Книга Надежды. Утро наступает всегда бесплатное чтение

© Мелешко Н., текст, 2023

© Оформление обложки, АО «Издательский дом «Комсомольская правда», 2023

Предисловие

Здравствуйте!

Меня зовут Надя. У меня рак.

Обещаю, что буду честной с вами с самой первой строчки этой книги. Я совсем не уверена, что успею дописать ее до конца или дождаться публикации, потому что с какого-то момента в моей жизни больше нет никаких гарантий. На самом деле их ни у кого нет. Раньше я жила и была уверена, что у меня еще очень много времени впереди и что я могу все спланировать на ближайшие двадцать лет.

Дети, муж, собака, уютный дом, друзья, школа и детский сад, любимый сериал, поездки в отпуск всей семьей – у меня была прекрасная жизнь, и за нее я благодарна. Увы, рутина притупляет ощущение ценности жизни. И вот уже не фокусируешься на отдельных моментах – они ведь все так похожи, – и непременно нужно сделать что-то еще, чтобы стать наконец счастливой. Кажется, что так будет всегда, что ты будешь жить вечно, что ничего не случится…

Сегодня ни один врач не может сказать мне, сколько еще я проживу. Но правда в том, что сказать этого он не может никому, в том числе мне прежней и здоровой. Это очень отрезвляющая мысль!

Когда я осознала, что ни у кого нет никаких гарантий на завтрашний день, я словно проснулась и начала видеть мир таким, какой он есть.

Рак не самая приятная история, но, на удивление, сейчас я максимально счастлива. Не просто живу как все или как раньше, а замечаю все удивительное, что происходит вокруг меня. У меня есть ноги и руки, я могу бегать, танцевать, рисовать, обнимать – и это настоящее чудо. У меня есть глаза и уши, и я вижу этот прекрасный мир, слышу слова любви. Просто задумайтесь: в жизни нет ничего само собой разумеющегося. Все, что у вас есть, – это дар и чудо. Важно лишь вспомнить об этом. Мне, чтобы постичь эту простую мысль до самой ее глубины, пришлось заболеть…

Несмотря на то, что книга о раке и жизни с этим сложным диагнозом, она прежде всего о счастье. Настоящем, глубоком, не зависящем ни от чего внешнего и переменного. О том счастье, которое каждый может найти в сердце прямо сейчас.

Я хочу, чтобы, открывая мою книгу в любой момент, вы находили в ней силу и источник вдохновения ЖИТЬ. Жить чудесную, счастливую, качественную жизнь прямо сейчас!

Глава первая

Неправильная девочка

Папа ждал мальчика, а родилась я. Девочка Надя. Возможно, из-за того, что папа хотел сына, я оказалась полной противоположностью старшей сестре Ане. Она в детстве была послушной отличницей, умницей, тогда как я – сущей проказницей. На все у меня было свое мнение, обычно не совпадавшее с мнением взрослых. В школе мне было скучно, училась я без особого старания и рвения.

Мама рассказывала, что, когда я появилась, папа пил неделю. Родители не делали УЗИ, чтобы узнать пол будущего ребенка, в то время его мало где делали, поэтому в день родов семью всегда ждал сюрприз.

Мне было обидно: «Как можно хотеть мальчика, если есть я?» Даже у мамы спрашивала, кого хотела она. И мама признавалась: «Девочку, мне с ними легче, понятнее. А мальчики – ну что с ними делать, их не поймешь».

Новополоцк, где я родилась, – рабочий городок в Беларуси. Пили здесь почти все мужчины. А те, кто вел трезвый образ жизни, автоматически приравнивались к идеалу, правда таких были единицы.

Мама работала учителем в школе, любила контролировать, ей нравилось, чтобы все было правильно, «как у людей», а папа трудился слесарем. Золотые руки, душа нараспашку, никому никогда не отказывал в помощи, а люди благодарили его бутылкой водки… Обычная история для Новополоцка и тысячи других небольших городов. Вечером папа приходил домой навеселе, и между родителями начинались ссоры и выяснения отношений. К утру папа трезвел и обещал маме, что больше ни-ни, но снова и снова нарушал данное слово.

Каждый день я видела одно и то же, и это приводило меня в ужас: папа выпивший, мама в отчаянии, кричит, ругается, взывает к совести и призывает к раскаянию. «Миша, ты же обещал!» Я была всему этому невольным свидетелем. И мне было больно! Я злилась на папу, что он обидел маму. Злилась на маму, что она с таким пылом всегда реагирует, словно это произошло впервые. Металась между ними. Жалела обоих до слез. Но желание возникало одно – уйти из дома, потому что в этом виделось единственное спасение.

Папа никогда не был буйным или агрессивным, наоборот, пьяный становился добрым, просил сыграть на пианино, спеть его любимые песни, давал из своей небольшой зарплаты какие-то деньги в мою личную копилку. Никогда не бил и не унижал нас. Помню, как сильно папа меня любил и как я страдала, что он не способен побороть слабость, свою зависимость, которая отравляла жизнь всей семье.

Мне было немного лет, но уже тогда я поняла: мама не сможет изменить ситуацию, изо дня в день продолжая совершать одни и те же действия. Отчитывать, стыдить, ругать. Но она делала что могла и как могла. Меня медленно убивало то, сколько своей души она тратила на эти выяснения и скандалы. Каждый. Божий. День. Вспыхивала, плакала, негодовала, страдала. Изводила себя, но не знала, что изменить.

Забавно, что мы с сестрой вспоминаем папу как двух совершенно разных людей. Она помнит трезвого, заботливого, внимательного, идеального отца. А я – пьяного, растерянного, извиняющегося, потерянного, который словно выпал за борт; он был каким-то нескладным, не мог стать достойным примером родителя и мужчины. Грустно.

Сейчас я взрослая, у меня своя семья – муж и двое детей. Но до сих пор, если Дима выпивает пару кружек пива, меня начинает трясти, я злюсь и нервничаю. Это мой триггер, ведь я с детства знала, что мой мужчина пить не будет. Никогда. Приходится прорабатывать эту проблему: я понимаю, что муж имеет полное право немного выпить в праздник или иногда за ужином. Но в эти моменты я легко могу потерять здравый смысл и провалиться в свою старую боль, которую вроде и заклеила уже пластырем времени, но болит все равно.

Хотела бы я другую жизнь, другого папу или не такую маму? Никогда. Ни за что. Я люблю их безумно, и они меня в детстве любили – как умели. И любят сейчас. Благодаря им я такая, какая есть. Верю, что дети не случайно выбирают себе родителей. Каждый из нас должен получить и усвоить свои уроки. Я благодарна, что мне это удалось.

Однажды я задала маме смелый и, может, даже неуместный вопрос: почему она с ним, если так несчастлива. Ее ответ поразил в самое сердце и многое перевернул в моей голове…

Мне стыдно, что я так сказала, но сделайте скидку: я каждый день была свидетелем ссор, маминых слез из-за папиного пьянства и слушала ее мольбы все это прекратить.

Мама изумленно посмотрела на меня и спросила: «А с чего ты взяла, что я с папой несчастлива?!» Увидев мою удивленную реакцию, она добавила: «Я люблю твоего папу и счастлива с ним. Да, у него есть слабость, но по своей сути он добрый, честный и нас так сильно любит». Папа и правда нас любил и продолжает любить, я это знаю. Но тогда мне хотелось маму спасать. От ее не оправдавшихся ожиданий и разбитого сердца.

Может, это и есть настоящая любовь? В болезни и в здравии… Любить идеальных, веселых, здоровых родных легко, а найти в сердце милосердие, терпимость, принять их слабости и изъяны и держаться за все лучшее, что есть в человеке, – настоящий дар.

