills and wide sweeps of vivid green, dotted here and there with Kafir kraals, and bordered by a ribbon of white surf, which spouts up in pillars of foam where it hits the rocks. But just before you come to Durban there is a peculiar richness about the landscape. There are the sheer kloofs cut in the hills by the rushing rains of centuries, down which the rivers sparkle; there is the deepest green of the bush, growing as God planted it, and the other greens of the mealie gardens and the sugar patches, while now and again a white house, smiling out at the placid sea, puts a finish and gives an air of homeliness to the scene.

peculiar [pɪ'kju:liǝ]

Наконец в один прекрасный январский день – у нас ведь январь самый жаркий месяц – наш пароход стал подходить к Наталю, и мы пошли вдоль его живописных берегов, рассчитывая к закату солнца обогнуть Дурбанский мыс. Этот берег с его красными песчаными холмами и бесконечными просторами ярко-изумрудной зелени, в которой прячутся краали кафров, удивительно красив. Набегающие волны, ударяясь о прибрежные скалы, поднимаются ввысь и, падая, образуют белоснежную полосу пены, которая тянется вдоль всего берега. Но особенно роскошна природа у самого Дурбана. В течение многих веков бурные потоки дождей промыли в холмах глубокие ущелья, по которым текут сверкающие на солнце реки; на фоне густых темно-зеленых зарослей кустарников, растущих так, как насадил их сам Господь, время от времени виднеются рощи хлебных деревьев и плантации сахарного тростника. Изредка среди этой пышной зелени вдруг выглядывает белый домик и словно улыбается безмятежно-спокойному морю, придавая особую законченность и домашний уют всей этой великолепной панораме.

For to my mind, however beautiful a view may be, it requires the presence of man to make it complete, but perhaps that is because I have lived so much in the wilderness, and therefore know the value of civilisation, though to be sure it drives away the game. The Garden of Eden, no doubt, looked fair before man was, but I always think that it must have been fairer when Eve adorned it.

wilderness ['wɪldǝnǝs]

adorned [ǝ'dɔ:nd] (adorn)

Я думаю, как бы прекрасен ни был пейзаж, он непременно требует присутствия человека. Возможно, мне это кажется потому, что уж слишком долго я прожил в диких и безлюдных местах и потому знаю цену цивилизации, хотя она вытесняет и зверя, и дичь. Райский сад был, конечно, прекрасен и до появления человека, но я убежден, что он стал еще прекраснее, когда в нем стала гулять Ева.

To return, we had miscalculated a little, and the sun was well down before we dropped anchor off the Point, and heard the gun which told the good folks of Durban that the English Mail was in. It was too late to think of getting over the Bar that night, so we went comfortably to dinner, after seeing the Mails carried off in the life-boat.

miscalculated [mɪs'kælkjʊleɪtɪd] (miscalculate)

anchor ['æŋkǝ]

Но вернусь к рассказу. Мы немного ошиблись в расчете, и солнце давно уже село, когда мы бросили якорь неподалеку от Дурбанского мыса и услышали выстрел, извещающий добрых жителей Дурбана о прибытии почты из Англии. Ехать на берег было слишком поздно; мы посмотрели, как грузят в спасательную шлюпку почту, и пошли обедать.

When we came up again the moon was out, and shining so brightly over sea and shore that she almost paled the quick, large flashes from the lighthouse. From the shore floated sweet spicy odours that always remind me of hymns and missionaries, and in the windows of the houses on the Berea sparkled a hundred lights. From a large brig lying near also came the music of the sailors as they worked at getting the anchor up in order to be ready for the wind. Altogether it was a perfect night, such a night as you sometimes get in Southern Africa, and it threw a garment of peace over everybody as the moon threw a garment of silver over everything. Even the great bulldog, belonging to a sporting passenger, seemed to yield to its gentle influences, and forgetting his yearning to come to close quarters with the baboon in a cage on the foc'sle, snored happily at the door of the cabin, dreaming no doubt that he had finished him, and happy in his dream.

odours ['ǝʊdǝz] (odour)

garment ['gɑ:mǝnt]

yield [ji:ld]

yearning ['jɜ:nɪŋ]

Когда мы снова вышли на палубу, луна уже взошла и ярко освещала море и берег. Быстро мелькающие огни маяка казались совсем бледными в ее ослепительном сиянии. С берега доносился пряный, сладкий аромат, который мне всегда напоминает церковные песнопения и миссионеров. Домики на Берейской набережной были ярко освещены. С большого брига, стоявшего рядом с нами, доносились музыка и песни матросов, которые поднимали якорь, готовясь выйти в море. Была тихая, чудная ночь, одна из тех ночей, которые бывают в Южной Африке. Как луна окутывала своим серебристым покровом всю природу, так и эта дивная ночь окутывала покровом мира все живущее на земле. Даже огромный бульдог, принадлежавший одному из наших пассажиров, под влиянием этой торжественной тишины и покоя забыл о своем желании вступить в бой с обезьяной, сидевшей в клетке на полубаке. Он лежал у входа в каюту и сладко храпел: должно быть, ему снилось, что он прикончил обезьяну, и поэтому был наверху блаженства.

We three – that is, Sir Henry Curtis, Captain Good, and myself – went and sat by the wheel, and were quiet for a while.

Мы трое – то есть сэр Генри Куртис, капитан Гуд и я – пошли и сели у штурвала.

“Well, Mr. Quatermain,” said Sir Henry presently, “have you been thinking about my proposals?”

– Ну, мистер Квотермейн, – обратился ко мне сэр Генри после минутного молчания, – обдумали вы мое предложение?

“Ay,” echoed Captain Good, “what do you think of them, Mr. Quatermain? I hope that you are going to give us the pleasure of your company so far as Solomon's Mines, or wherever the gentleman you knew as Neville may have got to.”

– Да, да! – повторил за ним капитан Гуд. – Что же вы решили? Надеюсь, вы примете участие в нашей экспедиции? Мы были бы счастливы, если бы вы согласились сопровождать нас не только до копей царя Соломона, но и вообще всюду, где мог бы оказаться джентльмен, которого вы знали под фамилией Невилль.

I rose and knocked out my pipe before I answered. I had not made up my mind, and wanted an additional moment to decide. Before the burning tobacco had fallen into the sea I had decided; just that little extra second did the trick. It is often the way when you have been bothering a long time over a thing.

knocked [nɒkt] (knock)

bothering ['bɒðǝrɪŋ] (bother)

Я молча встал, подошел к борту и стал выколачивать трубку. Я не знал, что ответить, мне нужна была хотя бы еще минута, чтобы прийти к окончательному решению. И в то мгновение, когда горящий пепел блеснул в темноте, это решение было принято – я согласился. Так часто бывает в жизни: вы долго колеблетесь и не знаете, как быть, а в конце концов решаете вопрос в одно мгновение.

“Yes, gentlemen,” I said, sitting down again, “I will go, and by your leave I will tell you why, and on what conditions. First for the terms which I ask.

– Хорошо, господа, – сказал я, садясь на свое место, – я согласен. С вашего разрешения, я расскажу вам, почему и на каких условиях я принимаю ваше предложение. Начну с условий.

“1. You are to pay all expenses, and any ivory or other valuables we may get is to be divided between Captain Good and myself.

valuables ['væljʊblz]

Первое. Помимо того, что вы оплачиваете все расходы, связанные с путешествием, вся слоновая кость и другие ценности, добытые нами в пути, должны быть поровну поделены между капитаном Гудом и мною.

“2. That you give me £500 for my services on the trip before we start, I undertaking to serve you faithfully till you choose to abandon the enterprise, or till we succeed, or disaster overtakes us.

abandon [ǝ'bændǝn]

disaster [dɪ'zɑ:stǝ]

Второе. Кроме того, прежде чем мы тронемся в путь, вы уплачиваете мне за услуги пятьсот фунтов стерлингов. Я же обязуюсь честно служить вам до тех пор, пока вы сами не откажетесь от вашего предприятия, или пока мы не достигнем нашей цели, или не погибнем.

“3. That before we trek you execute a deed agreeing, in the event of my death or disablement, to pay my boy Harry, who is studying medicine over there in London, at Guy's Hospital, a sum of £200 a year for five years, by which time he ought to be able to earn a living for himself if he is worth his salt. That is all, I think, and I daresay you will say quite enough too.”

execute ['eksɪkju:t]

Третье. Прежде чем мы отправимся в Сулеймановы горы, вы должны оформить обязательство, по которому в случае моей гибели или тяжелого увечья вы обязуетесь выплачивать моему сыну Гарри, который изучает медицину в Лондоне, ежегодно сумму в размере двухсот фунтов в течение пяти лет. К этому времени он уже станет на ноги и будет в состоянии зарабатывать на жизнь, если, конечно, вообще из него выйдет толк. Вот и все мои условия. Может быть, вы считаете, что я очень много прошу?

“No,” answered Sir Henry, “I accept them gladly. I am bent upon this project, and would pay more than that for your help, considering the peculiar and exclusive knowledge which you possess.”

peculiar [pɪ'kju:liǝ]

– Нет, нет! – с живостью возразил сэр Генри. – Я с удовольствием принимаю все ваши условия. Я решил во что бы то ни стало отправиться на поиски брата и от своего намерения не отступлюсь. Принимая во внимание ваш опыт и исключительную осведомленность в деле, которое меня интересует, я готов заплатить вам еще больше.

“Pity I did not ask it, then, but I won't go back on my word. And now that I have got my terms I will tell you my reasons for making up my mind to go. First of all, gentlemen, I have been observing you both for the last few days, and if you will not think me impertinent I may say that I like you, and believe that we shall come up well to the yoke together. That is something, let me tell you, when one has a long journey like this before one.

impertinent [ɪm'pɜ:tɪnǝnt]

yoke [jǝʊk]

– Тогда жаль, что мне не пришло в голову попросить больше, – сказал я, – но своих слов я никогда обратно не беру. А теперь скажу вам, по каким причинам я решил с вами идти в такой далекий и опасный путь. Прежде всего, господа, должен вам сказать, что все эти дни я присматривался к вам, и не сочтите с моей стороны дерзостью, если скажу, что вы оба мне очень нравитесь. Я уверен, что мы великолепно пойдем в одной упряжке. А когда собираешься в такой длительный путь, это очень важно.

“And now as to the journey itself, I tell you flatly, Sir Henry and Captain Good, that I do not think it probable we can come out of it alive, that is, if we attempt to cross the Suliman Mountains. What was the fate of the old Dom da Silvestra three hundred years ago? What was the fate of his descendant twenty years ago? What has been your brother's fate? I tell you frankly, gentlemen, that as their fates were so I believe ours will be.”

descendant [dɪ'sendǝnt]

Что касается самого путешествия – я имею в виду нашу попытку перейти Сулеймановы горы, скажу вам прямо, господа, что вряд ли мы вернемся оттуда живыми. Какова была судьба старого да Сильвестра триста лет назад? Какая судьба постигла его потомка двадцать лет назад? И какова судьба вашего брата? Скажу вам откровенно, господа, я уверен, что нас ждет та же участь.

I paused to watch the effect of my words. Captain Good looked a little uncomfortable, but Sir Henry's face did not change. “We must take our chance,” he said.

Я остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели мои слова. Мне показалось, что капитан Гуд был немного встревожен; лицо сэра Генри даже не дрогнуло. – Мы должны рискнуть, – сказал он своим обычным, спокойным тоном.

“You may perhaps wonder,” I went on, “why, if I think this, I, who am, as I told you, a timid man, should undertake such a journey. It is for two reasons. First I am a fatalist, and believe that my time is appointed to come quite without reference to my own movements and will, and that if I am to go to Suliman's Mountains to be killed, I shall go there and shall be killed. God Almighty, no doubt, knows His mind about me, so I need not trouble on that point. Secondly, I am a poor man. For nearly forty years I have hunted and traded, but I have never made more than a living. Well, gentlemen, I don't know if you are aware that the average life of an elephant hunter from the time he takes to the trade is between four and five years. So you see I have lived through about seven generations of my class, and I should think that my time cannot be far off, anyway. Now, if anything were to happen to me in the ordinary course of business, by the time my debts are paid there would be nothing left to support my son Harry whilst he was getting in the way of earning a living, whereas now he will be set up for five years. There is the whole affair in a nutshell.”

appointed [ǝ'pɔɪntɪd] (appoint)

debts [dets] (debt)

– Вам может показаться странным, – продолжал я, – что, предвидя такой конец нашего путешествия, я все же не отказываюсь идти с вами, тем более, что человек я робкий. Но на это есть две причины. Во-первых, я фаталист и убежден, что мой смертный час предопределен независимо от моих поступков и желаний. И если мне суждено идти в Сулеймановы горы и там погибнуть, это значит, что так предназначено мне судьбой. Конечно, всемогущий Господь знает, что он собирается со мной делать, поэтому мне самому не надо об этом беспокоиться. Во-вторых, я человек бедный. Несмотря на то что я занимаюсь охотой почти сорок лет, я ничего не скопил, так как моих заработков хватает мне только на жизнь. Вы, конечно, знаете, господа, что охота на слонов дело опасное и люди, занимающиеся этим ремеслом, живут в среднем четыре-пять лет. Я же эти установленные сроки превысил почти в семь раз и потому думаю, что час моей смерти не так уж далек. Если я погибну на охоте, то после уплаты моих долгов мой сын Гарри, которому еще надо учиться, чтобы стать на ноги, останется без всяких средств к существованию. Если же я отправлюсь с вами, он будет обеспечен на пять лет. Вот вам вкратце мои соображения.

“Mr. Quatermain,” said Sir Henry, who had been giving me his most serious attention, “your motives for undertaking an enterprise which you believe can only end in disaster reflect a great deal of credit on you. Whether or not you are right, of course time and the event alone can show. But whether you are right or wrong, I may as well tell you at once that I am going through with it to the end, sweet or bitter. If we are to be knocked on the head, all I have to say is, that I hope we get a little shooting first, eh, Good?”

through [θru:]

– Мистер Квотермейн, – сказал сэр Генри, слушавший меня с большим вниманием, – причины, заставляющие вас присоединиться к нашей экспедиции, которая, по вашему мнению, может закончиться столь печально, делают вам честь. Конечно, только время и события покажут, правы вы или нет. Но иду ли я на верную гибель, или нет, я решил довести это дело до конца, каков бы он ни был. Ну, а если уж нам суждено погибнуть, я надеюсь, что перед смертью мы все же сможем немного поохотиться. Как вы думаете, Гуд?

“Yes, yes,” put in the captain. “We have all three of us been accustomed to face danger, and to hold our lives in our hands in various ways, so it is no good turning back now. And now I vote we go down to the saloon and take an observation just for luck, you know.” And we did – through the bottom of a tumbler.

accustomed [ǝ'kʌstǝmd] (accustom)

– Разумеется, – подтвердил капитан. – Мы все трое привыкли смотреть опасности в глаза и сумеем постоять за себя. Поэтому отступать не следует. А теперь я предлагаю спуститься в кают-компанию и выпить за счастливый исход нашего путешествия.

Next day we went ashore, and I put up Sir Henry and Captain Good at the little shanty I have built on the Berea, and which I call my home. There are only three rooms and a kitchen in it, and it is constructed of green brick with a galvanised iron roof, but there is a good garden with the best loquot trees in it that I know, and some nice young mangoes, of which I hope great things. The curator of the botanical gardens gave them to me. It is looked after by an old hunter of mine named Jack, whose thigh was so badly broken by a buffalo cow in Sikukunis country that he will never hunt again. But he can potter about and garden, being a Griqua by birth. You will never persuade a Zulu to take much interest in gardening. It is a peaceful art, and peaceful arts are not in his line.

shanty ['ʃænti]

curator [kjʊ'reɪtǝ]

persuade [pǝ'sweɪd]

На следующий день мы съехали на берег, и я предложил сэру Генри и капитану Гуду поселиться в моем скромном домике на Берейской набережной. В нем только три комнаты и кухня; выстроен он из необожженного кирпича, а крыша покрыта оцинкованным железом. Но зато сад у меня прекрасный. В нем растут самые лучшие сорта японской мушмулы[32] и чудные манговые деревья[33], от которых я ожидаю великолепных плодов. Их подарил мне директор Ботанического сада. У меня есть садовник, один из моих бывших охотников, по имени Джек. Когда мы с ним охотились в Стране Сикукунис, буйволица так сильно искалечила ему бедро, что бедный Джек был вынужден навсегда забыть об охоте. Но он может кое-как ковылять и ухаживать за садом. Сам Джек – из миролюбивого племени гриква; зулуса вы никогда не заставите заниматься садоводством – мирные занятия ему не по душе.

