Путешествие в другие миры бесплатное чтение

Часть

I

Глава I. Горбун из Мон-Сент-Габриэль

Было прекрасное июньское утро 1870 года, когда я вышел из маленького городка Б… в Бретани, чтобы прогуляться на соседний холм Мон-Сент-Габриэль, где стояла знаменитая старая часовня, считавшаяся одной из достопримечательностей окрестностей. Я только что покинул Оксфорд на время каникул и после напряженной работы восстанавливался поездкой по Франции. Мой компаньон, Гальтон, вывихнул ногу и оставался в отеле, отдыхая в течение дня, но я не хотел упустить возможность увидеть Мон-Сент-Габриэль, поэтому утром я отправился на прогулку длиной около четырех километров один.

Это был тихий и несколько пустынный маршрут, и многие мысли о прошлом, будущем и вечности невольно приходили мне в голову. Но мне нет нужды беспокоить ими читателей, так как они не имеют прямого отношения к моему рассказу, тем не менее, впоследствии они неизгладимо запечатлелись в моей памяти.

В конце концов я добрался до небольшого мыса, вдающегося в море, на котором стоит Мон-Сент-Габриэль. Я перелез через несколько камней, окаймлявших тропинку, и поднялся к живописной и старинной часовне, ныне разрушенной. Вид был великолепный. Голубое море, украшенное то тут, то там небольшими гребнями серебристой пены, дикий скалистый берег, крики чаек и низкий рокот океана – все это приводило меня в трепет, а затем погружало в спокойную задумчивость.

"Как прекрасен этот мир! – подумал я. – Интересно, может ли что-нибудь превзойти по красоте такие пейзажи, как эти, или великолепные Альпы, или прекрасное и суровое корнуоллское побережье в шторм, или озерные районы на севере. Этот мир очень красив".

Боюсь, я, должно быть, поддался дурной привычке, которая иногда появляется у меня в одиночестве, когда я разговариваю сам с собой, потому что внезапно меня разбудил легкий шорох позади меня. Я повернулся, и мой взгляд встретил очень необычного вида человек. Это был очень низкий молодой человек, сильно деформированный в плечах. Он был одет в обычный костюм гувернера, с большой бретонской шляпой и плащом, наброшенным поверх блузы. Однако его лицо, несмотря на грубый костюм и явное уродство, отличалось изысканной утонченностью и даже красотой. Цвет лица был светлым, как у девушки, но бледным до бескровности. Его глаза, хотя и несколько затененные шляпой, были очень странными и блестящими. Черты лица были мелкими и тонкими. У него не было ни усов, ни бороды, и на вид ему было едва ли больше двадцати. Он смотрел на море и, хотя находился рядом со мной, казалось, не замечал моего присутствия.

Несколько минут я молча смотрел на воду, изредка бросая взгляд на своего спутника. "Бедняга, – сказал я себе, – какой необычный порок в плечах. Я никогда раньше не видел ничего подобного. И к тому же, какой он смертельно бледный, и такой утонченный, несмотря на крестьянское платье. Возможно, это какой-нибудь джентльмен, попавший в беду, какой-нибудь несчастный студент, потерпевший неудачу в жизненной битве". И тут меня охватила страшная мысль. "Надеюсь, он не думает о самоубийстве или не сошел с ума. В любом случае я нахожусь в неловком положении в этом одиноком месте, в чужой стране, рядом с сумасшедшим или с человеком в полном отчаянии".

Но когда я снова взглянул на это странное задумчивое лицо, мысль рассеялась. Он был задумчив, но вовсе не печален, ни возбужденного, ни угрюмого взгляда мании не было в этих умных глазах. Но он все еще смотрел на море, молча наблюдая за ним.

Я был крайне озадачен, и мне становилось не по себе, потому что Гальтон накануне вечером развлекал меня целым рядом ужасных бретонских легенд о "Белой Даме", призраках и знаках смерти; и действительно, здесь был человек, которого, если бы он встретился ночью, можно было бы легко принять за призрака. Но сейчас была не ночь, ярко светило солнце, и тень от странной фигуры незнакомца четко вырисовывалась на стене часовни.

Наконец я решил, что бесполезно и некрасиво делать вид, что не замечаю его, и что лучше будет заговорить. Поэтому я нарушил молчание вежливым поклоном и "Бонжур, монсеньор".

– Доброе утро, сэр, вы англичанин, не так ли? – сказал он очень приятным и чистым контральто с необычным, но приятным иностранным акцентом.

– Да, – сказал я, – и очень рад, что вы можете говорить со мной на моем родном языке. Могу я также спросить, вы француз или чужак в этой стране?

– Un étranger, monsieur1, – ответил он по-французски, а затем снова замолчал.

Таким образом, было очевидно, что он знал и французский, и английский, и при этом не был ни французом, ни англичанином. Чьим же подданным он был? Голос, акцент и манеры были столь же странными, как и внешность моего нового знакомого, и не дали мне никакой подсказки.

Было ощущение, что мой вопрос заставил его замолчать, и в течение нескольких минут он, казалось, не хотел возобновлять наш разговор. В конце концов я нарушил молчание.

– Вы хорошо говорите по-английски для иностранца. Вы когда-нибудь были в нашей стране?

– Никогда, сэр, но я очень хотел бы посетить ее. Мне говорили, что это страна свободы и прогресса, что в вашей стране много чего достойного и хорошего. В других частях Европы можно увидеть много печального – страдания, угнетение и горе. Я бы хотел увидеть более счастливую страну в этом мире. Возможно, Англия является таковой – возможно, так оно и есть, – добавил он после паузы.

– Говорят, ваша страна богата. Я надеюсь, что многие пользуются благами этого достояния, а не еденицы.

– Боюсь, мы не сможем этого утверждать. В Англии, как и в других странах, существует большое неравенство. Как вам нравится Франция? Мне любопытно, ведь вы говорите, что вы не француз.

– Веселая, любящая удовольствия нация, которой не хватает серьезности, стабильности, религиозных чувств. Франция слишком много живет настоящим и недостаточно – будущим и прошлым. Она эгоистична и горда, а гордость часто предшествует падению. Латинские расы кажутся все более вычурными. Они уже отжили свой век. У тевтонской расы, возможно, есть настоящее и ближайшее будущее. Однако я не могу сказать. Состояние Германии печально, хотя и не так печально, как Франции.

Рассудительность его замечаний тронула меня. Я посмотрел вниз на его поношенные и совершенно потрепанные брюки. Мне показалось печальным, что такой умный и образованный человек должен быть простым крестьянином и испытывать нужду. После некоторых минутных сомнений, когда я поднялся, чтобы вернуться в Б…, я решил сделать что-нибудь, чтобы помочь ему. Я сунул руку в карман и, краснея, протянул ему пятифранковую монету.

– Мой дорогой сэр, возможно, вам это нужно больше, чем мне – простите, что я предлагаю это.

Он взял ее, улыбнулся и просто сказал:

– Благодарю вас, сударь, если я смогу вернуть вам вашу доброту, я это сделаю обязательно. Возможно, мы еще встретимся.

– Адье, – сказал я, – надеюсь, мы еще встретимся.

Я поклонился и оставил его стоять, глядя на море.

Глава II. Осажденные в Париже

Я отправился в Париж утренним поездом, Гальтон, ноге которого стало гораздо лучше, сопровождал меня. Его пеший тур был вынужден прерваться из-за несчастного случая, и, поскольку я не хотел любоваться Бретанью в одиночку, мы решили немного задержаться в Париже вместе. Великолепный город выглядел как всегда – ярким, веселым и легкомысленным. Мало кто из этих двух миллионов мечтал о катастрофе, нависшей над ними, о невидимом дамокловом мече, подвешенном на волоске посреди всего этого веселья и великолепия. Уверен, что я, как никто другой, предвидел опасность для Парижа и, что еще хуже, катастрофу, нависшую надо мной.

****

Однажды утром, когда газеты были озабочены вопросом о престолонаследии в Испании, я подумал, что стало бы приятной переменой совершить поездку в Версаль. Гальтон в то утро уехал в Брюссель, и я остался один.

Я и представить себе не мог, чего мне будет стоить это небольшое путешествие. Мы только что подъехали к станции Севр, когда в одно мгновение я услышал огромный грохот, панели и крыша моего вагона посыпались на меня, и среди криков пассажиров, раненых и испуганных, я почувствовал внезапный удар, затем сильную боль в ноге, а затем…

****

Я не буду останавливаться на этом мучительном времени в больнице Святой Клотильды. Меня положили в палату для пострадавших, и я должен сказать, что всегда буду благодарен внимательным и добрым медсестрам и врачам, которые за мной ухаживали. Мои травмы были скорее утомительными и болезненными, чем опасными, у меня была сломана нога, и шок от аварии расшатал мою нервную систему.

Находясь в больнице, я услышал, как однажды пациенты рассказывали об удивительно способном молодом враче, чьи чудесные исцеления привлекли большое внимание в медицинских кругах. Я с жадностью слушал эти рассказы и решил, как только смогу, обратиться к нему.

Через несколько дней я поправился настолько, что меня перевезли в мой отель на улице Пеллетьер. Здесь, устроившись в своей комнате, я написал записку доктору Позеле (молодому врачу, о котором я так много слышал в больнице) с просьбой прийти и осмотреть меня.

Примерно через пару часов после того, как я отправил записку, гарсон объявил приход доктора Позелу. Он вошел, и, к моему изумлению, я снова увидел моего маленького изуродованного друга с Мон-Сен-Габриэль. Теперь он был одет несколько лучше, но, хотя день был теплый, он был закутан в плащ. На его лице было то же мягкое, странное выражение – умиротворенное спокойствие, и в то же время в нем чувствовалась загадочность и торжественность. Он был удивлен так же, как и я.

– Я рад встрече с вами, – сказал он, – и в то же время сожалею, что вижу вас таким. Вы страдаете. О, хрупкое человечество. Через что приходится пройти человеку в его земной жизни. Я хотел бы сразу же вылечить вас, но то, что вы говорите в отчете о вашем случае, который вы приложили к своему письму, показывает мне, что это как раз тот случай, когда я могу сделать меньше всего. Сломанная конечность! Только природа может её вылечить. Но я могу облегчить вашу боль.