Мама и сама не подозревает, какой ценный урок преподнесла мне тогда. Я вспоминаю его всякий раз, когда злюсь на мужа, – и остываю. А потом думаю, что и он любит меня, несмотря на болезнь, лысую голову, порой ужасное самочувствие, неспособность больше родить ему детей. И у меня по щекам текут слезы радости от осознания, что настоящая любовь – всегда вопреки.

Вот только с любовью к себе у меня долгие годы была очень болезненная история.

Мне было семь, и в сентябре меня ждал первый класс. Волнующе! Я уже знала, что мама купила белые ленты, красивый фартук и школьную форму. Так отчетливо представляла, какая красивая и нарядная пойду на линейку, как у меня появятся новые подружки и я стану совсем взрослая. Но пока было лето, бабушкин дом в деревне, речка, огород и свобода. Я бегала босиком по траве, хрустела редиской, рвала ягоды с куста и складывала сразу в рот. А еще возилась с бездомными котятами. Я их кормила, нянчила и целовала в мокрые носы. Однажды мне попался котенок с лишаем. Мне сразу показалось, что он отличается от других – какая-то у него была редкая шерстка и пятна-лысины. Его мне было особенно жалко, и я обнимала его крепче других, не спускала с рук. Когда у меня на груди появилось пятно, мама заявила: «Это лишай». Слово-то какое смешное: ли-шай. Мне было непонятно, но сильно чесалось. Противная болезнь разрасталась на теле, как карта мира, и в конце концов распространилась на голову.

Родители перестраховались и побрили меня наголо. Так и надежнее, и лечить легче. Я же смиренно думала: «Надо – значит, надо». Меня положили в больницу и усиленно лечили, чтобы к первому сентября я была полностью здорова. Но лечение затянулось, и на учебу я пришла только в середине сентября.

Идти в школу пришлось в косынке. Мама велела: «Говори всем, что у тебя ушки болят». Но я совершенная простофиля, врать не умела вообще и в первый же день раскололась. В косынке было неудобно, она сползала и мешалась, поэтому я ее сняла.

Реакция класса походила на ледяной душ. Все сначала застыли, потом начали хихикать. Я стала словно диковинная зверюшка: ребята из параллельных классов тыкали в меня, переглядывались, а старшеклассники приходили на наш этаж, чтобы посоревноваться, чья насмешка прозвучит обиднее. Было невыносимо горько и одиноко. У одноклассников я вызывала смесь жалости и смеха. Однажды в классе устроили конкурс, кто самая красивая девочка, голосовать должны были мальчики. Меня выбрал лишь один, и то чтобы сказать: «А я голосовал за Надьку Корнилович». Класс снова наполнился истерическим смехом.

Дома я беззвучно плакала в подушку, дрожа всем телом. Никто не мог меня защитить, никто не понимал масштабов трагедии. Горя маленькой лысой беспомощной девочки, которая под бой курантов всегда загадывала одно и то же: стать красивой.

Волосы росли очень медленно, как заколдованные, поэтому хоть какой-то, более-менее сносной, шевелюрой я обзавелась только к третьему классу.

Приходили новенькие, и они видели уже совсем другую девочку: миловидное лицо, аккуратные черты, веселый характер и добрые глаза. Лишь тогда захотелось расправить плечи, и я стала понимать, что вовсе не дурнушка.

Тогда, в свои семь, я не знала, что это была лишь репетиция и лысая голова вернется в мою жизнь.

С детства во мне крепко засела мысль, что я некрасивая и поэтому одинокая. Быть семилеткой и пережить такой опыт оказалось непросто: те ощущения пустили корни очень глубоко, проросли и стали частью меня. Лысой была не только маленькая голова в семь лет, «лысой» стала вся самооценка в целом. Долго-долго она была похожа на жалкого ощипанного цыпленка.

В 6–7-м классах мальчики наконец заметили, что я, оказывается, симпатичная. Начали звать меня на свидания. Я становилась увереннее, начинала улыбаться, но боль внутри никуда не делась. Возможно, поэтому у меня было отчаянное желание всегда выглядеть безупречно и женственно. Носить красивые платья, модные туфли, иметь длинные волосы и самую широкую улыбку.

Заболев раком и потеряв волосы снова, как в далекие семь лет, я попала к психологу. Мы пробовали интересный метод: исцеление воспоминанием Жильбера Рено. Вы садитесь, расслабляетесь, закрываете глаза и проговариваете свое состояние в настоящем моменте. Помню, что сказала: «Мне холодно, одиноко и страшно». Психолог сказал: «Вспомни ситуацию из детства, когда ты чувствовала себя так же». Подсознание моментально дает правильный ответ, но, если долго думать и анализировать, подключается сознание, а оно в этом методе не нужно.

Так что, не задумываясь, я ответила: «Иду в первый класс с лысой головой». Вот когда мне было настолько же страшно и одиноко. Нужно было вернуться в воспоминаниях туда, снова стать маленькой, вспомнить всю боль, чтобы отцепить этот крючок, принять себя и проработать историю.

Я представила, как беру на руки Надю с лысой головой, которой была, прижимаю к себе, тысячу раз повторяю ей, что она все равно красивая, необычная, особенная. Вместе мы поплакали и отпустили нашу общую боль.

В тот момент я осознала две важные вещи. Во-первых, что красота не измеряется волосами, вообще ничем внешним. Во-вторых, что психотерапия отлично работает. И пожалела, что попала к психологу так поздно. Идти к психотерапевту нужно не только, когда у тебя рак. Практически у всех есть детские и взрослые травмы, страхи, психологические проблемы, которые мешают жить. Но многие привыкают, даже если болит. Хотя все можно проработать и стать свободным.

Болезнь показала, сколько осколков, ненужных болезненных воспоминаний сидит внутри. Они сделали меня такой, какая я есть. Но дальше нам не по пути.

Глава вторая

Моя опора

Если я попрошу вас вспомнить самый счастливый момент из детства, сможете? Закройте глаза и представьте… Что вы чувствовали, как это было, кто был рядом? Мне приятно думать, что вы ухватите это волшебное ощущение и дальше будете читать главу уже с ним.

Мое самое счастливое воспоминание – как мы с родителями ездили за грибами. Сначала нужно было плыть на лодке, и это уже было целое приключение! Мы загружали на борт ведра, «вооружались» ножами, резиновыми сапогами и радостным предвкушением.

Вы даже не представляете, как профессионально я умела отыскивать боровики! Это была моя суперсила. Мы бродили по лесу, никуда не торопясь. Мне нравился звук шуршавших под ногами сухих листьев и аромат прелой земли после дождя. Я знала, что ни в коем случае нельзя разорять муравейники и лучше обходить их стороной, чтобы муравьи не покусали. Лес был огромным сказочным добрым миром, где я знала все тропинки и тайные грибные места.

Если вы в детстве собирали грибы, то, конечно, помните восторг, когда замечаешь ярко-коричневую или красноватую шляпку издалека и бежишь к ней, сердце колотится, адреналин зашкаливает. Срезаешь аккуратно плотную, мясистую белую ножку и кричишь: «Мама, мама, смотри!» Мама улыбается, у нее из-под косынки выбилась прядка, к плечу прилипла паутина, но в этот момент она самая красивая.

– Доченька, ну какая ты у меня умница, нашла белый гриб!

И каждый раз решали: этот боровик засушим, а вот этот – поджарим с картошкой.