Sir Henry and Good slept in a tent pitched in my little grove of orange trees at the end of the garden, for there was no room for them in the house, and what with the smell of the bloom, and the sight of the green and golden fruit – in Durban you will see all three on the tree together – I daresay it is a pleasant place enough, for we have few mosquitos here on the Berea, unless there happens to come an unusually heavy rain.

grove [grǝʊv]

mosquitos [mǝ'ski:tǝʊz] (mosquito)

Так как в моем домишке было тесно, сэр Генри и Гуд спали в палатке, которую я разбил в апельсиновой аллее в конце сада. Деревья были в цвету, и от них шел приятный аромат, а на ветках ярко выделялись зеленые и золотые плоды (надо сказать, что у нас в Дурбане на деревьях можно видеть и цветы и плоды одновременно). Место наше красивое, и спать на воздухе очень приятно, тем более что у нас в Береа москитов почти нет, если же они иногда и появляются, то только после сильных дождей.

Well, to get on – for if I do not, Harry, you will be tired of my story before ever we fetch up at Suliman's Mountains – having once made up my mind to go I set about making the necessary preparations. First I secured the deed from Sir Henry, providing for you, my boy, in case of accidents. There was some difficulty about its legal execution, as Sir Henry was a stranger here, and the property to be charged is over the water; but it was ultimately got over with the help of a lawyer, who charged £20 for the job – a price that I thought outrageous.

secured [sɪ'kjʊǝd] (secure)

ultimately ['ʌltɪmǝtli]

outrageous [,aʊt'reɪdʒǝs]

Однако надо продолжать рассказ, иначе он тебе, Гарри, надоест раньше, чем мы доберемся до Сулеймановых гор. Итак, решив отправиться с сэром Генри, я немедленно занялся необходимыми приготовлениями. Прежде всего, мой мальчик, я получил от сэра Генри документ, обеспечивающий твое будущее. Здесь мы столкнулись с некоторыми затруднениями: сэр Генри не был местным жителем, и деньги, которые тебе следовало бы получать в случае моей гибели, находились в Англии. Но в конце концов мы это дело уладили благодаря одному ловкому адвокату, который содрал с нас возмутительную цену – целых двадцать фунтов стерлингов.

Then I pocketed my cheque for £500. Having paid this tribute to my bump of caution, I purchased a wagon and a span of oxen on Sir Henry’s behalf, and beauties they were. It was a twenty-two-foot wagon with iron axles, very em, very light, and built throughout of stink wood; not quite a new one, having been to the Diamond Fields and back, but, in my opinion, all the better for that, for I could see that the wood was well seasoned. If anything is going to give in a wagon, or if there is green wood in it, it will show out on the first trip. This particular vehicle was what we call a “half-tented” wagon, that is to say, only covered in over the after twelve feet, leaving all the front part free for the necessaries we had to carry with us. In this after part were a hide “cartle,” or bed, on which two people could sleep, also racks for rifles, and many other little conveniences. I gave £125 for it, and think that it was cheap at the price.

cheque [ʧek]

caution ['kɔ:ʃn]

purchased ['pɜ:ʧǝst] (purchase)

vehicle ['vi:ɪkl ]

conveniences [kǝn'vi:niǝnsɪz]

Положив чек на пятьсот фунтов в карман и отдав таким образом дань предосторожности, я купил за счет сэра Генри фургон и упряжку превосходных волов. Фургон был длиной в двадцать два фута, на железных осях, очень прочный и легкий, правда, не совсем новый. Один раз он уже побывал на Алмазных россыпях, но вернулся оттуда без повреждений. Это еще больше меня убедило в том, что повозка была сделана из сухого, хорошо выдержанного дерева. Если фургон плохо слажен или сделан из сырого материала, это обнаруживается при первой же поездке. Задняя часть нашей повозки на протяжении двенадцати футов была крыта брезентом в виде навеса, передняя же, предназначенная для багажа, была открыта. Такие фургоны у нас называются «полукрытыми». Задняя часть была приспособлена для жилья – в ней находилась постель из шкур, на которой могли спать два человека, полка для оружия и кое-какие необходимые вещи. Я дал за него сто двадцать пять фунтов и считаю, что это было недорого.

Then I bought a beautiful team of twenty Zulu oxen, which I had kept my eye on for a year or two. Sixteen oxen is the usual number for a team, but I took four extra to allow for casualties. These Zulu cattle are small and light, not more than half the size of the Africander oxen, which are generally used for transport purposes; but they will live where the Africanders would starve, and with a moderate load can make five miles a day better going, being quicker and not so liable to become footsore. What is more, this lot were thoroughly “salted,” that is, they had worked all over South Africa, and so had become proof, comparatively speaking, against red water, which so frequently destroys whole teams of oxen when they get on to strange “veldt” or grass country. As for “lung sick,” which is a dreadful form of pneumonia, very prevalent in this country, they had all been inoculated against it. This is done by cutting a slit in the tail of an ox, and binding in a piece of the diseased lung of an animal which has died of the sickness. The result is that the ox sickens, takes the disease in a mild form, which causes its tail to drop off, as a rule about a foot from the root, and becomes proof against future attacks. It seems cruel to rob the animal of his tail, especially in a country where there are so many flies, but it is better to sacrifice the tail and keep the ox than to lose both tail and ox, for a tail without an ox is not much good, except to dust with. Still it does look odd to trek along behind twenty stumps, where there ought to be tails. It seems as though Nature made a trifling mistake, and stuck the stern ornaments of a lot of prize bulldogs on to the rumps of the oxen.

casualties ['kæʒuǝltiz]

liable ['laɪǝbl ]

pneumonia [nju:'mǝʊniǝ]

prevalent ['prevlǝnt]

inoculated [ɪ'nɒkjʊleɪtɪd] (inoculate)

sacrifice ['sækrɪfaɪs]

trifling ['traɪflɪŋ]

Затем я купил великолепную упряжку из двадцати зулусских быков, которыми любовался уже около двух лет. Обычная упряжка состоит из шестнадцати голов, но на всякий случай я купил еще четыре. Зулусский скот низкорослый и легкий, почти наполовину меньше африкандерского[34], который используется для перевозки тяжелых грузов. Эти мелкие животные менее подвержены болезням ног, чем крупные, чрезвычайно неразборчивы в корме и приспособлены к самым тяжелым условиям. Поэтому они выживают там, где африкандерские мрут с голоду. Зулусские быки легче и быстроходнее; с легкой ношей они могут пройти пять миль в день. Кроме того, наши животные были хорошо «просолены» – то есть закалены, так как исходили всю Южную Африку вдоль и поперек. Поэтому наша упряжка была до некоторой степени гарантирована от той страшной формы малярии, которая так часто уничтожает целые стада, когда они попадают в непривычные им вельды[35]. Что касается страшной легочной болезни – то есть чахотки, – которая у нас так часто губит скот, им была сделала прививка. Для этого на хвосте быка, примерно на один фут от основания, делается надрез, к которому привязывается кусочек легкого, взятого у животного, погибшего от этой болезни. Через некоторое время бык заболевает легкой формой чахотки, хвост у него отмирает и отпадает на месте надреза, но зато сам он становится не восприимчив к чахотке. Жестоко, конечно, лишать животное хвоста, особенно в стране, где так много мух, но уж лучше пожертвовать хвостом, чем потерять и хвост и быка. Хвост без быка ни на что не годен, разве только чтобы смахивать им пыль. Но все-таки довольно забавно идти за быками и видеть перед собой двадцать жалких огрызков вместо хвостов. Так и кажется, что природа что-то напутала и вместо хвостов приставила быкам задние украшения целой своры премированных бульдогов.

Next came the question of provisioning and medicines, one which required the most careful consideration, for what we had to do was to avoid lumbering the wagon, and yet to take everything absolutely necessary. Fortunately, it turned out that Good is a bit of a doctor, having at some point in his previous career managed to pass through a course of medical and surgical instruction, which he has more or less kept up. He is not, of course, qualified, but he knows more about it than many a man who can write M.D. after his name, as we found out afterwards, and he had a splendid travelling medicine chest and a set of instruments. Whilst we were at Durban he cut off a Kafir's big toe in a way which it was a pleasure to see. But he was quite nonplussed when the Kafir, who had sat stolidly watching the operation, asked him to put on another, saying that a “white one” would do at a pinch.

previous ['pri:viǝs]

После того как вопрос с животными был улажен, надо было подумать о провианте и лекарствах. Это требовало самого тщательного обсуждения. Нам нельзя было перегружать фургон и вместе с тем нужно было взять много вещей, необходимых для такого длительного путешествия. К счастью, оказалось, что Гуд кое-что смыслит в медицине. Каким-то образом ему когда-то удалось прослушать курс медицины и хирургии, и время от времени он применял свои познания на практике. У капитана не было, конечно, звания доктора, но впоследствии мы убедились, что он понимает в этом деле больше, чем многие из тех господ, которые получили право писать после своей фамилии звание доктора медицины. У него была отличная походная аптечка и набор хирургических инструментов. Когда мы еще были в Дурбане, он отрезал у какого-то кафра большой палец ноги так ловко, что было просто приятно смотреть. Но капитан был совершенно ошеломлен, когда этот кафр, флегматично следивший за операцией, попросил приставить ему новый палец, говоря, что на худой конец подойдет и белый.

There remained, when these questions were satisfactorily settled, two further important points for consideration, namely, that of arms and that of servants. As to the arms I cannot do better than put down a list of those which we finally decided on from among the ample store that Sir Henry had brought with him from England, and those which I owned. I copy it from my pocket-book, where I made the entry at the time.

Благополучно уладив дела с провиантом и лекарствами, мы перешли к вопросу об оружии и найме прислуги. Что касается оружия, я лучше приведу список отобранного нами из того богатого запаса, который сэр Генри привез с собой из Англии, и того, что было у меня. Этот список сохранился в моей записной книжке, сейчас мне остается только его переписать:

“Three heavy breech-loading double-eight elephant guns, weighing about fifteen pounds each, to carry a charge of eleven drachms of black powder.” Two of these were by a well-known London firm, most excellent makers, but I do not know by whom mine, which is not so highly finished, was made. I have used it on several trips, and shot a good many elephants with it, and it has always proved a most superior weapon, thoroughly to be relied on.

drachms ['drækmǝz] (drachm)

powder ['paʊdǝ]

excellent ['eksǝlnt]

thoroughly ['θʌrǝli]

«Три тяжелых двуствольных ружья, заряжающихся с казны, центрального боя, весом около пятнадцати фунтов каждое, с зарядом в одиннадцать драхм[36] черного пороха».

Эти ружья предназначались для охоты на слонов. Два из них – для сэра Генри и капитана Гуда – были изготовлены искуснейшими мастерами одной из знаменитых лондонских фирм. Не знаю, какой фирмы было мое ружье: оно, правда, не было такое красивое, но зато было неоднократно проверено мною в охоте на слонов.

“Three double-500 Expresses, constructed to stand a charge of six drachms,” sweet weapons, and admirable for medium-sized game, such as eland or sable antelope, or for men, especially in an open country and with the semi-hollow bullet.

eland [ǝ'lænd]

bullet ['bʊlɪt]

«Три двуствольных ружья системы «экспресс-500», стреляющие разрывными пулями, рассчитанные на заряд в шесть драхм», – превосходное оружие, в особенности на среднего зверя (как, например, на круторогую, или сабельную, антилопу), и незаменимое для самозащиты от врагов в открытой местности.

“One double No. 12 central-fire Keeper's shot-gun, full choke both barrels.” This gun proved of the greatest service to us afterwards in shooting game for the pot.

«Одно двуствольное киперовское дробовое ружье двенадцатого калибра, центрального боя, с обоими стволами – чок[37]». Впоследствии это ружье оказало нам огромную помощь в обеспечении нас повседневной пищей.

“Three Winchester repeating rifles (not carbines), spare guns.

carbines ['kɑ:baɪns]

«Три магазинные винтовки системы «винчестер» (не карабины)». Это было наше запасное оружие.

“Three single-action Colt's revolvers, with the heavier, or American pattern of cartridge.”

«Три самовзводных револьвера «кольта» с патронами крупного калибра».

This was our total armament, and doubtless the reader will observe that the weapons of each class were of the same make and calibre, so that the cartridges were interchangeable, a very important point. I make no apology for detailing it at length, as every experienced hunter will know how vital a proper supply of guns and ammunition is to the success of an expedition.

armament ['ɑ:mǝmǝnt]

caliber ['kælɪbǝ]

experienced [ɪk'spɪǝriǝnst]

vital ['vaɪtl]

Таково было наше вооружение. Нужно отметить, что оружие каждого класса было одной системы и калибра, и поэтому мы могли обмениваться патронами, что было очень удобно и важно. Я не прошу извинения у читателя за то, что, возможно, утомил его перечислениями таких подробностей, так как каждый опытный охотник знает, насколько существенным является выбор оружия для успеха экспедиции.

Now as to the men who were to go with us. After much consultation we decided that their number should be limited to five, namely, a driver, a leader, and three servants.

Теперь перехожу к прислуге, которая должна была нас сопровождать. После долгих обсуждений мы решили, что вполне достаточно взять с собой пять человек: проводника, кучера и трех слуг.

The driver and leader I found without much difficulty, two Zulus, named respectively Goza and Tom; but to get the servants proved a more difficult matter. It was necessary that they should be thoroughly trustworthy and brave men, as in a business of this sort our lives might depend upon their conduct. At last I secured two, one a Hottentot named Ventvögel, or “windbird,” and one a little Zulu named Khiva, who had the merit of speaking English perfectly. Ventvögel I had known before; he was one of the most perfect “spoorers,” that is, game trackers, I ever had to do with, and tough as whipcord. He never seemed to tire. But he had one failing, so common with his race, drink. Put him within reach of a bottle of gin and you could not trust him. However, as we were going beyond the region of grog-shops this little weakness of his did not so much matter.

trustworthy ['trʌst,wɜ:ði]

conduct ['kɒndʌkt] (noun)

И кучера, и проводника я нашел без особого труда. Это были два зулуса по имени Гоза и Том. Найти же слуг оказалось делом более сложным. Нам нужны были люди храбрые, надежные, на которых мы могли бы полностью положиться, так как от их поведения могла зависеть наша жизнь. Наконец мне удалось найти двух – одного готтентота[38] по имени Вентфогель, что значит «птица ветров», и маленького зулуса Хиву, у которого было то достоинство, что он отлично говорил по-английски. Вентфогеля я знал давно. В своей жизни я редко встречал лучшего охотника-следопыта. Он был необычайно вынослив и, казалось, состоял из одних мускулов и сухожилий. Но, к сожалению, у него был один недостаток, присущий его племени: он любил выпить. Поэтому полностью на него положиться было нельзя: стоило поставить перед ним бутылку грога – и он забывал все на свете. Но так как мы отправлялись в места, где не было ни трактиров, ни винных лавок, эта маленькая слабость не имела особого значения.

Having secured these two men I looked in vain for a third to suit my purpose, so we determined to start without one, trusting to luck to find a suitable man on our way up country. But, as it happened, on the evening before the day we had fixed for our departure the Zulu Khiva informed me that a Kafir was waiting to see me. Accordingly, when we had done dinner, for we were at table at the time, I told Khiva to bring him in. Presently a tall, handsome-looking man, somewhere about thirty years of age, and very light-coloured for a Zulu, entered, and lifting his knob-stick by way of salute, squatted himself down in the corner on his haunches, and sat silent. I did not take any notice of him for a while, for it is a great mistake to do so. If you rush into conversation at once, a Zulu is apt to think you a person of little dignity or consequence. I observed, however, that he was a “Keshla” or ringed man; that is, he wore on his head the black ring, made of a species of gum polished with fat and worked up in the hair, which is usually assumed by Zulus on attaining a certain age or dignity. Also it struck me that his face was familiar to me.

suit [su:t]

purpose ['pɜ:pǝs]

departure [dɪ'pɑ:tʃǝ]

haunches ['hɔ:nʧɪz]

Третьего слугу я никак не мог найти, и мы решили отправиться только с двумя, надеясь, что в пути встретим подходящего человека. Но, накануне нашего отъезда, вечером, когда мы обедали, вошел Хива и доложил, что меня хочет видеть какой-то зулус. После того как мы встали из-за стола, я приказал Хиве его ввести. В комнату вошел рослый, красивый человек, лет тридцати, с очень светлой для зулуса кожей. Вместо приветствия он поднял свою узловатую палку и молча уселся на корточках в углу комнаты. В течение некоторого времени я делал вид, что не замечаю его присутствия; с моей стороны было бы большой оплошностью поступить иначе: если вы сразу вступаете в разговор с туземцем, он может подумать, что вы человек ничтожный и лишены чувства собственного достоинства. Однако я успел заметить, что он был «кэшла» – то есть «человек с обручем». В его волосы было вплетено широкое кольцо, сделанное из особого сорта каучука, которое для блеска было натерто жиром. Такие обручи носят зулусы, достигшие известного возраста и имеющие высокое звание. Лицо его показалось мне знакомым.