Затем он расспросил меня о моих симптомах и, уходя, дал мне снадобье, которое чудесным образом сняло мою нервную депрессию.

****

День ото дня новости в политическом мире становились все более тревожными. Война разгоралась. Начался марш на Берлин, и крики доносились даже до нас, когда я находился в больнице. Теперь газеты занимали мои мысли даже на больничной койке. Лечение Позелы дало мне прекрасное облегчение, но сломанная кость нуждалась в покое, чтобы срастись как надо, и я должен был оставаться в своей палате пленником, пока ожившие и памятные сцены войны – Гравелотт, Мезьер, Седан – будоражили умы всех вокруг.

После этого визита я больше не видел Позела. Я узнал, что на следующий день он отправился с санитарной машиной на соединение с армией маршала Макмагона.

Я начал сильно волноваться. В конце концов, я полностью оправился от болезни и смог передвигаться, но линия "крови и железа" связывала меня, как и всех остальных, в пределах осажденного города. Здесь не было недостатка в волнениях. Новости каждого дня были захватывающими, и часто можно было видеть ужасные картины войны. Это было все равно, что быть зрителем огромной трагедии, и парижане воспринимали все именно так. Их сильное драматическое чувство было взбудоражено и их поначалу словно забавляло зрелище войны у самых их ворот. Я не мог сопротивляться этой заразе, но все же мне, как и им, было о чем беспокоиться. Мой осенний семестр в Оксфорде, конечно, был безнадежно потерян, и, возможно, мой постный семестр тоже, потому что казалось, что осада будет продолжаться долго, и действительно, парижане заявили, что будут держаться до последнего. Если так, то мои перспективы спастись были весьма мизерными, и я был в опасности, что эта жалкая франко-прусская война нанесет внушительный ущерб моей карьере.

****

Помню, как однажды вечером я прогуливался по саду Тюильри, наблюдая за вспышками прусской артиллерии, и видел французские войска, марширующие к укреплениям, с барабанами, бьющими перед ними. Пушки грохотали, как раскаты грома, а парижская толпа спокойно смотрела на происходящее, как будто просто наблюдая за трагедией, а не находясь в осажденном городе. Вдруг я заметил доктора Позела, проходившего рядом со мной.

– Куда вы идете? – спросил я.

– На укрепления. Я должен сделать все возможное для раненых. О, это ужасная война! Как люди могут продолжать и повторять этот ужасный способ улаживания национальных разногласий? Как грохочут пушки! Многие души отправляются в вечность. Какой ужас! Как неподготовлены некоторые!

– Вы принимаете это более близко к сердцу, чем большинство вокруг вас. Но вы в опасности на фронте.

– Не беспокойтесь обо мне, думайте о себе и о бедных солдатах, я в безопасности, – и улыбнулся.

– Да, но вы будете на фронте. Пушки убивают и врачей, и бойцов. Это действительно ужасная машина войны – такая дальнобойная. Это гораздо хуже, чем рукопашная схватка во времена рыцарства. Каждый страдает. Только вчера я слышал, как снаряд разорвался в спальне школы, где спали девять маленьких мальчиков, и убил троих. Я только хотел бы уехать из города, потому что я не имею никакого отношения к этому конфликту.

– Возможно не имеете. Однако давайте поговорим об этом завтра. Аревуар!

Я пошел домой, в гостиницу, и, просыпаясь ночью, слыша далекий грохот пушек и видя вспышки сквозь оконное стекло, я раз или два вспоминал храброго, доброго Позелу и его миссию милосердия на укреплениях.

Глава III. Бегство

На следующее утро, сразу после позднего обеда (довольно небольшого и не роскошного, так как еда в Париже становилась ужасно дорогой, а лошадей начали обрекать на бойню), я направился в гостиную на улице Риволи, чтобы узнать новости, которых все ждали почти с таким же нетерпением, как и обеда, когда встретил моего необычного друга.

– Как вы провели вчерашний вечер? Не хотите ли зайти и немного подкрепиться?

– Я не могу ничего есть, но я хотел бы поговорить с вами.

Мы поднялись наверх, в мою комнату. Позела сел и пристально посмотрел на меня, что почему-то меня очень встревожило, потому что его взгляд был удивительно завораживающим. Я никогда не чувствовала ничьих глаз так, как его.

– Вы действительно очень хотите выбраться из этого ужасного места, вернуться домой в свою мирную страну, сбежав от этих ужасных сцен войны?

– Да, очень, я готов заплатить практически любую цену, лишь бы не совершать неправильных поступков, чтобы выбраться из этого места. Что мне до этого? Я не француз, это не моя страна. У меня нет никакого интереса в этом конфликте, а если бы и был, я все равно ненавижу войну, я всегда ее ненавидел, а сейчас больше, чем когда-либо. Она может развивать мужественные качества, но все же это зло.

– Вы действительно хотите уехать из Парижа? – спросил он.

– Зачем переспрашивать? Разве не ясно, что я просто должен хотеть вернуться домой? От этого может зависеть все мое будущее. Если я пропущу еще один семестр, мои шансы получить образование исчезнут. Ради Бога, скажите мне (я начинал волноваться), как я могу выбраться отсюда?

– Я не могу этого сказать, но я могу вытащить вас.

– Как?

– Я не должен говорить, как. Но к завтрашнему утру, если вы того пожелаете, вы можете быть на пути в Англию. Только обещайте мне никогда не спрашивать, как я вас освободил.

– Обещаю. Я даю вам слово, даю вам слово чести христианина и английского джентльмена, я никогда не буду спрашивать вас, если только вы подтвердите, что я освободился не в результате какого-то неправильного или бесчестного поступка.

– Я могу заверить вас в этом. В моем способе освободить вас и себя нет никакого вреда. Я могу поехать с вами в Англию, если вы не против моего общества.

– Мой друг, мой освободитель, как я смогу показать, как я вам благодарен? Возможно, если вы поедете со мной в Англию, я смогу попытаться продемонстрировать вам хоть десятую часть моей благодарности. Но как мы сможем выбраться?

– Тише! Вы обещали.

– Простите меня, это было такое естественное восклицание. Когда вы приедете, чтобы забрать меня?

– В восемь. Будьте готовы, но я могу забрать только вас, а не ваше имущество, его нужно оставить. Адью!

Не могу выразить, как я был рад перспективе освобождения. Условие казалось любопытным, но я был слишком рад надежде на спасение, чтобы беспокоиться об этом.

****

Я собрал свои вещи, запер чемодан и попросил хозяина позаботиться о нем, когда я оплачу счет, и отдать мне его, когда осада закончится.

– Но, месье, вы не сможете пройти через прусские линии. Они никого не пропустят, уверяю вас, даже англичанина. Вас расстреляют, месье.

– Я не могу сказать вам, как я смогу выбраться, но один друг говорит, что он справится с этим, и, поскольку он очень умный человек, я не могу ему не поверить.

– Возможно, это можно сделать на воздушном шаре, но в течение трех дней ни один шар не полетит.

– Ну, я должен идти. Позаботьтесь, пожалуйста, о моем чемодане, и я надеюсь, что вы будете спасены в этой ужасной осаде.

– Ах, месье, это действительно ужасно, – сказал мой хозяин.

Я ушел, попрощавшись, с легким кошельком, которого едва хватило на дорогу в Англию.

Я поспешил на улицу Субиз, к дому 17, на Монмартре, где, как я знал, живет Позела. Поговорив с консьержем, я направился на четвертый этаж, где постучал в скромную на вид дверь как раз в тот момент, когда часы пробили восемь.

– Войдите, – произнес мягкий, приятный голос Позелы.

Я открыл дверь и вошел. Это была тихая, непритязательная маленькая комната, но с прекрасным видом на город, большинство огней которого было хорошо видно из окна. Мебели почти не было, а та, что была, казалась бедной. Это было похоже на комнату простого гувернера. Перед открытым окном стоял диван.

– Вы уверены, что хотите покинуть Париж?

– Я совершенно уверен, поверьте мне. Мои деньги почти закончились, и мое терпение тоже. Моя жизнь скоро может оказаться в опасности. Уверяю вас, я буду глубоко обязан вам, если вы освободите меня.

– Тогда спите!

Сказав это, он провел надо мной своей рукой. Я почувствовал, что мои чувства притупились, меня охватила сонливость, я опустился на диван и вскоре погрузился в глубокий сон.

****

Сколько я проспал, не знаю, думаю, часа три или четыре. Когда я проснулся, то сразу увидел, что нахожусь в совершенно незнакомом месте. Это было большое поле возле шоссейной дороги, рядом с которым находился лес. Не было видно ни одного человека. Все было тихо и спокойно, а воздух свеж и прохладен. Это была страна покоя. Я встал и посмотрел вокруг себя, но света было недостаточно, чтобы разглядеть что-либо, кроме неясных очертаний деревьев и серовато-белого покрытия шоссе. Я повернулся. Вдалеке за моей спиной была дымка, похожая на огни далекого города. Я приостановился и прислушался. Да! Далеко-далеко раздавался глухой грохот далекой канонады. Я был вне Парижа.

Мысль о моем внезапном освобождении совершенно ошеломила меня. Я упал на колени и возблагодарил Бога за свое освобождение, которое было настолько внезапным и необъяснимым, что казалось почти сверхъестественным. Как я мог пройти эту линию "крови и железа"? Какие средства могли быть использованы. Во всяком случае, Позела сдержал свое слово. Я наконец-то покинул Париж и оказался в недосягаемости прусских войск, и между мной и Англией не оставалось ничего, кроме нескольких часов пути на поезде и пароходе.

Когда я шел по шоссе, все еще не понимая, где я нахожусь и куда мне следует направить свои шаги, я вдруг заметил человека, сидящего на одном из белых камней, обозначавших границу дороги. Он был сгорблен, но даже в темноте мне показалось, что я узнал Позелу.

– Это ты, Позела? – сказал я.

– Да.