Мамины глаза, ее похвала и поддержка окрыляли меня, я была готова обежать кругом весь лес, чтобы найти все грибы, лишь бы она говорила добрые слова еще и еще.

А когда мы плыли на лодке обратно, я снимала резиновые сапоги и опускала ноги в холодную воду, шумно выдыхала от восторга и гордости за себя. Глаз-алмаз как-никак, добытчица, главный грибник!

Очень хотелось пить, но маленькие ладошки вмещали совсем немного воды, и я никак не могла напиться. Тогда случалось второе счастливое воспоминание: папа набирал в свои огромные ладони студеной воды из озера и давал мне напиться прямо из рук. Вкуснее той воды я, наверное, ничего не пила до сих пор…

Вообще, в нашей семье не принято было раздавать комплименты или хвалить. Считалось, что этим детей только испортишь, избалуешь. Например, если я крутилась перед зеркалом, папа мне говорил: «Ну обезья-я-я-на!» Но так тепло и забавно он это произносил, такие у него были при этом глаза, что я точно понимала: отец мной восхищается. Или мама бросала между делом: «Ну, Надя точно в мою родню!» И я тоже знала: это комплимент, я нравлюсь родителям, со мной все в порядке. А вот так чтобы напрямую сказали: «Надя, какая ты у нас красавица!» – нет, никогда. Но они растили меня так, как умели. Любили всем сердцем и отдавали все, что могли, я это знала и чувствовала.

Именно благодаря такому воспитанию я поняла, как буду растить своих детей, какие хочу с ними отношения. Я хвалю их за все. Верю, что любовью и поддержкой испортить ребенка нельзя. Портят совершенно другие вещи: потакание всем капризам, полная безотказность в материальном плане, тогда как любовь и доброе слово, ощущение опоры, знание, что с ним все в порядке, может дать крылья.

С детства мне не хватало одобрения от родителей. Именно поэтому я с пятеркой по математике бежала первым делом к маме на работу, чтобы ее порадовать. Да и училась как будто не для интереса, а чтобы похвалили.

Знаю, что родители сожгли в печке мой дневник, когда я уже закончила учебу, – он не был дневником отличницы, там и тройки «позорные» проскакивали, и это в семье, где у всех были золотые медали и красные дипломы.

Все это переехало со мной во взрослую жизнь. Я искала одобрения других людей во всем, что бы ни делала, мне было необходимо, чтобы все заметили меня и похвалили. Тогда маленькая девочка внутри ликовала, хлопала в ладоши и была готова сворачивать горы.

Я выросла и поняла, почему так любила собирать грибы. Мамины глаза, полные восхищения, были высшим даром и настоящим чудом.

В этой жизни мы по большому счету одиноки: приходим одни и уйдем одни, вот никого не сможем взять за руку, уходя. И много ситуаций, с которыми мы должны справляться сами. Поддержка близких, теплые слова, объятия любимых – это все важно, но никто никогда не примерит твою кожу на себя. Именно в эти моменты как никогда важен внутренний голос: ты справишься, ты сможешь, ты победишь. Ведь голос этот – самый сильный, самый честный, верно?

И я уверена, внутренний голос говорит голосом наших родителей. Чем больше поддержки было в детстве, тем убедительнее и сильнее твой внутренний собеседник.

Когда ты в буквальном смысле ударяешься лбом о смертельный диагноз, сильно подсвечивается то, что ты сам о себе думаешь, насколько в себя веришь. И если всю жизнь ты не получал достаточной опоры и поддержки в семье, тебе предстоит большая работа со своим сознанием. Мне она предстояла, и это, возможно, лучшее, что произошло со мной.

Глава третья

Мамин рак

Знаете, раньше говорить о раке было стыдно и страшно. Словно это проказа, порок, от которого никому не спастись. В нашей семье никто не болел, но рак всегда приходит как гроза в ясный летний день.

Мне было шестнадцать, я уже переехала в Минск, чтобы учиться в колледже. Снимала комнату, много занималась, знакомилась с новыми людьми – словом, у меня начиналась настоящая взрослая независимая жизнь. Я ею наслаждалась и сама принимала решения. Как-то все очень складно крутилось и получалось.

Тот телефонный звонок не забуду никогда. Был совершенно обычный день, когда я увидела на экране: Аня. Звонила старшая сестра. Наверное, подумала я, чтобы рассказать о домашних делах.

– Надюш, тут такое дело, у мамы рак, – металлическим и придушенным голосом проговорила Аня.

– Как рак? Какой рак?

Глупые, несуразные вопросы посыпались один за другим. «Мама» и «болезнь» были несовместимыми понятиями для меня. Это ошибка, наверное, думала я.

Я хватала ртом воздух и не верила тому, что слышу.

– Рак чего, Аня?

– По-женски.

Это слово – «по-женски» – преследовало меня потом постоянно. Я много лет не знала, каким видом рака болела мама, строила в голове догадки, но не лезла к ней с расспросами.

Конечно, новость стала для шестнадцатилетней меня ударом, я была далеко от Новополоцка и терзалась, не зная, как помочь маме.

К счастью, рядом с ней всегда была моя сестра, которая все-все взяла на себя: походы к врачам и на анализы, обследования, восстановление после химиотерапии. Тогда мне казалось: даже лучше, что я не рядом, наверное, а то сошла бы с ума, видя, как маме плохо, что она переживает, как боится и тает на глазах.

Я слишком ранима, воспринимаю все близко к сердцу. Это и сейчас никуда не ушло, но я научилась с этим жить и принимать это достойно, а тогда юношеский максимализм и животный страх за маму измучили меня.

Всем было страшно. Мы не понимали, чего ждать, есть ли надежда. Друзья говорили: «Ты же понимаешь, что мама умрет? Ты должна быть готова к этому». А я, округлив глаза, спрашивала: «Да с чего вы это взяли?! У нее все будет хорошо!»

Правда в том, что я не знала, будет или нет. Прогнозов нам не давал никто.

Наступил Новый год, и мы все собрались в Новополоцке. Я боялась зайти в квартиру, увидеть маму, расплакаться, показать ей ужас в глазах. Наконец сделала глубокий вдох. Вошла.

Она стояла маленькая, в косынке, без волос, бровей и ресниц, вся прозрачная, с кожей синеватого цвета. Не знаю, как я удержалась от слез.

Мы провожали старый год, шутили, строили планы и изо всех сил избегали страшной темы. Понимаю, что это было неправильно. Поговорить с близкими, услышать их мнение, веру в тебя, слова поддержки – самое ценное. Мама изменилась, была словно внутри себя, сосредоточенная и поникшая.

Зайдя на кухню, я увидела кучу банок с вытяжками грибов, какие-то травы, сборы. Мама стала по-другому питаться, и я подумала, что могу привозить самые качественные продукты, чтобы она поправлялась. Ее любимые груши, полезные гранаты, мясо, рыбу – если я могу хотя бы это, мне уже станет легче, что я сделала что-то, а не сидела сложа руки.

В день, когда врачи объявили о ремиссии, мы плакали. Но мама по-прежнему оставалась застывшей, не проявила никаких эмоций. Ей все еще было страшно.

Это было 14 октября, в православный праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Для нас это стало благостью. Мама много молилась и всю жизнь ходила в храм, потому что искренне верила, что Бог ей поможет.

Помню, как она искала сил у природы, приезжала в лес и долго гуляла среди деревьев. Мама научила меня обнимать осину, чтобы та забрала все плохое, а потом березу, чтобы напитаться счастьем и энергией. Я до сих пор обнимаю деревья и знаю, что это помогает.