“Well,” I said at last. “What is your name?”

– Ну, – сказал я наконец, – как тебя зовут?

“Umbopa,” answered the man in a slow, deep voice.

– Амбопа, – ответил туземец приятным низким голосом.

“I have seen your face before.”

– Я где-то тебя уже видел.

“Yes; the Inkoosi, the chief, my father, saw my face at the place of the Little Hand” – that is, Isandhlwana – “on the day before the battle.”

– Да, инкоози[39], отец мой, ты видел меня в местечке Литтл-Хэнд, в Изандхлуане[40], накануне битвы.

Then I remembered. I was one of Lord Chelmsford's guides in that unlucky Zulu War, and had the good fortune to leave the camp in charge of some wagons on the day before the battle. While I was waiting for the cattle to be inspanned I fell into conversation with this man, who held some small command among the native auxiliaries, and he had expressed to me his doubts as to the safety of the camp. At the time I told him to hold his tongue, and leave such matters to wiser heads; but afterwards I thought of his words.

auxiliaries [ɔ:g'zɪliriz]

Тут я все вспомнил. Во время несчастной войны с зулусами я был одним из проводников лорда Челмсфорда[41]. К счастью, мне удалось покинуть лагерь с порученными мне фургонами как раз накануне битвы. Пока запрягали волов, я разговорился с этим человеком. Он командовал отрядом туземцев, сражавшихся на нашей стороне. В разговоре он высказал свои сомнения относительно безопасности нашего лагеря. Тогда я ему предложил попридержать язык, так как это было не его ума дело, но впоследствии я не раз вспоминал его слова.

“I remember,” I said; “what is it you want?”

– Я помню, – сказал я. – Что же тебе от меня надо?

“It is this, ‘Macumazahn.’” That is my Kafir name, and means the man who gets up in the middle of the night, or, in vulgar English, he who keeps his eyes open. “I hear that you go on a great expedition far into the North with the white chiefs from over the water. Is it a true word?”

– Вот что, Макумазан (так зовут меня кафры; в переводе это значит «человек, который встает после полуночи». А по-нашему, это просто-напросто человек, который всегда находится начеку). Я слышал, что ты собираешься в длинный путь далеко на север с белыми вождями, прибывшими из-за великой воды. Правда ли это?

“It is.”

– Да, правда.

“I hear that you go even to the Lukanga River, a moon’s journey beyond the Manica country. Is this so also, ‘Macumazahn?’”

– Я слышал, что вы пойдете до самой реки Луганги, которая находится на расстоянии одной луны пути от земли Маника. Это тоже правда, Макумазан?

“Why do you ask whither we go? What is it to you?” I answered suspiciously, for the objects of our journey had been kept a dead secret.

suspiciously [sǝ'spɪʃǝsli]

dead [ded]

– Зачем тебе нужно знать, куда мы идем? Какое тебе дело? – ответил я, глядя на него с недоверием, так как цель нашего путешествия мы решили хранить в глубокой тайне.

“It is this, O white men, that if indeed you travel so far I would travel with you.”

– О белые люди! – воскликнул туземец. – Если вы действительно отправляетесь так далеко, то я хочу идти вместе с вами!

There was a certain assumption of dignity in the man's mode of speech, and especially in his use of the words “O white men,” instead of “O Inkosis,” or chiefs, which struck me.

Меня поразили тон и манера разговаривать этого человека. Он держался с необычайным достоинством, и в нем чувствовалось какое-то внутреннее благородство. Особенно удивили меня его слова: «О белые люди», вместо обычного обращения к белым: «О инкоози» – то есть вожди.

“You forget yourself a little,” I said. “Your words run out unawares. That is not the way to speak. What is your name, and where is your kraal? Tell us, that we may know with whom we have to deal.”

– Ты забываешься! – сказал я резко. – Думай, прежде чем обращаться с разговором к белым людям. Кто ты такой и где твой крааль? Ответь нам, чтобы мы знали, с кем мы имеем дело.

“My name is Umbopa. I am of the Zulu people, yet not of them. The house of my tribe is in the far North; it was left behind when the Zulus came down here a 'thousand years ago, 'long before Chaka reigned in Zululand. I have no kraal. I have wandered for many years. I came from the North as a child to Zululand. I was Cetewayo's man in the Nkomabakosi Regiment, serving there under the great Captain, Umslopogaasi of the Axe, who taught my hands to fight. Afterwards I ran away from Zululand and came to Natal because I wanted to see the white man's ways. Next I fought against Cetewayo in the war. Since then I have been working in Natal. Now I am tired, and would go North again. Here is not my place. I want no money, but I am a brave man, and am worth my place and meat. I have spoken.”

reigned [reɪnd] (reign)

– Мое имя Амбопа. Я принадлежу к зулусскому племени, но на самом деле я не зулус. Жилища моего племени находятся далеко на севере. Мой народ остался там, когда другие зулусы спустились сюда. Это было тысячу лет назад, задолго до царя Чака, который правил Страной Зулусов. У меня нет крааля. Я скитаюсь много лет. Я пришел в Страну Зулусов с севера, когда был ребенком. Затем служил королю Кетчвайо[42] в Нкомабакозийском полку. Из Страны Зулусов я бежал в Наталь, потому что хотел узнать, как живут белые люди. Потом я воевал против Кечвайо. С тех пор я живу и работаю в Натале. Мне здесь все надоело, и я хочу снова идти на север. Здесь мне не место. Денег от вас мне не надо. Я человек храбрый и буду вам полезен. Я отработаю пищу, которую съем, и заслужу место у костра, которое займу. Я сказал.

I was rather puzzled by this man and his way of speech. It was evident to me from his manner that in the main he was telling the truth, but somehow he seemed different from the ordinary run of Zulus, and I rather mistrusted his offer to come without pay. Being in a difficulty, I translated his words to Sir Henry and Good, and asked them their opinion.

evident ['evɪdnt]

Я был совершенно озадачен просьбой этого человека. По его непосредственному поведению и разговору было видно, что в основном он говорит правду. Но этот туземец настолько отличался от обыкновенных зулусов и его предложение идти с нами без вознаграждения было настолько странно, что не могло не вызвать у меня подозрения. Не зная, что ему ответить, я перевел сэру Генри и Гуду наш разговор и спросил их совета.

Sir Henry told me to ask him to stand up. Umbopa did so, at the same time slipping off the long military great coat which he wore, and revealing himself naked except for the moocha round his centre and a necklace of lions' claws. Certainly he was a magnificent-looking man; I never saw a finer native. Standing about six foot three high he was broad in proportion, and very shapely. In that light, too, his skin looked scarcely more than dark, except here and there where deep black scars marked old assegai wounds. Sir Henry walked up to him and looked into his proud, handsome face.

revealing [rɪ'vi:lɪŋ] (reveal)

magnificent [mæg'nɪfɪsnt]

Вместо ответа сэр Генри попросил меня передать Амбопе, чтобы он встал.

Сбросив с себя длинный военный плащ, зулус выпрямился во весь свой исполинский рост и предстал перед нами совершенно обнаженным, если не считать мучи[43] и ожерелья из львиных когтей. Он был великолепен. Я никогда в жизни не видел такого красивого туземца. Роста он был шести футов и трех дюймов, широкоплечий и удивительно пропорционально сложенный. При вечернем освещении кожа его была чуть темнее обычной смуглой, только многочисленные следы от нанесенных ассегаями[44] ран выделялись на его теле темными пятнами. Сэр Генри подошел к нему и пристально посмотрел на его гордое, красивое лицо.

“They make a good pair, don't they?” said Good; “one as big as the other.”

– Какая прекрасная пара! – сказал Гуд, наклоняясь ко мне. – Посмотрите, они совсем одинакового роста.

“I like your looks, Mr. Umbopa, and I will take you as my servant,” said Sir Henry in English.

Umbopa evidently understood him, for he answered in Zulu, “It is well”; and then added, with a glance at the white man's great stature and breadth, “We are men, thou and I.”

stature ['stæʧǝ]

– Мне нравится ваша внешность, мистер Амбопа, – сказал по-английски сэр Генри, обращаясь к зулусу, – и я беру вас к себе в услужение. Очевидно, Амбопа понял его, потому что он ответил по-зулусски: «хорошо», и, взглянув на могучую фигуру белого человека, добавил:

– Мы настоящие мужчины – ты и я.

Chapter IV

An elephant hunt

Глава IV

Охота на слонов

Now I do not propose to narrate at full length all the incidents of our long travel up to Sitanda’s Kraal, near the junction of the Lukanga and Kalukwe Rivers. It was a journey of more than a thousand miles from Durban, the last three hundred or so of which we had to make on foot, owing to the frequent presence of the dreadful “tsetse” fly, whose bite is fatal to all animals except donkeys and men.

narrate [nǝ'reɪt]

fatal ['feɪtl]

Я не собираюсь подробно рассказывать обо всех событиях, происшедших в течение нашего продолжительного путешествия до крааля Ситанди, который находится на расстоянии более тысячи миль от Дурбана, у слияния рек Луканга и Калюкве. Последние триста миль или около того нам пришлось пройти пешком, так как часто стали появляться ужасные мухи цеце, укус которых смертелен для всех животных, за исключением ослов.

We left Durban at the end of January, and it was in the second week of May that we camped near Sitanda's Kraal. Our adventures on the way were many and various, but as they are of the sort which befall every African hunter – with one exception to be presently detailed – I shall not set them down here, lest I should render this history too wearisome.

wearisome ['wɪǝrɪsm]

Мы оставили Дурбан в конце января, и шла уже вторая неделя мая, когда мы расположились лагерем около Крааля Ситанди. По пути у нас было много разнообразных приключений, но так как подобные приключения случаются с каждым африканским охотником, то, чтобы не сделать мое повествование слишком скучным, я не буду их излагать здесь, кроме одного, о котором сейчас расскажу подробно.

At Inyati, the outlying trading station in the Matabele country, of which Lobengula (a great and cruel scoundrel) is king, with many regrets we parted from our comfortable wagon. Only twelve oxen remained to us out of the beautiful span of twenty which I had bought at Durban. One we lost from the bite of a cobra, three had perished from “poverty” and the want of water, one strayed, and the other three died from eating the poisonous herb called “tulip.” Five more sickened from this cause, but we managed to cure them with doses of an infusion made by boiling down the tulip leaves. If administered in time this is a very effective antidote.

scoundrel ['skaʊndrǝl]

В Айнайти – конечном торговом пункте Земли Матабеле, которой правит король Лобензула (кстати сказать, ужасный негодяй), – нам пришлось с огромным сожалением распрощаться с нашим удобным фургоном. В нашей великолепной упряжке из двадцати волов, приобретенных нами в Дурбане, осталось только двенадцать. Один погиб от укуса кобры, три пали от истощения и недостатка воды, один заблудился и пропал, а еще три подохли, наевшись ядовитых растений из семейства тюльпановых. От этого же заболели еще пять, но нам удалось их вылечить вливанием отвара тюльпановых листьев. Это очень сильное противоядие, если ввести его своевременно.

The wagon and the oxen we left in the immediate charge of Goza and Tom, our driver and leader, both trustworthy boys, requesting a worthy Scotch missionary who lived in this distant place to keep an eye on them. Then, accompanied by Umbopa, Khiva, Ventvögel, and half a dozen bearers whom we hired on the spot, we started off on foot upon our wild quest. I remember we were all a little silent on the occasion of this departure, and I think that each of us was wondering if we should ever see our wagon again; for my part I never expected to do so. For a while we tramped on in silence, till Umbopa, who was marching in front, broke into a Zulu chant about how some brave men, tired of life and the tameness of things, started off into a vast wilderness to find new things or die, and how, lo and behold! when they had travelled far into the wilderness they found that it was not a wilderness at all, but a beautiful place full of young wives and fat cattle, of game to hunt and enemies to kill.

immediate [ɪ'mi:diǝt]

Фургон и быков мы поручили непосредственным заботам Гозы и Тома, вполне надежных юношей, попросив почтенного шотландского миссионера, который жил в этих диких местах, присматривать за нашим имуществом. Затем в сопровождении Амбопы, Хивы, Вентфогеля и полудюжины носильщиков-кафров мы отправились пешком на осуществление нашего безумного замысла.

Я помню, что, отправляясь в путь, мы все были несколько молчаливы. Вероятно, каждый из нас думал о том, придется ли ему вновь увидеть этот фургон. Что касается меня – я совершенно на это не рассчитывал. Некоторое время мы шли в молчании. Вдруг Амбопа, который шел впереди, запел зулусскую песню о том, как несколько храбрецов, которым наскучили однообразие повседневной жизни и привычные вещи, отправились в бескрайнюю пустыню, чтобы найти там что-то новое или умереть, и как вдруг – о чудо! – когда они зашли далеко в глубь пустыни, они увидели, что это совсем не пустыня, а красивая местность, где много юных жен и тучного скота, много дичи для охоты и много врагов, которых можно убивать.

Then we all laughed and took it for a good omen. Umbopa was a cheerful savage, in a dignified sort of way, when he was not suffering from one of his fits of brooding, and he had a wonderful knack of keeping up our spirits. We all grew very fond of him.

omen ['ǝʊmǝn]

savage ['sævɪdʒ]

Мы все развеселились и сочли это за доброе предзнаменование. Амбопа был веселым малым. Правда, иногда у него бывали периоды мрачного настроения, но в остальное время ему была свойственна удивительная способность поддерживать в людях бодрость, причем он сам никогда не терял чувства собственного достоинства. Все мы очень полюбили его.

And now for the one adventure to which I am going to treat myself, for I do dearly love a hunting yarn.

Теперь я доставлю себе удовольствие рассказать об одном происшествии, так как я страстно люблю охотничьи рассказы.

About a fortnight's march from Inyati we came across a peculiarly beautiful bit of well-watered woodland country. The kloofs in the hills were covered with dense bush, “idoro” bush as the natives call it, and in some places, with the “wacht-een-beche,” or “wait-a-little thorn,” and there were great quantities of the lovely “machabell” tree, laden with refreshing yellow fruit having enormous stones. This tree is the elephant's favourite food, and there were not wanting signs that the great brutes had been about, for not only was their spoor frequent, but in many places the trees were broken down and even uprooted. The elephant is a destructive feeder.

enormous [ɪ'nɔ:mǝs]

spoor [spɔ:]

На расстоянии двух недель пути от Айнайти нам встретился удивительно красивый уголок. Почва здесь была влажная. В ущельях между высокими холмами рос густой кустарник айдоро (как называют его туземцы), а кое-где – колючий кустарник «wacht-een-beche» («подожди-ка немного»). Там также росло очень много прекрасных деревьев мачабель, отягченных освежающими желтыми плодами, внутри которых находятся огромные косточки. Плоды этого дерева представляют собой любимое лакомство слонов, о присутствии которых в этой местности свидетельствовали многочисленные следы их ног, а также и то, что во многих местах деревья были поломаны и даже вырваны с корнем: когда слон ест, он все вокруг разрушает.