– Что ж, я очень благодарен тебе за то, что ты успешно выполнил свое обещание. Но где мы находимся? Мы уехали из Парижа, это ясно, но где мы находимся?

– В Понтуазе. Разве вы не видите огни города? А вот и грохот пушек!

– В Понтуазе? Дай-ка припомнить, это станция на линии, ведущей в Амьен. Давайте пересядем на железную дорогу и первым же поездом отправимся в Англию.

Позела согласился, и мы пошли вниз по холму. Через четверть часа мы вошли в город и прошли по его тихим улицам, совершенно пустынным, если не считать прусских часовых, чьи каски блестели в свете газовых фонарей. Сейчас я видел их впервые. Было очевидно, что мы находимся вне пределов Парижа.

Железнодорожная станция была освещена и наполовину заполнена людьми, ожидавшими раннего поезда. Прусский часовой ходил взад и вперед, а в зале ожидания отдыхал капрал. Наконец подошел поезд, и я не могу описать свои чувства, когда я, наконец, оказался на пути в Англию.

Мой странный попутчик был довольно печален. Он снова и снова говорил о тех страданиях, которые он видел, вызванных этой ужасной войной, о глупости народов, не отменивших такой способ разрешения споров, о его расточительности и греховности. Я выслушал его и принял его аргументы, которые были красноречиво изложены. Затем он сменил тему и задал мне множество вопросов, на многие из которых я не смог ответить. Я рассказывал об Англии, о ее истории, правительстве, населении, природе, климате и т.д. Пока мы разговаривали, он достал блокнот и, казалось, записывал то, что я говорил. Боюсь, я был достаточно груб, чтобы однажды заглянуть ему через плечо, но, хотя я достаточно хорошо владею стенографией и изучил не только фонографическую, но и другие системы, я не смог определить, что именно он записывал.

В конце концов мы прибыли в Дьепп, который, как я обнаружил, находился во владении пруссаков. Через несколько часов я снова ступил на британскую землю.

– Как я рад, – сказал я, – и как благодарен вам за то, что вы привезли меня домой, в старую добрую Англию!

– Человек любит свою страну. Полагаю, я должен любить свою, даже если бы она была менее милой.

– Но что такое ваша страна?

Он молчал и, казалось, не слышал моего вопроса.

Глава

IV

. Лондон

Через пару часов мы были на Лондонском мосту. Было уже утро – холодное ветреное утро, но не такое туманное, как обычно. У нас не было багажа, и мой кошелек был почти пуст; у Позела, казалось, с собой ничего не было вообще, потому что я заплатил за его проезд и за свой собственный, а он, казалось, совершенно игнорировал этот факт, – эксцентричность, которая в другое время мне бы не очень понравилась, но которая, в условиях моего огромного долга перед ним, не могла мне не нравиться, поэтому я предложил пройтись пешком до моего дома в Кенсингтоне. Когда мы переходили мост, он, казалось, был поражен тем, что увидел – толпами людей и судоходством. Он перегнулся через парапет, глядя на Темзу.

– Значит, это самый большой город на земле?

– Не просто самый большой из всех, что есть, но и из всех, что когда-либо были. Даже императорский Рим не был так велик, как Лондон. В нем почти четыре миллиона жителей.

– Это действительно великий город. Четыре миллиона! Это больше, чем жителей в Швеции, или в Дании, или в Греции!

– Намного больше, – ответил я.

– Как вы думаете, это счастье для такого количества людей жить в одном городе? Достаточно ли им света и воздуха? Здесь всегда так дымно?

Так мы беседовали, пока шли по городу. Он проявлял живой интерес ко всему, и часто варьировал свои вопросы мудрыми и вдумчивыми замечаниями. Его характер был очень странным, он казался полным сочувствия к человеческому горю, и в то же время его ничто не поражало. Он казался любопытным, но, увидев вещь, был разочарован и говорил обо всем в печальном и жалостливом тоне, показывая, как все могло бы быть лучше и должно было быть лучше, чем есть. В каком-то смысле было досадно показывать наш великий мегаполис столь суровому, но в то же время столь доброжелательному критику. Он, очевидно, искренне жалел нас, жалел Лондон, жалел Англию, жалел все и всех, и все же, как ни странно, он не был тщеславен, не был самовлюблен, не был мизантропом. Он, однако, смотрел на все с возвышенной точки зрения, видел все недостатки, но не радовался, видя их. Я с патриотическим рвением пытался представить все в лучшем свете перед моим добрым, хотя и загадочным, благодетелем, но это было бесполезно. Он, очевидно, считал нас в Англии очень несчастной расой существ, а Лондон – очень большим, но отнюдь не великим городом. Я вспомнил его высказывания во время нашей первой встречи и с сожалением обнаружил, что его ожидания от Англии не оправдались.

Таким образом, мы приехали ко мне домой. Мой отец был, надо ли говорить, очень рад меня видеть. Я писал из Понтуаза и отправил письмо перед самым отъездом, но я приехал быстрее, чем почта. Семья узнала новости обо мне только по воздушной почте за несколько недель до этого, и вот я приехал, совершенно неожиданно.

– Как тебе удалось выбраться, мой мальчик? Я так понял, что пруссаки не пропускают никого через свои линии. Полагаю, к тебе отнеслись благосклонно, как к англичанину?

– Ни в коем случае. Как я выбрался, должно остаться тайной; на самом деле, я и сам этого не понимаю. Однако я могу лишь сказать, что своей безопасностью я полностью обязан доктору Позелу, которого я должен представить вам как своего лучшего друга и избавителя от плена.

– Что ж, сэр, я рад нашему знакомству и слишком рад видеть своего сына в безопасности, чтобы не полюбопытствовать, как вам удалось избежать прусской бдительности. Вы чужой в Англии?

– Я никогда не был здесь, – сказала Позела, – до сегодняшнего утра, но я часто смотрел на Англию издалека и хотел побывать здесь.

– Полагаю, из Кале. Там в хорошую погоду можно увидеть белые скалы Альбиона.

Позела ничего не ответил.

Разговор изменил направление. Поток вопросов направился на меня. Прозвучало приглашение к завтраку, так как было еще рано, и мы пошли в комнату для завтрака. Закончив свои вопросы ко мне, отец, естественно, перевел разговор на нашего гостя, и я сразу заметил, какое впечатление он произвел на него. О войне ему было нечего сказать, все вопросы о ней казались неприятными, но на все остальные темы он вел разговор вполне хорошо. Тем не менее, он ни в коем случае не был тем, кто хотел изложить истину или продемонстрировать свой талант. Он скорее преуспел в вопросах, чем в ответах, но его вопросы демонстрировали простоту и вдумчивость, что было поразительно. Он спрашивал почти на все темы, связанные с Англией: ее история, правительство, политика, статистика, религия, торговля – про все. Мой отец был человеком, любящим высказывать свое мнение по любому поводу, и поэтому он был в восторге от своего умного и вдумчивого гостя. Некоторые вещи Позелу было трудно понять, особенно то, как в такой богатой стране может существовать столько несчастных и как люди могут так расходиться в религиозных вопросах. Его смущало партийное правление, а также существование бесконтрольной безнравственности в нашей великой метрополии. После завтрака мы отправились осматривать Лондон, мой отец сопровождал нас. За этот день мы увидели столько, сколько смогли. Позела интересовался всем, но был скорым на ногу экскурсантом. В большинстве случаев он воспринимал увиденное моментально, и, как мне показалось, был склонен к спешке. Больше всего его поразил Британский музей, где мы остановились на несколько часов, и здесь он особенно заинтересовался орнитологическим отделом.

Вечером, после того, как наш долгий осмотр достопримечательностей был закончен, и я основательно устал (хотя я сопровождал их едва ли в половине достопримечательностей), Позела спросил, как ему добраться до Америки, так как он хотел посетить Ниагару, а затем отправиться в Сан-Франциско. Мы узнали, что один из пароходов компании "Кунард" должен был отплыть через пару дней, поэтому было решено, что после еще одного дня в Лондоне он поедет со мной в Оксфорд, а оттуда отправится в Ливерпуль для посадки на корабль.

Этот план был выполнен. Еще один день он провел в городе, осматривая достопримечательности, часть времени из которого по его настоянию была снова отдана Британскому музею, где он с большим интересом изучал некоторые диковинки. Вечером мы пошли на праздничную службу в одну из лондонских церквей. По его словам, это был первый раз, когда у него была возможность посетить службу в церкви Англии. Он разговаривал со мной на религиозные темы два или три раза, и всегда выражал свое мнение с величайшим благоговением. Действительно, он казался очень набожным человеком, хотя к какой форме христианства он принадлежал, я не мог сказать; он точно не был ультрамонтаном2 и не казался иностранным протестантом. Один или два раза мне показалось, что он принадлежал к греческой церкви, но на самом деле доказательств этому было немного.

На службе он вел себя с величайшим благоговением и присоединился к пению богатым и удивительно мелодичным контральто (он был намного выше высокого тенора). Казалось, он полностью погрузился в службу, что показывало его глубокую веру. Когда все закончилось, прочитав свои личные молитвы, я собрался уходить, но Позела остался стоять на коленях. Я ждал и ждал. Все, кроме служителей, покинули церковь, но Пожела оставался в молитвенном состоянии. Наконец мне пришлось дотронуться до него и прошептать:

– Служба закончилась, и они скоро захотят потушить газ.

– Закончилась? И так скоро! Я думал, что это всего лишь предварительный этап. Как быстро люди устают от молитвы и хвалы!

Глава V. Оксфорд

На следующее утро мы вместе отправились ранним поездом в Оксфорд. В целом, мой необычный друг оказался более доволен университетским городом, чем я ожидал, ему понравилось количество общественных зданий, архитектура, сады, музей, библиотеки.

– Мне очень нравится Оксфорд, – сказал он после нескольких часов торопливой прогулки по колледжам и "львам", – если бы у меня было время, я бы хотел остаться здесь на день или два. Он напоминает мне…

Он сделал паузу и не закончил фразу.

– Во всяком случае, оставайтесь на ночь, – сказал я. – коль вам так понравился город, и я хотел бы познакомить вас с некоторыми друзьями.