Сила человеческого сознания огромна, мы можем не понимать всей ее мощи и целительности. Я видела, как мама интуитивно делала какие-то вещи и верила в них безоговорочно. Тогда было почти невозможно найти информацию о раке, не так, как сейчас, и мама выписывала журнал «Здоровье», где иногда выходили статьи по онкологии. Вырезки из этого журнала она присылает мне до сих пор. Я знаю, что почти вся информация устарела, но такая трогательная забота добавляет энергии для борьбы и стойкости.

Еще пять долгих лет мы жили в страхе, что рак вернется. Это стандартный срок, когда человек продолжает проходить обследования, потому что велик риск рецидива. Все обошлось. Мама жива и рядом с нами.

Лишь спустя много лет я узнала, что «по-женски» – это рак яичников. Узнала, когда заболела сама и стало ясно, что это генетическая предрасположенность и риск болезни был огромным всегда.

Говорите о раке, не замалчивайте проблемы, нет здесь ничего стыдного, а вот шанс защитить близких есть всегда.

Эта история постепенно стала прошлым, как и все в жизни, она покрылась пылью времени, поблекла. И закрутилась моя взрослая жизнь.

Глава четвертая

Жизнь ДО

Я рано вышла замуж. Стрелы Амура попали в сердце, когда мне было всего восемнадцать. Помню, как мы встретились: это была вечеринка у общих знакомых. Он, кажется, влюбился сразу и бесповоротно, приглашал танцевать, оказывал знаки внимания, но я вела себя неприступно.

На тот момент я была в отношениях, а я девушка принципиальная, поэтому сразу дала понять, что ничего между нами быть не может. Где-то в сознании тем не менее отложилось, что парень, похоже, хороший.

Много говорят о любви с первого взгляда, но я влюбилась только со второго. Мы встретились снова примерно полгода спустя. Ночной клуб, танцы, веселье. И он. Я не забуду его взгляд, от которого пропала, кажется, навсегда. Полюбила так сильно, как не любила до этого.

С того вечера мы уже не расставались. Я не могла устоять перед Димиными ухаживаниями, он был ласковым, обходительным, добрым, внимательным. Звонил каждый день, не давая усомниться, как сильно я ему нужна. Виделись мы тоже ежедневно, у него был перерыв в тренировках, и все свободное время он посвящал мне. Мы проросли друг в друга как травинки, не могли долго быть порознь.

Тогда Дима был хоккеистом белорусского клуба, получал среднестатистическую зарплату, и особого карьерного роста у него не предвиделось. Когда ему предложили выгодный контракт в России, он собирался отказаться, чтобы остаться вместе со мной. А это была и другая лига, другие деньги…

Свой рост и перспективы этот мужчина был готов променять на наши отношения.

Я уговорила его поехать, а чуть позже прилетела к нему сама. Кажется – а может, просто приятно так думать, – я стала для него стимулом, ради которого хотелось еще больше стараться, лучше показать себя, чтобы я им гордилась и восхищалась. Он говорил, что у него выросли крылья и ради меня ему хочется забивать все больше и больше голов.

Карьера мужа резко пошла в гору. Он играл отлично, и его быстро заметили. В первый же год игры в российской «экстралиге» (как она тогда называлась) Дима занял второе место среди новичков. Ему дали премию и стали приглашать в знаменитые хоккейные клубы. Он успел поиграть (и я вместе с ним) в Уфе за команду «Салават Юлаев», в Сибири – за «Сибирь» и в московском «Спартаке».

Как только Беларусь присоединилась к КХЛ (Континентальной хоккейной лиге) и Диму стали звать туда, мы сразу решили ехать домой. Он прочно закрепился в команде и был в числе лидеров «Динамо Минска».

У нас хватило денег, чтобы купить дом, построить баню, летнюю кухню, бассейн, сделать гриль и посадить сад.

Началась жизнь нашей мечты!

Мы завели маленькую смешную собаку, мальтийскую болонку, которая, кстати, до сих пор жива, ей уже шестнадцать лет, и она напоминает, как долго мы уже вместе.

Потом родились Илюша и Владик, мы купили большую пушистую собаку Зосю, которая охраняла дом, кошку, и все было чудесно и спокойно. Я не смотрела на цены в магазинах и была с Димой как у Христа за пазухой.

Где-то глубоко внутри сидела тревожная мысль: «Хоккей не вечен, есть ограничения по возрасту и здоровью, и пора бы начать думать, как грамотно распорядиться средствами, чтобы обеспечить будущее». Но мы много путешествовали, постоянно смеялись, принимали гостей, наслаждались жизнью и откладывали тревожные мысли в долгий ящик.

Я была так счастлива, что даже этого боялась. Счастье казалось незаслуженным, сказочным. Но я убеждала себя, что достойна его, ведь всегда была рядом со знаменитым мужем, поддерживала его во время травм и сложных моментов, и мы вместе радовались победным буллитам.

Баннеры с его изображением висели по всей Беларуси, к нему подходили взять автограф.

Я изредка задумывалась о том, что всегда остаюсь за спиной мужа, всегда в тени. Но мне было хорошо. Я ждала его с вкусным ужином, занималась домом и детьми, возила их на хоккейные тренировки, отдавая этому почти все время.

Однако очень скоро жизнь показала наглядно, как много я могу.

В какой-то момент все пошло кувырком. Мы не успевали оправиться от одного неприятного события, как происходило следующее.

У Димы случились травмы, которые выбили его из колеи. Постоянное лечение, реабилитации… и все по новой. Он переживал и начал сдавать позиции в команде. Ему пришлось пережить несколько операций и длительное восстановление, после чего он вернулся в большой спорт, несмотря на то, что организм уже «посыпался». Но Дима держался до последнего.

Наши неудачи продолжились. Мы хотели пристроить свои сбережения, чтобы деньги не просто лежали, а приносили доход, обеспечивали будущее детей. И появилась моя подруга, которая занималась бизнесом, и предложила вложиться в ее новый проект.

Дима – хоккеист, я – домохозяйка. Откровенно говоря, в бизнесе мы оба ничего не понимали. Зато были доверчивыми, легкими, фартовыми и думали, что с нами ничего плохого не произойдет, тем более это же подруга. Она настолько здорово расписала будущий бизнес, что мы считали себя настоящими везунчиками, ведь она могла предложить вложиться кому угодно, а предложила именно нам!

Книга не про бизнес, поэтому просто скажу: мы прогорели. Ну или она прогорела. Ни денег, ни бизнеса у нас не осталось. Как и подруги. Мы могли расстаться по-человечески, но она поступила настолько непорядочно, что ни о каком дальнейшем общении не могло быть и речи.

Тогда же последствия спортивных травм стали сильно беспокоить Диму, и пришло время задуматься о прекращении хоккейной карьеры. Привычный мир разваливался на кусочки, но я держала маску happy. Держись на позитиве, все нормально, мы это переживем! Ни разу я не позволила себе разрыдаться, высказаться. Была дипломатична и сдержанна.

А как-то утром заметила, что ночью сгрызла все губы в кровь.

Только сейчас понимаю, что из-за стресса тогда запустился страшный механизм саморазрушения.

Деньги быстро заканчивались. Дима потерял контракты с клубами, я вообще ничего не умела, потому что занималась домом и детьми. Нужно было что-то решать.

Муж стал активно искать новую работу, а я пошла учиться на курсы фотографии. Мозг хрустел от обилия новой информации, терминов, настроек, но я шла маленькими шажками к цели. Фотографировала друзей, много работала бесплатно, чтобы собрать портфолио.

Днем я бегала с камерой, а ночами ретушировала. Мы с Димой отдалились друг от друга, ведь спать муж всегда шел в одиночестве. Ему удалось найти тренерскую работу, но платили за нее немного.