One evening, after a long day's march, we came to a spot of great loveliness. At the foot of a bush-clad hill lay a dry river-bed, in which, however, were to be found pools of crystal water all trodden round with the hoof-prints of game. Facing this hill was a park-like plain, where grew clumps of flat-topped mimosa, varied with occasional glossy-leaved machabells, and all round stretched the sea of pathless, silent bush.

mimosa [mɪ'mǝʊsǝ]

Однажды вечером, после длительного дневного перехода, мы вышли на место поразительной красоты. У подножия холма, поросшего кустарником, находилось высохшее русло реки, в котором, однако, встречались небольшие водоемы, наполненные прозрачной, как хрусталь, водой, вокруг которых было много следов копыт диких животных. Перед холмом расстилалась равнина, похожая на парк; на ней группами росли мимозы с плоскими вершинами, а среди них – деревья мачабель с блестящими листьями. Вокруг было огромное молчаливое море кустарника, через которое не пролегала ни единая тропа.

As we emerged into this river-bed path suddenly we started a troop of tall giraffes, who galloped, or rather sailed off, in their strange gait, their tails screwed up over their backs, and their hoofs rattling like castanets. They were about three hundred yards from us, and therefore practically out of shot, but Good, who was walking ahead, and who had an express loaded with solid ball in his hand, could not resist temptation. Lifting his gun, he let drive at the last, a young cow. By some extraordinary chance the ball struck it full on the back of the neck, shattering the spinal column, and that giraffe went rolling head over heels just like a rabbit. I never saw a more curious thing.

emerged [ɪ'mɜ:ʤd] (emerge)

extraordinary [ɪk'strɔ:dɪnri]

Как только мы вышли на дорогу, образованную ложем реки, мы спугнули стадо высоких жираф, которые ускакали, или, вернее, уплыли своей странной поступью, подняв торчком хвосты и отбивая копытами дробь подобно кастаньетам. Когда они были на расстоянии около трехсот ярдов от нас, то есть фактически на дистанции, недосягаемой для огнестрельного оружия, Гуд, который шел впереди, не смог противостоять искушению. Он поднял свое ружье, заряженное разрывной пулей крупного калибра, и выстрелил в молодую самку, бежавшую последней. По невероятной случайности пуля попала ей прямо в шею, повредив спинной хребет, и жирафа полетела кувырком, через голову, как кролик. Мне никогда не приходилось видеть более удивительного зрелища.

“Curse it!” said Good – for I am sorry to say he had a habit of using em language when excited – contracted, no doubt, in the course of his nautical career; “curse it! I’ve killed him.”

nautical ['nɔ:tɪkl]

– Черт бы ее побрал! – сказал Гуд. (К моему сожалению, когда он волновался, у него была привычка употреблять сильные выражения, приобретенные несомненно во время его морской карьеры). – Черт бы ее побрал! Ведь я ее убил!

“Ou, Bougwan,” ejaculated the Kafirs; “ou! ou!”

They called Good “Bougwan,” or Glass Eye, because of his eye-glass.

– Ou, Bougwan! (Да, Бугван!) – воскликнули наши носильщики-кафры. – Ou, ou! (Да, да!) Они называли Гуда «Бугван» («стеклянный глаз») из-за его монокля.

“Oh, ‘Bougwan!’” re-echoed Sir Henry and I, and from that day Good's reputation as a marvellous shot was established, at any rate among the Kafirs. Really he was a bad one, but whenever he missed we overlooked it for the sake of that giraffe.

marvellous ['mɑ:vlǝs]

– Да, Бугван! – отозвались, как эхо, мы с сэром Генри.

И с этого дня за Гудом укоренилась, по крайней мере среди кафров, репутация отличного стрелка. В действительности он был плохим стрелком, но всякий раз при его очередном промахе мы не придавали этому никакого значения, вспоминая его знаменитый выстрел.

Having set some of the “boys” to cut off the best of the giraffe's meat, we went to work to build a “scherm” near one of the pools and about a hundred yards to its right. This is done by cutting a quantity of thorn bushes and piling them in the shape of a circular hedge. Then the space enclosed is smoothed, and dry tambouki grass, if obtainable, is made into a bed in the centre, and a fire or fires lighted.

circular ['sɜ:kjʊlǝ]

Приказав нескольким из наших слуг вырезать лучшие куски мяса жирафы, мы принялись строить ограду, или шерму, на расстоянии около ста ярдов вправо от одного из водоемов. Делается это так. Срезают большое количество ветвей колючего кустарника и укладывают их в форме круглой изгороди. Пространство, находящееся внутри изгороди, выравнивают, и в центре сооружают постель из сухой травы тамбуки, если она, конечно, поблизости имеется, и зажигают один или несколько костров.

By the time the “scherm” was finished the moon peeped up, and our dinners of giraffe steaks and roasted marrow-bones were ready. How we enjoyed those marrow-bones, though it was rather a job to crack them! I know of no greater luxury than giraffe marrow, unless it is elephant's heart, and we had that on the morrow. We ate our simple meal by the light of the moon, pausing at times to thank Good for his wonderful shot; then we began to smoke and yarn, and a curious picture we must have made squatting there round the fire. I, with my short grizzled hair sticking up straight, and Sir Henry with his yellow locks, which were getting rather long, were rather a contrast, especially as I am thin, and short, and dark, weighing only nine stone and a half, and Sir Henry is tall, and broad, and fair, and weighs fifteen.

steaks [steɪks]

squatting ['skwɒtɪŋ] (squat)

К тому времени, как шерма была окончена, уже всходила луна, и наш обед, состоявший из бифштексов мяса жирафы и жареных мозговых костей, был готов. С каким наслаждением мы угощались этими мозговыми костями, хоть их и трудновато было расколоть!

Я не знаю лучшего лакомства, чем мозг жирафы – конечно, кроме слонового сердца, которым мы полакомились на следующий день.

При свете полной луны мы сидели за своей скромной трапезой, по временам прерывая ее, чтобы вновь поблагодарить Гуда за его замечательный выстрел. Затем мы закурили трубки и начали рассказывать разные истории. Вероятно, мы, сидя на корточках вокруг костра, представляли собой очень любопытное зрелище.

Особенно резко бросался в глаза контраст между мною и сэром Генри. Я худ, небольшого роста, кожа у меня темная, седые волосы торчат, как щетка, и вешу я всего шестьдесят килограммов, а сэр Генри высокого роста, широкоплечий, белокурый и весит около девяноста пяти.

But perhaps the most curious-looking of the three, taking all the circumstances of the case into consideration, was Captain John Good, R.N. There he sat upon a leather bag, looking just as though he had come in from a comfortable day's shooting in a civilised country, absolutely clean, tidy, and well dressed. He wore a shooting suit of brown tweed, with a hat to match, and neat gaiters. As usual, he was beautifully shaved, his eye-glass and his false teeth appeared to be in perfect order, and altogether he looked the neatest man I ever had to do with in the wilderness. He even sported a collar, of which he had a supply, made of white gutta-percha.

gutta-percha [,gʌtǝ'pɜ:ʧǝ]

Но, принимая во внимание все обстоятельства, вероятно, удивительнее всех троих выглядел капитан Джон Гуд, отставной офицер Королевского флота. Он сидел на кожаном мешке, и казалось, будто он только что вернулся после приятно проведенного дня на охоте в цивилизованной стране, – совершенно чистый, аккуратный и хорошо одетый. На нем был охотничий костюм из коричневого твида[45], шляпа такого же цвета и элегантные гетры. Вообще говоря, мне никогда не приходилось видеть в дикой африканской пустыне такого великолепно выбритого, безукоризненно изящного и опрятного джентльмена. Его фальшивые зубы были в полном порядке, а в правом глазу, как обычно, красовался монокль. Он даже не забыл надеть воротничок из белой гуттаперчи, которых у него был изрядный запас.

“You see, they weigh so little,” he said to me innocently, when I expressed my astonishment at the fact; “and I always like to turn out like a gentleman.” Ah! if he could have foreseen the future and the raiment prepared for him.

raiment ['reɪmǝnt]

– Видите ли, они весят так мало, – сказал он мне простодушно, когда я выразил свое изумление по этому поводу. – А я люблю всегда выглядеть джентльменом.

Ах! Если бы он мог предвидеть будущее и одеяние, которое было ему уготовано.

Well, there we three sat yarning away in the beautiful moonlight, and watching the Kafirs a few yards off sucking their intoxicating “daccha” from a pipe of which the mouthpiece was made of the horn of an eland, till one by one they rolled themselves up in their blankets and went to sleep by the fire, that is, all except Umbopa, who was a little apart, his chin resting on his hand, and thinking deeply. I noticed that he never mixed much with the other Kafirs.

intoxicating [ɪn'tɒksɪkeɪtɪŋ]

Вот так мы и сидели, разговаривая при волшебном свете луны, наблюдая, как кафры на расстоянии нескольких ярдов посасывают свои трубки с мундштуком из рога южноафриканской антилопы, наполненные опьяняющей даккой. Наконец они один за другим заснули у костра, завернувшись в свои одеяла, то есть все, за исключением Амбопы, который сидел в стороне. (Я заметил, что он всегда мало общался с кафрами.) Он сидел, подперев голову руками, глубоко задумавшись.

Presently, from the depths of the bush behind us, came a loud “woof, woof!” “That’s a lion,” said I, and we all started up to listen. Hardly had we done so, when from the pool, about a hundred yards off, we heard the strident trumpeting of an elephant. “Unkungunklovo! Indlovu!” “Elephant! Elephant!” whispered the Kafirs, and a few minutes afterwards we saw a succession of vast shadowy forms moving slowly from the direction of the water towards the bush.

succession [sǝk'seʃn]

Вдруг из чащи кустарника позади нас раздалось громкое рычанье.

– Это лев, – сказал я.

Все мы вскочили и прислушались.

Сейчас же с водоема, находившегося на расстоянии около ста ярдов, донесся оглушительный рев слона.

– Unkungunklovo Indlovu! (Слон! Слон!) – зашептали кафры.

Up jumped Good, burning for slaughter, and thinking, perhaps, that it was as easy to kill elephant as he had found it to shoot giraffe, but I caught him by the arm and pulled him down.

slaughter ['slɔ:tǝ]

И несколько минут спустя мы увидели процессию огромных туманных фигур, медленно движущуюся по направлению к зарослям кустарника. Гуд вскочил, полный жажды убийства, по-видимому считая, что убить слона так же легко, как жирафу, с которой ему так повезло, но я схватил его за руку и заставил сесть.

“It's no good,” I whispered, “let them go.”

– Ни в коем случае, – сказал я, – пусть они пройдут.

“It seems that we are in a paradise of game. I vote we stop here a day or two, and have a go at them,” said Sir Henry, presently.

– Оказывается, тут настоящий рай для охотника! Я предложил бы здесь остановиться на денек-другой и поохотиться, – вдруг сказал сэр Генри.

I was rather surprised, for hitherto Sir Henry had always been for pushing forward as fast as possible, more especially since we ascertained at Inyati that about two years ago an Englishman of the name of Neville had sold his wagon there, and gone on up country. But I suppose his hunter instincts got the better of him for a while.

ascertained [,æsǝ'teɪnd] (ascertain)

Я был несколько удивлен этим, так как до сих пор сэр Генри всегда был за то, чтобы двигаться вперед как можно скорее, в особенности, когда мы удостоверились в Айнайти, что около двух лет назад англичанин, по фамилии Невилль, действительно продал там свой фургон и ушел в глубь страны. Полагаю, что инстинкт охотника взял в этом случае верх.

Good jumped at the idea, for he was longing to have a shot at those elephants; and so, to speak the truth, did I, for it went against my conscience to let such a herd as that escape without a pull at them.

conscience ['kɒnʃns]

Гуд с радостью ухватился за эту мысль, потому что мечтал поохотиться на слонов. О том же, правду сказать, мечтал и я, так как не мог примириться с мыслью, что мы дадим спокойно уйти целому стаду слонов и не воспользуемся таким удобным случаем, чтобы поохотиться.

“All right, my hearties,” said I. “I think we want a little recreation. And now let's turn in, for we ought to be off by dawn, and then perhaps we may catch them feeding before they move on.”

recreation [,rekri'eɪʃn]

– Ну что ж, друзья мои, – сказал я, – думаю, что нам не мешало бы немного поразвлечься. А теперь ляжем спать, так как нам надо встать до восхода солнца. Тогда, может быть, нам удастся захватить стадо, когда оно будет пастись, перед тем как двинуться дальше.

The others agreed, and we proceeded to make our preparations. Good took off his clothes, shook them, put his eye-glass and his false teeth into his trousers pocket, and folding each article neatly, placed it out of the dew under a corner of his mackintosh sheet. Sir Henry and I contented ourselves with rougher arrangements, and soon were curled up in our blankets, and dropping off into the dreamless sleep that rewards the traveller.

Все согласились с моим предложением, и мы начали готовиться ко сну. Гуд снял свою одежду, почистил ее, спрятал монокль и искусственные зубы в карман брюк и, аккуратно свернув свои вещи, положил там, где их не могла намочить утренняя роса, прикрыв углом своей простыни из прорезиненной материи. Мы с сэром Генри довольствовались более скромными приготовлениями и вскоре улеглись, укрывшись одеялами, и погрузились в глубокий сон без сновидений, который вознаграждает путешественника.

Going, going, go – What was that?

rougher ['rʌfǝ] (rough)

rewards [rɪ'wɔ:dz] (reward)

И во сне нам казалось, что мы идем, идем, идем… Но что это такое?

Suddenly, from the direction of the water came sounds of violent scuffling, and next instant there broke upon our ears a succession of the most awful roars. There was no mistaking their origin; only a lion could make such a noise as that. We all jumped up and looked towards the water, in the direction of which we saw a confused mass, yellow and black in colour, staggering and struggling towards us. We seized our rifles, and slipping on our veldtschoons, that is shoes made of untanned hide, ran out of the scherm. By this time the mass had fallen, and was rolling over and over on the ground, and when we reached the spot it struggled no longer, but lay quite still.

succession [sǝk'seʃn]

roars [rɔ:z] (roar)

seized [si:zd] (seize)

Внезапно оттуда, где была вода, донесся шум отчаянной схватки, а в следующее мгновение послышался ужаснейший рев. Было совершенно ясно, что это мог быть только лев. Мы все вскочили, смотря туда, откуда доносился шум, и увидели беспорядочную массу желто-черного цвета, которая металась в смертельной борьбе, приближаясь к нам. Мы схватили свои ружья и, на ходу надев вельдскуны[46], выбежали из ограды шермы. К этому времени дерущиеся животные упали и некоторое время катались клубком по траве. Когда мы до них добежали, драка уже прекратилась, и они затихли.

Now we saw what it was. On the grass there lay a sable antelope bull – the most beautiful of all the African antelopes – quite dead, and transfixed by its great curved horns was a magnificent black-maned lion, also dead. Evidently what had happened was this: The sable antelope had come down to drink at the pool where the lion – no doubt the same which we had heard – was lying in wait. While the antelope drank, the lion had sprung upon him, only to be received upon the sharp curved horns and transfixed. Once before I saw a similar thing happen. Then the lion, unable to free himself, had torn and bitten at the back and neck of the bull, which, maddened with fear and pain, had rushed on until it dropped dead.

Вот что мы увидели: на траве лежал мертвый самец сабельной антилопы – самой красивой из африканских антилоп. Великолепный лев с черной гривой, пронзенный огромными изогнутыми рогами антилопы, был также мертв. Очевидно, произошло следующее. Антилопа пришла напиться к водоему, где залег в ожидании добычи лев, несомненно тот, чей рев мы слышали накануне. Когда антилопа пила, лев прыгнул на нее, но попал прямо на острые, изогнутые рога, которые пробили его насквозь. Однажды в прошлом я уже видел подобную сцену. Лев, который никак не мог освободиться, рвал и кусал спину и шею антилопы, а та, доведенная до безумия страхом и болью, неслась вперед, пока не упала мертвой.

As soon as we had examined the beasts sufficiently we called the Kafirs, and between us managed to drag their carcases up to the scherm. After that we went in and lay down, to wake no more till dawn.

sufficiently [sǝ'fɪʃǝntli]

Закончив детальный осмотр животных, мы позвали наших слуг и носильщиков-кафров и общими усилиями перетащили их туши к ограде. Затем мы вошли в шерму, легли и более не просыпались до восхода солнца.