Я пригласил некоторых из кружка любителей чтения, к которому принадлежал, всех тех тихих, начитанных людей, устремленных к успеху, к себе в комнату на кофе после ужина. Позела согласился остаться со мной еще на один день и пообедать со мной.

Мои друзья тепло приняли меня и засыпали вопросами о моих приключениях во время осады. Однако вскоре я заметил, что их внимание привлекает мой странный спутник. Хотя он был тихим, незаметным и отстраненным, в его манерах, внешности и речах было что-то настолько необычное, что нельзя было не обратить на него внимания. Хилберт, человек из Мертона, с которым я был очень близок и который присоединился к нашей компании, был особенно очарован им. Гильберт был эксцентричным человеком, которого сильно поносили за его веру в месмеризм и спиритизм. Его и Позела сильно влекло друг к другу, и вскоре они перешли к любимой теме Гильберта – оккультным наукам.

– Я убежден, – говорил Гильберт, – что в современном мире существуют две правящие силы. Деньги и психическая сила. И я ни в коем случае не уверен, что последняя, наименее признанная, на самом деле не является самой мощной, ибо человек, обладающий психической силой, может силой воли заставить тех, кто находится под его влиянием, отдать свои деньги по его желанию. Многие великие люди в истории были таковыми не столько в силу своих умственных способностей, сколько в силу этой психической силы. Посмотрите на Наполеона – какой чудесной, почти сверхъестественной была его карьера, и во многом она была обусловлена его силой власти над людьми. Уничтожая авторитет и ослабляя власть королей и священников, мы дали этим двум силам – деньгам и психической силе – неограниченный простор. Пока существовала власть, богатый человек мог быть ограничен в использовании своего богатства, и психическая сила также имела свои пределы. Теперь, все больше и больше, человек имеет дело с человеком в битве за жизнь, таким образом, самые богатые и сильные получают превосходство.

– Верно, – сказал я. – Я вижу это наиболее четко в религиозных движениях этого мира. Как удивительна преданность некоторых сект, которые так твердо верят в частное суждение и право на свободу совести для своих лидеров и проповедников. Я могу объяснить это только психической силой. Вся инициация причастна к ней. Инициация – это своего рода спиритический сеанс, на котором вызываются духи, овладевающие новообращенными. Хуже всего то, что в теории эти загипнотизированные люди освящаются. Это всего лишь своего рода обожествление психической силы.

– Что вы думаете по этому поводу? – спросил Гильберт у Позелы.

– Психическая сила, – ответил он, – действительно является движущей силой в истории человечества. Бесполезно говорить о свободе, пока слабые люди беспрекословно подчиняются приказам других людей с более сильной волей, чем их собственная, даже в ущерб себе. Это одно из чудес этого мира и один из секретов возможности того разрушительного правления и беззаконного управления, которое мы видим, что люди так слепо подчиняются воле друг друга, а потом говорят о свободе.

Поскольку мы только что говорили о спиритизме, я предложил спиритический сеанс. Я не очень-то верил в это, но я знал, что Гильберт исповедовал себя медиумом, и я подумал, что, если в этом что-то есть, это может быть способом раскрыть тайну о моем таинственном друге, не задавая ему вопросов. Мне показалось, что сначала он возражал против спиритического сеанса, но в конце концов согласился присоединиться к кругу. Мы приглушили свет и положили руки на стол в нужной последовательности. Через несколько минут у Гильберта появились симптомы сонливости, а затем, казалось, начались легкие конвульсии – обычный симптом того, что спиритуалисты называют "быть под контролем". На столе под покрывалом лежал лист бумаги и карандаш.

– Снимите это покрывало, – сказал Гильберт.

Я сделал это, и на бумаге были начертаны следующие слова:

"Мы не можем ничего раскрывать сегодня вечером. В комнате находится один человек, которого мы не можем понять, но который кажется нам совсем не таким, каким он кажется вам. Возможно, он знает больше, чем мы".

Позелу не понравилось это сообщение. Он встал из-за стола и почти весь вечер хранил молчание. На следующее утро он отправился в американское турне.

Глава VI. Глава о любви

Прошло шесть месяцев. Для меня это был один из самых насыщенных событиями периодов моей жизни. Я сдавал экзамен на степень. Мои оценки были не столь высоки, как я надеялся, поскольку парижское приключение сильно отбросило меня назад в учебе. Тем не менее, я улучил момент и нашел несколько блестящих и свежих мыслей моего таинственного друга, которые пригодились мне на экзамене.

– Нам пришлось проверить вас на первый класс, потому что некоторые из ваших ответов были настолько замечательными, – сказал мне потом один из экзаменаторов. – Где вы вычитали эти необыкновенные идеи?

– Я никогда их не читал, – ответил я, – я только слышал их от одного очень необычного и эксцентричного гения, которого я встретил в Париже. Мне кажется, что они верны, хотя откуда он их взял, я не могу сказать.

****

После окончания Оксфорда я стал частным репетитором молодого человека по имени Уильям Ричардсон, сына богатого никудышного плутократа из Манчестера, который хотел, чтобы его сын отправился под руководством оксфордского репетитора в турне по Европе. Поскольку я уже достаточно хорошо знал Францию, я был вполне пригоден для такой работы. Однако наше путешествие вышло за пределы Франции, в Швейцарию и Германию. Мы отправились в Страсбург, затем в Шварцвальд, где в течение нескольких дней совершали очаровательную пешеходную экскурсию. Во Фрайбурге мы сели на поезд до Баля, а оттуда пешком через регион Юра до Берна.

В Берне мы встретили очаровательную семью, отца, мать и дочь, Кристоферсонов, с которыми меня познакомили друзья по колледжу. Я нашел мистера Кристоферсона самым приятным знакомым, который особенно соответствовал моему душевному настрою. Мы часто совершали экскурсии в горы вместе с молодым Ричардсоном, иногда в компании двух дам, которые очень приятно отзывались об уме моего юного подопечного. Должен сказать, что поначалу я несколько завидовал тому вниманию, которое мисс Кристоферсон уделяла Ричардсону, но вскоре убедился, что она просто покровительствует неотесанному парню, которого, как мне кажется, она скорее презирала, чем восхищалась, хотя в добром расположении духа иногда выводила его в свет.

Я никогда не забуду эти прогулки и поездки вокруг Берна на фоне великолепных снежных Альп или у бурлящего Аара. Это одни из самых ярких моментов моей жизни. Несколько раз я упоминал о моем таинственном друге и избавителе Позеле, от которого я не получил ни одного письма или сообщения с тех пор, как он уехал в Америку.

– Мне бы так хотелось, чтобы вы с ним встретились, – сказал я однажды Мод Кристоферсон, когда мы гуляли по холмам близ Берна. – Возможно, вы сможете разгадать его тайну. Говорят, что дамы острее распознают секреты, чем мужчины.

– Мне бы очень хотелось, – сказала Мод, – познакомиться с вашим таинственным другом. Человек, который может вывезти друга из Парижа в разгар осады через прусские линии, который обладает такой удивительной способностью усыплять людей, когда ему это нужно, который так сведущ во всех вопросах и при этом так молод, такой восхитительный Кричтон, который никогда ничего не расскажет о своей нации или происхождении, – это действительно любопытная личность, с которой стоит познакомиться. Мне нравятся эксцентричные люди. Ваш друг похож на Жозефа Бальзамо из романа Дюма, но я надеюсь, что он не такой плут.

– Нет, я вполне уверен, что он не плут, хотя и загадочный. Он кажется религиозным в своем роде, хотя в чем его религия, я не могу определить. Он очень благоговейно отзывается о каждой форме христианства, а в поведении кажется вполне последовательным. Его манера поведения в церкви Святого Ансельма была самой набожной, а что касается модного скептицизма века, то он всегда отзывался о нем с невыразимым презрением, как о чем-то скорее глупом, чем нечестивом, ведь он снова и снова убеждал меня, что набожность – это истинная мудрость.

– Возможно, он лицемер, – сказал мистер Кристоферсон, врываясь в наш разговор. – Я не люблю этих загадочных людей. Возможно, он нигилист, или главарь фениев3, или еще чего-нибудь в таком роде.

Так мы часто разговаривали о Позеле, и чем больше я говорил, тем больше дамы, казалось, возбужденные любопытством, желали встретиться с этим странным существом, так непохожим на всех остальных.

****

Однажды утром, когда я спустился к завтраку, я обнаружил на столе письмо, написанное странным, но изящным почерком, адресованное из моего колледжа в Оксфорде. На нем был почтовый штемпель Бомбея. Я сломал печать и был одновременно удивлен и обрадован, прочитав следующее:

"Дорогой Гамильтон, я рассчитываю быть в Берлине во время триумфального вступления прусских войск, если вы будете там, я буду рад встретиться с вами. Я буду на Унтер-ден-Линден, по левую сторону от Бранденбургских ворот. Да пребудет с Вами Бог.

Позела".

Я показал это странное послание Кристоферсонам. Дамы были очарованы.

– Давайте поедем в Берлин, – сказала Мод. – Я бы так хотела увидеть вступление прусских войск. Это будет зрелище, которое мы никогда больше не увидим. Это будет великое историческое событие, о котором потом будут долго говорить.

Хотя я подозреваю, что очарование прусского въезда было лишь частью их причины (ведь они никогда раньше не говорили об этом долгом путешествии в Берлин), их уговоры были настолько искренними, что мистер Кристоферсон уступил, и мы вместе отправились через Германию в Берлин, добравшись туда за день до триумфального въезда.

****

Мне нет необходимости пытаться описать это великолепное воинственное зрелище, о котором так часто рассказывают более талантливые авторы.

Достаточно сказать, что она превзошла все наши ожидания. Мы заняли место недалеко от Бранденбургских ворот. Толпа была настолько плотной, что искать там Позела было все равно что искать иголку в стоге сена, но, когда мимо пронеслись стройными рядами гвардейцы, подняв глаза к дереву, я заметил там своего необычного, эксцентричного друга. Он тоже увидел меня и махнул ругой. Не сводя с него глаз, я заметил, что перед окончанием процессии он спустился вниз и затерялся в толпе. Мы остались на месте, и через несколько минут Позела локтем протиснулся ко мне.