Мифом и пылью оказались убеждения: у нас так много связей, мы точно не пропадем, всегда есть к кому обратиться. Когда дошло до дела, стало ясно, что брать на работу мужчину, который, кроме хоккея, ничего больше не умеет, никто не спешил.

Однажды в любимом ресторане, итальянском Bergamo, я обедала с подругами, и к нам подошел владелец заведения. Мы разговорились, и я захотела отметить ресторан на своей страничке в социальной сети. Найдя названный владельцем аккаунт, я удивилась, насколько тот не отражает утонченности, сервиса, интерьера и красоты блюд этого ресторана.

Свои мысли я тут же озвучила владельцу, а он спросил:

– Вы разбираетесь в SMM?

– Да, немного, я могла бы подсказать, как улучшить страницу.

– Тогда я хотел бы вас нанять.

Совершенно растерявшись, я согласилась. Я только недавно начала развивать свою страничку как фотограф и блогер, но у меня был козырь: я уже умела отлично снимать все что угодно.

К слову, в этой сфере мне удалось достойно вырасти: ко мне на съемку приходили знаменитости, представители крупных локальных брендов, даже как-то довелось снимать Макса Коржа – певца, которого вы наверняка знаете.

Когда я поняла, что в SMM (Social Media Marketing), находясь по большей части дома, я могу зарабатывать столько же и даже больше, начала отдаляться от фотографии. Постепенно набирала аккаунты на ведение, и в какой-то момент их стало восемь. Я «прокачивала» свои навыки в маркетинге, узнавала все больше тонкостей, стремилась сделать страницы заказчиков уникальными. И уже снова могла позволить себе свозить детей на море два раза в год.

Бывшую подругу я давно простила и даже поблагодарила. Если бы не она, не вся эта история, у меня бы и шанса не было узнать, что я талантлива. Всегда думала о себе: обычный человек, домохозяйка, без каких-либо способностей и хватки. Оказывается, я просто не пробовала. Обстоятельства не складывались так, чтобы меня к чему-то подтолкнуть.

И теперь мы с Димой четко знаем: своими деньгами всегда будем распоряжаться сами. Бояться больше не хотим и не станем.

Следующий удар прилетел совсем неожиданно, но именно он окончательно сделал меня той, кем я являюсь сейчас.

Глава пятая

Самый страшный Новый год

Мне это точно показалось…

Завтра Новый год, сердце переполнено заветными мечтами, подарки мальчишкам упакованы, завязаны красивыми лентами и тщательно спрятаны. Вокруг волшебная суета, все время кто-то звонит, нужно еще выбрать платье и шампанское. В такой праздник не может произойти ничего плохого.

Я немного устала, но это была усталость после доброго дня, проведенного с семьей.

Вечером я решила принять душ и лечь пораньше, ведь предстоял длинный день и ночь, полная поздравлений, гостей, подарков и эмоций. С детства обожаю этот праздник. И верю в чудо по сей день.

Вода стекала по волосам, щекам и спине, в голове звучала какая-то песня, и я напевала ее вслух. Не знаю, что в тот вечер заставило меня ощупывать грудь. Вообще-то я редко это делала. Так, все хорошо, мягко, привычно, это мое тело, любимое и знакомое. Тут мелькнула тревожная мысль: что-то не то. Да нет, показалось. Точно показалось. Но внутренний голос заставил продолжать. В левой груди я нащупала уплотнение. Довольно большое, странное, пугающее.

Мне было невыносимо одной гадать, что это такое, поэтому, завернувшись в большое полотенце, я побежала к Диме и попросила посмотреть его. Осторожно и бережно ощупав меня, муж подтвердил: там что-то есть.

Но этого не может быть! Три месяца назад я была у врача. У меня кисты в груди, поэтому я часто проверялась, делала УЗИ внутренних органов и обязательно молочных желез. Не могло там ничего вырасти за пару месяцев. Я молода и полна сил, чувствую себя отлично, у меня маленькие дети и вся жизнь впереди!

Но покоя больше не было. Как и сна. Страх расползался из солнечного сплетения по всему телу. Мы звонили в клиники, чтобы скорее попасть к врачу, но ближайшая запись была на второе января.

Я металась от ужаса к спокойствию. Уговаривала себя думать только о хорошем. Позвонила подруге, оказалось, у нее тоже было уплотнение в груди и врач сказал: «Это просто жировик». Ее слова обнадежили меня и не дали в тот момент окончательно провалиться в отчаяние.

В новогоднюю ночь я смеялась, обнимала сыновей и искренне радовалась. Была уверена, что все в порядке.

Второе января наступило неожиданно. Подарки были распакованы, салаты съедены, желания загаданы.

Хорошо помню доктора – позитивный и приветливый. Водил датчиком УЗИ по одной груди, приговаривал с улыбкой, что все хорошо, зря надумала. Перешел на вторую грудь, снова улыбался, но в один момент резко переменился в лице. Замолчал. Стал предельно внимательно смотреть на монитор.

Я забыла, как дышать. По глазам и давящей тишине ведь все стало понятно. Он сказал: «Что-то есть. Вам нужно к маммологу-онкологу». И снова полная неизвестность, закрытые на праздники клиники и мучительное ожидание.

7 января я чудом попала на прием в частную клинику. Без долгих разговоров меня сразу отправили в Боровляны, в главный онкоцентр в Беларуси – РНПЦ ОМР им. Н. Н. Александрова. Все быстро закручивалось: еще неделю назад я выбирала подарки близким, а главной задачей было определиться с меню праздничного стола. Все это не вписывалось в мою жизнь, просто не могло быть обо мне, они, наверное, ошиблись.

В Боровлянах врачи видят рак каждый день. Без долгих вступлений, без бережности и подготовки доктор вынес вердикт: «Опухоль, вторая стадия, метастазы под мышкой».

Сначала я даже не поняла, что она ко мне обращается. «Нет, нет, какая опухоль. Не может быть, проверьте еще раз».

В ту минуту завертелось страшное колесо событий. Это все по-настоящему. Все обо мне. Это у меня рак.

Мне сделали биопсию – оказалось терпимо, обезболили чуть-чуть. И снова предстояло ждать две или три недели – это целая вечность, когда речь идет о твоей жизни.

Дима был рядом каждую минуту, потому что я не могла собраться и что-то решить, не могла принять и поверить. Только глотала слезы и боялась. Не было сил даже с кем-то разговаривать.

Дима все время куда-то звонил – в Израиль, Германию, в разные клиники, узнавал варианты, чтобы быть готовыми ко всему. Не помню, как прошло время до получения результатов биопсии. Что я делала? Как жила? О чем думала? Пропал кусок памяти – наверное, было слишком больно.

Муж сказал: «Я поеду говорить с врачом сам, будь дома». Но я не могла больше ждать ни минуты. Вероятно, все еще верила, что они ошиблись.

Холодным, деловым, канцелярским тоном врач отчеканил: «Рак молочной железы третьей стадии, поражен подключичный лимфоузел, операцию делать нельзя, только курс химиотерапии, затем посмотрим».

Я замерла. Не могла ничего говорить, мир ушел из-под ног. Неужели это конец моей истории? Врач нервничал, говорил Диме: «Что с ней? Потрясите ее! Она слышит? У меня нет времени на эти драмы, много пациентов!»

Муж вывел меня из кабинета, но я не могла стоять и сползла на пол по стенке. Дима подхватил меня и крепко прижал к себе. Мы боялись смотреть друг другу в глаза, словно бы в них могли прочитать весь ужас и понять окончательно: это правда.