With the first light we were up and making ready for the fray. We took with us the three eight-bore rifles, a good supply of ammunition, and our large water-bottles, filled with weak cold tea, which I have always found the best stuff to shoot on. After swallowing a little breakfast we started, Umbopa, Khiva, and Ventvögel accompanying us. The other Kafirs we left with instructions to skin the lion and the sable antelope, and to cut up the latter.

swallowing ['swɒlǝʊɪŋ] (swallow)

С первыми его лучами мы встали и начали готовиться к охоте. Мы взяли с собой три ружья крупного калибра, большое количество патронов и свои объемистые фляги, наполненные холодным слабым чаем, который я всегда считал лучшим напитком на охоте. Поспешно позавтракав, мы двинулись в путь – за нами следовали Амбопа, Хива и Вентфогель. Носильщиков-кафров мы оставили в лагере, приказав им снять шкуры со льва и сабельной антилопы и разрубить последнюю на куски.

We had no difficulty in finding the broad elephant trail, which Ventvögel, after examination, pronounced to have been made by between twenty and thirty elephants, most of them full-grown bulls. But the herd had moved on some way during the night, and it was nine o’clock, and already very hot, before, by the broken trees, bruised leaves and bark, and smoking droppings, we knew that we could not be far from them.

Мы легко нашли широкую слоновью тропу. Осмотрев ее, Вентфогель сказал, что она проложена двадцатью-тридцатью слонами, причем большая их часть – взрослые самцы.

В течение ночи стадо успело уйти на некоторое расстояние, и только часов в девять утра, когда жара становилась уже нестерпимой, мы увидели по поломанным деревьям, сорванным листам и коре, а также по дымящемуся помету, что слоны безусловно находятся поблизости.

Presently we caught sight of the herd, which numbered, as Ventvögel had said, between twenty and thirty, standing in a hollow, having finished their morning meal, and flapping their great ears. It was a splendid sight, for they were only about two hundred yards from us. Taking a handful of dry grass, I threw it into the air to see how the wind was; for if once they winded us I knew they would be off before we could get a shot. Finding that, if anything, it blew from the elephants to us, we crept on stealthily, and thanks to the cover managed to get within forty yards or so of the great brutes. Just in front of us, and broadside on, stood three splendid bulls, one of them with enormous tusks. I whispered to the others that I would take the middle one; Sir Henry covering the elephant to the left, and Good the bull with the big tusks.

stealthily ['stelθɪli]

enormous [ɪ'nɔ:mǝs]

Внезапно мы заметили стадо, насчитывающее, как и говорил Вентфогель, двадцать-тридцать слонов. Закончив свой утренний завтрак, они стояли в лощине, хлопая огромными ушами. Это было великолепное зрелище.

Слоны находились на расстоянии примерно двухсот ярдов от нас. Взяв пригоршню сухой травы, я подбросил ее в воздух, чтобы установить направление ветра, потому что знал, что если они нас почуют, то скроются из виду до того, как мы успеем выстрелить.

Удостоверившись, что ветер дует в нашем направлении, мы стали осторожно ползти вперед, и благодаря тому, что нас скрывала высокая трава, нам удалось приблизиться к огромным животным на расстояние примерно в сорок ярдов. Как раз перед нами, повернувшись боком, стояли три великолепных самца; у одного из них были огромные бивни. Я шепнул своим спутникам, что буду целиться в среднего; сэр Генри прицелился в стоявшего слева, а Гуд – в самца с большими бивнями.

“Now,” I whispered.

– Пора, – прошептал я.

Boom! boom! boom! went the three heavy rifles, and down came Sir Henry’s elephant dead as a hammer, shot right through the heart. Mine fell on to its knees and I thought that he was going to die, but in another moment he was up and off, tearing along straight past me. As he went I gave him the second barrel in the ribs, and this brought him down in good earnest. Hastily slipping in two fresh cartridges I ran close up to him, and a ball through the brain put an end to the poor brute’s struggles. Then I turned to see how Good had fared with the big bull, which I had heard screaming with rage and pain as I gave mine its quietus. On reaching the captain I found him in a great state of excitement. It appeared that on receiving the bullet the bull had turned and come straight for his assailant, who had barely time to get out of his way, and then charged on blindly past him, in the direction of our encampment. Meanwhile the herd had crashed off in wild alarm in the other direction.

hastily ['heɪstɪlɪ]

assailant [ǝ'seɪlǝnt]

Бум! Бум! Бум! – выстрелили три крупнокалиберные винтовки, и слон сэра Генри упал замертво. Выстрел попал ему прямо в сердце. Мой слон упал на колени, и мне показалось, что он смертельно ранен, но через мгновение он встал на ноги и бросился бежать, чуть не задев при этом меня. В этот момент я разрядил второй ствол прямо ему в ребра, и на этот раз он свалился всерьез. Быстро вложив два новых патрона, я подбежал к нему вплотную и третьим выстрелом, в мозг, прекратил страдания бедного животного. Затем я обернулся, чтобы посмотреть, как Гуд справляется с большим самцом, который ревел от ярости и боли, когда я приканчивал своего. Добежав до капитана, я нашел его в состоянии величайшего волнения. Оказалось, что, раненный первым выстрелом, слон повернулся и устремился прямо на своего обидчика, причем Гуд едва успел увернуться. Затем слон бросился бежать, не разбирая дороги, напрямик к нашему лагерю. Стадо в панике понеслось в противоположном направлении.

For a while we debated whether to go after the wounded bull or to follow the herd, and finally deciding for the latter alternative, departed, thinking that we had seen the last of those big tusks. I have often wished since that we had. It was easy work to follow the elephants, for they had left a trail like a carriage road behind them, crushing down the thick bush in their furious flight as though it were tambouki grass.

Мы посовещались, идти ли нам за раненым самцом, или преследовать стадо, и наконец решили идти за стадом. Мы отправились, думая, что более никогда не увидим этих огромных бивней. С тех пор я часто думал, что так было бы лучше. Следовать за слонами было нетрудно, так как они оставляли за собой тропу примерно в ширину проезжей дороги, причем в своем паническом бегстве ломали густой кустарник, словно это была трава тамбуки.

But to come up with them was another matter, and we had struggled on under the broiling sun for over two hours before we found them. With the exception of one bull, they were standing together, and I could see, from their unquiet way and the manner in which they kept lifting their trunks to test the air, that they were on the look-out for mischief. The solitary bull stood fifty yards or so to this side of the herd, over which he was evidently keeping sentry, and about sixty yards from us. Thinking that he would see or wind us, and that it would probably start them off again if we tried to get nearer, especially as the ground was rather open, we all aimed at this bull, and at my whispered word, we fired. The three shots took effect, and down he went dead. Again the herd started, but unfortunately for them about a hundred yards further on was a nullah, or dried-out water track, with steep banks, a place very much resembling the one where the Prince Imperial was killed in Zululand. Into this the elephants plunged, and when we reached the edge we found them struggling in wild confusion to get up the other bank, filling the air with their screams, and trumpeting as they pushed one another aside in their selfish panic, just like so many human beings.

mischief ['mɪsʧɪf]

plunged [plʌnʤd] (plunge)

Однако приблизиться к слонам было не так просто, и мы тащились уже более двух часов под палящими лучами солнца, когда наконец увидели их опять. За исключением одного самца, все они стояли, сбившись в кучу, и по их беспокойным движениям и по тому, как они подымали хоботы, обнюхивая воздух, я понял, что они задумали что-то недоброе. Одинокий самец, очевидно, стоял на страже ярдах в пятидесяти от стада и шестидесяти от нас. Думая, что, если мы попытаемся подойти поближе, он может нас заметить или почуять и что тогда стадо вновь обратится в бегство, мы все прицелись в этого самца и разом выстрелили по моей команде, поданной шепотом. Все три выстрела попали в цель, и он упал мертвым. Стадо вновь бросилось бежать, но, к несчастью для него, на расстоянии около ста ярдов ему преградила дорогу нулла – высохшее русло с крутыми берегами. В него и попали с разбегу слоны, и когда мы достигли края впадины, то увидели, что они в диком смятении отчаянно пытаются выбраться на другой берег. Слоны оглашали воздух трубными звуками и, движимые эгоистическим инстинктом самосохранения, в панике отталкивали друг друга совсем так же, как в подобном случае действовало бы большинство человеческих существ.

Now was our opportunity, and firing away as quickly as we could load, we killed five of the poor beasts, and no doubt should have bagged the whole herd, had they not suddenly given up their attempts to climb the bank and rushed headlong down the nullah. We were too tired to follow them, and perhaps also a little sick of slaughter, eight elephants being a pretty good bag for one day.

slaughter ['slɔ:tǝ]

Теперь нам представился удобный момент, и, поспешно зарядив ружья, мы выстрелили и убили пять бедных животных. Мы безусловно перебили бы все стадо, если бы слоны внезапно не прекратили попытки выбраться на берег и не пустились во всю прыть по нулле. Мы слишком устали, чтобы их преследовать, а возможно, нам уже немного надоело убивать, так как восемь слонов и так неплохая добыча для одного дня.

So after we were rested a little, and the Kafirs had cut out the hearts of two of the dead elephants for supper, we started homewards, very well pleased with our day's work, having made up our minds to send the bearers on the morrow to chop away the tusks.

Отдохнув немного и дав время нашим слугам вырезать сердца двух слонов, чтобы приготовить их на ужин, мы, довольные, направились к себе, решив послать на следующее утро носильщиков, чтобы они отпилили бивни у убитых слонов.

Shortly after we re-passed the spot where Good had wounded the patriarchal bull we came across a herd of eland, but did not shoot at them, as we had plenty of meat. They trotted past us, and then stopped behind a little patch of bush about a hundred yards away, wheeling round to look at us. As Good was anxious to get a near view of them, never having seen an eland close, he handed his rifle to Umbopa, and, followed by Khiva, strolled up to the patch of bush. We sat down and waited for him, not sorry of the excuse for a little rest.

Вскоре после того, как мы прошли то место, где Гуд ранил самца-патриарха, мы наткнулись на стадо антилоп, но не стреляли, так как у нас и без того было много мяса. Они пробежали мимо нас и затем остановились позади небольшой группы кустов, на расстоянии около ста ярдов, и обернулись, чтобы на нас посмотреть. Гуду не терпелось разглядеть их поближе, так как он никогда не видел южноафриканскую антилопу. Он отдал свое ружье Амбопе и в сопровождении Хивы направился к кустарнику. Мы сели подождать его, не сожалея о том, что нашелся повод для того, чтобы немного отдохнуть.

The sun was just going down in its reddest glory, and Sir Henry and I were admiring the lovely scene, when suddenly we heard an elephant scream, and saw its huge and rushing form with uplifted trunk and tail silhouetted against the great fiery globe of the sun. Next second we saw something else, and that was Good and Khiva tearing back towards us with the wounded bull – for it was he – charging after them. For a moment we did not dare to fire – though at that distance it would have been of little use if we had done so – for fear of hitting one of them, and the next a dreadful thing happened – Good fell a victim to his passion for civilised dress. Had he consented to discard his trousers and gaiters like the rest of us, and to hunt in a flannel shirt and a pair of veldt-schoons, it would have been all right. But as it was, his trousers cumbered him in that desperate race, and presently, when he was about sixty yards from us, his boot, polished by the dry grass, slipped, and down he went on his face right in front of the elephant.

silhouetted [,sɪlu'etɪd]

desperate ['desprǝt]

Солнце садилось в своем багряном великолепии, и мы с сэром Генри любовались красивой картиной, как вдруг услышали рев слона и увидели его огромный силуэт. Он несся в атаку с поднятым хоботом и хвостом, четко вырисовываясь на фоне красного солнечного диска. В следующее мгновение мы увидели, что Гуд и Хива бегут что есть сил обратно к нам, а раненый слон (это был он) несется за ними. Мгновение мы не решались выстрелить, чтобы не попасть в одного из бегущих, хотя, вообще говоря, от стрельбы с такой дистанции было бы мало толку.

В следующее мгновение случилось нечто ужасное. Гуд пал жертвой своей страсти к европейской одежде. Если бы он, подобно нам, согласился расстаться со своими брюками и гетрами и охотился в фланелевой рубашке и вельдскунах, все обошлось бы. Но теперь брюки мешали ему в этой отчаянной гонке, и внезапно, когда он был ярдах шестидесяти от нас, подошвы его европейских ботинок, отполированные бегом по траве, скользнули, и он упал прямо под ноги слону.

We gave a gasp, for we knew that he must die, and ran as hard as we could towards him. In three seconds it had ended, but not as we thought. Khiva, the Zulu boy, saw his master fall, and brave lad as he was, turned and flung his assegai straight into the elephant's face. It stuck in his trunk.

gasp [gɑ:sp]

У нас вырвался вздох ужаса, потому что мы знали, что его гибель неизбежна, и все бросились к нему.

Через три секунды все было кончено, но не так, как мы предполагали. Хива увидел, что его господин упал. Отважный юноша обернулся и бросил прямо в морду слону свой ассегай, который застрял у того в хоботе.

With a scream of pain, the brute seized the poor Zulu, hurled him to the earth, and placing one huge foot on to his body about the middle, twined its trunk round his upper part and tore him in two.

tore [tɔ:] (tear)

С воплем боли рассвирепевший слон схватил бедного зулуса, швырнул его на землю и, наступив на тело Хивы своей огромной ногой, обвил хоботом верхнюю его половину и разорвал его надвое.

We rushed up mad with horror, and fired again and again, till presently the elephant fell upon the fragments of the Zulu.

Обезумев от ужаса, мы бросились вперед, стреляя наугад без перерыва, и наконец слон упал на останки зулуса.

As for Good, he rose and wrung his hands over the brave man who had given his life to save him, and, though I am an old hand, I felt a lump grow in my throat. Umbopa stood contemplating the huge dead elephant and the mangled remains of poor Khiva.

contemplating ['kɒntǝmpleɪtɪŋ] (contemplate)

Что касается Гуда, он поднялся и, ломая руки, предался отчаянию над останками храбреца, который пожертвовал своей жизнью, чтобы его спасти. Хоть я и много испытал в своей жизни, но тоже почувствовал комок, подступающий к горлу. Амбопа стоял, созерцая огромного мертвого слона и изуродованные останки бедного зулуса.

“Ah, well,” he said presently, “he is dead, but he died like a man!”

– Что же, – вдруг сказал он, – Хива, правда, умер, но умер, как мужчина.

Chapter V

Our march into the desert

Глава V

Мы идем по пустыне

We had killed nine elephants, and it took us two days to cut out the tusks, and having brought them into camp, to bury them carefully in the sand under a large tree, which made a conspicuous mark for miles round. It was a wonderfully fine lot of ivory. I never saw a better, averaging as it did between forty and fifty pounds a tusk. The tusks of the great bull that killed poor Khiva scaled one hundred and seventy pounds the pair, so nearly as we could judge.

conspicuous [kǝn'spɪkjuǝs]

Мы убили девять слонов, и у нас ушло два дня на то, чтобы отпилить бивни, перетащить их к себе и тщательно закопать в песок под громадным деревом, которое было видно с расстояния нескольких миль вокруг. Нам удалось добыть огромное количество превосходной слоновой кости – лучшей мне не приходилось видеть: каждый клык весил в среднем от сорока до пятидесяти фунтов. Бивни громадного слона, разорвавшего бедного Хиву, весили, по нашему примерному подсчету, сто семьдесят фунтов.

As for Khiva himself, we buried what remained of him in an ant-bear hole, together with an assegai to protect himself with on his journey to a better world. On the third day we marched again, hoping that we might live to return to dig up our buried ivory, and in due course, after a long and wearisome tramp, and many adventures which I have not space to detail, we reached Sitanda's Kraal, near the Lukanga River, the real starting-point of our expedition. Very well do I recollect our arrival at that place. To the right was a scattered native settlement with a few stone cattle kraals and some cultivated lands down by the water, where these savages grew their scanty supply of grain, and beyond it stretched great tracts of waving “veld” covered with tall grass, over which herds of the smaller game were wandering. To the left lay the vast desert. This spot appears to be the outpost of the fertile country, and it would be difficult to say to what natural causes such an abrupt change in the character of the soil is due. But so it is.

wearisome ['wɪǝrɪsm]

native ['neɪtɪv]

fertile ['fɜ:taɪl]

Самого же Хиву, вернее то, что осталось от него, мы зарыли в норе муравьеда и, по зулусскому обычаю, положили в могилу его ассегай на случай, если ему пришлось бы защищаться по пути в лучший мир.

На третий день мы снова тронулись в путь, надеясь, что если останемся живы, то на обратном пути откопаем нашу добычу. После долгого и утомительного пути и целого ряда приключений, о которых у меня нет времени подробно рассказывать, мы достигли крааля Ситанди, расположенного около реки Луканги. Собственно говоря, только отсюда должно было по-настоящему начаться наше путешествие.