– Я был уверне, что должен встретить тебя здесь, хотя толпа была так велика. Я рад, что мы нашли друг друга.

– Я тоже, – сказал я. – Позвольте мне представить вас мистеру Кристоферсону. Пойдемте пообедаем с нами в нашем отеле.

Позела согласился, и мы поспешили сквозь толпу к отелю. За ужином я задал ему много вопросов о его путешествии. Он объехал весь мир и, казалось, видел все. Он был в Калифорнии, Перу, Австралии, Новой Зеландии, Японии, Китае, Индии и Египте. Он поднялся на Чимборасо и несколько мексиканских гор. Он плавал по рекам Хуанхэ и Янцзы. Он побывал в Сибири, поднялся на гигантские горы Эверест и Двахгири. Поначалу, очевидно, он не произвел на мистера Кристоферсона приятного впечатления. Я видел, что, как человек мира, он подозревал Позела в хвастовстве и неправдивости. На самом деле он, очевидно, не верил, что тот мог побывать во всех этих местах, особенно за столь короткое время. Что касается миссис Кристоферсон, то она, конечно же, была очень весела и в какой-то степени рада побеседовать с таким великим путешественником. Наш разговор, естественно, перешел на представление этого дня. Я спросил Позела, что он об этом думает.

– Я никогда не видел ничего подобного. Я не восхищаюсь порадом, потому что, как ты знаешь, я не люблю войну. Но мужество и стойкость – это добродетели, и, возможно, такие вещи нужны, чтобы побудить мужчин быть храбрыми и стойкими.

Мы просидели до позднего вечера, обсуждая множество вопросов. Как и прежде, даже более того, как никогда, я был поражен разнообразием информации полученной от Позелы, свежестью его мыслей, блеском, глубиной и проницательностью. Многие из высказанных им идей я никогда раньше не слышал.

– Не могли бы вы дать мне рекомендацию к какому-нибудь вашему другу в Англии, – сказал Позела, – который живет в деревне? Я хочу немного отдохнуть в тишине.

– О, да. Я уверен, что С…, один из стипендиатов моего колледжа, который сейчас является викарием Трехиндры в Корнуолле, был бы рад познакомиться с вами. Мы часто говорили о вас в Оксфорде, и он очень хотел бы с вами познакомиться.

Я написал ему рекомендательное письмо, которое он принял.

****

– Что вы думаете о Позеле? – спросил я Мод следующим утром.

– Иногда он мне совсем не нравится, хотя я думаю, что он все же должен нравиться. В нем есть что-то сверхъестественное. Иногда, правда, не смейтесь, он почти совсем не похож на человека. Его глаза такие удивительные и странные, его голос такой необычный, его чудесная образованность, его очевидная молодость. Действительно, он похож на Вечного жида или Летучего голландца, или на что-то еще сверхъестественное. Я его очень пугаюсь.

Глава VII. Странное письмо

Прошли месяцы – насыщенные для меня. Об одном из событий мои читатели могут догадаться. Наша симпатия по поводу Позелы и его тайны переросла в симпатию в других вопросах. Между мной и мисс Кристоферсон возникло взаимное расположение, которое в конце концов привело к тому, что я предложил ей сменить ее имя на мое, и по этому вопросу меня направили к ее родителям. Говорят, что путь настоящей любви никогда не бывает гладким, и, возможно, наш случай был не таким, ибо препятствия оказались не очень серьезными, и менее чем через год после нашей первой встречи мы соединились в одно прекрасное солнечное утро у алтаря церкви Святого Альдемунда, "в горе и в радости, в богатстве и в бедности", в узах брака.

Мои читатели могут ожидать, что на этом денуаменте моя простая история должна закончиться. Но, на самом деле, мы прошли только через вступление – самая важная часть еще впереди.

Мы отправились в тихий медовый месяц в Обан, и там, через день после моего прибытия, я получил следующее необычное письмо от моего друга, викария Трехиндры, в котором содержался ключ к чудесному секрету таинственного Позелы:

"Мой дорогой Гамильтон, – наконец-то я разгадал секрет вашего таинственного друга, но что это за секрет! Все ваши догадки были совершенно ошибочны, но это вполне простительно, потому что вы никогда не думали по-настоящему разгадать эту тайну. Я бы никогда не предположил, что это возможно, если бы он сам не сказал мне об этом и не продемонстрировал наглядно, что его утверждение было правдой.

Как вы знаете, меня очень заинтересовало то, что вы рассказали мне о Позеле, и после вашего письма, в котором вы сообщили, что он, вероятно, посетит нас в Трехиндре, я с нетерпением ожидал его визита. Однако никакого письма с сообщением о дне, который он выбрал для приезда к нам, не пришло.

Он приехал в нашу деревню в бурю – ночь, подходящая для сцены с ведьмой в Макбете. Ветер дул, как говорят моряки, "из больших пушек", а море вздымалось чередой волн, которые с пеной и брызгами ударялись о берег. Шторм бушевал весь день, но к нам он пришел только к ночи.

На нашем берегу потерпел крушение корабль – событие, увы, не такое уж редкое. Позела отличился самым замечательным образом, мне тогда показалось, что почти сверхъестественным, спасая команду. В тот вечер мы с ним не побеседовали, но на следующее утро он представился мне и передал ваше письмо.

Я был очарован им с самого начала. Очевидно, он был человеком, одаренным замечательным умом и умственными способностями, а также значительным талантом, но теперь я этому не удивляюсь.

Единственное, что кажется мне чудесным, это его удивительная приспособляемость к обстоятельствам, столь отличным от тех, в которых он родился, и его чудесная способность скрывать свою настоящую натуру. Мы много и приятно беседовали на разные темы, и некоторые из его замечаний, которые я помню, показались мне очень странными, хотя сейчас я вижу, что все можно объяснить. Единственное, что мне не нравилось, помимо удивительной тайны, витавшей вокруг него, это его презрительная критика многих вещей этого мира. Тем не менее, он не был тщеславен, но чаще был скромен и непритязателен, и, казалось, ни в коем случае не был лишен сочувствия.

В целом, я считаю его самым приятным собеседником, которого я когда-либо встречал, а его информированность по любому вопросу очень примечательна. Однако она проявлялась скорее в общих чертах, чем в деталях. В области естественных наук он был особенно хорошо информирован, он был в курсе самых последних открытий и выдвинул множество теорий для объяснения законов природы, о которых я никогда не слышал раньше и которые, как я теперь подозреваю, никому на земле, кроме него самого, не были знакомы. Его понимание законов природы было поистине необыкновенным.

Одной из его самых замечательных и, как мне казалось, самых противоречивых черт была любовь к детям. Я взял его в школу, чтобы показать ему наш метод обучения, к которому, как и ко всему остальному, он проявил интерес. Он несколько раз вел уроки и, казалось, был удивительно одарен способностью все объяснить, совершенно очаровывая детей своей яркой манерой, живым воображением, ясностью и блестящей описательной способностью. Особенно он блистал на уроках географии, рассказывая детям о разных местах на карте, которые он видел, и казалось, что он побывал почти везде. Вы, как помните, выразили сомнение в том, что он мог побывать во всех местах, которые, по его словам, он посетил. У меня нет таких сомнений ни сейчас, ни тогда, когда я слышал, как он давал урок географии нашим маленьким детям.

Я даже, хотя сначала у меня были некоторые сомнения, позволил провести ему урок религиозного воспитания, и никогда этого не забуду. Его благоговение в разговоре о святых вещах, его красноречие, его трогательные примеры Божьей любви были просто прекрасны.

Но вскоре он подружился с малышами не только обучая их, но и играя. Его акробатические способности изумительны, и он очень скоро очаровал их, показывая трюки и участвуя в их играх.

Для меня была загадка, которую я в то время не мог постичь. Как могло это странное существо, рядом с которым витала какая-то чудесная тайна, которое казалось таким глубоким, таким ученым и таким мудрым, быть таким популярным среди детей? Я не мог решить эту проблему. Однажды я осмелился спросить его об этом. Он ответил вопросом на вопрос: "Разве это не мудрость – общаться с прекрасным и добрым, где только сможем найти, – заводить друзей из среды безвинных?"

Я боялся, что дети слишком уж к нему привыкнут и будут вольничать. Однако этого не произошло. Они вскоре полюбили его, но я думал, что они также немного боялись его, и непослушный ребенок в мгновение ока усмирялся и успокаивался взглядом Позелы.

Так все и продолжалось в приходе. Позела регулярно посещала наши ежедневные службы и казался очень набожным. Службы, как вы знаете, достаточно скромные, и мало кто их посещает. Позела выразил удивление по этому поводу.

"Как так получается, – спросил он меня однажды, – что так мало людей приходит в церковь в будние дни?"

"Некоторые заняты своей работой, некоторые равнодушны к религии, а некоторые считают, что это воскресенья достаточно".

"Но разве не все ваши люди хотят попасть на небеса после смерти?

"Все хотят, я полагаю."

"Тогда, если они находят полчаса или около того Церковной службы на земле слишком тяжелыми для себя, как они могут надеяться, что смогут должным образом насладиться непрекращающимся поклонением небесной Церкви? На земле я всегда с удовольствием хожу в церковь, это самая яркая часть моей жизни здесь. Я люблю общаться с моим Создателем и с душами хороших людей. Земная приходская церковь, со всеми ее недостатками, больше всего в этом мире похожа на небесную. Если человек грустит, конечно, это лучшее место, чтобы излить наши печали любящему Отцу, если в радости, это лучшее место, чтобы думать о небесах".

Меня очень поразило это замечание.

Может ли тот, кто выражает такие чувства, быть действительно злым? Очевидно, что он не лицемер. Ему очень нравится служение, и он благочестив. Его тайна, какой бы она ни была, не может причинить вред.