Рак теперь часть нашей истории. «У вас рак, Надежда» – так назывался этот мир.

Домой мы ехали молча. Я написала своим, чтобы никто не звонил и не трогал меня. Хотела побыть в тишине, только с собой, чтобы принять то, что в тот день услышала. Я полностью закрылась от мира.

Знаете, когда смотришь фильмы, где главный герой тяжело болен, волей-неволей думаешь: «Ну, со мной такого точно никогда не случится…»

Из онкоцентра я унесла на своих хрупких плечах новый мир, в котором теперь предстояло жить.

В первую ночь после встречи с врачом я не могла спать, во вторую тоже, поэтому на третьи сутки выпила снотворное, чтобы хотя бы на время забыться. Но даже под таблетками выныривала из сонного состояния и думала: это все не по-настоящему. Ведь бывают сны подробные, красочные, реалистичные, такие, что начинаешь верить: это правда. Но потом просыпаешься, выдыхаешь и отпускаешь: приснилось, померещилось.

Я не верила до конца, успокаивала себя, что диагноз – это просто страшный сон.

Но утро приходит всегда, таков закон вселенной. И мое утро наступило, правда «наступила» тоже. Будто сапогом на горло.

Я онемела. Исчезла из всех социальных сетей, не могла говорить с друзьями и родными, с трудом находила силы на общение с детьми. Топливо резко закончилось, и какое-то время я функционировала в режиме автопилота, не помня ни себя, ни дней недели.

Позвонила подруга, настояла на разговоре и сказала: «Надюша, у меня есть приятельница, у нее тоже был рак, но сейчас она здорова. И ты будешь здорова, пообщайся с ней».

Она говорила и говорила, а я слушала как мантру, кивала, цеплялась сознанием за отдельные слова: «здорова», «смогла», «пережила», «победила».

В тот же день я позвонила. Девушка поделилась своей историей: как она заболела, как лечилась, как было тяжело и страшно, но теперь она здорова и все хорошо. Вдруг я почувствовала, что не одна, что тоже смогу, вот есть же пример перед глазами, если смогла она, смогу и я.

Это была первая маленькая победа над унынием. Да, меня поддерживали близкие, но всю боль и ужас смертельного диагноза им не дано понять (и слава Богу!). Да, мама пережила это много лет назад, вот только меньше всего мне хотелось вываливать на нее все свои страхи и возвращать ее в то состояние.

Когда рядом есть пример человека, который победил рак груди, это дает много сил и надежды, поэтому ищите его, если ощущаете такую нужду.

Второй прорыв в состоянии случился позже, но потряс меня до глубины души.

Помню, как сказала мужу: я буду лечиться дома, в Беларуси. Мама здесь лечилась, и все хорошо, да и по деньгам мы можем позволить себе только это. Рак, как оказалось, – это дорого, если хочешь лечиться за границей. Речь идет об огромных суммах, и конца и края тратам обычно не видно.

В тот момент Дима работал обычным тренером по хоккею, он уже ушел из большого спорта из-за серьезной травмы, я была SMM-специалистом. Я зарабатывала чуть больше, чем он, мы могли путешествовать, покупать качественные продукты, но у нас не было денег на дорогостоящее лечение.

Муж сказал: «Ты поедешь лечиться в Германию. Да, у нас нет денег, но мы продадим дом, машину, вообще все, чтобы только тебя спасти. Мне ничего этого не нужно без тебя».

Я была против – казалось, как можно вот так взять и продать то, что наживали долгие годы, забрать это у детей? Но Дима был непреклонен, он искал врачей за границей и решал, куда ехать. Я подумала, что начну распродавать кое-какие свои вещи, у меня было несколько дорогих брендовых сумок, часы, которые я уже сфотографировала и собиралась выложить в интернет.

Хорошо помню тот вечер. Мы уже собрались спать, когда в дверь позвонили. Дима спустился, чтобы открыть, его не было какое-то время, а когда он вернулся, по его щекам текли слезы. В руках он держал пакет.

– Что это?

– Это наши друзья собрали деньги тебе на лечение в Германии.

Дима еле говорил от волнения. Мы не могли поверить. Друзья и их друзья, которые узнали о моей беде, вот так взяли и собрали внушительную сумму, которой бы точно хватило на первое время, чтобы лечиться у лучших немецких докторов.

Скольким людям я оказалась дорога, важна, сколько добрых сердец объединилось, чтобы бороться за меня!

Подруга Маша сказала: «Не вздумай продавать свои вещи! Ты будешь носить их, когда поправишься!» И я ей поверила.

Уже утром мы бронировали билеты до Берлина, там лечиться было выгоднее, чем в Израиле, а я хотела каждую копейку сохранить на спасение своей жизни.

Глава шестая

Первая поездка в Германию

Январь вышел безумным. У меня был диагноз, деньги на лечение, собранные друзьями, и два билета Минск – Берлин, которые Дима сжимал в руке.

Я чувствовала, что муж стал спокойнее и увереннее, ведь теперь у нас был путь и понимание, что делать дальше. В сердце горела благодарность близким за щедрость и неравнодушие, потому что хотя бы какое-то время мы могли не думать о деньгах, а просто лечиться.

Помню, ожидая вылета в аэропорту, я наблюдала за людьми: одни встревоженно ждали с цветами кого-то, вероятно любимого; другие стояли, крепко обнявшись, не в силах расцепиться. Удивительно: сотни, тысячи людей бывают в аэропорту каждый день, и у всех своя судьба, мечта и смысл жизни.

Откуда-то пришло понимание: как правильно и хорошо, что из всей семьи заболела именно я. Потому что я сильная, все смогу, ко всему готова.

Когда болеют дети, переживать это тяжело. Беспомощность, неспособность помочь ребенку одолевали меня даже во время обычной простуды.

Наверное, я просто себя так успокаивала, тщетно пытаясь понять смысл происходящего снова и снова. Даже сказала об этом Диме, а он только крепко обнял меня. Конечно, муж в меня верил как никто! Хотел, чтобы у меня были лучшие доктора и препараты, потому что не мыслил без меня своей жизни.

В Берлине нас встретили знакомые и сразу отвезли в район Бух, в сорока минутах от центра, там много частных домов и главное – огромная клиника «Хелиос», ради которой мы и прилетели.

Вечером следующего дня был назначен прием у выдающегося профессора. Но пока я могла находиться в номере отеля, любоваться видом на парк, разглядывать людей, замедляться. Позвонил близкий друг, который перенес лимфому, и наговорил много теплых слов, рассказал, что он пережил и как выздоровел, и добавил, что и у меня все получится. А после был звонок от подруги, которая сообщила, что была у ясновидящей и та поведала: я буду жить долго и со всем справлюсь. Мне было тепло, я не чувствовала себя одинокой и никому не нужной, друзья и близкие окружили меня заботой и поддержкой.

Профессор гинекологии принимал в уютном кабинете в отделении онкологии. Именно его мне посоветовали многие знакомые в Минске, да и я сама почитала о его регалиях, посмотрела видео на YouTube и была впечатлена.

Правда, нам долго пришлось его ждать, и я подумала, что он, наверное, уходил на операции или отлучался посмотреть особо сложные случаи, поэтому мы набрались терпения.

Профессор задавал много вопросов и сразу дал понять, что наличие генетической мутации BRCA его смущает. Он заметно посерьезнел, даже цокнул языком. Я рассказала, что у мамы был рак яичников.

– О, примите мои соболезнования!

– Но моя мама жива!

– Простите, пожалуйста, я вас неверно понял. Это прекрасная новость.