Я очень хорошо помню, как мы туда пришли. Направо был маленький туземный поселок, состоящий из нескольких жалких лачуг и каменных пристроек для скота. Чуть пониже, у самой реки, виднелись клочки обработанной земли, где туземцы выращивали свой скудный запас зерна. За ними шли необозримые, уходящие вдаль просторы вельдов – лугов с высокой, густой волнующейся травой, в которой бродят стада мелких животных.

Крааль Ситанди находится на самой границе этой плодородной местности. Налево от него начинается огромная пустыня. Трудно сказать, чему приписать такое неожиданное резкое изменение характера почвы, но этот контраст был настолько разителен, что невольно бросался в глаза.

Just below our encampment flowed a little stream, on the farther side of which is a stony slope, the same down which, twenty years before, I had seen poor Silvestra creeping back after his attempt to reach Solomon's Mines, and beyond that slope begins the waterless desert, covered with a species of karoo shrub.

Мы разбили наш лагерь немного повыше маленькой речки. На ее противоположном берегу был каменный откос, по которому двадцать лет назад бедный Сильвестр возвращался ползком после безумной попытки добраться до копей Соломона. Как раз за этим откосом начинается безводная пустыня, поросшая низкорослым колючим кустарником.

It was evening when we pitched our camp, and the great ball of the sun was sinking into the desert, sending glorious rays of many-coloured light flying all over its vast expanse. Leaving Good to superintend the arrangement of our little camp, I took Sir Henry with me, and walking to the top of the slope opposite, we gazed across the desert. The air was very clear, and far, far away I could distinguish the faint blue outlines, here and there capped with white, of the Suliman Berg.

glorious ['glɔ:riǝs]

distinguish [dɪ'stɪŋgwɪʃ]

Наступал вечер, и огромный солнечный шар медленно опускался в пустыню, освещая все ее необозримое пространство своими последними сверкающими разноцветными лучами.

Предоставив Гуду заниматься устройством лагеря, я пригласил сэра Генри прогуляться, и мы отправились на вершину противоположного откоса и оттуда стали смотреть на пустыню. Воздух был чист и прозрачен, и далеко-далеко на горизонте я мог различить неясные голубоватые очертания снежных вершин гор Сулеймана.

“There,” I said, “there is the wall round Solomon's Mines, but God knows if we shall ever climb it.”

– Взгляните, – промолвил я после некоторого молчания, – вот стены, которые окружают копи царя Соломона. Одному лишь богу известно, сможем ли мы когда-нибудь на них взобраться!

“My brother should be there, and if he is, I shall reach him somehow,” said Sir Henry, in that tone of quiet confidence which marked the man.

– Там должен быть мой брат. А если он там, я во что бы то ни стало доберусь до него, – сказал сэр Генри с той спокойной уверенностью, которая была для него столь характерна.

“I hope so,” I answered, and turned to go back to the camp, when I saw that we were not alone. Behind us, also gazing earnestly towards the far-off mountains, stood the great Kafir Umbopa.

earnestly ['ɜ:nɪstli]

– Ну что ж, будем надеяться, что это нам удастся! – вздохнул я и повернулся, чтобы идти в лагерь, когда неожиданно заметил, что мы не одни. Позади нас, устремив пристальный взгляд на далекие горы, стоял наш царственный зулус Амбопа.

The Zulu spoke when he saw that I had observed him, addressing Sir Henry, to whom he had attached himself.

Видя, что я смотрю на него, он заговорил, обращаясь к сэру Генри, к которому, как я уже убедился, он успел сильно привязаться.

“Is it to that land that thou wouldst journey, Incubu?” (a native word meaning, I believe, an elephant, and the name given to Sir Henry by the Kafirs), he said, pointing towards the mountain with his broad assegai.

– Так это и есть та страна, куда ты хочешь идти, Инкубу? (это слово означает «слон»: так прозвали туземцы сэра Генри) – сказал Амбопа, указывая своим широким ассегаем на горы.

I asked him sharply what he meant by addressing his master in that familiar way. It is very well for natives to have a name for one among themselves, but it is not decent that they should call a white man by their heathenish appellations to his face. The Zulu laughed a quiet little laugh which angered me.

familiar [fǝ'mɪliǝ]

heathenish ['hi:ðnɪʃ]

appellations [,æpǝ'leɪʃnz] (appellation)

Я возмущенно спросил его, какое он имеет право так фамильярно разговаривать со своим господином. Пусть туземцы называют друг друга какими им вздумается кличками, но совершенно недопустимо и неприлично с их стороны называть в лицо белого человека своими нелепыми языческими именами. Зулус тихо засмеялся, и этот смех меня еще больше рассердил.

“How dost thou know that I am not the equal of the Inkosi whom I serve?” he said. “He is of a royal house, no doubt; one can see it in his size and by his mien; so, mayhap, am I. At least, I am as great a man. Be my mouth, O Macumazahn, and say my words to the Inkoos Incubu, my master, for I would speak to him and to thee.”

mien [mi:n]

– Откуда ты знаешь, что я не ровня вождю, которому служу? Конечно, мой господин принадлежит к королевскому роду: это видно по его росту и осанке, но, может быть, я тоже из королевского рода, как знать? О Макумазан! Будь моими устами и передай слова мои Инкубу, моему господину и вождю, ибо я хочу говорить с ним, да и с тобой тоже.

I was angry with the man, for I am not accustomed to be talked to in that way by Kafirs, but somehow he impressed me, and besides I was curious to know what he had to say. So I translated, expressing my opinion at the same time that he was an impudent fellow, and that his swagger was outrageous.

accustomed [ǝ'kʌstǝmd]

impudent ['ɪmpjʊdnt]

outrageous [,aʊt'reɪʤǝs]

Я очень был сердит на Амбопу, потому что не привык, чтобы туземцы так со мной разговаривали, но он почему-то внушал мне невольное и совершенно непонятное для меня уважение. Кроме того, мне было интересно знать, о чем он собирается с нами разговаривать. Я тотчас же перевел его слова сэру Генри, прибавив, что, с моей точки зрения, он нахал и его наглое поведение возмутительно.

“Yes, Umbopa,” answered Sir Henry, “I would journey there.”

– Да, Амбопа, – ответил сэр Генри, – я хочу идти в эту страну.

“The desert is wide and there is no water in it, the mountains are high and covered with snow, and man cannot say what lies beyond them behind the place where the sun sets; how shalt thou come thither, Incubu, and wherefore dost thou go?”

– Пустыня широка, и в ней нет воды, а горы высоки и покрыты снегом. Ни один человек не может сказать, что находится за горами, за которыми прячется солнце. Как ты пойдешь туда, Инкубу, и зачем ты хочешь туда идти?

I translated again.

Я перевел и эти его слова.

“Tell him,” answered Sir Henry, “that I go because I believe that a man of my blood, my brother, has gone there before me, and I journey to seek him.”

blood [blʌd]

– Скажите ему, – отвечал сэр Генри, – что я иду туда, потому что думаю, что человек одной со мной крови уже давно туда ушел, и теперь я иду его искать.

“That is so, Incubu; a Hottentot I met on the road told me that a white man went out into the desert two years ago towards those mountains with one servant, a hunter. They never came back.”

– Ты говоришь истину, Инкубу. По пути сюда я встретил одного готтентота, и он рассказал мне, что два года назад какой-то белый человек ушел в пустыню по направлению к тем горам. С ним был слуга-охотник. Они оттуда не возвратились.

“How do you know it was my brother?” asked Sir Henry.

– Откуда ты знаешь, что это был мой брат? – спросил его сэр Генри.

“Nay, I know not. But the Hottentot, when I asked what the white man was like, said that he had thine eyes and a black beard. He said, too, that the name of the hunter with him was Jim; that he was a Bechuana hunter and wore clothes.”

– Я этого не знаю. Но я спросил готтентота, каков этот человек был с виду, и он ответил мне, что у него были твои глаза и черная борода. Охотника, который был с ним, звали Джимом. Он был из племени бечуанов и носил на теле одежду.

“There is no doubt about it,” said I; “I knew Jim well.”

– Нет никакого сомнения, что это был ваш брат! – воскликнул я. – Я хорошо знал Джима!

Sir Henry nodded. “I was sure of it,” he said. “If George set his mind upon a thing he generally did it. It was always so from his boyhood. If he meant to cross the Suliman Berg he has crossed it, unless some accident overtook him, and we must look for him on the other side.”

Сэр Генри задумчиво кивнул головой.

– Я был в этом уверен, – промолвил он. – Джордж человек настойчивый, и если уж он вбил себе что-нибудь в голову, то от этого не отступится. Таким он был с детства. Если он решил перейти Сулеймановы горы, он их перешел; конечно, если с ним в пути не случилось несчастья. Поэтому мы должны его искать по ту сторону гор.

Umbopa understood English, though he rarely spoke it.

Амбопа немного понимал по-английски, но редко разговаривал на этом языке.

“It is a far journey, Incubu,” he put in, and I translated his remark.

– Это далекий путь, Инкубу, – заметил он.

Я снова перевел его слова.

“Yes,” answered Sir Henry, “it is far. But there is no journey upon this earth that a man may not make if he sets his heart to it. There is nothing, Umbopa, that he cannot do, there are no mountains he may not climb, there are no deserts he cannot cross, save a mountain and a desert of which you are spared the knowledge, if love leads him and he holds his life in his hands counting it as nothing, ready to keep it or lose it as Heaven above may order.”

Heaven ['hevn]

– Да, – ответил сэр Генри, – путь далекий. Но на свете нет такого пути, которого человек не смог бы пройти, если для этого он отдаст все свои силы. Если человека ведет любовь, то нет ничего на свете, Амбопа, чего бы он не преодолел. Нет для него таких гор, которых бы он не перешел, нет таких пустынь, которых бы он не пересек, кроме гор и пустынь, которых никому не дано знать при жизни. Ради этой любви он не считается ни с чем, даже со своей собственной жизнью, которой готов пожертвовать, если на то будет воля провидения.

I translated.

Я перевел и эти слова.

“Great words, my father,” answered the Zulu – I always called him a Zulu, though he was not really one – “great swelling words fit to fill the mouth of a man. Thou art right, my father Incubu. Listen! what is life? It is a feather, it is the seed of the grass, blown hither and thither, sometimes multiplying itself and dying in the act, sometimes carried away into the heavens. But if that seed be good and heavy it may perchance travel a little way on the road it wills. It is well to try and journey one's road and to fight with the air. Man must die. At the worst he can but die a little sooner. I will go with thee across the desert and over the mountains, unless perchance I fall to the ground on the way, my father.”

feather ['feðǝ]

thither ['ðɪðǝ]

– Великие слова ты произнес, отец мой! – ответил зулус (я всегда называл так Амбопу, хотя он не был зулусом). – Великие, возвышенные слова, достойные уст настоящего мужчины! Ты прав, отец мой Инкубу. Слушай! Что такое жизнь? Это легкое перышко, это семя травинки, которое ветер носит во все стороны. Иногда оно размножается и тут же умирает, иногда улетает в небеса. Но если семя здоровое, оно случайно может немного задержаться на пути, который ему предначертан. Хорошо, борясь с ветром, пройти такой путь и задержаться на нем. Человек должен умереть. В худшем случае он может умереть немного раньше. Я пройду с тобой через пустыню и через горы, если только не паду на пути, отец мой!

He paused awhile, and then went on with one of those strange bursts of rhetorical eloquence that Zulus sometimes indulge in, which to my mind, full though they are of vain repetitions, show that the race is by no means devoid of poetic instinct and of intellectual power.

eloquence ['elǝkwǝns]

indulge [ɪn'dʌlʤ]

Он замолк, но тотчас же продолжал в страстном порыве риторического красноречия, которое иногда овладевает зулусами и доказывает, что это племя не лишено поэтического дара и интеллекта, несмотря на склонность к постоянным и излишним повторениям.

“What is life? Tell me, O white men, who are wise, who know the secrets of the world, and of the world of stars, and the world that lies above and around the stars; who flash your words from afar without a voice; tell me, white men, the secret of our life – whither it goes and whence it comes!

– Что такое жизнь? – продолжал он. – Скажите мне, о белые люди! Вы такие мудрые, вы, которым известны тайны мироздания, тайны звезд и всего того, что находится над ними и вокруг них! О белые люди, вы, которые в мгновение ока передаете слова свои издалека без голоса, откройте мне тайну нашей жизни: куда она уходит и откуда появляется?

“You cannot answer me; you know not. Listen, I will answer. Out of the dark we came, into the dark we go. Like a storm-driven bird at night we fly out of the Nowhere; for a moment our wings are seen in the light of the fire, and, lo! we are gone again into the Nowhere. Life is nothing. Life is all. It is the Hand with which we hold off Death. It is the glow-worm that shines in the night-time and is black in the morning; it is the white breath of the oxen in winter; it is the little shadow that runs across the grass and loses itself at sunset.”

lo [lǝʊ]

Вы не можете мне ответить; вы сами этого не знаете. Слушайте же меня: я отвечу сам. Из мрака мы явились, и во мрак мы уйдем. Как птица, гонимая во мраке бурей, мы вылетаем из Ничего. На одно мгновенье видны наши крылья при свете костра, и вот мы снова улетаем в Ничто. Жизнь – ничто, и жизнь – все. Это та рука, которая отстраняет Смерть. Это светлячок, который мерцает в ночной темноте и потухает к утру. Это белый пар дыханья волов в зимнюю пору, это едва заметная тень, которая стелется по траве и исчезает на закате солнца.

“You are a strange man,” said Sir Henry, when he had ceased.

ceased [si:st] (cease)

– Странный вы человек, Амбопа, – сказал сэр Генри, когда зулус умолк.

Umbopa laughed. “It seems to me that we are much alike, Incubu. Perhaps I seek a brother over the mountains.”

Амбопа засмеялся: – Мне кажется, что мы очень похожи друг на друга, Инкубу. Может быть, и я ищу брата по ту сторону гор.

I looked at him suspiciously. “What dost thou mean?” I asked; “what dost thou know of those mountains?”

suspiciously [sǝ'spɪʃǝsli]

Я взглянул на него с подозрением.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я его. – Что ты знаешь об этих горах?

“A little; a very little. There is a strange land yonder, a land of witchcraft and beautiful things; a land of brave people, and of trees, and streams, and snowy peaks, and of a great white road. I have heard of it. But what is the good of talking? It grows dark. Those who live to see will see.”

witchcraft ['wɪʧkrɑ:ft]

– Мало, очень мало. Говорят, что за ними находится прекрасная таинственная страна, страна чудес и волшебства, страна храбрых воинов, высоких деревьев, бурных потоков, белоснежных вершин, страна Великой белой дороги. Я слыхал о ней. Но стоит ли об этом говорить? Уже наступает вечер. Кому суждено, тот увидит ее.

Again I looked at him doubtfully. The man knew too much.

doubtfully ['daʊtfʊli]

Я снова взглянул на него с недоверием. Этот человек определенно что-то знал.

“You need not fear me, Macumazahn,” he said, interpreting my look. “I dig no holes for you to fall in. I make no plots. If ever we cross those mountains behind the sun I will tell what I know. But Death sits upon them. Be wise and turn back. Go and hunt elephants, my masters. I have spoken.”

interpreting [ɪn'tɜ:prɪtɪŋ] (interpret)

– Не бойся меня, Макумазан, – сказал Амбопа в ответ на мой взгляд. – Я не рою яму, чтобы вы в нее упали. Я не замышляю ничего недоброго. Если нам когда-нибудь суждено перейти эти горы, которые находятся позади солнца, я скажу все, что знаю. Но Смерть бродит на их вершинах. Будьте мудрыми и вернитесь назад. Вернитесь, мои господа, и охотьтесь на слонов. Я сказал.

And without another word he lifted his spear in salutation, and returned towards the camp, where shortly afterwards we found him cleaning a gun like any other Kafir.

И, не говоря больше ни слова, он поднял в знак прощального приветствия свое копье, повернулся и пошел к лагерю. Когда мы пришли туда, то увидели, что он чистит ружье, как самый рядовой кафр-слуга.

“That is an odd man,” said Sir Henry.

– Какой странный человек! – сказал сэр Генри.