И все же было очевидно, что при всей его любви к детству, при всей его ненавязчивой набожности, у него был какой-то удивительный секрет, который он старался скрыть от всех. Его манеры и привычки были странными. Он любил гулять в одиночестве по болотам, он избегал любых вопросов о своем происхождении, кроме как о недавних путешествиях, о которых он был особенно разговорчив, иногда он странно выражался и, конечно, имел странные идеи.

Пока он жил у меня, ему не пришло ни одного письма, но была доставлена довольно внушительная коробка. После этого он стал более замкнутым и часто выходил на болота по ночам. Один или два раза я рискнул войти в его комнату. Его ящик был заперт. Это было очень неправильно с моей стороны, но мне самому было любопытно взглянуть на этот ящик, потому что я знал, что в нем было много того, что могло бы раскрыть его тайну.

Если он был популярен среди детей, то в среде взрослых все было наоборот. Наши люди, хотя и очень вежливы к незнакомцам, но, как и большинство деревенских жителей, относятся к ним с некоторым подозрением. Они заметили загадку в моем друге, и, хотя он был очень "свободным и домашним" (как они это называли) с ними, они видели, что в нем есть какая-то тайна. Таинственность порождает подозрение. Любопытство было возбуждено. В сельской местности, где мало общения с внешним миром, любой незнакомец привлекает внимание. Поэтому мы не должны удивляться сильному любопытству и многочисленным догадкам, которые вызвал Позела. В приходе о нем ходили странные слухи. Наши суеверные люди, очевидно, считали его сверхъестественным, своего рода "белой ведьмой", поскольку они используют этот термин одинаково для мужчин и женщин, но, поскольку они также верили в проклятия и призраков, я не придал этому значения. Однако было одно явление, которое не казалось совсем уж причудливым, а именно: на диких болотах Пенмора и на болотах, по которым редко ступала нога человека, были замечены многочисленные огни разных цветов.

Хотя по ночам мимо этого пустынного болота проходило немного людей, но столь значительная часть из них видела эти огни, что трудно поверить, что все они страдали от галлюцинаций. Казалось, что огни приходят и уходят, появляются и исчезают, но никогда больше не встречаются в том же виде на том же месте. Все это не могло быть иллюзией, поскольку число свидетелей было весьма велико, и все же, что любопытно, ни один человек не рассказывал так же как и другой о том, что они видели. Все что-то видели, но каждый рассказывал по-своему.

Эта тема занимала мои мысли, и, наконец, я решил, не зная Позела, сам отправиться однажды ночью, чтобы расследовать дело, которое, я не сомневался, было связано с этой тайной или моим странным гостем.

Однажды вечером я отправился на болота со спутником, который, однако, покинул меня, как только появились огни. Они были очень необычными и соответствовали описаниям крестьян, так как были очень разнообразны по форме и цвету. Несколько акров болот и топей внезапно изменили цвет. Причина, должно быть, была очень весомой, поскольку сумерки едва спустились с небес, и планета Венера ярко сияла среди звезд, давая бледный свет над страной. Но ни остатки сумерек, ни Венера, ни звезды не могли сравниться с этими яркими и блестящими огнями. Один из них вдруг на мгновение осветил место, где я стоял. Затем я остался в сравнительной темноте, с неприятным чувством, что тот, кто их вызвал, должно быть, обнаружил меня.

Я услышал позади себя звук хлопающих крыльев, а затем вдруг увидел вблизи фигуру, сидящую на гранитной глыбе прямо передо мной. Это был Позела. Я прямо спросил его, что могло побудить его прийти туда в это время. Его ответ был необычен. "Чтобы написать письмо своим друзьям". Этот странный ответ побудил меня задать главный вопрос, который так часто был почти у меня на устах, и спросить его, в чем его секрет. Сначала он молчал. Я надавил на него. Но он молчал. Я смотрел на него. Было очевидно, что он отвечал мне не словами, а делом – не на слух, а на взгляд. Его глаза фосфорецировали и светились в темноте. Казалось, что он вовсе не человек. Сильно взволнованный, я торжественно заклял его во имя Всевышнего. Фосфоресценция угасла, и он заговорил.

"Да будет так!"

Через мгновение после этого он сбросил с себя плащ и я увидел зрелище, которое никогда не забуду.

Передо мной стоял не человек, более того, это не было земное существо. Его облик все еще был отчасти человеческим, но из его плеч простирались огромные крылья, а из-под одежды виднелось необычное одеяние. Вокруг его головы и фигуры мерцало нечто вроде фосфоресценции, что придавало ему странный и неземной вид. Все, что я могу сделать, чтобы описать его, это то, что он, казалось, объединял в себе человеческий и птичий типы – не похоже на изображения ангелов, которые мы видим. Я почувствовал естественную тревогу, но он успокоил меня. Я спросил его, кто он – ангел или дух ушедшего из этой жизни. Но он ответил, что он не ангел, а только житель другого мира, который первым из своей расы смог посетить эту землю: когда-то он был существом, неполноценным по сравнению с человеком, но с течением времени, не подвергаясь смерти, развился на своей далекой планете до своего нынешнего состояния. Удовлетворив таким образом мое любопытство, он ушел и оставил меня одного на болоте.

Поначалу мне было трудно поверить, что мой странный гость не человек. Его маскировка была настолько полной, и он так замечательно приспособился к привычкам, словам и делам человечества, что я действительно подумал, что это был просто сон, и я могу простить вас, если вы не поверите мне, читая это".

****

– Я действительно не верю, – сказал я Мод.

Неужели это правда, что я путешествовал, разговаривал, развлекал существо, которое не только не является человеком, но даже не является земным.

– Что ж, – сказала Мод, – я верю в это. В нем всегда было что-то сверхъестественное, чего я не могла не бояться, и все же он мне нравился. Он казался таким хорошим и добрым, и в то же время таким загадочным. Я уверена, что то, что вы сейчас прочитали, – чистая правда.

– Но давайте дочитаем это странное послание, – сказал я и продолжил чтение.

****

"Когда я пришел в себя, я обнаружил, что нахожусь один на болоте. Я сразу же подумал, что все это может быть сном, что я заснул на камнях, устав от прогулки, и мне приснилось это чудесное видение. Я пошел домой, полный сомнений, размышляя над этой необычной и неземной сценой. Был ли это сон или нет?

На следующее утро Позела появился только ближе к полудню. Я застал его одного в своем кабинете. Я сразу же перешел к главному вопросу, который занимал меня, и спросил его, не снился ли мне сон прошлой ночью. Он ответил без промедления и объяснений:

"Ты видел меня таким, какой я есть на самом деле, я – Алериэль, странник из другого мира, исследователь космических просторов".

Это вдохновило меня (поняв, что нежданно-негаданно принял столь неземного гостя), чтобы задать ему несколько вопросов о его мире и об окружающей нас вселенной. Он сказал, что жизнь – это высшая первородная сила, которая существует во всей Вселенной. Как Земля была лишь одним из миллионов и миллиардов миров, так и человек был лишь одной из миллионов форм высшего развития жизни. В одних мирах они находились на более низкой ступени развития, чем человечество, в других существовал разум, превосходящий человека. В конечном итоге человечество может превратиться в нечто более совершенное, чем то, чем оно является сейчас. Сначала, повторил он, он был ниже человечества, но в его прекрасном мире, в их мире, любящем послушание Божьим законам, обитатели развили более высокую и лучшую жизнь, чем человек на земле, и таким образом стали выше человека, поскольку они были лучше человека. Этим можно объяснить его способность переходить из одного мира в другой, потому что в его мире разумные существа имели гораздо больший контроль над природными силами, чем на Земле, и поэтому он смог прийти на Землю, хотя ни один человек в земной жизни не мог надеяться покинуть земную поверхность на какое-либо расстояние. Рассказав мне кое-что о своем прекрасном мире, который, как я понял, должен быть планетой Венера, он согласился показать мне его в видении. Я лег и увидел странный сон.

Мне показалось, что какое-то время я находился в ужасном одиночестве в космосе. Звезды сияли в черном эфире надо мной, а солнце все еще пылало. Я чувствовал, что нахожусь в небесах, но один. Ощущение было ужасным!

Вскоре оно прошло. Яркая вечерняя звезда – прекрасная планета Венера – быстро становилась все больше и больше. В конце концов я увидел огромный сверкающий шар передо мной, а затем подо мной. Я почувствовал, что погружаюсь в него. Он становился все шире и шире. Континенты, океаны, горные цепи открывались моему взору, хотя и были более чем наполовину скрыты серебристыми облаками. Казалось, я мчусь к нему с невероятной скоростью."

****

"Затем показалось, что под моими ногами находится огромное кольцо величественных гор, сияющих в ярком солнечном свете. Я погружался в их круг. Они были огромной высоты, по сравнению с ними Альпы были бы просто холмами. Их вершины были высотой не менее двадцати миль, а кольцо было больше, чем несколько графств хорошего размера. Низины все еще были наполовину скрыты плывущими облаками. Я с трудом могу описать эту огромную горную цепь. У нас на Земле нет ничего столь гигантского. Обрывы высотой в несколько миль, зубчатые пики из блестящих скал, висячие террасы, покрытые растительностью разных оттенков: мягкие желтые, нежные розовые и особенно бледно-голубые.

Наконец показалось, что я приближаюсь к одной из вершин. Я отдохнул там. Снега не было, он лежал гораздо выше, и скала была голая. Она была похожа на обычную земную скалу, но не из того камня, который я когда-либо видел. Я смотрел вокруг себя на это удивительное зрелище. По одну сторону от меня высились цепи колоссальных гор, по другую – необъятное пространство страны в низменности, раскинувшейся огромным амфитеатром, местами сияющее в лучах палящего солнца, местами затененное огромными грядами далеких вершин – земля, разделенная между днем и сумерками.

Затем мой сон изменился. Я почувствовал, что медленно опускаюсь все ниже и ниже в эту огромную долину. По мере того как я опускался, казалось, что солнце заходит за гигантские горы. У моих ног лежало огромное озеро, а в нем – большой остров с садами, башнями и шпилями очень причудливой и необычной архитектуры".