Его действительно впечатлило, что маму вылечили в белорусском городке, ведь рак яичников лечится намного тяжелее, чем рак груди.

Дальше перешли к конкретике. Он стал рассказывать о процедурах, которые меня ожидали. Говорил открыто: «Это будет непросто, и, кроме того, после химиотерапии у вас могут полностью перестать работать яичники. Если хотите в будущем еще детей, я дополнительно пропишу гормональные препараты, которые будут защищать репродуктивную систему».

Мне нужно было время подумать.

Мы с Димой планировали третьего ребенка.

Я расплакалась – тогда я еще не была такой сильной – и снова провалилась в вопросы: за что, почему я?

Медсестра подошла и обняла меня. По-человечески, искренне. Сказала: «Все будет хорошо, мы вас вылечим, рак лечится, это временно». Меня так поддержало это простое проявление человечности. Я буквально опешила: вот так в больнице могут взять и обнять тебя?

Я больше никогда не видела этого профессора. Он расписал план лечения и отдал его в отделение. В Германии так бывает: самые титулованные доктора принимают решение, что делать, а реализуют их уже другие врачи. Но мне эта схема не понравилась! Хотелось, чтобы от и до меня вел один специалист, это придает ощущение надежности, спокойствия. Ты всегда можешь прийти с вопросами, и чтобы не получалось так, что спросить в отделении некого: мол, не мы писали это лечение, не знаем. Но на тот момент я послушно отправилась делать все, что он назначил.

Мне хотелось помолчать, спрятаться, побыть наедине со своими мыслями. А «Хелиос» – это огромная клиника, с разными отделениями, в том числе родильным. На одном из этажей в лифт зашла медсестра с младенцем. Он сладко кряхтел и щурил глазки. Меня словно кипятком обдало: какой же я была дурой! Мы хотели третьего ребенка, но постоянно откладывали. Вот заработаем еще денег, вот подрастут мальчики, станет полегче, и еще миллион каких-то глупых «вот»… У меня полились слезы. Я остро почувствовала, как рушатся мои мечты. Я была молодой и здоровой девушкой, у меня было все!

Никогда не будет лучшего времени для исполнения мечты, чем сейчас, понимаете?

Из белорусской клиники я привезла в Германию стекла с материалами. Немецкие врачи доверяют, когда слышат «Боровляны», они не стали брать материалы повторно, а исследовали привезенные мной. В места, где располагались опухоли, они вживили крошечные металлические чипы, чтобы потом не потерять эти точки, если от химиотерапии пораженные клетки исчезнут, и пристально за ними следить. Мне сделали маммографию – она была первой, до этого только УЗИ.

Процедура неприятная, сильно сжимают грудь, но она необходима ежегодно каждой женщине после пятидесяти лет. А до этого можно обойтись УЗИ и самообследованием.

Уже на следующий день меня ждала первая процедура курса химиотерапии…

Глава седьмая

Новый мир

Первый поцелуй, первое расставание вызывают бури эмоций. Но немногое запоминается так, как первый сеанс химиотерапии.

В моем сознании это было как зайти в комнату с чудовищем – непонятно, чего ожидать, будет ли оно дремать или сожрет тебя сразу.

Сейчас уже знаю, что главное перед «химией» – поменьше читать интернет.

Кое-что полезное я, конечно, там вычитала: требовалось плотно поесть перед процедурой и пить больше воды, но в остальном я увидела только мрачные истории, которым позавидовал бы Стивен Кинг.

Когда я пришла в клинику, меня проводили в большой зал, где было много пациентов, сидевших с капельницей. Кто-то был в одиночестве, кого-то держал за руку муж, кого-то окружали родные. В Германии это разрешено – настоящее чудо, потому что быть одному в такой момент противопоказано.

Я бегло и испуганно обвела взглядом зал и зацепилась за нескольких ребятишек. Лысых, бледных, в окружении капельниц с самыми разными препаратами, подключенных к катетерам. Меня обуяло ощущение несправедливости и непонимание, как малышам вынести такие испытания.

Мне было страшно. Я взяла с собой банан, ягоды для перекуса и приготовилась к тому, что сейчас быстро прокапают препарат. Не тут-то было!

– Сейчас мы прокапаем лекарство, которое защитит вашу печень.

– Теперь препарат, защищающий почки.

– А теперь пришло время антигистаминных, чтобы не было никаких ярких реакций.

Казалось, это не закончится никогда.

Я еще не знала, что ждет меня впереди.

Бывалые называют ее «красной химией».

Ядовито-красный препарат в прозрачной бутылке, который должен был убить раковые клетки, начали капать очень медленно. Я почувствовала легкий дискомфорт, а потом все сильнее накатывающий ужас. Словно кто-то выкручивал кнопку громкости на максимум. Закружилась голова, начало тошнить, внутри стало жечь все тело, и я не выдержала, позвала медсестру, сказав: «Больше не могу, позовите врача». Я уже не могла унять панику.

Пришел доктор, осмотрел меня и велел остановить процедуру. Вены, кажется, благодарно вздохнули, потому что по ним пустили обычный физраствор, чтобы ослабить реакцию.

После этого химиотерапию пришлось продолжить. И снова мне стало плохо, снова все остановили и «промывались» хлоридом натрия.

Лишь с третьей попытки удалось долить дозу «красной химии». Адский коктейль, когда кажется, что тебя травят и нет никаких сил думать, будто все это во благо, будто станет лучше.

Говорят, женщины, которые уже вышли в ремиссию, после этой процедуры больше не хотят красить губы красной помадой и избегают красных платьев. Слишком стойкая и яркая остается ассоциация, вызывающая боль.

Читая названия препаратов из этого ядерного коктейля, которые ни о чем не говорят (доксорубицин и циклофосфамид), молишься, чтобы прошло полегче. Не зря эту «химию» называют «красный дьявол».

Что было после? Температура, полное бессилие, желание спать 24 часа в сутки, рвота, очень быстрая потеря веса и всех волос. Всегда после «химии» начинался сильный стоматит, когда болит все во рту. Глотать слюну было невозможно, она стала отвратительной на вкус, ее приходилось сплевывать. Кровь во время очередной менструации оказалась фиолетового цвета, и вскоре месячные прекратились вовсе, наступил климакс. Сильно упали лейкоциты, и я стала мишенью для любых вирусов и бактерий. Кожа приобрела бледный, сине-зеленоватый оттенок. Меня преследовало постоянное ощущение, словно я в параллельной реальности, из которой мечтала вернуться в мир.

Сейчас я уверена: острота реакции на лечение во многом зависела от моего настроя и головы.

В ней было много мусора из интернета, чужих историй и опыта, которые мне мешали. Вторую, третью и все последующие химиотерапии я переносила намного легче, несмотря на тягостные физиологические последствия. Я уже знала, что это за «монстр». Знала, что он любит: действительно, сытый желудок, много воды, сильные таблетки от тошноты. Еще он любит лишать сил и почти полностью выключает цвет и свет жизни на второй-третий день.

Есть одно замечательное «но». Я умею быстро забывать плохое. Это как с родами. Что говорит каждая женщина в родильной палате? Да чтобы я, да больше никогда, ни за что!

Но боль забывается, страдания меркнут, и спустя какое-то время многие снова готовы родить. Точно так же и с «химией», только в этом случае чудом должна стать ремиссия. Можно вытерпеть все, можно привыкнуть ко всему.

Да, теряешь волосы. Обессиленно проверяешь, стоит ли у кровати дежурный тазик. Не помнишь ни дня, ни ночи в периоды после «химии». Но появляется прекрасный шанс жить.