“Yes,” answered I, “too odd by half. I don't like his little ways. He knows something, and will not speak out. But I suppose it is no use quarrelling with him. We are in for a curious trip, and a mysterious Zulu won't make much difference one way or another.”

quarrelling ['kwɒrǝlɪŋ] (quarrel)

mysterious [mɪ'stɪǝriǝs]

– Более чем странный, – подтвердил я. – Его поведение не внушает мне доверия. Он что-то знает, но говорить не хочет. Впрочем, не стоит с ним ссориться. Нас ожидает впереди много загадочного и таинственного, и наш таинственный зулус для этого как раз подходит.

Next day we made our arrangements for starting. Of course it was impossible to drag our heavy elephant rifles and other kit with us across the desert, so, dismissing our bearers, we made an arrangement with an old native who had a kraal close by to take care of them till we returned. It went to my heart to leave such things as those sweet tools to the tender mercies of an old thief of a savage whose greedy eyes I could see gloating over them. But I took some precautions.

precautions [prɪ'kɔ:ʃǝnz] (precaution)

На следующий день мы начали готовиться в путь. Тащить через пустыню наши ружья и другое снаряжение было, конечно, немыслимо. Мы рассчитали носильщиков и договорились с одним жившим поблизости кафром, чтобы он позаботился о наших вещах, рассчитывая захватить их на обратном пути. У меня разрывалось сердце при мысли, что мы должны оставить наши чудные ружья у этого вора. От одного вида оружия у старого прохвоста разгорелись глаза, и он не мог оторвать от него своего жадного взгляда. Поэтому мне пришлось принять некоторые меры предосторожности.

First of all I loaded all the rifles, placing them at full cock, and informed him that if he touched them they would go off. He tried the experiment instantly with my eight-bore, and it did go off, and blew a hole right through one of his oxen, which were just then being driven up to the kraal, to say nothing of knocking him head over heels with the recoil. He got up considerably startled, and not at all pleased at the loss of the ox, which he had the impudence to ask me to pay for, and nothing would induce him to touch the guns again.

impudence ['ɪmpjʊdǝns]

induce [ɪn'dju:s]

Прежде всего я зарядил все ружья, взвел курки и заявил ему, что если он до них дотронется, то они тут же выстрелят. Кафр немедленно произвел эксперимент с моей двустволкой. Раздался выстрел, и пуля пробила дыру в одном из его быков, которых в это время гнали в крааль, а сам он от отдачи ружья полетел вверх тормашками. С испугом старик вскочил на ноги и, очень расстроенный потерей быка, имел наглость потребовать с меня возмещения его стоимости. При этом он клялся, что ничто на свете не заставит его дотронуться до нашего оружия.

“Put the live devils out of the way up there in the thatch,” he said, “or they will murder us all.”

– Спрячь этих живых дьяволов в солому, – ворчал он, – иначе они всех нас убьют!

Then I told him that, when we came back, if one of those things was missing I would kill him and his people by witchcraft; and if we died and he tried to steal the rifles I would come and haunt him and turn his cattle mad and his milk sour till life was a weariness, and would make the devils in the guns come out and talk to him in a way he did not like, and generally gave him a good idea of judgment to come. After that he promised to look after them as though they were his father's spirit.

haunt [hɔ:nt]

weariness ['wɪǝrɪnǝs]

judgement ['ʤʌʤmǝnt]

Зная, что старик очень суеверен, я пригрозил ему, что в случае пропажи хоть одной вещи я убью колдовством и его и всех его родичей, а если мы погибнем в пути и он осмелится украсть наши ружья, я явлюсь к нему с того света и мой призрак будет преследовать его и днем и ночью. Затем я заявил этому негодяю, что заговорю весь его скот и он взбесится, что все молоко его коров скиснет, а самого его доведу до такого состояния, что ему не захочется жить. Кроме того, я пообещал выпустить на него из ружей сидящих там чертей, чтобы они должным образом поговорили с ним. Словом, дал ему достаточно ясно понять, какое его ждет наказание в случае, если он не оправдает нашего доверия. После этого старый негодяй поклялся, что будет хранить наши вещи, как дух своего покойного отца.

He was a very superstitious old Kafir and a great villain. Having thus disposed of our superfluous gear we arranged the kit we five – Sir Henry, Good, myself, Umbopa, and the Hottentot Ventvögel – were to take with us on our journey. It was small enough, but do what we would we could not get its weight down under about forty pounds a man. This is what it consisted of: – The three express rifles and two hundred rounds of ammunition.

The two Winchester repeating rifles (for Umbopa and Ventvögel), with two hundred rounds of cartridge.

The three Colt revolvers and sixty rounds of ammunition.

Five Cochrane’s water-bottles, each holding four pints.

Five blankets.

Twenty-five pounds’ weight of biltong – i.e. sun-dried game flesh.

Ten pounds’ weight of best mixed beads for gifts.

A selection of medicine, including an ounce of quinine, and one or two small surgical instruments.

Our knives, a few sundries, such as a compass, matches, a pocket filter, tobacco, a trowel, a bottle of brandy, and the clothes we stood in.

superstitious [,su:pǝ'stɪʃǝs]

villain ['vɪlǝn]

superfluous [su:'pɜ:fluǝs]

gear [gɪǝ]

quinine ['kwɪni:n]

trowel [traʊǝl]

Договорившись с кафром и освободившись таким образом от лишнего груза, мы отобрали снаряжение, необходимое для нашего дальнейшего путешествия. Но как мы ни старались взять как можно меньше вещей, все же на каждого приходилось около сорока фунтов. Вот что мы взяли:

Три винтовки системы «экспресс» и к ним двести патронов.

Две магазинные винтовки «винчестер» (для Амбопы и Вентфогеля) и к ним тоже двести патронов.

Три револьвера «кольт» и шестьдесят патронов.

Пять походных фляг, каждая емкостью в четыре пинты[47].

Пять одеял.

Двадцать пять фунтов билтонга – вяленого мяса.

Десять фунтов самых лучших бус для подарков.

Небольшую аптечку с самыми необходимыми лекарствами, в которую не забыли положить одну унцию[48] хинина и пару маленьких хирургических инструментов.

Кроме этой поклажи, с нами была кое-какая мелочь: компас, спички, карманный фильтр, табак, небольшая лопата, бутылка бренди и, наконец, та одежда, которая была на нас.

This was our total equipment, a small one indeed for such a venture, but we dared not attempt to carry more. Indeed, that load was a heavy one per man with which to travel across the burning desert, for in such places every additional ounce tells. But we could not see our way to reducing the weight. There was nothing taken but what was absolutely necessary.

total ['tǝʊtl]

equipment [ɪ'kwɪpmǝnt]

Для такого опасного и рискованного путешествия это было немного, но мы не решились взять больше, так как и без того ноша в сорок фунтов была более чем достаточной. Идти по раскаленным пескам пустыни и тащить с собой большой груз – дело трудное; в таких случаях имеет значение каждая лишняя унция. Несмотря на все наши старания, мы никак не могли уменьшить нашу поклажу, так как взяли только то, без чего никак не могли обойтись.

With great difficulty, and by the promise of a present of a good hunting-knife each, I succeeded in persuading three wretched natives from the village to come with us for the first stage, twenty miles, and to carry a large gourd holding a gallon of water apiece. My object was to enable us to refill our water-bottles after the first night's march, for we determined to start in the cool of the evening. I gave out to these natives that we were going to shoot ostriches, with which the desert abounded. They jabbered and shrugged their shoulders, saying that we were mad and should perish of thirst, which I must say seemed probable; but being desirous of obtaining the knives, which were almost unknown treasures up there, they consented to come, having probably reflected that, after all, our subsequent extinction would be no affair of theirs.

succeeded [sǝk'si:dɪd] (succeed)

persuading [pǝ'sweɪdɪŋ] (persuade)

wretched ['retʃɪd]

gourd [gʊǝd]

ostriches ['ɒstrɪʧɪz]

subsequent ['sʌbsɪkwǝnt]

extinction [ɪk'stɪŋkʃn]

С большим трудом я уговорил трех жалких кафров из поселка пройти с нами двадцать миль, что составляло первый этап нашего путешествия. Каждый из них должен был нести большую тыквенную бутыль, в которую вмещался галлон жидкости, за что я обещал им подарить по охотничьему ножу. Мы рассчитывали пополнить наш запас воды после первого ночного перехода, так как решено было тронуться в путь ночью, когда было сравнительно прохладно. Кафрам я сказал, что мы отправляемся охотиться на страусов, которые действительно в изобилии водились в пустыне. В ответ они что-то тараторили, пожимали плечами, уверяя, что мы сошли с ума и неминуемо умрем от жажды, что, между прочим, было действительно весьма вероятно. Но так как кафры страстно желали получить ножи, о которых они не смели и мечтать, – в этих диких краях ножи были большой редкостью, – они все же в конце концов согласились идти с нами первые двадцать миль, по-видимому решив, что если мы все перемрем от жажды, то это, в сущности, не их дело.

All next day we rested and slept, and at sunset ate a hearty meal of fresh beef washed down with tea, the last, as Good remarked sadly, we were likely to drink for many a long day. Then, having made our final preparations, we lay down and waited for the moon to rise. At last, about nine o'clock, up she came in all her glory, flooding the wild country with light, and throwing a silver sheen on the expanse of rolling desert before us, which looked as solemn and quiet and as alien to man as the star-studded firmament above. We rose up, and in a few minutes were ready, and yet we hesitated a little, as human nature is prone to hesitate on the threshold of an irrevocable step. We three white men stood by ourselves. Umbopa, assegai in hand and a rifle across his shoulders, looked out fixedly across the desert a few paces ahead of us; while the hired natives, with the gourds of water, and Ventvögel, were gathered in a little knot behind.

solemn ['sɒlǝm]

alien ['eɪliǝn]

threshold ['θreʃǝʊld]

Весь следующий день мы только и делали, что спали и отдыхали. На закате солнца, плотно поужинав свежей говядиной, мы напились чаю, причем Гуд с большой грустью заметил, что неизвестно, когда нам придется его пить в следующий раз. Затем, закончив последние приготовления к походу, мы снова легли и начали ждать восхода луны. Наконец, около девяти часов вечера, она появилась во всем своем великолепии. Свет ее хлынул на дикие просторы и озарил серебряным сияньем убегающую вдаль пустыню, такую же торжественную и безмолвную, как усыпанный звездами небесный свод над нами. Мы встали, но не двигались с места, словно колебались и медлили трогаться в путь: я думаю, человеку свойственно колебаться на пороге в невозвратное. Мы – трое белых – отошли в сторону. В нескольких шагах впереди нас стоял Амбопа с ружьем за плечами и ассегаем в руке; он пристально смотрел вдаль, в пустыню. Вентфогель и нанятые нами кафры с бутылями в руках собрались вместе и стояли несколько позади нас.

“Gentlemen,” said Sir Henry presently, in his deep voice, “we are going on about as strange a journey as men can make in this world. It is very doubtful if we can succeed in it. But we are three men who will stand together for good or for evil to the last. Now before we start let us for a moment pray to the Power who shapes the destinies of men, and who ages since has marked out our paths, that it may please Him to direct our steps in accordance with His will.”

succeed [sǝk'si:d]

– Господа! – сказал после небольшого молчания сэр Генри своим звучным, низким голосом. – Мы отправляемся в необыкновенное путешествие, которое вряд ли когда-либо приходилось предпринимать человеку. Едва ли оно окончится благополучно. Нас трое. И я убежден, что во всех предстоящих испытаниях, что бы с нами ни случилось, мы будем стоять друг за друга до последнего вздоха. А теперь, прежде чем тронуться в путь, вознесем краткую молитву Всемогущему, который управляет судьбами человека и с сотворения мира предопределяет его пути. Положимся же на волю Бога, и да будет Ему угодно направить наши стопы по верному пути!

Taking off his hat, for the space of a minute or so, he covered his face with his hands, and Good and I did likewise.

Он снял шляпу и, закрыв лицо руками, минуты две молился. Мы с Гудом последовали его примеру.

I do not say that I am a first-rate praying man, few hunters are, and as for Sir Henry, I never heard him speak like that before, and only once since, though deep down in his heart I believe that he is very religious. Good too is pious, though apt to swear. Anyhow I do not remember, excepting on one single occasion, ever putting up a better prayer in my life than I did during that minute, and somehow I felt the happier for it. Our future was so completely unknown, and I think that the unknown and the awful always bring a man nearer to his Maker.

pious ['paɪǝs]

Я, как и большинство охотников, не умею горячо молиться. Что касается сэра Генри, то я думаю, что в глубине души он очень религиозный человек, хотя мне и не приходилось более слышать от него подобных речей, за исключением еще одного раза. Гуд тоже весьма набожен, хотя и любит чертыхаться. Во всяком случае, не помню, чтобы я, кроме еще одного случая, так искренно молился, как в этот раз. После молитвы у меня стало легче на душе. Наше будущее было совершенно неизвестно, но я думаю, что все неведомое и страшное всегда приближает человека к его творцу.

“And now,” said Sir Henry, “trek!”

– Ну, – сказал сэр Генри, – а теперь в дорогу!

So we started.

И мы тронулись в путь.

We had nothing to guide ourselves by except the distant mountains and old José da Silvestra’s chart, which, considering that it was drawn by a dying and half-distraught man on a fragment of linen three centuries ago, was not a very satisfactory sort of thing to work with. Still, our sole hope of success depended upon it, such as it was. If we failed in finding that pool of bad water which the old Dom marked as being situated in the middle of the desert, about sixty miles from our starting-point, and as far from the mountains, in all probability we must perish miserably of thirst. But to my mind the chances of our finding it in that great sea of sand and karoo scrub seemed almost infinitesimal. Even supposing that da Silvestra had marked the pool correctly, what was there to prevent its having been dried up by the sun generations ago, or trampled in by game, or filled with the drifting sand?

distraught [dɪ'strɔ:t]

infinitesimal [,ɪnfɪnɪ'tesɪmǝl]

В сущности, идти нужно было почти наугад. Ведь, кроме отдаленных гор и карты Хозе да Сильвестра, начертанной триста лет назад на клочке материи полусумасшедшим, умирающим стариком, нам нечем было руководствоваться. На этот обрывок холста было очень трудно положиться, но тем не менее на него возлагались все наши надежды на успех. Меня беспокоило, удастся ли нам найти тот маленький водоем с «плохой водой», который, судя по карте старого португальца, находился посреди пустыни, то есть в шестидесяти милях от крааля Ситанди и на таком же расстоянии от гор Царицы Савской. В случае неудачи мы неминуемо должны были погибнуть мучительной смертью. У нас не было почти никаких шансов найти этот водоем в огромном море песка и зарослях кустарника. Если даже предположить, что да Сильвестра правильно указал его местонахождение, разве не мог он за эти три века высохнуть под палящим солнцем пустыни? Разве не могли затоптать его дикие звери? И, наконец, не занесло ли его песками?

On we tramped silently as shades through the night and in the heavy sand. The karoo bushes caught our feet and retarded us, and the sand worked into our veldtschoons and Good's shooting-boots, so that every few miles we had to stop and empty them; but still the night kept fairly cool, though the atmosphere was thick and heavy, giving a sort of creamy feel to the air, and we made fair progress. It was very silent and lonely there in the desert, oppressively so indeed. Good felt this, and once began to whistle “The Girl I left behind me,” but the notes sounded lugubrious in that vast place, and he gave it up.

whistle ['wɪsl ]

lugubrious [lu:'gu:briǝs]

Молча, как тени, мы продвигались в ночном мраке, увязая в глубоком песке. Идти быстро было невозможно, так как мы беспрестанно натыкались на колючие кусты. Песок забирался в наши вельдскуны и охотничьи ботинки Гуда, так что время от времени мы были вынуждены останавливаться и вытряхивать обувь. Ночная прохлада смягчала и приятно освежала тяжелый удушливый воздух пустыни, и мы, несмотря на частые остановки и трудности перехода, довольно значительно продвинулись вперед. Кругом царило гнетущее безмолвие. Желая нас подбодрить, Гуд начал насвистывать песенку «Девушка, которую я оставил дома», но веселый мотив звучал мрачно и зловеще в бескрайных просторах, и он замолк.