****

"Затем наступила ночь. Я шел посреди огромного сада. Вокруг меня были тысячи видов густой растительности – или того, что было похоже на растительность, но совершенно иного рода, чем все, что мы имеем на Земле. Наши земные слова созданы только для выражения земных идей, но для этих картин другого мира они совершенно недостаточны. Нужен другой язык для другого мира идей. Поэтому все, что меня окружало, в земных словах не нашлось бы значения и, кроме как долгим рассказом, не поддавалось бы описанию. И все же казалось, что и животное, и растительное царства были здесь сильно отличающимися от земных произведений природы, но все же не совсем другого порядка.

Растения были разнообразны, изящны и прекрасны. Птицы тысячами порхали в воздухе, некоторые огромные, как сказочный "Рок" из арабских сказок, другие маленькие и блестящие по цвету, как наши колибри. Но больше всего мое внимание привлекли толпы крылатых получеловеческих фигур, таких как Алериэль, которые двигались среди садов. Как и все вокруг в этом блистательном мире, они были красиво одеты, разнообразно и разноцветно. Вокруг меня царила атмосфера умиротворения, веселья и счастья, которая казалась мне очаровательной.

Но в то же время в этой сцене было что-то очень тропическое. Это выглядело так, как будто это была земля, где свет, тепло и влага сочетались именно для развития жизни, все имело самую яркую окраску, как будто все наслаждалось мощной жизненной силой – превосходящее даже тропическую роскошь Вест-Индии или Цейлона.

Я заметил фигуры разумных существ, которые двигались во всех направлениях среди этих тропических садов и разговаривали друг с другом, или же слушали мягкую и восхитительную музыку, которую разносил ветерок.

В конце концов я подошел к дворцу огромного размера и самой причудливой архитектуры (совершенно не похожему ни на один стиль, который я когда-либо видел, будь то греческий, средневековый или даже индийский или китайский), воздушному и фантастическому до крайней степени, блестящему мозаикой всех возможных цветов, освещенному всеми видами цветных огней и электрических ламп. Это была совершенная сказочная страна.

Я вошел в этот дворец и увидел в его коридорах множество странных достопримечательностей, таких, о которых я не мог и помыслить в своих самых смелых мечтах, и таких, которые мне трудно описать.

Затем я очнулся от своего невероятного видения и увидел, что мой странный гость сидит рядом со мной.

"Ты видел мой дом, – сказал он. – Разве он не прекрасен? Завтра я ухожу туда".

Все было так, как он сказал. Вечером я, по его просьбе, проводил его до безлюдной части нашего побережья. Там я последовал за ним к одному из наших скалистых замков, где он взобрался на одну из гранитных скал и, сбросив с себя маскировку, попрощался со мной. Кажется, я упала в обморок, потому что, когда я снова взглянула на него, он уже исчез.

Я не знаю, что вы подумаете об этой разгадке тайны вашего необычного друга. Мне все это кажется сном, и, вероятно, еще больше это покажется таковым вам. Однако, насколько я могу судить, это не более чем чистая правда. Похоже, что (как почти все сейчас считают) существуют миры, отличные от нашего, – миры, населенные разумными существами, некоторые из которых превосходят человека. Один из этих разумов в человеческом обличье посетил нас. Это все объяснение, которое я могу вам дать. Он не был ни духом, ни фантомом, но воплощенным интеллектом, похожим на человека по своей природе, но не таким же, поскольку состоял из тела, не сформированного из земных элементов, и души, не такой же, как наша человеческая душа, которая никогда не могла отделиться от этого тела. Такой разум существовал среди нас.

С уважением, ваш, С…"

Таинственный документ

Мы были женаты уже несколько лет и жили в нашем маленьком тихом доме в Бранскомбе, когда однажды утром, когда я садился завтракать, Мод принесла мне вместе с лондонской газетой и обычными циркулярами, прошениями и т.д., которые ежедневно приходили к нам по почте, любопытный маленький пакет со швейцарским штемпелем и почтовой маркой.

– Держу пари, – сказала она, – что это письмо от нашего замечательного друга Позелы.

– Невозможно, – ответил я. – Оно не могло упасть с неба. Как оно могло прилететь – на метеоре? Что ж, если мы действительно определим, что это письмо из другого мира, то все действительно подошло к кульминации.

– Мне всегда было интересно, что мог рассказать в письме ваш таинственный друг, но сейчас, когда мы знаем его историю, оно особенно интересно. Откройте его.

Я открыл конверт дрожащими руками. Это было такое странное ощущение – прикасаться к неземной рукописи, написанной жителем другого мира. Первое, что привлекло мое внимание, это то, что она была не из бумаги или пергамента, а из какой-то мягкой и светло-розоватой кожи, не похожей ни на что, что я когда-либо видел. Она была очень тонкой, так что в почтовом отделении за нее оплатили только как за обычное письмо, но когда я развернул его, лист за листом, оказалось, что это целая книга, аккуратно исписанная ярко-фиолетовыми чернилами. Документ был на английском языке, и мне не составило труда переписать его, так как почерк Поселы, написанный нашими буквами, был четким и очень аккуратным.

Первое, что я достал из пакета, была маленькая зеленая записка с диковинной орнаментированной рамкой. Она гласила следующее

"Дорогой друг, перед тем как покинуть вас, я обещал написать вам еще раз и рассказать о себе. Я не сомневаюсь, что ты слышал от Трехиндры обо мне и о том, кто я такой. Но, поскольку многое произошло с тех пор, как я был с вами на Земле, я шлю вам это повествование о себе и своих путешествиях с тех пор, как мы расстались. Да пребудет благословение на тебе и твоих близких, и да возрадуетесь вы со временем в более счастливом мире!

Алериэль."

Я читал и перечитывал эту любопытную записку, а затем перешел к чтению послания. Это был, действительно, странный документ. Во многих местах я с трудом сдерживал свое изумление, и мне было трудно понять их, но я привожу его здесь в том виде, в каком я его получил, надеясь, что мои читатели получат такое же удовольствие и удивление, как и я при его прочтении. Рукопись гласила следующее:

Глава I. Путешествие Алериэля домой – Луна

"Когда я поднялся с Трехиндры, то вскоре оказался там, где человек никогда не мог существовать в своей земной жизни – далеко за пределами земной атмосферы. Я поднимался всё выше и выше, пока передо мной не открылась, словно карта, вся Западная Европа, с Великобританией и Ирландией на синем море, как коричнево-зелёный треугольник на синем поле. Я поднимался все выше и выше, пока передо мной не раскинулись белые Альпы, и я увидел, что передо мной открываются царства Азии, озаренные рассветом. И дальше, все выше и выше, пока вся земля не стала казаться огромным шаром, на котором где-то был свет и где-то тьма, отмеченная лишь огнями городов.

Поднявшись, я вскоре приблизился к одному из больших метеорных потоков, которые проносятся сквозь пространство со скоростью пушечных ядер. Я выбрал один большой метеор и, закрепив к нему свой аппарат, понесся вместе с ним вперед к вашему спутнику, который вырисовывался в черном эфире как далекий шар, частично светлый, частично темный.

Когда я приблизился к нему в бескрайних просторах космоса, я отцепил свой аппарат от метеора, а затем, восстановив силу гравитации, помчался под воздействием притяжения лунной сферы к её южному горному региону, окружающему лунный Южный полюс. Это было удивительно величественное и в то же время жуткое зрелище – эти огромные и пустынные кольца лунных гор. Цепочка за цепочкой, круг за кругом, кольцо за кольцом потухших вулканов открывались моему взору, – все они сверкали в ярком солнечном свете. Для человека жара была бы смертельной. Кипящая вода была бы для него пустяком. Термометр поднялся до отметки 400 градусов. Но наша природа способна выдержать гораздо больший жар, чем этот. В нашем мире, расположенном так близко к солнцу, мы часто сталкиваемся с подобным. Будучи выше и сильнее человека в жизненной силе, освобожденные от его низших потребностей, мы можем процветать и наслаждаться полноценной жизнью там, где он бы умер. Поэтому сильная жара не причиняла мне неудобств. Я лишь с восхищением смотрел на великолепное зрелище – такое зрелище, какого я никогда прежде не видел, хотя в некоторых моментах оно больше напоминало сцены на Венере, чем на Земле. Самое близкое, с чем я могу сравнить это зрелище на Земле, – это вид на Альпы с некоторых швейцарских гор. Я видел нечто подобное, когда однажды отдыхал на вершине Юнгфрау и смотрел на цепи альпийских пиков – на Эйгер, Веттерхорн и далекий Монблан. Пик за пиком, цепь за цепью открывались моему взору. Но отсутствие кольцеобразной формы гор указывает на разницу между земными и лунными горными массивами. В этом лунные горы больше похожи на наши, чем земные, хотя Везувий и горы Сандвичевых островов немного напоминают огромные кратеры Луны.

Я специально пролетел над огромным кратером Тихо, как называют его ваши астрономы. Передо мной открылся огромный круг крепостных валов (немногим ниже самых высоких гор Европы), с ужасающими обрывами с отвесными спусками в милю и более. Замкнутая область кольца была больше многих английских графств, но это была огромная пустыня, не ровная равнина, а труднопроходимая, с грудами камней, реликтов древних вулканических извержений. Центральные конусы несколько выделялись, как Малверны посреди равнины Вустершира. Представьте себе полный круг: Котсуолдс и валлийские горы в десять или двадцать раз выше, до уровня высоких Альп; Малверны возвышаются над Бен Круаханом; равнины Вустера, Херефорда и Глостера – безжизненная пустыня, покрытая камнями, и вы сможете получить слабое представление о том, что такое Тихо.

Вокруг меня все было мертво. Не было видно ни города, ни дома, ни дерева, ни даже травинки. Сплошной ужас, запустение, смерть! И все же, несмотря на это, природа, даже в этом мертвом мире, обладает какой-то странной красотой.

Я направился к центральной группе гор (которые я уподобил Малвернам). Здесь, на их южном склоне, я направился вниз. Удар был сильным, хотя я старался смягчить падение. Я сошел с машины и попал в другой мир, третий мир, который я посетил. Это было торжественное и возвышенное чувство – ощущение того, что я ступаю в новый космический мир.