Мой первый курс химиотерапии состоял из шестнадцати процедур. Четыре «красных» и двенадцать «белых». Врачи посчитали, что я молодая, сильная, а рак – агрессивный, поэтому капали не раз в три недели, как обычно положено, а раз в две недели «красную», раз в неделю – «белую».

Я с ума сходила в Германии без детей и скорее хотела домой. «Белые» капельницы разрешили вывезти с собой в Боровляны, чтобы доделать там.

Кстати, белорусская больница тоже прекрасная – там чисто, ухоженно, приятно, врачи мне встречались доброжелательные; жаль только, что многие лекарства, которые есть в Европе, там недоступны.

Результаты после «красной химии» были отличными – опухоль уменьшилась в два раза. Но через шесть «белых химий» она выросла обратно.

Мы стали звонить в Германию, бить тревогу, и оказалось, что с документами вышла путаница. В белорусских документах был указан гормонозависимый рак, а немецкие врачи по стеклам поставили трижды негативный, который требует совсем другого лечения.

Я поняла, что эти мотания, лечение на расстоянии – вообще не дело. И даже опасно для жизни. Мы решили вернуться в Берлин, взяли детей, вещи и переехали, чтобы быть постоянно под присмотром и ответственностью одного врача.

Теперь мы были все вместе. Я не думала, что мы останемся в Берлине так надолго, но всегда искала плюсы: мальчишки подучат новый язык, познакомятся с новой культурой.

Через один учебный год мы планировали уехать в Беларусь: «химия», операция и ремиссия – таков был мой план.

«Хороший у тебя план, – сказала мне жизнь. – Но я приберегла для тебя кое-что поинтереснее». Так потом и оказалось.

Параллельно с «химией» всегда идет много обследований, и о некоторых я хочу рассказать подробнее.

Иногда во время них я превращалась в токсичную женщину. Нет-нет, это не то, о чем вы подумали. Токсичность не присутствовала в моих словах и поступках, а в буквальном смысле сочилась из тела после обследования ПЭТ-КТ.

Позитронно-эмиссионная томография относится к методам ядерной медицины – когда слышу все эти термины, чувствую себя суперженщиной, настоящим терминатором. Это вам не семечки щелкать!

ПЭТ мне делали и в Беларуси, и в Германии. Это, пожалуй, самый информативный метод в выявлении раковых опухолей и метастазов, поэтому куда я, там и он.

В Беларуси я пережила первый опыт такого исследования, и это было как в кино. Мне выдали памятку, в которой значились пункты: снять всю одежду перед процедурой, а лучше вообще приходить в старой, которую не жалко потом выбросить, на крайний случай прокипятить. К детям и беременным не рекомендовали подходить 2–3 дня, потому что тело становилось в буквальном смысле радиоактивным.

Я, конечно, хотела бы излучать счастье, а не радиацию, но выбирать в такой момент не приходится.

ПЭТ – история медленная. Все время нужно ждать. Сначала – пока радионуклиды распространятся по телу, потом – очередь в сам аппарат, затем – результаты.

Быть внутри этой космической капсулы то еще испытание. Я лежала и думала о дворнике, которого видела утром. Это был веселый мужчина, он что-то напевал себе под нос и подметал улицу. «Какой счастливый!» – рассудила я. Ведь он здоров и полон сил.

А еще я молилась. Ведь это было единственным, на что хватало сил.

После ПЭТ-КТ в Беларуси я три дня жила в отеле недалеко от дома, чтобы не облучать своим присутствием детей. Дима привез домашнюю еду и захватил с собой взятый в аренду аппарат для измерения уровня радиации.

Я аппарату точно не понравилась, он пищал так истошно, что было ясно – домой мне пока нельзя.

В Германии никто не дает таких строгих рекомендаций. Ты можешь спокойно пойти домой сразу после обследования.

Глава восьмая

За что держаться?

Момент, когда врач сидит напротив, готовый объявить результаты, каждый раз судьбоносный, оголяющий нервы и желание побыть в этом мире подольше.

И если доктор говорит ужасные вещи, ты чувствуешь, как медленно холодеет спина, как земля уходит из-под ног. Кажется, больше не можешь ни вздохнуть, ни слова сказать – в горле застывает ком.

Я любила сиять, всегда улыбалась, много смеялась, была всем довольна. Но в день, когда узнала диагноз, погасла, затихла… Казалось, что я тень и у меня нет никакого будущего. Все, что было в моей жизни, стало казаться нелепым, бессмысленным, чужим. А зачем, если все кончено?

О каком блоге может идти речь в такой момент? Мне что, выкладывать на всеобщее обозрение результаты анализов? Или кадры, как я буду лысеть от химиотерапии? Бред! Знакомые стали говорить: «Это в блоге тебя сглазили! Показывала свою жизнь, вот и смотри, что вышло». Я искренне недоумевала: тогда бы все крупные блогеры уже давно умерли! Какие глупости, какое средневековье.

Вести блог не хотелось скорее по другой причине – отсутствовало вдохновение, было неуютно перед камерой и не осталось никаких сил искренне улыбаться. Я ушла в себя и пыталась как можно меньше контактировать с миром.

Как-то раз приятельница Ксюша (кстати, блогер) позвонила мне и сказала: «Почему ты забросила свою страничку? Ты так любила этот блог, вдохновлялась, наполнялась, и получалось у тебя здорово. Возвращайся, я же помню, как у тебя горели глаза!»

Месяц спустя после диагноза я впервые задумалась о том, чтобы вернуться. Написала в чат девчонкам и спросила, стоит ли. Они разделились на два лагеря, и каждый убеждал в своем. Первые говорили: «Поправишься и тогда напишешь, что болела, но все позади!» А вторые советовали быть искренней и написать как есть. И дальше просто быть собой, делиться радостями и горестями.

Для начала я стала публиковать истории в социальных сетях только для близкого круга друзей, в чат добавила человек двадцать, чтобы сообщать им последние новости. Рассказывала, что меня ждет в больнице, как я себя чувствую. Делала это, чтобы не отвечать каждому отдельно на вопрос: «Как дела?», который я встречала чаще, чем беременные. С такой приватной версией блога я чувствовала себя как рыба в воде, мне нравилось делиться, получать ответы и поддержку.

Постепенно я поняла, что готова вернуться в свой большой блог. На одном дыхании написала пост обо всем, что случилось, и, зажмурившись, нажала кнопку «Опубликовать». Была уверена, что от меня начнут сотнями отписываться.

Кому нужны эти болячки, страх, у людей и так полно проблем, а тут еще я со своим раком.

Каково же было мое удивление, когда в «личку» посыпались десятки, сотни сообщений поддержки, каждый день кто-то подписывался, всех трогала моя история. Кто-то старался дать совет, кто-то – поделиться историей выздоровления.

Я почувствовала, что кокон, в котором я была как в вакууме, просто лопнул. Вот она я, такая, какая есть, мне больно и страшно, но я настоящая и буду бороться за жизнь.

Оказалось, людям не нужен один позитив. Никому это не близко, если вы, конечно, не искали канал с мемами. Проблем нет только у мертвых. Мои отношения с аудиторией стали более доверительными, я перестала бояться рассказывать о переживаниях. Появилась близость с подписчиками.

В тот момент я поняла: сколько же я вела успешных страниц в онлайн-пространстве для других людей, делая их бренды успешными и заметными, а свой блог – ну так… Без стабильности, особой идеи и должного внимания.

Именно болезнь позволила мне раскрыться и перестать постоянно оглядываться: «А кто что скажет, что подумают, если я негатив какой-то выложу?»