Shortly afterwards a little incident occurred which, though it startled us at the time, gave rise to a laugh. Good was leading, as the holder of the compass, which, being a sailor, of course he understood thoroughly, and we were toiling along in single file behind him, when suddenly we heard the sound of an exclamation, and he vanished. Next second there arose all around us a most extraordinary hubbub, snorts, groans, and wild sounds of rushing feet. In the faint light, too, we could descry dim galloping forms half hidden by wreaths of sand.

hubbub ['hʌbʌb]

wreaths [ri:θs] (wreath)

Вскоре с нами произошло забавное происшествие, которое сначала нас сильно напугало, но затем очень рассмешило. Гуд шел впереди, держа в руках компас, с которым он, как моряк, умел прекрасно обращаться, мы же брели друг за другом позади него. Вдруг он громко вскрикнул и исчез. В тот же момент вокруг нас раздались какие-то дикие звуки: фырканье, храпенье, стоны и тяжелый топот поспешно убегающих ног. Несмотря на почти полный мрак, мы, хоть и с трудом, могли различить неясные очертания каких-то странных существ, которые стремительно неслись вперед, поднимая вихри песка.

The natives threw down their loads and prepared to bolt, but remembering that there was nowhere to run to, they cast themselves upon the ground and howled out that it was ghosts. As for Sir Henry and myself, we stood amazed; nor was our amazement lessened when we perceived the form of Good careering off in the direction of the mountains, apparently mounted on the back of a horse and halloaing wildly. In another second he threw up his arms, and we heard him come to the earth with a thud.

howled [haʊld] (howl)

ghosts [gǝʊsts] (ghost)

Туземцы побросали свою поклажу, намереваясь удрать, но, вспомнив, что бежать некуда, бросились ничком на землю и начали вопить, что это дьявол. Мы с сэром Генри стояли ошеломленные, но были еще больше ошеломлены, когда внезапно увидели Гуда, несущегося во весь опор по направлению к горам. Нам показалось, что капитан мчится верхом на лошади, издавая при этом дикие вопли. Вдруг, взмахнув руками, он со всего размаха тяжело грохнулся на землю.

Then I saw what had happened; we had stumbled upon a herd of sleeping quagga, on to the back of one of which Good actually had fallen, and the brute naturally enough got up and made off with him. Calling out to the others that it was all right, I ran towards Good, much afraid lest he should be hurt, but to my great relief I found him sitting in the sand, his eye-glass still fixed firmly in his eye, rather shaken and very much frightened, but not in any way injured.

injured ['ɪnʤǝd] (injure)

Тогда я понял, что случилось: в темноте мы наткнулись на стадо спящих квагг[49], и Гуд упал на спину одного из животных, которое в испуге сразу же вскочило и ускакало вместе с седоком. Крикнув своим спутникам, чтобы они не беспокоились, я бросился к Гуду и, к моей величайшей радости, нашел его сидящим на песке. Я вздохнул с облегчением, увидя, что он нисколько не пострадал от падения. Конечно, капитан был сильно напуган и его основательно тряхнуло, хотя это никак не отразилось ни на нем, ни на его монокле, который, как обычно, красовался в его глазу.

After this we travelled on without any further misadventure till about one o'clock, when we called a halt, and having drunk a little water, not much, for water was precious, and rested for half an hour, we started again.

halt [hɒlt]

precious ['preʃǝs]

После этого забавного инцидента мы продолжали путь без всяких неприятных происшествий. Около часу ночи сделав привал, выпив немного воды (пить вволю мы не могли, так как помнили, насколько драгоценна была для нас эта влага) и отдохнув с полчаса, мы двинулись дальше.

On, on we went, till at last the east began to blush like the cheek of a girl. Then there came faint rays of primrose light, that changed presently to golden bars, through which the dawn glided out across the desert. The stars grew pale and paler still, till at last they vanished; the golden moon waxed wan, and her mountain ridges stood out against her sickly face like the bones on the cheek of a dying man. Then came spear upon spear of light flashing far away across the boundless wilderness, piercing and firing the veils of mist, till the desert was draped in a tremulous golden glow, and it was day.

tremulous ['tremjʊlǝs]

Мы шли, шли и шли, пока наконец восток не зардел румянцем, как вспыхнувшее от смущения лицо девушки. Показались нежные лучи желтовато-розового цвета; они быстро разгорались и вдруг превратились в огненно-золотые полосы, по которым в пустыню скользнул рассвет. Звезды становились все бледнее и наконец совсем исчезли. Золотая луна потускнела, и горные цепи обозначились на поблекшем ее лике, как тени на лице умирающего. Лучи света, похожие на копья, сверкнули где-то очень далеко и озарили бескрайную пустыню, пронизывая и зажигая покров тумана, окутывающий ее, пока она вся не затрепетала золотым блеском. Наступил день.

Still we did not halt, though by this time we should have been glad enough to do so, for we knew that when once the sun was fully up it would be almost impossible for us to travel. At length, about an hour later, we spied a little pile of boulders rising out of the plain, and to this we dragged ourselves. As luck would have it, here we found an overhanging slab of rock carpeted beneath with smooth sand, which afforded a most grateful shelter from the heat. Underneath this we crept, and each of us having drunk some water and eaten a bit of biltong, we lay down and soon were sound asleep.

underneath [,ʌndǝ'ni:θ]

Мы решили не останавливаться, хотя нам и очень хотелось отдохнуть, так как знали, что, когда солнце поднимется выше, наступит такая жара, что вряд ли можно будет продолжать путь. Наконец, примерно через час, мы издали заметили несколько скал, возвышавшихся на ровной местности. Едва волоча ноги от усталости, мы поплелись к ним и с радостью увидели, что одна из них сильно выдается вперед, образуя навес, который мог служить хорошим убежищем от зноя. Земля под ним была покрыта мелким песком. Мы с наслаждением там укрылись, выпили немного воды, съели по кусочку билтонга и тотчас же заснули мертвым сном.

It was three o'clock in the afternoon before we woke, to find our bearers preparing to return. They had seen enough of the desert already, and no number of knives would have tempted them to come a step farther. So we took a hearty drink, and having emptied our water-bottles, filled them up again from the gourds that they had brought with them, and then watched them depart on their twenty miles' tramp home.

Когда мы проснулись, было уже три часа. Наши носильщики-кафры уже ждали нашего пробуждения, собираясь в обратный путь. Они были по горло сыты пустыней, и никакие ножи на свете не заставили бы их идти дальше. Мы с наслаждением выпили всю оставшуюся в флягах воду и, вновь наполнив их драгоценной влагой из тыквенных бутылей, принесенных туземцами, отпустили их домой.

At half-past four we also started. It was lonely and desolate work, for with the exception of a few ostriches there was not a single living creature to be seen on all the vast expanse of sandy plain. Evidently it was too dry for game, and with the exception of a deadly-looking cobra or two we saw no reptiles. One insect, however, we found abundant, and that was the common or house fly.

creature ['kri:tʃǝ]

reptiles ['reptaɪlz] (reptile)

В половине пятого мы двинулись дальше. В пустыне царила мертвая тишина. На всем видимом пространстве этой бесконечной песчаной равнины, кроме нескольких страусов, не было видно ни одного живого существа. Очевидно, для зверей здесь было слишком сухо и, за исключением одной или двух смертоносных кобр, мы не повстречали ни единого пресмыкающегося. Тем не менее одно насекомое встречалось в изобилии: обычная комнатная муха.

There they came, “not as single spies, but in battalions,”[50] as I think the Old Testament[51] says somewhere. What an extraordinary insect is the house fly. Go where you will you find him, and so it must have been always. I have seen him enclosed in amber, which is, I was told, quite half a million years old, looking exactly like his descendant of to-day, and I have little doubt but that when the last man lies dying on the earth he will be buzzing round – if this event happens to occur in summer – watching for an opportunity to settle on his nose.

battalions [bǝ'tæliǝnz] (battalion)

Они летали по пустыне и следили за нами, как шпионы, но не «поодиночке, а целыми отрядами», как это как будто где-то сказано в Ветхом Завете. Комнатная муха – необыкновенное насекомое. Куда бы вы ни пошли, вы всюду встречаете это создание. Так было, наверно, всегда, с начала мироздания. Однажды я видел это насекомое в куске янтаря, которому, как мне рассказывали, было не менее пятисот тысяч лет, и оно выглядело точно так же, как наша современная муха. Я почти не сомневаюсь в том, что когда на земле будет умирать последний человек, то муха (если, конечно, это случится летом) будет жужжать и кружиться вокруг него и внимательно следить, ожидая удобного случая, чтобы сесть ему на нос.

At sunset we halted, waiting for the moon to rise. At last she came up, beautiful and serene as ever, and, with one halt about two o'clock in the morning, we trudged on wearily through the night, till at last the welcome sun put a period to our labours. We drank a little and flung ourselves down on the sand, thoroughly tired out, and soon were all asleep. There was no need to set a watch, for we had nothing to fear from anybody or anything in that vast untenanted plain. Our only enemies were heat, thirst, and flies, but far rather would I have faced any danger from man or beast than that awful trinity. This time we were not so lucky as to find a sheltering rock to guard us from the glare of the sun, with the result that about seven o'clock we woke up experiencing the exact sensations one would attribute to a beefsteak on a gridiron. We were literally being baked through and through. The burning sun seemed to be sucking our very blood out of us. We sat up and gasped.

serene [sǝ'ri:n]

wearily ['wɪǝrɪli]

untenanted [ʌn'tenǝntɪd]

gridiron ['grɪdaɪǝn]

На закате солнца мы сделали привал и стали ждать восхода луны. Наконец она появилась на небе, спокойная и безмятежная, как всегда, и мы потащились дальше. Отдохнув только один раз около двух часов ночи, мы плелись всю ночь напролет, пока не взошло долгожданное солнце и мы не смогли наконец отдохнуть от мучительного ночного перехода. Выпив несколько глотков воды, совершенно измученные, мы повалились на песок и тотчас же заснули. Оставлять кого-нибудь на страже не было никакой необходимости, так как в этой бесконечной песчаной равнине не было ни одного живого существа. Нашими единственными врагами были жара, жажда и мухи. Но я скорей согласился бы подвергнуться опасности со стороны человека или дикого зверя, чем иметь дело с этой ужасной троицей. К сожалению, на этот раз нам не посчастливилось укрыться от зноя под какой-нибудь гостеприимной скалой. В семь часов мы проснулись от нестерпимой жары, испытывая такое ощущение, что нас, словно кусок филея, насадили на вертел и держат над раскаленными углями. Солнце пропекало буквально насквозь; казалось, что его палящие лучи вытягивают нашу кровь. Мы сели, едва переводя дыхание.

“Phew,” said I, grabbing at the halo of flies which buzzed cheerfully round my head. The heat did not affect them.

– Убирайтесь вон! – воскликнул я в изнеможении, разгоняя тучу мух, неутомимо и звонко жужжавших над моей головой.

Счастливые! Они не чувствовали жары.

“My word!” said Sir Henry.

– Честное слово… – промолвил сэр Генри.

“It is hot!” echoed Good.

– Да, жарковато! – перебил его сэр Гуд.

It was hot, indeed, and there was not a bit of shelter to be found. Look where we would there was no rock or tree, nothing but an unending glare, rendered dazzling by the heated air that danced over the surface of the desert as it dances over a red-hot stove.

surface ['sɜ:fɪs]

Жара действительно была невыносимая, и негде было укрыться от этого адского пекла. Вокруг, куда ни кинь взгляд, раскинулась голая, раскаленная пустыня. Не было ни бугорка, ни камня, ни единого деревца, ничего, что могло бы дать хоть чуточку тени. Нас ослеплял нестерпимо яркий блеск солнца, а жгучие, дрожащие струи воздуха, поднимающиеся над пустыней, как над раскаленной докрасна плитой, обжигали глаза.

“What is to be done?” asked Sir Henry; “we can't stand this for long.”

– Что же делать? – спросил сэр Генри. – Долго выдержать этот ад невозможно.

We looked at each other blankly.

В полном недоумении мы смотрели друг на друга.

“I have it,” said Good, “we must dig a hole, get in it, and cover ourselves with the karoo bushes.”

– Вот что! – сказал Гуд. – Нам нужно вырыть яму, забраться в нее, а сверху накрыться кустами.

It did not seem a very promising suggestion, but at least it was better than nothing, so we set to work, and, with the trowel we had brought with us and the help of our hands, in about an hour we succeeded in delving out a patch of ground some ten feet long by twelve wide to the depth of two feet. Then we cut a quantity of low scrub with our hunting-knives, and creeping into the hole, pulled it over us all, with the exception of Ventvögel, on whom, being a Hottentot, the heat had no particular effect. This gave us some slight shelter from the burning rays of the sun, but the atmosphere in that amateur grave can be better imagined than described. The Black Hole of Calcutta[52] must have been a fool to it; indeed, to this moment I do not know how we lived through the day. There we lay panting, and every now and again moistening our lips from our scanty supply of water. Had we followed our inclinations we should have finished all we possessed in the first two hours, but we were forced to exercise the most rigid care, for if our water failed us we knew that very soon we must perish miserably.

amateur ['æmǝtǝ]

moistening ['mɔɪsnɪŋ] (moisten)

miserably ['mɪzrǝbli]

Это предложение не вызвало в нас особого энтузиазма, но все же это было лучше, чем ничего. Мы тотчас же принялись за работу, и с помощью рук и лопаты, которую с собой захватили, нам через час удалось вырыть яму около десяти футов длиной, двадцати шириной и двух футов глубиной. Затем охотничьими ножами мы нарезали стелющиеся по земле ветки кустарника, забрались в яму и накрылись ими. Один Вентфогель не последовал нашему примеру: он, как готтентот, привык к пеклу и нисколько от него не страдал. Это убежище до некоторой степени предохраняло нас от жгучих солнечных лучей. Я предоставляю читателю вообразить, каков был воздух в этой самодельной могиле, так как у меня нет слов его описать. Наверно, Черная Яма в Калькутте была раем по сравнению с нашей дырой. Я до сих пор не понимаю, как мы пережили этот ужасный день, когда, задыхаясь от недостатка воздуха, мы лишь время от времени смачивали губы водой, которой оставалось совсем мало. Если бы мы дали себе волю, она была бы выпита в первые же два часа. Но мы вынуждены были соблюдать самую строгую экономию, так как слишком хорошо понимали, что без воды нам грозит гибель от жажды.

But everything has an end, if only you live long enough to see it, and somehow that miserable day wore on towards evening. About three o'clock in the afternoon we determined that we could bear it no longer. It would be better to die walking than to be killed slowly by heat and thirst in this dreadful hole. So taking each of us a little drink from our fast diminishing supply of water, now warmed to about the same temperature as a man's blood, we staggered forward.

dreadful ['dredfl]

staggered ['stægǝd] (stagger)

Время тянулось невыносимо медленно. Но всему на свете бывает конец, – если, конечно, доживешь до него, – и этот страшный день начал склоняться к вечеру. Около трех часов дня мы решили, что терпеть эту пытку больше невозможно. Лучше умереть в пути, чем медленно погибать от жажды и невыносимой жары в этой страшной яме. Отпив несколько глотков из нашего более чем скудного запаса воды, которая нагрелась до температуры человеческой крови, мы, шатаясь, вновь поплелись дальше.

We had then covered some fifty miles of wilderness. If the reader will refer to the rough copy and translation of old da Silvestra's map, he will see that the desert is marked as measuring forty leagues across, and the “pan bad water” is set down as being about in the middle of it. Now forty leagues is one hundred and twenty miles, consequently we ought at the most to be within twelve or fifteen miles of the water if any should really exist.

consequently ['kɒnsɪkwǝntli]

Нам удалось уже пройти около пятидесяти миль в глубь пустыни. Если читатель вспомнит наставления старого да Сильвестра и посмотрит еще раз на его карту, он увидит, что пустыня простирается на сорок лье[53], и водоем с «плохой водой» указан почти посреди нее. Сорок лье составляет сто двадцать миль, следовательно, мы должны были находиться самое большее в двенадцати или пятнадцати милях от воды, если, конечно, она еще существовала.

Through the afternoon we crept slowly and painfully along, scarcely doing more than a mile and a half in an hour. At sunset we rested again, waiting for the moon, and after drinking a little managed to get some sleep.

scarcely ['skeǝsli]

Весь день до захода солнца, испытывая нечеловеческие мучения и едва волоча ноги, мы медленно продвигались вперед, делая не более полуторы мили в час. Когда солнце село, мы сделали привал и в ожидании восхода луны немного подремали, предварительно выпив несколько глотков воды.