Я взобрался на главную вершину центральной горы Тихо. Вокруг меня на двадцать миль со всех сторон простиралась пустынная равнина, а за ней – мощное кольцо гор, без единого излома, лишь кое-где прорезаемое длинными тенями скал.

Я остановился и долго смотрел на эту чудесную, но пустынную картину, а затем, желая расширить обзор, попытался взлететь. Но тщетно. Атмосферы, которая могла бы поддержать меня, не было, и мне пришлось вернуться к машине и привести в действие ее движущие силы, чтобы отбросить гравитационную силу огромной сферы от меня и парить в эфире над ее поверхностью. Я перевалил через хребет Тихо на высоте около четырех миль над равнинами и долинами кратеров. И снова кольцо за кольцом горных кругов – одни сверкающие белые, другие затененные – открылись моему взору. Это была грандиозная сцена гор, к которой не могут приблизиться Альпы или Гималаи. Сначала я решил повернуть на юг, к большому кратеру Клавий – почти такому же большому, как Уэльс, с вершинами, высокими, как Анды, и с девяноста кратерами на его огромном пространстве – примерно столько же вулканов, сколько на поверхности всей Земли. Я взобрался на его высокий вал и, расположившись на самой высокой вершине, такой же высокой, как Чимборасо, то есть около 7010 метров, созерцал великолепную и в то же время очень странную сцену.

Эти кольцевые горы Луны почти такие же большие, как страны на Земле, а Клавий больше напоминал швейцарский кантон, чем кратер. Здесь действовали огромные силы! Были ли это огромные землетрясения, которые уничтожили жизнь на вашем спутнике? Если бы жизнь могла существовать в этих лунных кольцах, каждое из них было бы отдельной страной, так же отделенной от других, как Франция от Испании или Италии. Такие хребты не могли бы легко преодолеть никто, кроме летающих существ, но летающие существа и плотная атмосфера, вероятно, никогда не существовали на Луне. Если на этой планете и существовала жизнь, то она должна была быть очень разнообразной в своем развитии.

Я размышлял над этими мыслями, отдыхая на самой вершине Клавиуса. Я оставался там столько, сколько длится один из ваших земных дней, и наблюдал за тем, как тени сгущаются на скалах. Затем я подумал о горькой, тоскливой и долгой ночи в этом мертвом мире, и прежде чем тени удлинились на кратерах, я полетел на север к экватору.

Я отправился вперед на своем эфиромобиле и направился к кратерам-близнецам (каждое из которых размером с английское графство), которые люди называют Стофлер и Мавролик. Таким образом, я снова вернулся в царство Тихо, ибо два его больших луча из его огромного кратера направлены прямо к Стофлеру. Эти две кольцевые системы были сами по себе очень удивительны. Мавролик с его валами, высокими, как Анды, и Стофлер, словно Альпы. Здесь, на одной из вершин между двумя огромными кольцами, я отдохнул и некоторое время смотрел на ужасное запустение вокруг. В поле зрения находилась тысяча пиков, цепь за цепью, хребет за хребтом, горы; с одной стороны – обширная, сверкающая область лунного Южного полюса, а с севера – огромная цепь кратеров, поднимающаяся чередой непрерывных линий.

"Является ли все это, – подумал я, – результатом ужасных катастроф, разрушивших жизнь на этом спутнике, или же это истинная природа этого мира – мира горных хребтов, огромных кратеров, вулканического присхождения?"

Затем я поднялся вверх, в темные безвоздушные просторы эфира, и направил свою машину к массивному кратеру Птоломей.

Глава II. Коперник

От кратера Птоломей я направил свой аппарат к большому кратеру Коперник, соперника могущественного Тихо. Это была обширная равнина диаметром 56 миль, обнесенная крепостными стенами, поднимающимися террасами на высоту до 12 000 футов. Сменяющие друг друга вершины сверкали в лучах солнца.

Затем я повернул на запад от Коперника к огромным цепям лунных Апеннин, которые напомнили мне, как ничто другое, что я видел с тех пор, как покинул Трехиндру, воспоминания о земных горах. Длинные линии пиков с узкими ущельями, с линиями ужасных обрывов, таких, что вы и представить себе не можете. Некоторые из пиков были такими же высокими, как Монблан. Пейзаж был великолепным и грозным.

С этих вершин (на которых я отдыхал) я смотрел на огромные равнины – эти безводные лунные моря, похожие на то, чем были бы Атлантический океан, Тихий океан или даже Северное море, если бы из них выкачали воду и оставили только морское дно.

****

Чувство одиночества усиливалось и быстро росло во мне по мере того, как темные тени этих огромных пиков в лучах заходящего солнца, резко очерченные в отсутствие атмосферы, собирались вокруг меня. Долины долгое время оставались во тьме. Теперь пик за пиком становились все чернее, наконец, ночь сомкнулась вокруг меня, и яркая дневная сфера утонула среди гор.

Черное небо теперь было усеяно мириадами сверкающих звезд, среди которых катилась огромная Земля с ее океанами и континентами, частично различимыми сквозь облака и туман, которыми она была окутана во многих местах. Я искал Англию, но видел только туман, в который она была окутана. Некоторые части Земли, однако, проступали отчетливо, особенно районы тропиков. На обоих полюсах, как на Марсе, лежала сверкающая масса снега и льда, сияющая белизной в солнечном свете.

Я смотрел и дивился, а затем обратился к пустынной сцене вокруг меня, тускло освещенной земным светом, а затем, почувствовав свое одиночество – одиночество, одиночество, одиночество в мертвом мире, – я в благоговении опустился на колени и поклонился Богу.

Глава III. Добро пожаловать домой

Я закончил молитву, которая, возможно, впервые за многие века была произнесена в том мертвом мире, а затем я направил свой эфиромобиль домой и снова погрузился в огромное и безграничное пространство, но не в направлении к Земле, а к нашему светлому миру.

В конце концов, когда прошло некоторое время, исчисляемое людьми неделями или месяцами, моему взору открылся наш славный мир с его мягкими оттенками и белыми туманными облаками, освещенными солнечным светом, – и то тут, то там виднелись длинные хребты или высокие пики гор.

По мере того как я приближался к нему, меня посещали мысли о доме. "Почему я покинул мир, такой прекрасный и счастливый, чтобы хоть на время поселиться в таком падшем и печальном мире, каким является Земля, или таком абсолютно мертвом, как ее безжизненный спутник, – близнецы греха и смерти? И все же, с другой стороны, я преуспел в своем предприятии, причем полностью. Я побывал на Земле, видел все ее красоты и горести, я смешался с людьми и остался незамеченным ими, я внес огромный вклад не только в свою собственную, но и в область знаний своих собратьев. Теперь они смогут классифицировать и изучать мою информацию, и благодаря этому продвинуться в постижении знаний о творении.

Такие мысли проносились у меня в голове, пока я направлял свой корабль через пространство к своему городу, расположенному у великого Южного океана. Затем я включил гравитационную силу и со скоростью пушечного ядра устремился к красивому и блестящему шару, лежащему передо мной. Я мчался вниз, вниз, вниз, пока море пара не оказалось у меня под ногами. Это напомнило мне сцену, на которой я не раз задерживался в Альпах. Передо мной простиралось белое море тумана, в котором то тут, то там, как острова в озере, виднелось несколько сверкающих гор нашего южного полярного континента.

"В конце концов, Солнечная система действительно похожа", – сказал я себе. "Конечно, наш мир похож на Землю, ее сестру в космосе".

Я устремился вниз. Вокруг меня были облака, сплошное море белого тумана, и вот я прорвался сквозь завесу, и моему взору открылся наш славный, наш прекрасный мир, "королева красоты" Солнечной системы. Там все было точно так же, как и тогда, когда я его покинул. Там были высокие горные утесы, огромные, как Гималаи, пробивающиеся сквозь облака в космос, там были тихие тенистые леса, и серый океан, и огромные сады всевозможных нежных и мягких оттенков. "Как я мог покинуть такой мир, чтобы остаться на Земле со всеми ее страданиями и печалью? – воскликнул я. – И все же на Земле есть своя красота, своя прелесть. Нарядно раскрашенные острова тропиков, зеленая летняя зелень Англии, девственные леса Америки – все это имеет свою красоту, ибо Бог сотворил лишь хорошее, даже на Земле". Так думал я, пока мчался в атмосфере. Вот и наш город, с его сотней башен и висячих садов, с тысячей фантастических крыш. Это был мой дом! Дом, пусть даже самый бедный, любим и на земле, но кто не гордился бы таким домом, видя его величие сейчас, когда в течение года или более я смотрел только на земные города? Некоторые из них слабо напоминали мне мой прекрасный дом, например, Прага с ее смешением восточной и западной архитектуры, Эдинбург и, в некотором смысле, Париж.

Я направился сначала к нависающей скале и там остановил машину на выступе, а затем, оставив ее в тихом месте, полетел над городом. По долгу службы я первым делом направился к храму своего прихода (ведь в нашем городе семь приходов и семь великих храмов). Его прекрасные башни выглядели огромными по сравнению со всем, что я видел на Земле, а когда я влетел в большую круглую дверь (как розовое окно в западном фронтоне), каким великолепным он показался! В последнее время я видел Кельнский собор и собор Святого Петра в Риме, Йорк и Дарем. Какими бедными они все казались по сравнению с церковью нашего прихода! Есть три вещи, в которых мы имеем неизмеримое преимущество перед людьми. У нас есть бессмертие, ибо силы смерти были побеждены в нас на века, и поэтому нам не нужно тратить свои силы на борьбу за жизнь. У нас совершенный мир, где война невозможна уже в течение тысяч лет. У нас есть верность, чтобы предложить огромные ресурсы, имеющиеся в наших силах, на службу религии. Поэтому самая бедная церковь самого маленького и незначительного города в нашем мире превосходит самый прекрасный собор или дворец на земле. Наши силы неизмеримо больше человеческих. И все же вы могли бы сделать многое, если бы у вас не было войны, и вы сосредоточили бы свои силы на искусстве мира.